Рандеву

Игорь БЕЗРУК

Иваново Издательство «Талка»

2006

ББК Ш6(2=Р) 7 4/7 5-644.05 Б 405

Безрук И.А.

Б 405

Рандеву: Рассказы. — Иваново: Талка, 2006. — 152 с. ISBN 5-87596-082-5 В книгу вошли реалистические рассказы, продолжающ ие тему «чудиков», начатую автором в предыдущем сборнике «Странности» (2001).

В 4 в*95(03НГб23 Бе3 о6ъявл-

ББК Шб(2 Р)74/75 644.05

ISBN 5-87596 082 5 11 I i f ipyi< И. А ., 2006

‘У моря Юрию Дулову осле трех ненастных дней наконец-то выдалась нормальная солнечная погода. Кое-где на горизонте еще стлались серые облака, но почти все побережье купалось в теплых ласковых лучах, и поэтому Катя с Лидой решительно настроились идти на пляж — «Хоть сегодня позагораем». Николаю не сильно хотелось. Его устраивал и такой отдых. Соб­ ственно, чем еще на отдыхе заниматься: почитать, погонять в крытом павильоне бильярдные шары, поиграть на пляже в волейбол, а вече­ ром посмотреть в летнем кинотеатре соседней базы какой-нибудь фильм. Но Катя, несомненно, приехала сюда загореть. — Ты помнишь прошлогодний загар? — спрашивала она у Нико­ лая перед отъездом. — Он держался до самого января. Девчата на работе от зависти лопались. Особенно Нюська Рыжова. Я тебе рас­ сказывала, какая у неё кожа: будто у молодого поросенка — молоч­ но-розовая, тонкая, сгорает мгновенно и становится, как рыбья че­ шуя: потрешь слегка, начинает шелушиться. Да и дочке морские ванны только на пользу: врачи признали какое-то нарушение в ногах. Но одним ехать, без Николая, — нет уж, увольте! Пришлось Николаю помотаться по цеху, чтобы найти жела­ ющего перенести отпуск с августа на сентябрь. Правда, нашелся, и довольно-таки скоро: Мишка Сомов, револьверщик с пятого участка. «Мне даже лучше, — сказал, — повожусь на даче». Ну и ладно. Вернулся домой, обрадовал Катерину, а она уж и путевки выкупила. За тридцать процентов, как и положено членам профсоюза. — Обещаю тебе — отдохнем всласть, не как в прошлом году. Тогда она всё таскала Николая по базару: и то хочется купить, и это. Но, в отличие от неё, Николай был настроен больше нежиться

'Н . Безрук; на песке, чем бродить по городу. И на душе как-то легче было. Теперь не так. Что-то перевернулось внутри. И даже не от смены работы — его назначили руководителем техбюро, — а отчего-то... Николай так и не смог определить отчего. Катя сияла от счастья: жена начальника! Папа у неё тоже в каких-то чиновниках ходил. Среднего звена. Получал неплохо, к тому же депутат городского Совета. Николая сперва и восприняли как голь лапотную без роду и пле­ мени: ни имени, ни звания, только и всего, что с Катей на одном потоке в институте учатся. Но, спасибо Кате, в обиду тогда не дала, заступилась, проявила, так сказать, характер. Хотя, впрочем, отец в ней души не чаял, часто баловал в детстве и тут устоять не смог. Раз решила — так тому и быть. Сыграли свадьбу. Закатили, как говорится, на всю ивановскую. Каких там только имен не присутствовало и званий! Но то всё одна суета была. Катька нравилась. Нравилась ведь! Вот и сейчас Нико­ лай посмотрит пристальнее — нет-нет да и мелькнет в ее облике та, скрытая от посторонних глаз, черточка, до волнения в груди некогда будоражащая его. И сама что тростинка: худенькая была, высокая — загляденье. Но вот родила — как наворожил кто: растолстела, об­ рюзгла, руки и ноги, как водой налились, в характере какая-то червоточинка завелась, недовольство. Метаморфоза прямо. К тому же и работа неподвижная: знай, сиди себе целый день в бюро, во­ рон считай. Декретный не дотянула. Что там той зарплаты: Николай техноло­ гом, плюс её детские — едва на месяц натягивали, а еще Лидоньке пеленки да распашонки — в общем, сорвалась. Отдали малую в ясли, и потекла привычная каждодневка: дом — работа, работа — дом, ворчание, упреки, обиды... Николай всё молчал, редко когда вставлял слово, считая напрас­ линой подобные «перестрелки», и только в паузах, возникавших вдруг, с кошками на душе, говорил: — Ну что ты, Катя, не надо. — И умолкал. Любил её? Боялся потом сам себе признаться — устал от всего сильно. Замызганный халат, брюзжание, повышенный тон при раз­ говоре с Лидой, — всё, всё теперь стало раздражать Николая в Кате.

У маря

5

Но разводиться он не собирался. Даже не помышлял об этом. «Жена от Бога — одна. Видно, Бог испытывает меня», — решил он раз и утвердился в этом мнении. И стало легче жить: ничего не замечать, довольствоваться малым, со всем соглашаться — полнейшая атро­ фия воли. Хотя безвольным Николай никогда не был. Разве позво­ лило бы его безволие завершить образование с блестящими успеха­ ми? И не признаком ли сильной воли было его упорство в том деле, где он чувствовал и знал правильность выбора, где речь шла о прин­ ципиальных вещах, которые для Николая были чрезвычайно важны? Но то был другой мир. И в том, кем-то созданном мире, в отличие от этого, Николаю было уютнее, хотя, конечно же, и там обнаружива­ лись свои минусы, и с начальником цеха, нельзя сказать, что они находили общий язык. Просто тот мир — абстрактный, мир бумаг и расчетов, моделей и конструкций, мысли и разума — оказался ближе и понятней ему этого мира — повседневного, мира чувств и душев­ ных волнений, где главная роль отводилась не здравому рассудку, а случайным порывам, вспышкам гнева или ликования, слез или сме­ ха. И Николай с большой охотой уходил в него, ощущая там себя как рыба в воде. И с радостью, если появлялась такая возможность, бежал от всего материального и приземленного. — Что, опять?! — набрасывалась на него жена, когда он возвра­ щался домой к восьми вечера. — Работа... — тихо отвечал, сообразуясь со статусом начальника, рабочий день которого ненормирован. Но потом уже и перестала спрашивать. И еще как-то облегчила жизнь, ведь после шести все равно Николаю в бюро делать было нечего. Он и сидел там так: втупившись в крашеные стены и думая черт знает о чем, а то и вовсе не думая. Когда началась компьютеризация завода, появилось и новое ув­ лечение. Теперь он не скучал, как прежде, возвращаясь, впрочем, домой по-прежнему не раньше обычного. Буквально заболел ком­ пьютером. Еще в институте проявил к программированию повышен­ ный интерес, на спецзанятия ходил, уникальную литературу выис­ кивал, но то были первые шаги, час-два в неделю и под личное разрешение заведующего лабораторией, которому он, будучи ус­ певающим студентом, импонировал. Тут же всё в твоем распоряже-

r>

Ж. t’ejpijK

нии: нажимай, чго угодно, /ю:и>, куда вздумается! Заманчиво, любопы ш о, .ч я х н ш ы н й к л ц и . А Катины телеса — иначе не назовешь, — кажущиоси пщп няоАьягнпп н свободном халате, — Бог с ними. Уж что дил, ч ю дал... Николай с трудом оторвался от размышлений, вздохнул тяжело и сказил: — Я догоню нас. У шли . Николай скинул брюки, надоя плавки и шорты, открыл окно. В пляжных тапочках идти не хотелось. Босиком и приятнее, и лучше. Полотенце ~ как обязательная принадлежность. Он пытался отучить себя не обтираться после купания, но сильно мерз, сразу покрывался гусиной кожей и начинал дрожать, стуча зубами. Тогда пускался по берегу, широко размахивая руками, чем только нервировал Катерину: — Сядь, успокойся, на тебя люди смотрят! — Ну и что, пусть смотрят, я греюсь. — Греться дома будешь, а тут общественное место. Николай затихал. Спорить с Катериной было бесполезно. Садил­ ся, укутывался в теплое, нагретое солнцем широкое полотенце и смотрел вдаль. Он любил смотреть вдаль. В той дали ему чудилось что-то таин­ ственное и загадочное, едва уловимое для человеческого восприя­ тия. Она будто звала и пугала его одновременно,- заставляя трепе­ тать сердце и восторгаться... «Нет, — подумав, твердо решил, — в этот раз полотенце брать не буду». Дверь закрыл на ключ. Ключ прибрал в столик для посуды — носить с собой неудобно, еще потеряется, а здесь его никто не найдет, да и воров, как будто, на базе не водилось. Николай сошел с крыльца и направился к побережью, которое находилось неподалеку: в каких-то ста шагах от базы отдыха. Катю и Лиду нашел без труда. Хотя солнце почти поднялось к зениту, не все торопились раствориться в его объятиях: кто досыпал после вчерашней веселой ночи, кто готовил обед на кухн<\ к ю у^хал в го­ род — сделать покупки или побродить по парку с апракционами. И все же народу было немало. Волны и тдымалип. мыс око и упрямо.

У моря

7

Стихия еще давала о себе знать. Николай сразу же вознамерился потягаться с нею. — Ты куда? — спросила его жена, не отрывая головы от покрывала. — Пойду поплаваю. — Но ведь волна, утонешь. — А, все равно. Николай прошел мимо двух дочерна загорелых спасателей, воз­ легающих на красочных ярко-зеленых шезлонгах, и с наслаждением погрузился в воду. — Осторожнее, приятель! — донеслось до него с берега. — Волна сегодня слишком высокая. Смельчаков немного: три или четыре головы в стороне то показы­ вались над волной, то скрывались под ней, когда она накатывала на берег. Такие моменты Николай любил особенно. Знал, что грудью бурун не возьмешь, надо подныривать под него; но если иногда грудью — тоже захватывающе, только больно бьет и приостанавли­ вает дыхание, и в нем, неумолимо наступающем, можно неосторож­ но захлебнуться. Находил Николай удовольствие и в положении, когда усилием держишься на плаву и сразу взлетаешь на гребень, потом блаженно ниспадаешь, влекомый волнующей силой. Но те­ перь Николай решил отплыть подальше от берега, где волны набега­ ли стремительнее и где можно было, полагаясь только на собствен­ ные силы, по-настоящему узнать, чего ты стоишь. Природа, так ска­ зать, сама в себе. Две стихии лицом к лицу: морская и человеческая — лоб в лоб, нос к носу. Волна взлетела метра на три, не меньше. Николай пронзил её и мгновенно оказался на гребне, но с другой стороны волны, быстро опадавшей и пытающейся скинуть его с себя в опустевшее простран­ ство. Едва Николай вздохнул, как накатила новая волна. И под нее он поднырнул, и под следующую, чувствуя, что с каждым разом проделывать такие финты становится всё труднее и труднее, что силы непривычно быстро покидают его и что так, добаловавшись, можно полностью потерять над собой контроль и просто пойти ко дну. «А впрочем, стоит ли бороться? — мелькнула у Николая безумная мысль. — Не лучше ли плюнуть на всё и поплыть туда, к горизонту,

8 покуда хватит сил, и там, вдали от всего, без сожаления расстаться с этим миром, закрыть глаза и кануть в небытие?» Вот и волны, будто уловив его желание, всё дальше увлекают от берега. И Николаю явилась такая картина: как всколыхнется пляж, заголосит Екатерина, станет носиться взад-вперед, то бросаясь в пучину, то выбегая на берег; как начнут, как угорелые, метаться спаса­ тели, остервенело матерясь и проклиная на чем свет стоит идиота, который вздумал поплавать в растревоженном море и которого они — все это помнят — конечно же предупреждали, — а как же иначе? И представил Николай, как они будут в спешке с грохотом бро­ сать на дно спасательной шлюпки цепь, заводить в суматохе мотор, и тот сначала не будет заводиться, а потом внезапно взорвется, за­ рычит, раскручивая лопасти; и спасатели будут долго гонять по морю, пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь признак Николая: вскинутую вверх в мольбе руку, мелькнувший сноп волос или белесую, еще не успевшую за эти дни загореть, спину. И как, не найдя его, они, всё так же матерясь, вернутся на берег и станут с досадой разводить руками — не нашли, мол. И как завоет ненаигранно Катя, схватится за сердце, сотрясаясь; и как рядом, еще ничего не понимая, забьет­ ся в рыданиях Лида, плача только оттого, что плачет её мать; и как все вокруг сочувственно начнут утешать новоиспеченную «вдову» и думать про Николая, что он был, скорее всего, и в жизни дряньчеловек, эгоист, беспутный и забулдыжный, а посему и кончил, как беспризорная собака — глупо и бестолково. Но тут Николай снова, уже отчетливее, увидел Лиду, Лидусю, её заплаканные глаза, трясущиеся, теребящие мамины пальцы руки и заплывшее от слез лицо Кати. И показалось ему, что даже в мимо­ летных мыслях своих он к ним несправедлив и что надо действитель­ но быть до крайней степени эгоцентричным, чтобы вот так просто оставить их одних, бросить на произвол судьбы, дескать, как хотите, так и живите. А ведь случись что с ним, наверное, Катя будет на самом деле сильно переживать, а может быть, и сейчас не находит себе места, носится по пляжу, выпытывает у выходящих из воды: — Не видели? Не знаете? Наверняка тревожится: куда он пропал, укоряет себя, ч ю не удер­ жала, отпустила. И Николай поплыл обратно.

У моря

9

Море не утихало, но за волной плыть было легче. Он греб и думал, какой он все-таки глупец — заставил поволноваться Катю. Хотя она и знает, что он неплохо плавает, но в такую волну и отлич­ ный пловец может нечаянно попасть впросак — на все воля случая. Николай плыл, сплевывал солоноватую воду и думал, что, выйдя на сушу, непременно извинится перед женой, скажет, что вовсе не хотел её волновать. Но вот и берег. Только почему-то не видно ни суетливых спасате­ лей — они все так же безмятежно возлегают на шезлонгах, ни мяту­ щихся пляжников — их тела пригвожденно разбросаны по побере­ жью, будто ничего ни с кем не произошло. Катино расплывшееся и словно набухшее от зноя тело по-пре­ жнему вдавливало цветастый коврик в песок. Значит, и впрямь ниче­ го не произошло? И ничего не происходило?! Николай поник. Уста­ лый и совершенно разбитый, выбрался на берег и медленно, как нагруженный, подошел к жене. Катя, словно почувствовав его появление, приоткрыла один глаз, слипшийся и ленивый, и тихо спросила: — Как вода? — Вода как вода, спи, — выдавил из себя раздраженно Николай и, как подкошенный, рухнул рядом. Только тут он услышал, как лихорадочно колотится его сердце, и захотелось сжать кулаки и заколошматить о раскаленный песок, но он не сделал этого, только сдавил руками горсти песка и, закрыв глаза, затих, пытаясь отогнать от себя все будоражащие душу желания: спокойнее, спокойнее... И еще один день...

1993

10

1i. Ъедрую

Зёанхис 6- 1)ёгрь f ] / m /i

слышав долгий пронзительны й звонок, я откры л дверь и замер на пороге от удивления. Передо мной, сияющая и счастливая, стояла Марина. Поначалу я и слова не мог из себя выдавить. Неужели это действительно она? Нет, ущипните меня кто-нибудь — я сплю или брежу? Но, кажется, так оно и есть: передо мной Марина. Вот её светло-каштановые волосы, запоминающаяся обаятельная улыбка, несравнимый прищур глаз, от которого многие теряют голову. — Марина, — наконец выдавил из себя я, — скажи мне, что это не ты, что это мираж. Я не хочу даже прикасаться к тебе. — Зря, — продолжая улыбаться, кокетливо ответила Марина. — Ты можешь меня даже поцеловать и, как раньше, пожать руку. Марина протянула хрупкую ладонь, которую я, как болван, лихо­ радочно затряс, растерявшись. — Ну, — взяла она на себя смелость, — ты так и будешь меня держать на пороге? — Ой, что ты, что ты, заходи. Конечно же! Я впустил её в прихожую, а сам побежал скорее сворачивать свою холостяцкую постель. Сегодня я как никогда встал позднее обычного. Вернее, Марина меня разбудила. Я извинился за беспо­ рядок и открыл форточку, чтобы выпустить чад длинной угарной ночи: почти до самого утра мы с друзьями писали преферанс и дули пиво. Марина прошла в гостиную, снисходительным взглядом окинула батарею скучившихся под журнальным столиком пиинмх бутылок и слегка улыбнулась: — Ты все такой же, Серегин. Я развел руками, но она уже переключил,к i. 11.1 книжный шкаф.

Зёалох. £ д£ерь

11

Прикоснулась пальцем к одной из книг, провела по корешкам до последней в ряду книги и остановилась у статуэтки Ники Самофракийской, скромно приютившейся на полке. — Ты убрал мою фотографию, — произнесла она. В самом деле, когда-то её фото заслоняло Нику. Я опустил голову: — Начистоту? Она посмотрела на меня. Я на неё. И не отвел взгляда. — Мне хватает и воспоминаний. Она вдруг оживилась, расправила плечи. — Итак, какую программу ты мне предложишь сегодня? Это была её старая фраза. Фраза, к которой я за два года наших встреч так привык. — Программа обычная, — решил сымпровизировать я, — с утра завтракаем в «Парусе», потом едем в парк кататься на каруселях, затем — кино, после фильма — ужин в «Трех пескарях» и вечером — прогулка по городу. Ночной трамвай, как прежде, увозит тебя до­ мой, я растворяюсь в темноте и снова жду твоего звонка на ночь. — Неплохо. — Она довольна. Ее высокий чистый лобик больше не бороздят морщинки задумчивости. — Только в этот раз растворяюсь в темноте я, и ты не ждешь, как обычно, моего звонка. Я не удивился: Марина всегда была непредсказуема. — Договорились. Я стал собираться. Принял душ, побрился, почистил зубы. Рубаш­ ку и брюки она взялась выгладить сама: «Хоть раз за тобой поуха­ живаю». Я не возражал. Через час выбрались в город. — Удивительно, как ты еще не забыла мой адрес? — сказал я, как только мы сели в троллейбус. — А почему я должна была его забыть? — спросила она. — Мы ведь с тобой друзья. «И то так», — подумал я, всё еще пребывая в неведении относи­ тельно причины неожиданного визита Марины. Всю дорогу до центра мы болтали о пустяках. Я отчего-то всё не решался спросить, как она сейчас живет, поинтересовался только, не вышла ли она замуж.

12

И. Неурук

— Еще нет, — сказала Марина, и я этим удовлетворился. «Парус» был нашим любимым кафе. Здесь аппетитно готовили, без задержек обслуживали, крутили негромкую лирическую музыку, которая нравилась нам обоим. Нам не приходилось облюбовывать единственный — «наш» — столик. Это выглядело бы картинно. Мы всегда садились за свободный. Выбор блюд оставлял желать лучшего. Да и цены с прежними стали несравнимы. Но Марине я мог сделать подарок. Для старых и добрых друзей мне никогда ничего не было жалко. Мы заказали жаркое, несколько салатов, напитки, по граммульке коньячку — как в прежние времена. Я нашел Марину похорошевшей. Некоторая прежняя её девичья угловатость исчезла, остроты сгладились, взгляд несколько затума­ нился. Мы не встречались, кажется, с полгода. Или чуть меньше. — Чуть больше, — поправила она. Значит, минуло целых полгода, как мы расстались. Марина тогда неожиданно чего-то испугалась. Наших отношений? Наших чувств? Я не пытался доискаться сути. Я принял всё, как есть. Даже не стал спрашивать, почему; не стал кусать локти, — слишком часто я терял, слишком знакомы были мне «эти чувства». Я надеялся, что с Мари­ ной мы останемся друзьями. Так оно и вышло. Вот она вновь передо мной. Мы, как и раньше, сидим друг против друга, болтаем о всякой всячине и вспоминаем былое. Она не спрашивает меня о моем насто­ ящем, я — о её. Тихо играет музыка, по кафе плывет легкий шум, звенит посуда, с улицы иногда врывается мерный стук трамвая — возле кафе трамвайная линия делает крутой поворот. После кафе мы побрели в парк. Там бездна народу. Почти у каждо­ го аттракциона очередь. Пристроились к хвосту одной из них. Я пошел за мороженым. Слегка подтаявшее, оно капает, пока я его несу. — Осторожнее, — как и раньше, предупредил я её. Марина улыбнулась, взяла один вафельный стаканчик и, отстра­ нившись, начала слизывать его белоснежный наполнитель, забавно оттопырив при этом мизинец. На ней белая блузка и черная со склад­ ками гипюровая юбка. Я дал ей свой платок. Она вытерла губы. Вот и наш черед. Мы сели в железную люльку и неторопливо стали подниматься. «Чертово колесо» — её любимый аиракцион. «Обожаю

З&емок. ё дберь

13

на всё смотреть сверху», — говорила она раньше. Может, теперь её мнение изменилось, но, пока мы поднимаемся, она, как и прежде, восторженно смотрит вниз, бросая иногда на меня благодарный взгляд. Чему она радовалась, можно было только догадываться. Я всё такой же неугомонный. Как и прежде, неудержимый. Рас­ скажи ей сейчас, что за эти полгода меня словно подменили — она не поверит. Скажи, что я стал замкнут и угрюм — наверняка рассме­ ется в лицо и скажет: «Не наговаривай на себя». Но время неумоли­ мо, и душа моя застыла в том полугодии. Почему, я и сам не могу сказать определенно. Но вот Марина позвонила в мою дверь, и все­ го будто и не было: бесконечных пустых осенних вечеров, стылой зимы, щемящей от одиночества весны — ничего! Вошла — и будто только вчера расстались, только вчера ненадолго простились... С самой верхней точки вид и впрямь обворожительный. Весь парк утопал в зелени, многоэтажки на горизонте казались игрушечными, люди внизу забавными. Мы любовались видом раскинувшегося пе­ ред нами города и пестротой праздно снующих внизу крохотных фигур. Я был необыкновенно весел, говорлив, находчив в словах и выражениях. Марина тоже была в настроении: часто смеялась, игри­ во охала, когда наша люлька неожиданно резко вздрагивала или останавливалась, лукаво наклоняла набок голову или подтрунивала надо мной, как прежде. Наблюдая за Мариной, я чувствовал, что снова влюблялся в неё. Вернее, ловил себя на мысли, что любил её всегда: и когда мы встречались, и когда она ушла от меня, и когда её не было со мной. И от этого ощущения я будто возвращался назад. Нет, не было тех долгих шести месяцев, не было нашего нелепого прощания, не было моих банальных вопросов в пустоту: «Почему?», «Из-за чего?», «Как так?». Марина снова была здесь, со мной, я мог касаться её, смот­ реть на неё, слушать и любоваться. В кино, как и раньше, мы сидели на одном из задних рядов. Марина нежно жалась ко мне, горячо сжимала мою руку, долго целовала. Ужинали в «Трех пескарях», танцевали. Поздним вечером я довел её до трамвайной остановки на Ш ев­ ченко. Прежнюю, на Свердлова, убрали. Всё-таки что-то измени­ лось.

Ж. Безрук

/4

Марина страстно, будто прощаясь навсегда, прижалась к моим губам, потом оторвалась и сказала: — Я очень счастлива, что снова увидела тебя. Ярко светящиеся окна трамвая скоро скрылись за поворотом в темноте. Я возвращался домой в полном недоумении, так и не осме­ лившись спросить ее, зачем она приезжала. Неужели это было про­ должением нашего романа, возвращением прежних чувств? Хоте­ лось верить. Однако больше я её не увидел. Через пару месяцев, случайно встретив нашу общую знакомую, поинтересовался судьбой Марины. — Как! — удивилась она. — Ты ничего не знаешь? — Ничего, — ответил я, не менее удивленный и заинтригованный. — Она же вышла замуж! — Давно? — спросил, пытаясь скрыть волнение в голосе.

— В июле, — сказала подруга Марины, — кажется, пятнадцатого или шестнадцатого. Неделей позже того самого дня, как Марина позвонила в мою дверь. Зачем?

1995

Алёна /"1 V /

наткнулся на это объявление Случайно. Свежее, еще не истрепанное ветром, оно сразу привлекло мое внимание на сером фоне облупленной стены одного из домов. В нем говори­ лось, что школа № 27 ждет своих выпускников в первое воскресенье февраля. В этот день каждый год по традиции в школу заглядывали бывшие ученики. Тем, для кого подошедший год становился юби­ лейным, рассылали открытки. Получил такую пригласительную от­ крытку и я. Оказалось, что прошло ни много ни мало — десять лет, как я расстался с родными стенами. — Пойдешь? — спросила жена. — Не знаю, — ответил я. Десять лет — немалый срок, кто про нас помнит? Всплыло на память мое восемнадцатилетие. Я семестр как отучил­ ся в институте, был горд и счастлив, а день встречи попал как раз в каникулярную неделю. Тогда очень хотелось поехать, узнать кто где, как — в нас еще сохранилось школьное товарищество, мы продолжа­ ли считать себя неким сообществом закрытого типа со своими секре­ тами, тайнами, мыслями и заботами. Мы еще жили друг другом. Бросил всё, приехал. Были «охи» и «ахи», зкдко/и/мй еще в школь­ ные годы приевшийся ироничный юмор нашей классном дамы Алек­ сандры Павловны, шутки и смех, и дорогие сердцу воспоминания, особенно о разного рода проделках и шалостях. И всё же тогда, кого хотел, я не встретил. Она не приехала — училась где-то в Киеве и, наверное, не смогла вырваться. Теперь от прежнего стремления посетить школу мало что осталось, к тому же за последний год я почти всех перевидал, почти обо всех узнал; образы многих как-то потускнели во мне, и я даже не представлял, о чем мы станем гово­ рить, о чем спрашивать друг друга.

Но жена настояла: — Сходи все-таки: десять лет как-никак, разве не интересно? В прошлом году на свой школьный юбилей загорелась. Взяла отгу­ лы на десять дней, заранее заказала билеты и, прихватив с собой нашего сына Вадика, поехала к матери. Привезла оттуда целую кипу фотографий (когда только успели напечатать?), где они то на крыльце школы, то в классе, то в лесу. Неделю не утихала. Кто из подруг ни заглянет или ни позвонит: «Ой, я ж на встрече выпускников была!» — и давай по-новому, все уши прожужжала... Теперь мой черед. — Ладно, — не стал возражать, — схожу. Наступило воскресенье. Погода вроде неплохая: снежок, не вью­ жит, — самый раз выйти на люди. Жена с утра суетится: брюки мне гладит, рубашку готовит. — Не забудь поодеколониться, — говорит. Я побрился, неброско оделся и, стоя перед зеркалом, нашел, что именно таким меня и должны помнить. — Как будто ничего, — оценивающе смерив меня с головы до ног и поправив мохеровый шарф в горловине пальто, осталась довольна супруга. — Тогда я пошел? — Счастливо. — Она поцеловала меня в губы, и я, как новая ко­ пейка, пошел блистать по миру. Переступив школьный порог, я обнаружил, что на встречу собра­ лась в основном молодежь. Наших, из двух параллельных классов, в вестибюле топталось от силы человек десять. В первые минуты, разочаровавшись, я хотел было уйти, но Паша Скворцов удержал меня: — Иди отметься, там за столиком такие мадамы сидят! Пашка и по сей день остался неунывающим парнем. Тут в проеме двери появился Мишка Василенко. Он надел кос­ тюм-тройку, галстук и светил этим, наверное, с самого дома, так как пальто его, длиннополое, из добротного черного драпа было нарас­ пашку. На лице его сияла неподдельная улыбка, и я подумал, что стоило бы самому научиться так улыбаться. Правда, сделать это бу­ дет чрезвычайно трудно, потому что улыбаться так может только непревзойденный оптимист, я же по натуре был страшным скепти­

Алёна

17

ком, и мне к лицу была, скорее, ироническая улыбка, чем безраз­ мерный оскал Буратино. — Пойдем, отметимся? — кивнул я в сторону прижатых друг к другу столов, за которыми важно восседали три или четыре розово­ щекие старшеклассницы. — Может, сначала разденемся? — Давай разденемся. Мы сдали свою верхнюю одежду и шапки в гардероб, где дежу­ рили школьники, и пошли отмечаться. Девчата за столами глазели на нас, как на доисторических ископаемых. Одна из них спросила; — Вы на десять? В каком классе учились? Где потом учились, работали? Я взял у нее ручку. — Давай сам напишу, долго объяснять. Я черкнул всё, что от меня хотели, и передал ручку Михаилу. Он тоже оставил свои данные и расписался. — И здесь формализм! Тут из-за угла вывернула Александра Павловна. Всё такая же шустрая. — Здравствуйте, здравствуйте! — неслась, раскланиваясь налево и направо, на секунду хватая за руки одних, увлекая за собой дру­ гих. Кивнула и нам. — Сейчас начнется линейка. Собирайтесь, кучкуйтесь, — бросила на ходу и помчалась дальше. — Что-то ей совсем не до нас, — сказал я с унынием в голосе. — Да у неё ж кроме нас еще один выпуск. Прошлогодний. — Тогда понятно. Мы подошли к своим. — О! — как всегда загудели, обмениваясь рукопожатиями. — При­ вет, привет! — девчонкам. Построились. По одну сторону вдоль прохода школьники, по дру­ гую — выпускники. Как я и предполагал, народу собралось не густо, в основном — «годичники», почти все, как по списку, в полном со­ ставе. Они, как в прежние времена мы, шумно балагурили, смеялись, радостью своей заражая всех, кто находился поблизости. Наши же

18

%. 'BejpyK

успели испытать «сладости» жизни и многие давно носили на себе их печать. С того момента, как я переступил порог школы, подошли еще несколько человек. Ради интереса пересчитал всех наших. Получи­ лось четырнадцать. Вместе со мной. Почти треть от общего количе­ ства тех прежних десятых «А» и «Б». Мне вдруг отчего-то с горечью подумалось, что скоро вот так, понемногу, мы начнем недосчиты­ ваться тех, кто будет уходить из жизни. Вон как поседел Алексей Еременко — нет еще и тридцати. Наташка Ростовцева. Она и так, помнится, вечно сутулилась, теперь совсем согнулась, под глазами выступили мешки. Говорят, трудные были роды. Но есть, конечно, и пышущие здоровьем. Тот же Мишка Василенко. Саша Коновалов. Брюшко отпустил — выпирает из рубахи, того и гляди — вывалится. А Покатин такой и остался: высокомерный и чванливый. Стоит с какой-то девчонкой; наверное, с женой. Со своей половиной пожа­ ловал и Ветлицкий Игорь. В школе его звали «мачтой»— худой, ко­ стлявый, длинный. Ничуть не изменился. В жены взял низенькую, едва до груди достает. Пришла и Карлова Ирина. Сейчас работает на свиноферме то ли директором, то ли зав. производством, — в общем, каким-то начальником. Марта Любимова. Тоже мало измени­ лась: те же ямочки на щеках, те же широко открытые любопытству­ ющие глаза, короткая — под мальчика — стрижка. Про нее почти ничего не знаю. Надо бы спросить. Рядом как всегда Ленка Кораблева. Про эту и говорить неохота: заносчива больно. Чуть дальше Алёна Шевелева, наша медалистка. Нас пятерых в тот выпуск занес­ ли на Доску почета: Алёну, Карлову Ирину, Лену Семилестную, Ж о р ­ жика Михальского и меня. На десятилетний юбилей из того состава явились трое. Ж орж где-то на крейсере бороздит Средиземное море, Лена Семилестная, вероятно, и не собиралась приезжать — до неё теперь не одна сотня верст. Алёна привлекала меня еще в школе, но я никогда не говорил с ней об этом. Быть может, из-за какого-то социального различия — все-таки отец её работал директором крупного автотранспортного предприятия. (Хотя в те времена — да и сейчас — я совсем не обра­ щал внимания на всяческие авторитеты.) А может, из-за её гордос­ ти. Этой чертой она всегда разительно выделялась.

Алёна

19

Примечал я её и потому, что Алена была высока, стройна и уве­ рена в себе, — этакий приближающийся к классическому, но не со­ всем еще выраженный тип деловой женщины. И черты лица Алены обращали на себя внимание: прямой острый нос, скуластое, однако совсем не худощавое лицо, чуть прищуренные глаза (она носила очки), высокий покатый лоб. Во взгляде выражение значимости и решительности. Это меня привлекало в ней не менее всего прочего. В общем, Алена относилась к тем женщинам, с которыми я мог найти общий язык. Алёна тоже, видно, так считала. По крайней мере, в тех редких случаях, когда мы сталкивались, участвуя в каких-либо школьных мероприятиях, мы никогда не чурались один другого и даже, можно сказать, испытывали друг к другу чувство товарищества и уважения. К сожалению, оно не могло перерасти в крепкую дружбу, как я теперь нахожу, только из-за того, что мы учились в параллельных классах, встречались изредка, общались мало, да и я в ту пору был несколько застенчив. Впрочем, я был тогда влюблен в другую дев­ чонку, и мои мысли в то время витали совсем в ином пространстве... Раздалась музыка. Воздух, не колеблемый более голосами, за­ мер и постепенно стал наполняться мелодичными знакомыми звука­ ми. Ими начинались наши школьные понедельники. Теперь с их по­ мощью учителя пытались вернуть нас в прошлое. Взял слово директор. За ним завуч. Потом говорили еще, кажет­ ся, школьники — все совершенно незнакомые нам, — обращаясь, вероятнее всего, тоже не к нам, а говоря так, вообще, потому что принято. Мне стало скучно. Я повернулся к Яше Околотку и проболтал с ним о чем-то постороннем почти всю линейку. На нас пару раз шик­ нули, но не успокоили — мы ждали, когда наконец закончится нуд­ ный церемониал и мы действительно встретимся: сядем в какомнибудь свободном классе, посмотрим друг на друга поближе, вспом­ ним старые школьные проделки и вместе над ними добродушно по­ смеемся. — Ты угадал, — толкнул я Василенко. — Лександре (так называли мы нашу классную даму) и впрямь не до нас.

20

Ж. Безрук

Александра Павловна, немножко потоптавшись для приличия возле нашего допотопного скопища, уже переметнулась к своим недавним выпускникам. Мы остались с Маргаритой, классной бывшего 10«А». С нею отправились и в свободный класс. Расселись кто как. Маргарита за учительским столом, мы — по партам. Говорить вроде и есть о чем и вроде не о чем. Так, по крайней мере, мне казалось. Маргарита взяла инициативу в свои руки. Начала с первой парты: кто, что, где, как. Каждый отвечал поразному: кто с гордостью, кто подавленно. Я вообще отнекался: сказал, мол, всё хорошо, помаленьку, — сошло. В сущности, болта­ ли просто так — и Маргарита, и почти все остальные понаслышке знали друг о друге многое: слухами земля полнится. А кто кого действительно интересовал, давно расспросили и успокоились: так же, как и у всех. На одной земле живем, одним воздухом дышим. Про Алёну, правда, я мало чего знал, а спросить не решался. Тем любопытнее было послушать. Алена не вставала, говорила с места. Как и раньше — скорого­ воркой, с воодушевлением. Я понял, что она по-прежнему уверена в себе. Передо мной сидела не девочка, а целеустремленная женщи­ на, С давно и твердо сложившимися убеждениями. Я снова был ею очарован. Алёна закончила с отличием медицинский институт, но дальше учиться не пошла — решила попрактиковаться, а аспирантуру закон­ чить заочно. Как это было в её характере, и как всё это мне импони­ ровало. С детских лет я ощущал себя романтиком, истово верящим, что очень желанная мечта обязательно осуществится, и всегда радовал­ ся, если находил тому какое-либо подтверждение у других. Так слу­ чилось и с Алёной. Её пример только лишний раз укрепил меня в сложившемся мнении. — Давайте убежим отсюда, — неожиданно предложил Еременко, когда Маргарита оставила нас. — К черту эти танцы. На дворе такая погода — настоящая зима. Все сразу зашумели. Предложение пришлось по душе каждо­ му. Действительно, чего ради сидеть в четырех стенах, — айда на улицу!

Алёна

21

— А может, ко мне? — предложила Марта Любимова. — Муж против не будет, детей я отвела к бабушке. Места хватит. — Идея! — Загорелся Мишка Василенко. В предвкушении удачно­ го финала стал потирать ладони. — Прежде заглянем к Семушкиной. Она недалеко, в «Универсаме» работает. Возьмем, что полагается в таких случаях. — И тортик! Тортик! — наперебой заголосили девчонки. — Вали! — метнул Василенко на стол свою шапку. — Кто сколько может. — И первым бросил в неё червонец. За ним посыпались си­ ние, зеленые, красненькие. Все с задором и небывалой щедростью набивали мошну «гонца» — не каждый день встречаемся. Тут всех перебил Сашка Коновалов: — А я с собою взял. — И достал из-за пазухи поллитровку. — О-го-го! — зашумели все. — А эту раздавим прямо сейчас! Быстро где-то отыскали пару граненых стаканов и сразу наполни­ ли их. Нашлась и коробка конфет. — За что пьем? — За нас! За нас! — торжественно произнесла Алёна. И здесь не удержалась, приняла командование на себя. — Чтобы почаще так, чтобы не забывали друг друга, чтобы... — Затараторила, — перебил её Еременко. — Ты нам так все тосты перебьешь. Наконец-то у всех поднялось настроение. О чем мы говорили, кого вспоминали потом, — не помню. Купили водки, закуски. Даже про заснеженные улицы забыли. Дружной гурь­ бой ввалились к Любимовым. — Сережа, принимай гостей! — видно, всё было согласовано за­ ранее. Муж Марты, невысокого роста, кучерявый, похожий на цыгана, вышел к нам, расплылся в искренней улыбке, — и мы поняли: здесь нам в самом деле рады. — Ура! - как в прежние времена выкрикнул взбалмошный Васи­ ленко. — Тише ты! — зашипели на него девчонки. — Чего орешь, как резаный? — Праздник ведь.

22

И . Безрук

Праздник. На самом деле, настоящий праздник. Шумный, весе­ лый, желанный. «А где мои семнадцать лет?» — запел Еременко. «На Большом Каретном!» — вторил ему Коновалов. Запустили магнитофон. Еще красные от мороза, по-хозяйски за­ сучив рукава, девчата засуетились. Кто на кухне, кто в гостиной. Ребята столы сдвигают, стулья подносят, — спорится ладно. В счи­ танные минуты накрыли, снедь разложили, расселись. — Предлагаю за встречу! — подхватился неугомонный Василенко. — За встречу! За встречу! — поддержали его все, поднялись с мест и потянулись друг к другу бокалами. — За встречу! За окном опустились сумерки. Метель стихла, снег ярко заблес­ тел в свете уличного фонаря. Все уже достаточно набрались и раз­ брелись по облюбованным углам. Одна пара осталась сидеть за сто­ лом, о чем-то шушукаясь; другая, не обращая ни на кого внимания, топталась посреди гостиной под тихую мелодию. Компания куриль­ щиков» заполонила кухню, кто-то громыхал в ванной, кто-то, выпив, по привычке уткнулся в телевизор. Я стоял у окна в спальне и смот­ рел на улицу. Сюда то и дело доносились отрывистый смех и бойкий говор Алёны. Быть может, я просто старался уловить его, потому что сегодня, не знаю даже отчего, мне приятно было слышать ее смех и голос. И когда меня отвлекла от моих случайных размышле­ ний неторопливая, соответствующая моему настроению мелодия, я, не задумываясь, оторвал Алёну от подруг и увел с кухни. Она даже обрадовалась. — Я уж думала, что мне так и не удастся потанцевать, — доверитель­ но сообщила она мне, на что я искренне ответил, что такое вряд ли случится, если мы еще когда-нибудь окажемся на одной вечеринке. — Ты же знаешь, — признался я честно, — что ты мне нравилась еще в школе. — Ты это серьезно? — не скрывая удивления, подняла глаза Алена. — Вполне, — ответил я, польщенный её вниманием. — Тогда поверь и мне на слово, — сказала она, взяв меня мягко за руку, — я ведь тоже тебя выделяла из всех. И вовсе не потому, что мы были успевающими. Просто в тебе что-то было. — В ту пору?

Алена

23

— Ну, и сейчас... Наверное. Я улыбнулся этому «наверное». Она не обратила внимания, лишь сказала: — Есть вещи, которые не всегда можно объяснить. — Но я-то уж точно знаю, почему сейчас дрожат мои колени. Алена захохотала. — Не преувеличивай. Так можно далеко зайти. А мне ой как не хочется в очередной раз выслушивать банальное «я тебя люблю». — Да, банальнее и избитее, наверное, выражения нет. — Вот и не повторяй его. — Соригинальничать? — Каким образом? Взять меня на руки и показать всем, какой ты болван, что хватил лишнего и теперь просто-напросто решил по­ упражняться в поднятии тяжестей? — Боже, Алёна, как ты приземлена! — Ах, мой милый Ромео, я всего-навсего практична и витать в облаках не собираюсь. — Ты всегда так считала? — Вероятно, с того самого момента, как опустилась на землю. — Ты была влюблена? — Я и сейчас люблю, но — увы — объект моих желаний недосяга­ ем для меня так же, как для неподготовленного альпиниста Эверест. — И кто он, твой избранник, если не секрет? — Я посмотрел на Алену в упор. Она потупилась, но все же ответила: — К сожалению, он женат, к тому же почти вдвое старше меня. — О! Скандальная история об ученице и её профессоре? — Ты угадал, но только в сути. В остальном — бац! бац! — и мимо: он совершенно не знает о том, что я его обожаю. — Как я тебя понял... — Не издевайся. Я, может, еще никому никогда не рассказывала об этом. — Тогда прими мои поздравления. — Все смеешься? — Алена вдруг остановилась. — Музыка кончи­ лась. Пойдем, выпьем? — С удовольствием. Мы сели за стол. Я наполнил бокалы. Один протянул ей.

24

К. безрук.

— Выпьем за любовь. Алена слегка скривила губы, и я заметил, что взгляд её потуск­ нел. * — Как в плохом рассказе, — сказала она. — Что? — не понял я. — Говорю: как в плохом рассказе. Там всегда пьют за любовь, потому как более ничего на ум не идет. — Ну почему? — не согласился я с ней. — Можно выпить, к приме­ ру, за дружбу, или за верность, или... — Выпьем просто. За этот вечер. За то, что мы есть и теперь снова вместе, как в старые добрые времена. Мы не так часто видимся. Я был согласен с ней. Едва мы осушили бокалы, как Алёна поднялась и громко произ­ несла: — Друзья! Друзья! Ну-ка хватит уединяться, слетайтесь сюда! Раз мы встретились и знаем наверняка, что больше в ближайшее время не увидимся... — Отчего же! — попытались воспротивиться некоторые, но Алёну трудно было переубедить. — Не перебивать! Знаете же, что не встретимся. Так вот: предла­ гаю наполнить бокалы и выпить. Выпить за воспоминания, за един­ ственную нетленную радость нашего бытия! Нашу, если можно так сказать, сущность! — Алёна захихикала и легонько толкнула меня в плечо: — Видал, чё из меня посыпалось? — А что, — поддержал её Василенко, но его одернули: — Помолчи! — Давайте выпьем! Все согласились: воспоминания — единственное, чего сейчас же­ лал вернуть каждый. Потом снова взорвалась музыка. Посреди зала стало тесно. Мы задвигались в ритме невообразимого танца. Руки, ноги, плечи, бед­ ра — все заходило и завелось. Кто-то стал отбивать такт, кто-то прищелкивать пальцами. Взлетали в воздух и тут же опадали длин­ ные девичьи волосы, распадались хитромудрые женские прически, один за другим на диван и кресла полетели толстые свитера, жаркие кофты, неповоротливые пиджаки и удушающие галстуки.

Алёна,

25

Алена разошлась вовсю: хлопала в ладоши, подзуживала непово­ ротливых, требовала прибавить громкости. — Что за тихий сад! — возмущалась она, и все охотно исполняли маленькие капризы неудержимой бестии: оживленно подыгрывали ей в её головокружительных пируэтах, заражаясь неистовством и весельем. Когда накатывались первые волны медленного танца, она, на удив­ ление и к моей радости, отвергала всяческие притязания на свою персону и шла ко мне, с вызовом и удовольствием. — Сегодня я танцую только с Андреем: я обещала ему все танцы. На что я только кивал головой, и моим соперникам ничего не оставалось делать, как, пожав плечами, ретироваться в поисках дру­ гой, свободной партнерши. — Я польщен, — шептал я ей на ухо, когда мы уединялись. — И все-таки жаль ребят — они такие славные. — Но ты же хотел, чтобы этот вечер я была только с тобой! — Я и сейчас этого хочу. — Так в чем дело?! — Алёна была в восторге от всего происходя­ щего. Через несколько секунд спросила: — Ты, видно, страстный меломан? Я рассмеялся: — Просто люблю хорош ую музыку, темпераментных женщин и отменное вино. — Ты уже философствуешь. — В обществе такой дамы не грех хоть чем-нибудь блеснуть. Хоть пустобайством. — Фу! Как ты груб. — Нисколько! Я чувствовал себя счастливым. Что может быть лучше приятной беседы с милой твоему сердцу женщиной? — Я хочу чаю, — вдруг сказала она, замерев. Потом громко, всем: — Хочу чаю! Кто еще?! — Мы! — закричали вслед все присутствующие. — Хозяйка! Хозяйка! — тогда снова крикнула Алёна. — Гости желают чая!

26

Ж. Ведру/с

Она оставила меня и скрылась на кухне, увлекая за собой еще нескольких девчат. Вскоре оттуда донеслись их звонкие голоса, за­ дорный смех и звяканье посуды. Приближалось чаепитие. Через пару минут Алёна появилась с тортом в руках, крутнулась с ним посреди зала, охотно принимая на свой счет одобрительные возгласы и рукоплескания, потом поставила огромный поднос с тор­ том в центр стола, доверительно шепнула мне: — Ты будешь сидеть со мной, — и тут же стремительно унеслась обратно. Я только успел увидеть взметнувшийся подол её воздуш­ ной юбки. Мы сидели рядом. Она всё время ухаживала за мной, властно подливая горячего чая и подкладывая самые аппетитные, с розочка­ ми, кусочки торта. — Я все равно не ем, — говорила она. — Считай, это моя порция. Никто тебя не упрекнет. Я не возражал — мне нравились и её внимание, и вкусный торт. — Господи! — закричал вдруг Мишка Василенко. — У меня же осталась бутылка коньяка! Все застыли, с удивлением посмотрев на Михаила, и через мгно­ вение, перебивая друг друга, с неистовством объегоренных наброси­ лись на виновника. Как снег на голову посыпались недвусмысленные «ах ты...», «алкаш», «негодяй» и прочее, так что Михаилу даже при­ шлось заткнуть пальцами уши. Тем не менее, коньяк из дипломата извлекли, откупорили и разлили. — Друзья! Друзья! — вновь поднялась Алёна и, слегка покачива­ ясь и заплетая языком, так как была уже достаточно пропитана ал­ коголем, произнесла: — Друзья! Пусть скажет Андрей! Андрей, — повернулась ко мне, — давай! Я замотал головой, отнекиваясь. — Андрюша! — стала настаивать она. — Твое слово. Её поддержали остальные. — Ладно, Бог с вами. Я взял бокал, откашлялся в кулак, дождался тишины. Я всегда говорил с трудом, но в этот раз попытался.

Алёна,

27

Сказал: — Мы знаем друг друга давно. Кто с первого класса, кто чуть позже. Всякое довелось испытать, немало пережить. Одно скоро стерлось в сознании, другое отпечаталось на всю жизнь... — в об­ щем, я нес банальности и перебирал в своем сердце наслаивание всяческих чувств, не смущаясь ни мелькающей тавтологии, ни изби­ тости произносимых слов. Я видел, что глаза тех, кто на меня смот­ рел — а смотрели многие, — пылали огнем понимания и полного согласия, что заводило еще пуще и позволило на время забыть и свое волнение, и сбивчивость. Алёна также слушала горячо и даже в каком-то порыве легонько сжала мою руку и не отпускала до самого конца моей глупой речи. Потом я снова увлек её танцевать, и она с нежностью ответила на мягкий поцелуй. Мы будто зазвучали в унисон... Ветер ушел на покой. В слабом мерцании фонарей силуэты до­ мов, беседок и деревьев на ярком, с блестками, фоне снега были резки и отчетливы. Тяжелыми белыми шапками покрылись ветви. Морозный воздух резал ноздри и приятно щекотал лицо. Мы разбредались в разные стороны. Кто куда. Я провожал Алё­ ну. Поддерживать её оказалось нелегко: она явно перебрала и те­ перь туманно представляла даже, куда мы идем и где теперь нахо­ димся. Самостоятельно идти она почти не могла — то и дело ее тошнило. Где-то у нее еще брезжило сознание, и оно, вероятно, подсказывало ей, что в таком виде домой возвращаться пока не следует. Алена сказала: — Погоди. Давай посидим. Сядем. Я мягко усадил её на деревянную скамью у одного из подъездов дома, мимо которого мы проходили. Едва соприкоснувшись с опо­ рой, Алена подалась вперед и, облокотясь о колени, обхватила себя руками. — Как болит голова. Как болит голова, — стонала она, и мне стало ужасно неловко: по идее, на её месте должен был оказаться я. — Ты знаешь, Андрюша, я ведь совершенно не пью. Совершенно. Я не перебивал. Она закашлялась, и её снова стошнило.

28

U. Bejpyic

— Дорвалась, а, дорвалась! — Она слегка покачивалась корпусом вперед — назад, вперед — назад. — Если бы ты знал, как я устала от этих тварей, этих скотов, этих людишек... Я ничего не понимал. Алёна, скорее всего, бредила. О чем она хотела мне сказать, можно было только догадываться, но заговори­ ла она страстно, с удивительным негодованием и брезгливостью к тем, кого порицала. Мне стало страшно. — Я ведь не просто вернулась в Зарайск, — разоткровенничалась Алена. — Ну что, скажи мне, тут делать? Дыра — дырой! Забытый Богом уголок. Большая деревня. — Она говорила, прерываясь, как бы обдумывая каждое слово. — Там у меня всё могло быть: аспиран­ тура, муж, любимая работа. И всё вдруг разом рухнуло. Рухнуло, понимаешь?! Из-за него. Он и Сережку-то не хотел. Я на пятом была. Вот-вот рожать. Девки в такое время уже о пеленках думают, а я о нем, муженьке своем распрекрасном. Приду, бывало, к нему, сяду на диван, живот поглаживаю: смотри, мол, любуйся на свое будущее чадо, а он мне сразу — мы, дескать, разные с тобой люди и будет лучше, если расстанемся. Так, сволочь, и сказал. Понимаешь, — так и сказал. Мне, будущей матери его ребенка! Я не стерпела, плюнула на всё, уехала. Владимир Иванович, мой руководитель, удерживал: одумайся, что ты делаешь, да я, дура, тогда совсем сломалась, о другом думала: о сердце. Болело сильно, ныло. Алёна замолчала, съежилась, как будто от мороза. Стала кутать­ ся в пышный соболий воротник, продолжая раскачиваться. Я сидел рядом, ничего не говоря. Было понятно её состояние. Но, к сожале­ нию, ни утешить ее, ни посочувствовать ей я не мог, — уж слишком неестественным, как думалось мне, показался бы мой порыв. Меж тем Алёна продолжала: — Ну вот, приехала я сюда. Глушь, скверна, эти частые корявые акации, будто кто нарочно их насадил повсюду, чтобы досадить мне. А сколько всякого быдла, прут нещадно: то больничный им фиктив­ ный сделай, то в санаторий отправь, то инвалидность оформи. А сами в большинстве своем здоровые, как быки. Матом кроют, когда отказываю, деньги суют, да забывают, что мне до лампочки их день­ ги, понимаешь, — до лампочки! Она вздохнула тяжело.

Алёна

29

— Один такой очень наглый ходил. Я, говорит, ящик шампанского выкачу, только инвалидность сделай. В открытую так говорит, похамски, не стесняясь ни моей медсестры, ни моего отношения ко всему. Ящик, видите ли, — и на коне. Дудки! Знаешь, как я его понесла? Как Сидорову козу! Вон! — кричу, — чтобы духу твоего здесь не было! А он мне ухмылочку надменную состроил, взглянул на меня высокомерно, как петух на курицу с насеста, и говорит: «Что, мол, ломаешься, сука. Вы же все продаться готовы, купил бы кто!» Не выдержала — метнула в него графин с водой, да не попала. Учуял, видно, скользнул за дверь, сбежал, мальчишка. Но каково мне? Мимо нас протопал какой-то мужичок. Проскрипел по снегу. Взгля­ нул мимоходом удивленно и прошагал, оставив нам тишину и мягкий отблеск ночных фонарей. Алёну снова стошнило. — Ну и набралась. Давно такого не было. Ты, верно, думаешь обо мне черти что? Да так оно, скорее всего, и есть: я стала дрянью. Опустилась — дальше некуда. Возомнила о себе, теперь расплачива­ юсь. А х, если бы ты видел, как смотрит на меня Рыжуха. Это я её так окрестила, нашу заведующую поликлиникой. Она волосы в ка­ кой-то цвет покрасила, а те стали рыжими. Даже не рыжими, а цвета меди, причем с зеленым оттенком, как патина. Но я всё равно её Рыжухою зову. Я ей будто кость в горле. Наслушалась, что я-де и в институте в первых была, и в областной клинике на практике обрати­ ла на себя внимание, и в аспирантуре обо мне неплохого мнения, — учёная, говорит. «Не все ж такие умные», — на совещании, и прямо в глаза, без всякого такта. Да у неё, видно, и нет его, этого чувства, и не было никогда. Я как-то в Киев в один из медицинских журналов статью написала, — опубликовали. Она мне все глаза съела. «Ты долго у нас не продержишься: нам такие умники ни к чему». Сказала без обиняков. И на том спасибо. Конечно, что её терапия: температу­ ра есть, температуры нет, ОРЗ, простуда — вжик! — готов диагноз. Так проще жить. Так жить удобно. Где там душа, где стресс, где ритм жизни, — у неё одно: температура есть? нет? Отведенный под болезнь срок вышел — и всё. И каждый день: лишь бы потише, лишь бы до пенсии, а там гори всё синим пламенем! Алёна прокашлялась.

JO — Дак не то заедает. Бог с ним. Угнетает одно: страшно. Страш­ но, что постепенно и сама нехотя втягиваешься в это болото. Не хочешь, не желаешь, а скатываешься, день за днем опускаешься на дно, день за днем. Вначале я еще как-то боролась с этим: выписыва­ ла специальные журналы, покупала литературу, лечила, основываясь на вычитанном, но постепенно и это стремление угасло, будто я начала заражаться теми бациллами пустознайства, формализма, от­ чуждения от своего назначения и звания. Если раньше мне станови­ лось приятно от того, что я верно устанавливала какой-нибудь диаг­ ноз, то впоследствии, со временем, мне и это стало безразлично, и я уже начала себя ловить на том, что выписываю рецепт по инерции: если ОРЗ, то эритромицин и прочее; если давление — что-нибудь вроде допегита, — короче, я стала обыкновенной формалисткой, мне все равно, выздоровеет мой больной или вернется через месяц. Его судьба и здоровье всё меньше меня интересуют. Как я еще живу, удивляюсь. Замкнулась, без подруг, без человека, способного меня понять. Оставила всё там, в Луганске. Сейчас, наверное, меня вряд ли кто узнает из моих сокурсников, — я стала не в меру раздражи­ тельной, нервной, равнодушной ко всему: к музыке и живописи, к литературе и театру. Стала вязать. Это занятие теперь, на удивление, как ничто другое меня успокаивает. Вяжу с каждым днем все боль­ ше и чаще, просто оттого, что мне надо уйти от себя. Вяжу и, как жена Одиссея в ожидании мужа, распускаю. А ведь это страшно. Никогда не задумывался, как иногда бывает страшно? Страшно за свою дальнейшую жизнь и существование. Я родила, но сын мне будто не родной. Порою смотрю на него и не понимаю: он мой или не мой. Он тихо возится в углу, строит пирамиды из кубиков, — а меня будто нет здесь, будто я не с ним, будто далеко отсюда, в каком-то небытие. В каком, — одна мама, кажется, знает. Возьмет меня за руку и тихо скажет: «Алёна, тебе, говорит, уехать надо. Возвращайся в Луганск. Здесь, говорит, тебе не жизнь». Не жизнь, понимаешь?! Она будто почувствовала, будто распознала и сказала мне о том, в чем я сама себе боялась признаться. Но она ведь мама, это её шестое чувство. У меня, к сожалению, его нет. Я нерешитель­ на и труслива. На людях тверда, а дома — раскисшая масса. Вот с тобой сейчас разоткровенничалась, а до этого — ни одна душа не

Амна

Л

слышала моих признаний. Я, наверное, просто рохля, такая слабая: устала безответно любить, безрезультатно бороться, бесцельно жить. Мне не на кого опереться, некому довериться, некому открыться. Меня ненавидят окружающие, недолюбливают знакомые. Ты заме­ тил, как смотрела на меня Карлова? Она и в школе завидовала мне. Моим нарядам, украшениям, вкусу. Да и теперь, став директором какого-то свинарника, не утратила этого чувства: ты видел, как блес­ нули её глаза, окидывая взглядом мое пальто; как залебезила она, здороваясь со мной, — хохма! А мне, думаешь, приятно? Это же унижение, настоящее унижение, и она унижается, бесится, выходит из себя. Как же: Алёна Маркова снова одета лучше её, и серьги у неё в ушах, и перстень на руке из чистого малахита, неподдельного природного малахита, — не мерзко ли? Мерзко и стыдно! Алёна низко склонилась к земле, и я испугался, что с головы её спадет шапка. Я придержал её. — А , оставь. — Она сняла шапку и положила рядом с собой на скамью. — Ты простудишься, — прошептал я. — Ерунда! Ты доведешь меня домой? — Само собой. Разве тебя бросишь? Алёна слегка тряхнула головой и, казалось, позабыла обо мне. Я не знал, как поступить. Минуты нашей душевной близости как-то незаметно прошли, и мне вовсе не хотелось сейчас ни обнимать её, ни целовать. Горькая жалость охватила мое сердце. Я укутал Алену в мех, надел ей на голову шапку и тоже замолчал. Через несколько минут поднялся и потянул её за рукав: — Пойдем домой, уже поздно. — Что? — не могла еще прийти в себя Алена. — Я говорю, пойдем домой, поздно. — Домой, домой. Пойдем домой, — не стала упираться она. Я помог ей подняться, застегнул распахнутое пальто, поправил мохеровый шарф, охватывающий тонкую шею. Мне стало так легко на душе, как будто я ей в чем-то сильно помог. — Ты за мной ухаживаешь, правда? — слабо улыбнулась Алена. — Ухаживаю, ухаживаю. Я же не хочу, чтобы твоя мама потом меня в чем-нибудь укоряла.

32

'U . Безрук

— Она не будет тебя укорять ни в чем. Она вообще меня никогда не ругает. — И всё-таки. Я взял Алену под локоть: — Идем. — Идем. Мы пошли. — Ты хоть помнишь, где живешь? — спросил я её чуть погодя. — Сейчас, постой. — Мы остановились. Алена осмотрелась: — Где это мы? — На Суворова. — Ага, значит, сюда, — указала направление рукою. Пошли дальше. Пройдя несколько шагов, снова остановились. Алена недоуменно посмотрела на меня: — Слушай, а что мы здесь с тобою делаем? — Гуляем, — ответил я с ходу, понимая, что объяснять что-либо Алёне в теперешнем состоянии бессмысленно. — А почему с тобой? — А с кем? — Я так поздно никогда не брожу. И холодно. — Да, — согласился я с ней, — не тепло. Алена замешкалась, обдумывая, вероятно, сказанное мною, по­ том махнула рукой и сказала: — А хорошо гулять. Я ничего не ответил, вел Алену неторопливо, опасаясь, что она упадет. Было скользко. Вскоре, к счастью, показался её дом. — Мне на второй. Ты, пожалуйста, не подымайся. Вернее, подни­ мись, но, как только выйдет мама, спрячься. Я не стал перечить, не стал уточнять, для чего надобны подобные ухищрения, выполнял всё, как она просила: довел до квартиры, ска­ зал «пока!» и спустился на площадку ниже. — Здрасьте! — услышал спустя мгновение игривый голос Алёны и следом другой, несколько удивленный, вероятно, её мамы: — Алёна, Боже, доченька, мы страшно переволновались. Как ты дошла? Кто тебя провожал? — Один молодой человек.

Алёна,

33

Дверь захлопнулась. Я еще минуту постоял на лестничной пло­ щадке, прислушиваясь к шуму и возне в квартире Алёны и в конце концов решился уйти. По дороге домой смеялся над собой и над своими глупыми по­ пытками сблизиться с Алёной. И хотя она была, как казалось мне, сегодня откровенна со мной как никогда, мы так и не стали близки­ ми друзьями. Верилось, правда, что будь она не так сильно связана с другим миром, мы нашли бы друг в друге массу общего, нашего, понятного только мне и ей... Ложась в постель, жена спросила: — Ну, как прошел вечер? — На удивление прекрасно, — ответил я. Мне снился снег, фонари, Алёна. Через несколько месяцев от одного из своих знакомых я узнал, что Алёна все-таки восстановилась в аспирантуре и уехала в Лу­ ганск. Навсегда.

1994

Кмшя Z'- * ще накануне вечером Роман понял, как он невыносимо устал и как ему всё до чертиков надоело. V — ^ Он смутно догадывался о причине своей усталости и раздра­ жения. Вчера вместе с несколькими молодыми девчонками из фир­ мы, в которой он теперь работал, торговали на выезде. Их возил на своей «ауди» директор. В одном из районов проводился региональ­ ный фестиваль частушечников, проходил прямо на свежем воздухе, и предприимчивый директор решил, что при таком скоплении наро­ да можно заработать приличные деньги. Он владел несколькими магазинами по продаже детских игрушек в областном центре, частенько устраивал подобные выезды, и Роман за три недели работы у него выезжал на подобные массовые ме­ роприятия раза четыре. Обычно, отправляясь в дорогу, Роман вставал часа в четыре утра, и на Горького директор подбирал его. В такие дни работали на износ, до самых сумерек. От импровизированного прилавка — рас­ кладного алюминиевого столика — ни отойти, ни отлучиться. Даже чтобы справить нужду, Роман вынужден был просить ближайших лоточников приглядеть за его товаром. И весь день впроголодь, на солнце, с непокрытой головой. К ночи, изможденный донельзя, воз­ вращался в съемную квартиру, кое-как умывался и как убитый ва­ лился на постель, ведь на другой день ровно в девять он обязан был стоять с игрушками на небольшом пятачке возле Пассажа. Но не эта трехнедельная усталость вывела его из себя. Такое можно пережить: отоспаться на выходные, расслабиться; в конце концов, съездить домой в райцентр повидать родных. Раздражало унижение, испытанное Романом на фестивале. Оно до сих пор жгло душу.

f

Клаца

35

Первоначально это была его идея. Человек богатой фантазии, Роман и тут не удержался — придал своему новому делу творческий характер. — Я буду больше привлекать внимание, — поделился он с дирек­ тором, — если оденусь во что-нибудь яркое, броское. Мы же прода­ ем детские игрушки, поэтому и выглядеть должны так, чтобы не только заманить к себе детей, но и создать им соответствующее настроение. Директор, вальяжно развалившись в высоком кожаном кресле, подтачивал маникюрной пилочкой широкие розовые ногти и совсем, казалось, не воспринимал ни мыслей, ни энтузиазма Романа. И даже после того как Роман расписал задумку в самых сочных красках, глянул ничего не выражающим взглядом и безразлично произнес: — Дерзай. Роман с воодушевлением взялся за дело. В свободное от работы время на деньги, которые ему из своего тугого кожаного кошелька небрежно кинул директор, он закупил нужного материала, а в суб­ боту, не поехав домой, почти полдня убил на то, чтобы заказать в ателье карнавальный костюм клоуна, точь-в-точь похожий на тот, в который была одета одна из его игрушек: атласный комбинезон с алой левой половиной и лимонной правой. Причем к лимонной по­ ловинке груди притачивался алый рукав и наоборот: к алой поло­ винке — лимонный. Таким же лимонно-алым был и конусный шутов­ ской колпак, заканчивающийся на макушке бархатным ярко-красным помпоном. Костюм должен был быть готов в четверг. В пятницу с утра они выезжали. Однако, приехав на место и одевшись в новый костюм, Роман пожалел, что предложил подобную идею. На фестивале оказалось много его давних приятелей и прежних коллег, хорошо помнивших «массовика и затейника» Лужского районного Дворца культуры, не­ однократного лауреата многих областных и региональных смотров, одного из лучших в прошлом конферансье Романа Осокина. Теперь это был только клоун, смущенный клоун, клоун раздра­ женный, не вызывающий у людей того чувства, которое он должен был вызывать своей искрометной улыбкой, своим заразительным

36

14. Безрук.

весельем, своей бодростью. И если еще в начале дня Роман пытался из себя что-то такое задорное изображать, то к обеду запал его исчез полностью, и вместо того, чтобы привлекать покупателей, он их просто-напросто отваживал, бурча недовольное: «Не нравится, не берите. Не такое, не ешьте». Само собой разумеется, и предполага­ емой выручки он не сделал и тем только вывел из себя директора, припомнившего ему перед отъездом и стоимость ткани, и услуги ателье. — До завтра, — приглушенно сказал директору Роман, выбираясь из его машины у своего дома. — До завтра, — не посмотрев на него, ответил директор. Роман, как потерянный, побрел домой, оставляя позади густой рокот уносящейся в темноту «ауди». На душе скребли кошки. Роман завернул в соседний бар, откуда тихо лились тягучие зву­ ки блюза. Несмотря на час ночи, тот еще работал. Роман выклянчил у бармена поллитровку «Лимонной» и, не задерживаясь, побрел к себе. В квартире, не раздеваясь, откупорил бутылку водки и хлебнул прямо из горлышка. Роман еще раз попытался определить причину своего подавлен­ ного состояния. Нет, его вывело из себя вовсе не переодевание. Вопервых, это была его идея, во-вторых, ему было не впервой изобра­ жать кого-нибудь. Прежде на Новый год он наряжался в костюм Деда Мороза; в любительских спектаклях и постановках Дворца куль­ туры играл и Бабу Ягу, и Кощея Бессмертного, даже Кикимору. Шутовские действия на Масленицу или на Рождество прельщали своим весельем и раздольем. Такое же ощущение праздника должно было привлечь к его товару и покупателя. Кто так просто пройдет мимо красочного клоуна, чей колоритный костюм виднеется не за один десяток метров? Вывел из себя неприятный случай, произошедший на ярмарке утром. Директор тогда встретил своих старых друзей, предпринима­ телей из того же райцентра, в котором жил Роман. Бахвалясь свои­ ми успехами, он кивал в сторону лотка Романа и все время широко улыбался, словно насмехаясь, как показалось Роману, над ним. Как же, всем в прошлом известный работник культуры теперь в ы ступ а -

37 е/77 за прилавком! Разве не забавно? Унизительно! Роману стало не по себе. Какая тут торговля... Хотя он мог и ошибиться. Было бы лучше, если бы он ошибся. Могли ведь смеяться вовсе не над ним. Директор мог рассказать им какой-нибудь уморительный анекдот или вспомнить забавное происшествие из собственной биографии. Но эти предположения оказались совершенно неверными, так как, когда оба приятеля вместе с директором неторопливо приблизились к Роману, один из них, бегло окинув взглядом небольшой прилавок, с ядовитой ухмылкой произнес: — Ну, здравствуй, клоун. Всё лицедействуешь? Это был явный намек. Неприкрытый, циничный намек на его, Ро­ мана, прошлое. Прошлое последних неудачных месяцев, в которых было всё: и слезы жены, и жалобные глаза дочери, и презрение к себе, и каждодневная безысходность. Приехав в область и через знакомых получив работу, Роман надеялся, что всё это навсегда забудется, что теперь, несмотря ни на что, он заживет совсем дру­ гой, новой жизнью, и снова теплым солнышком засияют ласковые глаза дочери, и высохнут горькие слезы любимой супруги. Но про­ шлое, как видно, не оставляет тебя никогда. Оно только притаивает­ ся на срок в тайнике времени, чтобы потом в неподходящий (а зача­ стую и самый безнадежный) час неожиданно появиться во всем сво­ ем ужасающем облике. Приятели расхохотались. Засмеялся и директор. Потом, видя, как вспыхнул Роман, снисходительно похлопал его по плечу и сказал: — Ладно, ладно, не обращай на них внимания, они просто шутят. Работай дальше, еще так мало продано. Сказал и увлек своих приятелей к летнему кафе: — Надо выпить за встречу. А Романа мне не обижайте, у него сегодня и так тяжелый день. Сказал и снова рассмеялся, чем только выдал себя, весь свой сарказм и презрение к нему. Такого унижения Роман перенести не смог. Смотрел вокруг рас­ сеянно, мучительно воспринимал окружающее, с трудом понимал, что он тут делает в этом шутовском наряде, в этом идиотском колпа­ ке. Гаер! Настоящий гаер! Посмешище! Клоун! Вырядился, как Пет­ рушка! Это было непереносимо. Как доработал до конца, сам не

'И . Безрук знает. Мог бы обратить всё в шутку, ответить с юморком или поднач­ кой, как раньше это делал, прослыв бойким на язык и находчивым на хохмы, но что-то остро кольнуло в самое сердце, и рана эта никак не хотела заживать. Ему просто указали на место. Дали по­ нять, что он как был для них грязью, так грязью и остался. Ночью в гостинице он, само собой, набрался. Что же — почти целый день не ел, устал, да и закуски кот наплакал: какая-то подсох­ шая краюха черного хлеба да пара кругляшей полукопченой обвет­ ренной колбасы. Утром встал с чумной головой, но, знал, не от тяжелого похме­ лья. От мучительной боли, которая не отпускала его всю ночь. Всю ночь он почти не спал и только думал. И думы эти были полны беспросветности и мрака, горечи и обиды за свою безалаберную жизнь, за талант, так и не проявившийся во всей своей силе, а став­ ший только причиной издевок над ним и презрения. Всю жизнь, ощущая в себе искру Божью, Роман считал, что она выведет его на свет, сделает человеком, поможет стать счастливым. Но чем ярче проявлялся его талант, тем чаще он замечал, наоборот, завистливое отношение к себе, откровенное неприятие, черные инт­ риги и неприкрытую радость в глазах недоброжелателей при его малейшей оплошности. Они торжествовали, когда он оступался, они ликовали, когда он падал, они раздражались, когда ему в очередной раз удавалось подняться с колен и снова искрометно блистать. Но сегодня, видно, его окончательно выбили из седла. После такой ду­ шевной травмы вряд ли кто оправится. Роман поднялся с постели, даже не понимая, что ему надо де­ лать, куда идти, зачем? Какой смысл в подобном ущербном суще­ ствовании? Чем он сейчас занимается? Работает? Зарабатывает деньги для семьи ценой собственного унижения? Разве э т о стоит того? Но, может, так оно и должно быть: презрев болезненную гордость и тщеславие, к черту откинув собственное жалкое достоинство, про­ должать заниматься тем, к чему у тебя не лежит душа только ради того, чтобы осчастливить близких? Но станут ли они от этого счаст­ ливы? Станут ли они счастливы от того, что он, высохший, бездуш­ ный призрак, будет приносить в дом добытые таким унижением день­ ги? Или их интересуют только деньги? Деньги, а не он, их муж, их

39 отец. Че-ло-век, а не добытчик!.. У Романа голова шла кругом. Вдо­ бавок ко всему с утра хмурилось. К дождю? Роман машинально собрался, взял сумку с клоунским костюмом, доехал до работы, вошел в магазин. Он чувствовал, что непременно должен что-то сказать директору. Что-то выплеснуть изнутри гряз­ ное, очиститься. Как он устал от этой грязи, от этой нелепости и бессмысленности мира! Где-то глубоко внутри, на уровне подсозна­ ния, он понимал, что только своей жизнью человек может придать смысл бессмысленности мира. Но как совершить этот гигантский труд, чтобы не рухнуть под тяжестью всего того темного, что суще­ ствует вокруг? Роман не знал, но чувствовал, что тяжесть эта с каж­ дым днем все больше и больше пригибает его к земле, все упорнее и упорнее тянет вниз, в пропасть ада, в беспросветность и вечный мрак. Сказать об этом директору, поймет ли? Да и сможет ли Роман словами доходчиво объяснить то, что сам только смутно чувствует где-то там, глубоко, внутри разгоряченного сердца? Но он непременно должен что-то сказать! Высказать! Потому что просто не сможет так дальше жить, не сможет нормально работать, реально воспринимать мир, принимать его так же, как принимал до сих пор со всеми его нелепостями и несовершенством. И высказать­ ся он должен именно директору, ведь вчера Роман уловил в его глазах тот злорадный смех, который перевернул всю душу. Быть может, директор знает что-то такое, что остается для Романа загад­ кой и позволяет тому существовать в полной гармонии с миром и самим собой? Что это за загадка? Роман жестом показал одной из продавщиц в сторону кабинета директора: — У себя? — хотя видел, что на углу магазина директорской ма­ шины нет. — Еще не было, — ответила та и спросила: — А ты что, сегодня не работаешь, выходной после вчерашнего? — Нет, почему? Работаю. Просто хотел с ним переговорить... Роман прошел в подсобку, где хранились его вещи, переоделся в клоунский костюм и вернулся обратно в помещение магазина. -- Еще нет? — опять спросил девушку, хотя не прошло, кажется, и десяти минут.

— Нет, — сказала она ему и в свою очередь спросила: — Игрушки тебе собрать? — Да, собери, пожалуйста, я пока установлю лоток. Роман как можно дольше тянул время. Он очень надеялся, что в магазин вот-вот зайдет директор и ему не надо будет ничего начи­ нать сначала. Роман ему выскажет всё, и всё в один миг закончится. Но директора так и не было. Тот, скорее всего, отсыпался после прошедшего дня. Роман, в принципе, и сам мог не выходить сегодня: они работали почти целый день и вернулись поздно. И если бы не это выворачивающее всё наружу душевное состояние, так бы и сде­ лал. Но в таком состоянии он не высидел бы в четырех стенах и часа. Это бы убило его. Лучше чем-нибудь заняться, в чем-нибудь забыться. А работа не лучшее ли средство от навязчивости черных мыслей? Роман вытащил на улицу раскладной лоток, установил его, как обычно, в сторонке на пятачке, в двух шагах от остановки. Он торго­ вал здесь в невыездные дни, место выбрал сам, оно показалось ему самым удобным для торговли: рядом остановка, народ толпою снует мимо, к центру. Как никто раньше не обращал на него внимания? Одна бледная мороженщица с тележкой. Директор в первый раз похвалил его за находчивость. Но разве для этого особый дар нужен? Обыкновенная житейская смекалка. Роман вернулся в магазин за ящиком с игрушками. Продавщица уже приготовила его и заполнила накладную. Роман поблагодарил ее за помощь и расписался в другой накладной на получение товара. Директора всё не было. Роман разложил игрушки на прилавке, но отвлечься никак не мог: внутри всё горело. Он продал несколько игрушек, а директор так и не появился. Когда Роман стоял у лотка, чувствовал, как раздражение подка­ тывает к горлу. Оно будто собиралось в комок, сгущалось, грозя в любую минуту взорваться. Невероятных усилий требовалось Рома­ ну, чтобы сдержать в себе этот взрыв. Но вот, наконец, черная, как вороново крыло, «ауди» с тыльной стороны подкатила к магазину. Роман заметил её сразу: их разделя­ ло метров шестьдесят. Директор грузно выбрался из своего автомо­ биля, слегка хлопнул передней дверцей, щелкнул дистанционкой сиг­

Клауя

4J

нализации, но не направился первым делом, как обычно, к нему, а пошел к себе. Разве не видел Романа? Сто процентов, видел: его костюм и не захочешь увидишь. Не счел нужным? Роман попросил мороженщицу присмотреть за товаром. Та слег­ ка кивнула головой: ей было не впервой помогать ему. Роман поспе­ шил в магазин. Директор разговаривал со старшим продавцом. Ро­ ман заглянул. Директор рявкнул, чтобы он подождал. Скверное на­ строение? Роман беспокойно затоптался в подсобке. Потом закурил у заднего выхода, но волнение так и не прошло. Поразительно, что еще час назад десятки нужных фраз рвались изо рта, но сейчас Роман не мог толково связать и двух слов. Только жжение в груди, только раскаленная лава обиды, которую невозможно удержать в себе. Он вновь сунулся в кабинет, прервав разговор директора со старшим продавцом. — Тебе чего? — взбеленился директор. — Разве не видишь, что я занят. Иди работай! Но Роман, несмотря на директорский крик, решительно прошел в кабинет. Он уже плохо контролировал себя. Возмущение достигло в нем точки кипения. Роман бессознательно двигался к столу директо­ ра, не поднимая на него глаз, лихорадочно шаря ими по полу и бормоча упорно: «Мне надо с вами поговорить. Мне надо с вами поговорить». — Пошел вон, быдло! — отчеканил грозно директор, видя, что Роман и не собирается уходить. На эти слова Роман только улыбнулся страшно и с вызовом впе­ рился в директора. — А вот тут вы не правы. Я вовсе не быдло. Для вас, может быть, мы все быдло. Но я не быдло. — Быдло! Ты самое настоящее быдло! — настаивал на своем ди­ ректор, приподнимаясь со стула. Старшая продавщица испуганно выскользнула за дверь. — Мало того, ты не только быдло, — продолжал, не отрывая своих глаз от глаз Романа, директор. — Ты еще и пьянь подзабор­ ная. Чем ты кичишься? Своим даром? Талантом? Так у тебя его давно нет. Ты его весь пропил. Не за это ли тебя турнули из ДК? Не за это?

42

Ж.

Б езр ук

Роман не отводил взгляда. Разящая правда слов переплавляла его возмущение в гнев. — И ты еще что-то вякаешь, скотина. Скажи лучше спасибо, что я дал тебе работу. Что я кормлю тебя и твоих отморозков. Иди, рабо­ тай! А не нравится — на все четыре стороны, гнить дальше в помой­ ной яме. Ты большего не достоин! Роман почувствовал, как его охватывает дрожь. — Да, может, я и пьянь, может, и пропил всё, и турнули меня, может быть, правильно, но я не дрянь, я не быдло. Не надо меня, пожалуйста, оскорблять. — Переживешь, — выпрямился, поправляя пиджак и галстук, ди­ ректор. — Проглотишь. — Он стал успокаиваться, чувствуя себя на высоте: он всё-таки добил скотину. И х в се х надо ставить на м е с ­ то. Учить, как ж ит ь по-новому. Он взял со стола сигарету, закурил, пока Роман переваривал его слова. — Понимаешь, Рома, — уже снисходительно произнес он. — Есть новый мир, есть вещи в нем, с которыми нужно просто смириться. Смириться с тем, что ты со своим талантом в дерьме, а мы, беста­ ланные, на волне жизни. Мы делаем деньги, и на эти деньги можем купить тысячи таких талантов, как ты, которые в конце концов будут снова работать на нас и снова приносить нам деньги. Это реаль­ ность. Её нужно только принять. Тебе ясно? — снова посмотрел на него в упор директор. — Но это не честно, — промямлил, ничего больше не восприни­ мая, Роман. — Это несправедливо. — А, брось. Какое «честно», какое «справедливо». О чем ты? Я дал тебе работу. Честно? Ты должен мне принести доход. Справед­ ливо? И честно, и справедливо. Поэтому иди и работай. А нет — гуляй. Ты волен, как птица! Свобода выбора — вот преимущество нашей эпохи! — ехидно засмеялся директор. — Пошел вон, скотина, — совсем хладнокровно закончил он. — Нет, — все бормотал Роман, — нет, так нечестно, так не­ справедливо>! — Пошел вон! — не сводя с Романа глаз, директор выпустил в его лицо струйку дыма. Это стало последней каплей, переполнившей

43 чашу гнева Романа. Не соображая как, он схватил со стола директо­ ра массивную бронзовую пепельницу со львом и со всего размаху ударил директора по голове. Тот от неожиданности даже не успел прикрыться и как подкошенный рухнул на пол. Сколько еще раз саданул директора Роман, он не помнил. Даже брызнувшая на кло­ унский костюм алая кровь не остановила его. Всё прекратилось както само собой. Роман спокойно переступил через неподвижное тело директора, отбросил в сторону ненужную пепельницу и, как сомнам­ була, пошел обратно, на улицу. Он должен был еще доработать этот день. Отчего-то ему показалось, что он будет самым удачным в пла­ не выручки. Роману сегодня непременно повезет, и процент его при­ были будет гораздо больше, чем в другие дни. На вырученные день­ ги он купит своей жене и дочке подарки, уйдет с этой ненавистной работы, само собой разумеется, бросит пить (или закодируется), и они заживут очень счастливо. Не может же талант даваться человеку понапрасну. Это свыше. Это от Бога.

2003

44

U,

Ожг Виктору Погорелову (

верь мне открыла Валентина. Мило, приветливо улыбну/ 1 лась и пригласила войти. Я вошел, сказал обычное «при^ вет» и протянул ей, как мужчине, свою ладонь. Она, сно­ ва улыбнувшись, мягко пожала её, спросив, один я или с женой. Я сказал, что в этот раз один, заметив, какой вялой была её маленькая худенькая рука. Да и сама Валентина, низенькая, да еще как-то поособенному уменьшенная длиннополым замызганным халатиком, по­ казалась мне усталой и изнуренной. Но лишь на мгновение. Её опу­ стошенный взгляд скользнул в сторону, и через секунду она уже смотрела на меня по-иному, как будто только что на ней не было ни печати усталости, ни отстраненности. Она сказала «проходи» и при­ несла мне из комнаты (их единственной комнаты) домашние тапоч­ ки: «Одевай». Я повесил на вешалку свою дорожную сумку, обул тапочки и побрел за Валентиной на кухню. — Еле добрался, — сказал, присаживаясь на табурет у кухонного стола. — Думал, умру. Первую половину дня еще туда-сюда, но пос­ ле двух часов, как обухом по голове, — и жара донимает, и буквы в книжке расплываются. — Еще бы, — согласилась она. — Сколько это ты добирался? — Встал в половине четвертого утра. Сейчас? — Половина восьмого вечера. — Нормально! Я на самом деле чувствовал себя измотанным. Добирался на элек­ тричках. В общей сложности получилось четыре пересадки. С уче­ том того, что сегодня суббота и почти везде бездна народа, путеше­ ствие превратилось в кошмар. И если бы не моя удивительная при­

Олег

45

способленность ко всяким переездам и, в сущности, моя природная тяга к дальним поездкам, меня не хватило бы и на четыре часа хода. — Были бы вы рядом, приехал бы и с Татьяной, и дочку бы взял. Ей так понравилось в прошлый раз, когда мы в цирк ходили. Сколь­ ко времени-то прошло: года полтора, два — не меньше. — А разве ты не в прошлом году был? — Да нет, в прошлом не получилось: закрутился совсем. То Ма­ ринку в школу отдавали, то к родителям Татьяны в гости ездили: тоже давненько не навещали. А ты сколько уже своих стариков не видела? (Валентина всё детство и юность провела в Липецкой обла­ сти, пока туда не нагрянул Олег и не увез её оттуда.) — Да тоже года два. — Что так? — Да те же проблемы: сначала Славку к школе готовили, потом Антон стал часто болеть, пришлось рассчитаться и сидеть с ним дома. — Ты и сейчас не работаешь? — Хотела бы, да Антон не дает. Только поведу в сад, через не­ сколько дней — простуда. Да и Олег не хочет, сиди, говорит, дома. Вот и сижу. Я промолчал. Мне тяжело было говорить ей о том, что, может быть, дома и вправду лучше, но не стал привирать. Не знаю, как у Валентины (хотя и по ней видно), а по мне: работая, хоть как-то общаешься с другими и не замыкаешься в четырех стенах, где тот же стол, тот же «телеящик», те же бытовые проблемы и те же лица, пусть и самые что ни на есть родные. Отъединение без уединения, жизнь как пустое существование, семья как десятки раз просмотрен­ ная кинолента. Я попытался уйти от этой темы: — А Олег где, на работе? — Да нет, взял отгул и с утра отправился на рыбалку. — Вот как? Мне опять везет: прошлый раз приехал — он за сутки отбыл, в этот раз аналогично. И когда же теперь вернется? — Должен к завтрашнему обеду быть. — Это значит, завтра с утра я без него. — Выходит так. А ты хотел что-то посмотреть?

46

Ж. Безрук:

— Да как обычно: малой что-нибудь купить: куртки совсем на осень нет, да и себе. Татьяна моя спортивный костюм себе заказы­ вала. Говорят, у вас тут раза в два дешевле. — Я не в курсе. Это Олег тут все цены на рынках и в магазинах знает, а я не вижу ни денег, ни магазинов, кроме продуктовых, есте­ ственно. — Вот как? — Да так получается: приходит с завода и сразу же едет в город с кумом — запчасти ищут. Он же теперь как только вырывается, мчится в Россию, где у кума родственники, там и продают запчасти. Валентина поставила передо мной глубокую миску борща и вы­ ключила газ. — Режь хлеб, — сказала, но я остановил её: — Можно сначала приму ванну? — Да подожди, я наберу. Она прошла в ванную, и вскоре оттуда послышался шум падаю­ щей воды. — Я тоже после дальних поездок сразу в ванную лезу: так помо­ гает, так снимает напряжение — передать невозможно. Правда, я давно далеко не заезжала. Она стала резать мне хлеб, затем делать салат из свежих поми­ доров. На минуту задумалась о чем-то, и я, из боязни помешать течению её мыслей, не стал ни о чем больше расспрашивать. В этой неболь­ шой однокомнатной квартирке, принадлежащей заводу, за семь лет, что они здесь обитают, так ничего и не изменилось. В кухне те же покрашенные еще при вселении масляной краской стены, та же скром­ ная, еще «советская», кухонная мебель, те же неистребимые тарака­ ны, снующие вдоль и поперек стен повсюду и в любое время суток, та же невероятная скученность мебели в комнате, умноженная гро­ моздким и габаритным, не для этого метража комнаты, шкафом, приобретенным, вероятно, совсем недавно по случаю. В прошлый мой приезд (а это было в июле) Олег с Валентиной не только из гостеприимства, но и из-за малости общей площади вы­ нуждены были спать на балконе, предоставив нам с дочкой свою старенькую софу. Еще вмещались по длине ног на двухъярусной

Оле.1

47

кровати и Славик с Антоном. Они были меньше ростом моей Марин­ ки, и это их несколько выручало. Однако стоит пацанам «войти в рост», как этой скромной комнатушки им будет недостаточно. От шкафа, который здесь поставил Олег, к двухъяруске было меньше метра, как раз, чтобы ребята боком могли втиснуться на ночлег. От бока шкафа до серванта — тоже не больше метра. Казалось, я попал в самый настоящий ломбард по продаже не только всяких там «шту­ чек», но и мебели, «натыканной» повсеместно. Валентина вскоре позвала меня — ванна была готова. Показала мне, где шампунь, где мыло, в воду напустила пены. Окунувшись в нее, я стал напоминать себе популярный персонаж западных видео­ фильмов: безликость в море мыльных пузырей. Тем не менее, за­ крыв глаза, я ощутил блаженство, а выйдя из воды — приятную утомленность и даже некоторую приподнятость духа. Ужин, конечно же, после долгого пути показался мне вкуснейшим и сытнейшим из всех, которые я ел до сих пор. Впрочем, Валентина готовила превосходно. Я поблагодарил её за гостеприимство и заботу. — Иди отдохни, если хочешь, — пригласила она меня в их един­ ственную комнату. — Хочешь, телевизор тебе включу? — Спасибо, — сказал я и пошел переодеваться. Переодевшись, с удовольствием, как дома, вытянулся на софе и стал смотреть какуюто передачу, пока Валентина возилась с посудой. Тут громко застучали во входную дверь. Валентина открыла, и до меня донесся её голос: — Явились наконец-то, где можно столько пропадать? А это что, Антон? Упал? С дерева? Сладу никакого с вами нет! Тут дядя Сере­ жа приехал. Куда обутым! Снимай сандалии, мой руки, сейчас ужи­ нать будем! Я поднялся с софы. На пороге комнаты, с нескрываемым любо­ пытством таращась на меня, замерли два чумазых худощавых маль­ чугана, один из которых своей худощавостью и скуластостью напо­ минал больше Валентину, другой — Олега: взглядом, губами и мане­ рами. У Антона были ссажены колени и выпачкан грязью бок, у Славки шорты в мелу; в руке он держал небольшую железную машинку.

48

Ж . Ъе$рук

За два года, что я не видел их, они почти не изменились, разве что Антон, младший из сыновей Олега, пяти с лишним лет, чуть-чуть поостыл. Я улыбнулся им: — Ну, здравствуйте. Вы меня еще помните? Валентина подошла сзади мальчиков и тоже заулыбалась: — Что, не помните дядю Сережу? Он с Маринкой приезжал. Тогда мы еще в цирк с вами ходили. Славка расцвел первым. Ему тогда было шесть. — Я помню дядю Сережу. — А я нет, — насупился Антон. — А Маринку помнишь? Девочку Маринку? Маринку Антон, на удивление, помнил и помнил даже, что одета она была тогда в платье с цветочками. Так состоялось наше второе знакомство. Не прошло и пяти минут, как они налетели на меня. Славка начал теребить мою руку, Антон взобрался ко мне на шею. Я стал подыгрывать им: «уложил» одного, начал бороться с другим. У нас завязалась та­ кая бешеная потасовка, с криками, визгами и тумаками, что из кухни прибежала обеспокоенная Валентина и стала отгонять ма­ лышей от меня: — Да вы же задуш ите дядю Сережу! Как же он дом ой вер­ нется? Тут Антон отпустил меня и самым серьезным образом произнес: — А он не поедет домой. — И мне: — Правда? Я онемел. Антон спрашивал меня по-настоящему, по-мужски, столь непривычно для его возраста. Выручила Валентина: — А Маринка? Маринка без папы будет скучать. — Мы тоже будем скучать, — снова так же серьезно сказал Антон, и Славка поддержал его: — Мы тоже будем скучать. Сказал и расплакался. Я вопросительно посмотрел на Валентину, она отвернулась, а потом сразу попыталась уйти в сторону: — Так, ну-ка что раскисли? Лучше покажите дяде Сереже танко­ вый бой.

Ouci

4.9

Антон сорвался: — Дядь Сережа, там танки, там! — и бросился к серванту доста­ вать объемистую картонную коробку. — Дай, я! — стал упорно вырывать коробку у него из рук Славик. — Антон, Славка, опять! — крикнула на них Валентина. — Ну-ка, дайте сюда! — и забрала у них игрушку. В коробке оказалась китайская игровая приставка «Денди», та­ кая, какую я хотел купить своей Маринке, да никак не мог собрать денег: Татьяна требовала себе то сапоги, то пальто, а мне так хоте­ лось порадовать дочку. Валентина подключила приставку к сети, всунула штекер от нее в телевизор, вставила кассету с набором игр и «запустила» программу. Мальчишки сразу же стали соперничать за право демонстрации запи­ санных на кассете игр. И тут Валентине пришлось их приструнивать. Она пристыдила старшего Славку и дала пульт управления Антону: — Пусть Антон покажет. Славка сначала надулся, но когда я притянул его к себе и шутли­ во потрепал по макушке, одной рукой радостно обнял меня за шею и успокоился. Вскоре и Антон в порыве ревности забрался ко мне на колени. Он стал умело и грамотно нажимать на цветные кнопочки пульта, гоняя курсор по тому или иному ряду, пока не останавливал его на особо понравившейся ему игре, давая развернуться действию в полном масштабе. В каждой игре Антон действовал, как опытный игрок. Было видно, что успел набить руку. В игре «на двоих» даже старший брат ему явно уступал, отставая от Антона и по времени, и по количеству набранных очков. Неожиданно Антон насел на меня: — Дядя Сережа, попробуйте вы, попробуйте! Я, в детстве в глаза не видевший таких игр, почувствовал себя не в своей тарелке, однако не хотелось перед ребятами ни ударить в грязь лицом, ни расстроить их, поэтому я стал стараться изо всех сил. Ребята помогали мне, как могли: подсказывали, где нужно прыг­ нуть, где проскочить, предупреждали о возможном появлении оче­ редного препятствия или разбойника. И все же я плошал на глазах. Мой игровой персонаж не преодолевал и трех несложных препят­ ствий. Его либо сбрасывало в воду, либо убивал кто-нибудь из «не-

50

U. Барук.

наших». Славка сильно переживал за меня, Антон даже рвался к пульту, показать, как нужно было пройти или спрыгнуть, неодно­ кратно бросая в отчаянии: — Ну что вы, дядя Сережа! Я, поняв, что блеснуть перед такой битой публикой не удастся, так как я никогда не отличался отменной реакцией и быстрым реаги­ рованием на неожиданные ситуации, попытался отнекаться от на­ стойчивых требований Антона. Вскоре малыши перестали меня тре­ вожить, полностью переключившись на экран. Я пошел к Валентине. — Как они у тебя выросли. Антон — настоящий лидер. — Лидер-то лидер, да из-за этого лидерства сплошные неприят­ ности. И в садике унять невозможно, и на улице все больше до старших задирается. Сладу нет: то синяк, то шишка. А как злится, сразу в слезы. — Да я заметил, какой он чувствительный. — Они оба чувствительные, только Славка более хитрый. Порою он просто пугает меня. Хитрость эта у него какая-то недобрая. Я сел у окна. Весь подоконник был заставлен горшками с комнат­ ными растениями. Под самый потолок уходила традесканция, пыш­ но, как невеста, расцвела белоснежная кампанула. — У тебя так много цветов. Когда приезжал в прошлый раз, ка­ жется, не было ни одного. — Знаешь, — сказала тихо Валентина, — когда дома одна, хочется... Она не договорила, отвернулась от меня, вздохнула тяжело, по­ том будто махнула на всё рукой: — Сварить кофе? У нас отличный кофе в зернах. Я не возражал. Валентина раскопала в тумбочке среди груды посуды электрокофемолку, включила её в сеть. Кофемолка зудяще зажужжала. — Как Олег готовит, мне не нравится, хотя он и считает, что готовит кофе лучше всех. — Он всегда хотел казаться лучше, чем на самом деле. — Его слепая самоуверенность во всем так убивает, что мне порою его ни слышать, ни видеть не хочется. А если б ты знал, какой он в последнее время стал раздражительный, желчный. Срывается из-за

Ouei

51

пустяков. He знаю, какой он там на работе, может, молчаливый, мо­ жет, общительный, но стоит прийти домой: гыр да гыр. На меня, на детей. Детвора его бояться стала. Ну почему это так, скажи? Что я мог ей сказать? Мы с Олегом были близкими приятелями, друзьями, как говорится, до гробовой доски. Я знал, что, обладая той самой, чувствительной, душой, какую он передал и своим ребя­ там, Олег также болезненно переносил и падения свои, коих, как ему мнилось, с каждым днем у него прибавлялось и прибавлялось. Он поступил в институт довольно-таки поздно, года в двадцать три. Иные считали — повезло, он трезво оценил: разворачиваться в жизни времени не остается. Закончил почти под тридцать. Тоже, как и я, привез девчонку из тридевятого царства, хотя мог удачно же­ ниться и в Харькове. Работать попал в «тяжелый» цех основного производства, где ценилась больше рабсила и бездумное повинове­ ние начальству, у которого весь лексикон состоял из одного слова: «Давай!» И давал. Работал по полторы, а то и две смены подряд, чтобы как-то обеспечить житье-бытье свое, но и этих усилий оказы­ валось недостаточно: ноль плюс ноль давало не много больше. Тог­ да-то он попытался вырваться из цеха любыми способами, вплоть до грызни с начальством. После долгих мытарств удалось. Он перешел в отдел программирования. Там ему поначалу даже понравилось, но и новой зарплаты едва хватало на пропитание. Тогда и занялся Олег авто-, мотозапчастями. Но об этом он мне рассказал уже потом. Еще в тот мой последний приезд Валентина еле сдерживала слезы. — Он так быстро постарел, — говорила она тогда. — Все бурчит и бурчит, стал замкнутый какой-то, нелюдимый. Даже когда гуляем с семьей по парку, его будто нет рядом. Теперь же, после девяти вечера, когда мы с немалым трудом уложили малышей, Валентина расплакалась по-настоящему. Слез совсем не сдерживала. — Он как будто дома и не дома. Поднимается, когда еще спим, возвращается, когда уснули. И муж вроде есть, и живу, как вдова. Уж говорю: лучше, наверное, взаправду вдовой быть, чем вот так. И спать со мной даже не хочет: то устал, то я, видите ли, вывела его из себя. Захочешь ласки, какого-нибудь ласкового слова, но только глухое бормотание. Да ладно я, про себя и думать перестала, одева­

52

'H. he.jptjK.

юсь, как последняя баба, но дети-то, дети причем? На выходной, который выпадет случайно, когда он не в отъезде, пойдем с детьми куда, только и слышишь: «Туда не лезь, того не тронь!» — как не свои. На ночь уедет на рыбалку, — выходных, считай, нет: потом день отсыпается. А ты же знаешь, как он спит: сутками. Дети рвутся на качели сходить, на карусели прокатиться, поначалу дергали отца: «Пап, вставай, пап, вставай!», а потом и дергать перестали, бродят вокруг да около: будто есть отец и нет его. Мне стало тяжело. Я не мог налюбоваться Славкой и Антоном. Такие заводные ребята, такие шалуны и вдруг — на тебе! — как без отца. — И давно он стал таким? — спросил у Валентины. — Да как стал ездить подрабатывать, так и не узнать. — А ты пыталась поговорить с ним об этом хоть раз? — Да тысячу! Да каждый Божий день пытаюсь ему втолковать это. Мол, глянь, как живем: как чужие! — А он? — А он пуще прежнего: для кого, дескать, я шею гну, пашу с утра до вечера?! А я и не знаю, для кого. Будто и не из-за денег, но ради них. Я-то, конечно, понимаю, хоть он меня иногда и упрекает в об­ ратном, что без денег у нас не было бы ни шкафа этого, ни телеви­ зора, но как дальше-то жить, скажи, Сережа, как дальше жить? Он ведь с каждым днем становится все дальше. Однажды даже чуть не ударил. Вывела, говорит. Это я-то вывела! Валентина снова разрыдалась. Я только и смог, что положить ей руку на плечо и мягко сжать его. Вполне вероятно, что, столкнув­ шись с бытовой неустроенностью, Олег мог сойти с колеи, но при­ чем здесь, действительно, дети, да и Валентина, собственно говоря. Почему они должны из-за его трудного характера страдать? Неуже­ ли мы, мужчины, настолько эгоистичны, что можем так открыто пре­ небрегать всем и вся ради эфемерной идеи? Но так, скорее всего, и выходило. Я не мог ей ничего сказать. В таком вопросе я был пло­ хим подсказчиком. Я знал, что и у нас с Татьяной подобные разбор­ ки не редки, не пусты (с ее стороны, к сожалению) и замечания. Спать мы легли, каждый думая о своем. Я на софе, Валентина на кресле-кровати.

Олел

53

Утром встал пораньше, умылся, собрался в город. — Олега ждать не будешь? — спросила Валентина. — Поеду, приценюсь, к обеду постараюсь вернуться, — сказал я и вышел. До полудня я просмотрел лишь половину расположенных вдоль центрального проспекта магазинов, но и в этой доброй половине, к моей жалости, не смог ничего подобрать ни Маринке, ни Татьяне, набрал только пустяковой мелочи: кое-чего из парфюмерии, коечего из нижнего белья для Маринки, краски, альбомы, кисточки: приближалось первое сентября. Олег еще не вернулся. — Должен быть к двенадцати, — сказала Валентина. Малыши гуляли на улице. Я не стал есть, решил дождаться Олега. Сел за приставку, отыскал «тетрис» и начал складывать ряды, кото­ рые по мере образования с залихватским присвистом исчезали. Эта игра настолько соответствовала моему флегматичному ха­ рактеру и так сильно меня увлекла, что я даже пропустил звонок в дверь. Только когда услышал знакомый баритон, поспешил в прихо­ жую. — Значит, муж где-то пропадает, а я сиди тут один и охраняй его жену? Олег растянулся в улыбке и удивленно воскликнул: — О-хо! Какими судьбами? Давно ждешь? — Со вчерашнего вечера, — сказал я и горячо пожал ему руку. Если бы он знал, как я жаждал этой встречи! Олег очень устал. В толстом свитере, брезентовой штормовке и резиновых — до колен — сапогах он выглядел жалко и неприглядно. В глазах его я не уловил ни радости, ни огонька, и хотя рюкзак его был почти полностью набит рыбой, видно было, что и она ему не приносила счастья. Он поставил в угол снасти, скинул на пол тяжелый рюкзак, стал стягивать сапоги. — Я думал, хоть в пятницу тебя застану, а ты на рыбалке. — Да мы теперь по пятницам совсем не работаем: завод стоит. Зарплату месяца два как не видели — никто продукцию покупать не хочет: кому сейчас нужна оборонка?

54

U. BejpijK

— Мы сами в апреле в бесплатных отпусках сидели, теперь, гово­ рят, еще в сентябре пойдем. Олег прошел на кухню. — А дети где? — спросил у Валентины. — На дворе. Вышел. Из ванной вскоре донесся его голос: — Ты извини меня, что не ответил на письмо. Знаешь же, какой из меня писарь. — Да ладно, мне самому собраться написать, что гору сдвинуть. Приехал, увидел, на год хватит. — Год? — Ну, как получится. Тут открылась входная дверь, и в прихожую вбежали Славка и Антон. Увидев отца, замерли, остановились, с их лиц сбежала доб­ рая улыбка. Они молча смотрели на Олега и, казалось, чего-то жда­ ли. Мне тут же вспомнилось, как они висли на моей шее, мостились на коленях. И вспомнились слезы Валентины: «Почему он стал та­ кой?» Я позвал ребят на кухню: — Папка ваш рыбы принес, а ну-ка, доставайте! Антон со Славкой наперегонки бросились к рюкзаку, лежавшему на полу, и, отпихивая друг друга, попытались добраться до шнуров­ ки. Завязалась небольшая потасовка. Олег, выйдя из ванной и уви­ дев её, крикнул на малышей, чтобы не лезли к рыбе. — Зачем ты так? — спросил я. — Пусть вынимают. — Не с дракой же. Олег расшнуровал рюкзак, и нашему взору предстали добротные карпы, приличные караси и окуни, сверкающие серебристой чешуей и вздрагивающие хвостами. Я подозвал отскочивших к окну мальчиков: — Несите в ванную. — Только осторожней, — снова приказал Олег. Ребята, сгрудив рыбу в миску, которую им дала Валентина, по­ несли её в ванную. Вскоре оттуда донесся их смех и плесканье. Олег подошел к ванной и снова бросил: — Так, только без хлюпанья тут: опять полно воды будет!

Оли

55

Через час мы уже обедали горячей ухой и жареной рыбой и раз­ говаривали о своем житье-бытье. Рассказывать, собственно, было не о чем. За два года, которые мы не виделись, оказалось, что ничего почти в нашей жизни не изме­ нилось: все те же проблемы, та же работа, то же острое ощущение ненужности и потерянности. — С детства помню, — говорил Олег. — Сколько ни жили родите­ ли, постоянно в долгах, постоянно в нужде. Что ж на ту зарплату купить можно было? — А сейчас? — сказал я. — За шесть лет работы ни мебели не нажил, ни приличной одежды. Дочке в школу идти не в чем, жене сапоги на осень покупать надо, да и у меня ни свитера, ни туфлей. Да что говорить! — Я думал, хоть мы будем лучше родителей жить, а оказалось — они жили, а мы «выживаем». Где ж видано это: родители детей своих подкармливают? Уже за тридцать, а всё в детях хожу — сты­ доба одна! Я согласился с ним. Родились мы не в лучшие времена. — Платили бы нормально, разве народ пошел бы на базар? А то куда ни глянь — одни торгаши. — У нас то же самое. Раз сокращение прошло, второй; потом эти бесплатные отпуска, — народ и повалил за проходную. Уже смот­ ришь: пол нашего завода за прилавком стоит — токаря, фрезеров­ щики, программисты высшей квалификации — жить как-то надо. — Вот и я подумал, что жить как-то надо и сам ударился в спеку­ ляцию. Олег тяжело вздохнул, вытащил из пачки сигарету, закурил. Ва­ лентина закрыла дверь в кухню на шпингалет, села с нами возле стола и тоже попросила у Олега сигарету. Олег раньше не курил. Валентина, вроде, тоже. — Будешь? — предложил Олег и мне. — Нет, спасибо. Ты же знаешь, я не курю. — А я в последнее время разошелся. Даже не знаю отчего. Дым быстро заполнил маленькую кухоньку. Я встал, подошел к окну. За окном еще зеленели тополя, но кое-где уже появилась жел­ тизна.

56

Ж Ъе.^рук

— Вот как бывает: раньше мы с какой-то дикой неприязнью от­ крещивались от спекулянтов, презирали их, а теперь сами ими сде­ лались. — Страна спекулянтов и огородников, — усмехнулся Олег. — Насажали-то, насажали, а толку! — Наши тоже перекопали всё что можно: захватили целинные земли, проредили посадки и даже под окнами у девятиэтажек разве­ ли грядки. Метр на метр, но огород. Как с ума посходили. — А ты? — Я ни в какую. Копаться на шести сотках всю весну, лето и осень из-за ведра-двух картошки — увольте! Лучше на выходные на приро­ ду сходить, в лесу отдохнуть или на речке. — А я в этом году тоже не брал, — сказал Олег. — Вот как ты тогда приезжал, помнишь, мы с тобою ездили картошку убирать? А в этом году сказал себе: баста! Изматывает больно. Час на электрич­ ке до огорода добираться, возиться там — не хочу. — А запчасти как возишь? — Отпрашиваюсь на работе. Пока еще отпускали, но теперь, как на десять процентов подняли зарплату, начальство ершиться стало, мол, мы вам вон какие деньги платим, а вы работать не хотите. Деньги! Жалкие гроши, которых едва хватает на месячное пропита­ ние. — Ладно, спасибо за обед, — поблагодарил я Валентину. — Поеду еще в город, может, высмотрю что. — Извини, что не еду с тобой. Вымотался, как черт, — сказал Олег. — Посплю немного. — Да ничего, я и сам разберусь. Город, по крайней мере, знаю. Я переоделся, взял у Олега небольшую сумку и поехал в центр. Там, правда, так ничего подходящего для Маринки и не нашел. По­ серчав на наступившую скудость и однообразие, вернулся назад с пустыми руками. Валентина посочувствовала: — Сами ничего стоящего мальчишкам купить не можем. Олег спал, свернувшись, как младенец, калачиком и натянув на себя до подбородка простынь. — Может, и ты отдохнешь? — предложила Валентина.

Олег

57

Я не возражал. Читать не хотелось, а беготня по магазинам, чув­ ствовалось, меня тоже измотала. Я прилег рядом с Олегом и вскоре уснул так же крепко, как и он. Проснулся часов в пять вечера. Олег еще дремал. Он мог спать и двое суток подряд. Однажды в институте, съездив к родителям на велосипеде за двести километров и вернувшись обратно, он упал на кровать и спал беспробудно дня три — не меньше, даже есть не вставал, и растолкать его никто не мог. Едва Олег приподнимался, как тут же падал, как убитый, и сопел дальше. Мы и теперь вспоми­ наем с товарищами этот эпизод, как феноменальный и очень харак­ терный для Олега. Так что не было ничего удивительного, что в семь, когда Валентина приготовила ужин, мы так и не смогли его растормошить. Даже Антон, который, как говорит Валентина, всегда умудряется разбудить отца, в этот раз тоже оказался бессильным. Утром мы с Олегом отправились на рынок. Потолкавшись в людс­ ком, неиссякаемом, потоке около часа, я, наконец, выбрал более-менее приличную курточку для Маринки и спортивный костюм Татьяне. На обратном пути в одном из ларьков мы взяли пива и, отойдя недалеко в глубь парка, расположенного рядом, присели на сруб­ ленном дереве. Пиво было свежим. Мы пили его молча, каждый думал о своем. Я думал о том, что надо бы рассказать Олегу обо всем, на что я обратил внимание в его доме: на эту заметную его отчужденность, на такую явную недостаточность отцовского внимания с его стороны к своим ребятам, на слезы Валентины, в конце концов. Но думая о том и все больше поглощая пива, я начал понимать, что сделать это мне будет невероятно трудно даже несмотря на то, что мы с Олегом очень близки и что нередко делились не только сокровенным, но и интимным. Хотя, собственно, что я мог ему сказать? Изменись? Стань другим? Жизнь настолько разочаровала его, что он перестал обра­ щать внимание даже на себя, не говоря уже об остальных. В этой безрассудной и слепой гонке за счастьем он растерял былой вкус к жизни, и даже добытые тяжелым трудом деньги не приносили ему прежней радости. Он грезил теперь только своей квартирой, маши­ ной, которую купит впоследствии; о том, как бы скорее вырваться из малосемейки с её множеством тараканов и угрюмой теснотой. Весь

58

14. Безрук.

свободный день тратил на то, чтобы разыскать нужные запчасти, потом на неделю уезжал за тридевять земель и возвращался оттуда пустой и равнодушный, еще опустошеннее, чем прежде, снова на­ полненный мыслями о новых поисках, новой поездке, все меньше и меньше думая о себе, о детях, о Валентине. Я мог бы ему сказать, чтобы он бросил всё и стал жить семьей, но было ли это лучшим выходом: сидеть без куска хлеба и с заплат­ ками на штанах? Я мог бы ему сказать: «Посмотри, как тебя любят», — но слова мои вряд ли убедят его в этом, ибо чувство любви в неблагоприят­ ных условиях — продукт скоропортящийся. Как мужчина я понимал, что Валентина не права, пытаясь отлу­ чить его от дела: этим нельзя было спасти семью, но оскудение и обесцвечивание чувств не оправдывало самого Олега. Кем же ты будешь дальше, мой дорогой друг? Равнодушным до предела или опустошенным до крайности? Я ведь сам шел к тому же, разве мог судить его, разве мог подсказать что-либо? Наше поколение вступа­ ло во взрослую жизнь, когда мир отцов рухнул, и их разочарование в нем, слившись с нашими, как оказалось потом, напрасными надеж­ дами, породил в наших душах странное ощущение ненужности. Мы ступили на провисший над пропастью канат и попытались пробалан­ сировать на нем самостоятельно, но вот сзади на нас уже напирают более молодые и самоуверенные, и нам осталось только одно из двух: либо спрыгнуть с этого шаткого каната, либо пойти дальше по рукам тех, кто еще цепляется за него. И почему-то этими не удер­ жавшимися наверху оказываются наши близкие... Я выпил еще одну бутылку. Олег тоже. Ветер легкими ножками пробежал по нашим спинам. Рядом кого-то стошнило, и мы решили уйти. У нас еще оставалось по паре бутылок. — Знаешь, — рассентиментальничался я, — иногда мне бывает без тебя уныло. Смешно как будто: мужик к мужику тянется. Прямо голубая любовь какая-то, а вот есть все-таки что-то. Редко, конечно, но иногда заколет в сердце и хочется бросить всё, приехать к тебе, поговорить, пусть даже ни о чем: о погоде, скажем, или о девичьих ножках, промелькнувших мимо, или о фильме, который мы посмот­ рим с тобой.

Олел

59

Я вспомнил, как раньше, на заре восьмидесятых, мы рвались на фестивальные фильмы. С дракой доставали билет за трояк (когда обычный стоил пятьдесят — семьдесят копеек) и как завороженные весь сеанс, порою стоя в битком набитом зале, не отрывали от вол­ шебного экрана глаз. А ведь тогда того трояка нам хватало на два дня поесть, но это не смущало нас, потому что после фильма мы шли, будто заряженные невидимой энергией, которой нам хватало настолько долго, что мы сами удивлялись. И не было у нас тогда ни чувства неприкаянности, ни равнодушия. Мы готовы были любить весь свет и мы любили весь свет, потому что он был таким ярким! И вот минуло время, мой скептицизм помог мне стать увереннее в заколебавшемся мире, бесшабашность Олега стол­ кнула его по иной плоскости, в другой мир — косности и очерствело­ сти. И теперь только от его удачи зависело, останется он в самом низу или выберется снова на поверхность и будет держаться там на плаву. В его стремлении жить лучше я был солидарен с ним, но будет ли солидарна его семья с подобными методами достижения этого? Мы возвращались. Я подумал о том, что завтра уеду, и мы еще два года, возможно, не увидимся. Я, может быть, напишу еще не­ сколько писем и не дождусь на них ответа. Олег наверняка получит долгожданную квартиру, они переедут туда и, быть может, заживут счастливее. По крайней мере, мне очень хотелось этого. Да, я ничего не мог сказать Олегу. А он, скорее всего, и сам обо всем знал. Когда Валентина пыталась раскрыть ему глаза, он сразу же уходил от ответа и снова становился грубым и раздражительным. Как мне это было близко! Время постепенно убивало в нас не только чувства, но и желание понимать других. Мы не смогли познать себя, и мир остался для нас «терра инкогнита». Мне еще удалось в нем найти свою раковину, Олег же будто обладал некоей душевной бес­ почвенностью, и поэтому все его попытки обрести свою гавань уже заранее были обречены. Утром Олег проводил меня на вокзал. Там мы еще сказали друг другу массу ненужных слов, но сути нашего теперешнего существова­ ния так и не коснулись. Пусть это будет вопрос времени: мы уже устали искать на него ответа. За нами идут те, кому эти вопросы ни к чему.

1994

'К. IkjpijK

60

Чрнхать / f очему она решилась открыться именно мне, случайному, ш/ / можно сказать, человеку, для меня до сих пор остается f Is тайной. Мы работали с Ольгой в одном цеху. Я — мастером, она — контролером ОТК. Среднего роста, с открытым взглядом, кари­ ми выразительными глазами. В принципе, я знал её еще по школе, но она была старше меня года на три и, естественно, в те времена могла совсем не обратить внимания на худосочного юношу с длинными, чуть ли не до колен, руками, вечно торчавшими из коротких — не по размеру — рукавов серого клетчатого пиджачка. Но я как-то особо выделил Ольгу из той старшеклассной среды, хотя в ту пору у меня и в мыслях не было не то что приударить за ней, но даже познакомить­ ся. И вот мы столкнулись в одном цеху уже будучи взрослыми. Ей — двадцать восемь, мне — двадцать пять с небольшим. И хотя я не знал её по имени, увидев на заводе, так и не решался обратиться к ней первым и спросить, как её зовут. Это было в моем характере — никог­ да не знакомиться первым, никогда никому не навязываться, чтобы не показаться чересчур бесцеремонным и нескромным. И в этот раз я дал событиям течь по своему естественному руслу: сталкивался с Оль­ гой исключительно в процессе работы, не сближаясь с ней. Но однажды, работая во вторую смену, мы остались наедине в комнате контроля. В сущности, делать нам совсем было нечего: на­ ряды я роздал, первую деталь проверили, да и народу в то время в цеху работало от силы человек двенадцать, так что, уединившись, мы просто предавались праздной болтовне, чтобы только побыстрее убить время и не умереть от скуки. На доверительный тон первой перешла она, посчитав, что я чело­ век надежный и мне можно смело доверить любую, даже самую интимную, тайну.

Прихоть

61

— Я ещё до конца не поняла, — сказала, немного волнуясь, — почему решила обратиться именно к тебе. Может быть, потому, что мы давно знакомы, может, оттого, что в тебе есть нечто располага­ ющее и я просто уверена, что помочь мне можешь только ты и толь­ ко тебе я могу без боязни открыться. Ольга умолкла, перевела дух, потом продолжила, не поднимая глаз: — Не стану долго ходить вокруг да около, признаюсь сразу и честно: я уже давно и безответно влюблена, и человек, которому принадлежит моё сердце, сейчас находится далеко отсюда, где-то в холодном Мурманске или Норильске. Года четыре назад он выехал туда со своей семьей, и с тех пор я совсем не представляю, как он и что с ним. Мне странно было это слышать. Во-первых, потому, что Ольга, насколько я знал, была замужем уже лет восемь, имела двоих детей и слыла добропорядочной женой и матерью. А во-вторых, я не счи­ тал себя человеком, способным на бескорыстие. — Мне хотелось бы, — добавила она, — чтобы ты добыл его адрес. Ты сможешь это сделать, я чувствую: в тебе есть артистичес­ кая жилка и находчивость. Я удивился. Подобное предложение, надо сказать, меня несколь­ ко озадачило. На что она рассчитывала: на то, что я имею связи в паспортном бюро или смогу разыскать тех, кто знал, куда отпра­ вился её сердечный друг? Но Ольга, как оказалось, давно всё про­ думала. — Я знаю, где живет его мать. Ты сможешь пойти к ней и, пред­ ставившись близким другом сына, выведать у неё его нынешний адрес. — И как ты себе это представляешь? — всё еще не придя в себя, спросил я. — Не знаю, как это будет происходить в деталях, в жизни бывает всякое, но уверена на все сто, что ты справишься. — Ольга посмотре­ ла на меня в упор таким долгим и твердым взглядом, что я на секун­ ду замешкался, но все же согласился. Что двигало мною в тот момент? Желание помочь хорошему че­ ловеку? Вряд ли. Я не настолько был альтруистичен, чтобы вдруг ни

62

%. Ъедрук,

с того ни с сего броситься выполнять прихоти каждой сошедшей с ума девицы. Корысть? Тоже сомнительно. Что можно было получить от этой опутанной со всех сторон паутиной проблем наяды: особое расположение, снисхождение при приемке деталей моего участка или часть её женской ласки? Скорее всего, меня заинтересовала в этом предложении необычность. Мне неожиданно захотелось испы­ тать себя в другом амплуа, почувствовать в другой шкуре, другой обстановке. А действительно, подумалось мне, сумею ли я вот так просто перевоплотиться, сменить привычный лик сложившегося че­ ловека на маску беспечного авантюриста; переломить себя, пересту­ пить через самого себя? Насколько это сложно, насколько трудно? Соблазнительная мысль не покидала меня потом весь вечер, и даже дома я думал над этим не переставая. Утром встал, решительно настроенный все-таки испытать себя, желание мое не пропало. Спокойно поднялся, умылся, начисто вы­ брился и, позавтракав, вышел из дома. Помню, на подходе к указанному Ольгой адресу у меня не возни­ кало никаких волнений, я шел по незнакомой улице, как по своей собственной. Это был частный сектор. Улица неширокая и длинная, людей во дворах не видно, что только добавляло мне решимости. Хотя, при­ ближаясь к дому матери Владимира, я себе даже не представлял, с чего буду начинать, что скажу в первую очередь. В принципе, я ос­ тавлял за собой право в любой момент пойти на попятную и простонапросто отказать Ольге: я ей ничем не был обязан. Но в душе моей, повторяю, взыграло какое-то щекотливое чувство испытать себя: сумею ли, способен? — Здравствуйте, — сказал я вышедшему на крыльцо бесцветному щетинистому мужчине в синей засаленной телогрейке, — а Мария Трофимовна дома? — Мария Трофимовна? — переспросил мужчина так, будто не слышал. — Она здесь больше не живет, получила квартиру в новом микрорайоне. Крайний от дороги дом. Этаж третий или четвертый, входная дверь направо. Номера, к сожалению, не знаю, — проронил как бы между прочим он и тупо уставился на меня. Решительность моя поугасла. После такого сообщения я уже начал сомневаться не

Прихапи,

63

только в своих возможностях, но и в целесообразности всего мероп­ риятия. Зачем только взялся за это мутное дело? В характере моем, насколько я себя знал, не таились ни черты посредника, ни сводни­ ка, а об артистизме и вообще говорить не приходилось. И все же я еще шел по дороге к кварталу, еще не думал о возвращении домой. Быть может, был слишком глуп или невообразимо беспечен? У меня ведь даже не возникла мысль, что её сын мог оказаться дома! Как бы я тогда поступил, что сказал? Здрасьте, вам привет от Ольги? А если бы я сказал старушке в дверях, что являюсь лучшим другом её сына, а тот неожиданно вышел из комнаты — сумел бы я тогда выкрутиться? Но всё это до меня дошло потом, а пока я шел, ни о чем не размышляя, настроение мое было замечательным. Я легко выяснил номер её квартиры. Мне просто повезло: люди даже не поинтересовались, для чего мне понадобился адрес одино­ кой пожилой женщины — доверчивость еще не покинула их. Поднявшись на третий этаж, позвонил в дверь. Вскоре из-за неё настороженный приглушенный женский голос спросил: — Кто там? — Мария Трофимовна? — нарочно сказал громко, чтобы успоко­ ить недоверчивую старушку. — Я — Овчаренко. Сергей Овчаренко. Вы меня не помните? Я шел напролом. Конечно же, она не то, что даже не помнила этой фамилии, она не могла знать её, ибо это была первая пришед­ шая мне на ум фамилия. Моя уловка сработала: Мария Трофимовна приоткрыла дверь и выглянула из-за нее. Я в упор посмотрел в её серые опухшие глаза: — Я вот недавно приехал сюда, встретил знакомого, а он мне сказал, что Володя уехал, и уехал, возможно, навсегда. Мне очень жаль: мы были с ним такими близкими друзьями, но так вышло, что судьба разбросала нас. Вы не могли бы мне сказать, как он и что с ним? Мария Трофимовна все еще не сводила с меня холодного недо­ верчивого взгляда. Старания мои могли оказаться напрасными. — Всё так изменилось, — пошел я окольными путями. — Когда уезжал, в городе стояла одна девятиэтажка, сейчас не перечесть. Да и вы, как оказалось, перебрались с Одесской (это была их прежняя

64

U. be^pijic

улица. После её упоминания в глазах Марии Трофимовны затеплил­ ся огонек). Мне очень жаль: там такие были дома, такие деревья... Сколько раз Володя приносил на работу ваши замечательные гру­ ши, мы оторваться от них не могли. Мария Трофимовна отмякла, полностью отворила дверь, жестом приглашая меня войти. Я переступил порог квартиры. — Так вы говорите, работали с Володей? — Да, на машзаводе, вы разве не помните? Она ничего не ответила. Плотно прикрыла за мной дверь и напра­ вилась в гостиную. — Вы меня, Мария Трофимовна, извините, я совсем не хотел вас тревожить, но так уж вышло: мы очень с Володей дружили, наши станки стояли рядом. — Так вы недавно приехали? — спросила она, едва мы сели. — Два дня назад, и завтра уезжаю обратно. К сожалению, на дольше задержаться не могу. Она поверила. Я как мог старался быть искренним. — Я даже пару раз был у вас на Одесской. Может быть, вы меня не запомнили? Как же, она помнила! — Знаете, я стараюсь не навязываться людям: это в моем харак­ тере, поэтому и у вас я так редко бывал. — Понимаю. — Мария Трофимовна уже совсем отошла от своей подозрительности. Я взбодрился. — И прежде чем к вам сегодня прийти, я долго колебался: идти — не идти, неудобно всё-таки. Как так: незнакомый человек. Может, авантюрист какой, или мошенник. Сейчас ведь, знаете, всякий наро­ дец бывает... Я выдержал паузу. Мария Трофимовна следила за каждым моим словом, каждым жестом, интонацией, но меня не так-то просто было поймать. — Вот. А жена говорит: чего сомневаешься, так и скажи, что ты Володин друг, разве она не поймет? Упоминание о жене окончательно растопило её. — Да, да, — сказала наконец она, отведя глаза. — Разные бывают прохиндеи. На прошлой неделе у нас квартиру ограбили.

Прихоть

65

— В вашем доме! — Нет, на Макушкина. Пришли двое, позвонили, старушка вышла, они и воспользовались этим. — Вот-вот, я и говорю: в наше время никому доверять нельзя... Так что Володя, Мария Трофимовна, он так с Людмилой и живет? (Первичной информацией меня полностью снабдила Ольга.) — Да нет, теперь с другой женщиной, и у них родился сын. — Вот как! Что значит, давно не виделись! А работает где? — На фабрике. Работа неплохая, заработок хороший. Он там слесарем, по ремонту. — Молодец! Я всегда говорил, что Володька не пропадет. С его руками! Этот пассаж особенно растрогал старушку. — Помню, принес как-то механик безделушку одну. Уж сколько там отверстий было, загогулинок всяких, но он не на программу понес, к Володьке обратился — знал, что парень толковый. Я замолчал, почувствовал себя вольготнее, утопился в кресле, как в своем собственном, стал даже рассматривать комнату. Мне стало любопытно, чем жила эта одинокая древняя старушонка, если даже родной сын забыл её и уехал за тридевять земель. — А как часто он пишет? — вдруг ни с того ни с сего вырвалось у меня. — Как часто? Пишет иногда...— Мария Трофимовна потускнела. — Помнит, значит. — Я уже был не рад, что коснулся этой чув­ ствительной струнки в её душе. — Мы все такие: как вылетим из гнезда... Мария Трофимовна согнулась, я тут же сменил тему: — А зимой тепло у вас? — Да топят понемногу. — Ох, а у нас... Я стал плести какую-то бытовую несуразицу и как-то увел её от приступа хандры. В конце концов она даже повеселела и предложи­ ла мне чаю. Я вежливо отказался, поднялся, ссылаясь на срочные дела и подготовку к предстоящему отъезду, напомнил про адрес сына. Мария Трофимовна вышла в кухню. Через несколько минут вернулась и нехотя сунула мне записку с адресом. Я поблагодарил

66

%. Безрук

старушку и убрал листок в карман. Она препроводила мой жест разочарованным взглядом и неожиданно спросила: — А вы ему ничего плохого не сделаете? Меня этот вопрос поверг в шок, я покрылся испариной. — Да что вы, дорогая Мария Трофимовна, мы же с ним лучшие друзья! — выдавил я из себя, стараясь скрыть волнение в голосе. — Да знаете, какие сейчас бывают люди... — Конечно, конечно. — Может, я фамилию вашу запишу? Вдруг он спросит, кто был, а я и сказать не скажу? Она уже приготовила блокнот и ручку. — Конечно, конечно, запишите. Сергей Ов-ча-рен-ко, — произнес я вымышленную фамилию по слогам; мне уже было всё равно, что она сообщит своему сыну. — Так вы ничего ему не сделаете? — снова спросила старушка и посмотрела на меня с мольбой. — Да что вы, Марья Трофимовна, не волнуйтесь, как можно! Я попрощался и вышел из квартиры. Всю дорогу к дому шел сам не свой, представляя себе, как вечером увижу Ольгу, выужу из сво­ его кармана измятый клочок бумаги с крупной и четкой надписью и суну ей в руку. Как она расцветет, скажет: «Как я тебе благодарна» и, возможно, поцелует в щеку, на мгновение прижавшись ко мне своим ладным трепетным телом. А я? Буду ли я радоваться этому? Своей удаче, своему успешному перевоплощению? Вряд ли. Передо мной и тогда, я не сомневался, будет еще стоять сгорбленная ста­ рушка с опухшими глазами и умоляющим выражением на лице. С просьбой не делать ее сыну ничего плохого. Это было выше меня. Я бы никогда не простил себе этого. Я подошел к железному ящику мусоропровода на своем этаже, открыл его, скомкал записку Марьи Трофимовны и без всякого со­ жаления швырнул её в ненасытное чрево.

1996

67

а эту парочку нельзя было не обратить внимания. Они по­ всюду, казалось, ходили вместе: мать и сын. Ей за сорок, ему около двадцати. Мать среднего роста, щекастая, пол­ ная, в каком-то штопаном замызганном платье на размер больше потребного; сын — сутулый, скуластый, темнокожий, всегда с плохо выбритым подбородком и жесткой щеточкой усов под кривым, ноз­ древатым, вечно слизистым носом. Время от времени он стирал эту сочащуюся из ноздри слизь рукавом левой руки, так как правая окостенела в локте и свисала у бедра кочергой. Вдобавок ко всему он неуклюже волочил за собой по земле левую кривую ногу, что смешило еще больше и еще пуще вынуждало нас дразнить его, что­ бы в который раз насладиться яростью недоумка, брызжущего слю­ ной и грозящего нам костлявым кулаком здоровой руки. Звали его Степой, Степаном, но кто-то еще до нас, не знаю поче­ му, прозвал недоростка Оськой, с тех пор это прозвище прочно приклеилось к нему. Проживали они с матерью в собственном доме в районе, кото­ рый до сих пор у нас носит имя Крупской. Но если сейчас здесь до самой обувной фабрики высятся коробки девятиэтажек, то в ста­ рое время, каких-то лет двадцать пять назад, когда нам было по восемь-десять, всю эту обширную, на наш взгляд, территорию за­ нимали утонувшие в обильной зелени скромные деревянные шах­ терские хибарки, между которыми змейкой вились узкие улочки с глухими переулками. Лично для меня этот район казался каким-то невообразимым, путаным и потому немного пугающим. Добираясь в школу с Киевской по Свердлова, улице, тянущейся параллельно Крупской, проще было пройти мимо немецких деревян­

68

Н. безрук

ных, почерневших от времени двухэтажек, чем по дороге, примыка­ ющей к этому району. И Оську мы примечали, только когда он появлялся в нашем дво­ ре. При матери, однако, задирать его мы не осмеливались. Она сра­ зу же выходила из себя, если слышала, как оскорбляют её чадо, страшно по-матерному ругалась, хватала всё что ни попадя под руку — камень не камень, палка не палка — и что есть силы швыряла в нас, невзирая на то, близко мы или далеко. Впрочем, это нас тоже неве­ роятно забавляло и веселило. Оська ходил на Киевскую. Здесь всегда было много детворы раз­ ного возраста, и наши дворы, в отличие от узких и коротких улочек Крупской, были просто огромными. Несмотря на свою зрелость, Оська больше общался с ребятишка­ ми пяти-шести лет. Старшие — и мы в том числе — не могли спокой­ но смотреть на него: нас так и подмывало подразнить его, ущипнуть или дать пинка. Но с малолетками он уживался: ковырялся в песоч­ нице, крутил скакалку, играл в «выбивного». Иногда, правда, и мы, десятилетние, брали его в свои игры, нещадно при этом эксплуати­ руя: то и дело он бегал у нас за мячом, улетевшим за забор в зарос­ ли густых желтых акаций, или стоял на банках, или вечно жмурился. Но если нам было лень забираться в кусты или чахнуть на банках, то Оська это делал с превеликим удовольствием и наибольшее удо­ вольствие получал, когда кого-нибудь из нас, спрятавшегося в ук­ ромном месте, неожиданно находил. При этом он так бурно реаги­ ровал — смеялся от восторга и хлопал здоровой рукой себя по гру­ ди, как бы аплодируя себе, — что совсем забывал бежать обратно на кон и, как положено, «застукать» обнаруженного ладонью по доске: «Пали-стукали!» Но это было крайне редко, может быть, когда мы хотели опять-таки посмеяться над его нерасторопностью или когда для игры нам просто не хватало народу. Чаще всего мы отпугивали его или открыто гнали: «Иди отсюда!», чтобы Оська не путался под ногами. На наши дразнилки Оська обычно отвечал коротко, гнусавя. К примеру, если мы кричали ему: «Оська — дурак!», он непосредствен­ но хмурил брови и бубнил себе под нос: «Сам дурак». «Оська! Раз, два, три — сопли подотри!» — «Сам подотри», — парировал мгновен­

69 но. Иногда, правда, и у него сдавали нервы и он, как и его мать, при этом, хватал палку или обломок штакетника и бросался на нас без­ рассудно: «Сейчас вы у меня получите! Все получите!» Мы с диким свистом и улюлюканьем, как стайка всполошенных воробьев, разле­ тались в разные стороны, продолжая корчить рожи и обзывать его. Тогда в ярости от того, что не может никого догнать, Оська метал в кого-нибудь свой импровизированный дротик и снова грозил нам кулаком: «Вот я вам!» Однажды заболела моя одноклассница, хорошая подружка со­ седки по парте. А так как она подружка, а я вроде как рыцарь, на классном часе и постановили отправить к ней нас с Валентиной. Представьте мое колебание. Я знал, что заболевшая девочка жила возле самого парка Крупской и к её дому можно пройти только через запутанные улочки тех самых устрашающ их халуп. Но де­ лать нечего, я не мог перед своей одноклассницей показаться трусом. Мы договорились встретиться часа в четыре вечера возле детского сада на Киевской и оттуда уже двигаться в сторону Круп­ ской. Ровно в четыре я как штык стоял у железных ворот шахтно­ го детсада. Валя чуть припозднилась. Я заметил её светлое ситце­ вое платьице метров за сто. «Она б еще флаг взяла», — недоволь­ но подумал я, испугавшись, что так мы только излишне привлечем к себе внимание. Чтобы читателю было более понятно мое тогдашнее волнение, добавлю, что в те далекие времена наш небольшой шахтерский го­ родок был разделен хулиганами на отдельные, вечно враждовавшие друг с другом районы. Поэтому стоило малолетке ненароком забре­ сти в не свой район, у него тут же выспрашивали, откуда он, и если оказывалось, что с неприятельской стороны, домой он мог вернуть­ ся с хорошими отметинами на лице и теле. Но я надеялся все-таки, что еще не вечер и у Люськи мы долго не задержимся. С Киевской мы с Валентиной нырнули прямо в лабиринт частного сектора Крупской. Района этого я, как вы догадываетесь, не знал совершенно, но ударить в грязь лицом перед соседкой по парте не хотелось, и я, как заправский проводник, чуть ли не местный, отлич­ ный знаток округи, уверенно повел Валентину за собой.

70

И. Безрук

Несколько раз мы натыкались на тупики. Однажды прямо возле нас на забор ловко вскочила огромная темно-коричневая овчарка и своим внезапным появлением и злобным рыком так испугала Валю, что при­ шлось её в буквальном смысле отпаивать у ближайшей водопровод­ ной колонки. Но в основном мы двигались, куда надо, хотя я больше полагался на собственные ощущения, чем на знание местности. В одном из проулков мы неожиданно услышали негромкий мело­ дичный женский голос, доносящийся из-за высокого почерневшего от времени деревянного забора. Женщина пела душевно и протяжно: ЦвЬе терен, цв1те терен, Листя опадае, Хто з лю бов’ю не знаеться, Той горя не знае...

Мы, возможно, и прошли бы мимо, не вняв ни теплому голосу, ни самой замечательной песне, какую у нас поют обычно на гуляньях, но мне не терпелось полюбопытствовать, что так скрипуче вторило этому голосу, внося в мелодию ужасную дисгармонию. Второй го­ лос мало того, что явно фальшивил, его вообще нельзя было на­ звать голосом: какой-то скрип не скрип, вой не вой, — низкий гудя­ щий гортанный звук. Я заглянул в щель забора и удивился: под густой корявой ябло­ ней на деревянной лавке сидел наш Оська со своей матерью. Перед ними стояла большая корзина из лозы, доверху наполненная репча­ тым луком. Женщина неторопливо брала из нее по две-три лукови­ цы, сплетала их перьями в косу и тихо напевала. Оська смотрел куда-то в сторону и подвывал, издавая фальшивые гортанные звуки. Лицо его при этом выражало такое страдание, как будто это он был той девицей, которая горе познала и которую милый покинул. В другом случае я, может быть, рассмеялся, увидев его эмоционально перегруженную физиономию, быстро меняющуюся вслед куплету, но то ли меня так очаровала песня, то ли голос ее исполнительницы, то ли сами потуги, с какими Оська пытался выдавить из себя насто­ ящие звуки, я затаил дыхание. Оська больше не казался мне безоб­ разным уродом, вызывающим лишь смех и желание уколоть. В чер­ тах его лица во время пения проступало какое-то просветление, ка­

71

«Ц&Ме. /перш..

кое-то незнакомое мне доселе чувство душевной боли, надрыв, с которым я еще не сталкивался в жизни и который тогда мне был недоступен. Он сопереживал разлуку с девицей так остро, что, каза­ лось, сам знал, что значит потерять близкого и любимого человека. Вскоре и Валя перестала меня одергивать и сама прильнула к щели. На последнем куплете у Оськи на глазах выступили слезы, он умолк, будто враз подавился, и сник. Не дасть йому Господь щастя, Куди повернеться, —

два раза пропела женщина и после глубокого вздоха затянула снова первый куплет. Допев песню, она посмотрела на сына и забормотала: — Да что ты, Степушка, сидишь, из тебя же льет как из ведра, нука иди, я тебя утру, — подняла она подол своего фартука повыше и закрыла Оське нос. — Дуй, дуй ее холеру эту! Оська дунул сильно из носа раз, потом другой. — фу-у! — скривилась возле меня Валюха. — Идем уже, чего там такого? Да, больше ничего интересного не было. Степка быстро превра­ тился в прежнего сопливого и отвратительного Оську. Только уви­ денное еще долго тянулось за мною по пути к дому Люськи, и я совсем другими глазами стал смотреть на всё, иногда одергивая даже других задир: «Не троньте его, разве не видите, он больной». И после того как Оська перестал ходить в наш двор и прошел слух, будто он помер, я еще долго вспоминал его, и когда кто-то бросал уничижительное: «Ну че ты, совсем, как Оська!», и когда на какихнибудь посиделках женщины распрямляли свободно плечи, набира­ ли в легкие воздуха и затягивали задушевно «Ц вте терен, цв1те терен...»

2001

72

%. Безрук

Мсмамар&а^/я / 'l

вернулся из армии в первой половине мая. Почти два с половиной года не был дома. Родной город встретил меня новостройками, заслоняющими горизонт. По прежним, кое-где сохранившимся, ориентирам я разыскал свою старую пятиэтажку, с волнением поднялся на третий этаж и нажал лоснящуюся кнопку звонка. Отец распахнул двери и в изумлении замер на пороге. Теле­ грамму я не давал, поэтому мой приезд оказался для них полной неожиданностью. Громко сзывая семейство, отец бросился меня тискать и хлопать по плечу: возмужал, возмужал. Мать тихонько ойкнула и заплакала, крепко целуя в начисто выбритое лицо. Я старался её успокоить, но она еще долго всхлипывала и не отпускала меня. Из спальни со слипшимися после сна глазами выглянула старшая сестра Татьяна в длинной ночной сорочке, умилительно улыбнулась. Под изучающим взглядом я почувствовал себя неловко, для прили­ чия ткнулся холодным поцелуем в её теплую щеку, вымолвив только короткое «Привет» (нас разделяли семь лет разницы, поэтому в её присутствии я всегда ощущал себя малышом), спросил о Женьке, Танином сыне. Оказалось, Ж енька серьезно болен и сейчас спит как убитый. Я не стал тревожить племянника, посмотрел только на него украдкой. Мать бросилась накрывать стол, отец присел рядом, искренне радуясь моему благополучному возвращению. Но от завтрака я от­ казался, не имея привычки есть по утрам, выпил только чаю и прилег на диван отдохнуть после тяжелой дороги. Проснулся часов в одиннадцать. Потянулся, вслушиваясь в ти­ шину опустевших комнат, мечтательно вперился в играющее крас­ ками окно. В соседней комнате что-то зашуршало, скрипнуло, по­

73 степенно растворяясь в тишине. Показалась сестра в пестром бай­ ковом халате, поинтересовалась, выспался ли я и буду ли завтра­ кать. Я утвердительно кивнул. Она прошла на кухню, и вскоре отту­ да донеслись характерный звон посуды и чарующие запахи домаш­ ней пищи. Я поднялся, оделся, сделал несколько гимнастических упражне­ ний, чувствуя, как приятно напрягаются после отдыха мышцы, напра­ вился в ванную. Таня накрыла только мне, сославшись на то, что недавно ела. Я попросил её посидеть со мной, спросил, как там Женька, что с ним. (Я всегда считал старшую сестру сильной, но теперь, когда ей вотвот стукнет за тридцать, а мужской поддержки нет, когда единствен­ ного ребенка свалил недуг, мне стало жаль её.) Захотелось хоть чем-то помочь, сделать всё, зависящее от меня, однако Таня объяс­ нила, что ничего не нужно, самое страшное миновало, мальчик идет на поправку. Я прошел в спальню, снова взглянул на племянника. Он по-пре­ жнему спал безмятежным сном, выпятив нижнюю губу, полученную в наследство от матери. Я представлял себе её мытарства, прекрасно осознавал всю тяжесть нынешней жизни Татьяны. Я тоже был посвоему одинок. Единственным, как я считал, кто понимал меня, был мой школьный товарищ, Олег Нефедов. С ним я переписывался, по нему скучал и тосковал. И когда расставался с ним два года назад, мнилось, теряю всё, что только может потерять человек в этом из­ менчивом и мало понятном мире. Сейчас, по возвращении, я очень хотел его увидеть. Заехав домой, я уже мысленно добирался к нему. Хотелось выговориться, поделиться своими чувствами, мыслями, ко­ торых за два года вдали от дома собралось неимоверное количе­ ство, хотелось узнать, сильно ли Олег изменился, ведь фотография, которую он мне выслал, совсем ничего не рассказала о нем. На ней он остался для меня прежним, таким, какого я знал и какого хорошо помнил и любил. Сейчас я готов был немедленно ехать к нему, и лишь мысль о том, что мой отъезд расценится родителями как побег и сильно огорчит их, удерживала на месте. Но я не сомневался, что не пройдет и недели, как я оставлю всё и поеду к Олегу за двести с лишним

74

М. 'Безрук,

километров в Запорожье, где он остановился после нескольких бес­ плодных попыток найти уголок для своей души. Теперь мне только и осталось, что смотреть старые фотографии и вспоминать минуты, проведенные вместе в кругу юношеских проблем и поисков смысла жизни. Татьяна подсела ко мне на диван и, словно уловив мою тоску, иронично усмехнулась: — Скучаешь? Пора жениться. Я дерзко взглянул на неё, пытаясь язвительно ответить на шутку (так возмутили меня её слова), но, понимая, что одной с ребенком не легче и нынче помощь нужна больше ей, промолчал, не вступая в конфликт. Татьяна ласково провела ладонью по моим густым волосам и мягко извинилась, увидев мою хмурость. От этого у меня только возросло желание увидеть Олега. Мы еще рассматривали фотографии, когда раздался дверной зво­ нок. Таня пошла открывать, я остался на месте. Женский голос и звонкие поцелуи привлекли мое внимание. Я сразу узнал посети­ тельницу: это была Антонина, давняя подруга сестры. Я сильно об­ радовался её появлению, потому что она также возвращала меня к Олегу. Они случайно встретились у нас. Знакомство переросло в тесную дружбу, а наш дом стал для них местом свиданий в ненастные дни. Если кто-либо из них не мог прийти, то собеседником вынуждали становиться меня, так что я всегда был в курсе всех перипетий их отношений, даже самых интимных. Олег любил Антонину, но скры­ вал от неё свои чувства, потому что Антонина не подавала ему ника­ ких надежд, считая, что связь двадцатипятилетней девушки и восем­ надцатилетнего юноши со стороны выглядит не в её пользу. Поэтому она старалась утаивать от всех свою привязанность к Олегу, доверя­ ясь лишь мне и Татьяне. Так долго, однако, тянуться не могло. Не прошло и двух месяцев после моего отъезда, как я получил от Олега письмо, где он рассказывал о разрыве с Антониной, явно исходив­ шем от нее. Это, конечно же, по моему мнению, было не в ее пользу, но я, не знаю почему, не стал так пристрастно относиться к ней, и поздоровался, как с давней хорошей приятельницей.

Метаморфозы

75

Я нашел Антонину слегка располневшей, немного изменившейся, хотя в глаза бросалась прежняя подвижность и уверенность в себе. Она спросила меня мимолетом, что да как, я ответил дежурным «всё хорош о», и Татьяна сразу же увела Антонину к Женьке в спальню. Малыш уже проснулся, увидев нас, вяло улыбнулся. Вероятно, болезнь еще крепко держала его в своих объятьях. Оказалось, Антонина пригласила хорошего знакомого врача. Тот чуть замешкался в машине, сейчас поднимется и сам осмотрит Женьку. Наконец, он вошел. Невысокий седой мужчина, лет пятидесяти, в сером шерстяном костюме, в петлице которого горел значок Крас­ ного Креста и Полумесяца. Его худое, вытянутое лицо, маленькие крысиные глаза, прическа под бобрика и манера общения сразу не­ гативно настроили меня против него. И я уже догадывался почему. Прямо с порога он стал говорить. Говорил что-то, как показалось мне, обобщенное, пустое. Слегка кивнув мне, прошел мимо за Анто­ ниной и потирая, вероятно, по привычке тонкие жилистые кисти рук, взглянул из-за её плеча на ребенка, не умолкая ни на секунду и иногда покашливая, как показалось мне, вовсе не от простуды. Его скованные движения, блуждающий взгляд, который, однако, ни на чем не задерживался подолгу, повторяющееся покашливание, поти­ рание рук и бессодержательность речи — всё раздражало меня. Может, он и был опытным врачом, но что-то мешало мне непредвзя­ то относиться к нему. Я сравнил его тело с атлетическим торсом Олега, со свободными движениями его рук, ног, тела, головы и ощу­ тил, что старик вызывает не жалость во мне, а брезгливость. Брезг­ ливость, порождённую, скорее, ревностью, чем просто отвращени­ ем. И все же в глазах мужчины я уловил то понимание мира, которое я назвал бы правильностью. Прагматизм с уверенностью в своей значимости наполнял это бренное тело содержанием. Врач знал на­ верняка, чего хочет от жизни, и, я думаю, осознавал, что предназна­ чение таких женщин, как Антонина, в том, чтобы услаждать именно таких людей, как он. И это — правильно. Так должно быть, так оно и есть. «Ну и пусть, — подумал я. — Пусть ты правильный такой, но Анто­ нина?!» Меня возмутил выбор Антонины. Зачем ей, молодой, краси­

76

%. Безрук.

вой, умной, эдакий интеллигентишка, без пяти минут кандидат на пенсию? Неужели она могла так просто обменять такого парня, как Олег, на этого болтливого эскулапа? Я был вне себя. Я так обрадо­ вался её появлению, хотел сказать, что скоро еду к Олегу и мне радостно видеть её именно потому, что страстно хочется видеть дру­ га, что для меня Олег остался именно таким, каким был два года назад. Тогда на вокзале они вместе провожали меня. Значит, сейчас вслед за Антониной должен вот-вот появиться и Олег. Так кажется мне. Он пока задержался где-то или ждет на лестничной площадке. Но нет. За ней входит незнакомый мужчина, так разительно отлича­ ющийся от моего товарища. Не Олег, а старый фразер. Не Олег, а сухарь в мятом пиджаке и с надменным взглядом. Но может, я чего-то не понял? Может, мне нужно вернуться на два года назад, чтобы остановить неуемное сердцебиение? Значит, всё стало другим за два года моего отсутствия? Там, вдали от дома, два года я берег воспоминания, и теперь здесь все должны были остаться для меня прежними. Должны были! Но оказалось — нет. Они изменились, завели любовников, нарожали детей, стали смот­ реть на мир иными глазами. И все без исключения пытаются настой­ чиво доказать мне, что я изменился. Но я не хочу этого. Не хочу, чтобы вы менялись, чтобы поменялся весь мир. Хочу, чтобы Антони­ на снова любила Олега, а Татьяна не смеялась над моей преданной памятью, чтобы этот чужой человек ушел из нашей жизни хоть в другое измерение. Мне стало ужасно от этих мыслей и тоскливо. Я не мог больше видеть никого и ушел в другую комнату. Врач вскоре закончил осмотр Женьки, сухо со всеми попрощался и поспешил к выходу. Антонина, чуть задержавшись в прихожей, еще раз дала какие-то указания Татьяне, поцеловала её и посмотре­ ла на меня. Мой негодующий взгляд буквально пробуравил её на­ сквозь. Она почти неслышно проговорила «до свиданья» и, словно смутившись от моего негодования, потупила взор и быстро выскочи­ ла вслед за доктором. Дверь за ними тихо щелкнула. Я выглянул в окно. Врач помог Антонине сесть в машину. Садясь, она еще раз глянула на наши окна. Я не отпрянул, подумал, что правильно сделал, не сказав А н­

МеМамарфощ

77

тонине о предстоящей поездке к Олегу. За два года Антонина, по письмам Татьяны, познакомилась не с одним мужчиной, так что Олег в ее жизни, скорее всего, был лишь мгновением. К тому же, одному Богу известно, какое место он занимал в ее сердце и сумел ли оста­ вить в нем глубокий след. И тут я — со своими воспоминаниями, со своей радостью и болью. Я решил: приеду к Олегу и ничего не рас­ скажу об этой встрече. Не буду расстраивать, ведь знаю точно: он любил Антонину, к тому же совсем недавно — каких-то два года назад.

1989

78

Ж. Безрук.

Му^а олее часа в полной, ничем не нарушаемой, тишине сидел за письменным столом Сургучев. За окном давно опустилась ночь, жена легла спать, только он всё не унимался, отчаян­ но пытаясь вызвать из своего затуманенного рассудка развитие сю­ жета недавно начатого рассказа. Сюжет явно не вязался, в голове роем вились обрывки мыслей, не укладываясь, однако, в строгую схему. Но Сургучев не спешил прерывать свои бесплодные усилия: давняя привычка высиживать определенное время, даже если не приходит вдохновение, возымела свое. И чем дольше он так сидел, чем дольше смотрел на покоящий­ ся перед ним девственный лист бумаги и на свои тонкие, жилистые кисти рук, нервно крутившие потускневшую от времени непригляд­ ную шариковую ручку, тем острее ощущал какую-то непонятную скры­ тую препону своему воображению. Это его чрезвычайно раздража­ ло и беспокоило, потому что вот уже полгода, как он, профессио­ нальный писатель, не мог создать ничего достойного своего таланта и прежней фантазии. Года три-четыре назад он задумал одну неприхотливую вещицу с хорошим началом, неплохой фабулой и более-менее ясным, пропи­ сываемым образом главного героя. Но каждый раз, садясь за неё, чувствовал, что вещица, на удивление, ему совсем не по силам. Буд­ то и не им замышлена, не им выношена. Поначалу это не сильно расстраивало Сургучева. С ним так быва­ ло и раньше: задумает нечто, отложит, затем снова возвращается через время, и ни мысль, ни прежние чувства, давшие задумке тол­ чок, не исчезают, больше того — обрастают новыми фактами, еще более красочными и зримыми. А с этой вещицей прямо какой-то казус выходит: не пишется — и все тут. Сургучев даже бояться стал О

79 браться за неё. Словно какой-то бес попутал: не дает ни сил, ни духа перенести хоть что-то из задуманного на бумагу. Уж Сургучев и так к ней подступится, и эдак, — всё напрасно: ускользает от него и сам герой, и его поступки, и окружение. Сургучев даже плюнуть на неё захотел — не носиться же с нею до одури, — но не смог: больно глубоко в сердце засела, какую-то тонкую жилку задела в душе. Ходил так Сургучев, ходил и в один из дней заметил, что и другие задумки также проявляться не желают. Не желают упрямо — и всё! Это встревожило Сургучева пуще прежнего. Очень серьезно. Можно даже сказать: нешуточно. Вначале ему показалось, что он устал. Физически устал. Решил отдохнуть. Отбросил все дела. День не писал, неделю, две. Но как только снова сел за письменный стол, ощутил, что потерял полный интерес к сочинительству. Даже особый запах бумаги, настраиваю­ щий прежде на работу, не возымел своего обычного активного дей­ ствия. Сургучев стал опасаться, что наступил в его жизни период, когда мысль полностью иссякла, а муза перестала посещать его кров. Всё чаще вставал он из-за письменного стола, не написав ни строчки. Расстроенный, пытался найти причину подобного творческого за­ стоя, но не находил, отчего становился печальным и удрученным донельзя. Друзья, которым он втайне признался в своей беде, успокаивали его, мол, со всеми иногда бывает. Но чем больше они успокаивали, тем чаще сомнения закрадывались в его неугомонную душу. Неуже­ ли всё? Неужто кончилось? Исписался. Умер! Одна была радость в жизни, одна отдушина — без сочинительства Сургучев себя не мыс­ лил. Потребность писать была в нем так сильна, что, думалось ему, забери у него этот хлеб — остался бы голоден на всю жизнь. Это таинство, волшебство, самоуединение — без него немыслимо обой­ тись, когда привыкнешь, когда прочувствуешь всё каждой клеточ­ кой. Это как наркотик, как дурман какой-то, оторваться от которого, приобщившись к нему, нет сил. Поэтому так болезненно Сургучев воспринял в своей работе застой, поэтому так упорно сидел над листом, пытаясь увидеть в его чистоте проблески кривых букв, из которых слагались бы хоть какие-нибудь фразы.

80

П. Безрук

Он терзался теперь, как никогда. Щадя себя, говорил: «Выше головы не прыгнешь», но чем бы ни занимался, душа снова и снова рвалась к письменному столу, на котором терпеливо ждал бело­ снежный глянец ненаписанной страницы. Вот-вот, мнилось, сядет Сургучев за него, окинет неспешным взглядом привычное скопление предметов на нем, и неторопливо сладко потекут слова, всё напол­ нится безумной радостью возникновения мысли и воспроизведения её на бумаге. Но сколько ни садился Сургучев за стол, как ни на­ страивал себя на работу, тужился, ждал, чиркал по листу случайные линии, сплетал их в замысловатую вязь, даже набрасывал какие-то словосочетания, предложения, — всё напрасно. Пятьдесят три года с момента рождения, казалось, не приносили ему таких разочарований. Сургучев бежал из дому, бродил по осен­ нему парку, погружался по лодыжки в опавшие листья, вдыхал рез­ кие запахи осени, провожал долгим взглядом серую массу облаков и чувствовал, что ко всему остается равнодушным. Что ни красота пейзажа, ни запахи природы, ни причудливые голоса птиц не очаро­ вывают и не вдохновляют его, как прежде, а от этого и всё осталь­ ное становится бледным и невыносимым. Он сильно нервничал, злился на себя, на свое бессилие. Кабы свалила его неизлечимая болезнь, если бы он заразился опасной инфекцией, — и то стойко бы перенес её, но в этот раз что предпри­ нять? Душа ведь не тело, если она потеряла себя, её ничем не воз­ вратишь. Так размышлял он и снова находил, что сидит не в парке на скамье, а за письменным столом перед чистым, девственным листом бумаги... Прошло несколько месяцев. Сургучев осунулся, седина проступи­ ла ярче. К бумаге он так и не прикоснулся. Даже своё жалкое состо­ яние не смог выразить в словах. Занялся работой по дому. Каза­ лось, поначалу получал от этого удовольствие. Жена наконец-то обрадовалась: она ощущала рядом мужа. За двадцать лет супружеской жизни, а особенно с тех пор, как Сургу­ чев стал усиленно писать, она перестала понимать его. Мир, со­ зданный его воображением, был далек от действительности. Её

81 обывательским запросам даже несколько претила буйная фантазия мужа. Постоянные уединения в себе, постоянные рефлексии, поис­ ки какого-то смысла и поворота каких-то событий отрывали Сургучева от насущного, отрывали от реальности, а значит, и от нее, Лины. Ей нужен был не страдалец, не аскет, а живой, современный человек. В Сургучеве она такого больше не видела. Его постоянные отвлечения раздражали её, некогда веселую, жизнерадостную, пре­ исполненную оптимизма. Его, сургучевского, счастья получения на­ слаждения от желанной работы, от вдохновения она не восприни­ мала и не хотела воспринимать, однако неплохие, хоть и редкие гонорары за оплату его труда удовлетворяли её самолюбие на­ столько, насколько может удовлетворить любую особу женского пола дополнительная копейка. Ограничений в своих запросах она не знала, к тому же почетное звание «жена писателя» частенько носила на себе, как колье, при возможности стараясь блеснуть этим случайным приобретением. Казалось, женщина, внимающая голосу разума, должна была про­ являть к такому понаторевшему в своем деле избраннику хоть ка­ кую-то каплю терпения, уважения и снисходительности, но Лина от­ носилась к Сургучеву даже несколько холодновато, чем удивляла не только своих знакомых. Она постоянно больно ранила его, обвиняя то в загубленной якобы им её молодости (их разделяли двенадцать лет разницы), то в разрушении её грандиозных, так и не понятых Сургучевым, неосуществленных замыслов. Она могла бездумно в любом окружении сказать что-либо вроде: «Какой ты, однако, бываешь нудный, Сургучев» или «Как с тобой, однако, скучно». Могла изменить ему с любым привлекшим её про­ ходимцем (благо, их находилось не так много). Сургучев, увлечен­ ный своим делом, не замечал капризов жены, а может, просто не хотел замечать, считая, что мысль уходит еще быстрее из головы, чем возникает в ней. Что можно не успеть закончить произведение, что необходимо фиксировать всё как можно быстрее. Стоит ли по­ этому отвлекаться? Так текли дни за днями, годы за годами, пока не наступил рубеж, у которого стоило остановиться и задуматься, перебрать по косточ­ кам свое прошлое, трезво взглянуть на совершенное.

82

'И. Безрук

Лина подошла к этой черте уязвленной и обиженной. Приближе­ ние старости убило в ней последние признаки доброжелательности. Сургучев, наоборот, всё меньше стал обращать внимание на её кол­ кости. Он научился прощать, сделался мудрее, а значит, великодуш­ нее, и теперь всё чаще старался оставаться один на один только со своими мыслями. Предыдущими вечерами, особенно когда жена уходила к зна­ комым, он стоял у окна, смотрел на сумрачный город, на дома, разбросанные перед ним в привычном беспорядке, и ни о чем не думал. Однажды, когда его жена еще не вернулась от подруги и мрак укутал небосвод легкой пеленой ночи, Сургучев заметил в одном из незашторенных окон в доме напротив молодую девушку, столь же молодую, сколь и беспечную, потому что наверняка, Сургучев не сомневался, не одна пара глаз из его многоэтажного «аргуса» смотрела сейчас на неё. В другое время он бы отвернулся, так как был от природы человеком робким и стыдливым, но сегодня, едва завидев силуэт девушки, ощутил, как учащенно забилось сердце, как какая-то неведомая необоримая сила сковала его, заставив ос­ таться у окна и не отводить взора от появившейся перед ним пре­ красной незнакомки. Поначалу тревожная мысль: «А не скатываешься ли ты, Сургучев, к патологии» вспыхнула в его сознании, но он тут же отогнал её, оправдывая свой вуайеризм обыкновенным любопытством и склон­ ностью всякого литератора к соглядатайству. «Так оно и есть, — размышлял он. — Я заинтересовался этим окном настолько, насколько каждый сочинитель любит загадку и таинственность». И таким образом успокоив себя, Сургучев теперь без всяких пред­ рассудков стал любоваться девушкой, зная, что в его комнате темно и он остается для неё незамеченным. Девушка вела себя естественно, без ужимок, как чувствует себя каждый из нас дома, пребывая в уединении и в полной уверенности, что нас никто не видит. Правда, её не смущало ни неприкрытое гардинами окно, ни чересчур яркое освещение комнаты. Но может быть, это свойство всей современной молодежи, подумалось Сургу-

83 чеву, молодежи, не скованной условностями и раскрепощенной до­ нельзя? Однако в той девушке он не хотел принимать этого, потому как не мог поверить, что такой красоте не присуща хоть капля скром­ ности и стыда. И как обрадовался он, когда девушка все же задер­ нула окно сеткой тюля, оставив от себя лишь слабый силуэт. Но и его Сургучеву было предостаточно, так как он уже впитал в себя её прелестный образ, и тот теперь всё время находился у него перед глазами. Когда девушка придвинула стул к одной из стен, взобралась на него и стала поливать из графина цветы, он залюбовался её граци­ ей, вытянутым в струнку изящным телом, сливающимся с пышной свисающей со стены зеленью. Залюбовался плавностью движений, строгостью прикрытых пурпурным халатом линий. И хотя ничего не было во всем этом особенного — обыкновенная молодая девушка в обычной городской квартире в доме по-соседству поливает комнат­ ные растения, — Сургучеву показалось, что он увидел нечто замеча­ тельное и неповторимое. Так иногда знакомые предметы вдруг обо­ рачиваются к тебе своей неведомой стороной. Одно то, что он с трудом мог оторваться от окна, было необычным. Сердце его лихо­ радочно билось. А когда девушка спустилась вниз, приблизилась к своему окну, отодвинула чуть в сторону гардину, поставила на подо­ конник графин и случайно скользнула взглядом в его сторону, Сур­ гучев и вовсе взопрел. Ему показалось, что она заметила его. И все же он не ушел, дождался, когда она снова превратится в смутный образ, а потом и вовсе покинет комнату. Отсутствовала девушка минут двадцать — двадцать пять, и все эти двадцать пять минут Сургучев оставался на месте, не желая просто с нею расстаться, слишком ему сейчас было одиноко и тоск­ ливо. Она вернулась. Все в том же пурпурном длиннополом халате, только с полотенцем на голове. «Наверное, из ванны», — решил Сургучев. Девушка подошла к шкафу, скинула с головы полотенце, достала фен и стала сушить волосы, неотрывно глядя на себя в зеркало. При сушке то и дело встряхивала своими длинными пышными волосами, взбивала их свободной рукой, наклоняла и вскидывала изящную головку, подставляя под струи воздуха.

84

Ж. Безрук.

Сургучев разволновался еще больше. Он вдруг снова почувство­ вал себя маленьким мальчиком, случайно увидевшим, как купается его старшая сестра, и ощутившим новое, неизведанное ранее чув­ ство взрослости. И когда девушка, закончив сушить волосы, обна­ жилась, чтобы переодеться на ночь в нижнюю рубашку, это чувство полностью затопило его, и неожиданно возникшая мысль: «А ведь это и есть начало всех начал» — принесла какое-то долгожданное необъяснимое облегчение и еще до конца не осознанную радость. Сургучев вдруг понял, какая неимоверная сила таилась в том про­ стом ритуале, какое раскрепощение духа она вызывала, будто из глубины тысячелетий вся вольнолюбивая плоть, скопившись в созре­ вающем теле, разорвала замкнутое пространство. Суетный мир со всеми своими правдами и неправдами, дидактизмами, -измами, квар­ тирами и шмотками совершенно перестал для него существовать, разлетелся тягучим эфиром в разные стороны. И поняв это, Сургу­ чев ощутил необычный прилив сил, огромное воодушевление и же­ лание жить, жить и творить... Усталый, но довольный, он заснул лишь под утро. Уснул с легкой улыбкой на устах. Жизнь снова обрела для него смысл, снова стала усладой. Рассказ, написанный им в течение той незабываемой ночи, Сургу­ чев отослал в один из «толстых» журналов, где его еще помнили и относились к его творчеству с теплом. Через месяц опубликовали. Друзья искренне поздравляли Сургучева: нет, не умер в нем еще художник. Хулители скрежетали зубами: поживем, увидим. Но Сур­ гучев жил. Жил, как никогда, писал и писал, и минуты творчества пролетали у него как одно мгновение, насыщенное завидным вдох­ новением и неописуемым счастьем. «Как немного надобно истинному таланту, — писал он в одной из статей в журнал, — всего лишь небольшой толчок, поддержка, будь то эстетическое наслаждение, удивление, интерес или сомнение, — все те качества, которые рождают фантазию, а значит, и мысль. Вот почему так важно суметь не только раскрыть талант, но и уберечь его, если потребуется. Подлинный талант глубоко раним и впечатли­ телен. Впечатления его настолько бывают сильны, что он уже не

85 видит границ между явью и вымыслом, жизнью и смертью. Смерть для него будто начало новой жизни. Жизни еще не раскрытой, зата­ енной, ждущей своего звездного часа...» Описывая в той статье свое настоящее состояние, Сургучев не лгал: он словно заново родился, словно заново увидел мир. Ни разу в жизни не проявивший и грана заносчивости, он немного загордил­ ся. Однако друзья не укоряли его и не обижались, настолько чест­ ный и открытый, добрый и жизнерадостный взгляд ловили они в его глазах. Да и кто из нас не гордился своими успехами? Есть ли выше радость, чем радость от собственного творчества, от творения рук своих и ума? Нет выше радости! Нет большего счастья! Так думал Сургучев и благодарил друзей за их любовь и снисходительность. Не мог лишь сладить с Линой. Его энтузиазм никак не передался ей. Напротив, замечая, как молодеет душой Сургучев, как с каждым днем озаряется светом его лицо, распрямляются морщины, сглажи­ вая под глазами мешки, она раздражалась сильнее и сильнее. Чрез­ вычайное волнение часто переходило в приступы истерии и беспри­ чинного недовольства. Чем больше Сургучев оживал, тем быстрее, казалось, умирало в ней всё человеческое. Не сдерживаемые более тщеславие и высокомерие выплеснулись наружу. Дома Лина пере­ ставала следить за собой, ходила в замызганном халате, неряшливо одетая, неприглядно причесанная. Дергала Сургучева по пустякам. Даже как будто разучилась готовить: то борщ получится у неё совер­ шенно безвкусным, то мясо пережаренным. Сургучев давно забыл, когда она что-нибудь пекла, возилась с чем-то мучным, а ведь в начале их супружества она частенько баловала его различными пи­ рожными, тортами или запеканками. Сургучев даже не заметил, ког­ да наступил этот перелом в их отношениях. Теперь ему казалось, что так было всегда. Но Лина считала по-иному. Она считала, что всю жизнь только и занималась тем, что пыталась обратить на себя вни­ мание Сургучева, но так и не добилась этого. Она всё время была на вторых ролях, всё время позади. И когда Сургучев перестал писать, когда вдохновение покинуло его, Лина решила, что наконец-то об­ ретет мужа, что он будет принадлежать лишь ей, реальной, земной женщине, а не какой-то эфемерной музе. Но сегодня он снова вер­ нулся к прежнему обличью, работает, как прежде, надолго задержи-

-w-ч

ш ттщ т втш ш к

86

М. безрук.

ваясь по ночам, оставляя её одну в холодной опустевшей постели. Ущемленный эгоизм возобладал над рассудком. Лина раздражалась теперь из-за каждой мелочи, из-за каждой ошибки, допущенной им. — Ты угнетаешь меня, — говорила она. — Я давно это поняла. Ты всегда был равнодушен ко мне, скуп на слова, хил на желания. Пи­ сака! Да в тебе нет никаких страстей, всё наигранно, надуманно. Ты создал себе какую-то оторванную от действительности реальность и живешь в ней, замкнувшись, как в ореховой скорлупе. Но что ты видишь из неё? Мир? Узкую полоску! И ты еще смеешь судить об окружающем, о людях и их поступках! Сургучев слушал свою жену и не возражал. Да и что он мог ей возразить? В сущности, Лина права. Он жил только в ему известном мире, дружил только с ему знакомыми людьми и судил лишь об их действиях и поступках. А в жизни, в настоящей жизни, оставался слеп и глух, как зародыш. Сургучев был подавлен повседневностью, недоволен ею. Как мог, старался избегать её и её ложных, как он считал, проблем. А теперь, когда у него вновь появилось вдохнове­ ние, и вовсе не хотел вспоминать тот мир, в котором живут другие, не им выдуманные, люди, и его жена Лина, и давно наскучивший ему целый свет. Он стал ответственнее относиться к своему труду, и в этом, он знал, теперь ему помогала таинственная незнакомка из окна напротив. Прелестная и неповторимая красота... Прошло почти три месяца с того памятного дня, когда Сургучев снова ощутил свои силы. За эти три месяца тайком от жены он нередко любовался Девой Ночи, как он её про себя прозвал, и ей посвятил одно из самых теплых и прочувствованных, как ему каза­ лось, стихотворений. Сургучев так и назвал его: «Леди Темная Ночь». Зыбкий свет фонарей Тает в проблесках дня, Ночь не стала длинней Для тебя и меня. Ночь не стала длинней, Мы над нею не власть, Успокойся скорей, Приглуши свою страсть.

87 Неземное в земном Разве можно понять? Бесконечность в одном, Мне тебя не объять. Мне тебя не объять, Мне тебе не помочь, Мне тебя не унять, Леди Темная Ночь. Леди Ночь Темноты, Разве можно забыть Эти сладкие сны, Эту ж аж ду любить!

Сегодня он также, снова заметив свет в окне девушки, с бьющим­ ся сердцем, в полном мраке, с надеждой на новое озарение ловил каждое её движение, каждое мелькание стройного силуэта за гарди­ нами. В увлечении даже не заметил, как вернулась жена и неслышно вошла в комнату. Она не произнесла ни звука, только глянула туда, куда был обращен взор Сургучева. Комната напротив светилась как обычно. Пурпур халата по-пре­ жнему резал глаза на фоне кремовых стен. Лина посмотрела на девушку, потом на Сургучева, выглядевшего бодро и уверенно. Его лицо, освещенное луной, пылало необычайным воодушевлением. Глаза были наполнены искренней радостью. — Так вот ты какой, Сургучев, — негромко, но достаточно внят­ но и отчетливо произнесла Лина и включила в комнате свет. — Ты просто маньяк. Ты — маньяк! — засмеялась она натужно, сквозь зубы. Сургучеву стало ужасно неловко. От появления жены у него сра­ зу будто сковало всё, он покраснел и моментально сник. Неторопли­ во, как во сне, повернул к ней голову и так и застыл, глядя в нака­ ленные брезгливостью глаза. Если бы он еще что-то сказал в свое оправдание или что-то произнес, она бы не так вспылила, но его молчание вывело её из себя. Лина вспыхнула, набычилась, броси­ лась на него с кулаками, стала беспорядочно наносить удары по груди и плечам. Сургучев всё терпел, ничего, казалось, не восприни­

88

It. Безрук

мая и не чувствуя. Только стоял и смотрел куда-то мимо, даже в этой ситуации словно игнорируя ее. Это доконало Лину. Она выпустила свои коготки и попыталась расцарапать Сургучеву лицо — пусть все увидят, какая он дрянь! Но тогда Сургучев очнулся, спросил отре­ шенно: «Что ты, Лина?» — и попробовал увернуться, слегка оттолк­ нув жену от себя. И она, не удержав равновесия, упала на диван, замолкла на мгновение, потом истерично рассмеялась, вскинула на Сургучева уничижительный, полный презрения взгляд и с губитель­ нейшим ядом в голосе произнесла: — Ты маньяк, Сургучев, маньяк! Сургучева сильно кольнуло в груди. Всё внутри будто сжалось. Он с трудом нашел в себе силы выйти из комнаты и добрести до кухни... В тот вечер Сургучев не написал ни единой строчки. Написанное накануне эссе о его высоких чувствах, переживаемых при созерца­ нии прекрасного, редакция журнала не приняла. Главный редактор не удосужился даже ответить на его письмо, поручив это сделать редактору отдела. Тот небрежно черкнул всего пару слов, из кото­ рых следовало, что в журнале по этому вопросу имеется материал получше. Сургучев знал, что это обыкновенная отписка, что в ж ур­ нале нет ни подобной статьи, ни подобного заказа. Они просто решили раз и навсегда отделаться от него. Видно, он и в самом деле захирел. Да и по городу вовсю толковали о том, что Сургучев заглядывает в чужие окна к молоденьким девушкам. Приятели стали сторониться Сургучева, близкие друзья спрашивали, правда ли то, что о нем го­ ворят, на что Сургучев только пожимал плечами и старался перевес­ ти всё на шутку. На людях еще пытался казаться веселым и непоко­ лебимым, но в душе понимал: его убивают, его уничтожают духовно, но кто и зачем? Ручка не слушалась его, чернила не ложились на лист, и бумага больше не пахла тем особым запахом, который так настраивал Сургучева на работу. Он уже избегал по вечерам даже смотреть во двор. Но раз, когда жены не было дома, все-таки не удержался, взглянул в то, так много давшее ему, окно, однако оно, к сожале­

89 нию, оказалось потухшим. Не появилась девушка в нем и на следу­ ющий день. Может быть, уехала? Сургучев теперь напрасно каж­ дый вечер стоял у окна, напрасно ждал, что зажжется в знакомом окне свет, и эфемерная муза в пурпуре вдохнет в его немощную душу свежие силы. К тому же луна совсем исчезла с небосвода. И Сургучев понял: это закатилось его солнце, ушло его счастье, навсегда и безвоз­ вратно.

1988

'И. Безрук.

90

tlpuwa/c u j прошлого

и,

Светлой памяти моего дяди, Марусик Дмитрия Андреевича

ван Кондратьевич Тропинин пристально всматривался в ночь сквозь белесое от внутреннего света окно своего вагона. Поезд подъезжал к Н. Одна за другой вдоль невидимой во тьме линии пути быстро побежали другие ветки с бесконечными пу­ затыми цистернами и голыми платформами, потянулись мрачные си­ луэты первых пакгаузов, появились высокие, яркие, многоглазые, словно Аргус, фонари, напоминающие о конце следования. Когда мимо промелькнуло кособокое кирпичное здание старого вокзала, переоборудованного теперь в диспетчерскую, Тропинин со вздохом оторвался от окна и стал аккуратно застегивать «молнию» ветровки — даже в душные летние ночи на пороге своего восьмиде­ сятилетия он сильно зяб и болезненно реагировал на перепады дав­ ления и температур. Он ехал к сестре, которая была старше его на двенадцать лет. Последние пять каждый год ей казался последним, и каждый год она слезно умоляла его в длинных корявых вымученных письмах приехать к ней «свидеться», так как она опасается, что не успеет проститься с ним перед своей смертью. Тем не менее, понимая, что опасения эти не беспочвенны, Тропинин каждый раз откладывал поездку, чувствуя, что и сам давно еле на ногах стоит, и еще не известно, кто из них раньше отправится на тот свет: он все-таки прошел всю войну, сидел в концлагере, здоровья ахнул — не приве­ ди господь. Но жена после очередного слезного письма золовки сказала: «Езжай, проведай бедолажную, кто знает, что завтра бу­ дет», — и он, в конце концов, уступил ей, поехал, как всегда на

Hpujpcuc u j прошло го

91

перекладных, с промежутками (долгое сидение на безлюдных глу­ хих полустанках), с прибытием в Н. поздней ночью. С Н. его связывало многое. Родители переехали сюда, когда ему исполнилось девять, здесь окончил школу, отсюда его, безусого па­ ренька, забрали на фронт, отсюда после возвращения с войны Тропинин подался на Донбасс, на заработки. Сестра осталась в роди­ тельском доме. На Донбассе он женился, осел, пустил корни, и в Н. приезжал теперь изредка, раз, может быть, в два-три года. Со вре­ мени последней поездки прошло, наверное, не менее десяти, а то и пятнадцати лет, — его все меньше и меньше тянуло в Н. — нить памяти, связующая его с этим местом, стала постепенно стираться, яркие впечатления детства и юности увядать. Вот и сейчас Тропинин сошел с поезда на сырую платформу перед входом в вокзал (лил дождь?), и сердце его ни на секунду не екнуло. Вокзал как вокзал, он сотни подобных перевидал на своем седом веку, десятки брал штурмом во время сражений. Его больше не волновала ни монумен­ тальность, ни оригинальность здания, что было, скорее всего, след­ ствием все той же «стертости» воспоминаний, а может быть, устало­ сти, которая охватывала его в последнее время всякий раз, когда он тащился куда-нибудь (как сейчас за тысячу километров) без особого желания, по принуждению, из необходимости. Какая там душевная близость, по-настоящему-то Тропинин никог­ да и не знал сестру. Не знал и не понимал, — слишком велика была у них разница в возрасте. Для него она всегда оставалась лишь второй матерью, вылитой копией первой, только посвежее и помо­ ложе. К тому же буквально через год-два после переезда в Н. сестра вышла замуж, и навещала потом их изредка, когда выпадала воз­ можность. Вслед за толпой, полусонно высыпавшей с поезда, Тропинин не­ торопливо потянулся к вокзалу. На удивление, народу из него выхо­ дило больше, чем входило. Насколько Тропинин помнил здешнее расписание, отходящих поездов в эту пору в течение часа не предви­ делось, может, пустили новые, о которых он ничего не знал? Он потоптался, ежась от сумеречной прохлады, у входа, пока наружу не высыпали все зазевавшиеся, потом протиснулся сквозь узкий, но высокий — потолок метров в пять-шесть — пенал входного

92

Ж. Bejpytc.

тамбура и оказался внутри громадного вокзала, макушку которого венчал массивный, красочно расписанный еще после войны, купол. Вдоль нижнего края его, по кругу, шла фреска с изображением праздника Победы: сияющие от счастья розовощекие женщины це­ ловали своих мужей, сыновей и братьев в гимнастерках — прокурен­ ные, обветренные лица, лихие вихры, широкие груди в орденах, — улыбающиеся дети на руках отцов, пестрые охапки цветов, взлетаю­ щие к небу букеты и шапки, и в самой вышине, в центре купола, как апофеоз Победы,— разорвавшаяся всеми красками радуги пышная хризантема салюта. Послевоенная фреска чуть потускнела, но по-прежнему привора­ живала нетрафаретным сиянием лиц и мастерски переданной атмос­ ферой ликования. Тропинин хорошо запомнил день, когда впервые услышал слово «победа». Сердце тогда готово было разорвать грудь. Радости дей­ ствительно не было предела. Как у ликующих на этой фреске. Одна­ ко сейчас он не стал сосредоточиваться на этом — усталость давала о себе знать, — а сразу направился к выходу, чтобы поскорее взять такси, добраться наконец до сестры и отдохнуть. Парадный вход в вокзал оказался перекрыт, и объявление, выве­ шенное на массивных деревянных четырехметровых дверях, гласи­ ло, что выход из вокзала осуществляется через перрон. «Так вот почему так много выходило на перрон людей», — подумал Тропинин и, развернувшись, с кучкой таких же, как он, зевак, пристроился к хвосту выходящих. Впрочем, на платформе нужно было только завернуть за угол и пройти наискосок от вокзала метров сорок-пятьдесят: там находил­ ся небольшой крытый автовокзал и недорогое такси — таксисты воз­ ле вокзала драли по семь шкур. Но Тропинин не успел даже вывер­ нуть из-за угла, как на него тут же обрушилась лавина разнообраз­ нейших звуков, приглушенных, видно, самим зданием вокзала там, позади. Парадный вход в вокзал снизу оказался слегка подсвечен мощ­ ными прожекторами, и от этого центральные дорические колонны казались еще громаднее. И что всего поразительнее — подумать только! — в промежутках между колоннами с самого верха спуска­

Призрак uj прашмш

93

лись вниз длинные кроваво-красные кумачи с нацистской свастикой в центре (в ярких лучах направленных на них прожекторов они осо­ бенно резали глаза, давили, будто Источали кровь). Привокзальная площадь буквально кишела нацистами в черных кожаных плащах с повязками со свастикой на рукавах, мотоциклистами, снующими взадвперед из тени в свет и обратно, фашистами со «шмайсерами» на груди и с оголтелыми овчарками на поводках. В окружении тьмы этот ярко освещенный привокзальный пятачок притягивал к себе всех, как магнит. Ошарашенный Тропинин машинально потянулся к толпе, глазею­ щей на диво, пробился в первый ряд, и тут же на него шквалом обрушился треск допотопных мотоциклов, лай неугомонных овчарок и отрывистая прокламационная немецкая речь, раздающаяся откуда-то из динамиков. Не может быть — война ведь давно закончена! Тропинин с ужасом наблюдал за всем, не понимая, что здесь творится. Вид происходящего будто вывернул его наизнанку, выта­ щил изнутри глубоко, казалось, загнанные воспоминания, в которых соседствовали и гестаповцы в черных плащах, и солдаты с автомата­ ми на груди, и лютые немецкие овчарки. Оцепление из солдат с собаками стояло всего в нескольких мет­ рах. Овчарки, уставшие и заведенные, не сидели спокойно возле ног своих хозяев, перелаивались, и нервный лай их, не прерывавшийся ни на минуту, смешавшись с треском мотоциклов и истеричными возгласами из динамиков, будто вырвал Тропинина из настоящего и перенес на несколько десятков лет назад в грозный сорок второй. Прошедшее ясно предстало перед его глазами. Тропинин в немецком концлагере, в бесформенной полосатой робе, на раскаленном плацу с сотней таких же, как он, безликих, обречен­ ных на смерть, высушенных до состояния мумии, вшивых, лысых, небритых, с номерами на груди и запястьях, с потухшими глазами и сжавшимися в комок окровавленными сердцами. Вокруг ежистая по­ лоса колючей проволоки, черные мрачные вышки с пулеметчиками и охранники со специально обученными для травли людей овчарками, готовыми по первой команде наброситься на всякого. Уши забиты смесью бравурной музыки, летящей из каждого динамики на столбе, и истошного лая собак.

94

Ж. Безрук

Сегодня с утра их не погнали в каменоломни, хотя подняли рань­ ше обычного, криком, хаем, ударами прикладов по пяткам. Полусон­ ные, голодные, злые, они, как полоумные, срывались с нар, толка­ ясь, трусили к выходу, торопливо высыпали из мрачных бараков на холодный туманный лагерный двор и замирали на широком плацу поникшие, выжатые, ко всему глухие, их уже нечем было удивить — в голове больше не возникали вопросы, голова навсегда, казалось, освободилась от мыслей. Часов пять их продержали на плацу без воды, без пищи, без объяснений. Но кто был здесь подольше, в ком еще, на удивление, тлел слабый огонек жизни, знали, что так бывает каждый раз нака­ нуне жуткой показательной казни. Ч тобы не забывали, ч то б ы /ю м нили! Каменоломня еще свое получит, камень никуда не денется, а вот сердце человеческое каждый день надо жечь, давить, кромсать и резать, чтобы оно стало жестким, твердым и равнодушным. Чтобы человек превратился в зомби, тупое и безразличное животное, ис­ полняющее простые механические операции: поди, возьми, принеси, убей. Не задумываясь. Впрочем, объяснения тут были ни к чему. На плацу перед ними двое военнопленных, которые пытались в это хо­ лодное сизое утро бежать. Они думали горячее желание свободы придаст им сил, но их быстро поймали (слепая личина Рока!), жесто­ ко избили, вернули обратно, полузрячих, разбитых, опустошенных. Теперь они едва стоят на ногах в тупом ожидании близкой смерти. Тропинин уже видел, что бывает с такими лихачами. Они — еще нет,- надеясь на легкий конец — свинцовую пулю в затылок. Но их — Тропинин знает! — ждет смерть помучительнее. Так и стоят они друг против друга, ждут напряженно, когда же все закончится, и молят Бога только об одном — чтобы закончилось как можно быстрее. Стоят — глаза в глаза, боль в боль, с последней слабой каплей надежды. Но вот приближается время обеда, из толпы уволакивают за ба­ раки не выдержавших долгого стояния (глухой выстрел, секундная пауза, снова сухой щелчок), и наконец из двухэтажного выбеленно­ го до голубизны каменного здания комендатуры весь сияющий чер­ нотой — вычищенные до блеска высокие яловые сапоги, эсесовский мундир под длинным кожаным плащом — появляется сам герр ко­

Призрак:

прошло ю

95

мендант: лоснистое, начисто выбритое щегольское лицо с тонкой ниткой темных усов над узкой жесткой верхней губой, монокль на правом глазу, глубокий шрам над левой бровью, тонкий стек в руке, затянутой в перчатку. Длинный, напыщенный, комендант неторопливо приближается к месту казни, вяло взмахивает стеком, и разъяренная свора голодных собак, только и ждавшая этой команды, быстро срывается с места и с яростью в мгновение ока набрасывается на горемычных беглецов, вонзая острые клыки в ляжки и икры, плечи и спины, вырывая зуба­ ми куски мяса и сразу же проглатывая их. К въевшейся в печенку музыке и лаю не задействованных в казни собак примешиваются ужасающий хруст человеческих костей, соба­ чье чавканье и безумные вопли обреченных. Как это все перенести? Тропинин видит ощеренные злобные морды овчарок, перекошен­ ные страхом и болью лица смертников и старается пропустить все мимо себя — равнодушие в таких случаях помогает выжить. Но сце­ на казни беспощадной пиявкой присасывается к мозгу, и мозг его не выдерживает. Перед глазами Тропинина все сразу же темнеет, и он проваливается в небытие... Очнулся Тропинин в больничной палате (белый потолок, зеленые стены). Недоуменно посмотрел вокруг, попытался вспомнить, что с ним случилось. Кажется, он ехал к сестре. Была тяжелая душная ночь, затхлый переполненный народом вагон, его чуть не замутило от духоты, кто-то протянул ему нашатырь, вывел в тамбур на воз­ дух... Нет, это все не то. Он все-таки благополучно добрался до Н. Помнит, на платформе стояли лужи, народ тянулся в здание вокза­ ла, а потом... Его размышления прервал вошедший в палату небритый весель­ чак лет шестидесяти в застиранной больничной пижаме. Увидев, что Тропинин пришел в себя, снисходительно улыбнулся ему и сказал: — Ну что, приятель, очухался? Мы тут все за тебя переволнова­ лись. Тропинин в знак согласия слегка кивнул ему головой и в свою очередь спросил: — Что со мной случилось? — ему было необходимо восстановить все в памяти.

96

%. Безрук.

— С тобой, что ли? — продолжая улыбаться, переспросил сосед. — Да ты, брат, говорят, на привокзальной площади потерял сознание; припадок у тебя случился, понял? Увидел, что снимается кино, и воспоминания, видать, вышибли тебя из седла. Тропинин поверить не мог. — Кино? — спросил так, будто смысл этого слова у него стерся из памяти. — Кино, конечно. А ты что думал — прошлое вернулось? Теперь только до Тропинина дошло. И нацистские флаги между колоннами, и мотоциклисты, и эсесовцы с овчарками, — всё было на привокзальной площади неспроста, бутафорское, удвоенное только промозглыми сумерками и его мучительными воспоминаниями, но если бы кто сразу сказал, если бы кто заранее предупредил, что здесь снимается кино, сердце его тогда б, может быть, так болез­ ненно не отреагировало. Тропинин отвернулся к стенке. Еще несколько лет назад ему ка­ залось, что ужасное прошлое оставило его, наконец, в покое. Но как он ошибся! Призраки не были бы призраками, если бы иногда не возвращались! Тропинин устало закрыл глаза и тихо погрузился во тьму. Хоте­ лось все забыть и хоть немного отдохнуть, но не пришлось. Стук тяжелых подкованных сапог и грязная немецкая брань заставили распахнуть глаза. Над Тропининым нависла разъяренная физионо­ мия гестаповского офицера в черном. — Руссиш швайн, шнелль, шнелль! — дико заорал на него геста­ повец, грубо схватил за шиворот и рывком стащил с больничной койки. Охранники мгновенно подхватили ничего не понимающего Тро­ пинина под мышки и быстро потянули к выходу. Он успел заметить только оторопелое лицо своего соседа по палате. Его вытащили из санитарного барака, и поволокли вдоль длинно­ го строя заключенных на плац. В центре плаца, потупившись, опустив угловатые плечи и длинные высохшие до костей руки, уже стоял осужденный. Тропинина снача­ ла кинули рядом с ним, потом ударами сапог и прикладов заставили подняться. Так они и стояли двое в ожидании своей незавидной

Призрак,

hj

промыта

97

участи. Тропинин мог только догадываться, что будет с ними. Ему стало страшно, так страшно, что, казалось, сердце сжалось до раз­ меров молекулы. К тому же, когда его тащили вдоль строя, Тропи­ нин успел заметить во втором ряду свое лицо! Худое, обветренное, с черными ввалившимися глазами. Но поразительно было не это. Поразительно было то, что глаза ничего не выражали, смотрели на него равнодушно, с полным безразличием! Свора раззадоренных овчарок бешено рвалась с поводков, чтото визгливо громко выплевывал в строй черный комендант, и Тропи­ нин вдруг почувствовал, что ему пришел конец, что больше он не жилец, стоит только солдатам отпустить поводки. Тропинин знает, как реагируют на это собаки, не раз видел, что остается от человека после такой экзекуции. И слабая надежда, скрывавшаяся где-то в самом дальнем уголке сжавшегося в микроскопический комок со­ знания, вдруг мелко-мелко затряслась. Охранники спустили разъя­ ренных собак. Тропинин в отчаянии дико закричал и... проснулся. Возле него стояли больные и маленькая испуганная медсестричка с наполненным лекарством шприцем в руке. — Вот так кино, — услышал Тропинин рядом с собой голос сосе­ да, и это слово, как никакое другое, несказанно обрадовало его. Значит, все страшное осталось позади, и он, слава богу, еще жив, и, слава богу, жива его память, которая, Тропинин в это крепко верил, не даст больше кошмарным призракам из прошлого возродиться. Никогда!

2004

98

К. Бейрут

Ь

с ш

з ш

ж

а

утра, как назло, хмурилось. С запада дул ветер, небо на горизонте затянуло иссиня-черными тучами. Наша вылазка могла сорваться. Я позвонил Володьке. Он стал меня успокаи­ вать, мол, нечего волноваться, предусмотрен ведь запасной вариант — на даче. Так что утирай нюни и гони за продуктами. — Ты купил чего-нибудь? — спросил. — Водки, — сказал я, — ликеру, пару шоколадок, огурцов, редис­ ки. Мясо. Чего еще? — Достаточно, — сказал он. — Зелень нарвем на даче, картошка там тоже есть, консервация, салаты... Достаточно. Его боевой настрой был неподражаем. — Где тебя забрать? — спросил. — У дома. Часа в два, наверное. — Не поздно? — На полтретьего договорились. Еще и рано будет. — Ладно, — согласился Володька, — подъеду в два. Выглядывай. Я перезвонил Светлане. — Привет, — сказал. — Привет. — Как настроение? — Отличное. Ее голос подтверждал это. — Ты видишь, какая погода? — Вижу. — Придется, скорее всего, лес отложить. Поедем на дачу, к Во­ лодьке. Светлана слушала. — Ты не рада? /

Велеринка

99

— Почему же? — Ну, не знаю. На природе было бы, наверное, лучше. Мы и место замечательное подыскали: недалеко от речки. Она молчала. — А подруга как, не передумала? — Да нет, звонила утром, спрашивала, поедем ли? Я сказала — поедем. — Мы подкатим в начале третьего. Тебя отпустят с работы? — Должны. Вроде, ничего такого важного нет. Последний урок у меня заканчивается в двенадцать. — А потом что будешь делать? — Ждать. — Меня? — Может, и тебя. А что? — Да так, к слову пришлось. Я замолчал. Не знал, о чем еще спросить. Светлана также ничего не говорила. Пауза могла затянуться. Мне стало неловко. — Тогда до встречи? — До встречи. Положил трубку. Мне показалось, я опростоволосился, чувство­ вал себя глупее некуда, совершенно не находя слов для разговора по телефону. Мы знакомы едва неделю. Мои настойчивые попытки встретиться со Светланой раньше упирались в ее настоятельные от­ казы, которые она объясняла странными, чуть ли не ежедневными занятиями с подругой (Светлана собиралась поступать на заочный факультет в педагогический институт). Поэтому ее согласие на пред­ ложение Володьки выехать на природу было для меня столь неожи­ данным, что я даже опешил. Володька ухмылялся: — Ты совсем не знаешь женщин. Это такие бестии! Они упирают­ ся только для проформы: цену себе набивают, играют. Может быть. Но я хотел увидеть Светлану еще раз, поэтому ниче­ го не имел против выезда в лес. На удивление, и Светлана захотела того же. Подругу она угово­ рит. Подруга у нее классная, ни в чем не откажет. Я передал Володьке.

100

'И. д&^зу/с

— Вот видишь, — сказал он довольно. — А ты: давай встретимся, давай встретимся. Там в лесу посидим, выпьем, пойдет как по маслу. Было сомнительно. Я трудно сходился с женщинами. Мне всегда казалось, что проблемы возникают только у меня. Вот Володька переспал почти с десятком женщин, и ни с одной, как он утверждал, никаких проблем никогда не возникало. — Вот посмотришь, и у тебя будет все в порядке. Ты нравишься ей? — Вроде. — Ну, ты привлек ее чем-то? — Она говорила, что была удивлена при первой встрече, не ож и­ дая от меня такой любви к литературе, музыке, искусству вообще. В наше время, мол, молодежь этим не интересуется. — Вот видишь, — сказал Володька опять,— Клюнула, значит. Те­ перь дело за тобой. Рыбка попалась, гляди только, чтобы с крючка не сорвалась. Я ему ничего не сказал, не мог, как он, прохладно относиться к женщинам. Почти всем, кого близко знал, я отдавал частицу себя. Расставание с каждой из них приносило мне немало боли. Был ли я любвеобилен? Скорее всего, нет. Но каждую из них любил так, как не любил никого. Чем-то приглянулась мне и Светлана. Чем, еще не знал, но понял: душе моей вновь не будет покоя. Уже ныло под ложечкой, когда я отпускал ее руку при прощании и выискивал ее окно, которое должно было обязательно вспыхнуть, после того как она покидала меня. И засыпая после нашего первого вечера, молил Бога, чтобы и сердце Светланы наполнилось той же любовью, кото­ рая рождалась в моем. Володька сразу заметил во мне перемену. — Неужто влюбился? — спросил. — Ходишь как сонный. А я на самом деле был как во сне: лекции не пишу, профессоров не слушаю, гляжу в окно, где мерно колышутся стройные березы, только что нарядившиеся в зелень, пытаюсь вспомнить Светлану и не могу. Какие-то жалкие обрывки, ничего конкретного. Движение, взмах руки, улыбка, — это я мог и придумать, а вот за что зацепить­ ся, не знаю. Какие у нее глаза, какие волосы, кожа? Ничего не воспринял. Был рассеян, был смущен, и она это чувствовала, смея­

1\е.чгринка

101

лась, смело брала меня за руку, а я только отводил глаза, когда встречался с нею взглядом, и краснел, как мальчишка. В двадцать два. Я довел Светлану до дома. Серая, скрытая в деревьях и сумерках пятиэтажка. Квартира на верхнем этаже. Она жила с отцом, матерью и сестрой. Мы постояли еще полчаса. Еще полчаса я нес какую-то околесицу, Светлана улыбалась и благожелательно смотрела на меня. Я даже не осмелился ее поцеловать. Сказал только: — Ты мне помашешь из окна? — Конечно! — сказала она и легко взбежала на пятый этаж. Каб­ лучки звонко цокали в опустившейся тишине. Через пару минут Светлана показалась на своем балконе, снова улыбнулась мне и помахала рукой. — Спокойной ночи! — сказал я. — Спокойной ночи! — бросила она с высоты. Я пошел. Отойдя метров пять, обернулся. Она уже скрылась: сентиментальность была не в ее характере. В ту ночь долго не спал. Смотрел на округлившуюся луну за окном и думал о Светлане. Все мне казалось странным в наших отношениях: случайная встреча на дискотеке, быстрое сближение, обоюдное восхищение друг другом. Неужели это в самом деле опре­ делено судьбой? Заранее, неизбежно? Засыпал с трудом, все пытался вспомнить ее отдельные черты. В огромное пространство окна заглянули звезды, снисходитель­ но усмехнулась луна. Так улыбалась Светлана. Как нежный и милый ДРУГЗалитая лунным светом комната показалась мне сказочной. Все предметы в ней стали отчетливо резки и непривычны в восприятии ночи. Я очарованно смотрел на них, но видел только Светлану. Тогда же ко мне пришло: Пятый этаж. Взмах руки. Ласково брошенный взгляд. После прощания трудно уйти, уж и прощаться не рад: Знаю, что будет ночь без сна, тусклый фонарь в окне, Образ неясный (она — не она?) снова привидится мне.

Пришло само собою. Сразу. Будто созданное не мною, но мне переданное.

102

И. Безрук:

Почти до утра я повторял эти строки и каждый раз находил их все более замечательными. Они исходили из самого сердца. Они запечатлели ее образ. Во мне. Володька сам мне предложил вывезти девчат на природу. — Пригласи свою Светлану и ее лучшую подругу. Возьмем выпив­ ки, закуски, там и решишь все свои проблемы. Я позвонил в школу. Светлана не препиралась. Я попросил уточ­ нить, сможет ли поехать ее подруга и когда. Спустя время Светлана сказала, что та тоже не против, и мы с Володькой назначили день и место встречи. И вот мы сидим с Володькой в его «Москвиче» неподалеку от их школы и высматриваем, когда они появятся. — Хоть бы подруга была нормальной, — все переживал Володь­ ка. — Если вдруг окажется страшной, разворачиваем машину — и деру! Я как мог успокаивал его: не может же у красивой девушки под­ руга оказаться страшилищем. — Еще как может! — не унимался он. — Порою просто удивляешь­ ся, как такие различные сходятся. Я не стал с ним спорить. Никто никогда не сможет этого объяс­ нить. Но вот на пороге школы появились они: Светлана и ее подруга. Нас разделяло метров сто пятьдесят. Володька аж заерзал на месте: — Что там за подруга, ничего девчонка? Я заметил, что она была полноватой, круглолицей, с немного оплывшими глазами, хотя и довольно-таки смазливой рожицей. Впро­ чем, женщины такой комплекции были не в моем вкусе. — А я обожаю полненьких, — чуть ли не облизывался Володька. Видно, подруга Светланы ему приглянулась. Я посмотрел на Свету. Шерстяная кофта на пуговках поверх длин­ ного теплого платья совсем скрывала ее тонкую талию и узкие бед­ ра. Светлана сразу увидела нашу машину. (Собственно, на дороге только она и стояла.) Я открыл им заднюю дверцу. Первой в салон нырнула Светлана, за ней — подруга.

EeMptiHKxi

103

— Здрасьте, — сказала Светлана, улыбаясь (боже, какая улыбка!), потом представила подругу: — Татьяна. — А ей нас: — Володя, Игорь. Мы чинно кивнули головами. — Ну что? — сразу перешел к делу Володька. — С песней? — завел машину, и мы поехали. Всю дорогу болтали о всякой всячине. Рассказали девушкам, какое великолепное место разыскали в лесу, но, к сожалению, из-за погоды сегодня оно останется нами неисхоженным. Рассказали, как на одной поляне наткнулись на диких озверев­ ших собак, доедающих объедки, оставленные туристами; как собаки злобно и недоверчиво косились на нас и рычали так, что мы не осмелились даже высунуться из машины и вынуждены были искать пристанища в другом месте. Как, объезжая вдоль опушки лес, то здесь, то там натыкались на небольшие буровые вышки и дремав­ ших подле них бурильщиков. Как же отдыхать в таких условиях? И как, в конце концов, выехали на такую поляну, с такой душистой махровой зеленью, что сразу единодушно решили: останавливаться нужно здесь! И кроны достаточно отбрасывали тени, и солнечных бликов раскидано видимо-невидимо. Можно и отдохнуть от зноя, и позагорать при желании, и пространства столько, что есть, где раз­ вернуться и поиграть в мяч. — Но! — заключил с горечью Володька. — Поехать туда придется в следующий раз. Через полчаса подъехали к его даче, расположенной в одном из пригородных поселков. Домик был самый обыкновенный, таких мас­ са в каждом поселке: одноэтажный, саманный, обложенный сили­ катным кирпичом, из трех комнат, включая кухню. Во дворе пре­ жние хозяева вырыли колодец, насадили разнообразнейших фрук­ товых деревьев. Я прежде здесь никогда не бывал: мы чаще выезжали в лес. Вари­ ант с дачей в этот раз, собственно, был запасным. Он же оказался основным. Судя по небу, мог начаться дождь. Куковать в лесу, укрыв­ шись в машине, не очень-то хотелось. А тут все условия: и на плите можно что-нибудь сготовить, и печь растопить, если опустится холод. Войдя в дом, атмосферу мы нашли, как и ожидали, самую благо­ приятную. Термометр показывал девятнадцать по Цельсию, затхлое-

M. Bcjpijic ти не ощущалось, даже печь и та не успела остыть — на выходные Володька с родителями наведывались сюда. Обрадованные, что теперь нас никакой стихией не запугаешь, сразу стали хозяйничать, включили магнитофон, поставили сборник зару­ бежки. Володька погнал за водой, предварительно показав девча­ там, где находится посуда. Включили электроплитку, поставили воду. В погребе с зимы еще осталась пара ведер картошки, на огороде пробился редис. Из подполья извлекли несколько банок консервов: какой-то са­ лат, баклажанная икра, соленые огурцы. В лесу бы нам такое и не снилось. Вскоре мы сидели за маленьким журнальным столиком у дивана. Предоставив лучшие места девушкам, сами уселись в глубокие, с высокими подлокотниками кресла. На столик торжественно водрузили поллитровку водки, бутылку ликера, свечу для оригинальности, которую решили зажечь с наступ­ лением сумерек. Снеди, покоившейся на столике, хватило бы на це­ лую ватагу. Я засомневался, было, осилим ли всё это, но Володька успокоил меня: — И не увидишь, как разойдется. Девчата с работы, мы тоже с утра не жрамши, — пойдет. Разлили спиртное. Светлана пожелала исключительно ликер. На первых порах никто настаивать не стал. Татьяне сделали кок­ тейль, я тоже закрасил свою водку. Володька предпочитал чис­ тую. — Ну, — поднял он свой бокал, — за знакомство! Потянулись бокалами друг к другу, зацокали стеклом. Лед тро­ нулся, как говорили классики. Я радовался несказанно: Светлана была рядом, я мог смотреть в её глаза, говорить с ней. Недолгие часы, проведенные здесь, я ве­ рил, останутся со мною навсегда. Это ли не счастье? Мы стали болтать о пустяках, как обычно болтают в непринуж­ денных компаниях, пересыпать анекдотами и шутками, вспоминать забавные, с кем-либо происходившие истории. После третьего бокала девушки почувствовали себя раскованнее, потянули нас танцевать.

‘Ке.'иринка

105

Светлана танцевала бесподобно. Худенькая, стройная, она будто парила над полом. Я легко подхватывал её, кружил. Она задорно вскидывала голову, раскидывала, как крылья, руки, потом окутыва­ ла ими меня, лукаво заглядывая в глаза. Хорошее настроение накатило на всех. Мы весело подпевали каж­ дой песне, встречали возгласами радости каждую знакомую мелодию. Я ни на миг не отводил взгляда от Светланы. Она все больше и больше меня очаровывала. Мне нравились хрупкость её фигуры, тон­ кость рук, пластика и грациозность движений. Мне все было инте­ ресно: как она движется, говорит, улыбается, даже как грустит и выражает недовольство чем-то. Я как мог пытался запечатлеть всё в памяти — посмотрит ли, повернется, чтобы бросить пару слов Татья­ не, шуткой ответит на шутку, уколом на укол — всё, всё я схватывал и благодарил судьбу за то, что она дала мне возможность видеть это, чувствовать, быть рядом с нею, девушкой, от которой я схожу с ума. Картофель вскоре сварился. Мы набросились на него с аппети­ том. Татьяна порядком захмелела. Светлана всё отказывалась пить водку, ссылаясь на мигрень. Володька ей не верил. — Да брось ты ломаться, — говорил. — Какая там мигрень! Алко­ голь всё лечит! Но Светлана стояла на своем, и её поддерживала Татьяна: — Правильно, Светочка, не надо пить, а то ты становишься такая дурная... После ужина девушки отправились на двор. Володька пристал ко мне: — Слушай, чего Светка артачится? Не вечеринка какая-то, а похо­ роны. Говорил же тебе: надо было сначала переспать с ней, а потом тянуть на встречу. Я не знал, что ответить. Конечно же, я очень желал Светлану, но не так, как это виделось Володьке. — Да брось ты джентльменствовать: сейчас не девятнадцатый век. Вот увидишь: выпьет побольше, сама под тебя ляжет. Они все такие. Я их знаю. Я не стал спорить. Я мало встречался с женщинами и каждую пытался завоевать своим обаянием, умом, культурой. То, что теперь

106

Ж. 6&\]pytc

предлагал мне друг, вовсе не совпадало с моими представлениями об отношениях между людьми, которые нравятся друг другу. Даже сегодня я хотел подарить Светлане букет цветов, но Володька стал меня переубеждать: — Пустые сантименты: она и без цветов к тебе липнет, разве я не вижу? Тут он был прав: Светлана ко мне тянулась, льнула. Это радовало меня и смущало одновременно. — Да что ты за мужик! — возмущался Володька. — Девка сама к тебе в силки лезет, а ты играешь с ней в жениха и невесту! — Да не могу я по-иному! — Учись! Смотри: Татьяна давно готова на все сто. Градусы своё сделали. Теперь хоть вдвоём её,— не обидится. Ты давай, не зевай, раскручивай Светку, может, и с нею побалуемся! Я промолчал, не мог даже представить, как может кто-то другой прикасаться к Светлане. Как же так можно: без души?! Вернулись девушки. Веселые, разгоряченные, кудахтают, как на­ седки. Володька подскочил к ним, слегка приобнял обеих, прижал к себе: — Девочки, на кого ж вы нас покинули, голубоньки! Мы соскучи­ лись по вас. И он поцеловал в губы сначала Татьяну, потом Светлану. Светла­ на не отвернулась. У меня защемило сердце. Я не мог оторвать от неё взгляда, а она будто нарочно также неотрывно смотрит на меня и снова целует Володьку. Я отвел глаза. Тут Светлана взяла инициа­ тиву в свои руки: — Выпьем на брудершафт. На брудершафт! Володечка, наливай! Налей, налей! Она аж заерзала на диване. Володька разлил. Светлана через Татьяну потянулась к нему: — Володечка, за знакомство и прекрасный вечер! Они переплели руки, опрокинули бокалы и приникли один к од­ ному долгим поцелуем. На это я смотреть не мог, поднялся было выйти, чтобы остудиться, но Светлана ухватила мою руку: — Куда?! А ты с Татьяной? Не привередничай!

%с%ериик.а

107

Я нехотя подчинился. Так же переплел свою руку с полной рукой Татьяны и прикоснулся к её пухлым губам. Она впилась в мои губы с жадностью и долго не отпускала их. Наконец оторвалась, завизжала на всю комнату и крикнула: — Вот это друзья! Вот это вечеринка! Володька потянул её к себе: — Давай еще выпьем. Светлана поднялась с дивана и сказала: — Хочу танцевать! Я поменял кассету и попытался составить ей компанию, но она силой заставила меня сесть в кресло — «Хочу одна», — и выплыла на середину комнаты. Танцевала Светлана, как я уже говорил, замечательно. Движения её были плавны и гармоничны. Где нужно, она притихала, где мож­ но, оживлялась, каждой клеточкой чувствуя мелодию. Можно было подумать, что звуки пронизывали её насквозь, управляли ею. Светлана танцевала и негромко подпевала. Мягко хмурила брови, если в песне проскальзывали слова печали, и высоко вскидывала их, если мелодия звучала в мажоре. Бесспорно, она была демонстра­ тивной личностью: жаждала, чтобы на нее смотрели, но я эгоисти­ чески не мог принять этого — хотел, чтобы Светлана танцевала толь­ ко для меня. Володька с Татьяной выпили, закусили и теперь подзадорива­ ли Светлану: аплодировали ей, подхлестывали возгласами и свис­ том. И я не мог остановить её. Я совершенно очаровался её имп­ ровизациями. Всё в её движениях было к месту, всё в лад, всё в ритм мелодии. И смотреть на неё было приятно. Душа моя, как вырвавшаяся на волю из клетки птичка, трепетала и ликовала, глядя на Светлану. Выдержать такое волнение я вряд ли смог бы и десять минут. К счастью, песня вскоре закончилась, и мы со­ шлись в кругу. За быстрой мелодией пошла медленная. Я протянул Светлане руку, она взяла её, приблизилась ко мне. Мы обняли друг друга, стали танцевать. Тут у меня голова совсем пошла кругом. Я начал говорить Свет­ лане, как счастлив, что нахожусь рядом, как безумно рад, что она

108

%. Безрук.

согласилась поехать, что хотел бы всегда быть с нею, смотреть на неё, на её обворожительную улыбку, на теплые глаза. Она слушала мои излияния и то благодарно жала мой локоть, то прижималась плотнее, то глядела исподлобья как бы иронич­ но, с хитринкой, мол, слушаешь вас, мужчин, и не знаешь, что думать. Украдкой я целовал её виски, глаза, нос, края губ, не ведая, как еще можно выразить свой восторг и упоение, какие еще слова по­ дыскать. Я наверняка знал, что влюблен, что ни в эту ночь, ни в последующую без мысли о ней заснуть не смогу. Мы танцевали и даже не заметили, как исчезли Володька с Тать­ яной. Но это меня мало занимало: я был со Светланой и только с нею желал быть. На обратном пути меня высадили у самого дома. Светлана не разрешила ее проводить. Я попрощался со всеми и поднялся к себе. Ночь прошла без сновидений. А я загадал еще раз увидеть Свет­ лану во сне. Видно, бесплодно: еще кто-то неведомый играл со мной. С Володькой мы встретились только на третий день. Он не явился на лекции и пропустил лабораторную. Домой к нему я поленился зайти, хотя мне было очень любопытно, как он довез девушек, не разочаровались ли они в нас и нашей вечеринке. Володька сразу успокоил меня: — Там все нормально. Девчата остались довольны. С Татьяной я еще раза два встречался. Она прямо зависла на мне. Хочет еще в лес съездить. — А Светлана как? — Меня больше интересовала Светлана. — А что Светлана? Ты ж не захотел её, вот она, видно, и избегает тебя. Я понял, что толком от Володьки ничего не добьешься, да и мог ли я ему рассказать, что у нас со Светланой произошло в конце того вечера, когда мы уединились в спальне. Она позволила мне себя поцеловать, но потом резко отстрани­ лась и сказала:

Ее геришса

109

— Я не люблю целоваться. Мы лежали на кушетке. Свет из кухни едва просачивался сюда, но мне отчетливо были видны её глаза. — Я не хочу этого, Игорь, — твердо сказала она. — Хочу, чтобы мы остались друзьями. Хорошими друзьями. И не переступали чер­ ты. Понимаешь? Я отказывался верить, думая, что она также сходит по мне с ума, с сожалением посмотрел на неё. — Не понимаю, Света. Ты очень нравишься мне. Мне хочется при­ касаться к тебе, ласкать тебя, делать тебе приятное. Пойми меня, я не могу наполовину. — Игорь! — Она была непреклонна. — Давай останемся просто друзьями. Я верил в происходящее с трудом: зачем тогда она согласилась ехать, зачем показывала весь этот цирк? Просто так, из прихоти, подразнить глупых мужиков? Или все-таки хотела побыть со мной, потому что я небезразличен ей? Я стал гладить её, отбрасывая назад пышные волосы, притягивал к себе её голову, целовал уголки глаз. Она мягко отворачивалась и шептала: — Не надо, Игорь, не надо. Я готов был расплакаться, как мальчишка... Володька ко мне приставал с вопросами: — Ну, ты переспал с нею или нет? — Я никогда не шел против воли женщины, — отнекивался я от него. — Эх ты, лопух! Но не беда. Она просто мало выпила. — Сказала, что нельзя: болеет. — Знаем мы эти болезни. Но ты не отчаивайся, в следующий раз она обязательно отдастся тебе. — Я не хочу об этом говорить: мне неприятно. — Да брось ты! Она что тебе, невеста? Просто так: девчонка на день! Вон Татьяна: я её и там успел, и в гараже. Думаешь, твоя Светка не такая? — Слушай, ты отвяжешься от меня или тебе в ухо заехать?

110

Н, Безрук.

— Ладно, ладно, джентльмен хренов. Ты же видел, как она танце­ вала перед всеми. В следующий раз выпьет поболее, и стриптиз на столе закатит. Нет, я серьезно: давай меняться. Теперь я со Светла­ ной, а ты с Татьяной. Не прогадаешь. Я вспылил: — Да отстанешь ты или нет?! Ушел из института с осадком на душе. Всё во мне разрывалось сомнениями: а вдруг Володька прав? Вдруг на самом деле Светла­ на не такая, какой я её себе представлял? Ведь вот Татьяна, ее близкая подруга, оказалась девушкой, на мой взгляд, не лучшего пошиба. Хотя мне ли было кого другого осуждать? Быть может, я просто-напросто по-настоящему не затронул Светлану? Быть мо­ жет, она нашла меня только интересным человеком, человеком, с которым просто хорош о, легко, с которым большего и не хочется, и не нужно? Для другого есть иные: вызывающие дрожь в коленях, трепет в груди от одного, даже случайного, прикосновения, от од­ ного пожатия руки, наглого, бесстыдного взгляда. Я был не из таких. И поэтому, наверное, так редки у меня были встречи с жен­ щинами, так невинны, так недовершаемы. Я влюблялся в них, обо­ жал каждую, с кем сближался, и это, скорее всего, им быстро надоедало. — Женщинам, — талдычил мне Володька, — нравится, когда их презирают, унижают, властвуют над ними. Разве ты не обращал внимания, что разводятся чаще всего те пары, которые женятся по любви? Я мог бы привести массу примеров, отрицающих это утвержде­ ние, но не стал делать: статистика — штука скользкая, охватить всего она не в состоянии. Впрочем, женщинам со мной, я думаю, было не сладко. Я почти каждой пытался заглянуть в душу, в каждой искал суть. Мотылек порхает с цветка на цветок, шмель проникает в глубь бутона. Ш ме­ лей женщины терпеть не могут. Я же из мотылька в считанные дни превращался в шмеля. Мне было всё занятно в женщине, даже её недостатки. Это непраздное любопытство отваживало их от меня. Неужели каким-то шестым чувством Светлана ощутила это и не дала развиться нашим отношениям?

Келеринкл

IИ

Вечером позвонил ей. Спросил, как здоровье, как настроение, не хандрит ли она, не скучает. Спросил, понравилась ли прошедшая вечеринка, не разочаровалась ли она в том, что поехала. Поинтере­ совался, не встречала ли она Татьяну, как дела у той, передал от Володьки «привет». — А твой Володька — парень не промах, — сказала она мне. — Предлагал встретиться. Наедине. Я этого не ожидал. — А ты? — Отказалась. Я сразу перевел всё на шутку: — Ты же знаешь: он такой сердцеед. Как будто получилось. Светлана тут же забыла о нем. Мы еще минут с десять поболтали о пустяках. Я почувствовал, что не смогу больше, и попрощался. Мне нужно было её видеть. Я ску­ чал по её обворож ительной улыбке, игривому взгляду, нежному голосу. Светлана всячески отказывалась снова со мной встретиться. Её дни опять были расписаны чуть ли не по минутам: то пошив платья, то подготовительные занятия, то посещение бабушки. Я умел быть терпеливым, не настаивал. Навязчивость считал одной из худших черт характера. Я даже не бродил под её окнами. Видимо, мальчи­ шечьи страсти постепенно отходили в прошлое. Через пару недель Володька снова подошел ко мне: — Ну, как там у тебя со Светланой? — Как и было. — Ты что, так с ней и не виделся больше? — Ты не поверишь. — Отчего же: по тебе можно догадаться. — Он ухмыльнулся. — Не так это делается. Идем, позвоним ей, увидишь, она сразу сдастся. Я сомнительно пожал плечами, но потянулся за товарищем. Трубку взяла сама Светлана. — Привет, — сказал своим обычным сухим тоном. Она сразу узнала меня. — Как дела? — Я опять не знал, о чем говорить. — Ничего, спасибо, — сказала Светлана.

112

'U. Ъедрук

— Как настроение? — суше вопроса я, наверное, никогда женщи­ нам не задавал. — Ничего, — так же бесстрастно ответила она. — Тут с тобой хочет переговорить Володька. Я передал ему трубку. Он как окунулся в свою стихию: залебе­ зил, залюбезничал маслянисто-влажным голосом. Чего там только в своем монологе не вспоминал: и славную вечеринку, и грусть-тоску, которая, негодница, гложет и съедает сердце, утомленное буднями и прозой жизни. Не так часты минуты счастья и общения в кругу заме­ чательных друзей и т.д. и т.п. Короче, он её уговорил. Когда я взял трубку, голос Светланы звенел и сочился радостью. Она только уточ­ нила, когда мы поедем. — Ты обязательно за день-два позвони. Я пообещал. — Целую, — сказала она, чем просто вывела меня из себя. Едва закончился наш разговор, мой ум помутился. — Ничего не понимаю. Еще минуту назад она разочарованно объяс­ няет мне, какая у нее предстоит загруженная неделя, а через мгнове­ ние готова ехать с тобой хоть на край света! Володька снисходительно ухмыльнулся: — В этом и состоит загадка женщины и её суть! Им стоит взъеро­ шить перышки, она распахнет крылья и — поминай, как звали. В душе я обрадовался несказанно: я снова увижу Светлану, снова буду рядом с нею. Они вышли, как и в прошлый раз. Замерли на секунду на крыльце школы, огляделись, заметив нас, заулыбались. Володька не усидел в машине, выскочил, еще издалека крикнул им: «Привет, девчонки!» — и открыл снаружи заднюю дверцу. Теперь здесь не витала больше атмосфера натянутости и неопре­ деленности. Снова ехали на дачу, и вся дорога была заполнена анек­ дотами, шутками и прибаутками. Татьяна не сидела более напыщен­ ным сурком, раз за разом прыскала от смеха, краснела и толкала в бок Светлану. Володька распалялся, ему явно нравилось быть в цен­ тре внимания. Я украдкой поглядывал на Светлану и находил её еще очаровательней.

Ее.'иринка

ИЗ

На этот раз все было раскованнее. Быстро приготовили еду, дол­ го не церемонясь, выпили по одной. Сразу же, для хорошего аппети­ та, погнали за ней вторую. Уже и Светлана без ужимок глотала коктейль, запивая пепси-колой. Правда, курить она все-таки не кури­ ла. Дымили Татьяна с Володькой. Я же, кривясь, легкими движени­ ями ладони отгонял от нас со Светланой дым. Вскоре музыка выма­ нила нас из-за стола. Я прибавил громкость у магнитофона, и мы, подчиняясь несложному ритму, задвигались посреди комнаты. Конечно, вторая такая «вылазка» не идет ни в какое сравнение с первой. Новые впечатления всегда острее. Но тот день тоже нельзя сбрасывать со счетов: в каждом миге своя доля прелести. Светлана была, как всегда, неотразима. Я не мог насытиться тем счастьем, которое выпало мне, верил, что в этот день непременно должно чтото произойти. По крайней мере, сегодня, надеялся, мы окончательно разберемся в наших отношениях. Надо признать, несколько стран­ ных со стороны. Володька снова увлек Татьяну в спальню. Вернулись они оттуда слегка возбужденные и неряшливые. Я потянул туда Светлану: — Идем, идем, я хочу тебя, — шепнул ей на ухо, но она еще решительнее, чем в прошлый раз, уперлась. — Лучше выпьем. Я понял, что больше мне не о чем с ней разговаривать. Какой все-таки я идиот! Да пойди она со мной сейчас и откажи во всем, и то я бы продолжал её любить как никогда. Но вот такой резкий, бесповоротный отказ даже уединиться со мной, — он враз занозил мою душу. Как теперь мне говорить с нею? Как улыбаться ей? Расселись за столом. Выпили. Разлили ещё по одной. Теперь мне хотелось набраться до чертиков. К бесу этих баб! В конце концов, не в них счастье. Даже в таких красивых. Последующее вспоминаю туманно. Помню какие-то обрывки, эпи­ зоды происходящего. Какое-то извивание тел, мелькание лиц, фальцетные взвизги дам; мои, кажется, баритонные завывания и пустые декламации. Вот когда по-настоящему наступило веселье, вот когда рассудок полностью отрекся от тела и тело от рассудка. Теперь я совершенно не ревновал Светлану к Володьке и сам, кажется, беспрестанно целовался с Татьяной взасос.

114

'И. Безрук

Нашла на меня неожиданно, правда, какая-то глухая тоска. Такая тоска нередко бывает у людей отрешенных. Тогда и алкоголь вне­ запно будто испаряется, и хмель, еще секунду назад сидевший в мозгу, мгновенно улетучивается. Мне стало вдруг ясно, что ни горя, ни печали в вине мне не утопить, и радость — безумную радость свободного человека — спиртным не вызвать. Наступило то тихое свойственное мне состо­ яние апатии и равнодушия ко всем и ко всему, что меня окружает. Я отрешенно сидел на диване, слушал музыку, смотрел, как танцу­ ют мои друзья, и был очень доволен. И когда Татьяна прильнула ко мне и снова потянулась к моим губам своими пухлыми, блестящими в трепыхающем блике свечи губами, я мягко ответил на её поцелуй и улыбнулся чему-то про себя. Ну и пусть! Господи, да мало ли отвергнутых мужиков? Из-за чего нюни распускать? Как говорится: не было любви — разлука будет без печали! А не выпить ли еще? Володька где-то отыскал забытую бутылку. Нет, каково! Все как во сне: душа поет, в голове светло так, что удивляешься только. Ну и пусть она не захотела. Пусть решила поиграть. Я не играю! Ха-ха! Я ухожу со сцены! Не знаю, может, тот, другой, в сто раз лучше меня. Может, он в тысячу раз красивее меня, вежливее, обходи­ тельнее и внимательнее, чем я. Где ты, глупая моя потаскушка, Татьяна? Дай мне свои сладострастные губы и жадное до ласки тело, пусть увидит Светлана, что я брезгую её чистыми намерения­ ми, что я так же черен, порочен, пошл и низок, как миллионы других мужиков: насилующих, грабящих, сладко сквернословящих и посылающих всех и вся на три наипопулярнейшие в нашем отече­ стве буквы. Хотя и ты мне надоела! Ах, оставь меня, Татьяна! Я хочу уйти... Я поднялся и поковылял к выходу. Выйдя из дома, присел на ступени крыльца, вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. На небосводе замерцали звезды. Как чудесно! Все-таки табачный дым успокаивает. И все же на душе так муторно. Зачем она поехала? Очевидно, не для того, чтобы быть со мной. Тогда зачем? Отвлечься от повседневности? Ветер. Как приятно обдувает лицо. Прохладный ночной ветер. Я сделал последнюю затяжку и подальше отшвырнул окурок.

'Келеринка В комнате все еще играла музыка и горела свеча. Татьяна, свер­ нувшись на диване калачиком, мирно дремала. Светланы и Володьки не было. Наверное, они в спальне. Ну и пусть! Ничуть не ревную. Совсем. Да и почему, собственно, я должен ревновать? В конце концов, она не моя девушка. Она только нравится мне. Но мало кто кому нравится! Я сел в кресло, стал слушать музыку. Тут хлопнула входная дверь, раздались негромкие голоса. Светлана с Володькой? Они тоже были на дворе? Как я их не заметил? Они не вошли в комнату. Я услышал звонкий смех Светланы, шепот Володьки, потом снова голос Светланы, уже тише. Невольно прислушался. О чем они говорили? О чем шептались? До меня донеслось вскоре такое знакомое: — Не надо, Володенька, не надо! Потом: — Да чего ты? — Володькино. И снова: — Володя, не надо, прошу тебя... Я сардонически усмехнулся. Мне вдруг так сильно захотелось, чтобы Володька все-таки овладел Светланой. Захотелось с каким-то диким, дьявольским торжеством. С каким-то патологическим удо­ вольствием. Тогда она покажет свое истинное лицо, лицемерка! Тог­ да её жеманство выплывет наружу во всей своей сути! А Володька, видно, был настойчив. Все чаще и чаще раздавались её тихие мольбы. Вот он увлек её в спальню, вот повалил на постель. Она еще недовольна! И тут среди рева музыки и шума борьбы за стенкой мне послыша­ лось умоляющее: — Игорь! Игорь! Да, теперь она зовет меня! Теперь я ей понадобился! Чудесно! Мне захотелось выпить, налил себе рюмку, опрокинул. Светлана закричала сильнее. И тогда меня будто толкнуло что. Я подхватился, ворвался в спальню, заревел, как тигр, схватил за ши­ ворот Володьку и выволок его в кухню, швырнув на пол. Володька от неожиданности захлопал ресницами: — Ты чего? Ты чего, Игорек, озверел?!

116

U. 'Безрук.

Я не хотел с ним даже разговаривать. Животное оно и есть ж и­ вотное!.. Возвращались молча. Володька смотрел на дорогу, я прямо. Свет­ лана, как загнанный сурок, сжалась на заднем сиденье и глядела в окно, во тьму. Татьяна сопела у нее на коленях. Как и в прошлый раз, я вышел первым. Сказал: «Счастливо!» и хлопнул дверцей машины. Домой меня вовсе не тянуло. Я знал, что уснуть не смогу. Буду думать о Светлане. Несмотря ни на что, я любил её.

1995

///

м

утанты наседали со всех сторон. Быстро спрыгивали с вы­ соких скал, блестящих в ярком свете полной луны, и стре­ мительно нападали на Ститча, Лёшиного компьютерного

героя. Лёша в упор смотрел на их перекошенные злобой уродливые морды, их пупырчато-резиновые, как у жаб, тела и руки, торчащие из массивного торса, каждая из которых сжимала по кривой оголен­ ной сабле. Ститч был только с одной булавой и небольшим деревянным ар­ балетом за плечами. Мутанты приближались, Ститч едва отбивался. Уже гора зеленых трупов выросла перед ним, а они всё лезли неудержимо, валом ва­ лили из-за острых скал, как тени, выползали из черных расщелин. Но Лёша чувствовал: еще немного — и он пройдет эту миссию, враги сдадутся, он победит. Однако неожиданный плач маленькой сестры из соседней комнаты на секунду отвлек его внимание, и мутанты безжалостно изрубили Ститча на мелкие кусочки. Этап оказался не пройденным, нужно было всё начинать сначала. Лёша с раздражением выскочил из комнаты, опрометью метнулся в спальню, где в детской деревянной кроватке с решетками лежала его младшая — чуть меньше годика — сестра, и, недовольно бурча, проворно воткнул ей в рот выпавшую соску. Девочка сладко вздохнула, быстро и звонко зачмокала пухлень­ кими розовыми губками и снова умиротворенно засопела. Лёша еще несколько секунд плавно покачал кроватку, вышел на цыпочках из спальни и снова включился в игру. Мутанты нападали по-прежнему, но теперь Ститч ловко отбивался от них: одного успевал садануть тяжелой булавой, другого снять со скалы стрелой.

и . -безрук. Мрачный проход между скалами он с горем пополам прошел, выпил найденный за одним из валунов эликсир, прибавил себе здо­ ровья, заработал широкий обоюдоострый меч и еще пятьдесят оч­ ков. Дальше нужно было пройти огненное болото, выжженный дот­ ла угрюмый лес и подобраться к Черному замку на Голой скале, ликвидировав при этом всех попавшихся на пути монстров. Из туманных клубящихся над болотом паров один за другим воз­ никали ужасные чудовища, и Ститч рубил их без сожаления, пере­ скакивая с одной кочки на другую, с одного небольшого островка перебираясь на другой, стараясь при этом не упасть, не ступить нео­ сторожно ногой в раскаленное, как расплавленная магма, болото, потому что это — верная смерть, это конец игры, новое разочарова­ ние. И он продвигался с оглядкой, рубил врагов беспощадно, дей­ ствовал наверняка, несмотря на страх темноты, на умонепостижи­ мых чудовищ, на неведомых болотных птиц, разящих своими перья­ ми-дротиками. Тут Лёша заметил на одном из дальних островков голубое сия­ ние. Магическая защита! С нею Ститч будет неуязвим. С нею он станет недосягаем ни для кого! Лёша тут же направил Ститча на островок. Но когда тот почти достиг места, где ярко лучился малень­ кий голубой шар, в спальне опять прерывисто захныкала беспокой­ ная сестра. «Да что такое!» — вспыхнуло у Леши, но он не сорвался, с места, не убаюкал её, боясь упустить такой шанс. Он настойчиво двигался к заветной цели, к маленькому яркому голубому шару магической за­ щиты. Но сестричка ревела всё сильнее и сильнее, и Лёша, кляня её на чем свет стоит и ругаясь не по-детски, все-таки оставил игру и по­ мчался в спальню. Само собой разумеется, когда он вернулся к игровой приставке, магический шар исчез, и Ститч остался один на один с наседающими на него со всех сторон разъяренными монстрами. Это было невыно­ симо! Ститч с удвоенной силой стал отбиваться от них. Острый глаз Лёши из предательской темноты быстро выхватывал скользящие тени, Ститч заряжал свой арбалет и ловко снимал свирепых монстров на

119 подходе. Удача снова вернулась к нему. Вот он обнаружил на одном из островов метательные дротики; рассек надвое мечом какое-то пучеглазое чудище, и его очки увеличились втрое; перепрыгнул ки­ пящий ручей и достиг границы Черного леса. Зловещие скрюченные выжженные деревья таили в себе немало других опасностей, но за ними виднелась Голая скала, на которой возвышался заветный Чер­ ный замок — цель его первой миссии. Лёша никак не нарадуется новой игре. Долго он выклянчивал ее у матери, и мать наконец подарила долгожданный диск на день рож­ дения. Теперь Леша неудержимо рвется к Черному замку, геройски сокрушая всех своих врагов, и твердо верит: никто его не остановит, ничто не воспрепятствует ему... Но снова звучный плач сестры заста­ вил его глухо застонать: «Да сколько можно!» Ну почему так всегда: стоит ему только чем-то увлечься, только загореться, как что-то не­ пременно рушит все планы. Он и так не мог дождаться наступления этих выходных, так как в будние дни мать ему строго-настрого за­ претила приближаться к приставке: сначала уроки, потом всё осталь­ ное. И что же? Пришли выходные, он сделал все уроки, а поиграть толком и не может: ему оставили на попечение младшую сестру. Разве это справедливо? Лёша пытается не слушать сестру, пробиваясь сквозь густые по­ черневшие от огня ветви Черного леса. Его герой без остановки рубит их своим длинным обоюдоострым мечом направо и налево, но сестра с плача постепенно переходит на непрерывный вой. — Ну, Ленка! — кричит Леша громко, не выпуская из рук джойсти­ ка. — Ты меня достала, достала! Чего тебе еще надо? — судорожно начинает он трясти её кроватку, заскочив в спальню. — Спала себе и спи! Но девочка плачет, не размыкая глаз. Уже ни соска, закрывшая ей рот, не помогает, ни убаюкивания, ни угрозы. Она неумолима. Но Черный замок на Голой скале ждет. Он в двух шагах, на расстоянии вытянутой руки. Черный лес Леша пройдет, раз плюнуть, ему только нужно время, только время, немножко времени, как она не поймет этого, Господи! Вдруг Лёшу пронзила безумная мысль. Он видел бабушкино ус­ покоительное на столе. Бабушка постоянно принимает эти таблетки

120

'И. Безрук,

перед сном и спит беспробудно всю ночь. Это ли не спасение! Он разведет маленький кусочек такой таблетки в воде и даст выпить своей сестренке. Та ненадолго заснет, он вернется в игру и, нако­ нец, пройдет Черный лес. Как всё просто! Лёша опрометью понесся в бабушкину спальню, в мгновение смахнул с её прикроватной тум­ бочки пузырек с барбитуратом, разломил одну таблетку надвое и измельчил её в порошок в столовой ложке. Но полученный порошок на взгляд кажется ему ничтожной порцией. К тому же он помнит, как бабушка вечно жалуется, что таблетки уж больно слабоваты и ей всё равно приходится просыпаться прежде времени. «А, добавлю еще чуть-чуть», — решил он, посчитав, что ничего страшного не случится. Его сестра немножко поспит, а к тому времени вернутся и мама с бабушкой. Зато он спокойно сможет доиграть, никто ему больше не помешает. Он так и сделал: раздавил еще одну таблетку, потом еще одну — слабенькие же. Разбавил порошок водой, перемешал до полного растворения кончиком чайной ложки, как делала ему когда-то мама, давая пить горькие лекарства, и напоил свою маленькую сестру. Та цедила жидкость из ложки, смешно пуская пузыри и забавно щу­ рясь, но Леше любоваться её баловством, как он раньше это делал, некогда: его ждала игра, его ждал Черный замок на Голой скале. Засыпай скорее, сестричка, я с тобой обязательно поиграю, но толь­ ко не сейчас, потом, когда будет убит последний монстр, когда бу­ дут разбиты все чудовища и отважный Ститч ступит наконец-то в тронный зал Черного замка, чтобы заполучить главный приз этой миссии — волшебный ореол Великого мага. Без него следующий этап будет невыносимо труден. Лёша быстро уложил сестру обратно на подушку и, даже не убе­ дившись, что она заснула, полетел обратно в гостиную и схватил джойстик. И снова вокруг него мрачный Черный лес и невообрази­ мые уроды, снова его бесстрашный герой упорно продвигается к заветной цели. Только так можно чего-то добиться в этой жизни, только так можно выжить. Увлеченный игрою, он даже не слышит, как хлопает входная дверь, как шуршат одеждой в прихожей бабушка с мамой, на Ститча снова стали наседать. Лёша судорожно давит на кнопки джойстика и грубо

Монстр

121

обрывает вопрос «ну как вы тут?», — ему не до лишних слов, ему ни на секунду нельзя отвлекаться, ибо враги не будут столь милосерд­ ны, чтобы Лёшин герой так просто смог добраться до Черного зам­ ка. И уж конечно мальчика не может оторвать даже душераздираю­ щий крик матери: «Сына, боже, сынок, ты что наделал?!», потому что монстров стало чуть ли не вдвое больше, опять появились разя­ щие огненными перьями птицы, а его герой уже на равнине, почти у цели, несмотря ни на что...

2003

122

Ж. 'Безрук.

Шапка Тайса на позвонила часа в три дня. Елена была в летней кухне — / перемывала оставшуюся после обеда посуду. Звонок прозвенел громко и продолжительно: как обычно при междугород­ ном сообщении. Дверь в дом была открыта: Елена решила провет­ рить комнаты, так как маленькие узкие форточки едва пропускали свежий воздух. Стоял конец мая. А можно подумать, самая середина августа. Елена уже готовила во дворе — в летней кухне, — и ели за столом под густой черешней. Чтобы не замочил дождь, Роман обустроил над ним легкий жес­ тяной настил в виде крыши, опёр его одной стороной на выступаю­ щий карниз фронтона летней кухни, другую сторону взгромоздил на два толстых сучковатых сосновых бревна, соскоблив с них предва­ рительно топором кору. Теперь иногда даже в дождь Елена, плотно укутавшись в старую залосненную, но еще не драную фуфайку, садилась за стол под навесом, ставила перед собой еще не остывшую сковороду с жаре­ ными семечками и, лузгая их, смотрела на зеленый палисадник пе­ ред домом и слушала, как барабанят увесистые частые капли по металлу, как, зависнув на мгновение на листьях и ветвях, срываются быстро вниз и исчезают в густом крыжовнике. Никакое дурное предчувствие сегодня Елену не посещало. Ночь спала спокойно, привычно поднялась под утро, возилась в потемках, собираясь на двор кормить скотину. Снов не помнила никаких. Воз­ можно, они и не снились ей. К телефону подошла без волнения. Правда, с небольшой задер­ жкой: пока вытерла руки, пока сняла перед входом в дом черные от грязи калоши. Аппарат всё это время не умолкал. Кто-то был очень настойчив. /

Метка Раиса

123

Елена подняла трубку и после небольшого перелива мелодии услышала: «Это 57-2-12? Говорите!» И вслед за этим: «Лена? Это я, Рая!» — как всегда отчетливо, с уверенностью в голосе. Елена сначала ничего не ответила, потом только сказала: «Да». Всякий раз «да», слушая. Подобный звонок повторялся ежегодно. Поначалу один раз. Все­ го один. Потом чаще, но не больше двух. Вслед за ним, буквально на следующий день, появлялась сама тетка Раиса. В этом году ей исполнилось пятьдесят пять. Её с почестями отпра­ вили на заслуженный отдых. «Здыхались», — как сказала Надежда, старшая дочь Елены. Еще в прошлый приезд, когда были живы её близкие родственни­ ки здесь, в деревне, она настояла на том, чтобы её звали не иначе как Раиса Павловна (не Рая, не Раиса, и даже не Павловна, а только так в сочетании: Раиса Павловна). Елене было всё равно, хоть Раиса годков на двенадцать моложе; но Елена, во-первых, кровь от крови женщина деревенская, а во-вторых, совершенно непритязательная. Раиса Павловна, так Раиса Павловна. Сошлись на том. Делить им нечего: как ни крути, они с ней разного поля ягоды. Надежда за глаза кликала Раису Павловну теткой Раисой. Стали промеж себя так называть её и все остальные: Елена, Роман и ма­ ленький Славик, сын Надежды. Тетка Раиса приходилась Елене дальней родственницей: то ли троюродной, то ли четвероюродной племянницей. По крайней мере, еще в Великую Отечественную дома всех Зарубиных в деревне тес­ нились на одной улице. Зарубиной была Елена, из Зарубиных ответ­ вилась и тетка Раиса. Лет пятнадцати, в суровые послевоенные, молодая Раиса на дре­ безжащей полуторке, с небольшим коричневым чемоданчиком пода­ лась в Харьков на учебу и года через три осела там, встретив чуба­ того Радика, недалекого и мягкого бухгалтера, которым она будет понукать всю жизнь, но так и не поймет, из какого теста тот слеплен. В Харькове она вскоре приобрела профессию по тем временам достаточно уважаемую и непыльную: бухгалтера одного из неболь­ ших предприятий. Само учреждение находилось в пяти минутах ходьбы от дома, где ютились Борщенковы — тихие харьковские евреи в

124

К. -безрук.

третьем поколении со странной, невесть как приобретенной фами­ лией: не то от слова «борщ», не то от борзых щенков. Раиса оставила фамилию Зарубиных за собой. Перечить никто не стал. Впрочем, тогда она еще была паинькой. Это впоследствии све­ ла со свету свекровь, Евгению Йосифовну, и отправила в дом пре­ старелых тестя, Адама Федоровича. Но, несмотря на это, Радик жену обожал. Что нашло на этого нежного, тонкого юношу с большими, будто накрашенными ресницами, — он сам не ведал. То ли Раиса — в те времена худенькая, хрупкая девушка — так приглянулась ему («будто приворожила»), то ли Радик просто хотел сделать что-нибудь наперекор доморощенным, отсталым — на его взгляд — роди­ телям, — но факт остается фактом: Раиса вошла в их семью и вскоре — незаметно для других — стала полноправной владелицей трехком­ натной квартиры на Павловом поле, гаража и машины, которую Адам Федорович получил еще в войну за какие-то там заслуги в области оборонной промышленности. Злые языки сказывали, что Раиса, уехав в Харьков, даже домой перестала писать, но Елена в это не верила: Зарубины всегда уважи­ тельно относились к старшим. Тем не менее, первый раз после сво­ его отъезда Раиса приехала в родную деревню лет через пять, когда неожиданно заболел и скончался её отец, а вслед за ним, немного пережив его, и мать, сердобольная старушка, до последнего истово верящая в Бога и разрывающаяся между любовью к нему и своему мужу, рьяному безбожнику — «атеисту», как он сам выражался, — прощелыге последнего пошиба Степану Зарубину. Дом вскоре продали. Зарубинская ветвь осиротела, девки повы­ ходили замуж, поменяли фамилии, и теперь, как знак семьи, только у Раисы осталась зарубинская метка и то лишь из чистой случайно­ сти (а может, привередливости, что Зарубины — звучно, а Борщенковы — ни к селу ни к городу). Похоронили последних Зарубиных на деревенском погосте, в кругу ушедших ранее родственников. Крест, крест, холм, холм. Присмат­ ривать за ними Раиса попросила Елену: она её ближе знала, их дома по-соседски жались друг к другу. «Если что, у тебя и останавливаться буду», — еще тогда сказала. Елена не противилась: раз при живых родителях не появлялась,

Шеткл Таисл

125

при покойных наверняка и дорогу забудет. Так оно вроде и получи­ лось. Еще лет двадцать тетка Раиса не объявлялась, но вот подрос­ ла Надежда, тоже потянулась в Харьков, Елена дала ей адресок Раисы. Та, надо отдать ей должное, помогла: с помощью своих или Ра­ дика связей устроила Надежду в техникум и даже (скорее всего, из чисто новоприобретенного показного приличия) предложила ей ос­ тановиться у себя. Но Надежда предпочитала неограниченную сво­ боду и потому, недолго думая, поселилась в общежитии, избежав тем самым нежелательной опеки со стороны своей дальней род­ ственницы. Тетка Раиса ненаигранно обиделась и долго потом жаловалась в письмах к Елене на черную неблагодарность Надежды. После этого начались и регулярные наезды тетки Раисы в дерев­ ню. Раз в год-два она появлялась теперь обязательно. Останавлива­ лась, как было условлено, в доме Елены. — Здесь столько воздуха, столько света! — восторгалась она. — Как вы можете тут жить и не замечать всего этого! — Так и живем, — отвечала по-простому Елена. Для неё это была обыденная, а не праздная атмосфера. Она приезжала неожиданно. Подгадывала под автобус из Лозо­ вой в деревню и успевала на него обычно в пять вечера в пятницу, если отпрашивалась на работе, или в субботу к восьми утра. Когда в деревне провели телефонную связь, стала предваритель­ но звонить. И чем старше, тем чаще, настойчивее. Поначалу, «чтоб не забыли». Спешила поздравить с каким-нибудь праздником. Было приятно: помнит про нас тетя Рая, не забывает. Заканчивала разго­ вор беспардонным «смотрите, приеду, как обычно», — неизменно, к какому бы торжеству не был приурочен звонок. Из приличия Елена не могла отказать ей ни в чем. Поэтому, когда приезжала тетка Раиса, жизнь в доме Елены начинала течь по ново­ му руслу. Прежде всего, тетка Раиса ставила на крыльцо две свои неболь­ шие сумки и говорила: — Славик, принеси-ка Раисе Павловне ее тапочки! (Они храни­ лись в нижнем ящике комода.)

126

%i. Bcjpytc

Затем: — Леночка, тут я привезла немного колбаски и голландского сыру, но пока ничего не отрезай: колбасу нарежем к ужину, сыр под утро, к чаю. После этого она несла свои сумки в спальню Елены, переодева­ лась в теплый стеганый халат, накидывала сверху на плечи легкую курточку и выходила на крыльцо к ожидавшей её терпеливо Елене. Спрашивала: — Ну, как вы тут без меня? — и углублялась во двор, чтобы загля­ нуть в каждую кроличью клетку, взглянуть на каждый куриный на­ сест, осмотреть каждый закоулок в хлеву, где грустная бурая телка Матрена тупо перемалывала прелое сено и неподалеку в жиже дерь­ ма, выпростав изгаженные конечности, сладко посапывала Аксинья — крупная полюбившаяся всем свиноматка. При этом всякий раз тетка Раиса интересовалась, сколько появилось в этом году крольчат, как часто они мрут, хватает ли семейству Елены куриных яиц, продает ли она молоко и т.д. и т.п., неизменно, с присущей ей бухгалтерской педантичностью. Елена всегда смиренно и точно, без утайки, отвечала на все её вопросы, никогда не задумываясь, для чего нужна Раисе эта бухгал­ терия. Тем не менее, только когда была пересчитана вся живность, пересмотрены все грядки, амбары и сусеки, выяснены все агрономи­ ческие мероприятия, тетка Раиса устало дакала таким протяжно­ задумчивым (себе на уме) «да-а-а!» и шла в летнюю кухню, словно совсем позабыв о Елене, семенившей сзади. В кухне тетка Раиса садилась на табурет, тяжело вздыхала, дер­ жась за сердце, и после получаса излияний о плохой жизни в городе и собственном никудышном здоровье, просила Елену сготовить чтонибудь «деревенское»: побольше вареной картошки, жареных яиц, свежий аппетитный борщ. — Я так соскучилась по деревенской пище, — говорила она, упле­ тая уже сочный соленый огурец, который обнаружила в тарелке на столе во время разговора. Роман, муж Елены, появлялся часов в двенадцать. Хотя по возра­ сту и выслуге лет он давно вышел на пенсию, продолжал работать кладовщиком в колхозной мех. мастерской.

Метка Раиса

127

Обычно о приезде тетки Раисы он узнавал последним. Тратя на обед обычно часа полтора-два, с неспешным застольем и недолгим сном, в дни появления тетки Раисы Роман срывался с обеда порань­ ше, а возвратившись с работы, тут же подхватывал удочки, клал в карман шмат-другой сала, ломоть хлеба и дотемна отсиживался на деревенском пруду — так претила ему тетка Раиса своими нудными разговорами и увещеваниями. При тетке Раисе и вечерний просмотр телепередач превращался в каторгу. Смотрели лишь то, что приглянулось гостье. Если какаялибо передача не нравилась, она слащаво посылала маленького Славика, внука Елены и Романа, «поклацать». А когда раз стропти­ вый Славик грубо ответил ей: «Клацайте сами!», тетка Раиса тут же всем присутствующим домочадцам с надрывом в голосе и неприкры­ тым возмущением поведала о том, что может случиться, если Славик уже в свои семь лет так будет капризничать и не слушать старших, и добавила, как добавляла непременно во всех подобных ситуациях историю её примерного малыша, которого она воспитала чуть ли не паинькой: послушным и благородным юношей. В пятый раз Надежда эту историю слушать не желала. Она выхо­ дила во двор, закуривала сигарету и сплевывала в сторону, вспоми­ ная, как этот паинька без стыда и совести всякий раз, как она появ­ лялась у тетки Раисы дома, пытался залезть своей похотливой воло­ сатой рукой ей под юбку и ущипнуть. Сейчас ему тридцать шесть. Погостив день-другой и доев, в конце концов, свою скалку сухой колбасы (кусочек, впрочем, она всегда отрезала Славику, умили­ тельно улыбаясь) и голландский сыр, тетка Раиса набивала обе свои немалые сумки продуктами, как-то: картофелем, репчатым луком, свеклой, морковкой и т.п. («На зарплату всего не купишь, а у вас вон сколько!..») — и довольная, высоко поднимая ноги, взбиралась на ступени ЛАЗа, бросала такое же вечное, как и все её слова: «И всётаки, как я устала, Лена» — и потом только скрывалась в салоне. Прошлым летом привезла внука — настоящего бутуза, сына того самого «её паиньки». По-простому, без обиняков сказала: — Что там город. У вас он и отдохнет, и покушает, — природа! Звали бутуза Володенькой. Было ему девять, и был он чрезвы­ чайно упитан (в маму), хитер и вороват. Первым делом егоза Воло­

128

Ж. безрук

денька просмотрел все ящики в столах, комоде и шкафу (Надежда застала его за этим занятием и задала трепку), потом стал задирать домашних котов (чего не позволял себе даже Славка, хотя и гонял чужих), полошить кур, из-за угла метать из рогатки в жившую по соседству бабу Дусю. В конечном счете, сам Славка, хотя и был гораздо меньше Володеньки, его хорошенько помял, оттузил, и Во­ лоденька вынужден был пожаловаться тетке Раисе по телефону и укатить в свой асфальтный Харьков на бабушкины скромные харчи. Говорят, что смерть соединяет хорош его и плохого, обидчика и обиженного, униженного и унижающего. Уж где-где, а на кладбище, среди сотен молчаливых свидетелей жизни и смерти, важность и надменность тетки Раисы, казалось, должна отступить; даже если не отступить, то умериться хоть на время, но и здесь тетка Раиса оста­ валась верной сама себе. Увидев поросшую бурьяном могилу отца и матери, накинулась на Елену: — Как тебе не стыдно, я же тебе поручила присматривать. У тебя что, не нашлось минуты почистить всё вокруг?! Елена извинилась. Извинилась и побожилась, что больше никогда это не повторится и, как было условлено, она будет приглядывать за могилами родственников тетки Раисы так же, как за могилами своих родных. — Больше всего не терплю, — говорила тетка Раиса, покидая клад­ бище, — когда человек нарушает данное кому-то слово! — Я хотела бы умереть здесь! — вырвалось у неё однажды. — Я чувствую, что умирать должна здесь. Знаешь, какие неблагодарные эти Борщенковы. Вот и Милечка (тот самый паинька) вырос, и нет ему до меня дела. И Радик отвернулся. Они никогда меня не уважа­ ли, никогда не любили! Я для них чужая, Лена, чужая, веришь ли? Елена ничего не отвечала. — А вот ты, Леночка, сама доброта. Что-то святое. Думаешь, я не вижу, как ты бьешься, что рыба об лед, чтобы угодить ближним. А они тебя ценят? Вот я тебя понимаю. И ты, вижу, понимаешь мою тревогу. Я ведь чужая там. И всегда была для них чужой. Эти душ­ ные, забитые людьми улочки, эти гудящие от тысячи автомобилей

Метка Тайса

129

мостовые, — как я устала от всего! Бывало, проснусь ночью, под утро. Еще темно, даже луна за окном что одинокий застывший фо­ нарь. Снаружи доносятся редкие завывания троллейбусов, и кажет­ ся мне, когда закрою глаза, что это я еду на вокзал от всего наси­ женного, от всего надоевшего мне за долгие годы, еду к себе, до­ мой. К тебе домой, ты же не прогонишь меня? Леночка, ты же не сможешь меня прогнать: мы же родня-родней, мы же одного корня. И поэтому, наверное, так хочется мне умереть здесь, в этом доме, в этой комнате — это будет последний уголок, где я должна остано­ виться, где, я знаю, мне будет уютно и легко помирать. Это было последнее связное, что сказала тетка Раиса перед сво­ им отъездом в прошлом году. Елене было шестьдесят три, тетке Раисе пятьдесят с довеском. Елена жила степенно, редко когда задумываясь о смерти. Разве когда кто-либо из деревенских внезапно или после долгой болезни уходил на покой. Тетка Раиса, здоровая — ни намека на недуг, — только и говорила что о смерти. К тому же, выйдя на пенсию и заимев право на бес­ платный проезд в автобусах и электричках, стала наведываться к Елене раза по три-четыре на год. Снова обшаривала закрома, наби­ вала полные сумки продуктами («Боже, как я всё это дотащу!»), говорила о смерти и о том, что ей следует умирать непременно здесь, на родине, в доме Елены... — Да, Раис Павловна, — только и повторяла в трубку Елена. — Хорошо, приезжайте. Да, картошка есть. Сливочное масло? Купите, мы деньги вернем. Бывайте здоровы. Привет всем. Нет, ждем, при­ езжайте, не стесняйтесь, места хватит. — Как всегда. В обед о предстоящем визите тетки Раисы Елена сказала Роману. Он выругался и пошел остервенело рубить свиньям тыкву. Надежда сразу же собралась к подруге в райцентр: — Ты же знаешь, мама, я её терпеть не могу. Елена снова осталась одна. Завтра приезжает тетка Раиса.

1995

130

'U. B&jpytc

Т а ш ! / *

)е £ у

ак-то вечером ко мне заглянула соседка Мила, кареглазая брюнетка с миндалевидными глазами. Я всегда был рад ей. * Нравилась она и маме. Но, несмотря ни на что, все мои ухаживания она решительно отвергала. — Извини, — говорила, — я хочу настоящей любви и по пустякам себя растрачивать не желаю. На том и остановились. Жили и дружили по-соседски. Даже, можно сказать, приятельствовали: иногда делились своими жизненными впечатлениями, радовались успехам, сетовали на невзгоды и пере­ живали неудачи. Даже как будто и перестали замечать, что остаемся всё же разнополыми. Но вот она заглянула. Я читал, кажется, Августина. Мила знала о моих пристрастиях. — Угадай, — сказала прямо с порога, — какую новость я тебе принесла? Я посмотрел на неё недоверчиво. Какую бы новость она ни при­ носила, та редко когда касалась меня. В основном городские сплет­ ни и бабьи пересуды. Если новость оказывалась стоящей внимания, её глаза блестели, как отраженный в зеркале луч света. Вот и сейчас Мила лукаво улыбалась, и глаза светились тем же блеском. — Выкладывай, — не стал я тянуть резину и отложил в сторону книгу. Мила прошла в комнату, скромно присела на край дивана и плот­ но сдвинула головокружительные острые колени. — С тобой хочет познакомиться одна очень интересная особа. Я посмотрел на Милу изучающе, прикидывая, шутит она или нет. Её сложенные вместе на коленях руки не терзались беспокойством, как обычно. Следовательно, говорит она вполне серьезно.

'Рандеву

131

— Так, — сказал я. Только и всего. Мила словно этого и ждала. Улыбнулась, глянула на меня и продолжила: — Я ей многое о тебе рассказала: какой ты умный, начитанный, любознательный, вполне серьезный и не занудливый. Можешь, ког­ да надо, с тактом пошутить, когда надо, промолчать. Умеешь хра­ нить тайну и веришь в настоящую дружбу. Мила хотела меня улестить, но пока ей удавалось это с трудом. — Она вместе с тобой работает? — спросил я. — Да, — сказала Мила. — Но почему я раньше никогда её не видел? Я хорошо помнил всех близких подруг Милы — ни одна из них не упустила случая навестить её и одновременно меня. — Мы знакомы? — Не так уж, чтобы очень, — несколько стушевалась Мила. — Я когда-то рассказывала тебе о ней. Ты забыл, наверное. Я на самом деле не помнил. Попросил описать девушку, но это ничего не дало — видно, образ ее либо вовсе не отложился в моем мозгу, либо стерся, как ненужная информация. То, что Мила в по­ следнее время стала подыскивать мне невест, нисколько меня не смущало. После того как мы заручились дружбой, она вдруг втемя­ шила себе в голову, что просто обязана найти для меня стоящую замену. — И чего же хочет твоя подружка? — спросил я. — Я же говорю тебе, — захлопала Мила ресницами. — Хочет с тобой познакомиться. Она сама такой интересный человек! Тоже книги такие заумные читает. Только дома сидит, никуда не ходит. Теперь всё стало ясно. Мила решила скрасить не только моё, но и подружкино одиночество. Я поблагодарил за заботу и впредь попросил не беспокоиться. Но Мила была настойчивой. — Что ты! — подхватилась она с дивана. — Это такая девушка, такая девушка! Вот посмотри, посмотри, какая симпатичная! Оказывается, Мила прихватила с собой даже фотографию под­ руги. — Если б ты увидел её, — тотчас бы втюрился!

132

%. 'безрук.

Я посмотрел на фотокарточку. Запечатленная на фото девушка и впрямь бросалась в глаза. Неужели у неё нет парня? — Что ты, — стала убеждать меня Мила, — я же талдычу тебе: она никуда не ходит, живет затворницей, читает книги, смотрит телеви­ зор, вяжет. Я усмехнулся: — Но почему именно я? Мила недоумевающе взглянула на меня: — Как почему? Я же сказала тебе: она так захотела. Я ещё раз посмотрел на снимок. Мила все-таки заинтриговала меня. — Хорошо, — наконец решил я. — Своди, раз так тебе хочется этим заниматься. Мила была сама скромность. Довольно улыбнулась, поправила сбившийся на коленях легкий халатик. — Я расскажу Инге обо всем, договорюсь о встрече. Думаю, она не разочаруется, — напоследок сказала Мила и, удовлетворенная, удалилась. Я от души посмеялся над своей судьбой. Уж в ком, в ком, а в сводне, как представлялось мне, я вовсе не нуждался. Но раз так, бог с нею, от меня, думаю, не убудет. С ответом от Инги Мила не задержалась, дня через два появи­ лась, как и прежде, лукаво улыбаясь. — Готовься, сосед. Смотрины назначены на среду. — Среду? — удивился я. — Почему именно на этот день, среди недели? — В выходные Инга занята. Я тебе разве не говорила? Я отрицательно покачал головой. — Впрочем, сам узнаешь. Часов в пять вечера я к тебе зайду. Надень костюм и галстук. — Это так необходимо? — Инга любит представительных мужчин. — А может, бутылочку взять? Что твоя Инга предпочитает? — Спиртного на дух не переносит и относится с презрением к тем, кто к нему прикладывается. И вообще, Инга — человек со всех сто­ рон положительный.

133 Последнее Мила выдала с самым что ни на есть серьезным выра­ жением лица, отчего при всём моем желании мне так и не удалось сдержать улыбку: — Так вот в какие руки ты меня отдаешь! — Думаю, с Ингой вы найдете общий язык. — Надеюсь, — уже предвкушая забавное рандеву, повеселел я. Среда наступила незаметно. Ровно в пять, как и договорились, Мила выросла у меня на пороге: — Готов? Оценивающе осмотрела меня, смахнула с плеча и локтя несколь­ ко пушинок и сказала: — То, что надо. Кому надо и что надо, оставалось только догадываться, но выяс­ нять этого я не стал: мне не терпелось поскорее увидеть Ингу. Что же это за девушка такая, что от одних рассказов Милы обо мне так загорелась желанием встретиться? К дому Инги добрались быстро. Дверь открыла хозяйка. Мила представила нас и тут же решительно откланялась, сославшись на массу неотложных дел. Ни я, ни Инга удерживать её не стали. Инга оказалась на редкость самостоятельной особой, сразу при­ гласила меня в комнату, сама прошла вперед. Я двинулся за ней, рассматривая жилище и одновременно пытаясь определить, кто же на самом деле эта Инга. В комнате было как у всех: обыкновенная стенка местной ме­ бельной фабрики, телевизор, диван-кровать, пара кресел, журналь­ ный столик со стопой журналов под столешницей, ковер на стене. Всё, как обычно. Я обратился к хозяйке, она успела опуститься на диван и пригласила меня присесть рядом. На вид Инге было лет тридцать. Неплохая фигурка, стройные, хоть и несколько худощавые в голенях ноги, плотная юбка ниже колен, пиджак поверх белого свитера. Лицо довольно миловид­ ное, губы узкие, нос прямой. На переносице явно выраженный след от дужки очков. Глаза немного косят, но к этому быстро привыкаешь. Я достаточно рассмотрел её за то время, что мы садились, и нашел, что такая женщина может меня заинтересо­ вать.

ш

Ж. Бедрук,

Впрочем, Инга начала первой. Сказала, что много слышала от Милы обо мне, знает, чем я увлекаюсь, какую литературу читаю, что предпочитаю в жизни. Мне стало любопытно. — Но ведь вопрос в том, не как, а ради чего мы живем. Вот послушай, что сказано в Библии, — неожиданно произнесла Инга, и я вдруг увидел в её руках маленькую черную книжицу, так знакомую мне, ибо и в моей библиотеке было это синодальное издание. Инга привычно раскрыла одну из заложенных страниц и зачитала место, обведенное шариковой ручкой и так точно, по её мнению, характеризующее нынешнее греховное состояние человечества. И тут я понял, что попался. Попался, что называется, Варваре на расправу... Милу я выловил лишь на третий день. Чуть только увидел, набро­ сился без сожаления: — Так вот какую свинью ты подсунула своему обожаемому сосе­ ду? Ты что, совсем из ума выжила? Мне не хватало только стать свидетелем Иеговы! — Лешечка, милый! — бросилась мне на шею Мила, воркуя, как горлица. — Если бы ты знал, как всех нас на работе она извела своими поучениями, никак отвязаться от неё не можем. Вот и реши­ ли — станем искать ей клиентов, лишь бы не дергала. На этой неделе подошла моя очередь. Ну подумай сам: где бы я нашла человека, способного спокойно выслушать проповеди Инги? А ты же сам инте­ ресуешься та к и м и вещами. Вот я и решила, что тебе будет интерес­ но пообщаться с Ингой, что вы будете просто счастливы вместе, тем более, она и как девушка привлекательна. Ответить мне было нечего. Своей непосредственностью Мила меня полностью обезоружила. Но я знал, что на этом дело не закончится: я тоже умею шутить, Мила.

1995

Щихмй ангел на как-то сразу в него влюбилась. Он пришел к квартирантам, семейной паре, ютившейся в её единственной комнате. Квартиранты очень выручали. Скудной пенсии по инвалид­ ности, которую она получала с тридцати пяти лет, едва хватало на жизнь, и поэтому она иногда занималась репетиторством и время от времени (раньше, а теперь почти каждый раз) сдавала свои скром­ ные двадцать квадратов то одной семье, то другой. Незамужним, а тем более холостякам Софья Петровна беспре­ кословно отказывала: семейные, как правило, жили по-тихому, ком­ нату держали в порядке, привычного образа жизни её не нарушали. Постепенно Софья Петровна перебралась на кухню. Сосед пе­ ретащил ей туда односпальную кровать, кресло, телевизор. Места, конечно, для нормального обитания совсем не оставалось, но жить было можно. Правда, Софья Петровна сразу ставила перед кварти­ росъемщиками одно неоспоримое условие: утром, раньше одиннад­ цати, на кухне появляться они не могли: хозяйка отсыпалась. Будучи по натуре «совой», она почти до утра непрерывно смотрела теле­ визор. Жизнь её текла неторопливо в окружении этого кухонного нагро­ мождения, таблеток и старого круга друзей — таких же, как и она, инвалидов, к которым она наведывалась регулярно по вторникам, четвергам и субботам. Несколько лет назад от скуки Софья Петровна занялась изучени­ ем хатха-йоги, астрологии и других мистических учений и над многи­ ми теперь часто размышляла, пытаясь найти смысл своего существо­ вания и появления на свет. Когда-то у неё был муж, престижная работа (она преподавала искусствоведение в одном из вузов), но после жуткой нелепой ава­ I

j

136

И. Безрук

рии муж её бросил, и работа отпала сама собой за ненадобностью: пенсия по инвалидности её устраивала, а работа, признаться честно, мало нравилась (не искусство, которое она боготворила, а само пре­ подавание, студенты, коллектив). Софья Петровна любила уединение, с людьми сходилась нелег­ ко, а обладая достаточно аналитическим умом и самодостаточнос­ тью, иногда даже и не хотела сходиться. Жизнь словно предостави­ ла ей возможность оставаться самой собой, собой в себе, таким абсурдным образом вывернув всё наизнанку. На удивление всех, Софья Петровна сильно не расстроилась по поводу ухода мужа и собственной инвалидности, обнаружив в этом даже какую-то прелесть: не нужно было каждый день таскаться на службу, деньги ей приносили исправно, травма, больше повлиявшая на психику, всё меньше напоминала о себе. В конце концов, она уверовала, что судьба предоставила ей шанс разобраться в себе и подготовить свое «я» для следующей ступени реинкарнации. Жизнь для нее наполнилась смыслом, бытие потеряло монотонность и при­ обрело определенный интерес. Теперь каждая минута доставляла Софье Петровне радость, хотя с годами эта радость стала носить больше умственный характер. Волноваться врачи категорически запретили, и она всё меньше и меньше воспринимала окружающее сердцем. Трезвый ум, холодный взгляд на вещи, все усилия на продление жизни и минимум тревол­ нений. По этой же установке она никогда не влюблялась. Анализи­ ровала каждого кандидата на свою руку с головы до пят. Редко кто выдерживал подобный экзамен. Так прошло двадцать лет. Как два дня. Ей пятьдесят пять. Она уверенная в себе женщина с твердыми и определенными взглядами на жизнь. Она не стесняется своей седины, редких волос, морщин на шее (под глазами они едва заметны). Образ жизни её не нару­ шить ничем, она знает, чего хочет и чего стоит. Только этот мальчик неожиданно всколыхнул её сердце. Она столкнулась с ним в прихожей. Его привел к себе квартирант. — Это Михаил, Софья Петровна, — представил он своего товари­ ща. — Он мой земляк, а работает в двух шагах от нашего дома: на строительном рынке.

ШихмА а л и и

137

— Может, вам чаю поставить? — тут же предложила Софья Пет­ ровна, но квартирант отказался: у них в комнате электрический чай­ ник, не стоит беспокоиться. Софья Петровна прошла к себе на кухню, присела на кровать. Черные выразительные глаза Михаила словно застыли перед ней, сердце громко ухало. «Надо срочно выпить корвалола», — подумала Софья Петровна. Всё было так непривычно, былого спокойствия как не бывало. «Неужели такое может быть?»— спросила себя Софья Петровна и не смогла ответить. Она выпила корвалол, легла, но ей не лежалось. Что-то как будто толкало её обратно в прихожую. Она остановилась у закрытой две­ ри в соседнюю комнату, замерла. Из-за двери доносились веселые голоса встретившихся земляков. Знакомый — со скрипотцой — голос квартиранта разительно отличался от низкого, бархатного голоса Михаила. Софья Петровна постучалась, спросила, не нужно ли чего им на кухне, но, получив отрицательный ответ, ушла обратно к себе. «Нет, — рассуждала она, — такого не бывает». Но подсознатель­ но опровергала себя: её чувства были реальны. «Неужели я влюбилась? — думала, краем уха прислушиваясь к голосам за стеной. — Старая баба. Глупая баба: он же совсем маль­ чик. Что я выдумываю? Нужно остановиться, нужно одуматься». Но не могла себя перебороть, это было выше её сил, и она не знала, как противиться этому. Невероятными усилиями Софья Петровна удержала себя, чтобы не выбежать в прихожую, когда Михаил уходил. Задвинула даже защелку, чтобы никто не смог войти к ней на кухню и увидеть её в таком изнывающем состоянии (неприличном, по её мнению). Еще десять капель корвалола и таблетка димедрола. Может, сон уймет все страхи? Уснула, но ночью проснулась и в темноте опять увидела глаза Михаила. Одинокий уличный фонарь клином разрезал противо­ положную стену. Она вся горела. И снова ощ утила себя ж енщ и­ ной, бабой, живой плотью. Впервые за последние пять лет. И испугалась.

138

М. Ъгдрук;

«Зачем мне это? Ненужные волнения, ненужные тревоги... Глу­ шить, глушить скорее: это же немыслимо!»— забегали, засуетились, закричали мысли, и Софья Петровна забормотала, как молитву, пер­ вое, что пришло на ум: — Боже, дай силы, дай силы!... «Нет, это похоть. Самая обыкновенная похоть», — размышляла Софья Петровна, стоя утром в ванной перед зеркалом. Не могла же она влюбиться в мужчину моложе её на тридцать лет. Ему лет двад­ цать пять — двадцать восемь, не более, как и квартиранту. Хотя почему и не могла? Любви, как говорится, все возрасты покорны... А любопытно: не влюбился ли он, ведь он так смотрел на неё, как не смотрел никто другой. В глазах было что-то трепетное. Ей даже показалось, что она заинтересовала его. Как женщина. Почему бы и нет? Она не так уж и плоха. У неё по-прежнему гладкая кожа, упру­ гая грудь, полные крепкие бедра. Она еще может, наверное, доста­ вить радость мужчине. Софья Петровна внимательно осмотрела свое лицо, тронула ру­ кою шею. Несколько складок — это пустое. Не каждая в её возрасте может похвастаться такой ухоженной кожей. И как будто спохвати­ лась: «Боже, о чем я? Я сошла с ума. В мои годы! Я сошла с ума! Старуха, старуха, грязная старуха! — бросилась она вон из ванной и упала на кровать. — Как я могу только думать об этом!» Два дня потом терзала себя угрызениями совести. Принималась читать Библию, перелистывала изречения святых отцов об охране­ нии души против блудной страсти и, как советовал Иоанн Кассиан Римлянин, попыталась заглушить вспыхнувший жар страсти тру­ дом: бросилась надраивать добела кухню, чистить газовую плиту, наперебой бормоча при этом молитвы. Но Михаил не выходил из головы. Хваталась за вязание, шитье, вышивание, но отогнать образ Ми­ хаила не могла. Вздумала недоеданием убить в себе шевеление плоти, холодной водой обливаться, но Михаил являлся во снах и там томил её ране­ ную душу.

Мяхнм ангел

139

Повторяла беспрестанно, как повторял пророк: «Отврати очи мои, еже не видети суеты!» Но Михаил снова и снова являлся, и снова и снова манил к себе. На четвертый день, не помня как, Софья Петровна оказалась у его контейнера на Каширском рынке. Михаил не был мускулистым, но мешки с цементом бросал на машину, как атлет. Его тело напоминало ей картину средневекового художника Антонелло де Мессины, где был изображен прикованный к столбу и пронзенный стрелами святой Себастьян, а лицо — лицо одного из ангелов, поддерживающих мертвого Христа с полотна Джованни Беллини. «Он ангел», — подумала Софья Петровна и снова залюбовалась им. Михаил сам заметил ее, заулыбался, подошел, когда от его кон­ тейнера отъехал очередной покупатель. — Здравствуйте, Софья Петровна, какими судьбами? — спросил без всякого жеманства, и это тоже обрадовало ее. Она не стала лгать, будто оказалась здесь случайно, будто проходила просто так, мимо. — Я подумала, что как специалист вы сможете мне помочь. У меня на лоджии треснула рама, и теперь изо всех щелей ужасно дует. Вы бы что-нибудь посоветовали мне. Как строитель. — Да я не строитель, — засмущался Михаил. — Я только торгую строительными материалами, но в этом деле посоветовать могу. Хотя, сказать по правде, туманно представляю, о чем идет речь. Лучше бы, конечно, взглянуть поближе и уже на месте определиться, какие нужны материалы: шпаклевка или монтажная пена, а может, можно обойтись просто прессованными опилками с ПВА. Софья Петровна не ожидала от Михаила такого сочувствия и тоже была рада этому. — Я понимаю, — сказала она. — Только не будет ли вам это слишком обременительно? — Ничуть, — ответил Михаил. — Мне все равно в выходные за­ няться нечем. Я бы к вам, скажем, часикам к одиннадцати подъехал. — Очень хорошо, — улыбнулась Софья Петровна. — Значит, в воскресенье в одиннадцать. Я буду ждать. И обедом попотчую.

'li. Безрук. Договорились. Она попрощалась с ним, но еще сомневалась, что он придет, и не надеялась, что согласится: ну зачем это ему? Однако где-то внутри душа её развернула крылья и стала легче воздуха. В субботу вечером Софья Петровна заранее предупредила жиль­ цов, что в воскресенье днем к ней пожалует близкий друг. Это тоже было одним из немаловажных требований ее приема на постой. Возра­ жений никаких в этом случае возникать не могло. Жильцы должны были куда-нибудь в этот день уехать. К тому же сейчас она не жела­ ла делить Михаила с кем бы то ни было. Михаил оказался пунктуальным. Ровно в одиннадцать стоял у ее двери. Она открыла ему, и хотя на ней был всего лишь летний ситце­ вый сарафан, полностью открывающий плечи, ей было жарко. Со­ фья Петровна многого ждала от этой встречи. Она порхала вокруг него, как бабочка. Подсунула тапочки, взяла и повесила на плечики его спортивную куртку, отложила в сторону его полиэтиленовый пакет, провела на лоджию. Она была готова выполнить любую его просьбу. Михаил внимательно осмотрел трещины в раме, сказал, что ни­ чего страшного там нет и щели в течение получаса можно заде­ лать. Софья Петровна разыскала все необходимое: молоток, гвоз­ ди и стамеску. Михаил прихватил с собой немного опилок (как догадался, что понадобятся) и клей. Уже через минуту она не пони­ мала, какими глазами смотрит на него: матери, сестры, жены или любовницы. У Софьи Петровны никогда не было детей, она в жизни не ощу­ щала радости прижимать к себе крохотное тельце младенца, а тут вдруг почувствовала себя такой огромной, что казалось, сомкни во­ круг Михаила руки, он утонет в ней. Такое ощущение расширения пространства иногда приходило к ней во сне, а тут наяву ей почуди­ лась ее обширность. И в этом таком приятном ощущении присут­ ствовали и нежность, и тепло, и радость обладания. Михаил что-то говорил, она что-то отвечала, но неотрывно любо­ валась его грациозными движениями, его расслабленной позой, пла­ стикой и жестами. И еще радовало, что они были сейчас одни. Мир оставался за стенами квартиры, но это нисколько не обеднило ее, наоборот, со­

Muxud ангел

J41

средоточило весь центр мироздания в одном месте: где он и где она. Михаил принадлежал только ей, она была только с ним. — У вас прекрасный вид из окна, — сказал он, закончив работу. Софья Петровна предложила ему чаю. Они прошли на кухню. Она не знала, чем удержать его дольше. Завтра он может не прийти. Зачем ему старуха? — Может, вам яичницу поджарить? — спросила, будто вспомнила что-то. Михаил не отказался. Она добавила в его тарелку еще ветчи­ ну и сыр. — А почему вы не присоединяетесь ко мне? — поинтересовался он. Софья Петровна сказала, что ест очень мало, но чаю с ним выпьет. Она снова, как на лоджии, завела разговор о жизни, но не об обыденных вещах, а о вещах мистических, случающихся редко. Ми­ хаил тоже, как выяснилось, увлекался т а к и м и вопросами и был све­ дущ в некоторых учениях западных и восточных философов, хоть и поверхностно. Его удивили ее познания в психологии, астрологии и магии. В конце концов, он признался, что никак не ожидал от нее таких знаний и такого широкого круга интересов. — А мне всегда было занятно общаться с такими необычными людьми, как вы, Михаил, — сказала неожиданно Софья Петровна, чем только смутила его. — Какой я необычный, самый что ни на есть обыкновенный... Незаметно как, они перешли на обсуждение вещей интимных. Оказалось, у Михаила есть семья, ребенок, но далеко. А здесь, в Москве, он всего лишь на заработках, на женщин его как-то пока не тянет. — Но вам же нужно как-то удовлетворяться? — спросила Софья Петровна его напрямик, потому что между ними уже не осталось никаких тайн, да и сами они были далеко не в юношеском возрасте, чтобы избегать подобных «житейских» вопросов. — Тут все очень просто, — ответил он, не таясь. — В психологии есть такое понятие, как сублимация, оно-то все и объясняет. — Но вы же все равно хотели бы побыть с женщиной? — вдруг отчего-то вырвалось у нее. — Так долго одному быть и для здоровья вредно.

%. Безрук. Но Михаил вместо прямого ответа улыбнулся только и сказал: — Знаете, я давно не в том возрасте, чтобы гоняться за юбками. Мне уже, признаться, лень ходить на свидания, ухаживать, говорить комплименты. Я слишком стар, наверное, стал в душе. — Но подарить-то радость женщине вы еще в состоянии? Софья Петровна глянула на Михаила в упор, но теперь Михаил не смутился и не отвел глаза. — Я так понимаю, вы меня соблазняете? — Почему бы и нет? — сказала Софья Петровна и удивилась, что сердце ее ни на секунду не взволновалось. Казалось, это решение созрело давно. Михаилу все-таки стало неловко. Всё было так непривычно. Обычно он выступал инициатором сближения. Мало того, ему предлагала свою любовь женщина на двадцать пять лет старше его. По сути, мать. Но Софья Петровна была уверена в себе. Она сказала: — Вы меня поймите правильно, Михаил. Я давно не была с мужчи­ нами, и мне хотелось бы снова ощутить, как это замечательно. Тем более у нас с вами так много общего. Михаил поднял глаза и встретился с ясными глазами Софьи Пет­ ровны. Они остались неподвижны. В них горела такая решитель­ ность, что Михаилу стало не по себе. Так, говорят, горят глаза змеи, почувствовавшей, что ее жертве некуда деться. И почему-то у Михаи­ ла сразу всплыл в памяти один из рассказов о светских львицах XIX века, одиноких старых барышнях, которые перед поездкой на бал заставляли своих барчуков делать себе... «Я как мышка, загипнотизированная удавом. Как тот барчук, по­ такавший всем прихотям своей похотливой барыни», — подумал Михаил, но вскоре все перевел в шутку: а почему бы и нет, Казанова же утверждал, что настоящий любовник должен уметь доставить ра­ дость и невинной девушке, и увядающей старухе. И он согласился. Софья Петровна уткнулась лбом в подушку и стала плавно пока­ чиваться на голове, мыча. Михаила удивила такая странность Софьи Петровны, сухость ее лона и упругость полной груди. «Как у девоч­ ки», — подумал он. С этой поры жизнь Софьи Петровны круто изменилась. Она жила теперь только ожиданием встреч с Михаилом. Виделись они, правда,

Wm x j

w

ангел

143

украдкой. Он тоже не хотел, чтобы его друзья (ее квартиранты) догадались о том, что он к ней ездит. Через них об этой связи могла узнать его жена. Софью Петровну как подменил кто. Она теперь не чувствовала под собою земли. Ее так и подмывало поделиться с кем-нибудь, но вряд ли кто из ее подруг одобрит такое, хотя от них не укрылись ее изменения. — Глядите-ка, Софка не иначе молодого ухажера подцепила, — подначивали они подругу. — Прямо-таки цветет и пахнет. Но Софья Петровна на их остроты не реагировала, всегда считая себя выше их. «Может, и любовника такого Бог дал мне на старость именно потому, что я не такая, как все, и страдала много», — думала она, гладя худые волосатые ноги Михаила и любуясь его атлетическим торсом. Только старость способна оценить по-настоящему то, что кажется обыденным и повседневным, то, что дается редко и с нема­ лым трудом. И ценила каждую минуту их близости. И представляла себя матерью, обнимая его голову и подставляя набухшие сосцы его жарким губам. И убаюкивала, перебирая волнистые волосы и прово­ дя трепетно пальцем по его густым черным бровям. «Нет, я для него больше чем мать, — рассуждала она. — Я для него Вселенная, теплое, нежное лоно жизни». — Я люблю тебя, мой мальчик, — говорила Софья Петровна ему тихо, когда Михаил спал. — Я люблю тебя, мой тихий ангел. Постепенно Софья Петровна сходила с ума. Она заставила съехать своих квартирантов, чтобы Михаил каждый день был рядом, она снабжала его деньгами, когда они у того кончались, готовила ему, обстирывала его, жила им. И хотела его все больше и больше, все чаще и чаще. Она буквально набрасывалась на него, едва он переступал порог: помогала снять куртку, убирала его ботинки, распрямляла брошен­ ную им кое-как на стул рубашку, пытаясь во всем продемонстриро­ вать свою нежность и заботу. И ему это нравилось. Нравились ее ошалелые, водянистые глаза, в которых отражалась готовность ради него на всё, нравилось, как взрывается Везувием и дрожит нескон­ чаемо долго ее распаленное тело. Ни с одной женщиной прежде он такого не испытывал, ни одна женщина прежде с ним такою не была.

144

%. Безрук

И Михаил почувствовал себя необыкновенным мужчиной. Потря­ сающим любовником. И захотелось ему убедиться в этом и с другими женщинами. «Я же могу это сделать с любой», — думал он, наблюдая за шквалом эмоций Софьи Петровны во время соития, и не стал откла­ дывать свое желание в долгий ящик. В соседнем с ним контейнере работала одна смазливая девица. С виду ничего: коротко остриженная, крашенная под шатенку, бойкая на язычок, такая же, как и он, приехавшая в Москву подзаработать откуда-то из Саратова. Михаил заметил, что приглянулся ей, хотя частенько его и подначивала. Но поступала она так со многими. Ни­ кто мимо ее острого взгляда и горчичного язычка просто так про­ шмыгнуть не мог. — Может, нам встретиться? — предложил как-то ей Михаил, когда они остались вдвоем. — А бабушка твоя возражать не будет? — продолжала девушка подшучивать над ним. — Какая бабушка, о чем ты? — Да которая тебе пирожки приносит и каждый день из-за забо­ ра выглядывает. — Типун тебе на язык, Зинка, — несколько даже обиделся Миха­ ил. — Она мне в матери годится, не видишь разве? — Вижу: пылает как огонь, заводится с полуоборота. — Да ну тебя! — соскакивал он с мешков с цементом и уходил в свой уголок. Но попыток не оставлял. А тут как раз и случай подвернулся: отмечали день рождения одного приятеля с точки сантехники. Теперь уже сама Зинка толкну­ ла его в бок: — Кто-то как-то обещался, помнится, показать мне красоты рая? — Хоть сейчас, — распустился, как павлин, Михаил. Приехали к ней на квартиру, взяли по дороге еще бутылку водки, но и там Зинка начала играть с ним, не подпуская к себе. Раззадори­ ла донельзя. Михаил уже начал злиться, подхватился с места, мах­ нул на нее рукой: — Да иди ты! Но Зинка остановила его:

WlaxuA ангел — Ну, ладно, обидчивый, иди ко мне, больше не буду. Через минуту предстала перед ним во всей своей девичьей красо­ те. Нагая, упругая, умопомрачительная. Михаил стал гладить ее, лас­ кать, но внутри у него будто всё умерло. Он пустыми глазами смот­ рел на её спелое загорелое тело, на острую грудь и думал: «Что со мной случилось? Почему я такой?» Глухо простонал ей в ухо: «Помоги», — но Зинка отрицательно махнула головой: «Сам». А сам он не мог. В конце концов, сел рядом и втупился в пол. Зинка опять пошутила: — Ничего, со всяким бывает. — Поднялась и как ни в чем не бывало спросила: — Чаю будешь? — Да иди ты! — послал Михаил ее снова и стал натягивать на себя одежду. — А, ну, ну, — снисходительно произнесла Зинка и пошла на кухню. Михаил схватил со стола бутылку с остатками водки и вышел из квартиры. Дома прямо с порога набросился на Софью Петровну: — Ты, дрянь, ты что со мной сделала?! Софья Петровна ничего не понимала. — Ты что со мной сделала? — не унимался он. — Я не понимаю, Мишенька, о чем ты? — с дрожью в голосе спросила Софья Петровна. — Давай лучше я тебя разую, раздену. — Она приблизилась к нему, но он грубо оттолкнул ее и зашипел: — Как ты мне противна! Если бы ты знала, как ты мне противна. Твои дурацкие приукрашивания, твое сюсюканье, твое вечное угод­ ничество. Другая бы давно послала меня к черту, а ты ни воспроти­ виться не можешь, ни запротестовать. Ты просто подстилка какаято, разве не так? — Михаил подошел к ней, осевшей на пол, накло­ нился: — Ты готова на все ради меня. Готова? Да? — Да, — тихо произнесла Софья Петровна. — Вот видишь, дрянь, видишь: у тебя даже души нет! Ты ведь раба по сути, раба! Или не так? Вот я возьму тебя сейчас, промол­ чишь, потому что ты ненормальная, больная. С тебя труха давно

Ж. Безрук. сыплется, а все в любовь играешь, и меня в свою игру втянула. Разве не так? — затряс он ее за грудки и вдруг почувствовал предатель­ ское движение своей плоти. Это еще больше взбесило его: с нор­ мальной, молодой, сочной бабой у него ничего не получилось, а с этой — прикоснулся только — и молодец готов! Что она с ним сделала, околдовала, что ли? От такого поворота Михаил опешил, увидел вдруг испуганные и слезящиеся глаза Софьи Петровны и притянул ее голову к себе: — Ладно уже тебе, не реви, не реви, — стал гладить ее спину, живот, грудь. Напряжение, на удивление, не спадало. — Иди ко мне, иди, — заставил ее лечь и судорожно и нетерпели­ во вошел в нее. Так же быстро сделал свое дело, застегнул «мол­ нию» на брюках и отправился в свою комнату. Там упал, не раздева­ ясь, на кровать и вскоре заснул. Софья Петровна кое-как поднялась на ноги, прошла на кухню, достала пузырек корвалола и откапала себе в рюмку двадцать ка­ пель. Когда сердце немного утихло и высохли слезы, она зашла к нему в комнату, опустилась рядом на кровать и стала стаскивать с него ботинки и одежду, приговаривая: — И совсем ты не прав, Мишенька, совсем не прав: есть у меня душа, есть, только ты ее не хочешь видеть... Утром Михаил умолял ее простить его, гладил и прятал глаза на ее плече. Но с того дня Софья Петровна почувствовала в нем резкую перемену. В его поведении появилась какая-то жестокость. Даже в постели с нею он стал грубее, исчезла былая нежность и прежняя ласка, но она все так же хотела его и удивлялась этому. Неужели она его любила так сильно, что могла стерпеть от него даже унижение? Михаил наглел с каждым днем. Стал даже гнать ее с рынка. Рань­ ше Софья Петровна приносила ему в контейнер обеды, и никто не говорил ничего, а теперь он злился, когда она приходила, требовал, чтобы сию же секунду исчезла, что над ним уже все смеются и считают его маменькиным сынком. — Но я же не хотела ничего плохого, — пыталась оправдываться она, но Михаил был неумолим.

Ш ихмй ш ш и В конце концов он привел в ее квартиру девку. Софья Петровна вышла в прихожую, туманными глазами окинула кричаще напома­ женную куклу, посмотрела на Михаила и... промолчала. Девица, до того смеявшаяся от какого-то анекдота, рассказанно­ го Михаилом, тоже смолкла, но Михаил продолжал хохотать, а уви­ дев Софью Петровну, сказал девице: — Не стесняйся, это моя хозяйка, она нам не помешает. Он увел девицу в свою комнату и запер за собой дверь. «Почему я не закричу? — думала, лежа на своей кровати в кухне, Софья Петровна. — Почему не возмущусь? Мне бы надо выцарапать ему глаза, разодрать кожу, но я терпеливо все сношу. Почему? По­ чему я терплю этого подонка, этого похотливого кота у себя дома? Н еуж ели я, и правда, р а б а по с у т и !» — думала и боялась ответить сама себе. Но когда из-за стены до нее стали доноситься громкие вздохи, стоны и всхлипы уличной девки, Софья Петровна почувствовала, как что-то сильно стиснуло сердце. Она стала задыхаться. Рука маши­ нально потянулась к стоявшему неподалеку на кухонном столике пузырьку корвалола. В глазах вдруг отчего-то движение руки чрез­ вычайно замедлилось. Как в кино, она отдельно увидела свою тяну­ щуюся к пузырьку жилистую, бледную, остроконечную кисть. Так же неторопливо её кисть дотянулась до пузырька, но не взяла его, толь­ ко скользнула кончиком косточки по стенке и тут же медленно по­ шла вниз. Вслед за нею, как болванчик, повалился набок пузырек и, медленно и неловко кувыркаясь в уплотнившемся воздухе, долетел до пола, брякнулся ребрышком дна и разлетелся на мелкие оскол­ ки. Тут же туманно промелькнул в кадре след ее руки, и яркой жем­ чужной слезой блеснула в лучах света какая-то капля сердечной жидкости. Блеснула и быстро погасла. Софья Петровна жадно и глубоко втянула в себя глоток воздуха, но в ответ не услышала ни своего стона, ни вздоха. Ничего.

2001

148

Ж. Безрук

За/сам над Щшесш

Я

е знал Ерофеев, что на него накатило под вечер, откуда взялась хандра несусветная. Он неторопливо сгреб в кучу с грядок позади дома прошлогодний сор и сушняк, снес сюда спиленные накануне с деревьев сухие ветки, разжег этот ворох и посмотрел вдаль: солнце клонилось к закату. Как и в первый день, когда он покупал этот дом на берегу тихой реки Ирмесь, Ерофеев засмотрелся завороженно на рыхлые пажи­ ти за рекой, на копьевидную володятинскую колокольню вдали, на темнеющий лесок за ней в конце лощины, отчеркивающий гори­ зонт. Он, собственно, из-за этого поразившего его пейзажа и соблаз­ нился тогда покупкой. Увидев бескрайнюю ширь, огромное небо над ней, и думать забыл о доме, о каких-то ветхих кособоких построй­ ках и двух пузастых пятисотлитровых баках, которые ему прежняя хозяйка пыталась втюхать сверх платы за дом. Да разве весь этот хлам, вся эта рухлядь стоили бездонного неба и бархатной равнины за рекой?! Дом на склоне у реки и дальше — ничего, напоминающего о суете, — разве не об этом Ерофеев мечтал всю жизнь! Только небо и поле, луг и река, только ветер и птицы, и облака... А закаты? Разве не чарующи закаты над Ирмесью, когда всё вокруг становится тихим, приглушенным, даже краски объятой негой долины. Один алый шар солнца, спускаясь всё ниже к линии гори­ зонта, раскаляется донельзя, плавится и лениво растекается по небу, по самому краю почерневших крон, чтобы затем через какие-то доли секунды наполнить до краев черную зубчатую полоску деревьев на горизонте крепчайшим багряным, процеженным сквозь сетку ветвей солнечным соком.

ЗакхгМ над %рмесыо В такие минуты забываешь обо всем, и всё вне этого заката ка­ жется тебе мышиной возней, существующей совсем не здесь, не в этом безмятежном мире, а где то далеко-далеко отсюда, в другом измерении. И именно в такие редкие минуты соприкосновения с пре­ красным понимаешь, как убога твоя жизнь... Не знаю, понимал ли это Ерофеев, но неожиданно он почувство­ вал такую тяжесть, такую едкую горечь, что даже закрыл глаза. И только закрыл их, как ухнуло куда- ro вниз его сердце, скатилось в какую-то глубокую лощину и словно наполнилось густой кровью заката. Лицо Ерофеева стало застывшим носком, и восковыми стали круп­ ные жилистые руки, сжимавшие коримый черенок граблей. Колени его предательски ослабли, и он не сел, рухнул тяжело на завалинку сарая и, привалившись усталой спиной к нагретым за день доскам стены, даже не ощутил, как провалились в неизвестность его плечи, и голова осталась лишь на тонкой нитке шеи. О, какая тоска вдруг проявилась в этой одинокой, холодной, изум­ рудно-зеленой долине, в этих капельных избах, в прошлогодних скир­ дах, в заброшенной колокольне, четко опючаганной на фоне вечер­ него неба! Дарья поначалу даже опешила: не ( лучилось ли чего? Не хватило ли опять её Василия сердечко, ведь было не так давно. Такая же пастельная бледность, такой же измученный вид во всём, даже в позе. Поставила ведро с водой на ломлю, приблизилась тревожно к мужу, подсела, взяла его холодную руку. — Вася, Вась, что опять? Сердце? Спросила, но ответа не услышала. Молчал крофеев; по-прежнему глядел вдаль и Дарью будто и не нидол. Испугалась Дарья: никогда она но нидола таким своею мужа. Уж всяко было: и злился частенько, и на крик, бывало, срывался, и неделями ходил хмурый, как дождевая 1уча, но чю бы таким угрю­ мым и отстраненным, — никогда. Однако тревожить е ю не посмела, знала, может Василий и словом обиден.. Но он вдру| сам заговорил, и голос его показался ей густым, юмным, не ерофеенским каким-то. На этот голос Дарья удивленно подняла ресницы и увидела захва­ ченное врасплох лицо, темные - наслежь глаза, пропаханные жиз-

150

%. безрук.

нью морщины семидесятилетнего старика, волосы что пепел, дрожа­ щие губы и где-то глубоко в углу глазниц коварно блещущую слезу. До неё сначала не дошел смысл его слов, слоги будто отделились один от другого, но потом словно медленно закапали на промаслен­ ные брюки Василия и там, слившись, предстали перед Дарьей во всей своей убийственности. Василий сказал: — А ведь знаешь, Дарья. Мы прожили с тобой больше сорока лет вместе, а я только сейчас понял, что за всю жизнь так и не узнал понастоящему, что такое любовь. Ни я никого не любил, ни меня не любили... Жутким холодом повеяло неожиданно от этих слов на Дарью. Ей бы всё, как в старые добрые времена, перевести на шутку, но в этот раз не смогла, внутри будто застыло. Глянула снова на мужа, а уж и лица его не видит, одни губы, какая-то точка дрожащая. И ужас сковал сердце: она же всю жизнь не отказывала себе ни в чем, ничем Василий её не неволил, как преданная собака всегда был рядом, всё прощал, ни в чем не упрекал, пока она своё брала. Онато думала, всё ладно, раз мирно, раз молчит, ни стонов, ни срывов. По сути, и не заглядывала никогда в его душу, и не пыталась узнать, что там творится. Живут, не тужат, зла никому не приносят, растят детей, лелеют внуков. Нормальная жизнь, размеренная, обыкновен­ ная... Сказать бы это сейчас Василию, обо всём хорошем, что было у них (ведь было же что-то хорошее), но сама как баба горячая, влюбчивая, в жизни не одного любившая, на эти мужнины слова ничего не могла ответить: уж слишком прочувствованы они были, слишком понятны ей, такие же кровавые, как этот багряный закат над Ирмесью. Только и смогла Дарья, что ткнуться безвольно голо­ вой в поникшие плечи мужа и заплакать вместе с ним по-бабьи мучи­ тельно и горько...

2001

С вЬ рм ш ш е

У МОрЯ ............................................................ <>* =. ..................................................... 3

Звонок в дввры 111111111и мt i мм*' ■■■ ■ ■■ < Алёна ....... КлОуН ........ О л е г .................................

Ю 15 34 44

ПрИХОТЬ ..................

60

«Цв 1тетерен...* ................... ............................... Метаморфозы .......................................... 72 М у з а .......................... 78 Призрак из прош /кии ......... 90 Вечеринка .................................................... 98 М онстр...................... ,,,,,....... 117 Тетка Раиса ............. 122 Рандеву .......................... 130 Тихий ангел ....................................... 135 Закат над Ирмигмю ..................... 148

Литературно-художественное издание

Безрук Игорь Анатольевич Танде£у

Р а сска зы

Редактор Л .Н . Майорова Компьютерная верстка: Е Я Афанасьева

Подписано в печать 20.11.06. Формат 60х841/ 1е- Бумага офсетная 80 г / м 2. Гарнитура «TextBook». Печать офсетная. Уел. печ. л. 8,8. Уч.-изд. л. 8. Изд. № 23. Заказ № 152. Тираж 100 экз. Цена договорная Издательство «Талка», 153025, г. Иваново, ул. Дзержинского, 39, оф. 84 Тел. 30-43-07 Типография «ПресСто», 153025, г. Иваново, ул. Дзержинского, 39, оф. 307 Тел. 30-42-91

Б ЕЗРУК Игорь Анатольевич. Родился в 1964 г. в г. Первомайске Луганской обл. (Украина). Окончил Харьковский авиацион­ ный институт. Первый рассказ был опубликован в 1988 г. в г. АлмаАте. С тех пор печатался в Моск­ ве, Киеве, Риге, Владимире, Ива­ нове. Автор трех книг прозы. Член Международного сообщест""" Г ва писательских союзов (МСПС) с 2003 г. Лауреат Международной литературной премии им. Я. Корчака - 2005 г. (Иерусалим, Изра­ иль). Дипломант I Международного творческого кон­ курса «Вечная память!» - 2005 г. (Москва). Живет и работает в Иванове.