Загадки и тайны Кавказа

Екатерина Соснина Catherine Sosnina

Загадки и т айны Кавказа Les énigmes et les mystères du Caucase

СЕРИЯ

«Рассказы экскурсовода» Выпуск 5

ИДЕЯ ПРОЕКТА ТВОРЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ «БЛГ»

Екатерина Соснина

ЗАГАДКИ И ТАЙНЫ КАВКАЗА Малоизвестные страницы истории Северного Кавказа и района Кавказских Минеральных Вод

Ессентуки 2006

ББК 84. Р7 С 85

Книга посвящена истории Кавказа и рассказывает о многих интересных событиях кавказской старины. Исследования автора охватывают значительный исторический период – от глубокой древности до конца XIX века. Речь идёт о загадочном слове «Кавказ», о кавказских амазонках, о легендарном завоевателе Тимуре, о карте Кавказа XV века, о многих иностранных путешественниках, побывавших в нашем крае, об их рисунках, выполненных с натуры, некоторые из них публикуются впервые. Многие страницы книги посвящены кавказской биографии М.Ю.Лермонтова, всё ещё полной загадок и тайн (неизвестное стихотворение Лермонтова, обстоятельства его последней дуэли, родственные связи поэта с французским художником Анри Тулуз-Лотреком). Авторский взгляд на изложенные события всегда оригинален и необычен. Материал для книги собран в результате долгой и серьёзной работы автора в библиотеках и архивах России и Франции.

Перепечатка вошедших в издание материалов полностью либо частично запрещена. Всякое их коммерческое использование возможно исключительно с разрешения автора текста. ISBN X-XXXXXX-XX-X

© Е. Л. Соснина, 2006 © Оформление Творческая мастерская БЛГ, 2006 Фото на последней странице обложки - «Вид на Эльбрус с вершины Бештау», 2005 г. из коллекции творческой мастерской БЛГ.

ОБ АВТОРЕ Соснина Екатерина Леонидовна – кандидат исторических наук, сотрудник Государственного музеязаповедника М. Ю. Лермонтова в г. Пятигорске, доцент Пятигорского Государственного Технологического университета, автор многочисленных публикаций по лермонтоведению и истории Северного Кавказа, обладатель исследовательского гранта правительства Франции 2001 года, издательского гранта Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) (проект № 03-01-000737д) 2003 года. Докторант высшей школы социальных наук по изучению русского мира советского и постсоветского периода Национального Центра научных исследований при Парижском университете Сорбонна.

5

БЛАГОДАРНОСТИ АВТОРА Осуществление данного издания стало во многом возможно благодаря тем многочисленным знаниям, которые в своё время мне передал мой учитель, известный учёный-кавказовед Владимир Александрович Кузнецов. Редкий изобразительный и архивный материал, используемый в книге, мне помог разыскать во Франции профессор Канского университета господин Кристиан Пиле. Добрым советом и подбором иллюстраций для издания помогал главный хранитель Государственного музея-заповедника М. Ю. Лермонтова Николай Васильевич Маркелов. Выход же этой книги в свет стал возможен благодаря блестящему организатору и неутомимому общественному деятелю Лазарю Георгиевичу Берберову. Этим людям приношу глубокую благодарность и признательность за публикацию.

6

ЧАСТЬ I

ЗАГАДОЧНОЕ СЛОВО «КАВКАЗ»

«К

авказ! Название, которое рождает в уме столько мыслей, столько исторических воспоминаний, с которыми связаны самые невероятные верования. Кавказ! Здесь историки возвращаются к первым годам сотворения мира, к первобытным племенам, послужившим началом таким великим нациям. К нему относится все беспредельное, поэтическое из тех эпох, которые мы можем рассматривать только сквозь причудливую вуаль античности и особенно воображения». Так писала о нашем крае французская путешественница Адель Оммер де Гелль, побывавшая на Кавказе, на Юге России в 1840 г. Но что же означает столь пленившее её слово «Кавказ»? Многие задавались этим 7

вопросом. В разное время по-разному отвечали на него. Попытку объяснить это название мы находим в труде ученого польского происхождения, почётного члена Российской Академии наук, археолога, историка, естествоиспытателя, литератора, автора романа «Рукопись, найденная в Сарагосе» – графа Яна Потоцкого, совершившего путешествие к подножию Кавказского хребта более двухсот лет тому назад, в 1797 – 1798 гг., «Путешествие в астраханские и кавказские степи». Этот труд был опубликован другом и учеником Я. Потоцкого – известным ориенталистом Г. Ю. Клапротом – после смерти автора в Париже в 1829 г. На страницах этой книги Потоцкого, написанной по-французски и до сих пор полностью не переводившейся на русский язык, мы и нашли попытку объяснить этот термин – «Кавказ». Я. Потоцкий ссылается на слова древнегреческого философа Клеанфа, который говорит о том, что название «Кавказ» идет от имени одного пастуха, убитого Сатурном, замаскированным под крокодила. Но сам же возражает, утверждая, что это название 8

должно произноситься как Кох-Каф и персы его произносили именно так. На их языке это означает «Гора Кафа». Впрочем, гора Кафа, опоясывающая землю, на вершине которой живет птица Анка, известна у них с древности. Интересно, что священная птица, живущая в раздвоенной седловине Эльбруса, упоминается и в древних кавказских легендах. По преданию, когда народы Кавказа ссорятся между собой и начинают враждовать, священная птица трясет своими когтями скалы и здесь происходят страшные землетрясения. А когда на вершину Эльбруса в 1829 году поднялась первая экспедиция под предводительством генерала Емануеля, участников экспедиции поразила скала, напоминающая своими очертаниями огромную птицу. Позднее, почти так же, как Я. Потоцкий, объяснял происхождение слова «Кавказ» и известный французский романист Александр Дюма. «Происхождение же слова «Кавказ» известно. Кавказ обязан своим названием убийству, совершённому одним из самых древних богов. Когда Сатурн, изувечивший своего отца и поглотивший собственных детей, был разгромлен в грандиозной битве Юпи9

тером, своим сыном, он скрылся с поля боя; странствуя, встретил пастуха по имени Кавказ, направлявшегося со стадом на гору Пифак, отделяющую Армению от Ассирии (по Страбону, с этой горы берет начало Тигр). Кавказ имел неосторожность преградить путь беглецу, но Сатурн убил его ударом меча. Юпитер, желая увековечить напоминание об этом убийстве, дал имя жертвы всей Кавказской горной цепи, к которой горы Армении, Малой Азии, Крыма и Персии относятся очень условно – как некие отроги...». (А. Дюма, «Кавказ», Брюссель, 1860). Предложенное Я. Потоцким объяснение происхождения названия «Кавказ» вряд ли приемлемо, хотя окончательного решения данный вопрос пока не получил, несмотря на ряд попыток. Например, такой исследователь, как П. К. Услар, отрицал местное туземное происхождение термина «Кавказ» и писал: «Остается решить вопрос, откуда взяли его греки». Известный востоковед Г. Ю. Клапрот полагал, что название Кавказ произошло от Коф-Каф, то есть горы Каф, или Касп. Возражая ему, П. К. Услар возводил термин «Кавказ» к «Каугаз», то есть «Горы азов», считая эту версию более правдоподобной. 10

Арабские авторы Кавказские горы именуют «Кабх» или «Хребет Кабх». Еще одна версия предложена в комментариях к сочинению Плиния: по скифски «Кроу-касис» – горы, «белые от снега». Можно также найти упоминание о том, что кавказские туземцы называли свои горы Каспием. Наконец, существует и такое мнение: якобы название «Кавказ», занесённое, по-видимому, извне, связано с этнонимом древнего народа кашк. Но это мнение представляется спорным. Много загадок еще хранит Кавказ – этот волшебный край. И одна из них – само происхождение этого названия – ещё ждет окончательного решения.

11

ДУКА-БЕК, или ТАЙНА ДРЕВНЕГО ИЗВАЯНИЯ

Д

ука-бек и другие каменные изваяния украшали некогда Пятигорск, они находились в так называемом «музее под открытым небом», что располагался ниже нынешней Академической галереи. Сегодня памятник, известный под названием Дука-бек, хранится в Москве, в Государственном Историческом музее, но история этого загадочного изваяния до сих пор будоражит умы исследователей-историков. В данной главе мы попытаемся восстановить ее основные вехи.

Вид Пятигорского музея под открытым небом (гравюра XIX в., опубликованная в кн.: Князь Туркестанов Ф.Н. «Вояж господина незабудки». – СПб., 1875).

12

Первым исследователем, кто описал это изваяние, был И. А. Гюльденштедт, посетивший Большую Кабарду в мае–июне 1773 года и увидевший памятник на берегу реки Этоко – правого притока Подкумка. Изваяние воина стояло на кургане, рядом вытекал источник и проходила дорога. Сопровождавшие Гюльденштедта кабардинцы называли изваяние Дука-бек, но откуда взялась статуя, сказать не могли. Вторым видел памятник на его первонаСтатуя Дука-Бек. чальном месте граф Ян Рис. И.Гюльденштедта, 1773 г. Потоцкий, совершивший путешествие по Кавказу в 1797 – 1798 годах. В своей книге «Путешествие в Астраханские и Кавказские степи», где описывается это путешествие, он рассказывает о двух 13

поездках, совершённых им из Георгиевска на реку Этоко. Здесь старый кабардинец по имени Шабаз показал ему древнее каменное изваяние. Ян Потоцкий подтвердил местное название статуи Дука-бек, а также дал ее описание – это вооруженный мужчина в черкесском одеянии, высотой 14–15 футов, с надписью греческого характера. «Абазины и черкесы не имеют никакого предания о происхождении статуи», – говорит Я. Потоцкий, полагая, что имя Дука-бек наводит на мысль о генуэзцах, занявших Крым, но язык надписи на статуе не был итальянским. Вряд ли можно принять версию Потоцкого о генуэзско-итальянском происхождении памятника, хотя первый компонент названия Дука-бек фонетически близок латинскому социальному термину «дукс» – «вождь», итальянскому «duce» – «герцог», что явилось бы латинской калькой тюркского термина «бек». Но во всех остальных отношениях Дука-бек к итальянской экспансии на Кавказ XIV – XV веков не имеет отношения. В 1850 г. было опубликовано письмо чиновника гражданской канцелярии в Тифлисе М. Токарева к известному кавказоведу М. Броссе с комментарием самого М. Броссе. 14

Учёный даёт краткое описание этокского памятника и называет его «памятником баксана, сына Дауда». Броссе указал и источник: кабардинская песня. Рисунок же греческой надписи на статуе Дука-бек, опубликованный М. Броссе, судя по всему, был получен от архитектора Кавказских Минеральных Вод И. Бернардацци. Не исключено, что рисунок И. Бернардацци можно отнести к 1830 году, когда после эльбрусской экспедиции Академии наук он заинтересовался памятниками древности, с целью их изучения совершил две поездки в Карачай и уведомил Академию наук о своём намерении вновь предпринять поездку в район Эльбруса, а затем представить новые рисунки и виды Кавказа. Но, независимо от даты рисунка, он сделан с натуры, а И. Бернардацци был профессиональным рисовальщиком, поэтому ему можно вполне доверять. В середине XIX века активную археологическую работу на Северном Кавказе вёл А. С. Фиркович. Его несомненной заслугой является то, что по настоянию А. С. Фирковича Дука-бек в 1849 году был привезён в Пятигорск, что спасло изваяние от возможной гибели в последующем: здесь оно нахо15

дилось в «музее под открытым небом» вместе с другими памятниками: двумя каменными крестами (также с надписями греческого характера) и двумя половецкими каменными «бабами». К концу 50-х годов XIX века сведения о Дука-беке проникли в Западную Европу, чем мы обязаны Флориану Жиллю, писавшему о том, что статуя «остаётся загадочной», и сообщавшему устные рассказы не названных им лиц, где говорилось о том, что в ущелье реки Кефар в 6 верстах от бывшего аула Сидова существует 300 подобных каменных фигур. Впоследствии Дука-беком заинтересовалось английское археологичес-

Христианские статуи. Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г.

16

кое общество в Лондоне и предлагало за него весьма большую сумму. Но памятник оставался собственностью Пятигорска вплоть до 1881 года, когда изваяние было перевезено в Москву, в Государственный Исторический музей, где остается до сих пор. Какому народу принадлежал Дука-бек, до сих пор остается неясным. В литературу Дука-бек вошел как памятник-надгробие знатному воину-кабардинцу. Начало этому представлению положили М. Броссе и Ш. Б. Ногмов. Такая интерпретация изваяния весьма вероятна – к этому времени данная территория уже была заселена кабардинцами и абазинами. Но кажется странным, что уже во время путешествий И. А. Гюльденштедта и Я. Потоцкого местные жители не могли найти объяснения статуе и «не имели никакого представления о её происхождении». Нет и каких-либо аналогий кабардинской материальной культуры. Иконографический анализ изваяния не дает однозначного ответа на вопрос о её происхождении. Но, несомненно одно: в любом случае статуя Дука-бек уникальна и навсегда связана с историей Пятигорья, района Кавказских Минеральных Вод. 17

КАВКАЗСКИЕ АМАЗОНКИ – МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ

Р

айон Кавказских Минеральных Вод издавна привлекал к себе внимание исследователей и путешественников. На этой земле высились причудливые горы, возле которых били целебные источники; почва здесь была плодородна и тут с древности выращивали лучших лошадей; а народы, жившие в этом удивительном крае, были малоизучены, жили по своим законам и слагали чудесные легенды и предания, запечатлённые в фольклоре. Поистине все это было похожим на сказку! Не потому ли так стремились сюда чужеземные путешественники, маститые учёные и просто горячие головы, не боявшиеся рискнуть собственной жизнью? В прошлых веках путешествие из Москвы или Санкт-Петербурга до предгорий Кавказа занимало более месяца и действительно было трудным и опасным. Путешественники, отправлявшиеся с севера на юг, чаще всего выбирали водный путь – по Волге. Но там на них нападали пи18

раты. Разбойников было много и на Кавказе. Достаточно вспомнить, что российский академик С. Г. Гмелин погиб в плену у Кайтагского уцмия, а академик И. П. Фальк застрелился во время путешествия по Кавказу, не выдержав сложностей пути. Но на смену погибшим приходили новые исследователи и снова открывали для себя Кавказ. Находясь в районе Кавказских Минеральных Вод, многие путешественники прошлого проявили огромную заинтересованность в получении сведений о местных преданиях и сказаниях. Интерес этот был не случаен – порой только так можно было более полно изучить историю этой земли, – ведь многие народы Северного Кавказа в то время не имели своей письменности. Одна из легенд, привлекших внимание западноевропейских путешественников прошлого, – сказание о «скифском» царе Тульме и об амазонках «еммечь». Первым эти сведения записал на Кавказе Якоб Рейнеггс (1744 – 1793), служивший при царе Грузии Ираклии XI. Но не все считали его вполне достоверным автором, и в 1797 – 1798 годах сюда отправляется один из крупнейших исследователей конца XVIII – начала XIX ве19

ков – граф Ян Потоцкий, одной из своих целей имевший намерение сведения Рейнеггса проверить и уточнить. Видимо, у учёного были для этого свои основания, в частности то, что «скифский» царь Тульм в древних письменных источниках неизвестен. Не было о нём никаких упоминаний ни у Геродота, ни у Страбона, труды которых Я. Потоцкий возил с собой. Находясь в районе Пятигорья (Бештаугорья), Потоцкий пытается проверить записанные Рейнеггсом древние предания. Для поисков информатора среди кабардинцев им был приглашён пристав Кабарды Лаба. С его помощью, не без усилий, удалось найти старика, знавшего упомянутые сюжеты. Все другие кабардинцы, к которым обращались Лаба и Потоцкий, этих легенд не знали. При более внимательном рассмотрении оказалось, что у Я. Рейнеггса Тульм назван не скифским, а черкесским предводителем, а старик-информатор считает его ногайским вождем. К скифам и их истории данный персонаж явно не имел отношения, а в литературе Тульм назван чисто условно «скифом», то есть варваром. Вот как легенду о Тульме и женщинах-воительницах «еммечь», живших когда-то на 20

Кавказе, передает другой исследователь XIX века, по национальности швейцарский француз, по специальности геолог, натуралист, археолог – Фредерик Дюбуа де Монпере: «В те времена, говорят кабардинцы, когда наши предки обитали по берегам Черного моря, они часто воевали с эммечами, народом женщин, которые жили в местности, где горы Черкесии и Сванетии образуют угол, и распространялись до современной Малой Кабарды. Они не допускали в свою среду никаких мужчин, но принимали каждую смелую женщину, если она желала участвовать в их походах и вступить в их товарищество. После одной длительной войны без всякого решительного успеха для той или иной стороны оба войска снова встретились для того, чтобы начать битву, когда вдруг предводительница эммечей, владевшая даром пророчества, потребовала тайного свидания с Тульмом, вождем черкесов, который также обладал даром провидения. В пространстве между двумя войсками раскидывают шатер; туда отправляются пророк и пророчица; несколько часов спустя пророчица выходит и объявляет своим воинственным подругам, что она побеждена и желает взять Тульма 21

себе в мужья; вражда прекращена, и она советует им поступить так же, как она, и избрать себе мужа среди врагов; так и случилось: черкесы, наши предки, радостные вернулись со своими новыми подругами в свои жилища». Дюбуа де Монпере говорит о том, что ему представляется поразительным то обстоятельство, что у черкесов можно найти такое причудливое разобщение мужчин и женщин, причём именно в той стране, где, по мнению древних, находились амазонки и савроматы. Амазонки здесь были зафиксированы также археологически, как, впрочем, и в степях на Дону, где были найдены погребения молодых вооружённых женщин VII в. до н. э. Так что это явление – женщины-воительницы – зафиксировано не только в фольклоре, но и в реальной действительности. По Геродоту, Гиппократу, Эфору, Страбону и другим античным авторам, амазонки – это женщины савроматов. У них было особое положение женщины – воительницы или жрицы, что отразилось в экзотических легендах, сложенных о них соседними народами. Но, оказывается, здесь существовали не только древние амазонки, но и так называе22

мые «позднейшие еммечь». Речь идет о совершенно разных исторических эпохах, отдалённых друг от друга почти двумя тысячами лет. Так, Прокопий Кессарийский, византийский писатель VI века, хорошо осведомленный о Кавказе, свидетельствует: «Теперь в окрестностях Кавказского хребта нигде не осталось ни воспоминания, ни имени амазонок». Зато они снова зафиксированы в этих местах в XVIII веке. Как мы уже говорили выше, предания о женщинах-воительницах собирались такими исследователями XVIII – XIX вв., как Я. Рейнеггс, Я. Потоцкий, Ф. Дюбуа де Монпере. В современных изданиях фольклора народов Северного Кавказа «еммечь» не встречаются, создается даже впечатление, что сведения, записанные западноевропейскими путешественниками, случайны и недостоверны. Но в нартском эпосе Осетии выявлены столь яркие амазонские сюжеты, близкие по содержанию текстам древних авторов, что недооценить их невозможно. Кроме того, амазонские мотивы отражают легенды и эпос каракалпаков, причем сюжетно и генетически они связаны с Северным Кавказом. Нет особых сомнений в том, что социальная сущ23

ность этих легенд одна и та же и объяснима особым положением незамужних женщин в архаичных общественных структурах. Легенды об амазонках были широко распространены у разных народов, являясь либо местной фольклорной традицией, либо влиянием греческой культуры. Если мы вспомним древнерусские предания об отважных степных женщинах-наездницах «поленицах», то также сможем их сопоставить с легендами об амазонках. Причём встреча русского богатыря с поленицей не всегда заканчивалась его победой. Во многих былинах могучие женщины, ставшие женами богатырей, утрачивали свои богатырские качества. Стремление проявить их могло закончиться для женщины, бывшей поленицы, трагически. Таким образом, русские былины также унаследовали данную фольклорную традицию. Упоминания же западноевропейских путешественников о девушках-воительницах свидетельствуют о сохранении этой устной традиции на Северном Кавказе, в частности в районе Пятигорья, в конце XVIII – начале XIX вв. Итак, как мы видим, предания и реальность тесно переплелись на кавказской зем24

ле. Но фольклор всегда помогал глубже узнать историю родных мест. То же можно сказать и о легендах земли Пятигорья, района Кавказских Минеральных Вод.

ДРЕВНЯЯ КРЕПОСТЬ В ОКРЕСТНОСТЯХ ВОД

С

егодня многие говорят о том, что видели миражи, находясь в окрестностях Кисловодска. Листая же страницы старых источников, повествующих об этих местах, вдруг понимаешь, что тебя преследуют миражи прошлого, миражи истории этой обжитой еще в древности земли... Многие путешественники прошлого свидетельствовали о том, что узнали здесь о существовании древнего разрушенного города Боргустан. Насколько реальны эти сведения? Первое письменное упоминание древней крепости Боргустан восходит к середине XVII века и принадлежит турецкому путешественнику Эвлия Челеби, писавшему: «Она подвластна Кабарде... эта крепость – могущество силы... эта бесподобная крепость с четырех сторон окружена 25

неприступными горами и подобными колодцам глубочайшими ущельями... У входа в эти ущелья Искандер Зулькарнейн (Александр Македонский) поставил в три ряда небольшие арки с воротами, через которые рядом могли пройти лишь два человека. Вначале это были железные ворота, ныне же ворот нет, остались лишь арки»... Тимур-шах, увидев крепость Боргустан и это ущелье, сказал: «Как жаль, что в наших владениях нет столь укрепленной крепости и такого ущелья, иначе я был бы властелином вселенной...». Итак, город и древняя крепость Боргустан находились в горной или предгорной зоне и сравнительно недалеко (в пяти часах езды) от горы Бештау к западу. Более определённые данные мы находим в письме А. А. Вельяминова к Ф. А. Бекович-Черкасскому от 29 мая 1825 г., где Боргустан упомянут близ Кисловодска. Следует полагать, что это историческое имя сохранила казачья станица Боргустанская, возникшая близ одноименного укрепления. Говоря о древнем Великом шелковом пути, такой исследователь, как Дюбуа де Монпере, – швейцарский француз, побы26

вавший на Кавказе в 1833 г., указывает, что разветвление этого большого торгового пути шло к долине Подкумка, достигая его выше Боргустана, большого города, развалинами которого была заполнена эта долина. «Крепость этого города, – пишет он, – расположенная на уединенной скалистой горе зеленого цвета песчаника, имела около одной версты в длину; к ней вели две или три лестницы, высеченные в скале; вход на главную из них закрывался дверью, укрепленной в расселине». Автор пишет, что в его время на покрытой щебнем и развалинами жилищ вершине скалы, были произведены небольшие раскопки; здесь были найдены различные предметы, в том числе маленькие медные кресты. Согласно преданию местных жителей времен Палласа, эта уединённая крепость служила убежищем для франков или европейцев. В тринадцати верстах ниже Боргустана, все время спускаясь по долине реки Подкумок, дорога достигала насыпи, за пределами которой располагались многочисленные гроты, где, как указывает Страбон, в древние времена жили троглодиты, обитавшие из-за 27

холода в пещерах и уже тогда имевшие в изобилии хлеб. За Боргустаном, по словам одного из первых историков Кавказа А. Ф. Реброва, начинались абазинские и черкесские аулы. Окончательные разъяснения мы находим в сочинениях Ф. Жилля «Записки о Кавказе и Крыме» и Ш. Б. Ногмова «История адыгейского народа». Первый указывает, что Боргустан расположен в 17 верстах от Кисловодска на берегу Подкумка. Заметим, кстати, что Жиллю уже было известно и другое название древнего городища-крепости: Рим-гора. Ш. Б. Ногмов древний город Боргустан помещает на правом берегу Подкумка на горе, имеющей форму продолговатого четырехугольника с крутыми склонами, а также упоминает каменную лестницу, ведущую на вершину горы, и отдельные археологические находки. Он свидетельствует о том, что была и станица Боргустан или Подкумок, но она переведена на реку Бургунту. Действительно, станица Боргустанская была образована по приказу генерала А. П. Ермолова от 14 марта 1825 г. и располагалась в 18 км от Кисловодска между реками Подкумок и Эшкакон, близ Рим-горы. В 1847 – 1849 гг. станица 28

была переведена на новое место на р. Бургунту. Таким образом, древний город Боргустан, известный западноевропейским путешественникам прошлого, – это крупнейшее средневековое городище района Кавказских Минеральных Вод (административно сейчас – это территория Карачая) – «Римгора». Это городище хорошо известно в специальной археологической литературе. Но необходимо подчеркнуть, что археологически Рим-гора изучена все еще слабо, цитадель и открытое поселение, ныне застроенное аулом Джага, раскопкам не подвергались. Да и само состояние комплекса в настоящее время катастрофическое. Между тем, упоминание города-крепости Боргустан западноевропейскими путешественниками XVIII – XIX веков говорит о популярности и широкой известности городища Рим-гора не только в регионе Кавказских Минеральных Вод и восточного Карачая, но и на всем Северном Кавказе.

29

ГЕНИАЛЬНЫЙ ФАНТОМ

П

ожалуй, немного найдётся в истории российской историографии фигур столь блестящих и загадочных, как граф Ян Потоцкий (1761 – 1815). В своё время современников потрясла смерть этого человека. Он убил себя серебряной пулей, отлитой из ручки сахарницы и освящённой у капеллана. Но имя его не кануло в безвестность. Учёные труды с поразительными научными прозрениями позволили назвать этого человека впоследствии гениальным фантомом (выражение Жана-Пьера Сикра). Он беседует с нами сегодня, рассказывает о своих замечательных открытиях, об удивительных путешествиях, совершённых в различные концы света... «Деятельная и полная опасностей жизнь, – писал о нём один из его биографов, – постоянная подвижность, страсть к новому и неизведанному составляли сущность этого человека». Заслуги Потоцкого высоко оценили современники. На Мальте его произвели в рыцари, открытый в Жёлтом море архипелаг назвали его именем. Адам Мицкевич считал его самым великим и наиболее глубоким славянским историографом. 30

Портрет Я. Потоцкого.

31

Тем не менее, в области кавказоведения до сих пор существует определённая недооценка трудов Потоцкого. Более того, иные исследователи (М. О. Косвен), даже упрекали учёного в дилетантизме. Возможно, причиной тому был языковый барьер: Потоцкий писал и публиковал свои труды на французском языке, и они до сих пор не переводились на русский. К тому же учёный был весьма далёк от мысли приобрести какую-либо популярность и часто издавал свои работы, содержащие смелые изыскания в области истории, археологии, этнографии, в количестве двух или пяти экземпляров! Естественно, что ещё при жизни автора эти книги становились библиографической редкостью. Наибольшую известность Потоцкому принёс его роман «Рукопись, найденная в Сарагосе», переведённый на немецкий, английский, сербский и русский языки. Рукопись этого романа, признанного впоследствии одним из лучших произведений мировой фантастической литературы рубежа XVIII – XIX веков, была утрачена. Известно, что А.С.Пушкин пытался её разыскать, но безуспешно. Интересовался Пушкин и учёными записками потомка польских магнатов, счи32

тая, что его учёные изыскания «столь же занимательны, как и испанские романы» («Путешествие в Арзрум»). Но Потоцкий никогда не ограничивал себя одними книжными знаниями. Свои исторические разыскания он всегда стремился подтвердить наблюдениями над жизнью народов многочисленных стран, которые посетил. Египет, Испания, Португалия, Англия, Шотландия... Где только не побывал учёный! Он объездил страны Средиземноморья, Европы, Африки, Азии. Долгое время Потоцкий жил в Париже, при Александре I служил в российском министерстве иностранных дел. После падения Речи Посполитой (1795 г.) принял подданство России, поселился в Санкт-Петербурге, стал почётным членом Российской Академии наук. В России он провёл последние годы своей жизни, редактировал первую в стране правительственную газету на французском языке «Journal du Nord» («Северные известия»), совершал путешествия к границе с Монголией, к предгорьям Кавказа. В 1796 г. в Вене вышла книга Я. Потоцкого, содержащая новые сведения по древней географии и истории Северного Причерно33

морья, выявленные исследователем в разных книгохранилищах Европы. Эта работа Я. Потоцкого была опубликована на русском языке после смерти автора. Впервые в историографии Потоцкий вводит в научный оборот интереснейшие сведения, почерпнутые из старинных генуэзских карт, приуроченных территориально к Северному Причерноморью, хронологически – к итало-генуэзской экспансии в северо-восточное Причерноморье. Как известно, возможность проникновения на Чёрное море для генуэзцев открылась после Нимфейского мира и договора с византийским императором Михаилом Палеологом в 1261 г., когда генуэзцы получили право беспошлинной торговли и организации своих факторий в причерноморских владениях Византии. Но пик генуэзской экспансии приходится на XIV в. (Несколько раньше – с начала ХIII в. сюда проникают конкурирующие с генуэзцами венецианцы). Карты, используемые Я.Потоцким, представляют собой морские портуланы, из которых наиболее ранние карты Санудо и Весконте относятся к 1320 и 1327 годам. Интересна опубликованная Я.Потоцким часть морской карты Фредуче Анконского. На ней в районе современного 34

Таганрогского залива помечен населённый пункт «Cabardi». Жили ли в ХIV-ХV вв. здесь кабардинцы? Однозначно ответить на этот вопрос мы не можем, так как он не изучен, но отдельные факты здесь следует привести. Так, Фредерик Дюбуа де Монпере, повествуя о Крыме, свидетельствует о том, что кабардинцы жили «среди татар между Качем и Бельбеком, которого верхняя часть называется нынче Кабарда», а на равнине «Черкестуз» видны развалины замка «Черкес-Керман». О том же сообщал путешествовавший по Крыму в 1793-1794 гг. П.С.Паллас, что археологически сейчас подтверждается адыгскими тамгами на позднесредневековой башне «Кыз-кулле» в 24 км. от г. Бахчисарая. Наконец, Ф.К. Брун в «Черноморье» приводит сведения об обитании кабардинцев не только в Крыму, но и в районе Таганрога, что делает ценной информацию карты Фредуче Анконского. После третьего раздела Польши имя Потоцкого, как и многих других польских реформаторов, оказалось в списке «преступников», и только вмешательство влиятельного при русском дворе родственника, Феликса Потоцкого, спасло его. Эти же связи помогли 35

ему позже, в 1797–1798 гг., после смерти Екатерины II, совершить путешествие на Кавказ. Это путешествие, предпринятое графом Потоцким на собственные средства, не было вояжем в погоне за экзотикой, его, скорее, можно приравнять к научному подвигу. Учёный побывал здесь на заре кавказоведения. Его поездка продолжила научные экспедиции С.Г.Гмелина, И.А.Гюльденштедта и П.С.Палласа. Описание этого путешествия долгое время было неизвестно, так как попало в библиотеку философского общества в Филадельфии, но многочисленные его копии ходили по рукам, а фрагменты одной из них были напечатаны Булгариным в «Северном архиве» в 1828 году. Полностью же этот труд Потоцкого был издан на французском языке в 1829 году Г.Ю.Клапротом. Позднее публикация, помещённая в «Северном архиве», была воспроизведена в сборнике «Исторические путешествия». Некоторые небольшие по объёму отрывки текста Потоцкого были переведены с французского и приводились в современных кавказоведческих сборниках, но они отнюдь не давали полного представления о труде учёного и 36

о значимости его наблюдений для развития кавказоведения. Г.Ю.Клапрот, экстраординарный академик Российской Академии наук, снабдил публикацию собственными комментариями, не потерявшими научного значения по сей день. Таким образом, рассматриваемое нами здесь сочинение о Кавказе появилось в результате усилий двух российских академиков начала XIX века – Я.Потоцкого и Г.Ю.Клапрота. Но ни труд Потоцкого, ни комментарии Клапрота к нему до сих пор полностью на русский язык не переводились. Они остались неизвестными не только широкому кругу российских читателей, но и узкому кругу специалистов. Между тем, сочинение Потоцкого содержит интереснейшую историческую информацию, к сожалению, не используемую современными кавказоведами. Труд Я.Потоцкого по форме изложения представляет собой путевой дневник с описанием не только увиденного, но и авторским комментарием, раскрывающим его научные интересы и взгляды, а также состояние науки в конце XVIII – самом начале XIX века. Потоцкий порывает с традиционным жанром «учёного путешествия», с его канонами, ог37

раничивавшими авторскую свободу. Его научные труды теряют замкнутый, профессиональный характер, и начинают походить на очерк, в котором даны не готовые выводы, а процесс их постижения. Так, например, Я.Потоцкий выдвинул версию, согласно которой осетины рассматривались им как часть алано – асов – ясов, продвинувшихся на Северный Кавказ с берегов Дона, и как потомки осилов Птолемея и «сарматомидян» Диодора и Плиния. Почти 200 лет прошло с того времени, как было сделано это предположение. Конечно, накопление новых материалов, развитие исторической мысли вносят сегодня в теорию Я.Потоцкого свои коррективы. Но, блестяще подтвердившаяся версия учёного, в наше время получила мировое признание. Особого исследования требует изобразительный материал, помещённый в качестве иллюстраций к изданию книги Я.Потоцкого 1829 года. В XVIII – XIX вв. возрос интерес западноевропейских художников к изображению сцен из жизни народов России, по своему дипломатическому весу стремительно вышедшей на одно из первых мест среди евро38

пейских держав. В начале XIX века получили широкое распространение гравированные издания, посвященные России и Кавказу, они составили целое направление в графике. В Европе издавались как отдельные листы, так и альбомы, посвященные изображению жизни народов российских провинций и, конечно же, экзотического Кавказа. Обычно гравюры на русские темы изображали уличных торговцев или представителей тех или иных народов страны. Одиночные фигуры в национальных одеждах, снабжённые атрибутами, характеризующими их занятия, были расположены на сравнительно нейтральном фоне. Такими были, например, рисунки Ж.Б Лепренса, который в 1760 – 1770-х годах создавал костюмные изображения. И хотя кавказская тема не прослеживается в работах Лепрепса, мы не можем не вспомнить это имя, так как именно с него начинается «живописное изучение» России. Стойкий интерес к русской теме, высокий художественный уровень рисунков сделали Лепренса основоположником формы русских изображений «костюмного рода». Позже художники, выпускавшие серии гравюр, посвященные народам России, восполняли недо39

статок собранного фактического материала заимствованиями из Лепренса. Российский исследователь Н.Н.Гончарова отмечает, что это относится и к М.Ф.Дамаму – Демартре и к другим западноевропейским художникам, обращавшимся к российской тематике. (Н. Н. Гончарова. Е.М.Корнеев. Из истории русской графики начала 19 века. – М.: «Искусство», 1987. – С.79). Художественный уровень массовой продукции западноевропейских художников, изображавших бытовые сцены из российской жизни, был невысок. Гравюры начала XIX века пассивно фиксировали внешнюю сторону жизни народа, его облика, не раскрывая ни психологической, ни социальной стороны сюжета, и в первую очередь служили познавательным целям. Обычно художники, изображавшие бытовые сцены, исходили из голландской жанровой живописи. Они ограничивались простейшим, этнографически обоснованным сопоставлением мужчины и женщины, или же продавца и покупателя, один из которых протягивает руку другому, – композиция, ведущая свою традицию от знаменитых «Криков Парижа» («Cris de Paris») – французских изданий середины 40

XVIII века. Произведения типажно- костюмного характера чаще всего решались как сценки из двух фигур. То же можно сказать и о рисунках, помещённых в издании труда Я. Потоцкого о его кавказском путешествии. Этот изобразительный материал требует особого исследования. Учёные – этнографы, кавказоведы справедливо обращали внимание на его ценность и считали его принадлежащим Я. Потоцкому. Как свидетельствует сам путешественник, он делал наброски с натуры во время своего вояжа по Кавказу. И всё же вопрос об авторстве рисунков, помещённых в книге Потоцкого, остаётся открытым. Издавший этот труд уже после смерти автора Г. Ю. Клапрот, из семи рисунков, помещённых им в качестве иллюстраций, лишь один, изображающий статую Дука-бек, приписал И.Гюльденштедту, так как, по его словам, рисунок Потоцкого не был приложен к рукописи текста книги, полученной им из Филадельфии. Подлинное происхождение остальных рисунков не ясно, но сравнение их с работами Х.Гейслера, сопровождавшего экспедицию П.С.Палласа, позволяет сделать вывод о несомненной близости сюжета и техники исполнения. Впрочем, для данного временного 41

периода было характерно допущение заимствований, реминисценций фрагментов из рисунков других художников при создании гравюр на этнографические сюжеты. Так, например, русский художник Е.М.Корнеев при создании собственного листа пользовался сепией Бальтазара де ла Траверса «Соколиная охота», выполненной в 1787 году. Потоцкий же, по его же словам, сделал, кроме двух рисунков мавзолеев древнего золотоордынского города Маджары, также рисунок Дука-бека, к тому же зарисовал вид кавказских гор и Эльбрус, представителей животного мира Юга России, бурханы – кал-

Соколиная охота. Гравюра Лемерсье по рис. Ксавье Оммера де Гелля – 40-е годы XIX в.

42

мыцкие идолы, интерьер калмыцкого жилища, портреты гелюнгов – калмыцких священников. Но все эти работы не были приложены к тексту его рукописи и не вошли в издание 1829 года. Тем не менее, безусловно, что рисунки, помещённые Ингуш и осетин. Рис. Я.Потоцкого ? Г. Ю. Клапротом в книге Потоцкого о его кавказском путешествии, отражают этнографический материал и представляют определённый интерес. Они представляют собой раскрашенные гравюры, четыре из которых имеют двухфигурную композицию. Это: «Туркмены», Черкесы. «Черкесы», «Ногайцы», Рис. Я.Потоцкого ? «Ингуш и осетин», один из рисунков представляет колоритный портрет предводителя тюркского племени. Этнографические же описания самого Я. Потоцкого подтверждаются рисунками ху43

Черкес, стреляющий из лука. Рис. Е.М.Корнеева.

44

дожников рубежа XVIII – XIX веков, совершивших поездки по Кавказу в это время. Путешествия, организованные Российской Академией наук, привлекали внимание таких художников – современников Потоцкого, как Е. М. Корнеев и Х.-Г. Гейслер. Ими использовались этнографические описания путешествий И. Г. Гмелина, И. Г. Георги, П. С. Палласа и других. Кроме того, художники пользовались и собственными наблюдениями, сделанными во время поездок по Югу России. Так, Е. М. Корнеев в 1802-1803 гг. принял участие в экспедиции, снаряжённой по приказу Александра I «объехать с целью военно-стратегического осмотра Азиатскую и Европейскую Россию», после чего им был издан двухтомный альбом гравюр, по его рисункам «Народы России...», где автор задался целью создать научный труд по этнографии народов, населявших Россию. Так как этот альбом не был переведён с французского языка на русский и является огромной редкостью, имеет смысл кратко охарактеризовать его текстовую часть. Этот альбом вышел в 1812–1813 годах в Париже (Rechberg C-te. Ch. de. Les peuples de la Russi, ou description des moeurs, usages 45

et costumes des diverses nations de l’Empire de Russie, accompagnee de figures coloriees. -T 1-2.-Paris, 1812-1813). Издатель альбома баварский посланник граф К. Рехберг имел и собственные наблюдения: он побывал на Кавказских Минеральных Водах, видел народы, населявшие этот край. При составлении этого издания он обратился к смежным дисциплинам – истории, географии, языкознанию, которое в то время ещё не оформилось как наука, дающим выход к вопросам о происхождении народов и их расселении. Заметим, что в начале XIX в. интерес к различным народам определялся просветительскими задачами. Отдельные рисунки из этого альбома воспроизведены в современном издании Н. Н. Гончаровой, упоминавшемся нами выше. В этом же издании помещён рисунок X.-Г. Гейслера «Ингуш и трухмянский татарин» (1803), на котором изображение ингуша практически идентично с изображённым ингушом на рисунке из книги Я. Потоцкого. Гейслер, как известно, путешествовал по Кавказу вместе с П. С. Палласом в 1793 – 1794 гг. Исходя из вышеизложенного, мы и делаем вывод о связи материалов, публикуемых Г. Ю. Клапро46

том в издании труда Я.Потоцкого с материалами экспедиции П.С.Палласа. Рисунки Х.Гейслера в настоящее время находятся в собрании Государственного Исторического музея в Москве, а частично опубликованы в книге П. С. Палласа. Среди, них – чёрно-белые и цветные зарисовки представителей различных народов Кавказа. Изображение ингуша, как уже отмечалось выше, очень близко в деталях к рисунку в работе Я. Потоцкого. Впервые это было отмечено Н. Г. Волковой (Волкова Н. Г. Изобразительные материалы как источник изучения материальной культуры народов Кавказа в ХIХ-ХХ вв.- М.: Наука, 1971.- С.100). Ингуш изображён в плотно запахнутой верхней одежде, спускающейся ниже колен и подпоясанной кожаным поясом с металлическим набором; на ногах чувяки, на голове круглая стёганая шапка тёмного цвета с узким белым ободком. На рисунке детально передано и вооружение: на поясе кинжал в ножнах, на ремне, перекинутом через плечо, висит ружьё, в левой руке круглый щит с фаларом посередине, в руках длинное сучковатое копьё с ромбическим наконечником. Археологические раскопки подтверждают достовер47

ность этого рисунка, так как многие предметы, изображённые на нём, встречаются в средневековых наземных ингушских склепах. Так Д. Ю. Чахкиев, со ссылкой на Я. Потоцкого, отмечает, что «короткие дротики, с узким гранёным остриём наконечников и сучковатыми древками», можно видеть у ингушских воинов конца XVIII в. (Чахкиев Д. Ю. Копья и дротики у позднесредневековых вайнахов // Новые материалы по археологии и этнографии Чечено-Ингушетии. - Грозный, 1987). Но в данном случае речь идёт не о дротике, а о длинном копье. Таким образом, цикл зарисовок художников Академических экспедиций даёт материал преимущественно по костюму народов Кавказа конца XVIII в. Эти рисунки впервые дали наглядное представление об этнографических особенностях большой группы народов Северного Кавказа. Зарисовки дают наиболее богатый материал по вооружению, костюму, обуви, головным уборам кавказцев, но почти не отражают другие стороны культуры народов Кавказа: поселения, жилище, сельскохозяйственные и другие орудия. На одном из рисунков, приложенных к труду Я.Потоцкого, изображён осетин в ко48

роткой черкеске без выреза на груди, её борта стянуты тремя парами завязок. Исследователь Е.Н.Студенецкая говорит о том, что эти признаки датируют подобные черкески концом XVIII в. (Студенецкая Е.Н. Одежда народов Северного Кавказа XVIII-ХIХ вв.М.: Наука, 1989.- С. 28) и подчёркивают особенности осетинской одежды. Изобразительные материалы по ингушам вообще более бедны, чем по другим народам. В книге Я. Потоцкого имеется выше упоминавшийся рисунок, на котором изображён ингуш в черкеске со стоячим воротником, причём черкеска напоминает некоторые изображения адыгских черкесок. В склепах «города мёртвых» у осетинского селения Даргавс В. Х.Тменов обнаружил черкески со стоячим воротником и без газырниц. Подобные черкески у осетин, иногда у балкарцев и у вайнахов встречались вплоть до начала XX в. Они считались рабочими в отличие от праздничных – с открытой грудью и газырями. Ещё более беден изобразительный материал по чеченцам. В альбоме, изданном в Париже в 1813 г. с рисунками Е.М.Корнеева, чеченцы изображены в коротких до колена черкесках с узкими рукавами. Беггров изоб49

ражает чеченца в короткой шубе с отдельной, висящей на ремне газырницей. У Д. Л. Милютина чеченец изображён в короткой, но нараспашку черкеске с узкими рукавами. В ряде случаев авторы XVIII – начала XIX вв. приводят местные термины, называя подобную одежду, хотя и в искажённом виде. Так, Г.Ю.Клапрот называет верхнюю одежду адыгов «цей», И.Ф.Бларамберг «цши», Дюбуа де Монпере – «циш». В этих терминах угадывается кабардинское наименование черкески «цен», дошедшее до наших дней. Карачаево-балкарское (тюркское) слово чепкен (черкеска) давно вошло в русский язык в форме «чекмень». В.И.Марковин пишет: «Воин-вайнах всегда имел при себе холодное оружие (кинжал, а то и саблю), лук и набор стрел с железными наконечниками. Если же дело доходило до настоящей брани, он облачался в кольчужную рубаху с короткими рукавами из хорошо прокованных железных колечек, надевал цельнокованый железный шлем и брал круглый щит. Налокотники в виде лотков, скреплённых ремешками, завершали его экипировку. Судя по рисунку путешественника Яна Потоцкого, примерно так вооружался ингушский воин ещё в нача50

ле XIX века». (Марковин В.И. Каменная летопись страны вайнахов.-М.: Русская книга, 1994.- С. 140). Французский исследователь Ярослав Лебединский в книге «Оружие казаков и кавказцев...» (Lebedynsky J. Les Armes Causaques et Caucasiennes et les armes traditionnelles d’Europe orientale.-Paris, 1990) пишет о том, что черкесы, согласно рисунку Потоцкого, носили чувяки, бешмет, черкеску. Этот костюм дополняла шашка, замеченная рисовальщиком. Он обращает внимание на то, что рисунок интересен своей поздней датировкой. Архаичная же экипировка включала в себя кольчугу, шлем, налокотники. На рисунке Е. М. Корнеева «Черкес, стреляющий из лука», изображены черкесские воины в такой одежде. Этот рисунок соотносится с описанием черкесов, сделанным Я. Потоцким, где он говорит о том, что впервые увидел черкеса, стреляющего из лука: «Инал, черкесский князь, выпустил несколько стрел по воронам... Впервые я увидел черкеса, стреляющего из лука с лошади; и, конечно, это было прекрасное зрелище». Таким образом, можно сделать вывод о том, что хотя изобразительные материалы, 51

помещённые в книге Я.Потоцкого, требуют специального тщательного исследования, ценность и значимость этих графических работ отрицать сегодня невозможно. Остается добавить, что недавно в одном французском издании (Rosset, Franc¸ ois; Triaire, Dominique. Jean Potocki. Biographie. – Paris, 2004), была опубликована акварель Я. Потоцкого «Пейзаж с видом на Эльбрус», а также шаржированная зарисовка – портрет графа де Бельфора, встреченного путешественником во время его поездки по Кавказу. Безусловно, на Западе, в частных коллекциях хранятся и другие его рисунки. Будем надеяться, что когда-ни-

Пейзаж с видом на Эльбрус. Рис. Я.Потоцкого, 1797-1798 гг.

52

будь они будут известны и нам. Когда-то Потоцкий писал: «Благословляю науку, принесшую мне счастье, покой и даже наслаждение, вопреки ужасному хаосу, в который погружено наше время...». Учёный ратовал за то, чтобы «свя- Шаржированный портрет графа де Бельфора. щенное пламя науки не Рис. Я.Потоцкого. погасло в России во время политических бурь». Удивительным образом эти слова перекликаются с нашим сегодняшним днём. Этим пожеланием и хотелось бы закончить рассказ о человеке, творческое наследие которго мы ещё только начинаем для себя открывать.

ТЕНЬ ХРОМОГО ТИГРА НА КАВКАЗЕ

И

стория нашего края… Сколько интереснейших страниц хранит она! Порой славных, порой трагических. Одна из них – нашествие Тимура на Кавказ, которое исто53

рики оценили как сокрушительный удар по тысячелетней культуре Кавказа, по древней торговле Византии с Востоком. Таинственная романтика, окружавшая этого человека при жизни, не развеялась и за пять веков! Даже вокруг вскры- Портрет Тимура. Облик, восстановленный М.М.Герасимовым. тия его могилы археологами люди сплели легенды. Буквально через несколько дней после этого события началась Великая Отечественная война, и белобородые старцы закачали головами: «Великого убийцу выпустили на свободу, и в мире снова потекли реки крови…». Тимур, сын Таргая, был «барлас» – отуреченный монгол. Он родился в 1334 году, умер во время китайского похода 1405 года. Его смерть спасла мир от огня и меча, которые он принёс человечеству. Судя по всему, конец его скрывали от народа, боясь возмущений. Тело Тимура тайно было погребено в Самарканде. 54

Много легенд ходило о Хромом Тигре, как называли великого воина, перед которым в ужасе трепетали народы. Отделить правду от вымыслов сегодня непросто. По-видимому, на двадцать восьмом году жизни он повредил себе ногу в бою с туркменами. Тимур был хромым и сухоруким. Но дух его был деятелен и свиреп. Он покорил себе полмира: Хорезм, Золотую Орду, Турцию, Индию. Он отличался невиданной жестокостью: древние источники свидетельствуют о том, что в малоазиатском городе Сивасе он приказал закопать в землю четыре тысячи живых людей, а при штурме иранского города Исфагана в 1387 г. отдал приказ перебить его жителей, а черепа их сложить в форме высоких башен в «назидание» врагам. Было собрано 70 тысяч голов! Длительную борьбу Тимур вёл с Золотой Ордой. Первое столкновение с Тохтамышем, ханом кипчакской империи, у него произошло в 1387 году. Хромой Тигр разбил Тохтамыша, а затем овладел Закавказьем. Тохтамыш снова собрал войска для нападения на азийского завоевателя. Тимур нанёс ему страшное поражение на берегах Терека в 1395 году. Это сражение имело огромное историческое 55

значение. После него Золотая Орда была подорвана, её влияние ослабло. Известный историк Кавказа В.А.Кузнецов считает, что «есть некоторые основания полагать, что в сражении 1395 г. на стороне Тохтамыша в качестве его вассалов принимали участие и северокавказские воинские формирования, в том числе черкесские и алано-осетинские». На это косвенно указывает то, что после разгрома Золотой Орды Тимур в 1395 году обрушился на черкесов – племена, жившие в районе горы Эльбрус, на жителей района Бештага (Пятигорья – ныне Кавказские Минеральные Воды). Страшна картина пребывания завоевателя на Северном Кавказе! 1395 год явился для народов нашего края своеобразным «пограничным столбом», отделяющим высокую культуру от периода её застоя. Лишь спустя столетия народы Северного Кавказа смогли окончательно оправиться от этого удара. В 1992 г. в осетинском издательстве «Ир» вышла в свет книга А.Н.Тарасова, повествующая о пребывании Тимура на Кавказе. Вот как её автор описывает взятие Татартупа – золотоордынского города на левом берегу реки Терека – напротив села Эльхотово. 56

«Вскоре они подошли к богатому городу, называемому Татартуп, то есть «татарский город». Город… был окружён стенами с круглыми башнями; несколько церквей и минаретов высились над домами с плоскими кровлями… азийцы ворвались… город запылал. Началась резня. Через два часа в городе всё стихло… Вечером далёкое зарево указывало место погибшего города». Но один из минаретов Татартупа устоял. Он возвышался на Северном Кавказе до недавнего времени… Этот уникальный памятник эпохи Золотой Орды был построен в первой половине XIV в., в правление хана Узбека (1312 – 1342 гг.). Татартупский минарет, скорее всего, строили азербайджанские мастера. Как они оказались на территории нынешней Северной Осетии? Городище Верхний Джулат на левом берегу Терека было южным форпостом Золотой Орды на Кавказе, географически входившим в зону военных действий во время длительного противостояния между ордынскими воинами и иранскими хулагидами. В январе 1319 г. ордынский хан Узбек прошёл Дербент и вторгся во владения Ильхана Абу-Саида, достигнув реки Куры в Азербайджане. Види57

мо, тогда и была захвачена группа местных мастеров-строителей и пригнана на Верхний Джулат. Она и построила по приказанию монгольских властей соборную мечеть, большой и стройный минарет. В некоторых источниках имеются сведения о том, что ещё на рубеже XVIII-XIX вв. ногайцы из района Пятигорья собирались возле Татартупа для того, чтобы встретить здесь Новый год. Уникальность же этого минарета состояла в том, что он был единственным, сохранявшимся до недавнего времени, памятником культовой архитектуры Золотой Орды на Юге России. Судьба Татартупского минарета трагична: простояв в целости более 600 лет

Мечетский пост (Татартупский минарет). Рис. Н.Г.Чернецова. – акварель (сепия), 1829 г.

58

и выдержав все перипетии бурной истории вплоть до боёв за Эльхотово в 1942 г., памятник был обрушен… неумелыми реставраторами! Это случилось в 1981 году. Грубая работа реставраторов стала своего рода печальной традицией. Не случайно ещё Анатоль Франс писал: «Если бы архитекторы ограничивались тем, что укрепляли старинные памятники, а не переделывали их, они заслужили бы благодарность всех, кому дорого наше прошлое…». Сегодня, глядя на старинные изображения минарета, невольно вспоминаешь страницы далёкого прошлого, ощущаешь присутствие великой тени на Северном Кавказе… Тимур и его войска на своём пути всё сжигали, разрушали и уничтожали. Местное население героически сопротивлялось завоевателям. Но ему не удалось устоять под натиском войск Тимура, и вся территория Пятигорья была покорена азийским завоевателем. В 1400 году Тимур совершил поход в земли овсов (алан). По свидетельству грузинского историка Вахушти, города и строения овсов были разрушены; Овсетия (имеется в виду её равнинная часть) стала называться Черкесией или Кабардой. 59

Таков был итог исторического похода Тимура на Кавказ, нанёсшего сокрушительный удар по Золотой Орде, начало распаду которой было положено ещё в 1380 году, когда татары были разгромлены русскими на Куликовом поле.

МАЛОИЗВЕСТНЫЕ РИСУНКИ О КАВКАЗЕ Тайна портрета отца Тулуз-Лотрека

Г

оворя о художниках Франции и о Кавказе, следует отметить удивительное переплетение судеб и имён, украсивших собой этот дикий и прекрасный край. Среди них встречаются и великие. Так, в архивных документах Пятигорска была обнаружена фамилия древнего французского рода, прославленная благодаря гению Анри Тулуз-Лотрека – художника Франции, ставшего феноменом культуры XIX – XX веков. Первым обратил внимание на это имя Б.А.Антонов – журналист из Москвы, изучавший в Пятигорском городском архиве церковные книги. Лишь в 1994 – 1995 годах в региональной периоди60

ческой печати появились публикации на этот счёт, сделанные местными историками-краеведами Н.Д. Ныренковой и Ю.С.Федотовым. К русской ветви французского рода ТулузЛотреков принадлежал граф Александр, избравший Пятигорск своим постоянным местом жительства возможно из-за красоты здешних пейзажей, возможно из-за целебных источников, позволявших лечить раны, полученные им во время военных действий на Кавказе против турок. Этот Тулуз-Лотрек был профессиональным военным, 20 лет служил в кавалерии, имел награды: медаль «За покорение Западного Кавказа 1859 – 1864 годов», крест «За службу на Кавказе». Однако кавказская тема прослеживается и в биографии самого гениального Анри Тулуз-Лотрека. Так, Анри Перрюшо – известный писатель-искусствовед, тщательнейшим образом изучавший биографии художников Франции, сообщает об одной из первых картин художника – портрете его отца на лошади: «Отца Лотрек изобразил в его любимом кавказском костюме: в башлыке, с соколом в левой руке, он сидит верхом на лошади, на которую надета сбруя, принадлежавшая ранее знаменитому имаму Кавказа – Шами61

Портрет отца Тулуз-Лотрека на лошади.

62

лю». Это утверждение позволяет предположить, что граф Альфонс – отец Анри – бывал на Кавказе. Но Перрюшо мало интересовался Кавказом, поэтому он не сообщает, бывали ли здесь Анри и его отец. И всё же, описывая привычки и увлечения отца великого художника, Перрюшо говорит о том, что он прекрасно знал кавказские обычаи, был увлечён Востоком, много путешествовал, умел готовить шашлыки, любил скакать в кавказском костюме с красным башлыком. Ещё более интересным может показаться родство российских дворян и французских графов. Исследование русско-кавказской ветви рода Тулуз-Лотреков показывает её пересечение с родом великого поэта России М.Ю.Лермонтова. Символично, что именно на Кавказе, в Пятигорске, ставшим последним приютом русского поэта, его потомки породнились с представителями рода знаменитого французского художника. Как установила по сохранившимся архивным документам бывшая заведующая Пятигорским государственным архивом, историк – краевед Н.Д.Ныренкова, Эмма Фёдоровна Баум – родная сестра жены Дмитрия Алексеевича Философова – родственника М. Ю. Лермон63

това по материнской линии (его троюродного брата) – в 1881 – 1882 годах вышла замуж в Пятигорске за представителя старинного французского рода, упоминавшегося нами выше Александра Александровича де ТулузЛотрека. И хотя это не прямое родство русского поэта и французского художника, и даже не совсем близкое, оно всё-таки существует, и не учитывать его теперь уже нельзя. Не исключена также возможность, что Лермонтов был знаком в 1838 году с одним из Тулуз-Лотреков. Однополчанин поэта А.И.Арнольди в своих «Записках», рассказывая о службе Лермонтова в лейб – гвардии Гродненском гусарском полку, упоминает их общего сослуживца, некоего Лотрека де Тулуза. Впоследствии удалось выяснить, что речь шла о Валериане Александровиче ТулузЛотреке, который был старше Лермонтова на три года и действительно служил с ним в одном полку. Со временем граф Валериан Тулуз-Лотрек дослужился до звания генерал – лейтенанта и в 1870-х годах командовал Кавказской Кавалерийской дивизией, штаб которой располагался в Ставрополе. Ю.Федотов обращает внимание на то, что под его началом служил полковник Фёдор 64

Иванович Делакруа (имя созвучное с именем выдающегося французского живописца и графика Эжена Делакруа (1798-1863), тяготевшего в своём творчестве к восточным мотивам). Связаны ли российские Делакруа с родом французского художника? – этот вопрос ещё ожидает своих исследователей, тем более что в «Кавказском календаре» в течение 30 лет встречается имя ещё одного Делакруа, Валериана Ивановича, сделавшего здесь блестящую инженерную карьеру по ведомству Управления Путей Сообщения на Кавказе.

События и судьбы

И

нтересно, что потомки французских живописцев разрабатывали архитектурные проекты для застройки района Кавказских Минеральных Вод. Так, например, архитектор Шарлемань, выходец из рода Жана Батиста Боде, мастера резных и живописных дел, в своё время получил заказ составить проекты для КМВ. Осип (Жозе) Шарлемань (1772 – 1861) впервые прибыл в Петербург в 1777 г. Он работал в Царском Селе, в Зимнем дворце. 65

Его сыновья – Жозе, Луи-Андре, Шарль и Жан-Мишель учились в престижной Петербургской академии художеств. Для Петербургского дворцового правления О.Шарлемань спроектировал не только комплекс зданий, но и надворные постройки, кухни, театр, присутственные места, манеж, казармы и даже тюрьмы. Одновременно в Генеральном штабе он получил заказ составить проекты для Кавказских Минеральных Вод. Им были спроектированы здание Николаевских ванн, гостиница Ресторация. К чертежам были приложены собственноручные акварельные рисунки. Один из них – рисунок пятигорской Ресто-

Пятигорская Ресторация. Гравюра XIX в.

66

рации – хранится в фондах Пятигорского краеведческого музея. Шарлемань находился в столице, когда правительство приняло решение о реализации его проектов на Горячих Водах – Ресторации и Николаевских ванн. Осуществление архитектурного надзора было поручено Иоганну и Иосифу Бернардацци. Ресторация – первое капитальное казённое строение на Водах, было заложено в 1824 г. Бернардацци внесли в проект свои поправки: были добавлены «боковые крылья» и флигели под сдачу квартир. Вот что пишут братья Бернардацци в описи работ, произведённых ими на Минеральных Водах, о предложенных изменениях к проекту Шарлеманя: «г. ген.-майор Сталь 2-й изволил предпринять надлежащие меры к заготовлению нужных материалов, потребных для исполнения высочайшего проекта для построения ресторации при Горячих Водах; по рассмотрении же сего проекта нашлись следующие недостатки, а именно: совсем не было назначено место для кухни и прачечной, также для погребов, ледников и кладовых; тоже не было назначено удобное помещение для содержателя ресторации близ 67

своего хозяйства; в расположении общего же плана сего построения переменено следующее: домик, который назначено было выстроить посреди двора с квартирами, назначенными для отдачи внаймы, – поставить по линии задней улицы…, а кухни поместить на том месте, где назначен был домик… Все вышеописанные недостатки представлены были нами начальству, которое, по рассмотрении наших замечаний…, нашли их справедливыми. По сей причине, приказано было нам дополнить оный проект, назначив места означенных недостатков… Все сии перемены и прибавления к проекту, высочайше утверждённому для построения ресторации, мы представили на утверждение корпусному командиру ген. от инфантерии Ермолову и производили в дело по утверждении оных». Фасад здания, в соответствии с проектом Шарлеманя, украсили шестью круглыми колоннами в древнегреческом стиле. Завершено строительство было в 1828 г. В это же время, 25 июля 1826 г., в день рождения государя, было заложено здание Николаевских ванн. Это был второй казённый объект из камня на Водах. В левом углу 68

фундамента здания были заложены памятные доски с высеченными именами А. П. Ермолова и Иоганна Бернардацци. Имя последнего, вероятно, было включено потому, что он дорабатывал проект: И. Бернардацци увеличил число ванн и добавил два боковых входа. Ознакомившись с доработкой проекта Бернардацци и согласившись с ним, генерал А.П.Ермолов стал добиваться разрешения на доведение до конца утверждённого государем проекта «в соответствии с нуждами Горячих Вод». Но вернёмся к событиям, предшествующим закладке здания.

Николаевские ванны в Пятигорске. Гравюра XIX в.

69

31 октября 1824 г. Ермолову было выслано письмо за № 577 с замечаниями, с которыми тот не согласился, настойчиво требуя отдать предпочтение доработанному братьями Бернардацци проекту, по которому он уже распорядился вести строительство. По сути дела, речь шла о полной переделке проекта. Шарлеманя обязали увеличить количество ванн с 6-ти до 32-х. Задача была достаточно сложной: Шарлемань до минимума уменьшил размер ванных кабин и комнат отдыха, исключил комнаты для сторожей. Видимо, с подачи Бернардацци, А. П. Ермолов отметил, что в обоих проектах господина Шарлеманя упущены из вида бассейны, трубы для провода воды в ванны и канал для её стока. В то же время И. Бернардацци составил свой проект. Он предложил расширить здание на 1,5 аршина, сделать только 16 кабин и 30 комнат для отдыха. Ермолов согласился и 18 октября 1825 г. из военного лагеря на Тереке уведомил министра внутренних дел В.С.Ланского о том, что на такой шаг «решился для избежания дальнейшего промедления времени и по необходимости приступить ныне же к закладке здания». 70

Вопрос «по предмету устроения Кавказских Минеральных Вод» рассматривался в Комитете министров. Для разрешения конфликта на Кавказ был командирован адъюнктпрофессор П. Н. Савенко и чиновник П. И. Аверин. Строительство ванн к тому времени уже было начато. В итоге было принято следующее решение: сохранить внешнюю (шарлеманевскую) фасадную часть здания, внутри же строить по проекту Бернардацци. В наше время именно фасад здания сохранился, внутри же оно было капитально перестроено. До сих пор мастерский почерк Шарлеманя чувствуется в строгих линиях фасада Николаевских ванн. Таким образом, потомку представителя старинного французского рода Пятигорск обязан своими замечательными постройками. Действительно, сплетение судеб, пересечение жизненных путей на кавказских дорогах поражает, хотя и оставляет множество вопросов. Но, как бы то ни было, кавказская тема отчётливо звучит в творчестве французских художников: великих и малоизвестных, профессионалов и любителей. Глядя на их работы, мы снова открываем для себя те или 71

иные реалии жизни различных народов на Кавказе. И мы благодарны им сегодня за то, что они начали «живописное изучение» южной России.

История одного поиска

К

ак известно, Северный Кавказ является наиболее сложным и пёстрым в этнокультурном плане регионом не только Российской Федерации, но и всего мира. Он характеризуется особой остротой и политической актуальностью межнациональных и внутрифедеральных отношений. Формирование новой структуры этих отношений невозможно, по нашему убеждению, без глубокого знания истории и культуры данного региона. Огромный вклад, не оценённый в полной мере до сих пор по достоинству, внесли в изучение Кавказа франкоязычные исследователи и путешественники. Их интерес к этому краю понятен: Кавказ, граничивший с Россией, издавна служил естественным мостом, соединявшим Европу и Азию, христианский и мусульманский миры. Он также находился в сфере геополитических интересов России, Турции, Англии и Франции. По72

этому неудивительно, что французы активно изучали Кавказ и оставили со временем ценные источники по истории этого края: письменные, документальные, изобразительные. Изучение французских источников о Кавказе XVIII-XIX вв. привело автора этой книги в архивы и хранилища Парижа, где в фондах Кабинета Эстампов Национальной Библиотеки было обнаружено редкое издание: труд Лидии Арамбург «Словарь французских художников-пейзажистов XIX века», вышедший в Швейцарии в 1985 году. На одной из страниц этой книги был опубликован рисунок Шарля Ребуля с подписью: «Вид Пятигорска близ Георгиевска, Кавказ, 1894 г.». В словаре также имелась пометка, что подлинник рисунка хранится в Муниципальном музее города Драгинян, где также находится и второе, неопубликованное изображение Пятигорска. К сожалению, рисунок Ребуля был воспроизведён в сильно уменьшенном формате, воспроизведение было нечётким и непригодным для дальнейшего копирования. Сам же сюжет рисунка был крайне интересен: на нём отчётливо просматривалось изображение крепости, охраняемой несколькими 73

часовыми. На заднем плане высилась огромная гора, покрытая вечными снегами. Сразу же возникло множество вопросов: - Кто такой Шарль Ребуль? - Что привело его на Кавказ? -Какое именно крепостное сооружение заинтересовало художника? - Что изображено на втором рисунке Ребуля, хранящемся в городе Драгинян? С целью выяснения данных вопросов нами был сделан запрос в Муниципальный музей этого города. Но ответа, увы, не последовало. Однако, благодаря помощи французского учёного, профессора Канского Университета, господина Кристиана Пиле, всётаки удалось связаться с музеем города Драгинян и получить оттуда высококачественные копии интересующих нас рисунков, а также некоторые сведения об их авторе. Шарль-Мариус Ребуль (1815 – 1898) был довольно популярен во Франции во второй половине XIX века. Свою молодость он провёл в России, где обучился живописи, создав небольшую коллекцию эскизов и этюдов, написанных маслом или акварелью. Некоторые из этих пейзажных зарисовок по 74

Крепость в Пятигорске с видом на Эльбрус. Рис. Шарля Ребуля, 1894 г. Публикуется впервые.

75

оценке специалистов являются подлинными произведениями искусства и свидетельствуют о таланте автора. Муниципальный музей города Драгинян располагает, как мы уже указывали выше, двумя работами Шарля Ребуля, которые поступили сюда после смерти автора, в 1898 г. Обе сепии датированы 1894 годом, то есть были выполнены за 4 года до смерти художника. Это: - Вид окрестностей Монблана. - Вид окрестностей Пятигорска на Кавказе с Эльбрусом. Таким образом, утверждение о том, что и второй рисунок Ребуля, хранящийся в городе Драгинян, изображает окрестности Пятигорска, оказалось ошибочным. Конечно, может показаться интересным сравнение изображения Монблана и величавого Эльбруса, французских и кавказских Альп, но нас больше занимает анализ и интерпретация рисунка, содержащего определённую историческую информацию по истории Кавказских Минеральных Вод. Видимо, в 1853 и в 1894 годах Шарль Ребуль вновь посещал Россию, хотя постоянно он жил в это время во Франции, в городе 76

Драгинян сохранился его дом (Grand-Rue, № 14), имеющий сегодня историческую ценность (См.: Mireur, Frederic. Les rues de Draguignan et leurs maisons historiques. – Tome VIII. – Draguignan, 1931. – P. 179180). Причём, целью пристального внимания Ребуля были крепости, стратегически важные пункты России на Северном Кавказе. В 1853 г. он опубликовал во Франции работу, посвящённую описанию кавказской крепости Внезапная. (См.: Reboul, Charles. La forteresse de Vnezapne, scenes de la guerre du Caucase. – RDM, 1853, XXIII-e annee, seconde serie, Tome 2. – P. 334-367). Как видно, интересовали французского путешественника и события так называемой Кавказской войны. Вполне возможно, что в рамках этого интереса он зарисовывает и Константиногорскую крепость, находящуюся в окрестностях Пятигорска. Константиногорская крепость начала строиться в 1780 г. Этот год считается официальной датой основания города Пятигорска. Название крепость получила в честь внука Екатерины II Константина Павловича (1779 – 1831). Окончание строительства от77

носится примерно к 1783 г. Константиногорская крепость была первым в Пятигорье постоянным русским военным укреплением. Но, несмотря на этот факт, история крепости долгое время не была предметом пристального внимания отечественных учёных. Сбором материалов о крепости и их публикацией в периодической печати занимались в основном пятигорские краеведы (Н.М.Егоров, М.И. Рыбенко, Л.Н.Польской). В функции крепости входил военный контроль за передвижением отрядов немирных горцев по долине реки Подкумок, с древности известной как важная торгово-военная дорога в Предкавказье. В конце XVIII – начале XIX вв. крепость и её гарнизоны постоянно участвовали в боевых действиях. Шарль Ребуль является, пожалуй, единственным иностранным художником, изобразившим крепость на своём рисунке. Этот рисунок интересен своей поздней датировкой. Известен факт, что во времена управления Кавказом А.П.Ермоловым, жители Константиногорской крепости были переселены ближе к Водам, где солдатам были построены жилые помещения. Крепость, однако, ещё какое-то время сохраняла военное значение. 78

До какого именно года – нам не известно. По рисунку Ш.Ребуля мы можем судить, что в 1894 г. крепость ещё существовала как укрепление против немирных горцев, хотя и охранялась сравнительно небольшим количеством солдат. На рисунке французского художника мы видим всего несколько часовых (три одинокие фигуры). Впрочем, свою сепию Ребуль мог закончить в 1894 году, а крепость зарисовать с натуры несколько раньше. Изображение Ребуля также крайне интересно тем, что в левом углу листа на значительном возвышении просматриваются несколько надгробий и покосившийся могильный крест. Это означает, что в поле зрения художника попало небольшое кладбище, расположенное рядом с Константиногорской крепостью. Возникает вопрос, насколько достоверной представляется историческая информация, содержащаяся в рисунке Ш.Ребуля. Кладбище действительно существовало возле Константиногорской крепости. Оно было первым русским кладбищем на территории современного Пятигорска. Кладбище было устроено к западу – северо-западу от 79

крепостного сооружения, в 0,5 км. от рва. Высокий уровень грунтовых вод, вероятно, заставил устроить кладбище в насыпях двух древних курганов эпохи бронзы (III – II тыс. до н. э.). Один из курганов имел высоту 8 м., второй – 3 м. Ещё в 1960 г. на вершинах курганов имелись следы захоронений конца XVIII – начала XIX вв. Рисунок Шарля Ребуля является единственным известным нам изображением кладбища Константиногорской крепости. К такому неожиданному результату привели поиски одного из рисунков французского художника, имя которого было основательно забыто российскими историками. Открытие подобных материалов позволяет взглянуть на историю не только как на безликий процесс, наполненный сухими цифрами и фактами. Оно даёт нам возможность соприкоснуться с судьбами людей, жизненные пути которых пролегли через Кавказ, этот перекрёсток культур, менталитетов, цивилизаций. Много нового, а может быть, даже сенсационного, ожидает нас при знакомстве с наследием французских художников XVIII – XIX вв. Об этом речь пойдёт ниже. 80

Загадки Флориана Жилля

В

1858 году, на Кавказ отправляется человек, о котором мы очень мало знаем сегодня. Его имя Флориан Жилль. И, кроме того, что он был библиотекарем Государя Императора, мы можем также сказать о нём, что он был хорошим рисовальщиком и, приехав на кавказскую землю, будучи очарован красотой здешних мест, принялся зарисовывать с натуры все понравившиеся ему места. Издание книги Ф.Жилля «Записки о Кавказе и Крыме» иллюстрировано тридцатью гравюрами, выполненными по рисункам автора. Мы приводим лишь семь из них: 1) «Тарантас в степи», 2) «Мост через Подкумок», 3) «Пятигорский Провал», 4) «Христианские статуи», 5) «Хумаринский храм», 6) «Боргустанская церковь», 7) «Линейный казак». Линейный казак. Посетив Пятигорск, Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г. Жилль рассказал на 81

страницах книги, посвящённой описанию своего путешествия, что видел здесь статую Дука-бек, отметив, что изваяние остаётся загадочным. Но Жилль задаёт нам и другие загадки. Он утверждает, что в Кефарском ущелье могло находиться 300 подобных фигур. «Это каменные изваяния, которые находят на вершинах курганов», – пишет он. Подобное расположение истуканов изображено им на рисунке. Исследование большинства рисунков Ф. Жилля неизбежно приводит к необходимости анализа их содержания, иногда чисто

Мост через Подкумок. Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г.

82

исторического. Это необходимо, прежде всего, потому, что автор ставил перед собой именно такие цели и всю свою работу подчинял задаче создания документального изображения. Так рисунок «Мост через Подкумок» может показаться несколько сухим и протокольным. Композиция робкая, здесь не чувствуется преобразующего авторского начала. На заднем плане схематично изображены горы, создавая определённый кавказский колорит. Группа всадников, переправляющихся через мост, оживляет кажущийся безжизненным пейзаж. Зато полон движения и динамики рисунок «Черкес в степи». Стреляющий на скаку из

Черкес в степи. Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г.

83

ружья горец вызывает в нашей памяти тысячу рассказов о воинственных народах, населяющих Кавказский край. Глядя на рисунок «Тарантас в степи», мы представляем, что именно так отправлялись в путешествие на Кавказ в XIX веке. Добирались сюда из столицы долго: более месяца ехали на «перекладных». Степной пейзаж здесь передан лишь условно, да и в целом в данном случае мы имеем дело скорее не с документальным, а схематичным изображением. Документальной точностью отличается рисунок «Пятигорский Провал». Провальское подземное озеро с устроенной на нём плавучей купальней, изображено Жиллем

Тарантас в степи. Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г.

84

Озеро Провал в Пятигорске. Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г.

85

после того, как в 1858 году к нему был пробит туннель. Гравюра Жилля – первое изображение озера и внутренней площадки Провала, сделанное после этого знаменательного события. До этого посетители Кавказских Минеральных Вод могли любоваться озером Провал лишь сверху, взобравшись на невысокий горный отрог. Таким образом, рисунок Флориана Жилля является, пожалуй, единственным источником, изображающим эту достопримечательность Пятигорска в определённый исторический период. И, благодаря своей документальности, источником бесценным. Интересно изображение так называемого Хумаринского храма, или храма Шоана (по названию горы, на которой стоит церковь). Он находится на левом берегу Кубани, недалеко от современного осетинского села Коста Хетагурова. Автор зарисовал этот купольный храм, построенный в византийском стиле. Рисунок Жилля сделан с северной стороны. Этот монументальный храм можно датировать X веком. Он входит в число пяти купольных храмов Аланской епархии, известной по византийским источникам. (Имеется в виду ещё Сентинский храм на 86

Хумаринский храм. Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г.

87

реке Теберде и три храма в Нижнем Архызе). Сентинский храм упомянут Жиллем: «Выше, на левом берегу Теберды, примерно в сорока верстах от места её слияния с Кубанью, находится другая подобная церковь...». Жилль говорит о том, что оба храма были зарисованы в 1829 году архитектором Бернардацци. Архитекторы братья Иосиф и Иоганн Бернардацци прибыли на Кавказские Минеральные Воды в 1822 году по контракту, заключённому в медицинском департаменте Министерства внутренних дел от 22.08.1822 года. Они многое сделали для застройки ку-

Боргустанская церковь. Гравюра XIX в. по рис. Ф.Жилля, 1858 г.

88

рортных городов Юга России, изучали окрестные храмы. Заканчивая разговор о листах Флориана Жилля, ещё раз следует подчеркнуть, что перед художником, прежде всего, стояла познавательная задача. И значение исторических сведений, заключённых в них, с годами всё возрастает.

Откуда появилась христианская символика на Северном Кавказе?

Ч

асто загадки по истории Кавказа нам задают классики литературы. Вспомним, например, заключительные строки лермонтовского «Измаил-Бея»: Гремучий ключ катился невдали К его струям черкесы принесли Кровавый труп; расстёгнут их рукою Чекмень, пробитый пулей роковою; И грудь обмыть они уже хотят… Но почему их омрачился взгляд? Чего они так явно ужаснулись? Зачем, вскочив, так хладно отвернулись? Зачем? – Какой-то локон золотой (Конечно, талисман земли чужой), Под грубою одеждою измятой, 89

И белый крест на ленте полосатой Блистали на груди у мертвеца!..

И хотя некоторые исследователи считают, что черкесы ошибочно приняли за символ принадлежности к христианству георгиевский наградной крест, отметим, что, собственно, это и была христианская награда. А символы христианства издавна были известны на Кавказе. Так что бережно хранить христианский символ у горцев были основания. Много вопросов сегодня вызывает и информация, содержащаяся в рисунках французских художников, о религиозных верованиях и обрядовой стороне жизни кавказцев. Для её осмысления необходимо углубиться в историю изучения верований горцев Северного Кавказа в конце XVIII – начале XIX вв. О религии горцев сообщает Шарль Беланже (1805 – 1878), совершивший путешествие в Восточную Индию через Северную Европу и провинции Кавказа в 1825 – 1829 гг. «В Моздоке, – сообщает он, – столько же религий, обычаев и языков, сколько там живёт различных народностей… . Эти народности исповедуют магометанство, христианс90

тво или являются язычниками; они обладают большой смелостью, причём эта добродетель у всех племён оправдывает те привилегии, которыми пользуются князья…». История изучения проблемы «Христианство на Северном Кавказе» достаточно сложна. Многочисленные письменные источники по этой теме до сих пор не исследованы с достаточной полнотой, не систематизированы и не обобщены. Можно указать лишь на один обобщающий труд, опубликованный в 1992 году. Это кандидатская диссертация, написанная ещё в 60-х гг. Митрополитом Ставропольским и Владикавказским Гедеоном, посвящённая истории христианства на Северном Кавказе. Известно также, что в сборе материалов по данной теме принимал участие пятигорский краевед и исследователь Северного Кавказа Л. Н. Польской, черновые записи которого хранятся в фондах Государственного музея-заповедника М. Ю. Лермонтова. Они используются в настоящей работе. Специальную главу своей книги «Закон и обычай на Кавказе» посвящает христианству М.М.Ковалевский. Он рассказывает о многочисленных христианских памятниках, 91

найденных им в различных регионах края. Но явно преувеличивает значение армяно – грузинского влияния на горцев Северного Кавказа. Западноевропейские исследователи-путешественники свидетельствуют о том, что для верований горцев Северного Кавказа периода конца XVIII – начала XIX столетий был характерен синкретизм. Речь идёт о смешении верований языческих, христианских и мусульманских. «Указать религию черкесов, – писал Ф.Дюбуа де Монпере в 30-х годах XIX в., – очень трудно, настолько тесно слились у них христианство, магометанство и язычество». Он считал, что черкесско-кабардинские князья были магометанами, явившимися из Крыма в XV в., якобы завоевать и подчинить горцев. А борьба между христианством и исламом, разгоревшаяся на Кавказе, привела горцев к возврату к древним суевериям. «Черкес из народа в сущности тот же язычник», – замечает Дюбуа де Монпере. Сведения о религии горцев Северного Кавказа в XIX в. имеются и у Гамба: «Жители Моздока отличаются по религии, нравам и языку. Русские и грузины – христиане гре92

ческого толка. Горцы в большинстве магометане шииты, но они смешивают христианские обряды с теми, которые им предписываются Кораном. Католики, среди которых довольно много армян, грузин, поляков… имеют свою церковь, обслуживаемую 2-мя иезуитами…». Голландский консул в Одессе господин Тейтбу де Мариньи, специально изучавший берега Чёрного моря, описал чрезвычайно интересный обычай, бытовавший у причерноморских черкесов в начале XIX столетия и свидетельствовавший о сохранении в их верованиях остатков христианской религии в смешении с языческими традициями. «К вечеру, – пишет он, – мы рискнули совершить прогулку в священный лес, расположенный неподалёку от побережья. Большой крест с закруглёнными в форме трефы концами освящал это религиозное место; здесь не осмеливаются ни рубить деревья, ни прикасаться к чему-либо вокруг. Этот знак христианства, сохранившийся тут, перешёл к горцам от предков. Теперь они игнорируют его символику, лишь турки им рассказали легенду о том, как великого пророка хотели убить в бане, но через окно к нему явились ангелы, 93

чтобы его спасти, и сделали ему знак следовать за ними. Тогда пророк положил свою руку на лоб и сказал, что его голова слишком велика, но ангелы ответили что нет; затем он указал на свой живот и на плечи как на препятствия к побегу, и эти знаки образовали форму креста. Теперь горцы собираются вокруг него несколько раз в году во время торжественных праздников. Это пожилым и добродетельным людям доверяют возносить молитвы ко Всемогущему. Однако священники также принимают в этом участие, хотя в молодости они не щадят своей крови в битвах, имея всегда оружие против врагов. Покрытые бурками, они приближаются к кресту среди простого народа, сохраняющего глубокое молчание, и обращаются со своими молитвами к Творцу, прося у него сохранить их поля, хорошего урожая и защиты от чумы. Множество маленьких свечей прикрепляются к кресту. На одной из них сжигают немного шерсти быка, только что принесённого в жертву, на голову которого льют бузу, предлагая её таким образом Богу, а также кладут пресный хлеб, в который завёрнут сыр. Церемония заканчивается празднеством, во время которого каждый житель 94

кантона развлекается на свой манер танцами и играми». В кабинете эстампов Национальной Библиотеки Франции нами был обнаружен рисунок Тейтбу де Мариньи, соответствующий этому описанию. На нём указана дата: «28 июля 1818 года». Подпись под рисунком гласит: «Большой праздник Креста в Священном лесу». Не исключено, что, несмотря на игнорирование черкесами по свидетельству Тейтбу де Мариньи первоначальной символики креста, Большой праздник, наблюдавшийся им, восходит к христианской религии. Известно

Большой праздник креста в священном лесу в присутствии большого количества черкесских князей – 28 июля 1818 г. Литография Лайстери по рис. Тейтбу де Мариньи.

95

несколько праздников Креста. Они ведут своё начало с IV века, когда в 326 г. равноопостольная царица Елена, мать императора Константина, решила найти Крест, на котором распяли Иисуса Христа. Только после долгих поисков Святая царица нашла гроб Иисуса и три креста. Нужно было узнать, какой из них Крест Господень. Для этой цели Святитель Макарий прикладывал к ним поочерёдно вначале больного человека, который чудесно исцелился, затем покойника (поблизости от Голгофы проходила похоронная процессия). Усопший вмиг воскрес. По этим чудесам был определён Крест Господень. Многие захотели его увидеть. Тогда иерусалимский Патриарх Макарий повелел высоко поднимать, то есть воздвигать Крест. Но, судя по дате на рисунке – 28 июля 1818 года, Тейтбу де Мариньи наблюдал другой праздник – Изнесения Честных Древ Животворящего Креста. (Или обычай, восходящий к этому празднику). После Обретенья Креста Господня в Константинополе был установлен обычай выносить Честное Древо Креста на людные места для освящения. Этот праздник отмечается Церковью и в наши дни: 96

из алтаря на середину храма выносится деревянный крест в честь памятного события. Тейтбу де Мариньи указывает на то, что «...проповедовать христианство у черкесов очень легко, так как они, подверженные влиянию мусульманской религии, принимают участие в подобных праздниках и имеют к ним огромное уважение. Этот народ отмечает первый день года почти так же, как мы, – рассказывает он. – Они знают Пасху, отмечая её в честь святого, историю которого не смогли мне хорошо объяснить. В течение 15 дней, предшествующих ей, они воздерживаются есть яйца. Ими отмечается также начало каждого сезона. Среди их божеств, свидетельствующих об остатках паганизма, одно из главных – Мерисса... (её также называют Мерьям – матерью Бога. Безусловно это сокращённое Мириам или Мария)». О религиозных верованиях адыгов свидетельствуют В.Рубрук (XIII в.), византиец Иосиф Барбаро (XV в.) и Георгий Интериано (XVI в.), – они единодушно подтверждают факт христианских верований горцев Северного Кавказа. Согласно этим письменным источникам, в XIII, ХIV и XV вв. черкесы 97

были христианами, причём предпочтение отдавалось ими православной вере. Интересно изображение черкесской княжны, отправленной в посольство Екатерины II в 1765 г., обнаруженное нами в фондах Национальной Библиотеки Франции, на котором явно просматривается крест.

Черкесская княжна, отправленная в посольство Екатерины II в 1765 г. Гравюра из фондов Национальной Библиотеки Франции.

Что касается упоминаний древних церквей на Северном Кавказе, интересна запись, сделанная Г.Ю.Клапротом в качестве комментария к труду Я.Потоцкого «Путешествие в астраханские и кавказские степи», где говорится о том, что «В 1802 г. мажор Потёмкин, посланный русским правительством к паше Анапы, чтобы спросить у него о разбое со стороны народов Кубани на русской территории, имел случай посетить места, ставшие в нынешние времена почти недоступными для европейцев. Во время этого путешес98

твия он составил топографическую карту местности, исследуемой им за Кубанью..., он обнаружил три древние каменные церкви греческой архитектуры, а также погребальный крест; церкви находились в полутора верстах одна от другой. Эти церкви были расположены на левом берегу Кубани, на некотором расстоянии от того места, где в реку впадает Малый Карделик, и на реке Кефар, левом притоке Большого Инджика, названного ногайцами «Улу Зеленчук». Потёмкин вошёл в эти церкви и скопировал там изображения. Во всех трёх церквях он увидел фрески, изображения святых, абсолютно похожие на такие же в русских храмах. В первом из этих памятников он даже увидел изображение Святого Николая». Интересно, что в этих же местах ещё в 60-е гг. XIX в. находили каменные кресты. Некоторые из них затем были установлены в музее под открытым небом в Пятигорске. В числе христианских архитектурных памятников можно вспомнить и знаменитые Маджары – торговый город XIV в., располагавшийся на берегу р. Кумы, в настоящее время застроенный г. Будённовском. Он неоднократно упоминается в мусульманских 99

источниках XIV – XV вв. Некоторые из каменных строений этого золотоордынского города напоминали христианские храмы. Здесь же были сделаны находки металлических крестов, надгробий с изображением креста, которые говорят о том, что и здесь некогда пустило корни христианское учение. Таким образом, Северный Кавказ представляет собой неисчерпаемую сокровищницу древних христианских архитектурных памятников, многие из которых были запечатлены французскими художниками.

Маджары. Рис. Я.Потоцкого?

100

Легенды, или реальность?

Д

олгое время легендой в жизни М. Ю. Лермонтова считалась вполне реальная женщина-путешественница Адель Оммер де Гелль. Но рисунки её мужа – известного геолога – Ксавье Оммера были изначально реальностью для всех. Причём реальностью, донёсшей нам колорит своей эпохи. В типографии Лемерсье был выпущен интереснейший альбом гравюр, выполненных по рисункам, привезённым из кавказского путешествия четы Оммер де Гелль. В работах автора изображений – Ксавье Оммера де Гелль – привлекают тонкость ри-

Восточный танец. Рис. К. Оммера де Гелля.

101

сунка и документальная точность. Рисуя внутренность калмыцкой юрты, художник помещает в центре листа портрет своей супруги: она сидит на почётном месте, рядом с родственницей князя Тюменя и смотрит восточный танец. Глядя на это изображение, мы вспоминаем строки из описания путешествия четы де Гелль, принадлежащие перу госпоже Адель, позировавшей для этого рисунка: «Как только мы подняли полог палатки, мы очутились в просторной комнате... с полом, покрытым дорогим ковром. В глубине комнаты, на небольшом возвышении, мы увидели княжну в блестящих одеждах... Двадцать служанок кружком сидели вокруг неё. Это была настоящая сцена из оперы, импровизированная на берегу Волги... Одна из служанок вскочила и стала кружиться..., другая вытащила балалайку». Из рисунков Ксавье Оммера де Гелля можно почерпнуть много сведений о жизни на Северном Кавказе, Кавказских Минеральных Водах в 40-х годах XIX века. Всё напоминало здесь о том, что где-то рядом происходят военные действия. Повсюду были видны сторожевые казачьи посты (один из них изображает художник), а грозный вид 102

горцев Кавказа, конечно же, навевал ужас на европейских путешественников. Впрочем, после длительного пребывания на Юге России, французы, привыкшие к военной обстановке, любовались жителями гор без задней мысли. Об этом мы читаем на страницах книги супруги Ксавье – Адель Оммер де Гелль: «Прежде чем достигнуть ущелья, где спрятался Кисловодск, мы ещё раз встретили черкесов. Эти горцы, численностью двенадцать человек, отдыхали под большим выступом скалы. Их привал был живописным зрелищем в этих уединённых местах. Осёдланные и взнузданные лошади паслись в нескольких шагах от хозяев, которые даже не

Казачий пост. Рис. К. Оммера де Гелля.

103

подумали освободиться от оружия, прежде чем расположиться на отдых. У одних головы были покрыты башлыками (одежда наподобие капюшона из верблюжьей шерсти, которую надевают только в дорогу); на других были меховые шапки (национальный головной убор этой местности), широкие серебряные галуны блестели на их одежде, скроенной изящно и удобно; все в бурках, также необходимых черкесу, как и его оружие. Когда наша повозка приблизилась к ним, коекто из них приподнялся со своего ложа и рассматривал нас с видом презрительного безразличия, не проявляя никакой агрессивности».

Группа черкесов на отдыхе. Рис. К. Оммера де Гелля.

104

Изображения народов России, выполненные французскими художниками, оказали очевидное влияние и на творчество российских мастеров, позднее обратившихся к этой теме. Так, ученик Лепренса, Е.М.Корнеев, унаследовавший от своего учителя живописность, трепетность фактуры рисунка, особенно проявившиеся в серии его кавказских листов, выполнил цикл акварелей по эскизам Бомануара. Уже знакомый нам издатель редчайшего альбома Рехберг сообщает о нём, что маркиз Бомануар в 1792 году оказался в одном из легионов эмигрантских войск, созданном для борьбы с революционной Францией, с 1798 года служил в Сибирском драгунском полку, осмотрел окраины Российской империи и создал свою коллекцию рисунков, которую многие считали превосходной. Таким образом, после Великой французской революции 1789 – 1794 годов в отдалённых уголках России, и в том числе на Кавказе, оказались многие представители французского дворянства, впоследствии внёсших свою лепту в освоение, изучение и популяризацию этих мест. Следует сказать несколько слов и о рисунках путешествовавшего по Кавказу в 1832-33 годах Фредерика Дюбуа де Монпере. Нахо105

дясь на Кавказских Минеральных Водах, он зарисовал окрестности Железноводска. Конечно, само качество изображения отличается от работ художников – профессионалов. Но сегодня ценна именно документальная точность этих рисунков, позволяющая судить об определённом историческом периоде становления и развития молодых южнороссийских курортов. Французские художники внесли огромную лепту в живописное изучение Кавказа. Благодаря конкретным задачам, стоящим перед художниками-путешественниками, а также вследствие документальности, обуслов-

Окрестности Железноводска. Рис. Ф. Дюбуа де Монпере.

106

ленной просветительскими идеалами, многие их работы имеют не только историко-художественное, но и чисто историческое значение. Многие произведения графики французских мастеров являются единственными изобразительными документами, раскрывающими характерные стороны жизни народов Юга России конца XVIII – начала XIX века. В кабинете эстампов Национальной библиотеки Франции нами была обнаружена гравюра Ле Руа, выполненная по рисунку Тейтбу де Мариньи, «Черкесы в бурках и черкесы в кольчугах». Еще архаичная экипировка черкесов включала в себя кольчугу, шлем, нало-

Черкесы в бурках и черкесы в боевых доспехах и кольчугах. Гравюра по рис. Тейтбу де Мариньи.

107

котники, все это мы видим на рисунке Тейтбу де Мариньи. Этот костюм дополняло оружие – шашка, лук, кинжал. Рисунок интересен своей поздней датировкой – 1818 год. Причём, видимо, художник подчеркнул социальную дистанцию между изображёнными горцами. Люди низких сословий на Кавказе не могли носить кольчугу, лук и колчан. На войну они отправлялись в повозках и сражались пешими. Эти сведения подтверждает и путешествовавший по Кавказу в 1797-1798 гг. граф Ян Потоцкий. Чрезвычайно интересным представляется то, что на рисунке Тейтбу де Мариньи помимо прочего оружия мы видим кистень, – деталь крайне редко встречающуюся на изображениях кавказских горцев. Кистень был во всеобщем употреблении в России в ХVIIIХIХ вв. Это оружие, состоящее из металлического шара на ремне, приспособленное для нанесения ударов. По-видимому, оно идёт с Востока и занесено в Европу монголами. Орудия подобного рода были известны и в более древние эпохи; к их числу можно отнести и римский бич, состоявший из 2-3х ремней, с вплетенными в них бронзовыми зубчатыми крючками. 108

Карта-схема Пятигорья (1811 г. по Киммелю).

109

Особое разнообразие орудия этого типа получили на востоке: в Китае, Японии, у монгольских народов. Сюда относятся турецкий и русский кнут, казацкая нагайка, западноевропейская «утренняя звезда». Большой интерес представляют собой и материалы по истории картографии, собранные франкоязычными исследователями (Я. Потоцкий, Ксавье Оммер де Гелль, доктор Киммель, Гумбольдт и др.) и опубликованные ими в разные годы. Так, доктор Киммель составил карту-схему, на которой показано местоположение аула Бастунджи, связанного с именем легендарного Измаил-Бея, воспетого М. Ю. Лермонтовым, а Ксавье Оммер де Гелль собрал уникальную информацию по истории картографии и опубликовал древнюю карту, на которой можно видеть и племена кочевников, и страну амазонок. Кажется, что слетает пелена времени, скрывающая реалии прошлого, когда мы смотрим на рисунки французских авторов. Снова и снова, вглядываясь в них, мы открываем для себя заново и древние памятники, и архитектурные сооружения, и, порой, причудливые обычаи различных народов. Словом, мы всегда находим в них Кавказ. Всегда загадочный и всегда неповторимый. 110

Карта из альбома К.Оммера де Гелля. XV в.

111

ЧАСТЬ II «ПОСТИГШИЙ УЖАС ПРЕДОПРЕДЕЛЕНЬЯ» (М.Ю. Лермонтов – самая большая загадка Кавказа)

НЕИЗВЕСТНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА?

Г

оворя о французском влиянии в творчестве Лермонтова, нельзя не вспомнить имя Александра Дюма-отца. В 30-е годы XIX века на русской сцене с успехом шли его романтические драмы «Генрих III и его двор», «Антони», «Кин». Исследователями неоднократно отмечалось, что Лермонтов и Дюма обнаруживают сходные черты в драматургии. А в повести «Княжна Мери» русский поэт высмеивает затасканность литературного мотива спасения как средства знакомства с героиней, использованного Дюма в его модной драме «Антони»: «Помилуйте! – сказал я, всплеснув руками. – Разве героев представляют? Они не 112

Последний прижизненный портрет М. Ю. Лермонтова. С акварели К. Горбунова. 1841 г.

113

иначе знакомятся, как спасая от верной смерти свою любезную...». В свою очередь, Дюма высоко ценил талант Лермонтова, восхищался его творчеством. Он живо интересовался биографией поэта, что известно из переписки А. Дюма с Е. П. Ростопчиной, лично знавшей поэта. В 1855 году в журнале «Мушкетер» печатался перевод на французский язык «Героя нашего времени». Французский романист, явившийся автором этого перевода, выражал огромную радость по поводу того, что мог познакомить «этого гениального человека» со своими соотечественниками, хотя Дюма и не знал, что к этому времени уже появился французский перевод романа Лермонтова, опубликованный А. А. Столыпиным в парижской газете «Democratie pacifique». В 1858 году Дюма путешествовал по Кавказу. Здесь он снова неПортрет А.Дюма. 114

вольно обратился к Лермонтову. О кавказском путешествии французского романиста сказано сегодня немало. Пожалуй, оно обросло легендами. Этот вояж описан Дюма в трех томах его книги «Кавказ», вышедшей в Брюсселе в 1859 году. XX глава носит название «Цитаты» и полностью посвящена М. Ю. Лермонтову. В цикле кавказских стихов талант Дюма-переводчика раскрылся с новой силой. В письме к поэту и романисту Жозефу Мери (1798 – 1865) он писал: «Знаете ли, чем занимался мой ум все это время? Невольным воспоминанием и невольным переводом на французский язык подобия оды Лермонтова, с которой меня познакомили в Петербурге и о которой я забыл. Ода называется «Дары Терека»». Очень часто, желая передать впечатления от Кавказа друзьям, Дюма приводит строки кавказских произведений Лермонтова, справедливо полагая, что лучше его никто не сказал об этом удивительном крае. Вот как он описывает свою работу над переводом «Даров Терека»: «До Червлённой остается еще 21 верста, мы едем берегом Терека. Никакой шум не соответствует лучше поэтическому размеру, как шум реки. Я прочту Вам «Дары Терека», стараясь сколь возможно 115

сохранить в переводе оригинальность подлинника». Сохранить «оригинальность подлинника» Дюма старается и в других переводах» из Лермонтова. В своих путевых очерках он пишет об огромной популярности Лермонтова, о музыкальности его стихов и приводит свои вольные переводы восьми стихотворений поэта: «Дума», «Спор», «Утёс», «Тучи», «Раненый», «Моя мольба», «Горные вершины», «Благодарность». Надо сказать, что это одни из лучших переводов Лермонтова на французский язык. Дюма стремится сохранить мелодику стиха, количество строк, почти дословно передать смысл произведения, старается не менять название стихотворения. Так, заглавие «Утёса» он не меняет, скорее конкретизирует: «Утёс, который плачет». Стихотворение «Из Гёте» озаглавлено Дюма по первой строке русского текста «Горные вершины», но в единственном числе, что легко объяснимо: в русском языке собирательный, обобщающий образ чаще всего имеет множественное число, во французском – единственное. Одно из четверостиший Лермонтова, увиденное Дюма, по его собственному указанию, в каком-то альбоме, знаменитый романист 116

озаглавил «Бутад», что в переводе означает «Шутка». Дюма пишет, что цитирует его по памяти. В комментариях к статье С. Дурылина, опубликованной в сборнике «Литературное наследство» (тт. 31-32), это стихотворение отнесено к неизвестным в подлиннике произведениям поэта. Но сегодня мы можем с уверенностью утверждать, что речь идет о хорошо известном шуточном четверостишии поэта 1830 года «Моя мольба» (автограф без названия, хранится в Институте Русской Литературы). В наши дни известно два варианта этого стихотворения. В первопечатном тексте эпиграмма раннего Лермонтова читалась так: Избави бог от летних мушек, От дев, боящихся любви, От дружбы слишком нежной и... От романтических старушек.

В более позднем варианте изменены первые две строки: «Да охранюся я от мушек, // От дев, не знающих любви...». Причем, даже делая перевод стихов Лермонтова «по памяти», Дюма переводит настолько точно, что, читая французский текст, можно без труда узнать не только само стихотворение поэта (пусть и озаглавленное по117

другому), но даже его вариант (Дюма приводит более ранний текст: «Избави бог...»). Вместе со стихотворением, озаглавленным «Бутад», Дюма видел все в том же загадочном альбоме другое произведение поэта, переведенное им под заголовком «Раненый» и ныне, как указывает «Лермонтовская энциклопедия», «неизвестное в оригинале». Здесь, пожалуй, полезно обратиться к самому А. Дюма. «Мы переписали, – указывает он, – из одного альбома следующее стихотворение, которое сегодня не включено в собрание сочинений Лермонтова...». Далее следует французский текст стихотворения, подстрочный перевод которого необходимо, думается, привести: Видите вы этого раненого, Корчащегося на земле? Сейчас он умрёт возле Одинокого леса, И ни одно сердце Не сжалится над Его страданиями. Но что их удваивает И заставляет кровоточить Его рану, Что терзает его сердце, 118

Как жестокий укус, Это воспоминание о том, Что он забыт. (Перевод наш – Е.С.)

П. А. Висковатый, опубликовавший перевод А. Дюма в собрании сочинений поэта в 1889 году, делает предположение: «Не есть ли этот перевод только весьма вольное подражание стихотворению Лермонтова «Завещание»?». К словам первого биографа поэта следует отнестись внимательно. К сожалению, Висковатый не говорит о том, какое из «Завещаний» Лермонтова он имеет в виду. Сегодня их известно два: «Завещание» 1831 года («Есть место: близ тропы глухой») и «Завещание» 1840 года («Наедине с тобою, брат»). Путем несложных логических размышлений можно прийти к выводу о том, что Висковатый имел в виду именно «Завещание» 1831 года: Есть место: близ тропы глухой, В лесу пустынном, средь поляны. Где вьются вечером туманы, Осеребренные луной... Мой друг! Ты знаешь ту поляну: Там труп мой хладный ты зарой, Когда дышать я перестану! 119

Впервые это стихотворение Лермонтова было опубликовано в «Саратовском листке» в 1876 году. Поэтому, если вслед за Висковатым предположить, что текст, опубликованный Дюма, есть лишь «весьма вольное подражание стихотворению Лермонтова», мы найдем объяснение и тому факту, почему французский романист не знал этого стихотворения среди произведений поэта: ведь Дюма путешествовал по России в 1858 году, когда текст «Завещания» еще не был опубликован. Кроме того, эти стихи, учитывая допущенное предположение, по времени могли оказаться в одном альбоме с четверостишием «Моя мольба», так как оба произведения относятся к раннему периоду творчества поэта – 1830-31-е годы; все остальные стихотворения, отобранные Дюма для перевода, взяты из позднего Лермонтова – 1838-41 годов. Впрочем, «Завещание» Лермонтова таит в себе такую же загадку, как и «Раненый» Дюма. Его заглавие (в копии) сопровождается указанием «Из Гёте». Но когда стали искать немецкий подлинник стихотворения, его не нашли! Сегодня официальной считается 120

версия, согласно которой «Завещание» представляет собой вольное стихотворное переложение предсмертного письма героя романа Гёте «Страдания молодого Вертера» (1774). Однако сходство стихотворения Лермонтова с письмом Вертера самое общее – тема предчувствия близкой смерти, одиночества, непонятости. Но ведь эти мотивы сближают «Завещание» и «Раненого» Дюма. Так что предположение первого биографа поэта небезосновательно. Не менее интересен и другой перевод Александра Дюма из Лермонтова – стихотворения «Благодарность»: Итак, я благодарю тебя за все, О Бог! Я трепещу от сознания того, Что могу ошибочно обвинить тебя В том, что непристойная улитка ползет по розе, В том, что отравлен поцелуй. Я тебя благодарю также за то оружие, Которое в темноте поражает врага, Я тебе благодарен ещё за слезы, Что текут из наших глаз, когда нас покидает друг, Наконец, за загадочность зари нашей жизни, За то, что мир проклинает Вертера, 121

Но постарайся, чтобы ещё недолго Я мог благодарить тебя за эти ужасные дары. (Перевод наш – Е.С.)

Этот текст несколько отличается от известного стихотворения позднего Лермонтова (1840), в котором в афористичной форме подводится итог отношений поэта с «непринявшим» его миром. В текст перевода Александром Дюма введён образ непристойной улитки, ползущей по розе, упоминается имя Вертера – этого нет в русском оригинале. После текста перевода А. Дюма сделана приписка: «Желание богохульника исполнилось: через восемь дней он был убит, и среди бумаг, оставшихся на столе после его смерти, были найдены эти стихи». Что означает это замечание Дюма? Ведь мы знаем, что «Благодарность» Лермонтова была написана задолго до его смерти и опубликована впервые в «Отечественных записках» № 6 за 1840 год. Быть может, это фантазия или ошибка французского романиста? А может быть, и нечто иное... После трагической гибели Лермонтова у подножья Машука, в домик, где прошли последние дни жизни поэта, пришли чиновники для того, 122

чтобы составить «Опись имения» убитого на дуэли поручика Тенгинского пехотного полка. В этой описи под номером 6 значится: «Собственных сочинений покойного на разных лоскуточках бумаги кусков... семь». Эти семь лоскутов бумаги со стихами поэта исчезли бесследно. Вероятно, их разобрали на память друзья Лермонтова. Что было на этих затерявшихся листочках бумаги, мы не знаем. А если предположить, что Дюма в 1858 году видел один из этих листков с поздним вариантом «Благодарности»? Да, автографы лермонтовских переводов Дюма таят в себе много загадок. Известно, что сегодня оригиналы их хранятся в частном собрании потомков князя Васильчикова – секунданта Лермонтова на роковой дуэли. Английский исследователь творчества поэта – Лоренс Келли, переписывавшийся с Георгием Васильчиковым из Женевы (А. И. Васильчиков, секундант Лермонтова, был дядей его дедушки по отцу), сообщает в своей книге «Лермонтов. Трагедия на Кавказе», изданной в Лондоне в 1977 году, что Васильчиков оставил том рукописных мемуаров, который удалось обнаружить во время второй мировой войны в Париже. Эти материалы никогда не публикова123

лись и в настоящее время находятся в распоряжении Георгия Васильчикова. Может быть, эти неопубликованные источники прольют свет на загадки переводов Дюма, ответят на вопросы: каким образом Васильчиков стал обладателем подлинных автографов французского писателя? Не от Васильчикова ли получил Дюма сведения о стихах, написанных, по его утверждению, за восемь дней до гибели поэта? Чей альбом со стихами Лермонтова видел французский романист? Безусловно, для историков литературы на Западе есть возможности для исследований и находок... Для нас же бесспорно одно: Дюма оставил нам изящные переводы на французский язык «священных, по выражению того же Келли, текстов одного из русских пророков». Говоря о трудности литературных переводов вообще, можно сослаться на слова английского переводчика Мориса Баринга, который во вступлении к своей «Книге русских стихов» говорил о переводах Пушкина на английский язык как о безнадежной задаче, сравнивая их с попытками передать музыку Моцарта другими средствами (например, в 124

цвете или камне). Немало специалистов сетует и на переводы лермонтовских стихов, считая преступлением в области искусства пренебрежение оригинальным ритмом лирических произведений поэта, когда печальноизящный амфибрахий превращается в польку. Но в этом нельзя упрекнуть переводы Дюма. Отличаясь необычайным литературным вкусом, в своих переводах он постарался не только передать тончайшие нюансы стиха Лермонтова, но даже применить аналогичные лермонтовским языковые средства. Так, например, при переводе «Благодарности» он, где это возможно, старается использовать излюбленную поэтом анафору: в данном случае он настойчиво повторяет в начале строки предлог «за»: Pour L’impur limagon qui rampe sur la rose, Pour le poison amer qui coule du baiser...

И, наверное, не случайно переводы Дюма столь близки по духу стихам Лермонтова. В характерах этих людей было много общего. И чувство юмора, и необычайная работоспособность, и любовь к путешествиям. Жаль, что им не суждено было встретиться. Остались лишь строки переводов стихов русского 125

поэта на французский язык, сделанные современником (Дюма был старше Лермонтова всего на 12 лет).

ВСТРЕЧА, ПОКРЫТАЯ ТАЙНОЙ

В

биографии М. Ю. Лермонтова есть имя, овеянное легендой и тайной. Оммер де Гелль... Француженка, писательница, жена геолога. В 40-х годах XIX века, путешествуя с мужем по Югу России, она побывала в Екатеринославле, Мариуполе, Ростове, Новочеркасске, Астрахани, увидела истоки Маныча и берега Кумы, а также посетила Кавказские Минеральные Воды и Ставрополь. Двадцать лет спустя, в Париже ею была издана книга «Путешествие по Прикаспийским степям и Югу России», где она описала всё виденное ею в этих местах. Написанная на французском языПортрет Адель Оммер де Гелль.

126

ке, книга появилась и в России, где сразу же стала библиографической редкостью и читаема, увы, немногими. В 1887 г. П.П.Вяземский, сын поэта П.А.Вяземского, современника Лермонтова, в журнале «Русский архив» опубликовал «Письма и записки Оммер де Гелль», якобы представлявшие собой перевод глав этой книги и описывавшие встречи французской путешественницы с Лермонтовым на Кавказе и в Крыму осенью 1840 года. В 1933 году издательство «Академия» выпустило полный текст дневников. Факт знакомства Лермонтова с Оммер де Гелль был подхвачен биографами поэта. Однако уже в 1934 году «Письма и записки» были отнесены к жанру литературной мистификации, а их подлинным автором назван... сам Павел Петрович Вяземский! Но, хотя вопрос о литературной мистификации был решён документально «окончательно и бесповоротно», споры о возможности встречи М.Ю.Лермонтова и Адель Оммер де Гелль ещё велись долгое время, тем более, что подлинная книга французской путешественницы полностью так и не была переведена на русский язык до сегодняшнего дня. 127

Однажды, прочтя эту книгу по-французски, я не смогла удержаться от искушения отправиться по следам Оммер де Гелль. Также как ей, мне пришлось посетить Старую Сарепту, плыть на корабле по Волге, пересечь бескрайние калмыцкие степи. И когда, увлечённая ошеломляющей реальностью, я забывала о том давнем путешествии, строки французской книги внезапно всплывали в моей памяти. Так было, например, когда, поднявшись на верблюда, я вдруг ощутила насколько неприятна эта езда. Но ведь госпожа де Гелль уже рассказала мне об этом! Как я могла забыть! А калмыки снова смеялись над неуклюжим седоком как много лет назад... И было ощущение физического присутствия в реальном мире давно ушедших людей. Опасные путешествия, приобретённые в дороге знания, встречи с интересными людьми, пряная экзотика южной России, – всё это останется в нашей памяти. Но не только это. Останется и множество вопросов, неразрешённых загадок после прочтения этой книги. Они начинаются уже с определения дат жизни и смерти Адель Оммер де Гелль. Согласно французским энциклопедическим изданиям, она родилась в 1818 и умерла в 1883 128

году. Источники, опубликованные в России, предлагают другие крайние даты: 1817– 1871 гг. Путаницу дат мы отмечаем и при определении времени её пребывания на Кавказских Минеральных Водах. Сама путешественница сообщает о том, что отправилась на Северный Кавказ в мае 1840 года. Эта дата указана на первой же странице её книги. Но документы говорят о другом. Так С. И. Недумов, сделавший выписки из Ставропольского и ныне утраченного Пятигорского архивов, пострадавших во время Второй мировой войны, оставил в своих тетрадях следующую запись: 1839 г. «Отношение Астраханского военного губернатора на имя исправляющего должность начальника Кавказской области от 10 сентября 1839 года за № 2720 в Госархиве Ставропольского края». «Французский инженер г. Гомер путешествует вообще для геогностических изысканий и в особенности по горной части. Отправляясь из Астрахани на сих днях, он располагается между прочим посетить Гуйдукские и Можарские соляные озёра и оттуда отправиться через селение Владимировку в Кавказскую область». 129

1839 годом помечены и другие интереснейшие документы, свидетельствующие о пребывании четы Оммер де Гелль на Юге России. Например, Андрей Михайлович Фадеев, известный деятель Кавказского гражданскоПортрет А.М.Фадеева. го управления при князе Воронцове и князе Барятинском, сообщает в своих воспоминаниях: «Не менее предшествующих годов остался для меня памятен и 1839 год... я провёл несколько времени очень приятно в обществе с учёным французом Гоммер де Гелль, путешествовавшим с женою своею по России. Это был человек действительно учёный, с обширным запасом сведений; он имел терпение разъезжать и обозревать осенью этого года всё степное пространство между Азовским и Каспийским морями, и утвердился в мысли о удобстве и возможности соединения их посредством Маныча и Кумы. Впоследствии это удобство и выгоды, по подробнейшем и 130

ближайшем исследовании, оказались неверными». В историческом сборнике «Старина и новизна», изданном в С-Петербурге в 1905 году, были опубликованы автографы «известных и замечательных людей» из архива С.Ю.Витте. Среди прочих документов, расположенных в строгом хронологическом порядке, здесь напечатано и подлинное письмо господина де Гелля из села Владимировки в Астрахань, к Андрею Михайловичу Фадееву: «Милостивый государь. Пользуюсь случаем отъезда моего унтер-офицера, дабы узнать что-нибудь о вас. Мы приехали вечером во Владимировку. Мне невозможно было исполнить мою работу, как я этого желал. Дурная погода, недостаток воды во время пути... были препятствиями, пред которыми рушилась вся моя энергия и работоспособность. Однако же я произвёл нивелировку между Солёной заставой и Каспийским морем... я не отложил намерения исполнить мою большую работу: нивелировку между двумя морями, и я надеюсь получить от русского правительства возможность исполнить это будущей весной... Дорожное утомление лишает мою жену удовольствия написать госпоже Фадеевой. 131

Она просит меня передать ей всю свою признательность за радушный приём и ласковое обращение и очень кланяется вашей дочери. Повторяя выражение моей благодарности и моей искренней преданности, имею честь быть К. Оммер. 1839 г., 28 сентября». Итак, как это понятно из письма, Ксавье Оммер де Гелль намеревался остаться и (остался!) на Кавказе и в 1840 году. Что это доказывает? Лишь то, что вопросы остаются вопросами. Первый перевод этого документа на русский язык (подлинник на французском) сделан... Екатериной Шереметевой, дочерью П.П.Вяземского! Вот вам и выход на связь архива Фадеевых с именем Вяземского. Сам архив Фадеевых попал со временем по наследству к С. Ю. Витте. Он-то и предоставил в 1941 г. в распоряжение Общества Ревнителей Русского Исторического Просвещения в память императора Александра III рукописный сборник под заглавием: «Автографы известных и замечательных людей». Этот сборник, как мы уже упоминали выше, был заведён его дедом по женской линии, известным деятелем Кавказского граж132

данского управления при князе Воронцове и князе Барятинском тайным советником Андреем Михайловичем Фадеевым, и продолжен сыном последнего, не менее известным в то время писателем Ростиславом Андреевичем Фадеевым, бывшим адъютантом князя Барятинского. Владелец этого драгоценного сборника получил его по наследству от бабки, Елены Павловны Фадеевой (рождённой княжны Долгоруковой, сестры матери Е. А. Сушковой – адресата лермонтовской лирики). Опубликованы эти материалы были по распоряжению Совета Общества, председателем которого являлся граф С. Шереметев. Его жена Екатерина Павловна Шереметева (1849 – 1929), стала первым переводчиком многих документов, хранящихся в этом замечательном архиве, и была, как мы уже подчеркнули, дочерью князя П. П. Вяземского. Кстати, и сочинения Вяземского выходят в издании Шереметева, и сам архив кн. Вяземских долгое время находился в подмосковном имении графа С.Д.Шереметева «Михайловском» и лишь в 1921 году был передан в Центрархив, где и хранится в настоящее время. 133

Сам Павел Петрович Вяземский был женат на Марии Аркадьевне Столыпиной, сестре А. А. Столыпина («Мунго»), родственника Лермонтова. Таким образом, поэт приходился двоюродным племянником жене Павла Петровича. Отсюда понятен тот непомерный интерес, который Вяземский испытывал к биографии поэта, тем более когда имя Лермонтова набирало всё более и более громкую славу. Можно также прибавить, что Павел Петрович был мистификатором со стажем. И Щёголев П.Е., работавший в его архиве, обнаружил там, а затем вместе со своими учениками «разоблачил», написанную им X главу «Евгения Онегина». Кстати, как попали «уникальные» лермонтовские материалы в Издательство «Academia», догадаться нетрудно. Издательства, как известно, пассивно усваивают информацию. А активно перерабатывают её и «подают» в готовом виде исследователи – учёные. «Academia» и сотрудничала с широким кругом подобных исследователей. Во всяком случае, по поводу публикации «Писем и записок» А.Оммер де Гелль читаем: «Обнаружение этого материала и инициа134

тива его издания, – как сообщает в послесловии к публикации мистифицированных «Писем и записок» А.Оммер де Гелль М. Чистякова, – принадлежала покойному П. Е. Щеголеву». Интересно вспомнить, что именно П. Е. Щеголев явился одним из авторов сценария художественного фильма «Кавказский пленник», рассказывающего об обстоятельствах гибели Михаила Лермонтова. В основу этого сценария легла история встречи поэта с Оммер де Гелль. (Между прочим, фильм снимался в 1930 году, то есть за 3 года до публикации полного текста мистифицированных записок французской путешественницы). Кстати, «Кавказский пленник» не сохранился даже в архивах Госфильмофонда. Лента погибла во время Великой Отечественной войны. Осталась лишь небольшая серия фотографий с изображением некоторых кадр из фильма «Кавказский сцен из фильма. Сепленник». 135

годня эти снимки хранятся в Госфильмофонде и в фондах Государственного музея-заповедника М. Ю. Лермонтова в Пятигорске. Пожелтевшие от времени фотографии стали настоящей реликвией, возвращающей нас в то время, когда зарождался отечественный кинематограф. Кстати, сама А.Оммер де Гелль, описывая свой вояж, на первой же странице собственной книги ставит дату: 1840 год. Но, судя по документам, приведённым выше, она находилась здесь и в 1839 г. 1839 годом французская путешественница датирует и стихотворение, написанное в Кисловодске и опубликованное ею в сборнике «Мечтания странника». Но ведь одно не противоречит другому. Просто не надо так ставить вопрос: «или – или». Скорее всего, Адель побывала на Кавказе и в 1839, и в 1840 годах. Академик Бэр говорит ещё конкретнее: с 1839 по 1841 гг. чета де Гелль находилась на Юге России. Академик Бэр не интересовался ни лермонтоведением, ни литературными мистификациями, ни иностранными мемуаристками. Он прежде всего ценил науку. И Ксавье Оммер де Гелль был для него большим учёным естествоиспытателем. К. М. Бэр ездил по его 136

следам в 1853-1857 годах, расспрашивал людей, с которыми встречались Ксавье и его «красавица жена», фиксировал всё, что можно было узнать о нём, вплоть до описания внешности (он описывает Оммера де Гелля как человека маленького роста), и с немецкой пунктуальностью, на немецком же языке, он записывает в одном из своих черновиков: «...доказано, что нивелировка долины Маныча К.Оммером де Геллем в 1839 и 1841 гг. недостоверна» (отрицательный результат тоже результат!). Последний утверждал, что высшая точка долины Маныча находится вблизи Каспийского моря. Оммеру де Геллю помогал управляющий местной Палатой государственных имуществ советник Фадеев...». (Материалы Каспийской экспедиции К.М.Бэра опубликованы ленинградским отделением Академии наук СССР в 1984 г.). Получается, что мистификация П. П. Вяземского вовсе не основана на пустом месте. Хотя сама французская путешественница имени Лермонтова не упоминает ни разу... Но её стихи! Это настоящая мистика, но, читая их, мы непременно ощутим, что находимся на перекрёстке поэтических судеб. 137

«Это настоящий магический треугольник! – воскликнула заведующая редким фондом Астраханской научной библиотеки, где я впервые увидела альбом гравюр с рисунков Ксавье Оммера, глядя на меня поверх очков. – Впервые письма Оммер де Гелль переводила графиня Екатерина Шереметева, наша сотрудница Екатерина Талипова выполнила вольный перевод стихотворения, написанного Аделью в Астрахани, а Вы вообще замахнулись на всё! Вы не находите, что здесь, всё-таки, отдаёт мистикой?» Мистикой для меня звучали другие имена: Лермонтов – Оммер де Гелль – Блаватская. Удивительное переплетение судеб, соцветие имён, украсивших собой Кавказ – этот дикий и прекрасный край, уже просматривалось за страницами книги, которую сегодня можно считать ценным историческим источником. Лишний раз убедиться в том, что книга А.Оммер де Гелль – замечательный документ эпохи, мы можем, отметив упоминание на её страницах супружеской четы Фадеевых, проживающей во время путешествия автора в Астрахани. Это упоминание крайне интересно. Фадеев Андрей Михайлович (1790–1864) был главным наместником, попечителем кал138

мыцкого народа. Его жена – Елена Павловна Фадеева происходила из рода князей Долгоруковых. Личность неординарная, увлекающаяся естественными науками (её ученых трудов осталось 50 томов, причём муж её свидетельствовал в своих воспоминаниях, что многие из этих работ «прельщали учёных натуралистов, и знаменитый академик Бэр чуть ли не на коленях молил Елену Павловну позволить снять с них копию для Императорской академии наук»), она сама занималась ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей, ставшими со временем знаменитостями. «Елена Павловна, – вспоминал её супруг, – воспитывала своих детей с самою нежною заботливостью, заменяя им большую частью учителей. ... Нас без труда поймут, когда мы скажем, что памятная русской читающей публике талантливая беллетристка Елена Андреевна Ган, писавшая под псевдонимом Р–вой, была дочерью Е. П. Фадеевой и воспитана ею, а наш известный военный писатель Ростислав Андреевич Фадеев – сын её». Е. А. Ган – это уже непосредственный круг общения Лермонтова. Живя в 1836 году в Санкт-Петербурге, она встречалась с поэтом в доме своей кузины Екатерины Алексан139

дровны Сушковой. Более того, Елена Андреевна была посвящена во все перипетии неудавшегося романа Лермонтова и Сушковой и выражала своё сочувствие в письмах Катеньке, «жизнь которой была разбита неудачною привязанностью к Лермонтову», как писала впоследствии одна из дочерей Е. А. Ган В. П. Желиховская. Кстати, сама Е. А. Ган, страдая тяжким недугом, в 1837 году (одновременно с Лермонтовым) побывала на Кавказских Минеральных Водах, и этот сюжет ещё ждёт своих исследователей. Но то, что имя Лермонтова было на устах у членов семейства, с которым познакомилась и, судя по переписке, подружилась Адель Оммер де Гелль – факт неоспоримый, сама история «разбитой» Лермонтовым жизни Екатерины Сушковой (имя Екатерины всё-таки оказывается в этой истории ключевым!), своей тривиальностью напоминает сюжет мистификации П.П.Вяземского. «Образ» поэта один к одному – повеса, интриган, сердцеед, играющий женскими судьбами. Не здесь ли кроется разгадка «закрученного» Вяземским сюжета ложных «воспоминаний» французской путешественницы? Впрочем, его мистификация – нечто среднее между жалобами сексуально 140

невостребованной Катеньки и затасканной, намеренно используемой Лермонтовым, сюжетной канвой повести «Княжна Мери». Только весьма доверчивый читатель мог принять эти писания за подлинные мемуары Адель Оммер де Гелль. Впрочем, поди разбери, где кончаются светские сплетни и начинаются истинные факты. Во всяком случае, интерес к Лермонтову в дворянском семействе Ган был, об этом свидетельствуют воспоминания о русском гении В.П.Желиховской – она не только рассказывает об отношении своей матери к поэту, но и излагает многие факты его биографии, вероятно, собирая эти сведения во время собственного пребывания на Кавказских Минеральных Водах. Так, например, с её слов записаны воспоминания Н.И.Раевского, рассказывающие о последних днях жизни Лермонтова в Пятигорске и о его роковой дуэли. Но, чтобы закончить разговор об отпрысках семейства Фадеевых, упомянем ещё одну дочь Е.А.Ган – женщину совершенно невероятной судьбы – Е.П.Блаватскую. Рано (в 1842 году) потеряв мать, она вместе с сестрой воспитывалась у бабушки, то есть у Елены Павловны Фадеевой, с которой дружила 141

и переписывалась Адель Оммер де Гелль. Поистине тесен мир! Основательница нового религиознонравственного учения «теософии», базировавшегося на доктринах, почерпнутых у восточных мудрецов, Блаватская стремилась к единственной цели: «составить начало Всемирного братства человечества без различия вер, рас и происхождения». Речь шла о создании великого культурного моста, соединяющего все народы. Для этой цели необходимо было развивать «сверхчувственные силы человека». Когда мы читаем воспоминания А.Оммер де Гелль, посвященные описанию Юга России, её восхищение мудрецами и народами Востока, когда говорим о кросскультурных контактах и их истории, хочется верить, что эти идеи родились именно на Кавказе, где скрестились многие удивительные судьбы. В наше время на Кавказе, так же, как и во времена Адель Оммер де Гелль, неспокойно. И сегодняшний кавказский узел не разрубить одним махом. Но нам подсказан путь, по которому мы должны идти, сближая, а не разъединяя народы. Сегодня, совершив столько ошибок, мы начинаем по142

нимать это. Не случайно Яков Гордин в своей монографии «Кавказ – земля и кровь», вышедшей в Санкт-Петербурге в 2000 году, пишет: «Сегодня любому трезво мыслящему и бескорыстному человеку ясно, что России и Кавказу никуда не деться друг от друга... И единственный путь, не сулящий крови и горя, – путь, предсказанный Пушкиным и Лермонтовым. Путь терпеливого разгадывания психологических основ существования друг друга, что необходимо для взаимоадаптации. Это медленный и непривычный для нас путь, но единственный». Этот путь подсказан не только Пушкиным и Лермонтовым, но и многими просвещёнными людьми Европы и России, рассматривающими Кавказ как соединение европейского и азиатского миров. К ним относилась и Адель Оммер де Гелль, скрупулёзно, зримо и беспристрастно донёсшая до нас реалии Юга России середины XIX века. К таким выводам приводит размышление о такой далёкой и почти мистической истории, почти детективное расследование нашумевшей мистификации, воспоминание о почти забытой любви и о совершенно сказочном путешествии, удостоенном некогда 143

высшей награды Географического общества Франции.

ЗАГАДКА ОДНОГО ИМЕНИ Я к одиночеству привык, Я б не умел ужиться с другом, Я б с ним препровождённый миг Почёл потерянным досугом.

Обращаясь к имени М.Ю.Лермонтова, мы часто ловим себя на том, что нам дорого в нём всё. Каждая чёрточка его характера, каждая строка, написанная им, имена людей, на которых падал отблеск гения поэта. Одному из таких имён суждено было стать загадкой в лермонтоведении на достаточно длительный срок.

Портрет А.А.Столыпина.

Таинственная и противоречивая личность Алексея Аркадьевича Столыпина (1816 – 1858), родственника и друга М. Ю. Лермонтова, давно и неустанно привлекала к себе внимание 144

биографов поэта. Но вряд ли и сегодня они смогут найти ответы на загадки, связанные с его именем. Например, почему Столыпин, ближайший свидетель многих важных моментов жизни Лермонтова, не оставил ни одной строки воспоминаний о нём? Действительно ли произошло охлаждение в отношениях Столыпина и Лермонтова в последние два года жизни поэта, как это предположил С.И. Недумов, изучив его письма к родным и письма Афанасия Столыпина к нему? Да и откуда вообще пошло его прозвище – Монго, давшее название одной из поэм Лермонтова? Что касается последнего вопроса – об этом мы поговорим подробно. Но сначала вспомним несколько характеристик родственника поэта. Мнения современников о Столыпине крайне разноречивы. По одним сведениям, он считался образцом благородства и светского рыцарского духа. Другие же мемуаристы, как, например, М. Б. Лобанов-Ростовский, давали ему резко отрицательную характеристику. Неудивительно, что разнятся и суждения о нем исследователей – лермонтоведов. Одни считают, что Алексей Аркадьевич был духовно близок Лермонтову, 145

по достоинству оценил его творчество (не случайно же он сделал собственный перевод романа «Герой нашего времени» на французский язык!). Некоторые же исследователи (Т. Иванова) утверждают, что Столыпин – человек пустой – мог быть товарищем Лермонтова только по гусарским похождениям, приписывают ему некоторую мрачную характеристику как секунданту на обоих поединках поэта, ну а что касается последней дуэли Лермонтова – тут он, согласно их рассуждениям, и вовсе играл роль не совсем благовидную. Мы далеки от мысли давать безапелляционные оценки. Лучше обратимся к материалам, сообщенным первым биографом поэта П. А. Висковатым. Опираясь на сведения М. Н. Лонгинова и А. И. Васильчикова, П. А. Висковатый писал о Столыпине как о лице, имевшем «особое уважение». Он цитирует следующий отзыв одного из современников о нём: «Его не избаловали блистательнейшие из светских успехов, и он умер уже немолодым, но тем же добрым, всеми любимым «Монго», и никто из львов не возненавидел его, несмотря на опасность его соперничества. Вымолвить о нем худое слово не 146

могло бы никому прийти в голову и принято было бы за нечто чудовищное». Алексей Аркадьевич Столыпин, товарищ по школе и близкий друг поэта, приходился Лермонтову двоюродным дядей, но вследствие равенства лет их чаще называли двоюродными братьями. «Столыпин был красавец, – пишет Висковатый. – Красота его вошла в поговорку. Все дамы высшего света были в него влюблены. Его называли «le beau Столыпин». Поэта с детства соединяла со Столыпиным тесная дружба. В 1835 году Алексей Аркадьевич был выпущен из школы юнкеров и поступил в лейб-гвардии гусарский полк. Будучи однополчанином Лермонтова, Столыпин вместе с ним в 1835-36 и 1838-39 годах жил в Царском Селе. К этому времени относится написание Лермонтовым поэмы, одним из героев которой стал его родственник. Поэма была названа по прозвищу Столыпина, данному ему Лермонтовым. «Почему Столыпина называли «Монго», – сообщает П. А. Висковатый,– неизвестно. Кажется, что название это, навсегда оставшееся за ним, было дано ему Лермон147

товым, описавшим одну из гусарских шалостей. В этом произведении поэт назвал себя «Маёшкой», именем, которое носил в школе. Под каким именем назвать Столыпина, он затруднялся. Но тут ему подвернулось лежавшее давно на столе Столыпина сочинение на французском языке: «Путешествие Монгопарка». Лермонтов воспользовался первыми двумя слогами. Таким образом, происхождение имени чисто случайное. Сама поэма получила название «Монго». Она пришлась по вкусу молодежи и во множестве рукописей и вариантов ходила по рукам. Весь Петербург знал её, а за Столыпиным осталось прозвище. Сам он назвал им свою любимую и прекрасную собаку, сопровождавшую хозяина по парку Царского Села и не раз прибегавшую искать его во время полкового учения, чем вводила в досаду командира полка, Михаила Григорьевича Хомутого». Закончив этот рассказ, первый биограф поэта делает сноску: «О случайном происхождении имени «Монго» сообщил нам Дмитрий Аркадьевич Столыпин. Лонгинов производит его прямо от клички собаки». («Русская старина», 1873 г.). Это же объяснение приводится и в «Лермонтовской энциклопедии» (М., 1981 г.). 148

Но как-то никогда особенно не верилось ни в «собачью» версию происхождения прозвища Столыпина, ни в абракадабру с двумя бессмысленными слогами, «случайно» пришедшими на ум поэту. У Лермонтова ничто не было случайным, все таило в себе какойто определённый смысл. В 1988 году во втором номере журнала «Русская речь» появилась статья О. П. Попова, бывшего сотрудника лермонтовского музея г. Пятигорска, «Перечитывая Лермонтова» (с. 18-21). Её автор вполне справедливо замечает, что прозвище «Монго» ничего не объясняет. «Здесь не видно ни меткости, ни остроумия, – пишет он, – и непонятно, почему случайно попавшееся слово сделалось вторым именем Столыпина». Да и не было романа с таким названием, как не было и «Монгопарка». Но зато было реальное историческое лицо – Парк Мунго (1771-1806) – крупнейший шотландский путешественник по Африке, по профессии хирург. Описание путешествий этого человека достойно пера Жюля Верна. В 1795 году, по поручению африканского общества в Лондоне, он предпринял путешествие по малоизу149

ченной Африке. Отправившись из Гамбии, он пересек ряд мелких туземных государств, был в плену у мавританского царя, бежал и с большими трудностями достиг Нигера, который исследовал на значительном протяжении. После семимесячной болезни в странах Мандинго Мунго Парку удалось в караване рабов проникнуть вновь в Гамбию, откуда он в 1798 году вернулся в Англию. Второе путешествие, предпринятое им в 1805 году, окончилось гибелью путешественника в государстве Сокото, где он утонул в Нигере, спасаясь от напавших на его караван негров. Оба эти путешествия, доставившие впервые в Европу сведения об обширных землях бассейна Нигера, явились важными географическими открытиями и наделали много шума. Насколько популярны были путешествия Мунго Парка и упоминания о них на рубеже XVIII–XIX веков, можно судить но цитируемому ниже пассажу из книги крупного ученого, этнографа, историка, археолога графа Яна Потоцкого (1761–1815). «Путешествие в Астраханские и Кавказские степи», Париж, 1829 г. (Сегодня эта книга является огромной библиографической ред150

костью, до сих пор в полном объеме не переводилась на русский язык, а вначале прошлого века пользовалась популярностью – её знал А.С. Пушкин). В 1797–1798 годах Ян Потоцкий, являясь почетным членом Российской академии наук, совершил путешествие по Кавказу. Находясь в окрестностях Маджар, – древнего города на реке Куме, он случайно получил от одного калмыка номер «Петербургской газеты», в которой сообщалось, как он пишет, о том, что «один англичанин по имени Мунго Парк проник в глубь Африки и нашел там город, такой же большой, как Лондон». Ян Потоцкий говорит о том, что эти новости его сильно заинтересовали. О рискованных путешествиях Мунго Парка много писали и в лермонтовское время. Конечно, поэт, особенно интересовавшийся Шотландией как родиной своих предков, не мог не обратить внимания на эти публикации. Кроме того, были изданы и сами описания этих путешествий. Первая поездка по Африке была описана в книге «Travels in the interior districts of Africa etc» (Лондон, 1799), вторая – в «The journal ofa mission to the intenor of Africa etc». (Лондон, 1815). 151

Зная интерес Лермонтова к географии и его свободное владение иностранными языками, можно предположить, что эти материалы были ему известны. Логично также вслед за О.П. Поповым сделать предположение о том, что именно прозвищем Мунго (а не Монго!) поэт наградил своего родственника. Как было написано в поэме самим Лермонтовым – неизвестно, автограф не сохранился, а в списках могла быть ошибка. Но именно Мунго называет А. А. Столыпина в своих воспоминаниях троюродный брат поэта А. П. Шан-Гирей. Рассказывая о жизни Лермонтова в Петербурге и о наездах его на ученья и дежурства в Царское Село, он сообщает: «В том же полку служил родственник его, Алексей Аркадьевич Столыпин, известный в школе, а потом и в свете, под именем Мунго. Раз они вместе отправились в сентиментальное путешествие из Царского в Петергоф, которое Лермонтов описал в стихах: Садится солнце за горой, Туман дымится над болотом. И вот, дорогой столбовой, Летят, склонившись над лукой, Два всадника, большим налётом». 152

(Кстати, в последней цитируемой лермонтовской строке Аким Павлович сделал ошибку: не «налётом», а «намётом» – так казаки называли бег лошади галопом). Но именно в словах Шан-Гирея «отправились в сентиментальное путешествие» и кроется разгадка причины, по которой Лермонтов дал Столыпину прозвище. Оказывается, это «путешествие» тоже было достаточно рискованным: в поэме описывается приключение, связанное с поездкой Лермонтова и Столыпина летом 1836 года из села Копорского близ Царского Села на Петергофскую дорогу, где в одной из дач жила славившаяся своей красотой артистка кордебалета Екатерина Пименова, бывшая на содержании у богатого откупщика Моисеева. Искателям приключений пришлось спасаться бегством, и их «путешествие» чуть не закончилось трагически. В одном из списков поэмы, принадлежавших С.А.Андриевскому, после стиха 248 («Прыг, прыг... и были таковы») вместо точек следует четверостишие, не цитируемое, как правило, в нынешних изданиях: Так, силой вражеской гонимый, В кипящий Тибр с мечом в руках 153

Прыгнул Коклес неустрашимый И тем прославился в веках.

Упоминая здесь о Публии Г. Коклесе из древнего римского патрицианского рода Горация, защищавшем мост на Тибре против этрусков, пока мост позади не был разобран римлянами, а затем бросившимся в Тибр, Лермонтов, вероятно, намекает на трагический конец утонувшего Мунго Парка. На сравнение же Столыпина с англичанином прямо указывает и строка из поэмы Лермонтова, характеризующая родственника поэта: «Породы английской он был». Интересно, что прежде в справочном материале против имени А.А.Столыпина указывалось его двойное прозвище: Монго (Мунго). Но в последующих изданиях осталось только Монго (видимо, это имя показалось более благозвучным). И часто на вопрос посетителей: «А что же все-таки означает это имя?» музейные сотрудники просто пожимали плечами... А за этим прозвищем, как, впрочем, и за многими характеристиками, даваемыми Лермонтовым, открывается целый мир остроты восприятия и остроумия, меткости характеристик и афористичности выражений. 154

Выше мы говорили о полярности характеристик А.А.Столыпина. Быть может, ему в какой-то степени было свойственно и то и другое: и склонность к авантюрным похождениям, и внешняя английская чопорность. Всё это Лермонтов вместил в одном-единственном слове, обратившись к имени знаменитого путешественника. Впрочем, каждый волен делать свои выводы... Как сказал поэт: Так повесть кончена моя, И я прощаюсь со стихами, А вы не можете ль, друзья, Нравоученье сделать сами...

ОДНА ИЗ ТАЙН ЛЕРМОНТОВЕДЕНИЯ

К

ак известно, Пятигорск занял очень важное место в жизни и творчестве М.Ю. Лермонтова. Исследователями неоднократно отмечалось, что без всестороннего изучения материалов, связанных с пребыванием поэта в Пятигорске, невозможно создать его подлинно научную биографию. Нам интересны также люди, занявшие определённое место в истории его жизни. В данной главе речь пой155

дёт о пятигорском окружении поэта, среди которого оказались представители рода князей Голицыных. Среди пятигорского окружения М. Ю. Лермонтова можно вспомнить имена двух князей Портрет В. С. Голицына. Голицыных: Голицын Валериан Михайлович (1802 – 1859), декабрист, переведённый на Кавказ рядовым в 1829 г. после сибирской ссылки. Лишь в мае 1837 г. он получил на Кавказе свой первый офицерский чин. С ним Лермонтов познакомился в Пятигорске летом 1837 года, а в октябре встречал его в Ставрополе. По мнению Д. Д. Оболенского, знавшего Голицына в поздние годы, эпизод в романе «Герой нашего времени», когда Грушницкий после солдатских погон надевает офицерские эполеты, взят из жизни Голицына. И Голицын Владимир Сергеевич (1794– 1861). Его имя особенно интересно для лермонтоведов. Голицын Владимир Сергеевич имел прозвище «Centre», что означает «Цен156

тральный». Камер-юнкер, флигель-адъютант императора Александра I (с 29 сентября 1817 – по 29 апреля 1825), кавалер ордена Св. Георгия 4 степени (12 декабря 1817) , Св. Станислава (1845) и Св. Анны 1 степени (1847), он был одним из блестящих представителей московского большого света конца 20-х -начала 30-х гг. Князь П.А.Вяземский характеризовал В.С.Голицына как человека очень острого, краснобая, мастера играть словами и весёлого рассказчика, который любил других, и был великий мастер хорошо поесть, а еще больше угощать, устраивать всякие увеселения. Участник Отечественной войны 1812 г., при взятии Парижа он был ранен пулей в щиколотку правой ноги, и рана эта никогда не закрывалась. Каждое лето кн. Голицын приезжал с семейством своим в Пятигорск, и вокруг него собиралось лучшее общество приезжих из России и из Кавказской армии. В 1841 г. к обществу князя примкнул и М. Ю. Лермонтов. Среди развлечений «водяного общества» во времена поэта одним из излюбленных были прогулки к пятигорскому подземному озеру Провал. Тогда ещё не было туннеля, 157

ведущего во внутренность Провала, и публика могла осматривать его только сверху, подойдя к самому краю воронки. Это давало возможность устраивать своеобразное развлечение, о котором писала современница поэта Э. А. Шан-Гирей: «Князь Владимир Сергеевич Голицын, умевший хорошо устраивать празднества, любил доставлять удовольствия молодёжи. Однажды он вздумал сделать сюрприз такого рода: устроил помост над Провалом..., такой обширный, что на нём без страха танцевали в шесть пар кадриль, этот висячий мост держался долго. Любопытные спускались на блоке до самой воды». Хотя известна гравюра, изображающая спуск по воронке Провала двух человек, под названием «Профиль Голицынского Провала у подошвы Машуки близ Пятигорска, снятый с натуры 27 июля 1837 г.», сообщению Э. А. Шан-Гирей не придавалось веры. А между тем в деле № 400 бывшего управления Кавказских Минеральных Вод за 1837 г. имелись некоторые сведения об этой голицынской затее. Переписка начиналась отношением князя Голицына в Строительную комиссию от 18 июля 1837 года за № 1, в котором он писал: 158

Профиль Голицынского Провала.

159

«Всеобщее любопытство гг. посетителей обоего пола осмотреть в подробности место, известное под именем Провала, оставалось по сие время неудовлетворённым. Препятствия, природой поставляемые, мне казались непреодолимыми, и при всём желании моём способствовать в отыскании средств посещать Провал и даже спускаться в него без всякой опасности, я начинал терять на то надежду, когда случайно, сообщив мою мысль братьям Бернардацци, нашёл в них художников, совершенно знакомых с кряжем здешней земли и ручающихся за успешное окончание предполагаемых мною работ». Предлагая пожертвовать для этого сооружения необходимую сумму, Голицын просил компенсировать архитекторов Бернардацци привилегией для взимания небольшого сбора с будущих посетителей Провала. По-видимому, Голицын взялся за постройку с такой энергией, что помост был изготовлен уже к 27 июля 1837 г., о чём свидетельствует упомянутая выше гравюра. Однако, поскольку сооружение на Провале было связано с привилегией, вопрос направили на разрешение министра внутренних дел. Ответ последнего был получен толь160

ко 15 февраля 1838 года (за № 947). В нём заключался отказ о выдаче привилегии, и выражались всякого рода сомнения в отношении прочности сооружения, безопасности спуска и т.п. Вся затея Голицына лишалась, таким образом, материальной базы. Однако мост над Провалом продолжал оставаться в прежнем состоянии и к 1841 г. от серных испарений пришёл в ветхость, чем обратил на себя внимание пятигорского коменданта полковника Ильяшенкова и вызвал со стороны Голицына ходатайство о сломе сооружения. Разрешение было получено 24 апреля 1841 года. Приведённые документы, опубликованные впервые С.И.Недумовым, бывшим сотрудником музея «Домик Лермонтова», дают объяснение популярности князя Голицына среди пятигорского «водяного общества», называвшего в то время Провал Голицынским. Интересен для нас отзыв о Голицыне знакомого А. С. Пушкина по Кишинёву А. М. Фадеева: «В сущности он был умный и добрый человек, хотя жизнь его, исполненная авантюр всякого рода, бросала иногда тень на иные его поступки. Он считался не 161

очень хорошим семьянином, хотя чрезвычайно ценил свою жену, достойнейшую женщину княгиню Прасковью Николаевну, любил своих детей, но своевольная ширь его натуры не допускала... препятствий в его увлечениях. Он был тонкий гастроном..., сочинял стихи, водевили, пел комические куплеты собственного сочинения и сам себе аккомпанировал на фортепиано». Характерно, что в великосветских кругах В.С.Голицын с конца 10-х гг. считался совершенным воплощением традиционного образа «Дон Жуана». Его называли Аполлоном, он имел силу Геркулеса и был ума весёлого, затейливого, и оттого вся жизнь его была сцеплением проказ, иногда жестоких, иногда преступных, редко безвинных. Одна из любовных авантюр кн. В.С.Голицына – трагическая история его связи с кн. Туркестановой, фавориткой Александра I, отравившейся после родов, – записана в дневнике А.С.Пушкина (8/ III – 1834 г). Пятигорские старожилы в своё время придавали большое значение размолвке лермонтовского кружка с Голицыным в начале июля 1841 года из-за устройства публичного бала для местного общества. По одной вер162

сии, друзья разошлись из-за того, что отказались пригласить на этот бал какую-то даму, которую хотел там видеть Голицын. По другой – Голицын пренебрежительно отозвался обо всём кружке знакомых Лермонтова, заявив: «Здешних дикарей надо учить». В Пятигорске состоялось два бала: запомнившийся всем импровизированный бал в гроте Дианы, организованный при участии Лермонтова, и бал в Ботаническом саду, устроенный Голицыным, куда никто из друзей поэта не был приглашён. Многие говорили о том, что бал в гроте Дианы был устроен Лермонтовым в пику Голицыну. Подробно причины конфликта Лермонтова с Голицыным изложены в рассказе Н.П.Раевского в записи В.П.Желиховской. По его словам, М.Ю.Лермонтов сказал своим приятелям: – Господа! На что нам непременное главенство князя на наших пикниках? Не хочет он быть у нас, – и не надо. Мы и без него сумеем справиться. «Не скажи Михаил Юрьевич этих слов, – свидетельствует Раевский, никому бы из нас и в голову не пришло перечить Голицыну, а тут словно нас бес дёрнул. Мы принялись за 163

дело с таким рвением, что праздник вышел – прелесть». Большинство биографов М. Ю. Лермонтова ставили в вину Голицыну устройство бала вскоре после смерти поэта (по-видимому 18 июля) и даже на этом основании брали под сомнение достоверность его сообщения о гибели Лермонтова. Со слов Голицына А.Я.Булгаков писал А.И.Тургеневу: «Россия лишилась прекрасного поэта и лучшего офицера. Весь Пятигорск был в сокрушении, да и вся армия жалеет». Однако, известен факт, что князь Голицын в день смерти Лермонтова (15 июля по старому стилю) не праздновал своих именин. Благодаря его настоянию поэт был погребен по христианскому обряду, в черте кладбища. Так мемуарист И.И.Дроздов свидетельствует: «В день посещения кладбища (1895 г.) я встретился с одним стариком – старожилом, священником и, разговорившись с ним, спросил, не знает ли он, почему священник Павел Александровский согласился предать тело Лермонтова по обряду христианскому лишь после долгих колебаний. Вот его подлинные слова: «Лермонтов был человек злой... и погиб смертью, причисленной законами к само164

убийству. Отец Павел согласен был хоронить Лермонтова с честью, но я возражал против этого, и ежели б не давление кн. Голицына, то он был бы зарыт в яму через палача, как и заслуживал того». Доказательством того, что кн. Голицын относился к М.Ю.Лермонтову со вниманием и уважением является и то, что он часто бывал в гостях у поэта на его квартире в Пятигорске. Так, хозяин «Домика Лермонтова», В. И. Чилаев, свидетельствует: «Проиграв... несколько ставок, Лермонтов вышел на балкон, где сидели не игравшие в карты князь Владимир Сергеевич Голицын, с которым поэт не расходился в то время, князь Сергей Васильевич Трубецкой, Сергей Дмитриевич Безобразов, доктор Барклай де Толли и др...». По-видимому, именно письмо Голицына к жене являлось первым достоверным источником сведений о дуэли М.Ю.Лермонтова с Н.С.Мартыновым. Это подтверждается свидетельством московского почт-директора Л.Я.Булгакова, который пишет 31.VII. 1841 г. П.А.Вяземскому: «Сообщаю тебе подробности, кои мне известны от Путяты, а он знает их по письму князя В.Голицына к 165

жене». Упомянутое письмо Голицына пока ещё не найдено, и, таким образом, полученные через Путяту сведения об обстановке дуэли, приобретают особо важное значение. Отношения князя В. С. Голицына и М. Ю. Лермонтова испортились непосредственно перед роковой дуэлью последнего. Истинная причина охлаждения их отношений – загадка для лермонтоведов и предмет для продолжения исследований.

ЗАГАДКА ПОСЛЕДНЕЙ ДУЭЛИ М.Ю.ЛЕРМОНТОВА М. Ю. Лермонтов погиб на дуэли с Н.С.Мартыновым 27 (15-го по старому стилю) июля 1841 г. в Пятигорске. Каждый год город отмечает эту траурную дату. Но вот уже на протяжении полутора веков история поединка остаётся загадочной и противоречивой. Тем более, что многие документы, которые могли бы пролить свет на этот трагический исход до наших дней не были введены в научный оборот в полном объёме. До се166

годняшнего дня существует множество спорных версий о самой причине дуэли. Когда в 1860 г. появилась одна из первых статей о Лермонтове, её автор, А.В.Дружинин, оставил в своей рукописи чистые листы, на них он собирался впоследствии поместить рассказ о событиях, приведших к ранней гибели поэта. Но до сих пор многие страницы биографии Лермонтова остаются пустыми. Пересматривая коренным образом известные первоисточники и основываясь на новых, переводных материалах, мы предлагаем вниманию читателей своё видение цепи событий, приведших к трагедии у подножия Машука.

«Счастливый несчастливец» «Само провидение указало им на дуэль» А.П.Чехов.

«В

оистину, есть странные сближенья», – писал когда-то А.С.Пушкин, и невольно вспоминаешь эти слова, когда задумываешься о том, что в своё время отца 167

будущего убийцы Лермонтова едва не лишил жизни грозный Емельян Пугачёв. В архивах США хранятся интереснейшие бумаги, относящиеся к различным эпизодам русской истории. В том числе и рукописный документ «Воспоминание о Пугачёве», написанный матерью известного церковного деятеля Петра Петровича Зубова и недавно опубликованный в книге Александра Кацуры «Поединок чести». Мемуаристка рассказывает о том, что, когда донеслась весть о приближении Пугачёва и его необузданных войск до поместья Мартыновых Липяги, там случился страшный переполох, «... тем более, что меньше недели перед этим жена Мартынова родила сына. Напуганные, все кое-как собрались и решили бежать из имения прямо в лес, а оттуда куда глаза глядят. Взяли с собой молодую мать, но оставили новорождённого сына с мамкой-кормилицей... К вечеру того же дня усталые, злые всадники разбойников подъехали к имению... Мамка-кормилица затряслась. «А это что? – крикнул Пугачёв, дёргая ребёнка за голову из её рук. – Барчонок, что ли? Давай его!» «Не тронь! – закричала кормилица, – не тронь его, это мой сопляк!» 168

Этим скверным словом она и спасла младенца. «Напуганная мамка решила окрестить ребёнка до возвращения родителей, – повествуют далее воспоминания. – Пошла в церковь. «А как назвать его?» – спрашивает священник. «А бог весть!– отвечает мамка. – Уж и не знаю». «По святому назовём, – решил священник. – На сей день святой будет Соломонцарь. – Так и назовём». Так и назвали». «Наш друг Мартыш не Соломон», – скажет через много лет М.Ю.Лермонтов о сыне столь чудесным образом спасённого младенца. А свой первый опыт в прозе – неоконченный роман «Вадим» посвятит именно описанию «пугачевщины без Пугачёва», какой она явилась в Пензенской губернии, где находилась усадьба его бабушки в Тарханах, где, впрочем, располагались и мартыновские Липяги. «...Мой роман становится произведением, полным отчаяния, – писал Лермонтов в 1832 г. М.А.Лопухиной, – я рылся в своей душе, желая извлечь из неё всё, что способно 169

обратиться в ненависть; и всё это я беспорядочно излил на бумагу». Странные слова. Но более всего странным представляется то, что Мартынов, словно орудие рока, всегда неотступно находится рядом с поэтом. В 1829-32 годах Лермонтов проводит летние каникулы в подмосковном Середникове, где, по-видимому, бывают и члены семейства Мартыновых, так как их имение Знаменское-Иевлево располагается снова неподалёку. (Кстати, вероятно, именно здесь Лермонтов и работал над «Вадимом», так что неизвестно, какие семейные предания питали его творчество в этот момент). В то время, как Лермонтов увлечённо занимался своими первыми литературными опытами, Середниково посещали гости. Среди них оказалась и очаровательная мадемуазель Сушкова, ставшая предметом юношеского увлечения поэта. Черноокая обольстительница не замечала Лермонтова, который был моложе её на два года, а Лермонтов не замечал светловолосую девочку-подростка, совершенно очарованную его поэзией. В ней было «что-то милое и ласковое», – скажет о ней потом А.И.Тургенев. Это трогательное существо впоследствии многие из современ170

ников поэта назовут одной из возможных причин его роковой дуэли. Версия о том, что Мартынов вызвал Лермонтова, защищая честь сестры, появилась сразу после поединка. В Москву она дошла ещё в августе 1841 года. Приятели из ближайшего пятигорского окружеПортрет Н.С.Мартынова. ния поэта утверждали, что Лермонтов вывел в образе княжны Мери сестру своего будущего убийцы. А. Елагин, Т. Грановский, А. Арнольди, А. Смолянинов и другие современники поэта, явившиеся непосредственными свидетелями роковых событий, связывали имя Натальи Соломоновны Мартыновой с последней дуэлью Лермонтова. Так, студент Андрей Елагин писал 22 августа 1841 года отцу в деревню: «Как грустно слышать о смерти Лермонтова, и, к несчастью, эти слухи верны. Мартынов, который вызвал его на дуэль, имел на то полное 171

право, ибо княжна Мери сестра его. Он давно искал случая вызвать Лермонтова... У них была картель... я думаю, что за сестру Мартынову нельзя было поступить иначе...». И это лишь одно из многочисленных свидетельств. А.Ф.Тиран, приятель Лермонтова, в своих воспоминаниях о поэте свидетельствует о том, что Н.Мартынов даже сделал выговор сестре по поводу того, что она «так ветрено ведёт себя, что даже Кавказ про неё рассказывает…». По-видимому, Лермонтов действительно нравился Наталье Соломоновне с юных лет. И привязанность эта была достаточно глубокой и долгой, тем более, что жизненные пути Лермонтова и Мартыновых пересекались постоянно. Лермонтов и Николай Мартынов вместе учатся в Школе юнкеров. Летом 1837 года Мартыновы приезжают в Пятигорск, где снова общаются с сосланным на Кавказ поэтом. Это общение имело самые интересные последствия. Во-первых, вернувшись с Кавказа, Наталья Соломоновна бредила Лермонтовым и рассказывала, что она изображена в «Герое нашего времени». А во-вторых, всё это совсем не нравилось её матери, Елизавете Михайловне. Поэтому, передав 172

сыну через Лермонтова письма и деньги и узнав, что они загадочным образом пропали по дороге, она тут же выразила подозрение в том, что он умышленно скрыл распечатанный им пакет с её письмами, а, главное с письмами её дочерей, доверенный ему для передачи Н.С.Мартынову. Сделал это всё Лермонтов, разумеется, потому (согласно её рассуждениям), что горел нетерпением узнать, что же доверительно сообщала Наталья Соломоновна о нём своему брату. Однако история с письмами не помешала Лермонтову и Мартыновым общаться и дальше. В течение своего пребывания в Москве в 1840 году поэт часто навещал Мартыновых и даже «любезничал» с сестрами своего будущего убийцы, в том числе и с мнимой княжной Мери. Об этом записывает в своём дневнике и А.И.Тургенев. Мать Н.С.Мартынова тоже пишет в 1840 году сыну, что Лермонтов часто бывает у них и что его визиты ей неприятны. «Он выказывает полную дружбу твоим сестрам, – сообщает она, – эти дамы находят большое удовольствие в его обществе». П.А.Вяземский также отмечает ухаживанья Лермонтова за сестрами Н.С.Мартынова, но не у него в доме, а в дружественном ему 173

доме Оболенских: «Лермонтов ведёт здесь осаду Трои, – пишет он в это время в Петербург, – то есть трёх сестёр». Хотя ранее ни тот же Вяземский, ни ктолибо другой не замечал заинтересованности Лермонтова барышнями Мартыновыми. Да и была ли такая заинтересованность со стороны поэта? Скорее лишь чисто внешние знаки внимания к подросшим и превратившимся в очаровательных девушек, знакомым с детских лет сестрам давнего приятеля. Ведь даже отзвука мимолётного увлечения мы не находим в его творчестве. В качестве примера можно вспомнить стихи Лермонтова, адресованные одной из сестёр Мартыновых, написанные в 1830 году: Когда поспорить вам придётся, Не спорьте никогда о том, Что невозможно быть с умом Тому, кто в этом признаётся. Кто с вами раз поговорил, Тот с вами вечно спорить будет, Что ум ваш вечно не забудет, И что другое всё забыл.

Можно ли найти в этом стихотворении хотя бы какой-то намёк на сердечные отно174

шения? Видимо, прав был Мартьянов, когда писал: «Очевидно, что все... откровения сентиментальной девицы... не что иное, как рia desideria влюблённой барышни, принявшие в её головке форму факта». Что касается Натальи Соломоновны, видимо, она была увлечена не на шутку. Д. Д. Оболенский свидетельствует: «...когда Лермонтов уезжал из Москвы на Кавказ, то взволнованная Н. С. Мартынова провожала его до лестницы; Лермонтов вдруг обернулся, громко захохотал ей в лицо и сбежал с лестницы, оставив в недоумении провожавшую». Несмотря на эту выходку, Мартынов продолжает с ним приятельские отношения, которые поддерживаются и в Пятигорске в 1841 году. Взрослый сын Мартынова утверждал в 1898 г., что его отец потому не порывал дружеских отношений с Лермонтовым, что ждал от него в 1841 г. в Пятигорске формального предложения Наталье. Сам Николай Соломонович уверял редактора «Русского Архива» П.И. Бартенева, что незадолго до дуэли Лермонтов приезжал к нему в степь, где у него, недалеко от Пятигорска, стоял шатёр «вроде калмыцкого улуса», и провёл 175

там целый день, желая «отвести душу». О чём говорили? – Не знаем. Поражает лишь резкая перемена в их отношениях. Мартынов становится раздражительным и злым. Теперь любой шутки со стороны поэта для него достаточно для того, чтобы вызвать Лермонтова на дуэль. Здесь остаётся что-то неясное. Нет какого-то связующего звена. Впоследствии слухи обрастают легендами. Но упорно повторяется одно и тоже: поводом к дуэли послужили шутки и эпиграммы Лермонтова. Вот, например, одна из них: Скинь бешмет свой, друг Мартыш, Распояшься, сбрось кинжалы, Вздень броню, возьми бердыш И блюди нас, как хожалый.

Здесь, кстати, тоже остаётся много неясного. Ну почему, скажем, «как хожалый»? Известный исследователь творчества и биографии поэта Эмма Герштейн делает предположение, что здесь кроется «может быть, глухой намёк на какие-то связи Мартынова с полицией или жандармерией», а в знаменитой фразе Лермонтова, произнесённой пофранцузски в адрес Мартынова, – «Горец с 176

большим кинжалом», – послужившей, по словам Э.А .Шан-Гирей, фактическим поводом к дуэли, французское слово «montagnard» (горец) якобы имеет второй смысл – «революционер», что жестоко обидело Николая Соломоновича и спровоцировало поединок. Так всё-таки «хожалый» или «революционер»? Понятия, надо сказать, прямо противоположные. И не слишком ли это политизированная версия? В Пятигорске, так вдруг, после стольких лет знакомства политическая дуэль? Вряд ли... Может быть, дело обстояло несколько проще. Проще и сложнее. Просто молодёжь, как ей и положено в нежном возрасте, болела адюльтером? А Мартынов всё ждал предложения в отношении сестры... Тем более, что сестра была бы скомпрометирована, если бы такого предложения не последовало. Уж слишком многие были посвящены в версию с «Княжной Мери». Примечательно, что впоследствии именно на эту причину гибели поэта указывал и его секундант М. П. Глебов, часто беседовавший о Лермонтове с его биографом Фр. Боденштедтом. А ведь Глебов, собственно, и закрыл глаза своему убитому другу. Кому же верить, как не ему? 177

Сам Мартынов, по свидетельству некоего Ф.Ф. Маурера, владельца богатого московского особняка, где бывал убийца поэта, «весь сжимался», если кто-либо заговаривал о Лермонтове. Хозяин предупреждал об этом своих гостей и просил не говорить о поэте в присутствии Мартынова. Но однажды в очень тесной мужской компании «Мартынова прорвало», и он сказал: «Обиднее всего то, что все на свете думают, что дуэль моя с Лермонтовым состоялась из-за какой-то пустячной ссоры на вечере у Верзилиных. Между тем это не так... Нет, поводом к раздору послужило то обстоятельство, что Лермонтов распечатал письмо, посланное с ним моей сестрой для передачи мне. Поверьте также, что я не хотел убить великого поэта... и только несчастной случайности нужно приписать роковой выстрел». Версия о распечатанном письме приобрела к 90-м годам такие права достоверности, что Д.Оболенский ввёл её в свою статью о Мартынове в Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А .Ефрона. В версию о «Княжне Мери» много лет спустя верили даже сыновья Мартынова, пытавшиеся в 1893 г. выступить в печати с 178

публикацией сохранившихся у них материалов, дабы пролить свет на трагический инцидент. Однако, если вспомнить литературный роман Лермонтова, рядом с образом невинной, наивной и страдающей Мери, вырисовывается другой пленительный образ замужней женщины, которую герой никогда «не в силах был бы обмануть». За ней он готов был мчаться куда угодно, загоняя коня. И речь здесь шла скорее не об обычном адюльтере, а о глубоком чувстве, уберечься от которого герой не смог бы даже под неусыпным взором «хожалого». Посмотрим, в чём признавался Лермонтов в 1841 году в разговоре «по душам» с одним из своих приятелей. В лермонтоведении известны крайне редко цитируемые воспоминания барона фон Майделя, на которые ссылаются первые биографы поэта П. К. Мартьянов и П. А. Висковатый. Е. И. фон Майдель – генерал от инфантерии – до того как стал комендантом Петропавловской крепости (1876 г.), почти всю свою военную службу провёл на Кавказе, участвуя в многочисленных экспедициях, куда, впрочем, был переведён уже после смерти Лер179

монтова в 1842 г. Окончив ту же школу гвардейских подпрапорщиков, что и поэт, и, будучи знаком с ним, он рассказывал о том, что Лермонтов был с ним откровенен, и в роковом 1841 году признался ему в своём увлечении одной французской дамой. «Знаете ли, барон, – говорил он, – я прошлой осенью ездил к ней в Ялту, я в тележке проскакал до двух тысяч вёрст, чтобы несколько часов пробыть наедине с нею. О, если бы вы знали, что это за женщина! Умна и обольстительна, как фея. Я ей написал французские стихи...». Е.И.Майдель называет и имя этой женщины – это была супруга французского консула в Одессе, известного учёного-геолога Ксавье Оммера де Гелля. Звали её Жанна-Адель Эрио Оммер де Гелль. В лермонтоведение она вошла под именем Адель Оммер де Гелль. Вопрос «М.Ю.Лермонтов и госпожа А.Оммер де Гелль» в литературе о поэте освещён достаточно широко (начиная с мистификации П.П.Вяземского, появившейся в 1887 г., и заканчивая современными публикациями, где говорится о том, что вопрос этот всё-таки открыт для исследования). Хотелось бы упомянуть лишь то, что материалы каспийских экспедиций академика К.М.Бэра, 180

опубликованные ленинградским отделением Академии наук СССР в 1984 г., подтвердили факт пребывания четы де Гелль на Юге России в 1839, 1840 и в 1841 гг. Факт же написания М.Ю.Лермонтовым в это время «французских» стихов также известен. 10 мая 1841 года он пишет из Ставрополя своей приятельнице Софье Карамзиной: «Я дошёл до того, что стал сочинять французские стихи, – о, разврат!». Речь идёт о стихотворении «Ожидание». Интересно, что первые биографы поэта приписывали Лермонтову посвящение этих стихов госпоже А.Оммер де Гелль. Затем это предположение отринули главным образом из-за «разоблачения» литературной мистификации П.П.Вяземского. Но помимо мистификации есть и другие свидетельства. К ним относится, например, эпиграмма, якобы написанная Мартыновым и адресованная Лермонтову. Mon cher Michel! Оставь Аdel... А нет сил, Пей эликсир... Некоторые исследователи, прочтя её, выдвинули версию о литературном соперничестве Мартынова и Лермонтова (!) и даже на181

шли в ней элементы подражания поэту. Трудно не согласиться с мнением Э.Герштейн, высказанным по этому поводу о том, что подобная версия производит парадоксальное впечатление. Само подобное сопоставление выглядит довольно наивно. Пожалуй, трагедия в Пятигорске вовсе не вписывается в проблему «Моцарта и Сальери». Однако, та же Герштейн, видимо, не права, называя упомянутую эпиграмму «беззубыми стишками» Мартынова. Эти анонимные вирши, обнаруженные исследовательницей И.Гладыш в Центральном Государственном архиве в 1963 г., таят в себе две очень важные вещи: в них упомянуто женское имя «Адель», и под текстом эпиграммы имеется помета: «Подлец Мартышка!». Рукой ли Лермонтова сделана эта надпись, или же, как полагают Д.Алексеев и Е.Рябов, рукой мистификатора, – в любом случае здесь содержится явный намёк на то, что отношения поэта с Мартыновым должны были испортиться и почему. В свете подобных рассуждений эпиграмма может быть рассмотрена как то недостающее звено, что мешало нам понять резкую перемену во взаимоотношениях двух давних приятелей. А если предположить, что в раз182

говоре с Мартыновым «по душам» в его шатре, Лермонтов сказал ему то же, в чём признался накануне Майделю? Всё становится на свои места – раздражение Мартынова, нелепый повод, приведший к дуэли, упорное молчание секундантов. Ведь здесь была затронута честь сразу нескольких женщин: замужней французской дамы, Натальи Соломоновны, да и других сестёр Мартынова – пострадавшая репутация одной из них отбрасывала тень на всех членов семьи. А одна из сестёр, Елизавета Соломоновна, была замужем за самим П. В. Шереметевым! Отсюда становится понятно, почему никто ничего не хотел говорить по поводу трагической дуэли. Русские дворяне кодекс чести соблюдали строго. Но, правда, кое-кто молчать никак не мог. И П.П.Вяземский, женившийся на родной сестре А.А.Столыпина – родственника и секунданта М.Ю.Лермонтова на роковом поединке, таким образом вошедший в эту семью и, вероятно, узнавший многие её тайны, пишет свою литературную мистификацию «Поэт Лермонтов и г-жа Адель Оммер де Гелль в 1840 г.», где рассказывает о головокружительном романе русского поэта и французской путешественницы. 183

Сам А.А.Столыпин, всё время бывший рядом с Лермонтовым в его последнее лето в Пятигорске, не проронил о дуэли ни слова. Никогда. Никому. Он только сделал одну очень важную вещь. Перевёл именно роман «Герой нашего времени» именно на французский язык. Госпожа Адель Оммер де Гелль, напротив, запретила свою книгу о путешествии по Югу России к переводу. Мартынов же после дуэли, говорят, сделался мистиком, по-видимому, занимался вызыванием духов, и стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания. Молодёжь его прозвала «Статуей Командора». Но среди своих современников он был более известен лишь как «Мартынов лермонтовский». Или же, что, наверное, более точно, – «счастливый несчастливец».

МИСТИКА, ИЛИ ТАЙНА ТВОРЧЕСТВА ДВУХ ПОЭТОВ?

С

транные совпадения порой случаются в жизни. П.А.Висковатый, первый биограф М.Ю.Лермонтова, рассказывает об од184

ном загадочном эпизоде из жизни поэта, случившемся с ним незадолго до его гибели: «...Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у «Пяти углов» и предсказавшую смерть Пушкина от «белого человека»... Лермонтов... спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уж ни о чём просить не станешь». Когда неожиданно пришёл приказ поэту ехать, он был сильно поражён. Припомнилось ему предсказание. Грустное настроение стало ещё заметнее, когда, после прощального ужина, Лермонтов уронил кольцо, взятое у Софьи Николаевны Карамзиной, и, несмотря на поиски всего общества, из которого многие лица слышали, как оно катилось по паркету, его найти не удалось». Посещение предсказательниц, гадалок было модным в XIX веке. Но странно не то, что к пророчествам относились очень серьёзно, удивительно то, что пророчества эти сбывались. Потому они врезались в память на 185

всю жизнь, попадали на страницы мемуаров. Вот, например, что пишет об одном из таких предсказаний судьбы французская путешественница, писательница Адель Оммер де Гелль: «Цыганка, окинув меня пристальным взглядом, взяла мою руку и, тщательно изучив линии на ней, продолжила меня рассматривать, ничего не говоря. – Что Вы можете ей предсказать?- кричали ей со всех сторон. – Её гороскоп, мы хотим знать её гороскоп!... – Эта девушка, – наконец произнесла гадалка с задумчивым видом, – эта девушка будет иметь единственную участь. – Какую? Какую? Никаких тайн! Но, не реагируя на все эти требования, старуха показала мне на птицу, быстро пролетавшую над нашими головами. – Посмотри на эту птицу, – сказала она мне тихо, чтобы никто, кроме меня, не услыхал. – Посмотри, она летит к солнцу: так же, как она, ты пересечёшь пустыни и моря, и ты будешь петь, чтобы забыть усталость. Не удивляйтесь же сегодня, читая стихи, в разные годы вышедшие из-под пера женщины. Как то предсказала цыганка, я пере186

секла пустыни и моря, и я пела... чтобы забыть усталость». (Адель Оммер де Гелль. Париж. 15 сентября 1845 г.) Этой женщине, так же, как М. Ю. Лермонтову, предсказали судьбу, так же, как и в жизни русского поэта, этому предсказанию суждено было сбыться. Она действительно пересекла пустыни и моря, следуя за своим мужем – известным геологом и путешественником Ксавье Оммером де Геллем. Она сопровождала мужа в его научных путешествиях. Оставшись в 1848 году вдовой с тремя сыновьями, она стала писать, опубликовав сначала труды мужа, в создании которых принимала участие, затем свои путевые заметки, на страницах которых рассказала о своей бродячей жизни в причерноморских степях, среди калмыков и киргизов, на берегах Каспийского моря, на Кавказе и в Крыму. С ней мы засыпаем в степи под покровом палатки; восхищённые, видим возвышающиеся на горизонте церкви Астрахани; трясёмся по дорогам Кавказа; видим землю Пятигорья того славного, ныне ушедшего времени. 187

Молодая и красивая женщина, полные опасности путешествия, история любви, будущая книга... Всё это могло бы быть увлекательным приключенческим романом. Но реальность была более удивительной, более прекрасной, чем самый захватывающий роман. Адель Оммер де Гелль, жена блестящего инженера, сочетавшегося с ней браком, когда ей было 15 лет, не замкнулась в привычных рамках женской судьбы XIX века, она избежала этого, благодаря своей любви к жизни, поэзии, мужчине. Позднее она станет легендой в жизни М.Ю.Лермонтова. Произойдёт это благодаря литературной мистификации П. П. Вяземского. Факт мистификации будет доказан очень скоро, но факт знакомства французской путешественницы с русским поэтом остаётся под вопросом до сих пор. В 1840 году она побывала в Пятигорске в одно время с Лермонтовым – в конце лета – начале осени. На страницах своей книги, посвящённой описанию этой поездки, она не упомянула имени поэта ни разу. Однако есть и другой источник её откровений. Это сборник её стихов «Мечтания странника», стихов, написанных во время её путешествий по Югу России, 188

Кавказу, Молдавии. Эти стихи никогда не комментировались, не переводились на русский язык. Более того, в одной из публикаций указали на то, что они «не имеют самостоятельной художественной ценности». Но ведь это тоже дорожный дневник госпожи де Гелль, иногда даже более откровенный, чем её мемуары. В своих стихах Адель писала о чувствах, охвативших её во время бесконечных странствий, когда она, подобно птице, согласно предсказанию цыганки, пересекала пустыни и моря. Ах! Если бы я была птицей! Сколько раз я так говорила себе, Глядя в небо, Такое чистое и сияющее: Почему я не могу, Как пролетевшая птица, Затеряться в его лазури? Адель Оммер де Гелль.

Невольно вспоминается лермонтовское: Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить? М.Ю.Лермонтов. 189

Прочтёшь строфы двух поэтов – и уже не хочется верить ни в то, что Адель Оммер де Гелль не была знакома с Лермонтовым, ни в то, что она вообще не слышала его имени. По настроению, эмоциональной выразительности и даже по стилистическим приёмам творчество французской поэтессы близко лермонтовскому. В поэзии каждого из них были гроза, демон, и даже парус. Демон с сумрачным взглядом, Уйди, удались от меня; Ты, кто явился из мрака, Когда твой свирепый взгляд Останавливается на моём ложе В полночный час, Наполняя меня ужасом, И, содрагаясъ от страха, Я трепещу остаток ночи! Адель Оммер де Гелль. Он любит пасмурные ночи, Туманы, бледную луну. Улыбки горькие и очи, Безвестные слезам и сну… Когда же кто-нибудь нисходит В могилу с трепетной душой, Он час последний с ним проводит, Но не утешен им больной. М.Ю.Лермонтов. 190

Да, безусловно, у каждого из них был свой Демон. И в творчестве каждого была гроза, как один из излюбленных и часто повторяющихся образов: Видели вы грозу, Неистовствующую в своей ярости, Ревущую над бездной, Повсюду оставляющую свои следы И наполняющую пространство Невероятным громом? Адель Оммер де Гелль. Ревёт гроза, дымятся тучи Над тёмной бездною морской, И хлещут пеною кипучей, Толпяся, волны меж собой. Вкруг скал огнистой лентой вьётся Печальной молнии змея, Стихий тревожный рой мятётся – И здесь стою недвижим я. М.Ю.Лермонтов.

Сходство образов потрясающее! Поражает и фатализм обоих авторов. Он верил тёмным предсказаньям, И талисманам, и любви, И неестественным желаньям Он отдал в жертву дни свои... М.Ю.Лермонтов. «Эпитафия», 1830. 191

Адель Оммер де Гелль в 1857 году в Константинополе напишет странное стихотворение, озаглавленное «Каждому – своё», объясняющее смысл её жизни, предначертанный роком. Интересно, что в нём она уподобит свою судьбу участи паруса. Совсем по-лермонтовски. Правда, он не столь мятежен и не ищет покоя в бурях, как хрестоматийно известный образ-символ поэта. Каждому – своё. Я в этот мир приду, растрачивая дни, Пустив мой парус по быстрому течению, Подчиняясь его законам, ненависти и любви, Я буду следовать по нему, согласно пророчеству. Никто не в силах повернуть назад, чтобы припасть к манящим берегам, Никто не в силах остановиться, если устал, Рок влечёт... И жалобы иссякают. Иди,- говорит он, – оживляй пустыню! Пролей твои воды в пересохший источник, Сделай плодородной эту ниву, Верни жизнь увядшему растению!

Имя Адель Оммер де Гелль, подобно увядшему растению, пересохшему источнику, едва не кануло в небытие безвестности. Оно не затерялось на пыльных страницах истории 192

благодаря Лермонтову. Сколько было сказано небылиц под видом научных версий о её не существовавших, по-видимому, отношениях с русским поэтом! Её образ использовали в кино, о ней писали романы и научные статьи. Писали в России, писали во Франции. Доходило даже до того, что возникали сомнения: «А была ли вообще такая женщина на свете?» Но её книги, её строки были реальностью. Когда я слышу Колокола звон, Когда я вижу распустившийся Цветок в лесу, Когда, сидя вечером У ракитника, Я чувствую зефир, Дыхание любви На моей счастливой щеке Нежно трепещет. Когда белый парус, Дрожащий на ветру, Кокетливо клонится На плывущем корабле, Когда летящая птица, Застигнутая грозой, Съёжившись в комок, С ещё мокрыми крыльями 193

На пёстрой траве Вьёт своё гнездо; Когда странствующая туча, Скользя по небу, Открывает моему взору Роскошную радугу, Когда безумный ветер Доносит любимый запах, Колыхая цветок; Когда белая луна Разливает свой свет над дюной, Наконец, когда земля, Как в свой первый день, Небо освящено любовью, Я чувствую в моей душе Живой огонь, Внезапно меня охвативший, И тайный голос Мне говорит: «О поэт, Тебе нужно петь!» «Кисловодск. Кавказ».

Использованием психологического параллелизма и анафорического «когда» (кстати, анафора – излюбленный приём Лермонтова) это стихотворение напоминает лермонтовское «Когда волнуется желтеющая нива». Впрочем, при внимательном прочтении, параллелей с творчеством русского поэта здесь найти можно много. 194

Лишь одно из стихотворений госпожи Оммер де Гелль получило достаточно широкую известность благодаря публикации первого биографа М. Ю. Лермонтова – П. А. Висковатого. Это стихотворение «Соловей», которое, как утверждает последний, было посвящено поэту. Впервые оно было опубликовано в «Одесском вестнике» № 104, 31 декабря 1840 года. Стихи имели посвящение: «Л ***» и содержали строки, где говорилось о том, что автора «влекут далёкие воспоминания». В «Лермонтовской энциклопедии» отвергнуто предположение о том, что эти стихи обращены к Лермонтову, и за основу взята версия, согласно которой строки эти, «скорее всего», посвящены французскому поэту Лемэру, с которым госпожа Оммер де Гелль встретилась в Одессе, где провела зиму 1840-41 годов. Но почему же тогда «далёкие воспоминания»? Ведь, если верить авторам «Лермонтовской энциклопедии», Лемэр находился во время написания стихов рядом! Вероятно, в лермонтоведении нет убедительных доказательств того, что эти стихи не могут быть адресованы русскому поэту. 195

Всё, что я прошу у Бога, даровавшего мне Тягу к гармонии, любовь и веру, И лишившего дара, желанного для всех поэтов, Наполнится его стихами, его душой, его жизнью...

Чьей жизнью, душой и чьими стихами хотела «наполниться» Адель Оммер де Гелль? Вопросы, вопросы..., на которые и сегодня мы не можем дать ответ. Удивительнее всего, что Лермонтову тоже приписывали посвящение его французских стихов «Ожидание» (1841 г.) госпоже Оммер де Гелль. Затем это предположение также отринули. И так же не совсем обоснованно. Сколько же всё-таки сходного в этих двух судьбах! «Я жду её на сумрачной равнине...» – скажет поэт. И мы снова не можем ответить, кого он ждал, что грезилось ему. Но одно мы можем сказать совершенно точно: много стихов было написано в блестящем XIX веке. Но мало где можно найти такое сходство образов, как в творчестве Лермонтова и Оммер де Гелль. Что это? Результат знакомства французской писательницы с поэтическими созданиями «русского Гёте»? А чем объяс196

нить странные совпадения событий в их жизни? Мистикой? Не будем делать опрометчивых предположений, оставаясь не в силах разъяснить ничего. Но, если верить в то, что есть где-то на высшем уровне, как теперь говорят, "бесконтактное" общение родственных душ, то пусть это будет как у Лермонтова: Полный горькой тоски, Я ложусь в густую траву И засыпаю глубоким сном... Вдруг я просыпаюсь дрожа: Её голос шептал мне на ухо, Её уста целовали мой лоб...

«ЭТА ПРЕЛЕСТЬ И ПОЧТИ ЗАГАДКА…»

«Л

ермонтов скончался, а над его могилою громче прежнего поднялись крики о его легкомыслии… пошлой шаловливости, невыносимости характера, кричали много и громко, заглушая голоса, певшие ему хвалу», – писал первый биограф поэта П. А. Висковатый. Уместно напомнить, что по этому поводу заметил великий русский 197

философ В. В. Розанов: «Поэт есть роза и несёт около себя неизбежные шипы; мы настаиваем, что острейшие из этих шипов вонзены в собственное его существо... но роза благоухает; она благоухает не для одного своего времени; и есть некоторая обязанность у пользующихся благоуханьем сообразовать свое поведение с ее шипами». Кстати, В.В. Розанову принадлежит утверждение о том, что Лермонтов только несколько месяцев не дожил до величины Байрона и Гёте... «Нет поэта более космичного и более личного», – считал он. Дважды побывал философ на Кавказе, ставшем поэтической родиной Лермонтова. Первый раз он приехал сюда в 1898 году, второй – десятью годами позже. С именем В.В.Розанова связана и история музея Лермонтова в Пятигорске. Розанов одним из первых был обеспокоен состоянием последнего приюта поэта – домика, где прошли последние дни М.Ю.Лермонтова, поднял вопрос о приобретении домика в собственность города. В газете «Новое время» за 1908 год, сотрудником которой являлся Василий Васильевич, появились его публикации под общим заголовком «Лермонтовский 198

домик в Пятигорске». «В первый приезд мой на Кавказ, – пишет Розанов, – мне не удалось его осмотреть. Обитатель его уехал куда-то, «не изволил обещать скоро вернуться», и, несмотря на все мои упрашивания, ветхая годами прислуга решительно отказала мне позволить войти в него. С досадой я видел, что за домиком сад. И туда не пустила старуха: «Мало ли что может быть, и Бог весть, кто Вы такой и чего смотрите! Я за все в ответе». – Ну что делать? Пошел прочь и без всякой надежды еще раз увидеть эту прелесть и почти загадку. Ибо около Лермонтова и в связи с его памятью все кажется прелестным и таинственным». Увидев домик поэта в 1898 году, философ был удручен мыслью об отсутствующем хозяине. В следующую поездку на Кавказ он смог осмотреть это дорогое для его сердца место. Его описания для нас сегодня – история домика поэта до того, как в нем был основан музей. «К удивлению и радости, домик Лермонтова в последнюю мою поездку в Пятигорск не оказался пуст... Это – квартирка-домик, рассчитанный на небогатого, нетребователь199

ного, но с некоторыми средствами жильца, с привычкой к чистоплотности и вкусом к уединению... Навстречу мне вышел старичок, и мне показалось, что я вижу перед собою Максима Максимовича в старости... «Вот удачный преемник жилища поэта! – подумал я, – кому же и хранить его лучшую реликвию, как не отвергнутому другу Печорина, который, кстати сказать, мне нравится гораздо более самого Печорина...». Старичок хозяин, о котором пишет Розанов, – один из владельцев домика – Павел Семенович Георгиевский, по словам философа, он бережно хранил память о поэте и по старинному изданию Лермонтова, вышедшему при его жизни, читал его стихи, показывая сад при домике, хозяин отметил все деревья, что, по его мнению, росли еще при жизни поэта. «Между ними, – пишет Розанов, – в правом углу сада выдавалось вековое дерево с таким раздвоением ствола у самого основания, которое образовало удобное естественное сиденье, – и где не мог не сиживать Лермонтов, как не может по крайней мере не примериться посидеть тут каждый даже случайный посетитель. Дерево, сколько пом200

ню, – грецкий орешник...». Это дерево со временем погибло, но из его корня, как продолжение жизни, вырос новый орех, и ныне живущий в Лермонтовском музее-заповеднике. «Мне кажется, – утверждал когда-то Розанов, – что ценность и интерес лермонтовского домика и сада будут все возрастать со временем». Его предсказание сбылось. Домик поэта стал местом паломничества тысяч почитателей лермонтовского гения.

201

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Н

аверное, невозможно ответить на все вопросы, которые задаёт нам Кавказ. Древнегреческие писатели и историки сообщают, что в землях скифов на вершинах гор жили «стерегущие золото грифы», а в расселине Эльбруса поселилась священная птица, которая трясла своими когтями скалы, когда народы Кавказа ссорились между собой. Что это? Только сказка? Когда в 1829 году на Эльбрус поднялась первая экспедиция под началом генерала Емануеля, все были поражены, увидев в седловине горы скалу, очень похожую на птицу. Вероятно, местные жители не раз поднимались туда. Их знания отразились в легендах. Что означают таинственные «сарматские знаки»? На каком языке говорили аланы? О чём повествуют древние кавказские предания? Потребуется не одно издание, чтобы попытаться отделить вымысел от реальности. И ещё. Пожалуй, одна из самых больших загадок Кавказа – это женщина. Какую роль играла женщина в кавказском обществе? 202

Почему война на Кавказе прекращалась тогда, когда женщина бросала белый платок? Почему европейские женщины, забыв про всё, невзирая на трудности опасного пути, так стремились открыть для себя Кавказ? Каким виделся им заоблачный край? О великих женщинах-путешественницах, первооткрывательницах Кавказа и о других кавказских историях наш читатель узнает в дальнейшем. А пока постараемся ответить на главный вопрос: для чего же всё-таки мы решаем кавказские ребусы? Наверное, для того, чтобы, возвратившись в далёкое прошлое, мы могли прогнозировать будущее на основе терпеливого разгадывания психологических основ существования разных культур.

203

СОДЕРЖАНИЕ Об авторе .......................................................5 Благодарности автора ....................................6 ЧАСТЬ I Загадочное слово «Кавказ» ...........................7 Дука-Бек или Тайна древнего изваяния ...... 12 Кавказские амазонки – миф и реальность . 18 Древняя крепость в окрестностях вод ..........25 Гениальный фантом ......................................30 Тень Хромого Тигра на Кавказе ....................53 Малоизвестные рисунки о Кавказе ..............60 Тайна портрета отца Тулуз-Лотрека ........60 События и судьбы ...................................65 История одного поиска............................72 Загадки Флориана Жилля ...................... 81 Откуда появилась христианская символика на Северном Кавказе? ...........89 Легенды, или реальность? ................... 101 ЧАСТЬ II «Постигший ужас предопределенья» (М.Ю. Лермонтов – самая большая загадка Кавказа) .................................................... 112 Неизвестное стихотворение М.Ю.Лермонтова? .................................... 112 204

Встреча, покрытая тайной ..........................126 Загадка одного имени .................................143 Одна из тайн лермонтоведения ..................155 Загадка последней дуэли М.Ю.Лермонтова.......................................166 «Счастливый несчастливец»......................167 Мистика, или тайна творчества двух поэтов? ...............................................184 «Эта прелесть и почти загадка…»...............197 Заключительное слово ...............................202

205