Падение священного русского царства

СОЦИАЛЬНАЯ МЫСЛЬ РОССИИ

Н И К О Л А Й АЛЕКСАНДРОВИЧ

БЕРДЯЕВ ПАДЕНИЕ СВЯЩЕННОГО РУССКОГО ЦАРСТВА ПУБЛИЦИСТИКА 1914-1922

Астрель МОСКВА

УДК 316.3 ББК 60.5 Б48

Серия «СОЦИАЛЬНАЯ МЫСЛЬ РОССИИ» издается по решению Ученого Совета социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Редакционный совет: В.И. Добренькое (председатель), Г.В. Осипов (зам. председателя), В.В. Сапов (зам. председателя), Ю.Н. Давыдов, А.И. Кравченко, К.А. Радовйцкий Отв. секретарь серии — Б Л . Рубамоа»

Б48

Бердяев, Н.А. Падение священного русского царства: Публицистика 1914—1922 / Николай Александрович Бердяев; встугё. статья, сост. и примеч. В.В. Сапова. — М: Астрель, 2007. — 1179,[ 5] с. , 4 15ВИ 5-271-14763-0 (Социальная мысль России) 15ВЫ 5-271-14764-9 В настоящий том вошли сборники статей «Судьба России», «Кризис искусства» и публицистические статьи Н.А. Бердяева, опубликованные в годы Первой мировой войны и Русской революции в различных периодических изданиях того времени. Хронологические рамки этих произведений - 1914-1922 гг. (до высылки Н.А. Бердяева из Советской России). В состав тома включен также сборник четырех авторов «Освальд Шпенглер и закат Европы» (1922), послужив­ ший одной из причин депортации большой группы русской интеллигенции из страны. В Приложениях печатаются критические отзывы на статьи Н.А. Бердяева и сборник «Освальд Шпенглер и закат Европы». Издание снабжено комментариями, аннотированным указателем имен и цитируемой литературы. Для студентов и аспирантов философских и социологических факультетов, для всех, кто интересуется историей России и творчеством Н.А. Бердяева. УДК 316.3 ББК 60.5

© В.В. Сапов, составление, комментарии, 2007 © ООО «Издательство Астрель», 2007 © МГУ им. М.В. Ломоносова, социологический факультет, 2007

ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННАЯ ПУБЛИЦИСТИКА БЕРДЯЕВА .. .неправду думает о России Бердяев, но в прав­ де России есть и он (бесплодная революционная беспутность), и кто его исключит — тоже не знает высшей синтетической правды о России. Евгения Герцык* Первая мировая война, начавшаяся 92 года тому назад и унесшая с собой по самым приблизительным подсчетам 9 млн человеческих жиз­ ней, была, наверное, самым страшным событием XX века. Что касается потерь и разрушений, ее вскоре значительно превзошла и тем самым отодвинула как бы на «задний план» Вторая мировая война, «цена» которой оказалась гораздо выше. И, тем не менее, в каком-то, пусть даже чисто психологическом смысле, война, начавшаяся в 1914 г., была страшнее. Вторая — какой бы ужасной она ни оказалась — все-таки не была столь неожиданной и внезапной. В сущности к ней стали гото­ виться едва умолкли залпы Первой мировой. Хрупкий и непрочный мир, которого хватило ровно настолько, чтобы выросло и возмужало новое поколение солдат, воспринимался всеми как временное переми­ рие. Психологически люди были готовы к тому, что война не сегодня завтра начнется... К Первой мировой никто всерьез не готовился. Социально-фило­ софская мысль, зачарованная идеей прогресса (своеобразным социо­ логическим «флогистоном») к началу XX века сумела внушить евро­ пейскому человечеству, что наступающий век положит конец всем вой­ нам и всем так называемым «вопросам». В каком-то смысле все стали утопистами, особенно у нас, в России. На самом же деле, к началу Пер-

* ГерцыкЕЖ. Воспоминания. Мемуары, записные книжки, дневники. М., 1996 с. 248.

б В.В. Сапов вой мировой войны вся европейская (или, если угодно, христианская) цивилизация переживала глубочайший кризис, охвативший все сто­ роны ее материальной и духовной культуры. Кризис переживала мате­ матика («царица наук», на которую опиралось все математическое ес­ тествознание), кризис переживала физика («современная физика, — писал В.И. Ленин, — лежит в родах, она рожает материализм»; на са­ мом деле она «рожала» атомную бомбу, и великое счастье, что «роды» так затянулись, что даже к началу Второй мировой войны бомбы еще не было), в состоянии глубокого кризиса оказались все виды искусства и гуманитарного знания — литература, поэзия, музыка живопись... Появились «футуристы», призывавшие жечь библиотеки и разрушать большие города. Но самое страшное, что в состоянии кризиса оказался и сам фундамент европейской культуры — христианство. В Германии, например, незадолго до начала Первой мировой войны протестантские пасторы (!) провели шумную публичную дискуссию на тему «Существо­ вал ли Христос?» Пришли к выводу, что скорее всего — не существо­ вал. Бог не только «мертв», Его никогда и не было. «Продукты разло­ жения» трех христианских конфессий (католицизма, протестантизма и православия) и оказались теми страшными силами, которым в XX столетии предстояло решать судьбы человечества: фашизмом, нацио­ нал-социализмом и большевизмом. Если сравнить кризис европейской цивилизации с эпидемией, то, углубляя сравнение, можно сказать, что как разные люди по-разному переносят заболевание, в зависимости от физического и душевного состояния, так и разные страны по-своему переживают кризис и посвоему из него выходят. Одни болеют легко, чуть ли не на ногах, при этом еще и помогая другим больным, кто-то болеет очень тяжело, но все-таки выздоравливает, третьи — увы... К началу Первой мировой войны Россия оказалась самой слабой в ряду великих мировых держав, поэтому и начавшаяся война оказалась для нее фактически смертель­ ной. Вот что нам следовало бы понять к началу XXI века: если бы Пер­ вой мировой войны не было, не было бы и никакой большевистской революции, не было бы ни Ленина, ни Сталина, ни ГУЛАГа, ни «отте­ пели». Разумеется, история не терпит «сослагательного наклонения», но при этом сторонники такой точки зрения (предполагающей, между прочим, целую мировоззренческую систему) упускают из виду, что в русском языке, да и во всех европейских, «историей» называется как сам процесс, так и наука, изучающая этот процесс (в русском языке, по мнению покойного А.В. Гулыги, слово «история» имеет шесть разных смыслов), — так что надо еще уточнить и разобраться какая история не терпит сослагательного наклонения.

Военно-революционная публицистика Бердяева 7 Но как бы там ни было, приходится констатировать факт, пожа­ луй, не менее печальный, чем и сама война: Первая мировая война (в которой Россия сыграла колоссальную роль и, как всегда, понесла са­ мые большие потери: примерно 5 млн человек), у нас не только до. сих пор не осмыслена, она и забыта основательно, так что «средне-образо­ ванный» человек, если и вспомнит дату ее начала, то затруднится ска­ зать, когда и чем же она закончилась, кто и чем отличился в этой вой­ не, кто какими фронтами командовал и т. д. В России, кажется, нет ни одного памятника ни героям, ни жертвам «той» войны*. Война, снача­ ла провозглашенная Второй Отечественной, долго именовалась у нас «империалистической», потом — уже после Великой Отечественной, ее стали именовать Первой мировой войной, так мы и дожили до нача­ ла XXI века. Итак, «убили, значит, Фердинанда-то нашего», — сказала Швейку его служанка. Случилось это в Сараеве 28 июня 1914 года. А уже через месяц с небольшим запылала вся Европа. Выстрел 19-летнего Гаврилы Принципа оказался самым громким в мировой истории. В каком-то смысле он звучит еще и по сей день. В России начало войны с АвстроВенгрией и Германии восприняли сначала с воодушевлением, если не сказать с восторгом. Произошло трогательное единение царя и наро­ да. На Дворцовой площади толпа при виде Николая II, вышедшего на балкон Зимнего дворца, пала на колени. Все (даже студенты и евреи — еще совсем недавно главные внутренние враги отечества) запели «Боже, царя храни». Никто не знал, чем все закончится. Еще одна особенность Первой мировой войны: и те, кто ее развязывал, и те которые в нее вольно или невольно вступали, были непоколебимо уверены, что вой­ на продлится месяца два-три, максимум полгода. Едва началась война, как в России по проекту художника Васнецова сшили парадные мунди­ ры, имитировавшие одежду древнерусских витязей, для предполагае­ мого скорого парада победы в Берлине. По слухам, якобы, отлили из чистого золота крест для — тоже скорого — водружения на храме Свя­ той Софии в Константинополе (парадные мундиры достанутся впос­ ледствии большевикам, которые оденут в них красноармейцев, «ши* Характерно, что у нынешней станции метро «Сокол», где некогда было огромное кладбище солдат, погибших в «той» войне, теперь стоят жилые квар­ талы. На Западе отношение к жертвам Первой мировой войны совсем иное. Вот, например, что пишет современный отечественный историк: «Когда автор этих строк в начале 1990-х годов оказался в научной командировке в Западной Европе, его очень удивил тот факт, что практически в каждом небольшом за­ падногерманском, бельгийском, люксембургском или французском городке есть памятники павшим героям Первой мировой войны и их благодарные потомки до сих пор свято чтут их память» (Шацилло В.К. Первая мировая война 1914— 1918. Факты. Документы. М., 2003, с. 5).

8

В.В. Сапов

шаки» так и войдут в историю под названием «буденовок», а вот куда крест подевался — история умалчивает). С самого начала войны активно стали публиковать свои статьи, а потом и книги русские мыслители, те, кого ныне принято назы­ вать представителями религиозно-философского Ренессанса в Рос­ сии. Много писали П.Б. Струве, С.Н. Булгаков, В.В. Розанов, В.Ф. Эрн, даже — как правило, аполитичный — Вяч. Иванов и многие другие. Г. Ландау уже в 1914 г. опубликовал статью «Сумерки Евро­ пы», в которой предвосхитил многие положения «Заката Европы» О. Шпенглера. В совокупности все написанное выше названными и не названными писателями о войне 1914-1918 гг., наверное, и надо считать самым величественным у нас памятником ее жертвам и ее героям. Предлагаемый читателям том военно-революционной пуб­ лицистики Н.А. Бердяева — один из фрагментов этого символичес­ кого памятники. ...Война, точнее, известие о начале войны, застала Бердяева в Харь­ ковской губернии (в Бабаках, близ станции Люботин), где он нахо­ дился уже с мая месяца. 20 июля 1914 г. был подписан Высочайший манифест об объявлении состояния войны России с Германией*. Ре­ акция Бердяева была моментальной. 22 июля он отправил в Москву письмо М.О. Гершензону, в котором есть такие строки: «Я пережи­ ваю этот мировой пожар как провиденциальный и неизбежный, и, вероятно, мы (и весь мир) выйдем из него возрожденными. Подлин­ ный мир может быть достигнут лишь через войну. Буржуазный мир ничего не стоил, был ложью, сейчас вся душа жаждет победы России над немцами»**. Через несколько дней он разовьет эту мысль в ста­ тье «Война и возрождение», первой статье, написанной и опублико­ ванной Бердяевым после начала войны. Иллюзия о том, что «мы вый­ дем из войны возрожденными» длилась не долго. Уже летом следую­ щего года Бердяев пишет Э.В. Голлербаху: «Война — ужасна, с ней трудно примириться. Но она есть лишь частный случай ужаса жизни вообще. Жизнь в этом мире вообще ужасна, она вся в насилии, в по­ стоянном убийстве»***. * Шацилло В.К. Цит. соч., с. 89-90 ** Бердяев Н.А. Письма к М.О. Гершензону. Публикация и предисловие М.А. Колерова // Вопросы философии. 1992, № 5, с. 124. *** Письма Н.А. Бердяева к Э.Ф. Голлербаху. Вступительная статья и публика­ ция А.Б. Блюмбаума и Г.А. Морева. Комментарии Г.А. Морева // Минувшее. Ис­ торический альманах. 14. М. - СПб., 1993, с. 402; цит. письмо датировано 17 авгу­ ста 1915 г.

Военно-революционная публицистика Бердяева 9 Поскольку размеры вступительной статьи не позволяют дать под­ робную хронику жизни Бердыева в годы войны и революции*, огра­ ничусь лишь небольшой выдержкой из воспоминаний хорошо знав­ шей его современницы. «В начале пятнадцатого года, — пишет Е.К. Герцык, — Бердяев, проводивший зиму в деревне под Харьковом, приехал в Москву про­ честь лекцию, остановился вместе с женою у сестры моей, у которой жила и я в ту первую военную зиму. Муж сестры на фронте, работает в думской организации. Мы зажили по-девичьи, наслаждаясь нашей давней близостью... Квартира в переулке у Новинского, снежные суг­ робы во дворе; жили мы тихо, притаясь, оглушенные совершавшим­ ся. С приездом Бердяевых хлынули люди, закипели споры. В один из первых дней Николай Александрович, возвращаясь с какого-то со­ брания, поскользнулся и сломал ногу. Когда его вносили в дом, он доспаривал с сопровождавшим его знакомым на какую-то философ­ скую тему. Потом два месяца лежания, нога во льду, в лубках, сращение перело­ ма затянулось. Друзья и просто знакомые навещают его. Телефонные звонки, уходы, приходы, все обостряющиеся споры между ним и Бул­ гаковым, Вяч. Ивановым, которых захватил шовинистический угар**.

* Подробная хроника представлена в книге: Вадимов А. Жизнь Николая Бер­ дяева. Россия. Оак1апс1, 1993, с. 150-245. См. также: Дмитриева Н.К., Моисеева А.П. Философ свободного духа (Николай Бердяев: жизнь и творчество). М., 1993, с. 38-65. ** В своей «философской автобиографии» Бердяев пишет, что порвал от­ ношения с В. Ивановым (и М. Гершензоном) после большевистского перево­ рота, когда «слишком многие писатели ездили в Кремль» {Бердяев Н.А. Само­ познание. М., 1991, с. 232). Но расхождения между ними (и вообще между твор­ ческой интеллигенцией России) начались именно в годы войны. Главным по­ водом послужила статья Бердяева «О "вечно-бабьем" в русской душе» (см. наст, изд. с. 43-52 и 926-940 — ответные статьи В. Эрна и Вяч. Иванова). Кроме того, Вяч. Иванова и Бердяева разделяло в эти годы и их отношение к теосо­ фии и антропософии (см. статью Бердяева «Теософия и антропософия в Рос­ сии». — Бердяев Н.А. Мутные лики (Типы религиозной мысли в России). М., 2004, с. 231-254). В письме-«энциклике» от 30 января 1915 г. Бердяев писал Вяч. Иванову: «Я объявляю себя решительным врагом Ваших нынешних плат­ форм и лозунгов» (Из писем к В.И. Иванову и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал Н.А. и Л.Ю. Бердяевых. Вступительная статья, подготовка писем и примечания А.Б. Шишкина // Вячеслав Иванов. Материалы и исследования. М., 1996, с. 140). Впрочем, все эти «расхождения» не мешали им поддерживать теплые и дру­ жеские отношения друг с другом. В итоге появился рукописный журнал «Буль­ вар и Переулок», на страницах которого противоборствующие стороны доб­ родушно иронизировали друг над другом в духе Козьмы Пруткова (подроб­ нее см.: Проскурина В. Рукописный журнал «Бульвар и Переулок» (Вячеслав Иванов и его московские собеседники в 1915 году) // Новое литературное обо­ зрение. 1994, № 10. Историко-литературная серия. Вып. I: Вячеслав Иванов. Материалы и публикации, с. 173-206).

10 В.В. Сапов Приезжие из Петербурга, с фронта. Судебный процесс: Бердяев при­ влечен за статью против Распутина*, модный адвокат навещает его, кадеты, которых ни тогда, ни после в эмиграции он не терпел, вос­ хваляют его. Мы с Аделаидой часто не знаем, кто у нас, почти не знакомы, до одури усталые покорно кружимся вокруг стола, чай, чай наливаем без конца. Новыми были хлынувшие из Варшавы бежен­ цы-поляки, — у некоторых из них создается живой контакт с Бердя­ евым, разговор переходит на французский язык, на очереди вопро­ сы польского мессианизма. На нашем, давно молчащем пианино иг­ рает Шимановский, талантливый композитор-новатор. Сколько-то польской крови было у Бердяева, какая-то из прошлого связь с вер­ хушкой польской интеллигенции: крестной его матерью была вдова Красинского, крупного поэта, продолжателя идей Мицкевича и Сло­ вацкого. Николай Александрович глубоко переживал трагическую судьбу этого народа. Вообще в это время у него обострился интерес к вопросам национальностей. Не так, как у славянофилов или тогдаш­ них эпигонов их, чувствующих только одну свою народность,— он же остро вникал в особенности каждой нации. В ту пору повальной германофобии напечатал этюд о германском духе с исключительно высокой оценкой его. Но так же, как шовинизм, ненавистен ему и пацифизм, уклонение от ответственности за судьбу родины. Любовь к России как вино ударила ему в голову. И все это было связано с са­ мыми глубокими корнями его философии. Он сам как-то, писал мне: "В моих идеях по философии истории есть что-то определяющее для всего моего миросозерцания и, быть может, наиболее новое, что мне удается внести в чистое познание". Не знаю, что именно он здесь ра­ зумеет. Меня же вдохновляло то, что его чувство человеческого "я" не теряет в яркости, в силе, когда он рассматривает это "я" в свете истории. "Да, путь человека к всечеловечеству через дебри истории, через национальность, но нация — тоже лицо, и человек как часть нации сугубо личен. Каждая человеческая песчинка, уносимая и тер­ заемая вихрем истории, может, должна внутри себя вмещать и на­ цию, человечество. Судьба народов и всего человечества — моя судь­ ба, я в ней и она во мне. Да и это слишком узко. Человек не муравей, * Бердяев был привлечен к церковному суду не за статью о Распутине (та­ кой — специально посвященной Распутину— статьи у него и нет), а за статью «Гасители духа», написанную по поводу «афонского дела». В ней, в частности, есть такие слова: «Когда Церковь пребывает в духовной "недвижности", тогда в движение приводятся солдаты, полиция, штыки и ружья. Это духовный пара­ лич. И в синодальной Церкви паралич перешел уже в омертвение, она выделяет трупный яд и отравляет им духовную жизнь русского народа» (Русская молва. 1913, № 232, 5/18 августа, понедельник, с. 3). Под судом за эту статью Бердяев находился до самой Февральской революции.

Военно-революционная публицистика Бердяева 11 и самый устроенный муравейник будет ему тесен. Социологи слиш­ ком часто забывают, что есть глубокие недра земли и необъятные звездные миры... А между тем подлинные достижения человеческой общественности связаны неразрывно с творческой властью человека над природой. Но этого не достигнуть одной техникой, для этого нуж­ на не нынешняя самодисциплина — иная высшая степень обладания собою, своими собственными стихиями... человек..." Волнуясь, он повышает голос, силится приподняться, морщится от боли: с этой вытянутой ногой, в лежачем положении на диване (нена­ видит все мягкое, расслабляющее) ему трудно выразить всю действен­ ность своей мысли. Я подсказываю: "Ну да, весь космос — тайный орден и преследует тайные цели. В нем степени посвящения, мастера, подмастерья. Имя мастера — человек. А ты — великий магистр ордена. Так?" "Насмешница!" — Но доволен»**. ...«Все время войны, — пишет Бердяев, — я горячо стоял за войну до победного конца. И никакие жертвы меня не пугали»**. «Смысл войны» (хотя бы предварительный) еще не был осознан, как «Боль­ шая История» сделала в России еще один чудовищный шаг. Все про­ изошло почти как в известной пьесе Б. Шоу: «Страшный взрыв со­ трясает землю... Слышно, как из окон со звоном вылетают разбитые стекла»... 27 февраля 1917г.: Газеты не выходят. События идут слишком бы­ стро. Население должно знать, что происходит. 28 февраля: Из телеграммы Царю членов Гос. Совета: «Государь, дальнейшее пребывание настоящего правительства у власти означает... гибель династии и величайшие бедствия для России...» 2 марта: Манифест Николая II: «...Не желая расстаться с любимым сыном нашим, передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу...» 3 марта: Великий князь Михаил Александрович отказался от своих прав на престол...*** Бердяеву понадобилось пережить русскую революцию как «мо­ мент своей собственной судьбы»****, чтобы к началу 1918 года сфор­ мулировать «окончательный приговор»: «Великой России уже нет, и нет стоявших перед нею задач, которые я старался по-своему осмыс* Герцык Е.К. Воспоминания. Мемуары, записные книжки, дневники. М., 1996, с. 163-164. ** Наст, издание, с. 18. *** Известия революционной недели. Пг.: Издание Комитета Петроградских журналистов, 1917. **** Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991, с. 226

12 В.В. Сапов лить... Русский народ не выдержал испытания войны. Он потерял свою идею... Значит ли это, что идея России и миссия России, как я ее мыс­ лю в этой книге, оказалась ложью? Нет, я продолжаю думать, что я верно понимал эту миссию. Идея России остается истинной и после того, как народ изменил своей идее...»* Народ изменил своей идее! Хотя слова эти написаны в 1918 г., они и сегодня могут возмутить кое-кого из читателей. Особенно, если вырвать их из контекста, а идею России понимать не в духе Бердяева, а как-то иначе. Сам Бердяев в своем понимании «русской идеи» опирался на соответствующее уче­ ние В.С. Соловьева: «Идея нации есть не то, чтб она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности»**. Вряд ли кто возьмет на себя смелость сказать, что он знает, что именно думает о нас Бог в вечности. Бердяев на этот вопрос тоже не дает ответа. Россия, пишет он, «задумана в мысли Божьей, и бытие ее превышает наше ог­ раниченное эмпирическое существование. Разрушить замысел Божий не в силах злой человеческий произвол»***. В другой своей книге, на­ писанной еще в России, но изданной уже в Германии, Бердяев прово­ дит различие между «историей небесной» и «историей земной». Пер­ вая — это «пролог на небе, подобно тому прологу, с которого начина­ ется гётевский Фауст»****. Как отдельный человек может изменить сво­ ему призванию, так и целые народы — ибо и они тоже свободны — начинают иногда в своей земной истории разыгрывать «пьесу», содер­ жание которой противоречит всему, что запечатлено в «прологе на небе». Это и есть измена собственной идее. Россия «соблазнилась» большевизмом, который, по Бердяеву, является ее собственным по­ рождением, той вырвавшейся наружу «хлыстовской стихией», носи­ телями которой одинаково могут быть и Распутин, и Ленин. «В стихии революции действуют гоголевские рожи и морды»*****. Блестящее развитие эта идея получила в статье Бердяева «Духи русской революции», может быть, лучшей его статье, написанной в эти годы. В этой статье Бердяев представляет героев Гоголя, Достоевского и Толсто­ го как участников русской революции. Все они здесь — Ноздревы и Хле­ стаковы, Ставрогины и Верховенские, и Шигаяевы (у которого в тетрад­ ке «хорошо написано» — сформулирована практически вся программа будущего сталинизма) и, конечно, «круглый» Платон Каратаев. Жаль только, что в числе всех этих действующих лиц «блистает своим отсут* См. наст, издание, с. 17-19. ** Соловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. М.: Правда, 1989, т. 2, с. 220. *** Наст, издание, с. 766. **** Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002, с. 43. ***** Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 17.

Военно-революционная публицистика Бердяева 13 ствием» Илья Ильич Обломов: он ведь тоже участник русской револю­ ции, причем в обеих своих «ипостасях» — и лежащий на диване и встав­ ший с дивана. Лежащий на диване — это понятно; недаром среди рус­ ских эмигрантов в 20-х годах ходила шутка о «двух Ильичах, погубив­ ших Россию». Но вот — «вставший с дивана»? Что бы он стал делать, если бы кому-нибудь удалось поднять его с дивана и вытащить на ули­ цу? Ведь никто не знал о «внутренней волканической работе пылкой головы» Ильи Ильича. А в этой пылкой голове происходило вот что: «Он любит вообразить себя иногда каким-нибудь непобедимым пол­ ководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазаревич ничего не значит; выдумает войну и причину ее: у него хлынут, напри­ мер, народы из Африки в Европу, или устроит он новые крестовые походы и воюет, решает участь народов, разоряет города, щадит, каз­ нит, оказывает подвиги добра и великодушия»*. Героизм (в бугаковском смысле) русской революционной молодежи есть оборотная сторо­ на русской лени, «обломовщины», и не трудно было бы показать — в духе Бердяева — что в определенных исторических условиях Илья Иль­ ич Обломов вполне может превратиться в Малюту Скуратова. ...С 1918 г. публицистическая активность Н.А. Бердяева резко идет на убыль. В этот год были закрыты почти все газеты и журналы, в которых он печатался с начала Первой мировой войны. Теперь дея­ тельность Бердяева сосредоточилась в основном в пределах органи­ зованной им Вольной Академии Духовной Культуры. О своем пяти­ летнем пребывании в «мире коммунистическом» и о высылке в 1922 г. из Советской России он подробно рассказывает в своей «философс­ кой автобиографии»* 4 . Нам же остается сказать следующее. Творче­ ство Н.А. Бердяева 1914-1922 гг. отнюдь не исчерпывается публицис­ тикой, собранной в этом томе. В 1916 г. вышла главная его книга, из тех, что были написаны в России — «Смысл творчества» (правда, за­ кончена она была еще в 1914 г., до начала войны), затем последовал блестящий цикл статей о «Типах религиозной мысли в России». На­ конец, на основе лекций, прочитанных в ВАКД, Бердяев написал не­ сколько книг, которые будут опубликованы уже на Западе и принесут ему мировую известность. Это «Философия неравенства», «Миросо­ зерцание Достоевского», «Смысл истории». За ними последует целый ряд других книг, написанных на разные темы, порой очень далекие от войны и революции, но в сущности эти две темы никогда уже не * Гончаров И. Обломов. М., 1973, с. 83. ** Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991, с. 225-244. Из литературы о высыл­ ке (уже довольно солидной) особого упоминания заслуживает недавно издан­ ная книга: Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в докумен­ тах ВЧК-ГПУ. 1921-1923. М., 2005.

14 уйдут «за горизонт» интеллектуальных интересов Бердяева. Он еще напишет «Истоки и смысл русского коммунизма», «Русскую идею». На страницах этих книг Бердяев снова и снова будет возвращаться к темам, затронутым в его публицистических статьях 1914-1922 гг. Коечто он уточнит, что-то углубит и более детально обоснует, от каких-то своих мнений — наиболее пристрастных и субъективных — откажется (показательна в этом отношении «отреченная» книга «Философия неравенства», написанная в 1918 г.). Но все эти последующие труды Бердяева ни коем случае не отменяют и ничуть ни умаляют значения его военно-революционной публицистики. Конечно, современный читатель, во многом не согласится с Бердяевым, кое-что сочтет оши­ бочным, кое-что чересчур пристрастным, наивным, не оправдавшим­ ся и т. д., и т. д. Но таковы особенности жанра: публицистика всегда несет на себе отпечаток своего времени, изменчивого общественного настроения, личной позиции автора, в том числе и степени его ин­ формированности. Конечно, потомки, которым становятся доступ­ ны архивные документы, частные письма, фотографии и киноленты тех лет, знают об истории гораздо больше, чем знали сами участники исторического процесса. Но им чаще всего недоступен сам «воздух» ушедшей эпохи. Вот в чем особая ценность публицистики Бердяева: читая этот том страницу за страницей, начинаешь ощущать личную сопричастность к событиям тех далеких лет и историю воспринима­ ешь уже как часть собственной жизни. Конечно, это довольно печаль­ ная книга: к ней можно было бы подобрать и другой эпиграф, состав­ ленный из названий входящих в нее статей: «Закат Европы... Падение Священного Русского Царства... Дальше идти некуда...» Но это слиш­ ком уж грустная нота. Не будем забывать, что сам Н.А. Бердяев, не­ смотря на все горькие истины, высказанные им в адрес России и рус­ ского народа, веру в Россию и русский народ сохранял до конца. Ста­ тья «Пореволюционные мысли», написанная им «вместо предисло­ вия» к неизданной при его жизни книге «Духовные основы русской революции» заканчивается такими словами: «Конец старой России и будет концом революционной России, концом русского нигилиз­ ма и русской революционной интеллигенции, концом русского на­ родничества и русского безответственного социализма, нарождени­ ем новой ответственной личности, вдохновленной онтологически­ ми и творческими идеями. И я жду, чтобы кончилась революция и началось духовное возрождение»*. В.В. Сапов * Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции, с. 17.

СУДЬБА РОССИИ Опыты по психологии войны и нац иональности

Николай Бсрдяевъ.

СУДЬБА РОССШ. ОлЫтЫ по психодогЫ мннЫ и мцюныЪиостк.

Издаю» Г. А. ЛЕМДНЯ и С И . САХЯРОВЯ. Москва 1918.

МИРОВАЯ ОПАСНОСТЬ (вместо предисловия) С горьким чувством перечитывал я страницы сборника статей, на­ писанных за время войны до революции. Великой России уже нет и нет стоявших перед ней мировых задач, которые я старался по-своему осмыслить. Война внутренне разложилась и потеряла свой смысл. Все переходит в совершенно иное измерение. Те оценки, которые я при­ менял в своих опытах, я считаю внутренне верными, но непримени­ мыми уже к современным событиям. Все изменилось вокруг в мире, и нужны уже новые реакции живого духа на все совершающееся. Эти новые реакции нужны и для духа, оставшегося верным своей вере, сво­ ей идее. Не вера, не идея изменилась, но мир и люди изменили этой вере и этой идее. И от этого меняются суждения о мировых соотноше­ ниях. Ни одна из задач мировой войны не может быть положительно разрешена, и прежде всего не может быть разрешен восточный вопрос. Выпадение России из войны — факт роковой для судьбы войны. И роковой смысл этого выпадения я вижу даже не в том, что он дает пе­ ревес враждебной нам стороне. Смысл этого события лежит глубже. Русское падение и- бесчестье способствовало военным успехам Герма­ нии. Но успехи эти не слишком реальны, в них много призрачного. Германские победы не увеличили германской опасности для мира. Я даже склонен думать, что опасность эта уменьшается. Воинственный и внешне могущественный вид Германии внушает почти жалость, если всмотреться глубже в выражение германского лица. Германия есть в совершенстве организованное и дисциплинированное бессилие. Она надорвалась, истощилась и принуждена скрывать испуг перед собствен­ ными победами. Ее владычество над огромной таинственной хаоти­ ческой стихией, в прошлом именовавшейся Великой Россией, не мо­ жет не пугать ее. Она не в силах совладать с больным и павшим колос­ сом. Она должна будет отступить перед ним, истощив свои силы. Силы

18 Судьба России германского народа истощаются все более и более, как и силы всех на­ родов Европы. И ныне перед европейским миром стоят более страш­ ные опасности, чем те, которые я видел в этой войне. Будущее всей христианской культуры старой Европы подвергается величайшей опас­ ности. Если мировая война будет еще долго продолжаться, то все наро­ ды Европы со старыми своими культурами погрузятся во тьму и мрак. С Востока, не арийского и не христианского, идет гроза на всю Европу. Результатами войны воспользуются не те, которые на это рассчитыва­ ют. Никто не победит. Победитель не в состоянии уже будет пользо­ ваться своей победой. Все одинаково будут побеждены. Скоро насту­ пит такое время, что все равно уже будет, кто победит. Мир вступит в такое измерение своего исторического бытия, что эти старые катего­ рии будут уже неприменимы. Все время войны я горячо стоял за войну до победного конца 1 . И никакие жертвы не пугали меня. Но ныне я не могу не желать, чтобы скорее кончилась мировая война. Этого должно желать и с точки зре­ ния судьбы России, и с точки зрения судьбы всей Европы. Если война еще будет продолжаться, то Россия, переставшая быть субъектом и превратившаяся в объект, Россия, ставшая ареной столкновения наро­ дов, будет продолжать гнить, и гниение это слишком далеко зайдет ко дню окончания войны. Темные разрушительные силы, убивающие нашу родину, все свои надежды основывают на том, что во всем мире произойдет страшный катаклизм и будут разрушены основы христи­ анской культуры. Силы эти спекулируют на мировой войне, и не так уж ошибочны их ожидания. Всей Европе грозит внутренний взрыв и катастрофа, подобная нашей. Жизнь народов Европы будет отброше­ на к элементарному, ей грозит варваризация. И тогда кара придет из Азии. На пепелище старой христианской Европы, истощенной, потря­ сенной до самых оснований собственными варварскими хаотически­ ми стихиями, пожелает занять господствующее положение иная, чужая нам раса, с иной верой, с чуждой нам цивилизацией. По сравнению с этой перспективой вся мировая война есть лишь семейная распря. Те­ перь уже в результате мировой войны выиграть, реально победить мо­ жет лишь крайний Восток, Япония и Китай, раса, не истощившая себя, да еще крайний Запад, Америка. После ослабления и разложения Евро­ пы и России воцарится китаизм и американизм, две силы, которые могут найти точки сближения между собой. Тогда осуществится ки­ тайско-американское царство равенства, в котором невозможны уже будут никакие восхождения и подъемы. Русский народ не выдержал великого испытания войны. Он поте­ рял свою идею. Но испытания этого может не выдержать и вся Европа. И тогда может наступить конец Европы не в том смысле, в каком я писал о нем в одной из статей этой книги 2 , а в более страшном и ис-

Мировая опасность 19 ключительно отрицательном смысле слова. Я думал, что мировая вой­ на выведет европейские народы за пределы Европы, преодолеет замк­ нутость европейской культуры и будет способствовать объединению Запада и Востока. Я думал, что мир приближается путем страшных жертв и страданий к решению всемирно-исторической проблемы Вос­ тока и Запада и что России выпадет в этом решении центральная роль. Но я не думал, что Азия может окончательно возобладать над Евро­ пой, что сближение Востока и Запада будет победой крайнего Востока и что свет христианской Европы будет угасать. А это ныне угрожает нам. Русский народ не захотел выполнить своей миссии в мире, не на­ шел в себе сил для ее выполнения, совершил внутреннее предательство. Значит ли это, что идея России и миссия России, как я ее мыслю в этой книге, оказались ложью? Нет, я продолжаю думать, что я верно пони­ мал эту миссию. Идея России остается истинной и после того, как на­ род изменил своей идее, после того, как он низко пал. Россия, как Бо­ жья мысль, осталась великой, в не>* есть неистребимое онтологическое ядро, но народ совершил предательство, соблазнился ложью. В опытах по психологии русского народа, собранных в этой книге, можно найти многое, объясняющее происшедшую в Рбссии катастрофу. Я чувство­ вал с первых дней войны, что и Россия, и вся Европа вступают в вели­ кую неизвестность, в новое историческое измерение. Но я верил и на­ деялся, что в решении таинственных судеб человечества Великой Рос­ сии предстоит активная и творческая роль. Я знал, что в русском наро­ де и в русской интеллигенции скрыты начала самоистребления. Но трудно было допустить, что действие этих начал так далеко зайдет. Вина лежит не на одних крайних революционно-социалистических течени­ ях. Эти течения лишь закончили разложение русской армии и русского государства. Но начали это разложение более умеренные либеральные течения. Все мы к этому приложили руку. Нельзя было расшатывать исторические основы русского государства во время страшной миро­ вой войны, нельзя было отравлять вооруженный народ подозрением, что власть изменяет ему и предает его. Это было безумие, подрывав­ шее возможность вести войну. Теперь уж иная задача стоит перед нами, да и перед всем миром. Русская революция не есть феномен полити­ ческий и социальный, это прежде всего феномен духовного и религи­ озного порядка. И нельзя излечить и возродить Россию одними поли­ тическими средствами. Необходимо обратиться к большей глубине. Русскому народу предстоит духовное перерождение. Но русский народ не должен оставаться в одиночестве, на которое обрекает его проис­ шедшая катастрофа. Во всем мире, во всем христианском человечестве должно начаться объединение всех положительных духовных, христи­ анских сил против сил антихристианских и разрушительных. Я верю, что раньше или позже в мире должен возникнуть «священный союз»

2О

Судьба России

всех творческих христианских сил, всех верных вечным святыням. Нач­ нется же он с покаяния и с искупления грехов, за которые посланы нам страшные испытания. Виновны все лагери и все классы. Исключитель­ ное погружение Европы в социальные вопросы, решаемые злобой и ненавистью, есть падение человечества. Решение социальных вопро­ сов, преодолевающее социальную неправду и бедность, предполагает духовное перерождение человечества. Целое столетие русская интелли* генция жила отрицанием и подрывала основы существования России. Теперь должна она обратиться к положительным началам, к абсолют­ ным святыням, чтобы возродить Россию. Но это предполагает перевос­ питание русского характера. Мы должны будем усвоить себе некоторые западные добродетели, оставаясь русскими. Мы должны почувствовать и в Западной Европе ту же вселенскую святыню, которой и мы сами были духовно живы, и искать единения с ней. Мир вступает в период длительного неблагополучия и великих потрясений. Но великие цен­ ности должны быть пронесены череа все испытания. Для этого дух че­ ловеческий должен облечься в латы, должен быть рыцарски вооружен. В статьях этих я жил вместе с войной и писал в живом трепетании события. И я сохраняю последовательность своих живых реакций. Но сейчас к мыслям моим о судьбе России примешивается много горько­ го пессимизма и острой печали от разрыва с великим прошлым моей родины.

I. ПСИХОЛОГИЯ РУССКОГО НАРОДА

ДУША РОССИИ I Мировая война остро ставит вопрос о русском национальном са­ мосознании. Русская национальная мысль чувствует потребность и долг разгадать загадку России, понять идею России, определить ее задачу и место в мире. Все чувствуют в нынешний мировой день, что Россия стоит перед великими мировыми задачами. Но это глубокое чувство сопровождается сознанием неопределенности, почти неопределимос­ ти этих задач. С давних времен было предчувствие, что Россия пред­ назначена к чему-то великому, что Россия — особенная страна, не по­ хожая ни на какую страну мира. Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности России1. Идет это от ста­ рой идеи Москвы как Третьего Рима 2 , через славянофильство — к До­ стоевскому, Владимиру Соловьеву и к современным неославянофилам. К идеям этого порядка прилипло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то подлинно народное, подлинно русское. Не может чело­ век всю жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его в периоды наибольшего духовного подъема, если человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен. Это биологически невозможно. Невозможно это и в жизни целого на­ рода. ' Россия не играла еще определяющей роли в мировой жизни, она не вошла еще по-настоящему в жизнь европейского человечества. Ве­ ликая Россия все еще оставалась уединенной провинцией в жизни ми­ ровой и европейской, ее духовная жизнь была обособлена и замкнута. России все еще не знает мир, искаженно воспринимает ее образ и лож­ но и поверхностно о нем судит. Духовные силы России не стали еще имманентны культурной жизни европейского человечества. Для запад­ ного культурного человечества Россия все еще остается совершенно трансцендентной, каким-то чуждым Востоком, то притягивающим сво-

22

Судьба России. I: Психология русского народа

ей тайной, то отталкивающим своим варварством. Даже Толстой и Достоевский привлекают западного культурного человека как экзоти­ ческая пища, непривычно для него острая. Многих на Западе влечет к себе таинственная глубина русского Востока. Но все еще не наступило время признания за духовной жизнью христианского Востока равно­ правия с духовной жизнью Запада. На Западе еще не почувствовали, что духовные силы России могут определять и преображать духовную жизнь Запада, что Толстой и Достоевский идут на смену властителям дум Запада для самого Запада и внутри него. Свет с Востока видели лишь немногие избранные индивидуальности. Русское государство дав­ но уже признано великой державой, с которой должны считаться все государства мира и которая играет видную роль в международной по­ литике. Но духовная культура России, то ядро жизни, по отношению к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире. Дух России не может еще диктовать народам тех условий, которые может диктовать русская дипломатия. Славянская раса не заняла еще в мире того положения, которое заняла раса латинская или германская. Вот что должно в корне измениться после нынешней великой войны, ко­ торая являет собой совершенно небывалое историческое соприкосно­ вение и сплетение восточного и западного человечества. Великий раз­ дор войны должен привести к великому соединению Востока и Запада. Творческий дух России займет, наконец, великодержавное положение в духовном мировом концерте. То, что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и за­ падным. Для этого давно уже созрели потенциальные духовные силы России. Война 1914 года глубже и сильнее вводит Россию в водоворот мировой жизни и спаивает европейский Восток с европейским Запа­ дом, чем война 1812 года. Уже можно предвидеть, что в результате этой войны Россия в такой же мере станет окончательно Европой, в какой Европа признает духовное влияние России на свою внутреннюю жизнь. Бьет тот час мировой истории, когда славянская раса во главе с Росси­ ей призывается к определяющей роли в жизни человечества. Передо­ вая германская раса истощит себя в милитаристическом империализ­ ме. Призванность славянства предчувствовали многие чуткие люди на Западе3. Но осуществление мировых задач России не может быть пре­ доставлено произволу стихийных сил истории. Необходимы творчес­ кие усилия национального разума и национальной воли. И если наро­ ды Запада принуждены будут, наконец, увидеть единственный4 лик России и признать ее призвание, то остается все еще неясным, сознаем ли мы сами, что есть Россия и к чему она призвана? Для нас самих Рос­ сия остается неразгаданной тайной. Россия — противоречива, антино-

Душа России 23 мична. Душа России не покрывается никакими доктринами. Тютчев сказал про свою Россию: Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить*. И поистине можно сказать, что Россия непостижима для ума и не­ измерима никакими аршинами доктрин и учений. А верит в Россию каждый по-своему, и каждый находит в полном противоречий бытии России факты для подтверждения своей веры. Подойти к разгадке тай­ ны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую ее противоречивость. Тогда русское самосознание ос­ вобождается от лживых и фальшивых идеализации, от отталкивающе­ го бахвальства, равно как и от бесхарактерного космополитического отрицания и иноземного рабства. Противоречия русского бытия всегда находили себе отражение в русской литературе и русской философской мысли. Творчество русского духа так же двоится, как и русское историческое бытие. Это яснее всего видно на самой характерной нашей национальной идеологии — сла­ вянофильстве и на величайшем нашем национальном гении — Досто­ евском — русском из русских. Вся парадоксальность и антиномичность русской исторйИ отпечатлелась на славянофилах и Достоевском. Лик Достоевского так же двоится, как и лик самой России, и вызывает чув­ ства противоположные. Бездонная глубь и необъятная высь сочетают­ ся с какой-то низостью, неблагородством, отсутствием достоинства, рабством. Бесконечная любовь к людям, поистине Христова любовь, сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью. Жажда абсо­ лютной свободы во Христе (Великий Инквизитор) мирится с рабьей покорностью 6 . Не такова ли и сама Россия? Россия — самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ — самый аполитический народ, никогда не умев­ ший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты — все были безгосударственниками, своеобразными анархистами. Анархизм — явление русского духа, он по-разному был присущ и нашим крайним левым, и нашим крайним правым. Славянофилы и Достоевский — такие же в сущнос­ ти анархисты, как и Михаил Бакунин или Кропоткин. Эта анархиче­ ская русская природа нашла себе типическое выражение в религиоз­ ном анархизме Льва Толстого. Русская интеллигенция, хотя и заражен­ ная поверхностными позитивистскими идеями, была чисто русской в своей безгосударственности. В лучшей, героической своей части она стремилась к абсолютной свободе и правде, не вместимой ни в какую

24

Судьба России. I: Психология русского народа

государственность. Наше народничество — явление характерно-рус­ ское, незнакомое Западной Европе, — есть явление безгосударствен­ ного духа. И русские либералы всегда были скорее гуманистами, чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти, как нечистоты. Наша православная идеология самодержавия — такое же явление безгосударственного духа, отказ народа и общества создавать государственную жизнь. Славянофилы сознавали, что их учение о са­ модержавии было своеобразной формой отрицания государства. Вся­ кая государственность представлялась позитивистской и рационалисти­ ческой. Русская душа хочет священной общественности, богоизбранной власти. Природа русского народа сознается как аскетическая, отрека­ ющаяся от земных дел и земных благ. Наши левые и революционные направления не так уж глубоко отличаются в своем отношении к госу­ дарству от направлений правых и славянофильских — в них есть зна­ чительная доза славянофильского и аскетического духа. Такие идеоло­ ги государственности, как Катков или Чичерин, всегда казались не рус­ скими, какими-то иностранцами на русской почве, как иностранной, не русской всегда казалась бюрократия, занимавшаяся государствен­ ными делами, — не русским занятием. В основе русской истории ле­ жит знаменательная легенда о призвании варягов-иностранцев для уп­ равления русской землей, так как «земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет» 7 . Как характерно это для роковой неспособности и нежелания Русского народа самому устраивать порядок в своей земле! Русский народ как будто бы хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от за­ бот о земном устройстве. Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, влас­ телина. Россия — земля покорная, женственная. Пассивная, рецептив­ ная женственность в отношении к государственной власти так харак­ терна для русского народа и для русской истории*. Нет пределов сми­ ренному терпению многострадального русского народа. Государствен­ ная власть всегда была внешним, а не внутренним принципом для безгосударственного русского народа; она не из него созидалась, а при­ ходила как бы извне, как жених приходит к невесте. И потому так часто власть производила впечатление иноземной, какого-то немецкого вла­ дычества. Русские радикалы и русские консерваторы одинаково дума­ ли, что государство — это «они», а не «мы». Очень характерно, что в русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жиз* Это вполне подтверждается и русской революцией, в которой народ оста­ ется духовно пассивным и покорным новой революционной тирании, но в со­ стоянии злобной одержимости.

Душа России 25 ни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чув­ ство личного достоинства и чести, создает закал личности. Этого лич­ ного закала не создавала русская история. В русском человеке есть мяг­ котелость, в русском лице нет вырезанного и выточенного профиля. Платон Каратаев у Толстого—круглый8. Русский анархизм — женствен­ ный, а не мужественный, пассивный, а не активный. И бунт Бакунина есть погружение в хаотическую русскую стихию. Русская безгосударственность — не завоевание себе свободы, а отдание себя, свобода от активно­ сти. Русский народ хочет быть землей, которая невестится, ждет мужа. Все эти свойства России были положены в основу славянофильской фи­ лософии истории и славянофильских общественных идеалов. Но славя­ нофильская философия истории не хочет знать антиномичности Рос­ сии, она считается только с одним тезисом русской жизни. В ней есть антитезис. И Россия не была бы так таинственна, если бы в ней было только то, о чем мы сейчас говорили. Славянофильская философия рус­ ской истории не объясняет загадки превращения России в величайшую империю в мире или объясняет слишком упрощенно. И самым корен­ ным грехом славянофильства было то, что природно-исторические черты русской стихии они приняли за христианские добродетели. Россия — самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; все в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю. С Ивана Калиты последовательно и упорно собиралась Россия и дос­ тигла размеров, потрясающих воображение всех народов мира. Силы народа, о котором не без основания думают, что он устремлен к внут­ ренней духовной жизни, отдаются колоссу государственности, превра­ щающему все в свое орудие. Интересы созидания, поддержания и ох­ ранения огромного государства занимают совершенно исключитель­ ное и подавляющее место в русской истории. Почти не оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни, вся кровь шла на ук­ репление и защиту государства. Классы и сословия слабо были развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран 9 . Лич­ ность была придавлена огромными размерами государства, предъявляв­ шего непосильные требования. Бюрократия развилась до размеров чу­ довищных. Русская государственность занимала положение стороже­ вое и оборонительное. Она выковывалась в борьбе с татарщиной, в смутную эпоху, в иноземные нашествия. И она превратилась в само­ довлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функцией народной жизни. Эта особенность русской истории наложила на русскую жизнь печать безрадостности и придавленности. Невозможна была свобод­ ная игра творческих сил человека. Власть бюрократии в русской жизни

2 6

Судьба России. I: Психология русского народа

была внутренним нашествием неметчины. Неметчина как-то органи­ чески вошла в русскую государственность и владела женственной и пас­ сивной русской стихией. Земля русская не того приняла за своего суже­ ного, ошиблась в женихе. Великие жертвы понес русский народ для со­ здания русского государства, много крови пролил, но сам остался без­ властным в своем необъятном государстве. Чужд русскому народу империализм в западном и буржуазном смысле слова, но он покорно отдавал свои силы на создание империализма, в котором сердце его не было заинтересовано. Здесь скрыта тайна русской истории и русской души. Никакая философия истории, славянофильская иди западниче­ ская, не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ со­ здал такую огромную и могущественную государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии, почему свобод­ ный духом народ как будто бы не хочет свободной жизни? Эта тайна связана с особенным соотношением женственного и мужественного начала в русском народном характере. Та же антиномичность прохо­ дит через все русское бытие. Таинственное противоречие, есть в отношении России и русского сознания к национальности. Это — вторая антиномия, не меньшая по значению, чем отношение к государству. Россия — самая не шовинис­ тическая страна в мире. Национализм у нас всегда производит впечат­ ление чего-то нерусского, наносного,,какой-то неметчины. Немцы, англичане, французы — шовинисты и националисты в массе, они пол­ ны национальной самоуверенности и самодовольства. Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и ча­ сто — даже — увы! чуждо национальное достоинство. Русскому наро­ ду совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности на­ сильственной русификации. Русский не выдвигается, не выставляется, не презирает других. В русской стихии поистине есть какое-то нацио­ нальное бескорыстие, жертвенность, неведомая западным народам. Русская интеллигенция всегда с отвращением относилась к национа­ лизму и гнушалась им, как нечистью. Она исповедовала исключитель­ но сверхнациональные идеалы. И как ни поверхностны, как ни баналь­ ны были космополитические доктрины интеллигенции, в них все-таки хоть искаженно, но отражался сверхнациональный, всечеловеческий дух русского народа. Интеллигенты-отщепенцы в известном смысле были более национальны, чем наши буржуазные националисты, по выраже­ нию лица своего похожие на буржуазных националистов всех стран. Человек иного, не интеллигентского духа — национальный гений Лев Толстой — был поистине русским в своей религиозной жажде преодо­ леть всякую национальную ограниченность, всякую тяжесть националь­ ной плоти. И славянофилы не были националистами в обычном смыс­ ле этого слова. Они хотели верить, что в русском народе живет всече-

Душа России 27 ловеческии христианский дух, и они возносили русский народ за его смирение. Достоевский прямо провозгласил, что русский человек — всечеловек10, что дух России — вселенский дух, и миссию России он понимал не так, как ее понимают националисты. Национализм новей­ шей формации есть несомненная европеизация России, консерватив­ ное западничество на русской почве. И Катков, идеолог национализма, был западником, никогда не был выразителем русского народного духа. Катков был апологетом и рабом какой-то чуждой государственности, какого-то «отвлеченного начала»". Сверхнационализм, универсализм — такое же существенное свойство русского национального духа, как и безгосударственность, анархизм. Национален в России именно ее сверх­ национализм, ее свобода от национализма; в этом самобытна Россия и не похожа ни на одну страну мира. Россия призвана быть освободи­ тельницей народов. Эта миссия заложена в ее особенном духе. И спра­ ведливость мировых задач России предопределена уже духовными си­ лами истории. Эта миссия России выявляется в нынешнюю войну. Рос­ сия не имеет корыстных стремлений. Таков один тезис о России, который с правом можно было выска­ зать. Но есть и антитезис, который не менее обоснован. Россия — са­ мая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификаци­ ей, страна национального бахвальства, страна, в которой все национа­ лизировано вплоть до вселенской церкви Христовой, страна, почита­ ющая себя единственной призванной и отвергающая всю Европу как гниль и исчадие дьявола, обреченное на гибель. Обратной стороной русского смирения является необычайное русское самомнение. Самый смиренный и есть самый великий, самый могущественный, единствен­ ный призванный. «Русское» и есть праведное, доброе, истинное, боже­ ственное. Россия — «святая Русь». Россия грешна, но и в грехе своем она остается святой страной — страной святых, живущей идеалами святости. Вл. Соловьев смеялся над уверенностью русского националь­ ного самомнения в том, что все святые говорили по-русски. Тот же Достоевский, который проповедовал всечеловека и призывал к вселен­ скому духу, проповедовал и самый изуверский национализм, травил поляков и евреев, отрицал за Западом всякие права быть христианским миром12. Русское национальное самомнение всегда выражается в том, что Россия почитает себя не только самой христианской, но и един­ ственной христианской страной в мире. Католичество совсем не при­ знается христианством. И в этом всегда был один из духовных источни­ ков ложного отношения к польскому вопросу. Россия, по духу своему призванная быть освободительницей народов, слишком часто бывала угнетательницей, и потому она вызывает к себе вражду и подозритель­ ность, которые мы теперь должны еще победить.

2 8

Судьба России. 1: Психология русского народа

Русская история явила совершенно исключительное зрелище — полнейшую национализацию церкви Христовой, которая определяет себя как вселенскую. Церковный национализм — характерное русское явление. Им насквозь пропитано наше старообрядчество. Но тот же национализм царит и в господствующей церкви. Тот же национализм проникает и в славянофильскую идеологию, которая всегда подменяла вселенское русским. Вселенский дух Христов, мужественный вселенский логос пленен женственной национальной стихией, русской землей в ее языческой первородности. Так образовалась религия растворения в матери-земле, в коллективной национальной стихии, в животной теп­ лоте. Русская религиозность — женственная религиозность, религиоз­ ность коллективной биологической теплоты, переживаемой как теп­ лота мистическая. В ней слабо развито личное религиозное начало; она боится выхода из коллективного тепла в холод и огонь личной религи­ озности. Такая религиозность отказывается от мужественного, актив­ ного духовного пути. Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли13, женского божества, освещающего плотский быт. В.В. Розанов в своем роде гениальный выразитель этой русской религии родовой плоти, религии размножения и уюта. Матьземля для русского народа есть Россия. Россия превращается в Богоро­ дицу. Россия — страна богоносная. Такая женственная, национальностихийная религиозность должна возлагаться на мужей, которые берут на себя бремя духовной активности, несут крест, духовно водительству­ ют. И русский народ в своей религиозной жизни возлагается на свя­ тых, на старцев, на мужей, в отношении к которымподобает лишь пре­ клонение, как перед иконой. Русский народ не дерзает даже думать, что святым можно подражать, что святость есть внутренний путь духа, — это было бы слишком мужественно-дерзновенно. Русский народ хочет не столько святости, сколько преклонения и благоговения перед свято­ стью, подобно тому, как он хочет не власти, а отдания себя власти, пе­ ренесения на власть всего бремени. Русский народ в массе своей ленив в религиозном восхождении, его религиозность равнинная, а не гор­ ная; коллективное смирение дается ему легче, чем религиозный закал личности, чем жертва теплом и уютом национальной стихийной жиз­ ни. За смирение свое получает русский народ в награду этот уют и теп­ ло коллективной жизни. Такова народная почва национализации церк­ ви в России. В этом есть огромная примесь религиозного натурализма, предшествующего христианской религии духа, религии личности и сво­ боды. Сама христианская любовь, которая существенно духовна и про­ тивоположна связям по плоти и крови, натурализировалась в этой ре­ лигиозности, обратилась в любовь к «своему» человеку. Так крепнет религия плоти, а не духа, так охраняется твердыня религиозного мате­ риализма. На необъятной русской равнине возвышаются церкви, по-

Душа России

29

дымаются святые и старцы, но почва равнины еще натуралистическая, быт еще языческий. Большое дело, совершенное Владимиром Соловьевым для русско­ го сознания, нужно видеть прежде всего в его беспощадной критике церковного национализма, в его вечном призыве к вселенскому духу Христову, к освобождению Христова духа из плена у национальной сти­ хии, стихии натуралистической. В реакции против церковного нацио­ нализма Вл. Соловьев слишком склонялся к католичеству, но великая правда его основных стремлений и мотивов несомненна и будет еще признана Россией. Вл. Соловьев есть истинное противоядие против националистического антитезиса русского бытия. Его христианская правда в решении вопроса польского и еврейского всегда должна быть противопоставляема неправде Достоевского. Церковный национализм приводил к государственному порабощению церкви. Церковь, кото­ рая есть духовный, мистический организм, пассивно отдавалась сино­ дальной власти немецкого образца. Загадочная антиномичность Рос­ сии в отношении к национальности связана все с тем же неверным со­ отношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной националь­ ной стихии, а не рабом ее. Ту же загадочную антиномичность можно проследить в России во всем. Можно установить неисчислимое количество тезисов и антите­ зисов о русском национальном характере, вскрыть много противоре­ чий в русской душе. Россия—страна безграничной свободы духа, стра­ на странничества и искания Божьей правды. Россия — самая небуржу­ азная страна в мире; в ней нет того крепкого мещанства, которое так отталкивает и отвращает русских на Западе. Достоевский, по которому можно изучать душу России, в своей потрясающей легенде о Великом Инквизиторе был провозвестником такой дерзновенной и бесконеч­ ной свободы во Христе, какой никто еще в мире не решался утверж­ дать. Утверждение свободы духа как чего-то характерно-русского все­ гда было существенной особенностью славянофильства. Славянофи­ лы и Достоевский всегда противополагали внутреннюю свободу рус­ ского народа, его органическую, религиозную свободу, которую он не уступит ни за какие блага мира, внутренней несвободе западных наро­ дов, их порабощенности внешним. В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия — страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощен­ ным мещанскими нормами. Только в России нет давящей власти бур­ жуазных условностей, нет деспотизма мещанской семьи. Русский че­ ловек с большой легкостью духа преодолевает всякую буржуазность,

30

Судьба России. I: Психология русского народа

уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип стран­ ника так характерен для России и так прекрасен14. Странник — самый свободный человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его воздуш­ ная, он не врос в землю, в нем нет приземистости. Странник — свобо­ ден от «мира», и вся тяжесть земли и земной жизни свелась для него к небольшой котомке на плечах. Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника. Русский тип странника нашел себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. И здесь мы знаем странников, свободных духом, ни к чему не прикрепленных, веч­ ных путников, ищущих невидимого града. Повесть о них можно про­ честь в великой русской литературе. Странников в культурной, интел­ лигентной жизни называют то скитальцами русской земли, то отще­ пенцами. Есть они уже у Пушкина и Лермонтова, потом у Толстого и Достоевского. Духовные странники — все эти Раскольниковы, Мышкины, Ставрогины, Версиловы и князь Андрей, и Пьер Безухов. Стран­ ники града своего не имеют, они града грядущего ищут15. Вл. Соловьев всегда чувствовал себя не обывателем и мещанином этой земли, а лишь пришельцем и странником, не имеющим своего дома. Таков был Ско­ ворода — странник-мудрец из народа в XVIII веке16. Духовное стран­ ствование есть в Лермонтове, в Гоголе, есть в Л. Толстом и Достоев­ ском, а на другом конце — у русских анархистов и революционеров, стремящихся по-своему к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной и зримой жизни. То же есть и в русском сектантстве, в мистической народной жажде, в этом исступленном желании, чтобы «накатил Дух». Россия — фантастическая страна духовного опьянения, страна хлыстов, самосожигателей, духоборов17, страна Кондратия Се­ ливанова и Григория Распутина, страна самозванцев и пугачевщины. Русской душе не сидится на месте, это не мещанская душа, не местная душа. В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого дома. Перед русской ду­ шой открываются дали, и нет очерченного горизонта перед духовны­ ми ее очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсо­ лютной, божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни. Она вечно печалуется о горе и страдании народа и всего мира, и мука ее не знает утоления. Душа эта поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни. Есть мятежность, непокорность в русской душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным. Все дальше и дальше должно идти, к концу, к пределу, к выходу из этого «мира», из этой земли, из всего местного, мещанского, прикрепленного. Не раз уже указывали на то, что сам русский атеизм религиозен". Героически настроенная интеллигенция шла на смерть во имя материалистичес-

Душа России 31 ких идей. Это странное противоречие будет понято, если увидеть, что под материалистическим обличием она стремилась к абсолютному. Славянский бунт — пламенная, огненная стихия, неведомая другим расам. И Бакунин в своей пламенной жажде мирового пожара, в кото­ ром все старое должно сгореть, был русским, славянином, был мессианистом". Таков один из тезисов о душе России. Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, ото­ рвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, — все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна беско­ нечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем на­ родном дионисизме20, не желающем знать формы. А вот и антитезис. Россия — страна неслыханного сервилизма21 и жуткой покорности, страна, лишенная сознания прав личности и не защищающая достоинства личности, страна инертного консерватиз­ ма, порабощения религиозной жизни государством, страна крепкого быта и тяжелой плоти. Россия — страна купцов, погруженных в тяже­ лую плоть, стяжателей, консервативных до неподвижности, страна чи­ новников, никогда не переступающих пределов замкнутого и мертво­ го бюрократического царства, страна крестьян, ничего не желающих, кроме земли, и принимающих христианство совершенно внешне и корыстно, страна духовенства, погруженного в материальный быт, стра­ на обрядоверия, страна интеллигентщины, инертной и консерватив­ ной в своей мысли, зараженной самыми поверхностными материалис­ тическими идеями. Россия не любит красоты, боится красоты как рос­ коши, не хочет никакой избыточности. Россию почти невозможно сдви­ нуть с места, так она отяжелела, так инертна, так ленива, так погружена в материю, так покорно мирится со своей жизнью. Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовен­ ство, чиновничество — все не хотят и не любят восхождения; все пред­ почитают оставаться в низинах, на равнине, быть «как все». Везде лич­ ность подавлена в органическом коллективе. Почвенные слои наши лишены правосознания и даже достоинства, не хотят самодеятельнос­ ти и активности, всегда полагаются на то, что другие все за них сдела­ ют. И наш политический революционизм как-то несвободен, беспло­ ден и инертен мыслью. Русская радикально-демократическая интелли­ генция, как слой кристаллизованный, духовно консервативна и чужда истинной свободе; она захвачена скорее идеей механического равен­ ства, чем свободы. Иным кажется, что Россия обречена на рабство и что нет выхода для нее к свободной жизни. Можно подумать, что лич­ ность не проснулась еще не только в России консервативной, но и в России революционной, что Россия все еще остается страной безлич-

32

Судьба России. I: Психология русского народа

ного коллектива. Но необходимо понять, что исконный русский кол­ лективизм есть лишь преходящее явление первоначальной стадии на­ туральной эволюции, а не вечное явление духа. Как понять эту загадочную противоречивость России, эту одина­ ковую верность взаимоисключающих о ней тезисов? И здесь, как и вез­ де, в вопросе о свободе и рабстве души России, о ее странничестве и ее неподвижности мы сталкиваемся с тайной соотношения мужествен­ ного и женственного. Корень этих глубоких противоречий — в несо­ единенности мужественного и женственного в русском духе и русском характере. Безграничная свобода оборачивается безграничным раб­ ством, вечное странничество — вечным застоем, потому что мужествен­ ная свобода не овладевает женственной национальной стихией в Рос­ сии изнутри, из глубины. Мужественное начало всегда ожидается из­ вне, личное начало не раскрывается в самом русском народе. Отсюда вечная зависимость от инородного. В терминах философских это зна­ чит, что Россия всегда чувствует мужественное начало себе трансцен­ дентным, а не имманентным, привходящим извне. С этим связано то, что все мужественное, освобождающее и оформляющее было в России как бы не русским, заграничным, западно-европейским, французским или немецким или греческим в старину. Россия как бы бессильна сама себя оформить в бытие свободное, бессильна образовать из себя лич­ ность. Возвращение к собственной почве, к своей национальной сти­ хии так легко принимает в России характер порабощенности, приво­ дит к бездвижности, обращается в реакцию. Россия невестится, ждет жениха, который должен прийти из какой-то выси, но приходит не су­ женый, а немец-чиновник и владеет ею. В жизни духа владеют ею: то Маркс, то Кант, то Штейнер, то иной какой-нибудь иностранный муж. Россия, столь своеобразная, столь необычайного духа страна, постоян­ но находилась в сервилистическом отношении к Западной Европе. Она не училась у Европы, что нужно и хорошо, не приобщалась к европей­ ской культуре, что для нее спасительно, а рабски подчинялась Западу или в дикой националистической реакции громила Запад, отрицала культуру. Бог Аполлон, бог мужественной формы, все не сходил в дио­ нисическую Россию. Русский дионисизм — варварский, а не эллинский. И в других странах можно найти все противоположности, но только в России тезис оборачивается антитезисом, бюрократическая государ­ ственность рождается из анархизма, рабство рождается из свободы, крайний национализм из сверхнационализма. Из этого безвыходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глубине мужественного, личного, оформляющего начала, овладение собственной национальной стихией, имманентное пробуж­ дение мужественного, светоносного сознания. И я хочу верить, что нынешняя мировая война выведет Россию из этого безвыходного кру-

Душа России 33 га, пробудит в ней мужественный дух, покажет миру мужественный лик России, установит внутренне должное отношение европейского восто­ ка и европейского запада.

II Ныне разразилась, наконец, давно жданная мировая борьба сла­ вянской и германской расы. Давно уже германизм проникал в недра России, незаметно германизировал русскую государственность и рус­ скую культуру, управлял телом и душой России. Ныне германизм от­ крыто идет войной на славянский мир. Германская раса — мужествен­ ная, самоуверенно и ограниченно мужественная. Германский мир чув­ ствует женственность славянской расы и думает, что он должен вла­ деть этой расой и ее землей, что только он силен сделать эту землю культурной. Давно уже германизм подсылал своих свах, имел своих аген­ тов и чувствовал Россию предназначенной себе. Весь петербургский период русской истории стоял под знаком внутреннего и внешнего влияния немцев. Русский народ почти уже готов был примириться с тем, что управлять им и цивилизовать его могут только немцы. И нуж­ на была совершенно исключительная мировая катастрофа, нужно было сумасшествие германизма от гордости и самомнения, чтобы Россия осознала себя, стряхнула с себя пассивность, разбудила в себе мужествен­ ные силы и почувствовала себя призванной к великим делам в мире. В мировой борьбе с германской расой нельзя противопоставить ей одну женственность и покорность славян. Нужно раскрыть в себе мужествен­ ный лик под угрозой поглощения германизмом. Война мира славян­ ского и мира германского не есть только столкновение вооруженных сил на полях битвы; она глубже, это — духовная война, борьба за гос­ подство разного духа в мире, столкновение и переплетение восточного и западного христианского мира. В этой великой, поистине мировой брани Россия не может не осознать себя. Но самосознание ее должно быть и ее самоочищением. Самосознание предполагает самокритику и самообличение. Никогда бахвальство не было самосознанием, оно мо­ жет быть лишь полным затмением. Блестящий пример полной утери истинного самосознания и полной тьмы от бахвальства и самомнения являет ныне Германия. Мужественное, светоносное сознание народа — всегда критическое, всегда освобождающее от собственной тьмы и порабощенности, всегда есть овладение хаотическими в себе стихиями. И самосознание России должно быть прежде всего освобожденным от подвластности и порабощенности у собственной национальной сти­ хии. А это значит, что русский народ в отношении к своей русской земле должен быть мужествен и светоносен, должен владеть землей и офор­ млять ее хаотические стихии, а не растворяться в ней, не пассивно ей 2 Паление священного,Русскою царсчна

34

Судьба России. Г. Психология русского народа

отдаваться. Это значит также, что человеческое призвано господство­ вать над природным, а не природное над человеческим. Россия жила слишком природной, недостаточно человеческой жизнью, слишком ро­ довой, недостаточно личной жизнью. Личное человеческое начало все еще не овладевало безличными природными стихиями земли. Эту свою исконную родовую биологию Россия переживала как исконную свою коллективную мистику и в лице иных своих идеологов видела в этом свое преимущество перед Западной Европой. Россия в массе своей ис­ поведовала религию родовой плоти, а не религию духа, смешивала ро­ довой, природный коллективизм с коллективизмом духовным, сверх­ природным. Но таинственная страна противоречий—Россия таила в себе пророческий дух и предчувствие новой жизни и новых откровений. В этот решительный для русского сознания час необходимо ясно и мужественно сознать подстерегающие нас опасности. Война может принести России великие блага, не материальные только, но и духов­ ные блага. Она пробуждает глубокое чувство народного, национально­ го единства, преодолевает внутренний раздор и'вражду, мелкие счеты партий, выявляет лик России, кует мужественный дух. Война изобли­ чает ложь жизни, сбрасывает покровы, свергает фальшивые святыни. Она — великая проявительница. Но она несет с собой и опасности. Россия может попасть в плен ложного национализма и истинно немец­ кого шовинизма. Она может плениться идеалами мирового господства, не русского по духу, чуждого славянской расе. Война несет с собой опас­ ность огрубения. И всего более должна быть Россия свободна от нена­ висти к Германии, от порабощающих чувств злобы и мести, от того отрицания ценного в духовной культуре врага, которое есть лишь дру­ гая форма рабства. Хочется верить, что всего этого не будет, но нехо­ рошо закрывать себе глаза на эти возможности. В русской националь­ ной стихии есть какая-то вечная опасность быть в плену, быть покор­ ной тому, что вне ее. И истинным возрождением России может быть лишь радикальное освобождение от всякого плена, от всякой подав­ ленности и порабощенности внешнему, внеположному, инородному, т. е. раскрытие в себе внутренней мужественности, внутреннего света, духа царственного и творящего. Война должна освободить нас, русских, от рабского и подчиненного отношения к Германии, от нездорового, надрывного отношения к Западной Европе как к чему-то далекому и внешнему, предмету то страстной влюбленности и мечты, то погром­ ной ненависти и страха. Западная Европа и западная культура станет для России имманентной; Россия станет окончательно Европой, и имен­ но тогда она будет духовно самобытной и духовно независимой. Евро­ па перестанет быть монополистом культуры. Мировая война, в крова­ вый круговорот которой вовлечены уже все части света и все расы, долж­ на в кровавых муках родить твердое сознание всечеловеческого един-

Душа России 35 ства. Культура перестанет быть столь исключительно европейской и ста­ нет мировой, универсальной. И Россия, занимающая место посредника между Востоком и Западом, являющаяся Востоко-Западом, призвана сыграть великую роль в приведении человечества к единству22. Мировая война жизненно подводит нас к проблеме русского мессианизма. Мессианское сознание не есть националистическое сознание; оно глубоко противоположно национализму, это — универсальное созна­ ние. Мессианское сознание имеет свои корни в религиозном сознании еврейского народа, в переживании Израилем своей богоизбранности и единственности. Мессианское сознание есть сознание избранного на­ рода Божьего, народа, в котором должен явиться Мессия и через кото­ рый должен быть мир спасен. Богоизбранный народ — мессия среди народов, единственный народ с мессианским призванием и предна­ значением. Все другие народы — низшие народы, не избранные, наро­ ды с обыкновенной, не мистической судьбой. Все народы имеют свое призвание, свое назначение в мире, но только один народ может быть избран для мессианской цели. Народ мессианского сознания и назна­ чения так же один, как один Мессия. Мессианское сознание — миро­ вое и сверхнациональное. В этом есть аналогия с идеей Римской импе­ рии, которая так же универсальна и сверхнациональна, как и древнеев­ рейский мессианизм. Это всемирное по своим притязаниям мессиан­ ское сознание евреев было оправдано тем, что Мессия явился в недрах этого народа, хотя и был отвергнут им. Но после явления Христа мес­ сианизм в древнееврейском смысле становится уже невозможным для христианского мира. Для христианина нет ни эллина, ни иудея23. Од­ ного избранного народа Божьего не может быть в христианском мире. Христос пришел для всех народов, и все народы имеют перед судом христианского сознания свою судьбу и свой удел. Христианство не до­ пускает народной исключительности и народной гордости, осуждает то сознание, по которому мой народ выше всех народов и единствен­ ный религиозный народ. Христианство есть окончательное утвержде­ ние единства человечества, духа всечеловечности и всемирности. И это было вполне осознано католичеством, хотя и скреплено с относитель­ ными телесно-историческими явлениями (папизм). Мессианское со­ знание есть сознание пророческое, мессианское самочувствие — про­ роческое самочувствие. В нем — соль религиозной жизни, и соль эта получена от еврейского народа. Это пророческое мессианское созна­ ние не исчезает в христианском мире, но претворяется и преображает­ ся. И в христианском мире возможен пророческий мессианизм, созна­ ние исключительного религиозного призвания какого-нибудь народа, возможна вера, что через этот народ будет сказано миру слово нового откровения. Но христианский мессианизм должен быть очищен от все­ го не христианского, от национальной гордости и самомнения, от сби-

36 Судьба России. I: Психология русского на вания на путь старого еврейского мессианизма, с одной стороны, и нового исключительного национализма—с другой. Христианское мес­ сианское сознание не может быть утверждением того, что один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание, что он один — христианский народ, что он один избран для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы — низшие, не христиан­ ские и лишены религиозного призвания. В таком самомнении нет ни­ чего христианского. Ничего христианского не было в вечном припеве славянофилов о гниении Запада и отсутствии у него христианской жиз­ ни. Такая иудаизация христианства возвращает нас от Нового Завета к Ветхому Завету. Иудаизм в христианстве есть подстерегающая опас­ ность, от которой нужно очищаться. А всякий исключительный рели­ гиозный национализм, всякое религиозно-национальное самомнение есть иудаизм в христианстве. Крайняя национализация церкви и есть иудаизм внутри христианства. И в русском христианстве есть много иудаистских элементов, много ветхозаветного. Христианское мессиан­ ское сознание может быть лишь сознанием того, что в наступающую мировую эпоху Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказали его уже мир латинский и мир германский. Славянская раса, во главе которой стоит Россия, должна раскрыть свои духовные потен­ ции, выявить свой пророчественный дух. Славянская раса идет на сме­ ну другим расам, уже сыгравшим свою роль, уже склоняющимся к упад­ ку; это — раса будущего. Все великие народы проходят через мессиан­ ское сознание. Это совпадает с периодами особенного духовного подъ­ ема, когда судьбами истории данный народ призывается совершить что-либо великое и новое для мира. Такое мессианское сознание было в Германии в начале XIX века. А ныне мы присутствуем при конце гер­ манского мессианизма, при полном исчерпании его духовных сил. В христианской истории нет одного избранного народа Божьего, но разные народы в разное время избираются для великой миссии, для откровений духа. В России давно уже нарождалось пророческое чув­ ствование того, что настанет час истории, когда она будет призвана для великих откровений духа, когда центр мировой духовной жизни будет в ней. Это не еврейский мессианизм. Такое пророческое чувствование не исключает великого избрания и предназначения других народов; оно есть лишь продолжение и восполнение дел, сотворенных всеми наро­ дами христианского мира. Это русское мессианское сознание было за­ мутнено, пленено языческой национальной стихией и искажено пере­ житками сознания иудаистического. Русское сознание должно очис­ титься и освободиться от этого языческого и иудаистического плена. А это значит, что русская мысль и русская жизнь должны быть ради­ кально освобождены от мертвенных и мертвящих сторон славянофиль­ ства, не только официального, но и народного. В славянофильстве была

Душа России 37 своя правда, которую всегда хорошо было противопоставлять запад­ ничеству. Она сохранится. Но много было фальши и лжи, много раб­ ства у материального быта, много «возвышающих обманов»24 и идеа­ лизации, задерживающих жизнь духа. Россия не может определять себя как Восток и противополагать себя Западу. Россия должна сознавать себя и Западом, Востоко-Западом, соединителем двух миров, а не разделителем. Владимир Соловьев ду­ ховно покончил со старым славянофильством, с его ложным национа­ лизмом и исключительным восточничеством. И после дела Вл. Соло­ вьева христианский универсализм должен считаться окончательно ут­ вержденным в сознании. Всякий партикуляризм по существу не хрис­ тианской природы. Исключительное господство восточной стихии в России всегда было рабством у женственного природного начала и кон­ чалось царством хаоса, то реакционного, то революционного*. Россия, как самоутверждающийся Восток, Россия национально самодовольная и исключительная — означает нераскрытость, невыявленность начала мужественного, человеческого и личного рабстза у начала природностихийного, национально-родового, традиционно-бытового. В созна­ нии религиозном это означает абсолютизацию и обожествление теле­ сно-относительного, довольство животной теплотой национальной плоти. В этом — вечный соблазн и великая опасность России. Жен­ ственность славян делает их мистически чуткими, способными при­ слушиваться к внутренним голосам. Но исключительное господство женственной стихии мешает им выполнить свое призвание в мире. Для русского мессианизма нужен мужественный дух, — без него опять и опять будет провал в эту пленительную и затягивающую первородную стихию русской земли, которая ждет своего просветления и оформле­ ния. Но конец славянофильства есть также конец и западничества, ко­ нец самого противоположения Востока и Запада. И в западничестве был партикуляризм и провинциализм, не было вселенского духа. За­ падничество означало какое-то нездоровое и немужественное отноше­ ние к Западу, какую-то несвободу и бессилие почувствовать себя дей­ ственной силой и для самого Запада. Русское самосознание не может быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают несовершеннолетие русского народа, его незрелость для жиз­ ни мировой, для мировой роли. На Западе не может быть западниче­ ства, там невозможна эта мечта о Западе как о каком-то высшем состо­ янии. Высшее состояние не есть Запад, как не есть и Восток; оно не географично и материально ничем не ограничено. Мировая война должна преодолеть существование России как исключительного Востока, и Европы как исключительного Запада. Человечество выйдет из этих ог-

* В русской революции мы и видим господство исключительно восточного начала, отвергающего нормы цивилизации и расковывающего хаос.

38

Судьба России. I: Психология русского народа

раничений. Россия выйдет в мировую жизнь определяющей силой. Но мировая роль России предполагает пробуждение в ней творческой ак­ тивности человека, выход из состояния пассивности и растворенности. Уже в Достоевском, вечно двоящемся, есть пророчество об откро­ вении человека, об исключительном по остроте антропологическом сознании. Истинный русский мессианизм предполагает освобождение религиозной жизни, жизни духа от исключительной закрепощенности у начал национальных и государственных, от всякой прикованности к материальному быту. Россия должна пройти через религиозную эман­ сипацию личности. Русский мессианизм опирается прежде всего на русское странничество, скитальчество и искание, на русскую мятежность и неутолимость духа, на Россию пророческую, на русских—града сво­ его не имеющих, града грядущего взыскующих25. Русский мессианизм не может быть связан с Россией бытовой, инертно-косной, Россией, отяжелевшей в своей национальной плоти, с Россией, охраняющей обрядоверие, с русскими — довольными своим градом, градом язы­ ческим, и страшащимися града грядущего. Все своеобразие славянской и русской мистики — в искании града Божьего, града грядущего, в ожидании сошествия на землю Небесного Иерусалима, в жажде всеобщего спасения и всеобщего блага, в апока­ липтической настроенности. Эти апокалиптические, пророчественные ожидания находятся в противоречии с тем чувством, что русские уже град свой имеют и что град этот — «святая Русь». А на этом бытовом и удовлетворенном чувстве основывалось в значительной степени сла­ вянофильство и основывается вся наша правая религиозно-нацио­ нальная идеология. Религия священства — охранения того, что есть, сталкивается в духе России с религией пророчества, взыскания гряду­ щей правды. Здесь одно из коренных противоречий России. И если можно многое привести в защиту того тезиса, что Россия — страна охранения религиозной святыни по преимуществу и в этом ее религи­ озная миссия, то не меньше можно привести в защиту того антитезиса, что Россия по преимуществу — страна религиозного алкания, духов­ ной жажды, пророческих предчувствий и ожиданий. В лице Достоев­ ского воплощена эта религиозная антиномия России. У него два лика: один обращен к охранению, к закрепощению национально-религиоз­ ного быта, выдаваемого за подлинное бытие, — образ духовной сытос­ ти, а другой лик пророческий, обращенный к граду грядущему, — образ духовного голода. Противоречие и противоборство духовной сытости и духовного голода — основное для России, и из него объяснимы многие другие противоречия России. Духовная сытость дается пассивной отда­ чей себя женственной национальной стихии. Это не есть еще насыще­ ние Божественной пищей, это все еще натуралистическое насыщение. Духовный голод, неудовлетворенность натуралистической националь-

Руша России 39 ной пищей есть знак освобождения мужественного начала личности. То же противоречие, которое мы видим в национальном гении Досто­ евского, видим мы и в русской народной жизни, в которой всегда вид­ ны два образа. Духовная сытость, охранение старого, бытовое и внеш­ не-обрядовое понимание христианства—один образ народной религи­ озной жизни. Духовный голод, пророческие предчувствия, мистическая углубленность на вершинах православия, в иных сторонах нашего сек­ тантства и раскола, в странничестве—другой образ народной религиоз­ ной жизни. Русская мистика, русский мессианизм связаны со вторым образом России, с ее духовным голодом и жаждой божественной прав­ ды на земле, как и на небе. Апокалиптическая настроенность глубоко отличает русскую мистику от мистики германской, которая есть лишь погружение в глубину духа и которая никогда не была устремлением к Божьему граду, к концу, к преображению мира. Но русская апокалип­ тическая настроенность имеет сильный уклон к пассивности, к выжи­ дательности, к женственности. В этом сказывается характерная особен­ ность русского духа. Пророчественная русская душа чувствует себя про­ низанной мистическими токами. В народной жизни это принимает форму ужаса от ожидания антихриста. В последнее время эти подлин­ ные народные религиозные переживания проникли и в наши культур­ ные религиозно-философские течения, но уже в отраженной и слишком стилизованной, искусственной форме26. Образовался даже эстетический культ религиозных ужасов и страхов как верный признак мистической настроенности. И в этом опять нет того мужественного, активного и тво­ рящего духа, который всего более нужен России для выполнения миро­ вой задачи, к которой она призвана. Россия пророческая должна пе­ рейти от ожидания к созиданию, от жуткого ужаса к духовному дерз­ новению. Слишком ясно, что Россия не призвана к благополучию, к телесному и духовному благоустройству, к закреплению старой плоти мира. В ней нет дара создания средней культуры, и этим она действи­ тельно глубоко отличается от стран Запада, отличается не только по отсталости своей, а по духу своему. Здесь тайна русского духа. Дух этот устремлен к последнему и окон­ чательному, к абсолютному во всем; к абсолютной свободе и к абсо­ лютной любви. Но в природно-историческом процессе царит относи­ тельное и среднее. И потому русская жажда абсолютной свободы на практике слишком часто приводит к рабству в относительном и сред­ нем, и русская жажда абсолютной любви — к вражде и ненависти*. Для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всем относительном и среднем. А история культуры и общественности вся ведь в среднем и относительном, она не абсолютна и не конечна. Так * Русская революция наглядно показала всю опасность русской абсолют­ ности.

40

Судьба России. 1: Психология русского народа

как Царство Божие есть царство абсолютного и конечного, то русские легко отдают все относительное и среднее во власть царства дьявола. Черта эта очень национально-русская. Добыть себе относительную об­ щественную свободу русским трудно не потому только, что в русской природе есть пассивность и подавленность, но и потому, что русский дух жаждет абсолютной Божественной свободы. Поэтому же трудно русским создавать относительную культуру, которая всегда есть дело предпоследнее, а не последнее. Русские постоянно находятся в рабстве в среднем и в относительном и оправдывают это тем, что в оконча­ тельном и абсолютном они свободны. Тут скрыт один из глубочайших мотивов славянофильства. Славянофилы хотели оставить русскому народу свободу религиозной совести, свободу думы, свободу духа, а всю остальную жизнь отдать во власть силы, неограниченно управляющей русским народом. Достоевский в легенде 6 «Великом Инквизиторе» провозгласил неслыханную свободу духа, абсолютную религиозную свободу во Христе27. И Достоевский же готов был не только покорно мириться, но и защищать общественное рабство. По-иному, но та же русская черта сказалась и у наших революционеров-максималистов, требующих абсолютного во всякой относительной общественности и не способных создать свободной общественности. Тут мы с новой сто­ роны подходим к основным противоречиям России. Это все та же ра­ зобщенность мужественного и женственного начала в недрах русской стихии и русского духа. Русский дух, устремленный к абсолютному во всем, не овладевает мужественно сферой относительного и серединно­ го, он отдается во власть внешних сил. Так в серединной культуре он всегда готов отдаться во власть германизма, германской философии и науки. То же и в государственности, по существу серединной и относи­ тельной. Русский дух хочет священного государства в абсолютном и готов мириться со звериным государством в относительном. Он хочет святости в жизни абсолютной, и только святость его пленяет, и он же готов мириться с грязью и низостью в жизни относительной. Поэто­ му святая Русь имела всегда обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и зверского и недоста­ точно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и зверская низость — вот вечные колебания русского народа, неведомые более средним западным народам. Русский человек упоен святостью, и он же упоен грехом, низостью. Смиренная греховность, не дерзающая слиш­ ком подниматься, так характерна для русской религиозности. В этом чувствуется упоение от погружения в теплую национальную плоть, в низинную земляную стихию. Так и само пророческое, мессианское в русском духе, его жажда абсолютного, жажда преображения, оборачи­ вается какой-то порабощенностью. Я пытался характеризовать все про­ тиворечия России и свести их к единству. Это путь к самосознанию, к

Душа России 41 осознанию того, что нужно России для раскрытия ее великих духов­ ных потенций, для осуществления ее мировых задач. Как человек должен относиться к земле своей, русский человек к русской земле? Вот наша проблема. Образ родной земли не есть только образ матери, это также — образ невесты и жены, которую человек оплодотворяет своим логосом, своим мужественным светоносным и оформляющим началом, и образ дитяти. Прежде всего человек дол­ жен любить свою землю, любить во всех ее противоречиях, с ее греха­ ми и недостатками. Без любви к своей земле человек бессилен что-ни­ будь сотворить, бессилен овладеть землей. Без стихии земли мужествен­ ный дух бессилен. Но любовь человека к земле не есть рабство челове­ ка у земли, не есть пассивное в нее погружение и растворение в ее стихии. Любовь человека к земле должна быть мужественной. Мужественная любовь есть выход из натуралистической зависимости, из родовой по­ груженности в стихийный первородный коллективизм. В России все еще слишком господствует не только натуральное хозяйство в ее мате­ риальной жизни, но и натуральное хозяйство в ее духовной жизни. Из этого периода натурального хозяйства в муках выходит русский народ, и процесс этот болезнен и мучителен. Русское отщепенство и скиталь­ чество связано с этим отрыванием от родовой натуралистической за­ висимости, принятой за высшее состояние. Отрыв этот не есть отрыв от родной земли. И русские отщепенцы и скитальцы остаются русски­ ми, характерно национальными. Наша любовь к русской земле, мно­ гострадальной и жертвенной, превышает все эпохи, все отношения и все идеологические построения. Душа России — не буржуазная душа, душа, не склоняющаяся перед золотым тельцом, и уже за одно это мож­ но любить ее бесконечно. Россия дорога и любима в самих своих чудо­ вищных противоречиях, в загадочной своей антиномичности, в своей таинственной стихийности. Это все почувствовали, когда началась вой­ на. Но русская стихия требует оформляющего и светоносящего логоса. Недостаток мужественного характера и того закала личности, который на Западе вырабатывался рыцарством, — самый опасный недостаток русских, и русского народа и русской интеллигенции. Сама любовь рус­ ского человека к родной земле принимала форму, препятствующую раз­ витию мужественного личного духа. Во имя этой любви, во имя при­ падания к лону матери отвергалось в России рыцарское начало. Рус­ ский дух был окутан плотным покровом национальной материи, он тонул в теплой и влажной плоти. Русская душевность, столь хорошо всем известная, связана с этой теплотой и влажностью; в ней много еще плоти и недостаточно духа. Но плоть и кровь не наследуют вечно­ сти, и вечной может быть лишь Россия духа. Россия духа может быть раскрыта лишь путем мужественной жертвы жизнью в животной теп­ лоте коллективной родовой плоти. Тайна России может быть разгада-

4 2

Судьба России. I: Психология русского народа

на лишь освобождением ее от искажающего рабства у темных стихий. В очистительном огне мирового пожара многое сгорит, истлеют вет­ хие материальные одежды мира и человека. И тогда возрождение Рос­ сии к новой жизни может быть связано лишь с мужественными, ак­ тивными и творящими путями духа, с раскрытием Христа внутри че­ ловека и народа, а не с натуралистической родовой стихией, вечно вле­ кущей и порабощающей. Это— победа огня духа над влагой и теплом душевной плоти. В России в силу религиозного ее характера, всегда ус­ тремленного к абсолютному и конечному, человеческое начало не мо­ жет раскрыться в форме гуманизма, т. е. безрелигиозно. И на Западе гуманизм исчерпал, изжил себя, пришел к кризису, из которого мучи­ тельно ищет западное человечество выхода. Повторять с запозданием западный гуманизм Россия не может. В России откровение человека может быть лишь религиозным откровением, лишь раскрытием внут­ реннего, а не внешнего человека, Христа внутри. Таков абсолютный дух России, в котором все должно идти от внутреннего, а не внешнего. Таково призвание славянства. В него можно только верить, его дока­ зать нельзя. Русский народ нужно более всего призывать к религиоз­ ной мужественности не на войне только, но и в жизни мирной, где он должен быть господином своей земли. Мужественность русского на­ рода не будет отвлеченной, оторванной от женственности, как у гер­ манцев. Есть тайна особенной судьбы в том, что Россия с ее аскетичес­ кой душой должна быть великой и могущественной. Не слабой и ма­ ленькой, а сильной и большой победит она соблазн царства этого мира. Лишь жертвенность большого и сильного, лишь свободное его уничи­ жение в этом мире спасает и искупляет. Русское национальное само­ сознание должно полностью вместить в себя эту антиномию: русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по идее своей не любящий «мира» и того, что в «мире»28, но ему дано могущественнейшее национальное госу­ дарство для того, чтобы жертва его и отречение были вольными, были от силы, а не от бессилия. Но антиномия русского бытия должна быть перенесена внутрь русской души, которая станет мужественно-жерт­ венной, в себе самой изживающей таинственную свою судьбу. Рас­ крытие мужественного духа в России не может быть прививкой к ней серединной западной культуры. Русская культура может быть лишь конечной, лишь выходом за грани культуры. Мужественный дух по­ тенциально заключен в России пророческой, в русском странниче­ стве и русском искании правды. И внутренне он соединится с жен­ ственностью Русской земли.

О «ВЕЧНО-БАБЬЕМ» В РУССКОЙ ДУШЕ I. Вышла книга В.В. Розанова «Война 1914 года и русское возрожде­ ние»1 . Книга — блестящая и возмущающая. Розанов — сейчас первый русский стилист, писатель с настоящими проблесками гениальности. Есть у Розанова особенная, таинственная жизнь слов, магия словосоче­ таний, притягивающая чувственность слов. У него нет слов отвлечен­ ных, мертвых, книжных. Все слова — живые, биологические, полно­ кровные. Чтение Розанова — чувственное наслаждение. Трудно пере­ дать своими словами мысли Розанова. Да у него и нет никаких мыслей. Все заключено в органической жизни слов и от них не может быть ото­ рвано. Слова у него не символы мысли, а плоть и кровь. Розанов — необыкновенный художник слова, но в том, что он пишет, нет аполлонического претворения и оформления. В ослепительной жизни слов он дает сырье своей души, без всякого выбора, без всякой обработки. И делает он это с даром единственным и неповторимым. Он презирает всякие «идеи», всякий логос, всякую активность и сопротивляемость духа в отношении к душевному и жизненному процессу. Писательство для него есть биологическое отправление его организма. И он никогда не сопротивляется никаким своим биологическим процессам, он их непосредственно заносит на бумагу, переводит на бумагу жизненный поток. Это делает Розанова совершенно исключительным, небывалым явлением, к которому трудно подойти с обычными критериями. Гени­ альная физиология розановских писаний поражает своей безыдейно­ стью, беспринципностью, равнодушием к добру и злу, неверностью, полным отсутствием нравственного характера и духовного упора. Все, что писал Розанов — писатель богатого дара и большого жизненного значения, — есть огромный биологический поток, к которому невоз­ можно приставать с какими-нибудь критериями и оценками.

44

Судьба России. I: Психология русского народа

Розанов — это какая-то первородная биология, переживаемая как мистика. Розанов не боится противоречий, потому что противоречий не боится биология, их боится лишь логика. Он готов отрицать на сле­ дующей странице то, что сказал на предыдущей, и остается в целостно­ сти жизненного, а не логического процесса. Розанов не может и не хо­ чет противостоять наплыву и напору жизненных впечатлений, чув­ ственных ощущений. Он совершенно лишен всякой мужественности духа, всякой активной силы сопротивления стихиям ветра, всякой внут­ ренней свободы. Всякое жизненное дуновение и ощущение превраща­ ют его в резервуар, принимающий в себя поток, который потом с не­ обычайной быстротой переливается на бумагу. Такой склад природы принуждает Розанова всегда преклоняться перед фактом, силой и ис­ торией. Для него сам жизненный поток в своей мощи и есть Бог. Он не мог противостоять потоку националистической реакции 80-х годов, не мог противостоять потоку декадентства в начале XX века, не мог про­ тивостоять революционному потоку 1905 г., а потом новому реакци­ онному потоку, напору антисемитизма в эпоху Бейлиса2, наконец, не может противостоять могучему потоку войны, подъему героического патриотизма и опасности шовинизма. Многих пленяет в Розанове то, что в писаниях его, в своеобразной жизни его слов чувствуется как бы сама мать-природа, мать-земля и ее жизненные процессы. Розанова любят потому, что так устали от отвле­ ченности, книжности, оторванности. В его книгах как бы чувствуют больше жизни. И готовы простить Розанову его чудовищный цинизм, его писательскую низость, его неправду и предательство. Православ­ ные христиане, самые нетерпимые и отлучающие, простили Розанову все, забыли, что он много лет хулил Христа, кощунствовал и внушал отвращение к христианской святыне. Розанов все-таки свой человек, близкий биологически, родственник, дядюшка, вечно упоенный пра­ вославным бытом. Он, в сущности, всегда любил православие без Христа и всегда ос­ тавался верен такому языческому православию, которое ведь много милее и ближе, чем суровый и трагический дух Христов. В Розанове так много характерно русского, истинно русского. Он — гениальный выразитель какой-то стороны русской природы, русской стихии. Он возможен только в России. Он зародился в воображении Достоевского и даже превзошел своим неправдоподобием все, что представлялось этому гениальному воображению. А ведь воображение Достоевского было чисто русское, и лишь до глубины русское в нем зарождалось. И если отрадно иметь писателя, столь до конца русского, и поучитель­ но видеть в нем обнаружение русской стихии, то и страшно становится за Россию, жутко становится за судьбу России. В самых недрах русско-

О *вечно-6а6ьгм* в русской душе А го характера обнаруживается вечно-бабье, не вечно-женственное, а веч­ но-бабье. Розанов — гениальная русская баба, мистическая баба3. И это «бабье» чувствуется и в самой России.

II Книга Розанова о войне заканчивается описанием того потока ощу­ щений, который хлынул в него, когда он однажды шел по улице Пет­ рограда и встретил полк конницы. «Я все робко смотрел на эту нескон­ чаемо идущую вереницу тяжелых всадников, из которых каждый был так огромен сравнительно со мной!.. Малейшая неправильность дви­ жения — и я раздавлен... Чувство своей подавленности более и более входило в меня. Я чувствовал себя обвеянным чужою силой, до того огромною, что мое "я" как бы уносилось пушинкою в вихрь этой ог­ ромности и этого множества... Когда я вдруг начал чувствовать, что не только "боюсь", но и — обворожен ими, зачарован странным очарова­ нием, которое только один раз — вот этот — испытал в жизни. Про­ изошло странное явление: преувеличенная мужественность того, что было предо мною, как бы изменила структуру моей организации и от­ бросила, опрокинула эту организацию — в женскую. Я почувствовал необыкновенную нежность, истому и сонливость во всем существе... Сердце упало во мне — любовью... Мне хотелось бы, чтобы они были еще огромнее, чтобы их было еще больше... Этот колосс физиологии, колос жизни и, должно быть, источник жизни — вызвал во мне чисто женственное ощущение безвольности, покорности и ненасытного же­ лания "побыть вблизи", видеть, не спускать глаз... Определенно — это было начало влюбления "девушки"» (с. 230-232). И Розанов восклица­ ет: «Сила — вот одна красота в мире... Сила — она покоряет, перед ней падают, ей, наконец, — молятся... Молятся вообще "слабые" — "мы", вот "я" на тротуаре... В силе лежит тайна мира... Огромное сильное... Голова была ясна, а сердце билось... как у женщины. Суть армии, что она всех нас превращает в женщин, слабых, трепещущих, обнимаю­ щих воздух...» (с. 233-234). Это замечательное описание дает ощуще­ ние прикосновения если не к «тайне мира и истории», как претендует Розанов, то к какой-то тайне русской истории и русской души. Жен­ ственность Розанова, так художественно переданная, есть также жен­ ственность души русского народа. История образования русской госу­ дарственности, величайшей в мире государственности, столь непости­ жимая в жизни безгосударственного русского народа, может быть по­ нята из этой тайны. У русского народа есть государственный дар покорности, смирения личности перед коллективом. Русский народ не чувствует себя мужем, он все невестится, чувствует себя женщиной пе­ ред колоссом государственности, его покоряет «сила», он ощущает себя

4б Судьба России. I; Психология русского н розановским «я на тротуаре» в момент прохождения конницы. Сам Ро­ занов на протяжении всей книги остается этим трепещущим «я на тро­ туаре». Для Розанова не только суть армии, но и суть государственной власти в том, что она «всех нас превращает в женщин, слабых, трепещу­ щих, обнимающих воздух». И он хочет показать, что весь русский народ так относится к государственной власти. В книге Розанова есть изуми­ тельные, художественные страницы небывалой апологии самодовле­ ющей силы государственной власти, переходящей в настоящее идоло­ поклонство. Подобного поклонения государственной силе, как мисти­ ческому факту истории, еще не было в русской литературе. И тут вскры­ вается очень интересное соотношение Розанова со славянофилами. III Книга Розанова свидетельствует о возрождении славянофильства. Оказывается, что славянофильство возродила война, и в этом — ос­ новной смысл войны. Розанов решительно начинает за здравие славя­ нофильства. И сам он повторяет славянофильские зады, давно уже от­ вергнутые не «западнической» мыслью, а мыслью, продолжавшей дело славянофилов. После Вл. Соловьева нет уже возврата к старому славя­ нофильству. Но еще более, чем мыслью, опровергнуты славянофиль­ ские зады жизнью. Розанову кажется, что патриотический и нацио­ нальный подъем, вызванный войною, и есть возрождение славянофиль­ ства. Я думаю, что нынешний исторический день совершенно опроки­ дывает и славянофильские, и западнические платформы и обязывает нас к творчеству нового самосознания и новой жизни. И мучительно видеть, что нас тянут назад, к отживающим формам сознания и жиз­ ни. Мировая война, конечно, приведет к преодолению старой поста­ новки вопроса о России и Европе, о Востоке и Западе. Она прекратит внутреннюю распрю славянофилов и западников, упразднив и славя­ нофильство, и западничество, как идеологии провинциальные с огра­ ниченным горизонтом. Неужели мировые события, исключительные в мировой истории, ничему нас не научат, не приведут к рождению нового сознания и ос­ тавят нас в прежних категориях, из которых мы хотели вырваться до войны? Русское возрождение не может быть возрождением славяно­ фильства, оно будет концом и старого славянофильства и старого за­ падничества, началом новой жизни и нового сознания. Розанова же война вдохновила лишь на повторение в тысячный раз старых слов, потерявших всякий вкус и аромат: вся русская история есть тихая, без­ бурная; все русское состояние — мирное, безбурное. Русские люди — тихие. В хороших случаях и благоприятной обстановке они неодолимо вырастают в ласковых, приветных, добрых людей. Русские люди —

О •вечно-бабьем» в русской душе 47 «славные» (с. 51). Но с неменьшим основанием можно было бы утвер­ ждать, что русская душа — мятежная, ищущая, душа странническая, взыскующая нового Града, никогда не удовлетворяющаяся ничем сред­ ним и относительным. Из этой прославленной и часто фальшиво зву­ чащей «тихости, безбурности и славности» рождается инерция, кото­ рая мила вечно-бабьему сердцу Розанова, но никогда не рождается но­ вой, лучшей жизни. В розановской стихии есть вечная опасность, веч­ ный соблазн русского народа, источник его бессилия стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной жизни в мире. И ужасно, что не только Розанов, но и другие, призванные быть выразителями нашего национального сознания, тянут нас назад и вниз, отдаются соблазну пассивности, покорности, рабству у национальной стихии, женственной религиозности. Не только вечное, но и слишком временное, старое и устаревшее в славянофильстве хотели бы восста­ новить С. Булгаков, В. Иванов, В. Эрн 4 . Огромной силе, силе нацио­ нальной стихии, земли не противостоит мужественный, светоносный и твердый дух, который призван овладеть стихиями. Отсюда рождает­ ся опасность шовинизма, бахвальство снаружи и рабье смиренье внут­ ри. И мир внутри России, преодоление вражды и злобы делают невоз­ можным именно Розанов и ему подобные5. Эти люди странно пони­ мают взаимное примирение и воссоединение враждующих партий и направлений, так понимают, как понимают католики соединение цер­ квей, т. е. исключительно присоединение к одной стороне, на которой вся полнота истины. Этот старый способ не замирит исторической рас­ при «правого» и «левого» лагеря. Покаяние должно быть взаимным, и амнистия должна быть взаимной, и согласие на самоограничение и жертву должно быть взаимным. Верилось, что война приведет к этому, но пока этого нет, и наши националистические идеологи мешают это­ му. Розановские настроения служат делу злобы, а не мира. Начав за здравие славянофилов, Розанов кончает за упокой. Он от­ дает решительное предпочтение России официальной и государствен­ ной перед Россией народной и общественной и славянофильству офи­ циальному перед славянофильством общественным. Славянофилы считали русский народ народом безгосударственным, и очень многое на этом строили6. Розанов, напротив, считает русский народ народом государственным по преимуществу. В государственности Розанова, которая для него самого является неожиданностью, ибо в нем самом всего менее было государственности и гражданственности, — он все­ гда был певцом частного быта, семейного родового уклада — чувству­ ется приспособление к духу времени, бабья неспособность противо­ стоять потоку впечатлений нынешнего дня. Мнение славянофилов о безгосударственности русского народа требует больших коррективов, так как оно слишком не согласуется с русской историей, с фактом со­ здания великого русского государства.

4 8

Судьба России. I: Психология русского народа

Но способ, которым Розанов утверждает государственность и по­ клоняется ее силе, совсем не государственный, совсем не гражданский, совсем не мужественный. Розановское отношение к государственной власти есть отношение безгосударственного, женственного народа, для которого эта власть есть всегда начало вне его и над ним находящееся, инородное ему. Розанов, как и наши радикалы, безнадежно смешивает государство с правительством и думает, что государство — это всегда «они», а не «мы». Что-то рабье есть в словах Розанова о государствен­ ности, какая-то вековая отчужденность от мужественной власти. Это какое-то мление, недостойное народа, призванного к существованию совершеннолетнему, мужественно-зрелому. В своем рабьем и бабьем млении перед силой государственности, импонирующей своей далеко­ стью и чуждостью, Розанов доходит до того, что прославляет офици­ альную правительственную власть за ее гонения против славянофилов. Новый поток впечатлений хлынул на Розанова. Славянофилы, кото­ рые в начале книги выражали Россию и русский народ, в конце книги оказываются кучкой литераторов, полных самомнения и оторванных от жизни. Истинным выразителем России и русского народа было офи­ циальное правительство, которому славянофилы осмеливались оказы­ вать оппозицию. «Славянофильство умерло, потому что оно оказалось не нужным и напрасным, только мешающим в параллельной мысли тому "официальному правительству", которое одной могло сделать... Они (славянофилы) были именно малодушны о Русской истории, твер­ дя, но отвлеченно, о ней, что она святая... Святая Русь им казалась ме­ нее умной и менее правдивой, чем их литературная и общественная партия. И вот откуда на них гонение, довольно понятное» (с. 122). Воз­ рождение славянофильства оказывается совсем ненужным. Государствен­ ная власть и была истинным славянофильством, рядом с которым жал­ ко и не нужно славянофильство литературное, идеологическое. Славя­ нофильство воскреснет лишь под тем условием, что оно покается перед официальным правительством и пойдет за ним. Идолопоклонство пе­ ред фактом, как силой, достигло завершения. Славянофилы не были способны на такое идолопоклонство и по­ тому были бессильны. «Пятном на славянофильстве было то, что они за официальностью не видели сердца, которое всегда билось. Мундир распахнулся, — и мы увидели сердце, которое всегда болело. И болело по-своему, никому не подражая, болело из себя» (с. 127). «Несчастье, ошибка и порок славянофилов заключался именно в таком воздуш­ ном представлении своей якобы воздушной истории, якобы безмате­ риальной истории» (с. 125). Славянофильство оказывается нисколько не лучше западничества, оно — также отвлеченно, литературно, идеоло^ично, оторвано от подлинной жизни, которая есть Россия «офици­ альная». Славянофилы, действительно, преклонялись больше перед

О «вечно-бабьем» в русской душе 49 русской «идеей», чем перед фактом и силой. Розанов завершает славя­ нофильство преклонением перед силой и фактом. Презрение Розанова к идеям, мыслям, литературе не имеет пределов. Чиновник для него выше писателя. Чиновничья служба — дело серьезное, а литература — забава. Русский народ — государственный и серьезный народ. «Ему было любо государство в самих казнях — ибо, казня, государство виде­ ло в нем душу и человека, а не игрушку, с которой позабавиться. Увы, литература только "забавилась" около человека» (с. 135). Розанов хо­ чет с художественным совершенством выразить обывательскую точку зрения на мир, тот взгляд старых тетушек и дядюшек, по которому го­ сударственная служба есть дело серьезное, а литература, идеи и пр. — пустяки, забава. Но до чего все это литература у самого Розанова. Он сам насквозь литератор, и литератор болтливый. Розанов был когда-то чиновником контрольного ведомства7. Но вряд ли он захочет остаться в истории в таком качестве. Он захочет остаться в истории знаменитым литерато­ ром и ни от одной строчки, написанной им, не откажется. Как много литературы в самом чувстве народной жизни у Розанова, как далек он от народной жизни и как мало ее знает. Народ и государственность в ослепительно талантливой литерату­ ре Розанова так же отличается от народа и государственности в жизни, как прекраснодушная война его книги отличается от трагической вой­ ны, которая идет на берегах Вислы и на Карпатах. Органичность, на­ родность, объективная космичность Розанова лишь кажущиеся. Он совершенно субъективен, импрессионистичен и ничего не знает и не хочет знать, кроме потока своих впечатлений и ощущений. Само пре­ клонение Розанова перед фактом и силой есть лишь перелив на бумагу потока его женственно-бабьих переживаний, почти сексуальных по своему характеру8. Он сам изобличил свою психологию в гениальной книге «Уединенное»9, которая должна была бы быть последней книгой его жизни и которая навсегда останется в русской литературе. Напрас­ но Розанов взывает к серьезности против игры и забавы. Сам он ли­ шен серьезного нравственного характера, и все, что он пишет о серьез­ ности официальной власти, остается для него безответственной игрой и забавой литературы. Он никогда не возьмет на себя ответственности за все сказанное им в книге о войне.

IV Есть что-то неприятное и мучительное в слишком легком, благо­ душном, литературно-идеологическом отношении к войне. Мережков­ ский справедливо восстал против «соловьев над кровью»10. Можно ви­ деть глубокий смысл нынешней войны и нельзя не видеть в ней глу-

5О Судьба России. I: Психология русского на бокого духовного смысла. Все, что совершается ныне на войне матери­ ально и внешне, — лишь знаки того, что совершается в иной, более глубокой, духовной действительности. Можно чувствовать, что огонь войны очистителей. Но война — явление глубоко трагическое, анти­ номическое и страшное, а нынешняя война более, чем какая-либо из войн мировой истории. «Кровь — жидкость совсем особенная», — го­ ворит Гёте в «Фаусте»1'. И нужно самому приобщиться к мистерии кро­ ви, чтобы иметь право до конца видеть в ней радость, благо, очищение и спасение. Кабинетное, идеологическое обоготворение стихии войны и литературное прославление войны как спасительницы от всех бед и зол нравственно неприятно и религиозно недопустимо. Война есть внут­ ренняя трагедия для каждого существа, она бесконечно серьезна. И мне кажется, что Розанов со слишком большой легкостью и благополучи­ ем переживает весну от войны, сидя у себя в кабинете. Он пишет о ге­ роическом подъеме, хотя героизм чужд ему окончательно, и он отри­ цает его каждым своим звуком. Но он также не может противиться наплыву героизма, как не может противиться разгрому германского посольства, которое старается защитить12. Нужно помнить, что при­ рода войны отрицательная, а не положительная, она — великая проявительница и изобличительница. Но война, сама по себе, не творит новой жизни, она—лишь конец старого, рефлексия на зло. Обоготво­ рение войны так же недопустимо, как недопустимо обоготворение ре­ волюции или государственности. V

Есть в книге Розанова еще одна неприятная и щекотливая для него сторона. Розанов всюду распинается за христианство, за православие, за церковь, всюду выставляет себя верным сыном православной церк­ ви. Он уверяет, что славянофилов не любили потому, что они были христианами. Он повторяет целый ряд общих мест об измене христи­ анству, об отпадении от веры отцов, поминает даже «Бюхнера и Молешотта», о которых не особенно ловко и вспоминать теперь, до того они отошли в небытие. Но я думаю, что христианская религия имела гораздо более опасного, более глубокого противника, чем «Бюхнер и Молешотт», чем наивные русские нигилисты, и противник этот был — В.В. Розанов. Кто написал гениальную хулу на Христа «об Иисусе Слад­ чайшем и о горьких плодах мира», кто почувствовал темное начало в Христе, источник смерти и небытия, истребление жизни и противопо­ ставил «демонической» христианской религии светлую религию рож­ дения, божественное язычество, утверждение жизни и бытия?* * См. книгу Розанова «Темный лик»".

О «вечно-бабьем» в русской душе 51 О, как невинно, как неинтересно и незначительно отношение к хри­ стианству Чернышевского и Писарева, Бюхнера и Молешотта по срав­ нению с отрицанием Розанова. Противление Розанова христианству может быть сопоставлено лишь с противлением Ницше, но с той раз­ ницей, что в глубине своего духа Ницше ближе ко Христу, чем Роза­ нов, даже в том случае, когда он берет под свою защиту православие. Лучшие, самые яркие, самые гениальные страницы Розанова написа­ ны против Христа и христианства. Розанов, как явление бытия, есть глубочайшая, полярная противоположность всему Христову. Конечно, с Розановым мог произойти духовный переворот, в нем могло совер­ шиться новое рождение, из язычника он мог стать христианином. Не­ хорошо попрекать человека тем, что раньше он был другим. Но с Роза­ новым не в этом вопрос. Каждая строка Розанова свидетельствует о том, что в нем не произошло никакого переворота, что он остался таким же язычником, беззащитным против смерти, как и всегда был, столь же полярно противоположным всему Христову. Есть документы его души: «Уединенное» и «Опавшие листья», которые он сам опубликовал для мира. Розанов пережил испуг перед ужасом жизни и смерти. О смерти он раньше не удосуживался подумать, так как исключительно был за­ нят рождением и в нем искал спасение от всего. И Розанов из страха принял православие, но православие без Христа, — православный быт, всю животную теплоту православной плоти, все языческое в правосла­ вии. Но ведь это он всегда любил в православии и всегда жил в этой коллективной животной теплоте,—не любил он и не мог принять лишь Христа. Нет ни единого звука, который свидетельствовал бы, что Роза­ нов принял Христа и в Нем стал искать спасение. Розанов сейчас дер­ жится за христианство, за православную церковь по посторонним, не религиозным соображениям и интересам, по мотивам национальным, житейско-бытовым, публицистическим. Нельзя быть до того русским и не иметь связи с православием! Православие так же нужно Розанову для русского стиля, как самовар и блины. Да и с «левыми», с интелли­ гентами и нигилистами, легче расправляться, имея в руках орудие пра­ вославия. Но я думаю, что иные русские интеллигенты-атеисты на ка­ кой-то глубине ближе ко Христу, чем Розанов. Русские интеллигенты, в лучшей, героической своей части, очень национальны и в своем ан­ тинационализме, в своем отщепенстве и скитальчестве и даже в своем отрицании России. Это — явление русского духа, более русского, чем национализм западно-немецкого образца. Сам же Розанов видит в рус­ ском западничестве чисто русское самоотречение и смирение (с. 53). И невозможно все в жизни русской интеллигенции отнести на счет «Бюхнера и Молешотта», «Маркса и Энгельса». Ни Маркс, ни Бюхнер никогда не сидели глубоко в русской душе, они заполняли лишь повер­ хностное сознание.

52

Судьба России. I: Психология русского н Великая беда русской души в том же, в чем беда и самого Розанова, — в женственной пассивности, переходящей в «бабье», в недостатке муже­ ственности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем. Русский народ слишком живет в национально-стихийном коллективизме, и в нем не окрепло еще сознание личности, ее достоинства и ее прав. Этим объясняется то, что русская государственность была так пропитана не­ метчиной и часто представлялась инородным владычеством. «Розановское», бабье и рабье, национально-языческое, дохристианское все еще очень сильно в русской народной стихии. «Розановщина» губит Рос­ сию, тянет ее вниз, засасывает, и освобождение от нее есть спасение для России. По крылатому слову Розанова, «русская душа испугана гре­ хом»1 4, и я бы прибавил, что она им ушиблена и придавлена. Этот пер­ вородный испуг мешает мужественно творить жизнь, овладеть своей землей и национальной стихией. И если есть желанный смысл этой войны, то он прямо противоположен тому смыслу, который хочет ус­ тановить Розанов. Смысл этот может быть лишь в выковывании му­ жественного, активного духа в русском народе, в выходе из женствен­ ной пассивности. Русский народ победит германизм, и дух его займет великодержавное положение в мире, лишь победив в себе «розановщину». Мы давно уже говорили о русской национальной культуре, о национальном сознании, о великом призвании русского народа. Но наши упования глубоко противоположны всему «розановскому», «веч­ но-бабьему», шовинизму и бахвальству и этому духовно-вампирическому отношению к крови, проливаемой русскими войсками. И дума­ ется, что для великой миссии русского народа в мире останется суще­ ственной та великая христианская истина; что душа человеческая сто­ ит больше, чем все царства и все миры15...

ВОЙНА И КРИЗИС ИНТЕЛЛИГЕНТСКОГО СОЗНАНИЯ I В огромной массе русской интеллигенции война должна породить глубокий кризис сознания, расширение кругозора, изменение основ­ ных оценок жизни. Привычные категории мысли русской интеллиген­ ции оказались совершенно непригодны для суждения о таких гранди­ озных событиях, как нынешняя мировая война. Сознание нашей ин­ теллигенции не было обращено к исторически-конкретному и не име­ ет органа для суждений и оценок в этой области. Это сознание фатально пользуется суждениями и оценками, взятыми из совсем других облас­ тей, более для него привычных. Традиционное интеллигентское созна­ ние было целиком обращено на вопросы внутренней политики и ори­ ентировано исключительно на интересах социальных. Мировая война неизбежно обращает сознание к политике международной и вызывает исключительный интерес к роли России в мировой жизни. Кругозор сознания делается мировым. Преодолевается провинциализм сознания, провинциализм интересов. Мы, волей судьбы, выводимся в ширь все­ мирной истории. Многие традиционно настроенные русские интелли­ генты, привыкшие все оценивать по своим отвлеченно-социологиче­ ским и отвлеченно-моралистическим категориям, почувствовали рас­ терянность, когда от них потребовалась живая реакция на мировые события такого масштаба. Привычные доктрины и теории оказались бессильны перед грозным лицом всемирно-исторического фатума. Провинциальный кругозор русского радикализма, русского народни­ чества и русского социал-демократизма не вмещал таких мировых со­ бытий. Традиционное сознание привыкло презирать все «международ­ ное» и целиком отдавать его в ведение «буржуазии». Но после того, как началась мировая война, никто уже не может с презрением отвращать­ ся от «международного», ибо ныне оно определяет внутреннюю жизнь

54

Судьба России. I: Психология русского народа

страны. В русской интеллигенции пробудились инстинкты, которые не вмещались в доктрины и были подавлены доктринами, инстинкты не­ посредственной любви к родине, и под их жизненным воздействием начало перерождаться сознание. Многими это изменение сознания переживается трагически и сопровождается чувством выброшенности за борт истории. С миром происходит не то, что привыкли предви­ деть, что должно было с ним происходить по традиционным доктри­ нам и теориям. Приходится ломать не только свое «мировоззрение», но и свои привычные традиционные чувства. Вынужденное всемир­ ной историей обращение к интересам международным, к историческим судьбам народов и их взаимоотношениям обращает также и внутрь жизни каждого народа, повышает и укрепляет национальное самочув­ ствие и самосознание. Обращение к международному и всемирно-ис­ торическому обостряет чувство ценности собственной национально­ сти и сознание ее задач в мире. А поглощенность борьбой партий и классов ослабляет чувство национальности. Широким кругам интел­ лигенции война несет сознание ценности своей национальности, цен­ ности всякой национальности, чего она была почти совершенно ли­ шена. Для традиционного интеллигентского сознания существовала ценность добра, справедливости, блага народа, братства народов, но не существовало ценности национальности, занимающей совершенно особенное место в иерархии мировых ценностей. Национальность пред­ ставлялась не самоценностью, а чем-то подчиненным другим отвле­ ченным ценностям блага. И это объясняется прежде всего тем, что тра­ диционное сознание интеллигенции никогда не было обращено к ис­ торически-конкретному, всегда жило отвлеченными категориями и оценками. Исторические инстинкты и историческое сознание у русских интеллигентов почти так же слабы, как у женщин, которые почти со­ вершенно лишены возможности стать на точку зрения историческую и признать ценности исторические. Это всегда означает господство точки зрения блага над точкой зрения ценности. Ведь последовательно проведенная точка зрения блага людей ведет к отрицанию смысла истории и исторических ценностей, так как цен­ ности исторические предполагают жертву людским благом и людски­ ми поколениями во имя того, что выше блага и счастья людей и их эмпирической жизни. История, творящая ценности, по существу тра­ гична и не допускает никакой остановки на благополучии людей. Цен­ ность национальности в истории, как и всякую ценность, приходится утверждать жертвенно, поверх блага людей, и она сталкивается с ис­ ключительным утверждением блага народа как высшего критерия. До­ стоинство нации ставится выше благополучия людей. С точки зрения благополучия нынешнего поколения можно согласиться на постыдный мир, но это невозможно с точки зрения ценности национальности и ее исторической судьбы.

Война и кризис интеллигентского сознания

55

II Сущность кризиса, совершающегося у нас под влиянием войны, можно формулировать так: нарождается новое сознание, обращенное к историческому, к конкретному, преодолевается сознание отвлечен­ ное и доктринерское, исключительный социологизм и морализм на­ шего мышления и оценок. Сознание нашей интеллигенции не хотело знать истории как конкретной метафизической реальности и ценнос­ ти. Оно всегда оперировало отвлеченными категориями социологии, этики или догматики, подчиняло историческую конкретность отвле­ ченно-социологическим, моральным или догматическим схемам. Для такого сознания не существовало национальности и расы, историчес­ кой судьбы и исторического многообразия и сложности, для него суще­ ствовали лишь социологические классы или отвлеченные идеи добра и справедливости. Задачи исторические, всегда конкретные и сложные, мы любили решать отвлеченно-социологически, отвлеченно-морально или отвлеченно-религиозно, т. е. упрощать их, сводить к категориям, взя­ тым из других областей. Русское сознание имеет исключительную склон­ ность морализировать над историей, т. е. применять к истории мораль­ ные категории, взятые из личной жизни. Можно и должно открывать моральный смысл исторического про­ цесса, но моральные категории истории существенно отличаются от моральных категорий личной жизни. Историческая жизнь есть само­ стоятельная реальность, и в ней есть самостоятельные ценности. К та­ ким реальностям и ценностям принадлежит национальность, которая есть категория конкретно-историческая, а не отвлеченно-социологи­ ческая. В русской потребности все в мире осмыслить морально и рели­ гиозно есть своя правда. Русская душа не мирится с поклонением бес­ смысленной, безнравственной и безбожной силе, она не принимает истории как природной необходимости. Но тут здоровое и ценное зерно должно быть выделено из ограниченного, упрощающего и схематизи­ рующего сознания. Мы должны раскрыть свою душу и свое сознание для конкретной и многообразной исторической действительности, об­ ладающей своими специфическими ценностями. Мы должны признать реальность нации и ценность национально-исторических задач. Воп­ рос о мировой роли России, о ее судьбе приобретает огромное значе­ ние, он не может быть растворен в вопросе о народном благе, о соци­ альной справедливости и т. п. вопросах. Кругозор становится миро­ вым, всемирно-историческим. А всемирную историю нельзя втиснуть ни в какие отвлеченно-социологические или отвлеченно-моральные категории, — она знает свои оценки. Россия есть самостоятельная цен­ ность в мире, не растворимая в других ценностях, и эту ценность Рос­ сии нужно донести до божественной жизни.

5 6

Судьба России. I: Психология русского народа

Традиционное применение русской интеллигенцией отвлеченносоциологических категорий к исторической жизни и историческим задачам всегда было лишь своеобразной и прикрытой формой мора­ лизирования над историей. Когда разразилась война, то многие рус­ ские интеллигенты делали попытки оценить ее с точки зрения инте­ ресов пролетариата, применить к ней категории социологической доктрины экономического материализма или социологической и эти­ ческой теории народничества. Также интеллигенты другого лагеря начали применять доктрины славянофильские и рассматривать ее ис­ ключительно с точки зрения православно-догматической. А толстов­ цы бойкотировали войну с позиций своего отвлеченного морализ­ ма. Русские социал-демократы или народники так же упрощенно мо­ рализовали над историей при помощи своих социологических схем, как и славянофилы, как и толстовцы при помощи схем религиозноонтологических и религиозно-моральных. Все эти традиционные и доктринерские точки зрения не признают самостоятельной истори­ ческой реальности и самостоятельных исторических ценностей. Душа не раскрывается перед многообразной исторической действительно­ стью, и энергия мысли не работает над новыми творческими задача­ ми, поставленными жизнью и историей. Мысль не работает над но­ выми явлениями и темами, не проникает в конкретность мировой жизни, а упрощенно применяет свои старые схемы, свои сокращен­ ные категории, социологические, моральные или религиозные. Но мировые события требуют погружения в конкретное, повышения энергии мысли, совершающей новую работу над всяким новым явле­ нием жизни. Славянофильские, народнические или социал-демокра­ тические доктринерские схемы совершенно не приспособлены для новых событий мировой истории, ибо они выработаны для более простой и элементарной действительности. Русское мышление все­ гда было слишком монистично, слишком поглощено единым и враж­ дебно множественности, закрыто для конкретного многообразия. Мировая война вызывает кризис этого исключительного монизма русского мышления, всегда склонного насиловать бесконечную слож­ ность бытия. Нужно начать мыслить не по готовым схемам, не при­ менять традиционные категории, а мыслить творчески над раскры­ вающейся трагедией мировой истории. Ибо огромный моральный и духовный смысл мировой войны ускользает от того, кто насилует ис­ торию доктринерской точкой зрения. Абсолютное неприменимо к от­ носительному, к исторически-телесному, не вместимо в нем. Вся от­ носительность природного и исторического процесса сводима к един­ ству с абсолютным лишь в глубине духа, а не во внешней действи­ тельности.

Война и кризис интеллигентского сознания III

57

Другим результатом войны для нашей интеллигенции должен быть переход от сознания по преимуществу отрицательного к созна­ нию положительному. В традиционном интеллигентском сознании господствовало распределительное, а не производительное отноше­ ние к жизни, бойкотирующее, а не созидающее 1 . Наше социальное сознание не было творческим. Война горьким опытом своим научает тому, что народ должен стяжать себе положительную силу и мощь, чтобы осуществить свою миссию в мире. В русском народе и русском обществе должна пробудиться производящая и созидающая энергия. В народной жизни моменты положительные должны победить момен­ ты отрицательные. А это предполагает иное состояние сознания — более мужественное, ответственное, свободное и независимое. Исто­ рическое творчество ставится выше отрицательной борьбы партий, направлений, лагерей и групп. Только созидая, можно справедливо распределять. Русская интеллигенция не была еще призвана к власти в истории и потому привыкла к безответственному бойкоту всего ис­ торического. В ней должен родиться вкус к тому, чтобы быть созида­ тельной силой в истории. Будущее великого народа зависит от него самого, от его воли и энергии, от его творческой силы и от просвет­ ленности его исторического сознания. От «нас», а не от «них» зависит наша судьба. Сведение старых счетов не должно так исключительно владеть нашим сознанием и волей. И отрицательная реакция не дол­ жна связывать нашу творческую энергию. В сознании народов рас­ слабляющая идея блага и благополучия должна быть побеждена ук­ репляющей идеей ценности. Цель жизни народов — не благо и бла­ гополучие, а творчество ценностей, героическое и трагическое пере­ живание своей исторической судьбы. А это предполагает религиозное отношение к жизни. Либеральный империализм являет у нас опыт положительного, созидательного сознания, и в нем есть обращение к исторически-кон­ кретному. Но либеральный империализм слишком уж создается по образцам западно-европейским, слишком уж мало русский и нацио­ нальный по духу. Душа русской интеллигенции отвращается от него и не хочет видеть даже доли правды, заключенной в нем. Сознание на­ шей интеллигенции должно быть реформировано, перерождено и обо­ гащено новыми ценностями. Я верю, что это совершится под влияни­ ем войны. Но в душе русской интеллигенции есть своя непреходящая ценность, и эта ценность — глубоко русская. Она должна остаться и пробыть в неизбежном процессе европеизации России и ее вовлече­ ния в круговорот всемирной истории. Эта ценность должна быть лишь

58 Судьба России. I: Психология русского н освобождена от отрицательной связанности и ограниченности. Русская интеллигенция, освобожденная от провинциализма, выйдет, наконец, в историческую ширь и туда понесет свою жажду правды на земле, свою часто неосознанную мечту о мировом спасении и свою волю к новой, лучшей жизни для человечества.

ТЕМНОЕ ВИНО I В русской политической жизни, в русской государственности скрыто темное иррациональное начало, и оно опрокидывает все теории поли­ тического рационализма, оно не поддается никаким рациональным объяснениям. Действие этого иррационального начала создает непред­ виденное и неожиданное в нашей политике, превращает нашу исто­ рию в фантастику, в неправдоподобный роман. Что в основе нашей государственной политики лежат не государственный разум и смысл, а нечто иррациональное и фантастическое, — это особенно остро чув­ ствуется в последнее время. Иррациональное начало все перемешивает и создает самые фантастические соотношения. Правое, консерватив­ ное, даже реакционное московское дворянство ставится в положение оппозиционное и принуждено прибегать к действиям демонстратив­ ным. Единственный общественный слой, который мог быть опорой старой власти, ускользает из-под ее ног. Даже московская духовная ака­ демия 1 , столь привыкшая к раболепству, демонстративно выражает свой испуг за судьбу святой церкви, подавленной темными влияния­ ми. Настоящий консерватизм, настоящая церковность содрогаются от власти темной стихии над русским государством и русской церковью. Интересно было назначение А.Д. Самарина обер-прокурором свя­ тейшего синода2. С этим назначением подлинные православные свя­ зывали надежды на то, что будет отстаиваться независимость церкви и будут сделаны шаги к обновлению церкви. То были консервативные надежды, надежды искренних, идейных церковных консерваторов, ко­ торых приводило в отчаяние разрушение церковной жизни, господ­ ство над нею темных сил. Тяжело было смотреть верующему право­ славному на рабскую зависимость церковной политики от посторон­ них влияний, чуждых внутренней святыне церкви. Недолго пробыл

б0

Судьба России. I: Психология русского народа

г. Самарин у власти, и отставка его еще интереснее, чем его назначение. А.Д. Самарин — правый, консерватор-церковник. Отставка его не могла быть результатом столкновения с правой и даже реакционной полити­ кой. Он, по всей вероятности, и сам не чужд реставрационных тенден­ ций, и вдохновляющие его идеалы обращены назад, а не вперед. Но А.Д. Самарин столкнулся с темным, иррациональным началом в цер­ ковной жизни, в точке скрепления церкви и государства, с влияния­ ми, которые не могут быть даже названы реакционными, так как для них нет никакого разумного имени. Как убежденный церковный че­ ловек и как человек чести, г. Самарин не мог перенести сервилизма 3 . Он должен был оказаться в оппозиции, в качестве правого и консер­ ватора, крепкого православного и церковника. Государство в опасно­ сти — это вызывает в нас патриотическую тревогу. Но и церковь в опасности. Это вызывает тревогу религиозную. Положение России небывало трагическое. Она должна одолеть не только внешнего врага, но и внутреннее темное начало. Трудно даже сказать, что сейчас происходит планомер­ ная реакция. Это — не реакция, а опьяненное разложение. Даже сколь­ ко-нибудь осмысленные реакционеры против того, что происходит. Правые все-таки могут признавать государственный разум, овладение темными стихиями. А.Д. Самарин, по-видимому, и является разумным, осмысленным правым, довольно трезвым, даже слишком трезвым. Он, вероятно, боится всякого слишком иррационального начала. И его ра­ зумная и трезвая правость, его рационалистическое славянофильство столкнулись лицом к лицу со скрытой силой, безумной и опьяненной, с темным вином русской земли. Разумный, культурный консерватизм бессилен в России, не им вдохновляется русская власть. И только бес­ предельная приспособляемость русской бюрократии, ее рабья готов­ ность служить чему угодно может ладить с темными влияниями. Рус­ ская бюрократия есть корректив русской темной иррациональности, ее рассудочно-деловое дополнение, без которого эта русская стихия окончательно бы погибла. Бюрократия умеряет иррациональное нача­ ло и, приспособляясь к темной стихии, устраивает для нее дела мира сего. И у нас фактически сочетается сухой, рассудочный петроградский бюрократизм со скрывающейся за властью темной, иррациональной, пьяной силой.

II Самое правое, консервативное направление может защищать из­ вестный тип культуры. В самом консервативном типе культуры тем­ ная стихия проходит через работу и преодоление человеческого духа и сознания. Но в России почти нет такого культурного консерватизма.

Темное вино 61 Русская реакция по существу всегда враждебна всякой культуре, всяко­ му сознанию, всякой духовности, за ней всегда стоит что-то темно-сти­ хийное, хаотическое, дикое, пьяное. Реакция всегда у нас есть оргия, лишь внешне прикрытая бюрократией, одетой в европейские сюртуки и фраки. В России есть трагическое столкновение культуры с темной стихией. В русской земле, в русском народе есть темная, в дурном смысле иррациональная, непросветленная и не поддающаяся просветлению стихия. Как бы далеко ни заходило просветление и подчинение культу­ ре русской земли, всегда остается осадок, с которым ничего нельзя по­ делать. В народной жизни эта особенная стихия нашла себе яркое, я бы даже сказал, гениальное выражение в хлыстовстве4. В этой стихии есть темное вино, есть что-то пьянящее и оргийное, и кто отведал этого вина, тому трудно уйти из атмосферы, им создаваемой. Хлыстовство — очень глубокое явление, и оно шире секты, носящей это наименование. Хлы­ стовство, как начало стихийной оргийности, есть и в нашей церковной жизни. Всякая опьяненность первозданной стихией русской земли име­ ет хлыстовский уклон. В самой хлыстовской секте меньше этой непросветимой темы, чем в неоформленных и неконцентрированных стихийных народных пе­ реживаниях. В мистической жажде хлыстов есть своя правда, указыва­ ющая на неутоленность официальной, церковной религией. В русской литературе гениальное художественное воспроизведение эта стихия нашла в романе А. Белого «Серебряный голубь»5. А. Белый художествен­ но прозрел в русском народе страстную мистическую стихию, которая была закрыта для старых русских писателей, создавших традиционно народническое представление о народе. Этой стихии не чувствовали и славянофилы, не чувствовал и Л. Толстой. Только Достоевский знал ее, но открывал ее не в жизни народа, а в жизни интеллигенции. Эта темная русская стихия реакционна в самом глубоком смысле слова. В ней есть вечные мистические реакции против всякой культу­ ры, против личного начала, против прав и достоинства личности, про­ тив всяких ценностей. Эта погруженность в стихию русской земли, эта опьяненность стихией, оргийное ее переживание не совместимы ни с какой культурой ценностей, ни с каким самосознанием личности. Тут антагонизм непримиримый. Всякое идеализирование природно-стихийной народной мистики враждебно культуре и развитию. Это реак­ ционное идеализирование нередко у нас принимает форму упоеннос­ ти русским бытом, теплом самой русской грязи и сопровождается враж­ дой ко всякому восхождению6. Хлыстовская русская стихия двойствен­ на. В ней скрыта подлинная и праведная религиозная жажда уйти из этого постылого мира. В хлыстовском сектантском движении есть цен­ ная религиозная энергия, хотя и не просветленная высшим сознанием. Но в хлыстовской стихии, разлитой в разных формах по русской зем-

6 2

Судьба России. I: Психология русатгш тр*Н

ле, есть и темное и грязное начало, которого нельзя просветит* в Ж8* есть источник темного вина, пьянящего русский народ д у р н м м я и р » ^ бесным опьянением. Это хаотически-стихийное, хлыстовское опьянение русской земли ныне дошло до самой вершины русской жизни. Мы пере­ живаем совершенно своеобразное и исключительное явление - ~ хлыс­ товство самой власти. Это путь окончательного разложения й гюкиия старой власти. Так исторически изживается остаток беспроовргано* тьмы в русской народной стихии. Темная иррациональность в я м а х народной жизни соблазняет и засасывает вершину. Старая Россия про­ валивается в бездну. Но Россия, новая, грядущая, имеет связь с ярут* ми, глубокими началами народной жизни, с душой России, и потому Россия не может погибнуть. : •, " о ' <

Для России представляет большую опасность увлечение органичес­ ки-народными идеалами, идеализацией старой русской стихийности, старого русского уклада народной жизни, упоенного натуральными свой­ ствами русского характера. Такая идеализация имеет фатальный уклон д сторону реакционного мракобесия. Мистике народной стихии должна быть противопоставлена мистика духа, проходящего через культуру. Пьяной и темной дикости в России должна быть противопоставлена воля к культуре, к самодисциплине, к оформлению стихии мужественным сознанием. Мистика должна войти в глубь духа, как то и было у всех великих мистиков. В русской стихии есть вражда к культуре. И вражда, эта получила у нас разные формы идеологических оправданий. Эти иде­ ологические оправдания часто бывали фальшивыми. Но одно, верно. Подлинно есть в русском духе устремленность к крайнему и предельно­ му. А путь культуры — средний путь. И для судьбы России самый жиз­ ненный вопрос — сумеет ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранив все свое своеобразие, всю независимость своего духа. Не изойдет ли Россия в природно-народном дионисическом опья­ нении, в слишком позднем и потому гибельном для нее язычестве? То, что совершается сейчас в русской реакции, есть пьяное язычество, пья­ ная оргия, дошедшая до вершины. Война ознаменовалась великим де­ лом — уничтожением пьянства7. Но у русского есть темное вино, ко­ торого нельзя лишить его никакими внешними мерами и реформами. Чтобы народ русский перестал опьяняться этим вином, необходимо духовное возрождение народа в самых корнях его жизни, нужна духов­ ная трезвость, через которую только и заслуживается новое вино. У нас же продолжают опьянять себя старым вином, перебродившим и пере­ кисшим. Старая Россия и должна опьянять себя в час разложения и

Тонное вино 63 исторической кончины. Старая жизнь не легко уступает место жизни новой. Тот мрак душевный, тот ужас, который охватывает силу отхо­ дящую и разлагающуюся, но не способную к жертве и отречению, ищет опьянения, дающего иллюзию высшей жизни. Так кончина старой ис­ торической силы застигает ее в момент оргии. И история окружает этот конец фантастикой. Вырождается и приходит к концу какое-то темное начало в русской стихии, которая вечно грозила погромом ценностей, угашением духа. И была какая-то ниточка, соединяющая тьму на вер­ шине русской жизни с тьмой в ее низинах. Вершина рушится, почва из-под нее уходит, никакая существенная сила уже не поддерживает ее. Но внизу все еще есть темная стихия, упивающаяся темным вином, на которую пытается опереться вершина. Стихия эта давно уже не преоб­ ладает в народной жизни, но она все еще способна выставлять своих самозванцев, которые придают нашей церковной и государственной жизни темно-иррациональный характер, не просветимый никаким све­ том. На это нужно смотреть глубже и серьезнее, чем принято смотреть, ибо знаменательно это и не случайно для России. И для борьбы с внут­ ренней тьмой необходима мобилизация всего духа, избравшего путь света.

АЗИАТСКАЯ И ЕВРОПЕЙСКАЯ ДУША I В первом номере журнала «Летопись» напечатана очень характер­ ная статья М. Горького «Две души», которая, по-видимому, определяет направление нового журнала1. Статья вращается вокруг вечной темы русских размышлений, вокруг проблемы Востока и Запада. С этой те­ мой связана вековая распря славянофилов и западников. Тема — ос­ новная для нашего национального самосознания и очень ответствен­ ная; тема — основная для философии истории и требующая серьезной философской подготовки. Как отнесся к ней наш прославленный пи­ сатель? М. Горький пишет таким тоном, как будто делает открытие. Он, по-видимому, чувствует себя первым радикальным западником в России. «Мы полагаем, что настало время, когда история повелитель­ но требует от честных и разумных русских людей, чтобы они подверг­ ли это самобытное всестороннему изучению, безбоязненной критике. Нам нужно бороться с азиатскими наслоениями в нашей психике»2. Можно подумать, что изучение и критика нашей самобытности толь­ ко теперь должна начаться. Но ведь долгие десятилетия западничество было господствующим направлением русской мысли. Ни один народ не доходил до такого самоотрицания, как мы, русские3. Русские почти стыдились того, что они русские. Явление — совершенно невозмож­ ное на Западе, где пышно расцвел национализм. И где же можно найти настоящее обоготворение Западной Европы и западно-европейской культуры, как не в России и не у русских? Отрицание России и идоло­ поклонство перед Европой — явление очень русское, восточное, азиат­ ское явление. Именно крайнее русское западничество и есть явление азиатской души. Можно даже высказать такой парадокс: славянофи­ лы, взгляды которых, кстати сказать, я в большей части не разделяю, были первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как

Азиатская и европейская душа б5 подражают дети. Славянофилы пробовали делать в России то же, что делал в Германии Фихте, который хотел вывести германское сознание на самобытный путь4. А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было детское, они относились к ев­ ропейской культуре так, как могли относиться только люди, совершен­ но чуждые ей, для которых европейская культура есть мечта о далеком, а не внутренняя их сущность. Для русского западника-азиата Запад — обетованная земля, манящий образ совершенной жизни. Запад остает­ ся совершенно внешним, неведомым изнутри, далеким. У западника есть почти религиозное благоговение, вызываемое дистанцией. Так дети относятся к жизни взрослых, которая представляется им удивительной и соблазнительной именно потому, что она совершенно им чужда. Поистине в русской душе есть «азиатские наслоения» и они очень все­ гда чувствуются в радикальном западничестве горьковского типа. В ра­ дикальном западничестве русской интеллигенции всегда было очень много не только совершенно русского, чуждого Западу, но совершен­ но азиатского. Европейская мысль до неузнаваемости искажалась в рус­ ском интеллигентском сознании. Западная наука, западный разум при­ обретали характер каких-то божеств, неведомых критическому Западу. Даже Бюхнер, третьестепенный популяризатор поверхностных идей, превратился в катехизис, внушающий религиозное к себе отношение. Самоценность же мысли и познания у нас всегда отрицалась. Вот от этого азиатства пора бы освободиться русскому человеку, культурному русскому человеку. Западный человек не идолопоклонствует перед сво­ ими культурными ценностями — он их творит. И нам следует творить культурные ценности из глубины. Творческая самобытность свойствен­ на европейскому человеку. В этом и русский человек должен быть по­ добен человеку европейскому. Русскую самобытность не следует смешивать с русской отсталостью. Это прискорбное смешение слишком свойственно самым различным направлениям. Россия — страна культурно отсталая. Это факт неоспо­ римый. В России много варварской тьмы, в ней бурлит темная, хаоти­ ческая стихия Востока. Отсталость России должна быть преодолена творческой активностью, культурным развитием. Но национальная самобытность ничего общего не имеет с отсталостью — она должна выявиться на высших, а не на низших ступенях развития. Наиболее самобытной будет грядущая, новая Россия, а не старая, отсталая Рос­ сия. Подлинное национальное сознание может быть лишь творческим, оно обращено вперед, а не назад. Так было у всех народов Европы. И еще не следует смешивать темного, дикого, хаотического азиатского Востока с древней культурой азиатского Востока, представляющего са­ мобытный духовный тип, привлекающий внимание самых культурных европейцев. На Востоке — колыбель всех великих религий и культур. Паление священного Русского иарства

66

Судьба России. I: Психология русского народа

И на вершинах европейской культуры подлинно культурный европей­ ский человек не может чувствовать презрения к своим древним исто­ кам. Это презрение свойственно лишь варвару, человеку не культурно­ му. Старинная культурная европейская душа не может идолопоклонствовать перед европейской культурой и не может презирать культуру Востока. Только темная, еще азиатская душа, не ощутившая в своей крови и в своем духе прививок старой европейской культуры, может обоготворять дух европейской культуры, как совершенный, единый и единственный. И она же не чувствует древних культур Востока. М. Горь­ кий все смешивает и упрощает. Старая и в основе своей верная мысль о созерцательности Востока и действенности Запада им вульгаризиру­ ется и излагается слишком элементарно. Тема эта требует большого философского углубления. У Горького же все время чувствуется недо­ статочная осведомленность человека, живущего интеллигентско-кружковыми понятиями, провинциализм, не ведающий размаха мировой мысли.

II Лишь слегка прикоснувшись к поверхности европейского знания, можно так упрощенно поклоняться разуму и науке и в них видеть па­ нацею от всех зол. Тот, кто находится внутри, в самой глубине евро­ пейского процесса познания, а не со стороны благоговейно на него смотрит, постигает внутреннюю трагедию европейского разума и ев­ ропейской науки, глубокий их кризис, мучительную неудовлетворен­ ность, искание новых путей. Горький, по-видимому, прошел мимо ог­ ромной философской работы, которая происходила на Западе за пос­ ледние десятилетия и которая не оставила камня на камне от наивнонатуралистического и наивно-материалистического мировоззрения. Горький благоговейно утверждает разум в каком-то очень наивном, не критическом, совсем не философском смысле слова. Большая часть научно-позитивных направлений совсем не признает разума. В разум верят метафизики. И у Горького есть какая-то очень наивная метафи­ зическая вера, ничего общего не имеющая с исследующей положитель­ ной наукой. Для науки и ее целей совсем не нужна эта религиозная вера в разум. Горький, как типичный русский интеллигент, воспринял ев­ ропейскую науку слишком по-русски и поклонился ей по-восточному, а не по-западному, как никогда не поклоняется тот, кто создает науку. Для Горького, как некогда для Писарева, наука — катехизис5. Но это еще детское состояние сознания, это радость первой встречи. Европа бесконечно сложнее, чем это представляется Горькому, бес­ конечно богаче. Там, на Западе, есть не только положительная наука и

Азиатская и европейская душа 67 общественное деяние. Там есть и религия, и мистика, и метафизика, и романтическое искусство, там есть созерцание и мечтательность. Ре­ лигиозные искания в нашу эпоху характерны не только для России, но и для Европы. И там ищут Бога и высшего смысла жизни, и там тоска от бессмыслицы жизни. Романтизм, который так не нравится Горькому, есть явление западное, а не восточное. Именно западный человек — ро­ мантик и страстный мечтатель. Восточный человек совсем не роман­ тик и не мечтатель, его религиозность совсем другого типа. Романтизм сопутствует католическому типу религиозности, но его совсем нет в православном типе религиозности. На православном Востоке невоз­ можно искание чаши св. Грааля6. Нет романтизма и в Индии, на Вос­ токе нехристианском. Можно ли назвать йога романтиком? Для М. Горького романтизм всегда есть буржуазная реакция, и на этом ут­ верждении можно видеть, до какого ослепления доводит схема эконо­ мического материализма, как безжизненна она. Романтическое движе­ ние на Западе возникло тогда, когда буржуазия была еще в самом нача­ ле своего жизненного пути, когда ей предстояло еще целое столетие блестящих успехов и могущества в земной жизни. О разложении евро­ пейской буржуазии в то время так же нелепо говорить, как нелепо го­ ворить о разложении буржуазии в наше время в России, когда она еще в начале своего развития. Я не говорю уже об оскорбительном безвку­ сии таких объяснений духовной жизни. М. Горький обвиняет русское «богоискательство»7 в желании най­ ти центр вне себя и снять с себя ответственность за бессмысленную жизнь. Он даже считает возможным утверждать, что именно религи­ озные люди отрицают смысл жизни. Вот изумительный пример ослепленности! Именно те, кого Горький называет неудачным термином «богоискатели», вот уже много лет пытаются перенести центр тяжести внутрь человека, в его глубину, и возложить на личность человеческую огромную ответственность за жизнь. Они-то и борются с безответствен­ ностью, с возложением ответственности на силы, вне человека находя­ щиеся. Горькому даже начинает казаться, что религиозные люди отри­ цают смысл земной жизни, в то время как только они его и признают. Позитивизм и материализм отрицают ответственность, свободу, твор­ ческую волю, отрицают человека и строят безвольную теорию социаль­ ной среды8 и власти необходимости, могущества внешних обстоятельств. Религиозное же сознание должно бороться с этими разлагающими и обессиливающими теориями социальной среды во имя творческой ак­ тивности человека, во имя его высшей свободы, во имя высшего смысла жизни. В России эти материалистические теории заедающей социаль­ ной среды, эти принижающие учения о необходимости всего соверша­ ющегося лишь потворствуют восточной лени, слабоволию, безответ­ ственности. Вера в человека, в его творческую свободу и творческую

б 8

Судьба России. I: Психология русского народа

мощь возможна лишь для религиозного сознания, а никогда не для позитивистского сознания, которое смотрит на человека как на реф­ лекс материальной среды, природной и социальной. Поистине необ­ ходим и неотложен в России призыв к повышению человеческой ак­ тивности, человеческого творчества, человеческой ответственности. Но это возможно на почве совсем иной, чем та, на которой стоит М. Горь­ кий. Радикальное русское западничество, искаженное и рабски воспри­ нимающее сложную и богатую жизнь Запада, есть форма восточной пассивности. На Востоке должна быть пробуждена самобытная твор­ ческая активность, созидающая новую культуру, и это возможно лишь на религиозной почве. Мы уже вступаем в тот возраст нашего бытия, когда время нам уже выйти из детского западничества и детского сла­ вянофильства, когда мы должны перейти к более зрелым формам на­ ционального самосознания. Великие мировые события выводят нас в мировую ширь, к мировым перспективам. Потрясения мировой вой­ ны выводят и Европу за ее замкнутые пределы, вскрывают коренные противоречия внутри самой Европы и свергают кумиры западничества. Вовлечение России в мировой круговорот означает конец ее замкнуто­ го провинциального существования, ее славянофильского самодоволь­ ства и западнического-рабства. Но М. Горький остается в старом созна­ нии, он ничему не хочет научиться от совершающегося в мире и пре­ бывает в старой противоположности Востока и Запада.

г.

О ВЛАСТИ ПРОСТРАНСТВ НАД РУССКОЙ ДУШОЙ I Много есть загадочного в русской истории, в судьбе русского на­ рода и русского государства. Отношение между русским народом, ко­ торого славянофилы прославляли народом безгосударственным, и ог­ ромным русским государством до сих пор остается загадкой филосо­ фии русской истории. Но не раз уже указывали на то, что в судьбе России огромное значение имели факторы географические, ее поло­ жение на земле, ее необъятные пространства. Географическое поло­ жение России было таково, что русский народ принужден был к об­ разованию огромного государства1. На русских равнинах должен был образоваться великий Востоко-Запад, объединенное и организован­ ное государственное целое. Огромные пространства легко давались русскому народу, но не легко давалась ему организация этих про­ странств в величайшее в мире государство, поддержание и охранение порядка в нем. На это ушла большая часть сил русского народа. Раз­ меры русского государства ставили русскому народу почти непосиль­ ные задачи, держали русский народ в непомерном напряжении. И в огромном деле создания и охранения своего государства русский на­ род истощал свои силы. Требования государства слишком мало ос­ тавляли свободного избытка сил. Вся внешняя деятельность русского человека шла на службу государству. И это наложило безрадостную печать на жизнь русского человека. Русские почти не умеют радовать­ ся. Нет у русских людей творческой игры сил. Русская душа подавле­ на необъятными русскими полями и необъятными русскими снега­ ми, она утопает и растворяется в этой необъятности. Оформление своей души и оформление своего творчества затруднено было для русского человека. Гений формы — не русский гений, он с трудом

70

Судьба России. I: Психология русского народа

совмещается с властью пространств над Душой. И русские совсем почти не знают радости формы. Государственное овладение необъятными русскими пространства­ ми сопровождалось страшной централизацией, подчинением всей жизни государственному интересу и подавлением свободных личных и общественных сил. Всегда было слабо у русских сознание личных прав и не развита была самодеятельность классов и групп. Не легко было поддерживать величайшее в мире государство, да еще народу, не обладающему формальным организационным гением. Долгое вре­ мя приходилось защищать Россию от наступавших со всех сторон врагов. Волны с Востока и Запада грозили затопить Россию. Россия пережила татарщину, пережила смутную эпоху и окончательно ок­ репла, выросла в государственного колосса^ Но необъятные простран­ ства России тяжелым гнетом легли на душу русского народа. В психо­ логию его вошли и безграничность русского государства и безгранич­ ность русских полей. Русская душа ушиблена ширью, она не видит границ, и эта безграничность не освобождает, а порабощает ее. И вот духовная энергия русского человека вошла внутрь, в созерцание, в душевность, она не могла обратиться к истории, всегда связанной с оформлением, с путем, в котором обозначены границы. Формы рус­ ского государства делали русского человека бесформенным. Смирение русского человека стало его самосохранением. Отказ от исторического и культурного творчества требовался русским государством, его сторо­ жами и хранителями. Необъятные пространства, которые со всех сто­ рон окружают и теснят русского человека, — не внешний, материаль­ ный, а внутренний, духовный фактор его жизни. Эти необъятные рус­ ские пространства находятся и внутри русской души и имеют над ней огромную власть. Русский человек, человек земли, чувствует себя бес­ помощным овладеть этими пространствами и организовать их. Он слишком привык возлагать эту организацию на центральную власть, как бы трансцендентную для него. И в собственной душе чувствует он необъятность, с которой трудно ему справиться. Широк русский чело­ век2 , широк как русская земля, как русские поля, славянский хаос бу­ шует в нем. Огромность русских пространств не способствовала выра­ ботке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности — он расплывался в пространстве. И это было не внешней, а внутренней судь­ бой русского народа, ибо все внешнее есть лишь символ внутреннего. С внешней, позитивно-научной точки зрения, огромные русские про­ странства представляются географическим фактором русской исто­ рии. Но с более глубокой, внутренней точки зрения, сами эти про­ странства можно рассматривать как внутренний, духовный факт в русской судьбе. Это — география русской души.

О власти пространств над русской душой

71

II В русском человеке нет узости европейского человека, концентри­ рующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности куль­ туры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны. Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры. От рус­ ской души необъятные русские пространства требовали смирения и жертвы, но они же охраняли русского человека и давали ему чувство безопасности. Со всех сторон чувствовал себя русский человек окру­ женным огромными пространствами, и не страшно ему было в этих недрах России. Огромная русская земля, широкая и глубокая, всегда вывозит русского человека, спасает его. Всегда слишком возлагается он на русскую землю, на матушку Россию. Почти смешивает и отождеств­ ляет он свою мать-землю с Богородицей и полагается на ее заступниче­ ство' . Над русским человеком властвует русская земля, а не он властву­ ет над ней. Западно-европейский человек чувствует себя сдавленным малыми размерами пространств земли и столь же малыми простран­ ствами души. Он привык возлагаться на свою интенсивную энергию и активность. И в душе его тесно, а не пространно, все должно быть рас­ считано и правильно распределено. Организованная прикрепленность всего к своему месту создает мещанство западно-европейского челове­ ка, столь всегда поражающее и отталкивающее человека русского4. Эти мещанские плоды европейской культуры вызывали негодование Гер­ цена, отвращение К. Леонтьева, и для всякой характерно русской души не сладостны эти плоды 5 . Возьмем немца. Он чувствует себя со всех сторон сдавленным, как в мышеловке. Шири нет ни вокруг него, ни в нем самом. Он ищет спа­ сения в своей собственной организованной энергии, в напряженной активности. Все должно быть у немца на месте, все распределено. Без самодисциплины и ответственности немец не может существовать. Всюду он видит границы и всюду ставит границы. Немец не может су­ ществовать в безграничности, ему чужда и противна славянская без­ брежность. Он только с большим напряжением энергии хотел бы рас­ ширить свои границы. Немец должен презирать русского человека за то, что тот не умеет жить, устраивать жизнь, организовать жизнь, не знает ничему меры и места, не умеет достигать возможного. Русскому же противен германский пафос мещанского устроения жизни. Герма­ нец чувствует, что его не спасет Германия, он сам должен спасти Гер-

72

Судьба России. I: Психология русского народа

манию. Русский же думает, что не он спасет Россию, а Россия его спаса­ ет. Русский никогда не чувствует себя организатором. Он привык быть организуемым. И даже в эту страшную войну, когда русское государ­ ство в опасности, не легко русского человека довести до сознания этой опасности, пробудить в нем чувство ответственности за судьбу роди­ ны, вызвать напряжение энергии. Русский человек утешает себя тем, что за ним еще стоят необъятные пространства и спасут его, ему не очень страшно, и он не очень склонен слишком напрягать свои силы. И с трудом доходит русский человек до сознания необходимости мо­ билизовать всю свою энергию. Вопрос об интенсивной культуре, пред­ полагающей напряженную активность, еще не делался для него вопро­ сом жизни и судьбы. Он тонул в своих недрах и в своих пространствах. И нужно сказать, что всякой самодеятельности и активности русского человека ставились непреодолимые препятствия. Огромная, превратив­ шаяся в самодовлеющую силу русская государственность боялась са­ модеятельности и активности русского человека, она слагала с русско­ го человека бремя ответственности за судьбу России и возлагала на него службу, требовала от него смирения. Через исторический склад русской государственности сами русские пространства ограничивали всякую от­ ветственную самодеятельность и творческую активность русского че­ ловека. И это порабощение сил русского человека и всего русского на­ рода оправдывалось охранением и упорядочением русских пространств.

III Требования, которые ставит России мировая война, должны приве­ сти к радикальному изменению сознания русского человека и направле­ ния его воли. Он должен, наконец, освободиться от власти пространств и сам овладеть пространствами, нимало не изменяя этим русскому свое­ образию, связанному с русской ширью. Это означает радикально иное отношение к государству и культуре, чем то, которое было доныне у русских людей. Государство должно стать внутренней силой русского народа, его собственной положительной мощью, его орудием, а не вне­ шним над ним началом, не господином его. Культура же должна стать более интенсивной, активно овладевающей недрами и пространства­ ми и разрабатывающей их русской энергией. Без такого внутреннего сдвига русский народ не может иметь будущего, не может перейти в новый фазис своего исторического бытия, поистине исторического бытия, и само русское государство подвергается опасности разложе­ ния. Если русское государство доныне хотело существовать пассивно­ стью своего народа, то отныне оно может существовать лишь активно­ стью народа. Пространства не должны запугивать русский народ, они' должны будить энергию, не немецкую, а русскую энергию. Безумны те,

О власти пространств над русской душой 73 которые связывают русскую самобытность и своеобразие с техниче­ ской и экономической отсталостью, с элементарностью социальных и политических форм и хотят сохранить русское обличье через сохране­ ние пассивности русского духа. Самобытность не может быть связана со слабостью, неразвитостью, с недостатками. Самобытный тип рус­ ской души уже выработан и навеки утвержден. Русская культура и рус­ ская общественность могут твориться лишь из глубины русской души, из ее самобытной творческой энергии. Но русская самобытность дол­ жна, наконец, проявиться не отрицательно, а положительно, в мощи, в творчестве, в свободе. Национальная самобытность не должна быть пуг­ ливой, мнительно себя охраняющей, скованной. В зрелый период ис­ торического существования народа самобытность должна быть свобод­ но выраженной, смелой, творящей, обращенной вперед, а не назад. Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни думают, что если мы, русские, станем активными в отношении к государству и куль­ туре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать новую, свободную общественность и необходи­ мые нам материальные орудия, если вступим на путь технического раз­ вития, то во всем будем подобными немцам и потеряем нашу само­ бытность. Но это есть неверие в духовную мощь русского народа. Са­ мобытность, которая может быть сохранена лишь прикреплением ее к отсталым и элементарным материальным формам, ничего не стоит, и на ней ничего нельзя основать. Охранители всегда мало верят в то, что охраняют. Истинная же вера есть лишь у творящих, у свободных. Рус­ ская самобытная духовная энергия может создать лишь самобытную жизнь. И пора перестать запугивать русского человека огромностью государства, необъятностью пространства и держать его в рабстве. Именно тогда, когда русский человек содержался в рабстве, он был во власти неметчины, наложившей печать на весь склад русской государ­ ственности. Освобождение русской народной энергии и направление ее к активному овладению и оформлению русских пространств будет и освобождением русского народа от немецкого рабства, будет утверж­ дением его творческой самобытности. Нельзя полагать русскую само­ бытность в том, что русские должны быть рабами чужой активности, хотя бы и немецкой, в отличие от немцев, которые сами активны! Да сохранит нас Бог от такой самобытности — мы от нее погибнем! Исто­ рический период власти пространств над душой русского народа кон­ чается. Русский народ вступает в новый исторический период, когда он должен стать господином своих земель и творцом своей судьбы.

ЦЕНТРАЛИЗМ И НАРОДНАЯ ЖИЗНЬ I Большая часть наших политических и культурных идеологий стра­ дает централизмом. Всегда чувствуется какая-то несоизмеримость меж­ ду этими идеологиями и необъятной русской жизнью. Недра народ­ ной жизни огромной России все еще остаются неразгаданными, таин­ ственными. Сам народ все еще как будто бы безмолвствует1, и волю его с трудом разгадывают люди центров. Такие направления наши, как славянофильство и народничество, относились с особенным уважени­ ем и вниманием к народной жизни и по-разному стремились опереть­ ся на самые недра земли русской. Но и в славянофильстве и в народни­ честве всегда была значительная доля утопизма централистических идеологий, и эти обращенные к народной жизни идейные течения не покрывали всей необъятности и огромности русской народной жизни. Народничество, столь характерное для русской мысли и проявляюще­ еся в разнообразных формах, предполагает уже отщепенство и чувство оторванности от народной жизни. Оно было исканием истинного на­ рода и истинной народной жизни со стороны интеллигенции, утеряв­ шей связь с народом и неспособной себя сознать народом. Это—стрем­ ление к слиянию с народом и идеализация народа со стороны и издали. Народничество — чисто интеллигентское направление. В самой глуби­ не народной жизни, у лучших людей из народа никакого народниче­ ства нет, там есть жажда развития и восхождения, стремление к свету, а не к народности. Это совершенно так же, как на Западе нет западниче­ ства. Одной из коренных ошибок народничества было отождествле­ ние народа с простонародьем, с крестьянством, с трудящимися класса­ ми. Наш культурный и интеллигентный слой не имел силы сознать себя народом и с завистью и вожделением смотрел на народность простого народа. Но это — болезненное самочувствие. Люди культурных и ин­ теллигентных центров слишком часто думают, что центр тяжести ду-

Централизм и народная жизнь 75 ховной и общественной народной жизни — в простонародье, где-то далеко в глубине России. Но центр народной жизни везде, он в глубине каждого русского человека и каждой пяди русской земли, его нет в ка­ ком-то особом месте. Народная жизнь есть национальная, общерус­ ская жизнь, жизнь всей русской земли и всех русских людей, взятых не в поверхностном, а глубинном пласте. И каждый русский человек дол­ жен был бы чувствовать себя и сознавать себя народом и в глубине сво­ ей ощутить народную стихию и народную жизнь. Высококультурный человек, проживающий в центрах, должен и может чувствовать себя не менее народным человеком, чем мужик где-то в глубине России. И всего более народен — гений. Высококультурный слой может быть так же народен, как и глубинный подземный слой народной жизни. Народ — прежде всего я сам, моя глубина, связывающая меня с глуби­ ной великой и необъятной России. И лишь поскольку я выброшен на поверхность, я могу чувствовать себя оторванным от недр народной жизни. Истинной народной жизни нужно искать не в пространствах и внешних расстояниях, а в измерениях глубины. И в глубине я — куль­ турный человек — такой же народ, как и русский мужик, и мне легко общаться с этим мужиком духовно. Народ не есть социальная катего­ рия, и социальные противоположения лишь мешают осознанию на­ родности. Тоскующая мечта об истинной народной жизни где-то вне меня и вдали от меня — болезненна и бессильна. Истинный центр все­ гда ведь может быть обретен лишь внутри человека, а не вне его. И вся народная Русская земля есть лишь глубинный слой каждого русского человека, а не вне его и вдали лежащая обетованная земля. Истинный центр не в столице и не в провинции, не в верхнем и не в нижнем слое, а в глубине всякой личности. Народная жизнь не может быть монополи­ ей какого-нибудь слоя или класса. Духовную и культурную децентрали­ зацию России, которая совершенно неизбежна для нашего националь­ ного здоровья, нельзя понимать как чисто внешнее пространственное движение от столичных центров к глухим провинциям. Это прежде все­ го внутреннее движение, повышение сознания и рост соборной нацио­ нальной энергии в каждом русском человеке по всей земле русской.

II Россия совмещает в себе несколько исторических и культурных возрастов, от раннего средневековья до XX века, от самых первоначаль­ ных стадий, предшествующих культурному состоянию, до самых вер­ шин мировой культуры. Россия — страна великих контрастов по пре­ имуществу: нигде нет таких противоположностей высоты и низости, ослепительного света и первобытной тьмы. Вот почему так трудно орга­ низовать Россию, упорядочить в ней хаотические стихии. Все страны

76

Судьба России. I: Психология русского народа

совмещают много возрастов. Но необъятная величина России и осо­ бенности ее истории породили невиданные контрасты и противопо­ ложности. У нас почти нет того среднего и крепкого общественного слоя, который повсюду организует народную жизнь. Незрелость глу­ хой провинции и гнилость государственного центра — вот полюсы русской жизни. И русская общественная жизнь слишком оттеснена к этим полюсам. А жизнь передовых кругов Петрограда и Москвы и жизнь глухих уголков далекой русской провинции принадлежит к раз­ ным историческим эпохам. Исторический строй русской государствен­ ности централизовал государственно-общественную жизнь, отравил бюрократизмом и задавил провинциальную общественную и культур­ ную жизнь. В России произошла централизация культуры, опасная для будущего такой огромной страны. Вся наша культурная жизнь стяги­ вается к Петрограду, к Москве, отчасти лишь к Киеву. Русская культур­ ная энергия не хочет распространяться по необъятным пространствам России, боится потонуть во тьме глухих провинций, старается охра­ нить себя в центрах. Есть какой-то испуг перед темными и поглоща­ ющими недрами России. Явление это — болезненное и угрожающее. Россия — не Франция. И во Франции исключительное сосредоточение культуры в Париже порождает непомерную разницу возраста Парижа и французской провинции и делает непрочными и поверхностными политические перевороты. В России же такая централизация совсем уже болезненна и удерживает Россию на низших стадиях развития. В Рос­ сии существенно необходима духовно-культурная децентрализация и духовно-культурный подъем самих недр русской народной жизни. И это совсем не народничество. Одинаково должны быть преодолены и ложный столичный централизм, духовный бюрократизм и ложное народничество, духовный провинциализм. Одинаково неверна и сто­ личная ориентировка жизни, и ориентировка провинциальная. Это две стороны одного и того же разрыва в народной жизни. Должна начать­ ся общенациональная ориентировка жизни, идущая изнутри всякого русского человека, всякой личности, сознавшей свою связь с нацией. Недра русской жизни не где-либо, а везде, везде можно открыть глуби­ ну народного духа. На поверхности национальной жизни всегда будут существовать духовные центры, но не должно это носить характера духовной бюрократизации жизни. Разные возрасты России прежде всего ставят задачи духовного, морального и общественного воспитания и самовоспитания нации. Эти задачи предполагают большую гибкость и не допускают насилия над народной жизнью. Если бюрократически-абсолютистская централиза­ ция и централизация революционно-якобинская вообще опасны для здорового народного развития, то еще более опасны они в такой ко­ лоссальной и таинственной стране, как Россия. Централизм реакцион-

Централизм и народная жизнь 77 ный и централизм революционный могут быть в одинаковом несоот­ ветствии с тем, что совершается в глубине России, в недрах народной жизни. И да не будет так, чтобы старое бюрократическое насилие над народной жизнью сменилось новым якобинским насилием! Пусть жизнь народная развивается изнутри, в соответствии с реальным бытием на­ шим! Петроградский бюрократизм заражал и наше либеральное и ре­ волюционное движение. Бюрократизм есть особая метафизика жизни, и она глубоко проникает в жизнь. Но провинциализм есть другая ме­ тафизика жизни. Крайний централистический бюрократизм и край­ ний провинциализм — соотносительны и взаимно обусловливают друг друга. Россия погибает от централистического бюрократизма с одной стороны, и темного провинциализма — с другой. Децентрализация русской культуры означает не торжество провинциализма, а преодоле­ ние и провинциализма, и бюрократического централизма, духовный подъем всей нации и каждой личности. В России повсеместно должна начаться разработка ее недр, как духовных, так и материальных. А это предполагает уменьшение различия между центрами и провинцией, между верхним и нижним слоем русской жизни, предполагает уважение к тем жизненным процессам, которые происходят в неведомой глубине и дали народной жизни. Нельзя предписать свободу из центра 7— долж­ на быть воля к свободе в народной жизни, уходящей корнями своими в недра земли. Эта воля к свободе и к свету есть и в самых земляных и темных еще слоях народа. Нужно только уметь подойти к темной еще народной душе с вникающей любовью и без насилия. Ныне должна проснуться не интеллигенция, не верхний культурный слой, не какойнибудь демагогически развиваемый класс, а огромная, неведомая, на­ родная, провинциальная, «обывательская» Россия, не сказавшая еще своего слова. Потрясения войны способствуют этому пробуждению. И свет сознания, который должен идти навстречу этой пробуждающей­ ся России, не должен быть внешним, централистическим и насилую­ щим светом, а светом внутренним для всякого русского человека и для всей русской нации.

О СВЯТОСТИ И ЧЕСТНОСТИ I К. Леонтьев говорит, что русский человек может быть святым, но не может быть честным. Честность—западно-европейский идеал. Рус­ ский идеал — святость. В формуле К. Леонтьева есть некоторое эстети­ ческое преувеличение, но есть в ней и несомненная истина, в ней ста­ вится очень интересная проблема русской народной психологии. У рус­ ского человека недостаточно сильно сознание того, что честность обя­ зательна для каждого человека, что она связана с честью человека, что она формирует личность. Нравственная самодисциплина личности никогда у нас не рассматривалась как самостоятельная и высшая зада­ ча. В нашей истории отсутствовало рыцарское начало, и это было не­ благоприятно для развития и для выработки личности. Русский чело­ век не ставил себе задачей выработать и дисциплинировать личность, он слишком склонен был полагаться на то, что органический коллек­ тив, к которому он принадлежит, за него все сделает для его нравствен­ ного здоровья. Русское православие, которому русский народ обязан своим нравственным воспитанием, не ставило слишком высоких нрав­ ственных задач личности среднего русского человека, в нем была огром­ ная нравственная снисходительность. Русскому человеку было прежде всего предъявлено требование смирения. В награду за добродетель сми­ рения ему все давалось и все разрешалось. Смирение и было единствен­ ной формой дисциплины личности. Лучше смиренно грешить, чем гордо совершенствоваться. Русский человек привык думать, что бесче­ стность — не великое зло, если при этом он смиренен в душе, не гор­ дится, не превозносится. И в самом большом преступлении можно смиренно каяться, мелкие же грехи легко снимаются свечечкой, постав­ ленной перед угодником. Высшие сверхчеловеческие задачи стоят пе­ ред святым. Обыкновенный русский человек не должен задаваться вы­ сокой целью даже отдаленного приближения к этому идеалу святости.

О святости и честности 79 Это — гордость. Православный русский старец никогда не будет на­ правлять по этому пути. Святость есть удел немногих, она не может быть путем для человека. Всякий слишком героический путь личности русское православное сознание признает гордыней, и идеологи русского православия готовы видеть в этом пути уклон к человекобожеству и демонизму. Человек должен жить в органическом коллективе, послуш­ ный его строю и ладу, образовываться своим сословием, своей тради­ ционной профессией, всем традиционным народным укладом. В каком же смысле русское народное православное сознание верит в святую Русь и всегда утверждает, что Русь живет святостью, в отличие от народов Запада, которые живут лишь честностью, т. е. началом ме­ нее высоким? В этом отношении в русском религиозном сознании есть коренной дуализм. Русский народ и истинно русский человек живут святостью не в том смысле, что видят в святости свой путь или считают святость для себя в какой-либо мере достижимой или обязательной. Русь совсем не свята и не почитает для себя обязательно сделаться свя­ той и осуществить идеал святости, она—свята лишь в том смысле, что бесконечно почитает святых и святость, только в святости видит выс­ шее состояние жизни, в то время как на Западе видят высшее состоя­ ние также и в достижениях познания или общественной справедливо­ сти, в торжестве культуры, в творческой гениальности. Для русской религиозной души святится не столько человек, сколько сама русская земля, которую «в рабском виде Царь небесный исходил, благослов­ ляя»1 . И в религиозных видениях русского народа русская земля пред­ ставляется самой Богородицей2. Русский человек не идет путями свя­ тости, никогда не задается такими высокими целями, но он поклоня­ ется святым и святости, с ними связывает свою последнюю любовь, возлагается на святых, на их заступничество и предстательство, спаса­ ется тем, что русская земля имеет так много святынь. Душа русского народа никогда не поклонялась золотому тельцу и, верю, никогда ему не поклонится в последней глубине своей. Но русская душа склонна опускаться в низшие состояния, там распускать себя, допускать бесче­ стность и грязь. Русский человек будет грабить и наживаться нечисты­ ми путями, но при этом он никогда не будет почитать материальные богатства высшей ценностью, он будет верить, что жизнь св. Серафи­ ма Саровского выше всех земных благ и что св. Серафим спасет его и всех грешных русских людей, предстательствуя перед Всевышним от лица русской земли. Русский человек может быть отчаянным мошен­ ником и преступником, но в глубине души он благоговеет перед свято­ стью и ищет спасения у святых, у их посредничества. Какой-нибудь хищник и кровопийца может очень искренно, поистине благоговейно склоняться перед святостью, ставить свечи перед образами святых, ез­ дить в пустыни к старцам, оставаясь хищником и кровопийцей. Это

80

Судьба России. 1: Психология русскою народа

даже нельзя назвать лицемерием. Это — веками воспитанный дуа­ лизм, вошедший в плоть и кровь, особый душевный уклад, особый путь. Это — прививка душевно-плотской, недостаточно духовной ре­ лигиозности. Но в русском душевном типе есть огромное преимуще­ ство перед типом европейским. Европейский буржуа наживается и обо­ гащается с сознанием своего большого совершенства и превосходства, с верой в свои буржуазные добродетели. Русский буржуа, наживаясь и обогащаясь, всегда чувствует себя немного грешником и немного пре­ зирает буржуазные добродетели.

II Святость остается для русского человека трансцендентным началом, она не становится его внутренней энергией. Почитание святости пост­ роено по тому же типу, что и почитание икон. К святому сложилось от­ ношение как к иконе, лик его стал иконописным ликом, перестал быть человеческим. Но это трансцендентное начало святости, становящееся посредником между Богом и человеком, должно что-то делать для рус­ ского человека, ему помогать и его спасать, за него совершать нравствен­ ную и духовную работу. Русский человек совсем и не помышляет о том, чтобы святость стала внутренним началом, преображающим его жизнь, она всегда действует на него извне. Святость слишком высока и недо­ ступна, она — уже не человеческое состояние, перед ней можно лишь благоговейно склоняться и искать в ней помощи и заступничества за окаянного грешника. Почитание святых заслонило непосредственное богообщение. Святой — больше, чем человек, поклоняющийся же свя­ тому, ищущий в нем заступничества — меньше, чем человек. Где же че­ ловек? Всякий человеческий идеал совершенства, благородства, чести, честности, чистоты, света представляется русскому человеку малоцен­ ным, слишком мирским, средне-культурным. И колеблется русский че­ ловек между началом звериным и ангельским, мимо начала человечес­ кого. Для русского человека так характерно это качание между святос­ тью и свинством. Русскому человеку часто представляется, что если нельзя быть святым и подняться до сверхчеловеческой высоты, то лучше уж оставаться в свинском состоянии, то не так уже важно, быть ли мошен­ ником или честным. А так как сверхчеловеческое состояние святости до­ ступно лишь очень немногим, то очень многие не достигают и челове­ ческого состояния, остаются в состоянии свинском. Активное челове­ ческое совершенствование и творчество парализованы. В России все еще недостаточно раскрыто человеческое начало, оно все еще в потенциях, великих потенциях, но лишь потенциях. Русская мораль проникнута дуализмом, унаследованным от нашей своеобразной народной религиозности. Идея святой Руси имела глу-

О святости и честности 81 бокие корни, но она заключала в себе и нравственную опасность для рус­ ского человека, она нередко расслабляла его нравственную энергию, па­ рализовала его человеческую волю и мешала его восхождению. Это — женственная религиозность и женственная мораль. Русская слабость, недостаток характера чувствуется в этом вечном желании укрыться в складках одежд Богородицы, прибегнуть к заступничеству святых. Бо­ жественное начало не раскрывается изнутри, в самой русской воле, рус­ ском жизненном порыве. Переживания своей слабости и своего окаян­ ства и представляются религиозными переживаниями по преимуще­ ству. И мы всего более нуждаемся в развитии в себе мужественного ре­ лигиозного начала во всех отношениях. Мы должны развивать в себе сознание ответственности и приучаться возлагать как можно больше на самих себя и на свою активность. От этого зависит будущее России, исполнение ее призвания в мире. Нельзя видеть своеобразие России в слабости и отсталости. В силе и в развитии должно раскрыться истин­ ное своеобразие России. Русский человек должен перестать возлагать­ ся на то, что за него кем-то все будет сделано и достигнуто. Историчес­ кий час жизни России требует, чтобы русский человек раскрыл свою человеческую духовную активность. Очень характерно, что не только в русской народной религиознос­ ти и у представителей старого русского благочестия, но и у атеистичес­ кой интеллигенции, и у многих русских писателей чувствуется все тот же трансцендентный дуализм, все то же признание ценности лишь сверхчеловеческого совершенства и недостаточная оценка совершен­ ства человеческого. Так средний радикальный интеллигент обычно думает, что он или призван перевернуть мир, или принужден остаться в довольно низком состоянии, пребывать в нравственной неряшливо­ сти и опускаться. Промышленную деятельность он целиком предос­ тавляет той «буржуазии», которая, по его мнению, и не может обладать нравственными качествами. Русского человека слишком легко «заеда­ ет среда»3. Он привык возлагаться не на себя, не на свою активность, не на внутреннюю дисциплину личности, а на органический коллек­ тив, на что-то внешнее, что должно его подымать и спасать. Матери­ алистическая теория социальной среды в России есть своеобразное и искаженное переживание религиозной трансцендентности, полагающей центр тяжести вне глубины человека. Принцип «все или ничего»4 обыч­ но в России оставляет победу за «ничем».

III Нужно признать, что личное достоинство, личная честь, личная честность и чистота мало кого у нас пленяют. Всякий призыв к личной дисциплине раздражает русских. Духовная работа над формировани-

82

Судьба России. I: Психология русского народа

ем своей личности не представляется русскому человеку нужной и пле­ нительной. Когда русский человек религиозен, то он верит, что святые или сам Бог все за него сделают, когда же он атеист, то думает, что все за него должна сделать социальная среда. Дуалистическое религиозное и моральное воспитание, всегда призывавшее исключительно к смире­ нию и никогда не призывавшее к чести, пренебрегавшее чисто челове­ ческим началом, чисто человеческой активностью и человеческим до­ стоинством, всегда разлагавшее человека на ангельско-небесное и зверино-земное, косвенно сказалось теперь, во время войны. Святости все еще поклоняется русский человек в лучшие минуты своей жизни, но ему недостает честности, человеческой честности. Но и почитание свя­ тости, этот главный источник нравственного питания русского наро­ да, идет на убыль, старая вера слабеет. Зверино-земное начало в чело­ веке, не привыкшем к духовной работе над собой, к претворению низ­ шей природы в высшую, оказывается предоставленным на произвол судьбы. И в отпавшем от веры, по-современному обуржуазившемся русском человеке остается в силе старый религиозный дуализм. Но бла­ годать отошла от него, и он остался предоставленным своим непро­ светленным инстинктам. Оргия хищнических инстинктов, безобраз­ ной наживы и спекуляции в дни великой мировой войны и великих испытаний для России есть наш величайший позор, темное пятно на национальной жизни, язва на теле России. Жажда наживы охватила слишком широкие слои русского народа. Обнаруживается вековой не­ достаток честности и чести в русском человеке, недостаток нравствен­ ного воспитания личности и свободного ее самоограничения. И в этом есть что-то рабье, какое-то не гражданское, догражданское состояние. Среднему русскому человеку, будь он землевладельцем или торговцем, недостает гражданской честности и чести. Свободные граждане не мо­ гут спекулировать, утаивать продукты первой необходимости и т. п. во время великого испытания духовных и материальных сил России. Это несмываемый позор, о котором с содроганием будут вспоминать буду­ щие поколения наряду с воспоминанием о героических подвигах рус­ ской армии, о самоотверженной деятельности наших общественных организаций. Я верю, что ядро русского народа нравственно-здоровое. Но в нашем буржуазно-обывательском слое не оказалось достаточно сильного нравственного гражданского сознания, нравственной и граж­ данской подготовки личности. Перед этим слоем стоят не только боль­ шие испытания, но и большие соблазны. Русский человек может бес­ конечно много терпеть и выносить, он прошел школу смирения. Но он легко поддается соблазнам и не выдерживает соблазна легкой нажи­ вы, он не прошел настоящей школы чести, не имеет гражданского за­ кала. Это не значит, что так легко соблазняющийся и уклоняющийся от путей личной и гражданской честности русский человек совсем не

О святости и местности 83 любит России. По-своему он любит Россию, но он не привык чувство­ вать себя ответственным перед Россией, не воспитан в духе свободногражданского к ней отношения. Приходится с грустью сказать, что святая Русь имеет свой коррелятив в Руси мошеннической. Это подобно тому, как моногамическая семья имеет свой коррелятив в проституции 5 . Вот этот дуализм дол­ жен быть преодолен и прекращен. Нужно вникать в глубокие духов­ ные истоки наших современных нравственных язв. В глубине России, в душе русского народа должны раскрыться имманентная религиоз­ ность и имманентная мораль, для которой высшее божественное нача­ ло делается внутренне преображающим и творческим началом. Это значит, что должен во весь свой рост стать человек и гражданин, впол­ не свободный. Свободная религиозная и социальная психология дол­ жна победить внутри каждого человека рабскую религиозную и соци­ альную психологию. Это значит также, что русский человек должен выйти из того состояния, когда он может быть святым, но не может быть честным. Святость навеки останется у русского народа как его достояние, но он должен обогатиться новыми ценностями. Русский человек и весь русский народ должны сознать божественность челове­ ческой чести и честности. Тогда инстинкты творческие победят инстинк­ ты хищнические.

ОБ ОТНОШЕНИИ РУССКИХ К ИДЕЯМ I Многое в складе нашей общественной и народной психологии на­ водит на печальные размышления. И одним из самых печальных фак­ тов нужно признать равнодушие к идеям и идейному творчеству» идей­ ную отсталость широких слоев русской интеллигенции. В этом обна­ руживается вялость и инертность мысли, нелюбовь к мысли, неверие в мысль. Моралистический склад русской души порождает подозритель­ ное отношение к мысли. Жизнь идей признается у нас роскошью, и в роскоши этой не видят существенного отношения к жизни. В России с самых противоположных точек зрения проповедуется аскетическое воздержание от идейного творчества, от жизни мысли, переходящей пределы утилитарно-нужного для целей социальных, моральных или религиозных. Этот аскетизм в отношении к мысли и к идейному твор­ честву одинаково утверждался у нас и с точки зрения религиозной и с точки зрения материалистической. Это так свойственно русскому на­ родничеству, принимавшему и самые левые, и самые правые формы. Ярко выразилась эта складка русской души в толстовстве. Одни счита­ ют у нас достаточным тот минимум мысли, который заключается в со­ циал-демократических брошюрах, другие—тот, который можно найти в писаниях святых отцов. Брошюры толстовские, брошюры «религиоз­ но-философской библиотеки» М.А. Новоселова и брошюры социальнореволюционные обнаруживают совершенно одинаковую нелюбовь и презрение к мысли. Самоценность мысли отрицалась, свобода идейного творчества бралась под подозрение то с точки зрения социально-рево­ люционной, то с точки зрения религиозно-охранительной. Любили у нас лишь катехизисы1, которые легко и просто применялись ко всяко­ му случаю жизни. Но любовь к катехизисам и есть нелюбовь к самосто­ ятельной мысли. В России никогда не было творческой избыточности, никогда не было ничего ренессансного, ничего от духа Возрождения.

Об отношении русских к идам 85 Так печально и уныло сложилась русская история и сдавила душу рус­ ского человека! Вся духовная энергия русского человека была направ­ лена на единую мысль о спасении своей души, о спасении народа, о спасении мира. Поистине, эта мысль о всеобщем спасении — харак­ терно русская мысль. Историческая судьба русского народа была жерт­ венна — он спасал Европу от нашествий Востока, от татарщины, и у него не хватало сил для свободного развития 2 . Западный человек творит ценности, созидает цвет культуры, у него есть самодовлеющая любовь к ценностям; русский человек ищет спа­ сения, творчество ценностей для него всегда немного подозрительно. Спасения ищут не только верующие русские души, православные или сектантские, спасения ищут и русские атеисты, социалисты и анархис­ ты. Для дела спасения нужны катехизисы, но опасна мысль свободная и творческая. Ошибочно думать, что лучшая, наиболее искренняя часть русской левой, революционной интеллигенции общественна по направ­ лению своей воли и занята политикой. В ней нельзя найти ни малей­ ших признаков общественной мысли, политического сознания. Она аполитична и необщественна, она извращенными путями ищет спасе­ ния души, чистоты, быть может, ищет подвига и служения миру, но лишена инстинктов государственного и общественного строительства. «Общественное» миросозерцание русской интеллигенции, подчиня­ ющее все ценности политике, есть лишь результат великой путаницы, слабости мысли и сознания, смешения абсолютного и относительного. Русский интеллигентский максимализм, революционизм, радикализм есть особого рода моралистический аскетизм в отношении к государ­ ственной, общественной и вообще исторической жизни. Очень харак­ терно, что русская тактика обычно принимает форму бойкота, забастов­ ки и неделания. Русский интеллигент никогда не уверен в том, следует ли принять историю со всей ее мукой, жестокостью, трагическими проти­ воречиями, не праведнее ли ее совершенно отвергнуть. Мыслить над историей и ее задачами он отказывается, он предпочитает морализи­ ровать над историей, применять к ней свои социологические схемы, очень напоминающие схемы теологические. И в этом русский интел­ лигент, оторванный от родной почвы, остается характерно-русским че­ ловеком, никогда не имевшим вкуса к истории, к исторической мысли и к историческому драматизму. Наша общественная мысль была наро­ чито примитивной и элементарной, она всегда стремилась к упроще­ нию и боялась сложности. Русская интеллигенция всегда исповедовала какие-нибудь доктрины, вмещающиеся в карманный катехизис, и уто­ пии, обещающие легкий и упрощенный способ всеобщего спасения, но не любила и боялась самоценной творческой мысли, перед которой рас­ крывались бы бесконечно сложные перспективы. В широкой массе так называемой радикальной интеллигенции мысль не только упрощена,

86

Судьба России. I: Психология русского народа

но опошлена и выветрена. Разложение старых идей в полуравнодуш­ ной массе — ядовито. Катехизисы допустимы лишь в огненной ат­ мосфере, в атмосфере же тепло-прохладной они пошлеют и вырождаются. Творческая мысль, которая ставит и решает все новые и новые задачи, — динамична. Русская же мысль всегда была слишком статична, несмот­ ря на смену разных вер и направлений. Это одинаково верно и по от­ ношению к теократически охранительным доктринам и по отноше­ нию к доктринам позитивистически-радикальным и социалистическим.

II Русская нелюбовь к идеям и равнодушие к Идеям нередко перехо­ дят в равнодушие к истине. Русский человек не очень ищет истины, он ищет правды, которую мыслит то религиозно, то морально, то со­ циально, ищет спасения. В этом есть что-то характерно-русское, есть своя настоящая русская правда. Но есть и опасность, есть отвраще­ ние от путей познания, есть уклон к народнически обоснованному невежеству. Преклонение перед органической народной мудростью всегда парализовало мысль в России и пресекало идейное творчество, которое личность берет на свою ответственность. Наша консерватив­ ная мысль была еще родовой мыслью, в ней не было самосознания личного духа. Но это самосознание личного духа мало чувствовалось и в нашей прогрессивной мысли. Мысль, жизнь идей всегда подчи­ нялись русской душевности, смешивающей правду-истину с правдойсправедливостью 3 . Но сама русская душевность не была подчинена духовности, не прошла через дух. На почве этого господства душев­ ности развивается всякого рода психологизм. Мысль родовая, мысль, связанная со стихийностью земли, всегда душевная, а не духовная мысль. И мышление русских революционеров всегда протекало в ат­ мосфере душевности, а не духовности. Идея, смысл раскрываются в личности, а не в коллективе, и народная мудрость раскрывается на вершинах духовной жизни личностей, выражающих дух народный. Без великой ответственности и дерзновения личного духа не может 1 осуществляться развитие народного духа. Жизнь идей есть обнару­ жение жизни духа. В творческой мысли дух овладевает душевно-теле­ сной стихией. Исключительное господство душевности с ее живот­ ной теплотой противится этой освобождающей жизни духа. Величай­ шие русские гении боялись этой ответственности личного духа и с вершины духовной падали вниз, припадали к земле, искали спасения в стихийной народной мудрости. Так было у Достоевского и Толсто­ го, так было у славянофилов. В русской религиозной мысли исключе­ ние представляли лишь Чаадаев и Вл. Соловьев.

Об отношении русских к идеям 87 Русская стихийно-народная душевность принимает разнообраз­ ные, самые противоположные формы — охранительные и бунтар­ ские, национально-религиозные и интернационально-социалисти­ ческие. Это — корень русского народничества, враждебного мысли и идеям. В настроенности и направленности русской народной ду­ шевности есть что-то антигностическое, берущее под подозрение процесс знания. Сердце преобладало над умом и над волей. Русский народнический душевный тип моралистичен, он ко всему на свете применяет исключительно моралистические оценки. Но морализм этот не способствует выработке личного характера, не создает закала духа. В морализме этом преобладает расплывчатая душевность, раз­ мягченная сердечность, часто очень привлекательная, но не чувству­ ется мужественной воли, ответственности, самодисциплины, твердо­ сти характера. Русский народ, быть может, самый духовный народ в мире. Но ду­ ховность его плавает в какой-то стихийной душевности, даже в теле­ сности. В этой безбрежной духовности мужественное начало не овла­ девает женственным началом, не оформляет его. А это и значит, что дух не овладел душевным. Это верно не только по отношению к «наро­ ду», но и по отношению к «интеллигенции», которая внешне оторвана от народа, но сохранила очень характерные черты народной психоло­ гии. На этой почве рождается недоверие, равнодушие и враждебное отношение к мысли, к идеям. На этой же почве рождается и давно из­ вестная слабость русской воли, русского характера. Самые правые рус­ ские славянофилы и самые левые русские народники (к ним, за редки­ ми исключениями, нужно причислить по душевному складу и русских социал-демократов, непохожих на своих западных товарищей) одина­ ково восстают против «отвлеченной мысли» и требуют мысли нрав­ ственной и спасающей, имеющей существенное практическое приме­ нение к жизни. В восстании против отвлеченной мысли и в требова­ нии мысли целостной была своя большая правда и предчувствие выс­ шего типа мысли. Но правда эта тонула в расплывчатой душевности и неспособности к расчленениям и дифференциациям. Мысль челове­ ческая в путях человеческого духа должна проходить через раздвоение и расчленение. Первоначальная органическая целостность не может быть сохранена и перенесена в высший тип духовности, без мучитель­ ного дифференцирующего процесса, без отпадения и секуляризации. Без сознания этой истины органически целостная мысль переходит во вражду к мысли, в бессмыслие, в мракобесный морализм. Своеобразие и оригинальность русской души не может быть убита мыслью. Боязнь эта есть неверие в Россию и русского человека. Недифференцированность нашей консервативной мысли перешла и к нашей прогрессив­ ной мысли.

8 8

Судьба России. I: Психология русского народа

III В России не совершилось еще настоящей эмансипации мысли. Рус­ ский нигилизм был порабощением, а не освобождением мысли. Мысль наша осталась служебной. Русские боятся греха мысли, даже когда они не признают уже ника­ кого греха. Русские все еще не поднялись до того сознания, что в жи­ вой, творческой мысли есть свет, преображающий стихию, пронизы­ вающий тьму. Само знание есть жизнь, и потому уже нельзя говорить, что знание должно быть утилитарно подчинено жизни. Нам необхо­ димо духовное освобождение от русского утилитаризма, порабощаю­ щего нашу мысль, будет ли он религиозным или материалистическим. Рабство мысли привело в широких кругах русской интеллигенции к идейной бедности и идейной отсталости. Идеи, которые многим еще продолжают казаться «передовыми», в сущности очень отсталые идеи, не стоящие на высоте современной европейской мысли. Сторонники «научного» миросозерцания отстали от движения науки на полстоле­ тия. Интеллигентная и полуинтеллигентная масса питается и живет ста­ рым идейным хламом, давно уже сданным в архив. Наша «передовая» интеллигенция безнадежно отстает от движения европейской мысли, от все более и более усложняющегося и утончающегося философского и научного творчества. Она верит в идеи, которые господствовали на Западе более пятидесяти лет тому назад, она все еще серьезно способна исповедовать позитивистическое миросозерцание, старую теорию со­ циальной среды и т. п. Но это есть окончательное прекращение и око­ стенение мысли. Традиционный позитивизм давно уже рухнул не толь­ ко в философии, но и в самой науке. Если никогда нельзя было серьез­ но говорить о материализме как направлении полуграмотном, то не­ возможно уже серьезно говорить и о позитивизме, а скоро нельзя будет говорить о критицизме кантовского типа. Также невозможно поддер­ живать тот радикальный «социологизм» мироощущения и миросозер­ цания, за который все еще держится интеллигентская масса в России. Раскрываются новые перспективы «космического» мироощущения и миросознания. Общественность не может уже быть оторванной и изо­ лированной от жизни космической, от энергий, которые переливают­ ся в нее из всех планов космоса. Поэтому невозможен уже социальный утопизм, всегда основанный на упрощенном мышлении об обществен­ ной жизни, на рационализации ее, не желающий знать иррациональ­ ных космических сил. Не только в творческой русской мысли, которая в небольшом кругу переживает период подъема, но и в мысли запад­ но-европейской произошел радикальный сдвиг, и «передовым» в мыс­ ли и сознании является совсем уже не то, во что продолжают верить у нас слишком многие, ленивые и инертные мыслью.

Об отношении русских к идеям 89 Вершина человечества вступила уже в ночь нового средневековья, когда солнце должно засветиться внутри нас и привести к новому дню. Внешний свет гаснет. Крах рационализма, возрождение мистики и есть этот ночной момент. Но когда происходит крах старой рассудочной мысли, особенно нужно призывать к творческой мысли, к раскрытию идей духа. Борьба идет на духовных вершинах человечества, там опре­ деляется судьба человеческого сознания, есть настоящая жизнь мьгсли, жизнь идей. В середине же царит старая инертность мысли, нет иници­ ативы в творчестве идей, клочья старого мира мысли влачат жалкое существование. Средняя мысль, мнящая себя интеллигентной, дохо­ дит до состояния полного бессмыслия. Мы вечно наталкиваемся на ста­ тику мысли, динамики же мысли не видно. Но мысль по природе своей динамична, она есть вечное движение духа, перед ней стоят вечно но­ вые задачи, раскрываются вечно новые миры, она должна давать веч­ но творческие решения. Когда мысль делается статической, она косте­ неет и умирает. У многих наших передовых западников мысль остано­ вилась на 60-х годах, они — охранители этой старой мысли, они оста­ новились на стадии самого элементарного просветительства, на Западе восходящего до XVIII века. В области мысли люди эти не прогрессисты и не революционеры, а консерваторы и охранители; они тянут назад, к рассудочному просветительству, они слегка подогревают давно охлаж­ денные мысли и враждебны всякому горению мысли.

IV Творческое движение идей не вызывает к себе сколько-нибудь силь­ ного интереса в широких кругах русского интеллигентного общества. У нас даже сложилось убеждение, что общественным деятелям вовсе и не нужны идеи или нужен минимальный их запас, который всегда мож­ но найти в складах традиционной, давно охлажденной, статически-окостеневшей мысли. Все наше движение 1905 г. не было одухотворено живыми творческими идеями, оно питалось идеями тепло-прохладны­ ми, оно раздиралось горячими страстями и интересами. И эта идейная убогость была роковой. За последние пятнадцать лет 4 у нас было вы­ сказано много творческих идей и идей не только отвлеченных, но жиз­ ненных, конкретных. Но вокруг этих идей все еще не образовалось никакой культурной атмосферы, не возникло еще никакого обществен­ ного движения. Идеи эти остались в кругу немногих. Мир идей и мир общественности остались разобщенными. Со стороны общественни­ ков не было спроса на идеи, не было заказов на идейное творчество, они были довольны жалкими остатками старых идей. Вся ненормаль­ ность и болезненность духовного состояния нашего общества особен­ но почувствовалась, когда началась мировая война, потребовавшая

90

Судьба России. I: Психология русского народа

напряжения всех сил, не только материальных, но и духовных. Нельзя было подойти к мировой трагедии с запасом старых просветительских идей, старых рационалистически-социологических схем. Человек, во­ оруженный лишь этими устаревшими идейными орудиями, должен был себя почувствовать раздавленным и выброшенным за борт исто­ рии. Гуманитарно-пацифистская настроенность, всегда очень элемен­ тарная и упрощенная, бессильна перед грозным ликом исторической судьбы, исторической трагедии. Если у нас не было достаточной мате­ риальной подготовленности к войне, то не было и достаточной идей­ ной подготовленности. Традиционные идеи, десятки лет у нас господ­ ствующие, совершенно не пригодны для размеров разыгравшихся в мире событий. Все сдвинулось со своих обычных мест, все требует со­ вершенно новой творческой работы мысли* нового идейного вооду­ шевления. Наша же общественность во время небывалой мировой ка­ тастрофы бедна идеями, недостаточно воодушевленна. Мы расплачи­ ваемся за долгий период равнодушия к идеям. Идеи, на которых поко­ илась старая власть, окончательно разложились. Их нельзя оживить никакими силами. Не помогут никакие ядовитые мистические оправ­ дания, почерпнутые из старых складов. Но идеи русской общественно­ сти, призванной перестроить русскую жизнь и обновить власть, охла­ дели и выветрились раньше, чем наступил час для их осуществления в жизни. Остается обратиться к творческой жизни идей, которая непри­ метно назревала в мире. Расшатались идеологические основы русского консерватизма и идеологические основы русского радикализма. Нуж­ но перейти в иное идейное измерение. В мировой борьбе народов русский народ должен иметь свою идею, должен вносить в нее свой закал духа. Русские не могут удовлетворить­ ся отрицательной идеей отражения германского милитаризма и одо­ ления темной реакции внутри. Русские должны в этой борьбе не толь­ ко государственно и общественно перестроиться, но перестроиться идейно и духовно. Постыдное равнодушие к идеям, закрепощающее отсталость и статическую окаменелость мысли, должно замениться новым идейным воодушевлением и идейным подъемом. Почва раз­ рыхлена, и настало благоприятное время для идейной проповеди, от которой зависит все наше будущее. В самый трудный и ответственный час нашей истории мы находимся в состоянии идейной анархии и рас­ путицы, в нашем духе совершается гнилостный процесс, связанный с омертвением мысли консервативной и революционной, идей правых и левых. Но в глубине русского народа есть живой дух, скрыты великие возможности. На разрыхленную почву должны пасть семена новой мысли и новой жизни. Созревание России до мировой роли предпола­ гает ее духовное возрождение.

II. ПРОБЛЕМА НАЦИОНАЛЬНОСТИ Восток и Запад

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ И ЧЕЛОВЕЧЕСТВО I Наши националисты и наши космополиты находятся во власти довольно низких понятий о национальности, они одинаково разобща­ ют бытие национальное с бытием единого человечества. Страсти, ко­ торые обычно вызывают национальные проблемы, мешают проясне­ нию сознания. Работа мысли над проблемой национальности должна прежде всего установить, что невозможно и бессмысленно противопо­ ложение национальности и человечества, национальной множествен­ ности и всечеловеческого единства. Между тем как это ложное проти­ воположение делается с двух сторон, со стороны национализма и со стороны космополитизма. Недопустимо было бы принципиально про­ тивополагать часть целому или орган организму и мыслить совершен­ ство целого организма как исчезновение и преодоление множествен­ ности его частей и органов. Национальность и борьба за ее бытие и развитие не означает раздора в человечестве и с человечеством и не может быть в принципе связываема с несовершенным, не пришедшим к единству состоянием человечества, подлежащим исчезновению при наступлении совершенного единства. Ложный национализм дает пищу для таких понятий о национальности. Национальность есть индивиду­ альное бытие, вне которого невозможно существование человечества, она заложена в самих глубинах жизни, и национальность есть ценность, творимая в истории, динамическое задание. Существование человече­ ства в формах национального бытия его частей совсем не означает не­ пременно зоологического и низшего состояния взаимной вражды и истребления, которое исчезает по мере роста гуманности и единства. За национальностью стоит вечная онтологическая основа и вечная цен­ ная цель. Национальность есть бытийственная индивидуальность, одна из иерархических ступеней бытия, другая ступень, другой круг, чем ин-

92

Судьба России. II: Проблема национальности

дивидуальность человека или индивидуальность человечества как не­ кой соборной личности. Установление совершенного братства между людьми не будет исчезновением человеческих индивидуальностей, но будет их полным утверждением. И установление всечеловеческого брат­ ства народов будет не исчезновением, а утверждением национальных индивидуальностей. Человечество есть некоторое положительное все­ единство, и оно превратилось бы в пустую отвлеченность, если бы сво­ им бытием угашало и упраздняло бытие всех входящих в него ступеней реальности, индивидуальностей национальных и индивидуальностей личных. И в Царстве Божьем должно мыслить совершенное и прекрас­ ное существование личностей-индивидуальностей и наций-индивидуаль­ ностей. Всякое бытие — индивидуально. Отвлеченность же не есть бы­ тие. В отвлеченном, от всякой конкретной множественности освобож­ денном гуманизме нет духа бытия, есть пустота. Само человечество есть конкретная индивидуальность высшей иерархической ступени, собор­ ная личность, а не абстракция, не механическая сумма. Так Бог не есть угашение всех индивидуальных ступеней многообразного бытия, но их полнота и совершенство. Множественность индивидуальных ступеней, всю сложную иерархию мира нельзя заменить единством высшей сту­ пени, индивидуальностью единого. Совершенное единство (общена­ циональное, общечеловеческое, космическое или божественное) есть высшая и наиболее полная форма бытия всей множественности инди­ видуальных существований в мире. Всякая национальность есть богат­ ство единого и братски объединенного человечества, а не препятствие на его пути. Национальность есть проблема историческая, а не соци­ альная, проблема конкретной культуры, а не отвлеченной обществен­ ности. Космополитизм и философски, и жизненно несостоятелен, он есть лишь абстракция или утопия, применение отвлеченных категорий к области, где все конкретно. Космополитизм не оправдывает своего на­ именования, в нем нет ничего космического, ибо и космос, мир, есть конкретная индивидуальность, одна из иерархических ступеней. Об­ раз космоса так же отсутствует в космополитическом сознаний, как и образ нации. Чувствовать себя гражданином вселенной совсем не оз­ начает потери национального чувства и национального гражданства. К космической, вселенской жизни человек приобщается через жизнь всех индивидуальных иерархических ступеней, через жизнь нацио­ нальную. Космополитизм есть уродливое и неосуществимое выраже­ ние мечты о едином, братском и совершенном человечестве, подмена конкретно живого человечества отвлеченной утопией. Кто не любит своего народа и кому не мил конкретный образ его, тот не может лю­ бить и человечество, тому не мил и конкретный образ человечества. Абстракции плодят абстракции. Отвлеченные чувства завладевают че-

Национальность и человечество 93 ловеком, и все живое, в плоти и крови, исчезает из поля зрения челове­ ка. Космополитизм есть также отрицание и угашение ценности инди­ видуального, всякого образа и обличил, проповедь отвлеченного чело­ века и отвлеченного человечества.

II Человек входит в человечество через национальную индивидуаль­ ность, как национальный человек, а не отвлеченный человек, как рус­ ский, француз, немец или англичанин. Человек не может перескочить через целую ступень бытия, от этого он обеднел бы и опустел бы. Наци­ ональный человек — больше, а не меньше, чем просто человек, в нем есть родовые черты человека вообще и еще есть черты индивидуальнонациональные. Можно желать братства и единения русских, французов, англичан, немцев и всех народов земли, но нельзя желать, чтобы с лица земли исчезли выражения национальных ликов, национальных духов­ ных типов и культур. Такая мечта о человеке и человечестве, отвлечен­ ных от всего национального, есть жажда угашения целого мира ценнос­ тей и богатств. Культура никогда не была и никогда не будет отвлечен­ но-человеческой, она всегда конкретно-человеческая, т. е. национальная, индивидуально-народная и лишь в таком своем качестве восходящая до общечеловечности. Совершенно не национальной, отвлеченно-человеческой, легко транспортируемой от народа к народу является наи­ менее творческая, внешне техническая сторона культуры. Все творче­ ское в культуре носит на себе печать национального гения. Даже вели­ кие технические изобретения национальны, и не национальны лишь технические применения великих изобретений, которые легко усваи­ ваются всеми народами. Даже научный гений, инициативный, созда­ ющий метод, — национален. Дарвин мог быть только англичанином, а Гельмгольц — характерный немец. Национальное и общечелове­ ческое в культуре не может быть противопоставляемо. Общечелове­ ческое значение имеют именно вершины национального творчества. В национальном гении раскрывается всечеловеческое, через свое ин­ дивидуальное он проникает в универсальное. Достоевский — русский гений, национальный образ отпечатлен на всем его творчестве. Он раскрывает миру глубины русского духа. Но самый русский из рус­ ских— он и самый всечеловеческий, самый универсальный из русских. Через русскую глубину раскрывает он глубину всемирную, всечелове­ ческую. То же можно сказать и о всяком гении. Всегда возводит он на­ циональное до общечеловеческого значения. Гёте — универсальный человек не в качестве отвлеченного человека, а в качестве националь­ ного человека, немца.

94

Судьба России. II: Проблема национальности Объединение человечества, его развитие к всеединству совершает­ ся через мучительное, болезненное образование и борьбу национальных индивидуальностей и культур. Другого исторического пути нет, дру­ гой путь есть отвлеченность, пустота или чисто индивидуальный уход в глубь духа, в мир иной. Судьба наций и национальных культур долж­ на свершиться до конца. Принятие истории есть уже принятие борьбы за национальные индивидуальности, за типы культуры. Культура гре­ ческая, культура итальянская в эпоху Возрождения, культура француз­ ская и германская в эпохи цветения и есть пути мировой культуры еди­ ного человечества, но все они глубоко национальны, индивидуальносвоеобразны. Все великие национальные культуры — всечеловечны по своему значению. Нивелирующая цивилизация уродлива. Культура воляпюка' не может иметь никакого значения, в ней нет ничего все­ ленского. Весь мировой путь бытия есть сложное взаимодействие раз­ ных ступеней мировой иерархии индивидуальностей, творческое вра­ стание одной иерархии в другую, личности в нацию, нации в человече­ ство, человечества в космос, космоса в Бога. Можно и должно мыслить исчезновение классов и принудительных государств в совершенном человечестве, но невозможно мыслить исчезновение национальностей. Нация есть динамическая субстанция, а не преходящая историческая функция, она корнями своими врастает в таинственную глубину жиз­ ни. Национальность есть положительное обогащение бытия, и за нее должно бороться, как за ценность. Национальное единство глубже един­ ства классов, партий и всех других преходящих исторических образо­ ваний в жизни народов. Каждый народ борется за свою культуру и за высшую жизнь в атмосфере национальной круговой поруки. И вели­ кий самообман — желать творить помимо национальности. Даже тол­ стовское непротивление, убегающее от всего, что связано с националь­ ностью, оказывается глубоко национальным, русским2. Уход из наци­ ональной жизни, странничество3 — чисто русское явление, запечат­ ленное русским национальным духом. Даже формальное отрицание национальности может быть национальным. Национальное творчество не означает сознательно-нарочитого национальничанья, оно свобод­ но и стихийно национально.

III Все попытки рационального определения национальности ведут к неудачам. Природа национальности неопределима ни по каким раци­ онально-уловимым признакам. Ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении. Националь­ ность — сложное историческое образование, она формируется в ре-

95 Национальность и. человечества ... . зультате кровного смешения рас и племен, многих перераспределений земель, с которыми она связывает свою судьбу, и духовно-культурного процесса, созидающего ее неповторимый духовный лик. И в результа­ те всех исторических и психологических исследований остается нераз­ ложимый и неуловимый остаток, в котором и заключена вся тайна на­ циональной индивидуальности. Национальность — таинственна, мис­ тична, иррациональна, как и всякое индивидуальное бытие. Нужно быть в национальности, участвовать в ее творческом жизненном процессе, чтобы до конца знать ее тайну. Тайна национальности хранится за всей зыбкостью исторических стихий, за всеми переменами судьбы, за все­ ми движениями, разрушающими прошлое и создающими небывшее. Душа Франции средневековья и Франции XX века — одна и та же на­ циональная душа, хотя в истории изменилось все до неузнаваемости. Творчество национальных культур и типов жизни не терпит внеш­ ней, принудительной регламентации, оно не есть исполнение навязан­ ного закона, оно свободно, в нем есть творческий произвол. Законнический, официальный, внешне навязанный национализм только стес­ няет национальное призвание и отрицает иррациональную тайну на­ ционального бытия. Законничество национализма и законничество гуманизма одинаково угнетает творческий порыв, одинаково враждеб­ но пониманию национального бытия как задачи творческой. Существу­ ет ветхозаветный национализм. Ветхозаветный, охраняющий нацио­ нализм очень боится того, что называют «европеизацией» России. Дер­ жатся за те черты национального быта, которые связаны с историче­ ской отсталостью России. Боятся, что европейская техника, машина, развитие промышленности, новые формы общественности, формаль­ но схожие с европейскими, могут убить своеобразие русского духа, обезличить Россию. Но это — трусливый и маловерный национализм, это — неверие в силу русского духа, в несокрушимость национальной силы, это — материализм, ставящий наше духовное бытие в рабскую зависимость от внешних материальных условий жизни. То, что вос­ принимается как «европеизация» России, совсем не означает денацио­ нализации России. Германия была экономически и политически от­ сталой страной по сравнению с Францией и Англией, была Востоком по сравнению с Западом. Но пробил час, когда она приняла эту более передовую западную цивилизацию. Стала ли она от этого менее наци­ ональной, утеряла ли свой самобытный дух? Конечно, нет. Машина, сама по себе механически безобразная и безобразная, интернациональ­ ная, особенно привилась в Германии и стала орудием национальной воли. То, что есть злого и насильнического в германской машине, очень национальное, очень германское. В России машина может сыграть со­ всем иную роль, может стать орудием русского духа, Так и во всем. То, что называется европейской или интернациональной цивилизацией,

9б Судьба России. II: Проблема национальности есть в сущности фантом. Рост и развитие всякого национального бы­ тия не есть переход его от национального своеобразия к какой-то ин­ тернациональной европейской цивилизации, которой совсем и не су­ ществует. Нивелирующий европеизм, международная цивилизация — чистейшая абстракция, в которой не заключено ни единой капли кон­ кретного бытия. Все народы, все страны проходят известную стадию развития и роста, они вооружаются орудиями техники научной и со­ циальной, в которой, самой по себе, нет ничего индивидуального и на­ ционального, ибо в конце концов индивидуален и национален лишь дух жизни. Но этот процесс роста и развития не есть движение в сторо­ ну, к какой-то «интернациональной Европе», которой нигде на Западе нельзя найти, это — движение вверх, движение всечеловеческое в сво­ ей национальной особенности. Есть только один исторический путь к достижению высшей всечеловечности, к единству человечества — путь национального роста и развития, национального творчества. Всечеловечество раскрывает себя лишь под видами национальностей. Денаци­ онализация, проникнутая идеей интернациональной Европы, интер­ национальной цивилизации, интернационального человечества есть чистейшая пустота, небытие. Ни один народ не может развиваться в бок, в сторону, врастать в чужой путь и чужой рост. Между моей наци­ ональностью и моим человечеством не лежит никакой «интернацио­ нальной Европы», «интернациональной цивилизации». Творческий национальный путь и есть путь к всечеловечеству, есть раскрытие всечеловечества в моей национальности, как оно раскрывается во всякой национальности. IV То, что обычно называют «европеизацией» России, неизбежно и благостно. Много есть тяжелого и болезненного в этом процессе, так как не легок переход от старой цельности через расщепление и разло­ жение всего органического к новой, небывшей еще жизни. Но менее всего процесс «европеизации» означает, что мы станем похожими на немцев и англичан или французов. Совершенно лишено всякого смысла противоположение общечеловеческой ориентировки жизни ориенти­ ровке национальной. Призыв забыть о России и национальном и слу­ жить человечеству, вдохновляться лишь общечеловеческим ничего не значит, это — пустой призыв. Реальность всечеловечества зависит от реальности России и других национальностей. Россия — великая ре­ альность, и она входит в другую реальность, именуемую человечеством, и обогащает ее, наполняет ее своими ценностями и богатствами. Кос­ мополитическое отрицание России во имя человечества есть ограбле­ ние человечества. Россия — бытийственный факт, через который все

Национальность и человечество 97 мы пребываем в человечестве. И Россия должна быть возведена до об­ щечеловеческого значения. Россия — творческая задача, поставленная перед всечеловечеством, ценность, обогащающая мировую жизнь. Че­ ловечество и мир ждут луча света от России, ее слова, неповторимого дела. Всечеловечество имеет великую нужду в России. Для всечеловечества должно быть отвратительно превращение русского человека в интернационального, космополитического человека. Для всечеловечества необходимо возведение русского человека до всечеловеческого значения, а не превращение его в отвлеченного, пустого человека. Бес­ человечность не имеет ничего общего с интернационализмом, всечеловечность есть высшая полнота всего национального. И мы должны творить конкретную русскую жизнь, ни на что не похожую, а не отвле­ ченные социальные и моральные категории. Вся жизнь наша должна быть ориентирована на конкретных идеях нации и личности, а не на абстрактных идеях класса и человечества. Судьба России бесконечно дороже судьбы классов и партий, доктрин и учений. Зоологическое национальное чувство и инстинкт, которые так пугают гуманистовкосмополитов, есть элементарное и темное еще стихийное состояние, которое должно быть преображено в творческое национальное чувство и инстинкт. Без изначальной и стихийной любви к России невозможен никакой творческий исторический путь. Любовь наша к России, как и всякая любовь, — произвольна, она не есть любовь за качества и досто­ инства, но любовь эта должна быть источником творческого созида­ ния качеств и достоинств России. Любовь к своему народу должна быть творческой любовью, творческим инстинктом. И менее всего она оз­ начает вражду и ненависть к другим народам. Путь к всечеловечеству для каждого из нас лежит через Россию. И поистине всякая денациона­ лизация отделяет нас от всечеловечества. Лик России будет запечатлен в самом небесном человечестве. В едином человечестве могут соеди­ няться лишь индивидуальности, а не пустые отвлеченности. Истина о положительной связи национальности и человечества может быть вы­ ражена и с другой, противоположной стороны. Если недопустимо про­ тивоположение идеи человечества идее национальности, то недопус­ тимо и обратное противоположение. Нельзя быть врагом единства человечества во имя национальности в качестве националиста. Такое обращение национальности против человечества есть обеднение на­ циональности и ее гибель. Такого рода ложный, отщепенский нацио­ нализм должен разделить судьбу пустого интернационализма. Твор­ ческое утверждение национальности и есть утверждение человечества. Национальность и человечество — одно.

4 Паление с в я щ е н н о г о Русского иарства

НАЦИОНАЛИЗМ И МЕССИАНИЗМ I Национализм и мессианизм соприкасаются и смешиваются. На­ ционализм в своем положительном утверждении в моменты исклю­ чительного духовного подъема переливается в мессианизм. Так, в Гер­ мании в начале XIX века духовный национальный подъем у Фихте переступил свои границы и превратился в германский мессианизм 1 . И национализм славянофилов незаметно переходил в мессианизм. Но национализм и мессианизм глубоко противоположны по своей при­ роде, по своему происхождению и задачам. Противоположность на­ ционалистических и мессианских стремлений всегда очень чувствова­ лась в России. Трудно было бы открыть мессианскую идею в национа­ лизме «Нового времени»2 или наших думских националистов. Такого рода националистам всякий мессианизм со своим безумием и жерт­ венностью должен представляться не только враждебным, но и опас­ ным. Националисты — трезвые, практические люди, хорошо устраи­ вающиеся на земле. Национализм может быть укреплен на самой по­ зитивной почве, и обосновать его можно биологически. Мессианизм же мыслим лишь на религиозной почве, и обосновать его можно лишь мистически. Возможно существование многих национализмов. Наци­ онализм в идее не претендует на универсальность, единственность и исключительность, хотя на практике легко может дойти до отрица­ ния и истребления других национальностей. Но по природе своей на­ ционализм партикулярен, он всегда частный, сами его отрицания и истребления так же мало претендуют на вселенскость, как биологи­ ческая борьба индивидуальностей в мире животном. Мессианизм не терпит сосуществования, он — единственный, всегда вселенский по своему притязанию. Но мессианизм никогда не отрицает и биологи­ чески не истребляет другие национальности, он их спасает, подчиняет своей вселенской идее.

Национализм и мессианизм 99 Религиозные корни мессианизма — в мессианском сознании ев­ рейского народа, в его сознании себя избранным народом Божиим, в котором должен родиться Мессия, Избавитель от всех зол, создающий блаженное царство Израиля. Древнееврейский мессианизм — исклю­ чительный, прикованный к одной национальности и извергающий все другие национальности. В еврейском мессианизме нет еще идеи всечеловечности. Для христианства уже нет различия между эллином и иуде­ ем3 . Еврейский мессианизм невозможен в христианском мире. С явле­ нием Христа-Мессии религиозная миссия еврейского народа кончилась, и кончился еврейский мессианизм. В мире христианском недопустима уже яростная религиозно-национальная ненависть. Она возможна лишь как факт биологический, а не факт религиозный. Царство Израиля в христианском мире есть царство всечеловеческое. Христианство нимало не отрицает рас и национальностей как природных, духовно-биологи­ ческих индивидуальностей. Но христианство есть религия спасения и избавления всего человечества и всего мира. Христос пришел для всех и для вся. И хотя невозможен в христианском человечестве исключи­ тельный национальный мессианизм, отрицающий саму идею челове­ чества, мессианизм ветхозаветный, но возможен преображенный но­ возаветный мессианизм, исходящий от явления Мессии всему челове­ честву и всему миру. В христианском человечестве мессианское созна­ ние может быть обращено лишь вперед, лишь к Христу Грядущему, ибо по существу это сознание — пророческое. И чисто религиозный, чисто христианский мессианизм всегда приобретает апокалиптическую окраску. Христианский народ может сознать себя народом богоносным, христианским, народом-Мессией среди народов, может ощутить свое особое религиозное призвание для разрешения судеб мировой исто­ рии, нимало не отрицая этим другие христианские народы. Мессиа­ низм русский, если выделить в нем стихию чисто мессианскую, по пре­ имуществу апокалиптический, обращенный к явлению Христа Гряду­ щего и его антипода — антихриста. Это было в нашем расколе, в мис­ тическом сектантстве и у такого русского национального гения, как Достоевский, и этим окрашены наши религиозно-философские иска­ ния. Мессианское сознание в христианском мире антиномично, как и все в христианстве. В духовном складе русского народа есть черты, ко­ торые делают его народом апокалиптическим в высших проявлениях его духовной жизни. Апокалиптичностью запечатлен и мессианизм польский, и это обнаруживает духовную природу славянской расы. Но мессианская идея может оторваться от своей религиозно-христианской почвы и переживаться народами как исключительное духовно-культур­ ное призвание. Так, германский мессианизм по преимуществу расо­ вый, с сильной биологической окраской. Германский народ на своих духовных вершинах сознает себя не носителем Христова Духа, а носи-

100 СуЪъба России. II: Проблема национальност телем высшей и единственной духовной культуры. Германская раса — избранная высшая раса. Апокалиптическая настроенность совершен­ но чужда германскому духу, ее не было и в старой германской мистике. В этом — основное отличие славян от германцев. Но германское со­ знание у Фихте, у старых идеалистов и романтиков, у Р. Вагнера и в наше время у Древса и Чемберлена с такой исключительностью и на­ пряженностью переживает избранность германской расы и ее призванность быть носительницей высшей и всемирной духовной культуры, что это заключает в себе черты мессианизма, хотя и искаженного. Дре­ ве считает возможным даже говорить о создании германской религии, религии германизма, чисто арийской, но не христианской и антихрис­ тианской.

II В XIX и XX веках мессианские и националистические переживания переплетаются, смешиваются и незаметно переходят друг в друга. Нуж­ но помнить, что национализм — явление новое, он развился лишь в XIX веке, он пришел на смену средневековому и древнеримскому уни­ версализму. Национализм, дошедший в своих притязаниях до отрица­ ния других национальных душ и тел, до невозможности всякого поло­ жительного общения с ними, есть эгоистическое самоутверждение, ог­ раниченная замкнутость. Почва его — элементарно биологическая. И чем более такой национализм претендует на безграничность, тем он становится ограниченнее. Безграничная притязательность национализ­ ма делает его отрицательным, утесняющим, отделяет его от универса­ лизма, лишает его творческого духа. Таков национализм Каткова или Данилевского. Национальный организм, всегда представляющий со­ бой бытие партикуляристическое, а не универсальное, не вмещает в себе вселенского, всечеловеческого духа, но имеет претензию быть всем и все поглощать. Всякое смешение национализма с мессианизмом, вся­ кое выдавание национализма за мессианизм порождается темнотой сознания и несет в мир зло. Подмены всегда бывают злоносны. И не­ обходимы строгие различения. Ибо частное не должно выдавать себя за всеобщее. Национализм есть положительное благо и ценность как творческое утверждение, раскрытие и развитие индивидуального на­ родного бытия. Но в этом индивидуальном образе народном должно изнутри раскрываться всечеловечество. Пагубно, когда национальность в безграничном самомнении и корыстном самоутверждении мнит себя вселенной и никого и ничего не допускает рядом с собой. Таково на­ правление германского национализма. Но плодоносно, когда нацио­ нальность творческими усилиями раскрывает в себе вселенское, не обезличивая своего индивидуально-неповторяемого образа, но возно-

Национализм и мессианизм 101 ся его до значения всечеловеческого. Национальность не может пре­ тендовать на исключительность и универсальность, она допускает дру­ гие национальные индивидуальности и вступает с ними в общение. На­ циональность входит в иерархию ступеней бытия и должна занимать свое определенное место, она иерархически соподчинена человечеству и космосу. И необходимо строго различать национализм и мессианизм. Мессианизм принадлежит к совершенно другому духовному поряд­ ку. Мессианизм относится к национализму, как второе рождение мис­ тиков относится к первому природному рождению. Национальное бытие есть природное бытие, за которое необходимо бороться, кото­ рое необходимо раскрывать и развивать. Но мессианское призвание лежит уже вне линии природного процесса развития, это — блеск мол­ нии с неба, божественный огонь, в котором сгорает всякое земное уст­ роение. Благоразумного мессианизма, хорошо устраивающего земные дела, быть не может. В мессианском сознании всегда есть исступленное обращение к чудесному, к катастрофическому разрыву в природном порядке, к абсолютному и конечному. Национализм же есть пребыва­ ние в природно-относительном, в историческом развитии. Национа­ лизм и мессианизм нимало не отрицают друг друга, так как находятся в разных порядках. Национализм может лишь утверждать и развивать то природно-историческое народное бытие, в глубине которого может загореться мессианская идея, как молния, сходящая с духовного неба. Но возможно допустить подмены мессианизма национализмом, выдавания явления этого мира за явление мира иного. Очистительная и творческая национальная работа может лишь уготовлять вместилище для мессианской идеи. Но сама мессианская идея идет из иного мира, и стихия ее — стихия огня, а не земли.

III Внутри самого мессианского сознания происходит смешение мес­ сианизма христианского с мессианизмом еврейским. И если пагубна подмена мессианизма национализмом, универсализма — партикуля­ ризмом, то не менее пагубна подмена христианского мессианизма ев­ рейским. Еврейский мессианизм навеки невозможен после Христа. Внутри самого еврейства роль его стала отрицательной, ибо может быть лишь ожиданием нового Мессии, противоположного Христу, который и утвердит царство и блаженство Израиля на земле. Но ев­ рейский мессианизм проникает в христианский мир, и там подменя­ ет он служение — притязанием, жертвенность — жаждой привилеги­ рованного земного благополучия. Но христианское мессианское созна­ ние народа может быть исключительно жертвенным сознанием, созна­ нием призванности народа послужить миру и всем народам мира делу

102 Судьба России. II: Проблема национальности их избавления от зла и страдания. Мессия по мистической природе сво­ ей — жертвен, и народ-Мессия может быть лишь жертвенным наро­ дом. Мессианское ожидание есть ожидание избавления через жертву. Еврейский же хилиазм 4 , который ждет блаженства на земле без жерт­ вы, без Голгофы, глубоко противоположен христианской мессианской идее. И ожидание Христа Грядущего предполагает прохождение через Голгофу, принятие Христа Распятого и героический, творческий путь ввысь. У польских мессианистов, у Мицкевича, Товянского, Цешковского, было очень чистое жертвенное сознание, оно загоралось в серд­ це народном от великих страданий. Но слишком скоро жертвенный мессианизм в Польше заменился крайним национализмом. Месси­ анское сознание народа может быть лишь плодом великих народных страданий. И мессианская идея, заложенная в сердце русского наро­ да, была плодом страдальческой судьбы русского народа, его взыска­ ний Града Грядущего. Но в русском сознании произошло смешение христианского мессианизма с мессианизмом еврейским и с престу­ пившим свои пределы национализмом. У нас не было здорового на­ ционального сознания и национального чувства, всегда был какой-то надрыв, всегда эксцессы самоутверждения или самоотрицания. Наш национализм слишком часто претендовал быть мессианизмом древне­ еврейского типа, яростного, исключительного и притязательного. Об­ ратной же стороной его было полное отрицание национальности, от­ влеченный и утопический интернационализм. Необходимо внутри нашего национального самосознания произ­ вести расчленения и очищения. Национализм утверждает духовно-био­ логическую основу индивидуально-исторического бытия народов, вне которой невозможно выполнение никаких миссий. Народ должен быть, должен хранить свой образ, должен развивать свою энергию, должен иметь возможность творить свои ценности. Но самый чистый, самый положительный национализм не есть еще мессианизм. Мессианская идея — вселенская идея. Она определяется силой жертвенного духа на­ рода, его исключительной вдохновленностью царством не от мира сего, она не может притязать на внешнюю власть над миром и не может претендовать на то, чтобы даровать народу земное блаженство. И я думаю, что в России, в русском народе есть и исключительный, нару­ шивший свои границы национализм, и яростный исключительный еврейский мессианизм, но есть и истинно христианский, жертвенный мессианизм. Образ России двоится, в нем смешаны величайшие про­ тивоположности. Крайнее утверждение национализма у нас нередко соединяется с отрицанием русского мессианизма, с абсолютным непо­ ниманием мессианской идеи и отвращением от нее... Национализм может быть чистым западничеством, европеизацией России, явлени­ ем партикуляристическим по своему духу, не вмещающим никакой

Национализм и мессианизм 103 великой идеи о России, не ведующим России как некоего великого Во­ стока. И, наоборот, полное отрицание национализма может быть яв­ лением глубоко русским, неведомым западному миру, вдохновленным вселенской идеей о России, ее жертвенным мессианским призванием. Мессианизм, переходящий в отрицание всякого национализма, хочет, чтобы русский народ жертвенно отдал себя на служение делу избавле­ ния всех народов, чтобы русский человек явил собой образ всечеловека. Русской душе свойственно религиозное, а не «интернациональное» отрицание национализма. И это явление — русское, характерно наци­ ональное, за ним стоит облик всечеловека, который решительно нуж­ но отличать от облика космополита.

IV Но русской душе недостает мужественного сознания, она не созна­ ет, не освещает своей собственной стихии, она многое смешивает. Рус­ ский апокалипсис переживается пассивно, как пронизанность русской души мистическими токами, как вибрирование ее тончайших тканей. Эта пассивная, рецептивная, женственная апокалиптичность русской души должна быть соединена с мужественным, активным, творческим духом. России необходимо мужественное национальное сознание. Не­ обходима творческая работа мысли, которая произведет расчленения, прольет свет на русскую тьму. В народной русской жизни апокалипти­ ческие переживания, погружавшие во тьму, доводили до самосожже­ ния и до истребления всякого бытия 5 . Этот уклон всегда есть в русской жажде абсолютного, в русском отрицании всего относительного, всего исторического. Также погружено в тьму сознание русской революци­ онной интеллигенции, так часто отрицавшей национальность и Рос­ сию, и очень национальной, очень русской по своей стихии. Русская стихия остается темной, не оформленной мужественным сознанием. Русская душа нередко переживает бессознательный, темный мессиа­ низм. Это было у Бакунина, по-своему исповедовавшего славянский мессианизм 6 . Это было у некоторых русских анархистов и революцио­ неров, веровавших в мировой пожар, из которого чудесно родится но­ вая жизнь, и в русском народе видевших того Мессию, который заж­ жет этот пожар и принесет миру эту новую жизнь. У наших национа­ листов официальной марки, как старой формации, так и новейшей за­ падной формации, уж во всяком случае меньше русского мессианского духа, чем у иных сектантов или иных анархистов, людей темных по своему сознанию, но истинно русских по своей стихии. В самых при­ чудливых и разнообразных формах русская душа выражает свою за­ ветную идею о мировом избавлении от зла и горя, о нарождении но-

104 Судьба России. II: Проблема национальност вой жизни для всего человечества. Идеей этой, поистине мессианской идеей, одинаково одержим Бакунин и Н.Ф. Федоров, русский социа­ лист и Достоевский, русский сектант и Вл. Соловьев. Но это русское мессианское сознание не пронизано светом сознания, не оформлено мужественной волей. Мы должны сознать, что русский мессианизм не может быть претензией и самоутверждением, он может быть лишь жертвенным горением духа, лишь великим духовным порывом к но­ вой жизни для всего мира. Мессианизм не означает, что мы лучше дру­ гих и на большее можем притязать, а означает, что мы больше должны сделать и от большего способны отречься. Но всякому мессианскому служению должна предшествовать положительная национальная ра­ бота, духовное и материальное очищение, укрепление и развитие на­ шего национального бытия. Мессианизм не может быть программой, программа должна быть творчески-национальной. Мессианизм же есть эзотерическая7 глубина чистого, здорового и положительного нацио­ нализма, есть безумный духовно-творческий порыв.

НАЦИОНАЛИЗМ И ИМПЕРИАЛИЗМ I Проблема национализма и проблема империализма очень обостре­ ны мировой борьбой народов. В области мысли одним из плодов ны­ нешней войны будут философия национализма и философия импери­ ализма. Но работа сознания в этом направлении должна быть плодо­ творной и для практических задач, для всего направления нашей ми­ ровой и внутренней политики. Наш национализм доныне находился на очень низком уровне сознания. Национальные волевые импульсы не были у нас просветлены. И русский империализм, как всемирноисторический факт, не был еще достаточно осознан и не был сопостав­ лен с так называемой националистической политикой. В широких кру­ гах русской интеллигенции этими проблемами мало интересовались и даже считали их несколько «реакционными». Лишь война пробудила национальное чувство и стихийно принудила к выработке националь­ ного сознания. На свободе, без крайней необходимости, мы были в этом отношении очень беспечны. Мировую войну можно рассматривать с разных точек зрения. В одном из своих аспектов мировая война должна быть признана не­ отвратимым и роковым моментом в развитии и диалектике империа­ лизма. Она есть результат столкновения империалистических воль к мировому могуществу и мировому преобладанию. Существование не­ скольких мировых претензий не может не породить мировой войны. Мировые же империалистические претензии Германии слишком по­ здно явились в истории, когда земной шар был уже в значительной степени разобран, когда Англия стала уже величайшей морской держа­ вой, а Россия — величайшей сухопутной державой. Но мировая война связана не только с обострением империалистической политики вели­ ких держав — она также очень остро ставит вопрос о судьбе всех наци­ ональностей, вплоть до самых малых. Все национальные организмы

106 Судьба России. II: Проблема национальности хотят устроиться в мире, хотят войти в свои естественные границы. Война жалует и истребляет слабые национальности, и вместе с тем она пробуждает в них волю к автономному существованию. Огромные империалистические организмы расширяются и стремятся к образо­ ванию мирового царства. И параллельно этому самые маленькие на­ циональные организмы стремятся к самостоятельности, возлагаясь на покровительство великих держав. Империализм и национализм — разные начала, за ними скрыты разные мотивы, и их следует ясно раз­ личать. В истории нового человечества происходит двойственный процесс — процесс универсализации и процесс индивидуализации, объединения в большие тела и дифференциации на малые тела. Национализм есть начало индивидуализации, империализм — начало универсализации. В то время как национализм склонен к обособлению, империализм хочет выхода в мировую ширь. Эти начала разнокачествуют, но не исключают друг друга, они сосуществуют. Империализм по природе своей выходит за пределы замкнутого национального существования, империалистическая воля есть всегда воля к мировому существова­ нию. Через борьбу, через раздор империализм все же способствует объединению человечества. Империалистическая воля пролила много крови в человеческой истории, но за ней скрыта была идея мирового единства человечества, преодолевающего всякую национальную обо­ собленность, всякий провинциализм 1 . В древности Римская империя, не была уже национальностью, она стремилась быть вселенной. Идея всемирной империи проходит через всю историю и доходит до XX века, когда она теряет свой священный характер (Священная Римская им­ перия2 ) и приобретает основу в значительной степени торгово-про­ мышленную. Экономизм нашего века наложил свою печать и на идею мировой империи 3 . Англия явила собой первый могущественный об­ разец нового империализма. И нужно сказать, что в империалистиче­ ской политике великая удача выпала на ее долю и бескровно сделала ее владычицей морей и океанов. Все великие державы стремятся к импе­ риалистическому расширению и ведут империалистическую полити­ ку. Это — рок всякой великодержавности. К тому времени, когда воз­ горелась небывалая за всю историю мировая война, выяснилось, что есть три величайшие державы, которые могут претендовать на миро­ вое преобладание,—Англия, Россия и Германия. Сосуществование этих трех мировых империалистических воль невозможно. Неизбежно стол­ кновение и выбор. И очень наивна та философия истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой им­ периалистической борьбы, которая хочет видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных классов, тех или иных правительств.

Национализм и империализм

107

II Проблему империализма нельзя ставить на субъективно-моралис­ тическую почву нашего сочувствия или несочувствия империалисти­ ческой политике. Можно совсем не иметь империалистического пафо­ са и даже с отвращением относиться ко многим неприглядным сторо­ нам империалистической политики и все же признавать объективную неизбежность и объективный смысл империализма. Можно с негодо­ ванием относиться к некоторым сторонам колониальной политики и все же признавать, что она способствует мировому объединению куль­ туры. Империализм разделяет и порождает мировую войну. Но он же объединяет человечество, приводит его к единству. Образование боль­ ших империалистических тел совершенно неизбежно, через него дол­ жно пройти человечество. Это одна из неотвратимых тенденций исто­ рического процесса. Человечество идет к единству через борьбу, рас­ прю и войну. Это — печально, это может вызывать наше негодование, это — показатель большой тьмы, в которую погружены самые корни человеческой жизни, но это так. Гуманитарный пацифизм провозгла­ шает превосходные нравственные истины, но он не угадывает путей, которыми совершается историческая судьба человечества. Судьба эта совершается через очень трагические противоречия, не прямыми, нрав­ ственно ясными путями. Исторические пути человечества, исполнен­ ные противоречий, заключают в себе большие опасности, возможнос­ ти срыва вниз и отбрасывания назад, к инстинктам звериным, но их нужно мужественно пройти, охраняя высший образ человека. Объек­ тивный смысл империализма глубже и шире того, что на поверхности называют империалистической политикой. Империализм, как бы ни были часто низменны его мотивы и дурны его приемы, все же выводит за грани замкнутого национального существования, он выводит за гра­ ницы Европы в мировую ширь, за моря и океаны, объединяет Восток и Запад. Пафос всемирности живет и в торгово-промышленном импе­ риализме. Но империализм с его мировыми притязаниями вовсе не означает непременно угнетения и истребления малых национальностей. Импе­ риализм не есть непременно разбухание одной какой-нибудь нацио­ нальности, истребляющей всякую другую национальность. Тип герман­ ского империализма не есть единственный тип империализма. Есть даже большее основание думать, что Германия не имеет империалис­ тического призвания и что империализм ее есть лишь зазнавшийся свыше всякой меры национализм. Характерно, что величайший госу­ дарственный человек Германии — Бисмарк был еще лишен империа­ листического сознания и политика его была лишь национальной. Слиш­ ком зазнавшийся и слишком разбухший национализм несет с собой

108 Судьба России. II: Проблема национальности угнетение всем национальным индивидуальностям. Национализм дол­ жен знать свои границы. За этими границами начинается уже не наци­ онализм, а империализм. Это сознала Англия. Тут мы подходим к очень важному для России вопросу о соотношении империализма и нацио­ нализма. Россия — величайшая в мире сухопутная империя, целый ог­ ромный мир, объемлющий бесконечное многообразие, великий Востоко-Запад, превышающий ограниченное понятие индивидуальности4. И поскольку перед Россией стоят мировые империалистические зада­ чи, они превышают задачи чисто национальные. Так было в древности в Римской империи, так в новое время стоит вопрос в империи Вели­ кобританской. Великая империя должна быть великой объединительницей, ее универсализм должен одаряюще обнимать каждую индиви­ дуальность. Всякая великая империя, исторически жизнепригодная, должна иметь пребывающее национальное ядро, из которого и вокруг которого совершается ее всемирно-историческая работа. Великорусское племя и составляет такое ядро русского империализма, оно создало огромную Россию. Российская империя заключает в себе очень слож­ ный национальный состав, она объединяет множество народностей. Но она не может быть рассматриваема как механическая смесь народ­ ностей — она русская по своей основе и задаче в мире. Россия есть не­ кий организм в мире, имеющий свое специфическое призвание, свой единственный лик.

III Русский империализм, которому так много естественно дано, не походит на империализм английский или германский, он совсем осо­ бенный, более противоречивый по своей природе. Русский империа­ лизм имеет национальную основу, но по заданиям своим он превыша­ ет все чисто национальные задания, перед ним стоят задачи широких объединений, быть может, невиданных еще объединений Запада и Востока, Европы и Азии. Стоим ли мы на высоте этих выпавших на нашу долю задач? Это подводит нас к вопросу о нашей националисти­ ческой политике. Россия тогда лишь будет на высоте мировых импе­ риалистических задач, когда преодолеет свою старую националисти­ ческую политику, в сущности не согласную с духом русского народа, и вступит на новый путь. Если мировая война окончательно выведет Рос­ сию в мировую ширь, на путь осуществления ее мирового призвания, то прежде всего должна измениться политика по отношению ко всем населяющим ее народностям. Всечеловеческий и щедрый дух русского народа победит дух провинциальной исключительности и самоутвер­ ждения. Наша политика впервые сделается истинно национальной,

Национализм и империализм 109 когда она перестанет быть насильнически и исключительно национа­ листической. Такая националистическая политика совершенно проти­ воречит идее великой мировой империи. Такого рода национализм есть показатель слабости, он несоединим с чувством силы. Он возможен или у народов, освобождающихся от рабства, или у маленьких и слабых народов, боящихся попасть в рабство. Великая мировая империя, в ос­ нове которой лежит сила, а не слабость господствующего националь­ ного ядра, не может вести националистической политики, озлобляю­ щей те народности, которые она объемлет, внушающей всем нелюбовь к себе и жажду освобождения. Такая политика в конце концов анти­ государственна и ведет к разделению и умалению великой России. Рус­ ская политика может быть лишь империалистической, а не националис­ тической, и империализм наш, по положению нашему в мире, должен быть щедро-дарящим, а не хищнически-отнимающим. Национальное ядро великой империи, объемлющей множество народностей, должно уметь внушать к себе любовь, должно притягивать к себе, должно обла­ дать даром обаяния, должно нести своим народностям свет и свободу. И можно сказать, что народная Россия внушает к себе такую любовь и притягивает к себе всех. Наши инородцы находятся под обаянием под­ линной русской культуры. Россия же официальная тщательно оттал­ кивает от себя и хочет вытравить эту любовь и это притяжение. Она хочет разъединить внутренне, оттолкнуть как можно больше и сцепить неволей и насилием. Но русский империализм тогда лишь будет иметь право на существование, если он будет дарящим от избытка, в этом лишь будет знак его мощи. Россия провиденциально империалистична, но лишена империалистического пафоса, в этом ее своеобразие. Старая националистическая политика была труслива и бессильна, она насиловала от страха, и в основе ее лежало неверие в великорусское пле­ мя. Но если в великорусском племени нет настоящей силы и настоя­ щего духа, то оно не может претендовать на мировое значение. Наси­ лие не может заменить силы. Отсутствие дара не может быть компен­ сировано никаким устрашением. Поразительно, до чего неверующи­ ми в Россию были всегда наши националисты. Их жесты были жестами бессилия. Именно в русском империализме должна была быть всечеловечес­ кая широта и признание всякой народной индивидуальности, береж­ ное и щедрое отношение ко всякой народности. Понимание народных душ — гордость русского гения 5 . В основу русской идеи легло созна­ ние русского человека как всечеловека6. И если русский империализм не будет выражением этого русского народного духа, то он начнет раз­ лагаться и приведет к распадению России. Великая империя, верящая в свою силу и свое призвание, не может превращать своих граждан в бес­ правных париев, как то было у нас с евреями. Это ведет к распадению

110 Судьба России. II: Проблема национальност империалистического единства. Лишь свободные граждане могут быть опорой империи. Большое количество бесправных, гонимых и всячески озлобляемых представляет опасность. У нас официально был избран са­ мый дурной способ сохранения национального лика, способ, искажаю­ щий этот лик, а не охраняющий его. Русский империализм простран­ ственно насыщен, у него не может быть хищнических вожделений. Внешней задачей русского империализма является лишь облада­ ние проливами, выходом к морям 7 . Другой задачей является освобож­ дение угнетенных народностей. Но эта благородная миссия может быть исполнена лишь в том случае, если Россия никогда не будет угнетать у себя внутри, если она и внутренне будет освободительницей угнетен­ ных народностей. Прежде всего Россия должна освободительно решить польский вопрос как вопрос мировой. По-иному, но все же в духе осво­ бодительном, должны быть решены вопросы — еврейский, финлянд­ ский, армянский и мн. др. Наша галицийская политика не могла спо­ собствовать укреплению величия России и ее престижа". Добились лишь усиления украинских сепаратистских настроений. Если Россия не су­ меет внушить любви к себе, то она потеряет основания для своего ве­ ликого положения в мире. Ее империализм не может быть агрессив­ ным. Ее национализм должен выражать русский всечеловеческий на­ родный характер.

КОНЕЦ ЕВРОПЫ I Мечта о всемирном соединении и всемирном владычестве — веко­ вечная мечта человечества. Римская империя была величайшей попыт­ кой такого соединения и такого владычества. И всякий универсализм связывается и доныне с Римом как понятием духовным, а не географи­ ческим. Нынешняя мировая война, которая все разрастается и грозит захватить все страны и народы, кажется глубоко противоположной этой старой мечте о мировом соединении, о едином всемирном государстве. Такая страшная война, казалось бы, разрушает единство человечества. Но это так лишь на поверхностный взгляд. С более углубленной точки зрения, мировая война до последней степени обостряет вопрос о ми­ ровом устройстве земного шара, о распространении культуры на всю поверхность земли. Нынешнее историческое время подобно эпохе ве­ ликого переселения народов 1 . Чувствуется, что человечество вступает в новый исторический и даже космический период, в какую-то вели­ кую неизвестность, совершенно непредвиденную никакими научны­ ми прогнозами, ниспровергающую все доктрины и учения. Прежде всего обнаружилось, что древние, иррациональные и воинственные, расовые инстинкты сильнее всех новейших социальных интересов и гуманитарных чувств. Эти инстинкты, коренящиеся в темных источ­ никах жизни, побеждают чувство буржуазного самосохранения. То, что представлялось сознанию второй половины XIX века единственно су­ щественным в жизни человечества, все то оказалось лишь поверхно­ стью жизни. Мировая война снимает эту пленку цивилизации XIX и XX вв. и обнажает более глубокие пласты человеческой жизни, раско­ вывает хаотически иррациональное в человеческой природе, лишь внешне прикрытое, но не претворенное в нового человека. Социальный вопрос, борьба классов, гуманитарно-космополитический социализм и пр., и пр., все, что недавно еще казалось единственно важным, в чем

112

Судьба России. II: Проблема национальности

только и видели будущее, отходит на задний план, уступает место более глубоким интересам и инстинктам. На первый план выдвигаются воп­ росы национальные и расовые, борьба за господство разных империализмов, все то, что казалось преодоленным космополитизмом, паци­ физмом, гуманитарными и социалистическими учениями. Вечный бур­ жуазный и социалистический мир оказался призрачным, отвлеченным. В огне этой страшной войны сгорело всякое доктринерство и распла­ вились все оковы, наложенные на жизнь учениями и теориями. Ин­ стинкты расовые и национальные оказались в XX в. могущественнее инстинктов социальных и классовых. Иррациональное оказалось силь­ нее рационального в самых буржуазных и благоустроенных культурах. Борьба рас, борьба национальных достоинств, борьба великих импе­ рий за могущество и владычество по существу сверхнациональна. Здесь темная воля к расширению сверхличной жизни побеждает все личные интересы и расчеты, опрокидывает все индивидуальные перспективы жизни. Как много индивидуально ничем не вознаградимых жертв тре­ бует империалистическая политика или борьба за национальное дос­ тоинство. И в нашу эпоху разложения инстинктов все еще крепки ин­ стинкты, на которые опирается империалистическая и национальная борьба. Интересы жизни частной, эгоистически семейной, мещанской побеждаются интересами жизни национальной, исторической, миро­ вой, инстинктами славы народов и государств.

II Национальное сознание и национализм — явление XIX века. Пос­ ле наполеоновских войн, вдохновленных идеей всемирной империи, начались войны национально-освободительные. Растет национальное самосознание. Кристаллизуются национальные государства. Самые ма­ ленькие народы хотят утвердить свой национальный лик, обладать бы­ тием самостоятельным. Национальные движения XIX века глубоко противоположны универсальному духу Средних веков, которыми вла­ дели идеи всемирной теократии и всемирной империи и которые не знали национализма. Напряженные национальные энергии действуют в XIX и XX вв. наряду с энергиями космополитическими, социалисти­ ческими, гуманитарно-пацифистскими. XIX век — самый космополи­ тический и самый националистический век. Буржуазная европейская жизнь была и очень космополитической и очень националистической. Но дух вселенскости в ней трудно было бы обнаружить. Национализа­ ция человеческой жизни была ее индивидуализацией. А стремление к индивидуализации всего есть новое явление. Национальные государ­ ства, национальные индивидуальности вполне определяются только к XIX веку. И совершенно параллельно росту национального многооб-

Конец Европы 113 разия уменьшалась обособленность государств и наций, ослабевала провинциальная замкнутость. Можно сказать, что человечество идет к единству через национальную индивидуализацию. Параллельно инди­ видуализации в национальном существовании идет универсализация, развитие вширь. И можно также сказать, что ныне человечество идет к единству и соединению через мировой раздор войны, через длитель­ ное неблагополучие, в период которого мы вступаем. История — пара­ доксальна и антиномична, процессы ее — двойственны. Ничто в исто­ рии не осуществляется по прямой линии, мирным нарастанием, без раздвоения и без жертв, без зла, сопровождающего добро, без тени света. Расы и народы братаются в кровавой борьбе. В войне есть выход из партикуляристического и замкнутого бытия народов. Могущественнейшее чувство, вызванное мировой войной, можно выразить так: конец Европы как монополиста культуры, как замкну­ той провинции земного шара, претендующей быть вселенной2. Миро­ вая война вовлекает в мировой круговорот все расы, все части земного шара. Она приводит Восток и Запад в такое близкое соприкосновение, какого не знала еще история. Мировая война ставит вопрос о выходе в мировые пространства, о распространении культуры по всей поверх­ ности земного шара. Она до последней крайности обостряет все воп­ росы, связанные с империалистической и колониальной политикой, с отношениями европейских государств к другим частям света, к Азии и Африке. Уже одно то, что нынешняя война с роковой неизбежностью ставит вопрос о существовании Турции, о разделе ее наследства, выво­ дит за пределы европейских горизонтов. Полупризрачное бытие Тур­ ции, которое долгое время искусственно поддерживалось европейской дипломатией, задерживало Европу в ее замкнутом существовании, пре­ дохраняло от слишком острых и катастрофических постановок вопро­ сов, связанных с движением на Восток. В Турции был завязан узел, от развязывания которого в значительной степени зависит характер су­ ществования Европы, ибо конец Турции есть выход культуры на Вос­ ток, за пределы Европы. А кроме вопроса о Турции война ставит еще много других вопросов, связанных с всемирно-исторической темой: Восток и Запад. Мировая война требует разрешения всех вопросов.

III Великие державы ведут мировую политику, претендуют распрост­ ранять свое цивилизующее влияние за пределы Европы, на все части света и все народы, на всю поверхность земли. Это — политика импе­ риалистическая, которая всегда заключает в себе универсалистическое притязание и должна быть отличаема от политики националистичес­ кой. Национализм есть партикуляризм; империализм есть универса-

114 Судьба России. II: Проблема национальност лизм. В силу какого-то почти биологического закона, закона биологи­ ческой социологии, великие или, по терминологии П.Б. Струве, вели­ чайшие державы стремятся к бесконечному и ненасытному расшире­ нию, к поглощению всего слабого и малого, к мировому могуществу, хотят по-своему цивилизовать всю поверхность земного шара. Талантливый и своеобразный английский империалист Крэмб ви­ дит значение английского империализма в том, чтобы «внушить всем людям, живущим в пределах Британской империи, английское миро­ воззрение»*. В этом видит он стремление расы к нетленности. Импе­ риализм с его колониальной политикой есть современный, буржуаз­ ный способ универсализации культуры, расширения цивилизации за пределы Европы, за моря и океаны. Современный империализм — яв­ ление чисто европейское, но он несет с собой энергию, окончательное раскрытие которой означает конец Европы. В диалектике империализма есть самоотрицание. Бесконечное расширение и могущество Британ­ ской империи означает конец Англии как национального государства, как индивидуально-партикуляристического народного существования. Ибо Британская империя, как и всякая империя, в пределе своем есть мир, земной шар. В современном империализме, который я называю «буржуазным» в отличие от «священного» империализма прежних ве­ ков**, есть то же стремление к мировому владычеству, что и в Римс­ кой империи, которую нельзя рассматривать как бытие националь­ ное. Это — Танталова мука великих держав, неутолимая их жажда. Только маленькие народы и государства соглашаются на чисто нацио­ нальное существование, не претендуют быть миром. Но как отличны приемы современного буржуазного империализма от приемов старо­ го священного империализма. И идеология, и практика совсем иные. Ныне все имеет прежде всего экономическую подкладку. Современные империалисты не говорят уже ни о всемирной теократии, ни о священ­ ной всемирной империи. Колониальная политика, борьба за господ­ ство на море, борьба за рынки — вот что занимает современный импе­ риализм, вот его приемы и методы универсального могущества. Им­ периалистическая политика поистине выводит за пределы замкнутого существования Европы и поистине служит универсализации культуры. Но совершается это косвенными и отрицательными путями. В прямое культуртрегерство5 империализма верить невозможно. Мы слишком хорошо знаем, как великие европейские державы разносят свою куль­ туру по всему земному шару, как грубы и безобразны их прикоснове­ ния к расам других частей света, их цивилизование старых культур и дикарей. Культурная роль англичан в Индии, древней стране великих религиозных откровений мудрости, которые и ныне могут помочь на* См.: Крэмб. Германия и Англия*. ** См. мою статью «Империализм священный и империализм буржуазный»4.

Конец Европы 115 родам Европы углубить их религиозное сознание, слишком известна, чтобы возможно было поддерживать ложь культурной идеологии им­ периализма. Мировоззрение современных англичан более поверхнос­ тно, чем мировоззрение индусов, и они могут нести в Индию лишь внешнюю цивилизацию. Англия XIX века не в силах была родить Рамакришну, которого родила Индия. В прикосновении современной ев­ ропейской цивилизации к древним расам и древним культурам всегда есть что-то кощунственное. А самомнение европейского, буржуазного и научного, цивилизаторского сознания — явление столь жалкое и по­ шлое, что оно духовно может рассматриваться лишь как симптом на­ ступающего конца Европы — монополиста всемирной цивилизации. Сумерки Европы6 — вот чувство, от которого нельзя отделаться. Евро­ пе грозит частичная варваризация. И все-таки нельзя отрицать значе­ ние империализма, как выхода за пределы Европы и чисто европей­ ской цивилизации, нельзя отрицать его внешней, материальной, гео­ графической миссии. Вся поверхность земного шара неизбежно долж­ на быть цивилизована, все части света, все расы должны быть вовлечены в поток всемирной истории. Эта мировая задача ныне острее стоит перед человечеством, чем задачи внутренней жизни кристаллизован­ ных европейских государств и культур. IV Британская империя первая явила собой тип современного импе­ риализма. Последним опытом священного империализма была миро­ вая империя Наполеона, все еще создававшаяся под обаянием римс­ кой идеи. В эпоху же Наполеона окончательно исчезла превратившая­ ся в призрак Священная Римская империя 7 . Отныне империя, все еще претендующая на мировое владычество, будет строиться на иных ос­ нованиях и будет иметь иную идеологию. Империализм тесно сплета­ ется с экономизмом" капиталистической эпохи. Англия явила пример классической страны имперостроительства. Инстинкты англо-саксон­ ской расы оказались вполне подходящими для создания мировой импе­ рии нового образца. Британская империя разбросана по всем частям света, и ей принадлежит пятая часть земного шара. Англичане призваны к тому, чтобы распространять свое могущество за моря. Английский империализм — мирный, не милитарный, культурно-экономический, торгово-морской. Нельзя отрицать империалистического дара и импе­ риалистического призвания английского народа. Можно сказать, что Англия имеет географически-империалистическую миссию. Миссия эта лежит не в сфере высшей духовной жизни, но она нужна во исполне­ ние исторических судеб человечества. И по своему географическому

116 Судьба России. II: Проблема национальност положению и по коренным свойствам своей расы англичане — самый империалистический, и быть может, единственный империалистичес­ кий народ в современном смысле слова. Англичане — великие удачни­ ки в империалистической политике. Этого нельзя сказать про герман­ цев. И несчастливое географическое положение, и воинственно-насиль­ нические инстинкты германской расы делают германский империализм трудным, форсированным и непереносимым для других стран и наро­ дов. Германский империализм должен быть агрессивным и насильни­ чески-захватным. В германском империализме капитализм новейше­ го образца тесно сплетается с милитаризмом. Это империализм чисто милитаристический, а милитаризм — модернизированно капиталис­ тический, футуристический. Германская империя, стремящаяся к ми­ ровому владычеству через насилие, всегда производит впечатление выскочки, и она одержима невыносимым самомнением рагуепие9. Ха­ рактерно, что Бисмарк не был еще империалистом: он более чем осто­ рожно относился к колониальной политике. Он созидал национальную империю, завершал объединение германского народа. Империализм есть уже детище самоновейших поколений немецкой буржуазии и немецко­ го юнкерства10. Свои буржуазные щупальцы простирает современная Гер­ мания внутрь России, Италии и др[угих] стран и пытается все онеме­ чить. Но Германия не империалистическая страна по своему призванию. Ее империализм — роковой для нее самой и для всей Европы. Именно германскому империализму суждено было разоблачить, что империа­ лизм неизбежно ведет не только к войне, но и к мировой войне. Миро­ вая война — рок империалистической политики. Семя войны заложе­ но в первоосновах самого мирного империализма. Никакому народу не суждено мирной империалистической политикой расширять свое могущество по поверхности земли. Всякий империализм роковым об­ разом сталкивается с бурным потоком другого империализма. Сосу­ ществование нескольких мировых притязаний означает мировую вой­ ну. Столкновение более старого английского империализма с более новым германским предрешено роком. Об этом за несколько лет до войны с большим подъемом говорил Крэмб в лекциях «Германия и Англия», хотя трудно согласиться с его идеализацией германского им­ периализма. Империализм не имеет своей целью расширение цивили­ зации по всей земле, увеличение мировой общности, а ведет к мирово­ му раздору и войне. В материалистическом империализме наступают сумерки Европы. Но рассвет после этой ночи может быть лишь миро­ вым рассветом. Перед XX веком мировая война поставит задачу выхода культуры из Европы в мировые пространства всей поверхности земного шара. Через ужас войны и зло колониальной политики, через борьбу рас и национальностей совершается объединение человечества и цивилизо-

Конец Европы 117 вание всего земного шара. Перед этой мировой задачей на некоторое время отступают на второй план вопросы провинциально европейские. Раньше или позже должно ведь начаться движение культуры к своим древним истокам, к древним расам, на Восток, в Азию и Африку, кото­ рые вновь должны быть вовлечены в поток всемирной истории. Еги­ пет, Индия, Палестина не навсегда выпали из всемирной истории. А с мучительной проблемой Китая еще предстоит свести счеты. Закат чис­ то европейской культуры будет восходом солнца на Востоке. Загадоч­ ное выражение лиц древних народов Востока, которое так поражает нас, европейцев, должно быть когда-нибудь разгадано на каком-то пе­ ревале истории. От этого загадочного взгляда древних рас Европе не удастся отделаться, некуда уйти. Европа не только должна нести свою культуру в Азию и Африку, но и должна что-то получить из древней колыбели культуры. Империализм со своей колониальной политикой был лишь внешним, буржуазным выражением того неизбежного все­ мирно-исторического движения, которое мы предвидим. Внутренне этот исторический поворот подготовлялся духовным кризисом евро­ пейской культуры, крахом позитивизма и материализма новейшего европейского сознания, разочарованием в жизни, жаждой новой веры и новой мудрости. Центр тяжести Западной Европы, по всей вероят­ ности, передвинется еще более на Запад, в Америку, могущество кото­ рой очень возрастет после окончания войны. Да и американизм новей­ шей цивилизации тянет Европу в Америку. Восток — один выход за пределы европейской культуры, Америка — другой выход. Европа пе­ рестанет быть центром мировой истории, единственной носительницей высшей культуры. Если Европа хотела оставаться монополистом и пре­ бывать в своем европейском самодовольстве, она должна была воздер­ жаться от мировой войны. Но давно уже европейская жизнь преврати­ лась в огнедышащий вулкан. Теперь Европа вплотную поставлена перед основной темой всемирной истории — соединения Востока и Запада. И задача в том, чтобы конец Европы и перелом истории были пережиты человечеством в духовном углублении и с религиозным светом.

V Великие роли в этом мировом передвижении культуры должны выпасть на долю России и Англии. Миссия Англии более внешняя. Миссия России — более внутренняя. Россия стоит в центре Востока и Запада, она — Востоко-Запад. Россия — величайшая Империя. Но именно потому ей чужд империализм в английском или германском смысле слова. У нас, русских, нет великоимперских стремлений, пото­ му что великая Империя — наша данность, а не задание. Россия слиш­ ком велика, чтобы иметь пафос расширения и владычества". Да и тем-

118 Судьба России. II: Проблема национальност перамент славянской расы — не империалистический темперамент. Россия не стремится к колониям, потому что в ней самой есть огром­ ные азиатские колонии, с которыми предстоит еще много дел. Миссия России — защита и освобождение маленьких народов. России пред­ стоит еще быть оплотом против опасности монгольского Востока. Но для этого она прежде всего должна освободиться от всего монгольсковосточного в себе самой. Единственным естественным притязанием Рос­ сии является Константинополь и выход к морям через проливы. Русский Константинополь должен быть одним из центров единения Востока и Запада. Материальная сила и материальное величие России — наша ис­ ходная данность. Нам не приходится с трудом отвоевывать себе каждую пядь земли, чтобы быть великими. И мы имеем все основания пола­ гать мировую миссию России в ее духовной жизни, в ее духовном, а не материальном универсализме, в ее пророческих предчувствиях новой жизни, которыми полна великая русская литература, русская мысль и народная религиозная жизнь. И если близится конец провинциально замкнутой жизни Европы, то тем более близится конец провинциаль­ но замкнутой жизни России. Россия должна выйти в мировую ширь. Конец Европы будет выступлением России и славянской расы на арену всемирной истории как определяющей духовной силы. Сильный кос­ мический ветер колеблет все страны, народы и культуры. Чтобы усто­ ять от этого ветра, нужна большая духовная сосредоточенность и уг­ лубленность, нужно религиозное переживание исторических катастроф.

ЗАДАЧИ ТВОРЧЕСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ I Одно из самых печальных явлений, обнаружившихся за время вой­ ны, как-то мало обращает на себя внимание. Я имею в виду почти полное отсутствие у нас творческой исторической мысли. Традици­ онный характер нашего мышления очень плохо приспособлен к по­ становке творческих исторических задач, к мировым перспективам. Наша национальная мысль все еще грешит провинциализмом, и на­ правлена она, главным образом, на сведение отрицательных счетов. Россия была внутренне слишком разодрана и поглощена мелочными политическими распрями, партийными счетами, групповыми соци­ альными антагонизмами, закрывавшими всякие большие мировые, исторические перспективы. Безвластное русское общество не могло ощутить ответственности зй решение мировых судеб России. Миро­ вая война, естественно, должна была бы направить национальную мысль на мировые задачи. Казалось, должны были быть сделаны по­ пытки осмыслить войну, определить место России в мировой жизни, сознать свое призвание. Подлинное национальное самосознание ста­ вит бытие нации в перспективу мировой истории, оно преодолевает провинциализм национальной жизни и национальных интересов. Зре­ лое национальное сознание есть также сознание всемирно-историчес­ кое. Голый и непросветленный эгоизм национализма или империа­ лизма не есть оправдание, и на нем не может создаться духовное бы­ тие народов. Существует ли Россия как некое единство, более глубокое, чем все разделяющие интересы ее человеческого состава, есть ли в мире еди­ ный лик России и что значит для мира выражение этого лика? Имеет ли Россия свое особое призвание в мире, должна ли она сказать свое слово во всемирной истории? Какие конкретные задачи ставит перед Россией мировая война?

120 Судьба России. II: Проблема национальност Все эти вопросы, которые приносит с собой новый день всемир­ ной истории, требуют огромных усилий творческой мысли. Никакие готовые, традиционные категории мысли не годны для решения этих вопросов. Должна быть произведена совершенно самостоятельная и новая работа мысли, усилие творческого духа. Но наша национальная мысль очень мало об этом думает или думает по старым шаблонам, по привычным категориям. Задачи войны все еще у нас по-настоя­ щему не сознаны. Преобладающие оправдания войны довольно-таки банальны. Нельзя ведь удовольствоваться тем сознанием, что Россия отражает зло германского милитаризма. Проблема, поставленная вой­ ной, много глубже. Нельзя успокоиться и на старом славянофильском самовосхвалении — в этом сказываются леность мысли, склонность духовно жить на всем готовом. Ведь славянофильская мысль все еще утверждает самодовлеющее провинциальное бытие России, а не ми­ ровое ее бытие. Славянофильство имело большие заслуги в деле на­ ционального самосознания, но оно было первоначальной, детской ста­ дией этого самосознания, не соответствующей нынешнему истори­ ческому возрасту. Ни в нашем «правом», ни в нашем «левом» лагере все еще не совер­ шается творческой исторической мысли. Слишком поглощены мы сво­ ими «правыми» или «левыми», т.е. все еще национальными и не миро­ выми задачами. У нас почти отсутствует историческое мышление. Мы привыкли оперировать исключительно категориями моральными или социологическими, не конкретными, а отвлеченными. Наше сознание идет преимущественно отрицательным, не творческим путем. «Пра­ вые» поглощены совершенно отрицательной травлей национальностей, интеллигенции, розыском «левых» опасностей и заняты истреблением всех проявлений свободной общественности. «Левые» слишком сосре­ доточены на изобличении «буржуазии», на использовании отрицатель­ ных фактов в целях агитационных, слишком разделяют Россию на два стана. И Россия все еще не может сознать себя единой, творчески опре­ делить свои всемирно-исторические задачи. Применение отвлеченных социологических категорий разделяет, а не соединяет, злоупотребле­ ние же моральными заподазриваниями и моральным осуждением окон­ чательно разобщает и приводит к распадению как бы на две расы. Толь­ ко решительное обращение нашего сознания к глубине национально­ го бытия и к широте бытия всемирно-исторического ставит перед нами захватывающие творческие проблемы. Творческая историческая мысль должна окончательно преодолеть наш отрицательный национализм и отрицательный космополитизм.

Задачи творческой исторической мысли II

121

Для того, кто смотрит на мировую борьбу с точки зрения филосо­ фии истории, должно быть ясно, что ныне разыгрывается один из ак­ тов всемирно-исторической драмы Востока и Запада. Мировая война приводит в исключительное соприкосновение мир Запада и мир Вос­ тока, она соединяет через раздор, она выводит за границы европей­ ской культуры и европейской истории. Проблема Востока и Запада в сущности всегда была основной темой всемирной истории, ее осью. Европейское равновесие всегда было условным построением. За пре­ делами замкнутого мира Европы была мировая ширь, уходящая дале­ ко на Восток. Государственную и культурную жизнь народов Европы всегда беспокоили мировые пространства, неизведанность и неизжитость Востока и Юга. Империалистическая политика великих держав Европы влекла к расширению империалистического могущества и куль­ турного влияния за моря и океаны, к преодолению замкнутости чисто европейского существования. Неведомая ширь земного шара притя­ гивает к себе. Взоры обращаются к Азии и Африке, к древним колыбе­ лям культуры. Обратное движение с Запада на Восток, по-видимому, является внутренне неизбежной диалектикой европейской культуры. В замкнутой и самодовлеющей европейской культуре есть роковой ук­ лон к предельному насыщению, к иссяканию, к закату. И она неизбеж­ но должна искать движение за свои пределы, вширь и даль. Империа­ лизм с его колониальной политикой есть одно из внешних выражений этого неотвратимого движения истории. Но еще глубже лежит куль­ турное и духовное задание воссоединения Востока и Запада. Начина­ ются сумерки Европы 1 . Не случайно, что пожар мировой войны начался с Балкан, оттуда всегда шла угроза европейскому миру2. Не случайно, что и сейчас цен­ тральный интерес войны вновь перешел на Балканы. Балканы — путь с Запада на Восток. Константинополь — те ворота, через которые куль­ тура Западной Европы может пойти на Восток, в Азию и в Африку. В Константинополе — точка пересечения Востока и Запада. Образова­ ние Турецкой империи было шествием Востока на Запад. Разрушение Турецкой империи будет обратным шествием Запада на Восток. Этого движения боялись народы Европы, чувствуя себя как бы неготовыми для него, и факт существования Турции с Константинополем у входа Запада на Восток был выражением духовной незрелости европейских народов. Как не походит в этом новая Европа на Европу средневеко­ вую, отдавшуюся мечтательному порыву крестовых походов! Теперь Турцией Европа как бы защищается от самой себя. Но более всего бо­ ится Европа огромной и таинственной России, всегда казавшейся ей столь чуждой и неприемлемой. Европейская политика XVIII и XIX ве-

122 Судьба России. II: Проблема национальност ков в значительной степени была направлена на то, чтобы не допус­ тить Россию к Константинополю, к проливам, к морям и океанам. Ев­ ропа заинтересована была в том, чтобы насильственно оставлять Рос­ сию в замкнутом круге, не допускать ее в мировую ширь, препятство­ вать мировой роли России. И сама Россия, по-видимому, не чувствова­ ла себя созревшей для мировой роли. Такие русские национальные идеологии, как славянофильство, оправдывали провинциально-замк­ нутое, а не мировое бытие России. Россия все себя противополагала Европе как некоему единству. И славянофильское, и западническое со­ знание одинаково верило в существование Европы как единого духа, единого типа культуры. Славянофильство противопоставляло Россию Европе как более высокий духовный тип, а западничество мечтало о Европе как идеале для России, как единственном типе мировой культу­ ры. Но вот грянула мировая война и разрушила призрак единой Евро­ пы, единой европейской культуры, единого духовного европейского типа. Европа не может быть более монополистом культуры, Европа — неустойчивое образование. В самой Европе скрыты самые противопо­ ложные начала, самые враждебные стихии, самые взаимоисключающие духовные типы. Многим народам Европы Германия показалась более страшной, чем Россия, более чуждой, чем Восток. Война должна раз­ двинуть Европу с одной стороны на Восток, с другой стороны — на крайний Запад. В последних результатах войны не может не усилиться Америка и не может не быть поставлен вопрос об историческом при­ звании славянской расы. Европа давно уже стремится преодолеть себя, выйти за свои пределы. Европа не есть идеал культуры вообще. Европа сама провинциальна. В Европе давно уже есть тайная, внутренняя тяга на Восток, которая на поверхности истории получала разные выраже­ ния. Столь разнохарактерные явления, как империализм в политике и теософия 3 в духовной жизни, одинаково симптоматичны для тяготе­ ния к выходу за пределы европейской культуры, к движению с Запада на Восток. И великие задания крестовых походов вошли внутрь, но ос­ тались для Европы. Какое же положение должна занять Россия в этом всемирно-историческом движении?

III Россия может сознать себя и свое призвание в мире лишь в свете проблемы Востока и Запада. Она стоит в центре восточного и западно­ го миров и может быть определена как Востоко-Запад. Не напрасно и не случайно русская мысль в течение всего XIX века вращалась вокруг споров славянофильства и западничества. В таком направлении русской мысли была та правда, что для русского сознания основная тема — тема о Востоке и Западе, о том, является ли западная культура единственной

Задачи творческой исторической мысли 123 и универсальной и не может ли быть другого и более высокого типа культуры? В самих идеологиях славянофильства и западничества были ограниченность и незрелость. Но сама эта тема русских размышлений была глубокой и для России основной. Тема эта оставалась все еще идео­ логической, мало связанной с практическими перспективами. Русское мыслящее общество было ведь совершенно безответственно, и мысль его могла оставаться совершенно безответственной. Но мировая вой­ на вовлекает Россию в жизненную постановку темы о Востоке и Запа­ де. Ныне мышление на эту тему не может уже быть столь отвлеченным и безответственным. Но случилось так, что к этому ответственному моменту нашей истории уровень нашей национальной мысли понизил­ ся, темы вечных размышлений нашей интеллигенции измельчали. И перед нами стоит задача — поднять уровень национальной мысли и связать ее с жизненными задачами, поставленными мировыми событи­ ями. Россия так глубоко вовлечена в самую гущу мировой жизни, что никакая русская лень и инерция не могут уже отклонить ее от решения основных задач своей истории. Чем бы ни кончилась война, каковы бы ни были ее ближайшие политические последствия,—духовные послед­ ствия этой войны могут быть предвидены. Мировая война должна вывести Россию из замкнутого провинци­ ального существования в ширь мировой жизни. Потенциальные силы России должны быть обнаружены, подлинный лик ее, который доны­ не все еще двоился, — раскрыт миру. Это, во всяком случае, должно произойти если не путем победоносной силы и прямого возрастания мощи, то путем жертвенного страдания и даже унижения. Путей мно­ го, и в судьбе народов есть тайна, которой мы никогда рационально не разрешим. Самые страшные жертвы могут быть нужны народу, и че­ рез великие жертвы возможны достижения, которые невозможны были для самодовольного и благополучного прозябания. Духовным резуль­ татом мировой войны будет также преодоление односторонности и замкнутости так называемой европейской культуры, ее выход в миро­ вую ширь. А это значит, что мировая война вплотную ставит перед Россией и перед Европой вековечную тему о Востоке и Западе в новой конкретной форме. Перед Европой и перед Россией будут поставлены с небывалыми остротой и конкретностью не только внешние, но и внут­ ренние духовные вопросы о Турции и панславизме, о Палестине, Егип­ те, об Индии и буддизме, о Китае и панмонголизме. Европа была слиш­ ком замкнута в своем самодовольстве. Старый Восток и юг интересо­ вали ее, главным образом, со стороны колониальной политики и за­ хвата рынков. Россия же еще не подымалась до постановки тех мировых вопросов, с которыми связано ее положение в мире. Слишком внут­ ренне не устроена была Россия, слишком много элементарного долж­ но было в ней решиться. Вл. Соловьев пытался обратить наше созна-

124 Судьба России. II: Проблема национальност ние к этим всемирно-историческим темам, но не всегда удачно4. Во всяком случае, он обозначил большой шаг вперед по сравнению со сла­ вянофилами и западниками. IV Россия должна явить тип востоко-западной культуры, преодолеть односторонность западно-европейской культуры с ее позитивизмом и материализмом, самодовольство ее ограниченных горизонтов. Наш русский провинциализм и замкнутость нельзя преодолеть европей­ скими провинциализмом и замкнутостью. Мы должны перейти в ми­ ровую ширь. А в этой шири должны быть видны древние религиозные истоки культур. Восток по-новому должен стать равноценным Западу. В известном смысле европеизация России необходима и неотвратима. Россия должна стать для Европы внутренней, а не внешней силой, си­ лой творчески-преображающей. Для этого Россия должна быть куль­ турно преображена по-европейски. Отсталость России не есть своеоб­ разие России. Своеобразие более всего должно быть обнаружено на высших, а не на низших стадиях развития. Темный Восток, удержива­ ющий ее на элементарных стадиях, Россия должна в себе победить. Но западничество есть заблуждение детского возраста, и оно находится в противоречии с мировыми задачами России. Шаблоны западнической мысли так же не пригодны для постижения смысла мировых событий, как и шаблоны старославянской мысли. Историческая эпоха, в кото­ рую мы вступаем, требует органического соединения национального сознания с сознанием универсальным, т. е. определения мирового при­ звания национальностей. Перед нашей мыслью совершенно конкрет­ но стоит задача осознания мировой роли России, Англии и Германии и их взаимоотношений. Об этом нужно поговорить в другой раз, но я думаю, что в мире господствующее положение должно принадлежать или России и Англии или Германии. Преобладание России и Англии должно привести к сближению Востока и Запада и к решению пробле­ мы Востока и Запада. Преобладание Германии привело бы к попытке создать новую мировую империю, претендующую на мировое господ­ ство и по существу не способную ничего сближать и соединять, так как не способную ничего признавать самоценным. Обращение к творческим историческим задачам излечило бы нас от внутренних провинциальных распрей, от мелочной вражды. Мы духовно обязаны осознать место России в мировой борьбе. Постыдно лишь отрицательно определяться волей врага. Россия имеет свои са­ мостоятельные задачи, независимые от злой воли Германии. Россия не только защищается, но и решает свои самостоятельные задачи. Над

Задачи творческой исторической мысли 125 этими самостоятельными задачами мысль наша слишком мало рабо­ тает. Необходимо призывать к самостоятельной творческой националь­ ной мысли, которая должна вывести нас на вольный воздух, вширь. Но творческая историческая мысль предполагает признание истории самостоятельной действительностью, особой метафизической реаль­ ностью. Такого обращения к истории у нас до сих пор почти не было, и нам не хватало соответствующих категорий для мышления над исто­ рией и ее задачами. В таком повороте сознания будет для нас что-то освобождающее.

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО И СЛАВЯНСКАЯ ИДЕЯ I Война вплотную поставила перед русским сознанием и русской во­ лей все больные славянские вопросы — польский, чешский, сербский, она привела в движение и заставила мучительно задуматься над судь­ бой своей весь славянский мир Балканского полуострова и Австро-Вен­ грии. Все болит сейчас в славянстве. И иногда кажется почти невоз­ можным замирить старые споры славян между собой. Мировое столк­ новение славянской расы с расой германской, к которому вела вся ис­ тория и которое не было непредвиденным, не может, казалось бы, не привести к славянскому самосознанию. Славянская идея должна быть осознана перед лицом грозной опасности германизма. Но ссоры в сла­ вянской семье все продолжаются. Балканский полуостров деморализо­ ван славянскими распрями. Польша разодрана, и в ней брат принуж­ ден сражаться против брата 1 . Взаимное недоверие и подозрения поис­ тине ужасны. А готово ли наше русское общественное сознание быть носителем и выразителем славянской идеи? Созрела ли эта идея? Попу­ лярна ли она настолько, чтобы быть сильной и изменять жизнь? Сла­ вянская идея находится у нас в самом печальном положении, она — в тисках и не может быть свободно выражена. Я верю, что бессознатель­ но славянская идея живет в недрах души русского народа, она суще­ ствует как инстинкт, все еще темный и не нашедший себе настоящего выражения. Но настоящего славянского сознания, настоящей славян­ ской идеи у нас нет. Русское национальное самосознание и самосознание всеславянское рождалось у нас в распрях славянофильства и западничества. Славян­ скую идею можно искать только в славянофильстве, в западничестве нет и следов этой идеи. Но в нашем классическом славянофильстве, у Киреевского, Хомякова, Аксаковых, Самарина, трудно найти чистое вы­ ражение славянской идеи. Славянофильство точнее было бы назвать

Славянофильство и славянская идея

127

русофильством. Славянофильство прежде всего утверждало своеобраз­ ный тип русской культуры на почве восточного православия и проти­ вопоставляло его западному типу культуры и католичеству. В славяно­ фильстве было еще много провинциальной замкнутости. Славянофи­ лы все еще были добрыми русскими помещиками, очень умными, та­ лантливыми, образованными, любившими свою родину и плененными ее своеобразной душой. Но сознание их еще не вмещало мировых пер­ спектив. Славянофильская идеология была скорее отъединяющей, чем соединяющей. Это было еще детское сознание русского народа, первое национальное пробуждение от сна, первый опыт самоопределения. Но славянофильская идеология не может уже соответствовать зрелому ис­ торическому существованию русского народа. Славянофильские на­ строения созревали в неволе, в них чувствуется сдавленность, они мало пригодны для вольной, широкой исторической жизни. Старые славя­ нофильские идеалы были прежде всего идеалами частной, семейной, бытовой жизни русского человека, которому не давали выйти в ширь исторического существования, который не созрел еще для такого су­ ществования*. Неволя делала славянофилов безответственными. Их не призывали к осуществлению своих идей, и их идеи часто бывали лишь прекраснодушием русского человека. Слабые стороны славянофиль­ ской идеологии, ее нежизнепригодность, ее старопомещичья тепличность недостаточно были видны именно потому, что славянофильство не имело власти в жизни, было поставлено в оппозиционное положе­ ние. Силу имел лишь казенный, официальный национализм, и он не нуждался в подозрительных услугах славянофилов, не нуждался ни в каких идеологиях. Славянофилы что-то почуяли в русской националь­ ной душе, по-своему выразили впервые это русское самочувствие, и в этом их огромная заслуга. Но всякая попытка осуществления славяно­ фильской идейной программы обнаруживала или ее утопичность и не­ жизненность, или ее совпадение с официальной политикой власти. И славянофильство у эпигонов своих роковым образом выродилось до отождествления с казенным национализмом. Образовалось казен­ но-официальное славянофильство, для которого славянская идея и сла­ вянская политика превратились в риторическую терминологию и ко­ торому никто уже не верит ни в России, ни за границей. Славянофиль­ ство оказалось бессильным повлиять на власть в направлении творчес­ кой славянской политики. Преобладающей осталась не славянская, а германская инспирированность, и ею заразились сами потомки славя­ нофилов. * Я не касаюсь здесь церковных идей Хомякова, которые очень глубоки и сохраняют свое непреходящее значение.

128 II

Судьба России. II: Проблема национальности

Только у славянофилов была национальная идея, только они при­ знавали реальность народной души. Для западников не существовало народной души. Наша западническая мысль не работала над нацио­ нальным сознанием. Но отношение славянофилов к самому больному и самому важному для нас, русских, славянскому вопросу — к вопросу польскому — было в корне своем ложным и не славянским. Никогда славянофилы не чувствовали по отношению к польскому народу сла­ вянского единства, славянского братства. Для славянофилов верный своему духу славянский мир должен быть прежде всего православным. Славянина неправославного они чувствовали изменником славянско­ му делу. И они не могли простить польскому народу его католичества. Они не могли понять и полюбить польскую душу потому, что не могли понять и полюбить душу католическую. А все своеобразие польской культуры определялось тем, что в ней католичество преломлялось в славянской душе. Так выковалось польское национальное обличие, со­ всем особенный славянско-католический лик, отличный и от лика ро­ манских католических народов, и от лика славянских православных народов. Для славянофилов Польша была тем Западом внутри славян­ ского мира, которому они всегда противополагали русский православ­ ный Восток, носитель высшего духовного типа и полноты религиоз­ ной истины. Поляки казались прежде всего латинянами, и было почти забыто, что они славяне. Полонизм представляется католической опас­ ностью. В своем отвращении к католичеству славянофилы доходили до того, что протестантскую Германию предпочитали странам и наро­ дам католическим. Лютеране занимали в России привилегированное положение по сравнению с католиками, они часто стояли у кормила правления. Идейное славянофильство и лишенная всяких идей власть в этом сходились. У Достоевского в еще более крайней форме сказа­ лась вражда к католичеству и к Польше. В католичестве он видел дух антихриста и вместе с протестантской Германией хотел раздавить ка­ толичество2 . Образовалась довольно крепкая славянофильско-консервативная традиция, которая была принята нашей властью и вела на практике к тому, что наша политика была всегда в зависимости от Гер­ мании. Вражда к Польше и дружба с Германией — две стороны одного и того же явления у нас. А ведь не одни поляки — католики в славян­ ском мире. И старославянофильское отношение к католичеству делало невозможным искреннее славянское единение. Вражда к польскому народу, перед которым мы должны были бы искупить свою истори­ ческую вину, делало наше славянофильство лицемерным. Справедли­ во указывали на то, что русские должны сначала у себя освободить уг­ нетенных славян, а потом уже освобождать чужих славян. Славянская

Сллеянофилъство и славянская идея 129 идея и славянское единение невозможны, если русский и православ­ ный тип славянства признается полной и исключительной истиной, не нуждающейся ни в каком дополнении и ни в каком существовании дру­ гих типов славянской культуры. Тогда остается только политика обру­ сения и насильственного обращения в православие. Но эта политика несовместима со славянской идеей. Русская душа останется навеки сла­ вянской душой, принявшей прививку православия. Эта православная прививка чувствуется и в нравственном облике русских интеллигентов-ат!еистов и у поносившего православие Л. Толстого. Но эта русская душа может братски сосуществовать с другими славянскими душами, принявшими другую духовную прививку и представляющими другой культурный тип. Душа России может полюбить душу Польши, другого великого славянского народа, и от этого она будет еще более самой со­ бой. От такого единения разных душ в славянстве славянский мир толь­ ко обогатится. Отношение к балканским славянам у славянофилов было иное и лучшее, чем к полякам. Но и тут славянофилы были слишком А^лгачительными русофилами, чтобы допускать братское и равное от^инеиие. Конечно, маленькая Сербия не может претендовать на рав\ное\начение с Россией. Несомненно и то, что Россия должна играть первенствующую роль в славянском мире. Вопрос совсем не в этом. Вопрос в том, чтобы Россия окончательно отказалась от той пугающей и отталкивающей идеи, что «славянские ручьи сольются в русском море»3, т. е. признала вечные права за всякой национальной индиви­ дуальностью и относилась к ней как к самоценности. И такое отноше­ ние будет вполне согласным с душой русского народа, великодушной, бескорыстной и терпимой, дарящей, а не отнимающей, которой все еще не знают славяне, так как она закрыта для них нашей не народной государственной политикой. Славянофильство отпугивает и поляков, и славян, и прогрессив­ ные слои русского общества. В славянофильстве было истинное зерно славянской идеи, но оно окружено устаревшей и разлагающейся обо­ лочкой, слишком сросшейся с Россией казенной. Вл. Соловьев уже пред­ ставляет огромный шаг вперед по сравнению со старыми славянофи­ лами. Он преодолевает провинциальный национализм славянофилов. Мессианское сознание у Вл. Соловьева, как и у Достоевского, — миро­ вое. Горизонты расширяются. У Вл. Соловьева уже совсем иное отно­ шение к католичеству. Он видит в католичестве правду, с которой пра­ вославный мир должен воссоединиться. Поэтому он иначе относится к польскому вопросу, чем старые славянофилы. С братской любовью обращал он свой взор к польскому народу и придавал ему большое положительное значение для судьбы самого русского народа. Но сла­ вянское чувство, славянское сознание слабо выражены у Вл. Соловье­ ва, и его нельзя назвать глашатаем славянской идеи. Достоевский и Вл. Соловьев по универсальному характеру своего мессианского сознания 5 Падение священного Русского царства

130 Судьба России. Я: Проблема национальности могут быть сопоставлены с великими польскими мессианистами: с Мицкевичем, Словацким, Красинским, Товянским, Цешковским, Врон­ ским. Мы постыдно мало знаем польских мессианистов и должны были бы теперь обратиться к их изучению. Польский мессианизм более чис­ тый и более жертвенный, чем мессианизм русский, который не свобо­ ден от идеализации ощущений нашей государственной силы. В месси­ анском сознании Достоевского нельзя найти той чистой жертвенности, которая вдохновляла мессианское сознание поляков. Слишком связы­ вал себя Достоевский с агрессивностью русской власти. Славянофилов же нельзя даже назвать мессианистами в строгом смысле слова, они ско­ рее националисты, и по сознанию своему они стоят многими головами ниже польских мессианистов, которые должны быть признаны первы­ ми провозвестниками славянской идеи. К сожалению, в дальнейшем трагическая судьба Польши привела к вытеснению славянского месси­ анизма исключительным польским национализмом. Среди польских мессианистов есть один, наименее известный, — Вронский, который исповедовал русский, а не польский мессианизм. Вронский давно пред­ сказал мировую войну в таком почти виде, как она сейчас происходит, столкновение славянского мира с германским и неизбежность единения Польши с Россией в ее борьбе с Германией (см. его «Ье с1е$Ш1 с1е 1а Ргапсе, с!е ГАНетадпе а <1е 1а Ки$$1е с о т т е Рго1ё$ютёпе$ <1и Ме$81ат5те»4). Рус­ ский народ Вронский считал богоносным народом. Но о Вронском у нас почти никто и не слыхал.

III Западничество совсем не признавало ценности национальности, и славянская идея была окончательно чужда и русским либералам, и рус­ ским революционерам. В левом западническом лагере национальность признавалась лишь отрицательно, лишь поскольку она преследуется и должна быть освобождена. Угнетенные национальности считалось нуж­ ным брать под свою защиту, но вдохновляла всегда космополитическая идея, творческих национальных задач не признавали. Наши левые на­ правления готовы были признать право на существование польской на­ циональности или грузинской, поскольку они угнетены, но не согла­ шались признать русской национальности, потому что она государствен­ но господствует. Но чужую национальную душу может почувствовать и узнать лишь тот, кто чувствует и знает собственную национальную душу. Только во время войны в русских либеральных и радикальных кругах начало просыпаться национальное сознание. Мысль начинает работать над национальным самоопределением и национальным призванием России и наталкивается на славянскую идею. Нечто от славянофиль­ ства должно быть воспринято и той частью общества, которая всегда

Славянофильство и славянская идея 131 сознавала себя западнической. Трагическая судьба растерзанной Польши и Сербии принудительно обращает нашу волю и наше сознание к славя­ нам и славянской идее. Но мы должны сознать, что славянское единение невозможно на почве традиционного славянофильства и традиционно­ го западничества и предполагает новое сознание, новые идеи. Невозмож­ но утвердить всеславянскую идею на почве признания восточного пра­ вославия единственным и полным источником высшей духовной куль­ туры, так как этим отлучаются от духовного обращения поляки и все славяне-католики. Ясно, что духовный базис славянской идеи должен быть шире и вмещать в себя несколько религиозных типов. А это пред­ полагает преодоление русского религиозного национализма. В основу славянской идеи, как и вообще в основу русской мессиан­ ской идеи, можно положить лишь русский духовный универсализм, русскую всечеловечность, русское искание Града Божьего, а не русскую национальную ограниченность и самодовольство, не русский провин­ циализм. Нужно полюбить душу России и интимно узнать ее, чтобы виден был русский сверхнационализм и русское бескорыстие, неведо­ мые другим народам. Я думаю, что и славянофилы не выразили эту глубину русской души. Они не поднялись еще до всечеловечности, они не преодолели еще корыстного национального самоутверждения. Нуж­ на новая славянская и новая русская идея, идея творческая, обращен­ ная вперед, а не назад. Ныне мы вступаем в новый период русской и всемирной истории, и старые, традиционные идеи не годны уже для новых мировых задач, которые ставит перед нами жизнь. Мы слиш­ ком много пережили, слишком многое переоценили, и нет для нас воз­ врата к старым идеологиям. Мы уже не славянофилы и не западники, ибо мы живем в небывалом мировом круговороте и от нас требуется несоизмеримо больше, чем от наших отцов и дедов. Все дремавшие силы русского народа должны быть приведены в действие, чтобы можно было справиться со стоящими перед нами задачами. Мы должны за­ ставить поверить в нас, в силу нашей национальной воли, в чистоту нашего национального сознания, заставить увидеть нашу «идею», ко­ торую мы несем миру, заставить забыть и простить исторические гре­ хи нашей власти. Нашей глубины не знали, но слишком хорошо знали тяжелую руку нашей государственности. И всякая славянская идея, ко­ торая скреплена с этой тяжелой рукой, отпугивает и вызывает отвра­ щение. Славянское единение идет по совершенно новому пути. Наша национальная мысль должна творчески работать под новой славянской идеей, ибо пробил тот час всемирной истории, когда славянская раса должна выступить со своим словом на арену всемирной истории. Она придет на смену господству германской расы и сознает свое единство и свою идею в кровавой борьбе с германизмом. Идея славянского едине­ ния, прежде всего единения русско-польского, не должна быть внеш-

132 Судьба России. № Проблема национальн неполитической, утилитарно-государственной, она прежде всего дол­ жна быть духовной, обращенной внутрь жизни. Судьба славянской идеи не может стоять в рабской зависимости от зыбких стихий мира, коле­ баний военной удачи, хитростей международирй дипломатии, поли­ тиканских расчетов. Как и всякая глубокая идея, связанная с духовны­ ми основами жизни народов, она не может погибнуть от внешних не­ удач, она рассчитана на более далекие перспективы. Должно начаться в народе и обществе духовно-культурное всеславянское движение, и в конце концов это движение окажет влияние и на нашу политику, полу­ чившую такое тяжелое наследие от прошлого. Но зачинаться все долж­ но не от внешних, утилитарно-политических соглашений и комбина­ ций, а от искренних, из глубины идущих объединений. Мы устали от лжи политиканства и хотели бы дышать вольным воздухом правды. Такая правда есть в природе русского человека. Такой правды ждем мы и от других славян. , •;,

••••о

'

КОСМИЧЕСКОЕ И СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ МИРООЩУЩЕНИЕ I Мировая война несет с собой человечеству глубокий духовный кри­ зис, который может быть обсуждаем с разных сторон. Последствия та­ кой небывалой войны неисчислимы и не могут быть целиком предви­ дены. Много есть оснований думать, что мы вступаем в новую истори­ ческую эру. И если бросаются в глаза изменения внешние, международ­ ные, политические и экономические, то внутренние, духовные изменения приходят неприметно. Это всегда сначала процесс подземный. Наше предвидение будущего должно быть совершенно свободно от обычного оптимизма или пессимизма, от оценок по критериям благополучия. Было бы легкомысленно представлять себе жизнь после такой истощающей войны в особенно радужных и благополучных красках. Скорее можно думать, что мир вступает в период длительного неблагополучия и что темп его развития будет катастрофический. Но ценности, приобретен­ ные человечеством в мировой борьбе, не определяются увеличением или уменьшением благополучия. Сравнительно много говорят и пишут об экономических и поли­ тических последствиях войны. Меньше думают о ее духовных послед­ ствиях, о ее влиянии на все наше миросозерцание. Об одном из таких малопредвиденных последствий я и хотел бы поговорить. В XIX веке мироощущение и миросознание передовых слоев человечества было окрашено в ярко социальный цвет. Не раз уже указывали на то, что социология заменила теологию, что религиозное чувство потерявшего веру человечества направилось на социальность. Ориентация жизни сделалась социальной по преимуществу, ей были подчинены все дру­ гие оценки. Все ценности были поставлены в социальную перспективу. Человеческая общественность была выделена из жизни космической, из мирового целого и ощущалась как замкнутое и самодовлеющее це-

134 Судьба России. II: Проблема национальност лое. Человек окончательно был водворен на замкнутую социальную территорию, на ней захотел он быть господином, забыл обо всем ос­ тальном мире и об иных мирах, на которые не простирается его власть и господство. Завоевания человека на ограниченной, замкнутой соци­ альной территории достигались ослаблением памяти, забвением бес­ конечности. Быть может, и нужно было человеку пережить период этого ограниченного мироощущения, чтобы усилить и укрепить свою соци­ альную энергию. Всякого рода ограничения бывают прагматически нужны в известные периоды человеческой эволюции. Но ограничен­ ность этого социологического мироощущения не могла продолжаться слишком долго. Эта ограниченность таила в себе возможность слиш­ ком неожиданных катастроф. Бесконечный океан мировой жизни по­ сылает свои волны на замкнутую и беззащитную человеческую обще­ ственность, водворенную на небольшой территории земли. Мировая война и является такой большой мировой волной, девятым валом. Она обнаруживает для всех, и наиболее ослепленных, что все социальные утопии, построенные на изоляции общественности из жизни космичес­ кой, — поверхностны и недолговечны. Под напором мировых волн пали утопии гуманизма, пацифизма, международного социализма, междуна­ родного анархизма и т. п., и т. п. Выясняется не теорией, а самой жиз­ нью, что социальный гуманизм имел слишком ограниченный и слиш­ ком поверхностный базис. Не было принято во внимание, что суще­ ствуют глубокие недра земли, и необъятная мировая ширь, и звездные миры. Много темно-иррационального, всегда приносящего неожидан­ ность, лежит в этих недрах и в бесконечной шири. Замкнутая и огра­ ниченная человеческая общественность с ее исключительно социоло­ гическим миропониманием напоминает страуса, прячущего голову в свои перья. Слишком многое не принимается во внимание в соци­ альных утопиях, всегда основанных на упрощении и искусственной изоляции. Подобно тому, как недолговечно и поверхностно существо­ вание оазиса-общины в духе толстовства или утопического социализ­ ма, недолговечно и поверхностно и существование всей человеческой общественности в сложной и бесконечной космической жизни. Социальный утопизм всегда коренится в этой изоляции обществен­ ности от космической жизни и от тех космических сил, которые ирра­ циональны в отношении к общественному разуму. Это всегда—укры­ вание от сложности через ограниченность. Социальный утопизм есть вера в возможность окончательной и безостановочной рационализа­ ции общественности, независимо от того, рационализована ли вся при­ рода и установлен ли космический лад. Утопизм не желает знать связи зла общественного со злом космическим, не видит принадлежности общественности ко всему круговороту природного порядка или при­ родного беспорядка. И такие катастрофы, как мировая война, застав-

Космическое и социологическое мироощущение 135 ляют очнуться, принуждают к расширению кругозора. Обнаруживает­ ся несостоятельность таких рациональных утопий, как вечный мир в этом злом природном мире, как безгосударственная анархическая свр^ бода в этом мире необходимости, как всемирное социальное братство и равенство в этом мире раздора и вражды. О, конечно, великая цен­ ность мира, свободы, социального братства остается непреложной. Но ценности эти недостижимы в той поверхностной и органической об­ ласти, в которой предполагали их достигнуть. Достижение этих ценно­ стей предполагает бесконечно большое углубление и расширение, т. е. еще очень сложный и длительный катастрофический процесс в чело­ веческой жизни, предполагает переход от исключительно социологи­ ческого мироощущения к мироощущению космическому.

II Углубленное сознание должно прийти к идее космической обще­ ственности, т. е. общественности, размыкающейся и вступающей в еди­ нение с мировым целым, с мировыми энергиями. Всегда существовал эндосмос и экзосмос' между человеческой общественностью и косми­ ческой жизнью, но это не было достаточно сознано человеком, и он искусственно замыкался, спасаясь от бесконечности в своей ограничен­ ности. На более глубокую почву должна быть поставлена та истина, что величайшие достижения человеческой общественности связаны с твор­ ческой властью человека над природой, т. е. с творчески-активным об­ ращением к космической жизни, как в познании, так и в действии. А это предполагает несоизмеримо большую самодисциплину челове­ ка, чем та, которая есть в нем сейчас, высокую степень овладения са­ мим собой, своими собственными стихиями. Лишь тот, кто господ­ ствует над самим собой, может господствовать и над миром. Задачи общественности — прежде всего космически-производственные зада­ чи. С этим связана мораль личной и общественной самодисциплины. Это сознание прямо противоположно тому, на котором покоилось наше народничество всех оттенков с его распределительной моралью. Творческий труд над природой, расширенный до космического размаха, должен быть положен во главу угла. Труд этот не должен быть рабски прикреплен к земле, к ее ограниченному пространству, он все­ гда должен иметь мировые перспективы. XX век выдвинет такие кос­ мические задачи в сфере творческого труда над природой, в области производства и техники, о каких XIX век со всеми своими открытиями не мог и мечтать, не мог и подозревать. Поразительно, что марксизм, который так выдвигал моменты производственные, рост производи­ тельных сил в социальной жизни и им давал перевес над моментами

136 Судьба России. 11: Проблема национальност распределительными, был совершенно лишен космического мироощу­ щения и явил собой крайний образец социологического утопизма, за­ мыкающего человека в ограниченной и поверхностной общественно­ сти. Марксизм верил, что можно до конца рационализировать обще­ ственную жизнь и привести ее к внешнему совершенству, не считаясь ни с теми энергиями, которые есть в бесконечном мире над человеком и вокруг него. Марксизм — самая крайняя форма социологического рационализма, а потому и социологического утопизма. Все социальные учения XIX века были лишены того сознания, что человек — космичес­ кое существо, а не обыватель поверхностной общественности на поверх­ ности земли, что он находится в общении с миром глубины и с миром высоты. Человек — не муравей, и человеческая общественность — не муравейник. Идеал окончательно устроенного муравейника рушится безвозвратно. Но более глубокое сознание возможно лишь на религи­ озной почве. Мировая катастрофа должна способствовать религиоз­ ному углублению жизни. Тот духовный поворот, который я характеризую как переход от со­ циологического мироощущения к мироощущению космическому, бу­ дет иметь и чисто политические последствия и выражения. Будет пре­ одолен социально-политический провинциализм. Перед социальным и политическим сознанием станет мировая ширь, проблема овладения и управления всей поверхностью земного шара, проблема сближения Востока и Запада, встреч всех типов и культур, объединения человече­ ства через борьбу, взаимодействие и общение всех рас. Жизненная по­ становка всех этих проблем делает политику более космической, менее замкнутой, напоминает о космической шири самого исторического процесса. Поистине проблемы, связанные с Индией, 'Китаем или ми­ ром мусульманским, с океанами и материками, более космичны по сво­ ей природе, чем замкнутые проблемы борьбы партий и социальных групп. До последней степени обострившийся вопрос об отношении всякого индивидуального национального бытия к единому и объеди­ ненному человечеству должен быть решен как вопрос космического размаха. Обращение к глубине национальной жизни обращает вместе с тем и к шири жизни всемирно-исторической. В политике империа­ листической объективно был уже космический размах и космические задания. Но сознание самих идеологов империализма было ограниче­ но. Идеология эта была буржуазной идеологией, она редко шла глубже и дальше поверхности чисто экономических и политических задач. И в путях империалистической политики было много злого, порож­ денного ограниченной неспособностью Проникать в души тех культур и рас, на которые распространялось империалистическое расширение, была слепота к внешним задачам человечества. Но значение империа­ лизма, как неизбежного фазиса развития современных обществ, для

Космическое и социологическое мироощущение 137 объединения человечества на всей поверхности земли и для создания космической общественности может быть признано безотносительно к положительному пафосу империализма. Мировая война есть катаст­ рофический момент в диалектике империалистического расширения.

III Чтобы добыть свет в нахлынувшей на мир тьме, необходимо кос­ мическое углубление сознания. Если остаться на поверхности жизни, то тьма поглотит нас. Европейские народы, европейские культуры всту­ пают в период истощения. Эти замкнутые культуры склоняются к упад­ ку, дряхлеют. Длительная и истребительная мировая война надорвет силы Европы, а народам Европы трудно будет искать источников но­ вой энергии на большей глубине и в большей шири мировых про­ странств. Старые чисто социологические ориентировки и оценки жиз­ ни непригодны для размеров совершающихся событий, для их сложно­ сти и новизны. Отвлеченный социологизм, как целое миросозерцание, обнаруживает свою непригодность во всех отношениях, он приходит к концу и должен уступить место более глубоким и широким точкам зре­ ния. Катастрофа этой войны очень резко разделяет людей и совсем не по тем критериям, по которым обычно они разделялись. Они оказались духовно совершенно неподготовленными к этой катастрофе, она раз­ разилась над ними как великая неожиданность, выбивающая из всех укрепленных позиций. В таком положении оказалась большая часть людей чисто социологического мироощущения. Они наскоро стали приспособлять свои старые точки зрения к новым событиям, но ощу­ тили уныние людей, отброшенных назад. Многие почувствовали себя выброшенными за борт истории. Другие оказались духовно подготов­ ленными к мировой катастрофе, в ней не было для них ничего неожи­ данного, ничего сбивающего с их точек зрения на жизнь. Таковы люди, у которых и раньше было более космическое чувство жизни, более широкий кругозор. Они знают, что война есть великое зло и кара за грехи человечества, но они видят смысл мировых событий и вступают в новый исторический период без того чувства уныния и отброшенности, которое ощущают люди первого типа, ни в чем не прозревающие внутреннего смысла. Космическое мироощущение — менее благопо­ лучное, менее рационалистически оптимистическое, более беспокой­ ное, чем социологическое мироощущение, — оно предвидит великие неожиданности и готово вступить в царство неведомого и неизжито­ го. Это более глубокое и широкое мироощущение и сознание не до­ пускает тех рационалистических иллюзий, для которых будущее мира определяется лишь силами, лежащими на самой поверхности ограни-

138 Судьба России. II: Проблема национальн ченного куска земли. Действуют силы более глубокие, еще неведомые, приливают энергии из далеких миров. Нужно иметь мужество идти навстречу неведомому дню, идти во тьме к новой заре. Мировая война совершенно бессмысленна для всякого рационалистического оптимиз­ ма, для всякого социологического утопизма. Для людей этого духа она не может дать никакого научения, они не хотят перейти к новой жизни через смерть. Но мировая война имеет символический смысл для тех, которые всегда предвидели действие скрытых, не поддающихся раци­ онализации космических сил. Природа войны — не творческая, отри­ цательная, разрушительная; но война может пробудить творческие силы, может способствовать углублению жизни. Перед человечеством становятся все новые и новые творческие задачи, задачи творческого претворения энергий, исходящих из темной, изначальной глубины бытия в новую жизнь и новое сознание. Развитие человечества, вос­ хождение человечества никогда не совершается по прямой линии, пу­ тем нарастания однообразных положительных элементов. Это — про­ цесс в высшей степени антиномический и трагический. Приливы тьмы есть то варварство бытия, без которого в жизни человеческой наступа­ ет иссякание энергии, застывание. Мировая война есть заслуженное ев­ ропейской культурой, нахлынувшее на нее варварство, темная сила. В этой тьме многое должно погибнуть и многое народиться, как в наше­ ствии варваров на античную культуру. Но эта варварская сила—внут­ ренняя, а не внешняя. Мы можем сделать вывод. Люди старого, хотя и мнящего себя передовым социологического мироощущения, отбрасы­ ваются назад. Они — консерваторы вчерашнего и позавчерашнего дня. Люди космического мироощущения духовно готовы идти к неведомо­ му будущему с творческим порывом.

III. ДУШИ НАРОДОВ (параллели)

СУДЬБА ПАРИЖА I Когда германцы подступили к Парижу и Париж лихорадочно го­ товился к защите, многие сердца на земле испытали жуткое волнение и беспокойство1. Готовился удар не только в сердце Франции, но и в серд­ це нового человечества. И от раны, нанесенной Парижу, кровью обли­ лась бы не одна Франция, но и все культурное человечество. Париж — мировой город, мировой город новой Европы и всего нового европей­ ского человечества. То же жуткое беспокойство было бы пережито, если бы опасность грозила Риму. Рим — мировой город старого человече­ ства и священный памятник для человечества нового. Опасность и даже гибель Берлина, Вены, Лондона и других столиц Европы не могла бы так жутко взволновать всякую культурную душу. Рана, нанесенная этим столицам разных государств, была бы прежде всего национальным го­ рем. И только рана, нанесенная Риму и Парижу, была бы горем обще­ европейским и общечеловеческим. Я верю, что и лучшие из немцев, наиболее тонкие из них, пережили минуты страха за судьбу Парижа. Мы, русские, вдохновлены великой и справедливой войной, но мы не пережили еще непосредственного страха за судьбу родины, у нас не было такого чувства, что отечество в опасности. Никто не допускал возмож­ ности приближения германцев к сердцу России — Москве. Россия в этот грозный час мировой истории почувствовала себя сильной, а не слабой, призванной помогать другим. Перед Россией стали мировые задачи, открылись мировые перспективы. Совсем иначе переживается эта война во Франции. Там действительно были минуты, когда отече­ ству грозила непосредственная опасность и французы переживали страх за судьбу своей родины. В современной Франции чувствуется какая-то хрупкость, усталость от большой своей истории, в которой совершено много великого и героического, чувствуется истощение. Современный

140 Судьба России. III: Души народов француз и слишком утончен, и слишком испорчен мещанским доволь­ ством, расслаблен жаждой наслаждений и любовью к женщине. Фран­ ция совсем не милитаристическая страна. Дух воинственный давно в ней угас. Она пережила свой героический воинственный период, вла­ ствовала над Европой и ныне не является уже грозной военной силой. И жутко было за Париж, страшно за Францию. Многие русские почув­ ствовали Францию родной и жаждали помочь ей своей силой, поддер­ жать ее. Спасение Франции — одна из великих, мировых задач России. Конечно, Франция — не Бельгия, не Сербия, Франция — великая дер­ жава, и она нам оказывает великую помощь как наша союзница. Но преимущество силы на нашей стороне. И непосредственная опасность для Парижа миновала в значительной степени благодаря нашим побе­ дам2 . Франко-русский союз, дипломатический и государственный, пе­ реживается теперь нами глубоко сердечно, душевно, народно 3 . В на­ шем союзе с Францией есть что-то более глубокое, чем расчеты между­ народной политики.

Н Париж — мировой опыт нового человечества, очаг великих начи­ наний и дерзновенных экспериментов. Париж — свободное выявле­ ние человеческих сил, свободная игра их. Жизнь мирового города есть жизнь человека на свободе, жизнь автономная, независимая от священ­ ного авторитета, секуляризированная. Вместе с Парижем пережило новое человечество медовый месяц свободной жизни и свободной мысли; великую революцию, социализм, эстетизм, последние плоды буржуазного атеизма и мещанства. Образ Парижа для нас двоится и вызывает чувства противоположные. Мы знаем обаяние Парижа, един­ ственную магию, присущую этому городу, единственную красоту соче­ тания в нем самого старого с самым новым. Париж — живое существо, и существо это выше и прекраснее со­ временных буржуазных французов. Лицо души его имеет «необщее» выражение 4 , не то, которое обычно имеют большие города Европы. Это — единственный современный, новый город, в котором есть кра­ сота и обаяние нового и современного. Как некрасиво, как мешает все новое и современное в Риме, как безобразно и оскорбительно оно в Берлине. Наша непластическая, неархитектурная эпоха создает только безобразные дома и безобразную одежду, делает улицы отталкиваю­ щими для эстетически чуткого человека и оставляет нас на эстетичес­ кое пропитание стариной. В одном Городе Париже есть красота сегод­ няшнего дня, красота двоящаяся, быть может, призрачная и возмуща­ ющая, но все же красота. Париж — магический Город, — в нем сосре-

СуЪьба Парижа 141 доточилась вся магия современного большого Города, вся его притяга­ тельность и все его зло. Магия Парижа — Города в самом сосредото­ ченном и предельном смысле — окутывает всякого чуткого и впечат­ лительного человека. Другие большие города Европы — это уже Па­ риж второго и третьего сорта, не чистые воплощения идеи нового Города, а половинчатые, разбавленные провинциализмом. Только Па­ риж — Город-столица, Город мировой, новый Город нового челове­ чества. Берлин — благоустроенная казарма, технически усовершен­ ствованная, со всеми удобствами, но безвкусная и лишенная всякой магии Города, всякой демонической его власти. Париж, даже не очень благоустроенный город, технически отсталый по сравнению с Берли­ ном, и магия его, его право быть Городом по преимуществу и Городом мировым не в этом внешнем техническом прогрессе коренятся. В Па­ риже есть иррациональная тайна Города, власть магическая, а, не тех­ ническая. Париж намагнитизирован токами, идущими от свободной игры человеческих сил. И в нем есть шипучесть и искристость, легкость, непостижимая в тяжелой буржуазной жизни современного города, ве­ селость странная при такой мучительной борьбе за существование. На всем Париже лежит печать исключительного остроумия, националь­ ного гения французского народа, который умеет умирать с остротой на устах. В Париже — последнее истончение культуры, великой и все­ мирной латинской культуры, перед лицом которой культура Германии есть варварство, и в том же Париже — крайнее зло новой культуры, новой свободной жизни человечества — царство мещанства и буржу­ азности. Свободная игра человеческих сил, свободная от всякой свя­ тыни, привела к закрепощенному царству мещанства. Буржуазное раб­ ство человеческого духа — один из результатов формальной свободы человека, его поглощенности собой. Такова антиномия бытия. Мещан­ ство — другой лик Парижа, лик устрашающий и отталкивающий. Па­ риж — огромный эксперимент нового человечества, в нем скрыты все противоположности. Именно в талантливом, остроумном, веселом, свободном и дерза­ ющем Париже мещанство нашло свое завершение, свое эстетически законченное выражение, свой предел. Весь период Третьей республи­ ки5 был постепенным развитием мещанской жизни, плодом безрели­ гиозного, атеистического духа. Французы устали от катастроф, революций, войн, исканий и захотели спокойной, довольной жизни, замк­ нутого в себе мещанства, закрытого для всякого духовного движения. Париж любят называть новым Вавилоном, городом разврата. И, дей­ ствительно, в Париже есть явление разврата изощренного и изобрета­ тельного. Разврат — судьба нового Города. Но тот же Париж — город замкнутой мещанской семьи, очень крепкой и совершенно забарри­ кадированной. Париж — город мещанских нравов и мещанских доб­ родетелей, полезных для преуспевания жизни.

142

Судьба России. III: Души народов

III Самодовольная мещанская семья — замкнутая ячейка, в которой эгоизм личный помножается на эгоизм семейный, процветает не у нас, русских, не у славян, а именно у парижан, которые почему-то известны миру лишь со стороны своей развратной репутации. Мещанство есть обратная сторона необузданной жажды наслаждений. Мещанские нор­ мы — плод неверия в благородное самоограничение человека. И под­ линная бытовая свобода, свобода от ложных условностей и лицемер­ ных норм есть только у русских. У русских есть открытость духа. Нигде нет такой погони за наживой, за жизненным успехом, такого культа бо­ гатства и такого презрения к бедности, как у парижан. Французы скупы, делают экономии и полны мещанского страха перед необеспеченным и неблагоустроенным положением. Мещанская Франция возвела личный и семейный эгоизм в добродетель. Эта Франция совсем не так легкомыс­ ленна, как это кажется при поверхностном с ней знакомстве. Легкомыс­ ленны в земных делах именно мы, русские. Герцен почуял это победное шествие царства мещанства и содрогнулся от отвращения, искал спасе­ ния от него в России, в русском крестьянстве*. Недаром во Франции явился великий изобличитель мещанства Леон Блуа, написавший гнев­ ное истолкование «общих мест» мещанской мудрости, — рыцарь ни­ щеты в мещанском Париже 6 . Мещанство — метафизическая, а не со­ циальная категория. И социализм проникнут духом мещанства. При­ рода мещанства — атеистическая, безрелигиозная. Мещанская жизнь есть жизнь поверхностных оболочек человека, выдаваемых за ядро, за глубину и сущность жизни. В мещанской жизни начали погибать на­ циональные добродетели французского народа—их способность к ге­ роизму и великодушию, их свободолюбие и бесстрашие перед смер­ тью. В мещанской Франции, богатой, устроившейся и самодовольной, нельзя уже было узнать страны Жанны д'Арк и Наполеона, великой революции и великих исканий свободы. Жажда богатства перешла в бесчестность и подкупность. Политические формы исчерпались до кон­ ца. Все дошло до предела, за которым уже — разложение и смерть. Ме­ щанство постепенно убивало душу. А сказано христианскому миру, что больше нужно бояться убивающих душу, чем убивающих тело 7 . Те­ перь начали убивать тело — оболочку человека, но, быть может, душа, ядро человека от этого возродится. Ибо для души убийственней сидеть по колени в мещанской жизни, чем по колени в воде сидеть в окопах. Мещанская жизнь в Париже стала столь душной, столь убийственной для души, что только великие катастрофы и великие испытания могут очистить и освободить человека от мещанства. Самодовольная и замк* Тот же Герцен пророчески предсказал царство прусского милитаризма и неизбежность столкновения с ним.

Судьба Парижа 143 нутая мещанская жизнь начала уже верить в свое земное бессмертие, в свою дурную бесконечность*. Но оставить человека в этой вере в непо­ колебимую прочность мещанского царства, значило бы допустить ги­ бель человека, смерть его души. Есть в мире высшие силы, которые не могут этого допустить. И неизбежно должно было раскрыться миру, что в самой глубине буржуазной жизни лежит уже семя великой вой­ ны, великой катастрофы. Нельзя вечно жить мирной буржуазной жиз­ нью довольства; для самих целей буржуазной жизни нужно воевать с великими жертвами и страданиями. В этом есть внутренняя диалекти­ ка, изобличающая ложь жизни. Причины, породившие слишком мир­ ную буржуазную жизнь, породили и войну. Эта таинственная диалек­ тика особенно чувствуется в Париже, во Франции, в стране совсем не милитарной. Буржуазный и веселый Париж ныне призывается к подви­ гу и совершает подвиги. Он обливается кровью. Через великие испыта­ ния и потрясения вновь пробудится героическое у французов, опустив­ шихся до слишком самодовольной мещанской жизни.

IV Человеку как будто не дано оставаться на высоте в слишком мир­ ной, довольной, благополучной жизни. Для мещанской Франции нуж­ на была гроза, необходимо было неблагополучие и страдание. И все вовремя пришло. Мировая катастрофа, столь непосредственно гроз­ ная для Франции, будет кризисом и концом мещанских идеалов жиз­ ни, замкнутых в земное довольство. Читайте письма из Парижа. Па­ риж стал серьезен, жертвоспособен, мещанские ячейки в нем разомк­ нулись. Проснулись лучшие стороны французского народа — любовь к родине, чувство гражданства, энтузиазм, великодушие, бесстрашие перед смертью. Еще раз перед Францией стало что-то мировое и оттес­ нило мещански частное. Волею судеб любовь к родине и к мировой справедливости победила в сердце французов любовь к женщине, к наслаждению и к мещанскому довольству. Мировая война — великая изобличительница лжи беззаботной мещанской жизни. Есть войны, которые посылаются Провидением, чтобы заставить народы опомнить­ ся, углубиться, приподняться. Неизбежность нынешней войны уже за­ ложена во внутренней болезни человечества, в его буржуазности, в том мещанском самодовольстве и ограниченности, которые не могут не привести к взаимному убийству. Мещанская замкнутость размыкается в крови, пролитой 9 на войне. И в нервно-впечатлительной, утончен­ ной культуре Франции это чувствуется сильнее, чем где бы то ни было. А судьба Франции, как великой страны, есть прежде всего судьба Пари­ жа, ее сердца и сердца Европы. Жутко за Париж и хочется помочь ему.

144 Судьба России. III: Души народов Но мировой Город не может погибнуть, он нужен миру, в нем нерв нового свободного человечества с его добром и его злом, с его правдой и его неправдой, в нем пульсирует кровь Европы, и она обольется кро­ вью, если Парижу будет нанесен удар. Неизбежен конец мещанского атеизма, буржуазной вражды к религии. И Париж возродится к новой жизни. Симптомы религиозного возрождения уже были до войны. Судьба Парижа — судьба нового человека и нового Города.

РУССКАЯ И ПОЛЬСКАЯ ДУША I Старая ссора в славянской семье, ссора русских с поляками, не мо­ жет быть объяснена лишь внешними силами истории и внешними политическими причинами 1 . Источники вековой, исторической рас­ при России и Польши лежат глубже. И сейчас особенно важно для нас осознать духовные причины этой вражды и отталкивания, разделяю­ щих славянский мир. Это прежде всего распря двух славянских душ, родственных по крови и языку, по общеславянским расовым свойствам и столь различных, почти противоположных, с трудом совместимых, неспособных друг друга понять. Народы, родственные и близкие, ме­ нее способны друг друга понять и более отталкиваются друг от друга, чем далекие и чужие. Родственный язык звучит неприятно и кажется порчей собственного языка. В семейной жизни можно наблюдать это отталкивание близких и невозможность понять друг друга. Чужим мно­ гое прощают, но своим, близким ничего не хотят простить... И никто не кажется таким чужим и непонятным, как свой, близкий. Русские и поляки боролись не только за землю и за разное чувство жизни. Внешне-исторически русские победили в этой вековой борьбе, они не только отразили опасность полонизации русского народа, но и агрессивно наступали на народ польский, и делали попытки его русифи­ кации. Польское государство было раздавлено и разорвано, но польская душа сохранилась, и с еще большей напряженностью выразил себя польский национальный лик. Великий духовный подъем, выразивший­ ся в польском мессианизме, произошел уже после гибели польского государства2. Польский народ, обнаруживший так мало способнос­ тей к государственному строительству, обладающий чертами индиви­ дуалистическими и анархическими, оказался духовно сильным и не­ сокрушимым. И нет в мире народа, который обладал бы таким напря­ женным национальным чувством. Поляки совершенно не поддаются

146 Судьба России. III: Души народов ассимиляции. Именно у поляков идея национального мессианизма до­ стигла высочайшего подъема и напряжения. Поляки внесли в мир идею жертвенного мессианизма. И русский мессианизм всегда должен был казаться полякам нежертвенным, корыстным, притязающим на захват земли. Многое должно после войны измениться во внешней, государ­ ственной судьбе Польши, и невозможен уже возврат к старому ее угне­ тению. Внешние отношения России и Польши коренным образом ме­ няются. Россия сознает, что должна искупить свою историческую вину перед Польшей. Но русская и польская душа все еще противостоят друг другу как страшно чуждые, бесконечно разные, друг другу непонятные. Внутреннего сближения не происходит. Не явилось еще глубокой по­ требности понять друг друга. Польско-русский вопрос ставится и са­ мими поляками, и русскими слишком внешне, в плане политическом, и решение его колеблется в зависимости от колебания политических настроений и военных удач. Освобождение Польши сделает возмож­ ным настоящее общение между Польшей и Россией, настоящее сбли­ жение между поляками и русскими, которому доныне препятствовало угнетение Польши. Но что внутренне делается для такого общения и сближения? К внешним обещаниям поляки относятся подозрительно. Ныне подозрения эти исторически не основательны, но психологичес­ ки поляки имеют слишком много для них оснований. Духовно же слиш­ ком мало делается для сближения с поляками. И хотелось бы обратить особое внимание на то, что в польско-русских отношениях есть более глубокая, духовная сторона. Только настоящее понимание может быть освобождающим, оно избавляет от давящих отрицательных чувств, и следует вникнуть и нам, русским, и полякам, почему русской душе все­ гда так трудно было полюбить душу польскую, почему польская душа с таким презрением относилась к душе русской? Почему так чужды и так непонятны друг другу эти две славянские души? Внутри славянства произошло столкновение Востока и Запада. Славянский Запад чувство­ вал себя более цивилизованным, носителем единой европейской куль­ туры. Славянский Восток противополагал Западу свой собственный духовный тип культуры и жизни.

II Я всегда думал, что распря России и Польши есть прежде всего рас­ пря души православной и души католической. И внутри славянства это столкновение православной и католической души приобретает особен­ ную остроту. Россия исторически привыкла со стороны Запада охра­ нять свою православную душу и свой особый духовный уклад. В про­ шлом полонизация и латинизация русского народа была бы гибелью его духовной самобытности, его национального лика. Польша шла на

Русская и польская душа 147 русский Восток с чувством своего культурного превосходства. Русский духовный тип казался полякам не иным духовным типом, а просто низшим и некультурным состоянием. Историческая борьба России с Польшей имела положительный смысл, и духовное своеобразие рус­ ского народа было в ней утверждено навеки. Воспоминание об этой борьбе оставило в душах обоих народов след столь глубокий, что и сей­ час трудно от него освободиться. Россия выросла в колосса, как госу­ дарственного, так и духовного, и давно уже раздувание польской опас­ ности, как и опасности католической, постыдно и обидно для достоин­ ства русского народа. Более сильному обидчику не подобает кричать об опасности со стороны более слабого и им же раздавленного. Ныне перед Россией стоят задачи творческие, а не охранительно-утеснитель­ ные. Русская политика относительно Польши давно уже стала истори­ ческим пережитком, она связана с далеким прошлым и не дает воз­ можности творить будущее. В этой неумной политике виновный не мог простить тому, перед кем виноват. Это в сфере внешне-государ­ ственной. В сфере же внутренне-духовной русской душе все еще меша­ ет подойти к душе польской чувство чуждости и враждебности, вызы­ ваемое латинско-католической прививкой к славянской душе, создав­ шей польский национальный лик. Для погруженной в себя русской души, получившей сильную православную прививку, многое не толь­ ко чуждо и непонятно в поляке, но неприятно, отталкивает и вызывает вражду. И даже отпадавшие от православия русские люди остаются православными по своему душевному типу, и труднее всего им постиг­ нуть католическую культуру и душевный тип, на ее почве вырастаю­ щий. Германский протестантизм менее отталкивал русского человека, и это было настоящим несчастьем для судьбы России. В типической русской душе есть много простоты, прямоты и бес­ хитростности, ей чужда всякая аффектация, всякий взвинченный па­ фос, всякий аристократический гонор, всякий жест. Это душа — легко опускающаяся и грешащая, кающаяся и до болезненности сознающая свое ничтожество перед лицом Божьим. В ней есть какой-то особый, совсем не западный демократизм на религиозной почве, жажда спасе­ ния всем народом. Все остается в глубине у русского народа, и он не умеет себя пластически-благообразно выявить. В русском человеке так мало подтянутости, организованности души, закала личности, он не вытягивается вверх, в складе души его нет ничего готического. Ждет русский человек, что сам Бог организует его душу и устроит его жизнь. В самых высших своих проявлениях русская душа — странническая, ищущая града не здешнего и ждущая его сошествия с неба. Русский народ в своих низах погружен в хаотическую, языческую еще земля­ ную стихию, а на вершинах своих живет в апокалиптических чаяниях,

148 Судьба России. III: Души народов жаждет абсолютного и не мирится ни с чем относительным. Совсем иная душа польская. Польская душа — аристократична и индивидуа­ листична до болезненности, в ней так сильно не только чувство чести, связанное с рыцарской культурой, неведомой России, но и дурной го­ нор. Это наиболее утонченная и изящная в славянстве душа, упоенная своей страдальческой судьбой, патетическая до аффектации. В складе польской души русских всегда поражает условная элегантность и сла­ дость, недостаток простоты и прямоты и отталкивает чувство превос­ ходства и презрения, от которых не свободны поляки. Полякам все­ гда недоставало чувства равенства душ человеческих перед Богом, братства во Христе, связанного с признанием бесконечной ценности каждой человеческой души. Особое духовное шляхетство отравляло польскую жизнь и сыграло роковую роль в их государственной судь­ бе. Русский человек мало способен к презрению, он не любит давать чувствовать другому человеку, что тот выше его. Русский человек горд своим смирением. Польская душа вытягивается вверх. Это — католичес­ кий духовный тип. Русская душа распластывается перед Богом. Это — православный духовный тип. У поляка есть любовь к жесту. У русского совсем нет жеста. В польской душе есть переживание Христова пути, страстей Христовых, Голгофской жертвы. На вершинах польской ду­ ховной жизни судьба польского народа переживается как судьба агнца, приносимого в жертву за грехи мира. Таков польский мессианизм, прежде всего жертвенный, не связанный с государственной силой, с успехом и господством в мире... Отсюда рождается в польской душе пафос страдания и жертвы. Все по-иному в русской душе. Русская душа больше связывает себя с заступничеством Богородицы, чем с путем Христовых страстей, с переживанием Голгофской жертвы. В русской душе есть настоящее смирение, но мало жертвенности. Русская душа отдает себя церковному коллективизму, всегда связанному для нее с рус­ ской землей. В польской душе чувствуется судорожное противление лич­ ности, способность к жертве и неспособность к смирению. В польской душе есть всегда отравленность страстями. Дионисизм русской души совсем иной, не такой окровавленный. В польской душе есть страшная зависимость от женщины, зависимость, нередко принимающая оттал­ кивающую форму, есть судорога и корчи. Эта власть женщины, раб­ ство пола чувствуется очень сильно у современных польских писате­ лей, Пшибышевского, Жеромского и др. В русской душе нет такого раб­ ства у женщины. Любовь играет меньшую роль в русской жизни и рус­ ской литературе, чем у поляков. И русское сладострастие, гениально выраженное Достоевским3, совсем иное, чем у поляков. Проблема жен­ щины у поляков совсем иначе ставится, чем у французов, — это про­ блема страдания, а не наслаждения.

Русская и польская душа III

149

В каждой народной душе есть свои сильные и свои слабые сторо­ ны, свои качества и свои недостатки. Но нужно взаимно полюбить качества народных душ и простить их недостатки. Тогда лишь воз­ можно истинное общение. В великом славянском мире должна быть и русская стихия и стихия польская. Историческая распря изжита и кончилась, начинается эпоха примирения и единения. Много можно было бы указать черт противоположных в народной русской душе и народной польской душе. Но можно открыть и черты общеславян­ ские, изобличающие принадлежность к единой расе. Это общее и род­ нящее чувствуется на вершинах духовной жизни русского и польско­ го народа, в мессианском сознании. И русское и польское мессиан­ ское сознание связывает себя с христианством, и одинаково полно оно апокалиптических предчувствий и ожиданий. Жажда царства Хрис­ това на земле, откровения Св. Духа есть жажда славянская, русская и польская жажда. Мицкевич и Достоевский, Товянский и Вл. Соловь­ ев в этом сходятся. И справедливость требует признать, что польский мессианизм более чистый и жертвенный, чем мессианизм русский. Много было грехов в старой шляхетской Польше, но грехи эти искуп­ лены жертвенной судьбой польского народа, пережитой им Голгофой. Польский мессианизм — цвет польской духовной культуры — преодо­ левает польские недостатки и пороки, сжигает их на жертвенном огне. Старая легкомысленная Польша с магнатскими пирами, с мазуркой и угнетением простого народа перевоплотилась в Польшу страдальчес­ кую. Но если польское мессианское сознание и может быть поставле­ но выше русского мессианского сознания, я верю, что в самом народе русском есть более напряженная и чистая жажда правды Христовой и царства Христова на земле, чем в народе польском. Национальное чувство искалечено у нас, русских, нашим внутренним рабством, у поляков — их внешним рабством. Русский народ должен искупить свою историческую вину перед народом польским, понять чуждое ему в душе Польши и не считать дурным непохожий на его собственный духовный склад. Польский же народ должен почувствовать и понять душу России, освободиться от ложного и дурного презрения, которо­ му иной духовный склад кажется низшим и некультурным. Русская душа останется православной по своему основному душевному типу, как польская душа останется католической. Это глубже и шире пра­ вославия и католичества как вероисповеданий, это — особое чувство жизни и особый склад души. Но эти разные народные души могут не только понять и полюбить друг друга, но и почувствовать свою при­ надлежность к единой расовой душе и сознать свою славянскую мис­ сию в мире.

РЕЛИГИЯ ГЕРМАНИЗМА I Мы представляем себе слишком упрощенно нашего врага, плохо знаем и понимаем его душу, его чувство жизни, его миросозерцание, его веру. А справедливо говорит А. Белый, что душа народа во время войны есть его тыл, от которого многое зависит (см. его статью «Со­ временные немцы» в «Бирж[евых] Ведомостях]»). У нас же обычно или совсем разделяют дух и материю германизма, или ложно и упро­ щенно представляют себе их соединение. Для одних не существует ни­ какой связи между старой Германией — Германией великих мыслите­ лей, мистиков, поэтов, музыкантов, и новой Германией — Германией материалистической, милитаристической, индустриалистической, им­ периалистической. Связь между немцем — романтиком и мечтателем и немцем — насильником и завоевателем остается непонятой. Для дру­ гих германский идеализм, в конце концов, и должен был на практике породить жажду мирового могущества и владычества — от Канта идет прямая линия к Круппу1. Вторая точка зрения делает изобличающую дедукцию, не покрывающую сложности жизни, и создает упрощенную полемическую схему, но в принципе она более правильная. Необходи­ мо установить связь между германским духом и германской материей. Все материальное создается духовным, символизует духовное и не мо­ жет быть рассматриваемо как самостоятельная реальность. Материа­ лизм есть лишь направление духа. То, что мы называем германским материализмом, — их техника и промышленность, их военная сила, их империалистическая жажда могущества — есть явление духа, герман­ ского духа. Это — воплощенная германская воля. Немцы менее всего материалисты, если под материализмом понимать принятие мира из­ вне, как материального по объективно-реальному своему составу. Вся германская философия имеет идеалистическое направление, и матери­ ализм мог быть в ней лишь случайным и незначительным явлением.

Религия германизма 151 Немец — не догматик и не скептик, он — критицист. Он начинает с того, что отвергает мир, не принимает извне объективно данного ему бытия как некритической реальности. Немец физически и метафизи­ чески — северянин, и ему извне, объективно мир не представляется освещенным солнечным светом, как людям юга, как народам романским. Первоощущение бытия для немца есть прежде всего первоощущение своей воли, своей мысли. Он — волюнтарист и идеалист. Он музыкаль­ но одарен и пластически бездарен. Музыка есть еще дух субъективный, внутреннее состояние духа. Пластика есть уже дух объективный, вопло­ щенный. Но в сфере объективного, воплощенного духа немцы оказа­ лись способными создавать лишь необычайную технику, промышлен­ ность, милитаристические орудия, а не красоту. Безвкусие немцев, ко­ торое поражает даже у величайших из них, даже у Гёте, связано с пере­ несением центра тяжести жизни во внутреннее напряжение воли и мысли. Со стороны чувственности, как эстетической категории, нем­ цы совсем неприемлемы и непереносимы. В жизни же чувства они могут быть лишь сентиментальными. Настоящий, глубокий немец всегда хочет, отвергнув мир как чтото догматически навязанное и критически не проверенное, воссоздать его из себя, из своего духа, из своей воли и чувства. Такое направление германского духа определилось еще в мистике Экхардта, оно есть у Лютера и в протестантизме, и с большой силой обнаруживается и обо­ сновывается в великом германском идеализме, у Канта и Фихте, и подругому — у Гегеля и Гартмана. Ошибочно было бы назвать это на­ правление германского духа феноменализмом. Это — своеобразный онтологизм, онтологизм резко волюнтаристической окраски. Герма­ нец по природе метафизик, и свои физические орудия создает он с ме­ тафизическим пафосом, он никогда не бывает наивно-реалистичен. И самый немецкий гносеологизм есть особого рода метафизика. Не­ мец добился-таки того, что орудия мысленные, идеальные превратил в реальные орудия борьбы. Фауст перешел от идеальных исканий, от магии, метафизики и поэзии к реальному земному делу. «1т Ап&п§ «таг сНе Та1!»2 В начале был волевой акт, акт немца, вызвавшего к бытию весь мир из глуби­ ны своего духа. Все рождается из тьмы, из хаоса бесформенных пере­ живаний через акт воли, через акт мысли. И немец ничего не склонен принимать до совершенного им Та*'а. В нем нет никакого пассивноженственного приятия мира, других народов, нет никаких братских и эротических чувств к космической иерархии живых существ. Все должно пройти через немецкую активность и организацию. Герма­ нец по природе своей не эротичен и не склонен к брачному соедине­ нию.

152

Судьба России. III: Души народов

II Германец ощущает хаос и тьму в изначальном, он очень чувствует иррациональное в мировой данности. Это раскрывалось в германской мистике. Но он не потерпит хаоса, тьмы и иррациональности после совершенного его волей и мыслью акта. Где коснулась бытия рука гер­ манца, там все должно быть рационализировано и организовано. Мир изначально предстоит германцу темным и хаотическим, он ничего не принимает, ни к чему и ни к кому в мире не относится с братским чув­ ством. Но после совершенного им Таг'а, после акта его мысли и его воли все меняется, впервые является настоящий мир, мир рациональ­ ный и упорядоченный, в котором все поставлено на свое место, место, отведенное немецким духом. Обратной стороной этого исконно-гер­ манского в германской мистике и философии отраженного первоощущения иррационального, бессознательного, хаотического является тре­ бование, чтобы все было организовано, дисциплинировано, оформлено, рационализировано. Пред немецким сознанием стоит категорический императив, чтобы все было приведено в порядок. Мировой беспорядок должен быть прекращен самим немцем, а немцу все и вся представля­ ется беспорядком. Мировой хаос должен быть упорядочен немцем, все в жизни долж­ но быть им дисциплинировано изнутри. Отсюда рождаются непомерные притязания, которые переживают­ ся немцем как долг, как формальный, категорический императив. Свои насилия над бытием немцы совершают с моральным пафосом. Немец­ кое сознание всегда нормативное. Немец не приобщается к тайнам бытия, он ставит перед собой задачу, долженствование. Он колет глаза всему миру своим чувством долга и своим умением его исполнять. Дру­ гие народы немец никогда не ощущает братски, как равные перед Бо­ гом, с принятием их души, он всегда Их ощущает как беспорядок, хаос, тьму, и только самого себя ощущает немец как единственный источ­ ник порядка, организованности и света, культуры для этих несчастных народов. Отсюда — органическое культуртрегерство3 немцев. В госу­ дарстве и в философии порядок и организация могут идти лишь от немцев. Остальное человечество находится в состоянии смешения, не умеет отвести всему своего места. Германец охотно признает, что в основе бытия лежит не разум, а бессознательное, Божественное безумие (пессимизм, Гартман, Древе). Но через германца это бессознательное приходит в сознание, безумное бытие упраздняется и возникает бытие сознательное, бытие разумное. Для Гегеля в германской философии и на ее вершине, в философии самого Гегеля, Бог окончательно сознает себя. В этом с гегелевским оптимизмом очень сходится гартмановскии пессимизм, для которого

Религия германизма 153 тоже процесс самосознания Божества происходит в германском духе. Тот же процесс совершается и у неокантианцев, хотя и по-иному выра­ жается. И для них трансцендентальное, нормативное сознание упоря­ дочивает и организует хаос мировой данности. И есть большие осно­ вания предполагать, что это трансцендентальное сознание есть немец­ кое сознание, что за ним стоит чисто немецкая воля. Обычно такое со­ знание называют имманентизмом. Но это, конечно, — не единственная возможная форма имманентизма. Это сознание очень подтянутое, все­ гда дисциплинированное и организованное изнутри, из собственной глубины, в которой заложена германская воля, сильная воля. Такое со­ знание импонирует, но эстетически не привлекает. И нужно сказать, что трагедия германизма есть прежде всего трагедия избыточной воли, слишком притязательной, слишком напряженной, ничего не призна­ ющей вне себя, слишком исключительно мужественной, трагедия внут­ ренней безбрачности германского духа. Это — трагедия, противопо­ ложная трагедии русской души. Германский народ — замечательный народ, могущественный народ, но народ, лишенный всякого обаяния.

III Германский народ долгое время внутренне накоплял свою энергию, напрягал свою мысль и волю, чтобы потом явить миру манифестацию материальной своей силы. Германец чувствует себя организатором из­ нутри, вносящим порядок и дисциплину в мировой хаос. Как в области мысли, в философии, так и в жизни практической, в государственности, в промышленности, в военной технике немец всегда вдохновлен катего­ рическим императивом, и только одного себя почитает он способным выполнять долг. В категорический императив, в долг немец верит боль­ ше, чем в бытие, чем в Бога. На этом стоят Кант и Фихте и многие вели­ кие немцы. И это делает самые добродетели немецкие с трудом перено­ симыми. Нам, русским, особенно противен этот немецкий формалис­ тический пафос, это-желание все привести в порядок и устроить. Германец прежде всего верит в свою волю, в свою мысль и им са­ мим изнутри поставленный категорический императив, в свою орга­ низаторскую миссию в мире, духовную и материальную. Он также хо­ рошо все организует в гносеологии и методологии, как и в технике, и промышленности. И вот наступил момент, когда германский дух со­ зрел и внутренне приготовился, когда германская мысль и воля долж­ ны направиться на внешний мир, на его организацию и упорядочива­ ние, на весь мир, который германцу представлялся беспорядочным и хаотическим. Воля к власти4 над миром родилась на духовной почве, она явилась результатом немецкого восприятия мира как беспорядоч­ ного, а самого немца как носителя порядка и организации. Кант пост-

154

Судьба России. III: Души народов

роил духовные казармы. Современные немцы предпочитают строить казармы материальные. Немецкая гносеология есть такая же муштров­ ка, как и немецкий империализм. Немец чувствует себя свободным лишь в казарме. На вольном воздухе он ощущает давление хаотичес­ кой необходимости. В понимании свободы мы никогда с немцами не сговоримся. Немец погрузился в материю, в материальную организа­ цию и материальное властвование на почве своего спиритуализма. Из духа стал он материалистом, создал могущественный материальный мир, и дух его изошел в материю. Могущественная, угрожающая всему миру германская материя есть эманация германского духа, и дух гер­ манский истощился в этой эманации, умалился рт этого напряжения вовне. В германском духе нет безграничности—это в своем роде вели­ кий и глубокий дух, но ограниченный, отмеренный дух, в нем нет сла­ вянской безмерности и безгранности. Дух Достоевского—неистощим. Величайшие явления германского духа, как Бёме, Ангелус Силезиус, Баадер или Гёте, Гофман, Новалис, выходят за пределы той «гер­ манской идеи», которую я пытаюсь характеризовать... В сложном отношении к «германской идее» стоит Ницше, кото­ рый по духу своему и по крови не был чистым германцем5. Герман­ ский дух, очень сильный дух, хочет в конце концов породить своеоб­ разную германскую религию германизма, которая вступает в антаго­ низм с христианством. В этой религии нет Христова духа. Ныне Древе очень характерный выразитель этой религии германизма, а также Чемберлен. Р. Вагнер был ее пророком. Это —- чисто арийская, антисеми­ тическая религия, религия гладкого и пресного монизма, без безумной антиномичности, без апокалипсиса. В этой германской религии нет покаяния и нет жертвы. Германец менее всего способен к покаянию. И он может быть добродетельным, нравственным, совершенным, чес­ тным, но почти не может быть святым. Покаяние подменяется песси­ мизмом. Германская религия относит источник зла к бессознательно­ му божеству, к изначальному хаосу, но никогда не к человеку, не к са­ мому германцу. Германская религия есть чистейшее монофизитство6, признание лишь одной и единой природы — божественной, а не двух природ — божественной и человеческой, как в христианской религии. Поэтому, как бы высоко, по видимости, эта германская религия не воз­ носила человека, она, в конце кондов, в глубочайшем смысле отрицает человека как самобытное религиозное начало. В таком чисто монистическом, монофизитском религиозном со­ знании не может быть пророчеств о новой жизни, новой мировой эпо­ хе, о новой земле и новом небе7, нет исканий нового града, столь ха­ рактерных для славянства. Немецкая монистическая организация, не­ мецкий порядок не допускают апокалиптических переживаний, не тер­ пят ощущений наступления конца старого мира, они закрепляют этот

Религия германизма X55 8 мир в плохой бесконечности . Апокалипсис германцы целиком предо­ ставляют русскому хаосу, столь ими презираемому. Мы же презираем этот вечный немецкий порядок. IV Мир германский и есть центральная Европа по преимуществу. Гер­ манские идеологи сознают германцев создателями и хранителями цен­ трально-европейской культуры. Францию, Англию, Италию, Россию ощущают они окраинами Европы. Судьба германизма представляется судьбой Европы, победа германизма — победой европейской культу­ ры. Религия германизма сознает германский народ той единственной чистой арийской расой, которая призвана утверждать европейскую духовную культуру не только усилиями духа, но также кровью и желе­ зом. Германизм хотел бы навеки закрепить мировое главенство цент­ ральной Европы, он стремится распространить свое влияние на Вос­ ток, в Турцию и Китай, но мешает настоящему выходу за пределы Ев­ ропы и замкнутой европейской культуры. Повсюду германизм, одер­ жимый идеей своей исключительной культурной миссии, несет свою замкнуто-европейскую и замкнуто-германскую культуру, ничем не обо* гащаясь, никого и ничего в мире не признавая... И эти притязания гер­ манско-европейского централизма являются великим препятствием на путях соединения Востока и Запада, т. е. решения основной задачи все­ мирной истории. Этих исключительных притязаний германского духа не может вы­ нести весь остальной мир. Германские идеологи даже расовую антро­ пологическую теорию об исключительных преимуществах длинного­ ловых блондинов превратили в нечто вроде религиозного германско­ го мессианизма. Вместо «арийцев» ввели в употребление термин «индогерманцы». Дух тевтонской гордости пропитал всю германскую науку и философию. Немцы не довольствуются инстинктивным презрением к другим расам и народам, они хотят презирать на научном основа­ нии, презирать упорядочение организованно и дисциплинированно. Немецкая самоуверенность всегда педантическая и методологически обоснованная. Мы, русские, менее всего можем вынести господство притязаний религии германизма. Мы должны противопоставить ей свой дух, свою религию, свои чаяния. Это не мешает нам ценить вели­ кие явления германского духа, питаться ими, как и всем великим в мире. Но гордыне германской воли должна быть противопоставлена наша религиозная воля. Центральной германской Европе не может принад­ лежать мировое господство, ее идея — не мировая идея. В русском духе заключен больший христианский универсализм, большее признание всех и всего в мире.

IV. ПСИХОЛОГИЯ ВОЙНЫ

МЫСЛИ О ПРИРОДЕ ВОЙНЫ I Не о нынешней войне хочу, я говорить, а о всякой войне. Что явля­ ет собою война? Как философски осмыслить войну? При поверхност­ ном взгляде война есть передвижение и столкновение материальных масс, физическое насилие, убийство, калечение, действие чудовищных механических орудий. Кажется, что война есть исключительное погру­ жение в материю и не имеет никакого отношения к духу. Люди духа иногда с легкостью отворачиваются от войны как от чего-то внешнематериального, как чуждого зла, насильственно навязанного, от кото­ рого можно и должно уйти в высшие сферы духовной жизни. Иные отвергают войну с дуалистической точки зрения, по которой существует совершенно самостоятельная сфера материальная, внеш­ него, насильственного, отдельная и противоположная духовному, внут­ реннему и свободному. Но все материальное есть лишь символ и знак духовной действительности, все внешнее есть лишь манифестация внут­ реннего, все принуждающее и насилующее есть ложно направленная свобода. Внутренне осмыслить войну можно лишь с монистической, а не дуалистической точки зрения, т. е. увидав в ней символику того, что происходит в духовной действительности. Можно сказать, что война происходит в небесах, в иных планах бытия, в глубинах духа, а на плос­ кости материальной видны лишь внешние знаки того, что совершается в глубине. Физическое насилие, завершающееся убийством, не есть чтото само по себе существующее, как самостоятельная реальность, — оно есть знак духовного насилия, совершившегося в духовной действитель­ ности зла. Природа войны, как материального насилия, чисто рефлек­ тивная, знаковая, симптоматическая, не самостоятельная. Война не есть источник зла, а лишь рефлекс на зло, знак существования внутреннего зла и болезни. Природа войны — символическая. Такова природа вся­ кого материального насилия, — оно всегда вторично, а не первично.

^^тяшятштяштяттшащтщтщтшшшшттттшятатшттшштшшшшшшяш

Мысли о природе

войны

X5 7

Известное состояние духовной действительности, в котором пребыва­ ет человечество, неизбежно должно пользоваться материальными зна­ ками как орудиями, без которых не может реализовать себя духовная жизнь. Для выражения своей духовной жизни человек должен двигать руками, ногами, языком, т. е. прибегать к материальным знакам, без которых нельзя выразить любви или ненависти, нельзя осуществить волевых стремлений. И война есть сложный комплекс материального передвижения ног и рук, разных орудий, приводимых в движение че­ ловеческой волей. Принципиально допустима возможность духовной жизни без материальных знаков и орудий, но это предполагает иной уровень духовной действительности, которого не достигло сейчас че­ ловечество и мир.. Бывают болезни, которые сопровождаются сыпью на лице. Сыпь эта есть лишь знак внутренней болезни. Внешнее устранение сыпи лишь вгоняет болезнь внутрь. От этого болезнь может даже ухудшиться. Нуж­ но саму внутреннюю болезнь лечить. Зло войны есть знак внутренней болезни человечества. Материальные насилия и ужасы войны лишь сыпь на теле человечества, от которой нельзя избавиться внешне и ме­ ханически. Все мы виновны в той болезни человечества, которая вы­ сыпает войной. Когда вскрывается гнойный нарыв, то нельзя видеть зла в самом вскрытии нарыва. Иногда это вскрытие нужно сделать на­ сильственно для спасения жизни. В глубине духовной действительности давно уже началась мировая война, мировая вражда, ненависть и взаимоистребление. И та война, которая началась в конце июля 1914 года, есть лишь материальный знак совершающейся в глубине духовной войны и тяжелого духовного неду­ га человечества. В этом духовном недуге и духовной войне есть круговая порука всех, и никто не в силах отклонить от себя последствия внутрен­ него зла, внутреннего убийства, в котором все мы жили. Война не созда­ ла зла, она лишь выявила зло. Все современное человечество жило нена­ вистью и враждой. Внутренняя война была прикрыта лишь поверхност­ ным покровом мирной буржуазной жизни, и ложь этого буржуазного мира, который многим казался вечным, должна была быть разоблачена. Истребление человеческой жизни, совершаемое в мирной буржуазной жизни, не менее страшно, чем то, что совершается на войне.

II В Евангелии сказано, что нужно больше бояться убивающих душу, чем убивающих тело 1 . Физическая смерть менее страшна, чем смерть духовная. А до войны, в мирной жизни убивались души человеческие, угашался дух человеческий, и так привычно это было, что перестали даже замечать ужас этого убийства. На войне разрушают физическую

158 Судьба России. IV: Психология войны оболочку человека, ядро же человека, душа его может остаться не толь­ ко не разрушенной, но может даже возродиться. Очень характерно, что более всех боятся войны и убийства на войне — позитивисты, для ко­ торых самое главное, чтобы человеку жилось хорошо на земле, и для которых жизнь исчерпывается эмпирической данностью. Тех, кто ве­ рит в бесконечную духовную жизнь и в ценности, превышающие все земные блага, ужасы войны, физическая смерть не так страшат. Этим объясняется то, что принципиальные пацифисты встречаются чаще среди гуманистов-позитивистов, чем среди христиан. Религиозный взгляд на жизнь глубже видит трагедию смерти, чем взгляд позитивноповерхностный. Война есть страшное зло и глубокая трагедия, но зло и трагедия не во внешне взятом факте физического насилия и истребле­ ния, а гораздо глубже. И на глубине этой зло и трагедия всегда даны уже до войны и до ее насилий. Война лишь проявляет зло, она выбрасывает его наружу. Внешний факт физического насилия и физического убийства нельзя рассматри­ вать как самостоятельное зло, как источник зла. Глубже лежат духов­ ное насилие и духовное убийство. А способы духовного насилия очень тонки и с трудом уловимы. Иные душевные движения и токи, иные слова, иные чувства и действия, не имеющие признаков физического насилия, более убийственны и смертоносны, чем грубое физическое насилие и разрушение. Ответственность человека должна быть расширена и углублена. И, поистине, человек чаще бывает насильником и убийцей, чем он сам это подозревает и чем подозревают это о нем. Нельзя лишь в войне видеть насилие и убийство. Вся наша мирная жизнь покоится на наси­ лии и убийстве. И до начала нынешней мировой войны мы насилова­ ли и убивали в самой глубине жизни не меньше, чем во время войны. Война лишь выявила и проецировала на материальном плане наши старые насилия и убийства, нашу ненависть и вражду. В глубинах жиз­ ни есть темный, иррациональный источник. Из него рождаются глу­ бочайшие трагические противоречия. И человечество, не просветив­ шее в себе божественным светом этой темной древней стихии, неиз­ бежно проходит через крестный ужас и смерть войны. В войне есть имманентное искупление древней вины. Не дано человечеству, остава­ ясь в старом зле и древней тьме, избежать имманентных последствий в форме ужасов войны. В отвлеченных пожеланиях пацифизма избежать войны, оставляя человечество в прежнем состоянии, есть что-то дур­ ное. Это — желание сбросить с себя ответственность. Война есть имма­ нентная кара и имманентное искупление. В войне ненависть переплав­ ляется в любовь, а любовь —• в ненависть. В войне соприкасаются пре­ дельные крайности, и диавольская тьма переплетается с божественным светом. Война есть материальное выявление исконных противоречий

Мысли о природе во#нщ. .

\ 59

бытия, обнаружение иррациональности жизни. Пацифизм есть раци­ оналистическое отрицание иррационально-темного в жизни. И невоз­ можно верить в вечный рациональный мир. Недаром Апокалипсис пророчествует о войнах. И не предвидит христианство мирного и без­ болезненного окончания мировой истории. Внизу отражается то же, что и наверху, на земле — то же, что и на небе. А вверху, на небе, анге­ лы Божьи борются с ангелами сатаны. Во всех сферах космоса бушует огненная и яростная стихия и ведется война. И на землю Христос при­ нес не мир, но меч 2 . В этом глубокая антиномия христианства: христи­ анство не может отвечать на зло злом, противиться злу насилием, и христианство есть война, разделение мира, изживание до конца искуп­ ления креста во тьме и зле. Христианство есть сплошное противоречие. И христианское отно­ шение к войне роковым образом противоречиво. Христианская война невозможна, как невозможно христианское государство, христианское насилие и убийство. Но весь ужас жизни изживается христианином как крест и искупление вины. Война есть вина, но она также есть и искуп­ ление вины. В ней неправедная, грешная, злая жизнь возносится на крест.

III Мы все виноваты в войне, все ответственны за нее и не можем уйти от круговой поруки. Зло, живущее в каждом из нас, выявляется в вой­ не, и ни для кого из нас война не есть что-то внешнее, от чего можно отвергнуться. Необходимо взять на себя ответственность до конца. И мы постоянно ошибаемся, думая, что снимаем с себя ответственность или не принимаем ее вовсе. Нельзя грубо внешне понимать участие в войне и ответственность за нее. Мы все так или иначе участвуем в вой­ не. Уже тем, что я принимаю государство, принимаю национальность, чувствую всенародную круговую поруку, хочу победы русским, я — участвую в войне и несу за нее ответственность. Когда я желаю победы русской армии, я духовно убиваю и беру на себя ответственность за убийство, принимаю вину. Низко было бы возложить на других убий­ ство, которое нужно и мне, и делать вид перед самим собой, что в этом убийстве я не участвую. Те, которые едят мясо, участвуют в убийстве животных и обязаны сознавать ответственность за это убийство. Ли­ цемерно делать вид, что мы сами никогда не насилуем и не убиваем и не способны насиловать и убивать, что другие несут за это ответствен­ ность. Каждый из нас пользуется полицией, нуждается в ней, и лице­ мерно делать вид, что полиция не для меня. Всякий искренно желаю­ щий вытеснить немцев из пределов России духовно убивает не менее.

160

Судьба России. IV: Психология войны

чем солдаты, которые идут в штыковую атаку. Убийство — не физи­ ческое, а нравственное явление, и оно прежде всего совершается духов­ но. Стреляющий и колющий солдат менее ответствен за убийство, чем тот, в ком есть руководящая воля к победе над врагом, непосредствен­ но не наносящая физического удара. Нравственно предосудительно желать быть вполне чистым и свободным от вины насилия и убийства, и в то же время желать для себя, для своих близких, для своей родины того, что покупается насилием и убийством. Есть искупление в самом принятии на себя вины. Виновность бывает нравственно выше чисто­ ты. Это — нравственный парадокс, который следует глубоко проду­ мать. Исключительное стремление к собственной чистоте, к охранению своих белых одежд не есть высшее нравственное состояние. Нравствен­ но выше — возложить на себя ответственность за ближних, приняв общую вину. Я думаю, что в основе всей культуры лежит та же вина, что и в основе войны, ибо вся она в насилии рождается и развивается. Но зло, творимое культурой, как и зло, творимое войной, — вторично, а не первично, оно — ответ на зло изначальное, на тьму, обнимающую первооснову жизни.

IV К войне невозможно подходить доктринерски-рационалистичес­ ки. Доктринерский абсолютизм в оценке жизни всегда безжизнен, на­ сильствен, всегда есть фарисейское превозношение субботы над чело­ веком. Но человек выше субботы, и суббота не должна быть абсолют­ ным принципом жизни. Возможна и желанна лишь жизненно-пласти­ ческая мораль, для которой все в мире есть индивидуально творческая задача. К сфере относительного не применимо абсолютное. В истори­ чески-телесном мире нет ничего абсолютного. Возможна абсолютная жизнь, но невозможно применить абсолютное к жизни относительной. Абсолютная жизнь есть жизнь в любви. В абсолютной жизни не может быть войны, насилия и убийства. Убийство, насилие, война есть знак жизни относительной, исторически-телесной, не божественной. В ис­ торическом теле, в материальной ограниченности невозможна абсо­ лютная божественная жизнь. Мы живем в насилии, поскольку живем в физическом теле. Законы материального мира — законы насилия. Аб­ солютное отрицание насилия и войны возможно лишь как явление глу­ боко индивидуальное, а не как норма и закон. Это предполагает оду­ хотворение, побеждающее «М1р», и его родовой закон, просветление тела человеческого нездешним светом. Но к жизни в материи этого мира нельзя применить абсолютного как закон и норму. Евангелие не есть закон жизни. Абсолютное не применяется, а достигается. Абсолютная

Мысли о природе войны 161 жизнь есть благодатная жизнь, а не жизнь, исполняющая закон и нор­ му. Законническое применение абсолютного к относительному и есть субботничество, заклейменное Христом 3 . Абсолютная истина о непротивлении злу насилием не есть закон жизни в этом хаотическом и темном мире, погруженном в материаль­ ную относительность, внутренне проникнутом разделением и враждой. Пусть этот мир перейдет к абсолютной жизни в любви. Желать можно только этого и только к этому можно стремиться. Совершается это та­ инственно и незримо, как незримо приходит Царство Божие. Но не имеет никакого внутреннего смысла желать внешнего мира и отрицать всякое внешнее насилие, оставляя внутренне мир в прежнем хаосе, тьме, злобе и вражде. Это ничего не значит. Навязывание абсолютного зако­ на относительной жизни есть доктринерство, лишенное всякого внут­ реннего смысла. Желать можно лишь внутреннего здоровья, а не внеш­ него обличья здоровья при внутренней болезни. Нельзя достаточно сильно подчеркивать, что абсолютная Христова любовь есть новая бла­ годатная жизнь духа, а не закон для относительной материальной жиз­ ни. Вот почему бесконечно сложна проблема отношения христианства к войне. Войну можно принять лишь трагически-страдальчески. Отноше­ ние к войне может быть лишь антиномическое. Это — изживание внут­ ренней тьмы мировой жизни, внутреннего зла, принятие вины и ис­ купления. Благодушное, оптимистическое, исключительно радостное отношение к войне — не допустимо и безнравственно. Мы войну и принимаем и отвергаем. Мы принимаем войну во имя ее отвержения. Милитаризм и пацифизм — одинаковая ложь. И там, и здесь — внеш­ нее отношение к жизни. Принятие войны есть принятие трагического ужаса жизни. И если в войне есть озверение и потеря человеческого облика, то есть в ней и великая любовь, преломленная во тьме.

6 Падение с в я щ е н н о г о Русского царства

О ЖЕСТОКОСТИ И БОЛИ I Много говорят о жестокости наших дней, нашей эпохи, о невоз­ можности вынести количество боли, выпадающее на долю нашего по­ коления. Многим даже представляется время наше более жестоким, чем былые исторические времена. Это — иллюзия и самообман. Мы слиш­ ком мало восприимчивы к жестокости жизни, вообще, слишком при­ выкли к болям обыденной жизни. И нужны исключительные внешние проявления жестокости, чтобы ранить нашу душу и поразить наше воображение. До войны и ее ужасов мы каждый день совершали много жестокого и претерпевали много жестоких болей. Процесс всякой жиз­ ни —жесток и болезнен. Но восприимчивость наша притупилась, кожа наша стала толстой. И мы ужасаемся жестокостям войны, в нашем со­ страдательном пафосе есть доля бессознательного лицемерия. Рост жизни всегда сопровождается болью. Когда мы творим жизнь, мы со­ вершаем много жестокостей и много жестокостей совершается над нами. Мы убиваем не только тогда, когда колем штыком и стреляем из ружья. В сущности тот, кто принимает мировой процесс, историчес­ кое развитие, тем самым принимает жестокость и боль и оправдывает их. Есть жестокость и болезненность во всяком процессе развития, во всяком выходе из состояния покоя и бездвижности, во всяком восхож­ дении. Героическое начало — жестокое начало. Само движение уже болезненно. Болезнен самый элементарный механический толчок, по­ рождающий движение. И так до самых высших проявлений духовной жизни. И кто хочет свершения исторических судеб человечества, его развития ввысь, тот обязан принять жестокость и боль, заковать себя в броню. Тот же, кто не хочет никакой жестокости и боли — не хочет самого возникновения мира и мирового процесса, движения и разви­ тия, хочет, чтоб бытие осталось в состоянии покоя, чтобы ничто не возникало. Таков неотвратимый метафизический вывод.

О жестокости и боли II

163

В исторической жизни всякое движение вперед начинается с нару­ шения установившейся системы приспособления и равновесия, с все­ гда мучительного выхода из состояния относительной гармонии. Бо­ лезненно трудно расставаться с привычным строем жизни, с тем, что казалось уже органически вечным. Но необходимо пройти через мо­ мент разрыва и дисгармонии. И это всегда болезненно. Но эту болез­ ненность, эту жестокость начала всякого движения должен принять всякий, кто не хочет вечного застоя и покоя, кто ищет развития и но­ вой жизни. Жесток и болезнен переход от патриархального строя жиз­ ни к иному, более сложному строю, в котором поднимается личное начало, до того времени дремавшее. Болезненно и жестоко всякое на­ рушение первоначальной целости и органичности. Просыпающаяся, поднимающаяся и сознающая себя личность всегда жестока в отноше­ нии к окружающей ее среде и господствующей в ней системе приспо­ собления, она не может не причинять боли. Как много жестокости и боли бывает при всяком разрыве личности с семьей, которая давит своей системой приспособления! Как много жестокости и боли бывает во вся­ кой борьбе за ценность, которая ставится выше блага! Болезненна и мучительна замена натурального хозяйства денежным, болезненно и мучительно разложение общины, разложение старого строя семьи, бо­ лезнен и мучителен всякий разрыв со старыми устоями жизни, со ста­ рыми идеями, болезнен и мучителен всякий духовный и идейный кри­ зис. Безболезненно оставаться в покое и бездвижности. С точки зрения сострадания к людям и человеческим поколениям, боязни боли и жес­ токости, лучше оставаться в старой системе приспособления, ничего не искать, ни за какие ценности не бороться. Жестокость сопровожда­ ет всякое зачинающееся движение, всякий разрыв, предшествующий творчеству. Исключительная религия сострадания, боящаяся всякой боли и страдания, как, например, буддизм, есть религия бездвижности, покоя. В христианстве этого нет, христианство считает неизбежным прохож­ дение жизни через страдание, христианство знает ценности высшие, чем покой и безболезненность. Христианство верит в искупительность стра­ дания и зовет к вольной Голгофе. И судьба христианских народов — динамична, а не статична, как судьба народов Востока. Христианское человечество творит историю. Признание высшим благом счастья, бла­ гополучия, безболезненного состояния людей, прямых интересов дан­ ного поколения должно привести к застою, к боязни творческого дви­ жения и истории. Всякое творчество и всякая история есть любовь к дальнему, а не любовь к ближнему', любовь к ценности, а не к благопо­ лучию. Творчества и истории нет без моментов страдания и боли, без

164 Судьба России. IV: Психология во жертвы благом непосредственной жизни. Во всякой любви к дали, к выси, к сверхчеловеческой ценности есть своя жестокость. Сухой огонь этой любви пожирает влагу жизни и несет страдания всему, что близ­ ко, что на плоскости. Безболезненнее, сострадательнее было бы не от­ стаивать дальних и горних ценностей и уступить их во имя блага лю­ дей, не творить истории. В самой точке зрения ценности уже есть жес­ токость и болезненность. В точке зрения блага — безболезненность покоя, приспособления, удовлетворенности тем, что есть, и для тех, которые есть. Но при таком отношении к жизни нельзя было бы тво­ рить большую историю.

III Все вышесказанное может быть применено и к войне. Война жес­ тока и болезненна. Никто не станет утверждать, что война сама по себе есть желанное благо. Нетрудно всякого привести к сознанию желатель­ ности прекращения всяких войн и замирения человечества в братском единении. Но такие отвлеченные истины мало помогают выйти из жизненных затруднений. Весь вопрос в том, отстаиваются ли в войне какие-нибудь ценности, более высокие, чем человеческое благополу­ чие, чем покой и удовлетворенность современного поколения? Совер­ шается ли в этой страшной и жестокой войне что-то важное для исто­ рической дали и выси? В идеологических восхвалениях войны всегда есть что-то неприятное и недолжное. Война может быть принята лишь страдальчески и трагически. Но эта ниспосланная нам война, может быть, самая страшная из всех бывших войн, есть во всяком случае стра­ дальческое испытание для современного человечества, развращенного буржуазным благополучием и покоем, поверившего в, возможность мирной внешней жизни при внутреннем раздоре. Ценность чести, на­ циональной и личной, выше благополучия и покойного удовлетворе­ ния. Достижения жизни исторической, решения мировых задач выше достижений жизни замкнуто-эгоистической, личной и семейной. Без такого сознания не может быть закала народного характера. Если в на­ роде побеждают интересы покойно-удовлетворенной жизни современ­ ного поколения, то такой народ не может уже иметь истории, не в си­ лах выполнить никакой миссии в мире. Жестокость войны, жестокость нашей эпохи не есть просто жестокость, злоба, бессердечие людей, лич­ ностей, хотя все это и может быть явлениями сопутствующими. Это — жестокость исторической судьбы, жестокость исторического движения, исторического испытания. Жестокость человека—отвратительна. Нас справедливо возмуща­ ет жестокость немцев. Мы чувствуем за этим превращение человека в

О жестокости и боли 165 механическое орудие для целей государственных, умирание души в со­ вершенной массовой дисциплине. Против ожесточения сердца, про­ тив жестокости нравов нужно бороться всеми силами. Война, конечно, несет с собой опасность варваризации и огрубения. Она сдирает по­ кровы культуры и обнажает ветхую человеческую природу. Но есть другая сторона в моральной и психологической проблеме жестокости. Современные люди, изнеженные, размягченные и избалованные буржу­ азно-покойною жизнью, не выносят не этой жестокости сердца челове­ ческого, — сердца их достаточно ожесточены и в мирной жизни, — они не выносят жестокости испытаний, жестокости движения, выводяще­ го из покоя, жестокости истории и судьбы. Они не хотят истории с ее великими целями, хотят ее прекращения в покое удовлетворения и благополучия. И вот эта боязнь жестокости и боли не есть показатель духовной высоты. Самый любящий, добрый, сердечный человек может безбоязнен­ но принимать муку свершающейся истории, жестокость исторической борьбы. Доброта не противоположна твердости, даже суровости, когда ее требует жизнь. Сама любовь иногда обязывает быть твердым и жест­ ким, не бояться страдания, которое несет с собой борьба за то, что лю­ бишь. Вопрос идет о более мужественном, не размягченном отноше­ нии к жизни. И в конце концов, безбоязненное принятие моментов неизбежной жестокости приводит к тому, что многие страдания избе­ гаются. Ведь нужна бывает операция, чтобы избавить от смертельной болезни, чтобы предотвратить еще более ужасные страдания. Эта жес­ токость и болезненность операций должна быть морально оправдана и в жизни исторической. Тот уготовляет человечеству несоизмеримо большие страдания, кто боязливо закрывает себе глаза на необходи­ мость таких операций и из доброты и мягкосердечия предоставляет человечеству погибать от гнойных нарывов. У нас, русских, есть боязнь силы, есть вечное подозрение, что вся­ кая сила от дьявола. Русские — непротивленцы по своему духу. Сила представляется всегда насилием и жестокостью. Быть может, потому русские стали такими, что в истории своей они слишком много страда­ ли от насиловавшей их, над ними стоящей сипы. Мы не привыкли на силу смотреть с моральной точки зрения, как на дисциплину духа, как на закал характера. Из инстинкта самосохранения русский народ при­ вык подчиняться внешней силе, чтобы она не раздавила его, но внут­ ренне он считает состояние силы не высшим, а низшим состоянием. Таким создала русский народ история. В нравственных сомнениях, вызываемых силой, есть своя правда. Вопрошения Л. Толстого не мо­ гут быть названы недоразумением. В них чувствуются великие вопро­ шения всего русского народа, его своеобразный моральный склад. Но в русском непротивленстве есть опасный, расслабляющий уклон, ук-

166 Судьба России. IV: Психология войны лон от христианства к буддизму. Быть сильным духом, не бояться ужа­ сов и испытаний жизни, принимать неизбежное и очистительное стра­ дание, бороться против зла — остается императивом истинно христи­ анского сознания. Русские всего более нуждаются в закале характера. Русская доброта часто бывает русской бесхарактерностью, слабоволи­ ем, пассивностью, боязнью страдания. Эта пассивная доброта, всегда готовая уступить и отдать всякую ценность, не может быть признана таким уж высоким качеством. Есть доброта активная, твердая в отста­ ивании ценностей. Только к такой доброте нужно призывать. И нужно противиться расслабляющему и размягчающему ужасу перед болью и жестокостью жизни.

О ПРАВДЕ И СПРАВЕДЛИВОСТИ В БОРЬБЕ НАРОДОВ I Самый распространенный взгляд, которым оправдывается война со стороны какого-нибудь народа, — тот, что правда и справедли­ вость на стороне этого народа. Враждебный же народ представляется целиком пребывающим в неправде и несправедливости. Это — чис­ то моральная оценка войны, перенесение моральных категорий лич­ ной жизни на историческую жизнь народов. Такое приписывание ис­ ключительной моральной правоты своему народу в войне, а враж­ дебному народу исключительной неправоты нередко бывает скрытым пацифизмом, вынужденным к оправданию данной войны. Эта бла­ гообразная точка зрения, которая сразу же сделалась господствующей в России, когда разразилась война, не только не верна, но и опасна. Русским очень трудно было вообще оправдать войну. В широких кру­ гах русской интеллигенции господствовало сознание, совершенно отрицающее войну. Элементарно простое отрицание войны базиро­ валось на разных отвлеченных учениях, как гуманитарный пацифизм, международный социализм, толстовское непротивление и т. п. Под­ ход к проблеме войны всегда был отвлеченно-моралистический, от­ влеченно-социологический или отвлеченно-религиозный. Самосто­ ятельной работы мысли над сложной проблемой войны у нас не про­ исходило. Война застала нас нравственно неподготовленными. Нача­ ли на скорую руку строить оправдания войны и применили самый элементарный прием — перенесение на мировую борьбу народов привычных категорий нравственной жизни личности. Это делали и левые направления, исходившие из позитивистического миросозер­ цания, и направления славянофильские, религиозные. Самобытной исторической действительности, обладающей своими самостоятель-

168 Судьба России. IV: Психология войны ными ценностями и оценками, все эти направления не признавали. Творческие исторические задачи выпадали из поля зрения исключи­ тельно моралистического сознания. В результате наших поспешных оправданий войны, или, точнее, наших самооправданий, получился один вывод: мы лучше немцев, нравственная правота на нашей сто­ роне, мы защищаемся и защищаем, немцы же в нравственном отно­ шении очень плохи, они — насильники, в них — дух антихристов. Вывод этот не очень богатый и не очень глубокий. Но лишь в силу этого нравственного суждения мы признали возможным воевать. Для одних германский народ был признан носителем милитаризма и ре­ акции и потому нужно воевать с ним, это — дело прогрессивное. Даже анархисты вроде Кропоткина стали на эту точку зрения 1 . Для других германский народ оказался носителем антихристианских начал, лож­ ной духовной культуры, и потому война с ним — священная война. Но всегда оказывалось, что воевать можно лишь потому, что мы луч­ ше. Мало кто встал на точку зрения борьбы рас. Я думаю, что такая исключительно нравственная оценка войны ложна и в конце концов безнравственна. Элементарное морализиро­ вание мешает постигнуть нравственный смысл войны. Таким путем угашается вселенское нравственное сознание виновности всех и вся, всех народов и всего человеческого мира в ужасе войны. Нравственно дос­ тойнее на себя взять ответственность за зло войны, а не возлагать его целиком на другого. Нравственно предосудительно слишком уж себя считать лучше другого, в другом видеть злодея и на этом основании оправдывать свою борьбу с ним. В поединке необходимо некоторое уважение к противнику, с которым стало тесно жить на свете. Должно это быть и в поединке народов. Да и неправдоподобно, чтобы мы были во всех отношениях лучше немцев и чтобы враги наши были такими уж низкими злодеями и воля их целиком была отдана неправде и злу. Так не бывает. И в нашей литературе указывали на то, что немцы обна­ ружили не только жестокость и волю к господству и насилие, но и чув­ ство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность к са­ мопожертвованию во имя государства, что само зло делают они, оста­ ваясь верными моральному категорическому императиву. Еще более приходится признать, что в духовной жизни германского народа, в гер­ манской мистике, философии, музыке, поэзии были великие и миро­ вые ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный фено­ менализм и пр. С другой стороны, у нас оказалось много нравственных дефектов, которые уж слишком бросаются в глаза и болезненно пора­ жают. Много русской неправды с горечью сознаем мы. Должна ли ос­ лабеть от этого наша воля к победе, наше сознание исторических за­ дач, падает ли от этого оправдание войны?

О правде и справедливости в борьбе народов II

169

Обнаруживается вся шаткость наших моралистических обоснова­ ний войны. Русский человек, усомнившись в своих исключительных нравственных качествах и признав некоторые качества за врагом, на­ чинает думать, что и воевать-то не стоит, — у него слабеет воля, он уже не имеет пафоса. Если у немцев есть своя правда и свои нравственные качества, то русскому начинает казаться, что воевать против немцев нельзя, нехорошо и неоправданно. На почве такой моральной рефлек­ сии растут настроения пассивного пораженчества, гуманитарного па­ цифизма и просто дряблости и индифферентизма. Для того чтобы мы были по-настоящему воодушевлены, независимо от оценки немцев, наше сознание должно быть направлено в совершенно другую сторо­ ну, мы должны преодолеть исключительный морализм наших оценок. Мировая борьба народов в истории определяется не моральными пре­ рогативами. Это — борьба за достойное бытие и исторические задачи, за историческое творчество. Справедливость есть великая ценность, но не единственная ценность. И нельзя оценивать историческую борьбу народов исключительно с точки зрения справедливости — существу­ ют и другие оценки. Национальные тела в истории образуются дли­ тельной, мучительной и сложной борьбой. Достойное национальное бытие есть историческое задание, а не простая историческая данность. Задание это осуществляется борьбой. Историческая борьба есть борь­ ба за бытие, а не за прямолинейную справедливость, и осуществляется она совокупностью духовных сил народов. Эта борьба за националь­ ное бытие — не утилитарная борьба, она всегда есть борьба за цен­ ность, за творческую силу, а не за элементарный факт жизни, не за про­ стые интересы. Можно сказать, что борьба народов за историческое бытие имеет глубокий моральный и религиозный смысл, что она нуж­ на для высших целей мирового процесса. Но нельзя сказать, что в этой борьбе один народ целиком представляет добро, а другой народ цели­ ком представляет зло. Один народ может быть лишь относительно бо­ лее прав, чем другой. Борьба за историческое бытие каждого народа имеет внутреннее оправдание. Я могу признавать правоту своего наро­ да в мировой войне, но это не есть правота исключительных нравствен­ ных преимуществ, это — правота творимых исторических ценностей и красота избирающего Эроса. И мировая борьба союзников с Германией есть борьба за истори­ ческое бытие и исторические ценности, а не борьба исключительных моральных качеств и прерогатив. Я хочу преобладания в мире России и Англии и ослабления мирового значения Германии. Но совсем не­ верно было бы сказать, что постановка такой исторической задачи и борьба за такую историческую ценность есть требование отвлеченной

Судьба России. IV: Цсихалогия войны

170

справедливости и определяется исключительными нравственными пре­ имуществами Англии и России перед Германией. Борьба, которую ве­ дет так насильнически Германия за мировое преобладание, для нее может быть не менее оправдана и в ней может быть свой нравствен­ ный пафос. Нужно признать, что война одинаково может быть оправ­ дана с двух сторон. Это нравственно парадоксальное по внешности ут­ верждение ведет не к нравственному индифферентизму, а к повыше­ нию нравственного сознания. Нравственно ошибочно и недостойно обосновывать, например, великую миссию России иа принижении дру­ гих народов. Достойнее бороться за исторические ценности с против­ ником, за которым признаются некоторые ценности. Война есть стол­ кновение судеб, поединок, обращенный к высшему Суду- Такова при­ рода всякого столкновения индивидуальностей в мире. В поединке, который есть апелляция двух к Третьему, к Провидению, один может быть более прав, чем другой. Но смысл поединка» как и всякого столк­ новения индивидуальностей, совсем не в том, что один имеет исклю­ чительные нравственные преимущества перед другим. Вопрос о том, что войну начала Германия, что она главная виновница распростране­ ния гнетущей власти милитаризма над миром, что она нарушила нор­ мы международного права, вопрос дипломатический,и военный — для нашей темы второстепенный. Эта точка зрения не берет глубины вопро­ са, остается на поверхности. Дело идет о мировом духовном преоблада­ нии славянской расы. Мне неприятен весь нравственный склад германца, противен его формалистический пафос долга, его рбр^ртворение государ­ ства, и я склонен думать, что славянская душа, с трудом может переносить самые нравственные качества германцев, их нравственную идею устрое­ ния жизни, И я бы хотел бороться с германцами за наш нравственный склад, за наш духовный тип. Но это менее всего означает, что война под­ лежит расценке с точки зрения моральных прерогатив противников. Война апеллирует не к моральной справедливости, а к онтологической силе. Преобладание славянского нравственного склада над германским нравственным складом совсем не есть проблема справедливости. К стол­ кновению индивидуальностей не применима категория справедливос­ ти. Это скорее дело исторической эстетики, III

'

'•'

Нельзя искать справедливости в образовании великих империй, например Римской или Британской. Можно обсуждать способы, кото­ рыми пользовались при образовании великих империй, но точка зре­ ния отвлеченной справедливости при оценке великих исторических образований совершенно безжизненна и бесплодна. Мы признаем, что образование великой Римской империи имело огромное значение для

О правде и справедливости в борьбе народов 171 объединения человечества, для единства всемирной истории. Но очень сомнительно, чтобы в образовании Римской империи можно было уви­ деть справедливость. Для чисто моралистической точки зрения, пере­ носящей на историческую действительность моральные категории лич­ ной жизни, не существует исторических задач и ценностей жизни ис­ торической как самостоятельной сферы. Такой морализм ведет к ут­ верждению $Ши$ ^ио. Справедливость — статична, а не динамична. Всякая творческая историческая задача предполагает изменение $1а1ш ^ио и не обходится без принудительного перераспределения истори­ ческих тел. Морализм, целиком захваченный одной идеей отвлечен­ ной справедливости, допускает лишь оборонительную войну, лишь отрицательную самозащиту. Но великая война должна иметь и творчес­ кие исторические задачи, должна что-то изменить в мире к лучшему, к более ценному бытию. Например, борьба за проливы не есть борьба за отвлеченную справедливость, это — борьба за историческое бытие, за повышение исторической ценности. Трудно было бы даже сказать, что означает отвлеченная справедливость в применении к турецкой пробле­ ме. Справедливо ли было бы охранение Турецкой империи или спра­ ведливо ее разрушение? Я верю, что мировое преобладание России и Англии повысило бы ценности исторического бытия человечества, спо­ собствовало бы объединению Востока и Запада и дало бы простор вся­ кому индивидуальному историческому существованию. Но проблема Востока и Запада не есть проблема отвлеченной справедливости, это — проблема конкретного бытия. Для отвлеченных моралистов в оценке исторической борьбы проблема Востока и Запада просто не существу­ ет, она не интересует их. Нам, русским, необходимо духовное воодушевление на почве осоз­ нания великих исторических задач, борьба за повышение ценности нашего бытия в мире, за наш дух, а не на почве того сознания, что нем­ цы злодеи и безнравственны, а мы всегда правы и нравственно выше всех. Преодоление элементарного морализма привело бы к более вы­ сокому моральному сознанию. Справедливое и джентльменское отно­ шение к диаволу может лишь укрепить в борьбе со злом. Более спра­ ведливое отношение к врагу должно не ослабить, а усилить волю к по­ беде. Воля к победе должна быть поставлена в зависимость от наших творческих исторических задач, а не от наших отрицательных оценок нравственных свойств немцев. Мы верим, что последняя и окончатель­ ная победа в бытии должна принадлежать духовной силе, а не матери­ альному насилию. Но духовная сила может проходить в мире через ве­ ликое испытание и унижение, через Голгофу. Сила же торжествующая в мире может оказаться призрачной. И как бы ни слагалась внешняя судьба, наше дело — выковывать волю к высшему бытию.

(

ДВИЖЕНИЕ И НЕПОДВИЖНОСТЬ В ЖИЗНИ НАРОДОВ I Историческая жизнь народов полна борьбы и движения. Приняв­ ший историю и историческую судьбу принимает и движение со всей его болью и мучительностью. Борьба народов за повышение и рост жизни не может быть неподвижностью. Между тем очень распростра­ нены идеологические построения, которые в неподвижности, в сохра­ нении $Ши$ яио видят справедливость, всякую же борьбу, перераспре­ деляющую исторические тела, считают неправдой и насилием. Многие находят очень прогрессивной, демократической и справедливой ту точ­ ку зрения, которая провозглашает: не нужно никаких аннексий, пусть все останется в прежних границах. Совершенно 'непонятно, почему $Ши$ яио, сохранение прежних границ бытия народов есть меньшее насилие, чем изменение границ, чем перераспределение национальных тел, чем те или другие аннексии. Современные1 люди охотно соглаша­ ются воспользоваться результатами старых насилий, старой борьбы, старых перераспределений и аннексий. Но они не согласны возложить на себя ответственность за новые перераспределяющие движения, за новую боль исторического созидания. Национальные тела образова­ лись в истории и определили свои границы через борьбу, и в борьбе этой был элемент насилия. Но можно ли сказать, что великие истори­ ческие задачи уже кончились и что остается лишь сохранение устано­ вившегося? Скрытое отрицание всяких исторических задач есть в со­ временных идеологиях, которые кажутся очень прогрессивными. Ми­ ровое дело овладения поверхностью земли и расселения на ней наро­ дов представляется уже законченным. В соотношениях народов должно прекратиться всякое движение и начаться неподвижность. Остается лишь счастливо устроиться на справедливо распределенной земле. Но счастливое устроение — статическая, а не динамическая идея. Отвле-

Движение и неподвижность в жизни народов 173 ченно-гуманитарное отрицание всяких перераспределяющих и сози­ дающих национальных движений и готовность признать, что война должна быть вничью и вернуть лишь к $Ши$ ^ио ап1е ЬеИит1, враж­ дебна историческому творчеству. Точка зрения отвлеченной справедливости — статична. Эта отвле­ ченная справедливость лишь поддерживает мировое равновесие, иде­ альный эквилибр. Историческая динамика предполагает нарушение эквилибра и того, что уже слишком привыкли считать справедливым, предполагает прохождение через то, что может показаться несправед­ ливым, признание ценностей иных, чем ценность отвлеченной, охра­ няющей справедливости. Пацифистская теория вечного мира легко пре­ вращается в теорию вечного покоя, счастливой бездвижности, ибо пос­ ледовательно должна отрицать не только боль, связанную с движением войны, но и боль, связанную со всяким движением, со всяким зачинаю­ щим историческим творчеством. Если утверждается, что война сама по себе не есть благо, что она связана со злом и ужасом, что желанно такое состояние человечества, при котором войны невозможны и не нужны, то это очень элементарно и слишком неоспоримо. Человечество и весь мир могут перейти к высшему бытию, и не будет уже материальных на­ сильственных войн с ужасами, кровью и убийством. Но и тогда в этом высшем состоянии будет борьба, движение, историческое творчество, новое перераспределение тел и духов. Изменятся способы борьбы, все сделается более тонким и внутренним, преодолеются слишком грубые и внешние методы, но и тогда будет боль движения и борьбы, счастливого покоя и бездвижности, благодатного эквилибра не наступит. И на небе, в иерархии ангелов, есть войны. Войны могут быть духовными, война­ ми духов. Духи добрые сражаются с духами злыми, но вооружения их более тонкие и совершенные. Творческие задания исторического и ми­ рового процесса не могут прекратиться и не может наступить состояние статическое, вечный счастливый покой. Человечество призвано идти ввысь, а не устраиваться на равнине. И высшая радость человеческая есть радость движения, а не радость бездвижности. Перед человечеством стоят еще огромные задачи овладения поверхностью земного шара и регули­ рования ее. Процесс образования и кристаллизации национальных тел еще не закончился. Миссии народов в истории еще не выполнены, и су­ ществуют народы и расы, которые не сказали еще своего слова, не вы­ полнили своего дела, и им предстоят еще периоды высшего подъема.

II Формальный принцип отрицания всяких аннексий, сохранения старых установившихся границ неприемлем, последовательно не про­ водим и не может претендовать на безусловное значение. Аннексии

174 Судьба России. IV: Психология войны могут быть отвратительны, но могут быть желанны. Попробуйте при­ менить эту статическую точку зрения к Турции и Австрии, и сразу же обнаружится ее несостоятельность. Почему было бы справедливым сохранение 51а1ш ^ио в разлагающейся, не имеющей будущего Турции или в искусственной, не органической и не имеющей никакой само­ стоятельной миссии Австрии? Инстинкты исторического творчества, ценности исторических задач требуют тут больших изменений и пере­ распределений. Новые образования будущего более ценны, чем охра­ нение одряхлевших исторических организмов. Все национальные и государственные образования имеют свою судьбу, свои периоды зарож­ дения, расцвета и упадка. Все народы призваны сказать свое слово, сде­ лать свой вклад в мировую жизнь, достигнуть высшего цветения свое­ го бытия. Но бытие народов и государств в истории не сохраняется вечно, в неподвижных формах и границах. Наступают моменты исто­ щения и нежизнепригодности. Греция создала величайший цвет ми­ ровой культуры, знала небывалые, единственные творческие подъемы, но и она выродилась и исчезла. Эллины истощили свои силы и должны были уступить место римлянам, имевшим совсем другую миссию в мире. Я верю, что древняя Эллада останется навеки жить в божествен­ ном миропорядке, но эмпирически она перестала существовать. Испа­ ния была великой страной, знала великий творческий подъем и рас­ цвет. Но она быстро истощилась, была оттеснена и превратилась во второстепенную страну. И вряд ли кто-нибудь думает, что Испания может возродиться для мировой роли. Все народы имеют свои време­ на и сроки, знают свой час. Есть смена в миссии великих народов. Один народ свою миссию уже исполнил или истощился прежде, чем испол­ нил ее до конца. Другой народ идет ему на смену. До времени народы хранят свои потенциальные силы. И к этой смене народных миссий не применимы суждения справедливости. Это — высшая судьба. Борьба народов есть борьба духовных сил, высших предназначе­ ний, а не борьба за животное существование и элементарные интере­ сы. Животное существование и удовлетворение элементарных интере­ сов возможно и при оттеснении народов и государств на второй план истории. Унижение народа наносит рану прежде всего его духу, а не его телу, его призванию, а не его интересам. Духовный и культурный рас­ цвет народа предполагает и некоторое материальное могущество, сим­ волизирующее его внутренние потенции. Но народ опускается и поги­ бает, когда материальное могущество превращается для него в кумира и целиком захватывает его дух. Есть большие основания думать, что германский народ, имевший свою великую миссию в мире, в этой вой­ не истощит свои силы. Слишком направил он свои силы на создание материального могущества, и это исказило дух его. Народ же русский таил свои силы, не выявил их еще целиком в истории. И можно верить,

Двкясение и неподвижность в жизни народов

175

что час смены исторических миссий пробил. Многое перераспределя­ ется ^ исторических телах от смены исторических призваний. Но к этой смен<> народных призваний, всегда столь многое изменяющей на по­ верхности земли, совсем неприложимы суждения статической справед­ ливости. Существуют страны и народы, огромная роль которых в ис­ тории определяется не положительным, творческим призванием, а той карой, которую несут они другим народам за их грехи. И всего более это можно сказать о Турции. Образование великой Турции в Европе, ее власть над христианскими народами — это была кара, ниспосланная за грехи Византии и христианских народов Европы. Турция, как вели­ кая империя, всегда держалась взаимной ненавистью и распрями хри­ стианских народов. Сохранение зШиз цио в Турции было низкой, трус­ ливой и завистливой политикой великих европейских держав. Таким путем не давали России выявить в мире свою мощь и исполнить свое призвание. И если беспримерная война не решит восточного вопроса, то человечеству грозят новые, страшные войны. Нередко сохранение $1аш« ^ио означает сохранение огнедышащего вулкана, который рань­ ше или позже извергнет лаву.

III Борьба России и Германии не есть соревнование на почве справед­ ливости, но не есть также и элементарная биологическая борьба за ин­ тересы. В борьбе этой ставятся динамические, творческие задачи. Рос­ сия и Германия борются за свои места в мировой жизни и мировой истории, за преобладание своего духа, за творчество своих ценностей, за свое движение. Материальные интересы играют тут роль, но подчи­ ненную. В такой борьбе должна быть приведена в движение вся сово­ купность духовных сил народов. Но постановка исторической задачи каким-нибудь великим народом предполагает некий творческий про­ извол, свободное напряжение всей энергии этого народа. Творческая задача не есть исполнение закона, не есть дело божественного фатума. Можно допустить, что Сам Бог предоставляет своим народам свободу в постановке динамических исторических задач и в их выполнении, не насилует их, когда они борются за творчество более высоких ценнос­ тей. И духовное преобладание в мире России, а не Германии, есть дело творческого произвола, а не отвлеченной справедливости. Это дело свободного движения в мире, а не статического равновесия. Оправдание России в мировой борьбе, как и всякой страны, всяко­ го народа, может быть лишь в том, что она внесет в мир большие цен­ ности, более высокого качества духовную энергию, чем Германия, при­ тязания которой на мировое владычество она отражает, что своим

176 Судьба России. IV: Психология войны неповторимым индивидуальным духом она подымает человечество на более высокую ступень бытия. Это не есть от века предрешенное, уже в онтологическом порядке осуществленное преимущество Рос­ сии, это — стоящая перед нами свободная творческая задача гряду­ щей жизни. Оправдание всякого народа, как и всякого человека, пе­ ред высшим Смыслом жизни может быть лишь динамическим, а не статическим. В творческом движении, а не в извечной неподвижности, которая кажется справедливостью, нужно искать более высоких качеств бытия народов. Идеология статической справедливости или предвечно осуществленного статического бытия — мертвенна и безжизненна. Только творческое сознание может оправдать их и в собственных гла­ зах, и в глазах мира. Внести же в мир творческие ценности мы можем лишь в том случае, если будем повышаться и в ценности и в качестве нашего собственного бытия. Всякое творческое притязание должно быть оправдано творческим действием, движением к более высокому качеству. И истинная национальная политика может быть лишь твор­ ческой, а не охраняющей, созидающей лучшую жизнь, а не кичащейся своей статической жизнью.

\ \ (

О ЧАСТНОМ И ИСТОРИЧЕСКОМ ВЗГЛЯДЕ НА ЖИЗНЬ I Отношение к войне очень разделяет людей на два типа, которым трудно сговориться. Одни смотрят на войну, как и на все на свете, с частной точки зрения, с точки зрения личной или семейной жизни, блага и счастья людей или их страдания и несчастья. Другие смотрят на войну с сверхличной, исторической, мировой точки зрения, с точки зрения ценности национальности, государственности, исторических задач, исторической судьбы народов и всего человечества. Частная точка зрения на жизнь, имеющая в виду исключительно благо или несчастья людей, Петров и Иванов, не есть непременно обывательская, безыдей­ ная точка зрения — она может быть и очень идейной, принципиаль­ ной. Для идейного сознания счастье или страдание Петра и Ивана пред­ ставляется счастьем или страданием народа. Очень характерно, что Л. Толстой и тогда, когда писал «Войну и мир», и тогда, когда писал свои нравственно-религиозные трактаты, был безнадежно замкнут в кругу частной точки зрения на жизнь, не желающей знать ничего, кроме ин­ дивидуальной жизни, ее радостей и горестей, ее совершенств или несо­ вершенств. Для толстовского чувства жизни реальна и существенна лишь частная жизнь Ивана и Петра, жизнь семейная и нравственная, их нравственные сомнения и их искания нравственного совершенство­ вания. Очень показательно отношение Левина к русско-турецкой вой­ не и к славянскому вопросу1. Жизнь историческая, национальная, за­ дачи истории, борьба народов и царств, великие исторические люди — все это казалось Л. Толстому несущественным, нереальным, обманчи­ вой и внешней оболочкой жизни. В «Войне и мире» не только «мир» побеждает «войну», но и вообще реальность «частной» жизни побеж­ дает призрачность жизни «исторической», детская пеленка, запачкан­ ная в зеленое и желтое, оказывается существеннее, глубже всех Наполе-

178 Судьба России. IV: Психология войны онов и всех столкновений Запада и Востока2. Для Толстого частная, растительно-органическая жизнь всегда реальнее и существеннее, чем жизнь духовная, чем презираемое им культурное творчество, чем «на­ уки и искусства». И вместе с тем со своей «частной» точки зрения Тол­ стой не видит личности человеческой, всякий лик тонет для него в без­ личном. Толстой с такой легкостью радикально отверг историю и все историческое, потому что он не верит в ее реальность и видит в ней лишь случайную и хаотическую кучу мусора3. Но история отомстила ему. Он перестал видеть и личность, она утонула в органической сти­ хии. У Платона Каратаева нет личности, как нет ее и у Наташи. Лич­ ность заслонена такими «частными» вещами, как пеленки и онучи. В истории же, в сверхличной, мировой истории именно видна личность, проявляет себя яркая индивидуальность. «Историческое» раскрывает личность, дает ей движение, «частное» же, хозяйственно-родовое, за­ крывает личность и не дает ей хода. По-другому, менее последовательно, чем Л. Толстой, но также от­ вергла исторический и утверждала «частный» взгляд на жизнь значи­ тельная часть русской интеллигенции в своем традиционном миросо­ зерцании. В отличие от моралистического индивидуализма Толстого, радикальная интеллигенция держалась общественного миросозерца­ ния и общественных оценок. Но сама эта общественность была глубо­ ко «частной», признававшей единственной ценностью благо Иванов и Петров, по своей ориентировке игнорировавшей исторические ценно­ сти и задачи, мировые, сверхчеловеческие перспективы. Для этого час­ тно-общественного миросозерцания интеллигенции не существовало, например, самостоятельной ценности национальности или конкрет­ ного типа культуры. Это миросозерцание было номиналистическим в отношении ко всем историческим организмам: национальным, госу­ дарственным, церковным — и реалистическим лишь в отношении к социальному человеку и социальным классам4. Для этого миросозерца­ ния не существовало России как самостоятельной реальности, имеющей свою судьбу и задачу в мире. Реальна не Россия, а лишь населяющие ее люди, например, крестьяне и рабочие, их благо и их судьба. У женщин очень слабо развито чувство истории, их очень трудно довести до со­ знания исторической задачи и исторической ценности, их взгляд на жизнь — безнадежно и безвыходно «частный». Женское частное со­ страдание может привести к увеличению страданий, ибо оно не ви­ дит общей перспективы человеческой жизни, целиком захвачено вре­ менно-частным. Такое женски-частное и женски-сострадательное отношение к жиз­ ни всегда бывает результатом решительного преобладания чувства над волей. Если бы в мире господствовало исключительно женственное начало, то истории не было бы, мир остался бы в «частном» состоянии,

О частном и историческом взгляде на жизнь 179 в «семейном» кругу. Менее всего можно было бы сказать, что такое ча­ стно-женственное отношение к жизни есть результат сильного чувства личности. Наоборот, сильное чувство личности есть в том мужествен­ ном начале, которое зачало историю и хочет довести ее до конца. Все в мире совершается через истинное соотношение мужского и женского начала и взаимное их проникновение. Но в отношении к жизни рус­ ской интеллигенции, да и вообще русских людей есть как бы преобла­ дание женственного, господство чувства, женственного сострадания, женственных «частных» оценок, женственного отвращения к истории, к жестокости и суровости всего исторического, к холоду и огню восхо­ дящего ввысь духа.

II Это «частное» миросозерцание есть плод гуманизма. Но это не гу­ манизм эпохи Возрождения, это — гуманизм, доведенный в XIX веке до своих последних выводов, соединившийся с позитивизмом, отверг­ нувший все ценности, кроме человеческого блага. В конце концов, этот гуманизм антирелигиозен по своей природе. Это исключительное вни­ мание к судьбе отдельного человека оказывается призрачным. В дей­ ствительности же номинализм этого миросозерцания идет дальше, он разлагает и человека, принужден отвергнуть реальность души челове­ ка, всегда ведь связанной с бесконечной глубиной бытия мирового, и выбрасывает человека на поверхность. Человек делается орудием фиктивного блага. Гуманитарная теория прогресса приносит всякого человека в жертву своему божку и не мо­ жет найти оправданий для страданий и жертв человеческой личности 5 . Такова уж неотвратимая диалектика: позитивно-гуманитарное отвер­ жение божественных ценностей ведет в конце концов к отвержению человека, ценности его души, превосходящей эту видимую эмпиричес­ кую жизнь. Для этого миросозерцания благо человека, отсутствие страданий выше ценности человека, выше чести и достоинства человека. Частнообщественное, гуманистическое миросозерцание расслабляет челове­ ка, отнимает у него ту глубину, в которой он всегда связан со всем «ис­ торическим», сверхличным, всемирным, делает его отвлеченно-пустым человеком. Так погибает и немая великая правда гуманизма. Поистине всякий человек есть конкретный человек, человек исторический, на­ циональный, принадлежащий к тому или иному типу культуры, а не отвлеченная машина, подсчитывающая свои блага и несчастья. Все ис­ торическое и мировое в человеке принимает форму глубоко-индиви­ дуальных инстинктов, индивидуальной любви к своей национально-

180 Судьба России. IV: Психология войны сти, к национальному типу культуры, к конкретным историческим за­ дачам. Более углубленный, более религиозный взгляд на человека ведет к открытию в нем, в его глубине всего исторического, мирового, всех сверхличных ценностей. Национальность есть моя национальность и она во мне, государственность — моя государственность и она во мне, церковь — моя церковь и она во мне, культура—моя культура и она во мне, вся история есть моя история и она во мне. Историческая судьба народов и всего человечества есть моя судьба, я в ней и она во мне. Я живу в прошлом и будущем истории моего народа, истории человече­ ства и истории мира. И все жертвы всемирной истории совершаются не только мной, но и для меня, для моей вечной жизни. Слезинка ребенка пролита не только для мира, для свершения мировой судьбы, но и для самого ребенка, для свершения его судьбы. Ибо весь мир есть мир этого ребенка, он в нем и для него. Ребенок может не сознавать своей всемирности, как не сознают этого многие взрослые дети — Петры и Иваны. Но эта слабость и узость человеческого сознания, эта выброшенность человека на поверхность не может быть опровержением той великой истины, что каждый человек — всемирный по своей природе и что в нем и для него совершается вся история. Лишь такой углубленный взгляд делает меня свободным, гражда­ нином моего отечества и гражданином вселенной. «Частный» же взгляд на жизнь, для которого все историческое, мировое, сверхличное — чуж­ дое и инородное, делает рабом, способным лишь на рабий бунт. Раб вечно ощущает насилие над собой со стороны внешнего, и для него все внешнее — чуждое. Свободный все ощущает своим путем, своим ис­ пытанием, своей судьбой. Так и войну я должен постигнуть как свер­ шение моей судьбы — я ее виновник и она во мне происходит, в каж­ дом Иване и Петре и для каждого Ивана и Петра. Ибо поистине каж­ дый Иван и Петр — мировое существо, в глубине своей сообщающее­ ся со всем историческим и сверхличным. Для огромной массы Иванов и Петров этот мировой процесс протекает в их бессознательной или подсознательной стихии. Но сознание этой массы должно быть подня­ то до этого мирового сознания, а не до того рабски-обособленного со­ знания, для которого все мировое оказывается внешним и навязанным. Лишь на этой почве возможно решение проблемы Ивана Карамазова о слезинке замученного ребенка6. С «частной» точки зрения слезинка ребенка не может быть оправдана. Замученный ребенок — бессмыс­ ленная жертва, вызывающая протест против мира, а в конце концов, и против Бога. Но жертвы и страдания могут быть оправданны, если ви­ деть ту глубину всякого существа, на которой судьба национальная, историческая и мировая есть его собственная судьба.

О частном и историческом взгляде на жизнь III

181

Очень характерно, что углубленный, религиозный взгляд на жизнь допускает жертвы и страдания, [но] во многом слишком трудно видит искупление и путь к высшей жизни. Более же поверхностный, «част­ ный» взгляд на жизнь боится жертв и страданий и всякую слезу считает бессмысленной. Тот взгляд на жизнь, который я называю историчес­ ким лишь в противоположность частному и который, в сущности, ре­ лигиозный, — ценности ставит выше блага, он принимает жертвы и страдания во имя высшей жизни, во имя мировых целей, во имя чело­ веческого восхождения. Все героическое рождается на этой почве. Господство частных оце­ нок и частных точ^к зрения на жизнь не способствует расцвету личнос­ ти. На этой почве рождаются бессмысленные и рабьи бунты, но не рож­ даются яркие творческие индивидуальности. Яркие творческие индиви­ дуальности всегда ведь обращены к мировому, к «историческому», а не к «частному». Для исторического, обращенного к мировым ценностям взгляда на жизнь остаетея'в силе заповедь Ницше: будьте жестки, твер­ ды. И другая еще заповедь лежит в основе этого чувства жизни: любите дальнего больше, чем ближнего7. Жесткость совсем не есть жестокость, она есть свойство духовное, а не биологическое, — жертва низшими состояниями духа во имя высших состояний, жертва элементарными благами во имя восхождения и эволюции человека. По личному свое­ му опыту каждый человек знает, что боязливая и размягчающая от­ срочка некоторых страданий й тгертв ведет лишь к тому, что в буду­ щем эти страдания и жерт»& делаются еще большими. Есть неотвра­ тимая жестокость в развитии жизни, и при исполнении заповеди жес­ ткости и твердости эта жйстбкость может уменьшиться и сократиться. Так на войне, слишком жалея людей, можно привести к тому, что по­ гибнет еще большее количество людей. Есть жестокость во всяком го­ сударстве, оно имеет природу «холодного чудовища»8. Но без государ­ ства человечество на том уровне, «а котором оно находится, было бы ввергнуто в еще более жестокое, звериное состояние. Жестокая судьба государства есть в конце концов судьба человека, его борьба с хаоти­ ческими стихиями в себе и вокругсе6я,сианачальным природным злом, восхождение человека к высшему и уже сверхгосударственному бытию. Государство само может делаться злым и истребляющим, его всегда подстерегает соблазн самодовлеющей власти. Но это уже вопрос фак­ та, а не принципа, это вопрос о том, что государство должно или раз­ виваться или погибать. Государство должно знать свое место в иерар­ хии ценностей. Царство кесаря не должно посягать на царство Божье и требовать воздаяния Божьего кесарю. В пушкинском «Медном всаднике» гениально изображено столк­ новение «частного» мировоззрения с «историческим». Герой «Медно-

182 Судьба России. IV: Психология войны го всадника» посылает проклятие чудотворному строителю Петру с «ча­ стной» точки зрения, от лица индивидуальной судьбы, противопола­ гающей себя судьбе исторической, национальной, мировой. Малень­ кая, чувствующая себя раздавленной частная жизнь бунтует против великой, исторической жизни. Но бунт этот — рабий бунт, он порож­ ден поверхностным сознанием. Все самое маленькое может ведь себя чувствовать соучастником великого, великое сознавать своим и от это­ го делаться великим. Лишь утверждение народного, имманентно-че­ ловеческого характера государства должно привести к тому высшему сознанию, что государство — в человеке и каждый человек за него от­ ветствен. В разных социальных идеологиях, «частных» по своему па­ фосу, много говорится о «буржуазности» государства, национальности, «буржуазности» всех исторических организмов и исторических куль­ тур. Но в действительности глубоко «буржуазны» эти частные соци­ альные мировоззрения, выбрасывающие человека на поверхность и замыкающие его в его интересах, в его перспективах благополучия и «частного» земного рая. Совершенно «буржуазен» и гуманитарный со­ циализм, поскольку он признает лишь гедонистические9 ценности и отвращается от всякого жертвенного, страдальческого пути человечес­ кого восхождения к высшей жизни, поскольку исповедует религию количеств, а не качеств. Человек жертвенными и страдальческими путя­ ми выходит в мировую ширь и в мировую высоту. Глубина человека тя­ нет его в высоту. И «буржуазно» все, что оставляет его на поверхности и признает в нем лишь поверхность. «Буржуазность» есть и в анархизме, соединяющем жесточайшие разрушения с прекраснодушнейшими идил­ лиями. «Буржуазен» и частно-семейственный взгляд на жизнь, эта слиш­ ком большая и порабощающая любовь к уюту частной жизни. Такая «буржуазность» есть в обывательском царстве, ныне переживающем жестокую драму. Нелюбовь к исторически-великому — «буржуазная» нелюбовь. В лучшей части русской интеллигенции было героическое начало, но оно было неверно направлено и исходило из ложного со­ знания. Мировая война — величайшее испытание для частно-гумани­ стического мировоззрения, оно пошатнулось в своих основах. Старый, гладко-поверхностный гуманизм не хотел знать глубины жизни со все­ ми ее противоречиями, глубины самого человека. И лишь углубление мировоззрения может привести человеческую личность, так трагичес­ ки поставленную перед мировыми проблемами, к сознанию своего ми­ рового исторического, а не «частного» только призвания.

V. ПСИХОЛОГИЯ ПОЛИТИКИ И ОБЩЕСТВЕННОСТИ

ОБ ОТВЛЕЧЕННОСТИ И АБСОЛЮТНОСТИ В ПОЛИТИКЕ I Представитель с.-д. принципиально заявил, что социал-демократы отказываются от участия в военно-морской комиссии и не берут на себя ответственности за оборону страны, так как в обороне должен участво­ вать весь народ. С таким же успехом он мог бы сказать, что должно участвовать все человечество и даже весь животный и растительный мир. И еще мог бы сказать, что социал-демократы будут в чем-либо положительном участвовать^ лишь когда наступит конец мира и вод­ ворится Царство Божие, так как раньше трудно ждать абсолютной спра­ ведливости на свете. Это классический образец совершенной отвлечен­ ности и формальной абсолютности в политике. В сущности, это отказ от делания на том основании, что мир слишком плох для того, чтобы я участвовал в его делах. В делах этого мира всегда ведь царит относи­ тельность, а не абсолютность, и в них все конкретно, а не отвлеченно. А большая часть заявлений социал-демократов отличается отвлечен­ ностью и фиктивной абсолютностью. Социал-демократы не верят в аб­ солютное — в философии, в религии они всегда за относительное. Но политика их есть сплошное применение абсолютного к относительно­ му, абсолютизация относительных и материальных вещей этого мира, пользование отвлеченными категориями для конкретной действитель­ ности. Я говорю о русских социал-демократах, которые нередко оста­ ются типичными русскими мальчиками. Германские социал-демокра­ ты давно уже делают реальную, конкретную и относительную полити­ ку, хотя раньше и они были абсолютистами. Все, что я говорю, еще более применимо к социалистам-революционерам. Но абсолютностью и отвлеченностью отличаются заявления всех политических доктрине­ ров, которые хорошее устроение общественной жизни в мысли при­ нимают за жизнь. Такая отвлеченность и абсолютность в политике на

184 Судьба России. V: Психология политики и общественнос практике ведут к тому, что интересы своей партии или социальной груп­ пы ставятся выше интересов страны и народа, интересы части — выше интересов целого. Часть, группа чувствует себя выделенной из всена­ родной жизни, общенациональной и общегосударственной жизни и пребывающей в абсолютной правде и справедливости. Сбрасывается бремя ответственности за целое, за судьбу страны и целого народа. Пре­ бывающая в абсолютной и отвлеченной правде часть не хочет участво­ вать в круговой поруке национальной жизни, да и жизни общечелове­ ческой. Такова психология секты, чувствующей себя спасенной и пра­ ведной в бесконечном море окружающего зла, тьмы и погибели. Так чувствует себя всякий социал-демократ в Государственной Думе. Сек­ тантская психология переносится из сферы религиозной в сферу по­ литическую. Сектантская психология и в религиозной жизни есть ук­ лон и ведет к самоутверждению и самопогруженности, а в жизни поли­ тической она не имеет никаких прав на существование, так как всегда является сотворением себе кумира из относительных вещей мира, под­ меной Абсолютного Бога относительным миром. II Доктринерская, отвлеченная политика всегда бездарна — в ней нет интуиции конкретной жизни, нет исторического инстинкта и истори­ ческой прозорливости, нет чуткости, гибкости и пластичности. Она подобна человеку, который не может поворачивать шею и способен смотреть лишь по прямой линии в одну точку. Вся сложность жизни ускользает от взора. Живая реакция на жизнь невозможна. Отвлечен­ ные доктринеры в политике думают, что они далеко видят. Но их «даль­ нозоркость» не есть провидение далекого будущего. Они — не проро­ ки и видят лишь свои отвлеченные доктрины, а не грядущую жизнь. Да и «дальнозоркость» есть болезненное состояние зрения, которое требует исправления стеклами, чтобы можно было видеть у себя под носом, читать и писать. Отвлеченность в политике есть легкое и безот­ ветственное провозглашение общих мест, безотносительно к возника­ ющим жизненным задачам и к историческому моменту. Поэтому не требуется никакой творческой работы мысли над сложными задачами, никакой чуткости, никакого проникновения в совершающееся. Доста­ точно лишь вынуть из кармана краткий катехизис и прочесть из него несколько параграфов. Отвлеченная и максималистская политика все­ гда оказывается изнасилованием жизни, ее органического роста и цве­ та. Такая отвлеченность отрицает, что политика есть творчество и ис­ кусство, что настоящая, большая историческая политика требует осо­ бых даров, а не механического применения общих мест, большей час-

Об отвлеченности и абсолютности в политике

185

тью невпопад. Упрощающее отрицание сложности и конкретности исторической жизни, в которой делается всякая политика, есть показа­ тель или бездарности и элементарности в этой области или отсутствия интереса к этой сфере бытия, непризванность к ней. Отвращение от конкретной сложности общественно-политических задач бывает у нас часто результатом моноидеизма, когда человек целиком захвачен од­ ной какой-нибудь идеей, моральной, или религиозной, или социаль­ ной, но непременно в смысле спасения человечества одним каким-ни­ будь способом, одним путем. Это, в конце концов, ведет к отрицанию множественности бытия и утверждению единого, одного чего-нибудь. Но политике всегда приходится иметь дело с данным, конкретным со­ стоянием целого мира, с низким уровнем человеческой массы, с невозрожденными душами, с сопротивлением необходимости. Отвлеченные социальные и политические учения всегда грешат рационализмом и верят в добрые плоды внешнего насилия под низким уровнем разви­ тия человеческой массы и порожденной этим уровнем необходимо­ стью. Так не перерождается ткань души человека и души общества. По­ литика всегда погружена в относительное. Она существует лишь для общества, в котором сильны свинцовые инстинкты. Для общества пра­ ведного не нужна была бы политика.

III Прямолинейное применение абсолютных ценностей духовной жиз­ ни к относительной исторической жизни и относительным историчес­ ким задачам основано на совершенно ложном сознании. Абсолютное может быть в душе политика и душе народа, в субъекте социального творчества, но не в самой политике, не в социальном объекте. Я могу быть вдохновлен к социальному делу абсолютными ценностями и аб­ солютными целями, за моей деятельностью может стоять абсолютный дух. Но само социальное дело есть обращение к относительному, есть сложное, требующее чуткости и гибкости взаимоотношение с относи­ тельным миром, всегда бесконечно сложным. Перенесение абсолют­ ности в объективную социальную и политическую жизнь есть плене­ ние духовной жизни у исторически-относительного и социально-ма­ териального. Вместе с тем это есть и порабощение всей относительной исторической жизни извне навязанными абсолютными и отвлеченны­ ми началами1. Так было со всеми теократическими направлениями, с претензиями формально подчинить общественность церкви. Это все­ гда есть нежелание признать свободу многообразной, относительной жизни. Монистическое насильничество есть и в право-теократических и в лево-социалистических направлениях. Сама по себе духовная жизнь

186 Судьба России. V: Психология политики и общественнос со всеми своими абсолютными ценностями вполне конкретна. Но пря­ молинейное ее перенесение в относительность природно-исторического процесса превращает духовную жизнь в отвлеченные принципы и доктрины, лишенные конкретной жизненности. Дух, свободный в своем внутреннем опыте, становится навязчивым и насильническим; он открывается относительной, внешней жизни не как живой опыт, а как извне навязанный, безжизненный принцип или норма. С фило­ софской точки зрения, относительная историческая жизнь может быть признана самостоятельной сферой самой абсолютной жизни, одним из явлений ее разыгрывающейся драмы. И потому абсолютное не дол­ жно быть насильственным, внешним и формальным навязыванием относительному трансцендентных начал и принципов, а может быть лишь имманентным раскрытием высшей жизни в относительном. От­ влеченная и абсолютная политика социал-демократа есть такой же дур­ ной и порабощающий трансцентизм, как и политика теократическая, как папоцезаризм или цезарепапизм2. Отрицание отвлеченности и аб­ солютности в политике всего менее может быть понято как бесприн­ ципность и безыдейность. Вся общественная и политическая деятель­ ность должна быть изнутри одухотворена и вдохновлена высшими це­ лями и абсолютными ценностями, за ней должно стоять духовное воз­ рождение, перерождение личности и народа. Но этот духовный закал личности и народа совсем не то, что внешнее применение отвлечен­ ных идей к жизни. Духовно возрожденный человек и народ по-иному будут делать политику, чем те, что провозглашают внешние абсолют­ ные принципы и отвлеченные начала. Моральный пафос не ослабля­ ется, а увеличивается, но он переносится в другую плоскость, делается внутренним, а не внешним, горением духа, а не политической истери­ кой или политическим изуверством. Робеспьер был очень принципи­ альный доктринер и любил отвлеченные декларации, но он был вет­ хий, не возрожденный человек, плоть от плоти й кровь от крови старо­ го режима, насильник в деле свободы. Переменилось только одеяние. Наши максималисты в революционные годы тоже были старыми, не возрожденными людьми, плохим человеческим материалом для дела освобождения — клетки их душ были не подготовлены для выполне­ ния исторической задачи. Свобода — не внешний принцип в полити­ ке, а внутреннее одухотворяющее начало.

IV Вопрос о принципиальности в политике гораздо сложнее, чем ду­ мают доктринеры. Его нужно свести к вопросу о духовном возрожде­ нии, об изменении самой ткани людей и обществ, к закалу народного

Об отвлеченности и абсолютности в политике 187 характера. Внешний, навязчивый морализм в политике неуместен и несносен. Но за политикой должна стоять моральная энергия челове­ ка, моральный закал. У многих же моралистов и радикалов в политике, помешанных на отвлеченных принципах, часто отсутствует всякий моральный закал личности. Это и обнаруживается в моменты хаотизации и анархизации общества. Так было в печальном конце русской революции. Были у нас отдельные герои, способные к жертве, отдавав­ шие свою жизнь за идею, но в революционной массе не было нрав­ ственного характера. А важен не отвлеченный принцип, а живой дух, возрожденная личность. Идейность в политике связана с духовным уг­ лублением личности, с воспитанием души целого народа, с сознанием великой ответственности, а не с упрощением и схематизацией слож­ ной исторической жизни. Нравственные начала в политике утвержда­ ются изнутри, из корней человека, а не извне, не из внешних принци­ пов общественности. Повторяю, абсолютность в политике невозмож­ на, невозможна ни теократическая, ни социал-демократическая, ни толстовская анархическая абсолютность. Но абсолютность возможна в начале человеческого духа, во внутренней верности человека святыне. Сама же политика всегда конкретна и относительна, всегда сложна, все­ гда имеет дело с историческими задачами данного времени и места, которые не отвлеченны, не абсолютны, не монистичны. Наша прин­ ципиально-отвлеченная политика была лишь формой ухода от поли­ тики. В политике все бывает «в частности», ничто не бывает «вообще». В политике ничего нельзя повторять автоматически в силу принципа. Что хорошо в одно историческое время, то плохо в другое. Каждый день имеет свои неповторимые и единственные задачи и требует ис­ кусства. Всякий чуткий человек, не доктринер, понимает, что нынешний исторический день в России выдвигает в политике на первый план за­ дачи управления, организации ответственной власти, а не задачи чис­ то законодательного творчества и реформ. Но скоро может наступить день, когда задачи,будут совсем иные. Сейчас все силы должны быть мобилизованы для обороны России и для победы. Это совершенно конкретная задача, она не диктуется никакими отвлеченными прин­ ципами политики. Но сторонники отвлеченной принципиальной по­ литики и сейчас делают политические декларации, которые совершен­ но безжизненны и проходят мимо самых безотлагательных задач ис­ торического дня. Духовный подъем, нравственная сила и воодушевле­ ние ныне обнаруживаются в патриотическом деле служения родине, в защите родины до смерти. Эти дела не предусмотрены принципами отвлеченной политики; эти задачи возникли в данный исторический день, и эта нравственная энергия обнаружилась лишь ныне. Несколько лет тому назад ни один политик не предвидел, на что нужно будет на-

188 Судьба России. V: Психология политики и обществ править все свои силы. И то, что нужно сейчас свою деятельность при­ способить к защите родины, вряд ли кто-либо решится назвать оппор­ тунизмом. Это — не оппортунизм, а требование подвига и ответствен­ ности. Война научает конкретности в политике, и она закаляет дух. Она вносит огромные изменения в наши нравственные суждения, устанав­ ливает совсем иное соотношение между нравственным и политичес­ ким. Точка зрения, которую мы защищаем, освобождает от абсолюти­ зации политики, от превращения ее в кумира, в бога. Мы не должны относительному воздавать то, что надлежит воздавать лишь абсолют­ ному, т. е. мы должны кесарево воздавать кесарю, а Божье — Богу3. Дух, укрепленный в своих абсолютных истоках и возрожденный, дол­ жен обратиться к многообразной и сложной конкретности мира жи­ вой, творческой реакцией и обнаружить свои творческие дары. России более всего недостает людей с дарованием власти, и такие люди долж­ ны явиться.

СЛОВА И РЕАЛЬНОСТИ В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ I Слова имеют огромную власть над нашей жизнью, власть магичес­ кую. Мы заколдованы словами и в значительной степени живем в их царстве. Слова действуют как самостоятельные силы, независимые от их содержания. Мы привыкли произносить слова и слушать слова, не отда­ вая себе отчета в их реальном содержании и их реальном весе. Мы при­ нимаем слова на веру и оказываем им безграничный кредит. Сейчас я предполагаю говорить исключительно о роли слов в общественной жиз­ ни. А в общественной жизни условная, но ставшая привычной фразео­ логия приобретает иногда власть почти абсолютную. Ярлыки-слова — самостоятельная общественная сила. Слова сами по себе воодушевля­ ют и убивают. Кажется, Теккерей сказал: «Мужчин убивают дела, а жен­ щин — слова». Но и мужчины очень походят на женщин — и их уби­ вают слова. За словами идут массы. Всякая агитация в значительной сте­ пени, основана на власти слов, на гипнозе слов. Привычная фразеология скрепляется с инстинктами масс. Для одной массы нужно употреблять «левую» фразеологию, для другой — «правую» фразеологию. Демагоги хорошо знают, какие слова нужно употреблять. Общественная жизнь отя­ желевает от рутины слов. Как много значат и как сильно действуют сло­ ва «левый», «правый», «радикальный», «реакционный» и пр., и пр. Мы загипнотизированы этими словами и почти не можем общественно мыслить вне этих ярлыков. А ведь реальный вес этих слов не велик, и реальное их содержание все более и более выветривается. В обществен­ ном словоупотреблении царит номинализм, а не реализм1. Я слышу, как говорят: это очень «радикальный» человек, подавайте за него голос. А этот «радикальный» человек — адвокат, зарабатывающий 20000 руб. в год, ни во что не верящий и ничему не придающий цены, за радикаль­ ной фразеологией скрывающий полнейшее общественное равнодушие

190 Судьба России. V: Психология политики и общественност и безответственность. Личная пригодность человека для общественного дела отступает на второй план перед условной и рутинной фразеологи­ ей. Качества личности вообще у нас мало ценятся и не ими определяется роль в общественной жизни. Поэтому у нас так много совершенно лож­ ных общественных репутаций, много имен, созданных властью слов, а не реальностей. Инерция слов и условностей мешает разглядеть настоя­ щие характеры. В общественной жизни совсем почти не происходит ес­ тественного подбора личных характеров. А в жизни государственной явно происходит подбор характеров негодных и недоброкачественных. При помощи условной фразеологии у нас легко превращают людей глубоко идейных с нравственным закалом характера чуть ли не в подлецов, а людей, лишенных всяких идей и всякого нравственного закала, высоко возносят. Более всего не терпят людей самостоятельной и оригинальной мысли, не вмещающихся ни в какие привычные рутинные категории. У нас часто убивают людей посредством приклеивания ярлыков — «ре­ акционер», «консерватор», «оппортунист» и т.п., хотя, может быть, за этим скрывается более сложное и оригинальное явление, неопредели­ мое обычными категориями. В другом лагере убивают при помощи слов противоположных. И все боятся слов и ярлыков. Огромная масса людей живет не реальностями и не существенностями, а внешними покровами вещей, видит лишь одежду и по одежде всякого встречает. Широкие слои русского интеллигентного общества особенно как-то живут фикциями слов и иллюзиями покровов. Власть инерции поистине ужасна. Если велика власть инерции и привычных, заученных категорий в обывательских кругах, то там это понятно и простительно. Но интеллигенция претендует быть носительницей мыс­ ли и сознания и ей труднее простить эту леность и вялость мысли, это рабство у привычного, навязанного, внешнего. Трудно жить реальнос­ тями. Для этого нужны самостоятельная работа духа, самостоятельный опыт, самостоятельная мысль. Легче жить фикциями, словами и по­ кровами вещей. Огромная масса людей принимает на веру слова и ка­ тегории, выработанные другими, вампирически живет чужим опытом. Никакой собственный реальный опыт уже не связывается со словами, которые, однако, определяют все оценки жизни. Слова были реально содержательны для тех, у кого были свой опыт и своя мысль, своя ду­ ховная жизнь. Но эти же слова стали номинальными и бессодержатель­ ными для тех, которые живут по инерции, по привычке и подража­ тельности. Так бывает и в жизни религиозной, где слишком многие питаются чужим опытом и живут чисто словесной догматикой, и в жизни общественной, где заученные партийные лозунги, формулы и слова повторяются без всякого самостоятельного акта воли и мысли. На этой почве вырабатывается политический формализм, не желаю­ щий знать реального содержания человеческой жизни. В обществен-

Слом и реальности в общественной жизни 191 нрй жизни все ведь — в силе, в энергии духа, в характере людей и об­ ществ, в их воле, в их творческой мысли, а не в отвлеченных принци­ пах, формулах и словах, которым грош цена. Самое ведь важное и су­ щественное — люди, живые души, клетки общественной ткани, а не внешние формы, за которыми может быть скрыто какое угодно содер­ жание или полное отсутствие всякого содержания. Демократическая республика, в которой все построено на прекрасных формулах и сло­ вах, может быть самым отчаянным рабством и насилием. Это давно уже обнаружено горьким опытом жизни европейского человечества, который должен был бы научить нас недоверию к чисто внешним фор­ мам и к прекрасной фразеологии равенства, братства и свободы. Столь же формальным, столь же номинальным может оказаться и любой со­ циалистический строй. Вот почему необходимо устремить свою волю к существенной свободе, к перерождению клеток общества, к осуще­ ствлению ценностей более высокой жизни изнутри. Этот внутренний процесс неизбежно приводит к внешнему изменению общественного строя и общественной системы, но всегда в соответствии с реальным содержанием и направлением народной воли.

Многие думают, что главная беда России в том, что русское обще­ ство недостаточно либерально или радикально, и ждут многого от по­ ворота нашего общества влево в традиционном смысле этого слова. И в этом мнении сказывается фатальная для нас власть слов и формаль­ ных понятий. Наше общество — либеральное и левое, но этот либера­ лизм и эта левость — бессильны и выражаются по преимуществу в оп­ позиционной настроенности или негодовании. Главная беда России — не в недостатке левости, которая может возрастать без всяких суще­ ственных изменений для русской общественности, а в плохой обще­ ственной клетке, в недостатке настоящих людей, которых история могла бы призвать для реального, подлинно радикального преобразования России, в слабости русской воли, в недостатке общественного самовос­ питания и самодисциплины. Русскому обществу недостает характера, способности определяться изнутри. Русского человека слишком легко заедает «среда», и он слишком подвержен эмоциональным реакциям на все внешнее. «Радикалы» и «левые» могут быть совершенно негод­ ным материалом для новой, возрожденной России. Не следует подда­ ваться иллюзиям словосочетаний. Важно и существенно, каков сам че­ ловек и каков народ, а не каковы его словесные лозунги и отвлеченные политические понятия. Так, например, наши «правые» были плохим материалом для ис­ тинного консерватизма. Они всегда были скорее разрушителями, чем

192 Судьба России. V: Психология политики и общественност охранителями каких-либо ценностей. Патриотическая, национальная и государственная фразеология «правых» — слова, слова и слова. Наши правые круги лишены истинного государственного и национального сознания. Такое сознание можно встретить у отдельных лиц, но не у общественных слоев и групп. Полное отсутствие настоящего консер­ ватизма— фатальная особенность России. «Правая» Россия начала уже разлагаться, когда «левая» Россия еще не вполне созрела. Все приходит у нас слишком поздно. И мы слишком долго находимся в переходном состоянии, в каком-то междуцарствии. России нужна прежде всего радикальная моральная реформа, рели­ гиозное возрождение самих истоков жизни. Но, увы, и религиозное воз­ рождение может быть номинальным и формальным. Велика власть слов и в религиозной жизни. Ярлыки — «православный», «сектант», «христи­ анин нового сознания» и пр[очие] приобрели несоответствующее их ре­ альному весу значение. «Православный» номинализм давно уже отрав­ ляет религиозную жизнь в России. Религиозная фразеология правых кругов давно уже выродилась в отвратительное лицемерие и ханжество. Но не поможет нам и утверждение какого-нибудь «левого» религиозно­ го сознания, применяемого к общественности извне и формально. В глу­ бине клеток народной жизни должно произойти перерождение, идущее изнутри, я верю, что оно происходит, что русский народ духовно жив и что ему предстоит великое будущее. Смутная эпоха пройдет. Пора сбро­ сить внешние покровы и обнаружить истинную сущность вещей, истин­ ные реальности. Величайшая наша моральная задача—переход от фик­ ций к реальностям, преодоление гипноза слов. Бесстрашие перед слова­ ми — великая добродетель. Положительной стороной этого бесстрашия всегда бывает любовь к правде. Пафос правдолюбия — великий пафос народа. А вокруг наших слов, формул и понятий, правых, левых и сред­ них накопилось слишком много условной лжи и гнили. Поистине, одну великую революцию предстоит нам совершить, революцию свержения ложных и лживых, пустых и выветрившихся слов, формул и понятий. Нужно перестать бояться ярлыков, которые так любят наклеивать, что­ бы словесно ими возвеличивать или унижать людей. Нужно прозревать за словами реальности. А настоящее прозрение есть также презрение ко многому, ничтожному и несущему. Так должно совершиться воспита­ ние самостоятельности общественного характера, созревание самостоя­ тельной общественной мысли.

III Трагедия войны дает перевес делам над словами — она выявляет реальности и низвергает фикции. Так, правая бюрократия со своей на­ ционально-государственной фразеологией явно жила фикциями и пу-

Слова и реальности в общественной жизни 193 стыми словами. Это обнаружено. Ложь низвергнута. Теперь уже яснее становится, кто действительно патриот, кто любит свою родину и го­ тов служить ей. Слова националистов взвешены на весах истории. В прошлую зиму у нас начало было распространяться лжепатриоти­ ческое настроение, не допускавшее в России самокритики, настроение безответственное и приводившее к самохвальству. У одних оно выра­ жалось в реставрации религиозно-славянофильской фразеологии, бо­ лее возвышенной, у других — фразеологии государственно-национа­ листической, менее возвышенной. Но эти настроения были сметены событиями. В это лето начался подлинный, здоровый патриотический подъем, возросло чувство общественной ответственности, которое все­ гда предполагает самокритику. Словам и фикциям противопоставле­ ны реальности. Нездоровый патриотизм, боявшийся правды и выра­ жавшийся в словесной идеализации того, что есть, заменяется здоро­ вым патриотизмом, глядящим бесстрашно в глаза самой горькой прав­ де, выражающимся в служении тому, что должно быть. И дышать стало легче, хотя события мрачны и тяжелы. Можно говорить правду и при­ зывать к делам правды. В той удушливой атмосфере, которая одно время образовалась, могли раздаваться лишь лживые слова, расцветали лишь фиктивные идеологии. Для низвержения фиктивной власти слов нужна свобода слова. В атмосфере несвободы процветают пустые слова, и они неопровер­ жимы. Слово само по себе божественно, и божественный смысл слов может быть выявлен лишь в атмосфере свободы, реализм слов в борь­ бе побеждает номинализм слов. Несвобода питает пустую фразеоло­ гию «левую» и пустую фразеологию «правую». Реальности, стоящие за словами, не могут быть выявлены. Совершенная свобода слова есть единственная реальная борьба с злоупотреблением словами, с вырож­ дением слов. Только в свободе правда слов победит ложь слов, реализм победит номинализм. Свобода слов ведет к естественному подбору слов, к выживанию слов жизненных и подлинных. Лживые и пустые слова будут продолжать звучать, но они не будут иметь того ореола, который создается для них атмосферой гнета и придавленности. Сделайте слово более властным, и прекратится власть слов над об­ щественной жизнью: слова-реальности победят слова-фикции. Свобода ведет к ответственности. Несвобода все делает безответственным. Вос­ становление смысла слов, правдивого, реального и полновесного упот­ ребления слов ведет к тому сознанию, что общество наше должно не переодеться, хотя бы в самый радикальный костюм, не покровы пере­ менить, а действительно переродиться, изменить ткань свою. Власть слов была властью внешнего. А мы должны обратиться к внутреннему. Вся жизнь должна начать определяться изнутри, а не извне, из глуби­ ны воли, а не из поверхностной среды. Падение священного Русского царства

ДЕМОКРАТИЯ И ЛИЧНОСТЬ I У нас мало сейчас размышляют об основах общественности. Со­ знание наше направлено на элементарные нужды, и нужды эти закры­ вают более далекие перспективы. Но нам предстоит перестройка на­ шей общественной жизни, и к ней мы должны быть идейно готовы. Наше общественное движение бедно идеями, и слишком многое при­ нимается в нем как само собой разумеющееся. В широких кругах рус­ ской интеллигенции и русского передового общества демократические идеи и идеологии принимались как само собой разумеющаяся правда. Идея демократии никогда не представлялась во всей своей сложности, никогда не бралась критически. Зло и неправда: нашей общественной и государственной жизни делали нашу мысль элементарной и упрощен­ ной. И все противоположное нашей гнетущей действительности пред­ ставлялось уже благом и светом. Всякая слишком сложная обществен­ ная мысль казалась непонятной, неуместной и бралась под подозре­ ние. У нас любят только простые и прямолинейные решения. На Запа­ де проблема демократии в ее отношении к проблеме личности давно уже ставится очень сложно. Жизненный исторический процесс привел на Западе к этой сложности, он многое сделал проблематическим. Там были испытаны многие политические формы и в политической мыс­ ли ощутилась исчерпанность. Мы же, русские, жили в великом при­ нуждении и слишком мало еще испытали в сфере политического стро­ ительства. В мысли пережили мы самые крайние политические и соци­ альные учения, и временами казалось нам, что мы прошли уже и через анархизм. Но эти крайние политические и социальные учения в Рос­ сии всегда мыслились упрощенно и элементарно. Такая элементарность и упрощенность были и в нашем принятии идеи демократии. Для мно­ гих русских людей, привыкших к гнету и несправедливости, демокра­ тия представлялась чем-то определенным и простым — она должна

Демократия и личность 195 принести великие блага, должна освободить личность. Во имя некото­ рой бесспорной правды демократии, идущей на смену нашей искон­ ной неправде, мы готовы были забыть, что религия демократии, как она была провозглашена Руссо и как была осуществляема Робеспье­ ром, не только не освобождает личности и не утверждает ее неотъем­ лемых прав, но совершенно подавляет личность и не хочет знать ее автономного бытия. Государственный абсолютизм в демократиях так же возможен, как в самых крайних монархиях. Народовластие так же может лишить личность ее неотъемлемых прав, как и единовластие. Такова буржуазная демократия с ее формальным абсолютизмом прин­ ципа народовластия. Но и социальная демократия Маркса также мало освобождает личность и также не считается с ее автономным бытием. На одном съезде социал-демократов было высказано мнение, что про­ летариат может лишить личность ее, казалось бы, неотъемлемых прав, например, права свободы мысли, если это будет в существенных инте­ ресах пролетариата1. В этом случае пролетариат мыслим как некий аб­ солют, которому все должно быть принесено в жертву. Повсюду встре­ чаем мы наследие абсолютизма, государственного и общественного, он жив не только тогда, когда царствует один, но и тогда, когда царствует большинство. Инстинкты и навыки абсолютизма, перешли и в демок­ ратию, они господствовали во всех самых демократических революци­ ях. На Западе давно уже беспокоит вопрос о гарантии прав меньшин­ ства и прав личности по отношению к абсолютным притязаниям де­ мократии, не ограничивающей себя абсолютными ценностями лично­ го духа. Формальный абсолютизм демократической идеи не может быть нами принят, он должен быть ограничен другими идеями. Количествен­ ная масса не может безраздельно господствовать над судьбой качествен­ ных индивидуальностей, судьбой личности и судьбой нации. Воля на­ рода должна быть воспитана в исключительном уважении к качествам индивидуальным, к бесконечной природе человеческого духа. Воля народа не может быть принята формально бессодержательно, как ут­ верждение абсолютного права народной воли, воли большинства, воли массового количества господствовать в каком угодно направлении, чего угодно хотеть, что угодно давать и отнимать. В демократии есть своя правда утверждения свободной человеческой стихии, имманентной власти самого человека и человечества. Но демократия должна быть одухотворена, связана с духовными ценностями и целями. И Идея демократии была осознана и формулирована в такую исто­ рическую эпоху, когда религиозное и философское сознание передо­ вых слоев европейского человечества было выброшено на поверхность

196 Судьба России. V: Психология политики и общественност и оторвано от глубины, от духовных истоков человека. Человек был поставлен в зависимость от внешней общественности. Общественность же была оторвана от души человеческой, от духовной жизни личности и от души мировой, от жизни космической. Человек был признан внеш­ не общественным существом, целиком определяемым общественной средой. Но, так как человеческая общественность была изолирована от мирового целого, от жизни космической и очень преувеличено было самостоятельное значение общественности, то образовался рациона­ листический утопизм с его верой в совершенное, до конца рациональ­ ное устроение общественной жизни, независимое от духовных основ жизни человека и мира. Духовно-религиозную почву имела не демо­ кратия, а Декларация прав человека и гражданина, которая родилась из утверждения религиозной свободы совести в общинах реформации. Но Декларация прав человека и гражданина на практике, в демократи­ ческих революциях, в массовых общественных движениях очень мало проводилась в жизнь и вытеснялась утилитарно-общественными ин­ тересами. В России рецепция2 идей демократии произошла на почве позитивистической и материалистической настроенности и сознания и была оторвана от идеалистической идеи прав человека и граждани­ на. Пафос социального равенства всегда подавлял у нас пафос свободы личности. Утверждение же прав личности духовно и морально не свя­ зывалось с утверждением обязанностей личности и ответственности личности. Торжествовала безответственная теория социальной среды, порождающая лишь претензии. Личность не признавалась ответствен­ ным творцом общественной жизни. Новая жизнь ожидалась исключи­ тельно от изменений социальной среды, от внешней общественности, а не от творческих изменений в личности* не от духовного перерожде­ ния народа, его воли, егр сознания. Народный и личный характер со­ всем не принимается в расчет в наших демократических социальных учениях. ,. . Идея демократии в той прямолинейной и упрощенной форме, в которой она была у нас принята, породила целый ряд нравственных последствий. Отвлеченно-демократическая общественная идеология сняла ответственность с личности» с духа человеческого, а потому и лишила личность автономии и неотъемлемых прав. Только ответствен­ ный — свободен и только свободный — ответствен. В наших же де­ мократических социальных идеологиях и вся ответственность, и вся свобода переложены на количественную механику масс. Прямолиней­ ная демократическая метафизика как будто бы не требует перевоспи­ тания личного и национального, выработки характера, дисциплины воли личной и общественной, внутренней духовной работы. На этой почве вырабатывалась мораль притязаний, обращенных к обществен­ ной среде, мораль ожиданий, что всякое богатство жизни придет из-

Демократия и личность 197 вне. Вся жизнь оказывалась ориентированной внешне, а не внутренне. Такого типа демократическая метафизика придает большее значение взвинчиванию масс, агитации, внешним выступлениям без внутрен­ него, существенного изменения человеческого материала обществен­ ности. Так создаются призрачные и совершенно внешние обществен­ ные изменения. Это — точка зрения использования, ни на что не смот­ рящая по существу. Важно не человеческое развитие рабочих или кре­ стьян, не повышение их человеческого достоинства и качественности, не рост их силы, которая всегда ведь есть духовная сила, а постановка их в такие условия, при которых неизбежны те или иные их выступле­ ния, утилитарно нужные. Это и есть путь морального вырождения де­ мократии. И он дал уже свои печальные плоды. Я все время имею в виду не демократические программные требования и задания, кото­ рые заключают в себе некую правду и справедливость, а тот дух отвле­ ченной демократии, ту особую общественную метафизику и мораль, в которой преобладает внешнее над внутренним, агитация над воспита­ нием, притязательность над ответственностью, количества над каче­ ствами, уравнительная механика масс над творчеством свободного духа.

III Отвлеченная, ничем не ограниченная демократия легко вступает во вражду с духом человеческим, с духовной природой личности. И этому духу отвлеченно-формальной демократии, всегда обращен­ ному к внешнему, должен быть решительно противопоставлен иной дух, истинный дух человечества, дух личности и дух народа. Этот дух, совсем не противоположный правде демократических программ, преж­ де всего требует личного и общественного перевоспитания, внутрен­ ней работы воли и сознания, он ставит судьбу общественности в зави­ симость от внутренней жизни человеческой личности нации, челове­ чества, космоса. Дух этот стремится к истинному соединению людей, а не к механическому лишь их сцеплению. Социальное творчество пред­ полагает творческий дух, оно невозможно без творческого субъекта. Крайняя демократическая метафизика принуждена отрицать творчес­ кий дух, она ждет всего от механики количеств, от внешних количе­ ственных перераспределений, в ней нет признания индивидуальной качественности. На этом пути отрицается огромное значение духовно­ го подбора личностей, личных качеств и призваний, личной годности, не возлагается на личность вся огромная ответственность за судьбу об­ щественности. Наоборот, на внешнюю общественность, на социальную среду целиком возлагается ответственность за судьбу личности, за ее годность или негодность. Но истинное народное самоуправление как

198 Судьба России. V: Психология политики и общественнос выявление организованной человеческой энергии, как обнаружение народного характера предполагает самодисциплину и самовоспитание личности и народа, закал воли. Истинное народное самоуправление должно возложить ответственность за судьбу общественности на чело­ века и его силу, на народ. Но народ не есть механическая бесформен­ ная масса, народ есть некий организм, обладающий характером, дис­ циплиной сознания и дисциплиной воли, знающий, чего он хочет. Де­ мократия, как ценность, есть уже образовавшийся народный характер, выработанная личность, способная обнаружить себя в национальной жизни. Демократия есть организованная и обнаружившаяся вовне по­ тенция человеческой природы народа, его достигнутая способность к самоуправлению, к властвованию. Властвовать может лишь тот, кто властвует над собой. Потеря личного и национального самообладания, расковывание хаоса не только не уготовляют демократии, но делают ее невозможной — это всегда путь к деспотизму. Задача образования де­ мократии есть задача образования национального характера. Образо­ вание же национального характера предполагает образование личного характера. Общественное сознание, общественная воля должны быть направлены на выработку закала личности. Вот этой направленности у нас и нет. Демократию слишком часто понимают навыворот — не ста­ вят ее в зависимость от внутренней способности к самоуправлению, от характера народа и личности. И это — реальная опасность для нашего будущего. Русский народ должен перейти к истинному самоуправле­ нию. Но этот переход зависит от качества человеческого материала, от способности к самоуправлению всех нас. Этотребует исключительно­ го уважения к человеку, к личности, к ее-правам, к ее духовно самоуп­ равляющейся природе. Никакими искусственными взвинчиваниями нельзя создать способность к самоуправлению. Разъяренная толпа, одержимая корыстными и злобными инстинктами, не способна управ­ лять ни собой, ни другими. Толпа, масса не есть демократия. Демокра­ тия есть уже превращение хаотического количества в некоторое само­ дисциплинированное качество. Прежде всего человек, как и народ, дол­ жен стать господином самого себя. Недостатки русской демократии унаследованы от нашего рабства, и они должны исправляться в прак­ тике самоуправления. Такое выдвигание личного, качественного, духовно-творческого начала, как основоположного в общественной жизни, всего менее есть индивидуализм. Через внутреннюю работу личности и нации, через выработку качеств характера утверждается духовная социальность. Речь идет все время не только о душе человека, личности, но также и о душе общества и душе нации, с которыми демократическая механика так мало считается. Отвлеченный демократизм всегда есть формализм, он не хочет знать содержания народной воли, народного сердца, народ-

Демократия и личность 199 ной мысли, ему важно лишь формальное народовластие. Но содержа­ ние народной воли есть уже внутреннее, уже духовное содержание, из­ вестная направленность духа. И демократическому формализму необ­ ходимо противопоставить определенное содержание народной воли и народного сознания, определенную их одухотворенность. Тогда лишь правда демократии, правда человеческого самоуправления соединится с правдой духа, с духовными ценностями личности и народа. К этому мы должны готовиться всеми силами, чтобы не повторять старых оши­ бок, не попадать в какой-то безвыходный магический круг, вечно по­ рождающий реакции. Демократия не может быть в принципе, в идее ограничена сословными и классовыми привилегиями, внешне-обще­ ственными аристократиями, но она должна быть ограничена правами бесконечной духовной природы человеческой личности и нации, ог­ раничена истинным подбором качеств. Дух нации глубже демократии и должен направлять ее. Власть не может принадлежать всем, не может быть механически равной. Власть должна принадлежать лучшим, из­ бранным личностям, на которые возлагается великая ответственность и которые возлагают на себя великие обязанности. Но эта власть луч­ ших должна быть порождена из самых недр народной жизни, должна быть имманентна народу, его собственной потенцией, а не чем-то на­ вязанным ему извне, поставленным над ним. Сила демократии не мо­ жет быть абсолютной, неограниченной властью, она ограничивается ею самой выдвинутыми качествами. Идее демократии нужно противо­ поставить идею самоуправляющейся нации.

ДУХ И МАШИНА I Никогда еще так остро не стоял вопрос об отношении духа и ма­ шины, как в наши дни. Мировая война очень заостряет эту тему. Наши споры о германизме вращаются вокруг темы—дух и машина. Нельзя отрицать, что в Германии было много духа, и Германия же пришла к самым совершенным образцам механизации и машинизации. Герман­ ская машина, как бы выброшенная из недр германского духа, идет впе­ реди, она задавала тон в жизни мирной, а теперь задает тон в войне. Германцы стали рабами собственной совершенной машины. Соверша­ ется роковой процесс машинизации жизни, замена органического ме­ ханическим. Многих пугает и страшит этот процесс, сопровождающий­ ся уродливыми явлениями и гибелью старой красоты. Торжество ма­ шины, замена организма механизмом представляется материализацией жизни. Но можно ли сказать, что дух погибает в этой материализации, что машина изгоняет его из жизни? Я думаю, что это слишком поверх­ ностный взгляд. Смысл появления машины и ее победоносного движе­ ния совсем не тот, что представляется на первый взгляд. Смысл этот — духовный, а не материальный. Сама машина есть явление духа, момент в его пути. Обратной стороной машинизации и материализации жиз­ ни является ее дематериализация и одухотворение. Машина может быть понята как путь духа в процессе его освобождения от материальности. Машина разрывает дух и материю, вносит расщепление, нарушает пер­ воначальную органическую целостность, спаянность духа и плоти. И нужно сказать, что машина гибельна не столько для духа, сколько для плоти. Машинность, механичность культуры распыляет плоть мира, убивает органическую материю, в ней отцветает и погибает органичес­ кая материя, родовая материальная жизнь. Старый органический син­ тез материальной, плотской жизни в машине приходит к концу. Рост техники во вторую половину XIX века — одна из величайших револю-

Дух и машина 201 ций в истории человечества. Что-то надломилось в органической жиз­ ни человечества, и началось что-то новое, все еще не до конца осознан­ ное и опознанное. Быть может, после этой войны будет лучше понят­ но, что случилось с человечеством после властного вступления маши­ ны в его жизнь. Проблема «духа и машины» имеет огромное значение для русского сознания, она предстоит перед Россией как проблема ее будущего. Спор славянофильства и западничества, народничества и марксизма может быть перенесен в духовную сферу и углублен. И та точка зрения, кото­ рую я хочу защитить, может быть названа «духовным марксизмом». Но это, конечно, не более как аналогия. Русские любят противопола­ гать своеобразие русского духа западной материальной культуре, ос­ нованной на механичности и машинности. Свою русскую органичес­ кую целостность мы противополагаем западной механической раздроб­ ленности. И в этот грозный час нашей истории мы пытаемся противо­ поставить русский дух германской машине, хотим понять эту войну как борьбу духа с машиной. В этом чувстве войны есть своя правда, но есть и довольно грубое смешение разных плоскостей и планов. Нужно ведь признать, что и славянофилы, и народники, и разные русские ре­ лигиозные направления не всегда только дух противополагали маши­ не и власти материальности, но также противополагали более разви­ той технике и хозяйству технику и хозяйство менее развитое, отсталое и примитивное. Так ищут спасения от усовершенствованной материи в материи несовершенной и от высокой степени материального разви­ тия — в низкой ступени материального развития. Но порабощающей власти развитой техники можно противопоставить высокий и свобод­ ный дух, но нельзя противопоставить технику отсталую и элементар­ ную. Материальная отсталость и элементарность не есть сила духа. Нельзя, например, превращать натуральное хозяйство в высшую духовность, идеализировать элементарную и примитивную хозяйствен­ ность как более духовное и свободное состояние. Отсталое, элементар­ ное, примитивное хозяйство нисколько не менее материально, чем раз­ витое капиталистическое хозяйство. Если идти назад по линии мате­ риального развития человечества, то мы не дойдем до свободного и цельного духа, а дойдем лишь до более элементарных и примитив­ ных форм материальной жизни. И эта материальная линия в прошлом упирается в самую грубую борьбу за существование, в самую тяжкую материальную зависимость, царящую в природе. Потерянного рая мы не найдем этим движением назад или задержкой в движении вперед. Это — грубый самообман. Славянофилы, так дорожившие примитив­ ным и отсталым русским материальным бытом и с ним связывавшие высоту нашего духа, в сущности, держали дух в рабской зависимости от материи. Уничтожение сельской общины 1 и патриархального бы-

202 Судьба России. V: Психология политики и общественност тового уклада представлялось им страшным бедствием для русского духа и его судьбы. Но может ли русский дух так зависеть от материальной отсталости? Грозит ли русскому духу гибель от разложения старой рус­ ской материи? Немного тогда стоит этот дух. Постыдно для духа бо­ яться материального развития и цепляться за материальную отсталость. Дух должен бесстрашно идти по пути материального развития, узрев в нем свою собственную объективацию и манифестацию. Материальное развитие, техника, машина — пути духа. И я думаю, что не только оши­ бочно противопоставлять совершенной машине машину несовершен­ ную, но также ошибочно противопоставлять машине — дух. Можно лишь противопоставлять низкому, рабскому духу дух свободный и высокий.

И Материальное, космическое развитие идет от первоначальной це­ лостной органичности, скрепляющей дух и плоть и прикрепляющей дух к материи, к механичности, расщепляющей дух и плоть, нарушаю­ щей цельность и освобождающей дух от связи с материей. Этот путь можно открыть во всех сферах жизни. Повсюду первоначальная орга­ ническая цельность расщепляется и разлагается, совершается дифферен­ циация и расслоение. Утерянная органическая целостность и спаянность в периоде разорванности и расслоенное™ обманно представляется уте­ рянным раем, почти божественным состоянием. Но эта первоначальная органическая целостность была не божественным и райским состояни­ ем, а природным и скованным состоянием. В природной органической жизни дух и плоть еще не дифференцированы» но означает, это не выс­ шее состояние духа, а элементарное его состояние, всегда связанное с тяжелой борьбой за существование и злым принуждением. Дух еще дремлет в первоначальной органичности, он не возвышается еще над растительностью и животностью, он растворяется еще в природе. Рас­ щепление и раздвоение — неизбежный; этап в путях развития духа, который переживается мучительно и нередко сопровождается чувством смерти. В восприятии этого пути развития мы подвержены эстетичес­ кому обману. Мы ведь очень легко принимаем наше творческое эсте­ тическое восприятие природы за жизнь самой природы и с трудом ви­ дим зло и неволю, заложенные и природной жизни. Все органически природное кажется нам более прекрасным, чем все искусственно-ме­ ханическое. Прекрасен цветущий дуб и уродлива машина, оскорбитель­ на для глаза, уха и носа, нимало не радует. Мы любим дуб и хотели бы, чтобы он унаследовал вечность и чтобы в вечной жизни мы сидели под цветущим развесистым дубом. Машину же любить мы не можем, в

Духи машина 203 вечности ее увидеть не хотели бы, и в лучшем случае признаем лишь ее полезность. И как соблазнительно желание остановить роковой процесс жизни, ведущий от цветущего дуба к уродливой и смрадной машине. Но все же этот переход от органичности дерева, от благоухающей растительности к механичности машины, к мертвящей искусственно­ сти должен быть пережит и прожит религиозно. Чтобы воскреснуть, нужно умереть, пройти через жертву. И переход от органичности и целостности к механичности и расщепленности есть страдальческий, жертвенный путь духа. Эта жертва должна быть сознательно принята. Через нее лишь достигается свобода духа. Машина есть распятие плоти мира, вознесение на крест благоухающих цветов и поющих птиц. Это — Голгофа природы. В неотвратимом процессе искусственной механиза­ ции природа как бы искупает грех внутренней скованности и вражды. Природный организм должен умереть, чтобы воскреснуть к новой жиз­ ни. И вот чудовища-машины умертвляют природную органическую целостность и косвенно, мучительными путями высвобождают дух из природной связанности. Сделался шаблонным в религиозной мысли тот взгляд, что машина умерщвляет дух. Но глубже та истина, что машина умерщвляет материю и от противного способствует освобождению духа. За материализацией скрыта дематериализация. С вхождением машины в человеческую жизнь умерщвляется не дух, а плоть, старый синтез плот­ ской жизни. Тяжесть и скованность материального мира как бы выделя­ ется и переходит в машину. И от этого облегчается мир.

III Реакционеры-романтики, в тоске и страхе держащиеся за отходя­ щую, разлагающуюся старую органичность, боязливые в отношении к неотвратимым процессам жизни, не хотят пройти через жертву, не спо­ собны к отречению от устойчивой и уютной жизни в плоти, страшатся неизведанного грядущего. Хотят сохранить старую органичность, ста­ рую плоть, силятся не допустить материальный мир до расщепления и расслоения. И как мало эти люди верят в дух, в его бессмертие и неист­ ребимость, в его неодолимость темными силами. Судьба духа вверяет­ ся ветхим и элементарным материальным формам, от которых боятся оторвать дух. Какие маловеры все эти видящие гибель духа в разложе­ нии ветхой органической материи. Такими маловерами оказываются дети и внуки славянофилов. Страх перед новой жизнью — определяю­ щий их мотив. Какой жалкий самообман видеть высшее и лучшее в отсталых формах материальной жизни по сравнению с формами бо­ лее развитыми, какой материализм в этом чувствуется! Религиозное, христианское отношение к жизни должно жертвенно принять смерть

204 Судьба России. V: Психология политики и общественно старой России, старой ее плоти во имя воскресения России к новой жизни. Глубина христианства в том, чтобы принять и понять изнутри всю жизнь как мистерию Голгофы и Воскресения. И вся плоть мира дол­ жна пройти через распятие, через раздирание и смерть. Эта смерть — к жизни. Но вот говорят, что св. Франциск невозможен при развитой про­ мышленности, при машинах и капиталистическом хозяйстве. Св. Фран­ циск возможен был лишь при натуральном, примитивном хозяйстве, и потому да здравствуют элементарные формы материальной жизни, не будем допускать развития! Но если так, то я делаюсь марксистом и настаиваю на следующем роковом выводе: св. Франциск — цветок на­ турального хозяйства, дух обусловливается экономическими фактора­ ми. Религиозное отношение к жизни рушится, и о святости лучше со­ всем не говорить. Или нужно бесстрастно стать на другой путь и при­ знать, что дух не зависит от материи и что функциональная связь ду­ ховного и материального на поверхности жизни из глубины, изнутри совсем иное означает. Эта независимость и свобода духа должна быть обнаружена мучительным путем механизации, машинизации матери­ альной жизни. Только путь расслоения, раздвоения и дифференциа­ ции жизни дает настоящий опыт и познание жизни. Это — путь сво­ боды, свободного изживания всех потенций.

IV Вначале все органически-плотское было освященное и священное. Религиозное освящение плотской жизни и ее элементарных матери­ альных орудий свойственно всем натуралистическим религиям и са­ мому христианству в натуралистическом его периоде. Священен был плуг, которым пахали землю. Сама земля была священна, и растения, и животные, и все хозяйственно-материальное. В первоначальном фази­ се своего развития человечество не могло выковывать хозяйственных орудий борьбы за жизнь без религиозной санкции. Ощущение священ­ ности материальной жизни всюду сопровождало человека. Это освя­ щение плотской жизни и ощущение ее божественной органичности не вполне покинуло человека и в наше время. Но на высоких ступенях исторического развития вся материальная жизнь роковым образом перестает быть священной. Все секуляризуется. Машина не священна и не священен современный индустриализм. Машина и не нуждается в освящении. Только органическое ощущается священным, механичес­ кое никогда не ощущается священным. Секуляризация всей внешней жизни связана с расщеплением и раздвоением, с утерей первоначаль­ ной органической цельности. Сознательное согласие на секуляризацию жизни есть согласие на жертву, на отречение от прекрасных и возвы­ шенных обманов. Все священное входит внутрь, в дух. Обратной сто-

Дух и машина 205 роной этого обезрелигиозивания и обездушивания жизни является уг­ лубление религиозности и большее одухотворение. Религия перестает быть плотски бытовой и становится духовной, глубинной. Секуляри­ зация, как и машина, убивает не дух, а материю. Машинизация есть отрывание и выделение материальной тяжести из духа, облегчение духа. Но облегчение это достигается тем, что переживается кошмар и смерт­ ная тоска машинности. То, что было вечно в дубе, в цветах и шипах, то преобразится и пребудет в духе, то сохранит свою непреходящую форму, освобожден­ ную от материальной тяжести и скованности. Но нельзя идеализиро­ вать органическую природу и ее естественный порядок, в котором все основано на борьбе за существование и взаимном истреблении и пожи­ рании. Нельзя смешивать своего творческого прозрения красоты при­ роды с ее естественным порядком. Природно-органическое не есть еще ценное, не есть то высшее, что нужно охранять. Истинная жизнь — тво­ римая жизнь, а не исконная данная жизнь, не органически-элементар­ ная, животно-растительная жизнь в природе и в обществе. И в физичес­ ком организме, борющемся за существование в природном порядке, не больше окончательной правды, чем в машине. С более глубокой точки зрения, дуб и машина — в одной линии. Развитие в материальном плане идет от элементарного природного организма к сложной искусственной машине. Это — путь расслоения материи, того искусственного ее ус­ ложнения, которое ведет к освобождению от материи, от тяжести ее органических функций. Человечество должно бесстрашно, с полной верой в неистребимость своего духа проходить через материальное раз­ витие, через машину и технику и перестать искать спасения исключи­ тельно в прошлом. Боязнь и страх машины есть материализм и сла­ бость духа. Обращение к элементарному органическому прошлому, иде­ ализация его, боязнь страдальческого развития есть малодушие и лю­ бовь к покою, леность духа. Только тот достигает свободы духа, кто покупает ее дорогой ценой бесстрашного и страдальческого развития, мукой прохождения через дробление и расщепление организма, кото­ рый казался вечным и таким уютно-отрадным. В старый рай под ста­ рый дуб нет возврата. Более элементарного и менее мучительного про­ шлого не вернешь. Огромный смысл явления машины — в том, что она помогает окончательно порвать с натурализмом в религии. Маши­ на как бы клещами вырывает дух из недр природной матери. Это про­ цесс очень мучительный и трудный, много радостей жизни в нем гиб­ нет. И нужна большая вера в силу духа, чтобы устоять в этом процессе. Первоначально он воспринимается как торжество материи и гибель Духа. И лишь на большой глубине процесс этот постигается иначе. Россия переживает сейчас очень ответственный момент, она стоит на перепутье. Ей предстоит еще жертвенно отречься от своего матери-

206 Судьба России. V: Психология политики и общественност ального органического прошлого, от старого своего хозяйствования, от старого своего государствования, которое многим еще представля­ ется органическим, но которое уже подгнило в своей основе и разлага­ ется. Русское сознание должно отречься от славянофильского и народ­ нического утопизма и мужественно перейти к сложному развитию и к машине. В России есть смешение двух стилей — аскетического и импе­ риалистического, монашеского и купеческого, отрекающегося от благ мира и обделывающего мирские дела и делишки. Такое смешение не может дольше продолжаться. Если Россия хочет быть великой Импе­ рией и играть роль в истории, то это налагает на нее обязанность всту­ пить на путь материального технического развития. Без этого реше­ ния Россия попадает в безвыходное положение. Лишь на этом пути освободится дух России и раскроется ее глубина.

КРИЗИС ИСКУССТВА

НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВЪ.

КРИЗИСЪ ИСКУССТВП.

Издмйе Г. А. ЛЕМАНА и С. И. САХАРОВА. Москва.—1918 г.

КРИЗИС ИСКУССТВА* I Много кризисов искусство пережило за свою историю. Переходы от античности к средневековью и от средневековья к Возрождению ознаменовывались такими глубокими кризисами. Но то, что происхо­ дит с искусством в нашу эпоху, не может быть названо одним из кри­ зисов в ряду других. Мы присутствуем при кризисе искусства вообще, при глубочайших потрясениях в тысячелетних его основах. Оконча­ тельно померк старый идеал классически-прекрасного искусства, и чув­ ствуется, что нет возврата к его образам. Искусство судорожно стре­ мится выйти за свои пределы. Нарушаются грани, отделяющие одно искусство от другого и искусство вообще от того, что не есть уже искус­ ство, что выше или ниже его. Никогда еще так остро не стояла пробле­ ма отношения искусства и жизни, творчества и бытия, никогда еще не было такой жажды перейти от творчества произведений искусства к творчеству самой жизни, новой жизни. Сознается бессилие творческо­ го акта человека, несоответствие между творческим заданием и твор­ ческим осуществлением. Наше время одинаково знает и небывалое творческое дерзновение и небывалую творческую слабость. Человек последнего творческого дня хочет сотворить еще никогда не бывшее и в своем творческом исступлении переступает все пределы и все грани­ цы. Но этот последний человек не создает уже таких совершенных и прекрасных произведений, какие создавал более скромный человек былых эпох. С противоположных концов намечается кризис старого искусства и искание новых путей. В современном искусстве можно открыть стрем­ ления синтетические и стремления аналитические, направленные в сто­ роны противоположные. И стремления к синтезу искусств, к слиянию их в единую мистерию, и противоположные стремления к аналитичес* Публичная лекция, прочитанная в Москве 1 ноября 1917 г.

210 Кризис искусства кому расчленению внутри каждого искусства, одинаково колеблют гра­ ницы искусства, одинаково обозначают глубочайший кризис искусства. Синтетические стремления намечались уже у Ст. Малларме. И самым ярким украшением этих стремлений была музыкальная драма Р. Вагне­ ра. Символисты были провозвестниками этих синтетических стремле­ ний. Некоторые из них хотели вывести искусство из кризиса через воз­ вращение к органической художественной эпохе1. Искусства — продукт дифференциации. Они — храмового, культового происхождения, они развились из некоторого органического единства, в котором все части были подчинены религиозному центру. Многие символисты нашего поколения и поколения предшествующего мечтали о возвращении ис­ кусству значения литургического и сакрального:(Сакральное искусство мира античного и мира средневекового, самых ярких органических эпох в истории человеческой культуры, оставалось для них манящим и пле­ нительным, и зов прошлого был сильнее для них зова будущего. Мы переживаем конец Ренессанса, изживаем последние остатки той эпохи, когда отпущены были на свободу человеческие силы и шипучая игра их порождала красоту. Ныне эта свободная игра человеческих сил от возрождения перешла к вырождению, она не творит уже красоты. И остро чувствуется неизбежность нового направления для творчес­ ких сил человека. Слишком свободен стал человек, слишком опусто­ шен своей пустой свободой, слишком обессилен длительной критичес­ кой эпохой. И затосковал человек в своем творчестве по органичности, по синтезу, по религиозному центру, по мистерии. Самым блестящим теоретиком этих синтетически-органических стремлений является у нас Вячеслав Иванов 2 . Футуристам должен он казаться наиболее пассеистом3. Его проповедь соборности в искусстве обращена назад, к древним истокам искусства и культуры. Он — веч­ ный александриец4 по своей настроенности.и, как александриец, пере­ живает он соборность, органичность и сакраньность древней, архаи­ ческой Греции. Когда Вяч. Иванов проповедует теургическое5 искусст­ во, то от проповеди его веет реминисценциями и отражениями старых культур6. Велика теургическая идея. Но теургическое задание для со­ временного искусства легко может превратиться в навязанную извне норму, добытую из далекого прошлого. Соборность В. Иванова совсем не имманентна нашему времени, она ему совершенно трацсцендентна. Сам В. Иванов — замечательный поэт, но его теоретические стремле­ ния в нашу несоборную эпоху могут оказаться опасными для автоно­ мии искусства. В живописи выразителем синтетических исканий был Чурлянис. Он выходит за пределы живописи как отдельного и само­ стоятельного искусства и хочет синтезировать живопись с музыкой. Он пытается в музыкальной живописи выразить свое космическое чувство­ вание, свое ясновидческое созерцание сложения и строения космоса.

Кризис искусства 211 Он значителен и интересен по своим исканиям. Но живопись Чурляниса неадекватна его видениям, она есть несовершенный перевод их на чуждый язык. Он красочно беспомощен, живописно недостаточно одарен и историю живописи не обогащает новыми формами. Живо­ пись Чурляниса — очень характерный пример того, как синтетические стремления могут действовать разрушительно на искусство и, во всяком случае, выражать глубокое недовольство искусством: стремление к син­ тезу искусств и навязывание искусству мистики могут разрушать худо­ жественную форму. Несоизмеримо более могуществен другой вырази­ тель синтетических стремлений. Я имею в виду революционный гений Скрябина. Я не знаю в новейшем искусстве никого, в ком был бы такой исступленный творческий порыв, разрушающий старый мир и созида­ ющий мир новый. Музыкальная гениальность Скрябина так велика, что в музыке ему удалось адекватно выразить свое новое, катастрофи­ ческое мироощущение, извлечь из темной глубины бытия звуки, кото­ рые старая музыка отметала. Но он не довольствовался музыкой и хо­ тел выйти за ее пределы. Он хотел сотворить мистерию, в которой син­ тезировались бы все искусства7. Мистерию он мыслил эсхатологичес­ ки8 . Она должна быть концом этого мира. Все творческие ценности того мирового зона 9 , к которому мы подходим, войдут в мистерию. И этот мир кончится, когда зазвучат звуки последней мистерии. Твор­ ческая мечта Скрябина неслыханна по своему дерзновению, и вряд ли в силах он был ее осуществить. Но сам он был изумительное явление творческого пути человека. Этот творческий путь человека сметает ис­ кусство в старом смысле слова, казавшееся вечным. Синтетические ис­ кания влекут к мистерии и этим выводят за границы не только отдель­ ных искусств, но и искусства вообще. Что же делается с искусством в современных аналитических стремлениях?

II Постижение глубочайшего кризиса искусства дают не синтетичес­ кие искания, а искания аналитические. Искания синтеза искусства, ис­ кания мистерии, опыты возврата к искусству литургическому и сакраль­ ному представлены замечательными творцами и мыслителями, но в них многое сохраняется от старого и вечного искусства, не окончательно поколеблена его основа. В стремлении к синтезу ничто не разлагается, космический ветер не сносит художников-творцов и художественные творения с тех вековечных мест, которые им уготовлены в органичес­ ком строе земли. Даже в революционном искусстве Скрябина замечает­ ся не столько космическое разложение и распыление, сколько завоева­ ния новых сфер. Но у Скрябина была даже слишком большая вера в

212 Кризис искусства искусство, и связь его с великим прошлым не была порвана. Совсем другую природу и другой смысл имеют те явления, которые я называю аналитическими стремлениями в современном искусстве, расщепляю­ щими и разлагающими всякий органический синтез и старого природ­ ного мира, и старого художества. Кубизм10 и футуризм во всех его мно­ гочисленных оттенках являются выражениями этих аналитических стремлений, разлагающих всякую органичность. Эти веяния последне­ го часа человеческого творчества окончательно разлагают старое пре­ красное, воплощенное искусство, всегда связанное с античностью, с кристальными формами плоти мира. Наиболее значительных резуль­ татов эти течения достигают в живописи. Кубизм представлен гениальным художником Пикассо. Когда смот­ ришь на картины Пикассо, то думаются трудные думы*. «Пропала ра­ дость воплощенной, солнечной жизни. Зимний космический ветер со­ рвал покров за покровом, опали все цветы, все листья, содрана кожа вещей, спали все одеяния, вся плоть, явленная в образах нетленной кра­ соты, распалась. Кажется, что никогда уже не наступит космическая весна, не будет листьев, зелени, прекрасных покровов, воплощенных синтетических форм. Кажется, что после страшной зимы Пикассо мир не зацветет уже как прежде, что в эту зиму падают не только все покро­ вы, но и весь предметный, телесный мир расшатывается в своих осно­ вах. Совершается как бы таинственное распластывание космоса. Все более и более невозможно становится синтетически-целостное худо­ жественное восприятие и творчество. Все аналитически разлагается и расчленяется. Таким аналитическим расчленением хочет художник до­ браться до скелета вещей, до твердых форм, скрытых за размягченны­ ми покровами. Материальные покровы мира начали разлагаться и рас­ пыляться и стали искать твердых субстанций, скрытых за этим размягче­ нием. В своем искании геометрических форм предметов, скелета вещей, Пикассо пришел к каменному веку. Но это—призрачный каменный век. Тяжесть, скованность и твердость геометрических фигур Пикассо лишь кажущаяся. В действительности геометрические тела Пикассо, склад­ ные из кубиков скелеты телесного мира, распадутся от малейшего при­ косновения. Последний пласт материального мира, открывшийся Пи­ кассо-художнику после срывания, всех покровов, — призрачный, а не реальный. Пикассо—беспощадный разоблачитель иллюзий воплощен­ ной, материально-синтезированной красоты. За пленяющей и прельща­ ющей женской красотой он видит ужас разложения, распыления. Он, как ясновидящий, смотрит через все покровы, одежды, напластывания * Здесь я воспроизвожу некоторые места из статьи о Пикассо, которая на­ печатана ниже. Для конструкции моего «Кризиса искусства» необходим Пикас­ со как пример, на котором я развиваю свои мысли об искусстве. Перефразиро­ вать же самого себя я считаю лишним.

Кризис искусства 213 и там, в глубине материального мира, видит свои складные чудовища. Это — демонические гримасы скованных духов природы. Еще дальше пойти вглубь, и не будет уже никакой материальности, — там уже внут­ ренний строй природы, иерархия духов. Живопись, как и все пласти­ ческие искусства, была воплощением, материализацией. Высшие подъе­ мы старой живописи давали кристаллизованную, оформленную плоть. Живопись была связана с крепостью воплощенного физического мира и устойчивостью оформленной материи. Ныне живопись переживает небывалый еще кризис. Если глубже вникнуть в этот кризис, то его нельзя назвать иначе как дематериализацией, развоплощением живо­ писи. В живописи совершается что-то, казалось бы, противоположное самой природе пластических искусств. Все уже как будто изжито в сфе­ ре воплощенной, материально-кристаллизованной живописи. В совре­ менной живописи не дух воплощается, материализуется, а сама мате­ рия дематериализуется,' развоплощается, теряет свою твердость, кре­ пость, оформленность. Живопись погружается в глубь материи и там, в самых последних пластах, не находит уже материальности. У Пикассо колеблются границы физических тел. В современном искусстве дух как будто бы идет на убыль, а плоть дематериализуется. Это — очень глу­ бокое потрясение для пластических искусств, которое колеблет самое существо пластической формы. Дематериализация в живописи может производить впечатление окончательного краха искусства. Кажется, что в самой природе, в ее ритме и круговороте что-то бесповоротно надло­ милось и изменилось. Мир меняет свои покровы. Материальные по­ кровы мира были лишь временной оболочкой. Ветхие одежды бытия гниют и спадают».

III Нарушаются все твердые грани бытия, все декристаллизуется, рас­ пластывается, распыляется. Человек переходит в предметы, предметы входят в человека, один предмет переходит в другой предмет, все плос­ кости смещаются, все планы бытия смешиваются. Это новое ощуще­ ние мировой жизни пытается выразить футуристическое искусство. Кубизм был лишь одним из выражений этого космического вихря, смещающего все со своих мест. Футуризм во всех своих нарастающих разновидностях идет еще дальше. Это — сплошное нарушение черты оседлости бытия, исчезновение всех определенно очерченных образов предметного мира. В старом, казавшемся вечным, искусстве образ че­ ловека и человеческого тела имел твердые очертания, он был отделен от образов других предметов мира, от минералов, растений и живот­ ных, от комнат, домов, улиц и городов, от машин и от бесконечных

214 Кризис искусства мировых пространств. В искусстве футуристическом стирается грань, отделяющая образ человека от других предметов, от огромного маши­ низированного чудовища, именуемого современным городом. Маринетти провозглашает в своих манифестах: «Наши тела входят в дива­ ны, на которые мы садимся, а диваны входят в нас. Автобус мечется на дома, мимо которых проезжает, и в свою очередь дома бросаются на автобус и сливаются с ним». Человеческий образ исчезает в этом про­ цессе космического распыления и распластования. Футуристы хотели бы с пафосом добить и испепелить образ человека, всегда укрепляв­ шийся отделенным от него образом материального мира. Когда заша­ тался в своих основах материальный мир, зашатался и образ человека. Дематериализирующийся мир проникает в человека, и потерявший духовную устойчивость человек растворяется в разжиженном матери­ альном мире. Футуристы требуют перенесения центра тяжести из че­ ловека в материю. Но это не значит, что их можно назвать материали­ стами в старом смысле слова. Человек исчезает, как исчезает и старая материя, с которой он был соотносителен. «Уничтожить "я" в литера­ туре, т. е. уничтожить всякую психологию», — так формирует один из пунктов своей программы Маринетти. «Человек не представляет боль­ ше абсолютно никакого интереса. Итак, устранить его из литературы. Заместить его наконец материей, сущность которой надо постигнуть порывами интуиции. Выслушать сквозь свободные объекты и каприз­ ные моторы дыхания чувствительность и инстинкты металлов, кам­ ней, дерева и пр. Заместить психологию человека, отныне исчерпан­ ную, лирическим наваждением материи». «Нас интересует твердость стальной пластинки сама по себе, т. е. непонятный и нечеловеческий союз ее молекул и электронов, которые противятся, например, прони­ канию ядра. Теплота куска железа или дерева отныне более волнует нас, чем улыбка или слезы женщины». «Нужно, кроме того, давать тяжесть и запах предметов, чем до сих пор пренебрегали в литературе. Старать­ ся, например, передать пейзаж запахов, воспринимаемых собакой. При­ слушиваться к моторам и воспроизводить их речи. Материя всегда рас­ сматривалась рассеянным, холодным я, чересчур занятым самим со­ бою, полным предрассудков мудрости и наваждений человеческих»11. Вражда к человеку, к человеческому «я» явственно видна в футуристи­ ческих манифестах Маринетти. Тут скрыто основное противоречие футуризма. Футуристы хотят развить ускоренное движение и отрица­ ют источник творческого движения — человека. Нет того рычага, ко­ торым футуризм мог бы перевернуть мир. Настоящего движения нет в футуризме, футуристы находятся во власти некоего мирового вихря, не ведая смысла происходящего с ними и, в сущности, оставаясь пас­ сивными. Они захвачены каким-то процессом, кружатся в нем со все возрастающим ускорением, но активными творцами не являются. Они

Кризис искусства 215 находятся во власти разложения материального мира. Футуризм имеет огромное симптоматическое значение, он обозначает не только кри­ зис искусства, но и кризис самой жизни. К сожалению, агитационные манифесты у футуристов преобладают над художественным творче­ ством. В этих манифестах выражают они свое изменившееся чувство жизни. Но они бессильны адекватно выразить это новое чувство жиз­ ни в произведениях искусства. Это творческое бессилие особенно чув­ ствуется в футуристической поэзии и литературе. Совершается декристаплизация слов, распластование слова, разрыв слова с Логосом. Но нового космического ритма, нового лада футуристы не улавливают. Беда футуризма в том, что он слишком обращен назад, отрицательно при­ кован к прошлому, слишком занят сведением с ним счетов и все не переходит к новому творчеству в свободе. Он есть лишь переходное состояние, скорее конец старого искусства, чем созидание нового ис­ кусства. Футуристы поверхностью своей ощутили глубочайшие про­ цессы изменения в1 жизни человеческой и мировой. Но они пребывают в глубочайшем духовном невежестве, у них нет никакого духовного знания смысла происходящего, нет той напряженной духовной жиз­ ни, которая делала бы видимыми не только разложения старых миров, но и возникновения новых миров. Необходимо философски подойти к познанию футуризма.

IV Где искать жизненные истоки футуристических настроений и фу­ туристических течений в искусстве? Что случилось в мире? Какой факт бытия породил новое жизнеощущение? Был какой-то роковой момент в человеческой истории, с которого начала разлагаться всякая жизнен­ ная кристальность и жизненная устойчивость. Бесконечно ускорился темп жизни, и вихрь, поднятый этим ускоренным движением, захва­ тил и закрутил человека и человеческое творчество. Близоруко было бы не видеть, что в жизни человечества произошла перемена, после которой в десятилетие происходят такие же изменения, какие раньше происходили в столетия. В старой красоте человеческого быта и челове­ ческого искусства что-то радикально надломилось с этого критического момента, с этогареволюционного события. Погибла архитектура—это лучшее выражение всякой органической художественной эпохи. Новое архитектурное творчество ознаменовывается лишь построением огром­ ных вокзалов и гостиниц. Вся творческая энергия человека уходит на изобретение и построение автомобилей и аэропланов, на изобретение способов ускоренного передвижения. Красота старого быта была ста­ тична. Храм, дворец, деревенская усадьба — статичны, они рассчита-

216 Кризис искусства ны на устойчивость жизни и на медлительный ее темп. Ныне все стало динамическим, все статически-устойчивое разрушается, сметается ско­ ростью механического движения. Но новый динамический стиль не создан, и является сомнение в возможности создания такого стиля. Де­ кадентство было первоначальной стадией этого процесса. Но оно было обращено назад, в нем было болезненное, полное тоски восприятие про­ цесса жизни, убивающего красоту. Декаденты — эстеты. Футуризм — последующая стадия этого процесса, он хочет быть обращенным впе­ ред, в нем восторженное восприятие этого процесса жизни, полное отдание себя этому процессу. Футуристы — антиэстеты. Что же случи­ лось, откуда все пошло? В мир победоносно вошла машина и нарушила вековечный лад органической жизни. С этого революционного события все измени­ лось в человеческой жизни, все надломилось в ней. Это событие нельзя достаточно высоко оценить. Огромно значение его — не только соци­ альное, но и космическое. Возрастание значения мдшины и машинности в человеческой жизни означает вступление в новый мировой зон. Ритм органической плоти в мировой жизни нарушен. Жизнь оторва­ лась от своих органических корней. Органическая плоть заменяется машиной, в механизме находит органическое,развитие свой конец. Машинизация и механизация — роковой, неотвратимый космический процесс. Нельзя удержать старую органическую плоть от гибели. Лишь на поверхностный взгляд машинизация представляется материализа­ цией, в которой погибает дух. Процесс этот не есть переход от более сложного органического к более простому неорганическому. При бо­ лее глубоком взгляде машинизация должна быть понята как дематери­ ализация, как распыление плоти мира, распластование материального состава космоса. Машина сама по себе не может убить духа, она, ско­ рее, способствует освобождению духа из плена у органической приро­ ды. Машина есть распятие плоти мира. Победное ее шествие истребля­ ет всю органическую природу, несет с собою смерть животным и рас­ тениям, лесам и цветам, всему органически естественно-прекрасному. Романтическая печаль о погибающей прекрасной плоти этого мира, цветах, деревьях, прекрасных человеческих телах, прекрасных церквах, дворцах и усадьбах бессильна остановить этот роковой процесс. Так свершается судьба плоти мира, она идет к воскресению и к новой жиз­ ни через смерть. Футуризм есть пассивное отражение машинизации, разлагающей и распыляющей стареющую ллоть мира. Футуристы вос­ певают красоту машины, восторгаются ее шумом, вдохновляются ее движением. Прелесть мотора заменила для них прелесть женского тела или цветка. Они находятся во власти машины и новых ощущений, с ней связанных. Чудеса электричества заменили для них чудеса боже­ ственно-прекрасной природы. Иных планов бытия', скрытых за физи-

Кризис искусства 217 ческими покровами мира, они не знают и не хотят знать. Отрицание потустороннего — один из пунктов футуристической программы. По­ этому они отражают лишь процесс разложения в физическом плане. В своем творчестве они воспринимают лишь осколки и клочья старой плоти мира, отражают смещения планов, не ведая смысла происходя­ щего.

V Лишь духовное знание человека может постигнуть переход от ста­ рого, разлагающегося мира к миру новому. Лишь творчески-активное отношение человека к стихийно совершающемуся процессу может по­ рождать новую жизнь и новую красоту. Поколение футуристов всех оттенков слишком пассивно отражает этот стихийный процесс. В та­ ких самоновейших течениях, как супрематизм, остро ставится давно уже назревшая задача окончательного освобождения чистого творчес­ кого акта от власти природно-предметного мира. Живопись из чисто красочной стихии должна воссоздать новый мир, совершенно непохо­ жий на весь природный мир. В ней не должно быть ни природы со всеми ее образами, ни человека. Это не есть только освобождение ис­ кусства от сюжетности, это — освобождение от всего сотворенного мира, упирающееся в творчество из ничего. Но возможен ли такой ра­ дикализм для футуристического сознания? Я думаю, что у футуристов это есть лишь бессильный творческий жест и значение его лишь симп­ томатическое. Футуризм по своему чувству жизни и по своему созна­ нию совсем не радикален, он лишь переходное состояние, более конец старого мира, чем начало нового. Сознание футуристов остается на поверхности, и никогда не проникает оно в глубь космических измене­ ний. Они видят лишь поверхность совершающихся изменений и бур­ ных мировых движений. То, что совершается в глубине, остается для них сокрытым. Они слишком рабски зависят от процессов разложе­ ния и распыления старой плоти мира, материальной его оболочки, что­ бы они в силах были творить новый мир независимо от поразившего их внешнего процесса. Они находятся во власти процесса машиниза­ ции, и творчество их полно этой машинной предметности. Они осво­ бодились от человеческих тел, от деревьев, морей и гор, но не могут освободиться от моторов, от электрического света, от аэропланов. Но ведь это тоже объективно-предметный мир. Из него творят футурис­ ты, а не из творческого ничто человеческого духа. Творческий дух от­ рицается ими, они более верят в моторы и электрические лампы. Футу­ ристы в том состоянии сознания, в котором они находятся, творят под властью мотора и отражают изменения, совершаемые мотором в ми-

218 Кризис искусства ровой жизни. Источник движения не в них. Футуристы очень резки в своих выражениях, но в существе они безнадежно умеренны и зависи­ мы от внешнего мира. И футуристам нужно противополагать несоиз­ меримо больший радикализм и творческое дерзновение, выводящее за пределы этого мира. Пассеизм бессилен бороться с футуризмом. Возврат к старому искусству, к старой красоте воплощенного мира, к классическим нормам невозможен. Мир развоплошается в своих обо­ лочках, перевоплощается. И искусство не может сохраниться в старых своих воплощениях. Оно должно будет творить новые, не материаль­ ные уже тела, должно будет перейти в иной план мира. Истинный смысл кризиса пластических искусств—в судорожных попытках проникнуть за материальную оболочку мира, уловить более тонкую плоть, преодо­ леть закон непроницаемости. Это есть радикальный разрыв искусства с античностью. В христианском мире все еще возможным оказывалось Возрождение, обращенное к античности. Формы человеческого теда остались неприкосновенными. Человеческое тело — античная вещь. Кризис искусства, при котором мы присутствуем, есть, по-видимому, окончательный и бесповоротный разрыв со всяким классицизмом. VI Футуризм больше дал в живописи, че«й »литературе. Литератур­ ный футуризм наиболее проявил себя в манифестах! Он беден художе­ ственным творчеством. Есть несколько талантливых поэтов, есть у них по нескольку талантливых стихотворений. Но единственным замеча­ тельным футуристом в художественной прозе может быть назван Анд­ рей Белый. Он принадлежит к поколению символистов и всегда испо­ ведовал символическую веру. Но в художественной прозе А. Белого можно открыть образцы почти гениального футуристического твор­ чества*. Это чувствовалось уже в его симфониях12. У А. Белого есть лишь ему принадлежащее художественное ощущение космического расппастования и распыления, декристаллизации всех вещей мира, наруше­ ния и исчезновения всех твердо установившихся границ между пред­ метами. Сами образцы людей у него ««кристаллизуются и распыляют­ ся, теряются твердые грани, отделяющие одного человека от другого и от, предметов окружающего его мира. Один человек переходит в дру­ гого человека, один предмет иереходит в другой предмет, физический план —- в астральный план, мозговой процесс—в бытийственный про­ цесс. Происходит смещение и смешение разных плоскостей. Герою * По тем же основаниям, по которым, я воспроизвел некоторые места из статьи о Пикассо, воспроизвожу здесь некоторые места из статьи о «Петербур­ ге» А. Белого.

Кризис искусства 219 «Петербурга» «начинало казаться, что и он, и комната, и предметы той комнаты перевоплощаются мгновенно из предметов реального мира в умопостигаемые символы чисто логических построений: комнатное пространство смешивалось с его потерявшим чувствительность телом в общий бытийственный хаос, называемый им вселенной; сознание Николая Аполлоновича, отделяясь от тела, непосредственно соедини­ лось с электрической лампочкой письменного стола, называемой "сол­ нцем сознание»". Этот отрывок может быть назван совершенно футу­ ристическим по выраженному в нем чувству жизни. Для А. Белого как писателя и художника характерно, что у него начинается кружение слов и созвучий, и в этом вихре словосочетаний распыляется бытие, смета­ ются все грани. Стиль А. Белого всегда в конце концов переходит в не­ истовое круговое движение14. Это вихревое движение А. Белый ощутил в космической жизни и нашел для него адекватное выражение в вихре словосочетаний. Это—непосредственное выражение космических вих­ рей в словах; В вихревом нарастании словосочетаний и созвучий дает­ ся нарастание жизненной и космической напряженности, влекущей к катастрофе. А. Белый раплавляет и распыляет кристаллы слов, твердые формы слова, казавшиеся вечными, и этим выражает распластование и распыление кристаллов всего вещного, предметного мира. Косми­ ческие вихри как бы вырвались на свободу и разрывают, распыляют весь наш осевший, отвердевший, кристаллизованный мир. Творчество А. Белого и есть кубизм в художественной прозе, по силе равной живо­ писному кубизму Пикассо. И у А. Белого срываются цельные покровы мировой плоти, и для него нет уже цельных органических образов. В нем погибает старая, кристальная красота воплощенного мира и на­ рождается новый мир, в котором нет еще красоты. В художественной прозе А. Белого все так же смещается со своего старого, казавшегося вечным места, как и у футуристов. А. Белый принадлежит новой эпохе, когда пошатнулось целостное восприятие образа человека, когда чело­ век проходит через расщепление. Он погружает человека в космичес­ кую безмерность, отдает его на растерзание космических вихрей. Теря­ ется граница, отделяющая человека от электрической лампы. Раскры­ вается астральный мир. Твердые границы физического мира охраняли с противоположной стороны независимость человека, его собственные твердые границы, его кристальные очертания. Созерцание мира аст­ рального, этого промежуточного мира между духом и материей, сти­ рает границы, декристаллизует и человека, и окружающий его мир. Все эти вихри — астральные вихри, а не вихри физического мира или мира человечески-душевного». Футуристическое мироощущение и футури­ стическое творчество А. Белого тем радикально отличается от других футуристов, что оно связано у него с большим духовным ведением, с созерцанием иных планов бытия. Из духовной жизни прозревает А.

220 Кризис искусства Белый процесс космического распыления и изменения всего космичес­ кого лада, а не из самой разлагающейся материальности мира. Вот по­ чему он улавливает новый космический ритм, и в этом сила его как художника. Искусство А. Белого мучительно, оно не радует непосред­ ственно, как и все современное искусство. Он не достигает художествен­ ного катарсиса. Но А. Белый идет к иным мирам, в то время как футу­ ристы в слепоте идут к зияющей пустоте. Нужно принять футуризм, постигнуть его смысл и идти к новому творчеству. Для этого же неиз­ бежен переход на другой путь, в другой план, вне той линии, по кото­ рой развивается современное искусство.

VII Искусство должно быть свободно. Это — аксиома очень элемен­ тарная, из-за которой не стоит уже ломать копий. Автономность ис­ кусства утверждена навеки. Художественное творчество не должно быть подчинено внешним для него нормам, моральным, общественным или религиозным. Но автономия искусства совсем не означает того, что художественное творчество может или должно быть оторвано от ду­ ховной жизни и от духовного развития человека. Свобода не есть пус­ тота. Свободное искусство вырастает из духовной глубины человека, как свободный плод. И глубоко и ценно то лишь искусство, в котором чувствуется эта глубина. Искусство свободно, раскрывает всякую глу­ бину и объемлет собой всю полноту бытия. Но те, которые слишком испугались гетерономных15 принципов в искусстве и подчинения его внешним нормам, думают спасти автономность искусства тем, что на­ сильственно обрекают его на существование поверхностное и изоли­ рованное. Это и есть то, что я называю духовным невежеством. Чело­ век, выброшенный на поверхность, человек с распыленным ядром «я», разорванный на миги и клочья, не может создать сильного и великого искусства. Искусство неизбежно должно выйти из своего замкнутого существования и перейти к творчеству новой жизни. В этом должна быть признана правда синтетических стремлений в искусстве. Теургия, о которой мечтали лучшие символисты и провозвестники искусства религиозного, — последний предел человеческого творчества. Но слож­ ны, мучительны и трагичны пути к теургии. Есть опасность слишком преждевременно и внешне понятого теургического искусства. Искус­ ство не может и не должно быть подчинено никакой внешней религи­ озной норме, никакой норме духовной жизни, которая будет транс­ цендентной самому искусству. Таким путем может быть создано лишь тенденциозное искусство. В истинном же теургическом искусстве ду­ ховная жизнь человека будет просвечивать изнутри, и религиозность

Кризис искусства 221 его может быть лишь совершенно имманентной. Р. Вагнер слишком верил в сакральность старой культуры, слишком верит в это и В. Ива­ нов. Теургическое творчество в строгом смысле слова будет уже выхо­ дом за границы искусства как сферы культуры, как одной из культур­ ных ценностей, будет уже катастрофическим переходом к творчеству самого бытия, самой жизни. Путь к нему лежит не через охранение ста­ рого искусства и старой культуры, не через возврат к прошлому и не через реставрацию сакрального искусства мира античного и мира сред­ невекового; путь к нему лежит через жертвенную решимость пройти тот процесс расщепления, распластования и распыления, симптомы которого мы видим в кубизме и футуризме, и пережить этот косми­ ческий вихрь с верой в неистребимость творческого духа человека, ядра «я», призванного к творческому делу в новую мировую эпоху. Футури­ стическая машинность есть лишь внешнее выражение глубинного ме­ тафизического процесса, изменение всего космического лада, нарож­ дение нового космического ритма, который придет из глубины. Новое теургическое творчество, которого не следует искусственно упреждать, лежит в другой линии, в духовном плане. Когда новые художники пос­ леднего дня начинают вставлять в свои картины газетные объявления и куски стекла, они доводят линию материального разложения до пол­ ного отказа от творчества. В конце этого процесса начинает разлагать­ ся самый творческий акт и творческое дерзновение подменяется дерз­ ким отрицанием творчества. Человек не пассивное орудие мирового процесса и всех происходящих в нем разложений, он — активный тво­ рец. Космическое распластование не истребляет личного духа, не ис­ требляет «я» человека, если дух человеческий делает героическое уси­ лие устоять и творить в новом космическом ритме. Космическое рас­ пластование может лишь способствовать выявлению и укреплению истинного ядра «я». Человеческий дух освобождается от старой власти органической материи. Машина клещами вырывает дух из власти у материи, разрушает старую скрепку духа и материи. В этом — метафи­ зический смысл явления машины в мир. Этого не понимают футурис­ ты. Они находятся более в погибающей материи, чем в освобождаю­ щемся духе. Новое искусство будет творить уже не в образах физичес­ кой плоти, а в образах иной, более тонкой плоти, оно перейдет от тел материальных к телам душевным.

VIII Пафос футуризма — пафос скорости, упоенность ускорением дви­ жения. «Мы объявляем, что великолепие мира обогатилось новой кра­ сотой: красотой скорости». Так восклицает Маринетти16. Не футурис-

224 Кризис искусства ной точки зрения. С более глубокой точки зрения декаданс античной культуры, дошедший до безвыходности, был глубоко плодотворен и много дал для духовной жизни нового, христианского мира. Неопла­ тонизм может быть назван философией культурного упадка целой мировой эпохи. Но неоплатонизм сыграл огромную положительную роль в духовной жизни человечества и играет ее и поныне. Христиан­ ство было спасающим духовным варварством в отношении к культур­ ной упадочности античного мира. Но упадочность таинственными путями вошла в это обновляющее и возрождающее варварство, без которого мир погиб бы окончательно. Варварство духа и варварство крови и плоти, черпающие силы из глубочайших темных истоков бы­ тия, извлекающие соки из темных корней всякой жизни, из непросвет­ ленной и непретворенной еще культурной бездонности, должны могу­ щественным потоком нахлынуть на человеческую культуру, когда в ней начинается упадок и истощение. Христианство должно было казаться варварством культурным людям склоняющегося к упадку античного мира. Это лишь ограниченное поле зрения. В действительности хрис­ тианство было откровением света, добытого из большей глубины бы­ тия, до которой не доходил античный мир. Оно было величайшим пре­ творением тьмы в свет, какое только знал мир. У гностиков18 произош­ ло соединение всех старых откровений древних культур с новым, хри­ стианским откровением глубины бытия. Гностики видят не одно только, но и другое, они знают все цельности и свет раздвоения, они соединя­ ют откровения «варварства» и откровения «упадочности». В этом веч­ ная мудрость гностического духовного типа. Это верно и для нашей эпохи. Вся новая культура роковым образом склоняется к упадку и ис­ тощению. Конец XIX века на вершинах культуры породил ядовитые цветы декаданса. Цветы эти никогда не цветут долго, они быстро от­ цветают. Латинская раса, которая и была создательницей старой евро­ пейской культуры, в которой была никогда не прерывающаяся связь с античностью, ощутила великую усталость, в ней наступило истощение жизненных сил. Французское декадентство было последним прекрас­ ным плодом культурного творчества этой великой и стареющей расы. Раса германская по сравнению с расой латинской была варварской, в ней не было этой древней связи с античностью, не было этих старых традиций. В культуре, созданной германцами, была новая глубина, но не было утонченности и не было раздвоенности, дающей позднюю мудрость заката. Германцы и были теми варварами, которые некогда хлынули на Рим, на античный мир и обновили кровь древних культур­ ных рас. В германской расе, сохранившей и доныне в своей крови не­ кое варварство, не так остро стоит проблема отношения варварства и упадочности, как в расе латинской. О, конечно, и германская культура будет вовлечена в процесс упадка, и это должно почувствоваться в свя-

Кризис искусства 225 зи с нынешней войной. Вся европейская культура на вершине своей должна ощутить истощение и упадок и должна искать обновления своих сил в варварстве, которое в нашу эпоху может быть скорее внутрен­ ним, чем внешним, т. е. более глубоким слоем бытия, еще не претво­ ренным в культуру. Но мировая культура так далеко зашла и так исчер­ пала себя, что она не может быть сама по себе силой, претворяющей тот поток тьмы, который хлынет из глубины бытия. На вершинах куль­ туры, которая делается все более и более мировой, обнаруживается по­ следнее варварство. Культура оказывается лишь очень тонким слоем. Это всего более ощутительно в латинской расе, у колыбели всей евро­ пейской культуры. Футуризм должен был народиться в Италии, сгиба­ ющейся под тяжестью своего великого культурного прошлого, обесси­ ленной этим былым величием: футуризм и есть новое варварство на вер­ шине культуры. В нем есть варварская грубость, варварская цельность и варварское неведение. Это варварство должно было прийти на смену упадочности. Но пришло оно не из очень большой глубины. Культура раздирает свои собственные покровы и обнажает не очень глубоко ле­ жащий слой варварства. И вот громко зазвучали варварские звуки фу­ туристической литературы из расщелины, образовавшейся от кризиса культуры и искусства. И почти нет надежды, что вечная нормативная культура, черпающая свои классические образцы из античности, одоле­ ет эти варварские звуки, эти варварские жесты. Является такое чувство, что покровы культуры, вечно-классической культуры, канонической культуры, разодраны навеки и не может уже быть возрождения в ста­ ром смысле слова, которое всегда было возвратом к античности. Раз­ рыв покровов культуры и глубокая в ней расщелина есть симптом не­ коего глубокого космического процесса. Мир меняет свои одежды и покровы. Культура и искусство как органическая ее часть есть лишь одежда мира, лишь покровы мира. Я говорю о культуре, которая со­ знает себя и констатирует себя как отличную от бытия, от жизни и про­ тивополагает себя бытию, жизни. Культура претворила изначально дан­ ную варварскую тьму бытия в некое светлое царство, в которое она за­ мыкается и которым гордится как самодовлеющим. Но культура в этом ее классическом смысле не есть единственный путь претворения тьмы в свет, не единственный путь оформления хаоса. Через культуру лежит путь вверх и вперед, а не назад, не к докультурному состоянию, это — путь претворения самой культуры в новое бытие, в новую жизнь, в новое небо и новую землю. Лишь на этом пути ворвавшиеся в культуру варварские звуки и варварские жесты могут быть соподчинены ново­ му космическому ладу и новому космическому ритму. Не только ис­ кусство, но и все творчество человеческое безвозвратно погибнет и погрузится в изначальную тьму, если оно не станет творчеством жиз­ ни, творчеством нового человека и его духовным путем. Культурники 8 Паление священного Русского царства

226 Кризис искусства и упадочники находятся в состоянии бессильного раздвоения, варва­ ры-футуристы находятся в состоянии грубой цельности и неведения. К новой жизни, к новому творчеству, к новому искусству прорываются те гностики нового типа, которые знают тайну цельности и тайну раз­ двоения, знают одно и знают другое, ему противоположное. Такое умуд­ ренное знание должно помочь преодолеть великий конфликт варвар­ ства и упадочности, который имеет много выражений и есть лишь про­ явление более глубокого трагического конфликта творчества жизни и творчества культуры. Выходом из него может быть лишь тот переход в новый мировой зон, в котором всякое творчество будет уже продолже­ нием Божьего творения мира". Переход этот нельзя понимать внеш­ не, и внутреннее понимание судьбы искусства не должно быть превра­ щено в извне навязанную ему норму. Искусство, подобно всем сферам культуры, должно продолжать свое существование и до конца изжи­ вать свою судьбу. В мире будут еще творить стихи, картины и музы­ кальные симфонии, но в творчестве будет нарастать внутренняя катас­ трофа и изнутри просвечивать. Все свершается соразмерно с духовным возрастом человека и мира. Ныне же существует в мировой жизни раз­ ностный возраст и нельзя внешне и искусственно его упреждать. Ска­ зано* что и в конце времен люди будут жениться и выходить замуж, будут торговать и покупать20. И в высших сферах культурного творче­ ства многое извне как бы останется по-старому, внутренне же все будет объято пламенем. И те, которые уже ощутили и познали действие это­ го пламени, несут великую ответственность и должны совершать рабо­ ту духовного перерождения человека и внутреннего просветления вся­ кого творческого его деяния.

ПИКАССО* Когда входишь в комнату Пикассо галереи С И . Щукина2, охваты­ вает чувство жуткого ужаса. То, что ощущаешь, связано не только с живописью и с судьбой искусства, но с самой космической жизнью и ее судьбой. В предшествующей комнате галереи был чарующий Гоген. И кажется, что переживалась последняя радость этой природной жиз­ ни, красота все еще воплощённого, кристаллизованного мира, упоен­ ность природной солнечностью. Гогену, сыну рафинированной и раз­ лагающейся культуры, нужно было бежать на остров Таити, к экзоти­ ческой природе и экзотическим людям, чтобы найти в себе силу тво­ рить красоту воплощенной, кристаллизованной, солнечной природной жизни 3 . После этого золотого сна просыпаешься в комнате Пикассо. Холодно, сумрачно, жутко. Пропала радость воплощенной, солнечной жизни. Зимний космический ветер сорвал покров за покровом, опали все цветы, все листья, содрана кожа вещей, спали все одеяния, вся плоть, явленная в образах нетленной красоты, распалась. Кажется, что никог­ да уже не наступит космическая весна, не будет листьев, зелени, пре­ красных покровов, воплощенных синтетических форм. А если и будет весна, то совсем уже иная, новая, небывалая, с листьями и цветами не­ здешними. Кажется, что после страшной зимы Пикассо мир не зацве­ тет уже, как прежде, что в эту зиму падают не только все покровы, но и весь предметный, телесный мир расшатывается в своих основах. Со­ вершается как бы таинственное распластование космоса. Пикассо — гениальный выразитель разложения, распластования, распыления физического, телесного, воплощенного мира. С точки зре­ ния истории живописи понятен га1$оп «ГёЧге4 возникновения кубизма во Франции. Пикассо предшествовал такой крупный художник, как Сезанн. Французская живопись уже долгое время, со времени импресси* Напечатано в журнале «София». 1914, № 31'.

228 Кризис искусства онистов5, шла по пути размягчения, утери твердых форм, по пути ис­ ключительной красочности. Кубизм есть реакция против этого размяг­ чения, искание геометричности предметного мира, скелета вещей. Это — искания аналитические, а не синтетические. Все более и более невоз­ можно становится синтетически-целостное художественное восприя­ тие и творчество. Все аналитически разлагается и расчленяется. Таким аналитическим расчленением хочет художник добраться до скелета ве­ щей, до твердых форм, скрытых за размягченными покровами. Мате­ риальные покровы мира начали разлагаться и распыляться и стали ис­ кать твердых субстанций, скрытых за этим размягчением. В своем ис­ кании геометрических форм предметов, скелета вещей Пикассо при­ шел к каменному веку. Но это — призрачный каменный век. Тяжесть, скованность и твердость геометрических фигур Пикассо лишь кажу­ щаяся. В действительности геометрические тела Пикассо, складные из кубиков скелеты телесного мира, распадутся от малейшего прикосно­ вения. Последний пласт материального мира, открывшийся Пикас­ со-художнику после срывания всех покровов, — призрачный, а не ре­ альный. Прозрениям художника не открывается субстанциальность материального мира — этот мир оказывается не субстанциальным. Пикассо — беспомощный разоблачитель иллюзий воплощенной, ма­ териально-синтезированной красоты. За пленяющей и прельщающей женской красотой он видит ужас разложения, распыления. Он, как яс­ новидящий, смотрит через все покровы, одежды, напластования, и там, в глубине материального мира, видит свои складные чудовища. Это — демонические гримасы скованных духов природы. Еще дальше пойти вглубь, и не будет уже никакой материальности—там уже внутренний строй природы, иерархия духов. Кризис живописи как бы ведет к вы­ ходу из физической, материальной плоти в иной, высший план. Живопись, как и все пластические искусства, была воплощением, материализацией, кристаллизацией. Высшие подъемы старой живопи­ си давали кристаллизованную, оформленную' плоть. Живопись была связана с крепостью воплощенного физического мира, с устойчивос­ тью оформленной материи. Ныне живопись переживает небывалый еще кризис. Если глубже вникнуть в этот кризис, то его нельзя назвать иначе как дематериализацией, развоплощением живописи. В живопис совершается что-то, казалось бы, противоположное самой природе пластических искусств. Все уже как будто изжито в сфере воплощен­ ной, материально-кристаллизованной живописи. Искусство оконча­ тельно отрывается от античности. Начинается процесс проникновения живописи за грани материального плана бытия. В старой живописи было много духа, но духа воплощенного, выразимого в кристаллах ма­ териального мира. Ныне идет обратный процесс: не дух воплощается, материализуется, а сама материя дематериализуется, развоплощается,

Пикассо

229

теряет свою твердость, крепость, оформленность. Живопись погружа­ ется в глубь материи и там, в самых последних пластах, не находит уже материальности. Если прибегнуть к теософической терминологии, то можно сказать, что живопись переходит от тел физических к телам эфирным и астральным. Уже у Врубеля началось жуткое распыление материального тела. У Пикассо колеблется граница физических тел. Те же симптомы есть и у футуристов в их ускоренном темпе движения. Реклама и шарлатанство, искажающие искусство сегодняшнего дня, имеют глубокие причины в распылении всякой жизненной кристаль­ ности. Уже у импрессионистов начался какой-то разлагающий процесс. И это не от погружения в духовность, а от погружения в материаль­ ность происходит. Ранняя итальянская живопись была полна глубокой духовности, но дух в ней воплощался. В современном искусстве дух как будто бы идет на убыль, а плоть дематериализуется. Это очень глубо­ кое потрясение для пластических искусств, которое колеблет самое су­ щество пластической формы. Дематериализация в живописи может производить впечатление окончательного краха искусства. Живопись так же связана с кристаллами оформленной плоти, как поэзия с крис­ таллами оформленного слова. Разложение слова, его распыление дол­ жны производить впечатление гибели поэзии. А ведь поистине совер­ шается такое же распыление кристаллов слова, как и кристаллов плоти. Не буду говорить о футуристической поэзии, которая до сих пор не дала ничего значительного. Но вот Андрей Белый, которого я считаю самым оригинальным; значительным, близким к гениальности явле­ нием русской литературы, может быть назван кубистом в литературе. В его романе «Петербурге можно открыть тот же процесс распласты­ вания, расслоения космической жизни, что и в картине Пикассо. В его изумительных и кошмарных словосочетаниях распыляются кристал­ лы слова. Он такой же жуткий, кошмарный художник, как и Пикассо. Это жуть от распыления, от гибели мира, точнее, не мира, а одного из воплощений мира, одного из планов мировой жизни*. И думается горькая и печальная дума о том, что не будет уже пре­ красных тел, чистых кристаллов, радостей воплощенной жизни, син­ тетически-целостных восприятий вещей, органической культуры. Все это пассеизм, и пассеисты обречены на щемящую печаль, на воздыха­ ние о прошлом, на жуткий ужас от гибели воплощенной красоты мира. Архитектура уже погибла безвозвратно, и гибель ее очень знаменательна * Возможен кубизм и в философии. Так, критическая генеалогия в послед­ них своих результатах приходит к распластованию и распылению бытия. В рус­ ской философии последнего времени настоящим кубистом является Б.В. Яковенко. Его философия есть плюралистическое расслоение бытия (см. его статьи в «Логосе»6). Характерно, что в Германии появилась уже работа, проводящая параллель между Пикассо и Кантом7.

230 Кризис искусства и показательна. С гибелью надежды на возрождение великой архитек­ туры гибнет надежда на новое воплощение красоты в органической, природно-телесной народной культуре. В архитектуре давно уже одер­ жал победу самый низменный футуризм. Кажется, что в мире матери­ альной воплощенности, телесности все уже надломлено бесповоротно, все уже йесгацие8. В этом плане бытия невозможна уже органическая синтетически-целостная радость, упоенность красотой. Кажется, что в самой природе, в ее ритме и круговороте что-то бесповоротно надло­ милось и изменилось. Нет уже и быть не может такой прекрасной вес­ ны, такого солнечного лета, нет кристалличности, чистоты, ясности ни в весне, ни в лете. Времена года смешиваются. Не радуют уже так вос­ ходы и закаты солнца, как радовали прежде. Солнце уже не так светит. В самой природе, в явлениях метеорологических и геологических со­ вершается таинственный процесс аналитического расслоения и распластования. Это чувствуют ныне многие чуткие люди, обладающие мис­ тической чувствительностью к жизни космической. О жизни челове­ ческой, о человеческом быте, о человеческой общественности и гово­ рить нечего. Тут все яснее видно, ощутимее. Наша жизнь есть сплошная декристаллизация, дематериализация, развоплощение. Успехи матери­ альной техники только способствует распылению исторических тел, устойчивой плоти родовой жизни. Все устои колеблются, и с ними ко­ леблется не только былое зло и неправда жизни, но и былая красота и былой уют жизни. Материальный мир казался абсолютно устойчивым, твердо скристаллизованным. Но эта устойчивость оказалась относи­ тельной. Материальный мир не субстанциален — он лишь функцио­ нален. Изжиты уже те состояния духа, которые породили эту устойчи­ вость и кристаллизованность воплощенного материального мира. Ныне дух человеческий вступает в иной возраст своего бытия; и симптомы распластования и распыления материального мира можно видеть всю­ ду: и в колебаниях родовой жизни и всего быта нашего, к роду при­ крепленного, и в науке, которая снимает традиционные границы опы­ та и принуждена признать дематериализацию, и в философии, и в ис­ кусстве, и в оккультических течениях, и в религиозном кризисе. Разла­ гается старый синтез предметного, вещного мира, гибнут безвозвратно кристаллы старой красоты. Но достижений красоты, которая соответ­ ствовала бы другому возрасту человека и мира, еще нет. Пикассо — замечательный художник, глубоко волнующий, но в нем нет достиже­ ний красоты. Он весь переходный, весь — кризис. Тяжело, печально, жутко жить в такое время человеку, который исключительно любит солнце, ясность, Италию, латинский гений, воплощенность и кристалличность. Такой человек может пережить без­ мерную печаль бесповоротной гибели всего ценного в мире. И лишь в глубинах духа можно найти противоядие от этого ужаса и обрести но-

Пикассо 231 вую радость. В германской культуре менее чувствуется этот кризис, так как германская культура всегда была слишком исключительно духовна и не знала такой воплощенной красоты, такой кристаллизации в мате­ рии. Мир меняет свои покровы. Материальные покровы мира были лишь временной оболочкой. От космического ветра должны осыпаться ста­ рые листья и цветы. Ветхие одежды бытия гниют и спадают. Это — бо­ лезнь возраста бытия. Но бытие неистребимо в своей сущности, нераспылимо в своем ядре. В процессе космического распыления одежд и покровов бытия должен устоять человек и все подлинно сущее. Чело­ век, как образ и подобие бытия абсолютного, не может распылиться. Но он подвергается опасности от космических вихрей. Он не должен отдаваться воле ветра. В художестве Пикассо уже нет человека. То, что он обнаруживает и раскрывает, совсем уже не человеческое; он отдает человека воле распыляющего ветра. Но чистый кристалл человеческо­ го духа неистребим. Только современное искусство уже бессильно тво­ рить кристаллы. Ныне мы подходим не к кризису в живописи, каких было много, а к кризису живописи вообще. Это — кризис культуры, осознание ее неудачи, невозможности перелить в культуру творческую энергию. Космическое распластование и распыление порождает кри­ зис всякого искусства, колебание границ искусства. Пикассо — очень яркий симптом этого болезненного процесса. Но таких симптомов много. Перед картинами Пикассо я думал, что с миром происходит чтото неладное, и чувствовал скорбь и печаль гибели старой красоты мира, но и радость рождения нового. Это великая похвала силе Пикассо. Те же думы бывают у меня, когда я читаю оккультическйе книги, обща­ юсь с людьми, живущими в этой сфере явлений. Но верю, верю глубо­ ко, что возможна новая красота в самой жизни и что гибель старой красоты лишь кажущаяся нам по нашей ограниченности, потому, что всякая красота — вечна и присуща глубочайшему ядру бытия. И рас­ слабляющая печаль должна быть преодолена. Если можно сказать как истину предпоследнюю, что красота Боттичелли и Леонардо погибнет безвозвратно вместе с гибелью материального плана бытия, на кото­ ром она была воплощена, то как последнюю истину должно сказать, что красота Боттичелли и Леонардо вошла в вечную жизнь, ибо она всегда пребывала за неустойчивым покровом космической жизни, ко­ торую мы именуем материальностью. Но новое творчество будет уже иным, оно не будет уже пресекаться притяжением к тяжести этого мира. Пикассо — не новое творчество. Он — конец старого 9 .

АСТРАЛЬНЫЙ РОМАН Размышления по поводу романа А. Белого «Петербург» I Петербург не существует уже. Жизнь этого города была бюрокра­ тической жизнью по преимуществу, и конец его был бюрократичес­ ким концом. Возник неведомый и для нашего уха еще чуждо звучащий Петроград. Кончилось не только старое слово и на его месте возникло слово новое, кончился целый исторический период, и мы вступаем в новый, неведомый период. Было что-то странное, жуткое в возникно­ вении Петербурга, в судьбе его, в его отношении ко всей огромной Рос­ сии, в его оторванности от народной жизни, что-то разом и властно порабощающее и призрачное. Магической волей Петра возник Петер­ бург из ничего, из болотных туманов. Пушкин дал нам почувствовать жизнь этого Петербурга в своем «Медном всаднике». Славянофил-поч­ венник Достоевский был странным образом связан с Петербургом, го­ раздо более, чем с Москвой, он раскрывал в нем безумную русскую сти­ хию. Герои Достоевского большей частью петербургские герои, связан­ ные с петербургской слякотью и туманом. У него можно найти изуми­ тельные страницы о Петербурге, о его призрачности. Раскольников бродил около Садовой и Сенного рынка, аамышляя свое преступле­ ние. Рогожин совершил свое преступление на Гороховой. Почвенник Достоевский любил беспочвенных героев, и только в атмосфере Пе­ тербурга могли существовать они. Петербург, в отличие от Москвы, — катастрофический город. Характерны также петербургские повести Гоголя — в них есть петербургская жуть. Московским славянофилам Петербург казался иностранным, заграничным городом, и они боялись Петербурга. Большие были основания, ибо Петербург— вечная угроза московско-славянофильскому благодушию. Но то, что Петербург ка­ зался славянофилам совсем нерусским городом, было их провинциаль-

Астральный роман 233 ным заблуждением, их ограниченностью. Достоевский опроверг это заблуждение. Эфемерность Петербурга — чисто русская эфемерность, призрак, созданный русским воображением. Петр Великий был русский до моз­ га костей. И самый петербургский бюрократический стиль — своеоб­ разное порождение русской истории. Немецкая прививка к петербург­ ской бюрократии создает специфически русский бюрократический стиль. Это так же верно, как и то, что своеобразный французский язык русского барства есть русский национальный стиль, столь же русский, как и русский ампир. Петербургская Россия есть другой наш нацио­ нальный образ наряду с образом московской России. Роман о Петербурге мог написать лишь писатель, обладающий со­ всем особенным ощущением космической жизни, ощущением эфемер­ ности бытия. Такой писатель есть у нас, и он написал роман «Петер­ бург», написал перед самым концом Петербурга и петербургского пе­ риода русской истории, как бы подводя итог столь странной столице нашей и странной ее истории. В романе «Петербург», быть может, са­ мом замечательном русском романе со времен Достоевского и Толсто­ го нельзя найти полноты, не весь Петербург в нем нашел себе место, не все доступно его автору. Но что-то характерно петербургское в этом изумительном романе подлинно узнано и воспроизведено. Это — ху­ дожественное творчество гоголевского типа и потому может дать по­ вод к обвинению в клевете на Россию в исключительном восприятии уродливого и дурного, в нем трудно найти человека как образ и подо­ бие Божье. Андрей Белый — самый значительный русский писатель последней литературной эпохи, самый оригинальный, создавший со­ вершенно новую форму в художественной прозе, совершенно новый ритм. Он все еще, к стыду нашему, недостаточно признан, но я не со­ мневаюсь, что со временем будет признана его гениальность, больная, не способная к созданию совершенных творений, но поражающая сво­ им новым чувством жизни и своей не бывшей еще музыкальной фор­ мой. И будет А. Белый поставлен в ряду больших русских писателей как настоящий продолжатель Гоголя и Достоевского. Такое место его определялось уже романом «Серебряный голубь»1. У А. Белого есть ему одному присущий внутренний ритм, и он находится в соответ­ ствии с почувствованным им новым космическим ритмом. Эти худо­ жественные откровения А. Белого нашли себе выражение в его сим­ фониях, форме, до него не встречавшейся в литературе. Явление А. Белого в искусстве может быть сопоставлено лишь с явлением Скря­ бина. Не случайно, что и у того и у другого есть тяготение к теосо­ фии, к оккультизму. Это связано с ощущением наступления новой космической эпохи.

I

234 II

Кризис искусства

У А. Белого есть лишь ему принадлежащее художественное ощу­ щение космического распластования и распыления, декристаллизации всех вещей мира, нарушения и исчезновения всех твердо установив­ шихся границ между предметами. Сами образы людей у него декристаллизуются и распыляются, теряются твердые грани, отделяющие од­ ного человека от другого и от предметов окружающего его мира. Твер­ дость, ограниченность, кристаллизованность нашего плотского мира рушится. Один человек переходит в другого человека, один предмет переходит в другой предмет, физический план — в астральный план, мозговой процесс — в бытийственный процесс. Происходит смеще­ ние и смешение разных плоскостей. Герой «Петербурга», сын важного бюрократа, когенианец и революционер, Николай Аполлонович, «за­ пирал на ключ свою рабочую комнату, тогда ему начинало казаться, что и он, и комната, и предметы той комнаты перевоплощались мгно­ венно из предметов реального мира в умопостигаемые символы чисто логических построений: комнатное пространство свешивалось с его потерявшим чувствительность телом в общий бытийственный хаос, называемый им вселенной; а сознание Николая Аполлоновича, отделя­ ясь от тела, непосредственно соединялось с электрической лампочкой письменного стопа, называемой "солнцем сознаншГ ;3аперижся на ключ и продумывая положения своей шаг за шагом возводимой к единству системы, он чувствовал тело свое пролитым во "вселенную", т. е. в ком­ нату, голова этого тела смещалась в голову стекла электрической лам­ пы под кокетливым абажуром»2. Тут описывается медитация Николая Аполлоновича, посредством которой расщепяяется его собственное бытие. За этим скрыто художественное созерцание самого А. Белого, в созерцании этом расщепляется и его собственная природа и природа всего мира. Нарушаются границы, отделяющие эфемерное от бытийственного. В «Петербурге» все есть мозговая игра важного бюрократаотца, сенатора, главы учреждения и действительного тайного советника Аполлона Аполлоновича Аблеухова и с трудом отделимого от него сынареволюционера, наизнанку вывернутого бюрократа Николая Аполлоно­ вича. Трудно определить, где кончается отец и где начинается сын. Эти враги, представляющие начала противоположные — бюрократии и ре­ волюции, смешиваются в каком-то некристаллизованном, неоформлен­ ном целом. В этом сходстве, смещении и нарушении границ символизи­ руется и то, что наша революция плоть от плоти и кровь от крови бю­ рократии и что потому в ней заложено семя разложения и смерти. Все переходит во все, все перемешивается и проваливается. Отме­ няется черта оседлости бытия. Для А. Белого как писателя и художника характерно, что у него всегда начинается кружение слов и созвучий и в

Астральный роман 235 этом вихре словосочетаний распыляется бытие, сметаются все грани. Стиль А. Белого всегда в конце концов переходит в неистовое круговое движение 3 . В стиле его есть что-то от хлыстовской стихии 4 . Это вихре­ вое движение А. Белый ощутил в космической жизни и нашел для него адекватное выражение в вихре словосочетаний. Язык А. Белого не есть перевод на другой, инородный язык его космических жизнеощуще­ ний, как то мы видим в красочно-беспомощной живописи Чурляниса. Это — непосредственное выражение космических вихрей в сло­ вах. Упрекнуть его можно лишь в невыдержанности стиля, он часто сбивается. Гениальность А. Белого как художника — в этом совпаде­ нии космического распыления и космического вихря с распылением словесным, с вихрем словосочетаний. В вихревом нарастании словосо­ четаний и созвучий дается нарастание жизненной и космической на­ пряженности, влекущей к катастрофе. А. Белый расплавляет и распы­ ляет кристаллы слов, твердые формы слова, казавшиеся вечными, и этим выражает расплавление и распыление кристаллов всего вещного, предметного мира. Космические вихри как бы вырвались на свободу и разрывают, распыляют весь наш осевший, отвердевший, кристаллизо­ ванный мир. «Мировая ткань представлялась там фурийной тканью». Этими словами А. Белый хорошо характеризует атмосферу, в которой происходит действие «Петербурга». А вот как представляется ему сам город Петербург: «Петербург, Петербург! Осаждаясь туманом, и меня ты преследовал праздною мозговой игрой: ты — мучитель жестоко­ сердный; ты непокойный призрак; ты, бывало, года на меня нападал; бегал я на твоих ужасных проспектах, и с разбега взлетал я на чугунный тот мост, начинавшийся с края земного, чтобы вести в бескрайную даль; за Невой, в полусветной, зеленой там дали — повосстали призраки ос­ тровов и домов, обольщая тщетной надеждою, что тот край есть дей­ ствительность и что он — не воющая бескрайность, которая выгоняет на петербургскую улицу бледный дым облаков»5.

III А. Белого можно назвать кубистом в литературе. Формально его мож­ но сопоставить с Пикассо в живописи. Кубистический метод — метод аналитического, а не синтетического восприятия вещей. В живописи кубизм ищет геометрического скелета вещей, он срывает обманные по­ кровы плоти и стремится проникнуть во внутреннее строение космоса. В кубистической живописи Пикассо гибнет красота воплощенного мира, все разлагается и расслояется. В точном смысле кубизма в литературе нет. Но там возможно нечто аналогичное и параллельное живописному ку­ бизму. Творчество А. Белого и есть кубизм в художественной прозе, по

236 Кризис искусства силе равный живописному кубиаму Пикассо. И у А. Белого срываются цельные покровы мировой плоти, и для него нет уже цельных органи­ ческих образов. Кубистический метод распластования всякого органи­ ческого бытия применяет он к литературе. Тут не может быть и речи о влиянии на А. Белого живописного кубизма, с которым он, по всей ве­ роятности, мало знаком. Кубизм его есть его собственное, самобытное восприятие мира, столь характерное для нашей переходной эпохи, В известном смысле А. Белый — единственный настоящий значитель­ ный футурист в русской литературе. В нем погибает старая, кристаль­ ная красота воплощенного мира и порождается новый мир, в котором нет еще красоты. В художественной манере А. Белого все так же сме­ щается со своего старого, казавшегося вечным места, как и у футурис­ тов. Он не пишет футуристических агитационных манифестов, он пи­ шет другие, символические манифесты, но своим существом и своим творчеством разрушает все старые формы и создает новые. Оригиналь­ ность А. Белого в том, что свой кубизм и футуризм он соединяет с на­ стоящим, непосредственным символизмом, в то время как футуристы обычно враждебно противополагают себя символистам. Так в кубистически-футуристическом «Петербурге» повсюду являющееся красное домино есть превосходный, внутренно-рожденный символ подвигаю­ щейся революции, по существу нереальной. В европейской литературе предшественником творческих приемом А. Белого можно назвать Гоф­ мана, в гениальной фантастике которого также нарушились все грани и все планы перемешивались, все двоилось и переходило в другое. В русской литературе А. Белый — прямой продолжатель Гоголя и Досто­ евского. Подобно Гоголю видит он в человеческой жизни больше урод­ ства и ужаса, чем красоты и подлинного, твердого бытия. Гоголь вос­ принимал уже старый органически-цельный мир аналитически-расчлененно, для него распластовывался и распылялся образ человека, и он видел тех уродов и чудовищ в глубине жизни, которые потом по-дру­ гому в живописи открывались Пикассо. Гоголь порвал уже с пушкинс­ ким, вечно-прекрасным и гармоническим мироощущением и миро­ воззрением. Таков и А. Белый. Но в чем нельзя не упрекнуть его, так это в том, что в «Петербурге» он местами слишком следует за Достоевским, находится в слишком большой зависимости от «Бесов». Некоторые сцены, например сцена в трактире и с сыщиком, прямо скопированы, с манеры Достоевского. И в этих местах А. Белый сбивается на другой, не свой стиль, нарушает ритм своего романа-симфонии. Он внутренне связан с Достоевским, и за это нельзя упрекать его, но он должен был бы быть свободнее в сво­ их художественных приемах, выдержаннее в своем собственном стиле. Есть большое различие между А. Белым и Достоевским, они принадле­ жат разным эпохам. А. Белый более космичен по своему чувству жиз-

Астральный роман 237 ни, Достоевский более психологичен и антропологичен. Достоевскому раскрывались бездны в глубине человека, но образ человека был отде­ лен для него от бездны жизни космической. Человека Достоевский вос­ принимал органически-целостно, всегда видел образ Божий в челове­ ке. А. Белый принадлежит новой эпохе, когда пошатнулось целостное восприятие образа человека, когда человек проходит через расщепле­ ние. А. Белый погружает человека в космическую безмерность, отдает его на растерзание космических вихрей. Теряется граница, отделяю­ щая человека от электрической лампы. Раскрывается астральный мир. Твердые границы физического мира охраняли с противоположной сто­ роны независимость человека, его собственные твердые границы, его кристальные очертания. Созерцание мира астрального, этого промежу­ точного мира между духом и материей, стирает границы, декристаллизует и человека, и окружающий его мир. А. Белый — художник астраль­ ного плана, в который незаметно переходит наш мир, теряя свои твер­ дость и очерченность. Все эти вихри — астральные вихри, а не вихри физического мира или мира человечески-душевного. «Петербург» — астральный роман, в котором все уже выходит за границы физической плоти этого мира и очерченной душевной жизни человека, все про­ валивается в бездну. Сенатор видит уже два пространства, а не одно.

IV А. Белый художественно раскрывает особую метафизику русской бюрократии. Бюрократизм — эфемерное бытие, мозговая игра, в ко­ торой все составлено из прямых линий, кубов, квадратов. Бюрократизм управляет Россией из центра по геометрическому методу. Призрачность бюрократии порождает и призрачную революцию. Не случайно Нико­ лай Аполлонович оказывается когенианцем6, т. е. по философскому на­ правлению своему не ощущает реальности бытия, не случайно связан он кровно с бюрократией. До эфемерного, уходящего в астральный план «Петербурга» ничто не доходит из глубины России, из недр народной жизни. Централизм революционного комитета такое же эфемерное бы­ тие, как и централизм бюрократического учреждения. Гнилостный про­ цесс перешел от бюрократизма к революционизму. Провокация, гус­ тым туманом окутавшая революцию, обнаруживает ее призрачно-эфе­ мерный характер — все перемешалось в сатанинских вихрях. А. Белый совсем не враг революционной идеи. Его точка зрения совсем не та, что у Достоевского в «Бесах». Зло революции для него порождено злом старой России. В сущности, он хочет художественно изобличить призрачный характер петербургского периода русской ис­ тории, нашего бюрократического западничества и нашего интеллигент-

238 Кризис искусства ского западничества, подобно тому, как в «Серебряном голубе» он изоб­ личал тьму восточной стихии в нашей народной жизни. По складу сво­ его художественного дарования А. Белый, подобно Гоголю, не призван раскрывать и воспроизводить положительное, светлое и прекрасное. В одном своем стихотворении А. Белый призывает свою Россию, лю­ бимую им странной любовью, к тому, чтобы она рассеялась в про­ странстве 7 . И от романов его, написанных о России, остается такое впечатление, что Россия рассеивается в пространстве, превращается в астральную пыль. Он любит Россию уничтожающей любовью и ве­ рит в ее возрождение лишь через гибель. Такая любовь свойственна русской природе. Все призрачности — бюрократическая, революционная и кантианско-гносеологическая—сходятся в Николае Аполлоновиче. Но в нем открывает автор еще один ужас. От Вл. Соловьева унаследовал А. Бе­ лый ужас перед монгольской опасностью: И он ощущает монгольскую стихию внутри самой России, внутри русского человека. Николай Аполлонович, как и отец его — глава учреждения, — монгол, туранец 8 . Монгольское начало правит Россией. Монгольский Восток раскрыва­ ется в самом русском Западе. Туранско-монгольское начало мерещит­ ся А. Белому и в кантианстве. А. Белый изображает конец Петербурга, его окончательное распыление. Медный Всадник раздавил в Петербур­ ге человека. Образ Медного Всадника господствует над атмосферой «Петербурга» и повсюду посылает свой астральный двойник.

V У А. Белого нет русской идеологии, и не нужно ее у него искать. У него есть большее, чем русское идеологическое сознание, есть рус­ ская природа, русская стихия, он — русский до глубины своего суще­ ства, в нем русский хаос шевелится. Его оторванность от России вне­ шняя и кажущаяся, как и у Гоголя. А. Белый и любит Россию, и отрица­ ет Россию. Ведь и Чаадаев любил Россию. Совсем недавно А. Белый напечатал стихотворение, в котором есть такие строки: Страна моя, страна моя родная! Я — твой! Я — твой! Прими меня, рыдая и не зная Покрой сырой травой'. Стихотворение это заканчивается исповеданием веры, что за рус­ ской «ночью» — «Он». Он — Христос, за страшной тьмой и хаосом России. А. Белый по себе знает, как страшен, жуток, как опасен русский хаос. Но он не в силах пробудить в себе русскую волю, русское созна-

Астральный роман 239 ние. Дисциплину воли и сознание он все ищет на Западе. Можно усом­ ниться, найдет ли он ее там. Думаю, он вернется в конце концов в Рос­ сию и в глубине России будет искать света. В «Петербурге» есть большие художественные недостатки, много эстетически неприемлемого. Стиль романа не выдержан, окончание случайное, внутренне необязательное, местами есть слишком уж боль­ шая зависимость от Достоевского. Но гениальная художественная при­ рода А. Белого и не может создать совершенного художественного про­ изведения. В его художественном творчестве нет катарсиса10, есть все­ гда что-то слишком мучительное, потому что сам он как художник не возвышается над той стихией, которую изображает, не преодолевает ее, он сам погружен в космический вихрь и распыление, сам в кошма­ ре. В его романе нет не только идеологического, сознательного выхода, но нет и художественного, катарсического выхода, он не освобождает, оставляет в тяжелом кошмаре. Он переступает пределы совершенного, прекрасного искусства. Его искусство есть его собственное бытие, его хаос, его вихревое движение, его космическое ощущение. И это ново и необычайно в нем. Это нужно принять и не искать утешений. К нему нельзя подходить со старыми критическими приемами. Он художник переходной, космической эпохи. И он по-новому возвращает литера­ туру к великим темам старой русской литературы. Творчество его свя­ зано с судьбой России, русской души. Он первый написал поистине астральный роман, столь непохожий на слабые и нехудожественные оккультные романы, написанные старыми приемами. А. Белый — не теург, но теургическое искусство, быть может, находится на пути аст­ рального распластования и распыления в творчестве его типа.

ФУТУРИЗМ НА ВОЙНЕ Статьи 1914-1917 гг.

1914

ВОЙНА И ВОЗРОЖДЕНИЕ В эпоху великих испытаний, когда все силы должны быть собраны и напряжены, каждому народу надлежит осознать себя и свое положе­ ние в мире не только материально, но и духовно. И война, в которой действуют чисто материальные орудия и которая предполагает мате­ риальную мощь, может и должна быть рассматриваема, как духовный феномен, и оцениваема, как факт духовной действительности. Все ис­ торическое (войны, революции, передвижения народов и т. п.) пред­ стоит нам в материальном обличье и слишком многим кажется обус­ ловленным причинами внешними. Но за всем подлинно всемирноисторическим действуют скрытые духовные силы и за внешне-случай­ ным сцеплением событий, за оболочкой и кожурой можно открыть ядро, связанное с сущностью жизни, с основными ее движениями. Ве­ ликий Карлейль так хорошо понимал духовный смысл войны, ее губи­ тельную и возрождающую силу1. Его интуитивный гений всегда про­ никал в духовную действительность, скрытую за материальной оболоч­ кой истории. Не менее великий Фихте в своих речах к германскому народу призывал к духовно-углубленному отношению к событиям, которые могли казаться бессмысленным столкновением внешних сил2. Теперь нужны такие речи к русскому народу. Война —г- иррациональна, она имеет темный исток в воле народов, непокорной высшему разуму. И война имеет смысл, она карает, губит и очищает в огне, возрождает дух дряблый и расслабленный. Эти противоречия присущи всему жи­ вому и конкретному. Лишь отвлеченное доктринерство не хочет знать противоречий и двойственности, запечатлевающих всякую конкретную жизнь. А история есть конкретная жизнь, невместимая в прокрустово ложе отвлеченной доктрины, сложно и разноцветно отражающая про­ тиворечия и раздвоения духовной действительности. Отвлеченно-док­ тринерское отношение к войне всегда мертвенно, — в нем нет гибкос­ ти и пластичности духовной жизни, которая должна исходить из той

244

Статьи 1914 г. евангельской истины, что «суббота» (отвлеченная доктрина) для чело­ века (конкретной жизни), а не человек для субботы3. Ярким образцом такого отвлеченного доктринерства является толстовское учение о «не­ противлении». Это — прямолинейное отрицание всякой пластичнос­ ти духа, всякой жизненной гибкости и чуткости в реакции на беско­ нечную сложность бытия. Это — рационалистическое отрицание прав­ ды инстинкта, правды страстных чувств негодования, чести, верности до смерти, защиты слабых против сильных. Доктринерское «непротив­ ление», доктринерский космополитизм, отвлеченное и безжизненное миролюбие и человеколюбие — все эти «субботы» должны отступить перед жизненной правдой любви к родине, перед инстинктивным по­ рывом защитить ее от врага, перед священным негодованием на утеснителей и насильников. Сколько доктринеров, провозглашавших вся­ кие отвлеченные «субботы», охвачены ныне праведным инстинктом борьбы за честь и достоинство родины, за ее судьбу до последней кап­ ли крови. Нравственный инстинкт всегда ближе к правде, чем нрав­ ственная доктрина. Но всякая великая борьба совершается не только через плоть и кровь, но и через дух. Правда инстинкта должна быть укреплена духовно, не доктринерски разложена сознанием, а просвет­ лена им и тем укреплена. Если всякая война имеет более глубокий, смысл и более глубокие движущие причины, чем принято думать при внешнем взгляде на все историческое, когда видно лишь поверхностное сцепление событий и кажется, что все было бы совсем иначе при более счастливом стечении обстоятельств, то нынешняя война — небывалый в истории мировой пожар — уже совершенно не может быть объяснена несчастным сте­ чением обстоятельств, дипломатическими неудачами, злой волей от­ дельных лиц и т. п. Пожар европейской и мировой войны провиден­ циально неизбежен. Лживый европейский мир и не менее лживый ев­ ропейский М1р обречены на этот огонь. Не убийство австрийского по­ сланника престола, не наглый ультиматум, обращенный Австрией к Сербии 4 , не мания величия императора Вильгельма привели к евро­ пейской войне, и она не была бы избегнута, если бы эта поверхность истории была несколько иной. Эта небывалая и страшная война была начертана в книге жизни от века веков. Европа давно уже преврати­ лась в огнедышащий вулкан, прикрытый поверхностным и обман­ ным покровом мирной буржуазной жизни. Европейский мир был лживый, иллюзорный мир, за ним скрывалась исступленная вражда и ненависть, отвратительная корысть. Мир охранялся милитаризмом, который, как вампир, сосал кровь народов. Противоречия истори­ ческой жизни создали странный парадокс: европейский мир означал царство милитаризма, и лишь война могла быть освобождением от его невыносимого ига.

Война и возрождение 245 Германия давно уже является носительницей милитаризма и воин­ ствующего империализма. Она держит в напряжении весь мир, при­ нуждает страны, не имеющие никаких воинствующих и завоеватель­ ных наклонностей, содержать огромные армии, напрягать все свои силы для защиты против угрозы пангерманизма. Агрессивный пангерма­ низм, жаждущий мирового господства, означает перманентное царство милитаризма, это — занесенный над всем миром кулак, варварская сила, угрожающая культуре. Если бы не германский милитаризм, то все куль­ турные страны Европы и мира постепенно начали бы разоружаться, и идея мира и мирных международных отношений начала бы побеждать. Войны для войны, самодовлеющего милитаризма хочет одна только Германия и Австрия — этот противоестественный отпрыск пангерма­ низма. Пангерманизм противополагает себя всему миру, ибо тевтон­ ская гордость не допускает, чтобы Германия согласовалась с другими государствами и народами, стояла с ними на одной линии. Нынешние страшные для мира дни показали, что Германия совершенно не счита­ ется с нормами международного права и не боится остаться одинокой в мире. Начинается опьянение и безумие зазнавшегося и наглого пан­ германизма. Совершенно ясно, что германский империализм одержим замыслами мирового господства. Германия не хочет быть одной из многих, хотя бы и из первых, быть индивидуальностью в иерархии индивидуальностей. Идеологи германизма давно уже говорят о том, что мировая история вступила в период господства германской расы, которая идет на смену дряхлеющей латинской расы. Ныне германская культура является мировой, как некогда была культура латинская. Гер­ манские идеологи хотят духовного господства Германии, они — куль­ туртрегеры5 . Германские империалисты хотят материального господ­ ства Германии, основанного на милитаризме, они силу ставят выше права. И те и другие желали бы германизации славянства. Германской расе противостоит еще культурно-молодая, свежая, полная надежд на будущее славянская раса. Славянская раса не сказала еще миру своего слова. У расы германской есть всемирно-исторический антагонизм с расой славянской. Пангерманизм — вечная угроза для славянства, для его существования и будущего. Поэтому все, что совершается на Балка­ нах, у маленьких славянских народов, казалось бы, не имеющих миро­ вого значения, отзывается на всем мире, затрагивает мировую вражду германства и славянства. Эта всемирно-историческая расовая вражда заостряется в роковой распре Германии и России — великой вырази­ тельницы славянской расы и славянского духа. Где действуют мировые силы и противоречия, где на протяжении целой истории один дух про­ тивостоит другому духу, там достаточно самых незначительных и слу­ чайных поводов, чтобы возгорелся мировой пожар. И ныне пробил час давно уже ожидаемой мировой борьбы германства и славянства.

246 Статьи 1914 г. В этой страшной борьбе ставится историческая задача, на решение ко­ торой мы обречены духами, управляющими историей. Вопрос идет не только о русском государстве и государстве германском и их междуна­ родной политике, но и о более глубоком, о том, дух ли России или дух Германии должен господствовать в мире. Но вот в чем трагизм этого мирового столкновения. Германская раса—завоевательная, воинству­ ющая, это она довела милитаризм до чудовищных размеров. Герман­ цы нуждаются в захвате чужих земель. Славянская раса — не завоева­ тельная, ей чужд пафос наступательного милитаризма, ее духу свойствен­ на скорее защита и бескорыстная жертва. Как ни плоха внутренняя по­ литика России, международная ее политика всегда была жертвенна и бескорыстна. Русскому народу всегда был чужд дух милитаристического империализма. Если Германия — мировая носительница идеи милита­ ризма, то Россия — носительница идеи мира. Победа Германии озна­ чала бы победу милитаристического духа; победа России будет победой мира. Нынешняя мировая война означает борьбу за мир, за освобожде­ ние от гнета германского империализма. Разразившаяся мировая катас­ трофа, невиданная еще в истории, есть неизбежное, оздоровляющее вскрытие гнойного нарыва милитаризма и хищнического империализ­ ма. Победа над Германией и Австрией должна быть завершением цело­ го периода новой истории, стоявшего под знаком вампирического милитаризма. На долю России не раз уже выпадала бескорыстная и жертвенная миссия. Россия некогда защитила европейскую культуру от нашествия татарщины, легла костьми, обессилила себя во имя этой мировой задачи, своей жертвенной кровью спасла Европу, которая всег­ да оставалась ей неблагодарна6. Россия же спасла Европу от наполео­ новского нашествия, еще раз исподнив свою жертвенную миссию. Рос­ сия же воевала за освобождение славян и сокрушила могущество Тур­ ции, истязавшей христианские народы. Странная и особенная судьба, запечатленная избранничеством! Ныне стоит перед Россией новая жер­ твенная задача. Россия призвана и избрана охранить не только славян­ ство, но и весь культурный мир от германской опасности, обращенной ко всем народам своим варварским ликом. Ныне воинствующий пан­ германизм стал угрозой не только для России, но и для мировой культу­ ры. Под высоко культурным обличием германизма чувствуется старый варвар-германец, не желающий знать подлинных культурных традиций и преданий, насильник, знающий лишь свой произвол. Германский ми­ литаризм есть пребывающее и вооруженное культурной техникой гер­ манское варварство. Прусский юнкер7, эстетически завершенный в лице императора Вильгельма, — варвар, принявший лишь внешнюю циви­ лизацию. Это милитаристическое варварство с закрученными вверх усами и выпученной вперед грудью, точно набитой ватой, грозящее полным вырождением и упадком, призвана Россия с другими народа-

Война и возрождение 247 ми отразить и смирить. Задача столь же мировая и жертвенная, как отражение татарщины, наполеоновского нашествия, турецких зверств. В выпадающей на долю России миссии чувствуется характер русского народа, бескорыстно-жертвенный, духом свободный от соблазнов вла­ сти. Империализм, национализм, бюрократизм — все это свойства, привитые русскому народу, и немалую роль тут сыграла немецкая при­ вивка. Немцы сыграли роковую роль в нашей внутренней истории, они были вражеским нашествием во внутренний организм русского наро­ да, они исказили нашу государственность, механизировали и бюро­ кратизировали ее. Внешнее нашествие немцев, угрожающее чести Рос­ сии, быть может, освободит нас от внутренней неметчины и поможет создать государственность, более согласную с духом русского народа. Эта бюрократическая неметчина хуже татарщины калечила жизнь рус­ ского народа. Неметчина напала на нас извне, как кара за грехи нашей внутренней неметчины, исказившей наш национальный лик. Герма­ ния всегда поддерживала в России реакцию. Моральная задача, постав­ ленная перед Россией, не легка: проявить великую воинственность, во­ инскую готовность, воинскую доблесть не во имя цели воинственнозавоевательной, а во имя мира для всего мира, объединения всего сла­ вянства, во имя защиты и. охраны справедливости. Не в первый раз русский народ идет на войну не во имя войны, не для завоеваний, не имея в сердце милитаристического пафоса. Только такую войну и по­ нимает русский народ. Он не понимал войны японской8. Существует неотвратимая диалектика истории, совершающаяся через жертвы. Зло достигает своего предельного развития, своего край­ него напряжения и поедает себя, взрывается, самосжигается. Мораль­ ная проповедь мира, как ни несомненна ее правда, никогда не победит милитаризма, не освободит мир от темной вопи к войне и насилию, не водворит братства народов. Все достижения истории завоевываются страстными противоречиями. Мир может быть завоеван лишь через войну, через разряжение злой энергии. Праведная война победит ми­ литаризм, в ней разрядятся злые страсти и зло дойдет до самоизобли­ чения и самоотрицания. Война — страшное зло, но не только зло, она двойственна, как и многое на свете. В войне выковывается характер народов, крепнет мужество духа, ее испытания и жертвы полагают пре­ дел изнеженности и размягченности, буржуазной сытости и спокой­ ствию, личному и семейному эгоизму. Но существеннее всего то, что мировая война должна показать народам невозможность войн. Техни­ ческие усовершенствования войны ведут к самоотрицанию и преодо­ леют самую возможность войны гораздо скорее, чем мирные пропове­ ди. Мировая война не может долго продолжаться: она явит такое страш­ ное истребление культурных стран, такое разорение, которого не вы­ держат народы. Но скорость окончания войны целиком зависит от

248

Статьи 1914 г. побед над германцами. Только утеснение Германии и Австрии приве­ дет к миру. Если нашествие германского варварства не сделает войну слишком продолжительной, то война должна привести к возрождению России и мира. Народы, деморализованные жаждой буржуазного благополучия, еще раз проявят героический дух, скрыто всегда живущий в человечес­ кой природе. Общее, всенародное и всемирное победит господство частных интересов, личную и семейную замкнутость. Война, в которой защищается родина и правда, пробуждает^чувства чести и гражданства, чувства сверхличные в последнем из обывателей. Наконец, страшный опыт мировой войны должен привести к религиозному углублению жизни, к вникновению в ее таинственный смысл, к движению от по­ верхности вглубь. Сто лет тому назад, в отечественную войну, окрепло национальное сознание русского народа. И сознание это не было на­ ционалистически-эгоистическим, хищным, рождающим ложь импе­ риализма. То было сознание дела правды, совершенного русским на­ родом для Европы, для мира. Нынешняя война является духовным продолжением войны отечественной. В ней русский народ еще раз со­ знает себя единым призванным для мирового дела правды — отраже­ ния насилий германского милитаризма, притязаний пангерманизма, опасных для всех народов. В едином огненном сознании сгорит внут­ ренняя рознь, раздиравшая Россию, внутренние насилия, отравляющие ее жизнь. Характер русского народа через жертвы и испытания, пере­ несенные во имя правды, окончательно созреет для более свободной жизни. Россия перестанет быть мачехой для тех народностей, которые в час опасности и несчастья единодушно признали ее своей матерью. Что-то дурное и злобное застоялось в России, и в ней началось уже омертвение и гниение. Мирное развитие стало невозможно в России. Только катастрофа может обновить и возродить русский характер, на­ править русскую волю на великие дела. Такая катастрофа и разрази­ лась над Россией, поставила перед всеми ее сынами сверхличные зада­ чи, заставила забыть мелкие злобные счеты. В жизни народов бывают периоды, когда необходим очистительный огонь. Нынешняя война в отличие от войны японской будет войной народа, общества, а не толь­ ко государства, правительства. В таких войнах крепнет народ и обще­ ство. Те нравственные силы характера, которые соберет и укрепит на­ род и общество в эпоху войны, в защите отечества, должны действовать, быть новой мощью и после войны, в жизни мирной. Эти общественные нравственные силы не смогут уже жить «атмосфере сменяющейся нена­ висти и апатии, насилия и рабской покорности. Свержение мирового ига германского милитаризма и империализма, ига, невыносимого для самого германского народа, изобличит перед всем миром неправду и ложь всех милитаристических и империалистических притязаний. Пос-

Война и возрождение 249 ле этой мировой войны соблазн милитаризма и империализма должен рухнуть навеки, уже невозможной станет его идеология и не останется в душе человеческой чувств, его поддерживающих. Ибо всякому чело­ веку на земле станет ясно, что предел и конец всякого милитаристичес­ кого империализма — смерть, а не жизнь, истребление, а не цветение, и сущность его — фикция, а не реальность, и идея эта есть одержи­ мость. Носителем этой идеи, вполне одержимым, является ныне не ве­ ликий и гениальный Наполеон, а маленький и кичливый Вильгельм. И мировое освобождение от гнетущей фикции милитаристического им­ периализма будет мировым возрождением.

РОССИЯ И ПОЛЬША Воззвание нашего Верховного Главнокомандующего, исполненное государственной мудрости, полагает основание справедливому реше­ нию польского вопроса 1 . Оно налагает великую ответственность на Россию, ибо должно быть самоотверженно выполнено. В вековой ис­ торической вражде двух славянских народов Россия первой должна протянуть руку для братского примирения и братской помощи, ибо на ее стороне сила. Слишком часто забывали в России, что поляки тоже славяне. Наше традиционное славянолюбие скидывало поляков со счета, и этим вносило фальшь в панславистские идеалы. Немцев у нас люби­ ли больше, чем поляков. Немцев не боялись у нас, допускали их внутрь народного организма, к высшему управлению страной. Поляки же пред­ ставлялись вечной опасностью. Страх перед польской опасностью Ак­ саков положил в основу своей публицистики. Это было усвоено влас­ тью. Немалую роль тут играла религиозная сторона вопроса. Польский вопрос тесно связан с вопросом католическим. Польская опасность казалась в то же время и католической опасностью, а католическая опас­ ность — польскою опасностью. Не мало нагрешили в этом отношении славянофилы. Они заняли в корне ложную позицию по отношению к полякам и по отношению к католичеству. Из дурного национального самоутверждения не хотели они признать, что в разделении церквей по­ винны обе стороны, что католическая церковь такая же христианская церковь, как и православная, и что рознь их есть человеческий грех. Они не хотели братски, христиански обратиться к западному хрис­ тианскому миру и положили в этом основание дурной позиции. Не хотели они также откровенно сознать перед собой и всем миром, что Россия не может искренно, без лицемерия решать славянский вопрос и освобождать балканских славян, если она не решит по правде и спра­ ведливости самого больного вопроса — вопроса польского. Польский вопрос — внутренняя рана русского народа, как великого славянского

Россия и Польша 251 народа. Лишь после того, как Россия добьется воссоединения несчаст­ ной Польши, она естественно осознает себя великой славянской стра­ ной, призванной нести в мир славянскую правду. Справедливое реше­ ние польского вопроса совпадает и с государственной мудростью. На­ сильственная русификаторская политика в Польше лишь истощала Россию и не приносила ей никаких благ. Несправедливость в отноше­ нии к полякам была не только духовным, но и материальным бреме­ нем для России. Объединенная Польша, соединенная братскими уза­ ми с Россией, будет оплотом против опасности германизма, против вечной угрозы германизации славянства. Поляки кровно не любят гер­ манцев, боятся их. И этих славянских чувств не искоренить из польского сердца. Это сказалось теперь. Германизм и был вечным препятствием на пути объединения Польши. Германия больше всего повинна в раз­ делении Польши. Теперь или никогда. Для польского вопроса этот час истории — решительный. Одно только препятствие встречаем мы на своем пути, как наказание за наши грехи. Полякам сравнительно хорошо-жилось в Австрии — они не так легко откажутся от этой хорошей жизни и к не­ известному будущему отнесутся с недоверием. Нужны огромные и са­ моотверженные усилия русского народа, чтобы убедить австрийских поляков, что их ждет лучшее будущее в случае отпадения от АвстроВенгрии и присоединения к русской Польше. Будем верить, что здесь не произойдет ошибок, и воззвание Верховного Главнокомандующего пусть будет в том порукой. Наша политика должна стать решительно полякофильской. Это — обратная сторона антигерманской политики. Нравственный залог нашей победы в том, что мы боремся не только за сербов, но и за поляков, за весь славянский мир. Мы окончательно дол­ жны освободиться от дурной вражды к католичеству и от унизитель­ ных страхов перед католической опасностью. В русском народе есть религиозные силы и великие религиозные возможности, которые при­ знают и западные нации, и ему не страшны слабеющие религиозные силы Запада. Наоборот, мы призваны вдохнуть новую религиозную жизнь в дряхлеющий западный мир. Знаменательный 1914 год открывает новую эпоху всемирной исто­ рии и новую эпоху истории русской. Кончается петроградский период русской истории. В этот великий и страшный год окончательно долж­ но окрепнуть наше национальное самосознание. Рождается новая Рос­ сия. И все старое, застаревшая внутренняя злоба и разлад пусть будут забыты. Россия окончательно войдет в жизнь Европы и мира как само­ стоятельная и направляющая духовная сила. Все народы мира принуж­ дены будут узнать, наконец, Россию, посмотреть в ее единственное лицо, прислушаться к ее слову. Окончательно исчезнет взгляд на Россию, как на восточную и дикую страну. Немецкие социал-демократы и теперь

252

Статьи 1914 г.

еще считают возможным прикрывать свою расовую и духовную нена­ висть к России тем, что они борются против России как вечного опло­ та реакции. Сама возможность такого отношения к России должна ис­ чезнуть после войны 1914 г. Война эта уже обнаружила, что у русских меньше дикости, чем у германцев. Чтобы окончательно утвердилось место русского народа в мире, он должен в своем национальном само­ сознании освободиться и очиститься от остатков хаотичности, прикры­ той немецкой муштровкой. Для окончательного осознания того, чем должна быть Россия, призвана ли она быть христианской страной, про­ бил час истории, который второй раз уже не повторится. Вл. Соловьев считал национальный вопрос в России не вопросом существования, так как это решено уже бесповоротно огромными размерами русского го­ сударства, а вопросом достойного существования2. Достойное существо­ вание великого народа связано с сознанием своего призвания защи­ щать правду в мире и для всего мира являть дух, не похожий на алчный дух насилия, корысти и прибыли для себя. Если мы захотим всего толь­ ко для себя, то мы будем совершенно похожи на немцев, и ничего свое­ образно русского в нас не будет. Но справедливость мировых задач России уже предрешена духовными силами истории и должна быть лишь до конца осознана.

ФУТУРИЗМ НА ВОЙНЕ Интересы прошлогоднего сезона в значительной степени стояли под знаком футуризма. Неисчислимое количество публичных лекций, публичных статей и частных разговоров было посвящено шумихе фу­ туризма. Как и всегда бывает, значение модной темы было преувели­ чено. Все слишком шумное и крикливое не может рассчитывать на дли­ тельное существование. Когда разразилась мировая катастрофа и люди были поставлены перед истинными вопросами жизни й смерти, тема о футуризме оказалась естественно снятой, как и многое наносное и вто­ ростепенное. Но в менее шумном и внешнем, в более глубоком и внут­ реннем смысле слова проблема футуризма продолжает стоять перед нами и с совершенно неожиданной стороны являет себя миру, перехо­ дит в массовую историческую жизнь. Футуризм проявился в безобраз­ ной форме и на войне в качестве Послушного слуги отживающего реак­ ционного прошлого. В методах и приемах, которыми германцы ведут войну, есть очень много футуристического, но дух, которому служат эти футуристические методы и приемы, конечно, глубоко пассеистский1. Идеалы прусского юнкерства2 обращены назад, а не вперед. Но гер­ манский милитаризм есть новейшее явление новой истории: Это ми­ литаризм не только модернистический, но и футуристический. Тщет­ но было искать в нем следов древнего рыцарства. В милитаризме но­ вейшей Германской империи не осталось и следов рыцарского духа, свойственного старым германцам. Это —>- явление XX века, вооружен­ ное всеми методами и приемами новейшей техники и промышленно­ сти. Германский милитаризм есть типически футуристическая меха­ низация и автоматизация человеческой массы и человеческой жизни. Германский милитаризм есть милитаризм капиталистический, нераз­ рывно связанный с германской промышленностью. Германская промышленность в последнее время стала во главе ми­ рового капитализма, в ней сильнее всего пульсировала капиталиста-

254

Статьи 1914 г. ческая инициатива и капиталистическое развитие. Она обогнала Анг­ лию. Но промышленный капитализм Германии очень своеобразен в силу своего соединения с юнкерским милитаризмом. На промышлен­ ном капитализме Германской империи лежит милитаристическая пе­ чать, на милитаризме — печать промышленно-капиталистическая. Иначе и не может быть в государстве, которому дано быть великой империей лишь через захват и насилие, которому не написано на роду величие в силу естественного его положения. Свободное сочетание милитаризма и промышленного капитализма придает германскому империализму футуристический оттенок. Сколь­ ко бы ни разыгрывал Вильгельм роль Зигфрида3, как бы ни симулиро­ вал древнее рыцарство, не скрыть ему того, что Германская империя не священная, а буржуазная промышленная империя. И сила армии Вильгельма есть прежде всего сила промышленно-капиталистическая, сила футуристической техники, а не рыцарского духа, не героизма, не массового энтузиазма. И роковое будущее футуристической техники сказывается в том, что она готова служить какому угодно духу, не толь­ ко духу будущего, но и духу прошлого. Чудовищные капиталистиче­ ские предприятия Круппа, изготовляющие футуристические пушки, есть, конечно, явление футуризма в военном деле. Автоматические мас­ сы войска, превращенные в совершенный механизм, вооруженные со­ вершенной техникой и в совершенстве дисциплинированные, — это футуризм в войне. Техника побеждает человеческий дух, внешняя год­ ность затмевает внутреннюю ценность, движение истребляет суще­ ственное. Германская армия являет миру технические чудеса. Все в ней бронировано, все блиндировано 4 , все автоматизировано, автомобилизировано. Ее цеппелины5 — футуристические чудовища. Все устраша­ ет в германской армии своим бездушием. Война германцев напомина­ ет романы Уэллса. «Зигфрид»-Вильгельм, желающий разыграть собою средневекового императора, не только пользуется как орудием футу­ ристической техникой и промышленным автоматизмом, но и находит­ ся во власти этого футуризма и автоматизма — он орудие роковой силы. В сущности Вильгельм как император — регуепце6. За ним нет древ­ них преданий и традиций, нет священных воспоминаний. Он не явля­ ется наследником Священной Римской империи, как вырождающиеся Габсбурги. Его империя чисто промышленная, буржуазная. И притя­ зание Германской империи на мировое господство не есть древнее при­ тязание Священной Римской империи — империи мировой, сверхна­ циональной, это притязание германского промышленного капитализ­ ма господствовать над миром. Военный, юнкерский характер Герман­ ской империи есть лишь прикрытие, маскарад и не меняет сущности дела, так как германский милитаризм — совершенно промышленный, капиталистический, технологический. Остаются только жесткие и гром-

Футуризм на войне 25 5 кие слова Вильгельма, имитирующие то, что было священно в средние века. Футуристическая война германцев уже дала свои плоды. Часть фу­ туристической программы Маринетти германские войска уже осуще­ ствили; они разрушают старую культуру, истребляют старые города, храмы, произведения искусства7. Немецкие газеты пишут в оправда­ ние германского варварства, что нечего особенно грустить о гибели старых архитектурных памятников, так как Германия призвана созда­ вать новые, более прекрасные. Совершенно футуристическое настрое­ ние, которого трудно было ждать именно от Германий. В Германии всего менее был представлен футуризм в литературе и искусстве. Ко­ лыбелью футуризма были латинские страны, пожелавшие освободить­ ся от тяжелого бремени своего великого прошлого. Но в Германии назревал футуризм другого рода, гораздо более су­ щественный и грозный, жизненный футуризм — в ее милитаризме и ее промышленности. Этот футуризм незаметно угашал человеческий1 дух, превращал человека в средство для чудовищного, бездушного ме­ ханизма. Дуализм духа и материи в Германии сильнее чем где бы то ни было. Поэтому историческая, массовая воплощенная жизнь там осо­ бенно не одухотворена, она автоматизируется все более и более. Жизнь органическая, стихийная жизнь во плоти и крови там превращается в автоматический «автомобильный» механизм, подчиняется механичес­ кой дисциплине. В футуризме есть какое-то истинное Предчувствие, что человечество обречено на то, чтобы пройти через механизацию и автоматизацию плотской органической жизни. Футуризм есть нервное и повышенно чувствительное восприятие неотвратимых результатов технического прогресса... Этот технический прогресс, в котором дви­ жение времени все более ускоряется, разрушает органическую цельность жизни, органическую связь духа и материи. Это процесс дифференци­ рующий, раздробляющий, разрывающий. Он заменяет связь органи­ ческую связью механической, цельность духа цельностью автомата. Нынешняя футуристическая война колеблет органически-священные основы жизни. Ближайшим результатом этого сотрясения органичес­ ких традиций, культурных навыков является частичная варваризация человечества. Эта варваризация в полной мере сказалась у немцев, об­ ладающих самой «передовой» и усовершенствованной армией, техни­ чески наиболее вооруженной. Мы присутствуем при знаменательном явлении варварства на почве роста ложной цивилизации. У германцев исконная варварская грубость, присущая их расе, соединилась с вар­ варством от цивилизации. Цивилизованное есть духовное варварство. Этот роковой процесс нельзя предотвратить и победить каким-либо охранением органических устоев жизни. Ему можно противопоставить лишь свободу духа. И я верю, что в славянстве, в России есть та свобода

256 Статьи 1914 г. духа, которая может быть противопоставлена футуристической войне с ее автоматическими чудовищами. Этот иной дух должен сказаться и в ином духе нашей армии, в пре­ обладании у нее факторов духовных над факторами механическими и автоматическими. А это должно чувствоваться и в ином отношении к человеку, будь он даже врагом нашим. Славянство должно явить миру более высокий тип, чем германство, не потому, что оно технически отстало, менее цивилизовано и держится за старые устои, а потому, что в нем есть более высокие духовные потенции, обращенные к грядуще­ му, а не к прошедшему. Славянство — раса будущего, а не прошлого, и в расе этой невозможно варварство от ложной цивилизованности. У нас может быть жестокость от дикости, но не может быть жестокос­ ти цивилизованной, самой беспощадной и самой бездушной. Мы при­ званы творить новую жизнь, так как старая приходит к концу. Футу­ ризм терминологически связан с будущим, с грядущим. Но в сущнос­ ти он отрицательно связан с прошлым и настоящим, он внутренне ско­ ван реакцией на прошлое и старое, в нем нет внутренней свободы. Само слово «футуризм» очень неопределенно и применяется оно к разнооб­ разным явлениям. За именем «футуризм» скрываются действительно новые искания в поэзии и живописи и новые, не выявленные еще ми­ роощущения. Симптоматическое значение футуризма огромно. Но в «футуризме» как обозначившейся уже философии автомата, движуще­ гося с ускоряющейся быстротой, нет ничего творческого, создающего новую жизнь — его роль разрушительная. Милитаристический футу­ ризм германцев в эту войну изобличил, что футуристические автома­ ты и механизмы служат не только будущему, но и прошлому, не толь­ ко прогрессу, но и реакции. В автоматизме и механизме не может быть заключено никаких творческих целей, связанных с грядущей жизнью. Это—будущая сила, в которой культура перерождается в варварство, — самое отвратительное варварство, более страшное, чем исконное, древ­ нее варварство человечества. От прикосновения этой силы погибает красота природы и красота искусства.

СОВРЕМЕННАЯ ГЕРМАНИЯ Полезно знать своего врага, понять его характер, оценить его силу. Поэтому как нельзя более своевременно появление на русском языке в издании Сабашникова книги Лихтенбержэ «Современная Германия»1. Лихтенбержэ известен уже у нас своими книгами о Ницше и Вагнере2. Это — беспристрастный и даже скорее благожелательный к герман­ ской культуре француз, который пытается дать синтетическую харак­ теристику среднего уровня современной германской культуры, как ма­ териальной, так и духовной. В общем опыт его должен быть признан удачным и для нас поучительным. В эти дни перед всем миром стал недоуменный вопрос, почему немцы оказались такими варварами, ди­ кими разрушителями культуры, чуждыми всякого уважения к праву, почему отрицают они всякое нравственное благородство на войне. Вой­ на не есть разбой, обман и убийство, война имеет свою мораль, свою строгую честь, свое правосознание, не все на войне дозволено. Даже разбойничьи шайки имеют свой кодекс чести, ставят моральные гра­ ницы своим насилиям, нередко щадят слабых. Если даже признать, что есть доля преувеличения, неизбежного в таких случаях, в рассказах о немецких зверствах, то и точно установленного и засвидетельствован­ ного достаточно, чтобы исключить немцев из состава культурного хри­ стианского человечества. Сознание христианских народов не может до­ пустить ничем не ограниченного господства силы, оно требует огра­ ничения силы правдой и может мириться лишь с праведной силой, лишь с силой правды. Что же случилось с германской расой, что за страшная нравственная болезнь поразила ее? Можно не любить нем­ цев и трудно любить их, но немцев всегда уважали, так много всегда говорили о немецкой верности и честности, так почитали немецких философов, ученых, поэтов, учились в Германии высшей культуре. Германия дала так много гениев, которые принадлежат всему миру. Нередко у нас само понятие культуры отождествляли с культурой гер9 Падение священного Русского иарстн;|

258 Статьи 1914 г. манской как самым современным образцом. Что же случилось? Вели­ кие немцы и ныне остаются великими и останутся во веки веков, но величие немецкой культуры, но весь современный дух немецкий мы решительно должны отрицать и противопоставлять ему дух иной. Рус­ ские навеки излечатся от раболепного отношения к германской куль­ туре. Книга Лихтенбержэ, которая характеризует среднее и типичес­ кое в германской культуре, — плоды ее, предназначенные для широ­ кого потребления, — дает материалы для ответа на этот мучительный вопрос: почему немцы одичали, что сталось с величием германской культуры в этот исключительный по своему значению час мировой истории? Когда читаешь благожелательно-объективную книгу Лихтенбержэ, становится ясно, что быстрое развитие германского могущества за пос­ ледние несколько десятилетий, — со времени образования германской империи и победоносной франко-прусской войны3 — было не разви­ тием в подлинном смысле этого слова, а упадком, разложением, духов­ ным вырождением германского народа. Это ясно вопреки мнениям самого Лихтенбержэ. В этот период империалистической мощи Гер­ мании и ее милитаристического господства над Европой неизменно совершалось падение германских идеалов жизни, понижения уровня ее духовной культуры, умирание и забвение того великого, что в про­ шлом сотворил германский дух. Это — систематическая победа гер­ манского юнкера и германского промышленника над германским мыс­ лителем, мистиком и поэтом. Лучшие люди Германии давно уже ужа­ саются понижением духовного уровня своего народа, потерей нрав­ ственного центра в современной культуре Германии, порабощенной буржуазным милитаризмом. Весь процесс развития культуры в совре­ менной Германии есть непрерывное отрывание и отделение всей жиз­ ни от внутреннего духовного центра и подчинение внешнему мате­ риальному центру — империалистической мощи РакеНапсГа, основан­ ной на милитаризме и грубой силе. Германия знала периоды велико­ го духовного подъема, таково было религиозное движение XIV, XV и XVI веков и необычайный творческий подъем конца XVIII и начала XIX века. В эти лучшие времена, создавшие духовный престиж Герма­ нии, германский народ не обладал империалистической мощью и не устрашал другие народы своей чудовищной армией. Правда, находят­ ся германские идеологи, которые утверждают, что великие германские мистики, философы, поэты и музыканты пророчествовали о грозной мощи германской империи и что мощь эта есть награда за совершен­ ный германцами в прошлом духовный подвиг. Но в последнее время германское могущество дало слишком горькие плоды и принесло лю­ дям духа слишком тяжелые разочарования. С печалью вспоминают со­ временные немецкие мыслители о былом духовном величии Германии

Современная Германия 259 и с тоской смотрят на нынешнее ее духовное убожество. Нынешняя Германия не найдет уже своего Фихте в грозный для Ра1ег1ап<1'а час. Существенная особенность современной Германии Лихтенбержэ видит в воле к власти и могуществу. Весь военный, промышленный, бюрократический механизм современной Германии есть превосходно организованная воля к власти и мощи германского народа. Немец в прошлой своей истории не знал власти и не обладал мощью. Все силы его духа шли на мышление, на философию, науку и литературу, на воз­ вышенные мечты отдельных творчески одаренных людей, на великие идеи, оторванные от жизни народной, массовой, общественной. В Гер­ мании всегда было огромное несоответствие между высшим слоем из­ бранных людей, творящих культуру, и средним уровнем немцев, меж­ ду немецким философом, поэтом и немецким бюргером, Михелем. «Страна философов и поэтов», как любят называть Германию, никог­ да не была страной развитой гражданственности, массового мораль­ ного подъема. Немецкий бюргер — частный человек, он может быть свободен в своей индивидуальной жизни, и он — раб, член механизма в жизни общественной. У него нет гражданской чести и гражданского достоинства, свойственных расе латинской, которые даже современ­ ного француза роднят с древним Римом. Нет у него и нравственной боли о всеобщем благе и всеобщем спасении, характеризующей расу славянскую, того сострадания к людскому горю, которое кладет осо­ бую печать на русских, на их мышление, на их литературу. Духовная работа немцев остается чисто индивидуальной, обращенной к культуре индивидуальной души, бессильной одухотворить их историю, перелиться в их общественную жизнь. Средний немец крайне неодухотворен, грубо материален даже по внешнему своему облику. Полное пренебрежение ко всему материальному у немецких мыслителей обратной своей сторо­ ной имеет торжество неодухотворенной материальности у немецкой массы. В своем высшем духовном слое немцы могут быть романтиками и провозвестниками высоких идей, но в своей государственной и об­ щественной жизни, в своей всенародной морали они исповедуют культ голой и грубой силы, ничем не просветленной. Роль германской расы в истории всегда отрицательная, и положительным остается лишь твор­ ческое дело отдельных ее индивидуальностей. Когда немцы с эпохи Бис­ марка, объединения Германии и франко-прусской войны дорвались на­ конец до власти, то они оказались носителями грубой силы, показавши­ ми миру империалистический кулак. Немец по природе груб и нравствен­ но ограничен, в нем нет великодушия и сострадания, нет избыточной нравственной энергии. Он принадлежит к варварской расе тевтонов, некогда нахлынувших на латинскую культуру Европы. В нем нет утон­ ченности и нервности французов, сострадания и какого-то мирового печалования русских. Немец по природе необществен, в нем остался

260 Статьи 1914 г. варварский, а не культурный индивидуализм произвола, и обществен­ ной стороной своей он обращен к миру, как насильник, воинственный юнкер и бюрократ. Когда у немцев центр тяжести их жизни был пере­ несен из внутренней жизни их «философов и поэтов» во внешнюю жизнь их государственности, сейчас же начало сказываться их варвар­ ство. Величайший государственный человек Германии, действительно гениальный Бисмарк остался в истории под названием «канцлера кро­ ви и железа»4. Роль Германии являет собою исторический парадокс. Гениальные индивидуальности германской расы очень много дали миру, внесли в мировую культуру великие ценности. Их философы, мистики, ученые, музыканты и поэты принадлежат миру, и никакие германские зверства не могут затмить света, от них исходящего. Но германская государствен­ ность и общественность, германская историческая мощь обращена к миру варварским и насильническим своим обличием, роль ее отрица­ тельная и антикультурная- Росту германского могущества, всегда гру­ бого и безобразного, должен быть положен насильственный предел. Германское могущество угрожает не только славянству и всей миро­ вой культуре, оно угрожает и духовной культуре Германии. Сама рели­ гиозность немцев такова, .что она не может быть силой, духовно пре­ ображающей их историю и их общественность. Протестантизм — со­ вершенно индивидуалистическая форма религиозности, которая мо­ жет что-нибудь дать отдельной душе, но слишком мало может дать жизни народной. Протестантская религиозность не ищет царства Бо­ жьего на земле, ей неведомо славянское взыскание града грядущего. Германский протестантизм порвал не только с преданием церкви, но и с преданием античной культуры, которая органически вошла в жизнь церкви. И не без основания утверждают, что западная культура есть всегда культура латинская, преемственно принявшая наследие антич­ ного мира. Культура всегда предполагает предание и преемственность, она не может быть исключительно индивидуалистической. Ницше — больше славянин, чем немец — говорил, что в Германии нет культуры, что существует только французская культура5. И действительно, в Гер­ мании были великие творческие индивидуальности, люди уединенно­ го созерцания, мысли, мечты, которые вносили ценности в мировую культуру, но расовой, народной, сверхиндивидуальной культуры нет у германцев. Они остаются варварами, и варварство их обнаружилось к ужасу всего мира в решительный час истории. Как ни печально состоя­ ние русской культуры, как ни много у нас еще дикости, но у русского народа есть своя органическая религиозная культура, преемственная, через церковь связанная с греческим миром. У нас есть народная хрис­ тианская совесть. А все величие Канта и Гегеля не может помочь гер­ манскому народу стать на высоту человечности, когда его воля к влас-

Современная Германия 261 ти и насилию расковала хаотические стихии. Философия, всегда про­ тивополагавшая себя жизни, не может нравственно помочь народу в жизни, в большой исторической жизни. Германское мышление ото­ рвано от нравственного центра. Эта оторванность верхов германской культуры от всенародной жизни не могла не сказаться в дни истори­ ческих испытаний народной совести. Тевтонская масса, хлынувшая на мир, оказалась без нравственной и религиозной опоры, она предостав­ лена варварским инстинктам и насильническим вожделениям, кото­ рые развивала в ней долгими десятилетиями культура милитаристи­ ческого империализма. Лютеранство все более рационализируется и вы­ рождается. Социал-демократия, характерная для германцев форма со­ циализма, —этот антипод милитаристического цезаризма—тоже ведь проникнута культом силы, духовно ничем не просветленной. И она бессильна спасти Германию от того нравственного и духовного вырож­ дения, к которому ведет ее культ силы и насилия, идеалы внешней мощи и власти. В германском социалистическом движении нет тех глубоко человеческих, великодушных мотивов мирового гражданства, которые нет-нет да и просвечивают в социалистическом движении Франции через всю ложь современной жизни. Лихтенбержэ не говорит об этой двойственности германской куль­ туры, проливающей свет на противоречие между ее высотой и ее низос­ тью. Его цель — определить среднюю равнодействующую сил и тече­ ний, борющихся в современной Германии. Он объективно, без отвра­ щения Описывает, как хозяйственный материализм захватил огромную массу германского народа и как выработалась система германского империализма, в которой промышленный капитал, жаждущий миро­ вого господства, органически сросся с агрессивным милитаризмом. «Империалистическая Германия не ограничивается пределами импе­ рии, она охватывает всю сферу немецких интересов, расширяется по мере расширения этих последних, и развивается мирным путем, по мере того, как растет сфера немецкой активности, не только на немецкой почве, но и за границей»*. Лихтенбержэ считает, империалистическую политику германского правительства выражением воли самого герман­ ского народа. «Если левые партии мало симпатизируют правительству, которое "соединяет мировую и империалистическую политику с поли­ тикой прусского юнкерства", то народные массы, по-видимому, не раз­ деляют их недовольства. Избиратели во время последних выборов в рейхстаг высказались в пользу политики национального расширения, которую правительство выставило в своей программе, и стали на сто­ рону императора против пессимистов, критикующих "новый курс". * См.: Лихтенбержэ. «Современная Германия», стр. 156.

Статьи 1914 г. 262 В виду этого, можно сказать, что император умел до сих пор довольно удачно находить равнодействующую существующих в стране тенден­ ций и что источником современного немецкого империализма явля­ ются не только честолюбивые мечтания монарха, но и высоконапря­ женная воля к власти самого народа»*. Нынешняя война подтверждает справедливость мнения Лихтенбержэ, что германский народ в массе своей сочувствует не высоким идеям своих «философов и поэтов», а хищным вожделениям империализма, в котором хозяйственный ма­ териализм промышленников соединился браком с милитаризмом прус­ ских юнкеров. Лихтенбержэ цитирует ряд немецких мыслителей и уче­ ных, которых печалит упадок всяких идеалов в Германии. Духовный уровень политики в Германии страшно понизился**. Вернер Зомбарт считает непостижимым, каким образом народ с великим прошлым «дошел до такого упадка политической жизни, какой мы пережили в конце XIX века... Великие идеалы, воодушевлявшие еще наших дедов и отцов, побледнели»**. Общественно-политическое состояние современ­ ной Германии Лихтенбержэ характеризует так: «Место политических дебатов заняли прения о материальных интересах, в парламент про­ ник оппортунизм, равнодушный к каким бы то ни было принципам. Интеллигенты, мало приспособленные к экономическому и полити­ ческому аферизму, постепенно вытесняются из парламента. Законода­ тельство и управление перешли в руки профессионалов, которые справ­ ляются с этими трудными задачами, как опытные практики, с возможно большим искусством и с возможно меньшей затратой сил. Отсюда — упадок политической жизни, который отмечают и на который жалуют­ ся многие современные немецкие историки»****. Со времени франкопрусской войны «национальный интерес стоял выше всех других сооб­ ражений. Сила должна была поддержать то, что было создано силой же. Таким образом, культ силы вкореняется еще глубже в немецкую душу... Поддержание этого превосходства силы, на которой покоится величие современной Германии, является поэтому для нее вопросом жизни или смерти. Таким образом, поддержание и развитие военного могущества остается все время одной из первых национальных задач Германии»*****. В Германии развился национализм, который покоит­ ся на силе и насилии и преследует цель мирового захвата, а не мирово­ го служения. Это — классическая страна ложного национализма, от­ вратительного шовинизма, от которого нужно бежать, как от нравствен­ ной чумы. Национальное самодовольство и национальная гордыня * Там же, стр. 162-163. ** Там же, стр. 183. *** Там же, стр. 184. **** Там же, стр. 139-140. ***** Там же.

Современная Германия 263 германцев — нравственно и эстетически нестерпимы. «На пороге но­ вого века объединенная Германия более чем когда-либо представляет из себя замечательно организованную волю к власти, совершенно не склон­ ную разоружиться»*. Нравственное и культурное вырождение — неиз­ бежный результат германского национализма и милитаризма. Что об­ щего имеет этот современный национализм с тем сознанием великой миссии германского духа, которое пробудилось у великих идеалистов начала XIX века, с национальными упованиями романтической эпохи? Так же мало общего, как и у наших современных националистов и чер­ носотенцев со славянофилами, с Достоевским или Вл. Соловьевым. В Германии начинается одичание голой силы и власти, ничем духовно не просветленной и не ограниченной. Идолопоклонство перед мате­ риальной силой, подменившее почитание силы Божьей, всегда ведет к одичанию, к разнузданию звериных стихий. Это духовное вырождение германского народа ничего общего не имеет с французским декадансом, с болезненным утончением и услож­ нением души. Немцы «верят в несколько грубоватое здоровье расы, в возрастающее могущество ее в экономической сфере, в ее солдатские инстинкты, в чувство дисциплины и солидарности»**. «Этот несколь­ ко тяжеловесный и медлительный, но крепкий и здоровьгй народ пред­ ставляет из себя исключительно благоприятную почву для развития капиталистической цивилизации. Немец — совсем не художественная, не страстная натура, стремящаяся к наслаждениям, как романец... И вот, в этом лишенном изящества и блеска, но зато крепком и настойчивом народе, развивается сильная воля к могуществу, терпеливая, методи­ ческая»***. «Воля к могуществу одерживает в немецкой душе верх над стремлением к культуре, незаметно отодвигая его на второй план... Сре­ ди немцев растет культ силы» (курсив мой. — Я.Б.)****. В этих словах разгадка поставленного нами вопроса. Это вырождение грубой силы — самая опасная для мира форма Вырождения. Народ, который вступил на этот путь, должен быть внешне обессилен, насильственно смирен, должен быть лишен имперской мощи во что бы то ни стало. Подняв­ ший меч от меча и погибнет*. Германия занесла меч над всем миром. Она уже не стремится распространить культуру по всему миру, она стре­ мится к силе для силы. Культ силы, национализм, обоготворяющий мощь Рагег1апа"а, подменили богопочитание, превратились в лже-религию. Двойственность протестантизма позволяет направить истори­ ческую жизнь по руслу, которое отводит все дальше и дальше от хрис­ тианства. Рационализм немцев задавил непосредственные религиозные * Там же, стр. 147. ** Там же, стр. 386. **" Там же, стр. 402-403. **"* Там же, стр. 404.

Статьи 1914 г. 264 переживания. Традиционный немецкий идеализм не исчез окончатель­ но, но он остается религией избранного меньшинства. «Этой религии метафизиков, литераторов, художников не хватает устойчивости... Не­ мецкий идеализм остается силой, которая пользуется уважением лишь в высших культурных слоях. Он не оказывает большого влияния на практическую жизнь, не привлекает к себе симпатий широких масс»*. Не немецкий идеализм, возвышенный и бессильный, идет теперь на мир для захвата всех и вся — он бесследно утонул в огромной стихии варварского пангерманизма, как утонул культ Гете и многие прекрас­ ные вещи. Когда немцы чинили зверскую расправу над мирными жи­ телями Калиша7, то не помогло бы обращение к немецкому идеализ­ му, ибо не в сердце немцев имеет он свой центр. Поистине: «Перед па­ стью Дракона крест и меч — одно». Слова эти были сказаны Вл. Соло­ вьевым об опасности панмонголизма8. Ныне опасность пангерманизма оказалось более страшной и более реальной, чем опасность панмонго­ лизма. Изобличается ложь культуры, которая не подчинила себя духов­ ному центру и всегда стремилась не к праведности, а к земной силе. Германия учит нас тому, чего не должно быть у нас. Не дай Бог нам следовать по путям немецкой культуры, внешней и внутренней. У нас есть собственные пути культуры, более праведные, собственные вели­ кие потенции. Мировая война должна освободить нас от ложной идеи, что германская культура есть культура по преимуществу. Она освобо­ дит не только от немецкой силы, но и от немецкого духа. Германский дух имеет свое назначение в мире, не то, конечно, на которое претен­ дует германская империалистическая мощь. Но дух этот для нас, славян, может быть лишь чуждой нам, внешней нормой, которая калечит нашу душу. Роднее нам и безопаснее для нас культура латинских народов. Но­ вая отечественная война освободит нас от чужеземного нашествия внеш­ него и внутреннего и поможет нам выявить наш чистый дух. И полное символического смысла переименование г. С.-Петербурга в г* Петроград не означает ли наступление конца петербургского периода русской ис­ тории, в котором владел нами нерусский по духу национализм, нерус­ ский бюрократизм и велась война с самим русским народом?

* Там же, стр. 277-278.

ИМПЕРИАЛИЗМ СВЯЩЕННЫЙ И ИМПЕРИАЛИЗМ БУРЖУАЗНЫЙ I Идея империи — одна из древних идей человечества. В ней вопло­ щалась окрыленная мечта о сверхнациональном, всемирном единстве человечества. По идее, империя может быть только одна, и единствен­ ная истинная империя — йпрепшп К о т а п и т 1 . Христианский мир унас­ ледовал от древнего мира идею Римской империи и признал ее священ­ ной. Империя не есть национальное государство, она сверхнациональ­ на по идее, и совпадение ее с тем или другим национальным государ­ ством было лишь обычным замутнением чистой идеи в эмпирическом и историческЬм. А Священная Римская империя есть нечто вроде пла­ тоновской идеи. Она владела лучшими умами человечества и направ­ ляла волю самых могущественных. Идея теократической империи на протяжении всей западно-европейской истории боролась с идеей теок­ ратического папства. И там и здесь было священно притязание на все­ мирное господство и всемирное единство. Римская империя поистине сыграла огромную роль в создании единства человечества, в осозна­ нии самой идеи единого человечества. Римская империя дала христи­ анской церкви природно-историческую основу единства человечества и потому она имеет право именоваться священной. И Священная Рим­ ская империя продолжает свое идеальное, оторванное от реального гео­ графического центра бытие вплоть до XIX века. От идеального суще­ ствования Священной Римской империи, потерявшей уже всякую ре­ ально-историческую основу, трудно было отказаться человечеству, как от символа своего всемирного единства, не допускающего распадения европейского человечества на атомы. Великая идея эта прикреплялась эмпирически то к Германии, то к Австрии. Священная Римская импе­ рия была формально упразднена в 1806 году2, и жалким отпрыском ее осталась Австрийская империя Габсбургов, бывших римских импера-

266 Статьи 1914 г. торов. Это было делом великого Наполеона, который мечтал об осно­ вании новой всемирной империи, империи гения и сверхчеловека. XIX век стоит под знаком окончательного образования национальных государств и национального самосознания народов. Единство челове­ чества сознается уже духовно, вне прикрепленности к телу всемирной империи. Сверхчеловечески-гениальные притязания Наполеона создать реальную всемирную империю были последним притязанием священ­ ного империализма на Западе. Всемирная империя Наполеона не была национальным государством, и Наполеон, победив императора авст­ рийского и русского, почитавших себя наследниками первого Рима и второго Рима, притязал быть единственным наследником Римской империи. Крах Наполеона был крахом священного, империализма во­ обще — в нем идея священной всемирной империи, достигла послед­ него предела и перешла в свою противоположность. После наполео­ новских войн начались национально-освободительные войны и дви­ жения. Империализм не исчезает в XIX и XX веках, но принимает со­ вершенно новую форму, перерождается из империализма священного в империализм буржуазный и тесно связывается с национальным го­ сударством. В XIX веке на всемирность и на священность претендует международный социализм, интернационал.

Буржуазный империализм есть вырождение древней идеи импе­ рии, перерождение ее в жажду материального господства националь­ ного государства в мире и над миром. Империализм XX века есть борь­ ба нации за великодержавное положение в мировых отношениях. Им­ периализм не есть уже стремление к всемирному, сверхнациональному единству, к священному универсализму, — он есть лишь стремление нации быть великой и величайшей державой на суше и на море. Это борьба за политическое и экономическое господство, за рынки, за мор­ скую торговлю — дарвинизм в социологии. От штрегшт К о т а п и т не остается ничего, кроме профанированного имени. Буржуазный импе­ риализм есть своекорыстное притязание национально-государственно­ го партикуляризма на господство универсальное, и цели его достига­ ются через хищение и порабощение. В идее Римской империи была поистине священная задача, священ­ ная мечта о всеединстве в исторической жизни человечества. Этой свя­ щенности не осталось в буржуазном империализме, расцветшем в ка­ питалистическую эпоху. Нынешние империалистические вожделения — это свободная конкуренция капиталистических обществ. Одна из главных причин нынешней мировой войны — конкуренция буржуаз-

Империализм священный и империализм буржуазный 267 ного империализма Германии с буржуазным империализмом Англии, борьба за господство на море. Англия первая явила собой образец чис­ то буржуазного империализма, нашедшего своего блестящего вырази­ теля в Чемберлене. Это империализм капиталистического господства Англии в мире, империализм по преимуществу морской и колониаль­ ный, выставляющий свою цивилизаторскую миссию, но совершенно свободный от священной мечты средневековья о всемирной империи. Так характерно для духа нового времени, что время это признает су­ ществование нескольких и многих империй, которые конкурируют между собой. Новое время с его капиталистическим хозяйством заме­ нило империалистический монизм средневековья империалистической множественностью. Священной может быть лишь одна империя. Мно­ гие империи могут быть лишь буржуазными. Но и буржуазный импе­ риализм, за которым всегда просвечивается экономическая подкладка, может быть разным и может разно оцениваться. Империализм англий­ ский имеет явные преимущества перед империализмом германским. Англии, по естественному ее положению, более дано быть великой империалистической державой, господствующей на море, чем Герма­ нии. Английский империализм менее насильнический, более либераль­ ный, и он может быть терпим. Германия как великая империя менее счастливая страна, чем Англия, ей на роду написан несчастный удел. Тайна безобразия и нестерпимости германского империализма скры­ та в том, что Германии не дано естественно, по природно-историческому предназначению быть великой империей и что потому свои им­ периалистические притязания она может осуществлять лишь путем страшных насилий и хищений, путем слишком нестерпимой для мира неправды. Империализм германский, в отличие от английского — кон­ сервативный и роковым образом милитаристический. Чудовищный и нестерпимый милитаризм есть существенное и неотъемлемое свойство германского империализма, угрожающее для всего мира и изобличаю­ щее неестественность и непризванность Германии как великой импе­ рии. Тот факт, что объединение Германии, в котором совершалась не­ кая правда, привело к противоестественному росту милитаристичес­ кого империализма, был роковым для Германии и привел к духовному ее падению и нравственному вырождению, сказавшемуся в эту войну. Германский народ, которому написано было в книге судеб быть наро­ дом «мыслителей и поэтов», но не написано было создать великую им­ перию, стал одержимым жаждой буржуазно-империалистического ми­ рового господства. Утолить эту жажду можно было лишь через разви­ тие противоестественного милитаризма, вооружавшего весь мир и весь мир державшего в крайнем напряжении. Этого нет в более счастливом английском империализме. Явно, что Германия силится и пыжится быть не тем, чем ей предназначено быть. Нынешняя страшная война,

268 Статьи 1914 г. ответственность за которую падает на Германию, вполне должна быть оправдана с точки зрения империалистических притязаний Германии. И если притязания неизбежно и оправданно ведут к таким страшным насилиям, то значит, в притязаниях этих есть коренная неправда и ложь. Германия, как великая и величайшая империя, господствующая в мире, может продолжать свое существование лишь хищением чужих земель и колоний и лишь перманентным поддержанием милитаризма. Сокру­ шить угрозу германского милитаризма можно, лишь сокрушив импе­ риалистическую мощь Германии. Все народы мира не могут согласиться на то, чтобы Германия была величайшей империей, так как существо­ вание этой величайшей империи есть угроза для мира, насилие над миром и неправда в мире.

III Некогда варвары-тевтоны получили от Рима идею империи. Ан­ тичная идея всемирной империи и христианская идея единства чело­ вечества растворилась в варварской германской крови. Получилось очень сложное и смешанное историческое образование, именуемое Священной Римской империей, но оторванное от Рима. Германцы все­ гда смешивали всемирную империю со своим местным королевством, они налагали на империю печать национального партикуляризма. Так было в старой Германии, жившей под властью средневековой идеи империи. После реформации окончательно эыяснилась органическая чуждость германцам идеи империалистического универсализма. Нем­ цы в сущности хотели национального германского государства и свое­ го национально-германского монарха и долгое время лишены были национально-германского единства и национально-государственной мощи. Сан римского императора перешел к Габсбургам и идея Свя­ щенной Римской империи, совершенно свободная от географическо­ го центра и от всякой локальности, прикрепилась по странной иронии судьбы к Австрии. К единству и могуществу Германия была приведена Пруссией, которая всего менее могла быть названа центром германиз­ ма и население которой не было чисто германским. Земли эти некогда принадлежали литовцам и славянам и все значительное в истории гер­ манского духа не тут совершалось. Если само Прусское королевство может быть названо рагуепие3 в семье германских государств, то им­ перия Гогенцоллернов уж окончательно — рагуепие. Лучшие герман­ цы протестуют против гегемонии Пруссии. Империализм Гогенцол­ лернов окончательно не имеет в себе ничего священного, никаких свя­ зей со священными традициями, он — насквозь буржуазный, насквозь национально-партикулярный, а не универсальный. Германская импе-

Империализм священный и империализм буржуазный 269 рия есть профанация священной идеи империи, окончательное ее пе­ рерождение в буржуазное национальное государство XIX и XX веков. В духе Германской империи сказалась неуниверсальная, национальнопартикулярная природа германцев. Притязания Германской империи на мировое господство есть притязание буржуазное, а не священное, жажда порабощения, а не всемирного соединения. Священная импе­ рия по своей идее — не государство, не монархия, не национальное единство, а единство всечеловеческое, всемирная власть. Идея импе­ рии — не монархического, а республиканского (в антично-римском смысле) происхождения, и титул императора — республиканский ти­ тул. Юлий Цезарь — дитя республики, ставшей мировой, а не нацио­ нальной монархии. Монархическая власть всегда партикулярного, мест­ ного, землевладельческого происхождения. Наполеон и был последним западным императором в античном и всемирном, сверхнациональном и сверхгосударственном смысле слова. Его империя была стилизацией античной империи, и его императорская власть была такой же респуб­ ликанской, как и власть Юлия Цезаря. Новейшая Германская империя не имеет никакого стиля империи, в ней нет универсального духа. Это империя лжеимянная — национальная монархия, резко немецкая, со своекорыстно-хищническими инстинктами. Веи1$сЫапс1 йЬег а11е$4 — не может быть лозунгом империи, для которой важнее всего единство мира и человечества. Германский национальный империализм неиз­ бежно должен угнетать и насиловать национальные индивидуально­ сти, как и индивидуальности человеческие, — он хочет, чтобы Герма­ ния была всем и все было Германией. Германская империя — вечный враг освобождения национальностей. Недаром она всегда находится в таком подозрительном единении с Турцией. Современный империа­ лизм неизбежно имеет наклонность к господству, он не выносит инди­ видуального бытия более слабых народов. Великая, предназначенная миссия России — быть защитницей уг­ нетенных национальностей, освободительницей народов. И в эту ми­ ровую войну миссия эта должна до конца раскрыться. Буржуазный им­ периализм с его духом своекорыстия чужд России и русскому народу. Все насильническое в России было наносным, не подлинно русским. Германия, Австрия и Турция — вечные враги свободы и самостоятель­ ности народов, вечное насилие над национальной индивидуальностью. После этой великой войны буржуазный империализм переживет кри­ зис к смерти и ложно присвоенные имена будут сброшены. Мировое единство человечества будет окончательно осознанно духовно, вне вся­ кой материальной скованности. Россия является носительницей все­ мирного духа, сверхнационального универсализма, который только и соединим с бытием национальных индивидуальностей. В священном империализме была заложена идея всемирного братства. Но она долж-

270 Статьи 1914 г. на быть окончательно освобождена от материального господства, дол­ жна дать свободную жизнь индивидуальностям человеческим. Шелуха священного империализма спадает, и в этом великая правда процесса секуляризации. Всемирный дух ушел из старых форм, он не вмещается в исторические тела, он свободен от всякой материальности. Все исто­ рически-телесное ограничено, партикулярно и не может претендовать на всемирную власть. Эту освобождающую правду должна нести в мир Россия.

О ДРЕМЛЮЩИХ СИЛАХ ЧЕЛОВЕКА (К психологии войны)

Война вызывает чувства столь противоречивые, что почти невоз­ можно привести их к согласию. Мучительное переживание ужасов вой­ ны, подавленность смертью, страданием и разрушением, которые она несет в мир, сменяется гордым сознанием беспредельности сил чело­ века, героизма человеческой природы, лишь прикрытого толстым пла­ стом слишком мирной жизни, но никогда не умирающего. Ленив че­ ловек, и огромные духовные силы его дремлют. Нужны великие потря­ сения, катастрофа личная и мировая, чтобы пробудить все силы чело­ века. В мирной буржуазной жизни действует лишь незначительная часть человеческих сил. Почему в жизни отдельных творческих личностей бывают периоды прилива творческой энергии, исключительного твор­ ческого подъема, — остается тайной индивидуальности, которая ни­ когда не может быть разгадана до конца. Но в жизни исторической, массовой, периоды подъема сил, героического воодушевления совпа­ дают с катастрофическими импульсами, с постановкой задач, требую­ щих жертв и самоотречения. Природа человека узнается лишь в ис­ ключительно ответственные моменты жизни, когда силы человека не могут уже оставаться в дремоте. Война есть великое испытание челове­ ка, его силы и жертвоспособности. Война делает человека зверем и ге­ роем, варваром и могущественным, будит инстинкты самые низкие и самые высокие. В этом неистребимые противоречия войны. Она несет в себе опасность варваризации и одичания и надежду на возрождение к новой жизни. Великая, одухотворенная война, в которой ставятся перед народа­ ми большие задачи, пробуждает к жизни и действию потенциальные силы человека, силы безмерные, но скрытые и дремлющие. Нынешняя мировая война принесла уже с собой не только скорбную весть о не­ бывших еще никогда ужасах истребления и разрушения, об одичании,

272 Статьи 1914 г. до которого дошел культурный народ в XX веке, но и радостную весть о героизме, которого уже никто не ждал от буржуазных народов, заня­ тых лишь промышленным преуспеванием, о человеческой силе, вы­ носливости и жертвоспособности, которых привыкли считать лишь принадлежностью прошлых веков. Война показала, что буржуазность не окончательно истребила героический дух, что привычка к благопо­ лучию не окончательно искоренила способность к жертве и не совсем еще размягчила человека. Кто ждал от промышленной Бельгии, гото­ вой перейти от благополучного процветание буржуазного к благопо­ лучному процветанию социалистическому, маленькой нейтральной страны, никогда не помышлявшей о войне, духа жертвенного и герои­ ческого?1 Современная буржуазная жизнь казалась совсем несовмести­ мой с героическим духом. И вот героический дух проявился в самых не­ драх буржуазной жизни. Эта радостная весть дошла до нас через все ужа­ сы войны. Мы потрясены и героизмом мирной буржуазной Бельгии и одичанием культурной Германии. Возрождается надежда, что буржуаз­ ность не разрушила ядра души западного человека, а коснулась только еще его оболочек. Духовная сила дремала, прикрытая покровом буржу­ азности2 . Война — хороший реактив. Она обнаружила и героизм за мир­ ной жизнью, и варварство за механической цивилизацией. Очень важно было бы заняться психологией войны, и нынешняя война, конечно, вызовет ряд работ в этом направлении. Генерал Драгомиров жаловался на то, что «мы не знаем ничего или почти ничего о тех внутренних процессах и явлениях, которые происходят в душе че­ ловека под влиянием опасности»*. Духовные факторы войны слишком игнорируются и военными, и невоенными. Сам Драгомиров убежден, что «война, и только одна война, вызывает то страшное и совместное напряжение всех духовных сторон человека, в особенности воли, кото­ рое показывает всю меру его мощи и которое не вызывается никаким другим родом деятельности»**. В этих словах есть преувеличение во­ енного, крайность исключительно военной точки зрения, но есть и се­ рьезная истина, на которую следует обратить внимание. У самого Драгомирова есть интересные заметки по психологии русского солдата и по психологии воздействия Наполеона на воображение масс на войне. В отличие от немецкого направления в военной науке Драгомиров при­ дает огромное значение духовным факторам войны и не допускает, чтобы успех на войне решался исключительно техникой и механикой. «Если были целые эпохи, убежденные в том, что чем массы людей со­ вершеннее воспроизводят прямолинейные и прямоугольные геомет­ рические фигуры, тем войско лучше, чем солдат ближе к автомату, тем * См.: М. Драгомиров. «Очерки: Разбор "Войны и мира", Русский солдат, Наполеон 1-й, Жанна д'Арк», стр. 3. ** Там же, стр. 4-5.

О дремлющих силах человека 273 он более годен для дела, то это ничему иному приписано быть не мо­ жет, как полному невниманию к духовной деятельности человека, при­ званного действовать в массах, на боевом поле, под влиянием опасно­ сти»*. Известно, что германская армия, обладающая блестящей техни­ кой и изумительной дисциплиной, слишком механична и автоматич­ на. Русская армия более одухотворена, и ее победа будет победой духа над механикой, над механической цивилизацией. Но нас интересует не столько психология масс во время боя, сколько психология целого на­ рода во время великой войны. Огромная потенциальная сила человека обнаруживается не только в бою, на поле сражения, но и в общем на­ родном подъеме. Война есть явление более широкое и глубокое, чем то, что совершается в действующих армиях, в самих сражениях. Неко­ торые предлагают ныне рассматривать Россию как тыл армии и под­ чинить всю жизнь России интересам армии. В этой точке зрения есть доля правды, но можно было бы сказать и совсем обратное. Можно рассматривать армию, как авангард России, видеть в ней лишь важную функцию духовной войны, которую ведет вся Россия, весь русский на­ род. Такой взгляд — более углубленный, и он шире понимает природу войны, которая есть явление духа, а не только столкновение вооружен­ ных масс. В мирное, спокойное время, когда растет жажда благополучия и комфорта, люди очень невыносливы и легко ослабевают. Но в минуты опасности, когда посылается последнее испытание сил, человек оказы­ вается способным совершать чудеса, выносливость его не имеет гра­ ниц, напряжение сил может достигать размеров неправдоподобных. Средние люди способны сражаться 25 дней сряду, не спать, не есть, преодолевать страх смерти, выносить такие ужасы, от одной мысли о которых в мирное время кровь стынет в жилах. Врачи говорят о пора­ зительной легкости и быстроте, с которой выздоравливают раненые. Начинается гангрена, и при малейшей помощи организм возвращает­ ся к жизни. В обыкновенное время люди и царапины боятся и от ма­ лейшего заболевания изнемогают. Силы человека дремлют, не прихо­ дят в состояние активности. Но в грозный час все силы человека про­ буждаются, сила жизни достигает высочайшего напряжение. Человек способен почти превозмогать закон природы. Измерение сил человека в обыденное, мирное, спокойное время всегда неверно и обманчиво. И низко в человеке то, что он притворяется слабым и невыносливым, когда жизнь не требует напряженной силы и выносливости. Истори­ ческие испытания и катастрофы нужны массе человеческой: они ее пробуждают, испытывают и карают. Великая тайна человеческой жиз­ ни сокрыта в том, что для полного откровения человеческих сил необ­ ходимо не только доброе, но и злое. * См. там же, стр. 3-4.

274 Статьи 1914 г. Мы стоим перед мучительным вопросом, будут ли действовать и после войны, в мирное время, те духовные силы, которые пробудились и раскрылись во время войны? Будет ли последствием войны общее духовное пробуждение? Некоторые теперь уже боятся, что после на­ пряжения и подъема, вызванного войной, может наступить утомление и истощение. В этих опасениях сказывается большое недоверие к чело­ веческой природе. Только великие испытания, опасности и несчастья возвышают человеческую природу. Когда наступает успокоение, чело­ век опускается. Человеческая свобода должна иметь в необходимости своего возбудителя. В таком пессимистическом взгляде на человечес­ кую природу есть, конечно, правда, на которую не должно закрывать глаза. Именно свобода человека не дает гарантий того, что он не захо­ чет остаться во власти необходимости, лениво и пассивно. И если я верю, что после мировой войны надо ждать не упадка, а духовного подъема, то потому только, что знаю: человека ждет не спокойная и мирная жизнь, а какое-то иное, духовное продолжение мировой войны, кото­ рое обострит до последней крайности все основные вопросы жизни человеческой. Нынешней войне предшествовал глубокий духовный кризис, переоценка всех ценностей. Все основы мирочувствия и миро­ понимания, унаследованные от XIX века, заколебались. То, что проис­ ходило в глубине, в подпочве, то мировая война должна вывести на поверхность, на арену истории. Дело отдельных индивидуальностей, в интимной глубине изживавших переоценку смысла жизни, должно стать делом историческим. Всемирно-историческая катастрофа будет кризисом старой культуры — кризисом международного капитализма и международного социализма, империализма и милитаризма, кризи­ сом всех старых основ жизни. После войны потребуется еще большее напряжение духовных сил человека, чем во время войны, но уже иное, творческое напряжение, созидающее новую жизнь. Ибо старая жизнь станет невозможной, и инертное ее продолжение было бы смертью. Многих приведет мировая война к сознанию непрочности земной жиз­ ни человека, к ощущению сверхчеловеческих провиденциальных сил, которыми управляется и направляется жизнь человеческая. В этом со­ знании и ощущении есть великая правда, для многих современных людей не пережитая и неведомая, углубляющая отношение к жизни. Но и другое сознание пробуждается мировой катастрофой — сознание необычайных сил самого человека, божественных сил, потенциально живущих в самом человеке. Оба сознания выражают лишь две сторо­ ны единой истины об откровении Божества в человеке. Это исключи­ тельное сознание божественных сил человека приводит к напряжен­ ному ожиданию явления великих людей, вождей, героев в карлейлевском смысле слова3, для которых требуется перелом во всемирной ис­ тории, сотрясение всего старого и нарождение нового. Сейчас наши

О дремлющих силах человека 2 75 взоры обращены к армии, и мы с благоговейным почтением склоня­ емся перед героями войны. Но и сейчас уже мы предчувствуем явление героев, творящих новую жизнь, указующих пути России и миру. За­ дачи, поставленные мировым переломом, не могут быть решены ни­ какой безличной механикой, никакими средними величинами и рас­ четами — они требуют человеческого гения, исключительного дара и избрания, небывалого еще творческого подъема человеческого духа. Упорная и напряженная вера в то, что это будет страстный призыв вож­ дей и творческих личностей, уже уготовляет грядущее.

1915

НОВАЯ РОССИЯ I Когда началась война, мы пережили мгновения радостной веры, что наступил конец старым разделениям, вражде партий, платформ и доктрин, что нет уже «правых» и «левых», как двух рас, не почитающих друг друга за людей, нет «славянофилов» и «западников», нет «обыва­ телей» и «интеллигентов». Казалось, что можно почувствовать Россию, ее единый лик, ее целостный организм. Ведь всякое доктринерство, навязанное жизни, было отпадением от бытия России в отвлеченную мысль. Первые ощущения войны опрокидывали всякое доктринерство. Пусть лишь одно мгновение пережили мы чувство России вне разделя­ ющих категорий. В одном мгновении может быть больше света, чем в долгих годах. В этом молниеносном сознании единства России была правда, превышающая все платформы и все доктринальные лозунги. Единая Россия — Россия свободная, собравшая свою волю, сознавшая свое достоинство. [...] Русские слишком привыкли чувствовать себя, как в завоеванной стране, не у себя дома. Германское нашествие дало рус­ ским чувство радости, что они у себя дома, на родине. Вдруг как-то почувствовалось, что можно любить родину без «направления», не по «правому» и не по «левому» любить, а просто любить. Промелькнуло сознание, что любовь к России не может иметь «направления», она из­ начальна до всех вторичных разделений, глубже всех рассудочных ка­ тегорий. Во всех странах есть партии и идейные направления, которые ведут борьбу, но нигде разделение не зашло так глубоко, как в России. В России все особенное парадоксальное и крайнее. [...] «Правые» думали, что истинная Россия и есть Россия официаль­ ная. А «левые» думали то же самое, и на этом основании считали саму Россию ложной или не существующей, истинно же существующим признавали лишь какое-нибудь направление или партию. «Левые» пре­ доставляли «правым» монополию чувства России, отказались от искон-

Новая Россия 2 77 ного права иметь родину своей и для себя. Патриотизм был отожде­ ствлен с отношением «правых» к официальной России. Россия ус­ кользнула от «левых», не давалась им. «Левые» оказались очень ус­ тупчивы: отдали Россию «правым», а себе оставили лишь «направле­ ние». Россия — это «они», а не «мы», и потому всякий патриотизм пре­ досудителен. Россия — это официальное правительство. И в сущности нет России и русского народа, а есть лишь официальное правительство и есть направления, партии и классы. Ложный, официальный нацио­ нализм вызывает к жизни и определяет интернационализм, отвлечен­ ный космополитизм. Сознание «левых» находится в рабстве у «правых», определяется и направляется «правыми». «Левые» все переживают лишь в форме душевной реакции против «правых», лишь в отрицательной оппозиции всему «правому», а не по существу, не свободно. «Правые» со своей стороны совершенно помешаны на «левых», на «левой» опас­ ности, на необходимости ограничить, утеснить и раздавить. «Правые» превратились в маниаков всяких опасностей. Лозунги их совершенно отрицательные, истребляющие, а не созидающие. «Правая» реакция порождает «левую» революцию, «левая» революция вновь порождает «правую» реакцию и т. д. Какой-то безвыходный круг, кошмар. Насто­ ящего гражданства, гражданства свободных сынов своей родины не было ни у «левых», ни у «правых». [...] И «правые», и «левые» одинако­ во мало верят в себя и все думают, что «они», враги, сильнее. Вероятно, потому так, что настоящая сила дается истинным чувством России, приобщением к России. Было что-то рабье в отношении русских к государству, что-то не­ совершеннолетнее, не мужественное. Самые правые русские обывате­ ли и самые левые русские интеллигенты одинаково думали, что госу­ дарство — это «они», а не «мы». Государство не есть функция народ­ ной жизни, не есть создание народа, его историческая активность. Го­ сударство есть высшая, над «нами» стоящая сила, для одних благая, для других злая, не «наша» сила, а сила инородная, «их» сила. [...] Русское государство воспринимается как что-то трансцендентное русскому на­ роду, извне привходящее к этому женственному и безгосударственно­ му народу. Русская радикальная интеллигенция продолжает чувство­ вать государство как призвание варяг, но находится в постоянной оп­ позиции этому призванию. Отсюда происходит постоянное смешение государства с правительством. Но ведь правительство есть лишь вре­ менная и преходящая функция государства. В государственности есть общенародные функции. [...) К таким общенародным функциям при­ надлежит, например, войско, которое защищает отечество и весь на­ род. Войско, как и суд и мн[огое] др[угое], в известное время может быть орудием данного правительства, но войско по идее своей есть «наше», а не «их» войско, всенародное и общегосударственное, русское

280 Статьи 1915 г. сколько свободолюбивыми, не столько оппозиционными, сколько тво­ рящими, не столько демократами, сколько в каждом человеке видя­ щими образ и подобие Божие и высшее его достоинство, не истеричес­ кими, а волевыми людьми, радикалами не в условном, а в коренном смысле этого слова, больше человеками, личностями, чем «левыми» или «правыми». А это значит, что мы, русские, прежде всего должны стать мужами с вполне созревшей и самоопределившейся волей, стать твер­ дыми. В нас, русских, должен раскрыться творческий духовный источ­ ник, порыв к новой жизни, изнутри, из воли, из свободы. Без этого Россия обречена на то, что мужественным началом для нее будут нем­ цы, которые всегда напрашивались в мужья женственной славянской расе как в жизни государственной, так и в жизни духовной, в оформля­ ющей мысли. Внутреннее свободолюбие, свобода духа, энергия лично­ го достоинства и личного правосознания — необходимые посылки творчества новой России. Россия все еще слишком жила в безличном коллективе, в организме натурального хозяйства духовного и матери­ ального. Ее христианство было слишком природным, слишком скреп­ ленным с родовым бытом. Россия должна пройти через духовную, ре­ лигиозную эмансипацию личности, через выковывание личности, лич­ ного духа, перейти к коллективу не безличному, не природному, а ду­ ховному, зиждущемуся. [...] Свободная общественность может быть создана лишь свободны­ ми духом, лишь сознавшими свободу свою. А наши «левые» и «пра­ вые», «интеллигенты» и «обыватели» не могут быть названы людьми, свободными духом, творящими из глубины своей воли. Русское обще­ ственное возрождение предполагает русское религиозное возрождение, возрождение русской творческой воли, новое духовное рождение рус­ ского человека*. «Идея» новой России должна быть выше всех ста­ рых доктрин, платформ, партийных и направленских разделений. И повторение старых слов — славянофильских, западнических, пра­ вых, левых — мучительно, как препятствие для новой жизни. Сила инерции тянет нас к старым лозунгам, к старым категориям, к тради­ ционным разделениям на «правых» и «левых». Тысячепудовые гири привешены к нам и тянут нас вниз. Старые грехи владеют нами. И наша борьба за свободную жизнь всегда отравлена, всегда безрадостна, слиш­ ком часто бесплодна своей истерической душевной реакцией. Нынешняя мировая война дает толчки к возникновению нового сознания, творческого национального сознания. Война сама по себе ничего не может создать, ее природа отрицательная, она есть скорее конец старого, чем начало нового. Но у нас есть воля верить, что начи­ нается новый исторический период и что ждет нас что-то не предви* Установлено, что английское сознание прав человека, английская свобода родилась от религиозного движения, от религиозной реформации5.

Новая Россия

281

денное никакими доктринами. Воин, сражающийся за честь и досто­ инство родины, — не раб; он должен чувствовать, что Россия — это он, и это мужественное сознание должен принести он внутрь России [...] Движение вглубь всегда есть освобождение, и оно преодолевает вся­ кое рабство. Нынешний мировой период стоит под знаком смещения плоскостей от передвижения точек пересечения этих плоскостей вер­ тикальными, глубинными движениями. Сама мировая война есть лишь плоскостная проекция тех бурных движений, которые происходят внут­ ри, в глубине, в подпочве жизни. И выхода из этого проявленного хао­ са можно искать лишь в творческих глубинных движениях. Новая Рос­ сия, не раздираемая старыми распрями, и [...] может быть, творческим делом нового человека. А новый человек — дитя нового религиозного рождения.

НИЦШЕ И СОВРЕМЕННАЯ ГЕРМАНИЯ I С самого начала войны было сделано у нас много попыток открыть духовных отцов современной Германии и объяснить зарождение ее жестокости и озверения, ее ничем не ограниченной и не просветлен­ ной воли к могуществу*. В этих разгадываниях тайны современной Германии каждый начал сводить свои счеты, начал взваливать вину на те явления духа, которые вообще считал враждебными и ложными. Виновниками всех безобразий оказывались то Лютер и протестантизм, то Кант и критическая философия, то Маркс и экономический мате­ риализм, то Ницше и учение о сверхчеловеке. Иные даже доходят до старой германской мистики и уже в Экхарте видят семя того, что рас­ крылось окончательно в нынешнюю мировую войну. В. Эрн** со свой­ ственной ему неистовой и слепой прямолинейностью соединяет Канта с Круппом, с легкостью доктринера, преодолевая все препятствия на пути 1 . К Канту же идет прямая линяя от Экхарта и Лютера. Это отвле­ ченное сокрушение германизма Эрн производит по правилам и навы­ кам чисто немецкого мышления, имеющего дело с понятиями и идея­ ми, а не с жизнью в ее многообразии и индивидуальности. Так прибли­ зительно строил план войны генерал Пфуль в «Войне и мире»2. Но мы устали от всякого доктринерства и хотели бы обратиться к проникно­ вению в индивидуальность действительности. То древо жизни, которое можно именовать Германией, росло и цвело индивидуально и многообразно. Принесло это древо и безоб* Лучшее и самое глубокое из всего написанного о Германии за это время, — это статья Д. Койгена «Трагедия германизма» в «Северных записках» за де­ кабрь. ** См.: «Русская мысль» за декабрь. Эрн выводит Круппа из феноменализма Канта. Но более крайний номинализм свойствен англичанам, и потому в Анг­ лии должен быть Крупп.

Ницше и современная Германия 283 разные плоды. Но никогда рост и цвет жизни не бывает выполнением прямолинейных доктрин и их дедуктивных выводов. Лишь в отвле­ ченной мысли бывает так, что если дан Лютер, то в силу неотвратимой дедукции дан и современный германский милитаризм. В жизни ниче­ го подобного не бывает, и она смеется над всем этим. В жизни не толь­ ко германский милитаризм не есть законное дитя Лютера, но и само лютеранство не есть его законное дитя. Ибо, поистине, можно сказать, что лютеранство совсем несоизмеримо с таким большим явлением, как Лютер, и совсем непредвиденно. На поверхности истории кажется, что великий человек, творческая индивидуальность порождает какое-ни­ будь массовое историческое явление. Но в глубине жизни, в подлин­ ной действительности, ничего подобного нет. Св. Франциск не творил францисканства, Лютер — лютеранства, Толстой — толстовства, Ниц­ ше — ницшеанства. И то, что на поверхности истории называют хрис­ тианством, то никогда не творилось Иисусом Христом. Есть полная несоизмеримость между творческим актом великого творца и тем, что рождается от преломления в тяжести мира, в тяжести истории, в тяже­ сти массы. Вот почему так трудно разгадать тайну истории, увидеть в глубине ее творческое движение. Вот почему нужна большая интуи­ тивная тонкость и большая психологичность в определении духовных истоков современной Германии, в объяснении ее низости и падения.

II Больно смотреть, как пал сейчас жертвой грубого, доктринерского и поверхностного отношения к жизни Фр. Ницше. Открылся самый легкий способ объяснить современную Германию и все ее безобразия. Ницше проповедовал волю к власти, учил о сверхчеловеке, который должен стоять по ту сторону добра и зла и должен быть жестким. Ниц­ ше восхвалял дух войны. Не он ли духовный отец германского завоева­ тельного милитаризма? Не он ли ожесточил сердца германцев? Не на­ стоящие ли ницшеанцы прусские юнкера? Поистине судьба Ницше после смерти еще более трагична и несчастна, чем при жизни. Одно время всякие пошляки возомнили себя вдруг Заратустрами и сверхче­ ловеками, и память Ницше была оскорблена популярностью в стаде. Стадами начали ходить одинокие сврехчеловеки, вообразившие, что им все дозволено. Гордый, героический, суровый и трудный дух Заратустры был предан поруганию. Расслабленные упадочники, утерявшие свое высшее «я» и потакающие своему низшему «я», примазались к Ницше и стали именовать себя ницшеанцами. Примазались к Ницше и те, у кого была воля к хищению, к власти и выгоде в земных долинах. В нынешний исторический час Ницше оказался одним из виновников

284

Статьи 1915 г.

мировой войны, германского агрессивного милитаризма и германских зверств. И связь Круппа с Ницше кажется многим более правдоподоб­ ной, чем связь Круппа с Кантом. Очень легко привести в пользу такого мнения несколько известных цитат из Заратустры. «Благо войны освя­ щает всякую цель». «Любите мир, как средство к новым войнам». Так говорил Заратустра. И Заратустра не любил добрых и справедливых. «Будьте жестки», — учил он. И еще учил он «падающего толкнуть»3. Слишком соблазнительно показалось увидеть в германцах, обнаружив­ ших такую жестокую волю к власти и так освящающих войною всякую цель, исполнителей заветов Заратустры. И все-таки я не знаю ничего более чудовищного по своей внутренней неправде, чем это желание связать с Ницше современную милитаристическую Германию. Это зна­ чит — читать буквы, не понимая смысла слов. Ницше вообще знают лишь по некоторым отрывочным афоризмам, пущенным в оборот и исполненным нечистыми прикосновениями; слишком мало в него вчи­ тываются и вдумываются, не чувствуют его духа и его судьбы. «Так го­ ворил Заратустра» — великая символическая книга. В ней — «глубина, глубь эта дню едва видна». Слова Заратустры нужно уметь разгадывать. Когда Заратустра говорит «война», — это совсем не означает крупповской пушки. Когда цн говорит «воля к власти», — это не означает тер­ риториальных захватов для Германской империи. Когда он говорит «будьте жестки», — это не означает германских зверств в Калише и в Лувене4. Об этом неловко было бы и говорить — так это элементарно, если бы сейчас даже те, которые раньше делали вид, что глубоко пони­ мают Ницше, не присоединились к такому улично-базарному его по­ ниманию. Но что можно сделать на улицах и базарах со словами Зара­ тустры, который жил на высоких горах? Право же, Вильгельму совсем не нужен Ницше, он прекрасно может воевать со своим «старым бо­ гом», более податливым, чем Заратустра. С этим «старым богом» мно­ го крови было уже пролито в истории и много зверств и жестокости было совершено при его попустительстве и одобрении. Прусское юнкерство — стадо, толпа, ненавистная Ницше, чуждая ему, от которой он бежал в горы. Из Ницше ничего, решительно ниче­ го нельзя извлечь для этой толпы; он совсем не поучителен для госу­ дарственности и политики, с ним никакой политики нельзя сделать, никакой войны нельзя вести в общественно-Историческом, плоско­ стном смысле этого слова. Он целиком обращен к творческой индиви­ дуальности, к ее пути и ее судьбе. Возможно ли основать на Ницше ту общественную и государственную дисциплину, которой так гордится современная Германия, основать дисциплину масс на учении одино­ кого безумца Ницше? Современная Германия есть прежде всего меха­ низация масс, т. е. что-то абсолютно полярное, абсолютно противопо­ ложное духу Ницше. Массовая организация — вот пафос современной

Ницше и современная Германия 285 Германии, вот в чем она преуспевала. В старой Германии было много творческих индивидуальностей, которые иссякли в Германии современ­ ной, и скорее со старой Германией имеет хоть что-нибудь общего ро­ мантик Ницше, хотя бы в культе гения. Но нужно заметить, что Ницше не любил немцев, всегда подчеркивал, что он славянин, поляк, отрицал в Германии существование подлинной культуры и любил французскую культуру, как единственную в Европе5. Он бежал от Шопенгауэра и Ваг­ нера к Монтеню и Стендалю. Он стремился к солнцу, к югу, исповедовал религию солнца. Поистине в духе Ницше больше славянского, чем гер­ манского: есть в нем что-то конечное, последнее, уже переливающееся за грани культуры, выходящее к религиозному пределу, родственное нашему Достоевскому. Как близок Ницше по своему пафосу русским религиозным исканиям!

III Германский милитаризм—окончательная победа стадности, окон­ чательная гибель индивидуальности, торжество того духа, против ко­ торого выступал Заратустра. Германский милитаризм — путь не от че­ ловека к сверхчеловеку, а от человека к звериной стадности, к дочеловеческому состоянию на почве высокой механической цивилизации. Это ли путь Заратустры? Заратустра — путь Человека и трагическая судьба Человека, духа человеческого в его горном восхождении. Это — безблагодатный и героический путь, в котором на себя берет человек все бремя страдания и всю трудность прохождения по неоткрытым еще горным дорогам. В Заратустре есть захватывающая дух высота, есть горная суровость, жертвенность и своеобразный аскетизм. В пути этом нет животной теплоты, нет растворения в коллективе, нет многих уте­ шений равнинной, плоскостной жизни. Этотлуть отталкивает многих, и можно религиозно отвергать его. Но чудовищно, несправедливо и просто неумно делать сопоставление между Ницше и современным германским милитаризмом с его окончательным растворением чело­ века в стадности. Ницше, который участвовал санитаром в франкопрусской войне 71 года, с отвращением говорит о самодовольстве, ко­ торое развилось у немцев после победы 6 . Что сказал бы он теперь? Са­ модовольное свинство современных немцев вызвало бы у него омер­ зение. Ницше, не был, конечно, пацифистом, да и не нужно им быть. Достоевский пел гимны духу войны в гораздо более буквальном смыс­ ле, чем Ницше 7 . Воинственный и победоносный пафос Ницше есть глубочайшее явление духа, а не проповедь прусского милитаризма. Он не хотел родить сверх-юнкеров. «Если вы не можете быть подвижни­ ками познания, то будьте по крайней мере его воинами». «Врага своего

286 Статьи 1915 г. ищите, не войну свою ведите — а мысли свои!» «Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победам. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победой!» «Хорошо быть храбрым». Вот что говорил Заратустра*1. Он учил о войне, о борьбе и победе храбрых, как о пути к сверхчеловеческому состоянию, как о преодолении только человеческого состояния. Это — закал вопи, закал духа, вечная симво­ лика духовной силы и твердости. Дай Бог нам этой силы и твердости. Почему не вспоминают об отношении Заратустры к «новому ку­ миру», к государству? Те, которые вспомнят, те вряд ли будут связы­ вать германский империализм с Ницше. «Государством называется са­ мое холодное из всех холодных чудовищ. Оно холодно лжет, и ложь ползет из уст его. Смешение добра и зла на всех языках: это знамение даю я вам, как знамение государства. Поистине, воля к смерти озна­ чает это знамение». «Там все, добрые и плохие, вместе пьют яд: госу­ дарство — там, где все добрые и плохие теряют себя; государство там, где медленное самоубийство всех называется жизнью». «Посмотрите, как лезут они, эти проворные обезьяны! Они лезут друг на друга и по­ тому срываются в грязь и в пропасть. Все они хотят достичь высот вла­ сти: безумие их в том, что будто счастье восседало на этих высотах! Часто грязь восседает на них—и так же часто они опираются на грязь». «Дурным запахом несет от их кумира, этого холодного чудовища, дур­ ным запахом несет от всех этих служителей кумира... Скорее разбейте окна и выскочите на чистый воздух». «Свободною стоит и теперь еще земля для великих душ. Много есть еще мест для одиноких и для тех, кто живет вдвоем; там веет благоухание тихих морей. Еще свободной является свободная жизнь для великих душ». «Там, где оканчивается государство, начинается впервые человек, который не есть лишний». Вот как говорил Заратустра о новом кумире — государстве9. Но ведь современная Германия поклоняется этому новому кумиру. И поистине дурной запах идет от германского империализма. И отвратителен для Заратустры этот кумир. Заратустра клеймит волю к власти современ­ ных германцев, волю к власти поклоняющихся новому кумиру. «Грязь восседает на их вершинах — и так же часто они опираются на грязь». Иную волю к власти проповедовал Заратустра, волю к власти там, где «свободно стоит и теперь еще земля для великих душ», «где веет благо­ ухание тихих морей»10. С отвращением отворачивался Заратустра от современной культуры больших городов и уходил в горы. Все, что лю­ бит современная Германия — государство, промышленное преуспева­ ние, механическую цивилизацию, нивелировку, организации масс, дис­ циплину масс,—все ненавистно Заратустре. И любил он индивидуаль­ ность в ее трагической судьбе, любил творчество, любил жертвенность, любил все то, чего нет в современной Германии. Где дарящая доброде­ тель у современных германцев?

Ницше и современная Германия IV

2 87

Поистине никогда Ницше не создавал ницшеанства и не виновен он в том, что на базарах говорят о нем. Нельзя быть учеником и после­ дователем Ницше, Ницше — не пастух. Он — великая судьба, закон­ ченное в себе художественное явление. Кто почувствовал и пережил его судьбу, тот познал его значение для мира и для судьбы человека. Но из учения его нельзя сделать никакого общественного употребления. Заратустра предостерегал от своих учеников и последователей, от тех, которые ему поверят раньше, чем себе, т. е. станут ницшеанцами, не познав судьбы Ницше. Превратить в ницшеанцев властолюбивых прусских юнкеров и хищных немецких буржуа — это уже последнее оскорбление памяти Ницше, надругательство над его страдальческой судьбой. Германский империализм и германский милитаризм так же несо­ измеримы с духовной жизнью Ницше, как несоизмеримы с духовной жизнью Экхарта. Трагедия германизма — именно в этой несоизме­ римости глубоко индивидуальных явлений германского духа с кол­ лективными и массовыми явлениями германской государственности и общественности. Германский дух не одухотворил германскую исто­ рическую плоть. Германский дух служил миру лишь своими творчес­ кими индивидуальностями, а не своей общественно-исторической судьбой. Германизм никогда не искал и не ищет общественной прав­ ды, и в период своей общественно-государственной зрелости он по­ шел путем культа силы. В этом германский мир глубоко противопо­ ложен миру славянскому, в котором заложено искание обществен­ ной, всемирной правды, града Божьего. И в германской социал-де­ мократии идеалы силы всегда преобладали над идеалами правды. Моральный пафос германцев всегда был чисто индивидуалистичес­ ким. И в Германии всегда есть несоответствие высоты ее творческих индивидуальностей и низости ее мещанской массы, прежде бессиль­ ной, а ныне помешавшейся на силе. Для нас, русских, хотел бы я в эти трудные дни благородного и сво­ бодного отношения ко всему ценному и всемирному в германском духе и германской духовной культуре. Мы, славяне — другого духа, мы не можем и не должны быть не только рабами, но и учениками герман­ цев. У нас свои задачи в мире. Но не хорошо, не красиво будет, если рабье отношение к германской культуре, которое было болезнью рус­ ских, сменится столь же рабьим погромом германской культуры. Ра­ бий бунт так же унизителен, как и рабья покорность. Будем свободны. Благородное отношение к врагу возвышает: это — добродетель силь­ ных. А в германской культуре нет явления более сверхнационального, всечеловеческого по своему значению, чем явление Ницше. И из люб-

288 Статьи 1915 г. ви к своей родине хотел бы я, чтобы у русских людей были некоторые добродетели Заратустры: дарящая добродетель, творческая избыточ­ ность, благородство, мужественность, солнечность, горный восходящий дух. Мы долго-долго нисходили. Пора, время уже начать восходить, перейти от жизни необъятных равнин к жизни горной. В восхождении раскроется нам другой, тайный лик Христа, Которого так страстно ис­ кала душа великого слепца Ницше.

ЭПИГОНАМ СЛАВЯНОФИЛЬСТВА I За всю мою литературную деятельность я никогда не вступал в лич­ ную полемику, никогда не отвечал на многочисленные на меня напад­ ки, не восставал литературно даже против явного искажения моих мыс­ лей. Я всегда был принципиальным противником личной полемики, никогда не верил, что она может способствовать выяснению истины и что она может быть поучительной для читателей, — и для В. Эрна* я не считаю делать исключения. Только идейный спор считаю я достойным писателя и мыслителя. Возможны еще интимно-психологические раз­ говоры, но они предполагают большую тонкость, сложность и интуи­ тивную одаренность. Скажу только, что Эрн совсем не осведомлен о моей литературной деятельности и о моем духовном развитии. Но мой спор с Эрном и его идейными соратниками о славянофильстве и русском на­ циональном сознании может иметь очень большое значение—он очень актуален в нынешний час истории. И я хочу указать Эрну, как этот спор нужно вести, чтобы он был интересен и важен не только для нас и на­ ших домашних счетов. К сожалению, полемическая статья Эрна носит совершенно личный характер. В ней ничего не сказано по существу о тех мыслях, которые я высказал в своей статье «О "вечно-бабьем" в русской «душе»**. Никакого принципиального спора нет. Эрн ничего мне не возразил. Он применил старый и испытанный прием признать личность противника, подорвать к нему доверие. В настоящее время такой дует ветер, что очень легко быть славяно­ филом и националистом. Но я, много лет писавший о национальном самосознании и высоко оценивший значение славянофильства в исто­ рии нашего самосознания (я написал книгу о Хомякове3), теперь пере­ живаю то, что Вл. Соловьев переживал в 80-х гг., когда он писал свой * См. его статью против меня в «Биржевых ведомостях» 30-го января1. ** Биржевые ведомости, 14 и 15-го января2. 10 Падение священного Русского царства

290 Статьи 1915 г. 4 «Национальный вопрос в России» , — мне неприятно плыть по ветру, и я вижу опасность для России от такого плавания. Также и расправа с 1&нтом в данный момент мне кажется слишком выгодной и легкой5. Я не последователь германской философии и давно уже вскрывал ее грехи*, но погром немецкой философии сейчас может быть слишком улично популярен. Суд над Кантом должен твориться вне уличного шума базарных страстей. Как русский человек, любящий свою родину, болею я о том, что в русской душе есть «бабье». И я хочу для своей родины и для ее велико­ го будущего, чтобы в ней креп мужественный дух и чтобы она освобо­ дилась от внутреннего и внешнего рабства. Даже в бунте против Рос­ сии может быть больше русского, чем в доктринерском преклонении перед Россией Эрна! Бакунин был более русским по духу, чем Эрн со своим доктринерским славянофильством. Философическое письмо Чаадаева, в котором он сказал страшные вещи о России и отрицал ее, как никто никогда не дерзал отрицать, было русским делом, великим актом русского самосознания. Непонятно, почему Эрн идейный вопрос о необходимости для России мужественного духа перевел на чисто лич­ ную почву и превратил в вопрос о моей мужественности или женствен­ ности. Мужественная ли у меня природа или не мужественная, это не имеет прямого отношения к тому моему твердому сознанию, что рус­ скому народу необходима мужественность и что ему не хватает муже­ ственности в его отношении к государству. Когда я писал статью «О "вечно-бабьем" в русской душе», меня интересовала судьба России, и сам Розанов интересовал меня как отражение некоторых черт, кото­ рые есть и в самой Росси и которые опасны для России. И я считал плодотворным и интересным спор о России и ее судьбе, о мужествен­ ном и женственном в русской душе, а не обо мне и не об Эрне. Я не делал личных сопоставлений Булгакова, В. Иванова** и Эрна с Розано­ вым. Я умею делать индивидуальные различия и хорошо знаю, как мало походит Эрн на Розанова. Но я думаю, что общественно и сверхлично Булгаков, В. Иванов и Эрн попадают в то же течение, в тот же социаль­ но-стихийный порыв ветра, что и Розанов. Если бы они имели сме­ лость до конца открыть свои религиозно-общественные и религиоз­ но-государственные верования и упования, то это стало бы ясно. Но у них не хватает на это смелости. Может быть, Эрн лично и очень муже­ ственен, это меня не касается, но его сознание о России совсем не му­ жественное. Его несут события, и он сам склоняется перед стихией и I* Еще в 1904 г. я напечатал в «Вопросах философии и психологии» статью о «Новом русском идеализме», в которой противополагал онтологизм русской философии трансцендентализму философии немецкой'. ** Должен оговориться, что В. Иванов как поэт и теоретик искусства стоит выше всего этого, вне всех этих направлений7.

Эпигонам славянофильства 291 ставит ее выше личности, ее воли и активности. В национальном само­ сознании природное у него преобладает над лично-человеческим.

II Совсем не понятно, почему Эри обвиняет меня в том, что я ничего существенного не сказал о православии, и требует, чтобы я прямо ска­ зал, что имею против православия. В моей статье о православии ниче­ го не говорилось, кроме указания на то, что с православием Розанов ничего общего не имеет и связан с ним лишь бытовыми грехами пра­ вославных людей. Тема моей статьи совсем иная. Напрасно Эрн дума­ ет, что задеть его, значит задеть православие. Православие, как великая мировая сила, и доктрина Эрна — вещи, совершенно несоизмеримые. Чувствую Эрна не столько православным сколько протестантским пие­ тистом, методистом8 или спасенным баптистом. Религиозность его — совсем не русская. Такой безоблачности не бывает на нашем русском небе. В Эрне нет ни русского смирения, ни русского бунта. Важен ду­ ховный тип — человек, его мироощущение. И вот тут боюсь, что у Эрна слишком мало православного и русского. Ничего плохого в этом нет, но не нужно всем колоть глаза своим православием и славянофиль­ ством. Эрн совершенно невпопад заговорил о православии, о котором и речи не было, вместо того чтобы говорить о вопросах, о которых дей­ ствительно была речь в моей статье. Эти вопросы я и хотел бы поста­ вить Эрну, как и Булгакову и В. Иванову. Первый вопрос, затронутый в моей статье, очень важен для судьбы России, и спор о нем очень жела­ телен. Это — вопрос о том, должно ли быть и может ли быть в России воспроизведение славянофильства? Я выставляю такой тезис: славяно­ фильство и западничество одинаково должны быть преодолены в твор­ ческом национальном самосознании. Этот тезис я решительно выска­ зал в своей книге о Хомякове*. Вся история русской мысли XIX в. была наполнена распрей славянофильства и западничества, и через распрю эту в муках рождалось наше национальное сознание. Но и славянофиль­ ство, и западничество были еще выражением национальной незрелос­ ти. В славянофильской и западнической идеологиях был какой-то про­ винциализм, который должен быть преодолен. Уже Вл. Соловьев дела­ ет огромный шаг вперед по сравнению со славянофилами и западни­ ками. И я хотел бы продолжить его традицию в национальном вопросе. А в прошлом Чаадаев мне не менее дорог, чем Киреевский и Хомяков. Значение нынешних мировых событий для русского сознания я пони­ маю прежде всего как конец старого славянофильства и старого запад* См.: А.С. Хомяков. Изд-во «Путь».

292 Статьи 1915 г. ничества, как начало новой эры. После мировой войны противополо­ жение Востока и Запада потеряет свое значение. Россия окончательно войдет во внутренний круговорот жизни Европы и раскроет для Евро­ пы свои великие духовные потенции. И те, которые хотят сохранить и возобновить старое славянофильство, по моему убеждению, тянут Рос­ сию назад и вниз. Все основные тезисы славянофильства — об исклю­ чительном значении восточного христианства по сравнению с запад­ ным, об отношении к западной культуре, об отношении народа к госу­ дарственной власти, о связи религиозного призвания России с ее бы­ товым укладом—должны быть радикально пересмотрены и изменены новым национальным самосознанием. Эрн, по-видимому, думает, что нужно выбирать: или славянофильство, или «Кизеветтер», третьего ничего нет'. Я вижу в статьях Эрна, Булгакова, В. Иванова реставра­ цию дурного славянофильства, не вечного, а ветхого в славянофиль­ стве. И в этом я вижу большую опасность для России, с которой нужно бороться подобно тому, как Вл. Соловьев в 80-е гг. видел большую опас­ ность в националистическом вырождении славянофильства. Славяно­ фильство теперь может быть лишь упадочным, а упадочность может отравить трупным ядом. То, что было ценного и непреходящего в сла­ вянофильстве, давно уже отделилось от славянофильства и живет са­ мостоятельной жизнью. И в нынешний исторический час, когда мы ждем нового дня мировой жизни, реставрация славянофильства есть духовная реакция, реакция в глубочайшем смысле слова. Последствия этой реакции немедленно дают себя знать на практике. Пусть Эрн и его единомышленники прямо выскажут свои тезисы по вопросу о сла­ вянофильстве, ничего не прикрывая и не замалчивая. Пусть до конца выскажут свои упования. Не нужно либеральных условностей, кото­ рые остались как привычка, приобретенная в том обществе, в котором приходилось жить и с которым они не решаются порвать.

III У С. Булгакова в статье «Родине», напечатанной в начале войны в «Утре России»10, проскользнуло что-то более последнее, более оконча­ тельное. Потом, по видимому, он сам этого испугался. Но хорошо было бы раскрыть до конца то, что там было сказано лишь в виде лириче­ ских возгласов. Тут я подхожу к другому основному вопросу, поднято­ му в моей статье, вопросу об отношении русского народа к государ­ ству. Национальная смелость и возмужалость русского народа есть так­ же и его государственная зрелость и возмужалость, т. е. окончательное осознание того, что русское государство есть «наше» государство, госу­ дарство русского народа, выражение всенародной власти и силы. Госу-

Эпигонам славянофильства

293

дарство не есть предмет поклонения и мления, но есть даль и высь, не есть инородная сила, которой надо служить, а есть философия народ­ ной жизни, имманентное выражение народной воли. Розанов пропо­ ведует поклонение, почти обоготворение государственной власти как мистического факта и мистической силы. И в этом есть что-то харак­ терное и опасное. Этот уклон есть и у Булгакова, и у многих выразите­ лей «русского направления». В этом обнаруживается немужественное отношение к государству и власти, вечный русский соблазн покорнос­ ти и растворения, отдание себя чужой воле. Эту проблему можно вы­ разить философски: нужно ли трансцендентное религиозное освяще­ ние государства или имманентное человеческое развитие? Первый путь я считаю ложным в период возмужалости народа и для России опас­ ным. По этому направлению движется «направление» Булгакова, Эрна, св[ященника] П. Флоренского. Они ищут в государстве священства по аналогии со священством в церкви, для них государственная власть есть ангельское начало. Этому решительно нужно противопоставить пони­ мание государственной власти как начала человеческого, со всей отно­ сительностью природно-исторического процесса. Это путь секуляризации государства, снятие с него трансцендент­ ного освящения во имя имманентного его преобразования и преобра­ жения в общественность, освященную изнутри человеческого духа и через его творческую активность. Булгаков мечтает о «теократии бла­ гого царя». Это путь религиозного сервилизма", поддерживающий и сервилизм общественный. Об этом нужно открыто говорить и спорить. Трансцендентное освящение государственной власти есть состояние младенчества и источник рабства. Духовная зрелость переходит к им­ манентно-свободному освящению общественной и государственной жизни из глубины духа. Духовная эмансипация личности в России дол­ жна порвать связи и узы, налагаемые на дух человеческий религиоз­ ным материализмом, обоготворением объективно-телесного, матери­ ально-относительного как абсолютного. Вся относительная материаль­ ная и историческая жизнь должна быть свободна, автономна, должна направляться религиозно-имманентно, а не религиозно-трансцендентно, духовно, а не авторитарно. Для трансцендентного сознания госу­ дарственность останется тем, чем была «конница» для Розанова на тро­ туаре12. Для имманентного сознания — мы сами конница. Вот пробле­ ма, поставленная мною, и это важнее мелких счетов Эрна. Тут есть се­ рьезная вражда, столкновение разных духов. Хотят ли Булгаков, Эрн, В. Иванов, чтобы русский народ невестился по отношению к государ­ ственной власти, или хотят, чтобы русский народ сам был мужем, силь­ ным и властным, по отношению к земле своей? Вот мой вопрос. С этим связано и то, как должно относиться к России, к родине? Я думаю, что отношение Эрна к России есть создание себе идола и ку-

294 Статьи 1915 г. мира. Религиозно недопустимо говорить, что русская душа предвечно уже обречена с женихом своим Христом. Обручение с Христом рус­ ской земли еще впереди, это — задача, а не факт, не данность. Святая Русь — религиозный идеал, а не идол и не кумир. Человек — свободен и душа свободна, и поэтому стоит перед ней творческая задача, дело ее активности. Если судьба России предрешена и нет для нее опасности падения, то нет свободы, и перед активной волей ее не стоит никакой задачи и никакого идеала. Так идеалы подменяются идолами. Онтологическое утверждение предвечного обручения души России с Христом есть ис­ точник духовной реакции, пассивности и рабства. Вл. Соловьев вопро­ шал Россию, каким она хочет быть Востоком, «Востоком Ксеркса, иль Христа?»13 И это было истинно христианское вопрошание. Утвержде­ ние же Эрна—истинно мусульманское. Прикрытое платонизмом пре­ клонение России как факту и силе есть сотворение себе кумира. Это серьезная помеха на пути мужественного осознания великих задач Рос­ сии, великих идеалов, к осуществлению которых она призвана, на пути созидания новой лучшей России. Как противоположно это чувство любви к заложенной в душе России жажде совершенства и правды! Эрн, Булгаков, Иванов, как и Розанов, чувствуют родину исключительно как мать, т. е. хотят любить ее безответственно. Но, по прекрасному выра­ жению Герцена, родина есть дитя. И только любовь к родине, как к дитяте, есть любовь ответственная, любовь мужественная и творчес­ кая. Любовь к родине-матери есть наше исходное, кровное, подсозна­ тельное, не доктринерское, а любовь к родине-дитяте связана с нашим мужественным сознанием и с нашей творческой активностью. И еще один вопрос ставлю я нашим славянофилам. Может ли апокалипти­ ческое призвание России, связанное с конечным периодом мировой истории, быть обосновано на ее историческом бытовом укладе, цер­ ковном, национальном и общественно-государственном? Не предпо­ лагает ли всякая апокалиптичность и конечность катастрофический отрыв? Не в России ли, странническо-скитальческой, духовно голод­ ной, заключены потенции великого мирового призвания? Думаю, что с бытовым благодушием старого славянофильства мы уже ничего об­ щего иметь не можем.

О ДАРЯЩИХ И ОТНИМАЮЩИХ (К спору о национальном вопросе)

I Статьи П.Б. Струве по украинскому вопросу дают основание вы­ сказать принципиальные соображения о постановке национального вопроса в России'. Исходная точка зрения Струве в украинском во­ просе верна. И я думаю, что украинофильство есть лишь провинциа­ лизм, который не может и не должен нарушать единства общерусской культуры. Но Струве вступил на ложный путь, до крайности преувели­ чив значение украинофильства и вызвав призрак украинской опаснос­ ти. Если что-нибудь и опасно для России, так это — создание разных опасностей. Сколько «опасностей» отравляло русскую жизнь! Польская опасность, еврейская опасность, финляндская опасность, католическая опасность, сектантская опасность, революционная опас­ ность и т. п. Не дай нам Бог создать еще украинскую опасность! На призраках всех этих опасностей слишком спекулировали темные силы России. Запугиванье опасностями держало Россию в рабстве. Так со­ здавалось унизительное и постыдное самочувствие великой и могуще­ ственной государственности. Господствующая великорусская националь­ ность в своем собственном могущественном государстве чувствовала себя так, как будто все подчиненные ей и более слабые национальности силь­ нее ее и могут утеснить ее. И господствующая церковь чувствовала себя более слабой и менее соблазнительной, чем самые незначительные сек­ ты, чем ограниченные в правах инославные исповедания. Такое неве­ рие в свою национальность, в свое государство, в свою церковь, в свою правду— ужасно, оно в корне подрывает всякий творческий порыв. Невозможно, чтобы русский всегда чувствовал себя слабее еврея и боялся еврея, как опасности, чтобы православный чувствовал себя сла­ бее католика и боялся католика, как опасности. Такой ужас перед ок­ ружающими со всех сторон опасностями может быть выражением лишь

296 Статьи 1915 г. младенческой незрелости. Возмужалый народ должен чувствовать себя иначе: он не нуждается в вечной опеке, он не потерпит опеки, он соб­ ственную внутреннюю мощь противополагает всему чуждому и враж­ дебному. Великий и господствующий народ не может кричать об опас­ ностях, исходящих от более слабых и подчиненных, часто от угнетае­ мых. У русского народа должно, наконец, проснуться царственное, не рабское сознание и пусть сопровождается оно проявлением царствен­ ных добродетелей. Сильному должно быть свойственно великодушие, способность одарять более слабых. И настоящая сила русского народа почувствуется не тогда, когда он утесняет и ограничивает из страха пе­ ред опасностями, а тогда, когда он будет одарять от своего избытка. Как более сильный, освободит и великодушно одарит русский народ поляков и евреев. Теснит же он их, как более слабый. И украинцам мог бы сознавший силу свою русский народ подарить провинциальные культурные особенности. Превращение украинского провинциализма в украинский сепаратизм было целиком создано ложной политикой утеснений и ограничений, русской по официальному лозунгу, но не русской по Духу. Один пессимистически-скорбно настроенный поляк сказал мне: «Русские достигнут чуда, они сделают друзьями поляков и украинцев в Галиции». Русскому горько слушать эти слова. И мы должны прило­ жить все старания, чтобы такая язвительность стала навеки невозмож­ на. Подлинно русская, народная наша политика не должна быть офи­ циально и нарочито «русской»; она будет русской, если будет полити­ кой правды. Будем искать правды в политике, и остальное приложится нам. Только атеизм и безверие не хотят признать, что идеальная поли­ тика — наиболее реальна по своим результатам. Очень тяжело, когда господствующая национальность, обладающая сильным государством, настроена мнительно, всюду подозревает опасности и из боязни быть утесненной сама утесняет. От этого необходимо излечиться.

II Большого уважения заслуживают искренность и нравственное му­ жество П.Б. Струве как публициста. Но, думается мне, он делает безна­ дежные усилия привить русской душе пафос государственности. Его национализм — не национален. Это — не русский, интернациональ­ ный национализм. В отвлеченной идее государственности, как высше­ го критерия для решения всех общественных вопросов, нет ничего спе­ цифически русского. Это крайне западническая идея, обезличивающая Россию, уподобляющая ее Германии, Англии и другим европейским государствам.

О дарящих и отнимающих 297 В русской душе всегда живут вопросы Льва Толстого ко всякому государству. Русская душа острее всякой другой души чувствует, что «государство — самое холодное из чудовищ» 2 . Русская душа никогда не примирится с тем, чтобы решать все национальные и обществен­ ные вопросы с точки зрения «государственной необходимости». Госу­ дарственная необходимость должна знать свое место, место подчинен­ ное, она должна смиряться перед высшими ценностями. Если мы будем решать вопрос еврейский, польский, украинский лишь с точки зрения «государственной необходимости», то мы изменим самому существен­ ному в нашей национальной душе — тому русскому и христианскому сознанию, что душа человеческая стоит больше, чем все царства и все миры. Струве сейчас недостаточно внимателен к основной антиномии личности и государства, которую христианство так обостряет. Лишь в дохристианском, языческом мире возможна была самодовлеющая, ни­ чем не ограниченная государственность. «Государственная необходи­ мость» не хочет знать человеческой души, она беспощадна к лицу че­ ловеческому. Для «государственной необходимости» существует лишь общее, массовое, количественное и не существует индивидуальное, ка­ чественное, частное. «Государственная необходимость» с легкостью может раздавить и индивидуальность личную, и индивидуальность на­ циональную, все человечески ценное и божественно ценное. Само го­ сударство есть некая ценность, но ценность подчиненная и возрастаю­ щая в меру преодоления тяжести его «необходимости». Наше сознание не может и не должно быть послушным отражени­ ем процесса «государственной необходимости», как и процесса необ­ ходимости экономической. Чисто государственная идеология, в кон­ це концов, роковым образом подчиняет наши моральные оценки «государственной необходимости» и лишает нас духовной свободы. Конечно, еврейский и польский вопросы могут и должны быть об­ суждаемы с государственной точки зрения. Но прежде всего, это воп­ росы моральные и религиозно-христианские, и в этом своем каче­ стве они не зависят ни от какой «необходимости». Для нашего русско­ го сознания бесконечно важнее, чтобы мы были хорошими, чем чтобы нам было хорошо. И пусть лучше нам будет плохо, чем чтобы мы были плохими. О, конечно, на нашей стороне должна быть не только прав­ да, но и сила. Утверждение бессилия правды есть неверие. Но можно верить в праведную силу, силу жертвенную и дарящую, а не корыст­ ную, не хищническую. Хищничество и корысть есть еще бессилие и бедность. Подлинная сила и богатство избыточны. И сила политики русского народа может быть лишь дарящей, избыточной, великодуш­ ной, готовой на жертву. Голая «государственная необходимость» и ею подсказанная государственная мудрость так бедны, так еще слабы! А я верю в богатство России.

298 Статьи 1915 г. Великий народ не может основывать свои мировые цепи на ариф­ метике «государственной необходимости». Нужна высшая математика духа. И если по арифметике «государственной необходимости)» русский национализм оказывается таким же корыстным и эгоистичным наци­ ональным самоутверждением, как и всякий другой национализм, то по высшей математике духа русский национализм в свободе от национапима, в сверхнационализме, в народной жертвенности и дарящей из­ быточности. Отнимать — это слабость, а не сила. Солнце излучает свет и тепло, вечно одаряет... Быть сильным — значит быть солнечным.

III Ужаснее всего, когда «государственная необходимость» превраща­ ет религию в свое орудие. Утилитарно-государственное отношение к религии всегда есть предел цинического неверия. Атеист больше ува­ жает религиозную жизнь, чем религия государственная. Насильствен­ ное обращение в православие в интересах государственных и нацио­ нальных и есть самый настоящий атеизм и материализм. Одарить све­ том православия — религиозный факт. Но насильственно обращать в православие — значит не одарять, а отнимать, и это всегда факт анти­ религиозный. Религиозный вопрос в Галиции (вопрос об униатстве3) сейчас так тесно сплетен с политикой, так подавлен интересами госу­ дарственными и национальными, что почти невозможно выделить в нем религиозное зерно. Ведь униатство есть сплошная политика, ути­ литарное приспособление. И не дай нам Бог присоединить к этому исконному политиканству в религии еще свое собственное политиканство. Возможно лишь одно подлинно религиозное, христианское и русское решение религиозного вопроса в Галиции — бесстрашное утверждение свободы совести, сво­ боды религиозной жизни. И здесь мы должны одарять, а не отнимать. Политиканство в рели­ гии есть духовное бессилие, неверие в правду, религиозная бедность. Духовное богатство, религиозная сила излучают свет, пленяют и зара­ жают. Когда религиозной жизнью начинает управлять «государствен­ ная необходимость», наступает духовная смерть. Религиозная жизнь по существу пребывает в сфере свободы, а не в сфере необходимости. Бо­ юсь, что государственная идеология П.Б. Струве, при всем его принци­ пиальном либерализме, на практике может привести к утилитарно-го­ сударственной точке зрения на религиозный вопрос. Так может быть проверена ошибочность исходной точки зрения. Если православие бе­ рется не столько как религиозная ценность и святыня, сколько как цен­ ность национальная и нужность утилитарно-государственная, то исход-

О дарящих и отнимающих 299 ная точка зрения не религиозна. Чисто религиозная точка зрения не имеет ничего общего с утилитарными целями — она дарует свободу духовной жизни. Я думаю, что государственная идеология Струве есть государствен­ ное созревание России. В лице Струве наша общественность делается государственной и получает иное самосознание. Это процесс, по-видимому, столь же неизбежный, как рост капита­ лизма в экономической жизни России. Это — европеизация России. И национализм Струве чисто западный и западнический4. Но соци­ альная и государственная европеизация России, принимающая форму националистического и империалистического сознания, находятся в очень сложных соотношениях с своеобразной и оригинальной духов­ ной жизнью России. Я не верю в возможность привить русской душе западный национализм и империализм и не хочу этого для России. Все национальное своеобразие России заключается в том, что ее нацио­ нальная индивидуальность исключает национализм. Россия наиболее национальна, когда она наименее националистична. Торжество наци­ оналистической и империалистической идеологии и практики может лишить Россию самых своеобразных ее национальных черт, коренных ее нравственных особенностей, ее ищущего и страннического духа. И я не верю в возможность такого обезличения России. Внешняя соци­ альная европеизация России неизбежна и ее нечего бояться. Свободный дух России и связанное с ним призвание ее не может быть приковано к материальным формам. Дух России пребудет и при полном разложении материальных оболочек и одежд России. Коренной грех славянофиль­ ства был в том, что оно прикрепляло дух к материальным оболочкам, к отсталому социальному укладу. Но империализм и национализм нахо­ дятся в глубочайшем противоречии с первоосновами русской души, с ее вечной сущностью. Душе России навеки останется чуждой корыстная жажда захватов и отнятий, и идеал государственного благоденствия ни­ когда не будет ее преобладающим интересом. И Россия окончательно осознает себя сильной, когда до конца будет дарящей, а не отнимаю­ щей.

ГЕРМАНИЯ, ПОЛЬША И КОНСТАНТИНОПОЛЬ В 1912 г. в монографии о А.С. Хомякове' я писал: «Хомяков всегда отдавал предпочтение Германии перед странами романскими. Думаю, что в этом он допустил огромную ошибку по отношению к идеалам России и славянства. Германия — носительница идеалов пангерманиз­ ма, глубоко враждебных идеалам панславизма. Германия имеет всемир­ но-историческое стремление германизировать славянство, привить ему свою культуру. Германизм— одна из исторических опасностей для Рос­ сии и славянства, подобно опасности панмонгопизма. Со странами ро­ манскими нам делить нечего. Католичество органически ближе право­ славию, чем протестантство, а романские народы ближе русским и сла­ вянам, чем народы германские. Мировая прайославно-славянская поли­ тика должна быть политикой сближения с католическими и романскими странами и народами. Мы достаточно уже пострадали от того, что наша историческая власть германизировалась, онемечилась, а в нашу рели­ гиозную жизнь и духовную культуру незаметно прокрался протестант­ ский рационализм. Коренную ошибку Хомякова и славянофилов раз­ делял и Достоевский, который в союзе с протестантской Германией хотел раздавить католический мир. Но католичество не может быть внутренней опасностью для России. Нас не должен ослеплять истори­ ческий испуг перед полонизмом; полонизм давно уже перестал быть опас­ ным для России, и давно пора уже сделать наше отношение к Польше сообразным духу русского народа. Германизм — гораздо более реальная опасность» («А.С. Хомяков», стр. 227-228). Слова эти хотелось бы те­ перь повторить. Германофильство исказило все наши перспективы, оно было глав­ ным препятствием на путях решения вопроса ближневосточного и воп­ роса польского, которые так обострились сейчас. Германофильством были заражены даже славянофилы и Достоевский. В отношении Гер-

Германия, Польша и Константинополь 301 мании Достоевский оказался совсем плохим пророком. Он утверждал, что Германия предназначена к тому, чтобы навеки быть в союзе с Рос­ сией, и радовался этому. Он не видел, что Константинополь может стать русским лишь после сокрушения германизма2. Теперь уже совершен­ но ясна связь судьбы Константинополя и судьбы Польши с судьбой гер­ манизма. Слишком ясно, что исторические задачи России могут быть осуществлены лишь в разрыве с германизмом, лишь в победе над гер­ манским могуществом. Освобождение славян, освобождение Польши, обладание проливами и Константинополем — таковы задачи, постав­ ленные в войне с Германией и Австрией. Победой над Германией и Австрией положительно решатся эти задачи. А внутреннее освобожде­ ние от германизма будет, быть может, самым большим достижением этой войны. С этим связано возрождение России к новой жизни. Связь с германизмом во всех отношениях сковывала творческие силы рус­ ского народа. Всем виден исторический узел, скрепляющий несчастную судьбу Польши с отношением России к Германии, с успехами германского могущества. Германия — главная виновница раздела Польши. Герма­ ния поддерживала полонофобскую политику в России, внушала страх перед польской опасностью. Германское могущество всегда стояло на пути объединения и освобождения Польши. К стыду нашему, нужно сказать, что не только русская политика, но и русское общественное мнение в отношении к полякам шло на буксире у германизма. Мы ни­ когда не были самостоятельными в этом вопросе, мы сознательно или бессознательно подчинялись германским влияниям. Даже славянофи­ лы были в рабстве у германизма. Этим определялось их духовное и несправедливое отношение к полякам. Мы угнетали поляков не во имя интересов России, ибо Рос­ сия нисколько не заинтересована в угнетении Польши, а во имя инте­ ресов Германии. Наше славянофильство было существенно ограниче­ но нашим германофильством. Но все тот же исторический узел стран­ ным и неожиданным образом связывает судьбу Польши с судьбой Кон­ стантинополя. Можно выставить парадоксальную на первый взгляд формулу: когда Россия овладеет Константинополем и завершит свое историческое движение к выходу в мировые пространства через про­ ливы, Польша будет освобождена. В XVII в. Фридрих Великий отвлек Екатерину Великую от истори­ ческого движения на юг, к проливам и Константинополю, предложив разделить Польшу 3 . Екатерина пошла на этот соблазн и вместо про­ должения войны с Турцией, которой так боялась Пруссия, согласилась получить часть Польши, приняв участие в ее разделе. Раздел Польши задержал наше движение4 к Константинополю, мы были отвлечены в сторону и приняли участие в историческом грехе. Этот соблазн шел от

302

Статьи 1915 г. германизма, который не мог нас допустить к Константинополю. То, что Россия соблазнилась, было грехом и по отношению к ней самой, и по отношению к Польше. И грех этот должен быть искуплен. С Герма­ нией нас связывало общее преступление. Ныне Россия движется к Кон­ стантинополю и стремится завершить свою многовековую задачу. С германизмом мы порвали, мы стремимся преодолеть и победить гер­ манизм. Ничто уже не может отвлечь нас от естественного движения на юг, к морям. И день занятия Константинополя должен быть по спра­ ведливости днем освобождения Польши, т. е. движением, во всем об­ ратном тому, которое произошло при Фридрихе и Екатерине. Есть сим­ волическая связь судьбы Польши с судьбой Константинополя. Не раз Германия отвлекала нас от исторического движения к Кон­ стантинополю. Еще недавно она вовлекла Россию в дальневосточную авантюру5 и тем отвлекла от Ближнего Востока. Наша мировая поли­ тика вновь определилась интересами Германии. Результаты слишком хорошо известны. За свое невмешательство в русско-японскую войну, к которой сама же подстрекала, Германия потребовала взятку в виде ужасного для России торгового договора6. Германофильская политика всегда была великим препятствием в осуществлении исторических за­ дач России. Но германофильство было не только унижением России как великой державы, оно было также внутренней отравой, препятстви­ ем всякому внутреннему движению, иноземным нашествием, держав­ шим русский народ в рабстве. Германизм для нас не меньшая опасность, внешняя и внутренняя, чем некогда была татарщина. Германофильство есть выражение несовершеннолетия русского народа и вечный лозунг русской реакции. И война с Германией имеет во всех отношениях ос­ вободительный смысл. Она должна не только освободить славян, осво­ бодить Польшу, освободить движение русского народа к южным мо­ рям, но и должна освободить русский народ от внутренней власти гер­ манизма. Трудно сказать, что эти задачи осуществятся с неотвратимой необходимостью. В истории всегда есть непредвиденное, есть ирраци­ ональная свобода, не переводимая ни на какую необходимость. Но смысл происходящего таков. Германизм всегда был главным препятствием для мировой роли России. Германизм всегда был заинтересован в том, чтобы удерживать Россию в состоянии замкнутого государства, провинциального и партикуляристического существования. Германизм стоял между Россией и Европой, между Россией и Ближним Востоком. Он не допускал выхода России в мировые пространства, не давал нам дышать мировым возду­ хом. Разодранная и порабощенная Польша стояла стеной между Рос­ сией и Европой. Стену эту всячески укреплял германизм. Несчастная Польша стала символом нашей моральной отрезанности от Европы. Всякое русское движение в Европу натыкалось на разорванный труп

Германия, Польша и Константинополь 303 Польши. Германия и Австрия всегда хотели, чтобы Россия оставалась восточным, отрезанным от Европы и от мира государством, они тол­ кали нас в Азию. Освобождение Польши имеет для России символи­ ческое значение. Это — наше освобождение от власти германизма и устранение нравственного средостения между Россией и Европой. Ми­ ровая роль России тогда лишь начнется, когда Россия окончательно порвет с германизмом. Тогда славянская раса станет самостоятельной мировой силой. Она идет в истории на смену расе германской. И ми­ ровая ее роль осуществляется в союзе с Англией и с народами латин­ ской расы.

К СПОРАМ О ГЕРМАНСКОЙ ФИЛОСОФИИ Практическая манифестация германизма в нынешнюю войну ост­ ро поставила вопрос о духовных истоках германской культуры. А так как философия занимает центральное место в германской культуре, то возгорелись споры о германской философии. Возгорелась борьба в московском религиозно-философском обществе, и сосредоточилась она вокруг выставленного В. Эрном тезиса, что агрессивный герман­ ский милитаризм есть детище германского философского феномена­ лизма1 . Для Эрна крайним феноменализмом является не только фило­ софия Канта, но и философия Фихте, Шеллинга и Гегеля. Сторонники германской философии очень решительно возражали. В этих спорах чувствовались обычная склонность к схематизму и упрощению и недо­ статочное внимание к индивидуальности духовной действительности. Всего более поражает, что враги философии Канта обнаруживают в его толковании рабскую зависимость от неокантианцев. Для них Кант — совершенно то же самое, что Коген. Но Кант несоизмеримо более сло­ жен и богат. Неверно характеризовать философию Канта, как феноме­ нализм. Для Канта «Критика практического разума» не менее существен­ на, чем «Критика чистого разума» и внутренне определяет последнюю. Настоящим, последовательным и крайним феноменалистом был Юм, и феноменализм характерен для английской, а не для германской фи­ лософии. В германской философии всегда была своя онтология и ме­ тафизика. Германский дух—существенно метафизический, и даже сама германская гносеология, к которой все более сводится философия пос­ леднего времени — метафизика, сколько бы ни отрицали это сами гносеологи. И сам феноменализм в германской философии есть лишь раз­ новидность исконной германской метафизики. Для германской фило­ софии существен и характерен волюнтаризм. Волюнтаризм же есть осо­ бая онтология. Волевой порыв сознавался германским духом, как основа бытия. Волюнтаризм играет определяющую роль в философии Канта,

К спорам о германской философии 305 в его учении о практическом разуме, об автономии личности, о цар­ стве свободы. Тот же волюнтаризм есть и у Фихте, у Шеллинга, у Шо­ пенгауэра, у Гартмана и Древса, Вундта и Паульсена, Виндельбанда и Риккерта и мн. др. Волюнтаристические мотивы были уж даны в ста­ рой германской мистике. Раскрытие истины о волюнтаризме было мис­ сией германской мысли, и она выполнила ее с односторонностью и крайностью. Германский дух почуял темный волевой источник бытия, начало иррациональное, 1)п§гипс12. Немецкая философия по-разному, вплоть до Риккерта и Ласка, раскрывала иррациональное, и в этом она продолжала дело германской мистики, открывшей бездну в природе самого Божества (Яков Бёме). Гносеологический рационализм был лишь обратной стороной волюнтаристического иррационализма. И новейшая германская философия, все более мельчавшая, бессильна была выйти из тисков основного противоречия иррационального и рационального. Но сама постановка, не решение, а постановка пробле­ мы иррационального, — заслуга германской мысли. Этим путем им­ манентно и до конца изживалась трагедия познания. Неисследимый и вечно убегающий от нашего познания остаток иррационального, безосновного, темного, убиение всякой индивидуаль­ ной жизни в рациональном познании — трагедия познания, которую германский дух силен был раскрыть, но бессилен преодолеть. Это — внут­ реннее расщепление в познании, разрыв субъекта и объекта, пережи­ вание смерти в познании. Мистики учат о прохождении через момент духовной смерти. Это прохождение через духовную смерть есть и в пу­ тях познания человека. Первоначально целостное священное знание должно быть разрушено. Расщепление и дифференциация неизбежны. Невозможно остаться в первоначальном познавательном благополучии и благодушии, утверждать изначально здоровое тождество субъекта и объекта. Философия Канта и есть гносеологическое выражение имма­ нентной* трагедии познания, прохождение через смерть в познании, как момент развития. В этом я вижу основной смысл кантианства. И от кантовской трагедии познания можно идти только вперед, нет хода назад, к благополучию до-кантовского рационализма, до-кантовского соответствия познающего субъекта с познаваемым объектом. Мы не видим истины в кантовской философии, для нас неприемлем Кант. Но Декарт еще менее приемлем, чем Кант, но Фома Аквинский и Аристо­ тель еще менее приемлемы, чем Декарт. Есть неотвратимый процесс развития, свершение судеб философии в пути от Фомы Аквинского через Декарта и Канта к нашему времени. Это — процесс секуляриза* Термины «имманентный» и «трансцендентный» я употребляю в динами­ ческом, а не в статическом смысле. Статически философия Канта — трансцен­ дентная, но динамически она есть прохождение через имманентную трагедию познания.

306

Статьи 1915 г. ции познания, параллельный процессу секуляризации всех сфер куль­ туры. Со знания снимается трансцендентная санкция, которая давала гарантии философии Фомы Аквинского и делала ее священной. Зна­ ние вступает на имманентный, внешне не гарантированный путь. Так утверждается автономность познающего субъекта, которая оказывает­ ся для него трагической. Познающий как бы выпал из недр бытия, и начались его блуждания. Но эти испытания познания были необходи­ мы. Славянофильская философия не хотела считаться с трагедией по­ знания. Она хотела остаться при первоначальной цельности и сохра­ нить за философией трансцендентно-религиозную санкцию. Она ут­ верждалась в познавательном благополучии и в расщеплении видела лишь отпадение и грех. Но грехопадение лежит в самих истоках сво­ бодного имманентного познания. В познании есть люциферианское начало. Философия Канта и была выражением грехопадения в позна­ нии, отпадения от первоначальной цельности. Это не делает ее истин­ ной и не побуждает нас за ней следовать, но сообщает глубокий смысл философии Канта в мировых путях познания. Философия Канта долж­ на быть преодолена. Должен быть найден выход из тех тисков, в кото­ рые попала германская философская мысль. Но нельзя удерживать мысль в первоначальной цельности, предшествующей трагедии позна­ ния. Из философии Канта и из тисков иррационального и рациональ­ ного должен быть найден имманентный выход. Германский волюнта­ ризм, заключающий в себе частичную истину, сам по себе не находит выхода. В нем заложено семя насильничества. Германский иррациона­ лизм всегда остается несоизмеримым с германским рационализмом. Лишь признав имманентность познающего бытия и бытийность са­ мого познания, философия может выйти на новый путь. Следует избегать слишком упрощенных схем о германском духе и германской философии. Германская культура очень сложна, и в ней есть несколько линий. А начал уже вырабатываться неославянофиль­ ский трафарет о германской философии. Имманентизм и феномена­ лизм, отрицание Софии, оторванность от женственного начала, от зем­ ли, от природы — вот что считают существенным для германского духа и для германской философии. Об этом постоянно говорят Булгаков, Эрн и др. Старые славянофилы видели рационализм и дробление духа в западной философии. Новейшие славянофилы выставляют более специфизированные тезисы о германской философии. Грех имманентизма заложен еще в старой германской мистике. Вся история герман­ ского духа—мистика, протестантизм, классический философский иде­ ализм и новейшая философия — есть сплошное отпадение от Истины, от церкви, от земли, от природы. Великие творческие силы пропали даром, пошли на служение неправде. Становится почти жутко. В нео­ славянофильских тезисах о германизме есть что-то верное, схвачены

К спорам о германской философии 307 некоторые черты германской мысли. И, несмотря на это, есть какая-то большая неправда в оценке германского духа, неправда убивающего, истребляющего, ненавистнического схематизма. Нужно совершенно забыть о Якове Бёме, об Ангелусе Силезиусе, о Фр. Баадере, о романти­ ках, о Гете, Гофмане и Новалисе, чтобы утверждать, что в германском духе не было встреч с Софией. Великие откровения о Софии были в германской мистике, и учение Якова Бёме о Софии — высочайшая вер­ шина в познании Софии. А великого безумца Гофмана образ Софии, вечно-двоящийся, манил так страстно, как никого и никогда. И можно ли сказать, что нет природы у Парацельса, у Бёме, у Шеллинга? Герма­ ния не только протестантская, но и католическая страна. Нельзя харак­ теризовать германский дух по одному Канту, и даже не Канту, а нео­ кантианству. Неокантианство — небольшое явление, и не следует быть так завороженным им. Неокантианство есть эпигонство и упадок. Вели­ чие германского духа и его миссию в мире нужно искать в германской мистике, явлении, исключительном по своей силе. Великая германская философия — детище мистики, как и великие явления германского ис­ кусства. Германский дух односторонен, в нем есть своя ограниченность. В славянском духе скрыты большие богатства. Но в германском духе были свои подлинные откровения. Германский имманентизм — явление слож­ ное и глубокое. Это — плод мистической зрелости, религиозной авто­ номности человека. И следует подчеркнуть, что именно кантианство всего менее можно назвать имманентизмом*. Кантовская философия и кантовская религия — трансцендентны, а не имманентны. Это — крайнее утверждение дистанции между человеком и Богом и божествен­ ной действительностью. Довольно бедная религия Канта была тради­ ционным трансцендентным теизмом. Учение о вещи в себе, о непоз­ наваемости ноуменов 3 , разрыв субъекта и объекта — все это трансцендентизм, а не имманентизм. Имманентизм упирается в глубину мистики, трансцендентизм — в поверхность позитивизма. Нельзя ви­ деть в Канте тип чисто имманентной мысли. Именно в Канте было много трансцендентного. Можно установить связь новой германской философии со старой мистикой. Так, например, в «бессознательном» Гартмана чувствуется ип^гипс! Бёме, СоНпеК Экхарта4, которая глубже Бога. Все иррацио­ нальное и волюнтаристическое в германской философии восходит к древней мистике, открывшей темные истоки бытия. Германизм беско­ нечно сложнее и индивидуальнее, чем это кажется создателям упро­ щенных схем, изобличающих его отпадение от древней истины. По­ знавать можно только через любовь. Ненавистью можно увидеть лишь искаженные лики. И нельзя праведно решить вопроса о германской * Если брать его в статическом разрезе.

308 Статьи 1915 г. мистике, о протестантизме, о германской философии, о Лютере и Бёме, о Канте и Гегеле под гул пушек, в пылу национальных и политических страстей, на улицах и площади. Тут нужно интимное углубление. Вполне допустимо и плодотворно устанавливать расовые типы мышления. Культура глубоко национальна и через национальный свой характер достигает общечеловеческого. Германская раса мыслит своеобразно и совсем по-иному, чем мыслит раса латинская или славянская. Мышле­ ние латинское — догматично или скептично и всегда ясно, всегда про­ низано лучами южного солнца. Мышление германское — критично и несет на себе печать метафизического севера; оно добывает свет во тьме, погружаясь в глубину духа. Мышление славянское—существенно нрав­ ственное, практически-религиозное, оно ищет истину, спасающую мир и людей, истину, неотделимую от правды. Достижение истины возмож­ но через расовое мышление, всегда разнообразное и односторонне ог­ раниченное. Разным народам предназначено раскрывать разные сто­ роны истины. Но всякое достижение истины, по существу, сверхнацио­ нальное и сверхрасовое. Нельзя истину оценивать и обсуждать с точки зрения расы, ее особенностей и ее действий в истории. Психология расы очень интересна, но психология расы не может быть оценщиком исти­ ны. Скрыта очень большая опасность в установлении типов расового мышления и расовой культуры. Истина легко может стать игралищем национально-расовых страстей. Все достижения германской мысли могут быть объявлены ложью только потому, что они германские. Так, воля к борьбе и победе над расой может обернуться равнодушием к истине и праве. У нас недавно еще немецкую философию считали хо­ рошей и истинной потому уже, что она — немецкая*. Теперь ее счита­ ют плохой и ложной тоже потому, что она — немецкая. Наши славя­ нофильствующие философы устанавливают тип германской филосо­ фии, германской религии, германской мистики, который признают греховным и ложным потому уже, что он — германский. Против этого нужно решительно возражать. Нельзя истину так подчинять националь­ ному принципу. Это уже совсем недопустимый психологизм, который должен привести к полному упразднению философии. Так, например, пробуют утверждать, что германская мысль всегда есть имманентизм (в философии, религии, мистике), а всякий имманентизм есть непре­ менно германизм. Имманентизм оказывается греховной особенностью германской расы. Таким методом вопрос об истинности или неистин­ ности имманентизма, по существу не связанный с национальностью и возникавший тогда уже, когда не народилась еще германская культура, растворяется в борьбе национально-расовых страстей. Я думаю, что * Тут я имею в виду не отдельных русских мыслителей, которые и раньше относились отрицательно к германской философии, а свойства русского харак­ тера.

К мерам о германской философии 309 мож!'о и должно воевать с германской расой, но невозможно и недо­ пустимо объявлять войну достижениям истины в германской мысли. А ведь .трудно предположить, что в германской мысли нет достижений истины. Не может быть отверженной, Богом проклятой расы, в кото­ рой все было бы греховным и ложным. Неверно и то, что германская мысль всегда есть имманентизм. Я уже указывал, что самая характер­ ная для германизма философия Канта — не имманентна. В герман­ ской мысли достаточно было и трансцендентизма. И само лютеран­ ство не может быть названо имманентным типом религиозности. Но остается еще вопрос, в какой мере имманентизм есть истина, как и вся­ кая истина, независимая от расы и национальности? Нельзя отмахнуться от вопроса об истинности имманентизма тем, что выругать его герма­ низмом. Проблема имманентизма, как и всякая проблема, должна быть совершенно освобождена от проблемы расовой. Наше мышление не должно быть нарочито и надуманно русским, искусственно избегающим всего германского. Это была бы большая несвобода, недостаток непосредственной творческой национальной силы. Германцы совсем не думали о том, чтобы быть непременно имманентистами, феноменалистами и волюнтаристами; они свободно мыслили из своей глубины. И я думаю, что наша русская мысль суще­ ственно и глубоко отличается от германской. Перед ней стоят иные за­ дачи, иной дух ее вдохновляет. Наши достижения истины и правды так же общечеловечны и всемирны, как и в расе германской и латинской. И мы наиболее национальны, наиболее русские, когда ищем из своей глубины правды и истины, а не тогда, когда только русское провозгла­ шаем истинным и праведным, а германское — ложным и греховным. Настоящая ложь и греховность германизма — это попытка монополи­ зировать и национализировать истину и правду, объявить истину гер­ манской, а правду — выражением германской силы. Это есть у Чемберлена, Древса и других идеологов германизма. На этой почве разви­ вается безумное самомнение. Тут германский волюнтаризм вырожда­ ется в голое, ничем не ограниченное «хочу». Не дай Бог нам походить на германцев в этом их национально-волевом уклоне. Германцы, со­ знавшие себя единственно избранной, высшей и чистой расой, обла­ дающей полнотой истины, совершенно непереносимы, в них нужно стрелять из пушек. Расовое самолюбие и самовлюбленность отврати­ тельны. Германцы духовно пали на этой почве, и они должны пройти через нравственное и материальное унижение. Не будем им подражать. И будем свободны в своих оценках германской философии, свободны от рабской зависимости и ученической подавленности и свободны от ненависти и погромного отрицания. Такая положительная или отри­ цательная зависимость всегда есть бессилие. Сила же дается страстной устремленностью к истине и бесстрашием в переживании трагедии познания, согласием на познавательное неблагополучие.

ВОЛЯ К ПОБЕДЕ I В нашем обществе замечаются большая нервность и неустойчивость в переживании войны. Малейшая неудача ведет к унынию и упадку духа. Многие относятся к войне, как обыватели, а не как граждане своего отечества. Но война должна переживаться не извне, как что-то и кемто для нас совершаемое, а изнутри, как дело совершаемое нами сами­ ми. Мы — граждане своего отечества лишь тогда, когда осознаем, что войну ведем «мы», а не «они», что «мы» хотим одолеть врага и «мы» должны победить. И мы рабы, когда совершенно отвлекаем от себя войну и совершенно сбрасываем с себя всякую ответственность, возла­ гаем все на «них». Очень поверхностен тот взгляд, что войну ведут ис­ ключительно армии и правительства. Даже непопулярные в народе вой­ ны, в которых заинтересована лишь какая-нибудь часть общества, и те ведутся не только армиями и правительствами. Великие исторические войны всегда бывают борьбой народов. И это особенно нужно сказать о нынешней мировой войне. Мы присутствуем при величайшей в ис­ тории борьбе народов, которую бессмысленно было бы объяснять столкновением правительств и их войск. Тут действуют тысячелетние силы, глубокие энергии, тут пришли в движение первоначальные сти­ хии жизни. Стать вне этой мировой борьбы, сложить с себя всякую за нее ответственность, критиковать все, как для себя внешнее, наруж­ ное, — нравственно невозможно. Мы все внутри этой бушующей сти­ хии, все — участники ее и деятели. С Германией, Австрией и Турцией воюет вся Россия, весь русский народ, вся славянская раса, вся сово­ купность наших сил. Также поверхностно было бы смотреть на войну, как на событие, разыгрывающееся в мире материальном, явление лишь физического столкновения масс. Война есть духовное событие, духовная борьба, прежде всего духовная, а потом уже материальная. Неодухотворенная

Воля к победе 311 масса не может вести борьбы, она бессильна и распадается на части, как песок. И на войне господствует и управляет сила духа, хотя бы злого, если не доброго. Мы живем в дни великой духовной брани, а не только ма­ териального столкновения масс. И война должна переживаться каж­ дым гражданином своей родины и гражданином вселенной, как свое собственное внутреннее дело, как духовное событие, требующее всей совокупности сил. В мировой борьбе народов участвует не только тот, кто призван в действующую армию, но и всякий гражданин, чья воля направлена к победе, чье сознание осмысливает великую борьбу. Воля намагничивает окружающий мир, от нее идут флюиды, токи, поло­ жительные или отрицательные. От светлого сознания падает солнеч­ ный луч во тьму. В исторической борьбе народов действуют не только индивидуаль­ ная воля и индивидуальное сознание, но и собранная, соборная воля и сознание народов. И всякий, у кого воля ослабевает, кто падает духом, кто во тьму повергает свое сознание, обессиливает свой народ, испус­ кает отрицательные токи и в каком-то подпочвенном слое деморали­ зует армию, отсрочивает победу. Воля народа должна быть гранитом, а не песком. За жертвенной и героической борьбой армии должна сто­ ять всенародная гранитная воля к победе. И к делу собирания такой воли призван каждый из нас. Многие теперь делают сверх меры сил своих и сил человеческих и каждый должен был бы делать хоть в меру сил. Й первым делом должна быть борьба с духом уныния, с разлагаю­ щим скептицизмом, с болезненной впечатлительностью. Мировые со­ бытия от каждого требуют самодисциплины, закала личного характе­ ра, необычайной выносливости. Нужно нравственно подготовить себя и весь народ к возможности длительной борьбы, новых жертв и новых испытаний. В такой страшной мировой борьбе, какой не видела еще история, неизбежны неудачи и разочарования. Но постыдно было бы падать духом от всякой неудачи. Если в обществе будет распространяться та­ кое настроение, что война уже надоела и утомила, и воля каждого будет направлена на скорейшее достижение мирной и благополучной част­ ной жизни, то это внесет глубокую деморализацию, разложение воли народной. II Только воля к победе, воля целого народа может ускорить исход великой борьбы и привести к победе. Воля к победе каждого, его ду­ ховное участие в историческом деле влияет на всю совокупность жиз-

312 Статьи 1915 г. ни народа, усиливает армию. Совершенно изолированной воли, кото­ рая не несла бы на себе никакой ответственности, существовать не мо­ жет. Всякий, слишком легко унывающий и распространяющий вокруг себя уныние, виновен и несет историческую за это ответственность. Это сознание должно быть распространенно и укреплено. Частно-обыва­ тельский взгляд на мировую борьбу есть показатель общественной не­ зрелости. Мы должны освободиться от того духовного рабства, кото­ рое мешает нам осознать себя активными творцами собственной ис­ тории. Истинная свобода русского народа будет духовным плодом этого освобождающего сознания себя активным участником всемирно-ис­ торических событий. Уже не может быть в рабьем положении тот, кто участвовал сам в таких делах и кровью запечатлел свое участие, кто по воле своей вышел на арену всемирной истории. Рабская сдавленность провинциального существования должна прекратиться. Всякое уныние, упадок исторической воли, перенесение всего с себя на «них» возвра­ щает нас к рабскому, не гражданскому состоянию. Война должна сыг­ рать огромную роль в деле самосознания русского народа и стяжении им более свободной жизни. Свободен лишь тот, кто взял на себя ответ­ ственность. Такую ответственность берёт сейчас на себя общество в деятельности земского и городского союзов 1 . И сама война на полях сражения делается все более и более народной. Великая борьба народов зашла слишком далеко. Жребий брошен — нет возврата назад. Война будет продолжаться до сокрушения и смире­ ния германизма, и она может быть длительной, вопреки ожиданиям, которые были в ее начале. Мировая борьба делается все боле грандиоз­ ной и требует таких кровавых жертв огромных человеческих масс, как ни одна еще война в мире. Такие жертвы возможны лишь при исключительно напряженной и всенародной воле к победе и сознании ее неизбежности для дальней­ шего достойного существования не только родины, но и всего мира. А такое небывалое напряжение человеческой воли и такая ее сознатель­ ная жертвенность предполагают глубокое сознание целей жизни, ле­ жащих за пределами индивидуального земного благополучия. Это — религиозный закал воли. Энтузиастическая воля к победе означает высокий подъем патрио­ тизма, которого в обычное время нам недоставало, но который всегда являлся в грандиозные минуты нашей истории. Особенно нужно под­ черкнуть, что нам теперь нужен не только подъем национализма, ко­ торый всегда у нас есть в изобилии, а подъем патриотизма. Национа­ лизм заключает в себе целый ряд отрицательных, ненавистнических, вытесняющих и притесняющих чувств. Таких чувств в некоторых на­ ших слоях слишком много, и они затемняют образ родины. Национа­ лизм — партиен, не народен, он ставит разные трусливые интересы

Воля к победе

313 выше творческой любви к родине. Патриотизм — сверхпартиен, все­ народен, он есть положительная творческая любовь к родине. Великие патриоты всех народов горели чистым огнем, творили новую жизнь народов. Укрепление в России творческого патриотизма, возвышаю­ щегося над партиями, превозмогающего все отрицательные чувства и реакции, — великая задача русского сознания и воли. В эту войну дол­ жен явиться у нас истинный патриотизм. Порыв такого патриотизма чувствовался в речах на съезде промышленников 2 . И когда воля к по­ беде станет всенародной, когда каждый будет участвовать, тогда будет и победа. Неудачи же на пути, всегда мелкие по сравнению с размера­ ми событий, должны лишь укреплять патриотическую волю к победе.

СОВРЕМЕННАЯ ВОЙНА И НАЦИЯ ! Нынешняя война очень глубоко отличается от прежних войн. Те­ перь совсем иное соотношение сражающихся армий ко всей жизни народов, чем в прежние времена. Прежде войны были гораздо более профессионально-военными, выделенными из всей совокупности на­ родной жизни и народных сил. То было столкновением сравнительно небольших армий. В каком-нибудь генеральном сражении одна армия разбивала другую, и этим решался исход войны. Война велась не до полного поражения одного народа другим, не до полного истощения, не ставились на карту вся жизнь народа, вся совокупность его сил. Не качества народов, а качества армий и их военачальников имели реша­ ющее значение. Нынешняя европейская война показала, что войны также демократизируются, становятся общественными и народными, как и вся жизнь. В основе современного милитаризма лежат всеобщая обязательная воинская повинность и мобилизация всех народных сил. Ныне война не есть борьба кадровых армий, отделенных от всей жиз­ ни народа, и она не знает решающих генеральных сражений. Война есть борьба вооруженных во всех отношениях народов, которые мо­ билизуют все свои силы. Огромное значение имеют промышленность страны, ее техника, ее наука, общий ее дух. Победит сила всего народа, мощь всей страны, как материальная, так и духовная. Отдельные воен­ ные успехи не могут решать исхода войны, как бы они ни были эффек­ тивны. Успехи германцев в Галиции могут нас печалить, но они нима­ ло не решают исхода грандиозной борьбы 1 . И можно с уверенностью сказать, что весь военный блеск Германии и все успехи ее армий траги­ чески безнадежны в смысле последнего результата войны. Отдельные победы германцев могут быть лишь пирровыми победами. Кажущий­ ся успех германцев таит в себе страшное самоистребление, самопожи­ рание. Нынешняя война должна вестись до полного поражения одно-

Современная война и нация 315 го народа другим, до окончательного обессиления. Победа не решает­ ся специально милитаристскими качествами, которые у германцев, бес­ спорно, велики. Победят те народы, у которых в совокупности больше сил. И потому нет сомнения, что победят союзники. Это — вопрос лишь времени и количества жертв. Окончательно победить Россию, довести ее до полного истощения абсолютно невозможно. Силы России неис­ черпаемы. Трагический опыт Наполеона показал, что значит посягнуть на Россию. Россия, как цельный организм, как совокупность народных сил, непобедима. И еще менее возможно победить Россию с Франци­ ей, Англией и Италией. Победа Германии арифметически невозмож­ на. И она невозможна духовно. Но воля к победе и сознание неизбежности победы вовсе не озна­ чают, что нужно находиться в состоянии самообольщения и утверж­ дать, что у нас все обстоит благополучно. Бесстрастие перед правдой укрепляет волю, а всякая ложь расслабляет. Одинаково пагубны для дела победы как трусливое уныние по поводу отдельных неудач, так и лжи­ вое самообольщение. Патетическое переживание целым народом дол­ га мобилизовать все свои силы и победить не только не предполагает приукрашивания действительности, но предполагает неизбежность са­ мокритики.

II Мы сейчас вступаем в новый период общественного, всенародно­ го патриотического подъема, и подъем этот связан с сознанием мно­ гих наших грехов и недостатков. Так всегда бывает. Подъем рождается сознанием творческой задачи, предполагающей огромное напряжение сил, а не рабьим преклонением перед фактической действительностью. В русском обществе зреет творческий патриотизм, любящий правду и отбрасывающий иллюзии. Творческий патриотизм предполагает ре­ шимость всенародной воли довести борьбу, великую борьбу, до конца, до полного одоления врага. Это есть окончательное сознание той ис­ тины, что в нынешней войне победить может лишь весь народ и побе­ да дается лишь обнаружением и приведением в активное состояние всех сил народа. Война не может уже быть бюрократической, профессио­ нально-военной, она должна быть общественно-народной, националь­ ной. Но времена партизанских войн прошли, и не этим путем должен выявиться всенародный характер войны. Теперь нужны мобилизация и планомерная организация всех народных сил деятелей войны. Пер­ вым нравственным условием такой организации народных сил явля­ ется прекращение внутренней розни, преодоление партийности и это­ го вечного противоположения «мы» и «они», в котором повинны обе

316 ' Статьи 1915 г. стороны. Нынешняя война предполагает огромный творческий подъем народов, совершенно исключительное напряжение народной инициа­ тивы и самодеятельности. Потенциальные силы России огромны, во много раз превосходят силы Германии. Но силы эти находятся в состо­ янии дремоты, связанности и неорганизованности. Подъем и органи­ зация народной энергии для целей войны будут иметь значение не толь­ ко для войны, но и для всего будущего России. Последствия этой орга­ низации общественной энергии будут неисчислимы во всех сферах жизни. Мобилизация нашей промышленности для целей обороны бу­ дет также подъемом промышленной инициативы для жизни мирной и приведет к осознанию промышленным классом своей политической роли. Укрепятся в грозный час истории навыки общественной иници­ ативы, общественной организации и общественной ответственности. И всего ценнее то, что приобретенное для новой жизни будет приобре­ тено не отрицательным, а положительным путем, не раздором, а еди­ нением, творческой, а не разрушительной энергией.

III То жизненно-существенное, что мы переживаем сейчас, излечит нас от язвы доктринерской партийности. Сейчас не нужны политиканы, и они очень вредны. Объединяющий и созидательный опыт, который порождает война, ниспровергает всякое политиканство, с какой бы сто­ роны оно ни шло. В нынешний час истории нужны люди с положи­ тельными, творческими, национально-историческими инстинктами. Должно быть сверхпартийное, национальное министерство, занятое делом, а не политиканством. Правый лагерь у нас не менее политикан­ ствует, чем левый, даже более. [...] Объединение всего русского обще­ ства и народа должно идти с двух сторон, быть обоюдным, оно пред­ полагает жертвоспособность всех лагерей. Лозунг «все для войны, для победы» предполагает свободу активности, свободу организации для всех народных сил. [...] А страна, в которой война не будет националь­ ной, не будет напряжением всех народных сил, рискует быть побеж­ денной. Победить может лишь свободный и вооруженный народ. И всякий патриотический подъем народной энергии есть вместе с тем и самоосвобождение народа. Речь идет, конечно, не о народе в соци­ ально-классовом смысле слова, а о народе-нации. Мы вступаем в совершенно новый период и ныне стоим под зна­ ком национально-патриотического прогрессивного воодушевления и движения. Неудача и слабость нашего освободительного движения были в его не национальном, космополитическом характере...2 И тем­ ные силы инерции в русском народе оправдывали себя, как националь-

Современная война и нация 317 но-патриотическую реакцию... Но после нынешней национальной вой­ ны, после нынешнего пробуждения народных сил эти темные, инерт­ ные силы не могут уже выставлять своего монопольного патриотизма и своего исключительного национального чувства. Отныне патриотизм и национальное чувство должны принадлежать по праву прогрессив­ ной общественной энергии. Отныне темные силы инерции скомпро­ метированы подозрительным германофильством. И те, которые еще недавно выставляли себя монополистами патриотизма, теперь всего менее принимают участие в патриотическом воодушевлении — они мешают мобилизации общественных сил. Эти темные силы не хотели, чтобы война стала национальной, т. е. не хотели победы. Они стояли на пути окончательного осознания того, что война может быть лишь всенародной, и потому виновны в предпочтении своих групповых и корыстных интересов интересам России. Германия будет побеждена, если будет иметь дело со всей Россией. И только новая Россия может вести победоносную войну. Великая страна, великий народ — непобе­ димы.

ЧУВСТВО ИТАЛИИ Большая радость для нас, радость не только государственная, но и душевная и культурная, что Италия с нами 1 . Для многих русских, как и для англичан, Италия была мечтой. Италия и для нас была образом красоты и радости жизни. Безрадостность русской жизни, отсутствие в ней пластической красоты доводят нашу влюбленность в Италию до крайней напряженности. Путешествие в Италию для многих — насто­ ящее паломничество к святыням воплощенной красоты, к божествен­ ной радости. Трудно выразить то душевное волнение, сладостное до болезненности, которое охватывает душу от одного названия иных итальянских городов или итальянских художников. Италия для нас не географическое, не национально-государственное понятие. Италия — вечный элемент духа, вечное царство человеческого творчества. На Италию нельзя смотреть как на одну из стран, подобно другим стра­ нам Европы. От одной мысли о возможности варварского разрушения городов Италии и ее памятников искусства так сжимается сердце, как не сжимается оно от мысли о разрушении всех других городов и па­ мятников Европы. Невозможно строить свое отношение к Италии с исключительно политической, государственной, национальной точек зрения. Только варвар не чувствует этого. И многих беспокоит, что гер­ манец может оказаться таким варваром. Хоть на секунду, да ощутили многие жуткое чувство от возможности разрушения германцами ита­ льянских городов, расхищения памятников искусства. Эти опасения душевно показательны, но они не имеют под собой реальной почвы. До этого никогда не дойдет. Второе нашествие варваров на Рим невоз­ можно. Но любовь России к Италии в эти дни крепнет. Нигде русский не чувствует себя так хорошо, как в Италии. Только в Италии не чувствует он давление и гнета враждебной мещанской ци­ вилизации Западной Европы, не чувствует на себе самодовольного презрения людей, лучше устроившихся и навязывающих свои нормы

Чувство Италии

319

жизни, — презрения, столь отравляющего нам жизнь в других странах Европы. В Италии русскому вольно дышится. Русский характер и род­ ствен и глубоко противоположен итальянскому характеру. В итальян­ ском характере нет свойств, вытесняющих нас, русских, какие есть в характере германском. Но любим мы у итальянцев то, что не похоже на нас, что нас дополняет. Мы любим в итальянцах дар переживания радости жизни, которого мы, русские, почти лишены. Мы — тяжелые, всегда ощущающие бремя жизни и мировую ответственность, любим легкость итальянцев. Мы — люди севера, любим близость итальянцев к солнцу. Так тяжела была наша история и так труден характер нашей расы, что мы почти не знаем свободной игры творческих сил человека. И нас пленяет в итальянском народе этот избыток свободных творчес­ ких сил. Русская душа не дерзает вольно творить красоту, ощущает как грех творческую избыточность, и она любит творчество красоты, творчес­ кую избыточность солнечной страны Италии. Русская душа ищет плени­ тельного дополнения в пластичности итальянской культуры, которой так недостает культуре русской. Вспомним, как любил Италию Гоголь, как стремился к ней, какую ей воздал хвалу2. А ведь сам Гоголь очень тяжело переживал жизнь, всегда чувствовал бремя мировой ответствен­ ности; мучения нравственной совести всегда стояли на путях его твор­ чества. В этом он был очень русским и по-русски любил Италию, как дополнение, как мечту, как то, чего в нем самом не было. Русская тоска по Италии — творческая тоска, тоска по вольной избыточности сил, по солнечной радостности, по самоценной красоте. И Италия должна стать вечным элементом русской души. Италией лечим мы раны на­ шей души, истерзанной русской больной совестью, вечной русской ответственностью за судьбу мира, за всех и за вся. Не только от уныния русской жизни, но и от величия ее, от Гоголя, Достоевского и Толстого, от всего трудного и мучительного русского стремимся мы в Италию подышать вольным творческим воздухом. Исключительная этичность русской души ищет себе дополнение в исключительной эстетичности души итальянской. Италия обладает таинственной и магической силой возрождать душу, снимать тяжесть с безрадостной жизни. Такова веч­ ная, неумирающая, неразрушимая Италия. Любовь наша всегда была направлена на старую и вечную Италию, а не на Италию новую и временную. Наслоение современного Рима, Рима последних десятилетий, памятник Виктору Эммануилу, квартал Людовизи и пр., придавившие более глубокие слои Рима античного, сред­ невекового, Рима Возрождения и барокко, шокируют и отталкивают3. И в этом — трагедия итальянского народа: он раздавлен и как бы уни­ жен своим слишком великим и прекрасным прошлым. Но ни один на­ род не может жить только прошлым, только воспоминаниями — он

320 Статьи 1915 г. хочет жить настоящей жизнью, хочет творить. И если все, что творит народ в своей современной жизни, — незначительно и некрасиво по сравнению с тем, что он творил в прошлом, то это очень трагично. Вечный город Рим как город современный — лишь второстепенный город, лишь Париж второго сорта. Величие и вечность Рима, захватыва­ ющая дух, мощь самого его имени давят Рим как столицу современного буржуазного государства. Может явиться потребность освободиться от непосильного величия прошлого, сбросить с себя его давление, чтобы создать современную, новую жизнь, строить и расширять большие го­ рода, походить на другие великие державы Европы. Итальянцы и по свойствам своей расы, и по складу своей истории с трудом приспособ­ ляются к капиталистическому производству и к буржуазному стилю жизни. На этой почве они все еще не могут продвинуться в первые ряды. И совершенно понятно, что футуризм должен был зародиться именно в Италии, в стране старой и великой латинской культуры. Фу­ туризм есть судорожная попытка сбросить эту обессиливающую власть былого величия, сжечь прошлое, чтобы свободно начать жить по-но­ вому, творить совершенно новую жизнь и новую красоту, которую нельзя уже будет сопоставлять ни с ранним, ни с поздним Возрожде­ нием. В футуризме есть хамизм незначительных детей великих отцов. Его нужно понять как судорогу упадка великой латинской культуры. Во Франции упадок латинской культуры, величайшей, какую знала Ев­ ропа, породил декаданс, явивший своеобразное величие и красоту. В Италии этого не было или почти не было. Футуризм весь связан с прошлым, является реакцией на прошлое, а не творчеством будущего. Футуризм как идеология должен был явиться в Италии, но он не дал там настоящих плодов. Плоды эти скорее можно наблюдать в футури­ стической войне, которую ведут современные германцы. Футуризм указует на то, как трагически остра проблема латинского возрождения. Но самого возрождения трудно ждать от футуризма. В великой войне сго­ рит футуризм, как и многое другое, и пробудятся те силы латинской расы, которые в ней подлинно еще есть. Италии придется не разру­ шать памятники своего былого величия, а защищать их от футуризма германского. Вероятно, и сам Маринетти будет защищать. Современных итальянцев давят красота и величие собственного прошлого. И это есть лишь показатель их слабости. Но для нас и для всего мира прошлое Италии, ее великие памятники и могилы — веч­ ный, неиссякаемый источник творческой энергии, вечно возрождаю­ щая сила. Я ощутил это с невыразимой силой, когда смотрел из виллы Маттеи на Кампанию с термами Каракаллы, с Аппиевой дорогой, с ак­ ведуками и античными могилами4. Красота Кампаний, земля которой не рождает уже, в которой все мертво, все памятники человеческого творчества превратились в явления природы и неотрывны от самой

Чувство Италии 321 древней латинской земли, — единственная в мире и величайшая кра­ сота. Но таинственно то, что сама мертвенность Кампании, разлитая по ее поверхности смерть, является источником творческой жизни. В мертвом есть вечная жизнь и вечный призыв к жизни. Окрестности Рима дают могущественное чувство величия человека и его творчества. Не только плодоносная почва со спелыми к жатве хлебами дает чув­ ство жизни, но и бесплодная от слишком великого творчества почва, усеянная лишь могилами, может дать еще более сильное чувство жиз­ ни и вечности и стимул к творчеству. В Кампании, в окрестностях Рима, плоды человеческого творчества приобрели характер вечного величия природы. Но такова вся Италия: в ней человеческое творчество и при­ рода неотрывны. И все в ней навеки остается для всего мира. Она — родина человеческого творчества Европы. И все отошедшее и мертвое в ней есть источник жизни и возрождения души. Если бы Италии гро­ зила опасность разрушения, защищать ее должен весь мир, ибо красо­ та ее сияет для всего мира. В эти дни с особенной силой должна ощущаться интимная любовь России к Италии, душевный союз, вечность Италии в нас самих. Вели­ ка у нас была власть германофильства. Мы и уважали германцев, и по­ клонялись им, и были у них в рабстве. Но никогда не было у русских к германцам интимно-душевного отношения. А лишь союз народных душ должен быть и союзом телесно-государственным.

11 Падение священного Русского царства

ВОЙНА И КРИЗИС СОЦИАЛИЗМА I Кризис социализма — один из выяснившихся и несомненных ре­ зультатов европейской войны. Интернациональный, доктринерский, марксистский социализм, по-видимому, безвозвратно кончился. Тео­ ретически давно уже он был подвергнут серьезной критике и преодо­ лен; но ныне стихия жизни добивает его. Учение о том, что социальные классы и спаивающие их интересы являются основными и определяю­ щими началами исторического процесса, оказалось отвлеченной докт­ риной, не выдерживающей испытания жизни. Сохранил ли «междуна­ родный пролетариат» свою физиономию в нынешних великих собы­ тиях? Существует ли он, как реальное единство, как самостоятельная действенная сила? Та отвлеченность, которая в учении носила имя «меж­ дународный пролетариат», наделена была почти такими же вселенски­ ми свойствами, как папизм, оказалась бессильной в величайших исто­ рических событиях. В яростной стихии мировой войны международ­ ный пролетариат утонул, как утонула международная организация ка­ толической церкви. В такие критические минуты истории проверяется, что подлинно жизненно и действенно, а что было наносным и доктри­ нерским, что омертвело и потеряло уже свою силу. Международный пролетариат и социализм так же бессильны были остановить европей­ скую войну, как и папа и католичество. Сила грядущая оказалась так же бессильна, как и сила прошлая, отживающая. Расовые инстинкты, наци­ ональные чувства, империалистические интересы сильнее всех этих меж­ дународных начал, претендующих на вселенскость. Невиданная в исто­ рии мировая война обнаружила отсутствие в жизни человечества меж­ дународной и вселенской моральной инстанции, которая обладала бы силой, к которой можно было бы апеллировать. Не существует матери­ ально выраженного, органически воплощенного единства человечества. Нет ни внешней мировой империи, ни внешней мировой церкви, ни

Война и кризис социализма 323 внешнего мирового социализма, ни единоспасающего пролетариата. Зримая вселенскость — лжива и призрачна. Единое человечество рас­ крывается лишь в духе, а не в жизни материальной. Во внешней же, во­ площенной исторической жизни человечество идет к единству сложны­ ми и страдальческими путями расовой и национальной борьбы.

II Война жизненно и наглядно показала то, что теоретически давно уже было ясно. Социальный класс не есть субстанция, — он по суще­ ству есть что-то вторичное, а не первичное, он — лишь преходящая функция социальной жизни. Социальный класс не связан с уходящи­ ми вглубь корнями человеческой жизни, он продукт исторического процесса, а не основное, определяющее его начало. В отличие от класса, нация, как и личность, есть субстанция, коренное начало жизни чело­ вечества. Нация пребывает и за эмпирической поверхностью истори­ ческого процесса, где уже нет социальных классов, она корнями свои­ ми уходит в самую глубь жизни. И класс, как вторичное, бессилен раз­ ложить и подчинить себе нацию, как первичное. Марксизм номинали­ стически мыслил нацию и реалистически мыслил класс 1 . Но верно обратное. Национальные инстинкты, в конце концов, всегда побежда­ ют инстинкты классовые. Рост классового сознания во вторую полови­ ну XIX века, в эпоху возникновения и торжества марксистских теорий, имел серьезные основания и был фатумом капиталистических обществ. Это было правдивое и по-своему праведное отражение социальной неправды нашей жизни. Но классовые теории, опиравшиеся на вновь возникшие классовые инстинкты, были не творчески-активны, а при­ нудительно-пассивны в отношении к злому процессу социальной жиз­ ни. То было торжеством фатума, а не свободы. Социально-классовое сознание и социально-классовые теории прикрыли более глубокие пла­ сты человеческой жизни, ослабили более коренные человеческие ин­ стинкты, затемнили более далекие цели человеческой жизни. Этой кары заслужило человечество. Буржуазные возражения против классового социализма тоже ведь классовые, и в большинстве случаев возражения эти лицемерны и жалки. Всякое классовое самоутверждение — а пер­ вый пример такого самоутверждения явили классы экономически-гос­ подствующие — заслуживает классового отпора и противодействия. Ответственность падает не на классовый социализм. Но манифестации злого раздора на поверхности социальной жиз­ ни не могут окончательно затемнить более глубоких начал жизни. Бо­ лее глубокие жизненные начала давно уже просачивались в социалдемократию и нарушали ее доктринерскую чистоту. Начала нацио-

324

Статьи 1915 г. нальные, с одной стороны, и индивидуальные — с другой, проникали в социал-демократию и ограничивали самодержавие пролетариата, его абсолютность. Этот кризис социал-демократии начался со времени возникновения бернштейнианского, или ревизионистского, течения. Постепенно социал-демократия из религии революционного пролета­ риата превращалась в деловую социально-реформаторскую партию и давала место святыням, не связанным с божественностью пролетариа­ та. Когда разразилась европейская война и сорвала все поверхностные покровы жизни, обнажила стихийно первичное в человеческой жизни, германские социал-демократы преспокойно начали сражаться против социал-демократов бельгийских и французских. Единство международ­ ного пролетариата оказалось фикцией. Силой жизни национальные ин­ стинкты и интересы были утверждены превыше инстинктов и интере­ сов классовых. Обычные фразы о том, что германскому пролетариату ближе французский и др[угие] пролетариаты, чем германская буржуа­ зия, оказались лишь безжизненным доктринерством. Все почувствова­ ли не единство классовое, а единство национальное. Германия дороже германским социал-демократам, чем международный пролетариат, ибо Германия — факт, а международный пролетариат—теория. Воюют не буржуазные классы, как то должно быть по теории, а народы, сознаю­ щие себя единым организмом. В огне войны расплавляются все вто­ ричные образования, но остается и пребывает все первичное. Неспра­ ведливо укорять германских социал-демократов за то, что они оказались германцами, что в них пробудился патриотизм, когда отечеству стала угрожать опасность. Но нравственное банкротство германской социалдемократии нужно видеть в том, что она оказалась орудием насильни­ ческого германского империализма. Социал-демократия представляет уже количественно слишком большую силу в Германии, чтобы она не несла ответственности перед миром за агрессивно-насильнические дела германизма. И мир нравственно лишит германскую социал-демократию права произносить впредь громкие фразы о международном пролета­ риате, о справедливости, о защите интересов угнетенных классов и пр., и пр. После победоносной Франко-прусской войны Ницше писал о нем­ цах: «Дорого стоит достигнуть могущества: могущество одуряет... Нем­ цы — их называли некогда народом мыслителей, — мыслят ли они еще ныне вообще?»2 Поистине сам он о другом думал, когда пропове­ довал волю к власти. «Одурели» и немецкие социал-демократы. Но ос­ лабление германского могущества приведет их в чувство и разум.

III Силой поистине международной и мировой является капиталис­ тическое меновое хозяйство. Капитализм разбивает всякую нацио-

Война и кризис социализма 325 нальлную замкнутость и вовлекает хозяйственную жизнь народов в мировой круговорот. В капиталистическом хозяйстве есть это проти­ воречие: с одной стороны, оно является основой современной нацио­ нальной и империалистической политики, с другой стороны — силой интернациональной и объединяющей. Капитализм объединяет чело­ вечество через раздор и борьбу интересов: современные банки — чу­ довищные интернациональные силы. Биржа в значительной степени определяет международные отношения. И нужно сказать, что между­ народность социализма была лишь отражением международности ка­ питализма. Социализм всегда очень определялся своим врагом. Миро­ вая война подвергает величайшим испытаниям мировое капиталисти­ ческое хозяйство. Прежние великие войны совершались еще при хо­ зяйстве в значительной степени натуральном, гораздо более устойчивом и выносливом, рассчитанном на медленный темп жизни. В современ­ ном хозяйстве темп жизни ускоренный, и природе этого хозяйства не свойственны терпение и долгое ожидание. Капиталистическое мено­ вое хозяйство — очень хрупкое, чувствительное и нервное, по природе своей склонное к кризисам и катастрофам. Но такой катастрофы, как нынешняя война, ему еще не приходилось переживать. И есть много оснований предполагать, что мировое хозяйства после войны пережи­ вет большие изменения. В мировом огне сгорит многое призрачное, фиктивное, сопровождавшее капиталистическое хозяйство. Поистине капитализм создавал много призраков и фикций, много ложных по­ требностей и ложных удовлетворений. Призрачна и лжива эта неуто­ мимая жажда прибыли, неведомая другим эпохам. Устоит и пребудет в капиталистическом хозяйстве лишь то, что составляло его положитель­ ную миссию, реальный рост производительных сил народов. В совре­ менной Германии капитализм достиг высочайшего напряжения, и там от напряжения он должен погибнуть. Германия явила миру своеобраз­ ное сочетание модернйстического капитализма с модернистическим милитаризмом. Техника германского милитаризма есть чудовищная химера капитализма, его самоистребляющее и самопожирающее по­ рождение. И европейская война в известном смысле есть фатум капи­ талистических обществ с их разнузданными и пожирающими интере­ сами, есть роковой и неотвратимый капиталистический взрыв. Маркс был прав, говоря, что капитализм имеет свою неотврати­ мую диалектику и что в нем заложено семя катастрофы. Но его рацио­ налистические схемы будущего оказались неверны. В современном гер­ манизме своеобразно сплелись агрессивный милитаризм, напряженный капитализм и буржуазный по духу социал-демократизм. Юнкерство, бур­ жуазия и рабочие городов, столь, казалось бы, противоположные по своим интересам, соединились в одном образе модернистической и футуристической Германии, и поражение Германии будет поражени-

326

Статьи 1915 г.

ем самого совершенного милитаристически-капиталистически-соци­ ал-демократического общества, технически самого совершенного и самого бездушного из когда-либо бывших обществ. Катастрофа евро­ пейской войны обозначает наступление конца двух близнецов — меж­ дународного буржуазного капитализма и международного буржуазно­ го социализма. Мы присутствуем при трагическом конце буржуазных идеалов жизни. Этими буржуазными идеалами социал-демократия была не менее заражена, чем господствующие буржуазные классы. В герман­ ском империализме, столь роковом для мировой жизни, кризис бур­ жуазности достиг последней остроты, в нем многое приходит к концу. Кризис социализма есть кризис буржуазности.

IV После мирового кризиса войны должны явиться новые социальные формы. Неустойчивость и недолговечность основ современного соци­ ального строя слишком очевидны. Но бессильны и безнадежны все попытки без остатка рационализировать жизнь и рационально пред­ сказать будущее. Все схемы и все доктрины будут опрокинуты жизнью. Нас ждет непредвиденное и неожиданное. После такой мировой катас­ трофы народятся новые человеческие души и жизнь человечества всту­ пит в великую неизвестность. Старый социализм был плоть от плоти и кровь от крови буржуазно-капиталистического общества—он не был творчеством неведомой жизни. Творчество жизни всегда многообраз­ но, никогда не схематично. Война открыла нам, что все бесконечно слож­ нее, чем думали, что всегда нас подстерегает неожиданность и что ника­ кие рациональные схемы не имеют силы над жизнью. Можно, конечно, предвидеть неизбежность социализации хозяйственной жизни, большее подчинение процесса производства общественной и государственной организации. Невозможно предоставить хозяйственную жизнь, от ко­ торой зависит хлеб насущный для человечества, на произвол судьбы, свободной и хаотической игре интересов и ненасытной человеческой жадности. Очень важно, что неотложные потребности войны вызыва­ ют частичную социализацию хозяйства и большую регуляцию его го­ сударством. В регуляции хаоса, порождаемого мировой войной, выра­ батываются новые навыки организации человеческой жизни. Неизбеж­ ность организованной регуляции природных стихий и стихий челове­ ческих будет особенно осознана в эту войну. Государства во время такой войны слишком поглощены вопросом о хлебе насущном для всего на­ рода, общественные силы слишком привыкают организовываться для удовлетворения насущных потребностей обороны, чтобы после вой­ ны хозяйственная жизнь могла по-старому остаться нерегулированной

Война и кризис социализма

Ъ11

и катастрофически-хаотической. Общественная и государственная ре­ гуляция хозяйственной жизни, конечно, выльется не в те формы, ко­ торые предрешает социализм доктринерский. Формы будут многооб­ разны и непредвиденны, как непредвиденно творчество жизни. [...] Жизнь человеческая одновременно развивается и в сторону большей индивидуализации, и в сторону большей универсализации. Жизнь на­ родов становится и более национальной, и более мировой. [...] Перед XX веком стоят такие грандиозные творческие задачи регу­ ляции природных сил и природных стихий, каких не знал еще XIX век со своим ограниченно позитивистическим мировоззрением. Ныне XIX век окончательно ликвидируется, и мы вступаем в неизведанное.

О «ЛЕВОСТИ» И «ПРАВОСТИ» (Ответ Д. Муретову) Свой ответ Д. Муретову*, который поднял очень интересный во­ прос, я начну с того, что вполне присоединяюсь к пожеланию, выра­ женному им в конце статьи. Подобно ему, я думаю, что «никогда не было времени, более требующего обсуждения и углубления самых об­ щих и теоретических разногласий». Мы живем в период глубокого кри­ зиса сознания, переоценки основных жизненных ценностей и нам нуж­ на не только энергия воли, направленная к победе над врагом, но и энер­ гия мысли, направленная к национальному возрождению. Но статья Д. Муретова дает повод к недоразумениям, которые должны быть разъяс­ нены. Я призывал к преодолению раскола русского общества на два враждебных лагеря, восстал против всякого политиканства. И я же под­ вергся обвинению — в политиканстве «левого» уклона. Давно уже, с 1905 г., я энергично писал против дурной привычки нашей «левой» интеллигенции отождествлять категории «левости» и «правости» с мо­ ральными категориями добра и зла**. «Правый» — значит подлец, «ле­ вый» — значит поядочный человек—вот упрощенная философия жиз­ ни, против которой я давно уже и много писал. Для меня совершенно несомненно, что правый предводитель дворянства или священник как человеческие личности могут нравственно стоять бесконечно выше, чем левый адвокат или литератор. Это — нравственная аксиома, которая должна быть признана нашей интеллигенцией. Это — нравственная, а не общественная проблема, требующая нравственной реформы созна­ ния. Нравственное превозношение на почве «левости» и радикальнос­ ти есть, конечно, уродливое явление. Но я отказываюсь признать рав* См. в №14949 «Биржевых ведомостей» письмо «Как надо мыслить партий­ ное примирение (независимый голос)», написанное Д. Муретовым по поводу моей статьи «Современная война и нация»1. ** См. мою книгу «Духовный кризис интеллигенции»2.

О илевоапи» и «правости» 329 ноценность самой искренней борьбы самого честного предводителя дворянства за привилегии дворянства с борьбой за свободу слова. Ибо привилегии дворянства — интерес «мира сего», а свобода слова—цен­ ность божественная. Нужно понять, что русская интеллигенция делила мир на порядоч­ ных людей и подлецов, на спасенных и погибших, на представляющих царство Божие и представляющих царство дьявола по тем же душев­ ным основаниям, по каким это деление производят ортодоксальные католики, баптисты и иные какие-нибудь сектанты, а также и многие правые православные. Это — деление религиозного, а не политического порядка. Ошибочно было бы думать, что русская «левая» интеллиген­ ция настроена и ориентирована политически и общественно, — она ско­ рее настроена и ориентирована религиозно, хотя религиозность эта — извращенная и прикрепленная к ненадлежащим предметам. Это пре­ красно понимал и раскрывал Достоевский. Русская интеллигенция стре­ милась не столько к политическому и общественному строительству, сколько к спасению человечества и мира, представлявшемуся в фор­ ме социальной мечтательности и утопического фантазерства. В этом наша интеллигенция была очень русской, национальной. Привить рус­ ской интеллигенции инстинкты государственного строительства и вне­ дрить сознание реальной политики— значит европеизировать нашу ин­ теллигенцию. Дифференциация ценностей, установление сложной иерар­ хии ценностей есть европеизация интеллигентского сознания. Русский интеллигент, как некий идеальный тип, все ценности сме­ шивает в «добре», правде, справедливости и в сущности не признает никакой ценности, кроме моральной. Как трудно было его заставить признать самостоятельную ценность красоты. Он почти совершенно не способен оперировать какими-нибудь категориями, кроме мораль­ ных, он всегда морализирует над историей, и социологические идеи всегда были лишь прикрытием его морализма. Русский интеллигент умудрился даже столь аморальное и внеморальное учение, как марк­ сизм, принять и понять чисто моралистически. Для него «пролетари­ ат», это — хорошие, добрые, спасенные, а «буржуазия», это — злые, подлые, погибшие. Такой исключительный морализм укрепляет сек­ тантскую психологию. Почти невозможно принудить традиционный тип русского интеллигента к историческому и общественному мышле­ нию, к признанию сложности и многообразия жизни, столкновения и взаимодействия разных ценностей. И я думаю, что только такая катас­ трофа, как мировая война, может изменить и расширить сознание рус­ ского интеллигента. Некоторые изменения сознания начались, впро­ чем, уже с неудач 1905 года. А теперь скажу о себе. Я не думаю, что «левые» должны «попра­ веть», а «правые» — «полеветь». Я думаю, что нужно выйти из давящих

330

Статьи 1915 г.

категорий «левости» и «правости», перестать оценивать жизнь исклю­ чительно по плоскостному и плоскому движению «влево» и «вправо» и перейти в какое-то другое измерение, измерение глубины и высоты. Д. Муретов хочет сделать «правое» исправление моей точки зрения. Сам того не замечая, он хочет выиграть больше для «правости», отвести для нее больше места. Но я думаю, что не нужно ничего выигрывать ни для «правости», ни для «левости», нужно смотреть на вещи по существу, изнутри, из своего внутреннего видения истины и правды, не огляды­ ваясь ни «направо», ни «налево». Я могу очень ошибаться в своих оцен­ ках, но в принципе я по мере сил стараюсь так делать. Я не хочу ни «праветь», ни «леветь», так как хочу иного, глубинного измерения ве­ щей, хочу двигаться по вертикали, а не по плоскости. Но такая точка зрения не лишает меня ни права, ни возможности делать оценки тому, что совершается на плоскости русской жизни, оценку «правости» и «ле­ вости» в ней. Призыв к единству, к прекращению злой розни и осво­ бождению от политиканства должен быть созданием новой ценности в русской жизни, а не отказом от самых даже суровых оценок. Под жер­ твенностью я понимаю прежде всего отречение, от интересов, от коры­ сти, от исключительного самоутверждения, а не ох своих внутренних ценностей и оценок. Во имя великой ценности России, интеллигенция должна отречься от своего исключительного .самоутверждения и от погруженности в свой ограниченный круг, а бюрократия и дворянство должны до известной степени отречься от своих корыстных интере­ сов. Я, может быть, очень ошибаюсь в своей оценке роли «правых» кругов, которыесчитаю не патриотическими и не, национальными, и тогда меня следует опровергнуть, но в деле такого рода оценки мне не­ чем жертвовать и неотчего отрекаться. , И непонятно, почему Д. Муретов считает не жертвенной мою точ­ ку зрения? Существует «левость», которая может представить нацио­ нальную р.пасность в тяжелый для родины час. Об этрм нужно гово­ рить и об этом говорить нетрудно. Но существует также «правость», которая есть национальная опасность и предательство родины, и изоб­ личать это — патриотический долг. Лозунг «все для войны, все для Рос­ сии» требует изобличение «правости», обессиливающе^ нацию в вели­ кой борьбе, подвергающей отечество опасности. Это нужно делать не с «левой», а с национальной точки зрения. Но говорить об этом намного труднее. Я утверждаю, что в некоторых «правых» кругах существовало германофильство, обессиливавшее Россию, затемнявшее наше нацио­ нальное сознание перед мировой катастрофой*. То было изменой делу славянства в мире под непосредственным влиянием германизма. Эти круги, которые, с национальной точки зрения, должны быть названы * Иван Аксаков — совсем неподходящий пример. И всего менее я склонен причислять его к темным силам.

О ияевости» и «правости» 331 темными силами, определенные государственные и социальные фор­ мы ставили выше России и любили превыше родины: они были преда­ ны не России, которая глубже и выше преходящих исторических форм, а лишь желанной для них государственности, желанной социальной структуре. И эта преданность известным государственным идеалам поверх России не более национальна, чем преданность «левых» своим социальным идеалам. У иных «правых» это было совершенно беско­ рыстно и идейно, у других — корыстным утверждением своих интере­ сов. Но национальная опасность тут не меньшая, чем во взгляде на Россию исключительно с точки зрения пролетариата или другого ка­ кого-нибудь «левого» социального учения. Я вполне согласен с Д. Муретовым, что русская интеллигенция дол­ жна, наконец, признать самостоятельную ценность национальности. Но я мало верю, что истинными носителями этой ценности были наши «правые» круги и что ценность национальности может быть получена интеллигенцией, например, от бюрократии или дворянства. Также мало верю я в то, что «левые» были всегда носителями истинной ценности свободы. Слишком много условной лжи накопилось и там и здесь. На­ циональное сознание в России есть творческая задача мысли и воли, и путь к нему лежит вне традиционной «правости» и «левости». То, что Д. Муретову кажется во мне «политиканством», есть лишь мое глубо­ кое убеждение в том, что в некоторых влиятельных «правых» кругах давно уже начался процесс нравственного разложения. Это — вопрос факта, а не принципа, так как вполне возможна «правость» нравствен­ но здоровая. Среди «правых» есть превосходные, честные и чистые люди, и среди них возможны даже святые и герои. С другой стороны, среди «левых» есть много плохих людей, корыстных, неискренних и растленных, и я не склонен особенно нравственно высоко оценивать среднюю массу нашей радикальной интеллигенции, радикализм кото­ рой нередко бывает и недоброкачественным, и пошлым. Но в лучшей, героической части русской интеллигенции была ценная нравственная энергия, без котерой немыслима Россия, как немыслима Россия без отвергавшего всякую национальность Л. Толстого. Эта всепожираю­ щая жажда правды на земле была глубоко русской, национальной: цен­ ность души выше ценности царств мира. А наша правая бюрократия слишком часто была не национальной, немецкой по духу и даже по крови, чуждой сокровенным чаяньям русского народа, оторванной от души России. Необходимо, конечно, излечиться от дурной привычки смотреть на каждого министра с недоверием и нравственным отвер­ жением потому только, что он — министр. Но бюрократия должна стать более русской и народной по духу, а не по букве условных государствен­ ных лозунгов. Историческая судьба сделала в России вопрос о нацио­ нальном сознании болезненным и трагическим. Ошибка Д. Муретова,

332 Статьи 1915 г. по-видимому, в том, что он недостаточно индивидуализирует Россию и судьбу русского народа, что он мыслит национализм в России слиш­ ком по-общеевропейски, недостаточно национально. В мрей же точке зрения он не до конца понял то, что я хочу нового творческого нацио­ нального единства, а не механического примирения старых сил и со­ знаний. Ныне мы вступаем в совершенно новый период созидательно­ го национального самочувствия и самосознания.

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО У ВЛАСТИ I

Назначение московского губернского предводителя дворянства А.Д. Самарина обер-прокурором Св. синода—самое интересное и зна­ менательное из всех назначений последнего времени1. В лице А.Д. Са­ марина впервые славянофильство получает власть и получает ее в сфе­ ре церковной, которая всегда стояла в центре славянофильских инте­ ресов. Славянофильство до сих пор было безвластно, и консерватив­ ный характер его основных принципов не спасал это направление от вечных подозрений со стороны власти. Многие идеи славянофилов были безответственны и на опыте не проверены. Вспомним, что бого­ словские сочинения А.С. Хомякова были запрещены духовной цензу­ рой и появились за границей на французском языке. А Хомяков был не только величайшим богословом славянофильской школы, но и высшей ступенью, до какой поднялось церковное сознание на Восто­ ке, в православии. Теперь обер-порокурору Самарину придется про­ водить в жизнь многие идеи Хомякова, которые казались опасными всем обер-прокурорам. Дядя нынешнего обер-прокурора Ю. Сама­ рин писал: «Хомяков представлял собой оригинальное, почти небы­ валое у нас явление полнейшей свободы в религиозном сознании»*. Во этой «полнейшей свободы в религиозном сознании» у Хомякова ни­ когда не могли ни понять, ни принять официальные церковные кру­ ги, стоявшие у власти. «Полнейшая свобода» всегда ведь и во всем казалась опасной и крамольной. В то самое время как славянофилы утверждали церковную жизнь в «полнейшей свободе» и в свободе видели самую сущность церкви, церковная власть утверждала церков­ ную жизнь в полнейшей необходимости и видела самую сущность цер* См.: Самарин Ю. Предисловие к 1-му изданию богословских сочинений Хомякова (во втором томе сочинений Хомякова или в собрании сочинений Ю. Самарина, т. VI).

334 Статьи 1915 г. кви в принуждении. Славянофильская, хомяковская концепция церк­ ви имела много точек соприкосновения с подлинной церковной жиз­ нью в русском народе, но она ни в одной точке не встречалась с офи­ циальной церковностью и церковной властью. Первой точкой пересечения православия славянофильского с пра­ вославием официальным является новый обер-прокурор синода А. Д. Са­ марин. Назначение г. Самарина — очень ответственный для старого сла­ вянофильства факт, большое испытание славянофильской жизнепри• Годности, идейной его жертвенности. А.Д. Самарин — не простой бю­ рократ, который может к чему угодно приспособиться и которого ничто ни к чему не обязывает. Быть может, никогда еще русский министр не подступал к власти столь идейно обремененный и обязанный. Сама­ рин подходит к власти со стороны наиболее ответственной для славя­ нофильства. За ним стоят очень определенные церковные идеалы его духовных и кровных отцов и дедов. Уже одно имя его страшно обязы­ вает. На него смотрят семейные портреты, его связывают семейные предания. Какие идейные или семейные предания связывали и обя­ зывали г. Саблера? Он пользовался полнейшей бюрократической сво­ бодой, свободой бесконечной приспособляемости и угодливости. Но А.Д. Самарин — не бюрократ. Его «правость» — общественная, а не чиновничья «правость». Он претендует быть носителем идеалов народ­ ного консерватизма. Мы не привыкли к тому, чтобы идейный, обще­ ственно-народный консерватизм был у власти. Традиционная бюрок­ ратическая «правость» никогда не была таким консерватизмом. Она была лишена консервативных идей, которые, по-видимому, есть у г. Самарина. А.Д. Самарин — первый синодальный обер-прокурор мос­ ковского, а не петроградского православия, т. е. в сущности первый более православный, более церковный, более национально-русский обер-прокурор. В этом — смысл его назначения. Я не знаю, каким бу­ дет г. Самарин в своей деятельности, но таким он должен быть по сво­ ему положению, по своему облику, по своей связанности прошлым. Петроградское, государственно-бюрократическое православие всегда ведь отличалось от исконного московского православия, гораздо более тесно связанного со старцами и монастырями, с народными святыня­ ми и с религиозной жизнью Русской Земли. А.Д. Самарин, по-видимому, крепко церковный человек типа мос­ ковского православия. Он может быть представителем у власти мос­ ковских православных кругов, подлинно верующих, идейных, тех кру­ гов, которые совсем недавно еще были в резкой оппозиции синоду и официальной церковной власти по вопросу об «имяславстве»2 и по некоторым другим больным вопросам церковной жизни. В этих пра­ во-православных кругах наибольшей известностью пользуются име-

Славянофильство у власти 335 на брата нового обер-прокурора Ф.Д. Самарина, М.А. Новоселова, В.А. Ко­ жевникова, П.Б. Мансурова*. Идейный консерватизм и крепкая цер­ ковность этих людей ставила их в оппозицию той сомнительной сино­ дальной политики, которая разрушала церковную жизнь и вносила в нее деморализацию. Неудачи А.Д. Самарина у власти будут до извест­ ной степени и неудачами этих московских православных кругов, идей­ ным их кризисом. На А.Д. Самарина сейчас смотрит вся православноцерковная Россия, настоящая церковная Россия, которая была угнете­ на обер-прокурорским владычеством, «полнейшая свобода» которой в церковной жизни всегда утеснялась, которая страдала, когда было го­ нение на «имяславцев». Какие же славянофильские предания связыва­ ют А.Д. Самарина в сфере церковных идеалов?

II Славянофилы были в решительной идейной оппозиции бюрокра­ тическому синодальному строю, хотя по условиям того времени не могли этого вполне выразить. В бюрократизации церковного строя, которая началась, по их мнению, с Петра Великого, они видели огром­ ное зло. Соборность в церкви — в этом ведь был пафос старого, клас­ сического славянофильства. Соборное начало на Востоке они любили противопоставлять западному католичеству. В соборности церковно­ го народа видели они высокую санкцию церковной жизни, и собор­ ность эту мыслили они не юридической, не внешней, а внутренней и свободной. В санкции церковного народа видел Хомяков признак ис­ тинности вселенского собора. Но в синодальном строе петербургского периода русской истории церковный народ перестал играть какую бы то ни было роль, и идея соборности была совершенно искажена. Синодальный строй не собо­ рен не только с той внутренней точи зрения, на которой стоял Хомя­ ков и которая не может быть выражена юридически, но не соборен и с внешней, канонической точки зрения. Этот строй был выражением сервилизма3 церкви у государства. Чувство церкви славянофилов пре­ красно выразил Ю. Самарин в следующих словах: «Я признаю, подчи­ няюсь, покоряюсь — стало быть, я не верую. Церковь предлагает только веру и меньшим не довольствуется; иными словами, она принимает в свое лоно только свободных. Кто приносит ей рабское признание, не веря в нее, тот не в церкви и не от церкви». И еще он говорит: «Церковь не доктрина, не система и не учреждение. Церковь есть живой орга­ низм, организм истины и любви или, точнее, истина и любовь как орга* Эта группа издает религиозно-философскую библиотеку под редакцией М.А. Новоселова и устраивает религиозные собеседования.

336 Статьи 1915 г. низм». Но официальный синодальный строй утверждал церковь как «учреждение» и требовал, чтобы церкви «приносили рабское призна­ ние, не веря в нее». Можно ли почитать вашу церковную власть адек­ ватным выражением церкви как «живого организма истины и любви»? Славянофилы прекрасно понимали, что их идеальная концепция церк­ ви совершенно не соответствует церковной действительности и фак­ тическому церковному строю. Их суровая критика западной церкви с некоторыми перестановками может быть обращена и на церковь во­ сточную. Если плохо, когда церковь становится государством и во всем ему уподобляется, то не менее плохо, когда церковь подчиняется го­ сударству и становится его орудием. Концепция православной церк­ ви у Хомякова, Самарина и других славянофилов была идеальным по­ строением, выражением их чувства вселенской церкви Христовой поверх всех исторических воплощений, и концепция эта делала им великую честь. Учение Хомякова о церкви есть высшая точка церков­ ного сознания на Востоке, но оно далеко от церковной действительно­ сти Востока. Приведу некоторые характерные места из Хомякова для характе­ ристики церковных взглядов славянофилов, очень смелых и свобод­ ных и неизбежно сталкивающихся с церковной действительностью и церковной властью. «Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос: ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авто­ ритет, говорю я, а истина и в то же время жизнь христианина, внутрен­ няя жизнь его»4. «Всякое верование, всякая смыслящая вера есть акт свободы и непременно исходит из предварительного свободного ис­ следования»5. Церковь «знает братство 6 , но не знает подданства»7. «Единство церкви было свободное; точнее, единство было сама свобо­ да, в стройном выражении ее внутреннего согласия. Когда это новое единство было отринуто, пришлось пожертвовать церковной свобо­ дой для достижения единства искусственного и произвольного, при­ шлось заменить внешним знамением или признаком духовное чутье истины»". «Клир, в действительности христианский, есть непременно клир свободный»'. «Само христианство есть не иное что, как свобода во Христе... Я признаю церковь более свободною, чем протестанты... Крайне несправедливо думать, что церковь требует принужденного единства или принужденного послушания; напротив, она гнушается того и другого: ибо в делах веры принужденное единство есть ложь, а принужденное послушание есть смерть»10. «Никакой внешний признак, никакое знамение не ограничит свободы христианской совести: сам Господь нас этому поучает»". «Единство (церкви) есть не иное что, как согласие личных свобод»12. «Ни иерархическая власть, ни сословное значение духовенства не могут служить ручательством за истину; зна­ ние истины даруется лишь взаимной любви»13.

Славянофильство у власти 337 «Было бы лучше, если б у нас было поменьше официальной, поли­ тической религии, и если бы правительство могло убедиться в том, что христианская истина не нуждается в постоянном покровительстве, и что чрезмерная об ней заботливость ослабляет, а не усиливает ее»14. «Как члены церкви мы — носители ее величия и достоинства, мы — един­ ственные в целом мире заблуждений хранители Христовой истины. Отмалчиваясь, когда мы обязаны возглашать глагол Божий, мы при­ нимаем на себя осуждение, как трусливые и неключимые рабы... Как бы высоко ни стоял человек на общественной лестнице, будь он на­ шим начальником или государем, если он не от церкви, то в области веры он может быть только учеником нашим, но отнюдь не равным нам»15. Так Хомяков провозглашает не только свободу церковного на­ рода и каждого члена церкви, но и власть церковного народа в деле учительства. Что Хомяков был противником цезарепапизма16, видно из следующих слов: «Мы думаем, что будучи свободен, государь как и всякий человек, может впасть в заблуждение, и что если бы, чего не дай Бог, подобное несчастие случилось, несмотря на постоянные молитвы сынов церкви, то и тогда император не утратил бы ни одного из прав своих на послушание своих подданных в делах мирских: а церковь не понесла бы никакого ущерба в своем величии и в своей полноте: ибо никогда не изменит ей истинный и единственный ее Глава. В предпо­ ложенном случае одним христианином стало бы меньше в ее лоне — и только»17. Если бы стоящий у власти славянофил захотел серьезно про­ вести в жизнь хомяковские церковные идеи, то пришлось бы совер­ шить огромный и радикальный переворот. Хомяковские идеи тяжело обременяют своим духом свободы. Хомяков был учителем церкви сла­ вянофильского лагеря. Самарин был его учеником и последователем, и все славянофилы периода расцвета, а не упадка вдохновлялись хомяковскими церковными идеалами. Но неотвратимый ход жизни пока­ зывает, что быть славянофилом в 1915 г. совсем не то означает, что быть славянофилом в 1840 г. Старое славянофильство ныне находится в периоде упадка и раз­ ложения. Оно еще возможно как явление кабинетное и антикварное, как внежизненное настроение небольшой кучки людей, стоящих вда­ ли от властных течений жизни. Но оно почти невозможно у власти. Активное вмешательство в жизнь требует новой творческой религи­ озной энергии или ведет к измене старым, добрым идеалам. Слиш­ ком поздно славянофильство пришло к власти. А всякое опоздание в истории жестоко карается. Дети и внуки Хомякова и Самарина не имеют уже этой свежести в утверждении церковной свободы. Слиш­ ком силен в них страх перед разложением любимого жизненного ук­ лада.

338

Статьи. 1915 г.

III Положение нового обер-прокурора синода трудно тем, что славя­ нофильские предания обязывают его к умалению обер-прокурорской власти, т. е. к самоограничению, к самоотречению. А это всегда бывает трудно для человека, стоящего у власти. Нужно направить свою власть на уменьшение власти обер-прокурора над церковью. Эта задача тре­ бует огромной энергии, силы воли и самоотвержения. Нужно преодо­ леть страшную силу инерции в нашем церковном управлении, побе­ дить синодально-бюрократическую рутину, поставить на новые рель­ сы весь колоссальный механизм, столь привыкший к покорности и раболепству. Для этого в нашем епископате должно, наконец, пробу­ диться чувство церковного достоинства, та гордость церкви, которая ничего общего не имеет с гордостью человеческой, личной. А.Д. Сама­ рин, если он славянофил, должен сделать опыт раскрепощения цер­ ковной жизни, освобождения положительной религиозной энергии церковного народа. Он должен приложить все старания к тому, чтобы восстановить соборность в церковной жизни. Соборность церковной жизни — догмат славянофилов. Но есть у славянофилов еще один дог­ мат — свобода совести. Для всех славянофилов свобода совести была святыней, ее они противополагали принуждению в католичестве. Мы видели, каким пафосом свободы проникнуты церковные идеи Хомякбва. Хомяков и все славянофилы вместе с ним не допускали при­ нуждения и насилия в делах веры. И А.Д. Самарин прежде всего и боль­ ше всего должен быть защитником свободы совести, памятуя слова сво­ его дяди, что церковь «принимаете в свое лоно только свободных. Кто приносит ей рабское признание, тот не в ц*ркви и не от церкви». Но не следует преувеличивать роли, которую может сыграть оберпрокурор синода. Его роль — скорее отрицательная, чем положитель­ ная, он призван не столько делать добро, сколько не делать зла. Оберпрокурор не может быть назван церковнымдеятелем, он лишь посред­ ник между церковью и государством, он ведает дела церкви, поскольку они касаются государства, и дела государства, поскольку они касаются церкви. Но обер-прокурор не является участником св. синода и ему не принадлежит церковная власть. Обер-прокуроры у нас нередко факти­ чески правили церковью и имели больше значения, чем митрополиты и епископы, но это было лишь выражением фактического соотноше­ ния между церковью и государством, а никак не выражением принци­ пиального положения обер-прокурора в церкви. Но обер-прокурор св. синода, который уважает свободу и независимость церкви, должен до минимума доводить давление государственной власти на церковную жизнь, принуждение в делах веры. Преследования сектантов у нас оп­ равдывались как необходимые действия государства, а не церкви. Обер-

Славянофильство у власти

339

прокурор, как посредник между церковью и государством, может сто­ ять на том, что церковь не заинтересована в привилегированном госу­ дарственном положении ее верных сынов, и что охранительные услуги государственной власти унизительны для достоинства церкви. Церковь гонителей не может процветать. Всегда более процветала церковь го­ нимых. А.Д. Самарин, как славянофил и консерватор, конечно, не мо­ жет быть сторонником отделения церкви от государства, он еще верит в «христианское государство». Но он может и должен хранить святы­ ню свободы совести, которая у нас была провозглашена, но не испол­ нена.

•V Трудно верить, что наша церковная жизнь может быть возрождена теми мерами, которые обыкновенно у нас считаются обновленческими и прогрессивными: созвание поместного собора, восстановление при­ хода, возвращение к соборному строю, согласному с канонами, или вос­ создание патриаршества1*. Внешние реформы, которых часто требуют люди нерелигиозные и нецерковные, могут быть желательны, но сами по себе они не возрождают церковно-религиозной жизни. Церковная жизнь захирела не потому, что ею так долго владел и правил Победонос­ цев", что живой дух в ней был подавлен бюрократическим строем, что церковь была в подчинении у государства. Верно обратное: Победонос­ цев владел и правил церковной жизнью, церковь была подавлена госу­ дарством потому, что религиозная энергия ослабела, что живой дух в церкви убыл. Церковное неустройство есть результат падения религиоз­ ной жизни, религиозного кризиса в русском народе. Невозможно воз­ родить приход внешними мерами. Фактическое отсутствие прихода есть лишь выражение слабости церковной народной жизни. Настоящее цер­ ковное возрождение может идти не извне, а изнутри, из прибыли духа, Соборность в церкви есть явление духа, а не внешняя, юридически вы­ раженная форма. Извне может быть достигнуто лишь отрицательное раскрепощение, освобождение от лжи и насилия. Но положительные ценности церковной жизни таким путем не достигаются. Тяжелый симптом упадка религиозной энергии в нашей церков­ ной жизни приходится видеть в том, что в грозный и необычайный час русской и мировой истории церковь оказалась так бездейственна. Церковные силы не мобилизуются для защиты родины, для одоления врага. Наши монастыри постыдно мало сделали для помощи раненым. Наше духовенство менее всего участвовало в патриотическом подъеме и напряжении всех сил нации.

340 Статьи 1915 г. Могут сказать, что это не дело церкви. Но вспомним время св. Сер­ гия Радонежского и роль, которую играла тогда церковь в спасении России. Церковь была одной из определяющих сил в русской истории. Ныне Россия вновь переживает трудные и ответственные дни. Но в церкви не чувствуется исторической энергии. Религиозная энергия как бы уходит в другую сторону и скрыто действует во всем великом, геро­ ическом, жертвенном и духовно ценном, что ныне делается в жизни. Славянофильство не может уже возродить церковной жизни: слиш­ ком поздно, В поздний час истории явился славянофильский обер-про­ курор. Старая схема уже бессильна над бесконечно усложненной жиз­ нью. Идеалы допетровской Руси могли быть прекрасной мечтой идеа­ листически настроенной кучки помещиков-литераторов 40-х годов, стоявших не у дел, далеко от жизненной борьбы. Но А.Д. Самарина нельзя уже рассматривать как такого мечтателя-идеалиста, далекого от жизни. Он был очень близок к жизни и к делам «мира сего» в качестве предводителя дворянства и видного представителя объединенного дво­ рянства. В этой гуще жизни, в этой борьбе за интересы отживающего дворянства, в вечном противлении росту новой жизни должны были поблекнуть идеалы Хомякова и Ю. Самарина. Старое барство, хотя бы самое чистое и идейное, не может уже возрождать церковной жизни и никакой жизни. Последним красивым и величавым жестом дворянства может быть лишь жест исторического самоотречения и жертвы. Но не такова была дворянская деятельность нового обер-прокурора. В доволь­ но энергичном образе А.Д. Самарина чувствуется последняя вспышка умирающего быта. Это — последняя ставка старой России, которая должна уступить место России новой во всех сферах жизни. А.Д. Сама­ рин, конечно, лучше г. Саблера, он более церковный, более идейный, более общественный человек. И он может оказаться более прогрессив­ ным в церковной жизни именно в силу своей консервативности. Но ошибочно было бы возлагать на него какие-то особенные надежды. В жизни религиозной, как и во всякой жизни, нужно более всего возла­ гать на себя, на церковный народ, на его религиозную энергию. Славя­ нофилы исходили из того, что весь русский народ и общество — пра­ вославные. На этом убеждении покоилась вся их органическая систе­ ма. Теперь невозможно уже искренно строить свою государственную деятельность на том принципе, что весь русский народ православный и что русское государство истинно христианское. Можно заранее ска­ зать, что нелегко будет новому, идейно столь обремененному обер-про­ курору властно установить отношение к церкви не как к «учреждению», а как к «живому органу истины и любви». Религиозное возрождение возможно лишь на почве творческого опыта и творческих идей, кото­ рых не может быть у славянофила старого типа.

ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ Нет страны, в которой был бы такой болезненный разрыв обще­ ства и власти, как у нас. Наше общество всегда чувствует себя так, как будто бы не оно создавало историческую власть и не оно за нее ответ­ ственно. Мы привыкли себя чувствовать как в завоеванной стране, и русское государство часто казалось нам не нашим государством. Веч­ ная негодующая оппозиция, которая только и была нам предоставлена и которая питалась неустанной борьбой власти против общества, при­ учила нас смотреть на государственность как на что-то чужое, «ихнее». «Они» считались носителями государственной национальной идеи. Русское общество принудительно держалось в состоянии безгосударственности и ему ничего.не .оставалось, как строить безгосударствен­ ные теории и держаться,за принципиальную безгосударственную оп­ позицию. Чувство государственной ответственности возможно лишь у того, кто призван к активному участию в государственной жизни, кто сам должен творить новые формы жизни. Но тот, кто отброшен в сто­ рону и в силах лишь со стороны возмущаться, готов признать безнрав­ ственным и низким, всякое участие в государственной власти. И рус­ ская интеллигенция не допускала даже мысли, что может наступить момент, когда она будет призвана к активному и положительному уча­ стию в государственной жизни, когда государством будем «мы», а не «они». Исторически выработанная привычка принципиального бой­ кота всего государственного осталась и до сих пор. В нас слабо еще со­ знание активного гражданства. Мы слишком привыкли чувствовать себя подневольными рабами и рабски бунтовать. У русских редко мож­ но встретить гордость гражданина своего отечества. В речах наших крайних «левых» чувствуется не столько достоинство гражданина, со­ знающего свою возрастающую силу, сколько бунтующая озлобленность вечно униженных и гонимых. Русские слишком легко впадают в исте-

342

Статьи 1915 г. рику, и в делах, и в словах их нет гражданской силы. Редко кто говорит у нас, как власть имеющий. И очень знаменательно и радостно, что в историческом заседании Государственной Думы 19-го июля Россия услышала поистине граж­ данские речи, исполненные гражданского достоинства и гражданского негодования1. Это высшее достоинство граждан своего отечества, ответ­ ственных за его судьбу, чувствовалось не только в речах прогрессиста Ефремова и кадета Милюкова, но и в речах националиста гр. В.А. Бобринского и октябриста Савича. Граждански прекрасной была речь кре­ стьянина Евсеева. Гражданское сознание отсутствовало лишь в речах г. Маркова 2-го и г. Чхеидзе. Слова двух крайних представителей проти­ воположных полюсов русской общественности были совершенно бе­ зответственны. Но слова гр. В. Бобринского и г. Савича, выражающие умеренно-правые круги русского общества, говорили о том росте сво­ бодной гражданственности, который совершился в России под влия­ нием войны и патриотической тревоги. То же сознание гражданского достоинства и гражданственной ответственности чувствуется в речах П.П. Рябушинского, произнесенных на съезде промышленников и в военно-промышленном комитете2; в них чувствуется рост политичес­ кого сознания целого класса: на арену выступает у нас третье сословие и властно требует своего участия в государственной жизни. Возраста­ ние общественной силы чувствуется и в речах кн. Г.Е. Львова. А за всем этим стоит новая сила — армий, вооруженный народ. Все это очень важные симптомы изменения отношения между об­ ществом и властью. И это новое соотношение может быть охаракт ризовано не как рост отрицательной оппозиции общества, а как рос положительной власти общества, как стяжание себе силы в государ В политической жизни все достигается не провозглашением отвлечен­ ных формул, а стяжением положительной силы и сознанием этой силы. И общество стяжает себе силу тем, что делает положительного для вой­ ны, для обороны России, для победы, тем, что без общественных сил государство не может воевать, без общеземского и общегородского союза, без промышленников, без Гос. Думы, без свободной печати не­ возможно поставить оборону России на должную высоту. Объектив­ ная историческая и государственная необходимость, хотя и с опозда­ нием, но призывает широкие общественные силы к делу, к участию в государственной жизни, во власти. И ныне общественные силы завое­ вывают свободную гражданственность не отрицательной оппозицией, не борьбой за власть, а патриотическим подъемом и патриотическим делом, не столько требованием прав, сколько исполнением обязаннос­ тей. Ныне само негодование против власти — патриотическое негодо­ вание, исполненное сознания национальной ответственности. Установ­ лена не парламентская формально-юридическая ответственность ми-

Общество и власть

343

нистров, которая предполагает коренное изменение государственного строя и в настоящее время вряд ли возможна, а нравственная и факти­ ческая ответственность перед страной. И это было поражением власти, лишенной государственного сознания и ответственности перед вели­ кой страной, власти, недостойной великой страны. Совершенно безот­ ветственная власть далее не может быть терпима. В дни исторических испытаний наше общество должно стать государственным и стяжать себе силу положительной национальной работой. Такое национальное дело совершается во всех сферах: в земствах, в городах, в промышлен­ ности, в Гос. Думе, в печати. Мы начинаем чувствовать, что государ­ ство — это мы, что мы ответственны за него, участвуем в его развитии или разложении. Русские не до конца понимают, что государство есть необходимая функция исторической жизни народов, что оно создается и совершен­ ствуется самими народами. Как бы ни была плоха и гнила данная исто­ рическая форма государственности, но и она принуждена нести извест­ ные общенародные функции. Нам, всему обществу, всему народу не­ обходимы войско или суд, хотя войско или суд могут быть плохо орга­ низованы, и.тогда мы должны стремится к их улучшению. Государство всегда призвано по-своему противиться той хаотической стихии, ко­ торая ведет к распадению общественной и народной жизни. Но госу­ дарственное сознание всегда было слабо не только у нашего общества, но и у нашей власти, которая скорее стояла на почве сознания вотчин­ ного и полагала, что она по наследственному праву владеет русской зем­ лей и народом. Наша «правая» власть всегда очень способствовада хаотизации и анархизации общественной и народной жизни. После 17-го октября, когда была создана Гос. Дума, у власти не явилось государ­ ственного сознания того, что Гос. Дума есть государственное учрежде­ ние, органическая часть государства. Представители власти продолжа­ ли думать, что народное представительство есть лишь терпимая обще­ ственная оппозиция правящей власти, как единому носителю и выра­ зителю государства. С двух противоположных сторон смешивалось у нас государство с правительством. Но ведь законодательная власть народных представителей есть го­ раздо более коренное начало государственности, чем исполнительная власть правительства, которая есть лишь одна из преходящих функ­ ций государственного механизма. Сама Государственная Дума должна прежде всего сознать себя органической силой русской государствен­ ности, выразительницей единства России, а не одной лишь ареной борь­ бы партий. Государственная Дума не есть общество, противостоящее власти, она сама есть власть, она хранит русскую государственность и русское национальное единство не менее правительственной власти, а гораздо более. У министров, которые оказались негодными в самый

Статьи 1915 г. 344 грозный час для Русского государства, не было никакого государствен­ ного сознания и ответственности и не им быть носителями начал госу­ дарственности. Они были реакционными заговорщиками против ос­ нов государственности. Война низвергла бюрократические фикции и обратила к реальностям. Государственная и национальная фразеология нашей правой бюрократии оказалась призрачной. Так же низвергла война фикции всяких отвлеченных политических деклараций, обратила к кон­ кретному. Мы перестали верить в фразеологию право-бюрократическую, лево-социал-демократическую или доктринерски-либеральную. Мы те­ перь верим лишь в конкретные реальности и в дела, во внутреннюю силу, выражающуюся в конкретных внешних действиях. Отношения общества и власти вступают в совершенно новый фа­ зис. Это новое соотношение прежде всего создается единством обще­ ства и армии, которое сознается все более и более. Россию вели к гибе­ ли те разлагающиеся круги, которые Государственная Дума признала достойными лишь сидеть «а скамье подсудимых. Россию спасет и ох-г ранит все общество, весь народ. И то государственное положение, ко­ торое будет фактически завоевано обществом, патриотическим делом спасения родины, не может уже быть отнято никогда. Отныне это — величайшая реальность и сила, а не отвлеченная фикция. Война долж­ на излечить нас от отвлеченного формализма в политике — она обра­ щает к содержанию, к жизненно-фактическому. Мы должны оставить безответственный бойкот и принципиальную оппозицию людей, сто­ ящих как бы вне России, вне русской государственности, вне нацио­ нального единства. Мы должны преодолеть формальное принципиаль­ ное противоположение общества и государственной власти, должны сознать себя положительной силой, действующей внутри единой вели­ кой России, ответственными гражданами своего отечества.

О «РАДИКАЛИЗМЕ» Газета «День», мнящая себя очень радикальной и левой, система­ тически вела поход против Государственной Думы. Уже первое исто­ рическое заседание 19-го июля очень не понравилось «Дню»1. «День», по-видимому, считал, что главный враг сейчас — Государственная Дума и кадеты, сводил партийные счеты и ни одним словом не обнаружил сознания всей исключительности исторического момента, боли за Рос­ сию, чуткости к совершающемуся, ответственности за судьбу родины. Раздаются обычные радикальные фразы, давно набившие оскомину, не обнаруживающие никаких признаков самостоятельной мысли. По­ зиция газеты «День» есть обычная позиция русского радикализма, и она несет на себе все его грехи. Этот радикализм лишен каких бы то ни было самостоятельных идей, и он, — увы! — легко делается пошлым. Можно быть идейным консерватором, идейным либералом, идейным социалистом или народником. Но невозможно быть просто идейным радикалом. Радикализм не несет с собой никакой самостоятельной идеи. Это по существу направление промежуточное. Для традиционного типа радикала характерна неспособность к самостоятельным нравственным суждениям; они живут отражениями чужих нравственных суждений. Эти свойства русского радикализма делают его явлением нравственно хилым и лишают его идейного значения, русские радикальные слои нравственно бесхарактерны и рыхлы. Право на существование имеет энергия либеральная и энергия социалистическая, энергия консерва­ тивная и энергия революционная, все они имеют свое место в разви­ тии России. Но радикализм не представляет никакой самостоятельной энергии. Некоторые слои русского общества фатально делаются ради­ кальными только за невозможностью идейно пристроиться, за отсут­ ствием самостоятельного места в общественности. Так создается самая безответственная из всех общественных позиций. Позиция социалис­ тов очень реальна и идейно самостоятельна. Можно не сочувствовать

346

Статьи 1915 г. социалистической доктрине и социалистической тактике, но нельзя отрицать значение социалистического движения: без него слишком забыли бы об интересах рабочего класса, о которых нужно напоми­ нать, хотя бы в крайней и исключительной форме. Такой же смысл есть и в существовании народничества, которое напоминает об интересах крестьянства. Буржуазный мир должен быть ограничен. Но радикализм не несет никакой обязательной общественной функции. Социалистыреволюционеры все равно будут признавать радикалов представителя­ ми буржуазного мира. Пусть радикалы сколько угодно поносят либе­ ралов, они — такие же «буржуа», как и либералы. Да и сами радикалы нравственно не уверены в себе. Им нечего сказать. Они сами думают, что социал-демократы и социалисты-революционеры лучше их. И в лагере либеральном у нас бывают принципиальные и идейные правые либералы, для которых либерализм есть самостоятельная идея, более истинная и высокая, чем идея революционная и социалистическая. Левые кадеты часто бывают теми же радикалами. В последние месяцы русское либеральное движение проявило боль­ шую энергию, истинный патриотизм и политический разум. Эта «гос­ подская» Гос. Дума, которая не являлась, конечно, настоящим народ­ ным представительством и в прошлом не имеет особых заслуг, сделала больше, чем от нее можно было ожидать. Справедливость требует при­ знать, что Дума почувствовала исключительную важность переживае­ мого момента и осознала основные задачи момента.; Создание прогрес­ сивного блока — факт огромной важности, показывающий созрева­ ние нашего общественного разума. Бывают минуты в жизни народов, когда необходимо стремиться к максимальному единству и единению на почве программы-минимум. Такую минуту сейчас переживает Рост сия. Разъединение и раздор вообще сомнительное благо и ценность, а когда отечество в опасности, всякое увеличение разъединения и раздо­ ра — преступно. Этого не хотят осознать ни крайние правые, ни край­ ние левые — они продолжают думать, что нужно вырывать пропасть внутри страны, разрушать национальное единство. В 1905 году созда­ валось такое впечатление, будто социал-демократы «большевики» ви­ дели основную задачу в истреблении сначала социал-демократов «мень­ шевиков», потом социалистов-революционеров, потом радикалов, по­ том либералов, а потом уже, в последнюю очередь, реакционного пра­ вительства. А сами социал-демократы «большевики» в первую очередь должны быть истреблены максималистами. Вот эта дикая психология не вполне прошла и в 1915 году, хотя история должна была бы много­ му научить. Не только революционеры, но и радикалы из «Дня» гото­ вы видеть главную мишень для выстрелов в прогрессивном блоке. [...] И я верю, что рабочие и крестьяне проявят больше разума, чем интел-

О «радикализме* 347 лигенты-доктринеры. Огромное значение имеет сейчас полевение пра­ вых крутов нашего общества, рост в них общественного сознания под влиянием войны. Этот факт имеет больше значения, чем бесконечное повторение радикальных фраз, — он обнаруживает реальное измене­ ние в русском обществе. Открылись глаза у влиятельных слоев русско­ го общества. И это очень ценно, очень действительно. Историческое значение имеет образование прогрессивного единства в жизни народа. В этом ведь основная задача, а не в сектантском вырывании пропасти. Всегда должно поддерживаться единство нации, а перед лицом гроз­ ного врага это единство должно поддерживаться в высочайшей степе­ ни. Дело идет о спасении России, внешнем и внутреннем, и во имя этой священной задачи многим можно и должно поступиться. Неужели наши радикалы не сознают этого? Неужели они ничему не научились? Время ли теперь сводить партийные счеты с кадетами! Пусть много грехов числится за кадетами, но сейчас не только кадеты, сейчас даже прогрессивные националисты и октябристы2 заняты делом спасения родины, сейчас все переродились на этот час истории под влиянием национальной опасности, которая грозит не только от немцев, но и от черных сил внутри страны. Свобода печати и, в частности, свобода со­ циалистической печати изобличала бы всю бессодержательность рус­ ского радикализма, всю ненужность его фразеологии. Ведь настоящий радикализм означает коренное отношение к жизни, изменение в самих нормах жизни. А в нашем традиционном радикализме нет ничего ко­ ренного, ничего радикального.

САМООБЛАДАНИЕ Внешние и внутренние испытания, которые переживает в эти дни русский народ1, требуют прежде всего и больше всего — самооблада­ ния, самообладания исключительного и небывалого, самодисциплины, сдержанности и спокойствия. Овладеть стихийными силами, которые легко могут привести к взрыву, — основная сейчас задача. Слишком велико испытание терпения русского народа, и если он выдержит это испытание, то обнаружит окончательно свою историческую зрелость и свою пригодность для выполнения великих положительных задач. Куется дух русского народа, и мы не можем допустить мысли, что он будет сломлен и раздроблен тяжелым молотом истории. Стихийные непосредственные чувства влекут сейчас к действиям, которые могут оказаться непоправимыми. Не будем допускать себя до истерики, до расковывания хаоса. Мы должны поставить Россию, ее интересы, ее судьбу выше своих стихийных чувств, своих самых благородных эмо­ ций негодования. В нашем отношении к трагическому обороту собы­ тий воля и разум должны преобладать над эмоциями, над чувствами, которые могут быть очень бурны и страстны, но исключительное от­ дание которым всегда есть пассивность духа. Величайшая же активность духа — самообладание. Настоящее духовное самообладание есть внут­ реннее дело, спасение души народа от разложения и хаоса, обращение внутрь, в глубину. Когда власть страстных эмоций безраздельно мною владеет, то душа моя выбрасывается вовне и распыляется внешним. Эмоциональная жизнь должна быть сосредоточена вокруг внутреннего духовного центра, независящего ни от чего внешнего и колеблющегося. И так это не только в жизни индивидуальной, но и в жизни обществен­ ной. Душа целого народа может быть подчинена в своей эмоциональ­ ной, страстной жизни духовному центру. И тогда благо народу. И—душа народная может распылиться от внешних событий, может быть вы-

Самообладание 349 брошена наружу и отдана воле ветра. Всякая паника есть такое распы­ ление массовой души, потеря духовного центра. [...] Но необходимо призывать к самообладанию, к сохранению и концентрации народной энергии, к накоплению внутренней силы. Русское общество проявило поразительное единодушие и пошло на большие жертвы во имя спасения России. Государственная Дума была патриотична в лучшем смысле этого слова. [...] От русского народа и общества не должна исходить инициатива раздора внутреннего. Пусть темные силы радуются потере самообла­ дания и разделению России. [...] Наша сознательная задача должна быть положительной и творческой, а не отрицательной и раздражительной. Всякий раздор внутри России радует нашего врага. Весть о самообла­ дании и единении русского народа будет для врага ударом. Самообла­ дание — признак зрелости и возмужалости, показатель духовной сво­ боды. Будем же свободны от власти отрицательных и разрушительных чувств. Будем охранять душу народа нашего от хаотического распаде­ ния. Не дай Бог потерять самообладание в грозный час испытаний. Будем не только индивидуально, но и общественно жить в себе, а не вне себя, определяться изнутри, а не извне. Бесстрашие перед опаснос­ тью и перед ужасом жизни — величайшая религиозная добродетель. Она предполагает духовное самообладание.

РОЛЬ ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ В РОССИИ I Давно уже и много раз указывали на то, что промышленная буржу­ азия не играет у нас той освободительной политической роли, какую играла на Западе, и что это печально для политического развития Рос­ сии. Буржуазия все еще не [с] делалась у нас политически сознательным третьим сословием. Наша буржуазия была малокультурна, боялась вла­ сти, не порвала еще с прошлым хищнического купечества, была по­ давлена передовой экономической ролью иностранцев-капиталистов в России. Сословия вообще были мало развиты в России и подавлены бюрократией. Исток нашей буржуазии — старое русское купечество. По наследству не получила она никаких гражданских чувств и никаких политических притязаний. Старые навыки, унаследованные от купече­ ства, делали нашу буржуазию экономически не творческой, политичес­ ки покорной и боязливой. Творческая инициатива была слишком нич­ тожна в русской буржуазии. Сравнительно недавно она выходит из со­ стояния подавленности и делается культурным слоем. Очень важно отметить, что русская буржуазия всегда была идейно загнанной и от­ верженной, никогда не получала никакой идеологической санкции. Сначала была она под презрением дворянским, а потом под презрени­ ем интеллигентским. Это не способствует расцвету. И русская буржуа­ зия не знала периода духовного подъема. Она всегда определялась, как служащая своим личным и классовым корыстным интересам, а не ин­ тересам общенациональным и общенародным. Она и сама себя так ощущала и потому не могла играть никакой творческой роли в разви­ тии России. Это был показатель низкого уровня индустриального раз­ вития. В поздний час выступило у нас третье сословие, и никто уже не верит, что оно — народ. На смену дворянства, как передового сосло­ вия в прошлом, у нас пришла не буржуазия, не третье сословие, а раз­ ночинная интеллигенция, и она определила наше идейное развитие.

Роль третьего сословия в России 3 51 Это явление специфически русское. У нас совсем не было буржуазных идеологий, не было идейной буржуазии. А без идейной санкции невозможна никакая творческая роль. Спа­ ять класс и внушить ему чувство достоинства может лишь идея. Бур­ жуазия в России была распылена исключительным господством инте­ ресов. В глазах широких слоев русской интеллигенции всякий буржуа, всякий промышленник — нравственно отверженный эксплуататор, за ним отрицается всякая положительная роль. Душа русского народа не хочет, чтобы Россия по европейским образцам прошла буржуазный период развития. Мы не могли уже верить в общечеловечность буржу­ азных идеалов и нас не пленяли плоды буржуазных революций на За­ паде. Очень характерно, как был перенесен на русскую почву марксизм. Марксистская схема признает творческую роль промышленного капи­ тализма и прогрессивную роль буржуазии на известной стадии разви­ тия. Но в русском марксизме ничего подобного не оказалось. В России капитализм был еще в начальной стадии своего развития и буржуазия еще не созрела для своей роли. А русские марксисты стали утверждать, что буржуазия уже разлагается и близится переход капитализма в со­ циализм. Так выходило по- процессам головным, а не жизненным. В голове марксистов буржуазия начала разлагаться, когда в жизни она лишь начала слагаться. Социал-демократы хотели привить в России классовый пролетарский пафос, когда буржуазия еще не выступила на арену истории и не сказала своего слова. В сущности, русская социалдемократия оставалась замаскированным народничеством. От народ­ ничества она получила целый ряд нравственных суждений, берущих под подозрение само промышленное развитие. Точка зрения классо­ вых интересов окончательно вытеснила точку зрения национального развития. Эта исключительно классовая точка зрения, окрашенная к тому же в русско-аскетический моральный цвет, помешала русским социал-демократам понять, что по марксистской же теории в России предстоит еще буржуазии сыграть политически и экономически про­ грессивную роль. Чистого марксизма не принимала душа русского ин­ теллигента, все же национальная душа, душа, отвращающаяся от бур­ жуазности, но не умеющая понять, что отвращение к буржуазности есть явление духовное, а не материально-классовое. Но промышленное развитие России нельзя рассматривать исклю­ чительно как классовый интерес промышленников. Промышленное развитие есть также и общенациональный, общенародный интерес, и оно необходимо для самого рабочего класса. На известной стадии про­ мышленное развитие не может обойтись без капитанов промышлен­ ности, без передового класса промышленников, хотя необходимость эта не должна быть превращена в неотвратимую схему. Класс промыш­ ленников может быть прогрессивным культурным слоем, сознающим

352 Статьи 1915 г. свои общенациональные задачи и свои обязанности перед рабочим классом, а может быть, классом хищников, для которого существуют лишь корыстные классовые интересы. До сих пор у нас преобладал вто­ рой тип. Но наступило время для культурного и политического подъе­ ма промышленного слоя, для осознания им миссии общенациональ­ ной и для ограничения хищнических аппетитов, без которого ника­ кая национальная миссия не может быть выполнена. Инстинкты на­ циональной творческой производительности должны возобладать в промышленном классе над инстинктами стяжательства и нечистого обогащения. Тогда только класс становится под знак исторического общенационального дела. В промышленном классе России должна вы­ работаться культурная и нравственная энергия, без которой он не может сыграть никакой положительной роли. Историческая роль предполагает сознание своей миссии и способность к самоограниче­ нию и жертве. Хищничество само по себе не может быть историчес­ кой силой. Если в русском промышленном классе воля к угнетению рабочего класса и к борьбе против нарождающегося рабочего движе­ ния победит волю к экономическому и политическому творчеству, то класс этот превратится в силу реакционную и не будет призван к исто­ рическому делу. Исключительная классовая точка зрения социал-демо­ кратии толкает промышленный класс на этот путь и обрекает его на реакционность. Но классовая точка зрения должна быть подчинена точке зрения национальной, задачам страны и народа, как целого, и с этой точки зрения и промышленники не могут быть отверженными, и они долж­ ны быть призваны к делу служения России. У третьего сословия есть свой камень за пазухой против рабочего класса, свои специфические интересы, которыми мы не можем проникнуться и которым не можем сочувствовать. Но мы можем признать положительное значение тре­ тьего сословия для промышленного развития России и для политичес­ кого освобождения, нимало не сочувствуя специфически классовым его интересам. Можно понять и учесть роль буржуазии, нимало не заража­ ясь буржуазностью и не сочувствуя буржуазному духу. Можно бороть­ ся с буржуазным духом и все же признавать роль буржуазии во внеш­ нем историческом плане, где все относительно и ступенно. Борьба с буржуазностью есть более духовный факт, чем факт социально-поли­ тический, и он предполагает духовную абсолютность, не переносимую непосредственно в относительность исторического мира. С высшей точки зрения и рабочий класс буржуазен, и социализм буржуазен, так как буржуазность есть состояние духа. Классовая точка зрения есть со­ циологическая абстракция, и она не может определять конкретной ис­ торической жизни народов, в которой действуют сложные силы. Так, например, социологическая абстракция дворянства или буржуазии не

Роль третьего сословия в России 353 покрывает той сложной русской действительности, в которой действу­ ют общеземский; союз или общегородской союз 1 , возвышающиеся над классами до политики общенациональной.

II Нынешний исторический момент в России стоит под знаком воз­ растания третьего сословия. Классовая точка зрения очень относитель­ ная и подчиненная и ею нельзя пользоваться слишком широко и нео­ граниченно. Но не нужно быть марксистом, чтобы увидеть значение промышленной буржуазии в наступающий исторический час. Война остро обнаружила всю важность промышленного развития для России, для ее безопасности и охраны, и всю недостаточность, всю убогость нашей промышленности. Нынешняя война — индустриальная война, и она глубоко отлича­ ется от прежних войн, связанных с преданиями рыцарства, с дворян­ ством, с личной доблестью. Ныне происходит война капиталистичес­ ких обществ, тон которым задает Германия, и она не имеет прежнего благородного военного стиля. Это — война буржуазная, хотя требует она не меньшей, чем прежде, может быть, даже большей жертвоспособности и закала духа. Героизм войска — необычайный. И все же ны­ нешняя война бесстильна по сравнению с наполеоновскими войнами. Буржуазно-промышленный стиль войны еще не кристаллизовался и труднее всего его выразить нам, русским, отвращающимся от всего буржуазного. Но ясна для всех двусторонняя истина: победа невозможна без промышленного развития и промышленное развитие невозможно без победы. Русский промышленный класс это сознал и связал с поли­ тическим положением страны. Наша индустриальная отсталость ока­ залась для нас роковой. А вся наша бюрократическая система ставила препятствия для развития во всех направлениях. Все это связывается в один узел. Чтобы узел развязался, московские промышленники долж­ ны победить петроградских бюрократов. Те, которые противопостав­ ляют нашу русскую святость немецкой промышленной технике, грубо смешивают совершенно разные планы, и это смешение производит впечатление почти кощунственное. Пусть те, которые строят эти пре­ красные теории, сами попробуют повоевать в окопах безоружными, с голыми руками. Ведь техника вооружения есть одно из орудий духа на известной стадии его развития. Само промышленное развитие есть манифестация человеческого духа, и дух буржуазный, связанный с ин­ дустриализмом, есть порабощенный дух, соответственно обнаружива­ ющий себя вовне. Но дух может выковывать себе орудия, не попадая в буржуазный плен у внешнего. Необходимость промышленного разви12 Падение священного Русскою царства

354

Статьи 1915 г. тия остается императивом для деятельности духа во внешнем мире, в природно-историческом плане, на известной стадии мирового раз­ вития. Спиритуалистическое отрицание необходимости материального развития есть ложный дуализм, противополагающий дух и материю, и ложный монизм, применяющий к относительному материальному миру абсолютные духовные критерии. Этому дуализму нужно проти­ вопоставить истинный монизм, для которого материальная действи­ тельность есть лишь манифестация и символизация духовной действи­ тельности, а этому монизму — истинный дуализм, расчленяющий и разделяющий планы внутренно-мистический и внешне-материальный. И тогда необходимость промышленного развития для России может быть духовно оправдана. Реакционный утопизм и романтизм являют­ ся подменой необходимых нам материальных орудий уже существую­ щими духовными ценностями. Буржуазному духу нельзя противопос­ тавить промышленную отсталость — ему нужно противопоставить иной дух, независящий ни от каких экономических факторов. Эконо­ мическая отсталость и слабость сама по себе есть недостаток, а не из­ быток духа. И можно говорить лишь о том, чтобы промышленное твор­ чество было вдохновлено иным духом, а никак ни о том, чтобы про­ мышленного развития не было, или чтобы оно было остановлено на примитивной стадии. В русском аскетическом отношении к промыш­ ленной предприимчивости была своя правда, но было и совершенно ложное смешение разных плоскостей. Война обнаружила угрожающую недостаточность созидательной промышленной инициативы русских, подавленность и угнетенность инициативой немецкой. Обнаружилась также и неразрывная связь про­ мышленного развития с политической самодеятельностью общества и народа, с правом общественно организоваться и действовать самосто­ ятельно. Промышленники должны сыграть немалую роль в победе. А это неразрывно связано с осознанием ими своего общественного по­ литического значения. Это рост третьего сословия, как самостоятель­ ной общественной и политической силы, все время чувствуется в ре­ чах П.П. Рябушинского, очень характерного представителя либераль­ ной промышленной буржуазии. Нам по пути с ним, хотя цели наши очень разные, и раньше или позже пути наши разойдутся. Мы должны сознать, что для выхода Рос­ сии из тупика большое значение имеет возрастание экономической и политической силы третьего сословия, подчиненного идее националь­ ной. Но Россия не может и не должна просто повторять путей Запад­ ной Европы. Повторений нет в истории, в ней все индивидуально. Да и мировая война настолько колеблет устои капиталистического хозяй­ ства, что после небывалого ее опыта хозяйственная жизнь народов всту-

Роль третьего сословия в России 355 пит на путь непредвиденных социализации. Поэтому и в рост промыш­ ленного капитализма в России будут внесены совершенно новые чер­ ты, ограничивающие хаотичность и корыстность частных хозяйств.

III Война 1812 года стояла под знаком дворянства и была окрашена в ярко дворянский цвет. Дворянство было самым передовым и культур­ ным сословием, наиболее патриотическим и активным в деле спасения родины от вражеского нашествия. В Отечественной войне был благо­ родный дворянский стиль. «Война и мир» — прежде всего дворянская эпопея. Из передового офицерства 12-го года вышли декабристы. Портре­ ты наших предков, героев 12-го года, говорят о расцвете дворянства. Ничего подобного нет в войне 1915 года. За столетие до неузнаваемос­ ти изменилась Россия. Дворянство все еще продолжает держаться за власть, но падает все более и более. Оно отцветает, в нем появляются все признаки упадочного сословия, сходящего с исторической сцены. В дворянстве, как классе, нетуже способности к энтузиазму, к бескоры­ стному служению родине, к увлечению идеями. Современное объеди­ ненное дворянство носит на себе черты творчески бессильной, озлоб­ ленной в цепляний за свои интересы социальной группы. В обличий дворянства, как класса, нет уже красоты. Интересы современного от­ живающего дворянства не отождествляются с интересами России. Об­ щенациональная, общенародная роль дворянства кончилась. Дворян­ ство, как сословие, не играет никакой самостоятельной и значитель­ ной роли в этой войне, оно не обнаружило того патриотического подъе­ ма, какой обнаружили другие общественные слои. Правда, отдельные дворяне очень много делают для войны, но как личности, как индивидуальности, в качестве земцев, членов Государ­ ственной Думы, писателей и пр., а не как представители сословия. И это — дворяне, отрекающиеся от борьбы за сословные дворянские интересы. Кн. Г.Е. Львов работает для России не как дворянин, а как земец, ничего специфически дворянского нет в его общественной дея­ тельности, хотя в его душевном облике есть черты старинного дворян­ ского благородства. Лучшая часть нашего дворянства растворяется в прогрессивной бессословной общественности, в земщине. Дворянство, как социальное целое, не сказало своего слова в грозный час русской истории. Оно неспособно уже к национальному служению, а способно лишь к реакционным интригам. Традиционная национальная фразео­ логия дворянства — ветхие, пустые слова, риторика, которой уже ник­ то не верит. Живых слов нельзя уже услышать от некогда первенство­ вавшего и передового сословия.

356 Статьи 1915 г. Нынешняя война стоит под знаком скорее третьего сословия, чем дворянства, если уж говорить о классах, и она окрашена в промышлен­ ный цвет. Промышленный класс очень активен и патриотичен в ны­ нешнюю войну, национально и вместе с тем прогрессивно настроен и хочет послужить войне и победе развитием России, а не задержкой раз­ вития. Современная война требует не столько дворянских, сколько про­ мышленных качеств. Повторяю, современная война — не рыцарская, а индустриальная. Это может печалить, но этой истине нужно прямо смотреть в глаза, ничего не приукрашивая. Меня печалит вырождение и увядание дворянства. С гибелью дворянства гибнет много старой красоты и благородства. Русская литература создана главным образом дворянством. В идущем на смену третьем сословии много некрасиво­ го, грубого, неблагородного, цинически корыстного, слишком беззас­ тенчиво пробивающегося в первые ряды. И мне кажется, что душа Рос­ сии никогда не пленится буржуазными идеалами жизни. Россия не дол­ жна идти по буржуазному пути. Но утешает то, что прекрасное и ценное в дворянском душевном тоне—дворянская честь и благородное великодушие становятся свой­ ствами общечеловеческими, переходят в другие социальные группы. Третье сословие выступает в России на историческую авансцену. Это необходимо признать и принять, даже если это нам не нравится. Но третьему сословию не может быть предоставлено безраздельное гос­ подство. Россию нельзя уступить промышленникам. Их господство опасно. Своекорыстные интересы класса промышленников должны быть ограничены силой сверхклассовой, общенациональной правды. Мы хорошо уже знаем, что третье сословие — не народ. Русский либе­ рализм не должен быть буржуазно-классовым — за ним стоит не толь­ ко класс промышленников, но также русская земщина и русская ин­ теллигенция. Земщина—зерно своеобразной общественности и свое­ образной государственности. Мы можем принять и признать роль тре­ тьего сословия лишь в меру совпадения его интересов с интересами национальными. Промышленный класс может быть лишь одной из действующих сил и должен быть ограничен другими силами. И опре­ деляющей силой всегда остается своеобразная душа русского народа, имеющая свою особую судьбу.

IV Индустриализация России, мучительный переход ее к промышлен­ ному капитализму означает не только выступление на историческую арену промышленников, но также и выступление рабочих. Возрастаю­ щее значение третьего сословия имеет своей обратной стороной воз-

Роль третьего сословия в России 357 растающее значение четвертого сословия. В промышленном развитии России значение имеют не только капиталисты-промышленники, но также прежде всего и более всего сами рабочие. Положение рабочего класса должно быть культурно и экономически поднято. Рабочим дол­ жна быть предоставлена возможность организоваться, защищать свои интересы и ограничивать интересы капиталистов. Безумно было бы говорить о роли промышленников для России и для войны и забыть о роли рабочих. Рабочий класс должен стать национальной силой и по собственному своему сознанию, и по оценке, которую ему должны да­ вать другие слои общества. В рабочем классе должно возрасти общена­ циональное сознание и возобладать над сознанием исключительно клас­ совым. Рабочий класс должен почувствовать свое единство с Россией, с целым. А это предполагает коренное изменение отношения к рабоче­ му классу со стороны власти и других классов общества. В экономичес­ кой классовой борьбе рабочих и капиталистов не должна быть призна­ ваема государственная монополия за капиталистами. Государство обязано защищать интересы труда и приводить это в связь с защитой интересов промышленного развития страны, промыш­ ленного развития, а не промышленников. Развитие промышленного капитализма в России неотвратимо, но русский промышленный капи­ тализм не будет копией западно-европейского. Параллельно будет со­ вершаться государственная и муниципальная социализация хозяйства. И борьба классов может быть смягчена и подчинена ценностям обще­ национальным и общенародным. Исключительное господство в госу­ дарстве интересов промышленников-капиталистов толкает рабочий класс на путь классовой борьбы, разрушающей единство нации. И ли­ цемерно было бы за это осуждать рабочих. И третье сословие, и чет­ вертое сословие сыграют положительную историческую роль в меру подчинения своих интересов интересам общенациональным и обще­ народным, в меру преодоления интересов во имя ценностей. Кроме классов, сословий, социальных групп, существует еще и прежде всего Россия, как единое.целое, как мистическая реальность, существует рус­ ский народ, нация. Нам близка и дорога Россия, русский народ, а не те или иные классы, и мы для нее хотим работать. И со сверхклассовой, национальной точки зрения мы видим, что третье сословие идет в Рос­ сии к власти, но это движение найдет себе ограничение в идеальном своеобразии русского народа и в возрастающей силе и значении чет­ вертого сословия, которое должно находить себе защиту в сверхклас­ совом и сверхсословном государстве, в национальном и социальном государстве, приведенном в соответствие с духом русской земли, и в организованной общественности.

ОБ УСЛОВНОСТИ ЖИЗНЕННЫХ ОЦЕНОК I Все точки зрения на жизнь ограничены, все ориентировки относи­ тельны и условны, не могут претендовать на полноту и окончатель­ ность. На любой ценности можно ориентировать жизнь — на ценнос­ ти государства, национальности, хозяйства, морали, познания или ис­ кусства. Но все эти ориентировки имеют значение прагматическое, а не абсолютное. Исключительная ориентировка на какой-нибудь цен­ ности как бы создает свою особую действительность. Для того, кто в основание своей точки зрения на жизнь положил ценность государ­ ства, мир предстает иным, чем для того, кто положил в основу цен­ ность моральную или эстетическую. Человек видит действительность той или иной, в зависимости от того, какую ценность он взял за основ­ ную для ориентировки и на какой точке зрения он укрепился. Полной действительности не только никто не в силах воспринять, но такой полной действительности и не существует, ибо действительность не только дается, но она также и творится. С любой точки зрения и при любой ценности, взятой за основной критерий, можно привести из действительности неиссякаемое количество оправдывающих фактов. Каждый имеет за собой свою действительность и действительность со­ вершенно фактическую. Для пессимистического взгляда на Россию приводят такое же количество фактов, как и для взгляда оптимисти­ ческого. При известной ориентировке и при известных ценностях, при­ нятых за исходную точку зрения, Россия может представиться в виде кучи мусора, не одушевленной никакой единой душой, и для такого представления, конечно, приведут немало фактов из действительнос­ ти. Но для того, кто иначе себя ориентирует в жизни и кто берет за исходные более глубокие ценности, Россия остается живым организ­ мом, и единая душа России не умерщвляется самыми ужасными фак­ тами разложения и гниения. Важно признать, что существует градация

Об условности жизненных оценок 359 ценностей, которые можно брать за ориентирующие в бесконечной и подавляющей сложности жизни. Такой ориентировкой защищается человек от окружающей его со всех сторон полной бесконечности, от подавляющей его запутанности. Но легко забывает человек условность и относительность своей ориентировки и попадает в плен к собствен­ ным точкам зрения. Так, одно и то же и помогает ему разобраться в мировой действительности и мешает ему. И необходимо помнить, что в разные эпохи разные ценности выступают на первый план.

II В данный исторический час в России естественно и необходимо ориентировать жизнь на ценности национальности, так как она долж­ на быть сознана и утверждена. Вся энергия нашего духа должна быть направлена на национальное самоопределение и национальное само­ сохранение. Такое направление нашего духа подсказывается безотла­ гательной исторической необходимостью, важнейшей задачей момен­ та. Мы живем в период усиленной работы над национальной пробле­ мой. Но ложно то отношение к жизни, которое признает ценность на­ циональности единственной и верховной. Существуют еще высшие ценности. П.Б. Струве, например, хочет ориентировать жизнь на ут­ верждении ценности государства и исключительность его точки зре­ ния создает не совсем верные перспективы. Государство персонифи­ цируется и абсолютизируется, превращается в существо, совершенно независимое от человека и народа. Государство есть некоторая ценность, но не высшая, не единственная ценность, и она должна быть подчине­ на другим ценностям. Так, уже национальность — ценность более глу­ бокая, чем свое государство. Германия сознала свое национальное един­ ство раньше, чем государственное единство. Нация, народ стоит за го­ сударством и предшествует ему. Нация — субстанция. Государство — ее функция. Свое национальное единство германский народ осознал на ценностях духовной культуры. И лишь во вторую половину XIX и в начале XX века германский народ начал исключительно ориентировать­ ся на мощи государства. Эта исключительная ориентировка на госу­ дарственном могуществе ведет скорее к нравственному и духовному падению германского народа, чем к его подъему и возрождению. Ис­ тория учит нас тому, что государственная ориентировка так же отно­ сительна, как и всякая другая ориентировка. В России сейчас исключи­ тельный упор на государственности есть лишь борьба с анархически­ ми инстинктами в русском народе. Но в другие эпохи и у других наро­ дов вся жизнь по-иному воспринимается. В XV веке во Флоренции считали высшей и единственной ценностью искусство, художество, и

360 Статьи 1915 г. на ней ориентировали всю жизнь. И в этом была великая правда, и она создала великий расцвет культуры, одну из самых творческих эпох ис­ тории.

III Условная ориентировка на какой-нибудь избранной и фиксиро­ ванной ценности совершенно необходима, чтобы не потерялся чело­ век в бесконечной сложности и запутанности бытия. Но всегда следу­ ет помнить, что такая ориентировка имеет лишь прагматическое зна­ чение, относительное, а не абсолютное. Прагматическое упрощение действительности может оказаться источником рабства духа. Дух дол­ жен прежде всего сохранить свою внутреннюю свободу и сознавать, что все ориентировки полагаются им самим. В действительности же дух слишком часто бывает подавлен ориентировкой на одной какойнибудь ценности. Человек легко делается рабом того, что для него безотлагательно нужно, рабом нужной ему государственности или нужного ему хозяйствования. Это каждому известно из личного опы­ та. А ныне всем это хорошо известно из коллективного опыта войны. Война выдвигает необходимость новых ориентировок и признания новых ценностей. В чем-то война очень обогащает наш дух. Но не следует впадать в слащавый оптимизм. Война очень двойственна по своим результатам, и она несет с собой для нашего духа не только одни положительные ценности. Задачи и интересы войны суживают сознание и вызывают прагматически необходимую ограниченность. На этой почве возможно и погашение духа, ослабление порыва к куль­ турному творчеству. Мировая война, слишком затянувшаяся, заклю­ чает в себе опасность частичной варваризации Европы. Жизнь отбра­ сывается к элементарному. Сейчас у нас сознание поглощено элемен­ тарными вопросами хозяйственного и государственного устроения. Ориентировка жизни на экономизме 1 , исключительная поглощен­ ность вопросами продовольствия, в конце концов, может привести к душевной подавленности и панике. Если такое состояние будет дли­ тельно продолжаться, то это не может не отозваться на ослаблении культурного творчества. Элементарно необходимое слишком вытес­ няет все избыточное в духовной жизни, все лишком тонкое и слож­ ное. Состояние обороны может вызвать огромный духовный подъем, но это состояние духовно элементарное, суживающее объем жизни. Продолжительное пребывание в состоянии крайней обороны несет с собой опасность сужения духовной жизни и отодвигания ее к элемен­ тарному, если не будет утверждаема некая свобода духа, внутренне возможная при всяком состоянии внешнего мира.

Об условности жизненных оценок 361 Свобода духа дороже всего, она должна за всем стоять. И даже ис­ ключительное утверждение ценности национальности или государства должно из свободы духа рождаться. Прагматическая ориентировка на одной какой-либо ценности не должна превращаться в маниакальную одержимость. Пусть мой дух будет творцом ценности национально­ сти, а не рабом ее. У националистов же утверждение ценности нацио­ нальности легко превращается в одержимость: они в рабстве у столь исключительно утверждаемой ценности национальности и во имя ее они делаются гасителями духа. Никакая ориентировка на той или иной ценности не может претендовать на абсолютность, так как абсолют­ ность может быть лишь в духе, в его полноте. Все же полагаемое духом вовне — условно и относительно. Во внешнем мире не может и не дол­ жно быть кумиров. Всякая ценность есть прежде всего духовная жизнь и ее объективация вовне не должна быть направлена против духовной жизни, ее породившей. Ценность национальности или государствен­ ности есть также духовная жизнь. И всякое национальное или государ­ ственное идолопоклонство есть грех против духа. Все, что здесь гово­ рится, предполагает отношение к жизни изнутри, а не извне. Дух чело­ веческий обретает свободу, когда он чувствует всю жизнь оправданной из своей глубины. Тогда он не может быть рабом государственности, а может быть лишь ее творцом, не может быть рабом ничего ему проти­ востоящего извне. Точка зрения на жизнь государственников, церковников, нацио­ налистов, социалистов и мн[огое] др[угое] слишком часто бывает раб­ ством духа, рабской определяемостью внешними идолами, всепожи­ рающими кумирами. От этого духовного рабства да будем мы свобод­ ны. Будем утверждать и национальность, и государственность, и хо­ зяйство, и всякую нужную нам ценность в атмосфере духовной свободы, в вольном внутреннем воздухе. Тогда только наша национальная и го­ сударственная ориентировка жизни в нынешний час истории не будет угашать и обеднять духовной жизни. Тогда не угаснут и высшие цен­ ности религиозного созерцания, познания, художественного творче­ ства. И мы переживем тяжелые испытания, не понизив своего духов­ ного уровня.

ОЧЕРЕДНАЯ ЗАДАЧА I Непринятием депутации земского и городского союзов закончил­ ся известный период либерального общественного движения1. Движе­ ние это отличалось большой выдержкой и единством, было проникну­ то подлинным патриотизмом и выработало прекрасный план. Но план этот не увенчался успехом. Того реформирования власти, на которое это движение рассчитывало, не произошло. Прогрессивный блок, ко­ торый был парламентским выражением этого движения, уже сейчас не имеет того значения, которое он имел еще недавно. Это •— образова­ ние на историческую минуту, оно не может обладать устойчивостью и всегда может замениться другой группировкой: Сейчас мы пережива­ ем промежуточное состояние и никакого нового плана и новых мето­ дов еще не выработано. Но твердой и незыблемой остается основная наша цель — оборона родины, победа над врагом. И вот с точки зре­ ния этой основной цели ясно, что общественные элементы, объеди­ нившиеся в прогрессивный блок, в земский и городской союзы, недо­ оценили значение народных масс, прежде всего рабочих, в обороне страны и в общественном движении. Без «народа» не может ведь со­ вершаться никакое историческое движение, и если он не будет привле­ чен к национальному делу в положительной и сознательной форме, то он может сыграть бессознательную и отрицательную роль. Последнее время знаменуется некоторым движением среди рабочих, в связи с привлечением их в военно-промышленные комитеты2. Рабочие начи­ нают мыслить над историческими событиями исключительной миро­ вой важности и пытаются выйти из тисков доктринерских социал-де­ мократических категорий. По-видимому, и социалистически настро­ енные рабочие проникаются национальным чувством и хотят защи­ щать родину. А это значит, что рабочие перестают быть рабами, сознают себя гражданами своей родины. «Пораженческая» психология — пси-

Очередная задача 363 хология рабов, которые не собственной силой хотят завоевать себе сво­ боду и блага, а мечтают получить их как дар и милость от врага роди­ ны. Это — психология растленная, самочувствие отверженных, для которых ничего не определяется изнутри, а все — извне, и которые торгуются с родиной и готовы защищать ее лишь за вознаграждение. Любить Россию и быть готовым защищать ее можно лишь беско­ рыстно, лишь увидев в ней свою собственную великую ценность, а не потому, что это принесет выгоды и улучшение положения. И существен­ но важны для судьбы России национальное воспитание и обществен­ ная организация народных масс. Воспитание и организация должны быть решительно противопоставлены демагогии и агитации.

II Россия переживает небывало трагическое положение: она должна решать свою судьбу в тисках, сдавленная с двух сторон почти до уду­ шья. Никогда еще не было соединения такой страшной внешней опас­ ности с таким страшным внутренним положением. России грозит опас­ ность хаоса и анархии, если не будет собрана народная энергия и не будет укреплено народное сознание для организованной борьбы с над­ вигающейся тьмой и разложением. Для предотвращения анархизации народной жизни необходима организация народных масс, которые, в противном случае, могут выступить стихийно-хаотически. Дезоргани­ зация хозяйственной жизни, дороговизна, недостаток продовольствия принимают такие формы, что грозят народными бунтами. Предотвра­ тить их можно лишь организацией народа и сознательным участием его в общественной жизни. Не только так называемое «общество», но и «народ» должен быть призван к национальной обороне страны и к активной борьбе с дезорганизацией хозяйственной жизни. Без орга­ низации, самодисциплины и самодеятельности народа России не ми­ новать ужасов. Только в том случае, если рабочее, трудящееся населе­ ние России будет само участвовать в создании внутренней и внешней судьбы России и во врачевании ее болезней и язв, оно возложит и на себя ответственность за Россию и выйдет из состояния безответствен­ ной оппозиции и анархического бунтарства. Опасно и пагубно остав­ лять огромные слои русского народа вне всякого активного участия в судьбе родины. Для судьбы России существенно необходимо, чтобы и рабочие, и крестьяне были сознательно патриотичны и вдохновлены служением национальной идее. Но это возможно лишь в том случае, если рабочие и крестьяне почувствуют себя соучастниками и творцами националь­ ной жизни, сынами, а не пасынками родины. Привилегированные слои

364 Статьи 1915 г. общества организовались в могущественный земский и городской со­ юзы и возложили на себя великую ответственность. Но нельзя оста­ вить большую часть народа в безответственном положении. К ответствен­ ности за родину должны быть привлечены как можно более широкие слои русского народа. Пребывание в безответственном и отверженном положении грозит хаотическими выступлениями и анархическими вспышками. Это должны осознать те привилегированные слои русско­ го общества, которые получили уже право организоваться и право воз­ лагать на себя ответственность. Народ должен найти свои организа­ ции, свои методы борьбы с социальным хаосом, методы оформления материи народной жизни. В кооперативах существуют уже зачатки та­ ких организаций. Но пути для народной энергии должны быть расши­ рены и ее участие в национальной жизни углублено. И, что самое важ­ ное, должен быть найден контакт между нашим национально-либераль­ ным движением и движением народным. Но существенно важно, какой дух будет вдохновлять организации народа. Рабочий класс, который должен быть призван к большому на­ циональному делу, должен получить национальное воспитание, кото­ рое ныне ускоренно дается историческими событиями. Положитель­ ная историческая роль, которую может сыграть рабочий класс в Рос­ сии, прямо пропорциональна сознанию им той истины, что целое выше части, нация выше класса, объективные исторические ценности выше частных и классовых интересов. В сущности, к этому призывают, воп­ реки своим доктринам, и самые разумные из социал-демократов, как, например, Г.В. Плеханов5. Социал-демократы, как живые русские люди, оказываются выше своих доктрин. Чисто социал-демократическое вос­ питание масс очень нежелательно, так как оно прививает яд классовой ненависти, исключительно материалистического взгляда на жизнь, и отрицает ценность национального единства. Но даже социалистичес­ кое рабочее движение возможно и на другой духовной почве, не гово­ ря уже о приобщении рабочих к делу национальной обороны. Нам не­ чего копировать немецкое рабочее движение. Лучшим образцом явля­ ется движение английское, которое и более деловое, практическое, и более духовное и идеалистически настроенное. Идеалистическое вос­ питание масс, приобщение их к духовным ценностям возможно и же­ ланно. Здоровье души русского народа зависит от того, победит ли дух материю в сознании масс народных, религиозное отношение к жизни — отношение атеистическое. Разъединяющая материальность всегда ведь есть болезнь. Здоровья можно искать лишь в соединяю­ щей духовности. Когда промышленники, не желающие ни в чем огра­ ничить свои интересы во имя родины, призывают рабочих к патрио­ тизму и отречению, — это есть явление бесстыдства и лицемерия. Не может и не должно национальное единство всегда достигаться за счет

Очередная задача 365 рабочих. Но патриотическое самоограничение возможно для рабочего класса изнутри, так, как оно возможно для всякого русского человека. Это предполагает нравственное перерождение личности, независимо от ее классового положения. Речь идет не о фальшивом единении ра­ бочих и промышленников, а прежде всего о сознании рабочими свое­ го единства с Россией, с национальной судьбой. Рабочие, конечно, при­ нуждены защищать себя от эксплуатации со стороны промышленни­ ков. Но борьба эта может протекать в сознании единства России и в подчинении целому. Судьба общественности всегда зависит от качества общественной клетки, а это значит, что за общественностью всегда стоит личность, ее годность, ее качества. Этот духовный подбор личных качеств вносит в общественную жизнь начало аристократически-качественное в проти­ вовес всякой механике количеств. И очень важно, чтобы было созна­ но, что это аристократически-личное начало ничего общего не имеет с аристократизмом классовым или сословным. В рабочем классе вполне возможно сознание неизбежности такого аристократизма личных ка­ честв и приведение в связь с этой истиной всей практической обще­ ственной ориентировки. Господство марксистской точки зрения меха­ ники количеств поддерживает ту пагубную иллюзию, что из плохих и негодных элементов можно создать хорошее и жизнепригодное обще­ ственное образование. Этой ложной механике должно быть противо­ поставлено духовное воспитание, всегда обращенное к личности.

III Если и вообще частное капиталистическое хозяйство заключает в себе вечную опасность хозяйственной анархии, то опасность эта во время мировой войны достигает высочайшей степени. Народы, уча­ ствующие в мировой борьбе, должны делать огромные усилия, чтобы предотвратить дезорганизацию и хаотизацию своей хозяйственной жизни. Война обостряет до последней крайности самые элементарные проблемы человеческого существования и катастрофическим путем вызывает сознание, что насыщение народа хлебом насущным не мо­ жет зависеть от хаотической игры частных интересов, от корыстных и хищнических инстинктов. Ужасы войны, ставящие человека перед ли­ цом гибели и смерти, должны вызывать своеобразное братство, брат­ ство по несчастью. И я думаю, что меры социализации, направленные к урегулирова­ нию хозяйственного хаоса и анархии, должны носить характер нацио­ нально-государственный и земско-муниципальный, а не корыстноклассовый. Оголенная борьба классов и классовых интересов, не под-

366 Статьи 1915 г. чиненная никакой высшей идее, сейчас может лишь увеличить хаос и анархию. И я хочу верить, что трагический опыт войны даст толчок к развитию России в направлении национально-социальном, в духе со­ циального идеализма. Без этого духа Россия будет разодрана на части. Подлинное, не фальшивое и не слишком мгновенное единство возмож­ но лишь на почве духовной, а не материальной. И в основе социально­ го творчества, в конце концов, лежит дух, а не материя, и материальны лишь орудия духа. Погружение в стихию материальности раздирает и разъединяет людей, распыляет общество на атомы. И отяжелевает че­ ловек от исключительного господства материальных интересов. Вот по­ чему марксистская концепция единства пролетариата на почве мате­ риальных интересов совершенно внешняя и фиктивная, она рушится от малейшего дуновения. Без нравственного, т. е. чисто духовного един­ ства, и марксизм не может обойтись. Но это нравственно-духовное начало марксизм допускает лишь контрабандно и в ограниченной сфе­ ре. Все разумные социал-демократы, по-видимому, настроены в том смысле, что рабочий класс должен участвовать в обороне страны, что национальный момент должен быть воспринят социалистическим дви­ жением. Но очень важно, чтобы это сознание не было простым такти­ ческим расчетом, чтобы за ним стояло душевное принятие самоцен­ ности национальности и нравственного единства нации перед лицом мира. А для этого рабочий класс должен быть поставлен в иную психи­ ческую атмосферу, чем та, в которой он теперь стоит и которая может питать бойкотистские и пораженческие настроения. Если либеральные, так называемые «буржуазные» элементы обще­ ства будут отворачиваться от народных масс и с презрением отталки­ вать их, то этим они толкнут Россию на путь анархии. Масса русского народа в самый грозный час русской истории не может оставаться в бесформенном и пассивном состоянии. И наше либеральное обще­ ственное движение во имя России, во имя патриотизма обязано к не­ которому самоограничению и к единству с народом, который преступ­ но было бы извергать. Участие самого народа в деле спасения России важно не с точки зрения интересов демократии, а прежде всего с наци­ ональной точки зрения, с точки зрения судьбы России. Народ, нация шире и выше демократии. Единение широких слоев русского обще­ ства и русского народа возможно лишь на почве общенародного, на­ ционального чувства и национального сознания. Отвлеченно-демо­ кратические и отвлеченно-социалистические принципы совершенно непригодны для осуществления великих исторических задач данного момента и должны быть духовно преодолены. Та сила, которую у нас принято называть «демократией», должна, конечно, сыграть большую роль в судьбе России. Но роль эта не может осуществляться на почве демократического доктринерства. Должно быть обращение к народу

Очередная задача

367

на почве другого духа, который в основе жизни видит конкретную лич­ ность и конкретную нацию. Судьба России есть судьба самоорганизо­ ванного, самодисциплинированного, самоуправляющегося русского народа, изнутри определяющего свою историю. Извне Россия может казаться механизмом, которым управляет чуждая нам сила. Изнутри Россия — живой дух, творимая жизнь. И сознательная организация народных масс должна быть организацией живого духа, а не механиз­ ма интересов.

ДУХ И ЭКОНОМИКА I Интересы и волнения нынешней зимы стоят под знаком продо­ вольственного вопроса. Мы живем под давлением страха продоволь­ ственного кризиса. Продовольствием сейчас интересуются больше, чем войной. О дровах, сахаре и муке говорят больше, чем о снарядах, атаках и раненых. С продовольственным вопросом связано неблаго­ получие тыла, ибо дезорганизация хозяйственной жизни и настрое­ ния, с ней связанные, ослабляют военную мощь страны. В прошлом году много говорили, писали и спорили о смысле войны 1 . В этом году понизился уровень наших интересов. От мыслей о смысле соверша­ ющегося в жизни мы обращены к мыслям об удовлетворении эле­ ментарных потребностей жизни. И на этой почве легко создается по­ давленное настроение. Когда стало известно, что нам не хватает сна­ рядов и что опасность со стороны наступающего врага становится грозней, в обществе явился душевный подъем, и началось обществен­ ное движение. Когда стало известно, что хозяйственная жизнь наша приходит в расстройство и что нам грозят всякие продовольствен­ ные кризисы, в обществе подъема не явилось, а начались подавлен­ ность и склонность к панике. Но всякое общественное движение воз­ можно лишь в атмосфере душевного подъема, оно всегда протекает в психической среде и предполагает душевную энергию. Подавленность не может родить ничего хорошего. В атмосфере душевной депрессии не может произойти никакого движения. А такая депрессия у нас на­ чинается и против нее необходимо вести героическую борьбу. Вне­ шняя и внутренняя судьба России, всяческое ее могущество зависят от того, преодолеет ли душевный подъем душевную подавленность. Решение судьбы России в делах войны и в делах внутреннего устрое­ ния прежде всего предполагает дисциплину духа. И именно здесь у нас есть большое неблагополучие.

Дух и экономика 369 Опасность со стороны немцев вызвала чувство национального единства. Перед лицом врага мы почувствовали себя принадлежащи­ ми к единой России. Пусть пережито это было лишь в отдельные мгно­ вения, но ценно и значительно было пережитое. Опасность со сторо­ ны хозяйственной дезорганизации и продовольственной нужды вы­ зывает скорее обостренное чувство разъединяющих интересов, клас­ совых антагонизмов, чем национального единства. Классовая корысть, жажда наживы, спекуляция и подкупность расцветают пышным цве­ том. Ощущается, как никогда, что в постигшем нас национальном бедствии бедный и богатый не товарищи, не братья по несчастью. Недостаток снарядов давал ощущение национального братства. Не­ достаток дров, к горю нашему, вызывает ощущение небратского, разъединенного состояния людей. Голод и холод непосредственно страшны лишь для бедных, для богатых они страшны лишь косвен­ но. [...] Хозяйственная дезорганизация, продовольственная нужда во время войны требуют от богатых и достаточных классов населения повышенного нравственного уровня, жертвоспособности и самоог­ раничения во имя Родины, во имя того патриотизма, который про­ возглашается на словах. Один из вождей германского империализма Рорбах пишет: «Воп­ рос о победе есть для нас вопрос наших нравственных национальных сил, вопрос о том, насколько способны к жертвам для пропитания тру­ дящейся части народа те имущие классы, которые в состоянии уделить от себя что-нибудь даже тогда, когда заработная плата рабочих будет все меньше и меньше удовлетворять его потребностям... Германия толь­ ко тогда может проиграть эту войну, если ее богатые и состоятельные граждане, вообще все те, доходы или заработок которых обеспечены, станут говорить: жертвы для поддержания безработных, т. е. для под­ держания отечества, для нас становятся слишком тяжелы» («Война и германская политика»2). Поставленная Рорбахом проблема существу­ ет и для России, хотя в менее острой форме, так как война не ухудшила, а улучшила положение крестьянства. Но Рорбах справедливо ставит судьбу войны в зависимость от нравственного и духовного состояния общества. Мы же видим, что пока продовольственная нужда давит у нас человеческий дух, как тяжелая материальная глыба. Сознание фик­ сируется на экономике и отяжелевает, порабощается: продовольствен­ ный кризис переживается не как национальная опасность, а как опас­ ность личная и классовая. Обостренное переживание национальной опасности духовно поднимает человека. Обостренное переживание личной и классовой опасности духовно принижает человека и легко приводит к настроениям панического ужаса. И преступно было бы обо­ стрять сознание продовольственной нужды в этом не духовном и по­ нижающем направлении.

370

Статьи 1915 г.

II Опасность со стороны врага была нами пережита более духовно, чем продовольственная опасность. Но и к экономике, и к продоволь­ ствию не должно быть исключительно внешнего, материалистическо­ го, рабски зависимого отношения. Материальная забота не должна поглощать душу человеческую. Острые нужды продовольствия долж­ ны быть осознаны и разрешены по мере сил всеми имеющимися в рас­ поряжении экономическими средствами. Но нельзя отрывать этих воп­ росов от духовной жизни, от культуры и дисциплины нашей народной и личной воли. В более глубоком смысле и экономика есть явление духа. За процессами производства, распределения и потребления стоит энер­ гия личности, подбор человеческих качеств. Только дисциплина лич­ ного и народного характера сделает невозможной душевную подавлен­ ность и возникающую на этой почве обывательскую панику. И наряду с экономическими и политическими мерами борьбы с хозяйственной дезорганизацией необходимы меры моральные и духовные. Нужно создавать ту атмосферу душевного подъема и душевной дисциплины, без которых возможно лишь наступление хаоса и развала. Если за хозяйственной организацией не будет стоять организация духовной энергии, то вся хозяйственная жизнь превратится лишь в ха­ отическую материальную массу. Мы переживаем время, когда легко можно попасть в рабство к нуждам собственного продовольствия. Сама сосредоточенность на продовольственных нуждах должна сопровож­ даться духовной собранностью и духовной независимостью от всего внешнего. Иначе мы сделаемся рабами. В жизненной связи духа и эко­ номики господство должно принадлежать духу, а экономика должна быть осознана лишь как налагаемая самим духом функция в извест­ ный момент его жизни. Тогда и экономическая жизнь будет дисцип­ линированной и организованной. Воспитание личного и народного характера предшествует всякой общественной объективации. Только обращение в глубину своего духа делает нас свободными творцами новой общественности. Необходимо всеми силами противиться вся­ кой демагогии справа и слева, всякому искусственному взвинчиванию, всякому посеву злобы. Продовольственная нужда не может и не долж­ на быть поводом для агитации — к ней нужно относиться по существу. Есть пределы возможного сейчас урегулирования хозяйственной нуж­ ды, и эти пределы должны быть сознаны самими народными массами. А для этого необходимо привлечение народных масс к активному уча­ стию в деле борьбы с хозяйственной дезорганизацией и продоволь­ ственной нуждой. Только непосредственное участие в общественном деле возлагает ответственность и излечивает от анархических наклон­ ностей. Воспитывать нужно готовность и отдельной личности, и це-

Дух и экономика 371 лых общественных слоев к самоограничению, к жертве и к терпению. [...] Духовно пережить хозяйственные нужды и кризисы — значит пе­ режить их свободно. Искусственное взвинчивание продовольственной нужды в целях агитационных всегда ведь обращено к тем, которые не чувствуют себя свободными гражданами, не к сынам, а к рабам, к па­ сынкам. Но свободное гражданство и сыновство не есть только внеш­ нее положение в обществе, это — также и внутреннее духовное состоя­ ние, и внутреннее самосознание. И с этого нужно начинать.

III Основные наши язвы — прежде всего язвы народного характера: слабость русской воли, недисциплинированность, слабая способность к организации, некоторая истеричность, невыдержанность. Хозяйствен­ ная же жизнь есть объективированная дисциплина воли. Ее качества зависят от качеств человеческого материала, скрытого за всяким об­ щественным явлением. Хозяйственный хаос есть хаос человеческого духа. Все взваливать на чисто внешние условия есть материалистичес­ кое рабство или демагогический прием. Для оздоровления нашей об­ щественности необходимо восстановить истинное отношение между духовной жизнью и жизнью хозяйственной, т. е. подчинить хозяйствен­ ную жизнь закалу духа. Тогда только продовольственная нужда, выз­ ванная войной, будет пережита с национальным достоинством. Наци­ ональное переживание продовольственного кризиса во время войны есть целиком дело духовной дисциплины, нравственной способности к самоограничению. Проблема совсем не в том, чтобы выбирать или внутренний, духовный, моральный путь жизни, или путь внешний, материальный, политический и экономический. Такого противополо­ жения совсем не существует, такого вопроса даже возникать не может. Противоположение духовно-моральной и общественно-политической точки зрения в высшей степени поверхностно. Все внешнее коренится во внутреннем, все материальное есть лишь выражение духовного. Ду­ ховная энергия неизбежно объективируется и выражается вовне, она творит общественность. И никакая общественность, никакая хозяй­ ственность невозможны без известных духовно-моральных предпосы­ лок. Даже чисто классовая политика предполагает известную дисцип­ лину духа, нравственный закал, без которого всякий класс превращает­ ся в кучу мусора, в песок. Невозможно ждать от чисто внешнего обще­ ственно-хозяйственного изменения жизненных условий возрождения России, русского общества и русского человека. Всякое изменение в общественной среде предполагает духовное движение, творческое на­ пряжение, изменение в мотивах человеческой деятельности. И пробле-

372 Статьи 1915 г. ма, стоящая перед нами, не в том, чтобы сделать выбор между вне­ шним и внутренним путем, а в том, чтобы общественное делание было просветлено изнутри, внутренне одухотворено, чтобы новую обще­ ственность творили возрожденные люди. Экономика есть создание духа. И разлагающаяся экономика есть явление разлагающегося духа. Про­ довольственный кризис есть для нас также и кризис моральный. Мы должны морально пережить продовольственную нужду, духовно про­ светлить ее. Нельзя достаточно сильно подчеркивать, что только рели­ гиозное переживание жизни свободно. Всякое другое, не религиозное переживание жизни есть рабство у природной и социальной материи и не может привести к возрождению.

О ДУХЕ УНЫНИЯ В великий пост мы молимся словами молитвы Ефрема Сирина, чтобы дух уныния Господь не дал нам 1 . В христианстве уныние всегда считалось великим грехом. Люди неверующие, позитивисты и матери­ алисты думают нередко, что уныние есть объективное состояние, есть соответствие с неприглядной действительностью, добросовестное при­ знание ее без всяких прикрас и идеализации. Это — самообман и само­ оправдание. Унылое восприятие жизни есть показатель унылого духа, пониженной жизненности, слабости и дряхлости. Тот, кому все кажет­ ся скучным, тот сам скучен. Для кого все в мире уныло, тот сам уныл, душа его объята тьмой. Та истина, что уныние — в нас, а не вне нас, и что оно — вина наша, особенно обнаруживается в восприятиях и оцен­ ках войны. Как бесконечно разнообразно впечатление о войне! Нет двух рассказов, которые совпадали бы. Каждый видит войну по-своему и повествует о своей войне. И самые противоречивые рассказы о войне одинаково верны. Верно многое хорошее. Верно и многое плохое. Мож­ но воспринять войну, как бессмысленный хаос, как чисто внешнее сцеп­ ление ужасных фактов, ничем не просветленных. Человек бывает раз­ давлен таким восприятием войны и часто добросовестно думает, что восприятие его — самое объективное и истинное. Но это — лишь са­ мообладание слабых, неспособных видеть свет. Последние истины все­ гда приоткрываются в повышенных, а не в пониженных восприятиях жизни, в активных восприятиях, вносящих смысл и свет. Для духа по­ давленного тайны жизни бывают закрыты — они открываются лишь подъему духа. И я верю непреложно, что настоящую правду о войне знают лишь натуры героические. Война должна быть воспринята твор­ чески-духовно. Само восприятие войны есть делание, активность духа. Восприятие войны есть испытание силы духа. Сам по себе сырой мате­ риал войны ничего не говорит о войне. Для мужественного, активного, героического духа война — иное, чем для слабого, боязливого, пассив-

374 Статьи 1915 г. ного духа. Даже серые будни войны иными людьми могут быть пере­ житы в атмосфере душевного подъема. Я думаю, что идеальным было бы отношение к войне того, кто, бесстрашно смотря в глаза действительности, возлюбив правду, без прикрас и идеализации воспринимая самые мрачные факты, сохранил бы бодрость духа, волю к победе и веру в Россию. Недавно слушал я рассказы о войне одного моего старого знакомого, приехавшего с фрон­ та на несколько дней в Москву. В каждом слове этого мужественного и полного энергии человека чувствовалось такое идеальное, желанное отношение к войне. Бывший социал-демократ, разочаровавшийся в основах революции, переживший религиозный кризис и пришедший к апокалиптической религиозности, он настроен героически и актив­ но и применяет к военному делу свои технические познания. Многие рассказы моего знакомого производили впечатление картин из дантовского ада. Он совсем не склонен к идеализациям, к прикрасам. Он хо­ рошо видит все недостатки, все наши материльные и моральные де­ фекты. И все-таки настроение у него бодрое, приподнятое, верующее, он видит глубокий смысл всего происходящего. Рассказы такого чело­ века приподымают, а не принижают. Юноша, который слушал эти рас­ сказы воскликнул: «Теперь мне не страшно было бы идти на войну». А ведь рассказано было много ужасного, много плохого. Но все дело в том, в какой душевной атмосфере это было рассказано. Внутренне-про­ светленное восприятие ужасов жизни ведет к подъему, к преодолению всякого уныния. Только непросветленное отдание себя ужасам повер­ гает в тьму. Нужно любить правду и смотреть прямо на все ужасы вой­ ны и все наши пороки. Но уныние есть то, что мы сами вкладываем в восприятие жизни, а не получаем от жизни. Уныние есть всегда наш грех, наше самопопустительство. И поскольку существует уныние в на­ шем тылу, оно есть наш позор. В армии, судя по всем рассказам, уны­ ния нет. Есть вера в русский народ и Россию, которая превозмогает все са­ мые соблазнительные факты о России. Это — вера в душу России, в ее великие потенции, в ее великое предназначение в мире. Такая вера не нуждается в самообманах и не боится самокритики. Вера должна быть бесстрашной. Страх всегда связан с неверием. Только тот, кто верит в себя, в свой народ, в свое дело, не боится ничего. Нельзя побеждать дух уныния тем, что закрывать себе глаза на действительность. Нам необ­ ходимо вести борьбу против рабского духа уныния. Уныние — в нас, и страшная вина лежит на тех, которые испускают из себя магические токи уныния и тем отравляют атмосферу. Каждому гражданину следо­ вало бы в этом отношении следить за собой и повышать в себе чувство ответственности за свои душевные состояния. Совершенно безответ­ ственных и безразличных для России душевных состояний не бывает.

О духе уныния 375 Совершающееся в душе индивидуального человека совершается и в душе народа. Всякий испускает из себя токи положительные или отри­ цательные, светлые или темные. Душевная подавленность, преувели­ ченный пессимизм, безверие и безнадежность отравляют народную душу. Уныние в атмосфере, в объективном мире есть нами самими рожденные духи тьмы. Потом они возвращаются к нам обратно. И мы уже встречаемся с атмосферой уныния, как с навязанной нам объек­ тивной действительностью. Этот самообман должен быть рассеян све­ том самосознания. И мы постигнем уныние, лишь как объективацию нашей собственной слабости и немощи. Война должна породить у нас новый тип отношений к жизни — безбоязненный, правдопюбческий и героически-просветленный. Пусть никакая тьма не в силах будет объять исходящего от нас света. Пока же чаще будем повторять слова молитвы Ефрема Сирина.

НАЦИОНАЛЬНЫ ЛИ ПРАВЫЕ?

Трудно примириться с мыслью, что существуют люди, которых ничему не научат опыт жизни, тяжелые испытания жизни, которые не способны ни на какой живой отзвук на жизнь историческую. А к такой породе людей, бесспорно, принадлежат наши крайние правые. Съезд правых в этом отношении очень поучителен. Почти страшно стано­ вится за русского человека, когда прислушиваешься к речам, в кото­ рых не звучит ни одного человеческого слова — живого, правдивого слова. В данном случае меня не интересует политическая сторона дела, возможные закулисные политические интриги, скрытые за выступле­ ниями правых отставных сановников и т. п. Меня интересует прежде всего моральная и психологическая сторона явления. Наши крайние правые — изумительное морально-психологическое явление, заслужи­ вающее некоторого внимания. Это — явление такого необычайного умственного, нравственного и вообще душевного убожества, такого эстетического неблагообразия, которое наводит на мысль о серьезной болезни народного организма, извергающего из себя такую нечисть. Я давно уже держусь того мнения, что в России нет настоящего консер­ ватизма, и что это — болезненное явление в русской жизни. Ведь нуж­ но признать, что консерватизм может быть глубоко идейным, остро­ умным и нравственно благообразным, что в консерватизме может быть своя эстетика. Бывали у нас одинокие, далекие от жизни, оригиналь­ ные мыслители, которых можно было назвать консерваторами хотя бы по их отрицательному отношению к тому, что принято называть про­ грессивным. Но никогда не было у нас консерватизма, как явления об­ щественного, в форме нравственно и эстетически благообразной и ум­ ственно вменяемой. Наша общественная правость пугает своей нрав­ ственной и умственной тупостью. Корни ее— в каком-то русском небы­ тии, инерции, истерической слабости. Крикливость и разъяренность правых не есть явление силы, это именно явление слабости, истеричес-

Национальны ли правые? 377 кого бессилия. Неспособность к научению опытом жизни и к здорово­ му реагированию на жизнь — характерные особенности правых кру­ гов. Прислушайтесь к словам, раздававшимся на съезде правых в час тяжелых исторических испытаний для родины. В словах этих нельзя открыть никаких признаков самостоятельной мысли и нравственной воли. Это — злобные выкрикивания общих мест, с которыми когда-то были связаны какие-то идеи, но теперь уже ничто не связано. Можно ли почувствовать в словах правых веру в Россию, в ее великое призва­ ние в мире? Сделали они попытку осмыслить призвание России в час мировой борьбы, когда решается мировая судьба России? Слишком ясно, что для правых не существует России как единого организма, как мистической реальности, предназначенной к совершению какого-то дела в мире. Правые находятся совершенно вне процесса националь­ ного самосознания. Они поглощены своими мелкими делами и делиш­ ками, злобными счетами, внутренними распрями и травлями. В по­ мыслы правых не входит утверждение единства России, единства всего русского народа. Страшная война, опасность, переживаемая родиной, не изменила их психологии, не заставила их ничем поступиться, ничем пожертвовать. Прогрессивная русская общественность многим посту­ пилась и пожертвовала во имя единства России перед лицом врага, во имя национальной идеи, во имя победы. В лагере правых не произош­ ло ничего, все осталось по-старому. Злобная воля к раздору и к гоне­ нию по-прежнему господствует. Правые более всего одержимы злоб­ ной ненавистью к прогрессивному блоку, к земскому и городскому со­ юзу, к интеллигенции и пр. Россия, ее судьба их очень мало интересует. Нет у них и напряженной воли к победе, как главной, основной задачи. Для них важнее всего победа над врагом внутренним, чем над врагом внешним. Никаких мировых перспектив у правых нет, нет у них ника­ ких положительных целей. Когда отечество в опасности, они целиком поглощены мелко-злоб­ ной и совершенно отрицательной внутренней политикой, т. е. делают то, в чем обыкновенно упрекают левых. Сознательное самоограниче­ ние во внутренней политической борьбе во имя защиты родины, во имя национального единства не может быть только делом левых — оно не в меньшей степени есть также долг и правых. Исполняют ли они этот долг? Правые идут обратным путем — для них не существует национального долга и национальной идеи. Правым совершенно чуж­ до то сознание, что национальная идея выше политической идеи, что нация выше и глубже всех преходящих государственно-политических форм. Словесная шумиха правых полна все той же лжи, фальсифика­ ции народного мнения, того же злобного отрицания, к которым мы слишком привыкли. Болезненно поражает отсутствие исторической

378

Статьи 1915 г.

ответственности, сознания значительности и важности происходяще­ го в мире. Я думаю, что правый лагерь совершенно лишен националь­ ного сознания, хотя не свободен от темных национальных инстинк­ тов. Национально-русская фразеология правых есть сплошная услов­ ная ложь. Эти люди — не русские прежде всего, в себе ощущающие биение жизни души русского народа, а прежде всего «правые», т. е. люди известных интересов, известной политической партии, известных ус­ ловий, на которых они согласны служить России. Слишком большая переоценка известной государственной формы и известного полити­ ческого курса уже есть некоторая измена русскому национальному делу и находится в антагонизме с духом русского народа. Правые дорожат не Россией, а известным желанным им политическим курсом и во имя торжества этого курса готовы поступиться интересами России. Пра­ вые целиком поглощены внешним политиканством, борьбой партий, и в этом они чужды русскому духу, направленному внутрь, признаю­ щему ценность души более высокой, чем ценность царств1. И откуда взялась эта злоба, ненависть, насильничество и истребление, столь ха­ рактерные для крайних правых, выставляющих себя истинно русски­ ми? Может ли это быть характерно для русского народа, доброго, не­ злобивого, смиренного? Трудно поверить, что в глубине русской на­ родной жизни есть такое хамство. Крайние правые имеют опору не в том, что есть бытие в народной жизни, а в том, что есть небытие в на­ родной жизни, тьма, пассивность, инерция, безволие и бессилие. Та­ кие явления существуют лишь великим попустительством русского народа. Во всяком случае, все принуждает сделать заключение, что наши крайние правые круги стоят вне процесса национальной мысли, вне на­ циональной нравственной ответственности, — они не участвуют в фор­ мировании национального сознания и национальных задач. Эти круги прежде всего, и этого нельзя достаточно сильно подчеркивать, — анти­ национальны по духу, по направлению, по состоянию сознания. Они не хотят единства России. Они ничему не научаются и ни с чем не счита­ ются. Сила этих кругов дутая, не настоящая, но, поскольку существуют остатки такой силы, она представляет национальную опасность для России.

ЗЛАЯ ВОЛЯ И РАЗУМ ИСТОРИИ В наши дни преобладает то восприятие жизни, которое видит ис­ точник всего совершающегося в дурной воле людей и людских групп. При этом квалификация людской воли, как злой и дурной, может и не сопровождаться нравственным вменением. Для многих это может пред­ ставляться неотвратимым явлением природы. Так, например, причины войны ищут в злой воле германского народа. Неудачи на войне объяс­ няют исключительно злой волей людей, стоящих у власти. Продоволь­ ственный кризис1 и нужду приписывают исключительно злой воле того или иного класса. Часто приходится слышать, что в нашей стране внут­ ренние непорядки потому, что всюду играют роли нечестные люди, что властвуют разлагающиеся слои общества. Организованное же добро не противостоит всем этим злым волям. Так нарождаются пессимизм и уны­ ние. Нет никаких реальных человеческих надежд на выход из ужасного положения. Все начинает представляться хаотической бессмыслицей. Мировая жизнь — игралище злых человеческих страстей, корысти и низости. Россия — куча мусора, в которой нельзя найти ничего ценного и осмысленного. Для такого отношения к жизни характерно не то, что война воспринимается как зло. Важно то, что отрицается всякая связь войны с глубочайшими основами жизни современного человечества, отвергается символический смысл войны, указующий на что-то внут­ реннее в жизни человечества. Война целиком представляется результа­ том дурной и низкой воли господствующих классов. Война — внешнее зло, не означающее ничего внутреннего в жизни человечества. Но возможно другое отношение к жизни. Можно увидеть глубо­ кий смысл мировой войны, глубокие ее основания, несоизмеримые со злой волей правительств или господствующих классов. Можно видеть во всем внешнем символ внутреннего. Война происходит не только в окопах — она начинается в нас и продолжается в нас, и все происходя­ щее сейчас на поверхности земли есть война. И все самое злое и темное

380

Статьи 1915 г. в человеческой жизни имеет внутреннее значение и смысл, все что-то символизирует. Таким же более глубоким, более верующим взглядом можно смотреть и на внутреннюю жизнь страны. В ней действуют не только злая воля людей и людское безумие, но и объективный разум истории, и во всем свершающемся можно увидеть объективный смысл. И многие исторические достижения неизбежны, несмотря на безумие и злую волю людей и человеческих групп, в силу объективной разум­ ной необходимости. Самые безумные и самые злые человеческие стра­ сти не могут превратить Россию в бездушную кучу разлагающейся ма­ терии. Есть душа России и есть разум русской истории, русской 1^торической судьбы. Только верующее, духовно-просветленное отноше­ ние может увидеть эту душу и этот разум. В истории действуют не только человеческие, но и сверхчеловеческие силы. И торжество темных сил не может быть долгим и окончательным. Если всюду видеть злую волю людей и классов, и все ею объяснять, то это приводит к вражде и раздору и закрывает от нашего взора внут­ ренний смысл жизни. Поразительнее всего то, что наше традиционное радикально-позитивистическое мировоззрение отрицает моральный смысл жизни и не признает существования метафизического зла, но на поверхности общественной и исторической жизни оно все склонно объяснять злой волей общественных групп и отдельных людей, сто­ ящих у власти. Но ведь источник зла нашей жизни лежит гораздо глуб­ же, в более глубоком внутреннем пласте. Зло не в том только, что общественные классы корыстны. Необхо­ димо углубить наше отношение к жизни и ко всему происходящему сейчас с миром. Само торжество зла в мире не бессмысленно и что-то глубокое означает. За подавляющим нас внешним злом скрыт смысл исторических свершений. Реально существует и действует разум истории, смысл истории. Все внешнее есть лишь выявление внутреннего, а взгляд поверхностный не видит глубины, видит лишь поверхность. Разум истории и смысл всего совершающегося ускользает от взгляда, который видит лишь шелуху жизни, а не внутреннее ее зерно. И многое злое в жизни челове­ чества есть лишь шелуха, лишь оболочка, дающая впечатление окон­ чательной бессмыслицы. Но необходимо проникать за шелуху внутрь, в глубину. И тогда откроется смысл в посланных нам тяжелых испыта­ ниях, внутренняя значительность в этих испытаниях. И их пережить нужно с верой в торжество мирового Смысла. Нужно пережить злые испытания с внутренним достоинством, т. е. углублением, не допус­ кать того, чтобы жизнь выбросила нас на поверхность, где закрывается всякий смысл вещей. Есть большие основания для пессимизма, и известная доля песси­ мизма, может быть, даже необходима нам. Слащавый оптимизм про-

Злая воля и разум истории 381 тивен и не имеет оправданий. Но пессимизм легко может у нас перей­ ти в уныние, безнадежность и отчаяние. Всегда найдется достаточное количество фактов для оправдания такого пониженного чувства жиз­ ни. Но слишком забывают, что в истории действуют силы более вели­ кие, в последнем смысле более реальные, чем дурные правительства, чем корысть буржуазных классов, чем интриги правых и т. п. Все это лишь накипь истории, отбросы внутреннего недуга человечества. А под накипью, в глубоком слое жизни совершается что-то значительное и знаменательное, осуществляется смысл, торжествует сложными, мучи­ тельными, часто незримыми путями разум истории. То, что мы извне воспринимаем как Россию, есть лишь ее поверхностный слой, кото­ рым не исчерпываются силы в России. Кроме сил, выявленных и вы­ брошенных наружу, в России есть еще огромные потенциальные, глу­ бинные силы. Душа России скрыта в глубине, в подземном слое2. И необходимо вникать в глубь жизни, опираться на глубинные движе­ ния жизни, обратиться к духу истории. Это не только не снимает от­ ветственности с человеческой воли, но налагает ответственность еще большую, призывает к раскрытию потенциальных человеческих сил и увеличивает активность человеческую, так как никогда не допускает до уныния и отчаяния, до упадка духовной энергии. И мы станем актив­ ными творцами нашей жизни, когда до конца ощутим, что с нами и за нас разум истории, ее внутренние духовные потенции, т. е. силы, без­ мерно большие, чем все поверхностное зло жизни.

1916

О ВНУТРЕННЕМ И ВНЕШНЕМ ДЕЛАНИИ I В «Биржевых ведомостях» была напечатана интересная статья М.О. Гершензона «Личное и общественное дело»'. В статье этой затра­ гивается очень важный вопрос, заслуживающий серьезного обсужде­ ния. Не только выявление энергии вовне, в общественной жизни, есть дело, но дело есть и направление энергии внутрь, в глубину личности. Поверхностно судят те, которые отрицают всякую действенность за людьми, не занятыми общественной работой и поглощенными духов­ ной работой в себе. Эту несомненную истину нужно у нас еще приви­ вать, так как у наших крайних общественников все еще господствуют на этот счет взгляды поверхностные и неверные. Но М.О. Гершензон несколько сузил постановку вопроса, и я хотел бы расширить ее и про­ должить рассуждение на эту тему с иных сторон. Он противополагает делу общественному дело личное, но правильнее было бы противопо­ лагать делу внешнему дело внутреннее. То, что М.О. Гершензон услов­ но называет делом личным, в сущности есть дело не только личное, но и общее, общественное, общенародное, всемирное дело. Личное дело в том смысле, в котором Гершензон о нем говорит, не есть дело уединен­ ное, оторванное от жизни мира. Мы ведь говорим не о психологичес­ кой рефлексии, не об эгоистической самопогруженности, не о растрав­ лении своего самолюбия и себялюбия. Мы говорим о настоящем внут­ реннем духовном делании, о глубокой подземной работе, определяю­ щей характер народов и их истории. То, что совершается в глубине личности, совершается и в нации, и в человечестве, и в мире, отпечат­ левается на всех ступенях бытия. Внутренний подвиг святого в пусты­ ни есть дело вселенское. Человек—целый микрокосм, в нем заключен весь мир. И весь вопрос лишь в том, чтобы совершающееся в лично­ сти совершалось не на периферии, а в глубине, в ее ядре, т. е. было не только психологическим, но и духовным. Я предпочел бы назвать этот

О внутреннем и внешнем делании 383 целостный процесс духовной жизнью, а не только нравственной. М.О. Гершензон, по-видимому, в слишком расширенном смысле употребляет слово нравственный, а с другой стороны, духовную жизнь слишком фиксирует на нравственной рефлексии, на сознании личнос­ тью своих несовершенств. Это ведет к постановке вопроса, родствен­ ной Л. Толстому. Но ведь в глубине личности, в ее духе есть избыточная творческая энергия, рождающая великие ценности. Когда мы обращаемся к лич­ ному делу или, как я предпочитаю говорить, к внутреннему делу, то зовем не только к личному, нравственному совершенствованию, но также к обогащению жизни новыми творческими ценностями, кото­ рых нет во внешнем общественном деле. Мы признаем существование ценностей более высоких, чем внешнее общественное устроение жиз­ ни. Чистые общественники, связывающие свою общественность с позитивистическим мировоззрением, не только отрицают ценность нрав­ ственного закала личности для самого общественного дела, но отрица­ ют и самостоятельную ценность познания, художественного творче­ ства, религиозного созерцания и опыта. Такому выбрасыванию души человеческой на поверхность, во внешнее, мы решительно должны противопоставить внутреннее духовное делание, которое и творит куль­ туру народов. Духовная внутренняя жизнь — не только личная, но и соборная, сверхличная, национальная, созидающая культуру жизнь. Есть духовная внутренняя жизнь целого народа, и национальный об­ лик народа определяется прежде всего по этой внутренней духовной жизни. Но осуществляется эта жизнь, конечно, через углубление лич­ ности, обращение ее внутрь. Без закала личного характера невозможен и закал народного харак­ тера. Внутреннее делание обращено к самым истокам жизни, глубин­ ным духовным энергиям — оно возрождает субъект всякого творчества в мире. Сама общественная энергия накопляется незримо, внутри на­ родной жизни, в пласте более глубоком, чем тот, который виден для внеш­ него общественного дела, в ядре всякой человеческой личности. То, что называют общественным делом, совершается в наружном пласте жиз­ ни, на периферии, и предполагает, что совершилось уже что-то на боль­ шей глубине. Государственность всякого народа есть плод его духовной жизни и на ней отпечатлеваются ее сильные и слабые стороны.

II Поистине, всякая жизнь идет от внутреннего к внешнему. Всякое движение по плоскости жизни, по горизонтали есть уже результат дви­ жения совершившегося по вертикали, в глубине жизни. Там накопля­ ется энергия и выявляется, проектируется вовне. Безумие думать, что

384 Статьи 1916 г. творческая энергия может быть получена извне, от внешней среды, механически. Творческая энергия, преображающая жизнь, всегда идет изнутри, из духовной глубины жизни. Во внешнем мире, отвлеченном от мира внутреннего, может быть лишь передвижение атомов природ­ ной и социальной материи, ее механическое перераспределение. Но ничто от этого существенно не меняется, ничто коренное не соверша­ ется. Меняются лишь покровы, одежды, а под ними все остается вет­ хим, все по-старому в глубине жизни. Безумие думать, что из старого, ветхого человеческого материала можно создать новое общество и но­ вую жизнь, что внешне-механическим перераспределением старых и ветхих душ можно изменить и преобразить общественную жизнь. Под­ линно новое общество и его новая жизнь предполагают внутреннее делание, творческое перерождение духовных основ жизни, питание и оздоровление корней жизни. Не следует поддаваться обманам и иллюзиям внешности, которая может быть лживой и призрачной. В том, что называют внешним, об­ щественным, политическим делом, много бывает призрачного, нере­ ального, нерадикального, поверхностного, исчезающего, как мыльные пузыри. Много есть суетности во внешнем делании, движения и шума, не связанного с глубиной жизни. Слишком часто бывает желание за­ быть о смысле жизни во внешнем делании, заглушить в себе горькое чувство бессмыслицы жизни. При слишком суетливом внешнем дела­ нии нет времени одуматься, заглянуть в глубину, постигнуть истинные цели жизни. Такая исключительная поглощенность внешним делом, не просветленным и не осмысленным изнутри, производит нездоро­ вое впечатление и не может быть признана должной. Те, которые по­ глощены внешним деланием, — или уже имеют необходимый мини­ мум внутренних достижений и тогда дело их плодотворно и подлинно, или они делают призрачное, кажущееся дело, нереальное в глубоком смысле слова, не достигающее цели. Эта поверхностность, не радикаль­ ная реальность бывает во многих революциях, и многие перевороты на поверхности жизни не затрагивают корней жизни. Все внешнее есть лишь символ внутреннего. Но во внешнем мире могут быть ложные и лживые знаки. Рабы могут одеть одежды свобод­ ных и притвориться свободными. Взаимно ненавидящие друг друга могут сделать вид, что они соединены. Истинная внутренняя свобода всегда найдет себе выражение и в истинной внешней свободе, и истин­ ное внутреннее соединение людей приведет к соединению внешнему. Но есть призрачная и лживая свобода, призрачное и лживое соедине­ ние. Ложь эта скоро разоблачается, и внешнее, лишенное внутренних основ, распадается. Так, французскую революцию делали слишком старые души, вос­ питанные на деспотизме и рабстве, находившиеся во власти насиль-

О внутреннем и внешнем делании 385 нических инстинктов. Новое общество пытались создать из ветхого, не возрожденного человеческого материала. Происходили радикаль­ ные перемены в покровах и одеждах, но этому не соответствовали дос­ таточно радикальные перемены в глубине жизни, во внутренней, ду­ ховной жизни людей. Это не значит, конечно, что во французской ре­ волюции не было ничего нового для жизни человечества. Новое было, но соответствие и гармония между внутренним и внешним были нару­ шены. Это сказалось на результатах революции, на роковом ее разло­ жении и вырождении в новую деспотию. Бывают периоды, когда люди живут слишком на поверхности и лишь внешний пласт жизни счита­ ют реальным. В такие периоды образуется очень поверхностный культ дела. Когда обнаруживаются печальные результаты такого длительно­ го периода, необходим призыв к углублению, к оздоровлению и воз­ рождению самых основ жизни, к внутреннему деланию. После слиш­ ком внешних революций, которым не соответствовали достаточно глу­ бокие внутренние изменения, наступает время для духовной работы, нужно одуматься, вникнуть в смысл всякого делания. То, что на повер­ хности называют романтической реакцией начала XIX века, было твор­ ческой духовной работой, выковавшей новые ценности. Подготовка русского революционного брожения 1905 г. была слиш­ ком поверхностной. Революционные идеологии русской интеллиген­ ции в течение целых десятилетий были проникнуты верой лишь в ре­ альность наружного пласта жизни и отрицали глубину. Образовался почти религиозный культ внешнего делания, поверхностной обще­ ственности. Плоды такого пути, в котором было нарушено должное отноше­ ние между внутренним и внешним, между духом и плотью обществен­ ности, сказались и на характере движения. Когда душа выплескивается на поверхность и перестает верить в глубину, — ее подстерегает неуда­ ча и ей грозит вырождение. Необходимо углубиться, одуматься, вник­ нуть в смысл жизненного дела, познать, во имя чего все совершается. Даже толстовское «неделание» бывает полезно в некоторые минуты жизни и должно привести потом к более глубокому деланию. Нужно сосредоточиться, собрать свои рассеивающиеся духовные силы.

III М.О. Гершензон отмечает, что в русской жизни есть периодичес­ кая смена личного внутреннего дела и дела внешнего, общественного. Каждая смена производит впечатление реакции против предыдущего периода. Это — болезненное явление русской жизни. На Западе жизнь складывается иначе, и там нет таких резких противоположений. Гер13 Падение с в я щ е н н о г о Русского царства

386 Статьи 1916 г. шензон высказывает тонкую мысль, что общественному делу у нас от­ даются те, которые не мучаются внутренними нравственными проти­ воречиями, у которых есть внутренняя гармония. Тут есть доля исти­ ны. Душа, не занятая созиданием себя, направляет свою энергию во­ вне, на внешнее делание. Но беда в том, что общественным деланием у нас слишком часто заняты люди, которые не прошли через внутреннее делание, лишены нравственного благообразия и духовной углубленно­ сти, у которых душа не болеет внутренними противоречиями потому только, что она выброшена на поверхность жизни. Общественность творится не из духовной глубины, а из поверхности. Личность чувствует себя определяемой в своих энергиях внешней средой, а не определяю­ щей внешнюю среду. Материалистическая теория среды, в конце кон­ цов, действует нравственно разлагающе, она духовно обессиливает. В молодости русские горячо отдаются общественной деятельнос­ ти. Но когда наступает средний возраст, они слишком часто остывают, делаются обывателями, вечно ноющими и сохраняющими лишь ради­ кальную фразеологию, чувствуют себя заеденными средой и любят го­ ворить об этом. Это и значит, что общественность творится не изнут­ ри. Исключительный перевес внешнего дела над внутренним снимает нравственную ответственность с личности и возлагает все на внешние обстоятельства. Общественность оказывается неодухотворенной, за ней не стоит закал личности. Порывы молодости мы легко принимаем за настоящую одухотворенность. Но очень скоро изобличается ошибоч­ ность такого восприятия. Слабость духовных энергий личности, слабость народного характера сказывается на качествах нашей общественности. Можно ли ждать, что что-то существенно изменится от механических изменений во внешней среде? Нам всего более необходимо соединять всякое внешнее, общественное дело с делам внутренним, духовным. Должен быть навеки утвержден примат внутреннего дела над внешним. Да будет внешнее лишь выражением внутреннего. И тогда окончатель­ но станет ясно, что личное дело есть важное, неотложное обществен­ ное дело, без которого общественности грозит разложение и гибель. Горести войны учат нас этой истине.

О ПРЕСТИЖЕ ВЛАСТИ I Один из парадоксов русской жизни можно сформулировать так: власть наша не имеет престижа именно потому, что она так одержима идеей престижа власти, она роняет себя именно потому, что так боится себя уронить. Это почти маниакальная и давящая идея престижа власти имеет очень древние истоки. Религиозные истоки этой идеи уже высох­ ли и иссякли, но сама идея продолжает еще властвовать над душами. То, что перестало уже быть органическим, давит механически. В том виде, в каком идея престижа все еще господствует в России, она предполагает почти метафизическое противоположение между властью и народом, обществом, человеком. Власть, согласно этой идее, не есть человеческая потенция и достоинство власти не человеческое достоинство, а сверхче­ ловеческое, ангельское или божественное достоинство, перенесение свя­ щенства в жизнь государственную, общественную, семейную. Вся старая Россия, оседлая, а не кочевая Россия, покоилась на идее иерархического престижа власти снизу и доверху, престижа чина, а не человека, положе­ ния в обществе, а не личных качеств. Престиж власти и положения не есть только упоение и наслаждение для его носителя. Это также — его мучительная забота, его тяжкий долг. Во имя престижа власти и положе­ ния нередко приносят в жертву свои человеческие интересы, свое спо­ койствие, свои естественные привязанности. Это — вечное настороже, оглядка на себя, напряженная боязнь уронить престиж. Во имя этого престижа люди добрые совершают жестокости, подавляют в себе чело­ веческие движения, родители истязают детей, начальство истязает под­ чиненных, хотя бы это противоречило их природе. Всякая самая разум­ ная уступка представляется позором, всякий душевный порыв должен быть подавлен, когда речь идет о положении начальствующего. Ошибочно думать, что стремление к престижу власти — всегда ко­ рыстное стремление, оно может быть совершенно бескорыстным и даже

388 Статьи 1916 г. жертвенным. Когда человек бывает одержим этой идеей, когда она унас­ ледована им от ряда поколений и бурлит у него в крови, от нее трудно отказаться, иногда труднее, чем от жизни. Жизнь не мила и не нужна, когда падает престиж положения, когда унижен начальник, хозяин, отец. Люди сплошь и рядом живут фикциями, и фикции имеют большую власть над их душами, чем непосредственные жизненные интересы. Сознание престижа власти, положения, чина имело корни в старом религиозном мирочувствии. Оно и в христианство перешло от дохри­ стианского сознания, и новое, очищенное христианское сознание со­ всем не может принять эту идею в ветхой ее форме. Но этой ветхой идеей престижа власти, чина и положения, а не достоинства человека и не ценности сверхчеловеческой все еще руководствуется на Руси ис­ правник' в отношении к своему уезду, губернатор в отношении к сво­ ей губернии, министр в отношении ко всей России, родители в отно­ шении к детям, педагоги в отношении к ученикам, помещики и хозяе­ ва в отношении к крестьянам и рабочим. Старая Россия не прошла еще, она живет еще и в новых людях. Пережитки отмирающей старины не так легко проходят. Люди все еще остаются мучениками своего престижа, своего иерархического положения в обществе, они — рабы этой навязчивой идеи, сами не знают свободы и другим не дают свобоДы, не могут жить из-за нее так, как хотели бы, и творить в жизни то, к чему призывает их внутренний голос. Обратной стороной этого в России является анархическое пре­ зрение ко всякой власти и полное ее отрицание. Люди западные осво­ бодились от старой идеи престижа и авторитетного иерархического положения, но заражены новой идеей буржуазного престижа и буржу­ азного иерархического положения, в котором также гибнет личность человеческая, ее божественное достоинство.

II Старая идея престижа власти ложна по своим первоосновам или, вернее, соответствует лишь известному возрасту человечества. Она унас­ ледована от времени, когда не было еще сознано достоинство челове­ ка, когда религиозная ценность личности не была еще утверждена. Но власть должна иметь достоинство, должна пользоваться уважением, должна обладать даром властвовать реально, а не формально. Этими необходимыми свойствами наша власть не обладает. Власть, помешан­ ная на престиже, не пользуется уважением, не обладает даром властво­ вать, в ней нет человеческого достоинства. Чтобы иметь престиж, не нужно к нему стремиться как к самодовлеющей цели — нужно стре­ миться к творчеству ценностей в общественной жизни, к осуществле-

О престиже власти 389 нию правды, к служению. С престижем происходит то же, что и со сла­ вой. Кто стремится во что бы то ни стало к славе, как единственной и самодовлеющей цели, тот славы не получит. Судьба посылает славу лишь тому, кто стремится всем своим существом творить ценности в области своего призвания, т. е. стремится к познанию, к осуществле­ нию справедливости, к творчеству красоты. Властвовать не значит на­ силовать. Насилующий всегда бездарен, не призван к власти. Дар влас­ ти — великий дар, совсем особенное дарование. У нас почти нет таких дарований, и это большое наше несчастье. Власть, помешанная на пре­ стиже, всегда бездарна и бессильна. Самораздувание, напыщенность, любовь к внешним знакам почитания и поклонения всегда ведь озна­ чает отсутствие реальной силы, внутренней мощи, подлинности и су­ щественности. Всякая подлинная, реальная власть есть власть над ду­ шами, над коллективной народной душой. Кто владеет лишь телами и способен передвигать лишь атомы материй во внешнем мире и чисто внешними средствами, тот не имеет власти, тот уже свергнут. Сама онтологическая сущность власти предполагает внутреннюю связь с тем, над чем осуществляется властвование. Когда эта связь порывается, власть делается мертвой. Старый престиж власти, основанный на сверхчеловеческом иерар­ хическом строе, на иерархии чинов, а не людей, не имеет уже жизни. Это — пережиток. В таком иерархическом строе действуют атависти­ ческие инстинкты. Старый и разлагающийся престиж власти сталки­ вается с нашим религиозным сознанием, и в него нет уже веры. А та историческая сила, в которую утеряна вера, бессильна, она насилует, но не властвует. Ныне достоинство и сила власти могут быть основаны лишь на человеческом иерархизме, на достоинстве человека, на его ка­ чествах и ценностях, на его призвании. Это значит, что мы можем пре­ клониться перед великим человеком, но не можем преклониться перед великим чином. Нам нужен культ величия, нужен подбор высоких ка­ честв личности. Во всех сферах жизни и властвования над жизнью у нас должны быть выдвинуты личности наиболее творческие, одарен­ ные, энергичные, подлинно призванные к своему делу. Человеческий материал власти должен снизу и доверху переродиться, обновиться, повыситься. Этот человеческий материал опустился до слишком уж низкого уровня. Сама идея власти, всякой власти была скомпромети­ рована. Стремление к престижу власти уронило власть. И ныне силь­ ной и уважаемой может быть лишь власть лучших, власть человечес­ кой качественности, власть подлинно призванных и избранных, ува­ жаемых народом, заслуживших доверие народа. Так должно быть в государстве и обществе, внизу и наверху. Власть лучших нелегко дос­ тигается и никакое совершенство не возможно в этой области. Но в принципе своем власть может быть построена лишь на единении с на-

Статьи 1916 г. 390 родом и человечеством, а не на противоположении народу и человече­ ству. Она должна быть имманентной, внутренней человеческой потен­ цией. Противоположение власти, всякой власти, не государственной только, но и общественной, семейной, бытовой, человеку есть рабство человека или детство человека. Власть может быть лишь ценностью, утверждаемой человеком изнутри и осуществляемой его энергией. Она может быть освящаема лишь имманентно, а не трансцендентно, не через теократическое сознание, а лишь через сознание божественного внутри человека. Престиж власти есть долг власти, ее служение, ее че­ ловеческое величие и ценность, а не тщеславная ее претензия. Всякая же низкая и недостойная власть — исправника, губернатора, отца, хо­ зяина, министра — должна быть лишена престижа.

ОБ ОПРАВДАНИЯХ ЛЮБВИ К ОТЕЧЕСТВУ I Недавно вышедший марксистский сборник «Самозащита»1 симп­ томатичен и характерен для эволюции русской интеллигентской мыс­ ли. В нем объединились те русские марксисты, которые хотят защищать отечество. В марксистской доктрине, которую все еще исповедуют авто­ ры сборника, не предусмотрено место для отечества, нет признания цен­ ности национальности. Это учение — совершенно интернациональное, космополитическое, на его почве возник интернационал. Марксизм все­ гда утверждал, что единство классовое глубже и прочнее единства наци­ онального, что германский пролетариат ближе пролетариату русско­ му, чем русская буржуазия. Война разрушила эту доктрину. Пролета­ рии всех стран истребляют друг друга. Международный социализм кон­ чился. Образ действия германской социал-демократии не имеет никаких оправданий с точки зрения марксистского международного социализ­ ма. Национальные инстинкты оказались сильнее классовых доктрин. Но не так легко отказаться от доктрин, преодолеть привычные грани­ цы сознания. И вот начинают приспособлять доктрину к непокорной жизни, а жизнь подгонять под нее. Трогательное впечатление произ­ водят попытки русских марксистов, любящих свою родину, согласо­ вать свои чувства со своей доктриной. Просто любить свою родину с пристрастием, свойственным всякой любви, и непосредственно желать защитить ее они не решаются. Любовь к родине и защита ее требуют исключительных оправданий. Нужно доказать, что для дела междуна­ родного социализма полезнее в данной войне быть защитниками ро­ дины, чем быть «нейтралистами» или «пораженцами» (какие ужасные, эстетически оскорбительные словообразования!), что победа России выгодна рабочему классу и т. д., и т. д. Но неужели родину не следовало бы защищать, если бы это не было полезно для международного со-

392 Статьи 1916 г. циализма и для рабочего класса? Неужели допустима любовь к родине лишь в меру ее полезности для пролетариата? Это все равно, что допу­ стить любовь между мужчиной и женщиной потому лишь, что это спо­ собствует повышению умственного образования или полезно для фи­ зического развития людей. В любви к родине, как и в любви к женщи­ не, не хотят увидеть самоценности. Русский интеллигент особенно как-то нуждается в оправдании не­ посредственных жизненных ценностей всемирными доктринами. Он не может жить и творить жизнь без того, чтобы этим не служить все­ мирному братству, международному пролетариату и т. п. высоким ве­ щам. Непосредственные творческие инстинкты ослаблены, подорва­ ны вечной нравственной рефлексией. Непосредственное утверждение национальности, как органического бытия, представляется подозри­ тельным, почти безнравственным. Такое же отношение было к ис­ кусству, к философии и ко многим другим ценностям. И вот авторы нашего сборника делают усилия доказать, что защита России не на­ рушает марксистского благочестия, не противоречит нравственным заветам русской интеллигенции. Это отсутствие непосредственности, эта несвобода духа должны поражать западного культурного челове­ ка, привыкшего созидать из себя ценности жизни. Чувствуется какаято душевная придавленность, невозможность вольно мыслить и чув­ ствовать, утверждать ценности сами по себе. Слишком привыкли люди, что их держат в тюрьмах и не дают дышать свободным возду­ хом. Только одна В. Засулич решается мельком сказать о «любви к родной стране». Другие такой вольности не позволяют себе. Не по­ зволяли им любить родную страну и вольно служить ей. И те, кото­ рые не позволяли любить родину и творить в ней новую жизнь, отрав­ ляли самые источники любви к родине, делали ее подозрительной, мо­ нополизируя охрану национальности. Я думаю, что эти марксисты, ныне оправдывающиеся в своей любви к родине, очень типические русские люди и любят Россию больше, чем официальные национали­ сты, но души их искажены русской судьбой и изломаны ложным док­ тринерским сознанием. Нужно приветствовать желание марксистов защищать отечество. Но настоящего духовного кризиса в их сборнике не чувствуется. Это лишь жизненное приспособление, а не духовный рост и не идейное развитие. Это — эволюция марксизма от доктринерства к жизненно­ сти, признание большей сложности всех проблем. Марксисты произ­ водят некоторый самостоятельный процесс мысли по поводу постав­ ленных жизнью проблем. Но этот процесс мысли элементарен, он не возвышается до постановки творческих задач. Сознание остается ста­ рым.

Об оправданиях любви к отечеству

393

II Патриотически настроенные марксисты не решаются признать са­ мостоятельной ценности национальности как реальности, которая не будет упразднена и при окончательном объединении человечества. Их позиция чисто отрицательная: недопустимы никакие аннексии, угне­ тенные национальности должны быть взяты под защиту. Они мыслят отвлеченно-социологически, а не конкретно-исторически. Националь­ ность же есть понятие конкретно-историческое, культурное, а не от­ влеченно-социологическое, не хозяйственное. Марксисты разделяют традиционный способ мышления русской интеллигенции, захвачен­ ной целиком социальными идеями. Живых исторических тел для них не существует — существуют лишь социальные категории. Они ничего не воспринимают конкретно-синтетически, целостно, а все восприни­ мают абстрактно-расчлененно, рассеченно. Россия не представляется целостным организмом, имеющим свою судьбу и удел в мире. Реаль­ ность России не улавливается, все распадается на борющиеся соци­ альные группы, их интересы и их классовые идеологии. Националь­ ность атомизируется. Воспринимаются не глубины национальности, а лишь наружные социальные образования. Вопрос о миссии России в мире не может быть даже поставлен для такого сознания. Любить можно лишь живой образ, лик России, конкретную органическую реальность, а не отвлеченную социологическую или экономическую категорию. И поистине, Россия есть конкретная реальность, живое существо, име­ ющее свою биографию. «Пролетариат» же марксистов есть отвлечен­ ная социологическая категория. Конкретно-исторический рабочий класс в России не есть этот идеальный социологический «пролетари­ ат», этот класс-богоносец. И конкретные интересы рабочих в России никак не могут быть отвлеченны от интересов самой России — такая операция возможна лишь в абстракции. Такое целое, как Россия, несо­ измеримо реальнее, чем такая функциональная часть этого целого, как класс. Была Россия, когда не было класса, и пребудет Россия, когда класса не будет. И совершенно невозможно ставить судьбу России в зависи­ мость от судьбы какого-нибудь класса, например, защищать Россию только потому, что это выгодно рабочему классу и оправдано проле­ тарской моралью. Вопрос о национальности совсем не есть вопрос о справедливости, подобно тому, как не имеет отношения к справедливости вопрос об индивидуальности человека, о неповторимой личности. Моралистичес­ кое отношение к тайне индивидуального бытия вообще невозможно и неуместно, оно было бы разрушением индивидуального. Националь­ ность же есть индивидуальность, имя рек. Утверждение индивидуаль­ ного совсем не противоречит утверждению универсального, националь-

394 Статьи 1916 г. ное бытие не антагонистично бытию единого человечества. Единое человечество без входящих в него национальных индивидуальностей было бы пустой абстракцией. Высшая иерархическая ступень бытия не может быть упразднением низших иерархических ступеней. Нелепо противополагать человечество нации, как это делают космополиты. Россия должна существовать как индивидуальное бытие, должна до конца раскрыть свои потенции и выполнить свою миссию не толь­ ко с национальной точки зрения, но и с точки зрения универсальной, всечеловеческой. Все национальные индивидуальности должны быть выявлены в истории, и путь к единству человечества, к братству народов лежит через национальные единства, изживающие свою судьбу, и наци­ ональные культуры. А это означает необходимость национальной борь­ бы в истории. Авторы марксистского сборника уже додумались до того, что путь к международному социализму лежит через национальный со­ циализм и путь к объединению человечества лежит через национальную гражданственность. Нельзя перескочить через целую ступень бытия, на которой совершается история народов. Это большой шаг вперед по сравнению с социологическими абстракциями и утопиями, обращение к конкретному историческому реализму. ХороЙо, что и марксисты со­ знают невозможность реализовать жизнь единого совершенного чело­ вечества в бескрасочной и бесформенной йустотё. Пора уже ликвиди­ ровать просветительский рационализм социологических учений и уто­ пий и повернуть взор свой к иррациональной тайне индивидуального в истории. Тайну индивидуального в истории, к которой должна быть отнесена и национальность, нельзя раскрыть и утвердить со старой со­ циологически-экономической точки зрения. Для нас важно узнать, что защиты родины требуют национальные чувства русских рабочих, а не интересы рабочих.

III Верна и не лишена остроумия мысль А. Потресова и др[угих], что «пораженческая» психология русских интернационалистов, мнящих себя более чистыми носителями всемирной социалистической идеи, чем западные социалисты, есть все та же восточная, азиатская психология, которая была и в славянофильстве, и в народничестве, и в анархизме Бакунина, все та же вера, что мы можем шагнуть дальше Запада. Тако­ го рода максимализм обыкновенно бывает признаком отсталости. Но нельзя ставить в одну линию народнические и анархические максима­ листские учения и славянофильство, которое было гораздо глубже, куль­ турнее и заключало в себе элементы непреходящие. Авторы сборника хорошо понимают, что «пораженчество» есть рабья психология, неве-

Об оправданиях любви к отечеству 395 рие в возможность завоевать свободу своими собственными силами, энергией самого народа, желание получить свободу из рук врага. Они хотят признавать национальность, как признают западные люди. Но в их отношении к немецким социал-демократам есть большие натяжки и противоречия. Приходится признать, что немецкие социал-демо­ краты пошли на буксире у германского империализма. Самостоятель­ ного понимания задач мировой политики и самостоятельного отно­ шения к столкновению культур и рас у социал-демократов не было. Социал-демократическое сознание было все еще провинциально-зам­ кнутое. Не имея своей высокой культуры и своего высокого культур­ ного сознания, мир социалистический приспособлялся к миру«буржуазному». И началось разложение и дифференциация социал-демокра­ тической теории и практики. Этого разложения не хотят признать рус­ ские марксисты и стараются поправить доктрину. У авторов марксистского сборника есть большая гражданская зре­ лость, чем у пораженцев-интернационалистов. Есть у них трогатель­ ные усилия оправдать свое национальное чувство. Но национального сознания, столь необходимого России, у них нет. Они все еще не в си­ лах окончательно обратить свое сознание от части к целому, к России, к ее судьбе и ее мировым задачам, к исторической конкретности, быть самими собою без доктринерских оправданий, быть творческими рус­ скими людьми. Русский интернационализм был русской незрелостью, утопизмом людей, не призванных еще к творчеству жизни. Русский прогрессивный национализм может быть элементарной западной шко­ лой гражданственности, и эту школу начинают проходить русские мар­ ксисты. Но возможно высшее творческое национальное самосознание, самосознание взрослое, не элементарное. До него далеко еще русским марксистам, как и значительной части радикальной интеллигенции. Когда грянула война, она слишком многих застала неподготовленны­ ми. Традиционный идейный запас был невелик и из него нельзя было почерпнуть идей, годных для ориентировки в небывалых мировых со­ бытиях. Начался процесс элементарного оправдания войны и нацио­ нальности с точки'зрения моральных и социальных учений, освобожде­ ние от старых идей, непригодных для оценки новых мировых событий. Но у нас должен начаться творческий идейный подъем, менее элемен­ тарный, способный вдохновить на великие дела. Нужно приветствовать тот процесс, который совершается в среде марксистов и который отра­ зился на авторах сборника. Но до творческих национальных идей эта среда еще не поднялась. А нам нужны положительные идеи, во имя которых мы могли бы с достоинством выносить исторические испы­ тания, которые вдохновляли бы нас в мировой борьбе, ответственность за которую никто сбросить с себя не может. В широких кругах русско­ го общества еще нет таких творческих идей, еще недостаточно созна­ ются творческие национальные задачи.

ПРАВЫЕ И ЕДИНСТВО РОССИИ I С тех пор, как началась война, со всех сторон слышатся призывы к единению, к забвению распрей, к прекращению политической борьбы партий во имя защиты родины и победы над врагом. Эти призывы отличались свежестью и новизной лишь в прогрессивном лагере и при­ вели к образованию прогрессивного блока1. Сделано было много усту­ пок, примирились кадеты и националисты. Даже представители край­ них левых течений признали несвоевременность революционных выс­ туплений и необходимость защиты отечества, Многое изменилось в психологии наших либеральных и радикальных кругов, многое пере­ оценено было. Люди воспитывались исключительно событиями. На­ циональный инстинкт, любовь к родине оказались сильнее доктрин и интересов. Были сделаны попытки отстоять единство России. Что же произошло в нашем правом лагере, научился ли он чему-нибудь за эти полтора года войны? Там ничего не произошло, ничто не изменилось. Об этом свидетельствуют речи правых в Думе. Война никак не подей­ ствовала на правых, не вызвала с их стороны никаких жертв, никаких переоценок, никаких усилий мысли. Правые так привыкли злоупот­ реблять патриотическими лозунгами во внутренней борьбе против са­ мого русского народа и его стремлений к новой и свободной жизни, что, когда потребовался настоящий патриотический подъем в борьбе против действительного врага России, они оказались неспособными к такому подъему, лишенными истинного патриотизма. Ложь опусто­ шает. А правые так изолгались в манифестации своих патриотических чувств, что сами перестали верить в возможность патриотического подъема. Правые всегда воображали, что они являются единственны­ ми носителями и выразителями единства России, что они только про­ тивники борьбы партий и политиканства, что их политика и есть по­ литика всего русского народа, единственная национальная, всенарод-

Правые и единство России 397 ная политика. Правые сами назвали себя «союзом русского народа», в то время как другие назвали их «черной сотней»2. И они понимают вся­ кий призыв к прекращению политической борьбы, к единению и к со­ знанию единства России, как присоединение к их всегдашней точке зрения, как покаяние перед ними и одобрение их ориентировки в жиз­ ни. Вы должны измениться, — говорят они левым, — мы же3 можем оставаться такими, какими были раньше, мы всегда были патриотами, националистами и государственниками, всегда говорили о единстве России. Какая лицемерная ложь! Никто не вносил столько розни, не отравлял так злобой, не раздирал так России, не политиканствовал так, как наши крайние правые. Нужно окончательно изобличить ту лице­ мерную ложь, что будто правые отрицали политическую борьбу во имя единства России, что у них был пафос национального единства. Пра­ вые все подчиняли политике и закулисному политиканству, ничего не признавали самоценным. Они доводили политическую рознь до разъя­ ренности, они проклинали, отлучали и хотели бы истребить большую часть России, русского общества и народа. Они признают Россию под условием, чтобы она была такой, как они хотят, была старой, рабской Россией, Россией государственного абсолютизма. Но если Россия не будет такой, как они требуют, если она захочет быть свободной и осво­ бождающей, то правые предпочитают отдать ее Германии. Их патрио­ тизм — торгующийся, и защищать родину они хотят лишь на извест­ ных условиях и за вознаграждение. Лучше господство немцев, чем гос­ подство либералов. Это — особого рода «пораженческая» психология, психология рабов. Пусть лучше враг укрепит старый строй жизни, чем сам русский народ создаст новый строй жизни. Такие лозунги не раз раздавались из лагеря крайних правых. Правые любят не Россию, а из­ вестный строй, известный быт, известные интересы. Единой России, лика России они никогда не видят, не любят и не хотят защищать. Пат­ риотизм правых— корыстный и условный. Конечно, среди правых есть превосходные люди, искренне любящие свою родину, но не они зада­ ют тон в этом лагере, не они ведут правую политику. Убежденные ис­ кренние правые стоят в стороне от жизни и шума политической борь­ бы. Правая политиканствующая улица иным вдохновлена, и идейные консерваторы не узнают там своих идей.

II Правые выражают не максимум, а минимум единства России, они объединяют минимальное количество русского народа, а большую часть народа извергают и хотят подвергнуть гонению. И власть пра­ вых, правая власть есть насилие над русским народом. Такая власть

398

Статьи 1916 г. навязана прошлым, уже не имеющим органической жизни. Органич­ ность, к которой любят апеллировать правые, давно уже перестала су­ ществовать, разложилась. И наименее насильственной будет та власть, которая объединит максимальное количество русского народа, макси­ мально выразит единство России, душу России. Только такая власть будет государственной, а не партийной. Власть же партийно-правая не может уже быть признана государственной. Правые неспособны к са­ моограничению и самоотречению; они обречены отравлять Россию злобной рознью, проклятиями и преследованиями. За все это время войны они ничем не обнаружили способности к развитию. В них нет гибкости живых организмов, есть неподвижность трупа. Право-бюрок­ ратическая угодливость и оппортунистическая приспособляемость не может быть названа жизнью и движением. Правые не верят в Россию и в российский народ, не видят никакой мировой миссии России, не ставят перед ней никаких творческих задач. Никогда не говорят они о раскры­ тии потенциальных духовных сил русского народа, ни одним словом не обнаруживают веры в творческие его силы. Их программа совершенно отрицательная, запретительная и насильническая, вся она состоит из «не», «не», «не». Идейное убожество и бедность правых поистине ужас­ ны и вызывают жалость. Антисемитизм — единственная их идея, став­ шая навязчивой и превратившаяся в маниакальную одержимость. Они питаются исключительно ненавистью к евреям и поддерживают в себе призрак жизни раздуванием еврейской опасности. Всегда кричат пра­ вые о бессилии русского народа, об опасностях, угрожающих ему со стороны инородцев, подчиненных русскому народу, о неспособнос­ ти русских свободно отстаивать свое национальное обличье, и этими криками они позорят свой народ, унижают его достоинство. Если судить о русском народе по нашим правым, то пришлось бы отрицать всякое будущее за русским народом и прийти к самым безна­ дежным выводам. Нельзя даже желать великого будущего для такого жалкого, бессильного народа, которого вечно насилуют и побеждают самые маленькие национальности в его собственном великом государ­ стве. Империалистическая идея совершенно чужда правым, она пред­ полагает широту и гибкость, мировой размах. В идеологии правых все­ гда заложена большая вера в дьявола, чем в Бога, в силу зла, чем в силу добра. И для самых искренних правых задача может быть лишь в том, чтобы насильственными мерами не допускать окончательного торже­ ства дьявола, а не в том, чтобы творческими усилиями осуществлять царство Бога. Всякое творческое движение для них ведет к царству дья­ вола. Правые лишены творческих национальных инстинктов. Они ра­ зобщены с откровениями русского гения. Им чужда душа России с ее великими предчувствиями и чаяниями. Целиком погружены правые в отрицательную политику, в закулис­ ное политиканство. Господство правых означает максимум разъярен-

Правые и единство России 399 ной политической борьбы, максимум политической розни, раздираю­ щей Россию на части. Правое отрицание политики оказывается самым худшим родом политиканства, правая беспартийность — самая ужас­ ная партийность. Когда правые профессора говорят: «университет для науки, в университете не должно быть политики», то мы прекрасно зна­ ем, что это означает, — это означает правую политику в университете. Идеология правых не признает ничего самоценным и правые всегда готовы изгнать из университета величайшего ученого, если он окажет­ ся левым в политическом отношении. Когда правительство запрещает чиновникам принадлежать к каким-либо партиям, то это означает тре­ бование, чтобы чиновники принадлежали к правым. Есть нестерпи­ мая ложь в утверждении, что позиция правой власти — беспартий­ ная, аполитическая и выражающая единство русского государства. Правая власть — а у нас власть всегда правая — партийна в макси­ мальной степени. Власть потому и бессильна у нас, потому и не имеет престижа, что она партийна, что она — сторона в политической борь­ бе. Власть в России недостаточно государственна. Природа государ­ ственности объективная, выражающая разум общественной жизни народов, и она должна возвышаться над борьбой партий. Государство не может быть ни правым, ни левым. Сильная власть не может быть политиканством, она сознает и выражает историческую необходимость в судьбе государства. И власть сильна тогда лишь, когда она выражает максимум единения России. Сильной будет не правая и не левая власть, а лишь та власть, которая выразит этот максимум единства России и поймет исторические задачи России. Власть групповая, классовая все­ гда будет бессильна. Мы слишком привыкли, что власть всегда гово­ рит не от лица России, русского государства и русского народа, а от лица кучки, группы, политиканствующей партии. В русской государ­ ственности действуют некоторые объективные начала, без которых невозможна национальная жизнь, несмотря на правый характер влас­ ти. Но господство правых в русской государственности и русском быту представляет опасность для единства России, огромное препятствие для дела защиты России. Это властвование правых распространяется лишь на внешние оболочки России, оно не затрагивает ядра России, ее глуби­ ны. Но на той поверхности, где это властвование осуществляется, совер­ шается гнилостный процесс. Ветхие4 одежды России раздираются. И ско­ ро эти истлевшие одежды рассыплются, как пыль. Здоровое ядро России создаст себе новые одежды, которые не будут связывать силы русского народа в осуществлении его национального призвания. Лозунг единства России, лозунг национальный ныне есть лозунг освободительный, голос новой России. Россия выковывается как нация, обладающая целостным характером и целостным сознанием. Ибо мы только теперь переходим к подлинно историческому, выявленному бытию.

ИДЕИ И ОБЩЕСТВЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ I В нашем общественном движении поражает бедность идеями, кото­ рые могли бы его одухотворить и вдохновить. Недостаточная одухотво­ ренность нашего общественного делания, элементарность идей, на ко­ торые оно опирается, бросается в глаза. А мы живем в необыкновенное, исключительное время и нам необходимо идейное воодушевление. Я говорю об идейном содержании не отдельных личностей, а обществен­ ных групп и течений. И тут мы встречаемся с явлением очень интерес­ ным для общественной психологии. Идеи есть у крайних левых и край­ них правых, идеи элементарные, упрощенные, творчески небогатые, но определенные. Идеи крайних левых и крайних правых формально схо­ дятся в том отношении, что они носят характер катехизиса, который можно вынуть из кармана для оценки любого явления жизни. Крайние левые и крайне правые одинаково исходят из определенного миросо­ зерцания и вероучения. Есть катехизис социал-демократический, есть мораль революционной интеллигенции, обладающая чертами религи­ озными. Есть катехизис правых— «православие, самодержавие и народ­ ность»1 . И там и тут цельное вероучение: для политики одних религиозно необходимо православие, для политики других также религиозно необхо­ дим атеизм. У левых и у правых общественные идеи не носят характера деловой программы, реальной политики — это всегда применение к жиз­ ни известных верований абсолютного характера. Эти традиционные пра­ вила левых идей находятся в застывшем состоянии, они охладели, в них нет творческого развития, они не вдохновляют уже так, как вдохновляли прежде, но все-таки и крайние левые и крайние правые могли бы сказать, во имя каких идей и верований они борются. В данном случае мне не важ­ но, что фактически крайние правые в большинстве случаев совсем не идей­ ны и ни во что не верят. Принципиально судить о всяком явлении следу­ ет по самым лучшим и искренним его представителям. Таковы искрен-

Идеи и общественное движение 401 ние левые и искренние правые. Все же промежуточные общественные течения, либеральные и радикальные, октябристы и кадеты и те, что ле­ вее кадетов, не имеют своей определенной веры и определенного идей­ ного содержания и не могли бы сказать, во имя каких конечных ценно­ стей они делают свою политику и ведут борьбу. Отдельные представите­ ли этих течений, конечно, имеют определенные цели, но сами течения идейно не воодушевлены. Ведется неодухотворенная реальная полити­ ка, легко переходящая в политиканство. Тот традиционный запас либеральных и радикальных идей, к кото­ рому постоянно обращаются наши общественные деятели, не отличает­ ся уже свежестью и достаточной силой, чтобы воодушевить, и во всяком случае он недостаточен для переживаемого ответственного момента. В отвлеченную религию либерализма и демократизма уже мало кто ве­ рит, и мало кто способен по-настоящему ею вдохновляться. Целый ряд практических либеральных и демократических лозунгов остается непре­ ложным и требует практического осуществления. Но великие истори­ ческие дела в великие моменты истории предполагают религиозное воо­ душевление. Наши средние прогрессивные течения культурнее крайних правых и крайних левых течений и обладают большим запасом специ­ альных знаний и большей общественной подготовкой. Эта культурность требует дифференциации, выделения реальной политики в специаль­ ную сферу, отделения политики от всяких конечных верований. Для край­ них левых и крайних правых, искренних правых, политика есть дело свя­ щенное. Для средних прогрессивных течений политика есть дело секулярное, практическое дело устроения жизни. Крайние левые шли на смерть за свою политику, потому что политика была для них их верой, их святыней. Либералы не идут во имя своей политики на большие жер­ твы, ибо на такие жертвы можно идти лишь во имя своей абсолютной веры, а не во имя относительной деловой политики. Рост культурности и культурной дифференциации покупается ослаблением идейного горе­ ния, упадком веры. Культурные люди всегда ведь немного скептики, они слишком хорошо видят относительность всего, что происходит в жизни политической. И те культурные прогрессивные люди, которые верят в Бога, утеряли старую связь политики с Богом и бессильны установить новую связь. О Боге говорю я здесь не в каком-нибудь догматическом смысле, а в смысле переживания святыни. И вот в этом смысле с горе­ чью приходится сказать, что в нашем общественном движении есть идей­ ная вялость и недостаток творческого подъема.

II Несчастье России в том, что она исторически так запоздала с осу­ ществлением элементарных и обязательных либеральных начал. Иногда

402 Статьи 1916 г. думается, что слишком поздно пробьет у нас час политической свобо­ ды, когда пафос ее будет уже изжит и не останется огня. Того пафоса либеральной идеи, который был когда-то на Западе, в наше время уже не может быть. Слишком охлаждает судьба либерализма во Франции и других передовых странах Европы. Там диалектика истории вскрыла недостаток либеральной идеи, неизбежность внесения в нее какого-то иного, положительного содержания. Либеральные политические идеи в России перегорели до своего практического осуществления в жизнь, да и никогда не были они сильны у нас, всегда осложнялись идеями социальными. Русский человек патетичен и вдохновен не столько в осуществлении идеи и проведении ее в жизнь, сколько, в ее внутреннем и мысленном переживании, в алкании правды и царства Божьего на земле. Слишком осуществимые и умеренные идеи его не вдохновляют. Идейные в мыслях, в настроениях и исканиях, в безответственных уто­ пиях, мы пережили очень много самого крайнего, опережающего За­ падную Европу. Мы пережили и самый крайний социализм, и самый крайний анархизм — явление по преимуществу русское — и самую крайнюю идею теократической общественности. И мы остывали к слишком запоздалому осуществлению идей на практике. Идейный ра­ дикализм и максимализм русского человека обессиливал и истощал его. И ему начинало казаться, что пережитое им в мысли и настроении, пе­ режито уже и в самой жизни. Он холоден к той идее, которая еще и не начала осуществляться в жизни, но внутренне для него уже давно прой­ денная стадия. Так, русские марксисты, несмотря на реализм своего ми­ росозерцания, часто смешивали процесс жизни с прогрессом, проис­ ходившим в их головах. Им, например, начинало казаться, что буржу­ азия в России разлагается и порождает упадочные идеологии, так как это совершилось в их голове, в то время как в жизни буржуазия начала только слагаться и ей предстоял еще период расцвета. Русские религи­ озные люди часто смешивают остатки натурального быта, предшеству­ ющего культурному развитию, с высшим духовным типом, который может быть противопоставлен всему Западу. Но высший духовный тип дан не в русской жизни, а в их душе. Глубокая русская душа существен­ но религиозна и в этом ее величие. Она не довольствуется ничем сред­ ним, ничем не освященным. Но она плохо расчленяет и легко смеши­ вает разные плоскости. Деловитость и политичность кадетов, которые слишком хорошо умеют все разделять и дифференцировать, кажется чем-то нерусским, слишком европейским и не вызывающим воодушевления. Да и сами кадеты, по-видимому, не слишком воодушевлены своей деятельностью, не слишком много у них пафоса и огня. Все признают полезность и насущность либерально-демократических лозунгов. Даже самое уме­ ренное выражение этих лозунгов, как оно формулировано в прогрес-

Идеи и общественное движение 403 сивном блоке, всем кажется существенным и важным для России, для установления элементарных условий ее развития. Но либерально-де­ мократическая идеология все же представляется бедной, недостаточ­ ной, не вдохновляющей. Программа может соответствовать требова­ ниям жизни, быть разумной и целесообразной, а духа может не быть, не быть настоящей одухотворенности. Политика не должна опираться на катехизис, и сознание этой истины есть, конечно, культурное завое­ вание. Но политика должна опираться на дух, должна быть изнутри одухотворена, иначе она будет мертвой. Либерально-демократическо­ го катехизиса быть не может и не должно. Но плохо, если либеральнодемократическое делание не духоносно. Русский человек легко смеши­ вает духоносность, одухотворенность с катехизисом и доктриной. Это смешение может быть результатом культурной незрелости. Но свято прав русский человек в своей жажде духоносности, одухотворенности, идейного горения и своем нежелании удовлетвориться теплопрохладной оппортунистической политикой. И всегда у нас в этом отношении неблагополучно. В 1905 году у нас не было настоящего идейного и ду­ ховного подъема и безрадостно было движение. Была разъяренность страстей и противоположных интересов. В этом разъярении страстей и интересов угашался дух, меркла всякая единая идея. Не только либе­ ральная, но и социалистическая идеология износилась у нас и вывет­ рилась прежде, чем начала осуществляться в жизни. Великий перево­ рот в народной жизни должен стоять под знаком единой великой идеи, от которой загораются души. Такой единой идеи у нас не было. Слиш­ ком рано начали делить шкуру неубитого медведя, сводить классовые счеты, в слишком молодом возрасте изверились в ценности и реаль­ ности свободы. И это обессилило нас.

III Наше общественное движение нуждается в духовном углублении, в обращении к первоисточникам идейного воодушевления, в новых творческих идеях. Мы недостаточно конкретно ощущаем, что живем в исключительный момент мировой истории, требующий исключитель­ ных сил и напряженности. Тот запас идей и духовной энергии, кото­ рый был бы достаточным в обыкновенное время, теперь представля­ ется жалким и ничтожным. И я думаю, что в переживаемый Россией исторический момент освободительные политические и социальные идеи, сохраняя свою практическую непреложность, должны быть со­ единены с национальным воодушевлением и подъемом, с задачами, связанными с вхождением России в полноту исторического возраста, с ее миссией в мире. Мы должны глубже вникнуть в смысл мировой вой­ ны и всего происходящего с миром, не оставаться на поверхности яв-

404

Статьи 1916 г. лений. Русские должны сознать свою «идею», которая оправдывает их существование в мире. Само политическое и социальное освобождение не может уже быть обосновано на старых и в значительной степени вы­ ветрившихся абстрактных идеях либерализма и социализма. Социаль­ ное творчество предполагает духовное возрождение личности и нации, организацию народной души и подъем ее внутренней культуры. Теперь не может уже быть настоящего социального и политическо­ го воодушевления без воодушевления духовно-культурного и религиоз­ ного. Права человеческого лица могут быть с воодушевлением утверж­ даемы лишь на духовно-религиозной почве. Абстрактно-политическое обоснование не может уже вдохновлять. Все устали от исключительно внешнего существования и внешнего понимания жизни. Политика се­ куляризуется, освобождается от авторитетных религиозных санкций. Но параллельно этому должно возрастать внутреннее одухотворение по­ литики, ее внутренняя религиозность. Без этого процесса углубления произойдет обездушивание и опустошение всей нашей общественнос­ ти. Великих испытаний нельзя пережить без духовного подъема, без идейного воодушевления. Без такого подъема и воодушевления мы впадем в маразм. И нужно всеми силами призывать к творчеству идей, которые могут осмыслить нашу общественную жизнь. Не угашайте духа внешним и бездушным политиканством! С этим призывом нужно об­ ращаться к нашему общественному движению, к нашим партиям, к делателям нашей политики. Душа человеческая стоит дороже царств! Это сознание — очень русское, национальное наше сознание. Эта по­ истине религиозная истина искаженно выражается и в русском поли­ тическом максимализме. Мы должны бороться за наши духовные цен­ ности. Мы не можем автоматически и механически повторять путь, пройденный народами Западной Европы. Многому должны мы учиться у Запада и прежде всего учиться организованной человеческой актив­ ности и ответственности, много у нас будет так же, как и на Западе, ибо есть социальные и политические формы, повторяющиеся у всех наро­ дов. Но по-новому должно быть одухотворено наше социальное стро­ ительство, в него должны мы внести русские религиозные ценности.

СИЛА И НАСИЛИЕ I В наши дни особенно остро предстоит вопрос о природе силы и ее отношении к насилию. Проблема силы волнует русскую мысль и тол­ кает ее по новому направлению. У русских нет любви к силе, нет культа силы, есть всегда нравственно подозрительное к ней отношение. Сила скорее представляется дьявольской, чем божественной, и легко смеши­ вается и отождествляется с насилием. Любовь к силе, религию силы мы охотно предоставляем немцам и видим в этом низший духовный тип. Но нельзя сказать, что мы совсем были чужды насилию, уж никак нельзя сказать этого про весь строй русской государственности. Мы гордимся тем, что нам чужда идеология силы. Насилие же у нас рас­ сматривается как факт, а не как идея, как наш грех, а не как наша ересь. Но пора уже нам лучше разобраться в понятиях силы и насилия. Это имеет большое значение для нашего национального сознания и для самого национального существования нашего. И вот я думаю, что нам нужно внутренне полюбить силу, развивать и укреплять ее в себе, и только тогда нас не будут насиловать и мы не будем насиловать. Без ра­ дикального, духовного изменения своего отношения к силе, в сознании и действии, мы останемся в положении сервилизма1. Насилие в России всегда было лишь обратной стороной бессилия. Насилие всюду и везде есть обратная сторона бессилия. Сила же есть положительное понятие и ценность. Сила—божественна. Бог есть прежде всего сила. Всякий боль­ шой человек, гений или святой, есть сила. Всякое великое деяние в мире есть сила. Великая ценность — сила. Великое творчество — сила. Сама жизнь есть сила. Бессилие, недостаток силы есть самое отрицательное, дурное. Пора уже перестать противополагать силе русское смирение. Это излюбленное противоположение никуда не годится. Великое, святое сми­ рение само есть духовная сила, власть над своими низшими стихиями.

406 Статьи 1916 г. Дурное же, рабье смирение есть немощь и зависимость. Русское смирение, отвращающееся от всякой силы, нередко бывало плодом не внутренней духовной силы, а несчастной, зависимой судьбы русских людей, русского народа, невозможности выявить свою внутреннюю мощь. Русский народ не знал еще вольного исторического, мирового существования. Слишком многое в нем было придавлено и загнано внутрь. Русское смирение часто бывало инструментом самосохранения русского народа, его приспособлением к тяжелым условиям существо­ вания. Русская творческая сила не была еще призвана к историческому действию, она дремала в глубине русского человека. И не было у рус­ ского человека сознания божественности силы. Сила казалась ему на­ силием, ибо слишком привык он к действию силы вне его, над ним и против него. Сила предстоит русским в материальном образе, кажется давяще материализированной. Сила же духовная ощущается не как сила, а как смирение, любовь, отречение, неизъяснимая и непереводи­ мая на язык «мира» глубина. Сила есть то, что идет на меня, мне угро­ жает и меня насилует, а не то, что идет из меня и преображает мир. Вот характерное ощущение русского человека.

II Никакая настоящая сила в человеческой жизни не может быть внеш­ ней, материальной силой. Всякая сила — внутренняя, духовная сила, мощь, почерпнутая из божественного источника. Все материальные силы человечества, все внешние орудия его могущества — плоды духовной силы. И то, что орудия эти могут быть направлены ко злу, не меняет сущности дела. Внешних материальных сил, совсем не связанных с внут­ ренними духовными силами, не существует, это лишь обман поверхно­ стного восприятия жизни. Всякая подлинная сила, не кажущаяся, а ре­ альная, есть внутреннее духовное действие над тем, над чем сила себя проявляет, есть внутреннее, духовное общение, соединение и обладание. Действие силы в человеческом мире не может быть внешним, механи­ ческим толчком. Тот, кто имеет силу надо мной, тот сумел установить внутренний контакт с моей душой и духовно на меня подействовал, выз­ вал из моей глубины духовное и свободное признание его силы как не чуждой мне. Что остается мне чуждым, то может меня насиловать, но не имеет силы надо мной. Власть, потерявшая контакт с душами, духовную общность, не есть уже власть, она уже бессильна. Кто владеет лишь тела­ ми и передвигает лишь атомы материи, тот не имеет власти, его власть призрачна. Насилие есть призрачное бытие. Сила по существу своему глубоко противоположна насилию. На­ силие есть всегда бессилие или во всяком случае признак недостаточ-

Сила и насилие 407 ной силы. Насилие есть знак того, что данная энергия не действует до­ статочно глубоко, отскакивает, не проникает вглубь, не делается внут­ ренней, не заражает и не овладевает. Давящий механический толчок в человеческой жизни есть бессилие, немощь. Подлинная сила, мощь освобождает, дает свободу всем и всему, она есть перевод в мир боже­ ственной энергии, ее внедрение в самую суть вещей. Бессилие всегда порабощает, насилует, бьет. Подлинная сила вызывает к себе уваже­ ние, встречает признание, а в высших ее проявлениях — восхищение. Кто имеет силу владеть человеческими душами или душой целого на­ рода, тот никогда не ощущается как насильник. Насильник же. ничем не владеет. Во всяком государстве есть принуждения и насилия, но ни одно государство не может покоиться на сплошном принуждении и насилии. Государство разлагается и рушится, когда власть в нем есть насилие, а не сила. Так, насильническая национальная политика всегда была у нас результатом бессилия русских в отношении к инородцам. А сила русских приведет к свободе инородцев, к освобождению всех национальностей. Только тот, кто чувствует свое бессилие в своем соб­ ственном огромном государстве, может желать ограничения в правах и утеснения тех, которые и так довольно утеснены, ограничены в правах и находятся в меньшинстве. Это — постыдное бессилие, недостойное ве­ ликого народа. Раздувание опасностей и страхов есть нарушение элемен­ тарной национальной гигиены. Сильная и мощная национальная поли­ тика всегда творческая, а не ужасающая. Господствующая националь­ ность великой империи должна обладать духовной силой, заражающей и овладевающей, должна пленять своим ликом. И я верю в духовную мощь русского лика. Но в эту мощь не верят наши правые круги. Гос­ подство всегда должно принадлежать силе, а не бессилию. Если евреи, поляки, финляндцы, грузины, армяне, татары и пр[очие] инородцы духовно сильнее русских и русские могут охранить себя лишь насили­ ем, выявлять собственный национальный лик лишь утеснением чужого лика, то нельзя верить в судьбу русского народа. То насилие, которое сопровождает реакционную политику, как и политику чисто революци­ онную, всегда есть недостаток силы, недостаток внутреннего контакта, духовной убедительности и заразительности, отсутствие всенародной, национальной вдохновенности. Фактически все явления в жизни на­ родов и человечества сложны, и в них есть смесь силы с бессилием.

III Материальная сила не есть сама по себе существующая реальность. Материальная сила есть порождение и проявление духовной силы. Сама материальная техника есть манифестация внутренней силы нации. Но

408

Статьи 1916 г. поскольку материальное проявление духовной силы насилует, духов­ ная сила оказывается недостаточной для внутреннего овладения и со­ единения, для власти над сущностями, над душами людей и вещей. В мире есть злое насилие, поскольку божественная сила не внедря­ ется в мир, не овладевает миром до самой глубины. Сила всегда идет изнутри и идет внутрь. Сила — онтологична, реальна в глубочайшем смысле этого слова, она противостоит всякой призрачности и всякому небытию. Недостаток силы есть умаленность бытия. И поскольку мир не может быть покорен и подвластен внутренней духовной силе, он есть призрак и небытие. Никакой другой силы, кроме силы духовной, не может быть. Только Бог силен, дьявол же совершенно бессилен, он лишь притворяется сильным, и его власть в мире — призрачная власть. Сильные этого мира в онтологическом смысле могут оказаться самы­ ми слабыми. Русскому народу и русскому человеку необходимо созна­ ние величия силы, ее духовности и божественности. Нам необходимо преодолеть внешнее отношение к силе. Для духовной гигиены отдель­ ного человека и целого народа нехорошо чувствовать себя слабым, со всех сторон подверженным опасности и осознавать свою слабость, как смиренность, как качество, почти неведомое другим народам. Вечное ощущение себя слабым, беспомощным, подверженным опасностям порождает мнительность и, в конце концов, ведет к таким явлениям, как еврейские погромы, — это крайнее проявление национального бес­ силия и немощи. Сила не есть данность, полученная извне, сила черпа­ ется из глубины. Силу можно и должно увеличивать в себе, и для этого необходима духовная гигиена личности и нации. От мнительности, от страха, от идеализации слабости сила реально уменьшается и падает. И сила реально возрастает и подымается от сознания себя сильным, от любви к силе, от бесстрашия перед опасностями. Необходимо вызвать из глубины чувство силы и укрепить созна­ ние силы как высшего духовного бытия. В глубине каждого человека и каждого народа есть сила, но она дремлет и придавлена наружными пластами жизни. Для привидения в действие и обнаружения силы совсем не безраз­ лично, есть ли сознание величия и духовной ценности силы или, на­ оборот, есть сознание греховности и неправды всякой силы. Поэтому в России необходима радикальная реформа сознания в отношении к силе. Сила — имманентна человеку и народу, а не трансцендентна. Трансцендентное сознание силы держит народ в рабстве. Культ духов­ ной силы, как и всякой силы, многим русским представляется герман­ ской, а не русской идеей. Но это есть упрощение проблемы и самооб­ ман. В германизме есть специфический культ силы, переходящий в волю к власти над миром. Но сама по себе идея силы, как духовной и божественной потенции, есть всемирная, сверхнациональная и объек-

Сила и насилие 409 тивная идея. Только сила побеждает инерцию мира. Все должны быть сильными и обнаружить свою силу в мире. Ныне мировые события принудительно требуют от русских, чтобы они были сильными во всех отношениях, перевели в активное состояние все свои потенциальные силы и сознали окончательно значение силы. Русский народ, как и вся­ кий народ, должен сознать, что он сам творец своей судьбы, что от соб­ ственной его силы зависит его историческое будущее, а не от сил, над ним разразившихся. Ни личность отдельного человека, ни личность целого народа не могут отдавать себя силе, они сами должны быть си­ лой. И сила личности и сила нации должны быть организованы. Рус­ ская сила по-иному должна быть направлена, чем сила германская, она должна быть освобождающей, дарящей и благостной, но и она должна быть силой, а не бессилием. Русские же и доныне часто думают, что сила есть западно-европейская, иностранная, по преимуществу немец­ кая категория. Для русского человека очень характерно непротивлен­ ство, пассивный отказ и уход. Но ошибочно противополагать насилию непротивление. Если в насилии есть бессилие или недостаток силы, то «непротивление» есть призрачный выход, отказ от участия в нараста­ нии силы, в преодолении мирового зла. Можно сказать, что насилие на войне означает недостаток силы, бессилие добра, но отказ от участия в войне, бойкот ее совсем не означают нарастания силы, изъявления по­ ложительной мощи. Это лишь бессильный выпад из мировой круговой поруки, из исторического нарастания силы, нередко прекрасный по чув­ ствам, но немощный по сознанию. И нет другого выхода для личности и нации, кроме положительного нарастания духовной силы, творящей себе и все необходимые материальные орудия, обнаруживающей себя и во внешнем мире. Само христианство есть религия силы, а не бессилия, борьба за силу и подбор духовной силы. Точка зрения силы есть точка зрения ценности, а не пользы. Сила имеет жертвенную природу, она от­ дает от своего избытка, а не похищает и не грабит. Сила — выше блага. Бессильная правда—не божественна. Но могущественная правда не есть благо и польза этого мира, она есть путь к преображению этого мира. И вся жизнь должна быть обоснована на [праведной]2 силе.

ТОЛСТОВСКОЕ НЕПРОТИВЛЕНИЕ И ВОЙНА I Недавно шел в московском военном суде процесс толстовцев. На скамье подсудимых собрались со всех концов России самые видные тол­ стовцы. Сила государства на время сделала этих в корне не обществен­ ных людей, отрицающих всякое общественное действие и признающих лишь индивидуальное совершенствование, людьми общественными. Только война вплотную столкнула толстовцевс государством, и принуж­ дение государственного суда сделало их отрицательно общественными. Толстовцев обвиняли в распространении воззвания, направленного про­ тив войны и против отбывания воинской повинности. Толстовцы за­ щищались на суде, доказывали несправедливость возводимого против них обвинения и уже этим, в противоречии со своим учением, прини­ мали участие в жизни государства. Непротивленец-толстовец принуж­ ден противоречить себе на каждом шагу. Он отрицает государство, не желает вступать с ним ни в какие компромиссы, и он принужден при­ знавать государство, когда сажает картофель и хочет сохранить его для себя, когда едет по железной дороге, зажигает лампу, когда читает книгу, когда дышит общим воздухом со своим народом. Через каждую мелочь, через самый, незаметный жизненный акт входят в жизнь толстовца-не­ противленца хозяйственность, культура, государственность и вовлекают его в мировой круговорот, в круговую поруку ответственности. Все тол­ кает в круговорот государственной и культурной жизни, и самые эле­ ментарные и простые основы жизни толстовцев предполагают органи­ зованный государственный и общественный механизм. Толстовцы бес­ сильны на практике отвергнуть государственность, они принимают го­ сударственность дробными частями и урывками. Отрицать же они в силах лишь государственное сознание, лишь сознание необходимости и цен­ ности государства. Но принятие на практике и отвержение в сознании есть слабость сознания и безответственность. Толстовцы не хотят брать

Толстовское непротивление и война 411 на себя ответственности за государство, всегда связанное с насилием, хотят себя выделить и сделать вид, что не нуждаются в охранах и услугах государства. Это, конечно, самообман, покупаемый слабостью души и немощностью сознания. Толстовцы совершенно внешне понимают государство. Они дума­ ют, что государство есть какой-то вне их находящийся предмет, воз­ никший по какой-то бессмысленной случайности и являющийся ис­ точником всех зол. Но этот злой предмет, именуемый государством, по их мнению, призрачен, и лишь ошибки сознания заставляют при­ знавать его и служить ему. Толстовцы не хотят понять, что государство не только внешний, но и внутренний факт человеческой жизни, что государство в каждом из нас и каждый из нас его создал. В насильствен­ ной1 природе государства объективируется наша собственная приро­ да, и необходимость государства связана с живущим внутри нас злом. Всякий акт нашей жизни в этом относительном мире уже предполага­ ет государство, как предполагает организованное общество, хозяйство, культуру. Ничто не может быть изолировано и превращено в какой-то оторванный предмет, с которым отдельный человек может не иметь никакого дела. Внешнее отношение толстовцев к государству связано с их внешним отношением ко злу. Злом они считают прежде всего и ис­ ключительно насилие, насилие же понимают по преимуществу физи­ чески, материально. Отсюда рождается законничество, мелкий и педан­ тический морализм, который, в конце концов, субботу ставит выше че­ ловека. Весь пафос толстовской непротивленской морали в том, чтобы не совершать физического насилия над человеком или животным, чтоб исполнить закон хозяина жизни, не участвовать в войне, не участво­ вать в суде, не есть мяса, не пить вина, не курить и еще много не. Но природа зла — внутренняя и духовная, а не внешняя и материальная. И добро нужно понимать внутренне и духовно и видеть высший цвет добра не в непротивлении, а в любви, не в отрицательном, а в положи­ тельном. Можно не совершать физического насилия и быть дьяволом. И можно совершать физическое насилие, без которого, кстати сказать, невозможно жить в природном порядке, и быть святым. У непротив­ ленцев-толстовцев есть уклон к буддизму. И кротость их—не христиан­ ская, а буддистская кротость. В ней есть что-то нечеловеческое, враждеб­ ное жизни и бытию. Эта нечеловеческая, буддистская кротость чувству­ ется у главного героя толстовского процесса — Сережи Попова.

II Во всей атмосфере суда над толстовцами чувствовалась мягкость и невозможность сурового приговора. Эти люди не вызывают к себе ни­ какого раздраженного и злого чувства, и никто не думает, что они мо-

412 Статьи 1916 г. гут что-нибудь существенно изменить в мире, в жизни общества и го­ сударства, нанести вред делу защиты родины, ослабить силу нашего сопротивления врагу. Для всякого сколько-нибудь чуткого человека ясно, что толстовское непротивление — явление индивидуальное, а не общественное, и общественным оно никогда не сделается. Всякая по­ пытка перевести толстовские убеждения в общественное действие есть уже самоубийственное противоречие и измена идее непротивления, введение в мировой круговорот противления. Толстовство есть инди­ видуальный путь, который никому и ничему не может быть навязан. Толстовское непротивление спасает не мир, а индивидуальную душу. В конце концов, толстовец заботится только о себе, о своей чистоте и ему нет дела до других, до всего мира. Прозелитизм невозможен в тол­ стовстве, в нем не может быть жара проповедничества. И то, что сам Л. Толстой писал так много поучений, обращался к людям, было в нем противоречием. Толстовский путь есть уход из мира, а не приход в мир для его изменения и преображения. Толстовцы не признают никаких соединяющих путей между миром непротивления и миром противле­ ния. Свет и тьма резко разделены. Только непротивленцы пребывают в царстве света, в знании, в законе Бога. Противленцы же, а таковы все нетолстовцы, пребывают в царстве тьмы, в незнании, в законе «мира». Каждый сам может узнать божественный закон жизни и осуществить его. Это представляется толстовцу очень легким для каждого человека, так как он совсем не чувствует иррациональной тайны зла. Но никако­ го процесса, никакого развития к царству Божьему, к царству света тол­ стовцы не признают. В сущности, для толстовцев нет пути со всей его сложностью, а есть внезапное постижение истины, от которого и начи­ нается для каждого человека новая, истинная жизнь. Чтобы стать истин­ ным, достаточно узнать истину. Узнать же истину очень легко. Это — чистый рационализм, доведенный до безумия. И такой человек, как С. Попов, человек не от мира сего, всех называющий братьями, почти блаженный, может быть назван безумным рационалистом. Святой зна­ ет, как затруднено и осложнено все в мире темными, иррациональны­ ми злыми стихиями. С. Попов этого не знает и не хочет знать, для него весь мир прозрачен и все в мире легко может быть подчинено закону разума. Не потому ли так просто и так легко все для него, что он не видит Космоса, что весь космический процесс для него лишь недоразу­ мение, призрак неведения? Этот С. Попов — характерно русский искатель праведной жизни, уходящий от неправды «мира». Он не признает отечества, государства, национальности, царства кесаря, он хочет жить лишь по закону Божь­ ему. Но и в самом своем отрицании России, как и всего индивидуаль­ ного и особого в мире, он остается характерно-русским человеком, очень национальным. Он не хочет защищать Россию с оружием в ру-

Толстовское непротивление и война 41 ках, но он по-своему выражает и хранит характерно-русское обличье, русскую душу. И это вызывает иное к нему отношение, чем то, которое вызывают к себе интернациональные типы, доктринеры космополи­ тизма, пораженцы и т. п. Л. Толстой отрицал национальность, но был ее великим выразителем, был национален в самом ее отрицании, и он отрицал искусство и был одним из величайших художников. Само от­ рицание войны уТолстого было гениально-национальным. Совершен­ но невозможно толстовское отрицание войны и защиты отечества со­ поставлять с такими общественными настроениями, как «пораженче­ ство», которое может быть национально-опасным. Государство, по природе своей «холодное чудовище»2, всегда обращено к общему, к внешне общественному, оно не знает ничего интимно-индивидуаль­ ного, внутреннего. Представителям государства трудно понять такие явления, как отказ от воинской повинности по религиозным убежде­ ниям, они учитывают лишь внешнее, внутреннее же не поддается их учету. Но и судьи, представляющие это холодное начало, остаются людь­ ми и могут иначе отнестись к толстовским призывам не воевать, чем к обычным преступлениям против государства. III Грех толстовства есть прежде всего грех суженного сознания, от­ влеченно-моралистического и отвлеченно-рационалистического. Тол­ стовцы отрицают сферу многообразно-относительного, в которой и протекает мировой и исторический процесс, и прямолинейно приме­ няют абсолютное к относительному природному порядку. Это ведет к тому, что они абсолютизируют относительное, признают божествен­ ным естественное, природное, народное, простое, элементарное. Но это обман сознания. Насилие, которого боится толстовское сознание, как диавола, есть во всем естественном, народном, во всем самом простом и элементарном. Весь круговорот естественной природной жизни ос­ нован на насилии, взаимном поедании и истреблении. Великое заблуж­ дение думать, что насилие всегда идет от культуры, а приближение к естественной природной жизни ведет к непротивлению и отказу от насилия. Л. Толстой разделял взгляд Руссо на существование какого-то благостного естественного состояния. Но если идти от культуры назад, к жизни естественной, то насилие лишь увеличивается. В жизни дикарей насилие — максимально. И жизнь крестьян, которая представляется толстовцу столь благостной по сравнению с жизнью культурных людей, полна насилиями и неправ­ дой. Думать, что в этом природном мире есть такие места и такие жиз­ ненные положения, которые совершенно свободны от насилия и вы-

414 Статьи 1916 г. ходят за пределы мирового зла, есть самообман и самоутешение. Тол­ стовское опрощение не спасает от насильственного природного круго­ ворота жизни. Спасти от участия в насилии и окончательно освобо­ дить может лишь выход из природного порядка в абсолютную боже­ ственную жизнь. Ошибка нравственного суждения толстовцев в том, что они хотят выйти из круговой поруки мирового и исторического процесса, снять с себя ответственность и остаться единственными чис­ тыми и праведными среди погруженного во тьму, живущего насилия­ ми мира. Так выделить себя и охранить свою чистоту хотят они, оста­ ваясь в теле, в материальном мире, как будто бы самая элементарная физическая жизнь тела не есть уже насилие и участие в насилии. Тол­ стовцы-непротивленцы хотят не мир изменить и преобразить, не оду­ хотворить его изнутри, не обратить других людей к своей правде, а выделить себя из мира, подчеркнуть свою чистоту, отказаться от учас­ тия в национальной и мировой судьбе. И это сознание не может быть признано самым высоким, в нем нет жертвенности, оно не обращено к мировому спасению. Исповедующие религию непротивления не могут ничему проти­ виться, они не могут противиться и злу войны, они заняты лишь отри­ цательным выделением себя из того, что совершается в мире. Толстов­ ство никогда не может стать широким, общественно-народным движе­ нием. И именно по тем причинам, в силу которых суд государственный должен был оправдать толстовцев, суд нравственный и религиозный может их осудить, осудить за их непротивление и неделание в мире, за их слишком большую заботу о своей собственной чистоте. Толстовцы занимают свое место в духовной жизни русского народа, и они — явле­ ние чисто русское, ибо непротивление так свойственно русскому наро­ ду. Но для государства, для общественности толстовское течение почти неуловимо и безразлично. В деле выработки нашего национального со­ знания в эпоху мировой войны толстовство не может быть помехой. Отдельные непротивленцы, уходящие от мира, нужны для духовной жизни народа. Толстовская же доктрина опрокидывается и рушится от малейшего соприкосновения с жизнью и мыслью. Но дух непротивле­ ния, дух пассивного ухода мы должны внутренне победить в себе, не судами, не полицейскими мерами, а духом творческой активности. Рус­ ская душа отравлена исключительно моральной оценкой жизни. Эта абсолютная и отвлеченная власть прямолинейной моральной оценки там, где должна быть оценка более сложная, гибкая и чуткая к таин­ ственному ходу мировой жизни, нас обессиливает и мешает нам сво­ бодно творить новую жизнь. И толстовство есть одно из доктринальных выражений этого духа, прямолинейного морализма, способного видеть лишь одну точку на прямой линии. Дух этот, еще менее оправ­ данный, есть и в разных социальных доктринах русской интеллиген-

Толстовское непротивление и война 415 ции. Жизненная трагедия войны сметет все доктрины, все морали, при­ способленные к более простой и элементарной действительности. В доктринерском, прямолинейном морализме обнаруживается семя мо­ ральной неправды, недостаточной нравственной просветленности. И высшим нравственным откровением остается евангельская истина, что душу свою спасет тот, кто погубит ее 3 .

РЕЛИГИОЗНАЯ СУДЬБА ЕВРЕЙСТВА В эти дни, как никогда, многих волнует еврейский вопрос, беспо­ коит судьба евреев, которая становится все более и более тяжелой. Воп­ рос этот ставится на плоскости общественно-политической и мораль­ но-бытовой. Лишь немногие задумываются над исключительной судь­ бой еврейского народа и доходят до мистической глубины еврейско­ го вопроса. А поистине необычайна историческая судьба еврейства и необъяснима она позитивно-научно. Если есть во всемирной исто­ рии поданный нам знак о религиозном ее смысле, так это — таин­ ственная и трагическая судьба Израиля, избранного народа Божьего. Еврейский народ — исключительно религиозный народ, и судьба его — исключительно религиозная судьба, лишь религиозно постижимая. Как сильно чувствовал это Вл. Соловьев, который перед самой смертью молился на древнееврейском языке за еврейский народ!1 Еврейский вопрос — прежде всего религиозный вопрос, а потом уже вопрос расо­ вый и политический. И странно звучит вопрошание: внесло ли еврей­ ство что-нибудь положительное в религиозную историю человечества? Еврейство — религиозная ось истории человечества, оно насквозь по­ ложительно или отрицательно религиозно. Еврейство—колыбель, зем­ ной исток Ветхого завета и Нового завета. В еврействе и через еврей­ ство совершился великий религиозный переворот мировой истории, который и для неверующего в Христа раскалывает историю мира на две части. А для верующего в Христа еврейский народ навеки остается избранным народом Божьим, до конца мира отмеченным печатью ис­ ключительной судьбы. Еврейский народ имеет в мире исключительно религиозное призвание и предназначение. Уделом этого народа было религиозное творчество. Я думаю, что во всяких других сферах, кроме религиозной, еврейство не создало ничего гениального, великого, твор­ чески оригинального. Во всех сферах культурного творчества еврей­ ство не подымается над уровнем средней даровитости. Характерно,

Религиозная судьба еврейства 417 напр[имер], то, что музыкальная одаренность еврейства не породила творческого музыкального гения. Самобытная еврейская философия всегда была религиозной. Такова философия Филона. Такова сокро­ венная философия Каббалы2 — самое значительное и могучее созда­ ние еврейской мысли, через которое европейская мистика получила се­ митическую прививку. Эта прививка Каббалы особенно сильно чув­ ствуется у величайшего из мистиков Якова Бёме. Религиозный харак­ тер носит в конце концов и философия Спинозы. Вывернутый еврейский хилиазм, обратную религиозность можно открыть и в со­ циальной философии Маркса3. В культуре безрелигиозной всегда чув­ ствуется творческое бессилие евреев, недостаток гениальности, дух сред­ ний. И это творческое бессилие является как бы обратной стороной исключительного религиозного призвания еврейства. Вся наша христианская арийская культура имеет в себе семитичес­ кую религиозную прививку. По духу своему все мы не только арийцы, но и семиты. Носительницей христианства и осуществительницей хри­ стианства в истории является арийская раса, но она получила свое хри­ стианство от семитической расы. В еврействе — соль религиозной жиз­ ни, мессианская идея. В арийском духе самом по себе есть какая-то прес­ ность, несоленость, слишком большая духовная гладкость. Это чувству­ ется в религиозном сознании Индии, в теософическом движении, в попытках германской мысли создать чисто арийскую религиозную философию, противящуюся всякой семитической прививке. В гер­ манском сознании, которое определяет себя как арийское по преиму­ ществу, антисемитизм последовательно приводит к антихристианству. Типичными выразителями этого духа являются Чемберлен и Древе. В антисемитической и антихристианской религиозной философии Древса есть эта пресность и гладкость арийского духа, арийского мо­ низма, не желающего знать религиозной антиномичности*. Религиоз­ ная страстность, религиозные противоречия, мессианские ожидания, апокалиптическая настроенность, дух пророческий — все это получе­ но от еврейства. Вне еврейского религиозного духа не было бы осозна­ ния религиозного смысла истории и религиозных судеб человечества. Арийское сознание, имеющее своей колыбелью Индию, — внесторично, отвлеченно-духовно, бесстрастно-монистично. Всякая перспектива конца мировой истории (эсхатология5) и смысла мировой истории, как движения к концу, впервые дана была лишь в семитическом духе, в ев­ рейском религиозном творчестве, у еврейских пророков и в еврейской апокалиптике. Только в еврействе есть это напряженное, ожидающее и требующее чувство жизни. Арийский дух сам по себе никогда не узнал бы метафизики истории. В центре метафизики истории лежит месси­ анская идея. Мессианская идея есть бесконечное сближение метафизи* См. замечательную книгу Древса «01е КеНдюп аЬ 5е1Ь51Ьет15515ет Соие$»\ 14 Паление священного Русского пяпгткл

420 Статьи 1916 г. ри христианства. Религиозная исключительность и религиозная нетер­ пимость, исступленная религиозная ревность, разделяющая людей на «своих» и «не своих», порождающая гонение и преследование, есть про­ явление иудаистского духа, в котором уже неповинно еврейство как раса. Иудаизм и семитизм существуют как духовные явления, совершенно отделимые от кровного еврейства. Наши крайние правые церковники и националисты в известном смысле более семиты и иудаисты, чем кровные евреи. «Христианский» мир нисколько не лучше мира еврейс­ кого и даже гораздо хуже, потому что мнит себя христианским и тем возлагает на себя исключительную ответственность светоносного созна­ ния. Евреи не обязаны относиться по-христиански к христианам — они вправе относиться к ним по-еврейски. Но христиане обязаны относить­ ся к евреям по-христиански, а относятся они к евреям даже не по-ев­ рейски, а по-антихристски7. Отношение христиан к евреям есть вели­ кий позор христианского мира, позор все еще недостаточно осознан­ ный. Христиане, которые распинают евреев за то, что евреи распяли Христа, сами вновь и вновь распинают Христа. Евреи, распявшие Хри­ ста, не ведали, что творят. Христиане же ведают, что творят. Христиа­ нин, принявший в сердце свое Христа, т. е. распятую правду, уже наве­ ки веков не может никого распинать. Принявший Христа и Его тайну в этом мире всегда находится в стане распинаемых, а не распинающих. Как могут христиане утверждать распинающую правду? То, что евреи, отвергнув распятие, в удел свой получили судьбу, которая сама есть распятие, это — таинственное дело между еврейским народом и Бо­ гом. Не дело нас, христиан, быть палачами. И если христианский мир в истории был палачом евреев, то потому только, что он был лжехристи­ анским, лжеимянным, лживым и лицемерным. Отвергшие распятие евреи распинаются все тем же «миром», который вообще любит рас­ пинать. Я не могу назвать себя филосемитом и не люблю модернизированно-еврейского типа культуры. Но антисемитизм представляется мне смрадным и позорным явлением, порожденным духовной пусто­ той. Что такое антисемитизм и в каком смысле он себя утверждает? Поразительно легкомыслие и поверхностность наших антисемитов. Православные христиане считают возможным кричать, что евреи — низшая раса. Не считают нужным задуматься над тем, возможен ли для христианина расовый антисемитизм. Ведь по вере христианской еврей­ ский народ — избранный народ Божий. Ведь Христос по человечеству был евреем! Ведь к «низшей расе» принадлежали Божья Матерь, апос­ толы, первые христианские мученики. Для христианского сознания не существует отверженной расы, нет ни эллина, ни иудея". Древнееврей­ ское религиозное сознание смотрело на все народы и расы кроме евре­ ев, как на низшие и отверженные. Но это сознание окончательно пре­ одолено новозаветным откровением. Расовый антисемитизм наших

Религиозная судьба еврейства 421 правых националистов пребывает в сознании еврейском, а не христи­ анском. Ложный еврейский хилиазм — жажда земного национального царства и земного блаженства, — принуждающий отвергнуть Голго­ фу, проник в христианский мир. Националисты и империалисты, обо­ готворяющие нацию и государство, все подчиняющие утилитарным целям, исповедуют еврейский хилиазм и не им осуждать евреев за то, что те отвергли Христа. Ныне антисемиты всеми своими делами и сло­ вами отвергают и распинают Христа. Им нужен не Христос и Его прав­ да, а земные блага. В германском антисемитизме Чемберлена есть чест­ ность: Чемберлен — не христианин, даже антихристианин, он не при­ нимает семитического религиозного наследия. Этот расовый антисе­ митизм мы можем целиком предоставить германцам, он из Германии пришел к нам и порожден тевтонской гордостью. Но если внутри христианского сознания невозможен расовый ан­ тисемитизм, имеющий все-таки обличие идейности, то антисемитизм политический уж совсем низок и постыден. Политический антисеми­ тизм — явление насквозь буржуазное, явление буржуазного страха, корысти и зависти. В основе его лежит прежде всего боязнь экономи­ ческой конкуренции, чувство собственного бессилия в борьбе за жизнь. Постыдно и унизительно могущественному русскому народу в своем собственном могущественном государстве чувствовать себя так, как будто бы его угнетает более слабый еврейский народ. Недостойно ве­ ликого народа быть мнительным, раздувать опасности, теснить более слабых, потому что эти слабые могут стать сильнее его самого. Можно подумать, что в атмосфере свободы и равноправия русский народ все­ гда окажется слабее, всегда будет побежден. Но это уж такое неверие в силу русского народа, которого нельзя перенести, это оскорбляет эле­ ментарное патриотическое чувство. Наш национализм с всегдашним налетом антисемитизма есть неверие в русский народ, утверждение его бессилия и негодности. Если бы я так не верил в Россию и русский на­ род, то я бы не хотел для такого ничтожного народа великого будуще­ го и не признавал за ним никакой миссии в мире. Но я верю, что рус­ ский народ — могущественный народ, что он силен свободно побе­ дить враждебный ему дух и что его ждет великое будущее. Великий и сильный народ должен быть великодушен, он освобождает, а не угне­ тает. И в русском народе есть это великодушие, это желание освобож­ дать, а не угнетать. Склонность угнетать привита ему извне. Бытовой антисемитизм в России — явление поверхностное, не существенное. Он раздувается для целей политических. Еврейский вопрос мы должны решить прежде всего, как наш внут­ ренний русский вопрос, как вопрос нашего русского, человеческого и христианского отношения к евреям. И этот вопрос решается совершен­ но независимо от того, хороши или плохи сами евреи. К евреям нужно

422

Статьи 1916 г. отнестись по-человечески и по-христиански, даже если они плохи. Это вопрос не о том, хороши ли евреи, а о том, чтобы мы сами были хоро­ ши. Угнетенное положение евреев в России нравственно унизительно прежде всего для нас самих. И в вопросе еврейском больше судьбы ев­ реев беспокоит меня судьба русских. Отсутствие элементарных челове­ ческих прав, права свободного передвижения по земле Божией, угроза погромами, превращение целого народа в козла отпущения, презре­ ние к народу, мешающее видеть лицо человеческое, — все это прежде всего постыдно для нас, русских. Человеческое и освободительное раз­ решение еврейского вопроса есть оздоровление русского народа, очи­ щение его совести, укрепление его чести. Только религиозное легко­ мыслие нашей буржуазной эпохи допускает антисемитизм, не желаю­ щий знать религиозной судьбы еврейства. Вульгарный и своекорыст­ ный антисемитизм даже не подозревает, на какой глубине возможен религиозный антисемитизм и как отрицание еврейского духа на этой глубине падает обратным движением и на самих антисемитов. «Еврей­ ство» как сила отрицательная и антисемитизм — явления одного по­ рядка. Антисемиты в известном смысле сами духовно «евреи». Еврей почти всегда крайний тип — или очень хороший или очень плохой. Я редко встречал среди христиан-арийцев таких отдельных хороших лю­ дей, как среди евреев. И если можно совершенно откровенно сказать, что в массе евреи скорее несимпатичны и неприятны, то еще более не­ симпатичны и неприятны антисемиты. Самостоятельной жизни анти­ семиты не имеют. Поэтому их существование позорно. Русское национальное сознание должно желать дарования челове­ ческих прав евреям. Это дело нашей собственной человеческой зрело­ сти, нашего национального достоинства. Никакие утилитарные сооб­ ражения тут не могут иметь места. И менее всего уместно тут то сооб­ ражение, что улучшение положения евреев приведет к победе еврей­ ского типа культуры над русским типом культуры. Как раз наоборот. Мы будем наиболее русскими, национально своеобразными, когда да­ дим приют избранному народу Божьему, увидим в каждом еврее чело­ веческий лик; и мы будем наименее русскими, потеряем свое нацио­ нальное обличье, когда будем гнать и истязать. Я не верю, чтобы рав­ ноправие евреев и полное их освобождение привело к ассимиляции еврейства и его исчезновению с лица земли, как самостоятельной силы. Еврейство всегда останется огромной и неистребимой самобытной си­ лой. Религиозная судьба евреев, как избранного народа Божьего, дела­ ет невозможной его ассимиляцию. До конца веков пребудет еврейский народ и своим существованием до конца будет напоминать о религи­ озном смысле истории. И существование еврейского народа преиму­ щественно в России возлагает на русский народ тяжелую ответствен­ ность. Это — испытание христианской совести русского народа и его

Религиозная судьба еврейства 423 духовной силы. Антисемитизм и угнетение евреев есть такое же бесси­ лие, как и готовность подчинить русское нравственное и культурное сознание еврейскому нравственному и культурному сознанию. Еврей­ ский народ имеет свою миссию, отличную от миссии русского народа. Но в самом существовании еврейского народа в недрах народа русско­ го, быть может, есть что-то указующее на исключительный религиоз­ ный смысл русской истории. В утопии сионизма есть своя доля правды. Израиль всегда имел свою судьбу и будет иметь свой конец. У апостола Павла есть таинственные слова о том, что весь Израиль спасется9. Слова эти должны были бы быть предостережением для антисемитов-христи­ ан. Клевета на еврейский народ, которой темные силы хотят удержать его в рабстве и угнетении и натравить на него русский народ, так жалка и ничтожна перед светом религиозного осознания еврейского вопро­ са. Отлучая от человеческого общения, извергая из своего националь­ ного организма еврейство, русский народ лишается какой-то ценности в своей собственной судьбе, вступает на путь буржуазного корыстолю­ бия и благополучия. Русский народ должен жить в свободном борении духа с еврейским народом, в свободном человеческом общении и сво­ бодном взаимопротивлении.

ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ И ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ I Национализм очень шаткое [...] понятие. У нас в России термин этот имеет большей частью отрицательный смысл. С национализмом у нас связывают [...] ассоциации — принудительное охранение, огра­ ничение, [...] и т.п. Не привыкли у нас связывать с национализмом твор­ чества, созидания, индивидуальности нашего народа, положительных ценностей наших. Когда говорят «национализм», никто не вспоминает о великом своеобразии русской души, о русском гении, о взыскующих Града Невидимого в народной жизни, или о Л. Толстом, или о русской иконописи, но все вспоминают [...] обрусительную политику, [...] оди­ озные имена, не достойные быть сопричисленными к русской культу­ ре. Лишь в последнее время, в разгар войны, начинает просыпаться национальное сознание, и мысль русского человека выходит из тисков старого охраняющего национализма и столь же старого отвлеченного космополитизма. Совершается переход к творческому национальному сознанию, все еще недостаточно видимый. В более глубоком слое жиз­ ни изменяется отношение к национальности. Мы можем уже разли­ чать два национализма — отрицательный и положительный, ветхий и новый, охраняющий и творящий, утесняющий, отнимающий от сла­ бости и освобождающий, дарящий от силы. Наш ветхозаветный наци­ онализм, определяющий себя по преимуществу отрицательно, всегда был обиден для достоинства русского народа, так как всегда исходил из твердого убеждения, что слаб и негоден русский народ и что необходи­ мо опекать его, водить на помочах, охранять его и от него самого и от других народностей, всегда признаваемых более сильными и энергич­ ными. Этот охраняющий и утесняющий национализм был в сущности неверием в русский народ, он более верил в евреев, поляков, финлянд-

Положительный и отрицательный национализм 425 цев, армян и грузин. Все всегда оказывались сильнее русских, самосто­ ятельнее, одареннее в творчестве жизни, все оказывались способнее влиять на других, русские же — способными лишь поддаваться влия­ нию. Русскому национализму как будто бы никогда не приходило на мысль, что русские сами могут заражать, влиять силой своего духа, ве­ сти за собой. Все русское представляется не соблазнительным, соблаз­ нительным же представляется лишь все инородческое. Русский чело­ век представляется слабым, вялым, неодаренным, подверженным всем влияниям и всем опасностям. Только охрана городового может дать преимущество русскому человеку. Вот поистине изумительное нацио­ нальное самочувствие и самосознание! Национализм обосновывается на бессилии своего народа и на недопущении его к источникам силы. Этот род национализма и не хотел, чтобы русский народ направлял свою волю к приобретению силы. К истокам силы может быть найден дос­ туп, у Бога для всех есть сила. Но известное направление воли и созна­ ние могут преградить доступ к приобретению силы. И наш официаль­ ный национализм всегда хотел закрепить такое направление воли и сознание русского народа, которое не допускает приобретения силы и обнаружения энергии народа, которое было бы загипнотизировано ощущением своего бессилия. То был самогипноз [...] Программа нашего отрицательного национализма обычно состо­ яла из целого ряда «не», «не», «не», эта программа по преимуществу запретительная. [...] [...] трудно было добиться от национализма творческого слова, его «да», его утверждения положительного призвания русского наро­ да. Националисты всегда более интересовались инородцами, еврея­ ми или поляками, чем русскими. Они всегда были ориентированы по преимуществу на опасностях. Очень характерно, что национализм наш в значительной степени окраинного происхождения, он опреде­ лялся отрицательной национальной борьбой в Юго-Западном и За­ падном крае. Такое отрицательное самоопределение национализма, питаемое потребностью утеснить еврея, поляка или украинца, не мог­ ло способствовать положительному осознанию национального при­ звания, положительному выражению национальной мощи. Наши отрицательные националисты всегда — маловеры, всегда апеллиру­ ют к слабости, а не к силе русского народа. Этот отрицательный на­ ционализм лишен творческих национальных инстинктов. Ему нече­ го сказать и нечего делать без всех этих многочисленных, раздувае­ мых им опасностей, опасности еврейской, польской, украинской, без борьбы против опасности, грозящей от пробуждения самодеятель­ ности самого русского народа.

426

Статьи 1916 г.

II [...] Великая национальная политика должна быть прежде всего творческой, сильной, даровитой, гениальной. Она должна быть народ­ ной, опирающейся на таинственную и интуитивно разгаданную волю народную. [...] Такой национализм может способствовать лишь тому периоду на­ ционального существования, когда силы народные находятся еще в потенциальном, дремлющем состоянии. [...] Элемент принуждения неизбежен в государственном бытии и в осуществлении исторических задач при современном возрасте чело­ вечества. Но этот элемент должен играть подчиненную роль [...] [...] Лишь творческие дела могут быть великими и исторически зна­ чительными. Сознание национальной силы и творческого призвания освобож­ дает от мнительности и трусливой оглядки, которыми так заражен наш ветхий национализм. Сильный, пробудивший свою силу и сознавший свою силу, не насилует из страха быть изнасилованным. Природа си­ лы — избыточная, творчески-дарящая, в ней нет жадности голодного. [...] Но поистине пора уже предоставить русскому народу возмож­ ность обнаружить свою положительную силу, свое духовное обаяние, свои творческие возможности. Всякое притязание силы должно быть оправ­ дано положительной силой, должно быть и явлением силы в историчес­ кой жизни. Когда притязания силы обнаруживают себя в явлениях сла­ бости, это производит отталкивающее впечатление, это — зрелище ан­ тиэстетическое. Такое отталкивающее, антиэстетическое зрелище в боль­ шинстве случаев представляет наш отрицательный национализм. И в жизни личной, как и народной, можно наблюдать эту отталкивающую антиэстетичность проявлений насилующего бессилия. Но мы верим, что в русском народе есть положительная сила и она может обнаружить себя в образах исторически-эстетических. Исторический период собирания, объединения и укрепления огромного Русского государства, поглотив­ ший так много сил русского народа, был лишь подготовительным пери­ одом для положительной миссии русского народа. Этот период закон­ чился. И ныне, если русский народ имеет великое призвание в будущем, он должен перейти к творческому, положительному национализму, по­ казать, для каких духовных целей он был призван в мир.

•И Национальная программа должна быть прежде всего положитель­ ной, созидающей ценности, в ней должен чувствоваться могуществен­ ный жизненный порыв, порыв к новой, высшей жизни, за ней должен

Положительный и отрицательный национализм 427 ощущаться трепет творчески-стихийной любви к России. Программа бессилия, безверия и трусости может быть названа национальной лишь в каком-то извращенном смысле слова. Мы должны преодолеть то ма­ ловерие и трусость, которые ведут к насилиям и парализуют творче­ ство. Застенчивые люди нередко из застенчивости ведут себя слишком развязно. Люди слабые из слабости совершают насилие. Бесхарактер­ ные люди от недостатка характера бывают упрямы. То же случается и в исторической жизни народов. За нашим [...] официальным национа­ лизмом никогда не чувствовалось настоящего характера, уверенной в себе и мужественной силы. Неверие в себя, в свою правду, в свою силу всегда было болезнью, разъедавшей наш национализм. [...] Нацио­ нальная воля и национальное сознание могут быть вдохновлены лишь великими творческими идеями. Положительное национальное созна­ ние раскрывает всечеловечество в национальности и под формой на­ циональности, оно — универсально, а не провинциально. Перед рус­ ским народом стоят великие положительные задачи, а не отрицатель­ ные задачи [...] Положительный национализм требует прежде всего освобождения всей энергии русского народа, [...] самодеятельности и самодисциплины русского народа. [...] Народ скованный не может выполнять никакой положитель­ ной задачи. Творческие задачи связаны с выходом России в ширь все­ мирно-исторической жизни, со словом, которое русский народ скажет миру. Старый же, отрицательный национализм не пускал Россию в мировую ширь, насильственно держал ее в замкнутом состоянии, хо­ тел изолировать ее от мира, боялся вторжения мира в жизнь русского народа. И это было неверием в то, что русский народ призван сказать свое слово миру. Положительный, творческий национализм прежде всего должен верить, что русский народ войдет в мировую жизнь и внесет в нее свои ценности. Даже более чуткие западные люди думают, что в духовной жизни русского народа сокрыты ценности, которые нужны западному миру. Но в это, по-видимому, не верят русские на­ ционалисты, полагающие все лишь в отрицательной задаче охранения, ограничения и недопущения. Творческий национализм не может ограничиться задачей созида­ ния национальной культуры, духовной и материальной, он неизбежно переступает свои границы и соприкасается с национальным мессиа­ низмом. Так было, например, у Фихте в Германии, так было у славяно­ филов, Достоевского, Вл. Соловьева, которые не могут быть названы националистами в строгом смысле слова. Но это уже совсем другая тема, которая не может быть здесь рассмотрена. Русский положительный национализм не может быть подражанием и воспроизведением наци­ онализма других европейских народов, немцев, французов или англи­ чан. Русский положительный национализм будет совершенно своеоб-

428

Статьи 1916 г. разным и на нем отпечатлеется своеобразие, единственность, неповто­ римость души русского народа, души России. Европейский шовинизм, превращение национализма в религию — все это нам чуждое, не рус­ ское, все это немецкий дух на русской почве. В русском творческом национализме должна выявиться и раскрыться миру русская душа с ее абсолютностью, с ее странничеством1, с ее исканием Града Божьего, с ее отвращением ко всему мещанству и буржуазности, с ее неспособно­ стью примириться ни на чем относительном. Осознание религиозного своеобразия России ведет к творчеству небывшей еще жизни, а не к отрицательному охранению старых бытовых устоев. Новый, творчес­ кий русский национализм должен глубоко отличаться не только от ста­ рого, охранительного русского национализма, но и от новейшего ев­ ропейского национализма, ибо он призван выразить исконное своеоб­ разие русской души, ее всечеловечность2, неведомую и непонятную западным людям. Эта русская всечеловечность глубоко национальна, а не интернациональна; она раскрывается в национальном бытии, а не в космополитическом бытии. Отрицательный национализм имеет сво­ ей обратной стороной, своим дополнением отрицательный космопо­ литизм. Творческий национализм находится по ту сторону такого на­ ционализма и такого космополитизма, и ему должны уступить место все старые, [...] направления русской воли и русского сознания.

РОССИЯ, АНГЛИЯ И ГЕРМАНИЯ I Каковы бы ни были ближайшие политические результаты миро­ вой войны, можно и должно обсуждать с культурно-исторической точки зрения мировые ее перспективы. Я не раз писал уже о том, что нынеш­ няя война остро ставит задачи выхода европейской культуры за преде­ лы Европы, что она несет с собой преодоление европейского провин­ циализма. Такова уж неотвратимая диалектика империалистической политики великих держав. Таков смысл духовной тяги на Восток, ко­ торая заметна на вершинах западной культуры. Россия, Англия и Гер­ мания и являются теми величайшими державами, перед которыми сто­ ят мировые задачи устроения земного шара. Замкнутая европейская культура недостаточно сознавала, что огромные мировые пространства, водные и сушные, должны еще сыграть роль во всемирной истории и что древние расы и древние культуры вновь должны быть введены в мировой культурный круговорот. Война, в которую втягиваются все государства и все народы мира, и которая затрагивает даже тех, кото­ рые непосредственно в ней не участвуют, обостряет эти проблемы, объ­ единяет человечество через кровавый раздор, сближает Запад и Вос­ ток. Война ставит дилемму: или мировое преобладание России и Анг­ лии, или мировое преобладание Германии. Преобладание в данном слу­ чае не означает господство и уничтожение самостоятельности других государств и народностей. Как раз наоборот — мировое преобладание таких огромных организмов, как Россия и Англия, может означать га­ рантию для свободы и самостоятельного существования всех нацио­ нальных организмов, вплоть до самых маленьких. В этот час история вновь ставит перед человечеством задачу, которая некогда стояла пе­ ред Александром Македонским, а потом перед Наполеоном. Это — за­ дача мирового объединения Запада и Востока. Но другие лица действу­ ют теперь в исторической драме. Задача эта не стоит по преимуществу

430 Статьи 1916 г. перед Францией, как то было в титанических мечтах Наполеона, кото­ рый хотел поделить мир между Францией и Россией, образовать две мировые империи, Западную и Восточную. Задача эта прежде всего стоит перед Англией и Россией, и ей противостоит задача Германии. Задача эта конкретизируется в так называемом восточном вопросе, с которым всегда была связана опасность возникновения мирового по­ жара. Но мировая задача по-разному ставится, и по-разному будет ре­ шена в зависимости от того, на чьей стороне будет преобладание — России и Англии или Германии. Германия явно стремится к мировому господству и к образованию новой мировой империи. Германия хотела бы германизировать весь мир. Германизация славянства — старая историческая задача герман­ ской расы. Германизация Турции — новейшая задача германского им­ периализма. Таковы же стремления германского империализма и по отношению к Китаю. Но Германия неспособна соединять, она способ­ на лишь порабощать. Инстинкты германской расы завоевательные и насильнические. Такие инстинкты мало пригодны для мирной коло­ низаторской деятельности. Не без основания говорит Ч. Сароли в сво­ ей прекрасной книге «Англо-германская проблема»', что немцы неспо­ собны к колонизаторской деятельности. Им чужды авантюристичес­ кие и свободолюбивые инстинкты англичан-мореплавателей. В нем­ цах слишком много тяжести, слишком привычно для них повиновение дисциплине внутри своего собственного государства, в них нет гибко­ сти и способности быть инициаторами совершенно новой жизни на новой земле. Гениальный германец Бисмарк не был империалистом и колонизатором по своим идеям, он был лишь националистом. Нацио­ нализм и империализм совершенно разные идеологии и разные уст­ ремления воли. Империализм должен признавать разнообразие, дол­ жен быть терпимым и гибким. Германцы по складу своему скорее на­ ционалисты, чем империалисты, но они раздувают свой национализм до размеров мировых. Германия не признает никакого индивидуаль­ ного бытия самоценным, она не терпит никакого национального свое­ образия. Военная муштровка под один ранжир, механическая государ­ ственная дисциплина — в крови у немцев. И они всюду несут реакцию, их роль никогда не бывает освободительной. Мы, русские, слишком хорошо знаем по собственному горькому опыту, что несут с собой нем­ цы другим народам, когда они проникают в их жизнь. Россию внут­ ренне порабощает германизм. Но окончательно поработить Россию невозможно — слишком велика и мощна Россия. Это можно сделать с Турцией, и Турция превращена уже в германскую провинцию. Также хотели бы поработить балканских славян через Австрию, хотели бы поработить Китай, что уже представляет нелегкую задачу. Слишком многое заставляет нас думать, что Германия бессильна решить всемир-

России, Англия и Германия 431 но-исжорическую проблему Востока и Запада и не может своим преоб­ ладанием способствовать мировому единству человечества. Положение Германии во многих отношениях трагическое, оно — трагично по географическому ее положению, по ходу ее истории, по инстинктам германской расы. Сами немцы говорят, что они слишком поздно пришли к дележу земного шара. Германская империя созрела к такому часу истории, когда земной шар был уже расхищен. Герман­ ский империализм слишком запоздалый. И германцы отравлены за­ вистью к более счастливому и удачливому империализму английско­ му, к огромным размерам России. Рост народонаселения, властные ин­ стинкты расы, сознание своей культурной силы влекут Германию к ми­ ровому расширению. Германский народ чувствует себя со всех сторон сдавленным, как в мышеловке. И он же чувствует в себе накопление силы, требующей большей мировой роли, чем та, которая выпадает на его долю по географическому положению и исторической судьбе. Им­ периалистическое расширение Германии не может быть естественным расширением — оно может быть лишь форсированным, насильствен­ ным, милитарным. Милитаризм — рок Германии, а германский мили­ таризм —рок Европы. Трагедия избыточной силы, встречающей сопро­ тивление сил исторически осевших, всегда переходит в насильничество и порождает форсированный милитаризм. Крупповские орудия — вы­ ражение исторической запоздалости Германии, ее исторической неизб­ ранности для мировой империалистической роли, ее обиды на мир за то, что мир не дается ей. В германской империи чувствуется рагуепие2. Положительную мировую роль Германия играла лишь своей духовной культурой, своей мистикой, философией, музыкой, литературой. Сво­ ей материальной и государственной культурой она играет лишь отри­ цательную роль.

II Англии исторически предназначено выполнение какой-то особой географической миссии. Англичан всегда притягивали к себе моря и океаны, ширь и даль мировых пространств. Островное положение Ан­ глии в значительной степени определило судьбу ее. Но не меньшее зна­ чение имеют и расовые свойства англичан, их своеобразный темпера­ мент, их природная любовь к смелым плаваниям, их тоска по дали, их свободолюбивая предприимчивость. Англичане империалистически наи­ более одаренный народ, наиболее счастливый и удачливый. Империа­ листическая политика Англии была исторически своевременной. Вовре­ мя подошла Англия к дележу мира, к захвату мировых пространств. Английский империализм не милитарный — мирный, торговопромышленный и культурный. Империалистическое расширение Ан-

432 Статьи 1916 г. глии, как и все в мире, давалось борьбой и имело немало темных сто­ рон. Колониальной политикой двигали не высокие мотивы. В прикос­ новении цивилизованных европейцев к диким народам и к старым культурам Востока есть грубость и нечуткость. Но это не специально английское, это — общеевропейское зло. В европейской цивилизации есть ограниченное самодовольство, мешающее понять душу Азии. Это сказалось в отношении англичан к Индии, древней колыбели арийской культуры. Но английской культуре предстоит еще обогатиться мудрос­ тью Востока, внутренне посчитаться со старыми религиями. Душа Азии застыла, замерла, вошла внутрь, она — статична. Восток выпал из все­ мирной истории. Но древние расы и культуры Востока не сказали еще своего последнего слова, в них осталась еще какая-то неизжитая тайна. От более глубокого прикосновения Запада к Востоку может пробудиться азиатская душа и может начаться в ней динамический процесс. Запад и Восток взаимно обогатят друг друга и осуществят истинный универса­ лизм, которого нет на Западе. Само христианство универсализируется перед задачей проникновения в душу Востока. Но каковы бы ни были духовные недостатки англичан в осущест­ влении ими империалистической политики, обычные недостатки бе­ лолицых европейцев, упоенных своей позитивистической цивилизаци­ ей, Англия во всех отношениях должна быть поставлена выше Германии в деле распространения европейской культуры по поверхности земного шара, за моря и океаны. Тут чувствуется ее историческая избранность. Англичане не стремятся к насилию, они дают свободу, хотят образовать мировую федерацию. Колонии чувствуют с Англией свободную связь. Британская империя не есть империя насильственного мирового гос­ подства. Дело империалистического расширения Британской империи закончено. Англия империалистически насыщена. Она такая колоссаль­ ная держава, что не может уже иметь пафоса новых империалистичес­ ких захватов. Теперь она занята устроением своей мировой империи и защитой ее от германских посягательств. И эта насыщенность и завер­ шенность Англии делают ее неагрессивной, немилитарной. Та же на­ сыщенность и завершенность есть и в России. Колоссальные размеры России, обладание огромными пространствами земли делают для нее ненужным и неуместным пафос империалистического расширения. Перед Россией стоит задача защиты и устроения своих земель. Англия и Россия — две величайшие империи в мире, им принадлежит боль­ шая часть земного шара. Именно потому могут они быть мирными, не насильниками, а освободителями. Но исторически-несвоевременный, слишком запоздалый и несчастный германский империализм роковым образом должен был столкнуться с Англией и Россией — властителями мировых пространств. Империализм германский начал свое развитие в поздний час истории, и насилия, совершаемые им, должны превос-

Россия, Англия и Германия 433 ходить все насилия, совершенные империалистической политикой дру­ гих стран. Талантливый идеолог английского империализма Крэмб предвидел роковое столкновение Англии и Германии и романтически представлял себе его: «Мы можем представить себе древнее, могучее Божество тевтонского племени, обитающее под облаками, спокойно взирающее на землю, на столкновение своих любимых детей, англи­ чан и германцев, ринувшихся в смертельную борьбу; Божество, улыба­ ющееся героизму этой борьбы, героизму детей Одина 3 , бога войны!» («Германия и Англия»4). Германия хочет отнять у Англии владычество на море, но она лишена духа свободных мореплавателей. Германцы могут действовать в мире лишь тяжеловесными орудия­ ми. В то время, как перед миром стоит задача окончания историческо­ го периода империалистической политики с захватами колоний и рын­ ков и перехода к духовно-культурной работе, перед Германией стоит задача зачинания нового периода империалистической политики, по насильственному своему характеру превосходящей все, что было в мире до сих пор. Это положение изолирует Германию и ставит ее против всей Европы и всего мира.

III Россия не может оставаться одной. Если она не будет в союзе с Ан­ глией, то роковым образом обречена будет на союз с Германией. Но союз с Германией означает для нее рабство и великое препятствие на путях осуществления ее мировой роли. Германия заинтересована в том, чтобы оставить Россию в замкнутом состоянии, не пускать ее в миро­ вую жизнь, поддерживать внутри России разлагающую реакцию, ос­ лабляющую русское могущество. Да и Германия по природе своей не терпит союзов, она требует рабства и подданства. Австрия и Турция — рабы Германии. Союз с Англией означает для России свободу и воз­ можность выполнения своей мировой роли. Мировая роль должна быть поделена между Россией и Англией, величайшей сухопутной и вели­ чайшей морской державой, которым принадлежит большая часть мира. И если даже эта мировая задача не разрешится окончательно в резуль­ тате нынешней войны, то раньше или позже это будет. Россия — сухо­ путный посредник между Западом и Востоком, а Англия — посредник морской. Константинополь и восточный вопрос — та точка, в которой сосредоточена проблема Востока и Запада, где все завязывается и раз­ вязывается. Через приложение сил своих к этой точке хочет Германия овладеть миром, идти на Восток. И это движение Германии соединяет крепкими узами Россию с Англией, уничтожает вечную подозритель­ ность Англии по отношению к России. Превращение Турции в гер-

434

Статьи 1916 г. майскую колонию одинаково неприемлемо и для России, и для Англии и противиться этому обе великие державы могут лишь в тесном едине­ нии. Мировое владычество Германии на Востоке не может быть допу­ щено. Союз Германии с Исламом — роковой для мира. Этим союзом предаются заветы христианской Европы, а нехристианский Восток де­ лается орудием мирового германского владычества. Не меньшую ев­ ропейскую и мировую опасность представляют империалистические притязания, связанные с Китаем. Движение Германии на Восток не ре­ шает всемирно-исторической проблемы .сближения Запада и Востока, не объединяет человечества на всей поверхности земного шара. Эта задача не может быть выполнена державой, которая в столь поздний час истории выступает с империалистическим притязанием первона­ чального захватно-насильнического периода своего расширения. Да и задача эта требует духовной гибкости, которой совершенно лишена германская раса. Задача эта посильна лишь тем державам, которые на­ ходятся в конечной стадии своего империалистического расширения и не нуждаются уже в захватах, и тем расам, которые заключают в себе больший духовный универсализм. На почве поставленных войной мировых задач должно начаться политическое, экономическое и культурное сближение России с Анг­ лией. Только этот союз может решить и больной восточный вопрос, и более широкий вопрос о Востоке и Западе вообще. Английский и рус­ ский языки должны стать господствующими в мире языками. Но в этом господстве не должно быть никакого подавления других языков, дру­ гих национальных индивидуальностей, а должно быть охранение их самостоятельного бытия. Я не хочу этим преуменьшить значение союза с Францией, с кото­ рой чувствуется более интимная связь. Но в мировом смысле союз с Англией имеет большее значение. Союза с Францией недостаточно для решения стоящих перед нами задач. Внутреннее, духовное дело России будет большее, чем дело Англии, в потенциальных силах России за­ ключен несоизмеримо больший универсализм. Но внешне Англия не­ обходима России, не тойько политически, но и культурно. В самой же России должно произойти осознание своей мировой роли, которое все еще у нас слабо. Нам пора выйти из ограниченности западнического и славянофильского сознания и сознать Россию великим Востоко-Западом 5 , который раньше или позже будет призван к мировой роли ду­ ховного единения, принятия в свой духовный универсализм азиатской души, издревле шедшей к Богу, и отражения темной, антихристиан­ ской азиатской опасности. Славянская раса с Россией во главе будет еще призвана к великому историческому делу. Но исполнение этого дела предполагает внутреннее укрепление России, освобождение всех заключенных в ней энергий, повышение творческой ее активности, пре-

Россия, Англия и Германия 435 крашение старых споров славян между собою6. В деле нашего укрепле­ ния и освобождения союз с Англией может сыграть большую и поли­ тическую роль, прямо противоположную той роли, которую всегда иг­ рала для нас Германия. Этот союз поможет нам освободиться от внут­ ренней отравы германизма. Распространение у нас английского языка будет символом мировой шири и свободы. Немецкий же язык, сам по себе очень ценный и поведавший миру великие идеи, ассоциировался у нас с какой-то сдавленностью и порабощением нашей духовной энер­ гии. Освобождающее и укрепляющее нас сближение с Англией необ­ ходимо проповедовать.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ И БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ I В России почти не существует консерватизма как идейного обще­ ственного направления. Консерватизм всегда у нас был официальным, бюрократическим. Идейно-общественный консерватизм не допускал­ ся и был под двойным запретом — запретом реакционной власти, ко­ торая не нуждалась в его услугах, и запретом прогрессивной обществен­ ности, которая боялась его как реакции. Сверху такой консерватизм казался антигосударственным, снизу казался он антиобщественным. Идеологический консерватизм славянофилов не имел никакого пря­ мого влияния на жизнь. Со стороны официальной власти он встречал самое подозрительное и пренебрежительное к себе отношение. Такое же подозрительное и пренебрежительное к себе отношение славяно­ фильская консервативная идеология встречала и со стороны передо­ вой русской общественности. Государственно-действенным был у нас лишь один Катков, лишь в его лице печатное слово приобрело огром­ ное государственное значение. Но досталось это дорогой ценой, ценой отказа от всяких идей, приспособлением слова к утилитарной государ­ ственности. Государственность и общественность оставались у нас ра­ зорванными. Наши идеологии строились почти на трансцендентном противоположении государственности и общественности. Совсем как в завоеванных странах. Государственность была отчуждена не только от общественности но и от всякой жизни идей, не нуждаясь в услугах идей. Общественные идеи славянофилов о «православии, самодержа­ вии и народности»1 встречали со стороны представителей официаль­ ной государственности самое презрительное к себе отношение. Офи­ циальная государственность как бы сознавала себя «бытием», проти­ воположным всякому «мышлению» и не нуждающимся ни в каком мышлении. Идеи не считались делом серьезным, а забавой или роско-

Общественный и бюрократический консерватизм

437

шью, которую можно лишь попускать. Официальная государственность не искала себе опоры, питания и спасения в идеях, которые всегда ведь выражают активность общества, она опиралась на свою фактическую самодовлеющую силу. В этом был некоторый самообман, потому что официальная государственность потому только и была сильна и не­ сокрушима, что в обществе, в народе была «идея», ее поддерживающая и перед ней смиряющая. В конце концов, «идеи» правят миром и без них бессильны все министры и губернаторы, все штыки и материаль­ ные орудия. Но эту сокровенную власть идей дано сознать лишь не­ многим и менее всего тем, которые являются их внешними послуш­ ными орудиями. Для русского бюрократизма — явления единственного в своем роде — характерно не то, что он идейно консервативен. Существенно для него то, что он все допускает только из себя, как свое соизволение, ощущает себя силой трансцендентной по отношению к обществу и народу, не допускает помимо себя никакого другого источника обще­ ственно-государственной жизни и развития. Этого рода бюрократизм может быть временами и либеральным, он принужден допускать и ре­ формы, но это либерализм — непременно бюрократический, и эти реформы — непременно бюрократические. Один из парадоксов рус­ ской государственности можно формулировать так: скорее допустим бюрократический либерализм, чем общественный консерватизм. Идей­ ный общественный консерватизм есть самодеятельность общества, он пробует выражать волю народа, веру народа, идеалы народа. Вот это­ го-то исконный русский бюрократизм и не может допустить. Насиль­ ственный характер реформ Петра предопределил такое самочувствие и такую роль бюрократии. Она крепко стоит на противоположении между «мы» и «они», властью и народом, государством и обществом. «Мы» — совсем особого, не земного происхождения, эта порода не может происходить из недр русской земли. Концепция в высшей сте­ пени напоминающая природу завоевателей. «Мы» можем быть кон­ сервативны, можем быть и либеральны, если захотим и признаем нуж­ ным. «Они» же и консервативны не должны быть, активный консерва­ тизм их был бы уже притязанием на принадлежность к той же породе, к которой принадлежим и «мы». И «им» остается только пребывать в состоянии бессильной и безответственной оппозиции. Принципиаль­ ная оппозиция, переходящая временами с конкретных форм власти на самую русскую государственность, и была неизбежной идеологичес­ кой реакцией «они» на притязания «мы» быть безраздельными и един­ ственными выразителями русской государственности. Бюрократичес­ кие «мы» всегда склонны были думать, что «они», т. е. общество.и на­ род, — враждебная оппозиция, презираемая за свое бессилие и вместе с тем вызывающая вечные опасения и подозрения.

Статьи 1916 г. 438 Идейно-консервативные «они» сбивают с толку, к ним неприме­ нима бюрократически-полицейская точка зрения. Такого рода «они» могут претендовать на активную роль в общественно-государственной жизни до того «переворота», которого оппозиционные «они» хотят и которого мы не допустим. Поскольку есть у бюрократического «мы» какая-нибудь идеология, в большинстве случаев ее совсем нет, она ба­ зируется на том, что бессловесный народ за них и что «мы» делают за него дело государствования. Но общественный консерватизм предпола­ гает, что народ не совсем безмолвствует, что и у него есть свое высказы­ ваемое мнение, своя хотя бы консервативная активность. Славянофилы были врагами бюрократии и полагали, что бюрократия отделяет царя от народа. Общественный консерватизм есть все же форма общественнонародного самоуправления, хотя в известном духе направленная.

II Не только общественный либерализм, но и общественный консер­ ватизм дворянского самоуправления, земского самоуправления, город­ ского самоуправления, купеческого самоуправления всегда немного не по душе официальному, бюрократическому консерватизму. Всякая общественная самодеятельность и активность беспокойна, сегодня она направлена консервативно, завтра она может быть направлена либе­ рально и даже революционно. Когда какой-нибудь видный бюрократ делается слишком популярным в каких-нибудь общественных кругах, это уже нежелательно и небезопасно. Такая популярность есть уже об­ щественная активность, косвенное соучастие общественности в делах государственных. Официально-бюрократический консерватизм очень ревнив, он не хочет ни с кем ничего разделить, он очень мнителен. Общественный консерватор, не прошедший бюрократического пути, и в роли министра представляется не своим человеком, чужаком, он вносит в государственное управление чуждые навыки общественнос­ ти, он кажется либеральным, несмотря на свои решительно консерва­ тивные убеждения. Податливый и не слишком принципиальный ли­ берализм бюрократического типа более терпим, чем принципиальный и несгибаемый общественный консерватизм. В первом типе есть сер­ вилизм 2 , которого нет во втором. Бюрократическое царство — замкнутое царство, ничего посторон­ него в себя не допускающее, оно мнит себя абсолютным царством, оно не верит ни во что, не из собственных его недр исходящее. Бюрократи­ ческое царство не терпит соединения с остальным Божьим миром, оно все из себя порождает и все себе подчиняет. Бюрократическое царство может пойти на то, чтобы умеренно, слегка реформировать мир, но не соглашается не только на то, чтобы мир сам себя реформировал, но и

Общественный и бюрократический консерватизм

439

на то, чтобы мир сам себя охранял. Метафизика бюрократизма нетерпит никакого самостоятельного, самобытного бытия наряду с собой. Метафизика эта совершенно трансцендентная; она не терпит действия имманентных сил в мире, в обществе, в народе. Все эти отвлеченные мысли подтверждаются бюрократической судь­ бой таких идейно-убежденных общественных консерваторов, как А. Са­ марин, князь Н. Щербатов или А. Наумов. А.Д. Самарин консервативнее многих министров-бюрократов, он определенно правый и всегда был правым в качестве общественного деятеля. Но его правость — обще­ ственная правость, его консерватизм претендует быть народным кон­ серватизмом, вся ткань его — не бюрократическая ткань. И он не мог быть терпим в бюрократическом царстве. Он вносил в это царство не т зависимость, идейную самостоятельность, привычки общественного самоуправления, неподатливость, несогласие на сервилизм. Все это чуж­ до бюрократическому царству и не вмещается в его недрах. Обще­ ственный консерватор кн. Щербатов в роли министра внутренних дел выглядел либералом, говорил о «доверии к обществу», допуская об­ щественную самодеятельность. Для бюрократического царства он ока­ зался человеком, испорченным навыками общественности. Даже об^ щественность, представленная консервативными предводителями дво^ рянства, непригодна для бюрократического царства. Слишком твердые убеждения, слишком определенные консервативные идеи не подходят1 к этому царству. Там нужна большая податливость, гибкость, согласие на вполне зависимое положение. Общественные консерваторы в роли министров все же походят более на «они», чем на «мы». * Но тайна бюрократии—* том, чтобы не допустить вхождения «они* в «мы», навеки сохранить противоположение. Ведь за консервативной общественностью может потянуться и всякая другая общественность'. Когда консерватор слишком общественен, — слишком независимо й д ^ ен, — он уже тем самым либерален, он пробивает брешь в замкнутом бюрократическом царстве. В русской бюрократии государственное со­ знание было слабым именно потому, что лишь себя она почитала госу­ дарственной стихией. Всякая общественная самодеятельность изверга­ лась из государственности и признавалась лишь как терпимая оппози­ ция. Не только земское и городское самоуправления, но и Гос. Дума всё еще в глазах нашей бюрократии — не органическая часть Русского госу­ дарства, а общественная оппозиция, которая может быть терпима лишь до известного предела. Но это — совершенно антигосударственное, дог государственное сознание. Государство смешивается и отождествляется с данным правительством. Истинно государственное сознание слабо было и у русской бюрократии, и у русского общества. Историческое значение русской бюрократии определялось сохранением внешней величины Рос­ сии, а не развитием ее внутреннего величия.

440

Статьи 1916 г.

III За отсутствием сколько-нибудь знаменательного идейно-настроен­ ного консервативного слоя роль просвещенных, допускающих рефор­ мы консервативных элементов у нас, по всей вероятности, суждено сыграть умеренно-либеральным слоям, правому крылу тех элементов, которые группируются в земском и городском союзе, в военно-про­ мышленном комитете, в думском прогрессивном блоке5. Исключитель­ ное господство официально-бюрократического консерватизма не толь­ ко не может провести государственно-необходимых реформ, но не может и охранить Россию в целости. Идейные, культурные консерва­ торы существуют у нас не в качестве общественного слоя, обладающе­ го положительным национально-государственным сознанием, а в ка­ честве отдельных лиц. В массе наши консервативные элементы настро­ ены реакционно, враждебны всякой культуре и лишены положитель­ ного сознания, в них почти отсутствует чувство ответственности перед родиной. Наши «правые» не могут играть роль элементов консерва­ тивных в культурном, просвещенном смысле этого слова. «Правые» разрушают национальное единство, России. Культурно-консерватив­ ные элементы могут играть роль звена, поддерживающего связь вре­ мен. Могут ли быть наши «правые» таким звеном? Они-то и разруша­ ют связь времен в нашем национальном бытии, они-то и придают ка­ тастрофический характер нашему переходу от прошлого к будущему. Отсутствие самодеятельной, активной общественности, сознающей национальную ответственность, опасно для сколько-нибудь здорового государственного и национального развития. Либерально-консервативные элементы общества могут поддержи­ вать положительную связь между прошлым и будущим национальной жизни, элементы же реакционно-правые могут играть роль лишь раз­ рушительную и уготовляющую катастрофы. Здоровое и положитель­ ное национальное развитие предполагает существование элементов либерально-консервативных и элементов решительно реформаторских, творчески обращенных к будущему. Бюрократический консерватизм, полусознательно опирающийся на разрушительно-реакционные эле­ менты общества и народа, не хочет природного национального разви­ тия и всячески ему препятствует. Извержение из нашего государствен­ ного механизма даже элементов общественно-консервативных разры­ вает связь времен и уготовляет печальное будущее. Бюрократический консерватизм неизбежно дает преобладание край­ ним элементам общества, не способным взять на себя ответственность за положительное строительство. Бюрократическое царство имеет сво­ им коррелятивом революционное царство. Это очень старая истина, которая всегда игнорируется нашими правящими слоями. Сама рево-

Общественный и бюрократический консерватизм 441 люционность имеет двойственную природу, она может быть творчес­ ким порывом к новой жизни, а может быть и чисто разрушительной, анархизирующей общество. Бюрократическое царство дает преобла­ дание второму типу революционности. Общественность, не обладаю­ щая самоорганизацией, самодеятельностью и самодисциплиной, все­ гда обречена на анархизацию, в ней зреют анархические инстинкты, как «левые», так и «правые», одинаково разрушительные. Лишь поло­ жительное общественное творчество, организованное и дисциплини­ рованное, спасает от разрушительно-анархизирующих катастроф. Об­ щественный консерватизм имеет хотя и одностороннюю, но все же связь с народной жизнью и самой жизнью принуждается к сознанию необходимости развития жизни, самодеятельности общества. Таков консерватизм английского типа. Но консерватизм бюрократический может вести совершенно замкнутое существование, забронированное от жизненных влияний, он закрывает все клапаны, вгоняя всякую ре­ форматорскую энергию внутрь, низводя ее до болезненного напряже­ ния. Он слишком часто играет роль обратно-революционную. Наша задача — давать преобладание силам творчески-положительным над силами отрицательными, отживающими и разрушительными.

О РОСТЕ БУРЖУАЗНОСТИ В РОССИИ

I Россия за последнее время европеизируется. Но это европеизация такого рода, что наводит на самые печальные мысли. Наш государствен­ ный уклад все еще не европеизировался. Нету нас и по-настоящему европейской промышленной инициативы. Наша промышленная от­ сталость очень горестно дает себя чувствовать во время войны. В слиш­ ком многих отношениях сказывается еще в русской жизни непреодо­ лённая культурой восточная стихия. Но в последние годы замечается в России процесс обуржуазивания, который есть «европеизация» России в форме заимствования самых ядовитых плодов европейской буржу­ азности. За время войны у нас обнаружился не только национальный подъем, жертвоспособность и необычайная выносливость, но также и оргия хищничества и темных спекуляций. Продовольственная нужда привела не к всенародному единению, а к раздору и классовой вражде. Набросились на легкую наживу, богатеют за счет войны, совершаются грандиозные финансовые спекуляции, дутые по своей природе, растет власть денег, которые становятся все более и более фиктивными. Власть денег, культ денег и есть царство буржуазности, призрачное царство. В этом царстве исчезают подлинные реальности и теряется способность их оценок. Жизнь погружается в фикции, все более и более завлекаю­ щие. Настоящей промышленной предприимчивости, крепкой воли к разработке русской земли и ее естественных богатств нет. В этом отно­ шении у нас по-прежнему слишком склонны возлагать надежды на иностранцев, теперь уже не немцев, а на англичан и американцев. Но мы быстро перенимаем побочные и притом самые дурные результаты европейской буржуазности, наименее реальное в ней, ее накипь. Мы усваиваем себе не столько навыки промышленного творчества, сколь­ ко навыки денежных спекуляций, которые не только бесплодны для экономического развития страны, но и в высокой степени вредны и

О росте буржуазности в России 443 опасны. Процветают спекулянты и аферисты, всякого рода темные дель­ цы, колеблющиеся между гражданским и уголовным правом. Европей­ ские буржуазные слои нравственно подтянулись во времена войны. Русские же европеизирующиеся буржуазные слои нравственно распус­ каются. Инстинкты лично-классовой корысти оказываются сильнее ин­ стинктов национального служения. Русская литература, русская пуб­ лицистика, русская мысль справедливо гордились своей чистотой, сво­ ей идейностью, никогда не шли на службу каким-либо интересам, за ними нельзя было открыть никаких спекуляций и хищений. Но все это может измениться и уже меняется. Мы можем стать европейцами в худшем, не сделавшись европейцами в лучшем. Мы очень плохо пере­ живаем процесс разложения старого органического уклада русской жизни. Нарождающаяся «буржуазность» лишена всякого идейного па­ фоса и идейной санкции. Буржуазия в России чувствовала себя всегда идейно загнанной, лучшие русские люди не выносили ее и не давали ей никакого прогрессивного места в жизни. И буржуазия презирала вся­ кие идеи. Когда она начала господствовать, то господство ее сделалось совер­ шенно беззастенчивым и бесстыдным. Русская буржуазия не сознает никакой идейной миссии, никакого национального призвания, она все еще остается в сфере частных интересов и аппетитов. Русская буржуа­ зия не делается еще творческим классом и не превращается в достаточ­ ной степени в политически сознательное «третье сословие». В ней слиш­ ком сильны еще хищнические инстинкты старого купечества. Старая народническая интеллигенция постепенно вымирает и исчезает. Ин­ теллигенция же нового типа, с иным духовным закалом личности, не­ достаточно еще сильна и недостаточно многочисленна. И дух буржуаз­ ности начинает заражать Россию, пока еще поверхностный ее слой. Но следует опасаться, чтобы яд не пошел внутрь. О душе России и русского народа все наши национальные идеоло­ ги утверждали, что это — самая небуржуазная душа в мире, наименее плененная соблазнами земного богатства и земной власти. И какая-то глубокая правда о России и русском народе была угадана во всех этих утверждениях. Неужели правда эта относится лишь к прошлому и не­ применима к будущему? Неужели лучшие свойства русского народа, на которых основывалась вера в его великую миссию в мире, были свя­ заны лишь с экономической и культурной отсталостью России? В сла­ вянофильстве и народничестве, по-разному прикреплявшим своеоб­ разие России к отсталым социальным формам, была опасность поте­ рять веру в Россию в случае разложения старых социальных форм и нарождения новых. Но тот, кто верит в существование народной души, пребывающей за всеми изменениями исторического процесса и опре­ деляющей сами эти изменения, должен быть свободен от этих страхов.

444 Статьи 1916 г. Наша народная душа переживает исторические испытания и соблаз­ ны. Всякое историческое движение, всякое развитие несет с собой ис­ пытания народного характера. И вот ныне неглубокий, поверхностный слой русского народа подвергся соблазну легкой наживы. Катастрофа войны, так усложнившая и запутавшая всю жизнь, выбросила на по­ верхность муть. Война всегда двойственна, она порождает и героизм, и низость.

II Тот слой населения, который нажился во время войны и на войне, не может быть живучим. Он быстро разложится, он не может принять участия в строительстве новой жизни в России. Это — лишь накипь жизни, лишь мыльные пузыри, которые быстро лопнут. Поскольку буржуазия может еще сыграть в России творческую роль в деле эконо­ мического и политического развития, это будет не та буржуазия, кото­ рая во время войны спекулировала и наживалась темными путями. После окончания войны должны выжить и играть положительную роль лишь те силы, которые во время войны служили делу национальной обороны, национального единения и национального развития. Те силы, которые во время войны вели себя позорно и антинационально, кото­ рые думали лишь о своих интересах и аппетитах, естественно, должны быть извергнуты и оттеснены от дела национального возрождения. Это должно быть подсказано непосредственным национальным инстинк­ том народа. Народ, который допустил бы играть определяющую роль и властво­ вать тем элементам, которые вампирически наживались на войне, на великих испытаниях и страданиях народа, не мог бы иметь великого будущего. Это — вопрос здоровой национальной биологии, а не толь­ ко народной этики. Те темные явления, которые сопровождают у нас войну, — бесчестность торговцев, корыстолюбие промышленников, аппетиты аграриев и сахарозаводчиков, чудовищные спекуляции фи­ нансовых дельцов — все это будет отдано на суровый суд истории и народа, изживающего и творящего свою историческую судьбу. Здоро­ вый инстинкт природного самосохранения и сам разум истории из­ вергнут эти темные элементы. То, что во время войны была допущена слишком большая власть крупных аграриев, сахарозаводчиков и дель­ цов, будет рассматриваться как болезнь нашего государственного и хозяйственного организма, как порабощение народа. Интересы соб­ ственности, уже нажитой или еще наживаемой, были поставлены выше интересов государства. Хозяйственный хаос во время войны обнару­ живает всю важность и необходимость государственной и обществен-

О росте буржуазности в России

445

ной регуляции хозяйства. Анархия частных интересов представляет национальную опасность. России необходимо национальное развитие, промышленная ини­ циатива и промышленное творчество. В этом отношении ей предсто­ ит такая же «европеизация», как и в отношении ее государственного строя, ее политического развития. Те, которые боятся этого, — не ве­ рят в Россию. Страх есть результат неверия. «Буржуазный дух», да еще в самой тлетворной, разлагающей форме, не может царить в России, не может овладеть русской душой до ее глубины. Все великие русские предчувствия и пророчества противятся этому. Россия с ее своеобраз­ ным духом имеет свой удел, свое призвание в мире. Общеобязатель­ ные, «европейские» формы социального и политического существова­ ния совсем не означают угашения и обезличивания народного духа. Народному духу должна быть раскрыта возможность творческого раз­ вития. Дух не может быть прикреплен на социальной материи и раб­ ски зависеть от нее. Разложение старой русской патриархальности, ста­ рого уклада народной жизни, основанного на экстенсивной культуре, порождает целый ряд болезненных и уродливых явлений. Хищничес­ кие и преступные проявления русской «буржуазности»—лишь болезнь роста. Эти проявления, сопутствующие нашему переходу к новому жизненному укладу, основанному на более интенсивной культуре, дол­ жны быть побеждены дальнейшим развитием. Это — гниение элемен­ тов старой России, которые не в силах творчески приспособиться к требованиям новой жизни и могут приспособиться лишь хищнически и вампирически. И. можно сказать, что хотя «обуржуазивание» России есть новое, есть создание нового стиля, но это лишь новое в старом и для старого. Подлинно же новые силы России должны мобилизовать­ ся и организоваться для борьбы против оргии темных вожделений, позорящих Россию и русский народ. Тяжелый опыт войны должен выработать новые начала в экономическом творчестве и экономичес­ кой организации как на Западе, так и в России. И наш путь промыш­ ленного развития мы будем проходить в иное время, вдохновленное иным духом, чем то было в начальные периоды развития европейско­ го капитализма.

ГОСУДАРСТВО И СОБСТВЕННОСТЬ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ I Собственники привыкли считать себя главной опорой государства. Опасности, грозящие со стороны революционного социализма, очень укрепляли в этом сознании, хотя социализм в потенции заключает в себе усиление государства. Но доныне частная собственность остава­ лась для государства абсолютной и неприкосновенной святыней. Эту святыню в XIX и XX веке признавали и те, кто не признавал уже ника­ ких святынь. Государственники и националисты обычно сознавали себя защитниками собственности и видели в ней г/губоко государственную и национальную опору. Все же те, которые подрывали абсолютность принципа собственности, считались разрушителями государственно­ го и национального бытия. Выработалась условная фразеология, свя­ занная с таким пониманием соотношения между государством и соб­ ственностью. Фразеология эта процветает и доныне, хотя сегодняшний день истории превратил ее в вопиющую ложь. Инстинкты собственнос­ ти столкнулись в сегодняшний день с инстинктами патриотическими. Опыт войны очень многое заставляет переоценить, слишком много неожиданного, непредвиденного никакими теориями и доктринами принесла она с собой. Приходится переоценить и ту показную истину, что непосредственные интересы собственников являются самой надеж­ ной государственной и национальной опорой. В минуту опасности для государства, когда требуются героические настроения и героические меры, интересы собственности оказались ненадежными и носители этих интересов неспособными на жертвы. Мировая война принесла с собой небывалые испытания для хозяй­ ственных организмов. Прежние большие войны протекали при нату­ ральном хозяйстве, которое было более устойчивым, более независи­ мым от транспорта, от мирового обмена, от власти денег, и не могли

Государство и собственность во враля войны

447

порождать таких острых продовольственных кризисов, как нынешняя война. Частнокапиталистическое хозяйство судорожно пытается при­ способиться к совершенно новым и непредвиденным мировым усло­ виям. Хотя оно и оказалось более живучим, чем можно было это пред­ видеть в начале войны, но анархическая природа этого хозяйства все более и более дает себя чувствовать. Хлеб насущный для воюющих на­ родов не может быть достаточно гарантирован хозяйством, в котором нет государственной и общественной регуляции. Война во многих от­ ношениях стихийно социализирует хозяйство, вносит в хозяйственную жизнь начало коллективности и ограничивает индивидуалистический произвол. Частные интересы аграриев, промышленников, торговцев во время войны сталкиваются уже не с интересами крестьян и рабочих, а с интересами государства, с интересами национальной обороны и безопасности. Это — совершенно новый мотив, неведомый мирному времени. Оборона государства в мировой борьбе народов, необходи­ мость прокормления народов в совершенно исключительных услови­ ях требует государственного ограничения частных интересов крупных собственников. Объективная государственная необходимость требует ряда мер в направлении частичной социализации хозяйства. Частные собственники привыкли по Малейшему поводу кричать о социалисти­ ческой опасности и взывать к защите государства. Но ныне разгул их интересов и вожделений представляет государственную опасность. Со­ циализация хозяйства, вызванная потребностями военного времени, приходит не теми путями, которые предуказаны социалистическими доктринами, ибо жизнь никогда не развивается по доктринам. Этот жизненный процесс вызывает одинаковое неудовольствие и у защит­ ников нерушимой частной собственности й у защитников классовогб социализма. Этот социальный йрбцесс, определяемый катастрофой небывалой войны, по всей вероятности, будет концом и старого капи­ тализма и старого социализма. В Германии, где особенно сильны организаторские государствен­ ные и национальные инстинкты, сделаны уже огромные шаги в направ­ лении социализации хозяйства; там явно торжествуют принципы госу­ дарственного социализма. Тезис о частной собственности как главной опоры государства и национальности в Германии жизненно опроверг­ нут, и самые консервативные его защитники, поскольку они искренние патриоты, принуждены стать на совершенно другую точку зрения. Сама объективная природа государственного и национального бы­ тия принуждена социализировать хозяйство в момент опасности. В этом нет ничего классового, это — процесс национальный. Тот же процесс происходит и в других воюющих странах, но в них менее силен госу­ дарственно-организационный инстинкт, чем в Германии. И вряд ли после окончания войны будет возможен возврат к прежним формам хозяйства, слишком глубоко войдут в жизнь новые навыки, - ••••'••••

448

Статьи 1916 г.

II Наибольший хозяйственно-продовольственный хаос во время вой­ ны замечается у нас в России, хотя естественные богатства у нас ббльшие, чем в других странах. Это объясняется не тем, что у нас особенно развиты принципы частнокапиталистического хозяйства, а тем, что Россия промышленно отсталая страна и что власть у нас оторвана от народной жизни. В России слабо развита государственно-обществен­ ная самоорганизация, и начала анархические можно открыть в самом нашем государственном укладе. Необходимые меры, побеждающие хаос и организующие хозяйственную жизнь, применяются у нас с большим опозданием. Да и всегда это полумеры, не Согласованные между собой и не приведенные ни к какому цельному плану. И мы должны будем вступить на путь некоторой социализации хозяйства, это — государ­ ственная и национальная необходимость^ Но это может совершиться слишком поздно, под угрозой гибели. Чисто классовые интересы агра­ риев, а отчасти и промышленников проникают в высшие правитель­ ственные сферы и превращают государство в орудие собственности. Так, аграрно-классовая политика [...] является поистине антигосудар­ ственной и антинациональной; для этой политики интересы землевла­ дельцев стоят выше интересов государства, выше национальной без­ опасности во время этой страшной войны. Продовольственный кризис у нас [...] расстраивает тыл. Он есть выражение угрозы со стороны частных интересов, которым предо­ ставлено хаотическое господство, интересам государства, требующим национальной организованности. Это — месть государству за то, что оно изменяет своей объективной природе, своему призванию стоять над всеми частными интересами. Если государство становится органом классового господства и совершенно частных вожделений, то в момент национальной опасности оно дезорганизуется и поддерживает хаос. Природа государства — объективная, превышающая то или иное на­ правление правительственной власти, и некоторые объективные силы действуют в нем всегда. Но в известные моменты в государственную власть проникает элемент разложения, она захлестывается частными, личными и классовыми вожделениями, она изменяет своему объектив­ но-национальному призванию и тогда начинаются дни больших ис­ пытаний для всей национальной жизни. У нас это совпадает с ужасами небывалой войны. В такие моменты власть должна быть в высшей сте­ пени национальной, выражающей всенародную волю. Наша же траге­ дия в том, что государственная власть в высшей степени отклоняется от этого нормального состояния. Во время такой страшной войны интересы государства совпадают с интересами потребителей. Нормальное питание народа есть один из

Государство и собственность во время войны 449 существенных моментов обороны государства. Война ведется на ис­ тощение народов. Целые государства превращаются в осажденные кре­ пости. Удовлетворение насущных интересов потребителей означает по­ рядок и здоровье в нашем тылу. Разгул же аппетитов частных собствен­ ников означает дезорганизацию тыла и несет с собой опасность хаоти­ ческого развала. Непосредственные интересы частной собственности и частной торговли, ничем не ограниченных, не подчиненных никакому общенациональному организационному плану, не являются сейчас опо­ рой государства. Эти разгульные интересы представляют ныне государ­ ственную опасность, угрозу нашему национальному здоровью. Государство по природе своей выше собственности, оно конструи­ рует собственность, но не может конструироваться собственностью. И когда существенные национальные интересы и опасности этого тре­ буют, государство не только может, но и должно ограничивать и орга­ низовывать разгульную и безудержную стихию частной собственности и частной торговли. Но сделать это в силах лишь та государственная власть, которая пользуется общественным доверием и подлинно вы­ ражает народные нужды.

III Чисто полицейское понимание природы государства, консерватив­ ное или либеральное, давно уже отвергнуто. Перед государством стоят творческие социальные задачи. Принцип Ы$5ег Ган-е' давно уже сдан в архив. Во время же страшного опыта мировой войны государство ме­ нее всего может ограничиться полицейскими функциями, оно принуж­ дено вступить на путь организации и регуляции хозяйственной жизни. Меры государственной и общественной социализации хозяйства, ко­ торые не стоит смешивать и отождествлять с классовым социализмом, вполне согласуются с современным правосознанием, давно преодолев­ шим старый доктринерский либерализм. Но при современном состоя­ нии власти меры государственной регуляции хозяйства носят чисто полицейский характер и разрушают аппарат свободной торговли, не заменяя его никаким другим организованным аппаратом. Админист­ ративный произвол лишь увеличивает хозяйственный хаос. В левой социалистической интеллигенции очень распространены были социалистические утопии. Но так как интеллигенция наша ни­ когда не была призвана к творческой исторической работе и к осуще­ ствлению своих идей в жизни, то идеи ее были безответственными и исповедуемые ею социальные учения доктринерскими. У нас вырабо­ талась большая смелость и радикализм в идеях и недостаточная сме­ лость в жизненных начинаниях. Мы боимся брать на себя ответствен15 Падение свяшенного Русского царства

450 Статьи 1916 г. ность, боимся замараться в жизненных начинаниях и предпочитаем оставаться в бездейственной и безответственной чистоте. Русская ин­ теллигенция привыкла известным образом мыслить осуществление своих социальных идеалов. Она боится государства, и радикализм госу­ дарственных мероприятий вызывает в ней недоверие. И нужно сказать, что путь, о котором идет речь, возможен лишь при тесном единении государственной власти с общественными организациями, с самодеятель­ ностью всех общественных групп. Нам существенно необходимо сознать, что русское государство есть наше собственное государство, а не «их» государство. Между тем как наше справедливое недоверие к той или иной правительственной власти, наша оппозиция перешли в недове­ рие и оппозицию самому государству, привели к забвению объектив­ ной природы государства, воплощающей нашу собственную энергию. Вопрос об организации правительственной власти нельзя [...] смеши­ вать с самой объективной природой государства. У нас приветствовали твердые цены, и из-за них возгорелась борьба. Но твердые цены и вообще таксировка сами по себе представляют опас­ ную полумеру, которая ведет к исчезновению продуктов. Твердые цены приводят к желательным результатам лишь в связи с применением рек­ визиций, принудительных государственных закупок и т. п. Но этих мер боится государственная власть, находящаяся под давлением собствен­ ников, главным образом аграриев, боится и общественность, не доверя­ ющая власти. Так все болезненные кризисы русской жизни приводят к проблеме организации власти, пользующейся доверием общества, на­ родной по своей природе. Всякий другой путь власти является теперь антигосударственным, подрывающим объективную силу государства. Собственники должны были бы понять, что если они будут проти­ виться необходимым мерам социализации, вносящим порядок и орга­ низацию в нашу хозяйственную жизнь, то России грозит такой хаос и такая анархия, которые, в конце концов, сметут и их. Некоторые самоограничения и жертвы спасительны не только для жизни всей страны, но и для тех, которые согласятся себя ограничить и пойдут на жертвы. И лучше вступить на этот путь как можно раньше, преодолев отношение к частной собственности как к кумиру и идолу. Этого требует государственный и национальный инстинкт самосохра­ нения, элементарный инстинкт самосохранения. Мы, русские, должны бороться в себе с анархическими инстинктами, которые сильны и справа и слева, и вверху и внизу. В неизбежном обновлении и перерождении нашей государственной и общественной жизни инстинкты организа­ торские и законодательные должны победить инстинкты хаотические и разрушительные. Анархия в России есть наша старая жизнь, а не наша новая жизнь. И анархический разгул инстинктов собственности ныне может стать силой, разрушающей объективную природу государства.

ЦЕРКОВНЫЙ ВОПРОС В РОССИИ I Вопрос о церковной реформе попал у нас в какой-то тупик. Не мо­ гут найти рычага, которым можно было бы сдвинуть с места инертную материю внешней церковности. Не знают, с какой стороны подойти к церковным реформам. Слишком перепуталось церковное и государ­ ственное, небесное и земное, духовное и материальное. Как воплотить дыхание Духа во внешних, материальных церковных преобразовани­ ях? Да и есть ли у нас такое дыхание Духа, которое могло бы привести к церковному возрождению? Не слишком ли все застоялось в церковной жизни, живет по законам инерции, мертвым подражанием старой жиз­ ни Духа, а не живым приданием, вечно творящим жизнь новую? Ведь выработалась целая система православия исключительно как система охранения. Не слишком ли далеко зашло это охранение, не довело ли до окостенения? То, что представлялось сравнительно ясным и простым в 19041905 гг. для обновленческого церковного движения, сделалось теперь намного более сложным и запутанным. Как это ни странно на первый взгляд, но европеизация русского государственного и общественного строя, которая началась в 1905 году, в области жизни церковной ведет к образованию и развитию клерикализма1 как движения классового. Клерикализм — западно-европейское явление, и в России он никогда не имел настоящего развития. Европеизация России («европеизация» есть лишь условное обозначение некоторого неотвратимого процесса развития) ведет ко всякого рода дифференциациям и расчленениям. Разные социальные группы обособляются, кристаллизуются и выраба­ тывают групповое, классовое самосознание. «Народ» в старом славян­ ском и народническом смысле этого слова постепенно исчезает, — в этой первоначальной, материально-органической целости начинается социальная и психологическая дифференциация. В более глубоком, ме-

452 Статьи 1916 г. тафизическом и духовном смысле «народ», конечно, остается и пребу­ дет навеки, но его бытие постепенно освобождается от этой, казалось, неразрывной связи с социальной материей, с отсталыми формами хо­ зяйственной и государственной жизни. Народникам казалось, что «на­ род» совершенно погибнет, если будет разрушена община и начнется развитие капиталистической промышленности. Славянофилам каза­ лось, что «народ» совершенно погибнет, если окончательно рухнут ис­ конные русские основы, процветавшие в допетровской Руси, и Россия окончательно вступит на путь «европеизации». Но то, чего боялись народники и славянофилы, — совершившийся факт, факт неотврати­ мый. «Народ» в их старом смысле исчезает. Уже нельзя говорить ни о православной Руси славянофилов, ни о крестьянской России народни­ ков, уже нельзя на этих путях искать своеобразия России. Ход русской жизни наносит удар за ударом всем славянофильским и народническим концепциям в сфере жизни церковной. Если народничество и славя­ нофильство нужно считать опровергнутыми и сокрушенными в жиз­ ни хозяйственной, государственной и бытовой, то не менее сокруше­ ны они, не менее реакционно-утопичны и в жизни церковной. Жизнь Духа, Духа Христова не может быть прикреплена к материальным фор­ мам, связанным лишь с известной ступенью исторического развития. И ныне мы стоим перед очень сложной проблемой соотношения царства Божьего (церкви) и царства кесаря (государства). Новые вре­ мена требуют и нового ее решения. То решение этой проблемы, кото­ рое основывается на идее чисто христианского или, точнее, чисто пра­ вославного государства, достаточно обнаружило несостоятельность и великую фальшь в своей основе, великое лицемерие в своих плодах.

II Вся внешняя материальная историческая церковная жизнь тыся­ чами нитей связана и скреплена с царством кесаря, со всем государ­ ственным, хозяйственным, правовым, бытовым строем общества. Цер­ ковь вовлечена в круговорот социальной эволюции, во внешней своей организации она всегда должна была приспособляться к изменениям в царстве этого мира. Когда при- Петре произошла революционная ев­ ропеизация русского мирского царства, то церкви пришлось приспо­ собиться к этому процессу, начался синодальный период в истории русской церкви, в котором очень многое было скопировано с немец­ ких лютеранских установлений, и церковь была поставлена в слишком рабскую зависимость от государства. В эпоху царствования Победонос­ цева русские иерархи стонали от гнета бюрократической власти госу­ дарства над церковью 2 . Многие иерархи мечтали о восстановлении

Церковный вопрос в России 453 патриаршества и о возврате к допетровскому строю. Но вот в русском царстве кесаря в 1905 г. произошел переворот, который был, хотя и не решительным и не радикальным, но все же шагом к европеизации нашего государственного строя, — явились представительные учреж­ дения, с которыми приходится считаться всем силам русской жизни. Еще раньше началась европеизация русской социально-экономиче­ ской жизни — начался рост капиталистической промышленности, рухнула сельская община, разлагаются остатки патриархального быта. Жизнь церкви в своих оболочках не обладает той совершенной сво­ бодой и независимостью от царства кесаря, которая давала бы ей воз­ можность дальше жить, не считаясь с тем, что происходит в жизни го­ сударства. Все заколебалось и в жизни церковной, остро почувствова­ лись церковные нестроения и горькая зависимость от государства, в котором нарушился старый лад и наступило неблагополучие переход­ ного времени. Церковный организм не имел навыков самоуправления. Соборность русской церкви существовала лишь в идее, но не в жизни. Церковного народа нигде нельзя было найти. Началась борьба партий в церковной жизни: столкнулись стремления реформационные со стрем­ лениями реакционными. Процесс дифференциации захватил и обще­ ственно-церковную жизнь. Вне этого процесса остались лишь отдель­ ные старцы, отдавшие свою жизнь мистическим созерцаниям. Духо­ венство почувствовало себя социальной группой в русском государстве, в нем проснулось классовое самосознание. В одной части духовенства это классовое сознание приняло форму прогрессивную, в другой же части — форму реакционную. Обнаружилось довольно резкое разли­ чие стремлений высшего епископата и стремлений средней массы бе­ лого духовенства. Духовенство начало участвовать в политической борь­ бе, и сама реакционность духовенства сделалась каким-то западно­ европейским явлением, противоположным славянофильски-народни­ ческому представлению о духовенстве. Клерикализм есть классовая партия, активно действующая в цар­ стве кесаря, добивающаяся земных, слишком земных целей. И в среде наших высших иерархов растет дух реакционного клерикализма. Это — их активная реакция на изменения в нашем государственном строе. Реакционная часть духовенства настроена очень враждебно к предста­ вительным учреждениям, она не хочет допустить никакого участия Государственной Думы в делах церковных, никакого думского контро­ ля над ними. Ей представляется это обмирщением церкви, зависимо­ стью церкви от мирской среды, в которой так много неверующих и отпавших от церкви, немало людей инославных исповеданий. По вне­ шности можно подумать, что таким образом отстаивается свобода и независимость церкви от царства мира сего. Всякий религиозный че­ ловек должен сочувствовать такой свободе и независимости церкви.

454 Статьи 1916 г. С чисто религиозной точки зрения неприятно думать, что реформы церкви будут производиться совершенно светскими людьми, не толь­ ко чуждыми внутренней жизни церкви, но сплошь и рядом ни во что не верующими чистейшими атеистами. Казалось бы, ясно, что обнов­ ление церкви может быть лишь делом духовных сил самой церкви. Под духовными силами церкви нужно, конечно, понимать не одних иерар­ хов церкви, но и весь церковный народ. Соборность же членов Госу­ дарственной Думы не есть соборность церковного народа, она в рели­ гиозном отношении совершенно случайная. Но в действительности, проблема эта стоит гораздо сложнее. Представительные учреждения претендуют иметь отношение к церковным делам лишь настолько, насколько это — дела государственные и погружены в мирское цар­ ство, которое целиком должно быть реформировано и обновлено. Внут­ ренняя жизнь церкви, жизнь духовная нимало этим не затрагивается.

III Опасения представительных учреждений со стороны иерархов цер­ кви лицемерны и за ними скрыта жажда политической реставрации. Наша церковная иерархия давно уже подчинена не только телом сво­ им, но и духом царству кесаря, она давно уже признала определяющую роль мирского царства во внешней жизни церкви, во всем церковном строе. Весь наш синодальный строй есть сплошное подчинение государ­ ству, есть отрицание соборности в строго церковном смысле этого сло­ ва. Зависимость от обер-прокурора и от государственной власти, кото­ рая скрыта за обер-прокурором, есть в не меньшей степени, зависи­ мость от мирского царства, чем зависимость от Государственной Думы. Ничем не гарантировано подлинное православие обер-прокуроров, среди которых были люди с явно сектантским, хлыстовским уклоном (кн. Голицын) и с уклоном католическим (гр. Протасов), были и про­ сто в глубине души неверующие и индифферентисты. Православная концепция мирской власти есть или историческое приспособление в известных интересах или фантастика идеологов. Сейчас эту концеп­ цию почти невозможно искренне поддерживать. Всякая государствен­ ная власть принадлежит к совершенно иному порядку, чем церковь Христова, и эти два царства несоизмеримы. Но сервилизм нашего епис­ копата по отношению к старой власти государственной доходил до от­ рицания всякого церковного достоинства. Скажу более: сам внешний церковный строй со своей иерархией был и есть в значительной степе­ ни царство мира сего. Это — феномен исторический, а не феномен духа. И он должен разделять судьбу истории, исторической эволюции.

Церковный вопрос в России 455 В сущности внешний церковный строй всегда и разделял эту судьбу. Церковный строй должен приспособиться и к новому государственно­ му строю, должен участвовать в процессе развития. Реакционная по­ литика не более духовна, чем политика прогрессивная. Церковь долж­ на быть внутренне готова к полному отделению ее от государства, что есть несомненная тенденция и цель развития отношений между двумя царствами, — царством Божьим и царством кесаря. Эта готовность церкви быть совершенно отделенной от всякого мирского царства и будет признаком ее внутренней, неодолимой мощи. Секцинаризация всей государственной, общественной и культурной жизни есть не только неизбежный, но и благостный процесс, за которым скрыто освобожде­ ние духа и жизни в духе от всяких оков, — скрытое религиозное углуб­ ление. Это — требование правды, великое очищение церковной жиз­ ни от лицемерия, лжи и насилия. Старая зависимость от государства более порабощала свободную жизнь церкви, чем эта новая, столь от­ талкивающая, но в сущности лишь кажущаяся зависимость от пред­ ставительных учреждений. Прогрессивная, освобождающая реформа церковного строя никог­ да не будет проведена высшей церковной иерархией. Поместный со­ бор, на котором будут господствовать епископы, может лишь восста­ новить патриаршество и укрепить клерикализм, дав некоторое преоб­ ладание церковной бюрократии над бюрократией государственной. Истинная, освобождающая церковная реформа может быть проведе­ на лишь церковным народом, в духовной глубине которого накопится творческая религиозная энергия. Лишь голос этого соборного церков­ ного народа, свободного от гнета не только государственной, но и цер­ ковной бюрократии, будет подлинным голосом церкви. Но свободное выражение религиозной воли церковного народа предполагает глубо­ кие изменения в том царстве кесаря, в тех строгих скрепах государства и церкви, которые вели к порабощению церковного народа, к его при­ нудительному безмолвию, сковывали его свободную волю. Поместный собор ныне будет созван и конструирован на основе старых отноше­ ний церкви и государства и старой власти церковной бюрократии, опи­ рающейся на бюрократию государственную. Это — порочный крут. Поместный церковный собор произведет реформу в классовом духе, а не в Духе Христовом, он будет лишь по внешности духовный, по суще­ ству же более мирской, чем собор с мирянами. Нужно наконец и с пра­ вославной точки зрения признать, что поскольку церковный строй есть часть государственного строя и с ним связан тысячами нитей, он дол­ жен быть реформирован вместе с государственным строем и разделить с ним многое. Классовое господство князей церкви в церковном строе есть господство государственное, а не духовное, и оно должно заме­ ниться властью церковного народа, как классовое господство бюро-

456

Статьи 1916 г.

кратии, аграриев и крупных промышленников должно, в конце кон­ цов, замениться самоуправлением народа. Все это имеет религиозный смысл, но еще не есть религиозное возрождение. Сказано, что врата адовы не одолеют церкви Христовой 3 . И это навеки остается непре­ ложным. Но та церковь Христова не есть внешняя церковность князей церкви, преданных миру сему, не есть тот или иной церковный строй. Святыни церкви — таинственное тело Христово, таинства Христовы, святые, Дух Христов, который «дышит, где хочет»4. Религиозное воз­ рождение возможно лишь изнутри, из глубины, из Духа, оно не может быть создано никакими внешними реформами, путем ли поместного собора, Государственной Думы или иными мирскими путями. Церков­ ный развал есть результат упадка религиозной энергии, творческой ре­ лигиозной энергии. Упадок же религиозной энергии есть симптом глу­ бокого религиозного кризиса в современном человечестве. Нельзя вампирически жить старым, тем, что стяжали себе предки, нужно творить и новую религиозную жизнь, как творили ее во все времена церковно­ го подъема, начиная с апостолов. Только такой творческий подъем ре­ лигиозной энергии в церковном народе может решить все больные воп­ росы отношения русского православия к расколу, к сектантству, к ка­ толичеству, к развитию культуры.

О ПОНИМАНИИ НАРОДНЫХ ДУШ

Интуитивное понимание народных душ преодолевает слепую враж­ ду, приобщает нас к чуждому и враждебному. В углубленном понима­ нии есть высшая любовь. Лишь крупица любви, зародившаяся в на­ шем сердце, может дать интимное понимание народных душ. Эта выс­ шая любовь, дарующая силу, не исключает борьбы и вражды. Избира­ ющая любовь делает неравным наше отношение к людям и к народам. Любовь к чужому народу не может быть такой, как любовь к своему народу, и к чужим народам любовь бывает разная. Я по особенному люблю французов и не люблю немцев (независимо от войны). Это со­ вершенно иррационально и не требует никаких оправданий. Но в ка­ ком-то высшем смысле я должен понимать германскую душу, и в этом понимании должен быть отблеск любви ко всякой сотворенной Богом индивидуальности. Это понимание и проникновение в душу не ослаб­ ляет моей воли к борьбе и победе, оно делает зрячим и просветляет самую мою борьбу. Пафос борьбы и войны не есть пафос ненависти и истребления. Совершенно не должно ставить борьбу и войну в зависи­ мость от нежелания понимать, от отрицания всяких достоинств у вра­ га, от чувства ненависти. Я могу желать поражения германского наро­ да и его всяческого ослабления именно потому, что я понимаю душу этого народа и ценю его опасные достоинства. Некоторые немецкие добродетели всего более для нас опасны и всего более нам противны. Такой немецкой добродетелью является безграничная преданность го­ сударству, переходящая в идолопоклонство, формалистически бездуш­ ное исполнение долга. Немцы творят зло в мире с сильно развитым чувством долга, с сознанием выполнения морального категорического императива. Они делают зло морально и добродетельно, с самоотверже­ нием и безмерной преданностью кумиру государственности и националь­ ности. Понять эти свойства немецкого народа — значит быть справед­ ливым к нему и вместе с тем усилить свою волю к победе над таким

458 Статьи 1916 г. народом. Борьба народа не может быть обосновываема на почве эле­ ментарно понятых моральных прерогатив. Было бы неверно считать немцев, ведущих столь страшную и безобразную борьбу с миром, — безнравственными существами, они по-своему— моральные существа, но с дурно направленным моральным пафосом. Можно до глубины понимать мотивы нынешней германской борьбы с миром, не считать волю германскую исключительно злодейской и все же противопостав­ лять этой воле нашу собственную непоколебимую волю. Я хочу, чтобы облик русского народа был запечатлен на мировой жизни, а не облик германского народа. Этот акт воли не требует оправ­ дания, это прежде всего — дело избирающей любви и веры. Эта жажда запечатлеть облик моего народа не внушает мне никакой пожираю­ щей ненависти к другому народу. Напряженное национальное чувство может ослеплять и порождать ложный национализм. Но оно не может способствовать опытному познанию всякой национальной индивиду­ альности. Обширность понимания не может ослаблять, она укрепляет и обогащает. Такая обширность понимания — необходимая предпосыл­ ка существования великой мировой империи. Национальная душевная замкнутость допустима лишь для малых народностей, она не приличе­ ствует России и русским. Из мировой борьбы мы, русские, должны выйти с обостренным и углубленным пониманием народных душ, с даром про­ никновения в самые чуждые и враждебные нам души. Это — великая сила и великая ценность. Эта сила обширного понимания нужна нам и внутри России и вовне, она выводит в ширь мировой жизни. Россия гордится тем, что она поставила на своем знамени освобождение всех малых угнетенных национальностей. Нам нужно быть на высоте этих мировых задач. На высоту эту поднимет лишь понимание народных душ.

ПРОБУЖДЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ВОЛИ

В самое последнее время начинает чувствоваться некоторое про­ буждение национальной воли. В прошлое лето русское общество ощу­ тило патриотическую тревогу и мобилизовало свои силы во имя ло­ зунга национальной обороны. Ныне переживаем мы аналогичный мо­ мент с той лишь разницей, что патриотическая тревога вызвана наци­ ональной опасностью, угрожающей нам изнутри. Нам нужны сейчас не политические действия, а действия национальные. Требования из­ менений во внутренней политике вытекают из мотивов патриотичес­ ких и из острого сознания национальных задач. Все политические тре­ бования Государственной Думы подчинены моменту национально-пат­ риотическому. Реакция представляет опасность не с точки зрения тех или иных политических партий и политических стремлений, а с точки зрения общенациональной и общегосударственной. Лозунг националь­ ного единства и государственной безопасности перешел к русской об­ щественности, к Государственной Думе, к земскому и городскому со­ юзу, военно-промышленным комитетам и т. п. Это — огромный, не­ зримо совершившийся исторический переворот. Исторические роли переменились. И навеки в русской истории стали невозможны нацио­ нально-государственные оправдания старой реакционной политики. Патриотические лозунги вырваны у власти, противополагающей себя общественности. Все наши политические достижения находятся в прямой зависи­ мости от степени нашего патриотического воодушевления, от роста ответственного национального сознания в русском обществе и народе. И тут мы должны прямо сказать, что у нас не все обстоит благополуч­ но. Наша народная психика пережила период упадочный, период по­ стыдной слабости. Мы не были достаточно подтянуты и воля наша не всегда стояла на высоте ниспосланных нам испытаний. События пос­ ледних дней как будто бы всколыхнули и во всяком случае должны веко-

460 Статьи 1916 г. 1 пыхнуть общественную психику . Чувство ответственности должно пробудиться во всяком русском гражданине. Темный хаос надвигается на Россию и волны его грозят затопить ее. В такой страшный момент, напоминающий смутную эпоху, каждый русский человек должен бо­ роться с хаосом в себе, овладевать собственной хаотической стихией актом воли и сознания, бороться с анархией в собственной душе и в душе народной. Хаотическая анархия может иметь у нас самые про­ тивоположные проявления, как самые революционные, так и самые реакционные. Но патриотическая тревога, за которой стоит крепкая национальная воля, должна вылиться не в анархически-хаотических проявлениях, а в проявлениях ответственных, организованных и сози­ дательных. Не бессмысленные бунты спасут Россию от гибели и приве­ дут к новой жизни, а гражданская честь и гражданский долг, организо­ ванные патриотические деяния, направленные на охранение России от опасности внешней и родственной ей внутренней опасности и на осво­ бождение ее от тьмы разложения. В нынешний час истории все наши внутренние освободительные стремления, вся борьба русской обществен­ ности за право служить России, охранять ее и спасать от гибели внутрен­ не подчинены великой патриотической тревоге, внутренне мотивиро­ ваны сознанием общенациональной задачи, грозно требующей выпол­ нения. Борьба за право ныне есть борьба за исполнение национальных обязанностей и за служение: политика перестала у нас быть борьбой политических партий и борьбой разных социальных сил за власть, она есть лишь выражение элементарного национального инстинкта. Ныне переживаем мы кризис русской государственности. Кризис этот заключается не в том, что какие-то антигосударственные течения нахлынули на русскую государственность и вступили с ней в борьбу. Кризис этот прежде всего в том, что выявляется ложная основа, под­ рывающая собственное бытие государства. В самой государственнос­ ти была какая-то антигосударственная привиэка- В самом националь­ ном теле России было что-то инородное, не рожденное из глубины национальной жизни, а принесенное извне. Поэтому мы живем в эпо­ ху глубочайшего перерождения национального и государственного со­ знания. Все сдвинулось с привычных мест. Ни о чем уже нельзя мыслить по трафаретам. В нынешний час быть государственником и национа­ листом — значит отрицать некоторые основы государственного и на­ ционального бытия, отравляющие нашу государственную и нацио­ нальную жизнь. Вот почему националист г. Шульгин, который всегда был правым по своему сознанию, в нынешний час выглядит почти ре­ волюционером2 . Государственно-национальные лозунги сейчас звучат так оппозиционно. Это и есть коренная особенность переживаемого нами момента. Тот страшный узел, который с таким трудом, почти с отчаянием, пытаются ныне развязать, завязывался длинной историчес-

Пробуждение национальной воли 461 кой судьбой России. И в самый тяжелый для нас исторический час при­ ходится нам расплачиваться за все наше прошлое. В обстановке, кото­ рая неведома народам Запада, приходится России защищать свое дос­ тоинство перед всем миром. Миру же трудно понять всю исключитель­ ность судьбы России, все противоречия России, представляющиеся за­ падному разуму безумием. Народы Запада применяют к России свои обычные оценки. И ни­ чего не в силах они понять в России. Ибо столь таинственно противо­ речива Россия, что и великая низость в ней имеет на противополож­ ном полюсе великое ее качество. Русский народ должен сейчас сделать величайшее напряжение духа, чтобы доказать миру, что в Росси есть патриотизм, есть национальное сознание, есть гражданское достоин­ ство. Русские не могут допустить, чтобы их считали рабами, пребыва­ ющими в догражданском состоянии. Войну ведем мы сами, а не за нас кто-то ведет, кто произвольно может заставить нас ее вести или заста­ вить нас ее прекратить. В нас должно проснуться аристократическое сознание гражданина, аристократически-гражданское отношение к родине. Патриотизм — аристократическое чувство, оно есть у тех, ко­ торые чувствуют себя господами, а не рабами у себя на родине. Патри­ отизм есть великая школа гражданственности в опасный для родины час. Эту школу мы должны проходить не только для данного часа и его неотложных нужд, но и для всего нашего исторического будущего. Зре­ лость России для мировой жизни и мировой роли будет прямо про­ порциональна проявленному ею сознательному гражданскому патри­ отизму. Этот патриотизм должен проявляться не только вовне, но и внутри, не только в отношении к внешнему германизму, но и в отно­ шении к германизму внутреннему, к внутренним врагам русской госу­ дарственности, помещающимся ныне справа. Все соотношения пере­ менились у нас до неузнаваемости. Применение старых, привычных категорий к этим новым соотношениям совершенно невозможно. Мы должны победить леность мысли, которая мешает нам по-новому ос­ ветить и оценить события. Произошло переодевание, перемена исто­ рических масок, все двоится, все сделалось двойственным и двусмыс­ ленным. И нужны огромные усилия духа, чтобы разобраться во всем этом, отделить свет от тьмы и избрать для России путь света.

О ГРАЖДАНСТВЕ

I Перед русским народом и обществом стоит неотложная задача выработки типа гражданина, укрепления гражданского сознания и гражданских чувств. Для России жизненный вопрос—преодоление тех ее свойств, которые признавались навеки русскими и навеки противо­ положными гражданству. Идеализация этих свойств, признание их со­ стоянием высшим по сравнению с гражданством — величайшая опас­ ность для России. Гражданское воспитание идет у нас очень медленно, для него были поставлены огромные препятствия и в складе русского характера, и в складе русской истории. Русская душевность, расплыва­ ющаяся в стихийности, исключительное смирение, проявляющееся и на вершинах русской духовной жизни, слабое развитие чувства чести, пассивность и слабость сознания ответственности, поглощенность лич­ ного начала органическим коллективом — все это свойства, неблаго­ приятные для выработки гражданского характера. Анархизм, глубоко заложенный в русском характере и принимающий обличие то крайне левое, то крайне правое, нелюбовь к относительному в исторической и общественной жизни и вечное стремление к абсолютному и максималь­ ному — все это также неблагоприятно для нашего гражданского раз­ вития. Идея гражданина и гражданства тонет в Росси то в идее теокра­ тической, в священном абсолютизме, то в социальных утопиях, в абсо­ лютизме социалистическом и анархическом. Но ни на одном полюсе нет того самосознания личности, того раскрытия личного духа, личного че­ ловеческого начала, которое одно только и благоприятно для граждан­ ства. Пора уже перестать идеализировать остатки и пережитки того ста­ рого русского коллективизма, который любят выдавать то за истинную «соборность», то за истинный «социализм» и который, в сущности, есть стадия, предшествующая развитию личности и гражданственности. Рус­ ское народничество во всех его оттенках всегда было неблагоприятно

О гражданстве 463 гражданству. Народничество славянофильское всегда отрицало граждан­ ство, как низшее западно-европейское начало. Также отрицало его и наше радикальное народничество. Всякое народничество есть начало не толь­ ко противоположное гражданству, но и отрицающее его. Гражданин не может поклоняться народу как эмпирическому факту. Гражданин прежде всего — личность, личность, взявшая на себя от­ ветственность за судьбу своей родины и своего народа. Гражданин как можно более возлагает на себя, а не на вне его лежащий коллектив, не на материальную среду и не на быт народный. Материалистическое учение о власти социальной среды так же неблагоприятно для гражданства, как и учение об определяемое™ всей судьбы народа и личности исключи­ тельно провиденциальными силами. Русский человек любит возлагать­ ся на силы, вне его находящиеся, на судьбу, на «авось», на «кривую», ко­ торая вывезет, или на социальную среду, которая заедает, или на Бога, на коллектив народного быта или на коллектив социальной группы. Славя­ нофилы и народники, черносотенцы и анархисты, крайние правые и крайние левые, Булгаков с его правой религиозной общественностью и Мережковский с его левой религиозной общественностью — одинаково враждебны развитию гражданства в России1. Истинное гражданство предполагает овладение личностью народной стихией, а не погружение в нее, выход из состояния рабства у народного коллектива, освобожде­ ние от власти земли. В России есть особый демократизм на моральной почве, особая народническая мораль, принимающая самые противо­ положные формы, которая создает духовную атмосферу, неблагопри­ ятную для нарождения гражданства. Гражданство в глубоком смысле этого слова — аристократично. Граждане — сыны, а не рабы, свобод­ ные в своем отношении к родине, к государству, к народной жизни. Чув­ ство порабощенности и угнетенности — величайшее препятствие для сознания себя гражданином. Но ложно было бы ждать, что появятся граждане и гражданство от изменения внешних условий, от новой, бо­ лее свободной жизни. Наоборот, от роста гражданского сознания и граж­ данских чувств нужно ждать изменения внешних условий, ждать новой, более свободной жизни. Граждане создадут новую Россию. Не существу­ ет такой общественной алхимии, которая могла бы создать из рабьих душ свободную общественность. И рабья покорность и рабий бунт не ведут в царство свободы. Гражданство должно быть в нас внутренним сдвигом, изменением направления нашей воли и сознания.

II Развитие в России гражданственности есть не только обществен­ но-политический, но и духовный переворот, освобождение личного духа от власти природной стихийности. У народов Запада это произо-

464 Статьи 1916 г. шло уже давно. Но у каждого народа этот процесс совершается своеоб­ разно, ибо своеобразен дух каждого народа. Русское гражданство будет духовно своеобразно, как своеобразно оно во Франции, в Англии, в Германии. Но нужно признать, что в русском народе, народе земле­ дельческом по преимуществу, все еще не произошло такого духовного переворота — личность в массе все еще слишком находится в природ­ ной стихийности, в расплывающейся душевности русской земли, и потому все не может у нас произойти и существенного государствен­ но-политического перерождения. Недостаток гражданства, создаваемо­ го духовным закалом личности, очень чувствовался у нас в 1905 году. Не было настоящего гражданского пафоса, не было и граждан-лично­ стей. Для гражданина невозможно отношение к России, как к чему-то внешнему и чуждому, не «ему», а «им» принадлежащему. Гражданин до конца берет на себя ответственность за Россию и русское государ­ ство. Гражданин не может часть ставить выше целого, не может забы­ вать о России и русском народе во имя какого-нибудь класса или груп­ пы, во имя какого-нибудь кружкового направления. У гражданина все­ гда есть национальная перспектива. Можно быть лишь гражданином своего отечества, а не гражданином кружка или группы. Вот почему великой школой гражданственности является война. Война обостряет чувство единства России и порождает целостное к ней отношение. По­ нятия истинного патриотизма и истинного гражданства почти тожде­ ственны, и это раскрывается в грозный час войны. Сознательный пат­ риотизм в отношении к своей родине и своему государству в эпоху ис­ пытаний и есть гражданство, гражданское к ней отношение. Не граж­ данин тот, кто ставит условия, на которых он согласен защищать ее в грозный для нее час. Национально-патриотическая работа Государ­ ственной Думы, земского и городского союзов и других общественных организаций во время войны и есть гражданское воспитание русской общественности, последствия которого скажутся на протяжении всего исторического будущего России. С трибуны Государственной Думы привыкают говорить от лица России и во имя России. Мотив общена­ циональный заслоняет собой борьбу партий, и освобождение России от рабства делается лозунгом общенациональным, общенародным, а не партийным и не групповым лозунгом национальной безопасности. Наше общественное движение все еще не выдвинуло образа вели­ кого гражданина. Пафос классовой борьбы — не гражданский пафос, в нем нет гражданского отношения к России. Для гражданина дороже всего Россия и ее судьба. Пафос всяких социальных утопий на пози­ тивной или на религиозной почве тоже ведь не гражданский пафос, в нем нет реального отношения к России. Все это очень чувствуется сей­ час. Наше свободное гражданство выковывается не исповеданием от­ влеченных социальных и политических доктрин, не отвлеченной оп-

О гражданстве 465 позицией, а конкретным служением родине в патриотической тревоге за судьбу России. Наше гражданство создается и укрепляется сознани­ ем, что судьба родины, спасение родины зависят от нас, от русской об­ щественности, ставшей гражданством. В националисте г. Шульгине, человеке очень правого прошлого, чувствуется гражданин, его поведе­ ние — гражданское поведение. И в г. Пуришкевиче война выявила чер­ ты гражданственные. Вот этот рост гражданских чувств и гражданско­ го сознания справа есть несомненный прогресс русской общественно­ сти. Таким же прогрессом является то гражданское течение в социалдемократии, которое стоит на точке зрения обороны родины и момент классовый подчиняет моменту национальному. Пораженчество же слева и справа есть остатки нашего догражданского, рабьего состояния. Не­ гражданским состоянием является и нейтральное отношение к родине в момент исторической борьбы народов.

Нужно прежде всего горячо желать русскому обществу аристокра­ тизма гражданского сознания и гражданского поведения. На этом пути гражданства появятся у нас и руководящие личности, граждане-патри­ оты с ясными образами. Русским необходимо окончательно освобо­ диться от той ложной и зловредной идеи, что гражданство есть какоето низшее состояние и что в России существует, как данность, какое-то высшее состояние. На этой иллюзии стояли и славянофилы, и народ­ ники всех оттенков, и русские анархисты, и максималисты. Все по-раз­ ному идеализировали догражданское состояние России. В толстовстве, характерно-русском явлении, отрицание гражданства достигло самых крайних выражений. И этот элемент толстовского отрицания граждан­ ства есть в слишком многих характерно-русских людях. О спасении своей души, о своей чистоте, о верности учению многие русские боль­ ше заботятся, чем о судьбе России. Традиционный тип обывателя, с одной стороны, и интеллигента — с другой, должен у нас наконец за­ мениться типом гражданина, лица, сознавшего свои права и обязанно­ сти, берущего на себя полноту ответственности. Гражданин тот, кто спо­ собен осуществить то, что, по его программе, должно спасти Россию и привести ее к новой жизни, кто не умывает себе руки, не остается в стороне, охраняя чистоту своих отвлеченных принципов. Гражданство в России есть излечение от отвлеченности и абсолютности в политике. Абсолютность должна быть перенесена в человеческий дух, в закал лич­ ности, сама же политика, сама же государственно-общественная дея­ тельность всегда — конкретна и относительна. Русские слишком при­ выкли понимать политику как устроение и спасение своей души, по-

.466 Статьи 1916 г. литика была как бы собственным душевным делом. Достижение же оп­ ределенных результатов для России не считалось особенно существен­ ным. Это и есть негражданское отношение к России и ее судьбе, нечув­ ствительность к истории и историческим задачам. Гражданство всегда стремится к конкретным задачам исторического часа. Гражданин чув­ ствует зов родины. И его мало интересуют отвлеченные утопии и от­ влеченные государственные начала. Ныне в России гражданин — преж­ де всего патриот, который всеми силами стремится к спасению России от внешнего врага и от внутреннего хаоса и разложения, для которого политика есть дело национального служения, а борьба за право, за сво­ боду, за ответственную власть есть борьба за безопасность Росси, за единство ее, за ее историческое будущее. Лозунг национальный и ло­ зунг освободительный ныне совпадают. В этом нужно видеть своеоб­ разие переживаемого нами момента. И как ни запоздало у нас разви­ тие гражданства, утешительно думать, что гражданство окрепнет у нас в трудный час великой борьбы за Россию, за ее безопасность и ее буду­ щее, в новую смутную эпоху. Это придает нашему гражданству особые черты, и она, быть может, будет менее раздираться борьбой полити­ ческих партий. России предстоит одолеть в себе внутреннюю анархию, внутренний хаос, который немало места занимает в душе русского на­ рода. Гражданство есть начало, противоположное хаосу и анархии. В гражданстве есть воля к организации и гармонизации национальной жизни. Нельзя не видеть, что состояние гражданства очень затруднено для русских свойствами русского характера. Русские легко выпадают из состояния гражданства то в одну, то в другую сторону, на крайне полюсы, на которых замерзает или расплавляется всякое гражданское сознание и гражданские чувства. Удержать русскую душу, так склон­ ную расплываться в безбрежной стихии, в гражданстве есть огромная задача нашего национального воспитания. Развитие гражданства есть прежде всего дело воспитания и самодисциплины, а не взвинчивания страстей. И это воспитание совершается не только личностями, сто­ ящими на высоте национального сознания, но и самими исторически­ ми событиями. Гражданство предполагает окрепшее национальное со­ знание и приведет к общенациональному деянию.

О СИЛЕ И БЕССИЛИИ Правые органы нашей печати по поводу всего происходящего в России призывают к силе. По мнению «Земщины» 1 , только сила имеет обаяние. Народ с сотворения мира поклонялся только силе. Сила со­ здает всякое право, и право, не опирающееся на силу, лопается, как мыльный пузырь. Нужно признать, что в этих мыслях «Земщины» есть очень много верного. Так мыслил и Лассаль, когда говорил свою зна­ менитую речь о конституции 2 . В конституции видел он соотношение сил. Да и вряд ли кто-либо возьмет на себя неблагодарную задачу ут­ верждать, что бессилие может быть обаятельно и что бессилию может поклоняться народ. «Земщина», быть может, уж слишком по-немецки выразила мысль о примате силы над правом. Но в самих этих размыш­ лениях о силе и пожеланиях силы формально есть многое заслуживаю­ щее сочувствия. Вот только в чем беда. Ведь реально, в существе дела наши крайние правые поклоняются не силе, а бессилию; они хотят при­ нудить русский народ к покорности бессилию и требуют, чтобы совер­ шенное бессилие все еще было обаятельно для народа. Вопрос о силе — реальный, а не формальный вопрос. Нельзя почитать за силу то, что я лишь хочу видеть сильным. Нужно посмотреть, что реально есть сила. Для идеологии наших правых это — роковой вопрос. То, чему покло­ няются правые, находится в России в состоянии безнадежного бесси­ лия и немощи и не может уже быть обаятельно. Сила, некогда славная и обаятельная, находится в упадке и разложении. Она держится лишь инерцией. Былое величие уже никогда, никогда не вернется [к] старой власти. Да, поистине нужна России сильная власть. И никогда еще не была она так нужна, как в нынешний час великих испытаний. Но какая власть может быть признана сильной? Но в чем сила власти? Требования сильной власти могут раздавать­ ся из реакционного лагеря. Это есть лишь выражение любви к старым словам, давно выветрившимся и потерявшим реальное содержание.

468 Статьи 1916 г. Реально лозунг сильной власти ныне есть прогрессивный лозунг. У нас происходит слишком затянувшийся процесс упадка, дезорганизации и анархизации власти. Эта анархия власти, принимающая все более гроз­ ные размеры, пугает ответственные прогрессивные слои русской об­ щественности. Эти слои требуют организации власти, хотят силы, а не бессилия власти, ибо дальнейшее пребывание у власти дезорганизован­ ного бессилия грозит опасными последствиями для судьбы государства. Россией правит дезорганизованное бессилие и влечет ее к гибели. Оно должно уступить место организованной силе. С сотворения мира народ поклонялся только силе. Верно говорит «Земщина». Но есть и обратная сторона этой истины. С сотворения мира то лишь было силой в государстве, что признавал народ, что он любил и санкционировал в своем сознании. Сила есть нечто положи­ тельное, а не отрицательное. Безумно было бы смешивать силу с наси­ лием и принуждением. Насилующий и принуждающий в конце кон­ цов всегда бессилен. Истинная сила по-иному умеет вести за собой. Те начала, которые милы «Земщине» и «Русскому знамени», еще умеют насиловать и принуждать, но они уже не могут проявить силы, не мо­ гут вести за собой народ. В народном сознании произошел перелом, и старая сила потеряла для него обаяние. Эта сила была некогда идеей и тогда была она поистине силой, обладала властью обаяния. Эти време­ на безвозвратно прошли. Старая сила перестала быть идеей, перестала быть и силой, и никогда реакция не может апеллировать к силе, она может апеллировать лишь к насилию, которое и есть то, что осталось от старой силы в период ее упадка. С сотворения мира никогда обая­ тельная сила, ведущая за собой, не была голым фактом, передвижени­ ем частиц материи. Всякая истинная сила есть, в конце концов, духов­ ная сила, есть некая идея. Но та сила, к которой призывает «Земщина», перестала уже быть духовной силой, не выражает уже никакой идеи и может быть лишь кратковременным передвижением частиц материи. Такое кратковременное передвижение частиц материи очень напоми­ нает у нас смена министров. Никакой идеи в этом передвижении нет, никакой духовной силы не обнаруживается. Весь процесс быстрого движения остается лишенным всякого смысла. Но бессмысленное пе­ редвижение атомов материи, за которым не скрывается никаких ду­ ховных энергий, не может быть обнаружением силы в судьбе народов и государств. Крайним правым остается лишь призывать бессилие к насилию и принуждению. Призывать к обнаружению силы можно лишь в том случае, если эта сила есть. Но сила эта давно уже духовно умерла и ныне действуют лишь остатки ее разлагающейся материи. Это не значит, конечно, что поколебалась сила русской государ­ ственности. Это значит лишь, что государственность переживает кри­ зис. Объективная природа государственности продолжает действовать

О силе и бессилии

469 и в эпоху развала власти, государственный механизм все-таки испол­ няет некоторые необходимые функции национальной жизни. Но ис­ тинная мощь государственная проявляется не в этом почти автомати­ ческом действии государственного механизма — она предполагает об­ наружение творческой воли народа. И вот не правые, не «Земщина», а мы хотим того свободного обнаружения творческой воли народа, ко­ торая только и может явить мощь государства. Мы хотим обнаруже­ ния истинной силы, ее организации, хотим сильной власти. Сильной же может быть лишь та власть, которая будет выражением творческой воли народа. Власть, подавляющая всякое проявление воли своего на­ рода, может быть насильнической, но не может быть сильной. Орга­ низация и форма власти претерпевают в истории сложную эволюцию, в которой есть катастрофические моменты. Но в периоды своего рас­ цвета и силы власть всегда бывает народной по своему характеру. На­ родной была и власть самодержавная на известной ступени историчес­ кого развития. Но когда какая-нибудь форма власти теряет свой на­ родный характер, она делается слабой, перестает быть обаятельной. Ныне русский народ в самый трудный час своего исторического суще­ ствования жаждет обаяния власти, обаяния исторической мощи Рос­ сии. Он истосковался по такой власти. На это его стремление отвечают не обнаружением силы, способной быть обаятельной, а бессильным насилием и принуждением. Русский народ видит лишь упадок и разло­ жение власти. И ныне правые органы хотели бы придать характер силы этому упадку и разложению. Но это невозможно, невозможно онтологически, по самому уст­ ройству бытия и по его законам. Только реальная сила может быть силь­ ной. Криком и исступлением нельзя заменить этой силы. Все устали и истомились от бессилия. Ни один народ не может жить без некоторой эстетики государственной власти, без приведения ее в соответствие с ритмом народной жизни. У нас нарушение этого ритма достигает чу­ довищно антиэстетических форм. Обаяние исторической власти и есть ее эстетика, и есть ее согласие с ритмом народной жизни. Но направле­ ние нашей исторической власти в сторону крайних правых есть безоб­ разное нарушение национального ритма, есть истерический крик и истерический жест, насилующий, но бессильный. Сила всегда выража­ ет национальный ритм. Сила и сильная власть создается духовным подъемом и духовной мощью народа. Без такого духовного подъема и духовной мощи не может быть и материальной силы. И все будущее России и русского государства связано с организацией и укреплением духовной энергии русского народа, с выработкой его национального характера. Сильная власть может быть лишь выражением воли русского народа, а не «со­ юза русского народа»3. Этому историческому недоразумению пора уже

470 Статьи 1916 г. положить предел. «Союз русского народа» ни в каком смысле не есть русский народ, об этом вопиют даже камни. «Союз русского народа» не думает о судьбе России и русского народа, он заинтересован лично собственной судьбой, им руководит лишь инстинкт самосохранения. Он связан не с Россией, а с господством известных начал в России. Но декорация этих начал не может возродить их значения. Сотня темных личностей, которые приняли наименование, представляющее лишь двусмысленную игру словами, не может ничего заявлять от лица рус­ ского народа. Некоторые слова потеряли уже свою магическую силу. Мы должны призывать сильную и обаятельную власть. Эта сильная и обаятельная власть должна выражать организованную волю русского народа, должна быть цветом своего народа. Мощь государства есть организованная сила народа. Царство бессилия — страшное царство. Голос «Земщины» звучит из этого царства. Но близок час, когда зазву­ чит иной голос, из подлинного царства силы.

ВАРВАРСТВО И УПАДОЧНИЧЕСТВО I Вопрос о взаимоотношении варварства и упадочничества — один из основных и самых острых вопросов философии культуры. Обычно вопрос этот стоял перед утонченной и отвлеченной мыслью и наводи­ ли на него главным образом течения в искусстве. Ныне вопрос этот ставится событиями мирового столкновения. Человек упадочный вдруг оказался способным проявлять силу, которую привыкли ждать лишь от человека варварского, со всеми положительными и отрицательны­ ми свойствами варварства. Вот поистине загадка, которую ставит пе­ ред нами современность. Человеческая культура на вершине своей имеет неотвратимый уклон к упадку. В культуре самой по себе не заложено возможности бесконечного развития. Она вечно должна обращаться к жизненным источникам, лежащим глубже ее. И в истории культура не развивалась по прямой линии, путем постепенного и неуклонного на­ растания. Культура развивается периодами, она знает подъем и упад­ ки. Всякий тип культуры проходит через период примитивно-органи­ ческий, период классического расцвета и период упадка. Культура ан­ тичная, не только величайшая из культур, но и вечный источник вся­ кой культуры, явила величайший культурный подъем и величайший упадок. Но было бы ошибочно видеть в упадочничестве что-то исклю­ чительно отрицательное и бессильное. Упадочничество есть также и огромное утончение и усложнение, в нем есть своя красота и свой свет. В периоды упадочничества рождаются великие задачи, но нет сил для их осуществления. Упадочничество есть раздвоение, рождающее зна­ ние, знание, неведомое эпохам цельности. Но всякий раз, когда насту­ пает упадок культуры, когда иссякают ее силы от слишком замкнутого и самодовлеющего существования, спасение идет от нахлынувшего на нее потока варварства. Есть варварство плоти и крови и есть варвар­ ство духа, не просветленное и не истонченное культурой, которое об-

472 Статьи 1916 г. новляет дряхлеющую культуру, дает новый приток сил. Весь античный мир со своей великой культурой погиб бы бесследно, если бы новая сила варварства по плоти и крови и варварства по духу, каким пред­ ставлялось христианство, не вступила в историческую жизнь. То, что называют средневековым варварством, не только добило разлагавшу­ юся античную культуру, но и спасло ее для вечности. И новая европейская культура не может избежать судьбы всякой куль­ туры. Она фатально истощается и склоняется к упадку. Культура отры­ вается от истоков бытия, от жизненных корней. Она на вершине своей, в своем искусстве, науке, философии, государстве, праве, технике и т. п., начинает противополагать себя самой жизни, самому бытию, в ней на­ ступает исчерпанность и декаданс. Конкретное бытие переходит в от­ влеченное. Отвлеченное же бытие постепенно эвапорируется1. Наруша­ ется грань, отделяющая реальность от призрачности. Плоть становится словом. Декаданс культуры дает последние цветы, прекрасные и утон­ ченные. Мысль и творчество становятся все более утонченными и изощ­ ренными. Цельность окончательно теряется, старая органичность рас­ членяется и расслаивается, и раздвоение доходит до болезненного состо­ яния. В латинской расе, которая органически и прямо связана с антич­ ностью и создала европейскую культуру, особенно чувствуется истощение и упадок. Вопрос о возможности возрождения латинской расы очень болезненно стоит в последние десятилетия. Этот вопрос волнует и пуга­ ет лучшие умы латинства. Давно уже говорят о том, что Франция нахо­ дится в состоянии упадка, что французский народ вырождается, что ве­ ликая усталость ощущается во всем латинстве. Это суждение стало об­ щим местом. В отличие от расы латинской германская раса — варвар­ ская. Это она некогда хлынула на Рим и на античный мир и принесла с собой дряхлеющему миру иной дух и иную кровь. Германская раса не связана кровно с античностью. В германской культуре была варварская глубина и своеобразная чистота, но не было и нет утонченности и изя­ щества. Лютер и Кант в известном смысле варвары, не знающие тради­ ции и преемственности. В Германии менее чувствовалась упадочность и не стояла так остро проблема соотношения варварства и упадочности. Но признаки истощения чувствовали уже в Германии, и ведет оно не к рафинированному и изощренному упадочничеству, а к разложению, свя­ занному с огрубением. Уровень духовной культуры Германии за послед­ ние десятилетия очень понизился.

II Казалось, что во всей европейской культуре нет уже большого за­ паса сил, что все европейское человечество слишком испорчено и из­ нежено буржуазной культурой, слишком дорожит спокойствием, не-

Варварство и упадочничество 47'3 способно уже на героизм, на жертвы, на слишком большое напряже­ ние. Упадочный человек, казалось бы, неспособен к великим делам в истории. И вот на этом склоне новой европейской культуры разрази­ лась небывалая в истории мировая война. Народы, истощенные, изба­ лованные и испорченные, призываются к небывалому напряжению всех духовных и материальных сил, к жертве и подвигу. Казалось, что то, чего требует продолжающаяся уже третий год мировая борьба наро­ дов, превышает человеческие силы. В начале никто не верил, что такая война может быть сколько-нибудь длительной. Но война все затягива­ ется, и сил человеческих хватает, они черпаются из какого-то бездон­ ного источника. И стало ясно, что культура не была особенно глубо­ ким слоем, что тонкая ее пелена легко срывается, что упадок, истоще­ ние и ослабление культурного человечества не дошли до самой глуби­ ны, что в более глубоком пласте осталось еще варварство и есть еще неисчерпанные силы. Но варварство ныне приходит не со стороны, а изнутри, оно лежит под покровами культуры. Мировая война есть, ко­ нечно, частичная варваризация человеческой культуры, представляю­ щая и серьезную опасность при слишком затянувшемся ее характере. Она, во всяком случае, вводит в европейскую культуру варварскую энер­ гию, ибо она пробуждает древние инстинкты, делает жизнь более уп­ рощенной и элементарной. Германцы первые обнаружили свое искон­ ное варварство и соединили его с высокой, прямо футуристической технической культурой. Но и другие народы, вовлеченные в мировую борьбу, обнаруживают необычайную, варварскую энергию и силу. Упа­ дочность преодолевается. Европейский человек отказывается от своих привычек к комфорту. Средний буржуа, любивший земные блага и наслаждения, переселяется в окопы и приспособляется к суровой жиз­ ни, одна мысль о которой привела бы его в ужас в мирное время. Когда началась война, то все почти впали в ошибку, думая, что война может продлиться не более полугода, что у современного человечества не хва­ тит сил на более продолжительную войну. Но войне конца не видно, и силы человеческие еще не исчерпаны. И вот тот народ, который казался наиболее упадочным и вырожда­ ющимся, оказался наиболее героическим. Я говорю о французах. Фран­ цузы проявили наибольший героизм в эту войну, в них проснулась доблесть старой, средневековой, рыцарской Франции. Защита Вердена будет признана одной из самых героических страниц во всемирной истории войн 2 . Сознательный и самоотверженный патриотизм фран­ цузов поистине изумителен и поучителен для всего мира. Доблесть не умерла в этих хрупких, вырождающихся, погруженных в буржуазное довольство французах. Франции грозил упадок и вырождение. Траге­ дия войны, поставившая Францию перед грозной опасностью, духов­ но возродила ее. Перед французами стал вопрос о дальнейшем свобод-

474 Статьи 1916 г. 3 ном существовании их Франции, «1а ЬеЛе Ргапсе» . Для упадочничества война может быть спасительным варварством, она приводит в действие некоторые скрытые потенции человека. Кончается период слишком большого утончения и начинается период огрубения. В этом есть опас­ ные стороны, угрожающие гибелью некоторым ценностям, но есть и возрастание силы: человек так устроен, что нуждается в страдании. Тра­ гедия войны, напрягая все силы человека и проводя его через опыт стра­ дания, преодолевает упадочность культуры. Это всего яснее во Фран­ ции. Не случайно итальянские футуристы, которые, в конце концов, варвары, признавали войну как способ обновления дряхлеющей расы. В этих варварски-футуристических призывах было очень много циниз­ ма и очень мало трагизма. Призывать к ужасу войны для оздоровления и возрождения дряхлеющих и упадочных рас—безобразно и безнрав­ ственно. Война может быть принята лишь как величайшая трагедия и искупление. Но один из объективных смыслов ее нужно видеть в том, что она несет с собой конец культурной упадочности и расслабления, что она открывает новый исторический период, в котором может быть и тьма, но, несомненно, будут и возрождающие силы.

Ш Мировая война выводит из состояния замкнутости европейской культуры, из самоудовлетворенности ее, приводящей к упадку. Она должна расширить горизонты культуры и открыть новые для нее ис­ точники. В этом направлении немалую роль сыграет то соприкоснове­ ние и сближение Востока и Запада, которое порождает нынешняя вой­ на. Но варварская стихия войны представляет и огромные опасности для всей человеческой культуры. Длительное ее действие отбрасывает к элементарному и ведет к огрублению. И перед нами стоит задача ох­ ранения более сложной и тонкой духовной жизни, синтезирование всего положительного, что есть в варварстве, со всем положительным, что было в упадочничестве, т. е. синтезирование силы и цельности со слож­ ностью и утонченностью. Бушующая стихия войны, все сметающая на своем пути, требует огромной духовной энергии, чтобы в буре этой уцелел образ человека, образ народа и образ человечества. Человек напрягает свои силы до высочайшей степени, черпая их не из верхнего слоя культуры, а из бо­ лее глубокого источника, из исконного варварства. Но именно потому так сложна задача, стоящая перед человеком, и все напряжение сил че­ ловеческих должно быть направлено на укрепление образа человечес­ кого, который может быть распылен в военном вихре. Поэтому нужно признать, что процесс, происходящий в человечестве под влиянием

Варварство и упадочничество 475 мировой войны, очень сложен, — он имеет свои положительные и свои отрицательные стороны, свои великие возможности и свои великие опасности. Потому мобилизация сил человеческих для дела войны не должна парализовать внутренней духовной работы человека. Вопрос о соотношении варварства и упадочничества вступает в со­ вершенно новый фазис. Упадочность культуры есть ее истончение и усложнение, есть все увеличивающаяся дифференциация, уводящая от первоначальной органической цельности, возрастающая оторванность от жизненных источников. Эта упадочность будет преодолена. То истощение, которое грозит европейским народам после слишком продолжительной войны, не бу­ дет истощением от перекультурности. Это будет биологическое исто­ щение от борьбы, от упрощения культуры и ее средств. Это уже совер­ шенно иной мотив, противоположный мотиву упадочности. Упадоч­ ность будет преодолена, но грозит огрубление и упрощение культуры. Так было в начале процесса одоления античной культуры средневеко­ вым варварством. Человечество огрубело, и культура погрузилась во тьму. И лишь в позднем средневековье образовался новый тип культу­ ры, более сложной, чем культура средневековья, но по-новому приняв­ шей в себя античную культуру. То, что называют тьмой средневековья, лишь условно и поверхностно можно назвать тьмой. В действительно­ сти в эпоху средневековой тьмы была очень напряженная духовная жизнь и накоплялись величайшие возможности. Не без основания мож­ но сказать, что наша эпоха подходит к новому средневековью4. На куль­ турное человечество идет тьма, опускается ночь, и в этой тьме гаснет свет рационализма, свет нескольких столетий. В жизнь европейского рационального человечества входит иррациональное начало, опрокиды­ вающее все планы слишком рационального устройства земной5 жизни. Но внутреннее солнце человеческой жизни не может и не должно погас­ нуть, оно будет светить во тьме и приведет к новому возрождению. Если мировая катастрофа угашает отраженный и слишком внешний свет ра­ ционализированной культуры, то этим она должна лишь более остро поставить задачу выявления внутреннего и первичного света в челове­ ке. Мы у грани нового рождения. Ночь ведет к солнечному восходу. Мы должны до конца сознать, что ныне человечество стоит на перепу­ тье и переживает один из величайших своих кризисов. Лишь такое ра­ дикальное сознание поведет к исканию новых источников света.

1917

СИЛА РОССИИ I Говорят, что немцы только теперь, во время войны почувствовали силу России и признали ее великой державой. До войны они относи­ лись к России свысока. Это звучит парадоксально. Немцы все время чувствуют себя победителями, они заняли наши земли. И вот думается, что не только немцы, но и все народы Запада должны в недоумении остановиться перед загадкой России и признать сялу России вопреки всем видимостям. Народы Европы по всему складу своему, по всей ис­ тории своей приучены к тому, чтобы определять силу государства, силу национальной жизни по ее организованности, порядку, самодеятель­ ности народа, по раскрытию и развитию всей энергии народной. Но Россия представляет большие испытания для этих традиционных пред­ ставлений европейского человека о силе. Немцы, французы, англича­ не только и могут существовать и держаться организацией, дисципли­ ной, напряжением всех сил, интенсивностью. Русские — единственный народ в мире, который может себе позволить экстенсивность во всем. Если бы немцы позволили себе на самое короткое время ту хаотич­ ность и дезорганизованность, которую мы признаем привычной осно­ вой русской жизни, они были бы завоеваны и погибли бы. Россия, одна только Россия может позволить себе роскошь, кото­ рой не может себе позволить ни один народ Западной Европы. Во вре­ мя войны народы эти должны напрягать все свои силы и доводить орга­ низацию до высшего совершенства. Только русский народ может дер­ жаться, не подтягиваясь и не напрягаясь. И поистине можно сказать, что война обнаружила не только грехи, болезни и слабости России, но и огромную и для разума непонятную силу ее. Этот парадоксальный факт должен устрашать народы Европы и вызывать в них зависть. Слишком уж много дано русским. Бытие России — парадоксально, и противоречие есть его закон.

Сила России

477

II Я, изнутри чувствующий Россию и в себе ощутивший русскую при­ роду, принужден чувствовать ее и погибающей и непобедимой, силь­ ной и слабой, разлагающейся и имеющей великое будущее. Это проти­ воречие нужно принять и изжить до конца. Одинаково ошибочно и дурно и так верить в Россию, что ничего плохого и слабого в ней не видеть, и так не верить в Россию, что ничего хорошего и сильного в ней не замечать. Россия переживает страшное время, которое можно было бы сравнить лишь со смутной эпохой. Решается вся дальнейшая судьба ее: выйдет ли Россия к свободной и широкой жизни в мире и вступит в период цветения, или в ней начнется упадок и она уже не в силах будет сказать миру свое слово. Наступает час, когда русский на­ род должен овладеть своим внутренним хаосом, собрать и дисципли­ нировать свой дух. Вера в свободу человека и свободу народа в опреде­ лении своих судеб заставляет нас признать, что народ может и погиб­ нуть, что государство может и разложиться, если все сроки будут про­ пущены. Жизнь народа и жизнь государства есть не только данность, но и задание. Незнающая меры вера в данность есть отрицание челове­ ческой свободы в осуществлении задания. Русскому народу много дано, но еще больше ему задано. Ответственное сознание должно это видеть. Народам даются предостережения и они могут пропускать сроки. Вера в Россию не должна быть безответственной. Мы не можем не чувствовать великую силу России и в периоде ее бессилия и дезорганизации: Россия несоизмерима с другими народами и странами. Россия — страшно богата духовно и материально, в ней заключены великие потенциальные силы, все еще дремлющие. Герма­ ния выявила все, что могла, она надорвалась от напряжения, ей нечего уже сказать, и она ничего уже не может сделать. Она упирается в преде­ лы, в границу. Россия же выявила лишь незначительную часть своих сил, она не истощена духовно, не напрягала всех сил. С одной стороны, Россия расточительна и позволяет себе роскошь. Это — расточитель­ ность экстенсивной культуры. С другой стороны, Россия скупа на ис­ торическое проявление своих внутренних сил, она хранит их внутри. В ней нет щедрой отдачи своих сил на интенсивную культуру. Для Рос­ сии очень характерно это противоречие. Есть в России внутренняя сила, которая выводит ее из затруднений и спасает ее во все трудные перио­ ды ее истории. Но русский человек не любит напрягать себя без край­ ней необходимости. Внутренняя сила России целиком проявляется лишь в самых крайних случаях, под сильным давлением переживае­ мой исторической трагедии. Обычно она остается в резерве. Но всегда есть надежда, что на краю гибели, в самый трагический момент рас­ кроется и перейдет в активное состояние эта скрытая, внутренняя сила

478 Статьи 1917 г. России. И на эту внутреннюю силу всегда остается упование. Но в са­ мом ядре России скрыта огромная сила и необъятные богатства, кото­ рым завидуют народы Европы, стесненные, легко исчерпывающиеся, повсюду натыкающиеся на границы духовные и материальные. Дух русского народа плавает в безгранности и безбрежности, в стихийнос­ ти. Он не сосредоточен еще и не оформлен для исторического выявле­ ния и действия. В таком же состоянии находятся и материальные не­ дра России, неразработанные интенсивной культурой. Это пребыва­ ние русских духовных и материальных сил в потенциальном состоя­ нии порождает и русскую расточительность и русскую историческую скупость.

III Поистине Россия может себе позволить то, чего не может себе по­ зволить ни один народ мира. Но безнравственно слишком себя уте­ шать этим. Должен наступить конец безответственной психологии бо­ гачей, расточительных в тратах своих богатств и скупых в тратах своей трудовой энергии. Россия вступает в очень ответственный период сво­ его исторического существования. И она призывается историей к от­ ветственной организации своих необъятных сил. Активное выступле­ ние какого-нибудь народа на арену всемирной истории предполагает переход от экстенсивной культуры к интенсивной. Россия все еще вела провинциально замкнутое существование и ее государственное хозяй­ ство все еще напоминало хозяйство провинциального русского поме­ щика старого типа. Таков был тип не только государственного хозяй­ ства России, но и хозяйства духа. Русский широкий размах был безот­ ветствен. Мировая война вводит Россию в мировой круговорот глуб­ же, чем все предшествующие формы мирового воздействия на Россию. Психология провинциального помещика старого типа невозможна уже для России. Недостаток духовной подтянутости, самодисциплины, ак­ тивной, человеческой энергии и довел Россию до гнилостного процес­ са в ее оболочках. Истлевшие одежды спадают с России, и она подвер­ гается опасности остаться нагой. Но нельзя ходить голыми среди культурных народов, это подвер­ гает слишком'большим опасностям. Мы не только должны облечься в новые одеждь;, мы должны заковать себя в латы. Дух должен овладеть русской расплывчатой душевностью. Дух должен оформить тело Рос­ сии и направить жизнь этого огромного тела. Но задача наша не может быть лишь отрицательно-охранительной. Россия стоит перед совершенно новым периодом всемирно-истори­ ческого существования. Она должна или активно вступить в этот пе-

Сила России 479 риод, или окончательно выпасть из всемирной истории и пассивно оттесниться на Восток. Это и значит, что Россия стоит на историче­ ском перепутье и переживает самый ответственный момент истори­ ческого выбора. Или Россия должна быть неким великим ВостокоЗападом1, соединителем двух исторических миров, воссоединителем человечества во вселенское единство, или она будет большим, но не великим Востоком, отъединенным от всечеловеческого единства, вно­ сящим в мировую жизнь разъединение. Первый, великий путь, к ко­ торому Россия призвана, возможен лишь в том случае, если русский народ и русский человек перестанут рассчитывать на судьбу, на случай, на «кривую», на «авось», на нечеловеческие силы и сам проявит силу, организует свою силу. Основной вопрос для России — вопрос пробуж­ дения человеческой, народной самодеятельности. Тютчев сказал, что «в Россию можно только верить»2. Но Россия вступает в тот период исторического существования, когда ее должны узнать, когда ее должны признать и неверующие в нее. А это значит, что вера в силу России должна перейти в явление силы России. Россия в своей выявленности и обнаруженности представляет слишком боль­ шие испытания для верующего в нее. Должны начаться выявление и обнаружение, подтверждающие эту веру. На вере основана первона­ чальная стадия в жизни народа, последующая стадия должна быть ос­ нована на знании. Народы Европы не верят в Россию и нельзя требо­ вать от них этой веры. Но они и не знают России, и лишены возмож­ ности узнать ее. Россия должна сделать свою силу доступной познанию всего мира. А для этого скрытое в недрах России должно раскрыться, тайное должно стать явным, потенциальное должно перейти в актив­ ное состояние. Наступает час для окончательного обнаружения внут­ ренней силы России.

ПСИХИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ ВОЙНЫ I Трудно предсказать, когда кончится война, да и не следует предска­ зывать. Но по многим причинам можно сказать, что она вступает в последний фазис, который может быть неопределенно длительным. Происходит небывалая борьба народов, и в борьбе этой приведены в действие все силы народов, вся совокупность их духовной и матери­ альной энергии. Когда говорят, что война ведется на истощение, то этим хотят сказать, что окончательно разрешится война не на полях битвы, не теми или иными сражениями, а совокупностью действующих сил. На карту ставятся все силы народов. При такой постановке проблемы войны тыл имеет не меньшее значение, чем фронт. Более того, можно сказать, что все решится в тылу. Это сделалось почти аксиомой. Совер­ шенно несомненно, что исход войны решится факторами психически­ ми и факторы эти определят наступление конца. Война окончится по­ тому, что в одной из воюющих сторон раньше почувствуется психи­ ческая невозможность дальше воевать. И эта психическая невозмож­ ность дальше воевать определится не учетом объективных факторов, как например, продовольственного кризиса или чисто военного поло­ жения, а не поддающимися учету чисто духовными состояниями. Вой­ на не математична, хотя математика и служит базисом военной науки и искусства. Я склонен думать, что мировая война окончится неожи­ данно и, вероятно, совсем не так, как мы этого будем ждать. Действо­ вать тут будут моменты иррациональные. В конце концов войну ре­ шит психология народов. Это начинает все более чувствоваться. Нуж­ но признать, что у всех народов оказалось больше сил, чем предпола­ гали. Истощение не так быстро наступит, как ждали в начале войны. Запас сил человеческих оказался очень велик, и выносливость человека не знает границ. Но решающее значение будет принадлежать силе ду­ ховной, а не материальной. В современной мировой войне материаль-

Психические факторы войны 481 ные силы не могут быть решающими, да и само напряжение матери­ альной силы зависит от силы духовной и есть ее создание. Если во всех войнах огромное значение имеет дух армии, то в нынешней войне ог­ ромное значение имеет дух всего народа. Значение психических факторов превосходно учли немцы. В гер­ манском предложении мирных переговоров был тонкий психологи­ ческий расчет1. Этим разом хотели достигнуть двух целей: поднять на­ строение германского народа и деморализовать противника, ослабить его. Немцы могут сказать, что они первые захотели прекратить весь ужас слишком затянувшегося кровопролития. Союзники же настояли на продолжении этого ужаса. Наглость Вильгельма дошла до того, что он счел возможным говорить о мании войны, охватившей все народы, за исключением германского. Все это — игра на психологию, и игра эта рассчитана на недостаточную психическую сопротивляемость. Со­ вершенно несомненно, что Германия доходит до последних пределов истощения. Психически она еще держится и проявляет довольно зна­ чительную силу духа. И чем сильнее будет материальное истощение на­ родов, тем большее значение будут приобретать факторы психичес­ кие, тем сильнее нужно будет укреплять дух. Немцы убеждены, что в России с духом дело обстоит не благополучно. Деморализовать русский народ, ослабить его психическую сопротивляемость — основная зада­ ча немцев. И им это кажется сравнительно просто и легко, потому что они не знают и не понимают России. Сопротивляемость России несо­ измеримо большая, чем об этом могут судить немцы по внешним впе­ чатлениям, по нашему нестроению. В России действуют неприметные, не бросающиеся в глаза психические факторы, которыми она и дер­ жится. Выносливость русского народа, по всей вероятности, превосхо­ дит выносливость всех других народов. И русский народ может дер­ жаться без того напряжения сил, которое неизбежно для народов Запа­ да. В самом патриотизме русского человека, который по внешности всегда может быть заподозрен, есть своеобразная стихийность, вполне проявляющаяся лишь тогда, когда наступает решительный час. Русские всегда обманут расчет врагов.

II Но в русском обществе необходимо распространять ответственное сознание о том, что для исхода войны решающее значение будет иметь психология народов, дух народов. Победит тот, в ком будет большая устойчивость духа, большая твердость. И чисто материальный подсчет сил благоприятен для нас. Но эти материальные силы сами по себе не решат войны: решат ее психические, привходящие факторы. На чашу 16 Падение с в я щ е н н о г о Русского царства

482 •,.. Статьи 1917 г. весов в последнюю минуту будет брошен дух народов. То психическое состояние, которое в один из дней сделает совершенно невозможным дальнейшее продолжение войны, накопляется незаметно. Это психи­ ческое состояние слагается из самых незаметных и незначительных эле­ ментов, и за него ответствен каждый человек, какое бы незначитель­ ное место он ни занимал. И вот народ усилиями своего соборного духа должен не допустить себя до того состояния психической расслаблен­ ности, которая малодушно заставит пойти на недостойные поступки и кончит борьбу раньше времени. Этот императив национальной мора­ ли стоит и перед каждой отдельной личностью. Пусть у врагов наших расслабленное психическое состояние наступит раньше, чем у нас. А это значит, что необходима духовная работа над собой и всей нашей общественной психикой, необходима соответствующая идейная про­ поведь. У людей есть бессознательная хитрость и люди придумывают себе всякие идейные оправдания, когда они слишком утомлены, когда им слишком тяжело, когда страх овладевает их душой, когда они пада­ ют духом, — оправдания скорейшего выхода из периода испытаний. Над этой бессознательной хитростью необходим контроль сознания. В этом отношении мы должны быть строги к себе и к своим ближним. Наша индивидуальная настроенность должна стоять на высоте нашего национального достоинства. Наша национальная воля, просветленная сознанием, должна поставить себе задачу, выполнение которой обяза­ тельно и ниже которой мы не согласимся опуститься. Само сознание такой задачи может быть действенным фактором. Преступно было бы желать продолжения дойны для войны, низко было бы до бесконечности продолжать ужас войны в силу разгорев­ шихся аппетитов. И это менее всего свойственно русским. Воевать толь­ ко в том случае и возможно, если задачи войны связаны не с аппетита­ ми и не с кровавыми инстинктами, а с некоторыми высшими ценнос­ тями. Если война есть лишь зло, которое следует как можно скорее пре­ кратить, то падает оправдание не только продолжения войны, но и начала ее и всякого участия в ней. Или ужас войны, который никто не может отрицать, оправдывается высшей целью и несение тяготы ее требует героизма и самоотречения, или ужас этот есть чистый грех и участие в нем есть изначальное зло. Вопрос этот должен быть решен в самом начале, и нельзя решение этого мучительного вопроса приуро­ чивать к собственной усталости и собственному испугу. Все дело в том, чтобы сознать высшие ценности и дух свой держать на высоте этих ценностей. Если с этой войной не связаны никакие ценности, то невоз­ можно и никакое принципиальное обсуждение вопроса о том, следует ли продолжать войну или лучше поскорее ее окончить. Такой ценнос­ тью не может быть признана своекорыстная воля к расширению и зах­ вату. Но на войну и ее ужас нельзя смотреть с точки зрения «частной»,

Психические факторы войны 483 с точки зрения судьбы отдельных людей и поколений. Исключитель­ ное мягкосердечие и сострадательность могут иногда уготовить чело­ вечеству более жестокое и суровое будущее, чем жесткость и суровость войны. Если это верно в личной жизни людей, то тем более верно в жизни исторической. Предварительный мир с германцами, мир, не осуществивший никаких исторических задач, вызванный психической слабостью, может оказаться большей жестокостью, чем жестокость доведения войны до конца, выполняющая необходимую историческую задачу. Этого не сознают те, которые подавлены тяжестью данного мгновения и неспособны к историческому предвидению.

III Было бы очень страшно и очень жестоко, если бы в результате вой­ ны оказалось, что столько жертв принесено и столько крови пролито напрасно, если бы человечество лишь вернулось к первоначальному состоянию, но ослабленное и изнеможенное, истекающее кровью, если бы ни одна задача не была разрешена! Эта война была роковой необ­ ходимостью, она была заложена в глубочайших состояниях народов, в противоречиях и неразрешимых задачах. Для всего европейского че­ ловечества необходим был катарсис2 и таким катарсисом может быть лишь катастрофа. Но война, ничего не разрешившая и преждевремен­ но окончившаяся, не может быть катарсисом. Напряжение останется, оно будет лишь вогнано внутрь, и ослабленным народам еще труднее будет его выносить. Если в переживаемой нами исторической катаст­ рофе основные задачи не будут разрешены, если противоречия оста­ нутся и соотношения народов в основном будут те же, — это будет жесточайшим несчастьем для человечества. Чисто духовные и нрав­ ственные последствия такой войны, во всяком случае, будут велики. Но народы обречены на историческое существование, они должны изжить свою историческую судьбу. И неразрешенность исторических задач страшно отягчает историческую судьбу народов и всего человечества, необходимо осознать основные исторические задачи, стоящие перед народами, разрешение которых облегчит их ношу. Такой основной, неотложной исторической задачей является разрешение ближневосточ­ ного вопроса, этого вечного источника войны, и коренные изменения в существовании Турции и Австро-Венгрии, ставших орудием герман­ ского империализма. Тут скрыто основное противоречие, роковым образом влекущее к мировому столкновению. Все остальные задачи, поднятые войной, не так существенны и основоположны, не столь ми­ ровые по своему размаху. И мы должны ясно сознать и поставить зада­ чу, связанную с решением восточного вопроса и радикальным измене-

4 84 Статьи 1917 г. нием положения Турции и Австро-Венгрии. Без этого жало агрессив­ ного германского империализма никогда не будет вырвано и никогда не будет прочного мира в мире. Балканы по-прежнему будут мутить и нарушать мировое равновесие. Недопустимо с высшей точки зрения ставить себе целью раздавить и уничтожить Германию, но человеко­ любие требует введения ее в границы. Если нынешняя война не разрешит этих вопросов в желанном для нас направлении, то это будет величайшим несчастьем не только для нас и для наших союзников, но и для всего человечества, и для врагов наших. Наша психическая настроенность, от которой зависит конец войны, наша духовная крепость и твердость должны быть связаны с сознанием поставленных перед нами задач, с исторической ответствен­ ностью. Когда на карту ставится не только наша собственная истори­ ческая судьба, но и судьба всех народов и всего человечества, то по­ стыдно было бы руководствоваться какими-либо частными настрое­ ниями и соображениями. Мы должны укрепить свое сознание и свою волю и не поддаваться соблазнам психической слабости. Наша обще­ ственная и государственная психическая настроенность должна быть на высоте исторической задачи, выпавшей на долю нашего поколения. Жить в такое слишком «историческое» время всегда бывает трудно, оно давит частную жизнь людей, в таком времени есть жесткость и беспо­ щадность. Но и в личной жизни каждого человека бывают моменты очень решительные, от которых зависит вся дальнейшая судьба. В такие моменты люди подтягиваются, напрягают все свои силы, забывают о радостях и удовлетворениях, способны на большие жертвы. Тем более, бывают такие моменты в исторической жизни народов. Многие поже­ лания, высказанные в ноте президента Вильсона, прекрасны и им мож­ но сочувствовать3. Россия первая высказала пожелания мирового удов­ летворения. Но пути к осуществлению высших гуманных целей очень сложны, и пролегают они через жертвы и страдания. И если мы очистим свое сознание от всего «частного» и побочного, то ясно станет, что для нас еще невозможен мир, как невозможен он и для всего человечества. Путь к нему лежит через победу. Катарсис еще не наступил.

О ЛЮБВИ К РОССИИ I Любовь к родине — такое непосредственное и элементарное чув­ ство, что к нему, казалось бы, не нужно призывать, нужно его лишь просветлять и осмысливать. Но у нас в России это — целая проблема, вовсе не такая уж элементарная, у нас возможны даже споры на эту тему. Вопрос о любви к России, о непосредственном инстинкте, влеку­ щем к защите родины и к служению ей, вызывает борьбу разных на­ правлений и учений. Нынешняя война обнаружила болезненную раз­ двоенность национального сознания. Для русского человека очень ха­ рактерно, что ему непременно нужно оправдать и обосновать свою любовь к России, причем оправдания могут быть самые противопо­ ложные. Слишком трудно у нас встретить первичный инстинкт и пер­ вичное сознание, в силу которых каждому русскому естественно хочет­ ся отдать свои силы России, ее безопасности, ее единству, ее величию. У нас как будто бы нет того утверждения национальной воли в изна­ чальной ее произвольности, без которого не может быть и никакого национального сознания, никаких национальных задач, достигающих мирового значения. Споры о национальном сознании и националь­ ном вопросе обнаруживают болезненность нашего национального са­ мочувствия. Ненормально уже то, что отношение к родине делается предметом борьбы политических партий и государственных идеоло­ гий, что момент национальный ставится в столь подчиненное положе­ ние у момента государственно-политического. Что у нас есть «пора­ женцы» справа и «пораженцы» слева, это явление с трудом понятно французу, англичанину или немцу. С трудом понятно то извращение национального чувства, которое допускает защиту своего отечества лишь на известных условиях, лишь на условиях подчинения националь­ ности известному государственному или социальному началу и требу­ ет гарантий, что защита родины непременно приведет к торжеству

486 Статьи 1917 г. желанных начал. Как будто возможен торг в нашем отношении к ро­ дине в момент опасности! Одни любят не Россию, а старый государ­ ственный строй, милый их сердцу, другие любят не Россию, а желан­ ный им новый социальный строй; одним близки интересы дворян или бюрократии, другим — интересы рабочих или крестьян. Но есть еще Россия как некая целость и индивидуальность, Россия как живой организм в мире, имеющий свою единственную судьбу. Рос­ сия глубже, шире и длительнее тех или иных социальных групп. У нее есть своя живая, индивидуальная, ни на что в мире не похожая душа. И вот душа эта страдает и обливается кровью от торга из-за нее, от недостатка непосредственной любви к ней в трудную минуту ее исто­ рического странствования. В борьбе страстей, в борьбе интересов и идей слишком часто забывают о России. Для слишком многих Россию под­ меняет то или иное частное начало, групповое, партийное или отвле­ ченно-идейное. Всякий великий народ должен иметь свою идею, кото­ рую он несет в мир, свое призвание. Он должен не только существо­ вать, но существовать осмысленно и достойно. Это так же бесспорно, как бесспорно то, что всякая индивидуальность в мире должна осмыс­ лить свое существование, когда она выходит из состояния стихийноживотного. Каждая национальность, как и каждая индивидуальность, имеет свою идею и она должна быть разгадана на вершине националь­ ного самосознания. Эта идея есть призвание, без которого невозможно достойное существование. И я верю, что у России есть своя великая идея и великое призвание. Каждый русский призван свободно выявлять эту идею и выполнять это призвание. Но существует также идея, что всякая национальность, как и всякая индивидуальность, имеет самостоятель­ ную ценность, что она должна существовать, раскрывать себя, достигать максимума выражения своих сил и цветения. Существует не только идея о национальности, но сама по себе национальность есть идея, есть само­ ценность. Поэтому не любовь к отечеству должна быть оправдана ка­ кой-либо идеей, идея любви к отечеству должна быть признана как ве­ ликая ценность. Служение же идее, составляющей призвание нашего оте­ чества, есть наш долг перед отечеством, есть выявление его духовной мощи в мире. А это значит, что любовь к России самоценна, изначаль­ на, первична, что она не требует оправданий и обоснований.

II Нельзя любить Россию потому лишь, что она должна быть носи­ тельницей каких-либо византийских государственных начал, как нельзя любить ее потому лишь, что она должна быть носительницей какихлибо социалистических идеалов. Тогда любовь направлена не на Рос-

О любви к России

487

сию как на живую реальность, а на отвлеченное государственное нача­ ло или отвлеченный социальный идеал. Любить Россию нужно так же произвольно, так же ни за что, как произвольно и ни за что любят вся­ кий индивидуальный образ в мире, как любят избранницу сердца. Ког­ да лицо избранника или избранницы сердца покрывается сыпью, ис­ тинная любовь от этого не колеблется. Нельзя любить Россию лишь за ее качества и за ее достижения, нельзя любить на условиях и с торгом. Само достижение высшей жизни для России, само повышение качеств ее существования возможно лишь в том случае, если мы будем любить ее до этих достижений и до этих качеств.

ПАДЕНИЕ СВЯЩЕННОГО РУССКОГО ЦАРСТВА Статьи 1917-1922 гг.

1917

ТЕОКРАТИЧЕСКИЕ ИЛЛЮЗИИ И РЕЛИГИОЗНОЕ ТВОРЧЕСТВО I Доклад А.В. Карташева «Реформа, реформация и исполнение Цер­ кви», прочитанный в петроградском религиозно-философском обще­ стве и недавно выпущенный отдельной брошюрой, очень интересен. В брошюре этой чувствуется устная речь, сказанная с большим вооду­ шевлением. Карташев— превосходный оратор. Особенно дорог в Карташеве его страстный порыв к новой религиозной жизни. Тема его — острая и огненная. Но мысль Карташева неясна и спутана, она разди­ рается противоречиями, она все время двоится. Карташев своеобразно и с большой религиозной серьезностью ставит Тему Мережковского. Он заражен всеми ядами Мережковского, заворожен его постановкой религиозных тем, имеет уклон к его ересям. И все-таки сам Карташев совсем другой, у него другие истоки и другая религиозная природа. В нем чувствуется истинно православный, церковный человек и по пло­ ти и крови, и по духу. В нем нет никакой отвлеченности и литературно­ сти. Он не обращался из культуры в христианство. Он влюблен в плоть православной церкви, в ее быт, в ее своеобразную эстетику. Церковь у него более в крови, чем в мысли. И он мастер давать физиологическиэстетическое чувство православной церковности, он гордится своей исконной принадлежностью к церковной плоти. Но он хотел бы осво­ бодиться от своей слишком большой привязанности к старой церков­ ной плоти, он бежит от эстетики православного культа, как от соблаз­ на. Раздвоенность, дуализм в отношении к православной церкви раз­ дирает Карташева — в нем нет цельной религиозной настроенности, цельного порыва, он не свободен, полон страхов, он бежит от себя, он колеблется между соблазнами старой церковности, взятой в ее цельно­ сти и органичности, и соблазнами новшеств и ересей Мережковского. Все это запутывает религиозную мысль Карташева и отпечатлевается на интересующей нас брошюре. Его церковно-теократическая концеп-

492 Статьи 1917 г. ция не органична, не цельна, в ней объективируются противоречия его собственного духа. Начну свой разбор с замечания, что Карташев устремлен к вселен­ ской церкви, весь пафос его — в чаяниях нового вселенского христи­ анства, и он же всем своим душевным религиозным опытом, всеми постановками тем религиозной мысли пребывает исключительно в восточной, православной церкви, погостной и национальной. Это вид­ но уже из того, что он придает такое огромное и центральное значение теме об отношении православия и самодержавия, теме не вселенскихристианской, а чисто русской, интересной лишь для русского право­ славия и русской государственности. О католичестве Карташев гово­ рит внешне, формально и лишь для приличия. Он хочет «ощутить самое сердце православия, подслушать его золотые сны». И вот он утверждает, что «православие, в его максимуме и расцвете, дорожит самодержавием, связью с религиозным носителем власти государ­ ственной, с Помазанником-Кесарем; дорожит не в силу только мораль­ но-бытового консерватизма, но в силу потребности — религиозно вла­ дычествовать над миром, в силу теократических задач Церкви» (стр. 15). Карташев готов признать, что инстинкты церковных черносотенцев глуб­ же и подлиннее, чем стремление церковных либералов. Это метод рас­ суждения, которым Карташев вслед за Мережковским хочет демонст­ рировать неизбежность, нового откровения (а не реформы и реформа­ ции). То, что Карташев называет «исполнением Церкви», он слишком исключительно связывает с русской церковью, с Россией. Мережковс­ кий даже прямо связывает это «исполнение» с русской революцион­ ной интеллигенцией, в которой видит зачатки новой религиозной общественности. Это — славянофильская отрыжка, революционная разновидность славянофильских идеологий. Карташев не свободен от иллюзии религиозного народничества. Но такая настроенность и на­ правленность религиозной воли противоположна духу вселенского хри­ стианства и его упованиям. Утверждение мистичности самодержа­ вия, его вероисповедного значения, хотя бы как предмета борьбы и полемики, есть уже уклонение от путей вселенского христианства. Это утверждение не может быть формально сопоставлено с папской тео­ кратией, которая во всяком случае носит характер вселенский и суще­ ственно-религиозный. Можно видеть в папизме антихристово начало. Русское же самодержавие есть явление совершение локальное, нацио­ нально-историческое. Мистично оно может быть не по своему объек­ тивно-историческому положению и роли, а лишь по психологии лю­ дей, с благоговением его принимавших. Карташев, как и Мережков­ ский, так и не объясняет, почему православие мистически связано с самодержавием. Для этого нужно было бы углубиться в религиозную психологию, чего они не делают. Они с благоговением принимают

Теократические иллюзии и религиозное творчество 493 враждебную им идею мистичности самодержавия и против своего же­ лания укрепляют эту ядовитую идею. Они в сущности не вскрывают лжи этой идеи, прелести, положенной в ее основу. Они сами находятся в этой прелести. И происходит это от ложного отождествления Церкви с теократией, унаследованной в христианстве от иудаизма и от язычес­ кого Рима. Для них Церковь есть прежде всего царство в мире и над миром. «Полное, живое православие в той же мере неистребимо теократично, в какой оно истинно церковно. Ибо теократия и Церковь — понятия неразличимые. Не теократическая церковь есть собственно не церковь» (стр. 15). Поэтому «исполнение Церкви» Карташев мыслит как новую теократию, хотя бы и революционно-демократического типа.

II Теократии имели значение на известной ступени религиозного раз­ вития человечества. Они отражали детскую беспомощность человека и помогали человеку своим отеческим водительством. Но сближение и отождествление Христовой Церкви с теократией, скрепляющее Цер­ ковь с земным государством, есть источник порабощающих иллюзий. И Карташев не свободен от этих иллюзий; он боится освобождения духа, как обмирщения духа, как обеднения Церкви и отрицания ее универ­ сальности. Но это значит, что он дорожит сохранением религиозного несовершеннолетия человечества, дорожит в христианстве элемента­ ми ветхозаветными, иудаистскими, на которых и покоится теократия. Беда только, это переживание не может уже быть непосредственным и наивным, оно надуманное, в нем всегда можно вскрыть романтичес­ кий утопизм. Предпосылкой теократии был объективированный ре­ лигиозный материализм. Тогда дух был еще погружен в недра органи­ ческой материи. На этой стадии развития духа Бог представляется в аспекте силы и власти. Источник власти сознается как совершенно трансцендентный человеку. Абсолютная и неограниченная власть на земле есть лишь образ и подобие абсолютной и неограниченной влас­ ти на небе. На этом пути начало власти религиозно объективируется и материализуется. Царство Божье представляется внешне-материальным царством, объективно-предметно существующим в природном и ис­ торическом порядке. Абсолютное вмещается в относительное, относи­ тельное абсолютизируется. Источники сознания мистичности самодер­ жавия нужно искать в трансцендентном характере религиозного созна­ ния. Религиозное рабство всегда ведь связано с переживанием боже­ ственного в трансцендентном противоположении и дистанции. Глубоко внутреннее переживание божественного ведет к свободе. Но Карташев, несмотря на свои религиозно-революционные стремления, хочет ос-

494

Статьи 1917 г. таться в этой трансцендентной, ветхозаветной религиозности, он при­ дает мистическое значение бытовой церковности, бытовой органичес­ кой цельности, он народник, он остается в сущности церковным тра­ диционалистом-консерватором, хотя он еретик и отщепенец. Поэто­ му он во что бы то ни стало хочет теократической, внешней, матери­ альной, трансцендентной власти Церкви и водительства Церкви. «Мы жаждем положительного обогащения объема религиозной жизни. Нам мало и того теократического объема ее, который дала в историческом воплощении Церковь. Мы желаем расширения власти религии на все вновь открытые материки и острова человеческого творчества, чаем нового расцвета ее силы в приложении к новым проблемам человечес­ кого духа и человеческого общества» (стр. 26). Мы не можем не сочув­ ствовать этим стремлениям и чаяниям Карташева. Это и наши стрем­ ления и чаяния. Но почему же Карташев не мыслит «обогащения объема религиозной жизни» иначе, как в форме внешней теократии, хотя бы и новой, свободной и демократической теократии? Он все-таки хочет «власти религии» над всем объемом культуры и общественности. И, конечно, теократия всегда будет трансцендентной властью над все­ ми «материками и островами человеческого творчества», в другом смысле нельзя и употреблять этого ветхозаветного термина. Карташев создает для себя трагически-безысходное положение, потому что он сам же принужден сказать: «Все недвижное и не творящее истории еще под­ властно, по инерции, Церкви; но, увы, все творчески-живое, передо­ вое, действительно увлекающее, чарующее, поистине господствующее, носящее на себе печать молодости и таящее в себе залог будущего, не может поместиться в Церковь» (стр. 31). Правда, Карташев ждет но­ вых откровений в Церкви, которые вместят всю всемирную историю, все человеческое творчество, всю культуру и общественность. Но ведь это новое откровение все же будет трансцендентным в отношении к самому человеческому творчеству, к самой культуре и общественнос­ ти, к самой всемерной истории, будет властью над нею, т. е. новой те­ ократией. Но ведь возможен совсем иной путь, путь ггризнания имма­ нентной религиозности самого человеческого творчества, самих откро­ вении новой истории, откровений человеческой культуры и обществен­ ности. На этом пути тоже возможны «обогащения объема религиозной жизни», возможны открытия для религиозной жизни «новых матери­ ков и островов», но при полном освобождении от теократических ил­ люзий и от ожиданий трансцендентной санкции и власти. Религиозная проблема человеческого творчества не есть проблема власти и ни в ка­ ком смысле не может быть связана с теократией. И религиозная про­ блема свободной общественности может быть поставлена лишь как окончательное преодоление всякой теократии, как имманентно-рели­ гиозное освящение общественности. Вопрос о расширении или суже-

Теократические иллюзии и религиозное творчество 4 нии объема религиозной жизни Карташев слишком привязал к поле­ мике против протестантизма, против которого справедливо восстает. Но вопрос этот должен быть перенесен в иную плоскость, в которой протестантизм не интересен. III Внутренний и творческий религиозный сдвиг в христианстве дол­ жен прежде всего отвергнуть всякую теократию, освободить от теокра­ тических иллюзий и в сфере мирской общественности утвердить из­ нутри религиозно обоснованную антропократию, человеческое самоуп­ равление. Можно принять старую христианскую истину о том, что вся­ кая власть от Бога, т. е. и власть в демократических и социальных республиках. В самом принципе власти есть божественная энергия, вся­ кая истинная сила имеет в конце концов божественный источник. Но трансцендентно-теократическая интерпретация этой истины может быть заменена интерпретацией имманентно-антропократической. Бо­ жественная энергия действует в человеке и через человека, а не в ан­ гельском священстве и не через ангельское священство. Религиозная общественность не может быть внешним заданием, она уже не может быть построена на внешних санкциях и освящениях, она может быть лишь внутренне санкционирована и освящена человеческим общени­ ем в Духе. Имманентная теократия есть антропократия, самоуправле­ ние созревшего человека, сознавшего в себе божественный лик. Все теократии были лишь воспитанием и водительством несовершенно­ летних, опекой над ними. И задача создания свободной, новой теокра­ тии есть иллюзорная задача, основанная на смешениях в религиозном сознании. Секуляризация, которая совершается в новой истории чело­ вечества, по внутреннему своему смыслу совсем не есть сужение объе­ ма религиозной жизни. Это — очень внешний взгляд. Смысл секуля­ ризации, снимающей все трансцендентные религиозные нормы и сан­ кции с человеческой общественности и культуры, — религиозный: она есть лишь выражение на поверхности внутреннего религиозного сдви­ га, прохождение через момент религиозного раздвоения. Но Карташев, по-видимому, совершенно не понимает и не принимает неизбежности имманентизации религии и неизбежности на пути этом прохождения через раздвоение. В противоречии с самим собой он должен признать, что «исторический процесс не пропал для христианства даром, хотя и шел последние века вне союза с Церковью» (стр. 40). Извне объем ре­ лигиозной жизни суживался, изнутри же уготовлялось лишь его рас­ ширение. Дух человеческий был отпущен на свободу и творил вне ог­ рады внешней церковности.

496 Статьи 1917 г. 1 Религия не есть Рпуа&асЬе . Вытеснить религию в какой-то малень­ кий темный уголок хотят лишь люди неверующие, враждебные рели­ гии. Это — несомненно и элементарно. Но этим нисколько не решает­ ся проблема Карташева об объеме Церкви. Объем Церкви неизмерим никакими внешними признаками, он совпадает с объемом Космоса. Где критерии церковности у самого Карташева? Он расплывается, не­ заметно расширяет объем Церкви до бесконечности и вынужден при­ знать, что совершавшееся вне Церкви было церковным в смысле но­ вого откровения. Все новое откровение у него зачинается вне видимой, внешней Церкви. Но тогда пропадает острота его церковного самочув­ ствия. И не оправдано его презрение к людям, не понимающим Церк­ ви, к каковым он причисляет большинство современных людей. Зна­ чит, существует сокровенная Церковь, погруженная в неизъяснимую глубину божественной жизни. Внешняя, воплощенная на материаль­ но-историческом плане церковь есть проекция Церкви сокровенной. Но эта сокровенная Церковь совсем не есть оправдание индивидуализ­ ма, ибо таинственная духовная жизнь есть церковная жизнь. Сокро­ венная духовная жизнь, уходящая в иные планы совсем не есть РпуайасЬе, она — универсальна, космична, более универсальна, чем наружная цер­ ковность. Карташев упрощенно пользуется аргументами отталкивания от протестантизма и от учения «религия — РпуахзасЬе». Все это слож­ нее и требует углубленного гнозиса. Ведь церковное христианство в более строгом и глубоком смысле слова — не мистично, оно основано на объективации и противоположении. Церковное христианство все­ гда воевало против мистики. Мистика всегда была переживанием тож­ дества, имманентности Божества человеку, она всегда сокровенна и ари­ стократична, выражает первичные откровения. Религия же, в истори­ ческом своем явлении, есть уже не первичное откровение, а вторичное. Природа всякой исторической религии — социальная, в ней есть все­ гда оглядка на человеческое множество, принятие ответственности за низшие ступени жизни, вхождение в круговую поруку. В этом — прав­ да исторической религии. Религия — демократична. Религия есть не­ кая мировая связь, она вводит первичные откровения сокровенной жизни духа в эту связь. Это нужно ясно сознать, чтобы не пасть жерт­ вой иллюзии смешения разных планов. У Карташева слишком петро­ градское понимание православия, исключительно социальное, теокра­ тическое, в аспекте царства. Но ведь есть и другое православие, суще­ ствует старчество, пустыни, умная молитва, странничества, народное приобщение к литургическим тайнам. Сокосвенно-мистической сторо­ ны православия нужно искать там, а не в теократическом православном царстве. Неверно и поверхностно говорить об индивидуалистичности мистики. В глубине мистики снимается противоположность единого и множественного. Проблема социального множества существует лишь во вторичной объективации.

Теократические иллюзии и религиозное творчество IV

497

Прав Карташев, придавая огромное значение религиозной пробле­ ме космоса. «В новом чувстве космоса, именно в религиозном его вос­ приятии, лежит центральный секрет всех новых судеб религии в даль­ нейшей истории» (стр. 47). Но связь космической проблемы с церков­ ным сознанием очень сложная. В церковном сознании был уклон к акосмизму, к закрытию космических тайн. Религия страха вечной гибели и спасения души — акосмическая религия. С другой стороны, процесс секуляризации совсем не есть непременно отрицание религиозного отношения к космосу. Тут Карташев слишком ориентирован на отри­ цательных счетах с протестантизмом. Проблему космоса остро и глу­ боко поставила эпоха Возрождения, ее теософы, натурфилософы и мистики. Внецерковное по внешним признакам сознание Дж. Бруно или Парацельса было более космично, чем средневековое церковное сознание. У Я. Беме, лютеранина по вероисповеданию, было религиоз­ ное отношение к космосу, и он никогда не суживал объема религиоз­ ной жизни, не превращал религии в Рпуа15асЬе. И в современных тео­ софических течениях, не имеющих никакой прямой связи с Церковью, есть прежде всего обращение к тайнам космической жизни, во всяком случае, большая к ним обращенность, чем, напр[имер], у Мережков­ ского, который ориентирован социологически, а не космически. Су­ ществует даже противоположность типов космического и социологи­ ческого мироощущения. А что совсем уже непонятно, так это то, как мог Карташев, хорошо осведомленный в истории религий, впасть в гру­ бую фактическую ошибку и признать, что иудаизму чужда религиоз­ ная общественность. Он даже называет тех, которые стремятся к секу­ ляризации общественности, мыслителями иудаистского типа. Стрем­ ление же к религиозной общественности, к историческому устроению человечества на религиозной почве он приписывает арийской религи­ озности. Но ведь верно прямо противоположное! Религиозная обще­ ственность есть по преимуществу создание семитического духа, гран­ диозная теократическая идея зародилась на почве иудаизма. Это верно настолько, что даже в современном еврействе социализм принимает характер вывернутой наизнанку религиозной общественности. С ббльшим основанием можно сказать, что чисто арийскому типу религиоз­ ности чужда идея теократической общественности. В арийском духе есть уклон к чистому монизму, неблагоприятному для теократических идей. Это видно в религии Индии, совсем не теократической по своему пафосу, отвращающейся от религиозного смысла истории, и в герман­ ском религиозном сознании, которому чужда всякая эсхатологическая перспектива и всякое апокалиптическое пророчество о царстве Божь­ ем. Очень ярким примером такого типа может служить сверхарийская

498 Статьи 1917 г. религиозная философия Древса*. Тезис Карташева, который напоми­ нает недоразумение, опровергается также Чемберленом, выражающим антисемитски-арийские настроения. В иудаизме теократия связана с трансцендентным богосознанием. Имманентное же богосознание арий­ ства не признает теократии и допускает лишь религиозное освящение общественности изнутри. Отрицательное отношение Карташева к секуляризации, которая была освобождением человеческого духа от рабства у природной, орга­ нической материи, получившего религиозную санкцию, ведет к отри­ цанию религиозного смысла всей новой истории. Тут мы наталкива­ емся на основное противоречие в сознании Карташева. Он жаждет про­ рочеств и новых откровений от Церкви и из Церкви. Он почти прези­ рает тех, которые осмеливаются пророчествовать и открывать новое не из Церкви, а из культуры, из свободы, из свободной духовной жиз­ ни. В нем говорит инстинкт исконного бытового православного, по­ чти что церковного консерватора. Он хочет лишь исполнения Церкви, которое он основательно противополагает реформе и реформации. Но он же принужден признать, что пророчества и новые откровения на­ чинаются в секулярной культуре и общественности, идут от гуманиз­ ма, от свободной духовной жизни. Он даже так далеко заходит, что провозглашает: «весь социально-политический прочесе нового време­ ни есть бессознательное устремление к новой теократии, есть сложное созидание ее внешнего тела» (стр. 44). Он впадает в религиозную абсо­ лютизацию относительных мирских процессов, так как может мыслить лишь теократически. Выходит, что весь творческий процесс новой ис­ тории, создавший свободную общественность и свободную духовную культуру, есть восполнение Церкви. Это явно противоречит исходной постановке темы и выражено слишком упрощенно. Между культурой и религией существует непримиримое противо­ речие и противоположность. Религия творит жизнь. Культура же тво­ рит ценности. На этой почве рождается трагедия творчества, жажда творить новую жизнь, а не новые «науки и искусства». Культура есть не откровение человека, а прикровение человека**. Поэтому культура дол­ жна быть секулярной, она не может быть внешне религиозной. Рели­ гия лишь та творческая энергия, которая скрыта за культурой, лишь творческое ее задание, а не осуществление. И за культурой можно уз­ реть потенцию нового религиозного откровения. Но этого никогда нельзя узреть в свете трансцендентного религиозного сознания. Куль­ тура и общественность не могут быть религиозны в трансцендентнотеократическом смысле слова, они должны быть свободны и человеч­ ны. Но секулярное творчество может быть имманентно Церкви в ка-

* См. его «Б^е КеИ§юп аЬ 5е1Ъ$1-Вет15$1$ет СоИеа». ** См. об этом мою книгу «Смысл творчества. Опыт оправдания человека».

Теократические иллюзии и религиозное творчество 499 ком-то сокровенном смысле, внешне невыразимом. Это будет рас­ крытием божественности самого человеческого творчества, оправда­ нием его как самоценности, а не насильственным втискиванием его в Церковь, не ожиданием санкции от Церкви. Нужно перестать занимать­ ся примирением Церкви и свободной культуры. Церкви и свободной общественности. Это—теократическая иллюзия. Мы стоим перед тра­ гической противоположностью, которую нужно изжить до конца. Цер­ ковь существует до тех пор, пока она не исполнилась. Конец культуры, переход ее в новую религиозную жизнь будет и концом Церкви во внеш­ не-трансцендентном смысле. Это — иное измерение бытия, апокалип­ сис всего нашего мирового фона. Исполнение Церкви есть и окончание Церкви, она нужна лишь до времени, до преодоления разрыва. Исполне­ ние Церкви во внешнем, трансцендентном смысле никогда не произой­ дет. На этой почве человек обречен на плохую бесконечность2 ожида­ ния. Нельзя уже ждать нового откровения извне, оно может быть зача­ то лишь самим человеком и будет таинственным сдвигом в самой бо­ жественной глубине человека. Это новое откровение может быть лишь ответным откровением человека Богу, а не исполнением Церкви в те­ ократии, хотя бы и новой. Это новое самочувствие и самосознание пре­ кратит надрыв, звучащий в словах Карташева: «И люди идут в церковь поплакать в горе или в радости, творить же идут в открытые поля, под солнечный купол небес и там вдыхают живительный кислород проро­ ческой эсхатологии. Не иссяк источник пророчества. Он ширится и несется бурным потоком, выбившись из берегов Церкви по импрови­ зированному руслу. Религиозная норма требует возвращения его в по­ добающее ему церковное русло. Надо его слить с встречным церковным томлением о пророчестве» (стр. 56). Этот надрыв есть у всех, находя­ щихся во власти теократических иллюзий. Но собственная божествен­ ная глубина человека есть глубина сокровенной Церкви. И откровение человека, и его творчество не отменяет никаких святынь Церкви, она— о другом и из другого. В таинствах Церкви — движение от Бога к чело­ веку. Новое откровение — движение от человека к Богу. Очень поверхностно было бы думать, что это протестантизм. В протестантизме совсем не была поставлена религиозная проблема о человеке, в протестантизме был уклон к монофизитству 3 . И еще нуж­ но подчеркнуть, что лишь на периферии существует вульгарная про­ тивоположность индивидуализма и коллективизма, в глубине же она преодолевается. Человек — Адам Кадмон4 — есть также и человечес­ кое множество. Нужно религиозно признать ответное откровение са­ мого человека, его творческую свободу и царство, т. е. нужду Бога в человеке. Это и есть тот миф*, на котором созидается новое открове* Миф есть религиозная реальность.

500

Статьи 1917 г. ние. Но Карташев хочет из старого мифа создать новую теократию. И это есть погоня за призраком. Тот путь, о котором я говорю, сохра­ няет в большей степени связь с незыблемой святыней Церкви, чем путь Карташева. Извне в России нужна реформа Церкви, освобождение Цер­ кви от принудительных связей с государством и секуляризация обще­ ственности и культуры, как повеление религиозной искренности. Из­ нутри же нужно движение вглубь, а не по поверхности, духовная рево­ люция, откровение человека. Заслуга Карташева, что он так остро и пламенно, хотя и недостаточно свободно, ставит эти темы, напомина­ ет об этих задачах.

ПСИХОЛОГИЯ ПЕРЕЖИВАЕМОГО МОМЕНТА

Еще совсем недавно, вчера, кажется, собирались самые мудрые рус­ ские люди и вели мучительные разговоры о том, как найти выход из того тупика, в который попала Россия. И в каком-то безвыходном от­ чаянии мудрые люди возлагали все на случай и на судьбу. У немногих лишь оставалась вера в инстинкт русского народа, который всегда спа­ сал в трудные минуты исторической жизни. И вот русский народ дока­ зал, что он великий народ и достоин великого будущего. На краю гибе­ ли, в положении безвыходном, под угрозой страшного врага вдохно­ венно и гениально совершил он самую короткую, бескровную и безбо­ лезненную из революций. Все произошло непредвиденно, не по плану, не по расчету. Великая русская революция не походила на обычные революции. Это был какой-то всенародный порыв, общенациональ­ ный сдвиг. Таковы были ее первые дни. Окончательно сгнившая вер­ хушка отвалилась, и никто не пожалел о ней. Небывалая низость ста­ рой власти объединила всех сверху донизу. Русская революция — са­ мая национальная, самая патриотическая, самая всенародная из всех революций, наименее классовая по своему характеру, не «буржуазная» и не «пролетарская». То, что происходило в Москве 1-го марта, когда все войска переходили на сторону народа, производило впечатление не революции с ее кровавой борьбой, а светлого всенародного празд­ ника. Инстинкт народный нашел выход, как он нашел его в смутную эпоху, как находил всегда, и не дал России погибнуть. Длительная ре­ волюционная борьба во время войны была бы пагубна для России. И вот с молниеносной быстротой, в огромном единении была сметена старая власть, не дававшая России жить, рассеялся долгий, давящий кошмар, и народ русский вышел из заколдованного мрачного царства в светлое царство свободы. И поразительно, как бесславно погибло ста­ рое, некогда священное царство — у него не нашлось ни одного ры­ царского защитника, все слуги старого порядка поспешили покинуть

502

Статьи 1917 г. его, все они оказались хамами. В этом отношении роялисты француз­ ской революции были выше. Где же искренние, верные защитники ста­ рого режима? Где духовные силы противодействия? Последний из само­ держцев Николай II убил чувство лояльности, умертвил монархическую идею и вырвал ее из сердец. В стихии распутинства утонули остатки ло­ яльной преданности старой монархии и династии. В этой мутной сти­ хии загублены были и последние остатки связей самодержавия с право­ славной церковью. Поразительна та безболезненность и легкость, с которой был при­ нят революционный переворот православной церковью. Церковь не почувствовала катастрофы. Переворот прошел для церкви почти ме­ ханически, было вынесено царское кресло из Синода, произошли не­ большие изменения в молитвах при богослужении. Духовенство ока­ залось совершенно лояльно по отношению к новой власти. Не было никаких признаков духовного противодействия падению тысячелет­ них святынь со стороны представителей духовенства. Никакого духов­ ного религиозного волнения не почувствовалось в церковных кругах, никаких признаков активности и инициативы. По-видимому, внутрен­ не давно уже произошел духовный сдвиг, и внешняя катастрофа лишь закрепила его. От святыни самодержавия давно уже ничего не оста­ лось, кроме внешней декорации. Да и никогда не существовало мисти­ ческой связи самодержавия с православием: связь эта была лишь наци­ онально-исторической и бытовой. Если много было непредвиденного в совершившемся, то одно было предвидено — центральную роль в перевороте сыграли войска, и ина­ че быть не могло. Тысячами кровных нитей связана революция с вой­ ной, она всем почти обязана войне и должна помнить свои обязаннос­ ти по отношению к войне. Это соотношение войны и революции очень у нас противоречиво и парадоксально. Долгое время война, выявив­ шая всю негодность старого режима, мешала революционному пере­ вороту. Многие, искренне стремившиеся к свободной жизни в России, из патриотизма примирялись до окончания войны со старой властью. Но война же и страшно облегчила революционный переворот в Рос­ сии: она сделала его быстрым и объединенным. Война превратила всю армию в народную и потому облегчила переход ее на сторону народа. Теперь многие элементы, в глубине души консервативные, примири­ лись с новой властью из патриотизма, из боязни повредить делу войны раздором. Генералитет, несомненно, санкционировал революционный переворот из патриотических мотивов, для поддержания единства в армии. И эта особенная связь революции с войной не может быть разор­ вана, она должна продолжаться. Патриотическое негодование способ­ ствовало свержению старой власти, подозрение в измене и предатель-

Психология переживаемого момента 503 стве нравственно доконало старую власть; неспособность ее стоять на высоте задач обороны страны сделали объективно невозможным ее дальнейшее существование. Этот патриотически-оборонческий мотив русской революции обязывает ее продолжать войну и напрягать сво­ бодные силы народа для войны. В этом оправдание ее национального характера. Не впервые в истории власти, выдвинутой революцией, при­ ходится вести войну. Войну должна была вести французская револю­ ция. И нужно сказать, что вопрос о войне сейчас самый тревожный и важный вопрос для свободной России: она должна быть на высоте пат­ риотической задачи. Русский народ должен определить свое свободногражданское отношение к войне, должен сознать, что в его собствен­ ных руках находится судьба России, ее честь и достоинство. Неудачи на войне опасны для самого дела свободы. Победа Вильгельма легко могла бы превратиться в России в победу контрреволюции. Темные силы подняли бы голову, и могли бы произойти попытки реставра­ ции. Побежденная и униженная Россия не могла бы возродиться к но­ вой, свободной жизни — она была бы отброшена назад. Более высокое национальное и государственное сознание рабочих должно привести к пониманию того, что реальное улучшение положения рабочего класса стоит в зависимости от достойного, независимого существования ве­ ликой России. Проливы нужны не только буржуазии, но и самим рабо­ чим, всему русскому народу, всем грядущим его поколениям: от этого зависит экономическое развитие России1. Проблема улучшения поло­ жения труда в России неразрешима безотносительно к проблеме вели­ чия России и ее места в мировой жизни. Вненациональное, отвлечен­ ное существование рабочего класса невозможно. Возможна лишь на­ циональная демократия. Интернациональные социал-демократические настроения есть лишь момент опьянения, после которого неизбежно отрезвление и отбрасывание назад. Не следует преуменьшать опасность контрреволюции и реставра­ ции — в случае революционных эксцессов. Ведь во Франции лишь че­ рез 80 лет после Великой французской революции установилась проч­ но демократическая республика. В стране же, привыкшей к долгому рабству, не сразу и не легко может установиться народная самодисцип­ лина и свободное гражданство. Свободные граждане не создаются в один день. Задача воспитания демократии в России — очень трудная и серьезная задача, и величайшим препятствием на ее пути является де­ магогия. Если у нас будет разрушение единства общенационального порыва, возрастание розни, если в решении судеб государства будет гос­ подствовать принцип классовой борьбы, если будут попытки продол­ жать революцию в духе социально-классовом, если в массах будут гос­ подствовать социал-демократы «большевики» с их анархически-бун­ тарской тактикой, то контрреволюционные попытки неизбежны и бу-

504 Статьи 1917 г. дут иметь оправдание. Нельзя изнасиловать значительную часть рус­ ского народа и общества. Опасно дать почувствовать пока еще либе­ ральным имущим классам, что новый режим для них опаснее старого режима. Так зреют реставрационные замыслы. «Буржуазный» страх уже сейчас начинает чувствоваться, и эта невысокая настроенность в изве­ стных кругах отравляет радость воскресения целого народа к новой жизни. Невозможность же сейчас «пролетарской» революции сознает­ ся всеми сколько-нибудь разумными социал-демократами. Новой власти, несомненно, предстоит вступить на путь смелых ре­ форм в духе государственного социализма, на путь социализации и ре­ гуляции нашей хозяйственной жизни. Это должно, конечно, привести само государство в столкновение с различными интересами промыш­ ленников и аграриев, рабочих и крестьян, к ограничению этих интере­ сов и вожделений. Другой путь сейчас невозможен для государства. Дол­ жна быть раскрыта широкая возможность организации демократии и защиты интересов труда. Но все это может проходить под знаком наци­ онально-государственного блага и неизбежности и может не иметь ни­ чего общего со стремлением какого-нибудь класса к господству. Твор­ ческий инстинкт всегда должен побеждать инстинкт «дележа». Мы пережили великий экстатический момент всенародного подъе­ ма, который останется навеки в памяти народной. Но более углублен­ ный взгляд должен будет признать, что в социальной ткани произо­ шел переворот не такой глубокий и не такой радикальный, как может показаться. Отпала сгнившая верхушка, все всколыхнулось и пришло в движение, открылись великие возможности. Но глубокого перерожде­ ния общества не могло произойти в один миг. Россия совмещает в себе несколько исторических эпох: в глубине России существуют недра, ко­ торые пребывают еще в XIV веке. Много старого, ветхого будет продол­ жать действовать под новой оболочкой. В революциях многое бывает лишь переменой одеяния. Не все революционеры бывают новыми людь­ ми. Революционеры сегодняшнего дня могут оказаться самыми ветхи­ ми людьми, полными деспотических и насильнических инстинктов. И определить реальный удельный вес всех действующих сил не так лег­ ко, как это может показаться при поверхностном взгляде. Рабочий класс больших городов всегда играет большую роль в дни революционных переворотов. Но это не значит еще, что такая его роль соответствует реальному его месту в социальном и государственном организме России. Образование совета рабочих депутатов2 было есте­ ственным коррективом к отсутствию организации демократических, трудящихся слоев русского народа. Но сам русский народ не есть ка­ кой-нибудь класс, он представляет несоизмеримо более таинственную силу, и сила эта не подлежат количественному учету. Никто не в праве

Психология переживаемого момента 505 монополизировать себе голос русского народа. Величайшую метафи­ зическую, моральную и эстетическую ошибку крайних демократичес­ ких идеологий нужно искать в том, что эти идеологи видят реальности общественной жизни лишь в количествах и не видят их в качествах. Изначальная и неразложимая качественность ускользает от этого типа демократического сознания. Поэтому проблема общественности пред­ ставляется как механика количеств. Но существуют качества в обще­ ственной жизни, не сводимые ни на какие количества и несоизмери­ мые с количествами. Таково, например, качество сложившейся орга­ низованности и ответственного общественного опыта. Земство наше цензовое и Государственная Дума основаны на плохом избирательном законе. Но это несовершенное земство и несовершенная Государствен­ ная Дума вес же играли известную качественную роль в нашей обще­ ственной и государственной жизни, и без них переворот не мог бы так произойти, как он произошел. Главную же изначальную качественность нужно видеть в людях, в закале личности, в свойствах личности, несо­ измеримых с ее классовым положением, в духовной жизни людей, не сводимой ни на какую материальную среду, в культурных традициях. Всякая творческая культурная сила имеет право на особенную роль в общественном строительстве России и не может быть совершенно ме­ ханически уравнена с силами более низкого культурного уровня. Это было бы в высшем смысле этого слова несправедливо. Неизбежен и справедлив качественный отбор личностей, творческих сил, культур­ ных уровней. Правда демократии только и может заключаться в уста­ новлении условий, благоприятных для выявления качеств, для отбора истинной аристократии. Правда социального демократизма требует, чтобы личность определялась и занимала место в жизни по своим лич­ ным качествам и дарам, а не по социально-классовому, материальному своему положению. Но эта правда как раз противоположна идее меха­ нического уравнения. Можно даже установить такой парадокс: если бы идеальная социальная демократия была возможна на земле, то правда ее была бы в выявлении качественного неравенства людей. Принад­ лежность к рабочему классу не гарантирует никаких качеств и не дает никаких специфических прав на социальное строительство, равно как и принадлежность к промышленному классу. Демократия не может быть поставлена на чисто формальную почву. Пустая форма демокра­ тии не представляет еще высшего блага. Центр тяжести должен лежать в содержании, а не в форме демократии. А это ставит нас вплотную перед основной задачей — духовного воспитания демократии, созда­ ния высшего типа всенародной культуры. То, что лроизошло в первые дни революции, было явлением все­ народного духа, в этом равно участвовали и председатель Государствен-

506 Статьи 1917 г. ной Думы Родзянко, по прошлому своему октябрист, игравший в 1905 году скорее правую роль, и последний из рабочих, последний из сол­ дат, — это было делом всей России, ее судьба. В таком всенародном порыве, охватившем всех сверху донизу, есть великая духовная цен­ ность. И грустно думать, что порыв этот был слишком кратковремен­ ным, что уже началась классовая и партийная ненависть и злоба, что демократия хочет,сознать себя не национальной, а классовой. Пагубно было бы связывать духовную проблему ограничения всевластия клас­ совой демократии с отстаиванием каких-либо социальных интересов, противоположных интересам труда. Можно отстаивать самые смелые и радикальные социальные реформы и в то же время с чисто-духовной точки зрения противиться демократическому абсолютизму, который есть не столько политическая форма, сколько ложное направление духа. Мы освободились от власти одного деспотизма не для того, чтобы по­ пасть во власть другого деспотизма, Мы хотим, наконец, свободы! Все­ властию демократии противостоит высокая культура личности, а не корыстные интересы личности и ее социальной группы. Для нас, русских писателей, особенное имеет значение одно из по­ следствий происшедшего в России переворота. Революция должна со­ здать в России свободу слова, к которой так страстно стремилась русская литература. Но свобода слова, как и всякая свобода, не может быть поня­ та формально и внешне. Свобода слова есть внутренняя и духовная свя­ тыня. Слово есть выражение духовной жизни, и свобода его стоит в за­ висимости от духовной жизни. Свобода слова должна быть духовно за­ воевана. Формальная отмена цензуры не есть еще завоевание свободы слова: эта отмена лишь раскрывает путь для работы над освобождением слова. Свобода слова не есть распущенность и вакханалия слова. Свобо­ да слова, как и вообще свобода человека, предполагает аскезу, самоогра­ ничение и самодисциплину, самоочищение слова. Слово, хотя бы и ос­ вобожденное от внешнего цензурного рабства, может начать разлагать­ ся, и тогда свобода для него невозможна, оно может попасть в рабство к самым низменным стихиям. Уже хамский и разнузданный дух ворвался в повседневную прессу, уже раздаются речи такого душевного неблаго­ образия и безобразия, что это вызывает опасения за душу народную, показавшую себя столь прекрасной в момент переворота. Торжество и разгул массовой стихийности не рождает свободы. Необходимо духов­ ное просвещение этой массовой стихийности, раскрытие в ней начала личности. Нам необходима духовная самодисциплина, борьба качеств против власти количеств. Дух свободы всегда есть дух качества, а не ко­ личества. И свобода слова есть высокое качество духа. Я верю, что в русском народе, в душевном складе его есть особен­ ный качественный демократизм, есть большая любовь к свободе и мень-

Психология переживаемого момента 507 шая буржуазность, чем в душе европейских народов. Но эти высшие свойства русской души могут быть затемнены и загублены. Не угашай­ те духа, лелейте чистоту слова! — вот призыв, с которым мы должны неустанно обращаться к русскому народу и обществу. Мировая война должна в конце концов поколебать основы старого общественного ук­ лада. Весь мир ждут очень радикальные социальные изменения. Но то, что создастся в результате мировой катастрофы, не будет социализмом в старом смысле слова, будет чем-то непредвиденным и неожиданным. Дух же, который будет животворить новый социальный уклад и новые социальные формы, должен быть уже в нас, должен идти от нашей сво­ боды. Русская революция не может не сказаться и на всей Европе: она всколыхнет народы Европы и заставит их застоявшуюся кровь быст­ рее циркулировать. Но не дай Бог, чтобы пример, который мы дадим народам Европы, был примером анархии и стихийного разложения. Примером может быть лишь высокий подъем духа, лишь положитель­ ная жажда свободной и более высокой жизни. Мы должны быть очень строги к себе, очень различать в происходящем то, что от Бога, от того, что от лукавого. Мы, русские, менее обременены своим прошлым, чем западные люди, мы можем быть свободнее в своем творчестве новой жизни. Это наше великое преимущество. Но в этом скрывается и опас­ ность разрыва связи времен, в котором могут погибнуть многие цен­ ности. Все ценное в прошлом должно перейти в будущее. Но переход этот мог произойти лишь через огненную, очистительную катастрофу.

ПАДЕНИЕ СВЯЩЕННОГО РУССКОГО ЦАРСТВА I В несколько дней, с чудесной легкостью и безболезненностью про­ изошло величайшее событие русской истории и одно из величайших событий всемирной истории. Поистине в том, как произошла русская революция, есть что-то сказочное. Все еще кажется, что нам приснился сон и что может наступить тяжелое пробуждение. С внешней точки зрения произошел политический переворот, каких много бывало в ис­ тории. С более же глубокой точки зрения произошло событие исклю­ чительной важности и значительности: пало тысячелетнее священное русское царство, с которым связаны были великие упования и иллю­ зии, последнее священное царство в мире. И это падение священного русского царства по значению своему может быть сопоставлено с па­ дением Рима и Византии, хотя произошло оно в совершенно другой исторической обстановке и по другим основаниям — само русское го­ сударство не пало, оно может еще более процвести. После падения мо­ нархического принципа в России он неизбежно должен будет пасть во всем мире, ибо Россия была его последним оплотом и самым могуще­ ственным и напряженным выражением. Отныне в мире не будет уже царства, претендующего на священное значение, — народы вступают в другое измерение бытия. Начинается исторический период респуб­ лик, период человеческого самоуправления в демократиях. Русское цар­ ство, насколько оно сознавало себя священным, претендовало быть Третьим Римом. И это есть предел притязаний всякой монархи, стре­ мящейся к всемирному значению. С XVI века почувствовало себя рус­ ское царство принявшим преемственность от Византии. И некие свя­ щенные упования, связанные с этим царством, идут с того времени до XIX века, до славянофилов, до Достоевского, до религиозных течений последнего периода. Русское царство с помазанником Божьим — са­ модержавным царем во главе — христианское, православное царство.

Падение священного русского царства 50 Оно противоположно всякому секулярному, мирскому государству, в нем государственная плоть — святая плоть. Это — не человеческое цар­ ство, это — некое царственное священство, Божье водительство в зем­ ных государственных судьбах. Идея эта по силе своей претендовала быть равной идее папской теократии. Такова была идея. Но в каком соотношении стояла она с самым фактическим бытием русского царства, с самой его действительнос­ тью? Славянофилы чувствовали чудовищное несоответствие между идеей и фактом. Они пробовали делать тонкое различие между само­ державием (русская идея) и абсолютизмом (западное заимствование). Но произвольность и фальшь этих построений слишком уж броса­ лись в глаза. Россия, вопреки всем славянофильским прекраснодуш­ ным идеологиям, была классической страной абсолютизма, деспотиз­ ма, бюрократического самовластия — именно в России, более чем гделибо, власть была оторвана от народа, и вся история нашей государ­ ственности не была историей народа, была непрерывным насилием над народом, рабством его у инородных начал. Сейчас выяснилось окончательно то, что и раньше было многим ясно, — русская абсо­ лютная монархия не была народной и не имела твердой опоры в на­ роде. На Западе государственная власть всегда была более народной, чем в России. Идея русского священного царства, которая, несомнен­ но, жила в народе, была лишь проекцией народной пассивности и на­ родной подавленности, недостаточной проявленности в России че­ ловеческого начала. Священной представлялась та власть, которая вытекала не из человеческой воли народа, которая была над народом, высока и недосягаема. Рабство народа у какой-то инородной ему, трансцендентной власти переживалось, как священное царство. В этом было много специфически русского и восточного. Полученная по наследству, старая всемирно-историческая идея царизма преломилась в национально-русской и восточной стихии. Священное русское цар­ ство было прежде всего по основе своей мужицкое царство. Для мужиц­ кого народного сознания государственное единство могло сознаваться лишь символически, лишь в связи с личностью царя, символизирующей государственную и национальную целость и преемственность. Мужиц­ кое сознание, пленяющее доныне и многих представителей высшей куль­ туры, понимает царство и не понимает государства. Царство же сим­ волизируется в царе. В сущности, всякая монархия, даже конституци­ онная и парламентская, не есть чистая форма государства, она всегда есть помесь и переходное состояние, в ней много элементов догосударственного сознания. Государство предполагает способность к бо­ лее отвлеченной мысли и отвлеченному сознанию, большую свободу духа от власти материальных образов.

510

Статьи 1917 г.

II Священное царство было приковано к материальности, в нем дух был порабощен материей, внешним материальным образам и формам. Оно менее духовно, чем секулярное государство, в котором уже про­ изошли расчленения и никакая давящая материя не почитается свя­ щенной. Священное царство с царем, с неизбежным материалистиче­ ским символизмом, означает еще погруженность народного духа в орга­ ническую материю, несвободу человеческого духа. Священное царство покоилось на религиозном материализме, на признании материи свя­ щенной, на обоготворении материально-относительного. Более свобод­ ное и духовное религиозное сознание ведет к разрушению священного царства, к расчленению духовного и материального, абсолютного и относительного избавляет от самой потребности в материализированном священном царстве. Наступает освобождающее сознание призрач­ ности царства Божьего в материальном плане бытия. Священное цар­ ство было царством символов, в нем не было дано реальностей. Мате­ рия символически освящалась и означала, знаменовала, символизиро­ вала царство Духа. Но само царство Духа непосредственно и прямо не раскрывалось. Тот или иной человек (например, царь) был не реалис­ тическим, а лишь символическим носителем духовного начала, неза­ висимо от своей человеческой природы. Священная материальность (царство на земле во плоти) никогда не была явлена реально, она была лишь символизирована. Этот условный символизм всего священного в историческом воплощении связан с материализмом. Материальное не может быть реалистически священным, оно может быть лишь сим­ волически священным. И это определяется тем, что материя и матери­ альность никогда не есть последняя реальность, а по существу всегда — знаки, символы иной духовной реальности. И материальность священ­ ного царства означает лишь известную ступень в развитии духа, лишь известное состояние духовной действительности. Но на более высокой ступени развития духа неизбежен переход в царство реальностей, освобождение от первоначального символизма. Религиозный материализм, как и всякий материализм, есть неосознан­ ный символизм. Осознанный символизм есть уже начало освобожде­ ния. Источник же рабства всегда коренится в принятии символизма за реализм, в той душевной смутности, которая не различает духовных реальностей от материальных символов. Материальные символы нуж­ ны лишь до времени. Свободная духовность ведет к реализму в госу­ дарственной и общественной жизни, избавляет от потребности в сим­ волическом освящении материальной жизни. Символ власти (символ царя) перестает быть нужен, когда дух человеческий поднимается до реального властвования. Все теократии в истории мира всегда были

Падение священного русского царства 51 символичны, божественная власть осуществлялась лишь в символах, лишь в символических ознаменованиях человека. Всякое символичес­ кое освящение человека как носителя теократической власти отклоня­ ет от путей осуществления человеческой власти, хотя и делает власть символического лица деспотической и неограниченной. Лишь свобод­ ное человеческое властвование освобождает от порабощающих тео­ кратических иллюзий. В самом человеческом властвовании, человечес­ ком самоуправлении может действовать реальная божественная энер­ гия, может присутствовать непосредственная духовная реальность. В теократиях же, в священных царствах не действует реально божествен­ ная энергия, а лишь символизируется, не даны сами духовные реаль­ ности, а лишь знаменуются в материальных образах. И религиозное сознание должно прейти к парадоксальной истине: реально божественна может быть лишь антропократия, теократия же всегда лишь символи­ чески божественна. Жертвенный религиозный дух должен отречься от утешений и услад, связанных со священным царством, бесстрашно дол­ жен перейти к последним реальностям. Так свершается мистерия че­ ловеческого «я».

III Русское священное царство покоилось на твердой скрепке русско­ го государства с русской церковью. Русская церковь освящала русское царство. Русское царство окропляло и поддерживало русскую церковь. Русское государство было христианским, православным государством. Русская церковь была господствующей и государственной церковью. Русский царь был помазан русской церковью для дел государственных. Великий переворот, совершившийся в русской жизни, тяжело ударил по этой скрепке, и огромные последствия этого удара будут отзываться на всей дальнейшей исторической судьбе России. Кончилось священ­ ное русское царство с его порабощающими иллюзиями, с его прельще­ ниями и его ужасами, и мы вступаем в иное измерение бытия, в вели­ кую неизведанность и неизвестность. И для тех, которые хранят веру отцов, нужна большая решимость духа и самоотвержение, чтобы окон­ чательно освободиться от старых иллюзий, от дорогих призраков и погрузиться в темный океан неизведанного бытия, в котором ничто не гарантировано и не обеспечено. Конец священного русского царства должен вызывать великое смятение духа у многих религиозных, пра­ вославных русских людей. Неизбежная секуляризация нашей государ­ ственной и общественной жизни должна восприниматься ими, как на­ чало духовной смерти, как обездушивание. Многих страшит грядущая механизация и машинизация жизни, разрушение всякого органичес-

512 Статьи 1917 г. кого лада. Священное царство было органическое царство, в нем была органическая красота, органическое тепло и уют, душевность, в кото­ рую можно было укрыться от ужаса жизни. Идущая на смену священ­ ного царства секулярная государственность, грядущая демократия — механична, бездушна, холодна, некрасива, бесстильна. Для людей выс­ шей духовной жизни, исполненных любви к красоте, трудно принять механизм, холодный и бездушный, хотя бы и справедливый, это — великая жертва, вольная Голгофа. Но лишь эта решимость пройти че­ рез пустыню, через голые скалы, ведет к высшей жизни, к горней сво­ боде. Мистически-иррациональная основа общественности должна быть осознана не в царе и не в народе, а в «я», в личности. Романтически-реставраторская настроенность, держащаяся за ста­ рую священную органичность, есть несвобода духа, рабское состояние, порождающее мнительность, ужасы и страхи. Русский православный мир привык жить под охраной и покровительством русского царства, и теперь почувствует он себя беспомощным и выброшенным в без­ брежный океан мировой жизни. Повсюду чувствуется опасность и уг­ розы. Нельзя укрыться в женственные складки одеяний старого душев­ ного царства. Наступают суровые времена свободы, когда ничто уже не гарантировано и не обеспечено. Православным людям неладно от этой свободы. Было теплее в царстве священной необходимости и свя­ щенного принуждения. Выход из организма в механизм есть или обездушивание, или великая свобода духа, на которую лишь немногие спо­ собны. И все-таки православные церковные люди, привыкшие к веко­ вой пассивности и покорности, зашевелились, проявляют признаки активности, организуют наскоро свободную церковь. Теперь уже кон­ серватор должен быть сторонником отделения церкви от государства. Очень все парадоксально и противоречиво на свете. В христианском, православном государстве, в священном царстве церковь христиан­ ская была порабощена и угнетена, она не могла проявлять никаких при­ знаков активности. Лишь в нехристианском, секулярном государстве, в демократической республике церковь может, наконец, себя почув­ ствовать вполне свободной и церковные люди могут быть активны. Можно установить парадоксальное положение: в христианском госу­ дарстве христианская церковь всегда порабощена и угнетена, лишь в нехристианском государстве она может быть свободна и активна. Это достаточно подтверждается возрождением католичества во Франции после отделения церкви от государства и гонения на церковь. Пусть будут благодарны революции люди церковные — лишь она очистила церковь от всякой скверны. В революции есть очистительная гроза для всех сфер жизни, хотя она неизбежно сопровождается и разгулом низ­ ких массовых инстинктов. Правда, в секулярном государстве, в демо­ кратической республике может начаться утеснение церкви и духовное

Падение священного русского царства 513 гонение на людей верующих. Но гонения не страшны для церкви и не могут смутить христиан, они возрождают ее и закаляют дух верных. Страшно для церкви, когда она сама гонит, убийственны для нее лишь опека и покровительство. Верные христиане в совершенно новую ис­ торическую эпоху еще раз призываются к тому, чтобы жертвенно со­ гласиться не быть хозяевами и господами в земном царстве. И в этом есть возрождающая правда.

IV Конец русского священного царства может повести лишь к возрож­ дению церкви. Она проиграет в количестве, но выиграет в качестве. Лишь свободные сыны церкви останутся в ней, никто уже не будет при­ числен к ней в силу внешней необходимости, никто не будет принадле­ жать к ней по соображениям корыстным. Церковное общество подтя­ нется, организуется свободно. Обнаружит свое существование церков­ ный народ. Революция, разрушающая священное царство и созидаю­ щая царство секулярное, может быть великим проявителем живых духовных сил церкви, испытанием ее жизненности. Я говорю пока фор­ мально и извне. Если же внутренне и по существу подходить к церков­ ному вопросу в России, то нужно сказать, что мы стоим перед великим религиозным духовным переворотом, вступаем в эпоху религиозной революции. Пока она еще незрима, и нельзя ее измерять той меркой, которой измеряются политические и социальные революции. Но в глу­ бине духовной жизни уже накопился динамит и религиозная револю­ ция происходит. Лишь на поверхности в религиозной жизни все каза­ лось слишком спокойным и бездейственным. В ином измерении бы­ тия, в высших качествах бытия совершаются духовные сдвиги, и все, что совершается в количествах, во внешнем плане жизни, есть лишь проекция и замутненное отражение того, что совершается там. Исто­ рия в своей последней реальности творится немногими, она аристо­ кратична, и всякая массовая революция, переход к демократизации и т. п. есть лишь отражение внизу того, что совершается наверху, резуль­ тат жертвенной решимости избранников духа идти в гору, по новым, неведомым путям, жертвенно порвав с прошлым. Горняя духовная ре­ шимость пойти на жертву старым органическим ладом, старой скреп­ кой духа с органической материей, старой теплой душевностью, задер­ живающей творческий рост жизни, внизу принимает форму перехода к механизму и машинности. Механизация и машинизация есть лишь отражение в низшем планов раздвоения духа, происходящего в плане горнем, религиозной революции в глубине. И остается задача творче­ ской духовной работы, религиозного возрождения человечества в его 17 Падение священного Русского царства

514 Статьи 1917 г. высшей качественности, не совпадающей с социальной и политической демократизацией общества. Переворот совершается разом в нескольких планах, и во всех планах должна происходить творческая работа.

V Священное русское царство давно уже умерло, давно уже дух отле­ тал от него, оно жило призрачной и лживой жизнью. Конец этого цар­ ства был позорный: кончилось оно царствованием Григория Распути­ на, в него оно целиком претворилось и в нем растворилось. Тьма «ми­ стическая» объяла конец старого царства и темное вино русской на­ родной жизни опьянило верховную власть в час кончины. Священное русское царство изошло в распутном хлыстовстве. Царство это в осно­ ве своей всегда было мужицким царством и кончилось оно господством распутного мужика. В судьбе этой скрыт глубокий символ. И русская церковь в последний период своего существования в христианском государстве была под властью Григория Распутина. Высшая духовная власть наша была Григорианской. Старое русское царство отражало и выражало изначальную мужицкую тьму, и оно должно было кончить­ ся властью этой мужицкой тьмы, символизированной в одном образе. Последним русским самодержцем был не Николай II, а Григорий Рас­ путин. Царская власть бессильна была просветить и претворить древ­ нюю народную тьму, освободить Россию от играющего в низах народ­ ной жизни темного вина — она сама была опьянена этим темным ви­ ном и окончилась в постыдной оргии. И окончательно была убита и истреблена священная идея монархии. Такого падения монархической идеи не знал ни один народ. Гибель старого царства потому уже не должна страшить христиан­ скую церковь и подданных христиан, что царство это никогда не было христианским и священным в глубоком, онтологическом смысле это­ го слова. Образ «священного царства» был лишь игрой символики, ре­ лигиозно незрелого человечества, отражением его несвободы, его не­ достаточной духовности, его погруженности в материю. Идея «священ­ ного царства» в этом мире, в старой ли консервативной форме, или в новой, религиозной форме, — корыстная идея, в ней есть жадное цепляние за этот мир, прикованность к этому материальному плану, нет истинной свободы духа и жажды выхода в высшие духовные планы. И есть что-то жалкое и постыдное в том зрелище, как одни дрожат от страха, чувствуя, как царство этого мира уходит у них из-под ног и вы­ рывается у них из рук, другие же с жадностью набрасываются на пере­ ходящее в их руки царство земное и с исступленной корыстью увели­ чивают свои требования владычества. «Буржуазный» страх тех, от кого

Падение священного русского царства

515

уходит царство, и «демократическая» корысть тех, к кому оно перехо­ дит, стоят друг друга перед лицом высшей правды, перед лицом Божь­ им. Христос сказал, что царство Его не от мира сего и заповедовал не любить мира и того, что в мире 1 . Поистине царства Христова не может быть в этом трехмерном пространстве, в этом материальном плане, оно несоизмеримо с этим миром. Царство Христово может быть лишь в ином измерении, в ином духовном плане, в ином горном мире: К цар­ ству этому принадлежат те, которые в духе своем свободны от низших сфер бытия, от рабства у материи и врастают в высшую сферу бытия, в сферу любви и свободы. Царства же этого мира всегда покоятся на не­ обходимости и принуждении. Воинство Христово в этом мире, в этом царстве может быть лишь таинственным рыцарским союзом, свобод­ ным от всякой жажды власти и всякой корысти. Это — истинная арис­ тократия духа, для которой может быть внешне желанно торжество де­ мократии. Но рост демократии может быть лишь постепенным. Секуля­ ризация государства и общества, убивающая в корне всякое священное царство, есть акт освобождения духа от порабощающих проекций ино­ го мира в этом трехмерном пространстве, раскрепощение, великий шаг на пути врастания избранной части человечества в высший план бытия. Мирская демократическая общественность с более глубокой точки зре­ ния может быть понятна, как демократизация жизни, как разделение духа и органической плоти, скрепленных в старом священном царстве. Это такая же дематериализация, как и рост машинности, в котором рас­ членяется старая органическая плоть, дух же отпускается на свободу. Нашему свободному постижению истины не должна мешать эстети­ ческая реакция против демократии, тайная жажда романтической рес­ таврации по мотивам эстетическим. В этом сказалось бы несвобода и незрелость нашего духа. Ббльшая смелость и свобода сознания приве­ дет нас к иной, парадоксальной по внешности истине: старая монар­ хия была демократична по своей основе, демократическая же респуб­ лика — аристократична. Монархия выражает погруженность целого народа в органическую материю и потребность в символическом освя­ щении этой материальной народной жизни. Старая монархия для ог­ ромной массы народа сильна была соблазном уюта, теплоты и гаран­ тии прочности. За ней не стоял закал духа и восхождение в духе из­ бранной части человечества. Демократическая же республика может быть духовно принята как согласие избранников человечества пройти через аскетическую пустыню, ничем не украшенную, как жертвенное согласие жить среди голых скал, без влаги, тепла образов внешней кра­ соты. Это есть героическая решимость броситься в безбрежный океан духа, в последнюю свободу, без всяких иллюзий и утешений. Это — последняя суровость людей духа, суровость свободы от всяких утеше­ ний и всяких прикрас, суровость жертвы «дарованьями красных умыс-

516 Статьи 1917 г. лов». Свободный дух навеки веков должен отрешиться от соблазнов царства, старого и нового, от гарантий и обеспечений, от роскоши и уюта плоти. Это — завет Заратустры, это завет и Того, с кем говорил Великий Инквизитор Достоевского, это — прохождение через воль­ ную Голгофу, без которой невозможна высшая, горняя жизнь. Святая Русь кончилась и впереди видна лишь Русь пророческая. И падение священного русского царства должно быть благословенно не только для строителей нового демократического царства, далеких от всякого духа, но и для людей духа, для незримой духовной аристократии, кото­ рой ничто не страшно, которая мужественно идет к новому, неведомо­ му миру, порвав со всеми старыми утешениями, как порабощающими иллюзиями.

ИНТЕРНАЦИОНАЛ И ЕДИНСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА • I Давно уже разложившаяся идея интернационала, давно потеряв­ шая всякую силу в жизни, вновь в несколько дней извлечена на свет Божий, вновь владеет сердцами и господствует в массах. Вряд ли дли­ тельным может быть это господство, но очень интересно понять, как и почему столь выветрившаяся идея могла стать действенной. Идеоло­ гия социалистического интернационализма была на скорую руку при­ способлена к инстинктам й настроениям сегодняшнего дня. И как это часто бывает, за лозунгом интернационала может скрываться совсем не то, что он реально должен означать. Социалистическое движение на Западе давно уже вошло в национальное русло, и никакого социализ­ ма, кроме социализма национального, французского, немецкого или английского, не существует. Идея интернационала родилась в револю­ ционной атмосфере зеленых социалистических надежд, первых детских грез социализма и соответствовала она детски незрелому состоянию ра­ бочего движения. Это была утопия, не соответствующая духовному возра­ сту человечества, но утопия эта вечно способна возрождаться в извест­ ной стихийной революционной атмосфере. В человеческой душе есть место для самой разгорячённой социальной мечтательности, и самые безумные мечты вспыхивают в состоянии духовной и социальной не­ зрелости. По мере того как рабочие начинают чувствовать себя граж­ данами своего отечества и своего государства и рабочее движение дела­ ется более зрелым, социализм становится национальным, реформатор­ ским и эволюционным, реализм побеждает в нем утопизм. В. Зомбарт верно назвал революционный социализм доисторическим фазисом со­ циального движения. И нужно сказать, что немецкая социал-демокра­ тия сделалась наиболее национальной и эволюционно-реформаторской. Именно она наиболее изменила идее интернационала, и, когда грянула война, немецкие социал-демократы переродились в социал-

518 Статьи 1917 г. империалистов. Это — не упрек, а констатирование непреложного фак­ та. И необходимо считаться с этим фактом — мечтательное отрицание его может нам слишком дорого стоить. Давно уже идея интернациона­ ла омертвела и продолжала влачить жалкое существование в идеоло­ гии социал-демократии лишь за неимением в ее распоряжении какихлибо других конечных идей. Ревизионизм бернштейновского типа фактически победил, победил даже у таких людей, как Г.В. Плеханов, хотя он и не хочет этого признать. Идея интернационала, международ­ ного социалистического царства продолжает исполнять роль великой идеи, конечной идеи у тех, которые не вступили на путь духовного уг­ лубления и возрождения, которые не порвали с ограниченным пози­ тивизмом. Утопическая мечта о социалистическом царстве Божьем на земле противоположна тому здоровому пессимизму религиозного со­ знания, для которого торжество высшей и окончательной правды все­ гда переносится в мир иной. Русская социал-демократия, хотя и сло­ жилась теоретически под влиянием германской и находится у нее в раб­ стве, но носит на себе специфически русские, совершенно восточные черты. В ней очень сильны элементы восточно-русского утопического народничества и анархического бунтарства. И это особенно ярко отра­ зилось у так называемых «большевиков», которые не могут быть на­ званы марксистами и которые в сущности типичные восточники. Рус­ ский большевизм и максимализм есть порождение азиатской души, отвращающейся от западных путей культурного развития и культур­ ного творчества. Основная марксистская истина, которую провозгла­ шали первые русские марксисты в своих боях с народниками, та исти­ на, что России предстоит еще пройти через эпоху капиталистического промышленного развития, что буржуазии предстоит еще у нас поли­ тически и экономически прогрессивная роль, что не может быть скач­ ка в социалистическое царство из отсталого во всех отношениях старо­ го русского царства, была основательно забыта социал-демократами еще в 1905 году. Ныне же в русской социал-демократии возрождается старый народнический утопизм, буржуазия объявляется классом кон­ трреволюционным, торжество социальной революции считается воз­ можным в стране, прошедшей лишь первые стадии промышленного развития и культурно отсталой, еще не прошедшей элементарной шко­ лы свободной гражданственности. Русский революционный социализм легко переходит в извращенный русский мессианизм, основанный на смешении разных планов и разных миров. В русской революционной стихии вечно рождается разгоряченная мечта о царстве Божьем на зем­ ле, царстве всечеловеческом, которое раскроется всему миру из пожа­ ра, загоревшегося в России. В этом чувствуется исконная хлыстовская русская стихия, и в ней тонет сознание личности. У Бакунина была идея русского революционного мессианизма, революционного света с Вое-

Интернационал и единство человечества 519 тока. Она по-своему конкурировала с консервативным мессианизмом славянофилов. Основана эта идея на преклонении перед народом и народной стихийностью, и переходит она в идолопоклонство перед ко­ личественной массой. Эта старая идея вновь вспыхивает в стихии рус­ ской революции.

II «Большевизм» г. Ленина есть крайнее выражение этой идеи, заро­ дившейся в стихийном опьянении. В Григории Распутине нашла себе выражение черная хлыстовская стихия. В г. Ленине и кружащихся вок­ руг него ярко выражена красная хлыстовская стихия 1 . Крайности схо­ дятся в одинаковой вражде к началам личности и культуры. В ленин­ ском большевизме идея братства человечества и царства правды на зем­ ле, которая пойдет в мир от русской революции, утверждается в исступ­ ленной ненависти и раздоре, в обречении на гибель большей части человечества, именуемой «буржуазией». Человечеством признается лишь пролетариат. В «мессианизме» большевиков и максималистов соединя­ ется русская мечтательность иЬкертвенность с кровавой исступленностью, овечий дух—с разъяренной злобой и ненавистью, чувство братства— с жаждой разъединения и раздора. Так образуется стихия, в которой зло принимает обличье добра, а добро — обличье зла, в которой все двоится, в которой личность человеческая тонет. За самыми прекрас­ ными и добрыми лозунгами могут скрываться самые злые страсти. Ут­ верждение крайней правды может быть одержимостью. Что такое идея интернационала, столь сейчас пленяющая и завораживающая? Идея интернационала есть болезненное классовое извращение и искажение великой идеи единства человечества и братства народов. Интернацио­ нал не может быть братством народов, он может быть лишь упраздне­ нием народов, утверждением бескачественной трудовой человеческой массы, в которой утопает все индивидуальное и конкретное. Братство народов, во всяком случае, предполагает существование народов, оно может быть лишь братством национальных индивидуальностей. Это так же верно, как и то, что братство людей предполагает существова­ ние человеческих индивидуальностей и их любовное обращение друг к другу. Нации — конкретные реальности, некие существа, которые дол­ жны быть и должны утверждаться для того, чтобы они могли братски соединяться или приносить жертвы. Если не укреплено национальное бытие, если нет национального лика, то не может быть и речи ни о братстве народов, ни о народных жертвах и самоотречениях. Россия прежде всего должна быть, должна иметь свой лик и быть могуществен­ ной. Тогда только можно говорить об ее отношениях к другим наро­ дам и к человечеству.

520

Статьи 1917 г.

Между национальным единством и единством человечества не мо­ жет быть никакого принципиального противоположения. Бессмыслен­ но ставить дилемму: нация или человечество, национальное или обще­ человеческое сознание. Дилемма эта порождена рационалистическим гуманизмом, который не признает ступеней иерархии, конкретных индивидуальностей. Единство человечества как некая высшая иерар­ хическая ступень осуществляется через единства национальные, через укрепление и развитие национальных индивидуальностей. Начала все­ человеческие раскрываются в национальном бытии, через движение вглубь и ввысь. Национальность должна быть вознесена до всечелове­ ческого значения. Всякая культура на вершинах своих и национальна, и всечеловечна. Гете и Достоевский в такой же мере всечеловечны, как и национальны. Это — элементарная аксиома. Всечёловечность ни в каком смысле не есть утрата и упразднение национальности. Одна иерархическая ступень входит в другую иерархическую ступень. Ин­ тернационализм же хочет достигнуть единства человечества, бесчело­ вечности через срыв в сторону, через движение вбок, в какую-то пусто­ ту, упразднив целую вечную иерархическую ступень бытия. Вот почему идею пролетариата следует рассматривать как ограбление человече­ ства, отнятие у него качеств и ценности национального бытия, на­ циональных индивидуальностей. Это есть путь в пустую, бескачествен­ ную отвлеченность. Никакая высшая ступень единства не может отри­ цать предшествующих ступеней — в ней должны достигать высшего развития и осуществляться все градации индивидуальностей. Во всечеловечество входят целиком все нации, как и все человеческие индиви­ дуальности. Это подобно тому, как в Боге не погибает и не упраздняет­ ся весь космос со всеми своими ступенями, а лишь получает свое пол­ ное реальное осуществление. К всечеловечеству, к братству народов нет других путей, как через национальности, через малые национальные единства и большие империалистические единства, это — единствен­ ный конкретно-реальный путь. Национальные индивидуальности, об­ разующиеся и изживающие свою судьбу в кровавой трагедии истории, должны быть донесены не только до всечеловечества, но и до боже­ ственного всеединства. Основы и задачи как малых национальных тел, так и больших империалистических тел — космические. Интернацио­ нализм же и антиисторичен и антикосмичен.

III Россия есть некая конкретная реальность в мире, некое индивиду­ альное существо, имеющее свою судьбу, свой удел, свою задачу. Об этой элементарной истине нужно ныне громко кричать. Россия может по-

Интернационал и единство человечества

521

служить всечеловечеству лишь через утверждение своего единства и своей особенности, а не через свое раздробление и обезличивание. И если бы Россия перестала быть Россией, а русские перестали быть рус­ скими, то Россия и русские были бы потеряны для всечеловечества, не сказали бы своего всечеловеческого слова, не сделали бы никакого великого дела в истории. Русский человек лишь через Россию может запечатлеть в мире свой всечеловеческий дух. Без России русские люди преврати­ лись бы в бескачественную массу, которая ничем не может обогатить мировую жизнь. Только единая, великая, сильная Россия может ска­ зать миру свою идею, только такая Россия может быть дарящей и жерт­ венной, источающей свой свет. И если Россия начнет свободное суще­ ствование с самоупразднения, с раздробления, с утраты своего образа среди народов мира, то источник возможного света от нее погаснет, и русские люди превратятся в рассыпающуюся бесцветную массу. Ослаб­ ление и падение русского государства будет также ослаблением и паде­ нием русской духовной культуры. Русский народ мог бы вступить в период исторического упадка и оказался бы вытесненным на второй план. Никто не ждет уже великих слов и великих дел от испанцев, все их величие в прошлом. Никто не ждет уже ничего от персов. Нацио­ нальное и государственное падение влечет за собою также и падение творческой личности. Для многих русских людей, для русских интел­ лигентов и русских рабочих невелика жертва отречься от отечества, отдать Россию; они с легкостью готовы это сделать, интернациональ­ ная настроенность является для них естественным состоянием и дви­ жением в направлении наименьшего сопротивления. Но всякая жерт­ ва ценна лишь тогда, когда она является движением в направлении наи­ большего сопротивления. Источником жертвенности бывает лишь сила. Для немцев, французов, англичан преодоление национализма происходит в атмосфере силы, оно трудно и потому жертвенно. Рус­ ское же отсутствие патриотизма и русская интернационалистическая настроенность может быть лишь слабостью. Либкнехт и Ленин психо­ логически противоположны. Нужно сначала быть и быть в силе, тогда лишь возможно самоотречение и жертва. Это верно и относительно целого народа и относительно отдельного человека. В России прежде всего необходим закал личного характера и закал народного характера. Идея интернационала, идея отвлеченно-пустая, расслабляет русскую душу и подрывает силу России. В русском народе есть великие духов­ ные качества, неведомые западным народам, есть подлинная всечеловечность. Но нужно прямо сказать, что легкость, с которой принима­ ется у нас интернационализм и отвергается национальность, есть про­ явление слабости характера. В слабоволии, в отсутствии сурового зака­ ла личного характера скрыты величайшие опасности для России. У русских есть добродетели, которые опаснее пороков, есть какой-то

522 Статьи 1917 г. расслабляющий морализм, есть что-то овечье. Слабость характера и ове­ чьи добродетели — благоприятная почва для всякой демагогии. Нам не хватает более суровых добродетелей. Это связано у нас с недостаточ­ ной выраженностью личного человеческого начала, с погруженностью в коллектив. Всегда приходится вспоминать, что в России не было ры­ царского начала. И это факт роковой для нашего морального и обще­ ственного развития. Мы слишком легко переходим от старого коллек­ тивизма, от старой стихийности к новому коллективизму, к новой сти­ хийности. И минуем дисциплину личности, культуру личности, разви­ тие личности. Но новый свободный коллектив может выковаться лишь через выковывание личности. Идея личности XX века не может быть абстрактной, как в XVIII веке, она может быть лишь конкретной. И нуж­ но признать, что конкретная личность выковывается лишь через нацио­ нальную дисциплину и в нации. Личность, нация, человечество — ре­ альности. Интернационал же есть отвлеченная и пустая фантазия. Столь же пустой фантазией является и международный пролетариат. Даже пролетариат внутри каждой страны есть некая абстракция; конкретно существуют лишь разнохарактерные группы рабочих, от­ личные по своим интересам и по своей психологии. Идея пролетариа­ та есть лжерелигиозная фикция класса-богоносца. В, известные мгно­ вения могут быть одержимые этой фиктивной идеей; но в ней нет ни­ чего подлинно реального. Политика реальная, в эмпирическом и мета­ физическом смысле этого слова, может быть основана лишь на идеях личности и нации, с которыми должны быть согласованы и которым должны быть подчинены все групповые и классовые интересы. Нация есть некая идея, идущая вдаль, класс же есть интерес, по существу не превратимый в идею. Но идея интернационален есть попытка превра­ тить класс в универсальную идею, всепоглощающую ивсепожирающую. Эта противоестественная, лжерелигиозная и антирелигиозная попыт­ ка разлагает всю иерархию реальностей, реальность и. нации, и челове­ чества, и личности. Все тонет в стихийном опьянении идеей интерна­ ционального пролетариата, реальное и призрачное перемешивается. И ныне перед ответственным сознанием и мыслью стоит задача отде­ лить реальности от призраков и фикций. Нельзя допустить смешения чистого экстаза и горения духа с одержимостью и стихийно-пьяным разгулом. Наряду с политическим и социальным строительством дол­ жны все время идти у нас духовная и культурная работа и творчество. Мы должны духовно бороться за личность, за нацию, за человечество с разлагающими, стихийно-хаотическими веяниями. И это будет истин­ ным освобождением от рабства.

О ПОЛИТИЧЕСКОЙ И СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ I В такое время, как наше, многие слова употребляются не критичес­ ки и без определенного реального содержания. Словесные лозунги со­ ответствуют известным настроениям и потому приобретают силу, но строгого смысла и содержания они могут быть лишены. Сейчас очень злоупотребляют выражениями «политическая» и «социальная» рево­ люция и на этом противоположении ориентируют разные точки зре­ ния на происходящий в России переворот. Одни очень настойчиво ут­ верждают, что в России произошла исключительно политическая ре­ волюция, другие же требуют, чтобы политическая революция была продолжена в сторону социальной и как можно дальше на этом пути зашла. Для тех, которые стоят на второй точке зрения, революция толь­ ко начинается, она еще впереди, пройден лишь первый подготовитель­ ный этап, за которым должны следовать дальнейшие этапы социаль­ но-классовой революционной борьбы. Социал-демократы не в силах выдержать последовательно точки зрения социальной революции, и даже у г. Ленина она представлена не в совсем чистом виде. Сами же социал-демократы очень любят говорить, что русская революция — буржуазная, а не пролетарская и не социалистическая, и по поводу про­ исходящего безответственно склоняют слова «буржуазия» и «буржуаз­ ность». И они же настаивают, что эту буржуазную революцию сделал рабочий класс и что он должен в ней господствовать. Если под выраже­ нием «социальная революция» нужно понимать социалистическую ре­ волюцию, то остается непонятным, как можно по существу буржуаз­ ную революцию превратить в социалистическую какими-либо насиль­ ственными, диктаторскими мерами, борьбой за политическую власть рабочего класса, не соответствующую его социальному весу в данный исторический момент. Выражение «буржуазная революция» во всех отношениях очень плохое, по моральным своим мотивам даже безоб-

524

Статьи 1917 г. разное выражение, и нужно признать, что буржуазная революция есть прогрессивный этап в историческом развитии народов. Сам Маркс признавал за буржуазией в высшей степени прогрессивную и револю­ ционную роль в истории1. В сущности, буржуазная революция означа­ ет национальную, всенародную революцию, момент в исторической судьбе целого народа, в его освобождении и развитии. «Буржуазная» ре­ волюция сейчас в России и есть не классовая, а сверхклассовая, всенарод­ ная революция, осуществляющая задачи общенациональные и общего­ сударственные. А если бы сейчас в России произошла «пролетарская» революция, то она была бы исключительно классовой, антинациональ­ ной и антигосударственной и привела бы к насильственной диктатуре, за которой по непреложному закону последовал бы цезаризм. Когда происходит великий исторический переворот в жизни наро­ да, то всегда есть в нем некоторая объективная линия, соответствую­ щая общенациональным, общегосударственным историческим зада­ чам, линия истинно творческая, к которой делый народ влечется ин­ стинктом развития и тайным голосом своей судьбы. Истинная поли­ тика и есть угадывание этой национальной линии. И все, что срывает в сторону, должно быть признано не творческим, разрушительным и реакционным в глубочайшем смысле этого слова, нереальным, при­ зрачным. Многое, представляющееся очень революционным, реально бывает реакционным. Лассаль признавал реакционными крестьянские войны и крайние течения реформационной эпохи; прогрессивной же признавал лишь лютеровскую Реформацию, которая была на современ­ ном языке «буржуазной», но совершала огромное всемирно-истори­ ческое дело. С этой точки зрения он признал бы глубоко реакционным русские большевистские и максималистские социалистические течения и лишил бы их всякого исторического значения. В революционном максимализме всегда отсутствует творческий исторический инстинкт, и никогда гений не влечется в эту сторону. И всякий, обладающий твор­ ческим историческим инстинктом, постигающий судьбу народов, дол­ жен признать реакционным срывом все максималистские социалисти­ ческие течения в нынешний час исторического существования России. Эта истина блестяще подтверждается тем, что при более глубоком взгля­ де на происходящее у нас не оказывается никакого социального дви­ жения и нет никакой социалистической идеи. Социализм есть, во вся­ ком случае, идея регуляции социального целого; он все хочет привести в соответствие с социальным организмом, он противится хозяйствен­ ной анархии. Но то стихийное массовое движение, которое именуется у нас социальным, не вдохновляется сейчас идеей социального целого, идеей регулирующей и организующей всю нашу народную хозяйствен­ ную жизнь; в нем явно преобладают интересы личные и групповые в ущерб целому, в нем нет самоограничения, в нем слишком много ко-

О политической и социальной революции 52 рыстного и захватного. Этот антисоциальный характер движения есть наследие старого режима, старого рабства, старого отсутствия навыков и свободной общественности, свободного подчинения личности цело­ му. Временное господство этих течений может кончиться лишь такими призраками, как царство Сиона Иоанна Лейденского2 или Парижская коммуна. Но принудительное водворение «Царства Божьего на Земле» всегда пахнет кровью, всегда есть злоба и взаимное истребление. В та­ ком максимализме есть глубокая религиозная и моральная ложь, не говоря уже о его социологической и исторической невозможности.

II Политическая революция в России, столь страшно запоздалая, бу­ дет, конечно, иметь свою социальную сторону, как это бывает во вся­ ком великом историческом перевороте. Перед Россией стоит задача очень серьезных, смелых социальных реформ, особенно в сфере аграр­ ной. Политическая революция в России совсем не означает торжества старого «буржуазного» либерализма, который давно уже идейно раз­ ложился и не может никого вдохновить. И менее всего такой резко ан­ тисоциалистический тип либерализма подходит к русскому душевно­ му складу. Россия вступает на путь политической свободы в поздний час истории, отяжеленная опытом западно-европейской истории, но легкая и свободная от собственного опыта и собственных связываю­ щих традиций. Вступает она на этот путь в исключительной обстанов­ ке мировой войны, потрясающей основы современных обществ. И ду­ мается, что в России возможны и даже неизбежны смелые опыты со­ циализации, совершенно внеклассовой, государственной, не похожей ни на какой доктринальный социализм. Грядущий день истории со­ творит непредвиденное и, вероятно, обманет ожидания и «буржуазные», и «социалистические». Развитие капитализма в России не может уже быть подобно классическому английскому его развитию. Борьба про­ тив темных и злых сторон капиталистического развития должна у нас начаться в первоначальных стадиях этого процесса, и организованные рабочие не могут не оказывать воздействия на социальную структуру его. Это ясно должен осознать русский промышленный класс и этим сознанием уготовить себе творческую роль в социальном перерожде­ нии России. Идея «социальной революции» по существу не творческая идея, и она предполагает неизбежность социального катаклизма имен­ но потому, что никакого творческого социального процесса, устраня­ ющего зло, не происходило, а происходило лишь фатальное и неотвра­ тимое нарастание социального зла. Классический марксизм и сложил­ ся под влиянием английского типа первоначального развития капита-

526 Статьи 1917 г. лизма, который в чистом виде явил злые стороны этого процесса. Но всякое социальное творчество предотвращает социальную революцию. У нас необходимо напомнить о той выяснившейся окончательно истине, научной и философской, что социальная революция в строгом смысле слова вообще невозможна, ее никогда не бывало и никогда не будет. В этой области слово «революция» можно употреблять только иносказательно, лишь в очень расширенном смысле. Так, например, мы говорим, что в XIX веке великие технические изобретения были великой революцией, перевернувшей всю человеческую жизнь. Но по существу нужно сказать, что возможна лишь социальная эволюция с более или менее ускоренным темпом, возможны лишь социальные ре­ формы, более или менее смелые и радикальные. Изменение социаль­ ной ткани обществ есть всегда длительный молекулярный процесс; оно зависит, с одной стороны, от состояния производительных сил, от эко­ номического творчества, промышленного и сельскохозяйственного, с другой — от незримых изменений в человеческой психике. Творчес­ кое отношение человека к природе и творческое отношение человека к человеку, то есть творчество экономическое и творчество моральное, изменяет социальную ткань. Заговорами, бунтами, восстаниями и дик­ татурами ничего нельзя изменить в жизни социальной, все это есть лишь накипь. Насильственные эксперименты, производимые явочным порядком, лишь отбрасывают назад в социальном развитии. И для Марк­ са социалистическая революция, 2шаттепЪгисп 3 капиталистического общества, предполагает длительный процесс развития капиталистичес­ кой промышленности — к ней ведут не диктаторски насильственные действия пролетариата, а объективная диалектика капиталистического развития, объективный экономический крах капиталистического хозяй­ ства, концентрация, перепроизводство и кризисы. Марксизм не допус­ кает такого социализма, при котором понизилась бы производитель­ ность труда. Социализм может тогда лишь заменить капитализм, когда он может оказаться более производительным. Но марксизм представля­ ет собою крайне некритическое смешение точки зрения объективной эволюции, совершающейся неотвратимо и фатально, с точкой зрения субъективно-классовой, переоценивающей значение революционной активности пролетариата. И критика марксизма шла с двух сторон.

III Марксистские 2шаттепЪгисЬ5и1еопе 4 и Уеге1епс1ип§15и1еопе5 ока­ зались несостоятельными со всех точек зрения. Эти теории не только научно неверны и совершенно устарели, но с ними связана и ложная моральная настроенность. Развитие капитализма пошло другими, бо-

О политической и социальной революции 527 лее сложными путями, смягчающими противоречия, ослабляющими зло, увеличивающими значение рабочего класса и его благосостояния внутри самого капиталистического общества. Поэтому социал-демок­ ратия подверглась роковому процессу «обуржуазивания». Да и идеалы ее в сущности всегда были буржуазными. Духовная буржуазность со­ циализма, его рабство у социальной материи, его отрицание духовных ценностей, его неспособность подняться над ограниченной целью че­ ловеческого благополучия до целей более далеких и высоких, совер­ шенно несомненна и обнаруживается все более и более. И менее все­ го можно искать противоядия против этой буржуазности в идее соци­ альной революции, которая порождена рабством духа. Марксистская ХшаттепЬгаспзЛеопе была построена по гегелевской диалектической схеме. Но в этой теории было все-таки больше уважения к факту соци­ альной эволюции, чем у г. Ленина и большей части русских социалдемократов, которые в сущности соединяют старое русское народни­ чество со старым русским бунтарством. Мировая война поставила в исключительные условия хозяйствен­ ную жизнь народов и вызывает неотвратимый процесс государствен­ ной регуляции и социализации. Но этот военный социализм, этот со­ циализм бедности, внеклассовой и государственной, не дает никаких жизненных оснований для возрождения идеи социальной революции. На этом горьком пути вырабатываются навыки, которые будут иметь значение для дальнейшего социального процесса, и вряд ли возможен после войны возврат назад, к совершенно неурегулированной хозяйствен­ ной жизни капиталистических обществ. Но это будет лишь новый фа­ зис социальной эволюции, который ни к какому «социализму» в докт­ ринерском смысле не приведет. Социализм, как он конструируется в со­ циалистических доктринах, всегда будет или преждевременным, или слишком запоздалым. Когда наступит время для социализма, то он ока­ жется уже ненужным и устаревшим, так как будет уже новая жизнь, не похожая на ту, которая преподносилась в социалистических мечтах, скрванных отрицательными связями с буржуазно-капиталистическим стро­ ем. В социалистической идее нет почти ничего творческого. Многие из нас, русских критических марксистов второй полови­ ны 90-х годов, глубоко пережили крушение идеи социалистического 2шаттепЬшсп'а, идеи социальной революции. Происходившая с тех пор идейная работа не оставила камня на камне от старых социальных утопий; она не только научно, но и религиозно их преодолела. Пробле­ ма социальная разбилась и6 была поставлена в связь с проблемой кос­ мической. Для людей духовного опыта и усложненной мысли стало ясно, что невозможна совершенная организация человеческой обществен­ ности на поверхности земли, изолированной от мирового целого, от всего божественного миропорядка. Между человеческой общественно-

528

Статьи 1917 г. стью и космической жизнью существует таинственный эндосмос и эк­ зосмос7 . И столь быстрое восстановление у нас и быстрая победа дет­ ски незрелой, смутной идеи социальной революции есть лишь показа­ тель отсталости и малокультурное™ широких масс, не только народ­ ных, но и интеллигентских, идейного убожества тех кругов, которые со слишком большой гордостью именуют себя демократическими. Для всякого, дающего себе отчет в словоупотреблении, должно быть ясно, что не только у нас сейчас не происходит социальной революции, но социальной революции вообще никогда не произойдет в пределах этого материального мира. Но легко могут принять за социальную револю­ цию социальную дезорганизацию и социальный хаос, восстание час­ тей против органического целого. Это антисоциальное движение мо­ жет показаться его сторонникам и противникам «революционным» в социалистическом смысле этого слова. И следует всеми силами выяс­ нить, что захватная борьба за власть отдельных личностей, групп и клас­ сов не имеет ничего общего с природой социального процесса и соци­ альных задач. В один день может пасть власть и замениться другой, да и то после длительного подготовительного процесса. Но в социальной ткани в один день не может произойти ничего, кроме психических и экономических молекулярных процессов и формулировки социальных реформ, подготовленных в соответствии с этим молекулярным про­ цессом. И классам, настроенным враждебно к социализму, следовало бы освободиться от унизительного страха перед социальной револю­ цией. Страх этот несет отраву в нашу народную жизнь. Классы, эконо­ мически господствующие, должны будут пойти на самоограничение и жертвы во имя социального возрождения русского народа. Но упова­ ние на революционный социальный катаклизм, который мыслится как прыжок из царства необходимости в царство свободы, есть лишь смут­ ное и бессознательное переживание эсхатологического предчувствия конца этого материального мира. До тех же таинственных времен и сроков может быть лишь социальная эволюция, лишь социальные ре­ формы, регулирующие целое, но всегда оставляющие иррациональный остаток в социальной жизни, но никогда не преодолевающие до конца зла, коренящегося в жизни космической и в приливающих из ее недр темных энергиях. Перед Россией стоит задача социального устроения, а не социальной революции. Социальная же революция может быть у нас сейчас лишь социальным расстройством, лишь анархизацией на­ родного хозяйства, ухудшающей материальное положение рабочих и крестьян. И перед теми бесконечно трудными и сложными задачами, перед которыми поставила Россию судьба, всякий розовый оптимизм был бы неуместен и даже безнравствен. Силы зла сильнее в этом мире, чем силы добра, и они могут являться под самыми соблазнительными обличьями и самыми возвышенными лозунгами. И русской демокра-

О политической и социальной революции 52 тии предстоит прежде всего пройти суровую школу самоограничения, самокритики и самодисциплины. Нас ждет не социальный рай, а тяже­ лые жизненные испытания. И нужен закал духа, чтобы эти испытания выдержать. Все социальные задачи — также и духовные задачи. Вся­ кий народ призван нести последствия своей истории и духовно ответ­ ствен за свою историю. История же наша была исключительно тяже­ лая и трудная. И безумны те, которые, вместо того чтобы призывать к сознанию суровой ответственности, разжигают инстинкты своекорыс­ тия и злобы и убаюкивают массы сладкими мечтами о невиданном со­ циальном блаженстве, которое будто бы покажет миру наша несчаст­ ная, исстрадавшаяся бедная родина.

ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ В МИРЕ

Тех, которые обращают взор свой на Россию, как некую реальность, на национальное ее единство, тех волнует и беспокоит вопрос о ее по­ ложении в мире, среди других народов. Для людей твердого националь­ ного сознания и патриотической настроенности всегда имеют большое значение вопросы международной политики, они не могут быть в этом отношений беззаботны. Честь и достоинство России, ее положение в мировой жизни, ее историческое призвание и сила для его выполне­ ния — все это вопросы очень реальные, очень сложные и ответствен­ ные. И к вопросам этим всегда были равнодушны люди интернацио­ нальной социалистической настроенности. Им все это казалось очень просто. Всегда ведь кажется просто то, реальность чего не ощущаешь. Для решения проблем международной политики наша социалистичес­ ки настроенная интеллигенция совершенно не подготовлена и еще менее подготовлены для этого рабочие массы. В этом направлении никогда не работала мысль и сердце не билось сильнее от того, могу­ щественна или слаба Россия как целое, обладающее единым ликом пе­ ред всем миром, соблюдено ли ее достоинство или она опозорена. Слишком мало думали у нас, в широких кругах, о всемирно-истори­ ческом призвании России и русского народа, о существовании его в мировой шири, о слове, которое она скажет миру, и духе, который за­ печатлеет на мировой жизни. Всемирность, мировая ширь всегда пред­ ставлялась нашему социалистическому и революционному сознанию исключительно как торжество интернационализма, как космополити­ ческое упразднение всякой национальной идеи и даже самого нацио­ нального существования. Весь сложный цикл проблем, связанных с устроением поверхности земного шара, с борьбой национальностей и империализмов, с малыми и большими историческими телами не толь­ ко упрощается, но и совершенно отбрасывается. Проблемы эти имеют самобытную природу, они не сводимы на проблемы социальные и не

Положение России в мире

531

разрешимы никакими чисто социальными движениями, никакими из­ менениями в соотношении классов. Существует всемирно-исторический восточный вопрос, завещанный нашему поколению рядом столетий предшествующей истории. Никакое торжество демократии, никакой социальный переворот не может решить восточного вопроса, в кото­ ром сосредоточен целый ряд конкретных исторических вопросов — об отношении Европы к Азии и Африке, о судьбе Турции и балканских народов, о всемирно-исторических воротах, которые ведут с Востока на Запад и с Запада на Восток. Мировая война есть лишь трагическиострый момент в мировой проблеме Востока и Запада. В нынешний исторический час Россия может пасть жертвой глубо­ кого неведения в отношении к этим мировым вопросам и от неведе­ ния рожденных упрощающих иллюзий. Русский народ слишком долго содержался в рабстве и терпел это рабье существование, сузившее его горизонты, замыкавшее его в темном незнании. Старая власть, разла­ гавшаяся и летевшая по наклонной плоскости, бессильна была разре­ шить мировые проблемы, которые стояли перед Россией; она все время балансировала на краю измены и предания отечества. И она не давала русскому народу возможности просветиться, подготовиться к решению судеб России и взять на себя ответственность. Рабство это коренилось в душевной пассивности русского народа. И сейчас та же пассивность и та же безответственность чувствуется в выпущенных на свободу револю­ ционно-максималистских страстях. Возложить ответственность за ре­ шение всех острых и болезненных вопросов, поставленных мировой войной, на международный пролетариат, на социалистический интер­ национал — значит снять с себя всякую ответственность и жить в меч­ тах и иллюзиях, в которых нет ни грана реальности. Но за эту безответ­ ственную мечтательность русскому народу придется слишком жестоко расплачиваться, пробуждение от грез может оказаться слишком ужас­ ным. Безумно возлагать решение конкретных исторических задач на силу, которой не существует и которая предносится в мечтах. Сербия, Бельгия и Польша не могут поставить решение своей судьбы в зависимость от несуществующего интернационала. Фактически это значит для этих ис­ терзанных и раздавленных стран, что судьбу их будет решать пролета­ риат германский, который пока не обнаруживает никаких склонностей к интернационализму. На практике интернационализм сейчас в России означает защиту Германии и германского социализма, настроенного наиболее империалистически и националистически против Франции и Англии, против французского и английского социализма. Пока что устанавливается не всемирное братство пролетариата, а лишь братство пролетариата русского и германского. Не чудовищно ли это, не слиш­ ком ли это походит на братские чувства представителей старого режи­ ма к германскому правительству, на их недоверие и вражду к Франции

532 Статьи 1917 г. и Англии? Судьба России отдается во власть фикций и призраков, ее хотят защитить силой, которая не существует и не обнаруживает ника­ ких признаков реальности ни в чем, кроме грез русских социал-демо­ кратов. Реальные же силы подлинной истории продолжают действо­ вать и действуют против России, уготовляя ей унижение и позор. Если даже допустить, что после войны восторжествует интернационал, то уж никак нельзя допустить, что он восторжествует до окончания вой­ ны, во время войны. Пусть Германия реально обнаружит свой интер­ национализм! Пока же она занимает нашу территорию, она раздавила несколько стран, она все еще чувствует себя победительницей. От рус­ ских грез, мечтаний и утопий может оказаться раздавленной и Фран­ ция, и тогда вечный позор падет на Россию. Существуют международные отношения, международные задачи и международные обязательства, как неустранимая реальность. Эта ре­ альность заставит себя признать и пробудит от сновидений. В России не может установиться социальной республики, изолированной от мира в своей интернационалистической настроенности. Русских зеленых мальчиков из интеллигенции и народа суровыми мерами излечат от безответственной мечтательности и принудят к сознанию реальностей. Это нанесет страшный удар России как великой державе, повергнет русский народ в унижение и нищету, но от мечты об интернационале излечит надолго. Русский интернационализм, который ныне у нас в такой моде, не соединяет нас с народами Европы, а окончательно нас от них отъединяет. Мы вновь рискуем остаться уединенным Востоком, и на нас по-прежнему народы Запада будут смотреть, как на азиатов, неподготовленных к вхождению в культурную жизнь Европы. Интер­ национализм не соединяет нас с Германией, но отъединяет нас от Фран­ ции и Англии. Отношение к России было унизительным при старом режиме, неспособном поддерживать наш престиж. Оно может оказаться еще более унизительным после происшедшего переворота. Если в це­ лом народе нет воли к поддержанию чести, достоинства, величия и силы своей родины, то никакое правительство, никакая кучка людей более высокого сознания не может ничего сделать. Но воля русского народа неизвестна, народ не сказал своего слова. И верю, что оно было бы иным, чем слова тех, которые узурпируют волю народа и себя признают голо­ сом народа, будучи меньшинством. Сейчас происходит такое же наси­ лие над волей русского народа, как и при старом режиме. Воля целого народа есть некое качество, а не механическое количество, и истинная воля народа должна считаться со всей историей народа, с его далеким прошлым и далеким будущим, а не с одними интересами и инстинкта­ ми сегодняшнего дня. Воля исторического народа не может быть ясно выражена в разгаре страстей, в борьбе корыстей, в восстании частей против великого целого, уходящего своими корнями в вечность. В та-

Положение России в мире

533

кие моменты отдельные личности могут лучше сознавать всенародные цели, всенародную идею, чем массы. Но эти отдельные личности дол­ жны иметь поддержку в народной массе. Нельзя принудить свободный народ любить свою родину, защищать ее, думать о далеких целях ее существования на земле. Сам народ должен свободно сознать это и оп­ ределить свою волю к высшей цели. Но не следует скрывать того, что положение России перед лицом мира ныне поистине трагическое и ужасное, она может быть опозорена духовно и обобрана материально. И к ответу будут призваны социальные мечтатели и сновидцы. Нельзя допустить одиночества России в мире. Она должна иметь союзников в Европе и такими союзниками могут быть лишь Англия и Франция. Она должна быть верна союзникам и преследовать общие цели. Лишь тог­ да она реально, не мечтательно войдет во всечеловечество, в мировую культуру, в мировую ширь. Мечтательный же интернационализм от­ тесняет нас в Азию и уединяет нас. Он обрекает нас на одинокий позор. Да не будет этого, да восстанет против этого русский народ, который спасал Россию в смутную эпоху и в отечественную войну! Да проснется в нас дух свободного, рыцарского гражданства! 2 мая.

ВЛАСТЬ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ До революционного переворота у нас был длительный кризис вла­ сти. Старая власть перестала быть национальной и государственной, она стала во враждебное отношение ко всей нации и была низвергнута в небытие порывом всей нации. Всенародная революция выдвинула временное правительство, которое должно выражать максимум наци­ онального и государственного единства, должно вести линию истори­ ческих задач, соответствующих уровню общественного развития Рос­ сии. Власть имеет объективную природу, она не может быть совершен­ но субъективной и произвольной, партийной и классовой. Когда она делается такой, власть вырождается и падает. Старая христианская муд­ рость учила, что всякая власть от Бога1. Эту истину неверно было бы истолковывать в том смысле, что божественна и мистична самодер­ жавная монархия или иная какая-нибудь определенная форма государ­ ственной власти. Истину эту нужно понимать так, что всякая власть по природе своей божественна и мистична, если она исполняет свое объек­ тивное назначение, если она выражает общегосударственную и обще­ национальную природу, если она хаос превращает в космос, полагает предел торжеству злой воли, организует народную жизнь. В этом смысле власть в демократических республиках так же божественна и мистич­ на, как и всякая другая власть, соответствующая своему назначению. В природе власти и в отношении, которое она к себе вызывает, есть тайна, которая не может быть рационально постигнута. Власть может перерождаться в злое начало, в самоутверждение, и тогда она изменяет своим божественным истокам и своему назначению, тогда она пере­ стает быть служением. Такое злое перерождение власти долго, слиш­ ком долго происходило при старом режиме. И нужно прямо сказать, что власть временного правительства, столь неустойчивая и преходя­ щая, более божественна, более согласна с вечной природой власти, чем власть Николая И, опиравшаяся на столь древние устои, чем власть его

Власть и ответственность 535 временных правительств. Власть по природе своей и по назначению своему не есть право, не есть привилегия, не есть интерес. Власть есть обязанность, бремя и служение. В самодовлеющей и самоутверждаю­ щейся борьбе за власть есть всегда великая неправда. Ибо всякий беру­ щий на себя бремя власти прежде всего возлагает на себя великую от­ ветственность. Взявший бремя власти не может уже смотреть на все с точки зрения части, с точки зрения группы, класса, партии, с точки зре­ ния оппозиции частной силы против целого. Он вступает в таинствен­ ную, неведомую со стороны жизнь великого целого, жизнь целого на­ рода и целого государства, вступает не только в данное мгновение его существования, но в его исторической длительности, в связи времен. Взявший бремя власти обязан думать об огромном целом, организо­ вать его, не допускать распадения целого, окончательного восстания частей против этого целого. К этой тайне целого, целого народа и це­ лого государства, приобщается лишь тот, кто берет на себя ответствен­ ность. Власть неотделима от ответственности, безответственная власть должна пасть, она должна быть низвергнута. Старая власть потому и пала, что она не могла нести ответственности за судьбу России, что она безответственно губила Россию, толкала ее в пропасть. Можно критиковать наше временное правительство с разных то­ чек зрений, но несомненно» что в нем есть высокоразвитое чувство ответственности, оно веяло на себя ответственность за великое целое, именуемое Россией, в самый трудный момент русской истории и гото­ во было нести эту ответственность до конца. Временное правительство выражало линию движения объективно-государственную и объектив­ но-национальную, линию движения великого целого. Оно озабочено судьбой России, осуществлением насущных исторических задач. Вре­ менное правительство, выдвинутое русской революцией, имеет ори­ гинальные черты, отличающие его от временных правительств дру­ гих революций. В нем нет самодовлеющей любви к власти, нет само­ утверждения, нет ничего диктаторского. Скорее его можно было бы упрекнуть в слишком большой гуманности и мягкости, почти в тол­ стовском непротивлении. Оно — жертвенно, совершенно бескорыст­ но и несет власть, как бремя и обязанность. Оно ничего не хочет уры­ вать для себя. Оно ответственно за целое, оно поглощено тяжелыми думами об устроении России, о ее защите, о предотвращении анар­ хии. В этом «буржуазном», по безответственной уличной терминоло­ гии, правительстве есть что-то характерно русское, русская нелюбовь к властвованию, готовность отказаться от власти, если это нужно для России. Временное правительство держит власть не из чувства права и корысти, а из чувства обязанности и ответственности. В данный исторический момент власть в России есть крест, и неохотно реша­ ются его возложить на себя.

536 Статьи 1917 г. Получается невозможное положение. Те социал-демократы, кото­ рые враждебны временному правительству, устраивают против него демонстрации и хотели бы его свергнуть, борются за власть, как за пра­ во и привилегию, но боятся власти и не решаются взять на себя ответ­ ственность, связанную с властью. И нужно сказать, что это нежелание и боязнь взять на себя ответственность власти не есть только порожде­ ние трусости и нерешительности, это имеет более глубокие реальные корни. Власть в руках социалистов, стоящих на классово-пролетарской точке зрения, и не может быть ответственной. Эта власть не могла бы в своем управлении стоять на точке зрения огромного целого, носящего имя Россия, по существу не могла бы быть общенациональной и об­ щегосударственной. Она на все принуждена смотреть лишь с точки зрения интересов части. Приобщение к тайне власти, конечно, должно было бы несколько изменить природу тех, которые ныне стоят на чис­ то классовой точке зрения и не имеют попечения о целом. Но этого-то они и боятся, этого-то они и не хотят. Тот, кто входит в правительство, фатально делается государственником и смотрит с государственной точки зрения на то, на что раньше смотрел с точки зрения частной. И социал-демократы боятся сделаться предметом безответственной оп­ позиции, отстаивающей интересы части, боятся замарать свою социа­ листическую чистоту, свои красные социалистические одежды. Устра­ ивать Россию в тот час ее существования, когда необычайная револю­ ция соединилась с необычайной войной, когда власть получает такое страшное наследие от старой власти, не только трудно, но и страшно. Социал-демократы хотели оставить за собой сладость безответствен­ ного и чистого исповедания своих отвлеченных учений. Но всякая власть в мире есть жертва чистотой во имя ответственности за судьбу народов и государств. И нужно сказать, что в некоторых отношениях «меньшевики» хуже «большевиков», так как они двойственны и бояз­ ливы. Безнравственно желать власти и не желать ответственности. Это есть отрицание великой тайны целого, тайны национального и госу­ дарственного бытия, за которое жестоко карает история. Не только ныне не может властвовать рабочий класс в России, но и никогда не может властвовать никакой класс Природа власти—сверх­ классовая. Классовое господство разлагает власть. Социалист, вошед­ ший в правительство, будет так же защищать гражданские права бур­ жуа, как и всякий другой министр, он должен заботиться о продоволь­ ствии всех классов населения, о безопасности и обороне русского госу­ дарства, об организации полиции, поддерживающей порядок, о суде, обеспечивающем права граждан, к каким бы классам они ни принад­ лежали. Всякая власть должна быть сильной — бессильная власть есть бессмыслица, и она ни к чему не нужна. Пример бессильной власти был явлен в последние времена старого режима. И особенно сильной долж-

Власть и ответственность 537 на быть власть в эпоху такого кризиса, который переживает сейчас Рос­ сия. Но сильная власть должна пользоваться доверием и иметь поддер­ жку в народе. Она должна чувствовать, что выражает ту среднюю ли­ нию воли целого народа, которая одна только и может вывести Россию из кризиса. Власть ответственна, когда на нее возложили ответствен­ ность за управление страной, когда ей предоставлена свобода действия и не вмешиваются в каждый ее шаг. Мания недоверия, которой сейчас отравлен русский народ, разлагает не только власть, она разлагает Рос­ сию, она убивает душу народа. Эта безответственная проповедь недо­ верия повсюду, это разыскивание «буржуазности» есть величайшее зло наших дней. Принцип демократии, понят у нас прежде всего как недо­ верие и подозрительность ко всякому проявлению личного начала. И это есть наследие старой России, переживание старого рабства. Про­ поведь недоверия солдат к офицерам и генералам разлагает армию и ста­ вит Россию в положение беззащитное. Проповедь недоверия к «буржуа­ зии» и «буржуазному» правительству разрывает Россию на части, хочет уничтожить всякое воспоминание о народном единстве. И это — рабья проповедь. Выходит даже, что после революционного переворота недо­ верие сделалось больше, чем при старом режиме. Первые дни русской свободы отравлены. Проповедь недоверия отрицает человека в России, достоинство личности, она отрицает русский народ. И для спасения России и русского человека должно наступить нравственное отрезвле­ ние и оздоровление, суровое сознание нравственной ответственности. Нравственная и религиозная аскеза должна положить предел безответ­ ственным и распущенным оргиям социальной мечтательности. 8 мая.

РОССИЯ И ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА* I Мировая война должна способствовать настоящему сближение Рос­ сии и Европы. Мы живем в момент более глубокого соприкосновения восточного и западного человечества, чем время наполеоновских войн. Россия окончательно вовлечена в круговорот мировой жизни и орга­ нически входит в Европу, как ее неотъемлемая часть. Кончается исто­ рический период изолированного и замкнутого существования России, как некоего Востока, противополагаемого Западу. Сближает Россию с Западной Европой и небывалый союз ее с О^нцией и Англией и не­ бывалая борьба ее с Германией и Австро-тВенхри^й. Существование России делается мировым, приводится в соответствие с ее положением в мире. Уже сами потребности мировой борьбы принуждают Россию стать на уровень европейской материальной и психической вооружен­ ности. До сих пор Россия представлялась Европе угрозой, в ней видели чуждую и таинственную силу, но Европа не принимала России внутрь себя. Западная Европа сообщала России свою цивилизацию, но ничего не хотела и не рассчитывала получить от нее, кроме сырья. На русское государство смотрели, как на государство полуазиатское. Существова­ ние самобытной русской культуры Западная Европа не принимала все­ рьез. Душу России на Западе не умели понять. И наша соседка Герма­ ния, которая особенно претендовала цивилизовать Россию, менее всех хотела признать существование самостоятельной русской культуры. Германская самоуверенность не допускает и мысли о том, что герман­ цы могли бы получить кое-что духовно от России. На Россию смотре­ ли исключительно как на предмет эксплуатации. Но Россия и сама не­ достаточно сознавала, что она может что-нибудь дать Западной Евро* Статья эта была написана до переворота, происшедшего в России, но тема ее — вечная, и она нисколько не устарела от того, что произошло.

Россия и Западная Европа 539 пе; в ней преобладало или ученическое и мечтательное отношение к Западу, или отталкивание от него и изоляция в восточном самодоволь­ стве. Западническое наше сознание считало нужным лишь учиться у Запада, заимствовать западную культуру и смотрело на русский народ, как на народ, который проходит начальную школу. В этом была доля истины, хотя и не творческой. Славянофильское же сознание изолиро­ вало Россию от Западной Европы, противополагало ее ей и утверждало восточную замкнутость России как самодовлеющий высший тип. И в идеологиях русского радикального народничества не чувствовалось мировой шири и всегда была провинциальная замкнутость. Широкие круги левой русской интеллигенции не стояли на высоте европейской культуры, в них преобладали восточные черты. Ни в западничестве, ни в славянофильстве Россия не приобретала мирового значения. Восток и Запад оставались разорванными и про­ тивоположными. Для одних Россия была исключительно Востоком, хотя и христианским, и они не хотели взять на себя круговой ответ­ ственности за судьбу европейской культуры; для других Россия должна сделаться исключительным Западом, и они не берут на себя ответствен­ ности за своеобразие России. Но Россия по фактическому своему по­ ложению в мире и по своей задаче в мире есть великий Востоко-Запад, она стоит в центре двух миров, двух всемирно-исторических потоков. По всей своей истории, по всему своему складу она принадлежит и Ев­ ропе и Азии, и Западу и Востоку, она соединяет в себе два противопо­ ложных начала. Россия призвана приобщить к европейской культуре совершенно новое начало и этим расширить и углубить ее. В совмеще­ нии двух исторических миров — источник богатства и сложности рус­ ской души и всех противоречий русской природы. Вся русская культу­ ра— а она бесспорно существует, хотя и в недостаточно развитом еще виде — есть культура восточно-западная, совмещающая в себе два на­ чала. Но в этом источник величайших трудностей, стоящих на пути созидания русской культуры. В чистом и отвлеченном виде создать за­ падную культуру в России невозможно, но также невозможно оставить Россию в исключительно восточной культуре или восточной некуль­ турности. В западно-европейском смысле Россия легко может показать­ ся неудачницей. Россия — очень трудная страна, и трудности ее недо­ статочно понимают не только иностранцы, но и сами русские. У запад­ ных народов есть бульшая гладкость духа, меньше противоречий. В России, в русской душе всегда происходит противоборство двух сти­ хий — восточной и западной. Но и в самой восточной стихии проис­ ходит разделение на более крайний, нехристианский Восток и Восток менее крайний, христианский. В глубине души русского народа живет не только христианский и славянский Восток, но и Восток монголь­ ский, вошедший внутрь России со времени татарского ига.

540

Статьи 1917 г.

II

Россия должна остаться и Востоком, если она не хочет окончатель­ но утратить свою самобытность и оригинальность; и она же должна победить в себе крайний и исключительный Восток, вечно притягива­ ющий ее вниз, в темную стихию, если она не желает окончательно ут­ ратить мирового значения и выпасть из мировой культуры. Не напрасно Вл. Соловьев ставил свой вопрос России: Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?1 И нужно сказать, что в самом русском христианстве, в русском пре­ ломлении православия есть элементы крайнего Востока, и они тянут Россию вниз, мешают ее подъемам, не подпускают ее к активной роли во всемирно-историческом процессе. Крайний же Запад в России все­ гда был или элементарным ученичеством, или интернациональной бес­ цветностью. Крайний Запад есть у нас лишь обратная сторона крайне­ го Востока, реакция против крайнего Востока, а не положительное твор­ чество. Германские идеологи видят в Германии центральную Европу и считают Германию носительницей центрально-европейской идеи. С бблыпим основанием можно видеть в России центр Востока и Запа­ да и считать Россию носительницей восточно-западной идеи. И идея эта по существу более универсальна, чем германская идея. Россия со­ знательно должна быть великим Востоко-Западом, соединителем двух миров. Она призвана создать особый тип культуры, синтезирующий противоположные начала, и основы такого типа культуры уже явлены. Миссия России — приведение человеческой культуры к единству, ее окончательная универсализация, выведение ее за пределы замкнутой и самодовлеющей Европы. Крайний Восток для Европы чужд, непоня­ тен и неприемлем: Европа ничего не может с ним доделать. Лишь че­ рез Россию Восток и Запад могут приблизиться друг к другу. Не слу­ чайно, не напрасно Россия владеет значительной частью Азии. И есть какой-то исторический смысл в том, что на долю России выпало пре­ творить в себе восточную стихию, просветить и очеловечить ее. Если Россия и Восток, то Восток — человечный, а не бесчеловечный, при­ званный явить из своих недр образ человека. Такое понимание положения России и ее задач должно вести к пре­ одолению и славянофильства, и западничества. Распря Востока и Запа­ да в русской мысли и жизни должна быть прекращена более высоким и творческим типом мысли и жизни. Мы должны преодолеть двой­ ной страх — страх остаться Востоком и страх обратиться к Западу. Россия — европейское государство, и она должна быть во всех отно-

Россия и Западная Европа 541 шениях вооружена западной техникой, которая не может быть нацио­ нальной. Но все народы вступают в семью европейских государств и культур со своеобразным и оригинальным образом. Россия же должна внести еще более резко своеобразный и оригинальный образ. И Запад есть некое единство в многообразии, а не безабразное и безобразное единство. Вл. Соловьев уже пытался выйти из противоположения сла­ вянофильства и западничества, но задачу эту он слишком связывал с соединением церквей и, быть может, слишком уклонялся к католиче­ ству. Центр тяжести вопроса лежит не в формальных различиях и сход­ ствах церквей, а в разных типах духовного опыта и разных типах куль­ туры. Достоевский пытался раскрыть русскую всемирность и значение России для Запада и Запада для России. Но у него самого была глубокая тяга в восточную стихию, которой потом очень злоупотребляли. Ут­ верждение России как восточно-западного центра всегда представляло большие трудности, и очень легок был срыв в ту или другую сторону. Но все будущее России и вся роль ее в мировой жизни зависят от того, сумеет ли она преодолеть в себе крайний Восток и соблазны погруже­ ния в чисто восточную стихийность* и вместе с тем не превратиться в крайний Запад, утратив свою оригинальность. Вера в то, что Россия может сказать миру новое слово и что в ней может раскрыться что-то неведомое и крайнему Западу, и крайнему Востоку, основана лишь на встрече и взаимодействии в душе России и в ее историческом теле двух миров, двух всемирно-исторических начал и культурных типов. Народ­ ному духу, в котором произошла эта встреча и это взаимодействие, должно многое раскрыться, в нем должно быть знание одного и зна­ ние противоположного. Это значит, что Россия бесконечно дорожит Западной Европой, страной «святых чудес»2, ее культурой и ее ценнос­ тями, но что она может лучше и острее самой Западной Европы со­ знать ограниченность и односторонность западно-европейской куль­ туры и почувствовать неизбежность ее кризиса. Русский дух всегда ви­ дит пределы и концы, он не остается в середине, как дух западно-евро­ пейский, и это есть признак того, что Россия представляет и другой мир, а не замкнута в одном мире. Но это не значит, конечно, что Рос­ сия не должна учиться у более старой европейской культуры и не долж­ на европеизироваться во внешних формах своей жизни.

III Эта русская сложность, это богатство духа, это знание противопо­ ложностей и полярностей раскрывается в величайшем русском гении * В стихийном развитии русской революции сказываются черты крайнего Востока, нелюбовь к культуре и эволюции.

542 Статьи 1917 г. и гении всемирном — Достоевском. Дух Достоевского и творчество его не могли бы быть порождены ни чистым Западом, ни чистым Восто­ ком. На Востоке нет такой острой постановки проблемы человеческой судьбы, таких откровений о человеческой природе, такого чувства лич­ ности, как у Достоевского; на Западе же нет таких опасных полярнос­ тей, такого крайнего и радикального духа, такой устремленности к ко­ нечному и последнему, такой невозможности удовлетвориться всем средним, всякой устроенностью. Достоевский выражает противоречия и богатства русской души, ее подъемы и падения, ее трудности на пу­ тях устроения жизни, созидания культуры. Именно Достоевский гово­ рит о том, что Россия может открыть Западной Европе много нового, неведомого ей. Но надежды, связанные с Россией» всегда имеют обрат­ ной своей стороной и опасения, ею внушаемые. Поистине русский дух— самый небезопасный дух. Какой безопасный, какой гладкий и непроти­ воречивый дух германский, германский монизм! Это — одна линия по сравнению с русским духом. «Вильгельм Мейстер» и «Братья Карамазо­ вы» — вот разница духа германского и духа русского! Германцам легче было создавать свою культуру не только по внешним условиям, но и по внутреннему строю их духа. Противоречие у русского народа идет до самой глубины и затрудняет выявлять себя во внешнем строе обще­ ственности и культуры. Может даже остаться впечатление, что русский народ хочет оставить всю свою духовную энергию в глубине и внутри и не хочет ее выявить во внешних действиях, в делании истории. Мно­ гое в Достоевском должно быть преодолено, как русский соблазн. Во многих отношениях действие Достоевского было вредным. Но он ос­ танется навеки величайшим выразителем русского духа и пророком ми­ рового значения России. Отношение Достоевского к Европе было бо­ лее сложное, иное, чем у старых славянофилов и новейших их продол­ жателей. Для выражения своего отношения к Западной Европе он на­ ходил такие огненные слова, каких не находили чистые западники. Вспомним хотя бы то, что говорил Версилов в «Подростке»3. Достоев­ ский, которого не без основания считают славянофилом, почвенни­ ком, восточником, умел выразить русскую тоску по Европе и русское благоговейное отношение к ее ценностям и святыням. Русские могут глубже оценить западные святыни, чем сам Запад. Мировая война ставит перед русским сознанием вопрос о миро­ вом призвании России, о том, чтб может Россия дать Западной Европе, а не только получить от нее. России предстоит более тесная совместная жизнь с Западной Европой. Призвание же каждого народа определяет­ ся тем, чтб он может дать, а не тем, чтб он принужден брать. И вот ясно должно быть сознано, что чистое западничество в России ничего не может дать Западу, ибо оно есть лишь ученичество, лишь заимствова­ ние у Запада. Для Западной Европы не интересна западническая сторо-

Россия и Западная Европа 543 на в русской культуре, ей не интересно свое собственное в отраженном виде. Вряд ли может, например, заинтересовать англичан позитивизм на русской почве, русское отражение Милля или Спенсера. Вряд ли нем­ цев может заинтересовать их собственная неокантианская философия на русской почве. Вряд ли интересен для западных людей русский мар­ ксизм. Но людей Запада очень интересуют Толстой и Достоевский, ори­ гинальная русская литература, зачатки самостоятельной русской фи­ лософии у Вл. Соловьева и др., своеобразная религиозность русского народа, особый склад русской души, непохожий на западный, отразив­ шийся и на всем облике русской интеллигенции. В Достоевского и в Толстого давно уже западные люди вчитывались и прислушивались к их голосу, в них почувствовали онксвет с Востока. Русская литература была фактом, возносившим русскую культуру до значения всемирного. Это должны признать и немцы, любившие делать вид, что русские — низ­ шая раса. Во всем русском духовном складе есть много неповторимооригинального, интересного и поучительного для Западной Европы, того, что сближает настоящим образом Россию и Западную Европу. Ибо каждая страна органически входит в европейскую культуру, претендуг кпцую на всемирность, не тогда, когда она лишь заимствует и прохо­ дить элементарную школу, а тогда, когда начинает давать свое, обога­ щает мир новым типом культуры. Русский народ входит позже других в семью европейских народов, но он должен дать не меньше других, ибо в нем приобщается к европейской культуре целый новый мир-, еще не раскрывший своих богатств. Это сознание возлагает «а русский на­ род великую ответственность. Образ России официальной долго закры­ вал образ России истинной. Русский народ должен окончательно пре­ одолеть в себе тьму крайнего Востока, выйти из состояния замкнутости* должен перестать бояться европеизации внешних форм жизни, должен обратить лик свой к Западной Европе, но не для того, чтобы обезличиться и обесцветиться, а для того, чтобы явить миру свой собственный лик и нести в мир свою правду и красоту, доныне столь искаженную и затем­ ненную.

О БУРЖУАЗНОСТИ И СОЦИАЛИЗМЕ I Многие слова, ныне получившие широкое уличное употребление, носят характер магических заклинаний; многие формулы, пущенные ныне в ход, носят сакральный характер и принимаются массой не только без критики, но и без понимания. К таким заклинательно-магическим словам принадлежат слова «буржуазия» и «буржуазность». Слова эти ныне царят над массой, масса находится в рабстве у этих слов, смысл которых ей не может быть достаточно понятен. Слово падает в темную среду, не подготовленную к восприятию сложных мыслей, и оно не просветляет ее, оно лишь увеличивает тьму. Заклинание пробуждает какие-то инстинкты, соответствует каким-то интересам, но никаких ясных понятий и идей с ним не связывается. Что понимают под «бур­ жуазией» в нынешний день? Под «буржуазией» понимают не просто промышленный класс, не просто капиталистов, не «третье сословие». Ныне у нас категория «буржуазности» употребляется в несоизмеримо более широком смысле. Вся Россия, все человечество делятся на два непримиримых мира, два царства—царство зла, тьмы, дьявола—бур­ жуазное царство и царство божеское, добра, света — царство социали­ стическое. В этой психологии по-своему переживается старое, вековое религиозное деление и противоположение, но в искаженной форме. Социал-демократы, отравившие рабочую массу истребляющей нена­ вистью к «буржуазии» и «буржуазности», употребляют эти слова в со­ циально-классовом, материалистическом смысле, но придают своей социально-классовой точке зрения почти религиозный отпечаток. Этот позитивно-материалистический, социально-классовый смысл слова не может быть выдержан до конца. И социалисты-материалисты вынуж­ дены признать, что «буржуазность» есть известная психическая настро­ енность, известная жизненная оценка, не столько состояние социаль­ ной материи, сколько отношение к ней человеческого духа. «Буржуаз-

О буржуазности и социализме 545 ная» настроенность и «буржуазная» оценка могут быть и у человека, не принадлежащего к буржуазному классу, не имеющего никакой соб­ ственности, и, наоборот, у буржуа по своему классовому положению может и не быть такой «буржуазности». Совершенно бесспорно, что «буржуазность» есть состояние духа человеческого, а не социально-клас­ совое положение человека, — она определяется отношением духа к материальной жизни, несвободой духа и бессилием духа преодолеть власть материи, а не самой материальной жизнью. Великими борцами против буржуазного духа в XIX веке были Ниц­ ше и Ибсен, которые не были социалистами, не имели никакого от­ ношения к пролетариату и сейчас, наверное, были бы сопричислены к царству «буржуазии», ибо сейчас уличная мудрость причисляет к «буржуа» всех людей духа. Быть может, самым ярким выразителем антибуржуазного духа в русской литературе был реакционер К. Леон­ тьев — все дело его жизни было борьбой против надвигающегося се­ рого царства мещанства. Дух его был менее «буржуазен», чем дух всех «большевиков» и «меньшевиков», добивающихся серого, благополуч­ ного земного рая. Во Франции есть замечательный писатель Леон Блуа, своеобразный католик, реакционер-революционер, не имеющий ни­ чего общего с социализмом, и он восстал с небывалым радикализ­ мом против самих первооснов буржуазности, против царящего в мире буржуазного духа, против буржуазной мудрости. Он, как христианин, вскрыл метафизические, духовные основы буржуазности и постиг мистерию буржуа как противоположность мистерии Голгофы. «Бур­ жуа» видимое всегда предпочитает невидимому, этот мир — миру иному. Ницше сказал бы, что «буржуа» «ближнее» всегда любит боль­ ше, чем «дальнее». Дух буржуазности противоположен горнему духу Заратустры. Ибсен сказал бы, что духу буржуазному противоположен дух того человека, который стоит на жизненном пути одиноко. Духу буржуазному противоположен глубоко и существенно не дух социа­ листический и пролетарский, а дух аристократический. Буржуазное царство есть царство количеств. Ему противостоит царство качеств. Дух буржуазный все строит на благе, благополучии и удовлетворении, дух же, полярно ему противоположный, все должен строить на цен­ ностях, должен тянуться к великой духовной дали. Поэтому буржуаз­ ный дух не любит и боится жертвы, дух же антибуржуазный в основе своей жертвенный, даже когда утверждает силу. Буржуазность не созданасоциализмом, она создана старым, дряхлеющим миром. Но со­ циализм принимает наследие буржуазности, хочет приумножить и развить его и довести дух этот до универсального торжества. Социа­ лизм есть лишь пассивная рефлексия на буржуазный мир, целиком им определяющаяся и от него получающая все ценности. В нем нет творческой свободы.

546

Статьи 1917 г.

II Идеал окончательного устроения этого мира и окончательного до­ вольства и благополучия в этом мире, убивающий жажду мира иного, и есть буржуазный идеал, и есть предел буржуазности, всеобъемлющее и справедливое распределение и распространение буржуазности по зем­ ле. Буржуазный дух — прежде всего антирелигиозный дух. Буржуаз­ ность есть антирелигиозное довольство этим миром, желание утвер-. дить в нем вечное царство и прикрепить к этому царству дух челове­ ческий, предпочтение мира — Богу. И сама идея Царства Божьего на Земле, в этом трехмерном, материальном мире, есть буржуазное иска­ жение истинного религиозного упования. В старом еврейском хилиаз­ ме1 была буржуазность, которая перешла и в новую его социалисти­ ческую трансформацию. Буржуа чувствует себя исключительно граж­ данином этого замкнутого мира и этой поверхностной земли, ему чуждо гражданство небесное, гражданство иных миров. Для буржуа небо все­ гда исключительно приспособлено для интересов земли, мир иной — для интересов мира сего. Такова и религиозность буржуа. И поистине антибуржуазен тот, кто ценность ставит выше блага, внутреннее выше внешнего, жертву выше удовлетворения, качество выше количества, дальнее выше ближнего, мир иной выше мира этого, личность выше безличной массы, кто Бога любит больше мира и самого себя. Это и есть столкновение двух полярных мировых начал. Буржуа есть истре­ битель вечности во имя временности, раб времени и материи. Лесть миру, лесть человекам и человеческой толпе и есть основное его свой­ ство. Внутренняя свобода духа, победа над властью временности и ма­ териальности и есть преодоление «буржуазности». Христос осудил бо­ гатство как рабство духа, как прикованность к этому ограниченному миру. Смысл этого осуждения не социальный, а духовный, обращен­ ный к внутреннему человеку, и он менее всего оправдывает зависть и ненависть к богатым. Эта зависть и ненависть есть буржуазное движе­ ние человеческого сердца и обнаруживает все то же рабство человечес­ кого духа. И нужно решительно сказать, что в социализме нет ничего проти­ воположного духу буржуазности, нет никакого противоядия против окончательного воцарения буржуазности в мире. Рабочий может быть не менее типичным буржуа, чем промышленник или купец, его эконо­ мически угнетенное положение не гарантирует ему никаких духовных качеств, оно слишком часто лишает его благородства. Буржуазность не зависит от принадлежности к классу, хотя целые классы в средней мас­ се своей могут быть захвачены духом буржуазности. В сущности вся­ кая классовая психология — буржуазна, и буржуазность побеждается лишь тогда, когда человек возвышается над классовой психологией во

О буржуазности и социализме 547 имя высших ценностей, во имя правды. Рабочие и крестьяне в своей чисто классовой психологии, в своих интересах так же духовно буржу­ азны, как промышленники, купцы или аграрии. И это не меняется от того, что интересы первых могут быть более справедливы, чем интере­ сы вторых. Для классового социализма, претендующего на творчество новой культуры, фатально то, что все высшие ценности, ценности ду­ ховной культуры, ценности «наук и искусств» созданы буржуазией в социально-классовом смысле. Рабочий класс не создал никаких ценно­ стей, не обнаружил никаких зачатков творчества новой культуры, но­ вого духовного типа человека. Он все заимствует у буржуазии, питает­ ся ею духовно и фатально «обуржуазивается» по мере роста своей куль­ турности, своей сознательности, своего приобщения к благам цивили­ зации. За пятьдесят лет своего наиболее героического существования социалистический пролетариат — этот «класс-мессия», ничего не со­ творил. В сфере религиозной сознательный социалистический проле­ тариат усвоил себе старый буржуазный атеизм и старую буржуазную материалистическую философию, в сфере моральной — старую бур­ жуазную утилитарную мораль, в сфере жизни художественной он унас­ ледовал буржуазную отчужденность от красоты, буржуазную нелюбовь к символизму и буржуазную любовь к реализму. Уровень пролетарской культуры не поднимается выше самого старого, банального и для бо­ лее культурного слоя давно разложившегося «просветительства». Идей­ ное убожество социалистического движения поразительно. Так ли всту­ пало в дряхлеющий мир христианство с благой вестью о новой жизни? Где можно найти признаки оригинального пролетарского творчества? Не порыв творчества, а позыв интереса управляет классовой психоло­ гией. Сама ценность социализма создана буржуазией, буржуазным куль­ турным слоем, к которому принадлежали и первые социалисты-уто­ писты, и Маркс, и Лассаль, и Энгельс, и русские идеологи социал-де­ мократы, и социалисты-революционеры. Для пролетариата социализм есть истолкование его интересов и непосредственных инстинктов. Лишь для идеологов из культурного буржуазного слоя он был идеей, ценнос­ тью. Как интересы и корыстные инстинкты какого-либо класса могут превращаться в идею или ценность для отдельных выходцев из других классов, это и есть самая интересная проблема психологии и идеоло­ гии социализма.

II! Социализм и есть идеал окончательной буржуазности, буржуазно­ сти справедливой и повсеместно распределенной, идеал вековечного закрепощения этого мира в буржуазном благоденствии. Безумно ждать от социализма победы над современной «буржуазной» культурой —

548 Статьи 1917 г. он ее лишь доводит до конца. Буржуазность нужно искать не во вне­ шних формах социализма, а во внутреннем его духе. Дух этот ставит количества выше качества, благо выше ценностей, безличную массу выше личности, удовлетворение выше жертвы, мир выше Бога — дух этот закрепощен этому миру, он в необходимости, а не в свободе. Со­ циализм не выдвинул до сих пор никаких ценностей, кроме ценностей материального обеспечения, удовлетворения и насыщения. Духовно же он живет ценностями, созданными «буржуазным» миром, его творче­ ством, его науками и искусствами, его изобретениями. Обещание явить образы творчества чисто пролетарского, чисто социалистического не были исполнены, и социалистическое движение уходит все дальше и дальше от выполнения этих обещаний. Социалистический дух стоит во враждебном отношении ко всякой творческой личной оригиналь­ ности, в которой только и можно искать противоядия против «буржу­ азности». Социализм духовно нивелирует, приводит всех к среднему серому уровню, покупает некоторый подъем равнин дорогой ценой исчезновения всех вершин. Слушайте речи социал-демократов, читай­ те их газеты, их брошюры, их книги. Все говорят одно и то же, пишут одним и тем же языком, повторяют одни и те же слова, пережевывают одни и те же серые мысли. Нигде не видно лица, личной мысли, лично­ го творчества. От этого делается почти жутко. Спускается серая мгла и сулит серый рай, рай небытия. Идеал социализма — не творческий, а распределительный, не горный, а равнинный, плоскостной. «Буржуаз­ ный» мир — половинчатый и грешный, в нем мало ценности. Социа­ лизм хотел бы утвердить окончательную «буржуазность», святую «бур­ жуазность», справедливую, праведную, цельную «буржуазность». Рели­ гия социализма принимает искушение хлебами, отвергнутое Христом в пустыне. Социализм делает из хлеба религию и за хлеб продает ду­ ховную свободу человека. Это раскрывает Достоевский в «Легенде о Великом инквизиторе». Это раскрывает и Вл. Соловьев в «Повести об Антихристе». Христос отверг искушение хлебом и научил молиться о хлебе насущном. Я думаю, что дух материалистического, классового социализма, осо­ бенно в социал-демократической форме — глубоко буржуазный дух, глубоко антихристианский дух. Но я говорю это не как враг социализ­ ма2 . Думаю, что в социализме есть своя большая3 правда и свой боль­ шой вопрос. Думаю я также, что вина за духовную ложь и неправду социализма лежит не на нем, а на тех слоях, которые первые вступили на путь буржуазности, путь порабощения духа, материальности и клас­ сового самоутверждения. Социализм имеет лишь рефлекторную при­ роду, он лишь продолжает, а не начинает, он не имеет духовной ини­ циативы, а лишь завершает. Правда же социализма может быть осу­ ществлена лишь в ином духе, в иной духовной атмосфере, не в матери-

О буржуазности и социализме 549 алистическом сознании, без классовой ненависти, без притязания на принудительное водворение Царства Божьего на Земле путем револю­ ционного катаклизма, с сохранением внутренней духовной свободы. Рабствующий собственным страстям, льстящий интересам и инстинк­ там масс не может созидать царства свободы. Дух классовой ненависти и злобы ведет к отрицанию образа Божьего в человеке, он истребляет идею человечества и находится в непримиримом противоречии с упо­ ваниями самого социализма. Социальная корысть есть грех человече­ ский, но социальная корысть, возведенная в высшую святыню, есть уже дух антихристов. Все двоится в социализме и в демократии — правда перемешивается с ложью, свет с тьмой, Христово с антихристовым. Мировая жизнь вступает в период, когда нет уже ясности и кристаль­ ности, нет твердых очертаний, нет легко воспринимаемых границ, от­ деляющих царство света от царства тьмы. Величайшие соблазны и ис­ пытания поставлены перед духом человеческим. Соблазны величайшего зла могут явиться в обличье добра. Дух антихристов должен иметь со­ блазнительно-христианское обличье. И необходимо бодрствование духа и трезвение духа, чтобы разгадать двойственную природу социализма, который идет в мир с новым обетованным царством. На различение не способны те, кто находится в состоянии стихийного опьянения и духовного рабства. Сейчас в темные еще массы русского народа брошены семена не­ нависти к «буржуазии» и «буржуазности». Смысл этих ненавистных слов остается непонятным для масс. И то, как воспринимаются массами эти заклинательные слова о «буржуазии» и «буржуазности», внушает опа­ сение не только за судьбу России, русского государства, русского на­ родного хозяйства, но — что в тысячу раз важнее — за судьбу души русского народа, души женственной, податливой и хрупкой, не про­ шедшей суровой школы самодисциплины и самоуправления. Пропо­ ведь ненависти к «буржуазии» и «буржуазности» и делает «буржуазным» русский народ, искажает его христианский облик. Пока у нас еще тихая благодушная анархия, столь характерная для русского племени. Но может наступить и что-то более жуткое. Тогда ответственность падет не на народ, а на те слои интеллигенции, которые, не ведая глубокого смысла слов, бросают их безответственно, оставаясь на поверхности. Так убивается святыня в русской душе и воцаряется интерес. И самой интеллигенции нужно проповедовать, что основным разделением мира и человечества остается не временное разделение на царство «социали­ стическое» и царство «буржуазное», а вечное разделение на царство правды и лжи, добра и зла, царство божеское и диавольское, Христово и антихристово. Навеки «буржуазности» в духовном смысле слова про­ тивостоит лишь христианство. В нем внутренний человек побеждает человека внешнего.

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ I Словом «контрреволюция» сейчас безобразно злоупотребляют. То, как применяют сейчас это слово в левой социалистической печати, на уличных митингах, в частных спорах, нельзя назвать иначе, как нрав­ ственным шантажом. Это — легкий способ заткнуть рот противнику и лишить его слова. Контрреволюционным называется всякое мнение, которое не нравится, не совпадает с той или иной социальной доктри­ ной. Слишком индивидуальная мысль сейчас уже наверное будет при­ знана контрреволюционной. Революционными признают лишь трафа­ ретные мысли, лишь стадные мысли. Контрреволюцией назовут всякое обеспечение свободы и права, всякое закрепление «завоеваний револю­ ции» в новом правопорядке. Эпитетом контрреволюции хотят скомп­ рометировать несогласное или враждебное мнение и вызвать к нему по­ дозрительное отношение. Это — прямое насилие над человеческой лич­ ностью, над ее мыслью и совестью, отрицание элементарного уважения к человеческой личности. Злоупотребление словом «контрреволюция» отравило Россию недоверием, подозрительностью и враждой. Народные массы, которые легко верят первому встречному демагогу или провока­ тору, уже повергнуты в болезненную стихию мнительности и злобной подозрительности. От этой массовой болезни нелегко будет излечиться. Нравственный шантаж уже дал свои плоды, он фактически почти упраз­ днил свободу слова, лишил слово его самоценности. Несчастные русские люди и после своего освобождения начинают утаивать свои мысли, чув­ ствуют затруднение свободного высказывания, не могут дышать возду­ хом свободы. Атмосфера начинает напоминать ту, которая бьша перед революцией, в дни оргии реакции. И гнет этот создается не теми, кото­ рые хотят сделать контрреволюцию, а теми, которые клеймят контрре­ волюцией всякое свободное и независимое слово. Русская революция вот уже несколько месяцев занята розыском несуществующей контррево-

Контрреволюция 551 люции и одержима манией шпионажа. Так как контрреволюционного объекта не оказалось, то его постепенно начали изобретать, создавать. Контрреволюционная «буржуазия», несомненно, есть создание болезнен­ ного, маниакального воображения. Злоупотребления эпитетом «контрреволюция» нарастают голово­ кружительным темпом. Сфера «контрреволюции» все расширяется, и клеймение «контрреволюционностью» захватывает все новые и новые жертвы. Революция в своей фатальной диалектике пожирает своих от­ цов и детей. Стихия революции не знает благодарности, она никогда не воздает по заслугам. Эту последнюю миссию берет на себя история и историки. В первые дни русской революции контрреволюционными называли притаившиеся силы старого режима и от них ждали угрозы делу свободы. Но скоро уже контрреволюционными силами были при­ знаны партия «народной свободы», все русские либералы, Государствен­ ная Дума, Земский и Городской союзы. Образована была контррево­ люционная «буржуазия», в которую вошли и широкие круги интелли­ генции. Главой контрреволюции был признан П.Н. Милюков. На этом процесс не остановился. Мы вступаем в период, когда в контрреволю­ ционных замыслах подозреваются социал-демократы меньшевистского крыла и социалисты-революционеры. Из социалистов первой жертвой этого нравственного шантажа стал Г.В. Плеханов. Так, выяснилось в течение трех послереволюционных месяцев, что большая часть России контрреволюционна по своим тайным или явным настроениям и вож­ делениям. Печальный результат: П.Н. Милюков — глава контррево­ люционной буржуазии. Г.В. Плеханов продался буржуазии. Министрысоциалисты Керенский и Церетели собираются продаться буржуазии и уже захвачены контрреволюционными веяниями. Что будет с русской свободой? Единственной светлой, истинно революционной стихией остаются большевики, которые и хотят устроить новую революцию против большей части России, против большинства, настроенного «буржуазно» и «контрреволюционно». Эти светлые и чистые носители духа революционного и социалистического не останавливаются перед заговорами против собственных товарищей социал-демократов, они и у них открывают контрреволюцию. Русская революция и русская сво­ бода раздираются. Сфера чистой революционности все суживается и в конце концов отождествляется с небольшой кучкой, рассчитывающей на демагогическое разжигание страстей в темных массах. Пока еще большевики чувствуют себя цельными выразителями революции, всех подозревающими в буржуазной контрреволюционности, но единствен­ ными стоящими вне подозрений. Они, бесспорно, не подкуплены бур­ жуазией. Правда, некоторых из них подозревают в том, что они под­ куплены Германией, но в этом нет ничего контрреволюционного и бур­ жуазного. На этом процессе «развития» революция не остановится.

552

Статьи 1917 г.

II Процесс розыска контрреволюции, расширение ее сферы и суже­ ние сферы революции пойдет дальше. Найдутся и такие, которые от­ кроют контрреволюцию у большевиков. Пока еще большевики нахо­ дятся в единении с анархистами, но скоро анархисты заметят в боль­ шевизме несомненные признаки буржуазной контрреволюционности. Для истинного анархиста всякий социалист — буржуа, и анархист в этом отношении прав. Идеалы социализма — подозрительно буржуазные идеалы. Буржуазная природа всякого социализма не может не сказать­ ся раньше или позже, она сильна в большевизме. Большевики хотят всеобщей, коммунистической буржуазности. По сравнению с ними анархисты должны почувствовать себя отверженцами общества, веч­ ными неудачниками, выразителями душевного склада и интересов пя­ того сословия. Но последний акт трагикомедии наступит тогда, когда внутри самих анархистов наметится раскол и часть будет оттеснена к контрреволюции, другая же часть останется единой, окончательной и последней носительницей революционности. В среде самих анархис­ тов найдутся такие, которые по настроению своему будут большими максималистами, чем остальные. Часть анархистов, несомненно, об­ наружит признаки контрреволюционности и вызовет подозрительное отношение со стороны другой части. К этому времени часть больше­ виков будет отправлена на тот свет, а часть, оставшаяся в живых, пред­ ставит довольно правое течение. Вся Россия превратится в контрре­ волюционную и буржуазную. И это будет плодом долгих розысков контрреволюции и нравственного шантажа, связанного с этого рода занятием. Перед нами раскрывается плохая бесконечность1 дробления, отметающего контрреволюцию и совершающего подбор революцион­ ности. Революционная стихия пожирает себя, революционная подо­ зрительность делается силой самоистребляющей. Этот закон известен нам из хода Французской революции. Революция истребила своего ге­ роя Дантона, открыв в нем контрреволюцию, истребила и самого Ро­ беспьера. Кто же станет левее анархистов, против всего остального мира как контрреволюционного? Из кого будет состоять тот последний остаток, в котором сосредоточится и воплотится «революционный» дух? Сомне­ ний быть не может. Эти элементы уже намечаются и уже действуют, это — бывшие или будущие уголовные преступники, каторжники, это отбросы общества, это бывшие черносотенники и погромщики, про­ вокаторы и предатели, элементы уже совершенно свободные от всякой «буржуазности». Диалектика завершается, революция в конечной сво­ ей точке переходит в свою противоположность, возвращается к исход­ ному. Так всегда бывает. На самой крайней левой оказываются те же,

Контрреволюция 553 которые были и на самой крайней правой. Мы возвращаемся к чистей­ шему черносотенству, к чистейшему мракобесию, к чистейшей реак­ ции. Настоящая контрреволюция и окажется на крайнем левом крыле против всей России, которая будет совсем не контрреволюционной. Крайнее максималистское крыло русской революции принуждено бу­ дет опереться на те же элементы, на которые опиралось и крайнее мак­ сималистское крыло русской реакции. Мы придем к подлинной контр­ революции, против которой представится спасительным и освободи­ тельным и самый умеренный либерализм. Русский правый максима­ лизм и русский левый максимализм — одной природы, одной стихии, одинаково отрицает всякую норму и закон, одинаково антикультурен и антигосударствен, одинаково не признает права и свободы, одинако­ во поглощает всякий лик в безликой бездне. Опасность контрреволю­ ции действительно существует, это и есть опасность, грозящая от боль­ шевиков и анархистов, от темных инстинктов масс, к которым обра­ щена большевистская и анархистская демагогия. Большевики не толь­ ко могут вызвать реакцию как движение, против них направленное, нет, большевики сами по себе — реакционеры, мракобесы, люди, выр­ вавшиеся из хаотических низин мирового прошлого. Реакция же про­ тив большевиков и максималистов есть освобождение человека, а не контрреволюция. Большевики, анархисты, максималисты — это остат­ ки самого мрачного, самого рабьего прошлого, это — враги творче­ ства новой, свободной жизни.

III Чтобы ориентироваться в разгулявшейся стихии революции и про­ извести оценки, нужна свобода духа, свобода от одержимости этой сти­ хией, нужно черпать свои критерии и оценки из большей глубины, из божественного, а не мирского источника. Преклонение перед земной богиней, именуемой революцией, есть рабство духа и идолопоклонство. Такой богини не существует. Поклоняться и служить можно лишь Еди­ ному Господу Богу, Богу живому и сущему. Всякий иной бог есть идол, и поклоняющийся ему — раб мира. Если уж признать революцию су­ ществом, персонифицируя ее, то нужно признать ее грешным земным существом, порожденным греховным прошлым человечества. Суще­ ство это полно всех слабостей человеческих, всех дурных человеческих страстей. Нельзя из самой стихии революции черпать свои оценки, оценки нужно черпать из высшего божественного источника в себе и налагать их на революцию. И тогда ясно будет, что революция — су­ щество двоящееся, в нем правда перемешана с ложью. На лице суще­ ства, именуемого революцией, есть двусмысленная искривленная улыб-

554 Статьи 1917 г. ка, и она с каждым днем делается все более и более двусмысленной. Русская революция — провиденциальна, в ней есть очистительная гроза и очистительный огонь, в ней сгорает старая ложь. Но в этой же сти­ хии образуется новая ложь, и многое старое является в новой лишь форме. Свобода — божественная ценность, высшая цель, мечта мно­ гих поколений лучших русских людей. Революция же сама по себе не божественна по натуре, по естеству, она — лишь неизбежна. Револю­ ция и свобода совсем не тождественны. Революция освобождает ско­ ванные силы, но она же слишком часто являет собой и величайшее над­ ругательство над свободой и истребление свободы. Силы, освобожден­ ные, но не преображенные, направляются против свободы, не любят свободы, не дают дышать воздухом свободы. Вечно двоится природа революции в отношении к свободе. Почему это так? Происходит это потому, что всякая истинная свобода имеет духовную основу, револю­ ция же выбрасывает массу человеческую на поверхность и достигает свободы в отрыве от духовных корней. Эпоха революции сама по себе не есть эпоха углубления, не есть эпоха творчества. Революция дает ог­ ромный опыт народу, но опыт этот углубленно и творчески перера­ батывается потом, после выздоровления. Ныне русским людям нужна душевная трезвость в отношении к переживаемой буре, нужна душев­ ная аскетика. Нужно преодолевать всякий ужас и страх, порабощающий душу, и также нужно преодолеть всякий розовый оптимизм, всякую со­ циальную мечтательность, всякую лесть народной массе, всякую идеа­ лизацию темной стихии и потворство силе сегодняшнего дня. Это — требование благородства. Нужно всеми силами протестовать против шантажирования со словом «контрреволюция». Это шантажирование порабощает мысль и слово, лишает нас свободы. Мы должны бороться за свободу мысли и слова, это есть самое минимальное и самое макси­ мальное требование революции, требование духа, а не плоти. Выкрики о «контрреволюции» должны быть разоблачены в своей истинной при­ роде, в своей нравственной недоброкачественности. Нельзя допустить того порабощения мысли, которое ныне совершается. Пора раскрыть, где настоящая контрреволюция в онтологическом смысле этого слова. Она там, где клеймят контрреволюцией всякую свободную мысль, сво­ бодное слово и свободное творчество. Против такой «революции» дол­ жна быть сделана «контрреволюция», т. е. истинная революция долж­ на быть сделана против лжереволюции. Мы живем в магической влас­ ти слов и жестов, которые порабощают русский народ, делают его одер­ жимым. Истинное освобождение, освобождение духа русского народа и тела его от истерических судорог и конвульсий еще впереди.

СВОБОДНЫЙ НАРОД I Русский народ вышел из подневольного состояния, из долгого ис­ торического рабства и переходит к жизни вольной, к народовластию и народоправству. Велико было долготерпение русского народа и оно внушало иностранцам мысль, что русский народ—раб в душе. И вот теперь русский народ должен показать всему миру, что он поистине свободный народ. После происшедшего великого переворота русский человек должен сам собой управлять. Источник власти, поддержива­ ющий социальный порядок и побеждающий всякую анархию, уже в нем самом, а не вне его, не над ним. Свободный человек тем и отли­ чается от раба, что он умеет собой управлять, в то время как раб уме­ ет лишь покоряться или бунтовать. Бунт есть лишь обратная сторона рабства. Свободный может сделать революцию, но не может бунто­ вать, ибо свободный человек только на себя возлагает ответственность за судьбу своего государства и своего отечества. И только те, которые остаются рабами в душе, могут относиться к своему государству и сво­ ему отечеству, как к чужому, навязанному им, враждебному. Народ достоин гражданской зрелости, когда он научается управлять собой. Свобода и есть прежде всего способность к самоуправлению. Управ­ лять другими, управлять целой страной могут лишь те, которые на­ учились управлять собой, своими мыслями и чувствами, своей соб­ ственной стихией. Лишь те могут установить порядок в стране, кото­ рые установили порядок внутри себя, привели в порядок собствен­ ную волю и направили ее к высшей цели. Но целью, во имя которой русский человек должен научиться управлять собой и управлять дру­ гими, не может быть корыстный интерес отдельных людей или клас­ сов. Такой целью может быть лишь благо целого, благо России, благо всего народа, подъем народа до более высокой жизни в правде и ис­ тине. Свобода не означает произвола, не означает, что каждый может

556 Статьи 1917 г. делать, что ему в голову взбредет, — свобода предполагает уважение ко всякой человеческой личности, признание ее неотъемлемых прав, бережное отношение к собственной и чужой человеческой душе. Те, у кого анархия внутри, анархия в мыслях, воле и чувствах, ничего, кроме анархии, не могут создать в стране, государстве, в жизни всего народа. Тогда часть восстает на целое, каждый стремится к своим ча­ стным, личным и групповым интересам, не считаясь с интересами России, с благом всего русского народа. Свобода невозможна без дис­ циплины, без самообуздания и самоограничения, без подчинения себя той истине, которая и делает человека свободным. В Евангелии сказа­ но: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» 1 . И целый народ делается свободным лишь тогда, когда он познает истину и слу­ жит ей. Потеря всякой дисциплины в народе, всякой способности к само­ управлению и самоограничению, к подчинению себя высшим целям, превращает народ в стадо диких зверей и возвращает его к рабству первобытных времен. Неумение управлять собой, ограничивать свои интересы и подчинять их целому есть знак рабского состояния и ве­ дет к разделению России, к превращению ее в бесформенную кучу рассыпающегося песка. Каждый тащит себе то* что ему нужно, и от этого расхищения перестает существовать народ, как великое целое. Свободный никого не насилует, ни у кого ничего не похищает, он всем дарует свободу, всем обеспечивает их права. Кто совершает на­ силия, тот еще раб. Народ может осуществлять свои цели, реализо­ вать все свои силы лишь в государстве; незащищённый собственным государством, он попадает в рабство к другим народам. Но государ­ ство не может быть сыпучим песком, оно должно быть кристаллом, имеющим строгие очертания и границы. Создание, охранение и раз­ витие государства требует от народа закала характера твердости на­ родной воли. Бесхарактерность народа подвергает опасности суще­ ствование его государства и грозит народу рабством. Русский народ вступает в новый период своего исторического существования, он переходит к форме государственности, именуемой демократией. Де­ мократия же основана на самоуправлении народа, на высоких каче­ ствах народного характера. Народ, в котором обнаружится рабский дух, который не захочет управлять собой и будет склонен к насилиям, такой народ не способен к демократии, не созрел до нее. Еще Мон­ тескье учил, что демократия основана на доблести, на любви к обще­ му делу2. Если этой доблести нет в душе народной, если нет любви к общему делу, то демократия вырождается в деспотию. И русский на­ род ныне держит экзамен на демократию, история испытывает его «доблесть», его гражданскую зрелость.

Свободный народ

557

II Что такое русский народ, что такое народ? Народ не есть какойнибудь класс, какая-нибудь социальная группа, не есть крестьянство или рабочий класс. В народ входят все русские люди, все классы и груп­ пы. Народ есть великое целое, существующее тысячелетия в истории, в нем соединяется далекое историческое прошлое с далеким историчес­ ким будущим. Нельзя произвольно называть народом то, что мне за­ хочется в сегодняшний день истории, и поставить определение народа в зависимость от классовой борьбы этого сегодняшнего дня, от того соотношения социальных классов, которое существует в настоящем. Народ глубже того, что происходит сегодня, глубже всех преходящих классов с их противоположными интересами. И для того, чтобы уз­ нать лицо русского народа и судьбу этого народа в истории, нужно присмотреться не к крестьянину и помещику, не к рабочему и промыш­ леннику, не к купцу и интеллигенту, а к скрытому в них русскому челове­ ку, к душе его, которая глубже всех этих внешних социальных оболо­ чек. Эта душа русского человека, душа целого народа нашла себе выра­ жение в великой русской литературе у Пушкина и Гоголя, у Толстого и Достоевского. И ни один русский человек, к какому бы классу он ни принадлежал, не может быть исключен из народа. Дворянин, буржуа и интеллигент так же принадлежит к русскому народу, составляет та­ кую же неотъемлемую его часть, как и крестьянин, и рабочий. Суще­ ствует русский народ, существует Россия, а не только класс рабочих или промышленников, крестьян или помещиков. Существуют интере­ сы всей России, всего русского государства, интересы великого целого, а не только интересы отдельных классов и отдельных людей. И еще нужно помнить, что само существование и благополучие каждого русского человека и каждого класса зависит от существования и благополучия всей России, от ее силы и величия. Россия-мать, питающая своих сы­ нов. Русские рабочие и крестьяне могут вести лишь национальное су­ ществование в материнском лоне. Если бы было уничтожено русское государство и ослаблена русская промышленность, то уничтожены и ослаблены были бы все русские, все классы, все крестьяне и рабочие. Ни один русский гражданин не может поставить своего существова­ ния вне России — он может существовать лишь в ней и через нее. Только раб способен легко отречься от своей родины и предать ее. Русский народ — единый великий народ, а не механическая смесь разрозненных частей, преследующих лишь свои интересы. Русский народ имеет свое лицо в мире, не похожее ни на один народ, свою ис­ торию, свое великое прошлое и великое будущее, имеет задачи, выпав­ шие на его долю. И русский народ должен отстаивать себя, как целое, защищать свое место в мире, свое дело в мире. У всякого здорового,

558 Статьи 1917 г. жизнеспособного, свободного народа это чувство сильнее, чем классо­ вый интерес, чем классовая рознь. Это великое чувство национального единства и национального призвания есть у французов, у англичан, у немцев. Если бы оно совсем исчезло у русских, Россия перестала бы существовать и русский народ рассыпался бы, как пыль. Сейчас проис­ ходит в России болезненный и мучительный переход к новому нацио­ нальному сознанию и новому свободному патриотизму. Старое умер­ ло, новое же еще не родилось. Революцию совершил весь русский на­ род, как великое целое, а не тот или иной класс, совершил из чувства самосохранения и из порыва к новой, свободной жизни. И переход к демократии есть переход к самоуправлению целого народа, независи­ мо от принадлежности к тому или иному классу. Демократия есть граж­ данская и политическая зрелость целого народа. Демократию нельзя противопоставлять буржуазии, как это у нас теперь делают по невеже­ ству. Демократия означает верховную власть всего народа, и в нее вхо­ дит каждый русский гражданин, права которого должны быть обеспече­ ны в равной степени с правом всех остальных граждан. Демократию нельзя понимать как господство рабочего класса или крестьянства. Дик­ татура пролетариата была бы насилием меньшинства над большинством, и она по существу враждебна демократии, антидемократична, она пося­ гает на суверенитет народа, устраивает против него заговор. Свобод­ ный народ не может потерпеть диктатуры какого-нибудь класса.

III Переход целого народа, так долго жившего в рабстве, к демократи­ ческой форме государственности прежде всего ставит задачу воспита­ ния народа, роста сознания, просвещения и культуры в массе народ­ ной, духовного возрождения тех, человеческих душ, из которых состо­ ит народ. Если народ в массе своей состоит из рабьих душ, полных ра­ бьих склонностей к насилию, неуважению к человеческому достоинству, к свободе и правам личности, то он еще неподготовлен и неспособен к демократии и ему грозит неизбежное восстановление деспотизма, воз­ вращение к какой-нибудь форме цезаризма. Насилия, совершаемые незрелой революционной демократией, всегда готовят тиранию. На­ силующий будет изнасилован, это — закон природы. Вот почему за­ дача воспитания и просвещения массы русского народа есть основная задача, поставленная превращением России в демократическое госу­ дарство. Демократия может быть лишь особого рода культурой чело­ веческого духа или она будет худшим из рабств, худшей из деспотий. Лишь свободные, управляющие собой души способны создать свобод­ ное демократическое государство.

Свободный народ 559 Народ тогда только достоин наименования свободного народа и граждански зрелого народа, когда он сознает свое национальное един­ ство и целость как внутри своего собственного государства, так и во­ вне, перед другими народами и государствами. Когда народ распадает­ ся на части внутри и не хочет защищать своей целости и своего досто­ инства вовне, он возвращается к рабскому состоянию, он не готов для свободы. Вот почему отношение к единству государственной власти в России и к войне есть испытание зрелости русского народа для новой, свободной жизни. Русский народ в нынешний грозный и ответствен­ ный час своей истории должен сознать свое нравственное, государствен­ ное и культурное единство, свою нерушимую целость перед теми дроб­ ными частями, классами, областями и народностями, из которых со­ стоит человечество. Этому сознанию целости и единства должна быть подчинена социальная борьба классов. Народ должен поскорее опре­ делить свое свободно-гражданское отношение к единству своего госу­ дарства и к войне. Время не терпит. Каждый день стихийного нараста­ ния анархии и разложения влечет Россию в бездну и готовит ей раб­ ство. Рабство чужеземное и рабство у собственных темных сил, кото­ рое одинаково есть и с крайней правой, и с крайней левой стороны. Между «черносотенниками» и «большевиками» нет существенной раз­ ницы: в них действует одна и та же стихия насилия и порабощения, одно и то же надругательство над достоинством и правами человече­ ской личности. Диктатура большевиков может опираться лишь на те же темные элементы, которые устраивали еврейские погромы и совер­ шали грабежи и экспроприации. Это одна и та же черно-красная, вос­ точно-азиатская стихия мракобесия, остаток дикости и варварства в рус­ ском народе. Постыдно думать, что русский народ лишь до тех пор составлял единое и великое государство, пока он жил в рабстве и принуждении, и перешел к анархии и распадению, когда стал свободным. И еще по­ стыднее думать, что русский народ лишь до тех пор составлял доблест­ ную армию и исполнял свой долг перед родиной, пока его принуждали к этому, как раба. Если бы оказалось, что для русского народа возмож­ ны или рабская покорность и принуждение из под кнута или рабский бунт и анархия, то народ этот был бы обречен на гибель. Тогда народ распадется и превратится в беспорядочные орды, которым вновь при­ дется призывать варягов. Произойдет возвращение к истокам русской истории, и вновь нужно будет собирать великую Россию. Слишком многие сейчас проповедуют это возвращение назад и с легкостью от­ рицают весь труд русской истории, все жертвы, принесенные народом для создания единой, великой и сильной России. Но я верю, что рус­ ский народ, переживший уже смутную эпоху, переживет и теперь со­ блазны и падения и перейдет к высшей, свободной жизни. Но нужно

560

Статьи 1917 г.

открыто говорить и кричать о том, что те, которые сейчас толкают на­ род на путь анархии и распадения, толкают его на путь рабства и уни­ жения и убивают душу народа. Всякий народ живет в истории и совер­ шает великие дела силой и цельностью своего духа. Когда дух народа растлевается и угашается, народ сходит с исторической сцены, отодви­ гается на второй план и отцветает. Но русскому народу предстоит еще великая роль в истории, он только теперь вступает в мировую жизнь, и верю, он не погибнет.

В ЗАЩИТУ СОЦИАЛИЗМА I Торжествует ли в России социализм? По внешности — да. Повсю­ ду в народных массах победа остается за социалистическими лозунга­ ми. Мир не видел еще такого разлива социализма. Может показаться, что Россия из абсолютной, династической монархии мгновенно пре­ вратилась в социалистическую республику. Крестьянство, которое в тем­ ноте своей поддерживало царизм и делало его «народным», теперь идет за лозунгами «земли и воли», армия, которая привыкла покорно рас­ стреливать народ, требует теперь полной автономии не только для каж­ дой отдельной части, но и для каждого отдельного солдата. Самые се­ рые обыватели, мещане, городская прислуга, все те, которые своим политическим индифферентизмом и неразвитостью поддерживали старый строй, сочувствуют крайним социалистическим партиям. Вче­ рашние черносотенники сделались большевиками. Партия народной свободы признана самой правой и самой «буржуазной», так как никто не имеет смелости образовать партии более правой. Остается такое впечатление, что вся Россия, еще совсем недавно покорная рабству и стонавшая под гнетом деспотизма, сделалась до крайности левой, ре­ волюционной, социалистической. Казалось бы, никакие силы не задер­ живают стремительного движения России к царству социализма. И всетаки неверно, что социализм торжествует в России, что торжество это идет вглубь и что самый социализм этот — подлинный. Ведь сама пси­ хика народных масс, склад их мышления, нравственный их характер очень мало изменились. В душе народной социализм не только не вос­ торжествовал, но и почти не затронул душу. Солдаты, крестьяне, рабо­ чие, промежуточные демократические слои в огромной массе своей совсем не понимают, что такое социализм. Крестьяне знают, что им жилось плохо и что им нужна земля. Рабочие знают, что их угнетали и что им нужно уменьшение рабочего дня, увеличение заработной пла-

562 Статьи 1917 г. ты и т. п. элементарные блага. Но такая «интеллигентская» и «образо­ ванная» выдумка, как социализм, совершенно чужда крестьянам и слиш­ ком мало еще приятна средней массе рабочих. Слово же социализм скреп­ ляется с насущными, элементарными, самыми близкими нуждами тру­ дящихся масс, и потому они сейчас живут под его обаянием. Социа­ лизм принимается инстинктивно и понимается как частное, личное удовлетворение нужд и потребностей каждого трудящегося человека из народа. Господствует не публично-правовое, а частно-правовое по­ нимание социализма. Сама идея социализма не только не торжествует, но и никак не воспринимается, она — слишком сложная, предполагает большую сознательность и требует жертв частным во имя целого. Сол­ дат, крестьянин, рабочий думают, что социализм принесет непосред­ ственное благо ему самому, сейчас же уменьшит его горькую нужду. И демагоги, желающие перетянуть массу на свою сторону, бессовестно пользуются этой темной тягой к социализму. И получается фиктивное торжество социализма, за которым может скрываться его идейное по­ ражение. Социализм есть сейчас лишь русский способ делать полити­ ческую и бытовую революцию. Перед выборами в Московскую Думу было выставлено семь партий­ ных списков. И сразу же почувствовалось, что два номера затерто и никакого успеха иметь не будут. Это — партия народных социалистов и социал-демократическая группа «Единство» •. И тот, и другой номер объявлены не социалистическими. Совет рабочих и солдатских депу­ татов призывал голосовать за № 3,4 и 5, т. е. за социалистов-революци­ онеров, за объединенных социал-демократов с меньшевиками во гла­ ве и за социал-демократов большевиков, № же 2 и 6 были признаны не заслуживающими поддержки. Это очень характерное явление. Пора­ жение списков № 2 и 6 есть, в сущности, поражение традиционного социализма русской интеллигенции, поражение в стихии революции и истребление стихией революции двух признанных идейных вождей нашей революционной интеллигенции — Н.К. Михайловского и Г.В. Плеханова. Народные социалисты это и есть наиболее чистые и идей­ ные социалисты народнического толка, примыкающие к «Русскому богатству», традиционному органу русского народничества, т. е. по идейному своему происхождению восходящие к Н.К. Михайловскому и «Отечественным Запискам». Они более чистые выразители русского народнического социализма, чем социалисты-революционеры. Соци­ алисты-революционеры, хотя и проникаются сейчас государственным смыслом и имеют в среде своей таких людей, как А.Ф. Керенский, все же слишком демагоги, социализм их обращен к непросветленным ин­ стинктам масс, они сами мало верят в близкую и реальную осуществи­ мость тех лозунгов, которыми хотят пленить массы, напр[имер], ло­ зунга безвозмездного отобрания всех частновладельческих земель. Со-

В защиту социализма 563 циал-демократы группы Единства и есть настоящие социал-демократы в европейском смысле этого слова, примыкающее к отцу и вождю рус­ ской социал-демократии Г.В. Плеханову. Они в более чистом виде вы­ ражают социализм марксистского толка, чем меньшевики, не говоря уже о большевиках, которые окончательно забыли азбуку марксизма. Не только большевики, но и меньшевики — демагоги, они хотели ис­ пользовать инстинкты масс и в самом начале провозгласили лозунг социальной революции, в которую сами не верят и которая в совре­ менных русских условиях по их учению невозможна. Сейчас же мень­ шевики недостаточно резко отграничивают себя от большевиков, их тактика двусмысленна и их обессиливает недостаток нравственного му­ жества.

II Представители списка № 5, т. е. большевики, совсем не могут быть признаны социалистами, они должны быть извергнуты из социалис­ тической среды. И то, что совет рабочих и солдатских депутатов при­ зывал голосовать за этот список наравне с № 3 и 4, не имеет никаких внутренних оправданий. Но и представителей списков № 3 и 4 нельзя сейчас назвать социалистами по существу, хранящими и выражающи­ ми социалистические идеи. Беда в том, что до сих пор за эти четыре революционных месяца и социалистов-революционеров, и социал-де­ мократов мало интересовало развитие сознания и просвещения народ­ ных масс, крестьян и рабочих, они почти ничего не сделали для поло­ жительной социально-экономической организации масс. Так, н а п р и ­ мер] , рабочие союзы находятся у нас в загоне, для них почти ничего не делается и это грозит печальной участью рабочему классу. Сущность здорового социализма — в развитии сознания и организованности ра­ бочих. Это — работа положительная, созидательная, образующая но­ вую социальную ткань, а не отрицательная и разрушительная. Но рус­ ских социалистов до сих пор слишком интересовало политическое ис­ пользование масс, обращение к массовым.инстинктам для форсирова­ ния революции, т. е. превращение народной темноты в свое орудие. Развивали и организовали революцию после того, как она произошла, вместо того, чтобы развивать и организовать социальную жизнь. У боль­ шевиков ничего другого и нет, для них вполне подходят и черносотен­ ники и им нужны погромные инстинкты масс, они боятся просвеще­ ния масс, как боялась его власть старого режима. Но и меньшевики, и социалисты-революционеры были не вполне свободны от известной дозы большевизма и только теперь начинают от него освобождаться. Они не были выразителями той основной социалистической идеи, что

564 Статьи 1917 г. всякое достижение в социальной области зависит от уровня социаль­ ного развития и от социальной организованности рабочего класса. Так­ тика их заключалась в том, чтобы как можно больше обещать массам, не сообразуясь с их сознательностью и организованностью. Слишком злоупотребляли лестью массам и этим путем хотели приобрести силу, достигнуть легкой победы. Горькие плоды этой тактики пожинались в большевизме, и они испугали всех сколько-нибудь ответственных и честных русских социалистов. Большевизм дал наглядный государ­ ственный урок русскому революционному социализму и пробудил го­ сударственный смысл у социалистов-революционеров и социал-демок­ ратов меньшевиков. Лишь недостаток смелости и последовательности привел к тому, что они на городских выборах предпочли список № 5 спискам № 2 и 6. Рассказывают факт, что московская прислуга решила голосовать за список № 4, и когда ее спросили, почему бы ей не голосовать за список № 2, то получили ответ: № 2 — это социалисты, а мы знаем, кто такие социалисты, и не хотим их. Вот образец сознательности голосовавшей массы. И остается впечатление, что сознательность масс мало интере­ сует русских социалистов, не только № 5, но и № 4 и 3. Список № 4 обратился к прислуге с воззванием, из которого следует, что эта партия особенно озабочена интересами городской прислуги и выражает их нужды. И это говорят чистые идеологи пролетариата, которые причис­ ляют к крупной или мелкой буржуазии всех, кроме рабочих крупной промышленности, и все свои надежды связывают с особенной социа­ листической психикой этих рабочих! Список № 3 обещал прислуге зем­ лю и волю и внушал кухаркам и горничным мысль, что земля будет получена в результате муниципальных выборов. Нечего и говорить о списке № 5. За него, вероятно, голосовали все черносотенники, погром­ щики, лица с уголовным прошлым или будущим и та масса солдат — больших детей, которых может соблазнить любой агитатор-демагог. Большевики уж окончательно ничего общего не имеют с идейным со­ циализмом, их совершенно не интересует сознательность и организо­ ванность рабочего класса. Это — чистейшие разрушители. Но, к сожа­ лению, и социалисты-революционеры, и социал-демократы меньше­ вики до сих пор были слишком неразборчивы и равнодушны к тому, что представляет из себя та масса, к которой они обращаются, в каком она находится умственном и нравственном состоянии. Вот почему ныне господствующие партии в значительной степени представляют фик­ ции и плодят недоразумения. Настоящих партий с реальной програм­ мой у нас еще нет. Лозунги партий — совершенно условны, непонят­ ны тем, к кому обращены, не берутся всерьез теми, которые их провоз­ глашают. Так напр[имер], какое реальное значение имеет лозунг «вся земля трудящемуся народу» в муниципальных выборах, где все связа-

В защиту социализма 565 но с деловым благоустройством города? Городская Дума не призвана решать вопроса о земле для крестьян, ей не принадлежит право зако­ нодательных функций. И та масса главным образом городской при­ слуги, которая соблазнилась лозунгом «земля и воля», введена в заб­ луждение, сознание ее не прояснилось.

III Истинный социализм совсем не проникает у нас в сознание масс. Многих пугает, что Россия вступает в период слишком исключитель­ ного господства социализма. Это — неосновательный испуг. Уже на­ чалась реакция против социализма, в то время как настоящего социа­ листического движения у нас еще не было. Немного большее количе­ ство сознательного социализма было бы для нас полезно. За четыре послереволюционных месяца почти ничего не сделано для развития социалистического сознания и социалистического творчества в массах. Масса рабочих, солдат и крестьян совсем не ознакомлена с элементами социализма и не проникается социалистической психологией. Социа­ листическое сознание померкло и в массе интеллигенции. Не следует смешивать революционизм с социализмом — скорее можно было бы сказать, что они несовместимы. Социальное творчество предполагает выход из отрицательной и подпольной психологии революционизма. Но у нас есть основания опасаться, что с окончанием господства чисто революционной психологии кончится и социализм, как основанный на отрицательных чувствах. Неверно было бы сказать, что торжеству­ ют и внедряются в сознание идеи Михайловского и Плеханова. Скорее можно было бы сказать, что идеи эти утонули в торжествующей дема­ гогии. Плеханов и остается настоящим социалистом социал-демокра­ тического толка, но он отвергнут и извергнут. Он и в 1905 г., в разгар эпидемии революционного максимализма, говорил и писал, как насто­ ящий социалист. Подлинному социалисту не может быть чуждо про­ свещение масс, не может быть безразлично развитие производитель­ ных сил страны, он прежде всего озабочен качественным повышением организованности и сознательности масс. И вот приходится признать, что социализм терпит у нас поражение. Торжество его кажущееся, со­ вершенно внешнее и поверхностное. Это объясняется культурной от­ сталостью России. Психика у нас делается не социалистической, а все более частной и корыстно-эгоистической. После революционного пе­ реворота, когда страна готовится к Учредительному Собранию на ос­ нове всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права, революционный социализм есть совершенная нелепость и бессмысли­ ца. Революционный социализм сейчас в России может быть лишь на-

566

Статьи 1917 г. вязчивым воспоминанием о старом рабстве и гнете, перенесением в новую и свободную Россию старой подпольной психологии. Сейчас нужно положительное социальное строительство, творческая работа. Не существует тех задерживающих социальное развитие сил, против которых нужно было бы делать революцию, все пути открыты. Социа­ лизм может быть лишь творческим, положительным, основанным на росте сознательности, организованности и культурности трудящихся масс, на подчинении части целому. Но такого социализма у нас слиш­ ком мало, почти нет. Полное вытеснение списков № 6 и 2 показывает, что более сознательный социализм сейчас не имеет успеха и не нужен. Социализм оказывается лишь совершенно условным лозунгом рево­ люционного максимализма. Но само социалистическое движение у нас в полном небрежении, ибо нет положительной социальной организа­ ции масс, нет творческих социальных обогащений. Я не поклонник Плеханова, и идеи его мне чужды. Но сейчас он вызывает к себе большое уважение и трогает. Он мог бы быть самым популярным и прославленным человеком в России, он — многолет­ ний вождь русской социал-демократии. Для этого он должен был бы держать себя хоть капельку как демагог, вступить на путь лести и по­ творства массовым инстинктам. Но он предпочел говорить то, что сей­ час считает правдой, в чем видит спасение для России, для русской сво­ боды и для самого рабочего класса, и он извергнут как ненужность. Сейчас не нужен «научный социализм», не нужен и «идеалистический социализм». Социализм унижен и поражен. Нужна классовая ненависть и корысть. Плеханов призывает защищать отечество, а это требует жертв и не может быть приятно теми, которые прикрывают самое обык­ новенное дезертирство идеями интернационализма. Но это продлится недолго. Народ скоро протрезвится и потребует реальной духовной и материальной пищи. Ему понадобятся те, которые будут говорить ему правду и будут просвещать его. Вопрос социализма не есть вопрос по­ литики и борьбы за власть, это — вопрос социальной организации со­ зидающего труда, вопрос социальной культуры. Социал-демократы и социал-революционеры до сих пор были заняты организацией трудя­ щихся масс для политической борьбы за власть и развитие революции и потому отклоняли их от положительных социальных задач. От «раз­ вития революции», неизвестно против кого направленной, пора перей­ ти к социальному творчеству.

МОБИЛИЗАЦИЯ ИНТЕРЕСОВ I Революционный переворот вызвал в России мобилизацию интере­ сов, которая все более и более нарастает и грозит превратиться в насто­ ящую оргию. Великий переворот произошел совсем не под знаком тех или иных интересов, в нем не было ничего классового и корыстного. Но то, что называют дальнейшим «развитием революции» и что в сущ­ ности есть ее разложение, поставлено исключительно под знак интере­ сов и корысти. В современном «развитии революции» нельзя уже най­ ти никаких идеалистических мотивов. Если сама революция в первые дни являла собой единство России и в ней действовал инстинкт само­ спасения и1 самоосвобождения целого народа, то дальнейший ход ре­ волюции являет собой разделение России, разрывание ее на части, вос­ стание части на часть. Началось с того, что весь народ, вся нация вос­ стала против старой власти. Это восстание совершилось во имя единой России, во имя свободного самоопределения целого народа. Но в даль­ нейшем своем ходе, в раскрытии своей разгульной стихии революция превращается в целый ряд частных восстаний, восстаний одной части против другой, одного интереса против другого интереса. К творче­ ской, созидательной работе не может быть перехода без силы нацио­ нального сцепления и государственной спасенности. Распадается все более и более нравственное единство народа и подвергается опасности само существование единого и великого государства, которое невоз­ можно без минимума такого нравственного единства. Невозможно в наше время без лицемерия отрицать самый факт существования про­ тивоположных классовых интересов и неизбежности классовой борь­ бы в грешном человечестве. Наивный и прекраснодушный идеализм, отворачивающийся от этого сурового факта, закрывающийся от дей­ ствительности, встречается все реже и реже, и ныне позволить себе его было бы несвоевременно, в этом справедливо можно было увидеть и

568 Статьи 1917 г. ограниченность, и желание сбросить с себя ответственность. Но борь­ ба элементарных интересов должна подчиняться высшим и непрере­ каемым реальностям, реальностям целого, реальности нации, реаль­ ности государства, онтологической реальности истины и добра, кото­ рые в конце концов не могут не заставить себя почувствовать в траги­ ческой судьбе людей, групп и народов. Когда народ слишком далеко идет в своей измене реальностям истины и добра, то реальности эти обращаются против народа и ударяют по его судьбе в ряде тяжелых испытаний и несчастий. Разъяренная борьба частных интересов долж­ на раньше или позже встретиться не с прекраснодушным идеализмом, который ей не страшен и вызывает лишь насмешку, а с реальностями более суровыми, чем всякий частный интерес, с реальностями высших ступеней бытия, в конце концов с реальностью самого Бога, от кото­ рой никуда нельзя уйти. И поскольку идеология частных, классовых интересов не хочет счи­ таться с высшими реальностями, она — наивна и близорука; сторон­ ники ее поражены слепотой и живут в самообманах и иллюзиях, реа­ лизм их — призрачный и поверхностный, и им предстоит тяжёлое и мучительное столкновение с реализмом подлинной, более глубокой действительности. Не кончился еще суровый труд истории, масса че­ ловечества не вышла еще из необходимости жить под законом, и мис­ сия государства не выполнена еще и не доведена до конца. Первобыт­ ный хаос шевелится еще в глубине человеческой природы и не превра­ щен еще в космос, и когда хаос этот выходит из-под власти нормирую­ щего закона, человечество отбрасывается назад. Царство благодатной свободы есть царство сверхзаконное, сверхгосударственное, а не про­ тивозаконное, не противогосударственное, не возврат к догосударственному, хаотическому существованию. Отменить всякий закон для чело­ веческого общества может высшая божественная свобода, а не анархия, которая всегда лишь мешает усовершенствованию закона. Объективная реальность государства тяжело ударяет по тем, которые отрицают ее во имя частных интересов, во имя состояния, стоящих ниже, а не выше при­ роды государства, и это неотвратимо, как фатум. Поистине в природе государства, независимо от формы правления, есть момент мистичес­ кий, и по внутреннему строю мира не дано возможности несовершен­ нолетним людям отменить его и упразднить окончательно по своему произволу, во имя своих хаотических инстинктов. У лучших русских людей всегда была глубокая устремленность к царству благодатному, к царству свободы, к царству Божьему. Но пагубно и страшно смешение этого высшего царства с низшими хаотическими царствами, в кото­ рые так легко спускаются русские люди. Русскими людьми в массе лег­ ко овладевает хаотическая стихия, стоящая ниже, а не выше государ­ ства, и заколдовывает их. Личность, поставленная перед разгульной

Мобилизация интересов 569 стихией, не обладает у нас духовным закалом и упором, она пленяется «мистической» стихией и тонет в ней.

II Полбеды еще, когда отдельные люди и социальные группы пресле­ дуют свои частные, корыстные интересы и сознают это как свой грех и слабость или хотя бы как что-то безразличное и нейтральное. Но на­ стоящая беда начинается тогда, когда господство классовых, частных интересов возводится в ранг истины, правды и добра, когда мобилиза­ ция интересов сознается как высшая справедливость, как источник всех нравственных оценок. Хорошо известно в религиозной жизни, что диавол не так страшен, когда видят его в диавольском образе, но самое страшное, когда он является в обманчивом образе святого или ангела, когда он пленяет, как добро. Антихрист должен пленить людей тем, что его будут смешивать с Христом, что образ его будет двоиться, что в нем будет Христово обличье. В демократии и социализме есть такой же двоящийся образ. Материальные интересы отдельных людей и це­ лых групп имеют относительное право на существование в этом греш­ ном мире, имеет относительное право на существование и борьба за эти интересы и за улучшение своего материального положения. Но уви­ деть в борьбе за материальные интересы высшую правду и конечную цель, абсолютизировать столь относительную и подчиненную вещь — это уже страшная ложь и большой соблазн. Но это как раз и происхо­ дит сейчас в России. В мобилизации интересов увидели осуществление царства Божьего. Диавол явился в пленительном образе справедливос­ ти и добра. Русский народ развращается самой безобразной лестью, лестью корыстным его интересам, которым приписываются все атри­ буты высшей правды и справедливости. В социальной ненависти, к которой ведет мобилизация интересов, хотят увидеть залог скорого осуществления невиданной еще в мире праведной общественности. Мобилизация интересов дает окончательное торжество самой бессове­ стной и беззастенчивой демагогии. Многие события последних лет и последних недель внушают серь­ езные опасения за душу русского народа, за его нравственное здоровье. Произошло два великих исторических события — война и революция. И вот сначала война мобилизовала интересы в России, потом револю­ ция по-новому мобилизовала интересы. И на войне, и на революции слишком многие захотели нажиться. Слишком широкий круг захвати­ ла жажда повышения прибылей и заработков. Произошла мобилиза­ ция интересов, но не произошло мобилизации ответственности, мо­ билизации патриотических чувств, мобилизации высших идей нрав-

570 Статьи 1917 г. ственного и религиозного порядка, мобилизации всех сил правды на Руси. Русские легко отдаются мечтам, иллюзиям и самообманам, они легко пленяются возможностью быстрого осуществления на земле окон­ чательного царства справедливости и социального рая, но им не хвата­ ет более суровых добродетелей, более мужественных и ответственных добродетелей. Созидательный труд не пленяет русских людей, они все возлагают на катастрофический скачок из царства необходимости в царство свободы. Русские развращены самовластьем, искалечены нрав­ ственно слишком долгим рабством, слишком долгой привычкой все возлагать на других, на правящих и господствующих, и зловещая тень прошлого ложится на наше настоящее и будущее. В противовес царя­ щей ныне лести нужно прямо сказать, что в русском народе есть роко­ вой недостаток честности, и недостаток этот связан с долгим рабским существованием. Недостаток честности и полное отсутствие чувства ответственности и долга легко у нас покрываются социальными идео­ логиями, которые пропитаны ядом лести народным массам. Мобили­ зация интересов вызывает встречное движение лести. Интеллигенция изменяет своему назначению быть независимым и свободным орга­ ном высшего сознания и высшей культуры духа. У нас обнаруживается роковой недостаток нравственного мужества, неспособность проти­ виться разгульным стихиям, осудить то, что ныне господствует. Рус­ ских так легко пленяет всякая стихия, и в двоящихся образах разгуль­ ной стихии они плохо отличают свет от тьмы, правду от лжи. Нет у нас большой любви к правде, к правдивости в общественной жизни, к прав­ дивости во что бы то ни стало. И русскому народу нужны сейчас ветхо­ заветные пророки, которые обличали бы его из любви к нему и во имя веры в высшее его назначение.

III Ничем не ограниченная и ничему не подчиненная мобилизация интересов может повести к нравственному падению русского народа, к атомизированию русского государства, к распылению русского обще­ ства. Государство и общество распадается на дробные части, отменяя тысячелетний процесс. Все хотят захватить себе как можно больше, урвать то, что некрепко лежит, воспользоваться для своих корыстных целей переходным революционным состоянием — и классы, и нацио­ нальности, и профессии, и группы, и области, и отдельные люди. Про­ исходит беззастенчивая эксплуатация революции, какое-то вампирическое к ней отношение. Такая мобилизация интересов антисоциальна по своей природе, в ней гибнет не только личность, но и общество, в ней распадаются даже классы как целости, ибо и классы требуют неко-

Мобилизация интересов 571 торого самоограничения, жертвы частным во имя целого. Со всех сто­ рон слышны призывы к объединению исключительно во имя своих интересов, к сознанию и определению своих интересов, к приведению своего сознания и своей идеологии в соответствие со своими интереса­ ми. И представителей духовного труда и духовного творчества призы­ вают к сознанию своих интересов, к объединению и организации во имя борьбы за эти интересы. Так хотят высшую интеллигенцию стра­ ны, высший ее культурный слой лишить ее подлинного призвания быть органом национального сознания и выражать не субъективный инте­ рес, а объективный дух. Зараза охватывает все новые и новые круги и грозит истребить в России всякое бескорыстное движение, всякую объек­ тивную идею, всякую правду. Скоро грудные младенцы объединятся во имя своих интересов и предъявят свои требования. Гимназистки вто­ рого класса уже призывались на митинг для сознания своих интересов и объединения на почве интересов. В этой оргии распадается душа на­ рода и душа человека. И спасение может быть лишь в возникновении сильного центростремительного движения, централизующего и душу отдельного человека, и душу целого народа. Но пока не слышно призывов к мобилизации бескорыстия, к мо­ билизации идей, мобилизации совести и разума. Мобилизация инте­ ресов в эпоху великой2 революции и страшной3 войны означает идей­ ное убожество и неодухотворенность. И поистине никакие великие идеи не руководят нашим революционным движением, оно предоставлено воле стихийных ветров. Все время чувствуется отрыжка старого рус­ ского нигилизма. Призывы к таким, казалось бы, высоким вещам, как мир и братство народов, тоже ведь не идеалистичны, и они основаны на мобилизации интересов, мобилизации интересов усталости, инте­ ресов спокойной и довольной жизни, интересов скорейшего дележа земель и богатств, на боязни всего, что требует героизма и самоотвер­ жения. Требование скорейшего мира во что бы то ни стало обоснова­ но на плохо понятных международных интересах рабочих. Требова­ ние скорейшего осуществления социализма целиком обращено к ко­ рыстным интересам и демагогической игре на этих интересах. Никто не требует духовного подъема и духовного возрождения. Но я хочу ве­ рить, что мобилизация интересов — временная и не глубокая. И если бы она оказалась глубже, шире и длительнее, то для русского народа наступила бы духовная смерть. Великий народ в самые ответственные дни своей истории не может существовать без великой идеи, без духов­ ного горения, он рискует умереть от духовного голода. Такой идеей не могут быть никакие интересы, хотя бы и самые справедливые интере­ сы трудящихся. И если русская революция должна быть продолжена, то не в сторону революции социалистической, которая невозможна сейчас и в которую не верят сами социалисты, а в сторону революции

572 Статьи 1917 г. духовной, духовного возрождения русского народа, освобождения его от той заразной болезни, которая сейчас его терзает. Спасение можно искать лишь в глубине, а не на поверхности. И день спасения придет, но, быть может, после слишком тяжелых и страшных испытаний. В этот день соединяющая любовь победит в народной душе разъеди­ няющую ненависть.

ПРАВДА И ЛОЖЬ В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ I Последние годы перед революцией мы задыхались во лжи. Прово­ кация сделалась устоем русской государственности старого режима. Атмосфера была насыщена предательством. Азефовщина, распутинщина, сухомлиновщина1 — все это отравляло жизнь народа и разлага­ ло русское государство. В последние месяцы перед переворотом муть сделалась нестерпимой, нельзя было дышать, все стало двусмысленным. Образ старой власти двоился. Старый режим уже долгое время жил ложью. Он продолжал существовать по инерции, его поддерживала народная пассивность. Нравственное разложение достигло небывалых размеров. Среди деятелей старой власти последнего периода ее суще­ ствования трудно было встретить людей с ясным человеческим обра­ зом, такие люди составляли исключение, и они недолго держались. В час кончины русского царизма его окружали Григорий Распутин, Су­ хомлиновы, Штюрмеры, Протопоповы, Воейковы, Манусевичи-Мануйловы и т. п. двоящиеся и двусмысленные образы. Старая русская монархия утонула в мути, во лжи, в предательстве и в провокации. Она не столько была свергнута, сколько сама разложилась и пала. Русская революция не столько была результатом накопления творческих сил, творческих порывов к новой жизни, сколько результатом накопления отрицательных состояний, процессов гниения старой жизни. Это об­ легчило торжество революции в первые дни и очень отягчило ее в даль­ нейшем развитии. Силы разрушительные взяли верх над силами твор­ ческими. Болезнь оказалась слишком застарелой, последствия ее пере­ шли в новую Россию и действуют, как внутренний яд. Революция в до­ стижениях элементарной политической свободы слишком запоздала, и именно потому в ней господствует социальный максимализм, кото­ рый всегда есть результат неподготовленности масс, содержавшихся во тьме. Гроза разразилась, она была неотвратима и ниспослана Провиде-

574 Статьи 1917 г. нием. Но атмосфера не очистилась. Нам не дышится легче после рево­ люционной грозы, воздух не стал чистым и прозрачным, осталась муть, по-прежнему господствуют двусмысленные и двоящиеся образы, хотя и в новых облачениях, ложь по-прежнему царит в нашей обществен­ ной жизни, предательства и провокация не перевелись, хотя Сухомли­ нов и Штюрмер сидят в тюрьме 2 . Старые люди, изолгавшиеся и поте­ рявшие нравственный центр, являются в новых одеяниях и прикрыва­ ются новыми словами. По-прежнему нет любви к правде, нет призна­ ния самодовлеющей и абсолютной ценности правды, которой нельзя жертвовать ни для каких утилитарных и корыстных целей, партийных, классовых и личных. Прежде уста, ненавидевшие и презиравшие Николая И, говорили об «обожаемом монархе», о верности и службе царю. Многое из того, что некогда было священным, превратилось в условную ложь, слова потеряли свое реальное содержание. Весь ужас в том, что давно уже «божье» было воздаваемо не Богу, а «кесарю», и это нарушение ос­ новной заповеди, это сотворение себе кумира и всякого подобия на земле 3 , это идолопоклонство нравственно отравило жизнь русского народа. Но вот старый идол самодержавия был низвергнут и втоптан в грязь. Как и всегда бывает, толпа, недавно ему поклонявшаяся, те­ перь топчет его ногами. Но после низвержения старых кумиров осво­ бодились ли мы от всякого идолопоклонства, от всякого воздаяния божьего царству кесаря? Нет, не освободились. Возникли новые ку­ миры, которые поставлены выше правды Божьей. Идолопоклонство, которое всегда есть измена живому Богу, осталось, оно приняло лишь новые формы. Началось идолотворение, появилось много новых идо­ лов и земных божков — «революция», «социализм», «демократия», «интернационализм», «пролетариат» и т. п. Все эти идолы и божки так же принадлежат к царству «кесаря», как и старый идол царского самодержавия, и им воздаются божеские почести. Царство кесаря в христианском, евангельском смысле этого слова не есть непременно самодержавие, монархия, не связано непременно с царем или импе­ ратором, оно обширнее и многообразнее, к нему может принадле­ жать и демократическое царство. Вокруг поклонения новым идолам кесарева царства уже успело накопиться много лжи и мути. Новое идолопоклонство, как и старое, заслоняет собой солнце правды. Ни­ когда идолопоклонство не проходит даром для нравственной приро­ ды человека и народа, оно нравственно калечит и толкает на путь лжи. Человек, поклонившийся чему-либо на земле, как Богу, уже переста­ ет отличать правду от лжи, он делается одержимым, он — раб вре­ менных, относительных вещей, во имя которых все считается доз­ воленным.

Правда и ложь в общественной жизни

575

II Революция есть лишь момент в жизни народа, временная функ­ ция, преходящее состояние, через которое он может перейти к выс­ шей, свободной жизни, но всегда болезненное и тяжелое, вызванное накоплением старого зла. Когда у какого-нибудь человека лопается гнойный нарыв, то странно было бы признать это явление самым свет­ лым и божественным в человеке, подменить самого человека этим мо­ ментом развития болезненного в нем процесса. Но у нас именно это и происходит в отношении к революции, которая есть лишь вскрытие гнойного нарыва на теле России. Превращение самой революции в божество и воздаяние божеских почестей есть отвратительное идоло­ поклонство, забвение истинного Бога. Это ничем не лучше, чем идолопоклонствовать перед кесарем, это — одной природы. Прежде Россия подменялась династией, которой она приносилась в жертву; теперь Россия подменяется революцией, которой она также приносится в жер­ тву. Если «обожаемый монарх» превратился в отвратительную и безоб­ разную ложь, то в такую же ложь может превратиться и «обожаемая революция», если ее не подчинить высшей правде. Правда же стоит выше всех изменений в царстве кесаря, в ней нет ничего двоящегося, колеблющегося и изменчивого, она самим Богом заложена в челове­ ческом сердце и раскрытие ее есть самая первая задача и самый верный путь к новой, свободной жизни. Идолопоклонство всегда повергает в царство лжи и порабощает ему. И мы уже находимся в самом страш­ ном рабстве у лжи. Неисчислимым количеством лжи отравлено сердце народа, сердце простых, темных людей, малых сих, и затуманен ум их. Прежде, до революции отравляли народ одной ложью, теперь отравля­ ют его другой ложью. Демагогия есть ложь, возведенная в принцип, в руководящее начало жизни. Демагогия считает дозволенной всякую ложь для достижения своих целей, для соблазнения масс. Вся револю­ ционно-социалистическая фразеология в наши дни все более и более превращается в условную ложь, подобную лжи той фразеологии, на которой покоился старый режим. Те, которые прикрывались высоки­ ми словами о святости отечества, государства и церкви, на деле слиш­ ком часто предавали отечество, разлагали государство и отдавали цер­ ковь во власть темных сил. Так поступают с божественной ценностью свободы многие из тех, которые прикрываются новой революционной фразеологией. Реальное значение и реальный вес слов теряется, ибо за этими словами стоят негодные человеческие души. «Темные, безответ­ ственные влияния» так же начинают господствовать над революцией, как они господствовали над старой властью. Предательства, провока­ ция и грубая корысть так же прикрываются громкими лозунгами «ин­ тернационализма», «революционного социализма» и т. п., как раньше

576

Статьи 1917 г.

они прикрывались громкими лозунгами «монархизма», «истинно рус­ ского патриотизма» и т. п. Большевизм имеет слишком много общего с распутинством и черносотенством. Красные и черные цвета в массе окончательно перемешались. Еще до революции приходилось слышать от честных социал-демократов, что в среде большевизма трудно отли­ чить революционеров от провокаторов и предателей. Самый нравствен­ ный принцип революционного максимализма таков, что он делает за­ труднительным различение, ибо все объявляет дозволенным для рево­ люционных целей и правду не считает существенной. Образуется под­ польная атмосфера, страдающая светобоязнью. В этой атмосфере расцвел Азеф. Эта атмосфера всегда соприкасалась с охранными отделениями, с департаментом полиции, с темными, подпольными придворными вли­ яниями. Эта подпольная, двусмысленная атмосфера не исчезла и пос^е переворота, она перешла и в новую, свободную Россию, где не должн^ было бы быть места для подполья. Носителями этой атмосферы сделаД лись по преимуществу большевики. Разоблачения, которые сделаны после 4 июля о германском шпионаже, об измене и предательстве сре­ ди тех, которые называли себя интернационалистами и единственны­ ми истинными социалистами-большевиками 4 , имеют слишком много общего с тем, что было раскрыто о Мясоедове и Сухомлинове, что сгу­ стилось вокруг имени Штюрмера и придворной немецкой партии 5 . Пахнуло тем же духом. Мы не освободились и не очистились, мы все еще в рабстве у темных сил, все еще томимся в подполье. Революция подверглась нравственному растлению, ее идеалистические элементы оттеснены и попали в рабство к элементам темным и двусмысленным. Нигилизм справа и нигилизм слева — одной природы.

III Во имя «революции» теперь допускается такая же ложь, какая рань­ ше допускалась во имя «монархии». Престиж идола ставится выше прав­ ды, простой и в своей простоте божественной правды. Революция не освободила нас от ложного охранения престижа господствующей силы, она требует охранения своего собственного престижа прежде всего. И это толкает на путь лжи. Новая, свободная жизнь настанет в России лишь тогда, когда во имя правды, поставленной выше всего, согласят­ ся пожертвовать всяким престижем, всякой условной ложью револю­ ционной, как и монархической. Да воцарится престиж самой правды, которая всеми силами должна быть раскрываема в сердце народа, и да сгинет всякая лживая, условная фразеология! Пора уже громко заявить, что ложь с самого начала отравила русскую свободу и повергла нас в рабство. Социалистические партии с максималистскими настроения-

Правда и яожь в общественной жизни 577 ми с самого начала допустили ложь для охранения своего престижа, престижа революции, ибо поклонялись не Богу, а идолу. Много лжи и неправды начало господствовать в русской жизни. Все эти демагоги­ ческие выкрики о «буржуазии», «буржуазности» и «буржуях», к кото­ рым была причислена и вся мыслящая и образованная Россия, все эти розыски «буржуазной контрреволюции» с самого начала были безоб­ разной ложью. В вышедшем из берегов и разлившемся море русского мужицкого царства буржуазия в настоящем, точном смысле слова, боль­ шой роли у нас не играет. Ей предстоит еще прогрессивное развитие. Реальная опасность, контрреволюция, грозит исключительно со сто­ роны большевиков и анархистов. Это начинают, наконец, сознавать разумные и честные социалисты, но не хотят громко заявить об этом из боязни нанести урон престижу революционного социализма. Безоб­ разной ложью было утверждение, что война ведется исключительно во имя захватных интересов империалистической буржуазии, руководи­ мой П.Н. Милюковым. И это тогда, когда дело шло об элементарной защите отечества и его чести. Безобразной ложью было прикрытие дезертирства и самого корыстного эгоизма громкими словами об ин­ тернационализме и братстве народов. Вся эта ложь разложила армию и уготовила нам неслыханный позор измены и бегства с полей сраже­ ний. Безобразная ложь—утверждение, что будто бы человеческая масса может существовать и исполнять свой долг без государственной, цер­ ковной и культурной дисциплины. Массы, вернувшиеся в естественное состояние, превращаются в беспорядочные толпы и в конце концов в звериные орды. Безобразная ложь называть социализмом корыстные и захватные интересы стихийных масс, не подчиняющихся никакой об­ щей и высшей правде. Безобразная ложь делать вид, что петроградские события 4 июля не имеют прямой связи с большевиками, и ответствен­ ность за них возлагать на выступление каких-то контрреволюционных элементов и даже на уход министров-кадетов. Безобразная ложь выкри­ кивать, что партия «народной свободы»6 — буржуазная, что она защи­ щает интересы капиталистов, что в ней заложено семя контрреволюции. Правдиво и в соответствии с реальной действительностью эту партию можно было бы обвинять в некотором академизме, в переоценке вне­ шних конституционных форм, в неумении привлечь к себе более ши­ рокие массы, затронув в них страстные струны, в недостатке силы и воли. Это — партия правого идеализма, самая бескорыстная из наших партий, чистая от всякой демагогии, но страдающая партийным бю­ рократизмом. По своему составу кадетская партия есть партия высшей интеллигенции страны, профессоров и земцев, элементы же «буржуаз­ ные» в точном смысле слова в ней играют незначительную роль. Бе­ зобразная ложь исповедовать принципы демократии, требовать Учре­ дительного собрания и все решать до Учредительного собрания и без 19 Паление с в я щ е н н о г о Русского царства

ь

'в »*мт-,*ь. Статьи 1917 г. него. Революционная социалистическая демократия до Учредительно­ го собрания, т. е. без воли суверенного народа,фешает форму правле­ ния, аграрный вопрос, областные автономией т.н. основные вопро­ сы. И правда заключается в том, что революционному социализму со­ всем не нужны принципы демократии и не нужно Учредительное со­ брание, оно опасно для всякой чисто классовой партии» ибо подчиняет всякий класс воле нации. Именно кадеты и являются сейчас более пос­ ледовательными демократами. Ложь провозглашать максимальные социальные лозунги, в реальную и действительную осуществимость ко­ торых не верят и которые провозглашают лишь для привлечения масс. Безобразная ложь преклоняться перед массовой стихией революции, в ней самой искать критериев истины и правды и называть контрреволю­ цией всякую попытку подчинить эту стихию критериям истины и прав­ ды, добытым не из произвола человеческой массы. Ложь — провозгла­ шать свободу и на каждом шагу попирать ее. Скопление лжи образует в революционной атмосфере муть. Только правда, не зависящая от быс­ трой смены дней и часов, от изменчивых инстинктов масс, может ос­ вободить нас Политика отравлена ложью у одних для целей низких, у других — для более высоких, она лишена нравственных основ. Все это ведет к сознанию той вечной истины, что возрождение народа не можетбыть внешним, исключительно материально-социальным, что оно должно быть прежде всего внутренним, изменением души народа, по­ бедой в ней правды над ложью, Бога над идолами, духовным оздоровле­ нием человеческой личности. Голос правды и элементарного нравствен­ ного инстинкта заставляет признать, что в нынешний грозный час дело идет о спасении родины, спасении России, а не революции и что прави­ тельством национального спасения может быть лишь такое правитель­ ство, в которое войдут представители всех групп и всех партий, а не од­ ной классовой партии, которая не может быть облечена доверием на­ ции. Политика правительства национального спасения может быть лишь общенациональной политикой.

ТОРЖЕСТВО И КРУШЕНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА I Русскую революцию в ее развитии можно рассматривать как тор­ жество народничества. Наша революция не богата оригинальными идеями, но если ее вдохновляет какая-нибудь идеология, то, конечно, исконная идеология русского народничества. Это не сразу видно, так как в заблуждение могут ввести разные вывезенные из Германии докт­ рины, очень у нас распространенные. Но более проницательный взор разглядит вполне русскую и восточную стихию за торжествующим у нас социализмом, косноязычным, не умеющим себя адекватно выра­ зить. Весь западный мир должен быть поражен тем, что самое отста­ лое, самое реакционное русское царство, исконный оплот монархизма вдруг с молниеносной быстротой превратилось в самое крайнее демок­ ратическое царство, почти что в социалистическое царство. В револю­ ционной России происходит небывалый разлив социализма и нигде еще не бывшее торжество социалистических лозунгов. По внешности Россия в несколько недель обогнала самые передовые европейские стра­ ны. Русские гордятся тем, что они — самый передовой народ в мире, самый демократический народ, что пример буржуазных европейских народов им не указ, что они научат Запад и раньше Запада осуществят идеалы социализма. Радикальная и демократическая партия «народной свободы» оказалась у нас крайне правой, почти реакционной, до того «буржуазной», что под ее флагом небезопасно выступать в наши дни. Явление — вполне восточное, для Запада с трудом понятное. Социалдемократы — крайние западники, с Запада заимствовавшие свое уче­ ние, всегда отрицавшие всякую самобытность России, вдруг преврати­ лись в своеобразных славянофилов, исповедующих какой-то русский социалистический мессианизм, верующих в свет с Востока, который распространит лучи свои на буржуазную тьму Запада. Западные уче­ ния об эволюции, о ступенях развития, о значении развития промыш-

580 Статьи 1917 г. ленности и культуры для всяких социальных достижений были забы­ ты. У русских социал-демократов ничего не осталось от марксизма, кроме веры в исключительную миссию всесильного пролетариата. Са­ мые широкие круги оказались захваченными верой в исключительный демократический и социалистический мессианизм русского народа, в его призвание первым осуществить социальный рай. И это в стране промышленно и культурно очень отсталой, где народная масса в зна­ чительной своей части безграмотна, лишена элементарного просвеще­ ния, не имеет никакого гражданского воспитания и гражданской под­ готовки. Но русские верят в социальное чудо и не хотят знать законов, по которым живут другие народы. В русской революционной стихии загорается вера, что Небесный Иерусалим вдруг сойдет на русскую зем­ лю. В этом сказывается исконная русская вера в чудодейственный ска­ чок, которым достигается социальная правда и социальное благо без исторического труда и длительных усилий. И это есть выражение ста­ рой русской пассивности, русской нелюбви к ответственному деланию истории, русской женственности, старой привычки русского человека, что все за него должен кто-то сделать. Идеология русской революции, поскольку можно ее обнаружить за оргией интересов и темных инстинктов, основана на вере в народ, в его правду и мудрость, на идеализации народа как простонародья, как класса трудящихся, как рабочих и крестьян, а не как великого целого, не как мистического организма. И идеология нашей революции про­ никнута глубоким недоверием к культуре, к творческому созиданию, к личной инициативе и личной ответственности, к значению качеств в общественной жизни. Подозрительное и враждебное отношение масс к «образованным» санкционируется революционным сознанием. В вос­ стании количеств против качеств видят демократическую правду. Это все свойства исконного русского народничества, народнической пси­ хологии и народнических идей, некогда мечтательных, ныне же дей­ ственных и примененных к жизни. Происходит народнический экспе­ римент огромного размера. Народничество не верит в культуру лич­ ности и не хочет с ней сообразоваться, оно верит лишь в народный коллектив. Это — какая-то лжесоборность, лжецерковность, подмена церкви как единственного истинного коллектива. Можно ли сказать, что этот русский народный коллективизм есть высшая ступень бытия, можно ли верить в то, что он опередил Европу, скованную нормами буржуазной культуры? В это, по-видимому, поверили не только наши социалисты-народники, но и наши социал-демократы, в это хотят ве­ рить и разные русские писатели и мыслители, склонные находиться в обладании стихией. И это есть самый большой русский соблазн, со­ блазн социальным чудом, русский самообман и иллюзия, сонная греза, от которой предстоит тяжкое пробуждение.

Торжество и крушение народничества

581

II Русское революционное народничество связано с прошлым, а не буду­ щим, народнические иллюзии— порождение старой, а не новой России. Ныне разлившийся и разбушевавшийся русский социализм не есть творчество новой жизни — в нем чувствуется вековая неволя русского народа, русская безответственность, недостаточная раскрытость в Рос­ сии личного начала, личного творчества, исконная погруженность в первобытный коллективизм, коллективизм натурального состояния. В основе русского социализма лежит русское экстенсивное хозяйство и русский экстенсивный склад характера. Поэтому пафос русского соци­ ализма есть вечный пафос раздела и распределения, никогда не пафос творчества и созидания. Переход к социализму не мыслится у нас как переход к интенсивной культуре. Не только у социалистов-народни­ ков, но и у социал-демократов интенсификация культуры совершенно отодвинута на второй план и не вдохновляет. Источника социальных бедствий и зол русские слишком исключительно склонны искать в злой воле людей, буржуазных и имущих классов, и никогда не ищут его в низком уровне культуры, в слабой степени овладения стихийными си­ лами природы. Русские социал-демократы всегда очень плохо усваива­ ли себе ту сторону марксизма, которая кладет в основу социального процесса развитие производительных сил, и очень хорошо усваивали себе другую сторону, которая проповедовала классовую ненависть. Для русского социализма аграрный вопрос всегда был вопросом передела земли и не был вопросом подъема сельскохозяйственной культуры. Рус­ ские революционеры и социалисты считали себя не «буржуазными» по­ тому, что у них слабы инстинкты производительные, что они исключи­ тельно поглощены социальной моралью распределения. Связывать рост народного благосостояния с ростом производительности труда и с ин­ тенсификацией культуры у нас всегда признавалось «буржуазным». Про­ блема социальная превратилась у нас в проблему розыска тех «подле­ цов» и «мерзавцев», тех «буржуев», от которых идет все зло. Исключи­ тельный морализм приводит к морально-некрасивым результатам и па­ рализует чувство личной ответственности. Объективная и созидательная сторона социальной проблемы совершенно исчезла. Социализм мыс­ лится не как задача регуляции стихийных природных сил, не как гар­ монизация целого, а как классовая ненависть и раздор. Экстенсивная и распределительная природа русского социализма наводит на мысль, что в русском социализме слишком многое должно быть отнесено на счет остатков первоначального состояния, первобыт­ ной демократии, того сельского коммунизма, с которого началось раз­ витие народов. Россия всегда была и осталась огромным мужицким царством, страной землепашцев, страной экстенсивного хозяйства и

Статьи 1917 г. экстенсивной культуры, с неразвитыми классами и сословиями, с не­ достаточно дифференцированной личностью, с невыраженной актив­ ностью и самодеятельностью. Хотя Россия давно уже вступила на путь капиталистической промышленности, но она не сделалась «буржуаз­ ной» страной, не перешла еще к более интенсивному хозяйствованию и к более дифференцированному социальному строю. Уличные крики сегодняшнего дня о «буржуазии» и «буржуазности» есть смесь демаго­ гии с невежеством. Роль «буржуазии» в России все еще совершенно ничтожна, ее у нас нет еще в настоящем, европейском смысле слова. Этим, быть может, объясняется, что так поздно у нас завоевана полити­ ческая свобода. Все тонет в этой огромной, серой массе крестьянства, связанной с землей и мечтающей о переделе земли. Русский царизм был по природе своей мужицко-демократическим. Его подпирало то самое крестьянство, которое сейчас внешне соблазняется социализмом, хотя и ненадолго. Ни дворянство, ни буржуазия не играли у нас надлежащей роли, и потому в России не развилась общественная и политическая са­ модеятельность. Верхний культурный слой всегда у нас! был очень то­ нок, не шел вглубь, и его легко разорвать. Вражда к «образованным» чер­ носотенников и большевиков имеет один и тот же источник и одну и ту же природу, это—вражда экстенсивного душевного уклада, жаждущего раздела, ко всякой творческой интенсивности. Мужицкое царство рань­ ше всего ждало от царя, а теперь всего готово ждать от фиктивного су­ щества, именуемого социализмом, но психология остается такой же пас­ сивной и антикультурной. И все будущее России зависит от подъема куль­ туры в крестьянстве, духовной и материальной. 582

III Русская левая интеллигенция в своей массе всегда находилась в раб­ стве у мужицкого царства и идолопоклонствовала перед «народом». Теперь приходится за это расплачиваться. Те, которые составляют ныне в высшей степени порядочную и корректную партию народных соци­ алистов, — типичные интеллигенты-народники. Но их уже бойкоти­ руют, их отказываются признать социалистами. Революционное народ­ ничество в плодах своих само себя поедает. Народничество сейчас тор­ жествует, оно сделалось господствующей религией. Но это торжество есть в то же время и крушение народничества, его конец, его идейная смерть. Жизненный опыт показал, что нет никаких оснований верить в эмпирический народ, в количественную массу, что поклонение ему есть идолопоклонство и ведет к угашению духа, к измене живому Богу. Народ должен верить в Бога и служить Ему, в народ же нельзя верить и нельзя служить ему. Поклоняться можно лишь качествам, никогда ко-

Торжество и крушение народничества 583 личествам. Народ должен подняться до более высокой духовной и вся­ ческой культуры, в народе должна раскрыться человеческая личность, ее качества, ее ответственное творчество. Опыт русской революции подтверждает правду «Бех». Эту правду на горьком опыте скоро позна­ ют и признают те интеллигенты, которые на «Вехи» яростно нападали. В огромной массе народа, крестьян и рабочих раскрылась не высшая правда, а темные еще инстинкты. Засилье темного мужицкого царства грозит русскому государству и русской культуре качественным пони­ жением, разложением достигнутых ценностей, и ответственность за это падет не на самый народ, который стремится к свету и неповинен в том, что его так долго держали во тьме, а теперь, вдруг, поставили пе­ ред непосильными задачами. Ответственность прежде всего падет на революционную, идолопоклонствующую перед народом интеллиген­ цию, которая не может быть источником света. И более всего неправы те, которые хотят придать этому народничеству религиозную окраску. Христианство призывает верить не в количественную массу, а в боже­ ственный образ в человеке, который может быть закрыт и погружен во тьму и который нужно раскрыть трудным путем религиозного подви­ га и духовной культуры. Лишь преодоление первозданной тьмы и зве­ риного образа в человеке раскрывает образ Божий. И это всегда есть качество, а не количество. Христианство не отменяет заповедей Ветхо­ го Завета для грешного, темного еще, рабствующего внешней природе человечества. Выше правды закона, правды государства и культуры с их нормами — не произвол и анархия, не возврат к первобытному, ес­ тественному состоянию, а благодатная свобода, восхождение к состоя­ нию сверхприродному. Пагубное заблуждение связывает русское на­ родничество с русским христианством — оно скорее связано с искон­ ным русским язычеством, с порабощением христианского откровения о личности русской стихии земли. Русский социализм и коллективизм, которые многим кажутся столь оригинальными и вызывают извращен­ ное шовинистическое чувство, есть в сущности остаток первоначаль­ ного натурализма, первобытного коммунизма, в нем чувствуется еще неполная освобожденность от состояния орды. Возникновение куль­ турного и прогрессивного социализма у нас еще впереди. Пока же у нас торжествует реакционный социализм, связанный со столь же шо­ винистическим самомнением, как и наше черносотенство, как и ста­ рый наш национализм. Пока оригинальность русского социализма выражается прежде всего в том, что он понижает производительность труда, т. е. отбрасывает назад. Вся задача России в том, чтобы в ней раскрылась качественно более высокая и свободная жизнь личности и чтобы всякий новый коллективизм прошел через очистительный огонь личного перерождения и повышения. Оригинальность России не мо­ жет заключаться в том, что она останется навеки в состоянии природ-

584 Статьи 1917 г. ного, первоначального коллективизма. И Россия должна пройти через личную культуру и обнаружить в ней оригинальность и своеобразие. Народничество отныне не может уже никого вдохновлять, оно превра­ тилось из прекрасной мечты в тяжелую действительность, оно пере­ живает последние свои дни. После отрезвления должен начаться су­ ровый закал личности, переход к ответственной творческой работе. Поклоняться будут Богу живому и единому, а не земным идолам. Поймут, что народу нужно просвещение, а не лежание перед ним на брюхе. И новая Россия впервые народится лишь после преодоления старого народничества, после внутренней победы над старой, рабьей психологией.

НАРОДНИЧЕСКОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ I Очень своевременно теперь вдуматься в то исконное русское на­ правление и настроение, которое носит наименование «народничества». В нынешний час русской истории происходит острое столкновение сознания «народнического» с сознанием «национальным» и явно пре­ обладает первый тип сознания. В народничестве есть что-то очень рус­ ское, очень национальное даже в самом своем отрицании националь­ ности, и оно принимало самые разнообразные формы, от самых рели­ гиозных и мистических до самых материалистических, от самых пра­ вых до самых левых. Крайности у нас всегда сходятся, наша черная и красная стихия — одна и та же стихия. Преобладание эмоциональной стороны человеческой природы, жизни чувства над стороной волевой и мыслящей, отрицание закона и нормы — одинаково характерно и для нашего правого, и для нашего левого народничества. Народника­ ми были славянофилы и социалисты-революционеры, толстовцы и интеллигенты-революционеры, которые в 70-х годах шли в народ, на­ родником был Достоевский и народником был Михайловский. И рус­ ские социал-демократы, которые начали свое существование с борьбы против народничества, в сущности психологически и морально оста­ лись народниками и сейчас, во время революции, находятся во власти всех народнических иллюзий. «Большевизм» есть, конечно, революци­ онное, анархически-бунтарское народничество. Народничество всегда имело особенное обаяние для души русского интеллигента, и от него не могли освободиться даже величайшие русские гении, как Толстой и Достоевский. Редкое исключение представлял Вл. Соловьев, который не был народником. В русской общественной мысли за последние де­ сятилетия наиболее решительным противником народничества был всегда П.Б. Струве и, быть может, в этом нужно искать причины враж-

586 Статьи 1917 г. дебного к нему отношения в некоторых интеллигентских кругах. Мно­ гие считают народничество тем оригинальным словом, которое Россия скажет миру. Для одних это слово — славянофильское, для других — толстовское, для третьих — революционно-социалистическое в особен­ ном, русском смысле, для четвертых— в русском, идеалистическом смыс­ ле анархическое слово. В русском народничестве всегда чувствовалась стихия Востока, глубоко противоположная западной идее культуры, западным нормам общественности. Русские революционеры, русские социалисты и анархисты, как бы фанатически они ни исповедовали западные учения, всегда были по природе своей восточниками, а не западниками. Русское народничество—анархично и женственно, в нем нет мужественного овладения стихией, нет начала оформляющего. Причин возникновения русского народничества и его долгого господ­ ства в интеллигентском сознании обычно ищут в глубоком и длитель­ ном разрыве между высшим культурным слоем и низинами народной жизни. В наиболее совестливой части культурного слоя проснулось желание послужить слою народному и получить от него правду непос­ редственности, цельности, жизни, согласной с ритмом природы. Это преломилось в своеобразном моральном складе русской души, в ее со­ страдательности, в ее боли о всеобщем спасении. В русской природе есть вечная склонность к покаянию, работа совести всегда преобладает в ней над работой чести, над чувством достоинства, по преимуществу западным, рыцарским по своему происхождению. Внешне, историчес­ ки русское народническое сознание определилось прежде всего тем, что Россия—страна мужицкая, крестьянская, что она слишком долго была страной натурального хозяйства, что в ней все еще оставалась в силе первоначальная, патриархальная демократия, с которой началось раз­ витие народа, что в ней все еще была первобытная скрепленность духа с органической материей. Демократизм в России слишком часто мо­ жет быть отнесен на счет остатков старого, а не нарождения нового. Личное начало никогда не было у нас сильно выражено, личность чув­ ствовала себя пребывающей в первоначальном коллективизме. Классы были мало развиты в России и мало активны, у них не образовалось настоящих культурных традиций. Россия представляла собой темное мужицкое царство с самодержавным царем во главе. Сама идеология самодержавия была у нас народнической. Сильна у нас была вера в то, что Россия навеки должна остаться естественным, органическим му­ жицким царством, которое раскроет из себя высшую правду. Куль­ турный же слой был у нас очень тонок, чувствовал себя потерянным в таинственной необъятности мужицкого царства и из чувства само­ сохранения искал опоры в этом царстве, идеализировал народную сти­ хийность, пытался подслушать ее понимание правды. Народничес­ кие чувства и народническое сознание угашали творческие порывы,

Народническое и национальное сознание 587 нравственно отравляли сами источники творчества духовной культу­ ры, так как в творчестве видели уклонение от исполнения долга перед народом или измену народной правде.

II Народничество нашего интеллигентного, культурного слоя опре­ делялось не только русской сострадательностью к униженным и оскор­ бленным, не только совестливостью, но и недостатком духовного му­ жества и духовной свободы, слабым развитием личного достоинства и самостоятельности, потребностью найти опору вовне, сложить с себя ответственность, на других переложить активность духа в отыскании и определении правды. Народничество всегда было в России какой-то лжесоборностью, лжецерковностью. Сама христианская церковь, по природе своей вселенская, получила в России резко народнический от­ печаток. Церковь определилась как русская мужицкая церковь по пре­ имуществу, в ней женственная народная стихия возобладала над муже­ ственным Логосом. Она попала под власть государства, потому что внутри самой народной церкви русские анархические начала были силь­ нее начал организующих, начал истинного самоуправления. Высшая духовная иерархия деспотически правила церковью, как чиновниче­ ство, как поставленная гбсударственной властью бюрократия, но ни­ когда не была самоуправлением церкви, никогда не играла руководя­ щей духовной роли. Русское народничество, если взять его глубже, было обратной стороной порабощенности народа, отсутствия самоуправле­ ния в народной жизни, вечной зависимости от чужой власти. Порабощенность духа сказалась в народническом сознании. Для этого сознания источником правды и истины является не Логос, не разум и совесть, не Божественное внутри человека и внутри церкви, а эмпирический народ, понимаемый как простонародье, как трудящийся физически, близкий к земле и природе. Не в качестве нужно искать источников правды, а в количестве, в народном большинстве. Одни религиозно, другие мате­ риалистически искали правды в народной мудрости, в серой массе упо­ вали открыть истину. Потребность погружения в стихийный коллек­ тив характерно русская потребность. По слабости сознания она пере­ живается как потребность в религиозной соборности. Народничество переходило у нас в народопоклонство, в поклонение эмпирической данности. Народ брался у нас как эмпирическая данность, т. е. как ко­ личество, а не как качество. Этим грешили не только народники-мате­ риалисты, но и народники-мистики. У народников второго типа был соблазн увидать в народе, как данности, истинную церковь. На этом пути церковь теряла в своей универсальной качественности и подпала под власть количественной эмпирической данности.

588 Статьи 1917 г. Именно с церковной, религиозной точки зрения народничество должно быть признано наибольшей ложью и подменой: оно посягает на универсальную качественность церкви, подменяет ее ограниченной, эмпирической народной данностью. В этом опасность крайней нацио­ нализации церкви, переходящей в отождествление ее с народом. Но необходимо окончательно и бесповоротно установить, что народный коллективизм не есть церковная соборность и отличается от нее, как земля от неба. Религиозное народничество возвращает нас от христи­ анства к язычеству, к языческой стихийности и языческому натурализ­ му. И нельзя не видеть большой правды католичества в том, в чем оно радикально противоположно такого рода народничеству и несовмес­ тимо с ним. Народничество противоположно духовной свободе, рас­ крывшейся в христианстве, и высшему самосознанию личности. Са­ мосознание личности совместимо с универсальной качественностью церкви, но не совместимо с обоготворением ограниченной количе­ ственное™ эмпирического народа. В восточном православии всегда была большая беззащитность от притязаний религиозного народни­ чества. Восточное православие не могло устоять от опасности погло­ щения его народной стихией, как не могло устоять и от опасности по­ глощения его государственностью. И этот роковой факт нашей цер­ ковной истории может быть объяснен лишь тем, что восточное право­ славие не было вселенской церковью, что в нем был некоторый уклон от вселенского христианства в сторону партикуляризма и провинциа­ лизма. Народничество всегда есть провинциализм, оно глубоко проти­ воположно универсализму.

III Истина для народнического сознания всегда в трудящейся народ­ ной массе, а не в избранных личностях, не в духовной аристократии. Истина всегда в стихийности, никогда не в сознательности, истина все­ гда в чувствах, никогда не в разуме. Культура лишь закрывает истину, таящуюся в народе. Культура основана на неправде и зле неравенства и порабощения народа. Тот качественный слой, который творит духов­ ную культуру, всегда виновен перед народом. Духовный труд для на­ роднического сознания не равноценен труду физическому, он оказы­ вается ниже, в нем нужно каяться. Истина всегда — в простом, а не в сложном. Истина — в цельном, и потеря цельности, характерная для культурного слоя, всегда есть ложь. Мужик знает больше, чем фило­ соф. Для одних в простом народе есть правда, связанная с природной, органической, целостной мистикой; для других — правда, связанная с материальными условиями его жизни, с тем, что он не пользуется чу-

Народническое и национальное сознание 589 жим физическим трудом. Народничество отрицает разделение труда, оно хочет перенести разделение труда внутрь каждой человеческой личности и совершенно уничтожить его в обществе, сделать все лич­ ности равными и схожими, общество же однородным и простым, ли­ шенным всяких дифференциаций, серым. В этом отношении особен­ но характерными народниками являются Л. Толстой и И. Михайловс­ кий, которые, несмотря на их кажущийся индивидуализм, должны быть признаны врагами всякого яркого, разностного, личного начала, вся­ кого индивидуального возвышения. Для народничества проблема рас­ пределения всегда заслоняет собой проблему производства как в обла­ сти духовной, так и в области материальной. Высший, творческий куль­ турный слой, созидающий духовные ценности, для народнического сознания всегда отщепенский, утерявший источники правды в себе. У простого трудящегося народа есть много страданий, на облегчение которых нужно направить все свои силы, и есть правда, которой нуж­ но у него учиться. От истории и исторических задач народничество всегда отворачивается. Для народнического сознания народ не есть великое целое, в кото­ рое входят все классы, все группы, все человеческие личности, не есть соборная личность, существо, живущее тысячелетие своей самобытной жизнью, в котором прошлое и будущее органически связаны и кото­ рое не подлежит никаким социологическим определениям; для этого сознания народ есть часть, социальный класс физически трудящихся, крестьяне и рабочие, более всего и прежде всего крестьяне, все же ос­ тальные выпадают из народа, отщепенцы народной жизни. От этого социально-классового понимания народа не свободны и те народни­ ки, которые стоят на религиозной почве. Религиозное народничество славянофилов всегда под словом «народ» понимало простонародье, вер­ ное старым русским устоям и заветам, и очень связывало себя с мате­ риальными условиями жизни, с крестьянской общиной, с натуральным хозяйством, с патриархальной демократией. И это есть материализм, прикованность духа к органической материи, это есть натурализм, об­ ращенный назад, к остаткам первобытной жизни. Но в славянофиль­ стве было заложено и другое понимание народа, свободное от соци­ ально-классовых определений, от скованности материальными усло­ виями жизни. Русский народ есть прежде всего некое метафизическое единство, некий мистический организм, субъект тысячелетней русской истории, не определяемый никакой социально-классовой структурой, не связанный в своей глубине с материальными условиями. И самое совершенное свое выражение русский народ как мистическое целое находит в русском гении, в Пушкине, Достоевском и Толстом, которые принадлежали к культурному слою, а не к простонародью. Так было у всех народов. Народность не зависит от принадлежности к классу, от

590

Статьи 1917 г. материальных условий жизни, народность есть чисто духовная катего­ рия. Каждый русский человек должен сказать себе: я сам народ, моя собственная глубина и есть глубина народной жизни, народность рас­ крывается изнутри, а не вовне, я чувствую себя народом и народным, когда я не на поверхности, а в глубине, где совлекаются все сословные и классовые социальные оболочки, и из этой глубины звучит голос на­ рода. И те, которые находятся в самой большой глубине и преодолева­ ют поверхностные оболочки, те и являются истинными выразителями народа, народной души. Между мужиком и барином, простым работ­ ником и человеком высшей культуры на этой глубине исчезает всякая противоположность, они общаются в духе, в духе народном. Я знаю это по собственному опыту общения с сектантами 1 . Народническое сознание лишь увеличивает пропасть между «народом» и «интеллиген­ цией», «народом» и «культурой», ему не открывается духовная глубина народной жизни, в которой исчезают все различия, связанные с соци­ альными оболочками.

IV Народническое понимание народа давно уже подверглось социо­ логическому разложению. Народа в социологическом смысле просто не существует, он распадается на классы, подклассы, группы с разнооб­ разными интересами, с разнообразной психикой. И крестьянство не представляет в чисто социальном отношении единства, оно уже зна­ чительно дифференцировано. Марксизм нанес непоправимые удары старому народническому сознанию с его верой в органическую цель­ ность народа, с его цеплянием за остатки первоначальной, патриар­ хальной демократии в России. Народ материалистически не может быть воспринят. Подлинно существует лишь народ в метафизическом смыс­ ле слова, и только этот народ глубже всех социальных оболочек. Народ есть мистический организм, который был уже тысячу лет тому назад и пребудет в вечности. В современном французском народе с его буржу­ азной культурой мы узнаем черты средневекового французского наро­ да с его старинной доблестью, так ярко вспыхнувшей во время войны, с его старой рыцарской культурой. И в современном русском народе мы узнаем черты народа Смутной эпохи и даже удельного периода2, — народа, в котором доброта и смирение перемешаны со склонностями к анархии и раздорам. Существует единый в своей неповторимости индивидуальный народный лик, который может быть искажен, но не может быть уничтожен. Этот народ, не поддающийся никакому соци­ ологическому определению и разложению, есть нация, и опознается он в национальном, а не народническом сознании. Выразительницей

Народническое и национальное сознание 591 и носительницей национального сознания должна быть высшая ин­ теллигенция страны, духовная аристократия, состоящая из личностей более высокого качественного уровня. Национальное сознание есть со­ знание качественное, а не количественное. Народническое же созна­ ние было в конце концов преклонением перед количеством, перед про­ стой массой; оно покоится на вере в имманентную правду массового коллектива, правду бессознательной простоты. Народничество есть отказ от всяких сложных мировых задач, выходящих за пределы види­ мого горизонта, оно стремится к облегчению через упрощение. Выс­ шее национальное сознание должно хранить сотворенные ценности и творить новые ценности народа как великого исторического целого; оно связывает далекое прошлое с далеким будущим. Ценность велико­ го русского государства, завоеванная русским народом в долгой и му­ чительной истории, понятна лишь для национального сознания и не понятна для сознания народнического, которое всегда имело анархи­ ческий уклон. Народническое сознание считает вполне возможным отвергнуть смысл всей русской истории и вернуться к ее истокам, что­ бы проделать всю историю сызнова, без неправды государства и не­ правды культуры. На дне народнического сознания всегда лежит чув­ ство, отвергающее государство и культуру, как купленные слишком дорогой ценой. Но если верить в бессознательную правду народа, то неизбежно признать, что народ в своей подсознательной стихии согла­ сился купить дорогой ценой государство и культуру и не остановился перед тысячелетними жертвами. Лишь крайний рационализм может при­ знать в этом насилие над народом, эксплуатацию народа. Национальное сознание постигает место России в мире и ее великое призвание, для него существует прежде всего целое, а не части, для него не безразлично вели­ чие и сила России. Народническое сознание — прежде всего провинци­ альное и частное, и в этих чертах своих сознание мещанское. Старый, реакционный русский национализм кончился. Необходи­ мо новое, творческое национальное сознание, которое освободило бы от отравляющих воспоминаний и ассоциаций прошлого. Перед наци­ ональным сознанием стоит прежде всего великое творческое задание, долженствование, а не данность, которой мы довольны и перед кото­ рой идолопоклонствуем. Национальное сознание должно быть свобод­ но от всякого шовинизма, от всякого самохвальства и самодовольства. Народничество в более глубоком смысле не менее реакционно, чем ста­ рый национализм; оно приковано к прошлому, оно мешает раскрепо­ щению духа. Сейчас это старое, но по-новому переживаемое народни­ чество раздирает единство русской революции, истребляет самую идею единой нации и мешает переходу к творчеству новой жизни. Народни­ чество дает санкцию той вражде к культуре, к образованным, к людям духа, которая в нынешний день может превратиться в великое нацио-

Статьи 1917 г. 592 нальное бедствие, не меньшее, чем глад, мор и нашествие иноплемен­ ников. Оно враждебно всякой производительности и жаждет раздела. Новое, творческое национальное сознание родится у нас в муках и ис­ пытаниях, через раздор и разделение. Лишь меньшинство сознает сей­ час единство России, единство русского народа, лишь меньшинство обращено к ценностям великого целого. Но меньшинство может быть правее большинства и может духовно победить. Лишь духовное, рели­ гиозное перерождение русской демократии приведет ее к сознанию великих, сверхклассовых, всенародных ценностей, обратит ее от инте­ ресов к правде и истине.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ОСНОВЫ БОЛЬШЕВИЗМА (Из религиозной психологии русского народа) I Такая постановка темы может вызвать недоумение. Какое отноше­ ние имеет большевизм к религии? Большевики, как и подавляющее большинство социал-демократов, — материалисты, позитивисты, ате­ исты, им чужд всякий религиозный интерес, они насмехаются над вся­ кой религиозной постановкой тем. Все скажут, что большевизм есть явление совершенно внерелигиозное и антирелигиозное. Все это так, если оставаться на поверхности и считать окончательными те словес­ ные формулы, в которые люди облекают свое сознание. Но я думаю, что сами большевики, как это часто бывает, не знают о себе последней правды, не ведают, какого они духа. Узнать же о них последнюю прав­ ду, узнать, какого они духа, могут лишь люди религиозного сознания, обладающие религиозным критерием различения. И вот я решаюсь сказать, что русский большевизм — явление религиозного порядка, в нем действуют некие последние религиозные энергии, если под рели­ гиозной энергией понимать не только то, что обращено к Богу. Рели­ гиозная подмена, обратная религия, лжерелигия — тоже ведь явление религиозного порядка, в этом есть своя абсолютность, своя конечность, своя всецелость, своя ложная, призрачная полнота. Большевизм не есть политика, не есть просто социальная борьба, не есть частная, диффе­ ренцированная сфера человеческой деятельности. Большевизм есть состояние духа и явление духа, цельное мироощущение и миросозер­ цание. Большевизм претендует захватить всего человека, все его силы, он хочет ответить на все запросы человека, на все муки человеческие. Большевизм хочет быть не кое-чем, не частью, не отдельной областью жизни, не социальной политикой, а всем, всей полнотой. Как вероуче­ ние фанатическое, он не терпит ничего рядом с собой, ни с чем ничего не хочет разделить, хочет быть всем и во всем. Большевизм и есть со-

594 Статьи 1917 г. циализм, доведенный до религиозного напряжения и до религиозной исключительности. В этом он родствен французскому революционно­ му синдикализму1. По всем своим формальным признакам больше­ визм претендует быть религией, и нужно определить, какого рода эта религия, какой дух она несет с собой в мир. Революционная социал-демократия подверглась процессу выцве­ тания, обуржуазивания, дифференциации, она постепенно преврати­ лась в практическую социальную политику эволюционно-реформаторского типа. Пафос революционного социализма незаметно выветрил­ ся. Европейские социал-демократы стали культурными людьми, при­ знали такие «буржуазные» ценности, как национальность и государство, и их конечное миросозерцание превратилось в частное дело. Лишь в сознании русских большевиков революционный социализм остается религией, которую они огнем и мечом хотят навязать миру. Это—чтото вроде нового Ислама, в котором хотят заслужить себе рай избиени­ ем неверных. Большевики, как и все религиозные фанатики, делят весь мир и все человечество на два царства—царство Божье, царство соци­ алистического пролетариата, и царство диавола, царство буржуазное. Я все время буду говорить лишь об искренних, верующих большеви­ ках, ибо в этой среде есть и много темных элементов, провокаторов, шпионов, подкупленных и нравственных идиотов. Религиозная основа большевизма пока еще очень неясна и для мно­ гих не заметна. Но христианин, верующий во Христа пришедшего и ожидающий Христа грядущего, должен взять на себя,смелость сказать, какой дух входит в мир с фанатическим революционным социализ­ мом большевиков. Великие русские писатели—Достоевский в «Леген­ де о Великом инквизиторе» и Вл. Соловьев в «Повести об Антихристе» помогают нам разгадать этот дух. Русская религиозная мысль много сделала для выявления конечных религиозных основ социализма, для выяснения его двоящейся природы, сделала больше, чем мысль запад­ ная. В русской религиозной мысли всегда была апокалиптическая на­ строенность и устремленность. И потому ей удалось выяснить, что дух того, кто явится в конце времен и кто соблазнит своим подобием Хри­ сту, будет действовать во имя счастья и блага людей, во имя миллиона счастливых младенцев, не знающих греха. Дух этот пожелает осчастли­ вить людей, лишив их духовной свободы. За отречение от духовного первородства, от образа Божьего в человеке и божественного его пред­ назначения, от свободы, от личности сулит Великий Инквизитор счас­ тье, блаженство, всемирное соединение и покой. «Он... ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми». «Да, мы заставим их рабо­ тать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разре-

Религиозные основы большевизма 595 шим им и грех, они слабы и бессильны». «И все будут счастливы, все миллионы существ». «Если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они» 2 . И герой «Повести об Антихристе» — великий филантроп, он тоже хочет осчастливить людей, он окончательно ре­ шает социальный вопрос и водворяет социальный рай, но все тою же страшной ценой.

II Достоевский и Соловьев, гениально, пророчески вскрыли этот дво­ ящийся образ грядущего, прельщающий миллионы младенцев. Когда вдумываешься в то, что сейчас происходит, то вспоминаешь правду слов «Легенды о Великом инквизиторе»: «Ничего и никогда не было для че­ ловека и человеческого общества невыносимее свободы»3. И «Легенда о Великом инквизиторе» и «Повесть об Антихристе» ставят проблему антихриста в связь с проблемой социализма. И поистине в социализ­ ме, как мировом явлении большого масштаба, есть что-то двойствен­ ное и двоящееся — в нем правда перемешана с ложью, Христово с анти­ христовым, начало освобождающее с началом порабощающим. Социа­ лизм — очень сложное явление, и идейно сложное и жизненно сложное. И нельзя быть просто другом социализма или его врагом4. Антихристов соблазн основан на том, что последнее зло является в обличье добра, что этого последнего зла нельзя различить по внешности, что злая сила действует во имя блага человечества, во имя высоких, справедливых, прекрасных целей, во имя равенства и братства, во имя всеобщего сча­ стья и благополучия. На этом основана вся соблазнительная диалекти­ ка антихристова духа, раскрытая Достоевским. Дух этот принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне. Дух этот совершает инквизиторские насилия во имя блага и счастья людей, во имя спра­ ведливости и равенства. Социализм как религия и есть прежде всего принятие первого искушения, искушения хлебами. «А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за то­ бой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку свою и прекратятся им хлеба Твои» 5 . И послушное стадо ныне бежит за теми, которые соблазняют его превращением камней в хлеба. Большевизм идет по стопам Вели­ кого Инквизитора. Во имя счастья и равенства дух этот хотел бы истре­ бить все возвышающееся, все качественное, все ценное, всякую свобо­ ду, всякую индивидуальность. Дух этот проповедует всемирное равное блаженство в небытии. Дух этот ненавидит бытие как качество, как возвышение, и во имя равенства и блаженного успокоения истребляет его и повергает в небытие. Духу этому ненавистен тот онтологический аристократизм, который лежит в основе всякой подлинной религии и

Статьи 1917 г. 596 более всего — христианства, аристократизм духовной свободы и ду­ ховного первородства, божественного происхождения человека. Этот дух хамизма утверждает низкое происхождение человека. Люди — не сыны Божьи, а сыны мира. Из самих низин материи и материальной тьмы хочет он вызвать бунт и восстание во имя уравнения бытия с не­ бытием, во имя погружения всех качеств бытия в бескачественное не­ бытие. Это — мистический коммунизм. Дух этот принимает не только первое искушение хлебами, но и два других искушения, и на них хочет он создать царство мира сего. Дух этот соглашается поклониться царству мира сего и броситься в бездну. Всемирный революционный социализм большевиков хочет превратить камни в хлеба, броситься в революционную бездну в надежде на рево­ люционное чудо и основать вековечное царство мира сего, подменяю­ щее царство Божье. Эта религия социализма во всем противоположна религии Христа, которая учит, что не единым хлебом жив будет чело­ век, но и словом Божьим6, учит поклоняться единому Господу Богу, а не царству мира сего, и отвергает искушение чудом во имя свободы. Рели­ гия социализма хочет истребить все качества бытия, все возвышающее­ ся, и утопить в царстве небытия. Она отвергает свободу сынов Божьих и принимает необходимость и принуждение сынов мира сего, детей низ­ шей материи. Соблазн мирового социального катаклизма, «прыжка из царства необходимости в царство свободы»7 и есть соблазн искушением броситься в бездну, искушением социального чуда. Социальная револю­ ция, приобретающая мистическую окраску, и есть третье искушение, от­ вергнутое Христом во имя духовной свободы человека. Этому искуше­ нию должна быть противопоставлена социальная трезвость как требова­ ние аскетической религиозной дисциплины. Социализм как проблема со­ циальной политики и социальной этики, как социальный реформизм, как реальное улучшение положения трудящихся, дающее хлеб насущ­ ный, религиозно нейтрален и может составить неотъемлемую" часть христианского отношения к жизни. В социализме есть своя великая9 правда. Но этот праведный социализм исходит из свободы человечес­ кого духа и не допускает порабощения человеческого духа хлебам и темным безднам, сулящим чудесное блаженство в земном царстве. Со­ циализм же, мечтающий о создании всемирного царства механичес­ кими революционными чудесами, есть антихристов соблазн, он отри­ цает свободу духа и лишает человека его богосыновства.

III Русские по женственной природе своей легко поддаются соблазнам двоящихся образов, соблазнам зла, принявшего обличье добра. Само­ званство так характерно для русской истории. В ней часто являлись

Религиозные основы большевизма 597 образы двоящиеся, природа которых неопределима, не личности, а личины. В наших мистических народных сектах немало было таких личин, двоящихся образов, лжехристов и лжебогородиц. В русском народе есть очень своеобразная мистическая стихия, стихия хлыстов­ ская, уходящая в глубину языческих корней народной жизни. Русское хлыстовство в конце концов связано с неверным, болезненным взаи­ моотношением мужественного и женственного начала в русской на­ родной душе и русском народном характере. В мистической глубине русского народа не произошло внутреннего брака, истинного соедине­ ния мужественного и женственного начала в народном характере. Душа народа остается женственной, оторванной от начала мужественного, вечно ожидающей жениха и вечно не того принимающей за своего су­ женого. На этой почве развилась метафизическая истерия в русском на­ родном характере. Ее раскрыл Достоевский. На этой почве расцветает всякого рода одержимость. Одержимость большевизмом есть новая форма исконного русского хлыстовства. Это хлыстовство одинаково может быть и черным, и красным, хлыстовским героем одинаково мо­ жет быть и Григорий Распутин, и Ленин. И все это будет явлением пас­ сивности, а не активности русской души, ее дурной и болезненной, исте­ рической женственности. Большевики, конечно, находятся в обладании какого-то неведомого им духа, они насквозь пассивны и вводят лишь в заблуждение своей кричащей революционной внешностью. Мужествен­ ный, активный дух никогда не будет в обладании таких стихий. У более мужественных народов Запада, получивших католическое и протестантское религиозное воспитание, более резко очерчены все границы, более отделено добро от зла, Бог от диавола, чем в русской безбрежности. Мир католический соблазнился диаволом, как злом, но этот резко оформленный, кристаллизованный и познавший свои гра­ ницы мир нелегко соблазняется антихристом — злом, принявшим об­ личье добра. Сатанизм, диаволизм был всегда специальностью мира католического, романского; антихрист же есть специальность мира православного, славянского с его безбрежностью и безгранностью. Диаволом не соблазнить русскую душу, антихристом же легко можно ее соблазнить. Диавол предполагает различение, антихрист же основы­ вается на смешении и подмене. Это — очень интересное противополо­ жение религиозной психологии. Сатанические секты невозможны на русско-православном Востоке, но очень возможны смешения лжехри­ ста и с Христом истинным, и в русских мистических сектах это всегда происходит. Чистый культ Девы Марии легко смешивается с астартизмом10. Богородица отождествляется с языческой богиней земли. Запад забронирован, забронирован всей своей религией, своей куль­ турой, всей своей активной, мужественной историей, своим рыцарским прошлым, своим свободным подчинением закону и норме. Это делает

598 Статьи 1917 г. Запад мало чувствительным к мистическим веяниям антихристова духа. Чувство антихриста почти отсутствует в западном типе религиознос­ ти. Не то в России. Чувство антихриста есть религиозная специальность России. Оно всегда было в народной религиозной жизни, в наших сек­ тах, в нашем старообрядчестве. Одинаково можно найти это чувство и в низах народной жизни, и на вершинах, в русской литературе, у Дос­ тоевского и Соловьева, в современных религиозных исканиях. В рус­ ской природе нет резкого разделения добра и зла. Русских пленяет зло как добро, само же зло, не принявшее обличья добра, редко пленяет их. Вот почему для русских страшен не диавол, а антихрист — последнее, грядущее явление зла. И у русских особенную силу приобретает рели­ гия революционного социализма, магического социализма, религия большевизма, пленяющая равенством, справедливостью и всемирным торжеством окончательной социальной правды и социального рая. Западный социализм — законнический; русский же социализм — без­ законный. Большевизм есть русское, национальное явление, это — наша национальная болезнь, которая и в прошлой русской истории всегда существовала, но в иных формах. Германия пользуется этой болезнью русского духа, обращая ее в свое послушное орудие. Мужественный германский дух совершает насилие над женственной русской душой, злоупотребляя ее болезненной пассивностью и истеричностью. Герма­ низм предполагает быть женихом невестящейся русской земли. Побе­ дить эту русскую болезнь нельзя одними рациональными, государствен­ ными, политическими методами лечения. Победить ее можно лишь ре­ лигиозно, лишь противоположив ложному подобию Добра подлинную силу Добра Христа. Антихристово царство в этом мире может быть лишь результатом неудачи дела Христова в мире — оно попробует соединить насилием тот мир, который не соединится в любви и свободе Христо­ вой. Если антихристово начало восторжествует, то вина падет на хрис­ тианский мир, на христианское человечество, на его духовную буржу­ азность. Христиане не проявляют и сотой доли той энергии, которую проявляют большевики. Правда, энергия последних—кажущаяся, при­ зрачная, она есть лишь одержимость. Но величайшее дело есть соедине­ ние всех сил христианского мира против грядущего зла, ибо борьба с ним должна вестись не только во внешнем, политическом и социаль­ ном плане, но и во внутреннем, духовном и религиозном плане.

ГЕРМАНСКИЕ ВЛИЯНИЯ И СЛАВЯНСТВО I Борьба партий и классов, политические и социальные страсти мно­ гих заставляют забывать, что русская революция протекает в атмосфе­ ре страшной войны и что все партийные группировки с их громкими лозунгами совершаются под давлением войны. Партии с их програм­ мами и тактиками не могут сейчас предстать в чистом виде, все они не таковы, какими были бы в мирное время, в спокойных условиях поли­ тической деятельности и социального реформирования общества. В нынешний трагический момент русской истории все партии опреде­ ляются прежде всего своим отношением к войне и к международной политике. Реально в России сейчас существуют только две партии — партия патриотов, желающих спасти родину, не потерявших здорово­ го национального и государственного чувства, сознающих ответствен­ ность за все будущее России, и непатриотов, отрицающих самостоя­ тельную ценность национальности, равнодушных к родине, к ее чести и достоинству, предающих ее или из фанатической приверженности отвлеченным утопиям и ложным интернационалистическим идеям, или из низкой корысти и продажности. Деление на партии «буржуазные» и «социалистические» сейчас имеет лишь словесное значение, это — ус­ ловная фразеология. Плехановская социалистическая группа «Един­ ство» признана «буржуазной» исключительно за ее патриотическую деятельность 1 . А элементы черносотенные, скрывающиеся под маской большевизма, готовы признать «социалистическими» за их антипат­ риотическую деятельность. Дело тут совсем не в социализме, взятом по существу. Серьезный разговор о социализме исторически несвоевремен и неуместен. Не до социализма теперь русскому народу и рус­ скому государству, не до жиру, быть бы живу. Можно признать некую правду социализма, но в данный исторический час я буду за всякую партию и за всякий класс, которые будут настроены патриотически и

600 Статьи 1917 г. национально, будут спасать родину от гибели. Только такие партии и такие классы могут быть признаны истинно прогрессивными. Анти­ патриотический, антинациональный, антигосударственный социализм глубоко реакционен, для него не будет места в будущей свободной Рос­ сии. Русский революционный социализм у нас нравственно провалил­ ся и опозорился, потому что он оказался не патриотическим, не наци­ ональным и не государственным в момент величайшей опасности для родины, и на него легла зловещая тень германского влияния. Русский интернационализм есть изнанка германского империализма. Это — объективно так, независимо от субъективного сознания отдельных ин­ тернационалистов, которые могут быть искренне увлечены этой иде­ ей. Патриотическая деятельность Керенского за последнее время не ха­ рактерна для нашего революционного социализма. Много характер­ нее г. Чернов или меньшевик-интернационалист г. Мартов, не говоря уже о большевиках. Все время следует помнить, что партии у нас в зна­ чительной степени представляют фикции, партийные ярлыки — ус­ ловные знаки. За этими знаками скрывается реальная борьба, совсем не то означающая, что выражено в словах. Интернационализм на русской почве есть германизм, русский па­ цифизм есть германское расслабление русской национальной воли. К чему привели интернационалистические и пацифистские идеи н а рус­ ской почве? Они поколебали единство русского государства, убили в народе нашем чувство национального сцепления, поморализировали и распылили русскую армию, подорвали всякое доверие к нам союзни­ ков, довели Россию до унижения и позора. Плоды интернационализма горьки для России, но очень сладки для Германии. Германские влия­ ния не следует непременно понимать как подкуп, шпионаж и преда­ тельство русских. Немало у нас оказалось предателей, продававших свое отечество и провозглашавших германские лозунги, были они и при старом строе и при новом. Но не это существенно. Самое важное то, что слишком многие русские находятся под духовным влиянием гер­ манизма, внутренне отравлены его ядом, одержимы бесами, выпущен­ ными германцами против России, потеряли свое национальное обли­ чье. Русский народ не только материально ослаблен в своей борьбе с Германией, но он прежде всего духовно ослаблен, он не сознает своей идеи в мировой борьбе, не собрал своих духовных сил для несения тех жертв и испытаний, которыми эта борьба сопровождается. В страш­ ную минуту, решающую судьбу народа, когда соединилась война с ре­ волюцией, у русского народа нет своего слова, он говорит на чужом языке, произносит чужие слова — «интернационализм», «социализм» и т. д., искажая европейский смысл этих слов, выговаривая их на лома­ ном языке. У русского народа могло бы быть и должно было бы быть свое слово в тот исторический час, когда разыгралась страшная борьба

Германские влияния и славянство 601 мира славянского и мира германского. Но пассивность и женственность русского народа, его подверженность чужим влияниям мешает ему со­ знать свою идею и выговорить свое слово. Германии необходимо было, чтобы в час борьбы страсть классовая победила в русском народе страсть национальную, а эти две страсти — основные в жизни народов.

II Германский дух, мужественный и насильнический, поработил рус­ скую душу раньше, чем начал порабощать тело России. И действовал он разными путями. Соблазн интернациональной социал-демократии был одним из путей онемечивания и порабощения души России, обез­ личения русской интеллигенции. Но для самой Германии эта интерна­ циональная социал-демократия оставалась национальной и была од­ ним из выражений германской идеи. Всем тем, которым такое утверж­ дение может показаться неоправданным, советую перечесть хотя бы замечательную книгу К. Маркса «Революция и контрреволюция в Гер­ мании». Книгу эту мало знают и помнят. Какой сильный и острый ум, какой блестящий публицистический талант! Как мог этот оригиналь­ ный и острый ум породить всех этих серых марксистов, которых нельзя отличить друг от друга? Впрочем, породил же Толстой толстовцев! Маркс говорит сильным и властным языком германского империализ­ ма, в нем нет и следов гуманитарного интернационализма и пацифиз­ ма. Он прекрасно сознает расовое призвание германцев цивилизовать славянский восток, в германизации славян он видит прогрессивный революционный процесс и дает почти классические формулы герман­ ского империализма. Германская раса — высшая; славянская раса — низшая. Высшая раса имеет право завоевывать, колонизовать и циви­ лизовать низшую расу. Самоопределение низших национальностей есть реакционная попытка. Как далек Маркс от декламации его учеников на тему: «без аннексий и контрибуций» и «свободное самоопределение народностей». Маркс исходит из того, что «со времени Карла Великого немцы постоянно направляли упорные усилия на завоевание, колони­ зацию или, по крайней мере, цивилизирование европейского востока» («Революция и контрреволюция в Германии», с. 79). Об освободитель­ ных попытках поляков он говорил: «Однако было еще спорно, следует ли целые области, населенные преимущественно немцами, и большие совершенно немецкие города уступить народу, ничем не доказавшему своей способности выйти из феодального состояния» (с. 80). О чеш­ ских освободительных стремлениях он говорит: «Богемия впредь мо­ жет существовать лишь в качестве составной части Германии, хотя бы часть ее населения продолжала в течение еще нескольких веков гово-

602 Статьи 1917 г. рить на не немецком языке» (с. 82). Вот как характеризует Маркс стрем­ ление к объединению и освобождению славян: «Зародилось в рабочих кабинетах некоторых славянских дилетантов исторической науки то смехотворное антиисторическое движение, которое замышляло не что иное, как подчинение цивилизованного Запада варварскому Востоку, подчинение народа деревне; торговли, промышленности, науки—при­ митивной агрикультуре славянских крепостных. Но за этой смехотвор­ ной теорией стояла страшная действительность — стояла Российская империя, в каждом движении которой проглядывает притязание счи­ тать Европу вотчиной славянской расы, и в особенности единственной сильной составной части этой расы — русских; та империя, которая со своими двумя столицами — Петербургом и Москвой — все еще не на­ шла своего центра тяжести, пока Царьград, в котором каждый русский крестьянин видит истинную настоящую метрополию своей религии и своей нации, не сделался действительной резиденцией русского импе­ ратора» (с. 83—84). Как видите, Маркс не связывал русского тяготения к Царьграду с интересами капиталистической буржуазии, голова его не была забита трафаретами и общими местами, ой видел тут прежде все­ го тяготение русского крестьянства с его религиозным и национальным миросозерцанием. У Маркса была серьезная ненависть к славянству и к России, он был туркофил, он был немец до мозга костей в вопросах международной политики. Таков же был и старый Либкнехт, ненавист­ ник России, всегда предпочитавший турок славянам. По поводу войны с Данией из-за Шлезвига и Гольштейна2 Маркс говорит: «Эти области, несомненно немецкие по национальности, языку и склонностям, необ­ ходимы для Германии также и для охранения йг развития ее морских со­ общений и торговли» (с. 86). Все это очень выдержано в духе германско­ го империализма. А вот самое характерное место: «Так кончились... по­ пытки германских славян завоевать себе самостоятельное национальное существование. Раздробленные остатки многочисленных наций, нацио­ нальность и политическая жизнеспособность которых давно зачахли и которые поэтому уже в течение тысячи лет вынуждены были следовать за одолевшей их более сильной нацией... все эти отживающие нацио­ нальности — богемцы, кроаты, далматы и т. д. пытались воспользо­ ваться всеобщей смутой 1848 года для восстановления политического $(аги$ ^ио, существовавшего до 800 года после Рожд. Хр. История ис­ текшего тысячелетия должна была им показать, что такой шаг назад невозможен; что если вся область к востоку от Эльбы и Заале, некогда заселенная целой семьей родственных между собой славянских наро­ дов, сделалась немецкой, то этот факт указывает только историческую тенденцию и вместе с тем физическую и интеллектуальную способность немецкой нации подчинять себе своих старых восточных соседей, по­ глощать и ассимилировать их; что эта ассимилирующая тенденция нем-

Германские влияния и славянство 603 цев всегда служила и еще служит одним из могущественнейших средств распространениязападно-европейской цивилизации на востоке европей­ ского континента» (с. 116-117) (курсив мой. — Н.Б.). «Могли ли они (панслависты) ожидать, что история шагнет на тысячу лет назад ради нескольких чахлых общин, которые на каждой пяди обитаемой ими земли окружены со всех сторон немцами»(с. 117).

III Кто бы подумал, что эти сильные слова написаны отцом социалдемократии, а не германским империалистом, пророком интернацио­ нализма, а не германской национальной идеи? Современные немецкие социал-демократы, переродившиеся в социал-империалистов, как их иронически называют, идут за своим учителем Марксом. Маркс был достаточно умен, талантлив и оригинален, чтобы в лучшие свои мину­ ты понимать значение расы, чтобы сознавать свою связь с мировым империализмом того государства и народа, на культуре которого он вырос и воспитался. Сам Маркс никогда не был Таким доктринером, как его ученики и последователи. Хотя и еврей по крови, но он в доста­ точной степени чувствовал себя немцем и немецкими глазами смотрел на мировые соотношения. И это делает ему честь. А мы-то, дураки, ду­ маем, что Маркс был интернационалистом на гуманной подкладке, что он хотел братства народов, заповедал не делать «аннексий» и предос­ тавлять всем народам свободно самоопределяться. Очень наивные люди все эти русские мальчики, мечтающие о братстве народов, о свобод­ ном самоопределении народностей, об интернационализме и черпаю­ щие свое идейное обоснование у немецких социал-демократов! Право же, об этих русских глупостях не думает серьезно ни один немец, хотя бы и социал-демократ. Маркс одобрял все «аннексии», совершаемые избранной германской расой, и не допускал свободного самоопределе­ ния народностей из низшей славянской расы. Маркс одобрил бы и «ан­ нексирование» всей России как расширение германской цивилизации на варварский восток. Маркс знал, что история есть суровая борьба сил, а не гуманистические сентиментальности. У немца может быть идея интернационализма, но это будет интернационализм после выполне­ ния германской расой своей цивилизаторской миссии, после германи­ зации славянского востока и подчинения Германии всего Ближнего Востока. До достижения этой всемирной и общечеловеческой цели не­ мец никогда не позволит себе размякнуть и распуститься от всяких сентиментальностей, от всяких отвлеченных прекраснодушных идей. Это он предоставляет русским. Интернациональная социал-демократия — вполне немецкая по своему духу. Она и является одним из германских

604

Статьи 1917 г.

влияний, мешающих русскому народу сознать, что в мире происходит великая, всемирно-историческая борьба славянства и германства, двух враждебных сил истории, что славянская раса или выйдет из этой борь­ бы победительницей, отразит притязания германизма и выполнит свою миссию в истории, или будет унижена и оттеснена. В стихии револю­ ции сейчас погасло русское и славянское сознание. И в угашении этого сознания, за которым стоит здоровый расовый инстинкт, немалую роль сыграла пропаганда социал-демократических идей. Социализм может быть национальным, но в России социализм сделался орудием сил, враждебных нашей расе, он отклоняет Россию от исполнения ее сла­ вянского призвания. Русское и славянское чувство и сознание всеми силами должно быть пробуждено. Нам необходима мобилизация национального духа. И на­ поминание о германском самосознании Маркса очень полезно в этом деле. Германскому сознанию Маркса о мировом цивилизаторском при­ звании германской расы на Востоке мы должны противопоставить свое русское сознание о миссии славянства, которое еще не сказало своего слова миру. Мы верим, что сильная Россия даст ббльшую свободу миру и всем народам мира, чем сильная Германия, что в духе славянском есть ббльшая всемирность, чем в насильническом германском духе. Как ни велико значение русской революции в русской истории, но миро­ вая борьба народов есть событие еще большее по своему значению, чем революция. Революция вызвана войной, и она может быть осмыс­ лена лишь в связи с войной. У немцев в мировой борьбе своя идея. Есть ли идея у нас? Русские проявили такую слабость, что отдали себя во власть немецкой идеи. Но последнее наше слово еще не сказано.

СВОБОДНАЯ ЦЕРКОВЬ И СОБОР I Русский народ всегда чувствовал себя народом христианским. Мно­ гие русские мыслители и художники склонны были даже считать его народом христианским по преимуществу. Славянофилы думали, что русский народ живет православной верой, которая есть единственная истинная вера, заключающая в себе полноту истины. Тютчев пел про Россию: Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя1. Достоевский проповедовал, что русский народ—народ богоносец2. Лучшие русские люди верили, что в скрытой глубине русской народ­ ной жизни таятся возможности высших религиозных откровений. Но вот грянула революция и привела в бурное движение необъятное море народной жизни. Народ, безмолвствовавший тысячу лет, захотел на­ конец выговориться. И вот, прислушиваясь к многоголосью народно­ му в разбушевавшейся стихии революции, приходится признать, что имени Христова не слышно в этом гуле. Не во имя Христа соверши­ лась революция, и не христианская любовь направляет ее течение. Все попытки превратить нашу национальную революцию в социальную были движимы дошедшей до озлобления жаждой равенства, понятого механически и материалистически, но в них менее всего чувствовался дух христианского братства. Революция обнаружила духовную опусто­ шенность в русском народе. И опустошенность эта есть результат слиш­ ком застарелого рабства, слишком далеко зашедшего процесса разло­ жения в старом строе, слишком долгого паралича русской Церкви и нравственного падения церковной власти. Долгое время вытравлялась

606

Статьи 1917 г. святыня из народной души и справа и слева, и это подготовило то цини­ ческое отношение к святыням, которое ныне обнаруживается во всем своем безобразии. Революции хороши лишь тем, что они выявляют ис­ тинное положение, свергают всякую условную и лицемерную ложь. Для уничтожения старой лжи и гнили значение революции будет велико. Революция ударила по Церкви и разрушила старую связь Церкви и государства. Внешне в строе церковном все пришло в движение. Рус­ ская Церковь должна перестроиться снизу доверху. Но в стихийном нарастании революции церковное движение оказалось совершенно затерянным. Церковного голоса не слышно в гуле революции. В дни великой опасности для России Православная Церковь не играет той роли, какую играла в прежнее время, когда св. Сергий Радонежский спасал родину и направлял ее духовно. Есть основание опасаться, что подобно тому, как до переворота Церковь была принижена перед ста­ рым самодержавным государством, она будет принижена и перед но­ вым демократическим государством. Но в дни, когда Россия и весь мир переживают небывалые катастрофы, когда все в мире стало зыбким и колеблющимся, христиане не могут не желать, чтобы был услышан го­ лос Свободной Церкви Христовой. Свободная Церковь есть прежде всего Церковь, независимая от власти и государства и от всякой стихии этого мира. Она в себе самой черпает источник своих откровений, она получает свою свободу от Главы своего Христа. Не может Церковь по­ лучить свободу от революций и изменений, происходящих в государстве, не может свобода Церкви родиться от демократического строя. И если в старой связи Церкви и государства нарушено было заповеданное Хри­ стом отношение между «Божьим» и «Кесаревым», то это было внут­ ренним падением церковного народа, церковного человечества, его соблазном и порабощением «миру сему». Церковь в своей внутренней святыне, которую не одолеют врата адовы 3 , не может быть порабоще­ на. Она сама есть источник благодатной свободы, она ограничивает то всевластье государства, перед которым склонился мир языческий, и охраняет бесконечную природу и бесконечные права человеческой души. Только христианство признает бесконечность человеческого духа и его несоизмеримость ни с какими царствами этого мира. Но Цер­ ковь есть богочеловеческий организм, и человеческая воля церковного народа может соблазняться всеми искушениями, может отпадать и раб­ ствовать. Русский церковный народ, находившийся под духовным воз­ действием Византии, прошел через большие искушения, он воздал «Бо­ жье» — «Кесарю». Автокефальность4 русской Церкви означала возглавление ее царем. На этом пути церковный народ в России утерял всякое самостоятельное значение в жизни своей Церкви. Соборное начало осталось в голове таких идеологов православия, как славянофилы, но оно отсутствовало в самой церковной действительности. И церковный

Свободная церковь и собор 607 народ, и церковная иерархия привыкли к приниженной пассивности, вся активность была возложена на органы государства. И задачу наших дней для жизни Церкви нужно видеть прежде всего в том, что самый церковный народ и церковная иерархия ныне призываются к актив­ ности и самодеятельности во всем (между прочим, и в деле религиоз­ ного воспитания). Нельзя уже рассчитывать, что дело христианства на земле сделает за православных христиан кто-то другой, какая-то опе­ кающая и покровительствующая власть.

II Внешний строй русской Церкви, которая была самой большой и самой сильной частью восточной Православной Церкви, держался своей связью с царской властью. Падение «священного русского царства» означает новый период в истории Восточной Церкви. Кончилась ви­ зантийская идея. Церковный народ освободился от одного из соблаз­ нов, от рабства у «Кесаря», и ему дана свобода выбора дальнейшего пути. Внешнее единство Восточной Церкви ничем уже не держится. И это есть огромное испытание духовных сил церковного народа. Отныне Восточная Церковь может держаться лишь внутренним единством, лишь возрожденной церковной силой и крепостью. И именно потому должна пробудиться церковная воля к восстановлению вселенского единства Церкви. Падение русского самодержавия облегчит движение к соединению Церквей. Но движение это нужно прежде всего мыслить не как внешнюю унию, а как внутреннее обращение двух половин хри­ стианского человечества другк другу с любовью, не отказываясь от свое­ образного опыта каждой из половин. Вполне свободной может быть лишь Единая Вселенская Церковь, не прикованная к государствам и нациям, не зависящая от власти национальных государств. Всякое раз­ деление в Церкви есть уже частичная утрата свободы. Автокефальность русской Церкви и была источником ее несвободы. Соблазн папацезаризма в западной католической Церкви был таким же разделением и таким же рабством, как й соблазн цезарепапизма на Востоке5. Но оши­ бочно было бы думать, что протестантизм был движением к свободе Церкви. Лютеранская реформация по последствиям своим подчинила Церковь принципу территориальности и отдала ее во власть князей 6 . Всякий уклон к протестантизму есть разделение в Церкви, распадение ее и утрата ее свободы. Русский синодальный строй был внесением в православную Церковь протестантских начал, заимствованных из Гер­ мании, он представлял собой обмирщение Церкви. Лучшие православ­ ные люди относились с презрением к синодальному строю, считали его не каноническим и искали духовного авторитета православной Церк-

608 Статьи 1917 г. ви в старчестве. Церковное управление было навязано старой государ­ ственной властью и разделяет ее судьбу. Св. Синод в последний период своего существования подвергся тому же разложению, что и бюрократия, в нем была та же гниль, что и в государственной власти. Князья Церкви находились в рабстве у Гри­ гория Распутина. Он определял в значительной степени тот состав Св. Синода, с которым встретилось Временное революционное правитель­ ство. Перед первым революционным обер-прокурором7 стала задача развязать старые отношения Церкви и государства, снять с Церкви око­ вы, освободить церковный строй от того, что было ему навязано ста­ рой властью. С этой точки зрения несколько насильственные действия обер-прокурора по отношению к старому составу Св. Синода и выс­ шей церковной иерархии могут быть оправданы, хотя в будущем оберпрокурор не должен играть никакой церковной роли и превратится в министра исповеданий. В первые революционные моменты защита свободы и достоинства Церкви и церковной власти не могла быть за­ щитой старого состава Св. Синода, который не был избран церковно, который целиком навязан Церкви разлагающейся государственной властью. Первый пореволюционный период церковной жизни оказал­ ся окрашенным в бюрократический цвет нового стиля, и это было не­ отвратимым последствием старых грехов. Тело Церкви давно уже боль­ но, давно уже находится в нестроении, и революция лишь выявила ис­ тинное положение, сбросила лицемерную ложь. Клерикально-классо­ вая точка зрения не может быть защитой свободы Церкви, она сама находится в плену у Царства Кесаря и добивается земных выгод. Не следует забывать, что русская Церковь пережила длительный период упадка и угашения духа. Церковный народ безмолвствовал и бездей­ ствовал. Много религиозной энергии рассеялось по сектам и было на­ правлено на борьбу против Церкви и заключенной в ней полноты. Душа народная была в смятении и соблазнилась о нравственном падении церковной иерархии, о духовном вырождении «официальной» Церк­ ви. Такое религиозное состояние народа ставит большие духовные за­ труднения на пути церковного возрождения. И нужно ждать, что вели­ кие жизненные испытания и потрясения приведут народ русский к ре­ лигиозному самоуглублению.

III Давно уже надежды на обновление нашей Церкви связывают с со­ зывом Поместного Церковного Собора. В православной Церкви дол­ жно быть восстановлено соборное начало. Старая власть боялась Со­ бора, и созыв его сделался возможен лишь после переворота8. Церковь

Свободная церковь и собор 609 перестраивается на выборных началах. Отныне в Церкви не может быть терпимо ничто, навязанное ей извне. Но ошибочно было бы принять восстановление соборного начала и демократизацию церковного строя за церковное творчество и церковное возрождение. Один из соблаз­ нов, подстерегающих нашу церковную жизнь, — это смешение рели­ гии с политикой. Правое и левое политиканство в Церкви одинаково пагубны. Переход к политической или социальной демократии не есть религиозное движение, и для церковного возрождения он сам по себе ничего не может дать. Настоящее церковное возрождение может идти лишь изнутри, из глубины, от дыхания нового духа. Творческое рели­ гиозное движение начнется лишь тогда, когда народ углубится внутрь себя, перестанет жить внешним. Тогда самобытное религиозное и цер­ ковное движение внесет в политику и общественность высшую прав­ ду, которой в них нет. Пока же в революционном движении Бог забыт, и от такого движения безумно ждать религиозного возрождения. Че­ ловек выброшен на поверхность. Не следует слишком многого ждать и от Поместного Собора. Вряд ли возможно в Церковном Соборе боль­ шее количество религиозной энергии, чем та, которая существует в церковном народе. Как это ни печально, но нужно признать, что Цер­ ковному Собору не предшествовало никакого церковного движения снизу, никакого накопления творческой духовной энергии в народе. Спешное созвание Собора вызвано внешней необходимостью перестро­ ить русскую Церковь и предотвратить возможность ее развала. Собор должен будет определить отношение Церкви к государству, решить це­ лый ряд вопросов церковного быта. Собор прежде всего должен укрепить положение Православной Церкви в разбушевавшейся стихии, всесметающей в своем бурном движении, он должен поставить Церковь в положе­ ние, независимое от изменчивых стихий революций и реакций, т. е. выя­ вить Свободную Церковь, подчиненную лишь главе своему Христу, кото­ рую не поработят уже никакие изменения в судьбах государства. Но опасности и соблазны подстерегают с разных сторон. С одной стороны, возможен уклон к протестантизму, к реформации лютеровского типа. С другой стороны, возможно возникновение клерикально­ го политического течения, которое будет вести классовую борьбу в Церкви и через Церковь. И та и другая опасность отклоняют от путей Свободной Церкви, Единой и Вселенской. И в том и в другом течении Церковь будет в ложном сцеплении с политикой и государством. Че­ рез все опасности должен быть проведен и сохранен внутренний иерархизм Церкви, который и есть истинная свобода и независимость от мира. Только свободная и сохраняющая свою иерархическую преем­ ственность Церковь будет духовной крепостью, в которой можно за­ щититься от внутренних и внешних соблазнов. Сектантские уклоны всегда бывают бесплодной растратой религиозной энергии. И нельзя 20 Паление с в я щ е н н о г о Русского царства

610 Статьи 1917 г. це желать всей душой, чтобы религиозная энергия сектантства была возвращена Церкви. Истинный путь Свободной Церкви пролегает одинаково далеко и от инертного, и фарисейского консерватизма, пре­ пятствующего всякому творческому религиозному движению, и от разрушительного революционизма, направленного против внутрен­ него иерархического лада Церкви. Свободная Церковь в новом русском государстве должна действо­ вать как внутренняя духовная сила и делать государство изнутри, а не извне христианства. Принудительное «христианское государство» есть лицемерная ложь. Но признание этой отрицательной истины не озна­ чает отказа от права и обязанности христианского народа налагать хри­ стианскую печать на свое государство. Поскольку русский народ оста­ нется христианским народом, он не может не желать, чтобы Церковь занимала в его государстве особенное место, он не может приравнять ее к частным обществам. Церковная свобода в христианстве соединя­ ется с религиозной свободой. Но религиозная свобода, свобода совес­ ти для христианина не есть формальная и бессодержательная свобода, она есть истина самой христианской религии как религии свободы. Только безрелигиозные и враждебные христианству люди могут утвер­ ждать, что религия есть частное дело отдельного человека. Нет, религия есть дело вселенское, есть полнота всего. Полное отделение Церкви от государства, как того требуют либеральные и социалистические доктри­ неры, нежелательно и невозможно. Во Франции оно приняло форму го­ нения против Церкви. В принципе должно быть разделение «Божьего» и «Кесарева», и «Божье» должно быть совершенно свободно от всяких посягательств «Кесарева». Но «Божье» действует в «Кесаревом» изнутри, через церковный народ, в котором должна быть цельность духа. Истин­ ная Церковь есть соединение свободы с единством. Русский Поместный Собор есть лишь момент во вселенском церковном движении, которое должно начаться в мире и соединить все силы христианства для борь­ бы с силами антихристианскими, которые нарастают в мире.

КТО ВИНОВАТ? I Можно считать уже выяснившимся, что если русская революция и была благом, поскольку она в первые дни свои освободила Россию от кошмара разлагавшейся самодержавной власти, то все дальнейшее «раз­ витие» и «углубление» революции пошло по ложному пути и не при­ несло никаких добрых плодов России и русскому народу. Были сдела­ ны роковые ошибки, последствия которых многие из нас предвидели и предсказывали. Повторился в больших масштабах 1905 г., и можно ждать реакции большого масштаба. В русской революции очень быст­ ро начался процесс разложения и гниения. Нравственный облик ее де­ лается все более и более отталкивающим. Революция не одухотворена никакими творческими и оригинальными идеями. Господствуют от­ бросы давно уже разложившихся социалистических идей. Эти охлаж­ денные идеи потеряли всякую этическую окраску и разогреты лишь разнузданием и разъярением корыстных интересов и страстей. Приве­ ли эти идеи Россию к позору и унижению, ввергли ее в хаос. В самих революционно-социалистических кругах началось отрезвление после разгула и сознания ошибок, началось обучение элементарным исти­ нам путем наглядных уроков. Но это наглядное обучение слишком до­ рого стоит, грядущие поколения призовут нас к ответу за слишком боль­ шие расходы по обучению русской революционной интеллигенции в элементарной школе. Мы оставим потомкам нашим размотанное и разоренное наследство. Мы получили Россию от старой власти в ужас­ ном виде, больную и истерзанную, и привели ее в еще худшее состоя­ ние. После переворота произошло не выздоровление, а развитие бо­ лезни, прогрессирующее ухудшение положения России. Не новая жизнь раскрывается и расцветает, а старая жизнь, окончательно распустив­ шаяся, гниет. Если сознание долга всегда было слабо в России, то сей­ час оно окончательно исчезло. Где же искать виновника? Почему так

612 Статьи 1917 г. дурно протекает революция, почему разложение в ней возобладало над созиданием, почему таит она в себе семя неотвратимой, быть может, безобразной реакции? Никогда революции не бывали слишком хороши, всегда было в них отпадение от разума, всегда связаны они с накоплением зла и со стары­ ми грехами, всегда отрицание в них сильнее созидания. Но в русской революции есть много своего особенного, своих русских болезней и соблазнов, есть расплата за свои русские грехи. Причины всех бедствий и всех грехов русской революции нужно искать глубже, чем их обычно ищут. Причины эти не только в ложной тактике, примененной социа­ листическими партиями, не только в большевиках, не только в эконо­ мической отсталости и в страшном давлении на русскую революцию со стороны Германии. Причины эти прежде всего в ложном направле­ нии духа, в ложных идеях, которыми в течение многих десятилетий жила русская революционная интеллигенция и которыми она отрави­ ла народные массы. Русская революция оказалась опытом последова­ тельного применения к жизни русского нигилизма, атеизма и матери­ ализма, огромным экспериментом, основанным на отрицании всех абсолютных духовных начал в личной и общественной жизни. С фи­ лософской точки зрения, русская революция есть чистый, ничем не ог­ раниченный и ничему не подчиненный психологизм, восстание про­ извола человеческих масс против всякого онтологизма. В «Вехах» за­ долго до нынешней революции была указана опасность, грозящая сле­ ва, вскрыта была ложь, лежащая в основе нашего революционного движения и интеллигентского революционного миросозерцания. Те­ перь правда «Вех» проверена жизненным опытом и подтверждена. Эту правду принуждены будут признать и те, которые на «Вехи» жестоко нападали. Русская революционная интеллигенция, которая пожинает плоды своей деятельности в направлении и характере русской револю­ ции, которая и сама оказалась выброшенной за борт темными народ­ ными массами, слишком долго жила ложной верой, верой в идолов, а не в Бога живого, и душа была искажена этой ложью и этим идолопок­ лонством, была развращена и потеряла связь с духовными истинами жизни. Центр тяжести жизни был перенесен с внутреннего на внеш­ нее. Интеллигентский яд Отравил и народную душу, вытравил из нее живого Бога. Большевики — последние русские нигилисты, в них ни­ гилизм интеллигентский соединился с нигилизмом народным. И ис­ точники всех наших несчастий нужно искать в соединении нигилисти­ ческих идей интеллигенции с народной тьмой. Самый революционный переворот был делом национальным, он совершен русским народом как великим целым, он не был делом одной революционной интелли­ генции или рабочего класса, ему не предшествовало усиление револю­ ционно-социалистического движения. Но русская национальная рево-

Кто виноват? 613 люция присвоена была себе революционными интеллигентскими круж­ ками и массами, которые пошли за ее демагогическими лозунгами. И это совпало с религиозным кризисом в народе.

II В русской революции собирается жатва исконного и застарелого рус­ ского нигилизма. В ней чувствуется дыхание этого старого, а не нового духа. Революция вдохновлена нигилистическими идеями, она прежде всего направлена на разрушение иерархии ценностей, иерархии качеств, на которой основан божественный миропорядок. Эта революционнонигилистическая вражда ко всякому иерархизму имеет прежде всего природу духовную, а не политическую и экономическую, это есть пси­ хология масс и нравственная их настроенность. В основе этой психо­ логии лежит чувство зависти ко всему, что выше, что обладает уже ус­ тановившимися качествами. Но никогда еще творчество не происте­ кало из этого источника. Нигилистические настроения и идеи в массах дают страшные результаты. Русский революционный социализм по духовным основам своим насильнический, материалистический и ате­ истический, и этот отрицательный пафос доведен в нем до какой-то лжерелигии. Русский нигилистический социализм одержим жаждой равенства во что бы то ни стало. Этот соблазн абсолютного равенства ведет к истреблению всех качеств и ценностей, всех возвышений и подъемов, в нем — дух небытия. Бытие зачалось в неравенстве, в воз­ вышении качеств, в индивидуальных различиях. В нем звезда от звез­ ды различествует во славе. Погашение всех качественных различений и всех возвышений было бы возвратом к первоначальному небытию, которое есть совершенное равенство, полное смешение. Восстание пер­ воначального хаотического небытия периодически бывает в истории, целые общественные движения могут быть окрашены в его цвет. Было бы ошибочно, конечно, отождествлять всякий социализм и всякое со­ циалистическое движение с духом небытия. Возможен социализм и совершенно другого духа. Но атеистический социализм, мнящий себя новой религией, есть, конечно, религия небытия. В земное всеблаженство, в фабричный земной рай поверили потому, что перестали верить во что бы то ни было высшее. Когда померкли религиозные надежды и ослабела духовная жизнь, остается сорвать земной рай, использовать мгновения этой бессмысленной жизни. Овладевает жажда раздела. Русский нигилизм, который шире течения конца 60-х годов, нося­ щего это наименование, отвергает не только на словах, не только в мыслях все непререкаемые и абсолютные святыни и ценности, он от­ вергает их и всей совокупностью своего духа, направлением своей воли,

614 Статьи 1917 г. отвергает их на деле, в самой жизни. Нигилизм не только перестал мыслить об ином божественном мире, он перестал быть с ним в обще­ нии. Имя Христа не случайно забыто в нашем революционном движе­ нии и в нашей революции. Его нет в душах, нет в основном направле­ нии духа, избирающего путь. Слова и имена — не случайные и услов­ ные знаки, как думают номиналисты1, они — реальная энергия духов­ ной жизни. На этом основано значение молитвы. Менее всего я хочу сказать, что русские революционеры-нигилисты — злодеи и люди дур­ ные; среди них всегда было немало прекрасных людей, искренних, са­ моотверженных и бескорыстно увлеченных. Но люди эти находятся во власти ложного отрицательного духа, природу которого сами не пони­ мают, люди эти нередко находятся в состоянии одержимости. Они вы­ брошены на поверхность, оторваны от духовного ядра жизни, кружат­ ся во внешних оболочках жизни. В русском нигилизме и русском ни­ гилистическом социализме нет свободы духа, нет духовного здоровья, необходимого для творчества, нет никакой внутренней дисциплины, подчиняющей человека стоящим выше его святыням. Революционное интеллигентское созидание отвергло все объективные духовные нача­ ла, все сверхчеловеческие ценности и подчинило жизнь человеческую произволу человеческих страстей, интересов и стремлений к благопо­ лучию и наслаждению. Торжествуют лишь утилитарные оценки. Все подчиняется благу отдельных людей и механическому количеству лю­ дей. Внутреннее же, духовное ядро человеческой личности отрицается. Добро и зло признаны относительными и расцениваются в зависимос­ ти от общественной полезности. Нравственному вырождению русской революционной интеллигенции и самой революции очень способство­ вало традиционное отождествление нравственного и доброго с «левым» и безнравственного и злого — с «правым». Поэтому те, которые чув­ ствовали себя «левыми», признали для себя все дозволенным. Религи­ озное чувство вины было заменено социальным чувством обиды, и это придало человеческой душе неблагородный облик. Сознание обязан­ ностей заменено бесконечными притязаниями и претензиями. Мате­ риалистическая теория социальной среды окончательно парализовала сознание личной ответственности. Личному закалу воли и дисциплине характера не придавали и не придают никакого значения. Согласно это­ му мировоззрению и мирочувствию личность выставляет свои требо­ вания и притязания, независимо от своих качеств и заслуг. Безответ­ ственная притязательность, парализующая сознание обязанностей, есть нравственная язва, разъедающая русскую общественную жизнь. Из ре­ волюционно-нигилистического типа окончательно были изгнаны бла­ городные и вечные чувства почитания и благоговения. Нигилизм на­ шего певолюнионного гпчняния РГТК ППППИГЛРНИР ГТЯППГГ» И ЛОЛГПГО

Кто виноватХ 615 рабства. Большая доля вины за него падает на классы руководящие и господствующие, на нравственное вырождение сверху. В этих классах сердце давно уже омертвело к святыням, и они лицемерно пользова­ лись святынями для целей корыстных.

III

И сверху, и снизу перестали видеть в государстве и в национально­ сти объективные и духовные начала и подчинили их произвольным и субъективным целям социального благополучия. Одни сделали себе идола из самодержавного государства и царизма и поклонились ему, как Богу, другие — из народа и пролетариата и ему поклонились. Ниги­ лизм революционный, зависимый от нигилизма реакционного, поклонил­ ся количеству вместо качества. Все духовные реальности и духовные цен­ ности подверглись атомизированию и распылению. Церковь, отече­ ство, государство, культура — все давно уже подверглось разложению, и за всем стали видеть голый интерес. Марксизм был принят в России как теоретическое оправдание нигилизма, как циническое отрицани самоценности и самобытности духовной жизни. Русская интеллиге ция с нигилистической закваской очень обрадовалась узнать из немец ких книжек, что не существует никакой самостоятельной духовно жизни и что все ценности в ней — лишь идеологические прикрытия и тересов, лишь рефлексы экономической действительности. Государс представилось организацией классового господства, национальность — созданием интересов буржуазии, добро и правда — отражением эконо­ мических отношений. Марксизмрецептировался у нас прежде всего как цинический нигилизм, направленный на разрушение всех онтологичес­ ких реальностей. Цинический нигилизм давно уже был жизненной прак­ тикой справа, у господствующих слоев старого режима, которые до­ шли до полного нравственного разложения. Давно уже торжествовал и нигилизм слева и нашел себе оправдание в марксизме. Гонения, стра­ дания и мучения нравственно облагораживали русских революцио­ неров и прикрывали духовные последствия нигилизма. Но когда ре­ волюционный нигилизм начал господствовать и властвовать, выяви­ лось его нравственное неблагообразие, его духовная пустота. Русский нигилизм сочетался с каким-то своеобразным морализмом: все ду­ ховные реальности отрицали во имя морали равенства, во имя блага народа. Ряд десятилетий отрицалась в народе ценность отечества, цен­ ность национальности и убивалось всякое национальное чувство, как безнравственное. Политика старой власти окончательно добивала здо­ ровый национальный инстинкт. Что же удивляться, если революция оказалась антипатриотической и антинациональной?

616 Статьи 1917 г. Эти нигилистические настроения и мысли расцвели в душной ат­ мосфере подполья, созданного насилиями старой, разлагающейся вла­ сти. Нигилизм бюрократический и нигилизм интеллигентский — близ­ нецы. Свободный творческий дух и свободные творческие идеи не имели силы наверху и не имели обаяния внизу, справа и слева не было господства духа, не было живой веры в Бога и в духовный смысл жиз­ ни. Россия давно уже тяжело больна духом, ее сводят судороги одержи­ мого, в нее вселились бесы, то реакционные, то революционные, то черные, то красные. Русский максимализм, бросающий нас из одной крайности в другую, есть болезнь духа, метафизическая истерия, внут­ реннее рабство. В душе русского народа давно уже начался кризис веры, народная душа в смятении и находится на перепутье. В такие минуты душа делается безоружной против многих соблазнов. Старое с его ду­ ховной дисциплиной отмирает в народной душе, новое же оказалось нигилистическим отрицанием. Так вырабатывается в народе тот бе­ зобразный душевный уклад, который вчера приводил к погрому евре­ ев и левой интеллигенции, сегодня может привести к погрому «буржу­ азии» и всего культурного общества как слишком правого. Над всем царит одна и та же жажда раздела, завистливый взгляд на духовные и материальные богатства соседа. И это сопровождается полным твор­ ческим бессилием, неспособностью к созиданию и нелюбовью к нему. Русскому народу необходимо здоровое и крепкое национальное чувство, но его не было и нет. И нет того национального воодушевле­ ния, которое необходимо для спасения родины. Мы расплачиваемся за старые грехи, мы изъедены наследственными болезнями. Нам необхо­ димо внутренне очиститься и духовно переродиться, окончательно поборов в себе всякий нигилизм. Без изменения человеческой ткани, составляющей общество, нельзя рассчитывать на более совершенную общественную жизнь. Из плохих человеческих душ нельзя сделать хо­ рошего общества, это будет лишь внешней перестановкой атомов. С этой точки зрения никакие внешние революции ничего существен­ ного не меняют. Необходим духовный закал личности, ее внутреннее перерождение, повышение ее качеств. Личность человеческая не мо­ жет всего ждать от нового общества, она прежде всего должна как можно больше ему дать. К сожалению, в русском культурном обще­ стве, либеральном и просвещенном, нет той силы духа и той горячей веры, которые могли бы спасти Россию от беснования. Чисто либе­ ральные идеи — тепло-прохладные идеи, в них нет огня. И нужно правду сказать: если русские революционные круги исповедовали ни­ гилизм, то русские либеральные круги исповедовали довольно поверх­ ностное просветительство и поверхностный позитивизм, которые так­ же разлагают духовную жизнь и подрывают веру в духовные реальнос­ ти. Бескрылый русский либерализм сделался национально настроен-

Кто виноват?

617

ным лишь во время войны, и революция укрепила его в этой настроен­ ности. Но национальная идея не имеет в нем глубоких корней, для рус­ ских либералов в массе патриотизм есть вопрос политической такти­ ки. Они патриоты через силу. Духовное национальное движение у нас еще впереди, оно образуется после изжития и осмысления трагическо­ го опыта войны и революции. Оно должно привести к оригинальному общественному творчеству. Оно не будет походить на старый нацио­ нализм. Но не будет походить и на традиционный гуманистический либерализм. Не только старый революционизм, но и старый либера­ лизм должны принять на себя часть вины за происходящее сейчас с Россией. Русская революция есть Божья кара за явный или тайный ни­ гилизм всех слоев, всех классов и всех направлений, от крайних правых до крайних левых. Творческое национальное движение и возрождение предполагает духовный кризис, обращение к глубоким, божественным источникам жизни.

ПАТРИОТИЗМ И ПОЛИТИКА

Мы, русские, слишком привыкли говорить, что родина наша на краю гибели. Мы так долго говорим об этом, и слова наши так мало действенны, и так незначительны их практические последствия, что скоро никто уже не будет верить искренности и серьезности наших слов. Все слова потеряли свой удельный вес и перестали быть дей­ ственными. Происходит лишь быстрая смена министров, судорожно пытаются образовать сильное национальное правительство, но эта пе­ рестановка атомов производит впечатление болезненного бессилия, и ничто существенное от нее не меняется. Это —- явление вполне ана­ логичное «министерской чехарде», происходившей в последний пе­ риод существования старого режима. Основное направление обще­ ственной воли остается тем же. Для выхода же из трагического бесси­ лия необходим внутренний психический сдвиг, необходима иная ду­ ховная атмосфера власти, более свободная, более правдолюбивая, воодушевленная не корыстными, классовыми и слишком человечес­ кими идеями, а объективными национальными и государственными идеями, не зависящими от человеческого произвола. Многие призна­ ют, что в эту страшную и трагическую минуту русской истории Рос­ сию может спасти лишь патриотический подъем, лишь исключитель­ ное напряжение национального духа. Но порыва этого у нас нет, есть лишь призывы к нему и слова о нем. Все патриотические и государ­ ственные слова правительства, произнесенные на московском госу­ дарственном совещании1, так и остались словами, не перешли в дей­ ствие. Вся эта новая для русской революционной интеллигенции тер­ минология означает лишь, что государственные младенцы наши про­ ходят первоначальную школу и учатся по складам произносить слова: отечество, нация, государство. Естественнее, казалось бы, чтобы власть в эту трудную минуту принадлежала тем, которые давно уже научи-

Патриотизм и политика 619 лись этим словам и чья психология более подходит для спасения го­ сударства и для его устроения. И в это исключительное время хотят спасти Россию политически­ ми комбинациями, ничего существенного не меняя, ни от чего не от­ казываясь, ничем не жертвуя и не рискуя. За эти несколько месяцев уже успела образоваться такая инерция революционной власти, какая в старой власти образовывалась на протяжении столетий. Психология правительства революционной демократии слишком во многом напо­ минает психологию правительства Николая II. Уступки делаются ис­ ключительно под влиянием страха и опасности, а не по внутреннему сознанию национального долга. Наша революционная политика зара­ жена ложью, она быстро гниет и вырождается. Ложь была допущена в самой первооснове революционной демократии — никакая высшая, объек­ тивная и для всего народа обязательная правда не была положена в этой основе. Все оправдывалось интересами социальных классов, отдельных групп и отдельных личностей. Но всякая власть, которая будет направ­ ляться исключительно интересами, неизбежно должна разлагаться. В основе сильной национальной власти всегда лежит что-то, стоящее выше всех интересов. Власть по природе своей не может быть ни бур­ жуазной, ни пролетарской, ею руководят не интересы классов, не инте­ ресы людей, а интересы государства и нации как великого целого. Нет ничего легче, как сбиться в политике на путь лжи. Средства политичес­ кой борьбы незаметно подменяют цели жизни. И в разъярении поли­ тических страстей трудносохранить душу живую. Душа эта убивается господством интересов и корыстной борьбой за власть. Те, которые дорожат душевным здоровьем народа, должны признать, что в патри­ отизме есть что-то более первичное и более связанное с духовными основами жизни, чем в политике. В чувстве национальном есть что-то более интимное и более глубокое, чем в государственном сознании. И мотивы политические естественно должны были бы быть подчине­ ны мотивам патриотическим/Тот, кто борется за родину, борется не за свои интересы и не за чужир интересы, а за ценность, стоящую выше всякого блага людского. Всякая великая борьба может быть оправдана лишь как борьба за свою правду и за Бога. И политика, в которой не будет этого духовного ядра, всегда будет лживой и разлагающей. Те­ перь, более чем когда-либо, можно сказать, что не время для полити­ ки, оторванной от духовных основ жизни и предоставленной самой себе и своим зыбким и двусмысленным стихиям. Дело идет о судьбе вели­ кого народа и не только о внешней, политической и социальной его судьбе, но и о судьбе внутренней, о душе народа, которая может быть загублена во имя призрачных благ.

620

Статьи 1917 г.

II Большое значение московского частного совещания общественных деятелей, собравшихся 8-10 августа 1917 г.2, нужно видеть в том, что оно было собрано исключительно по патриотическому порыву и пре­ следовало цели национального единения. Это не было достаточно оце­ нено нашей печатью, не только «социалистической», которая мертва к национальным мотивам, но и «буржуазной». Московское частное со­ вещание не представляло собой никакой политической комбинации, оно не было классовым объединением, оно стремилось создать нацио­ нальный блок, в который могут войти представители всех классов и социальных групп, поскольку они настроены патриотически и государ­ ственно. Нет никаких оснований отрицать, что в такое единение мо­ жет войти и разумно настроенное и сознательное крестьянство, что на­ родный базис его может быть очень расширен. Такой национальный блок, или патриотический союз, объединяющий различные партии и группы, должен быть устойчивым и длительным образованием. В нем должна найти себе поддержку истинно национальная власть. И нужно сказать, что то течение русской общественности, которое объедини­ лось на московском частном совещании, было настроено патриотичес­ ки и национально, на нем высказывались думы о спасении родины, а не того двусмысленного существа, которое у нас именуется «револю­ цией» и которое все более и более погружается в ложь и нравственное растление. Й если можно в чем-либо упрекнуть' московское совеща­ ние, то в том, что его национальный характер был недостаточно силь­ но выражен, что слишком много было, по современной терминоло­ гии, «общенационального», а не национально-русского. Есть три ос­ новные страсти, которые могут быть пробуждены в народе и могут стать двигателями его исторической судьбы, это — страсть социально-клас­ совая, страсть национальная и страсть религиозная. Бессовестные де­ магоги уже использовали самую низменную из эт«х страстей — соци­ ально-классовую. Она отравила Россию, убила чувство правды в массе русских людей, образовала в душах нигилистическую опустошенность. И лишь пробуждение страсти национальной и религиозной может спа­ сти русский народ от полного разложения и растления. О страсти ре­ лигиозной сейчас не место говорить, это слишком великий вопрос, страсть же национальная не может быть «общенациональной» поли­ тической тактикой, она есть пробуждение огненной народной стихии. В России сейчас образовалось три течения; одно хочет безусловно, без торга и без расчета спасать родину, в которой видит вечную цен­ ность, и требует дисциплины в армии в целях патриотических и наци­ ональных; другое хочет спасать родину условно и расчетливо догова­ ривается о том, чтобы родина была подчинена «революции» и «де-

Патриотизм и политика 621 мократии», требует исключительно «революционной» дисциплины; третье безусловно предает родину и требует истребления ее во имя все­ мирной революции. Характеристика этих трех течений, как «буржуаз­ ного», «умеренно социалистического» и «крайне социалистического» есть условная ложь и вздор. Пора перестать придавать значение тер­ минологии черни, хотя бы она и мнила себя интеллигентной. Только люди, одержимые ложной идеей или совершенно темные и ограничен­ ные, могут видеть что-то «буржуазное» в безусловной защите родины и в национальной настроенности, а социализмом называть условную защиту родины или безусловное ее предание. То, что у нас в течение полугода называют «социалистическим» движением, представляет не­ стерпимую ложь и обман и является ширмой для самых низменных массовых инстинктов и для бесстыдного демагогического им потвор­ ства. О социализме сейчас в России нельзя серьезно разговаривать, его совсем нет, есть лишь втаптывание в грязь социалистической идеи. Русский революционный социализм есть явление совершенно реакци­ онное, он есть лишь наследие процессов разложения старой России. Нет у нас и никакого здорового, творческого демократического движе­ ния. Демократия понимается у нас столь извращенно, что напоминает какой-то пасквиль и карикатуру. Демоническая одержимость идеей равенства не есть демократия, ибо истинная демократия есть лишь ис­ кание путей подбора лучших, установление истинного неравенства. И можно подумать, что миссия русской революции — изобличение лжи, лежащей в основе демократического принципа, не желающего подчи­ нить себя высшей правде, Изолгавшаяся демократия и изолгавшийся социализм есть явление нравственно безобразное. И мы более всего нуждаемся в нравственном оздоровлении нации, в духовном ее воз­ рождении, в пробуждении веры в Бога правды. Русский народ не мо­ жет достойно воевать, потому что он потерял веру в святыни, превы­ шающие всякие блага земные. Война во имя собственных интересов, во имя «земли и воли» не может быть оправдана. Ужас войны не может быть принят во имя рассудочных и утилитарных соображений. Этот трагический ужас может быть принят лишь теми, которые верят в цели жизни и святыни, лежащие выше данной эмпирической жизни с ее ог­ раниченными интересами. Но вера в божественный смысл жизни ос­ лабела в русском народе, и он потерял силу в самую страшную минуту борьбы.

III Трагические события, связанные с именем генерала Корнилова, говорят о том, что мы продолжаем жить в атмосфере двусмысленнос­ ти и мути. В том, как разыгрались последние события, чувствуется де-

622 Статьи 1917 г. моническое сцепление лжи и путаницы. Приходится думать, что тем­ ные силы действуют против России и не позволяют ей найти выход из трагического положения. Ныне господствующие в русском государстве силы так же не терпят правды и света, как не терпели их силы, господ­ ствовавшие в старом строе. Старая власть в последнее время исключи­ тельно жила страхом революции; новая власть столь же исключитель­ но живет страхом контрреволюции. И то и другое состояние одинако­ во не творческое, одинаково унизительное, одинаково обрекающее на ложь и светобоязнь. Это — путь болезненной мнительности, незамет­ но переходящей в злобную мстительность, и увенчивается он провока­ цией. Это — мрачное царство подполья, из которого никак не может выйти наша несчастная родина. Мы и после переворота, который дол­ жен был освободить нас, продолжаем задыхаться в мутной лжи. Сво­ бода мысли, свобода слова у нас задавлены. Слишком ясно для честных людей, что в обвинениях против генерала Корнилова накопилась чу­ довищная ложь, обман и путаница. И вся Россия должна прежде всего потребовать выяснения истины и правды, которыми нельзя пожерт­ вовать ни во имя чего на свете. Нельзя потерпеть, чтобы печать прину­ дительного молчания была вновь наложена на наши уста. И если воз­ мутительная ложь владеет нашей жизнью, то она должна быть изобли­ чена и о ней нужно кричать на всех перекрестках. Революционная власть так же не может освободиться от большевизма, как власть дореволю­ ционная не могла освободиться от черносотенства, и потому она не может быть национальной и патриотической. То, что у нас революци­ онная пошлость называет «развитием и углублением революции», пи­ талось ядом большевизма, который лишь в более разреженном виде присутствует и у социал-демократов меньшевиков, и у социалистовреволюционеров. Большевистская бацилла имеет превосходную куль­ туру в крови русской революционной интеллигенции, это — лишь но­ вая форма ее исконного социального максимализма, который есть лишь обратная сторона ее исконного религиозного нигилизма. Радикальное освобождение от большевизма предполагает духовный переворот. До этого желанного духовного переворота власть в руках русской интел­ лигенции никогда не будет патриотической и национальной. Можно разно оценивать для данного момента роковое столкнове­ ние между генералом Корниловым и Временным правительством, но отрицать героический патриотизм ген. Корнилова и его беззаветную преданность родине может лишь злая воля или корыстный расчет. Это должно быть признано по инстинкту правдивости, независимо от при­ надлежности к той или иной партии. Политика с ее страстями и расче­ тами, с ее борьбой интересов и борьбойза власть не должна закрывать непосредственной жизненной правды. Всякая ложь должна быть низ­ вергнута, и для этого должны объединиться все честные и правдивые,

\

Патриотизм и политика 623 все совестливые и любящие свет. Мятеж против лжи есть священное право и священная обязанность человека. Все политики и все социализ мы, все революции и все контрреволюции, все социальные интересы и социальные устроения ничто по сравнению с вечным светом правды, с духовной жизнью человека. В непосредственном патриотическом по­ рыве есть непосредственная жизненная правда, которой может и не быть в политике. В России должно начаться организованное патрио­ тическое движение и требовать правды в политике. Атеистическая по­ литика не может не быть ложью, она жертвует истиной и правдой во имя фиктивного блага людей, превращая это благо в идол. Но выше корыстного блага людского должна быть поставлена правда духовной жизни, без которой нет человека, нет в нем образа Божьего*нет народа с великой исторической судьбой.

/ /

О СВОБОДЕ И ДОСТОИНСТВЕ СЛОВА I Когда с пафосом говорят о завоеваниях свобод революцией, то прежде всего должны были бы иметь в виду те права человека, кото­ рые не могут быть от него отняты ни во имя каких благ земных. Но об этих священных и неотъемлемых правах человека менее всего у нас думают и менее всего заботятся. Пафоса свободы человека нет в стихии русской революции. Есть большие основания думать, что русские не любят свободы и не дорожат свободой. Наша так называемая «револю­ ционная демократия» одержима страстью к равенству, какой еще не видел мир, под свободой же она понимает право насилия над соседями во имя своих интересов, произвол во всеобщем уравнении. Во имя ра­ венства она готова у нас истребить какую угодно свободу. И нравствен­ ный источник отрицания прав, гарантирующих свободу, нужно искать в слабости сознания обязанности и в неразвитости личного достоин­ ства. Права человека предполагают прежде всего обязанности челове­ ка. Без сознания обязанности хранить священное право ближнего ни о каких правах нельзя серьезно говорить, все права будут раздавлены. Но русское революционное сознание исконно отрицает обязанности человека, оно стоит исключительно на притязаниях человека. И тот, в ком притязания и требования сильнее обязанности и долга, тот нрав­ ственно теряет свои права, тот нравственно хоронит свою свободу. В русском революционно-демократическом душевном облике совер­ шенно померкло чувство вины, свойственное детям Божьим, и заме­ нилось чувством бесконечных притязаний, свойственных детям мира сего. Всякое сознание обязанностей померкло в той стихии, которая ныне господствует в России, и потому над правами человека совершаются не­ прерывные надругательства. В гарантии прав человека самое важное — не претензии того, кто имеет право, а обязанности того, кто должен уважать эти права и не посягать на них.

О свободе и достоинстве слова

625

Русская революционная демократия видит самые ценные завоева­ ния революции во всеобщем избирательном праве, в Учредительном собрании, в развитии классовой борьбы, в демократизации и социали­ зации общества, но не видит их в правах человека, в свободах человека. Да это и не удивительно. Революционной демократии совершенно чуж­ до духовное понимание свободы, и она готова продать свободу, свя­ занную с первородством человека, за чечевичную похлебку интересов. И никаких реальных и существенных прав и свобод человека русская революция нам не дала. У нас нет своего ЬаЬеаз согриз1. Наоборот, по мере того, как «развивалась» и «углублялась» революция, все более торжествова;ю насилие над всяким человеческим правом и всякой челове­ ческой свободой. И прежде всего оказалось раздавленным самое свя­ щенное из прав человека, самая священная из свобод — свобода слова. Мы переживаем период самого страшного рабства слова и рабства мысли. В наши кошмарные дни мало кто решается свободно и незави­ симо мыслить, свободно и независимо выражать свои мысли в слове. Наша печать в тисках; она находится в состоянии подавленности, ей приходится держаться условной лжи, навязанной господствующими силами. Прежде приходилось много условной лжи говорить об «Его Величестве Государе Императоре», теперь не меньшее количество ус­ ловной лжи приходится говорить о ее величестве революционной де­ мократии. И никто не решается сказать, что король гол (как в сказке Андерсена). На улицах и площадях мало кто решается громко выска­ зывать свои мысли и чувства, всё боязливо оглядываются на товари­ щей по соседству. Русские люди так же начинают говорить шепотом, как в самые худшие периоды старого режима. И нужно прямо и гром­ ко сказать, что свобода мысли и свобода слова сейчас находятся в боль­ шей опасности, чем в старом режиме. Тогда за свободное слово сажали в тюрьмы и ссылали в Сибирь, теперь могут разорвать на части и убить. Тогда при старом гнете свободная мысль работала и радикально кри­ тиковала господствовавшие силы, нравственно протестовала против гнета и целое столетие подрывала нравственный престиж той силы, которая лишала людей прав и свобод. Общественное мнение было про­ тив самих первооснов старой тирании и всегда выражало это, хотя и эзоповым языком. Теперь общественная мысль сделалась менее сво­ бодной. Мало кто решается восстать против первооснов современного г нета и изобличить нравственное безобразие нынешней тирании. Ти­ рания толпы страшнее, чем тирания одного или нескольких. Русская мысль находится в тяжелом плену. Общественное мнение парализова­ но, оно лишилось нравственного центра. Не звучит свободный, неза­ висимый, возвышающийся над борьбой интересов, над разъярением стихий голос национальной совести, национального разума, мыслислова (логоса).

626 II

/ Статьи 1917 г. /

Много критикуют у нас тактику революционной демократии, при­ зывают к единению и коалиции, но нравственно капитулируют перед той стихией, которая порождает тиранию, которая насилует мысль и слово. Слишком уж все взваливают на большевиков, которые стали ус­ ловной мишенью, в то время как зло не только в них и не только они губят свободу в России. Зло распространено шире, и источники его глуб­ же. Интеллигенция наша исповедовала рабское миросозерцание, она о рицала самые истоки свободы — духовную природу человека, богосын ство человека. Народ же слишком долго жил в рабстве и тьме. И самые священные права человека, оправданные его бесконечной духовной природой, оказались отданными во власть количественной человечес­ кой массы, на растерзание толпы. Если судьбу свободы слова вручить утилитарным интересам и расчетам, то в нынешний день признают лишь права того слова, которое служит революционной демократии, но отвергнут и изнасилуют права слова, которое будет служить иным целям, более высоким и глубоким целям. На этой зыбкой почве лишь слова, льстящие интересам и инстинктам масс, получают безгранич­ ную свободу. Все же иные слова, звучащие из большей глубины, запо­ дозриваются и насилуются. Отвратительный шантаж с обвинениями в контрреволюции ведет к тиранической расправе с свободой мысли и слова, с неприкосновенностью личности. Нужно наконец властно зая­ вить, что истинная свобода слова в России предполагает возможность высказываться всем, даже тем, которые являются сторонниками мо­ нархии. Если свобода слова будет дана исключительно сторонникам демократической республики, то она будет не большей, а меньшей, чем при старом режиме,—тогда была безграничная свобода для слов, про­ износимых в направлении монархическом, и была хоть небольшая, ограниченная свобода для слов, произносимых в направлении проти­ воположном. А в свободной России хотят ограничить свободу слова лишь одним направлением! Да и предполагалось, что Учредительное собрание, т. е. суверенный народ, решит, быть ли в России республи­ канскому или монархическому строю, и что, следовательно, самые раз­ номыслящие слои могут к нему свободно готовиться. Но монархичес­ ких убеждений никто у нас не смеет свободно высказывать, это было бы небезопасно, права и свобода таких людей не были бы гарантиро­ ваны. И это есть нравственная ложь, порождающая тиранию. Респуб­ ликанцы, достойные этого имени, должны были бы давать всем боль­ шую свободу, чем монархисты. Нужно лишить нравственного права говорить о свободе всех тех, которые признают свободу лишь для себя и для своих.

О свободе и достоинстве слова 62 Самочинные рабочие и солдатские организации совершают уже полгода надругательство над правами человека, они живут отрицани­ ем свободы. Нельзя отрицать не только права, но и обязанности рабо­ чих организовываться для отстаивания своих насущных интересов и для увеличения своего социального значения. Но у нас Советы с само­ го начала революции вступили на путь классовой диктатуры, своеоб­ разной анархической диктатуры, и это превратилось в истребление сво­ боды в России. Надругательство над свободой и достоинством слова достигло своего крайнего выражения, когда разыгралась корниловская трагедия. Сразу же тьма объяла русское общество, и никто не смел пик­ нуть. Печать была терроризована и вела себя без достаточного досто­ инства, она не решалась потребовать прежде всего выяснения правды и приняла условную правительственную ложь о «мятеже» генерала Кор­ нилова. Начался сыск, и над Россией навис страшный призрак красно­ го террора, самочинной расправы над подозреваемыми в сочувствии ген. Корнилову. Испуг охватил несчастное русское общество, испуг еще больший, чем в самые страшные времена царизма. Испуг всегда быва­ ет преувеличен, но он характерен для духовной атмосферы русской революции. В русском обществе началось нравственное угнетение. Со страхом шептались о провокации, породившей корниловскую траге­ дию. Права свободно защищать генерала Корнилова, военного героя, страстного патриота и несомненного демократа, не было дано. И лишь постепенно проникли в печать разоблачения, пролившие свет на эту темную и роковую историю. Но эти кошмарные дни окончательно об­ наружили у нас отсутствие свободы слова, приниженость мысли, по­ давленность духа. Ход революции развил у нас трусость. III

Нужно громко кричать о том, что в революционной России свобо­ ды слова, свободы печати, свободы мысли не существует, ее еще мень­ ше, чем в старой, самодержавной России. Революционная демократи­ ческая общественность лучше читает в сердцах и требует большего еди­ нообразия в мыслях, чем дореволюционная, реакционная власть слиш­ ком равнодушная ко всякой общественной мысли и неспособная в ней разбираться. Цензура революционной демократической общественнос­ ти более всеобщая и всепроникающая, чем наша старая цензура. И нуж­ но сказать, что цензура разбушевавшейся массы народной всегда страш­ нее, чем цензура правительственной власти, от которой многое усколь­ зает. Когда сам народ посягает на свободу мысли и слова, посягатель это более страшное и гнетущее, чем посягательство правительств ной власти, — от него некуда спастись. После революционного пере

628 Статьи 1917 г. ворота пали цензурные оковы и уничтожена была даже необходимая во время войны военная цензура, но не было декларации прав свободы мысли и свободы слова, посягательства на которые есть преступление против человека и Бога. Разнузданность и распущенность слова не есть свобода. Эта разнузданность и распущенность загубила у нас свободу слова. Свобода и достоинство слова предполагает дисциплину слова, внутреннюю аскетику. Право свободы слова предполагает обязаннос­ ти по отношению к слову. Всякая свобода предполагает дисциплину и аскетику и от разнуздания всегда погибает. Те разнузданные оргии сло­ ва, которые за эти месяцы практиковались в революционно-социалис­ тической печати, уготовляли истребление всякой свободы слова. Раз­ нузданность, распущенность и произвол истребляют свободу, свобода требует сохранения достоинства в человеке, блюдение чистоты, само­ ограничения. Развратное обращение со словом губит достоинство сло­ ва и порабощает. В революционной печати происходят оргии словес­ ного разврата. Революционная фразеология выродилась в самый на­ стоящий разврат. Не разврат ли все эти лживые крики о «контррево­ люции», не разврат ли все эти лживые обещания быстрого наступления социального рая, не разврат ли все слова о святости революции, о свя­ тости интернационала и т. п.? Для завоевания свободы слова необхо­ димо бороться против этого словесного разврата. Русские писатели., сознающие свое призвание, свое достоинство и свою ответственность перед родиной, должны были бы требовать про­ возглашения гарантии свободы мысли и слова. Но это требование мо­ жет нравственно импонировать лишь в устах тех писателей, которые блюдут высшее достоинство слова и мысли, которые истину и правду ставят выше каких-либо интересов. В эти революционные месяцы как бы померкли достоинство и значение русской литературы и русской свободной мысли. Слишком многие русские писатели оказались при­ давленными уличными криками об их «буржуазности», о «буржуазно­ сти» всех образованных, всех творцов культуры. У них не оказалось достаточной силы сопротивления перед разбушевавшейся стихией, они растерялись и сами начали произносить слова, не истекающие из глу­ бины их существа. У слишком многих русских писателей не оказалось собственной идеи, которую они призваны вносить в жизнь народную, они ищут идеи у того самого народа, который находится во тьме и нуж­ дается в свете. В России должно раздаться истинно свободное слово о том нравственном одичании и безобразии, до которого мы дошли, и слово это должно возвышаться над борьбой классов, групп и партий, борьбой за интересы и за власть, оно должно быть отражением Боже­ ственного Слова, на котором только и может быть обоснована святы­ ня свободного слова и свободной мысли, ныне поруганная и раздав­ ленная. Это не есть вопрос политики, это — вопрос народной этики,

О свободе и достоинстве слова

629

вопрос религиозной совести народа. Народная совесть и народный ра­ зум должны иметь центр. И таким центром могут быть лишь носители высшей духовной культуры, свободные от рабьих оргий. Мы прихо­ дим к неизбежности возродить духовные основы нашей жизни и ис­ кать внутренних источников свободы. Чисто внешний путь влечет нас к гибели и рабству. Мы не хотим больше никакого рабства, ни старого, ни нового. Революционное насилие над свободой мысли и слова по существу несет в себе семя контрреволюции, оно есть наследие старого мракобесия и не может быть терпимо в свободной стране.

ДЕМОКРАТИЯ И ИЕРАРХИЯ I Нравственное и эстетическое безобразие русской революции не должно мешать нам увидеть ее огромное значение. Ее духовные по­ следствия во всяком случае будут велики. Русская революция — огром­ ный опыт, который изменит у интеллигентных русских людей чувства жизни и заставит их по-новому мыслить. Традиционная история рус­ ской интеллигенции кончена, ее основные идеи проверены на жизнен­ ном опыте и ложь их изобличена. Теперь уже на веки веков русская революционная интеллигенция не вправе будет говорить, что рай на земле водворится, когда она будет у власти: она побывала у власти, и на земле водворился ад. Поистине русская революция имеет какую-то боль­ шую миссию, но миссию не творческую, отрицательную — она должна изобличить ложь и пустоту какой-то идеи, которой была одержима русская интеллигенция и которой она отравила русский народ. Идея эта заимствована из западных учений, но она своеобразно преломи­ лась в восточной русской стихии и доведена до небывалой крайности. Русская революция есть изобличение лжи демократии как верховного принципа жизни, опытная проверка того, к чему приводит тираничес­ кое торжество эгалитарной страсти. Русские одержимы эгалитарной страстью, жаждой механического и материалистического уравнения. Эта эгалитарная страсть переживается в России с религиозным пафо­ сом и носит характер демонической одержимости, направленной на истребление всех качеств бытия, всех различий, всех возвышений. В русской революции нарушен иерархический принцип в такой степе­ ни, как ни в одной революции мира. Требование равенства будет в ней скоро распространено не только на низшие ступени человеческого мира, но и на низшие ступени мира природного, на животные, растения и минералы, на атомы материи. Весь космос распадется на атомы, и каж­ дый атом потребует себе равного положения со всеми другими, каж-

Демократия и иерархия 631 дый признает себя суверенным. Ведь выделение человека из природы, его возвышение над низшей природой есть уже аристократизм, есть уже иерархизм, которого не должна терпеть все сметающая со своего пути эгалитарная страсть. Французская революция была кровавой и страшной, но и в ней не было полного разрушения того иерархического начала, на котором покоится всякий строй государства и общества, всякая цивилизация. Западная Европа и после всех революционных переворотов осталась иерархической, в ней сохранились традиции всякого цивилизованно­ го общественного бытия. Народы Запада признают градации, разли­ чия, ступени, признают возвышения, подбор лучших, подбор качеств. Русские революционеры эти западные свойства воспринимали как «буржуазность». Поистине на Западе много «буржуазности», но дур­ ная «буржуазность» всегда есть разрушение иерархизма, всегда есть восстание и возобладание недостойных, неблагородных, худших. И русское восстание против всякого иерархизма ведет к господству худших, недостойных, неблагородных, русское отрицание «буржуаз­ ности» легко превращается в самую худшую, самую хамскую «буржу­ азность», самое безобразное мещанство. В сущности русский рево­ люционный демократизм враждебен иерархическим основам всяко­ го цивилизованного культурного бытия, всякого государственного и общественного бытия. Это «сть варварский индивидуализм, своево­ лие каждого индивида, который с себя хочет начинать историю мира, ничего не йочитая выше себя. И это совсем не есть вопрос той или иной политики, это вопрос особой революционной морали, особого чувства жизни, особого направления религиозности. В основе русской револю­ ции лежит не столько ложная политика, сколько ложная мораль. Рус­ ские нередко делаются нигилистами из моральных побуждений, пере­ живая свой нигилизм как моральную и даже религиозную правду. Они отрицают божественные ценности и духовные реальности, Бога, оте­ чество, истину, красоту, низвергают все установившиеся качества во имя правды и справедливости уравнения и уравненного блага людей. Русский революционный нигилизм отвергает божественный миропо­ рядок, не принимает иерархического строя космоса. Эта эгалитарнонигилистичейкая страсть глубоко антикосмична, она восстает против иерархических ступеней бытия и жаждет равного небытия, равенства в ничто, в пустоте, в нищете, в оголении от всех форм культурного бытия, в пустой свободе от всех иерархических ценностей. Достоев­ ский гениально раскрыл диалектику русского эгалитарного нигилиз­ ма. Иван Карамазов и был адвокатом такого отвержения космичес­ кого иерархизма во имя равенства и равного счастья людей. «Легенда о Великом Инквизиторе» очень много дает для метафизики русского нигилизма, демократизма и социализма, хотя действие ее и перенесе-

632 Статьи 1917 г. но в атмосферу католического Запада. Очень характерно это русское отвержение Бога, мира, истории, культуры как неравенства. Да сгинет все, лишь бы было равенство!

II Такое характерное русское явление, как толстовство, проникнуто истребляющей все богатства бытия эгалитарной страстью, в нем дей­ ствует какой-то демонический морализм. И как характерно толстовство для русских людей, им отравлены и те, которые не сознают себя тол­ стовцами и ничего общего не имеют с толстовским учением. Война и революция обнаружили, как близок русским дух толстовского непро­ тивленства. Традиционное русское народничество всегда было вдох­ новлено той же эгалитарной страстью и всегда было враждебно иерархизму культуры. Социальный вопрос для русского народничества все­ гда был исключительно вопросом раздела и распределения, никогда не творчества и производства1. Царство Божье на земле, к которому так стремились русские люди, жившие в угнетении, представлялось преж­ де всего, как царство равенства, как всеобщее уравнение, как уничто­ жение всех исторических иерархий, всех качественных возвышений. Лучшие русские люди говорили о всечеловечности и всемирности рус­ ского духа. Но несчастье и болезнь русского духа нужно искать в сме­ шении всеединства, которое заключает в себе полноту всех ступеней бытия, всех градаций, всей иерархии индивидуальностей от отдельных людей до нации, с упростительным и уравнительным смешением 2 , в котором тонут и погибают все ступени, все индивидуальные градации и все иерархии. Поэтому русским и представляется единство человече­ ства упразднением наций. С этим связана глубокая антиисторичность русской интеллигенции, ее моралистическое неприятие тех жертв че­ ловеческим благом и человеческим равенством, которыми покупается история с ее творчеством культур и государств. Русских людей соблаз­ няет мгновенное погружение в абсолютное единство и абсолютное ра­ венство, без трудного пути истории, без ступеней, без иерархических различий и отбора лучших. Традиционная русская мораль не придает значения личной ответственности, личной заслуге, подбору личных качеств. Русская мораль не любит силы, всякую силу считает диавольской, а не божественной, и безнравственно для нее всякое возвышение и иерархически более высокое положение, основанное на заслуге, дос­ тоинстве и качестве. С горечью нужно признать, что это не арийская мораль. Многие видят в таком моральном сознании христианскую при­ роду русского народа. Но я думаю, что это огромное недоразумение. Христианство не отрицает личной ответственности за свою судьбу, лич-

Демократия и иерархия 633 ной заслуги, личных качеств и возвышений. На Западе все эти свой­ ства связаны с христианской культурой личности. Цвет христианской жизни — святость есть качественный отбор, возвышение, выживание духовно сильнейших. Христианство — иерархично. Жертвы — явле­ ние силы, а не слабости. Все мироощущение и миросозерцание русской интеллигенции дол­ жно было привести именно к такой революции, какой и оказалась рус­ ская революция. В ней возобладал дух небытия, дух уравнения, погру­ жающий в ничто, в пустоту, дух смешения и истребления всех разли­ чий и достижений. Инстинктам народной массы, еще темнЬй, но уже утерявшей веру, эта новая религия всеобщего уравнения и смешения, всеобщего стирания всех иерархических различий и иерархических качеств показалась очень соблазнительной и подходящей. Низы народ­ ные, несознательные, некультурные и изменившие вере отцов, поняли демократию как низвержение всякого иерархического соподчинения, всякого качественного подбора, как торжество восставшего механичес­ кого количества. В нравственном облике нашей революционной демо­ кратии восторжествовал хамизм, низвергающий всякое благородное почитание того, что качественно выше, достойнее, ценнее, духовно сильнее. Каждый самый ничтожный, самый низкий по своей духовной культуре, по своей одаренности, по своему моральному обличью по­ чувствовал себя царем и самодержцем, ощутил себя носителем суве­ ренной власти. Непонимание благородства иерархического соподчи­ нения, благородства признания и почитания высшего свойственно ха­ мам. Рабы видят высшее состояние в бунте против всего, что выше. Солдат считает унизительным для своего достоинства отдавать честь заслуженному генералу. Он видит достоинство в уравнительном сме­ шении, в том, чтобы каждый был сам себе генералом. Такого рода про­ буждение достоинства в солдатах привело к позорному бегству и изме­ не, т. е. к полной потере чести.

III На этой почве нация пришла к самоубийству. На этой почве разва­ лилась не только армия, которая может быть лишь иерархическим орга­ низмом, но разваливается государство, разваливается культура, разва­ ливается всякий общественный лад и строй, разваливается личность. Злобная зависть к соседу, в чем-либо возвышающемуся материально или духовно, положена в основание русской революционной демокра­ тии. Жалкое и низкое основание, на котором нельзя ничего строить, ни государства, ни культуры, ни жизни хозяйственной, ни жизни ду­ ховной! Разрушение всякой иерархии есть уродливое и безобразное

634 Статьи 1917 г. смешение, отрицание космических начал общественной жизни. Поис­ тине строй и лад общественный есть лишь неотрывная часть строя и лада космического. Анархия есть разрушение космоса, восстание хаоса и его возобладание над всякой иерархией. Русская страсть к равенству во что бы то ни стало есть также отрицание личного начала, это — страсть к безличности, утопление личности в хаотической стихии, в хаотическом коллективизме, во всеобщем бескачественном смешении. Личное начало неразрывно связано с иерархизмом, с космическим строем вселенной, оно предполагает различия, возвышения, качественные несход­ ства. Личность отцветает и погибает, когда ее держат в принудитель­ ном равенстве со всеми другими личностями, когда всякое нарастание ее силы, ее значительности, ее качественного своеобразия задерживает­ ся и умеряется уравнением с соседями. Это — обида для лучших, по­ творство худшим. В царстве механического равенства, всех и вся смеши­ вающего в количественной массе, возможны лишь безличные личнос­ ти. Церковь — образец истинного иерархизма — в ней личное начало, которому придается абсолютное значение, соединяется с иерархической соборностью, с мистической иерархией, но нет уравнительного смеше­ ния, нет принуждения личности к равенству со всякой другой личнос­ тью. Этот космический иерархизм проникает и всю культуру, которая есть подбор качеств и возвышение более ценного. Этот космический иерархизм проникает и всякую государственность, на нем покоится всякая власть, которая по словам апостола Павла, от Бога3, и это верно и по отношению к самым демократическим государствам. Разрушение всякого иерархизма в государстве, в обществе, в культуре, в жизни рели­ гиозной есть возвращение к первоначальному хаотическому состоянию, оно разрушает человека, который есть высший иерархический чин во вселенной, и отдает человека во власть низших хаотических стихий, которые претендуют на равенство с человеком. Да и сам человек есть иерархический организм, в котором все части должны быть соподчине­ ны высшему центру. При нарушении же этого иерархического соподчи­ нения человек разваливается, в нем гибнет образ и подобие Божье. Демократический принцип понят у нас до ужаса извращенно. То, что есть истинного в демократии, и есть отыскание путей подбора луч­ ших, устранение ложного иерархизма и установление благоприятных условий для истинного иерархизма. Аристократическое начало заклю­ чено в пожеланиях представительной демократии. И демократии ищут путей установления господства лучших. Демократия не непременно исключает высшую иерархию. Свободный, самоопределяющийся и са­ моуправляющийся народ может признать высшую правду иерархичес­ кого строя, подбора лучших и соподчинения низшего высшему. Де­ мократия нуждается в воспитании в истинно иерархическом духе, без этого она разлагается и духовно падает. «Буржуазность» в дурном смыс-

Демократия и иерархия

635

ле этого слова и есть нарушение истинного иерархизма, выдавание худ­ шего за лучшее, занятие положений, не соответствующих качествам и достоинствам. Снобизм есть отрицание истинного иерархизма и раб­ ство у ложного иерархизма. Демократия, которая признает себя верхов­ ным и единственным принципом жизни, уже ничему не подчиненным, есть, конечно, ложь и соблазн. И эта соблазнительная ложь демократии более всего выявляется в русской революции. Но в демократии есть и своя подчиненная правда, которая помогает торжеству истинного иерар­ хизма над ложным иерархизмом. Окончательной же и высшей остается истина, провозглашенная Платоном: идеальной формой правления мо­ жет быть лишь аристократия, господство лучших, благороднейших, даровитейших, духовно сильнейших4. Это и есть истинный иерархизм, на котором только и могут быть основаны государства и культуры наро­ дов. Вырабатывается и преемственно передается более благородная и более одаренная раса, которая призвана определять судьбы мира и судь­ бы народов. Но отыскание представителей этой расы и призвание их к господ­ ству— очень сложный и мучительный процесс. Худшим слишком ча­ сто принадлежит господство. И вопрос об отношении подбора лучших к кровной, исторической, благородной расе сложнее, чем это думают представители примитивной демократической метафизики. Низвержение расы лучших есть разрушение космоса, посягатель­ ство на божественный миропорядок. Само возникновение космичес­ кого бытия есть различение в славе солнца от луны, звезды от звезды5. То же начало должно проникать всю жизнь общественную и должно открывать в ней пути к выявлению истинной иерархии, должно про­ тивиться духу уравнительного небытия. В русской революции обнару­ жился дух завистливого и мстительного низвержения всякой иерархии, не только земной, но и небесной, звездной иерархии. Этот неблаго­ родный дух подрывает духовное здоровье русского народа, обессили­ вает его и готовит ему печальное будущее. На этом пути невозможно творчество, ибо творчество — иерархично, а не демократично, оно предполагает возвышение и преобладание качеств. Тот, кто не хочет признать высшего, тот попадает во власть к низшему. Таков закон ми­ ровой справедливости. Восставший против Бога и не почитающий свя­ тынь ползает на животе перед идолами и рабствует перед гадами. Че­ ловек не может освободиться от религиозного почитания, и когда он перестает религиозно почитать высшее, он начинает религиозно по­ читать низшее: антихрист заменяет в сердце человеческом Христа и создает свою безбожную иерархию.

ОБЪЕКТИВНЫЕ ОСНОВЫ ОБЩЕСТВЕННОСТИ I Ход русской революции обнаружил, что основной и насущной на­ шей потребностью является потребность в просвещении, в знании, в более сознательном отношении к общественной жизни. Мы объяты тьмой, и правят нами бессознательные стихийные движения. Во тьму эту погружены не только народные массы, но и широкие круги рус­ ской интеллигенции. Русская революционная интеллигенция, которая претендует нести свет народу, никогда не была истинно просвещен­ ной, образованной, культурной, она была полупррсвещенной, ее со­ знание было задето лишь поверхностным просветительством. А полу­ просвещение, поверхностное просветительство хуже той совершенной непросвещенности, в которой живет народ, если народ не утерял еще своей непосредственной, органической веры. Поверхностное просве­ тительство легко приводит к нигилистическому отрицанию всех свя­ тынь и ценностей. В русской интеллигенции полупросвещение и по­ родило нигилизм, в котором многие видят своеобразное порождение русского духа. Когда этот нигилизм полупросвещения распространя­ ется в народные массы и заменяет в душе народной угасшую веру, то начинает разрушаться вся национальная, государственная и культур­ ная жизнь. Тогда начинаем сознавать мы, что нуждаемся более всего в настоящем просвещении, которое ничего общего не имеет с рассудоч­ ным и отрицательным просветительством. Настоящее просвещение научило бы нас тому, чему не научает полупросвещение, — познанию объективных начал общественности. И тогда не происходило бы тех оргий развращенной социальной мечтательности и субъективного че­ ловеческого произвола, которые ныне происходят. Рассудочное про­ свещение, т. е. полупросвещение, бессильно раскрыть объективный разум в общественной жизни, объективные ее принципы, оно всегда благоприятно человеческому субъективизму, оно воспитывает неува-

Объективные основы общественности 637 жение к истории и игнорирование природных основ общественной жизни. Русскому интеллигентскому полупросвещению всякая законо­ мерность в природной и общественной жизни представляется доволь­ но-таки «буржуазной» и для революционного, пролетарского мышле­ ния необязательной. Столь же «буржуазными» представляются и все нормы общественности, заложенные в общем разуме и общей совес­ ти. Всякое сознание обусловленности общественной жизни объектив­ ными космическими началами представляется порождением «буржу­ азного» мышления тем, которые мыслят «пролетарски»*, т. е. без вся­ ких традиций мысли, без всяких связей с глубокими истоками жизни. Такое «пролетарское» мышление не хочет знать отечества, не хочет знать происхождения, т. е. отвращается от глубоких основ всех вещей, от глубоких корней. Это и есть враждебный культуре нигилизм, про­ возглашающий во всем безграничный произвол сынов, порвавших всякую связь с отцами. Такого рода «пролетарское» и интеллигентскиполупросвещенное мышление и не пытается раскрыть и познать глу­ бочайшие основы общественности, ибо это завело бы в таинственную глубину космической жизни и ограничило бы человеческий произвол. Полупросвещенное, интеллигентское, пролетарское мышление ви­ дит в общественной жизни, с одной стороны, исключительно субъек­ тивные интересы людей и людских групп, их злую волю, их насилие и эксплуатацию, что и составляет содержание истории, с другой сторо­ ны — борьбу против всего этого и безграничную возможность дос­ тигнуть совершенного социального строя путем организованной и активной человеческой воли, пролетарской или интеллигентской. Та­ кого рода поверхностное мышление соединяет крайний пессимизм по отношению к прошлому (все сплошное зло) с крайним оптимизмом по отношению к будущему (все сплошное добро). Это состояние сознания порождает много ненависти, злобы и разъединения. Вся душевная энер­ гия направляется против тех злодеев, которые мешают водворению окон­ чательного равенства и социального рая на земле. Эти злодеи в русской революции получили наименование «буржуев», и им приписываются отчаянные козни, заговоры и интриги. Какие-то чудовищные размеры принимает и злодейская роль кучки капиталистов и благостная роль про­ летариата, который с этой кучкой расправится. История исключитель­ но определяется злой и доброй субъективной волей людей, злым или добрым субъективным интересом людей. В этой концепции полная мо­ ральная безответственность своеобразно соединяется с вечным мораль­ ным вменением людям за объективный общественный строй. Полупро­ свещенное, «пролетарское» сознание совершенно убеждено, что если сей­ час нельзя ввести в России социалистического строя, то исключитель* Под «пролетарским» я понимаю особый тип мысли, а не мышление рабо­ чих, которые могут мыслить иначе.

638

Статьи 1917 г. но потому, что этого не хочет и не допускает злая воля буржуазии. И если положить предел этой буржуазной воле путем вооруженных вы­ ступлений, насилий и истреблений, то социализм осуществится. Г. Ле­ нин дошел до такого забвения азбуки марксизма, элементов социальных и экономических знаний, что предлагал арестовать 100 капиталистов и от этого бессмысленного действия ждал приближения социализма! Ре­ волюционная психология, доведенная до максимализма, должна окон­ чательно отрицать объективную науку. Марксизм представляет смесь полупросвещения, т. е. субъективно-пролетарского мышления, с на­ стоящим просвещением, т. е. с элементами объективной социальной науки. Но русские усвоили себе по преимуществу полупросвещение марксизма, т. е. классовую точку зрения, незнающую над собой ничего высшего, никакой высшей инстанции.

II Нет никакой возможности вбить в голову русских социалистов объективную истину марксизма о развитии производительных сил как экономическом базисе социализма, о зависимости распределения от производства, о закономерности социального развития, о реакцион­ ности всех социалистических экспериментов, уменьшающих произво­ дительность труда и т. п. Все объективное отскакивает от полупросве­ щенного интеллигентского и пролетарского сознания, не проникает в него, это сознание не способно заинтересоваться истиной, отдаться хотя бы на короткое время незаинтересованному познанию, оно — элемен­ тарно, эмоционально. Полупросвещенная, классовая философия исто­ рии объясняет все злой волей эксплуататоров и не способна познать те объективные начала государственного, общественного и культурного бытия, которые возвышаются над всяким произволом людей. Полу­ просвещение на службе у классовой озлобленности- не может и не хо­ чет понять, что многие неравенства имеют объективные, не в злой воле эксплуататоров лежащие причины и оправданы тем уровнем, на кото­ ром находится человеческая культура. Равенство, не соответствующее степени победы человека над стихийными силами природы, привело бы к еще большей бедности и нужде и культурно отбросило бы челове­ чество назад. Социальный вопрос есть прежде всего вопрос производ­ ственный, а не распределительный, это — вопрос овладения стихий­ ными силами природы. Замечательный русский мыслитель Н.Ф. Федо­ ров был прав, когда говорил, что вопрос социальный есть в большей степени вопрос естествознания, чем социологии. Требование уравне­ ния в бедности есть реакционное требование, враждебное творчеству культуры. В болезненном и мучительном вопросе о бедности и нужде

Объективные основы общественности

639

народной массы совершенно второстепенное значение имеет то, что сравнительно небольшая кучка людей достигла богатства и благосо­ стояния. Это—вопрос моральный. Нужда вызывается не столько мате­ риальным возвышением богатых и эксплуатацией с их стороны, сколь­ ко объективной бедностью человечества, низким уровнем культуры, овладевающей стихийными силами природы. Никакой раздел не мо­ жет разрешить проблемы бедности и нужды, сам по себе он лишь опус­ кает ниже уровень человечества. Вопрос же об установлении внутрен­ него братства между людьми есть вопрос религиозный и моральный, а не экономический и социальный. Поистине направление нашего сознания и нашего мышления на объективное, на незаинтересованное выяснение истины есть один из методов лечения наших болезней, есть освобождение от социальной злобы и ненависти, которая делает рабами. Пафос объективности — благородный пафос, в нем есть самоотверженная любовь к истине и в нем больше человечности, чем в разъяренных оргиях безграничного, субъективно-человеческого произвола, все склонного объяснять таким же злым человеческим произволом. Познание начал, возвышающихся над всякой злобой людской, облагораживает человека. Пафос объек­ тивности ведет к более благородному пониманию социализма как ре­ гуляции стихийных сил, т. е. прежде всего как проблемы высшей куль­ туры, и материальной, и духовной. Социализм зависти и мести пре­ одолевается. Ярость, злоба, ненависть, жажда крови и насилий прекра­ тится, когда народная масса просветится сознанием того, что в России сейчас невозможен социализм и безграничное увеличение благососто­ яния рабочих и крестьян, невозможно полное социальное равенство не потому только, что этого не хотят буржуазные, имущие классы, но прежде всего потому, что это невозможно объективно, что это проти­ воречит непреложным законам природы, что этого не допускает бед­ ность России, ее промышленная отсталость, некультурность» жарода, духовная немощь русского общества и т. п. Если возможен социализм (а он возможен лишь условно, так как он в значительной степени есть абстракция), то он может быть лишь результатом высокого развития производительных сил, интенсификации культуры, лишь порождениг ем народного богатства, той избыточности, которая добывается твор­ ческой производительностью во всех сферах жизни. Социализм есть роскошь, которую могут себе позволить лишь богатые, он предполага­ ет непреложные объективные условия. Социалистические эксперимен­ ты над отсталой и бедной страной по существу реакционны, они от­ брасывают назад и разлагают. И русский революционный социализм, русское революционное народничество — порождение русской отста­ лости, русского экстенсивного хозяйствования как материального, так и духовного.

640

Статьи 1917 г.

III Отрицание объективных начал общественности жестоко наказуется. Объективный разум жестоко ударяет по безумствующим. И в этом есть имманентная справедливость. Русский революционный социализм, отворачивающийся от всего объективного, есть в сущности своеобраз­ ная форма рассудочного, рационалистического безумия. Он хотел бы без остатка рационализировать общественную жизнь, подчинить ее своей фанатической идее эгалитарной справедливости, не считаясь с таинственными, космическими основами общества, и за это Бог ли­ шает разума. Социализм отрицает все таинственные, мистические силы истории, и безумие его — рассудочное безумие. Полный, окончатель­ ный социализм невозможен уже потому, что он хочет выделить дан­ ную общественность на ограниченной территории земли из мирового целого, из жизни космической, и этот изолированный круг хочет он подчинить своему закону. Совершенная общественность была бы воз­ можна лишь в совершенном космосе, после того как вырван был бы корень зла из природного порядка. Общественность есть явление кос­ мической жизни, она связана со всем космосом тысячами таинствен­ ных нитей, космические энергии вечно врываются во всякую обще­ ственность, мнящую себя замкнутой системой, и опрокидывают все утопии социального рая. Космическая жизнь есть сложная иерархичес­ кая система, вся она слагается из ступеней и градаций, в ней различе­ ствует во славе солнце от луны и звезда от звезды1, и неслучайно в ней это неравенство, оно имеет глубокие основания. Космический лад в общественной жизни также предполагает ступени и градации, и пол­ ное их низвержение есть восстание против божественного миропоряд­ ка. Бытие государства (независимо от формы правления) имеет объек­ тивные, космические, в конце концов — божественные основы. И ког­ да вы провозглашаете, что государство есть лишь организация классо­ вого господства и служит тем или иным классовым интересам, вы разрушаете объективное бытие государства. На этом пути разрушаете вы и всякую культуру. Когда вы говорите о «буржуазной» и «пролетар­ ской» культуре, вы отвергаете ценности культуры, возвышающиеся над человеческим интересом и произволом, и обнажаете зверя в человеке. Общественность, в которой будет окончательно потеряна всякая связь с мировым целым и не будет никаких объективных основ, будет звери­ ной общественностью, хотя она и будет создаваться во имя гуманизма. Победой большевизма в России и создастся звериная жизнь. Поскольку возможен и желателен частичный социализм, он дол­ жен быть подчинен объективным началам государственного, нацио­ нального, культурного бытия, он не может быть субъективным произ­ волом класса, детищем разъяренной человеческой воли — уединенной

Объективные основы общественности 641 в себе и себя поставившей превыше всего. Источник зла, неправды и страданий жизни лежит не в том, что существуют классы злодеев-экс­ плуататоров и насильнические правительства, а в том, что весь «мир во зле лежит»2, что всякая воля человеческая заражена грехом, что суще­ ствует круговая порука мирового зла и греха. Закон в природе и закон в обществе не есть источник зла, он скорее есть реакция объективного добра на зло, на хаотическую стихию. Закономерность правды и зако­ номерность общества есть царство справедливого закона для грешно­ го мира, в котором невозможно благодатное царство Божье, невозмож­ но блаженство без искупления, без прохождения через Голгофу. Это и есть правда Ветхого Завета, правда закона, правда десятисловия 3 . Хаос должен быть подчинен закону. Произвольное расковывание греховно­ го хаоса не есть освобождение, в нем тонет и погибает человек, образ и подобие Божье в нем. И поскольку революция расковывает греховный хаос и отрицает правду закона, в ней есть безбожное начало, начало темное и злое. Путь к высшей, свободной, благодатной жизни лежит через закон, через подчинение хаоса объективной норме. Окончатель­ ное восстание класса на класс, интереса на интерес, окончательная ре­ волюционная атомизация общества есть частичное возвращение к пер­ воначальному греховному хаосу, выходящему из подчинения закону и не желающему прийти через искупление к новой жизни. Для христи­ анского народа это есть великий соблазн и испытание его духа. Объек­ тивность науки и научного познания есть в сущности подчинение за­ кону, в этой объективности есть ветхозаветное благочестие. И есть точ­ ка, в которой соЛпадает просвещение религиозное с просвещением научно-реалистическим. Русский народ ныне более всего нуждается в освобождающей объективности религиозного и научного просвеще­ ния. Это просвещение должно научить существованию объективной истины.

21 Падение священного Русского царства

ОБ ИСТИННОЙ И ЛОЖНОЙ НАРОДНОЙ ВОЛЕ ••I После того как пала старая русская монархия, революция вручила судьбу русского государства воле народа. Совершенным же выражени­ ем воли народа признано было Учредительное собрание на основе все­ общего избирательного права. Это и есть чистая демократия, чистое народовластие. Более полугода бушует революционная стихия, «раз­ вивается» и «углубляется» революция, много самочинных организаций претендует быть выразителями воли народа, но над всем возвышается идея Учредительного собрания как верховной инстанции, к которой все апеллируют. Все хотят услышать голос суверенного народа, так долго безмолвствовавшего. Одни лишь большевики имели смелость утверж­ дать, что для них не обязательна воля Учредительного, собрания и что они свергнут то Учредительное собрание, которое окажется враждеб­ ным их целям. Большевики — не демократы, не сторонники принци­ па большинства. Они не формалисты в понимании народной воли. Ддя них важно само содержание народной воли, само направление ее. И они стремятся не к народовластию, а к классовой диктатуре. Они гото­ вы стать на путь насильственного господства меньшинства (револю­ ционного пролетариата столиц) над большинством русского народа. Французские синдикалисты, с которыми большевики имеют точки со­ прикосновения, тоже ведь являются противниками принципов демо­ кратии, для них идея демократии — по существу буржуазная. Все же, кроме большевиков, стоят на точке зрения революционного легити­ мизма, неустойчивого и половинчатого. Все беспомощно хватаются за призрачную законность Временного правительства в настоящем и за несомненную законность Учредительного собрания в будущем. В сущ­ ности только большевики и являются носителями революционной сти­ хии в чистой и крайней форме. Правда, эта чистая форма революци­ онной стихии оказалась очень мутной и грязной, но таков уж самый

Об истинной и ложной народной воле 6 предмет. Все остальные половинчаты и компромиссны. Принципы демократии — это пореволюционный легитимизм, который держится на острие и ежесекундно может соскочить в одну или другую сторону. Революционный переворот раскрыл перед русским народом все пути для свободного самоопределения. Посмотрим, определял ли себя сво­ бодно народ за месяцы революции и определит ли он себя свободно в Учредительном собрании, которое должно быть созвано в самое бли­ жайшее время? Народная воля — более таинственная вещь, чем это думают разно­ го рода рационалисты. И не так-то легко найти способы ее совершен­ ного выражения. Механически количественное выражение народной воли не может быть совершенным. Народ не есть механическое сложе­ ние количеств. Народ—живое существо, живущее на протяжении всей своей истории. И определение воли народа не есть арифметическая за­ дача, это — процесс органический. Народная воля, которая на долгое время определит судьбу России, должна быть качеством, а не количе­ ством. В изъявлении народной воли должна раскрыться какая-то объек­ тивная правда, а не средняя линия перекрещивающихся и борющихся интересов. Ошибочно было бы интересоваться исключительно фор­ мальными признаками выражения народной воли и совершенно не интересоваться содержанием и направлением народной воли. Для вся­ кого, кто верит в существование истины и правды, не может быть без­ различно духовное состояние народа, степень его внутренней свободы в момент изъявления его воли, проникновения этой воли правдой. Лишь убожество духа, внутренняя бессодержательность и опустошен­ ность могут держаться исключительно за формальное народовластие и придавать безусловное значение народной воле, независимо от того, какова она. В отвлеченном демократизме и конституционализме есть какая-то неправда, оставляющая на поверхности жизни. Важно не толь­ ко то, чтобы народная воля была выражена и чтобы в согласии с ней определилась судьба России, но и то, чтобы эта народная воля была направлена на добро, чтобы ею владела Божья правда, а не диавольская ложь. Народная воля, как всякая эмпирическая человеческая воля, не может быть обоготворена, не может быть признана высшей инстан­ цией, выше ее — абсолютная правда, ценность, Бог. Самодержавие на­ рода так же должно быть отвергнуто, как и царское самодержавие, как и всякое самодержавие. Самодержавие народа должно быть ограниче­ но высшими принципами, верховными ценностями. Христианин не может воздавать божеских почестей Кесарю, он не может воздавать божеских почестей и народу. Самодержавие народа есть такое же Цар­ ство Кесаря, и оно так же несоизмеримо с бесконечной природой чело­ веческого духа. Если народная воля своим количественным большин­ ством будет истреблять свободу и топтать духовные ценности, то нет

644 Статьи 1917 г. никаких оснований склониться перед ней. Я могу быть вынужден фи­ зически подчиниться злой силе, но не подчинюсь ей нравственно. Прин­ цип формальной демократии потому уже не может быть самым выс­ шим принципом общественной жизни, что демократия Может быть разной, может быть высокой и низкой, может быть вдохновлена прав­ дой и одержима ложью. А это значит, что демократия нуждается в вос­ питании и духовном облагораживании, в подчинении высшим ценно­ стям. Выше воли народной стоит воля Божья и лишь в воле Божьей нужно искать гарантии того, что права человека и свобода человека не будут раздавлены и растерзаны. Этой гарантии нет в человеческом произволе.

И Как оценить с такой философской и религиозной точки зрения народную волю, выражавшуюся в России в течение этих революцион­ ных месяцев? Оценка может быть лишь самой пессимистической. Про­ исходит самая бесстыдная фальсификация народной цопи, самая наг­ лая подмена и насилие. Русский народ и после революции не определя­ ет себя свободно, изнутри, из глубины. Воля его насилуется, ему с вер­ хов революционного бюрократизма предписывается, что он должен думать, чего он должен хотеть. Революционный бюрократизм интел­ лигенции так же фальсифицирует народную волю, как фальсифициро­ вал ее старый бюрократизм. Прежде лгали, когда говорили, что воля на­ рода — черносотенная, теперь лгут, когда говорят, что воля народа — красносотенная. Советы рабочих, солдатских и крестьянских депута­ тов играют теперь роль, аналогичную той, какую раньше играл «Союз русского народа» и другие черносотенные организации 1 , терроризи­ ровавшие власть. Воли крестьянства — большей части русского наро­ да, мы не знаем, и во всяком случае она не выражается в Совете кресть­ янских депутатов, в которых нет настоящих крестьян, а есть преиму­ щественно лишь наехавшие из-за границы интеллигенты, чуждые рус­ скому народу. Демагогия всегда фальсифицирует волю народа, она пользуется темными инстинктами и страстями народных масс, чтобы совершить насилие над народом и подчинить его себе. Демагоги заин­ тересованы в том, чтобы в народе не загорался свет, чтобы орудия по­ знания не делали народ более защищенным против всех соблазнов и насилий. Демагоги всегда ловят рыбу в мутной воде. Они боятся света. Крестьяне хотят иметь побольше земли, но это совсем не значит, что крестьяне — социалисты-революционеры. Солдаты не хотят воевать, но это не значит, что солдаты — большевики. Рабочие хотят меньше работать и больше зарабатывать, но это не значит, что рабочие — со-

Об истинной и ложной народной воле 645 циал-демократы. Народу нужен хлеб, но это не значит, что народ испо­ ведует революционный социализм. Такая заграничная и интеллигент­ ская выдумка, как социализм, народу русскому чужда и непонятна. Народ наш в массе своей еще темен и сам еще не знает, чего хочет, сам не определил своей воли. Народ живет элементарными инстинкта­ ми и не знает, какое государственное и социальное устройство лучше. Народ наш тяжело болен, болен душой, он переживает глубокий кри­ зис, потерял свет старой веры и не обрел никакого нового света. Народ находится в рабстве у собственных греховных инстинктов и страстей, его легко соблазнить и обмануть, легко совершить над ним насилие. Тот самый простой и темный народ, который сейчас владеет Россией, совершает погромы и подвергает опасности величайшие ценности на­ шего национального, государственного и культурного бытия, душевно беспомощен и беззащитен. Каждый может его сбить с толку и напра­ вить волю его в какую угодно сторону, к погрому буржуазии и культур­ ного общества, как и к погрому евреев и самих революционеров. Сво­ боден и защищен лишь тот, кто имеет духовный центр, в ком не рас­ шатано и не ослаблено нравственное ядро. Но у крестьян и рабочих сейчас духовный центр уже утерян, нравственное ядро ослаблено, они находятся в величайшем духовном рабстве и беспомощности. Когда я бывал на уличных митингах, мучительное впечатление производили на меня лица говоривших. Казалось, что лопнут мозги темных людей от бессилия разрешить поставленные перед народом задачи. Это — же­ стокость истории по отношению к народу, который держался в прину­ дительной тьме. И вот народ этот, когда особенно сгустилась тьма в нем и вокруг него и когда он душевно болен, призывается решать судь­ бы русского государства, определять жизнь грядущих поколений. Вы­ боры в Учредительное собрание будут происходить в физически и ду­ шевно ненормальных условиях, фальсифицирующих волю народа. Ес­ тественно желать, чтобы суверенный народ высказал свою волю в та­ кой момент своего существования, когда в нем родится внутренний свет, когда он душевно излечится и прекратятся в нем судороги одер­ жимого, когда он будет внутренне свободен, не так порабощен греху корысти и злобы, когда он подчинит волю свою высшей правде. В со­ стоянии аффекта, в припадке раздражения, в минуты зависти, ревнос­ ти и озлобленной мстительности не может быть здорового изъявле­ ния воли человека. То же можно сказать и о народе. Воля народа долж­ на решить судьбу всего народа, судьбу России, и она не может быть в этот ответственный момент раздробленной, в ней должна быть цель­ ность, озаренность идеей единой России. Но идея народного единства сейчас померкла в русском народе и потому трудно ему решать судьбу целого.

646

Статьи 1917 г.

III Свобода народной воли не есть формальное понятие, она предпола­ гает победу в этой воле добра над злом, Бога над диаволом. Диавол — лжец, он фальсифицирует народную волю, совершает подмену, дает призрачную безграничную свободу, свободу формальную, по существу же порабощает волю людскую. Формальная безграничная свобода всегда пожирает себя, она сгорает в пустоте, в бессодержательности, в бездельности. Греховная воля всегда несвободна, она в плену у темных сил. Самая свободная воля — святая воля. Воля же греховная может стать свободной лишь через искупление. Искупление греха делает человека свободным. Вот почему истинная свобода есть лишь в христианстве. Нужно остерегаться превращать народовластие в народопоклонство. Народная воля не может и не должна быть обоготворена. Недопусти­ мо воздавание божеских почестей человеческой воле. Поклоняться можно великому в человеке, ценному в нем, его святости и гениально­ сти, его высоте, а не просто человеку, не всякому человеку и не механи­ ческому сложению людей. И потому вся задача в том, чтобы выявить высокую народную волю, вдохновленную высокими ценностями, скло­ няющуюся перед святынями. Мне представляется второстепенным вопрос о том, нужно ли от­ ложить Учредительное собрание. И это не может нравственно импо­ нировать, когда борьба за отсрочку Учредительного собрания связы­ вается с какими-либо интересами. Пора уже смотреть на все это с более глубокой, внутренней точки зрения. Мы должны прежде всего и боль­ ше всего желать, чтобы была создана здоровая духовная атмосфера для выражения воли народа, были найдены условия, благоприятные по­ вышению этой воли в ее качественности и ценности. А для этого необ­ ходимо пробудить свет в народной душе и освободиться от рабствования греховным инстинктам и соблазнам. Во всех слоях, во всех классах русского народа должна явиться жажда искупления, чувство вины дол­ жно победить чувство притязаний. И это чувство вины должно быть особенно сильно у классов, господствовавших в прошлом. Но с хрис­ тианской точки зрения из него никак не могут быть изъяты и те, кото­ рые ныне притязают на господство. Мало надежды на то, что духовное оздоровление народа совершится мирным, эволюционным путем. По всему видно, что лишь катастрофы оздоровят душу народа, лишь тя­ желые испытания и трагические опытные проверки ложных идей про­ будят лучшее сознание. Рациональными доводами нельзя убедить в высшей жизненной правде. И прежде всего следовало бы перестать придавать абсолютное значение такой условной и относительной вещи, как Учредительное собрание. Для многих теперь Учредительное собра­ ние есть тот барин, который приедет и всех рассудит. Но нельзя так уж

Об истинной и ложной народной воле 647 возлагаться на барина, который может быть и добрым, и злым. Учре­ дительное собрание само по себе есть лишь пустая форма, которую можно наполнить любым содержанием, как добрым, так и злым. И все силы должны быть направлены на добытое этого доброго содержания... Не формальная воля народа дорога нам, а воля к добру. Мы ищем мо­ гущественного выражения доброй, ценной, высокой воли народа. Когда человек, психически расстроенный, делает духовное завеща­ ние, то это акт нравственно и юридически ничтожный. Духовное заве­ щание требует вменяемости того, кто его совершает. В Учредительном собрании русский народ будет делать духовное завещание поколениям грядущим. Для этого в высшей степени ответственного акта он должен быть душевно здоров и вменяем. И есть основание опасаться, что ду­ шевной болезнью народа и его невменяемостью хотят воспользовать­ ся для подделки и фальсификации духовного завещания. Наше поко­ ление в настроении данного часа не может решать судьбы России, узур­ пируя волю поколений прошедших и поколений грядущих. Народ в состоянии здоровья и вменяемости должен решать судьбу России не по произволу своей воли, отдавшейся во власть мгновенных настрое­ ний, а по согласию своей воли с историческим существованием в вели­ ком прошлом и великом будущем. Народ не есть механическая масса нынешнего дня истории, он есть соборная личность, живущая тысяче­ летия. И лишь такая соборная воля, сознающая преемственную связь времен, не будет фальсифицирована, не будет подменой великого це­ лого ничтожной частью. В России происходит духовная борьба тех, которые верят в объективное абсолютное Добро и Правду и хотят их торжества, с теми, которые верят лишь в благо личности и в интересы человеческой массы и хотят их торжества. И по сравнению с этим ос­ новным религиозным противоположением все остальные противопо­ ложения, связанные с борьбой интересов, неважны и несущественны.

БЫЛА ЛИ В РОССИИ РЕВОЛЮЦИЯ? Мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его по­ нять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке. Чаадаев'

I Захват власти так называемыми «большевиками» многим представ­ ляется какой-то страшной катастрофой, чем-то совершенно новым в судьбах русской революции и России. Находятся даже люди, которые из наивности или из лживости утверждают, что наступил последний этап борьбы рабочих и крестьян с капиталистами и помещиками, пос­ леднее столкновение народа с имущими классами. Г. Ленин счел воз­ можным заявить, что в конце февраля в России была революция бур­ жуазная, свергнувшая царизм, а в конце октября произошла револю­ ция социалистическая, свергнувшая буржуазию, т. е. процесс, который у западных передовых народов совершается столетия, в отсталой Рос­ сии произошел в несколько месяцев. Так как жизнь наша очень начи­ нает напоминать кошмар, то все представляется нам в преувеличен­ ном виде. Мы совершенно утеряли перспективу событий. Я позволю себе думать, что все происходящее в России — чистейшие призраки и галлюцинации, во всем этом нет ничего существенного и подлинно реального. То, что произошло в самое последнее время, очень мучи­ тельно и тяжело в перспективе личной жизни людей. Пролилась кровь, много было и будет невинных жертв, жизнь человеческая стала еще более необеспеченной и невыносимой. Но нужно сознать, что ничто существенно не изменилось, ничего нового не произошло. Перестанов­ ка атомов, пребывающих в том же инертном состоянии, ничего не

Была ли в России революция? 649 может изменить ни в какую сторону. Вообще в русской революции ничего нового не случается, в ней нет никакого настоящего движения. И то, что именуется у нас революцией, есть сила инерции, есть мертвая бездвижность перед судом высшей духовной жизни. В коловращении хаоса и анархии никогда ведь не бывает настоящего движения и твор­ ческой новизны. Хаотическая перестановка и круговращение мертвой материи никуда не движется и никакой новой жизни не творит. В ду­ шах людей и в душе народа, в источниках творческой энергии ничто не изменилось, ничего нового не народилось. Действуют все те же ста­ рые инстинкты, все те же ветхие чувства. Новый человек не рождается. Ни одной новой души не народилось в стихии революции. Все оста­ лось очень старым на Руси, вся психология отдельных людей и целых групп осталась ветхой. Вся ткань общественная расползается и разди­ рается, как гнилая материя. Души людей все те же рабьи души. Маска­ радное переодевание никого не должно вводить в заблуждение. Под новыми масками слишком видны старые лица. Рабы и насильники, в которых не изменилось ни одно чувство и не появилось никаких про­ блесков нового, лучшего сознания, расхаживают и разъезжают в кос­ тюмах новых, свободных людей. Но звериное хрюканье все время слы­ шится под личинами, которые вводят в обман лишь очень наивных и темных людей. Смешно и нелепо, что у нас серьезно говорят о «боль­ шевиках», опровергают их, спорят о путях развития русской «револю­ ции». Все это, как говорят дети, не на самом деле, все это не по-настоя­ щему. Вся русская «революция» есть тяжелый кошмар, приснившийся русскому народу от его бессилия и болезни, есть призрак, созданный рас­ строенным воображением народа слабого и потерявшего духовный центр. Кошмары и призраки дома умалишенных выпущены на свободу и гу­ ляют по земле русской. Все, что происходит, есть лишь иллюстрация к «Бесам» Достоевского, книге поистине пророческой. Все безысходно, как в кошмаре, все повторяется и возвращается, бесы кружатся и нельзя вырваться из этого бесовского круга. О бессилии власти гг. Ленина и Троцкого и ненародном характере их власти говорят так же, как гово­ рили о бессилии и ненародном характере власти гг. Штюрмера и Про­ топопова. С того времени глубоко и существенно ничто не измени­ лось. Все старое повторяется и действует лишь под новыми личинами. Бурные процессы происходят лишь на поверхности. Процессы эти есть лишь тление ветхих одежд России цевозрожденной. Мы изживаем по­ следствия наших старых грехов, страдаем от наших наследственных болезней. В России никакой революции не было. Пора уже сорвать маски и изобличить подлинные реальности. Русская революция есть чистей­ ший призрак. В ней нет существенных признаков революции в запад­ но-европейском смысле этого слова. Старая власть, старая монархия не была у нас свергнута революцией, она сгнила, разложилась и бес-

650 Статьи 1917 г. славно пала, как падает гнилое яблоко с дерева. Но яд от гниения ста­ рой России остался внутри народного организма и продолжает разла­ гать жизнь русского народа. Вот эти процессы гниения старой России и принимают у нас за «развитие и углубление революции». Чудовищ­ ный нигилизм, торжествующий в этих процессах разложения, есть яв­ ление старой России, а не творчество новой России. В России пала власть и не заменилась никакой новой властью. Наступило безвластие, меж­ дуцарствие, анархия, бесплодная и не творческая, смутная эпоха. Катастрофу, происшедшую с Россией, так же неверно называть ре­ волюцией, как неверно было бы называть революцией пугачевщину. Катастрофа эта не есть изменение форм государства, не есть создание новой власти организованными силами, она есть упразднение государ­ ства, бессилие организовать какую бы то ни было государственную власть. В этом русская революция бесконечно отличается от французс­ кой революции, в которой действовал сильный государственный и на­ циональный инстинкт народа. У нас же никакая новая, организующая и созидательная сила не пришла на смену старым, разлагающим си­ лам. То, что у нас называют «революцией», есть сплошная дезоргани­ зация и разложение, смерть государства, нации, культуры.

II Ход русской «революции» не есть драма, развивающаяся от одного акта к другому. В ней нет истинного драматизма, нет истинных героев. Ход этой «революции» более напоминает хаотическое крушение. Бе­ зысходность и неразрешенность особенно для нее характерны. И слиш­ ком быстро наступил у нас революционный маразм. Мы переживаем не столько революционную, сколько смутную эпоху. Все отравлены в эту эпоху, все безрадостны, все несчастны, у всех муть в глубине души. Сами делатели «революции» не чувствуют радости и подъема, в них нет настоящей веры. Русская «революция» страдает собачьей старостью, она не пережила периода молодости, молодого энтузиазма, молодого увлечения освободительными идеями. Все революционные идеи дав­ но уже выветрились, все революционные слова опошлились. Эстети­ чески и нравственно чуткий человек не может уже без краски стыда прибегать к революционной терминологии. Нельзя вынести этой зия­ ющей пустоты всех революционных понятий! Все давно уже остыло и заледенело под революционными фразами, не чувствуется горячего человеческого сердца, горячей человеческой мысли. Старые слова, про­ износившиеся представителями старого строя, выветрились на протя­ жении столетий. Революционные слова сразу же оказались стары и выветрились на протяжении нескольких месяцев. В первые дни рево-

Была ли в России революция? 651 люции жертвенная энергия не была истрачена на борьбу со старой вла­ стью. Старая власть пала без борьбы и сопротивления, победа далась слишком легко. А много злобы накопилось в прошлом, от старого раб­ ства и старого унижения. И начали искать объект для этой неразрешен­ ной злобы. Объективация злобных чувств создала контрреволюцион­ ную «буржуазию». Массы народные отравили нечеловеческой злобной ненавистью к «буржуазии», понятой в очень расширенном смысле, как все культурное общество. Сама же «буржуазия» обнаружила неоргани­ зованность, пассивность и уступчивость, невиданные в истории. С са­ мого начала «революция» русская одержима низким страхом контрре­ волюции и в этом постыдном страхе чувствуется страшное бессилие, отсутствие молодой веры, молодого энтузиазма. В розыске контррево­ люции есть что-то в высшей степени неблагородное. Делатели «рево­ люции» обнаружили шпионские инстинкты, свойственные дряхлею­ щей и разлагающейся силе. Все это понятно, если признать наконец ту истину, которая пока ясна лишь немногим, — что в России никакой революции и не было, а было и есть лишь продолжающееся разложе­ ние и гниение старого, лишь длительное безвластие и безгосударственность, лишь развитие и углубление самовластья. Мы уже долгое время живем под диктатурой «революционной де­ мократии». И в этом отношении «большевистская революция» ничего нового с собой не принесла. Но что представляет собой эта «револю­ ционная демократия», которую хотят выдать за организующую и твор­ ческую силу? Это есть прежде всего господство темной и разлагающей­ ся солдатчины, господство штыков в руках темных людей, первобыт­ ные инстинкты которых разнуздывались в течение восьми месяцев. Русские социал-демократы, ученики К. Маркса, признали солдатские штыки главным определяющим фактором исторического развития. Некоторые из них, именующиеся «большевиками», даже уверены, что солдатскими штыками можно радикально изменить соотношение эко­ номических сил. Такое милитаристическое перерождение марксизма поистине изумительно, оно возможно лишь на темном Востоке, в со­ вершенно некультурной стране, В этом есть что-то турецкое. Есть ос­ нование думать, что западные люди и смотрят на русскую «революцию», как на китайскую или турецкую2. Чудовищная неправда утверждать, что господство солдатчины, основанное на физическом насилии, име­ ет хоть какое-либо отношение к социализму, к «идее четвертого сосло­ вия», как ее понимали Маркс, Лассаль и др. западные социалисты. Без­ грамотная, темная масса солдат, отвыкших от всякого труда, тех самых солдат, на чьи штыки недавно еще опиралось старое самовластье, ни с какой точки зрения не есть социалистически мыслящий и социалисти­ чески чувствующий рабочий класс. «Большевизм» опирается на те же солдатские штыки, на ту же темную и грубую физическую силу, на ко-

652 Статьи 1917 г. торую опиралась и старая, разлагающаяся власть. Ничто не измени­ лось. Масса осталась в той же тьме. Где же та новая психика пролетари­ ата, вырабатываемая коллективным промышленным трудом, которую марксисты всегда признавали необходимой предпосылкой социализ­ ма? Есть ли признаки этой новой психики в беспорядочных толпах сол­ дат, лузгающих семечки, торгующих папиросами и совершающих на­ силие над мирными гражданами? Не случайно так трудно отличить в темной массе «большевиков» от черносотенников. А «социалистичес­ кую революцию» последних дней очень легко смешать с контрреволю­ цией. Тот же дух, те же приемы насилия и террора, то же надругатель­ ство над свободой и правом, то же глумление над достоинством чело­ века. А ненависть к «буржуазии» есть исконная ненависть темного Во­ стока к культуре.

III Русский народ продолжает разлагаться от бессилия, от тираничес­ кой анархии, от невежества и тьмы, от неорганизованности и недис­ циплинированности, от отсутствия руководящих созидательных сил. «Большевистская революция» есть один из моментов разложения и гни­ ения старой России, одна из трансформаций старой русской тьмы. Во всем этом нет ничего похожего на революцию, на демократию, на соци­ ализм, на сколько-нибудь глубокое изменение в обществе и народе. Все это — жуткий и зловещий маскарад. Начала самовластья и деспотизма продолжают свое торжество и чинят оргию. В старом русском самовлас­ тье было слишком много анархического и слишком мало объективных правовых начал. И сейчас анархия и самовластье убивают всякое право, всякую объективную и закономерную правду. В старой России не было достаточного уважения к человеку, к человеческой личности. Но сейчас этого уважения еще меньше. В целых классах общества отрицается че­ ловек, не уважается личность по отношению к классам общества, при­ знанным революцией отверженными, совершается духовное челове­ коубийство, которое легко переходит в человекоубийство физическое. Единство человеческого рода отрицается в большей степени, чем во времена рабства. И во времена рабства и крепостного права привиле­ гированные христиане все же видели в рабах и крепостных человека, образ и подобие Божье, т. е. на какой-то глубине преодолевали все со­ словные и классовые противоположности и преграды. Нынешнее же яростное и злобное деление на мир «буржуазный» и мир «социалисти­ ческий» есть окончательная измена христианству и окончательное от­ рицание человечества как единого рода Божьего. В этом можно видеть тяжкую расплату за старые грехи, за старую рознь и неправду, но бе-

Была ли в России революция? 653 зумно видеть в этом что-то новое, творческое, преображающее жизнь. Судорожный и уродливый конец ветхого человека нельзя принимать за начало новой, лучшей жизни. «Большевизм» господствовал с самого начала «революции» и в нынешнем торжестве его нет ничего нового. Все «развитие и углубле­ ние революции» шло по указке «большевиков», вдохновлялось их ду­ хом, если это можно назвать духом, постепенно принимало провозгла­ шенные ими начала. Другие революционно-социалистические партии, меньшевики и социалисты-революционеры, шли на буксире у «боль­ шевиков», они были менее последовательны и тот же яд был у них лишь менее сгущен и сконцентрирован. Никогда меньшевики и социалис­ ты-революционеры не могли решительно и радикально восстать про­ тив «большевиков», потому что «большевики» были для них людьми одной веры, быть может грешниками, но не еретиками. Правоверные не сжигают грешникоэ на кострах, они сжигают лишь еретиков. Но для всякого социал-демократа и социалиста-революционера, как бы он ни отрицал большевистскую тактику, еретики — все не социалисты по вере, все не верующие в социалистическую революцию и социалисти­ ческое счастье. И в победе «большевиков» над другими социалистичес­ кими группами есть имманентная справедливость, это •—- естественная кара за их собственные грехи. Болезнь должна развиться до конца, дол­ жна быть изжита,в своих крайних последствиях. Почему произошел такой разлив «большевизма» по всей русской земле, почему ему доста­ лась такая легкая победа? Это прежде всего связано с войной. «Больше­ визм» есть линия наименьшего сопротивления для естественных и эле­ ментарных инстинктов всякой темной, непросветленной человеческой природы. «Большевиками» на время сделались все те, которые не хо­ тят воевать, не хотят ничем жертвовать, но хотят как можно больше получить. То, что называется русской'«революцией» и что сейчас за­ вершается, имеет один постыдный и горестный для нас смысл: русский народ не выдержал великого испытания войны, в страшный час миро­ вой борьбы он ослабел и начал разлагаться. Он духовно не был готов к мировой борьбе, он утерял всякую идею этой войны. А без великой идеи нельзя идти на жертвы и страдания. Кровавая братоубийственная борьба на улицах Москвы3 есть лишь эпизод мировой войны. Одолел германский яд. Мораль же, которой обучает русская «революция», довольно про­ ста и элементарна, хотя и горька для нас. Необходимо расстаться со многими русскими иллюзиями, славянофильскими, народническими, толстовскими, возвышенно-анархическими, революционно-мессиан­ скими и пр., и пр. Необходимо покаяться и смириться, жертвенно при­ знать элементарную правду западничества, правду культуры, суровую правду закона и нормы. Народ русский утерял веру, изменил вечной

654 Статьи 1917 г. святыне, а цивилизации не имеет, культуре чужд. И нам необходим долгий труд цивилизации, в которой есть своя секуляризованная рели­ гиозная правда. Необходимо вновь собирать Россию. Великие испыта­ ния подтверждают правду Чаадаева, а не славянофилов. Сейчас мы пе­ реживаем период глубокого нравственного и духовного падения. Даже в культурном нашем слое многие так низко пали, что поддались всеоб­ щему гипнозу и поверили тому невежественному вздору, что сейчас происходит последнее столкновение классовых интересов, последняя борьба народа с буржуазией. Когда русские люди очнутся от гипноза и духовно отрезвятся, они поймут, что всякая великая борьба в мире есть духовная борьба, столкновение разных духов, противоборство разных идей. К сожалению, приходится признать, что «буржуазность» сейчас означает элементарную культурность. В низах русской жизни — пер­ возданная тьма, там все элементарно, все еще в первобытном прошлом. На верхах же духовной жизни происходит столкновение разных духов и идей, там дьявол с Богом борется. В середине борьба воспринимает­ ся, как столкновение мира «буржуазного» и мира «социалистическо­ го». Но оба эти мира стоят на одной почве и вдохновляются одним духом земным. Горная, духовная борьба сложно вплетается в эту сере­ динную материальную борьбу, и из этого серединного смешения не­ обходимо выделить высшие и чистые духовные начала и их противо­ поставить торжествующей тьме и торжествующему хамству: но и са­ мая высшая духовная борьба в серединном царстве должна проявить себя, как борьба за творчество культуры в объявшей нас тьме.

*

ЗАДАЧИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ I Так называемая «революционная демократия» претендует говорить от лица русского народа и хотела бы представлять Россию в перегово­ рах о мире. И это есть основная ложь и подмена наших революцион­ ных дней. Подлинного народа в «революционной демократии» нет. Не поразительно ли, что в демократическом Временном Совете Россий­ ской Республики был всего один крестьянин и что этот крестьянин си­ дел на крайней правой, как представитель союза земельных собствен­ ников? В советах крестьянских депутатов сидят не русские крестьяне, а наехавшие из-за границы интеллигенты, чуждые русскому народу. Имеет ли наша «революционная демократия» органическую связь с Россией? В ней нет ничего русского. Нельзя сказать, чтобы представители «револю­ ционной демократии» не были патриотами и не имели родины. Но ро­ дина их не Россия. Наша родина существует тысячу лет. Их родина су­ ществует всего полгода с чем-то, их родина — революция. Они — не руссские патриоты, а патриоты революции и революционного народа. За эти месяцы у нас родился не только революционный патриотизм, но и самый крайний революционный шовинизм. «Революционная де­ мократия» также кричит «шапками закидаем», как прежде кричали ста­ рые русские шовинисты. Все народы мира хотят подчинить воле рус­ ской революции. Революционная демократия видит в русской револю­ ции свет с Востока, который должен просветить все народы Запада. Но свет этот, долженствующий покорить весь мир, выражается исключи­ тельно в потоке слов, выветрившихся и опошлившихся, вроде «без ан­ нексий и контрибуций», «самоопределение народов» и т. п. Все это са­ модовольное пустословие уже полгода деморализует и разлагает рус­ ский народ и русскую армию. Интернационализм на русской почве есть вывернутый наизнанку германский национализм или национализм инородцев, населяющих Россию. Но по свойственной русским пассив-

656

Статьи 1917 г. ности и по характерной для русских одержимости многие русские пе­ реживают этот интернационализм, как русский революционный мес­ сианизм. Этот революционный мессианизм нанес уже тяжелые раны русской национальной душе и национальному телу. Революционное самомнение унизило Россию и утеснило русский народ, подчинив его чуждым началам. Революция больно ударила по русскому националь­ ному чувству и многие уродливые явления ее должны вызвать здоро­ вую реакцию инстинкта национального самосохранения и инстинкта национального творчества. В России должна наконец образоваться здоровая национальная де­ мократия с сильным инстинктом национального самосохранения, с глубоким чувством связи с прошлым русской истории, с широким ба­ зисом в народной массе, с решительным социальным реформизмом в своей программе. Национальная демократия будет иметь органичес­ кую связь с подлинным русским народом и будет выражать его духов­ ный облик. Необходимо подчеркнуть, что речь идет не об общенацио­ нальном, как теперь любят выражаться, а о национально-русском де­ мократическом течении. От роста и кристаллизации такого течения в значительной степени будет зависеть будущее России. В наших поли­ тических и социальных группировках есть зияющая пустота, которая должна быть наконец заполнена. Там, где должно народиться новое течение, там — самая важная, самая центральная, самая огненная по­ чва русской жизни. В той точке, в которой народится национальная демократия, пробудится русская народная стихия. Нужно наконец при­ знать, что все наши партии в значительной степени представляют фик­ ции и за ними скрыто совсем не то, что он выставляют в своих лозун­ гах. Русской народной основы в конце концов нет ни в одной из наших партий. Но многие из них спекулируют на темных народных инстинк­ тах и на самых грубых интересах минуты. Поразительно, что в суще­ ствующих группировках нет группировки наиболее реальной и суще­ ственной, которая должна была бы составлять ядро всего будущего России, нет национальной, русской группировки. Русское оказалось за­ битым и затертым в России в момент великого исторического перело­ ма. Революционную стихию эксплуатируют для нерусских целей, враж­ дебных нашей национальной личности. Государство российское объемлет много национальностей и суще­ ствует оно не только для русских, но и для всех населяющих ее народ­ ностей. Но русская и даже точнее великорусская национальность со­ ставляет то крепкое и мощное ядро, которое создало русское государ­ ство и русскую культуру, она есть субъект русской истории. Вокруг это­ го ядра нарастало и расширялось все многоплеменное государство наше. Русский народ излучал вокруг себя энергию, которая государственно и культурно объединяла и образовывала великое целое. Он покорял дру-

Задачи национальной демократии

657

гие национальности не насилиями только и войнами, но и своим вели­ ким языком, своей великой литературой, перед которой склоняются даже те народности, которые хотели бы отделиться от русского госу­ дарства и изрыгают хулу на русское племя. Русская культура оказалась той высшей культурой, которая приобщала более слабые и отсталые расы России к высшей духовной жизни, а могущественное и огромное русское государство защищало многие народности и давало им фор­ мы государственного бытия. Было бы вопиющей несправедливостью рассматривать великодержавный народ русский как насильника и утеснителя и отождествлять его роль с насильнической политикой старой власти.

II Нельзя понимать формально принцип самоопределения народов. Это самоопределение должно быть соразмерно с реальным весом, с духовной и материальной силой народов. И вот силу и вес русской на­ циональности нельзя сравнивать с силой и весом других национально­ стей, населяющих Россию. Поистине русская национальность есть цар­ ственная и господствующая национальность. У русского народа есть избыточная сила, которой он должен не утеснять, а одаривать другие народы России, давая им защиту своего огромного государства, блага своего огромного хозяйственного организма и ценности своей духов­ ной культуры. Нельзя допустить того поношения русского народа со стороны всех инородцев, которое замечается в эпоху революционного кризиса. В прошлом русский народ был не только утеснителем, как хо­ тят теперь представить, он был и подателем благ, он приобщал мелкие народы к великой исторической жизни. И вот в момент великого исто­ рического перелома само существование русской национальности под­ вергается сомнению, она оказалась не организованной и даже право ее на организованность отрицается. Русское национальное сознание по­ ражено болезнью и ослаблено. Русские слишком привыкли быть под официальной охраной и слишком всегда возлагались на городового. Одни были очень довольны тем внешне привилегированным положе­ нием, которое создалось для них властью, другие же стыдились быть русскими из-за этого привилегированного положения. Но русская энер­ гия, русская самодеятельность была подорвана и у тех, и у других. И вот, когда пала старая опека, когда сняты были городовые, то рус­ ский народ оказался совершенно дезорганизованным и слабым, он чув­ ствует себя как бы чужим у себя на родине, в собственном государстве, на собственной земле. Все другие национальности недурно организо­ ваны, проявляют большую энергию и предъявляют непомерные при-

658 Статьи 1917 г. тязания. Русская национальность существует лишь в качестве граждан­ ства, в то время как другие национальности существуют и как органи­ зованные, отстаивающие себя национальности, и как российское граж­ данство, т. е. представлены с удвоенной силой. И это не может не пове­ сти к ослаблению русской национальности. Она повсюду оказывается представленной не пропорционально своему историческому значению. Русское государство, которое призвано служить русской идее в мире, может превратиться в обесцвеченное государство национальностей, и русская культура может сделаться обесцвеченной интернациональной культурой, в которой нельзя уже будет узнать русского духовного об­ раза. Такое положение подвергает опасности самое существование еди­ ной, великой России с единой неповторимой индивидуальностью и единой и неповторимой миссией в мире. Русские слишком тяжело рас­ плачиваются за грехи старой власти. В русском народе не хотят видеть объединителя и творца, видят лишь насильника. В свободной России возникает русский национальный вопрос, ко­ торый был замутнен насильнической национальной политикой старой власти. Теперь можно уже и должно ставить этот вопрос по существу, без всякой ложной моральной рефлексии. Основной и неотложной представляется Мне организация русской национальности как того ядра, которое должно сохранить единство России и создать возможность перехода к новой жизни в связи с заветами русской истории. В важно­ сти этой задачи особенно убедили меня немногие заседания комиссии по национальным вопросам кратковременного Совета Российской Рес­ публики1 , которую можно было бы назвать комиссией по разделу Рос­ сии. Русская национальность имеет свой единственный духовный облик, отразившийся в русской религиозности, в великой русской литературе, запечатленный на всей русской культуре, и облик этот не может исчез­ нуть из мира, не должен раствориться в российском интернационализ­ ме, он нужен и ценен для всего мира. Если у нас не будет сознательной организации русской национальности, которая подчинит себя великой идее, то оскорбленное национальное чувство, не просветленное и ни­ чем не руководимое, может вылиться в погромное и насильническое движение. Еврейские погромы и сейчас уже происходят и могут при­ нять самые безобразные формы, позорящие русский народ. Здоровый национализм ничего общего не должен иметь с человеконенавистни­ чеством.

III Организованная и просветленная национальная демократия долж­ на создать условия жизни, в которых возможно было бы содружество русского народа со всеми населяющими Россию народами. Все народы

Задачи национальной демократии 659 России должны получить культурную автономию, но с сохранением централизованного единства Великой России. Русский народ не есть один из народов, населяющих Россию, он и есть Россия, он придает России ее неповторимый облик. Россия не есть сборная страна, не есть соединение разных национальностей. Россия родилась в мире для осу­ ществления какой-то единой русской идеи. И в этой великой и обшир­ ной идее нет ничего утеняющего и давящего, она — благостна для всех народов русской земли и для всего человечества, в ней есть универсаль­ ность. Но для того, чтобы русский народ мог осуществить в мире идею, он должен быть силен, должен обладать могущественным государством, должен чувствовать себя единым народом и настоящим хозяином сво­ ей земли. Движение, которое возникнет на почве пробуждения русско­ го сознания, не может быть по преимуществу движением господству­ ющих, имущих классов, оно должно идти в глубь народной России. Не может оно быть и по преимуществу интеллигентским движением, хотя во главе его должна стоять национальная интеллигенция — носитель­ ница национального разума и национальной совести. Национальной партии у нас не существует, хотя есть элементы, из которых она могла бы образоваться. За неимением национальной партии эту роль у нас исполняет партия народной свободы. Но партия эта не имеет в себе национальной сущности и лишена народного базиса. Она слишком для этого академична. Это — государственная партия, и на­ циональной она стала в силу внешних условий войны и революции по политической своей тактике. Партия народной свободы не столько национальна, сколько общенациональна. Она национальна в россий­ ском, а не русском смысле этого слова. И еще нужно сказать, что партия эта — очень демократична по своей программе, но недостаточно де­ мократична по своей психологии, она не входит в толщу народной жизни, не затрагивает никаких сердечных струн в народной душе. Я признаю заслуги этой партии за эти тяжелые месяцы, ее стойкость, ее высокий интеллектуальный уровень. Но причину слабости этой наи­ более организованной и наиболее отстаивающей государственно-на­ циональную политику партии нужно искать в отсутствии широкой и крепкой народной, национальной основы. Такие выражения, как «ле­ вее» или «правее» кадетов представляются мне пошлыми и пустыми, в словах этих нет ничего существенного и реального. Пора бы уже нам освободиться от власти слов и перейти от поверхности всякого движе­ ния «влево» и «вправо» к движению вглубь, где «левость» и «правость» теряют всякий смысл. Но по поверхностной и условной терминологии та национальная демократия, о которой я говорю, будет «левее» каде­ тов по своей связи с народной массой и по своей социальной програм­ ме, включающей элементы реформаторского социализма, и в то же время «правее» кадетов но своему резко национальному характеру, по

660

Статьи 1917 г.

признанию иерархического начала, по своей связи с историческим про­ шлым России, так как будет заключать в себе элементы консерватив­ ной связи времен и почитание религиозных и национальных заветов отцов. Образование истинной национальной демократии в России предполагает совсем другую духовную почву, совсем иное миросозер­ цание, чем то, которое господствует в наших интеллигентских кругах и навязывается народным массам. Революционное миросозерцание не может не быть поверхностным, оно всегда лишено глубокой духовной почвы. Революционизм может быть лишь моментом, он не может быть длительным состоянием. И в самой первооснове революционной демо­ кратии лежит ложное предположение, что возможна и желанна перма­ нентная революционность и что революционность является творческим началом. Но новая демократия должна наконец преодолеть революци­ онность и превратиться в творческую национальную демократию. Это будет победа начал организующих и созидательных над началами дезор­ ганизующими и разрушительными. Национальная демократия должна иметь другие духовные основы, чем те, на которых покоятся все наши партии, и основы эти могут быть лишь религиозными.

ГЕРМАНИЗАЦИЯ РОССИИ I Мы живем изо дня в день, не зная, что будет завтра. Темная бездна разверзается под нами и в любой момент она может поглотить все ос­ тавшиеся у нас блага и ценности. Трудно было бы установить законо­ мерность в переливах этих темных хаотических стихий и предвидеть будущее. Вероятно, все случится не так, как мы думаем. Но одного не следует забывать. Россия — не изолированный остров. Она—неотрыв­ ная часть мирового организма, связанная тысячами нитей с жизнью других народов. Разложение и гибель России не могут быть безразлич­ ны для остального мира, для всех великих держав и для всех культур­ ных народов. Все заинтересованы в судьбе такой громадины, как Рос­ сия. Если ослабление России может многих радовать, то полное разло­ жение ее должно беспокоить. Это разложение беспокойно не только для наших союзников, но и для наших врагов. Германия сделала все для ослабления России и разложения ее во время войны: она восполь­ зовалась русской слабостью и русской болезнью, русской тьмой и рус­ ской низостью, она не остановилась ни перед чем в коварной борьбе, не побрезгала самыми низкими, самыми гнусными приемами. И она преуспела, она нашла благоприятную почву в пассивности русской на­ родной стихии, в разлагающих идеях русской интеллигенции, в преда­ тельстве кучки негодяев. Германия побеждает Россию в тесном союзе с разлагающими и растленными силами, действующими внутри самой России, через измену русского народа самому себе, своей родине и сво­ ей идее в мире. Но нужно сказать, что и для самой Германии небезо­ пасно и нежелательно слишком далеко зашедшее разложение России. Русская анархия — большой соблазн. Для того чтобы как следует экс­ плуатировать Россию, в ней должны сохраниться какие-нибудь силы, хотя и подорванные и потерявшие самостоятельность. Германия хочет германизировать Россию и постепенно превратить ее в свою колонию.

662 Статьи 1917 г. Это давняя ее цель. Но и сама Германия признает небезопасными экс­ перименты анархического коммунизма в России. Небезопасными и не безразличными должны представляться эти опыты и для других наро­ дов Европы, нам дружественных. Слишком много интересов заложено в России, слишком задолжала она, слишком много соблазнительных естественных богатств скрыто в России. Нас любят любовью кредито­ ра. Полное обнищание России от бредовых анархических эксперимен­ тов и окончательное выпадение ее из мирового гражданско-правового порядка представляет опасность и соблазн для всего мира. Великий позор и великое унижение для всякого русского, не поте­ рявшего чувства национального достоинства, сознавать, что Россия, великая некогда Россия, грозная Россия вступает в период междуна­ родного и насильственного решения своей судьбы. Мировое равнове­ сие не даст России окончательно распасться и погибнуть. Столкнове­ ние и противоборство интересов великих держав положит предел рас­ членению России. Но это утешение слишком тягостно, оно уподобляет Россию Турции, которая долго охранялась дипломатическим равнове­ сием. До этого предельного унижения и позора Великая Россия, миро­ вая держава, объемлющая целый огромный мир Востоко-Запада, до­ ведена теми, которые в исступлении революционного шовинизма кри­ чали, что русская революционная демократия научит все народы Запа­ да свету интернационализма и революционного социализма, братству народов и пр., и пр. Те, которые требовали скорейшего прекращения войны и с этой целью разлагали армию, страшно затянули войну. Те, которые провозгласили лозунг «без аннексий и контрибуций» и «само­ определение народов», уготовляют мир с очень тяжелыми аннексиями и контрибуциями и без всякого самоопределения народов. Те, кото­ рые хотели революционными фразами закидать весь мир, отдали Рос­ сию в рабство миру. Такова естественная кара за допущенную ложь и обман. Интернационалисты-германофилы любят говорить, что грозя­ щая России зависимость от Англии и Америки ничем не лучше, чем зависимость от Германии. Лучше уже быть в зависимости от того, кого любишь и кому служишь, т. е. от Германии. Держава ослабленная и внутренне расчлененная всегда будет в зависимости и рабстве. А ведь идею могущества России и единства России наши интернационалисты всегда считали буржуазно-империалистической. Воли к могуществу России не было у той революционной демократии, которая хотела вес­ ти за собой народы Европы, не было и сознания достоинства России. Яд интернационалистического большевизма действовал во всей рево­ люционной демократии, у всех этих меньшевиков и социалистов-ре­ волюционеров, и он подтачивал организм России. Все эти люди были патриотами революции, а не патриотами России, все они спасали ре­ волюцию, а не родину. Родину же они губили, и каждый шаг в «разви-

Германизация России 663 тии и углублении» революции превращался в предательство и измену родине, в победу Германии.

II Россия сделалась немощной и бессильной отстоять в международ­ ной борьбе не только какие бы то ни было задачи и идеи, но и соб­ ственную элементарную неприкосновенность и достоинство. Голос России не может быть слышен в деле мира. Мир будет заключен за нас. И никому Россия не может помочь, никого не может освободить. Те самые люди, которые в международной борьбе не признавали нужным существование сильной армии и считали достаточным действовать сло­ вами, в борьбе внутренней опираются исключительно на штыки. Дез­ организованная и обессиленная армия превратилась в орудие брато­ убийственной гражданской войны. Антимилитаристы превратились в самых крайних милитаристов. Цель, которой добивалась Германия, до­ стигнута: война прекратилась на фронте и перенеслась в тыл, русские перестали воевать с немцами и начали воевать с русскими же. После этого Россия была окончательно ослаблена и русский народ отдал себя на растерзание другим народам, судьба его поставлена в зависимость от их милости. Интернационализм не в мировую ширь вывел Россию, а оттеснил ее в Азию. Мировая роль России загублена. Славянский мир отступил перед миром германским, отделившим нас от Европы. Как осмыслить все происходящее с более широкой исторической точки зрения? Происшедшая с Россией катастрофа есть лишь один из этапов долгого исторического пути германизации России, германиза­ ции славянского Востока. Это и есть историческая задача германского мира, поставленная им с давних времен. Маркс сознавал эту «миссию» германского народа не менее, чем самые правые германские империа­ листы. Разными путями добивался германизм осуществления этой за­ дачи: и духовными, и материальными путями. Прежде всего германизм поставил себе целью ослабить русскую национальную волю и русское национальное сознание. И это производилось очень успешно на протя­ жении двух столетий. Социал-демократический интернационализм — один из последних этапов ослабления русской воли, порабощения рус­ ского ума. Германизм издавна отравлял русскую мысль и подтачивал русскую волю. Это происходило и на вершинах духовной жизни и в низинах жизни материальной. Кант и Маркс одинаково германизиро­ вали русскую душу. Мужественный германский дух был мужем для жен­ ственной русской души. Германизировалась русская государственная власть, германизировалась русская церковь в синодальном строе, гер­ манизировалась русская интеллигенция, германизировалась русская

664 Статьи 1917 г. экономическая жизнь. К тому времени, когда началась война и про­ изошло столкновение мира германского и мира славянского, давно подготовлявшийся процесс германизации России уже далеко зашел, русская сопротивляемость была ослаблена. Мы потеряли свою идею. Мы все время вели войну нравственно двусмысленно. Эта двусмыслен­ ность одинаково была и в правом, и в левом лагере, и до революции и после революции. Гений нации мстит за измену русской идее. Герма­ нофилами были и русские черносотенники и русские социал-демокра­ ты. И те и другие готовы были предать Россию во имя торжества реак­ ции или торжества революции, в имя старой династии Романовых или новой династии «революционной демократии». Мы скользили на гра­ ни сепаратного мира. Если одной из нравственных причин падения старой власти было предъявленное ей подозрение в предательстве и измене России, то в тысячу раз большее предательство и измену совер­ шила революция в пределе своего развития — в интернационализме и большевизме. И страшнее всего то, что сам русский народ в своей огромной тем­ ной массе остался пассивным, он превратился в орудие действующих через него злых сил, направленных на разрушение России. Он поддал­ ся интернационалистически-большевистской пропаганде, как линии наименьшего сопротивления для своих непросветленных инстинктов. Он пошел за теми, кто дороже ему предложил, и продал свою душу. Он принял германский яд совершенно бессознательно и пассивно, в глу­ бокой темноте, не ведая, что творит. Он предал Германии Россию, ко­ торая не ему одному принадлежит, но и его отцам и дедам, его сынам и внукам, всему тысячелетнему русскому народу и сотворившему Рос­ сию Богу. И он, этот темный народ, страшно ответствен, так как нет совершенно безответственных среди людей, сотворенных Богом. Но самая большая ответственность падает на ту революционную интелли­ генцию, полупросвещенную и одержимую, которая приняла и распро­ странила по всему организму России германский яд под соблазнитель­ ным наименованием интернационализма.

III Русский интернационализм есть лишь обратная сторона герман­ ского национализма, лишь один из способов германизации России. Большевистский переворот есть лишь момент в процессе победонос­ ной германизации России, окончательный крах русской воли и затме­ ние русского сознания. Не случайно наши интернационалисты так любят врага нашего Германию и так не любят союзников наших Анг­ лию и Францию. Они все время кричали о капиталах английских и

Германизация России 665 французских империалистов и сравнительно очень мало говорили о капиталах германских империалистов. Интернационалистическая ори­ ентация в международной политике на практике всегда оказывалась ориентацией германской и антианглийской. Интернационализм есть удушливый газ, выпускаемый германским империализмом на другие народы, обессиливающий их и создающий туман вокруг них. Над Рос­ сией совершено страшное преступление, за которое будут расплачи­ ваться долгие поколения. Наши внуки и правнуки будут проклинать преступления нашего революционного поколения, обрекшие их на обедненное и серое существование. Это революционное поколение в социальных кутежах и оргиях размотало не ему принадлежащее богат­ ство, а достояние всего русского народа в его ушедших и грядущих поколениях. Часть нынешнего поколения предала Россию, обрекла на бедственное и рабье существование. Плохо кончились русские утопии, они пошли на службу врагу родины нашей, обратились в его послуш­ ное орудие. Россия могла выйти из войны славной, сильной, свобод­ ной и дарящей свободу. Она завершила бы дело многих столетий, осу­ ществила бы исконное стремление русского народа — получила бы свободный выход к южным морям, столь необходимый русскому хле­ бопашцу, решила бы проклятый восточный вопрос, вековечный ис­ точник войны, освободила бы угнетенные народности, она сокрушила бы владычество германского империализма и ввела бы его в границы. Но народ русский в темной глубине своей свободной воли загубил себя и свое дело в мире, он поддался диавольским соблазнам, он позволил злым силам изнасиловать себя, поддался обманным обещаниям, льстя­ щим корыстным инстинктам сегодняшнего дня. И Россия выходит из войны обесчещенной, ослабленной, несчастной и зависимой. За оргии сегодняшнего дня последует жестокая расплата. Великое национальное целое есть источник жизни всех частей. Но это великое целое забыто и загублено самоутверждающимися частями. Россия распалась на атомы и каждый атом прознал себя богом. Всякая зависимость унизительна и тяжела для Великой России. Но зависимость от Германии особенно опасна и невыносима. Германия — наш могущественный сосед. Германия давно уже стремится превратить Россию в свою колонию. Германия обладает исключительной способ­ ностью обезличивать те народы, на которые распространяется ее влия­ ние, она коверкает их душу. Германский дух страшно опасен для России, он соблазняет русских, он может их поработить. Германский мир — исконный враг мира славянского. Англия менее страшна нам, она даль­ ше от нас, меньше притязает на нас, ее интересы менее противополож­ ны нашим. Духовно она не может порабощать Россию, дух ее не со­ блазняет русских. Германия духовно сильнее Англии и в ней скрыт опас­ ный для русских духовный яд. Также опасен и материальный яд Герма-

666 Статьи 1917 г. нии, то экономическое рабство, которое она принесет нам, если вый­ дет победительницей. Она свяжет нас тысячами нитей. Немцы будут разрабатывать наши богатства и превратят нас в своих рабов. Духов­ ное рабство влечет за собой материальное рабство. Безумна была меч­ та, что Германия последует призывам русской революционной демок­ ратии и произведет у себя социалистическую революцию! Немецкие социал-демократы — мирные, культурные буржуа, они в большей сво­ ей части верные германские империалисты. Сам Маркс был германс­ ким империалистом (см. мою статью «Германские влияния и славян­ ство» в № 6 «Народоправства»). Русская революция оттолкнет народы Запада своим темным, восточно-азиатским обличьем. Мы должны собрать все силы нашего духа, собрать все, что оста­ лось в России здорового, светлого, верного, все остатки нашей нацио­ нальной воли и национального разума, чтобы противиться этому сата­ нинскому напору германизма извне и изнутри. Пусть русские люди, сохранившие верность своей идее, своей вере, своим великим заветам, уйдут в катакомбы1, если зло окончательно восторжествует на поверх­ ности земли, и там готовятся ко дню воскресения России.

МИР «БУРЖУАЗНЫЙ» И МИР «СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ» Останутся пять ненасытных чувств, и шес­ тое ненасытное чувство — тщеславие; останет­ ся вся демоническая природа человека. Дикая сама по себе, [...] она будет слепо неистовство­ вать без узды и закона... Карлейль. Французская революция1

I Русский народ явил собой не бывшее еще в мире распадение на мир «буржуазный» и мир «социалистический». Единство человеческо­ го рода как рода Божьего, имеющего общее происхождение, ныне окон­ чательно в России разрушено. Русское человечество распалось на две враждебные расы. Человек «буржуазный» и человек «социалистичес­ кий» объявлены друг для друга волками. Идея класса убила в России идею человека. Русские люди перестали подходить друг к другу как человек к человеку. Идеологи мира «социалистического», его пророки и апосто­ лы, хотят уверить, что в этом распаде человечества, в этом разрыве вся­ кой преемственности и всякого единства рождается новый мир, новый человек. Старый мир, старый человек должен погибнуть. В пожаре рус­ ской «социалистической» революции, которая должна превратиться в революцию всемирную, сгорит старый «буржуазный» мир, и на пепе­ лище его создается новый «социалистический» мир. Русские больше­ вики, насколько можно серьезно о них говорить 2 , и есть та новая раса, которая отрицает всякую связь и всякую преемственность между эти­ ми двумя мирами, которая хочет истребить дотла все старое, всякое наследие прошлого. В этом родственны они футуристам. Раса эта, от­ вергнув всякое благородство и всякую честь, как предрассудки старого мира, приступила к огромному эксперименту создания нового «социа-

668 Статьи 1917 г. листического» мира, в котором не будет уже ничего «буржуазного». Социалисты эволюционного и реформаторского типа сохраняют не­ которую преемственность, они впитывают в себя много «буржуазно­ го». В Западной Европе преобладает этот «буржуазный» тип социализ­ ма. Но русский революционный социализм, достигший своего самого совершенного выражения в большевизме, презирает и отвергает этот «буржуазный» социализм, он претендует научить «буржуазные» народы Запада истинному социализму, истинной революционности. Новая раса нарождается в России и из России понесет всему миру благую весть о совершенно новом мире. Претензия огромная, поистине «мессианская». Такой русский, славянский «мессианизм» исповедовал Бакунин, для ко­ торого зарево мирового пожара должно было начаться из России, кото­ рый верил в революционный свет с Востока. И г. Ленин оказался своеоб­ разным славянофилом, восточным «мессианистом» — он предает и ис­ требляет Россию во имя ее всемирно-революционной миссии! Очень интересно и поучительно присмотреться и узнать, что но­ вого несет с собой этот русский «социалистический» мир, что старое в мире «буржуазном» отвергает он? Рождается ли новая душа в социали­ стической расе, выступающей с такими мировыми притязаниями и пытающейся осуществить их в таких кровавых насилиях? Познающий может стать в стороне от борьбы этих двух миров, и он должен возвы­ ситься над столкновением интересов в этой борьбе, он может допус­ тить, что много злого, безобразного и низкого было в мире «буржуаз­ ном» и что в мире «социалистическом» есть своя правда, есть элемен­ ты необходимого добра. Последние времена существования старого «буржуазного» мира не отличались благообразием и красотой. Пред­ положим, что тот, кто хочет постигнуть природу и смысл происходя­ щего столкновения двух миров, всей душой желает преображения на­ шей дурной старой жизни, преодоления рабства, греха и низости и рож­ дения нового человека, новой человеческой души. Воля к новой, луч­ шей, преображенной жизни может быть не только «социалистической» волей, она может быть и религиозной, христианской волей. Подлин­ ный, не внешний, глубокий христианин не может быть доволен старой «буржуазной» жизнью, основанной на насилии и ненависти, он хочет «нового неба» и «новой земли», хочет более глубоких и радикальных изменений и улучшений, чем самый революционный социалист. И мир «социалистический» может показаться ему все тем же ветхим миром, старым миром грешного человека, раба своих страстей, своих злобных и корыстных инстинктов, все тем же «буржуазным» миром, но по-но­ вому, механически переставленным и изменившим свои внешние обо­ лочки и одеяния. Не наследует ли мир «социалистический» все «буржу­ азные» грехи и пороки, не хочет ли он «буржуазность» лишь равномер­ но распределить и довести ее до предельного развития и совершенства?

Мир «буржуазный» и мир «социалистический» 669 Революционно-социалистический эксперимент, производимый над несчастной Россией, очень многое раскрывает и многому научает. Об­ наруживается, что мир «социалистический» со злобой и ненавистью отвергает все лучшее, что было в мире «буржуазном», все непреходящие святыни и ценности прошлого, отцов и дедов. Но принимает и преум­ ножает все худшее, что было в мире «буржуазном», все грехи, болезни и низости прошлого, всю тьму отцов и дедов. В чувстве злобной мсти­ тельности этот мир сохраняет преемственность с прошлым, в чувстве злобной зависти он прикован к прошлому, как раб. Он остался верен са­ мым корыстным традициям прошлого. Осталось «пять ненасытных чувств, и шестое ненасытное чувство — тщеславие».

II Возникший в России большевистский «социалистический» мир производит впечатление отбросов мира «буржуазного», болезненных и смрадных испарений прошлого, истечения какой-то старой тьмы. Из русского народа выходит нечистый дух. Где же новый человек и новые ценности в нашей чисто солдатской, штыковой «социалистической» ре­ волюции? «Социалистический» мир не проявляет ни малейших призна­ ков творчества. Творчеством был богат старый мир, и из него выкрады­ вает мир «социалистический» все творческие ценности. Самый социализм есть продукт творчества «буржуазного» мира, его ценности созданы деть­ ми «буржуазии»—Сен-Симоном, Оуэном, Марксом, Лассалем, а не деть­ ми «пролетариата». Социалистические идеи, как все идеи, — порожде­ ние «цензового» мира, ценза образования, таланта, культурности. В возникающем у нас «социалистическом» мире нет необходимого для творчества ценза, не материального, а духовного ценза. Все происхо­ дящее в России производит впечатление разрушения старого мира. Но разрушение это производится отрицательными и вырождающимися силами старого мира, пришедшими в состояние хаоса и распада. Души людей, делающих «социалистическую» революцию, стары до ужаса, инстинкты их ветхи, их чувства и мысли инертны, во всем их обличье узнается старая звериная природа человека, действовавшая и в мире «буржуазном» и там совершавшая самые злые деяния этого мира. Но с этой звериной природы окончательно сняты все оковы, она вышла изпод сдерживающего закона цивилизации, закона государства. Много было насилий в старом «буржуазном» мире, много надругательств над человеком. Отверг ли и победил ли это старое зло новоявленный «со­ циалистический» мир? Нет, он совершает в тысячу раз большие наси­ лия и большие надругательства над человеком. Этот «новый» мир не насилие и не оскорбление человека отверг, он в принципе и в идее от-

670 Статьи 1917 г. верг всякое достоинство человека, всякую честь и благородство как предрассудки. Насильничество этот новый мир взял из старого мира, но проявляет его в ничем не ограниченной и ничем не прикрытой фор­ ме. Русский «социалистический» мир взял штыки из мира «буржуазно­ го» и дал им неограниченную власть над жизнью несчастных русских людей. Он взял из старого мира тюрьмы, заимствовал из него шпион­ ство и дал этим старым стихиям неограниченную власть. Старый «бур­ жуазный» мир не очень любил свободу и по духовной немощи своей не умел жить в свободе. Но новый «социалистический» мир ненавидит свободу и истребляет ее без остатка. Этому новому миру чужда сама идея свободы человека и священных прав человека. Много было корысти в старом «буржуазном» мире, много безоб­ разного эгоизма. Отверг ли и победил ли это старое зло новый «социа­ листический» мир? Нет, корыстолюбие и эгоизм в нем еще усилились и правят жизнью еще более беззастенчиво. Разница лишь в том, что в старом мире корыстолюбие и эгоизм у людей, не потерявших разли­ чия между добром и злом, не возводились в перл создания, не почита­ лись святынями, а скорее признавались грехом и слабостью, в новом же «социалистическом» мире эти низшие начала признаны священны­ ми и высокими, ибо ничего высшего, чем самоутверждение человека, чем его благополучие, удовлетворение и наслаждение, этот мир не при­ знает. «Буржуазный» мир был грешный мир, корыстолюбивый мир. Мир же «социалистический» захотел освятить эту грешность и корыст­ ность, он убивает чувство греха и хочет сделать человека совершенно самодовольным, хочет сделать его наглым. К грехам «буржуазного» мира мир «социалистический» прибавил еще пожирающую и ярост­ ную зависть и признал ее за высшую социальную добродетель. В мире «социалистическом» еще увеличилась сословность, взятая из старого мира, и в сословном раздоре, доведенном до отрицания человека, уви­ дели высшую социальную добродетель. Если раньше были привилеги­ рованными существами помещик и капиталист, то теперь привилеги­ рованными существами стали рабочий и крестьянин. Человек оцени­ вается по внешней, социальной своей оболочке, а не по внутренним, духовным своим качествам. И не творится новой жизни, в которой был бы поднят на высоту человек, человеческий образ, человеческий лик.

III В последние времена своего существования «буржуазный» мир стал мало духовным, очень материалистическим. Духовнее ли мир «социа­ листический», менее ли он материалистичен? О нет, он более материа­ листичен, он окончательно угашает дух, он даже не забывает о духе, а

Мир «буржуазный» и мир «социалистический» 671 отрицает его и истребляет. Материализм «социалистического» мира, отвращающийся от всех высших духовных реальностей и духовных ценностей, есть материализм, заимствованный из мира «буржуазного», но усиленный и принявший характер всеобъемлющий. «Буржуазный» мир усомнился в духовных реальностях и духовных ценностях, он по­ терял веру в мир иной, он стал нерелигиозен. «Социалистический» мир созидает царство свое на этом неверии и этой нерелигиозности «бур­ жуазного» мира. Но он атеизм свой возводит в религию и гордится им. Утилитарный «буржуазный» дух мир «социалистический» кладет в ос­ нову своего бытия. Старый «буржуазный» мир все-таки еще сомневал­ ся в величии и благостности своего неверия, он был раздвоен, и в свет­ лые промежутки он осуждал свое безбожие. Мир «социалистический» в этрм отношении более целен, он самодовольно переживает свое без­ божие, он гордится своим неверием. Если мир «буржуазный» изобли­ чали в том, что личность человеческую и душу человеческую он делает средством и орудием материальных интересов и материальной соци­ альной среды, то еще более грешит этим мир «социалистический» — он не видит личности человеческой, он не знает души человеческой, он ничего не знает, кроме материальной социальной среды. Этот мир це­ ликом выброшен на поверхность, в нем нет никакой глубины. Все дур­ ное, злое, бездушное в старом «буржуазном» мире самодовольный «со­ циалистический» мир рабски заимствует, выкрадывает и далее разви­ вает. Новый «социалистический» мир и есть укрепление на веки веков и повсеместное распределение самодовольной «буржуазности», не со­ знающей греха. Он не грехи отверг, а сознание греха и покаяние. Но в старом «буржуазном» мире, в мире наших отцов и дедов, было не одно дурное и злое — в нем были великие святыни и великие ценно­ сти. И вот эти святыни и ценности мир «социалистический» отвергает и истребляет. В старом «буржуазном» мире была святость и гениаль­ ность, явленные в ослепительных образах, в том мире были Пушкин и св. Серафим. В мире «социалистическом» более не будет святых и ге­ ниев — они отрицаются всеми основами этого нового мира, они будут насильственно утоплены в серой безличной массе, в бескачественном коллективе, их возненавидят, как всякое возвышение. Новый мир ра­ створит всякое качество в количестве. Много было хороших, добрых предрассудков в старом мире, которые ныне отвергнуты. К таким «бур­ жуазным» предрассудкам принадлежит признание элементарных норм всякого государственного и культурного существования, элементарных различий между добром и злом, обязательных для всякого нравствен­ ного существа. «Социалистический» мир большевиков стал по ту сто­ рону добра и зла, он впал не в безнравственность, а в нравственный идиотизм. Этот мир стал по ту сторону закона цивилизации, не выше «закона», где уже царство благодати, а ниже его, где царство звериное.

672 Статьи 1917 г. Старый «буржуазный» мир признавал «предрассудок» права, хотя и недостаточно последовательно, хотя и слишком часто изменяя ему. Новый «социалистический» мир окончательно истребляет всякое пра­ во, отвергает самую идею права. Старый «буржуазный» мир создал Ве­ ликую Россию, великое русское государство, он признавал «предрассу­ док» патриотизма, национальной чести, долга перед отечеством. Но­ вый «социалистический» мир отменил государство, расчленил Россию, превратил нашу родину в кучу мусора и надругался над патриотичес­ ким чувством, над национальной честью и достоинством в формах еще не виданных в истории. «Буржуазный» мир принужден был все-таки считаться не только с материальным цензом (в переоценке его была его слабость и грех), но и с цензом духовным, с качественным началом в человеческой личности, с образованием, с талантом, с культурным развитием. Мир «социалистический» отверг все качественные возвы­ шения и различия, все духовные преимущества и личность человечес­ кую отдает на растерзание количественной массе, угашает всякий инди­ видуальный свет в безличной темной массе. Он отверг «предрассудок» о личности, о ее ответственности, о ее достоинстве, о ее первородной сво­ боде. Это был христианский «предрассудок», самим Богом раскрытый нам «предрассудок». «Социалистический» мир отверг старый «предрас­ судок» о Боге. Вот в чем его тайна. Он совершил предательство вечнос­ ти. Он отверг все вечное в старом «буржуазном» мире, все непреходя­ щие ценности и принял все тленное от него, все его корысти, все его греховное рабство. Духовное оздоровление наступит тогда, когда поймут, что мир не делится на «буржуазный» и «социалистический», что «буржуазность» и «социалистичность»—абстракции, которым соответствует очень слож­ ная и многообразная действительность как духовная, так и материаль­ ная. Остается вечным деление и противоположение мира добра и зла, красоты и уродства, истины и лжи, Бога и диавола. Это противополо­ жение не есть противоположение человеческих интересов, оно выше и глубже. Облегчение наступит тогда, когда поймут, что идея «социалис­ тического» рая на земле и превращает нашу жизнь на земле в ад. В этом призрачном рае останется вся демоническая природа человека. Дикая сама по себе, она будет неистовствовать без узды и закона. Нужно ду­ мать не о земном рае и не о блаженстве, а об исполнении сурового дол­ га, об осуществлении Божьей правды.

ЛИЧНОЕ БЛАГО И СВЕРХЛИЧНЫЕ ЦЕННОСТИ I Русская революция представляет собой огромный эксперимент, она дает богатый опытный материал для размышлений в области филосо­ фии общества и философии культуры. Революции обычно рассматри­ вают как торжество общественности. В революционную эпоху все лич­ ное, интимно-внутреннее отодвигается на второй план, вытесняется. Личность принуждена подчиниться обществу и интересам обществен­ ности. Таков один из аспектов революции. Но возможен и совсем дру­ гой аспект. Тогда, напр[имер], русская революция в нынешнем ее виде может представиться атомизацией общества как целого, атомизацией государства, атомизацией нации, атомизацией русской культуры, рас­ падением целости и преемственности русской истории. В революции, вдохновляемой идеалами классового социализма, точка зрения лично­ го блага всегда преобладает над точкой зрения сверхличных ценнос­ тей. Личное, частное, корыстно-групповое торжествует над сверхлич­ ным, общим, над целым, над ценностями, выходящими за пределы замкнутой, эмпирической человеческой жизни. Революционный соци­ ализм есть несомненное отрицание сверхличных ценностей, несомнен­ ная атомизация и распадение на части всякой объективной реальнос­ ти, возвышающейся надчеловеческим психологизмом. Революционный, классовый социализм есть торжество психологизма над онтологизмом, торжество субъективно-произвольных состояний людей и человеческих групп над объективными началами, над сверхчеловеческой Правдой и Истиной. Этот разлагающий тип современного социализма мало обще­ го имеет с идеалистическим и аристократическим социализмом Плато­ на, для которого прежде всего существует великое целое и сверхлич­ ные ценности Правды и Истины, не зависящие от произвола личностей и классов*. Материалистический социализм есть в сущности лож* См.: Р. Нёльман. История античного коммунизма, стр. 75-76. 22 Паление священного Русского царства

674

Статьи 1917 г. ный индивидуализм, крайний атомизм. И эта индивидуалистическая, атомистическая точка зрения личного блага несет в себе самой кару, так как приводит к отрицанию ценности личности, ценности индиви­ дуальности. Торжествует фабричное производство личностей. Мате­ риалистический социализм есть крайний номинализм, он отрицает ре­ альность общего, реальность нации, реальность государства, реальность Правды и реальность Бога. Лишь по непоследовательности и по философской наивности при­ знает этот тип социализма реальность класса и реальность отдельного человека и его блага. В действительности он вращается в царстве абст­ ракций и не соприкасается ни с чем конкретным. Процесс атомисти­ ческого дробления и распыления бытия должен пойти дальше, он дол­ жен распространиться на каждую человеческую личность, реальность и целость которой нет никаких оснований признать, и на каждую об­ щественную группу. Реальность, именуемая международным пролета­ риатом, есть, конечно, чистейшая фикция, абстракция из абстракций. Пролетариата, как целости и единства, не существует, такой ступени бытия нет —: он распадается на разнообразные группы рабочих, с раз­ ной психикой и разными интересами, вечно колеблющиеся и неустой­ чивые. Утверждать про какого-нибудь человека, что он пролетарий, и этим определять его человеческую целость есть, конечно, отчаянная абстракция. Эта абстракция мешает встретиться с живым человечес­ ким существом. Беда в том, что реальность человеческой личности на почве материалистического социализма нет никакой возможности при­ знать. Личность оказывается лишь комбинацией атомов, лишь пучком восприятий, она — лишь капля в море социальной и природной сре­ ды. Имя человека не оправдано, в нем нет реальной энергии. И всетаки благо, счастье, удовлетворение человека, человеческой личности признается высшей целью, которой все подчиняется. Всякая сверхлич­ ная ценность, ценность религии, нравственности, искусства, науки, философии, государства, права, национальности и т. п. должна быть подчинена благу личности, ее удовлетворению, ее субъективным це­ лям. Это уже самое высшее, на что способен указать идеолог социализ­ ма после того, как кончился разговор о классовой борьбе и торжестве пролетариата. Так отменяется всякое значение сверхличных ценнос­ тей и торжествует благо личности, лишенной всякого онтологическо­ го базиса. Исключительное утверждение личной ценности оказывает­ ся враждебным ценности личности, ибо ценность личности предпола­ гает божественное в ней. Все — для человеческой личности, для ее бла­ га, но сама человеческая личность не реальна, она рассыпается, как и все в мире. Гуманизм, который выдвигает личное благо и личную цен­ ность, не имеет никаких оснований в объективном строе бытия, он

Личное благо и сверхличные ценности 675 покоится на субъективной иллюзии, он обоготворяет человека, кото­ рый есть случайное и призрачное явление природной и социальной необходимости, который не имеет никакого самобытного ядра. Все реальности отвергаются во имя человека, но и сам человек не реален, он падает с падением всех остальных реальностей. Реальность человека предполагает реальность всех степеней бытия, реальность того, что выше его. Личность есть член мировой иерархии, она немыслима вне иерархии.

II Два взгляда на общественную и историческую жизнь противосто­ ят друг другу и борьба их есть избрание разных ценностей, есть служе­ ние разным богам. Для одного позитивистически-гуманистического взгляда высшая цель — в благе каждой отдельной личности, выше ко­ торого уже нет ничего. Пафос этого взгляда — в равенстве всех челове­ ческих личностей. Не свобода и не творческие порывы личности вдох­ новляют тех людей, которые приняли этот взгляд на жизнь. Свобода личности подчинена равенству личностей. Главная цель полагается не в том, чтобы были достигнуты высшие качества личности, высшая ее свобода, высшее ее цветение, чтобы в ней раскрылись творческие цен­ ности, а в том, чтобы все личности достигли одного уровня, чтобы ни одна не была повышена или понижена за счет других, чтобы горы были уравнены с долинами, чтобы ни одна личность не была жертвой чеголибо высшего, чем человек, чтобы каждая личность признавалась рав­ ноценной другой личности, независимо от ее качеств и достижений. В этой теории личности никакой роли не играет само содержание лич­ ности, ее большая или меньшая ценность, ее качественная сила, ее осо­ бенность и неповторимость. Личности должно быть отведено место в жизни не в меру ее духовной энергии и качественных ее достижений. Равное место для каждой личности определяется механически. Пафос такого персоналистического взгляда не творческий, а распределитель­ ный. Идея творческой личности совершенно чужда этому сознанию. Всякое творческое возвышение признается опасным для уравнитель­ ной и распределительной справедливости. Теория личности в русском народничестве была не творческой, а распределительной теорией, на­ правленной прежде всего и более всего против разделения труда и про­ тив дифференцированности обществ. Такую теорию личности и борь­ бы за индивидуальность блестяще развил Н.К. Михайловский. Он в сущ­ ности боролся за безличную личность, за личность всякую и всех, за равенство личностей, за индивидуальность, лишенную всякой инди­ видуальности. Во имя такой личности общество должно сделаться се-

676 Статьи 1917 г. рым, однородным, бескрасочным, должны быть обесценены все сверх­ личные ценности. Такого рода торжество личности было бы отцветанием обществ, наций, государств, отрицанием исторических задач с их великой да­ лью. По терминологии Ницше, окончательно восторжествовала бы мораль любви к ближнему над моралью любви к дальнему1. Эта персоналистическая мораль отвергает жертвы, которыми покупается движе­ ние истории, создание государств, творчество культур. Самым крайним выражением такого рода морали является толстовство. Л. Толстой — крайний индивидуалист в отношении ко всему историческому, и ин­ дивидуализм его действует разлагающе, атомизирующе. Во имя част­ ного, индивидуального человеческого блага Толстой отвергает всемир­ ную историю с ее жертвами, страданиями, с ее далекими целями. Раз­ деление труда, дифференцированность общества, исторический иерархизм для Л. Толстого, как и для Н. Михайловского,—главный источник зла. Есть два типа индивидуализма — индивидуализм Толстого и ин­ дивидуализм Ницше — и их отношение к поставленной мною теме прямо противоположно. Учение Толстого очень озабочено благом каж­ дой личности, но оно в высшей степени неблагоприятно для яркого, творческого проявления личного начала. Ницше совершенно не инте­ ресуется благом личности, всякой личности, но весь он есть призыв к яркому, творческому проявлению личного начала, устремляет личность к дальнему, к сверхличным целям. В этом скрыта некая антиномия. Учение, которое базируется на благе личности и во имя его отвергает сверхличные ценности, оказывается неблагоприятным для личного твор­ чества, для личного цветения. Учение же, которое прежде всего обраще­ но к сверхличным ценностям, к сверхчеловеческому, к дальнему, к горне­ му, очень благоприятно для личного творчества, для личного цветения. Все творческие личности в истории по пафосу своему ближе к Ницше, чем к Толстому. Творческое личное начало неизбежно предполагает возвышение, восхождение, неравенство. Дух уравнения убивает лич­ ность, подрезывает крылья. Индивидуализм Толстого в сущности край­ не враждебен личности, не знает лика. Также и персонализм Михай­ ловского — кажущийся, призрачный. Живой, творческой личности и действующей, живой, творимой истории нет ни у Толстого, ни у Ми­ хайловского. Творческая личность не может не быть обращена к сверх­ личным ценностям, к дальнему. За утверждением величия государства может стоять сильная творческая личность. За позитивистически-гуманистическим отрицанием государства во имя личного блага, во имя частного, может не оказаться личности, может быть серая, безличная масса. Народничество толстовского типа всегда погружается в коллек­ тив и там ищет критериев истины.

Личное благо и сверхличные ценности

677

III В сущности социализм основан на такого рода позитивистическигуманистическом учении о личности, хотя и недостаточно раскрывает это учение. Даже в марксистском социализме можно открыть морали­ стическое учение о том, что в основе истории, в основе культуры, в основе государства лежит грехопадение неравенства, возвышение од­ них и понижение других, жертва благам личностей, составляющих на­ род. Так посылает марксистский социализм проклятие всей предше­ ствующей истории, как греховной и преступной. В этом марксизм нео­ жиданно сходится с толстовством. Настоящая, добрая история, внут­ ренне оправданная, начинается только с социализма. В прошлом было царство злой необходимости, в будущем человечество ждет царство благой свободы. Связь времен разрывается. Нет исторической преем­ ственности в жизни народов, да и самих народов не существует. Народ превращается в агломерат индивидуумов и групп, руководимых инте­ ресами. Никаких исторических задач, завещанных предками, получен­ ных от прошлого, марксистский социализм не признает. Он бессилен выйти из истории, он целиком пребывает в ее необходимости, у него нет религиозной силы преодоления истории, но есть претензия начать историю с себя, сначала. Так подписывает марксистский социализм смертный приговор историческим нациям и государствам и повергает человеческую массу в отвлеченный интернационал, превращает ее в отвлеченный международный пролетариат, который и оказывается истинным человечеством. В этом новом, отвлеченном человечестве от личности не потребуется уже никаких жертв во имя сверхличного, бла­ го всякой личности, равной всякой другой личности, будет поставлено во главу угла. Произойдет обобществление личностей, но исключитель­ но во имя их блага. Государство погибает, когда прекращается жерт­ венность личности и ее подчинение сверхличным святыням. Погибает нация, когда она распадается на отдельные индивидуумы и классы, скрепленные лишь механически, не желающие знать ничего выше себя. Общество, которое будет основано на такого рода номиналисти­ ческом индивидуализме, К. Леонтьев не без основания называл «упростительным смешением», т. е. отцветанием народов и государств, и противополагал ему общество периода «сложного цветения», когда были и более яркие, творческие, возвышающиеся над средним уров­ нем личности 2 . Со свойственным ему реакционноромантическим па­ фосом К. Леонтьев восклицает: «Мученики за веру были при турках; при бельгийской конституции едва ли будут и преподобные»3. «При­ емы эгалитарного прогресса — сложны, цель груба, проста по мысли, по идеалу, по влиянию и т. п. Цель всего — средний человек, буржуа, спо­ койный среди миллионов точно таких же средних людей, тоже покой­ ных»4. Социальный идеал, основанный на индивидуализме, отверга-

678 Статьи 1917 г. ющий всякую сверхличную святыню, — буржуазный идеал, идеал «мел­ кого земного всеблаженства, земной радикальной всепошлости»5. Про­ тивоположный взгляд на общественную и историческую жизнь преж­ де всего исходит из сверхличных, сверхчеловеческих целей и святынь. Он признает ценность исторических национальностей и исторических государств, вдохновляется ценностями религиозными, моральными, познавательными и эстетическими, ценностями творческой культуры, которые не могут быть подчинены благу отдельной личности. Эта точ­ ка зрения не признает механического равенства личностей, она пере­ носит центр тяжести на качества личности, на ее достижения, на ее воз­ вышение и связывает качества личности с раскрытием в ней сверхлич­ ных ценностей и сверхчеловеческих святынь, с ее творческой энерги­ ей, направленной на высшее. Учение о личности Михайловского и многих социалистов утверждает пустую личность, не наполненную мировым и божественным содержанием. И учение это не может про­ стить, например, великой греческой культуре того, что она была осно­ вана на рабстве, ведет с ней тяжбу, как и со всей историей, в которой великие качественные достижения всегда были связаны с человечески­ ми жертвами. Этот вечно озабоченный личным благом морализм не дает развернуться личному творчеству. Вторая точка зрения оправды­ вает жертвы личным благом во имя высших ценностей. Оправдание это связано с верой в тот нравственный и мистический миропорядок, который превышает эмпирическую жизнь личности и в котором лич­ ность имеет свою вечную судьбу. Когда Иван или Петр приносит в исто­ рию жертвы во имя сверхличных целей, бессознательно, он это делает во имя своей собственной высшей судьбы, превышающей отрезок его эмпирического существования. Вот почему основы национальности, го­ сударства, культуры в сущности глубоко иррациональны и мистичны. Рационально, рассудочно нельзя оправдать жертв личной жизнью и ее подчинения великому целому и далеким его целям. Окончательное па­ дение религиозной санкции, торжество номиналистического материа­ лизма было бы падением народов, государств и культур, их атомизацией и распылением*. И социализм пытается создать новую религию, ко­ торой надеется поработить личность.

IV Настоящий расцвет личности, ее творчества, ее гениальности воз­ можен лишь при признании сверхличных целей и сверхчеловеческих святынь. Без этого личности некуда подыматься, она исчезает в соб-

* См. книгу В. Кидда «Социальное развитие», в которой интересно ставится вопрос о необходимости сверхразумной религиозной санкции для социального развития.

Личное благо и сверхличные ценности 679 ственной пустоте. Теория личности Михайловского, столь дорогая на­ шим социалистам-народникам, делает личности серыми и однородны­ ми. Яркость личного начала, цветение его связано с возвышением и не терпит задержки во имя уравнения, не терпит оглядки на других, как бы их не обогнать. Духовный демократизм, который есть обратная сто­ рона такого рода персонализма, хочет сделать личность безличной, не оригинальной, угасить в ней волю к гениальности. Позитивистическигуманистическое учение о личном благе, стоящем превыше всего, уга­ шает человека и угашает общество и государство, понижает качество бытия во имя количеств. Второй тип миросозерцания переносит центр тяжести с количеств на качества, для него выше всего не благо и удов­ летворение личности, а ценность и святыня, не то, что рассудочно и рационально признается выгодным и нужным для эмпирической жиз­ ни людей, а то, что иррационально и мистически нужно для высших, далеких, таинственных целей жизни. Душа человеческая имеет беско­ нечную ценность, но эмпирическая, земная жизнь людей не может об­ ладать такой ценностью. Победа второго типа миросозерцания и от­ ношения к жизни повышает творческую оригинальность личности и само общество делает более ярким, красочным, разнообразным — на­ ции и государства цветут, имеют стиль. Необходимо окончательно раз­ бить тот предрассудок русской народнической социологии, что для того, чтобы личность была дифференцирована, общество должно быть ни­ велировано, серо и упрощено. Необходим качественный подбор в жиз­ ни личностей и в жизни народов, государств, в их культурах. Когда от­ цветают народы, государства и культуры, отцветают и личности. Лич­ ности не могут вести отвлеченного существования, они живут в вели­ ких целостях, в своих национальных культурах. Мы стоим на распутье, два пути раскрываются перед нами, два духа противостоят один друго­ му. Один из путей, один из духов, вдохновляющих на этом пути, есть путь к небытию, есть дух небытия. Это нужно раскрыть и разоблачить. Исключительное господство точки зрения личного блага очень небла­ гоприятно для раскрытия личности в России, для укрепления личной инициативы, личной ответственности.

О ТВОРЧЕСКОМ ИСТОРИЗМЕ I Наше время заслуживает название «исторического» по преимуще­ ству, — оно принудительно обращает к истории и к историческому. Даже люди глубоко «частные» в своем взгляде на жизнь вовлечены в исторические интересы, признают существование исторических задач, читают исторические книги для установления поучительных анало­ гий. События приучают к мышлению над историей. Начинают при­ знавать неприменимость к конкретной истории и конкретным исто­ рическим задачам привычных схем, отвлеченных социологических, моральных и религиозных доктрин. «История» есть совершенно сво­ еобразная духовная действительность, она обладает своими специ­ фическими ценностями. Но могут быть большие недоразумения со словами «историзм» и «исторический» взгляд на жизнь. Необходи­ мо оставить школьное словоупотребление. Как это ни парадоксально будет звучать, но следует сказать, что труднее всего встретить чувство истории и истинный историзм у профессиональных историков. На­ учные занятия историей, с одной стороны, много дают, но с другой стороны, портят, убивают интуитивное чувство совершающейся ис­ тории. Историзм историков обессиливает, подрезает крылья, ослаб­ ляет творческий исторический порыв. Слишком отягчен человек ис­ торическим прошлым, и отягченностб эта все возрастает. Историки же хотят сделать эту тяжесть непосильной. Груз истории может стать так велик, что лишит человека всякой творческой исторической силы. На опасность историзма не раз уже указывали. Может явиться пессимис­ тическая мысль: человек в прошлом творил историю потому, что не был отягчен историей, что не был так подавлен обращенным назад ис­ торизмом. Человек прошлых исторических эпох был молод и свеж в своем порыве к историческому творчеству, он был менее связан исто­ рическим знанием, грузом исторического прошлого, он творил исто-

О творческом историзме 681 рическую традицию, но не был ею подавлен. Память современного че­ ловека слишком перегружена, он привык слишком много думать об историческом прошлом, перекрещивающиеся наслоения разных исто­ рических эпох сделали его скептиком, рефлектирующим над всяким стихийным порывом к историческому творчеству, он вообще слиш­ ком много «о». Слишком много современный человек думает, пишет «о чем-то», и само дело его есть дело «о чем-то», он не дерзает думать и писать «что-то», обнаруживать свой собственный творческий порыв. Это эпигонство чувствуется и в отягченном его действии. Память об историческом прошлом и знание исторического прошлого как бы ме­ шает творить историю, лишает дерзновения. «Историзм» ведет к скеп­ сису и к ослаблению воли. Но возможен и совсем иной историзм. В глубочайшем смысле слова история есть творимый миф. Миф есть существеннейшее и реальнейшее содержание истории, некое ее первичное событие, ее перво-жизнь. Историки же в массе только и де­ лают, что убивают миф, и этим закрывают возможность постигнуть живой, внутренний мифотворческий процесс историй. Средневековая папская теократия, возрождение, реформация, великая французская революция — все эти яркие моменты исторического творчества имели в основе своей миф и в мифе этом черпали свою творческую энергию. И те, которые хотят окончательно прекратить процесс мифотворче­ ства, — хотят окончательно прекратить историческое творчество. Миф есть великая динамическая сила истории, он есть не «о чем-то», а «чтото», не об истории, а сама история, ее внутренняя создающая энергия. Нельзя было бы сделать великой французской революции без мифа о свободе, равенстве и братстве, о правах человека и гражданина, о со­ вершенном естественном состоянии. И невозможно было бы возрож­ дение без гуманистического мифа. Пусть мифы эти разоблачены исто­ рией, пусть пафос их убит дальнейшим историческим процессом — они творили историю и без них история непонятна. В основе мифа ле­ жит более глубокая реальность, чем в основе всех разоблачений исто­ риков,— реальность творящего человеческого духа. Реальны те мифы, на которых основана была средневековая история. Но не реально было бы строить нашу жизнь и творить грядущую историю на основе сред­ невековых мифов. Реакционный традиционализм есть окостенение и омертвение старых мифов, прекращение мифотворческого процесса истории. И нужно всеми силами бороться с отождествлением историз­ ма с таким традиционализмом. История — не то, что было, не те нити, которые тянутся от прошлого, и окутывают нас, история — то, что веч­ но есть, как динамика духа. Историзм должен быть применен к самым глубинам духовной жизни, а сама история понята, как динамика духа, как духовная жизнь, в творческом процессе.

682 II

Статьи 1917 г.

Жить исключительно прошлым, былым творчеством, былыми мыс­ лями, значит жить вампирической жизнью. Это — не верность творчес­ кому прошлому, а измена ему. Слишком большая охранительная, традиционалистическая верность средневековью и его великим мифам есть измена самому творческому делу средневековья, самому живому ми­ фотворческому процессу. Реставрация никогда не бывает верна духу того, что она реставрирует. Кто, напр[имер], будет лишь повторять ста­ рых отцов и учителей церкви и рабски следовать за ними, тот не будет верен их духу. Они ведь были модернистами, новаторами, творцами своего времени, а не реставраторами, не традиционалистами, не эпи­ гонами. И это верно по отношению ко всякому творческому движе­ нию истории, и в области мысли, и в области действия. Лишь творчес­ кая динамика, лишь продолжение живого мифотворческого процесса означает верность творческому духу прошлого. Традиционализм рес­ тавраторов менее всего означает верность духу тех, которые творили в прошлом, которые были живым мифотворчеством. Каждая эпоха нуж­ дается в своих живых мифах, творящих историю, она не может жить старыми мифами. И наша эпоха нуждается в новых мифах. Творчес­ кий историзм предполагает обращение к динамическим силам исто­ рии, к живым энергиям, а не к авторитетным традициям; не к окосте­ невшим мифам обращен творческий историзм, а к тайне историчес­ кого творчества, к живому мифотворчеству истории. Исторический человек тот, кто творил историю, кто остро чувствует и понимает тай­ ну истории, как тайну созидания. Так, Наполеон был высочайшей сте­ пени историческим человеком. История не есть данность, история есть прежде всего великое задание. И понять прошлую историю — значит изнутри понять это творческое задание. Но история не есть 1аЬи1а газа', и творить историю не значит начинать ее сначала, из ничего. Сама ис­ торическая преемственность, историческое предание и традиция мо­ гут быть поняты изнутри, как продолжающийся динамический про­ цесс. Поистине существует священное предание истории, но опасно для творчества истории, когда она борется, как окостенелое извне навязан­ ное, когда отношение к нему делается минералогическим, а не биоло­ гическим. Революционно-нигилистическое отрицание предания есть неспособность изнутри понять тайну истории. Историческое отноше­ ние к жизни есть в высшей степени активное, а не пассивное отноше­ ние. История есть продолжающееся творчество, не конец и не начало, а середина. В этой середине есть продолжающееся движение, импуль­ сы, прорывающиеся из царства свободы, от творческого произвола человека. Лишь соединение преемственности и предания с творческим произволом человека создает историю. Творческий историзм предпо-

О творческом историзме 683 лагает дерзновенный почин, возложение на человека великой ответ­ ственности, свободу и произволение человека, которые получают сан­ кцию и одобрение лишь впоследствии. Исторический деятель и совер­ шенные им деяния лишь со временем признаются великими и ценны­ ми, начинается же с того, что они представляются случайными и про­ извольными. Элемент риска неустраним из исторического действия, без него невозможно никакое историческое движение и изменение, и тот, кто берет на себя ответственность инициативы, подвергается об­ винению в действии случайном и произвольном. Но тут необходим сво­ бодный выбор пути, дерзновенная решимость, согласие подвергнуть­ ся обвинению в произвольности. Дарование исторического деятеля — в интуитивном угадывании того, что может стать творческой силой истории. Но то, что интуитивно угадывает исторический гений или талант, может показаться случайно-произвольным. Следует помнить только, что и освященное традицией и преданием в свое время было неким творческим произволом и казалось случайным. Существует осо­ бенный пафос истории, который влечет к историческому действию и историческому творчеству. И все, что творится с этим пафосом, снача­ ла представляется сомнительным.

III Совсем недавно, вчера еще в России традиционализм имел боль­ шую силу, старые мифы, выветрившиеся и омертвевшие, все еще пра­ вили жизнью. Но истинного, творческого историзма у нас почти не существовало. Русская душа жила или в глубине, от которой далеко до истории, или мечтательно обращалась к концу истории, или остава­ лась в частной бытовой жизни. Русский революционизм совершенно антиисторичен, враждебен творчеству истории. Русская душа как буд­ то бы не решается принять истории, пораженная жестокостью и без­ нравственностью исторического процесса. Русские хотят не столько истории, исторической динамики, борьбы и драматизма, сколько со­ вершенного состояния чудесного и катастрофического в царство Бо­ жье. На другом же полюсе русские любят покой или из лености готовы остаться в свинском состоянии. Русская идея праведного социального строя, религиозная и не религиозная, обычно идет мимо исторических задач. Нашей национальной эстетике был до сих пор чужд историчес­ кий жест. Не случайно толстовство оказалось столь характерным для русской души. И не связано ли это с тем, что мы все еще не вступали в период всемирно-исторического существования и не были призваны к историческому действию? В нашей государственной жизни неограни­ ченно господствовала традиция прошлого. В обществе же нашем был

684

Статьи 1917 г.

очень легок радикальный разрыв со всякой традицией, и разрыв этот был безответствен, так как не подвергался испытанию исторической действенности. Это испытание настало сегодня. Творческий историзм не есть ни традиционализм, ни революцио­ низм, пафос его не есть пафос изобретения и открытия, ни пафос раз­ рушения. Это — пафос творчества. Творческий историзм глубоко про­ тивоположен «частному» взгляду на жизнь, всегда боязливому и роб­ кому, всегда склонному к охранению благополучия, всегда расценива­ ющему историю с точки зрения данного поколения* данного Петра и Ивана. Моральный пафос творческого историзма есть пафос любви к дальнему, а нелюбви к ближнему. Любовь к ближнему статична, любовь к дальнему — динамична. Дерзающего творить историю притягивает блеск молнии на вершинах гор. Этот пафос в высшем смысле аристо­ кратический. С творческим историзмом соединим индивидуализм ницшевского типа, но не соединим индивидуализм толстовского типа. В глубоко понятом прогрессивном империализме есть дух творческо­ го историзма. Но духу этому неблагоприятно всякое народничество, обращенное к ближнему и страшащееся далекого. Когда Россия окон­ чательно вступит на путь исторического созидания, она выйдет из пе­ риода народнических настроений и идеологий. В основе творческого историзма лежит мистическое начало, но это мистическое начало нуж­ но искать в творческом «я», в творческой исторической личности, в новом мифе об откровении самого человека, а нев исторически тради­ ционных образованиях, не в старой власти и не в новой стихийной народной мудрости. В русском сознании должен совершиться поворот к такому историзму, и этот поворот совершается, хотя и неприметно. Прежде всего он должен проявиться в свободной и независимой мыс­ ли об истории и исторических задачах, мысли не раздавленной грузом старых предрассудков и доктрин. В нашей прогрессивной мысли было немало инертного консерватизма, и было слишком мало смелости. И историзм в русской мысли всегда скорее отягчал творческий истори­ ческий порыв, чем укреплял его. Традиционализм обращает назад, ре­ волюционизм же влечет в сторону, в бок, к срыву от исторического движения и созидания. Но в глубине у нас начинается великий сдвиг, почин в творчестве истории, обращение к великой притягивающей дали. Мы должны стать историческими людьми, постигнуть тайну ис­ торического созидания.

ВОЗМОЖНА ЛИ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ? I Вопрос о том, возможна ли социальная революция, сейчас безотве­ тен и волнует русское народное сознание, он брошен в широкие массы рабочих и крестьян и вызывает раздоры и разделения. В России про­ изошел великий революционный переворот, он все привел в движение и раскрыл для трудящихся масс русского народа широкий и свобод­ ный путь к новой жизни. Те, которые еще совсем недавно были в пол­ ном почти порабощении, ныне призываются к народовластию и к оп­ ределению судьбы русского государства. Переход в несколько дней от деспотической монархии, которая и после 17 октября 1905 г. остава­ лась самодержавной по существу, к демократической республике есть, конечно, очень радикальная политическая революция. Эта революция уже совершилась и поставила всю дальнейшую историю России в зави­ симость от Учредительного Собрания, созванного на основании все­ общего, равного, прямого и тайного избирательного права, т. е. от чи­ стого народовластия, от чистой демократии. Этим раскрываются для русского народа все возможности, на пути его не поставлено никаких преград. Не социальная борьба классов привела у нас к политическому перевороту, а непримиримое столкновение старой власти со всеми клас­ сами общества, со всем русским народом, всей нацией. Старая власть изменила России, она сгнила и должна была пасть. Но общенациональ­ ный политический переворот вызвал наружу все социальные противо­ речия, он обнаружил все застарелые социальные болезни. С большим запозданием совершилось политическое освобождение России. Перед нами стоит опыт западно-европейской истории XIX века, который по­ казал, что чисто политическое освобождение не освобождает еще ре­ ально трудящегося народа, что даже в политических демократиях он может оставаться в материальном угнетении, что политические рево­ люции не уменьшают сами по себе пропасти между богатыми и бед-

686 Статьи 1917 г. ными. В России, в нынешний, поздний час истории, не может уже быть того увлечения чисто либеральными идеями, которое было на Западе. Так называемый «буржуазный либерализм» никогда не был популярен в России, к нему всегда относились подозрительно. Слово либерализм происходит от слова свобода, и сам по себе либерализм, освобождаю­ щий личность и обеспечивающий ее права, не может быть «буржуаз­ ным». В свободе и праве ничего нет «буржуазного» и они всегда пред­ ставляют великие блага. «Буржуазным» же было такое перенесение ли­ берализма в экономическую область, при котором вся хозяйственная жизнь отдавалась во власть свободной конкуренции, а государство и организованное общество совсем в нее не вмешивались. Но может быть и либеральный социализм, т. е. основанный на свободе и праве. Рус­ ская революция не выдвинула никаких новых оригинальных идей. Но в ней, несомненно, начали преобладать идеи социалистические над иде­ ями либеральными, не только в плохом, но и в хорошем смысле слова, в ней сразу почувствовалась недостаточность освобождения полити­ ческого и необходимость освобождения социального. Рабочий класс больших городов всегда играет значительную роль в революционных переворотах, он выходит на улицу и в происходя­ щей борьбе склоняет чашу весов на сторону революции. В дни револю­ ции и в первые месяцы после нее рабочий класс играет большую поли­ тическую роль, чем это соответствует его социальному значению в том огромном и таинственном организме, который именуется Россией. Еще большую политическую роль играет у нас крестьянство, одетое в сол­ датские шинели, и роль крестьянства будет возрастать, так как оно со­ ставляет большую часть русского народа. Но это значение и сила рабо­ чих и крестьян не соответствует их организованности, их сознательно­ сти, их общественному опыту и общественным познаниям, которые очень незначительны. Трудно в несколько недель и даже в несколько месяцев так организоваться, приобрести такой опыт, сознание и зна­ ние, чтобы получить преобладающее положительное значение в огром­ ном социальном организме русского государства. Значение людей и целых классов для строительства жизни определяется не только коли­ чествами, но и качествами. Если разрушительную роль может сыграть всякая масса, на каком бы низком уровне просвещения она ни стояла, то роль созидающую, положительную, творческую может сыграть лишь та масса, которая будет стоять на более высоком уровне культуры. Нельзя решать социальные вопросы, совсем ничего о них не зная, не имея никакой подготовки и опыта. Недостаточно иметь определенные интересы, известные чувства и настроения. И еще нужно сказать, что мы не знаем голоса всего русского народа, — этого огромного и таин­ ственного целого — о социальном устройстве России, о решении во­ проса аграрного и рабочего. Голос Совета рабочих и солдатских депу-

Возможна ли социальная революция? 687 татов не может быть признан голосом всего русского народа. Это все еще голос части, голос частный. Лишь Учредительное Собрание пол­ номочно решать социальные вопросы в России. И прежде всего нужно признать, что вопросы эти очень трудные и сложные и решение их требует большой подготовки. В социальной жизни ничего нельзя сде­ лать насильственным путем в короткий промежуток времени. Можно многое разрушить таким путем, но ничего нельзя создать. Это вопрос не политической власти, которая в один день может быть заменена дру­ гой. Всякое развитие в социальном строе человеческих обществ есть длительный и медленный процесс. Это изменение в клетках, в перво­ начальной ткани общества, в отношении человека к природе и челове­ ка к человеку. И вот это изменение в ткани общества, в отношении человека к природе и человека к человеку, изменение экономическое и психическое не может быть внезапным, не может быть столь видимым на коротком промежутке времени, как свержение политической влас­ ти. А это и значит, что может быть лишь социальная эволюция, но не может быть и никогда не бывает социальной революции.

•> Революции никогда не бывают разумны. Они потому и происхо­ дят, что во всем предшествующем ходе событий было отпадение от разума, было не только неразумное, но и безумное сопротивление вся­ кому развитию, всякому улучшению, всяким реформам. Странно было бы ожидать и требовать от революции разумности. Революция может быть великим событием в жизни народа, в ней сгорает старое зло и раскрывается путь к новой жизни. Но время революции никогда не бывает легким, в нем не наступает счастье для народа, время это всегда есть испытание для народа, в нем много безумия. Никогда революция не приносит того, чего от нее ждут, она всегда разочаровывает. Этому научила нас великая французская революция: от нее ждали рая на зем­ ле, но в ней оказалось слишком много напоминающего ад и привела она к результатам незначительным по сравнению с ожиданиями. Пос­ ле великой французской революции была не одна демократическая республика и реакция, а несколько, и лишь через 80 лет установилась демократическая республика1. Так и всегда бывало в истории. И в рус­ ской революции слишком многое повторяется, не все так ново и ориги­ нально, как может показаться людям не знающим истории или забыв­ шим ее. Не в первый раз в истории хотят превратить политическую ре­ волюцию в социальную, в радикальное изменение социально-эконо­ мического строя общества и соотношения классов. Такое стремление бывало почти во всех больших революциях. При всех революционных

688

Статьи 1917 г. переворотах, хотя бы они были самыми «буржуазными» по историчес­ кому моменту и по соотношению исторических сил, трудящийся на­ род ждет своего окончательного освобождения. Всегда рождались меч­ ты и утопии, которые потом беспощадно разбивались жизнью. Зло в этом мире всегда оказывается сильнее добра, и это зло обнаруживает­ ся, как у тех, которые стремятся к социальному раю, так и у тех, кото­ рые им противодействуют. Опыт превращения политической револю­ ции в социальную был уже сделан во Франции в 48 году и привел к воцарению Наполеона III на долгое время. Час социальной революции не пробил еще тогда, не пробил он и позже, в 71 году. В 71 году, после катастрофы франко-прусской войны, когда Франция была уничтоже­ на и разбита, в Париже была введена Коммуна, в которой была осуще­ ствлена диктатура меньшинства парижских рабочих над большинством другого народа2. Опыт этот окончился очень печально. Коммуна уто­ нула в крови. Социалистическое движение было отброшено назад. Ус­ тановившаяся после этого республика была резко буржуазной. Ника­ ких реальных завоеваний для рабочих этот опыт не дал. И в прежние времена бывали такие попытки; разгоряченные мечты о социальном рае не раз владели народными массами. И всегда, всегда это кончалось тем, что от насильственного водворения социального рая народ полу­ чал не больше, а меньше, — он отбрасывался назад. Опыты насиль­ ственной «социальной революции» никогда не давали и никогда не да­ дут хлеба изголодавшемуся народу, они вносят дезорганизацию в хозяй­ ственную жизнь, в источники питания и уменьшают количество хлеба. Эти опыты никогда не ведут к братству людей, они вносят разделение, злобу и ненависть. Хлеб дает социальная организация, увеличение про­ изводительности труда, социальные реформы. К братству же ведет нрав­ ственное и духовное возрождение людей, изменение самого человека. Если сердце человека полно злобы и ненависти, если руководит челове­ ком одна корысть, то братства быть не может. В эпоху Реформации в Германии во время крестьянских войн были попытки насильственными революционными путями водворить царство социальной справедливо­ сти, царство Божьей правды на земле. Иоанн Лейденский создал прину­ дительное братство, царство Сиона. Лютер чувствовал, что все это дви­ жение ложное, что оно не приведет к добру, и противился ему, хотя и не совсем хорошими способами. Вместо братства, вместо царства Божьего на земле, наступали ужасы, взаимное истребление, ненависть и кровь. Социалист Лассаль даже признавал крестьянские войны, с их соци­ альными требованиями, не соответствующими реальному соотноше­ нию сил и историческим задачам того времени, скорее реакционными, чем прогрессивными. Братство, царство Божье на Земле не может быть добыто революционным переворотом. Царство Божье приходит не­ приметно. Это остается вечной истиной.

Возможна ли социальная революция?

689

III И вот еще раз в истории, в атмосфере революционного опьянения, когда все расковалось, запоздалую политическую революцию хотят превратить в революцию социальную, в социалистическую революцию, хотят сразу, мгновенно перескочить через длинный ряд ступеней, прой­ денных народами Западной Европы, и осуществить самые крайние со­ циальные цели, осуществить царство окончательной социальной спра­ ведливости и правды. Русская революция хочет сделаться всемирной революцией, обновить весь мир, она надеется увлечь за собою все на­ роды Запада в огонь социальной революции, в котором сгорит старый мир и создастся мир новый. И русские социал-демократы впадают в противоречие, которое не может не броситься в глаза. Они все время говорят, что русская революция буржуазная, а не пролетарская, и хо­ тят, чтобы в этой буржуазной революции пролетариат играл главную роль и осуществил свои социальные требования. Не впервые является такое требование, и оно человечески понятно. Тем, кому тяжело живет­ ся, так естественно мечтать о скорейшем достижении лучшей, более сча­ стливой жизни. Никто не станет винить рабочих за то, что они слишком далеко заходят в своих пожеланиях, мечтаниях и ожиданиях. Но винова­ ты те интеллигенты-социалисты, которые выбрасывают крайние соци­ альные лозунги, в осуществление которых они сами не верят, и делают это для того, чтобы привлечь на свою сторону массу. Те социалисты, которые держатся учения Маркса, забывают основы марксизма. Маркс учил, что буржуазии принадлежит прогрессивная и революционная роль в истории, пока она способствует производительному процессу, пока она еще в расцвете; он учил, что социализм возможен лишь при высоком развитии производительных сил страны, что социализм оп­ равдывается лишь тогда, если он увеличивает производительность тру­ да, что социализм может осуществиться лишь после длительного про­ цесса социального развития и социальной организации. Социализм не­ возможен в стране промышленно отсталой, при неорганизованности, недостаточной сознательности и недостаточной просвещенности ра­ бочего класса. Это прекрасно знают наши социал-демократы. Ни со­ стояние русской промышленности, ни состояние рабочего класса, не пережившего никакой организованной истории, не дает марксистам никаких оснований ожидать скорого осуществления социализма. В чу­ деса же и в мгновенное духовное перерождение человечества они не верят. Что касается наших социалистов-народников, то они слишком много берут на себя, утверждая, что огромная и многосоставная масса русского крестьянства непременно выскажется за социализм и за со­ циализацию земли. Все это будет сложнее, чем кажется. Марксизм пережил длинный процесс развития. Социалистическое учение Маркса и Энгельса впервые сложилось в революционной ат-

690

Статьи 1917 е. мосфере Европы после революции 48 года. И в первый период марк­ сизма, в дни его молодости верилось в возможность близкой социаль­ ной революции. Марксизм совмещал в себе две стороны: одну — объективно-научную, которая говорила о законах социального разви­ тия, о зависимости всяких изменений в распределении и в осуществле­ нии социальной справедливости от состояния производства, другая — субъективно классовая, которая ставила осуществление социализма в зависимость от активности самого рабочего класса. Эти две стороны марксистского социализма нередко впадают в противоречие. В марк­ сизме русском всегда преобладала вторая сторона, первая же сторона отступала на второй план. Русские социал-демократы верили и верят в чудеса, которые могут произойти от активности рабочего класса. На этом основана их вера в возможность скорой социальной революции. В самой же объективной, научной стороне марксизма произошли боль­ шие изменения, которые подорвали основы теории социальной рево­ люции. По Марксу катастрофа капиталистического общества неотвра­ тимо должна произойти в силу развития внутри его противоречий, концентрации капиталов, перепроизводства и кризисов, и прогресси­ рующего обнищания рабочего класса, от которого растет недовольство и классовая рознь. Эти теории были построены под влиянием перво­ начального периода капиталистического развития в Англии. Но даль­ нейшее развитие пошло не тем путем, который указывал Маркс, не путем развития противоположностей, нарастания катастрофы и ухуд­ шения положения рабочих. Внутри самого капиталистического об­ щества начинается смягчение злых и темных его сторон, улучшение положения рабочих путем их организации и их планомерной борьбы за улучшение своего положения, предотвращение катастрофы путем социальных реформ, смягчающих противоречия. Капиталистическая промышленность приспособляется все к новым и новым условиям своего существования, она более устойчива и живуча, чем казалось Мар­ ксу. Но природа ее меняется. Рабочие организуются в союзы и оказы­ вают все большее и большее влияние на жизнь хозяйственную и жизнь государственную. Государство вмешивается в отношения рабочих и ка­ питалистов и защищает интересы труда. Происходит не ухудшение, ко­ торое должно привести к социальной революции, а улучшение, т. е. реформирование общества, социальная эволюция. Рабочие становят­ ся гражданами, они обретают отечество.

IV Происходит постепенное изменение социальной ткани, перерож­ дение общества, процесс, который в физиологии называется молеку­ лярным, т. е. социальная эволюция, а не революция. С одной стороны,

Возможна ли социальная революция? 691 возрастает производительность труда, которая делает богаче народ, как целое, с другой стороны, изменяется психика людей, их отношение друг к другу. Без духовного изменения человека, без нравственного пере­ рождения, побеждающего исключительную власть эгоизма и корыст­ ных интересов и устанавливающего между людьми возможность едине­ ния и братства, ни о каком социализме, ни о каком социальном возрож­ дении, не может быть и речи. Пока масса рабочих и крестьян находится во тьме, пока она лишена элементарного просвещения и сознательнос­ ти, пока в ней не проснулось нравственное и социальное сознание, по­ беждающее эгоизм и личные интересы, нельзя говорить об осуществ­ лении социализма серьезно и с чувством ответственности. На слиш­ ком низком уровне культуры, когда нет еще духовной самодисципли­ ны и духовного закала личности, средняя масса рабочих и крестьян понимает лозунги социализма лично-корыстно, исключительно в смыс­ ле захвата и присвоения себе добычи. Темная масса воспринимает со­ циализм не только не социально, но и противосоциально. В идею со­ циализма входит регулирование и организация целого, борьба с анар­ хией и дезорганизацией в хозяйственной жизни. Так понимал социа­ лизм еще основатель его в древности Платон. Но при том социальном и культурном уровне, на котором находится сейчас большая часть тру­ дящейся народной массы, принудительно державшаяся при старом строе в тьме, торжествует не социалистическая идея, направленная на великое целое, а враждебная всякой социальности корысть, частный интерес, восстание части на целое. Во имя корыстных интересов не ос­ танавливаются перед разрушением промышленности, перед гибелью сельского хозяйства. Так происходит не социальная революция и не социальная эволюция, а дезорганизация хозяйственного целого, раз­ рушение и отбрасывание назад. И первая социальная задача, перед ко­ торой стоит Россия, есть задача просвещения народа, просвещения умственного и нравственного, подъема его культуры, духовного его возрождения. Без этого не будет решен и вопрос о хлебе насущном. Многое из того, что сейчас происходит на Руси и именуется «социаль­ ной революцией», прямым путем ведет к голоду, к лишению и того скудного хлеба, который до сих пор был у рабочих. Если рабочие и кре­ стьяне не будут настолько сознательны и нравственно ответственны, чтобы иметь всегда в виду интересы целого России, которое только и может быть источником их питания, если часть восстанет на целое, то будет не улучшение, а ухудшение их материального положения. Общество всегда реформируется и совершенствуется сотрудниче­ ством классов, а не разделением на две ненавидящие и истребляющие друг друга части, не гражданской войной. Один класс, восставший на все остальные классы, не может улучшить общества, не может привес­ ти к социальному братству. Никогда не будет и того, о чем думал Маркс,

692 Статьи 1917 г. т. е. превращения большей части человечества в пролетариат. Останутся и другие классы и подклассы, которых нельзя истребить, которых нельзя изнасиловать. В социальную борьбу неизбежно входит момент нрав­ ственный. Идея социализма должна быть не только экономической, но и нравственной идеей. Без нравственной основы и сама экономика распадается на кучу мусора. Этический социализм ведет к устранению возможности насильственной социальной революции, всегда основан­ ной на ненависти, на классовом интересе, не желающем знать никакой высшей правды. Это должны прежде всего понять классы имущие, эко­ номически господствующие. Не было недостатка в грозных предупреж­ дениях. От этих классов многое зависит в изменении нравственной атмо­ сферы, в которой происходит современная социальная борьба. Нельзя, конечно, требовать от средней массы какого-либо класса слишком вы­ сокого нравственного уровня и слишком больших жертв. Но в классах имущих, так называемых «буржуазных», может и должно проснуться государственное и нравственное сознание правды социализма, правды не классовой и не материалистической, и неизбежность социализиру­ ющей тенденции в промышленности и хозяйственной жизни. Соци­ альная революция потому только и считается нужной, что не происхо­ дит социального улучшения, развития, борьбы с социальным злом, нарастания добра и справедливости. Она основана на принципе: чем хуже, тем лучше. Но когда происходит творческая социальная эволю­ ция, когда общество формируется, когда возрастает нравственное еди­ нение народа и сознание социального долга, тогда социальная револю­ ция, пафос социальной революции исчезает. Социализм перестает быть религией, он делается практической, реальной социальной политикой, подчиненной высшим целям. Религиозные чувства направляются на более достойные и высокие предметы, на Божество.

V Если употреблять слово в более глубоком и сознательном контек­ сте, то нужно сказать, что социальных революций никогда не было и не будет. Возможны лишь политические революции. «Социальная ре­ волюция» есть длительный, почти незримый процесс, она может быть лишь изменением отношения человека к природе, т. е. ростом нрав­ ственной силы. А это и значит, что под «социальной революцией» мож­ но понимать лишь социальную эволюцию. Да и само увеличение «про­ изводительных сил человека», его власти над стихийной природой не есть исключительно материальный, экономический процесс, и этот процесс имеет духовную основу. Он связан с организованностью и само-

Возможна ли социальная революция? 693 дисциплиной человеческой воли. Распущенность человека, нравствен­ ное разложение в нем ведет к упадку социального творчества. Это мо­ жет быть и с целым народом. Особенно важно, чтобы русские поняли, что решение социального вопроса прежде всего зависит от социально­ го творчества, от хозяйственного созидания, а не от раздела и разруше­ ния. Если борьба за власть может привести к политической револю­ ции, к свержению старой власти и водворению новой, то она никогда не может привести к социальной революции. В огромной, сложной, социально-экономической жизни народов ничто не может [быть] до­ стигнуто заговорами, восстаниями и бунтами, ничто положительное не может родиться от насилий и захватов. Кровь, пролитая в гражданской войне, в восстании класса на класс, не удобряет землю и не готовит жатву, не приведет ни к каким благам, необходимым для жизни наро­ да, не накормит и не оденет, не спасет от голода и холода. Ненависть и злоба одного класса к другому не приведет к социальному братству, не устранит розни и разделения. А социальный вопрос, есть вопрос о хле­ бе, одежде и крове, о братстве и единении людей, о такой организации великого целого, при которой не будет обездоленных, не будет угне­ тенных и голодных и каждый в силах будет развивать свою личность. Нужно как можно больше объяснять, что в жизни социальной все очень сложно и трудно, ничего нельзя решить простыми и крайними лозунга­ ми. Как сложен аграрный вопрос, и как разделятся крестьяне в его реше­ нии! Тысяча нитей связывает жизнь социальную с огромной и таинствен­ ной жизнью природы и с не менее огромной и таинственной жизнью человеческого духа. Но в самой природе и в самом духе человеческом заложено какое-то зло, которое не так легко преодолеть и победить. Мно­ го улучшений произойдет в человеческой жизни, много для всего наро­ да, много старого зла отпадет безвозвратно, будет добыт хлеб насущный для всего народа, не только материальный, но и духовный хлеб. Но рая на земле не наступит. И перед человечеством будет лежать длинный путь к высшей жизни. Опыты же социальных революций могут вести лишь к социальной дезорганизации, к разрушению народного хозяйства, к краху промышленности, от которого прежде всего пострадают рабо­ чие. И тогда наступит не социальный рай, а социальный ад, с тяжелой нуждой и враждой, с кровью и разрушением, с реакциями и возвратом назад. В этот ад толкают трудящийся народ те, которые соблазняют его немедленным осуществлением социального рая.

VI Россия — страна промышленно отсталая, это достаточно выясни­ лось во время войны, и в ней должна еще развиваться капиталистичес­ кая промышленность. Но это промышленное развитие не может про-

694

Статьи 1917 г. сто повторять историю западных стран особенно первый период исто­ рии капитализма в Англии. Россия переходит к более высокой промыш­ ленной культуре, обогащенная опытом других народов, и в другое ис­ торическое время, когда не может быть уже никакого оправдания для лицемерного экономического индивидуализма, когда невозможно уже нравственное увлечение идеей свободной конкуренции. У нас сразу же начинается борьба с темными и злыми сторонами капитализма и бу­ дет происходить постепенная социализация, государственное регули­ рование хозяйственной жизни. Рабочие организуются, образуют союзы, и внутри самого капиталистического общества будут улучшать свое положение и увеличивать свое значение в промышленной жизни. Строй фабрик из самодержавного будет постепенно делаться конституцион­ ным, не уничтожая личной инициативы. На более высокой ступени развития промышленности и при большей организованности, созна­ тельности и просвещенности рабочий класс в состоянии будет более непосредственно участвовать в управлении промышленностью. Но это очень сложное дело социальной эволюции и социальных реформ, со­ трудничества классов, а не социального переворота, в котором один класс истребляет другой. Правду социализму нужно искать в идее регу­ лирования целого, сообразования всех и всего с интересами социаль­ ного организма, т. е. преодоления анархии и социальной вражды, соци­ ального эгоизма в обществе. Социализация общества и есть большая степень его организованности, большое взаимное притяжение его час­ тей и его членов. На господстве личных и классовых интересов стоит буржуазно-капиталистическое общество. Социальный идеализм должен быть победой над этим господством личных и классовых интересов и корысти. Рабочие обвиняют промышленников в корысти, но если они сами ничего не могут противопоставить этой корысти кроме собствен­ ной же корысти, то к новой лучшей жизни, к большей правде они не придут. В своей частной жизни люди могут руководствоваться корыст­ ными интересами по своей слабости и грешности. У всех людей много эгоизма. Но когда в жизни социальной соединяются и группируются исключительно по совпадению корыстных интересов, то никакой прав­ ды и справедливости, никакой более высокой жизни не может от этого произойти. Исключительно классовый, материалистический социализм подрывает самого себя. Лишь соединение во имя бескорыстной идеи, во имя правды и истины может вести к новому, лучшему, более пре­ красному обществу. Должен народиться новый человек, новая челове­ ческая душа. Без этого все социальные революции будут лишь переме­ ной одежды, лишь обманчивым изменением внешности. Рабы долж­ ны перестать быть рабами, действительно сделаться, а не притворять­ ся свободными, не носить лишь костюма свободных, оставаясь в душе рабами, рабами своих страстей, своих интересов, своих наклонностей

Возможна ли социальная революция? 695 к насилию, полученных от старой жизни. Социализм превращается в рабство, если не лелеять в душе человеческой свободы. Война вызвала к жизни совсем особую форму социализма — социализма военного, социализма государственного по преимуществу. Проявление этого со­ циализма мы видим каждый день в карточках на хлеб и сахар. В Герма­ нии социализм этот достиг особенно высокой ступени развития. В его сторону есть движение и в Англии, стране, питавшей отвращение к го­ сударственному вмешательству и опеке. Этот военный социализм вы­ рабатывает навыки государственного регулирования и организации хо­ зяйственной жизни. И вернуться к прошлому, к исключительно част­ ному, индивидуалистическому хозяйствованию народы не захотят и не смогут. Но этот военный социализм не дает никаких оснований чув­ ствовать, что близится социальная революция. Наоборот, он делает социальную революцию еще более ненужной и невозможной. В целом народе, в который входят все классы, просыпается здоровое государственное чувство, которое заставляет лучше организовать хо­ зяйственную жизнь и обеспечить для всех питание. Все это факты, не­ предусмотренные учением Маркса и классового социализма. Будущий социальный строй нельзя предвидеть. Он никогда не будет таким, ка­ ким его представляют себе разные социальные учения. Можно только сказать, что в хозяйственной жизни начинает обнаруживаться тенден­ ция к социализации. Но социализация эта осуществляется сложными путями и многообразными средствами. Кооперативное движение бу­ дет в этом отношении иметь не меньшее значение, чем государствен­ ный социализм. И то, что принято в разных учениях и теориях назы­ вать «социализмом», всегда будет или слишком преждевременным, или слишком запоздалым. «Социалистическая революция» невозможна, пока общество еще недостаточно подготовлено экономически и нрав­ ственно, недостаточно реформировано и развито, и социальная рево­ люция не нужна, запоздала, когда общество далеко ушло вперед по пути социальных реформ, по пути нравственного перерождения. Высшей формой социалистического движения нужно признать форму англий­ скую. Английский социализм и более практический, и более идеалис­ тический, это — социализм экономический и культурный, а не рево­ люционно-политический. Революционно-политическая форма соци­ алистического движения не улучшает положения рабочих, не дает хле­ ба. Вместе с тем эта форма движения искажает нравственное сознание рабочих, держит их в напряжении злобных и ненавистнических чувств. И нет никаких оправданий для того, чтобы в русском социалистичес­ ком движении исключительно господствовала немецкая, социал-демо­ кратическая форма. Социализм всегда бывает национальным. У каждо­ го народа свой социализм. Французский социализм не походит на анг­ лийский, английский — не походит на немецкий. Социал-демократия

696

Статьи 1917 г.

есть исключительно немецкая форма социализма. И если возможен русский социализм, согласный с характером русского народа, то он дол­ жен носить нравственный и даже религиозный характер. А это значит, что социалистическое движение должно быть, с одной стороны, прак­ тически-реформаторским, с другой стороны, идеалистическим, подчи­ ненным высшей цели, высшей правде.

VII Классовый, революционный социализм должен быть отвергнут и с научной, и с нравственной точки зрения. Он не только не соответствует действительности и опровергается ходом истории, но также находится в противоречии с нравственной природой человеческой личности и с ее религиозными надеждами. Такого рода социализм искажает и кале­ чит душу русского народа, насилует его какими-то чуждыми, вывезен­ ными из Германии учеными. Революционный социализм есть какаято ложная религия, которой хотят подменить истинную религию для народной души. Народная душа не может жить без святыни и вот вме­ сто божественной, христианской святыни, которой эта душа питалась и жила, хотят навязать ей насильственно святыню, в которой Бог заме­ нен материальным устройством земной жизни, обоготворением само­ го пролетариата, его воли и интереса. Это — религия лести человекам и народу, религия самообоготворения. Такой религией не может жить народ, ибо всякий народ, как и всякий человек, может духовно жить лишь святыней, которая выше его самого. Увлечение социальной ре­ волюцией хочет быть религиозным увлечением. И оно должно быть ра­ зоблачено в своей религиозной лжи и ничтожестве, изобличено в жела­ нии поработить человека мечтой, которая может привести лишь к раб­ ству и падению. Полный, цельный и окончательный социализм — не­ возможен, он есть лишь ложная и порабощающая мечта. Но возможен социализм частичный, практичный, реформаторский, и этот социализм должен быть согласован с высшей культурой, подчинен высшим куль­ турным целям. Русская революция будет иметь свою социальную сто­ рону, она повлечет за собой смелые социальные реформы. Но о соци­ альной революции нельзя у нас говорить серьезно и ответственно. Эти разговоры должны быть рассматриваемы, как демагогия, как разжига­ ние классовых страстей, без внутренней веры в то, что это приведет к социалистическому успеху. Путем лжи и лести хотят переманить массу на свою сторону. У наиболее искренних социал-демократов и социали­ стов-революционеров есть нездоровая мечтательность, смешивающая теории с практикой, материальное устройство с религиозной святы­ ней, этот мир с другим неведомым миром. Но при невысоком нрав-

Возможна ли социальная революция? 697 ственном уровне людей не может быть и совершенного общественно­ го устройства. К совершенному обществу ведет любовь, а не ненависть. Революция в России совершилась и кончилась. И теперь может быть или положительное созидание и устройство новой жизни, или разру­ шение и разложение. То, что теперь называют продолжением револю­ ции, есть лишь разложение революции, которое может привести к кон­ трреволюции и новому рабству. В этом грешном мире не может быть скачка из царства необходимости в царство свободы, о котором гово­ рили Маркс и Энгельс. Возрождение человечества, освобождение его от рабства у природы — природы внешней и собственной, внутренней природы — есть дело духовное, а не только материальное, не только социальное. Без этого духовного дела, отличного от всякой социаль­ ной революции, человек никогда не будет свободным. В великом деле освобождения человека свою подчиненную роль сыграет и частичный социализм. Но социализм этот для всякого сознательного человека, для которого правда выше всего, должен быть социализмом нравственным, национальным, государственным и культурным, т. е. должен подчи­ нить себя добру и правде, высшим благам национальности, государ­ ства, культуры, права и свободы. Русское социалистическое движение или сознает себя связанным с национальным и государственным един­ ством России, с задачами русской культуры, с нравственным складом русской души, или оно разложится и сгниет, ничего не дав трудящему­ ся народу. Лишь в связи с величием самой России может быть решен у нас социальный вопрос. Социалистическое движение будет плодотвор­ ным и творческим, если оно освободится от призрака социальной ре­ волюции, который на практике, в жизни, ведет лишь к разложению.

НАРОД И КЛАССЫ В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ I Русская революция — величайший переворот в жизни всего рус­ ского народа, во всей его исторической судьбе. Такие перевороты со­ вершаются раз в ряде столетий и действуют в них все силы народные, не только нашего поколения, но и поколений прошедших. Никто не может присвоить себе того, что принадлежит всему русскому народу на протяжении всей его истории, ни один класс, ни одна группа, ни одна партия. Тысячелетний переворот совершился в жизни русского государства и русского народа, и перед значительностью этого факта меркнут все классовые и партийные распри и счеты. Когда говорят, что революцию сделал рабочий класс и что он имеет исключительное на нее право, то это звучит ложью не только по отношение к тем, которые участвовали в ней в нынешний час русской истории, но и по отноше­ нию ко всей прошлой русской истории. Право на нее могли бы предъя­ вить и декабристы, боровшиеся за политическую свободу еще столе­ тие тому назад и русская интеллигенция на протяжении столетия пре­ терпевавшая мученичество за дело освобождения русского народа. Дво­ рянские дети, забыв свое классовое положение, шли в народ и старались послужить ему. Было бы несправедливо и неблагородно забыть о всех тех, которые мученической своей жизнью и смертью подготовляли рус­ скую революцию, и помнить лишь об одном классе, который своей под­ держкой в дни революции помог ее торжеству. Так легко совершилась революция, так безболезненно пала старая власть именно потому, что переворот был всенародным порывом, в котором участвовали сверху донизу все классы и группы — интеллигенция, дворяне, промышлен­ ники, многомиллионное крестьянство, одетое в серые солдатские ши­ нели, рабочие и все партии — от националистов и октябристов до со­ циалистов-революционеров и социал-демократов. Все вышли на ули­ цу, все подвергались опасности. Революция наша, самая бескровная и

Народ и классы в русской революции 699 безболезненная из всех великих революций, — была порождена всена­ родным чувством самосохранения. И в ней Председатель Государствен­ ной Думы Родзянко был таким же революционером, как и рабочий, вышедший на улицу. И когда Родзянко решил, что Государственная Дума должна стать во главе организации революционной власти, он предопределил судьбу революции, предотвратил гражданскую войну, кровавую борьбу, которая могла погубить ее. Русская революция была национальной еще и потому, что в ней сказались характерные особен­ ности русского народа—отсутствовала месть и кровавая расправа, была в первые же дни отменена смертная казнь. Когда происходит великий исторический переворот, то в нем все­ гда есть линия, которая соответствует интересам и задачам целого, — всего русского народа, всего государства. Кроме жизни отдельных лю­ дей, отдельных социальных групп и классов существует еще огромная жизнь целого народа и она не есть простое сложение жизней этих от­ дельных людей, групп и классов, она имеет свою душу и свои задачи в мире. Отыскать эту общенациональную линию, идти по ней и оста­ ваться ей верным — и значит держаться истинно народной и истинно государственной политики, значит служить своему отечеству, спасать его от разложения и гибели, организовать в нем новую лучшую жизнь. И во имя этой великой цели, к которой зовут нас не только потребнос­ ти народного самосохранения, но и порыв к историческому творче­ ству, все классы призваны к ограничению своих интересов, к согласо­ ванию их с интересами, целями, потребностями и нуждами России. Каждый русский человек не только классовый человек, рабочий, про­ мышленник, помещик, крестьянин, торговец, но также и свободный гражданин своего отечества и государства. И гражданин должен в нем победить классового человека. Нужно быть более гражданином рус­ ского государства, чем промышленником или рабочим, помещиком или крестьянином, и нужно отечество свое любить больше, чем свой класс. Класс не есть родина человека, с ним связана лишь поверхность человека, глубина же человека связана с настоящей его родиной, с це­ лым народным организмом. И все русские люди в чем-то самом глубо­ ком ближе друг к другу, несмотря на принадлежность к разным клас­ сам, чем с немцами, англичанами и французами. Народ шире, чем де­ мократия, которая есть часть народа. Все русские люди пусть помнят, что существует Россия, а не только рабочие и промышленники, крес­ тьяне и помещики с противоположными интересами. Россия была, когда не было еще тех классов, которые ныне противостоят друг другу, и она будет, когда не будет уже того классового строя общества, какой ныне существует. И России может быть нанесена страшная рана, от которой она будет истекать кровью и не скоро оправится, если все бу­ дут думать только о себе, забудут о ней и будут терзать ее в разъярен-

700

Статьи 1917 г. ной борьбе классовых интересов. Лишь те классовые интересы нрав­ ственно оправданы и заслуживают поддержки, которые согласны с ин­ тересами России как целого, русского государства и всего русского на­ рода, который не есть какой-нибудь класс. Изменение и улучшение положения трудящихся масс русского народа, крестьян и рабочих не только необходимо и справедливо, но и вызывается потребностью оз­ доровления всей России, должно предотвратить вырождение русского народа. Но если бы все возрастающие требования улучшения положе­ ния рабочих и крестьян сопровождались разрушением русской про­ мышленности и сельского хозяйства, если бы они вели к хозяйствен­ ной дезорганизации и уменьшению производительности труда, то та­ кое движение делалось бы уже враждебным существенным интересам России и русского государства и не могло бы заслуживать сочувствия. У нас предстоят великие социальные реформы, но они пойдут на благо русскому народу, если будут организовывать и направлять социальное целое, а не разрушать его во имя интересов частных. Безнравственно думать лишь о своем классе. Правда класса, а не интерес класса может быть вкладом его в историю народа. Когда дворянство препятствовало у нас освобождению крестьян, заботясь о своих интересах, оно не мог­ ло играть творческой роли в России и толкало все сословия на путь вырождения и упадка. Когда в 1905 году крайние революционные те­ чения выставили максимальные требования, не соответствующие со­ стоянию русского народа, они погубили дело революции и были на десяток лет выброшены из жизни.

II Россия существует не один миг, не один тот час, в который мы жи­ вем со своими ограниченными интересами, жизнь России — тысяче­ летняя, и она связывает всех умерших наших предков со всеми гряду­ щими нашими потомками. И понять революцию может лишь тот, кто умеет установить связь времен, кто настоящее не отрывает от прошло­ го и будущего. И тот лишь живет исторической национальной жиз­ нью, кто хранить память о великом прошлом, о старых борцах за сво­ боду и имеет попечение о далеком будущем, не набрасываясь жадно на добычу сегодняшнего дня. Не только мы умрем со всеми своими огра­ ниченными интересами, но исчезнут с арены истории и целые классы с их интересами сегодняшнего дня, с их противоречиями, а Россия пре­ будет, и весь русский народ, как великое целое, будет жить в ней, а че­ рез нее и в человечестве. Пройдут, быть может, века и потомки русских людей эпохи революции будут вспоминать, любили ли их предки Рос­ сию, заботились ли о передаче им всех богатств и благ России, духов-

Народ и классы в русской революции 701 ных и материальных, всех ценностей культуры, думали ли они не толь­ ко о частном, но и о целом, не только об интересах настоящего, но и о высших благах будущего. И жалкими покажутся претензии отдельных классов и групп исключительно себе приписать честь совершения ре­ волюции и себе присвоить ее завоевания. Тогда совершится над нами суд истории, не знающий лицеприятия и классового интереса. И суд этот, наверное, признает, что в 1917 году в России совершилась не клас­ совая революция, что произошла она не от социальной борьбы клас­ сов и что большую ошибку совершали те, которые хотели придать ей характер жестокой социально-классовой борьбы, которая не имела до­ статочных оснований и оправданий в переживаемом моменте. Это раз­ лагает единство революции, толкает часть русского общества на путь контрреволюции и подвергает опасности завоевания свободы. Реаль­ но победить может лишь та линия движения, которая выражает наи­ большее национальное, всенародное единство, которое не дробит Рос­ сию на непримиримые, взаимоисключающие друг друга части, кото­ рая есть линия народная, выражающая волю всего народа, всей нации русской. Демократия, как выразительница воли народа и власти наро­ да, не может быть классовой, она должна быть национальной. И самим основам демократии противоречат всякие попытки диктатуры како­ го-либо класса, его насилия над всем огромным, многосоставным рус­ ским народом. Старая власть, сеявшая ненависть, раздор и разделение, поставила русский народ на краю гибели, и он мог спасти себя лишь в порыве единения, который привел его к свободе. Революция только потому и победила, что в ней было единение. И темные силы очень хотели бы посеять раздор и разделение и через это вернуть себе власть. Так всегда было и будет в истории. Разделения, внутренней вражды и анархии в свободной России более всего хотят наши враги — германцы и спря­ тавшиеся в подземелье сторонники старого строя, старой власти. Но нужно верить, что старое прошло и нет к нему возврата. Теперь перед русским народом стоит задача устроения новой свободной жизни, за­ дача творчества, а не разрушения. Свободные граждане, из которых отныне состоит русский народ, призываются к ответственной созида­ тельной работе, они не могут бунтовать, как рабы. Свободный путь перед всеми широко раскрыт. И если первые дни свободной жизни, когда впервые за всю свою историю русский народ призывается к сво­ бодному устроению своей судьбы, омрачатся злым раздором и нена­ вистью классов, в которых погибнет мысль о России и о народном це­ лом, то это мрачной тенью ляжет на всю дальнейшую историю России и русского народа. Первые дни освобождения народа от векового раб­ ства должны быть радостными днями, о которых в памяти народной останется воспоминание, как о первой молодости его гражданского

702

Статьи 1917 г. существования. Но такая память останется о нашем революционном времени лишь в том случае, если все русские люди, принадлежащие к разным классам, не будут стоять на классовой точке зрения, победят в себе исключительное господство классовых интересов, если все почув­ ствуют себя духовно единым народом, пребывающим в лоне матери — единой России. Так должен себя чувствовать свободный гражданин сво­ бодной России, ответственный за свою родину. Исключительное же гос­ подство классовой точки зрения разрушает гражданство и может при­ вести к гражданской войне. И те, которые не хотят проливать кровь даже врагов — немцев, будут проливать кровь братьев своих — русских. У промышленников и рабочих существуют разные интересы, и они всегда могут найти основания для взаимной социальной вражды, как и помещики, и крестьяне. Но и те и другие — русские граждане, и те и другие не могут оторвать себя от России как целого и питаются от Рос­ сии, и тем и другим нужна была свобода, и они участвовали в освобож­ дении России. Как ни различны интересы промышленников и рабо­ чих — и те и другие заинтересованы в развитии и процветании рус­ ской промышленности. В том, чтобы промышленность наша не при­ шла в окончательное расстройство и упадок, заинтересованы все классы населения. От развития производительных сил России зависит сила и величие русского государства и благо всего русского народа. В стране промышленности слишком отсталой, разгромленной и обедневшей не могут быть решены никакие социальные вопросы и не может быть су­ щественно улучшено положение рабочих и крестьян. И по учению Маркса социализм возможен лишь при очень высоком развитии про­ изводительных сил и он допустим лишь в том случай, если увеличива­ ет производительность труда. Социальные реформы сейчас в России предполагают сотрудничество классов.

III Неправы те, которые говорят, что в победе России над врагом ее, Германией, заинтересованы лишь капиталисты-промышленники, лишь буржуазия, которой нужен рынок и обогащение, и что за них русский народ проливает кровь свою. Победа над Германией нужна была бы всему русскому народу, всем русским рабочим и русским крестьянам, всем отдаленным потомкам нашим — она нужна России, а не какомунибудь классу. Если бы Германия победила Россию, то грозящая нам опасность — не только в том, что она могла бы отнять от нас часть наших земель. Еще большая опасность — в том, что она могла бы эко­ номически поработить русский народ. Россия превратилась бы в коло­ нию для немцев, и русские рабочие попали бы в рабство к немецким

Народ и классы в русской революции 70 капиталистам. Весь русский народ, все русские рабочие и крестьяне за­ висят от экономического процветания и благоденствия России, от ее экономической свободы. Промышленность существует не только для промышленников, она существует для всей страны, и ее интересы — интересы всего народа. А если бы Россия победила и могла бы полу­ чить проливы и свободный выход к южным морям, то это было бы великое благо для всего народа, для нашей хлебной торговли, для кре­ стьян и рабочих, а не только для капиталистов, не для одного какогонибудь класса. Рабочие заинтересованы в силе и процветании России и для них не может быть безразлично величие России, они не могут быть равнодушны к позору и унижению России. Рабочие — граждане, у них есть родина, они — не рабы, не парии, лишенные чувства отечества. Сознательный и свободный патриотизм есть мерило свободного граж­ данства. Промышленники могут думать о своих групповых интересах, стре­ миться к увеличению прибылей, вступая в конфликт с целым, как и рабочие могут думать слишком исключительно о своих групповых интересах, стремиться к осуществлению крайних социальных требова­ ний, при нынешних условиях не вполне совместимых с благом и безо­ пасностью русского государства. Но и те и другие могут играть поло­ жительную историческую роль лишь в меру подчинения своих интере­ сов целому, задаче и благу России, русского государства, всего русского народа, как русские граждане и патриоты своего отечества в самом под­ линном смысле этого слова. Всякий класс, который будет эгоистичес­ ким, который будет думать лишь о себе, будет разобщен с целым и бу­ дет терзать Россию на части, не может не быть отстранен от строитель­ ства новой жизни в России, не может не быть оттеснен верным и спра­ ведливым народным чувством. Об этом должны помнить и вожаки рабочих, если они хотят творчески участвовать в создании и устроении новой России. Борьба за исключительную власть разных классов и групп населения раздирает Россию и ведет лишь к хаосу и анархии, она враж­ дебна самой идее России как целого. Власть может быть только единой и всенародной по своей природе. И сильной может быть лишь та власть, которая выражает наибольшее единство России, которая соответству­ ет общенациональной и общегосударственной линии. Такой властью не может быть власть какого-нибудь одного класса, которая всегда бу­ дет лишь диктатурой, т. е. насилием над большей частью русского на­ рода. Такой властью может быть лишь власть сверхклассовая. И она должна быть продолжением того единства, с которого началась рус­ ская революция и которое дало ей победу. Власть сейчас в России есть не право, а тяжелая обязанность, бремя и подвиг. Разъяренная борьба за власть разных групп русского народа нравственно недоброкачествен­ на. Борьба за интересы и борьба за власть уводит в сторону от ответ-

704

Статьи 1917 г. ственного дела организации и устроения России. Государственная власть должна быть началом, возвышающимся над человеческим произволом, она должна сознательно подчинить себя служению правде.

IV Интересы России должны быть почувствованы, как интересы всех классов, всех русских граждан. Без великого сцепления в единый на­ род, в единое государство, русские люди всех классов превратились бы в бесформенную кучу песка. Положительное отношение к своей роди­ не и своему государству, к своему народу и его истории дает нравствен­ ное и гражданское воспитание личности, преодолевает безраздельное господство эгоизма и развивает способность к самопожертвованию. Ни один класс не может выделить себя из народного и государственного целого, не может противопоставлять свои интересы интересам госу­ дарства, интересам России. Иначе он истребляет источники своего су­ ществования и обрекает себя на гибель. Классовая борьба внутри чело­ веческих обществ неизбежна, пока человечество не поднимется на бо­ лее высокую ступень духовного совершенства. Но она может проте­ кать в согласии с национальным и государственным единством, не доходя до его разрушения. Сверхклассовая точка зрения не только ук­ репляет единство и силу России, но и самое существование русского народа в мире. Исключительно же классовая точка зрения разделяет и распыляет Россию и подвергает сомнению само существование русского народа как целого. Но классы пройдут, их не было и не будет, русский же народ останется, имя России будет существовать в мире. Революция совершилась для того, чтобы спасти Россию, а не для того, чтобы ее разделить на части и уничтожить ее имя. Освобожденный народ еще более остается единым народом, чем народ, находящийся в рабстве. Теперь должен быть, наконец, услышан голос всего народа, и воля его должна быть заявлена в Учредительном Собрании, собранном на ос­ новании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Разные классы будут участвовать в Учредительном Собрании, разные интере­ сы, в нем будут представлены и неизбежна в нем социальная борьба, борьба за те или иные социальные преобразования. Но в том же Учре­ дительном Собрании должна быть услышана нация в целом, и она дол­ жна определить форму правления, основы государственного и соци­ ального строя России. И до образования этой собранной воли всей на­ ции никто не может присваивать себе права по-своему определять ос­ новы этого строя, ни одному классу не принадлежит таких полномочий. Пусть образуется и выкристаллизуется сознание всего русского народа и определит общенациональную линию нашей дальнейшей истории.

Народ и классы в русской революции 705 Слово «народ» нельзя понимать в социально-классовом смысле. Русский народ не есть какая-нибудь социальная группа, не есть кресть­ янство или рабочий класс или все простонародье, все трудящиеся клас­ сы общества. Русский народ есть великое целое, живущее тысячелетие, он был до образования нынешнего социального строя общества и бу­ дет после того, как не будет уже этого социального строя со всеми его классами. И истинный голос народа есть голос тысячелетней его исто­ рии, со всеми прошлыми и будущими его поколениями. В революциях падает разлагающаяся власть, но в жизни народа остается историчес­ кая связь времен, историческая преемственность не исчезает. Класс, уединенный в себе самом и противополагающий себя всем другим клас­ сам, может себя чувствовать оторванным от русской истории, от ее за­ ветов. Но не может себя так чувствовать целый народ. В народе, как целом, должно найтись верное чувство того, что нужно России, как должно ее устроить. И вся надежда наша в том, что в Учредительном Собрании зазвучит этот голос народа, не как класса, а как великого це­ лого.

V Русская революция была патриотической по своим основаниям и по своему характеру. Она произошла не потому, что один класс вос­ стал на другой, рабочие на промышленников или крестьяне на поме­ щиков, не потому что обострились классовые противоречия и классо­ вая борьба. Перед самой революцией не происходило никакой обо­ стренной классовой социальной борьбы, не в ней была главная боль русской жизни, не в ней нужно искать мотивов переворота. Последний удар был нанесен старой власти, когда был изобличен ее непатриоти­ ческий, ненациональный, предательский по отношению к России ха­ рактер. Старая власть пала прежде всего потому, что она не хотела и не способна была защищать Россию от внешней опасности, что она оста­ вила беззащитным, безоружным русский народ перед лицом грозного врага. Старая власть пала потому, что она стала во враждебное отно­ шение ко всему русскому народу, ко всем слоям, всем классам. Она ста­ ла нестерпимой для всех, даже для правых кругов. Острая классовая борьба не породила революции и не была порождена революцией. Она как бы извне, со стороны вошла во всенародную, национальную рус­ скую революцию и облеклась в одеяние устарелых учений. Началась борьба против «буржуазии», хотя слишком для многих неясно, что зна­ чит это всеобъемлющее слово, захватывающее все более и более ши­ рокие круги, к которым начинают причислять даже более умеренных представителей социалистических течений. И ужасно то, что «буржу23 Падение священного Русского царства

706

Статьи 1917 г. азией» начинают именовать творческие силы страны, которые актив­ но желают устроить Россию, организовать в ней новую жизнь, спасти ее от разложения и гибели. «Буржуазией» начинают называть культур­ ный, образованный слой, обладающий знанием и общественным опы­ том. Вот к каким печальным результатам приводит раздувание классо­ вой борьбы, вызванное не безотлагательными потребностями жизни, а отвлеченными учениями или непросветленными инстинктами. Русская революция укрепит свои завоевания свободы и приведет к новой лучшей жизни лишь в том случае, если она останется патриоти­ ческой и всенародной и перед лицом внешнего врага, и перед внутрен­ ней опасностью раздора и распадения. Она могла произойти лишь в единении и,лишь в единении могут быть закреплены ее завоевания. Если же победит разъединение, то революция может погубить себя. Выбрасывать новые социальные лозунги — не значит развивать и ук­ реплять освободительное дело революции. Мы знаем уже из хода вели­ кой французской революции, что революция может разлагаться и вести к новому цезаризму, — крайности легко сходятся. Крайности револю­ ции слишком часто ведут к крайностям реакции. Это должны помнить мы, русские, обогащенные опытом Западной Европы. Революцию 48 г. во Франции пробовали превратить в революцию социалистическую. Но это кончилось печально и привело к воцарению Наполеона III. Очень печально кончился и опыт Парижской коммуны 1 . В этих случаях обыкновенно рабочий класс, слишком повышающий свои требова­ ния, отбрасывается назад и на некоторое время устраняется от непо­ средственного строительства жизни. Может это произойти и в Рос­ сии, если классовая борьба в русской революции пойдет слишком да­ леко и раздерет единство революции. Государство имеет свою жизнь и свои законы, стоящие над борьбой классов и социальных групп и, когда ему грозит распадение и гибель, оно обнаруживает свою внут­ реннюю силу и спасает себя. И тогда сила самого государства оттесняет на второй план те классы и группы, которые оказались враждебными его назначению и нарушили основные законы его бытия. Прогрессивен лишь тот класс, который согласует свои интересы с интересами целого государства, всей нации. И как бы ни был по вне­ шности революционен какой-нибудь класс, если он в борьбе за соб­ ственные интересы наносит раны народному целому, всему государ­ ству, он не служит творческому прогрессу народа, не может быть в этот момент назван истинно прогрессивным. Это верно по отношению ко всем классам. Государство и нация повелительно требуют от всякого класса, чтобы борьба его с другими классами была подчинена высшим интересам и задачам. В этом требовании звучит голос целого народа с долгой исторической судьбой. И к этому голосу всего народа, всей Рос­ сии нужно прислушиваться, а не к голосам отдельных самоутверждаю-

Народ и классы в русской революции 707 щихся классов. Голос этот звучал в первые дни революции и он только и может закрепить ее дело и призвать к устроению новой жизни. Рус­ ский народ не может забыть своего христианского воспитания и не может допустить, чтобы душа его была отравлена классовой ненавис­ тью. И сама борьба за улучшение положения трудящегося народа дол­ жна быть подчинена высшей правде. Но лицемерно было бы призы­ вать к самоограничению трудящийся народ, который всегда был в эко­ номически угнетенном положении, и не призывать к самоограниче­ нию богатых, промышленников-капиталистов и помещиков, которые имеют возможность принести наибольшие материальные жертвы во имя родины и государства. Собственность обязывает, и имущие клас­ сы должны на деле показать, что интересы общенациональные и об­ щегосударственные для них выше интересов классовых. Лишь созна­ тельные социальные жертвы охранят и укрепят нравственное единство русского народа, которое так необходимо для спасения России и рус­ ской свободы.

СВОБОДНАЯ ЦЕРКОВЬ I В жизни русского народа произошел переворот, которой повлечет за собой огромные не только материальные, но и духовные последствия. Такие катастрофы не часто бывают в истории народа. Что-то должно было измениться в душе народа, в его духовном укладе, чтобы так вне­ запно могли измениться все основы его исторического существования. Лишь на поверхности такие изменения кажутся внезапными и мгно­ венными, в действительности же они являются результатом длитель­ ного и глубокого внутреннего процесса. Жизнь религиозная всегда бывает первоосновой жизни всякого народа, основным источником его питания. И органический уклад народной жизни рушится тогда, когда в религиозной жизни народа произошел болезненный надлом, когда какая-то ложь проникла в религиозную жизнь и идолопоклонство от­ равило душу народа. Такая идолопоклонническая ложь давно уже от­ равляла жизнь русского народа и отклоняла его от истинной веры. Цар­ ство Божье и царство кесаря, разделенные Христом, перемешались на Руси: «кесарево» подменило «Божье», «кесарю» было воздаваемо «Бо­ жье». Но всякое сотворение себе кумира и всякого подобия на земле порабощает, лишает свободы. Лишь поклонение единому, живому Богу делает людей свободными. С тех пор как самодержавная царская власть превратилась в идола, в кумира не только для жизни мирской, государ­ ственной, но и для жизни религиозной, церковной, Церковь русская потеряла свободу, попала в рабство. Православный Достоевский гово­ рил, что русская церковь в параличе с Петра Великого. Славянофилы Хомяков, Ю. Самарин и И. Аксаков и пророк вселенского христиан­ ства Вл. Соловьев много писали о ненормальном положении русской церкви в русском государстве, о ее пленении государственной властью. Официальная русская церковь превратилась в ведомство, в министер­ ство православного исповедания. В последние годы царствования Ни-

Свободная церковь 709 колая II это унижение и порабощение церкви достигло размеров не­ бывалых. Высшая церковная иерархия, поклонившаяся кесарю как Богу, попала во власть проходимца и хлыста Григория Распутина. Благодаря его исключительному влиянию на царя и царицу почти весь состав св. Синода сделался «григорианским», а не православным, он состоял из ставленников Григория Распутина. Митрополит петроградский Питирим и митрополит московский Макарий были «григорианского» веро­ исповедания. Высшая церковная иерархия, лишенная всякого чувства церковного достоинства так же утонула в стихии распутинства, как и высшая бюрократия. Она давно уже потеряла всякое духовное влияние на народ. К св. Синоду с презрением относились лучшие православные люди, верующие не за страх, а за совесть. Православные миссионеры, которые были такими же агентами развращенной государственной вла­ сти, как и жандармы и сыщики, отравляли религиозную жизнь народа, внушали отвращение к церкви, их деятельность вела к отпадению от церкви и росту сектантства. Появилось выражение «официальная Цер­ ковь», и оно заслонило собой истинную, вечную Церковь Христову, оно для многих сделало невозможной жизнь в Церкви. Россия получила тяжелое наследие Византии, она приняла византийский соблазн и не­ сет его тяжелые последствия. Предсмертные часы русского царизма напоминают страницу из византийской истории с ее мутью, двусмыс­ ленностью, с ее ложью, с тайными влияниями, с заговорами и преда­ тельствами, с рабством Церкви у всяких проходимцев, с особенной ролью женщин и их фаворитов. Душа народная была в смятении от всего того, что происходило в жизни церковной, от рабского идоло­ поклонства духовной власти перед вырождающейся властью государ­ ственной. Это смятение и раздвоение народной души выразилось в рассеянии религиозной энергии русского народа в многочисленных сектах и в полном отпадении от христианства. Наиболее сохранилось старообрядчество, так как оно сумело сохранить свою веру вдали от «официальной церковности». Революции неизбежны в жизни народов, но они всегда болезнен­ ны, всегда говорят о накоплении зла в прошлом. Накопление зла в рус­ ской государственной и церковной жизни наложило нездоровую пе­ чать на духовный облик русской революции подобно тому, как это было и в великой французской революции. Революция оказалась лишенной положительных духовных основ, она не явилась результатом накопле­ ния творческой духовкой энергии, она порождена главным образом гнилостными процессами старого строя. В стихии революции не слыш­ но голоса свободной Церкви. Свободной Церкви как будто бы совсем и нет среди действующих сил новой русской истории. Церковь и после революции, после освобождения от гнета старой власти играет какуюто приниженную роль. В жизни народа, ставшего революционным,

710 Статьи 1917 г. происходят бурные духовные процессы. В душах простых, темных лю­ дей мгновенно падают старые святыни и идолы и возникают новые. Но Церковь во всем этом не играет никакой активной, творческой роли. А ведь русский народ в огромной массе своей всегда был христианс­ ким, православным народом, и Церковь в прошлом была великим дви­ гателем русской истории, значение которого не могут не признать даже люди неверующие. Но духовно влиять на народную жизнь может только Свободная Церковь. Как же отозвалась революция на жизни церковной? Произошел ли у нас не только политический, социальный и бытовой переворот, но и переворот религиозный? Нет, религиозный переворот у нас еще впе­ реди, он произойдет лишь после того, как народом будет духовно пе­ реработан опыт революции. Испытания революционной эпохи могут привести к религиозному возрождению. Пока же Церковь механичес­ ки приняла революцию, почти не почувствовала происшедшей катаст­ рофы. Церковь была так унижена в старом строе, так порабощена ста­ рой властью, духовная иерархия так нравственно разложилась, что внешние силы Церкви не могли играть никакой активной роли в ис­ торическом перевороте. Если и действовала какая-нибудь религиоз­ ная энергия, то она была подземной, невидимой. Имя Христово за­ быто в революционной стихии, и не во имя Его совершился перево­ рот. Революция произошла в «царстве кесаря». Но Церковь была свя­ зана тысячью нитей с «царством кесаря» и катастрофические перемены в нем не могли не отозваться на ее жизни. Революция ударила по ста­ рой связи Церкви и государства и извне привела в движение весь цер­ ковный организм. Церковь стала свободной, как и все в России. Так говорить и так казаться может со стороны. Но унизительно для досто­ инства Церкви было бы думать, что она может получить свободу из­ вне, от революции, от изменений во внехристианском мире. Церковь может черпать свободу лишь из собственной глубины, от главы своего Христа, и она сама является источником свободы для людей, живущих в рабстве страстей и грехов. Как же осмыслить это противоречие? Когда говорят, что Церковь после революции освободилась от дол­ гого рабства у государства, то внутренне и религиозно это можно по­ нять лишь так, что соблазн идолопоклонства перед кесарем, которому подвержен был церковный народ и русская Церковь в своей челове­ ческой стороне, исчез, он пал и дано народу церковному мгновение свободного избрания дальнейшего религиозного пути. С более глубо­ кой точки зрения старая связь церкви с государством, порабощающая церковь и унижающая ее, была частичным отделением от Вселенской Церкви Христовой, которой не одолеют и врата адовы. Но для церков­ ного народа, который поставлен теперь перед задачей переустройства всего церковного строя, возможны новые соблазны, могут возникнуть

Свободная церковь 711 новые идолотворения и новое рабство. Самодержавная царская власть, так искажавшая нашу церковную жизнь, пала, Церковь освободилась от этого идола. Но «царство кесаря» продолжает существовать в новых формах. Идол может быть сотворен из демократии, из социализма, из самого народа, и церковная жизнь может попасть в рабство к этим но­ вым идолам. Свободная Церковь должна быть свободна не только от старого государства, от царства самодержавия, но и от нового государ­ ства, от царства демократии. И в то переходное время, в которое мы живем, русская церковь поставлена перед великими испытаниями. Во­ сточная православная Церковь вступает в безбрежную свободу. И эта безбрежная свобода есть огромное испытание духовных сил церков­ ного народа, церковного человечества. В этой человеческой свободе может начаться разделение вместо церковного единения, может быть порабощение новым кумиром, как это произошло в протестантизме. Для русского церковного движения наших тревожных и изменчивых дней самое важное сознать, что Свободная Церковь ничего общего не имеет с протестантизмом и это русское религиозное возрождение1 не может двигаться к лютеранской реформации. Неизбежное переустрой­ ство Церкви на демократических началах ничего «протестантского» не должно в себе заключать и может быть в согласии с преданиями и тра­ дициями Вселенской Церкви. Во внешнем, историческом строении Церкви никакого другого принципа кроме выборного начала, кроме демократизма и придумать нельзя, если не признавать папизма и если пал священный царизм. Но внутренне в Церкви должен сохраниться вечный иерархизм. Свободная Церковь — иерархична. Если она ста­ нет демократической, то попадет во власть человеческого произвола, потеряет преемственную связь с Христом и апостолами.

II Бесславное падение царской власти в России не может быть рели­ гиозно безразлично для восточного православия. Русская революция будет иметь большее значение для православной церкви, чем все за­ падные революции имели для церкви католической. Католическая цер­ ковь не распадается на автокефальные национальные церкви, она все­ гда мало зависела от государства и нации, она имеет свой самобытный иерархический строй, возглавленный папой. Никакие революции в го­ сударствах и нациях ничего существенного не меняют в строе католи­ ческой церкви, ее организация остается всемирной. Не то в восточной православной церкви. Восточная православная церковь, хотя и опре­ деляет себя как Церковь Вселенскую, но фактически была сначала по преимуществу церковью византийской, а потом церковью русской.

I

712 Статьи 1917 г. Восточная православная церковь не имеет внешнего вселенского един­ ства и внешней вселенской организации, не имеет центра, который не был бы связан ни с какой государственной и национальной властью. Православная церковь со времен Константина всегда была фактически национализирована и огосударствлена. Автокефальность, национальная самостоятельность Церкви есть источник ее рабства, а не ее свободы, ибо автокефальная национальная церковь неизбежно попадает в зави­ симость от государственной власти, неизбежно подчиняется националь­ ной стихии. Автокефальность русской церкви и есть ее несвобода. Ав­ токефальность русской церкви означала ее возглавление царем. Сна­ чала в Византии, а потом в России национализированная православ­ ная церковь сплелась и скрепилась с царской властью, которая была признана священной. Византийский император был священным чи­ ном в церкви, его роль была исключительной. Это священное значе­ ние императорской, царской власти из Византии перешло в Россию, оно было передано русским царям и императорам- Что бы там ни го­ ворили, но уклон к цезарепапизму, т. е. к признанию царя главой Цер­ кви, был и в византийской, и в русской церкви. Царство византийское и царство русское почитали себя священными царствами, и церковь освящала это царственное самосознание. Ни власть византийского им­ ператора, ни власть русского императора не была светской государствен­ ной властью, это была власть духовная, теократическая власть. Священ­ ное византийское царство дано уже разложилось и пало. Теократичес­ кие упования, связанные с царской властью, перешли к русскому цар­ ству. Москва была признана Третьим Римом 1 . Ныне пало священное русское царство, последнее священное царство в мире. Порвалась великая историческая цепь и ударила по государству и по Церкви. Восточная православная церковь незаметно пережила ка­ тастрофу: от нее отвалился член, который на протяжении всей ее исто­ рии считался священным и скреплял внешнее органическое единство церкви. Священная царская власть создавала внешнюю видимость един­ ства православной церкви, она принудительно скрепляла и держала все части церкви в соподчинении. Восточная православная церковь сама не заметила, как она вступила в царство безмерной свободы, неведо­ мой западной католической церкви, не существующей и в протестан­ тизме. Кончился всемирно-исторический период жизни восточной церкви, начавшийся с Константина. Внешне церковь возвращается к состоянию, которое было до Константина. Внутренне же церковное че­ ловечество, с одной стороны, обогащено, с другой — обессилено ог­ ромным и трудным опытом всей своей истории и всеми запросами нового человечества. Отвалился сгнивший член, от которого шла зара­ за на весь церковный организм. И в организме восточной церкви чегото не стало, что-то ничем не заменено. Церковь стала свободной, но

Свободная церковь 713 эта свобода исключительно формальная, свобода выбора пути, свобо­ да отрицательная. Свободная Церковь в положительном смысле слова, в религиозном смысле есть духовная сила, есть религиозное содержа­ ние, знающее свое направление. Свободная Церковь есть Единая, Все­ ленская Церковь Христова, преемственная от апостолов и от Главы сво­ его Христа, черпающая все свои откровения из собственной глубины и противостоящая изменчивым стихиям «мира сего» и соблазнам «кня­ зя» его. Эта Церковь вечно пребывает и не может быть одолена врата­ ми адовыми, но внешний образ Свободной Церкви двоится и троится, он заслонен оболочками этого мира и искажен господством слабостей и грехов человеческой массы. Все разделения во Вселенской Церкви, все раздоры, все соблазны и искажения идут от человеческой стихии, без свободного действия которой не может быть Церкви как богочеловеческого организма. И НЫНЕ человеческая стихия в Церкви призвана к исключительному духовному напряжению, к сосредоточиванию цер­ ковной воли. Катастрофа во Вселенской Церкви должна быть пережи­ та, она означает подъем человеческой энергии и человеческой актив­ ности в Церкви.

III Необходимо делать различие между церковной свободой и рели­ гиозной свободой. Церковная свобода есть свобода самой Церкви, ее независимость от государства. В этом смысле наибольшая церковная свобода есть в католической церкви, которая более независима, чем Церковь православная и чем церковь протестантская, которая даже церковью не может быть названа в строгом смысле слова. Церковная свобода есть высшее церковное достоинство, которого у нас слишком было мало, гордость не личная, человеческая, всегда греховная, а цер­ ковная, гордость святыней Церкви, на которую ничто от мира не дол­ жно посягать. Церковная свобода есть укрепление Церкви, защита ее от зыбких стихий мира, недопущение развала Церкви. Религиозная же свобода, свобода религиозной совести, есть совсем другое начало. Цер­ ковная свобода уже предполагает определенную, крепкую веру и забо­ тится о ее судьбе в мире. Религиозная свобода есть свобода избрания той или иной веры, того или иного религиозного пути. Она обращена к человеческой личности и охраняет не самую веру, а свободу веры, свободу любого исповедания. Принуждение в делах веры невозможно. Ко всякой вере можно прийти лишь путем свободы. И всего более это нужно сказать про веру христианскую, ибо само христианство есть ре­ лигия свободы. Исповедовать Христа можно лишь свободно приняв Его и возлюбив Его. Где Дух Христов, там и свобода2. Познавший ис-

714 Статьи 1917 г. тину Христову, делается свободным. Дух Христов дышит, где хочет3. Свобода совести для христианина не есть исключительно формальный принцип, каким она является для людей нерелигиозных, она есть внут­ ренний принцип самого христианства, как религии свободы, религии свободного богосыновства человека. Церковь есть по преимуществу царство свободы, царство благодати, в отличие от государства — цар­ ства необходимости и принуждения. В Церкви все должно быть при­ нято свободно, все должно быть предметом любви. Принуждение и насилие в делах религиозных, церковных может означать лишь лож­ ное и извращенное отношение между Церковью и государством, меж­ ду «Божьим» и «кесаревым», оно всегда происходит в сфере государ­ ственной, а не церковной, всегда пользуется мечом кесаря, ибо у самой Церкви нет орудий принуждения и насилия. И церковь католическая, и церковь православная, когда они прибегают к принуждениям и на­ силиям в делах веры, всегда пользуются мечом кесаря, всегда прини­ жаются до царства необходимости. Вот почему можно сказать, что от­ рицание религиозной свободы и насилие над религиозной совестью все­ гда вели и должны вести к утрате церковной свободы, к порабощению Церкви государству, орудиями которого она пользуется. Церковь Сво­ бодная не имеет возможности насиловать религиозную свободу, у нее нет для этого никаких орудий. Меч ее, которым она рассекает мир, есть меч духовный, а не материальный. Самая большая свобода Церкви была до Константина, когда не она гнала и преследовала, а ее гнали и пресле­ довали. Тогда в христианстве церковная свобода и религиозная свобо­ да совпадали. После соединения Церкви и государства Церковь теряла свою свободу всякий раз, когда она посягала на религиозную свободу, когда «Божье» и «кесарево» смешивалось. Евангельские слова Христа «воздайте кесарево кесарю, а Божье Богу»4 и есть вечное христианское решение вопроса об отношении Церкви и государства, которое христианский мир должен разгадывать. Христос словами этими разделил два царства; утвердил свободу церковную и свободу религиозную, религиозно оправдал существование государства как самостоятельного и необходимого в этом мире начала. Мудрость этих кратких слов необычайна и она разгадывается на протяжении всей христианской истории. Лишь христианство впервые положило предел тому всевластыо государства, которое существовало в мире античном. Христианское откровение и провозгласило религиозную свободу, сво­ боду бесконечного человеческого духа, несоизмеримого ни с каким государством, ни с каким царством этого мира. Язычество бессильно было оградить свободу духа от не знающих границ посягательств госу­ дарства, царства кесаря. Великие мудрецы языческого мира не могли совершить этого освобождения человеческого духа. Обожествление кесаря, культ кесаря и есть предел неограниченной власти государства,

Свободная церковь 715 религия царства этого мира, «Божье» было окончательно воздано «ке­ сарю». И вот тогда, когда мир поклонился кесарю, как Богу, христиан­ ство вошло в мир с благой вестью о Боге, распятом на кресте за грехи мира, Боге-Искупителе. Человек был усыновлен Богу и в нем раскры­ лась бесконечная свобода, бесконечный дух, превышающий все цар­ ства мира. Христианство открыло бесконечную ценность человеческой души, заключенную в ней вечность, ее независимость от стихий этого мира. Человек, искупленный кровью Христа, освобождается от власти низшей природы, он перестает быть рабом, он духовно становится на ноги. Когда первые христиане отказались поклониться кесарю и по­ шли на мучения, они навеки утвердили в мире религиозную свободу, свободу духа, и положили основание Свободной Церкви. Христианская Церковь освятила государственную власть, признала ее положительную миссию в мире, но не допустила ее обоготворения, абсолютного ей по­ виновения, отвергла всякое с ее стороны посягательство на бесконеч­ ную жизнь человеческого духа. Божье целиком должно быть отдано Богу. Эта истина была запечатлена кровью мучеников. Для всякого государ­ ства есть нравственная граница в Церкви, и переход этой границы есть уже требование воздаяния кесарю Божьего, т. е. измена Христу запове­ данному Им. Только христианство провозгласило свободу совести. Фома Аквинский провозгласил религиозное право восстания против государ­ ственной власти и заходил так далеко, что оправдывал даже цареубий­ ство, если царь переступает религиозно допустимые пределы. Это огра­ ничение власти государства возможно было лишь на почве христианс­ кого сознания. Отрицание же свободы совести, свободы человеческого духа, всегда вело к порабощению Церкви государству и на Западе и на Востоке. Христианский мир не всегда оставался верен христианскому откровению о свободе, он подвергался соблазнам и падал.

IV Свободная Церковь означает также утверждение свободы и в госу­ дарстве, охранение бесконечных прав человеческой души: от посяга­ тельств государства и общества. Свобода совести есть право, получен­ ное не от гражданского общества, не от государства, не от демократии, а от духовной жизни, от самого Христа. Что демократия сама по себе не гарантирует свободы совести, это можно видеть уже из того, что апостол демократий Ж.Ж. Руссо отрицал свободу совести, считал для каждого гражданина обязательной свою жалкую, выдуманную религию и не: признавал никаких неотъемлемых прав за человеческой личнос­ тью. Суверенный народ в демократии может лишить человека какого угодно права, ибо источник всякого права человека лежит не внутри

716 Статьи 1917 г. человека, не в его бесконечном духе, а вовне, в воле народа, в большин­ стве голосов. Но большинство голосов может что угодно отнять от че­ ловека и что угодно ему предписать. Это есть возврат к античной язы­ ческой власти государства над человеческой душой. Также отрицает свободу совести и апостол социализма К. Маркс и следующая за ним социал-демократия. Для социал-демократического учения не существу­ ет бесконечной природы человеческой души и ее неотъемлемых прав. Человек целиком оказывается порождением материальной социальной среды, он все от нее получает и целиком от нее зависит, ничего не име­ ет в себе самобытного. Социализм сам по себе так же мало гарантирует право свободы совести, как и демократия. В социал-демократической программе есть параграф, который провозглашает, что религия есть частное дело 5 . Но это есть лишь формальный способ отделаться от ре­ лигии. Социал-демократическая свобода религиозной совести не пред­ полагает существования самой религиозной совести, как самобытного начала человеческого духа. По существу своего вероучения социализм глубоко враждебен всякой религии и более всего враждебен христиан­ ской Церкви. Настоящие христиане в социал-демократии невозмож­ ны, хотя христиане могут признавать частичную правду социализма. Церковь должна быть свободна от стихий этого мира. И тогда Цер­ ковь может быть источником свободы для всякой души человеческой, живущей в обществе и государстве. Церковь защищает человеческую душу от власти стихий этого мира, от переходящих всякую границу притязаний «царства кесаря», хотя бы оно являлось в образе демокра­ тии и социализма. Но Церковь, господствующая в государстве и через государство, есть Церковь зависимая, она теряет свою свободу и не может быть источником свободы и охранять свободы. Господствую­ щая Церковь не может быть Свободной Церковью, ее духовная сила всегда подорвана и умалена. Свободная Церковь не может быть офи­ циальной, господствующей Церковью. Мы это слишком хорошо зна­ ем по судьбе русской православной церкви. Западный папоцезаризм и восточный цезаропапизм — два соблазна, порабощавшие церковь сти­ хиям этого мира, царству кесаря. На Западе церковь была свободнее в своих первоосновах, но она сама превращалась в государство и пользо­ валась орудиями государства. На Востоке церковь была подчинена го­ сударству в своей первооснове и также пользовалась орудиями госу­ дарства. Ныне на Востоке, в России церковь вступает в новый мировой период, строй ее должен сделаться демократическим. И вся задача — в том, чтобы этот новый демократический строй церкви не оказался но­ вой формой зависимости ее от царства кесаря. Всегда следует помнить, что Церковь есть царство качеств; а не количеств, в ее строе может быть выборное начало, но ничто в ее духовной жизни не решается большин­ ством голосов. Иерархизм Церкви есть гарантия ее свободы. Демокра-

Свободная церковь 717 тизм же, переходящий во внутреннюю жизнь Церкви, может быть ис­ точником рабства, ибо ставит духовные ценности в зависимость от большинства голосов. И поскольку в Церкви должна раскрыться чело­ веческая активность и человеческое творчество, они должны раскрыться как человеческое качество, а не количество. V Очень ошибочно было бы думать, что реформация создала Сво­ бодную Церковь, что в лютеранстве христианство стало свободнее, чем в католичестве. В лютеранской реформации была отрицательная прав­ да, было немало справедливой критики и справедливого негодования против нравственного вырождения католического мира, против чело­ веческих грехов папизма. Но лютеранская реформация была секуляри­ зацией церкви, огосударствлением ее и подчинением стихиям этого мира. Свобода совести была признана в протестантизме лишь относи­ тельно, веротерпимость Лютера была ограничена. И самое важное то, что провозглашение религиозной свободы было отдано во власть раз­ вивающимся стихиям мира, она потеряла свою незыблемую церков­ ную основу. Если и можно говорить с натяжкой о протестантской цер­ кви или протестантских церквах, то они отданы были во власть князей и подчинены принципу территориальности. Окончательно была уга­ шена идея Свободной Вселенской Церкви. Лютер не церковь освобо­ дил от государства, а государство от церкви. Церковь была унижена и в протестантизме и в торжестве государственной церковности. Челове­ ческое вырождение католичества не должно мешать нам видеть, что в существе его была ббльшая религиозная правда, чем в протестантизме. На Западе в католичестве, а не в протестантизме, хранится вечная свя­ тыня Церкви и истинная церковная свобода. Католический мир впал в грех гордости и самоутверждения, почитая себя полнотой Вселенской Церкви и отрицая все восточное христианство. Но католичество есть неотъемлемая и великая часть Вселенской Церкви, внутренне единой и лишь внешне, по человеческой ограниченности разорванной. Ныне русское церковное сознание стоит на распутье и подвергается опаснос­ ти уклониться к протестантизму в той или иной форме. Церковь наша должна быть реформирована и мы ждем религиозного возрождения русского народа. Но в России невозможна протестантская реформа­ ция. Это было бы изменой русскому религиозному духу и русскому религиозному призванию. Секты протестантского типа давно уже существуют в России, и пос­ леднее время все они вливаются в баптизм. Положение официальной Церкви в старом строе очень способствовало развитию сектантства и

718 Статьи 1917 г. давало всем сектам, в том числе и баптистам, ореол борцов за религи­ озную свободу, престиж гонения. В новой свободной России это урод­ ливое явление должно прекратиться. Тогда выяснится вся ограничен­ ность и болезненность сектантства, для которого всегда видна лишь частица религиозной истины, лишь один луч ее, и недоступна вся ее полнота. Религиозное убожество баптизма и глубокая противополож­ ность его русскому национальному духу должны выявиться в атмосфе­ ре церковной и религиозной свободы. Будет вынуто главное орудие из рук сектантов — не будет больше принуждений господствующей, офи­ циальной церкви, иерархи церкви не будут уже чиновниками государ­ ственной власти. Нужно помнить, что протестантизм в своем фаталь­ ном развитии был обмирщением религиозной жизни, а потому и ут­ ратой религиозной свободы от процессов, происходящих в этом мире. Элементы протестантизма давно уже вошли в жизнь русской церкви. Синодальный церковный строй, установленный волей самодержца-Пет­ ра, был торжеством государственного абсолютизма. Это был процесс со­ вершенно аналогичный тому, который привел на Западе к системе госу­ дарственной церковности. Так называемый иосифизм, т. е. система ав­ стрийского императора Иосифа II, который подчинил католическую церковь в пределах своей империи государству, был внесением протес­ тантского духа в католичество, протестантским подчинением церкви принципу территориальности и княжеской власти. Несвобода русской церкви шла от протестантского духа нашей государственности со вре­ мен Петра. Наибольшая церковная свобода была в старообрядчестве. Весь синодальный период в истории русской церкви был уже секуляризаци­ ей, обмирщением церковного управления. Князья церкви, назначенные в св. Синод, были агентами царской власти, а в последний период аген­ тами Григория Распутина. И задача Свободной Церкви в свободном рус­ ском государстве есть восстановление духовного характера церковной власти. Насильственные действия обер-прокурора в новом Временном правительстве, направленные на очищение состава св. Синода, имеют оправдание, так как старый состав св. Синода был навязан церкви ста­ рой властью; он не был в истинном смысле церковным, и революцион­ ная власть должна была развязать и ликвидировать старые принудитель­ ные связи церкви и государства для того, чтобы церковь в дальнейшем уже свободно воссоздала свой строй. Обер-прокурор, который превра­ тится в министра исповеданий, не должен в будущем играть никакой церковной роли, но первый обер-прокурор после революции должен был проявить исключительную власть, как и во всем должно ее проявить Временное правительство переходной эпохи. Это есть лишь ликвида­ ция грешного прошлого. Когда пережитый опыт революции углубит нашу религиозную жизнь, то станет ясно, что церковь не может быть вполне свободной, если она остается национально-обособленной и ото­ рванной от вселенского христианства.

Свободная церковь

719

VI Свободная Церковь в свободной России должна будет обратиться с любовью к западному католическому миру и искать с ним внутренне­ го соединения во Вселенскую Церковь. Разделение христианского Вос­ тока и христианского Запада может быть оправдано лишь как выра­ жение двух типов христианского духовного опыта, которые должны сохраняться во Вселенской Церкви. Разделение же самой Церкви и признание раздельной части за целое есть лишь человеческий грех и человеческое самоутверждение. Но соединения церквей нельзя ждать, как результата унии или соглашения церковных правительств Восто­ ка и Запада. Этот внешний путь ни к чему не приведет, кроме полити­ канства. И менее всего можно желать того, чтобы православная цер­ ковь воссоединилась с Церковью католической, отказавшись от своего духовного пути и от своей правды. Соединение можно ждать лишь от внутреннего обращения двух христианских миров друг к другу с любо­ вью. Такова одна из мировых задач, которая станет перед Свободной Церковью в России. Но у русской церкви есть много внутренних задач, которые были неразрешимы при старом строе, при старом отноше­ нии церкви и государства. Такова прежде всего задача воссоединения со старообрядчеством, преодоления исторического раскола в русской церкви. Для слияния старообрядчества с православной церковью, ко­ торая именовалась официальной и которая навеки перестала быть офи­ циальной, никаких религиозных препятствий быть не может. Старо­ обрядцы вполне православные люди и раскол произошел в «царстве кесаря». Народное религиозное чувство было возмущено воздаванием «Божьего» «кесарю». В гонимом старообрядчестве накопилась огром­ ная религиозная энергия и образовалась сильная религиозная дисцип­ лина. Эта энергия ныне должна пойти на возрождение русской церкви. При теперешних условиях нежелание соединения может быть понято, как проявление религиозного эгоизма. Много религиозной энергии рассеяно в России по сектам, много потрачено ее на борьбу против Церкви и против заложенной в ней полноты. Сектантство всегда есть восстание части на целое, В нем никогда не бывает того вселенского христианского духа, который только и дает свободу. В сектах нет сво­ боды в духовном смысле этого слова, их свобода чисто отрицательная, а не положительная. Секты обречены на вырождение, в них всегда по­ беждает рационалистический дух, и религиозная энергия, накопивша­ яся в сектах, падает и теряется в мировых стихиях, оторванная от рели­ гиозного церковного центра. В сектах есть дурная бесконечность дроб­ ления. Сектанты ждут не свободной Церкви, а свободы от Церкви. Воп­ рос о сектах — болезненный вопрос русской церковной жизни. Но разрешение его очень облегчается происшедшим переворотом. Цер-

720 Статьи 1917 г. ковная свобода и религиозная свобода должны уменьшить количество сект, они устраняют целый ряд поводов для отпадения в секты. Люди принявшие в сердце своем Христа, вернутся в Церковь и будут оста­ ваться в ней. В секты, же будут идти и будут упорно пребывать в них лишь те, которые в духовной глубине разорвали со Вселенской Церко­ вью и чем-то изменили Христу. Свободная Церковь Христова в сво­ бодной России будет, вероятно, насчитывать меньшее количество чле­ нов, чем церковь официальная, к которой формально, по паспорту при­ надлежали все русские. Многие отпадут от Церкви. Но уменьшение ко­ личества возместится увеличением качества. В Церкви останутся лишь достойные и верные ее сыны. Истинная Церковь Христова держится на качествах, а не на количествах. И пока будет хоть несколько правед­ ников, хоть несколько верных Христу, Церковь будет существовать на земле. Свободной Церкви не страшна свобода отпадения. Но безбреж­ ная религиозная свобода, раскрывшаяся перед русским народом, есть испытание силы его духа.

VII Большая опасность грозит от смешения религии с политикой. Тор­ жество демократии и социализма, легко могут принять за обновление и развитие христианства. Христианская Церковь не может быть про­ тив истинной свободы, равенства и братства. Более того, истинная сво­ бода, истинное равенство и братство возможны лишь в Церкви. В де­ мократическом социалистическом «царстве кесаря» все основывается на необходимости и принуждении, и люди могут приковываться друг к другу интересами, но никогда не делаются братьями. Социализм зна­ ет «товарища», но не знает «брата». Социальная классовая борьба мо­ жет быть признана горькой необходимостью, но никогда не может быть признана христианской правдой и благом. Христианство видит выс­ шую правду в том, чтобы отдать свое богатство ближнему, но не видит его в том, чтобы отнять его у ближнего. Христианство не верит, что Цар­ ство Божие может быть достигнуто внешним путем и материальными средствами, что возможна и желанна принудительная добродетель и принудительное социальное братство. Царство Божие .приходит непри­ метно и внешнее торжество его невозможно в пределах этого грешно­ го мира. Христианство требует духовной трезвости в делах этого мира и не допускает безбрежной социальной мечтательности. Все коммуни­ стические религиозные движения, ожидавшие скорого наступления чувственного тысячелетнего царства Христова на земле, всегда были еретичны и враждебны Церкви. Все они покоились на той же ошибке, что и монтанизм, на отрицании круговой поруки и ответственности за

Свободная церковь 721 зло мира, на отрицании труда и бремени истории, на смешении абсо­ лютного и относительного. И сейчас в России могут возникнуть такого рода хилиастические движения, в которых все перемешается и рево­ люционный социализм будет принять за наступление тысячелетнего царства. Антихристианские по духу начала могут быть приняты за хри­ стианские, могут соблазнить равенством, незаметно разрушить цер­ ковный иерархизм и истребить всякое качество, все, что возвышает­ ся. Церковь Христова может быть демократической по своему внеш­ нему, но внутренне она аристократична и иерархична, как иерархичен и аристократичен божественный строй космоса. Это должно быть ясно сознано в нашем церковном движении, чтобы Церковь не попа­ ла в новое рабство, чтобы не была принижена она перед новым «цар­ ством кесаря». Роковой ошибкой было бы принять энергию полити­ ческую и социальную за энергию религиозную и церковную. Самый радикальный политический и социальный переворот сам по себе нич­ тожен перед лицом вечности, он ничего не меняет из жизни Церкви. Движение церковное еще впереди, оно должно иметь свой внутрен­ ний источник. Новое демократическое государство не будет христианским госу­ дарством, как не было им и старое самодержавное государство. Новая государственная власть должна получить свое благословение от Церк­ ви, как и всякая власть, поскольку она исполняет свое назначение. На­ чальствующий носит меч: не напрасно. Государство имеет мистичес­ кую основу, хотя это совсем не значит, что государство теократично. И секуляризованное государство в демократических республиках со­ храняет свою мистическую сверхразумную основу. Свободная Церковь не может извне сделать новое русское государство, еще неведомое и загадочное в своем строении, христианским и православным. В старом строе: христианско-православный характер государства выродился в отвратительную ложь, в безобразное лицемерие и насилие. В новом строе прежде всего должна быть искренность и правдивость. Государ­ ство неизбежно будет секуляризовано. Не исключается и возможность того, что Церковь будет гонима. Но Свободная Церковь может в меру своей духовной силы изнутри влиять на жизнь государства и духовно направлять ее на путь правды. Поскольку русский народ остается хри­ стианским народом, христианство его должно сказаться и на его госу­ дарстве, должно влиять на него изнутри, определять не тело государ­ ства, а его душу. Свободная Церковь останется лишь внутренней ду­ ховной силой в государстве, и действие ее будет зависеть от религиоз­ ной энергии самого народа, от его верности Христу и Его Церкви. Свободная Церковь в свободной России должна быть более активна, чем была официальная Церковь в старом строе.

722

Статьи 1917 г.

VIII Для всякого христианина в вопросе об отношении церкви и госу­ дарства важнее и дороже свобода церкви, чем свобода государства. Люди неверующие, враждебные церкви, хотят отделения церкви от государ­ ства, чтобы освободить государство от всякого влияния церкви, чтобы окончательно его секуляризировать. Отделение церкви от государства во Франции было проведено боевым атеистическим министерством Комба и приняло форму гонения на церковь. Французская форма от­ деления церкви от государства не может быть желанна для России, и во всяком случае за такую форму отделения не может стоять сама цер­ ковь. Для церкви лучше быть гонимой, чем самой гнать, гонение мо­ жет даже привести к укреплению религиозной энергии. Гонение на ка­ толическую церковь со стороны антихристианской власти французс­ кой республики привело к возрождению католичества. Но церковь не может сама хотеть, чтобы ее гнали, и потому не может отделять себя от государства по французскому методу, который есть единственный ра­ дикальный. Разделение церкви и государства всегда условно и относи­ тельно; оно не может быть абсолютным во внешнем плане жизни. Цер­ ковь тысячами нитей связана с царством кесаря. Должно быть ради­ кальное религиозное разделение двух царств—Божьего и кесарева. Это и значит, что церковь должна быть свободна и что «Божье» никогда не должно воздаваться «кесарю». Но во внешнем историческом плане го­ сударство проникает во все поры жизни, и церковь представляется го­ сударству его составной частью. И вот является вопрос, будет ли цер­ ковь институтом публично-правовым или частно-правовым? Государ­ ство, народа христианского по преобладающему своему составу не мо­ жет признать церковь частно-правовым институтом, приравняв ее ко всякого рода частным обществам. Если и: не должно быть церкви офи­ циальной и господствующей, то все же церковь православная не мо­ жет не занимать исключительного положения в России, для русского народа. Это определяется не государственными преимуществами пра­ вославной церкви, а ее церковными, религиозными преимуществами, ее связью с сердцем русского народа, с духом русской истории, с при­ званием русского народа в мире. Церковь Христова должна стать пре­ обладающей духовной внутренней силой русского государства. Мы должны желать, чтобы свободное русское государство по форме было светским, по духу же христианским, чтобы в нем не победило звериное начало, хотя бы и в самом прогрессивном, демократическом обличий. Русский народ переживает духовный, религиозный кризис. Душа народная в смятении ищет пути. Кризис этот начался уже давно. Давно уже заколебалась христианская вера. Это выразилось и в порабощении церкви государству, в сотворении себе кумира из «кесаря», в отпаде-

Свободная церковь

723

нии от церкви, в сектантстве, в росте неверия, в торжестве жизненного материализма. Сейчас в народе революция свергла старые кумиры, но началось, создание новых кумиров, кумиров «революции», «демокра­ тии», «социализма», «интернационализма» и мн[огих] др[угих] Живо­ го Бога, Христа давно уже стали забывать, имени Его не слышно в тех бурях и катастрофах, которые переживает русский народ. И новой Рос­ сии можно поставить тот вопрос, который Вл. Соловьев поставил ста­ рой России: «Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?»6 «Востоком Ксеркса» может быть не только звериное само­ державие, но и звериная демократия. В демократии может раскрыться образ человеческий, отражающий образ Божий, но может раскрыться и образ звериный. И русский народ на распутье. В революции сгорела старая ложь, старое лицемерие, расплавились оковы, прикреплявшие церковь к прогнившей государственной власти. Но если религиозная воля народа изберет себе ложный путь, то воцарится новая ложь, но­ вое лицемерие, новые оковы будут наложены на Свободную Церковь. Христову. В такое время нужно, чтобы звучал голос Свободной Церк­ ви, звучал не только о вопросе внешнего устроения Церкви, но и о бо­ лее глубоких, внутренних вопросах религиозного творчества, связан­ ных с судьбой человека и человечества. В Церкви должен гореть огонь вечной правды, которого не могут затушить зыбкие стихии мира.

IX Все надежды на возрождение русской Церкви возлагаются на со­ бор. С 1905 года русский православный мир живет надеждой, что по­ местный церковный собор разрешит все больные вопросы русского церковного устроения и обновит больное тело нашей Церкви. При ста­ ром строе делались неискренние подготовительные шаги к собору, но созвать его оказалось невозможным. Старая власть боялась собора. Соборное начало в церкви было подавлено. После того как были сняты наложенные на церковь цепи, созвание собора сделалось возможным, и он созывается спешно, без достаточной подготовки в церковном дви­ жении и церковной организации снизу. Собор необходим. Без него не может себя перестроить на новых началах Свободная Церковь. Но не следует переоценивать значение собора и возлагать на него слишком большие надежды, чтобы потом не было разочарований. Нельзя ждать от русского поместного собора, созываемого в ближайшее время, ре­ лигиозного творчества, разрешения религиозных мук нового челове­ чества. Вряд ли будет в нем дышать дух пророческий. Собор будет та­ ким, каков церковный народ. Поместный церковный собор сам по себе не может создать той творческой религиозной энергии, которой нет в

724

Статьи 1917 г. церковном народе, избиравшем собор. Если религиозная энергия в народе слаба, то не будет она велика и на соборе. Собор будет, по всей вероятности, занят тем, что можно было бы назвать «церковной про­ зой», вопросами отношения церкви и государства и церковного быта. Самое большое, что может сделать собор, это окончательно ликвиди­ ровать старые отношения церкви и государства и перестроить церков­ ную жизнь на выборных демократических началах. Нет особенных ос­ нований надеяться, что на этом соборе авторитетно и могущественно прозвучит голос Свободной церкви Христовой о катастрофах, пере­ живаемых Россией и миром. Есть основания опасаться, что за церков­ ное творчество могут принять отрицание старого строя и установле­ ние нового демократического строя. Но в этом никакого церковного творчества еще нет. Тут может быть уклон к протестантизму. В проте­ стантизме не было религиозного творчества, не было никаких новых откровений. Религиозное творчество не отрицает старого откровения и предания, а дает новое откровение и зачинает новое предание. Рус­ ская революция, как и всякая революция, не есть откровение новой жиз­ ни, нового духа, она есть лишь последствие старых грехов, кризис ста­ рой болезни, Божья кара за допущение в прошлом нестерпимой лжи. Творческое религиозное движение еще впереди, после того, как опыт революции будет изжит в народной душе. Свобода совести для церковного христианского сознания не мо­ жет быть формальным принципом, не может превратиться в религи­ озный индифферентизм. Христианская свобода совести предполагает существование религиозной совести и положительной религиозной энергии, что необязательно для отрицательной свободы совести, про­ возглашаемой людьми неверующими, к религии равнодушными. Хри­ стианская свобода совести имеет свой источник во Христе, Освободи­ теле, Подателе всякой свободы. Получивший свободу от Христа не мо­ жет лишать свободы ни одну человеческую душу, он должен всем ее давать. Мы хотим церковной свободы и религиозной свободы, но хо­ тим ее изнутри нашей веры, для торжества дела Христова в мире. Но это менее всего значит, что для христианина может быть безразлично, какую веру исповедуют другие люди, что они готовы признать рели­ гию «частным делом», как это признают безрелигиозные либералы и социалисты. Для безрелигиозных либералов и социалистов религиоз­ ная свобода есть лишь отрицательная: свобода от религии. Для христи­ ан же религиозная свобода есть положительный источник их религии. Религиозная свобода есть путь к торжеству дела Христова в мире. Цер­ ковная свобода лучше обеспечивает духовное торжество Церкви в мире, чем прикованность Церкви к государству и пользование орудиями го­ сударства в делах Церкви. Но религия не есть частное дело, как утверж-

Свободная церковь 725 дает равнодушный и враждебный религии либерализм, религия есть дело вселенское, она претендует быть полнотой всего. Полнотой всего, всяческим, во всем религия делается не путем внешних теократичес­ ких притязаний, не путем принудительного христианского государства, а своей внутренней духовной силой, направляющей мир. Хилиастичес­ кая вера в торжество тысячелетнего царства Христова в этом грешном мире, в чувственное тысячелетнее царство Христово на земле не может быть признана церковной верой и не может быть духовно оправдана. Такая хилиастическая надежда всегда была болезненным уклоном в религиозном опыте, смешением разных планов, забвением апокалип­ тических пророчеств о возрастании в мире силы духа антихристиан­ ского и антихристова. Проявления этого духа слишком явственны и ныне уже. И все положительные христианские силы должны соединить­ ся для противодействия поднимающейся волне антихристианских сил. Государство, общественность и культура есть та нейтральная среда, ко­ торая подвергается воздействию этих противоположных духовных на­ чал, в которой происходит духовная борьба. Государство и культуру нельзя сделать внешне и принудительно христианскими, они должны оставаться началами формально свободными, раскрывающими свои собственные силы. Но разный дух может вдохновлять государство и культуру. Предстоит неизбежная, великая религиозная борьба двух ду­ хов, двух мировых начал. И в этой мировой борьбе голос Свободной Церкви Христовой, Единой и Вселенской, должен звучать изнутри, из глубины, как голос духовной [силы], свободной от рабствования стихи­ ям мира, возвышающийся над всякой политикой, над всякой властью времени, свободный от всех соблазнов, отвергнутых Христом в пустыне, через которую проходит человечество. Церковное движение должно быть воодушевлено новым духом, новой жизнью, В нем должны раздаться новые слова. Верность вечному в старом не должна мешать творческому движению в Церкви. Свободная Церковь будет поставлена перед новы­ ми задачами, новыми темами, новыми мучениями человеческого духа. Но решение этих задач и утоление этих мук предполагает духовный подъем, которого пока еще нет, Свободная Церковь должна будет сама проявить величайшую духовную энергию, ничто в ее жизни не может быть возложено на государство и его органы.

1918

КЛАСС И ЧЕЛОВЕК I Борьба классов наполняет собою историю человечества. Она не есть изобретение XIX и XX вв., хотя в эти века она приняла новые обострен­ ные формы. Эта борьба происходила еще в мире античном и там уже имела очень разнообразные проявления. Много поучительного мож­ но прочесть на эту тему в книге Пёльмана «История античного комму­ низма и социализма». Некоторые страницы напоминают хронику на­ ших дней. Социальное восстание масс всегда и везде было одинаковым по своей психической атмосфере. Слишком многое повторяется в жиз­ ни социальной, и трудно придумать в этой области совершенно новые комбинации и перестановки. Много было классовых коммунистичес­ ких движений в прошлом, и они нередко принимали религиозную ок­ раску. Такие коммунистические движения особенно характерны для эпохи Реформации. Стихийный коммунизм низших классов общества есть одно из очень старых начал, периодически подымающихся и де­ лающих попытку опрокинуть начала индивидуалистические и иерар­ хические. Коммунизм стар, как мир, он был еще у колыбели человечес­ кой цивилизации. Много раз в истории восставали народные низы, пытались смести все иерархические и качественные различия в обще­ стве и установить механическое равенство и смешение. Это смеситель­ ное уравнение и упрощение общества всегда было в несоответствии с прогрессивными историческими задачами, с уровнем культуры. Пери­ одически в истории совершались приливы хаотической тьмы и стре­ мились опрокинуть общественный космос и его закон развития. Тако­ го рода движения сплошь и рядом бывали совершенно реакционными и отбрасывали народ назад. Социалист Лассаль не считал прогрессив­ ными крестьянские войны реформационной эпохи, он считал их реак­ ционными, т. е. противоречащими основным историческим задачам того времени. И в стихии русской революции действуют такие же ста-

Класс и человек

727 рые, реакционные силы, в ней шевелится древний хаос, лежавший под тонкими пластами русской цивилизации. Классовая борьба, этот пер­ вородный грех человеческих обществ, в XIX веке углубилась и измени­ ла свой характер. В этот передовой век человеческое общество очень материализовалось, потеряло свой духовный центр и звериное корыс­ толюбие человека под цивилизованным обличьем достигло крайнего напряжения и выражения. Моральный характер буржуазно-капитали­ стического века делает борьбу классов за свои интересы более беззас­ тенчивой, чем в прежние века. И связано это не с фактом промышлен­ ного развития, который сам по себе есть благо, а с духовным состояни­ ем европейского общества. Духовный яд в этом обществе пошел сверху вниз, от классов господствующих к классам угнетенным. Материалис­ тический социализм Маркса и др[угих], сконцентрировавший в себе весь яд буржуазного безбожия, не ограничился более острым познанием факта классовой борьбы — он освятил этот факт и окончательно подчинил человека классу. Средства борьбы окончательно затмили высшие цели жизни. Материалистический социализм, порабощенный экономизмом капиталистических обществ, отрицает человека и общечеловеческую природу, он признает лишь классового человека, лишь классовые кол­ лективы. Нарождается совсем особенное чувство жизни, ощущают лишь массы и совсем перестают ощущать индивидуального человека. Класс есть количество. Человек же есть качество. Классовая борьба, возведен­ ная в «идею», закрыла качественный образ человека. В нашу суровую эпоху, срывающую всё покровы, невозможен уже и наивно смешон старомодный идеализм, отворачивающийся от неприглядного факта борьбы классов, от познания классовых антагонизмов и классовых на­ слоений, искажающих природу человека. Классовым антагонизмам и классовым искажениям человеческого образа принадлежит огромная, хотя и не почетная роль в социальной жизни. Но от этого природного факта не должны стоять в зависимости наши нравственные суждения и наши представления о духовном образе человека. Человеческая при­ рода может быть искажена классовым положением человека, оболоч­ ки человека могут определяться классовой корыстью и классовой ог­ раниченностью. Но духовное ядро человека, но индивидуальный человеческий образ никогда не определяется классом, не зависит от со­ циальной среды. И тот, кто это отрицает, тот отрицает человека, тот совершает духовное человекоубийство. Безбожно и безнравственно враждебно относиться к человеку и отвращаться от души его потому только, что он принадлежит к тому или иному классу. Безбожно и без­ нравственно вместо человека с его хорошими и плохими свойствами видеть коллективную субстанцию буржуазии или пролетариата. Так идея класса убивает идею человека. Это убийство теоретически совер­ шается в марксизме. В стихии русской революции оно совершается

728 Статьи 1918 г. практически в размерах, еще не виданных в истории. Человек «буржу­ азный» и человек «социалистический» перестают быть друг для друга людьми, братьями по Единому Отцу человеческого рода. В этой рево­ люционной стихии не может быть освобождения человека, ибо чело­ век отрицается в своей первооснове. Освобождение класса как бы свя­ зывает и порабощает человека.

II С тех пор как мир сделался христианским и принял крещение, он в религиозном сознании своем признал, что люди — братья, что у нас Единый Отец Небесный. В мире христианском господин и раб по со­ циальным своим оболочкам не могут признавать друг друга волками, могут в грехе своем, но не могут в вере своей. В светлые минуты свои, в духовной глубине своей они признавали друг друга братьями во Хрис­ те. Мир христианский остался грешным миром, он падал, изменял сво­ ему Богу, делал зло, в нем люди ненавидели друг друга и вместо закона любви исполняли закон ненависти. Но грех ненависти, злобы, насилия всеми христианами сознавался грехом, а не добродетелью, не путем к высшей жизни. Вера в человека, как образ и подобие Божье, оставалась верой христианского мира. Человек был дурен, вера же его была хоро­ ша, хорошая была сама духовная первооснова, заложенная Христом и Его Церковью. Но вот в христианском человечестве произошел тяже­ лый кризис. Душа людей и душа народов заболела. Вера стала плохой, перестали верить в человека, как образ и подобие Божье, потому что перестали верить в Бога. Изменились самые духовные основы жизни. Не социализм повинен в этом духовном падении — оно произошло раньше. Социализм лишь рабски воспринял это неверие в человека и в Бога, он доводит его до конца и дает ему всеобщее выражение. Неве­ рие в человека привело к обоготворению человека. Борьба классов пе­ рестала быть фактом социально-экономическим, она стала фактом ду­ ховным, она распространилась на всю совокупность человеческой при­ роды и человеческой жизни. Не осталось ни одного уголка в человечес­ кой душе, в человеческих переживаниях и человеческом творчестве, куда бы ни вторглась борьба классов со своими непомерными притязания­ ми. Теории экономического материализма предшествовала и соответ­ ствовала новая человеческая действительность — экономизм, разлив­ шийся по всему полю человеческой жизни1. На этой почве в челове­ ческом обществе затерялся единый закон добра. Добро «буржуазное» и добро «социалистическое» не хотят иметь между собой ничего обще­ го, и над ними нет никакого высшего, единого добра. И потому нет уже непосредственного отношения человека к человеку, есть лишь

Класс и человек 729 отношение класса к классу. Революционный социализм, как он обна­ ружился сейчас в России, окончательно убивает возможность братства людей в принципе, в идее, в самой новой вере. По этой новой вере нет уже человека, а есть лишь носитель и выразитель безличной классовой субстанции. Не только «пролетарий» и «буржуа» не братья друг другу, а волки, но и пролетарий и пролетарий не братья, а «товарищи», товарищи по интересам, по несчастью, по злобе, по общности материальных жела­ ний. В социалистической вере товарищ, заменил брата веры христи­ анской. Братья соединялись друг с другом, как дети Единого Отца, по любви, по общности духа. Товарищи соединяются друг с другом по общности интересов, по ненависти к «буржуазии», по одинаковости материальной основы жизни. Товарищ в товарище почитает класс, а не человека. Такое товарищество убивает в корне братство людей, не только высшее единство христианского человечества, но и среднее един­ ство цивилизованного человечества. Французская революция злоупот­ ребила лозунгом «свобода, равенство и братство». Но братства она не осуществила и не пробовала осуществить. Революция социалистичес­ кая мнит о себе, что она может и должна осуществить братство. Но осуществляет лишь товарищество, вносящее небывалый раздор в че­ ловечество. Равенство не есть братство. Братство возможно лишь во Христе, лишь для христианского человечества, это — откровение ре­ лигии любви. Идея братства выкрадена у христианства и вне его невоз­ можна. Пафос равенства есть пафос зависти, а не любви. Движения, порожденные уравнительной страстью, дышат местью, они хотят не жертвовать, а отнимать. Братство — органично, равенство же — меха­ нично. В братстве утверждается всякая человеческая личность, в равен­ стве же «товарищей» исчезает всякая личность в количественной мас­ се. В брате торжествует человек, в товарище торжествует класс. Това­ рищ подменяет человека. Брат — религиозная категория. Гражданин — категория политическая, государственно-правовая. Товарищ — лже­ религиозная категория, подмена. «Гражданин» и «брат» имеют оправ­ дание. «Товарищ» не имеет никакого оправдания. Через идею това­ рища класс убивает человека. Человек человеку не «товарищ», чело­ век человеку гражданин или брат — гражданин в государстве, в мир­ ском общении, брат — в Церкви, в общении религиозном. Гражданство связано с правом; братство связано с любовью. Товарищ отрицает право и отрицает любовь, он признает лишь общие или противоположные интересы. В этом сближении или разъединении интересов погибает человек. Человеку нужно или гражданское к нему отношение, призна­ ние его прав, или братское к нему отношение, отношение свободной любви.

730

Статьи 1918 г.

III Русские люди должны пройти школу гражданства. В этой школе должно выработаться уважение к человеку и его правам, должно со­ знаться достоинство человека как существа, живущего в обществе и государстве. Через эту ступень всякий человек и всякий народ должны пройти, через нее нельзя перескочить. Когда восставшие рабы утверж­ дают, что гражданское состояние для них не нужно и не достаточно, что они сразу же могут перейти к высшему состоянию, они обычно впадают в состояние звериное. Школа братства вырабатывает любовь человека к человеку, сознание духовной общности. Это — религиоз­ ный план, который не следует смешивать с планом политическим. Не­ лепо и нечестиво чудеса жизни религиозной переносить на жизнь по­ литическую и социальную, придавая относительному абсолютный ха­ рактер. Принудительное братство невозможно. Братство — ллод сво­ бодной любви. Братская любовь—цвет духовной жизни. Гражданином же всякий быть обязан. Всякий может требовать уважения к своим пра­ вам, признания в нем человека, если даже нет любви. Социалистичес­ кое товарищество по идее своей есть принуждение к добродетели, при­ нуждение к общению большему, чем то, которого добровольно хочет человек. «Товарищ» есть недопустимое смешение «гражданина» и «бра­ та», смешение государственного и церковного общества, подмена од­ ного плана другим, ни то и ни се. За эти месяцы в России слово «това­ рищ» приобрело смехотворное и почти постыдное значение. С ним связано у нас истребление гражданства и окончательное отрицание братства любви. Класс в лице «товарища» восстал не только на класс, класс восстал на человека. О человеке забыли в разъярений классовой ненависти. А ведь человек есть подлинная, непреходящая реальность. Человек наследует вечность, а не класс. Всякий класс есть временное, преходящее явление, его не было и не будет. Человек конкретен. Класс же есть абстракция. В этой абстракции объединяются схожие соци­ альные интересы и схожие социальные психики. Но эти абстрактные объединения никогда не могут образовать подлинной реальности, ре­ альной целости. «Пролетариат» социалистов есть отвлеченная «идея», а не реальность. Реально существуют лишь разнородные группы рабо­ чих, нередко различающихся и в своих интересах, и в своих душевных укладах. Самих рабочих хотят принудить подчиниться отвлеченной идее пролетариата. И этой бескровной отвлеченности, как идолу, при­ носят человеческие жертвы. Класс не обладает также той реальностью, которой обладает нация, государство. Класс — очень относительное образование, он может за­ нимать лишь самое подчиненное положение. Все «классовое» относит­ ся к оболочкам жизни, а не к ядру. Попытка положить в основу судьбы

Класс и человек 731 общества идею класса и факт класса есть демоническая попытка, она направлена на истребление человека, нации, государства, церкви, всех подлинных реальностей. Класс, которому приписывают верховенство, разлагает все ценности и все реальности, он коверкает души людей и искажает все жизненные оценки. Рабочий класс, поверивший, что он единственный избранный класс, не оставляет живого места, все сносит и калечит. В России не будет свободного гражданина, пока русские бу­ дут жить под властью демонической идеи класса. И эта же темная клас­ совая идея будет истреблять остатки братства в русском народе как на­ роде христианском. Гипноз классовой идеи коверкает и самый социа­ лизм и придает ему разрушительный и самоубийственный характер. Если возможен и допустим социализм, то в основу его должен быть положен человек, а не класс. Против классового абсолютизма необхо­ димо проповедовать крестовый поход. В темных русских людях, одер­ жимых лживой идеей, обманутых и изнасилованных, должно пробу­ дить человека, человеческий образ и человеческое достоинство. Само­ мнение и наглость класса не есть достоинство человека, в них погибает человек. В массе рабочих и крестьян не только не пробуждается чело­ век, но окончательно забивается и тонет в стихии темных инстинктов. Большевистский коллективизм и есть последствие нераскрытое™ в России человеческого начала, человеческой личности, человеческого образа. Пролетарский классовый коммунизм на русской почве есть переживание дочеловеческого первобытного коммунизма. Революция разнуздала эту коммунистическую тьму, но ничего не сделала для раз­ вития в народной массе свободного гражданства. Русский гражданин по-прежнему забит и терроризован. Новая и лучшая жизнь начнется в России, когда светлый дух человека победит темного демона класса.

+

ДУХОВНЫЙ И МАТЕРИАЛЬНЫЙ ТРУД В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Памяти Федора Федоровича Кокошкина Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны... Первым долгом понижается уро­ вень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способнос­ тям, не надо высших способностей!.. Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина... горы сравнять — хорошая мысль!.. Не надо образования, довольно науки... Жажда образова­ ния есть уже жажда аристократическая. Достоевский. Бесы'

I В социальных последствиях русской революции есть очень много парадоксального и неожиданного. Совсем не там нужно искать основ­ ного конфликта этой революции, где его обычно ищут. И не та соци­ альная группа падает ее жертвой, которой полагается падать по попу­ лярной классовой теории революции. Социальной, а глубже и духов­ ной сущности русской революции нужно искать не в столкновении классов трудящихся с классами имущими, не в борьбе пролетариата с буржуазией, а прежде всего в столкновении жизненных интересов и в противоположности жизнеощущений представителей труда материаль­ ного и труда духовного. Это очень глубокий конфликт труда количе­ ственного с трудом качественным, это — трагическое для судьбы Рос­ сии столкновение «народа» с «культурой». Народ восстал против дела

Духовный и материальный труд в русской революции 733 Петра и Пушкина. Причины такого характера нашей несчастной рево­ люции заложены очень глубоко в прошлом. По сравнению с этой ос­ новной противоположностью, обнаружившейся в стихии русской ре­ волюции, совершенно меркнут все остальные противоположности, которыми так занято привычное мышление. Конечно, в русской рево­ люции происходит столкновение и борьба «социалистических» инте­ ресов трудящихся масс с «буржуазными» интересами классов имущих; конечно, обнаруживается в ней борьба типа мышления «социалисти­ ческого» с типом мышления «буржуазного». Но для нашей своеобраз­ ной по своей социальной и культурной обстановке революции, во мно­ гом отличной от революций европейских, духовно показательны и су­ щественны не эти столкновения и не эта борьба. Своеобразная трагедия русской революции — в развержении зияющей бездны, разделяющей и противополагающей мир труда духовного, умственного, творческого, мир создателей ценностей культуры и благ государства и мир труда материального, бескачественного, мир, варварски враждебный всякой культуре и всякому государству. В России столкнулось варварство и культура, огромное по объему варварство с очень небольшой по объ­ ему культурой. Революция не пробудила в народе жажды света, движе­ ния вверх. Наоборот, темная стихия народная тянет верхи культурные вниз, требует понижения их качественного уровня. Труд материаль­ ный заявляет исключительное притязание господствовать над трудом духовным. Вся умственная и духовная работа многих поколений, вы­ ковывавших все ценности и блага цивилизованного существования, объявляется «буржуазной» и ненужной. Настоящего рабочего движения, делающего созидательные усилия преодолеть злые стороны буржуазно-капиталистического строя, в Рос­ сии нет и быть не может, так как Россия — страна промышленно от­ сталая, пролетариат наш сравнительно малочислен, недостаточно орга­ низован и недостаточно развит. У нас нет еще ни экономических, ни морально-психологических предпосылок рабочего социализма, направ­ ленного на организацию труда, на организацию производства, менее анархическую, чем в индивидуально-капиталистическом хозяйстве. Русский «социализм» есть лишь западно-европейское наименование для русской отсталости и русского бунтарства. В России, стране по преиму­ ществу мужицкой, культурно отсталой и недисциплинированной, в тот исторический час, когда с народной стихии спали все внешние сдержки и оковы и расшатались внутренние духовные скрепы и связи, стол­ кнулись прежде всего мир умственного, образовательного, духовного ценза с миром количественной массы, не обладающей такого рода цен­ зом. Это — столкновение более глубокое, чем столкновение мира цен­ зового и мира трудового в материальном смысле этопхслова. Конф­ ликт количественного начала с качественным началом, в котором жер-

734

Статьи 1918 г.

твой падает начало качественное, — вот что оказалось роковым в рус­ ской революции. Острие русской революции оказалось убийственно направленным против культуры и ее служителей. Массы жаждут разде­ ла, но не хотят подниматься к более высокой жизни, всегда основан­ ной на творческом труде. Революция оказалась не прогрессивной и не творческой, а реакционной, дающей явное преобладание элементам тьмы над элементами света. Восстание мира «социалистического» про­ тив мира «буржуазного» в русской революции совсем не означает борьбу организующего труда против исключительного господства капитала, против власти имущих. Это — момент второстепенный. Солдатская масса, делающая революцию, не способна к положительной организа­ ции труда, она дезорганизует труд и создает царство лени и безделья. Существенно и характерно в русской революции восстание необразо­ ванных против образованных, некультурных против культурных, не­ вежественных против знающих, количественного, материального тру­ да против труда же, но качественного, духовного. И характерно, что психология восставших не трудовая, а потребительская психология. Воля восставших масс направлена не на организацию труда, не на регу­ ляцию социального целого, а на захваты и потребление. Это менее все­ го психология производителей. Производство не интересует револю­ ционные массы. Это только наглядно показывает, насколько подлин­ ный труд имеет духовную основу и предполагает нравственную само­ дисциплину трудящихся. Материалистическое отношение к труду ведет к разложению труда, и на этой нездоровой почве может расцвести лишь лень и безделье.

И Материальный труд, оторванный от всякой духовной основы, не может защитить себя. Защитить себя может лишь организованный производительный труд, всегда предполагающий нравственную само­ дисциплину. Такой силы организованного и самодисциплинирован­ ного труда в русской революции не обнаружилось, она не подготовле­ на всей прошедшей нашей историей. Вот почему трудящиеся массы сейчас разрушают производства, истребляют промышленность и сель­ ское хозяйство, отрицают самый труд. Нужно всегда помнить, что про­ изводительная инициатива принадлежит труду духовному, что ему принадлежит руководительство в хозяйственной жизни страны. Рушат­ ся экономические основы духовно-культурной жизни в России, пото­ му что разложились духовные основы экономической жизни, нрав­ ственная и религиозная дисциплина трудящейся личности. Невозможно отрицать прав материального труда на организованное улучшение сво-

Духовный и материальный труд в русской революции 735 его положения и увеличение своего общественного веса. Труд имеет свои священные права, и он не должен находиться в исключительной и неограниченной власти капитала. Отношения труда и капитала не могут быть регулированы индивидуально, предоставлены исключитель­ ной власти личной конкуренции — они подлежат государственной и общественной регуляции. Это можно признать достоянием современ­ ного сознания. Но права труда не могут быть поняты как права коли­ чества против качества. Начало качества представляется не капиталом, а квалифицированным трудом. Капитал же дает возможность квали­ фицированному труду осуществлять свои производительные и твор­ ческие замыслы. Высшее право принадлежит качественному труду, са­ мое же высшее право принадлежит творчеству. В мире человеческого труда есть своя иерархия, свои восходящие и нисходящие ступени. И труд может быть организован лишь иерархически, а не механичес­ ки. Это превосходно понимали такие люди, как Рескин, который стоит многими головами выше социалистов, провозглашающих идеологию бескачественного, всеуравнивающего труда. Рескин верен благородной платоновской традиции. Разделение труда есть закон космической жиз­ ни. Свержение иерархии труда, в которой высшее качество получает соответствующее ему место, есть реакционный бунт, отбрасывающий назад, понижающий уровень культуры, истребляющий все ценности. Такой реакционный бунт, разрушающий иерархию труда и иерархию ценностей, и происходит сейчас в России. Русское революционо-социалистическое движение не организует, а дезорганизует производство, оно в сущности враждебно труду. Рус­ ская «революционная демократия» под «буржуазией», которую она хо­ тела бы истребить, понимает не класс капиталистов, не промышлен­ ников и торговцев, не обладающих имущественным цензом, а весь образованный, культурный мир, всех обладающих умственным цен­ зом. К «образованным» злобная вражда еще сильнее, чем к «имущим». Это очень характерно. Социалистическая идеология всегда грешила тем, что она являлась идеологией бескачественного материального труда, что она отрицает в труде начало иерархическое, что она не дает соот­ ветствующего места качеству, способности, образованию и призванию, что она механически уравнивает трудящихся и исключает возможность подбора лучших и их преобладания в общественной жизни. Материа­ листический социализм, взятый в чистом и отвлеченном виде, роко­ вым образом ведет к подбору худших и к их преобладанию, он должен котиться охлократией. Если и западный социализм, более культурнъш, грешит невниманием к значению квалифицированного, духов­ ного труда, то социализм русский, обнаруживший совершенно варвар,жую природу, готов громить представителей этого высшего труда. Горы сравнять с долинами — вот пафос русского социализма. Это и есть

736

Статьи 1918 г.

«шигалевщина», гениально раскрытая Достоевским в «Бесах». Это и есть «махаевщина»2, которая лет пятнадцать тому назад предугадала резуль­ таты русской революции и давала предельное выражение русскому со­ циализму. Этим русским социализмом движет ненависть ко всякому возвышению, ко всякому духовному преобладанию. Третирование ум­ ственного труда, связанного с образованием и дарованием как приви­ легии, которая должна быть свергнута, есть духовное падение и нрав­ ственное безобразие. Можно и должно бороться за повышение умствен­ ного, образовательного, культурного уровня рабочих и крестьян, тру­ дящихся классов, и ужасно, что для этого так мало делалось и делается. Но недопустимо и в глубочайшем смысле слова реакционно во имя демократизации и уравнения понижать духовный уровень культурно­ го слоя, жертвовать качеством во имя количества. Трудящийся народ должен облагораживаться и аристократизироваться — вот единствен­ ная желанная и допустимая форма демократизации. Поскольку в со­ циалистическом рабочем государстве предполагается понижение уров­ ня образования и принудительное культурное и духовное уравнение, оно является совершенно реакционным и мракобесным идеалом, оно будет угашением и порабощением человеческого духа.

III Русская революция одержима страстью к уравнению, она движется черной завистью ко всякому возвышению, всякому качественному пре­ обладанию, к более высокому духовному уровню. Потерявший веру и погрузившийся во тьму народ не хочет получать света от более просве­ щенных, он злобно отвергает всякую попытку просветить его. Ничто у нас не может идти сверху вниз. «Народ» вообразил, что он сам-все мо­ жет, все знает, что отныне все от него самого идет. «Народ» в разливе и торжестве большевизма прежде всего восстал против «интеллигенции», и в этом есть справедливое возмездие за тот нигилистический яд, кото­ рым «интеллигенция» отравила «народ». Но в этом есть также страш­ ная иллюзия и самообман. В действительности «народ» является ору­ дием в руках кучки демагогов, он остается в состоянии рабском, так как не имеет освобождающего света. Жертвой же народной злобы, раз­ дуваемой демагогами для властвования над «народом», падает прежде всего наиболее культурный слой нашей интеллигенции, наименее по­ винный в распространении нигилистического яда. Всякий «образован­ ный» вызывает враждебное к себе отношение на улицах, в вагонах, по­ всюду, где скопляется количественная масса. Простой народ в темноте своей всегда относился подозрительно и враждебно к интеллигенции, к образованным, к людям культуры. Вспомним хотя бы отношение к

Духовный и материальный труд в русской революции 737 врачам во время холерных эпидемий. Этот темный погромный ин­ стинкт ныне получил санкцию в русском социалистическом царстве. Народ изгбняет за ненадобностью всю земскую интеллигенцию, весь «третий элемент»3. В сущности одна интеллигенция, преимуществен­ но наехавшая из-за границы, наиболее чуждая народу, но самая дема­ гогическая по своим приемам, изгоняет другую интеллигенцию, более деловую, ближе стоявшую к народной жизни и не прибегающую к бес­ совестной демагогии. Народ, оставшийся в той же тьме, в какой был и раньше, но принявший совершенно внешнюю социалистическую ок­ раску, отвергает труд умственный, труд связанный с качествами обра­ зования, дарования, специального призвания. «Социалистическому» народу оказалось совершенно не нужны ученые, писатели, юристы, учителя, инженеры, агрономы и т. п. Слесарь или швейцар уравнива­ ется с образованным специалистом, с человеком опыта, знания и даро­ вания. Вся иерархия умственного труда от высших представителей ду­ ховного творчества до самых скромных представителей трудовой ин­ теллигенции вроде народных учителей отвергается злобным чувством. Это кончается преобладанием бывших уголовных и шпионов. Уже война породила целый ряд экономически парадоксальных по­ следствий. Оплата материального труда очень повысилась, без всякого соответствия с ростом производительности труда. Простой рабочий начал зарабатывать значительно больше, чем представитель квалифи­ цированного интеллигентного труда. Ученый мог попасть в худшее положение, чем чернорабочий. Масса трудовой интеллигенции при непомерной дороговизне жизни обрекалась на полуголодное существо­ вание. Благосостояние же крестьян очень возросло, они были более обеспечены хлебом и сделали большие денежные сбережения. Кресть­ яне стремятся к буржуазному стяжанию, и их социализм есть лишь внешнее прикрытие. Революция дала санкцию экономическому пара­ доксу, в силу которого труд материальный получил такие преимуще­ ства перед трудом умственным, духовным. На вершине своего разви­ тия, при большевистской власти, революция обрекает почти что на голодную смерть и на гибель всю трудовую интеллигенцию, весь не­ имущий культурный слой наш. Вот социальный результат революции, вот какая социальная группа прежде всего падает жертвой нашей «со­ циалистической» революции. Настоящая цензовая буржуазия, хотя и переживает большие потрясения, все же имеет возможность существо­ вать и в конце концов сохранит свои капиталы. Тяжелые удары нано­ сятся русской промышленности, которая является одним из базисов существования всего русского народа и прежде всего самих рабочих, но сами представители промышленного класса могут пережить это время, у них есть средства к жизни. Интеллигенция же может погиб­ нуть в буквальном смысле этого слова. Я говорю не о той интеллигенПадение священного Русского царства

738 Статьи 1918 г. ции, которая бесстыдно эксплуатирует революционную стихию в свою пользу и на этом наживается, я говорю об интеллигенции, которая со­ здает и поддерживает русскую культуру. Происходит подбор худших и извержение лучших людей. Грозит опасность гибели нашего культур­ ного слоя. Уничтожаются все материальные основы для делания и твор­ чества русской культуры. После оргии предстоит тяжелое отрезвление. Всему народу русскому грозит бедственное существование. Лишь оду­ хотворение представителей материального труда может восстановить значение труда духовного. Без духовного оздоровления невозможно и экономическое развитие нации. Ныне же обездушенная русская рево­ люция совершает реакционное и мракобесное злодеяние. Против этой «шигалевщины» должны восстать все духовные силы России.

ВЛАСТЬ И ПСИХОЛОГИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ* I Вот уже несколько месяцев, как Россия поставлена перед неразре­ шимой задачей — создать сильную государственную власть из челове­ ческого материала, совершенно не пригодного для властвования и оп­ ределения судеб государства, по всему своему прошлому, по душевно­ му своему укладу не призванного к власти и господству в государстве. По мере «развития» революции власть постепенно перешла к русской революционной интеллигенции, к русским социалистам-революцио­ нерам и социал-демократам, т. е. к людям, которым и во сне никогда не снилось, что они могут быть у власти, все миросозерцание и вся пси­ хология которых отрицает самый принцип власти. Попасть прямо из подполья в министры — дело нелегкое, можно и с ума сойти. У рус­ ской социалистической интеллигенции не было ни одного чувства, ни одной мысли, которые подготовляли бы ее к власти. Русская револю­ ционно-социалистическая интеллигенция кристаллизовалась в особую расу, в особую породу людей, которую можно узнать даже по физичес­ кому облику, и раса эта не может господствовать. Ее господствование и властвование есть антропологическая, психическая и моральная неле­ пость. Эта порода людей не может создать такого эстетического стиля власти, который не был бы отталкивающим. Кричащее бессилие не только эстетически отталкивает — эта эстетическая неприемлемость является также мерилом духовной негодности и неправды. Всей кро­ вью своей, всеми мыслями своими наша революционная интеллиген­ ция всегда отрицала власть, и борьба с самодержавной властью пере­ шла у нее в отрицание государства, нации, истории. Революционная интеллигенция жила утопиями и мечтами о совершенном социальном строе. В то блаженное время, когда наступит этот строй, предполага­ лось отсутствие всякой власти, ибо всякая власть от лукавого. До этого * Статья эта была написана до большевистского переворота.

740 Статьи 1918 г. же вожделенного мгновения должна быть непримиримая оппозиция всякой власти, нужна перманентная революция. Абсолютизация рево­ люционной психологии делает невозможным участие во власти. Рус­ ский революционер не представлял себе возможным участие во власти до осуществления социализма, осуществление же социализма он пред­ ставлял себе как окончательное блаженное преодоление всякой власти, всякой государственности. Власть для него была или слишком преж­ девременной, или слишком запоздалой. Он привык переносить рели­ гиозную абсолютность на жизнь общественную, где все относительно. И это извращение религиозного чувства не только не укрепляло нрав­ ственно, но вело к нравственному извращению и вырождению. Душа русской интеллигенции попала во власть ложных богов и идолов. Никакие положительные навыки общественного и государствен­ ного строительства не предшествовали у русской интеллигенции ее внезапному и катастрофическому появлению у власти. Интеллигенция привыкла чувствовать себя оторванной от родины, от ее истории, от заветов предков, от государственного и народного целого. Никогда не раскрывалась перед ее взором историческая ширь и никогда не была направлена ее воля на творческие задачи. Психология ее была узко круж­ ковая, душная и затхлая. Этот интеллигентский мир был совершенно замкнутый Мир, живущий своими глубоко провинциальными интере­ сами, своими партийными счетами, говоривший на своем уродливом жаргоне, противополагающий себя вселенской, исторической шири. Это был сектантский мирок со всеми особенностями сектантской психоло­ гии. Ему чужд был язык национальный и язык общечеловеческий. Сек­ тант не способен мыслить великое целое и направлять свою волю на это целое, этим он отличается от человека церковного, чувствующего себя во вселенском целом. Сектантская психология революционной интел­ лигенции привела к крайней упрощенности мышления. Вся сложность жизни ускользала от ее взора, видна была лишь одна прямая линия, весь многообразный Божий мир делился на «правый» и «левый». Пси­ хология этого интеллигентского сектантства никогда не была творчес­ кой и производительной, она была целиком охвачена жаждой раздела и распределения. Интеллигенты-сектанты никогда не хотели призна­ вать никаких объективных начал общественной жизни, это им пред­ ставлялось «буржуазным». Судьба государства и общества отдавалась ими во власть человеческой субъективности, все объяснялось злой или доброй волей людей и классов. Космические, природные основы чело­ веческого общества всегда оставались непонятными и неприемлемы­ ми для интеллигентского сектантства. Ничем не ограниченный субъек­ тивный морализм на практике приводил к безнравственному насилию над объективной природой общества и государства, к безнравственно­ му отрицанию принципов, стоящих выше субъективного произвола

Власть и психология интеллигенции 741 людей и субъективного их блага. Это был морализм подполья и отще­ пенства, для которого не существует великой тайны целого националь­ ного и мирового, не существует круговой поруки и ответственности. И вот стихийная историческая волна возносит на вершину власти сектан­ тов, привыкших жить в подполье, в отщеплении от национального цело­ го, и отрицать государство, отечество, историческую преемственность.

II Вся революционная история русской интеллигенции приучила ее к безответственности. Она никогда не призывалась к ответственным де­ лам в русской истории. Ответственность за несчастную судьбу России, за все зло русской жизни привыкла интеллигенция возлагать на «них», на власть, противополагаемую народу, но никогда на себя. Ссылки, тюрьмы и казни нравственно укрепляли чувство безответственности. Несчастная русская интеллигенция привыкла к гонимому положению и во всем считала виновной своих гонителей. Тот, кто не призван к строительству жизни, кто выброшен за борт, тот лишен возможности развить и укрепить в себе чувство ответственности. Интеллигенция привыкла исповедовать самые безответственные теории и утопии, ко­ торые никогда не проверялись на жизненном опыте. В своем замкну­ том мирке интеллигенция изживала самые крайние учения, но никог­ да серьезно не готовила себя к жизненной проверке этих учений. За несколько дней до переворота представители революционной интел­ лигенции и не помышляли, что им выпадет на долю взять на себя от­ ветственность за судьбу великого государства. И после того как про­ изошел переворот, когда пали все преграды на путях демократии, ре­ волюционная демократия отнеслась к Временному правительству пер­ вого состава почти так же, как относилась к старому правительству, она перенесла свои старые навыки в новую Россию. От подпольной и отщепенской революционной психологии она отказаться не могла. Про­ фессиональные революционеры продолжали делать революцию и тог­ да, когда уже не против кого и незачем ее было делать. Безответствен­ ная революционная оппозиция была целиком перенесена и в освобож­ денную Россию. И нужно прямо сказать, что русская революционная интеллигенция есть, быть может, самое инертное и самое реакционное наследие, полученное новой Россией от России старой — она живет в старом, дышит старыми, отрицательными чувствами, она не способ­ на проникнуться творческой психологией. Это — порода людей, орга­ нически не способная к строительству новой жизни. Люди эти начали с того, что совершили величайшее преступление — бросили в темные народные массы семена классовой злобы и ненавис-

742

Статьи 1918 г.

ти и довели дело восстания класса на класс до чудовищных размеров, угрожающих смертью государству и нации и превращающих русскую жизнь в ад. Потом люди эти сами испугались дела своих рук, они вку­ сили горькие плоды своей разрушительной работы и спешно начали проходить элементарную школу государственного и национального воспитания, и некоторые из них по складам стали произносить слово отечество. Получив власть, они начали безуспешно исправлять неко­ торые свои ошибки, например, пытались возродить армию, но наря­ ду с этим делали все новые и новые ошибки. Русская социалистичес­ кая интеллигенция подверглась опасности быть сметенной ею же са­ мой разнузданной народной стихией. Революционная интеллигенция сама же начала разрушать освобожденную, новую Россию и, став у власти, бессильно пытается исправить последствия своего разруше­ ния. Не творческие, а разрушительные дела привели русских социа­ листов к власти, и путь этот породил трагическое бессилие власти. Ткань души этих людей такова, что они не могут властвовать. Власть — не интеллигентское дело. Когда интеллигенты-революционеры переста­ ли быть гонимыми и превратились в гонителей, у них обнаружилась черта ужасного нравственного неблагообразия. Они не способны до­ стойно нести бремя власти, ибо прежде всего понимают власть как право, а не как обязанность. Для того чтобы достойно властвовать, нужно отказаться от революционной психологии, нужно приобщить­ ся к тайне целого и тайне преемственности. «Революционная власть», как и «революционный порядок», — нелепое словосочетание. Попыт­ ки создать «революционную власть», опираясь на революционную психологию, в течение нескольких месяцев уподобили атмосферу, в которой действует правительственная власть, бедламу и породили явления нравственного безобразия. После того как произошел рево­ люционный переворот, нужно было организовать в России новый порядок жизни, приступить к строительству и творчеству. Вместо это­ го здорового пути — пути национального возрождения — у нас про­ должили революцию до бесконечности, стали на путь разрушения и не в силах были отказаться от старой революционной психологии, порожденной гнетом и рабством. Революционная демократия не мо­ жет властвовать, это — старая, а не новая демократия. Строителем жизни, строителем новой России может быть лишь демократия но­ вого душевного типа, с развитым чувством ответственности, с разви­ тым инстинктом производительности, с крепким сознанием националь­ ного и государственного целого и связи с историческим прошлым, т. е. творческая национальная демократия. Демократия должна создать ари­ стократию, т. е. подбор лучших. Революционная же демократия, кото­ рая есть революционная интеллигенция, с русской революцией конча­ ет свою историю.

Власть и психология интеллигенции

743

III Наши социалисты разом и борются за власть, всеми способами дискредитируют власть «буржуазную», и боятся власти, не хотят взять на себя полноту ответственности. Не потерявшие стыдливости и сове­ стливости русские социалисты чувствуют себя неловко от того, что в революции, которую сами же они называют «буржуазной», главенству­ ют социалисты, а буржуазия утеснена и в загоне. Это — парадокс рус­ ской революции, который беспокоит русских социалистов, еще не окон­ чательно лишенных чувства ответственности. Социалистический строй не может быть сейчас введен в России, стране промышленно отсталой, бедной и некультурной, с рабочим классом, непросвещенным и неор­ ганизованным, при несомненном социальном антагонизме крестьян и рабочих. Да и социалистический строй есть абстракция, конкретны — лишь многообразные социальные реформы. Радикальные социалис­ тические эксперименты отбрасывают сейчас Россию назад, разлагают ее. И вот социалисты требуют участия буржуазных элементов в орга­ низации власти, не могут без них делать «буржуазной» революции, но они нужны им только как ширмы, чтобы переложить со своих плеч непомерное чувство ответственности. Как только коалиция устраива­ ется, социалистические элементы требуют, чтобы буржуазные элемен­ ты целиком исполняли их программу. Таково же было отношение ста­ рой власти к либеральным элементам русского общества: в опасные минуты их готовы были призвать, но с тем, чтобы сохранить в непри­ косновенности старый режим. Социалистическое засилье натворило много бед и ведет Россию к великому позору, но социалисты не хотят принять целиком на себя ответственность за эти беды и этот позор. Революционная демократия боится полноты власти, полноты ответ­ ственности и не хочет поступиться той властью, которая неожиданно выпала на ее долю. Со страхом вскарабкались представители социали­ стической интеллигенции на вершину власти. Их собственные крики против буржуазии поставили их в трагическое положение. Они нрав­ ственно пали на высоте. Эти люди нравственно могли переживать го­ нения, но не могут нравственно переживать господство. Не царствен­ ная течет в них кровь, не к расе властителей принадлежат они. Русская социалистическая интеллигенция у власти есть явление трагикомичес­ кого бессилия. Она не может создать эстетического стиля власти и об­ речена на нравственное неблагообразие и падение. Человек, попавший в слишком не свойственное и не подходящее ему положение, бывает бессилен, неэстетичен и с трудом остается на нравственной высоте. История подстроила ловушку русской социалистической интеллиген­ ции, и за экстатические мгновения силы и славы ей предстоит тяжелая расплата. Для меня совершенно ясно, что пребывание у власти русской

744

Статьи 1918 г. революционной интеллигенции и те эксперименты, которые она дела­ ет над несчастной Россией, есть ее конец, ее могила, есть демонстрация лжи ее основных идей и принципов. У нас слишком берут всерьез ныне господствующий русский социализм, слишком им напуганы и подав­ лены. Это — ложная перспектива. Все это засилье «революционной демократии» и есть лишь выражение русского хаоса и русской тьмы. Это — призраки и миражи русской жизни. В русской революции слиш­ ком много нереального, много представлений, которые могут быть сня­ ты в несколько минут, и театральных декораций, в которых действу­ ют совсем нереальные персонажи. Подлинные реальности прикрыты, и реальное соотношение сил совсем не таково, как это кажется на поверх­ ности. У нас был создан миф о большевиках, и этот миф принял види­ мость реальности, но и большевики трясутся от страха контрреволю­ ции и возвращения старых господ, и они принадлежат к расе, не при­ званной долго господствовать. Мгновение их господства будет призрач­ ным, одним из кошмаров больной души русского народа, не более. Раньше или позже в России должна быть реальная, крепкая, нацио­ нальная государственная власть. Эта власть может быть разной по сво­ ей окраске, но она не может быть властью революционной интелли­ генции — породы, обреченной на вымирание. Будет власть новой, бо­ лее сильной и цельной породы, не изъеденной старыми болезнями, не обессиленной нравственной рефлексией, способной к выполнению су­ рового долга. Не могут быть у власти те, которые еще накануне не зна­ ли, допустима ли война и оправдана ли защита отечества, сомневались, можно ли мерами принуждения поддерживать в стране порядок и пре­ дотвращать анархию, по-гамлетовски рефлектировали над отталкива­ ющей суровостью всякого государственного бытия. Грядущая русская демократия, если она и будет, ничего общего не будет иметь с тем, что сейчас называют «революционной демократией». И если у нас будет здоровое социалистическое движение, то оно ничего общего не будет иметь с русским революционным социализмом, ныне справляющим свои оргии. Россия должна найти в себе расу людей, способных к влас­ ти, — новую аристократию.

ГИБЕЛЬ РУССКИХ ИЛЛЮЗИЙ I Катастрофа, именуемая русской революцией, должна через все уни­ жения, испытания и разочарования привести к новому, лучшему со­ знанию. Такой опыт в жизни народа не может не обогатить и не обо­ стрить нашего познания. Но познанию этому будет предшествовать душевный кризис, готовность покаяться и смириться. Свет рождается после внутреннего очищения и аскезы. Это — закон духовной жизни. И нужно сознаться, что всей мыслящей части русского общества, кото­ рая почитала себя носительницей сознательных идей, есть в чем пока­ яться и от чего очиститься. Верования и идеи — ответственны, от них идут эманации освобождающей правды или порабощающей лжи. Ве­ личайшую ответственность за торжествующее в жизни зло несут те, которые зачали его в идее, те первые немногие, которые в извращен­ ном духовном опыте поддались обманчивым и лживым призракам. Русская идейная интеллигенция, принадлежащая к разным лагерям, жила иллюзиями, вдохновлялась ложной верой и призрачными идея­ ми. И вот наступил час расплаты. Настало время, когда это нужно со­ знать под принудительным давлением жизненного опыта. Под свобод­ ным влиянием творческой мысли это сознали лишь немногие. Вспом­ ним раздражение и негодующее отношение к «Вехам» и в тех кругах, которые ныне горьким опытом познают правду «Вех». Но справедли­ вости по отношению к авторам «Вех» ждать трудно. Русская революция в своем роковом и фатальном развитии озна­ чает гибель русских иллюзий — славянофильских, народнических, тол­ стовских, анархических, революционно-утопических и революционномессианских. Это — конец русского социализма. Самые противопо­ ложные русские идеологи утверждали, что русский народ выше евро­ пейской цивилизации, что закон цивилизации для него не указ, что европейская цивилизация слишком «буржуазна» для русских, что рус-

746

Статьи 1918 г. ские призваны осуществить Царство Божие на Земле, царство высшей правды и справедливости. Это утверждали справа славянофилы, сто­ ронники русской религиозной и национальной самобытности, и слева революционеры, социалисты и анархисты, которые были не менее во­ сточными самобытниками, чем славянофилы, и буржуазному Западу противополагали революционный свет с Востока. Бакунин исповедо­ вал русский революционный мессианизм. Его исповедуют и те, кото­ рые кричат все эти страшные месяцы, что русская революционная де­ мократия научит все народы Запада социализму и братству народов. Этот русский свет, который должен просветить все народы мира, и до­ вел Россию до последнего унижения и позора. Все идеологии этого типа, владевшие умом и сердцем русской ин­ теллигенции, основаны были на вере в народ, в народную мудрость и народную правду. У народников правых, стоящих на религиозной по­ чве, вера в народ была лучше обоснована и оправдана, чем у народни­ ков левых, стоявших на почве материалистической. Славянофильство было единственной серьезной русской идеологией, с которой можно считаться по существу. Религиозное народничество есть иллюзия и са­ мообман, от которого дорогой ценой излечиваемся, но идея эта не ли­ шена глубины. Идея эта настолько глубоко была заложена в народном сознании, что она освятила русское самодержавие и сделала невозмож­ ной никакую эволюцию монархии. Так толкало Россию религиозное народничество, видевшее в самодержавии высшую правду, на путь ка­ тастрофический. Революционное народничество не имеет глубины, оно основано на тьме и путанице сознания, оно в значительной степени есть порождение отсталости и невежества, плод русского экстенсивно­ го хозяйства. Революционный шовинизм есть самый дурной и низмен­ ный род шовинизма. Россия сейчас растерзана оргиями этого револю­ ционного шовинизма, кричащего: «Шапками закидаем весь мир», по­ коряющего весь мир революционным пустословием. Время уже сознать, что все формы русского народничества — иллюзии, порождения рус­ ской культурной отсталости; они означают рабскую зависимость рус­ ского культурного слоя от народной тьмы, потерянность всего каче­ ственного русской жизни в количествах. Вера в «народ» всегда была малодушием и бессилием русских мыслящих людей, боязнью возло­ жить на себя ответственность и самим решить, где истина и правда. Малодушные и боязливые думают, что источник истины и правды ле­ жит вне их, в народной стихии, народной массе, в народной вере или народном труде. С вершин мысли и духовной жизни самые замечатель­ ные русские люди стремительно падали вниз и в приникновении к ни­ зинам народной жизни искали высшей мудрости. Для одних то была мудрость религиозная. И. Киреевский предлагал почитать святость иконы потому, что народ молился перед этой иконой и освятил ее свои­ ми поклонами и целованием1. Для других то была мудрость социальная,

Гибель русских иллюзий 747 правда трудовой жизни, правда жизни, близкой к природе. Но все боя­ лись своей высшей культурной жизни как неправды, как отпадения от естественного, благостного миропорядка. Л. Толстой был самым край­ ним выразителем этого русского народничества. В его лице соединилось народничество религиозное с народничеством социальным.

II Русская вера в «народ» была идолопоклонством, поклонением че­ ловекам и человечеству, сотворением себе кумира из внешней массы. Вера в народ как простонародье, как крестьян и рабочих была верой в эмпирическое количество. Объект этой веры не обусловливался его качествами, его внутренней ценностью, сколько-нибудь постижимой и близкой для веровавшего. Интеллигент, уверовавший в народ, не знал души народной, он не постигал ее в себе самом, в родной ему глубине, он поклонялся народу как неведомому и чуждому, манящему своей да­ лекостью. Истинная душа народа, душа нации как мистического орга­ низма, не определимая никакими социологическими признаками, душа, постижимая прежде всего в собственной глубине каждого сына этого народа, была заслонена народническим идолопоклонством и народни­ ческими иллюзиями. Само религиозное сознание было замутнено и за­ сорено социально-классовой точкой зрения на народ, зависимостью от эмпирической данности, гипнозом категории количества. Для народни­ ческого сознания народ подменил Бога; служение народу, его благу и счастью подменило служение правде и истине. Во имя народа как идола готовы были пожертвовать величайшими ценностями и святынями, истребить всякую культуру, как основанную на неравенстве, всякое бы­ тие, как наследие отцов и дедов. Религия «народа» есть поистине рели­ гия небытия, религия темной, всепоглощающей и всепожирающей без­ дны. Идея народа, определяемого по социально-классовым признакам, есть фальсификация идеи нации, не определимой ни по каким социаль­ но-классовым признакам, объемлющей все классы, все группы и все по­ коления, прошедшие и будущие. Народническая идеология—чисто ин­ теллигентская, она есть выражение оторванности от «народа» и проти­ воположности «народу». Для самого «народа» народничество невозмож­ но. Лучшие люди из «народа», из низшего трудящегося слоя, стремились к свету, к знанию, к культуре, к выходу из народной тьмы, они никогда не идеализировали «народа» и не поклонялись ему. «Народ» долго безмолвствовал. Разные самозванцы пытались за него говорить. Но бессильная народопоклонническая интеллигенция ждала, что «народ» наконец сам заговорит и скажет слово, которое бу­ дет светом для всего мира, и что этот свет просветит народы Запада. Грянула революция, пала старая власть и сломлены были все препят-

748

Статьи 1918 г. ствия для изъявления народной воли. «Народ» получил возможность говорить. Русская революционная интеллигенция, вся изъеденная зас­ тарелыми болезнями, отравившая народ злобными нигилистически­ ми чувствами и мыслями, начала кричать, что в «революционной де­ мократии» раскрывается какая-то неслыханная и невиданная на Запа­ де правда, брезжит свет с Востока. Но правда и свет этот ни в чем не выразились, кроме бессмысленных отвлеченных формул вроде «без ан­ нексий и контрибуций», «вся земля трудящемуся народу» и т. п. Все это выкрикивает интеллигенция, заимствуя свои формулы из плохо переваренных и невпопад примененных западных учений. Но что рас­ крыл из себя и обнаружил тот «народ», в который верили славянофи­ лы и русские революционеры-народники, верили Киреевский и Гер­ цен, Достоевский и семидесятники, «ходившие в народ», новейшие религиозные искатели и русские социал-демократы, переродившиеся в восточных народников? «Народ» этот обнаружил первобытную ди­ кость, тьму, хулиганство, жадность, инстинкты погромщиков, психо­ логию взбунтовавшихся рабов, показал звериную морду. Собственные слова «народа» нечленораздельны, истинные слова еще не родились в народе. За весь этот ужас, за всю эту тьму народную ответственность лежит прежде всего на классах командующих и интеллигентских. Одни не хотели просвещать народ, держали его в принудительной тьме и рабстве; другие идолопоклонствовали перед народом и несли ему но­ вую тьму вместо света, тьму полупросвещения и интеллигентского ни­ гилизма. И в самый страшный и ответственный час русской истории за элементарные блага государства и культуры, за национальное досто­ инство стоит у нас лишь очень тонкий, немногочисленный слой. Слой этот легко раздирается, и под ним обнаруживается зияющая бездна тьмы. Необъятное и темное мужицкое царство поглощает и пожирает все блага и ценности, в нем тонет всякий лик человеческий. Многие прекраснодушные народолюбцы в ужасе оттолкнулись от того, что они увидели и услышали. Совсем недавно еще «народ» был черносотенным и солдатскими штыками поддерживал самовластье и темную реакцию. Теперь в народе победил большевизм, и он теми же солдатскими шты­ ками поддерживает гг. Ленина и Троцкого. Ничто не изменилось. Свет не просветил народную душу. Царит та же тьма, та же жуткая стихия под новыми оболочками, под новыми личинами. Царство Ленина ни­ чем не отличается от царства Распутина.

III Все одержимые народническими иллюзиями и справа, и слева дол­ жны наконец понять, что «народу» поклоняться нельзя и нельзя ждать от него правды, неведомой более культурным слоям, — «народ» нужно

Гибель русских иллюзий 749 просвещать, подымать, приобщать к цивилизации. Прославленное русское смирение было в сущности страшной гордостью и самомне­ нием. И настало время, когда нам нужно наконец настоящее, более простое и элементарное смирение, смирение не перед мудростью рус­ ского народа, а перед законом цивилизации, перед культурой, перед светом знания. Огромное темное мужицкое царство должно пройти долгий путь цивилизования просвещения и просветления. Это — ми­ ровой путь развития, и лишь через него может быть выявлена нацио­ нальная сущность и национальное призвание. Дионисические оргии темного мужицкого царства грозят превратить Россию со всеми ее цен­ ностями и благами в небытие. Разбушевавшаяся темная стихия долж­ на быть введена в нормы, подчинена закону. Без этого нельзя мечтать ни о каком высшем призвании России, так как не будет и самой Рос­ сии. Русский народ не выше закона, это — иллюзия; он не в благодат­ ном царстве; он — ниже закона, он в значительной массе своей в зве­ рином царстве. Это сознание и есть подлинное религиозное смирение, большее смирение, чем полные гордости и самомнения слова о святой Руси или об интернационально-социалистической Руси. Русские сме­ шали свободу с хаосом, смешали самое низшее с самым высшим, верх­ нюю бесконечность — с нижней бесконечностью. И наше поколение жестоко расплачивается за это смешение. Русскому народу нужна еще элементарная правда, он не прошел еще элементарных наук, а мнит себя преодолевшим все науки высшей мудрости. Трагический опыт русской революции подтверждает элементарную правду западничества. Это — не последняя правда, это — правда предпоследняя. Но и пред­ последняя правда бывает до крайности нужна. Пора уже отказаться от той русской иллюзии, что русским нужно исключительно самое конеч­ ное и последнее. Пора излечиться от утопий, от зловредной социаль­ ной мечтательности, пора религиозно смириться перед реализмом, перед правами относительного и среднего. Из русских мыслителей наиболее прав был Чаадаев. Во многом прав был и Вл. Соловьев, он был свободен от народнических иллюзий. Го­ голь видел в России звериные морды и потом каялся в этом. Ныне го­ голевские морды торжествуют. Славянофильство же убито во всех сво­ их видах и формах. Вера в «Святую Русь» ныне звучит нестерпимой фальшью и ложью. Нужно позаботиться о том, чтобы Русь сохранила сколько-нибудь человеческое обличье, чтобы в русском человеке не окончательно погиб образ и подобие Божие. Многие идеи великих рус­ ских писателей потерпели страшное крушение. Достоевский пророчес­ ки предвидел бесовство русской революции в «Бесах», приоткрыл демо­ ническую метафизику революции в «Братьях Карамазовых». Многое ге­ ниально прозревал он в природе русского человека, в особенности в природе русской революционной интеллигенции. Но все положитель-

750 Статьи 1918 г. ные идеи Достоевского о русском народе оказались иллюзией, ныне они звучат ложью. Л. Толстой должен быть признан величайшим рус­ ским нигилистом, истребителем всех ценностей и святынь, истребите­ лем культуры. Толстой восторжествовал, восторжествовал его анархизм, его непротивленство, его отрицание государства и культуры, его мора­ листическое требование равенства в нищете и небытии и подчинения мужицкому царству и физическому труду. Но это торжество толстов­ ства оказалось менее кротким и прекраснодушным, чем представля­ лось Толстому. Вряд ли он сам бы порадовался такому своему торже­ ству. Изобличен безбожный нигилизм толстовства, его страшный яд, разрушающий душу. Для спасения России и русской культуры каленым железом нужно выжечь из русской души толстовскую мораль, низкую и истребляющую. Сам Толстой был бесконечно выше этой морали, но он внес страшную отраву ложной морали, в которой сконцентрирова­ лись широко разлитые средние русские чувства, русские моральные иллюзии и русские ошибки морального суждения. Один из величай­ ших русских гениев оказался погромщиком из морального рвения. Он усилил у русских людей всеистребляющую эгалитарную страсть. Наступил конец всем основным линиям интеллигентской мысли и настроенности, как линии, идущей от Киреевского, так и линии, иду­ щей от Герцена. Славянофильство, народничество, толстовство, рус­ ское религиозное самомнение и русское революционное самомне­ ние — кончены, трагически изжиты. Дальше нет движения на этих путях, дальше разверзается бездна небытия. Русские иллюзии кончи­ лись безобразной оргией. Но гипноз скоро пройдет. После очищения от грехов, от старой лжи нужно начать новую жизнь на новых путях. Исстрадавшиеся русские люди должны будут обратиться к долгому тру­ ду цивилизации. В душах их родятся иные мысли, иное, лучшее созна­ ние. Душа русского народа закалится в более суровой морали. Россия имеет свою миссию, отличную от миссии Германии, Франции и Анг­ лии. Но выполнение этой миссии лежит через культуру, через долг по­ слушания бремени цивилизации. Мы приняли свою отсталость за свое преимущество, за знак нашего высшего призвания и нашего величия. Но тот страшный факт, что личность человеческая тонет у нас в перво­ бытном коллективизме, не есть ни наше преимущество, ни знак нашего величия. Совершенно безразлично, будет ли этот всепоглощающий кол­ лективизм «черносотенным» или «большевистским». Русская земля жи­ вет под властью языческой хлыстовской стихии. В стихии этой тонет всякое лицо, оно несовместимо с личным достоинством и личной от­ ветственностью. Эта бесовская стихия одинаково может из недр своих выдвинуть не лица, а личины Распутина и Ленина. Русская «большеви­ стская революция» есть грозное всемирно-реакционное явление, столь же реакционное по своему духу, как «распутинство», как черносотен-

Гибель русских иллюзий 751 ское хлыстовство. Русский народ, как и всякий народ, должен пройти через религиозную и культурную дисциплину личности. Для этого не­ обходимо отказаться от русских иллюзий. Гибель этих иллюзий не есть еще гибель мира. Нам не дано знать времен и сроков конца мира. И не есть ли эсхатологическое и апокалиптическое истолкование рели­ гиозными народниками всех русских несчастий и русских грехов — одна из русских иллюзий и соблазнов, порожденных русским само­ мнением?

ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ РУССКОГО НАРОДА I. Народ и культура I Русскому интеллигентному обществу, выброшенному за борт жиз­ ни в дни торжества его заветных идей и упований, предстоит многое переоценить после пережитых за последнее время катастроф. Слиш­ ком многие традиционные идеи и оценки не выдержали испытания жизни. И прежде всего должно быть пересмотрено и переоценено тра­ диционное интеллигентское отношение к народу и культуре. Для рус­ ских, радикально настроенных интеллигентных и полуинтеллигентных людей всегда была характерна, с одной стороны, вера в народ и покло­ нение народу, с другой стороны, скептическое отношение к культуре и нелюбовь к культуре. В России никогда не было ничего от духа Воз­ рождения, у русских не было творческой избыточности. Самые твор­ ческие русские люди творили не от избытка, не по свободному порыву, а от страдания и муки, с надрывом, с болезненной рефлексией, с недо­ верием к своему праву творить. Русские люди разных направлений ве­ рили, что народу естественно присуща мудрость, которой недостает им самим, и ждали дня освобождения народа, когда мудрость эта раскро­ ется. Они мало верили в то, что есть мудрость в культуре и что только народ культурный, народ, поднявшийся на более высокий уровень раз­ вития, может раскрыть все заключенные в нем возможности. На этой почве происходила идеализация естественной народной тьмы, и это вело к преклонению перед количественной массой. Идеализация на­ родной тьмы и поклонение трудящимся массам одинаково характер­ ны и для русских народников, и для русских социал-демократов, и те и другие считают культурный слой «буржуазным» и потому находящим­ ся во лжи и неправде. Морально такого рода оценки очень приближа­ ются к толстовству — правду знают лишь трудящиеся физически. Уже для представителей умственного и духовного труда правда закрыта,

Духовные основы русского народа 753 они — привилегированные. Моральное осуждение разделения труда есть осуждение культуры, неприятие тех жертв, которыми она покупа­ ется. Нужно сказать, что марксизм впервые выступил в России как те­ чение более культурное, чем старое народничество, он требовал более высокого интеллектуального уровня, восстал против идеализации рус­ ской отсталости. Но в дальнейшем марксизм подвергся у нас народни­ ческому перерождению, и русские марксисты также начали идеализиро­ вать тьму, если она связана с миром трудовым, и поносить культуру, как порождение мира цензового. Социал-демократическая идеология бес­ качественного труда во всем дает перевес количеству, отрицает значение способностей, образования, опыта, призвания и потому неизбежно ста­ новится во враждебное отношение к культуре. Устанавливается совер­ шенно механическое равенство, независимо от качеств личности, от куль­ турного уровня. Механический, материалистический социализм рассмат­ ривает человека как арифметическую единицу, как носителя известного количества труда—для него не имеют значения качественные различия между людьми, для него не существует индивидуальностей с разным весом и разным значением в общественном организме. Физический труд дает преимущество уже фактической, количе­ ственной своей силой. И социализм устанавливает новую аристокра­ тию количества, аристократию физического труда. В условиях физи­ ческого труда, по этому учению, лучше открывается истина и правда, чем в условиях духовного труда и творчества. Для социалистов-мате­ риалистов преимущество «народа» имеет материальную основу. Для религиозного народничества, например для толстовства, эта основа представляется религиозной. Но «народ», который мыслится естествен­ но близким к истине и правде, не есть великое целое, объемлющее все классы и все поколения, возвышающееся над всеми социальными ка­ тегориями и перегородками, — «народ» этот есть простонародье, для одних преимущественно крестьяне, для других преимущественно ра­ бочие, трудящиеся классы, противополагаемые и классам имущим, и культурному слою. Русские люди все ждали, что «народ» этот в час сво­ его освобождения от гнета скажет новое слово о новой жизни, обнару­ жит какую-то особенную правду. Культурный слой наш никогда не со­ знавал своего достоинства и своего истинного призвания, он почти сты­ дился своей культурности, не видел в ней истинного света, критериев истины и правды, он всегда искал этих критериев вовне, в темном, не зараженном грехом культуры «народе». Такова психология большей части русских писателей. Среди них трудно найти сознание высшего достоинства и призвания писателя, почти все они немного толстовцы. Болезненная рефлексия всегда разъедала русскую интеллигенцию, в ней никогда не чувствовалось мужественной силы, излучающей свет из внутреннего источника. В России в сущности никогда не было духов-

Статьи 1918 г. 754 ной аристократии, ощущающей призвание быть руководящей силой в народной жизни. В русском интеллигентном слое всегда было рефлектирующе-болезненное отношение к культуре, которая считалась зача­ той в неправде и насилии. Толстовство — характерное явление русско­ го духа. Почти все русские где-то в глубине души склоняются перед толстовскими моральными оценками, как недосягаемо высокими. Из того же морального источника проистекает и то, что русский интелли­ гентный человек догматически уверен в правде и справедливости со­ циализма, социализм для него непроблематичен в своей моральной . основе.

II Европейский человек поклоняется творческим культурным ценно­ стям, вдохновлен ими, русский же человек поклоняется народу, вдох­ новлен служением народу. Это традиционное русское народопоклонство совсем не связано с культурой народа, с повышением качественного уров­ ня народа, оно скорее противополагает народ культуре, как правду не­ правде. Русские интеллигентные люди в сущности всегда склонны ду­ мать, что культура «буржуазна» и что русским следует стать выше ее. Так думали не одйи русские социалисты. Так думали и консерваторы-славя­ нофилы, и революционеры-западники. То течение, которое идет от Гер­ цена, всегда брало под подозрение культуру, как порождение «буржу­ азности», и идеализировало мужицкое царство, поклонялось «народу». Крайний правый лагерь и крайний левый лагерь сходились в подозри­ тельном и враждебном отношении к культуре, одинаково идеализиро­ вали непросветленную народную стихию. Большевизм вполне сошел­ ся с черносотенством. В жизни политической это родство выражается в одинаково враждебном отношении к праву. Русский интеллигентный и культурный слой, очень тонкий и теряющийся в окружающей его тьме, в сущности капитулировал перед необъятным мужицким цар­ ством и бессильно склонился перед его притягивающей темной без­ дной. Идолопоклонство перед «народом» было недостатком мужества и изменой своей культурной миссии. Такая бессильная и рефлектиру­ ющая психология очень мешала культурному подъему народа, делу его просвещения, Не может нести свет во тьму тот, кто не уверен в соб­ ственном источнике света, кто не имеет в себе твердой духовной опо­ ры и веры, независимой от окружающего его человеческого количе­ ства. Интеллигенция бессильна была дать народу просвещение, но она отравила народ полупросвещением, разрушавшим народные святыни и льстившим самым темным народным инстинктам. Наша революционная и радикальная интеллигенция в массе своей всегда была полупросвещенной и малокультурной. Она усомнилась в

Духовные основы русского народа 755 высшей культуре, не достигнув ее, не пережив ее. Русский способ пре­ одоления культуры и утверждения русского народа как стоящего выше культуры не может особенно импонировать. В России со слишком боль­ шой легкостью преодолевают культуру те, которые ее не вкусили, кото­ рые не познали ее ценности и ее трудности. Русский гимназист сплошь и рядом считает себя стоящим выше культуры, хотя он прочел всего не­ сколько брошюр, ничего не знает и ничего не пережил. Совсем иной духовный вес имеет, когда преодолеть культуру, освободиться от ее тяжести и перейти к высшей жизни жаждет европейский человек, у которого каждая клетка проникнута священным преданием культу­ ры. Это — трагический процесс. И это — очень серьезно. Русское же возвышение над культурой слишком часто бывает лишь варварством и нигилизмом. Русское отношение к культуре и есть исконный русский нигилизм, которому все слишком легко преодолеть, от всего слишком легко отказаться. Этот нигилизм глубоко заложен в русском народе и обнаруживается в ужасных формах, когда в народе падает вера и мерк­ нут древние святыни под напором нахлынувшего на него полупросве­ щения. Тогда «народ» жестоко мстит «интеллигенции» за разрушение древних святынь отрицательным полупросвещением. Революционная интеллигенция не имела настоящей культуры и не несла ее в народ. Но она не имела и религиозной веры, она утеряла жемчужины христиан­ ства и фактически поверила в свое неверие, в целый ряд отрицатель­ ных догматов, которые представлялись непреложными полупросвещен­ ному сознанию. Что же она могла дать народу? На историческом пере­ вале, в самый ответственный час русской истории она разбудила в на­ роде корыстные и злобные инстинкты, освятила эти инстинкты и сама потом испугалась своего нигилистического дела. Вот горький плод народопоклонства и вражды к культуре. Широкие круги радикальной и социалистической интеллигенции в эти дни ужасает то, что торжеству­ ющий большевизм отдает русскую культуру на погром и разграбление, что он отрицает литературу, отрицает духовный труд и выбрасывает за борт всю интеллигенцию, весь культурный слой. Но это не есть случай­ ное злодеяние большевиков. Это — расплата за долгий путь. Все про­ исходящее в эти темные дни имеет свое оправдание в народопоклонстве и нигилистическом отношении к культурным ценностям, кото­ рым грешили и те, кого ныне громят. Измена духовным основам жиз­ ни не может не караться, ее последствия необходимо изжить, чтобы возродиться к новой жизни.

III Трагично для судьбы России и русского народа, что православное религиозное воспитание, полученное народом, недостаточно предох-

756 " ' Статьи 1918 г. раняет от нигилизма и от буйства темных хаотических стихий. Русское православие создало образы ослепительной святости, оно воспитало в народе поклонение святости и святым, оно дало возможность много­ страдальному русскому народу смиренно нести свою тяжелую долю, оно открывало каждой душе человеческий путь спасения. Но русское православие не давало того закала личному и народному характеру для жизни исторической и для созидания культуры, который на Западе да­ вало католичество, а по-своему и протестантство. Наше народное рели­ гиозное воспитание не было благоприятно культуре. Наше духовенство не давало народу необходимого просвещения. В народе религиозно вос­ питывался дух смирения по отношению к власти, но совершенно не вос­ питывался дух активности и самодисциплины. К самоуправлению на­ род не был подготовлен всем своим прошлым. В русском православном сознании заложено своеобразное народничество, недоверие к культуре и культурному слою. Это недоверие распространяется не только на атеи­ стическую интеллигенцию, которая и не заслуживает иного к себе от­ ношения, но и на иерархию высшей культуры. На Западе католичество боролось с безбожной культурой, с антихристианским просветитель­ ством, но оно само создало великую культуру, латинскую культуру За­ пада и поддерживало не только священное предание Церкви, но и свя­ щенное предание культуры, оно воспитывало личность для жизни в истории и для работы в цивилизации. Результаты этого воспитания в секуляризованном виде остались и в народе, потерявшем католичес­ кую веру. Католичеству совершенно чуждо враждебное культуре народопоклонство. На католической почве никогда не рождалось идолопок­ лонство перед народом и естественной народной мудростью. Мудрость видели во Вселенской Церкви, в Церковном Разуме, а не в народной стихии. У нас же почти не было священного предания культуры, со­ зданного и освященного нашей Церковью. Сейчас мы вкушаем горькие и ядовитые плоды русского ложного отношения к народу и к культуре, нашего старого поклонения народу и нашей старой враждебности к культуре. Горьким опытом узнаем мы, что значит восстание народа, не принявшего еще культуры и громя­ щего культуру, что несет с собой восстание количественной массы, не подчиненной никаким качествам, сбросившей всякую норму и закон. Это есть расковывание первозданной хаотической тьмы. Закон госу­ дарства, закон цивилизации сдерживает до времени темный и звери­ ный хаос, грозящий уничтожением всякого космического лада, подоб­ но тому, как природная закономерность сдерживает его для всего ми­ рового целого. Поклонение народу как факту, как непросветленному количеству есть безбожное идолопоклонство. Народ как факт, как эм­ пирическая данность не может быть святыней, он сам прежде всего нуждается в святыне, которую он поставил бы выше себя, в свете, кото-

Духовные основы русского народа 757 рый просветил бы его естественную тьму, связанную с первородным грехом человеческим и с падением человека в состояние звероподоб­ ное. Религиозного отношения к себе заслуживает не народ, а человек как образ и подобие Божие. Культура сама по себе также не может быть обоготворяема, но в культуре есть ценности, которые несут на себе от­ блеск божественного света и которые заслуживают почитания и береж­ ного к себе отношения. Народ как эмпирический факт, не заслуживает никакого почитания и поклонения, в нем нельзя искать критериев прав­ ды. Но в глубине души народной скрыты возможности высшей жизни, и возможности эти должны перейти в активное состояние через куль­ туру. Народ, раскрывший в себе высшие качества, народ просветлен­ ный и в благородном смысле этого слова культурный есть задание, а не данность. Высшая творческая духовная жизнь есть достояние немно­ гих, она не поддается демократизации. Но и многие могут и должны быть подняты до среднего культурного уровня, могут и должны быть качественно повышены настолько, чтобы преодолеть власть тьмы. Лишь в меру преодоления этой тьмы народ призывается к активной исторической жизни, к определению судеб государств. Это просветле­ ние тьмы предполагает иерархические ступени. Вот почему задачам культурным принадлежит духовное главенство над задачами полити­ ческими, и принцип эволюционный должен быть нравственно постав­ лен выше принципа революционного. Одоление хлынувшей на нас народной тьмы не может быть достигнуто одной политикой, револю­ ционной или контрреволюционной, оно предполагает пробуждение ре­ лигиозного света в душе народа. И прежде всего должен произойти ра­ дикальный переворот во всех оценках на духовных вершинах русского общества, поворот от народопоклонничества и идеализации народной стихийности к преклонению перед ценностями и к творчеству духов­ ной и материальной культуры. Народ наш без смирения перед культу­ рой и без творческого отношения к культуре обречен на разложение и гибель.

II. НАРОД И ЦЕРКОВЬ I В эти темные и страшные для России дни нередко приходится слы­ шать нарекания на Церковь. Почему молчит Церковь, почему Собор не скажет своего властного слова об ужасах, переживаемых Россией, о духовном падении русского народа? Пусть Церковь не должна зани­ маться политикой, пусть должна она стоять бесконечно выше полити­ ческой борьбы. Но ведь не о политике ныне идет речь. Погибает Рос­ сия. Душа народа растлилась и пала так низко, как никогда не падала,

758 Статьи 1918 г. корысть и злоба, зависть и месть безраздельно правят русской жизнью. Казалось бы, нарекания на Церковь и, в частности, на Собор имеют основание. Так, до революции многие недоумевали, почему Церковь не возвышает своего голоса против зла самовластья, против растления власти, против царства распутинства. Плохо то, что как говорящие, так и предъявляющие разные требования Церкви, слишком часто говорят это со стороны, издалека, сами они не в Церкви и от Церкви давно от­ пали, но в трудные минуты готовы прибегнуть к Церкви по соображе­ ниям утилитарно-политическим. Та самая интеллигенция, которая все делала для разрушения Церкви, которая в течение полустолетия под­ рывала веру в народе, теперь испугана плодами своей деятельности и готова внешне цепляться за Церковь, как за якорь спасения. Жалуются, что Церковь как бы покинула народ, недостаточно заботится о нем, недостаточно руководит им в трудные минуты его исторической жиз­ ни. Пусть это верно. Но ведь есть и другая сторона, о которой забыва­ ют люди, для которых вопрос о Церкви — внешний вопрос. Народ сам покинул Церковь, сам отпал от Церкви, сам лишил себя ее помощи, ее благодатных даров. Человеку и народу предоставлена свобода быть в Церкви или отпасть от нее. Спасение может быть лишь свободным. Церковь никого не держит насильственно в своем лоне. Насилие может быть лишь делом государства. Революция многое выявила, и в этом, быть может, единственное ее значение, она разделила сферы церковной сво­ боды и государственного насилия. Русская революция обнаружила ту старую истину, которая для многих была недостаточно ясна, — Церк­ ви изменила и от нее отпала не только русская интеллигенция, как при­ нято было думать и говорить, но и русский народ изменил Церкви и отпал от нее. И это ослабление религиозной энергии русского народа произошло уже давно. Отсюда — слабость и немощь видимой русской Церкви, которая так смущала и мучила лучших, наиболее религиозных русских людей. Отсюда и возможность страшных слов о параличе рус­ ской Церкви. Необходимо задуматься над странным русским противо­ речием: русский народ объявили самым религиозным, единственным религиозным народом в мире, а Церковь русская была в унижении, в немощи, в параличе. Если в старой России, до революции, Церковь была долгое время в рабстве у самодержавного государства и управлялась деспотически то Победоносцевым, то Григорием Распутиным, если после революцион­ ного переворота Церковь бессильна справиться с безбожной народной стихией и не может иметь определяющего влияния на судьбу России, то это означает не немощь той Церкви Христовой, которой не одоле­ ют и врата адовы, а немощь церковного народа, духовное падение на­ рода, слабость веры, утерю религиозной верности. Церковный народ, церковное человечество составляют неотъемлемую часть исторической жизни Церкви на земле. И невозможно могущественное проявление и

Духовные основы русского народа 759 процветание Церкви в жизни исторической, когда народ в значитель­ ной своей части изменил вере и отпал от Церкви. Церковь пребудет, если останется всего три праведника, Церковь основана на качестве, а не на количестве. Но когда отпадает от Церкви и изменяет ей челове­ ческое количество, человеческая масса, Церковь уходит в глубину, де­ лается более катакомбной и нельзя ждать от нее могущества в истори­ ческих проявлениях. Изменивший Церкви человек и изменивший Цер­ кви народ не может предъявлять Церкви никаких требований. Если в Русской Православной Церкви совсем почти не было жизни прихода, не было соборности, то вина лежит не на Церкви Христовой с ее непре­ ходящими святынями, а на церковном народе, на человеческих грехах иерархии, на человеческой религиозной немощи. В нашей Церкви слишком слабо была выражена человеческая активность. И те, кото­ рые своим религиозным сознанием закрепили и освятили эту слабость человеческой активности, виновны в ослаблении и падении церков­ ной жизни. Немощь Церкви есть лишь наша собственная религиозная немощь, лишь проекция вовне нашего религиозного бессилия и неверия, отсутствие в нас дерзновения перед Господом. Активность Церкви в исторической жизни предполагает положительную религиозную силу человеческой стороны церковного организма. Церковь Христова есть богочеловеческий организм. Слабость и падение Церкви, мерзость и запустение на месте святом есть лишь слабость и падение церковного народа, неверие человека.

II Ход русской революции выяснил уже одну горькую для нас, рус­ ских, истину, которую необходимо мужественно признать. В свете богочеловеческого церковного сознания должно быть переоценено ста­ рое положение об исключительной религиозности русского народа, которое поддерживали и славянофилы, и самые большие русские пи­ сатели. Продолжать это утверждать было бы страшной фальшью и ло­ жью. Длительная слабость, зависимость, «параличность» русской Цер­ кви1 не может не вызывать подозрительного отношения к русскому церковному народу, к русской религиозности. Народ богоносный, в котором сильна была религиозная вера и религиозная верность, не до­ пустил бы, чтобы Церковь его впала в столь зависимое положение, он сделал бы Церковь определяющей силой своей истории. Некогда, во времена св. Сергия Радонежского, Церковь и была определяющей си­ лой русской истории. Но это было очень давно. Тогда народ был дру­ гим. Тогда дух всей мировой эпохи был иным. Со времени раскола в русской Церкви церковный народ ослабел. Особенная религиозность русского народа давно уже должна быть поставлена под знаком сомне-

760 Статьи 1918 г. ния. В массе народной эта религиозность всегда была полухристиан­ ской-полуязыческой. Но и это исконное полуязычество русского наро­ да все-таки религиозно бесконечно выше и благороднее того неверия и нигилизма, которое все более и более охватывает народ. Лучше покло­ няться фетишу, чем самому себе, своей корысти, своему произволу. Ин­ теллигентское полупросвещение быстро убило остатки веры в массе рус­ ского народа. И как это ни горько, но нужно иметь решимость признать, что ныне русский народ менее религиозен, чем многие народы Запада, что религиозная культура души в нем слабее. Полный нигилизм легче всего овладевает русским человеком. И пора перестать видеть в этом нигилизме обратную сторону исключительной русской религиозности, которой всегда нужно все или ничего. Нигилизм есть страшная болезнь русского духа, которую нужно перестать идеализировать. Мы жалуемся, что Бог покинул нас и что Церковь Его не дает нам благодатной помощи, которая явилась бы источником нашей силы, помогла бы нам справиться с ужасами нашего времени и спасти Рос­ сию от гибели. Но мы слишком забываем, что мы сами оставили Бога, ничего не делали для Него и для Его Церкви, и что вина наша перед Христом не может не иметь внутренней кары. Есть движение от Бога к человеку; оно всегда происходит в Церкви, и в нем свыше ниспосыла­ ются благодатные дары. Но есть и движение обратное, встречное, от человека к Богу. Высшая религиозная жизнь есть всегда встреча любви Божьей и любви человеческой. И вот нужно признать, что это встреч­ ное движение любви человеческой слишком слабо и немощно в каж­ дом из нас и во всем русском народе. Оттого так мрачна и страшна наша жизнь. В слишком трудные минуты жизни мы готовы возложиться на Бога, вспоминаем о Нем и выражаем претензии к Церкви, но сами сделать для Бога ничего не хотим и в Церкви не проявляем никакой жертвенной человеческой активности. В светлые наши минуты мы ве­ рим, что Христос — наш Искупитель и Спаситель, и мы готовы искать помощи в Христовой любви к нам. Но наша собственная любовь ко Христу, наше ответное Ему движение слабы и ничтожны. Христос по­ страдал за нас, кровь Его вечно проливается для искупления наших гре­ хов и вечно совершается голгофская Его жертва для спасения нашего в жизни вечной. Но мы не хотим облегчить бремя жертвы Христовой нашей собственной жертвой, нашей собственной любовью. Мы почти негодуем, что Церковь молчит и бездействует, когда мы погибаем, когда погибает народ, мы выражаем нетерпение и требуем насильственного вмешательства Божьего Промысла, который сосем недавно еще не ка­ зался нам столь нужным. Но народ погибает от своей измены, от свое­ го духовного падения, от своей низости. Бог не может и не хочет наси­ ловать злую свободу людскую. Христос ждет свободной любви челове­ ка. Ныне у многих из нас, русских христиан, силен ужас перед надви­ гающейся тьмой, сильна ненависть к сеятелям тьмы, но слаба свободная

Духовные основы русского народа 761 любовь ко Христу, и нет между нами братства во Христе. Такая духов­ ная атмосфера не может быть благоприятна для восприятия благодат­ ной помощи Христовой. Со стороны, издали, ничего нельзя воспри­ нять в Церкви и нельзя предъявлять к Церкви никаких требований. Каждый должен быть в Церкви и являть собой возрождение силы Цер­ кви над нашей грешной жизнью.

III Много ожиданий связывалось с Собором. Но Собор может быть лишь таким, каков церковный народ. Если в церковном народе слаба религиозная энергия, то она не может быть сильна и в Соборе. Собор соединяет и укрепляет религиозную энергию, но он не может ее со­ здать из пустоты, из человеческого ничтожества. Та особенная благо­ дать, которая почиет на Соборе, предполагает и особенную обращен­ ность человека к Богу. Собор собирается в трудное время религиозно­ го падения и религиозной измены русского народа, после слишком долгого рабства и паралича русской Церкви. Ему не предшествовало никакого церковного движения снизу, в народной жизни, в первич­ ных ячейках Церкви. Русская духовная иерархия была не на высоте сво­ его призвания, в ней веками воспитывалась пассивность, послушность всякой власти и не выработалось сознания церковного достоинства. Иерархи русской Церкви не привыкли говорить властные слова, они не были духовными водителями народа. И эта слабость русского духо­ венства имеет какие-то основания в слабости самого церковного наро­ да. Народ имеет соответствующую ему власть светскую и власть духов­ ную. И нечего удивляться и негодовать, что Собор не говорит доста­ точно властного слова о судьбе России. Властное слово Церкви пред­ полагает религиозно размягченные сердца в народе воспринимающем. Сердца окаменевшие ничего не услышат и не узнают. Вот почему в посланиях и литературных памятниках Собора много условности и риторичности, в них слишком чувствуется подделка под старый цер­ ковный стиль. Нового церковного стиля нет, потому что нет религиоз­ ной энергии, по силе равной религиозной энергии былых времен. Не чувствуется достаточно глубокой связи между Собором и народом. И Собор остается изолированным в бушующем океане народной жиз­ ни. Нет дыхания творческого духа в Соборе, потому что нет этого жи­ вительного дыхания в церковном человечестве, в церковном народе. Церковь пришла в состояние полного нестроения, и Собор должен был заняться бытовым устройством Церкви, определением ее отношения к государству, установлением патриархата и т. п. Но Собор оказался не на высоте тех религиозных тем, которыми мучилось меньшинство рус­ ских религиозно алчущих людей. Собор может быть органом церков­ ного возрождения, но он не может создать церковного возрождения.

762 Статьи 1918 г. Всякий народ может жить сильной и здоровой исторической жиз­ нью лишь в том случае, если он имеет сильные и здоровые духовные основы жизни. Без этих основ разваливается и вся материальная жизнь народа. Духовными основами жизни народа могут быть лишь религи­ озные основы, лишь они дают дисциплину души. Эти дисциплиниру­ ющие основы народной жизни не могут быть даны отвлеченной фи­ лософией или отвлеченной моралью. Эти духовные основы должны иметь свою символику. Символические знаки имеют магическую власть над душой народной и их уничтожение влечет за собой душевный рас­ пад. Так армия разлагается, когда уничтожается символический знак отдания чести. Религиозная жизнь народной массы вся связана с куль­ товой символикой, и она возможна лишь в Церкви, в конкретной ис­ торической Церкви, она может быть лишь церковной жизнью. Когда масса народная отпадает от Церкви, она отпадает и от всякой религи­ озной жизни, теряет духовные основы своей жизни. Народное сектант­ ское движение, которое многим представляется переходом к более вы­ сокому типу религиозности, кончается полным рационализмом и не­ верием. Роковой процесс отпадения народной массы от Церкви про­ исходил и на Западе. Но там религиозное воспитание человеческой души было таково, что и после утраты веры и отпадения от христиан­ ства остался крепкий осадок э форме норм цивилизации и культуры, которые были секуляризованными религиозными добродетелями. Хри­ стианское сознание различия между добром и злом осталось у народов Запада и удерживает их от полного распада. Э русском народе, не име­ ющем цивилизации, отвращающемся от серединного царства культу­ ры, отпадение от христианства влечет за собой падение всяких духов­ ных основ жизни, т. е. чистейший нигилизм. Русский человек считает все дозволенным, если нет Бога, нет бессмертия. Это раскрыл Достоев­ ский2 . Это подтверждается и русской революцией. Так называемыми культурными ценностями живут лишь очень немногие. Нам нужно покаяться и признать, что западные народы и до сих пор остаются ре­ лигиозно более крепкими, чем русский народ. Русские — религиозно хрупки и неустойчивы. Перед избранными русскими людьми раскры­ вается безмерность и бесконечность, неведомые западным людям, но в массе своей русские люди впадают в нигилизм. Духовное возрождение, подъем духовной энергии может начаться лишь после покаяния. В «на­ род» как носителя истинной веры более верить нельзя. Мы должны обратиться внутрь себя и из собственной глубины начать церковное объединение и творчество. Церковное народничество есть ложь и со­ блазн. Избранная интеллигенция должна возрождать в народе Христо­ ву веру. Но отныне церковный народ будет составлять меньшинство. К старой бытовой религиозности нет возврата. Начинается период со­ знательной религиозности. Мир вступает в новый возраст.

РОССИЯ И ВЕЛИКОРОССИЯ I Ядро России — Великороссия — подверглось в процессе революции наибольшему разложению, оно стало очагом большевизма. Многие даже видят в большевизме характерно великорусское явление. В великорус-. ском племени есть метафизическая истеричность и склонность к болез­ ненной одержимости. Это чувствовалось всегда в великорусских сектах, в самосожигателях1, в хлыстах, это гениально отразилось в творчестве Достоевского, это обнаруживается в неспособности признать права от­ носительного, в исключительной склонности к крайнему и предельно­ му. Малороссы более рассудительны, в них сильнее инстинкт самосохра­ нения. В Малороссии не было того духовного напряжения, которое выз­ вано было татарским игом, и там всегда сильнее были западные влия­ ния. Нет национальности великорусской, как нет национальности малорусской, есть лишь русская национальность. Но существуют пле­ менные областные особенности, которых отрицать невозможно. И ве­ ликорусские особенности оказались роковыми в ходе революции. Сила, собиравшая Великую Россию, уничтожила свое собственное тысячелет­ нее создание. Русская революция существенно отличается от всех быв­ ших в мире революций и более всего от революции французской — она разложила Россию, единую и великую, и тяжело ранила русское нацио­ нальное чувство. Россия — величайшее в мире государство — рассыпа­ лось в несколько месяцев, превратилась в кучу мусора. Дело всей рус­ ской истории, дело собирания России с Ивана Калиты, дело Петра Вели­ кого, дело всей русской культуры — Пушкина и Достоевского — отме­ няется, истребляется, объявляется ненужным, злым делом. В русской революции обнаружилась темная реакционная стихия, враждебная вся­ кой культуре большого стиля. Такого отречения от собственной исто­ рии, такой измены великим историческим заветам не было еще никогда и нигде. Это — самоубийство народа, отказ его от великого прошлого и великого будущего во имя корысти данного мгновенич; из нигилизма,

764 Статьи 1918 г. объявшего душу народную. Ныне живущее поколение русского народа не выдержало исторического испытания, оно не пожелало нести жерт­ вы, которых требуют великие задачи, оно размотало полученное от пред­ ков наследство, принадлежащее не ему одному, но и всем потомкам. Рос­ сия великая и единая, великое и единое русское государство, великая и единая русская культура созданы не нашим поколением, за ними стоят подвиги, жертвы и усилия многих поколений, всего русского народа на протяжении его тысячелетнего существования. Русский народ имеет свою единую, неделимую судьбу, свой удел в мире, свою идею, которую он призван осуществлять, но которой мо­ жет изменить, которую может предать в силу присущей ему человечес­ кой свободы. Распадение связи времен, полный разрыв между прошлым и будущим, надругательство над великими могилами и памятниками прошлого, жажда истребления всего бывшего и отошедшего, а не вос­ кресения его для вечности есть измена идее народа как великого цело­ го, есть предательство ценностей, непреходящих по своему значению. Русский народ в самый ответственный час своей истории отрекается от великого во имя малого, от далекого во имя близкого, от ценностей во имя благополучия, призрачного и преходящего. На место Петра возносятся Ленин и Троцкий, на место Пушкина и Достоевского — Горький и безымянные люди. Пушкин предвидел эту возможность и гениально раскрыл ее в «Медном всаднике». Произошло восстание Ев­ гения, героя «Медного всадника», против Петра, маленьких людей с их маленькими и частными интересами против великого человека, про­ тив великой судьбы народа, против государства и культуры. И нару­ шен был завет Пушкина: Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия; Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра!2 Само явление Пушкина возможно было потому, что Петр «вздер­ нул Россию на дыбы», приобщил ее к мировой культуре и уготовил русскому народу удел великого народа. Но маленький Евгений не хо­ тел принять великой судьбы народа, он в ужасе отступил перед жертва­ ми, которых требует эта судьба. Добро, строитель чудотворный! — Шепнул он, злобно задрожав, — Ужо тебе!..3

Россия и Великороссы* 765 Он не мог примириться с гибелью своих личных, частных надежд, не вынес столкновения великого дела Петра со своими маленькими де­ лами, со своей маленькой судьбой. Не мирилась с этим и большая часть русской интеллигенции, а ныне не вынес этого взбунтовавшийся народ русский. В русской революции и в предельном ее выражении — большевиз­ ме — произошло восстание против Петра и Пушкина, истребление их творческого дела. Долгий идейный путь русской интеллигенции с Белин­ ского вел к этому восстанию и истреблению. Традиционное русское на­ родничество всегда было враждебно великому государству и великой культуре, всегда требовало свержения ценностей во имя народного бла­ га и народных интересов, истребления качеств во имя количества.

II Многие наивные и непоследовательные люди думают, что можно отвергнуть Петра и сохранить Пушкина, что можно совершить раз­ рыв в единой и целостной судьбе народа и его культуры. Но Пушкин неразрывно связан с Петром, и он сознавал эту органическую связь. Он был поэтом императорской, великодержавной России. Связан с делом Петра и со всем петербургским периодом русской истории и Достоевский. Своеобразное славянофильство Достоевского не меша­ ло ему иначе оценивать Петра, чем оценивали его старые славянофи­ лы. Все герои Достоевского — герои петербургского, императорско­ го периода русской истории. В душе их отразилась вся сложность судь­ бы Великой России. Великая русская литература связана с великим русским государством. Русская литература поведала всему миру о су­ ществовании единой нераздельной России, духовно объединенной единым, царственным русским языком. Эманации великого русского языка покоряли все народности, населяющие Россию, духовной мо­ щью своей заставляли признать русскую литературу своей литерату­ рой, вызывали сознание принадлежности к единой, великой культуре Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого. Ныне посягнули на это царственное значение русского языка. Первыми посягнули украин­ цы, которые совершают отступничество от народа Пушкина и Дос­ тоевского, свергают царственный русский язык во имя малорусского наречия и разделяют Россию. Побеждают духи партикуляризма, про­ винциализма, сепаратизма. Эти духи, эти мелкие бесы также разру­ шают Великую Россию и русскую культуру, как и большой бес интер­ национализма. Отрицается с разных концов существование России, русского народа, русской идеи. Русское подменяется частными, партикуляристическими определениями, в том числе и великорусским. Ве­ ликий русский народ не хочет более существовать, он уступает место

766 Статьи 1918 г. каким-то новым, частным, малым образованиям, он раздавлен сверху отвлеченным чудовищем интернационала, снизу мелко эгоистичес­ кими национальными самоутверждениями. Вот почему нужно прямо и решительно заявить — никакой вели­ корусской культуры нет, как нет и культуры малорусской, есть только единая русская культура, объединенная великим русским языком, ко­ торый не есть язык великорусский. Нет великорусской истории, есть лишь русская история. Образование северного великорусского государ­ ства и великорусской культуры было бы завершением распадения Рос­ сии, возведением болезни, переживаемой Россией, в идею. Провинци­ ально-областных особенностей Великороссии и великорусского племе­ ни, равно как Малороссии и малорусского племени, никто не отрицает. Но национальность есть лишь русская, а не великорусская и малорус­ ская, культура русская, государство русское, объемлющее многие про­ винциальные особенности. Великороссия есть лишь центральное ядро России, вокруг которого образовалось русское государство и русская культура, но весь смысл существования этого ядра в том, что оно яв­ лялось носителем русской великодержавности и русской культурной идеи.

III Россия не только географическое понятие, она измеряется не толь­ ко материальными пространствами. Россия прежде всего духовное по­ нятие, она имеет внутреннее измерение, не прикрепленное ни к каким губерниям и областям. Духовно существует Россия, русский народ и русская культура. Она задумана в мысли Божьей, и бытие ее превышает наше ограниченное эмпирическое существование. Разрушить замысел Божий не в силах злой человеческий произвол. Духовного бытия России не могут убить никакие материальные катастрофы. Если от России останется лишь одна из великорусских губерний и в ней лишь небольшая кучка людей оста­ нется верной духовному бытию России и идее России, то и на этом не­ большом пространстве, в этой небольшой кучке будет продолжать су­ ществовать Россия, и она перейдет в вечность. И загнанные в катаком­ бы, мы будем продолжать себя чувствовать сынами России и будем верны великой русской культуре Пушкина и Достоевского, подобно тому как мы будем продолжать себя чувствовать христианами и сына­ ми Церкви и после того, как гонения на Церковь Христову загонят нас в катакомбы и там придется нам творить свои молитвы. Никакая вне­ шняя, материальная судьба не может нас заставить изменить русской идее. Верность до конца возможна и тогда, когда не осталось уже ника-

Россия и Великороссы* 767 ких земных надежд. А нам рано еще терять всякие надежды. Россия может еще воскреснуть. Быть может, она должна была умереть, чтобы воскреснуть к новой жизни. В этом великая тайна христианского ис­ купления, существующая не только для отдельных людей, но и для це­ лых народов. В русскую идею входит страдание как необходимый внут­ ренний момент. Пусть лучше существует страдающая, больная и неус­ троенная Россия, чем благоустроенные и самодовольные штаты Великороссии, Малороссии, Белоруссии и других областей, возомнивших себя самостоятельными целыми. Распадение России, отделение от нее окраин поставило центр ве­ ликорусский в трагическое положение. Необходимо оздоровить и орга­ низовать великорусский центр России. Это вполне оправданное и здо­ ровое движение. Но оно не должно поддаваться заразной болезни рас­ пада и провинциального партикуляризма. Колонизация окраин, кото­ рая совершалась на протяжении всей русской истории, не была злым недоразумением, это был внутренне оправданный и необходимый про­ цесс для осуществления русской идеи в мире. Так называемая Великороссия сама по себе не могла и не может существовать, она обречена на бедственное и нищенское существование. Нельзя мыслить Великую Россию без юга, без его богатств. И нельзя не видеть страшной измены и страшного преступления и разрушения всего дела русской истории, осуществлявшего идею России. Русский народ должен был пройти через неслыханные унижения и падения, чтобы в нем пробудилось сознательное национальное чувство и сознательная национальная активность. Огромное значение в оздо­ ровлении русского народа и в освобождении его от злого наваждения будет иметь начавшееся гонение на Церковь. Революция посягнула на святая святых народной души, она обнаружила свою антихристианскую природу; как раньше обнаружила антинациональную природу. И если жив еще русский народ, если он не окончательно духовно погиб, в нем должно пробудиться острое религиозно-национальное чувство. Великий народ может достойно существовать, если он остается в глубине своей верен вечным духовным основам своего существования. Франция и после всех падений и измен остается в духовной своей основе Францией, сред­ невековой, католической, рыцарской, в ней не окончательно умер тот дух, который предков нынешних французов подвинул на крестовые по­ ходы. Это почувствовалось во время войны. Православная Церковь не только святыня для всякого верующего, но и великая ценность, вели­ кое духовное сокровище русской культуры, духовная основа жизни рус­ ского народа. С Церковью связана и русская идея, призвание русского народа в мире. Если русский народ окончательно перестанет быть хри­ стианским народом, то он потеряет свое значение в мире. Должна быть осознана русская идея, национальная и религиозная, выводящая нас в

768 Статьи 1918 г. мировую ширь, преодолевающая всякий замкнутый национальный провинциализм. История идет к соединению, а не разъединению, т. е. христианство должно побеждать в ней языческий партикуляризм. Рус­ ская идея, вдохновленная вселенским христианством, победит и страш­ ный бес интернационализма — это отвратительное искажение идеи все­ ленского единства и братства человечества.

ОЗДОРОВЛЕНИЕ РОССИИ I Россия тяжело больна. Болезнь эта имеет материальные симптомы разложения нашего государственного и социального организма. Но в основе своей это духовная, а не физическая болезнь. Корни материаль­ но видимой общественной жизни народа скрыты в невидимой глуби­ не. Глубина же эта всегда есть жизнь духовная. Россия не может быть излечена одними материальными средствами. Не только тело, но и душа больна. Выздоровление России предполагает прежде всего оздоровле­ ние духовных основ жизни русского народа и руководящих кругов рус­ ской интеллигенции. Ложные идеи интеллигенции дали свои ядови­ тые плоды. Теперь интеллигенция обязана сознать свои грехи и, ошиб­ ки и нести народу более здоровые идеи, в которых будет возрождаться энергия. Мы знаем, какие идеи погубили Россию, и знаем, что возро­ дить Россию могут лишь идеи противоположные. Духу тлетворному нужно противопоставить дух животворящий. Что в основах матери­ альной жизни народов лежат духовные начала их жизни, это истина более глубокая, чем та поверхностная истина, которую проповедует экономический материализм. Теперь и в газетах, которые всегда с от­ вращением относились к религии, заговорили о том, что без религиоз­ ных основ не может существовать государство. Эта истина проникает и в самые позитивно настроенные партии. Экономическая жизнь на­ рода, его экономическая производительность зависит от дисциплины личности, от духовного склада народа, от его религиозного типа. Ря­ дом научных исследований обнаружена связь между экономическим развитием Англии и религиозным воспитанием английского народа. Эта связь прослежена и в других странах. Католичество по-одному, протестантство по-другому воспитывали народы Запада для истори­ ческой жизни, вырабатывали закал характера, необходимый для сози­ дания культуры. Католичество проникнуто духом универсализма. Но 25 Падение с в я щ е н н о г о Русского царства

770 Статьи 1918 г. оно же развивает и дисциплинирует личность. В католичестве всегда была динамическая энергия, которая играла руководящую роль во все­ мирной истории. Православное религиозное воспитание неблагопри­ ятно для исторической жизни народов; оно мало научает обществен­ ному и культурному строительству, мало дисциплинирует личность. Православие все колеблется между максимализмом святости и мини­ мализмом довольно низменной бытовой жизни. Русское православие мало дает для той огромной середины жизни, в которой совершается история и творится культура. К. Леонтьев не без основания говорил, что «русский человек может быть святым, но не может быть честным». Русское православие создало ослепительные образы святости и воспи­ тало в народе культ святости и святых. Но очень мало сделало для раз­ вития в русском человеке честности и ответственности, для религиоз­ ного укрепления в нем энергии, необходимой для творчества истории и культуры. В русской религиозности всегда преобладали черты вос­ точной пассивности. В этом типе религиозности всегда было слабо вы­ ражено начало личности. Личность расплывалась и тонула в природ­ ном коллективизме, который принимали за духовную соборность. Многие психологические черты русской православной религиоз­ ности в секуляризованном виде перешли в атеистическую русскую ин­ теллигенцию. Православное воспитание не оставило в душе русского человека твердого осадка в форме культурных добродетелей, норм ци­ вилизации, как оставило религиозное воспитание на Западе. Русский человек легко переходит из религиозного состояния в состояние со­ вершенно нигилистическое. Если нет Бога и бессмертия души, то рус­ скому человеку все представляется дозволенным. Он появляется со­ вершенно нагишом. Русская революция обнаружила недостаточность религиозного воспитания русского народа. Духовная основа русско­ го государства, русского хозяйства, русской культуры расшатана с нео­ бычайной легкостью. Личность русского человека подверглась распа­ дению, в ней утерян духовный центр. Вера ослабела в русском народе, а цивилизации в нем не оказалось. Интеллигенция давно уже отпала от веры христианской и воодушевлялась иной верой, социалистической, верой в грядущий земной рай. Эта вера не давала никакой дисциплины личности. Нездоровая социальная мечтательность разнуздывала лич­ ность. Социалистическая вера парализовала чувство ответственности и породила непомерную притязательность. Русский человек переска­ кивает от первоначального коллективизма к коллективизму социалис­ тическому. Школы личной дисциплины и личной ответственности он не прошел. Если православная вера русского человека не вполне была благоприятна личному творчеству и историческому действию, то со­ циалистическая вера по-новому неблагоприятна этому. Восточный склад религиозности принижал человека, а когда религиозная вера ос-

Оздоровление России 771 лабела, человек освободился в совершенно хаотическом, недисципли­ нированном и болезненном состоянии. Когда я критикую православ­ ное религиозное воспитание, я менее всего хочу судить Церковь, кото­ рой не одолеют и врата адовы, я имею в виду русский тип религиозно­ сти с его человеческой стороны. Этот тип слабо защищен от перехода в состояние совершенно хаотическое и нигилистическое. Но только Цер­ ковь учила русский народ правде, и без Церкви не может он быть спа­ сен от духовной смерти.

II Оздоровление России прежде всего предполагает переход руково­ дящих кругов ее интеллигенции от сознания материалистического и атеистического, приведшего к нравственному вырождению и духовно­ му упадку, к сознанию религиозному, т. е. возрождение духовных ос­ нов жизни. В самой же религиозности русской должно открыться бо­ лее активное и ответственное человеческое начало. Менее всего, конеч­ но, это значит, что я хотел бы для России лютеровской реформации. Лютеровская реформация исчерпала себя на Западе, и она не соответ­ ствует ни характеру русского народа, ни исторической задаче России. Но в России происходит огромный и болезненный переворот, и он не может не сопровождаться религиозной реформой, религиозным об­ новлением. С большим основанием можно сказать, что для русской религиозной жизни необходимо соединение Церквей и пробуждение человеческой активности в Церкви. То, что на Соборе не был поднят вопрос ни о соединении церквей, ни о возможности творческого раз­ вития в Церкви, обнаруживает лишь, что он собрался скорее в период религиозного упадка церковного народа, чем религиозного подъема его. Но потрясения революции не могут не привести к религиозному углублению и пробуждению религиозной энергии в народе, исстрадав­ шемся и разочарованном в социальных обетованиях. Религиозное оз­ доровление и возрождение русской интеллигенции и русского народа должно повести за собой и совершено иное, более творческое и более ответственное отношение к жизни. В основу общественности должны быть положены иные начала и иные оценки, чем те, которые до сих пор у нас господствовали. Народ­ ническая идея распределения и раздела, целиком владевшая русской интеллигенцией и легко воспринятая русским народом как движение в направлении наименьшего сопротивления, погубила Россию. Во имя этой идеи Россия растерзана и разорвана на части. На практике идея эта, казавшаяся столь возвышенной ряду поколений, привела к всерос­ сийскому грабежу, к расхищению государства и к голоду. Эгалитарная

772 Статьи 1918 г. страсть влечет нас к небытию. От одержимости идеей раздела и урав­ нения Россия и русский народ во что бы то ни стало должны быть вы­ лечены. Этой зловредной и в основе своей антирелигиозной идее, ибо с христианской любовью она ничего общего не имеет, должна быть противопоставлена идея творчества и инстинкт производительности. На этом пути скорее будут накормлены голодные, чем на путях раздела и принудительного уравнения. Через исступленные оргии разделов и уравнений в России возникнет новая дифференциация, и творящая личность вновь поднимется. И после страшных испытаний будет при­ знано благо и ценность неравенства, его необходимость для духовного и материального подъема самих народных масс. Россию погубила лож­ ная идея класса и «народа», понятого в социально-классовом смысле слова. Эта идея, вызывающая эмоции, близкие к одержимости, убива­ ет в России человека, она напоила Россию ненавистью и злобой. Во имя служения страдающему «народу» были подорваны нравственные ос­ новы отношения человека к человеку, сделали невозможным почита­ ние в человеке образа и подобия Божьего. Идолопоклонство перед «на­ родом» мешало раскрывать и развивать в себе человеческую личность. Выздоровление России должно прийти от идей совершенно противо­ положных: от идеи личности, сознавшей себя свободной, ответствен­ ной и творческой силой, от идеи нации как реальности, превосходя­ щей все социальные классы, от идеи государства и идеи Церкви как высочайшей реальности. России необходима серьезная нравственная реформа, которая создаст новый нравственный закал характера русской личности. Россия погибает от долгой идеализации слабости. Она выздо­ ровеет и возродится от идеализации силы, от признания за силой нрав­ ственного и духовного значения. Россия погибает от безответственной социальной мечтательности. Она выздоровеет от социального реализ­ ма. Россия погибает от анархических инстинктов и анархических идео­ логий. Она окрепнет от государственных инстинктов и государственных идей. Россия погибает от русской склонности к коллективизму, в кото­ ром тонет личность, коллективизму то религиозному и мистическому, то материалистическому и экономическому. Для выздоровления и воз­ рождения России русскому человеку необходима некоторая доза здорово­ го нравственного индивидуализма. России нужен подбор качественно возвышающихся личностей. В России необходимо повысить до высо­ чайшего напряжения личную инициативу и личную ответственность. Россия погибает от безответственности русского человека, который все возлагает то на социальную среду, то на судьбу, то на всесильное само­ державное правительство, то на всесильный пролетариат. Россия будет выздоравливать от повышения до высочайшей степени ответственно­ сти каждого лица. Каждый должен принять на себя как можно боль­ шую ответственность и уменьшить притязательность. Россия погиба-

Оздоровление России 77' 3 ет от безответственных притязаний всех и каждого и от слабого чув­ ства обязанности. Она будет выздоравливать, когда в русских людях со­ знание обязанности победит притязательность. У русских почти атро­ фировано чувство долга, а потому и право у них шатко. Для оздоровле­ ния России необходимо укрепление у русских людей чувства долга.

III Необходимо освободиться от старой русской чувствительности, от ложной сострадательности и сентиментальности, от исключительной власти чувств и эмоций, в которых тонут воля и разум. Необходимо развить в себе более суровые добродетели, более мужественные добро­ детели: с ними только и можно делать историю. Россия погибает от экстенсивности русской души и русской культуры, от слабой интен­ сивности труда. Россия выздоровеет и возродится от большей интен­ сивности русской души и русской культуры, от повышения интенсив­ ности труда. Духовная дисциплина личности должна повести за собой и дисциплину труда, от отрицания которой разваливается хозяйственная жизнь России. Россия погибает от преклонения перед количествами и от отрицания самостоятельного значения качеств и качественного подбо­ ра. Она должна выздороветь и возродиться от почитания качеств и каче­ ственного подбора и ограничения власти количеств качественными на­ чалами. С этим связана переоценка нашего традиционного отношения к демократии, которая заключает в себе большие опасности, если она не подчинена никаким высшим качественным началам. Революция обнаружила, что сам народ не хочет у нас чистого народовластия и не способен к нему на данном уровне развития. Народ в глубине души ждет таких качественных избранников, которые властно выведут его к более человеческой жизни. Для оздоровления России необходимо пре­ одолеть те толстовские моральные оценки, которые широко распрост­ ранены в русском обществе. Эти моральные оценки парализовали твор­ ческую энергию русской личности, они обессилили русских людей в час мировой борьбы и вынули у них оружие из рук, когда враг вступил на нашу землю. Русское непротивленство, русская пассивность, русский пацифизм — нездоровое явление. Это добродетели не столько христи­ анские, сколько буддийские. Для оздоровления России необходимо преодолеть все формы рус­ ского народничества и народопоклонства, в каком бы виде они ни про­ являлись — религиозном или материалистическом, славянофильском или революционном. Русская революция есть завершение нашего на­ родничества, его торжество и его гибель, его горький плод и его конец. Это народническое сознание всегда было великим препятствием для

774 Статьи 1918 г. перехода России к более высокой культуре, для роста русского могуще­ ства. Народническое сознание несовместимо с постановкой творчес­ ких исторических задач. И в нем есть возмущающая безответственность. Народнические сентиментальные декламации кончились очень плохо, они кончились жестокостью и принесли бедствия русскому народу. Те, которые из блага народного сделали себе идеал, разрушили государ­ ственные и хозяйственные основы бытия русского народа, которые только и могут быть источниками всех благ. Те, которые создали себе нравственный ореол из печалования о страданиях народных, разрушили нравственные основы бытия русского народа, без которых человек че­ ловеку делается волком. Так всегда бывает с ложной, безответственной чувствительностью, с морализмом, оторванным от более глубоких ду­ ховных, религиозных истин. Мы стоим перед задачей глубокого пере­ воспитания русского народного характера и русской личности. В жиз­ ни отдельного человека бывают тяжелые кризисы, когда он близок к погибели. После такого кризиса человек собирает свои духовные силы, подтягивается и дисциплинируется. Такое состояние может пережи­ вать и целый народ. Если русский народ и после таких страшных испы­ таний и кризиса не соберет своих духовных сил и не дисциплинирует себя, то он может погибнуть, сойти с исторической сцены. Для поли­ тического, государственного возрождения России необходимо духов­ ное возрождение русской личности, перерождение русской души. Это и будет началом национального ренессанса. Русский человек погибает от безволия. Он живет по преимуществу чувством. Все его мышление слишком эмоционально и заинтересовано, оно не любит объективно­ го, лишено пафоса объективности. И оздоровлением для русского че­ ловека будет укрепление в нем воли; оздоровлением будет для него ук­ репление разума, ищущего объективную истину. Мы по горькому и страдальческому опыту знаем, какие духовные начала привели Россию к гибели. И мы должны сознать, что спасти ее могут лишь начала про­ тивоположные, лишь иной дух. Этот иной дух и эти иные духовные начала должны быть проповеданы широким кругам русской интелли­ генции, которые пусть понесут народу противоядие от тех ядов, кото­ рыми они долгое время его отравляли. Россия может возродиться и должна возродиться, она будет еще великой и сильной. Но для этого должна воодушевлять нас идея величия и силы России.

ДУХИ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Сбились мы. Что делать нам? В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам. Пушкин'

Введение С Россией произошла страшная катастрофа. Она ниспала в темную бездну. И многим начинает казаться, что единая и великая Россия была лишь призраком, что не было в ней подлинной реальности. Не легко улавливается связь нашего настоящего с нашим прошлым. Слишком изменилось выражение лиц русских, людей, за несколько месяцев оно сделалось неузнаваемым. При поверхностном взгляде кажется, что в России произошел небывалый по радикализму переворот. Но более углубленное и проникновенное познание должно открыть в России революционный образ старой России, духов, давно уже обнаруженных в творчестве наших великих писателей, бесов, давно уже владеющих русскими людьми. Многое старое, давно знакомое является лишь в новом обличье. Долгий исторический путь ведет к революциям, и в них открываются национальные особенности даже тогда, когда они наносят тяжелый удар национальной мощи и национальному досто­ инству. Каждый народ имеет свой стиль революционный, как «имеет и свой стиль консервативный. Национальна была английская революция, и столь же национальна революция французская. В них узнается про­ шлое Англии и Франции. Каждый народ делает революцию с тем ду­ ховным багажом, который накопил в своем прошлом, он вносит в ре­ волюцию свои грехи и пороки, но также и свою способность к жертве и к энтузиазму. Русская революция антинациональна по своему харак­ теру, она превратила Россию в бездыханный труп. Но и в этом анти­ национальном ее характере отразились национальные особенности

/ 776 Статьи 1918 г. русского народа и стиль нашей несчастливой и губительной революции — русский стиль. Наши старые национальные болезни и грехи привели к революции и определили ее характер. Духи русской революции — рус­ ские духи, хотя и использованы врагом нашим на погибель нашу. При­ зрачность ее — характерно русская одержимость. Революции, проис­ ходящие на поверхности жизни, ничего существенного никогда не ме­ няют и не открывают, они лишь обнаруживают болезни, таившиеся внутри народного организма, по-новому переставляют все те же эле­ менты и являют старые образы в новых одеяниях. Революция всегда есть в значительной степени маскарад, и если сорвать маски, то можно встретить старые, знакомые лица. Новые души рождаются позже, пос­ ле глубокого перерождения и осмысливания опыта революции. На по­ верхности все кажется новым в русской революции — новые выраже­ ния лиц, новые жесты, новые костюмы, новые формулы господствуют над жизнью; те, которые были внизу, возносятся на самую вершину, а те, которые были на вершине, упали вниз; властвуют те, которые были гонимы, и гонимы те, которые властвовали; рабы стали безгранично свободными, а свободные духом подвергаются насилию. Но попробуйте проникнуть за поверхностные покровы революционной России в глу­ бину. Там узнаете вы старую Россию, встретите старые, знакомые лица. Бессмертные образы Хлестакова, Петра Верховенского и Смердякова на каждом шагу встречаются в революционной России и играют в ней немалую роль, они подобрались к самым вершинам власти. Метафи­ зическая диалектика Достоевского и моральная рефлексия Толстого определяют внутренний ход революции. Если пойти в глубь России, то за революционной борьбой и революционной фразеологией нетрудно обнаружить хрюкающие гоголевские морды и рожи. Всякий народ в любой момент своего существования живет в разные времена и раз­ ные века. Но нет народа, в котором соединялись бы столь разные воз­ расты, который так совмещал бы XX век с XIV веком, как русский на­ род. И эта разновозрастность есть источник нездоровья и помеха для цельности нашей национальной жизни. Великим писателям всегда открывались образы национальной жиз­ ни, имеющие значение существенное и непреходящее. Россия, раскры­ вавшаяся ее великим писателям, Россия Гоголя и Достоевского может быть обнаружена и в русской революции, и в ней столкнетесь вы с ос­ новными оценками, предопределенными Л. Толстым. В образах Гого­ ля и Достоевского, в моральных оценках Толстого можно искать раз­ гадки тех бедствий и несчастий, которые революция принесла нашей родине, познания духов, владеющих революцией. У Гоголя и Достоев­ ского были художественные прозрения о России и русских людях, пре­ вышающие их время. По-разному раскрывалась им Россия, художе­ ственные методы их противоположны, но у того и у другого было по-

Духи русской революции 777 истине что-то пророческое для России, что-то проникающее в самое существо, в самые тайники природы русского человека. Толстой как художник для нашей цели не интересен. Россия, раскрывавшаяся его великому художеству, в русской революции разлагается и умирает. Он был художником статики русского быта, дворянского и крестьянского, вечное же открывалось ему, как художнику, лишь в элементарных при­ родных стихиях. Толстой более космичен, чем антропологичен. Но в русской революции раскрылся и по-своему восторжествовал другой Толстой—- Толстой моральных оценок, обнаружилось толстовство как характерное для русских миросозерцание и мировоззрение. Много есть русских бесов, которые раскрывались русским писателям или владели ими, — бес лжи и подмены, бес равенства, бес бесчестья, бес отрица­ ния, бес непротивления и мн[огие], мн[огие] другие. Все это — ниги­ листические бесы, давно уже терзающие Россию. В центре для меня стоят прозрения Достоевского, который пророчески раскрыл все ду­ ховные основы и движущие пружины русской революции. Начну же с Гоголя, значение которого в этом отношении менее ясно.

I. Гоголь в русской революции Гоголь принадлежит к самым загадочным русским писателям, и еще мало сделано для его познания. Он загадочнее Достоевского. Достоев­ ский много сделал сам для того, чтобы раскрыть все противоположно­ сти и все бездны своего духа. Видно, как дьявол с Богом борется в его душе и в его творчестве. Гоголь же скрывал себя и унес с собой в моги­ лу какую-то неразгаданную тайну. Поистине есть в нем что-то жуткое. Гоголь — единственный русский, писатель, в котором было чувство магизма, — он художественно передает действие темных, злых маги­ ческих сил. Это, вероятно, пришло к нему с Запада, от католической Польши. «Страшная месть» насыщена таким магизмом. Но в более прикрытых формах есть этот магизм и в «Мертвых душах», и в «Реви­ зоре». У Гоголя было совершенно исключительное по силе чувство зла. И он не находил тех утешений, которые находил Достоевский в образе Зосимы и в прикосновении к матери-земле. Нет у него всех этих клей­ ких листочков, нет нигде спасения от окружавших его демонических рож. Жуткости гоголевского художества совершенно не чувствовала старая школа русских критиков. Да и где им было почувствовать Гого­ ля! Их предохраняло от восприятия и от понимания таких жутких яв­ лений рационалистическое просвещение. Наша критика была для это­ го слишком «прогрессивного» образа мыслей, она не верила в нечисть. Она хотела использовать Гоголя лишь для своих утилитарно-обществен­ ных целей. Она ведь всегда пользовалась творчеством великих писате-

778 Статьи 1918 г. лей для утилитарно-общественной проповеди. Впервые почувствовал жуткость Гоголя писатель другой школы, других истоков и другого духа — В.В. Розанов2. Он не любит Гоголя и пишет о нем со злым чув­ ством, но он понял, что Гоголь был художником зла. Вот что необхо­ димо прежде всего установить — творчество Гоголя есть художествен­ ное откровение зла как начала метафизического и внутреннего, а не зла общественного и внешнего, связанного с политической отстало­ стью и непросвещенностью. Гоголю не дано было увидеть образов добра и художественно передать их. В этом была его трагедия. И он сам испу­ гался своего исключительного видения образов зла и уродства. Но то, что было его духовным калечеством, то породило и всю остроту его художества зла. Проблема Гоголя стала лишь перед тем религиозно-философским и художественным течением, которое обозначилось у нас в начале XX века. Гоголя принято было считать основателем реалистического на­ правления в русской литературе. Странности гоголевского творчества объясняли исключительно тем, что он был сатириком и изображал не­ правду старой крепостнической России. Всю необычайность гоголев­ ских художественных приемов просмотрели. В гоголевском творчестве не видели ничего проблематического, потому что вообще не видели ничего проблематического. Все представлялось русским критикам яс­ ным и легко объяснимым, все было упрощено и сведено к элементар­ ной утилитарной задаче. Поистине можно сказать, что критическая школа Белинского, Чернышевского, Добролюбова и их эпигонов про­ смотрела внутренний смысл великой русской литературы и не в силах была оценить ее художественные откровения. Должен был произойти духовный кризис, должны были быть потрясены все основы традици­ онного интеллигентского мировоззрения, чтобы по-новому раскры­ лось творчество великих русских писателей. Тогда только сделался воз­ можен и подход к Гоголю. Старый взгляд на Гоголя как на реалиста и сатирика требует радикального пересмотра. Теперь уже, после всех ус­ ложнений нашей психики и нашего мышления, слишком ясно, что взгляд литературных староверов на Гоголя не стоит на высоте гоголев­ ской проблемы. Нам представляется чудовищным, как могли увидеть реализм в «Мертвых душах», произведении невероятном и небывалом. Странное и загадочное творчество Гоголя не может быть отнесено к разряду общественной сатиры, изобличающей временные и преходя­ щие пороки и грехи дореформенного русского общества. Мертвые души не имеют обязательной и неразрывной связи с крепостным бы­ том и ревизор — с дореформенным чиновничеством. И сейчас, после всех реформ и революций, Россия полна мертвыми душами и ревизо­ рами, и гоголевские образы не умерли, не отошли в прошлое, как обра­ зы Тургенева или Гончарова. Художественные приемы Гоголя, кото-

Духи русской революц ии 779 рые менее всего могут быть названы реалистическими и представляют своеобразный эксперимент, расчленяющий и распластовывающий орга­ нически целостную действительность, раскрывают что-то очень суще­ ственное для России и для русского человека, какие-то духовные болез­ ни, не излечимые никакими внешними общественными реформами и революциями. Гоголевская Россия не есть только дореформенный наш быт, она принадлежит метафизическому характеру русского народа и обнаруживается и в русской революции. То нечеловеческое хамство, которое увидел Гоголь, не есть порождение старого строя, не обуслов­ лено причинами социальными и политическими, наоборот, — оно породило все, что было дурного в старом строе, оно отпечатлелось на политических и социальных формах. Гоголь как художник предвосхитил новейшие аналитические тече­ ния в искусстве, обнаружившиеся в связи с кризисом искусства. Он предваряет искусство А. Белого и Пикассо. В нем были уже те восприя­ тия действительности, которые привели к кубизму3. В художестве его есть уже кубистическое расчленение живого бытия. Гоголь видел уже тех чудовищ, которые позже художественно увидел Пикассо. Но Го­ голь ввел в обман, так как прикрыл смехом свое демоническое созер­ цание. Из новых русских художников за Гоголем идет даровитейший из них — Андрей Белый, для которого окончательно померк образ че­ ловека и погрузился в космические вихри. А. Белый не видит органи­ ческой красоты в человеке, как не видит ее Гоголь. Он во многом сле­ дует за художественными приемами Гоголя, но делает и совершенно новые завоевания в области формы. Уже Гоголь подверг аналитичес­ кому расчленению органически цельный образ человека. У Гоголя нет человеческих образов, а есть лишь морды и рожи, лишь чудовища, подобные складным чудовищам кубизма. В творчестве его есть чело­ векоубийство. И Розанов прямо обвиняет его в человекоубийстве. Го­ голь не в силах был дать положительных человеческих образов и очень страдал от этого. Он мучительно искал образ человека и не находил его. Со всех сторон обступали его безобразные и нечеловеческие чудо­ вища. В этом была его трагедия. Он верил в человека, искал красоты человека и не находил его в России. В этом было что-то невыразимо мучительное, это могло довести до сумасшествия. В самом Гоголе был какой-то духовный вывих, и он носил в себе какую-то неразгаданную тайну. Но нельзя винить его за то, что вместо образа человека он уви­ дел в России Чичикова, Ноздрева, Собакевича, Хлестакова, СквозникДмухановского и т. п. чудищ. Его великому и неправдоподобному ху­ дожеству дано было открыть отрицательные стороны русского народа, его темных духов, все то, что в нем было нечеловеческого, искажающе­ го образ и подобие Божье. Его ужаснула и ранила эта нераскрытость в России человеческой личности, это обилие элементарных духов при-

780 Статьи 1918 г. роды вместо людей. Гоголь — инфернальный художник. Гоголевские образы — клочья людей, а не люди, гримасы людей. Не его вина, что в России было так мало образов человеческих, подлинных личностей, так много лжи и лжеобразов, подмен, так много безобразности и безоб­ разности. Гоголь нестерпимо страдал от этого. Его дар прозрения ду­ хов пошлости — несчастный дар, и он пал жертвой этого дара. Он от­ крыл нестерпимое зло пошлости, и это давило его, Нет образа челове­ ка и у А. Белого. Но он принадлежит уже другой эпохе, в которой по­ шатнулась вера в образ человека. Эта вера была еще у Гоголя. Русские люди, желавшие революции и возлагавшие на нее великие надежды, верили, что чудовищные образы гоголевской России исчезнут, когда революционная гроза очистит нас от всякой скверны. В Хлестакове и Сквозник-Дмухановском, в Чичикове и Ноздреве видели исключитель­ но образы старой России, воспитанной самовластьем и крепостным правом. В этом было заблуждение революционного сознания» неспо­ собного проникнуть в глубь жизни. В революции раскрылась все та же старая, вечно-гоголевская Россия, нечеловеческая, полузвериная Рос­ сия харь и морд. В нестерпимой революционной пошлости есп>;вечногоголевское. Тщетны оказались надежды, что революция раскроет в России человеческий образ, что личность человеческая поднимется во весь свой рост после того, как падет самовластье. Слишком многое при­ выкли у нас относить на счет самодержавия, все зло и тьму нашей жиз­ ни хотели им объяснить. Но этим только сбрасывали с себя русские люди бремя ответственности и приучили себя к безответственности. Нет уже самодержавия, а русская тьма и русское зло остались. Тьма и зло заложены глубже, не в социальных оболочках народа, а в духовном его ядре. Нет уже старого самодержавия, а самовластье по-прежнему царит на Руси, по-прежнему нет уважения к человеку, к человеческому достоинству, к человеческим правам. Нет уже старого самодержавия, нет старого чиновничества, старой полиции, а взятка по-прежнему яв­ ляется устоем русской жизни, ее основной конституцией. Взятка рас­ цвела еще больше, чем когда-либо. Происходит грандиозная нажива на революции. Сцены из Гоголя разыгрываются на каждом шагу в ре­ волюционной России. Нет уже самодержавия, но по-прежнему Хлеста­ ков разыгрывает из себя важного чиновника, по-прежнему все трепе­ щут перед ним. Нет уже самодержавия, а Россия по-прежнему полна мертвыми душами, по-прежнему происходит торг ими. Хлестаковская смелость на каждом шагу дает себя чувствовать в русской революции. Но ныне Хлестаков вознесся на самую вершину власти и имеет больше оснований, чем старый, говорить: «министр иностранных дел, фран­ цузский посланник, английский, немецкий посланник и я», или: «а лю­ бопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: гра­ фы и князья толкутся и жужжат там, как шмели»4. Революционные

Духи русской революции 781 Хлестаковы с большим правдоподобием могут говорить: «Кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но по­ дойдут, бывало, — нет, мудрено... Нечего делать — ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров!»5 И революционный Иван Александрович берется управлять департаментом. И когда он прохо­ дит, «просто землетрясение, все дрожит и трясется, как лист». Револю­ ционный Иван Александрович горячится и кричит: «Я шутить не люб­ лю, я им всем задам острастку... Я такой! Я не посмотрю ни на кого... Я везде, везде»6. Эти хлестаковские речи мы слышим каждый день и на каждом шагу. Все дрожат и трясутся. Но, зная историю старого и веч­ ного Хлестакова, в глубине души ждут, что войдет жандарм и скажет: «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник тре­ бует вас сейчас же к себе»7. Страх контрреволюции, отравивший рус­ скую революцию, и придает революционным дерзаниям хлестаковский характер. Это постоянное ожидание жандарма изобличает призрач­ ность и лживость революционных достижений. Не будем обманывать­ ся внешностью. Революционный Хлестаков является в новом костюме и иначе себя именует. Но сущность остается той же. Тридцать пять тысяч курьеров могут быть представителями «совета рабочих и сол­ датских депутатов». Но это не меняет дела. В основе лежит старая рус­ ская ложь и обман, давно увиденные Гоголем. Оторванность от глуби­ ны делает слишком легкими все движения. В силах ныне господствую­ щих и властвующих так же мало онтологического, подлинно сущего, как и в гоголевском Хлестакове. Ноздрев говорил: «Вот граница! Все, что ни видишь по эту сторону, — все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, — все мое»8. В большей части присвоений революции есть что-то ноздревское. Ли­ чина подменяет личность. Повсюду маски и двойники, гримасы и кло­ чья человека. Изолгание бытия правит революцией. Все призрачно. Призрачны все партии, призрачны все власти, призрачны все герои революции. Нигде нельзя нащупать твердого бытия, нигде нельзя увидеть яс­ ного человеческого лика. Эта призрачность, эта неонтологичность ро­ дилась от лживости. Гоголь раскрыл ее в русской стихии. По-прежнему Чичиков ездит по русской земле и торгует мертвы­ ми душами. Но ездит он не медленно в кибитке, а мчится в курьерских поездах и повсюду рассылает телеграммы. Та же стихия действует в новом темпе. Революционные Чичиковы скупают и перепродают не­ существующие богатства, они оперируют с фикциями, а не реальнос­ тями, они превращают в фикцию всю хозяйственно-экономическую жизнь России. Многие декреты революционной власти совершенно гоголевские по своей природе, и в огромной массе обывателей они

782 Статьи 1918 г. встречают гоголевское к себе отношение. В стихии революции обна­ руживается колоссальное мошенничество, бесчестность как болезнь русской души. Вся революция наша представляет собой бессовестный торг — торг народной душой и народным достоянием. Вся наша ре­ волюционная аграрная реформа, эсеровская и большевистская, есть чи­ чиковское предприятие. Она оперирует с мертвыми душами, она воз­ водит богатство народное на призрачном, нереальном базисе. В ней есть чичиковская смелость. В нашем летнем герое аграрной револю­ ции было поистине что-то гоголевское. Немало было также манилов­ щины в первом периоде революции и в революционном временном правительстве. Но «Мертвые души» имеют и глубокий символический смысл. Все хари и рожи гоголевской эпопеи появились на почве омер­ твения русских душ. Омертвение душ делает возможными чичиков­ ские похождения и встречи. Это длительное и давнее омертвение душ чувствуется и в русской революции. Потому и возможен в ней этот бес­ стыдный торг, этот наглый обман. Не революция сама по себе это со­ здала. Революция — великая проявительница, и она проявила лишь то, что таилось в глубине России. Формы старого строя сдерживали проявления многих русских свойств, вводили их в принудительные границы. Падение этих обветшалых форм привело к тому, что русский человек окончательно разнуздался и появился нагишом. Злые духи, которых видел Гоголь в их статике, вырвались на свободу и учиняют оргию. Их гримасы приводят в содрогание тело несчастной России. Для Хлестаковых и Чичиковых ныне еще больший простор, чем во време­ на самодержавия. И освобождение от них предполагает духовное пере­ рождение народа, внутренний в нем переворот. Революция не являет­ ся таким переворотом. Истинная духовная революция в России была бы освобождением от той лживости, которую видел в русских людях Гоголь, и победой над той призрачностью и подменой, которые от лжи­ вости рождаются. В лжи есть легкость безответственности, она не свя­ зана ни с чем бытийственным, и на лжи можно построить самые сме­ лые революции. Гоголю открывалось бесчестье как исконное русское свойство. Это бесчестье связано с неразвитостью и нераскрытостью личности в России, с подавленностью образа человека. С этим же свя­ зана и нечеловеческая пошлость, которой Гоголь нас подавляет и кото­ рой он сам был подавлен. Гоголь глубже славянофилов видел Россию. У него было сильное чувство зла, которого лишены были славянофи­ лы. В вечно-гоголевской России переплетается и смешивается траги­ ческое и комическое. Комическое является результатом смешения и подмены. Это смешение и переплетение трагического и комического есть и в русской революции. Она вся основана на смешении и подмене, и потому в ней многое имеет природу комедии. Русская революция есть трагикомедия. Это — финал гоголевской эпопеи. И, быть может, са-

Духи русской революции 7.83 мое мрачное и безнадежное в русской революции — это гоголевское в ней. В том, что в ней есть от Достоевского, больше просветов. России необходимо освободиться от власти гоголевских призраков.

II. Достоевский в русской революции Если Гоголь в русской революции не сразу виден и сама постановка этой темы может вызвать сомнения, то в Достоевском нельзя не ви­ деть пророка русской революции. Русская революция пропитана теми началами, которые прозревал Достоевский и которым дал гениально острое определение. Достоевскому дано было до глубины раскрыть диалектику русской революционной мысли и сделать из нее последние выводы. Он не остался на поверхности социально-политических идей и построений, он проник в глубину и обнажил метафизику русской революционности. Достоевский обнаружил, что русская революцион­ ность есть феномен метафизический и религиозный, а не политичес­ кий и социальный. Так удалось ему религиозно постигнуть природу русского социализма. Русский социализм занят вопросом о том, есть ли Бог или нет Бога. И Достоевский предвидел, как горьки будут плоды русского социализма. Он обнажил стихию русского нигилизма и рус­ ского атеизма, совершенно своеобразного, не похожего на западный. У Достоевского был гениальный дар раскрытия глубины и обнаруже­ ния последних, пределов. Он никогда не остается в середине, не оста­ навливается на состояниях переходных, всегда влечет к последнему и окончательному. Его творческий художественный акт апокалиптичен, и в этом он — поистине русский национальный гений. Метод Достоев­ ского иной, чем у Гоголя. Гоголь более совершенный художник. Дос­ тоевский прежде всего великий психолог и метафизик. Он вскрывает зло и злых духов изнутри душевной жизни человека и изнутри его ди­ алектики мысли. Все творчество Достоевского есть антропологическое откровение — откровение человеческой глубины, не только душевной, но и духовной глубины. Ему раскрываются те мысли человеческие и те страсти человеческие, которые представляют уже не психологию, а он­ тологию человеческой природы. У Достоевского, в отличие от Гоголя, всегда остается образ человека и раскрывается судьба человека изнут­ ри. Зло не истребляет окончательно человеческого образа. Достоевс­ кий верит, что путем внутренней катастрофы зло может перейти в доб­ ро. И потому творчество его менее жутко, чем творчество Гоголя, ко­ торое не оставляет почти никакой надежды. На Достоевском, величайшем русском гении, можно изучать при­ роду русского мышления, его положительные и отрицательные полю­ сы. Француз — догматик или скептик, догматик на положительном

784 Статьи 1918 г. полюсе своей мысли и скептик на отрицательном полюсе. Немец — мистик или критицист, мистик на положительном полюсе и критицист на отрицательном. Русский же — апокалиптик или нигилист, апокапиптик на положительном полюсе и нигилист на отрицательном по­ люсе. Русский случай — самый крайний и самый трудный. Француз и немец могут создавать культуру, ибо культуру можно создавать догма­ тически и скептически; можно создавать ее мистически и критически. Но трудно, очень трудно создавать культуру апокалиптически и ниги­ листически. Культура может иметь под собой глубину, догматическую и мистическую, но она предполагает, что за серединой жизненного процесса признается какая-то ценность, что значение имеет не только абсолютное, но и относительное. Апокалиптическое и нигилистичес­ кое самочувствие свергает всю середину жизненного процесса, все ис­ торические ступени, не хочет знать никаких ценностей культуры, оно устремляет к концу, к пределу. Эти противоположности легко перехо­ дят друг в друга. Апокалиптичность легко переходит в нигилизм, мо­ жет оказаться нигилистической по отношению к величайшим ценнос­ тям земной исторической жизни, ко всей культуре. Нигилизм же не­ уловимо может приобрести апокалиптическую окраску, может казать­ ся требованием конца. И у русского человека так перемешано и так спутано апокалиптическое и нигилистическое, что трудно бывает раз­ личить эти полярно противоположные начала. Не легко бывает решить, почему русский человек отрицает государство, культуру, родину, нор­ мативную мораль, науку и искусство, почему требует он абсолютного обнищания: из апокалиптичности своей или нигилистичности своей. Русский человек может произвести нигилистический погром как по­ гром апокалиптический; он может обнажиться, сорвать все покровы и явиться нагишом, как потому, что он нигилист и все отрицает, так и потому, что он полон апокалиптических предчувствий и ждет конца мира. У русских сектантов апокалипсис переплетается и смешивается с нигилизмом. То же происходит и в русской интеллигенции. Русское искание правды жизни всегда принимает апокалиптический или ниги­ листический характер. Это — глубоко национальная черта. Это созда­ ет почву для смешений и подмен, для лжерелигий. В самом русском атеизме есть что-то от духа апокалиптического, совсем не похожее на атеизм западный. И в русском нигилизме есть лжерелигиозные черты, есть какая-то обратная религия. Это многих соблазняет и вводит в за­ блуждение. Достоевский до глубины раскрыл апокалипсис и нигилизм в русской душе. Поэтому он и угадал, какой характер примет русская революция. Он понял, что революция совсем не то у нас означает, что на Западе, и потому она будет страшнее и предельнее западных рево­ люций. Русская революция — феномен религиозного порядка, она ре­ шает вопрос о Боге. И это нужно понимать в более глубоком смысле,

Духи русской революции 785 1 чем понимается антирелигиозный характер революции французской 1 или религиозный характер революции английской. I Для Достоевского проблема русской революции, русского нигилиз': ма и социализма, религиозного по существу, это — вопрос о Боге и о бессмертии. «Социализм есть не только рабочий вопрос, или так назы­ ваемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилон­ ской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю» («Братья Карамазовы»)9. Мож­ но было бы даже сказать, что вопрос о русском социализме и ниги­ лизме — вопрос апокалиптический, обращенный к всеразрешающему концу. Русский революционный социализм никогда не мыслился как переходное состояние, как временная и относительная форма ус­ троения общества, он мыслился всегда как окончательное состояние, как царство Божие на земле, как решение вопроса о судьбах человече­ ства. Это — не экономический и не политический вопрос, а прежде всего вопрос духа, вопрос религиозный. «Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол... О чем они будут рассуждать? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну, те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца»10. Эти русские мальчики никогда не были способны к политике, к созиданию и устроению об­ щественной жизни. Все перемешалось в их головах, и, отвергнув Бога, они сделали Бога из социализма и анархизма, они захотели переделать все человечество по новому штату и увидали в этом не относительную, а абсолютную задачу. Русские мальчики были нигилисты-апокалиптики. Начали они с того, что вели бесконечные разговоры в вонючих трак­ тирах. И трудно было поверить, что эти разговоры о замене Бога соци­ ализмом и анархизмом и о переделке всего человечества по новому штату могут стать определяющей силой в русской истории и сокру­ шить Великую Россию. Русские мальчики давно уже провозгласили, что все дозволено, если нет Бога и бессмертия. Осталось блаженство на земле как цель. На этой почве и вырос русский нигилизм, который казался многим наивным и благожелательным людям очень невинным и ми­ лым явлением. Многие даже видели в нем нравственную правду, но ис­ каженную умственным заблуждением. Даже Вл. Соловьев не понял опас­ ности русского нигилизма, когда шутливо формулировал сгес!о русских мальчиков таким образом: «человек произошел от обезьяны, следова­ тельно, будем любить друг друга»". Достоевский глубже проник в тай­ ники русского нигилизма и почувствовал опасность. Он раскрыл диа­ лектику русского нигилизма, его сокровенную метафизику.

786 Статьи 1918 г. Философом русского нигилизма и атеизма является Иван Карама­ зов. Он провозглашает бунт против Бога и против Божьего мира из очень высоких мотивов — он не может примириться со слезинкой не­ винно замученного ребенка. Иван ставит Алеше вопрос очень остро и радикально; «Скажи мне сам прямо, я зову тебя, отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в фина­ ле осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой, но для того необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это зда­ ние; согласился бы ты быть архитектором на этих условиях?»12 Иван ставит тут вековечную проблему о цене истории, о допустимости тех жертв и страданий, которыми покупается создание государств и куль­ тур. Это вопрос русский по преимуществу, проклятый вопрос, кото­ рый русские мальчики предъявили всемирной истории. В вопрос этот был вложен весь русский моральный пафос, оторванный от религиоз­ ных истоков. На вопросе этом морально обосновался русский револю­ ционно-нигилистический бунт, который и провозглашает Иван. «В окончательном результате я мира этого Божьего — не принимаю, и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе. Я не Бога не принимаю, я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять»13. «Для чего признавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит? Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к Боженьке»14. «От высшей гармонии со­ вершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачком в грудь и мо­ лился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к Боженьке... Я не хочу, чтобы страдали больше. И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которые необходимы были для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены... Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу... Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману наше­ му вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно... Не Бога я не принимаю, а только билет Ему по­ чтительнейше возвращаю»15. Тема, поставленная Иваном Карамазовым, сложна, и в ней переплетается несколько мотивов. Устами Ивана Кара­ мазова Достоевский произносит суд над позитивными теориями про­ гресса и над утопиями грядущей гармонии, воздвигнутой на страдани­ ях и слезах предшествующих поколений. Весь прогресс человечества и все грядущее его совершенное устройство ничего не стоят перед несча­ стной судьбой каждого человека, самого последнего из смертных, В этом есть христианская правда. Но острие вопроса, поставленного Иваном, совсем не в этом. Он ставит вопрос свой не как христианин, верующий

Духи русской революции 787 в божественный смысл жизни, а как атеист и нигилист, отрицающий божественный смысл жизни, видящий лишь бессмыслицу и неправду с ограниченной человеческой точки зрения. Это — бунт против боже­ ственного миропорядка, непринятие человеческой судьбы, определен­ ной Божьим промыслом. Это — распря человека с Богом, нежелание принять страдание и жертвы, постигнуть смысл нашей жизни как ис­ купление. Весь бунтующий ход мыслей Ивана Карамазова есть прояв­ ление крайнего рационализма, есть отрицание тайны человеческой судьбы, непостижимой в пределах и границах этого отрывка земной, эмпирической жизни. Рационально постигнуть в пределах земной жиз­ ни, почему был замучен невинный ребенок, невозможно. Самая поста­ новка такого вопроса — атеистична и безбожна. Вера в Бога и в Боже­ ственный миропорядок есть вера в глубокий, сокровенный смысл всех страданий и испытаний, выпадающих на долю всякого существа в его земном странствовании. Утереть слезинку ребенка и облегчить его стра­ дания есть дело любви. Но пафос Ивана не любовь, а бунт. У него есть ложная чувствительность, но нет любви. Он бунтует потому, что не ве­ рит в бессмертие, что для него все исчерпывается этой бессмысленной эмпирической жизнью, полной страданий и горя. Типичный русский мальчик, он принял западные отрицательные гипотезы за аксиомы и поверил в атеизм. Иван Карамазов — мыслитель, метафизик и психолог, и он дает углубленное философское обоснование смутным переживаниям неис­ числимого количества русских мальчиков, русских нигилистов и атеи­ стов, социалистов и анархистов. В основе вопроса Ивана Карамазова лежит какая-то ложная русская чувствительность и сентиментальность, ложное сострадание к человеку, доведенное до ненависти к Богу и бо­ жественному смыслу мировой жизни. Русские сплошь и рядом бывают нигилистами-бунтарями из ложного морализма. Русский делает исто­ рию Богу из-за слезинки ребенка, возвращает билет, отрицает все цен­ ности и святыни, он не выносит страданий, не хочет жертв. Но он же ничего не сделает реально, чтобы слез было меньше, он увеличивает количество пролитых слез, он делает революцию, которая вся основа­ на на неисчислимых слезах и страданиях. В нигилистическом морализ­ ме русского человека нет нравственного закала характера, нет нравствен­ ной суровости перед лицом ужасов жизни, нет жертвоспособности и отречения от произвола. Русский нигилист-моралист думает, что он любит человека и сострадает человеку более, чем Бог, что он исправит замысел Божий о человеке и мире. Невероятная притязательность ха­ рактерна для этого душевного типа. Из истории, которую русские маль­ чики делали Богу по поводу слезинки ребенка и слез народа, из их воз­ вышенных разговоров по трактирам родилась идеология русской ре­ волюции. В ее основе лежит атеизм и неверие в бессмертие. Неверие в

788 Статьи 1918 г. бессмертие порождает ложную чувствительность и сострадательность. Бесконечные декламации о страданиях народа, о зле государства икультуры, основанных на этих страданиях, вытекали из этого богоборчес­ кого источника. Само желание облегчить страдание народа было пра­ ведно, и в нем мог обнаружиться дух христианской любви. Это и ввело многих в заблуждение. Не заметили смешения и подмены, положен­ ных в основу русской революционной морали, антихристовых соблаз­ нов этой революционной морали русской интеллигенции. Заметил это Достоевский, он вскрыл духовную подпочву нигилизма, заботящегося о благе людей, и предсказал, к чему приведет торжество этого духа. Достоевский понял, что великий вопрос об индивидуальной судьбе каж­ дого человека совершенно иначе решается в свете сознания религиоз­ ного, чем в тьме сознания революционного, претендующего быть лже­ религией. Достоевский раскрыл, что природа русского человека является бла­ гоприятной почвой для антихристовых соблазнов. И это было настоя­ щим открытием, которое и сделало Достоевского провидцем и проро­ ком русской революции. Ему дано было внутреннее видение и видение духовной сущности русской революции и русских революционеров. Русские революционеры, апокалиптики и нигилисты по своей приро­ де, пошли за соблазнами антихриста, который хочет осчастливить лю­ дей, и должны были привести соблазненный ими народ к той револю­ ции, которая нанесла страшную рану России и превратила русскую жизнь в ад. Русские революционеры хотели всемирного переворота, в котором сгорит весь старый мир с его злом и тьмой и с его святынями и ценностями и на пепелище поднимется новая, благодатная для всего народа и для всех народов жизнь. На меньшем, чем всемирное счастье, русский революционер помириться не хочет. Сознание его апокалиптично, он хочет конца, хочет завершения истории и начала процесса сверхисторического, в котором осуществится царство равенства, свобо­ ды и блаженства на земле. Ничего переходного и относительного, ника­ ких ступеней развития сознания это не допускает. Русский революцион­ ный максимализм и есть своеобразная, извращенная апокалиптика. Об­ ратной стороной ее всегда является нигилизм. Нигилистическое истреб­ ление всего множественного и относительного исторического мира неизбежно распространяется и на абсолютные духовные основы исто­ рии. Русский нигилизм не принимает самого источника исторического процесса, который заложен в божественной действительности, он бун­ тует против божественного миропорядка, в котором задана история со своими ступенями, со своей неотвратимой иерархичностью. У самого Достоевского были соблазны русского максимализма и русского рели­ гиозного народничества. Но была в нем и положительная религиозная сила, сила пророческая, помогавшая ему раскрыть русские соблазны и

Духи русской революции 789 изобличить их. Рассказанная русским атеистом Иваном Карамазовым «Легенда о Великом Инквизиторе», по силе и глубине своей сравнимая лишь со священными письменами, раскрывает внутреннюю диалек­ тику антихристовых соблазнов. То> что Достоевский давал антихрис­ товым соблазнам католическое обличье, несущественно и должно быть отнесено к его недостаткам и слабостям. Дух Великого Инквизитора мо­ жет являться и действовать в разных обличиях и формах, он в высшей степени способен к перевоплощению. И Достоевский отлично понимал, что в революционном социализме действует дух Великого Инквизито­ ра. Революционный социализм не есть экономическое и политическое учение, не есть система социальных реформ, — он претендует быть ре­ лигией, он есть вера, противоположная вере христианской. Религия социализма вслед за Великим Инквизитором принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне во имя свободы человеческого духа. Религия социализма принимает соблазн превра­ щения камней в хлеб, соблазн социального чуда, соблазн царства этого мира. Религия социализма не есть религия свободных сынов Божьих, она отрекается от первородства человека, она есть религия рабов необ­ ходимости, детей праха. Религия социализма говорит словами Велико­ го Инквизитора: «Все будут счастливы, все миллионы людей»16. «Мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим их жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными пляс­ ками. Мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны»17. «Мы дадим им счастье слабосильных существ, какими они и созданы»18. Религия социализма говорит религии Христа: «Ты гордишься твоими избран­ никами, но у Тебя лишь избранники, а мы успокоим всех... У нас все будут счастливы... Мы убедим их, что они тогда только и станут сво­ бодными, когда откажутся от свободы своей»19. Религия социализма, подобно Великому Инквизитору, упрекает религию Христа в недоста­ точной любви к людям. Во имя любви к людям и сострадания к людям, во имя счастья и блаженства людей на земле эта религия отвергает сво­ бодную, богоподобную природу человека. Религия хлеба небесного — аристократическая религия, это — религия избранных, религия «де­ сятка тысяч великих и сильных»20. Религия же «остальных миллионов, многочисленных, как песок морской, слабых»21 — есть религия хлеба земного. Эта религия написала на знамени своем: «накорми, тогда и спрашивай с них добродетели»22. Достоевский гениально прозревал духовные основы социалистического муравейника. Он религиозно по­ знал, что социалистический коллективизм есть лжесоборность, лже­ церковь, которая несет с собой смерть человеческой личности, образу и подобию Божьему в человеке, конец свободе человеческого духа. Са­ мые сильные и огненные слова были сказаны против религии социа­ лизма Достоевским. И он же почувствовал, что для русских социализм

790 Статьи 1918 г. есть религия, а не политика, не социальное реформирование и строи­ тельство. Что диалектика Великого Инквизитора может быть приме­ нена к религии социализма и применялась самим Достоевским, видно из того, что многие революционеры у него повторяют ход мыслей Ве­ ликого Инквизитора. То же самое говорит и Петр Верховенский, и на том же базисе построена шигалевщина. Эти мысли были еще у героя «Записок из подполья», когда Он говорил «о джентльмене с насмешли­ вой и ретроградной физиономией»23, который ниспровергнет все гря­ дущее социальное благополучие, весь благоустроенный муравейник будущего. И герой «Записок из подполья» противополагает этому со­ циалистическому муравейнику свободу человеческого духа. Достоев­ ский — религиозный враг социализма, он изобличитель религиозной лжи и религиозной опасности социализма. Он один из первых почув­ ствовал в социализме дух антихриста. Он понял, что в социализме ан­ тихристов дух прельщает человека обличьем добра и человеколюбия. И он же понял, что русский человек легче, чем человек западный, идет за этим соблазном, прельщается двоящимся образом антихриста по апокалиптичности своей природы. Вражда Достоевского к социализму менее всего означает, что он был сторонником и защитником какоголибо «буржуазного» строя. Он далее исповедовал своеобразный право­ славный социализм. Но дух этого православного социализма ничего общего не имеет с духом революционного социализма, он во всем ему противоположен. Как почвенник и своеобразный славянофил, Досто­ евский видел в русском народе противоядие против соблазнов рево­ люционного, атеистического социализма. Он исповедовал религиоз­ ное народничество. Я думаю, что вся эта религиозно-народническая, почвенно-славянофильская идеология Достоевского была его слабой, а не сильной стороной и находилась в противоречии с его гениальны­ ми прозрениями как художника и метафизика. Сейчас можно даже прямо сказать, что Достоевский ошибся, что в русском народе не ока­ залось противоядия против антихристовых соблазнов той религии со­ циализма, которую поднесла ему интеллигенция. Русская революция окончательно сокрушила все иллюзии религиозного народничества, как и всякого народничества. Но иллюзии самого Достоевского не поме­ шали ему раскрыть духовную природу русской религии социализма и предсказать последствия, к которым она приведет. В «Братьях Карама­ зовых» дана внутренняя диалектика, метафизика русской революции. В «Бесах» дан образ осуществления этой диалектики. Достоевский открыл одержимость, бесноватость в русских рево­ люционерах. Он почуял, что в революционной стихии активен не сам человек, что им владеют не человеческие духи. Когда в дни осуществ­ ляющейся революции перечитываешь «Бесы», то охватывает жуткое чувство. Почти невероятно, как можно было все так предвидеть и пред-

Духи русской революции 791 сказать. В маленьком городе, во внешне маленьких масштабах давно уже разыгралась русская революция и вскрылись ее духовные первоос­ новы, даны были ее духовные первообразы. Поводом кфабуле «Бесов» послужило нечаевское дело. Левые круги наши увидели тогда в «Бесах» карикатуру, почти пасквиль на революционное движение и революци­ онных деятелей. «Бесы» были внесены в ш<1ех книг, осужденных «про­ грессивным» сознанием. Понять всю глубину и правду «Бесов» можно лишь в свете иного сознания, сознания религиозного; эта глубина и эта правда ускользают от сознания позитивистического. Если рассмат­ ривать этот роман как реалистический, то многое в нем неправдопо­ добно и не соответствует действительности того времени. Но все ро­ маны Достоевского неправдоподобны, все они написаны о глубине, которую нельзя увидать на поверхности действительности, все они были пророчеством. Пророчество приняли за пасквиль. Сейчас, после опы­ та русской революции, даже враги Достоевского должны признать, что «Бесы» — книга пророческая. Достоевский видел духовным зрением, что русская революция будет именно такой и иной быть не может. Он предвидел неизбежность беснования в революции. Русский нигилизм, действующий в хлыстовской русской стихии, не может не быть бесно­ ванием, исступленным и вихревым кружением. Это исступленное вих­ ревое кружение и описано в «Бесах». Там происходит оно в небольшом городке. Ныне происходит оно по всей необъятной земле русской. И началось это исступленное вихревое кружение от того же духа, от тех же начал, от которых пошло оно и в том же маленьком городке. Ныне водители русской революции поведали миру русский революционный мессианизм, они несут народам Запада, пребывающим в «буржуазной» тьме, свет с Востока. Этот русский революционный.мессианизм был раскрыт Достоевским и понят им как негатив какого-то позитива, как извращенный апокалипсис, как вывернутый наизнанку положитель­ ный русский мессианизм, не революционный, а религиозный. Все ге­ рои «Бесов» в той или иной форме проповедуют русский революцион­ ный мессианизм, все они одержимы этой идеей. У колеблющегося и раздвоенного Шатова перемешано сознание славянофильское с созна­ нием революционным. Такими Шатовыми полна русская революция. Все они, как и Шатов Достоевского, готовы в исступлении выкрики­ вать, что русский революционный народ — народ-богоносец, но в Бога они не верят. Некоторые из них хотели бы верить в Бога — и не могут; большинство же довольствуется тем, что верит в богоносный револю­ ционный народ. В типичном народнике Шатове перемешаны элемен­ ты революционные с элементами реакционными, «черносотенными». И это характерно. Шатов может быть и крайним левым и крайним пра­ вым, но и в том, и в другом случае он остается народолюбцем, демок­ ратом, верующим прежде всего в народ. Такими Шатовыми полна рус-

792 Статьи 1918 г. екая революция; у всех у них не разберешь, где кончается их крайняя левость и революционность и начинается крайняя правость и реакци­ онность. Они всегда враги культуры, враги права, всегда истребляют свободу лица. Это они утверждают, что Россия выше цивилизации и что никакой закон для нее не писан. Эти люди готовы истребить Рос­ сию во имя русского мессианизма. У Достоевского была слабость к Шатову, он в себе самом чувствовал шатовские соблазны. Но силой сво­ его художественного прозрения он сделал образ Шатова отталкиваю­ щим и отрицательным. В центре революционного беснования стоит образ Петра Верховенского. Это и есть главный бес русской революции. В образе Петра Верховенского Достоевский обнажил более глубокий слой революци­ онного беснования, в действительности прикрытый и невидимый. Петр Верховенский может иметь и более благообразный вид. Но Достоев­ ский сорвал с него покровы и обнажил его душу. Тогда образ револю­ ционного беснования предстал во всем своем безобразии. Он весь тря­ сется от бесовской одержимости, вовлекая всех в исступленное вихре­ вое кружение. Всюду он в центре, он за всеми и за всех. Он — бес, все­ ляющийся во всех и овладевающий всеми. Но и сам он бесноватый. Петр Верховенский прежде всего человек совершенно опустошенный, в нем нет никакого содержания. Бесы окончательно овладели им и сде­ лали его своим послушным орудием. Он перестал быть образом и по­ добием Божиим, в нем потерян уже лик человеческий. Одержимость ложной идеей сделала Петра Верховенского нравственным идиотом. Он одержим был идеей всемирного переустройства, всемирной рево­ люции; он поддался соблазнительной лжи, допустил бесов овладеть своей душой и потерял элементарное различие между добром и злом, потерял духовный центр. В образе Петра Верховенского мы встреча­ емся с уже распавшейся личностью, в которой нельзя уже нащупать ничего онтологического. Он весь есть ложь и обман, и он всех вводит в обман, повергает в царство лжи. Зло есть изолгание бытия, лжебытие, небытие. Достоевский показал, как ложная идея, охватившая целиком человека и доведшая его до беснования, ведет к небытию, к распаде­ нию личности. Достоевский был большой мастер в обнаружении он­ тологических последствий лживых идей, когда они целиком овладева­ ют человеком. Какая же идея овладела целиком Петром Верховенским и довела личность его до распадения, превратила его в лжеца и сеятеля лжи? Это все та же основная идея русского нигилизма, русского социа­ лизма, русского максимализма, все та же инфернальная страсть к все­ мирному уравнению, все тот же бунт против Бога во имя всемирного счастья людей, все та же подмена царства Христова царством антихри­ ста. Таких бесноватых Верховенских много в русской революции, они повсюду стараются вовлечь в бесовское вихревое движение, они про-

Духи русской революции 793 питывают русский народ ложью и влекут его к небытию. Не всегда уз­ нают этих Верховенских, не все умеют проникнуть вглубь, за внешние покровы. Хлестаковых революции легче различить, чем Верховенских, но и их не все различают, и толпа возносит их и венчает славой. Достоевский предвидел, что революция в России будет безрадост­ ной, жуткой и мрачной, что не будет в ней возрождения народного. Он знал, что немалую роль в ней будет играть Федька-каторжник и что победит в ней шигалевщина. Петр Верховенский давно уже открыл цен­ ность Федьки-каторжника для дела русской революции. И вся торже­ ствующая идеология русской революции есть идеология шигалевщины. Жутко в наши дни читать слова Верховенского: «В сущности наше учение есть отрицание чести, и откровенным правом на бесчестье все­ го легче русского человека за собой увлечь можно»24. И ответ Ставрогина: «Право на бесчестье — да это все к нам прибегут, ни одного там не останется!»25 И русская революция провозгласила «право на бесче­ стье», и все побежали за ней. А вот не менее важные слова: «Социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности»26. Бесчестье и сентиментальность — основные начала русского социализ­ ма. Эти начала, увиденные Достоевским, и торжествуют в революции. Петр Верховенский видел, какую роль в революции будут играть «чис­ тые мошенники». «Ну, это, пожалуй, хороший народ, иной раз выгодны очень, но на них много времени идет, неусыпный надзор требуется»27. И дальше размышляет П. Верховенский о факторах русской революции: «Самая главная сила — цемент, все связующий, это стыд собственного мнения. Вот это так сила! И кто это работал, кто этот "миленький" тру­ дился, что ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в голове! За стыд почитают»28. Это было очень глубокое проникновение в рево­ люционную Россию. В русской революционной мысли всегда был «стыд собственного мнения». Этот стыд почитался у нас за коллективное со­ знание, сознание более высокое, чем личное. В русской революции окончательно угасло всякое индивидуальное мышление, мышление сделалось совершенно безличным, массовым. Почитайте революцион­ ные газеты, прислушайтесь к революционным речам, и вы получите подтверждение слов Петра Верховенского. Кто-то потрудился-таки над тем, чтобы «ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в го­ лове». Русский революционный мессианизм предоставляет собствен­ ные идеи и мнения буржуазному Западу. В России все должно быть коллективом, массовым, безличным. Русский революционный месси­ анизм, есть шигалевщина. Шигалевщина движет и правит русской ре­ волюцией. «Шигалев смотрел так, как будто ждал разрушения мира, и не то, чтобы когда-нибудь, по пророчествам, которые могли бы и не состо­ яться, а совершенно определенно, так этак послезавтра утром, ровно в

794 Статьи 1918 г. двадцать пять минут одиннадцатого»29. Все русские революционерымаксималисты смотрят так, как смотрел Шигалев, все ждут разруше­ ния старого мира послезавтра, утром. И тот новый мир, который воз­ никнет на развалинах старого мира, есть мир шигалевщины. «Выходя из безграничной свободы, — говорит Шигалев, — я заключаю гранич­ ным деспотизмом. Прибавлю, однако ж, что, кроме моего разрешения общественной формулы, не может быть никакого»30. Все революцион­ ные Шигалевы так говорят и так поступают. Петр Верховенский так формулирует сущность шигалевщины Ставрогину: «Горы сравнять — хорошая мысль, не смешная. Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет, но надо устроиться послу­ шанию... Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чутьчуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы умо­ рим желание; мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслы­ ханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одно­ му знаменателю, полное равенство... Необходимо лишь необходимое— вот девиз земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позабо­ тимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послу­ шание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной чер­ ты, единственно, чтобы не было скучно. Скука есть ощущение арис­ тократическое»31. В этих изумительных по своей пророческой силе сло­ вах Достоевский устами П. Верховенского приводит все к ходу мыслей Великого Инквизитора. Это доказывает, что в «Легенде о Великом Ин­ квизиторе» Достоевский в значительной степени имел в виду социа­ лизм. Достоевский обнаруживает всю призрачность демократии в ре­ волюции. Никакой демократии не существует, правит тираническое меньшинство. Но тирания эта, неслыханная в истории мира, будет ос­ нована на всеобщем принудительном уравнении. Шигалевщина и есть исступленная страсть к равенству, доведенному до конца, до предела, до небытия. Безбрежная социальная мечтательность ведет к истребле­ нию бытия со всеми его богатствами, она у фанатиков перерождается в зло. Социальная мечтательность совсем не невинная вещь. Это пони­ мал Достоевский. Русская революционно-социалистическая мечтатель­ ность и есть шигалевщина. Во имя равенства мечтательность эта хоте­ ла бы истребить Бога и Божий мир. В той тирании и том абсолютном уравнении, которыми увенчалось «развитие и углубление» русской ре­ волюции, осуществляются золотые сны и мечты русской революцион­ ной интеллигенции. Это были сны и мечты о царстве шигалевщины, Многим оно представлялось более прекрасным, чем оказалось в дей­ ствительности. Многих наивных и простодушных русских социалис­ тов, мечтавших о социальной революции, смущают торжествующие крики: «Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в раб-

Духи русской ревопюц ии 795 стве равны... Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей!»32 Достоевский был бо­ лее проницателен, чем признанные учителя русской интеллигенции, он знал, что русский революционизм, русский социализм в час своего торжества должен кончиться этими шигалевскими выкриками. Достоевский предвидел торжество не только шигалевщины, но и смердяковщины. Он знал, что поднимется в России лакей и в час вели­ кой опасности для нашей родины скажет: «я всю Россию ненавижу», «я не только не желаю быть военным гусаром, но желаю, напротив, унич­ тожения всех солдат-с». На вопрос: «а когда неприятель придет, кто же нас защищать будет?», бунтующий лакей ответил: «в двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки»33. Пораженчество во время войны и было таким явлением смердяковщины. Смердяковщина и привела к тому, что «умная нация» немецкая покоряет теперь «глупую» нацию русскую. Лакей Смердяков был у нас одним из первых интернационалистов, и весь наш интернационализм получал смердяковскую прививку. Смер­ дяков предъявил право на бесчестье, и за ним многие побежали. Как это глубоко у Достоевского, что Смердяков есть другая половина Ива­ на Карамазова, обратное его подобие. Иван Карамазов и Смердяков — два явления русского нигилизма, две стороны одной и той же сущнос­ ти. Иван Карамазов—высокое, философское явление нигилизма; Смер­ дяков — низкое, лакейское его явление. Иван Карамазов на вершине умственной жизни должен породить Смердякова в низинах жизни. Смердяков и осуществляет всю атеистическую диалектику Ивана Кара­ мазова. Смердяков — внутренняя кора Ивана. Во всякой массе челове­ ческой, массе народной больше Смердяковых, чем Иванов. И в рево­ люции, как движении масс, количеств, больше Смердяковых, чем Ива­ нов. В революции торжествует атеистическая диалектика Ивана Кара­ мазова, но осуществляет ее Смердяков. Это он сделал на практике вывод, что «все дозволено». Иван совершает грех в мысли, в духе, Смердяков совершает его на деле, воплощает идею Ивана. Иван совершает отцеу­ бийство в мыслях. Смердяков совершает отцеубийство физически, на самом деле. Атеистическая революция всегда совершает отцеубийство, всегда отрицает отчество, всегда порывает связь сына с отцом. И оп­ равдывает она это преступление тем, что отец был очень дурен и гре­ шен. Такое убийственное отношение к отцу всегда есть смердяковщи­ на. Смердяковщина и есть последнее проявление хамства. Совершив на деле то, что Иван совершил в мысли, Смердяков спрашивает Ивана: «Вы вот сами тогда все говорили, что все позволено, а теперь-то поче-

796 Статьи 1918 г. 34 му так встревожены сами-то-с?» Этот вопрос Смердякова Ивану по­ вторяется в русской революции. Смердяковы революции, осуществив на деле принцип Ивана «все дозволено», имеют основание спросить Иванов революции: «теперь-то почему так встревожены сами-то-с?» Достоевский предвидел, что Смердяков возненавидит Ивана, обучившего его атеизму и нигилизму. И это разыгрывается в наши дни между «наро­ дом» и «интеллигенцией». Вся трагедия между Иваном и Смердяковым была своеобразным символом раскрывающейся трагедии русской рево­ люции. Проблема о том, все ли дозволено для торжества блага человече­ ства, стояла уже перед Раскольниковым. Старец Зосима говорит: «Воис­ тину у них мечтательной фантазии более, чем у нас! Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибает мечом. И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до после­ дних двух человек на земле»35. Эти слова — пророческие. «Люди совокупятся, чтоб взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости и явит­ ся человеко-бог... Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как бог. Он из гордости поймет, что ему нечего роптать за то, что жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды. Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание ее мгновенности усилит огонь ее настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на лю­ бовь загробную и бесконечную»36. Это говорит черт Ивану, и в словах этих раскрывается мучившая Достоевского мысль, что любовь к лю­ дям может быть безбожной и антихристовой. Эта любовь лежит в ос­ нове революционного социализма. Образ этого безбожного социализ­ ма, основанного на антихристовой любви, предносится Версилову: «Я представляю себе, что бой уже кончился и борьба улеглась. После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя идея оставила их; великий источ­ ник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, но это был уже как бы последний день человечества. И люди вдруг поняли, что они остались совсем одни, и разом почувствовали великое сиротство... Оси­ ротевшие люди тотчас же стали бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимая, что теперь лишь они одни составляют все друг для друга! Исчезла бы великая идея бессмер­ тия, и приходилось бы заменить ее... Они возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в какой постепенно сознавали бы свою про­ ходимость и конечность, и уже особенною, уже не прежнею любовью... Они просыпались бы и спешили бы целовать друг друга, торопясь лю­ бить, сознавая, что дни коротки, что это — все, что у них остается. Они

Духи русской революц ии 797 работали бы друг на друга, и каждый отдавал бы всем свое состояние и тем одним был бы счастлив»37. В этой фантазии раскрывается метафи­ зика и психология безбожного социализма. Достоевский живописует явление антихристовой любви. Он понял, как никто, что духовная ос­ нова социализма — отрицание бессмертия, что пафос социализма — желание устроить царство Божье на земле без Бога, осуществить лю­ бовь между людьми без Христа — источника любви. Так раскрывает он религиозную ложь гуманизма в его предельных проявлениях. Гума­ нистический социализм ведет к истреблению человека как образа и подобия Божья, он направлен против свободы человеческого духа, не выдерживает испытания свободы. Достоевский с небывшей еще ост­ ротой поставил религиозный вопрос о человеке и сопоставил его с воп­ росом о социализме, о земном соединении и устроении людей. Это рас­ крылось ему как встреча и смешение Христа и антихриста в душе рус­ ского человека, русского народа. Апокалиптичность русского народа и делает эту встречу и это смешение особенно острым и трагическим. Достоевский предчувствовал, что если будет в России революция, то она будет осуществлением антихристовой диалектики. Русский социа­ лизм будет апокалиптикой, противоположной христианству. Достоев­ ский видел дальше и глубже всех. Но сам он не был свободен от рус­ ских народнических иллюзий. В его русском христианстве были сторо­ ны, которые давали основание К. Леонтьеву назвать его христианство розовым 38 . Это розовое христианство и розовое народничество более всего сказались в образах Зосимы и Алеши, которые нельзя назвать вполне удачными. Великие положительные откровения Достоевского даются отрицательным путем, путем отрицательной художественной диалектики. Правда, сказанная им о России, не есть слащавая и розо­ вая правда народолюбия и народопоклонства, это — правда трагичес­ кая, правда об антихристовых соблазнах народа апокалиптического по своему духу. Сам Достоевский соблазнялся церковным национализмом, который мешал русскому народу выйти во вселенскую ширь. Народопоклонство Достоевского потерпело крах в русской революции. Его положительные пророчества не сбылись. Но торжествуют его проро­ ческие прозрения русских соблазнов.

III. Л. Толстой в русской революции В Толстом нет ничего пророческого, он ничего не предчувствовал и не предсказывал. Как художник он обращен к кристаллизованному прошлому. В нем не было той чуткости к динамизму человеческой при­ роды, которая в высшей степени была у Достоевского. Но в русской революции торжествуют не художественные .прозредия Толстого, а моральные его оценки. Л. Толстой, как искатель правды жизни, как

798 Статьи 1918 г. моралист и религиозный учитель, очень характерен для России и рус­ ских. Толстовцев в узком смысле слова, разделяющих доктрину Тол­ стого, мало, и они представляют незначительное явление. Но толстов­ ство в широком, не доктринальном смысле слова очень характерно для русского человека, оно определяет русские моральные оценки. Толстой не был прямым учителем русской левой интеллигенции, ей было чуж­ до толстовское религиозное учение. Но Толстой уловил и выразил осо­ бенности морального склада большей части русской интеллигенции, быть может, даже русского человека вообще. И русская революция яв­ ляет собой своеобразное торжество толстовства. На ней отпечатлелся и русский толстовский морализм, и русская аморальность. Этот рус­ ский морализм и эта русская аморальность связаны между собой и яв­ ляются двумя сторонами одной и той же болезни нравственного со­ знания. Болезнь русского нравственного сознания я вижу прежде всего в отрицании личной нравственной ответственности и личной нрав­ ственной дисциплины, в слабом развитии чувства долга и чувства чести, в отсутствии сознания нравственной ценности подбора личных качеств. Русский человек не чувствует себя в достаточной степени нравственно вменяемым, и он мало почитает качества в личности. Это связано с тем, что личность чувствует себя погруженной в коллектив, личность недо­ статочно еще раскрыта и сознана. Такое состояние нравственного со­ знания порождает целый ряд претензий, обращенных к судьбе, к исто­ рии, к власти, к культурным ценностям, для данной личности недоступ­ ным. Моральная настроенность русского человека характеризуется не здоровым вменением, а болезненной претензией. Русский человек не чувствует неразрывной связи между правами и обязанностями, у него затемнено и сознание прав, и сознание обязанностей, он утопает в без­ ответственном коллективизме, в претензии за всех. Русскому человеку труднее всего почувствовать, что он сам — кузнец своей судьбы. Он не любит качеств, повышающих жизнь личности, и не любит силы. Вся­ кая сила, повышающая жизнь, представляется русскому человеку нрав­ ственно подозрительной, скорее злой, чем доброй. С этими особенно­ стями морального сознания связано и то, что русский человек берет под нравственное подозрение ценности культуры. Ко всей высшей куль­ туре он предъявляет целый ряд нравственных претензий и не чувству­ ет нравственной обязанности творить культуру. Все эти особенности и болезни русского нравственного сознания представляют благоприят­ ную почву для возникновения учения Толстого. Толстой — индивидуалист, и очень крайний индивидуалист. Он совершенно антиобществен, для него не существует проблемы обще­ ственности. Индивидуалистична и толстовская мораль. Но ошибочно было бы сделать отсюда заключение, что толстовская мораль покоится на ясном и твердом сознании личности. Толстовский индивидуализм

Духи русской революции 799 решительно враждебен личности, как это и всегда бывает с индивидуа­ лизмом. Толстой не видит лица человеческого, не знает лица, он весь погружен в природный коллективизм, который представляется ему жизнью божественной. Жизнь личности не представляется ему истин­ ной, божественной жизнью, это — ложная жизнь этого мира. Истин­ ная, божественная жизнь есть жизнь безличная, общая жизнь, в кото­ рой исчезли все качественные различения, все иерархические расстоя­ ния. Нравственное сознание Толстого требует, чтобы не было больше человека как самобытного, качественного бытия, а была только всеоб­ щая, бескачественная божественность, уравнение всех и всего в безлич­ ной божественности. Только полное уничтожение всякого личного и разнокачественного бытия в безликой и бескачественной всеобщнос­ ти представляется Толстому выполнением закона Хозяина жизни. Лич­ ность, качественность есть уже грех и зло. И Толстой хотел бы последо­ вательно истребить все, что связано личностью и качественностью. Это в нем восточная, буддийская настроенность, враждебная христианско­ му Западу. Толстой делается нигилистом из моралистического рвения. Поистине демоничен его морализм и истребляет все богатства бытия. Эгалитарная и нигилистическая страсть Толстого влечет его к истреб­ лению всех духовных реальностей, всего подлинно онтологического. Не знающая границ моралистическая претензия Толстого все делает призрачным, она отдает под подозрение и низвергает реальность ис­ тории, реальность церкви, реальность государства, реальность нацио­ нальности, реальность личности и реальность всех сверхличных цен­ ностей, реальность всей духовной жизни. Все представляется Толстому нравственно предосудительным и недопустимым, основанным на жерт­ вах и страданиях, к которым он испытывает чисто животный страх. Я не знаю во всемирной истории другого гения, которому была бы так чужда всякая духовная жизнь. Он весь погружен в жизнь телесно-ду­ шевную, животную. И вся религия Толстого есть требование такой все­ общей кроткой животности, освобожденной от страдания и удовлет­ воренной. Я не знаю в христианском мире никого, кому была бы так чужда и противна самая идея искупления, так непонятна тайна Голго­ фы, как Толстому. Во имя счастливой животной жизни всех отверг он личность и отверг всякую сверхличную ценность. Поистине личность и сверхличная ценность неразрывно связаны. Личность потому только и существует, что в ней есть сверхличное, ценное содержание, что она принадлежит к иерархическому миру, в котором существуют качествен­ ные различения и расстояния. Природа личности не выносит смеше­ ния и бескачественного уравнения. И любовь людей во Христе менее всего есть такое смешение и бескачественное ур^лнение, но есть беско­ нечно вглубь идущее утверждение всякого лика человеческого в Боге. Толстой не знал этого, и мораль его была низменной моралью, притя-

800 Статьи 1918 г. зательной моралью нигилиста. Мораль Ницше бесконечно выше, ду­ ховнее морали Толстого. Возвышенность толстовской морали есть ве­ ликий обман, который должен быть изобличен. Толстой мешал нарож­ дению и развитию в России нравственно ответственной личности, ме­ шал подбору личных качеств, и потому он был злым гением России, соблазнителем ее. В нем совершилась роковая встреча русского мора­ лизма с русским нигилизмом и дано было религиозно-нравственное оправдание русского нигилизма, которое соблазнило многих. В нем русское народничество, столь роковое для судьбы России, получило религиозное выражение и нравственное оправдание. Почти вся русская интеллигенция признала толстовские моральные оценки самыми выс­ шими, до каких только может подняться человек. Эти моральные оцен­ ки считали даже слишком высокими и потому себя считали недостой­ ными их и неспособными подняться на их высоту. Но мало кто сомне­ вается в высоте толстовского морального сознания. В то время как при­ нятие этого толстовского морального сознания влечет за собой погром и истребление величайших святынь и ценностей, величайших духовных реальностей, смерть личности и смерть Бога, ввергнутых в безличную божественность среднего рода. У нас не относятся еще достаточно серь­ езно и углубленно к соблазнительной лжи толстовской морали. Проти­ воядием против нее должны были бы быть пророческие прозрения До­ стоевского. Толстовская мораль восторжествовала в русской революции, но не теми идиллическими и любвеобильными путями, которые пред­ носились самому Толстому. Толстой сам, вероятно, ужаснулся бы это­ му воплощению своих моральных оценок. Но он многого, слишком многого из того, что сейчас происходит, хотел. Он вызывал тех духов, которые владеют революцией, и сам был ими одержим. Толстой был максималистом. Он отверг всякую историческую пре­ емственность, он не хотел допустить никаких ступеней в историческом развитии. Этот толстовский максимализм осуществляется в русской революции — она движется истребляющей моралью максимализма, она дышит ненавистью ко всему историческому. И в духе толстовскогр максимализма русская революция хотела бы вырвать каждого челове­ ка из мирового и исторического целого, к которому он органически принадлежит, превратить его в атом для того, чтобы повергнуть его немедленно в безличный коллектив. Толстой отрицал историю и исто­ рические задачи, он отрекался от великого исторического прошлого и не хотел великого исторического будущего. В этом русская революция верна ему, она совершает отречение от исторических заветов прошло­ го и исторических задач будущего, она хотела бы, чтобы русский народ не жил исторической жизнью. И подобно тому, как у Толстого, в рус­ ской революции это максималистическое отрицание исторического мира рождается из исступленной эгалитарной страсти. Пусть будет аб-

Духи русской революции 801 солютное уравнение, хотя бы то было уравнение в небытии! Истори­ ческий мир — иерархичен, он весь состоит из ступеней, он сложен и многообразен, в нем — различия и дистанции, в нем — разнокачественность и дифференцированность. Все это так же ненавистно русской революции, как и Толстому. Она хотела бы сделать исторический мир серым, однородным, упрощенным, лишенным всех качеств и всех кра­ сок. И этому учил Толстой как высшей правде. Исторический мир раз­ лагается на атомы, и атомы принудительно соединяются в безличном коллективе. «Без аннексий и контрибуций» и есть отвлеченное отрица­ ние всех положительных исторических задач. Ибо поистине все исто­ рические задачи предполагают «аннексии и контрибуции», предпола­ гают борьбу конкретных исторических индивидуальностей, предпола­ гают сложение и разложение исторических целостей, цветение и от­ цветание исторических тел. Толстой сумел привить русской интеллигенции ненависть ко все­ му исторически-индивидуальному и исторически-разностному. Он был выразителем той стороны русской природы, которая питала отвраще­ ние к исторической силе и исторической славе. Это он приучал эле­ ментарно и упрощенно морализировать над историей и переносить на историческую жизнь моральные категории жизни индивидуальной. Этим он морально подрывал возможность для русского народа жить исторической жизнью, исполнять свою историческую судьбу и исто­ рическую миссию. Он морально уготовлял историческое самоубийство русского народа. Он подрезывал крылья русскому народу как народу историческому, морально отравил источники всякого порыва к исто­ рическому творчеству. Мировая война проиграна Россией потому, что в ней возобладала толстовская моральная оценка войны. Русский на­ род в грозный час мировой борьбы обессилили, кроме предательств и животного эгоизма, толстовские моральные оценки. Толстовская мо­ раль обезоружила Россию и отдала ее в руки врага. И это толстовское непротивленство, эта толстовская пассивность очаровывает и увлекает тех, которые поют гимны совершенному революцией историческому самоубийству русского народа. Толстой и был выразителем непротив­ ленческой и пассивной стороны русского народного характера. Тол­ стовская мораль расслабила русский народ, лишила его мужества в су­ ровой исторической борьбе, но оставила непреображенной животную природу человека с ее самыми элементарными инстинктами. Она уби­ ла в русской породе инстинкт силы и славы, но оставила инстинкт эго­ изма, зависти и злобы. Эта мораль бессильна преобразить человечес­ кую природу, но может ослабить человеческую природу, обесцветить ее, подорвать творческие инстинкты. Толстой был крайним анархистом, врагом всякой государственно­ сти по морально-идеалистическим основаниям. Он отверг государство, 26 Падение с в я щ е н н о г о Русского царства

802

Статьи 1918 г. как основанное на жертвах и страданиях, и видел в нем источник зла, которое для него сводилось к насилию. Толстовский анархизм, толсто­ вская вражда к государству также одержали победу в русском народе. Толстой оказался выразителем антигосударственных, анархических инстинктов русского народа. Он дал этим инстинктам морально-рели­ гиозную санкцию. И он один из виновников разрушения русского го­ сударства. Также враждебен Толстой всякой культуре. Культура для него основана на неправде и насилии, в ней источник всех зол нашей жиз­ ни. Человек по природе своей естественно добр и благостен и склонен жить по закону Хозяина жизни. Возникновение культуры, как и госу­ дарства, было падением, отпадением от естественного божественного порядка, началом зла, насилием. Толстому было совершенно чуждо чувство первородного греха, радикального зла человеческой природы, и потому он не нуждался в религии искупления и не понимал ее. Он был лишен чувства зла, потому что лишен был чувства свободы и са­ мобытности человеческой природы, не ощущал личности- Он был по­ гружен в безличную, нечеловеческую природу и в ней искал источни­ ков божественной правды. И в этом Толстой оказался источником всей философии русской революции. Русская революция- враждебна куль­ туре, она хочет вернуть к естественному состоянию народной жизни, в котором видит непосредственную правду и благостность. Русская ре­ волюция хотела бы истребить весь культурный слой наш, утопить его в естественной народной тьме. И Толстой является одним из виновни­ ков разгрома русской культуры. Он нравственно подрывал возможность культурного творчества, отравлял истоки творчества. Он отравил рус­ ского человека моральной рефлексией, которая сделала его бессильным и неспособным к историческому и культурному действию. Толстой — настоящий отравитель колодцев жизни. Толстовская моральная реф­ лексия есть настоящая отрава, яд, разлагающий всякую творческую энергию, подкапывающий жизнь. Эта моральная рефлексия ничего общего не имеет с христианским чувством греха и христианской по­ требностью в покаянии. Для Толстого нет ни греха» ин покаяния, воз­ рождающего человеческую природу. Для него есть лишь обессиливаю­ щая, безблагодатная рефлексия, которая есть обратная сторона бунта против божественного миропорядка. Толстой идеализировал простой народ, в нем видел источник правды и обоготворял физический труд, в котором искал спасения от бессмыслицы жизни. Ноу него было пре­ небрежительное и презрительное отношение ко всякому духовному тру­ ду и творчеству. Все острие толстовской критики всегда было направ­ лено против культурного строя. Эти толстовские оценки также побе­ дили в русской революции, которая возносит на высоту представите­ лей физического труда и низвергает представителей труда духовного. Толстовское народничество, толстовское отрицание разделения труда

Духи русской революции 803 положены в основу моральных суждений революции, если только мож­ но говорить о ее моральных суждениях. Поистине Толстой имеет не меньшее значение для русской революции, чем Руссо имел для рево­ люции французской. Правда, насилия и кровопролития ужаснули бы Толстого, он представлял себе осуществление своих идей иными путя­ ми. Но ведь и Руссо ужаснули бы деяния Робеспьера и революционный террор. Но Руссо так же несет ответственность за революцию француз­ скую, как Толстой за революцию русскую. Я даже думаю, что учение Толстого было более разрушительным, чем учение Руссо. Это Толстой сделал нравственно невозможным существование Великой России. Он много сделал для разрушения России. Но в этом самоубийственном деле он был русским, в нем сказались роковые и несчастные русские черты. Толстой был одним из русских соблазнов. Толстовство в широком смысле этого слова — русская внутренняя опасность, принявшая обличье высочайшего добра. Сокрушить внутренно русскую силу только и могло это соблазнительное и ложное доб­ ро, лжедобро, эта идея безблагодатной святости, лжесвятости. В тол­ стовском учении соблазняет радикальный призыв к совершенству, к совершенному исполнению закона добра. Но это толстовское совер­ шенство потому так истребительно, так нигилистично, так враждебно всем ценностям, так несовместимо с каким бы то ни было творчеством, что это совершенство — безблагодатное. В святости, к которой стре­ мился Толстой, была страшная безблагодатность, богопокинутость, и потому это — ложная, злая святость. Благодатная святость не может совершать таких истреблений, не может быть нигилистической. У на­ стоящих святых было благословение жизни, была милость. Это благо­ словение и эта милость были прежде всего у Христа. В духе же Толстого ничего не было от духа Христова. Толстой требует немедленного и пол­ ного осуществления абсолютного, абсолютного добра в этой земной жизни, подчиненно]' законам грешной Природы, и не допускает отно­ сительного, истребляет все относительное. Так хотел он вырвать вся­ кое существо человеческое из мирового целого и повергнуть в пустоту, в небытие отрицательного абсолютного. И абсолютная жизнь оказы­ вается лишь элементарной животной жизнью, протекающей в физи­ ческом труде и удовлетворении самых простых потребностей. В такое отрицательное абсолютное, пустое и нигилистическое и хочет поверг­ нуть русская революция всю Россию и всех русских людей. Идеал без­ благодатного совершенства ведет к нигилизму. Отрицание прав отно­ сительного, т. е. всего многообразия жизни, всех ступеней истории, в конце концов отделяет от источников жизни абсолютной, от абсолют­ ного духа. Религиозный гений апостол Павел некогда понял всю опас­ ность превращения христианства в еврейскую апокалиптическую сек­ ту и ввел христианство в поток всемирной истории, признав и освятив

804 Статьи 1918 г. право относительных ступеней. Толстой прежде всего восстал против дела апостола Павла. Вся ложь и призрачность толстовства с неотвра­ тимой диалектикой развернулась в русской революции. В революции народ изживает свои соблазны, свои ошибки, свои ложные оценки. Это многому научает, но научение покупается слишком дорогой ценой. Необходимо освободиться от Толстого как от нравственного учителя. Преодоление толстовства есть духовное оздоровление России, ее воз­ вращение от смерти к жизни, к возможности творчества, возможности исполнения своей миссии в мире.

IV. Заключение Русский человек склонен все переживать трансцендентно, а не им­ манентно. И это легко может быть рабским состоянием духа. Во вся­ ком случае это — показатель недостаточной духовной возмужалости. Русская интеллигенция в огромной массе своей никогда не сознавала себе имманентным государство, церковь, отечество, высшую духовную жизнь. Все эти ценности представлялись ей трансцендентно-далекими и вызывали в ней враждебное чувство, как что-то чуждое и насилующее. Никогда русская интеллигенция не переживала истории и исторической судьбы как имманентной себе, как своего собственного дела и потому вела процесс против истории как против совершающегося над ней на­ силия. Трансцендентные переживания в массе народной сопровождались чувством религиозного благоговения и покорности. Тогда возможно было существование Великой России. Но это трансцендентное пережи­ вание не перешло в имманентное переживание святыни «.ценности. Все осталось трансцендентным, но вызывает уже к себе не благоговейное и покорное отношение, а отношение нигилистическое и бунтующее. Ре­ волюция и есть болезненно-катастрофический переход от благоговей­ ного почитания трансцендентного к нигилистическому бунту против трансцендентного. Имманентная духовная зрелость и освобождение в революции не достигаются. Слишком многие увидали в имманентной морали и имманентной религии Л. Толстого наступление духовной зре­ лости. Но это было страшным заблуждением. В действительности им­ манентное сознание Толстого было нигилистическим отрицанием всех тех святынь и ценностей, которые раньше почитались как трансцен­ дентное. Но это есть лишь возвращение к изначальному рабству. Та­ кой бунт всегда есть рабий бунт, в нем нет свободы и богосыновства. Русский нигилизм и есть неспособность имманентно и свободно пере­ жить все богатства и ценности Божьего мира, бессилие ощутить себя сынами Божьими и собственниками всего наследия истории всемир­ ной и истории родной. Русская же апокалиптичность нередко бывает

Духи русской революции

805

разгоряченным ожиданием чуда, которое должно прекратить жизнь в этом отчуждении от всех богатств и преодолеть болезненный транс­ цендентный разрыв. Потому так затруднено для русских имманентное творческое развитие, так слабо у них чувство исторической преемствен­ ности. Есть какая-то внутренняя болезнь русского духа. Болезнь эта имеет тяжелые отрицательные последствия, но в ней раскрывается и что-то положительное, недоступное западным людям более имманен­ тного склада. Великим русским писателям раскрывались такие бездны и пределы, которые закрыты для западных людей, более ограничен­ ных и закованных своей имманентной душевной дисциплиной. Рус­ ская душа более чутка к мистическим веяниям, она встречается с духа­ ми, которые закрыты для забронированной западной души. И русская душа легко поддается соблазнам, легко впадает в смешение и подмену. Не случайно предчувствие антихриста — русское предчувствие по пре­ имуществу. Чувство антихриста и ужас антихриста были в русском на­ роде, в низах и у русских писателей, на самых вершинах духовной жиз­ ни. И антихристов дух соблазнял русских так, как никогда не соблазнял он людей западных. В католичестве всегда было сильное чувство зла, дьявола, но почти не было чувства антихриста. Католическая душа пред­ ставляла крепость, защищенную от антихристовых веяний и соблаз­ нов. Православие не превратило душу в такого рода крепость, оно ос­ тавило ее более раскрытой. Но апокалипсис переживается русской ду­ шой пассивно, а не активно. Активных орудий борьбы с антихристо­ выми духами нет, эти орудия не были приготовлены. Не было лат, не было щита и меча, не было рыцарского закала души. Русская борьба с антихристом есть всегда уход, переживание ужаса. И слишком многие, не уходившие от соблазнов, поддавались этим соблазнам, смешивали, пленялись подменой. Русский человек находится во власти ложной морали, ложного идеала праведной, совершенной, святой жизни, ко­ торые ослабляли его в борьбе с соблазнами. Эту ложную мораль и лож­ ную святость Достоевский раскрыл и предсказал их последствия, Тол­ стой же проповедовал их. Русская революционная мораль представляет совершенно своеобраз­ ное явление. Она образовалась и кристаллизовалась в левой русской ин­ теллигенции в течение ряда десятилетий и сумела приобрести престиж и обаяние в широких кругах русского общества. Средний интеллигентный русский человек привык преклоняться перед нравственным образом ре­ волюционеров и перед их революционной моралью. Он готов был при­ знать себя недостойным этой моральной высоты революционного типа. В России образовался особенный культ революционной святости. Культ этот имеет своих святых, свое священное предание, свои догматы. И дол­ гое время всякое сомнение в этом священном предании, всякая критика этих догматов, всякое непочтительное отношение к этим святым вело к отлучению не только со стороны революционного общественного мне-

806 Статьи 1918 г. ния, но и со стороны радикального и либерального общественного мне­ ния. Достоевский пал жертвой этого отлучения, ибо он первый вскрыл ложь и подмену в революционной святости. Он понял, что революци­ онный морализм имеет обратной своей стороной революционный амо­ рализм и что сходство революционной святости с христианской есть об­ манчивое сходство антихриста с Христом. Нравственное вырождение, которым кончилась революция 1905 г., нанесло некоторый удар прести­ жу революционной морали, и ореол революционной святости потуск­ нел. Но действительного излечения, на которое некоторые надеялись, не произошло. Болезнь русского нравственного сознания была слишком длительной и серьезной. Излечение может наступить лишь после страш­ ного кризиса, когда весь организм русского народа будет близок к смер­ ти. Мы живем в дни этого почти смертельного кризиса. Теперь даже для людей полуслепых многое виднее, чем после 1905 года. Теперь «Вехи» не были бы встречены так враждебно в широких кругах русской интелли­ генции, как в то время, когда они появились. Теперь правду «Вех» начи­ нают признавать даже те, которые их поносили. После бесовства рево­ люции святость русской революционной интеллигенции не представля­ ется уже столь канонически бесспорной. Духовного оздоровления Рос­ сии нужно искать во внутреннем изобличении этой революционной лжесвятости и в освобождении от ее обаяния. Революционная святость не есть настоящая святость, это — ложная святость, обманчивая види­ мость святости, подмена. Внешние гонения, воздвигнутые старой влас­ тью против революционеров, внешние страдания, которые им пришлось претерпеть, очень способствовали этой обманчивой видимости святос­ ти. Но никогда в революционной святости не происходило истинного преображения человеческой природы, второго духовного рождения, победы над внутренним злом и грехом; никогда в ней не ставилось и задачи преображения человеческой природы. Человеческая природа ос­ тавалась ветхой, она пребывала в рабстве у греха и дурных страстей и хотела достигнуть новой, высшей жизни чисто внешними, материаль­ ными средствами. Но человек, фанатизированный ложной идеей, спо­ собен выносить внешние лишения, нужду и страдания, он может быть аскетом не потому, что силой своего духа преодолевает свою грешную и рабскую природу, а потому, что одержимость одной идеей и одной це­ лью вытесняет для него все богатство и многообразие бытия и делает его естественно бедным. Это — безблагодатный аскетизм и безблагодатная бедность, нигилистический аскетизм и нигилистическая бедность. Тра­ диционная революционная святость — безбожная святость. Это есть безбожная претензия достигнуть святости одним человеческим и во имя одного человеческого. На пути этом калечится и падает образ человека, ибо образ человека — образ и подобие Божье. Революционная мораль, революционная святость—глубоко противоположны христианству. Эта мораль и эта святость претендуют подменить и заменить христианство с

Духи русской революц ии 807 его верой в богосыновство человека и в благодатные дары, стяжаемые человеком через Христа-Искупителя. Революционная мораль так же враждебна христианству, как и мораль толстовская, — одна и та же ложь и подмена их отравляет и обессиливает. Обманчивая внешность рево­ люционной святости послана была русскому народу как соблазн и испы­ тание его духовных сил. И вот испытания этого русские люди не выдер­ жали. Искренно увлеченные революционным духом не видят реальнос­ тей, не распознают духов. Обманчивые, лживые и двоящиеся образы пленяют и соблазняют. Антихристовы соблазны, антихристова мораль, антихристова святость пленяют и влекут русского человека. Русским людям, плененным духовно революционным максимализмом, свой­ ственны переживания; очень родственные иудейской апокалиптике, той апокалиптике которая была преодолена и побеждена апостолом Павлом и Христианской Церковью. Победа над этой иудейской апокалиптикой и сделала христианство всемирно-исторической силой. Русская апокалиптика заключает в себе величайшие опасности и соблазны, она может направить всю энергию русского народа по ложному пути, она может помешать русскому народу выполнить его призвание в мире, она может сделать русский народ народом неисторическим. Революционная апокалиптика отвращает русских людей от реальностей и повергает их в царство призраков. Освобождение от этой ложной и нездоровой апокалиптики не означает истребления всякого апокалиптического сознания. В русской апокалиптичности скрыты и положительные возможности. В русской революции изживаются русские грехи и русские соблазны, то, что открывалось великим русским писателям. Но великие грехи и вели­ кие соблазны могут быть лишь у великого по своим возможностям на­ рода. Негатив есть карикатура на позитив. Русский народ низко пал, но в нем скрыты великие возможности и ему могут раскрыться великие дали. Идея народа, замысел Божий о нем остается и после того, как народ пал, изменил своей цели и подверг свое национальное и государственное до­ стоинство величайшим унижениям. Меньшинство может остаться вер­ но положительной и творческой идее народа, и из него может начаться возрождение. Но путь к возрождению лежит через покаяние, через со­ знание своих грехов, через очищение духа народного от духов бесовских. И прежде всего необходимо начать различать духов. Старая Россия, в которой было много зла и уродства, но также и много добра и красоты, умирает. Новая Россия, рождающаяся в смертных муках, еще загадочна. Она не будет такой, какой представляют ее себе деятели и идеологи рево­ люции. Она не будет цельной по своему духовному облику. В ней более резко будут разделены и противоположны христианские и антихристи­ анские начала. Антихристианские духи революции родят свое темное царство. Но и христианский дух России должен явить свою силу. Сила этого духа может действовать в меньшинстве, если большинство отпа­ дет от него.

1919-1922

КОНЕЦ РЕНЕССАНСА (к современному кризису культуры) Школьное деление истории на древнюю, среднюю и новую скоро устареет и будет изгнано из учебников. «Новая история» кончается и начинается неведомая, не имеющая еще имени историческая эпоха. Мы выходим из всех привычных исторических берегов. Это остро почув­ ствовалось, когда грянула мировая война. Тогда уже людям более даль­ нозорким было ясно, что возврата к той мирной «буржуазной» жизни, которая была до разразившейся катастрофы, нет. Изменяется темп ис­ тории: он делается катастрофическим. Так всегда бывает при перехо­ дах к новым историческим эпохам. Люди, чуткие к грядущему, давно уже чувствовали наступление катастроф и видели духовные их симп­ томы под внешними покровами мирной и благоустроенной жизни. В духовной действительности события разыгрываются раньше, чем во внешней исторической действительности. В душе современного чело­ века что-то расшаталось и расплавилось раньше, чем расшатались и расплавились исторические тела. И то, что ныне весь мир переходит в состояние расплавленное™, не должно удивлять тех, которые были внимательны к движению духа. В наши внешние дни кажется, что рас­ шатываются старые, вековечные основы европейского мира. Все в ев­ ропейском мире сдвигается со своих привычных и устойчивых мест. Нигде и ни в чем не чувствуется твердой почвы — почва вулканична и возможны извержения повсеместно и в материальном, и в духовном смысле слова. Старый Свет, центральная Европа, одолевается Новым Светом, крайним Западом, Америкой, и крайним Востоком, загадоч­ ной для нас, почти призрачной Японией и Китаем. И изнутри, в старой Европе, поднимаются стихийные начала, опрокидывающие основы, на которых покоилась ее древняя культура, связанная еще с античностью. Близоруко было бы отрицать, что Европе предстоит пережить кризис культуры, имеющий значение всемирно-историческое, последствия которого уйдут в далекое, неведомое грядущее. Наивно и поверхност-

Конец Ренессанса 809 но было бы думать, что можно просто задержать внешними способа­ ми тот разрушительный вихревой процесс, которому подвергается наш старый грешный мир, и вернуться, с небольшими изменениями, к той старой жизни, которой жили до мировых катастроф войны и револю­ ции. Мы вступаем в царство неведомого и неизжитого, вступаем без­ радостно, без светлых надежд. Грядущее темно. Мы не можем уже ве­ рить в теории «прогресса», которыми увлекался XIX век и в силу кото­ рых нарождающееся будущее всегда должно быть лучше, прекраснее и отраднее отходящего прошедшего. Мы более склонны верить, что луч­ шее, прекрасное и отрадное находится в вечном, а не в будущем, и что было оно и в прошлом, насколько прошлое приобщалось к вечному и творило вечное. Как осмыслить тот кризис европейской культуры, который давно уже начался на разных концах и который ныне достигает своего пре­ дельного внешнего выражения? Кончается новая история, которая за­ чалась в эпоху Ренессанса. Мы переживаем конец Ренессанса. На верши­ нах культуры, в творчестве, в царстве искусства и царстве мысли давно уже чувствовалась исчерпанность Ренессанса, конец целой мировой эпохи. Искание новых путей творчества и было выражением конца Ренессанса. Но то, что происходит на вершинах жизни, то имеет свое выражение и в низах. В самых низинах социальной жизни готовится конец Ренессанса. Ибо Ренессанс означал целый тип мироощущения и культуры, а не одну лишь область высшего творчества. Жизнь челове­ ческая, жизнь народов есть цельный иерархический организм, в кото­ ром неразрывно связаны высшие и низшие функции. Есть соответствие между тем, что происходит на вершинах духовной жизни и в низинах материальной жизни общества. Конец Ренессанса есть конец целой исторической эпохи, всей новой истории, а не одних лишь форм твор­ чества. Конец Ренессанса есть конец того гуманизма, который был ду­ ховной его основой. Гуманизм же был не только возрождением антич­ ности, не только новой моралью и движением наук и искусств, но так­ же новым чувством жизни и новым отношением к миру, зародившим­ ся на заре новой истории и определившим эту историю. Вот это новое чувство жизни и новое отношение к миру приходит к концу, исчерпы­ вает все свои возможности. Пути гуманизма и пути Ренессанса пройде­ ны до конца, дальше некуда идти на этих путях. Вся новая история была внутренней диалектикой самораскрытия и самоотрицания тех гумани­ стических начал, которые были положены в ее основу при ее зарожде­ нии. Гуманистическое чувство жизни давно уже потеряло свою свежесть, оно одряхлело и не может уже переживаться так патетически, как в дни молодого бурления гуманизма. Внутри гуманизма обнаружились ис­ требляющие противоречия, и болезненный скепсис подорвал уже гу­ манистическую энергии. Вера в человека и его самобытные силы по-

810 Падение священного русского царства. 1919—19 шатнулась. Она двигала новой историей, но новая история расшатала эту веру. Свободное странствование человека, не ведбмого уже ника­ кой высшей силой, не только не укрепило его веры в самого себя, но окончательно ослабило эту веру и пошатнуло сознание образа челове­ ческого. Гуманизм не укрепил, а расслабил человека — таков парадок­ сальный результат новой истории. В самоутверждении своем человек потерял, а не обрел себя. Если европейский человек вошел в новую ис­ торию, полный самонадеянной веры в себя и свои творческие силы, если все представлялось ему на заре этой истории делом его искусства, которому он не ставил границ и пределов, то выходит он из новой исто­ рии и вступает в неизведанную эпоху в большом упадке, с надорванной верой в свои силы и в могущество своего искусства, подверженный опас­ ности окончательно утерять ядро своей личности. Не благообразным вы­ ходит человек из новой истории, и есть трагическое несоответствие меж­ ду ее началом и концом. Слишком много надежд оказались разбитыми. Самый образ человека замутнен. И духовно чуткие люди готовы вернуть­ ся к средним векам, чтобы там найти истинные основы человеческой жизни и вновь обрести человека. Мы живем в эпоху духовного упадка, а не ду­ ховного подъема. Мы не можем повторить слова Ульриха Гуттена, ска­ занные им на заре новой истории: «духи проснулись, радостно жить» 1 . Дело новой истории не удалось, она не прославила человека, как хотела прославить. Обетования гуманизма не исполнились. Человек бесконеч­ но устал и готов положиться на всякого рода коллективы, в которых уже окончательно исчезает человеческая индивидуальность. Человек не мо­ жет вынести своей покинутости, своего одиночества. *** В Ренессансе были отпущены на свободу человеческие силы и ши­ пучая игра их творила новую культуру, создавала новую историю. Вся культура той мировой эпохи, которая в учебниках именуется новой историей, была испытанием человеческой свободы. Новый человек сам захотел творить и устраивать жизнь без высшей помощи, без боже­ ственной санкции. Человек оторвался от религиозного центра, кото­ рому подчинена была вся его жизнь в средние века; он захотел идти самочинным, вольным путем. В начале этого пути новому европейско­ му человеку показалось, что впервые открывается человек и чисто че­ ловеческая действительность, задавленная в мире средневековом. И доныне еще многие, ослепленные гуманистической верой, думают, что гуманизм в начале новых времен открыл человека. Но в нашу эпо­ ху, обострившую все противоречия жизни и вскрывшую все ее начала, начинают понимать, что в самомнении гуманизма было роковое за­ блуждение и самообман, и что в самой первооснове гуманистической веры таилась возможность самоотрицания человека и падения его.

Конец Ренессанса 811 Когда человек оторвался от духовного центра жизни, он оторвался от глубины и перешел на периферию. Удаление от духовного центра де­ лало человека все более и более поверхностным. Утеряв духовный центр бытия, человек утерял и свой собственный духовный центр. Такая де­ централизация человеческого существа была разрушением его органи­ ческого строя. Человек перестал быть духовным организмом. И тогда, на самой периферии жизни, возникли ложные центры. Подчиненные органы человеческой жизни и их подчиненные функции, освободив­ шие себя от органической связи с истинным центром, сами возомнили себя центрами жизни. И человек от этого делается все более и более поверхностным. В XX веке на вершину гуманистической эры европей­ ский человек всходит уже страшно опустошенным и выветрившимся. Он не знает, где центр его жизни, и не чувствует под собой глубины. Он обрекает себя на плоскостное существование, живет как бы в двух измерениях, как обитатель поверхности земли, не зная, что над ним и под ним. И есть огромная разница и огромное несоответствие между началом гуманистической эры и концом ее. В самом начале свободное бурление сил нового европейского человека ознаменовалось пышным и небывалым расцветом человеческого творчества. Никогда еще, ка­ жется, человек не испытывал такого творческого подъема, как в эпоху Ренессанса. Тогда началось свободное творчество человека, свободное искусство его. Но он был еще близок к духовным истокам своей жиз­ ни, не ушел еще так далеко от них на поверхность жизни. Человек Ре­ нессанса был раздвоенным человеком, принадлежавшим двум мирам. Этим определялась сложность и богатство его творческой жизни. Те­ перь нельзя уже представлять начало Ренессанса исключительно как воз­ рождение античности и как возврат к язычеству. В Ренессансе было очень много христианских элементов и средневековых начал. Даже та­ кой типичный человек XVI века, как Бенвенуто Челлини, человек по­ здней эпохи Ренессанса, был не только язычником, но и христиани­ ном. И потому не был и не мог быть Ренессанс цельно языческим. Люди Ренессанса питались античным духом, искали в нем источника свобод­ ного человеческого творчества и образов совершенных форм, но они не были людьми античного духа. Это были люди, в душах которых бу­ шевала буря от столкновения начал языческих и христианских, антич­ ных и средневековых. В душах их не могло быть классической ясности и цельности, утерянных навеки веков, и искусство их не могло созда­ вать вполне законченных, завершенных, классически совершенных форм. Душа христианского человека отравлена чувством греха, жаж­ дой искупления и устремлена к иному миру. Этим кончил и древний, языческий мир. И с внутренней неизбежностью он должен был перей­ ти к христианству. В истории возможно возрождение, обращение к былым творческим эпохам. Но никакое возрождение не бывает воз-

812 Падение священного русского царства. 1919г-19 вратом назад, восстановлением старой, изжитой уже творческой эпо­ хи. Начала былых творческих эпох, к которым обращены возрожде­ ния, действуют в очень сложной новой среде, в очень сложном взаимо­ действии с новыми началами и создают типы культур очень не похо­ жие на старые типы. Так романтическое движение начала XIX века не было возвратом к средневековью, в нем средневековые начала, к кото­ рым была обращена романтика, преломились в душе человека, пере­ жившего сложную новую историю, и дали результаты очень непохо­ жие на средневековье. Сколько бы ни обращался Фр. Шлегель к сред­ невековью, он был очень непохож на средневекового человека. Так и люди Ренессанса не были похожи на людей мира античного, на греков и римлян. Они пережили средневековье, они были крещены, и вода крещения не могла быть смыта никаким обращением к античности, никаким их поверхностным язычеством. Язычество в христианском ев­ ропейском мире никогда не могло быть глубоким, оно всегда поверх­ ностно. Оно могло усложнить душу европейского человека, но не мог­ ло создать цельности. Так усложнена была душа людей Ренессанса, что хорошими язычниками они сделаться не могли. Эту двойственность и усложненность людей Ренессанса можно изучать на творчестве и на судьбе центральной фигуры кватроченто2 — Боттичелли. Начался Ренессанс еще в глубине средневековья и первые основы его были вполне христианские. Душа средневекового человека, христи­ анская душа, пробудилась к творчеству. Это творческое пробуждение происходит уже в XII и XIII веке. Оно ознаменовалось благоуханным расцветом святости, высшим подъемом духовного творчества человека. Оно сопровождалось расцветом мистики и схоластической философии. Средневековое возрождение создало готику и живопись примитивов. Раннее итальянское Возрождение было христианским возрождением. Св. Доминик и св. Франциск, Иоаким из Флоры и Фома Аквинат, Дан­ те и Джотто — это уже настоящий Ренессанс, возрождение человечес­ кого духа, человеческого творчества, не утерявшего связи с античнос­ тью. В эпоху Ренессанса, средневекового и христианского, было уже твор­ ческое отношение к природе, к человеческой мысли, к искусству — ко всей жизни. Ранний Ренессанс в Италии— треченто3 — величайшая эпоха европейской истории, высшая точка подъема. Тогда поднимав­ шиеся творческие силы человека были как бы ответным откровением человека на откровение Божие. Это был христианский гуманизм, зача­ тый от духа св. Франциска и Данте. Но великие упования и пророче­ ства этого раннего христианского Ренессанса не были осуществлены. Многое в нем упреждало времена. Человеку предстояло еще пройти через великое раздвоение и отпадение. Он должен будет испытать не только свои силы, но и свое бессилие. Кватроченто было по преимуществу эпохой раздвоения. Тогда про­ изошло бурное столкновение христианских и языческих начал и отле-

Конец Ренессанса 813 чатлелось на всем творчестве. В творчестве кватроченто не было со­ вершенной законченности, в нем искания были сильнее достижения. Но есть особенная прелесть в этой незаконченности и незавершеннос­ ти. Раздвоение кватроченто говорит о невозможности чисто язычес­ кого возрождения в христианском мире. И самая неудача кватрочен­ то — великая неудача. Формальные достижения творчества чннквечен­ то, Высокого римского Возрождения, производят впечатление ббльшего совершенства и большей удачи. Но это формальное совершенство и удачливость — призрачно классичны. Ничто истинно классическое, вполне завершенное на земле, не возможно в мире христианском. И не случайно все творчество чннквеченто быстро привело к мертвящему академизму и упадку. Духовно в чинквеченто раздвоение перешло в отпадение, в омертвение христианской души. Гуманисты эпохи Ренес­ санса не порвали окончательно с христианством, не выступили против церкви, но они были религиозно охлажденными и равнодушными людьми. Они надеялись открыть человека, окончательно обратившись к этому миру и отвратившись от мира иного. И они утеряли глубину. Открытый ими человек, человек новой истории, не был глубок и при­ нужден был странствовать по поверхности жизни. На поверхности, свободной от связи с глубиной, будет он испытывать свои творческие силы. Многое сотворит он, но придет к истощению и к потере веры в себя. Не случайно человеческая индивидуальность в XVI веке подни­ малась и утверждалась в страшных преступлениях. Гуманизм освобо­ дил человеческие энергии, но он не возвысил духовно человека, он его духовно опустошил. Это было предопределено уже в самых истоках гуманизма. В первооснове новой истории лежал отрыв человека от ду­ ховной глубины, отрыв жизни от ее смысла. Было роковое несоответ­ ствие между делом св. Франциска и Данте и делом XVI и XVII века. Ренессанс создал много великого, много ценностей внес он в челове­ ческую культуру. И все же он не удался, самое задание его оказалось неосуществимым. Не удался ранний христианский Ренессанс, не удал­ ся и поздний языческий Ренессанс. От Ренессанса пошло движение новой истории. В истории всегда бывает трагическое несоответствие между творческим заданием и фактическим осуществлением. В повой истории осуществлялось совсем не то, о чем мечтали первые гуманис­ ты и творческие люди Ренессанса. Думали ли они, что последствием их нового чувства жизни, их разрыва с духовной глубиной и духовным центром средневековья, их творческих начинаний будет XIX век с его машинами, с его материализмом и позитивизмом, с социализмом и анархизмом, с истощением духовной творческой энергии? Леонардо, быть может, величайший художник мира — виновник машинизации и материализации нашей жизни, обездушивания ее, потери высшего ее смысла. Он сам не знал, что уготовляет. Ренессанс, в силу духовных

814 Падение священного русского царства. 1919-192 основ своих, в последствиях своих должен был подорвать себя. Ренессанс освободил творческие силы человека и выразил творческий подъем че­ ловека. В этом правда его. Но он же разобщил человека с духовными источниками жизни, он отрицал духовного человека, который только и может быть творцом, и утвердил исключительно природного челове­ ка — раба необходимости. Торжество природного человека над духов­ ным человеком в новой истории должно было привести к иссяканию творческих сил, к концу Ренессанса, к самоистреблению гуманизма. Ренессанс был великим началом исканий свободно играющих че­ ловеческих сил. Человек возомнил, будто вся жизнь может быть делом его искусства. Человек повернулся к той природе, которую в средние века чувствовал лежащей во зле. В природе искал он источников жиз­ ни и творчества. И в начале своего обращения к природе он чувствовал природу ожившей и одухотворенной. С природы было снято прокля­ тие. Перестали бояться ее демонов, которых так страшился человек средневековый. Неприметно для себя новый человек вошел в кругово­ рот природной жизни. Но он не соединялся с природой внутренне. Он духовно подчинился ее материальности, но остался разобщенным с ее душой. Ренессанс таил в себе семя смерти, потому что в его основе ле­ жало истребляющее противоречие гуманизма, который возвеличивал человека, приписывал ему непомерные силы и в тоже время видел в нем лишь ограниченное и зависимое существо, не ведающее духовной свободы. Возвеличивший человека гуманизм лишал его богоподобия и поработил природной необходимости. Ренессанс основанный на гу­ манизме, раскрыл творческие силы человека как существа природного, а не духовного. Но природный человек, оторванный от духовного чело­ века, не имеет бесконечного источника творческих сил, он должен ис­ черпаться и изойти на поверхность жизни. Это и сказалось в последних плодах новой истории, которые привели к концу Ренессанса, к самоот­ рицанию гуманизма, к пустоте поверхностной и утерявшей центр жиз­ ни, к иссяканию творчества. Свободная игра человеческих сил не могла продолжаться бесконечно. И в XIX веке эта творческая игра уже конча­ ется, не чувствуется уже избыточности, ощущается скудность, трудность и тягота жизни увеличиваются. Основное противоречие гуманизма уг­ лубляется и раскрывается на протяжении всей новой истории. Оно при­ водит к переходу гуманизма в свою противоположность. Гуманизм Л. Фейербаха и О. Конта — проповедников религии человечества — имеет уже мало общего с гуманизмом эпохи Ренессанса. Он идет даль­ ше, углубляет основное противоречие гуманизма, но в нем нет уже твор­ ческого избытка сил, в нем чувствуется приближение внутренней ката­ строфы. Средневековье сохранило творческие силы человека и подго­ товило пышный расцвет их в Ренессансе. В Ренессанс вошел человек со средневековым опытом, со средневековой подготовкой. И все подлин-

Конец Ренессанса 815 но великое в Ренессансе имело связь с христианским средневековьем. Ныне входит человек в неведомое грядущее с опытом новой истории, с ее подготовкой. И вступает он в эту эпоху не полный творческих сия, как в эпоху Ренессанса, а истощенный, обессиленный, изверившийся, опустошенный. Над этим следует глубоко задуматься. *** Гуманизм имел свое первое, самое творческое и пышное проявле­ ние в Ренессансе. И все творческое в гуманистическую эпоху истории идет от духа Ренессанса, может быть названо ренессансным. В этом первом своем проявлении гуманизм обратился к вечным истокам че­ ловеческого творчества — к античности. Но сейчас нельзя уже думать, что творческое обнаружение гуманизма в Ренессансе произошло от обращения к язычеству, от языческого рецидива внутри христианско­ го мира. Это — поверхностный и обманчивый взгляд. Гуманизм пи­ тался античностью, но он был новым явлением, явлением новой, а не древней истории. Творческая активность человека заложена была уже в католичестве. И вся великая европейская культура, прежде всего ла­ тинская, была по своей основе христианской, католической культурой. Она коренится в христианском культе. Само католичество было уже насыщено античностью и претворенно приняло в себя античную куль­ туру. Все средние века античная культура жила в католичестве и была перенесена католичеством в новое время. Потому только Ренессанс и оказался возможен в новое время. И Ренессанс не был направлен, по­ добно Реформации, против католичества. В католичестве была огром­ ная человеческая активность, она проявлялась в самом папизме, в миродержавстве католической церкви, в создании великой средневековой культуры. В этом католичество всегда отличалось от восточного пра­ вославия. Католичество не только вело человека к небу, оно создавало красоту и славу и на земле. В этом великая тайна католичества: устрем­ ленность к небу и жизни вечной творит красоту и создает могущество во временной земной жизни. Аскетизм средневекового католического мира был хорошей подготовкой для творчества, он сохранил и скон­ центрировал творческие силы человека. Средневековая аскетика была великой школой человека, она давала великий закал духа. И европейс­ кий человек новой истории жил тем, что он духовно приобрел в этой школе, он всем обязан христианству. Никакой новой духовной школы, закаляющей и дисциплинирующей дух, европейский человек приоб­ рести не мог и не умел. Он растратил свои силы, издержал себя и исто­ щил себя. И если духовно он остался жив, то исключительно лишь бла­ годаря христианским основам своей души. Христианство продолжало жить в нем в форме секуляризованной и не допускало его до разложе­ ния.

816

Падение священного русского царства. 1919-1922

Гуманизм, в начале своего явления, был еще близок христианству, он черпал из двух источников: из античности и из христианства. И был он творческим и прекрасным по своим результатам в меру своей бли­ зости христианству. Когда гуманизм оторвался от духовной глубины и стал переходить на поверхность, он начал вырождаться. Гуманизм не сразу стал утверждать человека без Бога и против Бога. Не таков был гуманизм Пико делла Мирандолы и многих теософов эпохи Возрож­ дения. Но в гуманизме таилось уже семя богоотступничества, и из него разрастался тот гуманизм новой истории, который ныне дает свои по­ следние плоды — отрицание человека. Только тот гуманизм, который заложен был в христианстве и составляет его не раскрывшееся еще до конца откровение, утверждает человека и творит красоту. Только он связан с античностью. Гуманизм, порвавший с христианством, в конце концов порывает и с античностью и разрушает человека вдвойне, под­ рывая его античные и христианские основы. Это будет видно по послед­ ним плодам гуманизма. Священное предание культуры тысячью ни­ тей связано со священным преданием христианской церкви, и полный разрыв с этим преданием ведет к падению культуры, к понижению ее качества. Истощение Ренессанса в новой истории, ослабление его твор­ ческой энергии было отдалением и от христианства, и от античности. И те частичные возрождения, которые знает новая история, были воз­ вратом и к христианству и к античности. Новый европейский человек живет античными и средневековыми началами, или истощается, опус­ тошается и падает. Раздвоение Ренессанса, внутренний надлом, испы­ танный человеком Ренессанса, делается темой новой истории. В ней разворачивается самоистребляющая диалектика гуманизма — утвер­ ждение человека без Бога и против Бога, отрицание образа и подобия Божьего в человеке ведет к отрицанию и истреблению человека, утвер­ ждение язычества против христианства, ведет к отрицанию и истреб­ лению античности. Образ человека, образ его души и тела, создан ан­ тичностью и христианством. Гуманизм новой истории, порывающий с христианством, отходит и от античных основ человеческого образа и расшатывает человеческий образ. Реформация была другим явлением того процесса новой истории, который создал Ренессанс; она также порождена гуманистическим движением, восстанием человека новой истории. Но Реформация создана другим расовым темпераментом, чем Ренессанс, темпераментом германской расы, северной, далекой от солн­ ца, лишенной пластически-художественной одаренности, но обладаю­ щей своеобразной духовной глубиной. Веяние новой духовности было внесено германской расой в европейскую культуру. Ренессанс не был восстанием и протестом, он был творчеством. В этом — красота Ренес­ санса, в этом вечное его значение. Реформация же была более восста­ нием и протестом, чем религиозным творчеством, она направлена про-

Конец Ренессанса 817 тив преемственности религиозного предания. Творческой была герман­ ская мистика — великое явление духа, а не Реформация, которая ока­ залась религиозно бесплодной. Первоначально в Реформации было много католического, она была явлением внутри католичества. Лютер был взбунтовавшийся католический монах, в нем бурлила католиче­ ская кровь. И все глубокое и подлинно религиозное в Реформации было связано с вечной истиной христианства, было жаждой очищения, об­ новления и возрождения самого католичества. Был у Лютера момент, один только момент великой правды. Праведна была его жажда духов­ ной свободы. Но в отрицании своем он сбился с пути. Бунтарство и протестантство Реформации породило тот процесс новой истории, который привел к «просвещению», к рационализму, к революции, к но­ вейшему позитивизму, социализму и анархизму. «Просвещение» XVIII века было дальнейшим ответвлением Ренессанса, проявлением духа гу­ манистического самоутверждения. Но в «просвещении» иссякает дух творческий, в нем иссякает Ренессанс. Рационализм XVIII века — явле­ ние глубоко отличное от творческой эпохи Ренессанса, но генетически с ней связанное. Просвещение есть внутренняя кара Ренессанса, рас­ плата за грехи гуманистического самоутверждения, грехи измены бо­ жественным истокам человека. Так, болонская школа была внутрен­ ней карой Микеланджело и Рафаэля, омертвением от духа, возобладав­ шего в XVI веке. На этих путях творческий дух иссякает. Савонарола и был предупреждением о ложных путях Ренессанса. Ренессанс творчес­ ки истощился, потерял истоки своего питания, но породил бурное ис­ торическое движение, в котором не будет уже такого великого творче­ ства. Французская революция, позитивизм и социализм XIX века — все это и последствия гуманизма ренессансной эпохи, и иссякание твор­ ческого духа Ренессанса. Все это — трансформация гуманизма. *** Ко времени Ренессанса накопился избыток творческих сил челове­ ка. Он дал пышный цвет и потом изживался всю новую историю. Этим творческим избытком человек обязан был средневековому аскетизму. Силы человека были сохранены. Но человек новой истории оказался неблагодарен тому духу, который охранял его силы. В новой истории изживался творческий избыток и истрачивались силы человека. Евро­ пейскому человеку новой истории суждено было изжить все гуманис­ тические иллюзии до конца, чтобы прийти на вершине исторической эпохи к самоистреблению, к потрясению самых основ человеческого образа. Все заставляет думать, что земной исторический путь челове­ чества есть лишь испытание человеческого духа, лишь подготовление к какой-то иной жизни. Все осуществления истории представляют со­ бою великие неудачи. Не удался Ренессанс, не удалась Реформация, не

818 Падение священного русского царства. 1919-192 удалось Просвещение, не удались основанные на Просвещении рево­ люции и разбиты ее иллюзии, не удастся и идущий в мир социализм. В исторической жизни человечества никогда не реализуется то, что ста­ вил себе целью человек. Но создаются великие ценности, которые со­ знательно и не ставил себе человек. Ренессанс не удался, он не достиг совершенства и законченности в земной красоте и земной радости че­ рез возрождение античности. Но он создал великие ценности и самые неудачи его запечатлены бессмертной красотой. Таковы неудачи раз­ двоенного кватроченто. От Ренессанса пошла новая история. Но и ре­ формация, и просвещение, и французская революция, и позитивизм XIX века, и социализм, и анархизм — все это уже было разложением Ренессанса, обнаружением внутренних противоречий гуманизма и по­ степенным оскудением творческих сил человека. Чем дальше европей­ ский человек уходил от Ренессанса, тем более иссякали его творческие силы. Самые большие его подъемы связаны были с возвратом к сред­ невековью, к христианским истокам, как напр[имер], в начале XIX века в романтическом движении и в конце XIX века в движении неороман­ тическом и символическом. Есть большие основания думать, что твор­ ческие силы человека могут быть возрождены и образ человека будет восстановлен лишь новой религиозно-аскетической эпохой. Лишь та­ кая эпоха, возвращающаяся к духовным истокам человека, может со­ средоточить силы человека и предотвратить распыление образа его. К этому должен придти человек на вершине своей новой истории, вновь подвергающийся со всех сторон опасности быть распыленным демо­ нами. Ни к какому новому Ренессансу нельзя прийти после истощения и растраты духовных сил человека, после блужданий по пустыням бы­ тия, после потрясений самого образа человека. Если уж проводить ана­ логию, то мы приближаемся не к Ренессансу, а к темному началу сред­ невековья и должны будем пережить и новое цивилизованное варвар­ ство, и новую религиозно-аскетическую дисциплину, прежде чем за­ брезжит заря нового, неведомого еще Ренессанса. Но все так изжито уже в исторической жизни, что не будут ли вновь пробудившиеся твор­ ческие силы человека направлены на иной мир? Силы природного че­ ловека ограничены. Самомнение природного человека влечет к паде­ нию, ибо он отрекается от истоков жизни. Природный человек, ото­ рванный от духовного человека, создаст призрачную жизнь, он пленен призрачными благами. Нужно признать законом жизни, что человек в этой ограниченной и относительной земной жизни творит прекрасное и ценное лишь тогда, когда он верит в другую жизнь — безграничную, абсолютную, бессмертную жизнь. Исключительная обращенность че­ ловека к этой ограниченной и смертоносной жизни, в конце концов подрывает творческую энергию человека, ведет к самодовольству и са­ моудовлетворенности, делает человека пустым и поверхностным. Ис-

Конец Ренессанса 819 тинным творцом может быть лишь духовный человек, имеющий кор­ ни свои в бесконечной и бессмертной жизни. Но гуманизм отверг ду­ ховного человека, предал вечность времени и утвердил природного человека на ограниченной поверхности земли. И остался этот, слиш­ ком возомнивший о себе природный человек беззащитным от со всех сторон обступающих его природных стихий и природных духов. Лик человеческий не может быть охранен силами природного человека. Он предполагает духовного человека. Без моментов религиозно-аскетичес­ ких, ограничивающих, устанавливающих дистанции, подчиняющих низшее высшему, немыслимо бытие личности. Но новая истории была построена на иллюзии, что возможен расцвет личности без этих рели­ гиозно-аскетических моментов. Новая история, изошедшая из Ренес­ санса, развила индивидуализм. Но индивидуализм оказался гибелью человеческой индивидуальности, разрушением личности. И мы пере­ живаем, мучительный конец индивидуализма, лишенного всякой ду­ ховной основы. Индивидуализм опустошил человеческую индивиду­ альность, лишил личность формы и содержания, распылил ее. Таков закон жизни: человеческая индивидуальность крепка, цветуща и содер­ жательна, когда она признает сверхличные и сверхчеловеческие реаль­ ности и ценности и подчиняет себя им; человеческая индивидуальность расслаблена, опустошена и отцветает, когда она их отрицает. Индиви­ дуализм делает беспредметным все направление воли человеческой ин­ дивидуальности, ни на что не направленным, бесцельным. И до этой бессодержательности довел человека ложный гуманизм; он превратил в пустыню душу человеческую. Но в гуманизме была поставлена вели­ кая задача, великая тема о человеке. Через трагическую диалектику но­ вой истории тема эта раскрывается. И самое явление гуманизма не мо­ жет быть признано чистой потерей, чистым злом. Это был бы стати­ ческий взгляд. Гуманистический опыт имеет и положительное значе­ ние. Человек должен был в своей судьбе его пережить. Человек должен был пройти через свободу и в свободе принять Бога. В этом — смысл гуманизма. ***

Те трансформации гуманизма, которые происходят во второй по­ ловине XIX и начале XX века, представляют окончательное угасание Ренессанса, окончательное истощение его творческих сил. Свободная и шипучая игра избыточных человеческих сил приходит к концу. Духа Ренессанса уже нет и следов. Все духовно-значительное и творческое в конце XIX и XX веках обращено к религиозно-христианским истокам человека. Язычески течения этого периода поверхностны и в них тщет­ но было бы искать дух античности. Перекультурный человек пережи­ вает не Ренессанс, а декаданс. Декаданс есть одна из форм окончания

820 Падение священного русского царства. 1919 Ренессанса. На вершину культуры новой истории человек взошел ис­ тощенным и разбитым, опустившимся под тяжестью слишком слож­ ной, оторвавшейся от религиозного центра истории. Человек не мо­ жет вынести одиночества, в которое повергла его гуманистическая ис­ торическая эпоха, — он разлагается от этого одиночества, он выдумы­ вает подмены и суррогаты духовной общности и духовной связи, он создает себе лжецеркви. Крайний социологизм мироощущения и миросознания и есть обратная сторона глубокой разобщенности, глубо­ кого одиночества человека. Внутренне разъединенные атомы пытают­ ся внешне соединиться друг с другом. Крайний социологизм, по фило­ софскому своему смыслу, есть лишь обратная сторона крайнего инди­ видуализма, атомизации человеческого общества. Поднимавшаяся в эпоху Ренессанса человеческая индивидуальность жила еще в органи­ ческих духовных целостях и питалась ими, она не представляла из себя оторванного атома. Она свободно играла и творила, имея еще под со­ бой духовную основу. Она не отдалась еще так социальности для спасе­ ния себя от одиночества, от духовного и материального голода. Соци­ альность, превратившаяся в религию, есть несомненный конец Ренес­ санса, истощение человеческой индивидуальности, поднявшейся в эпо­ ху Ренессанса. Крайний индивидуализм и крайний социализм — две формы окончания Ренессанса. И в той и в другой расшатывается чело­ веческая индивидуальность, меркнет человеческий образ. Отвлеченный гуманизм, оторванный от божественных основ жизни, от духовной конкретности, должен вести к истреблению человека, человеческого образа. Человеческий образ, как и всякая подлинная реальность, дан лишь в духовной конкретности, сращенности, в которой божествен­ ное единство вмещает в себя всю человеческую множественность, и он исчезает в абстрактности, в оторванности. Гуманистический процесс новой истории есть переход человека от духовной конкретности, в ко­ торой все органически сращено, к абстрактной разорванности, в кото­ рой человек превращается в изолированный атом. В этом уходе от кон­ кретности к абстрактности надеялся человек новой истории получить свое освобождение, утвердить свою индивидуальность, обрести твор­ ческую энергию. Человек захотел освободиться, отвлечься от той бла­ годати Божьей, которая восстановила образ человека и духовно питала его. Гуманизм есть отрицание благодати, оторванность от благодати. Но конкретна лишь жизнь в благодати, жизнь вне благодати — абст­ рактная жизнь. На этой почве возникают все иллюзии гуманизма. То, что представляется человеку освобождением, обретением индивидуаль­ ности и творческой энергией, есть порабощение его духовного суще­ ства природному круговороту, есть распадение личности. Это оконча­ тельно ощущается на вершине гуманистического процесса новой ис­ тории. Гуманизм взял человека не конкретно, не в духовных его связях

Конец Ренессанса 821 и сращениях, а абстрактно, как самодовлеющий атом природы. Этот путь не сразу определился в эпоху Ренессанса. Но он выяснялся вся бо­ лее и более на протяжении новой истории. Путь этот неизбежно дол­ жен был привести к крайнему индивидуализму и крайнему социализ­ му, как двум формам атомизации, отвлеченного распадения общества и личности. Два властителя дум новой эпохи — Фр. Ницше и К. Маркс явили с гениальной остротой две формы самоотрицания и самоистребления гуманизма. У Ницше гуманизм отрицает и истребляет себя в форме индивидуалистической, у Маркса — в форме коллективистической. Отмеченный индивидуализм и отвлеченный коллективизм порожде­ ны одной и той же причиной — отвлечением человека от Божествен­ ных основ жизни, отпадением от конкретности. Ницше — дитя гума­ низма новой истории и жертва его; он расплачивается за грехи его. В жизненной судьбе Ницше гуманизм переходит в свою противополож­ ность. Ницше чувствует человека, как позор и унижение, он жаждет преодоления человека, воля его направлена к сверхчеловеку. Мораль Ницше не признает ценности человеческой личности, она порывает с гуманностью, она проповедует жестокость к человеку во имя сверхче­ ловеческих целей, во имя дальнего и дали, во имя высоты. Сверхчело­ век подменяет у Ницше утерянного Бога. Он не может и не хочет удер­ жаться на человеческом, только человеческом4. В сверхчеловеческом индивидуализме Ницше образ человека погибает. Также погибает об-^ раз человека в сверхчеловеческом коллективизме Маркса. Маркс духов­ но вышел из гуманистической религии Фейербаха. Но и в нем, но подругому, гуманизм переходит в свою противоположность, перерожда­ ется в антигуманизм. Маркс чувствует человеческую индивидуальность, как достояние старого буржуазного мира, он требуете ее преодоления в коллективизме. Мораль Маркса не признает ценности человеческой личности — и он разрывает с гуманностью, и он проповедует жесто­ кость к человеку во имя коллектива, во имя грядущего социалистиче­ ского 2икипЙ51аа1'а5. Коллектив подменяет у Маркса утерянного Бога. Он тоже уже не хочет и не может удержаться на человеческом, на гу­ манном; в коллективизме Маркса, поистине, есть что-то нечеловече­ ское и противочеловеческое, в нем исчезает человеческая личность, мер­ кнет человеческий образ. Коллективизм Маркса не признает челове­ ческой индивидуальности с ее бесконечной внутренней жизнью, ко­ торую признавал и прославил еще недавно гуманизм Гердера и ГетеМаркс — такое же законное дитя новой истории, как и Ницше. И в том и другом свершается конец Ренессанса, но по-разному. Ницше был об­ ращен к Ренессансу, хотел жить творческим подъемом Ренессанса, но перешел уже в новое измерение, в котором нет уже возврата к основам исторического Ренессанса. Маркс был окончательно отвращен от Ре-

822

Падение священного русского царства. 1919-1922

нессанса, как от мира «буржуазного», и жаждал нового царства, в кото­ ром невозможна уже будет творческая избыточность. Ни дело Ницше, ни дело Маркса не были торжеством человека, они были лишь изобли­ чением гуманистических иллюзий. После них невозможен уже прекрас­ нодушный гуманизм, невозможно уже патетическое упоение гуманис­ тическими идеями, невозможна наивная вера в гуманность. Также от­ рицается человек и у Макса Штирнера, который наносит сильные удары гуманизму. Серединное человеческое царство, царство самодовлеющей гуманности разлагается и преодолевается; выявляются концы, пределы, преступаются границы человека. На одном человеческом нельзя удер­ жаться. Вместе с этим кончается и Ренессанс, который был творческой игрой сил серединного человеческого царства, притязанием творить со­ вершенную, радостную и прекрасную жизнь в гуманистическом царстве. Это гуманистическое царство разложила новая история. Расширение и распространение гуманистического царства, его демократизация — факт роковой для его существования. Творческий гуманизм может су­ ществовать лишь в небольшой, избранной части человеческого обще­ ства. Так и было в эпоху Ренессанса. Просвещение и революция произ­ вели уравнительный процесс в гуманистическом царстве и уготовили его внутреннее разложение. Ренессанс был основан на неравенстве и был возможен, благодаря неравенству. Жажда равенства, охватившая современное человечество, есть конец Ренессанса. Это — энтропия 6 в социальной жизни. *** Исторически конец Ренессанса сопровождается разложением вся­ кого организма, всего органического. В Ренессансе сохранился еще орга­ нический уклад жизни. Жизнь еще была иерархична, как и всякая орга­ ническая жизнь. Тогда еще только начинался процесс секуляризации, который, в конце концов, должен был привести к механизации жизни, к отпадению от всякого органического строя. В начале, на первых сво­ их стадиях, эта секуляризация воспринималась как освобождение твор­ ческих сил человека, как радость свободной их игры. Но силы челове­ ческие, выходящие из состояния органического, неизбежно подчиняются состоянию механическому. Это видно не сразу. Некоторое время чело­ век живет в иллюзии, что он свободен и от органических связей и от механической скованности. Этот промежуточный период, когда новый европейский человек чувствует себя свободным от организма и не под­ чинен еще механизму, наполняет собой исторический Ренессанс и его завершение в XVII и XVIII веках. На вершине европейского общества играют человеческие силы, оторванные от глубины, но не чувствуется еще подчиненности их уравнительной механике. Но в XIX веке в Евро­ пе произошла одна из самых страшных революций, какие только ис-

Конец Ренессанса 823 пытало человечество за всю свою историю. В жизнь человеческую по­ бедоносно вошла машина и нарушила весь органический ее ритм. Ма­ шина разрушила весь вековечный строй жизни человеческой, органи­ чески связанный с жизнью природы. Машинизация жизни разрушает радость Ренессанса и делает невозможным творческий избыток жиз­ ни. Машина убивает Ренессанс. Она готовит новую историческую эпо­ ху, эпоху цивилизации. Культура, полная священной символики, уми­ рает. Люди Ренессанса не ведали и не понимали, что они готовят в мире торжество машины, что окончательный уход от средневековья должен привести к царству машин, к замене органического строя — механи­ ческим. Органический строй жизни иерархичен, т. е. космичен. В кос­ мическом организме части соподчинены целому, связаны с центром. В организме центр полагает цель жизни частей. Всякий организм есть иерархия. Когда части отрываются от целого и перестают служить цели, положенной в органическом центре, они незаметно подчиняются низ­ шей природе. Эпоха Ренессанса гордится тем, что она открыла не толь­ ко человека, но и природу. Люди Ренессанса были обращены к приро­ де с благословением, они учились у природы и подражали внешним ее формам; они прекратили борьбу против греховности природы, кото­ рую вели люди средневековья. И это ренессансное обращение к приро­ де в первый период свой сопровождалось упоением природными фор­ мами и радостью природной жизни. Но душа природы в глубине сво­ ей не открылась людям Ренессанса, ибо в Ренессансе поднимался не духовный человек, которому только и может раскрыться внутренняя сущность природы, а природный человек, обращенный к поверхности природной жизни. Лишь немногие мистики и теософы эпохи Ренес­ санса глубже проникали в природу. В Ренессансе зародилось не только художественное, но и научно-познавательное отношение к природе. В этом было огромное значение эпохи. Отсюда пошло историческое торжество науки о природе, которое подготовило великие техничес­ кие открытия XIX века и привело к господству машины над человечес­ кой жизнью. Так исторический конец Ренессанса оказался несоответ­ ствующим его началу. Первое радостное отношение к природе переро­ дилось в сознание неизбежности тяжкой борьбы с ней путем машиниза­ ции жизни. Наша эпоха уже не подражает формам природы, не ищет в них источников совершенства, как эпоха Ренессанса, она ведет борьбу с природой, она внутренне отчуждается от нее, природа воспринимается ею как мертвый механизм, и она ставит между человеком и природой машину. Отношение к природе современного цивилизованного челове­ ка есть конец Ренессанса. Внутренняя диалектика ренессансного отно­ шения к природе влечет к самоотрицанию этого отношения. Конец Ренессанса также убивает природу, как убивает и человека. Это — им­ манентная трагедия новой истории, которая должна быть изжита. Ма-

824 Падение священного русского царства. 1919-192 шина уготовлена Ренессансом, и машина убивает Ренессанс, истребля­ ет красоту жизни, рожденную творческим избытком человеческих сил. Последствия вхождения машины в человеческую жизнь оказались неисчислимыми. Они распространились и на духовную жизнь челове­ ка, на все его творчество. Наука и искусство оказались захваченными процессом машинизации, на них отпечатлевается то расщепление орга­ нической целости, которое производит машина во всех сферах жизни. Современное искусство в самых последних своих течениях разрывает с Ренессансом, потому что оно окончательно разрывает с античнос­ тью. В современном искусстве, обращенном исключительно к буду­ щему и обоготворяющему будущее, отдаются на растерзание челове­ ческое тело и вечные его формы. В нем окончательно погибает челове­ ческий образ. Футуризм, который представляет собою более серьезный симптом, чем это может казаться, истребляет образ природы и образ человека, т. е. окончательно хочет отменить дело Ренессанса, который весь был обращен к вечным формам природы и человека. Футуризм и есть конец Ренессанса. Он разрушает дело Леонардо и Микеланджело. Футуризм окончательно разрывает с античностью, с началами вечных форм в искусстве. Вечные совершенные формы, которых искал Ренес­ санс, имеют два источника: природу и античность. Футуризм отвергает и тот и другой источник. Свои образы совершенства оц ищет не в при­ роде и не в человеке, а в машине. Футуризм находится во власти про­ цесса машинного расчленения всякой природной и человеческой це­ лостности. Футуристы захвачены процессом, смысл которого они сами не понимают, ибо уровень их сознания и познания слишком низок. Остается несомненным, как бы ни оценивать футуризм, что образ че­ ловека, душа человека и тело человека погибают в футуристическом искусстве, они растерзаны нечеловеческими вихрями, от них остаются лишь клочья. Уже кубизм такого большого художника, как Пикассо, расчленяет человеческое тело и расшатывает художественный образ человека. Футуристическая живопись, в которой модные течения завт­ рашнего дня быстро сменяют течения сегодняшнего дня, идет еще даль­ ше в растерзании человеческого образа. Нарушаются твердые грани­ цы всех природных форм, все переходит во все, человек переходит в неодушевленные предметы; газетные объявления, куски стекла и по­ дошвы врываются во всякую природную форму и разрушают ее. Фор­ мы человеческого тела — античные формы, и разрушение их есть окон­ чательный разрыв с античностью. Футуристическая поэзия также раз­ лагает человеческую душу, она вставляет в человеческую душу те же газетные объявления, куски стекла и подошвы, она порабощает душу шумом автомобилей и аэропланов. Разложение человеческой души началось уже в импрессионизме. Душа человека распалась на мгнове­ ния. Окончательно утерялся центр души. Самоутверждение человека

Конец Ренессанса 825 ведет к гибели человеческого образа. Человек отрывается от своих веч­ ных духовных истоков, он подчиняется распыляющей власти времени. Футуризм порожден человеческим самоутверждением. Но футуризм есть конец гуманизма, его самоотрицание. В футуризме человек теряет самого себя, перестает сознавать свою особенность. Человек исчезает в каких-то нечеловеческих массах. В футуризме человек порабощен не­ человеческими коллективами. И не случайно футуризм оказался род­ ствен самым крайним формам социального коллективизма. Процесс окончания и исчезновения Ренессанса, истерзание и истребление чело­ веческого образа можно наблюдать на творчестве А. Белого, одного из самых замечательных художников нашей эпохи. А. Белый имеет род­ ство с футуризмом, но он многими головами выше всех футуристов. В творчестве А. Белого нарушаются все природные границы, все твор­ ческие формы; в нем человек и весь космос расплавляются вихревыми движениями. Человеческого образа нельзя найти в этом творчестве. Человеческий образ неотличим уже от абажура лампы, от проспекта большего города; он проваливается в космическую бесконечность. Ха­ рактерное для нашей эпоха творчество А. Белого есть нарушение и раз­ рушение всех античных и ренессансных форм, оно знаменует собой отхождение от природы, от человека и от Бога. Это — конец Ренессан­ са, конец гуманистической эпохи. Современное искусство все более и более захватывается этим концом Ренессанса, гибелью человеческих и природных форм. В него вторгаются варварские начала, оно терзается варварскими звуками, варварскими движениями. Динамизм этого ис­ кусства теряет космический ритм. Позитивизм XIX века был уже не­ сомненным началом конца Ренессанса. Позитивизм порожден духом Ренессанса, но в нем дух этот истощается. В позитивизме нет уже твор­ ческой избыточности познания, нет радостной упоенности познанием раскрывающихся тайн природы. Позитивизм есть уже сознание огра­ ниченности человеческих сил, есть усталость познания. Для позитивиз­ ма закрываются тайны природы. Позитивизм подрезывает крылья че­ ловеку. В эпоху Ренессанса познание природы было результатом радо­ стного познания. Типичным человеком Ренессанса был Пико делла Мирандола, — прямая противоположность всякому позитивизму. И пафос Леонардо был противоположен позитивизму, но в нем было уже заложено семя, из которого должен был развиться позитивизм. Во всех областях Ренессанс нес семя своей гибели, своего конца, непохо­ жего на начало, в области познания, как и всюду. Позитивизм О. Конта имеет два противоположных истока, которые с разных сторон разру­ шают дух Ренессанса: рационализм просвещения и духовную реакцию на французскую революцию. О. Конт был извращенный католик, като­ лик на выворот. В нем много средневековых элементов, в нем происхо­ дит возврат к средневековому иерархизму, к организации и авторитету;

826

Падение священного русского царства. 1919-192

он вновь хочет подчинить и познание, и жизнь человеческую духовно­ му центру и прекратить умственную анархию новой истории. Не слу­ чайно О. Конт так высоко ценил Ж. де Местра и многому от него на­ учился. Эти средневековые и религиозные, хотя и в извращенной фор­ ме, начала контовского позитивизма не получили преобладания в даль­ нейшем развитии позитивизма и даже пугали позитивистов. Но и самые «позитивистические» элементы позитивизма представляют собою ре­ акцию против духа Ренессанса. Позитивизм скоро начал вырождаться и обнаружил истощение творческих начал познания. Сейчас уже о по­ зитивизме в философии нельзя серьезно говорить. Давно уже в евро­ пейской философии господствует не позитивизм, а критическая фи­ лософия, признающая своим духовным отцом Канта. Критическую философию можно рассматривать, как один из позднейших фазисов реформации. В современной немецкой гносеологии реформация дает последние, умственно наиболее утонченные свои плоды. Если в начале новой истории, в истоках реформации произошло восстание челове­ ка, и человек провозгласил свои права на самоопределение, то в конце новой истории в умственных последствиях реформации человек хочет как бы избавиться от самого себя в процессе познания, преодолеть себя, возвыситься над всяким антропологизмом. Современная германская философия в лице Когена, Гуссерля и мн[огих] др{угих] прежде всего ведет борьбу с антропологизмом; она подозрительна к человеку, она видит в человеке источник относительности и, зыбкости в познании, она стремится к нечеловеческому познавательному акту. В критичес­ кой гносеологии есть что-то напоминающее кубизм, она также разла­ гает организм человеческого познания на категории, как Пикассо и др[угие] разлагают человеческое тело на кубы. Это есть процесс анали­ тического расщепления и расчленения органической цельности. Об­ раз человека погибает в критической гносеологии. Она также знамену­ ет собою конец Ренессанса, в ней также истощаетсд и умирает ренессансный дух творческой избыточности. И в познании на путях своего автономного самоопределения и самоутверждения человек приходит к самоотрицанию и к самоистреблению. Утеряв духовный центр и ду­ ховный источник своего бытия, человек теряет и самого себя, свой веч­ ный образ, он отдается во власть чего-то нечеловеческого. В средневе­ ковой схоластике скорее можно найти человека, чем в гносеологичес­ кой неосхоластике. Современный гносеологизм — продукт эпохи ду­ ховного упадка. Один и тот же процесс самоистребления человека на почве гуманистического самоутверждения происходит повсюду. В тео­ софии расщепляется, расчленяется и распластовывается целостный образ человека; он отдается на растерзание астральным вихрям. Со­ временная теософия враждебна человеку и его творческой избыточно­ сти, в ней нет ничего Ренессансного. Она также истребляет личное на-

Конец Ренессанс» 827 чало, как истребляет его позитивизм, как истребляет его гносеологи­ ческий критицизм. Теософия не более верит в реальность человечес­ кой личности, чем самый обыкновенный материалистический натура­ лизм. Она и есть истребляющий человека материалистический натура­ лизм, перенесенный на духовные миры. Такие теософы эпохи Ренес­ санса, как Парацельс, высоко возносили человека и ставили перед ним творческие задачи. Такие теософы нашей эпохи, как Штейнер, хотя он и именует себя антропософом, окончательно порабощают человека космической эволюции, смысл которой непонятен, а открываемый ими путь самоусовершенствования человека не есть творческий путь. Тео­ софия отрицает Бога, антропософия отрицает человека7. Человек — лишь преходящий момент космической эволюции, он должен быть пре­ одолен. Теософические течения нашей эпохи обозначают истощение и угасание творческой избыточности человека. В них угасает челове­ ческая индивидуальность и прекращается свободная игра его сил. Че­ ловек теряет свой внутренний духовный центр и ищет его в сложении и разложении космических сил. Теософическое познание созерцает труп природы и труп человека. Вся господствующая умственная жизнь на­ шей эпохи стоит под знаком конца Ренессанса. Естественно-научный характер образования разрывает с Ренессансом. Но твердость ренессансного физико-математического миросозерцания Ньютона расша­ тана современной физикой. Учения об энтропии, о радиоактивности и распадении атомов материи, о законе относительности представляют настоящий физический апокалипсис. *** Для нашей эпохи характерны социалистические тенденции. Они проникают не только в жизнь экономическую и политическую, но и во всю современную культуру, во всю современную мораль; они обозна­ чают особое чувство жизни. Социализм есть лишь обратная сторона индивидуализма, лишь результат распадения и разложения индивиду­ ализма. На путях атомизации общества социализм подстерегает, как внутренняя диалектическая неотвратимость: известного рода начала должны вести к социализму. И социализм, и индивидуачизм одинако­ во враждебны органическому мироощущению и миропониманию. Со­ циализм является лишь ярким симптомом конца Ренессанса, в нем кон­ чается свободная игра избыточных человеческих сил новой истории. Человеческие силы связываются и принудительно подчиняются цент­ ру, но центру уже не религиозному, а социальному. Пафос творческой индивидуальности заменяется пафосом принудительно организован­ ного коллективного труда. Человеческая индивидуальность подчиня­ ется коллективам, массам. Образ человека затмевается образом безлич­ ного коллектива. В отношении ко всякому творческому избытку уста-

828 Падение священного русского царства. 1919-192 навливается подозрительная регуляция. Центр тяжести жизни перено­ сится в экономику, наукам же и искусствам, высшей творческой куль­ туре, духовным ценностям отводится место «надстройки». Человек пре­ вращается в экономическую категорию. Социализм имеет гуманисти­ ческую основу и гуманистический исток; он порожден гуманизмом новой истории, он невозможен был бы без самоутверждения человека и без перенесения центра тяжести жизни в человеческое благо. Но в социализме гуманизм приходит к самоотрицанию. Человек с его ин­ дивидуальной душой и индивидуальной судьбой подчиняется нечело­ веческим коллективам. Пролетарское классовое сознание есть уже не гуманистическое, а антигуманистическое сознание. Человек заменяет­ ся классом. Сама ценность человека, его индивидуальной души и ин­ дивидуальной судьбы отрицается. Человек превращается в средство для общественного коллектива и его развития. Гуманизм породил гуман­ ность, как особую моральную настроенность. Эта гуманность была се­ рединным человеческим царством. Она разлагается в классовом про­ летарском социализме. Социализм есть конец гуманности, изобличение ее иллюзии. Социализм есть изобличение всех высот, связанных с гума­ низмом — гуманистических наук и искусств, гуманистической морали, всей гуманистической культуры. Рушится вся гуманистическая «над­ стройка» и изобличается ее базис, фундамент. Этим базисом, этим фун­ даментом оказывается экономика, классовые экономические интересы. И поистине, человек, оторвавшийся от духовного центра и духовных ис­ токов жизни, имеет материальные основы жизни и все его возвышенно­ сти — ложные возвышенности. Человек разлагается на интересы, еди­ ная человеческая природа — человечность — исчезает, расслаивается на природы классовые. Маркс прав для буржуазного европейского об­ щества XIX века — в нем человечность, которую Гердер считал целью истории, подверглась разложению, в нем экономический базис играет слишком большую роль, а вся высшая культура слишком напоминает «надстройку». Экономический материализм лишь пассивно отразил со­ стояние человеческого общества, его духовную опустошенность, его порабощенность материальной стороной жизни. Это — саморазложение гуманизма, конец Ренессанса, гибель иллюзии, иллюзии царства «че­ ловечности», изобличение невозможности для человека быть творцом после того, как он оторвался от Бога, восстал против Бога. По культур­ ным своим последствиям социализм есть несомненный конец Ренес­ санса. Дух социализма есть смерть духа Ренессанса. Для социализма жизнь человеческая не есть уже дело творческого человеческого искус­ ства, свободной игры избыточных человеческих сил. Ренессанс — ари­ стократичен, он создан теми, которые свободны были от гнетущей не­ обходимости жизни. Для социализма, приговаривающего к смерти вся­ кий аристократизм, жизнь человеческая есть дело тяжкой необходи-

Конец Ренессанса 829 мости и коллективного труда. В социалистическом строе не остается никакого свободного творческого избытка, не регулируемого и не под­ чиненного материальному центру. Ренессанс был провозглашением прав человека, человеческой индивидуальности, прежде всего в науках и искусствах, в интеллектуальной жизни, а потом и в жизни полити­ ческой.Социализм противополагает правам человека права коллекти­ ва, который не есть человечность, в котором обрисовываются нечело­ веческие черты. В коллективизме, к которому пришел гуманизм в сво­ ей исторической диалектике, отменяются все права человека, отменя­ ется самая свобода мысли, с которой начался Ренессанс. Все мышление делается принудительным и подчиняется социальному вероисповедно­ му центру, т. е. происходит возврат к средневековью, но уже не на рели­ гиозной, а на материалистической почве, на почве материалистической антирелигии. Конец Ренессанса означает истощение и истребление лич­ ного начала в человеческих обществах, начала личной творческой ини­ циативы, личной ответственности, и торжество начала коллективного. Этот конец Ренессанса обозначается не только в социализме, но и в анар­ хизме, не менее характерном для нашей эпохи. Новая история, зачавшая­ ся от Ренессанса, характеризуется пышным расцветом государственнос­ ти; этим она отличается от средневековья, когда государственное созна­ ние было слабо. Средневековье было интернационалистично, универсалистично. Новое время — время национальных государств. В основе новых государств лежит гуманистическое самоутверждение человека, сначала в монархиях, потом в демократиях. Но гуманистические нацио­ нальные государства новой истории несли в себе семя самоотрицания. Чисто гуманистическое народовластие подрывает религиозную осно­ ву государства и создает почву для анархического его распада. Анар­ хизм есть конец государства Ренессансной эпохи. В анархизме проис­ ходит не только самоотрицание гуманистического государства, но и самоотрицание и самоистребление личного начала, окончательный крах индивидуализма в кажущемся крайнем его торжестве. Личное начало очень тесно и неразрывно связано было с началом государственным. В анархизме же побеждает все та же коллективная, массовая стихия, враж­ дебная и личности, и государству. Дух анархизма—не творческий дух, в нем есть злобная и мстительная вражда ко всякой творческой избы­ точности. Анархизм хотел бы разрушить все, что сотворено Ренессан­ сом. В нем есть возмездие за ложь гуманизма. Когда человеческими обществами овладевает жажда равенства, — кончается всякий Ренес­ санс, всякая творческая преизбыточность. Пафос равенства есть пафос зависти к чужому бытию, к инобытию, есть невозможность утвердить бытие в себе. Страсть к равенству есть страсть к небытию. Современ­ ные общества одержимы страстью, которая переносит центр тяжести жизни из творческого утверждения бытия в себе в завистливое отри­ цание бытия в другом. Таким может быть лишь дряхлеющее общество.

830

Падение священного русского царства. 1919-192 *** Ренессанс начался с утверждения творческой человеческой инди­ видуальности. Он кончился отрицанием творческой человеческой ин­ дивидуальности. Человек без Бога перестает быть человеком — в этом религиозный смысл внутренней диалектики новой истории, истории расцвета и гибели гуманистических иллюзий. Уединенный в себе и внут­ ренне опустошенный человек делается рабом не высших, сверхчелове­ ческих, а низших, нечеловеческих стихий. Дух человеческий угашается и им овладевают какие-то нечеловеческие духи. Образование религии гуманизма, окончательного обоготворения человека и человеческого и есть начало конца гуманизма, его самоотрицание, иссякание его твор­ ческих сил. Расцвет человечности возможен был лишь до тех пор, пока человек ощущал и сознавал еще под собой и в глубине себя начала бо­ лее высокие, чем он сам, пока он не оторвался окончательно от боже­ ственных основ. В эпоху Ренессанса было еще у человека это ощуще­ ние и это сознание, не было еще окончательного отрыва. И всю новую историю европейский человек не окончательно разрывал со своими религиозными основами. Поэтому только и возможна была человеч­ ность, возможен был расцвет человеческой индивидуальности и чело­ веческого творчества. Гуманизм Гете имел религиозную основу, он свя­ зан был с верой в Бога. Человек, потерявший Бога, погружается в без­ ликую и нечеловеческую стихию, он делается рабом нечеловеческой необходимости. В нашу эпоху уже нет свободной, Ренессансной игры человеческих сил, которая создала и итальянское искусство, и Шекспи­ ра, и Гете. В нашу эпоху играют нечеловеческие силы, стихийные духи, давящие человека и затмевающие его образ. Не человек ныне освобо­ дился, а расковались нечеловеческие стихии и волнами своими захлес­ тывают человека. Человек получил свою форму, свой образ через дей­ ствие религиозных начал и энергий. Хаос, в котором погибал челове­ ческий образ, не мог быть преодолен одними человеческими силами. Образование человеческого космоса было также делом Божьих сил. Человек новой истории, к концу ее отпавший от Божьей силы и отверг­ ший ее помощь, вновь впадает в хаос, расшатывает свой образ, колеб­ лет свои формы. Творческая энергия человека не концентрируется, а распыляется. Образование резервуара творческой энергии предпола­ гает сохранение форм человеческого образа, предполагает границы, отделяющие человека от бесформенных низших стадий. Этот резерву­ ар разбит, и творческая энергия из него выплеснута. Человек теряет свои формы, свои границы, он не защищен от плохой бесконечности хаотического мира. Если мы переживаем конец Ренессанса в новых течениях в искус­ стве, в футуризме, в новых течениях философии, в критической гно­ сеологии, в течениях теософических и оккультических, наконец, в со-

Конец Ренессанса 831 циализме и анархизме, занимающих такое преобладающее место в общественной жизни нашей эпохи, то мы переживаем его также и в религиозных и мистических течениях. В одних течениях гуманизм внутренне разлагается и в этот процесс разложения вовлекает и образ человека, формы человека. В других течениях гуманизм преодолева­ ется высшими началами, и человек ищет спасения своего образа, сво­ их форм в божественных основах жизни. Но и в том и в другом слу­ чае исторический Ренессанс кончается и происходит возврат к сред­ невековым началам, то темным началам средневековья, то светлым его началам. В гуманизме была измена святыне, и за эту измену чело­ век расплачивается в своей истории, терпит одно разочарование за другими. Ныне начинается процесс варваризации европейской куль­ туры. После утонченного декаданса на вершинах европейской культу­ ры должно произойти вторжение варварства. В этом отношении ми­ ровая война будет иметь роковое значение для судьбы Европы. Куль­ турная, гуманистическая Европа обнажила себя и сделалась беззащит­ ной от вторжения внешнего и внутреннего варварства. Глухие шумы подземного варварства давно уже были слышны. Но упадочное евро­ пейское буржуазное общество ничего не сделало для спасения старых и вечных святынь Европы — оно жило беспечно, в расчете на бесконеч­ ное благоденствие. Начинаются сумерки Европы. (См. мою статью «Ко­ нец Европы», написанную в 1915 году и вошедшую в мой сборник «Судьба России».) Европейские общества вступают в период старости и одряхления. Может наступить новый хаос народов. Возможна феодали­ зация Европы. В истории человечества не существуете прогресса по прямой восходящей линии, в который так верили люди XIX века, что сделали себе из этой веры религию. В истории обществ и культур заме­ чаются органические процессы, в которых есть периоды молодости, зрелости и старости, есть расцвет и упадок. Ныне мы переживаем не столько начало нового, сколько конец старого. Наша эпоха напомина­ ет конец античного мира, падение Римской империи, истощение и ис­ сякание греко-римской культуры — вечного источника всякой челове­ ческой культуры. Современные течения в искусстве напоминают утрату совершенных античных форм и варваризацию той эпохи. Социальные и политические процессы нашего времени напоминают те процессы, которые происходили в эпоху императора Диоклетиана, процессы зак­ репощения человека. Религиозно-философские и мистические искания нашего времени напоминают конец греческой философии, а тогдаш­ ние искания мистерий — жажду боговоплощения, явления богочело­ века. Наше время духовно походит на универсализм и синкретизм эл­ линистической эпохи. Великая тоска объемлет лучшую часть челове­ чества. Это — знак наступления новой религиозной эпохи.

832

Падение священного русского царства. 1919-192 ** * Гуманизм должен был быть изжит до конца. Пути его ныне прей­ дены, и он должен быть преодолен. Внутренняя, самоистребляющги: диалектика гуманизма дала огромный опыт человечеству. И возврат к тому, более простому состоянию, в котором находился европейский человек до гуманистической эпохи новой истории, — невозможен. Новая история все раздвоила, обострила и обличила в человеке. В этом главный ее смысл, а не в положительных завоеваниях и достижениях. Искания новой истории дают большое знание. В гуманизме что-то при­ открылось, поставлена была великая тема. Ныне кончается жизнь че­ ловека в оторванности от религиозного центра и неизбежно искание новой религиозной централизации жизни, т. е. духовное углубление. Человек во всех сферах своего творчества не может далее оставаться на поверхности, на периферии бытия. Он должен или начать движение в глубину, или окончательно выветриться и опустошиться. От великих потрясений и испытаний нашего времени должно произойти углубле­ ние. Европейскому человеку предстоит окончательно освободиться от иллюзий гуманизма. В серединном царстве нельзя далее удержаться. Происходит срыв в две противоположные стороны: вверх и вниз. По многим признакам мы подходим к новой исторической эпохе. К эпо­ хе, схожей с ранним темным еще средневековьем, к VII, VIII, IX векам, до средневекового возрождения. И многие из нас должны себя чувство­ вать последними римлянами. Это — благородное самочувствие. Чтото от этого самочувствия проснулось и в новой христианской душе Бл. Августина, когда Риму угрожала опасность, когда хлынул варварский мир. Так и сейчас: многие из нас могут себя чувствовать последними и верными представителями старой, христианской, европейской культу­ ры, которой угрожают великие и внешние и внутренние опасности. Через такую эпоху возможной новой, хотя бы и цивилизованной, вар­ варизации нужно пронести немеркнущий свет, как он некогда был про­ несен христианской церковью. Только в христианстве окончательно раскрывается и хранится образ человека, лик человека. Христианство освободило человека от терзавших его в языческом мире демонов при­ роды, от демонолатрии. Только христианское искупление дало возмож­ ность человеку подняться и стать духовно на ноги; оно вырвало чело­ века из недр стихийной природы, в которую ниспал человек, которою был он порабощен. Античный мир подготовил форму человека; в нем пробудилась творческая энергия человека, но человеческая личность не была еще освобождена от власти природных стихий, духовный че­ ловек не был еще рожден. Второе, не природное, а духовное, рождение человека произошло в христианстве. И гуманизм получил свою истин­ ную человечность от христианства, он не мог найти ее только в антич­ ности. Но гуманизм в своем развитии оторвал человечность от ее бо-

Конец Ренессанса 833 жественных основ. И вот, когда гуманизм окончательно оторвал чело­ века от Божества, он обратился и против человека, и начал разрушать человеческий образ, ибо человек — образ и подобие Бога. Когда чело­ век захотел быть лишь образом и подобием природы, лишь природ­ ным человеком, — он подчинился низшим стихиям и утерял свой об­ раз. Человека вновь терзают демоны, и он бессилен- устоять и сопро­ тивляться. Духовный центр человеческой личности утерян. В этом об­ ращении гуманизма против человека — трагедия новой истории. В этом — причина роковой неудачи Ренессанса и неизбежность его кон­ ца. Люди нашего времени охотно говорят, что и христианство не уда­ лось, не осуществило своих упований, и на этом основывают безна­ дежность и бессмысленность возврата к нему. Но то, что европейское человечество не осуществило христианства, исказило его и изменило ему, не может быть возражением против его истины и правды. Хрис­ тос и не обещал осуществления на земле своего царства, Он говорил, что царство Его не от мира сего8, Он предсказывал под конец оскуде­ ние веры и любви. Неправда христианского человечества есть неправ­ да человеческая, человеческая измена и падение, человеческая слабость и греховность, а не неправда христианская, не неправда Божья. Все спра­ ведливое негодование против католичества могло быть направлено против католического человечества, а не против подлинных святынь католической церкви. Но человек сначала искажал христианство, уро­ довал его своими падениями, а потом окончательно восстал против него и изменил ему, сделав самую истину христианскую ответственной за свои собственные грехи и падения. Творческая духовная жизнь есть не только дело Божье, но и дело человеческое. Человеку предоставлена великая свобода, и она есть великое испытание силы его духа. Сам Бог как бы ждет от человека творческого его деяния и творческого прино­ шения. Но вместо того, чтобы к Богу обратить свой творческий образ и Богу отдать свободный избыток своих сил, человек тратил и истреб­ лял свои творческие силы в самоутверждении, в кружении на перифе­ рии возврата. В этом много печального. Кажется, что разлагается и умирает красота, что невозможна уже свободная игра человеческих сил, что свободной человеческой индивидуальности наступил уже конец. Но было бы малодушием и маловерием отдаться печали. Способности к возрождению человеческой природы — бесконечны. Но ныне верить можно в духовное возрождение человека и человеческого творчества лишь через углубление христианства, через окончательное откровение Христова образа в человеке, через верность христианскому открове­ нию о личности человеческой. В христианстве не до конца еще была открыта антропология, откровение о человеке еще не закончилось. В этом смысл поставленной новой гуманистической историей темы о человеке. Но современная Европа далеко ушла в своей измене христи27 Падение священного Русского царства

834 Падение священного русского царства. 191&-1922 анскому откровению о человеческой личности и отдала ее на растерза­ ние стихийных вихрей. Так допустила она внутрь своей культуры хаси тическое начало, которое может повергнуть Европу в период варвар­ ства. Но никакие вихри, никакие хаотические стихии не в силах зага­ сить света христианского откровения о Боге, о человеке и о Богочело­ веке* Врата адовы не одолеют его. И потому источник света останется, как бы ни была велика объявшая тьма. И мы должны себя чувствовать не только последними римлянами, верными старой и вечной истине и красоте, но и обращенными к невидимому, грядущему творческому дню, когда взойдет солнце нового христианского Ренессанса. Быть мо­ жет, он будет в катакомбах и совершится лишь для немногих, быть может, будет он уже в конце времен. Нам не дано этого знать. Но твер­ до знаем, что вечный свет и вечная красота неистребимы никакой тьмой и никаким хаосом. Победа количества над качеством этого ограничен­ ного мира над другим бесконечным миром всегда призрачна. И пото­ му без страха и уныния должны мы вступить из дня новой истории в ночь средневековья. Пусть померкнет ложный и обманчивый свет! * * +

Тема моя европейская, а не русская. Россия осталась в стороне от великого гуманистического движения новой истории. В ней не было Ренессанса, дух Ренессансный чужд русским людям. Россия, в значи­ тельной степени, оставалась Востоком и остается Востоком и в наши дни. В ней всегда был# недостаточно раскрыто личное начало. В ней не было пышного расцвета творческой человеческой индивидуальности. Но русские люди усвоили себе последние плоды европейского гума­ низма в период его саморазложения и самоистребления, когда он окон­ чательно направился против человеческого образа. И ни один народ не доходил до таких крайностей в истреблении человеческого лика, человеческого права, человеческой свободы. Ни один народ не обна­ руживал такой вражды к творческой избыточности, такой злобной за­ висти ко всякому расцвету человеческой индивидуальности. В этом есть что-то страшное для нас, русских. Мы переживаем в самой крайней форме конец Ренессанса, не пережив самого Ренессанса, не имея вели­ ких воспоминаний о прошлой творческой избыточности. Вся великая русская литература не была ренессансной по своему духу; в ней чув­ ствуется не избыток сил, а надрыв болезни духа, мучительное искание спасения от гибели. В одном Пушкине было что-то ренессансное, но дух его не победил в русской литературе. Теперь мы переживаем враж­ дебный Ренессансу футуризм, не пережив творчества Ренессанса; пере­ живаем враждебный Ренессансу социализм и анархизм, не пережив свободного расцвета национального государства; переживаем враждеб­ ные Ренессансу философские и теософические течения, не пережив

Конец Ренессанса 8?5 Ренессансного упоения познанием. Нам не дано было пережить радос­ ти свободной человечности. В этом — особенность горькой русской судьбы. Но у нас должна явиться тоска по духовному углублению и ис­ кание божественных основ человека и человеческого творчества. Воз­ можна ли у нас религиозная санкция творчества, которой никогда не давала русская религиозность? С этим связана возможность духовного возрождения России. Быть может мы, русские, способны принять уча­ стие лишь в христианском Ренессансе? Но для этого мы должны прой­ ти через великое покаяние и очищение, мы должны огнем выжечь суе­ верия и идолопоклонство лживого и разлагающегося гуманизма во имя христианской идеи человека. Москва, 1919 г.

«ЖИВАЯ ЦЕРКОВЬ» И РЕЛИГИОЗНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ РОССИИ I Два рода людей обречено на непонимание сущности и смысла ре­ волюции — внешние революционеры и внешние контрреволюционе­ ры. И те и другие лишены свободы духа, выброшены на поверхность революционного процесса и одержимы злыми страстями, и те и дру­ гие верят, что революция разрушает старую жизнь и создает новую жизнь. Внешние революционеры думают, что революция разрушает старую, безобразную и злую жизнь и создает новую, прекрасную и доб­ рую жизнь. Внешние контрреволюционеры думают, что революция разрушает старую, прекрасную и добрую жизнь и создает новую, бе­ зобразную и злую жизнь. Одни чувствуют себя создателями новой жиз­ ни, другие — восстановителями старой жизни. Это — вечный самооб­ ман, иллюзия, возникающая от направленности нашего зрения на по­ верхность жизни. Внутренний смысл революционного процесса совсем иной, и он закрыт для тех, которые подчиняют свое постижение смыс­ ла отрицательным душевным реакциям. Революция, всякая революция (а не только несчастная русская революция) не нарушает старой жизни и не создает новой жизни. Революция по метафизическому существу своему есть догнивание и разложение гнилостного и тленного в старой жизни, отбросы старого строя. В ней продолжает действовать старое, но в состоянии распада и разложения. Ветхие души, рабски прикован­ ные к прошлому, действуют в революциях. Внутренние движущие на­ чала в революционерах таковы, что они не могут творить новой жиз­ ни. Когда души людей, социальных групп и целых народов допустили безраздельную власть над ними отрицательных чувств злобы, ненави­ сти, зависти и мести, они становятся рабами дурного, тленного про­ шлого, они не могут от него оторваться. Люди революции бессильны увидеть вечное в прошлом, в них нет духа воскрешающего, но они при-

*Живая церковь» и религиозное возрождение России 837 кованы злобными и мстительными чувствами к тленному в прошлом и не в силах обратить взор свой к грядущему, освободиться от этого прошлого. Революция лишь внешне кажется обращенной вперед, внут­ ренне она всегда обращена назад. Эта одержимость прошлым, выра­ жающаяся в ненависти к нему, в злобном разрушении и возмездии, и производит впечатление революционности по преимуществу. Когда революция, приходя в себя от мстительных и злобных чувств, пытает­ ся обратиться вперед, она создает очень нереволюционные, очень ба­ нальные и мелкие вещи, она обнаруживает свою опустошенность. Ког­ да русская революция совершала акты мести, когда в ней была одержи­ мость злобой к старому «буржуазному» миру, она производила очень революционное впечатление, она имела революционный пафос и по­ ражала весь мир своим максимализмом. Когда революция обратилась к будущему, начала созидать, она со­ здала Нэп, открыла торговлю колбасами, учредила тресты и стала про­ изводить совсем уже не революционные, очень «буржуазные» впечат­ ления, утеряла идею и пафос. Революция в состоянии или ненавидеть прошлое и разрушать его, или частично его восстанавливать. Но твор­ ческих сил в ней нет. Революция по метафизическому своему существу есть умаление, деградация бытия, она не онтологична, не бытийственна. Она есть лишь рефлекторное отражение внутренних распадов, духов­ ных болезней. Поэтому революции всегда бывают неудачны, удачных революций не бывает и быть не может. Они всегда порождают не то, к чему стремились, всегда переходят в свою противоположность. Револю­ ции имеют метафизически реакционную природу и это необходимо изобличить и вскрыть. Революции бывают роком народов, трагической судьбой народов Их нужно принять, как искупление вины. Но нет ниче­ го более жалкого, как идеализировать их и поклоняться им. В том же заблуждении находятся и внешние контрреволюционе­ ры. Они не менее революционеров определяют себя отрицательно, а не положительно. Они думают, что в силах восстановить старую жизнь. Но в действительности они погружены в революционный разрушитель­ ный поток и часто являются одной из сил распада. Они также бессиль­ ны перейти к положительному творчеству, как и революционеры. Дух времени, несущий разрушение, и в них побеждает дух вечности, несу­ щий воскрешение всякой жизни. Одно и то же зло нередко предстает в истории в разных обличиях. Зловещие тени прошлого падают на рево­ люционный процесс. И разрушаемое и попираемое прошлое мстит за себя, являясь внутри революции в самых отталкивающих образах. Под­ линно же вечное в прошлом уходит в скрытую глубину жизни. Рево­ люционеры н контрреволюционеры, ведущие внешнюю борьбу за ин­ тересы, не могут освободиться от тяжести прошлого и перейти к луч­ шей жизни, потому что они не хотят начать с единственного, что осво-

838 Падение священного русского царства. 1919-192 бождает дух для творческого дела, — с покаяния. Революционеры все­ гда будут рабами злого прошлого и бессильны творить, потому что они по основам своего миросозерцания отрицают покаяние, они остаются нераскаянными грешниками, т. е. отяжеленными злым прошлым. Те же, которые борются с революцией и которых революция больно уда­ рила, часто в принципе признают покаяние, но не хотят каяться в гре­ хах, которые довели Россию до революции и не хотят очистить себя от духов злобы. Так революционно-контрреволюционные процессы пред­ ставляют разные стороны одного и того же распада, остаются заклю­ ченными в безвыходно порочный круг. Бесы злобы терзают душу и тело русского народа, и нераскаянные души делают бессильные попытки творить жизнь.

II Революция есть процесс захватывающий все стороны жизни. И в России происходит геологический переворот, колеблется и сотрясает­ ся вся подпочва жизни. И было бы непостижимо, если бы она не задела жизни Церкви. В религиозной жизни русского народа давно уже было какое-то неблагополучие. Православной Церковью духовно жил рус­ ский народ в огромных своих массах. Без православной веры он не мог бы вынести своей тяжкой истории. С Церковью связаны были высшие подъемы русской истории. Но весь XIX век наполнен сознанием гре­ хов и болезней нашей духовной жизни, неблагополучия нашего цер­ ковного строя. Он обнаруживает разрыв между народом и интелли­ генцией, между обществом и властью. Ослабление веры, разложение духовной цельности предшествует революциям. Лучшие православные люди в течение XIX века обличали язвы нашей церковной жизни и иска­ ли путей к церковному возрождению. Перед самой революцией тьма сгу­ стилась в точке пересечения русской церкви и русского государства и чувствовалось, что кара Божья должна разразиться. Достаточно вспом­ нить о роковом образе Григория Распутина. Интеллигенция давно от­ пала от веры и нигилизмом своим отравляла народ; в народ незаметно просачивалось отрицательное «просвещение»; высшие классы обще­ ства, дворянство, чиновничество, буржуазия относились к вере внеш­ не и утилитарно и готовы были использовать ее для своих интересов; вершина русской власти была поражена мистическим недугом. Завет Христа: воздайте Божье Богу, а кесарево кесарю1, не был исполнен, «Бо­ жье» и «кесарево» перемешалось. Христианская социальная правда, хри­ стианское братство в русском православном царстве не осуществлялись. И потому социальную правду попытаются осуществить не через Хрис­ тову свободу, а через антихристово насилие. Церковь была пассивна,

«Живая церковь» и религиозное возрождение России 839 ибо времена и сроки еще не наступили. Активно было государство, цар­ ство кесаря. Оно было активно до революции в одном направлении и стало активно после революции в направлении полярно противопо­ ложном. Нестроения и болезни нашей церковной жизни объясняются не тем, что государство господствовало над церковью, что обер-проку­ роры угнетали Церковь. Это — внешний взгляд, нерелигиозный взгляд на исторические судьбы нашей Церкви и государства. Наоборот, внут­ ренние слабости и недуги нашей церковной жизни в человеческой ее стороне подчиняли ее государству и давали особенную роль обер-про­ курору. Не Победоносцев, искренне верующий человек, виновен в том, что Церковь наша не была достаточно свободна. Внутренний недоста­ ток свободы в церковной жизни вызвал государственную активность Победоносцева в Церкви. То, что совершается в глубине духовной жиз­ ни, определяет внешний строй жизни. Порабощение Церкви царству кесаря есть лишь отражение состояния самой Церкви, нераскрытости в ее человечестве христианского общения, а не порождение злой воли в государстве. Священная русская монархия пала потому, что она по­ теряла религиозно-мистическую точку опоры в Церкви, она почувство­ вала слишком большую зависимость Церкви от себя, в то время, как сама нуждалась в духовной опоре. Русская Империя стала формой гу­ манистического самоутверждения, в ней начала господствовать власть от человека, а не от Бога. И вот наступил роковой час, когда распалась великая цепь, соеди­ нявшая православную Церковь с православным царством со времен Константина Великого; Церковь как бы вернулась к состоянию до Кон­ стантина, она ощутила великую и жуткую свободу. И стала она лицом к лицу с бушующими стихиями мира сего. Священное для самой Церк­ ви царство перестало стеснять Церковь своим покровительством, но ей предстояло столкновение с безбожным царством. Церковь начала наскоро себя перестраивать. И в этом неотложном деле не было еще признаков религиозного творчества. Перестройка Церкви определялась изменением внешних отношений с государством, с мирскими стихия­ ми и происходящими в них процессами. Религиозного движения, сто­ ящего на высоте исторической катастрофы, не обнаружилось внутри Церкви в первый период революции. Революция не затронула еще Церкви внутренне. Церковь заняла лишь оборонительную позицию, охраняла святыни от напора внешнего для нее мира. В стихии револю­ ции Церковь обнаружила большую устойчивость по сравнению с дру­ гими историческими телами, быстро подвергнувшимися разложению. Она была единственным духовным убежищем. Русские священники оказались на большей высоте, чем это можно было ожидать от них по историческому прошлому русского духовенства, непривыкшего к борь­ бе и сопротивлению. Но революция, подобно тяжкой инфекционной

840 Падение священного русского царства. 1919-192 болезни, имеет свое неотвратимое течение, она должна дойти до кон­ ца, ее нельзя остановить. Должен был наступить момент, когда рево­ люция непосредственно и тяжело ударит по Церкви, когда она не толь­ ко начнет гонения против Церкви, но и пойдет внутрь самой церков­ ной жизни. И тогда встанет уродливый призрак красной церкви. Будет ли это религиозное движение, будет ли в нем творческая жизнь, будет ли дыхание Духа? Что значит возникновение «живой церкви»? Есть ли это начало русской реформации? Есть ли признаки возрождения в «церкви возрождения», в церкви епископа Антонина?2

III Революционный процесс вошел внутрь церковной жизни и там еще раз обнаружил свой нетворческий характер. Но революция в Церкви имеет более жалкий и отраженный, не самостоятельный характер, чем в государстве и социальной жизни, — она идет в хвосте революции. Революция в Церкви не есть церковная, религиозная революция, она есть лишь отражение социальной и политической революции, приспо­ собление к ней, заражение ее ядами. Во всяком случае, Ленин и Троц­ кий более первичное, более самостоятельное явление, чем священник Калиновский и епископ Антонин. Епископ Антонин идет за Лениным и приспособляется к нему, а не наоборот. Это 9иа$1-церковное движе­ ние идет за политическим движением, исполняет предписания рево­ люции социальной и политической. В церковной жизни началась клас­ совая борьба белого и черного духовенства. Дьячки, псаломщики и наиболее демократическая часть белого духовенства почувствовали себя «пролетариатом» и прониклись классовым революционным сознани­ ем. Борьба против епископата и монашества стала борьбой против цер­ ковной аристократии и буржуазии. «Живая церковь», «церковь возрож­ дения» и все т. п. явления с внутренне-церковной, внутренне-религи­ озной точки зрения не означают никакой «жизни» в Церкви, никакого «возрождения» Церкви, никакой церковной реформации или религи­ озной революции. Наоборот, с религиозной точки зрения, все эти яв­ ления совершенно «реакционные». Революция радикально отделила Церковь от государства, и Церковь вступила в эпоху испытания вели­ кой свободы. Я говорю, конечно, о человеческой стихии в Церкви. Бо­ жественная стихия в Церкви не может быть ни порабощаема, ни осво­ бождаема. Церковь стала лицом к лицу не только перед безрелигиозньм, секулярным государством, но и перед государством явно безбожным, антихристианским. Она должна была определить свои отношения к новому царству кесаря (кесарем именуется в Евангелии не только мо­ нархия, но и всякое мирское царство, хотя бы социалистическая рее-

«Живая церковь» и религиозное возрождение России 841 публика). Церковь стала выше политической борьбы, ее отношение к революции было духовным, а не политическим. Это должно быть при­ знано огромной заслугой патриарха Тихона. Православная Церковь осталась на высоте, в ней не было большого творческого движения, но не было и рабской «реакции», т. е. приспособления к новому царству кесаря. И вот реформаторские, обновленческие по видимости движе­ ния в Церкви, выявившие себя в так называемой «живой церкви», пер­ вые воздали Божье «кесарю», царству мира сего. Живая церковь пала ниц перед безбожным «кесарем», она отдает церковь во власть госу­ дарства, делает церковь орудием самого безбожного из государств, она проявляет рабский, низкопоклоннический дух, возлюбила превыше всего «мир» и то, что от «мира». Она лицемерно пишет на своем знаме­ ни свободу и попирает свободу Церкви, свободу религиозной совести. Живая церковь отдает себя во власть не только антихристианского го­ сударства, но и антихристианского «просвещения», антихристианско­ го рационализма. Она начинает свою деятельность с доносов на тех, которым грозит расстрел. Она не провозглашает никаких творческих религиозных идей, она говорит только о подчинении Церкви новому государству, о принятии новой церковью коммунизма. Деятели «жи­ вой церкви» и есть та пораженная рационализмом часть церковной иерархии, которая первая не выдержала ниспосланного испытания сво­ боды, отреклась от свободы и пошла на соблазн Великого инквизитора во имя миллиона миллионов счастливых «младенцев». Трудно пред­ ставить себе движение, которое до такой степени лишено было бы вся­ кой самостоятельности и всякой творческой силы. Я не буду говорить о подкупности и корыстности некоторых его деятелей, о возможной их связи с органами политической полиции, это не принципиальный вопрос, и меня он не интересует. Допустим, что инициаторы «живой церкви» искренни и бескорыстны. Но и в этом случае какие это жалкие фигуры! Ни единой религиозной мысли, никакого творческого рели­ гиозного порыва, никаких признаков сознания, стоящего на высоте тех тем, которыми жила русская религиозная мысль Х1Х-го и ХХ-го и века! Это еще раз обнаруживает, что стихия революции есть сила качествен­ но понижающая, а не повышающая, в ней, всегда берут верх начала элементарные и упрощающие. Когда епископ Антонин произносил речи в петербургских религиозно-философских собраниях, протоко­ лы которых были напечатаны в «Новом пути»3, он стоял на большей высоте религиозного сознания, ему предносились более сложные и глу­ бокие темы, чем когда он подписывал воззвание «живой церкви» и ос­ новывал «церковь возрождения». Произошло ниспадение, «демокра­ тизация» качеств религиозных тем. Повторение пошлых фраз о том, что христианство коммунистично и что первохристиане были коммунистами, не обнаруживает ника-

842 Падение священного русского царства. 1919-192 ких признаков творческой религиозной мысли. Коммунизм этот за­ имствован извне, от мирской революции, он получен из рук Ленина и Троцкого, и он не означает возникновения у нас какого-либо религиозного^ христианского социализма, в котором есть своя правда. «Жи­ вая церковь» есть лишь тень дурного и тленного прошлого, лишь от­ бросы старой гнили, воспроизведение в новой обстановке старых от­ ношений между Церковью и государством, старого порабощения Цер­ кви, обнаружение давно уже совершившейся убыли Духа в церковной жизни, торжества рационализма в нашей церковной иерархии. «Жи­ вая церковь» есть распутинство революционной эпохи, распутинская муть и растление духа. В ней епископы и священники назначаются че­ рез органы государственного политического управления. Это и есть проявление глубокой религиозной «реакции» в церковной жизни, угашения Духа, утери духовной свободы, свободы детей Божьих, усынов­ ленных Богом через Христа Спасителя. Это — не религиозное движе­ ние, в нем и нет признаков религиозной энергии. Это совсем не ре­ формация. Лютер был религиозно пламенной натурой, у него была религиозная идея, хотя бы и ложная, был религиозный огонь. «Живая церковь» есть лишь приобщение к революционному распаду и разло­ жению рационалистически настроенных кругов православной иерар­ хии, вовлечение их в этот стихийный процесс распыления. Это — бы­ товое и политическое, а не религиозное явление, знаменующее собою утерю духовной цельности, духовной свободы и духовной сопротив­ ляемости в отношении к стихии революции, враждебной всякому духу. Оно означает ослабление мистического опыта в церковной жизни, в которой давно уже были заметны признаки отпадения от церковного онтологизма. Русская революция, конечно, есть явление духовного, а по только политического порядка, но в этом своем аспекте она обозна­ чает лишь воинствующее наступление стихийных природных духов на дух, укорененный в Боге. В этом ^иа$^-религиозном церковном движе­ нии обнаруживается полное отсутствие самобытного идеала христи­ анского общества. Оно соглашается служить чужому господину, оно готово принять строй общества, основанный на злобе и ненависти, за­ висти и мести. В православной Церкви и раньше не была раскрыта хри­ стианская общественность. Старое общество также не было христиан­ ским, в нем была ложь и неправда, которые и довели до революции. Но корысть и зависть, злоба и месть не возводились в перл создания, не становились религией. Старому обществу было все же знакомо созна­ ние греха и покаяния. Новое общество перестает сознавать грех и не хочет больше каяться. Поэтому старая ложь и неправда в нем усили­ лись. Только лжец или безумец способен утверждать^то в революци­ онной России больше христианского братства, чем в России дорево­ люционной. Христианского братства и раньше было слишком мало,

•Живая церковь» и религиозное возрождение России 843 но теперь его стало еще меньше, все общественные отношения напое­ ны злобой и ненавистью. Христианство никогда не учило тому, что братство людей может явиться результатом классовой борьбы за мате­ риальный интерес, что христианское общение людей может родиться от злого насилия. Деятели «живой церкви» в это, по-видимому, пове­ рили. Они вступилась за угнетенных — дело подлинно христианское, как будто бы не заметив, что угнетенные уже успели превратиться в угнетателей. Христианство должно защищать действительно угнетен­ ных и духовно осудить гонителей. Это не достигается натравливанием на тех, которым грозит тюрьма, расстрел и изгнание. Соблазн комму­ низма у церковных деятелей рождается частью на почве корыстных классовых интересов церковной «демократии», частью же на почве жуткого смешения братства во Христе с принудительным соединени­ ем людей в антихристе. «Живая церковь» не есть обнаружение подлин­ ной жизни в Церкви, она есть лишь догнивание гнилого и тленного в прошлом, восстание образов старого греха и старой неправды, прояв­ ление духа низкопоклонства перед торжествующей силой, пассивного отдания себя в распоряжение недуховных сил мира сего. Это есть лишь другой образ для той же болезни и неправды нашей церковной жизни, которые выразились и в Карловицком соборе 4 , в попытках сделать православную Церковь послушным орудием внешних и корыстных реставрационных замыслов. Митрополит Антоний Храповицкий, враг имяславства5, такой же рационалист и политик, как и деятели «живой церкви». Слишком многие пользуются церковью для политических целей. Творческий процесс в нашей церковной жизни еще внешне не обнаружился. Сильной в ней была лишь верность церковным святы­ ням. Творческий процесс может быть лишь обнаружением духа Хрис­ товой любви, которая будет иметь и свое социальное выражение.

IV Все попытки реформирования и обновления Церкви в революци­ онной стихии не имеют ничего общего с подлинно творческими тема­ ми русской религиозной мысли XIX и XX века. По-видимому, в разгар революционной стихии Церковь может или охранять себя, защищать свою святыню от разрушительных процессов или приспособляться к чуждой ей революции, отступая от своей святыни, она или консерва­ тивна в глубоком и хорошем смысле этого слова или вступает на путь отступничества. Творческое церковное возрождение внутри револю­ ционного процесса не может обнаружиться. Так было и во француз­ скую революцию. Перед революцией католичество было в упадке, во время революции значительная часть католического духовенства со-

844 Падение священного русского царства. 1919-192 вершила отступничество от веры. После революции, в начала Х1Х-го века началось католическое возрождение и оно идет до наших дней. Я не сомневаюсь, что после русской революции, после внутренней ду­ ховной реакции на нее, после осмысливания пережитого в ней огром­ ного опыта, в России будет религиозное и церковное возрождение. Это возрождение будет творческое, а не просто реставрационное. Только им и может быть спасена Россия. Для Церкви революция будет иметь положительное значение. Все эти годы в глубине России, в душах рус­ ских людей происходят молекулярные процессы, которые и приведут к этому возрождению. Русская интеллигенция, традиционно враждеб­ ная религии, обращается к религии. Но пока еще это внутреннее дви­ жение не может быть выявлено. На поверхности мы видим «живую церковь» или Карловицкий собор, два порождения революционного процесса распада, а не процесса творчества. Творчество начинается после внешних революций, как проявление внутренней революции духа. Эта внутренняя революция духа может представляться внешним революционерам контрреволюцией, но она никогда не бывает просто реставрацией старого, старой жизни, старого тленного духа. В ней веч­ ное в прошлом соединяется с творчеством новой религиозной жизни, в вечном достигается единство прошедшего и грядущего. На протяже­ нии Х1Х-го и ХХ-го века было в России оригинальное и творческое дви­ жение религиозной мысли, было страстное религиозное искание. Чаа­ даев, славянофилы — Хомяков и И. Киреевский, Ю. Самарин и И. Ак­ саков, Достоевский, К. Леонтьев, Вл. Соловьев, Бухарев, Н. Федоров, В. Розанов и новейшие религиозно-философские течения — какое изу­ мительное богатство религиозной мысли, какая глубина в постановке религиозных тем, какая напряженная духовная жажда! Господствую­ щие в русской интеллигенции течения прошли мимо этого духовного течения, не воспользовались этими богатствами. И официальное рус­ ское богословие, официальные церковные течения почти не приобщи­ лись к этой огромной духовной жизни. Русской религиозной мысли был свойствен профетический дух, она многое предчувствовала, пред­ видела и предсказала. Достоевский, К. Леонтьев, Вл. Соловьев знали о революции, совершающейся в духе раньше, чем она совершилась на по­ верхности истории. И вот страшный час наступил. Вся русская религи­ озная и философская мысль, вся великая русская литература были низ­ вергнуты в темную бездну, не оказались нужными для революционного процесса. Революция имела других учителей, тех, которые пользовались большей популярностью, но в которых не было дыхания творческого русского гения, гения религиозного. Революция не делала дела Чаадае­ ва и Хомякова, Достоевского и Вл. Соловьева, она делала дело Белин­ ского и Добролюбова, Чернышевского и Плеханова. В революции не воплотилось ни одной подлинно великой и оригинальной русской идеи,

«Живая церковь» и религиозное возрождение России 845 но в ней действовала большая и больная русская стихия, предчувство­ ванная подлинно великими и оригинальными людьми. Идеи же были самыми банальными и дешевыми западными идеями. И когда в Церк­ ви начались реформаторские и обновленческие попытки, начались процессы приспособления к революции, то все эти «живые церкви» и «церкви возрождения» начали обогащать церковное сознание и церков­ ную жизнь не Чаадаевым и Хомяковым, не Достоевским и Вл. Соловье­ вым, а Белинским и Чернышевским, Плехановым и Лениным. Это — замечательный факт. Русским священникам «живой церкви» оказались по плечу дешевые книжки русского социализма, русского нигилисти­ ческого просветительства, но совсем не по плечу оказались книги ве­ ликих русских творцов, одухотворенные профетическим религиозным духом. Они перешли от семинарских учебников к пятикопеечным бро­ шюрам русского марксизма. Хомяков и Достоевский более могли бы научить свободе Церкви и свободе духа священников, стремящихся к обновлению, чем Чернышевский или Ленин! Чернышевский и Ленин могут быть только пленом и рабством для Церкви. Славянофилы совсем не были религиозными консерваторами, хотя они были верны святыням и преданиям предков. Если вчитаться в философско-богословские статьи Хомякова о Церкви и в статьи И. Ак­ сакова по церковному вопросу, то в их учении о христианской свободе и любви—для них христианство было прежде всего религией свободы и любви—можно найти основы для религиозного реформирования (не в смысле реформации) и обновления Церкви. Они изобличали грехи и болезни нашего исторического церковного строя с необычайным ради­ кализмом. А у Достоевского, у Вл. Соловьева, у Бухарева, у Федорова и им подобных, можно найти пророческие предчувствия новой духоносной эпохи в христианстве. Но официальная русская церковность и официальная русская революционность осталась в тисках между пра­ вославием митрополита Филарета, синодальных обер-прокуроров и епископов-рационалистов, чуждых подлинного духовного опыта, и социализмом и материализмом Чернышевского и Плеханова. Более духовные, сокровенные, мистические течения в православии были свя­ заны со старчеством, с пустынями, и они сейчас еще находят себе вы­ ражение в имяславстве, которого так не любят рационалистически на­ строенные епископы, в смиренных священниках-старцах, в которых и нужно искать подлинно религиозной жизни современной России. Де­ ятели «живой церкви» — наследники официального, бюрократиче­ ского, синодально-обер-прокурорского, рационалистического право­ славия, а не православия мистического, православия святых, старцев, странников, православия мистического народного благочестия, взыс­ кующего Града Невидимого, Нового Иерусалима. Все нынешние цер­ ковные реформаторы и обновленцы — такие же рационалисты до мозга

846 Падение священного русского царства. 1919 костей, как и значительная часть наших князей церкви. Тип их проти­ воположен духовно-опытному типу религиозной жизни. Они закон­ чат церковную революцию, когда окончательно отрекутся от всех от­ кровений и таинств христианства, когда превратят Церковь в общину, целиком предавшуюся материализму и социализму, когда в Церкви перестанут совершать таинства, священники отрекутся от веры в Хри­ ста Спасителя и снимут рясу. Это — предел церковной революции. Но в церковном гонении, а не приспособлении к революционному распа­ ду, должен начаться процесс духовного углубления. Из недр церков­ ных начнется творческое религиозное возрождение, которое будет про­ должением подлинно духовного, мистического русского православия и даст церковный ответ на религиозные вопрошания и религиозную тревогу русской религиозной мысли. В Церкви не может быть револю­ ции, не может быть и реформации, не должно быть и реставрации. Цер­ ковь живет откровением Св. Духа. И творческий религиозный процесс Церкви есть откровение Духа в христианском человечестве. Религиоз­ ное возрождение в России, без которого Россия не может быть спасена, будет мистическим, а не рационалистическим, исполнением великих упований и чаяний христианства, а не заимствованием и приспособле­ нием к тому революционному социалистическому миру, который жи­ вет и движется отступничеством от Бога и борьбой против Христовой правды. Оно преодолеет неправду и ложь старого мира, но преодолеет силой и правдой Христовой.

ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР И ЗАКАТ ЕВРОПЫ

ОС&АЛЪА ШПЕНГЛЕР и

ЗАКАТ ЕВРОПЫ

Н. А. Б Е Р Д Я Е В Я. М. Б У К Ш П А Н <Х>. А. С Т Е П У Н С. Л . Ф Р А Н К

*г>

КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО

„БЕРЕГ" М О С К В А -19Й2.

ПРЕДИСЛОВИЕ Предлагаемый сборник статей о книге Шпенглера «\]Шещгп^ скз АЪепсиапс!е$» не объединен общностью миросозерцания его участников. Общее между ними лишь в сознании значительности самой темы — о духовной культуре и ее современном кризисе. С этой точки зрения, как бы ни относиться к идеям Шпенглера по существу, книга его пред­ ставляется участникам сборника в высшей степени симптоматичной и примечательной. Главная задача сборника — ввести читателя в мир идей Шпенгле­ ра. Более систематическому изложению этих идей посвящена статья Ф.А. Степуна. Но и остальные авторы, делясь своими впечатлениями от книги и мыслями о Шпенглере, пытались по возможности воспро­ изводить объективное содержание его идей. Таким образом — по за­ данию сборника —читатель из четырех обзоров должен получить до­ статочно полное представление об этой, несомненно, выдающейся кни­ ге, составившей культурное'событие в Германии. При своем изложении авторы пользовались вышедшим в 1920-м году 32-м изданием 1-го тома* и отчасти также брошюрой Шпенглера «Ргеиззеппип ипо^ ЗоааНвтш»**, составляющей эскиз к невышедшему еще И-му тому. Москва, декабрь 1921.

* Оз\уаИ 5реп{>1ег — Оет 11п1ег§ап§ <1е$ АЬепсИапйез. Ег$1ег Вап<1. Се$1ак ипс УЯгкНсЬкей 23-32 Аий. Оякаг Веек. МйпсЬеп, 1920. 5. 615. ** Ох^аЫ 5реп§1ег — Ргеиметит ипс15оааН$ти$, 21-33, Таихепс! 1920. Охкаг Веек. МйпсЬеп. 5. 100.

Ф. Степун ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР И «ЗАКАТ ЕВРОПЫ» I Книга Шпенглера не просто книга: не та штампованная форма, в которую ученые последних десятилетий привыкли сносить свои мерт­ вые знания. Она — создание если и не великого художника, то все же большого артиста. Образ совершенной книги Ницше «ной раз как бы проносится над ее строками. В ней все, как требовал величайший писа­ тель Германии, «лично пережито и выстрадано»» «все ученое впитано глубиной», «все проблемы переведены в чувства», «философские тер­ мины заменены словами», «вся она устремлена к катастрофе». Книга Шпенглера творение — следовательно организм — следова­ тельно живое лицо. Выражение ее лица — выражение страдания. Двумя непримиримыми противоречиями жива книга Шпенглера. Двумя горькими трагическими складками пересекают эти противоре­ чия ее умный, ее страстный лоб. Шпенглер бесконечно учен; он сам говорит, что сделанное им от­ крытие запоздало потому, что со смерти Лейбница ни один философ не владел всеми методами точного знания. Математика и физика, ис­ тория религий и политическая история, все искусства, в особенности архитектура и музыка, судьбы народов и культур — все это, странно сплетаясь друг с другом, составляет единый предмет шпенглеровских размышлений. Эта широкая ученость соединяется в Шпенглере с глубоко осознан­ ной и принципиально провозглашенной антинаучностью философ­ ского мышления. Его книга дышит полным презрением ко всем воп­ росам современной научной философии, к вопросам методологии и те­ ории знания.. Некоторым уважением отмечено разве только имя Канта. Системы Фихте, Гегеля, Шеллинга прямо названы нелепицами. Из но­ вейших мыслителей вскользь и полупрезрительно упоминаются лишь

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 851 Эйкен и Бергсон. Всего неокантианства для Шпенглера просто не су­ ществует — это мертвый остаток некогда живой мысли: профессор­ ствующая философия и философствующие профессора. Кто же подлинные философы 19-го века? Выбор странен и вызы­ вающе привередлив — Шопенгауэр, Вагнер и Ницше, Маркс и Дюринг, Гегель, Ибсен, Стриндберг и Бернард Шоу. В свете такой ненаучности большая ученость Шпенглера произво­ дит, на современный научный взгляд, странное впечатление чего-то тщетного, неиспользованного, неприкаянного, чего-то эмпирически живого, но трансцендентально мертвого, какой-то трагически празд­ ной красоты пышных и нарядных похорон. К этому первому противоречию шпенглеровской книги присоеди­ няется второе: Шпенглер — выраженный скептик, понятия абсолют­ ной истины для него не существует. Абсолютная истина—абсолютная ложь, пустой лживый звук. Идеи так же смертны, как души и организ­ мы. Истины математики и логики так же относительны, как биологи и богословия. Трансцендентальная вечность знания так же химерична, как вечность трансцендентального бытия. Но безусловный скептик, Шпенглер одновременно мужественный пророк. Содержание его пророчества — смерть европейской культу­ ры. Пройдет немного столетий и на земном шаре не останется ни од­ ного немца, англичанина и француза, как во времена Юстиниана не было больше ни одного римлянина. Пророк—скептик, возможно ли более противоречивое сочетание? Разве пророк не всегда посланник вечности и бытия? Разве без ощуще­ ния вечного бытия в груди возможен пророческий голос? Возникает вопрос: быть может Шпенглер вовсе не пророк, а только пациент со­ временной Европы в безответственно взятой на себя роли пророка. Состояние, в котором Шпенглер пишет свою книгу,—чувство одер­ жимости своим открытием. Он убежден, что говорит вещи, которые никому не снились, никогда никому не приходили на ум, что он ставит проблему, которую в ее немом величии еще никто никогда не чувство­ вал, что он высказывает мысли, которые до него никем еще не были осознаны, но в будущем неизбежно заполнят сознание всего человече­ ства. Книга Шпенглера, безусловно, книга подлинного пафоса, време­ нами, однако, досадно опускающегося до некоторой личной заносчи­ вости, почти надменности. Настроение, которое остается от нее, настроение тяжести и мрака. «Умирая, античный мир не знал, что он умирает, и потому наслаждал­ ся каждым предсмертным днем как подарком богов. Но наш дар — дар предвидения своей неизбежной судьбы. Мы будем умирать созна­ тельно, сопровождая каждую стадию своего разложения острым взо­ ром опытного врача». Вот строки, которые я избрал бы эпиграфом

852 Освальд Шпенглер и закат Европы эмоционального содержания «Заката Европы». Помещенные в конце книги, скупой на всякую откровенную лирику, они производят силь­ ное впечатление безнадежной горечи, но и спокойной гордости. *** В основе «Заката Европы» лежит не аппарат понятий, в основе его лежит организм слов. Понятие — мертвый кристалл мысли, слово ее живой цветок. Понятие всегда одномысленно, самотождественно и раз навсегда определено в своей логической емкости. Слово всегда много­ мысленно, неуловимо, всегда заново нагружено новым содержанием. «Закат Европы» сработан Шпенглером не из понятий, но из слов, которые должны быть читателем прочувствованы, пережиты, увиде­ ны. Слов этих в «Закате Европы», в сущности* очень немного. Каждое бодрствующее сознание различает в себе «свое» и «чужое». Все философские термины указывают, по Шпенглеру, на эту основную противоположность. Кантовское «явление», фихтевское «я», «воля» Шопенгауэра—вот термины, нащупывающие в сознании некое «свое». «Вещь в себе», «не я», «мир как представление» указывают, наоборот, на некое «чужое» нашего сознания. Шпенглер не любит терминов, и потому он «покрывает различие «своего» и «чужого» многомысленной противоположностью много­ мысленных слов, называя свое — «душою», а чужое — «миром». На слово «душа» наслаивается затем Шпенглером слово «становле­ ние», а на слово мир — слово «ставшее». Так слагаются два полюса — полюс становления души и полюс ставшего мира. Мир возможностей и мир осуществленностей. Между ними жизнь как осуществление возможностей. Вслушиваясь затем в природу становящегося мира, Шпенглер чув­ ствует его таинственно наделенным признаком направления, тем не­ сказуемым, в сущности, признаком, который на всех высокоразвитых языках был указуем термином «время». Сращивая, таким образом, вре­ мя со становящеюся жизнью, Шпенглер в противоположном полюсе сознания, в полюсе «чужого», сращивает ставший мир с пространством, ощущая пространство как «мертвое время», как смерть. Так ветвится в «Закате Европы» организм роковых для Шпенглера слов. Слова эти, взятые вместе, составляют не терминологию Шпенглера (терминоло­ гии у него нет), но некоторую условную сигнализацию. Что такое время? — Шпенглер отвечает: «время не форма позна­ ния, все философские ответы мнимы. Время — это жизнь, направлен­ ность, стремление, тоска, подвижность». Что такое причинность? — мертвая судьба. Что такое судьба? — органическая логика бытия. Вот таким способом сигнализирует Шпен­ глер в душу читателя о том, что он знает о жизни, мире и познании.

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 853 Вот метод Шпенглера: он нигде не показан, так сказать, в голом виде. В «Закате Европы» нет главы, специально посвященной его рас­ крытию: описанию и защите. Он явлен в книге Шпенглера весьма свое­ образно, как живая сила, которой в виду ее очевидной работоспособно­ сти незачем отчитываться и оправдываться. Это рсиливание скупо раз­ витым и глубоко схороненным методом тяжелых масс шпенглеровского знания придает всей книге впечатление легкости и динамичности. Такова в общих чертах гносеология Шпенглера. Перейдем теперь к его методологии, к установлению различия между природой и историей. К «чужому» моего сознания, т. е. к миру, я могу отнестись двояко. Я могу избрать детерминантою моего отношения или становление, на­ правленность, время — или ставшее, протяженность, пространство. В первом случае я как бы возвращаю мир себе в душу — получаю историю. Во втором — наоборот: я навек закрепляю дистанцию между душою и миром и получаю природу. История есть мир, цветущий в образе. Таким знали мир Платон, Рембрандт, Гёте. Природа — есть мир, увядший в понятии. Созерцать — значит добывать из мира историю. Познавать — значит добывать из мира природу. Природа живет в понятии, в законе, в числе, в причинности, в про­ странстве. История всецело покоится по ту сторону всех этих понятий, по ту сторону всякой науки. Научный подход к истории является поэтому для Шпенглера мето­ дологической бессмыслицей. В истории нельзя искать не только зако­ нов, но и никаких причинных рядов. Историю нужно творить. Все ос­ тальные точки зрения не чистые решения вопроса. Всякое природоведение завершается научной систематикой. Всякое историческое постижение завершается «физиономикой». Шпенглер убежден, что будущее принадлежит открытой им физи­ ономике, что через сто лет все науки превратятся в куски единой физи­ ономики. Что же такое эта шпенглеровская физиономика? Ответ на этот вопрос дан Шпенглером двойным образом: очень скупым теоретическим определением физиономики и очень обстоя­ тельным применением ее. В конце концов, шпенглеровская физиономика — артистическая практика духовного портретирования. Шпенглер берет науку, искусст­ во, религию, политику, быт, пейзаж определенной эпохи и, освобож­ дая все эти ценности от ярма объективной сверхисторической значи­ мости, рассматривает их исключительно как символические образы переживаний портретируемой им исторической души. В результате

854 Освальд Шпенглер и закат Европы применения этого метода религия, философия, наука как таковые, т. е. как некие преемственно развивающиеся, одним народом завещаемые другому ценностные ряды, решительно уничтожаются Шпенглером. Всякая религиозная догма, всякое философское утверждение, всякий эстетический образ, всякая математическая формула — все эти разно­ образнейшие закрепления истины ощущаются и раскрываются Шпен­ глером как иероглифы народных душ и судеб. Писать историю как философ, говорит Шпенглер, значит писать ее так, как Шекспир писал трагедии своих героев. Историк-физионо­ мист — биограф отдельных культур, т. е. отдельных духовных орга­ низмов. Мыслить потому в качестве историка-физиономиста какие-то сквозные, т. е. сквозь все народы и эпохи проходящие логические или эстетические ценности, мыслить какую-то единую философию, единую логику или хотя бы объективную единую математику — значит обез­ личивать индивидуальные образы отдельных культур мертвыми схе­ мами вымышленных общезначимостей. Вдумываясь в гносеологические и методологические утверждения Шпенглера нельзя воздержаться от впечатления их крайнего субъекти­ визма, от попытки отнестись к Шпенглеру как к явному релятивисту. И действительно: многосмысленные слова—вместо односмысленных понятий, сигнализация — вместо терминологии, разве это может не вести философа к релятивизму? Но релятивизм Шпенглера коре­ нится еще глубже. В каждом сознании Шпенглер отличает душу и чу­ жое этой душе, т. е. — мир. Душа у каждого своя, потому и чужое этой души у каждого свое. Это значит, что у каждого свой мир. Шпенглер так и говорит: «Есть столько миров, сколько людей». Но если у каждого свой мир, то ясно, что и оба производных этого мира, история и при­ рода, у каждой духовной индивидуальности: у человека, народа, семьи народов, у всякой эпохи, у всякой культуры свои. И действительно, цитируя Гёте, Шпенглер утверждает, что об истории никто не может судить, кто сам в себе не переживет истории. Заостряя Шпенглера до последнего предела можно правомерно ут­ верждать, что для каждой души всемирная история есть, в конце кон­ цов, не что иное, как история ее же собственной судьбы. Однако этими размышлениями релятивизм Шпенглера еще не ис­ черпан до конца. Он потенцируется в утверждении, что субъективно не только переживание мира, но и всякое творческое закрепление это­ го переживания, что никакие образы искусства и никакие научные за­ коны не вчленимы ни в какие сверхдушевные значимости и исчерпы­ вают свой последний смысл в качестве символов этой душевности, раз­ деляя участь всего живого — смерть. Дальше идти некуда. И все же, если бы Шпенглеру сказали, что его физиономика субъективна, он ни за что не согласился бы с этим поло-

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 855 жением; он уверен, что впервые пишет настоящую объективную исто­ рию. Ошибка всех историков, их субъективная аберрация заключает­ ся, по Шпенглеру, прежде всего в том, что все они писали историю с точки зрения современного человека, деля ее в связи с этим на совер­ шенно несоизмеримые по удельному весу куски древности, Средневе­ ковья и Нового времени, постигая то великое, что было, через то ма­ лое, к чему оно будто бы привело. Задача Шпенглера — покинуть эту птолемеевскую точку зрения, стать Коперником от истории, перестать вращать историю вокруг мнимого центра западно-европейского мира, обрести по отношению к ней пафос дистанции, взглянуть на нее взо­ ром беспристрастного божества. Однако Шпенглер защищает не только объективность такой своей духовной ситуации по отношению к истории, он претендует еще и на объективность применяемого им метода объективного созерцания. Что такое объективное созерцание, Шпенглер по существу и строго нигде не говорит, но он везде противополагает его субъективному рассмот­ рению и отвлеченному размышлению. В конце концов, объективное созерцание сводится им к прозрению идей в явлениях и прозрению родства среди идей, к своеобразной гётеански окрашенной практике феноменологического созерцания. Особенно существенно в «Закате Европы» и характерно для Шпенглера провидение внутреннего духов­ ного сродства между душами или идеями явлений: эпохами, культура­ ми, народами, личностями. На протяжении всей своей книги Шпенг­ лер непрерывно аналогизирует, тщательно противополагая свои объек­ тивные, морфологически точные уподобления поверхностному им­ прессионизму так называемых исторических сравнений и параллелей. Для него бессмысленно, например, сближение буддизма и христи­ анства, или Гёте и Шиллера, но обязательно утверждение морфологи­ ческого родства буддизма и социализма в противовес христианству, Гете и Платона в противовес Шиллеру. Таковы притязания кажущегося релятивиста Шпенглера на объек­ тивность своего — объективного ли? — созерцания. *** Шпенглер всматривается в темнеющие дали историй: бесконечное мелькание бесконечно нарождающихся и умирающих форм, тысячи красок и огней, разгорающихся и потухающих, свободная игра свобод­ нейших случайностей. Но мало-помалу глаз начинает привыкать, и выступает второй, более устойчивый исторический план. В гнездах определенных ландшафтов (Шпенглер любит слово ландшафт и все время говорит о духовных, душевных и музыкальных ландшафтах) на берегу Средиземного моря, в долине Нила, в просторах Азии, на сред­ неевропейских равнинах рождаются души великих культур. Родившись,

856 Освальд Шпенглер и закат Европы каждая из них восходит к своей весне и своему лету, спускается к своей осени и умирает своею зимой. Этому роковому кругу жизни внешней соответствует столь же роковой круг внутренней жизни духа. Душа каж­ дой эпохи неизбежно совершает свой круг от жизни к смерти, от куль­ туры к цивилизации. Противоположность культуры и цивилизации — главная ось всех шпенглеровских размышлений. Культура — это могущественное твор­ чество созревающей души, рождение мифа как выражения нового богочувствования — расцвет высокого искусства, исполненного глубо­ кой символической необходимости — имманентное действие государ­ ственной идеи среди группы народов, объединенных единообразным мирочувствованием и единством жизненного стиля. Цивилизация — это умирание созидающих энергий в душе; проблематизм мирочувствования; замена вопросов религиозного и мета­ физического характера вопросами этики и жизненной практики. В ис­ кусстве — распад монументальных форм, быстрая смена чужих входя­ щих в моду стилей, роскошь, привычка и спорт. В политике — превра­ щение народных организмов в практически заинтересованные массы, господство механизма и космополитизма, победа мировых городов над деревенскими далями, власть четвертого сословия. Цивилизация представляет собою, таким образом, по Шпенглеру, неизбежную форму смерти каждой изжившей себя культуры. Смерть мифа в безверии, живого творчества в мертвой работе, космического разума в практическом рассудке, нации в интернационале, организма в механизме. Судьбы культур аналогичны, но души культур бесконечно различ­ ны. Каждая культура, как Сатурн кольцом, опоясана своим роковым одиночеством. «Нет бессмертных творений. Последний орган и последняя скрип­ ка будут когда-нибудь расщеплены; чарующий мир наших сонат и на­ ших 1по, всего только несколько лет тому назад нами, но и только для нас, рожденный, замолкнет и исчезнет. Высочайшие достижения бетховенской мелодики и гармонии покажутся будущим культурам идио­ тическим карканьем странных инструментов. Скорее, чем успеют ис­ тлеть полотна Рембрандта и Тициана, переведутся те последние души, для которых эти полотна будут чем-то большим, чем цветными лоску­ тами. Кто понимает сейчас греческую лирику? Кто знает, кто чувствует, что она значила для людей античного мира?» Никто не знает, никто не чувствует. Нет никакого единого челове­ чества, нет единой истории, нет развития, нет и прогресса. Есть только скорбная аналогия круговращения от жизни к смерти, от культуры к цивилизации.

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 857 ** * Очевидно, что только что воспроизведенные утверждения Шпенг­ лера предельно заостряют все уже вышеуказанные противоречия его мысли. Творения каждой культуры понятны только в ее собственной атмосфере, только среди объединенных ею людей. Для будущих куль­ тур бетховенская мелодика будет идиотическим карканьем. Греческую лирику сейчас никто не понимает. Такова теория. Но что делает сам Шпенглер в своей книге? Он портретирует арабскую, индусскую, еги­ петскую и античную культуры. Портретирует мужественно и страстно, без тени скептицизма, без малейшего сомнения в сходстве создавае­ мых портретов. Разрешить это противоречие за Шпенглера, очевидно, нельзя, но искать таковое разрешение у него можно, и можно в двух противопо­ ложных направлениях: в направлении мистическом и в направлении скептического релятивизма. Скептически-релятивистическое разрешение заключалось бы в нео­ жиданном для Шпенглера признании, что его проникновение в души древних культур является, в сущности, проникновением иллюзорным, не размыкающим по-настоящему одиночества его западно-европей­ ской души. Оно заключалось бы в утверждении, что познавая Грецию, Египет и Индию, Шпенглер, в конце концов, своими химерическими гаданиями об этих культурах реально познает только свою собствен­ ную душу европейца двадцатого века. Такое релятивистическое трактование Шпенглера сводилось бы к мысли, что постижение по аналогии не ведет дальше постижения од­ ной аналогии. Утверждая, что фрески Полигнота относятся к скульп­ туре Поликлета так же, как портреты Рембрандта к музыке Баха, мы проникаем в душу античного искусства, в сущности, не глубже, чем в природу зеркала, в котором рассматриваем самих себя. Все эти наши Греции, Индии, Египты, все это только наши тени, нами же созданные призраки. Но жизнь среди призраков не есть ли самая одинокая жизнь? Но если так, почему же Шпенглер так страстно отдается изучению умер­ ших культур, отошедших миров! Очевидно потому, что он любит эти миры, эти культуры, и все еще не верит в иллюзионизм своей любви, мнящей владеть предметом, но владеющей только своею мечтою о нем. Романтик-иллюзионист, не разгадавший этой своей природы, вот пер­ вый облик Шпенглера, в котором психологически разрешимы проти­ воречия его книги, если акцентировать ее релятивистические мотивы. Но возможна попытка додумать Шпенглера до конца и в другом направлении, в направлении мистическом. Есть в «Закате Европы» одинокие, глухие места, в которых Шпенглер, оговариваясь, что здесь мистерия, боящаяся слов, говорит о мировой душе (игзеекпШт), от­ пускающей к жизни души вселенских культур и принимающей их об-

858 - Освальд Шпенглер и закат Европы ратно в свое лоно по свершении ими своих путей. В этой мировой душе все вечно пребывает; в ней и поныне живы потерянные траге­ дии Эсхила, не как созданные формы, не как телесные вещи, не для дневного сознания человечества, но как-то иначе, в какой-то неска­ зуемой, неразрушимой первосущности. Этими прозрениями Шпенг­ лер прокладывает, в сущности, путь к утверждению всего того, что он всячески отрицает, к утверждению единого человечества, единой ис­ тории и прозрачности всякого ты для всякого я. Пойди он этим пу­ тем — и все противоречия его системы разрешились бы в образе ми­ стика-гностика. Однако Шпенглер только видит этот путь, но идти им он не идет. Но Шпенглер вообще никуда не идет и никуда не ведет; он убеж­ денно стоит на перекрестке многих путей, стягивая в роковой узел сво­ его многомысленного существа все противоборствующие мотивы со­ временности. Он не только романтик-иллюзионист вчерашнего дня и не только мистик-гностик вечного дня человечества, он, кроме того, еще и современный человек, отравленный всеми ядами всеевропейс­ кой цивилизации. Разгадав с пророческой силой образ этой цивилиза­ ции как образ уготовленной Европе смерти, он в каком-то смысле все же остался ее мечом и ее песнью. Он верит, что в каждом собрании акционеров большого предприятия вращается несоизмеримо больше ума и таланта, чем во всех современных художниках, взятых вместе. Он мечтает о том, что его книга совратит не одного юношу с путей бессмысленного и невозможного ныне служения музам, превратив его в инженера или химика. Он твердо знает, что Европе осталось одно — смерть; что в Европе возможна только цивилизация и невозможна куль­ тура, и потому он каким-то своим римско-прусским вкусом к доблести воина и мужа требует от современного человека навстречу смерти от­ крытых объятий, безропотного служения цивилизации и полного воз­ держания от разлагающих душу смертника юношеских мечтаний, воз­ держания от искусства, философии, творчества. На три знакомых лица — романтика, мистика и человека совре­ менной цивилизации — расслаивается, таким образом, своеобразный образ Шпенглера при первой же попытке уничтожить противоречия его концепции. Это значит, что оригинальность Шпенглера как мыс­ лителя жива прежде всего противоречиями его мысли. Прекрасно чувствуя это инстинктом большого артиста, Шпенглер нигде в своей книге даже и не пытается логически выправить своих построений, разрешить основное противоречие того, что он утверж­ дает как скептик-релятивист и того, что он создает как интуитивистмистик. Книга его убежденно и глубокомысленно смотрит в душу читателя характернейшею некоординированностыо своих противоречий, как ра-

Ф. Сгпепун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 859 1 фаэлевский портрет сПп^Ыгагш смотрит в мир своими раскосыми гла­ зами. В этом ее своеобразная художественная правда, ее глубина и выра­ зительность.

II Дав общую характеристику Шпенглера как мыслителя и артиста, попробуем несколько ближе присмотреться к его изумительной по глу­ бине интуиции и техническому мастерству работе историка-физионо­ миста. Выберем с этой целью две наиболее завершенные работы Шпен­ глера, портрет аполлинической души Греции и души западно-европей­ ской культуры, по Шпенглеру— фаустовской души, и постараемся дать с них уменьшенные и схематизированные, но по возможности все же тщательные копии. Античная Греция — это расчлененное бухтами, реками и горами побережье, это изолированные тела островов Эгейского моря. Этот стиль материнского ландшафта таинственно передался сти­ лю всей античной культуры. Для древнего грека мир — сумма отдель­ ных тел, изолированных вещей. Того, в чем эти тела для нас находятся и чем они для нас объединяются, единого, бесконечного пространства, из которого, по Канту, можно отмыслить все тела, но которое нельзя перестать себе представлять, для античного человека просто не суще­ ствует. Для античного человека, для аполлинической души бесконеч­ ное пространство то, чего нет. Для него реальны только тела. Это так для античной математики и так для античного искусства. Пифагорейское число, лежащее в основе всех вещей, не что иное, как мера и пропорция, как чувственная плоскость античной статуи го­ лого человека. Античное число и античная скульптура означают страст­ ное обращение аполлинической души ко всякому «здесь» и «сейчас». Пафос дали, пафос бесконечности абсолютно чужд аполлиничес­ кой душе, потому античная математика никогда не могла бы принять концепции иррационального числа. Иррациональное число является расторжением связи между числом и телом и созданием связи между числом и бесконечностью. Поздний миф рассказывает о гибели чело­ века, открывшего иррациональное начало. Этот миф исполнен вели­ чайшего страха аполлинической души перед далью и бесконечностью. Страх дали постоянно мешал грекам расширять свои крохотные государства. Он постоянно держал их паруса недалеко от побережий. Открытого моря они не любили, как любили его египтяне и финикий­ цы. Они не строили дорог, боялись перспектив убегающих вдаль ал­ лей, как образа непонятной и враждебной им бесконечности.

860 Освальд Шпенглер и закат Европы В Афинах Перикла было запрещено распространять астрономичес­ кие теории. В них никогда не возвышалась обсервационная башня. Ни один из греческих философов не имел собственных мыслей о звезд­ ных мирах. Египетская, вавилонская, арабская культуры постоянно мучились над разрешением астрономических вопросов. Античный же человек все время жил без единого взора в бесконечное пространство, всецело сосредоточенный на своем евклидовском бытии. Что Земля — шар, повисающий в бесконечном пространстве, было не раз доказано греками. Уже Пифагор знал эту истину. Но мысль эта была чужда и враждебна аполлинической душе, и потому она упорно забывалась; ее забывали, потому что ее не хотели знать. Даль, бесконечность всюду и всегда враждебны аполлинической душе, потому что она строит свою математику без понятия простран­ ства, свою физику без понятия силы и психологию без понятия воли. Античные боги — идеальные человеческие тела; место их пребы­ вания видимый, географически реальный Олимп; культы связаны с определенными местностями; боги прежде всего боги городов, домов, полей. Догмы не важны: они живут в бесконечных просторах мысли. За искажение догмы античный закон никогда никого не преследовал. Важ­ ны и обязательны культы: видимости, чувственные акты. Характерно, что античность не знала богов звезд. Гелиос — поэтическая метафора, не больше. Бога Гелиоса не было; Гелиос не имел своего храма, своей статуи, своего культа. Так же и Селена не богиня луны. Отсутствие чувства пространства как образца дали — основная чер­ та античного искусства. Никогда ни в Коринфе, ни в Афинах, ни в Сикионе не было написано пейзажа с изображением гор, облаков, дали. Тема горизонта не тема античной живописи. Краски античной палит­ ры: черная, желтая, красная, белая — краски земли, тела, крови. Нет голубого, зеленого — красок дали, красок небес и зеленеющих полей. Не живопись, но скульптура — верховное искусство аполлинической души. Искусство, изображающее прежде всего уединенное тело, для которого границы мира совпадают с границами его самого. Как харак­ терно, что классическая античная скульптура уравнивает по пластичес­ кой трактовке лицо и тело, превращая лицо всего только в одну из ча­ стей тела, игнорируя в нем судьбу и характер, — эти феномены духов­ ной бесконечности, столь важные в искусстве Тициана, Рембрандта и Шекспира. Не знает античная скульптура и изображения зрачка. Зра­ чок превращает глаз во взор; но взор — это глаз, брошенный вдаль. Античность же боится дали. Античная скульптура одинокое тело. Взор же как бы общение скульптурного изображения со зрителем, общение в едином для обоих пространстве. Но античность не знает единого про­ странства, в котором находятся все тела, она знает только всегда инди-

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 861 видуальное пространство, живущее в каждом из тел. Законы скульпту­ ры аполлиническая душа естественно распространяет и на все другие виды искусств. Закон античной трагедии, закон единства времени, действия и ме­ ста сводится, в конце концов, к единству места, т. е. к закону пластиче­ ской статуарности. Античная сцена — плоская сцена; она боится глубины и не знает перспективного пейзажа в качестве задника. Отдельные сцены антич­ ной трагедии всегда задуманы как сменяющиеся фрески. Этой внеш­ ней статуарности строго соответствует статуарность внутренняя. Ан­ тичная трагедия, в отличие от трагедии Шекспира и всей новой траге­ дии, не трагедия характера, но трагедия ситуации. В ней герой не слага­ ется, но в сущности только раскрывается. Она требует от него не столько борьбы с судьбою, сколько последовательного поведения, определен­ ного идеалом душевной пластичности. Как античная этика она пропо­ ведует человека как статую и ценит возвышенный жест. Эдип, говоря о себе, неоднократно употребляет то же слово (упмб) сома, каким мате­ матики называют предметы своего изучения — тела. Он говорит, что оракул вещал его телу, что Креонт причинил зло его телу. Его трагичес­ кое самоощущение является ощущением себя как живой статуи, как прекрасного тела, которое судьба задумала разрушить. Античная кон­ цепция судьбы — концепция чисто евклидовская; она не означает не­ отвратимой логики внутреннего становления человеческого духа в борь­ бе с жизнью, но лишь внезапное вторжение в эту жизнь слепого жесто­ кого случая. Случай этот может отнять у героя трагедии жизнь, но он не властен над достоинством и красотой его последней позы, его и в смерти осуществимого еще пластического идеала. Не зная дали пространства и дали судьбы, античность не знает и третьей дали, дали времени. Она обходится без часов, и на ее фресках ни одна деталь не поможет определить зрителю высоты солнцестоя­ ния: нет тени, нет звезд, господствует вечный вневременный свет. Вне чувства времени нет и внутреннего строя заботы. В то время как египтяне бальзамируют своих покойников, греки сжигают своих мертвецов. Аполлиническая душа Греции — это телесность, статич­ ность, природность, законченность, это мир, чуждый всякой динами­ ке и истории, всякому порыву к бесконечному, безграничному и поту­ стороннему. *** Полную противоположность аполлинической душе древней Гре­ ции представляет собою умирающая ныне, по Шпенглеру, фаустовская душа западно-европейской культуры. Душа эта родилась в Х-м столе­ тии вместе с романским стилем в северных равнинах между Эльбой и

862 Осваяъд Шпенглер и закат Евро Тахо, что задолго до того, как в них вступила нога первого христиани­ на, жили тоской по бесконечности. Как вся культура Антики родилась из ощущения измеряемого тела, так из чувства бесконечного простран­ ства родилась культура фаустовской души. Не унаследованную антич­ ную геометрию углубил и продолжил Декарт, но независимо от нее со­ здал совершенно новое учение, порывавшее античную связь числа и тела и создававшее невозможную в аполлинической душе связь числа и бесконечности. Символический смысл декартовской геометрии тождествен, по Шпенглеру, с символическим смыслом кантовской трансценденталь­ ной эстетики. И тут и там ощущение бесконечного пространства как основы всего конечно существующего. И тут и там безграничный фау­ стовский порыв. Ощущение мира как совокупности тел естественно рождало поли­ теизм аполлинической культуры. Ощущение единого бесконечного пространства столь же естественно рождает монотеизм фаустовской души. В античности постепенное распыление богов: для римлянина Юпи­ тер Латиарский и Юпитер Феретрийский — два разных бога. В фаус­ товской душе, наоборот, постепенное собирание Бога. Чем больше со­ зревает фаустовский мир, тем определеннее меркнет магическая пол­ нота небесных иерархий. Ангелы, святые и три лица Божества посте­ пенно бледнеют в образе Единого Бога; ощущение Бога все больше сливается с ощущением бесконечного пространства, все крепче связы­ вается с ощущением бесконечного одиночества фаустовской души, за­ терянной в бесконечном пространстве. Образ дьявола тоже бледнеет. Еще Лютер запустил в него своею чернильницей, но протестантские богословы о дьяволе стыдливо умалчивают2. Он несовместим с одино­ чеством фаустовской души, с ощущением бесконечного пространства и Единого Бога; Единый Бог—одинокий Бог, при нем не мыслим дья­ вол как его сосед и собеседник. Ясно, что мироощущение фаустовской души не могло раскрыться в античном искусстве, в пластике, что оно должно было создать совер­ шенно иные формы эстетического самоутверждения: эти формы — формы контрапунктической музыки. Однако музыка фаустовской души не сразу нашла себя в великой европейской музыке: перед тем как зазвучать музыкой Глюка, Баха и Бетховена, она должна была прозвучать музыкой готических соборов, музыкой судьбы в портретах Рембрандта и Тициана. Еще Гёте, увидев Страсбургский собор, назвал готику застывшей музыкой5. Шпенглер подробно развивает это сравнение. Готический собор — весь музыкальный порыв к бесконечности. Музыкой беско­ нечности дышит взлет его башен, бег пилястр от главного входа к да-

Ф. Степун. Освальд- Шпенгяер и «Закат Европы» 863 лекому алтарю. Пространство под сводами готического собора дышит желанием разомкнуть эти своды, раздвинуть стены и. слить свое дыха­ ние с Божием дыханием единого бесконечного пространства. Своды го­ тического собора живут предчувствием той контрапунктической музы­ ки, что со временем вознесется к ним и замрет под ними. Орнамент готический отрицает мертвую субстанцию камня и, жутко перерождая растения в тела животных и людей, превращает линии в мелодии, фасады — в многочисленные фуги и тела статуй, в музыку складок. Живопись громадных цветных окон дематериализует массивы ка­ менных стен: образы ее словно повисают в просторах, дыша свободою звуков органа. Так раскрываются в готической архитектуре формы контрапунк­ тической музыки. Это утверждение для Шпенглера больше, чем удач­ ное сравнение. В нем основная эстетическая мысль Шпенглера, что раз­ граничивать искусства по материальным признакам и в связи с орга­ нами восприятия — явная методологическая незакономерность. Такой подход означает страшную переоценку техники и физиологии. Совер­ шенно незакономерное внесение природы в историю. Рисунки Рафаэля, представляющие собою линии и очертания, при­ надлежат, по Шпенглеру, к совершенно другому роду искусства, чем рисунки Тициана: пятна света и тени. Ватто объединяется Шпенгле­ ром с Бахом и Купереном и противополагается Рафаэлю. Инструментальная музыка и живопись после 1720 г. являются, по его мнению, поформетождественными искусствами: их формы т—фор­ мы аналитической геометрии. После бессильной попытки Возрождения задержать самостоятель­ ность эстетического воплощения фаустовской лущи, начинается углуб­ ленное развитие фаустовской живописи. Она решительно освобожда­ ется от опеки скульптуры и становится под знак полифонической му­ зыки, подчиняя искусство кисти стилю фуги. Фон как феномен дали, горизонта, как голос бесконечного про­ странства впервые становится содержанием пейзажной живописи. В полотнах Рембрандта, в сущности, вообще исчезает передний план. Облака. Античное искусство вообще не изображало облаков. Клас­ сическое возрождение трактовало их поверхностно-декоративно. У ве­ нецианцев Джорджоне и Веронезе начинаются, правда, постижения их символики. Но только нидерландцы возносят их изображение на под­ линно трагическую высоту. Парки барокко и рококо. Большие парки XVII столетия. Не тою же ли они исполнены тоскою, что и нидерландская живопись. «Рот1 с!е уие»4, откуда глазу открываются тоскою по бесконечности звучащие просторы, вот их внутренняя форма, их эстетический закон. К р о т 1 ее

864 Освальд Шпенглер и закат Европы уие, отсутствующему в садах Китая и парках Возрождения, но присут­ ствующему в светлых звуках пасторалей XVIII века, сбегаются все ал­ леи, волнующие душу своим перспективным сужением, своим быст­ рым свертыванием в окрыленную далями точку. Желание остаться наедине со своим Богом, наедине с бесконечным пространством — в этом тоска фаустовской души, которою дышит великое искусство Ленотра: парки рококо и барокко, воспетые Бодле­ ром, Верленом и Дроёмом, парки тоски по бесконечному, но и чувства близящегося конца, парки закатов и наступающих сумерек, скорбные, поздние парки медленно падающей и шуршащей под ногами листвы. Дали, просторы, горизонты — все это голоса бесконечности внеш­ ней; чем более, однако, вызревает фаустовская душа, тем страстнее от­ дается она чувству бесконечности внутренней, ощущению вечности. Портреты XVII столетия, прежде всего портреты Тициана и Ремб­ рандта, живут ощущением этой вечности, они изображают человека не так, как его изображала античность, не как внешнее, природное лицо, но как внутренне становящуюся личность. В портретах Рембрандта постоянно звучит великая тема судьбы человека. Они исполнены му­ зыки вечности. Портрет — характернейшая эстетическая категория фаустовского творчества. Фаустовский портрет всегда автопортрет. Все великие пор­ треты фаустовского искусства: Парсифаль, Фауст, Гамлет — исповеди, биографии, автопортреты. Исповедь была введена в церкви в IX столе­ тии. Окончательно установлена в 1215 году. XVIII столетие — эпоха дневников, писем, автобиографий, исповедей. Эпоха предельного по­ клонения фаустовского искусства от искусства апрллинической души. Нельзя представить себе автопортрета Скопаса и нельзя не мыслить нового искусства иначе, как в образе постоянно переписываемого ав­ топортрета фаустовской души. И все же портрет не высшее ее выявление. После открытия Ньюто­ ном и Лейбницем дифференциального счисления, этой глубочайшей формулы фаустовской души, умирают последние великие живописцы. В 1660 — Веласкес, в 1665 — Пуссен, в 1666 — Гальс, в 1669 — Ремб­ рандт, в 1681 — Рюисдаль и Лоррен. Ватто и Гогарт — уже падение. Почти одновременно в 1685 г. рождаются Бах и Гендель» вместе с кото­ рыми вырастают Стамиц, Корелли, Тартини и Скарлатти. Контрапун­ ктическая музыка расцветает в великое искусство фаустовской души. Куда же девает, однако, Шпенглер импрессионизм XIX столетия? Ответ его суров, но определенен — это эпизод, не идущий в счет. «Ма­ териализм мировых столиц продышал холодом над прахом мертвого искусства и вызвал позднее цветение живописи в пределах двух поко­ лений от Делакруа до Сезанна; живописи мертвой и холодной, отверг­ шей в пленэризме под именем "коричневого соуса" высокую символи-

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 865 ку бронзово-зеленых и коричневых тонов Грюневальда, Лоррена и Рем­ брандта, отдавшей свои силы изображению пространства не пережи­ того, но изученного и высчитанного, живописи, быть может, и возвра­ щающейся к природе, но только так, как возвращается к ней старик, сходящий в могилу». Музыка, и, прежде всего, быть может, музыка Баха остается, таким образом, непревзойденною вершиной фаустовского искусства. Уже с Бетховена начинаются признаки ее падения. Гендель был прав, обви­ няя Бетховена в неверии. Бетховен романтик, романтическая нерели­ гиозность всюду и всегда как в Александрии, так и в кругах Тика и Шлегелей была лишь утонченною религиозно-стилизованною формою тай­ ного неверия. По сравнению с Бетховеном Вагнер представляет собою еще более глубокую степень культурного с!есас1епсе'а Европы. В Трис­ тане умирает последнее фаустовское искусство — музыка. Смерть европейской музыки — верный симптом начала конца: ги­ бели европейской культуры, сопровождаемой расцветом цивилизации. Сущность всякой цивилизации в атеизме: в умирании мифа, в рас­ падении форм символического искусства, в замене вопросов метафи­ зики вопросами этическими и практическими, в механизации жизни. Все эти мотивы явно присутствуют в господствующих течениях совре­ менной мысли — в дарвинизме и социализме. Несмотря на провозглашенный Кантом примат практического ра­ зума, мироощущение Канта насквозь космично и метафизично. Не­ смотря на глубочайшее отрицание воли Шопенгауэром, его система всетаки насквозь этична; так как, хотя и отрицаемая, воля (принцип эти­ ки) все же лежит в основе его мироощущения. Задрапированная в тка­ ни кантианства и восточной мудрости система Шопенгауэра все же является предвосхищением дарвинизма. Борьба с природой и самоут­ верждение индивида, интеллектуализм как фактор этой борьбы, поло­ вая любовь как биологический интерес — все эти элементы дарвиниз­ ма явно присутствуют у Шопенгауэра уже в его «Воле в природе» 5 . В системе Шопенгауэра человек как бы сосредоточивается на самом себе. Дальше Шопенгауэра на путях цивилизации продвигается его уче­ ник Ницше. Отрицаемая Шопенгауэром воля к жизни является у Ницше объек­ том страстного утверждения. Еще живой у Шопенгауэра интерес к воп­ росам метафизики становится для Ницше предметом ненависти. Раз­ рыв Ницше с Вагнером — это последнее великое событие в духовной жизни Германии — означает со стороны Ницше предательство Шо­ пенгауэра Дарвину. В «Шопенгауэре-воспитателе»6 Ницше еще понимает жизнь как органическое вызревание; впоследствии он понимает ее как механи­ ческое взращивание, как борьбу за существование. 28 Падение священного Русского царства

866 Освальд Шпенглер и закат Европы Эта подмена смысла слова жизнь превращает Ницше в дарвинис­ та, которого договаривает Бернард Шоу, превращающий с мужеством безвкусия, не хватавшего Ницше, проблему развития человечества в разветвление проблемы животноводства. Так перерождается в философии XIX века идея великого порыва фаустовской души к бесконечному в программу бескрылого продви­ жения на бесконечных путях эволюции. В этом перерождении ре­ лигиозный вертикал фаустовской души, вокруг которого строилась и вращалась европейская культура, превращается в горизонтально рас­ положенную, атеистическую ось европейской цивилизации. Мертвою маскою фаустовкого пафоса дали смотрит на нас господствующая ныне вера в бесконечную эволюцию и социалистический прогресс. Вера эта — не вера: она только механический остаток умершей фау­ стовской веры в бесконечное пространство, в бесконечность време­ ни и судьбы. Слепы мечты о родстве христианства и социализма. Всякий дух гу­ манности и сострадания чужд социализму. В основе социализма лежит дурная бесконечность воли к власти во имя власти. В основе его лежит изуродованная фаустовская « а т Апгап§ \уаг ше Та!»7; не творчество, но труп творчества — мертвая работа. В социалистическом мире не будет творчества и не будет свободы. Все будут повелевать всеми, и все будут механически работать на всех. Силою природного закона будет всех давить и угнетать воля большинства. Так в странном оцепенении, в своеобразном китайском окостенении встретит высокоцивилизован­ ная Европа уже приближающуюся к ней смерть. * *»

Конкретизировав предложенными копиями шпенглеровских пор­ третов аполлинистической и фаустовской души его образ артиста-мыс­ лителя, мы должны еще дополнить этот образ более точным представ­ лением о форме, размерах и цельности всей выполненной Шпенгле­ ром работы. Шпенглер мистик, романтик и скептик, но Шпенглер не импресси­ онист. «Закат Европы» — изумительное по цельности, емкости и кон­ структивности творение. В глубоком соответствии с убеждением авто­ ра, что подлинно фаустовское искусство—контрапунктическая музы­ ка, его книга, эта последняя возможная философия умирающей Евро­ пы, поставлена им под знак формы контрапункта. В ней три основных темы: тема истории как физиономики, тема отдельных культур — индусской, египетской, арабской, аполлинической, фаустовской и отчасти китайской — и тема скорбной аналогии их круговращения от весны к зиме, от культуры к цивилизации, от жизни к смерти.

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 867 Не составляя мертвого содержания искусственных глав, темы эти, как нити живой музыкальной ткани, все время звучат сквозь все главы, по очереди уступая друг другу первенство голосоведения, по очереди пропадая в немой глубине книги. Тема трагической судьбы каждой куль­ туры, тема предопределенного в ней круга: весна, лето, осень, зима про­ водится Шпенглером сквозь души всех культур и зорко выслеживается им во всех разветвлениях человеческого творчества и природного бы­ тия — в религии, философии, искусстве, науке, технике, быте и пейза­ же. Из всех получающихся, таким образом, аналогий, параллелей, свя­ зей, перекличек и противоположностей вырастает, в конце концов, бесконечно сложный и богатый, строгий и стройный мир «Заката Ев­ ропы», этого пантеона истории, украшенного одинокими статуями и пышными фресками скорбной шпенглеровской физиономики. III Закончив передачу содержания и образа «Заката Европы», будет, думается, не лишним поставить вопрос об объективности этой пере­ дачи, так как только при условии ее наличности осмыслены все даль­ нейшие рассуждения по поводу книги. Я рассматриваю мое изложение «Заката Европы» как эскиз к порт­ рету Шпенглера. Проблема портрета — проблема двойного сходства. Всякий порт­ рет должен быть похож не только на свой оригинал, но и на подписав­ шегося под ним автора. Проблема портрета есть потому, с психологи­ ческой точки зрения, проблема встречи в одном эстетическом образе двух человеческих душ. Эстетическое благополучие такой встречи пред­ полагает между встречающимися душами наличие предустановленной гармонии, ощущаемой всяким портретистом как любовь к портрети­ руемому им лицу. Присутствие в портрете живых следов такой любви есть, в виду объективной природы любви, единственная возможная гарантия объективности портрета. Всякое требование иных гарантий означает обнаружение методологического дилетантизма. Для тех же, кто считает любовь началом искажающим и иллюзорным, проблема объективности вообще неразрешима. Думаю, что в моей передаче книги Шпенглера должны чувствовать­ ся следы любви к нему. Думаю потому, что передача эта должна счи­ таться объективной, хотя и знаю, что она явно окрашена личным от­ ношением к Шпенглеру и потому, быть может, исполнена многих не­ точностей. Но разве точные фотографии объективнее хотя бы и сти­ лизованных портретов? В дальнейшем меня интересуют три вопроса.

868 Освальд Шпенглер и закат Европы Оригинален ли Шпенглер, прав ли он и в чем причина успеха его книги, т. е. каково его симптоматическое значение? Оригинален ли Шпенглер? Если оригинальность мыслителя (я же сейчас говорю прежде всего о мыслителе Шпенглере) измерять несхо­ жестью его отдельных и прежде всего основных мыслей с мыслями, высказанными еще до него, то за философской концепцией «Заката Европы» нельзя будет признать высокой оригинальности. Слишком ясен ее философский генезис и слишком явно перекликается она с це­ лым рядом современных философских явлений. Главное явление, очевидно, очень глубоко пережитое Шпенглером, — это влияние Гёте. Сколько ни билась европейская мысль над определени­ ем гётевского миросозерцания, миросозерцание Гёте все еще не опре­ делено. Не определено потому, что оно не определимо, неопределимо потому, что в отношении его верны решительно все определения. Вся­ кое миросозерцание представляет собою результат созерцания мира с определенного наблюдательного пункта, а потому неизбежно и иска­ жение картины мира его преломляющей перспективностью. Гениаль­ ность Гёте в отсутствии такого постоянного наблюдательного пункта. Каждое явление он созерцает как бы приблизившись к нему, как бы проникнув в его сердце. Отсюда та единственная глубина гётевского созерцания обликов мира, что органически не переносит стесняющих границ никакого определенного миросозерцания. То, что дано Гёте, того хочет Шпенглер. Он, в сущности, не хочет философии и миросозерцания; он хочет голого созерцания мира, ника­ ким мнением не искаженного образа. Его требование, чтобы историкфизиономист изъял бы из себя современного человека и созерцал бы историю, как горную цепь на горизонте, взором беспристрастного бо­ жества, — требование гётевской объективности, объективности гётевских глаз. Чистым гётеанством дышит и главная идея Шпенглера, идея морфологизирующей физиономики. В сущности, она представляет со­ бою не что иное, как результат переноса гётевского метода созерцания живой природы на историческую жизнь. Такое рождение физиономики из глубин гётевского отношения к природе своеобразно сказывается внут­ ри шпенглеровской концепции роковою для Шпенглера невозможнос­ тью увести творимую им историю от образа природы. Анализируя исто­ рическое познание, Шпенглер невольно антикизирует его, т. е. согласно его же собственному пониманию античности возвращает свою историю вспять к природе. Это становится вполне ясным при сопоставлении шпенглеровской концепции истории, концепции рокового крушения каждой исторической души над бездною ждущей ее смерти, с драмати­ ческим построением христианской философии истории. Итак, ясно, что гётевский интуитивизм был главною моделью шпен­ глеровской физиономики. Разница только в том, что Шпенглер, как

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 869 безусловный романтик, явно перенес свой интерес с природы на исто­ рию. Но история не переносит того равнодушно-справедливого к себе отношения, которое не оскорбляет природы; потому она и отомстила Шпенглеру тем, что обязала его к глубоко минорной транскрипции светоносного гётеанства. Второе решающее влияние — безусловно ис­ пытанное Шпенглером — влияние Ницше. Если у Гёте Шпенглер заимствовал метод, то Ницше дал ему его главную тему, тему европейского «сксас1епсе'а», тему цивилизации и гибели. Но если отношение Шпенглера к Гёте есть положительная за­ висимость, то с Ницше Шпенглер глубоко связан формулой противо­ положности и, поскольку это возможно для Шпенглера, формулой про­ тивоборства. Оба чувствуют, что корабль гибнет, но Ницше жаждет спасения, а Шпенглер ждет гибели, Ницше одержим безумною мечтою взрастить у себя за спиною крылья, улететь самому и унести на себе душу гибнущего человечества. В этой вере в чудо — христианский па­ фос антихриста Ницше. Его трагедия только в том, что он не видит, что для людей христианского пафоса это чудо уже свершено Христом. Иной пафос у Шпенглера. Пафос капитана на вышке гибнущего ко­ рабля: ни на что не надеяться, до конца делать свое дело и мужественно пойти ко дну. У Ницше пафос подвига, у Шпенглера пафос позы в том высоком смысле, в котором он применяет этот термин к героям ан­ тичной трагедии. Но Шпенглер связан не только с такими вершинами, как Гёте и Ницше. В постановке проблемы культуры и цивилизации он созвучен с целым рядом так глубоко презираемых им профессоров философии, с Зиммелем, Эйкеном, Коном, Эвальдом. Все эти ученые и целый ряд других много писали в последнее вре­ мя по вопросу культуры и цивилизации. О русской философии не при­ ходится и говорить, она вся от Ивана Киреевского до Владимира Соло­ вьева и Льва Толстого посвящена вопросу обезбоженья европейской куль­ туры, т. е. вопросу европейской цивилизации. Можно без преувеличе­ ния сказать, что вряд ли мыслим современный философ, неравнодушный к вопросам философии истории, которому вопрос культуры и цивили­ зации не казался бы ее главным вопросом. Оскудение религиозного чувства, распад монументальных форм искусства во всяческого рода импрессионизме и эстетизме, утрата орга­ нического чувства бытия, бесконечный проблематизм жизни, подме­ ненной россыпью мертвых переживаний, обезличенье человека меха­ низмом, превращение его души в накипь его профессий, смерть нации в космополитизме — вот задолго до Шпенглера указанные черты пере­ рождения культуры в цивилизации. Не нова и основная метафизическая мысль Шпенглера. Его убеж­ дение, что души культур свершают каждая свой одинокий круг, кружат

870 Освальд Шпенглер и закат Европы каждая над своею собственною смертью, не связанные друг с другом сквозным историческим процессом, не объединенные в единое чело­ вечество. Эту мысль еще в начале XVIII столетия высказывал и прочно обосновывал Вико, ее варьировал немецкий историк Рюккерт, пере­ давший ее Данилевскому, который в книге «Россия и Европа» теорети­ чески очень близко подходит к Шпенглеру. Трактовка противоположности природы и истории не как проти­ воположности двух миров, а как противоположности двух точек зре­ ния на единый мир также не может претендовать на безусловную ори­ гинальность; она очевидно представляет собою не что иное, как силь­ но упрощенную и как бы эмоционализированную главную мысль ме­ тодологии Виндельбанда и Риккерта. Не без участия Бергсона выработалось далее в Шпенглере его по­ нимание времени как направленности переживания и пространства, как мертвого времени. Можно было бы очень долго продолжать такое выслеживание со­ звучия Шпенглера с его предшественниками и современниками, и все же, если бы даже удалось доказать, что в «Закате Европы» нет ни одной безусловно новой мысли, оригинальность Шпенглера как философа не была бы поколеблена. Философия Шпенглера не метафизическое по­ строение и не научно-логическое исследование; она изумительно точ­ но явленное, новое в европейской душе переживание; она оригиналь­ на не как мысль, но как звук. Если такую философию не угодно назы­ вать философией, то о словах можно, конечно, не спорить. Оригинальность Шпенглера как философа культуры заключается в том, что он не принадлежит к тем мыслителям-позитивистам, которые склонны видеть в цивилизации наиболее совершенное лицо культуры, но не принадлежит и к тем религиозно настроенным философам, к ко­ торым принадлежат почти все русские мыслители, что видят в цивили­ зации маску умершей культуры. Для Шпенглера цивилизация — лицо, но не лицо жизни, а живое лицо смерти. Но смерть не имеет своего лица. В лице близкого умершего мы не можем оторваться не от лица смерти, а от лица умершей в нем жизни. В лице современной цивили­ зации Шпенглер бесконечно любит какой-то страстный предсмертный порыв европейской культуры, этот его душе, быть может, самый доро­ гой ее жест. Как всякий романтик, Шпенглер любит смерть как эстети­ ческое арпоп жизни. В этом смысле он любит и цивилизацию как скор­ бное арпоп культуры. Так разрешается, в конце концов, в пользу Шпенглера вопрос о его оригинальности. Но прав ли Шпенглер? Верны ли его утверждения, правильны ли его построения? Не окрылена ли его книга произвольным духом диле­ тантизма, есть ли в ней истина? Разрешение этого вопроса предопреде-

Ф. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» 871 лено для меня разрешением предыдущего. Как безусловная неориги­ нальность многих мыслей Шпенглера не доказывает неоригинальнос­ ти его философии, так же безусловное присутствие в «Закате Европы» многих логических неправомерностей и фактических неверностей не может поколебать его существенной истинности. Есть книги, в которых правильны все положения и верны все фак­ ты, но которые все-таки не имеют никакого отношения к истине, по­ тому что не имеют никакого отношения к духовному бытию, которых потому, в сущности, нет. Есть другие, перегруженные бытием, но освещенные с формально­ логической и позитивно-научной точки зрения произволом и само­ властием. К таким, не худшим книгам, принадлежит и «Закат Европы». В Греции просмотрен Дионис. В Ренессансе — Реформация, в искусст­ ве XIX века — французский роман. Религиозное мироощущение фаус­ товской души односторонне связано с протестантизмом, а оторванный от манчестерства и марксизма социализм — с государственным идеа­ лом Фридриха Великого и т. д. и т. д. Нет сомнений, что если исследо­ вание «Заката Европы» поручить комиссии ученых специалистов, то она представит длинный список фактических неверностей. Но нет со­ мнений, что этой комиссии будет правильно ответить за Шпенглера знаменитою фразою Гегеля «тем хуже для фактов» 8 . Перед тем как об­ винять Шпенглера в ненаучности и дилетантизме* надлежит продумать следующее: для Шпенглера нет фактов вне связи с его новым внутрен­ ним опытом, по-новому располагающим события и силы мировой ис­ тории. Это новое шпенглеровское расположение не субъективно, но только персоналистично. Это значит, что объективность этого распо­ ложения, негарантированная объективностью научно-логических ка­ тегорий, все-таки гарантирована духовною подлинностью внутренне­ го опыта Шпенглера. Это значит, что формально-логические и пози­ тивно-научные неверности шпенглеровской концепции должны быть поняты и оправданы в ней как гностически точные символы. Что бы фактически ни утверждал Шпенглер, он со своей точки зре­ ния, до конца отрицающей историю как науку и утверждающей, что каждый человек живет в своем собственном мире, остается всегда прав. Ведь для него факты — только биографы его внутреннего опыта. Об­ винение Шпенглера в субъективности осмыслено потому, только как заподазревание напряженности, подлинности, предметности и духов­ ности его внутреннего опыта. Во всяком другом смысле оно — методо­ логическое недоразумение и больше ничего. Итак, вопрос об истинно­ сти и объективности «Заката Европы» разрешается, в конце концов, в пользу Шпенглера. Нет сомнения, что если бы книга Шпенглера появилась до потря­ сений мировой войны и революции, она не имела бы в Европе и, преж-

872 Освальд Шпенглер и закат Европы де всего в самой Германии, и половины того шумного успеха, который очевидно выпал ей на долю. Ученые отнеслись бы к ней скептически, как к работе талантливого дилетанта, широкие же круги интеллиген­ ции никак не приняли бы пророчества о смерти. Пустым чудачеством прозвучала бы она может быть в самодовольной атмосфере европейс­ кой жизни, в атмосфере ее слишком бумажной культуры и слишком стальной цивилизации. Успех книги Шпенглера означает потому, ду­ мается, благостное пробуждение лучших людей Европы к каким-то новым тревожным чувствам, к чувству хрупкости человеческого бы­ тия и «распавшейся цепи времени», к чувству недоверия к разуму жиз­ ни и логике культуры, к обещаниям заносчивой цивилизации, к чув­ ству вулканической природы всякой исторической почвы. Ученая кни­ га Шпенглера — явный вызов науке. Этот вызов не мог бы иметь успеха в довоенной Германии, довоенной Европе. Успех этого вызова психоло­ гически предполагает некую утрату веры в науку как в верховную силу культуры, очевидно означает происходящий во многих европейских ду­ шах кризис религии науки. Возможность такого кризиса вполне объяс­ нима. Наука, эта непогрешимая созидательница европейской жизни, оказалась в годы войны страшною разрушительницей. Она глубоко ошиблась во всех своих предсказаниях. Все ее экономические и полити­ ческие расчеты были неожиданно опрокинуты жизнью. Под Верденом она, быть может, отстояла себя как сильнейший мотор современной жизни, но и решительно скомпрометировала себя как ее сознательный шофер 9 . И вот на ее место ученым и практиком Шпенглером выдвига­ ется дух искусства, дух гадания и пророчества, быть может, в качестве предзнаменования какого-то нового углубления религиозной мисти­ ческой жизни Европы. Как знать? Когда душу начинают преследовать мысли о смерти, не значит ли это всегда, что в ней пробуждается, в ней обновляется религиозная жизнь?

С. Франк КРИЗИС ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ Книга Шпенглера «Закат Западной Европы» есть, бесспорно, самая блестящая и замечательная — в буквальном смысле слова — книга ев­ ропейской литературы со времени Ницше, хотя далеко не самая глубо­ кая и плодотворная. Первое впечатление от нее просто ошеломляю­ щее; почти неисчерпаемое богатство мыслей, глубина постановки воп­ росов в связи с широтой захвата — трудно привести пример книги, столь же универсальной, — яркость образов, блеск ума, художествен­ ная энергия литературного выражения — все это сначала, при чтении первых же страниц книги Шпенглера, как-то гипнотизирует, чарует сознание и принудительно приковывает внимание. Впечатление при­ близительно такое, как если среди мрака северной зимней ночи вдруг засверкает освещенная разноцветными огнями живая, клокочущая гро­ мада водопада Иматры, или как если бы на стол нынешней убогой сто­ ловой-кухни вдруг была вывалена огромная груда самоцветных драго­ ценных камней. Постепенно, однако, при дальнейшем чтении и более упорном размышлении чувства и мысли читателя приходят снова в порядок, сила чарования слабеет, чему содействуют уже утомительные повторения одних и тех же, хотя и блестящих, переливов мысли, одно­ образие этой роскошной и утонченной духовной колоратуры; возни­ кает потребность в чем-то более простом и скромном, но и более проч­ ном и цельном в этой игре ума. Под конец, когда попытаешься спо­ койно и трезво подвести итоги, начинаешь сознавать незавершенность мыслей Шпенглера и даже более — их бесплодие. Сохраняешь благо­ дарное чувство к изумительному таланту автора, давшему нам прикос­ нуться к тем глубинам бытия, из которых бьет живой источник духов­ ного творчества, но испытываешь также, что сам автор лишь скользит вдоль этих глубин, а не прочно в них укоренен. В конце концов, книга Шпенглера — создание «упадочника», эпигона, наследника безмерно

874 Освальд Шпенглер и закат Европы богатой культуры, которую он тонко чувствует, но которая не живо творит его самого и продолжать которую он бессилен. Более чем от­ влеченное содержание его мыслей, непосредственное впечатление от собственной духовной личности автора убеждает нас в «закате» или, по крайней мере, в кризисе западной культуры. *** Основное философское миросозерцание Шпенглера может быть определено как исторический релятивизм. Все, чем живет, во что веру­ ет, что видит и сознает человек, — будь то религия или искусство, на­ ука или государственная жизнь, основные логические понятия и числа, законы природы и Бог, образы искусства и нравственные идеалы, про­ странство и время — все это, без исключения, есть лишь греза, «хоро­ шо упорядоченный сон» коллективной «души» определенной культур­ ной эпохи. С несравненной художественной яркостью изображает он, как «душа» культуры в определенный момент, пробуждаясь от хаоса и мрака «11г$ее1епшт'а» — из темных бессознательных глубин «перво­ душевности» — и озираясь на бытие, которое дано ей только как бес­ форменный и бессмысленный материал, начинает — гонимая искон­ ным страхом перед бытием и своей творческой мечтой — воплощать свое существо в мировых образах и грезах и тем творит не только свою собственную духовную жизнь в искусстве, религии, науке, обществен­ ности, но в ней и через нее свой мир — свое пространство и свое время, свои числа и свои логические отношения, своего Бога и свои законы при­ роды. Поэтому каждая «великая культура» имеет свой особый мир, свое­ образный и неповторимый. Не существует ничего «общечеловеческо­ го» — не только искусство, религия, нравственность у каждой культу­ ры свои особые, но не существует также ни чисел «вообще», ни истины «вообще», ни пространства и времени — все это коренным образом различно в каждой культурной эпохе, все это столь же разнородно по стилю, по принципу оформляющего единства, сколь разнородны, на­ пример, статуя Фидия и картина Пикассо. Можно установить только формальное сходство в законе развития каждой культуры: а именно, каждая культура имеет свое первое пробуждение, свою утреннюю зарю в лице своей наивной и смелой «готики» — не только в искусстве, но и в науке, религии, нравственности, общественности — свою зрелость и завершенность «классического периода» — свою преизбыточность знойной роскоши, уже близящейся к упадку, свое «барокко», свой стар­ ческий упадок и свою роковую смерть в лице «цивилизации», этого око­ стенения и помертвения культурного организма, так сказать, его стар­ ческого склероза. Прошедшая такой цикл культура умирает, погружа­ ется снова в темное растительное лоно хаоса «перводушевности», и на смену ей возникает из тех же недр новая младенческая культура, кото-

С. Франк. Кризис западной культуры 875 рой нет дела до старой, отжившей, которая не знает и не понимает ее и начинает опять заново творить свой мир, единственный и неповтори­ мый, свой собственный смысл и образ бытия. Этот художественно-исторический релятивизм наталкивается преж­ де всего на одно основное возражение, непреодолимое для всякого ре­ лятивизма. Возражение это, до банальности элементарное и на первый взгляд безжизненно-педантичное, все же убийственно для всякого ре­ лятивизма, и потому его приходится неустанно повторять. Оно сво­ дится к обнаружению противоречия между содержанием релятивизма и формальным смыслом его как определенного утверждения. Если все на свете без исключения относительно, то относительно и это утвер­ ждение относительности и, следовательно, «абсолютизм» вовсе не по­ бежден «релятивизмом». «Относительное» имеет смысл только в связи с «абсолютным» и вне этой связи теряет свой смысл. Это возражение де­ лает Рудин в одноименном романе Тургенева цинику Пигасову, легко показывая бессмысленность «убеждения», отрицающего всякие убежде­ ния1 ; и это возражение, несмотря на всю его «старомодность» и «баналь­ ность», всякая истинная философия, сознающая сама себя, будет не пе­ реставать противопоставлять всякому релятивизму и скептицизму, в ка­ кой бы утонченной и талантливой форме он ни возрождался. В отношении Шпенглера это основное возражение должно прежде всего приводить к уяснению противоречия, заключающегося между содержанием теории Шпенглера и самим фактом возможности такого синтезирующего обзора разных культур, который дан в его книге. Тео­ рия Шпенглера, последовательно проведенная, — теория замкнутости и отрешенности «душ» отдельных культур, их совершенной несравни­ мости, непроницаемости и непонятности друг для друга — опроверга­ ется лучше всего духовной личностью самого Шпенглера. Есть, значит, в глубине всех отдельных культур какая-то общая точка, что-то обще­ человеческое и вечное, в чем они все сходятся, — именно та сфера ду­ ховного творчества или культурного духа вообще, в которой живет мысль самого Шпенглера. Как бы различны, несходны, своеобразны ни были эти культуры, их последнее духовное единство доказывается, вернее сказать, реально обнаруживается вопреки всем рассуждениям и иллюстрациям Шпенглера в самом факте, что европеец ХХ-го века с любовью и чутким пониманием проникает в своеобразный дух индус­ ской и египетской, античной и арабской культур. Пусть сам Шпенглер пытается объяснить этот факт тем, что западная, «фаустовская», куль­ тура искони проникнута «историзмом» (в отличие, например, от ан­ тичной «аполлоновской» культуры, живущей мигом настоящего) и что в особенности переживаемая нами эпоха упадка этой культуры есть наиболее благоприятный момент для возникновения таких ретроспек­ тивных обзоров культур, — эти психологические доводы недостаточ-

876 Освальд Шпенглер и закат Европы ны, ибо не объясняют возможности подлинного осуществления таких замыслов. Таким образом, исторический релятивизм Шпенглера опроверга­ ется прежде всего живым ощущением общечеловеческого единства, ко­ торым веет от его книги, вопреки всем ее сознательным утверждени­ ям, и самоочевидным документом которого служит сама его книга. Это есть первое преодоление релятивизма, так сказать, в субъективной сфе­ ре носителя культуры, в области психологии культуры. Но за ним следует дальнейшее, более принципиальное преодоление релятивизма в объек­ тивной сфере самого духовного бытия, или — что то же самое — в обла­ сти философии культуры. Шпенглер набрасывает замысел философии культуры, или философии истории, которая должна служить заменой отвлеченной онтологии, должна быть осуществлением истинной, про­ никающей в последние глубины жизни философии. Этот ценный за­ мысел философии жизни в противоположность отвлеченной филосо­ фии — замысел, в котором Шпенглер совпадает с рядом глубоких и плодотворных течений современной мысли (укажу на Ницше, Бергсо­ на, Дильтея, Макса Шелера)* — ставит своей задачей проникнуть в су­ щество бытия истинно интуитивно, изнутри, через постижение глубо­ чайшего онтологического значения категорий человеческой духовной жизни. Но у Шпенглера этот замысел остается неосуществимым и, при его понятиях, совершенно неосуществимым. Мы ощущаем смутные, туманные, не проясненные черты новой метафизики, которые назре­ ли в духе Шпенглера, но затемнены и придавлены его историческим релятивизмом. Что это за «души культур», которые, пробуждаясь из недр безмолвия, творят целые миры и потом исчезают? Что такое есть то «иг$ее1епШт», из которого они выступают и в лоне которого вновь растворяются? И отчего при совершенном своеобразии и несходстве стилей тех грез или «миров», которые творятся этими душами, во всех этих мирах есть все же какое-то сходство основных содержаний — ибо во всех этих творческих грезах есть пространство и время, числа и ло­ гические отношения, Бог и мир, природа и душа? Почему же все-таки эти души, хотя грезят и по-разному, но все же один и тот же сон? Все эти вопросы рождаются непосредственно из философского замысла Шпенглера, как бы предполагаются им, но он сам не только не дает на них ответа, но и не может его дать, ибо дать их — значило бы постро­ ить положительную метафизику, которая, при всей неизбежной отно­ сительности своего осуществления, претендовала бы, как всякая мета­ физика, на абсолютное значение, т. е. была бы попыткой проникнуть в * См. статью Макса Шелера «УегякЪе етег РЬПояорЫе <1е5 ЬеЬепз» во вто­ ром томе его сборника статей под заглавием «Уоп 1Тпм1иг2 с!ег \УеПе», 19192. М. Шелер, кстати сказать, — мыслитель менее блестящий, чем Шпенглер, но гораздо более глубокий и плодотворный.

С. Франк. Кризис западной культуры 877 абсолютное, и значит, уже порвала бы путы релятивизма. Мысль Шпен­ глера оттого так чарует, его отдельные обобщения оттого так метки и проникают в существо предмета, что его творчество реально прикаса­ ется к тем глубинам, в которые заложены вечные и абсолютные корни человека и мира; но он боится в этом сознаться самому себе, он касает­ ся этих глубин лишь извне, с непосредственной художественной сим­ патией к ним и интуитивным чутьем их; поскольку же мысль его офор­ мляется и сознательно освещается, она блуждает по чисто внешней исторической поверхности человеческой жизни. Основная интуиция Гёте, к которой Шпенглер, по его собственным уверениям, примыка­ ет, — интуиция, для которой «все преходящее есть только символ» («А11е$ Уег§ап§1кпе 151 пиг ею С1екЬт$$»3) и все историческое и косми­ ческое волнение есть «вечный покой в Боге» («а11е$ Огап§еп, а11е$ К.т$еп 1$1 еу/§е Кип 1т Сои с1ет Неггп»4) — эта интуиция остается лишь за­ мышленной, но не осуществленной у Шпенглера. Философия истории, или философия культуры, проникающая в абсолютное существо бы­ тия, должна, напротив, постигать преходящие исторические формы лишь как внешнее выражение вечных и неизменных моментов жизни, как жизни самого абсолютного. Настоящая чуткость к исторически сво­ еобразному, совершенно конкретному, настоящее живое знание дос­ тигается не релятивизмом, не блужданием в хаосе изменчивости и раз­ розненного многообразия, а проникновением в абсолютное и вечное живое единство бытия и жизни, из которого впервые становится понят­ ной необходимость этого многообразия и этой изменчивости. Так реля­ тивизм Шпенглера и в этом философском смысле предполагает то един­ ство — здесь уже не психологическое, а онтологическое, — которое он пытается отрицать. Пафос его философии имеет в себе что-то незавер­ шенное; его творчество как-то нерешительно витает в промежутке меж­ ду блазированным5 эстетизмом, который — ни во что сам не веруя и ничего не творя — отдается художественному восприятию многооб­ разных форм чужого духовного творчества (или, в лучшем смысле, про­ никнут бессильным романтическим томлением по духовному богат­ ству) — и теми глубинами истинно мужественного, творящего фило­ софского духа, в которых открывается вечный и непреходящий смысл всего многообразия внешних форм жизни, а, следовательно, и их ко­ ренное внутреннее единство. Эта двойственность и незавершенность мысли Шпенглера сказыва­ ется и на его отношении к проблемам истории — самой жгучей и заман­ чивой теме современных философских исканий. Шпенглер исходит из вполне правильного и глубокого в своей основе замысла — преодолеть ходячую, банальную концепцию всемирной истории с ее плоским раци­ оналистическим оптимизмом, выражаемым в теории «прогресса», с ее убогим провинциализмом мысли, для которого вся грандиозная пол-

878 Освальд Шпенглер и закат Европы нота всемирно-исторической жизни имеет своим «назначением» дове­ сти человечество до современной европейской цивилизации с ее ребя­ ческим доверием к иллюзиям исторической перспективы, в силу кото­ рых исторически отдаленные тысячелетия сливаются в бессодержатель­ но-однородный и потому краткий период, а ближайшие к нам века выступают как что-то особенно многозначительное, богатое и потому длительное, и наконец, с основанной на всех этих предубеждениях наив­ ной и противонаучной схемой, в которой ряд тысячелетий древнего Востока совместно с античной культурой сжимаются в одну «древнюю историю», за которой следуют одно тысячелетие так называемых «сред­ них веков» и, наконец, несколько столетий западно-европейского «но­ вого времени». Этой «птолемеевской» исторической картине он про­ тивопоставляет свой гордый и, повторяем, в основе совершенно пра­ вильный замысел чисто объективной, независимой от позиции зрите­ ля и его субъективных оценок, «коперниканской» картины истории. Но к чему, собственно, сводится осуществление этого замысла? В бес­ конечном, темном, дремлющем и, в сущности, безжизненном океане человеческого бытия — того, что Шпенглер зовет «ИгзеекпШт» — от времени до времени, то там, то сям вспыхивают огоньки творящих духовных сил, понемногу разгораются в яркие, разноцветные, огнен­ ные фонтаны культуры, постепенно истощаются, тускнеют и снова уга­ сают. Мы не понимаем ни связи между этими духовными огнями, ни общего смысла этого фейерверка; более того, ни связи между собой, ни смысла они не имеют. Идея судьбы, которую Шпенглер тонко про­ тивопоставляет как основную категорию исторически-жизненного по­ стижения идее «закона» как категории отвлеченного знания — эта идея судьбы оказывается совершенно неприменимой к человечеству, пото­ му что нельзя назвать «судьбой» бессвязный и бессмысленный ряд про­ буждений и замираний. Но, в сущности, не имеет судьбы и каждая от­ дельная культура, потому что роковой, неизменный, предопределен­ ный путь от младенчества через зрелость к старости и умиранию не есть судьба в духовном смысле слова; это — биологический закон при­ роды, а не осмысленное, определенное внутренними духовными сила­ ми, драматическое единство жизни. Мы опять наталкиваемся здесь на шаткость позиции Шпенглера, на какое-то неразрешенное колебание между внешним и внутренним подходом к истории. Замысел Шпенгле­ ра в известном смысле направлен на преодоление столь популярного в наше время внешнего историзма, как бессмысленной погруженности сознания в хаос чистой изменчивости и даже как идолопоклонничес­ кого культа этой изменчивости, — преодоление путем раскрытия сим­ волического вечного смысла истории. Но этот замысел разбивается об уже указанный исторический релятивизм Шпенглера, который есть плод старого, внешнего подхода к истории. У Шпенглера есть, в сущ-

С. Франк Кризис западней культуры 879 ности, только субстрат истории, как бы внутренняя материя истории в лице того 1)г$ее1епШт, в лоне которого таятся души культур и из кото­ рого они выходят, но нет внутреннего носителя, субъекта истории — никакого понятия, которое соответствовало бы, например, понятию «мирового духа» у Гегеля. А между тем вне этого или аналогичного ему понятия субъекта истории совершенно невозможно, недостижимо то подлинно-объективное историческое понимание, та универсальная ори­ ентированность в истории, которых добивается Шпенглер. Подобно тому, как внешнее наблюдение пространства дает нам всегда картину, искаженную иллюзиями перспективы, в зависимости от субъективной позиции самого наблюдателя, и ограниченную пределами внешне види­ мого горизонта, т. е. дает всегда «птолемеевскую», а не «коперниканскую» картину мира, так и внешний подход к истории с определенного вре­ менного места в ней самой неизбежно приводит к той же самой иллю­ зорности или субъективности. В лучшем случае можно, исходя и в том и в другом случае из наглядных представлений, дополнять чувственновидимое или переживаемое воспоминаемыми образами же иных от­ рывков пространства и времени; и тогда мы получаем как максимум достижимой здесь объективности, бессвязное множество отдельных, наглядно обозримых клочков пространства и времени. Едва ли не та­ ково то «объективное)», коперниканское воззрение на историю, кото­ рое дает нам Шпенглер. Для истинно-«коперниканского» исторического мировоззрения нужна совершенно иная установка сознания, подход к истории с той внутренней ее стороны, в которой она действительно имеет объективный центр, а это значит, ориентировка в истории с позиции ее сверхвременного единства. Тогда мы получаем непрерывность, единство, осмысленность истории не в форме иллюзорного представления ее уст­ ремленности или направленности на ту точку времени, в которой мы случайно находимся, и озаренности ее односторонним и субъективным светом этой случайной точки, а в форме устремленности ее к ее сверх­ временному смыслу и пронизанности ее единством этого объективно­ го, внутреннего и потому истинно всеобъемлющего света. История, с этой точки зрения, является нам, при всей случайности и смутной хао­ тичности ее внешних событий, необходимым осуществлением вечных возможностей или потенций, предуказанных самой неизменной при­ родой человека, драматическим изживанием целостного смысла чело­ вечества — изживанием, каждый момент которого имеет свою само­ довлеющую ценность и постигается из его связи с всеединством сверх­ временного бытия. Эта отнесенность всего частного к сверхвременному всеединству есть необходимое условие непрерывности или связности научного зна­ ния вообще, а такая связность есть основное требование даже самой обыденной, трезво-эмпирической научной мысли. В этом отношении

880 Освальд Шпенглер и закат Европы надо признать, что Шпенглер, в своих исторических конструкциях, как бы блестящи и подкупающи они ни были, делает шаг назад — с чисто формально-методической стороны — даже по сравнению с ходячими, ординарными историческими представлениями. Как бы односторонни, субъективны и поверхностны ни были обычные представления хода «мировой истории», во всяком случае они мыслят его как связное це­ лое и пытаются — худо или хорошо — проникнуть в связь или непре­ рывность, объединяющие прошлое с настоящим. С этой точки зрения, совершаемое Шпенглером раздробление того исторического процес­ са, который объемлет и объединяет так называемые эпохи «античнос­ ти», «средневековья» и «нового времени» на три совершенно разно­ родные, замкнутые в себе и отрешенные друг от друга культуры — «аполлоновско-античную», «арабско-магическую» и «западно-фаустов­ скую», содержит явное умаление и искажение уже достигнутого исто­ рического знания. Все, что он говорит об этих трех культурах, само по себе по большей части очень метко и очень верно, и мы невольно под­ даемся тонкости и глубине его интуиции. За всем тем остается явно неверной сама картина раздробленности целого европейской истории на эти три замкнутые культуры и исчерпанности его их последователь­ ной сменой. Сходное и внутренне близкое оказывается здесь разложен­ ным на совершенно разные и непримиримые между собой культур­ ные эпохи, в других отношениях глубоко разнородное искусственно сближается, а для многого вообще не остается места в этой схеме. Шпен­ глеру не удается нас переубедить, напр[имер], в том, что миросозерца­ ние Бл. Августина, которое, по его концепции, относится к магической «арабской» культуре, не содержит моментов того «фаустовского» том­ ления духа по бесконечности, которое, по Шпенглеру, впервые зарож­ дается в эпоху крестовых походов, или в том, что в известном смысле уже древний Гераклит полон этого «фаустовского» духа (в широком смысле, в каком этот термин употребляет Шпенглер). С другой сторо­ ны, он не может нас убедить в том, что Ренессанс не положил грани между Новым временем и так называемым «средневековьем», что раз­ личие между «магическим» человеком, скажем, девятого или десятого века и «фаустовским» человеком двенадцатого или тринадцатого века (между, напр[имер], Скотом Эриугеной и Данте) неизмеримо более велико и принципиально, чем различие, напр[имер], между Данте и Гёте (которые суть оба — представители «фаустовской» культуры). И наконец, что самое важное — весь блеск художественных интуиции Шпенглера бессилен убедить нас в том, что христианство, которое в его концепции вообще совершенно исчезает, как особое культурное на­ чало, и раздробляется между «арабско-магической» и «западно-фаус­ товской» культурами, — не было особым культурным началом, вне­ сшим в дух человечества какой-то новый момент (в чем бы его ни на-

С. Франк Кризис западной культуры 881 ходить и как бы его ни оценивать по существу). В конечном счете, ког­ да обдумываешь такие и им подобные натяжки и пробелы, начинаешь сознавать что-то неладное в самой идее «культурной эпохи», намечен­ ной у Шпенглера. Абсолютный характер этого понятия у Шпенглера, в силу которого в пределах одной культуры все окрашено единым сти­ лем, проникнуто единым духом и, наоборот, между разными культу­ рами не оказывается ничего общего, и самый переход от одной к дру­ гой выражен лишь через отмирание одной и зарождение другой, без всякой внутренней непрерывности — этот абсолютный характер идеи «культурной эпохи» начинает познаваться как предвзятая схема или, по крайней мере, как преувеличение. Он противоречит единству и не­ прерывности исторического развития. Очевидно, те исторические един­ ства, которые с таким блеском и яркостью интуиции намечает Шпенг­ лер в лице своих «великих культур», суть все же не единственные и не абсолютные деления истории, не какие-то замкнутые в себе и обособ­ ленные друг от друга острова в океане истории, а лишь относительные единства, наряду с которыми существуют и перекрещиваются с ними сближающие их между собой деления иного рода. Они суть не замкну­ тые и обособленные острова, а как бы великие волны исторического океана, которые соприкасаются одна с другой, часто сливаются в еще более широкие волны, часто сталкиваются с волнами иного измере­ ния, так что нарушается всякая четкость ритма в подъеме и упадке от­ дельных волн. Эта абсолютизация по существу относительных категорий—дань, которую релятивизм Шпенглера (как и всякий релятивизм) платит аб­ солютизму, который он тщетно пытается подавить, — особенно яв­ ственно сказывается в том, что религиозный дух культуры, не уклады­ вающийся в его схемы, оказывается у него совершенно затушеванным, оттесненным куда-то на периферию жизни. Он много и, как всегда, умно и тонко говорит о стилях различных культов и догматов, но соб­ ственно живое религиозное начало, как носитель и сила культурного творчества, у него совершенно отсутствует. Мы уже указывали, что хри­ стианство вообще исчезает у него, не находя себе места в его схемах; оно разрезывается пополам двойственностью между «магической» и «фаустовской» культурой; причем одна половина его сливается в куль­ турное единство с исламом, или с средневековым арабским пантеизмом, а другая половина растворяется в одно целое вместе с Ренессансом и даже эпохой просвещения и современным капитализмом. Точно также он признает и отчасти с большей тонкостью изображает индийскую, вави­ лонскую, египетскую, даже китайскую культуры, но культурно-истори­ ческая роль иудейского монотеизма даже не поминается у него. А меж­ ду тем, как бы кто ни относился к религии по существу, совершенно несомненно с чисто исторической точки зрения, что всякая культура

882

Освальд Шпенглер и зажат Европ

произрастает прежде всего из недр определенного религиозного духа. Этим мы затрагиваем другой существенный пробел творчества Шпен­ глера. Его исторические, как и его философские интуиции суть интуи­ ции художественные, эстетические; религиозной интуиции он лишен, а потому лишен и религиозно-исторического чутья. Где он говорит о религии, она является у него либо только в роли духовного материала, формируемого силами эстетического порядка, либо подменяется эсте­ тической метафизикой. Та сила, которая у него творит культуру, есть, собственно, художественная сипа духа; тот духовный порыв человечес­ кого духа, который творит статую и картину, музыку и поэзию, у Шпен­ глера творит также и Бога, и народный быт, и государственный поря­ док. Или, если Шпенглер намекает на силу более глубокого, целостного порядка — в указании на метафизический страх и метафизическую мечту в душе, творящей культуру, — то этот намек только остается намеком, а в осуществлении его идея целостного религиозного духа подменяется идеей художественного духа, который находит свое вы­ ражение и удовлетворение в пластическом формировании мировых образов. Религия — как, с другого конца, и наука — есть для Шпенгле­ ра только одна из духовных сфер, подчиненных творящему художе­ ственному началу, а не средоточие и глубочайший корень жизни и твор­ чества. В этом опять обнаруживается промежуточность позиций Шпен­ глера, наличность в нем чутья и внимания к тем глубинам жизни, в которых он сам внутренне и действенно не укоренен. Горячий, благо­ родный и тоскующий эстетизм — в этом заключена и сила, и слабость Шпенглера. *** Мы имеем теперь опорные точки для оценки если не центральной, то наиболее «боевой» и сенсационной темы Шпенглера — его учения о роковом «падении» или «закате» западной культуры. В сущности, уче­ ние это есть лишь вывод из его общих философских и философскоисторических концепций, приложение их к конкретному вопросу о судьбе последней из пережитых человечеством «великих культур» — западной культуры. Строго говоря, было бы вполне возможно принять изложенные выше основные посылки Шпенглера и не принимать этого вывода, именно, если внести поправки в его «меньшую» посылку — в характеристику «западной» культуры, в определение ее начала, ее рас­ цвета и заката. Во всяком случае, чтобы знать, чем мотивируется диаг­ ноз и прогноз Шпенглера «о закате западной культуры», надо выяс­ нить, что он разумеет под «западной культурой». Отчасти это ясно читателю уже из предыдущего. В противополож­ ность обычным историческим концепциям «западная культура» у Шпен­ глера не совпадает ни с культурой европейского запада в широком смыс-

С Франк. Кризис западной культуры 883 ле слова, как ее обычно выводят из римской культуры и западно-евро­ пейского Средневековья, ни с более узким понятием «новой» западной культуры, начало которой обыкновенно видят в Ренессансе и Рефор­ мации. Географическая Европа (из которой Шпенглер категорически исключает Россию) пережила, по Шпенглеру, три великих культуры: античную греко-римскую, закончившуюся около Р. X., арабскую, или «магическую» (в состав которой входит и первая стадия христианства, вплоть до крестовых походов), и «западную», или «фаустовскую», ко­ торая начинается в Х1-ХИ веке и заканчивается на наших глазах (ее окончательную гибель Шпенглер предвидит в течение текущего столе­ тия, приблизительно, к 2000 году). В противоположность античной «аполлоновской» культуре, дух которой есть погружение в единичное, в конкретную телесность, пафос ограниченности и пластической оформленности, жизнь в самодовлеющем настоящем, в противоположность сменяющей ее арабской, или «магической» культуре, существо кото­ рой лежит в ощущении тайны или духовного начала внутри конкрет­ ного, вещественного бытия (эту «магическую» культуру Шпенглер, по крайней мере, в вышедшем первом томе своей книги, характеризует лишь вскользь, недостаточно обстоятельно),—западная культура есть культура «фаустовская». В основе ее лежит интуиция бесконечности, жажда преодоления всего ограниченного и конкретно-наглядного, ос­ трое чувство временной длительности и изменчивости и интенсивное волевое напряжение. Крестовые походы, вызванные устремлением на­ рода вдаль, и готическая архитектура с ее устремленностью ввысь суть первые яркие ее выражения. Ренессанс, по Шпенглеру, не имеет для нее основополагающего значения: это есть только эпизод борьбы с готи­ кой, лишенный положительных идеалов, и уже в лице Микеланджело переходящий в барокко, в фаустовскую необузданность и безмерность, так сказать, трансцендентность духовных влечений. Свое высшее, ху­ дожественное выражение эта культура находит сначала в живописи ХУИ-го века у Рембрандта, растворяющего пластическую оформленность телесного бытия в неуловимую непрерывность светотени, а за­ тем, после неизбежного упадка живописи — в великой контрапункти­ ческой музыке ХУШ-го века, у Баха, Моцарта и Бетховена. Свое науч­ ное выражение эта культура находит в «фаустовской» математике XVII и XVIII в., в открытии Ньютоном и Лейбницем дифференциального ис­ числения и в процессе выработки чисто отвлеченного понятия числа, в создании идеи непрерывности и бесконечности, в противоположность конкретно наглядному и «телесному» числу античной культуры — в ма­ тематических открытиях Ферма, Эйлера, Лагранжа, Даламбера и после­ днего «великого математика» Гаусса — и в преодолении наглядной гео­ метрии Евклида. Аналогичное значение имеет западное естествознание: в лице Коперника открывается астрономическая бесконечность мира,

884 Освальд Шпенглер и закат Европы развитие физики и химии идет в направлении перехода от качествен­ но-наглядных античных понятий к понятиям отвлеченным и количе­ ственным. Высшее свое общественное выражение эта «фаустовская» культура получает в национальной монархии ХУП-ХУШ в. Во всех об­ ластях жизни мы имеем один и тот же процесс: контрапунктическая абсолютная музыка, новая живопись с бесконечностью перспектив и непрерывностью световых нюансов, дифференциальное исчисление и метагеометрия, отвлеченная математическая механика, растворяющая в себе физику и химию, трансцендентность национально-государствен­ ной идеи — все это проникнуто одним и тем же фаустовским духом. Эпоха наполеоновских войн, примерно около 1800 года, есть момент, с которого эта фаустовская культура клонится к упадку, переходит в омер­ твение «цивилизации». Культурное творчество иссякает, заменяясь тен­ денцией экстенсивного расширения (империализм). Большие города поглощают деревню, столица — провинцию, жизнь становится все бо­ лее однообразной и механической, идейный уровень понижается, искус­ ство полно старческого духа. Философия, как это было и в эпоху упадка античной культуры, становится преимущественно этикой, а позднее об­ щественная мысль подчиняется уже чисто экономическим мотивам. Фа­ устовский дух окончательно опознает себя (и вместе с тем свою тщету) в философии воли Шопенгауэра; «дарвинизм» превращает эту волю в хо­ зяйственно-биологическую «борьбу за существование», социализм — соответствующий античному стоицизму — утрачивает метафизическидуховный корень фаустовской культуры и преобразует ее в идею космо­ политического хозяйственного устроения (переход, символически пре­ дуказанный 2-й частью «Фауста» Гёте). Техническое преодоление про­ странства и времени, лихорадочная острота и напряженность чисто внеш­ ней жизни, телеграф и мировая журналистика, безыдейность столичного общественного мнения — суть признаки последнего, старческого вы­ рождения фаустовского духа. Ницше в последний раз открывает его тайну в понятии «воли к власти», Вагнер дает последнее, совершенно транс­ цендентное и проникнутое непрерывностью музыкальное выражение этого фаустовского томления. Последние научные идеи и открытия — принцип энтропии, предрекающий смерть вселенной, принцип отно­ сительности, растворяющий механико-математические основы косми­ ческого бытия в неуловимости, зыбкости, вечном трепете невообрази­ мого, почти духовного начала — суть последние, предельные выраже­ ния умирающего «фаустовского» духа, который перед смертью как бы подводит итоги своей мировой картины, узнает в ней самого себя и в этом последнем самосознании возвращается в то исконное лоно ду­ ховности, из которого он некогда исшел. Свой собственный истори­ ческий релятивизм Шпенглер считает последней и единственно адек­ ватной умирающему фаустовскому духу философией.

С. Франк Кризис западной культуры 885 Эта характеристика и история западной культуры, блестящая и яр­ кая, как все у Шпенглера, во многих деталях поражающая своей метко­ стью и проницательностью, страдает, по нашему мнению, одним ос­ новным недостатком, связанным с указанными выше дефектами фи­ лософской мысли Шпенглера и приводящим его, как мы убеждены, к все же ложному диагнозу и прогнозу. Конечно, самое уловление мо­ мента умирания западной культуры в явлениях «цивилизации» XIX века должно быть признано бесспорным. Эта идея Шпенглера, неслыхан­ ная по новизне и смелости в западной мысли, нас, русских, не поража­ ет своей новизной: человек западной культуры впервые осознал то, что давно уже ощущали, видели и говорили великие русские мыслителиславянофилы. От этих страниц Шпенглера, проникнутых страстною любовью к истинной духовной культуре Европы, которая вся в про­ шлом, и ненавистью к ее омертвению и разложению в лице ее совре­ менной мещанской «цивилизации», веет давно знакомыми, родными нам мыслями Киреевского, Достоевского, Константина Леонтьева. Это, конечно, не умаляет, а скорее даже увеличивает значение книги Шпен­ глера, ибо все подлинно-истинное, всякая настоящая, проникающая вглубь интуиция никогда не бывает абсолютно оригинальным достоя­ нием одного ума, а всегда находит себе отклик во многих умах и опи­ рается на некоторую традицию. Повторяем, спору нет: «запад», или «за­ падная культура», в каком-то смысле дряхлеет и умирает. Весь вопрос в том: в каком именно смысле или — точнее — какая именно «западная культура» умирает. И здесь, в ответе на этот вопрос, нам должна уяс­ ниться шаткость, неточность, в конечном счете ложность самого по­ нятия «западной культуры» у Шпенглера. Мы уже видели, что понятие «западной культуры» у Шпенглера со­ вершенно своеобразно, не совпадая ни с общепринятым широким по­ нятием ее как культуры, вырастающей на обломках античной, впиты­ вающей в себя ее дух вместе с духом христианства и объемлющей весь период времени от падения античности вплоть до наших дней, ни с бо­ лее узким понятием «новой» западной культуры, основанной на преодо­ лении «средневековья» и исторически исходящей из великих духовных движений Ренессанса и Реформации. Взамен обоих этих понятий Шпен­ глер строит свое собственное понятие «фаустовской культуры», которая, с одной стороны, объемлет в себе, как в едином неразрывном целом, позднее «средневековье» и новую историю, а с другой стороны — ис­ ключает из себя все первое тысячелетие христианской эры. И это поня­ тие возводится именно в значение замкнутого, самодовлеющего цело­ стного организма, который имеет единую (именно «фаустовскую») душу, живет единой жизнью и в наши дни близится к умиранию как целое. Нет надобности восстановливать ходячие, давно уже пошатнув­ шиеся в исторической науке понятия «средних веков» и «нового вре-

886 Освальд Шпенглер и закат Европы мени», чтобы заметить, по меньшей мере, чрезмерную абсолютность и упрощенность концепции Шпенглера. Уже тот отмеченный нами выше факт, что христианство оказывается у Шпенглера вообще отсутствую­ щим в роли фактора, определяющего культуру, и механически рассе­ кается на две части, будто бы не имеющие между собой во внутреннедуховном смысле ничего общего (именно на «магическое» и на «фаус­ товское» христианство), — говорит против этой концепции. Понятие «фаустовской» культуры принимает в связи с этим очень неясный ха­ рактер. Можно вполне согласиться, что в известном смысле этот «фау­ стовский» дух определяет собою новую европейскую культуру, начи­ ная с Ренессанса (напр[имер], с Леонардо да Винчи и даже уже с Пет­ рарки), (недаром легенда о докторе Фаусте идет именно из эпохи не­ мецкого Ренессанса), но чтобы готическая архитектура или поэзия Данте были выражением того же фаустовского духа — это более чем спорно, это просто неверно. Правда, что-то общее между этим куль­ турным творчеством позднего Средневековья и фаустовским духом всетаки есть, и мысль Шпенглера не абсолютно лишена основания. Но наряду с этим общим есть и что-то глубоко различное, и тут надо от­ дать себе ясный отчет как в том, так и в другом. Концепции Шпенглера мы можем здесь только противопоставить иное понимание истории западной культуры, не имея возможности подробнее обосновать его*. В эпоху так называемого позднего Средневековья, начиная примерно с ХП-ХШ веков, в европейской культуре намечается великий духовный сдвиг, в известном смысле определяющий собою все ее дальнейшее раз­ витие. В противоположность одностороннему аскетически-дуалисти­ ческому направлению, по которому— по причинам, оставляемым нами здесь без раскрытия — пошло религиозное развитие первого периода Средневековья, возникает великий замысел и великое влечение к оп­ равданию, религиозному осмыслению и озарению конкретных «зем­ ных» начал жизни — живой человеческой личности со всем богатством ее душевного мира, природы, рационального научного знания. Это есть попытка, не отрываясь от целостного духовного центра, преодолеть его замкнутость, распространить его лучи на всю конкретную периферию жизни. В Франциске Ассизском, в живописи Фра Анджелико и Джотто мы имеем яркие проявления этого духа. Величайшее, самое глубокое и целостное свое выражение он получает у Данте. «Ука пиоуа»6 Данте есть луч света, открывающий совершенно новый мир, истинно новую жизнь, какой она могла бы быть, какой она должна быть. Величайшее научное выражение этот дух получает позднее, в XV веке, в великой философской системе Николая Кузанского, которая предвосхищая все основные идеи позднейшей науки — коперниканское мировоззрение, * Считаем нужным указать, что в этом понимании мы сходимся с одним из самых выдающихся русских историков западной культуры — с Л.П. Карсавиным.

С Франк. Кризис западной культуры 887 новую математику и математическое естествознание, дифференциаль­ ное исчисление и все основные устремления позднейшей обществен­ ной нравственной мысли, вплоть до идеи народоправства, — с величай­ шей естественностью вмещает их в целостное, глубоко-органическое и традиционное религиозно-духовное миросозерцание. Это сочетание ве­ личайшей духовной свободы с глубочайшей непосредственностью и орга­ нической укрепленностью в духовной почве, сочетание, которое изум­ ляет нас в особенности в Данте и в Николае Кузанском, длилось недо­ лго. По причинам, которые лежат в таких глубинах творящего духа, что их, быть может, вообще нельзя анализировать и выразить в опре­ деленных понятиях, эта великая попытка не удается. В глубинах духа совершается какой-то надлом; он отрывается от корней, прилепляю­ щих его к его духовной почве, связывающих его с объединяющим центром духовного света. Стоит сравнить, например, Данте уже с Пет­ раркой или Фра Анджелико с Боттичелли и Леонардо, или Николая Кузанского с его учеником и последователем Джордано Бруно, чтобы непосредственно увидеть, что здесь случилось что-то роковое и не­ поправимое, что духовная свобода куплена здесь какой-то очень доро­ гой ценой. С этого момента начинается то, что называется Ренессан­ сом или — что то же — «новой историей». Фауст в своем порыве изве­ дать всю жизнь, слиться со всей вселенной, отчаявшись в возможности сделать это силой своего целостного духа, внутренне связанного с Бо­ гом, продал свою душу дьяволу. Жизнь расцветает пышным цветом, развивается свободная наука, овладевающая миром, свободная лич­ ность начинает перестраивать весь мир по-своему, но корни этого рос­ кошного цветка засыхают и понемногу отмирают. Отсюда неизбежное томление духа, подлинно фаустовская тоска, сопровождающая это бле­ стящее развитие. В XVIII веке философия окончательно обездушивает мир и жизнь, но именно на рубеже XVIII и XIX веков — в тот момент, который Шпенглер считает началом умирания западной культуры, — начинается кризис реакции против этого духа «новой истории». Ог­ ромное потрясение Великой французской революции было главным толчком к ней. Величайшим выразителем этой реакции против обездушения жизни и томления по новой духовности был Байрон. В ро­ мантике и немецком идеализме мы замечаем не одну лишь тоску по духу, но и начало истинного его воскрешения. С тех пор это течение, медленно и с трудом пробиваясь сквозь толщу более поверхностных сил, ему противодействующих, и по временам как будто исчезая с по­ верхности исторической жизни, подземной струей доходит до наших дней и образует теперь самую глубокую и духовно-влиятельную силу внутреннего идейного творчества. Правда, общественное развитие еще более столетия идет по инерции, по направлению, по которому его погнала сила «ренессанса» и «новой истории», но оно уже давно лише-

888 Освальд Шпенглер и закат Европы но подлинного духовного творчества, которое его изнутри питало бы. Даже социализм, как идейное движение, имеет двойственные истоки: будучи, с одной стороны, последним завершением рационалистичес­ кого свободомыслия, продолжая дело Руссо и Бентама, он, с другой сто­ роны, коренится в романтике Сен-Симона (т. е. Жозефа де Местра) и в гегелевском замысле органического идеализма. Величайший объектив­ ный трагизм переживаемой нами эпохи состоит в том, что поверхность исторической жизни залита бушующими волнами движения, руково­ димого духовно отмирающими силами Ренессанса, а в глубинах жиз­ ни, еще совершенно бездейственно и уединенно, назревают истоки нового движения, которому, быть может, суждено сотворить новую культуру, искупив основное грехопадение Ренессанса. Таким образом, несомненная «гибель западной культуры» есть для нас гибель лишь одного ее течения, хотя и объемлющего несколько веков. Это есть конец того, что зовется «новой историей». Но этот конец есть вместе с тем и начало, эта смерть есть одновременно рождение. И здесь книга Шпенглера опять самым фактом своего возникновения и необычайного успеха свидетельствует против его теории. Здесь мы сно­ ва наталкиваемся в иной связи на коренную противоречивость этой кни­ ги. Каким образом умирающий дух, дух омертвелой цивилизации мог оказаться столь чутким и глубоким ценителем и знатоком культуры? Казалось бы, дух «цивилизации» способен творить только теорию тех­ нического прогресса и должен не понимать и презирать всякую духов­ ность, искусство и религию. Или, если случайно среди этого умирающе­ го духа нашлась запоздалая личность, понимающая то, что уже недо­ ступно коллективному духу, то очевидно, что ее мысли должны были бы пройти бесследно, не встретив живого отклика. В действительности книга Шпенглера была ощущена этим «умирающим» западом как крупное и важное событие его духовной жизни. Понятно почему: не возвещая ни­ чего нового, будучи проникнута пессимизмом и скептицизмом, эта книга, напоминая современному человечеству об истинных духовно-истори­ ческих силах культуры, идет навстречу его пробуждающейся жажде под­ линного, культурного творчества, его стремлению к духовному возрожде­ нию. Старое «возрождение» изжито и умирает, уступая место новому возрождению. Человечество — вдалеке от шума исторических собы­ тий — накопляет силы и духовные навыки для великого дела, начатого Данте и Николаем Кузанским и неудавшегося благодаря роковой исто­ рической ошибке или слабости их преемников. То, что переживает в ду­ ховном смысле Европа, есть не гибель западной культуры, а глубочай­ ший ее кризис, в котором одни великие силы отмирают, а другие нарож­ даются. И мы кончаем тем, с чего мы начали: если не самым глубоким и плодотворным, то, во всяком случае, самым замечательным и ярким симптомом этого кризиса является книга Шпенглера.

Николай Бердяев ПРЕДСМЕРТНЫЕ МЫСЛИ ФАУСТА Судьба Фауста — судьба европейской культуры. Душа Фауста — душа Западной Европы. Душа эта была полна бурных, бесконечных стремлений. В ней была исключительная динамичность, неведомая душе античной, душе эллинской. В молодости, в эподу Возрождения и еще раньше, в Возрождении средневековом, душа Фауста страстно ис­ кала истину, потом влюбилась в Гретхен и для осуществления своих бесконечных человеческих стремлений вступила в союз с Мефистофе­ лем, с злым духом земли. И фаустовская душа постепенно была изъе­ дена мефистофелевским началом. Силы ее начали истощаться. Чем кончились бесконечные стремления фаустовской души, к чему приве­ ли они? Фаустовская душа пришла к осушению болот, к инженерному искусству, к материальному устроению земли и материальному господ­ ству над миром. Так кончается вторая часть Фауста. Ет 5итрГг1еЬ1 а т СеЫг§е Ып, Уегре51е1 аИез хсЬоп Еггипдпе; Реп Гаи1еп Р&Ы аисЬ аЬг1шеЬп, Баз 1е1г1е \\гаг'<к$ Н6сЬ$1еггип§пе, ЕгоЯпЧсЬ Каите у!е1еп МШюпеп, №сЬ1 51сЬег г\уаг, <1осЬ 1Ьа(1§ — Гге! ги \уоЬпеп'. Так кончаются в XIX и XX веке искания человека новой истории. Гёте гениально предвидел это. Но последнее слово у него принадлежит мистическому хору: А11е5 Уе^ап^ИсЬе Ы пиг ет С1е1сЬп155; и&& ипгшап^НсЬе ШегтокГзЕге1§ш55;

890

Освальд Шпенглер и закат Европы Эая ШЪехсЬгейэНсЬе, №ег 1$('$ §е1Ьап; Бах Ет%-У^е'А>ИсЪе ТлеЫ ип5 Ыпап2.

И осушение болот лишь символ духовного пути Фауста, лишь оз­ наменование духовной действительности. Фауст в пути своем перехо­ дит от религиозной культуры к безрелигиозной цивилизации. И в без­ религиозной цивилизации истощается творческая энергия Фауста, уми­ рают его бесконечные стремления. Гёте выразил душу западно-евро­ пейской культуры и ее судьбу. Шпенглер в своей волнующей книге «Бег 17п1егдап§ де$ АЪепшапс!е$» возвещает конец европейской культуры, окончательный ее переход в цивилизацию, которая есть начало смер­ ти. «Цивилизация — неотвратимая судьба культуры». Книга Шпенгле­ ра имеет огромное симптоматическое значение. Она дает ощущение кризиса, перелома, конца целой исторической эпохи. Она говорит о большом неблагополучии Западной Европы. Мы, русские, уже долгие годы оторваны от Западной Европы, от ее духовной жизни. И потому, что нам закрыт доступ в нее, она представляется нам более благопо­ лучной» более устойчивой, более счастливой, чем это есть в действи­ тельности. Еще до мировой войны я очень остро ощутил кризис евро­ пейской культуры, наступление конца целой мировой эпохи и выра­ зил его в своей книге «Смысл творчества». Во время войны я написал статью «Конец Европы», в которой выразил мысль, что начинаются сумерки Европы, кончается Европа как монополист культуры, что не­ избежен выход культуры за пределы Европы, к другим материкам, к другим расам. Наконец, два года тому назад я написал этюд «Конец Ренессанса» и книгу «Смысл истории. Опыт философии человеческой судьбы», в которых определенно выразил идею, что мы переживаем конец новой истории, изживаем последние остатки ренессансного пе­ риода истории, что культура старой Европы склоняется к упадку. И потому я читал книгу Шпенглера с особенным волнением. В нашу эпоху, на историческом переломе, мысль обращается к проблемам фи­ лософии истории. То же было в эпоху, когда Бл. Августин сознавал свой первый опыт христианской философии историю Можно предвидеть, что философская мысль отныне будет заниматься не столько пробле­ мами гносеологии, сколько проблемами философии истории. В «Бхагавад-Гите» откровение происходит во время боя. Во время боя можно решать последние проблемы о Боге и смысле жизни, но трудно зани­ маться гносеологическим анализом. И в наше время мысль работает во время боя. Мы живем в эпоху, внутренне схожую с эпохой эллинис­ тической, эпохой крушения античного мира. Книга Шпенглера — за­ мечательная книга, местами почти гениальная, она волнует и будит

Николай Бердяев. Предсмертные мысли Фауста 891 мысль. Но она не может слишком поразить тех русских людей, кото­ рые давно уже ощутили кризис, о котором говорит Шпенглер. *** Шпенглер может произвести впечатление крайнего релятивиста и скептика. Даже математика для него относительна. Существует антич­ ная аполлоновская математика — математика конечного, и европей­ ская фаустовская математика — математика бесконечного. Наука не безусловна, не абсолютна, она есть лишь выражение душ разных куль­ тур, разных рас. Но, в сущности, Шпенглера нельзя причислить ни к какому направлению. Ему совершенно чужда академическая филосо­ фия, он ее презирает. Он прежде всего своеобразный интуитивист. И в этом он родствен духу гётевского созерцания. Гёте интуитивно созер­ цал первофеномены природы 3 . Шпенглер интуитивно созерцает исто­ рию, первофеномены культуры. Он, также как и Гёте, символист по своему миросозерцанию. Он отказывается мыслить отвлеченными по­ нятиями, не верит в плодотворность такого мышления. Ему совершенно чужда всякая отвлеченная метафизика. От мертвящего методологизма и гносеологизма, в который выродилась некогда великая германская мысль, от болезненной и бесплодной рефлексии обращается Шпенг­ лер к живой интуиции. Он бросается в темный океан исторического бытия народов и проникает в души рас и культур, в стили эпох. Он порывает с эпохой гносеологизма в философской мысли, но не пере­ ходит к онтологизму, не строит никакой онтологии и не верит в воз­ можность онтологии. Он знает лишь бытие, явленное в культурах, от­ раженное в культурах. Первооснова бытия и смысл бытия остаются для него закрытыми. Морфология истории для него — единственная воз­ можная философия. У него нет даже философии истории, а исключи­ тельно — морфология истории. Все истины, истины науки, филосо­ фии, религии — для Шпенглера только истины культуры, культурных типов, культурных душ. Истины математики — символы разных сти­ лей культурных душ. Такое отношение к познанию и бытию характер­ но для человека поздней, закатной культуры. Душа человека в эпохи культурного заката задумывается над судьбой культур, над историчес­ кой судьбой человечества. Так всегда бывало. Такая душа не интересу­ ется ни отвлеченным познанием природы, ни отвлеченным познани­ ем сущности и смысла бытия. Ее интересует сама культура и все — лишь в культуре отраженное. Ее поражает умирание некогда цветущих куль­ тур. Она ранена неотвратимостью судьбы. Шпенглер очень произво­ лен, он не считает себя связанным никакой общеобязательностью. Он прежде всего — парадоксалист. Для него, как и для Ницше, парадокс есть способ познания. В книге Шпенглера есть какое-то сходство с кни­ гой гениального юноши Вейнингера «Пол и характер», несмотря на все

892 Освальд Шпенглер и закат Европы различие тем и духовной настроенности4. Книга Шпенглера — столь же замечательное явление в духовной культуре Германии, как и книга Вейнингера. По широте замысла, по размаху, по своеобразию интуи­ тивного проникновения в историю культур, книгу Шпенглера можно еще сопоставить с замечательной книгой Чемберлена «01е СгипсИа^еп <1е5 ЫеипхеЬтеп 1аЪгпипс?е11$». После Ницше — Вейнингер, Чемберлен и Шпенглер — единственные, подлинно оригинальные и значитель­ ные явления в германской духовной культуре. Подобно Шопенгауэру, Шпенглер презирает профессоров философии. Он дает очень произ­ вольный перечень ценимых им писателей и мыслителей, значитель­ ных, по его мнению, книг. Это люди очень разного духа. Но все они имеют отношение к принципу воли, к жизни и воли к могуществу, все обозначают кризис культуры. Это — Шопенгауэр, Прудон, Маркс, Р. Вагнер, Дюринг, Ибсен, НиЦше, Стринберг, Вейнингер. Пессимист ли Шпенглер? На многих книга его должна произвести впечатление са­ мого безграничного пессимизма. Но это — не метафизический песси­ мизм. Шпенглер не хочет угашения воли к жизни и воли к могуществу. В этом он ближе к Ницше, чем к Шопенгауэру. Все культуры обречены на увядание и смерть. Обречена и наша европейская культура. Но нуж­ но принять судьбу, не противиться ей и жить до конца, до конца осу­ ществляя волю к могуществу. У Шпенглера есть а т о г гай5. Пессимизм Шпенглера, если уместен такой термин в применении к нему, есть пес­ симизм культурно-исторический, а не индивидуально-метафизический и не индивидуально-этический. Он — пессимист цивилизации. Он от­ рицает идею прогресса, он возвращается к учению о круговороте. Но у него нет пессимистического баланса страданий и наслаждений, песси­ мистического понимания самого существа жизни. Он признает заклю­ ченный в перводуше неиссякаемый творческий источник жизни, по­ рождающий все новые и новые культуры. Он любит эту волю к куль­ турному цветению. И он принимает смерть культуры как закон жизни, как неотвратимый момент в самой жизненной судьбе культуры. Изу­ мительно сильно у Шпенглера сопоставление явлений в разных облас­ тях культуры и раскрытие в них однородного символа, ознаменовыва­ ющего ту же душу культуры, тот же культурный стиль. Он переносит понятия из математики и физики в живопись и музыку, из искусства в государство, из государства в религию. Так он говорит об апполоновской и фаустовской математике. Он открывает одни и те же первофеномены в разные эпохи, в разных культурах. И он считает возможным признать однородными такие явления, как буддизм, стоицизм и соци­ ализм, принадлежащие разным эпохам и культурам. Наиболее замеча­ тельны его мысли об искусстве и о математике и физике. У него есть поистине гениальные интуиции. Шпенглер — арелигиозная натура. В этом его трагедия. У него как будто бы атрофировано религиозное

Николай Бердяев. Предсмертные мысли Фауста 893 чувство. В то время как Вейнингер и Чемберлен — религиозные нату­ ры, Шпенглер — арелигиозен. Он не только сам нерелигиозен, но он и не понимает религиозной жизни человечества. Он просмотрел роль христианства в судьбе европейской культуры. Это самая поражающая сторона его книги. В этом ее духовное уродство, почти что чудовищ­ ность ее. Не нужно быть христианином, чтобы понять значение хрис­ тианства в истории европейской культуры. Пафос объективности дол­ жен к этому принуждать. Но Шпенглер не чувствует себя принужден­ ным к такой объективности. Он не созерцает христианства в истории, не видит религиозного смысла. Он знает, что культура религиозна по своей природе и этим отличается от цивилизации, которая безрелиги­ озна. Но религиозного смысла в культуре он не постигает. Он обречен себя чувствовать человеком цивилизации именно потому, что он без­ религиозен. Но ему дано было высказать самые благородные мысли, какие могли быть высказаны неверующей душой в наше время. За его цивилизаторским самочувствием и самосознанием можно ощутить печаль культуры, утерявшей веру и склоняющейся к упадку. Шпенглер чувствует и познает мир прежде всего как историю. Это он считает современным чувством мира. Только такому отношению к миру принадлежит будущее. Динамизм характерен для нашего време­ ни. И только постижение мира как истории есть динамическое пости­ жение. Мир как природа — статичен. Шпенглер противополагает при­ роду и историю как два способа рассмотрения мира. Природа есть про­ странство. История есть время. Нам мир предстоит как природа, когда мы его рассматриваем с точки зрения причинности, и он нам предсто­ ит как история, когда мы рассматриваем его с точки зрения судьбы. Что история есть судьба, это очень хорошо у Шпенглера. Судьба не может быть понята посредством причинного объяснения. Только точ­ ка зрения судьбы дает нам постижение конкретного. Очень верно ут­ верждение Шпенглера, что для античного человека не было истории. Грек воспринимал мир статически, он был для него природой, космо­ сом, а не историей. Он не знал исторической доли. Мысли Шпенглера об античности очень остры. Нужно признать, что греческая мысль не знала философии истории. Ее не было ни у Платона, ни у Аристотеля. Точка зрения философии истории противоположна эстетическому со­ зерцанию эллина. Мир был для него завершенным космосом. Эллин­ ская мысль создала элейскую метафизику6, столь неблагоприятную для понимания мира как исторического процесса. Сам Шпенглер чувству­ ет себя европейским человеком с фаустовской душой, с бесконечными стремлениями. Он не только противополагает себя античному челове­ ку, но он утверждает, что античная душа для него непонятна, непрони­ цаема. Это, впрочем, не мешает ему притязать на ее понимание и про­ ницание. Но существует ли история у самого Шпенглера, у него, для

894 Освальд Шпенглер и закат Европы которого мир есть прежде всего история, а не природа? Я думаю, что для Шпенглера не существует истории, и для него невозможна филосо­ фия истории. Не случайно назвал он свою книгу морфологией всемир­ ной истории. Морфологическая точка зрения взята из естествознания. Историческая судьба, судьба культуры существует для Шпенглера лишь в том смысле, в каком существует судьба цветка. Исторической судьбы человечества не существует. Не существует единого человечества, еди­ ного субъекта истории. Христианство впервые сделало возможным философию истории тем, что раскрыло существование единого чело­ вечества, с единой исторической судьбой, имеющей свое начало и ко­ нец. Так для христианского сознания открывается впервые трагедия всемирной истории, судьба человечества. Шпенглер же возвращается к языческому партикуляризму. Для него нет человечества, нет всемир­ ной истории. Культуры, расы — замкнутые монады с замкнутой судь­ бой. Для него разные типы культуры переживают круговорот своей судьбы. Он возвращается к эллинской точке зрения, которая была пре­ одолена христианским сознанием. Со Шпенглера как будто бы сошла вода крещения. Он отрекается от своей христианской кровк. И для него, как для эллина, не существует исторической дали. Историческая даль существует лишь в том случае, если существует историческая судьба человечества, всемирная история, если каждый тип культуры есть лишь момент всемирной судьбы. Фаустовская душа с ее бесконечными стремлениями, с раскрываю­ щейся перед ней далью, есть душа христианского периода истории. Это христианство разорвало грани античного мира с его ограниченными, сдавленными горизонтами. После явления христианства в мире рас­ крывается бесконечность. Христианство сделало возможным фаустов­ скую математику, математику бесконечного. Этого совсем не сознает Шпенглер. Он не ставит явление фаустовской души ни в какую связь с христианством. Он просмотрел значение христианства для европейской истории, для судьбы европейской культуры. Судьба эта — христиан­ ская судьба. Он хочет оттеснить христианство исключительно к маги­ ческой душе, к типу еврейской и арабской культуры, к Востоку. И он обрекает себя на непонимание смысла европейской истории. Для Шпен­ глера вообще не существует смысла истории. Смысла истории и не может быть при таком отрицании субъекта исторического процесса. Круговорот разных типов культуры, несвязанных между собой единой судьбой, совершенно бессмыслен. Но отрицание смысла истории дела­ ет невозможной философию истории. И остается лишь морфология истории. Но для морфологии история есть явления природы, в ней нет своеобразия исторического процесса, нет судьбы как явления смысла. В Шпенглере фаустовская душа окончательно теряет связь с христиан­ ством, которое ее породило, и в час заката фаустовской культуры она

Николай Бердяев. Предсмертные мысли Фауста 895 пытается вернуться к античному чувству жизни, приобщив к нему и тему истории. В Шпенглере, вопреки его подозрительному цивилиза­ торскому пафосу, чувствуется усталость перекультурного человека. Эта усталость человека эпохи заката угашает чувство смысла истории и связ­ ность исторических судеб. Остается только возможность интуитивноэстетического проникновения в типы и стили души культур. Фауст не выносит времени исторической судьбы, он не хочет до конца ее изжи­ вать. Он, усталый и истощенный новой историей, соглашается лучше умереть, пережив краткий миг цивилизации, явленной на вершине культуры. Его пленяет мысль, что дано это последнее облегчение и уте­ шение смерти. Но смерти нет. Судьба продолжается и по ту сторону того, что фаустовская душа признала единственной жизнью. И бремя этой судьбы должно быть перенесено в даль вечности. Для фаустовс­ кой души Шпенглера закрыта даль вечности, историческая судьба за гранью этой жизни, этой культуры и цивилизации; он хочет до конца дней своих ограничиваться кругозором умирающей цивилизации. Он предвидит возникновение новых культур, которые тоже перейдут в цивилизацию и умрут. Но эти новые души культур ему чужды, и он считает их для себя непроницаемыми. Эти новые культуры, которые, может быть, возникнут на Востоке, не будут иметь никакой внутрен­ ней связи с умирающей европейской культурой. Фауст теряет перспек­ тиву истории, исторической судьбы. Культура для него — лишь рожда­ ющийся, расцветающий и отцветающий цветок. Фауст перестает по­ нимать смысл и связь судьбы, потому что для него померк свет Логоса, померкло солнце христианства. И явление Шпенглера, человека исклю­ чительно одаренного, временами близкого к гениальности в некото­ рых своих интуициях, очень знаменательно для судьбы европейской культуры, для судьбы фаустовской души. Дальше некуда идти. После Шпенглера — уже срыв в пропасть. У Шпенглера есть большой интуи-1 тивный дар, но это — дар слепца. Как слепец, не видящий уже света, бросается он в темный океан культурно-исторического бытия. У Гегеля была еще христианская философия истории, в своем роде не менее христианская, чем философия истории Бл. Августина, Она знает еди­ ный субъект истории и смысл истории. Она вся светится отсветом хри­ стианского солнца. У Шпенглера нет уже этих отсветов. Гегель принад­ лежит культуре, имеющей религиозную основу, Шпенглер чувствует себя уже перешедшим в цивилизацию, утерявшую религиозную осно­ ву. Следует еще отметить, что точка зрения Шпенглера неожиданно напоминает точку зрения Н. Данилевского, развитую в его книге «Рос­ сия и Европа». Культурно-исторические типы Данилевского очень по­ ходят на души культур Шпенглера, с той разницей, что Данилевский лишен огромного интуитивного дара Шпенглера. Вл. Соловьев крити­ ковал Н. Данилевского с христианской точки зрения 7 . Для Шпенглера

896 Освальд Шпенглер и закат Европы не разрешается в истории судьба мира, поэтому для него история есть часть природы, явление природы, а не природа — часть истории, как для исторической метафизики. * ** Всякая культура неизбежно переходит в цивилизацию. Цивилиза­ ция есть судьба, рок культуры. Цивилизация же кончается смертью, она есть уже начало смерти, истощение творческих сил культуры. Это — центральная мысль книги Шпенглера. «Мы цивилизованные люди, а не люди готики или рококо». Чем отличается цивилизация от культу­ ры? Культура — религиозна по своей основе, цивилизация — безрели­ гиозна. Это для Шпенглера — основное различие. Он считает себя че­ ловеком цивилизации, потому что он безрелигиозен. Культура проис­ ходит от культа, она связана с культом предков, она невозможна без священных преданий. Цивилизация есть воля к мировому могуществу, к устроению поверхности земли. Культура — национальна. Цивилиза­ ция — интернациональна. Цивилизация есть мировой город. Импе­ риализм и социализм одинаково — цивилизация, а не культура. Фило­ софия, искусство существуют лишь в культуре, в цивилизации они не­ возможны и не нужны. В цивилизации возможно и нужно лишь ин­ женерное искусство. И Шпенглер делает вид, что принимает пафос инженерного искусства. Культура — органична. Цивилизация — ме­ ханична. Культура основана на неравенстве, на качествах. Цивилиза­ ция проникнута стремлением к равенству, она хочет обосноваться на количествах. Культура — аристократична. Цивилизация — демокра­ тична. Различие культуры и цивилизации чрезвычайно плодотворно. У Шпенглера есть очень острое чувство неотвратимого процесса побе­ ды цивилизации над культурой. Закат Западной Европы для него есть прежде всего закат старой европейской культуры, истощение в ней твор­ ческих сил, конец искусства, философии, религии. Цивилизация еще не кончается. Цивилизация будет еще праздновать свои победы. Но после цивилизации наступит смерть для западно-европейской культур­ ной расы. После этого культура может расцвести лишь в других расах, в других душах. Эти мысли выражены Шпенглером с изумительным блеском. Но новы ли эти мысли? Нас, русских, нельзя поразить этими мыслями. Мы давно уже знаем различие между культурой и цивилизацией. Все рус­ ские религиозные мыслители утверждали это различие. Все они ощу­ щали некий священный ужас от гибели культуры и надвигающегося торжества цивилизации. Борьба с духом мещанства, которое так рани­ ло Герцена и К. Леонтьева, — людей столь разных укладов и направле­ ний, основана была на этом мотиве. Цивилизация по существу своему проникнута духовным мещанством, духовной буржуазностью. Капи-

Николай Бердяев. Предсмертные мысли Фауста 897 тализм и социализм соверщенно одинаково заражены этим духом. Под враждой к Западу многих русских писателей и мыслителей скрывалась не вражда к западной культуре, а вражда к западной цивилизации. Кон­ стантин Леонтьев — один из самых проницательных русских мыслите­ лей, любил великую культуру Запада, он любил цветущую культуру Ре­ нессанса, любил великую католическую культуру Средневековья, любил дух рыцарства, любил гений Запада, любил могущественное проявление личности в этом великом культурном мире. Он ненавидел цивилиза­ цию Запада, плод либерально-эгалитарного прогресса, угашение духа и смерть творчества в цивилизации. Он постиг уже закон перехода куль­ туры в цивилизацию. Для него это был неотвратимый закон жизни обществ. Культура для него соответствовала тому периоду развития обществ, который он называл периодом «цветущей сложности», циви­ лизация же соответствовала периоду «упростительного смешения» 8 . Проблема Шпенглера совершенно ясно была поставлена К. Леонтье­ вым. Он также отрицал прогресс, исповедовал теорию круговорота, утверждал, что после сложного цветения культуры наступает закат, упа­ док, смерть. Прогресс «либерально-эгалитарной» цивилизации есть начало смерти, разложения. Для западно-европейской культуры он счи­ тал эту смерть неотвратимой. Он видел гибель цветущей культуры на Западе. Но он хотел верить, что цветущая культура возможна еще на Востоке, в России. Под конец жизни он потерял и эту веру, он увидел, что и в России торжествует цивилизация, что и Россия идет к «упростительному смешению». Тогда им овладела мрачная апокалиптичес­ кая настроенность. Так и Вл. Соловьев под конец потерял веру в воз­ можность в мире религиозной культуры и ощутил жуткое чувство на­ ступления царства антихриста9. Культура имеет религиозную основу, в ней есть священная символика. Цивилизация же есть царство от мира сего. Она есть торжество «буржуазного» духа, духовной «буржуазнос­ ти». И совершенно безразлично, будет ли цивилизация капиталисти­ ческой или социалистической, она одинакова — безбожная мещанская цивилизация. Ведь и Достоевский не был врагом западной культуры. Замечательны в этом отношении мысли Версилова в «Подростке». «Они не свободны, — говорит Версилов, — а мы свободны. Только я один в Европе с моей русской тоской тогда был свободен... Русскому Европа также драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Евро­ па также была отечеством нашим, как и Россия... О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколки святых чудес: и даже это нам дороже, чем им самим. У них теперь дру­ гие мысли и другие чувства и они перестали дорожить старыми камня­ ми»10. Достоевский любил эти «старые камни» Западной Европы, «эти чудеса старого Божьего мира». Но он, как и К. Леонтьев, обвиняет лю­ дей Запада в том, что они перестали чтить свои «старые камни», отрек29 Падение священного Русского царства

898 Освальд Шпенглер и закат Европы лись от своей великой культуры и целиком отдались духу цивилиза­ ции. Достоевский ненавидел не Запад, не западную культуру, а безре­ лигиозную, безбожную цивилизацию Запада. Русское восточничество, русское славянофильство было лишь прикрытой борьбой духа рели­ гиозной культуры против духа безрелигиозной цивилизации. Борьба этих двух духов, двух типов имманентна самому Западу. Это не есть борьба Востока и Запада, России и Европы. И многие западные люди чувствовали тоску, переходившую почти в агонию, от торжества без­ религиозной и уродливой цивилизации над великой и священной культурой. Таковы романтики Запада. Таковы французские католи­ ки и символисты — Барбье д'Оревильи, Верлен, Вилье де Лиль Адан, Гюисманс, Леон Блуа. Таков Ницше с его тоской по трагической ди­ онисической культуре. Не только русские замечательные люди, но и наиболее чуткие и тонкие западные люди с тоской ощущали, что ве­ ликая и священная культура Запада погибает, умирает, что ей на сме­ ну идет чуждая им цивилизация, мировой город, безрелигиозный и интернациональный, что идет новый человек, рагуепие11, одержимый волей к мировому могуществу и овладению всей землей. В этом по­ бедоносном шествии цивилизации умирает душа Европы, душа евро­ пейской культуры. Оригинальность Шпенглера не в постановке этой темы. Эта тема была поставлена с необычайной остротой русской мыслью. Ориги­ нальность Шпенглера в том, что он не хочет быть романтиком, не хочет тосковать по умирающей великой культуре прошлого. Он хо­ чет жить настоящим, хочет принять пафос цивилизации. Он хочет быть гражданином мирового города цивилизации. Он проповедует цивилизаторскую волю к мировому могуществу. Он соглашается про­ менять религию, философию, искусство на технику, на осушение бо­ лот и сооружение мостов, на изобретение машин. Своеобразие Шпен­ глера в том, что не было еще человека цивилизации, осушителя бо­ лот, который обладал бы таким сознанием как Шпенглер, печальным сознанием неотвратимого заката старой культуры, который обладал бы такой чуткостью и таким даром проникновения в культуры про­ шлого. Цивилизаторское самочувствие и самосознание Шпенглера в корне противоречиво и раздвоено. В нем нет цивилизаторского са­ модовольства, нет этой веры в абсолютное превосходство своей эпо­ хи, своего поколения над предшествующими эпохами и поколения­ ми. Нельзя строить цивилизацию, защищать интересы цивилизации, осушать болота с таким сознанием, как у Шпенглера. Для этих дел необходима притупленность сознания, толстокожесть, необходима наивная вера в бесконечный прогресс цивилизации. Шпенглер слиш­ ком хорошо все понимает. Он не новый человек цивилизации, он — умирающий Фауст, человек старой европейской культуры. Он — ро-

Николай Бердяев. Предсмертные мысли Фауста 899 мантик эпохи цивилизации. Он хочет сделать вид, что интересуется инженерным искусством, осушением болот, сооружением мирового города. В действительности он пишет замечательную книгу о закате европейской культуры и этим делает дело культуры, а не цивилиза­ ции. Он необыкновенно культурный человек, перегруженный куль­ турой человек. Такие люди плохо строят мировой город цивилиза­ ции. Они лучше пишут книги. Фауст вряд ли может быть хорошим инженером, хорошим цивилизатором. Он умирает в тот момент, ког­ да решает заняться осушением болот. Шпенглер не человек цивилиза­ ции, как хочет уверить себя и нас,—он человек поздней, закатной куль­ туры. И потому в книге его разлито веяние печали, чуждой человеку цивилизации. Шпенглер — германский патриот, германский нацио­ налист и империалист. Это ясно выражено в его книжке: «Ргешзепшт .ипс! ЗоггаИзтш». У него есть воля к мировому могуществу Германии, есть вера, что в период цивилизации, который еще остается для Заката Европы, это мировое могущество Германии осуществится. Этой во­ лей и этой верой соединяет он себя с цивилизацией, находит для себя в ней место. Но история последних лет наносит тяжкие удары импе­ риалистическому сознанию Шпенглера. Если империализм и социа­ лизм — одно и то же, то, конечно, Шпенглер более империалист, чем социалист. Цивилизация же мирового города начинает двигаться, скорее, в направлении осуществления мирового могущества и миро­ вого царства, царства этого мира через социализм, чем через импе­ риализм. ***

Наша эпоха имеет черты сходства с эллинистической эпохой. Эл­ линистической эпохой кончилась античная культура. И по мысли Шпен­ глера это был переход античной культуры в цивилизацию. Таков рок всякой культуры. И для нашей эпохи, и для эпохи эллинистической оди­ наково характерно взаимодействие Востока и Запада, встреча и сбли­ жение всех культур и всех рас, синкретизм, универсализм цивилиза­ ции, ощущение конца, заката исторической эпохи. И в нашу эпоху цивилизация Запада обращается на Восток, и перекультурные люди этой цивилизации ищут света с Востока. И в нашу эпоху в разнообразных теософических и мистических течениях происходит смешение и синк­ ретическое объединение разных верований и культов. И в нашу эпоху есть воля к мировому объединению в империализм, и та же вопя нахо­ дит себе выражение в социализме. Культуры и государства перестают быть национально замкнутыми. Индивидуальность культур переходит в универсальность цивилизации. И в нашу эпоху есть жажда верить и бессилие верить, жажда творить и бессилие творить. И в нашу эпоху преобладает александризм12 в мысли и творчестве. В истории череду-

900 Освальд Шпенглер и закат Европы ются дневные и ночные эпохи. Эллинистическая эпоха была переходом от дневного света эллинского мира к ночи Средневековья. И мы стоим у грани новой ночной эпохи. День новой истории кончается. Рациональ­ ный свет ее гаснет. Наступает вечер. И не один Шпенглер видит при­ знаки начинающегося заката. По многим признакам наше время на­ поминает начало раннего Средневековья. Начинаются процессы за­ крепощения, подобные процессам закрепощения во времена импера­ тора Диоклетиана. И не так неправдоподобно мнение, что начинается феодализация Европы. Процесс распадения государств совершается па­ раллельно универсалистическому объединению. Совершаются огромные передвижения и перераспределения масс человеческих. И может насту­ пить новый хаос народов, из которого не так скоро образуется космос. Мировая война вывела Западную Европу из ее привычных, устано­ вившихся берегов. Серединная Европа внутренне разбита. Силы ее не только материально, но и духовно подорваны. Цивилизация через им­ периализм и через социализм должна разлиться по поверхности всей земли, должна двигаться и на Восток. К цивилизации будут приобще­ ны новые массы человеческие, новые слои. И «новое средневековье» будет цивилизованным варварством, варварством среди машин, а не среди лесов и полей. Величие и священные традиции культуры войдут внутрь. Истинной духовной культуре, может быть, придется пережить катакомбный период. Истинной духовной культуре, изжившей свой ренессанский период, исчерпавшей свой гуманистический пафос, при­ дется вернуться к некоторым началам религиозной культуры Средне­ вековья, не варварского Средневековья, а культурного Средневековья. На путях новой, гуманистической, ренессанской истории все уже ис­ черпано. Фауст на путях внешней бесконечности стремлений исчерпал свои силы, истощил свою духовную энергию. И ему остается движение к внутренней бесконечности. В одном своем аспекте Фауст целиком должен отдаться внешней материальной цивилизации, цивилизован­ ному варварству. В другом своем аспекте он должен быть верен вечной духовной культуре, символическое существо которой выражено мис­ тическим хором в конце второй части «Фауста». Такова судьба фаус­ товской души, судьба европейской культуры. Будущее двоится. У Шпен­ глера преемственность духовной культуры прерывается. Она как будто бы целиком переходит в цивилизацию и умирает. Шпенглер не верит в пребывающий смысл мировой жизни, не верит в вечность духовной действительности. Но духовная культура, если и погибает в количествах, то сохраняется и пребывает в качествах. Она была пронесена через вар­ варство и ночь старого Средневековья. Она будет пронесена и через варварство и ночь «нового средневековья» до зари нового дня, до гря­ дущего христианского Возрождения, когда явятся Св. Франциск и Данте новой эпохи.

Николай Бердяев. Предсмертные мысли Фауста •

' "

!

• "

*

*

901

*

Истины науки для Шпенглера не безотносительные истины, это лишь относительные истины культуры, культурных стилей. И истины физики связаны с душами культуры. Очень замечательна глава о фаус­ товском и аполлоновском естествознании. Для нашей научной эпохи характерно могучее развитие физики. В физике происходит настоящая революция. Но открытия, которые делает физика нашей эпохи, харак­ терны для заката культуры. Энтропия, связанная со вторым законом термодинамики, радиоактивность и распадение атомов материи, закон относительности — все это колеблет прочность и незыблемость физи­ ко-математического миросозерцания, подрывает веру в длительное существование нашего мира. Я бы сказал, что все это — физический апокалипсис, учение о неизбежности физического конца мира, смерти мира. Лишь в эпоху заката европейской культуры возникает такое «апо­ калиптическое» настроение в физике. Какая разница с физикой Нью­ тона? Ньютон не в физике своей давал свои толкования Апокалипсиса. Физика наших дней может быть названа предсмертной мыслью Фаус­ та. Прочности нельзя искать в физическом миропорядке. Физика по­ становляет смертный приговор миру. Мир погибает в равномерном распределении тепловой энергии во Вселенной, энергии, необратимой в другие формы энергий. Энергии творческие, создающие многообра­ зие космоса, идут на убыль. Мир погибнет от неотвратимого и непрео­ долимого стремления к физическому равенству. И не есть ли стремле­ ние к равенству в мире социальном та же энтропия, та же гибель соци­ ального космоса и культуры в равномерном распределении тепловой энергии, необратимой в энергию, творящую культуру. Размышления над темами, поставленными Шпенглером, наводят на эти горькие мыс­ ли. Но горечь этих мыслей не должна быть безысходной и мрачной. Не только физике, но и социологии не принадлежит последнее слово в решении судеб мира и человека. Утеря незыблемости физической не есть безвозвратная утеря. В духовном мире нужно искать незыблемос­ ти. В глубине нужно искать точки опоры. Мир внешний не имеет бес­ конечных перспектив. Безумие в нем устраиваться на веки веков. Но открывается бесконечный внутренний мир. И с ним должны быть свя­ заны наши надежды. *** В большой книге Шпенглера ничего не говорится о России. Только в оглавлении проектируемого второго тома последняя глава называет­ ся: «Оаз КлшепШт иш! сие 2икипЙ»13. Есть основание думать, что Шпен­ глер в русском Востоке видит тот новый мир, который идет на смену умирающему миру Запада: в его книжке «РгеиззепШт ипс! 5о21аи8тиз»14 посвящено РОССИИ несколько страниц. Россия для него — таинствен-

902 Освальд Шпенглер и закат Евро ный мир, непостижимый для мира западного. Душа России еще более далекая и непроницаемая для западного человека, чем душа Греции или Египта. Россия есть апокалиптический бунт против античности. Рос­ сия — религиозна и нигилистична. В Достоевском открывается тайна России. На Востоке можно ожидать появления нового типа культуры, новой души культуры. Хотя это и противоречит представлениям о Рос­ сии как стране нигилистической и враждебной культуре. В мыслях Шпенглера, до конца еще не выявленных, есть какое-то вывернутое наизнанку, с противоположного конца утверждаемое славянофильство. Нам интересны эти мысли, эта обращенность Запада к России, эти ожидания, связанные с Россией. Мы находимся в более благоприят­ ном положении, чем Шпенглер и люди Запада. Для нас западная куль­ тура проницаема и постижима. Душа Европы не представляется нам далекой и непонятной душой. Мы с ней во внутреннем общении, мы чувствуем в себе ее энергию. И в то же время мы — русский Восток. Поэтому кругозор русской мысли должен быть шире, для нее виднее дали. Философия истории, к которой обращается мысль нашей эпохи, должна с большим успехом разрабатываться в России. Философия ис­ тории всегда была основным интересом русской мысли начиная с Чаа­ даева. То, что переживаем мы сейчас, должно окончательно вывести нас из замкнутого существования. Пусть сейчас мы еще более отбра­ сываемся на Восток, но в конце этого процесса мы перестаем быть изо­ лированным Востоком. Что бы ни было с нами, мы неизбежно долж­ ны выйти в мировую ширь. Россия — посредница между Востоком и Западом. В ней сталкиваются два потока всемирной истории, восточ­ ной и западной, В России скрыта тайна, которую мы сами не можем вполне разгадать. Но тайна эта связана с разрешением какой-то темы всемирной истории. Час наш еще не настал. Он связан будет с кризи­ сом европейской культуры. И потому такие книги, как книга Шпенгле­ ра, не могут не волновать нас. Такие книги нам ближе, чем европей­ ским людям. Это — нашего стиля книга.

Я. Букшпан НЕПРЕОДОЛЕННЫЙ РАЦИОНАЛИЗМ Шпенглера трудно передать, его надо самому почувствовать, осво­ иться с ним, сжиться. Раз начавши изучать его, можно либо бросить на втором десятке страниц, либо быть увлеченным до конца. Деловито прочесть его, как читают серьезную книгу—значит пройти мимо него. Не поддаться на время тончайшему соблазну его философской пыш­ ности — значит ничего не увидеть из мира его идей. Его манера, лицо, стиль1 настолько неотделимы от насыщенного содержания книги, что характеризовать все это и тем более логически расчленять и критиковать—почти то же, что рассудочно писать о сим­ фоническом произведении. Шпенглер — не творец философской системы; его «17п1ег§ап§ <1е$ АЪепсНапскз» — несомненно, философская симфония, в которой раз­ виваются глубочайшие темы истории, судьбы мирового процесса, со­ временности. Все эти проблемы раскрываются им как проблемы гене­ тического характера. Мысль его проникнута убеждением, что все су­ щее становилось (а11е$ \уа$ 1$1, аисЪ §е\Уогс!еп 151), что в основе всего ес­ тественного и поддающегося познанию лежит элемент историчности; в основе мира как реальности лежит «Я» как возможность, в нем осу­ ществившаяся; что не только вопрос: «что», но и вопросы «когда» и «как долго» содержат в себе глубокую тайну, и все это приводит к тому факту, что всякое явление, каково бы оно ни было, должно быть выра­ жением чего-то живого. В ставшем отражается становление (1т §е\\гогс!пеп $р1е§е11 $1сЬ <1а$ \\^ег<1еп). В старой формуле е$$е е$1 регарр сквозит первобытное ощущение, что все существующее должно сто­ ять в решающем отношении к живому человеку и что для мертвого ничего здесь более не существует. Покинул ли он мир, свой мир, или упразднил своей смертью существование мира\ Вот в чем вопрос. Размышляя так над миром, понимаемым как история, Шпенглер опирается на Гёте. Великий художник, описывая возникавшие у него

904 Освальд Шпенглер и закат Европы образы в их развитии, изображал то, что становится, а не то, что завер­ шилось. Гёте ненавидел математику, потому что в математике миру как организму противопоставляется мир как механизм, живой природе — мертвая природа, форме — закон. Гёте-естествоиспытатель изображал отчеканенную форму и процесс ее развития («дергаче Рогт, сие 1еЬепс5 51сЬ епглуккеК»3), наблюдал развитие форм растений, происхождение позвоночных животных, отложение геологических пластов — словом, судьбу природы, а не ее причинные связи. Вот эти способы, к которым прибегал Гёте, чтобы проникнуть в тайны явлений, — способы наблю­ дения, переживания, сравнения, непосредственной внутренней досто­ верности, точного чувственного воображения — Шпенглер считает настоящими средствами всякого вообще исторического исследования и из всего комплекса чувственно восприемлемых деталей раскрывает язык форм человеческой истории, ее периодическую структуру, дыхание са­ мой истории. Но можно ли сказать, что Шпенглер дает нам философию истории в том смысле, что выясняет смысл исторического процесса, в связи с тем, что вечно, совершенно, абсолютно? Похожа ли его художествен­ ная метафизика на философское и религиозное умозрение, которое ищет не только смысла исторического процесса, но и завершения, ис­ полнения истории? Надо ли понимать, что он продолжает в какой-либо степени историософскую традицию от Бл. Августина, видевшего в ис­ торическом процессе исполнение Божьего предначертания, или ведет свою преемственность от Гердера, исходившего из единого процесса развития человечества, которое является продолжением органическо­ го мира; или, может быть, в шпенглеровской философии истории есть что-нибудь похожее на постижение исторического путем сопережива­ ния, вживания (Етш1ип§) в исторический процесс вроде Дильтея, или на философско-религиозные построения Фихте, Шеллинга, Гегеля? Во всех этих известных нам попытках философии истории есть искание смысла истории, предполагается субъект мировой истории — человечество, наконец, разумеется, единство исторического процесса. Ничего этого не признает Шпенглер. Тщетно искать у Шпенглера смысла исторического. Он не дан ни в формулировке, не раскрыт и по всему философскому замыслу. Шпен­ глер прямо говорит, что жизнь не имеет никакой цели. «Человечество не имеет никакой «цели». Существование мира, в котором мы на на­ шей маленькой планете составляем маленький эпизод, есть нечто бо­ лее значительное, говорит он, в другом своем сочинении «РгешзепШт ипс! 5оааН$тш», чем «жалкое счастье большинства, как смысл и цель. В целесообразности заключается огромность мировой игры». Шпенглер отрицает существование человечества как субъекта ис­ торического процесса. Человечества нет; есть — египтяне времен Рам-

Я. Букшпан. Непреодоленный рационализм 905 зеса II, лангобарды У1-1Х веков, франки, саксонцы, арабы. Человече­ ство для Шпенглера есть лишь «зоологическая величина». «Поскольку дело идет о так называемой цели человечества, — говорит он в своем ответе критикам («Реззпшзтш»), — я являюсь принципиальным и ре­ шительным пессимистом, я не вижу никакого прогресса, никакой цели, никакого особого пути человечества». Наконец, нет единства исторического процесса; есть лишь одино­ кие, замкнутые, завершенные круги, организмы отдельных культур, их души каждая со своей «перводушевностью» (Цтхеекпиинп). Государственная идея древности и современности — совершенно разные вещи, и бесплодно трактовать о задачах государства как тако­ вого. Точно также нет единой математики. Число как величина, мера — в античном мире совсем не то, что число как функция — в современ­ ности. Или этика... Нет единой общечеловеческой этики. Каждая культу­ ра имеет свой собственный этический критерий, действие которого с нею начинается, с нею кончается. Наконец, философия... нет философии вообще; каждая культура имеет свою собственную философию, которая есть часть ее общего символического выражения, — кусок ее осуществленной душевности. Нет вечных вопросов, есть лишь вопросы, существующие для каждой исторически-индивидуальной культуры; в ней они чувствуются, ею ста­ вятся. Западно-европейский мыслитель страдает, по мнению Шпенглера, коренным заблуждением: он не понимает исторически относительно­ го характера своих выводов, типичных для определенной и только этой одной категории людей; не сознает необходимых границ обязательно­ сти его взглядов; не отдает себе отчета в том, что его «неопровержимые истины» и «вечные суждения» истинны только для него и вечны толь­ ко с точки зрения его миросозерцания, и что на нем лежит обязанность подняться выше всего этого и поискать тех истин и суждений, которые высказаны были с такой же уверенностью людьми других культур. В этом сознании, думает Шпенглер, будет полнота и совершенство будущей философии. Лишь это значит проникнуться пониманием живых форм истории, форм живой Вселенной. Здесь нет ничего по­ стоянного и всеобщего. Нужно оставить разговоры о формах мышле­ ния вообще, о принципах трагического или о задачах государства. Об­ щеобязательное есть лишь ошибочное перенесение с себя на других своих субъективных умозаключений. Шпенглер не жалеет резких слов по адресу современных мыслите­ лей с их «узким историческим горизонтом», с их «шаблонным кругом идей», который не идет дальше римлян, греков, ренессанса, современ-

906 Освальд Шпенглер и закат Европ ности, короче говоря, зиждется на схеме: Древний мир — Средневеко­ вье — Новое время. Но можно ли на этом основании, вопрошает он, философствовать о мире? Значит ли это заниматься исследованием человеческой исто­ рии вообще? Стоят ли чего-нибудь суммарные, якобы мирообъемлющие, построения Ницше, который ничего не знал о Египте, Вавилоне, России и Китае? В каком отношении находится, например, понятие дионисовского у Ницше к внутренней жизни высокоцивилизованных китайцев эпохи Конфуция или современных американцев? Какое зна­ чение имеет тип «сверхчеловека» для магометанского мира? Какую роль могут играть в духовной жизни индуса или русского понятия о язычес­ ком и христианском, о природе и духе, об античном и современном? Что общего у Толстого, отвергнувшего весь западно-европейский мир идей как нечто для него чуждое и далекое,—со «средневековьем», Данте, Лютером, у японца — с Парсифалем и Заратустрой, у индуса — с Со­ фоклом? Разве вся психология Шопенгауэра, Канта, Фейербаха, Гегеля, Стриндберга не является по своему значению исключительно западно­ европейской? Какое комичное впечатление, говорит он, производят ибсеновские женские проблемы, претендующие также на внимание всего «человечества», если на место знаменитой Норы, дамы протес­ тантского воспитания из большого города северо-западной Европы, с кругозором, соответствующим наемной квартире с платой от 2 до 6 тыс. марок в год, поставить жену Цезаря, мадам де Савиньи, японку или тирольскую крестьянку? Все эти проблемы и ценности чисто эпи­ зодические и местные, в большинстве случаев относятся исключитель­ но к современной интеллигенции больших городов западно-европей­ ского типа; в них нет решительно ничего всемирно-исторического и вечного. Все, что до сих пор было сказано и передумано в Западной Европе о проблемах пространства и времени, движения, числа, воли, брака, собственности, науки, трагедии,—является узким и сомнитель­ ным, ибо во всем этом стремились найти решение вопроса вообще, вме­ сто того, чтобы понять, что существует множество ответов для мно­ жества вопрошающих; что философский вопрос представляет собою только скрытое желание получить определенный, уже в самом воп­ росе содержащийся ответ; что к великим вопросам данной эпохи надо относиться как к чему-то призрачному и что, следовательно, необхо­ димо допустить существование группы исторически обусловленных ре­ шений, и только обзор их при полном устранении личных убеждений может раскрыть последние тайны. Для истинного мыслителя не существует абсолютно правильных или абсолютно неправильных точек зрения. Перед лицом таких труд­ ных проблем, как проблема времени или брака, недостаточно обращать­ ся к личному опыту, внутреннему голосу, разуму, мнению предше-

Я. Букшпан. Непреодоленный рационализм 907 ственников или современников. Таким способом можно узнать толь­ ко, что является истинным для самого себя, для своего времени; но это далеко не все. Иные культуры — иное выражение, иные люди — иные истины. Для мыслителя эти истины либо все действительны, либо ни одна из них недействительна. Таков пафос исторического релятивизма Шпенглера; релятивизм исторический превращается в философский, как это мы знаем в древ­ ности у софитов, скептиков, а в Новое время — у вульгарных реляти­ вистов вроде Спенсера, утверждавшего, что все наше познание отно­ сительно. У таких релятивистов самое отрицание абсолютного возво­ дится в абсолют, как у Л. Штейна, утверждавшего, что «относительное есть единственный абсолют, нам известный». Отвергая современную философию, как нечто психологически чуж­ дое Шпенглеру, с его методом художественного проникновения, и заб­ ронировав себя тем самым от обычных приемов логической критики, он в то же время удивительно обнажает для самых легких нападок су­ щественные места своего организма образов и слов. Поскольку его ре­ лятивизм становится типом известного нам философского релятивиз­ ма, он не защищен от самой банальной недоуменной критики, не ме­ нее убедительной, чем его яркие критические вопрошания. Но Шпенглер не только релятивист. Он ощущает себя до конца как скептик. Он прямо так и говорит о себе. После перечисления настоящих, действительных, по его мнению, философов XIX века с волей к власти, к жизни, с тягой к практикодинамическим началам жизни—философов, раскрывших, по его мне­ нию, драматические образы действительности (Шопенгауэр, Прудон, Геббель, Маркс, Вагнер, Дюринг, Ибсен, Ницше, Стриндберг, Вейнингер, Бернард Шоу), он приходит к выводу о возможной жизненности последнего акта европейской философии; он формулирует его как историко-психологический скептицизм. Тайна мира появляется постепенно, как проблема познания, оцен­ ки (ШейргоЫет) и как проблема формы. Кант понимал этику как пред­ мет познания; XIX век понимал ее как предмет оценки. Скептик оба эти понимания рассматривает как исторические феномены. Естественно, что систематическая философия бесконечно чужда Шпенглеру. Для него не существует здесь проблемы противопоставле­ ния исторического, как феноменального, какой-то действительности как ноуменальной, сокровенной. Рассматривая мир как историю, со­ зерцая судьбу исторического и как бы приобщая его к метафизическо­ му миру, он в то же время далек от признания того, что историческое ноуменально, онтологично, что человеческая судьба есть какое-то от-

908 Освальд Шпенглер и закат Европы кровение об этой действительности. Он не дает также никаких основа­ ний думать, что историческое бытие в своем метафизическом начале предрасположено к реализации того, что должно быть. Здесь вступил бы уже акт веры, приобщения к божеству, где необходимость переста­ ет быть неволей, а свобода перестает быть произволом. Но Шпенглер арелигиозен. Он чистейший феноменалист. Оставляя позади «этически завер­ шенную философию», он ставит новую возможность, соответствую­ щую греческому скептицизму, которую характеризует как неизвестный до сих пор метод сравнительно исторической морфологии. Но морфология Шпенглера не похожа на то, что мы понимаем под этим, хотя бы в ботанике со времен Шлейдена. Замечательно то, что морфология здесь дается без систематики, оставляя какую-то методо­ логическую неудовлетворенность всей архитектоникой шпенглеровской мировой истории. Если можно говорить о системе у Шпенглера, то, конечно, не о си­ стеме понятий; было бы неверно сказать также — слов. Мы входим с ним в систему символов, образов, и в этом смысле релятивиста и скеп­ тика Шпенглера можно назвать великим символистом. Морфология мировой истории необходимым образом становится у него универсаль­ ной символикой. Основной рычаг постижения, всей мировой истории составляют именно его симметричные ряды, стройные шеренги символов. Иногда это напоминает симметричность и педантичность Данте. Как будто та же таинственная символика. Трехстрочная строфа. Три кантики «Ко­ медии». По 34 песни на «Ад», «Чистилище», «Рай». Три символических жены. Три цвета, в которые облечена Беатриче. Три символических зверя. Три пасти Люцифера. Тройственное распределение ада с девя­ тью кругами. Девять уступов чистилища и девять небесных сфер... Но может ли сравниться вращающаяся сцена мировой истории, представленная Шпенглером, его пышная многогранность, культурная мозаика, историческая кусочность с цельным, счастливо органическим, утверждающим себя в гармонии и полноте, миросозерцанием велико­ го флорентийца? Систему шпенглеровских двухрядных образов можно сравнить с Ницше, которого он так критикует и которым он так напитался. Аполлон — Дионис. Стоики — Эпикурейцы. Спарта — Афины. Сенат — Плебс. Трибунат — Патрициат.

Я. Букшпаи. Непреодоленный рационализм 909 Для Ницше это были страстные образы, полные значительности и трагичности. Не методом служили они ему, не аппаратом познания, а подлинными философско-поэтическими, близкими сердцу знаками о мире, о жизни, о борьбе, о судьбе человека. Совсем не то у Шпенглера. Душа — Мир. Возможность — Действительность. Становление — Ставшее. Устремленность — Протяженность. Органическое — Механическое. Судьба — Причинность. Символ, образ — Число, понятие. История — Природа. Физиономика — Систематика. Религия — Наука. Искусство — Физика, и т. д. Можно варьировать эту двойную механику образов, служащую Шпенглеру аппаратом познания, ключом к тайнам мира. Здесь нет ни тоски, ни борьбы, ни трагичности Ницше; наоборот, полное успокоение, безразличие, деловая четкость в образах, глубина и мудрость двойной бухгалтерии — этой неоцененной еще доныне сим­ волической науки. Его образы могут выстраиваться в пропорциональ­ ные ряды, и проделав со Шпенглером весь цикл путешествий по раз­ ным кругам культур, легко комбинируешь эти пропорции. Формы «становления», «жизни», например, так относятся к фор­ мам «ставшего», «познания» как «органическое» относится к «механи­ ческому», как «физиономика» — к «систематике», «судьба» — к «при­ чинности», «время» — к «пространству», как «этика» к «логике» и т. д. Вот этот ряд: Этика

Органическое

Судьба

Физиономика

Логика

Механическое

Причинность

Систематика

Судьба

Время

Причинность

Пространство

Сжившийся со Шпенглером читатель черпает из этих формул не­ которую силу для своего воображения, но в этих образах нет никакой физической силы, прочности. На них ничего не построишь. Они при-

910 Освальд Шпенглер и закат Европы зрачны и бесплодны*. Не разрешая проблемы времени и пространства при помощи символов судьбы и причинности, вы ощущаете лишь дразнение разума и остаетесь разочарованным холодностью и сухостью шпенглеровского рассудка. Что остается у вас от пышного цветения, глубочайшего созерцания и погружения во все эти культурно-истори­ ческие «перводушевности»? Художественная напряженность, полет исторической фантазии, возбужденный позыв любомудрия — все это как-то рассеивается от прикосновения к рационалистическому стержню шпенглеровской фи­ лософии. Художественный алогизм оказывается разновидностью ра­ ционализма. Символика и романтика оказываются цветистой игрой холодного разума — ни души, ни жизни, ни истины. У Шпенглера нет определенного волеустремления, хотя он все вре­ мя говорит о «воле к жизни», нет ясной интенции его сильного разума, и если я сравнил его «Закат Европы» с симфоническим произведени­ ем, если я ощутил его контрапунктичность, то в результате усвоения его перемежающихся тем я не нашел того, что бывает в обычном кон­ трапункте, где идущие самостоятельно голоса и темы объединяются в нашем понимании в их отношении к одному созвуку, к минорному голосу (сап1и$ Пгти$). В симфонии Шпенглера отсутствует сапШв пгти$. Все это обесценивает жизненность его философии. Между тем требование жизненности есть основное требование, предъявляемое им ко всякой философии. Разоблачая «вечные истины», Шпенглер видит суть дела не в раз­ личии между бессмертными и преходящими учениями, а в том, что существуют вообще только либо такие учения, которые являются жиз­ ненными в течение известного периода времени, или такие, которые никогда не были жизненными. Научный костюм, ученая маска фило­ софии ничего тут не решают. Нет ничего легче, говорит сам Шпенглер, как взамен отсутствующих мыслей создать систему. Но даже верная мысль имеет мало цены, если она высказана поверхностным умом. Значение какого-нибудь учения определяется исключительно степенью его необходимости для жизни. Вот почему пробным камнем для испытания ценности мыслителя Шпенглер считает обнаруживаемую им степень понимания великих фактов своего времени. Только тут выясняется, является ли кто-нибудь просто искусным конструктором систем и принципов, с ловкостью и начитанностью разбирающимся в разных дефинициях и анализах или же устами его произведений и интуицией говорит сама душа эпохи. Философ, кото* Его таблицы, приложенные к книге, весьма произвольны, малообозримы и кажутся бесполезными.

Я. Букшпан. Непреодоленные рационализм 911 рый не охватывает действительности и не господствует над ней, не бу­ дет крупным философом. Философы досократовского времени были политиками и купцами большого стиля. Платону едва не стоило жиз­ ни то, что он хотел осуществить в Сиракузах свои политические идеи. Он же открыл ряд геометрических теорем, благодаря которым Евклид получил возможность построить систему античной математики. Пас­ каль, которого Ницше знал только как «надломленного христианина»4, Декарт, Лейбниц были первыми математиками своего времени; Всех их Шпенглер противопоставляет философам последнего вре­ мени. Существенным недостатком последних было то, что они не зани­ мали решающего места в действительной жизни. Никто из новейших философов не оказал хотя бы одним делом, одной мощной мыслью решающего влияния на высшую политику, на развитие современной техники, путей сообщения, народного хозяйства, на какой-либо из ви­ дов богатой действительности. Шпенглер перебирает старых философов: Аристотеля, который мог бы, по его мнению, заведовать, подобно Софоклу, финансами в Афи­ нах; Гёте, который был образцовым министром, но, к сожалению, в маленьком государстве; он высоко ценит то, что Гёте понимал в свое время коммерческое значение Суэцкого и Панамского каналов (Гёте предвидел время осуществления последнего); Гоббс •—участник обра­ зования английской колониальной империи; Лейбниц, положивший основание дифференциальному исчислению, в то же время понимал значение Египта для французской политики, роль Суэцкого перешей­ ка и имел глубокие политические и стратегические соображения... Всем этим жизненным умам старых философов Шпенглер проти­ вопоставляет будничность, узость практических горизонтов у совре­ менных мыслителей. Он с презрением восклицает: «Не возбуждает ли жалость одна мысль о том, чтобы кто-нибудь из них показал свои таланты в качестве государственного деятеля, дипло­ мата, крупного организатора, руководителя какого-нибудь огромного, колониального коммерческого или транспортного предприятия. Но это не свидетельствует о внутреннем превосходстве, а скорее о легковесно­ сти. Тщетно озираюсь я и ищу, кто из них создал себе имя хотя бы одним глубоким и прозорливым суждением в вопросе, имеющем ре­ шающее значение для современности. И я наталкиваюсь только на про­ винциальные взгляды, на мнения, какие имеет каждый обыватель. Когда я беру в руки книгу какого-нибудь современного мыслителя, то зада­ юсь вопросом, какое он вообще имеет представление, — кроме катедерской или пустой партийной болтовни, соответствующей уровню среднего журналиста, которую можно встретить у Бергсона, Гюйо, Спен­ сера, Дюринга, Эйкена, — о фактической стороне мировой политики,

912 Освальд Шпенглер и закат Европы о великих проблемах мировых городов, капитализма, будущности го­ сударства, об отношении техники к концу цивилизации, о русском воп­ росе, о вопросах науки вообще». И Шпенглер с пафосом полного жизни практика бичует бесплодие современной философии. Очевидно, констатирует он, утерян всякий смысл философской деятельности. Смешивают ее с проповедью, агитацией, фельетоном или научной специальностью. От перспективы птичьего полета опустились до уровня лягушечьей перспективы. Речь идет ни о чем ином, как о вопросе, возможна ли вообще сегодня или завтра настоящая филосо­ фия? В противном случае разумнее стать плантатором или инженером, чем-нибудь истинным и реальным, нежели пережевывать затасканные темы под предлогом «нового подъема философского мышления»; и лучше сконструировать новый двигатель для летательного аппарата, чем новую и столь же излишнюю теорию апперцепции... «За порази­ тельно ясные, высокоинтеллектуальные формы быстроходного паро­ хода, сталелитейного завода, прецезионной машины, за тонкость и изя­ щество некоторых химических и оптических процессов я готов отдать всю стильную дребедень современной художественной промышленно­ сти, вместе с живописью и архитектурой». Откуда же у человека с фаустовской душой такой пафос цивилиза­ ции? Откуда воля к практическому деланию? К осушению болот Фауст приходит в результате успокоения. Это успокоение, завершение, конец культуры; между тем шпенглеровскии пафос устремлен в некую перспективу творчества, подъема, расцвета, этого практического делания. Как вяжется этот оптимизм в отноше­ нии цивилизации с пониманием ее сущности? Ведь цивилизация есть «смерть культуры», ее «склероз», «окостенение». Эти недоумения возникают под впечатлением его художественно­ го анализа и противопоставления культуры и цивилизации, может быть, наиболее ценного во всей книге. Здесь действует тот же аппарат пости­ жения, система двойных символов. Культура — Цивилизация. Становление — Ставшее. Прочувствованная история — Познанная природа. Организм — Механизм. Душа — Мозг. Этическое — Логическое. Одухотворенное тело — Мумия. Этот водораздел проходит до последней глубины и дает много для полноты художественного анализа. Шпенглер утверждает, что одной

Я. Букшпан. Непреодоленный рационализм 913 из главных причин — почему в хаотической картине исторических яв­ лений не была выяснена истинная структура истории, заключается в неумении отделить один от другого взаимно друг друга проникающие комплексы форм культурного и цивилизованного существования. И он прав. Правда, нам, русским, это противопоставление не только не было чуждо; оно давало нам всегда духовную опору для практического ниче­ гонеделания. Вся общественная мысль России в течение XIX века про­ никнута была экстенсивным, морализирующим, просто отрицатель­ ным отношением к цивилизации, и этот народнический пафос, свой­ ственный всем решительно течениям вплоть до прямо враждебных народничеству, неизменно питался этим противопоставлением русско­ го, самобытного, духовного, культурного — всему западному, шаблон­ ному, материальному, цивилизованному. Но подобно тому, как сознание этой противоположности недоста­ точно было русским людям, чтобы делать культуру, потому что ника­ кие богатства и глубины культуры не могут раскрыться без цивилиза­ ции, так и у Шпенглера — художественная правда о культуре и циви­ лизации не только не пробуждает дух цивилизаторского творчества; напротив, она должна умерщвлять его, потому что смерть не может быть источником жизни. Раз цивилизация следует за культурой как смерть за жизнью, как окоченение за развитием, как духовная старость и каменный мировой город за властью земли и за душевным детством, то чем же живет и дышит цивилизация? Пусть она «римский интеллект», а не греческая душа, пусть посте­ пенная ломка ставших неорганическими «омертвевших форм», пусть «мировой город», а не близкая к земле провинция... сколько бы обра­ зов Шпенглер ни давал, вплоть до образа смерти, — в цивилизации ведь есть своя большая жизнь, и сам Шпенглер не только не хочет жить ею, не только примиряется, но и вдохновляет себя и нас: на дренаж, на мореплавание, на политику и машиностроение. «Энергия духовного человека, говорит он, направляется вовнутрь; энергия цивилизованного человека вовне». Ему очень нравится Сесиль Роде, первый человек Нового времени, со своим утверждением: «рас­ ширение — это все»5. Цивилизация в чистом виде есть империализм; наконец, видимый противник экспансии — социализм становится, по его мнению, ее носителем. Спрашивается, живы же чем-нибудь социа­ лизм, империализм, Родсы, Морганы, Сименсы, Карнеджи, наконец, Бисмарк и Фридрих Вильгельм, которых Шпенглер считает настоящи­ ми социалистами, в противовес манчестерскому социализму марксист­ ского типа, или все они носители мозгового, логического, механичес­ кого, познавательного, мертвого, мумиального? Здесь что-то не совсем ясное у Шпенглера.

914 Освальд Шпенглер и закат Европы Дойдя глубиной своего созерцания, казалось бы, до последних тайн исторического процесса, смотря в лицо самой смерти западно-евро­ пейской культуры, Шпенглер непонятно откуда черпает силы, по край­ ней мере, убеждает нас в том, что их надо в себе найти для деловой цивилизаторской работы. «Если люди Нового времени, нового поколения возьмутся за тех­ нику вместо лирики, за мореплавание, вместо живописи, за политику вместо теории познания, они сделают то, что соответствует моим же­ ланиям, и ничего лучшего им пожелать нельзя». Если европейскому человечеству не предстоит больше иметь ни великой живописи, ни ве­ ликой музыки и его архитектонические возможности уже исчерпаны; если Шпенглер сравнивает современные культурные искания с заблуж­ дением людей, которые стоят перед истощенным рудником и тешат себя тем, что здесь завтра открыта будет новая жила, вместо того что­ бы искать новую, лежащую по соседству залежь, то как представить себе духовные корни этой новой работы над новыми источниками, если все это не похоже на прежнюю разработку истощенного рудника? Одно из двух: или цивилизация — смерть культуры, тогда нельзя сравнивать ее как новую залежь с истощенным рудником, тогда нельзя звать к технике и к практической работе; или она есть жизнь, которая имеет свои духовные корни, следова­ тельно, духовную преемственность с культурой, ее истоками и дальнейшим развитием. Шпенглер хочет, чтобы мы ощутили величие цивилизаторской де­ ятельности, энергию и дисциплину закаленных высокоинтеллектуаль­ ных натур великих промышленных деятелей; он иронизирует над иде­ ализмом провинциала, который «стремится воскресить стиль жизни минувших времен», и в то же время он всем своим художественным творчеством раскрывает нам смысл цивилизации как конца культуры. «Не отчаяться в будущем, в жизни должны мы, но полюбить эту судь­ бу», вдохновиться ею, понять величие цивилизаторской работы. Во всем этом чувствуется какой-то надлом, какой-то объективный трагизм волеустремления, и при этом — ни тоски, ни грусти; напро­ тив, — огромное самоутверждение познавшего все тайны разума. Но не только в сфере субъективно-волевой, но и в объективно-при­ чинной есть несоответствие в шпенглеровском понимании цивилиза­ ции и культуры. Если каждая культура имеет свою цивилизацию, то каким образом складывается однообразие цивилизации в современном мире фрагмен­ тов разных культур? Как одинаковым образом происходит делание цивилизации у народов, завершающих цикл культурного развития, и народов, познающих только первые радости культурного пробужде­ ния? Совершают ли один и тот же акт бездушной цивилизации анг-

Я. Букшпан. Непреодоленный рационализм 915 личане, строящие электрическую станцию; чилийцы, проводящие пе­ ревалочную электрическую дорогу; индусы, сооружающие огромную водную турбину на Ганге для гидроэлектрической установки, или наши черемисы, электрифицирующие перевалочную электрическую дорогу; <полиграфический брак: в первом издании сборника одна строка по­ вторяется дважды, другая, видимо, пропущена. — В.С> зал о соотно­ шении культуры и цивилизации одно и то же, когда последняя вырас­ тает органически в процессе развития культурно-исторического наро­ да, или когда заимствуется, импортируется из чужих стран, как, напри­ мер, европейская цивилизация в Японии, Аргентине, в Индии? Как познается, наконец, чужая культура, если моя судьба связана с судьбой, с происхождением, с перводушевностью моей культуры? «Сопереживание», «вчувсгвование», здесь недостаточны для объясне­ ния. Очевидно, при выяснении этого своего и чужого в культуре, а также своей культуры и чужой цивилизации открываются с убедительной ясно­ стью какие-то универсальные моменты человеческой культуры. Шпенглер их обходит или, может быть, не видит. Потому отчасти он так мало пони­ мает в христианстве, которое по природе своей универсально. Идея Бого­ человека и Воскресения одинаково воспринимается всеми верующими христианами Лондона, Чикаго, Москвы и Капштадта. В Шпенглере поразителен, вообще, религиозный «идиотизм», и хотя силой своего эстетизма он видит готические соборы — «эти пути вос­ хождения к Богу, своды которых хотят разомкнуться и слиться с не­ бом», но он совершенно не понимает, что происходит в этих простран­ ствах, заключенных под сводами. Местами проскальзывают у него намеки на эту универсальность христианской церкви. «Только церковь несет в себе старую, испанскую универсальную идею народов под тенью католицизма»*, но в корне он совершенно безрелигиозен, да и сам сознается в этом. «Мы, люди За­ пада, религиозно конченные. В наших городских душах прежняя рели­ гиозность давно превратилась в интеллектуальные проблемы. Церковь кончилась Тридентинским собором6. Из пуританизма возник капита­ лизм, из пиетизма — социализм. Англо-американские религиозные секты обнаруживают лишь душевную потребность нервных деловых людей в занятиях богословскими вопросами». Шпенглер обходит также (по крайней мере в первом томе) роль иудаистической культуры с ее национальным и в то же время универ­ сальным монотеизмом, с всемирностью библейского Бога-покровите­ ля. Совершенно в тени остаются у него основы «магической» культу­ ры, которую он выделяет, и душа которой остается загадочной. Интересно также, что, говоря вскользь о России**, он игнорирует, не придает значения тому, что в ней сродни европейскому человече* «РгеикепШт и т ! ЗоааПлпш». ** Там же.

916 Освальд Шпенглер и закат Европы ству. Русские, по его мнению, вообще не такой народ как немцы или англичане; в нем заключена возможность образования в будущем не­ скольких народов, как в германцах эпохи Каролингов. Сущность Рос­ сии есть «обетование грядущей культуры». «Нельзя провести достаточно резкой грани между русским и западно-европейским духом. Как бы глубоки ни были душевные, а также религиозные, политические и эко­ номические различия между англичанами, французами, немцами и американцами, при сопоставлении с Россией — э т и народы, по мне­ нию Шпенглера, тотчас же сливаются в одно целое». «Подлинный рус­ ский нам внутренне также чужд, как римлянин периода царей или ки­ таец доконфуциевой эпохи, если бы тот или другой могли предстать пред нами. Только Достоевский дает нам некоторый духовный образ России едва уловимыми беспомощными звуками», хотя Достоевского по глубине он ставит только рядом с Данте*. Шпенглер не понимает смысла петербургского периода русской истории и, по-видимому, не знает Пушкина, по крайней мере, о нем не упоминает. Петровский период русской истории и связанные с ним культурные начала он считает не русскими, чуждыми России, враждеб­ ными русскому духу. Россия, по его мнению, глубоко враждебна Запа­ ду, городам, Петербургу, праву, государству, Промышленности. Он пославянофильски судит о России. Но если это так, то мы должны спро­ сить его: что же — Пушкин русский или не русский? «Парки рококо и барокко с их аллеями выводят к далям, пишет он. Люди фаустовской природы должны выйти к месту, где видна бесконечная даль». Ну, а петергофский Монплезир, с простором на морскую даль — этот про­ дукт петровской культуры — он не наш, не русский? Или, может быть, и Петр не наш со своей фаустовской далью? Значит, и Пушкин не наш? «На берегу пустынных волн Стоял он дум великих полн И вдаль глядел...»8 * В противоположность Шпенглеру Герман Гессе в книге «ВНск тя СЬаоз»7 совсем не склонен видеть значительную духовную пищу в русской культуре. Русская душа в изображении Достоевского, по мнению этого писателя, есть сво­ его рода «психологический хаос», где «Бог незаметно переходит в дьявола», и Гессе видит в этом как бы символическое указание на грядущий распад евро­ пейской культуры, ибо культура знаменует всегда «определенное согласие на счет дозволенного и недозволенного», она есть всегда строго очерченная иерар­ хия моральных ценностей, сумерки же культуры, которые предвещает ныне человек Достоевского, ставший духовным властителем также в Западной Евро­ пе, означают, что исконно-эгоистические инстинкты человеческой души, сами по себе бессмертные и лишь временно подавляемые моральными нормами, как бы освободились от своего ига и подняли знамя восстания против сдерживав­ шего их раньше культурного идеала. Достоевщина, доказывает Гессе, есть явле­ ние упадка, и поскольку она заслонила в Европе влияние Гессе, постольку она свидетельствует о кризисе европейской культуры.

Я. Букшпан. Непреодоленный.рационализм 917 Во всем этом — в игнорировании христианства, в неясном отно­ шении к иудейскому универсализму (в связи с туманностью «магичес­ кой» культуры), а также в идеализации самобытных глубин России, понимаемой славянофильски, заключаются те слабые места его вели­ колепной символики, которые не дают нам полного убеждения в ра­ зобщенности отдельных культур, в духовном разрыве между культу­ рой и цивилизацией. Думая так о слабостях Шпенглера, я далек от того, чтобы видеть полное благополучие в духовной жизни европейского культурного че­ ловечества. Книга Шпенглера раскрывает большие глубины несомнен­ ного кризиса культуры. Вся современная литература полна этого ду­ ховного неблагополучия, полна тоски по цельному, органическому, и тяга к патриархальному прошлому, когда душа не была разодрана на клочья, не была механизирована, — основной мотив культурно-фило­ софских размышлений современного европейца. Кризис европейской культуры надо искать в этой» именно, роман­ тике, в пресыщении интеллектуализмом, рассудочностью, в обраще­ нии к Средневековью, в потугах религиозного возрождения, в рафи­ нированном интересе к мусульманскому Востоку, к Индии, к России с ее загадочным «мистическим» духом. Эти темы варьируют в фило­ софской публицистике, в изящной литературе. Один из интересных публицистов современной Германии промышленник и государствен­ ный деятель Вальтер Ратенаустроит целые системы «органически оду­ хотворенного» государства (ОгдатзсЬ Ье$ее11ег 51аа1), обращается сво­ им «механизированным духом» к средневековым формам жизни, — к цехам, гильдиям, корпорациям, улавливаяэти целостные начала оду­ хотворенной общественности в идее корпоративных Советов. Точно так же Рубинштейн, автор книги «Романтический социа­ лизм» ищет общественный идеал в средневековой жизни романо-германских стран, идеализируя Советы как воспроизводящие этот корпо­ ративный дух, форму... И Ратенау, и Рубинштейн, и Шпенглер рисуют себе романтический образ крестьянина — этого единственного, по Шпенглеру, органичесг кого человека в современной культуре. Неудивительно, что крестьянская Россия всем романтическим те­ чениям культурно-философской публицистики в Европе кажется цар­ ством ничем не извращенных первобытных душ. Искать эти души можно только в России или на Востоке, где-нибудь в Китае. Вот Поль Эрнст в своей книге «Бег 2и$аттепЬшсЪ <1е$ с!еи1$спеп ЫеаНзтш» 9 устами китайского мудреца, который занимается «культи­ вированием принципов первобытных времен», учит нас жить так, «что­ бы стать цельным человеком, а не функцией или частицей». «Мы на­ учились доить коров при помощи электричества. Выбившийся про­ летарий занимается гимнастикой. Англосаксонская женщина в свобод-

918 Освальд Шпенглер и закат Европы ной Америке открыла, что деторождение — это жалкая дань отжив­ шим предрассудкам и что женщина лишь после двадцать пятого раз­ вода достигает полного развития своей женственности». Это все те же результаты механизации жизни... и китайский мудрец говорит обо всем этом, что «от машин человек научается свои дела делать машинально, получает машинное сердце». Вот Кайзерлинг в своем дневнике («Ке1$е*а§еЪисп етез РтюзорЪеп»10) благоговейно взирает на Индию и Россию, «где можно еще найти истинное благолепие». Ему показалось большое сходство в духовном облике палом­ ников, которых он встречал на берегу Ганга и в Троице-Сергиевой лавре. «Да, Россия, говорит он, простая сермяжная Россия, является ныне, пожа­ луй, единственным близким к Богу христианским государством». И выход из кризиса современной культуры он видит в религии. «Только вера доступна всем. Путем познания к Богу приходят люди, духовно одаренные, а веровать, уповать, может в принципе каждый». Но как быть с разумом, недоумевает Кайзерлинг? Разум действует разлагающе, разрушающе на веру; чем пополнить душу, которая утра­ тила всякое соприкосновение со своей сокровенной глубиной и сдела­ лась поверхностной? Вот какие вопросы ставит пресыщенный культу­ рой европейский человек. Что тут можно сделать? И Кайзерлинг отвечает: «Хуже всего было бы пытаться подавить интеллект, рекомендовать возврат к вере примитивных людей, ибо то обстоятельство, что человек стал сильнее разумом, представляет собой плюс, а не минус. Необходимо углубить интеллект. Когда он научится понимать смысл веры, глубокое значение всего того, что он первона­ чально считал нелепостью, тогда он снова станет религиозным». Во всем этом — в том, как современный европейский человек го­ ворит о себе, оглядывается на Средневековье, смотрит на Россию, на Восток, в том как нудится у него утраченная вера, в его скептицизме, релятивизме, в романтике... (формы проявления многообразны), — я усматриваю кризис европейской культуры как кризис человеческого разума, кризис рационализма в широком смысле этого слова—и Шпен­ глер в этом смысле представляет собой утонченный, благороднейший образец этой болезни европейского духа. В духе Шпенглера мы можем сказать, что цивилизация — это ра­ зум, это «вакхический танец разума»*, это торжество свободного че­ ловека, торжество абсолютного «гуманитаризма»**. В этом смысле вы* Свобода — это любовь к жизни, включая в нее и смерть. Свобода — это вакхический танец разума. Свобода — это абсолютный человек. Генрих Манн. «МасЬ( ип<1 МепзсЬ»11. ** Этим удачным термином К.Н. Вепзоп, автор замечательного романа «Клп§ огЧЬе \УОГЫ»12, называет все антропоцентрические направления духовной жизни.

Я. Букшпан. Непреодоленный рационализм 919 ход из кризиса европейской культуры должен, казалось бы, заключать­ ся в преодолении безмерного, мертвящего культуру рационализма. Вся философия Шпенглера есть, наоборот, художественное утончение, симфонический апофеоз разума. Его философский рационализм — чис­ то языческого происхождения от Аристотеля и Платона и при этом поразительно проникнут иудаистической стихией. Его скептицизм и ахристианская настроенность чрезвычайно на­ поминает величайшего иудейского философа XII в., воспитанного на Аристотеле и арабской культуре, — Маймонида, восторженного апо­ логета человеческого разума. Различая в душе пять частей: питающую, чувствующую, вообража­ ющую, стремящуюся и разумную, Маймонид утверждал, что разумная сила погибает вместе с гибелью тела, но если человек достигает «высо­ кого и действительного разумения», достигает «совершенства», т. е. «си­ дит вместе с царем в его чертоге», то его разум переходит из потенции в действие и приобретает «неуничтожимое бытие». Так, отвергая лич­ ное бессмертие души, Маймонид считал возможным при помощи ра­ зума как бы войти в лоно бессмертия. В этом для него был смысл и цель жизни. «Никакой другой цели нет. Какая же еще конечная цель? спрашивает он. Пустой вопрос. А какая цель у цели?»*. Этот рационализм Шпенглера я утверждаю вопреки тому, что он сам говорит о человеческом разуме. «Мы не верим больше в силу разума над жизнью, — пишет он**. — Мы чувствуем, что жизнь господствует над разумом. Познание людей важнее для нас, чем абстрактные и общие иде­ алы; из оптимистов мы сделались скептиками: не то, что должно быть, а что будет важно для нас, а быть и остаться господином фактов важнее для нас, чем быть рабом идеалов. Логика внешней природы, сцепление причин и следствий—нам кажется поверхностным, и только логика орга­ нического, судьба, инстинкт, который чувствуешь, чье всемогущество видишь в смене вещей — показывает нам глубину становления». Здесь Шпенглер признает примат жизни над разумом, утверждает как бы смирение человеческого разума, но это смирение из тех, кото­ рое паче гордости. Оно полно величайшего самоутверждения. И в этом отношении он также типичен для нашего культурного времени. В ка­ ком именно смысле? Блестящий английский философ-публицист, мало известный в Рос­ сии, Честертон в одной из своих интереснейших книг «Ортодоксия»15, в которой обозревает с удивительной наблюдательностью духовные пороки современной культуры, находит, что неправильно было бы * Ср. у Шпенглера: «человечество не имеет цели, в целесообразности смысл мировой игры». ** «Ргеи$«еп4ит ипс! 5оааН$ти$».

920 Освальд Шпенглер и закат Европы огульно утверждать, будто современный мир пребывает во зле. Во мно­ гих отношениях он отчасти слишком хорош. Он полон «диких и по­ трепанных добродетелей»14. Когда религиозные системы расшатыва­ ются (как это было с христианством во времена Реформации), то всплы­ вают наружу не только пороки. Они действительно устремляются в мир, бродят и несут с собой вред. Но и добродетели приходят в движение, они несутся по миру с большей стремительностью и их вред страшнее. Современный мир «полон христианских добродетелей, сошедших с ума»15. Их сумасшествие объясняется тем, что они отделились одна от другой и бродят по миру в одиночку. И вот скромность и смирение (под которым надо разуметь сдержку беспредельных притязаний че­ ловеческой личности) сместились со своего настоящего места. Вместо своей связи с притязаниями, с честолюбием—скромность как бы при­ крепилась к органу убеждения, которому никогда раньше не служила. Назначение человека было сомневаться в самом себе и не сомневаться в истине, а вышло наоборот. В наши дни человек утверждается в самом себе и сомневается в истине. В этом смысле смирение наших дней есть самое извращенное смирение («сошедшее с ума»). Прежнее смирение подымало человека и не давало ему останавли­ ваться. Оно поселяло в человеке сомнение в собственных силах {могу ли я?) и тем самым побуждало напряженно работать. А смирение на­ шего времени рождает лишь сомнение в целях {стоит ли?) и грозит приостановкой деятельности. «На каждом шагу, говорит Честертон, встречаешь людей, которые, утверждая что-нибудь, прибавляют: "впрочем, может быть, я не прав". Но уж одно из двух: или ваш взгляд должен быть правилен, или это не ваш взгляд. На наших глазах создается особая раса людей, слишком умственно скромных, чтобы верить в таблицу умножения. Нам грозит появление философов, которые сомневаются в законе притяжения как в собствен­ ной фантазии. Скептики прежнего времени были слишком горды, чтобы быть убежденными, а современные скептики слишком смиренны, чтобы утверждать истину. Кроткие—да наследуют землю. Но современные скеп­ тики слишком кротки, чтобы требовать своего наследства»16. Такое именно смирение у Шпенглера, таков его релятивизм и скеп­ тицизм. Смирение у него есть, он по-своему его декларирует, но оно на­ правлено на цели, а не на органы постижения. В силе своих познаватель­ ных символов Шпенглер не сомневается, но он потерял веру и просмот­ рел универсальные истины, накопленные европейской культурой. Таким образом, Шпенглер помогает нам нащупать точный диаг­ ноз духовной болезни современной европейской культуры: безрелиги­ озный скептический самоутвержденный рационализм. И в этом раскрытии его величайшая художественно-философская заслуга.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Александр Тиняков

О РУССКОЙ ДУШЕ* Всеевропейская война побуждает наших мыслителей с большей ин­ тенсивностью и ожиданием рассуждать о судьбах России о ее внутренней духовной жизни. Большинство их довольствуется противопоставлением России германизму и весьма неглубокими, а потому и вульгарными на­ падками на последний. Николай Бердяев не может быть зачислен в разряд таких «мыслителей»: он гораздо внимательнее, мужественнее и внутренне честнее, чем всякого рода неославянофилы. Говоря о русской душе, он отмечает наряду с положительными ее качествами и отрицательные. По его мнению, «Россия — противоречива, антиномична». Эту про­ тиворечивость он усматривает решительно во всем: в отношении русско­ го народа к государственности, к национализму, к христианству, наконец, в самом бытовом укладе русской жизни, дающей, с одной стороны, тип вечного скитальца, с другой — представителей «крепкого быта и тяжелой плоти» — купцов, чиновников, «крестьян, ничего не желающих кроме зем­ ли». Нельзя не признать, что г. Бердяев изображает эту русскую антиномичность весьма ярко и доводы его порою весьма убедительны, тем бо­ лее, что эта антиномичность подмечена и изображена задолго до г. Бердя­ ева, например, Тургеневым в известном рассказе «Хорь и Калиныч». Ссыл­ кой на этот рассказ г. Бердяев значительно облегчил бы свою задачу, и избавил бы себя от необходимости произносить столько пышных и, по совести сказать, лишних слов. Тургенев, будучи человеком времени, ме­ нее нервного, чем наше время, будучи, кроме того, человеком трезвого склада ума, изобразив столь противоположные типы, как представитель крепкого быта — Хорь и мечтатель-скиталец Калиныч, не пришел от это­ го ни в ужас, ни в экстаз. И поступил совершенно правильно. В недрах любой народности мы встретим такие же или даже еще более резкие про­ тивоположности: рядом с трезвым и спокойным Гёте мы видим буйного и беспокойного Шиллера, рядом с мужественным деятелем Байроном жен­ ственного мечтателя Шелли, рядом с ясным и холодным Леонардо да Винчи страстного Микеланджело... Таким образом, противоречивость не явля­ ется особенностью русской национальной психики. * Николай Бердяев. «Душа России». М., 1915.

924 Приложения Корень русских противоречий г. Бердяев видит «в несоединенности мужественного и женственного в русском духе и в русском характере». Беда же наша, по мнению г. Бердяева, заключается в том, что до сих пор у нас перевес явно склонялся на сторону начала пассивного, женственного, так что даже наша религия — «не столько религия Христа, сколько религия Богородицы». Этой давно установленной и весьма печальной истины, вновь повторяемой г. Бердяевым, отрицать невозможно. В русском наро­ де много мужественных типов, тем не менее мужественность в русской истории проявляется порывами, — например, вслед за истинно-муже­ ственным Иоанном III следует долгий период истинно-женственной бес­ форменности, олицетворяемой истерической политикой Иоанна IV, бес­ цветным мистицизмом Феодора Иоанновича, хаосом Смутного времени... В сфере повседневной жизни, в ее бытовом укладе, «засилье Калинычей» сказывается, пожалуй, еще сильней и явственней. Выход из этого печального положения г. Бердяев совершенно справед­ ливо видит в «раскрытии внутри самой России, в ее духовной глубине му­ жественного, личного, оформляющего начала... в имманентном пробужде­ нии мужественного, светоносного сознания». Из этого вывода, казалось бы, естественно, должен был вытекать только один призыв: призыв к культур­ ной работе в тех областях жизни, к каким до сих пор мы относились пассив­ но, приближаясь к которым все русские делались «Калинычами». До сих пор, как указывает сам г. Бердяев, русский народ желал «не столько свобод­ ного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства», почему и случилось так, что власть бюрократии в русской жизни была внут­ ренним нашествием неметчины. Но г. Бердяев, сделавши правильный тео­ ретический вывод, переходя на конкретную почву, делает из своего общего вывода дальнейшие выводы, совершенно неправильные. «Раскрытие му­ жественного духа в России не может быть прививкой к ней серединной за­ падной культуры. Русская культура может быть лишь конечной, лишь вы­ ходом за грани культуры (!). Мужественный дух потенциально заключен в России пророческой, в русском странничестве и русском искании правды. И внутренне он соединится с женственностью русской земли», — так нео­ жиданно заканчивает г. Бердяев свои рассуждения о необходимости про­ буждения в России мужественного духа. Выражая мысль г. Бердяева в обра­ зах исторических, можно сказать, что он зовет нас мимо Иоанна III все к тому же Феодору Иоанновичу...» Наговорив много справедливо жестокого о пресловутой русской «ши­ роте», г. Бердяев, в конце концов, цепко держится за эту широту и не ви­ дит для энергии Хоря лучшего применения, чем работать на того же «Калиныча плюс немецкий фельдфебель». Достоевский, не менее ясно, чем г. Бердяев, видевший «широту» русской души, в конце концов восклик­ нул: «Я бы сузил!» Достоевскому эта широта оказалась не по силам, г. Бер­ дяеву она, очевидно, «по плечу», ибо он желает, чтобы и в дальнейшем Россия щеголяла в широком плаще «вечного странника». Но г. Бердяев сам же отметил, что под этим плащом таится не только живая душа, но и довольно грязное тело. Не к отречению от идеализма следует призывать

А. Тиняков. О русской душе 925 русское общество, но к обузданию в самих себе доброго, но все-таки лени­ вого «Калиныча», призывать русских людей, несомненно, следует. К ин­ тенсивному жизнестроительству, не только к культурному творчеству, но и к культурному труду следует обратиться русскому народу, для того, что­ бы развить и укрепить в себе мужественное начало. И тогда бронирован­ ный немецкий кулак не будет страшен русской мозолистой ладони! Желая раскрытия и укрепления в русской душе мужественного нача­ ла, г. Бердяев желает России, действительно, нужного и полезного. Но что­ бы такое раскрытие могло осуществиться и пойти вперед успешно, надо ранее сказать, для чего это нужно, — нужно не только в дни войны, но и в ближайшие дни мира. Если только для продолжения странничества и вся­ ческого «словесного геройства», то, пожалуй, начало это не раскроется... А раскроется оно лишь тогда, когда весь наш народ поймет, что ему надо жить всесторонне хорошо здесь, на земле, и почувствовать, что он не толь­ ко может, но и обязан так жить. И еще тогда начнет раскрываться муже­ ственное начало в русской душе, когда интеллигенты-идеалисты наши поймут, что капли трудового пота не менее святы, не менее «идеалистич­ ны», чем капли умиленных слез или даже капли жертвенной крови, про­ ливаемой героями.

В.Ф. Эрн

НАЛЕТ ВАЛЬКИРИЙ' (ответ Н. А. Бердяеву) I На славянофильство сыпятся нападки. Ему не могут простить ужас­ ной вины: оно воскресает; больше того, воскресает в новых, неожидан­ ных, непредвиденных критикой формах. Это вызывает пламенное него­ дование в самых различных людях, и увы! — в негодовании этом ее 1оисЬеп1 1е$ ех*гёткё82: шестидесятник А. Кизиветтер встречается с самым аван­ гардным мистиком Н. Бердяевым. Гимназические аккорды меланхолических излияний шестидесятников не вызывают желания их разбирать. Гимназии созданы для того, чтобы их кончать, и работы засидевшихся гимназистов могут серьезно интересо­ вать лишь гг. педагогов. Совсем иного характера выступление Н. Бердяе­ ва. Его большая статья «О вечно-бабьем в русской душе» — блестящий кавалерийский наезд. Но недаром Н.А. Бердяев стремится быть на самом высоком гребне самой передовой волны современности. Конь во плоти и оружие настоящее — для него уже Методе, «ротр1ег»3. Свой наезд он со­ вершает в «духе» и, все же в самом духе этого духа есть кавалерийский душок. Прочитав книжку В.В. Розанова о войне 4 , Н.А. Бердяев с гусарскою широтою жеста вызывает его «к телефону» и с места в карьер начинает на него кричать: «Вы, Василий Василевич, — баба, настоящая русская баба, даже баба мистическая, вечная. Спору нет — вы талантливы, но ваша та­ лантливость бабья, слышите, бабья. Вы — гениальный представитель той бабьей и рабьей России, которой я объявляю войну. Вы легкомысленны, вы влюбчивы, вы блудливы, вы обожаете силу, вы пресмыкаетесь перед властью — все из-за вашей бабьей природы. Я, Николай Бердяев, эту ве­ ликую тайну вашу и тайну русской души разглашаю... всем читателям "Бир­ жевых ведомостей"». В.В. Розанов в ужасе бросает трубку, а Н.А. Бердяев вдогонку бросает загадочные слова: «То же самое передайте трем остальным...» С величайшим изумлением в числе «трех остальных» я увидел себя.

В.Ф. Эри. Налет валькирий 927 Н.А. Бердяев мне друг. Когда обо мне или о деле, которое я защищаю, пишут фантазии и небылицы* наши ученые гимназисты, я обхожу их мол­ чанием. Но когда человек близкий, которому все прекрасно известно, в каком-то странном порыве мешает все шашки и опрокидывает стол, на котором ведется игра, с очевидною целью вызвать общественное недове­ рие к своим партнерам, употребляя при этом недопустимые методы заве­ домо ложных публицистических «равенств», тогда молчание становится невозможным. Дело требует во что бы то ни стало защиты; и, кроме того, если б на свое серьезное нападение Бердяев не получил никакого ответа, он мог бы, пожалуй, обидеться и решить, что и его причисляют к «гимна­ зистам».

II «Розанов, — говорит Бердяев, — не боится противоречий, потому что противоречий не боится биология, их боится лишь логика». Но боится ли логики сам Бердяев? И боится ли его логика тех нелогичностей, в коих бессильно бьется его собственная мысль? Если нет, тогда трудно что-ни­ будь возражать против него, но тогда и его выпады против «биологизма» Розанова окажутся висящими в воздухе, ибо и сам-то Бердяев окажется не очень горячим любителем логики. Если да, то логическая промывка его статьи вряд ли что-нибудь оставит от кавалерийской «лавы» его атакую­ щих мыслей. Атаку Бердяева лучше всего отбить «встречным боем», и первый удар контратаки направить на главную его силу. А главная его сила — в поня­ тии вечно-бабьего. Это выражение своей остротой и силой в первый момент пленяет и покоряет. Однако оно вызывает и робкие недоумения. «Вечно-бабье»... — почему «вечно»? Неужели баба вечна в подлинном и серьезном смысле слова? Неужели Бердяев верит, что «бабье начало» воскреснет в конце кон­ цов и займет вечное место в горнем Иерусалиме? Что за вздор! Конечно, не верит и «вечностью» бабьего только «пугает». Однако мистику непо­ вадно играть священными категориями и вместо тленно и преходяще ба­ бьего говорить о «вечно» бабьем. Впрочем, ларчик открывается просто. Слова «вечно» Бердяев не выдумал. З.Н. Мережковская некогда изобрела категорию вечной женскости в отличие от вечной женственности. «Женс­ кое» г-жи Мережковской Бердяев потенцировал в «бабье», но женская ло­ гика этого словосочетания осталась нетронутой в его мужественном мыш­ лении, и вот в отряде его воинственных мыслей под мужским одеянием мы встречаем «амазонку» со светлыми волосами. Однако маскарад совсем не так прост и невинен. «Словосочетание с женской логикой» таит в глу­ бине ядовитую мысль. Повторите подряд много раз «вечно-бабье», и вы незаметно для себя начнете как-то компрометировать «вечно-женствен­ ное». Вечность того и другого этим ловким словесным маневром попада­ ет в одну плоскость, и не то вы начинаете думать, что женскость так же * Напр[имер], многочисленные статьи в «Дне».

928

Приложения

вечна, как женственность, не то женственность так же преходяща, как женскость. Тленное мешается с нетленным, бессмертное со смертным, святое и Божье со стихийно-природным.

III Но и [со] стихийно-природным Бердяев обошелся «по-свойски». Жен­ ское г-жи Мережковской он превратил в «бабье» с явной целью усилить и обострить выражение. Если «женское» вызывает пренебрежение, то «бабье» должно вызывать реакцию посильнее. «Бабье», по мысли Бердяева, — это что-то чрезвычайно предосудительное, низменное, отрицательное. В тоне, каким произносится у Бердяева «вечно-бабье», явно слышна нотка презре­ ния. Поход против «бабьего» ведется с гримасой отвращения. Так трени­ рованные вегетарианцы относятся к мясу. Если в блеске этого отталкива­ ния мы взглянем на лицо самого Бердяева, то мы мгновенно поймем, ка­ кая муха его кусает. Да ведь это — старая дворянская отчужденность от «мужицкого», от родной земли, старый барский трансцендентизм в отно­ шении к народному телу. Баба, русская баба — полнарода русского, с его болью, страданием, подвигом, молитвой, радостью и трудом, с его корен­ ною связанностью с родимою, влажной почвою — для Бердяева только глина (почти что грязь), из которой ему хочется вылепить маску Горгоны, для того чтобы напугать ею своих современников. Стоны и великую муку русской земли, потаенную тоску «Лужиц», «Оврагов», которую с такою чуткостью изводят из-под покровов невидимости гениальные пальцы «рус­ ской бабы» А.С. Голубкиной5, Бердяев знать не хочет и ведать не желает со своих воздушных позиций. Тут перед ним восстает дилемма: либо обижен Розанов, либо обижена русская баба. Если Розанов действительно выражает с гениальностью при­ писываемую ему Бердяевым русскую бабу, т. е. русскую душу в ее стихийно­ сти, хаотичности и мистичности (я этого не думаю), тогда многому нужно учиться у Розанова, прежде чем начинать его учить, его наставлять и его «публично сечь», особенно если под Розановым подразумеваются не его личные только грехи, а грехи русской души. Если же Розанов при всей талан­ тливости, ему свойственной, с русскою бабою все же несоизмерим, тогда вся мысль Бердяева о критике «вечно-бабьего» в русской душе через критику последней книги Розанова становится несерьезной, претенциозной. IV «Вечно-бабье» Бердяева при ближайшем рассмотрении является и не вечным в подлинном смысле, и не бабьим. То есть эффектный стержень его статьи при малейшем приближении к нему логики разбивается вдре­ безги. Оказывается, что не одна только биология Розанова, но и пневматология Бердяева с логикою не в ладах. И если сам Бердяев логику считает началом мужественным и светоносным, то его вражда с логикою стано­ вится поперек его притязаний на исключительную мужественность. А если Бердяев настаивает, что отсутствие логики есть призрак дурной женское-

В.Ф. Эрн. Налет валькирий 929 ти в писательской физиономии Розанова, то мы должны ему на это ска­ зать, что отсутствие логики в его высказываниях о «вечно-бабьем», по его же собственному принципу, свидетельствует, что и у него насчет муже­ ственности не все в порядке. Быть может, в его отряде не одна амазонка, да и сам командир амазонских мыслей — не «Амазон» ли? Этот вопрос чрезвычайно интересен. Рабью природу (по Бердяеву, «бабью») может носить не только биология, но и пневматология. И грехи против истинной мужественности возможны не только в планах биоло­ гических, но и в планах пневматологических. Бердяев все время корит Розанова за отсутствие силы духа, за то, что Розанов слишком впечатлите­ лен и пассивен в своем чувстве России и русского. Правда, есть грешок, и великий грешок, за Розановым. Слишком термометричен Василий Васи­ льевич! На дворе вёдро — и у него бодро; на дворе ненастье — и у него бездорожье. Хорошо видит Бердяев сучок в глазах брата своего! Но ведь кроме планов земных, есть планы воздушные, и в этих планах вихрями носятся много насильников-демонов. Так ли уверен Бердяев, что по отно­ шению к этим воздушным агентам он рыцарски мужествен, а не по-«женски» уступчив и оппортунистически покладлив? И не является ли он в своем роде пневматологическим Розановым? V Спора нет, мужественна душа Бердяева. Столь мужественна, что вчу­ же жалко его психею, задавленную и замученную. Без соку, без влаги, без красок его рассуждения. Чувствуются стоны психеи в его писаниях. И тем не менее душа не есть человек. Над душой господствует дух. И лишь дух придает настоящий чекан внутренней жизни. Мужественен ли у Бердяева дух? Противостоит ли активно воздушным течениям? Бердяев упрекает Розанова за то, что тот революционерствует в годы революции, реакционерствует в годы реакции. А дух Бердяева? Разве он не колеблется и не сотрясается при каждом порыве ветра? Дует марксизм — Бердяев — марксист. Стало спускаться с высот Достоевского и Соловьева веяние «идеализма» — Бердяев охватывается им. Мережковский поднял свою бурю в стакане воды, и вот в числе наэлектризованных им — Бердя­ ев. Женственный дух Бердяева резонирует на все воздушные зовы. Он, как эхо, откликается на ницшеанство. Он отражает духовные бури Ибсена. Теперь он «вдохновляется» штейнерианством. Да ведь весь он состоит из преломлений, из пневматических заряжений, из мгновенных восторгов пред духами, которые попеременно или вместе овладевают пневмой его. Самая прелесть его писаний, их значительный интерес — только в их чут­ кости к воздушным веяниям, только в том, что в каждой новой статье Бердяева находится заражение либо последней, либо предпоследней но­ винкой воздушных сфер. Дух Бердяева не только не мужественный, но исключительно, до од­ нобокости, до бессилия женственный. Не ему упрекать Розанова. Розанов термометричен по отношению к близким, непосредственно примыкаю­ щим к нему земным слоям. Много изумительного говорит он о тончай30 Падение священного Русского царства

9 30 Приложения ших колебаниях близлежащего «тепла и холода», впадая в чудовищные ошибки о далеких краях и особенно об онтологических глубинах земли. Бердяев же барометричен, хорошо отражая неспокойствие всяческих ат­ мосфер и будучи в то же время совершенно глух к тихим речам звездных глубин. То и другое идет на потребу, если уметь пользоваться. Хорош чу­ десный термометр Розанова, недурен и барометр Бердяева. Смотреть, как скачет на нем стрелка, — и поучительно, и любопытно. Только нужно ос­ тавить сказку о мужественности, о рыцарственности и об активной силе барометров. Бердяев находится в величайшем заблуждении: его «дерзаю­ щее начало» (платоновское {Ьутоеккз6) мужественно, вернее амазоночно, его же «водительное начало» (Ье§етошсоп7) послушный и бессиль­ ный рупор воздушных сил. VI ЧТО же получается? Спор между Розановым и Бердяевым есть в сущ­ ности спор между термометром и барометром. Воздушная барометричность гордо с высот налетает на земную термометричность. И что всего любопытнее: один аспект женскости восстает на другой. Женскость духа впивается в женскость психеи. В мирные и цветущие пределы розановского «женского царства», где, можно сказать, царит великолепная цари­ ца Савская, которая хранит в своей памяти много соломоновых слов, вры­ вается отряд воздушных амазонок — Валькирий, и бедному Василию Ва­ сильевичу остается покорно ждать, пока гордые девы уберутся восвояси и разрушения, произведенные ими, восстановятся сами собой. Вот только странно что: ослепление «Амазона», стоящего во главе Валь­ кирий, — убивая мирных женщин, он неожиданно вскрикивает: смерть мужчинам! Смерть солнечной мужественности православия! Розанов со­ пределен православию, но не есть православие. То, что говорит Бердяев о православии, нуждается прежде всего в артикуляции. Метод Мережков­ ского, говоря о «Сириусе», лягнуть «Сирию» по какой-то случайнейшей, чисто женской ассоциации, применяется Бердяевым с кричащей нелогич­ ностью. Синицей набега на Розанова не так-то легко зажечь православное море. Конфликт двух аспектов женского есть «спор славян между собою», и превратить его во вселенский конфликт поистине трудновато. Словом, о православии Бердяев ничего существенного не сказал, и нам придется подождать, пока амазонки его передохнут после славной «победы» над Розановым и, запасшись хоть какими-нибудь боевыми средствами, по­ пробуют атаковать вместе с другими воздушными силами православие. Тогда может выйти настоящий разговор о православии. Теперь же нам остается сказать несколько слов рго <юто т е а и рго <1ото повгга*. VII Прикрываясь Розановым, Бердяев делает налет на православие. И всего неприятнее в его статье то, что, говоря о частных особенностях Розанова, он проецирует их на русскую душу и делает это с такою внезапною широ-

В.Ф. Эрн. Налет валькирий 931 тою «размаха», что сам опрокидывается от чрезмерного «маха». Нечего удивляться, что при таком «молодецком» ударе он задевает еще кое-кого в своей статье — не только русскую душу, но зараз еще и трех писателей. Когда-нибудь, быть может, Бердяев опубликует те скрытые соображения, которые заставили его в категорию розановской реакционности и «безы­ дейного», «бабьего» пресмыкания перед силой и властью — поместить неожиданно С.Н. Булгакова, Вяч. Иванова и меня. Очень интересно будет послушать, как, разоблачив тайну Розанова и русской души, он перейдет к разоблачению трех различных «тайн» С.Н. Булгакова, Вяч. Иванова и пи­ шущего эти строки. Но пока что в качестве обоснования Бердяев приво­ дит абсолютно ложное сообщение: «Все они, — говорится у него про только что названных лиц, — испытали от войны то, что Розанов испытал от вида конницы на улице. Огромной силе, силе национальной стихии земли не противостоит мужественный светоносный и твердый дух, который призван овладеть стихиями. Отсюда рождается опасность шовинизма, бахвальство снаружи и рабье смирение внутри». Я не буду ничего говорить за С.Н. Булгакова и Вяч. Иванова — они сами могут сказать, — скажу только про себя: ничего подобного розановским чувствам от конницы я в жизни никогда не испытывал. Я прямо те­ ряюсь в догадках: когда это светоносный дух Бердяева успел побывать в моей душе и осведомиться о том, чего в ней никогда не бывало? Поистине великую отвагу нужно иметь, чтобы полученные таким путем сведения оглашать с категоричностью прямого внутреннего знания. «Все они испытали от войны»... Бедный читатель может подумать, что мы в самом деле «заславянофильствовали» от войны. Один оратор на не­ давнем собрании так и иронизировал насчет этого мнимого факта. Но Бердяеву неуместно заниматься такими вещами. Ему прекрасно известно, что три названные им писателя за много лет говорили то, что они говорят теперь. С.Н. Булгаков «славянофильствует» в «Двух Градах» (1911), Вяч. Ива­ нов свою замечательную лекцию о русской идее прочел в 1908 г.* Мои же позиции против германской культуры я занял в 1910 году**. VIII В заключение я не могу не сказать, что высоко ценимые мною баро­ метрические свойства Бердяева, вообще говоря, отличные, в этой его ста­ тье пропали куда-то бесследно. Так бывает с барометрами: рассчитанные на малые давления и на малые колебания, они начинают решительно «врать», когда попадают в неожиданные условия слишком больших дав­ лений и слишком больших колебаний. В то время как русская душа в титанической борьбе с колоссальными армиями трех государств являет один за другим величайшие подвиги без­ заветного мужества и разверстывает в ослепительном напряжении свет* «По Звездам». СПб. 1909, стр. 309. ** См. книги: «Борьба за Логос» (1911) и «Г.С. Сковорода» (1912)'.

932 Приложения лую мощь и сталь солнечного духа своего, — в это время Бердяев вдруг находит уместным говорить о «вечно-бабьем в русской душе», т. е. на «свадьбе» — о «похоронах», и даже больше: на сговоре — о каких-то воз­ душных женишках. По поднебесью много летает стихийных или даже люциферических («светоносных») духов, которые ищут русской души. «Гоголем» ходят, прихорашиваются, заклятьями заклинают. Все напрасно. У русской земли горнее обручение в эфирных планах в глубине времен уже совершилось. Единый жених русской души — Христос, и свидетели этого — святые, тай­ ные кормчие русской истории.

Вяч. Иванов

ЖИВОЕ ПРЕДАНИЕ I Говорят о возрождении славянофильства и в примерном перечне «нео­ славянофилов» (или, как обзывает их Н.А.Бердяев, — «эпигонов славяно­ фильства») провозглашают и мое имя. Я не ищу этого славного памятью былых его носителей родового титула; но не боюсь и связанных с ним подозрений, прилепившегося к нему осишп'а1. Я просто не знаю, отвечает ли состав моих взглядов этому наименованию. Во всяком случае, крайняя нелюбовь моя к положениям, могущим казаться двусмысленными, побуж­ дает меня, последовав обращенному ко мне приглашению, выяснить мое отношение к лозунгам, признаваемым славянофильскими, и этим удов­ летворить настойчивое, по-видимому, желание и Н.А. Бердяева и лиц, ему вторящих,—желание вывести на свежую воду наши «реакционные» стрем­ ления, таимые под «прогрессивною» маской*. Да и то сказать: окажись в самом деле в общем идеологическом запа­ се, с которым мы вступаем в новую созидательную эпоху, открываемую нам войною, некое славянофильское наследие или, если угодно, некие пе­ режитки славянофильства, весьма уместно в этом наследии или пережит­ ках разобраться толком: в них может найтись нечто или высоко живот­ ворное, или крайне вредоносное, — а может быть, и то, и другое зараз. Вот, Вл. Эрн самим заглавием своей острой книги о войне утверждает: «вре­ мя славянофильствует»2, — время, заметьте, а не люди, т. е. смысл собы* «Реставрация славянофильства есть реакция в глубочайшем смысле сло­ ва. Последствия этой реакции немедленно дают себя знать на практике. Пусть прямо выскажут свои тезисы о славянстве, ничего не прикрывая и не замалчи­ вая... Не нужно либеральных условностей». Н. Бердяев, «Эпигонам славянофиль­ ства». «Бирж(евые) вед[омости]», 18 февраля 1915 г. — «Если бы они имели сме­ лость до конца раскрыть свои религиозно-общественные и религиозно-госу­ дарственные верования и упования, то это стало бы ясно. Но у них не хватает на это смелости» (тк1ет). — «Автор справедливо указывает, что новейшие эпиго­ ны славянофильства, выступая под прогрессивным флагом, в сущности, зовут туда же, куда зовут представители открытой реакции... Они не могут предъя­ вить ему отвода взаимного непонимания» и пр. «Русские ведом [ости]», 21 фев­ раля 1915 г. (о статье Бердяева).

9 34 Приложения тий, сила вещей, разум истории. Как же относится к этому сверхличному разуму наш разум личный, к этому стихийному движению наше свобод­ ное самоопределение?

II Что именно служит критерием славянофильства, — этого никто в точ­ ности, по-видимому, не знает. Между тем, если мы не хотим злоупотреб­ лять этим именем, нам надлежит условиться о критерии. Повторяю, что я нисколько не желал бы, чтобы старинному умонастроению или пафосу было искусственно сообщаемо подобие жизни, которая бы не заключа­ лась внутренне в нем самом. Но убежден, что не умерло и не умрет то существенное в славянофильстве, что можно означить словами: вера в святую Русь. Однако со мной нелегко согласятся, что эта вера и есть кри­ терий истинного славянофильства, что все остальное не составляет его отличительных признаков и должно быть сочтено за временные и прехо­ дящие оболочки простого и всегда себе равного зерна. Не согласятся и потому, что вера эта кажется общим достоянием как славянофилов, так и весьма многих из их противников. Но здесь мне приходится удивить не одного читателя своеобразием своих расценок и распределений, признав­ шись, что Вл. Соловьев, например, в моих глазах славянофил ^иап<^ т ё т е 3 , а Лев Толстой В самом существе своем — западник. Что же такое «вера в святую Русь»? Прежде всего — вера. Верить мож­ но только в то, чего прямо не видишь и не осязаешь, чего и доказать нельзя. Всякий знает, что есть церковь как организация вероисповедного коллек­ тива; между тем нужно быть верующим, чтобы произносить в символе веры слова: «верую в Церковь». Итак, вера в Русь есть утверждение бытия Руси как предмета веры. Ее исповедует Тютчев, говоря: «в Россию можно только верить»4. Земля русская и русский народ принимаются здесь не как очевидность внешнего опыта, но как сущность умопостигаемая. Бы­ тие, им приписываемое, не есть только существование в явлении, но ме­ тафизическая реальность. Славянофильство прежде всего — метафизика национального самоопределения, и притом — метафизика религиозная: Русь умопостигаемая есть Русь святая. Соблазнительно ли, что старинная идеология славянофильства испы­ тала могущественное влияние метафизики германской? Но ведь и прекрас­ ный лебедь, прослывший на птичьем дворе Гадким Утенком, только от лебедей научился, что есть на свете лебеди и что лебедь он сам. Суть дела не в том, что воздействие шло из Германии, а в том, что у западных наших соседей оказалась метафизика. Не замедлил, однако, открыться для славя­ нофильства и другой, чистейший источник умозрения — в метафизике восточно-церковной, хранящий неприкосновенным древнее предание платонизма; и только приникновение к этому источнику дало славяно­ фильской идее внутреннюю мощь, незыблемые глубинные устои. Во вся­ ком случае, позитивизму, материализму и другим направлениям мысли, отрицающим ноуменальное в явлении и реальность идей, нечего было делать со славянофильскою метафизикой. Для беспримесного западниче-

В. Иванов. Живое предание 935 ства Русь была только феноменом, и вера в нее значила совсем другое, чем для славянофилов: это была запечатленная героическими усилиями люб­ ви надежда на ее грядущее, свободное бытие, благоденствие, величие, куль­ турное процветание, — быть может, твердая уверенность в этом предсто­ ящем расцвете. Душа России для западника — понятие психологическое, не онтологическое; она — эмпирический характер народа. Глазам славя­ нофила русская душа предстоит как мистическая личность, для которой все исторические, бытовые, психологические определения суть только внешние облачения, временные одежды плоти, преходящие модальности ее сокровенного, бессмертного лика, видимого одному Богу.

III Что сокровенный лик Руси — святой, это есть вера славянофилов, и в самой этой вере нет национального надмения. Она не исключает чужих святынь, не отрицает иных святых ликов и народных ангелов в многосвешнике всемирной церкви, в соборности вселенского богочеловеческого тела. Напротив, она логически их предполагает, ибо зиждется на при­ знании общего закона мистической реальности народных лиц. Должно оценить по достоинству характерную черту нашего славяно­ фильства, что никогда не переступало оно едва приметной границы, отде­ ляющей вышеописанную веру от так называемого мессианизма, никогда не отождествляло богоносного призвания Руси с притязаниями боговоплощения. Русский народ мыслится богоносцем, так как богоносец, по пра­ вославному учению, и всякий человек, имеющий воскреснуть во Христе и неким таинственным образом обожествиться (иещуйт). Но только древ­ нему Израилю дано было родить Мессию. С другой стороны, вера в свя­ тыню умопостигаемого лика предрешает жертвенную готовность отвер­ нуться ради него от всех земных, изменчивых и тленных обличий и ли­ чин; ибо только святая Русь, — подлинная Русь. Русь же не святая — и не Русь истинная. Здесь умозрение, обостряясь до интуиции и возгораясь неизрекаемым опытом сердца, находит себе созвучное подтверждение в заветных веро­ ваниях народа: замыкается круг, и мудрость духовных вершин националь­ ного сознания встречается и совпадает с вещими предчувствиями народ­ ной души. Поиски Руси невидимой, сокровенного на Руси Божьего Града, церкви неявленной, либо слагаемой избранными незримыми строителя­ ми из незримого им самим камня на Святой Горе, либо таимой в недрах земных, на дне ли светлого озера, в серединных ли дебрях, на окраинах ли русской земли, не то за Араратом, не то за другими высокими горами, — эти поиски издавна на Руси деялись и деются, и многих странников взма­ нили на дальние пути, других же на труднейшее звали, не пространствен­ ное, но духовное паломничество. Так святая Русь, становясь предметом умного зрения, как в бытийственной тайне сущая, являлась созерцателям этой тайны чистым заданием, всецело противоположным наличному, данному состоянию русского мира. «Не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем»5.

936

Приложения

IV Но тут именно славянофильство и кажется наиболее уязвимым. Разве все его стремления не клонились именно к возведению града, здесь пре­ бывающего? Не хотели ли славянофилы уверить нас именно в том, что здесь пребывающий град и есть град чаемый, прикрепить нас и приле­ пить сердцем к русской данности как к Руси святой? Так думает большин­ ство, и, чтобы показать несправедливость этого приговора, нужно рас­ смотреть содержание обвинения по существу и степень его приложимос­ ти к представителям славянофильства — исторически. Мы сделаем это с тою краткостью, какую предписывают границы статьи. Утверждение мистической реальности, просвечивающей сквозь види­ мое, может соблазнять к отрицанию последнего как облака, застилающе­ го истинное бытие, — к отрицанию теоретическому, обесценивающему низшую реальность, и к отрицанию практическому, побуждающему про­ клясть всю земную действительность во имя того божественного, что она собою заслоняет. Это есть уклон не мысли только, но и сердца; но повинны в нем были разве лишь немногие «отщепенцы» в народе из всего множества «взыску­ ющих Града». Огромное большинство твердо верило, что, хотя бы на Руси грехов было, «что на сосне смолы», тем не менее Русь святая и церковь невидимая неотделимы от видимой и грехом оскверненной Руси: они — ее душа, корень, глубь, и никогда не переводящиеся на лице земли рус­ ской, хоть и неведомые миру, святые служат живою связью между этими глубинами и наружною поверхностью, живым залогом, что внутренний лик земли нашей просияет из глуби сквозь искажённые грехом черты об­ личья тленного. Не иначе чувствует это соотношение между умопостигаемою сущ­ ностью и явлением живая любовь: на вечное в любимом устремляет свой взор истинная любовь, но это вечное провидит в самом временном, ма­ лом и смертном и все оправдывает в последнем, кроме греха, как чего-то чужого и не принадлежащего к его подлинной сущности; зато все, от греха очищенное, как бы ни казалось оно случайным, принимает и ут­ верждает и этим приятием, оправданием и утверждением приобщает к бессмертию. Истинно русское мироощущение всецело зиждется на пред­ варении в сердце тайны всеобщего воскресения. Поэтому чисто славя­ нофильскую «установку» взгляда на Русь выразил Тютчев словами, к ней обращенными: Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной'. Вот это сквозящее и тайно светящее и есть святая Русь, и кто любит ее, кто ее взыскует, необходимо будет любить и то, через что она, сквозя, светится и светит, кроме греха, не дающего ей светиться и светить.

В. Иванов. Живое предание 937 Полюбит он ее и в ее «скудной природе», и «бедных селениях», и в ее женственно-благоухающей нежности, и в ее мужественной царственнос­ ти, — не в одних только духовных лучах ее, но и в ее сиротливой тоске и материнской ласке. Полюбит он всю ее самобытность, все ее своеобразие и загадочную, несравненную единственность; ибо так хочет любовь, зна­ ющая и утверждающая в любимом его единственность, и такова тайна любви, что в единственном и через единственное открывается для нее все­ общее и вселенское. V С исторической точки зрения, о славянофильстве можно сказать, что в нем самом диалектически совершилось преодоление первоначального пристрастия к национальной феноменологии (это пристрастие называют теперь «провинциализмом»), — пристрастие, которое заключало в своих расценках много опасностей и много неправды, — прежде же всего стави­ ло его в одну плоскость с феноменологическим западничеством, так что спор велся о преимуществе тех или иных культурных форм, а не о пробле­ ме национальной онтологии, — почему и теперь многие думают, что де­ довский спор решен естественным ходом событий, что, как нет более пре­ жнего западничества, ибо завершилось ученичество наше и Россия вошла в целостный состав Европы, так умерло и славянофильство и, умерев, не оставило в нас своей бессмертной души. Этот грех славянофильства кажется мне последствием исходной за­ висимости его идеологии от источников не чисто духовного опыта. Но вскоре все славянофильство обосновывается на идее церкви, оценивает Русь по степени ее верности церковной правде и останавливается на по­ роге жертвенного отречения от всего лишь феноменологически русского. После этого наблюдается момент реакции з пользу чистой феноменоло­ гии; представители этой реакции (как Данилевский) являются отступни­ ками от внутренней святыни славянофильства, поскольку в своем забве­ нии церковного и вселенского смысла русской идеи становятся на почву национализма биологического и усматривают в русском деле борьбу за историческое преобладание определенного «культурного типа»7. Славянофильство казалось бы внутренне опровергнутым, само себя упразднившим, если бы все живое в нем, его содержание вселенское и он­ тологическое, его религиозный смысл, его мудрое сердце, — в теснейшей и живейшей связи с утверждением феноменологической особенности рус­ ского национального воплощения, понятой, однако, — что правильно отмечает Вл. Эрн, — не как статический строй застывших и косных форм, а как вечно живая текучесть осуществления и пресуществления во време­ ни8 , — если бы все это подлинное и вечное, как теургическое начало на­ родного сознания, не было спасено гениальнейшим и еще не понятным, а порою и смрадно поносимым творчеством и пророчеством Достоевско­ го, которым доселе живем и дышим и о котором доселе не сговорились, славянофил ли он или уже нет, — почему и ученики его не умеют сказать

938 Приложения про себя определительно и недвусмысленно, кто они такие, — славяно­ филы или нет. VI Что в этом строе идей усматривает Н.А. Бердяев (который должен же был его продумать) нарочито «женского», мне непонятно. Кто, отойдя в сторону, хотел бы осмеивать это умонастроение, должен был бы скорее увидеть в нем донкихотскую влюбленность в Дульсинею, либо вовсе от­ сутствующую, либо примечтавшуюся под грубым обличием Альдонсы. Но все, кажется, давно признали, что Дон-Кихот по-своему прав; и вовсе не смешным представляется нам сказочный герой, домогавшийся руки ужас­ ной на вид, недугом искаженной царевны, тайна которой открыта его сер­ дцу, — и вот, когда ведет он невесту венчаться, безобразная пелена спада­ ет с нее и об руку с ним стоит желанная царь-девица. Обретение невесты, высвобождение сокровенной реальности из плена окутавших ее чар есть всегдашний и коренной мотив мужеского действия, —г но Бердяев подо­ зревает в славянофильствующих совсем иной душевный и волевой строй. Их иконопочитание русских народных начал религиозного предания и мистического опыта мнит он идолопоклонством, имманентный опыт иконопочитания смешивает с трансцендентным опытом рабского обого­ творения кумиров. Поистине его призыв ко всеобщей «секуляризации», под каковою разумеет он снятие «трансцендентной санкции» со всех сфер жизни и культуры так, чтобы безрелигиозными стали и философская мысль, и художественное творчество, и быт, и семья, и государство, пока не найдет человек в себе самом их «имманентного освящения», — призыв этот есть не что иное, как иконоборство, естественное для религиозного нигилизма, но на почве миросозерцания христианского и мистического мыслимое как твердо занятая позиция лишь при условии коренного от­ рыва личности от символического начала церковного миростроительства*. Но подойдем к проблеме ближе, представим ее более осязательною. Главный упрек Бердяева «эпигонам» сводится к тому, что они продолжа­ ют и питают дурной славянофильский навык «невеститься» по отноше­ нию к государственной власти как началу мужественному и потому транс­ цендентному женственной стихии русской душт Оставляя в стороне не идущий к делу вопрос, есть ли действительно эта « р т а женской влюблен­ ности и воли к покорствованию в нашем народном характере или ее вовсе нет (я лично думаю, что существенно ее нет, эмпирически же она, к сожа­ лению, зачастую проявляется), — нельзя не видеть, что славянофильству приписана она лишь вследствие ложного истолкования его всегдашних стремлений. * Чтобы быть вполне вразумительным, напомню, что церковное построе­ ние мира символично, поскольку все формы жизни, церковно утверждаемые, благословляются в низшей сфере сообразно их соотношениям с бытием мира невидимого. Так, брачный союз жениха и невесты освящается заветом «быть во Христа и во Церковь».

В. Иванов. Живое предание 939 Именно западническому строю мысли свойственно противоположе­ ние народу органов власти как самостоятельного и чуждого организма, — каковое противоположение искони было душою западного либерализма и демократизма. Ведь и вырос этот либерализм и демократизм из борьбы между народом и державством, основанным на завоевании, так что раз­ витие форм народной свободы было на Западе последовательным ходом политического раскрепощения. Прагматическое значение этой западни­ ческой концепции очевидно: поскольку действительность требовала и от нас усилий раскрепощения, это представление о власти было практически полезно при всей своей теоретической спорности. Славянофильству свойственно было полярно противоположное воз­ зрение на природу власти: оно защищало теорию ее имманентности на­ роду, и именно этот государственно-правовой имманентизм, представля­ ющийся Бердяеву, по недоразумению, столь спасительным, был в высшей степени опасен для судеб нашей действительной свободы. Но опасен лишь потому, что заключал в себе приманку теоретическо­ го оправдания существующих отношений; мог же обернуться и совсем иначе, чем, между прочим, объясняется постоянная правительственная недоверчивость к славянофилам. В самом деле, они положили в основу своего государственного права не феодальный (он же договорный), а рим­ ский принцип — принцип «депозиции» народной воли в руки лица или лиц, призванных ко власти. Другими словами, они предпосылали своим построениям утверждение народного суверенитета, видели в монархии монархически самоопределившееся народоправство. Впрочем, демократическая резкость этой предпосылки смягчалась ре­ лигиозною окраской представления о народе. Полнота свободы народной этим не умалялась, но вносился в понятие державства, народным избрани­ ем установленного, религиозный момент: снятие с себя соборною совестью последней ответственности перед Богом в определении провиденциальных путей народной истории, которое поручалось церковью тому, кто укреп­ лялся на это мировое дело ее таинственным помазанием. В этом круге ис­ конно русских представлений о царстве, о царе как сыне церкви и о народе как свободной семье ее нет места ни для мнимого «жениховства», ни для цезаропапизма9, спорадические уклонения к которому пресекались самим разумом вещей и внутренним здоровьем нашего народного и государствен­ ного тела даже в ныне заканчивающийся петербургский период нашей ис­ тории, когда государственная власть, как это живо чувствовали славянофи­ лы, пыталась самоутвердиться по отношению к земле трансцендентно. VII Ясно, что национально-религиозная концепция желательного роста нашей политической свободы формируется на языке живого предания славянофильской идеи — как готовность и воля народа к соответствую­ щему ступени его исторического возраста приятию на себя все большей и, наконец, полной религиозной ответственности за судьбы отечества; и толь­ ко в этом смысле можно приветствовать осуществление того, что Бердяев

940 Приложения называет «имманентной санкцией» в сфере государства. Вообще же долж­ но сказать, что подобно тому, как христианство ложно толкуется и пере­ живается равно в категории чистого трансцендентизма, как и в категории исключительного имманентизма, — так и всякая имманентная санкция оправдывает и возводит на новую ступень сознания всякую трансцендент­ ную, и в этом обогащенном и совершенном синтезе одинаково упраздня­ ются односторонности и несовершенства как первоначальных положений чистого трансцендентизма, так и той антитезы, которую Бердяев описы­ вает как всеобщую секуляризацию. Славянофилы и западники — наши старшие братья; а мы, узнавшие в православии* свою свободную родину и родину всей свободы, мы, веря­ щие в Русь святую, как в Русь вселенскую, мы — былые «русские мальчи­ ки» Достоевского, сверстники Алеши Карамазова, выбравшие его в дет­ ской игре своим Иваном-Царевичем. Алеша — символический собира­ тельный тип, который напрасно считают невыясненным и о котором сто­ ит в другой раз повести беседу, — тип людей нового русского сознания, напророченный Достоевским и им порожденный. И потому если опреде­ лять представителей того умонастроения, которое продиктовало эти стро­ ки, то назвать бы — «алешинцами»! Бердяев с «алешинцами» быть не хо­ чет; его «Иван-Царевич» — едва ли не Николай Ставрогин, — не такой, конечно, каким он оказался в изображении своего собственного создателя и, нужно думать, по Бердяеву, исказителя, но субстанциально тот же, только исправленный и подновленный10.

* Ввиду соблазна прискорбных недоразумений, предметом которых служит имя «православие», нелишним почитаю определительно заявить ЬотишЬиз Ьопае УОШПШЮ", что означаю этим священным именем, как и надлежит неере­ тику, — духовное, а не житейское, вечное и вселенское в местном и временном, а не местное и временное в его исторической замкнутости и эмпирической от­ носительности. Соборное Христово Тело Церкви святых, божественные Таин­ ства, кафолический догмат, священное и литургическое предание, дух богочувствования, хранимый в преемстве сердечного опыта отцов, — все это достойно именуется православием. Но неправо означаются тем же именем — бытовое предание, культурный стиль, психологический строй, внешний распорядок цер­ ковного общества. Упомяну, кстати, что эстетический критерий церковности, о котором говорит о. П. Флоренский в глубокомысленной книге «Столп и ут­ верждение Истины»'2, кажется мне опасным своею зыбкостью; он, несомненно, оправдывается в глубинах мистической жизни и на высотах платонического созерцания, но может оказаться пагубным в истолковании культурно-феноме­ нологическом.

Д. Муретов

КАК НАДО МЫСЛИТЬ ПАРТИЙНОЕ ПРИМИРЕНИЕ (Независимый голос) М[илостивый] г[осударь], г. Редактор! Причиной настоящего моего письма является глубокое убеждение, что наша тяжелая война между прочими своими воздействиями на русскую жизнь должна положить конец тому глубокому партийному расколу, в котором мы живем с 1904-1905 годов. Поводом его является статья Н. Бердяева «Современная война и на­ ция», помещенная в № 14921 «Биржевых ведомостей». В ней г. Бердяев подходит к тому же вопросу и выражает то пожелание, которое лежит в основе настоящего письма. «То жизненно-существенное, что мы переживаем сейчас, излечит нас от язвы доктринерской партийности. Сейчас не нужны политиканы, и они очень вредны»... ...«Объединение всего русского общества и народа должно идти с двух сторон, быть обоюдным, оно предполагает жертвенность всех лагерей»... Если мы даже отвергнем слишком сильное, быть может, слово «жертвен­ ность», то и тогда в приведенных строках останется горячий призыв к широте и терпимости, призыв выйти из тех узеньких клеток, по которым рассадила нас «партийная дифференциация». Настоящее письмо есть отклик на этот призыв и имеет в виду указать, при каких условиях и в каком смысле возможно говорить о преодолении одного из важнейших наших общественных расколов, которое отчасти яв­ ляется темой заключительной части статьи г-на Бердяева. Я разумею раскол между правыми и левыми, между черносотенцами и прогрессистами. Этот вопрос тем более требует обсуждения в связи со статьей г. Бердя­ ева, что сам он, коснувшись вопроса об изменившейся идейной обстанов­ ке, стал на точку зрения, далекую от всякой жертвенности и даже проник­ нутую, по моему убеждению, тем политиканством, которое он столь спра­ ведливо признал губительным и вредным. Политиканством в отношении между партиями я считаю непремен­ ное желание уронить противную партию в глазах общества, скомпроме­ тировать людей, а не критиковать их взгляды. Вот почему в отношении к

942 Приложения правым я считаю политиканством пущенное против них обвинение в гер­ манофильстве. Жертвой такого именно политиканства стал когда-то Спе­ ранский, обвиненный в год нашествия Наполеона в франкофильстве'. Вдаваться в подробный разбор самого тезиса о германофильстве сейчас было бы слишком долго, так как пришлось бы вскрывать неясность и дву­ смысленность самого слова (любовь к немцам или любовь к немецкому, любовь эстетическая или любовь — желание добра? и т. д.). Поэтому ограничусь двумя маленькими соображениями. Во-первых, вполне понятно, что правым многое нравилось в государственных поряд­ ках в Германии и в этом так же мало «подозрительного германофильства» (словечко г. Бердяева), как мало было измены России в пристрастии Спе­ ранского к кодексу Наполеона. Во-вторых, сознательная национальная враждебность к Германии и сознание необходимости бороться с ней всегда исходили только из пра­ вых кругов, и за это нередко им доставались и упреки, и насмешки. «Ивана Аксакова во сне видеть — предвещает войну с Германией», — гласит сонник Н. Щербины. Таким образом, обвинение в подозритель­ ном германофильстве падает на тех самых, кого с таким рвением обвиня­ ли до сей поры в шовинистическом германофобстве и в стремлении «от­ влечь внимание от внутренних неурядиц раздуванием внешних опаснос­ тей». Десяток слов с похвалою немцам найти везде можно. Но справедливо ли было бы обвинять Вл. Соловьева в любви к Вильгельму И, в подозри­ тельном «кайзерофильстве» за его стихотворение «Зигфриду»? А ведь что за благодарная была бы тема для вредного политикана!! Соловьев призна­ вал Христов огонь в булате Вильгельма Пи называл «святою грозящею ре­ чью» то, что мы называем теперь «крепс-картофельным красноречием»2. Во всяком случае, ясно, что это обвинение все придумано исключительно для «скомпрометирования» правых, и потому есть политиканское обвине­ ние, лишенное всякой жертвенности со стороны его изобретателей. Вторая черта всякого политиканства есть тот оттенок партийности, который выражается в наивном делении всех людей на две части: «мы» и «подлецы». То, что я говорю, — есть идеальное построение, чистая мысль; то, что говорят противники, есть лицемерное прикрытие эгоистических их расчетов. Наши левые обильно платят дань этому политиканству в сво­ ем отношении к правым. А пример тому укажу в той же статье г. Бердяева. «Неудача и слабость нашего освободительного движения была в его нена­ циональном, космополитическом характере»... Совершенно верно, по-моему. И отсюда ясен вывод: этой своей чер­ той освободительное движение вызвало резкое противодействие со сто­ роны тех, кто был привержен к национальному и был враждебен космо­ политизму. Ясен вывод, что в теперешней своей позиции г. Бердяев стал ближе к правым или, как говорят газеты, поправел, и что он обязан при­ знать, что у правых была часть правды, что их критика революционного движения была основательна, и что черносотенное движение сыграло (даже с точки зрения г. Бердяева) положительную историческую роль, дав отпор космополитизму, грозившему расшатать наше национальное един-

Д. Муретов. Как надо мыслить партийное примирение 943 ство и уронить нашу национальную историческую роль. Но г. Бердяев полон политиканской подозрительности и вместо того, чтобы сказать: «Защиту национально-патриотического мировоззрения взяли на себя пра­ вые», он говорит: «Это дало повод правым прикинуться патриотами и националистами»*. Вот это я называю политиканством и необходимейшим условием об­ щественного объединения считаю отказ от него со стороны представите­ лей всех партий: правым нужно перестать говорить о масонах, а левым о «темных силах, прикрывающихся идеями патриотизма»... Надо отказаться от мысли, что одна партия состоит из честных* а дру­ гая из нечестных людей. Надо признать, что дворянин, отстаивающий права дворянства и его влияние на государственную жизнь, совершенно настолько же эгоист и настолько же может быть побуждаем идеальными соображениями, как и публицист, добивающийся свободы слова, или ад­ вокат, добивающийся политического строя, при котором ему легко сде­ лать свою политическую карьеру. Нужно кинуть чтение в чужих душах и иметь дело с чужими положениями. Да поможет правым в этом наша война! Правых обвиняют в стремле­ нии монополизировать патриотизм. Правда, что бывали времена, когда навертывалась грустная мысль о такой монополии. Но нет и, может быть, не будет дней, более светлых в жизни правого, чем дни объявления вой­ ны, когда ему можно было отказаться от грустной монополии. Пришла очередь и левым отказаться от монополии на искренность и бескорыстие своих убеждений. Таково основное формальное условие партийного примирения. Те­ перь несколько слов об основном материальном условии. Прежде всего прекращение партийности или «преодоление раскола» не следует мыслить как прекращение партийных разногласий. Его не сле­ дует представлять себе как возникновение некоторой новой политичес­ кой программы, синтетически соединяющей в себе все истинное в партий­ ных программах и откидывающей все ложное в них. Синтез политических разногласий сделает история — современники же обречены на непримири­ мые расхождения в основных точках зрения. И основным принципом воз­ можного примирения, мне кажется, должна быть мысль Лейбница о фило­ софских системах. Мысль эта, брошенная Лейбницем и не подхваченная и не развитая никем до сих пор, звучит как парадокс: «Все системы правы, поскольку они утверждают, и не правы, поскольку они отрицают» (цити­ рую по памяти) 3 . Всякая политическая система есть развитие и защита некоторой по­ ложительной ценности, некоторого положительного утверждения. Но во имя этой основной ценности она бывает принуждена сокрушать и отри­ цать другие. И политическая система, состоящая из одних положитель­ ных утверждений, никогда не могла бы быть приложенной к жизни, ибо она действует не на пустом месте. В геометрическом пространстве воз* Точные слова г. Бердяева таковы: «и темные силы инерции (?) оправдыпяпн се(\а 1гяк ияпмпнат.ып-ттятпиптичрпллп п м г н ш п в

Алт

/ 944 Приложения можно несколько пересекающихся геометрических фигур, но материальный конус, прежде чем стать, должен опрокинуть материальную пирамиду. И поскольку политическая партия принуждена отрицать — у правых не может быть примирения, и они не могут сговориться с левыми. Для этого «жертвенность» должна была бы дойти до измены их святыням. Напротив того, положительную ценность, защищаемую противника­ ми, они должны понимать и уважать. И если что стояло между ними не­ одолимой стеной, так это именно полное непонимание и отрицание ос­ новной ценности каждой стороны. Прежде чем окончательно формулировать это условие, попробую на примере окончательно разъяснить все изложенное выше. И не побоюсь взять пример очень яркий, задевающий очень больные струны, а именно отношение двух партий к еврейскому вопросу4. [Различие] правых и ле­ вых, по моему убеждению, лежит вот в чем: левые ставят во главу угла своих политических теорий понятие справедливости и гуманности. В не­ равноправном положении евреев они видят грубейшее нарушение своего принципа. Поэтому для них вывод о равноправии азбучно ясен. Для правых основной задачей политической жизни является истори­ ческое развитие народности в формах традиционной государственности. В еврейском вопросе они видят вопрос о проникновении в народно-исто­ рическую жизнь элемента национально крайне яркого, этнографически и культурно устойчивого и органически противоположного нашей народ­ ности. Юдофобство, как ненависть к евреям, есть явление случайное, есть уродство. Основа же в том, что евреи входят в нашу жизнь как элемент враждебный нашей традиции и нашей народности. Между двумя этими точками зрения вы не найдете синтетического слияния. Но примирение партийности может заключаться вот в чем. Вопервых, надо откинуть политиканство, т. е. правые не должны утверж­ дать, что все защитники равноправия суть шабестои и подкуплены жидо­ масонами. Левые, в свою очередь, не должны утверждать, что противни­ ки равноправия ощущают наслаждение от страданий неповинных евреев и суть человеконенавистники. Во-вторых, хотя правые и левые, вероятно, и останутся каждые при своем решении, но они должны понять именно положительные побужде­ ния противной стороны, должны признать ценность этой положитель­ ной стороны, и, может быть, тогда нередко найдут возможность с нею посчитаться. Теперь, я думаю, понятно, почему представляется возможным имен­ но теперь говорить о некотором партийном примирении. Для правых оно возможно с тех пор, как на защиту главной ценности — исторической го­ сударственности русской — поднялись все общественные классы и все партии. Правым часто кажется, что многое еще неверно осознано и не­ правильно связано. Во многом даже по злободневным вопросам могут они расходиться, но у них нет уже чувства разделяющей их глухой стены. Может быть, странным покажется мой заключительный вывод. Чаще всего можно услышать, что теперь не время говорить о теоретических

Д. Муретов. Как надо мыслить партийное примирение 945 вопросах, что теперь не до теорий. Я же думаю, что никогда не было вре­ мени, более требующего обсуждения и углубления самых общих и глав­ ных теоретических разногласий. Лишь поддержанное трезвой и требова­ тельной к себе мыслью, вызванное войною чувство единодушия, обра­ тится в великую силу возрождения русской жизни, обратится в сознание нашего общественного единства.

Як. Нивич

ГРАЖДАНИН ПО БЕРДЯЕВУ Г[-н] Николай Бердяев сделал еще одно «открытие». В последней своей большой статье в «Бирж[евых] ведом[омостях]» — «О гражданстве» — он провозгласил в России новую эру-— эру появления в обществе настояще­ го, подлинного гражданина. До сих пор, по Бердяеву, наша страна не зна­ ла, что такое гражданин В его действительном, высоком служении родине и народу. При сей удобной оказии, г[-н] Н. Бердяев рекомендует русским лю­ дям — «окончательно освободиться от той ложной и вредной идеи, что гражданство есть какое-то низшее состояйие и что в России существует, как данность, какое-то высшее состояние». Бердяев вообще говорит сильно и всегда склонен к широким обобще­ ниям, но те пути, по которым пришел он к приведенному выводу, пора­ жают своей экстравагантностью. Как публицист, оперирующий вопроса­ ми общественной важности, Бердяев, казалось бы, должен был искать для таких выводов предпосылок в истории. Но, очевидно, история не про Бер­ дяева писана. Он не желает считаться с прошлым, и историю русского граж­ данства начинает с эпохи мировой войны. Итак, по Бердяеву, русский гражданин до нынешней войны был 1аЬи1а газа1, выглядывал «таинственным незнакомцем», а в общем на Руси цари­ ло «догражданское (как выражается он) состояние», «политика же была прежде в России собственным душевным делом». Но вот настала мировая война, и русский гражданин, впервые став «патриотом», принялся за дело «национального служения», несмотря на то, что «состояние гражданства, говорит г[-н] Бердяев, очень затруднено для русских свойствами русского характера». Этими свойствами Бердяев признает — «тенденцию русских людей впадать в крайние полюсы» и «рас­ плываться в безбрежной стихии». Нарождение нового гражданина Бердяев усматривает в гражданском поведении Шульгина и Пуришкевича! Метаморфозы, проявленные названными депутатами, являются, как думает Бердяев, несомненными показателями прогресса русской обще­ ственности, как равно о том же свидетельствует и линия поведения рус-

Я. Нивич. Гражданин по Бердяеву 947 ских социал-демократов, подчинивших классовые интересы интересам обороны родины. Тут, что ни шаг, то игнорирование и условий современной действи­ тельности, и истории. «Прогресс русской общественности» явится, по мнению Бердяева, ре­ зультатом коренного изменения взгляда на то, что «гражданство есть ка­ кое-то низшее состояние и что в России существует, как данность, какоето высшее состояние». Позвольте, в таком случае, г[-н] Бердяев, сослаться на азбуку нашей истории, которая говорит совсем иное. В скрижалях русской истории за­ писаны имена очень и очень многих граждан России, появившихся в го­ дину столь же серьезных государственных и общественных потрясений. Неужели ваша теория игнорирует и не желает считаться с теми славными общественными деятелями, которые выручали Россию из хаоса всяческой разрухи, — например, говядаря Минина, монахов Ермогена и Авраамия Палицына и всех тех земских людей, стало быть, общественных элементов древней России, которые вдохновляли на всенародный подвиг земский со­ бор 1612-1613 гг.? Неужели так-таки никакой цены, никакого значения нет в их гражданском служении, которое признается беспристрастной истори­ ей великим подвигом? А ведь все эти граждане происходили не из «высших состояний», а в большинстве из низших или, как называли тогда, «подлых». И кто заподозрит всех [их] в искренности служения родине? Да разве толь­ ко этой одной смутной эпохой XVII века ограничивается гражданское слу­ жение России? А вот, по Бердяеву выходит, что только теперь «гражданин русский чувствует зов родины», только теперь он проникся обществен­ ным настроением, а прежде... прежде, говорит Бердяев, политика была для него «собственным душевным делом»... Шульгин и Пуришкевич — граждане, Милюков, Родичев, Шингарев, князь Львов, Суханов, Чхеидзе — граждане; они, по Бердяеву, «укрепляют национальное сознание», они «зовут к общественному деянию», — а все, что до них на протяжении всей многовековой истории России служили народу, — все это, по Бердяеву, не имеет права претендовать на граждан­ ство, так как вся масса, служившая ранее национальному самосознанию России, действовала только «себе во спасение», ибо не имела возможнос­ ти дебатировать в парламенте. Как будто можно любить свой народ, свой путь, свою мечту только при парламентском строе, под разноголосый шум партийных страстей и препирательств? Новые птицы — новые песни. Новые граждане — новый строй, но­ вые пути служения и способы осуществления этого служения. Но к чему же хаять былое и перечеркивать его крестом, как не имеющее никакой ценно­ сти? К чему доктринерски критиковать работу пращуров, которые создава­ ли Русь «своим горбом»? Если они создавали ее, великую и необъятную, зна­ чит, они верили в свой подвиг, верили в будущее своей родины и — зна­ чит — жертвы их были необходимы и приносились не во спасение соб­ ственных душ, как резюмирует Бердяев, а для благородной страны, судьбы которой они прозревали. Нет, г[-н] Бердяев, гражданское служение ни-

948 Приложения когда не было у нас «низшим состоянием», никогда не было «отвлечённо­ стью» и «собственным душевным делом»! Гражданство, предполагающее укрепление «национального сознания», явилось к нам не в ноябре 1916 года и даже не в тот день, когда Царь объя­ вил войну немцам и когда народ, и на площади Зимнего дворца, и в Крем­ ле, обещал Ему стоять в борьбе до конца, гражданство русское выявило свой лик гораздо раньше, когда оно подняло на свои плечи борьбу за со­ бирание Великой Руси, когда оно помогало Петру I прорубить окно в Ев­ ропу и пролило потоки крови за свою заветную мечту, за овладение гра­ дом Седмихолмным, т. е. за ту идею, которую подчеркнул, с ведома и со­ гласия союзников, наш премьер-министр, в своей декларации2. Гражданин не может свести своего служения к одному обличению, к одной критике. Гражданин должен действовать. Действовать во имя блага России и ее народов. Во имя этого блага и действовали лучшие граждане России, и действование их привело к грандиозным результатам, а теперь г[-н] Бердяев полунасмешливо замечает: «так-то оно так, но — ведь, это было их "собственное душевное дело", а не гражданское. Гражданин же появился только в наши дни». И это говорит один из столпов нашей пуб­ лицистики!..

Б.П. Вышеславцев

ЗАКАТ ЕВРОПЫ (Об Освальде Шпенглере) Книга Шпенглера — самое популярное произведение в современной Германии и в мыслящих кругах современной России. С 1918 по 1920 год она выдержала 32 издания, и скоро появится в русском переводе. Значи­ тельнейшие немецкие ученые: Адольф Гарнак, Трельч, Наторп — уделя­ ют ей самое серьезное внимание в своих лекциях, критических заметках и последних научных произведениях. Философский журнал «Логос» выпус­ тил целый номер, посвященный Шпенглеру1. Различные специалисты де­ тально разбирают его построения, указывают множество ошибок, но еди­ ногласно признают за ним большой талант. И это тем более замечательно со стороны гордой университетской науки, что Шпенглер совершенно не скрывает своего явно презрительного к ней отношения. В Германии положительно развивается «шпенглеромания»: весной 1920 года открывается целый народный университет для изучения западно-ев­ ропейской культуры на основании критики Шпенглера; в Лейпциге кру­ жок студентов, изучающих политическую экономию и государственное право, руководится в своих занятиях книгой Шпенглера. Что все это значит? Иной скептик скажет пожалуй: разбитая Германия утешается мыслью о всеобщей европейской гибели. Но дело в том, что скромный преподаватель реального училища в Бонне, неожиданно полу­ чивший наследство и с ним роскошь научного досуга, начал свою книгу, давшую ему головокружительную славу, в 1911 году и закончил в 1917 году, когда Германия была еще в полной силе. Это делает ему честь: он вовсе не руководится подавленным настроением поражения, он угадывает кризис культуры в момент наибольшей силы Германии, расцвета ее индустрии и военной мощи. И он правильно предвидит, что этот кризис есть явление общеевропейское, а может быть и всемирное. Его книга, конечно, бойкотируется в странах Антанты, как, впрочем, и все движение германской науки, вплоть до принципа относительности Эйнштейна. И это тем более досадно, что выводы и предвидения Шпенг­ лера касаются всего цивилизованного мира целиком. Мы, русские, напротив, при всей своей оторванности от культурной жизни Запада, сумели как-то достать и прочесть книгу Шпенглера и даже

9 50 Приложения сделать ее основные мысли достоянием широкой публики. Эта заслуга принадлежит «Вольной академии духовной культуры»2, где весною про­ шлого года, при переполненной аудитории, Ф.А. Степун прочел две лек­ ции о Шпенглере, которые он затем несколько раз повторял с неизмен­ ным успехом при огромном наплыве публики. А в настоящем году члены академии — Бердяев, Букшпан, Степун и Франк — выпустили сборник статей о Шпенглере в издательстве «Берег». Здесь дается обстоятельное изложение и критика идей Шпенглера. Сборник скоро выйдет вторым изданием. Само заглавие Шпенглера производит у нас необычайный эффект: «Закат Европы»! В чем дело? Значит, и там не благополучно? И там разру­ ха, экономический кризис, упадок энергии, упадок духа? Передовым умам это очень нравится; реакционеров — беспокоит. Впрочем, где они, эти реакционеры? У нас их, к счастью, почти не осталось. Они закатываются на Западе вместе с Европой. А простой обыватель все же в глубине души радуется этому закату; пусть пострадают и там, а то уж очень завидно. Такие ожидания не будут оправданы книгой Шпенглера: он не зло­ бодневный фельетонист и не партийный политикан. Он философ исто­ рии, созерцающий судьбу тысячелетних культур с птичьего полета, с но­ вой, им открытой, коперниковской точки зрения. Вместе с тем, это вовсе не университетский профессор, сделавший еще одну книгу из сотни про­ читанных. Скорее, это гениальный дилетант, скептик и парадоксалист, презирающий философские кафедры и журнальную болтовню. Он обла­ дает поразительным талантом переживать все свои мысли, как небыва­ лые откровения, и передавать это чувство читателю. Он заявляет, напри­ мер], что здесь впервые дается история будущего, тогда как до сих пор человечество знало лишь историю прошлого. Он смеется над схемой «древ­ него мира» «средних веков» и «нового времени», в которую традиционно вкладывается история «человечества». Это птолемеевская точка зрения: такая история вращается вокруг современного цивилизованного западно-европейца и делает историю многих тысячелетий египетской, вавилон­ ской, индийской культуры простым введением под заглавием «древнего востока», Китай и Япония при этом выпадают совсем. А вся полнота все­ мирно-исторической жизни имеет своим «назначением» довести челове­ чество до современной европейской цивилизации. Шпенглер смеется над плоской, наивной теорией прогресса, считающей современного европей­ ца венцом предшествующего развития, которому в будущем предстоит обеспеченное прогрессивное движение. Такая точка зрения есть непрос­ тительно-наивный оптимизм и убогий провинциализм. Нужно поднять­ ся до высшей, «коперниканской» точки, обозревающей судьбу великих культур — Индии, Китая, Египта, Персии, древней Америки, арабов и За­ падной Европы — в их индивидуальном своеобразии; это замкнутые миры, имеющие свой стиль, свой дух, свою неповторимую судьбу. Нет никакой истории единого человечества и нет никакой единой цели у этого челове­ чества. С такой объективной высоты открывается неизбежная судьба наро­ дов и культур. Они не живут вечно. Они имеют свое младенчество, юность,

ЕЛ. Вышеславцев. Закат Европы 951 зрелость, старость и дряхлость; и они умирают, наконец. Можно предска­ зать их смерть, можно определить их возраст. Здесь мы подходим к цент­ ральной идее Шпенглера, производящей впечатление неотразимо убеди­ тельное. Возраст современной Европы — это старость, за которой неиз­ бежно следует дряхлость и смерть. Шпенглер предсказывает ее через 300 лет. Доказательства? Они состоят в том, что мы можем созерцать смерть великих культур и признаки ее приближения. Мы имеем позади себя не­ сколько погибших цивилизаций. Кто наблюдал, как растет дерево, тот знает и признаки засыхания, и не может в них ошибиться. Процесс жизни, как и течение времени, необратимы. Формы деревьев многообразны, как и сти­ ли культур, но можно установить аналогию возраста, аналогию цветения и засыхания различных народов. Такие аналогии устанавливает Шпенглер в своей исторической морфологии. Мы знаем старость и гибель Рима, Егип­ та и наблюдаем аналогичные явления в современной Европе, наблюдаем симптомы старости и склероза. В чем же они состоят? Цветущий возраст каждой нации Шпенглер определяет, как период культуры. Это период наиболее мощного творчества. Каждая культура религиозна, она рождается из культа и творит мифы, в которых выражает свое богочувствование. Культура дает расцвет великого символического искусства; она всегда национальна и объединяет группы народа в едином укладе жизни, в некотором особом стиле и переживании мира; в ней госу­ дарственная идея является жизненной силой, скрепляющей нацию. Дерев­ ня и провинциальные города сохраняют свою самобытность. Цивилизация—это умирание творческих энергий в душе народа. Она характеризуется прежде всего безверием. Миф умирает. Вопросы метафи­ зики и религии сменяются вопросами практики, техники, распределения благ. Исчезает высокое искусство с мощью его самобытных стилей и сменяется модой на чужие стили, роскошью и спортом. Народный орга­ низм превращается в практически заинтересованные массы, живое творчество — в мертвую массовую работу. Идея национального госу­ дарства растворяется в интернационале. Город поглощает деревню. Сто­ лицы и мировые города поглощают провинцию. Таковы аналогичные чер­ ты всех цивилизаций. Их можно найти и в Риме эпохи упадка, и в Греции, и в Египте. Современная Европа вступила в период цивилизации. Мы приведем здесь доказательства Шпенглера в сжатом и мастерском сопоставлении Ф.А. Степуна: «Религиозный вертикал фаустовской души, вокруг которого строилась и вращалась европейская культура, превращается в горизонтально распо­ ложенную атеистическую ось европейской цивилизации. Мертвою мас­ кою фаустовского пафоса дали смотрит на нас господствующая ныне вера в бесконечную эволюцию и социалистический прогресс. Вера эта — не вера: она только механический остаток умершей фаустовской веры в бес­ конечное пространство и бесконечность времени и судьбы. Слепы мечты о родстве христианства и социализма. Всякий дух гуманности и сострада­ ния чужд социализму. В основе социализма лежит дурная бесконечность воли к власти во имя власти. В основе его лежит изуродованная фаустов-

952 Приложения екая "Ат АпГап§ \уаг сНе Та1"3; не творчество, но, труп творчества — мер­ твая работа. В социалистическом мире не будет творчества и не будет сво­ боды. Все будут повелевать всеми и все будут механически работать на всех. Силою природного закона будет всех давить и угнетать воля боль­ шинства. Так в странном оцепенении, в своеобразном окостенении встре­ тит высокоцивилизованная Европа уже приближавшуюся к ней смерть» (Сборник «Освальд Шпенглер и закат Европы». Москва, 1922, стр. 25). В этих мыслях есть нечто поразительно верное и, вместе с тем, в их общем уклоне есть некоторая неправда. Прежде всего необходимо отметить вслед за авторами указанного рус­ ского сборника, что основная идея Шпенглера есть центральная мысль и глубочайшее переживание русской философии. Киреевский, Данилевский, Константин Леонтьев, Владимир Соловьев, все славянофилы, наконец Лев Толстой и Достоевский — все они принимают в свое сердце судьбу Евро­ пы и открывают в ней переход от культуры к безбожной, механической, эгалитарной, мещанской цивилизации. И современная русская мысль про­ должает углубление и разработку этой проблемы. Н.А. Бердяев в своих книгах «Смысл творчества» и «Смысл истории», и в статьях «Конец Евро­ пы» и «Конец Ренессанса» показывает переход культуры в цивилизацию не менее ярко и отчетливо, чем Шпенглер. Чувство трагизма, сознание глу­ бины переживаемого кризиса у него даже гораздо значительнее и мощнее, чем у Шпенглера. Трудно говорить здесь о прямом заимствовании, скорее это самосто­ ятельное открытие, свидетельствующее об истинности открываемого. Но впрочем, Достоевский хорошо известен Шпенглеру, и по глубине и значе­ нию он ставит его рядом с Данте. Любопытно, что сейчас в Германии на­ блюдается необычайный интерес к русской душе, к русской литературе. Существует настоящий культ Достоевского. «Великий Инквизитор» и «черт Ивана Карамазова» роскошно изданы отдельно и на немецком, и на рус­ ском языке. Германия вообще обратила свои взоры на восток, как бы ища оттуда обновления духа, притока стихийных сил. Ни один англичанин, ни один француз не почувствовал так русской таинственной стихии (с1а$ Рошешиш), как это сделал Шпенглер; и это чувство он, конечно, почерп­ нул у Достоевского. Россия религиозна и нигилистична, говорит он; душа России непроницаема для западного человека. Здесь можно ожидать об­ новления религии и появления нового типа культур. Но все это лишь бег­ лые замечания; во втором томе, который скоро появится, Шпенглер обе­ щает большую главу о России. И все же, несмотря на близость к нам основной идеи Шпенглера, в ней есть нечто для нас, русских, совершенно неприемлемое. Оно сконцентри­ ровано в следующих его замечательных словах: «Умирая, античный мир не знал, что он умирает, и потому наслаждался каждым предсмертным днем, как подарком богов. Но наш дар — дар предвидения своей неизбеж­ ной судьбы. Мы будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего разложения острым взором опытного врача». Русская мысль со­ всем иначе понимает смысл предвидения и смысл судьбы. Она предвидит, чтобы предупредить опасность и устранить ее, освободиться от нее. Она

Б.П. Вышеславцев. Закат Европы 953 всегда исходит из предпосылки свободы, из чувства свободы. У нас все возможно: мы можем послать к черту всякие хрустальные дворцы, пере­ вернуть все вверх дном. «Все позволено» — вот наш соблазн; буйство сво­ боды — вот наше безумие. Беспорядок и свобода духа — вот слабость и сила русского человека; порядок и рабское подчинение — вот сила и сла­ бость немца. Они противоположны, но, при известных условиях, эти про­ тивоположности могут восполнять и «питать» друг друга. Свобода — это главная идея Достоевского, сущность христианства в его понимании. Смысл истории исчезает с потерей свободы. Без свободы нет никакой судьбы. «Пойдешь направо — коня потеряешь; пойдешь на­ лево — сам погибнешь». Вот русское понимание судьбы. Нет судьбы, если нет распутья, если нет выбора возможностей. Тогда не судьба, а индиф­ ферентная необходимость, причинная закономерность, чуждая всякого трагизма, не оплакивающая и не осмеивающая. Камень не имеет судьбы. «Не судьба!» В чем Смысл этого восклицания? Оно означает: как прекрас­ на могла бы быть жизнь и как вышло в силу неправильного выбора. Исто­ рия всегда имеет пред собою различные возможности, и мудрость состо­ ит в том, чтобы продумать их до конца, или интуитивно угадать и вы­ брать лучшую; без возможности такого выбора история бессмысленна и ее не стоит изучать. Без такого выбора — нет творчества, нет жизни. Вся жизнь есть игра возможностей и игра возможностями, постоянное распу­ тье, постоянный выбор направления. Нет трагедии, а следовательно, нет и судьбы, нет и истории, если нет этого «быть или не быть». Вот почему слова оракула всегда двусмысленны, всегда таинственны: если бы они были прямолинейно ясны, они уничтожали бы судьбу. Затмение солнца не име­ ет судьбы. Но понимание судьбы у Шпенглера совсем другое. Она есть для него неотвратимая природная необходимость роста, расцвета и умирания. Куль­ туры народов цветут и засыхают, как цветы или деревья. И Шпенглер дает морфологию этих культур. Сознательно установленный морфологичес­ кий метод делает его натуралистом в истории. Эту особенность Шпенгле­ ра отмечают Степун, Франк и Бердяев. Верно, что история есть судьба, а не причинная закономерность; но судьба не есть биологическая необхо­ димость. История есть царство свободы, а не царство природы. Судьба — это категория трагедии. Нет трагедии без действующих лиц, и нет дей­ ствия без свободы. Без свободы мы имеем лишь закономерное движение, следовательно, по признанию самого Шпенглера, — природу, а не исто­ рию. Шпенглер хотел противопоставить природу и историю и сознавал необходимость такого противопоставления, но оно ему не удалось. Пре­ небрежение к послекантовской и современной философии не прошло без­ наказанно. Шпенглер хотел быть во всем парадоксальным и оригиналь­ ным, но в этом пункте стал на старую точку зрения органической теории общества и исторической школы юристов с их понятием «народного духа»: то же отрицание роли личности в истории, те же сравнения с органичес­ ким ростом. Предсказания Шпенглера порою поражают читателя и кажутся не­ опровержимыми: разве не ясно, что культуры стареют и умирают? Ведь

954 Приложения ч ; ,8.(^ народы не бессмертны; и разве безрелигиозная цивилизация не имеется налицо, как несомненный признак конца. То, что заставляет читателя ска­ зать печальное «да», — это факт биологической смерти. «Все люди смерт­ ны», следовательно, и народы смертны. Но этот невольный вывод неве­ рен: народы умирают совсем иначе, чем люди. Они передают свою куль­ туру и передают свою кровь. Они никогда не умирают совсем. В наших жилах течет кровь бесконечных поколений, и мы кровно родственны всем народам. Нельзя отрицать биологического единства человечества, и это человечество ни разу еще не умирало. Нельзя произнести эмпирического суждения о его смерти, подобного суждению «все люди смертны». Чтобы говорить о биологической судьбе человечества, нужно говорить о судьбе планет, нужно развернуть космическую перспективу! Этого не делает Шпен­ глер. Он менее всего коперниканец: он знает только один космос и в этом космосе только одну Землю. Это абсолютный антропоцентризм и геоцен­ тризм. У него потеряно чувство бесконечности миров. Биологическая смена народов и поколений ничего не говорит нам о их судьбе. Это только ритм, в котором звучит тема судьбы, идущая в бес­ конечность. Я не знаю, когда я умру, как я умру, что совершу в жизни. И здесь судьба связана с полетом духа, с подвигом, со свободой. Безрели­ гиозная цивилизация есть факт, наличность определенной тенденции; но существуют и совсем другие тенденции. Будет.пи эта тенденция вырас­ тать? Да, если человечество поверит в неизбежность цивилизации, в неиз­ бежность конца и если захочет этого конца. Можно почувствовать себя стариком и стать стариком, но можно быть юношей по духу до своей смер­ ти. Можно еще выбирать между проблемой омоложения и проблемой приготовления к смерти. Предсказания Шпенглера драгоценны, если со­ хранить чувство свободы и предпосылки свободы; тогда они означают: вот возрастающая тенденция западно-европейской жизни, вот к чему мы идем, и отсюда вывод: «повернем в другую сторону — лучше коня поте­ рять, чем самим погибнуть». Но он не делает этого вывода, он делает об­ ратный: «покоримся, ибо нет никакого выбора». Здесь каменный истукан цивилизации порабощает нашу волю; стальной конь внушает нам раб­ ский страх. Отбросим страх и потеряем коня, если нужно. Шпенглер так ответит на это возражение: в том-то и беда, что чувство свободы исчезает с неизбежностью в цивилизации. Свобода есть предпо­ сылка культуры, а не цивилизации. Вот здесь основное расхождение: по нашему убеждению, пока жив человек, живо чувство свободы, оно и есть чувство жизни, чувство творчества. Ибо для человека жизнь есть творче­ ство, а не рост, как для растения. Оно не потухло и у Шпенглера: он пред­ лагает свободно принять цивилизацию, предлагает добровольную резинь­ яцию. Этого принятия может не быть даже и перед лицом природной не­ обходимости. Дух может не гнуться, хотя бы тело было согнуто ярмом. Всегда остается свободным тот, кто не боится за свою жизнь; а чего боять­ ся тому, кому предсказана неизбежная гибель? Вместо того чтобы следить за своим пульсом, изучая его ослабление, можно еще встать и совершить подвиг.

Б.П. Вышеславцев. Закат Европы 955 Но цивилизация не есть природная неизбежность. Цивилизация, как ее изображает Шпенглер, есть упадок духа, и он может быть исцелен толь­ ко подъемом духа; как его достигнуть? Конечно, не проповедью доброволь­ ной резиньяции, а только порывом к свободному творчеству, к новой жизни. Книга Шпенглера написана до войны, и она войны не предвидела, не предвидела ее цивилизованного варварства и ее свободного культур­ ного героизма. После войны, несчастной для Германии, она соответство­ вала тому упадку духа, который там естественно был. Но он длился не долго. Пробуждение духа — вот что прежде всего характерно для Германии и для Западной Европы. Европа, и даже Америка, переживает мощное мис­ тическое и религиозное пробуждение. Оно не укладывается в схемы Шпен­ глера. Очень верно указание Букшпана на «непреодоленный рационализм» у Шпенглера. Он как бы не заметил движения иррационализма в Европе. У него совсем нет чувства тайны, поэтому он не замечает Метерлинка, Бергсона... Но еще страннее: он не замечает христианства! Как человек цивилизации, он потерял фаустовский вертикал, указующий бесконечность высших и низших миров, и движется только в одном плане, в земной го­ ризонтальной плоскости. «Царство не от мира сего» ему непонятно. Ка­ кие это иные миры? Берлинский скептик и эстет их не знает. Но вне связи с этими мирами нельзя понять судьбу души и судьбу народов. Смысл ис­ тории, смысл рождения и умирания культур не разгадывается в плоскости единого и единственного плана земли. Это понял еще Августин. А казалось бы изумительная надпись на пирамиде Аменемхета долж­ на была навести Шпенглера на мысль об этих мирах. На зеркальной вер­ шине камня написано: «Аменемхет созерцает красоту солнца; его душа выше, чем созвездие Ориона, и она связана с подземным миром. На "уровне лягушачьей перспективы" план истории невидим, чтобы созерцать, куда мы идем, и откуда приходим, нужно подняться выше Ориона и спустить­ ся ниже подземных миров».

П.А. Сорокин

НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ РЕВИЗИИ §1 Война и ряд катастрофических событий последних лет не могли не нарушить равновесие психики всего культурного человечества, а тем бо­ лее русского общества. «Свыше наших сил» были пережитые ужасы, неиз­ меримы понесенные жертвы и слишком ничтожны полученные результа­ ты, во имя которых они были закланы. Еще более разительно было про­ тиворечие поведения людей за все эти годы тем великим заветам Добра и Справедливости, которыми мы так гордились. В один миг с людей как будто сняли все эти культурные одежды и на исторической сцене вместо носи­ телей Гуманности и Человечности очутились звери, грызущие друг другу горло и во имя победы попирающие все ценности, выношенные веками. Все это не могло не вызвать пессимистического и панически катаст­ рофического настроения общества. Ряд неожиданных и непрерывных ка­ тастроф, следовавших в жизни, создал и катастрофическую психологию общества. Они более резко, чем когда-либо, поставили перед обществен­ ным сознанием вопросы: не есть ли все это начало конца западно-европей­ ской культуры? Рядом с этим должны были особенно настойчиво вспых­ нуть проблемы, не лежали ли и не лежат ли в основе всей этой культуры какие-то трагически-ложные начала, какие-то роковые ошибочные устои? А отсюда становится понятной неизбежность коренной «переоценки всех ценностей», радикальных изменений общественной психологии и идео­ логии, появления и усиления в ней одних течений, исчезновения и ослаб­ ления других. Так должно было случиться. И так действительно случилось. Успех книги Шпенглера «Бег Цт11ег§ап§ с!е5 АЪепсИапскз», проникнутой этими пессимистически катастрофическими мотивами и выдержавшей 40 изда­ ний, — одно свидетельство этого. Начавшийся пересмотр ценностей и на Западе, и у нас — другое. Фактическая неустойчивость психики и поведе­ ния людей за все эти годы и сейчас — третье. Небывалый размах порывов «искания», сказывающийся в речах, брошюрах, журналах, книгах, газетах и т. д. — четвертое. Культурное человечество похоже сейчас на потревоженный великим несчастьем улей, где масса пчел проявляет небывалое оживление, пытает-

ПА. Сорокин. Начало великой ревизии 957 ся залечить раны и ищет новых способов и путей предупреждения подоб­ ных несчастий в будущем. Все это еще более интенсивно переживает русское общество. Пусть на поверхности его психики не видно проявлений этой работы: ряд внешних условий тормозит последние. Тем не менее громадная молекулярная ра­ бота в сознании массы его членов происходит. Она рано или поздно выявится в объективированные формы обще­ ственного сознания. Катастрофы, испытанные нами, создали у нас поис­ тине катастрофическое настроение. Многим и многим кажется, что не только у нас, но всюду все и вся рушится, все и вся гибнет: гибнет Россия, гибнет Европа, гибнет культура. Неудача нашего колоссального опыта породила во многих полное разочарование в основных устоях интелли­ гентского мировоззрения в науке, в революции, в социализме, в идеализа­ ции народа, в вере в светлое будущее человечества и т. д. Одни, подавлен­ ные всем этим, теряют вкус к жизни и кончают с собой (можно ждать в ближайшие годы роста кривой самоубийств); другие, в силу тех же при­ чин, выродились в подлинных циников и нигилистов: «все трын-трава, лови момент, ешь, пей, веселись, а на всякие там ценности в высокой сте­ пени наплевать» — такова доминирующая черта в психологии этих «реа­ листов» и «дельцов» нашего времени. Третьи судорожно хватаются за об­ ломки былого и ищут в них спасения. Четвертые, ошарашенные событи­ ями, маниакально кричат благим матом: «Все гибнет! Приходит конец!»; причем одни злорадствуют по этому поводу, кивая то на капитализм, то на социализм (смотря по вкусу), другие бессильно никнут под тяжестью этого безрассудного убеждения. Есть, наконец, и такие, которые, учтя опыт, пытаются осознать его и в связи с этим произвести настоящую ревизию и проверку как основ всей культуры, так и нашего традиционно-интелли­ гентского мировоззрения, не становясь при этом ни безнадежными пес­ симистами, ни барабанными оптимистами, ни потрясенно-ошарашенными маньяками катастрофы и гибели. Я лично радуюсь и всячески приветствую такие искания, как на Запа­ де, так и у нас. Переживаемые катастрофы говорят о том, что опыт чело­ вечества был не полон, иначе катастрофы не было бы. Стало быть, нужно произвести эту ревизию, нужно найти «ошибочные устои» и необходимо указать новые, более правильные, способные предотвратить в будущем такие ужасы и жертвы. И чем глубже и бесстрашнее будет произведена эта «ревизия», тем лучше: плох тот врач, который боится до последних глу­ бин изучить больной организм. Никакие авторитеты и никакие ценности не должны быть изъяты из этого пересмотра: подлинные ценности вы­ держат это, а мнимые, какими бы фетишами они ни были, заслуживают низвержения с пьедесталов. Эта работа началась. И, по-видимому, итоги ее будут чреватыми: не только «божки», но и многие «боги» сброшены будут со своих высот, и обратно, многое, традиционно считавшееся неценным и отжившим, бу­ дет заботливо поднято и поставлено на место сброшенных идолов. Это значит: настоящая психически-идеологическая революция только начи­ нается.

958 §2

Приложения

На Западе, насколько мы можем судить, этот великий ледоход уже начался. У нас он находится еще в стадии «внутримозгового» брожения. Вовне пока раздаются только барабанно-оптимистические, штампован­ ные казенные лозунги да идет маленькое жужжание вокруг малюсеньких вопросиков, поднятых малехенькими «сменовеховцами». Но есть уже сим­ птомы приближения такого духовного ледохода и у нас. Одной из первых ласточек его (хотя и не очень еще живой) является сборник статей Н. Бер­ дяева, Я. Букшпана, Ф. Степуна и С. Франка, озаглавленный «Освальд Шпенглер и закат Европы» (изд. «Берег». М. 1922). Как видно из заглавия книги, статьи написаны по поводу книги Шпенглера. Последнюю я сейчас оставлю в стороне. (Я до сих пор не могу получить ее в оригинале и пото­ му не могу судить о ней адекватно1. Общее же мое представление о ней, получившееся на основе знакомства с нею из вторых рук, далеко не благо­ приятно к книге как к научному произведению: что в ней есть верного — то старо, что новое — то неверно; ценность ее — ценность социального симптома и лежит во вненаучной области.) Для меня чрезвычайно инте­ ресны те, еще пока скупо выявленные, настроения и устремления, кото­ рые по поводу книги Шпенглера объективируют авторы статей о нем. Для успеха основных аккордов книги Шпенглера почва у нас отлич­ но подготовлена за эти годы. Для ближайшего времени успех их у нас обеспечен. Кто знал мировоззрение участников сборника (кроме разве одного Букшпана), тот заранее мог предвидеть, что лейтмотивы шпенглеровской книги вскоре найдут отзвук именно в тех слоях, ярким выразителем кото­ рых является Н.А. Бердяев и отчасти С.Л. Франк. По тому «резонансу», который дают они в ответ на аккорды Шпенгле­ ра, можно судить, в каком направлении совершается сдвиг идеологии и устремлений части русского общества в наше время. Что же говорят они? Оба признают, подобно Шпенглеру, глубочай­ ший духовный кризис европейской культуры. Бердяев идет дальше: он говорит о смерти и крушении этой культуры, пророчествует о наступле­ нии ночи нового Средневековья, а для утешения себя и читателя кончает верой в новое Возрождение, которое будет не продолжением культуры Запада, а началом новой культуры, основанной на новых устоях; это гря­ дущее возрождение он ждет из России, для выступления которой, однако, «час еще не настал». Оба автора говорят об ошибочном уклоне европей­ ской культуры, принятой ею с XV века, с того момента, когда забыты были идеалы Данте, Франциска Ассизского, Николая Кузанского; оба видят одну из роковых ошибок этого уклона в принципах, внесенных эпохой Возрож­ дения, в одностороннем интеллектуализме и рационализме, в гипертрофи­ рованной роли механической науки, в отрыве от истоков религиозности культурного Средневековья, в вере в возможность построить дело жизни человечества на устоях внешнего — физического мира с его физической, механизированной наукой, а не на «внутреннем бесконечном мире», где только и «нужно искать незыблемости».

ПЛ. Сорокин. Начало великой ревизии 959 Вот те довольно неясные указания, которые дают авторы для исхода из наступающей «ночи Средневековья». Все это можно охарактеризовать как реакцию против заепппзт'а, интеллектуализма, механического ми­ ровоззрения, антирелигиозности, антимистичности и ряда других уже чисто социальных «измов». И подобные настроения типичны сейчас для довольно широких кругов русского общества. Это только «первая ласточка». Уже по ней видно, что ревизия начи­ нается действительно фундаментальная. Не малюсенькие вопросики, по­ добные «за или против советской власти», а вопросы поистине карди­ нальные начинают пересматриваться. «В добрый час», — говорю я со своей стороны.

§3 Но это не значит, что я подписываюсь под приведенными, пока что чисто «регулятивными» идеями уважаемых авторов. Они слишком не­ определенно выражены, чтобы можно было рассмотреть их по существу. Да и «пересмотр» еще только начинается, чтобы можно было выставить точные, отчеканенные формулы как результат такого пересмотра. Сейчас можно указывать только чисто «ориентировочные» положения, скорее указывающие направление решения, а не само содержание последнего. В качестве таких «ориентировочных» положений по поводу затронутых авторами вопросов я позволю тезисообразно указать следующие. 1) Говорить о закате Европы и наступлении Средневековья пока что еще рано. Аргументация Шпенглера на этот счет слишком «экзотично поверхностна». У авторов же сборника нет никакой аргументации. Этим я не хочу сказать, что закат какой бы то ни было культуры, в том числе и европейской, я считаю невозможным. Еще два-три таких кровопускания или две-три кровавые мировые и гражданские войны — и закат Европы станет фактом. Но пока он не факт, пока есть кризис и только. Не являюсь я и сторонником традиционно-шаблонной теории прогресса и истори­ ческой схемы, где каждый последующий миг считается целью всей пре­ дыдущей истории, а эта последняя изображается каким-то плац-парадом, где все народы, как хорошо выдрессированные роты солдат, проходят одни и те же этапы развития и кончают той стадией, которую угодно им пред­ назначить установителю таких схем и «законов исторического развития». Все это псевдонаучный вздор и с ним, слава Богу, я давненько уже рас­ стался. Таким образом, отрицать закат европейской культуры заставляют меня не те или иные предпосылки и догмы, а простой факт отсутствия серьезных симптомов гибели культуры. Научная мысль Запада работает сейчас более интенсивно, чем когда бы то ни было. Об этом говорят успе­ хи физических и биологических наук. Экономический кризис изживается. Работа налаживается. Духовная жизнь уравновешивается. Был и есть пока что кризис — бесконечно менее острый, чем наш, — о закате же пока го­ ворить не приходится. Только плохо информированное воображение многих русских интеллигентов рискнет представить себе Европу уже конче­ ной, все ее основы опрокинутыми, «буржуазную культуру» погибшей.

9 60 Приложения Плохо ли, хорошо ли это, но Европа, а тем более Америка — живы, соби­ раются жить и показывают ясные признаки оздоровления. 2) В числе виновников кризиса меньше всего можно считать науку и заепиЯзт с их механистичностью. Механистичность, [как] давно уже ука­ зал Пирсон, есть лишь наиболее точный, экономный и плодотворный метод описания и познания явлений. И как таковой он не ведет ни к смердяковщине, ни к «ура-материализму», ни к «ура-атеизму», продуктам не подлинного заепйЛзт'а, а дилетантского невежества лудшей формы пос­ леднего. Я думал и сейчас более чем когда бы то ни было убежден, что главным орудием спасения человечества была и остается подлинная на­ ука. Не витание в таинственных эмпиреях мистицизма, и не операции тришкина кафтана, выполняемые «освободителями» человечества, а толь­ ко открытие все новых и новых способов использования сил природы для нужд человечества и познание его самого поможет избавиться ему от мно­ гих бед и «закатов». Не избыток знания, а именно недостаток или полное отсутствие его в области явлений, относящихся к миру людей, делал и де­ лает людей совершенно бессильными над своей историей и самими со­ бой. Здесь по-прежнему человечество идет «вслепую», подобно слепому щенку тычется то туда, то сюда, часто видит спасение там, где его ждет гибель, и наоборот. О, если бы здесь оно имело тот же уровень знаний, что в области физико-химических наук, какое множество «кризисов» не имело бы места! Какое множество общественных идеалов было бы раз­ венчано, и как много ошибок было бы не сделано! 3) Больше того, такой механический $аепш1$т не только не исключа­ ет, а, скорее, требует религиозного отношения к миру и жизни. Полунаука ведет к «ура-мистицизму», к «ура-атеизму», к смердяковщине, одетой в разные тоги. Более глубокое познание, думается мне, вполне совместимо с таким религиозным отношением к жизни, которое так пламенно пропо­ ведовал хотя бы Карлейль. Я могу описывать человека, как механизм, но это ничуть не мешает мне смотреть на него как на великое чудо, воспри­ нимать его как луч божественного в мире. То же может быть сказано и обо всем космосе. 4) С этой точки зрения не только религиозность вообще, но и истори­ ческие формы религии оцениваются совершенно иначе, чем с пошло «позитивистической» точки зрения. Разве более углубленный социологизм (Ф[юстель] Де Куланж, Бутле, Кидд, Ле Пле, Дюркгейм) не показал гро­ мадную положительную роль каждой из них? Но та же точка зрения мешает эти относительно ценные формы куль­ туры возводить со всем их конкретным содержанием на степень идолов — обратная ошибка, делаемая обычно анти-5аепг!й$1:'ами. 5) Что сказано об отношении науки к религиозности, то же может быть сказано и об отношении первой к морали и к нравственности. Только Смердяковы от науки могли и могут объявлять нравственность «предрас­ судком». Всем этим я не хочу сказать, что «все обстоит благополучно». Такой момент едва ли когда был, да едва ли и будет. Но хоронить европейскую

ПЛ. Сорокин. Начало великой ревизии 9 61 культуру пока что слишком рано. Здесь у наших могильщиков проявился тот же «большевизм» наизнанку. Звать ко временам Данте и Средневеко­ вья (что делают и многие из реформаторов, предлагая возрождение сред­ невекового гильдеизма и корпоративности) едва ли большое утешение. При всех своих грехах современная «распутная» Европа обладает больши­ ми ценностями, чем Европа Средневековья. Отбрасывать первые, с тем чтобы строить новое Возрождение из элементов последней, боюсь, пред­ приятие не из очень разумных. Побаловаться такими «экзотическими» прожектами можно, но дальше прожектов они не пойдут, а если бы по­ шли, боюсь, это было бы большим несчастьем. Мечтать, что новое Возрождение придет из России, приятно. В эпохи крушения культур римской, эллинской, в эпохи крушения неудачных опы­ тов вроде французской революции это было рановато, такие же упования появляются и сейчас. Я полагаю, что каждая из этих культур имеет свои алмазы. Имеет их и Россия. Но от этого до «заката Запада» и «спасения с Востока» далеко. В этом сказался опять «большевизм» наизнанку авторов сборника. Россия не была «навозом» в прошлом. В общую сокровищницу ценностей она внесла свои вечные. Но к чему же отсюда делать ее «моно­ польной обладательницей» их в будущем и «реквизировать» у Запада всю его творческую роль? Такой большевизм наизнанку, пусть простят меня уважаемые авторы, наивен и нескромен. «Проклятая Европа» жива еще, а мы... вымираем... Не к лицу нам такая нескромность, как не к лицу и пол­ ное отрицание своего достоинства. Великая переоценка ценностей начинается, но едва ли она приведет к тем «экзотично-романтическим» путям, на которые указывают авторы сборника.

31 Паление священного Русского царства

Евг. Б[раудо]

ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР И «КРУШЕНИЕ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ» Каждая эпоха выдвигает писателей, служащих как бы собирательным стеклом для идей их современников. Таким писателем, несомненно, явля­ ется Освальд Шпенглер, автор книги «Крушение западной культуры», пер­ вый том которой вышел в Мюнхене четыре года тому назад. Первое изда­ ние этой книги прошло почти незаметным. Шпенглер — скромный учи­ тель гимназии одного из прирейнских городов; совершенно не был изве­ стен до того времени. Свою книгу он начал еще в 1911 году, и закончил ее в 1917 году, незадолго до катастрофы, разразившейся над Германией. Ког­ да его сочинение впервые увидело свет, Германия еще спокойно взирала на свое будущее. Но когда почти внезапно родина Шпенглера очутилась на краю гибели, книга, носившая название «Крушение западной культу­ ры», стала, приковывать к себе общественное внимание. За год распрода­ но было свыше тридцати изданий. Дух этой книги, проникнутый мрач­ ными предчувствиями мировой катастрофы, оказался вполне соответству­ ющим настроению немецкой интеллигенции в годину расплаты за миро­ вую войну. Шпенглер стал самым влиятельным писателем момента, его книгу стали изучать как произведение руководящего мыслителя современ­ ной Германии, ему стали посвящаться обширные статьи в журнальной и газетной прессе, публичные лекции и даже целые систематические курсы в народных университетах и в иных свободных научных ассоциациях. Вли­ яние его книги на умы немецкой студенческой молодежи было чрезвычай­ но значительным. Такой большой научный авторитет, как Адольф Гарнак, счел даже необходимым выступить с особой лекцией против Шпенглера, в которой он всячески предостерегал широкую публику от увлечения блестя­ щей, но поверхностной книгой. В начале прошлого года немецким фило­ софским журналом «Логос» был выпущен отдельный номер с рядом ста­ тей против Шпенглера, где различными специалистами разоблачались мно­ гочисленные научные ошибки его книги и ее частые промахи в области истории. Но тон всех статей «Логоса» был далеко не пренебрежительный по отношению к Шпенглеру, и никто из его противников не отрицал за ним большого таланта, умения своеобразно и остро доказывать свои по-

Е. Б[раудо]. Освальд Шпенглер и «крушение западной культуры» 963 ложения. Несомненно, таким образом, что в лице Шпенглера мы имеем дело с незаурядным литературным явлением. Вследствие нашей полной разобщенности с заграницей, мы о круп­ нейших литературных новинках Запада узнаем лишь с большим запозда­ нием. Так, имя Шпенглера стало у нас впервые упоминаться на публич­ ных лекциях только в прошлом году. Тогда в Петербурге был получен, насколько мне известно, единственный экземпляр «Крушения западной культуры», и нескольким счастливцам, в том числе и автору настоящих строк, удалось ознакомиться с этой сенсационной новинкой. В более бла­ гоприятном положении оказались московские публицисты, и в результате их знакомства с книгой Шпенглера несколько недель тому назад появился небольшой сборник статей Н.А. Бердяева, Я.М. Букшпана. ФА. Степуна и С.Л. Франка: «Освальд Шпенглер и Закат Европы». Главная задача сбор­ ника — ввести русского читателя в сферу идей Шпенглера, Эта задача вы­ полнена, главным образом, Ф.А. Степуном, давшим систематический раз­ бор шпенглеровского трактата и некоторую попытку критически осветить ход его идей. Остальные авторы сборника делятся только своими впечат­ лениями от книги. С.Л. Франк избрал своей темой культурно-историчес­ кие взгляды Шпенглера. Н.А. Бердяев дал философски-лирический отры­ вок под заглавием «Предсмертные мысли Фауста», уподобляя судьбу Фау­ ста судьбе европейской культуры. Я.М. Букшпан пытался, по собственно­ му признанию, написать тематический разбор «философской симфонии», какую представляет собой книга Шпенглера. Все четыре автора сборника признают за книгой симптоматическое значение и называют творца ее одним из наиболее выдающихся мыслителей наших дней. Тон всех четы­ рех статей — панегирический. Самый сборник выпущен в десяти тысячах экземпляров, тираж высокий для подобных изданий. По-видимому, здесь сыграл роль известный расчет на то, что брошюра о Шпенглере заинтере­ сует самые широкие читательские круги. «Книга Шпенглера не просто книга: не та штампованная форма, в ко­ торой ученые последних десятилетий привыкли сносить свои мертвые знания. Она — создание если не великого художника, то все же большого артиста. Образ совершенной книги Ницше, как бы проносится над ее стро­ ками», — так начинает свою статью Ф.А. Степун. Не менее восторженной характеристикой Шпенглера вводит читателя в свой очерк С.Л. Франк. «Книга Шпенглера "Закат западной Европы" есть, бесспорно, самая блес­ тящая и замечательная — в буквальном смысле слова — книга европейс­ кой литературы со времени Ницше, хотя далеко не самая глубокая и пло­ дотворная. Первое впечатление от нее — просто ошеломляющее; почти неисчерпаемое богатство мысли, глубина постановки вопросов в связи с широтой захвата — трудно привести пример книги столь же универсаль­ ной — яркость образов, блеск ума, художественная энергия литературно­ го выражения — все это сначала, при чтении первых же страниц книги Шпенглера, как-то гипнотизирует, чарует сознание и принудительно при­ ковывает внимание». Можно привести еще несколько примеров столь же экспансивных восторгов по адресу Шпенглера в статьях других двух авторов сборника.

9 64 Приложения Мы в этом потоке лирических излияний видим свидетельство того, как дорог представителям русской общественной мысли вопрос о судьбе ев­ ропейской культуры, как отрадно было для них «отвести душу» на разборе книги, составившей несомненное культурное событие в Германии. Шпен­ глер по существу своему историк, вернее, критик западно-европейской культуры. Судьбы народов и их культурного творчества — основная тема его размышлений. Его книга этюд блестяще одаренного писателя, не ли­ шенного острой наблюдательности в вопросах истории. Его метод — историко-художественное творчество по ту сторону всякой науки, к кото­ рой Шпенглер, при всей своей начитанности, относится принципиально отрицательно. Его точка зрения — до крайности доведенный скептицизм. В истории нельзя искать не только законов, но и причинной связи, пола­ гает Шпенглер. Не существует ничего общечеловеческого. У каждой куль­ туры свое искусство, религия, нравственность, и в каждой культурной эпохе все это совершенно разнородно — неповторяемо. На всем протяжении истории за те пять-шесть тысяч лет, которые доступны нашему изучению, непрерывно сменялись культуры, из которых каждая есть телесное воп­ лощение законченной духовности; того, что Шпенглер называет «судьбой» данного народа. Поэтому Шпенглер утверждает, что об истории может судить только тот, кто сам в себе переживал историю. Историю нужно творить из внут­ реннего опыта. Всякое историческое постижение основано на «физионо­ мике», то есть, на умении разгадывать индивидуальные черты отдельной исторической эпохи. Этой открытой Шпенглером «физиономике» он при­ дает огромное значение. Науку, искусство, религию, политику определен­ ной эпохи он рассматривает исключительно как символические образы исторической души. Поэтому Шпенглер совершенно исключает возмож­ ность преемственности между отдельными культурами, взаимных влия­ ний и передач культурных ценностей от одного народа к другому. Весь исторический процесс разбивается в его представлении на совершенно несоизмеримые отдельные части — древность, средневековье и новое вре­ мя. Каждая культура расцветает на почве строго ограниченной террито­ рии, с которой она остается связанной подобно растению с питающей его почвой. Творения ее понятны только в ее собственной атмосфере, только в тесно ограниченном кругу. Каждая культура имеет свою пору юности, зрелости и одряхления. Когда воплотились все ее возможности в нацио­ нальном устройстве, религии, искусстве, она, осуществив свои цели, об­ ращается в цивилизацию и погибает. Каждая историческая эпоха неиз­ бежно совершает этот круг от жизни к смерти, от культуры к цивилиза­ ции. Цивилизация же — существование народа без религии, без мифа — есть агония культуры. История полна примерами таких длительных агоний цивилизованных народов, и одним из самых грандиозных и поучительных является паде­ ние античной культуры и обращение ее в цивилизацию, сохранившую облик внешней силы и на несколько столетий задержавшую развитие юных, способных к культурному творчеству, народов.

Е. Б(раудо]. Освальд Шпенглер и «крушение западной культуры» 965 Труд Шпенглера есть, собственно говоря, своеобразный, философский комментарий к одному из сложнейших вопросов исторической науки, вопросу о гибели античной культуры. Он исходит из вполне правильного предположения об иллюзорности всякой теории прогресса, полагая, что мы стоим перед такой же страшной катастрофой, крушением западно­ европейской культуры, какая две тысячи лет тому назад потрясла мир в момент падения Римской империи. Его исторические интуиции — интуи­ ции художественные, он не столько доказывает, сколько пророчествует, и сам называет свою книгу «первой попыткой исторического пророчества». В этом пророчестве имеются смутные намеки на свет, идущий с востока, на ту роль, какую должна сыграть в будущем обновлении человечества Россия. Нет никакой возможности пересказать в кратких словах положи­ тельное содержание книги Шпенглера. Эту книгу надо не только читать, а перечувствовать, проникнуться ее пафосом, поверить ее пророчествам. Именно такою верой в Шпенглера дышит сборник четырех московских авторов. И то, что в момент кризиса пророчество, подобное шпенглеровскому, может увлечь просвещенных людей, показывает, насколько глубок этот кризис и как напрягся дух нашего времени в борьбе с грядущей ката­ строфой.

А. Деборин

ГИБЕЛЬ ЕВРОПЫ ИЛИ ТОРЖЕСТВО ИМПЕРИАЛИЗМА? (Доклад, прочитанный 22 января с. г. в ЦНТК) Освальд Шпенглер выпустил в свет объемистою книгу под кричащим заголовком «Гибель Запада», выдержавшую в течение непродолжитель­ ного времени несколько десятков изданий и произведшую на читающую публику несомненно сильное впечатление*. Шпенглер сразу вошел в моду, и признаком хорошего тона считается знакомство с его «философией». Появись эта книга до войны, она, быть может, прошла бы незамеченной, несмотря на огромный литературный талант автора. Во всяком случае, никто бы не поверил в возможность «гибели» западно-европейской куль­ туры, никто из здравомыслящих людей не отнесся бы серьезно к пророче­ ствам Шпенглера. Но мировая война создала новую обстановку: мировое хозяйство переживает тяжелый кризис, германский империализм лежит в развалинах, династия низвергнута, юнкерство потеряло свое былое значе­ ние, среди буржуазии и мещанства царит настроение подавленности и не­ довольство создавшимся положением. Очевидно, что такая обществен­ ная атмосфера является благоприятной почвой для появления пророков и для восторженного приема их разочарованной «публикой». Вместе с нами, мол, погибает весь мир! Это своего рода идейный реванш герман­ ского национализма и империализма над ненавистными врагами... Шпенглер задается целью создать новую философско-историческую теорию и с точки зрения этой теория подвергнуть переоценке все куль­ турные ценности и события мировой истории. На основе метафизики ис­ тории Шпенглер стремится далее построить целостное всеобъемлющее философское миросозерцание. Каковы же его философско-исторические взгляды? Никто никогда, — говорит со свойственной ему «скромностью» Шпен­ глер, — не задумывался над проблемой и структурой истории. Будущим поколениям покажется совершенно невероятным и до крайности наивным наше представление об историческом процесса, как о прямой линии или * ОзжаИ 5реп§1ег. Оег 11п1ег(>ап8 <1е5 АЬепШапйез. В. I. [ОхлуаШ 5реп§1ег]. РгеииеШшп ши! 5о21аН$тш.

А, Дебории. Гибель Европы или торжество империализма? 967 единой нити, которая тянется от древности до нашего времени и на кото­ рую нанизываются, так сказать, исторические события. Благодаря указанной точке зрения на исторические явления, великие морфологические проблемы истории до сих пор оставались скрытыми от наших глаз. Западная Европа представлялась центром, вокруг которого вращаются великие культуры и события мировой истории. Такое пони­ мание истории свидетельствует только о тщеславии и высокомерии за­ падно-европейского человека. Важнейшие события в истории Древнего Египта или Китая отступают на задний план, в то время как события за­ падно-европейской истории приобретают для нас первостепенное значе­ ние. Мы превращаем нашу культуру в центр мировой жизни. Но с одина­ ковым же основанием было бы позволительно историку Китая пройти мимо крестовых походов или эпохи Ренессанса, т. е. тех событий, которые в нашей истории играют такую выдающуюся роль. Очевидно, что в этой области до сих пор довольствовались «горизонтом провинциала». Конеч­ но, политическому деятелю и социальному критику позволительно оце­ нивать значение других эпох и культур применительно к личному вкусу; мыслитель же должен отрешиться от такого взгляда. «Птолемеевская система» истории должна быть заменена «коперниковской системой», в которой наряду с античным миром и Западной Ев­ ропой, равноправное место займут Индия, Китай, Египет. Каждая культу­ ра образует самостоятельный мир, представляет собою своеобразный орга­ низм, который «неожиданно» рождается на свет, осуществляет заложен­ ные в нем возможности и умирает. Культура есть внешнее выражение определенного строя свойственной ей души. Кто хочет познать истинную природу и своеобразный характер культуры, тот должен проникнуть в ее душу, составляющую сущность культуры. Каждый культурный организм представляет собою самостоятельную замкнутую систему, живет своей особой жизнью и создает свои ценности, свою науку, искусство, технику, социальные и политические учреждения. Никакой преемственности, ни­ какой внутренней связи между культурами не существует. Античный мир погиб безвозвратно, как безвозвратно погибнет Западная Европа, никому не передав своего наследства. Человечества как единого субъекта миро­ вой истории не существует. Каждый культурный организм имеет свою историю, ничего общего не имеющую с исторической жизнью других куль­ тур. Такая точка зрения, — говорит Шпенглер, — вскрывает перед нами «все богатство красок, движений, света, которое до сих пор не открыва­ лось ни одному духовному взору». Все, что до сих пор говорилось и писа­ лось о проблеме времени, пространства, движения, собственности явля­ ется ошибочным, потому что предполагалось, что всем людям присущи одинаковые формы сознания. А между тем «форм сознания» существует столько же, сколько отдельных культур или лежащих в их основе душ. Культурно-психический тип рождается из хаоса с определенным ре­ лигиозным настроением, которым проникнута вся его творческая деятель­ ность. Всякая наука вплоть до самых точных, как математика или механи­ ка, предполагает как свою основу и источник религию. Западно-европей-

968

Приложения екая механика, — вещает наш оракул, — является отражением христиан­ ских догматов. Современное естествознание есть не что иное, как функ­ ция именно нашей культуры. Оно не только предполагает религию, как источник, из которого оно возникло, но оно постоянно от нее зависит и ею обусловливается. Без религии нет культуры. Жизнь культурного организма состоит в непрестанной борьбе духа или души против внешнего материального мира. Душа стремится к осуществ­ лению своей «идеи», своих внутренних возможностей — к объективации переживаний в царстве протяженного. Душа есть чистое становление; сущ­ ность ее состоит в непрестанном творчестве, непрекращающейся деятель­ ности. Продукты же этой деятельности составляют совокупность симво­ лов, данных в опыте, но представляющих только видимость, внешнее от­ ражение лежащей позади них сущности. Какое-нибудь украшение, напри­ мер], на саркофаге является символическим выражением определенного душевного настроения, которое доступно только людям данной культу­ ры. Начиная от телесных выражений — физиономии, осанки, жестов как отдельного лица, так и целых классов и народов — вплоть до форм хозяй­ ственной политической и общественной жизни или мнимо-вечных и об­ щеобязательных форм познания — все это представляет собою не что иное, как своеобразные символы или формы выражения данной души. Сово­ купность символов составляет физиономию культуры, чувственный об­ раз души. Но этот чувственный образ доступен «восприятию» и позна­ нию людей, принадлежащих к данной культуре. Мы способны постичь душу египтян или индусов самым несовершенным образом. Когда мы, люди западной культуры, принимаемся интерпретировать египетскую или греческую статую, мы прибегаем к помощи нашего внутреннего опыта, который совершенно не соответствует опыту и переживаниям египтяни­ на или грека. Первичным символом всякой культуры является пространство, кото­ рым определяется характер и природа всех остальных символов, т. е. всех внешних форм культуры. Каждый культурно-психический тип пережива­ ет и чувствует пространство по-своему. Понятие пространства тесно свя­ зано с идеей смерти, ибо страх смерти равнозначущ со страхом перед пре­ делом — перед пространством. «Геометрическое» пространство грека или аполлоновскои души противоположно «аналитическому» пространству фаустовской души, т. е. западно-европейского человека. «Геометрическая» душа античного человека стремится к покою и сосредоточивает свое вни­ мание на конечном, мгновенном и телесном. Фаустовская же душа харак­ теризуется стремлением к бесконечному и волей к власти. Эти основные свойства проникают все феномены культуры. Отсюда коренное отличие античной математики, физики, механики, искусства от современных за­ падно-европейских. Античный дух создает механическую статику, западно-европейский — механическую динамику. В математике фаустовский дух выражается в по­ нятии функции, которая растворяется в ряде процессов. Аполлоновская душа имеет представление о числе, как об определенной и конечной вели-

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 969 чине; это в известном смысле пространственное понятие. Античный мир вкладывал в понятие движения представление «перемещений», между тем как фаустовский дух в идее движения видит «направленность» к беско­ нечному. Три механические системы — статика, химия и динамика соот­ ветствуют различию трех культурно-психических типов: аполлоновскому, магическому (арабскому) и фаустовскому. Им же соответствуют и три различные математические концепции: евклидова геометрия, алгебра и ана­ лиз. В области искусства мы имеем: статую, арабеску и фугу. В физике: механический порядок состояний, скрытых сил и процессов. Словом, аполлоновская душа отличается статическим характером, фаустовская — ди­ намическим. Атомы древних материалистов Левкиппа и Демокрита в соответствии с основным принципом аполлоновской души различаются друг от друга только формой и величиной; это чисто пластические элементы. Атомы современной западно-европейской физики—центры сил; их неделимость имеет особый имматериальный смысл. Основным для западно-европей­ ского человека является понятие силы, движения, прогресса, воли к влас­ ти; основным для античного — понятие формы, покоя, ограниченности. Единством души определяется внутренняя связь всех феноменов куль­ туры. «Между дифференциальным исчислением и династическим госу­ дарственным принципом Людовика XIV, между античным городом ("по­ лисом"), как формой государства и евклидовой геометрией, между простран­ ственной перспективой» западно-европейской живописью и преодолением пространства при помощи железных дорог, телефонов и дальнобойных орудий, между контрапунктической инструментальной музыкой и кредит­ ной системой существует глубокая связь форм». Единство метафизики, математики, религии, физики, искусства, техники определенной культу­ ры коренится в единстве ее «души» или «идеи». Насколько Шпенглер в этой части своего мировоззрения близок к Гегелю — осведомленному чи­ тателю ясно без особых разъяснений. Наряду с принципом единства «форм», образующих в своей совокуп­ ности образ или физиономию культуры, составляющую специфический предмет исследования историка или философа культуры, особое место в исторической теории Шпенглера занимает принцип аналогии или, точ­ нее, гомологии. При помощи этого принципа мы получаем возможность сопоставлять механические, физические, политические и т. д. системы различных культур и определять их сравнительное значение для данных культурных организмов. При помощи принципа аналогии мы в состоя­ нии установить безошибочно возраст культуры, еще не закончившей цикла своего развития, сравнивая ее с культурой, отошедшей уже в веч­ ность. Историческая наука имеет своей задачей сравнительное изучение соответствующих возрастов и связанных с ними форм. Если принять во внимание, что продолжительность жизни каждой культуры определяется Шпенглером в тысячу лет и что каждый возраст также имеет вполне опре­ деленную для всех культур одинаковую продолжительность, то ясно, что принцип «хронологии» в соединении с идеей «возрастов» дает возмож-

9 70 Приложения ность легко предвидеть исторические события. Сопоставляя античный стоицизм с современным социализмом, Шпенглер на основании «хроно­ логии» приходит к выводу относительно предстоящей гибели западно­ европейской культуры, так как социализм, видите ли, представляет собою такой же симптом дряхлости нашей культуры, как стоицизм — античной. На рубеже XIV и XX столетий Европа вступила в старческий возраст и с тех пор быстрыми шагами приближается к смерти. Предстоящая Евро­ пе смерть является неизбежным следствием переживаемой ею эпохи ци­ вилизации. Всякая культура переживает три фазиса: этнографическое со­ стояние («первичное состояние хаоса», как выражается Шпенглер), соб­ ственно культурное и цивилизационное. Первичный период, составляю­ щий детство культурного организма, чрезвычайно продолжителен; это период подготовки, формирования психического типа и собирания сил. Собственно культурный период — это эпоха напряженного и интенсивно­ го творчества; в этот именно период создаются глубокие метафизические системы, рождаются великие произведения искусства, закладываются проч­ ные основы общественной и политической организации — словом, это пе­ риод зрелости культуры и расцвета всех жизненных сил ее. За культурным периодом следует эпоха цивилизация, которая продолжается обычно двести-триста лет. Это период дряхлости организма, приближающегося к смерти. Возраст имеет органическое значение для культурного типа; он налага­ ет вполне определенную печать на всю творческую деятельность народа. Возраст обнаруживается во всех его творениях. И наоборот: пд характеру деятельности культурного типа мы имеем возможность судить о пережи­ ваемом им возрасте: Так, «возраст» и «хронология» приобретают для Шпен­ глера мистическую ценность и значение'. Дуализм души и тела (совокупности символов) культуры ведет к при­ знанию двух различных способов познания — рассудочного и интуитив­ ного. Рассудком мы способны постигать только «видимость» вещей. Для проникновения же в лежащую позади явлений сущность вещей необхо­ дим особый орган — «божественное созерцание», которое является даром пророка, но которое не дано обыкновенным смертным. Всякая культура проникнута роковым дуализмом, неразрешимыми противоречиями. Душа есть жизнь; а жизнь — вечный поток, становле­ ние; она органически связана с временем и с понятием судьбы. Судьба то­ жественна с переживаемым каждым человеком чувством времени, которое означает неизбежность всего совершающегося, предопределенность и не­ обратимость жизненного процесса. Тайна судьбы скрывается в складках вре­ мени. Таким образом, судьба и время — формы интуитивного опыта. Тело культуры — совокупность символов — познается нами посред­ ством категорий пространства и причинности, ибо «символы» — застыв­ шее мертвое бытие. Но так как «символы» являются продуктами творчес­ кой деятельности души, то время порождает пространство, судьба — при­ чинную необходимость, дух — мир, история — природу (которая ведь есть не что иное, как функция определенной культуры, т. е. ее души), жизнь —

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 971 смерть. В силу этой противоположности существуют две формы косми­ ческой необходимости: органическая и механическая. Механическая или неорганическая логика, т. е. наука, рождается в результате борьбы с орга­ нической логикой. Механизирующий рассудок восстает против непости­ жимой и неумолимой судьбы в целях укрощения и подчинения ее себе. Органический период культуры характеризуется признанием необхо­ димости судьбы и изъявлением ей покорности. Человек во всем видит волю Бога. Стремление же человека при помощи созданной им науки приобре­ сти власть над судьбой, над непостижимым означает бунт рассудка про­ тив воли Провидения. В этом повороте от религии и метафизики к поло­ жительной науке и заключается, по мнению Шпенглера, переход культу­ ры в цивилизацию. Цивилизация, т. е. научное рассудочное познание, «уби­ вает» идею судьбы и непознаваемого, — жалуется Шпенглер. Религия и метафизика исходят из призвания непостижимого и требуют безусловно­ го ему подчинения. Народ должен подчиниться слепому року и олицетво­ ряющим его силам —г- в том числе и общественным. Научное познание отвергает непознаваемое и непостижимое и тем самым подчиняет «судь­ бу» человеческой воле. «Дерзость» разума заключается в том, что он вскры­ вает внутреннюю связь явлений, берет свою судьбу в собственные руки и «свергает» стоящие над жизнью таинственные силы. Культура, как и цивилизация, связана с определенным общественным укладом. Цивилизация — продукт мирового города, культура же связана с землей, с деревней. В эпоху цивилизации на историческую арену выступа­ ет «паразит», бесформенная масса, лишенная всех традиций. Творцом же культуры является сросшийся с землей «народ». Некогда борьба за иде­ альное постижение смысла жизни разыгрывалась на почве религии и ме­ тафизики между «почвенным» духом крестьянства, т. е. дворянства и ду­ ховенства (как вам, читатель, нравится это отожествление крестьянства с дворянством и духовенством?), и светским духом старых городов. Совре­ менный обитатель города — рационалист, атеист и радикал; он с отвра­ щением относится к религии и метафизике, враждебно настроен по отно­ шению к «крестьянству». Он отказывается приять мир и жизнь, как нис­ посланную Богом судьбу. Решающую роль в современной жизни играют «народные массы», которые ведут ожесточенную борьбу с культурой, т. е. с дворянством, церковью, династиями и привилегиями. Таким образом, «культура», освобожденная от метафизического тумана, которым Шпенг­ лер ее окутывает, предстает перед нами в образе «алтаря и престола». Эпоха цивилизации характеризуется рационализмом, натурализмом и материализмом. Рационалистическая критика всех основ жизни и всеуравнивающий натурализм требуют уничтожения исторических различий между привилегированными и закрепощенными (какие ужасы!), замены существующей государственной организации справедливым обществен­ ным строем. В связи со всем этим возникает и новая плебейская мораль социализма, которая ставит перед собою практические задачи и имеет це­ лью преобразование жизненных форм. «Трагическая» мораль полнокров­ ной культуры сознает «тяжесть» бытия и неизбежность судьбы, в то вре-

9 72 Приложения мя как социализм строит стратегические планы в целях «обхода» судьбы. Социалистическая, или плебейская, как презрительно называет ее Шпенг­ лер, этика проникнута гуманностью, она проповедует всеобщее братство, счастье большинства и мир между народами. Если такие ужасные вещи имеют место в действительности, а этого отрицать нельзя, — то ясно, что мы накануне светопреставления, что культура погибает, что Европа сгни­ ла, что она переживает агонию и бьется уже в предсмертных судорогах... *** Итак, носителями и творцами культуры являются дворянство, духо­ венство и король. Даже буржуазия в качестве культурного фактора для Шпенглера не существует. Поэтому нет ничего удивительного, что орга­ нический период культуры оканчивается с великой французской револю­ цией. Правда, формула Шпенглера совершенно не соответствует истори­ ческой действительности, ибо рационализм, механизм, натурализм и от­ части материализм являются господствующими умственными течениями XVI, XVII и XVIII столетий. Но какое дело Шпенглеру до фактов. Ведь «фак­ ты», эмпирическая действительность являются лишь «символом» мета­ физической сущности, лежащей позади явлений. Для уразумения истин­ ного смысла действительности необходимо «божественное созерцание», которое способно постигнуть «более глубокое значение» данных в эмпи­ рическом мире явления. Так что «факты» с метафизической точки зрения иногда означают нечто совершенно другое, чем нам, обыкновенным смерт­ ным, это кажется. При таких условиях рационализм и натурализм в мета­ физическом аспекте, т. е. по истинной своей сущности, превращаются в свою противоположность. С этой точки зрения, какой-нибудь Гегель в метафизическом свете может превратиться в самого яркого выразителя натурализма и механизма. Так оно в действительности и происходит у Шпенглера. Но ясно, что на этой почве спор с Шпенглером совершенно невозможен. Его «метафизику» истории остается или целиком отвергнуть, или же принять на веру. Блаженны верующие! Но мы к их числу не при­ надлежим. Шпенглер поставил себе определенную задачу, которая сводится к ут­ верждению принципа народности в науке, искусстве, политике, технике. Этот принцип народности должен оправдать специальные притязания прусского империализма. В этих целях воздвигается нашим мыслителем китайская стена между отдельными культурами или культурно-психичес­ кими типами. Нет общезначимых, объективных истин, на всем лежит пе­ чать «народности», нет человечества, по отношению к которому у отдель­ ных индивидов или народов существовали бы какие-либо обязанности. Обязанности существуют лишь по отношению к своему типу или народу. Словом, все национально, в том числе и социализм. Проблема цивилизации совпадает с проблемой пролетариата и соци­ ализма. Пролетариат — это обозленная, бесформенная масса, полная не­ нависти к культуре, религии и метафизике. Пролетариат создает себе осо­ бое социалистическое мировоззрение, основанное на рационализме, сен-

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 973 суализме и материализме. Для него преобладающее, даже исключитель­ ное, значение приобретают практические задачи преобразования обще­ ства. Выступление рабочего класса на историческую арену знаменует со­ бою начало гибели культуры. Собственно говоря, в этой «философии» нет ничего нового; реакционеры всех стран видят в пролетариате того варва­ ра, который пришел разрушить культуру и уничтожить все ее ценности. Марксизм является общепризнанной идеологией международного рабочего движения. И поэтому естественно, что Шпенглер на всем протя­ жении своей книги ведет открытую борьбу с материалистическим пони­ манием истории. Маркс, — говорит Шпенглер, — силен в критике суще­ ствующего, но он поверхностен и крайне беспомощен как творец. Это особенно ясно видно на отношении Маркса к истории, которая рассмат­ ривается им как эволюционный процесс. Человечество никаких целей не имеет. Счастье людей — нелепая идея. Мировое гражданство — жалкая фраза. «Мы люди определенного века, определенной нации, круга, типа», и эта наша принадлежность к определенному типу является необходимым условием, при котором наша жизнь приобретает «смысл и глубину». Чем больше мы сознаем эту национальную ограниченность, тем большее зна­ чение и ценность приобретает наша деятельность. Социализм так же национален, как искусство, математика и филосо­ фия; рабочих движений существует столько же, сколько отдельных жи­ вых рас. Они относятся друг к другу с такой же ненавистью, как и соответ­ ствующие народы. В минувшую войну против Германии наряду с буржуа­ зией Антанты1 выступил и псевдосоциализм стран Согласия, но это была война против истинного, т. е. прусского социализма. Прусско-германский социализм имеет своим врагом не немецкий капитализм, который давно уже проникся социалистическим духом, а антантовский лжесоциализм. Вожди официального немецкого социализма, — жалуется Шпенглер, — не понимают той простой истины, что кроме прусского социализма ника­ кого другого нет. Французский социализм основан на элементарном чув­ стве социальной мести; это социализм саботажа и путчей; английский со­ циализм не что иное, как особая форма капитализма. Английские и фран­ цузские рабочие являются самыми яркими представителями своей расы. В отличие от французского и английского, только один прусский социа­ лизм является мировоззрением. Пруссак — прирожденный социалист... Прусский инстинкт гласит: власть принадлежит государству, личность находится на службе у государства, а король первый его слуга. Эта концеп­ ция составляет сущность, так называемого) авторитарного социализма, который по самому существу своему антиреволюционен и антидемокра­ тичен. Авторитарный социализм родился в Пруссии еще в XVIII столе­ тии, и задача нашего века состоит в том, чтобы вернуться к идеалу XVIII века. Но зловредный марксизм спутывает все карты. Марксизм превратил одну часть немецкого народа, состоящего из крестьян и чиновников, в «четвертое сословие», а другую преобладающую часть в третье сословие, избрав последнее объектом классовой борьбы. Марксистские партии сыграли роковую роль в революции 1917 г., ибо коренная ошибка их заключалась в том, что они стремились к осуществ-

9 74 Приложения лению того, что в Германии давно уже является действительностью. В са­ мом деле, что такое социализм? — спрашивает Шпенглер. И отвечает: со­ циализм — это политический, хозяйственный и социальный инстинкт реалистически настроенных народов. В этом инстинкте живет старая фа­ устовская воля к власти, воля к безусловному мировому господству в во­ енном, экономическом и умственном отношениях. Этот инстинкт полу­ чил самое яркое выражение в факте мировой войны и идее социальной революции. Стоящая перед нашей цивилизацией задача сводится к необ­ ходимости сковать посредством фаустовской техники все человечество в единое целое. В этом и заключается внутренний смысл современного им­ периализма. Таким образом, Шпенглер приходит к отожествлению социа­ лизма с империализмом. Пруссаки являются воплощением фаустовского духа в его самой чистой и совершенной форме. Стало быть, пруссаки при­ званы выполнить миссию социализма и империализма. Прусская идея, в отличие от английской, заключается в принципе сверхличного «товарищества». Англия — классическая страна капитализ­ ма, Пруссия — классическая страна социализма. Гогенцоллерны являются носителями «общинного» духа и слугами государства. Островное положе­ ние Англии способствовало развитию личного начала и сделало возмож­ ным существование народа без прочной государственной организации. Личное начало враждебно порядку и проявляется в жестокой эксплуата­ ции более слабых народов и классов. В пруссаке же сильна и жива идея государства и труда. Каждый класс проникнут глубоким сознанием своего социального призвания и чувством преданности целому. Принадлежность к тому или иному сословию обу­ словливается не богатством, как в Англии, а «рангом», ибо для пруссака труд имеет самостоятельную нравственную ценность; труд для него — призвание. Прусская или социалистическая этика учит, что в жизни сле­ дует стремиться к исполнению долга, а не к обогащению, как этого требу­ ет английская капиталистическая этика. Социальные различия в обеих странах имеют неодинаковый характер. Низшие классы в Англии не имеют никакого значения и не играют никакой роли. Положение же трудящихся классов в Пруссии определяется возмож­ ностью достигнуть любого «ранга». Социалистический строй имеет своим основанием авторитет. В этом смысле Пруссия — идеал социалистичес­ кого порядка. Пруссак презирает богатство и подчиняется авторитету свое­ го вождя. Целью хозяйственной деятельности пруссака является благо и процветание целого. Эта экономическая идея теснейшим образом связана с принципом государственного авторитета. Каждый член общества получает свое хозяйственное, так сказать, назначение от организованного авторите­ та государства. Гогенцоллерны и выполняли роль колонизаторов и органи­ заторов общества и в этом же духе воспитали немцев. Английская же хозяйственная система построена на началах эксплуа­ тации и грабежа. Марксизм является порождением английского капита­ лизма и вполне к нему применим, но только к нему, ибо только в Англии происходит ожесточенная борьба между капиталом и трудом. Вместе с тем не следует забывать, что английское рабочее движение ничего общего с

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 975 социализмом не имеет. Английский социализм проникнут целиком духом капитализма; в то же время прусский капитализм по существу своему социалистинен. Прусский капитализм давно уже принял социалистические формы в смысле своеобразного государственного порядка и государствен­ ного управления хозяйством. Таким образом, Англия и Пруссия противо­ стоят друг другу, как две непримиримые хозяйственные системы. Так как оба народа являются выразителями фаустовского принципа, то оба они будут стремиться навязать свою идею и свою волю всему остальному миру; борьба между обоими народами будет продолжаться до тех пор, пока одна из сторон не одержит окончательной победы над другой. Проблема, кото­ рая должна быть решена в общемировом масштабе, может быть форму­ лирована в следующих словах: должно ли мировое хозяйство стать миро­ вой организацией, т. е. подчиниться прусскому принципу, или же оно при­ мет всеобщую форму мировой эксплуатации, т. е. подчинится английско­ му принципу. Вместе с английским принципом уничтожению подлежит и марксовский псевдо-интернациоиал, на место которого должен стать истинно прус­ ский интернационал, который, однако, возможен только а результате по­ беды идеи одной расы над всеми другими. Надо помнить, говорит Шпен­ глер, что в действительной жизни нет места примирению или компро­ миссам. Здесь возможна только победа или смерть — смерть народов И культур. К смерти приговорены французы и англичане, ибо культура их давно сгнила, а творческие силы этих народов давно иссякли. Это дрях­ лые организмы, которым пора на покой. Другое дело немцы. Немцы — народ молодой и сильный; «наша гибель лежит в туманной дали отдален­ ного будущего*. Живя в текущем столетии, будучи вплетены и связаны всем существованием своим с фаустовской цивилизацией, мы, немцы, имеем перед собой величайшие задачи, массу еще неосуществленных возможно­ стей. Отсюда ясно, что гегемония над миром должна принадлежать толь­ ко немцам, самому молодому и самому сильному из фаустовских наро­ дов. Немцы единственный народ, которой призван осуществить идею ми­ ровой цивилизации, мирового государства, идею интернационала. «Истинный интернационал, — говорит Шпенглер, — это империа­ лизм. Стоящая перед интернационалом задача заключается в завоевании фаустовской цивилизации при помощи одного организующего принци­ па. Европа стоит перед опасностью стать добычей народа-эксплуататора, т. е. англичан, которые обратят всех в рабство. При таких условиях Прус­ сия призвана спасти мир. Но Пруссия в состояния будет выполнить свою миссию только при условии освобождения немецких рабочих от иллюзий марксизма и марксовского интернационализма. Иначе говоря, Пруссия в состоянии будет осуществить свои империалистические стремления только при том условии, если немецкие рабочие проникнутся идеологией импе­ риализма и заключат союз со «старо-прусскими силами», т. е. с монархией и юнкерством — с этими истинными носителями и творцами культуры. Но так как немецкие рабочие уже достаточно «развращены» цивили­ зацией, то необходимо им дать известную «компенсацию» в виде истин­ но-прусского социализма.

9 76 Приложения Перед проницательным взором Маркса, говорит Шпенглер, предста­ ла во всей своей ясности перспектива гибели Европы в случае победы ан­ глийского принципа. Поэтому он со всей силой обрушивается на англий­ ское понятие частной собственности. Но формулировка Маркса носит чисто отрицательный характер: экспроприация экспроприаторов. Несмот­ ря, однако, на эту отрицательную формулировку, в ней заключается все же прусский принцип: «уважение» перед собственностью и стремление содержащуюся в ней мощь передать общественному целому — государ­ ству. Эта проблема носит название социализации. Но оказывается, что и тут Маркса предупредили Гогенцоллерны, ибо прусское правительство, начиная от Фридриха Вильгельма I вплоть до последнего времени, прово­ дило политику социализации. И кто «испортил» это великое дело Гогенцоллернов? Опять таки ненавистные Шпенглеру марксисты. Марксовское понимание социализации, — говорит Шпенглер, — в корне ошибочно, ибо социализация вовсе не означает обобществления или огосударствления собственности путем отчуждения ее. Социализация — вопрос не номинального владения, а чисто техническая проблема управле­ ния. Старопрусская идея социализации и заключалась в том, чтобы при тщательном соблюдении права собственности и наследования всю сово­ купность производительных сил формально подчинить законодательству. Таким образом, социализация сводится к постепенному превращению рабочего в хозяйственного чиновника, предпринимателя — «в ответствен­ ного управляющего с широкими полномочиями», «собственности — в род наследственного лена в смысле старых времен, связанного с известной суммой прав и обязанностей». Социалистические способности прусского чиновника являются гарантией возможности осуществления «социализа­ ции». Тип прусского чиновника — единственного в мире — воспитан Гогенцоллернами. Немецкий рабочий должен стать таким «чиновником», ибо «государство будущего это государство чиновников». Идеал консервативной партии, — говорит Шпенглер,—совпадает при таких условиях с идеалом пролетариата, ибо оба стремятся к полному ого­ сударствлению хозяйственной жизни законодательным путем. Но такая задача может быть выполнена только монархом, преданным «традициям своего рода и мировоззрению своего призвания». Он будет играть роль третейского судьи в спорных случаях, ибо монарх стоит над партиями и классами и несет заботу о государственном целом. В социалистическом государстве он будет производить отбор «руководителей» по моральным их качествам. Словом, монарх — единственная опора и защита против торгашества (читай: англичан). Республика означает продажность госу­ дарственной власти. «Президент, премьер-министр или народный упол­ номоченный являются креатурами партии, а партия — креатура тех, кто оплачивает». Судьбу Европы, а с ней и всего мира решит Германия. Надо помнить, что пруссачество и социализм — вещи тожественные. Марксизм и клас­ совый эгоизм повинны в том, что социалистический пролетариат и кон­ сервативная партия до сих пор враждовали между собою. «Объединение

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 977 их означает осуществление идеи Гогенцоллернов и одновременно осво­ бождение рабочего класса». Пролетариат должен покончить с иллюзиями марксизма и псевдо-интернационализма. Для рабочего класса существует только прусский социализм, или его вовсе нет, — пугает Шпенглер рабо­ чих. Рядом с этим идет увещевание консерваторов или юнкеров2. Консер­ ваторы также должны освободиться от классового эгоизма. Они должны понять, что демократия — политическая форма нашей эпохи, как бы мы ни относились к ней по существу. Если консерваторы не хотят погибнуть, они должны сознательно стать на сторону социализма. Демократия не дол­ жна отпугивать консерваторов, ибо речь идет не об английско-француз­ ских формах ее, а о прусской. Наша свобода состоит в освобождении от хозяйственного произвола отдельного лица. Заканчивается эта империалистическая философия пламенным при­ зывом к молодому поколению, которому Шпенглер советует стать мужа­ ми, воспитать себя для предстоящей великой задачи. Нам, — говорит Шпенглер, — необходим класс «социалистических господских натур». Со­ циализм означает власть над миром, осуществление империалистического интернационала. Путь к нему лежит через объединение немецких рабо­ чих с «лучшими носителями» старопрусской государственности. *** Итак, основной сногсшибательный тезис о неизбежной гибели запад­ но-европейской культуры предстал перед нами теперь в истинном свете. Оказывается, Европа может быть еще спасена Пруссией, гибель которой «лежит в туманной дали отдаленного будущего». Победа прусского импери­ ализма может предотвратить гибель западно-европейской культуры. Теоретическое же обоснование тезиса о гибели западно-европейской культуры до чрезвычайности легковесно. В защиту своего положения Шпенглер приводит два довода: один — метафизический, а другой — эм­ пирический. Метафизический довод вытекает из всей концепции Шпенг­ лера о культуре как организме, обладающем самобытной душой. Душа об­ ладает ограниченными возможностями; силы ее истощаются после осуще­ ствления этих «возможностей». Душа, воплотив свою «идею» в действи­ тельность, дряхлеет и умирает. Но это соображение не может быть принято всерьез, по крайней мере, теми, которые не обладают способностями про­ никнуть в природу «души» культуры. С другой стороны, оно опровергает­ ся эмпирическими фактами, которые свидетельствуют о сравнительной долговечности отдельных культур, вроде китайской. Что же касается второго «эмпирического» довода, то он основан на аналогии между античным миром и западной Европой. Западная культу­ ра в лице социализма переживает, мол, античный стоицизм, т. е. период дряхлости. Аналогический метод сам по себе чрезвычайно ненадежен, но его теоретическая ценность равна почта нулю, когда на основании одной аналогии между двумя случайно выбранными явлениями делается заклю­ чение, претендующее на значение исторического закона. Это формальная сторона вопроса. По существу же, между стоицизмом и социализмом су-

978 Приложения шествует столько же общего, сколько между Шпенглером и... Марксом. Стоицизм был проникнут глубокой религиозностью, пассивностью и фа­ тализмом. Стоицизм, подобно Шпенглеру, требовал от человека подчи­ нения судьбе. Между тем как современный научный социализм рациона­ листичен, атеистичен и активен, как это признал тот же Шпенглер, и стре­ мится превратить человека из раба в господина «судьбы». Не в этом ли залог победы социализма и спасения культурьй Да, старая культура, если под ней понимать религию и метафизику, «погибает», как «погибают» те общественные классы, которые являлись ее носителями, поборниками и творцами. Но следует ли отсюда, что религия и метафизика составляют исключительное содержание всякой культуры? Конечно, нет! Шпенглер утверждает, что всякая культура имеет своим источником религию и что, стало быть, там, где нет религии и метафизики, нет науки, нет искусства, нет культуры вообще. Но это одно из тех многочисленных изречений Шпенглера, которые не имеют подсобою никакой почвы. Ибо современ­ ная культура родилась и достигла расцвета именно в борьбе с религией и метафизикой. Содержание культуры меняется от эпохи к эпохе, сама же культура остается и делает все новые и новые завоевания. Социализм стре­ мится не к разрушению культуры, а к «завоеванию» ее и к дальнейшему ее развитию, вложив в нее новое содержание. Стало быть, речь может идти о «гибели» определенного содержания культуры, но не культуры вообще. Чем определяется характер культуры? Природой, лежащей в ее осно­ вании души, отвечает Шпенглер. Но так как каждый народ и даже сосло­ вие (не говоря уже об отдельном человеке) в свою очередь обладают «ду­ шой», то единая душа культуры распадается на совокупность отличных друг от друга душ. Таким образом, мы получаем единство во множестве и множество в единстве. В «пределах» фаустовской души, как мы видели, существует прусская и английская душа, существуют различные «инстин­ кты», которые противоположны друг другу и в то же время составляют все же единство. Очевидно, что заключение отсюда к единой «общечелове­ ческой душе» (или «абсолютной душе») напрашивается само собой. Одна­ ко Шпенглер стоит твердо на почве культурно-психических типов, абсо­ лютно разнородных и чуждых друг другу. Но эта логическая непоследова­ тельность нашего философа искупается и оправдывается, по-видимому, последовательностью «психологической», последовательностью национа­ листа и империалиста. В конечном счете, для Шпенглера истинной «ре­ альностью» является «душа» его народа. И в этом отношении, как, впрочем, и во всей своей философско-исторической концепция, он остается верным учеником своего учителя — Н.Я. Данилевского*. Этот идеолог русского национализма еще в 1869 г. изложил во всех подробностях и теорию культурно-исторических типов, и идею морфологии, и принцип аналогии, и теорию возрастов — словом, предупредил Шпенглера во всех мелочах. Не имея возможности остано-

* Данилевский, в свою очередь, заимствовал свою теорию у немецкого ис­ торика Генриха Рюккерта (см. его соч. «ЬеЬгЬисЬ ёег «АУе118е«сЫсЬ1е т ог{г&шсЬег Оиг«ге11ип{5». Ье1р218, 1857).

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 979 виться подробнее на проведении параллели между обоими писателями, мы все же позволим себе вкратце изложить основные мысли Данилевско­ го в доказательство того, что шпенглеровская «Америка» давно уже от­ крыта. Данилевский, как и Шпенглер, исходит из мысли о существовании обособленных культурно-исторических типов, составляющих те «реаль­ ности», с которыми имеет дело история. Человечество — отвлеченное по­ нятие, а не реальность, и говорить о единстве человечества, как субъекта истории, об общей теории развития политических обществ, о преемствен­ ности начал культуры, науки, искусства в поступательном ходе развития народов абсолютно не приходится. Гегелевская схема развития человече­ ства, согласно которой история отдельных народов является как бы от­ резком единой линии, последовательными ступенями человеческого про­ гресса, является в корне ошибочной. Общей культуры нет, существует только развитие отдельных культурно-исторических типов, которые пред­ ставляют собою ряд параллельных линий, никогда не встречающихся и нигде не сталкивающихся. И Данилевский почти теми же словами, что и Шпенглер, обрушивается на историков за то, что у них «самая общая груп­ пировка всех исторических явлений и фактов состоит в распределении их на периоды древней, средней и новой истории*, и что «судьбы Европы или германо-романского племени были отождествлены с судьбами всего чело­ вечества»**. «Деление истории на древнюю, среднюю и новую, хотя бы и с прибавлением древнейшей и новейшей, — говорит Данилевский, — или вообще деление по ступеням развития — не исчерпывает всего богатого содержания ее. Формы исторической жизни человечества, как формы рас­ тительного и животного мира, как формы человеческого искусства (сти­ ли архитектуры, школы живописи, как формы языков (односложные, при­ ставочные, сгибающиеся), как проявление самого духа, стремящегося осу­ ществить типы добра и красоты (которые вполне самостоятельны и не могут же почитаться один развитием другого), не только изменяются и совершенствуются повозрастно***, но еще и разнообразятся по культур­ но-историческим типам. Поэтому, собственно говоря, только внутри од­ ного и того же типа, или, как говорится, цивилизации и можно отличать те формы исторического движения, которые обозначаются словами; древ­ няя, средняя и новая история. Это деление есть только подчиненное, глав­ ное же должно состоять в отличении культурно-исторических типов, так сказать, самостоятельных, своеобразных планов религиозного, социаль­ ного, бытового, промышленного, политического, научного, художествен­ ного, одним словом — исторического развития»****. Борьба обоих идеологов национализма направлена главным образом против единого человечества, .как субъекта исторического прогресса и против всемирно-исторической точки зрения, утверждающей преемствен­ ность культурных приобретений и существование общечеловеческих форм * Н.Я. Данилевский. Россия и Европа, 3-е издан. 1888 г., стр. 82. ** Там же, стр. 85. *** Курсив наш. **** Данилевский. Россия и Европа, стр. 88.

9 80 Приложения общественного устройства, художественного творчества, научной и фи­ лософской мысли. «Германская философия, — говорит Данилевский, — с презрением устраняя все имевшее сколько-нибудь характер случайности и относитель­ ности, схватилась бороться с самим абсолютным и, казалось, одолела его. Так же точно социализм думал найти общие формы общественного быта, в своем роде также абсолютные, могущие осчастливить все человечество, без различия времени, места или племени. При таком направлении умов понятно было увлечение общечеловеческим»*. Данилевский был знаком с так называемым] французским, т. е. утопическим социализмом, кото­ рый все несовершенства общественного устройства считал плодом неве­ жества, а не необходимым следствием экономических условий историчес­ кого развития. Но современный научный социализм, с которым Шпенг­ лер, хотя и плохо, но все же знаком, выводит сходство различных народов из одинаковых условий экономического быта и его развития. Марксизм дает вместе с тем и научное объяснение возможности «передачи» начал культуры одним народом другому, поскольку их общественное сознание определяется одинаковым или сходным общественным бытием. Но мета­ физика Шпенглера и Данилевского, разумеется, не может удовлетворить­ ся таким эмпирическим объяснением исторических явлений. «Общечеловеческой цивилизации, — говорит Данилевский, — не су­ ществует и не может существовать, потому что это было бы только невоз­ можная и вовсе не желательная неполнота». Существуют только цивили­ зации определенных культурно-исторических типов, независимых друг от друга, причем начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя и из себя. «Прогресс, — говорит Данилевский, — состоит не в том, чтобы идти всем в одном направлении (в таком случае он скоро прекра­ тился бы), а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще ис­ торической деятельности человечества, во всех направлениях. Поэтому ни одна цивилизация не может гордиться тем, чтобы она представляла выс­ шую точку развития, в сравнении с ее предшественницами или современ­ ницами, во всех сторонах ее развития». «Дабы поступательное движение вообще не прекратилось в жизни всего человечества, необходимо, чтобы, дойдя в одном направлений до известной степени совершенства, нача­ лось оно с новой точки исхода и шло по другому пути, т. е. надо, чтобы вступили на поприще деятельности другие психические особенности, дру­ гой склад ума, чувств и вопи, которыми обладают только народы другого культурно-исторического типа»**. Таким образом, формулировка куль­ турно-исторических типов у Данилевского почти тождественна с опреде­ лением Шпенглера. И, стало быть, великое открытие, которое Шпенглер приписывает исключительно своей гениальности, сделано задолго до него. Любопытно отметить в этой связи, что и Данилевский, подобно Шпенг­ леру, сравнивает это свое «открытие» с коперниковским переворотом «в * Данилевский. Россия и Европа, стр. 120—121. ** Там же, стр. 114-115.

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 9 81 астрономии». «Как только ложное понятие о центральности Земли было заменено естественною системою Коперника, т. е., каждое небесное тело поставлено и в умах астрономов на подобающее ему место, сейчас же от­ крылась возможность определять относительное расстояние этих тел от солнца». Историки находятся в том же положении, как и астрономы. «Эти последние могут определять со всею желанною точностью орбиты пла­ нет, которые во всех точках подлежат их исследованиям, — могут даже приблизительно определять пути комет, которые подлежат исследовани­ ям только в некоторой их части; но что могут они сказать о движении всей солнечной системы, кроме того разве, что и она движется, и кроме некоторых догадок о направлении этого движения? Итак, естественная система истории должна заключаться в различении культурно-историчес­ ких типов развития, как главного основания ее делений, от степеней раз­ вития, но которым только эти типы, а не совокупность исторических яв­ лений могут подразделяться»*. Установив далее определенные признаки самобытного культурно-ис­ торического типа, Данилевский в полном согласии со Шпенглером при­ ходит к тому заключению, что Европа представляет собою культурно-ис­ торическую единицу, объемлющую собою германо-романский мир. Пред­ видя возможное возражение, что понятие общеевропейской цивилизации однозначно с преодолением национальной ограниченности и признани­ ем общечеловеческого, Данилевский спешит опровергнуть этот аргумент следующим рассуждением: «Здесь, — говорит он, — не принималось во внимание того, что Франция, Англия, Германия были только единицами политическими, а культурной единицей всегда была Европа в целом, что, следовательно, никакого прорвания национальной ограниченности не было и быть не могло, что германско-романская цивилизация как была всегда принадлежностью всего племени, так и осталась ею»**. Это опятьтаки вполне в духе Шпенглера, который политические организмы — Гер­ мания, Англия, Франция — «диалектически» объединяет в высшем поня­ тии фаустовского, т. е. западно-европейского или германо-романского культурно-исторического типа. Ход развития культурно-исторических типов Данилевским уподобля­ ется законам развития растительного и животного организма который рождается, достигает зрелости, затем возмужалости и, наконец, старости, причем период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения — относительно короток и истощает раз на­ всегда их жизненную силу. В этнографический, т. е. первоначальный, под­ готовительный период, начинающийся с самого момента выделения куль­ турно-исторического племени от сродственных с ним племен и измеряе­ мый тысячелетиями, собирания запаса сил для будущей сознательной де­ ятельности, закладываются те особенности в складе ума, чувства и воли, которые составляют всю оригинальность племени, налагают на него пе­ чать особого типа общечеловеческого развития и дают ему способность к * Там же, стр. 91. ** Там же, стр. 120.

9 82 Приложения самобытной деятельности, без чего племя было бы общим местом, беспо­ лезным, лишним, напрасным, историческим плеоназмом в ряду других племен человеческих. За этнографическим периодом следует период го­ сударственный, «в который народы приготовляют, так сказать, место для своей деятельности, строят свое государство и ограждают свою полити­ ческую независимость, без которой, как мы видели, цивилизация ни на­ чаться, ни развиться, ни укрепиться не может». Наконец, за государствен­ ным периодом наступает цивилизационный. «Если этнографический пери­ од есть время собирания, время заготовления запаса для будущей деятель­ ности, то период цивилизации есть время растраты — растраты полезной, благотворной, составляющей цель самого собирания, но все-таки растра­ ты; и как бы ни был богат запас сил, он не может, наконец, не оскудеть и не истощиться — тем более, что во время возбужденной деятельности, по­ рождающей цивилизацию и порождаемой ею, живется скоро. Каждая осо­ бенность в направлении, образовавшаяся в течение этнографического периода, проявляясь в период цивилизации, должна непременно достиг­ нуть своего предела, далее которого идти уже нельзя, или, но крайней мере, такого, откуда дальнейшее поступательное движение становится уже мед­ ленным и ограничивается одними частными приобретениями и усовер­ шенствованиями. Тогда происходит застой в жизни, прогресс останавли­ вается; ибо бесконечное развитие, бесконечный прогресс в одном и том же направлении (а еще более во всех направлениях разом) есть очевидная невозможность»*. Мы видели, что Шпенглер различает те же три перио­ да: этнографический, культурный и цивилизационный. По вопросу об определении возраста культурно-исторического типа, продолжительности его жизни, как и возможности посредством аналогии исторического предвидения, Данилевский опять-таки обнаруживает уди­ вительную солидарность со Шпенглером. «Рассматривая историю отдель­ ного культурного типа, — говорит Данилевский, — если цикл его разви­ тия вполне принадлежит прошедшему, мы точно и безошибочно можем определить возраст этого развития — можем сказать: здесь оканчивается его детство, его юность, его зрелый возраст, здесь начинается его старость, здесь его дряхлость, или, что то же самое, разделить его историю на древ­ нейшую, древнюю, среднюю, новую, новейшую и т. д. Мы можем сделать это с некоторым вероятием, при помощи аналогии, даже и для таких куль­ турных типов, которые еще не окончили своего поприща»**. Высказанное в этих строках положение почти дословно находим у Шпенглера, кото­ рый, однако, уверяет, что никто никогда к этой «великой» истине даже и не приближался. Знаменитый морфологический принцип, составляющий предмет осо­ бой гордости Шпенглера, фигурирует у Данилевского даже под тем же названием и развит со всей определенностью. Науки о духе, — говорит Данилевский, — не существует безотносительно к определенным формам. Они имеют «своим предметом лишь видоизменения материальных и ду* Данилевский. Россия и Европа, стр. 113. ** Там же, стр. 90.

А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? 983 ховных сил и законов — под влиянием морфологического принципа», т. е. в соединении с известными формами. Эти науки не вырабатывают общих теорий, а отыскивают лишь частные законы. Физиология, анато­ мия, науки филологические, исторические и общественные не могут быть науками теоретическими, а лишь науками сравнительными. «Обществен­ ные явления не подлежат никаким особого рода силам, следовательно, и не управляются никакими особыми законами, кроме общих духовных за­ конов. Эти законы действуют особым образом под влиянием морфологи­ ческого начала образования обществ; но так как эти начала для разных обществ различны, то и возможно только не теоретическое, а лишь срав­ нительное обществословие и части его: политика, политическая эконо­ мия и т. д.»*. И далее: «Теоретическая политика или экономия так же не­ возможна, как невозможна теоретическая физиология или анатомия. Все эти науки и вообще Все науки, за исключением трех вышеупомянутых (т. е. химии, физики и психологии — А.Д.), могут быть только сравни­ тельными. Следовательно, за неимением теоретической основы — какихлибо особенного рода самобытных, не производных экономических или политических сил и законов — все явления общественного мира суть явле­ ния национальные (курсив наш. — А.Д.) и, как таковые, только и могут быть изучаемы и рассматриваемы»""*; Итак, все науки национальны, но наиболее национальным характером отличаются науки общественные, так что гово­ рить об общей теории устройства гражданских и политических обществ нелепо, ибо общественные Науки народны по самому своему объекту... Необходимо далее указать, что даже характеристика психического строя культурных типов у Данилевского я Шпенглера почти тождествен­ на. Так, напр[имер], Данилевский, как и Шпенглер, противополагает гео­ метрический метод греков аналитическому методу германо-романского мира и алгебраическому индийцев, причем это различие в методах объяс­ няется Данилевским различием психических особенностей соответствую­ щих типов. Геометрическая метода требует, чтобы «геометрическая фигу­ ра, свойства которой исследуются, непрестанно представлялась воображе­ нию с полною отчетливостью; воображение греков отличалось пластично­ стью представлений (курсив наш. —АД.}; отношение предметов и понятий их не удовлетворяла, так как им необходимо было живое, образное пред­ ставление самих предметов и тел. Что касается индийцев (Шпенглер приба­ вил бы и арабов. — А.Д.) — этих изобретателей алгебры, то отличительное свойство их психического склада — богатство фантазии». «Воображение индийцев сочетает и нагромождает самые странные фантастические, и вместе с тем и самые неясные, неотчетливые». Германо-романский тип отличается особыми психическими свойствами, результатом которых яв­ ляется особая своеобразная культура. И если взять самое абстрактное ее выражение — математику, то мы Видим здесь господство анализа. «При методе аналитическом, составив из рассмотрения фигуры уравнение, ко­ торое связывало бы между собою некоторые существенные свойства фи* Там же, стр. 169-170. '* Там же, стр. 170.

984

Приложения

гуры, подвергают это уравнение процессу диалектического развития, со­ вершенно оставляя в стороне представление о самой фигуре. Из этого диалектического развития, если оно произведено правильно, вытекают сами собою выводы, которым могут подать повод свойства фигуры»*. Таким образом, между Шпенглером и Данилевским существует полг ное единодушие по всем вопросам. Мы считаем лишним и бесполезным делом подвергнуть критике принцип «народности» в науке, искусстве и политике. Уж слишком несостоятельна эта точка зрения. Разве можно со­ гласиться с мыслью о существовании славянской и германо-романской политической экономии или физиологии? Разве можно, в самом деле, сомневаться в том, что «цивилизации» передаваемы, если для этого существуют определенные общественные условия? Разве можно брать всерьез мнение Данилевского и Шпенглера, что анализ, скажем, является исключительным продуктом «фаустовско­ го» человека и недоступен греку или что алгебра — выражение психичес­ кого склада индийцев и арабов и чужда другим культурно-психическим типам? До какой степени это неверно доказывает факт, установленный историками математики, что арабы свои сведения из алгебры заимствова­ ли отчасти от индусов, отчасти от греков, что арабы в известном отноше­ нии даже сделали шаг назад, отказавшись от символических обозначений: их алгебра, как говорит один математик, чисто риторическая. «Геометри­ ческим умом» греков было положено начало научной арифметике и ал­ гебре. Мало того, новейшими исследованиями установлено, что учение о бесконечно-малых было хорошо известно великому материалисту Демок­ риту, что он является его основоположником, ибо «атом» есть для него не что иное, как «дифференциал». Алгебра александрийского математика Ди­ офанта (IV ст. по Р. X.) господствовала в Европе до середины XVII ст., из чего следует, что западно-европейский человек воспитывался на гречес­ кой и арабско-индусской алгебре. Ну, а современное культурное человече­ ство не воспитывается разве на «евклидовых началах» и на индусской или арабской алгебре? Современная математика, как и вся современная наука и философия, представляет собою не что иное, как дальнейшее развитие античной научной и философской мысли, обусловливаемое и определяе­ мое, разумеется, конкретными общественными условиями. Стало быть, существует и эволюция, и «передача» начал культуры. Из того факта, что научная и философская мысль не застыла на определенной ступени раз­ вития, что мы в сравнении с античным миром сделали во всех отношени­ ях значительный шаг вперед, словом, из факта развития делается неле­ пый вывод о застойности и неизменности начал культуры. Это достига­ ется тем, что ступени развития превращаются в самостоятельные и само­ бытные типы бытия, между которыми устанавливается метафизическая противоположность и абсолютная «прерывность». «Глубокомысленная» метафизика Шпенглера — Данилевского ведет, таким образом, неизбеж­ но к отрицанию эволюции и человеческого прогресса, к крушению науки и всякого объективного знания. Но наши идеологи национализма хоро* Данилевский. Россия и Европа, стр. 144-145.

А. Деборим. Гибель Европы или торжество империализма? 985 шо чувствуют, в каком месте «башмак жмет». Оба с одинаковым ожесто­ чением нападают на дарвинизм и социализм (даже в этом отношении меж­ ду ними полное сходство), хорошо сознавая, что идея эволюции и науч­ ного объективизма составляет серьезную опасность для их идеологии. Шпенглер прекрасно отдает себе отчет в том, что единственный серьез­ ный враг национализма и теории замкнутых культурных типов — это мар­ ксизм и марксовский интернационализм, стремящийся к утверждению «всеобщего братства» или единства человечества на почве социалистичес­ кого переустройства мира. В борьбе с марксизмом Шпенглер выдвинул свою философию историй и идею «социалистической монархии», т. е. идею истинно-прусского социализма и империализма, в надежде, что немецкие рабочие дадут себя увлечь па путь шовинизма. Не подлежит сомнению, что Шпенглера постигнет жестокое разочарование.

В. Ваганян

НАШИ РОССИЙСКИЕ ШПЕНГЛЕРИСТЫ («Освальд Шпенглер и закат Европы» — сборн[ик] статей Н. Бердяева, Я. Букшпана, Ф. Степуна и С. Франка. — Кн-во «Берег». Москва, 1922 г. стр. 96) Такие книги, как книга Шпенглера, не могут не волновать нас. Такие книги нам ближе, чем европейским людям. Это — нашего стиля книга»*. Это слова Н. Бердяева, так резюмирует он свою статью, но это основ­ ной мотив всего сборника, так на разный лад и по-разному хвалят Шпен­ глера все его участники. Не во всем четыре автора согласны между собой, по-разному они оце­ нивают эту модную философию: одни восторженны, другие снисходитель­ ны, но и восторг, и снисходительная улыбка вызваны одной и той же при­ чиной — сознанием тесной и глубокой связи ее с «русской» философией. Все четыре автора, безусловно, сходятся на этом: если кого и можно назвать родоначальником модной ныне философии Шпенглера, так это славянофилов: Данилевского, Достоевского, К. Леонтьева, Н. Бердяева. Что ж. Охотно согласимся с этим. Философия Шпенглера есть весьма во многом повторение в более или менее талантливой, в более или менее острой форме самобытной российской философии. Успех ее в столь ост­ рой постановке, какая дана Шпенглером, обусловлен состоянием умов в нынешней буржуазной Европе, потерпевшей невероятную катастрофу в мировой войне, потерявшей в ней и устойчивость, и веру в свою силу и свои идеалы. Почва пошатнулась под ногами, раскаты революционных бурь до осязательности реально висят в воздухе; тяжелое предчувствие гибели культуры, кошмар варваризации и уничтожение всех достижений нынешней культуры есть не что иное, как слепое, неосознанное предчув­ ствие мировой революции и гибели культуры капиталистической, культу­ ры банкиров, лавочников и рантье. Несомненно, этот лавочник, банкир и рантье-мещанин и создали шум­ ный успех философии «славянофила от Пруссии» — Шпенглера. Это столь очевидная истина, что признается даже Ф. Степуном (стр. 32). Однако, из этого признания господин Степун делает весьма своеоб* См. стр. 72.

В. Ваганян. Наши российские шпенглеристы 987 разный, можно сказать, смелый вывод: «Успех книги Шпенглера, — гово­ рит он, — означает благостное пробуждение лучших (!) людей Европы к каким-то новым тревожным чувствам, к чувству хрупкости человеческо­ го бытия и распавшейся цепи времени», к чувству недоверия, к разуму жизни, к логике культуры, к обещаниям заносчивой цивилизации, к чув­ ству вулканической природы всякой исторической почвы». Это недурно ска­ зано. Только почему это «лучшие люди» — все эти западно-европейские лавочники — трудно сообразить. Ну да, оно и понятно, тот класс, в кото­ ром это всемирное потрясение вызвало волю к жизни, к победе и к «вул­ каническим» действиям может ли быть понятым г. Степуном? Для него и для его товарищей этот новый класс и его борьба и выражают всего отчет­ ливей кризис культуры, ее упадок и признак ее разложения. Вот послушайте г. Франка, он находит бесспорным факт умирания «в каком-то смысле» «Запада» и «западной культуры». «Весь вопрос в том: в каком именно смысле или, точнее, какая именно "западная культура" уми­ рает» (стр. 50). Вы заинтригованы такой постановкой вопроса, и он после некоторой возни с философией истории Николая Кузанского, отвечает на этот вопрос: «Это есть конец того, что зовется "новой историей"». «Вели­ чайший объективный трагизм переживаемой нами эпохи состоит в том, — говорит С. Франк, — что поверхность исторической жизни залита бушую­ щими волнами движения, руководимого духовно отмирающими силами ренессанса, а в глубинах жизни еще совершенно бездейственно и уеди­ ненно назревают потоки нового движения, которому, быть может, сужде­ но сотворить новую культуру, искупив основное грехопадение ренессан­ са». Сколько напущено туману! А в сущности смысл этой фразы весьма несложен. Кто «руководит» движением, залившим бушующими волнами «повер­ хность исторической жизни»? Слепому видно — рабочий класс. Какие силы вызвали его — это дви­ жение? Противоречия капиталистического общества. Что есть «духовно отмирающие силы ренессанса»? Пролетариат и буржуазия, ведущие исторический поединок на глазах у всех. Что С. Франк считает пролетариат «духовно отмирающей силой ре­ нессанса» — в этом ничего ни неожиданного, ни странного нет, гораздо более удивительно то, что он, на первый взгляд, склонен и буржуазию похоронить заодно с ненавистным ему рабочим классом; или не даром прошли для господина С. Франка четыре года революции? Однако это так кажется лишь на первый взгляд. На самом деле госпо­ дин С. Франк и не думает похоронить буржуазию. Он видит печать смерти на лбу пролетариата с его социализмом, коммунизмом, интернационализ­ мом; он их и считает подлинными «силами ренессанса». Но если замысловатый С. Франк говорит это с «ужимкой», то болтли­ вый Н. Бердяев несколькими страницами ниже говорит это совершенно открыто. Но прежде покончим с господином Франком.

988 Приложения Он кроме того, что вещает, подобно пифии, смерть руководителям «бушующими волнами движения», указывает и на спасителя, которому, «быть может, суждено сотворить новую культуру». Что это за спаситель­ ная сила? Та самая, которая явилась, как реакция против материализма XVIII столетия — романтизм и идеализм. Они «подземной струей» дошли до наших дней и «образуют теперь самую глубокую и духовно влиятельную силу внутреннего идейного творчества». Даже социализм, как идейное движение, одним боком примыкает к этим двум истокам идейного твор­ чества: через Сен-Симона с романтизмом, а через Гегеля с немецким иде­ ализмом. Так вот та сила, которая придет создавать новую культуру на развали­ нах старой, отличительной чертой которой были наука (рационализм) и материализм. Это очень похоже на Шпенглера и немного не похоже. «Уче­ ная книга Шпенглера — явный вызов науке», — говорит г. Степун; — не меньший вызов науке, когда С. Франк пишет: «Человечество вдалеке от шума исторических событий накопляет силы и духовные навыки для ве­ ликого дела, начатого Данте и Николаем Кузанским и неудавшегося бла­ годаря роковой исторической ошибке или слабости их преемников». Эта «ро­ ковая историческая ошибка» прямо великолепна. Она так похожа на ис­ тинно российский «шпенглеризм»! Но если оставим в стороне юродства господ Франков и попытаемся понять их мысль, то она весьма не сложна, она вся сводится к поговорке «и на нашей улице будет праздник». Если бы г. Франк не писал, а говорил, да говорил бы сам с собой без свидетелей, не жеманясь и не затемняя речь, то получилась бы примерно такая речь: «После Великой французской революции вместо материализ­ ма ("в XVIII веке философия окончательно обездушивает мир и жизнь") расцвел романтизм (Байрон) и немецкий идеализм; когда кончится ны­ нешняя революция — человечество, которое стоит вдали от шума исто­ рических событий (а вы не думаете, господин Франк, что они были на­ сильственно и навсегда отдалены от "шума исторических событий"? Я ду­ маю это очень похоже на правду), выйдет на сцену и начнет строить но­ вых богов (российский идеализм всегда с этого начинает свою карьеру, хотя кончает тоже на одном и том же роковом месте), устраивать оргии и возвещать культ женского тела (российский романтизм тоже всегда начи­ нает свой танец от этой печки)». Это верно. В таком разговоре, если нет правды, то есть возможность ее. Дело вот в чем. Вслед за каждой революционной бурей наступала более или менее дли­ тельная эпоха реакции. Чем глубже захватывала революция, чем сильнее бушевала она, чем больше масс охватывала, вовлекала в движение, тем сильнее, тем длительней, тем черней бывала реакция. В дни революции, особенно после.1848,г., развертывалась вся творческая сила трудящихся и угнетенных, в дни реакций махровым цветком распускался мистицизм,

В. Ваганян. Наши российские шпенглеристы 989 идеализм, романтизм—словом, выходили на свет все те, кто «ютился вдали от шума исторических событий». И само собой разумеется, наша револю­ ция в этом отношении не составит исключения, буде она уступит место реакции. Но в том-то и весь вопрос — уступит ли? Наступит ли та тишь, кото­ рая нужна людям, ожидающим «вдалеке от шума исторических событий»? Огромное общественное значение реферируемого сборника в том имен­ но и заключается, что авторы его видят в Шпенглере признак наступления этой тиши. Их объединяет прежде всего уверенность в том, что наступает эта эпоха исканий бога, эпоха романтизма и идеализма. Степун думает, что книга Шпенглера — предзнаменование какого-то нового углубления религиозной мистической жизни Европы (33), и с этим согласны все авторы. Но сборник этот имеет и другой симптоматический смысл и значе­ ние: он указывает на то, что «человечество», которое ютится на время бури в отдаленном уголке большого корабля, бережно, подобно маньяку, хра­ нит у себя старую идеологию национализма, носится с ним и готовится сделать его одним из составных частей, грядущей на смену умирающему «ренессансу» культуры. «Культура — национальна, цивилизация — интернациональна», — вслед за Шпенглером повторяет Н. Бердяев (последний уверяет, что Шпен­ глер повторяет за ним — для нас с вами, читатель, это не существенно), и если цивилизация должна погибнуть во имя новой культуры, то должен погибнуть и интернационализм во имя национализма. «Цивилизации по существу своему проникнута духовным мещанством, духовной буржуаз­ ностью. Капитализм и социализм совершенно одинаково заражены этим духом». «Культура имеет религиозную основу, в ней есть священная сим­ волика. Цивилизация же есть царство от мира сего. Она есть торжество "буржуазного" духа, духовной "буржуазности". И совершенно безразлично, будет ли цивилизация капиталистической или социалистической, она оди­ накова — безбожная, мещанская цивилизация». И если цивилизация по­ гибнет и придет некая новая культура, то погибнет безбожие и восторже­ ствует религия. Н. Бердяев всех типичней из всех участников сборника, как шпенглерист. Шпенглер — прусский националист; он находит, что миру Пруссия призвана сообщать нечто новое, что ей принадлежит пер­ вое слово завтра, а не какой-либо другой стране; Н. Бердяев так же думает только... о России: «Что бы ни было с нами, мы неизбежно должны выйти в мировую ширь. Россия — посредница между Востоком и Западом. У ней сталкиваются два потока всемирной истории — восточный и западный. В России скрыта тайна, которую мы сами не можем вполне разгадать. Но тайна эта связана с разрешением какой-то темы всемирной истории. Час наш еще не настал. Он связан будет с кризисом европейской культуры». И как из-под 700 страниц «Заката Европы» Шпенглера, остроумного, местами, быть может, весьма талантливого, выглядывают большие уши прусского национализма, жаждущего реванша, грезящего о новом всемир­ ном покорении — прусского мессианизма, так из-под всего писания нашей

990 Приложения российской интеллигенции, ютившейся до сих пор «вдали от шума исто­ рических событий», выглядывает все тот же старый заскорузлый нацио­ нализм, слепой, ничему не научившийся. Эта идея русского мессианизма прикрывала тягу русских империалис­ тов к Дарданеллам, как идея прусского культуртрегерства — прямой раз­ бой Германии. От этого сборника до новой «Великой России» так же близко, как бли­ зок был переход от «Вех» к «Великой России» кануна войны. К чему же свелись все разговоры о гибели цивилизации, «Закат Европы»? К весьма грубой, весьма неискусно прикрытой апологии национализ­ ма и реакции. В чем спасение человечества? В возврате к былым, довоенным идеям и идеалам буржуазии? Нет, в том-то и дело, что нет. В преодолении довоенных форм капитализма дальнейшим развити­ ем империализма, в обостренном развитии чувства национализма. И с этой целью — в преодолении социализма — мистицизмом. Это в конечном итоге очень прозаично, очень голо, но, думается, вся­ кому внимательному читателю очевидно. Мы тоже думаем, что «Запад» переживает свой закат, свои сумерки. Но какой Запад и какие сумерки? Капитализм дошел уже до той роко­ вой для него степени развития, когда «материальные производительные силы общества» впали «в противоречие с существующими производствен­ ными отношениями... с имущественными отношениями». Ему ничего не остается, как в предсмертной агонии отождествлять свою гибель с гибе­ лью культуры, человечества — это не впервые; не один господствующий класс погибал за долгие годы человеческой истории, проделывая при этом буквально то же, что сегодня буржуазия, отождествляя свою гибель с ги­ белью культуры, мира, приходом антихриста или еще что-либо в этом роде. Пролетариат отличается от всех до него существовавших революци­ онных классов тем, и прежде всего тем, что он осознал законы историчес­ кой необходимости и, следовательно, он свободен по отношению к ним и действует методически и последовательно в направлении развития исто­ рической необходимости. Ему не страшны никакие антихристы, как не страшен сегодняшний обвал огромного здания капитализма. Он не при­ ходит в отчаяние от гибели старого мира и культуры лавочников. Из бес­ форменной груды развалин старого мира эксплуатации и ветхой культу­ ры он создаст новую культуру и свой мир труда и свободы.

«Закат Европы»*.

I. КАРЛ ГРАСИС. ВЕХИСТЫ О ШПЕНГЛЕРЕ Что будущность темна, как осенняя ночь, с этим положением не мо­ жет примириться ничье сознание, тем более сознание, не удовлетворяю­ щееся настоящим и устремленное к созданию лучших условий своего суще­ ствования. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно теперь «Закату Европы» Освальда Шпенглера посвящается целый сборник чуть ли не корифеями нашего отечественного религиозного сознания — Бердяе­ вым, Франком и др. Для нас не является предметом наших гаданий — «что день грядущий нам готовит?». Завтра актуальнее сегодня. Само это сегодня конституиру­ ется в зависимости от прозреваемого завтра. Естественным явлением ста­ ло — чтб ни «мыслящая личность», то пророк. Уже начиная с 1914 года, т. е. с первого дня империалистической войны, вся периодическая пресса — ежедневная и толстые ежемесячники — заполнялись гаданиями насчет того, что принесет война вообще и что повлекут за собой порожденные войной сотрясения народнохозяйственной и общественной жизни в час­ тности**. Все военно-революционное время можно, без всяких оговорок, * Под общим заглавием «Закат Европы» объединены статьи: Грасиса, База­ рова и С. Боброва о Шпенглере, его критиках и истолкователях. Авторы иногда существенно расходятся в оценке историософии Шпенглера. Однако, ввиду того, что вокруг Шпенглера поднимается ряд вопросов, требующих подробного осве­ щения, редакция считает полезным и своевременным открыть на страницах на­ стоящего номера некоторый «парламент мнений» с целью наиболее полного вы­ явления в следующих номерах позиции современного коммунизма. Редакция счи­ тает также нужным отметить: статья тов. Деборйна «Гибель Европы или торжество империализма» в № 1-2 («Под знаменем марксизма»), вызвавшая критические замечания со стороны тов. Базарова, с точки зрения релятивизма, подкапыва­ ющегося под объективизм, — является наиболее соответствующей духу марк­ сизма. К сожалению, тов. Деборин не нашел нужным связать магическую фило­ софию Шпенглера с распадом западно-европейской буржуазной цивилизации и интересная статья его поэтому нуждается тоже в этом пункте в поправках. ** С особенным азартом пророчествовала и гадала вся пангерманская прес­ са. Германия, бросившая вызов всему «цивилизованному миру» и окруженная со всех сторон врагами, должна была всеми средствами поддерживать обще­ ственное мнение на известной высоте. Германия выше всего! После военного

992

Приложения

называть мобилизационным периодом пророчеств и гаданий. М ы являемся свидетелями и активными участниками нечеловеческого напряжения — прорубить окно в завтра. Воскрешенные через тысячелетия предки — рядом с нами, и кажутся они в цвете сил! По большей части, исторические воспоминания и повторения старых пророчеств не имеют и не могут иметь решающего значения для действен­ ного решения вопросов современности. Несмотря на это, нельзя все же закрывать глаза на то, что они создают определенные настроения, кото­ рые могут подчас сложиться в «общественное мнение». Новый курс эко­ номической политики Советской власти такую возможность открывает. Пока что первый квартет — Бердяев, Букшпан, Степун и Франк — робко сыграл первую элегию. За ним^ нет сомнения, последуют оркестровые уп­ ражнения тех, кого столкнула с исторической дороги Октябрьская рево­ люция, особенно из той плеяды «естественных вождей», которые создава­ ли наше отечественное «общественное мнение» в довоенно-революционный период. В ожидании осуществления этого нашего пророчества мы можем за­ няться пока тем, что уже имеется. А имеем мы уже сборник статей выше­ названных авторов под общим заглавием «Освальд Шпенглер и Закат Ев­ ропы». Несмотря на скромность заглавия сборника, авторы все же ставят себе задачу — ввести читателя в мир идей Шпенглера. Книгу Шпенглера <Юег Цп1ег§аш» ёез АЪепсПапс1е$» «они находят» в высшей степени симпто­ матичной и примечательной, «составившей культурное событие в Герма­ нии». Так аттестуется эта книга в предисловии. В общем такая ее оценка неверна. Во-первых, в момент своего появления она не представляла со­ бой ничего симптоматического и исключительного и таковой она может считаться даже в послеверсальской Германии 1 ; во вторых, историческая морфология Шпенглера в массах имела гораздо меньший успех, чем пангерманская литература всего начала ХХ-го столетия; в конечном счёте, как первое, так и второе лишает нас возможности говорить о ней, как о «куль­ турном событии в Германии». Оценка значения «Заката Европы» в пре­ дисловии сборника слишком субъективна, и мы на ней, поэтому, можем дольше не останавливаться. Но если «Закат Европы» не симптоматичен для Германии, родины его автора, а также для Европы в целом, то это отнюдь не значит, что книга Шпенглера не может стать событием для сознания наших отечественных искателей «скрытых тайн». Мы инеем основание предполагать, что это именно так. Один из авторов сборника, Бердяев, свою статью и заканчи­ вает в таком духе: «...такие книги, как книга Шпенглера, не могут не вол­ новать нас. Такие книги нам ближе, чем европейским людям. Это — на­ шего стиля книга» (подчерки[уто] мною. — Гр.). Соглашаясь с этим, мы поражения она переживает реакцию — резкое чувство подавленности. Успех книги Шпенглера обусловлен этим понижением общественного настроения. По­ корность судьбе и осознание этой судьбы утверждается как высшая мудрость. Это квинтэссенция книги Шпенглера. Пророчествующее сознание и ищущий глаз как бы прозрели и успокоились в стоическом равнодушии. Мобилизация пророчеств закончила свою миссию!

Каря Грасис Вехисты о Шпенглере 993 все-таки должны ограничить область приложения «нашего стиля». Сде­ лать это нетрудно, ибо двое из авторов сборника нам давно и хорошо изве­ стны. Это — Бердяев и Франк, участники сборника первых «Вех» (1909), призывавшие русскую интеллигенцию после поражения первой револю­ ции к подвигу религиозного «смирения», к «послушанию», «внутреннему сосредоточению», «эгоцентризму сознания». Двенадцать лет тому назад они прокляли революцию, успокоившись на проповеди «смирения» и «по­ слушания», и нырнули во внутрь себя с целью обрести «незыблемые цен­ ности». И, действительно, они — Бердяев и Франк — их обрели и «незыб­ лемо» сохранили до сегодня. И Бердяев и Франк не нашли ни одного но­ вого слова для тех событий, которые совершились и совершаются перед их глазами. Как тот, так и другой повторяют то же самое, что было ими сказано в 1909 г., как бы желая снова ошибиться и сказаться лжепророка­ ми! Николай Бердяев вещает: «Прочности нельзя искать в физическом миропорядке... Мир погибнет от неотвратимого и непреодолимого стрем­ ления к физическому равенству. И не есть ли стремление к равенству в мире социальном та же энтропия, та же гибель социального космоса и культуры в равномерном распределении тепловой энергии, необратимой в энергию, творящую культуру... Утеря незыблемости физической не есть безвозвратная утеря. В духовном мире нужно искать незыблемости. В глу­ бине нужно искать точки опоры... И с ним должны быть связаны наши надежды» (Развил). Теперь мы уже начинаем понимать, что означают «на­ шего стиля» и «наши надежды». Но у Франка еще больше пророческого пафоса. «Эта книга, напоминающая современному человечеству об истин­ ных духовно-исторических силах культуры, идет навстречу его пробужда­ ющейся жажде подлинного культурного творчества, его стремлению к духовному возрождению... Человечество — вдалеке от шума исторических событий — накопляет силы и духовные навыки для великого дела, нача­ того Данте и Николаем Кузанским...» (Ра551т. Подчеркнуто] автором. — Гр.). И теперь нам непонятно, почему — «вдалеке от шума исторических событий» — Бердяевы и Франки, бывшие «веховцы», остановили свой взор, немощный и блуждающий в бренном мире, на... Шпенглере, [вмес­ то того] чтобы сказать просто и ясно: назад к «Вехам», к старым «вехам» 1909 года! Ибо никаких других положительных выводов в сборнике нет! Непонятное и недоуменное попытаемся уяснить дальнейшим анализом. Но мы уже имеем определенный ответ на вопрос, который поставили выше: устами авторов сборника глаголет старая веховская интеллиген­ ция, уставшая и обуянная ликвидационным настроением, повторяет она старые мысли и пропагандирует старую идеологию смирения, покаяния и обретения «внутренних ценностей». Однако события последних лет внесли в сознание веховцев кое-что новое, конечно, не качественно, но, можно сказать, количественно. В дан­ ный момент было бы недостаточно для произнесения приговора одного изучения психики русской интеллигенции. События приняли мировой характер; перед глазами масштабы не национальные, а интернациональ­ ные. В таком случае нельзя, очевидно, остаться на старом базисе своих суждений. Его нужно расширить теоретически, а выводы должны быть 32 Падение с в я щ е н н о г о Русского царства

994

Приложения

относимы к большей пространственной плоскости. И тут, с этого момен­ та, начинается знакомство наших модернизованных славянофилов с гер­ манцем Освальдом Шпенглером. Перед авторами встала поистине со­ блазнительная мысль — доказать, что гибнет Европа, та Европа, кото­ рую стремятся обновить новые социальные слои, причем гибнет она «пославянофильски»; или показать, что в недрах Запада возымели силу «славянофильские» идеи и настроения, по крайней мере, составили «куль­ турное явление в Германии». Пафос Франка, например, выражается в та­ кой находке: «Конечно, самое уловление момента умирания западной куль­ туры в явлениях "цивилизации" XIX века должно быть признано бесспор­ ным. Эта идея Шпенглера, неслыханная по новизне* и смелости в запад­ ной мысли, нас, русских, не поражает своей новизной: человек западной культуры впервые осознал то, что давно уже ощущали, видели и говорили великие русские мыслители-славянофилы. От этих страниц Шпенглера, проникнутых страстною любовью к истинной духовной культуре Евро­ пы, которая вся в прошлом, и ненавистью к ее омертвению и разложению в лице ее современной мещанской "цивилизации", веет давно знакомы­ ми, родными нам мыслями Киреевского, Достоевского, Константина Ле­ онтьева». То же самое нашел и Бердяев. «Следует еще отметить, что точка зрения Шпенглера неожиданно напоминает точку зрения Н. Данилевско­ го, развитую в его книге "Россия и Европа". Культурно-исторические типы Данилевского очень походят на души культур Шпенглера, с той разницей, что Данилевский лишен огромного интуитивного дара Шпенглера. Вл.Соловьев критиковал с христианской точки зрения»... (На последнем пред­ ложении мы цитату оборвали намеренно; почему, будет вскоре видно.) После такого открытия славянофильских идей на Западе, наши модерни­ зированные попы могут дерзать водрузить свое знамя 1909 года на пепе­ лищах Европы. Вводная статья Степуна так и заканчивается: «Наука, эта непогрешимая созидательница европейской жизни, оказалась в годы вой­ ны страшной разрушительницей. Она глубоко ошиблась во всех своих предсказаниях. Все ее экономические и политические расчеты были нео­ жиданно опрокинуты жизнью. Под Верденом, быть может, она отстояла себя, как сильнейший мотор современной жизни, но и решительно ском­ прометировала себя, как ее сознательный шофер. И вот на ее место уче­ ным и практиком Шпенглером выдвигается дух искусства, дух гадания и пророчества, быть может, в качестве предзнаменования какого-то нового углубления религиозной мистической жизни Европы. Как знать? Когда душу начинают преследовать мысли о смерти, не значит ли это всегда, что в ней пробуждается, в ней обновляется религиозная жизнь?» * Идея умирания западно-европейской культуры отнюдь не неслыханна. На это указывает и Ф. Степун, называя Зиммеля, Эйкена, Кона и Эвальда. На самом деле, почти каждый морализующий философ, после обнаружения ярких капи­ талистических противоречий, в той или другой связи осуждал европейскую куль­ туру (Руссо, Гете, Байрон, Кант и др.). Франку почему-то во что бы то ни стало нужно сделать своего сегодняшнего героя исключительным явлением. Значит, положение гадающего веховца незавидное!

Карл Граале Вехисты о Шпенглере 995 Оставим сейчас на время в стороне утверждение, что наука «глубоко ошиблась во всех своих предсказаниях», и разберем одну мелочь, но весь­ ма характерную. Тот же Степун, которому принадлежит только что при­ веденная цитата, пишет и совершенно правильно: «Нет сомнений, что если исследование "Заката Европы" поручить комиссии ученых специалистов, то она представит длинный список фактических неверностей, и тут же освященное философической традицией оправдание: "тем хуже для фак­ тов"». Если точно такую же операцию произвести над сборником наших отечественных авторов, результаты были бы еще более печальны для фак­ тов — по мнению авторов, а по нашему мнению — для репутации самих авторов. Характерная мелочь такова. Николай Бердяев утверждает, что «Вл. Соловьев критиковал Н. Данилевского с христианской точки зрения». Правда ли это? Ни на йоту. В доказательство мы вынуждены привести довольно-таки скучную справку. «Кроме христианства, в непримиримом противоречии с воззрениями "России и Европы" находится, как мы видели, и историческое явление двух других универсальных, точнее, международных или сверхнародных рели­ гий — буддизма и мусульманства, а также и еврейской религии, которая, несмотря на свой национальный характер, передала, однако, свои суще­ ственные начала чужим мирам христианства и ислама. Но все это проти­ воречие между теорией нашего писателя и исторической действительнос­ тью в области религии не было бы еще окончательным приговором для теории в глазах очень многих. На религию, вообще, нередко смотрят как на явление отжившее или отживающее, которому будет все меньше и меньше места в дальнейших судьбах народов. А при таком взгляде тео­ рия, несостоятельная в объяснении религиозного универсализма, могла бы, однако, годиться для определения наших настоящих и будущих су­ деб. Пусть в старину — так можно рассуждать — люди более объединя­ лись религией, нежели разделялись народностью; теперь вера повсюду теряет свою силу и никогда уже более не вернет своего прежнего значе­ ния; следовательно, племенные и национальные деления могут теперь стать окончательно решающим началом человеческих отношений. Но, на беду подобного рода воззрений, универсализм человеческого духа про­ являлся и проявляется не в одной только религиозной области, а еще очевиднее и прямее в другой важной и неустрашимой сфере историчес­ кого развития — в науке» (подчеркнуто] везде Соловьевым. — Тр.). А далее Вл. Соловьев устанавливает, что «вспомогательный трактат» Да­ нилевского об историческом развитии науки, во-первых, доказывает прямо обратное тому, что предполагалось им доказать, а, во-вторых, оп­ рокидывает мимоходом и главную теорию «России и Европы». Так пи­ сал Владимир Соловьев в свое время, в 1888 году, в «Вестнике Европы» (См. Собр. соч., изд. «Просвещения», т. V). Из этой справки ясно видно, что Владимир Соловьев критиковал Н. Данилевского не только с христи­ анской точки зрения: на основании научно-исторических данных вообще он камня на камне не оставил от «стройного здания» «России и Европы». Даже более того: Вл. Соловьев доказал, что весь этот «катехизис или кодекс

996

Приложения

славянофильства»* является жалким плагиатом книг Рюккерта, мелкого не­ мецкого ученого, — «ЬеЬгЬисЬ <1ег \Уе11§е«сЫсЬ{е т огдагшсЬег Оаг«1е11ип8»2. И мы ничем не погрешим против истины, если скажем, что в книге Дани­ левского нет ничего чем бы могла гордиться «русская» мысль или славяно­ фильское «религиозное сознание». Вместе с этим, мы могли бы далее ска­ зать, [что] рушатся и все построения и прозрения Шпенглера, ибо они уже более чем тридцать лет тому назад не выдержали ни христианской, ни «языческой», т. е. общенаучной, критики. И так как мы не намереваемся дать обзора взглядов немецкого «ученого» и «практика», а ставим своей целью раскрыть «позицию» нашей старой веховской ветви интеллиген­ ции, то могли бы без ущерба пройти мимо Шпенглера. В таком случае, картина все же осталась бы не вполне ясной. Поучительнее будет, поэто­ му, взглянуть и на общий лик объекта симпатий гг. Бердяевых и Франков. Схему взглядов Освальда Шпенглера можно нарисовать очень про­ сто. Степун их схематизировал в следующем виде: 1) «нет никакого еди­ ного человечества», 2) «нет единой истории», 3) «нет развития, нет и про­ гресса» и 4) «есть только скорбная аналогия круговращения от жизни к смерти, от культуры к цивилизации» (см. стр. 13). 1. Нельзя говорить о человечестве. Простое собрание, скоп физичес­ ких лиц не есть человечество. У так называемого человечества нет внут­ ренней спайки, нет единой души. Души имеются только у отдельных, кон­ кретных культур, которые в корне отличаются друг от друга**, между ними нет ни взаимодействия, ни преемственной связи. Отдельные «души», «сти­ ли» «культурных эпох», а не единое человечество. 2. Каждая из этих «душ» имеет свою судьбу. В судьбах отдельных куль­ тур не найти закономерности и причинности...*** Значит, говорить об ис­ тории — пустая трата слов. 3. Раз нет истории, нет и прогресса, как длящегося в пространстве и во времени потока событий. Свое сочинение Шпенглер изнывает морфоло­ гией «истории». 4. Повсюду мы видим только круговорот от жизни к смерти, от куль­ туры к цивилизации. И если и можно говорить о развитии, то только в том смысле, в каком это понятие применимо к любому растению, и в рам­ ках «от жизни к смерти». Для «доказательства» этих «положений» потрачено много энергии. Некоторые штрихи морфологии Шпенглера весьма удачны и метки. Но так как нас не интересует ни конкретное содержание «душ», ни тем более их частности, то на этом мы расстанемся со Шпенглером: нас, как уже заяв­ лено, интересует больше то, что по поводу его пишут наши соотечествен­ ники, — «своя рубашка ближе к телу». * «Катехизисом или кодексом славянофильства» Страхов назвал сочинение Данилевского «Россия и Европа». Блаженное неведение, послужившее основой национального самодовольства и гордости! ** Н. Бердяев: «Культуры, расы — замкнутые монады с замкнутой судьбой». Эта тавтология-аналогия неправильна. Шпенглеровские «души» — не монады. *** Шпенглер настойчиво отрицает историческую закономерность, «законы истории». По его мнению, «историю нужно творить». Но это — творчество об­ реченного, не имеющего перед собой другого идеала, кроме смерти.

Карл Грасис Вехисты о Шпенглере

99 7

Для основного («метафизического») «положения» Шпенглера Степун устанавливает следующий генезис: «Его убеждение, что души культур со­ вершают каждая свой одинокий круг, кружат каждая над своей собствен­ ной смертью, не связанные друг с другом сквозным историческим про­ цессом, не объединенные в единое человечество. Эту мысль еще в начале XVII столетия высказывал и прочно обосновывал Вико*, ее варьировал немецкий историк Рюккерт**, передавший ее Данилевскому, который в книге "Россия и Европа" теоретически очень близко подходит к Шпенгле­ ру» (30). Мы, со своей стороны, можем «теорию» Шпенглера сделать еще более родовитой. Примитив ее можно найти в любой более или менее раз­ витой мифологии. Определенную яркость она приобрела в религии Зороастра и т. д. Продолжить эту экскурсию в седую старину было бы крайне интересно, но и сказанного достаточно, чтобы обнаружить связь между «философией» Шпенглера и тем общим уклоном к примитиву, который сказывается во всей западной культуре начала XX века. Особенно ярко это проявилось в области искусства. Нас такое явление отнюдь не поражает и еще менее смущает. Богатые, правящие и командующие классы исчерпали свою творческую энергию и находят для прикрытия своего оголяющегося тела фиговые листья в «добром», «здоровом» старом времени. Буржуазнокапиталистическая Европа, давно утратившая свои общественные идеа­ лы, шла по линии наименьшего сопротивления, осознав свое бессилие творить новые ценности и новые формы жизни. Шпенглер с изумитель­ ным спокойствием плывет в этом общем русле, ясно сознавая, куда оно направляется. Он сам заявляет: «Мы (читайте: богатые классы Европы. — Гр.) будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего раз­ ложения острым взором опытного врача». В связи с этим мы опять касаемся гордости наших современных сла­ вянофилов. Бердяев и Франк, как мы уже видели, пальму первенства по­ дарили славянофилам. Их неприятно одергивает третий их коллега — Степун: эти взгляды «передал» составителю «кодекса славянофильства», «Данилевскому, немецкий историк Рюккерт. Вл. Соловьев доказал, что Данилевский совершил просто-напросто литературную кражу (см. его с т а ­ тью] «Немецкий подлинник и русский список», 1890 г.), После этого гор­ диться нечем! Николай Бердяев особенно «протежирует» Константина Леонтьева: полюбил его и хочет вознести выше... Шпенглера. «Всякая культура неиз­ бежно переходит в цивилизацию. Цивилизация есть судьба, рок культуры. Цивилизация же кончается смертью, она есть уже начало смерти, истоще­ ние творческих сил культуры. Это — центральная мысль книги Шпенглера. После некоторых пояснений этой мысли, Бердяев пишет: «Проблема Шпенг* Вико все же признает единство человеческого рода, чего не существует для Шпенглера. То же самое следует сказать о внутренней закономерности жиз­ ни общества. Рационализм Вико у Шпенглера заменяется его интуитивизмом. ** Рюккерту повезло. Литературный и научный плагиаты подчинены опре­ деленным «законам развития». Плагиатор никогда не воспользуется звездой первой величины, ибо это было бы сразу обнаружено. Данилевский не нару­ шил этого общего закона, выбрав для своей цели «третьестепенного ученого».

998 Приложения лера совершенно ясно была поставлена К. Леонтьевым» (65). Так ли это? Нет, далеко не так. Эта передержка похожа на ту, которую Бердяев уже свершил над весьма ясно изложенными мыслями Вл. Соловьева. Константин Леонтьев в «Дополнении к двум статьям о панславизме» писал в 1884 году: «Я верил и тогда (т. е. когда писал эти две статьи, в 1873 году. — Гр.), верю и теперь, что Россия, имеющая стать во главе какой-то нововосточной государственности, должна дать миру и новую культуру, заменить этой новой славяно-восточной цивилизацией отходящую циви­ лизацию романо-германской Европы. Я и тогда был учеником и ревност­ ным последователем нашего столь замечательного и (увы!) до сих пор одиноко стоящего мыслители Н.Я. Данилевского, который в своей кни­ ге "Россия и Европа" сделал такой великий шаг на пути русской науки и русского самосознания, обосновавши так твердо и ясно «теорию смены культурных типов в истории человечества» (подчеркнуто] везде Леон­ тьевым.— Гр.). То, что здесь, в этой цитате, сказано, замечательно и характерно во многих отношениях. Прежде всего из нее становится ясно, каким скуд­ ным научным багажом обладали виднейшие славянофилы: «сам» Констан­ тин Леонтьев «замечательного» плагиатора возводит в ранг замечатель­ ного мыслителя! Не оправдание то обстоятельство, что «дополнение» Ле­ онтьева написано шестью годами раньше критики Вл. Соловьева. Для полноты картины и оценки славянофильской общественной и историче­ ской доктрины и, наконец, для характеристики «славянофильских» про­ возвестников религиозного обновления Европы мы вообще не должны упускать из виду, что в ней (славянофильской доктрине) нет абсолютно ничего оригинального и своего, т. е. русского. Ведь кто первый заговорил о своеобразии русской действительности? Западно-европейский путешествен­ ник. Начиная с XVI века все чаще и чаще европейцы поражались отстало­ стью России, отмечая это в своих очерках и мемуарах. Возьмем хотя бы Манштейна. Он в 1771 году писал, что «в начале нынешнего столетия об­ раз поведения и нравы русского народа совершенно различались от всех прочих европейских народов, и что он вовсе не знал никаких правил бла­ гопристойности» (см. ст[атью] А.П. Щапова «Исторические условия ин­ теллектуального развития в России». Собр. соч., т. II. Не в обиду, а в по­ учение будь сказано, что гораздо полезнее было бы для наших авторов, если бы они ознакомились с трудами этого ученого, обладающего громад­ ной силой интуиции, чем увлекались путанной сигнализацией — термин Степуна — Освальда Шпенглера). К нему добавим еще Гакстгаузена с его идеологией и идеализацией общины 3 . И перед нами тогда будут не только общественно-психологические истоки славянофильства, но и народниче­ ства. Межа, с которой начинаются эти два течения российской обществен­ ности, помечена чужеземными столбами. Видя их, россияне начали осоз­ навать «свое»; без этих столбов — как бы они дошли до этого? Чужестран­ цы говорили: «Неблагопристойно». Россияне ответили: «Это хорошо, это чудно», и создавали при помощи тех же самых чужестранцев теории об «особенной стати» России. А всем этим кичатся наши пророки чаемого религиозного ренессанса!

Карл Грасис Вехисты о Шпенглере 999 В данном случае, однако, нас больше интересует ответ на прямой воп­ рос: была ли «центральная мысль» Шпенглера, как это утверждает Бердя­ ев, высказана Леонтьевым? Как видно из этой же замечательной цитаты, Леонтьев считает понятия «культура» и «цивилизация» идентичными; и он говорит не о смене романо-германской цивилизации новой культурой, а о замене ее новой же цивилизацией — славяно-восточной. В другом своем сочинении «Византизм и славянство» (1875), К. Леон­ тьев, часто употребляя термины цивилизация и культура, никогда их не разграничивает, как разносмысловые понятия. «Здание европейской куль­ туры было гораздо обширнее и богаче всех предыдущих цивилизаций». «Цивилизация, культура, есть именно та сложная система отвлеченных идей (религиозных, государственных, лично нравственных, философских и художественных), которая вырабатывается всей жизнью наций». Следо­ вательно, «центральной мысли» шпенглеровскои «сигнализации» нет у Константина Леонтьева. Но худо ли это или хорошо — Константин Леон­ тьев вообще по духу не похож на Шпенглера. Для Леонтьева существует и всемирная история, и культурная преемственность. Он утверждает: «Куль­ туры государственные, сменявшие друг друга, были все шире и шире, слож­ нее и сложнее: шире и по духу, и по месту, сложнее по содержанию. Пер­ сидская была шире и сложнее халдейской, лидийской и египетской, на раз­ валинах коих она воздвигалась; греко-македонская на короткое время еще шире; римская покрыла собой и претворила в себе все предыдущие; евро­ пейская развилась несравненно пространнее, глубже, сложнее всех пре­ дыдущих государственных систем» («Византизм и Славянство»). Или, на­ конец: «Европейское наследство вечно и до того богато, что история еще ничего не представляла подобного» (там же). Но это еще не все. Как на беду Бердяеву, К Леонтьев даже не верит в гибель европейской цивилиза­ ции. Практику политического гражданского смешения Европа пережила; скоро, может быть, увидим, как она перенесет попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового, окончательного, упростительного смешения» (подчеркнуто везде Леонтьевым. — Гр.). Леонтьев сторон­ ник развития*, и в этом он тоже слишком далек от примитивной морфо­ логии истории Шпенглера. Шпенглер различает два процесса: 1) созида­ тельный, собственно культурно-творческий и 2) распространительный, цивилизационно-упадочнический. Хотя и Леонтьев неоднократно упот­ ребляет термин морфологии («начинается смешение, сглаживание мор­ фологических и резких контуров»; «она, т. е. Европа, не хочет более мор­ фологии»), но он в него вкладывает другой смысл. В У-й главе «Византизм и Славянство» — «Что такое процесс развития?» — Леонтьев понятие раз­ вития целиком переносит из естествознания в социальные науки и уста­ навливает три периода развития: «1) первичной простоты, 2) цветущей сложности и 3) вторичного смесительного упрощения». Причем, и это в данном случае должно быть «центральной мыслью», процесс «вторично* К. Леонтьев признает не только развитие, но он в истории видит и про­ грессивное развитие. Поэтому Н. Бердяев совершенно неправ, когда пишет: «он также отрицал прогресс».

100 0 Приложения го смесительного упрощения» отнюдь и не предвозвещает гибели... «если дело идет к выздоровлению организма, то картина болезни упрощается», говорит Леонтьев, применив свою триаду к процессу болезни. Вот почему он, видя, что Европа «не хочет более морфологии», а также то, что она по­ литическое «смесительное упрощение» уже пережила на практике, смерт­ ного приговора над нею не произносит. После всего сказанного мы имеем полное право призвать наших оте­ чественных философов к порядку: так бесцеремонно с фактами, упрямы­ ми фактами, обращаться нельзя. Если им нужен был шпенглеровский при­ митив для спасения своей души и своего старого веховского знамени, то нужно было его брать таким, каков он есть. Затеянное ими предприятие — спасти Европу «по-славянофильски» через посредство Шпенглера не уда­ лось. Сближение Шпенглера со славянофильством ни для кого не при­ быльно — ни для Шпенглера, ни для славянофилов и тем более для наших авторов. Ибо в итоге этой экскурсии обнаружилось только одно: в голо­ вах представителей когда-то нового у нас «нового религиозного сознания» начался процесс «вторичного смесительного упрощения». Таким образом, перед нами довольно-таки занимательная картина, Шпенглер сказал бы — ландшафт, однако с ароматом «упростительного смешения». «На берегу пустынных волн» (книгоиздательство «Берег»!) мировой истории сидят четыре наших философа — Бердяев, Букшпан, Степун и Франк, авторы сборника, и размышляют о судьбах мира, вернее, гадают. В короткий срок перед их глазами повержены в прах три великих монархии. Прошел период колоссальнейшей в истории Гражданской вой­ ны. В этой войне победа осталась на стороне рабоче-крестьянского режима России — РСФСР. Первая в мире Социалистическая Республика выдержала натиск всего мира. На место обанкротившегося II Интернационала вырос III Коммунистический, силы которого множатся на почве углубляющегося [кризиса] капиталистического мира. Маятник истории судорожно мечется между социализмом и капитализмом. И в этот момент наши философы хватают за фалды Шпенглера и пифийским языком пророчествуют: «Вы хо­ тите сделать шаг вперед? Напрасные усилия, ибо нет в мире никакого про­ гресса! Вы хотите социализм водворить в Европе? Напрасные усилия — Европа гибнет, не будет ничего — ни нашим, ни вашим! Вы отчаиваетесь? Совершенно напрасно, ибо "открывается бесконечный внутренний мир". Смирение и все само собой приложится!» Вот социальный смысл сей про­ поведи. Шпенглеровская «морфология» истории, проповедь «Заката Евро­ пы», это глубокая реакция старого мира против нарождения нового. Обра щение в «бесконечный внутренний мир» в то время, когда вопрос о жизни или смерти решается столкновением физических сил, это есть реакцион­ нейшая агитация, направленная к тому, чтобы вырвать на поле брани меч из руки восходящего класса, утверждающего новый мировой порядок. Чтобы иметь успех и получить должный размах, наши авторы долж­ ны были проделать какое-то «предварительное действо»: отвести в сторо­ ну науку и на место ее утвердить произвольное гадание по предметам «бесконечного внутреннего мира». Они это и сделали, нам остается толь­ ко ознакомиться, как это сделано.

Карл Грасис. Вехисты о Шпенглере

1001

С первой же страницы мы узнаем, что «широкая ученость соединяет­ ся в Шпенглере с глубоко осознанной и принципиально провозглашенной антинаучностью философского мышления» (подчеркнуто], нами. — Гр.). В конце первой статьи читаем: «Вопрос об истинности и объективности "Заката Европы" разрешается в конце концов в пользу Шпенглера», — несмотря на то, что книга его переполнена «с формально-логической и позитивной научной точки зрения произволом и самовластием». Так как, по Шпенглеру, «значение какого-нибудь учения определяется исключи­ тельно степенью его необходимости для жизни», то остается еще только доказать, что наука оказывается совсем ненужной и даже вредной. Дока­ зательства налицо. «Наука, эта непогрешимая созидательница европейской жизни оказалась в годы войны страшной разрушительницей». Но разве этот факт говорит что-нибудь против науки, как таковой? Ни в малейшей степени. Он свидетельствует лишь о том, что науку употребили во вред человечеству. Социалисты единодушно твердили, что достижения науки используются правящими, богатыми классами для удовлетворения своих прихотей и нравственно не оправдываемых предприятий. Частично це­ лью социализма мыслилось освобождение науки из этого позорного пле­ на. Неужели эта азбучная истина неизвестна Степуну? Далее обнаружива­ ется смертный грех науки. «Она глубоко ошиблась во всех своих предска­ заниях. Все ее экономические и политические расчеты были неожиданно опрокинуты жизнью». Неужели это пишет человек, претендующий на се­ рьезность? Мировая война. Кто только о ней ни говорил, считая ее неиз­ бежной, продолжительной, разрушительной! Случайно называем Мольтке, Балка, Бернгарди, Куропаткина, Драгомирова*, Блиоха**. После них можем забыть всех экономистов, историков и публицистов. После войны — соци­ алистическая революция. Так вопрос ставился не только социалистами (Гед, Каутский, Жорес, Гильфердинг, Ленин, Гортер и др.), но и теоретиками бур­ жуазии (Блиох, Баллод, Эпштейн, Туган-Барановский и т. д.). Одним сло­ вом, каждый, кто по отношению не ко всему готов кричать: «тем хуже для фактов», должен признать, что мировая война и последующие за ней собы* Генерал Драгомиров неоднократно вышучивал проповедников мира и третейских международных судов и указывал, что предстоят войны не только международные, но и войны между трудом и капиталом. И этот замечательный стратег, призывая к бдительности, призывал готовиться к этой борьбе, чтобы встретить ее во всеоружии техники. (См.: «Одиннадцать лет». 1895-1905 гг.). Можем здесь добавить для социалистичествующих мещан, что Маркс точно так же думал, что пролетариату придется в войне отстаивать свое право на измене­ ние мира. «Революции придется с современными военными средствами и с со­ временным военным искусством бороться против современных военных средств и современного военного искусства». (См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Неизданные статьи. Харьков, 1919, стр. 17). Разве нужно еще более блестящее оправдание истинности научного знания? ** Блиох в своем шеститомном исследовании «Будущая война» и т. д. прямо говорит о том, что после европейской или мировой войны более чем вероятно повторение в огромнейших размерах событий Коммуны 1871 года. (См.: «Об­ щие выводы», стр. 269).

1002 Приложения тия блестяще подтвердили истинность общественного знания. Его пред­ сказания сбылись чуть ли не с математической точностью. Но для наших философов, так же как для Шпенглера, нет фактов вне связи с их «новым внутренним опытом». Тем хуже для них! Наука, таким образом, сброшена с пьедестала, ее место занимает ре­ лигия, «дух гаданья и пророчества», «углубление религиозной мистиче­ ской жизни», «тайна, которую мы сами не можем вполне разгадать». И радость неописуемая охватывает Степуна при мысли, что «успех книги Шпенглера означает потому, думается, благостное пробуждение лучших людей Европы к каким-то новым тревожным чувствам, к чувству хрупко­ сти человеческого бытия и "распавшейся цепи времени", к чувству недо­ верия к разуму жизни, к логике культуры, к обещаниям заносчивой циви­ лизации» и т. д. И как недоволен Букшпан, когда слышит заявление Шпен­ глера: «Мы, люди Запада, религиозно конченные». Не утверждая никакого абсолюта*, шпенглеровский скептицизм и релятивизм весь пропитан ду­ хом смирения и покорности судьбе. По своему общественному значению это равно религиозному «томлению» наших обновителей религиозной жизни. Иначе их любовь к чужестранному гадателю и пророку была бы непонятной. Но когда вопрос перенесен па почву религии и веры, то спор становится излишним: они прикрылись щитом тертуллиановской фаб­ рикации: сгеёо, ^и^а аЪзиго'ит4. Ибо это последний и окончательный до­ вод верующего человека всех времен и народов. Это ие мешает нам при­ знать факта роста религиозности и мистицизма. Сознание приближающейся социальной смерти и неясные очертании завтрашнего дня порождают ре­ лигиозные настроения и мистические чувства. Рост их прямо пропорцио­ нален росту сознания и осознания своих боевых задач в исторически вос­ ходящих социальных группах. Поступательное движение истории от та­ кого заострения и оформления противоречий только выигрывает**. Авторам, поднявшимся на такую ступень религиозного сознания, ок­ ружающее кажется уже одноцветным. Перед абсолютом стираются разли­ чия во внешнем мире. У Шпенглера такую же роль в его мышлении играет его «перводушевность» (11г8ее1еп1ит), эта нирвана истории и его морфо­ логия. Поэтому и он «никуда не идет и никуда не ведет» (Степун), и у него «нет определенного волеустремления» (Букшпан). С этих «высот» «импе­ риализм и социализм одинаково — цивилизация, а не культура» (Бердя­ ев), т. е. признаки упадка и гибели. Слышим и старые напевы: «Капита­ лизм и социализм одинаково заражены этим духом» (духом мещанства и духовной буржуазности). «Империализм и социализм — одно и то же». «Цивилизация через империализм и через социализм должна разлиться * Шпенглер после гаданий и «сигнализации» по поводу весьма высоких ма­ терий, успокаивается на ничем не прикрытом буржуазном практицизме: тех­ ника — вместо лирики, мореплавание — вместо живописи и т. д. (см. стр. 86 разбираемого сборника). ** Конст. Леонтьев весьма уместно напомнил тем, кто утверждал, что зна­ ния являются движущими началами истории, что такую же роль следует отвес­ ти и незнанию. («Восток, России и Славянство», т. II, стр. 12).

Карл Трасис Вехисты о Шпенглере 100 3 по всей поверхности земли, должна двигаться и на Восток». И «истинной духовной культуре, может быть, придется пережить катакомбный пери­ од» (Бердяев). «Величайший объективный трагизм переживаемой нами эпохи состоит в том, что поверхность исторической жизни залита бушу­ ющими волнами руководимого духовно-отмирающими силами ренессан­ са» (Франк), т. е. социализма. При таком положении само собой ясно, что «сейчас мы (т. е. Россия. — Гр.) еще более отбрасываемся на Восток». Еще бы! Социализм ведь знаменует воцарение «вечного хама»! Но и в этих ут­ верждениях скрыто противоречие, которого не замечает абсолютизиро­ ванное религиозное сознание. Если мы отбрасываемся к востоку, если «истинная духовная культура» должка уйти в катакомбы, то не означает ли это, что социализм не только расширяет область господства цивилизации, но и утверждает что-то свое, хотя бы и хамское, отвергаемое религиозным сознанием «бесконечного внутреннего мира»? По-видимому, «религиозное сознание» просто запу­ талось. Ему не подняться хотя [бы] до им же так любимого Константина Леонтьева. «На розовой воде и сахаре не приготовляются такие коренные перевороты (речь идет о создании в Европе "федеративной, грубо рабо­ чей, республики". — Гр.): они предлагаются всегда человечеству путем железа, огня, крови и рыданий...» («Византизм и Славянство»). Никто из здравомыслящих людей иначе думать не может. Паульсен в своих «Осно­ вах этики» (М. 1906 г., стр. 234) разбирает вопрос, оправдывает ли цель средства, и приходит к выводу, что «если понять это положение, что оп­ равдывает средства не любая дозволительная, но лишь одна определен­ ная цель, из которой исходит всякая оценка: а именно, высшее благо, бла­ гополучие или совершенная форма жизни человечества, тогда это положе­ ние стоит не только вне сомнения, но и необходимо». Это неоспоримое этическое положение, которое не признается только теми, кто из-за при­ зрачного спасения души жертвует живым человеком... Подобная нрав­ ственная кастрация, однако, возможна и притом как морализующее вы­ ражение слишком реальных и грубых общественных сил. Разительный исторический пример можно привести из недавнего про­ шлого. «Вехи» ставили крест над русской революцией и интеллигенцией, прикрываясь искательством «высших», «бесконечных внутренних ценно­ стей», а царские жандармы огнем, железом и кровью дезинфицировали зараженную революцией Россию, уничтожая ее физических носителей... Веховцы жестоко ошиблись в своем похоронном настроении и религиоз­ но-мистическом гадании. Через 10 лет воспрянула революция и раскаты ее грома раздаются по всему миру. И что же? Наши веховцы опять тут как тут. И опять «смирение», опять «послушание», опять «бесконечные внут­ ренние ценности» — в то время, когда дьявольские средства пускаются в ход для самого подлинного физического удушения нарождающегося но­ вого мира! Человек, искренно и честно стремящийся к какой бы то ни было цели, с нравственным негодованием должен отвергнуть эту пропо­ ведь религиозной пошлости. От нас зависит, повторится ли позорная роль веховцев в новой исторической обстановке, или они будут сидеть и пла­ кать «на берегу пустынных волн» о «бесконечности своей внутренней жиз-

1004 Приложения ни». Теперь, в 1922 году, мы имеем гораздо больше основания утверж­ дать, что их пророчества и гадания вилами по воде писаны, чем в 1909 году, когда их проповедь прозвучала впервые. Ибо мы отнюдь не «отброшены на восток». Россия назад во время революции не попятилась. Наоборот: она шагнула вперед. Это положение утверждают авторы сборника «Смена вех» в том смысле, что авторитет России за годы революционной власти вырос и окреп. И это объективно правильно. Но мы о шаге вперед говорим в другой плоскости. Россия ста­ ла центром нового общественного миропорядка, и ее голосу внимают по­ всюду, где идет борьба за лучшие идеалы человечества, за лучшее будущее Никогда она такими тесными узами не была связана с другими, самыми отдаленными странами, как во время империалистической блокады и ка­ питалистического окружения. III Коммунистический Интернационал — это нарождающаяся, невиданная до сих пор объединенность мира. И по­ нятно, есть, от чего сокрушаться нашим модернизированным славяно­ филам: все это нисколько не походит на выявление «скрытых тайн» Рос­ сии, на осуществление «славяно-восточной» провиденциальной роли пра­ вославной Руси. Это бушуют «духовно отмирающие силы Ренессанса»! Так ли это? «От­ мирающие силы Ренессанса» — это рационалистические, либерально-эга­ литарные принципы. Но разве ими исчерпывается содержание социализ­ ма? Или правильнее ставить вопрос так: разве они являются характерны­ ми, преобладающими чертами современного, марксистского коммуниз­ ма или социализма? Стоит только так поставить вопрос, и язвительные замечания запоздалых славянофилов сразу теряют свою остроту. Получи­ лась путаница эпох и предмета, и искажение исторической действитель­ ности. Весь секрет, или все несчастье, заключается в том, что современные нам запоздалые славянофилы, Бердяев, Франк и сотр[удники] смотрят на марксистский коммунизм глазами своих духовных отцов, глазами, устрем­ ленными на утопический, мелко-буржуазный, анархический социализм Бабёфа, Сен-Симона, Прудона и др. Критические стрелы, сокрушающие уто­ пистов, летят мимо марксистского социализма или же дают рикошет в стрелков. «Всеобщее равенство» и «всеобщее умеренное благоденствие» (будь все же сказано, что утопический социализм уложить в прокрустово ложе этих двух понятий трудно!) не являются нашими, коммунистиче­ скими, идеалами. Мы стремимся не к количественному уравнению, а про­ явлению качественных различий. Для людей живых, наших современни­ ков, это должно звучать скучным трюизмом. Тонкий эстет и острый мыс­ литель Оскар Уайльд, будучи знаком с новым социализмом, пришел к выводу, что «социализм сам по себе будет иметь значение, уже хотя бы только потому, что он приведет к индивидуализму»; «новый индивидуа­ лизм, для которого волей или неволей работает социализм, будет совер­ шенной гармонией»; «новый индивидуализм — это новый эллинизм» («Душа человека при социалистическом строе»). Но, быть может, этот аристократ конца XIX века и апостол и пророк красоты ошибается? Быть может, он неправильно истолковывает социализм? Нет, — Оскар Уайльд понял то, что оказалось недоступным последышам Константина Леонтье-

Карл Грасис Вехисты о Шпенглере 100 5 ва. Карл Маркс во главу угла своей теории, безусловно, ставил индивида, а не «атомизм» коллектива. «Социальная революция потому находится на точке зрения целого, что она, если бы даже происходила лишь в одном фабричном округе, представляет протест человека против лишенной че­ ловеческого содержания жизни, что она исходит из точки зрения отдель­ ного действительного индивида» (Критические примечания к ст[атье] «Ко­ роль Прусский и социальная реформа». Подчеркнуто] мною—Гр.). Маркс определенно указывает, что в основе его учения лежит старый принцип коммунизма*, а именно: «каждому по его потребностям». Фридрих Энгельс в «Анти-Дюринге» пишет: «Действительное содер­ жание пролетарского требования равенства есть требование отмены клас­ сов. Всякое требование равенства, которое простирается далее этого, не­ обходимо вдается в абсурд». (Подчеркнуто] Энгельсом. — Гр.) К сожалению, мы не имеем возможности здесь развить эти основные мысли: это нас отвело бы далеко в сторону от нашей задачи. Скажем толь­ ко, что, раз коммунизм центр тяжести своего внимания переносит на дей­ ствительные потребности действительного индивида, то осуществление его означает создание возможностей безграничного проявления качествен ных различий (особенностей), заложенных в человеке. Генриетта РоландГольст поэтому могла с полным правом заявить: «Коммунизм — идеал всего человечества, идеал общечеловеческого объединения. И, как тако­ вой, он является культом человеческой личности»... («Коммунистический Интернационал», № 13). Несмотря на это, находятся философы, утверж­ дающие, что коммунизм и капитализм одинаково пропитаны мещанством. Эту жвачку герои «Вех» жуют уже лет 15 подряд и ничто, никакие события не могут заставить их ее переварить. Талантливый Леонтьев в гробу дол­ жен краснеть от своих запоздалых и импотентных поклонников. Леонтьев мог бы попросить прочесть гр. Бердяева следующие строки: «Социальная наука едва родилась, а люди, пренебрегая опытом веков и примерами ими же теперь столь уважаемой природы, не хотят видеть, что между эгалитарно-либеральным поступательным движением и идеей раз­ вития нет ничего логически родственного, даже более: эгалитарно-либе­ ральный процесс есть антитеза процессу развития» («Византизм и Славян­ ство». Подчеркнуто] Леонтьевым. — Гр.), т. е. первый — антитеза второ­ му, как упрощение усложнению, как «вторичное смесительное упрощение» — «сложному цветению». С какой бы стороны ни подходить к марксистс­ кому социализму, в нем нельзя найти элементов упрощения. Налицо об­ ратное: через посредство отмены классового неравенства уничтожается деспотически монопольное господство классовых элементом, выразивше­ еся в распластовании общественного сознания, в общем и главном, на две одноцветных области, и создается возможность проявления человеческо­ го творчества в других плоскостях и соотношениях, вытесненных из поля * Дитцель пишет; «Коммунизм доводит до крайности принцип индивиду­ альности, т. е. положение, что государство, «организованное общество, суще­ ствует для личности». (Цит. по: Энциклопедический словарь Еф[рона]-Бр[окгауза]. «Коммунизм», ст[атья] Водовозова).

1006 Приложения сознания однообразнейшими классовыми разделами. Теоретическая правиль­ ность этого положения не может быть оспариваема фактами иначе, как толь­ ко отчаянным воплем логического смертника: «тем хуже для фактов». Значит, и жонглирование «духовно отмирающими силами Ренессан­ са» необходимо признать неудавшимся. И в этом пункте мы обнаружили бесцеремонное отношение к фатам, искажение исторической перспекти­ вы или просто незнание простых вещей людьми такого почтенного воз­ раста, какой имеют веховцы 1909 года. Не старческая ли это слабость? Как знать? В лучшем случае, быть может, это и так. Но классовые силы так причудливо переплелись между собой в смертной схватке, что можно до­ пустить и худшее. По крайней мере, этот псевдонаучный вздор и религи­ озно мистическое бормотание, будучи созвучными некоторому падению настроения и унынию в массах, могут иметь отрицательное влияние на развитие нашего общественного сознания. А это заставляет нас бороться с ними, как с проявлениями враждебных нам психики и идеологии соци­ ально-отмирающих сил капиталистического мира. Итак, наконец, к чему же мы пришли после разбора сборника «Ос­ вальд Шпенглер и закат Европы»? Во-первых, будем откровенны и при­ знаемся, что, зная авторов сборника, мы ждали более серьезного отноше­ ния к вопросу, чем то, что обнаружилось на деле. Прочтя его, — и это вовторых — мы были рады. Ведь если так шатки позиции наших врагов и недругов, то чего же нам бояться? Мы можем смело вступить с ними в открытый бой, заранее предвкушая упоение победой. Пусть это знают все те, кому приходится защищать молодые всходы нового мира! В-третьих, в лице авторов мы встретились со старыми веховцами, защищающими свое старое дело, забрызганное кровью рабочих и крестьян в 1905-1906 годах и окончательно и безвозвратно проигранное в 1917 году. При жела­ нии можно восхищаться упорством, с каким авторы ставят себя в поло­ жение, которое завидным никто не назовет. А четвертое — самое главное: вопрос о судьбе Западной Европы, о ее закате даже и не поставлен, по крайней мере — не поставлен на почву, на которой возможно его обсуждение. Ни в книге Шпенглера, ни в книжке о Шпенглере и закате Европы нет научного подхода к теме. Пророчества и гаданья Шпенглера, его характеристики и его «сигнализация» весьма ин­ тересны, в большинстве случаев очень удачны, но все это недостаточное основание для составления представления об исторической судьбе Евро­ пы. Но нас ведь интересовали только наши соотечественники. А их по­ пытка упокоить Европу отрыжкой славянофильства и тем возвысить «рус­ ское дело» и Восток может, в лучшем случае, вызвать улыбку: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало». Нудно и скучно нанизывая мерт­ вые мысли на ниточку некоторого общего настроения, авторы отнюдь не вводят читателя «в мир идей Шпенглера», а выворачивают наружу в ко­ нечных словах «бесконечность внутренней жизни». Наконец, в чем же дело? Откуда закат Европы? Действительно, такой вопрос серьезно поставлен, но не для религиозно-мистических гаданий. Если и такие имеют место, то это свидетельствует, что он глубоко начал волновать послевоенную и революционную Европу. На первом плане —

Каря Грасис Вехисты о Шпенглере 100 7 экономическая постановка проблемы. С прорытием Панамского канала экономисты единодушно высказались в том смысле, что центр мировой истории из Европы переходит в Америку*. Во время войны Америка (С[еверо-]А[мериканские) Соединенные] Ш[таты]) приобрела такую экономическую мощь, что может играть в мире первую скрипку. Поскольку это так, спорить не приходится. Но это было бы так, если бы сохранил свою прочность капитализм. Если же хотя бы в одном месте в нем пробита брешь, если одна великая страна вырвана из контекста ка­ питалистических отношений, то картина и перспективы меняются. В та­ ком случае само представление о мировом центре естественно раздваива­ ется: речь может идти о двух центрах, о центре нового и о центре старого миров и о гегемонии одного из них. Вопрос теперь так и поставлен. После войны Европа (да и все мировое хозяйство) переживает все углубляющийся кризис. Возможность социалистической революции далеко не исключена. А при образовании Социалистических Соединенных Штатов Европы во­ прос о переходе центра мировой истории в Америку совершенно снима­ ется. Есть все основания утверждать, что европейская социалистическая федерация хозяйственным банкротом и вассалом не будет. Другие постановки проблемы не столь актуальны. Все они в той или другой плоскости варьируют тему о «кризисе европейской культуры». Ча­ стичных кризисов можно насчитать столько, сколько вообще есть прояв­ лений культурного бытия (государство, право, семья, наука, религия, ис­ кусство и т. д.). Тем лучше — так рассуждали и рассуждаем мы, ибо это означает, что буржуазно-капиталистический мир загнивает на корню и что час его упразднения близок. Да не близок — он уже настал. Это — «бушу­ ющие, духовно отмирающие силы Ренессанса»... Таким образом, вопрос о закате Европы является вопросом о закате буржуазно-капиталистического Запада. Осознав разложение этого запада, не поняв причин такого разложения и не видя сил, могущих проявить но­ вую творческую энергию, философствующие филистеры этого уходящего мира свои зубные боли превращают в мировую скорбь, что, впрочем, бы­ вало неоднократно. Такова «примечательная» книга Освальда Шпенглера и таков еще более примечательный сборник статей о ней веховцев 1909 года.

* См.: Новаковский С. Панамский канал и его мировое значение. Предисло­ вие проф. Довнар-Запольского. В этой книге собран богатый материал, на ос­ новании которого дается положительный ответ на вопрос, потеряет ли Европа свою первенствующую роль в мировой экономике. Этот материал мною был уже использован в брошюре «Неизбежное будущее» (Казань, 1917).

II. В. БАЗАРОВ. ШПЕНГЛЕР И ЕГО КРИТИКИ Книга О. Шпенглера «Закат Европы» («Эег Уп1ег§ап§ скз АЪепсИапскз») является одним из самых поучительных событий в умственной жизни со­ временной Германии. Огромный спрос на эту книгу (32 издания за 2 года); ее широчайшая популярность не только в говорильных «салонах», но и в среде серьезной, интенсивно работающей университетской молодежи; ряд кружков и научных обществ, основанных с целью разрабатывать пробле­ мы истории и культуры в духе нового учения, наконец, внушительный по­ ход против развратителя юношества Шпенглера, организованный во имя спасения «вечных ценностей» культуры немецкими профессорами и доцен­ тами, начиная маститым хранителем традиций, теологом Гарнаком и кон­ чая радикалом и фанатиком «полной социализации» Отто Нейратом1, — все это заставляет думать, что Шпенглеру лучше чем кому-либо другому удалось оформить идеологию современного культурного кризиса. Таким образом, как симптом и символ переживаемой Западом куль­ турной катастрофы «Закат Европы» — бесспорно, глубоко знаменатель­ ное и значительное явление. И это его значение совершенно не зависит от того, высоко или низко оцениваем мы достижения автора с научной, фи­ лософской, вообще с какой-либо отвлеченно-теоретической точки зрения. Работа Шпенглера есть прежде всего выдающийся факт реальной жизни, существеннейший кусок конкретной истории наших дней, а уже во вто­ рую очередь «философия истории», быть может, научно-несостоятельная, слабо обоснованная и вообще грешащая против так называемой «исти­ ны». Но там, где дело идет о непосредственном постижении действитель­ ности, где ставятся вопросы «что?» и «как?» (а не «почему?», «зачем?» или «на каком основании?»), там, по справедливому замечанию Шпенглера, «факты важнее истин». Однако и под углом зрения исторического факта, и в качества идеоло­ гического отражения «закатных» процессов западно-европейской культу­ ры в работе Шпенглера не все равноценно. В-закатные к предзакатные эпохи сознание общественных слоев, духовно возглавляющих обречен­ ную гибели культурно-историческую формацию, характеризуется двумя

В. Базаров. Шпенглер и его критики 100 9 (чертами: с одной стороны, известной умственной утонченностью, способ­ ностью мысленно отрешиться от тех особых категорий, понятий, чувство­ ваний, которые в период расцвета представляются вождям и деятелям дан­ ной культуры чем-то абсолютным, непререкаемым, «априорным», с дру­ гой стороны — жаждой новых верований, поисками новых абсолютов — жаждой неутолимой, поисками безрезультатными, ибо угасающие куль­ туры бессильны породить живую прочную веру, а способны лишь спле­ тать обрывки умерших религий в пестрый узор эфемерных суеверий. I Изощренность интеллекта, обостренная зоркость, дающая возмож­ ность бросить взгляд за пределы кругозора своей культурной колокольни, обладает бесспорной ценностью не только как содержание данного пери­ ода истории, но и как завещание грядущим поколениям, тем чаемым на­ следникам, которые на обломках и из обломков гибнущей цивилизации, быть может, заложат некогда фундамент нового культурного здания, но­ вой «башни вавилонской». Напротив, предсмертные суеверия, даже как симптомы и факты исторической действительности, представляют огра­ ниченный интерес: в них существенно не то, что найдено, а то, что ищет­ ся, не те или другие суррогаты религии, а структура самой религиозной потребности, специфический характер религиозного устремления эпохи. В «Закате Европы» нашли себе выражение обе эти стороны упадочно­ го миросозерцания. К сожалению, дать сколько-нибудь полный и отчет­ ливый очерк взглядов Шпенглера в рамках журнальной статьи нет ника­ кой возможности. Книга Шпенглера — не научная или наукообразная «си­ стема», а скорее художественное произведение: портретная галерея куль­ тур и культурных феноменов. Всякое обобщенное схематизированное изложение было бы здесь не­ избежным искажением. Познакомить со Шпенглером человека, не читав­ шего книги, можно лишь путем обширных выдержек, для которых у меня нет места. Вышедшая в Москве коллективная работа «Освальд Шпенглер и Закат Европы» дает предварительную ориентировку, достаточную для того, чтобы понять, о чем идет речь; полезно прочитать также статью Д. Шиковского, переведенную из «№ие 2ек» в № 1-м петербургского жур­ нала «Начала» и статью А. Деборина в № 1-2 московского журнала «Под знаменем марксизма». Отсылая к этим русским источникам читателя, не имеющего возмож­ ности ознакомиться со Шпенглером в подлиннике, я в дальнейшем огра­ ничусь анализом основных архитектурных линий Шпенглеровского по­ строения — тех линий, которые привлекли к себе особенное внимание германской академической критики и которые, на мой взгляд, представ­ ляют существенный интерес также для марксиста. В основе концепции Шпенглера лежит понятие культуры или куль­ турной «души», как самодовлеющего органического единства. — Культура родится в тот момент, — пишет Шпенглер, — когда вели­ кая душа пробуждается из вечно младенческого первичного состояния человечества, обособляет себя, как образ из безббразного, как ограничен­ ное и переходящее из безграничного и пребывающего. Культура расцве­ тает на почве строго ограниченной местности («ЬапдзсЬаЙ»), с которой

1010 Приложения она растительно связана. Культура умирает, когда ее душа осуществила всю сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, ис-1 кусств, государств, наук, и снова возвращается к первичному состоянию,) к «перводушевности» («иг$ее1епШт»). I Когда задача культуры выполнена, ее идея осуществлена, вся полнота ее возможностей проявлена, культура быстро окоченевает, умирает, ее кровь свертывается, ее силы надламываются — она становится цивилиза­ цией и, подобно мертвому дереву, гиганту первобытного леса, она може(г еще целые столетия простирать в воздух свои засохшие ветви. Цивилизация есть закат культуры. В этой фазе и находится в настоя­ щее время Западная Европа. На протяжении шести тысяч лет нашего исторического кругозора в различных местностях земного шара зародилось, расцвело и увяло несколь­ ко таких обособленных, замкнутых в себе культурных организмов — ки­ тайская, индусская, египетская, вавилонская культура, майя, античный мир, магическая культура ислама и восточного христианства, которые все уже в прошлом, и, наконец, ныне умирающая «фаустовская» или западно-ев­ ропейская культура. Таким образом, никакой «всемирной истории» не существует. Шпен­ глер едко издевается над наивными усилиями западно-европейских уче­ ных вытягивать историю «человечества» в линейный ряд последователь­ ных ступеней прогрессивного развития, венцом которого является, разу­ меется, Наша новейшая история; т. е. несколько последних веков в жизни Европы. Этому смешному в своей ничем не оправданной претенциозности ев­ ропоцентризму, этой «птолемеевой системе истории» Шпенглер проти­ вопоставляет сво'ю «коперниканскую» точку зрения, которая рассматри­ вает каждый культурный организм изнутри, как самодовлеющее целое, имеющее собственные, ему только свойственные формы существования, идеи, чувствования, страсти, свою особенную судьбу, свою жизнь и смерть, свою историю. «Есть расцветающие и стареющие культуру, народы, язы­ ки, истины, боги, местности, как есть молодые и старые дубы или сосны, цветы, ветви, листья, но нет стареющего "человечества". Каждая культура имеет свои собственные формы проявления, которые возникают, зреют, увядают и никогда не возрождаются вновь. Существует много в глубочай­ шем существе своем различных пластик, живописей, математик, физик» — столько же, сколько существует различных культур. Как видим, основной чертой шпенглеровской историософии являет­ ся последовательный, до конца проведенный исторический или социоло­ гический релятивизм. Не только научные теории, эстетические, философ­ ские или религиозные построения, но и самые элементарные восприятия, лежащие в основе всякого опыта, каковы восприятия пространства и вре­ мени, а также основные приемы логического мышления, одним словом, все то, что Кант считал «априорными», обязательными для каждого ра­ зумного существа категориями или формами познания, — все это в дей­ ствительности различно у представителей различных культур.-

\ \ В. Базаров. Шпенглер и его критики 1011 \ Эта основная идея не доказывается Шпенглером, а показывается: де­ монстрируется наглядно, в ряде живых образов, воспроизводящих стиль наук и искусств, религий и философий, политических и экономических укладов, характерных для различных культурно-исторических типов. Та­ ксой художественно-интуитивный или «физиономический» метод Шпенг­ лер считает единственно допустимым в истории и сознательно противо­ полагает его научному, аналитическому или математическому методу, применимому лишь к внешней мертвой природе. Впрочем, и природа в ее целом есть, по Шпенглеру, живой организм и может созерцаться изнут­ ри, как созерцал ее Гете, презиравший математику с ее мертвыми схемами и рассматривавший природу «исторически», в процессе живого становле­ ния. Но современный человек — не только созерцатель, но и деятель, бо­ рец: механизируя природу, вгоняя ее в неподвижные категории научного познания, он тем самым подчиняет себе силы природы, заставляет их слу­ жить своим целям, осуществлять свою «волю к мощи». Таким образом, противоположность природы и истории, красною нитью проходящая через всю книгу Шпенглера, вовсе не предполагает существования двух раздельных областей или предметов исследования, но устанавливает лишь две точки зрения, одинаково правомерные в лю­ бой области, одинаково применимые к любому предмету нашего опыта: причем выбор той или другой из них всецело зависит от той задачи, кото­ рую мы в данном случае себе ставим. Если мы хотим восстановить извест­ ное событие так, как оно действительно случилось, т. е. так, как оно было пережито его непосредственными участниками, то мы постараемся вчув­ ствоваться в психологию актеров интересующей нас исторической драмы или комедии, внутренне отожествиться с ними, это — метод художествен­ ного воскрешения эпохи или, говоря словами Шпенглера, изображение «ставшего, как становящегося», физиономика, портретирование. Без такого портретирования не может, очевидно, обойтись не только историк, но и социолог, стремящийся «наукообразно» познавать эпоху, т. е. устанавливать закономерные связи между явлениями, причинные за­ висимости и т. д. Ведь прежде чем «объяснять», надо возможно отчетли­ вее установить материал, подлежащий объяснению, — что невозможно иначе, как посредством «физиономического» воспроизведения прошлого на основании тех фрагментов его, которые дают нам так называемые «ис­ точники». Физиономика есть необходимая предварительная ступень сис­ тематики, и Шпенглер впадает в явное, хотя и весьма распространенное в современной европейской науке недоразумение, когда он, следуя Риккерту, с одной стороны, Бергсону — с другой, полемически противопостав­ ляет свой интуитивный метод научному, «систематическому» исследова­ нию исторической действительности. Я счел полезным с самого качала остановиться на этом пункте несколь­ ко подробнее потому, что прославление интуиции в противовеси в ущерб науке естественно заставляет всякого социолога-объективиста и в особен­ ности материалиста подозрительно настораживаться с первых же стра­ ниц чтения книги Шпенглера, Сторонник научного метода спешит занять

1012 Приложения оборонительную позицию, выискать в построениях автора как можно / больше погрешностей и слабых мест, чтобы дискредитировать этого «ми- \ стика» и тем самым восстановить попираемый последним авторитет на-! уки. Ошибок и погрешностей имеется у Шпенглера более чем достаточно] Но мы не будем торопиться с изобличениями и разоблачениями, а поста-) раемся сначала указать то положительное и ценное, что можно почерш нуть из шпенглеровских интуитивных экскурсий в «души» различных куль^тур, памятуя, что возможные успехи этих экскурсий ни в малой мере не поколеблют позиций объективной науки, — напротив, обогащая матери­ ал исследования, пойдут на пользу всякого историка и социолога: объек­ тивиста и материалиста в «такой же степени, как романтика или мистика. Почти вся германская профессорская критика, в общем чрезвычайно неблагосклонная к Шпенглеру, считает, однако, ценными, «будящими мысль» открытиями нарисованные им образы культур и культурных сти­ лей. Так, например, базельский профессор Каг11ое1 заключает свой далеко не милостивый анализ книги Шпенглера следующими словами: «И все же я повторяю: эта богатейшая книга необходима для самопознания нашей эпохи, и помимо того его органические души культур являются открыти­ ями, дающими плодотворнейшие толчки мысли». Надо, впрочем, отме­ тить, что из тех восьми культур, которые насчитывает Шпенглер, боль­ шинство затрагивается им лишь весьма поверхностно. Вавилонская, ки­ тайская и индусская культуры характеризуются двумя-тремя штрихами, «магическая» христианско-магометанская культура первого тысячелетия нашей эры иллюстрирована также весьма скупо: более детально обрисо­ ван стиль египетской культуры, которая, по Шпенглеру, имеет максималь­ ное сродство с западно-европейской. Но и эта тема имеет для автора не самостоятельное, а побочное значение; аналогия между Древним Египтом и современным Западом устанавливается в противовес господствующему взгляду, согласно которому наибольшая близость — и притом не только формальная, но и существенная, основанная на непосредственной преем­ ственной связи, — имеет место между античным миром и теперешней Европой. Разрушению этой теории, рассматривающей эллинско-римский мир как нашу собственную «древнюю историю», и посвящены главные усилия автора. Полярная противоположность античной или «аполлинической» культуры, с одной стороны, западно-европейской или «фаустов­ ской» — с другой, полнейшая самостоятельность и взаимонепроницае­ мость их стилей — таков лейтмотив «Заката Европы», основная его тема, иллюстрированная сотнями сопоставлений, заимствованных из всевоз­ можных областей нашей и античной жизни. Уже в самых элементарных понятиях и созерцаниях, в самом устрой­ стве воспринимающего аппарата проявляется коренное различие между аполлинической и фаустовской душой. Для древнего грека мир есть сово­ купность со всех сторон отграниченных тел. То бесконечное простран­ ство, в которое для нашего созерцания погружены тела и которое таким образом является основным фоном западно-европейской картины мира, эллину неизвестно; на греческом языке нет слова для выражения такого

В. Базаров. Шпенглер и его критики

1013

восприятия; промежутки между телами грек называл «не сущим», «не су­ ществующим», «то мэ он». Элементом эллинской математики является ра­ циональное положительное число, как орудие измерения конкретных ося­ заемых тел. Конечная задача — установить соизмеримость или пропор­ циональность. Пропорция — основа гармонии не только* музыкальной, ?0 и мировой — высший организующий принцип аполлинической души, ам, где нет общей меры, где нельзя выразить соотношение между вели­ чинами в виде пропорции (напр[имер], длина диагонали и стороны квад­ рата), там эллин видел границу логического познания, торжество хаоса над космосом. Отношение между несоизмеримыми величинами он назы­ вает «арретос» или «алогос», т. е. «несказуемое» или «внеразумное», — тот же буквальный смысл имеет и удержавшийся в нашей математике латин­ ский термин «иррациональный». Если в античной математикепонятиеоб иррациональной величине, не говоря уже о величинах мнимых и комп­ лексных, осталось неразработанным, то вовсе не потому, что эллинская математика не доразвилась до удовлетворительного решения этой про­ блемы; греческие ученые по остроте и тонкости мышления, по богатству математической фантазии стоят отнюдь не ниже западно-европейских. Дело здесь не в количественном совершенстве, а в качественной разно­ родности логических аппаратов; понятие иррационального, так сказать, принципиально неприемлемо для эллинского ума, ибо с античной «евклидовской» точки зрения это вовсе не «понятие», а прямое отрицание по­ нятия, явный абсурд, «алогичный логос». Евклид, вместо того, чтобы до­ пустить нелепое для него словосочетание «иррациональное число», гово­ рит вполне логично: «несоизмеримые отрезки не относятся между собой как числа». Характерный эллинский миф рассказывает о трагической ги­ бели того дерзкого пифагорейца, который осмелился открыто обсуждать вопрос о существовании иррациональных соотношений: боги потопили корабль, на котором он ехал, ибо «невыразимое и безобразное должно веч­ но оставаться скрытым». Иную математику построила себе фаустовская душа, исходное созер­ цание которой есть бесконечное пространство, убегающая вдаль перспек­ тива. Здесь все текуче, бесконечно изменчиво, т. е. на античный масштаб алогично, полно хаоса. Элемент западной математики — не рациональное число, не символ конкретного тела, а «функция», неопределенная связь между произвольно меняющимися величинами. Рациональные числа яв­ ляются лишь отдельными моментами в сплошной непрерывности ирра­ циональных и комплексных чисел. Вместо евклидовской геометрии, за­ ключенной в прочные границы тел и фигур, мы имеем аналитическую гео­ метрию Декарта с ее текучими координатами и тесно связанное с ней ис­ числение бесконечно малых. В западной и античной математике уже вполне обрисовываются те два своеобразных, существенно различных по своему характеру стиля, кото­ рые накладывают свою печать на все прочие проявления обеих культур. В механике эта противоположность стилей сказывается как античная ста­ тика и западно-европейская динамика, в общей картине мира — как пто-

1014 Приложения лемеевская и коперниковская системы. Шпенглер отмечает, что познава­ тельное удобство гелиоцентрической картины мира было известно древ­ ним, но идея эта настолько чужда античному строю души, что она не мог­ ла быть усвоена, отбрасывалась эллинским сознанием, извергалась им как инородное тело. В искусстве аполлиническая культура воплощает свой идеал статиче­ ской гармонии форм, фаустовская культура — свой порыв в бесконеч­ ность. С одной стороны — прекрасная геометрическая соразмерность ан­ тичного храма, с другой стороны — «застывшая музыка» готического собо­ ра с его устремлением ввысь, с его грандиозной перспективой. Греческие сады — совокупность отдельных цветущих уголков; западно-европейский парк невозможен без «ротг с!е уие»2, откуда развертываются разбегающие­ ся перспективы аллей. Наиболее адекватной формой выявления античной души, ее специ­ фическим искусством является скульптура. Статуя, отграниченная со всех сторон, довлеющая себе, не связанная с окружающим пространством, есть аполлинический художественный символ по преимуществу: прекрасное уравновешенное тело. В западно-европейской духовной жизни скульпту­ ре принадлежит более чем скромное место, а роль искусства раг ехсеНепсе играет оркестровая многоголосная музыка, достигающая полного отре­ шения от конкретно-чувственного, образного и наглядного и потому луч­ ше всего символизирующая стремление к бесконечному. Симфония — эта переложенная в звуки западно-европейская математика — неведома ан­ тичному миру. Столь же ярко обнаруживается своеобразие аполлинического и фаус­ товского мироощущения в живописи. Греческая живопись не знает дали, перспективы, глубины; ее излюбленные краски—желтая и красная — цвет крови, чувственной страсти, живого человеческого тела; греческие худож­ ники не употребляют ни голубых, ни зеленых тонов, им чуждо и уходящее ввысь небо, и убегающие вдаль поля. В западной живописи — глубина и перспектива занимают центральное место; художественный смысл карти­ ны — не в отдельных фигурах, а в общей композиции. Портретная живо­ пись — подлинно «физиономическое» искусство, стремящееся выразить в красках не статуарный статический жест данного момента, а внутрен­ нюю динамику изображаемого лица, его интимную историю и «биогра­ фию» — изобретение фаустовской культуры. В политическом строе Эллады, в ее самостоятельных городских рес­ публиках, в ее неспособности сложиться в национально-государственную организацию мы находим тот же характерный «точечный» стиль: сово­ купность обособленных тел-организмов. Восприятие пространства тесно связано с восприятием времени. По Канту пространство и время являются равноправными формами нашего познания. Шпенглер, следуя Бергсону, считает одно только пространство формой объективного рассудочного познания, а время — формой живой субъективной интуиции. Тем самым между пространством и временем устанавливается своеобразная полярная противоположность, родственная

В. Базаров. Шпенглер и его критики

1015 противоположности между «я» и «не-я», «душой» и внешним «миром», «становящимся» и «ставшим», «жизнью» и «природой». Оба эти полюса неразрывно слиты друг с другом, характеризуя собой «элементарную струк­ туру сознания». В каждом нашем сознательном акте присутствует и «я» и «не-я»; в действительности невозможно ни разделить их, ни свести одно к другому. И если одни мыслители (материалисты) пытаются перенести уда­ рение (Акгепг) на внешний мир, как «первичное» или «причину», другие (идеалисты) — на душу, — то это, говорит Шпенглер, рисует лишь на­ строение данной личности, ее темперамент и представляет чисто биогра­ фический интерес. Жизнь «становящаяся», непосредственно переживае­ мая, протекает во времени, обладает таинственным признаком направле­ ния, единична, неповторима; ее характеристика — временная дата, хроно­ логическое число; средствами сообщения жизненного переживания служат: образ, символ, сравнение, поэтическая метафора, художественная концеп­ ция. Предметом научного познания является не становящееся, а ставшее, не протекающее во времени, а зафиксированное в пространстве, не «жизнь», а «природа»; характеристика природы — математическое число; здесь все вневременно, закономерно, имеет постоянную значимость, здесь царствует формула, закон, схема, Таким образом, делая живую историческую действительность пред­ метом науки, мы тем самым уничтожаем ее, как жизнь, проецируем на плоскость «природы», растягиваем время в пространство. Пространство является, следовательно, как бы интеллектуальным символом интуитив­ но переживаемого времени, и все то в восприятии времени, что характер­ но для данной культуры, ее «души» и ее стиля, находит себе точный кор­ релят в восприятии пространства. В частности, глубина, третье измере­ ние, даль есть, по Шпенглеру, пространственный символ напряженного, творчески устремленного свершения, символ того «исторического чув­ ства», которое Ницше считал специфическою особенностью западно-ев­ ропейской культуры, и в основе которого лежит фаустовская воля к бес­ предельному росту, к преодолению всех извне поставленных границ, «воля к мощи» (ТЯе \\Ш1е гиг Мает). Античное мировоззрение, не знающее глубины и дали, чуждо вместе с тем воли к мощи, пафоса творческого свершения, лишено вкуса к исто­ рии. Греки были в высшей степени не историчны. Они не выработали ус­ тойчивого летоисчисления, не интересовались хронологией, в домашнем быту не чувствовали надобности в часах. Эллин не испытывал потребнос­ ти выстраивать в непрерывный ряд исторического свершения события прошлого, но превращал их в лишенные хронологической даты, вечно живущие мифы. Великие люди античного мира, принимали мифический образ «героев» тотчас же после смерти, иногда даже при жизни (Александр Македонский, Цезарь). Идея внутренней душевной динамики, развития и роста души в борь­ бе с внутренними или внешними сопротивлениями отсутствует в антич­ ном нравственном сознании. Этический идеал эллина — «калокагатиа», спокойная уравновешенность прекрасной души, высшая добродетель —

1016 Приложения «атараксия», т. е. абсолютно пассивное, мужественно безразличное отно­ шение к жестоким ударам неумолимой судьбы. И сама эта трагическая «судьба» воспринимается древним греком или римлянином совершенно иначе, чем представителем западно-европейской культуры. В то время как судьба Отелло, Макбета, Фауста с внутренней необходимостью вытекает из их динамически развивающейся душевной жизни, является естествен­ ным итогом борьбы страстей, продуктом напряженного активного воле­ вого устремления, герой античной трагедии лишен всякого внутреннего движения, так же неизменен, так же неподвижен, как и античная статуя. Царь Эдип в конце трагедии тот же, что и в начале; в нем ничто не «разви­ вается»; его гибель никакими внутренними нитями не связана с его ду­ шевной жизнью, отнюдь не предрешается строем его души, но налетает на него извне, как стихийное бедствие, как мгновенная слепая случайность. Поэтому-то единство времени, места и действия присуще античной трагедии; оно диктуется «статуарностью» трагического героя и «мгновен­ ностью» его судьбы. *** Таковы в самых общих схематических контурах образы античной и западно-европейской культуры, нарисованные Шпенглером. Перейдем к его критикам. Немецкие критики прежде всего подчеркивают неоригинальность ос­ новной концепции Шпенглера. Если шпенглеровское понимание «куль­ тур», как самодовлеющих организмов, и заслуживает название коперниковской системы истории, то не Шпенглер был тем Коперником, который впервые сформулировал эту точку зрения. Профессор Наепп§ в своей книге о «структуре истории»3 отмечает, что аналогичные взгляды давно уже раз­ вивались русским писателем Данилевским, который в свою очередь заим* ствовал их у немецкого историка 60-х годов Генриха Рюккерта. ]о'е\ приводит длинный список предшественников Шпенглера, уста­ навливает генеалогию его излюбленных и якобы им впервые сформули­ рованных идей. Эмансипации «единично-физиономической» истории от естественно-научной закономерности задолго до появления «Заката Ев­ ропы» осуществлена школой Риккерта-Виндельбанда. Школой марбургских философов (Коген и его ученики) детально разработан «функциона­ лизм бесконечно малых». Исторический релятивизм ведет свое начало уже от Гегеля, который сказал, что «всякая философия есть данная эпоха, схва­ ченная в мыслях», и провозгласил поэтому историю философии венцом познания. Но истинным вдохновителем Шпенглера в этой области явля­ ется ОИШеу, у которого мы находим, например, такие строки: «Не призна­ ние какого-либо застывшего арпоп, но исключительно история развития может нам ответить на те вопросы, которые мы все обращаем к филосо­ фии», — и далее: «перед взором, охватывающим всю землю и все эпохи, исчезает абсолютная значимость каких бы то ни было абсолютных форм жизни, общественных учреждений, религий или философий». Наконец, сам 1оё1, не разделяя «односторонности» и «крайности» Шпенглера, в осо-

В. Базаров. Шпенглер и его критики 1017 бенности его убеждения в «закате Европы», давно уже писал о несостоя­ тельности прямолинейно-эволюционистской концепции истории, отда­ вал должное физиономическому своеобразию каждого данного культур­ но-исторического типа и, в частности, характеризовал особенности ан­ тичной и современной культур как раз в том духе, как это сделал впослед­ ствии Шпенглер, а именно, противопоставил эллинскую «пластику духа» современному «функционализму». Гейдельбергский профессор Ь. Сииш еще резче подчеркивает несамо­ стоятельность Шпенглера. В истории искусства, пишет он, шаблонное де­ ление на древнюю, среднюю и новую эпохи давным-давно уже оставлено. Трудами ОеЫо, Уое§е, Ртс!ег'а и самого Сигпиз'а давным-давно установ­ лено, что античное искусство, а также готика — самостоятельные инди­ видуальности; то же самое касается и Египта. Курциус ставит себе в осо­ бую заслугу то, что ему удалось показать самобытность египетского ис­ кусства в противоположность старой точке зрения, рассматривавшей еги­ петское искусство как некое преддверие или предчувствие греческого. Таким образом, индивидуализация культур для знатока дела не заключает в себе ничего нового. Во всей книге Шпенглера нельзя найти ни одной мысли, которую в той или иной форме не высказал бы ранее него один из новейших историков или теоретиков искусства: К1§1, \\гб1гШп, 51г2у§ош$к1, Ртскг, ^опп§ег, $1тте1. Всю свою эрудицию Шпенглер черпает из вто­ рых рук, из той «специфической посреднической литературы», которая стоит между источниками и журналистикой, и там, где, как, например, в истории искусства Передней Азии, эта литература отсутствует, Шпенглер совершенно беспомощен. Египтолог Шпигельберг, подвергнув детальному анализу все сказан­ ное Шпенглером о Египте, также приходит к выводу, что «поскольку дело касается египетской культуры, Шпенглер не дорос до серьезного реше­ ния поставленной им себе задачи, так как эта культура ему недостаточно известна». Вообще эрудиция «Заката Европы», импонирующая его русским ин­ терпретаторам и критикам, внушает к себе очень мало уважения соотече­ ственникам Шпенглера. Если Ф.А. Степун в первых же строках своей ста­ тьи рекомендует разбираемого автора как глубокого ученого («Шпенглер бесконечно учен»), то немецкая критика, за немногими исключениями, третирует Шпенглера, как поверхностнейшего из дилетантов. Уничтожа­ ющему анализу подвергнуты не только идеи Шпенглера, но в первую го­ лову те конкретные исторические факты, которые являются опорой для этих идей. Весь «Закат Европы» разобран, что называется, по косточкам. И первое впечатление таково, что живой организм этой во всяком случае захватывающей книги под убийственными рентгеновскими лучами науч­ ной мысли действительно превращается в беспорядочную груду сухих мертвых костей. В одном случае Шпенглер произвольно выхватил подхо­ дящие для его схемы второстепенные факты, опустив существенное и глав­ ное, в другом — явно извратил историческую перспективу, дал насиль­ ственное толкование; здесь он связал воедино существенно разнородное, там, наоборот, разделил целой пропастью то, что в основе своей едино.

1018 Приложения Словом, от мастерски нарисованной портретной галереи остаются обрывки и лоскутки, измятые и жалкие, с поблекшими, полинявшими красками. Но если это так, то в чем же притягательная сила Шпенглера? Каким образом он мог оказать такое гипнотизирующее влияние на молодые умы? Неужели одним только мастерством изложения? И с другой стороны, те две линии, по которым ведется одинаково уничтожающая критика Шпен­ глера, как будто бы не совместимы между собой. В самом деле, если Шпен­ глер совершенно не оригинален, если он только плагиатор ценных откры­ тий, сделанных другими учеными, то, казалось бы, в книге его именно поэтому не должно быть места для особенно грубых извращений и оши­ бок, и в конце концов ему, как талантливому популяризатору, надо быть лишь благодарным за то, что он сделал достоянием широкой публики идеи, до сих пор доступные лишь специалистам. Если же Шпенглер извратил историю, насильственно втиснув ее в свои предвзятые схемы, то, по-види­ мому, ему нельзя отказать в известной оригинальности, в авторском пра­ ве хотя бы на эти предвзятые схемы. Германские критики Шпенглера выходят из этого противоречия та­ ким образом: по их мнению, грех дилетанта Шпенглера состоит в слиш­ ком смелом, слишком последовательном, слишком одностороннем и край­ нем осуществлении тех плодотворных концепций и методов, которые он заимствовал у солидных ученых. «Впрочем, одно здесь ново — пишет, например, Людвиг Курциус о шпенглеровской морфологии античной, магической и фаустовской культур, — с такой смелостью (зотиОД, с та­ кой последовательностью, с таким всеохватывающим размахом никто еще не делал до сих пор попытки дать образ этих трех мировых культур». Боязнь последовательности и смелости всегда подозрительна. Когда ненаучной «крайностью» или «односторонностью» объявляется не упро­ щение той или другой концепции, но суздальски убогое ее понимание, а те последние выводы, которые вытекают из ее внутреннего развития, то можно с большой уверенностью предположить наличность некоторого могущественного практического интереса, мешающего продумать или прочувствовать до конца данное теоретическое построение. В данном слу­ чае так именно и обстоит дело. Шпенглер констатирует закат западно­ европейской культуры, ее омертвение, распад ее некогда великого и мощ­ ного стиля. Высшим пунктом ее развития, а вместе с тем и началом нисхо­ дящего движения является, по Шпенглеру, век Гете. Кант — завершитель западной философии, ее Аристотель; последний великий музыкант—Бет­ ховен; западная живопись исчерпала свои творческие силы еще гораздо раньше, достигнув своей вершины в Рембрандте. Можно, конечно, внести целый ряд отдельных хронологических по­ правок в этот диагноз, относящий весь XIX век к периоду упадка. Можно, например, с полным правом утверждать, что послекантовский идеализм (Фихте, Шеллинг, Гегель) представляет эпоху самого подлинного цвете­ ния германской философской мысли. Но едва ли можно серьезно оспари­ вать тот бьющий в глаза факт, что германская философия последнего по­ лустолетия, несмотря на значительное количество острых и талантливых

В. Базаров. Шпенглер и его критики 1019 мыслителей, носит на себе явные признаки эпигонства и схоластического окоченения. Пусть эпоха упадка началась не в первом, а в седьмом десяти­ летии прошлого столетия. Эта незначительная отсрочка не вносит суще­ ственного изменения в общую историческую перспективу. Несомненно, во всяком случае, что в наши дни «закат Европы» обрисовался с полной отчетливостью. Катастрофа военного и послевоенного времени с ее ужа­ сающим духовным одичанием и материальным распадом настолько оче­ видно подготовлена всей историей последних пятидесяти лет, что ее при­ ходится принять как неотвратимую, предрешенную внутренним развити­ ем Европы «судьбу», и было бы величайшим легкомыслием видеть в ней какое-то несчастное стечение обстоятельств, своего рода стихийное бед­ ствие, последствия которого современное человечество может стряхнуть с себя без глубокого внутреннего переворота, равносильного гибели од­ ной культуры и зарождению на ее месте другой. Примириться с такой перспективой в силах лишь тот, кто чувствует или, пс крайней мере, предчувствует прозябание зародышей этой гряду­ щей культуры с новой организацией человека в мире, с новым строем души, с новым укладом материальной жизни. А раз этого нет, то перед лицом столь явственных признаков омертвения современного общества прихо­ дится искать спасения в теории, принципиально отрицающей самую воз­ можность культурной смерти. Такой теорией-утешительницей и является оспариваемая Шпенглером старая концепция всемирной истории как пря­ молинейного развития, где каждая предшествующая эпоха служит ступе­ нью для последующей, где нет места трагическим провалам, катастрофам, гибели культурных организмов, а случаются лишь порой временные не­ домогания, приостановка роста, после которых благодетельная «эволю­ ция» снова вступает в свои права, снова начинает вести исцеленное чело­ вечество со ступеньки на ступеньку, все вперед и выше. Правда, во всей своей чистоте и наивности эта теории была приемле­ ма лишь в героические периоды буржуазной истории, например, в эпоху «просветительства», когда духовные вожди современного общества ис­ кренно чувствовали себя венцом и украшением всемирной истории. Обо­ стренный интеллект «цивилизации» не мирится с элементарностью клас­ сических примитивов, он не может не «индивидуализировать», не разли­ чать качественно своеобразных типов там, где в прежнее время видели лишь количественную разницу в степенях или ступенях развития. Но для спасения души от разъедающего пессимизма необходимо ввести эту ин­ дивидуализацию в пределы, ограничить ее разумными рамками, необхо­ димо устроить так, чтобы в глубинах исторического процесса, тщательно укрытых от скептической критики, сохранилась старая лесенка прямоли­ нейно восходящих ступеней в виде метафизического стержня истории, гарантирующего вечность нашей культуре, неразрушимость ее абсолют­ ных истин и ценностей. Этой задачей и одушевлены немецкие ученые, критикующие Шпенглера. «Шпенглер не видит, — пишет Карл Иоель, — что не только проявле­ ния каждой отдельной культуры являются символом ее души, но и сами

1020

Приложения

эти культуры в целом — только символы, меняющиеся жесты, направле­ ния единой и всеобщей души (Се$атт1$ее1е), которая несет на себе свои культуры, развертывает их из себя, как земля отдельные ландшафты... Кроме матери-земли мы нуждаемся еще и в небе, которое Шпенглер от­ рицает или, по крайней мере, вкладывает в преходящие культуры, вместо того, чтобы поднять его над ними... Но все преходящее есть символ веч­ ного, символ солнца истины, которое никогда не закатывается». Та же точка зрения противопоставляется шпенглеровскому истори­ ческому релятивизму и всеми прочими его критиками. Заниматься отвле­ ченным разбором этой концепции не стоит; гораздо интереснее посмот­ реть, насколько плодотворной оказывается она на практике, в конкретных попытках восстановить подлинную физиономию культур и культурных типов, якобы искаженных «односторонностью» и «крайностью» Шпенгле­ ра. Для образчика я возьму ту область, в которой субъективный произвол интерпретации имеет наименьше простора, в которой поэтому легче дать в немногих строках реферат исследования без существенных упрощений и извращений, — а именно, область математики. Шпенглеровскому пониманию античной и западной математики от­ водит немало страниц своей книги Леонгард Нельсон; этой же проблеме посвятил в «Ьодоз'е» специальную статью гейдельбергский проф. Эрих Франк. Э. Франк, не отрицая своеобразия античной математики, старает­ ся показать, что Шпенглер произвольно упрощает ее стиль, называя ее «евклидовской», и тем самым вырывает несуществующую пропасть меж­ ду математическим мышлением древнего грека и современного европей­ ца. Подробно останавливаясь на недавно открытом письме Архимеда к Эратосфену, Франк указывает, что излагаемый здесь Архимедом метод вы­ числения площади параболы, вопреки Шпенглеру, совершенно чужд евклидовского строя ума и почти в точности совпадает с методом опреде­ ленных интегралов изобретенным Лейбницем. Но Архимед не только опи­ сывает свой метод, но и называет своих предшественников. При этом ока­ зывается, что уже Демокрит, определяя объем пирамиды и конуса, рассекал исследуемые геометрические тела параллельными плоскостями на беско­ нечное число бесконечно тонких слоев, предвосхитив таким образом прин­ цип Кавальери. Следовательно, западно-европейское исчисление беско­ нечно малых отнюдь не чуждо эллинскому духу; напротив, оно зароди­ лось в Элладе в эпоху расцвета ее культуры и, развиваясь в течение веков, достигло такого совершенства у Архимеда, что этого последнего можно с полным правом назвать отцом современного «высшего анализа». Далее, уже Теэтет развивает учение об иррациональных величинах, а Евдокс дает ему законченную форму — чем явно опровергает утверждение Шпенгле­ ра, что понятие иррационального неведомо античной математике. Вооб­ ще все основные элементы и приемы западно-европейской математики мы находим в более или менее развитом виде у древних греков; математи­ ческое мышление последних отлично от нашего не по существу, а лишь по форме выражения; так, например, ту самую идею, которую мы выра­ жаем в алгебраических символах (а + Ъ)2 = а2 + 2аЬ + Ь2, греки выражали

В. Базаров. Шпенглер и его критики 1021 геометрическим построением «гномон» и т. п. Книги Евклида вовсе не эн­ циклопедия греческой математики, а лишь элементарный школьный учеб­ ник, который должны были усвоить вступающие в академию, прежде чем приступить к самостоятельным научным занятиям. Присмотримся однако несколько ближе к этим фактам, на первый взгляд столь уничтожающим для концепции Шпенглера. Уже Демокрит, предвосхищая принцип Кавальери, нашел, что объем пирамиды состав­ ляет одну треть объема призмы с равновеликим основанием. Но грече­ ская мысль не усмотрела в этом приеме исследования никаких опорных пунктов для того, чтобы превратить его в строго обоснованный, научнодоказательный метод. Доказанной для эллинского ума теорема Демокрита стала лишь с того момента, когда Евдоксу удалось обосновать ее без вся­ кой помощи бесконечно большого числа бесконечно малых величин, но путем рассечения конечных фигур на конечные части, т. е. строго придер­ живаясь наглядно-геометрического «евклидовского» стиля. Любопытно, что и сам Архимед, которого Франк готов провозгласить отцом интеграль­ ного исчисления, как нельзя более далек от мысли, что его способ расчле­ нения площадей на бесконечно тонкие прямоугольники может явиться началом новой системы в области научного познания. Напротив, в том же письме к Эратосфену, он спешит оговориться, что добытые им результа­ ты «должны быть еще геометрически доказаны, так как применяемый им метод сам по себе еще не способен дать строгого доказательства». Совершенно очевидно, что греческие ученые, применявшие в тече­ ние ряда веков метод суммирования бесконечно малых, все время рассмат­ ривали этот метод как чисто технический прием, как предварительную прикидку, по самому существу своему лишенную научного значения. За все это время никому из них и в голову не пришло, что в основе такого приема лежит не менее строгая научная достоверность, чем в основе лю­ бой чисто «геометрической».

Чем же объяснить такую поразительную недогадливость? Приписать ее недостаточной изощренности интеллекта или бедности математической фантазии нельзя, ибо обоими этими качествами античные мыслители об­ ладали в избытке. Остается лишь одно объяснение, то самое, какое дает Шпенглер: исчисление бесконечно-малых не развилось в античном мире потому, что его принципы противоречат самим основам античного ми­ ровосприятия, самому стилю античного ума. То же самое приходится сказать и об иррациональных величинах. Евдокс отнюдь не вводит иррациональных величин в систему чисел, не пы­ тается расширить и обобщить понятие числа, как это сделали Дедекинд, Кантор и другие западно-европейские математики; он определяет ирра­ циональные величины, как такие, которые сами по себе не относятся меж­ ду собой как числа, но степени которых сравнимы. Таким путем, замечает Э. Франк, «рассудку, мыслящему лишь прерывные и соизмеримые величи­ ны, делается теоретически доступным понятие непрерывности и несоиз­ меримости». Комментарий совершенно правильный и благополучно сводя-

102 2 Приложения щий на нет всю силу аргументации автора. Античный рассудок, «мысля­ щий лишь прерывные и соизмеримые величины», не мог воспринять ир­ рациональную величину как элемент математического мышления; как раз это и утверждает Шпенглер. Наконец, в высшей степени наивно звучит утверждение Э. Франка, что античная математика отличается от западно-европейской не по суще­ ству, а лишь по форме, лишь системой символизации, или, как сказал бы современный математик, своим «алгоритмом». Алгоритм вовсе не есть нечто постороннее существу математического мышления. Между так на­ зываемой «формой» и так называемым «содержанием», здесь, как и везде, имеется самая интимная, самая неразрывная связь. В истории современ­ ной математики многие интереснейшие проблемы были непосредствен­ но порождены структурой алгоритма. Своеобразие математической сим­ волизации свидетельствует лишь о своеобразии математической мысли. Критический метод Э. Франка типичен и для других ученых критиков Шпенглера. Признавая на словах индивидуальное своеобразие культур­ ных типов, они на деле стараются использовать всякий хотя бы по вне­ шности подходящий факт для доказательства отсутствия своеобразия, наличности непосредственной преемственной связи между культурами, для спасения прямолинейно-лестничной концепции истории. Я не могу более останавливаться на конкретном материале этой критики. Замечу только, что результаты ее, поскольку Шпенглер ниспровергается, как слиш­ ком крайний и последовательный индивидуализатор, редко бывают более удачны, чем только что разобранные экскурсии Э. Франка в область мате­ матики. Гораздо больше ошибок, извращений, произвола и явных насилий над фактами истории допускает Шпенглер там, где он выступает не в качестве портретиста и физиономиста, а в качестве «систематика», где он вгоняет историю в хронологические схемы, построенные по горячо рекомендуе­ мому им методу «аналогии» и «гомологии». Дело в том, что, по Шпенглеру, качественное своеобразие культур не исключает возможности их сопоставления. Различные по существу куль­ туры обнаруживают поразительное морфологическое сходство, пробега­ ют те же самые фазы детства, юности, зрелости, увядания, в том же самом порядке и в те же самые сроки. Отсюда — «сравнительная морфология» как единственно правомер­ ный, подлинно исторический метод сравнения культур. Метод этот не толь­ ко дает возможность устанавливать аналогию или гомологию между яв­ лениями и событиями прошлого*, но и предсказывать будущее. В самом деле, срок жизни каждой культуры — приблизительно тысячелетие; каж­ дая фаза имеет также определенную продолжительность. Следовательно, зная, например, момент вступления нашей культуры в фазу цивилизации * Например: гомологичны 1) походы Наполеона и Александра (отнюдь не Цезаря), 2) эпохи Перикла и регентства во Франции, 3) пирамиды 4-й династии и готические соборы, 4) буддизм и стоицизм (христианство, нередко сближае­ мое с буддизмом, даже не аналогично ему).

В. Базаров. Шпенглер и его критики

1023

и среднюю продолжительность цивилизации, мы с точностью до немно­ гих десятилетий можем исчислить момент окончательной «смерти» Евро­ пы. Равным образом легко предсказать время появления новой мировой монархии цезарей, исходя из аналогии между эпохой Наполеона и Алек­ сандра Македонского, с одной стороны, Цезаря римского и грядущего цезаря западно-европейского — с другой и т. д. Этим хронологическим сопоставлениям и основанным на них проро­ чествам, явно произвольным и прямо-таки смешным в своей претенци­ озности, Шпенглер придает огромное значение. Книга его обезображена целым рядом синхронических таблиц, как бы нарочно предназначенных для того, чтобы дать законную пищу остроумию критиков, даже наименее проницательных. И первая же фраза шпенглеровского произведения гла­ сит: «В этой книге впервые делается попытка заранее определить ход ис­ тории. Дело идет о том, чтобы проследить судьбу культуры... в ее еще непройденных стадиях»... Гадание о судьбах культуры на основании «гомологии» и «аналогий» есть перенесение астрологических «методов» в область истории. Эти свое­ образные исторические гороскопы отражают в себе не интеллектуальную, а религиозную потребность современной цивилизации. Это одно из бес­ численных суеверий, заменяющих веру для религиозно охолощенной души интеллигента упадочного периода. «Сравнительная морфология» Шпенглера, как способ исторического предвидения, лежит в том же плане современного культурного сознания, как, например, спиритические сеансы. Совершенно напрасно поэтому не­ которые критики усматривают в шпенглеровских схемах, построенных по методу исторической аналогии, непреодоленный рационализм. В действи­ тельности это не рационалистические, а магические схемы. Но так как они обращены не только к будущему, но и к прошлому, то в результате полу­ чаются наряду с произвольными гаданиями явные насилия над истори­ ческими фактами, приводящие к полному извращению всей перспекти­ вы. Так, например, необходимость растянуть биографию фаустовской души на протяжении полагающегося ей по сравнительно-морфологиче­ скому штату тысячелетия, заставляет Шпенглера втискивать в единый куль­ турный стиль и средневековую готику, и новейшую буржуазную культуру с ее далеко не готической «душой». При этом революционная эпоха Ре­ нессанса и Реформации, знаменующая в действительности крушение од­ ной культуры и зарождение другой, теряет свой характер исторической катастрофы и становится совершенно непонятной, превращается под пе­ ром Шпенглера в какое-то сплошное недоразумение. Шпенглер прав, ко­ нечно, когда он утверждает, что рецепция античной культуры деятелями Ренессанса была иллюзией: вожди Ренессанса столь же мало перевопло­ щались в древних греков, как политики Великой французской революции в древних римлян, в «Гракхов» или «Брутов», имена которых они себе при­ сваивали. По своей органической структуре Ренессанс не имеет ничего об­ щего с античностью. Но отдельные элементы эллино-римской культуры наряду с обломками отмирающей, цивилизаторски выродившейся готи-

102 4 Приложения ки, несомненно, были усвоены эпохой Возрождения, образовав тот стро­ ительный материал, из которого новая культура, зачатая Ренессансом, со­ здала свой особый стиль, существенно отличный и от античного, и от го­ тического. И такова вообще связь между культурами. Преемственной связи меж­ ду культурами, как целостными организмами, не существует; но отдель­ ные знания, технические приемы, вообще элементы одной культуры мо­ гут усваиваться другой, подобно тому как один животный организм «ус­ ваивает» себе тело другого, поедая его, — подобно тому, как одно здание можно построить из кирпичей, вынутых из другого. Проникнуть в «душу» чужой культуры, не теряя своей собственной души, невозможно. Шпенглер впадает в такую же наивную иллюзию, как и воображавшие себя героями Плутарха адвокаты и журналисты фран­ цузского конвента, если он думает, что его «портреты» схватывают изнут­ ри душевный мир Эллады. Мы узнаем, что греки называли промежутки между телами «то мэ он» (не сущее), что восприятие глубины и понятие бесконечного пространства были чужды эллинскому сознанию. Но эти чисто отрицательные признаки отнюдь еще не дают нам проникнуть в эллинскую интуицию пространства и неразрывно связанный с нею стиль математики. Мы получаем в свое распоряжение не интуитивную, а рассу­ дочную концепцию, такую же эвристическую конструкцию, какими мы оперируем в естествознании; она дает возможность заранее определить, какие проблемы могли и какие не могли развиваться в рамках эллинской науки, подобно тому, например, как структурная химическая формула за­ ранее устанавливает, какие сочетания атомов водорода и углерода возмож­ ны и какие невозможны в пределах данного жирного ряда. Но внутренняя логика античной математики, отрицающая нашу собственную логику, ос­ тается для нас по-прежнему книгой за семью замками. При смене культур можно условно говорить о прогрессе или регрес­ се в зависимости от того, насколько богат стиль умершей и вновь воз­ никшей культуры, насколько обширны и разнообразны возможности развития в пределах того и другого. Однако, самая эта «смена» есть все­ гда катастрофа, опустошительнейшая революция. И не только в течение так называемого «переходного периода» разрушаются и погибают бес­ численные культурные ценности; но и по установлении нового стиля жизни, даже если он богаче, «прогрессивнее» своего предшественника, кое-что оказывается безвозвратно утраченным. Сравнивая античную математику с нашей, мы не замечаем утраты; нам кажется, что в совре­ менной математике есть все, что было у древних, плюс еще многое дру­ гое. Но не всегда эта утешительная иллюзия возможна даже при самом поверхностном взгляде. Так, например, Э. Франк указывает, что найден­ ные в 1892 году отрывки музыкальной драмы Еврипида «Орест» пред­ ставляются нам «бессвязной последовательностью бессмысленных то­ нов». Наша полифоническая и контрапунктическая музыка бесконечно богаче эллинской «гомофонической», и тем не менее ключа к понима­ нию этой последней у нас нет.

В. Базаров. Шпенглер и его критики 102 5 ** * Если официальная «буржуазная» наука старается во что бы то ни ста­ ло спасти теорию прямолинейного прогресса и подпирающий ее аппарат вечных культурных ценностей, то это, как мы уже упоминали, вполне по­ нятно: для идейных руководителей современной культуры гибель ее есть гибель всякой вообще человеческой культуры, перспектива беспросвет­ ного мрака и одичания. Иного отношения к проблеме естественно было бы ожидать со стороны социалистов, которые чувствуют себя зачинате­ лями нового культурного цикла, и в особенности со стороны марксистов. Ведь марксистская философия истории уже в силу своего гегельянского происхождения коренным образом отличается от обычной «эволюцион­ ной» теории прогресса. Маркс видел в истории не лестничное восхожде­ ние единого человечества к солнцу вечной истины, а смену существенно различных по своей структуре общественно-экономических «формаций», главнейшими из которых он считал четыре: азиатскую деспотию, антич­ ный мир, феодальный и буржуазный строй. Каждая из этих формаций характеризуется своеобразным типом Производственных отношений и особенным, только ей свойственным строем политических учреждений, теоретических взглядов, моральных принципов, верований. Каждый куль­ турно-исторический тип или строй обладает, таким образом, внутренним единством, имеет свой стиль, свою систему организующих связей, кото­ рую марксистская теория не только «физиономически» схватывает и кон­ статирует, но и материалистически объясняет. Высшие ценности культу­ ры», ее «вечные» истины и «священные» заповеди как раз и являются та­ кими связями или орудиями организации общества. Само собой понятно, что они вечны и святы лишь в пределах данной культурно-исторической формации, лишь для организаторов данного общественного строя. Нако­ нец, смена одного строя другим есть всегда социальная катастрофа, смерть и рождение, глубочайшая революция, но ни в коем случае не эволюцион­ ное восхождение со ступеньки на ступеньку. Казалось бы, что марксистская критика, отметив «идеализм» Шпенг­ лера, его политическую реакционность, суеверную призрачность его «ана­ логических» и «гомологических» гаданий, должна была вместе с тем не без некоторого удовлетворения констатировать приближение закатной бур­ жуазной мысли к той исторической концепции, которую до сих пор от­ стаивал лишь революционный социализм и которая была естественно чуж­ да буржуазии в период ее расцвета и упоения своей культурной миссией. К удивлению, в тех немногих отзывах о Шпенглере, которые мне уда­ лось встретить в социалистической прессе, нет и попытки занять собствен­ ную позицию и лишь воспроизводятся основные мотивы немецкой про­ фессорской критики. В немецкой социалистической литературе мне известны две крити­ ческие заметки о «Закате Европы»: одна, Германа Шмоленбаха, помещена в «5о2[1аН5Г15спе] Мопа15пеп:е» в № 7 от 9 дек[абря] 1919 года, и другая, уже упомянутая выше, переведенная журналом «Начало», статья Шиковского из «Ыеие 2ек» (2/УП 1920 г. № 14). Шмоленбах в своей краткой и весьма 33 Паление священного Русского царства

102 6 Приложения поверхностной рецензии заявляет себя ярым сторонником Риккерта и не­ доволен тем, что попытки Шпенглера установить историческую законо­ мерность противоречат «творческой свободе всегда и до самых глубочай­ ших своих первооснов активного деяния». Но главная опасность шпенглеризма, конечно, «релятивизм». Автор надеется, однако, что читатели не поддадутся этой опасности и сумеют усмотреть «во всех разнообразных цветах преломленного света их единство, а следовательно, в каждом от­ дельном цвете единый свет, включающий в себя наряду с данными и все прочие цвета». Шиковский в своей критике Шпенглера также ни на йоту не выходит из рамок профессорского шаблона. И для него главный враг — релятивизм и связанная с этим последним идея исторических катастроф. «Ничто не гибнет и не погибло как в материальном, так и в духовном мире, — пишет он. — Для того, кто обозревает исторический процесс в его целом, нет ни подъемов, ни падений, есть лишь переходы... изолиро­ ванные культуры и цивилизации содержат в сердцевине своей столько элементов общечеловеческого чувства, что дух их становится понятен каж­ дому, кто захочет проникнуть в них умственным взором... Принцип куль­ турного развития, вопреки Шпенглеру, не в бессмысленном, бессвязном восхождении и падении, а в постоянно стремящемся к определенной цели образовании и росте культурных ценностей». Итак, все обстоит благополучно: «исторический процесс в целом не знает смерти, без резких подъемов и падений постепенно поднимается он по лесенке прогресса, все выше и выше, к солнцу вечных «культурных цен­ ностей». Из русских марксистов обстоятельную статью посвятил Шпенглеру А. Деборин в только что вышедшем в свет № 1-2 нового журнала «Под знаменем марксизма». А. Деборин подробно разбирает и критикует не толь­ ко общефилософские, но и политические взгляды Шпенглера, изложен­ ные этим последним не в «Закате Европы», а в более поздней его работе «Ргеи$8еп1шп ипё 5о21аН5ти5». В противоположность только что разоб­ ранным статьям немецких социалистических журналов, работа А. Деборина по своему подходу к теме, по приемам критики и по самому стилю строго выдержана в духе традиций ортодоксального марксизма. Автор разоблачает реакционную сущность Шпенглера, вскрывает его классовую подоплеку, саркастически смеется над его попыткой спаять воедино прус­ скую национально-монархическую традицию и социалистический идеал пролетариата. Все это совершенно справедливо и по заслугам. Мечты Шпенглера о возрождении и мировом торжестве пруссачества под фла­ гом империалистического рабочего Интернационала, бесспорно, реакци­ онны и заслуживают всяческого порицания. Правда, и в этой идейке Шпен­ глера, быть может, не все так беспочвенно, как это кажется с первого взгля­ да; быть может, и тут скрывается кое-что более серьезное, чем безбрежная фантазия отчаявшегося, выбитого революцией из седла реакционера. Но эту сторону вопроса мы оставим в стороне. Политические симпатии Шпен­ глера имеют, говоря его словами, исключительно «биографический инте­ рес». С основной его историко-философской концепцией они органиче­ ски не связаны, и, насколько можно судить из нашего прекрасного далека,

В. Базаров. Шпенглер и его критики 102 7 «шленглеризм» в Германии не выступает обязательно в сочетании с мо­ нархизмом, но легко мирится и с иными, более демократическими перс­ пективами бытия. Вернемся поэтому к основной проблеме — к проблеме смены куль­ тур. «Содержание культуры меняется, — пишет А. Деборин, — сама же культура остается и делает все новые и новые завоевания. Социализм стре­ мится не к разрушению культуры, а к "завоеванию" ее и к дальнейшему ее развитию, вложив в нее новое содержание. Стало быть, речь может идти о "гибели" определенного содержания культуры, но не культуры вообще». Гибнущему содержанию культуры здесь противопоставляется неизмен­ ность самой культуры или «культуры вообще», т. е. очевидно, неизменно­ сти форм культуры, ее организующих принципов, ее объединяющих свя­ зей. В истории как будто бы происходило как раз наоборот. Отдельные «содержания», — полезные сведения, технические изобретения, приемы труда — перекочевывали из культуры в культуру, но «сами культуры», живя и развиваясь до поры до времени, в конце концов всегда гибли, уступая место другим. Можно ли, например, сказать, что христианство сохранило неизменной языческую римскую культуру, обогатив ее новым содержа­ нием? Или что формы культуры остались неизменными при переходе от феодального строя к буржуазному? И уже во всяком случае очевидно, что социализм, предполагающий новый тип организации производства, но­ вые стимулы к труду, новые политические учреждения, новый строй идей и чувств, есть в первую голову изменение самой культуры, основных крае­ угольных форм ее. И если бы эти новые формы уже возникли в недрах социалистического движения, хотя бы в зародыше, социалисты, ощущая их жизненную силу, имели бы достаточно присутствия духа для того, что­ бы без головокружения смотреть на закат буржуазной культуры, и не ис­ пытывали бы потребности в иллюзорных «вечных ценностях», «объек­ тивных истинах» и прочих реликвиях покойного божественного открове­ ния. Знаменательно, однако, что даже А. Деборин, остающийся по форме в максимальной степени верным марксистской ортодоксии, по существу дела занимает ту же позицию, которая, как мы только что видели, объеди­ нила в борьбе против шпенглеризма немецких профессоров и умеренных социалистов. «Меняется содержание культур, но культуры, как таковые, никогда не погибают»—это перифраза цитированных выше слов Шиковского: «исторический процесс в целом» не знает ни подъемов, ни падений, а знает лишь переходы. А. Деборин не усматривает никаких признаков зака­ та Европы и считает пессимизм Шпенглера чем-то вроде послевоенного и пореволюционного «Каггеп^аттег»4, забывая, что Шпенглер написал свою книгу до войны, и что сама война, а пуще того послевоенное состояние «ни мира, ни войны», являются разительнейшими симптомам начавше­ гося «заката». И, наконец, подобно всем тем критикам Шпенглера, с кото­ рыми мы имели дело выше, А. Деборин в конце концов укрывается от куль­ турных бедствий и катастроф под сень объективной истины и прогрессив­ ной эволюции человечества: «Глубокомысленная метафизика Шпенглера— Данилевского, — пишет он, — ведет, таким образом, неизбежно к отрица­ нию эволюции и человеческого прогресса, к крушению науки и всякого объек-

102 8 Приложения тивного знания, но наши идеологи национализма хорошо чувствуют, в каком месте "башмак жмет". Оба с одинаковым ожесточением нападают на дарвинизм и социализм, хорошо сознавая, что идея эволюции и научно­ го объективизма составляет серьезную опасность для их идеологии» (кур­ сив мой. — В.Б.). Ах, если бы «идея» эволюции могла повернуть вспять реальный про­ цесс деградации, а «идея» объективизма предохраняла истины от физи­ ческого умирания! Итак, наш беглый обзор анти-шпенглеровской литературы приводит к неожиданному выводу, что все противники Шпенглера при всем разно­ образии их философских взглядов, политических убеждений, личных тем­ пераментов образуют нечто вроде «единого фронта» паладинов вечной истины, мировой эволюции и непрерывного прогресса. И до сил пор ник­ то еще, насколько мне известно, не противопоставил шпенглеровскому пессимизму увядания оптимизм зарождения, исходящий не из боязливо­ го отрицания, а из мужественного признания катастрофичности мирово­ го процесса, преходящего характера культур и их истин и, в частности, из признания обреченности ныне доживающей свой век европейской куль­ туры. Что же это значит? Неужели в подлунном мире не осталось ни одно­ го верующего социалиста? Или, быть может, подлинные революционеры, истинные носители ростков грядущей культуры, заняты более важными делами, и им некогда реагировать на пшенглеризм? Будем надеяться, что справедливо последнее. *** В. Ваганян, рецензируя посвященные Шпенглеру статьи Ф.А.Степуна, С.Л. Франка, Н.А. Бердяева и Я.М. Букшпана, озаглавил свою заметку: «Наши российские шпенглеристы» («Под знаменем марксизма» № 1-2). Это, разумеется, преувеличение: никто из перечисленных авторов не мо­ жет быть назван «шпенглеристом». Но верно то, что все они относятся к Шпенглеру гораздо более благожелательно, чем большинство немецких критиков «Заката Европы». И С.Л. Франк и Н.А. Бердяев видят в шпенглеризме симптом некоторого «благостного» поворота в умах западной ин­ теллигенции, а именно, ее поворот к вере. «"Закат Европы" есть кара за без­ божие; возвращение к христианству было бы возрождением умирающей культуры» — таков итог их размышлений над книгой Шпенглера. Что жажда веры является одним из основных мотивов шпенглеровской симфонии настроений, это — бесспорно, но, по Шпенглеру, отпаде­ ние от христианства не может быть рассматриваемо как случайный и по­ правимый «грех», а возвращение к вере не зависит от доброй воли запад­ ных интеллигентов: христианство внутренне изжило себя, оно умирает, как умерли другие великие религии; такова историческая судьба, с кото­ рой необходимо примириться, ибо всякие попытки восстания против нее приведут лишь к развитию бессильной, расслабляющей душу романти­ чески-религиозной мечтательности, но ни в коем случае не вернут умира­ ющему христианству утраченной им действенной, культурно-созидающей

В. Базаров. Шпенглер и его критики 102 9 силы. И любопытно, что русская религиозно-философская мысль, тради­ цию которой поддерживает С.Л. Франк, и в особенности Н.А. Бердяев, в лице своих последних крупных представителей приходит в сущности к тому же выводу. В самом деле, что такое «Великий Инквизитор», как не картина безрелигиозной «цивилизации», к которой смерть христианского бога неизбежно должна привести современное человечество после ряда опустошительных революций? Но то, на что Достоевский намекал прит­ чами, Владимир Соловьев высказал прямо и недвусмысленно в своих «Трех разговорах»: историческая миссия христианства закончена, а вместе с тем исчерпан и смысл истории; никакое культурное возрождение отныне не­ возможно, и верующему остается лишь ждать возвещенного апокалипси­ сом апофеоза. Этим я и ограничу свои замечания по существу и в заключение скажу еще несколько слов о том «портрете» Шпенглера, который нарисован Ф.А. Степуном. Он различает в Шпенглере «три лика»: Шпенглер «не только романтик-иллюзионист вчерашнею дня и не только мистик-гностик веч­ ного дня человечества, он, кроме того, еще и современный человек отрав­ ленной всеми ядами всеевропейской цивилизации. Разгадав с пророчес­ кой силой образ этой цивилизации, как образ уготованной Европе смер­ ти, он в каком-то смысле все же остался ее мечом и ее песнью». Рисуя об­ раз Шпенглера, Ф.А. Степун старается быть верным действительности; но не даром же говорят, что всякое художественное произведение прежде всего похоже на своего творца. И в степунском портрете Шпенглера не­ вольно проступают черты автопортрета: лик романтика-иллюзионис­ та, столь близкий душе художника, выдвигается на первый план, оттес­ няя и затушевывая прочие «лики», в особенности чуждый и непонятный Ф.А. Степуну лик «меча и певца в современной цивилизации». А между тем именно этот лик, перед которым Степун останавливается в полном недоумении («в каком-то смысле», «каким-то своим римско-прусским вку­ сом» и т. п.), внутреннюю связь которого с миросозерцанием Шпенглера он ни разу не пытается выявить, — именно этот лик и является самым подлинным ликом Шпенглера, органически слитым с его основной инту­ ицией «судьбы». «Судьба», как ее понимает и ощущает Шпенглер, не имеет ничего об­ щего с фатализмом, с идеей рока или предопределения*. Шпенглеровская идея «судьбы» тожественна с бергсоновским пониманием определенной направленности творческого устремления. Это есть то направление, в ко­ тором творческие силы культуры, следуя своему внутреннему импульсу, своей органической природе, созидают историю, и вне которого ничего культурно ценного, исторически-значительного создано быть не может. Одним словом, на интуитивном языке Шпенглера «исторической судьбой» именуется то самое, что в плоскости объективного познания марксисты называют «тенденцией исторического развития». Понимаемая в этом смыс­ ле «судьба» вовсе не есть неумолимый фатум: можно не следовать ее ве* Этого не замечает большинство критиков Шпенглера. Так, в смысле «рок» истолковывают шпенглеровскую «судьбу» Карл Иоель, А.М. Деборин, Н.А. Бер­ дяев и многие другие.

103 0 Приложения лениям, не признавать их и даже бороться с ними, но всякое такое непри­ ятие исторической судьбы равносильно бесплодному и бездарному рас­ точению сил. Основным признаком одаренности является для Шпенглера «физиономический такт», т. е. способность интуитивно угадывать судьбу и действовать в ее направлении. Вот почему Шпенглер так презрительно третирует «романтический иллюзионизм», так желчно смеется над его «провинциальной» идеалистической мечтательностью. В глазах Шпенгле­ ра, романтизм свидетельствует не только о бессилии, но и о бездарности пораженной им души. Возможно, что при этом Шпенглер борется со сво­ им собственным подсознательным романтическим ликом, но, во всяком случае, из области ясного дневного сознания этот лик изгоняется Шпенг­ лером с величайшей беспощадностью. Таким образом, при чтении очерка Ф.А. Степуна, для восстановления правильной перспективы необходимо произвести существенную пере­ движку шпенглеровских «ликов». Тем не менее, очерк этот из всех извест­ ных мне изложений философии Шпенглера не только на русском, но и на немецком языке представляет наибольшее приближение к оригиналу и потому прочитать его следует всякому, интересующемуся Шпенглером и не имеющему возможности познакомиться с ним в подлиннике.

III. СЕРГЕЙ БОБРОВ. КОНТУЖЕННЫЙ РАЗУМ Русский читатель давно уже привык к странным и странно-настойчи­ вым воплям о «кризисе сомнения», воплям, которые стлались по над рус­ ской литературой трудами символистов-писателей, а тем паче и острее символистов-философов вроде Бердяева, Булгакова и тутти кванта1. Впе­ чатление распылялось: то ли это поистине дело — и куда нам тогда де­ ваться, если это так? — либо это чепуха непроходимая, хлыстовский вертеж интеллекта, в ужасе спасающегося в это уединение параноика от мира и жизни, — а тогда зевота нестерпимая хрустела в ушах. Писатели эти рав­ нялись жизненно по «хаосу», предвечной недифференцированной мате­ рии, подсознательное и бессознательное было их душевным субстратом (вот почему так сосали они Тютчева и опасную сладость его разложений), болезненно-существенное начало тащило их, как пьяницу на блеск буты­ лочного стекла, к Достоевскому... отсюда сваливались они в религию. Цыплячье сознание выплевывало жизни в лицо глупейшее «не приемлю», но тут же холодные струи страха убивали в нем окончательно всякую спо­ собность соображать — пусть весь мир «не приемлет» самого себя, тогда, по мере крайней, не так жутко будет отрекаться от самого себя. Этих людей читать не надо, но изучать историю этого коллективного сумасбродства необходимо точно и детально. Вот как вертелся мир перед кровопусканием 1914, и вот какие индивиды собирались спасать его от этой самой вертячки — этой же самой вертячкой. Вы легко уследите эти цепи разложений, эту потерю чувства равновесия, чувства верного и не­ верного, эту нелепую страсть к смерти и страстную жажду схемы, схемы и схемы. «Бездна верхняя» и «бездна нижняя», Аполлон и Дионис, лунное и солнечное... да, этим полюсам нет конца; высшее же удовольствие полу­ чалось при объединении всего добра воедино: помирить, например, Бога с чертом, что и достигалось в применении к пословице о кочерге и свечке. Этим способом всерьез любая мораль нивелировалась до средней ариф­ метической между Богом и чертом, далее эта средняя приравнивалась че­ ловеку — философ многозначительно упирался лбом в эту стенку, а через страницу вся канитель заводилась сначала. Но здесь на примере видно,

10 3 2

Приложения

что привело коллективную душу земного шара к этой удивительной рез­ не, прекратившейся только тогда, когда несколько стран были выпиты дочиста и резать там уже было некого. Не осмелимся все решать журналь­ ной статейкой, но разве не ясно было: мир живет какой-то колоссальной несправедливостью, он должен за нее ответить. А наши приятели-писате­ ли играли в жмурки с этим духовным банкротством обезопашенного яко­ бы мира. Изучать их надо с микроскопом — каждую клеточку; вот где в мире дыра: осторожнее, не остудитесь, ребята! Так выли в России; казалось, что остекленная, забетоненная и в сталь бронированная Европа не боится таких ужасиков, ибо пережила своевре­ менно Торквемаду и не думает к нему возвращаться. Но с войной, похо­ же, переборщили. И вот теперь, когда над Немецким морем еще носятся проклятья захлебнувшихся дредноутов, над Фландрией еще предсмертно пулеметит затравленный танк-призрак, а тени героев, погибших в поряд­ ке коэффициента рассеяния митральезы, лезут вам в душу из каждого ко­ стыля и с каждого слова одуревших от миллиона пройденных отступле­ ний и паник, — в Германии контуженный войной разум Освальда Шпен­ глера объявляет конец мира в плане полного и окончательного израсхо­ дования Европой культурных возможностей*. Духовная паника не новая миру вещь: ее достаточно наглотались в средние века, но сейчас это любопытное явление общественной психоло­ гии вырастает снова. Тридцать три тысячи книг Шпенглера распродано в Германии. До 1918 года о нем не слыхал никто, кроме учеников реального училища в Бонне, а теперь уже образованы скопища людей, «изучающих» историю мира с его, шпенглеровской, точки зрения. Шесть авторов, помянутых нами в примечании, относятся по-разно­ му к Шпенглеру, но все сходятся на одном — это человек чрезвычайно талантливый. «Никто не отрицал за ним значительного таланта, умения своеобразно и остро доказывать свои положения... В лице Шпенглера мы имеем дело с незаурядным литературным явлением... Утверждает он и отрицает с одинаковой силой темперамента... С удивительным мастер­ ством, какого я никогда не встречал в историко-философских сочинени­ ях, он умеет извлекать из одной и той же основной темы сотни вариаций. Его изобретательность в деле подыскания эпитетов и прилагательных со­ вершенно неисчерпаема. Одно и то же явление он умеет разлагать при­ змой критического анализа на десятки составных красок, никогда не впа­ дая в повторение или банальность» (Браудо). «Книга Гибель Запада — не­ сомненно, литературное событие... Замечательная книга» (Шиковский). Так говорят авторы «Начал», авторы «Берега», чуть что не обижаются, что Шпенглер отбивает у них хлеб, — тема так близка им, изложение так * Во избежание недоразумений оговоримся заранее: Шпенглера самого нам прочесть не удалось, мы говорим о нем на основании сборника «Освальд Шпен­ глер и закат Европы» (сборник статей Н.А. Бердяева, Я.М. Букшпана, Ф.А. Степуна и С.Л. Франка, к-во «Берег», М. 1922, стр. 96), статей Евг. Браудо и Л. Шиковского, помешенных в № 1 журнала «Начала» да бесед с людьми, которым довелось читать Шпенглера.

Сергей Бобров. Контуженный разум

1033

очевидно построено «по-ихнему», что кое-кому кажется, что другой пи­ шет на его собственную тему, на которую не имеет решительно никакого права. Бердяева и действительно стоит пожалеть, — этот предсказывает и предвидит лет пятнадцать подряд: и (какая неприятность!) лавры и слава пророка достаются какому-то Шпенглеру, а не Бердяеву*. Книга, по словам Браудо, действует на читателя гипнотизирующе, — раз за разом, нетвердый разум сваливается в гостеприимное красноречие, не жалеющее эпитетов, — изловленный становится адептом и напрасно его уверять, что суть Шпенглера в новом подходе к истории и ее филосо­ фии, как это делает Шиковский; «пророческая» суть доминирует над лю­ бым интеллектуальным достоинством Шпенглера: она всеобъемлюща, она единственно правильна — контуженному разуму — и вывод, приведен­ ный с недоумением Шиковским: «наша гибель неизбежна», — естествен­ но воцаряется в читателе. Призрак танка плывет над Рейном, вовсе не призрачные французские войска завтра займут город и потребуют золота и угля, телефон и железные дороги бастуют — наша гибель неизбежна, честь и става Шпенглеру, который предлагает, по крайней мере, умереть мужественно. Этот обыватель, который назвался Шпенглером и убежденно, «занос­ чиво и надменно» (Степун) кричит о своем бессилии что-либо поправить в расстрелянной стране, с которой поступают так же милостиво, как и она поступила, когда имела возможность быть милостивой, а не выпраши­ вать милости, — не сразу пришел в это отчаянье. Он пробовал учиться у «великих» своего времени — он преклоняется перед рядом имен, это Шо­ пенгауэр, Вагнер, Ницше, Маркс, Дюринг, Геббель, Ибсен, Стриндберг и Шоу (Степун) — тут же уверяет, что философии нет, что искусство кон­ чилось в Европе, что культуры ныне нет никакой, есть только мертвая цивилизация. Сплошь одно за другим встречаете вы в описаниях шпенглеровского мышления то того, то другого из перечисленных авторов, а всего чаще тех, кого он забывает упомянуть и видимо относит к числу кончецых людей. Он выпоен и выкормлен на тех антиномиях, которые развертывало мышление Европы за последние десятилетия. От обывате­ ля требовалась тонкость и «проникновение» — он проглотит все, ему пред­ ложенное; — но обыватель не только эстет, он хочет жить — за раскра­ шенными сводными картинками эстетизма не оказалось ничего (за по­ крывалом Изиды — пустота): он проклял свой эстетический модус, объя­ вил совершенное — ничем, ибо оно ничем не кончается, — он проклял время и место, где он живет... но ведь все это пока лишь словесные жесты, на которые действительность не привыкла реагировать. Если же она и этого не слышит, очевидно, она мертва: покинем душевно ее. Но трагедия Шпен­ глера в том, что мир не слушается никаких проклятий и истерик расстава­ ний, и вся неразрешимость мирового тупика от этого для предсказателя только обостряется. Поэтому ему и суждена профессия пророка, как на* Бердяев пишет: «Еще до мировой войны я очень остро ощутил... наступ­ ление конца... мировой эпохи...» и ссылается на ряд своих книг. О, счастливая простота!

103 4 Приложения шему Бердяеву. А в крайнем случае выдуманное Шпенглером мироощу­ щение годится для игры в прятки со своей собственной особой, на манер анекдотического страуса: спрятал голову—и все благополучно. Так и пря­ чут голову ныне повсюду, — кто в Шпенглера, кто в антропософию Штейнера, который, говорят, тоже ужасно какой талантливый и обворожитель­ ный. То же наплывает и у нас, и в Англии. Игра в солдатики — серьезная игра: она стоит много денег и много крови, она портит, затем и кровь, и деньги. Кровь становится водянистой, деньги — бумажными, плохо жить в этаких посылочках. Но, к сожалению, эту плохость никак не исчерпать при помощи проклятий любого сорта и свойства — и даже Шпенглер при­ ходит к необходимости провозглашения примата работы и технического творчества, но его работа — своеобычный наркотик, может быть, это и по плечу Бальзаку и Флоберу, но мир жить наркозом работы не сможет и не захочет. Шпенглер с досадной дотошностью пристает к миру: «в чем дело? как? зачем? почему?» — ответов нет, и тогда из «зачем» выползает иудино слово «жить незачем». В письмах Флобера после Франко-прусской войны с негодованием описывается подобное же настроение, — а мы мо­ жем легко вспомнить такой же примерно душевный ад после 1905 г. в Рос­ сии*. Принципиальное сверхчеловечество (дрянь и гадость чуть вроде ложноклассицизма), гениальность и небывалая чуткость всех и каждого правильно ведут по этой дорожке. Любой скептик из ненавидимых Шпен­ глером модернистов больше человек, нежели он сам, — ибо метод эстети­ ческий модерниста — только метод (и философ не обязан быть дураком, как говорил Шопенгауэр), его болтовня о жизненности метода только ме­ тонимия — обыватель-Шпенглер объелся этим методом: метод им усво­ ен — но только один метод. Дыра душевная не заткнута, ибо методом ее не заткнешь: велика. Диву даешься, читая наших излагателей, с какими пустяками препо­ даватель реального училища думает въехать в вечность. Рядом с ним, че­ рез стену, другой обыватель обучал мальчишек истории — и Шпенглер честно записал рубрики учебника. Вот тебе древняя история, вот средняя история и далее — по Иловайскому. Описание мировоззрений античнос­ ти до такой степени лезет куда-то вбок, что становится страшно за читате­ лей и почитателей. Все же, в подтверждение деревянных схем, надевае­ мых им на древность, говорится о математике, до того странно, что об этом как-то неловко серьезно говорить. Браудо отмечает это, говоря: «При­ давать какое-либо серьезное значение историко-философским построе­ ниям Шпенглера я не намерен, и считал бы своим долгом обратить вни­ мание всех будущих читателей Шпенглера на крайнюю легковесность на­ учного багажа этой книги... Недавно солидный философский журнал Логос выпустил целую полемическую тетрадь против (Шпенглера),., в которой различными специалистами разоблачались ошибки в книге». Устанавливая «ограниченность» каждой культуры, т. е. — много про­ ще — естественную связность эпохального мышления, связанного бытом, мениском науки и проч., Шпенглер, «портретируя» античность, — про* См. еще письма Ал. Тургенева о войне 1812 г.

Сергей Бобров. Контуженный разум

1035

где: подгоняя ее под свою довольно узенькую схему, говорит, что мысль античности не выходила за пределы чувственного опыта и конкретностей, тогда как в нашей культуре царствует обезвещивание, взаимоотноси­ тельность явлений, ньютоно-декартовы функции, символика бесконечно малых и так далее. По его мнению, Евклид — только оптичен, а иррацио­ нальное число для античности казалось «таинственно зловещим» (Браудо), что и подтверждается соответствующим мифом. Последнее подтвер­ ждение только смешно: мифами, пословицами и цитатами можно дока­ зать все, что угодно, только умей их подобрать и не стесняйся пропускать или искривлять противоположные*. Из этих примеров явствует, что ис­ тория математики для Шпенглера замерзла на курсе реального училища, который курьезно обрывается на Евклиде в простейшем изложении. Го­ ворить, что феноменальный — для нас — и невообразимый ум Архимеда, например, не мог оперировать с иррациональностями и что они казались ему «таинственно-зловещими», может только человек, существенно не­ культурный и совершенно непонимающий смысла истории математичес­ кого мышления, истории, за которую он так жадно цепляется. Уже не го­ воря о выводе соотношения между радиусом и окружностью, о вычисле­ нии объема надводной части плавающего деревянного параболоида, о зна­ менитой задаче удвоения кубического жертвенника (задаче, решенной с помощью конических сечений Менехмом) — Архимед, да и любой грек, знавший Пифагорову теорему, сталкивался с иррациональностью числа, вычисляя диагональ квадрата со стороной, равной единице, которая по этой теореме равняется квадратному корню из двух, который есть число иррациональное и не может быть выражен никаким конечным числом**. С теми же знаниями Шпенглер подходит и к дифференциальному исчис­ лению, «изобретение» которого ему кажется некоторым поворотным пун­ ктом в истории математики, и которое он никак не может уложить в орга­ нический ход математической мысли. Эта точка зрения весьма характер­ на как раз для математиков Возрождения; про Лейбница в связи диффе­ ренциалами и его неуверенностью в данном методе говорили: «Лейбниц построил дом, в котором сам боится жить», отголоски этого настроения, которое характеризовалось тем, что диализ бесконечно малых подозре­ вался в какой-то сверхъестественности, слышны в назывании выражения с1х/а!у: «дэ икс по дэ игрек» вместо «дэ икс на дэ игрек» как обычно гово­ рится про дробь, ибо «изобретатели» дифференциалов боялись уверять, что это выражение есть дробь. Примерно в том же круге суждений живет и Шпенглер, что, конечно, чересчур скромно для современного «мысли­ теля». * Математик Лоренц, с другой стороны, рассматривает этот миф, как указа­ ние на то, что пифагорейцы прекрасно понимали огромную важность роли иррациональностей в мировом процессе. ** Наконец, одно из сочинений Архимеда «Псаммит» специально занято до­ казательством того, что человеческое представление о бесконечности больше (фактически), грандиозней любой данности, какую бы часть вселенной эта дан­ ность ни охватывала бы и на какие сравнительно ничтожные составные части она ни делилась бы.

103 6 Приложения Шпенглер, видимо, старается всюду подчеркнуть разницу между кон­ кретной и наглядной, «телесной» математикой древности и «отвлеченной» математической мыслью нашего времени (Франк), но разница эта суще­ ствует лишь в его антиматематическом уме. Пользование абстракциями характерно для любого логизирования, для математического в особенно­ сти — и на пространстве всей истории математики абстракция всюду за­ нимает почетное место, но она есть в этой дисциплине — метод и не более того. Как бы ни были отвлеченны наши суждения о строении атома, на­ пример], как бы ни относили эти суждения пугливые мудрецы к мирам существенно-иллюзорным, — без этих суждений невозможна конструк­ ция некоторых аппаратов радиотелеграфа, последний аппарат есть конк­ ретность высокой квалификации... а суждения об инфрамировых явлени­ ях покоятся на соответственном математическом фундаменте. Шпенглеровский научно-математический релятивизм — основное недоразумение его философии. Можно сказать, не боясь обобщения, что философская мысль в общем и целом, всегда покоится на научных — а, следовательно, математических — предпосылках: идея процесса, как непрерывности и прогресса, выросла из учения о непрерывном толчкообразном движении, об интеграции бесконечно-малых отрезков пройденного пути, из учения об интегрировании, как выделении основной тенденции ряда подобных явлений. Отсутствие такого постулата у Шпенглера и есть характерный признак его «философии» — какая без этого обращается в простейшее резонерство, одинаково а-гуманитарное, как бы ни было талантливо его изложение. Но наш умник Бердяев, конечно, перешпенглерил и самого Шпенглера. По его мнению, Шпенглер тем плох, что не сознает, что «хри­ стианство сделало возможным фаустовскую математику, математику бес­ конечного»: очень остроумно, — хоть можно мыслить и еще тоньше, — не христианство предопределило фаустовскую (ну, напр[имер] решение куби­ ческого уравнения Карданом) математику, а математика, имея возникнуть во тьме времен, постулировала египетское учение Эхнатона и примат еди­ нобожия, который... и т. д. Как жаль, что сложный и неповоротливый аппа­ рат теогносического мышления чуточку тяжел для нашего неврастеника Бердяева! — какой бы из него Аквинат вышел, коли бы не это. Но Шпенглер, однако, мог бы базироваться, по видимости, на новей­ шей математике со своим релятивизмом. Он, надо полагать, это и делает, только вряд ли это доходит до его излагателей, нематематиков. Новейшие работы математиков — логистов, разрабатывающих учение о трансфи­ нитных числах, изумляют непосвященного необъятным количеством па­ радоксов и алогизмов, к которому эти работы приводят. Немало таких «заумностей» и у Эйнштейна. Но чтобы не забираться далеко, можно ска­ зать попросту — относительность логики, будь она установлена хоть зав­ тра в полном объеме, никак не разрушает единства космоса и разрушить его, разумеется, не может: вполне мыслимы пространственные (а следо­ вательно и мыслительные) системы, для которых логическая связь собы­ тий мыслится в иных формах, которые определимы иными формами вос­ приятия. Будем апеллировать к теологии, столь милой сердцу наших тео­ логических эстетов а-ля Бердяев (Шпенглер ведь тоже «ихний» — «это

Сергей Бобров. Контуженный разум

10 3 7

нашего стиля книга», говорит Бердяев): идея истинной бесконечности (в канторовском смысле), — Абсолют, Бог, всегда наделялась особой не-человеческой логикой (и вытекающей отсюда моралью), но раз мыслимы две логики, то возможно и бесчисленное множество их в порядке натурального ряда. Острота новой математики направлена, конечно, не сюда — ее основ­ ное: разрушение процессуализма, как такового, «мощность группы всех функций более мощности группы неопределенных функций» у Бореля*, это и есть новое миросозерцание, которое «предвидели» наши «пророки», — недоумкам-старичкам естественно кажется, что все кончено**. А блазированный их эстетизм, ни разу не давший им ознакомиться с богословами просто как с мыслителями, — их веру заменил по существу обрывками вульгарных предрассудков, суеверием. Поэтому на шпенглерианство всех толков известие о разложении Резерфордом алюминия должно действо­ вать панически: они ничего не имеют против черной и белой магии, каки­ ми бы способами та ни пользовалась и чего бы ни достигала, но магия в лаборатории ученого бросает их в холодный пот — помилуйте, все тайны раскрыты, — а мы-то что же будем делать? Как должно быть завидует та­ кая пародия на человека корове, для которой никаких тайн вообще не су­ ществует, а все не-ядущее (все вегетарианцы) и несъедобное просто при­ знается алогичным... Но все же, что думает «Берег» о Шпенглере? Итак: большой артист (Степун), пессимист (Букшпан), безусловный скептик (Степун), ритор («в основе Заката Европы... лежит организм слов» — Степун), релятивист, позер («пафос позы»), упадочник («быть может, Шпенглер вовсе не про­ рок, а только пациент современной Европы в безответственно взятой на себя роли пророка» — Степун), эпигон (Франк), надлом, кризис рациона­ лизма (Букшпан), мысли Шпенглера — бесплодны (Франк), призрачны и бесплодны (Букшпан), «дразнение разума» (он же), «творчество Шпенг­ лера как-то нерешительно витает в промежутке между блазированным эстетизмом и... и пр.», «горячий, благородный и тоскующий эстетизм» (Франк)... И с другой стороны: «это наша книга». Степун — остроумный баловник — рассуждая о Шпенглере, много говорит о портрете вообще, по его мнению портрет должен быть сразу похож и на модель, и на автора; что до последнего, четыре портрета Шпенглера в «Береге» — хорошо ри­ суют наших авторов, сразу видно какие это устойчивые, крепкие и поло­ жительные люди. Любопытна та аналогия, которую проводят авторы «Бе­ рега» (да наверно и сам Шпенглер) между гетевским и шпенглеровским мышлением: «Гете интуитивно созерцал первофеномены природы, Шпен­ глер интуитивно созерцает историю, первофеномены культуры» (Бердя­ ев). Возможно такое толкование этих параллельных процессов: и Гете, и * Или: «Непрерывность пространства не является необходимым следстви­ ем непрерывности отдельных участков (составляющих) его» — у Кантора и пр., и пр. ** Можно было бы также указать на то, что вся «трагедия» Шпенглера — просто растерянность плохой головы: ощущение новой культуры у него есть, но управиться с этим ощущением он никак не может.

10 3 8 Приложения Шпенглер берут каждый свою феноменальную данность как отражение искомой действительности, жизни, мира. Однако на это приходится воз­ разить так: раз необходимо искать для природы и истории объединяющий момент, их разница — и существенная — становится очевидной уже из одной этой необходимости. Дальше, первофеномен природы может слу­ жить некоторым субстанциальным субстратом созерцанию, тогда как «первофеномены культуры — явления исторические и не могут быть познава­ емы как онтологические данности, под каким бы архиэстетическим со­ усом все это ни воспринималось. Карфагеняне Флобера суть лишь эсте­ тические организмы, лужайки Бальзака носят на себе явные следы патетического мироощущения, характеризующегося не только построительными достоинствами. И это так не потому, что Флобер и Бальзак разные люди, — возьмите грешницу и волка у Альфреда де Виньи, и вы получите те же результаты. Художественно воспринятая история есть диссолютивно воспринятая данность, обратно — художественно воспри­ нятая природа обращается в синкретическое состояние духа, независимо от того, возможно ли вообще выделить из этого материала основной стер­ жень суждения ила нет. Наконец, эстетический историзм может быть толь­ ко тропом, и тогда он только топик. К тропу вообще и сводится историзм Шпенглера. Эстетически морализующий историк, Шпенглер — не худож­ ник, не философ, не ученый историограф — он коллекционер ощущений, набранных профаном в этих различных областях, ощущений, ничем по существу не объединенных и потому действующих на своего держателя разлагающим образом. У всех авторов «Берега» есть одно основное положение, нигде, одна­ ко, полностью не высказываемое: явление может быть постижимо лишь при наличии духовного сродства между ним, явлением, и воспринима­ ющей его системой. Пойдем с этим предположением в лабораторию Рен­ тгена, впервые увидавшего на пластинке снимок, проецированный икслучами. Явление это во всей его оглушительной новизне — требует ли оно от случайного оператора особой психической связи с ним или оно удовлетворяется для своего абсорбирования человеческим умом лишь пос­ ледовательностью логики, — опыт показывает, что экспериментатор в пол­ ной мере устроен вторым положением. Нельзя же в самом деле думать, что шпенглеровские концепции в такой мере сложны, что для них и ка­ тодной трубки мало. Наконец опыты Майкельсона и Морли, Лоренца и Фицджеральда, — требовали ли они ангелического подхода к своим неизъяснимостям? Нет, они удовольствовались для проникновения в наш разум обычными, с точки зрения философа, синтетическими суждения­ ми. Но даже и не споря с приведенным выше положением, надо всячески бороться с обращенной теоремой: восприятие (даже объяснение, схема­ тизация даже) обнаруживает существенное сродство меж[ду] восприня­ тым и воспринимающим. Ведь здесь раньше всего надо спросить — а что есть истинное восприятие и как вы различаете истинное восприятие от восприятия неистинного? Если это делается «интуитивно» («мне так ка­ жется»), то ведь этому еще позволительно и не поверить, а такое сомне-

Сергей Бобров. Контуженный разум

1039

ние в корне разрушает все последующие схематизации, «Бережане» увере­ ны, что раз Шпенглер изъясняется красиво, красота его благородна и тос­ клива, следовательно, ему можно простить и очевидное бесплодие его раз­ мышлений. Но ведь можно начать и с другого конца: поскольку в резуль­ тате этот эстетический сумбур оказывается бесплодным, постольку метод сей мне кажется шарлатанством. Вопрос другой — сколько сознательно такое шарлатанство может говорить о том, что Шпенглер болен помраче­ нием культурного сознания, что и вызывает в его душевном мире рожде­ ние такого скорбного листа культуры, что та социальная энтропия, кото­ рую он выдумал (именно: выдумал), есть явление временное, вызванное к жизни новой эпохой, начало которой уже ознаменовано катаклистическими социальными судорогами. Но у «бережан» легко найти немало подтверждений этим мыслям — Шпенглер несвязен, говорит Франк, — «в своих исторических конструк­ циях... (он) делает шаг назад — с чисто формально-методологической сто­ роны — даже по сравнению с ходячими, ординарными историческими представлениями». То выравнивание, которое производится Шпенгле­ ром над своим материалом, как говорит Франк, та «абсолютизация по существу относительных категорий» — операция очень характерная для резонеров его типа. Необходимость таких-то и таких-то положений по­ стулируется для Шпенглера некоторой странной одержимостью (этото обстоятельство и приводит в восторг тех, кто славословит его как пророка), повышенной чувствительностью ко всем колебаниям духов­ ной жизни коллектива, которые оказывают на него какое-то каталити­ ческое действие, — в таком случае вопрос исчерпывается выяснением того, насколько эти реакции жизненны и общеполезны. В этом плане и можно ответить «бережанам» — может быть, вы и правы, друзья, аналогизуя меж[ду] Гете и Шпенглером, но одна художественная одержимость не переходит в манию преследования и не разрешается в ряд бредовых идей, и тогда она — паскалевские «езрп1 с!е Япеззе», «езргк ск р ^ е т е т » 2 , а другая, как вы ни называйте ее, — художественная метафизика (чудная новость, а платоновская метафизика разве не эстетична?), интуиция по Бергсону и все, что хотите — она выливается в простейшее маньячество, и художественного интеллекта хватает лишь на грубое оформление ее безо всякой обработки первичного материала. Как-то неблагополучно у Шпенглера по части религии. Его тоскли­ вость кое-где, как будто, основывается, на его атеизме. Культура умерла, а культура религиозна... как будто в этом роде идет аргументация. Все наши «бережане» на это сетуют и головой покачивают — большой мальчик, известность, можно сказать, а в церковь не ходишь... «В Шпенглере по­ разителен вообще религиозный идиотизм» (Букшпан), «где он говорит о религии, она является у него либо в роли только духовного материала, формируемого силами эстетического порядка, либо подменяется эстети­ ческой метафизикой» (Франк), — и тем не менее Степун определенно на­ зывает его мистиком. Тут и вырисовывается привлекательный образ это­ го безрелигиозного мистика, либо мистического атеиста, но ведь, он «па-

1040 Приложения радоксалист» по Бердяеву. Итак: культура умерла, чудеса сданы в архив, — осталось на всех мистиков одно чудо: смерть мира, — оно-то и обрабаты­ вается по способам мистическим, но арелигиозным, — что за отврати­ тельная каша! Россия тоже здесь. «Сущность России есть — обетование грядущей культуры» (Букшпан). Но что это за Россия, — это вреднейшие эстетиче­ ски воспринятые мраки Достоевского, русская экзотика, тяжелый, с тру­ дом изживаемый груз азиатчины, повисший нам на плечи, которым раз­ влекается мистико-релятивистский эстет Шпенглер. К Достоевскому на­ добно относиться с величайшей осторожностью, ведь он формируется из ряда взаимно-исключающих настроений, создающих в результате такой мрачный хаос, до которого не всякому Шпенглеру додуматься. Тут тема и игра с ней, фотографическое закрепление со всей силой изобразительнос­ ти художника, тут сентиментальное вскрытие данности, страшное своей неожиданностью и чисто случайным в каждом случае появлением, тут отчаянная артистическая энергия, резкая форма и, наконец, сардоничес­ кое разложение мира, проникающее все построения. Хаос мировой жиз­ ни мрачно подменяется хаосом микрокосма — жизнь подменяется разложеннием, сардонические силлогизмы, накопляясь, постулируют пол­ ную свободу автора порывать с любой конкретностью, как организмом. О такой России вздыхает Шпенглер, но теперь она не узнает своего Фаль­ стафа. И это так, несмотря на предупредительную радость Бердяева: «и мы! и мы!» — они, оказывается, тоже «борются с духом мещанства» (ка­ кой аристократ — Достоевский!) и с «духовной буржуазностью» — при­ ятно видеть именно у Бердяева этот обгрызанный термин. Принадлеж­ ность к данному классу определяет мироощущение... последний кусочек определения обрывается и уже, оказывается, в праве рассчитывать на са­ мостоятельное бытие — талант, талант! Попробуем подвести кое-какие итоги. Шпенглеровская «физиономика», «духовное портретирование» — все­ го лишь ловкий вольт философического шулера, его портреты — карика­ турны в высшей мере, — характерные черты, выдавленные из модели, в этой карикатуре разламывают саму модель, сводя ее до роли носителя та­ ких-то, полюбившихся портретисту деталей. Если культура есть сущность духовной жизни эпохи, а цивилизация — раскрытие этой сущности на ряде конкретных выполнений (Герц — культура, Маркони — цивилизация), то только силлогистически можно противопоставлять одну другой, опять-таки это дело карикатуриста и маньяка. Смысл цивилизации? — А каков был смысл больших египетских пирамид, сооружение которых ра­ зоряло государство и толкало его на революции или разграбление соседя­ ми? Ведь это-то, кажется, — весьма «культурные» построения. История — ряд замерших и незаконченных внутренне эпизодов по Шпенглеру. Эти эпизоды он подвергает насильственному синкретированию внутри их самих. Так родятся эти мрачные гомункулусы историче­ ских «физиономий» — иррациональные постольку, поскольку рассудок со всей операции занимает чисто служебную роль: выделения намечен­ ных «интуитивно» ингредиентов и оживления их. Этот якобы философе-

Сергей Бобров. Контуженный разум 1041 кий метод должен приводить исследователя в тупик. И беготня Шпенгле­ ра из тупика в тупик, из положения «культура осуждена» — к тому же точ­ но: «мы гибнем», и обеспечивает всем его построениям, чего бы они ни касались, именно это характерное бесплодие, удивляющее излагателей. Вся его философия заключена в раскрытии предпосылки, как вывода: неболь­ шое дело, кякэто делается, вопрос в том, стоит ли этим заниматься? Интуиция Шпенглера ставит себе задачу: отрешившись от любых ап­ риорных суждений, внедриться в явление чистым и голым изыскателем, задача неразрешимая в плане истории и нелепая для философа, — отсюда та спутанность Шпенглера и его туманные термины вроде «душа культу­ ры», «11г5ее1епШт» имагинационного типа, которые выкидывает подсоз­ нательный мир, заваленный страхами и ужасиками. Здесь Шпенглер впа­ дает в чистое дикарство со своей интуицией — и его «душа культуры» не­ многим лучше любого фетиша, олицетворяющего грозную и совершенно непостижную фетишисту волю и силу. «Судьба» Шпенглера — другой фетиш с совершенно неочевидным содержанием, где «тонко» различаются физическая необходимость и тра­ гическая безысходность того же самого процесса. Очевидно, что это раз­ личие коренится в постулатах, а не в явлении. Теософией бы Шпенглеру заниматься, а не инженерией. Абсолютистское представление о «судьбе» ведет к разложению исторической точки зрения — ибо разлагает самый процесс, подвергнутый рассмотрению. Нет, конечно, необходимости не­ избежно навязывать историческому процессу обязательную непрерыв­ ность, но ведь это и делается нами в порядке рабочей гипотезы, не боль­ ше, — но нет, с другой стороны, никакой трагедии в том, что исчезнове­ ние идеи процесса из нашего сознания заставляет (или заставит) мыслить процесс прерывным. Из этого вытекают, между прочим, и многие другие спутанности, — что такое пресловутая «фаустовская» культура ведь оста­ ется неясным. Шпенглер, между прочим, с великой легкостью перескаки­ вает от самых туманных терминов к конкретности. «Смерть культуры» произошла в таком-то году, открытие дифференциалов совпадает с кон­ чинами «последних великих» живописцев. Грубость таких сопоставлений не оставляет желать большего. Характерной кажется растерянность «бережан» перед Шпенглером. Философы не знают, что им делать с человеком! А ведь шум, поднятый около Шпенглера, говорит о том, что это многим близко и дорого. Мрач­ ная трагедия расстрелянного мира... где они от нее прятались так ловко, что вовсе проглядели? Ведь Шпенглер не философ, не художник, — это трагедия читателя, не писателя. Читателя, обвиняющего своих писате­ лей — в а-человечности. И пережитая война говорит, что материала, по крайней мере, для таких настроений накоплено более чем достаточно. К сожалению, надобно сказать, что этот хаос безвременных путаниц раз­ решить может только тот же читатель, — но дело ли «учителей» гутировать болезнь читателя и только копаться в ней? И в конце концов приходится признать, что читатель все же как-то здоровее своих учителей. Он тянется в конце концов к строительству: к

1042 Приложения инженерии*, тянется к творящему человеку, к крестьянину. Ведь он задохся в эстетических и гносеологических констатированиях: «когда ста­ рейшины молчат, тупых клыков лелея опыт, — не вой ли маленьких вол­ чат снега замерзшие растопит?» (Асеев). И таким образом — симптомати­ ческое значение Шпенглера чрезвычайно велико, несмотря ни на что, ни на его нелепости и безграмотщину, ни на тот хаотический морфоургический феноменализм, который он называет философией. Мрачно и тяжело опоминается мир от кровавого потопа мировой вой­ ны. Но он должен опомниться, и опомнится! Но Шпенглер и шпенглериане вряд ли опомнятся, — их-то гибель неизбежна. В ощущении гибели такого сознания — все очарование Шпенглера.

* С инженерией у Шпенглера опять недоразумение: именно технические революции и предопределяют новые культуры (каменный век — бронзовый век) — и с точки зрения боязни нового нужно бы советовать бросить инженер­ ство, а не звать к нему.

Проф. П. Преображенский

Н.А. БЕРДЯЕВ, ЯМ БУКШПАН, Ф.А. СТЕПУН, С.Л. ФРАНК. ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР [И] ЗАКАТ ЕВРОПЫ (Кн-во «Берег». М., 1922. Стр. 95). Как нам уже приходилось указывать на страницах «Печати и револю­ ции», книга Шпенглера «Бег 11п1:ег{»ап§ скз АЪепс11апс1е$» представляет со­ бой одно из самых замечательных и симптоматичных явлений в литера­ турной и философской жизни современной Германии1. Критическая ли­ тература о Шпенглере и на темы, затронутые Шпенглером, очень обильна в самой Германии — можно сказать, что Шпенглер подвергся самому де­ тальному анализу, как со стороны общефилософской и методологичес­ кой, так и с точки зрения отдельных дисциплин, затронутых в его произ­ ведениях. Интересно, однако, что немецкая критика больше анализирует Шпенглера, старается путем длительной рефлексии подорвать значение шпенглеровских умозаключений, столь тревожных и знаменательных для побежденной Германии. Можно думать, что ахиллесова пята шпенглерианства вовсе не в его логических промахах и эмпирических погрешностях, и потому метод немецкой критики вряд ли окажется вполне действенным и убедительным для поклонников новоявленного германского философа. Русские критики, чьи статьи вошли в настоящий сборник избрали несколь­ ко иной путь — противопоставления своего собственного философского мировоззрения тому мировоззрению, которое развито Шпенглером. Прав­ да, отмечаются и грехи Шпенглера против логики и грубой эмпирии, но чувствуется, что центр тяжести шпенглерианства для авторов сборника лежит не в этом оценивании мелочей, а в сопоставлении двух миросозер­ цании. Такой прием вполне возможен, но при условии, если миросозер­ цание самого критика является достаточно твердым и устоявшимся. Ина­ че теряется весь интерес идейного поединка, и самый критический прием теряет свое оправдание. Из четырех участников сборника только двое могут заявить притязание на обладание ключами своей веры — Н.А. Бердяев и С.Л. Франк. Двое остальных столь эклектичны и бедны философской мыс­ лью, что их статьи как-то раскалывают весь сборник на две разнородные

1044 Приложения части. У статьи Ф.А. Степуна есть еще то оправдание, что она пытается дать систематическое изложение идей германского мыслителя, но, преж­ де всего, эти идеи изложены односторонне — очень плохо очерчена соци­ альная физиономия Шпенглера и его политические взгляды, а главное, все изложено крайне слащавым и манерным стилем, мало гармонирующим с мужественным языком самого Шпенглера. Вряд ли обосновано и стрем­ ление г. Степуна как-нибудь подогнать Шпенглера под стиль современ­ ных мистиков и богоискателей типа самого критика. Я.М. Букшпан, не­ сомненно, очень начитанный человек, и, что теперь очень редко, начи­ танный в современной литературе, но весь его литературный эталаж2 не может скрыть и отсутствие определенной философской мысли, а глав­ ное — того, что все обильно цитируемые им Честертоны, Ратенау, Кайзерлинги нисколько не помогают определить самого Шпенглера как фило­ софскую индивидуальность. Подвести же Шпенглера под такой тяжелый и неудобоваримый предмет, как, очевидно, специально для этого приду­ манный г. Букшпаном «безрелигиозный скептический самоутвержденный рационализм», да еще курсивом, значит только подрезать и сузить весь размах Шпенглера как философа-художника. У Н.А. Бердяева есть свое собственное миросозерцание, но вся беда в том, что оно уже чересчур соб­ ственное, чересчур устоявшееся и конгениально Шпенглеру лишь в отри­ цательном смысле — в признании близкой гибели западно-европейской цивилизации. В остальном они полярно противоположны — Шпенглер ожидает Сесиль Родсов, а Бердяев — Данте и Францисков. Так и кажет­ ся, что если Шпенглер, по мысли Бердяев, умирающий Фауст, то сам Бер­ дяев — умирающая Маргарита, все еще укоряющая своего любовника в отсутствии у него христианского умонастроения. Наиболее значительной статьей сборника является статья С.Л. Франка — в ней совершенно верно указывается на всю зыбкость той характеристики, которая дается Шпенг­ лером фаустовской душе, на всю спорность произведенного Шпенглером рассечения христианства. Что же всего интереснее — С.Л. Франк дает свою собственную концепцию западно-европейской истории, по своему стилю, конечно, внутреннему, подходящую под стиль шпенглеровского историзирования и основанную в своих методологических предпосылках на сво­ еобразном понимании исторического процесса, которое дает лучший опор­ ный базис для этой концепции, нежели соответственное методологическое обоснование своих выводов у Шпенглера. Совершенно не затронут в сбор­ нике, может быть, самый любопытный подход к книгам Шпенглера, а имен­ но, их социологическая оценка, которая является всего более реальной и жиз­ ненной и, по всей вероятности, поэтому и оставленная без внимания автора­ ми. Философское величие имеет свои собственные законы и нормы поведе­ ния, которые заставляют смотреть на вещи лишь $иЪ $реае ае1егпнаи53, а не как-либо иначе.

А.В. Луначарский

ДАЛЬШЕ ИДТИ НЕКУДА Когда-то давно, среди снегов Вологды, я с грустью констатировал, как блестящий молодой марксистский писатель, первая статья которого о Фридрихе-Альберте Ланге появилась в тогда для нас казавшемся недося­ гаемым журнале «Ыеие 2ек»', с большим одобрением тогда непререкае­ мого нами учителя Каутского, быстро отходил от марксистских и револю­ ционных позиций в сторону туманной и даже черной мистики. Бердяев, бывший тогда в ссылке вместе со мною, получил отпуск в Житомир и, кажется, именно там встретился с Булгаковым2. Вернувшись назад, он со сверкающими от удовольствия глазами говорил мне: «Вот смелый чело­ век, он уже договорился до веры в Христа». Когда я рассказал это живше­ му тогда в том же городе Александру Александровичу Богданову, то Бог­ данов изрек такое предсказание: «Вообще Бердяев безнадежен и необхо­ димо превратится через небольшое количество лет в черносотенного пи­ сателя». Мне в то время казалось это невозможным, но вся эволюция Бердяева была именно такова. Правда, он не обогнал своего образчика — Булгакова. Если Бердяев, начавший с марксизма, договорился до философски-истолкованного православия, но тем не менее православия глубо­ ко церковного и даже изуверского, то Булгаков сам пошел в священники и, как ходят слухи, даже подписывал какие-то погромные антисемитские прокламации. Но Бердяев всегда казался мне человеком, живущим главным обра­ зом жизнью нервов, человеком, физически глубоко больным и очень склонным эпатировать свою аудиторию. Совсем другое дело Франк, бывший тоже столпом и утверждением прогрессивного русского идеализма, чуть-чуть не социалистического, пре­ тендовавшего конкурировать с марксистским материализмом. Франк ка­ зался мыслителем тонким, благородным стилистом, человеком вдумчи­ вой мысли. Правда, с самого начала пришлось разойтись с ним резким образом, но казалось, что какая-то дисциплина, которая присуща была Франку в несравненно большей мере, чем беллетристу от философии Бер­ дяеву, должна его спасти от слишком большого крушения. Ничуть не быва­ ло. Когда история, взяв в руки метлу, поступила с каждым идеалистом, как с мусором, они, конечно, страшно на нее обиделись.

1046 Приложения Сначала каждый идеалист старался изобразить дело так: грубияны и бунтари-большевики восстали против самых законов истории, они пред­ ставляют собою уродство, историческую аномалию и история — Кронос не замедлит сожрать этих своих незаконнорожденных детей. Но время шло. Большевистский строй упрочился. Он стал бесспор­ ным и незыблемым. Внутренне все эти Франки и Бердяевы прекрасно со­ знают, что «ужас» утвердился всерьез и надолго. Тогда, конечно, пришлось обвинить историю. Правда, с богословской точки зрения (наши Франки и Бердяевы теперь уже не философы, а богословы) историю как будто ви­ нить нельзя. Ведь историей заведует как-никак провидение, «несть власть, аще не от бога»3 и т. д. Однако богословам не трудно изощриться таким образом, что если не совсем гладко и кругло, то все-таки для поверхност­ ного взгляда приемлемо спасти бога и его репутацию рачительного хозяи­ на на земле. И в наше время судить историю, если не всю целиком, то во всяком случае целый большой ее изгиб, идеалисты берутся при том усло­ вии, что ставят вопрос до крайности широко, широко до необъятности. Так поставлен вопрос и в данном случае. Бердяев в своей статье «Конец Ренессанса»* принимает за доказанное, не подлежащее никакому сомнению, что большевизм вообще — ужас, позор и крушение. Давно ему уже кажется бесспорным и то, что этот по­ зор явился логическим результатом революционной мысли. Бердяев не противопоставляет добрую революцию, как делают это, скажем, какиенибудь Черновы, злой большевистской революции. Он говорит: «Из ре­ волюционного корня в конце концов произошло страшное яблоко раз­ дора — ядовитый плод большевизма». А по плодам судя о древе, он, ко­ нечно, начисто отметает всю революционную мысль. Но этого мало, ведь революционная мысль является логическим продолжением каких-то предшествующих ей движений мысли. Доискиваясь корня революцион­ ной мысли, а стало быть и большевизма в глубине времен, ища там зло­ го семени, которое все это породило или, еще вернее, того коренного гре­ хопадения, которое оборвало нормальный рост исторического древа, Бер­ дяев находит его в Возрождении. Новейшая культурная эпоха характери­ зуется для Бердяева как Ренессанс и его последствия, притом последствия, приводящие его в конце-концов к такому признанию: «Мы вступаем в царство неведомого и неизжитого. Вступаем безрадостно и без светлых надежд. Вера в человека и его самобытные силы пошатнулась. Она двига­ ла новой историей, но новейшая история расшатала эту веру». Итак, для Бердяева получается замкнутый круг. Ренессанс явился поворотом к чело­ веческой самонадеянности. Человеческая самонадеянность была главным фактором новой цивилизации. В конце концов эта цивилизация породи­ ла большевизм. А такое чудовище, как большевизм, напугало человече­ ство. Оно готово теперь усомниться в самых надеждах на себя и, стало быть, искать спасения вне человека. «Образ человека замутнен! — патети­ чески восклицает Бердяев, — духовно чуткие люди готовы вернуться к средним векам». * Сборник «София», недавно изданный за границей.

АЗ. Луначарский. Дальше идти некуда 1047 Итак, Бердяев прежде всего в качестве объективного наблюдателя, правда, не приводя ровно никаких доказательств, заявляет, что человече­ ство готово сейчас вернуться к средним векам. Желание подсказывает здесь мнимо-фактическое умозаключение. Нигде решительно не видно ни ма­ лейшего стремления человечества к средневековью, вряд ли даже сколь­ ко-нибудь заметные фашистские группы согласны были бы сформиро­ вать таким образом свой поворот. Дело идет о небольших оголтелых круж­ ках и кружочках кафе-литературного типа и в первую очередь гиперкуль­ турном мусоре, выметенном из России метлой истории. Ренессанс осуждается Бердяевым за то, что человек сам захотел тво­ рить, что он отказался от божественной санкции, что он захотел воли и вследствие этого отравился грехами. Характеризуя Ренессанс ближе, Бер­ дяев говорит иногда такие глупости, перед которыми просто разводишь руками. По его мнению, «XIX век с его машинами привел к истощению духовной и творческой энергии». Это XIX век, который против этого ут­ верждения Бердяева выставил целую фалангу не только великих ученых и великих революционеров, которых Бердяев готов, пожалуй, отвести, но вереницу больших писателей, величайших в истории мира музыкантов и огромных по остроте и объему мысли философов, от которых. Бердяев отрекаться не станет! Но это еще пустяки. Прочтите, например, такую фразу: «Леонардо, может быть, величайший художник мира, является ви­ новником материализации и машинизации нашей жизни, обездушивания ее, потери высшей ее мысли». И этот человек был когда-то марксистом! На путях, которые мы считаем эпохой величайшего человеческого про­ гресса, от Ренессанса до великой русской революции, человек, по мнению Бердяева, растерял свои силы, издержал себя, истощил себя. Какое же ле­ карство можно дать этому истощенному, как сам Бердяев, человечеству? «Есть большое основание думать, — говорит наш идеалист, — что творческие силы человека могут быть возрождены и образ человека вос­ становлен лишь новой, религиозно-эстетической эпохой». «Надо подчинить низшее высшему». Другими словами, свободная человеческая индивидуальность должна полностью подчиняться какому-то коллективу и, так сказать, потонуть в нем. Ну, Что же, может быть, этот коллектив — социализм? Мы сами во многом противники буржуазного индивидуализма, действительно остро развернувшегося со времени Ренессанса. Бердяев предвидит возможность такого толкования. Он пишет: «Крайний социологизм мирочувствования и миросозерцания есть обратная сторона глубокой разобщенности и оди­ ночества человека. Внутренне разъединенные атомы пытаются внешне соединиться. Крайний индивидуализм и крайний социализм — две фор­ мы окончания Ренессанса». Ницше и Маркс оказываются одинаково гениальными выразителями самоистребления гуманизма. Маркс требует уничтожения личности в кол­ лективе. Маркс заменяет бога коллективом. Ницше же почувствовал че­ ловека как ценность, захотел преодолеть его сверхчеловеком. Но вы, ко­ нечно, наверное, спросите Бердяева: а как сделать таким образом, чтобы

104 8 Приложения господин бог сам вмешался в дело и начал руководить человеческими дей­ ствиями? Бог, как существо всевидящее и всемогущее, по-видимому, толь­ ко потому не спускается на землю, хотя бы в образе сына своего, чтобы принять бразды правления над новым человечеством, что не находит этого нужным. Как же быть? Ясно, что представлять бога на земле могут только какие-нибудь папы. Маркс хочет поглощения индивидуальности в коллективе, говорит Бердяев. Но мы все знаем, что марксистский коллектив есть предел сво­ бодного общества, общества безгосударственного. А вот Бердяев говорит нам о необходимости иерархизации жизни, т. е., другими словами, управ­ ления ею верхами, и об этой иерархии разговаривает потом Бердяев бес­ конечно много. Может быть, Бердяев прав, что буржуазная псевдодемо­ кратия напоминает собою больше механизм, чем организм, но ведь науч­ ный социализм и ведет к величайшей организованности общества, в то же время объявляя войну принципам авторитета и иерархии. Не говоря уже об огромных хозяйственных достижениях, которые ждут человече­ ство на путях, указанных научным социализмом, даже и эти задачи — осу­ ществление свободного трудового братства всех людей и всех народов — представляются прямо-таки огромными по сравнению с идеалом иерар­ хического общества, когда оно вдобавок сразу получает определение сред­ невековья. Каков же внутренний идеал Бердяева? Ему хотелось бы констатиро­ вать, будто мир сам поворачивает к новому аристократизму средневеко­ вого типа, фактически к отказу от самонадеянности, к смиренномудрому рабству по отношению все к тому же «великому инквизитору», как изоб­ разил его Достоевский. Какие именно классы займут положение пасты­ рей, именем божьим пасущих стадо, столь напуганное большевизмом, что оно готово подчиниться всякому жезлу? Может быть, это будет новое ду­ ховенство, какое-нибудь сплетение попов православных и католических с попами-идеалистами, которые уже вплотную к ним приблизились? Или, может быть, восстановлена будет опять система двух мечей — духовного и светского?4 Неужели вместе с другими чертами феодализма восстано­ вится крепостное право? Но как быть, если спасительный переход челове­ чества на путь рабства будет смущаться время от времени поздними адеп­ тами Ренессанса и, пожалуй, даже этими чудовищами — большевиками? Разумеется, надо будет предпринять против них, если они будут высту­ пать массами, поход на манер тех, при помощи которых истребляли аль­ бигойцев. А если это будут индивидуумы, хорошо было бы восстановить костры. Средневековье, так средневековье. Конечно, у Бердяева сохранились какие-то воспоминания о том, что и он когда-то рвался в бой. Ему стыдно сказать, что он всей душой жаждет мрака, что он мракобес, что он согласен, да еще в усугубленной форме, с программой Победоносцева. Поэтому в отдаленном будущем он предре­ кает новый ренессанс. После того, как в ночи средневековья человечество отдохнет, оно приступит к новому ренессансу, но это уже будет христиан­ ский ренессанс, слишком большой самонадеянности не будет, сперва ус­ покоение, а потом реформа, сначала полоса средневекового рабства, а по-

А.В. Луначарский. Дальше идти некуда 10 4 9 том, вероятно, умеренно-либеральный режим с известной свободой для индивида, но с сохранением иерархии. Вот о чем мечтают идеалистиче­ ские девушки, вроде Бердяева, когда им не спится. Несколько слов о Франке. Как я уже сказал, такого падения этого посвоему интересного мыслителя я не ожидал. Как раз недавно я прочел три блестящих тома, к сожалению, незакон­ ченного превосходного сочинения Маутнера об атеизме5. С биением серд­ ца следишь в блестящем и научном изложении Маутнера за процессом, при помощи которого человеческая мысль освобождалась от пут богословия. А к чему же теперь сводятся основные тенденция Франка? В его статье «Фи­ лософия жизни» он защищает философию. Он доказывает, что она имеет известное право на существование, но, конечно, открыть какую-нибудь пре­ дельную истину она не может. Истина дается человечеству только открове­ нием божества. Философия может только разрабатывать эту истину, посто­ янно проверяемую опять-таки религией. Словом, философия должна быть «служанкой богословия». Вот к чему, докатывается прогрессивный идеализм. Уже даже, если пользоваться идеалистическими терминами религия, фило­ софия, то и тогда становится тошно от этого ужасающего возвращения ко мраку средневековья, которого так хочет Бердяев. Но дело не в том. Мы не можем хоть на минуту закрыть глаза на соци­ ологическое значение таких положений Франка. Ведь религия, для того, чтобы быть положительной, для того, чтобы признать ортодоксальным тот или другой материал откровения, для того, чтобы ортодоксально вы­ правлять заблуждение философской мысли, должна иметь определенную организацию. Это должна быть церковь. Вся «София» проникнута духом православия. Итак, суть дела сводит­ ся к тому, чтобы подчинить мысль человеческую безапелляционному тре­ бованию православных и католических попов. Все точнейшие доказатель­ ства, которые приводит Франк, среди которых нет ни одного нового, пред­ ставляют собою прикрытие только этого требования поповской цензуры над человеческой мыслью. В самой глубине средних веков, милых Бердяе­ ву, возникли чудесные головы великих передовиков схоластической мыс­ ли. С каким негодованием и презрением, как к жалкому защитнику неве­ жества, отнеслись бы какой-нибудь Оккам или Абеляр, граждане этого самого средневековья, к блистательному мыслителю гиперкультурной за­ рубежной России, господину Франку. Дальше идти вообще уже некуда. Требовать с философской точки зре­ ния и во имя Софии, премудрости божией, попа в качестве директора мыслительной работы человечества и абсолютной иерархии, т. е. подчи­ нения масс руководству кучки эксплуататоров, требовать этого, хотя и прикровенно, хотя бы в узорных речах, но, в сущности, говоря с цинич­ ной прямотой, если все узорные речи перевести на социальный язык, — это предел. Дальнейшая эволюция идеалистов показала с ясностью, что есть оп­ ределенный водораздел, есть дорога направо и налево, и кто вступил на правую дорожку, того история доведет до конца, до мракобесия и до чер­ носотенства.

КОММЕНТАРИИ

Судьба России

Печатается по тексту: Николай Бердяев. Судьба России. Опыты по пси­ хологии войны и национальности. Издание Г.А. Лемана и С И . Сахарова. Москва, 1918 (титул первого издания воспроизведен на с. 16). 15 масть тиража книги была вклеена специальная записка (впрочем, как и в другие издания Г.А. Лемана и С И . Сахарова, — например, в «Тихие думы» С И . Булгакова, вышедшие в том же году), в которой сообщалось следующее: «Книгоиздательство извиняется перед автором и читателями, что выпускает настоящее издание в таком малопривлекательном виде. Но цены на бумагу и типографские работы дошли до пределов, явно угрожа­ ющих русскому просвещению, и единственная возможность сделать кни­ гу более доступной по цене широкому кругу читателей — это понижение требований к ее внешности».

МИРОВАЯ ОПАСНОСТЬ (ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ) ' Германия объявила войну России 1 августа 191-1 г. Первая —• с мо­ мента объявления войны — статья Бердяева носит весьма характерное название: «Война и возрождение» (Утро России. 1914, № 92, 17 августа). См. наст, издание, с. 243-249. -1 Имеется в виду статья «Конец Европы» (см. наст, издание, с. 111-118). ДУША РОССИИ Впервые статья была издана отдельной брошюрой в Москве в 1915 1. (И.Д. Сытин, 42 стр.). Рецензию А. Тинякова на эту брошюру см. в «При­ ложениях», с. 923-925. 1 О богоизбранности России и богоносности русского народа писали А.С. Хомяков и Ф.М. Достоевский. У Хомякова мысль о богоизбранности России выражена в стихотворении «России» (1854):

Тебя призвал на брань святую, Тебя Господь наш полюбил, Тебе дал силу роковую,

1054

Комментарии к с 21-23 Да сокрушишь ты волю злую Слепых, безумных, буйных сил. В судах черна неправдой черной И игом рабства клеймена; Безбожной лести, лжи тлетворной, И лени мертвой и позорной, И всякой мерзости полна! О, недостойная избранья, Ты избрана! (Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л., 1969, с. 136-137).

Русский народ назван «народом-богоносцем» в романах Ф.М. Досто­ евского «Бесы» и «Братья Карамазовы». Авторами высказывания являют­ ся Шатов (в «Бесах», ч. 2, гл. 1, VII) и старец Зосима (в «Братьях Карамазо­ вых», ч. 2, кн. 6, гл. III). 2 Теория «Москва — Третий Рим» была сформулирована в послании старца Спасо-Елеазарова монастыря Филофея к Василию III в начале XVI в.: «Храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские цар­ ства сошлись в одно твое, что два Рима пали [имеются в виду Рим и Кон­ стантинополь], а третий стоит, четвертому же не бывать. И твое христи­ анское царство другим не сменится...» (Памятники литературы Древней Руси. Конец XV - первая половина XVI века. М., 1984). 3 В числе этих «чутких людей на Западе», которые писали о «призванности славянства», — Гердер, Шеллинг, Баадер, Шпенглер и др. «Несчастье славян в том, — писал Гердер, — что по положению среди народов земли они оказались, с одной стороны, в такой близости к немцам, а с другой стороны, тылы их были открыты для набегов восточных татар, от которых, даже от монголов, они много настрадались, много натерпелись. Но колесо все перемещающего времени вращается неудержимо, и посколь­ ку славянские нации по большей части населяют самые прекрасные земли Европы, то, когда все эти земли будут возделаны, а иного и представить себе нельзя, потому что законодательство и политика Европы со временем будут все больше поддерживать спокойное трудолюбие и мирные отноше­ ния между народами и даже не смогут поступать иначе, то и славянские народы, столь глубоко павшие, некогда столь трудолюбивые и счастливые, пробудятся, наконец, от своего долгого тяжелого сна, сбросят с себя цепи рабства, станут возделывать принадлежащие им прекрасные области зем­ ли — от Адриатического моря до Карпат и от Дона до Мульды — и отпразд­ нуют на них свои древние торжества спокойного трудолюбия и торговли» (Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977, с. 471). 4 Здесь, вероятно, «единственный» — в смысле «уникальный». 5 Тютчев Ф.И. Сочинения в 2-х тт. М., 1980, т. 1, с. 183 (стихотворение, датированное 28 ноября 1866 г.) 6 По смыслу предложения, слова «Великий Инквизитор» должны сто­ ять в конце его, а не в середине. «В чем главные черты Великого Инквизи-

Комментарии к с. 24-28 1055 тора в понимании Достоевского? Отвержение свободы во имя счастья лю­ дей, Бога во имя человечества» (Бердяев НА. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999, с. 61). 7 Цитата из «Повести временных лет» (в год 6730/862): «Сказали руси чудь, словени и кривичи все: "Земля наша велика и обильна, а порядка ["наряда"] в ней нет. Приходите княжить и владеть нами"» (Повесть вре­ менных лет. СПб., 1996, с. 149; см. также комментарий на с. 398-404). 8 «Платон Каратаев, — пишет Л.Н. Толстой ("Война и мир", т. IV, ч. 1, XIII), — остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспо­ минанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого... Вся фи­ гура Платона... была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круг­ лые» (Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22-х тт. М., 1981, т. 7, с. 54). 9 От этой мысли Бердяев не отказался и впоследствии. В «Русской идее» он также писал: «В России не было резких социальных граней, не было выраженных классов» (О России и русской философской культуре. Фило­ софы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 44). "Имеются в виду слова из Пушкинской речи Ф.М. Достоевского (1880): «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите» {Достоев­ ский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти тт. Л., 1984, т. 26, с. 147). 11 «Под отвлеченными началами, — писал В. С. Соловьев, — я разу­ мею те частные идеи (особые стороны всеединой идеи), которые, будучи отвлекаемы от целого и утверждаемы в своей исключительности, теряют свой истинный характер и, вступая в противоречие и борьбу друг с дру­ гом, повергают мир человеческий в то состояние умственного разлада, в котором он доселе находится» (Соловьев В.С. Сочинения в 2-хтт. М., 1988, т. 1, с. 586). 12 В своей оценке «национализма» Достоевского Бердяев следует за В.С. Соловьевым, который писал: «Если мы согласны с Достоевским, что истинная сущность русского национального духа, его великое достоинство и преимущество состоят в том, что он может внутренне понимать все чу­ жие элементы, любить их, перевоплощаться в них, если мы признаем рус­ ский народ вместе с Достоевским способным и призванным осуществить в братском союзе с прочими народами идеал всечеловечества — то мы уже никак не можем сочувствовать выходкам того же Достоевского против "жи­ дов", поляков, французов, немцев, против всей Европы, против всех чужих исповеданий» (Соловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. М., 1989, т. 2, с. 290: статья «Русский национальный идеал»). И в другом месте: «Достоевский, решитель­ нее всех славянофилов указавший в своей Пушкинской речи на универсаль­ ный всечеловеческий характер русской идеи,., при всякой конкретной поста­ новке национального вопроса становился выразителем самого элементарно­ го шовинизма» (Там же, с. 485: статья «Из вопросов культуры»). 13 В известном эпизоде из романа «Бесы» Ф.М. Достоевского одна «ста­ рица» спрашивает у «Хромоножки»: «"Богородица что есть, как мнишь?" — "Великая мать, отвечаю, упование рода человеческого". — "Так, говорит,

1056 Комментарии к с. 30 Богородица — великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость"» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти тт. Л., 1974, т. 10, с. 116). 14 Позднее в «Русской идее» Бердяев писал: «В России всегда было и всегда будет духовное странничество, всегда была эта устремленность к конечному состоянию» (О России и русской философской культуре. Фи­ лософы'русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 220). Говоря ниже о «скитальцах русской земли», он имеет в виду слова Ф.М. Достоевского из знаменитой Пушкинской речи 1880 г.: «В Алеко Пушкин уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь историчес­ ки необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем... Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный и надолго у нас, в нашей Русской земле, поселившийся... Русскому скитальцу необхо­ димо именно всемирное счастие, чтобы успокоиться: дешевле он не при­ мирится, — конечно, пока дело только в теории. Это все тот же русский человек, только в разное время явившийся» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти тт. Л., 1984, т. 26, с. 137). 15 Парафраз цитаты из Послания к евреям апостола Павла (13,14): «Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего». 16 В своих суждениях о Г.С. Сковороде Бердяев опирается на моногра­ фию В.Ф. Эрна «Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение», вышед­ шую в издательстве «Путь» в 1912 г. (переиздана в журнале «Волшебная гора». М., 1998, вып. VII, с. 26-157). Одна из глав в книге Эрна называется «Страннический посох», в которой он, в частности, пишет: «Отрешась от всех преимуществ, связанных с его ученостью, навсегда отказываясь какнибудь устроиться в жизни, Сковорода в 1766 г. [в возрасте 44 лет] окон­ чательно переводит свою жизнь во внутренние измерения, становится странником, птицей перелетной, не имеющей ни угла своего, ни имуще­ ства и всецело предавшейся в волю Божию» (Волшебная гора, с. 76). 17 Хлысты — члены религиозно-мистической секты, возникшей в Рос­ сии в конце XVII - начале ХУЩ в. Хлысты (искаж. «христы») считают воз­ можным прямое общение со Св. Духом и воплощение Духа в наиболее праведных людей, которые таким образом становятся «христами». Собра­ ния хлыстов имеют форму радений, т. е. молений, сопровождающихся коллективными плясками, доводящими до исступления и «пророчеств». До революции 1917 г. хлыстовство существовало в 30 губерниях России. Об отношении Бердяева к хлыстам см.: Эткинд А. Хлыст. Секты, литера­ тура и революция. М., 1998, с. 231-243. Самосожигатели — старообрядческая секта, возникшая в конце XVII в. в Нижегородской губернии, где в 1672 г. сгорело ок. двух тысяч человек, в 1670-1680 гг. в Ярославской губернии погибло до четырех тысяч человек, затем случаи самосожигания повторялись в XVIII и даже в XIX в. Духоборы — члены религиозной секты возникшей в середине XVIII в. в Харьковской губернии под влиянием одного иностранца-квакера. Духо­ боры не верят в божественность Иисуса Христа, но верят в переселение

Комментарии к с 30-42 1057 душ; проповедуют всеобщее равенство, отрицают присягу, клятву и вой­ ну. В 1837 г. они были переселены в Закавказье. 18 О религиозности русского атеизма неоднократно писал С.Н. Булга­ ков. См.: Булгаков С.Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997, т. 1, с. 6,148; Булгаков С.Н. Два града. СПб., 1997, с. 251-252. " Много лет спустя в своей книге «Русская идея» Бердяев писал о Баку­ нине: «Анархизм Бакунина есть также славяно-русский мессианизм. В нем был сильный славянофильский элемент. Свет для него придет с Востока. Из России пойдет мировой пожар, который охватит мир» (О России и рус­ ской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского за­ рубежья. М., 1990, с. 173). 20 О противоположности аполлонического (гармонического) и дио­ нисического (экстатического) начал в культуре писал Ф. Ницше в «Рожде­ нии трагедии из духа музыки». В России продолжателем и популяризато­ ром идей Ницше был Вяч. Иванов. 21 Сервилизм (от лат. зегуШк) — раболепие, прислужничество; раб­ ская угодливость. 22 Мысль о России как о «своеобразном сочетании Востока и Запада» Бердяев впервые высказал в «Философии свободы»: «Россия стоит в цент­ ре Востока и Запада, она соединяет два мира, в ней узел всемирной исто­ рии» (Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989, с. 228). См. также: Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002, с. 123. 23 См.: Кол. 3, 11: «Где нет ни Еллина, ни Иудея...» 24 Из стихотворения А.С. Пушкина «Герой» (1830): Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман... (Пушкин А.С Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1981, т. 2, с. 192). 25

См. прим. 15 на с. 1056. Подробнее на эту тему см. статью Н.А. Бердяева «Стилизованное православие (о. Павел Флоренский)», опубликованную в журнале «Русская мысль» (1914, январь). 27 Подробнее см.: Бердяев Н.А. Новое религиозное сознание и обще­ ственность. М., 1999, с. 58-89. 28 «Не любите мира, ни того, что в мире» (1 Ин. 2,15). 26

О «ВЕЧНО-БАБЬЕМ» В РУССКОЙ ДУШЕ

Биржевые ведомости. 1915, № 14610-14612, 14-15 января. С ответом Бердяеву выступили В.Ф. Эрн и Вяч. Иванов (см. «Прило­ жения^, с. 926-940). 34 Падение священного Русского царства

1058

Комментарии к с,43а» Книга Розанова была издана в Петрограде в 1914 г. (на титуле указан 1915 г.) в издательстве «Новое время». Переиздание: Розанов В.В. Последт ние листья. М., 2000, с. 253-340. 2 «Дело Бейлиса» — обвинение приказчика кирпичного завода в Киеве еврея Менделя Тевье Бейлиса в убийстве в 1911 г. с ритуальной целью 13-летнего Андрея Ющинского. В октябре 1913 г. суд вынес Бейлису оправ­ дательный приговор. Розанов отстаивал в печати точку зрения ритуального убийства, в связи с чем в январе 1914 г. состоялся «суд» над Розановым в Религиозно-философском обществе с целью его исключения. Резолюция о его исключении была отвергнута членами общества, но его антисемитские выступления в печати были осуждены. В том же году Розанов издал книгу «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» и еще три б ^ шюры антиеврейского содержания. Подробнее см.: Дело Менделя Бейлиса. Материалы Чрезвычайной следственной комиссии Временного правитель­ ства о судебном процессе 1913 г. по обвинению в ритуальном убийстве. СПб., 1999; Никопюкин А.Н. Розанов. М„ 2001, с. 407-429; Василий Розанов: Рго е* Сотта. Антология. Кн. II, СПб., 1995, с. 184-215 («Суд» над Розановым). 3 Ср. с автобиографическими признаниями самого Розанова: «Я не "мужик", а скорее девушка, робкая, застенчивая, не любящая мира, скром­ ная, любящая тишину и уединение. В сущности — монахиня» (из письма к Б.А. Грифцову от 24 апреля 1911 г.; цит. по: Наше наследие. 1989, № 6, с. 58). «Нина Руднева (родств.), девочка лет 17, сказала в ответ на мужское, мужественное, крепкое вб мне: — В вас мужского только... брюки... Она оборвала речь... То есть кроме одежды — неужели все женское?» (Розанов В.В. О себе и жизни своей. Уединенное. Смертное. Опавшие листья. Апокалипсис на­ шего времени. М., 1990, с. 44-45). 4 В газетном варианте статьи следует фраза, опущенная Бердяевым при включении ее в сборник «Судьба России»: «Все они испытали от войны то, что Розанов испытал от вида конницы на улице». 5 В газетном варианте вместо «и ему подобные» — «и Булгаков, В. Ива­ нов и Эрн». 6 Особенно много о «безгосударственности русского народа» писал К.С. Аксаков — «самый наивный из славянофилов», по позднейшей оцен­ ке Бердяева. См.: О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 84-85. 7 С 1893 по 1899 г. В. В. Розанов служил в Государственном контроле в должности чиновника особых поручений VII класса под началом Т.И. Филиппова. В обязанности ведомства Гос. контроля входило наблю­ дение за правильностью поступления государственных доходов и закон­ ностью расходов. ' Ср. с рассказом самого Розанова в передаче А.М. Ремизова (запись от 28 сентября 1905 г.): «У Вяч. Иванова занимались спиритизмом. О. Дымов — играл в меди­ ума. А я по плутовской части: и скреб, как кошка, и стучал, как черт. Очень страшно. Потом: кто как пишет? В.В. Розанов сказал: когда он в ударе и 1

Комментарии к с 49-59 1059 исписанные листы так само собой не просохшие и отбрасываются, у него это торчит, как гвоздь. — И ни один наборщик не разберет! — заметил О. Дымов» (Ремизов А. Кукха. Розановы письма. Нью-Йорк, 1978, с. 23). 9 Первое издание книги В.В. Розанова «Уединенное» вышло в С.-Пе­ тербурге в 1912 г., второе — в Петрограде в 1916 г. 10 Имеется в виду статья Мережковского «Соловей над кровью» (Ме­ режковский Д.С. Невоенный дневник. 1914-1916. СПб., 1917, с. 197-204). 11 Имеется в виду эпизод из первой части «Фауста» (сцена «Рабочая комната Фауста»); Мефистофель требует от Фауста «договорную распис­ ку», причем просит его расписаться «каплей крови», замечая при этом, что «кровь, надо знать, совсем особый сок» (Гете И.В. Фауст. М., 1969, с. 89; перевод Б.Л. Пастернака). 12 О разгроме германского посольства в Петербурге Розанов пишет в третьем разделе статьи «На улицах Петербурга», датированном 22 июля [1914]. По словам Розанова, «тут есть грех неведения, но нет греха злобы, злодеяния...» (Розанов В.В. Последние листья. М., 2000, с. 257). 13 Книга В. В. Розанова «Темный лик. Метафизика Христианства» была издана в С.-Петербурге в 1911 г. Статья «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира» была прочитана как доклад на заседании Религиозно-фило­ софского общества 21 ноября 1907 г. См.: Розанов В.В. В темных религиоз­ ных лучах. М., 1994, с. 417-426. 14 Цитата из статьи «Войны как великое испытание»: «Душа русского человека, во всяком случае, испугана грехом, чего решительно нет у нем­ цев, и чего в протестантском богословии отнюдь не содержится» (Розанов В.В. Последние листья. М., 2000, с. 283). 15 Ср. с высказыванием Иисуса Христа: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26). ВОЙНА И КРИЗИС ИНТЕЛЛИГЕНТСКОГО СОЗНАНИЯ Биржевые ведомости. 1915, № 14986, 25 июля. 1 Эту мысль Бердяев впервые высказал в статье «Философская истина и интеллигентская правда», напечатанной в 1909 г. в сборнике «Вехи»: «Интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской ин­ теллигенции всегда доминировали над интересами производства и твор­ чества» (Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998, с. 174175. — Курсив автора).

ТЕМНОЕ ВИНО Биржевые ведомости. 1915, № 15159, 20 октября. 1

Московская духовная академия, основанная в 1814 г., находится в Сергиевом Посаде.

1060

Комментарии к с. 59-64 А.Д. Самарин пробыл в должности обер-прокурора Синода всего два с половиной месяца и вынужден был уйти в отставку из-за конфликта с Тобольским епископом Варнавой (Накропиным), который был другом Г.Е. Распутина. Подробнее см.: Русское православие. Вехи истории. М., 1989, с. 406-407. 3 См. прим. 21 нас. 1057. 1 См. прим. 17 на с. 1056. 5 Этому роману Бердяев посвятил статью «Русский соблазн (По пово­ ду «Серебряного голубя» А. Белого)», опубликованную в журнале «Русская мысль» (1910, № 11, с. 104—115). См. также: Бердяев Н.А. Философия твор­ чества, культуры и искусства. М., 1994, т. 2, с. 425—438. 6 Термин «восхождение», возможно, заимствован Бердяевым у Вяч. Иванова, который считал, что творческий процесс состоит из двух «ли­ ний»: «линии восхождения» и «линии нисхождения». См.: Вяч. Иванов. Борозды и межи. Опыты эстетические и критические. М„ 1916, с. 194-195 (статья «Границы искусства», 1913); Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994, т. 2, с. 389-399 (статья «Очарование отра­ женных культур»). 7 С начала войны 1914 г. в России было запрещены производство и про­ дажа спиртных напитков. Однако запретительные меры привели к тому, что в обход закона вместо вина и водки, очищенных от сивушных масел, стали употреблять различные суррогаты («самогон», «сивуху» и. т. п.), ока­ зывающие еще более вредное воздействие на организм. По словам В.Н. Ко­ ковцова, «кажущееся благополучие от прекращения такой продажи осно­ вано на простом укрывательстве донесений акцизного надзора, который доносит Министерству финансов, что тайное винокурение, сделавшееся про­ сто явным, приняло ужасающие размеры...» (Коковцов В.Н. Из моего про­ шлого. Воспоминания. 1911-1919. М., 1991, с. 452). Запрет на производство и продажу спиртных напитков продолжал действовать в России до 1925 г. г

АЗИАТСКАЯ И ЕВРОПЕЙСКАЯ ДУША 1

Статья М. Горького «Две души» была впервые напечатана в журнале «Летопись». 1915, декабрь. Последнее переиздание: Максим Горький: рго е* сошта. Личность и творчество Максима Горького в оценке русских мыс­ лителей и исследователей. 1890-1910 гг. СПб., 1997, с. 95-106. 2 Максим Горький: рго ег сошта, с. 105. 3 Этот тезис Бердяева можно смягчить по крайней мере указанием на то, что явление «самоотрицания» встречается не только у русских, но прак­ тически у всех европейских народов. Вот несколько цитат: «Этот народ уже не сумеет снова прославить имя французов. Эта опу­ стившаяся нация есть теперь предмет презрения для всей Европы. Ника­ кой спасительный кризис не вернет ей свободы. Она погибнет от истоще­ ния. Единственным средством против ее бедствий является ее завоевание, и только случай и обстоятельства могут решить, насколько действенно такое средство» (Гельвеций К.А. Сочинения в 2-х тт. М., 1974, т. 2, с. 9: Предисловие к трактату «О человеке»).

Комментарии к с 65-71 Нацией стать — понапрасну надеетесь, глупые немцы, Начали вы не с того — станьте сначала людьми.

1061

(Гете И.В. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1975, т. 1, с. 241: «Немецкий национальный характер»). «Определение германцев: послушание и длинные ноги... Происхож­ дение немецкого духа — из расстроенного кишечника...» (Ницше Ф. Со­ чинения в 2-х тт. М., 1990, т. 1, с. 43; там же, в предисловии К.А. Свасьяна приведен целый букет «германофобских» высказываний Ницше). 4 Имеются в виду «Речи к немецкой нации», которые Фихте начал чи­ тать в 1807 г. в оккупированном французами Берлине. «Немцам, — по словам Фихте, — определено начать новое время, предвосхищая и фор­ мируя его для других». Подробнее см.: Гулыга А.В. Немецкая классическая философия. М., 1986, с. 204-206. 5 Катехизис — краткое изложение учения церкви (как правило, в виде вопросов и ответов); в расширительном смысле — чрезвычайно упрощен­ ное изложение какой-либо проблемы. 6 Грааль — замок, в котором, согласно средневековой легенде (XII в.), хранится чаша для причащения кровью Господней; в позднейших лите­ ратурных обработках сам Грааль превращается то в камень пророка Да­ ниила, то «философский», то в «волшебный» камень. 7 О богоискательстве см. статью Бердяева «Русские богоискатели» в сбор­ нике его статей «Духовный кризис интеллигенции» (М., 1998, с. 35-45). 8 О «заедающей среде» («любимом теперь учении нашем») писал Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 г. См.: Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти тт. Л., 1980, т. 21, с. 13-23. 0 ВЛАСТИ ПРОСТРАНСТВ НАД РУССКОЙ ДУШОЙ 1

Ср. с мнением СМ. Соловьева: «Русская государственная область распространялась естественным образом изнутри, из ядра своего, вниз по рекам до естественных пределов своих, т. е. до устьев этих рек...» (Соловь­ ев СМ. Сочинения в 18-ти кн. М., 1993, кн. 1, с. 250). 2 Традиционное для русских авторов искажение слов Мити Карамазо­ ва: «Широк человек [не русский человек, а человек вообще!], слишком широк, я бы сузил» (Достоевский ФМ. Полное собрание сочинений. СПб., 1894, т. 12, с. 130). 3 См. прим. 13 на с. 1155-1156. 4 Эту идею подробно развивает С.Н. Булгаков в своей брошюре «Вой­ на и русское самосознание» (М., 1915). «Едва ли я окажусь неправ, — пи­ шет он, — если скажу, что в этом глубоко осознанном атог 1оы [любви к месту], в этом гипертрофированном чувстве места, связанном с великими достижениями на поприще цивилизованности, и заключается основная особенность мироощущения новой Европы...» (Булгаков С.Н. Труды по социологии и теологии. М, 1997, т. 2, с. 146).

1062

Комментарии к с 71-85 См.: Леонтьев К.Н. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения (Собрание сочинений. М., 1912, т. VI). Герцен писал о мещан­ стве и грядущей победе мещанства в своих письмах «Концы и начала» (1862-1863). См.: Герцен А.И. Собрание сочинений в 7-ми тт. М., 1958, т. 7, с. 461-535. 5

ЦЕНТРАЛИЗМ И НАРОДНАЯ ЖИЗНЬ 1

Заключительная ремарка «Бориса Годунова» А.С. Пушкина: «Народ безмолвствует» (Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10-ти тт. М„ 1981, т. 4, с. 265). О СВЯТОСТИ И ЧЕСТНОСТИ 1

Последние две строки из стихотворения Ф.И. Тютчева «Эти бедные селенья» (13 августа 1855). См.: Тютчев Ф.И. Сочинения в 2-х тт. М., 1980, т. 1, с. 142. 2 См. прим. 13 на с. 1055-1056. 1 См. прим. 8 на с. 1061. * Девиз Бранда: Знай, я строг в бою со старым: Все — иль ничего! Прости, Если ты падешь в пути, Жизнь твоя погибнет даром; Никаких в нужде уступок, Снисхождений за проступок; Жизни мало — надо смочь Смерть принять в борьбе жестокой! (Ибсен Г. Собрание сочинений в 4-х тт. М„ 1956, т. 2, с. 202: «Бранд», действие 2). 5 Имеются в виду слова из «Манифеста Коммунистической партии»: «На чем основана современная, буржуазная семья? На капитале, на част­ ной наживе. В совершенно развитом виде она существует только для бур­ жуазии; но она находит свое дополнение в вынужденной бессемейности пролетариата и в публичной проституции» (Маркс К., Энгельс Ф. Мани­ фест Коммунистической партии. М., 1986, с. 50).

ОБ ОТНОШЕНИИ РУССКИХ К ИДЕЯМ Русская мысль. 1917, январь, с. 66-73. 1

См. прим. 5 на с. 1061. Ср. со словами А.С. Пушкина (статья «О ничтожестве литературы русской»): «России определено было высокое предназначение... Ее необо2

Комментарии к с 86~103

1063

зримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу пора­ бощенную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией...» (Пуш­ кин А.С. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1981, т. VI, с. 206). 3 О «правде-истине» и «правде-справедливости» писал Н.К. Михай­ ловский. Соответствующие цитаты и критические замечания Бердяева см.: Бердяев Н.А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. М., 1999, с. 91-92; Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998, с. 192 (статья «Философская истина и интеллигентская правда»). 4 То есть с 1902 г., когда вышел сборник «Проблемы идеализма». НАЦИОНАЛЬНОСТЬ И ЧЕЛОВЕЧЕСТВО 1

Воляпюк (деформация англ. слов \тогЫ — мир и $реак — говорить, т. е. всемирный язык) — первый в истории искусственный международ­ ный язык, созданный немецким приходским ксендзом Иоганном Марти­ ном Шлейером (1831-1912) в Баварии в 1880 г. Это был язык смешанного типа, в котором слова из естественного языка перемежались с искусствен­ но созданными. К концу XIX в. на воляпюке издавалось около 30 журна­ лов и газет, вышло до 300 названий книг, но к началу XX в. движение воляпюкистов пошло на убыль; в конце концов воляпюк был вытеснен дру­ гим искусственным языком — эсперанто. Подробнее см.: Свадост Э. Как возникнет всеобщий язык? М., 1968, с. 98-103. 2 На эту тему Бердяев написал специальную статью «Толстовское не­ противление и война». См. наст, издание, с. 410-415. 3 См. прим. 14 на с. 1056. НАЦИОНАЛИЗМ И МЕССИАНИЗМ Издана отдельной брошюрой в издательстве Г.А. Лемана и СИ. Саха­ рова (М., 1917) под названием «Национальность и мессианизм». 1

См. прим. 4 на с. 1061. «Новое время» — газета, издававшаяся А.С. Сувориным, в которой активно сотрудничали В.В. Розанов, М.О. Меньшиков, А.А. Столыпин (брат премьер-министра) и др. Подробнее см.: Розанов В.В. Из припоминаний и мыслей об А.С. Суворине. М., 1992. 3 См. прим. 23 на с. 1057. 4 Хилиазм (от греч. сЬШо1 — тысяча) — учение о предстоящем тысяче­ летнем Царстве Божием; по истечении тысячелетия произойдет оконча­ тельная схватка с антихристом, после чего наступит конец света (эсхато­ логия). 5 См. прим. 17 на с. 1056. 6 См. прим. 19 на с. 1057. 2

1064

Комментарии к с 104-110 Эзотерическая — т. е. тайная, «для посвященных», в отличие отэкзотерической, открытой и доступной для всех. 7

НАЦИОНАЛИЗМ И ИМПЕРИАЛИЗМ Издана отдельной брошюрой в издательстве Г.А. Лемана и СИ. Саха­ рова (М., 1917) под названием «Национальность и империализм». 1

Ср. с мыслью, которую Ф.М. Достоевский высказал устами «Велико­ го Инквизитора»: «Великие завоеватели, Тимуры и Чингисханы, пролете­ ли как вихрь по земле, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1895, т. 12, с. 306). 2 Священная Римская империя была основана германским королем Отгоном I в 962 г. и включала в себя Германию, часть Италии, Чехию, Бур­ гундское королевство, Нидерланды, швейцарские земли и др. После 1648 г. власть императора стала чисто номинальной, а в 1806 г., когда последний император Франц II по настоянию Наполеона после победы при Аустер­ лице покорно сложил «римскую корону», империя перестала существо­ вать и юридически. Подробнее см.: Колесницкий Н.Ф. «Священная Рим­ ская империя»: притязания и действительность. М., 1977. 3 Понятие «экономизм» широко использовал С.Н. Булгаков. «Жизнь есть процесс прежде всего хозяйственный — такова аксиома... современ­ ного экономизма, получившая самое крайнее и даже заносчивое выраже­ ние в экономическом материализме» (Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1990, с. 8). 4 См. прим. 22 на с. 1057. 5 На эту тему Бердяев написал статью «О понимании народных душ». См. наст, издание, с. 457-458. 6 См. прим. 10 на с. 1055. 7 Имеются в виду Босфор и Дарданеллы, борьба за которые была од­ ной из целей России в Первой мировой войне. Подробнее см.: Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991, с. 392. 8 Галиция—историческое название части западно-украинскихи польских земель, которые с последней трети XVIII в. входили в состав Австро-Венг­ рии. В результате Галицийской битвы в августе-сентябре 1914 г. четыре австро-венгерские армии были разгромлены и Галиция была занята рус­ скими войсками. Однако, как пишет П.Н. Милюков, «занятие русскими войсками Восточной Галиции и переход русских войск через Карпаты не дали того удовлетворения, на которое рассчитывали старославянофиль­ ские круги. Наши правые националисты в стиле графа [В.А.] Бобринского, заняв административные посты в "Пьемонте украинства", начали пре­ следовать украинское национальное движение и насильственно обращать униатов в православие. Тяжелое впечатление произвел арест униатского митрополита Шептицкого, пользовавшегося большим уважением и вли-

Комментарии к с. 111-117 1065 янием в крае. Все это создавало враждебное отношение населения к побе­ дителям» (Там же, с. 397). КОНЕЦ ЕВРОПЫ

Биржевые ведомости. 1915, № 14900,12 июня. 1

Эпоха переселения народов (точнее «великое переселение наро­ дов») — условное название совокупности этнических перемещений в Европе в 1У-УИ вв., главным образом с периферии Римской империи на ее территорию и в ее пределах. 2 В газетном варианте статьи слова после двоеточия выделены разрядкой. 3 Книга Дж. А. Крэмба в русском переводе вышла в Москве в 1915 г. 4 Статья Бердяева была опубликована в газете «Биржевые ведомости» 5 ноября 1914 г. (см. наст, издание, с. 265-270). 5 Культуртрегерство (от нем. КипиЛгадег) — букв.: «носительство куль­ туры», иногда употребляется иронически по отношению к колонизато­ рам, прикрывающим порабощение захваченных ими народов утвержде­ ниями о насаждении культуры. 6 «Сумерки Европы» — статья Г.А. Ландау, опубликованная в 1914 г. в «Северных записках» (№ 10-12). По воспоминаниям Ф.А. Степуна, «при­ рода наделила Григория Адольфовича блестящими дарованиями, но жизнь жестоко насмеялась над его даровитостью: то немногое, что он написал, мало до кого дошло и мало на кого произвело должное впечатление. По­ мню, с каким захватывающим волнением читал я в галицийском окопе только что появившуюся в "Северных записках" статью Ландау "Сумерки Европы". В этой замечательной статье было уже в 1914-м году высказано многое, что впоследствии создало мировую славу Освальду Шпенглеру. Появившаяся в берлинском издательстве "Слово" в 1923-м году под тем же заглавием большая книга Григория Адольфовича, полная интересней­ ших анализов и предсказаний, также прошла незамеченной в эмиграции. Мои хлопоты о ее переводе на немецкий язык ни к чему не привели — и это в годы, когда на немецкий язык переводилось все, что попадалось под руку» (Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. Ьопсюп, 1990, т. I, с. 301-302). 7 См. прим. 2 на с. 1064. 8 См. прим. 3 на с. 1064. 9 Выскочка, парвеню (фр.). 10 Юнкер (нем. ]ипкет — букв.: молодой дворянин) — дворянин, круп­ ный землевладелец в Пруссии; в широком смысле — немецкий крупный земельный собственник. " Ср. с мыслью, высказанной Чаадаевым в письме к А.И. Тургеневу в 1835 г.: «Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику... ее дело в мире есть политика рода человеческого... Провиде­ ние создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами... оно поста­ вило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы чело­ вечества... все наши мысли в жизни, науке, искусстве должны отправлять­ ся от этого и к этому приходить... в этом наше будущее, в этом наш про-

1066 Комментарии к с. 127-129 гресс...» (Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. М., 1991, т. 2, с. 96). ЗАДАЧИ ТВОРЧЕСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ Биржевые ведомости. 1915, № 15273 16, декабря. На эту же тему НЛ.Бердяев написал еще одну статью: «О творческом историзме» (см. наст, издание, с. 680-684). 1

См. прим. 6 на с. 1065. Поводом к началу Первой мировой войны послужило убийство в Сараеве наследника престола Австро-Венгрии эрцгерцога Франца-Ферди­ нанда и его жены, совершенное 28 июня 1914 г. 19-летним сербским наци­ оналистом Гаврилой Принципом. 23 июля 1914 г. Австрия предъявила Сербии ультиматум, и хотя ответ Сербии носил примирительный харак­ тер, 28 июля объявила ей войну. 29 июля в России началась мобилизация, 30 июля Германия предъявила ультиматум Франции и России, 1-го авгус­ та объявила войну России, а 3-го — Франции. 3 См.: Бердяев НА. Теософия и антропософия в России. М., 1991. 4 Имеются в виду статьи В.С. Соловьева, собранные в двух выпусках его сборника «Национальный вопрос в России» (Соловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. М„ 1989, т. 1, с. 259-639). 2

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО И СЛАВЯНСКАЯ ИДЕЯ Биржевые ведомости. 1915, № 15003,3 августа. 1

Польша прекратила свое государственное существование после «тре­ тьего раздела» 1795 г., в результате которого ее земли отошли к Австрии, Пруссии и России; на Венском конгрессе 1814-1815 гг. последовал новый раздел Польши: к России было присоединено Королевство Польское; до 1846 г. существовала относительно независимая Краковская республика, но и ее территория в конце концов была присоединена к Австрии. В таком виде Польша просуществовала до 1918 г., когда было восстановлено неза­ висимое Польское государство. 2 Наиболее резкие отзывы Достоевского о католичестве содержатся в его «Дневнике писателя» за 1877 г. (январь, гл. 1: «Три идеи») и в романе «Идиот», где он устами князя Мышкина заявляет: «Католичество — все равно что вера нехристианская!» (ч. 4, гл. VII). 3 Неточная цитата из стихотворения А.С. Пушкина «Клеветникам Рос­ сии» (1831): Уже давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою То их, то наша сторона.

Комментарии к с. 130-140 Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос.

1067

(Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1981, т. II, с. 205). 4

Судьбы Франции, Германии и России как пролегомены к мессианиз­ му (фр.). Главный философский труд Ю. Вронского называется «Мессиа­ низм, как конечное объединение философии и религии, образующее аб­ солютную философию» (ч. 1-2,1831-1847). КОСМИЧЕСКОЕ И СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ МИРООЩУЩЕНИЕ Биржевые ведомости. 1916, № 15706, август. 1

«Эндосмос» и «экзосмос» — разновидности «осмоса», своеобразной формы диффузии жидкостей. Явления осмоса наблюдаются, когда жид­ кости приходят во взаимодействие через перепонки. Если взять сосуд, в котором вместо дна — перепонка, например пузырь, наполнить сосуд со­ ляным раствором и погрузить в воду, то, по мере того как будет происхо­ дить диффузия через перепонку, уровень жидкости в сосуде будет повы­ шаться (эндосмос); если же наполнить сосуд водой и погрузить его в ра­ створ соляной кислоты, то уровень жидкости в нем будет понижаться (эк­ зосмос). С помощью этих терминов Бердяев передает отношения между макрокосмом и микрокосмом, между космической жизнью и социальным бытием (см.: Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989, с. 295; Бердяев Н.А.. Философия неравенства. М., 1990, с. 47). СУДЬБА ПАРИЖА Биржевые ведомости. 1914, № 14510, 22 ноября. 1

5 сентября 1914 г. главная группировка германских армий на Запад­ ном фронте вышла к реке Марна между Парижем и Верденом. Создалась реальная угроза французской столице. Наступление русских войск в Вос­ точной Пруссии вынудило немецкое командования снять с Западного фрон­ та два корпуса и кавалерийскую дивизию и направить их на Восточный фронт, что явилось одной из причин победы французов в битве на Марне. 2 Имеются в виду победы русских войск на Юго-Западном фронте, в результате которых был взят город Львов (21 августа) и создалась угроза вторжения русских войск в Силезию. 3 Русско-французский союз был образован в 1891-1893 гг. и преду­ сматривал совместные действия Франции и России в случае агрессии со стороны Германии или агрессии Италии и Австро-Венгрии, поддержан-

1068 Комментарии к с. 140-145 ных Германией. В 1904 и 1907 гг. были заключены англо-французское и англо-русское соглашения и тем самым было оформлено создание Трой­ ственного согласия (Антанты). 4 «Лица необщее выраженье» — цитата из стихотворения Е.А. Бара­ тынского «Не ослеплен я музою моею»: Но поражен бывает мельком свет Ее лица необщим выраженьем, Ее речей спокойной простотой; И он скорей, чем едким осужденьем, Ее почтит небрежной похвалой. (Баратынский Е.А. Стихотворения. Поэмы. М., 1982, с. 121). 5

Третья республика — буржуазно-демократический резким во Фран­ ции, установленный в 1871 г. и просуществовавший до 1940 г. 6 В 1914 г. Бердяев написал о Л. Блуа статью «Рыцарь нищеты», опуб­ ликованную в шестом номере журнала «София». О его личном знаком­ стве с вдовою Л. Блуа см.: Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философ­ ской автобиографии). М., 1991, с. 264. В тексте первого издания книги «Судьба России» допущена опечатка: «обоих мест» — вместо «общих мест»; исправлено по тексту газетной публикации. 7 Имеются в виду слова Иисуса Христа: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф. 10, 28). 8 «Дурная, или отрицательная, бесконечность... есть не что иное, как отрицание конечного, которое, однако, снова возникает и, следовательно, не снимается; или, иными словами, эта бесконечность выражает только долженствование снятия конечного» (Гегель. Энциклопедия философских наук. М., 1974, т. 1, с. 232). «Относительно... бесконечного прогресса верно прежде всего то, что мы раньше заметили относительно качественного бесконечного прогресса, а именно, что он не есть выражение истинной бесконечности, а есть та дурная бесконечность, которая не выходит за пределы долженствования и, таким образом, на деле остается в конечном» (Там же, с. 252). 9 В издании 1918 г. вместо «пролитой» ошибочно напечатано «поли­ тикой». РУССКАЯ И ПОЛЬСКАЯ ДУША 1 Говоря о «ссоре в славянской семье», Бердяев имеет в виду стихотво­ рение А.С. Пушкина «Клеветникам России», которое начинается словами:

О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы?

Комментарии к с. 145*194 Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы.

1069

(Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1981, т. II, с. 205) 2

См. прим. 1 к статье «Славянофильство и славянская идея» на с. 1064. Митя Карамазов — «сладострастное насекомое», по его собствен­ ному признанию, в своей «исповеди горячего сердца», цитирует Алеше стихотворение Ф. Шиллера «Элевсинский праздник», где есть строка «на­ секомым — сладострастье», и далее говорит: «Я, брат, это самое насе­ комое и есть, и это обо мне специально и сказано. И мы все Карамазовы такие же, и в тебе, ангеле, это насекомое живет, и в крови твоей бури родит» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1895, т. 12, с. 129). 3

РЕЛИГИЯ ГЕРМАНИЗМА Биржевые ведомости. 1916, № 15608,9 июня. 1

Мысль, которую впервые высказал В.Ф. Эрн в своем нашумевшем докладе «От Канта к Круппу», прочитанном на заседании Религиозно-фи­ лософского общества памяти Вл. Соловьева 6 октября 1914 г. В том же году доклад был опубликован в 12-м номере журнала «Русская мысль»; позднее вошел в состав сборника статей В.Ф. Эрна «Меч и крест» (М., 1915). См.: Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991, с. 308-318. 2 «В начале было Дело» (нем.) — цитата из «Фауста»; так Фауст пере­ фразирует первую строку Евангелия от Иоанна («В начале было Слово»). См.: Гете КВ. Фауст. М., 1971, с. 73. 3 См. прим. 5 на с. 1065. 4 Воля к власти — термин и название книги Ф. Ницше (книги, как вы­ яснилось впоследствии, сфабрикованной сестрой мыслителя Э. ФорстерНицше). См.: Ницше Ф. Воля к власти. М., 1994 (рец. на это издание: Сендерев В. Осторожно, это не Ницше! В России издана «Воля к власти» // Русская мысль. 1994, № 4037, 7-13, с. 13). Тем не менее сам термин неод­ нократно встречается и в других сочинениях Ницше, подлинность кото­ рых не вызывает ни малейших сомнений. Вот две цитаты из книги «Так говорил Заратустра»: «Везде, где находил я живое, находил я и волю к вла­ сти; и даже в воле служащего находил я волю быть господином». «Высше­ го, чем всякое примирение, должна хотеть воля, которая есть воля к влас­ ти...» (Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 82,102). 5 Этой теме Бердяев посвятил специальную статью «Ницше и совре­ менная Германия» (см. наст, издание, с. 282-288). 6 Монофизитство — религиозно-философское учение, возникшее в V в. в Византии, отвергающее возможность соединения божественной и чело-

1070 Комментарии к с 154-1*8 веческой природы в Иисусе Христе; по учению монофизитов, человече­ ское начало в Христе поглощается началом божественным. 7 Выражение из Апокалипсиса: «И увидел я новое небо и новую зем­ лю...» (Отк. 21,1). * Правильнее «дурная бесконечность»; см. прим. 8 на с. 1068. МЫСЛИ О ПРИРОДЕ ВОЙНЫ Биржевые ведомости. 1915, № 14928,25 июня, с. 2 (утренний выпуск). 1

См. прим. 7 на с. 1068. Имеются в виду слова Иисуса Христа: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34). 3 Иисус Христос сказал по этому поводу следующее: «Суббота для че­ ловека, а не человек для субботы» (Мр. 2,27). Кроме того, субботничество — секта, возникшая в России в начале XVIII в. и вскоре распространивша­ яся во многих населенных пунктах губерний Центра и Среднего По­ волжья. Субботники, подобно последователям иудаизма, признавали один лишь Ветхий Завет, строго придерживались Моисеева десятисловия и соблюдали пищевые запреты, накладываемые ветхозаветной тра­ дицией. 2

0 ЖЕСТОКОСТИ И БОШ Биржевые ведомости. 1916, № 15306,15 января. 1

О «любви к дальнему» в противоположность «любви к ближнему» пишет Ф. Ницше в книге «Так говорил Заратустра». См.: Ницше Ф. Сочи­ нения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 43-44. См. также статью С.Л. Франка «Фр. Ницше и этика "любви к дальнему"» (Франк С.Л. Сочинения. М., 1990, с. 6-77).

0 ПРАВДЕ И СПРАВЕДЛИВОСТИ В БОРЬБЕ НАРОДОВ 1

П.А. Кропоткин с 1876 г. жил за границей и в Россию вернулся лишь в июне 1917 г. По словам П.Н. Милюкова, во время войны посетившего Кропоткина в Брайтоне, он «нашел старика в добром здравии, но в трево­ ге по поводу успеха среди социал-демократов манифеста, опубликован­ ного Циммервальдской конференцией (против "империалистической вой­ ны")» (Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991, с. 422). С самого начала Первой мировой войны Кропоткин занял резко антигерманскую позицию. По его мнению, торжество германского милитаризма и поражение «рево­ люционной» Франции надолго приостановило бы социальное движение в Европе. Цикл его писем-статей о войне публиковался в газете «Русские ведомости».

Комментарии к с Г7Э*478 ДВИЖЕНИЕ И НЕПОДВИЖНОСТЬ В ЖИЗНИ НАРОДОВ

1071

Биржевые ведомости. 1916, № 15535,3 мая. 1

Положение, существовавшее до войны (лат.).

0 ЧАСТНОМ И ИСТОРИЧЕСКОМ ВЗГЛЯДЕ НА ЖИЗНЬ Биржевые ведомости. 1916, № 15785,6 сентября. 1

Левин, в частности, говорит: «Да моя теория та: война, с одной сто­ роны, есть такое животное, жестокое, ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здраво­ му смыслу, в государственных делах, в особенности в деле войны, гражда­ не отрекаются от своей личной воли». И далее: «В восьмидесятимиллион­ ном народе всегда найдутся не сотни, как теперь, а десятки тысяч людей, потерявших общественное положение, бесшабашных людей, которые все­ гда готовы — в шайку Пугачева, в Хиву, в Сербию...» (Толстой Л.Н. Со­ брание сочинений в 22-х тт. М., 1982, т. 9, с. 404,406). 2 В эпилоге романа «Война и мир» рассказывается о том, что Наташа Ростова, выйдя замуж и став матерью, «могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеле­ ного пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо луч­ ше» (Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22-х тт. М., 1981, т. 7, с. 281). 3 По словам друга Л.Н. Толстого В.Н. Назарьева, тот сказал ему в 1846 г.: «История — это не что иное, как собрание басен и бесполезных мелочей, пересыпанных массой ненужных цифр и собственных имен. Смерть Иго­ ря, змея, ужалившая Олега — что это, как не сказки, и кому нужно знать, что второй брак Иоанна на дочери Темрюка совершился 21 -го августа 1562 года, а четвертый, на Анне Алексеевне Колтовской, — в 1573?.. Все приго­ няется к известной мерке, измышленной историком. Грозный царь, о ко­ тором в настоящее время читает профессор Иванов, с 1560 года из добро­ детельного и мудрого превращается в бессмысленного, свирепого тирана. Как и почему, об этом уже и не спрашивайте...» (Л.Н.Толстой в воспоми­ наниях современников. М., 1955, т. 1, с. 52-53). 4 «Реализм» и «номинализм» — течения в средневековой философии, занимающие диаметрально противоположные позиции в так называемом споре об «универсалиях» (общих понятиях). Согласно реализму, универ­ салии обладают объективным существованием и предшествуют единич­ ным конкретным предметам; согласно номинализму, реальным бытием обладают лишь единичные предметы, а универсалии — это всего лишь «имена» (лат. — попила). В социологии реализм и номинализм означают, соответственно, признание в качестве самостоятельных сущностей обще­ ства в целом и отдельных его институтов (государства, семьи и т. д.), или

1072 Комментарии к с. 179-195 же признание в качестве единственного субъекта социального отдельного индивида и отрицание онтологического содержания понятий, выража­ ющих любое социальное целое. 5 В своем понимании «гуманитарной теории прогресса» Бердяев весь­ ма близок к тому ее толкованию, которое дает С.Н. Булгаков в своей ста­ тье «Основные проблемы теории прогресса». См.: Булгаков С.Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997, т. 1, с. 108-146. 6 Иван Карамазов отказывается от мировой гармонии, поскольку «не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребенка...» (.Дос­ тоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Л., 1974, т. 14, с. 223). 7 См. прим. 1 к статье «О жестокости и боли» на с. 1070. 8 По словам Ницше, «государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ» (Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 35: «Так говорил Заратустра». Речи Заратустры: О новом кумире). 9 Гедонизм (от греч. Ье<1опе — наслаждение) — этическая позиция, утверждающая наслаждение как высшее благо для человека. ОБ ОТВЛЕЧЕННОСТИ И АБСОЛЮТНОСТИ В ПОЛИТИКЕ Биржевые ведомости. 1915, 18 августа. 1

См. прим. 11 на с. 1055. Цезарепапизм — религиозно-политическая система, при которой глава светской власти (цезарь) является фактически и главой Церкви (па­ пой). Термин был изобретен в XIX в. немецким историком Й. Хергенретером для характеристики политической системы Византии, но впоследствии приобрел расширительное значение. Папоцезаризм—система, обратная цезарепапизму: глава Церкви (папа) является фактически главой государства (цезарем). 3 «Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22, 21). 2

СЛОВА И РЕАЛЬНОСТИ В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ Биржевые ведомости. 1915, № 15049, 26 августа. 1

См. прим. 4 на с. 1071-1072.

ДЕМОКРАТИЯ И ЛИЧНОСТЬ 1 Имеется в виду выступление Г.В. Плеханова на 16 (утреннем) заседа­ нии 30 июля (12 августа) 1903 г. на Втором съезде РСДРП в ходе прений о программе партии. Плеханов тогда сказал: «Каждый данный демократи­ ческий принцип должен быть рассматриваем не сам по себе в своей от­ влеченности, а в его отношении к тому принципу, который может быть назван основным принципом демократии, именно к принципу, гласяще-

Комментарии к с. 197-201 1073 му, что за1и$ рориП зиргеша 1ех [благо народа — ВЫСШИЙ закон]. В перево­ де на язык революционера это значит, что успех революций — высший закон. И если бы ради успеха революции потребовалось временно огра­ ничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться. Как личное свое мнение, я скажу, что даже на принцип всеобщего избирательного права надо смотреть с точки зрения указанного мною основного принципа де­ мократии. Гипотетически мыслим случай, когда мы, социал-демократы, высказались бы против всеобщего избирательного права. Буржуазия ита­ льянских республик лишала когда-то политических прав лиц, принадле­ жавших к дворянству. Революционный пролетариат мог бы ограничить политические права высших классов, подобно тому, как высшие классы ограничивали когда-то его политические права. О пригодности такой меры можно было бы судить лишь с точки зрения правила: $а1и$ геуо1ипоп$ зиргета 1ех. И на эту же точку зрения мы должны были бы стать и в воп­ росе о продолжительности парламентов. Если бы в порыве революцион­ ного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент,., то нам следо­ вало бы стараться сделать его "долгим парламентом", а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели. (Рукоплескания, на не­ которых скамьях шиканье...)» (Второй съезд РСДРП. Июль-август 1903 года. Протоколы. М., 1959, с. 181-182). 2 Рецепция (от лат. гесерИо — принятие) — заимствование и приспо­ собление к условиям какой-либо страны тех или иных идей или учений (чаще всего правовых). ДУХ И МАШИНА Биржевые ведомости. 1915, № 15143, 12 октября. К теме, обозначенной в заглавии этой статьи, Н. А. Бердяев еще дваж­ ды, по крайней мере, обратится впоследствии. Одна из глав его книги «Смысл истории» называется «Конец Ренессанса и кризис гуманизма. Вхож­ дение машины» (см.: Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002, с. 146-164); в мае 1938 г. в журнале «Путь» была опубликована его статья «Человек и машина (Проблема социологии и метафизики тех­ ники)» (см.: Вопросы философии. 1989, № 2, с. 147-162; публикации пред­ шествует статья Е.В. Барабанова). 1

О «сельской общине» в интерпретации славянофилов и народников см.: Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1998, с. 159-167 (статья «Сельская община»); Попов А.А., Симуш П.И. Община // Русская философия. Словарь. М., 1995, с. 344-346.

/

Кризис искусства

Печатается по тексту: Бердяев Н. Кризис искусства. Издание ГЛ. Лемана и СИ. Сахарова. М., 1918; титульный лист первого издания воспроиз­ веден на с. 208. КРИЗИС ИСКУССТВА 1

Органическая (и критическая) эпохи — термины Сен-Симона, кото­ рые в русской литературе того времени широко использовал Вяч. Иванов, от которого их, по-видимому, и почерпнул Бердяев. «...Закон,1 открывшийся гению Сен-Симона и проверенный им на длин­ ном историческом ряде, показывает, что обществу свойственны два раз­ личных, чередующихся друг с другом состояния: одно, называемое нами органическим, когда все факты человеческой деятельности классифици­ рованы, предусмотрены и упорядочены общей теорией, когда цель обще­ ственной деятельности ясно определена, и другое, которое мы именуем критическим состоянием, когда прекратилась всякая общность мысли, всякое совместное действие, всякая координация, когда общество пред­ ставляет собою лишь скопление обособленных, борющихся друг с другом индивидов» (Изложение учения Сен-Симона. М. - Л., 1947, с. 104). 2 Об отношениях Бердяева и Вяч. Иванова см. прим. 7 на с. 1085-1087. 3 Пассеист (от фр. раке — прошлое) — человек, пристрастный к про­ шлому, любящий прошлое. 4 Т. е. представитель «александрийской» культуры — культуры IV-! вв. до н. э., сложившаяся в эпоху эллинизма, с центром в г. Александрия (Еги­ пет); «александрийская» культура отличалась филологической утонченнос­ тью, но носила в основном нетворческий («комментаторский») характер. 5 Теургия (букв.: «богоделание», «боготворчество») — термин, кото­ рый в русскую философию ввел В.С. Соловьев. Под «свободной теурги­ ей» он понимал «цельное творчество», единство мистики, художествен­ ного и научно-технического творчества. Кроме него о теургии много писали П.А. Флоренский, С.Н. Булгаков, А. Белый и др. См.: Соловьев В.С. Критика отвлеченных начал; Философские начала цельного знания // Со­ чинения в 2-х тт. М., 1988, т. 1-2.

Комментарии к с. 210-226 1075 6 На эту тему Н.А. Бердяев написал статью «Очарование отраженных культур» (Биржевые ведомости, 30 сентября 1916, № 15833). 7 Речь идет о неосуществленном замысле А.Н. Скрябина — «Мисте­ рия», после которой, по мнению композитора, должен был наступить но­ вый «зон». Начавшаяся война помешала осуществлению этого замысла и Скрябин приступил к другой работе — так называемому «Предваритель­ ному действию», которая, впрочем, тоже осталась незавершенной из-за смерти Скрябина. Подробнее см.: Сабанеев Л.Л. Воспоминания о Скряби­ не. М., 2000; Иванов Вяч. Скрябин. М„ 1996. 11 Эсхатология (от грен. е$Ьа1о$ — крайний, последний и 1о§оз — уче­ ние) — учение о конце света, в христианстве — о пришествии Мессии и окончательной победе над силами зла. 9 Эон—термин древнегреческой философии, означающий «век», «эпо­ ху», в отличие от «хроноса» — абстрактно-объективного времени. 10 Кубизм — модернистское течение в изобразительном искусстве пер­ вой четверти XX в., которое выдвинуло на первый план формальную за­ дачу конструирования объемной формы на плоскости. Слово «кубисты» было впервые употреблено французским критиком Л. Воселем как насмеш­ ливое прозвище художников, изображавших предметный мир в виде ком­ бинаций геометрических тел или фигур. 11 Цитата из «Технического манифеста футуристской литературы» Ф. Маринетти. См.: Называть вещи своими именами. Программные вы­ ступления мастеров западно-европейской литературы XX века. М., 1986, с. 165-166. 12 Симфонии — особый литературный жанр, созданный А. Белым. Всего им написано четыре «симфония»: «Северная симфония (1-я, герои­ ческая)» (М: Скорпион, 1904); «Симфония (2-я, драматическая)» (М: Скор­ пион, 1902); «Возврат. III симфония» (М: Гриф, 1905); «Кубок метелей. Четвертая симфония» (М: Скорпион, 1908). " Белый А. Петербург. М., 1981, с. 45. 14 «Круговое движение» — название одной из статей А. Белого, кото­ рая была напечатана в журнале издательства «Мусагет» «Труды и дни» с подзаголовком «Сорок две арабески» (1912, № 4-5, с. 51-63). 15 Гетерономные (от греч. Ье1его5 — иной, другой и потоз — закон) принципы — т. е. принципы взятые из иной сферы жизни, а не внутрен­ ние принципы самого искусства. * Цитата из «Первого манифеста футуризма» Ф. Маринетти. См.: На­ зывать вещи своими именами. Программные выступления мастеров за­ падно-европейской литературы XX века. М., 1986, с. 160. 17 На эту тему Н.А. Бердяев написал специальную статью «Варварство и упадничество» (см. наст, издание, с. 471—475). 18 Гностики — представители религиозно-философского течения по­ здней античности и средневековья, возникшего в I в. н. э. на Ближнем Востоке как среди христиан, так и среди язычников. 19 Подробное развитие и обоснование этой идеи Н.А. Бердяев дает в своей книге «Смысл творчества» (1916).

1076

Комментарии к с. 226-229 Имеются в виду слова Иисуса Христа: «И как было во дни Ноя, так будет и во дни Сына Человеческого; ели пили, женились, выходили за­ муж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и пришел потоп и погубил всех. Так же было и во дни Лота: ели, пили, покупали, продавали, садили, строили... Так будет и в тот день, когда Сын Человеческий явится» (Лк. 17, 26-30). 20

ПИКАССО 1

0 журнале «София», который издавал К.Ф.Некрасов (племянник Н.А. Некрасова), а редактировал П.П. Муретов, см.: «Из истории сотрудниче­ ства П.П. Муретова с издательством К.Ф. Некрасова» (Вст. статья, публи­ кация и комментарии И. В. Вагановой) // Лица. Биографический альма­ нах. М. - СПб., 1993, т. 3. с. 162-165. 2 Галерея С. И. Щукина находилась в Большом Знаменском переулке, д. 8 (в советское время — улица Грицевиц). После Октябрьской револю­ ции СИ. Щукин эмигрировал, завещав городу свою коллекцию картин импрессионистов, Гогена, Матисса, Пикассо, Руссо и Дерена. В 1918 г. его коллекция была национализирована, и на ее основе (а также на основе коллекции И.М. Морозова) был создан Музей нового западного искусст­ ва. В 1948 г. музей был ликвидирован, а его фонды распределены между Музеем изобразительных искусств им. А.С. Пушкина (в Москве) и ленин­ градским Эрмитажем. СИ. Щукин, часто бывавший в Париже, до 1914 г. приобрел пятьдесят полотен Пикассо. Среди них: «Дружба», «Портрет Амбруаза Воллара», «Пьяница», «Старый еврей с мальчиком», «Свидание», «Иэабо», «Сидящая женщина», «Нагая женщина с пейзажем», «Женщина после бала», «Дама с веером», «Фермерша» и др. 3 О Гогене см. статью М.А. Волошина «Устремления новой француз­ ской живописи (Сезанн, Ван-Гог, Гоген)» (Волошин М.А. Лики творчества. Л., 1989, с. 245-249). 4 Причина, смысл (фр.). 5 Импрессионизм (от фр. йпргеззюп — впечатление) — направление в искусстве последней трети XIX г- нач. XX в., сложившееся во французской живописи конца 1860 - нач. 1870-х гг. Представители импрессионизма: К. Моне, О. Ренуар, К. Писарро, А. Сислей, Б. Моризо и др. Название возник­ ло после выставки 1874 г., на которой экспонировалась картина К. Моне «Впечатление. Восходящее солнце» («1трге$8юп. 5о1еи 1еуап1», 1874). Под­ робнее см.: Импрессионизм. Л., 1969. 6 О Яковенко см.: Сапов В.В. Рыцарь философии. Штрихи к портрету Б. В. Яковенко // Вестник РАН. 1994, т. 64, № 3, с. 753-760; статьи Яковен­ ко, напечатанные в журнале «Логос», собраны в сборнике: Яковенко Б.В. Мощь философии. СПб., 2000. 7 См.: Гадамер Г.Г. Актуальность прекрасного. М., 1991, с. 168. В замет­ ках по поводу книги А. Гелена «Образы времени» Гадамер отмечает: «Объяс­ нение кубистической программы он (Гелен) находит в философии неокан-

1077 Комментарии к с. 230-239 тианства, представители которой утверждают, что предметы производят­ ся мышлением, так как в отличие от Канта, причисляют пространство и время как априорные категориальные факторы к понятиям рассудка (ка­ тегориям)». 8 Повреждено (фр.). 9 Эту статью Бердяева интересно сравнить со статьей С.Н. Булгакова «Труп красоты», написанной в 1915 г. «по поводу картин Пискассо», ко­ торые Булгаков смотрел в той же самой галерее СИ. Щукина. См.: Булга­ ков С.Н. Тихие думы. М., 1996, с. 25-38. АСТРАЛЬНЫЙ РОМАН Биржевые ведомости. 1916, № 15632,1 июля (под названием «Астраль­ ный роман. «Петербург» А. Белого). 1

По поводу «Серебряного голубя» Н.А. Бердяев написал статью «Рус­ ский соблазн» (Русская мысль. 1910, № 11, с. 104-115. См.: Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994, т. 2, с. 425—438). Впоследствии Бердяев рассказал о своих отношениях с А. Белым в автоби­ ографической книге «Самопознание» (М., 1991, с. 194-195). 2 См. прим. 13 на с. 1075. 3 См. прим. 14 на с. 1075. 4 См. прим. 17 на с. 1056. 5 Белый А. Петербург. М., 1981, с. 55. 6 См. там же, с. 118 и комментарий Л.К. Долгополова на с. 661. 7 Имеется в виду стихотворение «Отчаяние» (июль 1908), которое за­ канчивается словами: Исчезни в пространстве, исчезни, Россия, Россия моя! (Белый А. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 1, с. 90). 8

О «монгольской» (точнее говоря, «желтой») опасности («панмонголизме») В.С. Соловьев предупреждал в «Краткой повести об антихристе», входящей в состав «Трех разговоров». О «туранстве» отца и сына Аблеуховых упоминается в пятой главе «Петербурга»: «...Николай Аполлонович вспомнил: он — старый туранец — воплощался множество раз; вопло­ тился и ныне: в кровь и плоть столбового дворянства Российской импе­ рии, чтобы исполнить одну стародавнюю, заповедную цель: расшатать все устои; в испорченной крови арийской должен был разгореться старин­ ный дракон и все пожрать пламенем; стародавний восток градом невиди­ мых бомб осыпал наше время. Николай Аполлонович — старая туранская бомба...» (Белый А. Петербург. М., 1981, с. 236). 9 Цитата из стихотворения «К России» (1918). 10 Термин эстетики Аристотеля («Поэтика», 1449Ь20-30), который в буквальном переводе с древнегреческого означает «очищение»: «Трагедия

1078

Комментарии к с 239 есть подражание действию важному и законченному, имеющему опреде­ ленный объем, производимое речью, услащенной по-разному в различ­ ных ее частях, производимое в действии, а не в повествовании и соверша­ ющее посредством сострадания и страха очищение (ка1Ьаг$15) подобных страстей» (Аристотель. Сочинения в 4-х тт. М., 1984, т. 4, с. 651).

Футуризм на войне Статьи 1914-1917 гг.

В этом разделе собраны статьи Н.А. Бердяева, написанные в годы Пер­ вой мировой войны (до Февральской революции 1917 г.) и не включенные автором ни в один из его сборников. Всего здесь собрано 49 статей, которые в совокупности представляют собой своеобразную публицистическую хро­ нику времен «великой войны». Из них лишь две были републикованы пос­ ле смерти автора («Чувство Италии» и «Варварство и упадочничество). Две статьи («О понимании народных душ», «О духе уныния») не учте­ ны в библиографии Т.Ф. Клепининой (Ви>1к>§гарЫе <1е$ оеютез с1е N. Вегшаеу. Рапе, 1978). Составитель выражает сердечную благодарность Якову Кротову, пре­ доставившему в распоряжение издательства свою богатейшую коллекцию газетных публикаций НА. Бердяева, и Борису Рубанову, оказавшему боль­ шую и бескорыстную помощь при подготовке настоящего тома к печати. ВОЙНА, И ВОЗРОЖДЕНИЕ Утро России. 1914, № 192,17 августа. Отрывок из этой статьи под названием «Самоуничтожение зла» был напечатан в хрестоматии, составленной П. Кудряшовым, «Идейные гори­ зонты мировой войны» (М., 1915, с. 15-17). 1 «Поле битвы тоже бывает велико, — писал Т. Карпейль. — Если пра­ вильно взглянуть на дело, то это своего рода квинтэссенция труда, труда до крайности сконцентрированного; значение нескольких годов, собран­ ное в один-единственный час. И тут ты должен быть силен, и силен не одними лишь мышцами, если ты хочешь одержать победу. Тут тебе при­ дется еще быть сильным сердцем и благородным душой; ты не должен бояться ни страдания, ни смерти; ты не должен любить ни покоя, ни жиз­ ни...» (Карлейлр Т. Прежде и теперь. М., 1994, с 310). 2 См. прим. 4 на с. 1061. } Мр. 2,27. * См. прим 2 к статье «Задачи творческой исторической мысли» на с. 1066. 5 См. прим. 5 на с. 1065.

1080 Комментарии к с. 246-252 6 См прим. 2 на с. 1062-1063. 7 См. прим 10 на с. 1065. 8 Имеется в виду Русско-японская война 1904-1905 гг., закончившаяся поражением России и подписанием Портсмутского мира 5 сентября 1905 г. РОССИЯ И ПОЛЬША Биржевые ведомости. 1914. № 14424, 10 октября. В библиографии Клепининой ошибочно указано, что эта статья вхо­ дит в состав книги «Судьба России». 1

В начале августа 1914 г. русские войска пересекли границу АвстроВенгрии и вторглись в пределы Галиции, населенной в основном поляка­ ми и западными украинцами. По этому поводу Верховный главнокоман­ дующий русской армией великий князь Николай Николаевич (1856-1919) 5 августа обратился с воззваниями к полякам и русскому народу. В воззва­ нии к полякам говорилось следующее: «Поляки! Пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов мо­ жет осуществиться. Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на кус­ ки, но не умерла душа ее. Она жила надеждой, что наступит час воскресе­ ния польского народа, братского примирения его с Великой Россией. Русские войска несут вам благую весть этого примирения. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино под скипетром Русского Царя. Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении. Одного ждет от вас Россия, — такого же уважения к правам тех народ­ ностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет вам навстречу Великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разивший врага при Грюнвальде. От берегов Тихого океана до северных морей движутся русские рати. Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение креста — символ страдания и вос­ кресения народов». (Цит. по: Розанов В. В. Последние листья. М., 2000, с. 288-289). 2 В предисловии ко второму изданию «Национального вопроса в Рос­ сии» (1888) В.С. Соловьев писал: «Национальный вопрос для многих на­ родов есть вопрос об их существовании. В России такого вопроса быть не может. Тысячелетнею историческою работою создавалась Россия как еди­ ная, независимая и великая держава. Это есть дело сделанное, никакому вопросу не подлежащее. Но чем прочнее существует Россия, тем настоя­ тельнее является вопрос: для чего и во имя чего она существует? Дело идет не о материальном факте, а об идеальной цели. Национальный вопрос в России есть вопрос не о существовании, а о достойном существовании» (Соловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. М., 1989, т. 1, с. 260).

Комментарии к с. 253-257 ФУТУРИЗМ НА ВОЙНЕ

1081

Биржевые ведомости. 1914, № 14456, 26 октября. 1

См. прим. 3 на с. 1074. См. прим 10 на с. 1065. 3 Зигфрид — герой германо-скандинавской мифологии, в юности по­ бедивший дракона и, согласно одной из версий мифа, убитый в лесу во время охоты. Н.А. Бердяев имеет в виду стихотворение В.С. Соловьева «Дракон (Зигфриду)» (1900), которое заканчивается словами: 2

Полно любовью Божье лоно, Оно зовет нас всех равно... Но перед пастию дракона Ты понял: крест и меч — одно. (Соловьев В.С. «Неподвижно лишь солнце любви...» Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990, с. 129). 4

То есть бронировано, покрыто броней (от фр. ЪНпскг—бронировать). Цеппелины — дирижабли жесткой системы с металлическим карка­ сом и обтянутые тканью, сконструированные немецким изобретателем Фер­ динандом Цеппелином (1838-1917). Первый «цеппелин» совершил свой полет 2 июля 1900 г.; к 1914 г. в Германии было 25 аппаратов (из них 6 граж­ данских), которые применялись в Первой мировой войне. Последний граж­ данский цеппелин («Гинденбург») совершил 63 полета и сгорел в 1937 г. 6 См. прим. 9 на с. 1065. 7 В «Первом манифесте футуризма» (1909), написанном Ф. Маринетти, есть такие пункты: «9. Да здравствует война — только она может очистить мир. Да здрав­ ствует вооружение, любовь к Родине, разрушительная сила анархизма, высокие Идеалы уничтожения всего и вся!.. 10. Мы вдребезги разнесем все музеи, библиотеки. Долой мораль, трус­ ливых соглашателей и подлых обывателей. ...Тащите огня к библиотечным полкам! Направьте воду из каналов в музейные склепы и затопите их!.. И пусть течение уносит великие полот­ на! Хватайте кирки и лопаты! Крушите древние города!» (Называть вещи своими именами. Программные выступления масте­ ров западно-европейской литературы XX века. М., 1986, с. 160-162). 5

СОВРЕМЕННАЯ ГЕРМАНИЯ Утро России. 1914, № 255, октябрь. 1 Книга А. Лихтенберже «Современная Германия» вышла в Москве в 1914 г. в издательстве Сабашниковых (пер. Н. Попова) и в том же году — в Петербурге в издательстве Брокгауз-Ефрон (пер. Р.М. Марголиной).

1082

Комментарии к с 257-264 Имеются в виду книги Лихтенберже «Философия Ницше» (СПб., 1901) и «Рихард Вагнер как поэт и мыслитель» (М., 1905; перевод СМ. Соловье­ ва). Помимо этого, можно назвать еще одну книгу Лихтенберже, которая была к тому времени переведена на русский язык: «Социализм и француз­ ская революция» (СПб., 1907). 3 Франко-прусская война 1870-1871 гг. — война между Францией и Пруссией, выступавшей совместно с другими государствами Южно-Гер­ манского Союза и Южной Германии. Поводом к войне стал дипломати­ ческий конфликт между Францией и Пруссией из-за кандидатуры принца Леопольда Гогенцоллерна-Зигмарингена, родственника прусского короля Вильгельма, на вакантный королевский престол в Испании. В сентябре 1870 г. Шалонская армия Франции (ок. 140 тыс. человек) оказалась окру­ женной в районе Седана и капитулировала, что послужило толчком к ре­ волюции 4 сентября 1870 г. и падению Второй империи. 26 сентября 1871 г. в Версале был подписан прелиминарный мирный договор, а 18 марта в Париже победило народное восстание, провозгласившее Коммуну. 4 Это «название» закрепилось за Бисмарком из-за слов его речи, про­ изнесенной 30 сентября 1862 г. на сессии Бюджетной комиссии Нижней палаты прусского рейхстага. «...Самый насущный вопрос дня, — сказал Бисмарк,:— будет решен не речами и не большинством голосов — кстати, именно в этом заключалась величайшая ошибка 1848 и 1849 годов, — а же­ лезом и кровью» (цит. по: Папмер А. Бисмарк. Смоленск, 1997, с. 145; см. также: Чубинский В.В. Бисмарк. Политическая биография. М., 1988, с. 117). 3 «Франция является средоточием самой возвышенной духовной куль­ туры Европы и высокой школой вкуса...» (По ту сторону добра и зла, § 254); в книге «Сумерки идолов» целый раздел так и называется «Чего недостает немцам». См.: Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 589-593). О польском происхождении Ницше писалось много. Бердяев мог почерпнуть эти сведения, в частности, из книги Л. Штейна «Фридрих Ницше и его философия», которую он перевел в молодости. «Ницше, — пишет Штейн, — является потомком польского дворянского рода (МесЫ) и часто за границей считался поляком, благодаря своим чертам лица и осанке, а раз даже сам себя называет, и не без гордости, поляком... И Ниц­ ше как литератор является скбрее славянином, чем немцем» (Мир Божий. 1898, № 10, с. 58). 6 Мф. 26,52: «Все, взявшие меч, мечем погибнут». 7 Калиш — город в Польше на р. Просна. Ныне — в составе Познанского воеводства, а в 1914 г. был приграничным городом Российской им­ перии, ставшим местом жуткой бойни, устроенной немцами. В офици­ альном сообщении Главного управления Генерального штаба России го­ ворится следующее: «Когда президент города Буковинский, собрав с насе­ ления по приказу генерала Прейскера 50 тысяч рублей, вручил их немцам, то был тотчас же сбит с ног, подвергнут побоям ногами и истязанию, пос­ ле чего лишился чувств. Когда же один из сторожей магистрата подложил ему под голову свое пальто, то был расстрелян тут же у стены. Губернский казначей Соколов был подвергнут расстрелу после того, как на вопрос — 1

Комментарии к с. 264-272 1083 где деньги? — ответил, что уничтожил их по приказу министра финансов, в удостоверение чего показал телеграмму». Местных жителей расстрели­ вали на каждом шагу: «трупы лежат неубранными на улицах и в канавах. За нарушение каждого постановления генерала Прейскера приказано рас­ стреливать десятого» (пит. по: Яковлев Н.Н. Последняя война старой Рос­ сии. М., 1994, с. 51). 8 См. стихотворение В.С. Соловьева «Панмонголизм» (1894). ИМПЕРИАЛИЗМ СВЯЩЕННЫЙ И ИМПЕРИАЛИЗМ БУРЖУАЗНЫЙ Биржевые ведомости. 1914, № 14476, 5 ноября. 1

Римская империя (лат.). См. прим. 2 на с 1064. 3 См. прим. 9 на с. 1065. 4 «Германия превыше всего!» (нем.) — слова из «Песни о Германии» А.Г. Гофмана фон Фаллерслебена (1796-1874), написанной в 1841 г. и впос­ ледствии ставшей гимном немецких националистов. Упоминает ее и Гит­ лер в «Майн Кампф», рассказывая историю своего «боевого крещения» (как раз во Фландрии в октябре 1914 г.). См.: Фест И.К. Гитлер. Биогра­ фия. Пермь, 1993, т. 1, с. 121. Ницше по поводу этой популярной уже в его время песни замечает: «"ОешзсЫапс!, Оец15сЫап<1 йЬег аНез" — я боюсь, что это было концом не­ мецкой философии...» (Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 589). 2

0 ДРЕМЛЮЩИХ СИЛАХ ЧЕЛОВЕКА (К психологии войны) Утро России. 1914, № 272, ноябрь. Отрывок из этой статьи под названием «Духовное продолжение вой­ ны» был напечатан в хрестоматии, составленной П. Кудряшовым, «Идей­ ные горизонты мировой войны» (М., 1915, с. 198-200). 1

Немецкие войска вторглись в нейтральную Бельгию 4 августа 1914 г. Бельгийцы сопротивлялись сильнее, чем предполагали немцы. Льеж был взят только после того, как прибыли гаубицы, пробившие укрепления го­ рода и продемонстрировавшие мощь современной артиллерии. Бельгий­ цы упорно сражались за Антверпен, на реке Изар, отразив немецкое на­ ступление на Ипр и т. д. Сопротивление «героической Бельгии» вызвало восхищение во всем мире, в том числе и в России. В то же время страницы английских и российских газет были заполнены историями о зверствах немцев в Бельгии (в основном вымышленными). 1 Ср. с оценкой СН. Булгакова: «Во всей Европе, как будто неожидан­ но для нее самой, проснулась старая доблесть, и здесь опять-таки живой

1084 Комментарии к с. 274-282 эмблемой является Бельгия — доблесть бельгийская. Европа еще духовно жива, мещанство оказалось болезнью, которая не затронула жизненных органов, такова радостная, благая весть этой войны. Там, где виделось порою словно духовное кладбище, царство комфорта и цивилизации, не­ верия и расчета, ныне вспыхнуло пламя, испепеляющее многое из того, что достойно сожаления, и отделяющее шлаки от чистого металла» {Бул­ гаков С.Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997, т. 2, с. 153). 3 Си. знаменитую книгу Т. Карлейля «Герои, почитание героев и ге­ роического в истории», в которой в качестве героев рассматриваются «бо­ жество», «пророк», «поэт», «пастырь», «писатель» и «вождь». См.: Карлейль Т. Теперь и прежде. М„ 1994, с. 5-198. НОВАЯ РОССИЯ Биржевые ведомости. 1915, N8 14628, 23 января. Отрывок из этой статьи под названием «Старая и новая Россия» был напечатан в хрестоматии, составленной П. Кудряшовым, «Идейные гори­ зонты мировой войны» (М., 1915, с. 163-167). Статья подверглась цензурным сокращениям, которые отмечены квад­ ратными скобками. 1

Об отсутствии правосознания у русской интеллигенции писал Б.А. Кистяковский в своей «веховской» статье «В защиту права (Интеллигенция и правосознание)» (Вехи. Из глубины. М., 1991, с. 122-149). 2 См. прим. 8 на с. 1061. 3 См. прим. 21 на с. 1057. 4 «Кающийся дворянин» — выражение Н.К. Михайловского, одна из статей которого называется «Разночинец и кающийся дворянин». См.: Ми­ хайловский Н.К. Полное собрание сочинений. СПб., 1907, т. II, с. 646-659. 5 Это установлено немецким правоведом Г. Еллинеком (1851-1911) в книге «Декларация прав человека и гражданина» (М., 1905). Бердяев напи­ сал рецензию на нее (Вопросы жизни. 1905, № 2, с. 307-309). См. также: Бер­ дяев НА. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999, с. 100. НИЦШЕ И СОВРЕМЕННАЯ ГЕРМАНИЯ Биржевые ведомости. 1915, № 14650,4 февраля. 1

См. прим. 1 на с. 1090-1091. Пфуль (правильно: Фуль) Карл Людвиг Август (1757-1826) — прус­ ский генерал и военный теоретик, после сражения при Йене оставивший Пруссию и служивший в русской армии (за шесть лет пребывания в Рос­ сии он не выучил ни одного русского слова). По словам Л.Н. Толстого, «Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории — приложение ее на практике; он в любви к теории 2

Комментарии к с 284-290 1085 ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспе­ ху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от тео­ рии, доказывал ему только справедливость его теории» (Толстой Л.Н. Со­ брание сочинений в 22-х тт. М., 1980, т. 6, с. 53). См. также: Тарле Е.В. Отече­ ственная война 1812 года. Избранные произведения. М., 1994, с. 59-61. 3 См.: Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 1, с. 34, 151. 4 Лувен — бельгийский город, пострадавший от варварского обстрела германской артиллерии в первые месяцы Первой мировой войны. О Калише см. прим. 7 на с. 1082-1083. 5 См. прим. 5 на с. 1082. 6 См. прим. 3 на с. 1082. 7 Что видно даже по заголовкам его статей из «Дневника писателя»: «Война. Мы всех сильнее», «Не всегда война бич, иногда и спасение» (1877, апрель). 8 См.: Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 1, с. 34. 9 Там же, с. 36-37. 10 Там же, с. 36. ЭПИГОНАМ СЛАВЯНОФИЛЬСТВА Биржевые ведомости. 1915, № 14678, 18 февраля. 1

Имеется в виду статья «Налет валькирий»; см. наст, издание, с. 926-

932. 2

См. наст, издание, с. 43-52. Книга Н.А. Бердяева «Алексей Степанович Хомяков» была издана в 1912 г. московским книгоиздательством «Путь». 4 См.: Соловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. М., 1989, т. 1, с. 257-639. 5 Под «расправой с Кантом» Бердяев подразумевает нашумевший в свое время доклад В.Ф. Эрна «От Канта к Круппу», с которым он выступил на публичном заседании Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева 6 октября 1914 г. В виде статьи этот доклад был опубликован в журнале «Русская мысль» (1914, № 12) и затем вошел в книгу В.Ф. Эрна «Меч и Крест. Статьи о современных событиях» (М., 1915). 6 Затем эту статью Н.А. Бердяев включил в состав сборника «5иЬ $реае ае1егпка11$. Опыты философские и литературные» (СПб., 1907; переизда­ ние: М., 2002, с. 173-216). 7 Знакомство Н.А. Бердяева с Вяч. Ивановым относится, вероятно, к 1905 г. Исследователи и мемуаристы отмечают, что их отношения были «неизменно хорошими» (см. комментарии А.А. Ермичева в кн.: Н.А. Бер­ дяев: рго е1 соп1га. Антология, кн.1. СПб., 1994, с. 544). Впрочем, понимать это надо с и т §гапо $аН$. О. Дешарт, приведя несколько цитат из «Само­ познания» Бердяева, в которых говорится о дионисизме и отождествле­ нии его с христианством (якобы допускаемом В.И. Ивановым), а также несколько контр-цитат из трудов самого «феоретика дионисизма», заме­ чает: «Достаточно этих трех цитат, чтобы увидеть всю несостоятельность 3

1086 Комментарии к с 290 интерпретации Бердяева, этого замечательного мыслителя, которого обуреваемость собственными исканиями и идеями зачастую лишала возмож­ ности усваивать чужие высказывания. Говорить об этом не следовало бы, если б замечания Бердяева относились только к бурным спорам начала века; но суждения его носят общий характер... На слова Бердяева по сей день ссылаются, их и в будущем будут повторять, приписывая В.И. несу­ разные заявления. Поэтому слова те нельзя обойти молчанием» (Иванов Вяч. Собрание сочинений. Брюссель, 1974, т. II, с. 708). Ниже приводится отрывок из книги Н.А. Бердяева, в котором он рас­ сказывает о своих отношениях с В.И. Ивановым: «В петербургский период мои отношения с ренессансной литератур­ ной средой связаны главным образом с Вячеславом Ивановым, централь­ ной фигурой того времени. С ним у меня были долгие дружеские отноше­ ния, но было и немало драматических столкновений. Вячеслав Иванов один из самых замечательных людей той, богатой талантами эпохи. Было что-то неожиданное в том, что человек такой нео­ быкновенной утонченности, такой универсальной культуры народился в России. Русский XIX век не знал таких людей. Вполне русский по крови, происходящий из самого коренного нашего духовного сословия, посто­ янно строивший русские идеологии, временами близкие к славянофиль­ ству и националистические, он был человеком западной культуры. Он долго жил за границей и приехал в Петербург, вооруженный греческой и евро­ пейской культурой более чем кто-либо. В. Иванов — лучший русский эл­ линист. Он — человек универсальный, поэт, ученый филолог, специалист по греческой религии, мыслитель, теолог и теософ, публицист, вмешиваю­ щийся в политику. С каждым рн мог говорить по его специальности. Это был самый замечательный, самый артистический козёр [от фр. саи$ег — рассказчик. — В.С.], какого я в жизни встречал, и настоящий шармёр [от фр. сЬагтеиг — чародей, чаровник. — В.С.]. Он принадлежал к людям, которые имеют эстетическую потребность быть в гармонии и соответствии со средой и окружающими людьми. Он производил впечатление человека, который приспосабливается и постоянно меняет свои взгляды. Меня это всегда отталкивало и привело к конфликту с В. Ивановым. В советский пе­ риод я совсем с ним разошелся. Но в конце концов я думаю, что он всегда оставался самим собой. Он всегда поэтизировал окружающую жизнь, и этические категории с трудом к нему применимы. Он был всем: консерва­ тором и анархистом, националистом и коммунистом, он стал фашистом в Италии, был православным и католиком, оккультистом и защитником религиозной ортодоксии, мистиком и позитивным ученым. Одаренность его была огромная. Но поэтом он был ученым и трудным. Как поэт он стоит ниже А. Блока. Прежде всего он был блестящий эссеист. Более всего его соблазняло овладение душами. Петербургский период моей жизни очень связан с В. Ивановым и его женой Л.Д. Зиновьевой-Аннибал, рано умершей. Так называемые "среды" Вяч. Иванова — характерное явление русского ренессанса начала века. На "башне" В. Иванова, так называлась квартира Ивановых на 7 этаже против Таврического сада, каждую среду

Комментарии к с 290 1087 собирались все наиболее одаренные и примечательные люди той эпохи, поэты, философы, ученые, художники, актеры, иногда и политики. Про­ исходили самые утонченные беседы на темы литературные, философские, мистические, оккультные, религиозные, а также общественные в перспек­ тиве борьбы миросозерцании. В течение трех лет я был бессменным пред­ седателем на Ивановских средах. В. Иванов не допускал мысли, чтобы я когда-нибудь не пришел в среду и не председательствовал на симпозиуме. По правде сказать, я всегда себя считал довольно плохим председателем и удивлялся, что мной как председателем дорожат... Когда я вспоминаю "сре­ ды", меня поражает контраст. На "башне" велись утонченные разговоры самой одаренной культурной элиты, а внизу бушевала революция. Это было два разобщенных мира. Иногда на "среде" появлялись представите­ ли революционных течений, например Луначарский, напоминавший.о символе "серпа и молота". Однажды, когда "среда" была особенно пере­ полнена, был произведен обыск, произведший сенсацию. У каждой двери стояли солдаты с ружьями. Целую ночь всех переписывали. Для меня это не было новостью. Но в общем культурная элита была на "башне" изоли­ рована. "Мистический анархизм", существовавший короткое время, нис­ колько не приближал к социальному движению того времени. Единствен­ ное, что верно, так это существование подпочвенной связи между диони­ сической революционной стихией эпохи и дирнисическими течениями в литературе. В. Иванов был главным глашатаем дирнисизма. Он самый за­ мечательный специалист по религии Диониса. Стихи его полны дирниси­ ческими темами. Он любил говорить, что для Ницше дионисизм был,эс­ тетическим феноменом, для него же это религиозный феномен. Цо сам В. Иванов не может быть назван дионисической натурой. Употребляя ро­ мантическую терминологию, можно сказать, что он не столько "натура", сколько "культура", он жил в отражениях культур прошлого. Менее всего он революционная натура» (Бердяев Н.А. Самопознание. Опыт философ­ ской автобиографии. М., 1991, с. 154-156). . Эту свою характеристику В.И. Иванова Бердяев почти дословно (ис­ пользуя отдающие анекдотом определения «шармёр» и «козёр») повто­ рил в книге «Русская идея» (см.: О России и русской философской куль­ туре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 249250). Идейные расхождения В.И. Иванова и Н.А. Бердяева, по-видимому, никак не сказывались на их личных отношениях. Бердяев с неизменным вниманием и заинтересованностью относился к творчеству В.И. Иванова, о чем свидетельствую его статьи, публикуемые в этом томе. В свою оче­ редь, В.И. Иванов в книге «Сог агс!еп5»святил Бердяеву «Мистический трип­ тих», а его жене Лидии Юдифовне — стихотворение «Из далей далеких» (Иванов Вяч. Собрание сочинений. Брюссель, 1974, т. II, с. 266-267, 306). Свидетельством дружеских отношений В.И. Иванова и НА. Бердяева яв­ ляются и письма НА. и Л.Ю. Бердяевых к В.И. Иванову и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал, опубликованные.А.Б. Шишкиным (см.: Вячеслав Иванов. Материалы и исследования. М., 1996, с. 119—144).

1088

Комментарии к с 291-295 Методизм — одно из направлений в протестантизме, возникшее в Англии в XVIII в., приверженцы которого ставят своей целью последова­ тельное, методическое соблюдение предписаний религии; пиетизм (от лат. р1е1аз — благочестие) — направление в религии, ставящее религиозное чувство выше религиозных учений. 9 Статья В.Ф. Эрна начинается словами: «На славянофильство сыпятся нападки. Ему не могут простить ужасной вины: оно воскресает... Это вызывает пламенное негодование в самых разных людях, и, увы! в не­ годовании этом «е ЮисЬеп! 1е$ ехи-ётйёх [крайности сходятся]: шестиде­ сятник А. Кизеветтер встречается с самым авангардным мистиком Н. Бер­ дяевым» {Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991, с. 360). 10 Статья С.Н. Булгакова была напечатана в «Утре России» 5 августа 1914 г. (N8 181). Сам Булгаков эту статью, в которой «промелькнули слова о Белом Царе», расценил впоследствии (в автобиографическом очерке «Пять лет») как «сумасшедшую». «А некий Дориан Грей от профессуры, — расска­ зывает он далее, — Г.Г. Шпет, прислал мне ругательное письмо...» {Булга­ ков С.Н. Тихие думы. М., 1996, с. 340). Обширные выдержки из этой ста­ тьи Булгакова приводит В.В. Розанов в своей книге «Война 1914 года и русское возрождение» {Розанов В.В. Последние листья, с. 274-276). 11 См. прим. 21 на с. 1057. 12 Имеются в виду последние страницы книги В.В. Розанова, где он описывает свои впечатления от проходящего мимо него конного полка. «Произошло странное явление, — пишет он, — преувеличенная муже­ ственность того, что было передо мною, как бы изменило структуру моей организации, опрокинуло эту организацию — в женскую» {Розанов В.В. Последние листья, с. 339). 13 Цитата из стихотворения В.С. Соловьева «Ех опеШе 1их» (1890): 8

О Русь! В предвиденье высоком Ты мыслью гордой занята; Каким ты хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа? {Соловьев В.С. «Неподвижно лишь солнце любви...» Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современ­ ников. М., 1990, с. 58).

0 ДАРЯЩИХ И ОТНИМАЮЩИХ (К спору о национальном вопросе) Биржевые ведомости. 1915, № 14720, 11 марта. Отрывок из этой статьи под названием «Идея империализма и наше призвание» был напечатан в хрестоматии, составленной П. Кудряшовым, «Идейные горизонты мировой войны» (М., 1915, с. 132-*135). 1 Имеются в виду статьи П.Б. Струве, опубликовании* * «Биржевых ведомостях»: «Австро-германское "украинство" и русские общественное

Комментарии к с. 297-299 1089 мнение» (N0 14402, 29 сентября 1914), «К украинскому вопросу» (№ 14476, 5 ноября 1914), «Общерусская культура и украинский партикуляризм» (№ 14524, 29 ноября 1914), «Письма из Галиции» (№ 14586, 14606, 1 и 12 января 1915), «Вероисповедный вопрос и политика в Галиции» (№14648, 3 февраля 1915). •» Вот, например, как виделось Струве будущее русско-украинских от­ ношений: «При условии такой политики власти, которая была бы твердой в отставании идеала и требований общерусской культуры и в то же время глубоко народной и широко либеральной, нездоровый украинский парти­ куляризм, взращенный австрийским государством, будет внутренне пре­ одолен. Русское прогрессивное общественное мнение может оказать га­ личанам огромную заслугу, для самого себя установив правильное отно­ шение к малорусской проблеме. Бережное и тактичное отношение к куль­ турным особенностям галицкой Руси будет тем осуществимее, чем скорее и решительнее русское прогрессивное общественное мнение откажется от поддержки украинской национальной программы. Это чрезвычайно важ­ но не только для сближения Галичины с Россией, но и для умиротворения и смягчения тех разногласий, которые разделяют само русское население края. "Москвофильству" и украинству суждено будет, по моему глубоко­ му убеждению, переработаться в новое народное течение, которое явится осуществленным носителем русской народной политики» (Биржевые ве­ домости. 1915, № 14606,12 января). «Украина, — пишет Р. Пайпс, — всегда оставалась для Струве слабым местом... Он не только наотрез отказывался признавать наличие украин­ ской (как, впрочем, и белорусской) нации, обладающей правом на поли­ тическое самоопределение, но и отрицал даже существование отдельной украинской культуры. Нетерпимость Струве в данном отношении захо­ дила столь далеко и настолько контрастировала с его политическим либе­ рализмом, что источники его воззрений на упомянутый предмет надо ис­ кать за пределами просто невежества или предубеждения» (Пайпс Р. Стру­ ве: правый либерал. 1905-1944. М., 2001, с. 270). 2 Высказывание Ницше. См.: Ницше Ф. Сочинения в 2-х т. М., 1990, т. 2, с. 35 («Так говорил Заратустра», гл. «О новом кумире»). 3 См. прим. 8 на с. 1064-1065. 4 Ср. с мнением Р. Пайпса: «Одной из уникальных особенностей его [Струве] мировоззрения было органичное сочетание национализма и за­ падничества. Традиционный русский национализм всегда противостоял западничеству. Убеждение, что национальное величие России может быть достигнуто только неким "особым путем", превращает Запад и его куль­ туру в нечто враждебное и таящее угрозу. Согласно опросам обществен­ ного мнения, подобные взгляды превалируют и доныне. Тогда как Стру­ ве, ревностный патриотизм которого не вызывает сомнения, считал, что ве­ личие России невозможно без впитывания ею западной культуры» (Пайпс Р. Струве: левый либерал. 1870-1905. М., 2001, с. 10).

35 Паление с в я щ е н н о г о Русского царства

1090 Комментарии к с 300-304 ГЕРМАНИЯ, ПОЛЬША И КОНСТАНТИНОПОЛЬ Биржевые ведомости. 1915, )* 14855,21 мая. ' 1 Книга Н.А. Бердяева «Алексей Степанович Хомяков» была издана в 1912 г. московским книгоиздательством «Путь». 2 Об этом Ф.М. Достоевский писал в «Дневнике писателя» (1877, майиюнь, гл. 3, II): «Зависимость от союза с Россией есть, по-видимому, роко­ вое назначение Германии, с Франко-прусской войны особенно» (Досто­ евский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1888, т. 11, с. 181).Рассуждения Достоевского о том, что «Константинополь, рано ли, поздно ли, а должен быть наш», см. там же, с. 70-73. 3 Имеются в виду три раздела Польши в 1792, 1793 и 1795 гг. После третьего раздела 1795 г., в результате которого ее земли отошли к Авст­ рии, Пруссии и России, Польша прекратила свое государственное суще­ ствование. На Венском конгрессе 1814-1815 гг. последовал новый раздел Польши: к России было присоединено Королевство Польское; до 1846 г. существовала относительно независимая Краковская республика, но и ее территория в конце концов была присоединена к Австрии. В таком виде Польша просущество'вала до 1918 г., когда было восстановлено независи­ мое польское государство. Незадолго до первого раздела Польши закон­ чилась вторая Русско-турецкая война, в Яссах 29 декабря 1791 г. был под­ писан мирный договор, по которому Турции были возвращены Бессара­ бия, Валахия и Молдавия. Подробнее см.: Павленко Н.И. Екатерина Вели­ кая. М., 1999, с. 287-293. * В тексте газетной публикации — «развитие», что, по-видимому, яв­ ляется опечаткой или случайной ошибкой. 5 Имеется в виду Русско-японская война 1904-1905 гг. 6 При заключении торгового договора с Германией в 1904 г. русскому правительству, находившемуся в условиях войны с Японией, пришлось пойти на значительные уступки. Германия, повысив пошлины на пшеницу и рожь, мясо и масло, создала благоприятные условия для развития своего сельского хозяйства. С конца 1912 г. торгово-промышленные круги России стали требовать отмены «наложенной в годину наших бедствий дани нем­ цам», пересмотра «несправедливого, обидного для чести, материально убы­ точного договора». В то же время с немецкой стороны стали выдвигаться требования о дальнейших торговых уступках со стороны России. См.: Бес­ тужев И.В. Борьба в России по вопросам внешней политики накануне пер­ вой мировой войны // Исторические записки. М., 1965, т. 75, с. 74,162. К СПОРАМ О ГЕРМАНСКОЙ ФИЛОСОФИИ Русская мысль. 1915, № 5, май, с. 115-121. 1

Имеется в виду «тезис», который В.Ф. Эрн избрал в качестве заглавия для своего нашумевшего доклада «От Канта к Круппу», прочитанного на заседании Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева 6 октября 1914 г. В том же году доклад был опубликован в 12-м номере жур-

Комментарии к с. 305-314 1091 нала «Русская мысль»; позднее вошел в состав сборника статей В.Ф. Эрна «Меч и крест» (М., 1915). См.: Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991, с. 308-318. О восприятии выступления Эрна и о других выступавших на заседании 6 октября см. письма В.Ф. Эрна к жене (Взыскующие града. Хроника част­ ной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках. М., 1997, с. 593-602). 2 Бездна, безосновность, безначальность {нем.) — символ-понятие, которое Я. Бёме применял к Богу. 3 В философии И. Канта «ноумен» — недостижимая для человеческо­ го опыта объективная реальность, синоним понятия «вещь в себе»; «фе­ номен» — объект чувственного созерцания. См.: Кант И. Критика чисто­ го разума. М., 1994, с. 185-196 («Об основании различения всех предметов вообще на рЬаепотепа и пошпепа»). 4 Божество {нем.). «Основной идеей теологии Экхарта,—писал С.Н. Булга­ ков, — придающей ей нехристиански-неоплатонический характер, явля­ ется его противопоставление СоМ и СоиЬек, которые "различны как небо и земля". Бог есть нечто производное от СоПпеи и совершенно соотноси­ тельное твари... Поэтому ему столь же присущ характер относительности и преходящести, как и твари» (Булгаков С.Н. Свет Невечерний. Созерца­ ния и умозрения. М., 1994, с. 142). ВОЛЯ К ПОБЕДЕ

Биржевые ведомости. 1915, № 14881, 3 июня. 1

В августе 1914 г. были созданы две общественные организации: Все­ российский союз земств (председатель Центрального комитета — кн. Г.Е. Львов) и Всероссийский союз городов во главе с московским городским головой М.В. Челноковым Для согласования усилий обеих организаций 10 июля 1915 г. был образован Объединенный комитет союза земств и городов, ставший известным под названием «Земгор». Поскольку пред­ ставители Земгора носили полувоенную форму, в армии их иронично на­ зывали «земгусарами». 2 IX съезд представителей промышленности и торговли состоялся в июне 1915 г. в Петрограде. На съезде было принято решение о создании район­ ных комитетов для объединения работы фабрик и заводов на войну, руково­ дить которыми должен был Центральный военно-промышленный комитет во главе с А.И. Гучковым. В ЦВПК вошли П.П. Рябушинский, А.И. Конова­ лов, М.И. Терещенко, представители Земгора, городских дум и др. СОВРЕМЕННАЯ ВОЙНА И НАЦИЯ

Биржевые ведомости. 1915, № 14921, 23 июня. Статья подверглась цензурным сокращениям, которые отмечены квад­ ратными скобками. Полемическую статью Д. Муретова «Как надо мыслить партийное при­ мирение» см. в «Приложениях» (с. 941-945).

1092

Комментарии к с. 314-320 18 апреля 1915 г. началось широкомасштабное австро-германское наступление на Западном фронте под командованием А. фон Макензена. В результате русский фронт был прорван и началось тяжелое отступ­ ление русской армии из Галиции. 21 мая русские оставили Перемышль, 9 июня — Львов, 23 июля — Варшаву, 6 сентября — Вильно. Число офи­ циально зарегистрированных беженцев превысило 3 миллиона человек, но по некоторым данным их было почти 6 миллионов. 2 Это и следующее многоточия сделаны автором. 1

ЧУВСТВО ИТАЛИИ Биржевые ведомости. 1915, № 14939, 2 июля. Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994, т. 1, с. 367-371 (с рядом неточностей и опечаток). 1

Италия объявила войну Австро-Венгрии 23 мая 1915 г., подписав в Лондоне в предыдущем месяце секретный договор с союзниками. 30 мая итальянцы начали военные действия против Австрии с перехода в наступ­ ление 2-й и 3-й армии под общим командованием генерала Кадорны. По­ скольку итальянская армия была недостаточно подготовлена к ведению войны, ее боевые действия приняли вскоре позиционный характер. 2 «Никогда я не чувствовал себя так погруженным в такое спокойное блаженство, — писал Гоголь. — О Рим, Рим! О Италия! Чья рука вырвет меня отсюда...» (цит. по: Муратов П.П. Образы Италии. М., 1994, с. 564). См. также незаконченный «отрывок» «Рим» (Гоголь Н.В. Собрание сочи­ нений в 7-ми тт. М., 1966, т. 3, с. 205-247). 3 Имеется в виду памятник Виктору Эммануилу II в Риме, построен­ ный по проекту архитектора Дж. Саккони в 1885-1911 гг.; этот колоссаль­ ный по своим размерам памятник отличается помпезной претенциозно­ стью форм и как бы стремится подавить своей грандиозностью ансамбли Капитолия и Римского форума. Изображение памятника см. в: Иа1 Ма$о Ь.В. Кота. Оа1 Ракппо а1 Уайсапо. Кота, 1980, р. 79; Большая Советская энциклопедия. 3-е изд. М., 1973, т. 11, с. 37. 4 Бердяев вместе с женой и свояченицей провел в Италии (преимуще­ ственно во Флоренции и Риме) зиму 1911-1912 г. В Риме к ним присоеди­ нилась Е. К. Герцык, рассказавшая впоследствии о своих прогулках по Риму с Бердяевым (см.: Герцык Е. Воспоминания. М., 1996, с. 159-161). О своих впечатления от Италии Бердяев рассказывает в «Самопознании» (М., 1991, с. 212-213); о «блужданиях» в римской Кампании (окрестностях Рима) он упоминает в книге «Смысл истории» (М., 2002, с. 24). ВОЙНА И КРИЗИС СОЦИАЛИЗМА Биржевые ведомости. 1915, № 14950, 7 июля.

Комментарии к с. 323-337 1093 Статья подверглась цензурным сокращениям, которые отмечены квад­ ратными скобками. 1 См. прим. 4 на с. 1071-1072. 2 Цитата из книги «Сумерки идолов, или Как философствуют моло­ том» (глава «Чего недостает немцам»). См.: Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 589. 0 «ЛЕВОСТИ»И «ПРАВОСТИ» (Ответ Д. Муретову)

Биржевые ведомости. 1915, № 14967, 16 июля. 1

Статью Д. Муретова см. в «Приложениях» (с. 941-945). Книга Н.А. Бердяева «Духовный кризис интеллигенции» вышла в С.-Петербурге в 1910 г. (переиздание: М., 1998). 2

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО У ВЛАСТИ

Биржевые ведомости. 1915, № 15003, 3 августа. В библиографии Т.Ф. Клепининой ошибочно указано, что эта статья входит в состав сборника «Судьба России». 1

А.Д. Самарин был назначен обер-прокурором Св. Синода в июле 1915 г., но за оппозицию Г.Распутину был в сентябре того же года смещен. 2 Имяславство (имяславие) — течение в православии, которое воз­ никло в среде афонских монахов в 1912-1913 гг. и было объявлено офи­ циальной церковью ересью. 477 монахов были насильственно вывезены из Афона и распределены по разным российским монастырям. По этому поводу Бердяев написал статью «Гасители духа» (Русская молва. 1913, № 232, 5 августа). 3 См. прим. 21 на с. 1057. 4 Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. М., 1900, т. II, с. 54 (см. также: Хомяков А.С. Сочинения в 2-х тт. М., 1994, т. 2, с. 43-44; далее стра­ ницы этого издания указываются в скобках). 5 Там же, с. 43 (35). 6 В тексте газетной публикации ошибочно напечатано «богатство». 7 Хомяков А.С. Полное собрание сочинений, т. II, с. 69 (55). 8 Там же, с. 72 (57). 9 Там же, с. 181 (141). 10 Там же, с. 192(150). 11 Там же, с. 231 (181). 12 Там же, с. 235(183). 13 Там же, с. 363 (279; письмо к В. Пальмеру от 11 октября 1850). 14 Там же, с. 364 (280).

1094

Комментарии к с 337-347 Там же, с. 86 (68-69). «Неключимые рабы» — «рабы ничего не сто­ ящие» (выражение из Евангелия от Луки. 17, 10). 16 См. прим. 2 на с. 1072. 17 Хомяков А.С. Полное собрание сочинений, т. II, с. 37-38 (31). 18 В тексте газетной публикации — «патриархата». " К.П. Победоносцев был обер-прокурором Св. Синода с 1880 по 1905 г.; см. также ниже, прим. 2 на с. 1102. 15

ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ Биржевые ведомости. 1915, № 15017, 10 августа. ' 19 июля открылась очередная сессия IV Государственной Думы (1912-1917). Все выступавшие в тот день (В.А. Бобринский, В.Н. Львов, Н.В. Савич, П.Н. Милюков и др.) требовали «проявления патриотичес­ кого скептицизма ко всему, что предъявит правительство» и создания такого правительства, которое пользовалось бы доверием всей страны. Чуть позже, в августе, в ходе работы этой сессии Гос. Думы был создан так называемый Прогрессивный блок, в который вошли представители шести думских фракций (около 300 депутатов из 442). Блок принял об­ щую программу, опубликованную 25 августа, которая призывала «создать объединенное правительство из лиц, пользующихся доверием в стране и согласных с законодательными учреждениями относительно выпол­ нения в ближайший срок определенной программы, в частности: — строгого проведения начал законности в управлении; — амнистии по религиозным и политическим делам (за исключением шпионов и изменников); , —автономии Польши, примирительной политики в отношении мень­ шинств, в том числе евреев; — свободы профсоюзов и рабочей печати; — реформы земского и городского самоуправления, образования во­ лостного земства. Подробнее см.: Пушкарев С.Г. Россия 1801-1917: власть и общество. М., 2001, с. 596-597; Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991, с. 410-411. 2 См. прим. 2 на с. 1091. 0 «РАДИКАЛИЗМЕ» Биржевые ведомости. 1915, № 15073, 7 сентября. Статья подверглась цензурному сокращению, которое отмечено квад­ ратными скобками. 1

См. выше, прим. 1 на с. к статье «Общество и власть». Октябристы — члены Союза 17 октября, основанного после Манифе­ ста 17 октября 1905 г.; лидерами партии были А.И. Гучков и М.В. Родзянко. 2

Комментарии к с 348-364 САМООБЛАДАНИЕ

1095

Биржевые ведомости. 1915, № 15083, 12 сентября. Статья подверглась цензурным сокращениям, которые отмечены квадратными скобками. 1

Испытания, о которых говорится в статье, — продолжающееся не­ мецкое наступление (см. прим. 1 на с. 1092), закрытие Думы 3 сентября, в конце августа — уход в отставку восьми либеральных министров, проте­ стовавших против смещения с поста главнокомандующего великого кня­ зя Николая Николаевича и вступления на этот пост царя Николая II. РОЛЬ ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ В РОССИИ Биржевые ведомости. 1915, № 15136,18 октября. 1

См. прим. 1 на с. 1091.

ОБ УСЛОВНОСТИ ЖИЗНЕННЫХ ОЦЕНОК Биржевые ведомости. 1915, № 15206, 12 ноября. ' См. прим. 3 на с. 1064. ОЧЕРЕДНАЯ ЗАДАЧА Биржевые ведомости. 1915, 15216, 17 ноября. 1

Речь идет о депутации, выбранной третьим съездом земской органи­ зации (7-9 сентября 1915 г.), под председательством кн. Г.Е. Львова, кото­ рую Николай II отказался принять. После этого Г.Е. Львов на съезде заявил: «Столь желанное всей страной мощное сочетание правительственной дея­ тельности с общественной не состоялось»; съезд принял резолюцию, в ко­ торой, в частности, говорилось: «Опасность от гибельного разрушения внут­ реннего единства... устранима лишь обновлением власти, которая может быть сильна только при условии доверия страны в единении с законным ее пред­ ставительством». В результате съезды союзов, назначенные на 5 декабря, были запрещены. Подробнее см.: Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991, с. 416^17. 2 См. прим. 2 на с. 1091. 3 Г.В. Плеханов с первых дней войны стал «оборонцем» и призывал русских рабочих помочь отразить натиск германского милитаризма. ДУХ И ЭКОНОМИКА Биржевые ведомости. 1915, № 15235, 27 ноября. Перепечатка: Эхо. Вологда. 1915, № 386,4 декабря. Статья подверглась цензурным сокращениям, которые отмечены квадратными скобками.

1096

Комментарии к с. 368-373 Об этом свидетельствует масса публикаций, из которых назовем лишь малую часть: Трубецкой Е.Н. Смысл войны // Русские ведомости. 1914, 8 августа (отдельное издание: М., 1915; переиздание: Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994, с. 352-354); Эрн В.Ф. От Канта к Круппу// Русская мысль. 1914, № 12 (переиздание: Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991, с. 308-318); Роза­ нов В.В. Война 1914 года и русское возрождение. Пг„ 1915 (книга состоит из статей, написанных и опубликованных в 1914 г., и которая фактически вышла не в 1915, а в 1914 г.; переиздание: Розанов В.В. Последние листья. М., 2000, с. 253-340); Булгаков С.Н. Война и русское самосознание. М., 1915 (переиздание: Булгаков С.Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997, т. 2, с. 143-171); Гершензон М.О. Уроки войны // Русские ведомости. 1914, № 240, 18 октября; Струве П.Б. Ответственность за возникновение вой­ ны // Биржевые ведомости. 1914, № 14432, 14 октября. 2 Книга Рорбаха вышла в Москве в 1915 г. В этой книге в неприкрытом виде выражена апологетика немецкого империализма. Наряду с положе­ ниями о завоевательной войны против России, о расчленении ее на от­ дельные части, Рорбах изложил в этой книге и задачи германского импе­ риализма в армянском вопросе, к которому Германия, по его словам, дол­ жна подходить лишь с антирусских позиций. Подробнее см.: Рорбах о России // День. 1917, 6/19 декабря. 1

0 ДУХЕ УНЫНИЯ Биржевые ведомости. 1915, № 15237, 28 ноября. 1

Ефрем Сирин — христианский святой, живший в IV в. Будучи в юно­ сти безрассудным и раздражительным, случайно попал в тюрьму по об­ винению в краже овец, и здесь прозрел, услышал Глас Божий и смирился. После освобождения жил в горах, изучал Св. Писание и вел подвижничес­ кий образ жизни. После 363 г. поселился на горе у г. Эдесса, поучал народ, проповедовал христианство язычникам, отказавшись от сана епископа, предложенного ему Василием Великим. Ефрем Сирин умер в 373 г. в сане диакона, оставив после себя много толкований на Св. Писание и других сочинений, в том числе молитв и песнопений. Среди его «подвижнических наставлений» есть наставление «О борьбе с осьмью главными страстями», в том числе и «О борьбе с унынием», в котором, в частности, говорится: «Если найдет на тебя дух уныния, не оставляй своего дома, но противостань сему духу с терпением. Да не убе­ дит тебя помысл, внушающий перейти с места на место. Ибо если скло­ нишься на сей помысл, то никогда не будет у тебя терпения... Памятова­ ние о смерти и наказаниях есть меч против уныния. Из тяжких тяжкое иго — уныние, особенно, если имеет оно споборницею неверие; ибо пло­ ды его исполнены смертоносного яда... Будем тверды сердцем; потому что слабость сердца противна добродетели. Не станем малодушество­ вать, если случится с нами небольшое уныние, но будем сами себя при-

Комментарии к с. 378-387 1097 неволивать, подобно доброму путнику. Путник, когда случится ему ос­ лабеть в пути, не отказывается от цели дальнейшего путешествия, но утешает себя словами: "еще немного, и дойдешь до ночлега, и отдох­ нешь". — И Господь, видя, как мы принуждаем себя, подаст нам силу и облегчит затруднения... Что бы ни делал ты, если враг во время дела на­ водит на тебя уныние, в противодействие сему супостату, укажи на ка­ кое-либо ремесло... (прибавляя: "видишь, как трудятся ради временно­ го? Чего же ради не хочешь трудиться ради вечного?"). И что бы ты ни производил делом, имей свидетелем совесть свою, что совершаемое то­ бою делается по Богу, — и спасешься от уныния» (Добротолюбие. М., 1895, т. 2, с. 415-420 [репринт: 1992]). НАЦИОНАЛЬНЫ ЛИ ПРАВЫЕ?

Биржевые ведомости. 1915, № 15240, 1 декабря. Перепечатка: Эхо. Вологда. 1915, № 387, 6 декабря. 1

В газете «Эхо» этот отрывок, начинающийся со слов «Эти люди — не русские...», выделен курсивом. ЗЛАЯ ВОЛЯ И РАЗУМ ИСТОРИИ

Биржевые ведомости. 1915, № 15273, 16 декабря. 1

Нехватка продовольствия в России (особенно в городах) стала ощу­ щаться с середины 1915 г. 17 августа 1915 г. было учреждено «Особое Со­ вещание для обсуждения и объединения правительственных мероприя­ тий по заготовке продовольствия и фуража», а затем 25 октября того же года был издан указ, согласно которому органам власти предоставлялось право выяснения продовольственных запасов на местах, их учета, осмот­ ра торговых книг, документов, рынков и складов, вплоть до права рекви­ зиций и секвестров. Подробнее см.: Сорокин П.А. Голод как фактор. М., 2003, с. 478. 2 Эта тема подробно развита Бердяевым в статье «Душа России» (см. наст, издание, с. 21-42). О ВНУТРЕННЕМ И ВНЕШНЕМ ДЕЛАНИИ

Биржевые ведомости. 1916, № 15323, 14 января. Перепечатка: Бюллетень литературы и жизни. 1915-1916. № 12, с. 625628 (со вступительными замечаниями редакции). 1

См.: Биржевые ведомости. 1915, № 15283, 21 декабря.

1098 О ПРЕСТИЖЕ ВЛАСТИ

Комментарии к с 388-399

Биржевые ведомости. 1916, № 15330,18 января. 1

Исправник — в дореволюционной России глава полиции в уезде; должность исправника (капитан-исправника) была учреждена в 1775 г. Первоначально он избирался местным дворянством на три года, с 1862 г. исправник назначался и увольнялся губернатором. ОБ ОПРАВДАНИЯХ ЛЮБВИ К ОТЕЧЕСТВУ Биржевые ведомости. 1916, № 15380,12 февраля. 1

См.: Самозащита. Марксистский сборник. Кн. I, Пг., 1916. Содержа­ ние сборника: В.И. Засулич. О войне. А.Н. Потресов. О патриотизме и международности. Иван Кубиков. Рабочий класс и национальное чувство. П. Мослов. Экономическое значение войны для России. К. Дмитриев. Народное хозяйство в начале второго года войны. Л. Седов. Вчера — Сегодня — Завтра. Ан. Марксизм и радикализм. Владимир Вольский. Заметки по поводу войны. Бег. Маевский. Цензовая Россия и демократия. В. Левицкий. Организация общественных сил и защита страны. А. Бибик. В плаще Гамлета. В. Львов-Рогачевский. Как было тогда.

ПРАВЫЕ И ЕДИНСТВО РОССИИ Биржевые ведомости. 1916, № 15402,24 февраля. 1

См. прим. 1 на с. 1094. Союз русского народа — массовая черносотенная организация, со­ зданная в России в октябре 1905 г. Основателями ее были А.И. Дубровин (председатель Главного совета), В.М. Пуришкевич, В.А. Грингмут и др. В городах, поселках и деревнях были многочисленные отделы СРН (в 19051907 гг.—до 900 отделов). Наиболее крупные из них были в Москве, Одес­ се, Киеве, Почаевской лавре, Новгороде, Саратове, Астрахани. Главный печатный орган — газета «Русское знамя». СРН был распущен после Фев­ ральской революции 1917 г.; Временным правительством была создана Следственная комиссия для разбора его деятельности (см.: Черновский А.А. Союз русского народа. По материалам Чрезвычайной следственной ко­ миссии Временного правительства. 1917. М. - Л., 1929). 3 В газетном тексте — явная опечатка: вместо «же» —: «не». 4 В тексте газеты, по-видимому, опечатка: вместо «ветхие» — «верхние». 2

Комментарии к с 400-416 ИДЕИ И ОБЩЕСТВЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ

1099

Биржевые ведомости. 1916, № 15430, 9 марта. 1

Знаменитая формула, провозглашенная министром народного про­ свещения С.С. Уваровым (1833-1849) и ставшая девизом царствования Николая I: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное об­ разование совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности». СИЛА И НАСИЛИЕ Биржевые ведомости. 1916, № 15478, 2 апреля. 1 2

См. прим. 21 на с. 1057. Текст газеты поврежден, слово восстановлено по смыслу.

ТОЛСТОВСКОЕ НЕПРОТИВЛЕНИЕ И ВОЙНА Биржевые ведомости. 1916, № 15515, 23 апреля. 1

В тексте газетной публикации — «наследственной», что, по-видимо­ му, является опечаткой. 2 См. прим. 2 на с. 1089. 3 Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее (Лк. 17, 33).

РЕЛИГИОЗНАЯ СУДЬБА ЕВРЕЙСТВА Христианская мысль. 1916, >*» 4, с. 120-127. Идеи, сформулированные в этой статье, интересно сравнить с содер­ жанием пятой главы книги Н.А. Бердяева «Смысл истории», которая но­ сит название «Судьба еврейства». См.: Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002, с. 88-106. 1

Об этом рассказывает С.Н. Трубецкой (в подмосковном имении его брата Е.Н.Трубецкого — Узком — В.С.Соловьев провел последние две не­ дели своей жизни и умер 31 июля 1900 г.). «18-го, — по словам С.Н.Тру­ бецкого, — он исповедовался и причастился св. тайн с полным сознани­ ем. Силы его слабели; он меньше говорил, да и окружающие старались говорить с ним возможно меньше; он продолжал молиться то вслух, чи­ тая псалмы и церковные молитвы, то тихо, осеняя себя крестом. Молил­ ся он и в сознании, и в полузабытьи. Раз он сказал моей жене: "Мешайте мне засыпать, заставляйте меня молиться за еврейский народ, мне надо

1100 Комментарии к с. 417-423 за него молиться", — и стал громко читать псалом по-еврейски. Те, кто знал Владимира Сергеевича и его глубокую любовь к еврейскому народу, поймут, что эти слова не были бредом» (Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991, с. 294). 2 Каббала (др.-евр., букв. — предание) — мистическое течение в иуда­ изме, в котором сочетаются пантеистические построения неоплатонизма и мифологемы гностицизма с иудейской верой в Библию как мир симво­ лов. Подробнее см.: Трубич Э. Очерки каббалы. СПб., 1886. 3 См. прим. 4 на с. 1063. Ср. с идеями С. Н. Булгакова, высказанными им в статье «Апокалиптика и социализм (Религиозно-философские параллели)» (1910): «Социа­ лизм есть апокалипсис натуралистической религии человекобожия... Соци­ алистический хилиазм наших дней... представляет собою упрощение, вы­ рождение, даже опошление старого иудейского хилиазма. Социализм — это рационалистическое, переведенное с языка космологии и теологии на язык политической экономии переложение иудейского хилиазма, и все его ататаиз регаопае [действующие лица] поэтому получили экономическое истолкование. Избранный народ, носитель мессианской идеи... заменился "пролетариатом" с особой пролетарской душой и особой революционной миссией... Роль сатаны и Велиара, естественно, досталась на класс капита­ листов, возведенных в ранг представителей метафизического зла... Мес­ сианским мукам и последним скорбям здесь соответствует неизбежное и, согласно "теории обнищания", все прогрессирующее обеднение масс, а на известной ступени этого процесса происходит социальная революция... Роль с!еи$ ех тасЫпа [бога из машины]... играют "законы" развития об­ щества или роста производительных сил... Таким образом, роль эта, ранее отводившаяся мессии или прямо Божеству, здесь приписана... мифологи­ ческому абстракту, пантеистическому понятию "закона развития произ­ водительных сил"...» (Булгаков С.Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. СПб., 1997, с. 241-242). 4

Религия как самосознание Бога (1906). См. прим. 8 на с. 1075. 6 Спасение евреев (фр.). О Леоне Блуа см. прим. 6 на с. 1068. 7 Эту мысль впервые сформулировал В.С. Соловьев в статье «Еврей­ ство и христианский вопрос» (1884): «Иудеи всегда относились к нам поиудейски; мы же, христиане, напротив, доселе не научились относиться к иудейству по-христиански. Они никогда не нарушали относительно нас своего религиозного закона, мы же постоянно нарушали и нарушаем от­ носительно их заповеди христианской религии» (Соловьев В.С. Сочине­ ния в 2-х тт. М., 1989, т. 1, с. 206). 8 Слова апостола Павла, призывавшего колосян совлечь с себя «ветхо­ го человека» и облечься «нового», «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обре­ зания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3, 11). 'Рим. 11, 26. 5

Комментарии к с. 424-449 ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ И ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ

1101

Биржевые ведомости. 1916, № 15561, 16 мая. Статья подверглась цен­ зурным сокращениям, которые отмечены квадратными скобками. 1

О «странничестве» см. прим. 14 на с. 1056. В данном случае имеются в виду слова из Пушкинской речи Ф.М. Дос­ тоевского (1880). См. прим. 10 на с. 1055. 2

РОССИЯ, АНГЛИЯ И ГЕРМАНИЯ Биржевые ведомости. 1916, № 15571, 21 мая. 1

Книга английского историка Чарлза Сароли «Англо-германская про­ блема» в русском переводе вышла в Москве в 1915 г. 2 См. прим. 9 на с. 1065. 3 Один — верховный бог скандинавской мифологии, покровитель во­ инских союзов и воинских инициации, хозяин «вальгаллы» (воинского «рая»). 4 См. прим. 3 на с. 1065. 5 См. прим. 22 на с. 1057. 6 См. прим. 1 на с. 1068-1069. ОБЩЕСТВЕННЫЙ И БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ Биржевые ведомости. 1916, № 15729,9 августа. 1

См. прим. 1 на с. 1099. См. прим. 21 на с. 1057. 3 См. прим. 1 к статье «Общество и власть» и прим. 2 на с. 1091 к статье «Воля к победе». 1

О РОСТЕ БУРЖУАЗНОСТИ В РОССИИ Биржевые ведомости. 1916, № 15813, 20 сентября. ГОСУДАРСТВО И СОБСТВЕННОСТЬ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ Биржевые ведомости. 1916, № 15863, 15 октября. Статья подверглась цензурным сокращениям, которые отмечены квадратными скобками. 1

Ьа18зег-Га1ге (фр.) — позволяйте делать (кто что хочет); употребля­ ется в значении невмешательства правительства в ход развития собы-

1102 Комментарии к с. 451-460 тий (главным образом экономических); то есть полной свободы. Выра­ жение [1а18«ег-га1ге, Ызвег-раззег — позволяйте делать (кто что хочет), позволяйте идти (кто куда хочет)] принадлежит французскому эконо­ мисту Гурнэ (1712-1759), впервые употребившего его в сентябре 1758 г. на ассамблее физиократов; с тех пор оно стало символом их экономи­ ческой политики. ЦЕРКОВНЫЙ ВОПРОС В РОССИИ Биржевые ведомости. 1916, № 15899, 28 октября. 1

Клерикализм (от позднелат. сЬпсаНз — церковный) — политичес­ кое направление, добивающееся первенствующей роли церкви и духовен­ ства в социальной, политической и культурной жизни общества. 2 О К.П. Победоносцеве Бердяев написал специальную статью «Ниги­ лизм на религиозной почве». См.: Бердяев Н.А. Духовный кризис интелли­ генции. М., 1998, с. 200-206. 3 Имеются в виду слова Иисуса Христа, обращенные к апостолу Павлу: «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16,18). 4 Ин. 3,8. 0 ПОНИМАНИИ НАРОДНЫХ ДУШ Эхо. Вологда. 1916, №531,11 ноября (перепечатка из газеты «Утро Рос­ сии», номер которой остался нам недоступен). ПРОБУЖДЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ВОЛИ Биржевые ведомости. 1916, № 15921, 13 ноября. 1

События, о которых идет здесь речь, — открытие 1 ноября очеред­ ной сессии Государственной Думы. В тот день выступил П.Н. Милюков, который говорил о слухах об измене, об императрице и «окружавшей ее камарильи», т. е. главным образом о Распутине (на немецком языке, что спасло его речь, по словам самого Милюкова, «от ферулы председателя, но конечно, было немедленно расшифровано слушателями»). Говоря об этих слухах и о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, Милюков в каждом случае предоставлял слушателям самим решать, «глупость» это «или измена». «Аудитория решительно поддержа­ ла своим одобрением второе толкование». Речи Милюкова, Шульгина и Маклакова были запрещены для печати, но они были распечатаны на пи­ шущих машинках в миллионах экземпляров и разошлись по всей стране. Подробнее см.: Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991, с. 444-446.

Комментарии к с 460-473 1103 Кроме того, возбуждающим образом на общественное мнение России подействовало известие о том, что 5 октября 1916 г. бывший военный министр В А. Сухомлинов, обвинявшийся в измене, был выпущен на сво­ боду, а 11 ноября его дело было прекращено. 2 В ближайшем после 1 ноября заседании Гос. Думы «нападение,— как пишет Милюков, — продолжалось. В.В. Шульгин произнес ядовитую и яр­ кую речь — и сделал практические выводы» (Там же, с. 445). О событиях ноября-декабря 1916 г. В.В. Шульгин подробно рассказывает в своих воспо­ минаниях «Дни». См.: Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920. М., 1990, с. 396-418. 0 ГРАЖДАНСТВЕ Биржевые ведомости. 1916, № 15969,7 декабря. Полемическую статью Як. Нивича «Гражданин по Бердяеву» см. в «Приложениях» (с. 946-948). 1

Для более полного и глубокого понимания этого утверждения Бер­ дяева (особенно в адрес С.Н. Булгакова) необходимо ознакомиться с его статьями «Возрождение православия (С.Н.Булгаков)» и «Новое христиан­ ство (Д. Мережковский)», которые были опубликованы в журнале «Рус­ ская мысль» в 1916 г., соответственно, в июне и июле, под общей рубри­ кой «Типы религиозной мысли в России». 0 СИЛЕ И БЕССИЛИИ Биржевые ведомости. 1916, № 15985,15 декабря. ' «Земщина» (1909-1917) —орган крайне правой фракции в Государ­ ственной Думе. 2 Имеется в виду речь Ф. Лассаля «Власть и права» из цикла его статей «О сущности конституции». См.: Лассаль Ф. Сочинения. СПб., 1908, т. II, с. 5-6, 52-53. 3 См. прим. 2 на с. 1098. ВАРВАРСТВО И УПАДОЧНИЧЕСТВО

,

Биржевые ведомости. 1916, № 16006, 25 декабря. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994, т. 1, с. 371-376 (под названием «Варварство и упадничество»). 1

То есть испаряется, улетучивается (от фр. еуарогег — испарять, вы­ паривать). 2 Немецкая артиллерия открыла огонь по французским позициям на­ против знаменитой крепости Верден 21 февраля 1916 г. После двухднев­ ного обстрела началось наступление, но к 9 марта оно было остановлено.

1104 Комментарии к с. 474-485 Атаки немцев на Верден продолжались до начала июня, так что это сраже­ ние стало самой продолжительной «битвой» на протяжении всей войны. 24 октября французы перешли в контрнаступление, овладели первоначаль­ но поставленными целями и захватили 6 тысяч пленных. 3 Прекрасная Франция {фр.). * Подробное развитие этой темы Н.А. Бердяев дал в своей брошюре «Новое средневековье» (Берлин, 1924). См.: Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002. 5 В тексте газетной публикации — «земской» (характерная для своего времени опечатка). СИЛА РОССИИ Биржевые ведомости. 1917, № 16018, 4 января. 1

См. прим. 22 на с. 1057. Цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева «Умом Россию не понять...» (1866). См.: Тютчев Ф.И. Сочинения в 2-х тт. М., 1980, т. 1, с. 183. 2

ПСИХИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ ВОЙНЫ Биржевые ведомости. 1917, № 16048, 19 января. 1

12 декабря 1916 г. Германия выступила с предложением провести мирные переговоры; 25 декабря Николай II издал приказ, отвергающий мирные переговоры. 2 См. прим. 10 на с. 1077-1078. 3 20 декабря президент США В. Вильсон выступил за объявление вою­ ющими сторонами целей войны (Соединенные Штаты вступили в войну в апреле 1917 г.). О ЛЮБВИ К РОССИИ Великая война в образах и картинах. 1917, № 13, с. 180-182.

Падение священного русского царства Статьи 1917-1922 гг.

В этот раздел вошли 44 статьи Н.А. Бердяева, написанные им в пери­ од с 1917 г. (после Февральской революции) до 1922 г., т. е. до его высыл­ ки из Советской России. Будучи еще в России, Н.А. Бердяев подготовил к печати сборник статей «Духовные основы революции. Опыты 19171918 гг.», в который вошли его статьи, написанные с апреля 1917 по ок­ тябрь 1918 гг., но он так и не был напечатан при жизни автора. Некото­ рые статьи этого сборника были напечатаны в четвертом томе Собрания сочинений Н.А. Бердяева (Париж, 1990); полностью сборник опублико­ ван издательством РХГИ (СПб., 1999; подготовка текста и комментарии Е.В. Бронниковой). В настоящем издании все статьи Бердяева печатают­ ся по тексту первых публикаций; наиболее существенные исправления, которые были внесены автором при подготовке сборника «Духовные ос­ новы русской революции» и отмеченные Е.В. Бронниковой, указаны нами в комментариях.

ТЕОКРАТИЧЕСКИЕ ИЛЛЮЗИИ И РЕЛИГИОЗНОЕ ТВОРЧЕСТВО Русская мысль. 1917, март-апрель, с. 71-80. На ту же тему Бердяев написал статью «Реформа церкви» (Утро Рос­ сии. 1917, № 14,14/27 января), не учтенную в библиографии Клепининой. См.: Бердяев Н.А. Мутные лики (Типы религиозной мысли в России). М., 2004, с. 277-281 1

«Частное дело» (нем.), каковым провозгласил религию шестой пункт Эрфуртской программы Социал-демократической партии Германии, при­ нятой в 1891 г.: КеН§юп 151 Рпуа1засЬе. 2 Точнее, дурную бесконечность. См. прим. 8 на с. 1068. 3 См. прим. 6 на с. 1069-1070. 4 По учению Каббалы, Адам Кадмон (букв.: Адам первоначальный) — прообразный небесный человек. См. статью С.С. Аверинцева в энцикло­ педии «Мифы народов мира» (М., 1991, т. 1, с. 43-44); см. также: Бердя­ ев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989, с. 543-544.

110 6 Комментарии к с 503-525 ПСИХОЛОГИЯ ПЕРЕЖИВАЕМОГО МОМЕНТА Русская свобода. 1917, № 1, апрель, с. 6-12. 1

См. прим. 7 к статье «Национализм и империализм» на с. 1064. Первые выборы в Петроградский совет рабочих депутатов состоя­ лись 24-25 февраля 1917 г., т. е. еще до победы Февральско-мартовской революции. См.: Токарев Ю.С. Петроградский Совет рабочих и солдатс­ ких депутатов в марте-апреле 1917 г. Л., 1976, с. 11-12. 1

ПАДЕНИЕ СВЯЩЕННОГО РУССКОГО ЦАРСТВА Русская свобода. 1917, № 2, апрель, с. 16-23. 1

Не любите мира, ни того, чтб в мире (1 Ин, 2,15).

ИНТЕРНАЦИОНАЛ И ЕДИНСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА Русская свобода. 1917, № 3, 12 мая, с. 9-14. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 187-197. 1

См. прим. 17 на с. 1056.

0 ПОЛИТИЧЕСКОЙ И СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ Русская свобода. 1917, № 4,17 мая, с. 5-10. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 18-29. 1

«Буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль» (Маркс К,, Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М., 1986, с. 36). 2 Имеется в виду Мюнстерская коммуна (1534-1535) — революцион­ ная власть анабаптистов в г. Мюнстере (Германия, земля Северный Рейн Вестфалия), которая была установлена в результате вооруженной борьбы граждан Мюнстера и пришлых анабаптистов против сеньора города кня­ зя-епископа Франца Вальдека. 23 февраля 1534 г. анабаптисты получили большинство голосов в магистрате — все, кто отказался принять сторону и веру анабаптистов, были изгнаны из города. Власть фактически со­ средоточилась в руках «главного пророка» Яна Матиса, а после его гибели (5 апреля 1534 г.) — Иоанна Лейденского, который в апреле-мае 1534 г. распустил магистрат, заменив его советом «12 старейшин». В дальнейшем в связи с осложнением военной обстановки (город был осажден войсками епископа) и внутренними конфликтами была введена личная диктатура Иоанна Лейденского, провозглашенного царем «Нового Сиона» (Мюнсте-

Комментарии к с 526-534 1107 ра) и будущим владыкой мира. Анабаптистские власти провели в Мюнстере ряд преобразований, носивших «уравнительно-коммунистический» характер: отменили деньги, ввели всеобщую трудовую повинность, моно­ гамная семья была заменена полигамной, нарушения общественного по­ рядка карались вплоть до смертной казни и т. п. 25 июня 1535 г. Мюнстер был взят войсками епископа; деятели коммуны, в том числе Иоанн Лей­ денский, были преданы жестоким пыткам и казнены. 3 Катастрофа, крах (нем.). 4 2и$аттепЪгисЬ15Й1еопе {нем.) — теория [социальной] катастрофы, то есть учение о революционном переходе от капиталистического к соци­ алистическому строю. Подробнее об отношении Бердяева к этой теории см.: Бердяев Н.А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999, с. 137-138. 5 Уегекпсшп^Шеопе {нем.) — теория обнищания [рабочего класса], сформулированная К. Марксом в «Капитале». «Закон капиталистического накопления, принимающий мистический вид закона природы, в действи­ тельности является лишь выражением того обстоятельства, что природа накопления исключает всякое такое уменьшение степени эксплуатации труда или всякое такое повышение цены труда, которое могло бы серьез­ но угрожать постоянному воспроизводству капиталистического отноше­ ния, и притом воспроизводству его в постоянно расширяющемся масш­ табе. Иначе оно и быть не может при таком способе производства, где рабочий существует для потребностей увеличения уже имеющихся сто­ имостей, вместо того чтобы, наоборот, материальное богатство существо­ вало для потребностей развития рабочего. Как в религии над человеком господствует продукт его собственной головы, так при капиталистичес­ ком производстве над ним господствует продукт его собственных рук» (Маркс К. Капитал. М., 1978,, т. 1, с. 634-635). 6 Слова «разбилась и» вычеркнуты автором. 7 См. прим. 1 к статье «Космическое и социологическое мироощуще­ ние» на с. 1067. ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ В МИРЕ Русская свобода. 1917, № 5, май, с. 8-11 ВЛАСТЬ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ Русская свобода. 1917, № 6, 31 мая, с. 3-6. 1

Нет власти не от Бога (Рим. 13, 1).

РОССИЯ И ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА Русская мысль. 1917, кн. У-У1, май-июнь, с. 76-81.

1108

Комментарии к с. 540-562 Цитата из стихотворения В.С. Соловьева «Ех опеше 1их» (1890). См.: Соловьев В.С. «Неподвижно лишь солнце любви...» Стихотворения. Про­ за. Письма. Воспоминания современников. М., 1990, с. 58. 2 Из стихотворения А.С. Хомякова «Мечта» (1835): 1

О, грустно мне! Ложится тьма густая На дальнем Западе, стране святых чудес... (Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л., 1969, с. 103). 5

Соответствующую цитату из «Подростка» см. на с. 897 и прим. 10 на с. 1131. 0 БУРЖУАЗНОСТИ И СОЦИАЛИЗМЕ Русская свобода. 1917, № 8,13 июня, с. 3-8. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 30-41. 1

См. прим. 4 к статье «Национализм и мессианизм» на с. 1063. Вычеркнуто автором. 3 Вычеркнуто. 2

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ Русская свобода. 1917, № 10-11, 28 июня, с. 3-7. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 108-117. 1

См. прим. 8 на с. 1068.

СВОБОДНЫЙ НАРОД Народоправство. 1917, №1, 30 июня. 1 2

Ин. 8, 32. См.: Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955, с. 179,191-192.

В ЗАЩИТУ СОЦИАЛИЗМА Народоправство. 1917, № 3, июль, с. 8-10. 1

Группа «Единство» состояла почти исключительно из личных после­ дователей Г.В. Плеханова; состав ее постоянно уменьшался, а после боль­ шевистского переворота группа прекратила свое существование.

Комментарии к с 571-585

110 9

МОБИЛИЗАЦИЯ ИНТЕРЕСОВ

Русская свобода. 1917, № 12-13, 17 июля, с. 3-7. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 118-127. 1

Слова «самоспасения и» — вычеркнуты автором. Слово «великой» — вычеркнуто. 3 Слово «страшной» — вычеркнуто. 2

ПРАВДА И ЛОЖЬ В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ

Народоправство. 1917, № 4, 24 июля, с. 7-9. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 128-138. 1

См. прим. 1 на с. 1102-1103. Слова «хотя Сухомлинов и Штюрмер сидят в тюрьме» — вычеркнуты. 3 Вторая заповедь гласит: «Не делай себе кумира и никакого изображе­ ния того, чтб на небе вверху, и чтб на земле внизу, и чтб в воде ниже земли (Исх. 20, 4). 4 3-4 июля 1917 г. в Петрограде происходили массовые политические демонстрации против Временного правительства, организованные боль­ шевиками. На следующий день в газете «Живое слово» были опубликова­ ны документы, из которых следовало, что Ленин — агент немецкой раз­ ведки, которому поручено всеми силами стремиться «подорвать доверие русского народа к Временному правительству». В то же день Ленин ушел в подполье, в котором находился до 24 октября. Подробнее см.: Суханов Н.Н. Записки о революции. М., 1991, т. 2, с. 342-343; Пейн Р. Ленин: Жизнь и смерть. М., 2002, с. 341-342. 5 Вместо «и Сухомлинове, что сгустилось вокруг имени Штюрмера и придворной немецкой партии» — и т. п. 6 Партия народной свободы—официальное название кадетской партии после Февральской революции. 2

ТОРЖЕСТВО И КРУШЕНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА

Русская свобода. 1917, № 14-15, 31 июля, с. 3-7. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 254-263. НАРОДНИЧЕСКОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ

Русская мысль. 1917, кн. УН-УШ, июль-август, с. 90-97. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 198-211.

1110 Комментарии к с 590-597 1 0 своих встречах с сектантами в московском трактире «Яма» Бердяев рассказывает в своем «опыте философской автобиографии» «Самопозна­ ние» (М., 1991, с. 196-199). 2 «Удельный период» русской истории начался после смерти Ярослава Мудрого Владимировича (1054), когда вся территория, находившаяся под властью киевских князей, была разделена, согласно его завещанию, между его сыновьями. Период феодальный продолжался до ХГУ-ХУ вв., т. е. до того времени, когда объединительная политика московских князей в кон­ це концов привела к централизации русского государства. РЕЛИГИОЗНЫЕ ОСНОВЫ БОЛЬШЕВИЗМА (Из религиозной психологии русского народа)

Русская свобода. 1917, № 16-17, 8 августа, с. 3-8. Духовные основы русской революции. Опыты 1917—1918 гг. СПб., 1999, с. 42-52. 1

Синдикализм (точнее, анархо-синдикализм) — течение в рабочем движении, возникшее в конце XIX в. во Франции, Италии и Испании, сто­ ронники которого ставили своей целью совершить социальный перево­ рот, организованный синдикатами (профсоюзами), который должен «на следующий же день» уничтожить государство и политическую власть и создать общество, руководимое федерацией синдикатов, ведающей про­ изводством и распределением продуктов. 2 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1895, т. 12, с. 298, 308: «Братья Карамазовы», ч. II, кн. V, гл. V. 3 Там же, с. 300. 4 Эта фраза вычеркнута. 5 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1895, т. 12, с. 298,300: «Братья Карамазовы», ч. II, кн. V, гл. V. 6

7

См.: Мф. 4, 4.

О «скачке человечества из царства необходимости в царство свобо­ ды» Ф. Энгельс пишет в конце второй главы третьего отдела «Анти-Дю­ ринга»: «И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение обще­ ственные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из цар­ ства необходимости в царство свободы» {Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1988, с. 288). 8 Слово «неотъемлемую» — вычеркнуто. 9 Слово «великая» — вычеркнуто. 10 Т. е. с поклонением Астарте, главной богине древних семитов-языч­ ников (сирийцев, ассириян, арабов, финикиян и иудеев). Богине этой, как мужеский элемент, соответствует бог Ваал, в особенности Ваал-Гамман (иудейский Молох), а символом ее служили два рога — олицетворение силы у древних семитов.

Комментарии к с 599-614

1111

ГЕРМАНСКИЕ ВЛИЯНИЯ И СЛАВЯНСТВО

Народоправство. 1917, № 6, 9 августа, с. 2—4. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 212-222. 1

См. прим. 1 на с. 1108. Имеется в виду Датская война 1864 г., в ходе которой Пруссия, Авст­ рия и ряд государств Северо-Германского союза нанесли поражение Да­ нии, вынужденной заключить Венский мир (30 октября) и отказаться от Шлезвига, Гольштейна и Лауэнбурга. 2

СВОБОДНАЯ ЦЕРКОВЬ И СОБОР

Народоправство. 1917, № 7, 21 августа, с. 4-6. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 299-309. 1

См. прим. 1 к статьи «О святости и честности» на с. 1062. См. прим. 1 на с. 1053-1054. 3 См. прим. 3 на с. 1102. 4 Т. е. независимость, наличие собственного, независимого главы — патриарха. 5 См. прим. 2 на с. 1072. 6 Имеется в виду Аугсбургское соглашение, или Аугсбургский религи­ озный мир, заключенный в 1555 г. между католиками и протестантами Германии, который санкционировал установление религии в княжествах по усмотрению князей (принцип сиш« ге§ю, едо геН§ш — чье правление, того и религия). 7 Первым обер-прокурором Св. Синода после свержения самодержа­ вия был В.Н. Львов, остававшийся на этой должности до 21 июля. Впос­ ледствии — активный участник движения «Живая церковь». * Поместный Собор Русской Православной Церкви, восстановивший патриаршество, открылся 15 августа 1917 г. и продолжался до 1 сентября 1918 г. 2

КТО ВИНОВАТ?

Русская свобода. 1917, № 18-19, 30 августа, с. 3-8. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 139-150. ' См. прим. 4 на с. 1071-1072.

1112 ПАТРИОТИЗМ И ПОЛИТИКА

Комментарии к с. 618-632

Народоправство. 1917, № 10, 25 сентября, с. 2-4. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 223-232. 1

Московское государственное совещание происходило в Москве в Большом театре с 12 по 16 августа 1917 г. Подробнее см.: Суханов Н.Н. Записки о революции. М., 1992, т. 3, с. 57-67 (глава с выразительным на­ званием «Московское позорище»). 2 В Московском частном совещании общественных деятелей, прохо­ дившем в Богословской аудитории Московского университета, активное участие принимал и Н.А. Бердяев. См.: Новое время. 1917, № 14849, 10/23 августа, с. 3.

О СВОБОДЕ И ДОСТОИНСТВЕ СЛОВА

Народоправство. 1917, № 11, 7 октября, с. 5-7. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 310-319. 1

НаЬеаз Согриз Ас1 (Хабеас корпус акт) — закон принятый англий­ ским парламентом в 1679 г., один из основных конституционных актов Великобритании. Согласно этому закону, по заявлению арестованного, в котором он под присягой перечисляет основания неправомерности свое­ го ареста, судья обязан в установленные сроки издать приказ о его достав­ ке в суд для проверки заявления. Заявление рассматривается судьей еди­ нолично в присутствии арестованного; судья вправе освободить его (бе­ зоговорочно или под залог) или же направить обратно в тюрьму, устано­ вив, что он арестован правомерно. Действие НаЬеаз Согриз Ас1'а может быть приостановлено парламентом при чрезвычайных обстоятельствах (во время войны, при внутренних беспорядках и т. п.). Название закона происходит от начальной строки приказа судьи о доставке арестованного: НаЪеаз Согриз ай $иЪ;1аепс1ит...

ДЕМОКРАТИЯ И ИЕРАРХИЯ

Русская свобода. 1917, № 24-25, 15 октября, с. 5-10. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 243-253. ' Это одна из центральных идей «веховской» статьи Бердяева «Фило­ софская истина и интеллигентская правда». См. прим. 1 к статье «Война и кризис интеллигентского сознания» на с. 1059.

Комментарии к с. 632-641 1113 2 Согласно К.Н. Леонтьеву, «в обществе происходит тот же процесс, что и в организме. Разложение, упрощение и смешение есть болезнь, ведущая к смерти. Период смесительного упрощения есть период дряхлости обще­ ства. Равенство всегда есть дряхлость. КН. устанавливает три периода орга­ нического общественного процесса: "Все вначале просто, потом сложно, потом вотрично упрощается, сперва уравниваясь и смешиваясь внутренне, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением, до перехода в неорганическую "нирвану"». «Тому же закону подчинены и го­ сударственные организмы, и целые культуры мира. И у них очень ясны эти три периода: 1) первичной простоты, 2) цветущей сложности и 3) вторич­ ного смесительного упрощения» (Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. Очерки из истории русской религиозной мысли // К.Н. Леонтьев: рго ег сопгга. Лич­ ность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей после 1917 г. Антология. СПб., 1995, кн. II, с. 81). 3 См. прим. 1 на с. 1107. 4 См.: Платон. Собрание сочинений в 4-х тт. М., 1994, т. 3, с. 221, 329. 5 Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе (1 Кор. 15, 41). ОБЪЕКТИВНЫЕ ОСНОВЫ ОБЩЕСТВЕННОСТИ Народоправство. 1917, № 13, 23 октября, с. 7-9. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 53-63. 1

См. выше прим. 5. Слова из Первого Послания апостола Иоанна: «Весь мир лежит во зле» (5, 19). 3 «Десятисловие» (или декалог) — заповеди, написанные, согласно книге Исход (34, 28), Моисеем, а согласно Второзаконию (4, 13; 10, 4) — самим Яхве на двух каменных досках («скрижалях»). В Пятикнижии на­ званы два различных декалога: «этический» декалог (Исх. 20, 2-17 и Втор. 5, 6-21) и «культовый» декалог (Исх. 23; 34,12-26). Этический декалог состоит из следующих заповедей: 1) Да не будет у тебя других богов. 2) Не делай себе кумира. 3) Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно. 4) Помни день субботний, чтобы святить его. 5) Почитай отца твоего и мать твою. 6) Не убивай. 7) Не прелюбодействуй. 8) Не кради. 9) Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. 10) Не желай дома ближнего твоего, ничего, что у ближнего твоего. При классификации этих заповедей имеются некоторые отличия меж­ ду католиками, протестантами, православными и иудеями. 1

1114 Комментарии к с 644-658 ОБ ИСТИННОЙ И ЛОЖНОЙ НАРОДНОЙ ВОЛЕ Народоправство. 1917, № 14, 30 октября, с. 4-6. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 264-274. 1

См. прим. 2 на с. 1098.

БЫЛА ЛИ В РОССИИ РЕВОЛЮЦИЯ? Народоправство. 1917, № 15,19 ноября, с. 4-7. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 151-163. 1

Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. М., 1991, т. 1, с. 330. 2 В 1911 г. в Китае началась так называемая «Синьхайская революция» (по старому календарю 1911 г. — год «синьхай», отсюда и название), кото­ рая привела к свержению маньчжурской династии и провозглашению Китая республикой. В Турции в 1908 г. произошла Младотурецкая революция, приведшая к свержению султана Абдул-Хамида II, затем «Кемалистская революция», в результате которой в 1923 г. была провозглашена Турецкая республика, а в 1924 г. ликвидирован халифат. 3 Имеются в виду события в Москве в период с 25 октября по 2 ноября 1918 г., когда в результате кровопролитных боев большевики захватили власть в городе. Число жертв превысило 2 тыс. человек.

ЗАДАЧИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ Народоправство. 1917, № 16, ноябрь, с. 5-7. 1

Точнее: Временного совета Российской республики, больше извест­ ного под названием «Предпарламент», который был образован на заседа­ нии президиума Демократического совещания 20 сентября (3 октября) 1917 г. Открылся Предпарламент 7 октября и продолжал свою работу 25 октября (6 ноября). Заседания Предпарламента происходили в Мариинском дворце (резиденции бывшего Государственного совета). По не­ полным данным в состав Предпарламента входило 313 депутатов (из рас­ чета 15%) от каждой фракции и группы) Демократического совещания, затем численность его увеличилась до 555 человек, так как в его состав вошли представители так называемых цензовых и общественных органи­ заций и учреждений. Партийный состав Предпарламента был следующим: эсеров — 135, меньшевиков — 92, энесов — 30, кадетов — 75, большеви­ ков — 58. Председателем Предпарламента был избран эсер Н.Д. Авксен­ тьев. О своем участии в работе Предпарламента Бердяев впоследствии

Комментарии к с 666-676 1115 написал в своей «философской автобиографии»: «Я почему-то попал от общественных деятелей на короткое время в члены Совета Республики, так называемый Предпарламент, что очень мне не соответствовало и было глупо. Я там увидал революционную Россию всех оттенков. Было много старых знакомых. Мне мучительно было видеть людей, раньше преследу­ емых, живших на нелегальном положении или в эмиграции, в новой роли людей у власти. У меня всегда было отвращение ко всякой власти. Я был настроен так воинственно, что не захотел поздороваться с моей старой знакомой А.М. Коллонтай» (Бердяев Н.А. Самопознание. Опыт философ­ ской автобиографии. М., 1991, с. 229). См. также: Суханов Н.Н. Записки о революции. М., 1992, т. 3, с. 233-258, 324-325. ГЕРМАНИЗАЦИЯ РОССИИ Народоправство. 1917, № 17, с. 2-4. 1

По-видимому, выполняя «предсказание» В.Я. Брюсова, который в сти­ хотворении «Грядущие гунны» (из книги «51ерЬапо5» — «Венок») писал: А мы, мудрецы и поэты, Хранители тайны и веры, Унесем зажженные светы В катакомбы, в пустыни, в пещеры. (Брюсов В.Я. Избранное. М., 1991, с. 115). МИР «БУРЖУАЗНЫЙ» И МИР «СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ» Народоправство. 1917, № 18-19, 25 декабря, с. 3-6. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 64-74. 1

Карлейль Т. Французская революция. История. СПб., 1907, с. 12. Ср. новый перевод: М., 1991, с. 16. 2 Слова «насколько можно серьезно о них говорить» вычеркнуты. ЛИЧНОЕ БЛАГО И СВЕРХЛИЧНЫЕ ЦЕННОСТИ Русская мысль. 1917, кн. Х1-ХИ, с. 33-39. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918гг.СПб., 1999, с. 286-298. 1

Имеются в виду слова Ф. Ницше («Так говорил Заратустра»): «Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам — я советую вам любовь к даль­ нему» (Ницше Ф. Сочинения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 44). См. также статью

1116 Комментарии к с. 677-723 С.Л. Франка «Фр. Ницше и этика "любви к дальнему"» (Франк С.Л. Сочи­ нения. М., 1990, с. 9-64). 2 См.: Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. М., 1885, т. 1, с. 143. 3 Там же, с. 265. 4 Там же, с. 164-165. 5 Там же, с. 98. О ТВОРЧЕСКОМ ИСТОРИЗМЕ

Ветвь. Сборник Клуба московских писателей. М., 1917. 1

Чистая доска (лат.).

ВОЗМОЖНА ЛИ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ?

Издана отдельной брошюрой: М., 1917, 24 с. 1

См. прим. 5 на с. 1068. Парижская коммуна, провозглашенная 18 марта 1871 г., просуще­ ствовала 72 дня (до 28 мая). Коммуна успела провести ряд социалистиче­ ских преобразований: установила максимум жалованья государственным служащим, равный зарплате квалифицированного рабочего, отделила цер­ ковь от государства, отменила задолженность по квартплате, вернула вещи, заложенные в ломбард на сумму до 20 франков, установила минимальную зарплату рабочих и служащих, ввела рабочий контроль над производством на некоторых крупных предприятиях и т. д. Подробнее см.: История Па­ рижской Коммуны 1871 г. М., 1971. 2

НАРОД И КЛАССЫ В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Издана отдельная брошюрой. М., 1917. 1

См. выше, прим. 2 к статье «Возможна ли социальная революция?».

СВОБОДНАЯ ЦЕРКОВЬ

Издана отдельной брошюрой. М., 1917. 1

См. прим. 2 на с. 1054. 2 Кор. 3, 17. 3 Ин. 3,8. 4 См. прим. 3 на с. 1072. 5 См. прим. 1 на с. 1105. 6 См. прим. 13 на с. 1088. 2

Комментарии к с 728-746 КЛАСС И ЧЕЛОВЕК

1117

Народоправство. 1918, № 20, 8 января, с. 2-4. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 75-85. 1

См. прим. 3 на с. 1064.

ДУХОВНЫЙ И МАТЕРИАЛЬНЫЙ ТРУД В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Народоправство. 1918, № 21-22, 21 января, с. 3-6. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 86-97. 1

Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти тт. Л., 1974, т. 10, с. 322-323. 2 Махаевщина — анархистское течение, проповедовавшее враждеб­ ное отношение к интеллигенции и особенно к революционной. Названо по фамилии польского социалиста В.К. Махайского (1867-1926), который в книге «Умственный рабочий», написанной в конце 1890-х гг. в якутской ссылке (полностью изданной в 3 частях в Женеве в 1904-1905 гг.), доказы­ вал, что интеллигенция тоже является «паразитарным классом», «моно­ польно владеющим знаниями» и готовящим свое «грядущее мировое гос­ подство». Понятие класса Махайский определял не по признаку отноше­ ния к средствам производства, а по способу получения дохода. 3 «Третий элемент» — условное название разночинной интеллиген­ ции, служившей по найму в земских учреждениях. Первым элементом считались члены правительственного и административного аппарата, вторым — выборные представители земств. ВЛАСТЬ И ПСИХОЛОГИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ Русская мысль. 1918, кн. 1-Н, январь-февраль, с. 95-100. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 275-285. ГИБЕЛЬ РУССКИХ ИЛЛЮЗИЙ Русская мысль. 1918, кн. 1-Н, январь-февраль, с. 101-107 (в рубрике «Идеи и жизнь»). Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 164-175. 1

Об этом известно из рассказа Герцена о Киреевском в 1У-Й части «Бы­ лого и дум». «Это не просто доска с изображением,.. — передает Герцен

1118 Комментарии к с 759-769 слова И.В. Киреевского, — века целые поглощала она эти потоки страст­ ных возношений, молитв людей скорбящих, несчастных; она должна была наполниться силой, струящейся из нее, отражающейся от нее на верую­ щих. Она сделалась живым органом, местом встречи между творцом и людьми» (Герцен А.И. Собрание сочинений в 9-ти тт. М., 1956, т. 5, с. 160). ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ РУССКОГО НАРОДА Народоправство. 1918, № 23-24,1 февраля, с. 3-7. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 345-366. 1

В «Записной книжке» Ф.М. Достоевский писал: «Церковь в параличе с Петра Великого» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти тт. Л., 1984, т. XXVII, с. 49). Как отмечает И.Б. Роднянская, «слова эти стали популярным афоризмом, будучи процитированы Мережковским в его книге "Л.Толстой и Достоевский" (т. 2, СПб., 1902, с. XXI) в следую­ щем виде: "Русская церковь в параличе с Петра Великого..."» (Булгаков С.Н. Сочинения в 2-х тт. М., 1993, т. 2, с. 729). 2 «Все позволено» (если нет Бога и бессмертия души) — слова, кото­ рые неоднократно повторяют вслед за Иваном Карамазовым другие ге­ рои романа Достоевского. См.: Достоевский Ф.М. Полное собрание сочи­ нений. СПб., 1895, т. 12, с. 313, 748, 769. РОССИЯ И ВЕЛИКОРОССИЯ Накануне. 1918, № 3,21 апреля, с. 4-5. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 233-242. 1

См. прим. 17 на с. 1056. Цитата из «Вступления» к «Медному всаднику» (Пушкин А.С. Собра­ ние сочинений в 10-ти тт. М., 1981, т. III, с. 262). 3 Там же, с. 272 (часть вторая). 2

ОЗДОРОВЛЕНИЕ РОССИИ Накануне. 1918, № 6, май, с. 1-2. Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб., 1999, с. 381-391. ДУХИ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Статья, написанная в начале 1918 г., предназначалась для сборника «Из глубины», имеющего подзаголовок «Сборник статей о-русской интел-

Комментарии к с 775^189 1119 лигенции». Сборник был набран и даже напечатан, но так и не вышел в свет. Статья Бердяева печаталась в «Вестнике РСХД» (1959, № 3 —- отры­ вок) и в «Новом журнале» (1965, № 79). В 1967 г. сборник был фактически, впервые издан в полном объеме парижским издательством Утса-ргек. Подробнее см.: Вехи. Из глубины. М., 1991, с. 552-556, 558-559. 1

Цитата из стихотворения «Бесы» (1830). См.: Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1981, т. II, с. 179. 2 Из всего написанного Розановым о Гоголе наиболее показательна в этом отношении его статья «Загадки Гоголя...» (1909). См.: Розанов В.В. О писательстве и писателях. М., 1995, с. 333-345. 3 См. прим. 10 на с. 1075. 4 Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7-ми тт. М., 1967, т. 4, с. 52 («Реви­ зор», действие 3, явление VI). 5 Там же, с. 54. 6 Там же. 7 Там же, с. 104 (явление последнее). 8 Там же, т. 5, с. 85 («Мертвые души», гл. 4). 9 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1895, т. XII, с. 31: ч. I, кн. I, гл. V. 10 Там же, с. 277: ч. II, кн. V, гл. III. 1 ' В «Письме редактору "Вопросов философии и психологии" Н.Я. Гро­ ту. О заслуге В.В. Лесевича для философского образования в России» (1890) В.С. Соловьев писал: «Нет ничего, кроме материи; борьба за существова­ ние произвела сначала птеродактилей, а потом плешивую обезьяну, из которой выродились и люди: итак, всякий да полагает душу свою за други своя» (Соловьев В.С. Собрание сочинений. СПб., б/д, т. VI, с. 248). Аналогичную мысль Соловьев сформулировал и в статье «Византизм и Россия»: «Люди, требовавшие нравственного перерождения и самоот­ верженных подвигов на благо народное, связывали эти требования с та­ кими учениями, которыми упраздняется самое понятие о нравственнос­ ти: "...ничего не существует, кроме вещества и силы, человек есть только разновидность обезьяны, и потому мы должны думать только о благе на­ рода и положить душу свою за меньших братьев"» (Солов ьев В. С. Сочине­ ния в 2-х тт. М., 1989, т. 2, с. 579). 12 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1895, т. XII, с. 291:ч.И, кн. V, гл. IV. 13 Там же, с. 279: ч. II, кн. V, гл. III. 14 Там же, с. 287: ч. II, кн. V, гл. IV. 15 Там же, с. 290-291: ч. II, кн. V, гл. IV. 16 Там же, с. 308: ч. II, кн. V, гл. V. 17 Там же. 18 Там же, с. 307. 19 Там же, с. 306-307. 20 Там же, с. 301. 21 Там же.

1120

Комментарии к с. 789-821 Там же, с. 300. 23 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1894, т. III, ч. II, с. 90: «Записки из подполья», I, VII. 24 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Л., 1974, т. 10, с. 300: «Бесы», ч. И, гл. 6, VII. 25 Там же. 22

26

Там же, с. 298.

27

Там же. 28 Там же, с. 298-299. 29 Там же, с. 109-110: ч. I, гл. 4, IV. 30 Там же, с. 311: ч. II, гл. 7, II. 31 Там же, с. 323: ч. II, гл. 8. 32 Там же, с. 322. 33 Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. СПб., 1895, т. XII, с. 266: «Братья Карамазовы», ч. II, кн. V, гл. И, 34 Там же, с. 748: ч. IV, кн. XI, гл. VIII. 35 Там же, с. 378: ч. II, кн. VI, гл. III, е). 36 Там же, с. 769: ч. IV, кн. XI, гл. IX. 37 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 12-ти тт. М., 1982, т. 10, с. 282-283: «Подросток», ч. 3, гл. 7, III. 38 О «розовом христианстве» Ф.М. Достоевского Леонтьев писал в ста­ тье «О всемирной любви. Речь Ф.М. Достоевского на пушкинском празд­ нике» (Гражданин. 1880, №№ 161, 169, 173). Подробнее см.: Иваск Ю.П. Константин Леонтьев. Жизнь и творчество // К.Н. Леонтьев: рго е1 сопгга. Антология. СПб., 1995, т. 2, с. 562-566. КОНЕЦ РЕНЕССАНСА

София. Проблемы духовной культуры и религиозной философии. Сборник статей под ред. Н.А. Бердяева. Берлин: «Обелиск», 1923, с. 21—46. Критический отзыв А.В. Луначарского «Дальше идти некуда», написан­ ный по поводу этой статьи Бердяева, см. в «Приложениях» (с. 1045-1049). ' Не вполне точно приводятся слова, которыми заканчивается посла­ ние Ульриха фон Гуттена к нюрнбергскому гуманисту Виллибальду Пиркгеймеру. У Гуттена: «О век, о науки! как радостно жить, хотя и не время теперь отдаваться покою». См.: Ульрих фон Гуттен. Диалоги. Публицис­ тика. Письма. М., 1959. 2 Кватроченто (итал. 4иа11госеп1о, букв. — четыреста) — принятое в итальянском языке наименование XV в., т. е. 1400-е годы. 3 Треченто — XIV век, т. е. 1300-е годы. 4 Парафраз названия книги Ф. Ницше «Человеческое, слишком чело­ веческое». 5 Государство будущего {нем.) —термин и название брошюры А. Бе­ беля, представляющей собой извлечение из его книги «Женщина и со-

Комментарии к с. 822-833 1121 циализм». Брошюра «Государство будущего» под разными названиями («Будущее общество», «Общество будущего», «Социалистическое обще­ ство») неоднократно издавалась в дореволюционной России. Небольшой отрывок из нее дает достаточно ясное представление о том, каким видит Бебель «государство будущего»: «В будущем не будут знать никаких по­ литических и уголовных преступлений и проступков. Воры исчезнут, так как не станет больше частной собственности, и каждый в состоянии бу­ дет в новом обществе с легкостью и удобством удовлетворять свои по­ требности трудом. Точно так же не будет более "босяков и бродяг", они — продукт общества, основанного на частной собственности, и исчезнут вместе с последней. Убийства? Из-за чего? Никто не может обогатиться за счет другого; даже убийство из ненависти или мести находится в пря­ мой или косвенной связи с современным социальным положением об­ щества. Клятвопреступление, подделка документов, обман, присвоение чужого наследства, злостное банкротство? Но ведь нет частной собствен­ ности, по отношению к которой и против которой можно было бы со­ вершать эти преступления. Поджог? Но кто станет искать в нем радости или удовлетворения, раз общество лишает его всякого повода к ненави­ сти? Фабрикация фальшивых денег? "Ах, деньги — только химера", и весь труд был бы напрасен. Религиозные преступления? Предоставим "всемогущему и всеблагому" богу самому наказывать того, кто его ос­ корбляет, предполагая, что и тогда еще будут спорить о существовании бога. Так все основы существующего "порядка" станут мифом. Родители будут рассказывать о них детям как о старых сказочных временах. И рас­ сказы о преследованиях и гонениях, которым ныне подвергаются пред­ ставители новых идей, будут звучать в их устах так же дико, как теперь для нас — рассказы о сожжении еретиков и ведьм» (Бебель А. Женщина и со­ циализм. М., 1959, с. 512-513). 6 Энтропия (греч. еп1гор1а — превращение, поворот) — понятие, вве­ денное в 1865 г. Р. Клаузиусом для характеристики процессов превращения энергии. При помощи понятия энтропии формулируется второе начало термодинамики: энтропия термоизолированной системы всегда только уве­ личивается, т. е. такая система, представленная самой себе, стремится к теп­ ловому равновесию, при котором энтропия максимальная. Распростране­ ние второго начала термодинамики на Вселенную привело к возникнове­ нию гипотезы о тепловой смерти Вселенной, согласно которой Вселенная в результате превращения всех видов энергии должна прийти в состояние однородного изотермического равновесия, характеризуемого максималь­ ной энтропией. 7 На эту тему Бердяев написал специальную статью «Теософия и ант­ ропософия в России» (Русская мысль. 1916, ноябрь). См.: Бердяев НА. Мутные лики (Типы религиозной мысли в России). М., 2004, с. 231-254. 8 Слова Иисуса Христа: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36). 36 Падение с в я щ е н н о г о Русского царства

1122

Комментарии к с 838-840

«ЖИВАЯ ЦЕРКОВЬ» И РЕЛИГИОЗНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ РОССИИ . ____

София. Проблемы духовной культуры и религиозной философии. Сборник статей под ред. Н.А. Бердяева. Берлин: «Обелиск», 1923, с. 125— 134 (в разделе «Духовная жизнь в России и на Западе). ' См. прим. 3 на с. 1072. Одно из направлений так называемого обновленческого движения внутри православной церкви, начавшегося в 1922 г. с образования «Жи­ вой церкви». Во главе «Живой церкви» и созданного ею Высшего церков­ ного управления стояли протоиереи Александр Введенский, Владимир Красницкий, священники Александр Боярский, Евгений Белков, псалом­ щик Стадник и другие. На поместном соборе 1923 г., организованном «жи­ воцерковниками», были утверждены «реформы» церковной жизни, в том числе закрытие монастырей и ликвидация святых мощей. Хотя многие священнослужители поддержали обновленческий раскол, массы народа сохранили верность «тихоновской» церкви. Крайний радикализм программных установок «Живой церкви» и ре­ волюционная фразеология членов этой группы шокировали умеренных сторонников церковной реорганизации, которые образовали Союз цер­ ковного возрождения, возглавляемого председателем Высшего церковного управления архиепископом Антонином (Грановским). Программа данно­ го союза отличалась неопределенностью позиций и нечеткостью форму­ лировок. Главное внимание уделялось в ней освещению социальных ас­ пектов христианского движения и фактически не рассматривался вопрос о преобразованиях в области догматики и уклада церковной жизни. Вскоре в «Союзе церковного возрождения» обнаружились собственные радикалы, объединившиеся вокруг петроградского священника А. Введен­ ского. Они отошли от группы Антонина, образовав «Союз общин древлеапостолькой церкви», занявшей промежуточное положение между ранее возникшими группировками. Союз общин древлеапостольской церкви требовал весьма радикальных преобразований как в православной церк­ ви, так и в церковной организации, но его члены избегали «революцион­ ных» формулировок. Состоявшийся в августе 1923 г. пленум Высшего церковного совета распустил «Живую церковь», Союз церковного возрождения и «Союз об­ щин древлеапостольской церкви, а созданную на их основе организацию наименовал Российской православной церковью, тогда как раньше она на­ зывалась обновленческой церковью. Фактически деятельность обновлен­ ческого движения прекратилась к 1927-1928 гг., а со смертью своего глав­ ного идеолога А. Введенского в 1946 г. оно окончательно перестало суще­ ствовать. Подробнее см.: Русское православие. Вехи истории. М., 1989, с. 623-634. О своем отношении к Живой церкви и о последней — перед высыл­ кой из советской России — встрече с епископом Антонином в здании ГПУ Бердяев рассказывает в «Самопознании» (М., 1991, с. 241-242). 2

Комментарии к с. 841-843 1123 3 Религиозно-философские собрания происходили в Петербурге в 1901— 1903 гг. Всего состоялось 22 собрания; стенограммы 1-4 и 7-20 собраний были опубликованы в созданном для этой цели журнале «Новый путь» (1903-1904). Подробнее см. статью СМ. Половинкина «Философские и религиозно-философские общества» в словаре «Русская философия» (М., 1995, с. 576-580). 4 Карловицкий (Карловацкий) собор происходил в Сремских Карловицах (Югославия) с 21 ноября по 5 декабря 1921 г. На соборе была про­ возглашена Русская Православная церковь за рубежом, не признающая советской власти и власти московской патриархии. Возглавил церковь архиепископ Антоний (Храповицкий). 5 Имяславство (имяславие) —течение в православии, которое возникло в среде афонских монахов в 1912-1913 гг. Поводом послужила книга схи­ монаха Илиодора «На горах Кавказа» (3-е изд., Киев, 1912; переиздание: СПб., 1998), в которой, в частности, утверждалось: «В имени Божием при­ сутствует Сам Бог — всем своим существом и всеми своими бесконечны­ ми свойствами» (с. 16). Официальная церковь осудила «имяславие», что послужило причиной насильственного выселения с Афона 477 монахов, которые были расселены по разным российским монастырям. Среди сто­ ронников имяславия были С.Н.Булгаков, П.А. Флоренский, В,Ф. Эрн, впос­ ледствии А.Ф. Лосев. Бердяев по поводу расправы над сторонниками имя­ славия написал статью «Гасители духа» (Русская молва. 1913, 5/18 августа, понедельник, № 232, с. 2-3); С.Н. Булгаков — статью «Афонское дело» (Рус­ ская мысль. 1913, № 9).

Освальд Шпенглер и закат Европы

Печатается по тексту издания, титульный лист которого воспроизве­ ден на с. 848 Сборнику статей четырех авторов (Ф. Степуна, С. Франка, Н. Бердяева и Я. Букшпана), посвященному критическому анализу нашумевшей в свое время книге О. Шпенглера, выпала судьба необычайная. Для авторов она оказалась последним — можно сказать, прощальным—словом, напечатан­ ным в России. Услышали это слово многие, «слишком многие» — даже те, кому лучше было бы его не услышать. В.И. Ленин, прочитав книгу, назвал ее в своей статье, опубликованной в «Правде» 5 мая 1922 г., «литературным прикрытием белогвардейской организации». «Авторы статей... — замечает по этому поводу современный историк, — не будут забыты при составле­ нии списков высылаемых за границу» {Геллер М. «Первое предостереже­ ние» — удар хлыстом (К истории высылки из Советского Союза деятелей культуры в 1922 г.) // Вестник РХД. 1978, № 127, с. 214). Н.А. Бердяев в «философской автобиографии» о сборнике «Освальд Шпенглер и Закат Европы» не упоминает. Правда, он рассказывает о док­ ладах, прочитанных в Вольной Академии Духовной Культуры в последний год его пребывания на родине. «На трех докладах (о книге Шпенглера, о магии и мой доклад о теософии), — пишет Бердяев, — было такое необы­ чайное скопление народа, что стояла толпа на улице, была запружена лес­ тница, и я с трудом проник в помещение и должен был объяснять, что я председатель» (Бердяев Н.А. Самопознание. Опыт философской автоби­ ографии. М., 1991, с. 238). Более подробно об истории сборника рассказывает Ф.А. Степун. «Че­ рез Ольгу Александровну [Шор (1894-1978), впоследствии многолетняя сотрудница Вяч. Иванова в Риме, издательница его сочинений, писавшая под псевдонимом «О. Дешарт». — В.С.] дошли до нас слухи, что в Герма­ нии появилась замечательная книга никому раньше не известного фило­ софа Освальда Шпенглера, предсказывающая близкую гибель европейской культуры... Через некоторое время я неожиданно получил из Германии первый том "Заката Европы". Бердяев предложил мне прочесть о нем доклад на публичном заседании Религиозно-философской академии. Я с радостью согласился и с чувством пещерного жителя, к которому через узкую щель

Комментарии к с. 849 1125 чудом проник утренний свет, принялся за изучение объемистого тома. Волнение, с которым я работал над Шпенглером в своем деревенском ка­ бинете, и поныне каждый раз оживает во мне, как только я открываю "За­ кат Европы"... Обдумывая доклад, я медленно ходил по саду и подолгу просиживал на скамейке в конце парка, смотря на побуревшие ильневские холмы... Неужели, — спрашивал я себя, — Шпенглер действительно прав, не­ ужели к Европе и впрямь приближается смертный час? Но если так, то кто спасет Россию? Вместе с болью о России (повсюду горели имения, со злобою изнич­ тожался сельскохозяйственный инвентарь, вырезался племенной скот и растаскивались на топливо и цигарки бесценные библиотеки) — росла в душе тоска и по Европе. Самый вид, самый запах полученной из вражес­ кой Германии книги волновал каким-то почти поэтическим волнением. В памяти невольно возникали образы Флоренции и Рима, Фрейбурга и милого Гейдельберга... Нет, — возражал я мысленно Шпенглеру, — подлинная, то есть хрис­ тиански-гуманитарная культура Европы не погибнет, не погибнет уже потому, что, знаю, не погибнет та Россия, которая, по словам Герцена, на властный призыв Петра к европеизации уже через сто лет ответила гени­ альным явлением Пушкина. Самый факт быстрого расцвета русской куль­ туры 19-го века, в результате встречи России с Западом в годы Отечествен­ ной войны, представлялся мне неопровержимым доказательством таящей­ ся в Европе жизни. Даже и большевизм не подрывал .моего оптимизма, так как казался не столько русскою формою того рационального марксистского социализ­ ма, в котором Шпенглер усматривал симптом гибели Европы, сколько скифским пожарищем, в котором сгорал не семенной запас европейской культуры, а лишь отмолоченная солома буржуазно-социалистической иде­ ологии. Не верил я в неизбежную гибель Европы еще и потому, что ощущал историю не царством неизбежных законов, а миром свободы, греха и под­ вига. От нашей скифской реализации безбожно-рационалистического ев­ ропейского социализма я ожидал отрезвления Европы; от сопротивления русской церкви большевизму — оживления христианской совести Запа­ да. Признаюсь, что минутами мне даже верилось, что после срыва боль­ шевизма в Европе начнется руководимое Россией духовное возрождение. Волнуемый такими мыслями, я по вечерам писал свой доклад. С доро­ ги, проходившей через нашу усадьбу, налетала даже и в ночной час крик­ ливая деревенская песня. Поравнявшись с нашим флигелем, парни отпус­ кали весьма смачные словечки и откровенные издевки. Хотя я и знал, что это озоруют "чужие", форсят перед девками, было все же жутковато.слушать наглые угрозы пустить красного петуха и выгнать нас взашей» Прочитанный мною доклад собрал много публики и имел очень боль­ шой успех. Очевидно, в скудной советской духовности, отравленной мар­ ксистской верою, что история начинается с организации пролетариата, а философия с осознания им своей политической миссии, нарастал такой

1126 Комментарии к с 849-859 острый голод по новому слову, по живой творческой мысли, по смелому созерцанию истории, что простое изложение исключительно богатой все­ ми этими достоинствами книги не могло не вызвать чувства радостного выхода в какие-то океанские просторы западно-европейской жизни. Прочитанный в Религиозно-философской академии доклад я повто­ рял дважды. Сначала по приглашению профессора Тарасова для членов Пироговского съезда, а затем, уже не помню по чьей инициативе, в боль­ шой богословской аудитории Московского университета. К этому време­ ни весть о мрачном пророчестве Шпенглера уже широко разнеслась по интеллигентской Москве. Громадная аудитория была переполнена слуша­ телями, эстрада тесно заставлена приставными стульями. Несколько жен­ щин, не получивших билеты, прорвались в зал, назвавшись моими сест­ рами и женами. Книга Шпенглера, многими нитями связанная с русскою философи­ ей, с раздумьями славянофилов, Соловьева, Достоевского и Данилевского и дошедшая до нас в самый острый момент духовно-политического кри­ зиса, с такою силою завладела умами образованного московского обще­ ства, что было решено выпустить специальный сборник посвященных ей статей. В сборнике приняли участие: Бердяев, Франк, Букшпан и я. По духу сборник получился на редкость цельный. Ценя большую эрудицию ново­ явленного немецкого философа, его художественно-проникновенное опи­ сание культурных эпох и его пророче'~*ую тревогу за Европу, мы все соглас­ но отрицали его биологически-зако* Дерческий подход к историософским вопросам и его вытекающую из этого подхода мысль, будто бы каждая куль­ тура, наподобие растительного организма, с неизбежностью переживает свою весну, лето, осень и зиму. При таком подходе к истории, настаивали с особою убедительностью Бердяев и Франк, решительно обессмыслива­ ется понятие и ощущение исторической судьбы человечества. "Судьба цветка — не человеческая и не историческая судьба, — вторил нам в своей рецензии на наш сборник Б.П. Вышеславцев, — это вообще не судьба, ибо при таком понимании судьба теряет свое трагическое значение". Распространение сборника по всей России было по тем временам со­ вершенно невозможно. Он продавался в Москве и в небольшом количе­ стве в Петербурге. Тем не менее, за две недели разошлось десять тысяч экземпляров. Распространялась небольшая серенькая книжечка главным образом через книжные лавки писателей. Было их две, а может быть и три» (Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. Ьопсюп, 1990, т. II, с. 275-279). Критические статьи, написанные по поводу сборника «Освальд Шпен­ глер и Закат Европы», см. в Приложениях, с. 949-1044. Ф.А. СТЕПУН ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР И «ЗАКАТ ЕВРОПЫ» 1

Портрет кардинала Томмазо Ингирами, деятельного участника круж­ ка римских гуманистов, одного из ведущих профессоров открытого при папе Льве X Римского университета; портрет кардинала (Ш1гаио с!е1 сагшпа!е

Комментарии к с. 862-875 1127 Тоттаво 1п{>Ыга1Гп; 1512-1513) хранится во Флоренции в галерее Палатина (Палаццо Питти). 2 Имеется в виду легендарный случай из жизни М. Лютера. «Долгое время в комнате, где Лютер жил в период вартбургского заточения, пока­ зывали пятно на стене, свидетельствующее о том, что реформатор однаж­ ды запустил в черта чернильницей. Пятно ежегодно подновляли бычьей кровью, которая в XVI веке шла на изготовление чернил. В действительности такое происшествие едва ли имело место. Согласно лютеровскому пониманию, кидать в черта какие-либо предметы значило бы воздавать ему слишком много чести. Нам представляется правильным мнение историка из ГДР Г. Чебитца, полагавшего, что в основе легенды ле­ жит одна из «застольных речей» Лютера. Реформатор сообщает здесь, что как-то в Вартбурге он «отогнал черта чернилами», то бишь писанием, сочи­ нительством, которое сатане сильно докучало» (Соловьев Э. Непобежден­ ный еретик. Мартин Лютер и его время. М., 1984, с. 175-176). 3 О своем впечатлении от Страсбургского собора Гёте рассказывает в статье «О немецком зодчестве». См.: Гёте И.В. Собрание сочинений в 10ти тт. М., 1980, т. 10, с. 7-15. 4 Вид [на город, окрестности и т. п.] (фр.). 5 Правильное название сочинения Шопенгауэра — «О воле в приро­ де» (1836). См.: Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1993, т. II, с. 5-107. 6 Имеется в виду третье «Несвоевременное размышление» Ф. Ницше «Шопенгауэр как воспитатель». См.: Ницше Ф. Полное собрание сочине­ ний. М., 1909, т. II, с. 179-263. 7 См. прим. 2 к статье «Религия германизма» на с. 1069. 8 Поводом для такого высказывания послужило следующее обстоятель­ ство. В 1801 г. Гегель защитил диссертацию на тему «Об обращении пла­ нет», в которой доказывал, что между Марсом и Юпитером бессмысленно искать небесные тела; между тем, почти в то же самое время итальянский астроном Д. Пиацци открыл между ними Цереру. Противники Гегеля мно­ го острили по этому поводу, указывая ему на то, что его теория не согласу­ ется с фактами, на что он якобы и ответил: «Тем хуже для фактов». 9 В ходе Первой мировой войны под Верденом с февраля по декабрь 1916 г. шли упорные бои между Францией и Германией. См.: Попов В.Т. Бои за Верден. М., 1939. • . С.Л. ФРАНК

>

КРИЗИС ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ 1 Эпизод из третьей главы романа. «Все это основано на так называе­ мых убеждениях, — говорит Пигасов, — всякий толкует о своих убежде­ ниях и еще уважения к ним требует, носится с ними... — Прекрасно! — промолвил Рудин, — стало быть, по-вашему, убеж­ дений нет?

1128 Комментарии к с 876-886 — Нет — и не существует. — Это ваше убеждение? -Да. — Как же вы говорите, что их нет? Вот уже одно, на первый случай» (Тургенев И.С. Собрание сочинений в 6-ти тт. М., 1968, т. 1, с. 461). 2 «Очерк философии жизни» в сборнике «О пересмотре ценностей» (нем.). 3 Слова из заключительных строк «Фауста» Гёте. См. прим. 2 на с. 1130. 4 Цитата из стихотворения Гёте, которое О. Шпенглер избрал в каче­ стве эпиграфа к «Закату Европы»: Когда в бескрайности природы, Где, повторяясь, все течет, Растут бесчисленные своды И каждый свод врастает в свод, Тогда звезда и червь убогий Равны пред мощью бытия, И мнится нам покоем в Боге Вся мировая толчея. (Гёте И.В. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1975, т. 1, с. 463; перевод А. Ревича). 5 6

От фр. Ыазё — пресыщенный, скептический. «Новая жизнь» (итал.).

НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ ПРЕДСМЕРТНЫЕ МЫСЛИ ФАУСТА Помимо критических статей, написанных по поводу сборника «Ос­ вальд Шпенглер и Закат Европы», применительно к статье Н.А. Бердяева определенный интерес представляет адресованное ему письмо Е. Вавило­ вой от 8 января 1922 г., которому в качестве эпиграфа предпослана цита­ та: «Мы перестали быть изолированным Востоком. Мы неизбежно долж­ ны войти в мировую нить». Затем следует: Глубокоуважаемый Николай Александрович, Мое письмо к Вам требует оправдания, но вфшое оправдание мо­ жет быть признано недостаточным, и это-то сознание долго мешало мне писать Вам. Но, в конце концов, есть силы, которые заставляют нас присту­ пить даже к бесконечно трудному делу. А именно мне необходимо по­ говорить с Вами о недавно вышедшей книге «Закат Европы». В Вас Россия чтит оригинального и глубокого мыслителя. Их у нас так немного. Ваша книга «Судьба России» была почти последней кни­ гой, с которой Россия ушла в свои безмолвные испытания последних лет. На только что обозначившемся переломе нового времени Ваше

Комментарии к с 889 1129 имя вновь ведет Россию и вот здесь-то тягостное недоумение застав­ ляет меня обратиться к Вам непосредственно. Почему «Закат Европы» и почему с Вашим именем. Конечно, когда Вы говорите о конце старой эпохи Возрождения, мы вправе предполагать начало новой эпохи Воз­ рождения, ибо всегда во всем, что Вы говорите, веет дыханием жизни и творчества. Поэтому так странно сначала видеть Ваше имя в связи с тем, что овеяно дыханием смерти, ибо, по выражению Ф. Степуна, от книги Шпенглера «остается настроение тяжести и мрака». История Германии последних лет, несомненно, необычайно поучи­ тельна и интересна, но странно, почему все характерное для Германии можно называть «Закатом Европы»? В статье Букшпана напр[имер], перечислены пять немецких имен: Эрнст, Ратенау, Кайзерлинг, Рубин­ штейн и Шпенглер, и все они объединены как представители «фило­ софской публицистики Европы» и как «современные представители Европы». Это во всяком случае несколько удивительно. И когда Вы говорите о том, что если Европа не знает нас, то мы сами по себе лю­ бим и знаем Европу. Да знаем ли мы действительно? Хотим ли знать, если так решительно и смело готовы называть временный ущерб Гер­ мании — конечным закатом Европы? И мне хочется достучаться к Вам и спросить Вас, как философа, любящего правду, — зачем Вы так ска­ зали? Я не хочу, чтобы Вы рассердились на меня, ибо я привыкла лю­ бить и ценить Вас и все то, что Вы говорите, пишете и думаете. И по­ этому мне все это вдвойне странно и непонятно. Если Вы действительно любите Европу, как и Россию, Вы пойме­ те мое беспокойство, ибо, когда о любимом человеке говорят, что он болен и умирает, — мы вправе беспокоиться и узнавать причину та­ кого мнения, хотя бы в глубине души мы и были уверены, что люби­ мый человек жив и возрождается. Простите мою смелость, но я глу­ боко уверена, что Европа — не только не близится к закату, но что в ней скрыты великие силы и возможности великого возрождения и перерождения. Если мое мнение для Вас не может быть особенно цен­ ным, — я могу, к счастью, напр[имер], сослаться на мнение Рабиндраната Тагора, выраженное в его последнем (1921) воззвании об интер­ национальном университете в Калькутте. [По «11егпаНопа1е Ех21еЬпу5КипсксЬаи». Июнь 1921, № 6.] Следить за этим возрождением, хотя бы издали и урывками — великое счастье для любящего. Зачем же Вы хороните до времени — любимое и бесконечно живое тело и дух Европы? Даже глубокая, почти подземная, духовная работа немецкого на­ рода, складывающего для себя совершенно заново новые основы жиз­ ни? — несомненно, более здоровые и целостные, если судить по неко­ торым, дошедшим до нас книгам ^упекеп'а, 2епсЬ'а (1920) и др., зас­ луживает большего внимания, чем ей уделено в Вашей книге. Но почему же и дальше Вы считаете нужным скрывать от русского народа великую духовную работу Возрождения, совершаемую за пре­ делами «ущербной» Германии?

ИЗО

Комментарии к с 889-890 Неужели на основании того, что по Шпенглеру, это конечно не куль­ тура, а «цивилизация» с притуплением сознания, с наивной верой в бесконечный прогресс и науку, — одним словом то, что Вы определи­ ли как «толстокожесть»? Но разве работа дута может определяться таким образом? Разве можно ставить ему пределы? То, что было, если можно так выразиться, «простительно» Шпенг­ леру в 1913 году, — то возможно ли для нас в 1922? Тогда где же тут любовь? Тогда Вы не любите Европу, говоря, что любите. Откровенно говоря, не понимаю, почему это так, и боюсь, что не имею права спрашивать об этом и, если все-таки спрашиваю, то потому, что знаю и чувствую, что все это необычайно важно для нас в этот момент и не могу не спрашивать, и хочу ждать ответа. С совершенным уважением и преданностью Екатерина Вавилова Сейчас я работаю над статьей «Европа и Россия». Оиа разделена на главы: Наша изоляция. Чем мы были для Европы. Знаем ли мы Евро­ пу? Идеалы островитян. Соединенные Штаты Европы. Идеалы гряду­ щей Европы и Россия. Конечно, мне хотелось бы все это напечатать. Не знаю, было бы это интересно для Вас или нет? Адрес: Средняя Пресня, д. 15 или «Библиотека Опытной станции по Народному Образованию» Мал. Дмитровка, 14. Телеф. 2:52:31 с 3 ч. до 6 ч. (Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в докумен­ тах ВЧК-ГПУ. 1921-1923. М., 2005, с. 217-218). 1

Начальные строки предсмертного монолога Фауста: Болото тянется вдоль гор, Губя работы наши вчуже. Но, чтоб очистить весь простор, Я воду отведу из лужи. Мильоны я стяну сюда На девственную землю нашу. Я жизнь их не обезопашу, Но благодатностыо труда И вольной волею украшу. {Гете ИЗ. Фауст. М., 1969, с. 454-455; перевод БЛ. Пастернака).

2

Заключительные строки «Фауста»: Все быстротечное — Символ, сравненье. Цель бесконечная Здесь — в достиженье.

Комментарии к с. 891-899 Здесь — заповедан ность Истины всей. Вечная женственность Тянет нас к ней.

1131

(Там же, с. 472). 3

Первофеномен (или «прафеномен») —термин И.В. Гете: «Формула, посредством которой выражается бесчисленное количество единичных примеров исчисления» (в математике), или вообще «единичный случай общего», первообраз, который воспроизводит себя на всех элементах жи­ вой структуры. Подробнее см.: Свасьян К.А. Иоганн Вольфганг Гете. М., 1989, с. 102,158,161-163,173.0. Шпенглер, со ссылкой на Гете, попытался впоследствии «развернуть» великие культуры древности и нового вре­ мени из их первофеномена, то есть «символа прадуши» всякой культуры, из которой последняя рождается, как растение из семени. «Культура, — согласно Шпенглеру, — это первофеномен всякой прошлой и будущей мировой истории... Первофеномен — это то именно, в чем идея станов­ ления в чистом виде предлежит взору. Гете ясно узрел своим духовным оком идею перворастения в гештальте каждого отдельного, случайно возникшего или вообще возможного растения... "Тот же закон можно при­ менить ко всему живому", — писал он из Неаполя Гердеру..."» {Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М., 1993, т. 1, с. 262263). 4 О Вейнингере см. статью Бердяева «По поводу одной замечательной книги» (Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998, с. 166-172). 5 Любовь к року, судьбе (лат.) — одно из основных нравственных по­ нятий философии стоицизма, заимствованное впоследствии Ф. Ницше. 6 Элейская школа — древнегреческая философская школа конца У1-У вв. до н. э., в которую входили Ксенофан, Пармёнид, Зенон Элейский и Мелисс Самосский. Основной тезис школы — отрицание существования отдельных вещей и возможности движения. См.: Чанышев А.Н. Италий­ ская философия. М., 1975, с. 142-205. 7 В статье «Россия и Европа» и в ряде других статей, опубликованных в двух выпусках «Национального вопроса в России». См.: Соловьев В.С. Со­ чинения в 2-х тт. М., 1989. Т. 1: Философская публицистика, с. 333-396. 8 См. прим. 2 на с. 1113. 9 Это «жуткое чувство» нашло выражение в предсмертном сочинении В.С. Соловьева «Три разговора», включающем «Краткую повесть об Ан­ тихристе»; произведение это пронизано мрачными эсхатологическими предчувствиями. 10 Цитата из романа «Подросток» (ч. 3, гл. 7, III). См.: Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 12-ти тт. М., 1982, т. 10, с. 279-280. 11 См. прим. 9 на с. 1065. 12 «Александризм» (или «александрийство») — культура конца IV конца I вв. до н. э., сложившаяся в эпоху эллинизма, с центром в г. Алек­ сандрии (Египет). Отличалась филологической утонченностью, но носи­ ла в основном нетворческий («комментаторский») характер.

1132

Комментарии к с. 901-904 «Русизм и будущее» (нем.). В окончательном варианте второго тома «Заката Европы» России посвящено два небольших параграфа: «Русизм» (гл. 3,1) и «Экономическое мышление русских» (гл. 5,1). См.: Шпенглер О. Закат Европы. М., 1998, т. 2, с. 197-201, 528-529. 14 Рус. перевод: Шпенглер О. Пруссачество и социализм. Пг., 1922. 13

Я.М. БУКШПАН НЕПРЕОДОЛЕННЫЙ РАЦИОНАЛИЗМ Букшпан Яков Маркович (1887-1939) — публицист и экономист; про­ фессор, заведующий кафедрой экономики промышленности Академии пищевой промышленности им. И.В. Сталина. В1938 г. был арестован орга­ нами НКВД и по приговору Верховного суда от 13 апреля 1939 г. на следу­ ющий день расстрелян. 1

«Манеры, лицо и стиль» — именно так называется статья Вяч. Ива­ нова, опубликованная в журнале «Труды и дни издательства Мусагет» (1912, № 4-5), вошедшая впоследствии в книгу Вяч. Иванова «Борозды и межи» (М., 1916, с. 165-185). Статья В.И. Иванова явно перекликается со статьей И.В. Гете «Простое подражание природе, манера, стиль» (1789), в которой немецкий поэт различает три творческих метода: «простое подражание», дающее натуралистическое изображение действительности; «манеру», ха­ рактеризующуюся преобладанием субъективного начала в произведении, и «стиль» — высшую форму творчества, — основанный на точном зна­ нии объекта изображения. См.: Гете И.В. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1980, т. 10, с. 26-31. О намечающейся здесь теме «Вяч. Иванов и О. Шпенглер» см. статью К.Г. Исупова «О. Шпенглер и Вяч. Иванов (К поста­ новке проблемы)» (Вячеслав Иванов — Петербург — мировая культура. Материалы международной научной конференции 9-11 сентября 2002 г. Томск, 2003, с. 123-133). 2 Быть — значит быть воспринимаемым (формула Дж. Беркли). 3 Живой чекан, природой отчеканен (нем.) — цитата из стихотворе­ ния Гете «Первоглаголы. Учение орфиков»: За мигом миг твое существованье Течет по руслу к прирожденной цели, Себя избегнуть — тщетное старанье; Об этом нам еще сивиллы пели. Всему наперекор вовек сохранен Живой чекан, природой отчеканен... (Гете И.В. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1975, т. 1.С.462). А. Шопенгауэр считал, что эти строки Гете прекрасно выражают сущ­ ность его учения об индивидуальном характере, согласно которому «то предположение, на котором вообще основывается необходимость дей-

Комментарии к с. 911-920 ствия всех причин, есть внутренняя сущность всякой вещи, будь это про­ сто воплощенная в ней всеобщая сипа природы, будь это жизненная сила, будь это воля: всегда всякое существо, к какому бы разряду оно ни при­ надлежало, будет реагировать на воздействующие причины сообразно своей особой природе» (Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М., 1992, с. 87-88). 4 Ср. с высказыванием из «Ессе Ношо»: «... Я не читаю Паскаля, но люблю как самую поучительную жертву христианства» (Ницше Ф. Сочи­ нения в 2-х тт. М., 1990, т. 2, с. 713). 5 «У культурного человека, — пишет Шпенглер, — энергия обращена вовнутрь, у цивилизованного вовне. Оттого-то и вижу я в Сесиле Родсе первого человека новой эпохи... Его слова "Расширение — это все" содер­ жат в этой наполеоновской редакции доподлинную тенденцию всякой со­ зревшей цивилизации» (Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993, т. 1, с. 170). 6 Тридентийский (точнее: Тридентский) собор (1545-1563) собрался в обстановке значительных успехов Реформации и ставил своей целью ук­ репить позиции католицизма. Собор выработал «Тридентское исповеда­ ние веры»; на основе его решений развернулась контрреформация. 7 «Взгляд в хаос» (нем.) — сборник статей Г. Гессе о Достоевском (1919). 8 Начальные строки «Вступления» к «петербургской повести» А.С. Пуш­ кина «Медный всадник» (1833). См.: Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10-ти тт. М., 1981, т. III, с. 260. 4 Крах немецкого идеализма (нем.) 10 Путевой дневник философа (нем.). 11 Власть и человек (нем.). 12 Властелин мира (англ.). 13 Книга Г.К. Честертона «Ог1пос1оху» вышла в Лондоне в 1909 г.; рус. перевод: Честертон Г.К. Вечный человек. М., 1991, с. 357-478. 14 Честертон Г.К. Указ. соч., с. 375. 15 Там же. 16 Там же, с. 376.

Приложения

АЛЕКСАНДР ТИНЯКОВ. О РУССКОЙ ДУШЕ Речь. 1915, № 176, 29 июня, с. 3-4. Написана по поводу брошюры Н.А. Бердяева «Душа России» (см. с. 21-42). Александр Иванович Тиняков (1886-1934) — поэт (писавший под псев­ донимом Одинокий) и публицист; в 1916 г. обнаружилось, что, сотруд­ ничая с либеральными газетами, он в то же время тайно сотрудничал с черносотенной газетой «Земщина» и был членом черносотенного Со­ юза Михаила Архангела; после революции, по слухам, был сотрудником ВЧК; печатался до середины 20-х годов, с 1926 г. стал «профессиональным нищим». В.Ф. ЭРН. НАЛЕТ ВАЛЬКИРИЙ (ОТВЕТ Н. А. БЕРДЯЕВУ) Биржевые ведомости. 1915, № 14642, 30 января, с. 2. Затем статья вошла в сборник В.Ф. Эрна «Меч и крест. Статьи о совре­ менных событиях» (М., 1915). Написана в ответ на статью Н.А. Бердяева «О "вечно-бабьем" в рус­ ской душе» (с. 43-52). О работе над этой статьей В.Ф. Эрн писал в письме к жене от 20 янва­ ря 1915 г. (в это время он жил в Москве в квартире В.И. Иванова): «Эти дни я совсем замотался. Представь, в два дня (позавчера и вчера) я напи­ сал большой фельетон — 9 стр., ответ Бердяеву. Он с яростью напал на нас вчера в фельетоне "О вечно бабьем в русской душе" и нужно было ему отвечать. Статья вылилась страшно легко, и все же 9 стр. в два дня для меня слишком много, и я сегодня разбит... Когда я читал статью Ивановым — они дико смеялись. Вячеслав от смеха наливался кровью до того, что я переставал читать. Он говорит, что я во всех отношениях превзошел себя и он просто в восторге от остро­ умия и блеска статьи. Никто из них не нашел никакой грубости. Только вот не знаю, что делать с нею. Для "(У]тра [Р]оссии" она велика, попро­ бую ее устроить в "[Бирж]евые [Ведом]ости", где появилась статья Бер­ дяева» (Взыскующие града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках. М., 1997, с. 611).

Комментарии к с 926-933 1135 1 Валькирии — в скандинавской мифологии девы-богини войны и по­ беды, уносившие в небесное царство души героев, павших на поле брани. 2 Крайности сходятся (фр.). 3 Вышедшее из моды, «банальное» (фр.). 4 См. прим. 1 на с. 1058. 5 Анне Семеновне Голубкиной (1864-1927) принадлежит ряд скульп­ турных портретов русских философов и политических деятелей: Вяч. Ива­ нова, Ф.Ф. Кокошкина, В.Ф. Эрна (который не сохранился) и др. О своих впечатлениях от знакомства с А.С. Голубкиной В.Ф. Эрн писал своей жене 11 мая 1914 г.: «У Ивановых я встретился с Голубкиной — скульптором гениальным и изумительно вдохновенным, хоть и молчаливым челове­ ком. Она сделала бюст Вячеслава — силы Бетховенской — титанический размах. Вяч. взят не в эмпирии, а в каком-то умопостигаемом пределе. Вячеслав гордится и говорит, смеясь, что чувствует себя "китайским им­ ператором". Представь мою радость, когда вчера Голубкина пришла к Ивановым, чтобы сказать, что хочет с меня лепить бюст. Я счастлив, что смогу посмотреть на нее в процессе ее творчества. Она высокая, худая и атлетически сильная, грубая на словах, прямая, из крестьянской среды, живет иногда впроголодь и раздает по 500 р. — страшно добрая, с лицом некрасивым и гениальным, не говорит, а бормочет, и то смотрит так серь­ езно и глубоко, что жутко делается, — то улыбается прекрасной детской улыбкой. С Вячем она познакомилась всего месяц назад, на его лекции, и сейчас же захотела лепить. Мне кажется, лепка для нее метод особого ху­ дожнического узнавания людей...» (Голубкина А.С. Письма. Несколько слов о ремесле скульптора. Воспоминания современников. М., 1983, с. 290-291). 6 Эйдос (идея) смелости, отваги (греч.). 7 Ведущее (греч.). *В защиту себя и своих единомышленников (лат.). 9 Книга «Борьба за Логос. Опыты философские и критические» пере­ издана: Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991, с. 9-294; о переиздании книги «Г.С. Сковорода» см. прим. 16 на с. 1056. ВЯЧ. ИВАНОВ. ЖИВОЕ ПРЕДАНИЕ

Биржевые ведомости. 1915, № 14734,18 марта. Затем статья вошла в сборник Вяч Иванова «Родное и вселенское» (1918). Написана в ответ на статью Н.А. Бердяева «Эпигонам славянофильства», в которой идеи статьи «О "вечно-бабьем" в русской душе» получили даль­ нейшее развитие; Бердяев, в свою очередь, ответил Вяч. Иванову статьей «Омертвевшее предание» (Биржевые ведомости. 1915, № 14771,8 апреля). 1

Ненависть (лат.). Имеется в виду брошюра В.Ф. Эрна «Время славянофильствует. Вой­ на, Германия, Европа и Россия» (М., 1915). См.: Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991, с. 369-398. 2

1136 Комментарии к с. 934-940 3 Все-таки, вопреки всему (фр.). 4 Цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева «Умом Россию не понять...» (1866). См.: Тютчев Ф.И. Сочинения в 2-х тт. М., 1980, т. 1, с. 183. 5 Ибо не имеем здесь постоянного града, ищем будущего (Евр. 13,14). 6 Цитата из стихотворения Ф.И. Тютчева «Эти бедные селенья...» (1855). См.: Тютчев Ф.И. Сочинения в 2-х тт. М., 1980, т. 1, с. 142. 7 См. заключительную, XVII главу («Славянский культурно-историчес­ кий тип») исследования Н.Я. Данилевского «Россия и Европа» (М., 1991, с. 469-509). 8 По-видимому, В.И. Иванов имеет в виду следующее место из бро­ шюры В.Ф. Эрна «Время славянофильствует»: «То, что является несокру­ шимым гранитом в историческом действии, есть не что иное, как присут­ ствие сил высшего порядка, как неожиданная манифестация таинствен­ ной глубины народа, как мгновенное явление его умопостигаемого харак­ тера. Залежи гранита — это громадные резервуары накопленной веками духовной энергии. С трудом переводимая в "кинетическое" состояние, энергия эта, когда начнет выявляться, повергает в изумление своею мол­ ниеносною действенностью и живою своею бесконечностью» (Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991, с. 396-397). 9 См. прим. 2 на с. 1072. 10 Повод к такому сравнению подал сам Н.А. Бердяев, который в 1914 г. в майском номере журнала «Русская мысль» опубликовал статью «Ставрогин». «Статья, — вспоминал он впоследствии, — вызвала негодование». И далее: «У каждого человека, кроме позитива, есть и свой негатив. Моим негативом был Ставрогин. Меня часто в молодости называли Ставрогиным, и соблазн был в том, что это мне даже нравилось... Во мне было чтото ставрогинское, но я преодолел это в себе» (Бердяев Н.А. Самопознание. Опыт философской биографии. М., 1991, с. 35). 11 Людям доброй воли (лат.). 12 Об отношениях В.И. Иванова и П.А. Флоренского см.: Шишкин А.Б. О границах искусства у Вяч. Иванова и о. Павла Флоренского // Вестник РХД. 1990, № 160, с. 118-140. Д. МУРЕТОВ. КАК НАДО МЫСЛИТЬ ПАРТИЙНОЕ ПРИМИРЕНИЕ

Биржевые ведомости. 1915, № 14949, 7 июля. Написана в ответ на статью Н.А. Бердяева «Современная война и на­ ция» (с. 314-317); Бердяев, в свою очередь, ответил Муретову статьей «О "левости" и "правости"» (с. 328-332). О Дмитрии Дмитриевиче Муретове некоторые сведения сообщает С.Л. Франк в своих «Воспоминаниях о П.Б. Струве». «В 1914 г. в начале войны, — пишет Франк, — он [Струве] "напал" на молодого, никому не известного писателя-философа Д. Муретова — человека крайне правых убеждений, по своей духовной узости прямо противоположного натуре П.Б. и большинству из нас чуждого. Но Муретов имел интересные, све­ жие, весьма "еретические" для обычного интеллигентского миропонима-

Комментарии к с. 942-943

1137

ния мысли о национализме, о национальном чувстве, которое он описы­ вал как чувство, аналогичное эротическому и имеющее в человеческой жизни ценность самодовлеющую, "по ту сторону добра и зла". Этим он сразу заинтересовал П.Б., который привлек его к сотрудничеству в "Рус­ ской мысли" и к участию в наших расширенных редакционных собрани­ ях» (Франк С.Л. Непрочитанное... Статьи, письма, воспоминания. М., 2001, с. 446). В январской книге «Русской мысли» Д. Муретов поместил статью «Этю­ ды о национализме», вызвавшую бурную полемику, в которой приняли участие П.Б. Струве, Е.Н. Трубецкой, Н. Устрялов и — в том числе — Н.А. Бердяев, написавший статью «К спору между кн. Е.Н. Трубецким и Д.Д. Муретовым» (Русская мысль. 1916, кн. VII, с. 44-48). Подробнее см.: Национализм. Полемика 1909-1917. Сборник статей. Составление и при­ мечания М.А. Колерова. М., 2000, с. 143-229. 1

Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839) — русский государ­ ственный деятель. В 1803-1807 гг. директор департамента Министерства внутренних дел, с 1807 г. статс-секретарь императора Александра I, с 1808 г. член Комиссии по составлению законов, автор нескольких проектов госу­ дарственных реформ, предусматривавших преобразование самодержавия в конституционную монархию. Деятельность Сперанского вызвала недо­ вольство со стороны консервативного дворянства, обвинявшего его в го­ сударственной измене. В 1812 г. Сперанский был сослан в Нижний Новго­ род, а затем в Пермь. В 1821 г. был возвращен в Петербург; под его руко­ водством была проведена кодификация российских законов. 2 Имеется в виду стихотворение В.С. Соловьева «Дракон (Зигфриду)» (1900), посвященное императору Вильгельму И, пославшему в 1900 г. в Китай войска для подавления Боксерского восстания, в результате кото­ рого под угрозой оказался персонал посольств европейский стран; в этом стихотворении есть, в частности, такие слова: Наследник меченосной рати! Ты верен знамени креста, Христов огонь в твоем булате, И речь грозящая свята. (Соловьев В.С. «Неподвижно лишь солнце любви...» Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990, с. 129). 3

Источником цитаты в данном случае является тот же Вл. Соловьев, который в своих сочинениях неоднократно приводил именно эти слова Лейбница. Например, во втором «Чтении о Богочеловечестве» он писал: «Как уже давно заметил Лейбниц, всякое учение истинно в том, что оно утверждает, и ложно в том или тем, что оно отрицает или исключает» (Со­ ловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. М., 1989, т. 2, с. 23). 4 В тексте газеты — полиграфический брак. После этих слов с красной строки снова следует обрывающаяся на полуслове фраза «Прежде, чем

1138 Комментарии к с 946-950 окончательно формулиро...», затем следуют слова «правых и левых...». В настоящем издании текст статьи реконструирован по смыслу. ЯК. НИВИЧ. ГРАЖДАНИН ПО БЕРДЯЕВУ КОЛОКОЛ. 1916, № 3166,14 декабря. Написана в ответ на статью Н.А. Бердяева «О гражданстве» (с. 462466). 1

См. прим. 1 к статье «О творческом историзме» на с. 1116. , Имеется в виду Константинополь, овладение которым, наряду с ов­ ладением черноморскими проливами, было одной из целей России в Пер­ вую мировую войну. См. также прим. 7 к статье «Национализм и импери­ ализм» на с. 1064. 2

Б.П. ВЫШЕСЛАВЦЕВ. ЗАКАТ ЕВРОПЫ (ОБ ОСВАЛЬДЕ ШПЕНГЛЕРЕ) Феникс. М.: «Костры», 1922, кн. 1, с. 114-122. 1

Ьо§05.1п1егпагюпа1е ТеизсппА йг РЬШкорге <1ег Кикиг. Вд. IX. Ней 2. ТйЬш^еп, 1920/1921. В этом выпуске немецкого «Логоса», специально по­ священного «Закату Европы» О. Шпенглера, приняли участие семь немец­ ких профессоров: Г. Бекинг, Л. Курциус, Э. Франк, К. Иоэль, Э. Метцгер, Э. Шварц, В. Шпигельберг. 2 История Вольной академии духовной культуры, основанной Н.А.Бердя­ евым в 1919 г., еще не написана, но на основании публикации А.Галушки­ на («После Бердяева: Вольная академия духовной культуры в 1919-1923 гг.») можно зафиксировать ее основные этапы. Устав ВАДК (составленный при участии Бердяева) был официально зарегистрирован в Юридическом от­ деле Моссовета 26 сентября 1919 г. Устав так определял цели объедине­ ния: «Общество под названием "Вольная академия духовной культуры" имеет целью изучение духовной культуры во всех ее проявлениях и фор­ мах в области научного, философского, этического, художественного и религиозного творчества и мысли». Для осуществления этой цели Устав ВАДК предусматривал организацию лекций и собраний, «библиотеки, чи­ тальни и других вспомогательных учреждений", издание книг, брошюр и периодических изданий. Районом деятельности общества была исключи­ тельно Москва. Отделений и уполномоченных общество не имело. Мес­ тонахождение Правления — квартира исполняющего обязанности пред­ седателя (им был Б А. Грифцов; 1885-1950): Москва, Б. Чернышевский пер., д. 11, кв. 2. Секретарем общества был П.С. Попов, философ и литературо­ вед, близкий друг М.А. Булгакова. Члены совета: НА. Бердяев, С.Л. Франк, Я.М. Букшпан, Б.П. Вышеславцев, М.И. Вайсфельд, Б.П. Григоров, СА. Котляревский, ГА. Рачинский, СМ. Соловьев, Ф А Степун, М.С. Фель-

Комментарии к с. 952-958 1139 дштейн, Г.И. Чулков. Кроме членов совета в деятельности ВАДК прини­ мали участие А. Белый и Вяч. Иванов, выступавшие с лекциями и доклада­ ми. Поскольку у Академии своего помещения не было, доклады и лекции проводились в помещении Высших женских курсов по улице Поварской в доме 8 и Мерзляковскому переулку, в доме 1, а семинары проходили в различных советских учреждениях. Одно время лекции по линии ВАДК читались в помещении Центроспирта на Поварской, о чем не без язви­ тельности писала газета "Правда": хотя, конечно, религиозное умонастро­ ение и алкогольное опьянение имеют нечто родственное, но нечего совет­ скому государственному учреждению способствовать этому родству. Осе­ нью 1922 года большая часть членов Академии была арестована и депор­ тирована из России. Единомышленники депортированных, оставшиеся в России, предприняли той же осенью попытку повторной регистрации ВАДК, в чем им было отказано (на основании заключения, подписанного тогдашним заместителем Луначарского В.Н. Максимовским). 21 февраля 1923 года Отдел управления Моссовета докладывал в НКВД о том, что вся деятельность ВАДК ликвидирована: "Общество <„.> сдало дела и штамп с печатью"» (Исследования по истории русской мысли. Ежегодник за 1997 год. СПб., 1997, с. 237-244). Подробнее см.: Постников СП. Н.А.Бердяев (по личным воспоминаниям) // Вестник РСХД, 1975, № 115; Дмитриева Н.К., Моисеева А.П. Философ свободного духа (Николай Бердяев: жизнь и твор­ чество). М., 1993, с. 51-53; Бердяев НА. Самопознание (Опыт философс­ кой автобиографии). М., 1991, с. 233-239. 3 См. прим. 2 к статье «Религия германизма» на с. 1069. П.А. СОРОКИН. НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ РЕВИЗИИ Вестник литературы. 1922, № 2-3, с. 1-3. 1

Об этом П.А Сорокин писал в письме к Н.Е. Шаповалу от 9 марта 1922 г.: «Мы по-прежнему отрезаны от западной научной литературы по социологии. А тоска по ней — громадная. Я даже не знаю, что там инте­ ресного вышло за эти годы. Я до сих пор не имею книги О. Шпенглера...» (Сорокин П. Социология революции. М., 2005, с. 546). Видимо, только оказавшись на Западе, П.А. Сорокин ознакомился с книгой О. Шпенглера, к идеям которого он не раз обращался в своих пос­ ледующих работах. По крайней мере, в двух его книгах имеются специаль­ ные разделы, посвященные Шпенглеру. Одна из них — «5оаа1 РЫюзорЫез оГап а§е оГСп81$» (ВозЮп, 1950; переиздана в 1963 г. в Нью-Йорке под на­ званием «Мо<1егп Н151опса1 ап<15оаа1 РЫююрЫея»), другая — «5осю1о{>1са1 ТЬеопез оГТоёау» (Ые^ Уогк апа" Ьопсюп, 1966, р. 187-197). Ниже приве­ ден (в переводе В.В. Сапова) параграф, посвященный О. Шпенглеру в пос­ леднем из указанных изданий: «Книга О. Шпенглера "Закат Европы" (Т)ег ип1ег§ап§ с1е5 АЬепсПапскз"), изданная в 1918 г., стала одним из наиболее влиятельных, спорных и ус-

1140 Комментарии к с 958 тойчивых по своей популярности шедевров первой половины XX в. в об­ ласти культурной социологии, философии истории и немецкой филосо­ фии. Несмотря на то, что по своему характеру "Закат Европы" весьма от­ личается от работы Данилевского, тем не менее, основные концептуаль­ ные положения Шпенглера сходны с положениями Данилевского во всех важнейших пунктах. Как и Данилевский, О. Шпенглер (1830-1936) высмеивает европейское деление истории на древний, средневековый и современный периоды как "безысходно узкое и плоское". Вместо этого он, совершив "коперниканский переворот", рассматривает каждую «высокую культуру» в качестве столь же важной в схеме истории, как западная, или «классическая» куль­ тура. Подобно Данилевскому, он рассматривает человеческую историю не как линейный прогресс одной культуры, а как "драму, в которой участвует множество мощных культур, каждая из которых с первобытной силой вырастает на своей родной земле, к которой она остается прочно прико­ ванной в течение всего ее жизненного цикла". Подобно цветам, культуры растут поразительно бесцельно. "Культуры суть организмы, — утверждает Шпенглер. — Всемирная история — их общая биография". Они рождаются, растут и, исполнив свое предназначение, умирают: ' "Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния веч­ но-младенческого человечества пробуждается и отслаивается великая душа, некий лик из пучины безликого, нечто ограниченное и преходящее из без­ граничного и пребывающего... Она расцветает... Культура умирает, когда эта душа осуществила уже полную сумму своих возможностей в виде на­ родов, языков, вероучений, искусств, государств, наук и таким образом снова возвратилась в прадушевную стихию... Как только цель достигнута и идея, вся полнота внутренних возможностей, завершена и осуществле­ на вовне, культура внезапно коченеет, отмирает, ее кровь свертывается, силы надламываются — она становится цивилизацией". У каждой культуры есть свое детство, своя юность, своя возмужалость и старость. Когда пламя в душе культуры утихает, она вступает в свою по­ следнюю стадию — стадию цивилизации: "У каждой культура есть своя собственная цивилизация". Цивилизации являются последними, наибо­ лее искусственными стадиями развития культур: "Они — завершение; они следуют за становлением как ставшее, за жизнью как смерть, за развитием как оцепенением, за деревней и душев­ ным детством, засвидетельствованным дорикой и готикой, как умствен­ ная старость и каменный, окаменяющий мировой город. Они — конец культур... В таком виде может она [культура], иссохшее гигантское дерево в девственном лесу, еще столетиями и тысячелетиями топорщить свои гнилые сучья. Мы видим это на примерах Китая, Индии, мира ислама". В этой окаменевшей форме они еще могут препятствовать полному развитию недавно появившейся молодой культуры, могут сбивать ее с предначертанного ей пути (так называемый псевдоморфоз).

Комментарии к с 958 1141 Стадия цивилизации отмечена такими явлениями, как космополитизм и мировой город, вытесняющие привязанность к дому, родственным от­ ношениям и отечеству, научная иррелигия или абстрактная мертвая мета­ физика вместо религии сердца; толпа вместо народа; деньги вместо пло­ дородия земли и естественных ценностей; рапет е1 агсеп$е$ вместо религи­ озных и непритязательных народных праздников; секс вместо материнства. Урбанизация, империализм, гигантомания, синкретизм, жажда власти, клас­ совая борьба, человек, энергия которого направлена исключительно вовне, а не обращена вовнутрь — вот дополнительные характеристики стадии цивилизации. В этом состоянии агонии или оцепенения цивилизации мо­ гут находиться в течение длительного времени. Иногда они могут даже переживать нечто вроде оживления или "бабьего лета". Но, наконец, "ус­ талая, раздосадованная и холодная [культура, находящаяся в стадии ци­ вилизации,] теряет радость жизни и из тысячелетнего света вожделеет обратно к мраку прадушевной мистики, к могиле". Она превращается, по формулировке Данилевского, в "простой этнографический материал" — не имеющий ни истории, ни формы. Правда, перед смертью цивилизация испытывает «волшебство вто­ рой религиозности», вспышку новых религиозных движений, волну мис­ тики или гностицизма, таких, как культ Митры, Изиды, Солнца или хрис­ тианство (в Древнем Риме). Это "волшебство второй религиозности" обо­ значает конец жизненного пути культуры и, может быть, рождение новой культуры. Шпенглер подробно анализирует каждую стадию жизненного цикла культуры. В отличие от Данилевского, насчитывавшего девять великих культур, Шпенглер упоминает лишь восемь: египетскую, вавилонскую, индийскую, китайскую, классическую, или аполлонийскую (греко-рим­ скую), арабскую, или магическую, мексиканскую и западную, или фаус­ товскую (возникшую приблизительно в 1000 г. н. э.). О русской культуре он упоминает как о возможной следующей в этом списке. Из этих девя­ ти культур мексиканская умерла насильственной смертью, магическая (арабская) и русская на ранних стадиях своего развития подверглись «псевдоморфозе» — частичному подавлению и искажению в результате мощного влияния более старых, "оцепеневших" и чуждых им цивилиза­ ций. Из перечисленных им культур Шпенглер подробно рассматривает три: классическую, или аполлонийскую, арабскую, или магическую (куда он включает собственно арабскую, исламскую, иранскую, иудейскую, сирийскую, византийскую, манихейскую и раннехристианскую), и запад­ ную, или фаустовскую. Все эти великие культуры прошли весь жизнен­ ный цикл жизни высоких культур и теперь либо мертвы, либо пережи­ вают упадок. Каждая из этих культур переходит от одной стадии к дру­ гой почти за одно и то же время. Весь процесс имеет 50-, 100-, 300- и 600летнюю периодичность. В основе любой великой культуры лежит своя большая посылка или "прасимвол". "Все решает выбор прасимвола в тот момент, когда душа культуры пробуждается к самосознанию..." Эта большая посылка или

1142 Комментарии к с. 958 прасимвол определяет самые существенные особенности данной культу­ ры: характер ее науки и философии, ее менталитета, ее искусства и верова­ ний, ее стиль мышления, образ жизни и поведения. Любая конкретная великая культура артикулирует свойственный ей прасимвол во всех своих главных составляющих. Поскольку большие посылки высоких культур отличаются друг от друга, единого представления о числе, единой математики, физики или химии не существует, как не существует и единой концепции души и разу­ ма, единого образца философии, религии и изящных искусств; таких кон­ цепций и образцов много — ровно столько, сколько имеется разных куль­ тур с их разными прасимволами. Представление о том, что есть или мо­ жет быть только одна математика, одна психология, одна социология, одна физика или одна биология — миф, опровергнутый историческими, равно как и естественно-научными фактами. Шпенглер развивает этот тезис и приводит в его доказательство целый ряд свидетельств. Эта часть его ра­ боты представляет собой существенный вклад в социологию знания и умственной жизни. Прасимвол классической или аполлонической (греко-римской) куль­ туры — "чувствено-явленное отдельное тело как идеальный тип протя­ женности". "Чистое и безграничное пространство" — таков прасимвол западной, или фаустовской, культуры. "Аполлоническим является извая­ ние обнаженного человека, фаустовским — искусство фуги". Аполлоническими являются механическая статика, чувственный культ олимпийских бо­ гов, город-государство, рок Эдипа и символ фаллоса. Фаустовскими — ди­ намика Галилея, католическая и протестантская догматика, великие динас­ тии эпохи барокко, судьба Лира и Беатриче, в которой воплощается идеал Мадонны. Олимп, местожительство классических богов, является осяза­ емым геологическим образованием. Валгалла в скандинавской мифоло­ гии — зал, где Один встречает души погибших героев, — лишена ка­ ких-либо сенсорных черт; она плывет в безграничном пространстве и является фаустовской. Таково же и одиночество фаустовских душ — Зиг­ фрида, Парсеваля, Тристана, Гамлета и самого Фауста. Они — самые оди­ нокие герои всех культур. Шпенглер приводит целый ряд подобного рода примеров, показывающих органическое проявление фаустовского и аполлонического прасимвола во всех основных аспектах каждой из этих куль­ тур. Он показывает, например, как прасимвол египетской культуры — "ка­ мень" — и прасимвол культуры магической — "пещерное, вечное, свод­ чатое пространство" — воплощаются в науке, философии, психологии, религии, искусстве, морали, праве и политике каждой из них. Прасимвол русской культуры — "бесконечная равнина", прасимвол культуры китай­ ской — дао — неопределенный, ничем не обусловленный, блуждающий в самых разных направлениях путь. Вся работа Шпенглера представляет собой систематический показ культурной обусловленности всех произве­ дений ума человеческого от числа и математики до таких понятий, как душа, разум, личность, стиль искусства, этика, политика и экономика.

Комментарии к с 958 1143 Повторю еще раз: эта часть работы Шпенглера — один из выдающихся образцов \УЬ$еп$02ЮЮ§1е. Если мы спросим теперь, как и почему зарождается высокая культура и почему она проходит весь предназначенный ей жизненный цикл, то от­ вет Шпенглера на эти вопросы следует из его дуалистического разделения действительности, "существования" или мира на два главных аспекта: "мир-как-природу" и "мир-как-историю". Мир-как-природа есть образ, с помощью которого человек высокой культуры интерпретирует свои чув­ ственные впечатления. Мир-как-история является образом, который он интуитивно, инстинктивно, а затем и рационально создает для того, что­ бы постичь мир в отношении к своей собственной жизни. Мир-как-при­ рода — это уже полноценная реальность, вещь ставшая, заполнившая пространство, статичная и мертвая, с безвариантными единообразиями, которые повторяются снова и снова. Она изучается с помощью принци­ пов безвременных причинных связей физическими науками, которые ищут количественные механические закономерности во взаимосвязях ее «пере­ менных» и обобщают их в бесформенные, бесцветные формулы или обоб­ щенные законы. Мир-как-история — это живая потенциальность (жизнь, душа) в состоянии непрерывного становления, которая реализует свой уникальный путь или судьбу во времени, никогда не поворачивая вспять своего курса или течения, направленного из прошлого через настоящее в будущее. Вместо причинной связи она имеет судьбу как органическую не­ избежность потенциальности превращающейся в действительность. Ее становление обладает ритмом, полнокровной индивидуальностью, фор­ мой, физиономией и уникальными событиями или фактами. Она состав­ ляет предмет изучения исторической "физиогномики", в основе которой лежит непосредственное, интуитивное постижение живой потенциально­ сти (жизни, души), позволяющее жить одной жизнью с объектом, «вжить­ ся» (егйЫеп) в него, в противоположность его рассечению, и тем самым постигнуть его судьбу и логику времени. Поэтому историческое познание или понимание радикальным образом отличается от познания естествен­ но-научного. История — это скорее искусство, чем наука: она не бывает истинной или ложной (как наука), а как искусство может быть либо глу­ бокой, либо поверхностной. Эти два аспекта мира проявляются в двух различных типах сознания — историческом и естественно-научном — и приводят к двум различным морфологиям в историческом и естественно-научном знании. На вопрос, каковы те факторы, которые обеспечивают появление вы­ сокой культуры и ответственны за то, как складывается ее судьба, Шпенг­ лер отвечает, что эти вещи — тайна, которая не может быть объяснена никакими "почему" и "отчего", потому что понятие причинности вообще неприложимо к миру-как-истории. Здесь царит внутренняя потребность идти тем или иным путем, т. е. судьба, которая постигается интуицией, и является объяснением сама по себе. "Мы видим, что стремительные и глубокие изменения в истории ве­ ликих культур происходят сами собой, без видимых причин, без всякого

1144 Комментарии к с 958 влияния и без какой-либо цели..." Внезапное появление в океане "прими­ тивных культур" высокой культуры Египта, Вавилона или Шумера — не­ предвиденная случайность и тайна с точки зрения причинности. Это про­ исходит не благодаря тому или иному географическому, расовому или иному причинному фактору, потому что не данное племя или раса выби­ рает культуру, а скорее, наоборот: внезапно появившаяся культура выби­ рает, какое племя или народ станет ее орудием, ее живым агентом. Этот выбор совершают космические силы, и они определяют, какая из много­ численных доисторических культур станет культурой высокой. Судьба великих культур, место и время их появления также скрыты в глубинах мироздания и находятся за пределами нашего каузального по­ нимания. Но исторические судьбы этих культур мы отчасти можем по­ знать посредством инстинктивной, интуитивной "исторической логики судьбы". Вышеизложенное представляет собой краткий очерк шпенглеровской макросоциологии высоких культур. Кроме того, Шпенглер описывает, и тоже весьма кратко, социальные формы или социальные системы, соот­ ветствующие детству, юности, зрелости, и старости великих культур. На докультурной стадии, первобытный человек представляет собой плотоядное, дикое животное, кочующее с места на место, энергичное, бо­ рющееся с враждебной ему природой. С развитием земледелия, человек становится крестьянином, оседает на одном месте и привязывается к нему; он открывает в природе душу, и природа становится для него Матерьюземлей. Крестьянин — не историчен, это вечный человек, независящий ни от какой культуры. Его благочестие древнее любой сформировавшей­ ся религии; его мораль и метафизика лежат вне религиозной и духовной историй — фактически они вообще не имеют никакой истории. На этой докультурной стадии нет ни классов, ни масс, ни государства, ни полити­ ки. Есть только связанные кровным родством кочевые и земледельческие племена со своими вождями и протомистическими "душами". Они слу­ жат для других "этнографическим материалом". Ранний период зарождающейся культуры проходит две социальные стадии: феодализма и аристократического государства. Появление куль­ туры отмечено двумя эпохальными явлениями: появление города и гос­ подствующих классов — дворянства и духовенства. Докультурные племе­ на и народы начинают превращаться в феодальные нации и государства. Интеллект выливается в форму религиозно-рыцарской идеи, идеализма и ценностей. В дальнейшем феодализм с его экономикой, политикой и цен­ ностями распадается и заменяется аристократическим государством. Роль города и интеллекта возрастает. Ранняя стадия культуры постепенно пе­ реходит в свою последнюю фазу, в которой идея государственного и на­ ционального правительства реализуется окончательно. Третий класс — буржуазия — возникает и возвышается. Город начинает доминировать над сельской местностью политически, экономически, технически и умствен­ но. Городские ценности заменяют земледельческие. Появление денег оз­ наменовалось победой над земельной собственность и свойственными ей

Комментарии к с. 958 1145 ценностями. Влияние и престиж буржуазии растут. В политическом отно­ шении эта стадия разделяется на три этапа: структуризация государств и их форм; абсолютизация государства и установление абсолютных монар­ хий, сочетание дворянства, духовенства и буржуазии в единую нацию; па­ дение абсолютного государства и абсолютизма, революция и победа "на­ рода" над привилегированными сословиями, интеллигенции — над тра­ дициями, денег — над собственностью, города — над деревней. На последней, цивилизационной стадии культуры, народ, состоящий теперь преимущественно из горожан, превращается в бесформенную мас­ су. Государство, нация, и социальные сословия обнаруживают тенденцию к распаду. Город превращается в неестественный, космополитический, патологический мегалополис. В связи с этим появляется четвертое сосло­ вие — "массы". В результате революций и анархии возникает "цезаризм", тираническая диктатура разного рода выскочек и политиканов. Точно так же, как на завершающем этапе культуры деньги одерживают победу над аристократическим порядком и ценностями, так и теперь политика гру­ бой силы справляет триумф нам деньгами и политикой буржуазии, осно­ ванной на деньгах. Города-мегалополисы — "всецело интеллектуальны". Они не явля­ ются "домами". Их непропорциональный рост, свойственный им кон­ траст нищеты и богатства, их противоестественная жизнь и 1аес!шт укае приближают их смерть. Сегодня властелин мира, западный человек, ста­ новится рабом машины. Все органические вещи умирают под властью этой мегалополисной механистической организации. Машина, в конце концов, уничтожает свое собственное предназначение. Западный чело­ век в железобетонной клетке своих городов начинает уставать от машин и цивилизации и стремится вернуться к простому образу жизни, к при­ роде. Вторичная религиозность уже на подходе. Эксплуатируемые коло­ ниальные народы поднимаются против мегаполисного белого человека. Механистическая цивилизация начинает уничтожать сама себя и насту­ пит день, когда она "будет лежать в руинах, всеми забытая, когда наши железные дороги и пароходы будут так же мертвы, как римские дороги и Великая Китайская стена, а наши гигантские города и небоскребы пре­ вратятся в руины, подобно древнему Мемфису и Вавилону. История мегаполисной механистической техники представляет собой эскиз ее не­ избежного конца. Она будет разъедаться изнутри, как и всякая окончатель­ ная форма любой культуры. Когда и каким образом это произойдет — мы не знаем". Аналогичным образом, деньги и демократия подрывают себя и "разъе­ даются изнутри", уступают место победоносной политике голой силы и цезаризма. Переход от демократии к цезаризму — правлению ничем не прикрытого диктаторского произвола — происходит следующим обра­ зом. В начале демократия управляется ответственным, благородным и чистым духом. Она издает билль о правах и всеобщем равенстве перед законом. Вскоре, однако, оказывается, что пользоваться своими консти­ туционными правами может только тот, у кого есть деньги. Таким обра-

1146

Комментарии к с 958

зом, власть переходит от идеалистического духа к шустрым дельцам, к буржуа. С помощью политических махинаций они начинают управлять процессом голосования и голосами избирателей. Своими газетами и по­ пулярными журналами демократия полностью изгоняет книгу из духов­ ной жизни народных масс. Посредством прессы, всеобщего образования и массовой пропаганды она приучает людей все меньше и меньше думать самостоятельно и принимать то, что предлагают средства массовой ин­ формации. Книжный мир, который заставлял человека думать, выбирать и критически осмыслять прочитанное, теперь становится достоянием не­ многих. Народ читает одну газету, "свою газету", которая завораживает его ум с утра до ночи, промывает мозги читателям; серьезные книги обре­ каются на забвение, так как пресса способствует появлению лишь жела­ тельных, с ее точки зрения, книг и убивает книги, которые она не одобря­ ет. Что есть истина при демократии? То, что одобряет пресса (и другие средства массовой информации). Пресса провозглашает, преобразует, под­ меняет истину и управляет ею по своему произволу. Через три недели про­ паганды, организованной прессой, "истина" становится общепризнанной. Конечно, в условиях демократии есть свобода слова, но пресса имеет пра­ во замечать или не замечать то, что говорит тот или иной гражданин. Любую «истину» она может приговорить к смерти — Для этого достаточ­ но всего лишь "замолчать" ее, не сообщать миру. Вместо костров инкви­ зиции — гробовое молчание, прокладывающее путь цезарям. Партийные вожди своими статьями, телеграммами и картинками воздействуют на своих последователей до тех пор, пока массы сами не призовут к оружию и, на внешний взгляд, сами не вынудят своих вождей установить диктату­ ру, к которой они, разумеется, только и стремились. В мире истины все решает доказательство, а в мире такого рода политики все определяет ус­ пех. Средства массовой информации — это средства, с помощью кото­ рых властвующая элита управляет массами, их умами и поступками. Пар­ ламенты, конгрессы и выборы — всего лишь заранее расписанные игры, фарс, разыгрываемый во имя народной свободы и самоопределения. "Это конец демократии", — пишет Шпенглер. "С помощью денег демократия уничтожает саму себя — после того, как деньги уничтожили дух". На сме­ ну широко образованным и высоконравственным лидерам начала демок­ ратии теперь приходят беспринципные и бездумные политиканы. Власть народа, от имени народа и для народа заменяется правлением "полити­ ков, от имени политиков и для политиков". Кровавые стычки, массовые беспорядки и вечное ощущение опасности становятся хроническими яв­ лениями. Народ, уставший от драк и почувствовавший к ним отвраще­ ние, всю надежду на спасение возлагает теперь на какой-то другой источ­ ник и готов променять свои «иллюзорные неотъемлемые права» на безо­ пасность и порядок, обещаемый потенциальным цезарем. Цезаризм воз­ никает на почве вырождающейся демократии и, в конце концов, побеждает ее. Он устанавливает денежную экономику и некое подобие политическо­ го порядка. Цезаризм — это заключительная стадия цивилизации. Посте-

Комментарии к с. 958-966 1147 пенно начинается варваризация, а социальная форма культуры неуклон­ но распадается. Этот процесс заканчивается вторичной «религиозностью» и теми формами, в которые она и возникшая на ее основе церковь облека­ ют последние дни культуры, заканчивающей цикл своей судьбы. Ее соци­ альная и творческая история закончена. Таков вкратце цикл социальных форм или систем с соответствую­ щими основными стадиями судьбы, которые переживает любая куль­ тура. Множество страниц, которые Шпенглер посвящает детальному анализу этих преобразований, наполнены свежестью, проникновенно­ стью и классичностью — они написаны на том же уровне, с каким Пла­ тон и Аристотель анализировали процесс перехода одних политичес­ ких режимов в другие, перехода от правления философов к власти ти­ ранов и черни. Взгляды Шпенглера относительно распространения культур и пе­ реноса одной культуры в другую аналогичны взглядам Данилевского. Каждая культура уникальна и полностью доступна только тем людям, которые являются ее носителями. Когда одна культура заимствует эле­ менты другой культуры, они оказываются всего лишь способами само­ выражения этой заимствующей культуры. Западная интерпретация Пла­ тона почти целиком ошибочна. Современное римское право совсем не похоже на то римское право, которое было у настоящих римлян. Хрис­ тианство (Шпенглер приписывает его создание арабской, или магичес­ кой, а не классической, или западной, культуре) западного мира — та­ кое, каким оно стало после XI в., с его догматами, обрядами, иерархией и духом — было бы отвергнуто апостолом Павлом и Блаженным Авгу­ стином, поскольку оно сильно отличается от магического христианства первых столетий нашей эры. Короче говоря, каждая культура закрыта для всех, кто ей чужд, и полностью постижима лишь для себя самой и ее собственных носителей. Несмотря на все ее недостатки, книга "Закат Европы", вероятно, оста­ нется одним из самых значительных трудов первой половины XX века». ЕВГ. БРАУДО. ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР И «КРУШЕНИЕ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ» Парфенон. Под ред. А.Л. Волынского. СПб., 1922, с. 27-31. Браудо Евгений Максимович (1882-1939) — русский советский музы­ ковед и критик, заслуженный деятель искусств РСФСР (1932). А. ДЕБОРИН. ГИБЕЛЬ ЕВРОПЫ ИЛИ ТОРЖЕСТВО ИМПЕРИАЛИЗМА? Под знаменем марксизма. 1922, № 1-2, январь-февраль, с. 8-28. Деборин (наст, фамилия Иоффе) Абрам Моисеевич (1881-1963) — философ, в 1907-1917 гг. меньшевик; после Октябрьской революции по-

1148 Комментарии к с. 973-998 рвал с меньшевиками, в 1924-1931 гг. директор Института философии, в 1926-1930 гг. отв. редактор журнала «Под знаменем марксизма», акаде­ мик АН СССР 91929). После постановления ЦК ВКП (б) «О журнале "Под знаменем марксизма"» (январь 1931 г.), в котором группе, возглавлявшей журнал, вменялся в вину «разрыв между теорией и практикой» и скатыва­ ние «на позиции меньшевиствующего идеализма», последовали репрес­ сии сторонников Деборина, но сам он выступил с публичным покаяни­ ем и уцелел. 1 Антанта (от фр. Еп1еп1е согсиак — Сердечное согласие) — военный блок Англии, Франции и России (иначе именуемый «Тройственным со­ гласием»), оформившийся в 1904-1907 гг. и объединивший в годы Пер­ вой мировой войны против германской коалиции более 20 государств. 2 См. прим. 10 на с. 1065.

В. ВАГАНЯН. НАШИ РОССИЙСКИЕ ШПЕНГЛЕРИСТЫ. Под знаменем марксизма. 1922, № 1-2, с. 28-33. Ваганян (наст, фамилия Тер-Ваганян) Вагаршак Арутюнович (1873— 1936) — старый большевик, руководитель кабинета имени Плеханова, ре­ дактор журнала «Под знаменем марксизма». К. ГРАСИС. ВЕХИСТЫ О ШПЕНГЛЕРЕ Красная новь. 1922, № 2(6), март-апрель, с. 196-211. Грасис Карл Янович (1894-1937) — публицист и общественно-поли­ тический деятель, социал-демократ (меньшевик), в 1937 г. репрессирован. 1

Т. е. в Германии после подписания Версальский договора, которым закончилась Первая мировая война; согласно этому договору, подписанно­ му 28 июня 1919 г. в Версале (Франция), Германия лишалась части своих территорий, всех африканских колоний, передавала большую часть своего флота державам-победительницам, сокращала численность вооруженных сил до 100 тыс. человек и обязывалась выплатить огромные репарации. 2 Учебник мировой истории в органическом изложении (1857). *Гакстгаузен (Нах1Ьаи$еп) Август (1791-1866) — барон, прусский чи­ новник, в 1843 г. при материальной поддержке русского правительства совершил путешествие по Центральной России, Украине, Поволжью и Кавказа с целью изучения русской крестьянской общины. В 1847-1852 гг. опубликовал трехтомную работу «ЗшсНеп йЬег <Ие тпегеп 2и$*апс1е, с!а$ Уо1к$1еЬеп ипс! тзЬезопскге сНе ШпсШсЬеп ЕтпсЪШщеп Кшзкпск» (в пере­ воде на русский язык издан только первый том: «Исследование внутрен­ них отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России». М., 1869). В своем исследовании Гакстгаузен доказывал неподго­ товленность России к вольнонаемному труду и выступал за постепенную

Комментарии к с. 1002-1039 1149 отмену крепостного права, считая общину патриархальным институтом во главе с помещиком. 4 Верю, ибо абсурдно (лат.). В. БАЗАРОВ. О. ШПЕНГЛЕР И ЕГО КРИТИКИ.

Красная новь. 1922, № 2 (6), с. 211-231. Базаров (наст, фамилия Руднев) Владимир Александрович (1874-1939), философ и экономист (специалист в области перспективного планирова­ ния), переводчик (вместе с Н.И. Степановым) «Капитала» К. Маркса, уча­ стник социал-демократического движения, с 1904 г. большевик, после ре­ волюции 1905-1907 гг. сблизился с меньшевиками; в 1922-1930 гг. рабо­ тал в Госплане СССР, занимался переводами философской и художествен­ ной литературы; в 1930 г. был обвинен в причастности к организации «специалистов-вредителей» и арестован. 1

См.: ЫеигсИк О. Апп-5реп§1ег. МйпсЬеп, 1921. См. прим. 4 на с. 1127. 3 Имеется в виду книга немецкого философа-неогегельянца, профессо­ ра в Тюбингене Теодора Людвига Геринга (1884-1964) «Бге $1гикШг с1ег \Уе11§езсЫсп1е. РЫюзорЫзсЬе Сгипс11е§ип§еп ги етег ]ес!еп СезсЫсп&рЬПозорЫе ( т Рогт етег Клик ап Оз^аИ 5реп§1ег)» (ТйЬт$еп, 1921). 4 Похмелье (нем.). 2

С. БОБРОВ. КОНТУЖЕННЫЙ РАЗУМ,

Красная новь. 1922, № 2 (6), с. 231-241. Бобров Сергей Павлович (1889-1971), писатель, поэт и переводчик, крупный специалист по экономической статистике, популяризатор мате­ матических знаний. 1

ТиШ ^иат.^ (итал.) — все. Езрп1 с!е Ппеззе — ум проницательный; ум, схватывающий совершен­ ство (фр). В незаконченном «Рассуждении о страстях любви» Паскаль про­ тивопоставляет «ум геометрический» и «ум проницательный». См.: Пас­ каль Б. Трактаты. Полемические сочинения. Письма. Изд-во «Рог1-Коуа1», 1997, с. 33. Езргц с!е ;и§етеп1 — ум рассуждающий, здравомыслящий (фр.) 2

ПРОФ. Л. ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ. Н.А. БЕРДЯЕВ, Я.М. БУКШПАН, Ф.А. СТЕПУН, С.Л. ФРАНК. ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР [И] ЗАКАТ ЕВРОПЫ

Печать и революция. Пг., 1922, кн. 2 (5), апрель-июнь, с. 307-309. Преображенский Петр Федорович (1894-1941) — историк-востоко­ вед и этнолог, профессор МГУ в 1921-1933 г. В 1933 г. был арестован по

1150 Комментарии к с 1043-1045 обвинению в организации антисоветской группы научных сотрудников и выслан в Северный край; повторно арестован в 1937 г. и осужден на 8 лет, в июле 1941 г. осужден в лагере на 10 лет ИТЛ, затем за антисоветскую агитацию приговорен Верховным судом Коми АССР к высшей мере нака­ зания и 3 декабря 1941 г. расстрелян. 1

Имеется в виду статья: Преображенский П., проф. Освальд Шпенглер и крушение истины (Страница из истории гибели одной культуры) // Пе­ чать и революция. 1922, кн. 1 (4), январь-март, с. 58-65. Основной пафос статьи хорошо передает одна цитата из нее: «Шпещлерианство вещает смерть, философия социализма — воскресение» (с. 65). 2 От фр. ёЫаде — хвастовство, выставление напоказ. 3 С точки зрения вечности (лат,). А.В. ЛУНАЧАРСКИЙ. ДАЛЬШЕ ИДТИ НЕКУДА Луначарский А.В. Против идеализма. Этюды полемические. М., 1924, с. 157-163. 1

Имеется в виду первая статья Н.А. Вердяева,опубликованная на не­ мецком языке: «Р. А. Ьап§е ипс- сиекпизсЬе РЫ1о8орЫе т'шгеп Веге^Ьип^еп гит 5о21аН5ти8» (Б1е ЫеиеЙей. 1899, № 32-34); в следующем году статья появилась на русском языке: «Ф.А. Ланге и критическая философия» (Мир Божий. 1900, № 7, июль, с. 224-254). 2 Трехлетнюю ссылку Бердяев отбывал в Вологде в 1900-1902 гг. и в Житомире. В эти же годы в Вологде находились в ссылке П.Л. Тучапский с женой, писатель А.М. Ремизов и его будущая жена С П . Довгелло, А.А. Богданов с женой, Б.В. Савинков с женой (дочерью Глеба Успенско­ го), П.Е. Щеголев, С.Г. Струмилин, жена Б.А. Кистяковского М.В. Беренштам, к которой он на каждую зиму приезжал из Германии; чуть позднее Бердяева в Вологду прибыл отбывать ссылку и А.В. Луначарский с женой (сестрой А.А. Богданова). В сентябре 1900 г. Бердяеву была разрешена двух­ недельная поездка в Киев к больному отцу; во время этой поездки он, ви­ димо, и встретился с СН. Булгаковым, который был в то время ординар­ ным профессором Киевского политехнического института. 29 сентября 1900 г., уже из Вологды, Бердяев писал П.Б. Струве: «В Киеве я видел СН. Бул­ гакова, и у нас оказалось гораздо больше точек соприкосновения, чем я пред­ полагал, в общем у него те же идейные тенденции» (Лица. Биографический альманах. М. - СПб., 1993, т. 3, с. 143). «Разговоры с Булгаковым в Киеве, — вспоминал впоследствии Бердяев, —на религиозные темы имели для меня значение» (Бердяев Н.А. Самопознание. Опыт философской автобиогра­ фии. М., 1991, с. 134). Подробнее о вологодской ссылке Бердяева см.: Ер­ молаев Е.И. Мои воспоминания // Север. Вологда, 1923, кн. 3—4; Луна­ чарский А.В. Из Вологодских воспоминаний // Там же, кн. 2; Ремизов А.М. Северные Афины // Современные записки. Париж, 1927, № 30; Память.

Комментарии к с 1046-1049 1151 Исторический сборник. Париж, 1981, вып. 4; Бердяев Н.А. Самопознание, с. 127-132. 3 Цитата из Послания к Римлянам св. ап. Павла (13,1). 4 Имеется в виду меч духовной и меч светской власти. Притязания папств на обладание обоими мечами составляют содержание значитель­ ной части истории Средневековья. 5 Франц Маутнер (МаиЛпег; 1849-1926) — немецкий историк и фило­ соф, автор четырехтомного труда «Атеизм и его история на Западе» (19201923); на русский язык переведена часть этой работы: «Атеизм в эпоху ве­ ликой французской революции» (М. - Л., 1924).

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ЦИТИРУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ* АВГУСТИН Аврелий (354—430), христианский теолог и философ, предста­ витель христианской патристики — 880, 890, 904 АДАМ КАДМОН (букв.: Адам первоначальный), по учению Каббалы — прообразный небесный человек — 499 АЗЕФ Евно Фишелевич (1869-1918), агент Охранного отделения и одновре­ менно один из руководителей Боевой организации партии эсеров — 576 АКСАКОВ Иван Сергеевич (1823-1886), публицист, поэт, общественный деятель, славянофил, сын писателя С Т . Аксакова, зять Ф.И. Тютчева — 126, 250, 330, 708, 844, 845 АКСАКОВ Константин Сергеевич (1817-1860), философ, публицист и об­ щественный деятель, идеолог славянофильства, сын писателя С Т . Ак­ сакова — 126 АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ (356-323 до н. э.), царь Македонии с 336 г. до н. э., полководец и завоеватель — 429 АНГЕЛУС СИЛЕЗИУС (псевдоним Иоганна Шефлера; 1624-1677), немец­ кий поэт, мыслитель мистик — 154, 307 АНДЖЕЛИКО, прозванный Фра Беато Анджелико (ок. 1400-1455), италь­ янский живописец Раннего Возрождения, представитель флорентий­ ской школы, настоятель доминиканского монастыря Сан-Марко во Флоренции — 886, 887 АНТОНИЙ (в миру Алексей Павлович Храповицкий; 1863-1936), архи­ епископ Волынский, митрополит Киевский и Галицкий, ректор Мос­ ковской (с 1890 г.) и Казанской духовных академий, доктор богосло­ вия; в конце 1921 г. руководил Карловацким собором (в Югославии), призвавшим все христианские церкви содействовать организации кре­ стового похода против большевизма; собор избрал Антония главой Русской синодальной церкви за рубежом — 843 * В указателе учтены имена и названия, упомянутые в текстах Н.А. Бердяева и в сборнике «Освальд Шпенглер и закат Европы». Имена, упомянутые только в статьях Ф.А. Степуна, С.Л. Франка и Я.М Букшпана, а также номера страниц, на которых те или иные имена встречаются в их статьях, — выделены курсивом.

Указатель имен и цитируемой литературы 1153 АНТОНИН (Грановский), архиепископ, один из деятелей «обновленчес­ кого» движения — 840, 841 АПОЛЛОН, в древнегреческой мифологии бог солнечного света — 32,908 АРИСТОТЕЛЬ (384-322 до н. э.), древнегреческий философ — 305, 893, 911,919 БААДЕР Франц Ксавье фон (1765-1841), немецкий ученый и религиозный философ — 154, 307 БАЙРОН Джордж Гордон (1788-1824), английский поэт— 887 БАКУНИН Михаил Александрович (1814-1876), русский революционер, философ и публицист, теоретик анархизма — 23, 25, 31, 102, 104, 290, 394, 668, 746 БАРБЬЕ Д'ОРЕВИЛЬИ Жюль Амеде (1808-1889) французский писательромантик — 898 БАХ (ВасЬ) Иоганн Себастьян (1685-1750), немецкий композитор и орга­ нист — 857, 862-865, 883 БЕАТРИЧЕ (1265-1290), «идеальная» возлюбленная Данте, героиня его романа «Новая жизнь» — 908 БЕЙЛИС Мендель Тевье (ок. 1874-1934), приказчик кирпичного завода в Киеве, обвиненный в ритуальном убийстве подростка Андрея Ющинского; на судебном процессе (1913) был признан невиновным, затем уехал за границу — 44 БЕЛИНСКИЙ Виссарион Григорьевич (1811-1848), русский литературный критик, публицист и философ — 778, 844, 845 БЕЛЫЙ Андрей (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева; 1880-1934), пи­ сатель и поэт, теоретик символизма — 61, 150, 218-220, 229, 232-239, 779, 780 Петербург — 218, 219, 229, 232-239 Серебряный голубь — 61, 233, 238 Современные немцы // Биржевые ведомости — 150 БЁМЕ Якоб (1575-1624), немецкий философ-мистик — 154, 305, 307, 308, 417, 497 БЕНСОН (Вешоп) Роберт Хью (1871 -1914), английский писатель-фантаст, сын Архиепископа Кентерберийского, младший из трех братьев — писателей-фантастов; священник англиканской церкви, перешедший в 1903 г. в католичество — 918 К т § оГгЬе ^огЫ (правильное название: Ьогс! оГше \^огИ — Властелин мира). 1907 — 918 БЕНТАМ Иеремия (1748-1832), английский философ, основоположник утилитаризма — 888 БЕРГСОН Анри (1859-1941), французский философ, представитель инту­ итивизма и философии жизни — 851, 870, 911 БЕРДЯЕВ Николай Александрович: Германские влияния и славянство — 666 Духовный кризис интеллигенции — 328 Империализм священный и империализм буржуазный — 114 Как надо мыслить партийное примирение — 328 37 Падение священного Русского царства

1154 Указатель имен к цитируемой литератур Конец Европы — 831, 890 Новый русский идеализм — 290 О «вечно-бабьем» в русской душе — 289, 290 Смысл творчества. Опыт оправдания человека — 498 Судьба России — 831 А.С. Хомяков — 291, 300 БЕТХОВЕН Людвиг ван (1770-1827), немецкий композитор — 862, 865, 883 БИБЛИЯ. Книги Священного Писания: Ветхий Завет — 36, 416 Новый Завет — 36, 416 Евангелие — 157, 714, 840 Апокалипсис — 901 «БИРЖЕВЫЕ ВЕДОМОСТИ», газета биржи, финансов, торговли, политики и общественной жизни, издававшаяся в Петербурге в 1880-1917 гг. — 150, 289, 328 БИСМАРК Отто фон Шенхаузен (1815-1898), немецкий политический и государственный деятель, первый рейхсканцлер Германской империи в 1871-1890 гг. — 107, 116, 259, 260, 430, 913 БЛУА Леон (1846-1917), французский философ — 142, 419, 545, 898 Ье 8а1и! раг 1ез )ш& [Спасение евреев] — 419 БОБРИНСКИЙ Владимир Алексеевич (1867/1868-1927), земский деятель, депутат И-1У Государственных дум, с 1919 г. в эмиграции — 342 БОДЛЕР Шарль (1821-1867), французский поэт — 864 БОТТИЧЕЛЛИ Сандро (1445-1510), итальянский живописец флорентий­ ской школы — 887 БРУНО Джордано (1548-1600), итальянский философ и поэт — 497, 887 БУЛГАКОВ Сергей Николаевич (1871-1944), русский экономист, философ и богослов, с 1918 г. священник — 47, 279, 290-294, 306, 463 Родине // Утро России. 1914, № 181, 5 августа — 292 БУХАРЕВ Александр Матвеевич (1824-1871) религиозный мыслитель, кри­ тик и богослов — 844, 845 БХАГАВАД-ГИТА, Бхагаватгита (санскр., букв. — песнь бога), входящий в состав «Махабхараты» трактат, излагающий основные социальноэтические принципы брахманизма; по форме представляет собой по­ учение бога Кришны царю Арджуне — 890 БЮХНЕР Людвиг (1824-1899), немецкий врач, философ и естествоиспы­ татель, представитель «вульгарного материализма» — 50, 51, 65 ВАГНЕР Рихард (1813-1883), немецкий композитор, дирижер, писатель и философ — 100, 154, 210, 221, 257, 285, 851, 865, 884, 892, 907 ВАТТО Антуан (1684-1721), французский живописец и рисовальщик — 864 ВЕЙНИНГЕР Отто (1880-1903), немецкий ученый и писатель, автор на­ шумевшей книги «Пол и характер», которая в России была впервые издана в 1904 г., а в 1909 переиздана еще дважды (все три издания осуще-

Указатель имен и цитируемой литературы 1155 ствлены московским книгоиздательством «Сфинкс») — 891, 892, 893, 907 В ЕЯАСКЕС Диего (1599-1660), испанский живописец, автор многочислен­ ных портретов и «богедос» (сцен из народного быта) — 864 ВЕРЛЕН Поль (1844-1896), французский поэт — 864, 898 ВЕРОНЕЗЕ Паоло (1528-1588), венецианский живописец Позднего Воз­ рождения — 863 ВЕХИ. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909 — 745, 806 ВИКО Джамбатиста (1668-1774), итальянский философ, основоположник философии истории Нового времени — 870 ВИКТОР ЭММАНУИЛ II (1820-1878), король сардинский в 1849-1861 гг. и первый король объединенной Италии в 1861-1878 гг. — 319 ВИЛЬГЕЛЬМ II (1859-1941), германский император и прусский король (1888-1918) из династии Гогенцоллернов — 246,249,254,255,284,481, 503 ВИЛЬЕ ДЕ ЛИЛЬ-АДАН Филипп Огюст Матиас (1838-1889), граф, фран­ цузский писатель, творчество которого после 1871 г. пронизано песси­ мизмом и мистицизмом — 898 ВИЛЬСОН Томас Вудро (1856-1924), президент США (1913-1921) от де­ мократической партии — 484 ВИНДЕЛЬБАНД Вильгельм (1848-1915), немецкий философ, глава Баденской школы неокантианства — 305, 870 ВОЕЙКОВ Владимир Николаевич (1868-1942), командир лейб-гвардии Гусарского полка (с 1907 г.), генерал-майор императорской свиты, с декабря 1913 г. дворцовьхй комендант (в этом качестве — ближайшее к императору лицо); присутствовал при отречении Николая И, 7 марта арестован в Москве и до сентября 1917 г. содержался в Петропавлов­ ской крепости, откуда в дни Октябрьской революции бежал, умер в эмиграции во Франции — 573 «ВОПРОСЫ ФИЛОСОФИИ И ПСИХОЛОГИИ», журнал, издававшийся при Московском психологическом обществе в 1889-1918 гг. — 290 ВРОНСКИЙ (Вроньский) Юзеф (1776-1853), польский математик и фи­ лософ-мистик— 130 Ье с\е81т с!е 1а Ргапсе, <1е ГАИетацпе е1 ее 1а Яизяе с о т т е Рго1ё§отёпе$ с1и Ме5$1аш$те [Судьбы Франции, Германии и России как Пролегоме­ ны к Мессианизму] — 130 ВРУБЕЛЬ Михаил Александрович (1856-1910), русский живописец — 229 ВУНДТ Вильгельм (1832-1920), немецкий психолог, философ, физиолог, языковед — 305 ГАБСБУРГИ, династия, правившая в Австрии в 1212-1918 гг., в Чехии и Венгрии в 1526-1918 (с 1867 в Австро-Венгрии), в Испании и ее вла­ дениях в 1516-1700, императоры Священной Римской империи в 14381806 (кроме 1742-1745) — 254, 265, 268 ГАЛЬС(Хальс) Франс (1581/1585-1666), голландский живописец, искусст­ во которого характерно своим демократизмом, интересом к народным типам — 864

1156 Указатель имен и цитируемой литературы ГАРТМАН Эдуард фон (1842-1906), немецкий философ—151,152,305,307 ГАУСС Карл Фридрих (1777-1855), немецкий математик — 883 ГЕББЕЛЬ Фридрих (1813-1863), немецкий драматург — 907 ГЕГЕЛЬ Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831), немецкий философ—151— 152, 260, 304, 308, 850, 851, 895, 964, 906 ГЕЛИОС, в греческой мифологии юный, лучезарный и могучий бог солн­ ца, сын титана Гипериона и Тейи, поэтому и сам он именовался тита­ ном или Гиперионом («живущим в высоте») — 860 ГЕЛЬМГОЛЫД Герман Людвиг Фердинанд (1821-1894), немецкий физик, математик, физиолог и психолог — 93 ГЕНДЕЛЬ Георг Фридрих (1685-1759), немецкий композитор, автор свы­ ше 40 опер и свыше 30 ораторий — 864, 865 ГЕРАКЛИТ (ок. 520 -—ок. 460 до н. э.), древнегреческий философ-диалек­ тик — 880 ГЕРДЕР Иоганн Готфрид (1744-1803), немецкий философ-просветитель — 821, 828, 904 ГЕРЦЕН Александр Иванович (1812-1870), русский революционер, писа­ тель, философ и публицист — 71, 142, 748, 750, 754, 896 ГЕРШЕНЗОН Михаил Осипович (1869-1925), русский историк и литера­ туровед, инициатор и один из авторов сборника «Вехи» (1909) 382,385, 386 Личное и общественное дело — 382 ГЕССЕ Герман (1877-1962), немецко-швейцарский писатель— 916 ВНск пв СЬаов [Взгляд в хаос]. 1919 — 916 ГЁТЕ Иоганн Вольфганг (1749-1832), немецкий поэт и мыслитель — 50, 93, 151, 154, 264, 307, 520, 821, 830, 853, 854, 855, 862, 868, 869> 880, 884 889-891,903,904,911 Вильгельм Мейстер — 542 Фауст — 50, 884, 889, 900 ГЛКЖКристоф Виллибальд (1714-1787), австрийский композитор, твор­ чество которого примыкало к высокой классической школе — 862 ГОББС Томас (1588-1679), английский философ, заложивший основы органической социологии и теории общественного договора — 911 ГОГАРТ (Хогарт) Уильям (1697-1764) английский живописец гравер и эс­ тетик — 864 ГОГЕН Поль Эжен Анри (1848-1903), французский художник, в 1891 г. уехавший на Таити — 227 ГОГЕНЦОЛЛЕРНЫ, династия прусских королей (1701-1918) и германских императоров (1871-1918) — 268 ГОГОЛЬ Николай Васильевич (1809-1852), русский писатель — 30, 232, 233, 236, 238, 319, 557, 749, 765, 776-783 Мертвые души — 777, 778, 782 Ревизор — 777 Страшная месть — 777 ГОЛИЦЫН Александр Николаевич (1773-1844), князь, обер-прокурор Св. Синода в 1807-1817 гг., министр духовных дел и народного просвеще­ ния в 1817-1824 гг. — 454

Указатель имен и цитируемой литературы 1157 ГОНЧАРОВ Иван Александрович (1812-1891), русский писатель — 778 ГОРЬКИЙ Максим (псевдоним Алексея Максимовича Пешкова; 18681936), русский писатель и публицист — 64, 66-68, 764 Две души — 64 ГОФМАН Эрнст Теодор Амадей (1776-1822), немецкий писатель-роман­ тик и композитор — 154, 236, 307 ГРЮНЕВАЛЬД Матиас (ок. 1470 - после 1529), немецкий живописец — 865 ГУССЕРЛЬ Эдмунд (1859-1938), немецкий философ, основатель феноме­ нологии — 826 ГУТТЕН Ульрих фон (1488-1523), немецкий гуманист, писатель и поли­ тический деятель, один из основных авторов сатиры «Письма темных людей» — 816 ГЮИСМАНС Шарль Мари Жорж (1848-1907), французский писатель-сим­ волист, автор романа «Наоборот» («настольной книги декаданса») и других произведений — 898 ГЮЙО Жан Мари (1854-1888), французский философ-позитивист, сто­ ронник утилитаризма — 911 ДАЛАМБЕРЖлн (1717-1783) французский математик и философ, один из главных представителей энциклопедистов — 883 ДАНИЛЕВСКИЙ Николай Яковлевич (1822-1885), русский публицист, социолог и естествоиспытатель, идеолог «панславизма» —100,870,895 Россия и Европа — 870, 895 ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ (1265-1321), итальянский поэт, философ и полити­ ческий деятель — 812, 813, 880, 886-888, 906, 908, 916 Комедия (Божественная комедия) — 908 Упа пиоуа [Новая жизнь] — 908 ДАНТОН Жорж Жак (1759-Ц94), деятель Великой французской револю­ ции, один из вождей якобинцев — 552 ДАРВИН Чарльз Роберт (1809-1882), английский естествоиспытатель, ос­ новоположник эволюционного учения —93, 865 ДЕКАРТ Рене (1569-1650), французский философ, физик и математик — 305,862,911 ДЕЛАКРУА Фердинанд Виктор Эжен (1798-1863), французский живопи­ сец — 864 ДЕ МЕСТР Жозеф Мари (1753-1821), французский политический деятель и философ — 826, 888 «ДЕНЬ», ежедневная лево-либеральная газета, издававшаяся в Петрогра­ де в 1912-1917 гг.; с мая 1917 г. орган меньшевиков — 345,346 ДЖОРДЖОНЕ (1478-1511), итальянский живописец венецианской шко­ лы—867 ДЖОТТО, Джотто ди Бондоне (1266/1267-1337), итальянский живописец, представитель искусства Проторенессанса — 812, 886 ДИЛЬТЕЙ Вильгельм (1833—1911), немецкий философ, один из осново­ положников «философии жизни» — 904

1158 Указатель имен и цитируемой литературы ДИОКЛЕТИАН Гай Аврелий Валерий (245-316), римский император с 284 по 305 гг., установивший административное и территориальное разде­ ление власти («тетрархию») — 831, 900 ДИОНИС, в греческой мифологии сын Зевса и фиванской царевны Семелы, покровитель виноградарства и виноделия — 871, 908 ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (1836-1861), русский критик — 778, 844 ДОМИНИК (1170-1221), католический святой, основатель Доминиканс­ кого ордена — 812 ДОСТОЕВСКИЙ Федор Михайлович (1821-1881), русский писатель, пуб­ лицист и мыслитель — 21-23, 27, 29, 30, 38-40, 44, 61, 86, 93, 99, 104, 128,129,148,149,154, 232, 233,236, 237,239,263,278,285, 300, 301, 319, 329,427, 508, 516, 520, 541-543, 548, 557,585, 589,594, 595, 597, 598,605, 631,649, 708, 732,748-750,762-766, 776, 777,783, 785,786,788-797, 800, 805, 806, 844, 845, 885, 897, 902, 916 Бесы — 236, 237, 649, 732, 736, 749, 790, 791 Братья Карамазовы — 542,749,785,790 Записки из подполья — 790 Легенда о Великом Инквизиторе (в составе романа «Братья Карамазо­ вы») — 548, 594, 595, 631, 789, 794 Подросток — 542, 897 ДРАГОМИРОВ Михаил Иванович (1830-1905), русский военный теоре­ тик и педагог, генерал от инфантерии — 272 Жанна д'Арк. Киев, 1898 — 272 Наполеон I — 272 Разбор романа «Война и мир». Киев, 1895 — 272,273 Русский солдат — 272 ДРЕВС Артур (1865-1935), немецкий философ, популяризатор мифоло­ гической школы в религиоведении — 100,152,154, 305, 309,417, 498 В1е КеЦ§юп а1х 5е1Ъ$Ле\уи$815ет СоПе$ [Религия как самосознание Бога]. 1906 — 417 ДРОЁМ— 864 ДЮРИНГ Евгений (1833-1921), немецкий философ — 851, 892, 907, 911 ЕВКЛИД (ок. 365-300 до н. э.), древнегреческий математик, автор книги «Начала», построенной на основе аксиом, постулатов и определений, в которой были систематически изложены существенные разделы мате­ матики, являющиеся итогом ее предшествующего развития — 883,911 ЕВСЕЕВ Илья Тимофеевич (1877- ?), депутат IV Государственной Думы, прогрессист, по происхождению крестьянин, в Думе был членом Бюро особой крестьянской группы, в 20-е гг. эмигрировал во Францию — 342 ЕКАТЕРИНА II (1729-1796), российская императрица с 1762 г. — 301, 302 ЕФРЕМ СИРИН (ок. 306 - ок. 373), христианский теолог, проповедник и поэт — 373, 375 ЕФРЕМОВ Иван Николаевич (1866- после 1933), русский политический и государственный деятель, казак-дворянин, член I, III и IV Государ­ ственных Дум (выбран от области Войска Донского), в августе-ок-

Указатель имен и цитируемой литературы 1159 тябре 1917 г. министр государственного призрения Временного пра­ вительства —*- 342 ЖАННА Д'АРК (ок. 1412-1431), народная героиня Франции, возглавив­ шая освободительную войну французского народа против англичан во время Столетней войны — 142 ЖЕРОМСКИЙ Стефан (1864-1925), польский писатель— 148 ЗАРАТУСТРА, Заратуштра (до сер. VI в. до н. э.), пророк и реформатор древнеиранской религии, получившей название «зороастризма»; глав­ ный герой философско-поэтической книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра» — 283, 284, 286-288, 516, 545, 906 ЗАСУЛИЧ Вера Ивановна (1851-1919), народник, член группы «Освобож­ дение труда» — 392 «ЗЕМЩИНА», черносотенная газета, издававшаяся в Петербурге — 467469 ЗИГФРИД, герой германо-скандинавской мифологии, в юности победив­ ший дракона и, согласно одной из версий мифа, убитый в лесу во вре­ мя охоты — 254 ЗИММЕПЬ Георг (1858-1918), немецкий социолог, культуролог и фило­ соф — 869 ЗОМБАРТ Вернер (1863-1941), немецкий экономист, социолог и исто­ рик— 262, 517 ИБСЕН Генрик (1828-1906), норвежский драматург — 545, 851, 892, 907 ИВАН КАЛИТА (ум.'1340), князь московский с 1325 г., князь владимир­ ский с 1328 г., сыгравший большую роль в усилении Московского кня­ жества — 25,763 ИВАНОВ Вячеслав Иванович (1866-1949), поэт, мыслитель, крупнейший теоретик символизма в России — 47, 210,221, 290-294 ИИСУС ХРИСТОС — 23, 27-29, 35, 40, 42, 44, 47, 50, 51, 99, 101, 102, 148, 149,154,161, 238,283,288,294,336,337,416, 418-421, 452,455,456,493, 540,548, 549, 569, 594, 598,605,606,635,708, 714, 715, 720-725, 728, 729, 758-761, 766, 789,792, 797, 799, 803, 806, 807, 833, 838, 842, 843, 846 ИОАКИМ ИЗ ФЛОРЫ, Иоахим Флорский (1145-1202), калабрийский мо­ нах, основавший в горах близ Козенцеи монастырь; автор мистичес­ ких сочинений, в которых три лица Троицы толковал как три мировые эры в истории человечества, развивающейся от рабства к свободе — 812 ИОАНН ЛЕЙДЕНСКИ^, Ян Бокельзон (1509-1536), голландский анабап­ тист, вождь Мюнстерской коммуны (1534-1535) — 525, 688 ИОАНН СКОТ ЭРИУГЕНА (ок. 810 - ок. 877), средневековый философ — 880 ИОСИФ II (1741-1790), соправитель Марии Терезии в 1765-1780 гг., им­ ператор «Священной Римской империи германской нации» в 17801790 гг., король Венгрии — 718

1160 Указатель имен и цитируемой литературы КАЙЗЕРЛИНГТсрмлн (1880-1946), немецкий философ и писатель — 918 Бах Кеме1а§еЬисЬ ете$ РМо«орЬеп [Путевой дневник философа]. 1919 — 918 КАЛИНОВСКИЙ Сергей Васильевич (1886-1930-е), священник, настоя­ тель церкви Гребневской Божией Матери в Москве (1918), в 1922 г. перешел в обновленческий раскол, член обновленческого Высшего Церковного управления, в конце 1922 г. снял сан, с 1923 г. на антире­ лигиозно-пропагандистской работе — 840 КАНТ Иммануил (1724-1804), немецкий философ —32,150,151,153,229, 260, 282, 284, 290, 304-309,472,663, 826, 850, 859, 865, 906, 907 Критика чистого разума — 304 Критика практического разума — 304 КАРАКАЛЛА (186-217), прозвище римского императора (с 211 г.) Марка Аврелия Севера Антонина, полученное от галльской одежды; «солдат­ ский император», убитый заговорщиками — 320 КАРЛ ВЕЛИКИЙ (742-814), франкский император, покровитель католи­ ческой церкви — 601 КАРЛЕЙЛЬ Томас (1795-1881), английский историк, философ и публи­ цист — 243, 667 Французская революция — 667 КАРНЕДЖИ, Карнеги (Сагпе§1е) Эндрью (1835-1919), американский ста­ лепромышленник; в начале своей карьеры был простым телеграфис­ том, затем стал одним из самых крупных миллионеров США — 913 КАРСАВИН Лев Платонович (1882-1952), русский религиозный философ и историк — 886 КАРТАШЕВ Антон Владимирович (1875-1960), богослов, историк церк­ ви, церковный и общественный деятель, с 25 июля 1917 г. обер-проку­ рор Св. Синода, деятельный участник Поместного Собора русской цер­ кви, с 1919 г. в эмиграции — 491-500 Реформа, реформация и исполнение Церкви. Пг., 1916 — 491 КАТКОВ Михаил Никифорович (1817/1818-1887), русский публицист, философ, филолог и общественный деятель — 24, 27, 100, 436 КЕРЕНСКИЙ Александр Федорович (1881-1970), русский государственный и политический деятель, глава Временного правительства — 551, 562, 600 КИДЦ Бенджамин (1858-1916), английский социолог, социал-дарвинист — 678 Социальное развитие. СПб., 1899 — 678 КИЗЕВЕТТЕР Александр Александрович (1866-1933), историк и публицист, член ЦК кадетской партии — 292 КИРЕЕВСКИЙ Иван Васильевич (1806-1856), философ, литературный критик и публицист, идеолог славянофильства — 126, 291, 746, 748, 750, 844, 869, 885 КОГЕН Герман (1842-1918), немецкий философ, глава Марбургской шко­ лы неокантианства — 304, 826 КОЖЕВНИКОВ Владимир Александрович (1852-1917), философ и поэт, издатель «Философии общего дела» Н.Ф. Федорова — 335

Указатель имен и цитируемой литературы 1161 КОЙГЕН Давид (1879-1933), философ и культуролог, с 1913 г. жил в Пе­ тербурге и сотрудничал с газетой «День», с 1918 г. профессор в Киеве, в 1921 г. уехал в Германию, автор ряда работ, опубликованных в основ­ ном на немецком языке — 282 Трагедия германизма // Северные записки. 1914, декабрь — 282 КОКОШКИН Федор Федорович (1871-1918), русский политический дея­ тель, кадет, юрист, депутат I Государственной Думы; был убит в боль­ нице революционными матросами — 732 КОМБ (СотЬез) Эмиль (1835-1921), французский государственный дея­ тель, в 1902-1905 гг. глава правительства, антиклерикальная политика которого привела к разрыву дипломатических отношений между Ва­ тиканом и Францией; под нажимом правых кругов Комб вынужден был уйти в отставку, в 1915-1916 гг. министр без портфеля — 722 КОН Йонас (1869-1947), немецкий философ-неокантианец — 869 КОНСТАНТИН I ВЕЛИКИЙ (ок. 285-337), римский император с 306 г. — 712, 839 КОНТ Огюст (1798-1857), французский философ и социолог, основатель позитивизма — 814, 815, 826 КОНФУЦИЙ (551-479 до н. э.), древнекитайский философ — 906 КОПЕРНИК Николай (1473-1543), польский астроном и мыслитель, со­ здатель гелиоцентрической системы мира — 855, 883 КОРЕЛЛИ (1653-1713), итальянский скрипач и композитор, считающий­ ся основателем художественной игры на скрипке — 864 КОРНИЛОВ Лавр Георгиевич (1870-1918), генерал, в 1917 г. верховный главнокомандующий — 621, 622, 627 КРАСИНСКИЙ (Красиньский) Зыгмунт (1812-1859), польский писатель — 130 КРЕОНТ, в греческих преданиях, брат Иокасты, правитель Фив после смер­ ти племянников Этеокла и Полиника, противник Антигоны — 861 КРОПОТКИН Петр Алексеевич (1842-1921), русский революционер, один из теоретиков анархизма, социолог, географ и геолог — 23, 168 КРУПП, название (по фамилии владельцев) одного из крупнейших ме­ таллургических и военно-промышленных концернов Германии, осно­ ванного в 1911 г.; в период Первой мировой войны концерн возглав­ лял Густав Крупп фон Болен (1870-1950) — 150, 254, 282, 284 КРЭМБ Джон Адам (1862-1913), английский экономист, профессор, ав­ тор книги «Германия и Англия» (1913; русский перевод: М., 1915) — 114,116,433 КСЕРКС (ум. 465 до н.э.), древнеперсидский царь в 486-465 до н.э. из ди­ настии Ахеменидов — 294, 540, 723 КУПЕРЕН Франсуа (1668-1773), французский, композитор, органист и виртуозный исполнитель на клавесине — 863 ЛАГРАНЖЖозеф Луи (1736-1813), французский математик и механик—883 ЛАССАЛЬ Фердинанд (1825-1864), немецкий философ, правовед, эконо­ мист, публицист и политический деятель, один из лидеров германской социал-демократий — 467, 524, 547, 651, 669, 688, 726

1162 Указатель имен м цитируемой литературы ЛЕЙБНИЦ Готфрид Вильгельм (1646-1716), немецкий просветитель-эн­ циклопедист, философ, математик и общественный деятель—850,864, 883, 911 ЛЕНИН Владимир Ильич (1870-1924), организатор Коммунистической партии Советского Союза, основатель и глава Советского государ­ ства — 519, 520, 523, 527, 597, 638, 648, 649, 668, 748, 750, 764, 840, 842, 845 ЛЕНОТР Анри (1613-1700), французский архитектор, основоположник французского парка регулярного стиля — 864 * ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ (1452-1519), итальянский художник, ученый и философ — 813, 824, 825, 886, 887 ЛЕОНТЬЕВ Константин Николаевич (1831-1891), философ, писатель, пуб­ лицист и литературный критик — 71, 78, 545, 677, 770, 797, 844, 885, 896, 897 ЛЕРМОНТОВ Михаил Юрьевич (1814-1841), русский поэт и писатель — 30 «ЛЕТОПИСЬ», ежемесячный литературный, научный и политический жур­ нал, основанный М. Горьким и издававшийся в Петрограде в 1915— 1917 гг. —64 ЛИБКНЕХТ Вильгельм (1826-1900), Деятель немецкого демократического и рабочего движения, один из основателей и руководителей Социалдемократической партии Германии — 602 ЛИБКНЕХТ Карл (1871-1918), деятель германского и международного ра­ бочего движения, один из основателей Компартии Германии — 520 «ЛОГОС», международный ежегодный журнал по философии культуры, издававшийся в 1910-1914 гг. в Москве и на немецком языке в Тюбин­ гене— 229 ЛОРРЕНКпод. (1600-1683), французский живописец и гравер пейзажей — 864,865 ЛУДОВИЗИ (Ьи<1оУ181), кардинал, построивший в 1622 г. в северной части Рима (на месте садов Саллюстия) виллу, составляющую громадный сад, дворец, галерею статуй и казино; дворец построен живописцем Доменикино, садовые насаждения распланированы Ленотром; в галерее собра­ но большое количество античных изваяний — 319 ЛЮТЕР Мартин (1483-1546), немецкий теолог, вождь Реформации в Гер­ мании, основоположник немецкого протестантизм —151,688,717,842, 862,906 ЛЮЦИФЕР (букв, «светоносец»), падший ангел, обозначение дьявола—908 МАКАРИЙ (в миру — Михаил Андреевич Парвицкий; 1835-1926), «апос­ тол Алтая», с ноября 191 по март 1917 г. митрополит Московский и Коломенский; изгнан при Временном правительстве и с тех пор до са­ мой смерти находился в опале — 709 МАЛЛАРМЕ Стефан (1848-1898), французский поэт — 210 МАНЯ Генрих (1871-1950), немецкий писатель и общественный деятель, брат Томаса Манна — 918 МасЬ1 ипо" МепвсЬ [Власть и человек]. 1919 — 918

Указатель имен и цитируемой литературы 1163 МАНСУРОВ Сергей Павлович, православный священник, богослов, ис­ торик церкви — 335 МАНУСЕВИЧ-МАНУЙЛОВ (Манасевич-Мануйлов) Иван Федорович (1869-1918), журналист и переводчик, доверенное лицо Г. Распутина, начальник его охраны; в феврале 1917 г. приговорен к полутора го­ дам тюрьмы; освобожден после Октябрьской революции, расстрелян ВЧК — 573 МАРИНЕТТИ Филиппе Томмазо (1876-1944), итальянский писатель, ро­ доначальник и теоретик футуризма — 214, 221 МАРКОВ (2-й) Николай Евгеньевич (1866-1945), один из лидеров «Союза русского народа» и «Союза Михаила Архангела» — 342 МАРКС Карл (1818-1883), немецкий философ и экономист, деятель не­ мецкого и международного рабочего движения — 32,51,195,282,417, 524,526, 547,601-604,651, 663,666,669,689-691, 695, 697, 702, 716, 727, 821,828, 851, 892, 907 Революция и контрреволюция в Германии — 601 МАРТОВ Л. (псевдоним Юлия Осиповича Цедербаума; 1873-1923), учасник революционного движения, один из лидеров меньшевиков, в 1920 г. уехал в Германию — 600 МЕРЕЖКОВСКИЙ Дмитрий Сергеевич (1866-1941), русский писатель, поэт и философ — 279,417 МЕСТР Ж. де — см. Де Местр МЕФИСТОФЕЛЬ, взятое из народных сказаний название дьявола или зло­ го, всеотрицающего начала; персонаж многих литературных произ­ ведений, из которых наиболее известны «Фауст» К. Марло и «Фауст» Гете — 889 МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРОТТИ (1475-1564), итальянский скульптор, живописец, архитектор и поэт — 817, 824, 883 МИЛЛЬ Джон Стюарт (1806-1873), английский философ, логик, эконо­ мист и общественный деятель — 543 МИЛЮКОВ Павел Николаевич (1859-1943), русский историк и полити­ ческий деятель, с 1907 г. председатель партии кадетов, депутат III и IV Государственных Дум, в 1917 г. министр иностранных дел Временного правительства, с 1920 г. в эмиграции — 342, 551, 577 МИХАЙЛОВСКИЙ Николай Константинович (1842-1904), русский пуб­ лицист, социолог, литературный критик, один из идеологов народни­ чества — 562, 565, 585, 589, 675-679 МИЦКЕВИЧ Адам (1798-1855), польский поэт, деятель национально-ос­ вободительного движения — 102, 130, 149 МОЛЕШОТТ Якоб (1822-1893), немецкий физиолог и философ, предста­ витель «вульгарного материализма» — 50, 51 МОНТЕНЬ Мишель де (1533-1592), французский философ и писательэссеист 285 МОНТЕСКЬЕ Шарль де (1689-1755), французский философ и социолог, историк, правовед и писатель; участник «Энциклопедии» — 556

1164 Указатель имен и цитируемой литературы МОРГАНЫ, крупнейшая финансовая группа США, основанная Джулиу­ сом Спенсером Морганом и его сыном Джоном Пирпонтом Морга­ ном-старшим, нажившими во время Гражданской войны 1861— 1865 гг. огромное состояние — 913 МОЦАРТ Вольфганг Амадей (1756-1791), австрийский композитор — 885 МУРЕТОВ Дмитрий Дмитриевич, философ и публицист, придерживав­ шийся крайне правых взглядов, которого П.Б. Струве, несмотря на противоположность их взглядов, привлек к сотрудничеству в «Русской мысли» — 329-331 МЯСОЕДОВ Сергей Николаевич, полковник, начальник разведотдела 10-й армии, выполнявший личные поручения В.А. Сухомлинова; казнен по обвинению в шпионаже в пользу Германии — 576

НАПОЛЕОН I Бонапарт (1769-1821), французский император в 1804-1814 и 1815 гг., полководец и завоеватель — 115, 177-178, 249, 266, 269, 272, 429, 430, 682, 795 НАПОЛЕОН III, Шарль Луи Наполеон Бонапарт (1808-1873), французс­ кий император в 1852-1870, сын Гортензии Богарне, падчерецы Напо­ леона I, и его брата Луи Бонапарта; в декабре 1848 г. был избран прези­ дентом Французской республики, 2 декабря 1851 г. Совершил государ­ ственный переворот и провозгласил себя императором Наполеоном III — 688,706 «НАРОДОПРАВСТВО», еженедельный журнал, издававшийся в в Петро­ граде с 1917 по февраль 1918 г.; вышло 24 номера — 666 НАУМОВ Александр Николаевич (1858-1950), общественный и государ­ ственный деятель, в 1905-1915 гг. самарский губернский предводитель дворянства, в 1909-1916 гг. член Государственного Совета, в 1915— 1916 гг. министр земледелия, после 1917 г. эмигрировал в США; автр ценных мемуаров «Из уцелевших воспоминаний. 1868-1917» (т. 1-2, Ые\у Уогк, 1954-1955), где в частности есть сведения о молодом В.И. Ульянове, с которым Наумов учился в гимназии —- 439 НИКОЛАЙ И; Николай Александрович Романов (1868-1918), последний российский император — 502, 574, 619, 708-709 НИКОЛАЙ КУЗАНСКИЙ (1401-1464), средневековый философ, теолог, ученый, церковно-политический деятель, кардинал — 886-888 НИЦШЕ Фридрих (1844-1900), немецкий философ и поэт — 51, 154,181, 257, 260,282-288, 324, 545, 676,800, 821, 850, 865, 866, 869, 873, 884, 891 898,906-909,977 Шопенгауэр-воспитатель — 865 НОВАЛИС (наст, имя и фамилия Фридрих фон Гарденберг; 1772-1801), немецкий поэт и философ, представитель раннего романтизма в Гер­ мании — 154, 307 «НОВОЕ ВРЕМЯ», газета, издававшаяся в Петербурге в 1868-1917 гг. — 98 НОВОСЕЛОВ Михаил Александрович (1864-1938), религиозный мысли­ тель, публицист и издатель — 84, 335 «НОВЫЙ ПУТЬ», журнал, издававшийся в Москве в 1903-1904 гг. — 841

Указатель имен и цитируемой литературы 1165 НЬЮТОН Исаак (1643-1727), английский физик и математик, заложив­ ший основы классической механики и астрономии — 827,864, 883,901 бДИН, верховный бог германо-скандинавской мифологии — 433 «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ», журнал, издававшийся в Петербурге в 1820-1884 гг., в 70-е и 80-е гг. орган либерального народничества — 562 ОУЭН Роберт (1771-1858), английский социалист-утопист — 669 ПАВЕЛ, апостол — 423, 634, 803, 804, 807 ПАРАЦЕЛЬС (наст, имя и фамилия Филипп Ауреод Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм; 1593-1541), врач эпохи Возрождения — 307, 497, 827 ПАРСИФАЛЬ, Парцифаль, герой средневековых поэм Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха; Парцифаль долго и упорно искал чашу Гра­ аля и прославился своими геройскими подвигами и религиозным рве­ нием, побывал он и за «круглым столом» короля Артура; Р. Вагнер на­ писал на тот же сюжет своего «Парцифаля» — 864, 906 ПАСКАЛЬ Блез (1623-1662), французский философ, физик и математик — 911 ПАУЛЬСЕН Фридрих (1846-1908), немецкий философ, автор работ по истории философии, этике и педагогике — 305 ПЁЛЬМАН Роберт (1852-1914), немецкий историк античности —673, 726 История античного коммунизма и социализма. СПб., 1910 — 673, 726 ПЕРИКЛ (ок. 495-429 до н. э.), крупнейший афинский государственный деятель, время правления которого было самой блистательной эпохой в истории Афин — 860 ПЕТР I Великий (1672-1725), русский царь (с 1689 г.), первый российский император (с 1721 г.) — 182,232,233,335,437,452,708, 718,733,763-765 ПЕТРАРКА Франческо (1304-1374), итальянский поэт, философ, родона­ чальник гуманистической культуры Возрождения <— 886, 887 ПИКАССО Пабло (1881-1973), французский художник испанского про­ исхождения — 212, 213, 2*18, 219, 227-231, 235, 236, 779, 824, 826, 874 ПИКО ДЕЛЛА МИРАНДОЛА Джованни (1463-1494), знаменитый италь­ янский ученый эпохи Возрождения, поражавший современников сво­ им ранним развитием: десяти лет от роду считался уже первым орато­ ром и поэтом своего времени — 816, 825 ПИСАРЕВ Дмитрий Иванович (1840-1858), литературный критик и пуб­ лицист— 51,66 ПИТИРИМ (в миру — Павел Васильевич Окнов), митрополит Петро­ градский и Ладожский (1815-1919), знакомый Г.Е. Распутина (потому его возведение в сан митрополита связывали с фактом этого знаком­ ства); после Февральской революции был арестован, уволен с митропо­ личьей кафедры и выслан во Второ-Афонский монастырь на Кавказ — 709 ПИФАГОР (ок. 540-500 до н. э.), древнегреческий философ и математик, основатель пифагорейской школы — 860 ПЛАТОН (427-347 до н. э.), древнегреческий философ — 635, 673, 691, 853, 855, 893, 911,919

1166 Указатель имен и цитируемой литературы ПЛЕХАНОВ Георгий Валентинович (1856-1918), русский философ и пуб­ лицист, первый теоретик и пропагандист марксизма в России — 364, 518, 551, 562, 563, 565, 566, 844, 845 ПОБЕДОНОСЦЕВ Константин Петрович (1827-1907), русский государ­ ственный деятель, юрист, обер-прокурор Св. Синода — 339, 452, 758, 839 ПОЛИГНОТ (1-я пол. V в. до н. э.), древнегреческий живописец с острова Фасос, получивший за свои заслуги афинское гражданство — 857 ПОЛИКЛЕТ (2-я пол. V в. до н. э.), древнегреческий скульптор, создатель статуи «Дорифор» («Копьеносец»), автор сочинения «Канон», в кото­ ром содержатся рассуждения по теории искусства — 857 ПОПОВ Сергей Михайлович (1887-1932), последователь Л.Н. Толстого — 411,412 ПОТРЕСОВ Александр Николаевич (псевдоним: Старовер; 1869-1934), деятель российского революционного движения, меньшевик — 394 ПРОТАСОВ Николай Александрович (1799-1855), граф, генерал от кава­ лерии, в 1814-1834 гг. служил в лейб-гвардии Гусарском полку, с 1836 г. обер-прокурор Св. Синода — 454 ПРОТОПОПОВ Александр Дмитриевич (1866-1918), депутат III и IV Го­ сударственных дум, председатель IV Гос. думы, один из наиболее до­ веренных лиц Николая II; в декабре 1916 г. по ходатайству Г.Е. Распу­ тина назначен министром внутренних дел и начальником отдельного жандармского корпуса; после Февральской революции арестован и зак­ лючен в Петропавловскую крепость, расстрелян по приговору ВЧК — 573, 649 ПРУДОН Пьер Жозеф (1809-1865), французский философ и экономист, теоретик анархизма — 892, 907 ПУРИШКЕВИЧ Владимир Митрофанович (1870-1920), один из лидеров «Союза русского народа» и «Союза Михаила Архангела» — 465 ПУССЕН Никола (1594-1665), крупнейший* представитель французской классической живописи; особенно известны его работы в жанре исто­ рического пейзажа — 864 ПУШКИН Александр Сергеевич (1799-1837), русский поэт — 30,181, 232, 557, 589, 671, 733, 763, 764, 766, 775, 834, 916 Медный всадник— 181-182, 232, 764, 765 ПФУЛЬ Карл Людвиг Август (1757-1826), прусский генерал на русской службе (с 1806 г.), разработавший крайне неудачный оборонительный план ведения войны 1812 г., который был отвергнут на Военном сове­ те 13 июля — 282 ПШИБЫШЕВСКИЙ Станислав (1868-1927), польский писатель — 148 РАМАКРИШНА (настоящее имя — Гададхар Чаттерджи; 1836-1886), ин­ дийский философ-мистик и религиозный реформатор, представитель неоиндуизма — 115 РАСПУТИН (Новых) Григорий Ефимович (1872-1916), фаворит Николая II и его жены Александры Федоровны, считался «провидцем» и «целите-

Указания* имен и цитируемой литературы 1167 лем», убит монархистами — 30,514,519,573,597,608,709,718,748,750, 758,838 РАТЕНАУ Вальтер (1867-1922), немецкий промышленник и финансист, политический деятель и публицист; убит членами националистичес­ кой террористической организации «Консул» — 917 РАФАЭЛЬ САНТИ (1483-1520), итальянский живописец и архитектор — 817, 863 РЕМБРАНДТ, Рембрандт Харменс ван Рейн (1606-1669), голландский жи­ вописец — 853, 855, 857, 860, 862-865, 883 РЁСКИН Джон (1819-1900), английский писатель, теоретик искусства, критик, художник и идеолог прерафаэлитизма — 735 РИККЕРТ Генрих (1863-1936), немецкий философ, один из основателей Баденской школы неокантианства — 305, 870 РОБЕСПЬЕР Максимилиан (1758-1794), деятель Великой французской революции, вождь якобинцев — 186, 195, 552, 803 РОДЗЯНКО Михаил Владимирович (1859-1924), русский политический деятель, один из лидеров партии октябристов, с 1911 г. председатель Государственной Думы, в 1918-1920 гг. находился при армии генерала Деникина, эмигрировал в Югославию — 506,699 РОДС Сесил Джон (1853-1902), английский колониальный деятель, вдох­ новитель и организатор захвата на рубеже 80-х и 90-х гг. XIX в. «Британ­ ской южно-африканской компанией» огромных территорий в Южной и Центральной Африке, часть которых составила колонию, названную в 1895 г. в его честь Родезией — 913 РОЗАНОВ Василий Васильевич (1856-1919), писатель, публицист, фило­ соф — 28, 43-52, 290, 293, 294, 778, 779, 844 Война 1914 года и русское возрождение — 43 Опавшие листья — 51 Темный лик — 50 Уединенное — 49,51 РОРБАХ (КоЬгЬаи§Ь) Пауль (1869-1956), граф, немецкий писатель и пуб­ лицист, руководитель крайне правого Пангерманского союза, геопо­ литик, отстаивавший в годы Первой мировой войны идею расчлене­ ния России на «естественные» составляющие — 369 РУБИНШТЕЙН [ЯиЫпв1ет] Зигмонд. Романтический социализм [КотапП8сЬег 5ог1аи$ти$]. 1921 — 917 «РУССКАЯ МЫСЛЬ», научный, литературный и политический журнал, издававшийся ежемесячно в Москве в 1880-1918 ГГ. — 282 «РУССКОЕ БОГАТСТВО», ежемесячный литературный, научный и поли­ тический журнал, издававшийся в Москве в 1876-1918 гг., главный орган либерального народничества — 562 «РУССКОЕ ЗНАМЯ», еженедельная (с января 1906 — ежедневная) газета, орган Союза русского народа, выходившая в Петербурге в 1905-1917 гг.; издатель — А.И. Дубровин, редакторы — И.С. Дурново и П.Ф. Булацель — 465 РУССО Жан-Жак (1712-1778), французский философ, писатель и компо­ зитор — 195,413, 803, 888

1168 Указатель имен и цитируемой литературы РЮИСДАЛ (Рёйсдал) Якоб ван (1628/1629-1682), голландский живописец и график — 864 РЮККЕРТ Генрих (1823-1875), немецкий историк — 870 РЯБУШИНСКИЙ Павел Павлович (1871-1924), русский промышленник, банкир, миллионер, член партии октябристов, с 1906 г. — партии мир­ ного обновления, а с 1912 — член ЦК партии «прогрессистов», в 1915 г. инициатор создания и председатель московского Военно-промышлен­ ного комитета, член Государственного совета от промышленности — 342, 354 САБАШНИКОВ Михаил Васильевич (1871-1943), русский издатель, вла­ делец московского издательства, основанного им вместе с братом Сер­ геем Васильевичем (1873-1909) — 257 САБЛЕР Владимир Карлович (1845-1923), обер-прокурор Св. Синода в 1911-1915 гг. — 334,340 САВИНЬИ [на самом деле — Севинье] Мари (урожденная Рабютен-Шанталь; 1626-1696), французская писательница, мастер эпистолярного жанра — 906 САВИЧ Никанор Васильевич (1869-?), земский деятель, депутат III и IV Государственных Дум, октябрист — 342 САВОНАРОЛА Джироламо (1452-1498), итальянский религиозно-поли­ тический деятель, поэт; с 1491 г. приор монастыря Сан-Марко во Фло­ ренции, в 1494 г. способствовал установлению во Флоренции респуб­ ликанского строя, одновременно с этим выступив с резкой критикой папской политики; в 1497 г. был отлучен от церкви, в ответ на это призвал созвать церковный собор и низложить папу; был арестован флорентийской синьорией и по ее приговору повешен, Труп его был сожжен — 817 САМАРИН Алексей Дмитриевич (1868-1932), егермейстер, член Государ­ ственного Совета, московский губернский предводитель дворянства (с 1908 г.), почетный опекун, в июле-сентябре 1915 г. обер-прокурор Св. Синода — 59, 60, 333-335, 338-340, 439 САМАРИН Федор Дмитриевич (1858-1916), церковный и общественный деятель, брат А.Д. Самарина, один из организаторов размещавшегося в московском доме М.А Новоселова «Братства взыскующих христиан­ ского просвещения» — 335 САМАРИН Юрий Федорович (1819-1876), историк, философ, обществен­ ный деятель, публицист славянофильской ориентации —126,333,335337, 340, 708, 844 Сочинения (М. 1877-1896, т. 1-Х), т. VI (предисловие к богословским трудам А.С. Хомякова) — 333 САМОЗАЩИТА. Марксистский сборник. Кн. I, Пг., 1916 — 391 САРОЛИ (5аго1еа) Чарльз, английский историк, автор книги «Англо-гер­ манская проблема» (М., 1915) — 430 СЕЗАНН Поль (1839-1906), французский художник — 227, 864 СЕЛИВАНОВ Кондратий Иванович (ум. 1832), крестьянин, основатель секты скопцов — 30

Указатель имен и цитируемой литературы 1169 «СЕВЕРНЫЕ ЗАПИСКИ», ежемесячный литературно-политический жур­ нал, издававшийся в Петербурге в 1913-1917 гг. — 282 СЕЛЕНА, в греческой мифологии богиня Луны — 860 СЕН-СИМОН Клод Анри де Рувруа (1760-1825), французский мыслитель, социолог, социалист-утопист — 669, 888 СЕРАФИМ САРОВСКИЙ (1760-1833), монах Саровской пустыни, право­ славный святой — 79, 671 СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ (в миру Варфоломей Кириллович; 1314/13211392), православный подвижник, основатель и игумен Троице-Сергиевого монастыря — 340, 759 СИМЕНСЭрнст Вернер (1816-1892), немецкий электротехник и предпри­ ниматель, основатель и главный владелец крупных электротехничес­ ких концернов «Сименс и Гальске», «Сименс и Шуккерт» и др. — 913 СКАРЛАТТИ Алессандро (1649-1725), итальянский композитор неаполи­ танской школы — 864 СКОВОРОДА Григорий Саввич (1722-1794), украинский философ, поэт и педагог — 30 СКОПАС(Г/ в. до н. э.), древнегреческий скульптор — 864 СКОТЭРИУГЕНА — см. Иоанн Скот Эриугена СКРЯБИН Александр Николаевич (1872-1915), композитор и пианист — 211,233 СЛОВАЦКИЙ Юлиуш (1809-1849), польский поэт — 130 СОЛОВЬЕВ Владимир Сергеевич (1853-1900), русский философ, поэт и публицист — 21, 27, 29, 30, 37, 46, 86, 104, 123, 129, 149, 238, 252, 263, 264, 289, 291, 292, 294,416, 427, 540, 541, 543, 548, 585, 594, 595, 598, 708, 723, 749, 785, 844, 845, 869, 895 Национальный вопрос в России — 290 Повесть об Антихристе [Три разговора] — 548? 594? 595 СОФИЯ, христианский идеал Божественной мудрости и абсолютной ис­ тины, который растворен в космосе, животном мире и человечестве и который человек утратил в результате грехопадения; учение о Софии, будучи связано с платоновским учением об идеях, стало весьма попу­ лярным у философов рубежа Х1Х-ХХ вв. — 307 «СОФИЯ», журнал литературы и искусства, издававшийся в Москве в 1914 г. К.Ф. Некрасовым — 227 СОФОКЛ (ок.496-406 до н. э.), древнегреческий трагический поэт — 906, 911 СПЕНСЕР (5реп$ег) Герберт (1820-1903), английский философ и социо­ лог, один из родоначальников позитивизма — 543, 907, 911 СПИНОЗА Бенедикт (1632-1677), нидерландский философ — 417 СТАМИЦЯя Вацлав Антонин (1717-1757), чешский композитор, скрипач и дирижер — 864 СТЕНДАЛЬ (псевдоним Анри Мари Бейля; 1783-1842), французский пи­ сатель — 285 СТЕПУН Федор Августович (1884-1965), русский философ, культуролог, писатель и публицист, в 1922 г. выслан из Советской России — 849 •

1170 Указатель имен и цитируемой литератур СТРИНДБЕРГ Юхан Август (1849-1912), шведский писатель — 851, «92, 906,907 СТРУВЕ Петр Бернгардович (1870-1944), русский философ, экономист, историк и публицист, с 1920 г. в эмиграции — 114,295-299, 359,585 СУХОМЛИНОВ Владимир Александрович (1848—1926), генерал от инфан­ терии, военный министр с 1909 г., отправлен в отставку 8 марта 1916 г.; после Февральской революции заключен в Петропавловскую крепость и отдан под суд, который в сентябре 1917 г. приговорил его к тюремно­ му заключению за неподготовленность русской армии к войне; освобож­ ден по старости в 1918 г., после чего эмигрировал — 573,574,576 ТАНТАЛ (миф.), сын Зевса, которого боги наказали за убийство им своего сына: он стоял в подземном царстве в воде, а над ним висели ветки с плодами, но он не мог утолить ни жажды, ни голода, так как и вода и ветки удалялись от него, когда он собирался напиться или насытиться (отсюда выражение «танталовы муки») — 114 ТАРТИНИ Джузеппе (1692-1770 гг.), итальянский скрипач, разработав­ ший основные приемы ведения смычка, признанные всеми современ­ ными ему скрипачами Италии, Франции и вошедшие во всеобщее упот­ ребление — 864 ТЕККЕРЕЙ Уильям Мейкпис (1811-1854), английский писатель — 189 ТИХОН (в миру Василий Иванович Белавин; 1865-1925), патриарх Мос­ ковский и всея Руси (с 1917), активный борец против Советской влас­ ти, предавший ее анафеме; в мае 1922 привлечен к суду и заключен под домашний арест в Донском монастыре — 841 ТИЦИАН (1476/1477-1576), итальянский художник эпохи позднего Воз­ рождения — 856, 860, 862-864 ТОВЯНСКИЙ Анджей (1799-1878), польский философ-мистик, предста­ витель «польского мессианизма» — 102,130,149 ТОЛСТОЙ Лев Николаевич (1828-1910), русский писатель и мыслитель — 22, 23, 25,26,30,61,86,129,165,177,178,233, 283,297,319,331,412,413, 424,543, 557, 585,589,601,676, 747,750,765,776,777,797-805, 869, 906 Война и мир — 177, 383, 355 ТРИСТАН, легендарный рыцарь, возлюбленный Изольды; их история была излюбленною темой средневекового эпоса и романа — 865 ТРОЦКИЙ (наст, фамилия Бронштейн) Лев Давидович (1879-1940), со­ ветский государственный и партийный деятель, один из вождей Ок­ тябрьской революции 1917 г., в 1929 г. выслан из СССР, убит агентом НКВД — 748,764, 840, 842 , ТУРГЕНЕВ Иван Сергеевич (1818-1883), русский писатель — 778,875 ТЮТЧЕВ Федор Иванович (1803-1873), русский поэт, публицист и дипло­ мат — 23, 479, 605 «УТРО РОССИИ», ежедневная газета, издававшаяся в Москве в 19071918 гг., орган торгово-промышленных кругов, с 1912 г. — партии про­ грессистов; фактический издатель — П.П. Рябушинский — 292

Указатель имен и цитируемой литературы 1171 УЭЛЛС Герберт (1876-1946), английский писатель и публицист, посещав­ ший Россию в 1914, 1920 и 1932 гг. — 254 ФАУСТ, герой немецкой легенды, возникшей в период Реформации; уче­ ный, заключивший союз с дьяволом ради знания, богатства и мирских наслаждений, персонаж многих литературных произведений —151,864, 886, 887, 889, 890, 895, 898-900, 912 ФЕДОРОВ Николай Федорович (1829-1903), русский философ-космист — 104,638, 844,845 ФЕЙЕРБАХ Людвиг (1804-1872), немецкий философ-материалист и ате­ ист — 814, 821, 906 ФЕРМА Пьер (1601-1665), французский математик — 883 ФИДИЙ (V в. до н. э.), древнегреческий скульптор высокой классики, со­ здатель одного из семи «чудес света» — статуи Зевса Олимпийского, сделанной из золота и слоновой кости — 874 ФИЛАРЕТ (в миру Василий Михайлович Дроздов; 1782-1867), митропо­ лит Московский (1825-1867) — 845 ФИЛОН АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ (21 или 28 до н. э. - 41 или 49 н. э.), иудейско-эллинский философ, близкий к христианству — 417 ФИХТЕ Иоганн Готлиб (1762-1814), немецкий философ и общественный деятель — 65, 98, 100, 151, 153, 243, 259, 304,305, 427, 850, 904 ФЛОРЕНСКИЙ Павел Александрович (1882-1937), русский религиозный философ, мыслитель-энциклопедист, священник — 293 ФОМА АКВИНСКИЙ (1225/1226-1274), монах-доминиканец, философ и богослов, систематизатор ортодоксальной схоластики — 305,306,715, 812 ФРА АНДЖЕЛИКО — см. Анджелико ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ (1182-1226), христианский святой, поэт и про­ поведник, основатель ордена францисканцев — 204, 283, 812, 813, 886 ФРИДРИХ II ВЕЛИКИЙ (1712-1786), прусский король (с 1740 г.) из дина­ стии Гогенцоллернов — 301, 302, 871 ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМI, (1802-1875), курфюрст Гессенский (Гессен-Кассельский) — 913 ХОМЯКОВ Алексей Степанович (1804-1860), философ, поэт и публицист, родоначальник славянофильства — 126, 127, 289, 291, 300, 333, 336338, 340, 708, 844, 845 Сочинения, т. 2 — 333 ХРИСТОС — см. Иисус Христос ЦЕЗАРЬ Гай Юлий (102/100-44 до н. э.), римский диктатор, полководец и писатель — 269, 906 ЦЕРЕТЕЛИ Ираклий Георгиевич (1881-1959), один из лидеров меньше­ виков, депутат II Государственной думы, после Февральской револю­ ции член Исполкома Петроградского Совета, смая1917г. министр почт и телеграфов, с 8 июля одновременно министр внутренних дел; с 1918 г. член Предпарламента Грузии, в 1921 г. эмигрировал — 551

1172 Указатель имен и цитируемой литературы ЦЕШКОВСКИЙ Август (1814-1894), польский философ-младогегельянец, экономист и политический деятель, проповедник «польского мессиа­ низма» — 102, 130 ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794-1856), русский философ и политичес­ кий мыслитель — 102,130, 290, 291,648,654, 749, 844, 845, 902 ЧЕЛЛИНИ Бенвенуто (1500-1571), итальянский скульптор, ювелир и пи­ сатель, автор мемуаров «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, написанная им самим во Флоренции» (изд. в 1728 г.) и «Двух трактатов о ювелирном искусстве и скульптуре» (1568) — 811 ЧЕМБЕРЛЕН Невилл (1869-1940), английский государственный деятель, в 1937-1940 гг. премьер-министр Великобритании — 267 ЧЕМБЕРЛЕН Хьюстон (Хаустон) Стюарт (1855-1927), немецкий социо­ лог английского происхождения, представитель расово-антропологической школы — 100,154, 309,417, 418,421, 498,892, 893 Арийское миросозерцание. Мл изд. Мусагет, 1913 — 418 Б1е СгишИа^еп <1ез Иеиптешиеп 1аЬгпип<1ег($ [Основы девятнадцатого столетия]. 1899 — 892 ЧЕРНОВ Виктор Михайлович (1873-1953), русский философ и обществен­ но-политический деятель, теоретик и лидер партии эсеров, в мае-авгу­ сте 1917 г. министр земледелия Временного правительства, с 1920 г. в эмиграции — 600 ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Николай Гаврилович (1728-1889), философ, публицист и общественный деятель — 51, 778, 844,845 ЧЕСТЕРТОН Гилберт Кит (1874-1936), английский писатель и мысли­ тель — 919, 920 Ортодоксия [Огшосюху. ЬопсЬп, 1909] — 919 ЧИЧЕРИН Борис Николаевич (1828-1904), русский юрист, историк и пуб­ лицист — 24 ЧУРЛЯНИС, Чюрленис Микалююс Константинас (Николай Константино­ вич) (1875-1911), литовский живописец и композитор, член объеди­ нения «Мир искусства» — 210, 211 ЧХЕИДЗЕ Николай Семенович (1864-1926), политический деятель, один из лидеров меньшевиков, Депутат III и IV Государственных Дум, в 1917 г. председатель Петросовета, с 1918 г. председатель Закавказского сейма, Учредительного собрания Грузии, с 1921 г. в эмиграции — 342 ШЕКСПИР Уильям (1564-1616), английский драматург и поэт — 830,854, 860, 861 ШЕЛЕР Макс (1874-1928), немецкий философ и социолог, один из осно­ воположников аксиологии, социологии познания и философской ант­ ропологии как самостоятельных научных дисциплин — 876 УегзисЬе етег РЫ1о$орЫе <к$ ЬеЪеш [Очерк философии жизни] // Уоп итЛигг с!ег ^еПе [О пересмотре ценностей]. 1912 — 876 ШЕЛЛИНГ Фридрих Вильгельм (1775-1854), немецкий философ — 304, 305, 307, 850, 904, 906, 907

Указатель имен и цитируемой литературы 1173 ШИЛЛЕР Фридрих (1759-1805), немецкий поэт, драматург, теоретик ис< кусства, историк — 855 ШЛЕГЕЛЬ (5сЫе§е1) Фридрих (1772-1829), немецкий критик, филолог, философ, писатель, теоретик романтизма — 812 ШЛЕЙДЕНМаттиас Якоб (1804-1881), немецкий ботаник — 908 ШОПЕНГАУЭР Артур (1788-1860), немецкий философ — 285, 305, 851, 852, 865, 884, 892 Воля в природе — 865 ДЮУДжордж Бернард (1856-1950), английский драматург, откликнувший­ ся на Октябрьскую революцию гротесковым фарсом «Анна-тянска, боль­ шевистская императрица» (1918), в которой высказался за применение методов насилия в целях преобразования общества — 851, 866, 907 ШПЕНГЛЕР Освальд (1880-1936), немецкий философ, представитель фи­ лософии жизни — 849-859,861-864, 866-888,890-902,903-905,907-920 Закат Европы [Оег ип1ег{;ап§ с1е$ АЪепс11апс1е$. Егзгег Вапс1. Се$1а11 ипс! МгЫкЬкеИ]. МйпсЬеп, 1920 — 870, 871, 873, 890, 910 Ре851гш$ти& [Пессимизм] — 905, 915 Ргеи5$епшт ип<1 5оааи$ти$ [Пруссачество и социализм]. МйпсЬеп, 1920 — 899,901,9/9 ШТЕЙН Лоренц фон (1815-1890), немецкий юрист, государствовед, эко­ номист, основоположник «катедер-социадизма» — 907 ШТЕЙНЕР Рудольф (1861-1925), немецкий философ, основатель антро­ пософии — 32 ШТИРНЕР Макс (псевдоним Каспара Шмидта; 1806-1856), немецкий фи­ лософ-младогегельянец, идеолог анархизма, автор книги «Единствен­ ный и его собственность» (1845) — 822 ШТЮРМЕР Борис Владимирович (1848-1917), русский государственный деятель, председатель Совета министров,,в 1916 г. министр внутрен­ них и иностранных дед — 573, 574, 576,649 ШУЛЬГИН Василий Васильевич (1878-1976), русский политический дея­ тель, монархист, один из лидеров правого крыла Н-1У Государствен­ ных Дум — 460,465 ЩЕРБАТОВ Николай Борисович (1868-1943; по другим сведениям—1948), князь, русский государственный деятель, полтавский губернский пред­ водитель дворянства (1907), в 1913-1915 гг. начальник Главного уп­ равления государственного коннозаводства, с 1915 г. член Государствен­ ного совета, в июле-сентябре 1915 г. министр внутренних дел, после революции эмигрировал из России, умер в Баварии — 439 ЩУКИН Сергей Иванович (1854-1937), московский коллекционер произ­ ведений западного искусства, владелец галереи, национализированной в 1918 г. —227 ЭВАЛЬД—869 ЭДИП, в греческой мифологии сын фиванского царя Лая и Иокасты; дель­ фийский оракул предсказал, что в будущем Эдип станет убийцей свое­ го отца и супругом матери, поэтому отец приказал бросить его на съе-

1174 Указатель имен и цитируемой литературы дения зверям, но Эдип, найденный пастухами, был отдан на воспита­ ние бездетному коринфскому царю Полибу, который воспитал его как сына; в Фокиде Эдип встретил на перекрестке дорог своего отца Лая и убил его, не зная, что убил отца; он освободил Фивы от Сфинкса, ре­ шив его загадку, стал там царем и женился на Иокасте; узнав истину, он ослепил себя; в античной литературе миф об Эдипе разрабатывал Софокл, написавший трагедии «Эдип-царь» и «Эдип в Колоне» — 861 ЭЙКЕН Рудольф (1846-1926), немецкий философ, последователь И.Г. Фих­ те, профессор философии в Базеле и Иене, лауреат Нобелевской пре­ мии по литературе (1908) — 851, 869, 911 ЭЙЛЕР Леонард (1707-1783) швейцарский математик, с 1766 г. жил в Пе­ тербурге, где и умер — 883 ЭКХАРТ Иоганн, Мейстер Экхарт (ок. 1260-1327), немецкий религиозный философ-мистик и проповедник — 151, 282, 287, 307 ЭНГЕЛЬС Фридрих (1820-1895), немецкий философ, историк и публицист, друг и соратник К. Маркса — 51, 547, 689,697 ЭРН Владимир Францевич (1881-1917), русский религиозный философ, один из основателей «Христианского братства борьбы» и московского Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева — 47,282, 289-294, 304, 306 ЭРНСТ Поль (Пауль) (1866-1933), немецкий философ — 917 Бег 2и$аттепЪгисЬ <1е$ <1еи1$спеп ЫеаНзтиз [Крах немецкого идеализ­ ма] — 917 ЭРОС (Эрот), в древнегреческой мифологии бог любви — 169 ЭСХИЛ (ок. 525-456 до н. э.), древнегреческий поэт, «отец трагедии» — 858 ЮМ Давид (1711-1776), английский философ, историк и экономист—304 ЮПИТЕР, верховное божество древнеримского пантеона — 862 ЮСТИНИАН (483-565), византийский император с 527 г. — 851 ЯКОВЕНКО Борис Валентинович (1884-1949), русский философ-неокан­ тианец, один из редакторов журнала «Логос», непримиримый оппо­ нент Н.А. Бердяева — 229 Составитель — В.В. Сапов

СОДЕРЖАНИЕ В.В. Сапов. Военно-революционная публицистика НЛ. Бердяева

3

СУДЬБА РОССИИ Опыты по психологии войны и национальности Мировая опасность (вместо предисловия)

17

I. Психология русского народа Душа России О «вечно-бабьем» в русской душе Война и кризис интеллигентского сознания Темное вино Азиатская и европейская душа О власти пространств над русской душой Централизм и народная жизнь О святости и честности Об отношении русских к идеям

_

21 21 43 .... 53 59 64 69 74 78 84

П. Проблема национальности. Восток и Запад Национальность и человечество Национализм и мессианизм „ Национализм и империализм Конец Европы Задачи творческой исторической мысли Славянофильство и славянская идея Космическое и социологическое мироощущение

91 91 98 105 111 119 126 133

Ш. Души народов (параллели) Судьба Парижа Русская и польская душа Религия германизма

139 139 145 150

Г/. Психология войны и смысл войны Мысли о природе войны О жестокости и боли О правде и справедливости в борьбе народов

_

156 156 162 167

1176

Содержание

Движение и неподвижность в жизни народов О частном и историческом взгляде на жизнь

172 177

V. Психология политики и общественности Об отвлеченности и абсолютности в политике Слова и реальности в общественной жизни Демократия и личность Дух и машина

183 183 189 194 200

КРИЗИС ИСКУССТВА Кризис искусства Пикассо Астральный роман

209 227 232

:

ФУТУРИЗМ НА ВОЙНЕ Статьи 1914-1917 гг. 1914 Война и возрождение Россия и Польша Футуризм на войне Современная Германия Империализм священный и империализм буржуазный О дремлющих силах человека (К психологии войны)

243 243 250 253 257 265 271

1915 ; Новая Россия Ницше и современная Германия Эпигонам славянофильства О дарящих и отнимающих (К спору о национальном вопросе) Германия, Польша и Константинополь К спорам о германской философии Воля к победе Современная война и нация Чувство Италии Война и кризис социализма О «левости» и «правости» (ответ Д. Муретову) Славянофильство у власти Общество и власть О «радикализме» Самообладание Роль третьего сословия в России Об условности жизненных оценок Очередная задача Дух и экономика О духе уныния Национальны ли правые?

276 276 282 289 295 300 304 310 314 318 322 328 333 341 345 348 350 358 362 368 373 376

,

Содержание

1177

Злая воля и разум истории 1916 О внутреннем и внешнем делании * О престиже власти Об оправдании любви к отечеству Правые и единство России Идеи и общественное движение Сила и насилие Толстовское непротивление и война Религиозная судьба еврейства Положительный и отрицательный национализм Россия, Англия и Германия Общественный и бюрократический консерватизм О росте буржуазности в России Государство и собственность во время войны Церковный вопрос в России О понимании народных душ Пробуждение национальной воли О гражданстве О силе и бессилии Варварство и упадничество

^.

1917 ., Сила России Психические факторы войны О любви к России

379 382 382 387 391 396 400 405 410 416 424 429 436 442 446 451 457 459 462 467 471 476 476 480 485

ПАДЕНИЕ СВЯЩЕННОГО РУССКОГО ЦАРСТВА Статьи 1917-1922 гг. 1917 Теократические иллюзии и религиозное творчество Психология переживаемого момента Падение священного русского царства Интернационал и единство человечества О политической и социальной революции Положение России в мире Власть и ответственность Россия и Западная Европа О буржуазности и социализме Контрреволюция Свободный народ В защиту социализма Мобилизация интересов Правда и ложь в общественной жизни Торжество и крушение народничества Народническое и национальное сознание

491 491 501 508 517 523 530 534 538 544 550 555 561 567 573 579 585

1178

Содержание

Религиозные основы большевизма (из религиозной психологии русского народа) ~ 593 Германские влияния и славянство _........ 599 Свободная церковь и собор _ .. _.—. 605 Кто виноват? — „ ; ~1 611 Патриотизм и политика ......— , 618 О свободе и достоинстве слова . 624 Демократия и иерархия „ 630 Объективные основы общественности „... 636 Об истинной и ложной народной воле _.-... 642 Была ли в России революция? — . . „ 648 Задачи национальной демократии 655 Германизация России .._ ....^.;. 661 Мир «буржуазный» и мир «социалистический» . .667 Личное благо и сверхличные ценности „.. . 673 О творческом историзме — * , ^.^ ~~ 680 Возможна ли социальная революция? ............. 685 Народ и классы в русской революции , .......~ 698 Свободная Церковь „ „ , „ „. 708 1918 » Класс и человек , Духовный и материальный труд в русской револкщии Власть и психология интеллигенции... „, Гибель русских иллюзий „ _ Духовные основы русского народа I. Народ и культура II. Народ и церковь ~. —.. Россия и Великороссия Оздоровление России ..— „ Духи русской революции .„ „ Введение ~ I. Гоголь в русской революции II. Достоевский в русской революции III. Л. Толстой в русской революции ; IV. Заключение.» -

„. „. »

........ _

1919-1922 Конец Ренессанса (к современному кризису культуры) «Живая Церковь» и религиозное возрождение России ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР И ЗАКАТ ЕВРОПЫ Предисловие ~ ФА. Степун. Освальд Шпенглер и «Закат Европы» С.Л. Франк. Кризис западной культуры Н.А. Бердяев. Предсмертные мысли Фауста

726 726 732 739 745 753 752 757 763 769 775 775 777 783 797 804 808 808 836

~

849 850 873 889

Содержание ЯМ. Букшпан. Непреодоленный рационализм

1179 903

ПРИЛОЖЕНИЯ Александр Тиняков. О русской душе В.Ф. Эрн. Налет валькирий (ответ Н.А. Бердяеву) Вяч. Иванов. Живое предание Д. Муретов. Как надо мыслить партийное примирение (Независимый голос) Як. Нивич. Гражданин по Бердяеву Б.П. Вышеславцев. Закат Европы (Об Освальде Шпенглере) П.А. Сорокин. Начало великой ревизии Евг. Браудо. Освальд Шпенглер и «крушение западной культуры» А. Деборин. Гибель Европы или торжество империализма? В. Ваганян. Наши российские шпенглеристы Карл Грасис. Вехисты о Шпенглере В. Базаров. Шпенглер и его критики Сергей Бобров. Контуженный разум Проф. П. Преображенский. Н.А. Бердяев, Я.М. Букшпан, Ф.А. Степун, С.Л. Франк. Освальд Шпенглер [и] Закат Европы А.В. Луначарский. Дальше идти некуда

1043 1045

КОММЕНТАРИИ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ЦИТИРУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1051 1152

923 926 933 941 946 949 956 962 966 986 991 1008 1031

Социологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова и Издательская группа «АСТ» представляет новую книжную сершо «Социальная мысль России» Сейчас, когда Россия мучительно ищет свой путь в неведомое буду­ щее, нам всем, как никогда прежде, необходимо осмысление собственно­ го прошлого, необходима рбщезначимая и приемлемая для всех точка зрения на социальную историю нашей страны, а ее невозможно вырабо­ тать без основательного знакомства с социальной мыслью России. Одна из главных задач, которую ставит перед собой новая книжная серия «Социальная мысль России», именно в этом и состоит. Опасная тенденция, обозначившаяся в этой области за последнее десятилетие, зак­ лючается в том, что у нас, как всегда, «возрождение» одних сопровожда­ ется «забвением» других. Если в прошлом, при Советской власти, из на­ учного оборота практически были выведены (если не запрещены) такие имена, как В.С. Соловьев, братья Трубецкие, авторы «Вех» и многие дру­ гие, то теперь процесс их возвращения в контекст истории российской социальной мысли сопровождается довольно интенсивным процессом оттеснения в Лету таких мыслителей, как Герцен, Чернышевский, Пле­ ханов и т. д. Кого мы собираемся издавать? В серии будут представлены, по возмож­ ности, все направления, течения и школы, существовавшие в России: за­ падники и славянофилы, либералы и консерваторы, народники либераль­ ного и революционного толка, позитивисты, марксисты и неокантианцы, анархисты и государственники. Особой строкой нужно выделить такие направления, как «веховство», «сменовеховство», «евразийство», соци­ альная мысль русской эмиграции (интеллектуальные центры которой в разные периоды находились в Чехословакии, Германии, Франции, США, Аргентине и даже сохранившемся в Китае «осколке» Российской империи русском Харбине). Все перечисленное относится к периоду с начала XIX до середины XX вв.

Как мы собираемся издавать? С формальной стороны мы будем стре­ миться к тому, чтобы книги, изданные в серии «Социальная мысль Рос­ сии», максимально приближались к изданиям академического типа. Каж­ дый том будет снабжен справочным аппаратом: вступительной статьей, комментариями и указателем имен. В приложениях будут помещены кри­ тические отзывы на первые издания книг, материалы полемики, а также библиография (по возможности полная) данного автора. По всем вопросам, связанным с приобретением и заказом книг серии «Социальная мысль России», вы можете обращаться в отдел реализации учебной литературы издательства «Астрель» Издательской группы «АСТ». Телефон/факс (095) 232-1704,615-5310 Е-таП: ес1ис@а$(8Гоир.ги Интернет-сайт: >т\у.а$1.ги

В ближайшее время будут изданы: Бердяев НА. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Булгаков С.Н. История экономических и социальных учений. Булгаков С.Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. Иванов В.И. Родное и вселенское. Манифесты русского идеализма (сборники «Проблемы идеализма», «Вехи», «Из глубины»). О «Вехах» (журнально-газетная публицистика 1909-1910 гг.). Анти-Вехи (сборники «Интеллигенция в России», «"Вехи" как знамение времени»). Победоносцев К.П. Сочинения. Солнцев СИ. Общественные классы. Сорокин ПА. Система социологии.

Сорокин ПЛ. Избранные сочинения («Дальняя дорога», «Человек и общество в условиях бедствий», «Власть и нравственность», «Главные тенденции нашего времени»). Спекторский КВ. Проблема социальной физики в XVII столетии (в 2-х тт.). Южаков С.Н. Социологические этюды.

15ВМ 5-271-14763-0

Научно-популярное издание Бердяев Николай Александрович ПАДЕНИЕ СВЯЩЕННОГО РУССКОГО ЦАРСТВА Публицистика 1914—1922 Составление, научное комментирование и редактирование В. В. Сапов Научный редактор П.А. Захаров Художественный редактор О. К Адаскина Компьютерный дизайн СВ. Шумилин Компьютерная верстка Р.В. Рыдалин Корректор Н.М. Скляренко Подписано в печать 04.12.2006. Формат 60x90 'Ль. Усл. печ. л. 74,0 С: Социальная мысль России. Тираж 1 500 экз. Заказ № 33 Обшероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953004 — научная и производственная литература Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.О2.953.Д.О03857.05.О6 от 05.05.2006 г. ООО «Издательство Астрель» 129085, г. Москва, проезд Ольминского, За Издание осуществлено при техническом содействии ООО «Издательство АСТ» Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных диапозитивов в ОАО «ИПК «Ульяновский Дом печати» 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14