Ценности и символы массовой коммуникации

В монографии представлен опыт рассмотрения массовой коммуникации как осо­ бого состояния общества, где социальный субъект соотносит себя с ценностными сис­ темами социума, выраженными чередой символических проявлений. Автор видит в массовой коммуникации состязание ценностных интерпретаций мира и общества, перманентно создаваемых социальным субъектом. Для социологов, журналистов, политиков.

ПРЕДИСЛОВИЕ

У монограс>[ представлено досв1д роагляду масовоТ комун1кац11 як особливого стану сусп1лы,тва, де соцтальний субъект сп1вв1дносить себе 1з ц1нн1сними системами соиДуму, як1 ,,одан! шеренгою символ!чних прояЫв. Автор бачитъ у масов1й комун1кац11 змагання ц1нн1сних 1нтерпретац1й св1ту I сусп1льств«, як! перманентно здДйснююгься соц1ал! шм суб'ектом. Для сошолоНв, журнал1ст1в, пол1тик!в.

Ответственный редактор С. А. Макеев

Утвержден

к печати ученым советом Института социологии АН Украины

Редакция философской, правовой и экономический литературы Редактор В. Т. Бероговый _к ^ 0 0 0 0 0 0 0 - 2 2 4 и

— ш ^ — -*>

ISBN 5-12-003921-9

О К & Костенко, 1993

О массовой коммуникации написано множество научных ргбот. Социо­ логия различных направлений и школ представлена в них именами видных теорети­ ков) к мастеров прикладного . исследования, результатами осуществления кросс-культурных проектов и часп ых изысканий. Социологические подходы.к изу­ чению массовой коммуникации предписывают рассматривать ее как институциона­ лизированный макропроцесс производства, pacnpccrpai ния и обмена информацией, реализуемый с помощью особых технологий, и устройств. Именно пресса, радио, те­ левидение превращают социальное общение β массовое. Статус средств массовой ком­ муникации (СМК) в системе социальных институтов досконально описан отечественной и зарубежной наукой. Однако общественный опыт в который р:.з убеж­ дает в том, что, полагаясь исключительно на институциональные характеристики СМК, не удается объяснить, почему люди им внемлют, заведомо зна^ об искажении сообщаемой информации. Ни функциональные модели массовой комму• икации, представляющие ее потенциально эффективным процессом воздействия на установки аудитории, ни когнитивные парадигмы, где массовая коммуникация предстает транс­ миссией знания и механизмом информирования населения, не гарантируют однознач• ных ответов на вопрос о том, что вовлекает крупномасштабную аудиторию в орбиту коммуникации? В чем же ее общественный смысл; если сведения, протекающие по ее каналам могут не соответствовать истине, а взаимное понимание между людьми и позитивное взаимодействие социальных страт в ее контексте все также проблематич­ но, как и прежде? Дело, очевидно, не только в несовершенствах общественного устройства, си( темы СМК или профессионализма журналистов. Уместно предположить, что всецелое под­ чинение массового сознания властному диктату иди, напротив, движение ко вгеобщему пониманию и, тем более, исключительно информационные задачи не предусмотрены самой природой массовой коммуникации. Она воспроизводится по ка­ ким-то иным правилам и нормам, в реестре которых критерии исти 1ы и искренности не фигурируют в качестве обязательных. Похоже, что индивиды и группы принуди­ тельно или стихийно вступают в массовую коммуникацию с тем, чтобы удостоверить­ ся в некоей адекватности и правильности собственных смысложизн'-чных ориентире! сличая их с ценностями общества и культурыЛопробуем посмотреть на массовую коммуникацию квк на фундаментальное состояние общества, пребывая в котором со. . .

•

.

3

циьльный субъект соотно< τ себя с ценностными системами, представленными чере­ дой символических проявлений, таких как знаки, образы, устойчивые объяснительные схемы, мифы. Их обращение в массовой коммуникации и следует жесткой идеологи­ ческой стратегии, и определяется случаем, ангажированностью участников с нескон­ чаемую игру со значениями или пустыми штампами. Это не означает, будто мир объективных сущностей, познаваемый по законам истины, и мир субъективных пере­ живаний, основанный на доверии и искренности, исключены из массовой коммуни­ кации. Однако самоидентификация социального субъекта в этих реальностях происходит как бы попутно, согласно статистически выпавшей случайности, но не строгого правила. То же, чем массовая коммуникация является непременно, — так это состязание ценностных интерпретаций мира и общества, постоянно осуществляемых индивидами и группами, по поводу чего они и взаимодействуют. Интерпретационная работа связана с освоением ценностной и символической сре­ ды. I.jaTOMy ключевыми понятиями в постижении массовой коммуникации будут ценности и символы. Их взаимоотношения сложны и многозначны. Чтобы в них ра­ зобраться, необходимо прежде всего определить исходные методологические допуще­ ния, угол зрения или пл-гформу, решив по возможности те 'етодологические дилеммы, которые неизбежно возникают перед исследователем и касаются общей ин­ теллектуальной установки, предмета и объекта анализа: «наблюдение или понима­ ние»; «коммуии. л ивное действие или стратегическое»; «дискурс или текст». И только затем фиступать к изучению типов взаимодействия1 ценностей и символов на уровне их бытования в культуре, гносеологических статусов и непосредственного присутст­ вия в текстах массовой коммуникации. Это может быть тип «гармонизированных» от­ ношений, т. е. некоторого соответствия ценностей и символов, характерный для стабильных общественных сое: яний. Другие типы проявляются в условия, возмуще­ ния социальной среды, чему сопутствует разъем ценностного и символического про­ странств, одно из которых может подавлять другое, либо сводя символический ряд к более простым знакам, либо сворачивая ценностное пространство за счет разверстки регламентационного, демонстративного и ритуального. Вслед за методологическими проблемами встает задача обосновать метод анализа текстового материале, основанный на качественных и формализованных процедурах. Обращение к эмпирическим результатам также имеет смысл и может рассматривать­ ся не только как дань триди, <и социологического исследования, но и как поиск ар­ гументов в пользу концептуальной моделт ia уровне конкретных показателей, фактов и цифр. В таком ракурсе и написана предлагаемая книга. Иные подходы к массовой ком­ муникации не получи, л в ней должной артикула ии отнюдь не по соображениям их неприемлемости в изучении коммуникативных процессов. Скорее, это продиктовано замыслом работы, направленной пре ;де всего на поиск главных причин, согласно ко­ торым массовая коммуникация формируется в данность. вероятно, у читателя возникнут вопросы, часть из которых не ясна и автору. По­ этому желатг ъно продолжение разговора, начатого с моими коллегами, консультан­ тами и рецензентами. Их дмечат : и под, ржка знач>..елыю помг-ти • завершении ру*оп.,си

I. МАССОВАЯ КОММУНИКАЦИЯ В КУЛЬТУРНОЙ И НАУЧНОЙ РЕФЛЕКСИИ

I. Отторжение и притяжение культурой Современная культура насыщена множеством обозначений того общества, которое ее исповедует. Последнее видится «постинду­ стриальным» или «обществом потребления», «информационным» или «обществом масс медиа». Вряд ли какое-либо из этих определений окажется исчерпывающим. О; »ако неоспорим их метонимический смысл, улавливающий существенные детали, вне которых реконст­ рукция целого не может состояться. Массовая коммуникация, при­ сутствующая в названиях, — отнюдь не модус, но атрибут социальной и культурной материи. К традиционным сюжетам социологии тема массовой коммуни­ кации вписывается вполне определенно. Тем не менее ее прочтение по сложившимся канонам едва ли приблизит исследователя к метине или, по крайней мере, заинтересует создавать изощренные методики. Искусственно замыкать ареал средств массовой коммуникации иск­ лючительно контролируемым идеологическими институтами про­ странством, как мыслилось нами прежде, означало бы в который раз продемонстрировать исследовательскую нечувствительность к тем очевидростям, что коммуникативные каналы не ограничиваются об­ служиванием информационных и пропагандистских процессов, кор­ релируя с любыми движениями в куль;уре, и что для изучения сферы социального общения, именуемой массовой коммуникацией, необходим развернутый социокультурный контекст . О том, что развитие масс медиа повлияет на судьбу культуры ку­ да более решительным образом, чем усиление идеологическо! о прес­ синга, которому культурно автономный индивид способен в известной степени противостоять, предчувствовалось самими худож­ никами еще а те времена, когда приметы массовокоммуникативной экспансии лиить начинали проступать и множиться. Рафинированная культурная рефлексия восприняла приобретающий по улярность га зетныи Текст как нечто чужеродное и несовместимое с кш' хным, как некое "его "вульгарное подобие, неприспособленное к связному описа-

нию истоков и последствий. «Теперь, ^огда газеты заменили историю, или точнее, ту традицию, которую можно назвать исторической сплетней, — читаем у Честертона, — стало легче хотя бы в одном от­ ношении. По крайней мере теперь ясно, что мы не знаем ничего, кро­ ме конца. Газеты не просто сообщают новости, — они сообщают обо всем, как о новости... Это очень интересно, как интересна последняя сцена пьесы. Тем, кому достаточно выстрела или объятия, проще — да и легче — приходить перед самым занавесом. Но если вам захо­ чется узнать, кто же кого убил, кто кого целовал и почему, — этого мало» . Тем не менее явное непрмятие наплывающей культурной перс­ пективы оказалс ь не единственной реакцией, питающей осмысление текстовых превращений. Нюансы культурных инноваций, предвосхи­ щенные и обнаженные в «Улиссе» Джойсом, описываются им с доста­ точной долей иронии, постулированной в последствии одной из обязательных составляющих постмодернистского мироощущения. И без того усложненная нарративность, характерная для структуры «потока сознания» — этой глобальной метафоры разорванности со­ знания современного человека, в одной из глав «Улисса» (о пребыва­ нии гер^я в редакции «Телеграфа»), утрируется введением фраг­ ментов, озаг. лвленных на манер газетных сообщений. Тем самым ма­ нифестируется калейдоскопическая структурация гекста, при кото­ рой последовательность восприятия эпизодов неважна и необя­ зательна . Ножницы, клей, устройства для тиражирования, т. е. под­ ручные средства творцов прессы, не единожды фигурируемые здесь как носители буквальных и переносных смыслов, — достаточно точ­ но предугаданы в качестве основных инструментов современной тех­ ники монтажа, будь то разрушение дискурса, коллажи Бэрроуза или более причудливые «симулякры». Предначертав вектор культурного движения XX в, пристальный взгляд уже тогда смог спроецировать образ прорастающей культуры масс медиа на прототип того витка, который совершается сегодня. Непохожесть двух культурных тенденций переживалась и ис­ толковывалась культурой в различных ракурсах, И если мастера традиции отстаивали «члассическое кредо, то авангард начала и середины века, достаточно остро откликающийся на ситуацию про­ тивостояния, ставил под сомнение адекватность классики современ­ ной эпохе, используя весь набор разнообразных приемов — от эстетической агрессии и эпатажа до интеллектуального скепсиса. Способы освоения знаний и культурных ценностей, выработанные традиционной наукой и про зещением, не признавались им в каче­ стве релевантных. Сартр в «Тошноте», упоминая о посетителе биб­ лиотеки, штудирующем книги в алфавитном порядке их на­ именование, указывает на абсурдность доведенного до крайности энциклопедического принг'ша π знания, r-оль характерного для клас ического образования. В голове самозабвенного ученик*, хра­

нятся сведения о жесткокрылых, теории квантов и Тамерлане, половина того, что науке известно о партеногенезе и все аргументы против вивисекции. «Позади у него, впереди у него целый мир. И близится день, когда, закрыв последний том, взятый %. последней полки слева, он скажет: «Что же теперь?» Однако авангард периода позднего модерна сам превращается в традицию с концептуализированными направлениями и стилями. И та модель художественного восприятия мира, что приходит ему на смену в последние десятилетия, означенная американскими теорети­ ками литературы приставкой «пост», подразумевает куда более ло­ яльное отношение к культурному прошлому, допуская, по меньшей мере, игру с его обломками . В этой модели, ориентированной на принцип плюралистичное™, отводится место всему: гуманитарной миссии и нагромождению непереводимых в смыслы знаков, чистому искусству и коммерциализации, элитарности и массовости, смеше­ нию, подделке стилей и деконструкции оригинального текста как сырья для новых творении . Пожалуй, лучшей в данном случае послужит ее лка на роман У. Эко «Имя розы», где нравственные ценности воплощены в тексте, густо насыщенном всевозмож: ыми символ?ми, не все из которых поддаются дешифровке, где переплетаются исторический, детектив­ ный и развлекательный жанры, где мистика и таинственность сосу­ ществуют с популяризацией науки и логических методов познания, где постоянна «интертекстуальная цитация»: средневековый герой выражается афоризмами Л. Витгенштейна, а современный читатель наталкивается на сплошные страницы латыни, где хроники переска­ зываются с профессиональной журналистской интонацией, осавляя ощущение документальности и официоза. Сюжет развертывается как нескрываемая игра на фоне иронии, смехового отношения к миру и новейших положений семиотики 7 . Интеллигибельная коммуника­ ция автора с публикой вполне реально продолжается на страницах постоянной рубрики еженедельника «Эспрессо» . В процессе такого общения творится «ι деалыый» читатель, а художник получает пред­ ставлен не о том, что именно этому читателю необходимо, даже если тот об этом и не подозревает. Приведенные свидетельства понадобились нам исключительно для того, чтобы коротко и очевидно обозначить массовокоммуникативный аспект современны?: культурных движений, апеллируя к мысли о прямом и обратном влияния масс медиа ча структуру и со­ держание высоких жанров литературы и искусства, на трансформа­ цию текстовых выражений изменяющегося мироощущения. Совершенствование коммуникативных средств способствует ут­ верждению и уникальных способов обмена сообщениями в пределах обширных социальных и культурных территорий. Они в состоянии производить собственные ансамбли значений и знаков, одни из кото­ рых достаточно похоже символизируют окружающую действитель-

ность, другие уводят в пространство иллюзий и мнфов, создавая осо­ бую, «параллельную* реальность, лишь кое-где пересекающуюся с поьседнсшкнтью. С развитием компьютерной коммуникации, осно­ ван но?» на вариативности и быстротечной смене аудиови уальлых об­ разов, реальность иллюзорных миров становится все более ощутимой. И, благодари своей красочности и многолнкости, они предстают пе­ ред нами как что-то вполне правдоподобное, не уступающее в досто­ верности обыденной жизни. Уже кинематограф — это детство «экранной» коммуникации, которому подвластны любые закоулки социума и индивидуальной судьбы, — порождает всевозможные ми­ фологические конструкции, 1_кие, например, как «мир любви и бла­ гополучия*, «мир насилия» или «мир профессий». К новым формам массовой коммуникации наиболее чутким субъ­ екте ι является, к:-.к известно, молодежь. Мода ли, любопытство или завороженность игрой тому причина? Информационно емкие аудио­ визуальные образы оказываются для нее более привлекательными, чем пространные кни: ные описания. Но именно последние — есте­ ственный способ бытования классических гуманитарных ценностей, выражае шх идеями и понятиями. И если мы всерьез обеспокоены перепек! иво'"• отлучения молодого человека от гуманитарной тради­ ции, весьма притягательной задачей \ ИДИТС* поиск адекватных путей ее существования в современной коммуникации, которое невозможно вместить в полость обособленной ниши. Попытка вырваться за пределы мнимых диалогов и тн;свдообщенмя, а также желание посмотреть на себя и на мир с позиций гумянитарной культуры — особенности нашей сегодняшней коммуникативной ситуации. Феномен так называемою «заполнения белых пятен», в равной степени присущий телевидению, клнемагографу и прессе, является κ.ι чем иным, как работой по достраиванию целостного образа истории и культуры во всех его причинно-следст­ венных связях и зависимостях, основанных на рациональных аргу­ ментах и достоверном знании, - т. е. представляет собой тот способ овладевания культурными ценностями, который скорее репрезенти­ рует классическую книжную культуру, нежели коммуникацию ка­ лейдоскопа и попурри. Тем не менее знаковая и информационная нагроможденность не может не препятствовать развернутому обще­ ственному дискурсу, неизбежно привнося в нею неопределенность, двусмысленность к фиктивность. Фиксирующая подобную ситуацию культурная рефлексия (что отчетливо наблюдается в ее ь..югочислснннх западных и местных об­ разцах) и сегодня включает в себя весь спектр оценок культурном функции средств массовой коммуникации, присваивая им титул •монстров* формирующих одномерного человека, или «чародеев», творящих реальнот на нат их иь. ,ах. Наученный от аз от призна­ ния ».х существенной роли в размывании или, напротив, в трансмис­

сии традиции едва ли представляется сколь-либо перспективной культурной политикой. Различение современных культурных тенденций запечатлено и научными толкованиями массовой коммуникации, выступающей предметом изысканий многих специализированных областей. Жест­ кое расчленение культурной реальности в целях ее наилучшего и бо­ лее удачного описания и объяснения — безусловно вынужденная мера. Уместнее всею здесь сослаться на выдвинутую в 60-х годах из­ вестную социодинамическую теорию культуры Λ. Моля, которая схе­ матично концептуализирует эти различия и, основанная на «кибернетт.-теском» подходе, отличается высокой степенью операционализации понятий. Прежде всего это • асается фундаментальных для автора понятий «гуманитарной» и «мозаичной» культур как двух несовпадающих типов, кумулирующих приниципиально непохожие доктрины создания, трансляции и овладевания знаниями н ценностя­ ми. Суть гуманитарной культуры, приобретшей доминантный статус со времен Возрождения, заключалась в утверждении того, что суще­ ствуют основные и неосновные предметы внимания, г; авные и второ­ степенные темы для размышлений. Постулировалась, таким образом, иерархия идей и понятий, усво лие-которой осуществимо по законам логики и рационального мышления, в.результате чего мир разбивал­ ся «на упорядоченную систему подчиненных друг другу и четко оп­ ределенных категорий» '. Но это был лишь этап магистрального культурного движения. Под воздействием интенсивно развивающих­ ся в XX в. средств массовой коммуникации, полагает Моль, традици­ онная культура заметно трансформируется, отклоняя классический эталон познания как устаревший и неадекватный условиям н быва­ лых прежде информационных ливней, необозримого количества фак­ та•, событий и историй. Естественно предположить, что статистические характеристики, принимаемые в пределах «кибернетического» подхода за основные переменные культурной реальности,— не единственные (а с позиции абстрактного социа-ьного теоретизирования и не решающие) факто­ ры подобной трансформации. Тот, кто разделяет предложенное Мо­ лем мнение, приписывает им типообра-.ующие свойства в опре­ делении «мозаичной» культуры, пришедшей вслед «гуманитарной». И если в последней система знаний строилась на необходимом пости­ жении причинно-следственн :х связей, то в новом культурном типе образование представляет собой результат случайного, стихийного скопления разрозненных элементов. «Современный человек открыва­ ет для себя окружаюш/'й мир по законам случая, в процессе проб и ошибок.- Совокупность его знаний определяется статистически; он черпает их из газет, из сведений, добытых по мере надобности. Лишь накопив определенный объем информации, он начинает обнаружи­ вать скрытые в ней структуры. Он идет от случайною к случайно­ му, по порой это случайное оказывается существенным»

Фрагментаргые знания, складываясь в общую картину по принципу МОИтики, не формируют структуры, но достаточно плотно подогнан­ ные друг к другу, образуют компактное, обладающее внутренним сцеплением пространство. Творцами, проводниками и дизайнерами «мозаичной» культуры являются средства массовой коммуникации. Газетный лист, теленовости или рекламный клипп — типичные ее послания, усвоение которых, хотя и дает весьма поверхностное пред­ ставление о сути вещей, предоставляет возможность неплохо разби­ раться в обыденном. Предвидя неоднократные возвращения к концепции Моля в на­ шем сюжете, регюмируем то, что нас интересует в первую очередь. Массовая коммуникация в значительной мере опосредует функцио­ нирование современной символической культуры, определенным об­ разом ее дифференцируя, сообщая ей особые принципы и образцы взаимодействия значений и знаг эв, ценностей и символов, допуская обращение совершенно различных по законам сложения текстов, на­ ходящих^ между собой в довольно запутанных отношениях элими­ нирования, параллельного существования или цитации. Но это, пожалуй, одно из общих мест научного видения массовой коммуни­ кации, обозначение которого, тем не менее, достаточно паж но для уг­ лубления в заявленный предмет исследования. В качестве следующего шага необходим обзор, или, точнее, очерк собственно социологических концепций по этому поводу. 2. Смена научных концепций Задача не так уж проста, как это может показаться на пергый взгляд. Логика ее решения допускает вариативность исходных точек. Первоначальная оговорка касается того обстоятельства, что различные коммуникативные макро- и микроявления выступают предметами целого комплекса гуманитарных наук. Среди них фило­ софия и социология, психология и культурология, лингвистика и се­ миотика. Ими уже внесены существенные и радикально повлиявшие на общее видение вклады в современное знание о коммуникации как о многосложном социокультурном феномене, механизме или процес­ се, изучение которого едва ли осуществимо в рамках отдельных дис­ циплин. И если мы говорим о социологических концепциях относительно данного предмета, то имеем в виду лишь одно: преоб­ ладающие принципы и способы интегратявного аналитического под­ хода к интерпретации коммуникативны < движений складываются на платформе социологической теории и методологии. Однако термино­ логические ограничения не могут уже диктоваться замкнутой про­ фессиональной лексикой. Продол. ител'|Ность изучения массовой коммуникации социоло­ гией объченяет праве шрнсс ь истерического критери» предполагае­ мого обзора. Особенности европейского и американского Ю

социологического менталитета позволяют использовать культуроло­ гическое обоснование. Иные логические доводы в формировании па­ норамы концепций и взглядов' также не исключены: скажем, принадлежность типов исследовании к теориям и школам. Целесооб­ разны попытки учесть и тз, и другие дифференцирующие факторы, как это предлагается, например, в английской и скачдинавской ли­ тературе, опирающейся на марксистский анализ, сомкнутый с опы­ том британских социальных и культурологических исследований . Наиболее скурпулезная классификация включает четыре тради­ ции, достаточно отчетливо наблюдаемые в теоретических воззрениях на массовую коммуникацию ' . 1. Традиция теорий массового общест ;а (их родословная пишется с середины XIX в.), которая в целом пессимистично оценивает про­ гресс масс медиа как определенную угрозу элитарным культурным ценностям, с одной стороны, и культурной автономии массового ин­ дивида — с другой. 2. Исследования либерал-плюралистской школы, основанные на признании за масс медиа стгтуса «четвертой власти», г. е. суверенно­ го социального института, относительно независимого от легитим­ ных властных структур и воздействующего на них с той же силон, что и на общественное мнение, чем и обеспечиваются условия по­ литической демократии. 3. Критическая теория Франкфуртской школы, направленная на критику современной «культурной индустрии» (Хоркхаймср и Адорно) с позиций модернизированных концепций массового общества, неорационализма и неомарксизма. 4. Марксистский подход к исследованиям СМК как к той состав­ ляющей наиболее общей теории идеологии, которая касается влия­ ния идеологических институтов на социальную структуру общества, классовую дифференциацию и неравенство. Основополагающей ителлектуальной установкой, фиксируемой этой и ей подобными классификациями, выступает, пожалуй, отно­ шение к интерпретационному концепту «массового общества». Либо ему приписывается фундаментальное значение в объяснении контек­ ста развертывания массовой коммуникации, либо оно используется с оговорками в этих же целях, либо отвергается вовсе или не артику­ лируется. Изменение этого отношения оказывается тесно сопряжен­ ным с презумпцией силы или слабости институтов массовой коммуникации в их воздействии на культуральную и социальную структуры. Взгляд на влиятельность СМК неоднократно подвергался пересмотру и уточнению, чему сопутствовало и выдвижение иных постулатов, а также способов организации научного исследования в данных областях. Сдвиги представлялись настолько существенными, что позволяли интерпретаторам характеризовать их не только как смещение акцентов или вспышки новых ортодоксии, но и как смену исследовательских парадигм .

Первое из названных направлений — теории массового общества и массовой культуры — практически неотделимо от общесоциологи­ ческого теоретического наследия, оставленного, например, Дюркгеймом и Теннисом. Концептуальное оформление европейской со­ циальной мысли о распаде «органической общности», усугубляемом процессами индустриализации и урбанизации, несостоятельностью классической рациональности и идеализированной Просвещением системы образования, экспансией явлений массовой культуры, про­ истекало из усвоения и рсиитерпретирования романтически консер­ вативной реакции в виде культуральных теорий Мэтью Арнольда и Т. С. Элиота, а позже Ницше и Ортеги-и-Гассета, политических док­ трин Дж. Стюар а Милля и ллексиса де Токвиля, итальянской шко­ лы социологов и исследователей массовой психологии. В конечном счете подобная концептуализация содержала в себе полифонию не­ гативных и не различающих пе'кпективы констатации надвигающе­ гося разлада буржуазного социального организма. Опасность размывания и утраты элитарной ценностной доминанты, возможно­ сти трансформаций политической демократии под дазлением ирра­ циональных сил психологии толпы, как, впрочем, и проблематич.,ость процветания самого «царства масс», обнажающего свою атомар ую структуру, первоэлементы которой превращаются в жертву манипуляции со стороны элиты (что позднее отчетливо сфор­ мулировано либеральной ревизией и развитием этой традиции) — так или иначе сфокусированы в нескольких ведущих темах данного направления. К ним обычно относят напряженность либерализма в св^зи с не­ обходимостью защиты от тирании преобладающего мнения и чувст­ ва, страх перед социальной гомогенизацией и ростом условий для возникновения моральной и интеллектуальной посредственности (Милль), перед разрушением «естественного» баланса между элитой н массой в пользу последней (Ортега), социальной турбулентностью как следствия культурной анархии (Арнольд); тоталитаризмом и ин­ теграцией массы в ухудшенную, вульгарную форму высокой культу­ ры, выпадающую из временного культурного потока. «Все остатки традиционного духа ис».^зли. Образцы, нормы, стандарты больше нам не с;.ужат. Мы обречены разрешал» наши проблемы без содействия прошлого, будь то в искусстве, науке или политике. Европеец одинок, рядом нет ни единой живой души...» 14 В развитии эт1 .< процессов средствам массовой коммуникации до­ ставалась роль одного из могуществе!.лых инструментов политиче­ ской и культурной дом и ι щии. Эта ичка зрения тем более укреплялась в ходе размышлений относительно коммуникативного потенциала масс медиа, обнаруженного в годы первой мироьой вой­ ны, когда '"м удалось связать между собой большое количество лю­ дей и ',-рриторий спосЧхлву межнат чональному дискурсу, осуц'хтвить эффективную пропаганду и „оздать массовую а^дито13

рию радио и газет. Последняя рассматривалась в соответ» гвни со все­ ми основными характеристиками «массы», допускаемыми концеп­ цией и сюжетами «массового общества». Будучи в понимании исследователей пассивными потребителями, ее члены оказывались по существу не способными к самостоятельному информационному вы­ бору, ибо на фоне отчужденности урбанизированного жителя от тра­ диционных ценностей массовая аудитория представала совершенно беззащитной перед лицом информации и теми, кто се производит и транслирует. СМК выпускают «словесную пулю», глубоко проникаю­ щую в размягченное сознание. Все, что необходимо сделать исследо­ вателю, — гак это измерить глубину ее проникновения посредством современной техники. Таково в общих чертах исследовательское кре­ до того времени . Тем не менее предполагаемые измерения не принесли ожидаемых результатов в социологии. И если концепции «массового общества» с их пониманием массовой коммуникации впоследствии получили те­ оретическое развитие — в рамках ли критической теории или, напро­ тив, в попытках использовать в позитивном смысле (Шила), to его научное эмпирическое обоснование едва ли оказалось всесторонним. Второй виток воображаема Ί спирали традиций совершился на основе либерал-плюралистских теорий общества, в соответствии с чем влиятельность СМК рассматривалась с позиций автономии их социального института, а они сами воспринимались как частная причина социальных изменений или авторитетный источник ин­ формации . Территориальное и ментальное пространство исследо­ ваниям предоставила американская социология, переместив науч­ ные дебаты о массовой коммуникации из области культуры в область социальной организации и политики. Следуя главным об­ разом парадигме позитивизма, предпочтения отдавались скорее эм­ пирическим, нежели спекулятивным достижениям. Полученные путем лабораторного эксперимента они констатировали следующее: микромодель «массового общества» — чем до этого мыслилась аудитория СМК — отнюдь не характеризуется высокой гомогенно­ стью, но представляет собой гетерогенное образование. Члены ауди­ тории репрезентируют социальные группы и статусы, к которым принадлежат, особым образом реагируя и воспринимая информа­ цию . Социальная дифференциация, групповые различия, как и обособленность личных предиспозиций, не минуют читающую, смотрящую и слушающую публику, обусловливая ее информацион­ ную избирательность и предпочтения в массовой коммуникации. В потенции массовая аудитория настолько активна в выражении своих потребностей и привычек, что выводимый ранее вектор мани­ пуляции (от коммуникатора к реципиенту) может быть обращен в обратную сторону. Ведущие ученые подобно Лазарсфельду, Катцу и Клапперу, безусловно, не отрицали преобладающего влияния СМК в определенных условиях, когда, например, внимание аудитории 13

сконцентрировано на фактах и не подразумевает включения устано­ вок, источник сведений престижен и вызывает доверие, или предмет обсуждения далек от повседневного опыта. Однако общая методо­ логическая позиция формулировалась достаточно жестко: «Массо­ вая коммуникация чаще всего не является необходимой и достаточной причиной эффекта на аудиторию» , — именно так открывает свою известную работу Дж. Клаппер. Теоретической подкладкой американской социологии пропаган­ ды в контексте эффектов масс медиа на индивидуально», сознание и избирательное поведение послужили, как известно, теории «ког­ нитивного диссонанса» или «теории равновесия», принимающие по­ буждение к Γοι юоетазису за ведущий регулятор формирования знаний . Идея «избирательного поведения» индивида в сфере ин­ формации, пожалуй, в наиболее завершенной форме выражает па­ радигму ограниченного влияния массовой коммуникации. «Усили­ тельная доктрина», предложенная Лазарсфсльдом и развитая Клаппером, установившими, что СМК выступают скорее агентом усиле­ ния, чем изменения установок аудитории , так или иначе была ориентирована на тезис о минимизации дискомфорта по поводу несовместимых ценностей и побуждений. Противоречащая собствен­ ным знания ι и групповым нормам информация опровергалась индивидом, тем самым восстанавливался первоначальный психоло­ гический баланс. Эмпирическая социология 30 — 50-х годов существенно измени­ ла взгляды на «массовое общество» и массовую коммуникацию. Ее фундаторы и последователи значительно продвинули и усовершен­ ствовали методологию и технологию исследований аудитории и содержания пропаганды. Типологизация эффектов массовой комму­ никации, с выходом книги «People's Choise» превратившаяся в обязательную процедуру, дифференцировала их как минимум по четырем направлениям: приносящие глубокие изменения, усилива­ ющие или подкрепляющие имеющиеся у индивида установки, не­ значительного влияния и, на. онец, противоположные замыслу коммуникатора . Отслеживание эффектов осуществлялось в тща­ тельно подготовленной экспериментальной среде по специальным программам. При условии надеж.юго эксперимента и релевантных выводов к этому типу исследований обращаются до сих пор. осо­ бенно, когда речь идет об изучении общественного мнения Со временем ларадигма эффектов потребовала значительной коррекции: социальная практика изжь.вала возможности ее плодо­ творности. Относительная политическая стабильность послевоенно­ го мира уступала место большей подвижности партийных интересов и предпочтений. В общественном климате 60-х годов «усилительная доктрина» политических эффектов СМК расстается со своим пнтерпретачноннь'м ста^ хом. Замечание Лазарсфельда и Кагца в сороковых годах о том, что субъекты «проявляли и.лон14

ность голосовать так, как они обычно это делали, фактически так, как обычно делали их семьи" , уже не относится к современному электорату столь определенно. Ощутимыми для политических эф­ фектов оказались и перемены непосредственно в сфе^е массовой коммуникации. Их новая техническая оснащенность в виде телеви­ дения заметно приблизила рассеенную в пространстве аудиторию к политической жизни. Образы политиков впервые персонифицирова­ лись для массового наблюдателя. Рост профессионализма в полити­ ческом вещании окончательно укоренил положение СМК в структуре просвещения и пропаганды . Целесообразность замеров ограниченных эффектов масс медиа перестала казаться самоочевидной. В 60 - 70-е годы парадигма эф­ фектов подверглась сомнению не только со стороны социальной фи­ лософии и абстрактного теоретизирования, что было бы легко предположить, но и в рамках специализированных социологических теорий массовой коммуникации. Прежде всего уместно вспомнить о несводимости друг к другу американской и европейской социологи­ ческих традиций, последняя из которых в значительно меньшей сте­ пени оказалась заворожена магией измерения эффектов даже в пик ее популярности. Объяснения чому следует ь;.кать в особенностях ев­ ропейского менталитета с преобладанием культурологических и иде­ ологических, но не собственно социологических подходов к анализу общественного мнения, с культивацией философских концепций не­ омарксистских направлений, интегрирующих представление о СМК как о довольно влиятельном агенте социального контроля и провод­ нике господствующей идеологической доктрины. Вероятно, следует вспомнить, что и в социальной европейской практике имелись соот­ ветствующие примеры, как в случае с геббелевской пропагандистской машиной. В американской научной традиции, как отмечалось, масс медиа рассматриваются преимущественно в духе либерал-плюралистских концепций общества, большей суверенности институтов ком­ муникации, их независимости от государственных и общественных структур. Различия двух традиций, конечно же. не исчерпываются дилем­ мой «теоретизм-эмпиризм», некогда релевантной для характеристики данных отношений. Их причины глубже и разнообразнее, что не ис­ ключает, впрочем, и часто возникающего, по мнению английских ис­ следователей, недоразумения из-за пренебрежения к разности контекстов рассмотрения властных функций СМК. Если европейская марксистская и немарксистская традиция в большей степени ориен­ тирована на показатели культурной и общественной стабильности, признавая, что масс медиа «расширяют, укрепляют нредиспозиции, которые конституируются культурной доминантой, но не создают ее» , то эмпирические исследования либеральной тенденции сфоку­ сированы на фиксации изменений индивидуального созна, ия и соци15

ально значимого поведения под воздействием массовой коммуника­ ции. Помимо раздвижения спектра общих философских установок и теорий общества концепция селективного поведения на основе ког­ нитивною баланса с самого начала сталкивалась со значительными теоретическими и методологическими трудностями и противоречия­ ми. Прежде всего они касались явного или косвенного признания приоритета первоначальных идей в когнитивном процессе. Реаль­ ность, намечающая пути трансмиссии знаний, фактически не рас­ сматривалась в качестве необходимого условия действия всех других факторов, влияющих на балансный механизм, а сам этот механизм уподоблялся ме- эпической процедуре «взвешивания» информации. Последнее предполагало скорее пассивность индивидуального созна­ ния, главная активность которого состояла в защите от возбуждаю­ щих его новых значений и кодов . Значительная эластичность теорий баланса в объяснении как эффективности, так и, напротив, не­ эффективности СМК, несмотря на продуктивный опыт применений, порождала серьезные ..рспятствня в эксплуатации присущих им объ­ яснительных способностей. Творческая энергия в прояснении спосо­ бов фор, ироваиия картины мира индивидом не всегда гарантирует предельную орректность. Возможно, «с этой точки зрения более пло­ дотворно рассматривать «переработку информации» человеком или «установление смысла» в качестве процесса, включающего главным образом стремление к цельности, а не стремление к равновесию или редукции неопределенности • . Наряду с теоретической стороной вопроса о том, насколько вооб­ ще теории баланса способны объяснить механизм образования зна­ ний, как европейская традиция, так и те исследователи, кто выступал за более пристальное прочтение «классических» авторов парадигмы эффектов СМК, выдвигав г к этому направлению определенные ме­ тодологические претензии. Они состояли в недоверии к принципу идентификации эффекта исключительно с изменением, которое, строго говоря, может вовсе не гчблюдаться или не проявлять себя длительное время после эксперимента. Экспериментальная проверка состояния сознания рец пиента, его установок признавалась недоста­ м точной . В литературе все чаще -тали упоминать о «новых страте­ гиях в пересмотре медиа-эффектов», «новом взгляде на политическую коммуникацию» и даже о возврате к концепции мо­ гущественных СМ1 . Обсуждавшаяся г ™ее концепция Моля также вписывалась в эти подходы. Суть пер.мен представлялась следую­ щей щ Во-первых, предмет исследования из сферы установок субъектов переместился в сферу знаний. В коммуникации перестали усматри­ в а в лишь ггюсоб воздействия на установки, но обнаружили контекст структура.ли и рест^уктуряции з-чний, вкг-очив ее в когнитивный процесс. Столь сложный вопрос о том, досаточно ли исведом*. .нно16

сти ауд И 1 °Р и и Л"51 изменения ее установок, разумеется, не решался при этом однозначна Внимание к когнитивным аспектам массовой коммуникации повлекло за собой и создание новых моделей комму­ никационного процесса, пригодных для социологического исследова­ ния. Эталонная линей: ая модели Лассуэлла, разлагающая коммуникацию на элементарные составляющие — источник, канал, сообщение и получатель и указывающая направление замеров в ус­ тановках коммуникатора или реципиента, утратила значение общеупотребимой. Любой из вариантов моделирования, будь то двуступенчатая модель (Лазарсфсльд и Берельсон), модель «пользы и удовлетворенности» (Влумср и Катц), «ко-ориентации» (МакЛеод) или «цепной реакции» ОСепплингер), ст> иулировался неудобностью идеи ограниченных эффектов СМК, попыткой расположить их в пре­ делах культурных горизонтов . Тем самым открывалась перспекти­ ва объяснить массовую коммуникацию как приобще: ис человека к самоценному познанию окружающего мира, сколь символично он ни был бы представлен в се содержании. Во-вторых, перемены затронули и объект исследоыния: от изуче­ ния электората внимание социологов переключилось на заброшен­ ные ранее области политического климатг. поиски всевозможных культурных индикаторов, направленные (в отличие от предшествую­ щего опыта) на регистрацию долговременных коммуникативных эф­ фектов 32. Соответствующие изменения претерпели и методы изучения массовой коммуникации. Расширилась практика кентентаналнаа, разработанного в недрах американской социологии пропа­ ганды. В его процедуре рассмотоели скрытые резервы измерения и упорядочения мозаичного содержания текстом массовой коммуника­ ции на основе приницнпиально иных методологических доктрин . Предвестником продолжающегося движения возникла и критика но­ вейших технологий, например «культивационного анализа» Дж. Гсрбнера, которая осуществлялась уже с позиций несостоятельности воспоминаний о тезисе «массового общества» . Утверждались иссле­ дования так называемого «мед.«а-сксптицизма» . Обозначенная парадигма эффектов СМК получила максимальное распространение в русле специализированных социологических тео­ рий, питавших эмпирические исследования массовой коммуникации. В ситуации отказа от измерения установок аудитории в пользу от­ слеживания когнитивных процессов крупномасштабной коммуника­ ции все большую значимость приобретает инвентаризация знаний и ценностей, по поводу которых происходит массовое общение и кото­ рые разносятся контактирующим субъектам в виде текстов. Очевид­ ные инновации в изучении текстов — в рамках ли деконструктивистской позиции или анализа дискурса — существенно влияют на концептуальные схемы и процедуры исследований содер­ жания массовой коммуникации. Смещается и фокус аострактного те­ оретического осмысления коммуникативных аспектов социальной

организации: от наблюдения за функциями коммуникации по обслу­ живанию взаимодействия социальных структур к коммуникации как наиболее релевантной форме и смыслу такого взаимодействия — так это видится, например, в теории коммуникативного действия Ю. Хабермаса. Тем не менее предназначение массовой коммуникации в со­ циальном и культурном движении общества, как, впрочем, и ее критерии, мыслимые с недавних пор метафорой диалога, далеки от окончательных и завершенных оценок. Поиски в этом направлении продолжаются.

11. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ДИПЕММЫ СОЦИОЛОГИИ МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ

1. Социальная природа массовой коммуникации Научные парадигмы, как известно, не исчезают бесследно даже в тех случаях, когда их этическая и логическая уязвимость ста­ вится на вид научной революцией. При относительно спокойной, эво­ люционной их смене шансы на сохранение некогда укорененных в профессиональном сознании гтлядов повышаются. Нечто подобное происходит и с презумпцией «всемогущества» масс медиа в отноше­ нии информационного, идеологического и культурного воздействия на фактически безграничную аудиторию. Общественная практика приносит ежедневные тому примеры, будь то с санкциями к инфор­ мационным источникам, признаваемым легитимной властью и не­ формальными лидерами за основное идейное обеспечение политических движений, с постоянными апелляциями общее венно­ го мнения к прессе, или с вложением крупных капиталов в телерек­ ламу. Вероятно, ореол «всесильности», значительно поблекший под натиском скепсиса, недоверия и равнодушия к деятельности инфор­ мационных служб и массовому общению при их посредничестве, имеет, помимо идеологической, и иную основу. Возможно, все дело заключается в том, что социальная коммуникация представляет со­ бой онтологическую структуру общества, развернутый образец кото­ рой демонстрирует нам современность. Любой социологический словарь определит массовую коммуника­ цию как институционализированный макропроцесс производства, рас­ пространения и обмена информацией (трансмиссии информации), осуществляемый с помощью особых устройств и технологий. Контроль за средствами массовой коммуникации, суть которых простирается за пределы инструментал пых представлений, но состоит π конституироваиии самого процесса, в воспроизводстве его субстанциональных ха­ рактеристик, — одна из обязательных функций общественных систем. Несмотря на регламентированность массовой коммуникации, в бол1 шей или меньшей степени свойственную различным социальным обра­ зованиям, и процесс, и институт достаточно автономны. .

19

Опосредованная многосложными э. эномичсскими, социальными и культурными воздействиями, массовая коммуникация, в свою очередь, формирует повседневность, социум и алгоритмы его познания. Безус­ ловно, последнее не ограничено сферой собственно символического, ре­ презентирующего самое себя; оно расширено до мира объективных сущностей и сужено к субъективно реальности интерпретатора. Интен­ сивно проникая во вес зазоры социальной структуры, массовая комму­ никация дает основание представить ее как универсальный механизм, связующий культуру с ИНЫМИ институциями. Не будучи независимой переменной, как зго видится К. Розенгрену, массовая коммуникация все же не вмешается в желоба, расположенные вдоль осей «большого колеса культурь-% которыми социальное пространство разграничива­ ется на экономику, технологию, науку, образование, литературу, ис­ кусство, религию и политику, отлаживая тем самым лишь меж.ерриториадьные контакты. Она пронизывает социальный орга­ низм целиком, дифференцируя и соединяя различные его глубины, до­ ступные обыденному и научному наблюдению на уровне объективном, уровне символическом л уровне действий . Аналогиями «всеобщей» связи представления о могуществе мас­ совой кс шуникации не исчерпываются. Она мыслится, мы помним, и современней культурой как таковой, что отчетливо прочитывается в концепции Моля, сторонников когнитивного подхода к ее анализу или критике Ж. Бодрийяром «информационного общества», в кото­ ром множатся не похожие друг на друга образы некогда единствен­ ной реальности, а истина ускользает, растворяясь в разнообразии вариантов . Очишенные до идеализации обе — взаимодополняющие ли, противостоящие ли — аналогии предоставляют случай концепту­ ализировать массовую коммуникацию не только как оформителя об­ щественного согласия, но и как тотального опосредователя социального и культурнсто контекста. Подобно всем макромасштабным феноменам в массовой комму­ никации нетрудно разглядеть и струящуюся социальную ткань, и ее сетчатую канву, т. е. увидеть, ка1 это принято в социологии, и про­ цесс, и структуру. Тем не менее неясности с определением динамики и статики, тенденций и особенностей массовой коммуникации возни­ кают сновь и вновь прежде всего : отому, что самое понятие «комму­ никация», обозначающее коммуникативные движения различного порядка, все больше привлекает исследователей в их попытках опи­ сать и объяснить эциальную интеракщ ч>. Обоснование массовой коммуника! т по схемам анализа соци­ альных процессов (идеологических, информационных), а функциони­ рование СМК — по схемам анализа социальных структур (социального инептута массовой информации), не элиминирует воз­ можность рассматривать общественные функции коммуникативных феномен01 β ином рякурсе. Массог•» коммуникация может быть по­ нята как качественно определенное состоя .ие общестьа, κοτομ ; назо

ояДУ с необходимостью бесстрастной исследовательской регистрации его проявлений и параметров вызывает то или иное ценностное от­ ношение. Обычно, если исследователю не удастся застраховать себя 0Т оценок предлагаемых идеальных конструкций в терминах желае­ мого, он рискует прослыт' творцом социальных утопий, что нееди­ ножды случалось в истории и происходит сегодня Скажем, идея К). Хабермаса о рациональном общественном дискурсе как приемле­ мом и обоснованном пути движения к свободному обществу довольно часто представляется его критикам наивной и романтической 3. Меж­ ду тем увиденную сквозь призму этой идеи массовую коммуникацию можно бьыо бы обозначить особым качественным состоянием обще­ ства, в котором в противовес позиции «вс. против всех» все вступают в коммуникацию со всеми, т. е. взаимодействуют, реализуют внутрен­ нюю интенцию на другого и в конечном счете соотносят себя со всем социальным миром. Нет оснований сомневаться в том. что эта утопи­ ческая картинка покоится на некосм глубинном смысле. В ситуации постмодерна этот образ вполне объясним напряжен­ ным движением общественной мысли в сторону тех форм и способов человеческого существования, которые давали бы гарантии или, по крайней мерс, сокращали вере 1тность лстаг.ных исходов и круше­ ния не идеалов, но судеб социальных общностей и индивидов. Поми­ мо идеологических доктрин, декларирующих «новую волну» в подходах к решению общественных проблем, рациональность и кол­ лективный договор в политике, подобные идеи побуждают и к сугубо научному теоретизированию о соотношении предельных философ­ ских понятий, о взаимодействии культуры и социально-экономиче­ ской заданности. Таковой, ьапример, представляется теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса, изложенная в традиции критической школы, где некоторая соотнесенность социальной фило­ софии и идеологической предвзятости в ходе критического истолко­ вания легитимного порядка не исключается безусловно. Ценностное отношение к коммуникации, в том числе массовой (выявление суще­ ственных различий между этими феноменами наступит позже) мо­ жет быть противопоставлено инструментальному или, скорее, утилитарному подходу к СМК, который :-тенсивно эксплуатируется ныне в социальной практике и в равной мере характерен для власт­ ных структур и общественного мнения. В социальном же теоретизи­ ровании возможность рассмотреть массовую коммуникацию как некую общественную цс лность, желаемое состояние или качество об­ щества позволяет раздвинуть горизонты обозреваемой методологиче­ ской перспективы, гпевантной в постижении онтологических характеристик общественного бытия и смысложпзненных ориентиров общественного созьания. Однако поиски эталонной меры взаимообусловленности объек­ тивного и субъективного компонента в познании — извечное занятие гуманитарной науки. Поэтому, заявляя об изучении содержания мас21

совой коммуникации, шире — содержания культуры, создаваемой и транслируемой СМК, мы всякий раз оказываемся перед выбором адекватной, на наш взгляд, методологии. В общем все многообразие вариантов, предлагаемых теми или иными концептами коммуника­ ции, по законам познания или как-либо еще, формируется в некую дихотомию, распадаясь на дилеммы, требующие осознанного реше­ ния исследователя. Так или иначе они достаточно подробно освеще­ ны научной литературой, между тем сведение их воедино представляется нам самостоятельной задачей. Таких дллемм не­ сколько. Они касаются общей парадигмы исследования, предмета и объекта анализа. В самом сжатом виде их изложение таково. Дилемма I. С юсобы исследования содержания культуры принци­ пиально отличны от способов изучения естественнонаучных явлений. Методология анализа олределчется ориентированностью познающего суби^кта на тот или иной м е т е познания. Дилемма 2. Механизмы и правила конструирования значений и смыслов интерсубъектнвной коммуникации приниципнально не сов­ падают с механизмам., и правилами конструирования массовой ком­ муникации. Если в первом случае атомарной структурой является коммуикхативное действие по достижению понимания субъектов, то во втором - стратегическое действие, направленное на успех. Тип социального действия неизбежно воспроизводится символическим об­ разом в содержании коммуникации. Ориентированность исследовате­ ля в данной дилемме позволяет уточнить предмет анализа. Дилемма 3. Текст и речевой дискурс в качестве объектов социоло­ гического исследования несводимы друг к другу. Если содержание элементарного коммуникативного акта выявляется в дискурсе, то со­ держание массовой коммуникации — преимущественно в тексте. По­ следний сохраняет ценностную одухотворенность дискурса, однако ее репрезентация в условиях многозначного истолкования текста значительно усложнена. Изучение правил и регламентации, лежащих в основании макрокоммуникативных движений, которые вовлекают в свою орбиту со­ циальные ценности, символы, мифологемы и интерпретационные схемы, представляется ..ам последовательной и поступательной рас­ шифровкой обозначенных дилемк.. 2. Реконструктивная парадигма

Проявившиеся почти одновременно склонности социоло­ гии к свободной еггекуляттюсти и формулированию номогетических гипотез свидетельствовали, как известно, о ее изначальной неразрывности с rj ланитарным и природным знанием, описательны­ ми и объяснительными методологиями, историческим и логическим методом, 1.ачестЙенн" \м» и количественные! показателями и т. д. Праг-топодсоьость, видимая адекватность >.ущему и оригинал!, .ость 22

рзглядов на социум, основанных большей частью на ι мчных пред­ ставлениях исследователя, оказывались не менее приложимыми к анализу действительности, чем ригористичные в отношении требова­ ния объективности выкладки аналитико-эмлиричсско1о направле­ ния. Уже в начале века, »-огда критическое состояние классической рациональной науки резко обозначилось на фоне культурною антин­ ационального эпатажа вообще, сложившийся социологический мен­ талитет также был поколеблен в своих основах, подвергнут реструктурации по критериям уместности. Едва ли не первым и про­ должающимся ныне такого рода движением явилось стремление к однозначной самоидентификации социологии в семье научного зна­ ния, ее обособлению от естественных наук и их методологии, прин­ ципиально, как казалось, некоррелируемой с методологией гуманитарного видения мира. Общепринято: естественнонаучные явления предстают перед на­ ми некоторыми независимыми феноменами, «ничейными факта­ ми», — в удачном метафоре Ф. Знанецкого. Исследователь вправе предположить, что «сам он 9 ходе исследования является идеальным познающим субъектом, действует как совершенный надындивидуаль­ ный наблюдатель и мыслител , т. е. его индивидуальность не играет никакой роли в процессе познания и не обусловливает его ощущений, переживаний и умозаключений. Сам он также старается быть свобод­ ным от всего личного и «субъективного» в сфере своих познаватель­ ных действий и стремится к абсолютной объективности как к идеалу*. В гуманитарном исследовании подобный идеал недостижим, а субъект -объектные отношения ь процессе познания непременно отя­ гощаются фактором субъективности, «человеческим коэффициентом» (слова Знанецкого). Факты культуры, предъявленные нам в любом материале, ветхом листе бумаги, граните или мимолетном образе, возникшем и тут же у»асшем на экране видео, — всегда чье-то запе­ чатленное сознание. «Мы, — продолжает Знанецкий, — почти у ис­ токов современной социологии вполне определенно представляя себе те фундаментальные различия гносеологических процедур, которые позже послужили критерием автономности и несводимостн друг к другу ведущих социологических направлений, воссоздаем эти объ­ екты и деятельность по историческим источникам и памятникам та­ кими, какими, по нашему к ению, они существовали в сознании тех или иных личностей в .рошлыс эпохи, или так, как они созчательно осуществлялись» \ Гуманитарий не претендует на роль обладателя абсолютным знанием, νο выполняет предназначение рсимтерпретатора рассказанных однажды событий или толкователя явлений,~порождаемых непосредственно в понимании реальности. Однако, по мысли Знанецкого, всеми способами он должен стре­ миться преодолеть собственную зависимость от личного опыта с тем, чтобы результаты его занятий могли бы способствовать ооъективно23

научному тхггижению социального мира, проникновению в тайны и законы его существования и трансформации. Основанием к обобще­ нию в конечном счете остаются эмпирические данные, надежным об­ разом собранный фактах, а показатели «человеческого коэффициента» рассматриваются скорее как поправка к поддающим­ ся верификации суждениям. Таким образом, ориентиры естественно­ научного исследования не отвергаются, но ретушируются индивидуальным почерком наблюдателя. Позже Знанецкий безогово­ рочно размещает социологию среди гуманитарных дисциплин. Более того, он настаивает на статусе социологии как интегративном знании о символической культуре и * ультуре социального действия со столь определенной κά-егорнчностью , что позволяет своим научным био­ графам и последователям квалифицировать модификацию его пози­ ции как «переход от раннего социологического изоляционизма тридцатых годов к своеобразно у империализму, выражающемуся в признании социологии за основную науку о культуре, т. е. о всевоз­ можных культуральных системах, которые в этом случае могут трак­ товаться с наивысшей степенью тщательности» 6 . Определяя состояние знания о культуре, социология тем не менее не чужда контактов с частными гуманитарными науками и целыми разделами естественнонаучных представлений о человеке — биологиче~кими, демографическими и т. д., однако преимущественно в ви­ де направленности на достижения последних, но не на культивируемый ими метод познания 7 . Видимо, перед нами тот тип научного мышления, где мера субъективного и объективного уста­ навливается со ссылкой ia личность исследователя и вели':шу «че­ ловеческого коэффициента», как бы фиксируя возможность сосуществования отстраненного наблюдения и рефлексии по поводу сознательного производства индивидами социетального пространства, включая непосредственное вовлечение самого интерпретатора в по­ добное творчество. Другие типы научного мышления манифестиру­ ют, пожалуй, большую прозрачность выводов о неразрешимости задачи методологического баланса и большее тяготение к парадигмам-по.'юсам в качестве эталоноа релевантного метода. Разноналравленность двух самых мощных ветвей древа социологической науки — позитивизма и феноменологии — в конце концов иллюст­ рирует именно эту дилемму. Понимающие доктрины тен или иным образом ориентированы на постижении цслокупностй жизненного мира индивидов вопреки его значительной стратифицированности и раздробленности. В процессе понимания текст, культура, традиция, — все то, что поддается социоло­ гическому осмыслению, могут быть истолкованы как бы «изнутри» их значений и символив, так как интерпретатор способен на акт понима­ ния лишь г ситуации присутствия в познаваемом объекте. Понимание есть интлрсубъектив1 je дви: еник . ло треб"С. особого --ода «ди^логическсЛ встречи», «слияниегоризонтов»(Гадамер) интерпретатора и ин34

херпретируемого, представленного чередой символических проявле­ ний. Их распознавание зависит от того, сумеет ли интерпретатор спро­ ецировать собственные представления (как, впрочем, переживания и преДРассУДки) н а участников тех событий, которые попадают в фокус его внимания как исторические или совоеменные личности, общности и культуры. Контуры горизонтов понимающего и понимаемого (автора или ак­ тора) совпадают лишь частично, так, что поле значений, возделываемое интерпретатором, не может полностью покрыть поле значений, объек­ тивированных в тексте. Эффект удзвшихся наложений характеризует­ ся некоторой интерферентностью, ведущей к более высокому уровню обобщенности суждений об исследуемом Только путем вживания в объекты через преодоление моментов сомнения и открытость смысло­ вому и экспрессивному воздействию те% другие, создающие социальную реальность и культуру, могут быть поняты как субъе.ты-партнеры, а сама социальная реальность и культура — как вполне проницаемые объемы и ощутимые свойства или, согласно установке интеллектуаль­ ной герменевтики, — умопостигаемые структуры и α 13и. Между ин-"7 терпретатором и традицией устанавливается непрерывное комыуннцирование. Проникаясь е значением, ; чтерпретатор как-будто присваивает традицию, превращает ее в собственность, весомую часть ценностной наличности или ценностного ресурса, которыми способен поделиться с готовым к пониманию последователем. В этом смысле, по словам Хабсрмаса, подтверждающим мысли Гадамсра, «интерпрета­ тор — такая же фабрика традиции, как и се объект» . Развернутое обсуждение данной позиции 9 служит лишь контек­ стом, в который погружено достаточно отчетливое представление о механизмах трансмиссии традиции от одного поколения к другому. Попытки запечатлеть движущие пружины этих механизмов, причин­ ную обусловленность их воспроизводства в различных культураль­ ных образованиях со стороны понимающего, а следовательно — и участвующего в них исследователя, довольно часто оказываются ку­ да более успешным.) в сравнении с попытками прочитать и оценить традицию по некотооому независимому критерию, показателям валидности, формализованного анализа, надежности измерения или скрупулезного этнографического рассказа. Выявление тенденций и особенностей социальных и культурных процессов, в том числе мас­ совой коммуникации, полаг ;мое в течение длительного времени за доминантную задачу социологической науки, — фактически не что иное, как описание внешних (пусть даже скрытых от наблюдателя) для социального макромира структур, т. е. в определенной мере про­ изводных от еще непознанных его глубинных оснований. Тем не менее редукция к частностям повседневности не является » общем чем-то существенно противоположным по результатам по­ знания, ибо сводится к феноменологическому описанию социального микромира, где требование постичь механизмы межличностной комЯ

муникации не выдвигается безоговорочно и ультимативно. Движи­ мые неудовлетворенностью и нежеланием смириться с утратой зна­ ния о деталях социальной жизни в угоду минимизации вероятностной ошибки, с которой количественные характеристики искусственно огобранной общности приписываются целому, а обна­ руженные в ее пространстве направления мобильности экстраполи­ руются на более обширные социальные области, различные версии понимающей социологии не всегда оказываются в состоянии выпол­ нить объяснительную процедуру, открывающую правила и фунда­ ментальные основания конституирования объекта. Такое удается немногим, подобно тому, как -то случается в литературе, склонной к стилю описания. Большей частью внесюжстное, кажущееся почти случайным, но восхитительно прекрасным перечисление, точнее, по­ очередное называние фрагмен-ов человеческого бытия, синтезирую­ щее в сознании читателя воево -южные образы универсума, далеко не всегда ставит его лицом к лицу с внезапно открываемым Законом, что, тем не менее, совеошают с нами иногда Генри Миллер или На­ боков. При всей условности подобной ссылки обращение к литературе небесполезно. Искусство, как известно, способно явным образом пред­ ставить те л_тентные изменения в структуре и модусе осмысления дейс зительности, которые происходят в сознании индивидов и в их культурах. Способы и векгоры движения научной мысли в переход­ ные для фундаментальных научных парадигм периоды могут пока­ заться завуалированными. В литературе же от таланта ли проницательности и дал» чозоркости, ог большей ли, чем в н.уке, ис­ пользующей, обыденный язык преимущественно как метаструктуру профессионального, близости к лингвистическим истокам, или от то­ го, что единственным мерилом права на бездоказательные догадки вступает художественный вкус, похожие инновации заявляют о себе более шумно и несдержанно, порой на грани надрыва или прозрения. То, что литература переживает в присутствии публики, чуть раньше, позже или одновременно осваивается и наукой, тем более гуманитар­ ной . Поиски способа как сцепить воедино комочки разъятого ми­ ра, восстановить иммунитет фатально дискретного сознания, не смущаясь подчас грубости соединительных швов или нескрываемой ангажированности участников в виртуозную интеллектуальную иг­ ру, отличают сегодня, пожалуй, любые языковые формы мышления: от художественный до научных. Социология и социальная философия не сотавляют исключения. Потребность отыскать первопричины постоянного воспроизводства социального мира, который, казалось бы, готов распасться на наших глапх, утратив привычный ритм пульсации под тяжестью возраста­ ющего соц| лльнгго разнообразия, стимулирует дознание связующих его субстанций. «Лил зиетт «кие ..оворотн» известны- социальных теории, апелляция видных умов к языку и коммуникации при его 26

рФСредоиании могут быть поняты и в этом ключе Τ№>%& «Язык, — ν Гадамера, с которым в этом отношении согласен Хабермас, чьи ра­ боты в последнее время чаще всего связываются со взятой в кавычки метафорой ", — не является только лишь объектом исследования в яаших руках, он — резервуар традиции и медиум, в котором и по­ средством которого мы существуем» . Определение массовой коммуникации как особого состояния об­ щества, где каждый потенциально вступает в интеракцию со всеми путем языкового общения с полномочными субъектами-представите­ лями этой абстрактной общности, институализированным или сти­ хийным образом делегировавшей их в качестве таковых, или же как атрибута социетальности, предполагает, "то исследование этой обла­ сти будет направлено на выяснение общего и частного, деталей и це­ лого. Было бы непростительной поспешностью утверждать, будто ха­ рактеристики экстенсивности и интенсивности данного состояния, присущие различным общественным системам (от организованного человечества до сравнительно небольших по объем,, образований), потеряли интерес для исследователя. Знание тенденций изменения этого состояния вглубь и вши. ь в сопоставлении с показателями из прошлого или выраженными в цифрах представлениями о некоей до­ пустимой полезности, крайне необходимо для составления социаль­ ных прогнозов. Тем не менее описать некоторое состояние наилучшим образом означало бы прежде всего не только всесторонне изучить его суще­ ственные и несущественные проявления, но и понять его суть и пред­ назначение. Понимание массовой коммуникации как вжигчние в традицию коммуницировать, свойственную культуре, принесло бы сведения об особенностях се бытования, трансмиссии сквозь поколе­ ния, но необязательно — знание о причинах, побуждающих вовле­ ченных в эту трансмиссию субъектов к социальному действию. Чтобы рационально осмыслить правила массовой коммуникации, не­ обходимо отстранение от традиции, выход за ее очертания — прежде всего в область идеологии, политики, власти, довлеющих на культуральные структуры и обыденность, или объединенных, как у Хабсрмаса, в колонизирующую жизненный мир индивидов систему. Проблемы с герменевтическим пониманием для него очевидны и ус­ матриваются в преувеличении «права» традиции за счет рефлексии, способной отвергнуть д-гматическую установку. Авторитет, внушае­ мый интернализованной традицией, и знания, добытые рефлектив• ным путем, «не конвергируются». «Рефлексия взывает к референтной системе, которая выходитза пределы традиции как таковой: только после этого традиция может быть подвергнута критике» . Для Хабермаса, продолжающего развивать критическое направление соци­ альной философии, последнее замечание весьма значительно как некий ценностный выбор научного изыскания. Но и вне столь опре27

деленно сформулированной задачи требование познать состояние об ше<тва предполагает постижение того способа, каким оно, это состо янис, синтезируется в данность. Необходима, видимо, реконструкция его глубинных оснований или условий, следуя котором массовая коммуникация вообще осуществляется. Какова же процедура такой реконструкции и чем она отличается от принятой в социологии интерпретации данных, полученных в хо­ де опроса, наблюдения, анализа документов и типологизированных по специальным методикам? Хабермас, занимаясь этими проблемами в контексте лингвистики, уточняет, что речь идет о рациональной ре­ конструкции понятий, крите иев и схем сознания «компетентных», т. е. по меньшей мере способных производить грамматически пра­ вильные высказывания, говорящих субъектов, но не лингвистическо­ го пведения, на замеры которого направлена социолингвистика и близкие к ней дисциплины. Цыи же универсальной прагматики, как он именует предлагаемую гносеологическую процедуру, состоит в том, чтобы идентифии-'ровать н реконструировать универсальные ус­ ловия возможного понимания или коммуникации . За рациональ­ ной рекгчетрукцией, ориентированной на экспликацию значений и анализ предпосылок, стоит приниципиально иная методологический установка по сравнению с задачами интепрстацнонной деятельности исследователя на стадии выводов о тенденциях развития социального мира и культуры. Реконструктивные процедуры не свойственны на­ укам номологического типа. Скорее они харатекризуют те научные отрасли, которые систематически реконструируют интуитивное, претеоретическое знание компетентных субьектов-участников '•. Таким образом, реконструкция движется от традиционно определяемого герменевтикой понимания, основана на нем и в конечном счете по­ ниманием же и является, однако в этом случае оно разъясняется ина­ че. Фундаментальные различия между эмпирико-аналитическими, к которым большей частью принадлежат современные течения в соц­ иологии, и реконструктивными науками Хабермас связывает прежде всего с двумя типами οι ^та; сенсорным опытом, или наблюдением, и коммуникативным опытом, или ι эниманием. Если наблюдение на­ правлено на чувственно воспринимаемые предметы и события и со­ относится с реальностью непосредственно, то понимание направлено на значение высказывания", т. е. на симв лическос выражение реаль­ ности, соотносясь с ней опосредованным образом, как бы проникая сквозь сознание творца или обладателя репрезентирующего ее сим­ вола. Наблюдатель — одинокая фигура, даже если его концепции разделяются научном сообществом. Интерпретатор, напротив, будучи наедине с "-кстом, устанавливает интерсубъективные взаимоотноше­ ния с дру|Ими. Его г мгиал; чая и ультура. ,ная ангажированность и елс^обствует, и препятствует этому одновременно, однако из Такого

противоборства возникает надежда подлинного включ ния в опыт индивидуальной судьбы другого или практику традиции 16. Коль скоро указать на вес тонкости отличий наблюдателя от ин­ терпретатора в их взаимоотношениях с объективной действительно­ стью довольно сложно , то имеет смысл углубить экспликацию этих понятий посредством ввода в обо^т еше одной бинарной кон­ струкции: описание versus объяснения. В итоге концептуализирую­ щие цепочки рассматриваемых методологических установок окажутся таковыми: 1) чувственно воспринимаемая реальность — наблюдение — опи­ сание; 2) символически реконструированная дальность — понимание — объяснение. В социологической культуре не считается большой погрешностью синонимическое использование вербальных выражений этих поня­ тий, замена одного другим с целью наиболее удачной формулировки или литературной редакции текста. Тем самым как бы через профес­ сиональный язык выражается неудовлетворенность употреблением одного из них в качестве единственно возможного. Здесь же все по­ нятия имеют достаточно стр( не дефиниции. Описанию подлежат феномены объективной реальности; объяснению (в смысле интерпре­ тации, экспликации) — значения символического выражения реаль­ ности и то, как данные выражения возникают. Это не исключает причинного описания в том варианте, когда описываемый феномен нуждается в объяснении. Если же неясным и туманным оказывается значение символического образования, в качестве независимого ана­ литического шага требуется экспликация. Описание и объяснение возможны на различных уровнях. Первое может быть более или менее общим, второе — достигающим знания о более или менее глубинных структурах. Начальный уровень экс­ пликации состоит в постижении семантического содержания симво­ ла (познание того, «что» в нем присутствует); последующий — в выявлении интуитивных правил его создания (как это «что» синтези­ руется/, чем собственно и представляется «рациональная реконструк­ ция генеративных структур, лежащн. в основе производства символических образований» , т. е. в основе коммуникации, или точнее, действий, подразумевающих ее возможность. В изучении массовой κοι луникации как особого состояния обще­ ства подобная реконструктивная процедура оказалась бы куда более релевантной, чем какая-либо иная, поскольку служит задаче не толь­ ко и не столько его оп-сать, сколько идентифицировать условия, при которых оно достижимо, либо выявить предпосылки, изначально пре­ пятствующие этой еннтезацни и принципиально не допускающие ее завершения. Социология массового сознания и культуры в отличие. скажем, от социологии поведения индивидов и групп в различных сегментах социетальности могла бы достаточно успешно обращаться 29

к процедуре реконструктивного понимания. Таким образом, массовая коммуникация, не возникающая вне символической реконструкции реальности «компетентными» (здесь: адекватно участвующими, т. е. не причиняющими смертельного ущерба ни себе, ни партнеру) субъ­ ектами, может являться сферой развертывания реконструктивной социологической парадигмы. Это предполагает, во-первых, исследова­ ние содержания массовой коммуникации как ситуации массового об­ мена интерпретационными версиями о мире, во-вторых, обнаружение правил и условий, при которых такое содержание может быть сфор­ мировано. 3. Коммуникативное действие или стратегическое Итак, предмет, которь'"• оказывается в фокусе реконструк­ тивной парадигмы массовой коммуникации, следует искать среди правил и механизмов парманентного воспроизводства коммуникатив­ ною состояния общества. Именно с предметом исследования связана вторая из обозначенных дилемм. Понятие «коммуникация» — безус­ ловно ключевое в его концептуализации, где из главных характери­ стик преимущественное значение получает сегодня, пожалуй, одна: та, ч~"Т смыкает его с понятием взаимодействия. Интеракционный ас­ пект коммуникации, возведенный в ранг предметной доминанты, спо­ собен расшириться до пределов контекста, в котором допустима формулировка «идеальных типов» лучшего общества, изменяющих ракурсы теоретического гидения и в ходе культурной трансмиссии обретающих регулятивную функцию эталонов, символов и мифов со­ циальной практики. Воображаемый контекст коммуникативного, т. е. осуществляемого при посредничестве символических (языковых) сис­ тем взаимодействия, исключает «одинокого» субъекта — индивида, общность, культуру как моноцентрическую единицу любых воздви­ гаемых в его границах моделей и структур. Он предполагает некото­ рую диалогическую пару. Зозможность замены единицы исследования и артикуляции интереса к диалогическим состояниям социокультурной материи и есть, на наш взгляд то существенно важ­ ное, что отличает современную г>манитарную мысль, объективиро­ ванную в философском, социологическом, литературном и т. п. запасе знаний. Ретроспектива а область становления лого знания в который раз позволит нам удостовериться, что время и традиция обычно настаи­ вают на своих собственных приоритетах в мировоззрении индивида. В данном случае мы имеем в виду его внутреннюю соотносимость с основными мирами пребывания, если последние условно назвать «объективн'м», «субъективным» и «символическим», начиненным в результате согворчес мх инд видов ICKHMH э. ачениями подлежащи­ ми пониманию или угадыванию. Интенциональность сознания ^убъ30

I

jprra ««и не» отнюдь не всегда ориентировала его на объект того же, что и он сам, класса. Вплоть до вершин Просвещения и классической рациональной философии человека вес более занимало его нахожде­ ние в космической протяженности или завораживал выход в транс­ цендентальное. Глубокая чнтроспекция его последователя, сосредо­ точенность и озабоченность проблемами аутентичное πι собственного бытия предохраняла от растраты-сущностных сил на неподлинное общение в сфере «Man». Лишь сравнительно недавно во всей полноте открылась необходимость интерсубъективности как условия или за­ лога индивидуального участия в социокультурном воспроизводстве. Коммуникативное взаимодействие структурных единиц социума, приводящее его в особое состояние, — одма из конкретизации данно­ го постулата. Социстальность через взаимодействие рассматривается в социоло­ гии еще со времени теоретического обоснования этого подхода интеракционизмом Дж. Г. Мида и уточнений, внесенных научными школами, на нем основанными. Социология массовой коммуникации и пропаганды того периода не могла не воспринять «толь популяр­ ные доводы интсракционистского направления. Раскрытая на любой странице книга для чтения π ι проблемам коммуникации и обще­ ственного мнения, составленная в пятидесятых годах из трудов фундаторов этой отрасли, способна поразить сегодняшнего исследователя единодушием в приверженности ведущим парадигмам . Это касает­ ся н распространенности психологических обоснований поведенче­ ских актов, предусматривающих, что взаимодействие, в том числе порождаемое «вокальными жестами», осуществляется с необходимо­ стью и принудительностью реактивного ответа индивида на соответ­ ствующую посылку символической среды. Ситуация, сопровож­ дающая процесс интеракции, не предполагает безоговорочного пони­ мания субъекта-партнера или диалогического контакта участников, но скорее инициирует возможность имитации, как у Мида, действий другого. «Мы вызываем в другом человека нечто такое, что мы вызы­ ваем в гампх себе, тем самым мы неосознанно перенимаем от другого его установки. Мы неосознанно ставим себя на место другого и дей­ ствуем так, как действуют другие» . Взаимодействие, таким образом, — не обязательно обращенность к другому в диалоге. Монологизм представленной интсракционной ситуации сопряжен с нетребовательностью к рациональному освое­ нию. Взаимодействие п>тем использования языковых систем осмыс­ ливается в терминах диалога и рационального дискурса значительно позже. Разум, однажды низвергший себя с пьедестала, потребовал, между тем, повторной легитимации уже на ином историческом вит­ ке, приемлющем тезу новей рациональности в организации социаль­ ной жизни. В преодоление пессимизма Вебера относительно заточающих свойств рационализации речь пошла — читаем Хабер маса — о ее потенциальной освобождающей силе и о роли языка в . 31

качестве проводника этого процесса.' И если в ранних рассуждениях Хабермаса по поводу коммуникации и речевого общения индивидов усматривается «недостаточная диалогичность» , то интерпретаторы теории коммуникативного действия подчеркивают, что «лингвисти­ ческий поворот» его последних работ вызволяет нас из «ловушки мо­ нологической перспективы философии субъекта. Коммуникативное действие — внутренне диалогична Начальной точкой для анализа прагматики речи выступает ситуация говорящего и слушающего, ко­ торые ориентированы на взаимное понимание.»» Основываясь на всех предыдущих обмолвках и аллюзиях в отноше­ нии коммуникативного дейст ия, можно, наконец, заключить, что это некоторый особый тип социального действия, мотивированный диало­ гическими интенциями участвующих субъектов. В теории Хабермаса коммуникативному действию угводится базисная роль а рациональ­ ной (т. е. построенной на доброво. ьном принятии условий для взаимно­ го понимания и консенсуса в лингвистически опосредованном общении), следовательно, исключающей угнетение, интеграции обще­ ства. Почти невозможно, тем не менее, пренебречь замечаниями, на ко­ торые указывает Дж. Тернер: люди в действительности достигают большего понимания во взаимодействии в сложных системах, управля­ емых средстьами власти и денег . Поэтому вполне понятно, что, допу­ ская шеокую регулятивную способность коммуникативного акта, мы подпадаем под воздействие идеальных конструктов эмансипации, но, как известно, это еще не довод к отвержению теоретических гипотез, тем более, если предметное пространство их верификации включает имманентную предрасположенность социального индивида у. комму­ никативному пониманию. Модифицируя теории социального действия, Хабермас предлагает развернутую типологию, вмещающую представления обо всех эле­ ментарных операциях, произвольным и запрограммированным соче­ танием которых реализуется общество и культура. Типов социального действия несколько. Телеологическое действие ориенти­ ровано на успех или эффективность, т. е. на огбор наиболее подхо­ дящих средств для реализации эксплицитных целей. Оно заряжено той самой рациональностью, которая движет подавлением и подчи пением, когда в сферу его осуществления вовлекаются иные действу­ ющие лица. Нормативно регулируемое действие ориентировано н.ч ценности группы и соответствие групповым экспектацням. Драма­ тургическое подразумевает манипуляцию собственным поведением. Эгоцентрация данного типа действия релевантна лишь в условиях определенным образом организованной социальной среды. И нако­ нец, коммуникативное действие квалифицируется как взаимодействие индивидов посредством речи νιην невербальных символических сис­ тем. Оно < mpai тено на достижение понимания, выработку общей оценки происходаще о и ее лашег jft о бур\.цих акта-' . Сличительная особенность последнего в следующем. Три первых 33

действия уместны в пределах какого-либо одного аспек а универсуда — «внешней» Для индивида реальности, ценностно-нормативной или «внутренней», а в коммуникативном действии акторы «соотно­ сится одновременно с предметами объективного, социального и субъ­ ективного миров, с тем чтобы договориться об общих определениях ситуации» . Из того, что коммуникативным действием пронизыва­ ются все поглощающие индивида пространства, проистекает и его большая по сравнению с иными действиями рациональность. Однако подобная соотноснмость — не единственное ее обоснование. Свое отношение к реалиям различных «миров» индивид, произ­ водя такое действие, выражает словами, понятными другому. Успеш­ ность речевого акта зависит от особой коммуникативной компетентности говорящего и слушающего, их умения и навыка обмениватся нужными в данной ситуации значениями и смыслами, чем и опосредуется рациональность самого действия. Раз-ивая эту идею в научном дискурсе с Хомским и Пиаже ^, Хабермас не считает воз­ можным и достаточным ограничиться концепцией лингвистической компетентности, настойчиво возражая против любых тривиальных трактовок коммуникативного действия исключительно средствами лингвистического анализа . "мачение социального контекста оста­ ется незыблемым. Коммуникативная компетентность определяется им как способность индивида: 1) избирать предложения, которые ут­ верждали бы истинность содержания (с тем, чтобы слушающий мог разделять знание говорящего); 2) представлять речевой акт так, чтобы он соответствовал признаваемым нормам (и следовательно, слушаю­ щий мог пребывать в согласии с говорящим в отношении ценностных ориентиров); 3) выражать в лингьистнческом высказывании ссАггвенные интенции (чтобы слушающий мог доверять говорящему) . Всту­ пающему в коммуникацию, таким образом, совершенно недостаточно адекватно использовать язык в попытке донести партнеру свои мыс­ ли. Он должен, как и случается г коммуникативном действии, упот­ ребить такие лингвистические символы, которые недвусмысленно убеждали бы слушающего: его визави говорит то, что думает. Коммуникативная компетентность подразумевает единовремен­ ную реализацию способностей индивида оперировать знаковой систе­ мой и проявлять через нее свои диспозиции, в ходе чего достигается некоторая гармония языка, установки и действия. Именно подобная согласованность и является условием акта, ориентированного на по­ нимание Синтез ее довольно проблематичен, так как внутри каждой из возможных пар различимы существенные противоречия: язык не всегда следует установке, установка, подразумевающая готовность к действию, не обязательно будет реализована и т. д. Необходимые комбинации базисных аттитьюдов субъектов коммуникации к раз­ личным аспектам реальности с основными функциями речи схемати­ зируются в устойчивую конструкцию, представленную в табл. L

Табл. 1. Коммуникативная компетентность: необходимые корреляции Аспект реальности

«Тот» мир внеш­ ней природы «Наш» мир обще­ ства «Мой» мир внут­ ренней природы

Способы коммуникации: базисные установки

Когнитивный: Объективирую­ щая установка Интерактивный: «информативная установка Экспрессивный: Экспрессивна/• установка

Требовании обоснованности

w

Основные функции речи

Истина

Репрезентация фактов

Правильность

Установление ле­ гитимных ингерперсон..льных отношений

Искренность

Раскрытие субъ­ ективности гово­ рящего

В элементарном коммуникативном акте данная схема осуществ­ ляется целиком и полностью Универсальная прагматика Хабсрмаса, таким образом, предполагает реконструкцию ряда линейных корре­ ляций, которые демоне грируют говорящие взрослые, соотносящие се­ бя с миром и обеспечивающие своими высказываниями ре­ презентацию знаний, установление легитимных интерперсональных контактов и положительно экспрессивное воздействие. Требования­ ми-условиями обоснованности коммуникативного действия (Validity Claims) являются истинность содержания, его правильность с точки зрения нормативного контекста и искренность лингвистически осна­ щенного субъекта. Такова «идеальная речевая ситуация» — теорети­ ческий конструкт, ставший дальнейшей концептуализацией ранней идеи Хабермаса о «публичной сфере» и предшественником понятия «коммуникативное действие», неоднократно, как отмечалось, вызы­ вавший и скрытый, и видимый протест со стороны либерального и утилитарного мышления, особенно в отношении последнего требова­ ния. Между тем практические исследователи дискурса вполне опре­ деленно ссылаются на необходимость подобной точки отсчета, указывая, что «...существует даж.:• более общее условие, а именно ус­ ловие искренности, которое требует прямой связи между содержани­ ем мысли и содержание л высказывания...» 3 0 Однако универсальность требования экспрессивного комфорта, обеспеченного искренностью субъектов-участников, с расширением масштабов дискурса уже не кажется столь очевидной. Постоянное пренебрежение эт.чм требованием в дея-сльности масс медиа доста­ точно заметно, что, естественно, не может не подвести нас к вопрошанию: в какой, CO6CTF';HHO, степени т, иединые условиа-требования выполнимы в массовой коммуникации, претендующей на общую природу с чоммуникацией вообще хотя бы на уровне вер­ бальных дефиниции? Реализуемо ли коммуникативное действие к ее контекс е? Полагаясь на то, что круг ролей вещате ien (от дик.ора тел. -идення до учредителя и владетеля телекомпании) и реципиентов в дан34

ном случае можно обобщить, обозначим их как Коммуникатор и дудитория соответственно. В личном опыте индивидов, объединен­ ных в Аудиторию масс медиа, актуализация похожих рассуждений репрезентирована постановкой вопроса о доюрин СМК, т. е. о том, что декларируемые Коммуникатором цели вхождения в контакт с реципиентом далеко не во всем соответствуют его, коммуникатора, истинным намерениям. Субъективный мир говорящего, обращенного к рассеянному в пространстве сл\шатслю, остается замкнут, чем со­ здаются препятствия для коммуникативного действия, потому как в данном варианте одна из необходимых корреляций не устанавлива­ ется. Эмпирические исследования тьк называемого медиаскептицизма свидетельствуют, наряду с повышенной восприимчивостью к кино, прессе и, особенно, телевидению, как, например, показывает на груп­ пах заядлых зрителей Дж. Гербнер , современную читающую и смотрящую публику отличает изрядная доля снисхождения к инфор­ мационным источникам и неприятие массового обшения в следствие предзнания об искажённое™ предмета и способов его обсуждения. Среди факторов роста негативных диспозиций и ι диви да в отно­ шении к знаковой реальности, производимой СМК, отмечают возра­ стной скепсис, способности к расшифровке истинных замыслов коммуникатора, позволяющие без труда обнаружить, предположим, гипертрофированный коммерческий или политический интерес, противопоставить символическому миру массовой коммуникации собственный опыт. Чаще всего подобное случается с обладателями высоких социальных статусов, имеющими доступ к иным, нежели кассовые, источникам сведений о происходящем . Впрочем, недо­ верие к масс медиа — вполне ердичарное явление как на высших ступенях социальных иерархий, так и в повседневности, оно одина­ ково присуще сферам индивидуального и комм>янтарного. Тем не менее условия ьедоверия отнюдь не губительны для существования информационных служб. Скорее, они обязательны и не устранимы в создании соответствующего контекста, ибо вероятность исключе­ ния воспринимаюшей единицы, непроницаемой для положительно­ го экс1 рессивного воздействия информации, крайне ничтожна. Так далеко в укрепление иллюзий всемогущества масс медиа не зашла бы даже фантастика, доводящая до крайности идею «информацион­ ных обществ». Другими словами, в социальной практике непремен­ но отыщется Аудитория t вуеть минимально малая), отвергающая предлагаемый Коммуникатором контакт. Прямо или косвенно отказ от дискурса указывает на. то, что коммуникстивная компетентность (оговоримся о возможности ее смешения с профессиональной ком­ петентностью) вещающего и внемлющего, опосредующая их движе­ ние ко взаимному пониманию, контекстом массовой коммуникации не предполагается безусловно» в качестве жесткого и незыблемого правила. Напротив, профессиональная кэмпегентность допускас^ исключе35

нис компетентности, направленной на рациональное понимание со­ общения, и не только по причине несовершенства института массовой коммуникации, просчетов ее профессионалов или недостаточной обученности новичков. Имеются принципиальные расхождения в целе­ направленности действия, осуществляемого говорящим в качестве участника рационально опосредованного лингвистического взаимо­ действия иговорящим,облеченным в роль медиа-Коммуникатора. Опираясь на типологию социального действия Хабермаса, можно предположить, что в последнем случае мы неизбежно сталкиваемся со всеми видами действия, так как имеем дело с синтетически сфор­ мированным социальным статусом. Роль компетентного говорящего или слушающего в нем — одна из слагаемых, которая лишь в един­ стве со всеми другими синтезирует это новое социальное качество с достаточно выраженной профессиональной доминантой. Однако раз­ нообразие действий, характерных для статуса Коммуникатора, инте­ ресует нас главным образом не столько с точки зрения уникальности каждого, сколько их целостности, противопоставляемой действию коммуникативному. Для большей очевидности воспользуемся конст­ рукцией из подготовительных работ Хабермаса к коммуникативной теории, где все действия, не подпадающие под коммуникативное, еще не распадаются на суверенные акты, а объединены одним типом «стратегического действия» . Коммуникативное действие versus стратегическое

Требования обоснованности, включая необходимость истинности суждения, нормативной правильности и искренности говорящего, Хабермас предъявляет лишь к той операции индивида, которой порождается консенсус и вызывается последующее коммуникатив­ ное действие. Таким образом даже дискурс как аргументированная речь во дос «женче согласия, к настоящему моменту еще не состоувшегося. не рассматривает.* им J качесть^ паради матического образца . 36

Стратегическое действие направлено не на консенсус, не на реаяизацию общей цели, но на успех осуществляющего его субъекта, на противопоставление конкурирующих интересов. Оно монологично и гим принципиально отличается от коммуникативного, которое вос­ производит диалогическую ситуацию. Стратегическое действие предгавлено, в конечном счете, двумя разновидностями: манипуляцией и «стематически искаженной коммуникацией. Манипуляция — наи­ более изученный способ функционирования воздействующих инфор­ мационных систем. Тот пример, когда массовая коммуникация уравнена с пропагандистским процессом, представляет наиболее жи• вописные образцы манипуляторских процедур субъекта, обязываю­ щего и склоняющего аудиторию к контакту. Пропаганда в терминах действия и есть манипуляция, или, в определении Лассуэлла, «управ­ ление коллективными установками посредством манипуляции зна­ чимыми символами». Пропаганда, при всем камуфляже стремлений использовать реципиента как объект воздействия, достаточно очевид­ на пристальному взгляду, во всяком случае, угадывается без особых сложностей почти наверняка, и ее не спутать, как подчеркивал Лассуэлл, с совещательными или образовательными намерениями " , Систематически искажены я коммуникация — более сложная интеракция Коммуникатора и Аудитории η том смысле, что сплете­ ние интересов здесь более причудливое, направленный акт вызывает обратное действие, которое необязательно препятствует контакту как в пропаганде, где имеют место пассивное восприятие или активное неприятие, но предполагает его продолжение. Систематически иска­ женная коммуникация вовсе не означает неудавшегося коммуника­ тивного действия или недопонимания субъектов-участников. Конституируемая стратегическим действием, она только и может быть таковой. «Искаженность» понимается не как следствие или ре­ зультат, но как изначально предполагаемое качество и итерационно­ го состояния «непонимания». Предлагаемый Хабермасом конструкт часто интерпретируют в духе заимствований из Фрейда, который от­ носил любые систематические искажения идентичности и самопони­ мания за счет травм и репрессий . В самом деле, теория Фрейда и, особенно, метод терапевтических взаимооглошений врача и пациента как пример удачи освобождающей рациональности послужили Хабермасу базисным в некотором отношении материалом для раздумий и идей. Однако сам он вполне определенно напоминает о том, что легкость, с которой прогодятся аналогии его теории и фрейдизма, не всегда уместна . В его социальной философии «систематически ис­ каженная коммуникация» является, несомненно, указателем присут­ ствия систематически искаженных социальных спру κι ур с их угнетающим воздействием на индивидуальные жизненные истооии 38 Институциональный характер СМК, функционирующих для обес­ печения состоянии массовой коммуникации, их встроенность в на. 37

званные социальные структуры предопределяют универсальность стратегического воздействия на общающиеся между собой социаль­ ные категории и группы. Поскольку понимающие задачи не акцен­ туируются в подобном общении, о коммуникативной компетентности речь как-будто также не заходит. Согласованность языка, установки к миру и действия субъекта не имеет первостепенного значения. Это че Исключено как частность, как одноактное коммуникативное дей­ ствие, состоявшееся по статистически выпавшей случайности. То, что именуется -«обратной связью* в информационных моделях, в прило­ жении к массовой коммуникации скорее метафора, намечающая век­ тор движения Бездействующих импульсов, но не его суть. Между тем видимость коммуникативного процесса все же наблю­ дается. Однако если под «подлинной» коммуникацией имеется в виду взаимопонимание субъектов, достигаемое путем лингвистического обмена, то массовая коммуникация, конституируемая систематиче­ ски искаженным коммуникативным актом, может пониматься как нечто «нсподлинное», как «неистинные» или псевдодиалогические от­ ношения. Именно префикс «псевдо» в наименованиях феноменов мас­ совой коммуникации используется социологией достаточно часто. Скажем, рос персонализации Коммуникатора, характерный для всех видо» источников, ведет к увеличению так называемой псевдо-общности, т. е. Аудитории, формирующейся на основе иллюзорных межличностных контактов . Открытие псевдоявленмй подразумева­ ет наличие искажений или имитаций некоторого эталона, за который в общем-то принимается гипотетическое интерперсональное взаимо­ действие субъектов в поисках понимания. С этой точки зрения наша идеальная конструкция «хаждый общается с каждым» оказались бы развитием именно данного эталона ингерсубъективной коммуника­ ции. Несомненно, что состояние массовой коммуникации воспроизво­ дится согласно иным правилам, набор которых не идентичен реестру норм межличностной интеракции и требований обоснованности ком­ муникативного действия. '" Цели стратегического действия коммуникатора или члена Ауди­ тории можно зафиксировать в движении к «непониманию», каким бы ни парадоксальным показалось бы это суждение, точнее, в защите от рационально опосредованного взаимопонимания, некоторой эконо­ мии ресурса искренности общения, возможности отстранения от ма­ нифестируемого участия" в обмет• посланиями со стороны внемлющего индивида и манифестируемой ответственности за конк­ ретную иитерперсональную связь со стороны воздействующего. Будто бы извечная тоска по «нсиодлишюсти», игре, имитации и мифу притягвает этих субъектов друг к другу, оставаясь в большинстве слу­ чаев моти» диок.юй доминантой, побуждающей их (порой вопреки разумным догодам) ьа\бира.^ именно этот Способ pea. :зации поли­ тических, профессиональных или социальных амбиций, производи 38

нечто подобное тому, как довлеющая над содержанием форма транс­ формируется в самодостаточную ценность. Как полагается, представление о партнерах по игре или взаимной манипуляции, касается прежде всего оценки их возможного вклада в эффективность всего предприятия. Если коммуникативное действие подразумевает одновременную осведомленность субъектов относи­ тельно друг друга, то в массовой коммуникации это невозможно. Коммуникатор собирает сведения о воображаемом партнере по обще­ нию, однако на уровне самых общих или средних характеристик Аудитории, обращаясь, по существу, к стандартному члену опреде­ ленной социальной и культурной среды. Похожим образом реципи­ ент лишь может догадываться об интенциях и намерениях невидимого Коммуникатора, стоящего за проговоренными в эфире или прессе словами, с большей или меньшей уверенностью относя его к какой-либо политической группе или социальной страте. Имеется существенное различие между образом члена Аудитории массовой коммуникации и образом «идеального» читателя в литературе, где последний мыслится обладателем уникального свойства в его наи­ высшем проявлении, как это понималось, например, Джойсом, кото­ рый требовал от своего по• ггателя посветить всю свою жизнь изучению его главной книги. «Идеальный» читатель — это единст­ венный читатель. Поэтому его интеллигибельный дискурс с творцом оказывается допустимым на правах коммуникативного действия между однозначно идентифицированными (пусть даже путем при­ сваивания определенных характеристик) субъектами. В массовой коммуникации изначально предполагаемая ситуация мнимости, повидимому, исключает целесообразность применения критер,1ев интерперсональной коммуникации. Диалог в понимании Бахтина или Гадамсра здесь попросту невозможен. Однако мнимость не означает ошибки или заблуждения. Доста­ точно тесно она сопряжена с «массовостью», неминуемо сопустствуя ее проявлениям. Очевидно, предикат выражения «массовая коммуни­ кация» столь же весом, что и определяемый им предмет, важность которого утверждалась в самом начале параграфа. Поскольку перво­ начально под коммуникацией чаще всего имелись в виду коммуни­ кации или коммуникационные связи, то вес свойства «массовости» в качестве смыслообразующего фактора повышается. Во всяком случае, именно наличие «массовых» характеристик социального общения и является критерием несопоставимости коммуникации посредством масс медиа и интерперсоналъных коммуникативных действий. Всяче­ ское совершенствование СМК не может привести к реализации на­ шей модели, где «каждый вступает в коммуникацию с каждым», ибо они порождают условия общения «каждого со всеми» одновременно. Конечно, мы исключаем ту форму связи, когда технические устрой­ ства служат средством интенсификации межличностных контактов, как, скажем, телефон и его современные модификации. 39

Феномен «коллективных установок», «массового сознания», «массоюго поведения», «массовидности» культуральных структур и про­ цессов достаточно внимательно изучен в отечественной и зарубежной литературе и не представляет какой-либо загадки для иссгидователей . Помимо того, что размеры, дозы и объемы демонстрации этого свойства регулируются стратегическим действием, мнимость, имита­ ция «неискаженной» коммуникативной связи Коммуникатора и Аудитории указывает и на символичность совершаемых ими дейст­ вий, т. с. конституирование массовой коммуникации производится стратегическим и символическим действиями. И если в первом из них допустима приостановке такого требования обоснованности ком­ муникативного ~кта, как «искренность», то во втором — не исключе­ на приостановка требования «истины». В обоих случаях, тем не менее, предусматривается соответствие действия культурным нормам лингвистически общающейся с. зды. Массовая коммуникации совер­ шается если не с санкции последней, то, по крайней мере, при обяза­ тельной непротиворечивости ценностным стандартам и ожидаемого одобрения со стороны наличной культуры. Или же: вне ссылки на су­ ществующие конвенциальные образцы Коммуникатору не осущест­ вить своих замыслов. Между 1-м, если «массовость» отличает каше основное понятие от понятия «коммуникации», а стратегическое действие, которым оно операционализируется, отличается от коммуникативного, то, несом­ ненно, отыщется нечто такое, что фиксирует их близость. Критерием отнесения «массовой коммуникации» к родовому имени «коммуника­ ции» является лингвистическая опосредованность означаемых иьи феноменов. Язык, как известно, — не только медиум понимающего действия, сопровождаемого эмансипацией. Он может быть средством подавле­ ния и закабаления, когда обращение к нему подчинено идеологиче­ ским задачам. Стратегическое действие также реализуемо в ходе вербальной интсракции. Вслед за Серлем и Остином с их теориями речевых действий Хабермас говорит о том, что самое проговаривание языка осуществляет определенные функции в конституировании коммуникативного состояния: Он различает два уровня использова­ ния языка: когнитивный и интерактивный. Первый из них связан с «фактологической» основой информации и контролируется требова­ нием истинности, второй — с аспектом отношений, возникающих в связи и по поводу высказывания, что обеспечивается его непротиво­ речивостью культурно-нормативному юнтекс-ry. По мнению Хабермаса, многие теоретики языка пребывают в заблуждении относительно того, что коммуникативный процесс протекает на од­ ном единственном уровне, а именно на уровне трансмиссии содержа­ ния. Информация о нормативной правильности ограничивается извлечениями из неп. же. Д( "ктвич льно, с е л е н и е фа- та от о-енки, от пр секции эффекта его сообщения — едва ли обязательная проце40

дура нашего опыта. Тем не менее задачу своей универс льной праг­ матики Хабермас видит в том, чтобы «быть реконструкцией двойной структуры речи» 41. Основой для такого утверждения служит то обстоят^льстьи, что высказывание говорящего субъекта сообщает не только сведения и знание о чем-либо (т. е. собственно информативный аспект, подразу­ мевающий присутствие «в-форме» некоторого содержания), но и об­ ладает определенной воздействующей силой, заключенной в самом акте высказывания (перформативный аспект, подразумевающий, акт воздействия «через-форму»). В зависимости от того, акцентируется ли > лервый и;, ι второй уровень (конечно, их демаркация парадигматиче­ ская), употребляются соответствующие т>'пы лингвистических конст­ рукций-предложений, которые пригодны для специфического обслуживания той или иной структуры. Если на когнитивном уровне использования языка преобладают констативные высказывания, то на интерактивном властвуют высказывания с особой силой воздейст­ вия на слушающего, так называемые перформативные выражения, т. е. те, которые сами по себе представляют или демонстрируют не­ которое действие. Так, высказывания типа «я клянусь», «я запрещаю», «я обвиняю» уже сами по себе означают кл°тву, запрет или обвине­ ние. В этом случае речь говорящего как бы склоняет слушающего к тому, чтобы положиться на высказанное . В массовой коммуника­ ции эти функции речи или уровни использования языка, пусть пре­ терпев изменения, наверняка сохраняются. Особенно отчетливо они просматриваются в анализе взаимовлия­ ний массовой коммуникации и общественного мнения. В пределах «когнитивной» парадигмы, пола1ающсй массовую коммуникацию за трансмиссию знания, имеются сложности с убедительными аргумен­ тами относительно трансформации результатов познания единичного субъекта в «коммунитарное» мнение. Вне интсракции индивидов, осу­ ществляющих распространение и обмен социальных смыслов, подо­ бное преобразование невозможно. На уровне когнитивного использования языка в трансмиссию вовлекается знание, присутству­ ющее в сообщениях о фактах и ценностях, доносимых индивиду ми­ фами, символами, моделями, фреймами различного познавательного потенциала Обладая неодинаковой устойчивостью и укорененностью в кон­ тексте массовой коммуника ии, эти конструкции определенным об­ разом каталогизируютс; коммуникатором и реципиентом по степени важности и порядку обсуждения, превращаясь в отфильтрованный набор значений для оценочных суждений целой группы людей. Их фрагменты оседают на культурную почву и в последующем способны служить фундаментом социального знания. Тем не менее часть пе­ речисленных конструктов выполняет очевидно, и функцию иного ро­ да. Прежде всего это касается тех из них, которые представляют Собой определенные инструкции, побуждают принять выоов к обще41

нию или восприятию информации. Г. е. помимо того, что в содержа­ ние массовой коммуникации репрезентировано знание о фактах, цен­ ностях, образцах поведения, существует пласт лингвистических форм, апелляции к которым уже сами по себе являютс : этими цен­ ностями или образцами, способными возыметь ожидаемое действие лишь в случае их непротиворечивости общекультурному контексту. Тем самым проектируются и экспектации в отношении мнений и действий других членов аудитории и социальной среды, т. е. осваи­ вается интерактивный уровень использования языка. Перед лицом информации происходит постоянная структурация и реструктурация аудитории в записимости от е социокультурных характеристик. По­ этому интерактивный, социальный аспект использования языка под­ разумевает моделирование социальных связей в целом: «Дискурсивная коммуникаци.1, — отмечают исследователи обще­ ственного мнения, — не только производит общественный каталог идей, символов и перспектив, но и структуру социальных отношений внутри общности» . Именно на интерактивном уровне использова­ ния языка синтезируется особая демонстративная сфера массовой коммуникации за счет усилий символических и стратегических дей­ ствий, которая в периоды общественной нестабильности способна к расширению и обнаруживает склонности к самодостаточности в качест е коммуникативного контекста. В разделах, описывающих эм­ пирические результаты, мы попытаемся раскрыть это предположение на примере с публичными оценками легитимной власти, транслиру­ емыми прессой. Таким образом, состояние массовой коммуникации конституиру­ ется в, как минимум, двух плоскостях, что опосредовано различными уровнями использования языка . Однако, если в коммуникативном акте реализуются все три описанные требования обоснованности, включая утверждение истины, нормативной правильности и искрен­ ности субъектов общения, то в массовой коммуникации лишь позитивная соотнесенность коммуникативного содержания с социально-символической реальностью может претендовать на до­ статочно жесткое прави по, нарушение которого ставит под угрозу до­ стижение данного состояния. Поскольку массовая коммуникация представляет собой полигон всех типов действия с явным преоблада­ нием стратегического и символического, требования истины и, тем более, искренности могут быть приостановлены без особого ущерба актуальным интересам участвующих суиъектов. Что касается ценностно-норматвной, т. е. культуральной правильности высказывания, то эго требование обязательно для любого из рассмотренных типов действия. Этим, собственно, и объясняется целесообразность постанорги вопроса о том, что массовую коммуникацию имеет смысл рас­ сматривав в ко тексте культуры. В результате же оказывается, что выдвижение идеала, arropt 1 бы ».редполРп.л трансм :сию полного знан.л о культуре на когнитивном уровне и осуществление связи 43

каждого с каждым на уровне интеракционном, не релегчнтно наше­ му предмету. Все, на что мы можем рассчитывать с массовой комму­ никацией, так это на случайную выборку культурных смыслов и значений, вентилируемых на когнитивному уровне, и .амер^нную выборку партнеров — на vpoene интеракцпи. Диалог, в строгом по­ нимании философии и литературоведения, невозможен. Однако дис­ курс как попытка движения к коммуникативному успеху, как событие в области коммуникации, вероятно, не исключен. Такому дискурсу будет способствовать наличие некоторого особо­ го «языка» (или «языков») массовой коммуникации, который как бы осуществляет функцию переводчика и адаптатора специализирован­ ной политической, культурной лексики или лексики социальных на­ ук к обыденному тезаурусу различных аудиторий. Вряд ли, чтобы этот язык мог претендовать на статус завершенной знаковой системы или удовлетворять всем критериям ее ндентификацчи, таким, ска­ жем, как предлагаемые Ч. Осгудом критерии неслучайной pervpcHTности, совпадения производителя языка и его пользователя, прагматичности, семантической и синтактической ог;ч:дсленности и, наконец, комбинаторной продуктивности . Тем не менее установле­ ние некоторых языковых праг 'л возможно " наблюдаемо. Этот про­ цесс может представляться сколь естественным, столь и намеренным, Сознательные операции с языковыми средствами правомерно связы­ вают (Гадамср) с изобретательностью технической цивилизации и от­ лаженным механизмом политического манипулирования В массовой коммуникации манипуляцпонный аспект конструирова­ ния языка в конечном счете оказывается ведущим. Стратегия овладевания особым языком, то .нее, особым фрагментом линг­ вистической оснащенности культуры, публики, социального индиви­ да предусматривает вычленение отдельных вербальных и невербаль­ ных элементов, а также регламента их организации в сообщение. Элементы «языка» массовой коммуникации, по-видимому, упорядо­ чиваются в зависимости от их сложности как символических образо­ ваний. В число данных элементов входят и мелкие единицы, формирующие лексику, и более крупные символические блоки (о ко­ торых уже упоминалось) — образцы, мифы, интерпретационные схе­ мы. Уже сейчас можно было бы составить описание «языка» массовой коммуникации по аналогии со словарем «кинем» Пазолини или ка­ талогами микроновелл в KJ тсматографе Питера Гринуэя. В период критических общественных состояний, когда языковые сдвиги оказываются на поверхности социально-экономических и политических изменений, фиксация элементов и правил языка мас­ совой коммуникации вырастает в самостоятельную зацачу. Очевидно, чтобы стать эффективным средством символического обмена, «язык» массовой коммуникации должен приближаться к языку аудитории, во всяком случае, не отторгаться сю как неприемлемая совокупное! о пустых штампов или недосягаемый, чрезмерно рафинированный и 43

сложный аппарат. Пожалуй, что создание подобного языка для оте­ чественной прессы все еще проблематично. Однако было бы опромет­ чивым полагать, будто удачные находки ключевых символов устранят преграды коммуникативному акту. Они лишь посодейству­ ют движению дискурса, но необязательно его продвижению к кон­ сенсусу. Между тем любое общение на одном или похожем языке, конечно же, заметно очищает коммуникативную ситуацию от туман­ ностей и двусмысленностей перевода, обнажая нелингвистически опосредованные сходства и различия участвующих в коммуникации субъектов. Что касается анализа язык-1 массовой коммуникации, то им пред­ стоит заняться в мальнейшем. В этой работе мы пытаемся решить бо­ лее общие вопросы, рассматривая проблему языка в контексте взаимодействия ценностей и си шолов, т. е., скорее, в русле поиска ос­ нований ее исследования. 4. Текст или дискурс Определив возможные цели исследования массовой комму­ никации как реконструкцию правил синтеза данного состояния об­ щества, а . акже предмет изучения, который по критерию соглг~ованности лингвистической оснащенности, намерения и дейст­ вия субъекта репрезентируется стратегическим, но не коммуникатив­ ным актом, необходимо прояснить следующее. Каков объект анализа — совокупность символических выражений значений и смыслов, ос­ вящающих стратегическое действие в массовой коммуникации? Ин­ терпретируя эти символические образования, исследователь получает представление о результате подобного действия. А результат, т. е. состояние массовой коммуникации как дан­ ность, по нашим предыдущим замечаниям, может быть рассмотрен на двух уровнях, которые так или иначе соответствуют уровням ис­ пользования языка: когнитивном и интерактивном. Напомним, что стратегическое действие допускает приостановку требований истины и искренности, полагая за основное правило непротиворечивость цен­ ностно-нормативной реальности, представляющей не мир объектив­ ных сущностей или исключительно субъективные переживания, а продукт рефлексии социальной среды относительно важности изо­ бретаемых ею регуляторов освоения любых жизненных пространств. Поэтому оба уровне констйтуирования миссовой коммуникации — и сообщение знания, и расслоение публики — имеет смысл рассматри­ вать именно в ценностно-норк.ативном контексте. Реальности, пости­ жение которых сопряжено с вопросом об истине и искренности, присутствуют здесь, будучи скорее эпифеноменами, чем обязательно стями. То, с чем мы непременно столкнемся, реконструируя правила порождения в массов л ком уник:. ,ии значений и емг-лов, трч это ценнслио-нормативное содержание, символическая культура или 44

фрагмент социальной реальности, как по-разному име уют его ис­ следователи. Видимая сторона действия, доступная наблюдению, представлена • коммуникации как обмен значимыми посланиями. В условиях ком­ муникативного акта этот ^мен совершается в дискурсе. Стратегиче­ ское действие, порождающее массовую коммуникацию, ре­ презентировано распространением текстов, адресованных аудитории. Для того, чтобы прояснить его смыслообразующий аспект, нам сле­ дует истолковывать тексты. Таким образом, мы заявили о третьей ди­ лемме, манифестируемое решение которой понадобилось для ' уточнениь объекта приложения усилий аналитика. Говоря о манифе­ стации выбора, мы в который раз отдаем себе отчет в его искусствен­ ности и намеренности, приемлемой, как представляется, в ходе расстановки вех, поиска необходимостей и случайностей, правил и исключений. Понятия «текста» и «дискурса» развиваются лингвистическими и семиотическими науками, оперирующими сколь-угодно расширенны­ ми и предельно суженными их дефинициями. В других гуманитар­ ных и социальных дисциплинах обращение к этим понятиям (строго или метафорически) также висл не устойчив., причем настолько, что они мыслятся возможными рубрикаторами комплекса наук. Не слу­ чайно в атмосфере гуманитарного знания уже давно витает идея на­ уки о Текстах, которой не чужды ни приверженцы семиологии Юлии Кристевой и Барта, ни сторонники деконструктивного направления Дерриды, для кого даже границы между научными и литературными территориями представляются открытыми на основе письма . Тем не менее с возрастанием метафорического использования наукой по­ нятий текста и дискурса, их введение в обиход я:;ыка пропаганды и популяризации, а через посредничество — и в обыденное общение (что происходит, например, с близким им понятием «диалог»), неиз­ бежно замутняег прозрачность несущих ими значений. Во всяком случае, для достижения жесткой интерпретации потребовалось бы глубин, ое самостоятельное исследование. Мы не располагаем подо­ бными возможности) ι, поэтому ограничимся самыми общими пред­ ставлениями о тексте и дискурсе, подразумевая под первым относительно завершенную письменную знаковую конструкцию, под вторым — относительно незамкнутую открытую речевую коммуни­ кацию, предполагающую наращивание аргументов и объяснений. Ес­ ли постичь коммуникативное действие нам дано через наблюдение и понимание дискурса как движения, направленного в его сторону, то Стратегическое действие в массовой коммуникации реализуемо по­ средством текстовой передачи. Вообще говоря, развернутый во време­ ни дискурс, представляя собой как бы пролонгированное обсуждение. может совершаться путем обмена текстуально оформленными посла­ ниями, как это случается в научном мире и как это порой представ.

45

ляется наблюдателю за массовой коммуникацией. Однако мы имеем в виду иные характеристики того и другого. Обособленность текста и дискурса до некоторой степени условна. Заручившись посылкой их обшей принадлежности к яг 1ку, лингви­ стика, семиотика и производные от них отрасли не декларируют ее как-то особо 4 S . Любые способы формального анализа языковой сис­ темы представляются вполне уместными и в том, и в другом случае. На опыт наблюдения текстуальных объектов, обнаружения внешних для исследователя регламентации их конструирования как раз и ори­ ентированы подходы к общей теории коммуникации, идущие от се­ миотики Ч. Морриса , сэди которых теоретики выделяют, во-первых, моде,.а лингвистического бихевиоризма и, во-вторых, мо­ дели информационной трансмиссии . Нельзя сказать, что с ростом интеоеса к прагматическим а* тектам коммуникации (весьма харак­ терным современному исследов нию культуры) между этими поня­ тиями намечается противопоставление или разрыв. Напротив. Текст как связная и завершенная знаковая структура и дискурс как рече­ вой акт, предполагающий текстуальное образование в экстралингви­ стическом пространстве, скорее всего выполняют взаимо­ дополняющие функции в объяснительных конструкциях общения. По крайней мере, современное понимание дискурса как сложного коммуникативного явления, вмещающего знания и представления о целях и ценностях субъектов речевой интеракции, указывает на его значительные возможности в истолковании текстов ' . Однако отстраненность этих понятий друг от друга просматрива­ ется. Обратим внимание лишь на те нюансы, которые достаточно компактно перечислены П. Риксром в его рассуждениях о релевант­ ности использования первого из них в обобщающей парадигме соци­ альной науки. Рикер полагает, что понятие дискурса следует ввести для того, чтобы выяснить различия между языком разговорным и письменным . В противоположность языковой системе дискурс — это язык события, обращенный к другому человеку, к собеседнику. Рикер выделяет четыре основных черты, которые конституируют речь как событие, и которые проявляются именно тогда, когда язык переводится в дискурс, ио более всего нас интересовало бы, как эти черты актуализируются в разговорном или письменном языке, т. е. в том, что мы условно обозначили как дискурс и текст на том простом основании, что первый — преимущественно разговорное действо, со­ бытие как таковеч., второй — закодированное воспоминание о собы­ тии. Возможно, более рафинированным оказалось бы рассуждение об уста м и письменном дискурсе или напротив, расширительное тол­ кование текста, захватывающее момент его рождения в речи автора, внутренней или произнесенной. Не говоря о рассмотрении интертек­ ста, понимаемого Бартом как невозможность «построит жизнь за пре­ делами некоего бе<а тнечне о те> га, будь го Прус ежедневная газет; иди телевизионные передачи: книга творит смысл, а смысл, в 46

свою очеоедь, творит жизнь» 5 3 . Сейчас важно увидеть -ритерин не­ сводимости этих понятий друг другу. Однако сначала, вслед за П. Ти­ кером или М. Бахтиным, коснемся противопоставления языка и речи. Хотя надо сказать, что и в «классической» лингвистике дс Со:сюра, упоминающего о «тирании букв», оно также присутствует. Каковы же эти четыре отличия лингвистики предложения, как именует ее Рикер, от лингвистики высказывания, той сферы науки о языке, где речь понимается как поступок? Знание этих различий, по его предположению, способно послужить существенным подспорьем в разработке герменевтики события. Видимо, упомянутые теории ре­ чевых акт в и интерпретация коммуникативного действия Хабсрмасом не противоречат подобному взгляду на вербальную деятельность. 1. Дискурс — нечто временное, понимаемое исключительно в на­ стоящем. Язык вневременная система знаков. 2. Для языка не существует субъекта, в то время как дг.скурс от­ сылает к говорящему посредством разных индикаторов, таких, напри­ мер, как личное произношение. 3. Язык отсылает лишь к знакам внутри той же сгл-смы; мир для него отсутствует также, как и отсутствует временность и субъектив­ ность. Дискурс же соотносится именно с ними. Он отсылает к миру, который должен описывать и представлять. Именно в дискурсе реа­ лизуется символическая функция языка. А. Язык — только условие коммуникации, для которой он обеспе­ чивает коды; дискурс — непосредственный обмен посланиями 5"*. В разговорном и письменном языке эти особенности ("требования дискурса", говоря словами Э. Бенвениста), реализуются неоднозначно. Рикер расшифровыааст каждое ^ положений применительно к сбо­ им случаям. Дальнейшее пространное изложение его обоошеннй предпринимается отнюдь не с намерением испытать терпение чита­ теля «близким к тексту» пересказом, но на основании представлений о его важности для достижения поставленных нами целей. 1. Дискурс — летящее событие. Оно возникает и исчезает. Вот по­ чему возникает проблема его зафиксировать, следовательно, сохра­ нить. Рюзможность исчезновения дискурса обусловливает необ­ ходимость его фико. |ии. Вневременная система языка не возникает и не ускользает, она не случается. Еще древние рассматривали писа­ ние как лекарство от забвения произнесенных однажды слов (Пла­ тон), хотя его чудодсйствснмость не всегда признавалась за благо. Несмотря на то, что написание, материальная консервация — не что иное, как судьба дискурса, такое лекарство способно принести ощу­ тимый вред, так. как оно заменяет правду воспоминаний и реальную жизненную мудрость видимостью знаний . Что же в действитель­ ности фиксирует написание? Не событие говорения, но «сказанное» в говорении; смысл речевого события, но не само событие. Тем не менее различие устного и письменного обшения не всегде казалось достаточно очевидным. На неточности в опреде ении сди47

ницы языка, которой является слово, и единицы речи с нескрывае­ мым сожалением указывал М. Бахтин. «Терминологическая неопре­ деленность и путаница в таком методологически центральном узловом пункте лингвистического мышления являются результатом игнорирования реальной единицы речевого общения — высказыва­ ния. Ведь речь может существовать в действительности только в фор­ ме конкретных высказываний отдельных говорящих людей, субъектов речи. Речь всегда отлита в форму высказывания, принад­ лежащего определенному речевому субъекту, и вне этой формы су­ ществовать не может» 5 в . Приведенная цитата указывает не только на временность и сиюминуткхть дискурса, но и на его субъектность в противоположность безличности языка. Второй из приведенных тезисов развивается следующим образом. В ррчговорном дискурсе автор :кая интенция говорящего субъекта и значение дискурса вполне соот гтетвуют друг другу. В письменном дискурсе (тексте) это соответствие нарушается; между вербальным значением и ментальной интенцией возникает дистанция. «Не то что­ бы мы получали текст без автора: связь между говорящим и дискур­ сом не отменена, но раздута и усложнена» . Даже в том случае, когда письменный дискурс, текст, отсылает к говорящему, диссоциа­ ция смысла .. интенции все еще сохраняется. Текст стремится выйти за пределы ограниченного горизонта автора. То, что сообщает нам текст, означает нечто большее, чем предполагал сказать автор. По су­ ти, требования согласованности языка и намерения субъекта, о чем мы говорили в связи с коммуникативным действием, направленным через дискурс к понимание, здесь не реализуемо. Казалось Гы текст, лишенный возможностей речевого дискурса «помогать» прояснению смысла с помощью интонации, манер, мимики и жестов, оказывается транспорантнее в отношении «спасенного» смысла. То, что он пере­ дает наверняка — это одухотворенность дискурса вне физического или психического участия автора. Однако, оставшись без явных ука­ зателей того единственно правильного понимания замысла, текст приобретает многозначность и уподобляется символу. 3. Дискурс отсылает нас к миру или, более определенно, к тому, что разговор в конечном счете посвящен ситуации, общей для собе­ седников. В устном дискурсе ее вехи могут быть продемонстрированы движением пальцев, жестами, обозначающими обстоятельства време­ ни и места. В тексте, в связи с утратой мельчайших деталей, ситуа­ ция освобождается от узости и ограниченности, расширяясь до иных масштабов, что требует нового уровня изменения. Рикер, ссылаясь на хайдеггеровское понимание мискурса как проекцию бытия-в-мире, продолжает «Именно писание в своей свободе не только от автора, но '« от пересказа диалогической ситуации, обнаруживает это разду­ вание диск рса как проекцию мира» . 4. Точько дискур , но ж *зык, ^дресовлч кому-либл что и явля­ ется „снованием для коммуникации. В отличие от разговорного дис48

I курса, текст адресован аудитории, которая формируется ^ результате умения ее членов Прочитать послание. Отношение «писание-чтение» перестает быть частным случаем отношения «говорение — слуша­ ние». Адресатом письменного дискурса становится неизве.тный неви­ димый читатель. Диалогические обертоны, которыми наполнено речевое высказывание (Бахтин), затихают в писании. Ситуация массового обмена вербальными посланиями значитель­ но влияет на проявление указанных особенностей дискурса и текста, а чем-то рельефнее их обозначая, сглаживая или нивелируя вовсе. Объектом интерпретационных усилий исследователя массовой комI муникаци.. являются прежде всего тексты. И если в отношении пись. менных форм этот тезис не вызывает каких-либо неловкостей с использованием, то его применимость к разговорным СМК следует оговорить особа Уже самое стратегическое действие, конституирующее массовую коммуникацию, предполагает фиксацию пределов дискурса, гго ре­ гламентированность внешними для понимания факторами, напри­ мер, заданными временными границами или деятельностью, предшествующей его публичному развертыванию. В лучшем случае анонимный слушатель станоптся свидетелем реального дискурса между конкретными лицами, доносимого ему эфиром (если таковой совершается), но сам он лишен возможности влиять на его обрыв или окончательное завершение. Телезритель, радиослушатель может от­ казаться от слежения за дискурсом, что будет означать его временное неучастие в массовой коммуникации, но никак не повлияет на се со­ стояние. Для члена аудитории событием является не дискурс сам по себе, а наблюдение за дискурсом. Ему предоставляется уже вполне оформленный, «упакованный» речевой фрагмент, восприятие которо­ го ближе к «прочтению» текста, выстраиваемого на глазах, чем к «слушанию», ориентированному на ответное «говорение». Однако наj стаивать на его фатальной пассивности было бы неверно. Активность воспринимающего субъекта непременно проявляется в условиях его соотнесенности с ценностно-нормативной реальностью, где процессы идентификации и интернализации ценностей перманентны и интен­ сивны. Кроме того, ничто не препятствует последующему интерсубъ£ективному общению между членами аудитории, т. е. их реальным дискурсам, инициированным воспринятым на слух текстом. В этом смысле метафора «крупног лсштабного дискурса», осуществляемого F при посредничестве ма. с медиа, безусловно, уместна. Ее нспользоваI ние, тем не менее, предполагает выход за пределы собственно массо| вой коммуникации. Тексты массовой коммуникации существенно отличаются от текI стов литературы или науки. Сопровождая стратегическое действие, они не ориентированы на дискурс, как движение'к пониманию. За­ вершенность открытого воображаемому собеседйШу текста укрепляI ется здесь монологической интенцией 'Кс'ЛШ^'йикатори. Быстрая 49

смена видесобразов или текучесть разговора в «прямом эфире» — на­ иболее живые формы коммуникации — также относятся к разряду иллюзорных эффектов свободного общения. Их характеристики вос­ производятся стратегическим алгоритмом. Технология х^анеьия про­ говоренных текстов вполне отлажена, так что с обеспечением текстуального оформления речевых действий не существует принци­ пиально неразрешимых проблем. Обращенное ι ь к анонимному пред­ ставителю аудитории или к массе освобождает Коммуникатора от беспокойств по поводу разрыва между собственными намерениями и актами вербализации. Однако не настолько, чтобы одухотворенность возможного дискурса, ценности, вдохновившие автора на создание текста, не открывались бы внемлющему представителю публики. Ценностно-нормативная реальность — именно то, с чем позитивно соотносятся тексты массовой коммуникации, в отличие от текстов на­ уки, в которых обязательна уст,, ювка создателя на объективный мир, или художественных произведений, подразумевающих экспрессивное соответствие между субъективными мирами читателя и автора. Тек­ сты массовой коммуникации также отсылают субъекта интерпрета­ ции к этим реальностям, не исключая, впрочем, лишь аллюзии по поводу такой отсылки. Согласованность же и непротиворечивость ценностно-нормативному опыту социума — необходимое условие конситуирования массовой коммуникации. Таким образом, мы рассмотрели три основные методологические дилеммы, которые неизбежно возникают на пути желающего отве­ тить на сущностные вопросы социологии массовой коммуникации. В соответствии с выбором метода исследования, предмета и объекта анализа мы обозначили их как «понимание или наблюдения», «ком­ муникативное действие или стратегическое», «дискурс или текст». И если первая из дилемм решается скорее в пользу некоего синтези­ рующего ее полюса «реконструктивного» варианта, то вторая и третья допускают, в принципе, одностороннюю преференцию. Но лишь с большей или меньшей степенью условности.

III. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЦЕННОСТЕЙ И СИМВОЛОВ

1. Гносеологический и онтологический контексты Соотнесение социального субъекта с ценностно-норматив­ ной реальностью, производимое и воспроизводимое в массовой ком­ муникации, сопряжено с преодолением множества преград. Дис­ танцирование текста от автора и интерпретатора питает неоднознач­ ность его прочтения, чем неизбежно порождается проблема ценно­ стей и символов. Помещая текст в интересующее нас коммуни­ кативное состояние общества, где адресатом производителя знаковых посланий выступает рассеянная аудитория в лице своего обобщенно­ го представителя, мы сводим эту проблему к взаимоотношениям цен­ ностей и символов в массовой коммуникации. Ее анализ уже не следует логике дизъюнкции. К дилемме она не редуцируема, так как эти взаимоотношения достаточно неординарны. Исследователи соц­ иологических аспектов символической культуры, прежде всего А. Клоскозская, подчеркивают, что в ее определении уместны как се­ миотический, так и аксиологический критерии, поскольку она явля­ 1 ется культурой знаков и ценностей одновременно . Обращение к этим понятиям налагает определенные обязательст­ ва в отношении их корректного использования в социальном иссле­ довании. В многословной и исчерпывающей интерпретации здесь нет особой необходимости. И понятие «ценное-гь», и понятие «символ» яв­ ляются достаточно привычными элементами различных концепту­ альных схем и категориальных сеток, обладая вполне иден­ тифицируемыми гносеологк некими статусами в гуманитарной нау­ ке, что, разумеется, не препятствует их шлифовке и постоянным уточнениям. Нас, тем не менее, будут интересовать их отдельные ха­ рактеристики, обособление которых не повредит той содержательной и структурной целостности, на какую они указывают. Ценностям, ценностному сознанию, ценностным представлениям, ценностному компоненту культуры посвящено немало страниц науч­ ной литературы различных областей, направлений и школ. Проблема происхождения и трасмиссии ценностей от поколения к поколению .

51

по-прежнему занимает философию, сохраняющую интенцию на не­ преходящие сущности человеческого бытия и способы его утвержде­ ния. Изучение ценностного сознания и ценностных представлении в социологии также традиционно, а со времени М. Вебера и обкзательно или непременно предполагаемо. Анализ и обобщение трактовок «ценностного подхода* в социологии позволяют сформировать, каза­ лось бы, близкое к завершенности полотно, охватывающее всевоз­ можные опенки понятия ценности и различные территории его релевантности. Социологическая библиография ценностного предме­ та обширна, и осведомленный читатель без труда ориентируется как в зарубежных, так и отечест гнных источниках . Для наших целей достаточно иметь в виду лишь то, что мы апел­ лируем к особой ценностной реальности, в процесс воспроизводства кот^оой включаются механиз: ;ы обнаружения субъектом своего пре­ бывания в структурированном ι .щиальном пространстве. Независимо от того, принудительно или добровольно он захватывается этими ме­ ханизмами, индивид как бы примеряет себя к желаемым ли, долж­ ным ли, но в любом случае значимостным для общества идеям и эталонам, соотносясь с социальной группой, общностью, социумом. В изучении этих механизмов и состоит собственно социологический аспект научных сюжетов о ценностях. Г.енностная реальность не является сколь-угодно монолитным об­ разованием. Она дифференцирована на «ценностные сферы», как у Вебера, каждая из которых обладает собственной внутренней логи­ кой. В отношении ценностно-культурной реальности современной Европы Хабермас разви- гет эту дифференциацию на двух уровнях. Первый из них — это уровень идей, которые могут быть вовлечены в традицию (научные теории, моральные и правовые убеждения, ху­ дожественные произведения), второй — уровень действующих систем культуры, в которых соответствующие дискурсы и действия даны в профессионально и институционально организованных формах . Идеи и ценности — относительно суверенные культурные еди­ ницы. Насыщение ими культурной ткани в меньшей степени под­ чинено диктату социальных институтов, протекает в большем согласии с собственно культурными способами иерархизации, допу­ скающими некоторую своеобразную ссылку на время. Идеи, однаж­ ды поселившись в культуре, способны прожить в ней долгую или даже «бессрочную» жизнь. Шекспир и Сервантес также значимы в этой реальности, как и известные им<на литературы XX в. Цен­ ности, рассмотренные сквозь призму социального порядка, менее автономны и более инструментальны. Их сцепление в устойчивые блоки санкционировано институциональными структурами, что олрег'ленно подразумевает социальную оценку одобрения, приемле­ мости или кепрчятия. Многочисленные ценное.ные к^яструкг'Чи, типа об азцов гчведения, эталонов оценивания, мифов, интерпретационных схем и

Ш

т. д. также обращаются в интересующей нас реальнос-ч на правах консервантов, однако фактор социального времени не может игнори­ | роваться в процессе их воспроизводства. Одни из них, основанные на *• мифологемах и «вечных» ценностях, надолго укореняют* ί в качестве значимых ориентиров поведения индивидов и групп, другие — эфе­ мерны и летучи, как, например, корот.оживущие имиджи. Процесс освоения ценностей и ценностных- конструкций, то есть процесс са­ мообнаружения социального субъекта в ценностной реальности или, точнее, в особом отношении к ней совершается в моменты приобще­ ния ("вживания", «понимания», «прикосновения») к традиции, незавиI симо от τ то, признается ли она угасшей, модифицированной или длящейся. Традиция репрезентирована разными текстами. В них, в том чис­ ле в текстах массовой коммуникации, ценности не отделимы от чув­ ственно воспринимаемых знаков. Вполне резонно предположить, что два уровня использования вербальных знаковых систем (когнитив­ ный и интерактивный) находятся в некотором, конечно же, не столь однозначно фиксируемом, соответствии с уровнями ценностной диф­ ференциации. Изначальная символичность отстраненных от создате­ ля и интерпретатора текстов способствует атмосфере, в которой свободно функционируют осо&ые знаки, формирующие язык массо­ вой коммуникации, — символы. Операции с понятием символа являются прерогативой семиотиче­ ских областей. Тем не менее оно настолько распространено в науках философского и историко-литературного цикла, лингвистике и пси­ хоанализе, прочитывающих отличные от других смыслы, что в об­ щем-то можно гезорить о ег * универсальности. В социологии релевантность этого понятия легитимирована символическим ин теракционизмом, обратившимся к интерпретации коммуникативной функции институционально опосредованных символов повседневно­ сти. Может показаться, что, минуя пик всеобщего интереса к семио­ тике, научное любопытство ко введению символа в объяснительные схемы гуманитарного и социального знания будет ослабевать. Но I только не у исследователей, изучающих массовую коммуникацию, т. Г е. то состояние O6L -ства, которое конституируется стратегически . ориентированной трансмиссией текстов. Согласно Пирсу, символ занимает в иерархизированной семье . знаков высшую по сложносч коммуникативных отношений ступень после иконических означиваний и индексов. И если иконический знак остается таковым в ситуации элиминирования объекта и интер­ претатора, а индекс обладает качествами, зависимыми от объекта, символ, по определению, возможен в том случае, когда наличествует интерпретанта, обеспечивающая корреляцию знака и объекта'. ПредI ыстория и история символа достаточно длинны д^я того, чтобы из­ ложить их в двух словах, и достаточно насыщены, чтобь. Удовольствоваться беглым обзором, заведомо обреченным ia ограни 53

ценность и утрату важных деталей. Заинтересованный читатель, ве­ роятно, уже восстановил ее или восстановит, обратившись к специ­ альным работам6. Коммуникативная функция символа, т. е. прагмати' хкий аспект его интерпретации социальным субъектом, все же опосредована не­ которой двусмысленностью символического феномена, к которой сво­ дится большинство его разночтений, на что достаточно очевидно указывает У. Эко7. Символы в том значении, которое вкладывают в них логики и математики, подразумевают совершенно точную кон­ венцию относительно значимостного использования: переменная, од­ нажды приобретшая ценное ъ, уже не может представлять другие ценности в похожем контексте. Рассматривая символ в геральдике и эмблематике (что весьма характерно для неспециализированного на­ учного сознания, в том числе массового), мы также сталкиваемся с его условностью и конвенциал! юстыо, полной переводимостью уси­ лиями рассудка, перефразировкой в некоторые вполне определенные и менее синтетические значимости. Эти последние также будут сим­ волами, но уже близкими к понятиям, допускающим устойчивый смысл. В случаях с эмблемами и политической символикой, такой как скипетр и жезл, крест или разноцветный флаг, перед нами скорее не символы, а аллегории, на единственно возможную или доминиру­ ющ; о дешифровку которых указывает ансамбль их знаков. К ним, по-видимому, близки разнообразные символы социального статуса, основное предназначение которых заключается в создании условий для идентификации и самоидентификации социального субъекта в стратифицированном СО! иуме. Уместно сказать и о лингвистических символах, предполагающих «привычное знакомство», с характеристи­ ками связи знака и объекта . Однако символ, обозначающий некоторое неточное множество объектов или смыслов, будучи означиванием нерасчлсняемого до конца образа, не только не стремится к моносемии, но отвергает ее, не исключает загадки, таит неисчислимые возможности интерпрета­ ций, неожиданного опыта, предсказания и предвосхищения, не пре­ дусмотренного конвенцией. Современные концепции символа, во многом наследуя представления романтизма, не отрекаются or полагания его некоей встречной точкой предельного и беспредельного, «либо моментом, в котором искусство, нацеленное на выражение бес­ предельного, показывает неадекватность своих образов и аллюзий, намекая на что-то большее и высшее, не будучи способным выразить его полностью*9. Как у Бодлера, когда он буквально описывает сам факт рождения символа или, точнее «технологию» этого рождения, условия и случай: «Мы всходим на корабль и происходит встреча 10 Безмерности мечты с предельностью морей» . Полисе и я символа, между тем, не предполагает его абсолютной смысловой свободы. Грани ы ин.^рпретач.».й неизбе .но загчются κοϊπν/стом его пребывания. Уточняя романтиков, Эко, например, за54

меняет «беспредельность» истолкования символов •неопределенно­ стью» или «неограниченностью» в синтагматическом, т. е. текстуаль­ ном пространстве . Тем не менее возможности разночтения крайне высоки. Контекст скорее упорядочивает эти возможности по степени вероятности свершения, отвергая, по меньшей мере, те которые вовсе не подходят и не согласуются с ним. Многозначность присуща символу уже как бы по определению, предписывающему, по Пирсу, включение в этот вид знаков «две бес­ конечные серии отношений: одна — назад к объекту, другая — впе­ ред к интерпретанте»12. Отсутствие* «конечностей» и «определенностей» постоянно преследует символ, расширяя пределы его автономии, саморазвития и самопорождения. Таким образом, в нем сосуществуют две крайности: конвенциальность, устойчивые ассоци­ ации значений и, напротив, независимость от условности, суверен­ ность в отношении означаемого и провозглашаемой интерпретации. Вполне понятно, что в культурной реальности взаимодействия акси­ ологического и семиотического рядов посредством символических представителей последнего достаточно сложны. В массовой коммуни­ кации эта сложность усугубляется тем, что коммуникативное состо­ яние здесь достигается отнюдь не по правилам движения к пониманию участвующих социальных субъектов. Эксплуатация сим­ волического компонента — атрибутивное свойство массовой комму­ никации, объяснение которому следует искать в терминах механизма учета, поправки на дисперсию в распределении коммуницируюшей массы. В этом случае трансмиссия некоего доминантного значения подразумевает определенный прооор для ассоциаций члена аудито­ рии, отклоняющегося от среднего и не владеющего полным сводом «рекомендованных» или привычных истолкований. Видимо, мы име­ ем дело с охранной функцией движения к «непониманию» и синтезацией состояния массовой коммуникации. Хотя взаимоотношения ценностного и символического компонен­ тов культуры трактуются в социологии по-разному, допуская (что подробно анализирует А. Клосковская), и определение ценности как элемента общей символической системы, служащего критерием вы­ бора альтернатив в ситуации (Пирсоне), и признание семиотических явлений одной лз категорий ценностной сферы (Знансцкий)13, это не препятствует утверждению о некоторой их согласованности. Право­ мерность одновременности аксиологической и семиотической точек отсчета проистекает из совместного бытования феноменов ценностей и символов, получающих привилегированную концептуализацию в каждой из парадигм. Степень согласованности ценностей и символов в -массовой ком­ муникации варьируется в зависимости от многих факторов — осо­ бенностей данного сегмента ценностной реальности, темпоральных характеристик культуры и т. д. Схематично таких степеней, или ти­ пов может быть не менее трех. .55

1. Некоторое соответствие ценностного и символического компо­ нентов в текстуальном поле массовой коммуникации, так что кон­ текст достаточно жестко регламентирует каталоги приемлемых расшифровок и интерпретаций символов, а отдельный символиче­ ский знак-образ тесно сопряжен с очевидной ценностной доминантой, так или иначе связанной с целью выполняющего стратегическое дей­ ствие социального субъекта (тип гармонизированных отношений). Два других типа согласованности обнаруживаются в условиях разъема ценностно-символического пространства. 7. Ценностная реальность подавляет символическую, сводя симво­ лический ряд к более простым знакам. В особых социальных ситуа­ циях она приходит в возмущение и, подключив механизмы саморегуляции, стремится представить свои актуальные значимости несомненным эталоном ориентации соотносящегося с ней социально­ го субъекта, устраняя помехи подобному представительству. 3. Символическая реальность угнетает ценностную, производя по различным причинам своеобразное «отшелушивание» смыслов; само­ развитие символов оказывается ведущим и определяющим в установ­ лении согласованности с ценностями. Что касается первого типа взаимодействия, то онтологическим ос­ нованием его формирования является одновременное присутствие в культуре ценностей и символов. На операциональном (в данном слу­ чае — текстуальном) уровне их взаимодействия, максимальная со­ гласованность может принимать формы некоторого соответствия между ними. Однако так уместно полагать, лишь допустив сущест­ венную близость ценности и значения, что, например, оговаривается в прагматике Ч. Морриса14 и что предоставляет исследователю воз­ можность, наблюдая за символами-текстами, в частности, массовой коммуникации, отслеживать бытование ценностей. Как угодно смяг­ ченная, эта позиция придерживается репрезентационных моделей языка, оставляя в качестве основной функции вербальных систем ре­ презентацию значений и смыслов невербальной реальности. Опти­ мальная доза коивенциальиости и непредсказуемости в этом типе символов, обеспечивающая порождение ассоциаций как общих, так и частных идей, способствует такому соответствию. Обя ательная для символа ннтерпретанта, истолковывая значение-ценность посредст­ вом расшифровки отношений знака н объекта, включает в себя меха­ низм когнитивных и текстуальных ограничителей. Этот тип одинаково присущ и явной манипуляции аудиторией (или, напротив* манипуляционному давлению общественного мнения на источники информации), и систематически искаженной коммуни­ кации. Очевидное стратегическое действие в области массовой ком­ муникации предусматривает соответствие ценностей и символов как некоторую меру во достижение пропагандистского успеха Соответ- ствие ценностей и символов гарантирует, что основная пропагандистска* идея будет проведена: конвенциальность значения и знака Ш ••

обеспечивает ей необходимую интерпретацию, а многозначность сим­ вола санкционирует вероятностные истокования, так что манипуляциокные операции оказываются менее явными или вовсе латентными. В систематически искаженной коммуникации, т. с. ком­ муникативном обмене посланиями, не ориентированном на понима­ ние, но в качестве правила предусматривающим соотнесенность синтезирующего его действия с ценностно-нормативной реальностью, условия приемлемого раскодирования текстов большей частью ауди­ тории также требуют определенной «гармонизации» ценностей и символов. Это, между тем, не означает, что подобное соответствие объяснимо логикой силлогизма или причинной детермииантой. Оно включает разновидности ассоциативных связей, архетипов и, может быть — на чем настаивают исследователи культуры — логику ми­ фа . Идентификация ценности в символическом пространстве (пуб­ лично или интимно, осознанно Или стихийно) — обязательный акт в этой соотнесенности. Точность его результатов зависит от степени со­ гласованности аксиологического и семиотического компонентов с учетом характеристик структурации аудитории по признакам при­ надлежности к большинству, среднестатистическому представите -по или уникальности как коммуникативной единицы. Второй тип взаимодействия ценностей и символов характеризует состояние массовой коммуникации в предельно .возмущенной соци­ альной среде, апеллирующей к ценностной реальности в попытке ле­ гитимировать это возмущение или его преодолеть, что свойственно как малым, так н крупным социальным обшностям, или обществу в целом. И если в относительно стабильных ситуациях соотнесенность социального субъекта с ценностной реальностью осуществляется публично лишь по мере надобности, в соответствии с нормами декла­ раций о ценностях, этикетом или регламентом, то в случаях возму­ щения социума эта ценностная реальность также начинает пульсировать, манифестируясь в массовоь коммуникации. Поскольку условия требуют определенности и однозначности ее идентифика­ ции, происходит нивелирование символов, «очищение» от них куль­ турного поля, в результате чего явление ценности оказывается более транспорантным. Неверно было бы говорить о том, что сложные зна­ ки исчезают, о,•. ;ако насыщение ими текстов массовой коммуникации осуществляется уже в иных пропорциях. Символы вытесняются ал­ легориями, предполагающими объяснимую связь содержания и фор­ мы, привычными и буквальными указателями на ценность посредством призывов, лозунгов и клятв, прямым называнием и опе­ рацией с ц е н н о с т я м и номиналами при опоре на интерактивный уровень использования языка. В самой языковой практике актуали­ зируются вербальные конструкции и слова, обладающие оцениваю­ щей силой, которые составляют значительную часть лексики, например, русского языка. Один и тог же факт может быть обозначен с помощью слов и ус-

тойчивых выражений, заключающих в себе определенную оценку и явный указатель на ценность. Скажем, в презентации ценностной оп­ позиции «новое-старое» левый полюс может описываться либо как новаторство, либо как авангардизм, как современность или как новомодность, актуа тьность или поспешность. «Старое» в зависимости от оценочного смысла именуется традицией либо консерватизмом, пре­ емственностью либо реакцией, наследием либо регрессом, классикой либо эпигонством16. Характер оценок в этих случаях не вызывает со­ мнений у членов аудитории, так как предписан самим языком. Одни и тс же действия политического лидера квалифицируют его как «мудрого» или «хитроумного», «мужественного» или «безрассудного*. Очевидна позитивная или негативная оценочность, как впрочем и то, что критериями оценок выступают различные ценности семейства «разума» или семейства «морали». Возможен и другой вариант, подразумевающий, напротив — неназывание ценности, лишение ее наблюдаемого знакового выраже­ ния, смещение за пределы текста. Тем самым стимулируете» ситуация перехода от supprcssio veri к suqqeslio falsi, но рассмотрен­ ная не столько в контексте истины, сколько в контексте ценностей. Ценность таким образом манифистирустся через умолчание, через ее отсутствие или утверждение противоположной ей значимости. В ос­ трых ситуациях ценностная реальность обволакивает массовую ком­ муникацию с особой тщательностью, отодвигая задачи соотнесения субъектов-участников с двумя другими реальностями, конституируе­ мыми коммуникативным действием по требованиям истины и иск­ ренности. Объективный и субъективный миры отступают под натиском ценностного. Магия и заклинание экологическими или политическими ценностями на фоне идеологизации и институционализации — отличительная черга таких общественных состояний. Как и интенсивная рационализация по поводу ценностных приори­ тетов, скажем, гражданского общества, общечеловеческих значимостей или планетарного мышления. В качестве идеальных условий функционирования mperm-сго типа взаимодействия ценностей и символов можно предположить некото­ рое угнетение функций социальной среды, способной в ледствие это­ го воспроизводить лишь простые модели и типичные конструкты. Идеалы и стремлении оттесняются «допустимым», «подходящим», «адекватный» ситуации, но не преспективе, т. е. адаптивными образ­ цами. Системы ценностей сформированы в устойчивые иерархии. По­ скольку видимая подвижность социальной сферы ограничивается, потребность » каких-либо, в том числе ценностных, ориентирах дви­ жения вообще уменьшается. Ценностное пространство сворачивается за счет разверстки регламеитационного, предписываемого и норма­ тивного, в большей степени характеризующегося символическими и - ритуальными насыщениями уже в силу того, что самое простое опи­ сание или называние нормы представляет собой сложносимволиче58

f

CKoe образование. В конечном счете происходит как бы «отшелуши­ вание» или «стряхивание» значииостей. Смыслы истончаются, сво­ дясь к банальному и стереотйпизированному. Эксплуатируется преимущественно их форма, знаковое выражение, чем о.-чволу обес­ печивается хождение наравне с девальвированной монетой, некогда имевшей твердое достоинство, а ныне — лишь намек на прежнее со­ держание или покрытие золотым запасом. К этому, собственно, и сво­ дится основная функция их присутствия в массовом обшении: задачи семантической коммуникации заменяются иными. Бытование подо­ бных символов освобождается от ценностного веса, попросту говоря, они обесц зиваются — и это судьба всех шаблонов, клише и штам­ пов, независимо от их принадлежности к идеологии, эстетике или профессиональному миру . Символы более не участвуют в презента­ ции своего доминантного значения или генетического кода. Если они что-либо и символизируют, так это скорее всего ссылки на молчали­ во заключенны между коммуникатором и аудиторией конвенц-*ю от­ носительно того, что социальная и индивидуальная память якобы хранит эти первоначальные смыслы и что интерактивная сила этих символов по-прежнему признается достаточно высокой. Из опыта, од­ нако, эти смыслы быстро выветриваются, как это происходит с «про­ рабами» или «орлами» какого-либо движения. Очевидные изъяны дурного вкуса к слову, открытой идеологической и коммерческой предвзятости или явной бессмыслицы, казалось бы, обрекают их на недолговечность, но отнюдь не гарантируют окончательного исчезно­ вения из текстов. С поразительной настойчивостью они продолжают выступать единицами вербальных операций.

Сами же символы, в сущности, представляют собой «не столько кодифицированную форму коммуникации, сколько эффективный инструмент приобщения» . Несмотря на то, что Барт относит эти рассуждения к символу как перенасыщенному «могучим содержа­ нием знаку и таковым воспринимаемому аналитическим сознанием, в них так или иначе указывается на разъем означаемого и означаю­ щего или, в нашей терминологии, ценностного и символического, — что важно для нас более всего. Весьма наглядно интерактивная фун­ кция символов сказывается в расползании сферы «демонстративного» ш массовой коммуникации, которая, в общем, отличается от традици­ онно понимаемой сферы «декларативного». Последняя больше связа­ на с аксиологическим компнентом. В декларации роль значения или смысла декларируемого также велика, как и факт ее свершения. В эталонных ее вариантах сочетание кдйстатпвности и перформативвости суждений не производит диссона'я'са. Понимание демонстративного, взятие %зftafпсихологии,указывает на гиперфункцию перформативных'сво'йс¥в языка. В сфере демонстра­ тивного преобладают не столько значимостные, сколько действенные Вспекты. Не претендующие на трансляцию ожидаемого или предпо­ лагаемого ранее смысла «обесцененные» символы демонстрируют не.

59

что иное, например, осуществляют Маркировку расслоения и структу­ рами субъектов-участников по различным социально значимым осно­ ваниям. Прямые оценки властных структур, тиражируемые прессой, в которых ценностное присутствие обнаруживается преимущественно в своей принадлежности к таким крупным блокам, как мораль, право, политика, являют собой символы демонстрации соотнесения вовлечен­ ного в коммуникацию индивида с социальным миром, стратифициро­ ванным на «своих» и «чужих*. Ссылки в текстах массовой ком­ муникации на «радикализм» или «консерватизм» оппонентои не регла­ ментированы жестким требованием соответствия буквальным или обозримым смыслам, но символизируют принадлежность к социаль­ ной общности, 41 является вполне достаточным для организации сис­ тематически искаженной коммуникации. Последняя, мы помним, не предусматривает обязательной соотнесенности социального субъекта с реальностями, где правит истин? м искренность. Его пребывание в цен­ ностно-нормативном контексте остается и в этих случаях, хотя резуль­ таты самоидентификации могут обнаруживаться как в по­ ложительных, так и в огрицательных констатациях. Утверждение банальности в знаковом стереотипе — не единствен­ ный способ уклонения символа от сопряженной с ним ценности. Те­ оретически .опустимо и обратное — его полное опустошение. Накопленная усталость от банальности, сковывающей оболочку полисемического знака, как бы толкает символы к освобождению от нее путем интенсивного саморазвития и забвения первоначальных смыс­ лов. Уже Пирс, предоставив последователям логически строгую трак­ товку знаковой сферы, mc-дположил, что символы в какой то мер; являются живыми, т. е. растут и порождают себе подобных . Про­ цесс такого саморазвития хорошо наблюдаем в компьютерной муль­ типликации. Поскольку жизнь этих символов коротка, может создасться впечатление, чю реальному их интерпретатору не сужде­ но состояться, так как он попросту не поспеет за быстротекущим зна­ ковым потоком. Тем не менее интерпретанта предусмотрена самим алгоритмом, порождающим мехализмом символической ткани, кото­ рая преображается перед нашим взором. Технология производства «миллионов аналогичных узоров по единой программе», чем, по мне­ нию Моля, характеризуется так называемое «пермутационное» искус­ ство20, учитывает в зтой программе присутствие и объекта, и интерпретанты. Столкновение .. пришедшими в очевидную подвижность символа­ ми стимулирует всяческую рефлексию .ia их счет и пробуждает осо­ бое воображение знака. Вы.шим типом такого воображения у Р. Барта является воображение синтагматическое, которое «уже не видит (или почти не видит) знак в его перспективе, зато оно провидит его развити» — его предшествующие и последующие связи, те мосты, которые он перебрас» чает к -фуги» знакам: э;о «стеммятическое» вообра; ение, вызывающее образ цепочки или сети; динамика это! J об60

аза предполагает монтаж подвижных взаимозамени ,ιυχ частей, юмбинация которых как раз и производит смысл или вообще какой1ибо новый объект...'* Поток текстов-символов массовой коммуника1ии, вне сомнения, также может быть рассмотрен скьозь призму этого и трансформированного в сторону глобальных абстракций во­ зражения знака. Идея монтажа как текстообразующей техники обнаруживается в приеме цитации. Любой знак, рассуждает Ж. Деррида, может быть взят в кавычки и процитирован, каждый раз порождая новые контек­ сты . Возможность изъятия и прививки цитаты к чужеродному тек; сту означает отсутствие в нем некоего смыслообразующего центра. .Смысл рассеян по фрагментарному полопгу, освоение кагорого напо; ми мает игру с самодостаточными и никуда не отсылающими знака­ ми, только что и представляющую интерес для участвующих ^субъектов. Но этот взгляд — скорее следствие иного типа философ1ствования и понимания языка «нсклассическим» образом, где выдви­ гаются задачи деконструкции или разборки логоцентризма как {очищения культуры от ценностного содержания и «развенчивания» «понятия истины. Именно так интерпретируют Дерриду его исследоЦватсли и критики23. Однако д. я Дерриды - это не только теорети­ ческие постулаты, но и принципы языковой практики24. Означает ли это безоговорочное элиминирование ценностей или рекомендацию рассматривать тексты «по ту сторону ценностей», а символы — вне объекта? Не углубляясь в спекулятивные рассуждения, можно лишь пред­ положить, что здесь, вероятно, имеется в виду сужение ценностной ;сферы от трансцендентного означаемого ("опостылевшего" бг'тия) к {предикации знака-образа, в результате чего игра монтажа, цитации и многостилья поиобретает самодовлеющую ценность. Постсовремен­ ная литература продемонстрировала идеи дсконструкти изма. Что Г;же касается массовой коммуникации, то подобная техника и техно­ логия формирования текстов и символов виделись присущими ей с самого начала в виде правил, а не исключений из них. Это как раз ^то, что отмечал Джойс, описывая процесс рождения газеты, и что мы [достаточно часто обнаруживаем в конструировании диалога в прессе путем сопоставления цитат оппонентов и тому подобном. Процедурой рассеивания смысла, т. е. упразднением авторской индивидуальности и ответственности, а также несводимостью текста [к эффектам содержания его значимая целостность разрушаемая, а се[мантическая коммуникация оказывается второстепенным аспектом j подобной языковой пр?\тики. Представляется, между тем, что это не [исключает поиска некоей иной целостности и оформленности, поко­ ящейся на тотальном отвержении прежних представлений. Вполне [вероятно, что массовая коммуникация, понимаемая как трансмиссия (текстов, могла бы получить дальнейшее истолкование и в духе дан­ ной парадигмы. 61

2. Операциональный контекст Типы взаимодействия ценностей и символов в массовой коммуникации не могут не влиять на своеобразие текстов. Ε иссле­ дованиях динамики ценностных представлений, изменений в культу­ ре и ее трансформаций в новые состояния, отсутствие ссылок на это влияние оставляет впечатление чрезмерной умозрительности выво­ дов или их неточности. Как мы полагаем, типы взаимодействия опос­ редует комплекс факторов. Среди них, несомненно, группа социальных детерминант, которые, преобразуя лежащие в их основе экономические, политически и собственно социальные составляю­ щие, открываются нам в виде некоей результирующей, измеряемой показателами стабильности или нестабильности общественного по­ рядка. К критерию «стабильность* мы апеллируем лишь для того, чтобы самым общим образом определить социальный аспект ситуа­ ции, обозначенной как разъем ценностно-символической реальности. Кроме того, типы взаимодействия ценностей и символов зависимы от переменных общекультурного фонда, движения стилей письма и па­ радигм искусства. Технологический и технический прогресс, сопро­ вождающий массовую коммуникацию и разворачивающий спектр возможностей производства знаковых конструкций, также заметно вли$. JT на то, какой из типов взаимосвязи ценностей и символов в изучаемую эпоху или временной интервал будет преобладать. Все эти факторы, представляющие воздействие на массовую ком­ муникацию социальных феноменов более широкого класса — со­ циума, культуры, комбш лцию фундаментальных и уникальных черт ее самой, тенденции развития сопутствующих отраслей, сказываются на ценностном сознании социальной среды и присущих ей способах символического обмена. Перемещение взгляда на операциональный контекст или уровень взаимодействия ценностей и символов, в пре­ делах которого только то и возможно реконструировать детали ре­ гламента ценностного присутствия в тексте, с обязательностью предполагает гипотезу о типах данной взаимосвязи. Поскольку состояни0 массовой коммуникации конституируется стратегическим действием, запуск;»ющим механизмы идентификации и самоидентификации индивидов в ценностных континуумах, в ней не содержится ничего такого, что положительно не коррелировало бы с наличной куьтурой. Любые инновационные движения в массо­ вой коммуникации, мыслимые поначалу контркультурными явлени­ ями, в конечном счете получают аргум?н~"щию как параллели культурных доминант, но не абсолютные противоположности. Имен­ но об этом свидетельствуют исследования так называемых альтерна­ тах лых источников информации, будь то независимая американская пресса ан: ~ргра/нда или отечественные неформальные издания". Культура санкционирует массовую комму икацию, н. это вс;-е не означает, что их ценностные пространства идентичны. Массовая ком63

•муникацпя осваивает лишь фра! мент ценностной рсалытсти, с котоЗГрой соотносится социальная среда. Однако в ходе стратегического 5действия социального субъекта коммуникации данному фрагменту как бы приписывается значение целого. Тр>дно сказат:, насколько ϊ уместна здесь метафора «зеркала», к которой довольно часто обраща­ ются адепты различных (в том числе принципиально) моделей мас­ совой коммуникации fi. Масс медиа не создают «новой» ценностной реальности (что, например, допустимо в отношении фактологической материи), они воспроизводят один из ее рафинированных вариантов. Как же осуществляется это воспроизводство? Оно- покоится на • стратегичс жом действии социального субъекта, вовлеченного в орби­ ту массовой коммуникации. Было бы неверным говорить о жесткой заданное™ ценностных каталогов, их всецелой подчиненности целерациональному акту. Существует достаточная степень свободы свер­ шения последнего, что не исключает ощутимого давления ' случайности. Стихийность, хаотичность круговоротов знаний, ценно­ стей и символов, препятствующая репрезентативному отбору куль• турных единиц для публичного пролонгированное • дискурса, по мнению Моля, — одна из ведущих характеристик массовой комму­ никации, правило, согласно которому складывается информационная . и пропагандистская мозаика . При всей правдоподобности этой кон­ цепции, весьма тонко улавливающей особенности коммуникативной стихий современной культуры, уместнее все же утверждать, что слу.чайность скорее характеризует меру свободы или власть ограничите­ лей, вступающих в силу как оформители контекста стратегического действия или как показатели того, насколько умело распоряжается коммуникатор культурным ресу; сом. Таким образом, фрагмент цен­ ностной реальности, представляемый массовой коммуникацией в ка­ честве полноправного заместителя целого, воспроизводится стратегическим действием социального субъекта, помноженным на Случайность выборки ценностных элементов. Однако и стихийный фактор формирования ценностных и симво­ лических каталогов некоторым образом регулируется. Каталоги на'сыщаюгея теми именами, которые находятся на поверхности, ко не в толще ценностной реальности, очевидны в данный момент и доступ­ ны для попадания в фокус внимания. Случайность выборки ценно[ стей и символов в массовой коммуникации обусловлена явной или [латентной артикуляцией интереса коммуницируюшего объекта. Его естественная ориентирочанность на актуальные ценностные приори­ теты и нефиксированное игнорирование периферии ценностной обла[сти способствует систематически искаженной коммуникации. Обращение же к «неактуальным» жизненным ценностям, по тем или иным причинам способным занять более высокие места ценностных иерархий, приводит к культивации особого образа ценностной реаль­ ности, подчиненного вполне осознаваемым задачам. В любом случае, намеренно или интуитивно, во внимание принимается и: терсс ком63

муницируюшего субъекта, независимо от того, распространяется ли он ма сферу идеологии, познания или рекреации. Нечто подобное происходит в последнее время, скажем, с культи­ вацией ценностей фатальности и предсказаний будущего, о чем го­ ворит регулярное присутствие на экране и в прессе всевозможных астрологов, вешателей и целителей. Гороскоп как символ ценности индивидуальной судьбы в культуре — обязательное дополнение к те­ леновостям и сооощениям газет. Объяснений этого и похожих явле­ ний множество. В одних предпочитают историко-культурное обоснован и i, в других — психологические, в третьих — религиозные или идеологические аргументы. Вполне приемлемо, как это делает Иосиф БродскмГ., связать приближение круглых дат с фантазиями общества о перемене миропорядка. «Десятилетие, остающееся до на­ ступления 3-его тысячелетия от Рождества Христова, неизбежно дол­ жно породить милленарное мироощущение эпидемического характера, угрожающее прежде всего благодаря средствам массовой информации, которые неминуемо окажутся в его распоряжении. Ско­ рее всего, оно примет форму экологического радикал! лма с сильной примесью нормальной эсхатологии» . Невзирая на то, признаем ли мы это Объяснение за исчерпывающее или за поэтический образ, оче­ видно следу лцее: артикулированный интерес коммуннцирующего субъекта к мифу и мифотворчеству, никогда окончательно не зату­ хая в массовом сознании, в особых социальных ситуациях вспыхива­ ет с необычайной страстью. Очевидно также, что в массовой коммуникации этот интерес становится предметом тщательной куль­ тивации. Сложная роль ценностей в мифе, в котором мы различаем символическое начало, даже преодолев старинное определение Крейзера, согласно которому миф не похож на символ лишь тем, что со­ общает нечто ушам, в то время как символ сообщает нечто глазам , также опосредует все три выделенных типа взаимодействия и вызы­ вает дополнительные трудности их вычленения на операциональном уровне, т. е. непосредственно в текстах. Результаты социологического прочтения текстов на предмет их со­ отнесенности с ценностной реальностью могут существенно отличать­ ся от тех, что полечены в ходе расшифровки ценностных представлений индивидов. Эти различия проистекают из особенностей так называемого «методологического коллективизма» и «методологи­ ческого индивидуализма», полагающими ценностную реальность либо плодом совместно, о творчества, либо су v. юй индивидуальных ценно­ стных представлений . Оба подхода ос.юваны на известных допуще­ ния:;. В случае с обраще. нем к текстам как репрезентантам ценностной реальности в литературных обществах предполагается, что сохраняемые зи времени, именно они производят ее и воспроизво­ дя!, определяя ппедмет, достойный или желательный для коллектив­ ного внимания. Это 'твер/ 1ение больше или меньшей степени отно. 1тся ко всем коллективным феноменам — образцам куль.уры, 64

[выраженному общественному мнению, «профессиональной идеолоI гии» . Хотя идея группового разума представляется спорной уже в раI ботах Олпорта, однако ее смягченные варианты не отклоняются и ! способны вдохновить исследования динамики культуры поиск куль* турных индикаторов, доно имых нам текстами, в том числе массовой коммуникацией . Ценностная реальность, воспроизводимая в этих текстах, будет, как правило, лишь в общих чертах походить на мир ценностей в представлениях индивидов. Это касается и членов аудитории, т. е. специализированных коммуникативных групп, настойчиво поддерf живающи* контакты с вполне конкретными источниками. Совпаде­ ние отдельных фрагментов ценностной реальности творцов и реципиентов допустимо, как это наблюдается в политике, экологии. Но в целом итоги коллективного творчества Коммуникатора (вклю­ чая деятельность так называемых «общественных корреспонден­ тов» — непрофессионалов, регулярно обращающихся в редак ии33), одухотворены иными идеями, чем те, что занимают представления индивидов. Они отличны от суммы индивидуальных знании и мне­ ний о ценностях, подобно тому, указывают Д. 3. Нсймснвсрт и Р. Ф. Вебер, как замысел отливается от свое" реализации34. Методология или исследовательская стратегия в конце концов обусловливает выбор наиболее подходящего метода социологическо­ го анализа. Собственно, к этому выбору и сводятся главные задачи исследователя в его переключении на операциональный уронен» вза­ имодействия ценностей и символов. И здесь им вновь говорим о тек­ стах как объектах реконструкции коммуникативного СОСТОЯНИЯ общества, но уже под иным мстодолого-мсгодическим углом рения. Приоритет анализа текстов в изучении коллективных обществен­ ных феноменов представляется резонным по нескольким причинам. Стратегия «методологического коллективизма», как обосновывает свое утверждение Р. Ф. Вебер, «обладает двумя важными преимуществами по сравнению с опросами и другими техниками, основанными на мето­ дологическом индиьидуализмс. Первое: документы,такие, как полити­ ческие платформы, рочи Кайзера и газеты всегда отражают сложный процесс формирования взвешенного рпкушеьия к власти. Поэтому сравнение данных контент-анализа в различных массивах документов и (или во времени) обеспечивают более точные и реалистические пока­ затели культурных и социальных процессов. Второе: контент-анализ фиксирует групповые точки зрения...»* Сопоставление исследгватсльских процедур занимает автора с позиции их возможностей измерять артикулированное мне ие, превратившееся в условиях его докумен­ тальной фиксации в текстах СМК (т. е. посредством многократной фильтрации) из индивидуального суждения о предмете в обществен­ ное, «коммунитарное» (Бердяев). Практикам зондажей проблема выра­ жения общественного мнения известна, потому как они хорошо осведомлены о том, сколь велика бывает доля не ответивших на вопро.

«5

сы анкет Зондажи с их тяготением к усреднению показателей чувствител1 кости индивидов к общественным проблемам не гарантированы от несоответствия периодам вызревания и угасания общественного мне­ ния. Поэтому ситуация, когда посредством ссылок на эть показатели «важнейший политический или другой вопрос может быть выдан за ре­ шенный» , не является редкой и, тем более, исключительной. Между -ем речь идет, разумеется, не о принципиальном противопоставлении двух методов, а об уточнении тех предметных полей, где их использо­ вание вполне уместно и предпочтительно. Итак, все указывает на то, что дальнейшие рассуждения о массо­ вой коммуникации сконцент, мруются на ее текстах и способах их анализа. Многообразие условно сводится к двум основным типам: традиционному (качественному, содержательному) анализу и формалнзо анному или количественьому. Не устранимы и промежуточные формы, соединяющие особенное.и того и другого. Методические ре­ сурсы этих способов различны. Данные, полученные в ходе их при­ менения, обобщаются "азными показателями, ограничивая каждый раз пределы интерпретации. Критерии релевантности обращения к качествегчым и количественным процедурам обусловлены замыслом исследования типом документальных источников, подлежащих ана­ лизу, техническими приемами сбора информации, выбором единиц наблюдения. Если в традиционном изучении текстов в качестве са­ мостоятельной единицы наблюдения рассматривается преимущест­ венно отдельный документ, то контент-анализ предполагает изучение совокупности текстов и выводы относительно всего потока. Однако основное разл-.чие методов или типов анализа состоит не столько в эксплуатации либо качественных, либо количественных способов. Ориентированность исследователя на те или другие тончай­ шими нитями связана с его решением основной методологической дилеммы, которую мы символизировали как «понимание versus на­ блюдения», если не прямо вытекает из этого акта. Принятие крайних позиций вряд ли плодотворно. Сцепленность и отчуждение, притяже­ ние и отторжение аналитика от текста, сосуществующие в его порыве прочитать послание, окпываются чем-то неизмеримо большим и оп­ ределяющим, нежели качественнее или количественные атрибуты. Проблемой становится любой тин исследования или анализ текстов вообще. В этом смысле можно говорить о едином методе изучения текстов в социологии, размытых границах меж-у выводами, основанными на впечатлении и на измерении признаков с |"о»"»щью заданных шкал, подразумевая под интерпретацией результатов самостоятельную про­ цедуру, присущую тому и другому способу. Вполне логична позиция О. .".олсти, который отвергает строгую дихотомию качественных и количествг .ных ориентиров. Его заключение, вслед за сопоставлени­ ем точек зрения прии;ржень,ев час.отного одхода, та: ιχ как Лейте, Пул и Джанис, а также сторонников качественных операций, уоеди66

тельно продемонстрированных А. Джорджем в исследовании нацист­ ской пропаганды, касается прежде всего контент-анализа37. Впрочем, это еще одно свидетельство того, что в задуманной как строго фор­ мализованная процедуре сакраментальные лассуэлловские вочросы «почему количественный?» или «почему качественный?» постоянно сопровождают исследователя текстов. Хотя, конечно же, поднимае­ мые фундатором метода проблемы выборки документов, критериев отбора цитат и отсутствия гарантий одинаково внимательного про­ чтения всех материалов уже не фигурируют в качестве главных. Близость качественного подхода в контент-анализе к традицион­ ному исследованию текстов определенно ясна его разработчикам39. Спор о том, окажутся ли цифровые данные надежнее выражений «более или менее», «в основном» и «большей частью», в конце концов решается в пользу приблизительных ответов на правильный вопрос, а не точных до десятых долей показателей, характеризующих некор­ ректно сформулированную гипотезу40, что в общем-то не умещается в рамки противопоставления качественного и количествелного ана­ лиза. Первый из них может быть достаточно формальным, далеким от детального феноменологического описания, подверженным пороч­ ному логическому шаблону, так как система защиты от этого крайне слаба. Критические оценки подобных процедур неизбежны. Напро­ тив, некогда обязательные претензии к формализованной технике со­ циального исследования по поводу ее позитивистской природы, неуместности квантифицировать сложные социальные системы и т. д., пожалуй, преодолеваются. В общем, существуют ьеские доводы «за» и «против» обоих типов анализа. Представляется, что релевант­ ность выбора метода зависит от особенностей самого текстового маириала, правил организации в нем ценностного и символического единства и, в частности, от принадлежности текстов к особому типу культуры, которой они порождены. Вспомним концепцию Моля о гуманитарной и мозаичной культу­ рах, первая из которых ориентирована на иерархию идей по их значи­ мости : менее общие понятия определяются через более общие, а структура общест знных ценностей указывает на незыблемые автори­ теты (например, преференцию моральных критериев оценок деятель­ ности над правовыми в русской культуре или приоритет ценностей делового успеха в американской). Тексты традиционной культуры ос­ ваиваются посредством интуитивного вживания или рационального понимания. В ходе реконструкции правил формирования ценностного пространства восстанавливается либо логическая цепочка причин и следствий излагаемого содержания и самого акта написания, либо по­ стигается замысел, которому прямо или косвенно следовал автор. В лю­ бом случае это будет поиск главного, • ^нтрообразующс! ^ смысла текста-идеи, значения, ценности и в. лростененкых з^ачимостных де­ талей. Таком суть традиционного качественного анализа документов, учитывающег принципы их создания. 67

Однако для исследований текстов мозаичной культуры, воспроизеодимой средствами массовой коммуникации, лучшего метода, чем контент-анализ, пожалуй, сше не создано. В той мере, в какой куль­ тура подвержена идее монтажа, контент-анализ уместен, плодотво­ рен и сЪфсктииен, потому как предоставляет исследователю возможнопъ собрать воедино разбросанные во все стороны осколки смыслов, ценностных и символических элементов и рассмотреть пол­ ученную картину под определенным углом зрения. Контент-анализ как бы перса раиваст эту мозаику в иерархию по частоте встречае­ мости отдельных культурных единиц (Моль), т. е. определяя среди них те, «то доминируют в текстовом потоке или пребывают на пери­ ферии внимания, но вовсе необязательно являются важными или не­ важными в культуре. Подобная дом».лапта, как мы полагаем, указывает не только на случайные частотный приоритет идеи, ценности или символа. Мозаи­ ка — это скорее контекст, в котором реализуется стратегическое дейст­ вие. Оно, как мы помним, сопряжено с обнаружением ком- уницирующим субъектом идентитетов различных ценностных полей и реализуется через массу случайностей его ценностного и сим­ волического обеспечения. Контент-анализ в состоянии расшифровать это действие по неочевидным приметам даже при условии того, что оно ке направлено к пониманию. Тем че менее об эффекте реализации той или иной стратегии Коммуникатора, т. е. о переменах в ценностных представлениях членов аудитории можно судить лишь на уровне дога­ док и гипотез. Многочисленные эксперименты по этому нополу не убеждают в точности их измерений. Трудно Предположить, какая часть освоенных в теистах ценностей выступит ориентиром в соотнесе­ нии внемлющим индивидом своего мира ценностей с ценностями соц­ иума или среды. Какой-то сегмент ценностного пространства в текстах окажет-.я вовлеченным исключительно в когнитивный для аудитории процесс, осуществляемый на уровне приобретения знания о ценностях. Вполне вероятно, что примерка себя под ценности общества во многих случаг:: и ограничивается информированностью подобного рода. Од­ нако выяснение этих вопросов — задача исследователя аудитории, на­ ходящейся в посткоммуникативной фазе. Таким образом, в виде некоей идеальной конструкции предполо­ жим, что качественный социологический анализ наиболее релеван­ тен в о/ношении текстов классической культуры, в то время как контен".-анализ — предпочтителен относительно текстов массовой коммуннк .ции. Из такого членения еще не следует , что качествен­ ные процедуры здесь невозможны или недопустимы. Журнальный бум кон^а 80-х годов, сопровождавшийся интенсивным насыщением отечественной периодики мемуарами, литературой биографического и эпистолярного жанров, усилил особую потребность в этих способах изучения текстов. Со времени работы Томаса и Знанецкого ι поль­ ской крестьянской эмиграции социологический анализ личных доку-

ментов снискал доверие и популярность. Сегодня мемуары, тиражи­ руемые СМК, могли бы послужить объектом специальных исследова­ ний ценностей и символов, например, политической карьеры в советском обществе, общественной мысли XIX — XX вв. как транс­ формации известной дилеммы «западничества» и «славянофильства» или, скажем, духовной атмосферы «серебряного века». В последнем случае изучаемыми текстами могут выступать многочисленные вос­ поминания, письма, дневники поэтов, литераторов и близких к их ок­ ружению людей . По прочтении их (как бы в «преданализе») складываются самые фвн . гические представлении о формировании особой профессионально!» . реды и возникают вопросы, побуждающие далык «инее исследование. Возможно, подобные этим. ("удя по всему, представители эгой среды гуляли по своему городу ночью. И, ко­ нечно, же знали друг друга, ведь теоретически они не могли не см.ткинаться на пу­ стынных улинпх. Поэтами были из них все. Даже КМ учились на естественных факультетах и писали о происхождении оврагов в Средней России. Не говоря уже о тех, кого влекла, скажем, этнография. Любое же гуманитарное занятие просто пред­ полагало стихи. И те накатывали волнами, разливались потоками, обволакивая город тонким ароматом рифм, диковинных метафор и чарующих звуков. Стихи были по­ всюду. Стихия стихов вплоть до гибели предводителей и грядущего разрушения. Что же стоит за скользящими поземкой строчками, брошенной на плечи шалью или аф­ риканским идолом? Почему тепло и свет, идущие из их времени, согревают? Что цен­ ного в их нелепой, счастливой и трагичной судьбе, β их вычурных, непонятных и прекрасных стихах?

Прервав на глазах смущенного читателя эту неузаконенную кано­ нами строгого исследования вылазку в лирическое и рассуждая о пла­ нах социологического эссе на подобную тему, мы рискнули бы поместить в фокус внимания ценности времени, по-своему интернализованные элитарным профессиональным кругом, будь то русская поэ­ тическая среда, парижский бомонд, американская богема начала века или наших дней, представленная Э. Доктороу в «Жизни поэ­ тов» . О чем, собственно, говорил еще Ницше, описывая роль поэтов в культуре. «Желая облегчить людям их тяжелую жизнь, поэты или со­ всем не обращают внимание на тягостное настоящее, или же, озаряя это настоящее светим, заимствованным из прошлого, ο η » ι придадут ему новые краски. Чтобы быть в состоянии разрешить эту задачу, ни сами должны быть такими существами, понятия которых принадлежат во многих случаях прошлому, так что они служат как бы переводом к са­ мым отдаленным временам и забытым представлениям, к вымираю­ щим или совсем исчезнувшим религиям и культурам...» Качественный содержательный анализ текстов традиционных жанров применим, как хотелось нам показать, дл.* достаточно широ­ кого класса задач. Об особеннстях участия такого литературного материала в массовом обсуждении, г-иму.. руемом желанием обще ства как можно быстрее заполнить пробелы истории и культуры, вос­ становить логическую цепочку идей и событий, что в об'чем-то 69

63

представляется своеобразным типом взаимодействия различных культурных тенденций, речь уже шла в начале работы. Тиражирование образцов мемуаристики и биографий позволяет использовать в ходе их изучения различные приемы группировки, и формализации. Биографический документ имеет собственную тради­ цию исследования.46 Однако здесь нас интересует лишь возможность квантнфикации результатов социологического анализа. Известно, что тексты традиционных жанров поддаются информационно-целевому исследованию 7 или структурному анализу, употребляемому в изуче­ нии жанровой литературы и кинематографа , осуществляемом со1ласно модифицированной пропповской схемы и т. д. Изучая биографии выдающихся политиков, можно, например, обнаружить, иронически замечает автор «Законоп Паркинсона», фундамент любог политической кар. :ры. Ценности политической деятельности прочно связаны, по его мнению, с такими символами принадлежности .: сре­ де, как привилигированные учебные заведения, которые когда-либо (а чаще всего одновременно) заканчивали будущие члены правительственых кабинетов. Так, восемьдесят из ста должностных лиц кон­ сервативного британского правительства 1955 — 1956 гг. учились в средних школах вроде Итона, Хэрроу или Молвсна, 70 окончили за­ тем Оксфорд или Кембридж, а 13 — лучшие военные академии. Та­ ким образом, не присутствуя при формировании правительства, можно вполне определенно представить, как оно создавалось. В политической социологии и се популярных версиях подобный био­ графический анализ — вполне обыденное занятие. Массовое созна­ ние, судя по недавним проявлениям, довольно чутко реагирует на его результаты, однозначно связывая политические ориентации будущих властных структур с дипломами вузов Ставрополя или Свердловска, полученными некогда претендентами в правительственные команды. Биографии подвергаются, конечно, и более строгим схемам ана­ лиза, как было сделано Л. Лоуонталсм в изучении жизненных ис­ торий, публикуемых американскими журналами 1900 — 1940 гг Профессиональный статус героя выступал его главной харак­ теристикой как «идола», символизирующего одну из основных жиз­ ненных сфер — производства или потребления — и, соответственно, смену ориентации на ценности образования и карьеры ориентациями на ценности среднего потребителя.* Таким образом, формализация традиционных текстов не исклю­ чена. Бчло бы слишком опрометчивым окончательно решить вопрос о том, стс ι г ли именовать эти процедуры контент-анализом, посколь- _ ку здесь мы имеем дело преимущественно с подсчетом содержатель­ ных или структурных блоков и, в конечном счете, формулируем выводы о степени отклонения каждой из единиц от среднего, эталон­ ного или идеального образца, а также о характеристиках массива тестов в соответствии с этой же моделью. Формализованный анализ исторических текстов или деловых бумаг'ориентирован прежде все-

го на данную задачу. Согласившись с обозначением этих процедур контент-анализом, нельзя не заметить, что его возможности в этих ситуациях лишь приоткрываются исследователю. Они много шире. Контент-атлиз, повторимся, пригоден для реструктурации мозаич­ ного текстового потока и реконструкции стратегии коммуницирующего социального субъекта. Вряд ли существует более подходящий способ запечатлеть ранговую и ассоциативную структуры ценностносимволической реальности массовой коммуникации. 3. Ценностная интерпретация текстов в контент-анализе Попытки реконструировать ценностное состояние обще­ ства с помощью контент-анализа текстов возможны как на уровне ценностей и ценностных идей, так у на уровне моделей, образцов по­ ведения, интерпретационных схем социального мира. Результатом пер­ вого типа исследований обычно выступает инвентаризация ценностей в анализируемом массиве и последующее составление ценностных каталогоа Интенция к действию, в виде ли трансляции и обоснования нор­ мативных элементов или сообщения установки, рассматривается здесь сквозь призму ценностей. Второй тип исследований предполагает моде­ лирование объяснительных и описательных конструкций текстов, кото­ рые включают в себя ценностные элементы, представленные, главным образом, через потенциальное или актуальное действие. Это не означает, тем не менее, что составление ценностных катало­ гов репрезентирует когнитивный аспект массовой коммуникации, а модели и образцы, распространяемые на языковую практику и невер­ бальное поведение членов социальной среды, — интерактивный. Но и не исключает такого соответствия как преференциального. Хотя с уве­ ренностью можно было бы, пожалуй, утверждать одно: оба пласта цен­ ностной реальности способны оборачиваться контекстами, в пределах которых социальный субъект соотносит себя с соци/мом на уровне зна­ ний о ценностном предмете, о том, во имя чего и как подобает жить, обеспечивая тем самым когнитивную подоп .еку ценностных представ­ лений. Что же касается ценностей-имен, то когнит шный аспект данно­ го уровня освоения ценностного пространства большей частью само­ достаточен, так как допускает ценностные дилеммы, полю, а, крайно­ сти и иную идеальную его структурацию, позволяющую ценнати достичь своего максимума-идеала, высшего смысла и высшей веры «Столкновение ценностей, — у М. Вебера, — везде и всюду ведет не к альтернативам, а к без­ ысходной смертельной борьбе, такой, как борьба «Бога» и «Дьявола». Здесь не может быть ни релятивизаций, ни комлро• т-ссов, — конечно, о CBCCMV смыслу. Фактически, т. е. по всей видимсти, компромиссы .уществуют, как знает по собетве-шому опыту каждый человек, притом на каждом шагу. Ведь почти во всех .реальных ситуациях, в которых люди Зинима

70 П

ют определенные важные для них позиции, сферы ценностей пересека­ ются и переплетаются ». Интерактивный аспект массовой коммуникации обеспечивает сближение ценностных критериев с реальным взаимодействием соци­ альных су"п>сктов которое не может быть ориентировано исключи­ тельно на ценность-идеал, но требует в качестве условий сложную предварительную аргументацию или предписание идеологией среды следор \ть образцу. Поэтому модели и эталоны поведения, где ценно­ стные элементы вплетены в устойчивую конструкцию, фиксируя поедпочтитсльное решение с учетом вариативности социальных си­ туаций, непременно предусматривают интерактивный аспект страте­ гического действия Коммуникатора. Между тем осведомленность на этот счет членов аудитории может оказаться единственным, но весь­ ма существенным итогом его усилий, поскольку насыщает рацио­ нальный "омпонент интерпретационных схем. В контент-анализе проблема взаимоотношений ценностей и сим­ волов как в ценностных каталогах так и в образцах поведения модифищ рустся в проблему согласованности категорий и их текстовых референтов. Вопрос о соответствии концептуальной и операциональ­ ной схем исследования с момента своей постановки чаще всего пере­ водился в плоскость релевантности частотных и нечастотных единиц счета, выбор которых тесно связам с категориями и единицами ана­ лиза. Внимание именно к этому ракурсу проблемы вполне объяснимо для времени выхода в свет известного сборника• о направлениях в контент-анализе' и последующих обобщений, опирающихся на этот труд, когда критерии «количественных» и «качественных» атрибутов мыслились принципиальными. Впрочем, они и остаются таковыми, но преимущественно в обла­ сти проектирования методик статистической обработки данных контен-ана^иза, учитывающих мерный потенциал различных по типу шкал. О. Холсти приводит вполне убедительные доказательства того, каким образом результаты контент-анализа зависят от использова­ ния час -отных и нечастотных единиц счета: сведения о тематических предпочтениях двух американских лидеров относительно политики во Вьетнаме существенно отличаются, если измеряется частота появ­ ления темы в речах или просо фиксируется ее присутствие в тек­ 54 сте . Однако, несмотря на то, что доли объема внимания коммуникатора к темам не совпадают, тенденции распределения тем в обоих вариантах остаются в общем-то похожими. В этом случае на­ блюдение ~а темами ocyi ествляется в пределах разных текстовых фрагменте в. Частотная единица подразумевает отслеживание темы в границах небольшого текстового пространства — предложения, абза­ ца, а нечастотная — в границах всего документа. Выводы могут ока­ зываться и более драматическими, как это выглядит в другом πρι. icpc об отрицательном, нейтральном или положительно! отно­ шении коммуникатора к содержанию сообщений. В зависимости от 73

того, ведется ли поиск категорий в каждом абзаце или во всей статье картина существенно меняется. Фиксация гемы в мелком фрагменте позволяет устанавливать оттенки в отношении коммуникатора к предмету; наблюдение за всей статьей — лишь преобладающую в ней оценку «за» или «против». Очевидно, что уже размер текстового поля, принимаемого за еди­ ницу анализа, значительно влияет на количественные характеристи­ ки массива. Было бы интересно выяснить, как эти размеры — формальные контуры символического пространства — связаны с дву­ мя самообнаружениями ценностной реальности: ценност.'ми-именами и моделями или интерпретационными схемами социального мила. В контент-анализе имеются соответствующие способы реконст­ рукции и того и другого. Постижение мира ценностей в ходе наблюдений явного содержа­ ния коммуникации и являлось, собственно, основной задачей форма­ лизованного метода, получившего научное обоснование в исследованиях Лассуэлла, Берельсона и других относительно пол­ итической пропаганды . Наиболее тщательно контент-анализ и был отлажен для этих целей, если иметь в виду прикладную сторону де­ ла. Преимущество стандартной единицы анализа падало на словосимвол, которое, согласно конвенции, относилось кодировщиками к одной из смысловых категорий. Трезвая оценка результатов крупно­ масштабного проекта, направленного на изучение символов полити­ ческих ценностей RADIR «демократии», «свободы», «революции», «коммунизма» в пропаганде различных стран, соответствующих аттитьюдов и идеологических диспозиций, позволила обнаружить мно­ гие просчеты и неувязки составления подобных каталогов в виду о»сутствия релевантных теоретических концепций и гипотез . Это явилось лишь подтверждением кризисной ситуации в контент-анали­ зе, необходимости пересмотра и уточнения парадигмы «эффектов масс медиа» как реализации установок Коммуникатора. Смещение акцентуации в сторону когнитивного подхода к процессам коммуни­ кации стимулировало разработку новых технологий в контент-ана­ лизе типа сравк_:ний политической платформы .азеты и ее аудитории3 или культивационного анализа Дж. Гсрбнера а также модернизацию самой процедуры. Тем не менее идея поиска ценностной реальности через словосимвол не утратила побуждающего к текстовому анализу значения. Она воплощается в контентаналитнческих исследованиях, основан­ ных на применении словарей ценностей и максимально использую­ щих возможности компьютерного анализа. Решение проблемы взаимодействия ценностных категорий и репрезентирующих их словсимволов осуществляется как бы до маси ябного исследования тек­ стов. Предполагается, что категориальная сеть, удовлетворяющая всем требованиям надежности, таким, как релевантность изучаемому предмету, вза! -шисключаемость или исчерпываемость категорий6^ 73

должна быть операционально, т. е. ьербально определена с предель­ ной точностью. Непремснность соблюдения этого условия, обеспечи­ вающая простор компьютерному анализу, объясняет пристальное внимание к категориям исследования. Принципы их выбора до сих пор остаются во многом загадкой. Известный Словарь политических ценностей Лассуэлла включает, например, восемь категорий: власть, справедливость, уважение, страсть, богатство, здоровье, образование и профессиональное мастер­ ство61. Кажда• из них распадается на ряд подкатегорий, которым предписан определенный набор существительных, глаголов, наречий ι местоимений. Объясняя полезность и надежность данной классифи­ кации ценностей в изучении динамики культуры, но в то же время не находя ей строгого концептуального обоснования, Р. Ф. Вебер и Д. 3. Нейменверт г тмечают, что «ipvnnHpoBKa есть в сущности конвенциальный способ согласования общезначимого опыта и экономно­ го пути синтезировать специализированную общественно-научную информацию»62. Составление категориальной схемы, релевантной за­ мыслу исследования, — один из сложнейших вопросов в контентанализе. Несмотря на попытки стандартизации категорий, имею­ щиеся в практике формализованного чтения текстовм. он всякий раз встает перед аналитиком, не желающим пренебрегать своеобразием документов и породившей их ситуации. Р. Ф. Вебер отметил следующий парадокс: исследователь, кодируя тексты в соответствии с ценностным словарем Лассуэлла, никогда не интерпретирует результаты с помощью лассуэлловской теории комму­ никации и пропаганды, в то время как исследователь, ориентирован­ ный на Taj. зардский словарь, редко объясняет свои данные с помощью теорий Парсонса, Бэйлса и Фрейда, на которых этот словарь основан . Таким образом, опыт контент-анализа отнюдь не свидетельствует о жесткой взаимосвязи концепций, формирующих категориальную схе­ му или словарь, и теории, пригодной для интерпретации результатов. Если теория, в ее буквальном понимании, не может послужить обоснованием выбора категорий, то, по мнению цитируемых авторов, аналитик формирует их, учитывая три. возможности: О категории порождаются экспериментально индивидами (для данного случая); 2) категории извлекаются из текстов, которые необходимо изу­ чить; 3) категории выбираются исследователем на утилитарной или прагматической основе . Любе»" из выборов может оказаться приемлемым в том или ином случае. В,юл не понятьо, ч.о каждый из них получает отличное кон­ цептуальное истолкование. Газрабатывая номинальную шкалу акту­ альных социально-экономических проблем в украинской прессе, мы, напоимер, ориентировались на первый путь, получив данные опроса депутатов, которые выступали в качестве экспертов. Второй путь, так 74

называемый поисковый, особенно часто используются с целью выдви­ жения гипотез дальнейшего изучения предмета. Третий путь подра­ зумевает, что при формировании категориальной схемы исследователь будет опираться на имеющиеся у него представления о предмете, на социально-исторический анализ ситуации, воспроиз­ водимой в документах, личные и описанные в литературе наблюде­ ния по этому поводу и практику контент-анализа. Формируя шкалу политических ценностей для изучения прессы, мы в большей степени использовали третью из возможностей. В разработке категориальной схемы совершенно неизбежны труд­ ности, которые не преодолеть вне ссылок на наличествующий в куль­ туре тип взаимодействия ценностей и символов. Вспомним, что, по нашим предположениям, этот тип существенно зависит от степени социально-экономической и политической стабильности, длительно­ сти и устойчивости традиций политической риторики. Если концеп­ туальной схеме исследования политического климата послевоенной Швеции, содержащей 9 отобранных в ходе пилотажа категорий (сво­ бода, демократия, равенство, социализм, безопасность, трудовая заня­ тость, экономический рост, состояние окружающей среды, социальное ругулированис) соответствует валидная операциональная схема из набора 60-ти слов , то при выполнении аналогичной задачи на материалах современной отечественной прессы достижение этого уровня точности весьма проблематично. Не касаясь итогов упомина­ емой работы, обратим внимание следующее. Достаточно скупая и од­ новременно исчерпывающая операционализация приведенных социальных и политических ценностей оказывается возможной вследствие их значительной стереотипизации в массовом сознании, что обусловлено длительным обращением этих ценностей в культуре, утвердившимся толкованием, устойчивым вербальным выражением. В нашем случае едва ли уместно рассчитывать на создание столь же­ сткой конструкции. — s Нынешний период отечественной истории, демонстрирующий- всеобщее возмущение социальной реальности, может быть означен как некий разъем ценностного и символического пространства. Интенсив­ ный пересмотр доминантной ценностной системы приводит к утвер­ ждению нескольких параллельных иерархий, в которых прежние приоритеты либо остаются ценностным фундаментом, либо сдвига­ ются на периферию внимания, либо отвергаются вовсе. Конечно, опи­ сание изменчивости, амбивалентности и пульсации ценностной реальности исключительно в терминах краха, -стального разруше­ ния или радикальной смены (достаточно характерное для текстов, апеллирующих к массовой публике) — заметное упрощение положен' я дел. Речь идет о корректировке ценностных представлений обще-' стсенного сознания, — и это в своеобразно проявляет* в словесной культуре, влияя на взаимосвязи знаков и значений политической языковой символики. 75

По сути, язык выступает основным полигоном соперничества, про­ тивостояния и житейского примирения ценностей. Кодировщик расте­ рян перед необходимостью регистрировать выражения «регулируемый рынок» и тем более «свободная экономическая зона», не зная, относить ли их к ценностям свободы и открытости или регулирования и изоля­ ционизма, поскольку они символизируют и те и другие альтернативы одновременно. В самом деле, как же составить краткий ценностный словарь, если ключевое понятие «демократия» в политической культу­ ре но всегда положительно коррелирует с символом «легитимная пре­ зидентская власть» и уж совсем не совпадает по смыслу с вербальным новообразованием «демократизация»? Совершенно очевидно, что при инструктаже кодировщика относительно опорных слов особое внима­ ние должно отводиться экстралингвистическим факторам, таким, как символы интонации, положительной или отрицательной валентности употребления слов, модальности суждений, интенсивности признаков. Превосходная степень проявления «свободы» ("свобода без берегов") оборачивается а текстах торжеством антиценности — произвола; «лодкк, вес время загребающая влево», в конце концов поворачивает «впра­ во»; модальность необходимости в призывах к толерантности не сопрягается с самой этой ценностью и т. п. Необходим, видимо, некото­ рый предварительный этап наблюдения и осмысления сдвигов по взаи­ модействии ценностной и языковой реальности. "" Однако идея использования словарей ценностей на русском или украинском в компьютерном контен-анализе видится многообещаю­ щей. Об этом свидетельствуют результаты поиска культурных инди­ каторов, представляющего ныне целое направление в социальной науке67. Значительный интерес вызывает в этой связи работа неодно­ кратно цитируемых Д. 3. Нейменверта и Р. Ф. Вебера о динамике культурных ценностей, подверженной цикличным трансформациям. Основываясь на контент-анализе партийных предвыборных плат­ форм за полутора вековой период в США, авторы приходят к заклю­ чению о том, что культурные изменения описываются двумя типами циклов, один из которых — длинный — растянут приблизительно на 150 лет, другой — короткий — на 50. Ценностные категории содер­ жания текстов повторяютгя в качестве доминант, достигая пика вни­ мания именно через эти промежутки времени. Подобные культурные индикаторы тесно взаимосвязаны: взлеты и падения одних приводят к соответствующим изменениям других, представляющих как бы вто­ рой полюс одной и той же оси в «колесе времени». Так, пик катего­ рии «бла -осостояние», приходящийся на 1932 г., сопровождается покиженньм вниманием к категориям «уважение» и «справедливость». Максимальное внимание в текстах к категории «другие», охватываю­ щей все ссылки на местоимения третьего лица множественного числа ("они", «им», «им присущее») в отношении других партий, частных лиц. что указывает на эли арную ориентацию относительно обще­ ственного порядка, падает на 1985 г. Позже повышается частота

апелляций к категории «самости» (selves). В партийных платформах часто используются местоимения «мы», «наше», «нас», чем как бы отицаются статусные различия как внутри партий, так и всей нации, [вбирающие в 1837 — 1913 гг. силу категории «этики конечных це­ лей» уступают в 1937 — 1989 гг. место проблеме выбора средств, «эти­ ке ответственности» и т. д. Между обнаруженной структурой длинных культурных циклов и предполагаемой социальной структурой не существует простых и ли­ нейных взаимосвязей. Наиболее уместная, по мнению авторов, интер­ претации возможна в терминах функционалистской теории Парсонса, предполагающей, что общественная мысль проходит в сво­ ем развитии четыре фазы: экспрессивную, адаптивную, инструмен­ тальную и интегративную. В процессе долговременного цикла ценности совершают и кратковременные обороты, некоторым образом соответствующие динамике экономических Кондратьев-циклов . По­ хожие наблюдения и взаимозависимости открываются исследовате­ лям и а ходе контент-анализа иных массивов текстов — тронных речей Британских монархов с конца XVII в. Ограничив себя в рас­ суждениях о непрерывности и скачкообразности культурной динами­ ки, что представляется весьма привлекательным занятием, но уводит в сторону от наших конкретных задач, обратим внимание нато,как рассматривается в этом исследовании проблема взаимодействия цен­ ностей и символов. Ее решение сфокусировано в интерпретационных актах на каждом из этапов контент-анализа. Прежде всего авторы объявляют методологическую парадигму, которой они следуют, предлагая, пользуясь выражением Р. Мертона, интерпретацию аутсайдеров, но не инсайдеров. Принцип наблюдения со стороны предохраняет их от того, чтобы безоговорочно приписать Коммуникатору ту или иную интенцию или полностью раскрыть со­ держание стратегического действия. Их результаты гипотетичны и представляют собой одну из версий динамики основных идей куль­ туры. Нет нужды в критической оценке позиции «внешнего наблю­ дателя». Она заявлена скорее как исходная точка вектора, направленного не только на то, чтобы описать имеющиеся тенден­ ции, но и осмыслить, реконструировать механизм двнженил ценно­ стей во времени. Ее условности, как и условности репрезентативной модели языка, не единожды оговариваются. Акт наблюдения протекает на уровне фиксации каждого слова в анализируемых текстах, которое кодируется как референт сонкретной категории а соответствии со Словарем ценностей Лассуэлла. И уже на этом этапе происходит обращение к интерпретационной силе. Интерпретация, понимаемая авторами как перевод одного набора лингвистических или лингвистически выраженных элементов в дру­ 69 гой , поступательно возникает на трех ступенях имдмьш Таким об­ разом, оригинальный текст несколько раз переводится в более специализированные языки. Часть смыслов при этом утрачивается.

Е

J

η

Поэтому прямая проверка валидности процедуры практически невоз­ можна. Признается вариативность связи между объектом, знаком и интерпретантон. В символе-слове и символе-тексте соединяется мно­ жество линии, ведущих, по Пирсу, назад, к объекту и вперед, к ингерпретанте. Прохождение по одному из путей вперед, различимом исследолттелями в их скрытом сплетении, и есть основная задача. Итак, интерпретация восходит по трем ступеням. 1. «Контент-анализ переводит текст документов в специализиро­ ванный язы.-: категорий», т. е. каждое слово-символ репрезентирует ценнгчггь-значение категории. Совокупность количественно означен­ ных категорий анализа• трансформируется в некий символ всего тек­ стового массива. 2. «Использование мультивариативных статистических процедур, идеографического анализа и описания позволяет переводить подсчет ковариаций категорий в более абстрактный язык ориентационных дилемм и их полярных тем 70 . Оказывается, что индуктивно обнару­ женные рекурентные образцы кластеров категорий, скажем, частот­ ные ассоциации между подкатегориями "власть конфликта" и «B.'acTi кооперации» и т. п., могут быть истолкованы как явное вы­ ражение латентного присутствия ориентационных направлений. Неймч^нверт заметил в них три разновидности: 1) ориентацию на вы­ живание; 2) ориентацию на власть (авторитет); 3) ориентацию на справедливый порядок. Зге тексты в большей или меньшей степени касались этих ди­ лемм, склоняясь к одному из полюсов. Так, первая дилемма сконцен­ трирована в вопросе о том, откуда исходит угроза обществу, т. е. «кто наши возможные враги и где они размещены». Один полюс объеди­ няет темы местной, локальной ориентации (угроза с центра), другой — темы космополитической ориентации (угроза со стороны других систем, включая природу). Вторая дилемма размещается в континуу­ ме вопросов «кто несет ответственность за адекватное решение ди­ леммы выживания?» или «что является причиной появления других диллем?». Ее полюса таковы: демократическая ориентация (ответст­ венны все люди) и аристократическая ориентация (ответственна пра­ вящая элита). Выбор ответов на эти вопросы предполагает концепцию «лучшего общества», т. е. третью дилемму, которая, в свою очередь, решает проблему: «Какая среди возможных стратегий будет га'/антировать не только выживание общности, но и сохране­ ние справедливости?». Полюса этой дилеммы представлены темами консервативной (существующий мир — лучший из возможных) и прогрессивной ориентации (status-qwo — худшее общество). Оси ди­ лемм могут трансформироваться в иные, близкие по смыслу линии: дилемма «аристократическая ориентация versus демократической» проявляется через ось «военная (милитаристская) ориентация versus экономической» и т. п. Этот способ интерпретации Нейменверт име­ нует идеографией (ideography), предполагающей описание различных . 78

текстов в терминах похожих идеальных конструкций-дилемм, ответы на которые, обнаруженные в содержании, реконструируют его ценно­ стную направленность". Взаимоотношения слов, категорий и тем достаточно сложны. По меньшей мере они могут быть постоянными или переменными между наборами слов и категориями, а также между наборами к тегорий и темами. Теоретически допустимо их полное соотретствие или полное несовпадение. Однако наиболее часто встречающийся тип взаимосвя­ зи предполагает, что темы выражаются в текстах различными кате­ гориями, которые, в свою очередь, операннонализированны одними и теми же наборами слов . Таким образом, результаты интерпретации символов как репрезентантов ценностей-категорий обусловливают интерпретацию символов текстов как репрезентантов основных цен­ ностных ориентации. Естественно, что расшифровка символической цепочки всегда таит опасность «ситематической ошибки», влияния фундаментального изъяна, знание о котором обеспечивает исследова­ телю корректность выводов. 3. Идеографическое описание преследует скорее описательную цель, но не является венцом исследования. Третий этап интерпрета­ ции направлен на установление привычных и законоподобных взаи­ моотношений текстуальных характеристик и нетскстуаль.ых — социальных, экономических, политических обстоятельств. На этом уровне осуществляется причинный анализ того или иного рода, ко­ торый позволяет соотнести изменения идеографической позиции тек­ стов или динамику глобальных ценностных ориентации с изменениями в социальной среде и экономической материи. С этой целью, как отмечалось, в данном исследовании использовались тео­ рии культурных циклов, функционалистские теоретические концеп­ ции и модели экономической цикличности73. Приведенная столь пространная ссылка касалась возможностей и перспектив реконструкции структуры и динамики каталогов ценно­ стей- имен. Другой способ соотнесения социального субъекта с цен­ ностной реальностью осуществляется через освоение образцов, интерпретационн! χ схем, фреймов, пекеджей и нны моделей, по­ буждающих или объясняющих действие, которые присут-тзуют в массовой коммуникации. Очевидно, механизмы освоения каждой из них различны по степени актуализации рациональных и нерацио­ нальных компонентов индивидуального и массового созна шя, сопро­ вождающей акты их восприятия и интернализацни. Однако мы условно объединяем эти конструкции на основании сложности и нео­ днородности присущей им структуры, включающей ценностную ори­ ентированность в качестве одного из элементов. Представляющие их >г 1 категориальные схемы контент-анализа ' кже обладают Дч,»ггаточно разветвленной структурой, непохожей на номинальный ряд ценно­ стей, но следующей логике описания образцов или объяснения про­ блем и событ1 й. 79

Используемые в этих случаях единицы анализа разнообразны: от простых символов (например, дат событий) до синтетических моделей проблемных ситуаций. Последние, пожалуй, максимально соответст­ вуют идее обнаружения оценочно-познавательных схем, свойствен­ ных определенным типам группового и массового сознания. Введение этой единицы в ооиход контент-анализа осуществлено в русле «па­ радигматического подхода», предложенного финскими исследовате­ лями и разработанного эстонскими и ленинградскими социологами в ходе изучения экологической пропаганды и экологических представ­ лении насспения. Выделение проблемной ситуации хак умозритель­ ного символа, синтезирующего образец описания, объяснения и освоения окружающею мира, подкреплено концепцией «парадигмы восприятие», под которой понимают «определенную интерпретацион­ ную схему явлени" действительности, исходящую из практических отношений субъекта с внешним миром и соединяющую в себе е г о со­ циальные потребности с более обобщенными мировоззренческими ус­ тановками . Таким образом, эти конструкции моделируют как предписываемые средой и культурой образцы поведения, так и образ­ цы истолкования, понимания социально! ) движения. Основанные на правдоподобии объяснений, в массовой коммуникации они достаточ­ но часто оказываются мифологическими, не чуждыми чрезмерной эксплуатации дихотомии «виновников» и «жертв» и не гарантирован­ ными логическим законом исключенного третьего. Сложность единицы анализа «проблемная ситуация» обязует ко­ дировщика не только им гь перед глазами список ключевых слов, других лингв» этических и экстралингвистических элементов, симво­ лических г.лражений, но и актуализировать особый навык фиксации обше- или, скорее, легкодоступного значения. Естественно, что спосо­ бы контроля надежности процедуры также требуют особой тщатель­ 75 ности . Помимо поиска частотных показателей происходит интенсивное обращение к качественным разновидностям контентанализа, будь то операции, разработанные А. Джоржсм для съема пропагандистских интенций или 3. Кракауэром — для изучения ки­ но , которые позволяют регистрировать присутствие или отсутствие текстовых референтов и наблюдение за героями сюжета. Единицей контекста проблемной ситуации, описываемой в категориях причин и следствий се порождения, субъектов решений, путей преодоления и оценок прогноза, выступает анализируемый текст-материал, статья или видеофрагмент. Наличие ценностной позиции, с платформы ко­ торой осуществляется истолкование проблемы, также входит в кате­ гориальную сеть. Ее идентификация в текстах не исключает способов, основанных на *.5щем впеча1лении от .[рочитанного. Как правило, контент-аг ализ уместен здесь с учетом состояния :озн£ шя ί удитории, осуществляемом по аналогичным текстовому испедованию схемам. Это определенно предусматривается «парадиг­ матическим подходом»•, культивационным анализом Дж. Гербнера, 81)

позволяющим выявить те образы поведения и образы социальной ре­ альности, которые тиражируются телевидением, оказывая значитель­ ное воздействие на предиспозиции заядлых зрителей об их мире77. Сопоставит _*льная модель характерна и для технологии анализа по­ вестки дня периодического издания и соответствующих представле­ ний на этот счет у сочувствующей или независимой от него публики . Тем самым проблема взаимодействия ценностей и симво­ лов в массовой коммуникации расширяется до контекста группового сознания, выдвигая собственные задачи ее рег'ения. Имеющееся разнообразие в подходах к анализу текстов предо­ ставляет исследователю возможность выбора. И, может быть, глав­ ны ι его критерием остается все же известная мысль о том, что гипотический ответ на корректный аналитический вопрос предпоч­ тительнее сверхточного воспроизведения изначальной смысловой не­ точности. Рассчитывая на успе: контент-анализа, необходимо чувствовать уверенность в том, что избранная технология не проти­ воречит теоретически и методологически обоснованному замыслу, предмет которого — массовая коммуникация — представляет собой, по сути, конкуренцию интерпретаций ценностной реальности, перма­ нентно осуществляемых социальным субъектом.

IV. ЦЕННОСТНОЕ ОБОСНОВ/ ПНЕ И СИМВОЛИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ

J

СРЕДСТВАХ

жание в виде знаковых, в том числе математических, цифровых обоб­ щений, гипотетически указывая на возможные интегративные образ­ цы массового сознания. Очевидно, перечень статей открыт для пополнени". 1. Ценности политического сознания

Замысел этой главы не подразумевает некоего целостного и .следования, которое было бы проведено по единой программе с целью эмпирического подтверждения предложенной концепции или," тем оолес, ее иллюстрации. Скорее, это продолжение разговора по по­ воду или в пользу теоретических выводов о взаимоотношениях цен­ ностей и символоь, перемещенного из уютной библиотеки в окружение фактов, цифр и социологических данных. Представлен­ ные статьи и исследования самостоятельны и посвящены интерпре­ тациям отдельных фрагментов социальной., реальности, вос­ производимым в прессе последних лет. Решаемые в них задачи от­ личны, как, впрочем, отличны и методики анализа текстов, применя­ емые в каждом случае. Своеобразие содержательного материала побудило отказаться от замкнутой структуры научного сюжета. Хо­ телось бы надеяться, что это не помешает читателю просмотреть их с учетом предыдущих концептуальных рассуждений, экспликации особенностей ценностного обоснования, осуществляемого коммуника­ тором, и символической культуры текстов массовой коммуникации. Символическая среда здесь — прежде всего насыщенная лингви­ стическими символами совокупность, совокупность слов-символов, описывающих, например, политический менталитет, экстралингви1 сгических характеристик сужлений, таких как модальность или от­ ношение коммуникатора к предмету внимания; вербально выраженных ассоциаций, формирующих модели презентации конф­ ликта или образы профессионалов, конструируемые по подобию ми­ фологем, α также совокупность текстов-символов, воспринимаемых в качестве знакового пространства, где размещаются сведения о про­ блемных ситуациях. 8 дальнейшем, следуя по пути анализа языка массовой коммуникации, предполагалось бы описать особую его лек­ сику И правила организации элементов в связное и привычное един­ ства. Кроме того, сюда следовало бы включить и коллекцлю тех символических образований, которые индицируют ценностное содер82

Трансформации политических ценностей, пожалуй, наибо­ лее заметны сегодня в движении социокультуоной материи. Прежде не особенно популярный в отечественной социологии анализ ценно­ стной сферы политики, будь то изучение декларации об идеологиче­ ских приоритетах или зондаж наличной политической культуры отдельных социальных категорий и групп, приобретает ныне неоспо­ римую релевантность и достаточную распространенность. Что каса­ ется средств массовой коммуникации, то они обладают особым статусом оформителя ценностных представлений социального субъ­ екта относительно политики, потому как в контакте с ними он пол­ учает не только и не столько сведения о политических областях, сколько возможность в который раз удостовериться в некоем аксио­ логическом равновесии или согласованности его сооственных ценно­ стных суждений с ценностями общества. Социологическому осмыслению поддаются всевозможные ракурсы этого предмета, са­ мые различные стороны обнаруживающихся в нем противоречий, проблем и коллизий. Наше внимание привлекают те, которые отчет­ ливо артикулированы в контекст взаимодействия общественного мне­ ния и власти, участия прессы в политических дебатах. Взаимоотношения средств массовой коммуникации и власти куда белее сложны и двусмысленны, чем это может показаться неиску­ шенному или, напротив, предвзятому наблюдателю, представиться общественному мнению, вводящему в обиход такие обозначения прессы, как «голос народа» и «четвертая власть». Скорее всего, и то и другое — метафоры, допустимые в политическом дискурсе, котоые сближаются с реальными оценками лишь в отдельных случаях, [сследование мне1 ли депутатов Верховного Совета Украины зафик­ сировало очевидную утилитарную установку законодателе." в отно­ шении СМК '. В качестве параллельной ветви этого исследования контент-анализ прессы предполагал уточнение механизмов ее взаи­ модействия с властью как репрезентанта ценностных приоритетов и символа структурации последней. Интерактивные свойства политической риторики в массовой ком­ муникации, видимо, особенно сильны. Но если >-< никоим образом нельзя упускать из вида, рассуждая о возможном распределений аудитории по группам мнений о политик в посткоммуникативной фазе, то в случае с властью уместно ограничиться следующей кон­ статацией: роль СМК здесь, скорее, символическая. Те или иные ис­ точники инфо. нации способны выступать знаком идентификаичь

Й

83

властной струк-. уры с группой, указателем принадлежности к опре­ деленной аудитории, символом групповых ориентации и политиче­ ских предпочтений. Реальным же структурированием власти движут политически окрашенные интересы. Разумеется, функцию символической репрезентации СМК выпол­ няют и в οι ношении публики: в 1985 — 1991 гг. она отчетливо распадает­ ся на группы мнений, маркированные титулом читателей конкретного издания, скажем, — читатели «Нового мира» в противовес читателям «Нашего соврс менника». Но это лишь видимые следы стратегического действия коммуникатора и искаженной, т. е. не направленной к поник днию коммуникации. Работа же СМК применительно к власти и ог­ раничивается преимущественно функциями символического пред­ ставления и манифестации ее близости к тем или иным социальным категориям, вовлеч иным в общественные дебаты. Предварительное отслеживание пестрого потока массовой ш.фор­ мации показало, что информационная мозаика представлена вполне обозримым числом направлений, обусловленных политическими предпочтениями того или иного источника. Поэтому, операционализируя объект исследования, мы ориентировались на те из них, кото­ рые как бы служили таким символом структурации власти. Выбор пал на газету «Л1тсратурна Украша», лидировавшую в подписке на 1991 г. среди депутатов блока «Народна Рада», и газету «Правда Ук­ раины», возглавившую перечень подписных изданий у членов «Пар­ ламентского большинства». Будучи популярными среди пред­ ставителей одного парламентского течения, каждая из газет облада­ ла низким рейтингом у оппонентов. Задачи контент-анализа своди­ лись к току, чтобы получить: 1) каталог актуальных общественных проблем, выносимых на обсуждение прессой; 2) каталог ценностей, декларируемых печатными изданиями различной политической ори­ ентации- 3) представления о способах и тенденциях публичного оце­ нивания законодательной власти '. Каталог проблем в прессе: самостоятельность выбора Сформиропанныс каталоги проблем содержат убедительные сви­ детельства несовпадений актуальной проблематики разнонаправлен­ ной прессы 3 . Одно из изданий ("Правда Украины", далее — «ПУ») максимально концентрирует внимание аудитории на проблемах эко­ номического кризиса и законности, другое («Л1тературна УкраТна» — «ЛУ») привносит в общественный дискурс проблемы развития демо­ кратии v. становления государственности. Приоритеты, таким обра­ зом, отдается либо экономике и правопорядку, либо совсршенствовалмю государственно-политических структур, представляя ту или иную сферу в качестве объекта первостепенной социальной коррекции. Нельзя не замети ь, впрочем, что проблемные доминанты, с эойст тенный в большей степени «изначальному» статусу одной из газет, присутствуют и в каталоге другой: орган творческого сок- та ин­ тенсивно обсуждает вопросы власти, а орган политической партии — 84

τ

вопросы морали и культуры. Интерпретация этого факта не одно­ значна и оперирует аргументами как в пользу обширности того кру­ га проблем, который' предлагается аудитории, стремления прессы предать публичности имеющиеся противоречия общественной жизни, так и в пользу аккредитованности коммуникатора властными струк­ турами. Насколько справедливо последнее утверждение проясняют показатели близости каталогов проблем в прессе с иерархиями про­ блем в представлениях депутатов, выразивших ей доверие и поддер­ жку. Несмотря на то что ранговые показатели связи между эткми структурами, характерные для каждой пары субъектов ( «ПУ» и представители блока «Парламентское большинст.о»; «ЛУ» и члены «Н родной Рады»), свидетельствуют о большей близости каталогов в первом случае (г"=0.63) и меньшей близости во втором (г-0.17), они не значимы в социологическом исследовании. Этг в общем-то позволяет подчеркнуть наиболее важную для iac мысль о том, что в формиро­ вании каталога проблем печатные органы, символизирующие структурацию власти, остаются относительно самостоятельными, т. е. что стратегическое действие коммуникатора предполагает его определен­ ную суверенность в выборе предметов внимания. Частичное же сов­ падение проблемных доминант в газетах и представлениях со­ чувствующих им парламентских групп подводит к предположению, в соответствии с которым пресса энергичч J стереотипизирует модели актуальной проблематики, предлагая более траспорантный или про­ зрачный их вариант. Тем самым отдельным идеям сообщается неко­ торый символический смысл репрезентанта того или иного общест­ венного движения . Каталоги ценностей в прессе: особенности менталитета Каталоги проблем, представленные в прессе, тесно связаны с цен­ ностной структурой содержание л . Последняя имеет ряд особенно­ стей в каждой из газет. Вполне понятно, что даже похожие проблемы могут получать различные ценностные обоснования. Во всяком слу­ чае, несовпадения ценностных структур или ценностных каталогов изданий невозможно объяснить лишь различиями их тематических доминант. Напротив, влияние ценностных признаков На формулиров­ ку проблем в двумерных таблицах распределения оказываю :я более высокими, чем наоборот 6 . О ton что в контент-анализе выработан не один способ регистра­ ции ценностного содержания текстов, достаточно подробко говори лось в предыдущих разделах. Проблема, стоящая пер;д нами, заключалась в создании такой категориальной схемы ценностей, ко­ торая была бы пригодна для изучения газет различных политиче­ ских направлений. Предполагалось, что издания, фигурирующие в качестве символов структурации вл-чети ." «большинство» и«мент шинствОа. в парламенте, являются оппонентами и в публичном дис­ курсе, ориентируя свои аудитории не просто на несовпадаюшие, но, скорее, на про.ивоположные ценности. Поскольку существование ^о 85

добных катанок ι в газетах возможно лишь в идеальном виде, вполне уместно, на наш взгляд, использовать противоположные ценностные шкалы как КОЯФЧНЫС гипотетические ориентиры ценностного созна­ ния, движсюМ к которым может быть зафиксировано в текстах. В учете каждого ценностного признака целесообразно соблюдав прин­ цип дихотомии: ценность либо репрезентирована в тексте, либо нет. Введение молярных ценностных шкал позволяет формулировать вы­ води не только о тенденциях тяготения коммуникатора, источника или текста к ρ жоей ценностной позиции, но и измерить амбивален­ тность, раздвоенность в отношении к, казалось бы, ь.,аимоисключаюL.UM ценностным ориентирам, столь характерную, как показ!тают многочисленные опросы населения, для сегодняшнего индивидуаль­ ного и общественного сознания. В набор перем чных ценностнэго каталога, помимо ценностей, имеющих прямое отношение к политической сфере, вошли тлкже ценности экономического, социального, морального, культурного по­ рядка, ибо ценностное обоснование политики, осуществляемое пуб­ лично в текстах массовой коммуникации, непременно затрагивает все важные для жизни индивида области, опирается на ценностную структуру партикулярного или массового сознания как некоего це­ лого. Инструмент анализа ценностного пространства объединил во­ семь бинарных конструкций: 1) свобода — регулирование, 2) демократия — правопорядок, 3/ социальное расслоение — равенст­ во, 4) открытость — изоляционизм, 5) благосостояние — моральные нормы, 6) наука (прогресс — культура (традиция), 7) профессиона­ лизм — коллективизм, 8) скорость — постепенность. Левые полюса бинаров сформировали признаки «новой», в нашем условном обозна­ чении, шкалы, правые полюса — «традиционной» шкалы, что не тре­ бует какого-либо особого истолкования. О противопоставлении «прежней» и «новой» систем ценностей до­ статочно много говорится в современной научной литературе и пуб­ лицистике в связи с «реформаторством* и «традиционализмом», «западничеством» и «почвеничеством», «либерализмом» и «консерва­ тизмом». Поясним лишь некоторые из сконцентрированных бинаров. Пара «открытость — изоляционизм» подразумевает фиксацию вер­ бальных референтов, обозначающих либо «центробежную силу» в от­ ношении территориального целого (в изучаемый период — союзной рсспублиг и), направленность «вовне» системы, принимаемую как политическая и жизненная ценность, либо выражающих «ценгростремителкчое* движение, направленность «вовнутрь» системы, вы­ двигаемую в качестве ценностного приоритета. Пара «прогресс (наука) — традиция (ку..ьтура)» рег.^зентиру^г предрасположен­ ность текста к декларации ι эвых идеалов, опровергающих каноны в .-ферс поли-ики, экономики или социальной практики, к ориентации на те образцы общественного развития, которые признаются мировым сообществом за более передовые и прогрессивные, чем наши собствен­

ные, и напротив: фиксирует тенденцию к консервации имеющихся образцов, сохранившихся во времени и доказавших свою жизнеспо­ собность (следовательно, адекватность культуре) в периоды социаль­ ных колгмзий и смен мировоззренческих парадигм. Пара «профессионализм — коллективизм» предполагает регистрацию цен­ ностей индивидуальности, профессионального мастерства и прскрессиональной ответственности, а также противоположных проявлений в сфере профессиональной деятельности. Особой ценностной катего­ рией выступает «время», репрезентированное противоположными темпоральными характеристиками восприятия. Каталоги ценностей в газетах не совпадают: соэффициенты их корреляции г равны в отношении «новой» шкалы — 0.303, «традици­ онной» — 0.299, в целом — 0.299, не являются значимыми и свиде­ тельствуют о слабой положительной связи между ценностными иерархиями двух изданий, но отнюг ,а не об обратной тенденции, что можно было бы предположить, ориентирусь на идеальную конструк­ цию: издания, выступающие в роли публичных оппонентов, склоня­ ют свои аудитории к противоположным системам ценностей. Реальность, как известно, значительно коррегируе* и смягчает прин­ цип однозначности ценностных выборов. Тем не менее различия в ценностных приоритетах газет очевидны. Несмотря на амбивалентность их ценностных каталогов, т. е. со­ вмещение в последних ценностных признаков полярных шкал, век­ торы притяжения каждого издания к той или иной шкале начертаны вполне определенно. Если в первой газете ("ПУ") суммы частот упо­ минаний ценностей обеих шкал почти равновелики, то во второй П У " ) — преобладает ориентация на ценности «новой» шкалы — ссылки на них встречаются почти в 1.5 раза чаще, чем на ценности «традиционной». Данные табл. 2, предоставляющие возможность та­ ких подсчетов, демонстрируют то, что обнаруженные пропорции в ссылках на полярные ценности достаточно валидны в отношении каждого из массивов: коэффициент конти .генцк.. Ф, указывающий на связь типов цегчосгных шкал и типов массивов, значим для дан­ ной величины степеней свободы на уровне 0.1 %. Табл. 2. Сопряженность типов ценностных шкал и типов массивов (распределения частот упоминаний о ценностях «традиционной» и «новой* шкалы в прессе) Ultaia ценностей

1 массиа ГПУ")

«Новая шкала» «Традиционная шкала»

833

776

72. Ф-О.Ш

478 Х2-20.4 значим 0J %

U NICCHI

<"ЛУ->

87

Поскольку списание таблицы распределений всех ценностных признаков в текстах обеих газет оказалось бы весьма однообразным занятием, попробуем представить их в виде некоего синтетического визуального образа ценностного пространсгва. Его плоскостное изо­ бражение, пределами которого по оси абсцис являются величины до­ лей единиц анализа, содержащих ценности одной из восьми бинарных конструкций, а ось ординат соответствует номинальному перечислению этих бинаров, представлено на рис. 2.

р

ис. «Новые» и «традиционные» ценност.. в прессе*

• Сплошна• линия ограничивает пространство ценностного содержания «ЭЛУЭ», .пунктирна* — «ЭЛУЭ• ** Пропорции ценностей .новой, и «традиц^-жнои* шкалы достаточно характерны дав каждой из ream гож еиты контингенини ф. фиксирующие связь *сжду тнлои шкваы н типом массива, значимы дав всех Динаров» аа некдизчеииси конструкций .социальное расслоение — «социальное равенство* и .открытость —• наолвциоиивм» ••• i .1 дм сди| ш анализа, содержащих ценность, в общем массиве единиц анализа.

Фигуры на рисунке похоржи. Тем не менее пространство, заклю­ ченное в одной из них ("ПУ"), достаточно равномерно распределяется по обе гтороны от прямой, разделяющей плоскость на «традицион­ ные» и «новые» ценности. Это можно интерпретировать и как боль­ шую амбивалентность в отношении каждой пары ценностей, но и как некий баланс, сообщающий равновесие и неподвижность всей фигуре. Пространство, ограниченное второй ломаной линией ("ЛУ"), как бы растянуто в направлении политических ценностей «новой шкалы» и культурных ценностей «традиционной». Оно также амбивалентна Равновесие фигуры обеспечивается обширной фундаментальной час­ тью. Одн; ко очевидно, что это равновесие неустойчивое. Утрирование верхнего слоя без соответствующего увеличения противовеса легко его наруиг г, препятствуя успеху пропагандистского замысла. Предположенил о предпочтительной стратегии пропаганды подтверди­ лись в сктуации перед референдумом о независимости Украины в ноябре 1591 г., когда апелляциям прессы и телевидения к ценностям свободы постоянно сопутствовало обращение к.ценностям истории и культуры. Наиболее существенные несовпадения пространств наблюдаются 88

1

в сфере собственно политических ценностей Ρ™ иг ция ("ПУ") в большей степени простирается в сто™"3Ц" к1 оНноФ УРа7 стеи ре гулирования» и «правопорядка» , то8 вторая о г / " ) 1 ! *Н " СТ ценностей свободы» и «демократии» . " °Р° У Пики частот апелляций к ценностям в обеих газетах приходятся на признаки «новой» шкалы: в «ПУ» — «открытость* (половина всех статей, содержащих упоминания о ценностях), в «ЛУ» — «свободу» (почти три четверти всех статей). Можно сказать, что в первом случае «открытость» предпочитается «свободе» 9 , во втором, напротив, «сво­ бода» предпочитается «открытости» 10 . Напомним, что речь идет лишь о частоте ссылок коммуникатора на ту ил»' иную ценность, и любое расширительное истолкование данных не может претендовать на корректность и достоверность. Содержательная интерпретация политических платформ анализируемых изд°ннй не является для нас основной: наш предмет касает :я прежде всего реконструкции способов, приемов и, может быть, правил ценностного обоснования политики в прессе, включая формирование особых ценностных 'езталогов. Различия в ценностных каталогах наших газет явно просматри­ ваются в приведенном рисунке, содержащем информацию для всевоз­ можных сравнений. Нельзя также не заметить, что отдельные сегменты фигур полностью совмещаются. За этим, как нам видится, стоит некая общность менталитета данного общества и культурной традиции. Единый, или во многом похожий строй мышления, пости­ гающего социальную реальность, общая «социальная история идей» , близость способов духовного оснащения индивидов и групп, к^к и сложившихся ориентиров такой духовности, взглядов на мир, общество и государство не позволяют различным направлениям пол­ итического сознания, зафиксированного в текстах, выступать неприI миримыми, т. е. полностью опровергающими друг друга, цен­ ностными оппонентами. Несомненно, что дополнительную неопреде­ ленность в репрезентацию ценностей вносят проб емы, возникающие в ситуации разъема ценностного и символического пространств, ко­ торый сопровождает процессы интенсивно, реструктурации социаль­ ной среды. Расторжение привычных комбинаци". смыслов и знаков политической риторики, ускользание от банальности и почти одно­ временная стереотипизация новых значений (как это произошло с символом «перестройка» и всей сопутствующей лексико"), не могу, не отражаться на динамике ценностных каталогов, предлагаемых со­ циальному субъекту прессой, их соответствии некоторой идеальной модели. С большим основанием можно предпо "ожить, что подоб .ое соот­ ветствие идеальной конструкции и «. «видная полит..ческая заангажированность прессы проявляются в процессе трансмиссии иных, нежели пробл чы и ценности, элементов информационного вс_дейст-

вия — прямых ι. денок политически:; структур. Именно такими дан­ ными мы и располагаем. Публичные оценки власти: демонспчхщия принадмжности Изобилование прессы оценками — вполне очевидный факт. Их диапазон достаточно широк: от мягких, «дипломатических» до самых крайних. 1юлитичи:кие оценки, выражаемые публично, не стремятся к точност». или нормативной однозначности, на что указал М. Вебер. Если «среднему» пути в оценивании «не место на кафедре, он приме­ ним в политических программах, в стенах бюро или парламентов» . Однако нельзя сказать, что пресса злоупотребляет средними, «дипло­ матическими» оценками. Как мы увидим, она скорее предпочитает крайние. Прямые или явные оценки законодательной власти,как и оценки вообще, могут быт • достаточно сильным инструментом воздействия на общественное мнение и властные структуры. Тем не менее прес­ синг оценочных суждений далеко не всегда успешен: психологиче­ ское и этическое противостояние любому открытому давлению — хорошо известный феномен. Исследователи политических эффектов массовой коммуникации, относя к наиб лее результативным спосо­ бам воздействия, например, комментарии к теленовостям, выступле­ ния экспертов и сведения, исходящие от популярного президента, не называют в качестве таковых сообщения об интересах различных политических объединений и союзов. Напротив, эти сообщения спо­ собны произвести негативный эффект на аудиторию, которая не склонна, опираясь на ип .>рическое прошлое, рассматривать группы, нгперенно отстаивающие собственные позиции, как источник досто­ верной информации1' Явные оценки своей деятельности и деятельности оппозиционных структур — весьма характерный прием подобного рода. Наше исследо­ вание и? ириентироьано на изучение эффектов массовой коммуника­ ции и основано на менее сильном допущении относительно информационного воздействия на общественное мнение: констативное содержание оценок власти не столь существенно по сравнению с их ин­ терактивной силой, которая так велика, что прямые оценки власти функционируют в текстах на правах некоих перформативных конст­ рукций, чье значение состоит уже в акте их произнесения. Скорее всего, они выступают символами, демонстрирующими принадлежность ком­ муникатора к тому или иному политическому направлению. И это мо­ жет рассматриваться как привычная форма участия СМК в механизме взаимодействия общественного мнения и власти, более или менее оче­ видная в различное время. Обратимся к цифрам. Расшедслснис оценочных суждений как в ι ервом, так и во вто­ ром массиве неравномерно: з одних единицах анализа — текстах — набл эдакгся их сгущения, в других они отсутствуют вовсе. Ясность вн?сло бы введение жанровой и авторской типологищции материа­ лов. Мы лишь констатируем данный факт, свидетельствующий об оп90

ределенной обособленности оценочного содержания в общем кон­ тексте , Методика съема информации об оценках парламентской деятельности предусматривала три основания их фиксации: 1) объект оценивания (в свою очередь, он классифицировался: а) по степени ннституционализированности — конкретный депутат, блок, Верховный Совет Украины; б) по принадлежности к парламентским группам, чьим символом выступает издание, условно обозначенным как «свои» и «чужие»; 2) сфера оценивания: политическая ориентация, мораль­ ная позиция, правовая и профессиональная компетентность; 3) харак­ тер оценивания: позитивное, нейтральное или ..егатисное отношение). Объект оценивания дифференцирован согласно табл. 3. Таб. t, 3, Оценки субъектовпарламентской деятельности в прессе ~-~^^^

Источник «ПУ.

Субъект

^^~--~~^^

личность депутата парламентский блок Верховный Совет

X

•ЛУ• fa Я

35,8 40,3 23,9

49,0 27,9 23,1

N-537

N-159

При одинаковом внимании к деятельности парламента в целом одной из газет ("ЛУ") свойственна большая персонификация власти, более высокий уровень экспектаций относительно личной ответст­ венности депутата: около половины всех оценок парламентской дея­ тельности касаются конкретных лиц. Вспомним, что ссылки на ценности индивидуализма более часты в этом издании, чем апелля­ ции к коллективной ответственности (рис. 2). Для другого издания ("ПУ") характерны скорее претензии к группам и блокам депутатов, но лишь в весьма незначительной степени. Более отчетливы различные издания в распределении оценок субъектов, относимых к группам «своих» и «чужих» (табл. 4). Табл. 4. Оценки прессой *своих» и «чужих» в пар' пмеите * ""^^tobw^

•СутНкт

ИСТОЧНИК

^*"*•-~^

«свои» «чужие»

Опенки дсчтсльисст'н Верховного Сом η

•ПУ»

•ЛУ»

25,6 74.4 N-413

6") 39,0 N-121

Ч

не • учитываются

Если в массиве «ЛУ» преобладают оценочные суждения о тех пар­ ламентских rpvnnax в лидерах, чью политическую платформу разде91

ляет газета (61 % против 39 %), то в массиве «ПУ» тенденция оценива­ ния обратная: «чужие» — группы и лидеры в па^лал'^нте, чья полити­ ческая ориентация не соответствует направлению данной газеты, становятся объектом оценки значительно чаще «своих» (74,4 % против 25,6 %). О^видны "па типа оценивания власти по этому основанию. Сфера оценивания. Депутаты, по их свойственным признаниям, поразному реагируют на оценки деятельности законодателей в зависи­ мости от того, оценивается ли политическая позиция, моральные качества или профессиональная компетентность. Бесе половины от­ ветивших на анкету членов блока «Народная Рада» полагают за бо­ лее существенные оценки их деловых качеств, юридической подготовленности. Представители «Парламентского большинства» (почти половина из них) агдают предпочтение оценкам политической платформы. Совпадают ли их мнения с мнением коммуникатооа по этому погоду, т. е. с тем, как распределяется его внимание к различ­ ным сфергм парламентской деятельности? В текстах «ЛУ» доли оценок политической, моральной и правовой сфс1. J приблизительно равновелики. Их соотношение не меняется ни в случае оценивания личности депутата, блока, или Верховного Совета, ни в случае оценок твоих» и «чужих». Доли внимания колеблются от 28 до 36 %р различия не являются значимыми ни в оной из возможных пар. В текстах «ПУ» фиксируется 1екоторый перевес внимания к про­ фессиональней стороне дела: почти половина оценок касается компе­ тентности парламентарии. Утверждение справедливо в отношении личности депутата (половина оценок конкретного лица — мнения о его профессионализме) и, тем более, Верховного Совета (соответствую­ щий показатель равен четырем пятым). Между тем если оценкам под­ вергаются субъекты, не причастные к парламентской деятельности, то в шести случаях из десяти оценивается их политическая позиция. Судя по данным, пресса опирается на собственные представления о публич­ ном оценивании блэсти, не всегда совпадающие с теми, которые декла­ рируются индивидами и группами, эту власть представляющими. Однако манифестация сочувствия газеты определенному парламент­ скому направпению не может ускользнуть из поля зрения наблюдате­ ля, отчетливо проявляясь в характере оценок. Табл. S. Отпошс 1ия коммуникатора к «своим» и «чужим» в парламенте «ПУ»

Массш.ы

^?"*«ч, Оценки

Суб• .ты

лолмтиви ые нейтральные негативные

92

«свои»

~~~^

35.4 42.0 22.6 N-31

«ЛУ» «чужие•

•СЮИ»

%

%

«чужие*

28.4

%

3.3

74.6

17.8

17.5

7.4

78.9

7.9

67.7

N-90

N-252

N-161

Наиболее заметная особенность оценочных суждений о власти со­ стоит в том, что критерием позитивного или негативного отношения коммуникатора выступает принадлежность оцениваемого субъекта к группе «своих» или «чужих». Безусловно, в газетах имеются разли­ чия по этому поводу (табл. 5). Легко прочитывается большая склонность одного из изданий к нейтральному оцениванию или большая критичность в отношениях депутатов, ориентирующихся на данную газету ("ПУ"). Однако это не меняет главного: если оценкам подвергаются субъекты, относимые к группе «своих», скорее всего они будут оценены полежительно, и на­ оборот: «чужие» значимо чаще получают негативные оценки. Именно так следует расшифровать коэффициенты контингент™ Ф, измеря­ ющие связь между типами субъектов парламентской деятельности и типом их оценки. Эти показатели одинаковы для двух массивов, рав­ ны 0.65 и значимы на уровне 0.1 %. Распределение позитивного и не­ гативного отношения к «чужим вн,. парламента», а также к «своей» и «чужой» прессе лишь подтверждает общее правило 15. Несмотря на то что проблемные и ценностные каталоги двух из­ даний не совпадают, их способы публичного оценипания парламент­ ской деятельности достаточно похожи. Вряд ли*• чтобы очевидная некритичность прессы в отношении политических кумиров или соб­ ственных избранников проявлялась с необходимостью закона или ус­ тойчивой тенденции. Вероятно, мы сталкиваемся с иным значением оценочных суждений в массовой коммуникации, согласно которому эти суждения непременно, как строгое правило, соотносятся с ценно­ стной реальностью, но отнюдь не с миром субъективных сущностей. Соображения истинности и искренности оценок, транслируемых ртессой, отступают перед обязанностью их гармонии с доминантной для социального субъекта ценностной системой. Оценки множатся в политических текстах, выполняя роль отрывающихся от своего ис­ тинного содержания знаков. Трудно предположить эффект воздей­ ствия оценок на аудиторию — вполне возможна его неординарность. Что касается властных структур, то их представители невысоко от­ зываются о действенности оценочных суждений, тоанслируемых средствами массовой коммуникации. Лишг пятая часть участвующих в опросе депутатов указала на их результативнгсть. По «rful и мно­ гим другим причинам возможность сколь-либо успешного оценочно­ го прессинга коммуникативных источников на принятие оешений в нашей ситуации, видимо, проблематична. Но то что нес^ненно до стигается публичными оценками законодательной власти, — так это демонстрация принадлежности печатного органа к тому или иному политическому направлению, чем, собственно, и репрезентировано его участие в контакте с власл чми институтами и в стругтурации аудитории по группам мнений о тагчтик... Самоценная суверенность прессы неизбежно связана с ее незави­ симостью от каких-бы то ни было структур давления, политгческой 93

и экономической индифферентностью к ним со стороны владетеля, учредителя и профессионалов печати. Будучи включенными в систе­ му демократических институтов и таким образом подвергаясь опре­ деленной регламентации в качестве элемента этой системы, СМК, в свою очередь, выступают фиксатором легитимных полномочий иных общественных структур. В какой степени подобная модель готова к осуществлению, — покажет время. Сегодня же можно констатиро­ вать, что в многосложном паимодействии общественного мнения и власти ведущ. л украинская пресса довольно энергично обслуживает демонстративную сферу этих контактов. Чрезмерная культивация энного вида деятельности СМК таит в себе серьезные препятствия содержательному политическому дискурсу. 2. Массе лые представления о научном мире Идея социологического очерка на эту тему отлична от за­ дач, которые преследовались в изучении ценностей и оценок полити­ ческой ментальное™, символическим образом воспроизводимых в прессе и выполняющих интерактивные функции. В данном случае нам хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что вне анализа текстов СМ.ч — неустанных интерпретаторов ценностной ре­ альности — нашим представлениям о массовом сознании будет ощу­ тимо недоставать понимания, объяснения и, наконец, реконструкции правил, согласно которым сохраняется или трансформируется куль­ тура отдельных социальных категорий и общества в целом. Наука в качестве предмета общественной рефлексии — весьма подходящая область для рассуждений, поскольку она дистанцирова­ на от массового субъекта, способного ее представить исключительно с помощью ку.;;>туральных посредников. Именно массовая коммуни­ кация рчляется однмм из основных состояний социума, где и когда целенаправленный и стихийный обмен впечатлений о сколь-угодно далеком и непосредственно не наблюдаемом вполне приемлем и ес­ тественен. Основой для возможности «говорить обо всем» выступает, как мы помним, перманентное соблюдение того условия, при котором субьект в массовой коммуникации непременно соотносит себя с цен­ ностной реальностью. В отношении науки это происходит путем ос­ воения им определенных ооразов научного мира — сложных символи• еских конструкций, предлагаемых членам аудитории в тек­ стах популярных изданий. Содержание, структура и динамика этих образов тггбует, несомненно, всестороннего социологического осмыс­ ления. Блдучи публично санкционированными ценностным отноше­ нием государства, общестьа и культуры к данной сфере деятельности и ее представителям, они вш :ят ощутимый вклад в результирующую мноп факторного воздействия на формирование массового или группорого сознания по этому поводу. Между тем сущестьуют препятст­ вия их свободной культивации, обусловленные социальным, 94

историческим и культурным контекстом взаимоотношений науки и социума. Во-первых, современные культурные процессы сопряжены с круп­ номасштабным движением различной информации, с небывалым объемом сведений о природных и социальных феноменах, ростом на­ учных открытий. У черты «царства знаний» человеку, нах дящемуся вне профессиональной науки, необходимо осознавать свои достаточно скромные возможности в освоении его сокровищ. Однако в подобном предложении не содержится ничего такого, что могло бы хогь как-то умалить возможности, а тем более права рядового «среднестатисти­ ческого» представителя массовой аудыории постичь своеобразие на­ учной картины мира. С помощью научно-популярных сообщений он может существенно расширить и углубить свои представления, но чтобы выйти за пределы простой (пусть даже очень хорошей) осве­ домленности, ориентированности в мире научных идей и ценностей, наконец, общей эрудиции и перейти к усвоению знания как основы для производства нового знания, он должен стать профессионалом, деятелем науки. Нереальность подобного шага, во многом обусловленная социаль­ ными обстоятельствами и индивидуальной судьбой, должна, вероят­ но, побуждать индивида к тому, чтобы передоверить право на истину и полноценное знание специалисту. История и современность свиде­ тельствуют, что это не всегда ему удается. Существует известнее про­ тиворечие во взаимодействии массового и специализированного сознания. Рост количества информации и тиражирование знаний в доступной для дилетанта форме — лишь общекультурная подоплека этой проблемы . Во-вторых, замеченное противоречие имеет особые формы прояв­ ления в нашей нынешней общественной ситуации и прежде всего во взаимоотношениях таких социальных институций хак общественное мнение и эксперты. Поскольку общественное мнение практически впервые вовлекается в процессы принятия социальных решений, что не может не находить поддержку у сторонников демократических преобразований, б• ;ло бы неуместно пространно рассу .дать о преде­ лах и границах этого движения. Но имеь.ю потому что механизмы участия общественного мнения в структурах власти только зарожда­ ются, крайне важно иметь представление о различных асп жтах фун­ кционирования этого феномена, в том числе о компетентности общественного мнения. Вопрос весьма болезненный для ыиорефлексин общественности, осознавшей И почувствовавшей себя полноправ­ ным творцом будущего общества. Каков горизонт ее компетенции в поиске путей и способов решения конкретных социальных задач, по­ следствия которого могут отразиться на здоровье и благопо. учии со­ граждан? Коль скоро научно-популярные знания распространяются огром­ ными тиражаг и и достаточно легко проникают в массовое со лани'

1

95

то общественное мнение, тесно связанное с последним, имеет много весомых доводов считать себя вполне осведомленным, подготовлен­ ным и просвещенным. Во многих случаях этот тезис справедлив, но отнюдь не всегда. Предупреждения о возможном заблуждении «кол­ лективного разума» не беспочвенны, ибо мнение большинства может оказаться ошибочным, никак не способствующим принятию опти­ мального решения Проблемы, В этих условиях значительно повыша­ ется роль эксперта — специалиста в определенной области знания, предоставляющего во благо общественного прогресса свои професси­ ональные навыки. Стоит ли говорить, как велика возлагаемая на него ответственность. Человек науки, ученый привлекается к экспертизе социальных решений, прежде всего. Проблема взаимоотношений об­ щественного мнения и экспертов сопровождает более общую пробле­ му: направление социальной мобильности в сторону формирования элитарных статусов, что привносит дополнительные противоречия и коллизии. В-третьих, вопреки возрастающим потребностям общества в науч­ ной лкспертизе престиж ученого-разработчика, способного безоши­ бочно прогнозировать последствия своей деятельности, в последние годы значительно упал в представлении различных категорий насе­ ления. Крупные аварии на промышленных предприятиях, прежде всего на Чернобыльской АЭС, провалы дорогостоящих проектов, не­ способность предвидеть резкое ухудшение экологической обстановки в стране поставили под сомнение профессионализм и компетентность целых отраслей отечественной науки, пошатнули доверие к ученому как бескорыстному служителю истины. Проблема ответственности человека науки за результаты творческого поиска, вставшая перед научным миром еще во времена создания атомной бомбы и однознач­ но решенная лучшими умами, вновь и вновь возникает в сотнях со­ циально значимых ситуаций. Как стало очевидным, достаточно мощным регулятором деятель­ ности ученого выступает частный партикулярный интерес «ведомст­ венной» науки. Научные подразделения, принадлежащие к различным социальным структурам, вступают в полемику с совер­ шенно различных (вплоть до взаимоисключающих) ценностных платформ. Развившееся в последние десятилетия на успехах физики и кибернетики технократическое мышление упорно противостоит гу­ манитарным и экологическим ценностям — противоречие, преодоле­ ние которого справедливо видится исследователями науки лишь с расширение* «сознания всего научного сообщества (если не нынеш­ него, то χ утя бы формирующегося). Именно всего, т. е. не только тех­ нической), но и естественного и гуманитарного» . Неудачи в создании новых экономических моделей и концепций народно-хозяйственного развития, дискредитация обществен но-политической парадигмы также повлияли на авторитет науки в массо­ вом сознании. Ее образ основательно поблек или даже приобрел 96

темную окраску, что в общем-то нельзя признать за адекватную оценку ее функционирования. Необходима смена образа науки, сте­ реотипов и мифов о научном мире. Вполне понятно, что лишь усилиями пропаганды и популяриза­ ции науки здесь не обойтись. Они могут только стимулировать опре­ деленные сдвиги в массовом сознании, преломляющем социальную практику, в то время как мифы о науке — довольно устойчивые ее порождения. И тем не менее значение массовой коммуникации как особого состояния, пребывая в котором социальный субъект приме­ ряет эти образы к манифестируемым общественным приоритетам и ценностным доминантам, весьма существенно. Имечно в этом случае массовое сознание способно на рефлексию по поводу избранных или предлагаемых эталонов, их адекватности либо, напротив, неадекват­ ности с точки зрения современного взгляда на мир. Собственно, в чем состоит подобная неадекватность? Отвечать на поставленный вопрос, вероятно, имеет смысл со сле­ дующей констатации: наука в нашем обществе, в нашей культуре всегда находилась на почтительном расстоянии от массового созна­ ния. В разные периоды истории эта дистанция могла удлиняться или сокращаться, но никогда не исчезала из вида. Поэтому для того, что­ бы составить какое-либо представление о столь удаленном объекте, массовое сознание заимствовало информацию из других структур об­ щественного сознания — идеологии, морали, специализированных его форм — и использовало уже готовые «имиджи» науки или выра­ ботанные на их основе самостоятельные образы, которые удовлетво­ ряли прежде всего требованию правдоподобия реальности и вполне могли являться определенными мифологическими конструкциями. Истолкование образов и представлений массового сознания о на­ уке в терминах мифов, безусловно, не подразумевает их явного сход­ ства с мифами классическими. Скорее, это аналогия, или, точнее, попытка рассмотреть обыденные рассказы о научном мире в контек­ сте мифологизаторской и мифотворческой деятельности пропаган­ ды , обращенной к причудливым сочетаниям ценностей и символов, которые подчинены некой схеме или порядку. Однако основой для аналогии служит то, что особенности мифологического Mviuiemia достаточно живучи и надежно сохраняются в массовом сознании в качестве гносеологического инструмента наряду с конкре.ным зна- • нием и логикой. В мифе рациональное и эмоциональное *е расчле­ нено, как не разведены еще субъект и объект, предмет и знак, пространство и время. Миф не чувствителен к противоречию. «В нем дилемма разрешается синтезом, ибо среднее даго и противоречие снимается вовсе, ибо «исключенное третье» есть, ибо в этом мире чу­ десного действует закон и е ι с к л ю ч е н н о г о т ρ е т ь е г о* , т. е. каноны строгий логики для мифа не харак­ терны, не являются основой для движения мифологических образов. «То, что в науч. .ом анализе выступает как сходство или иной в.щ от*7

ношений, в мифологии выступает кок тождество, а логическое разде­ ление на признаки в мифологии соответс вует разделению на час­ ти» . Тем не менее логические операции, осуществляемые при трактовке мифологического сюжета, в некоторой степени способны удовлетворить рациональные потеяции обыденного сознания. Но ес­ ли в худ( жествегчом творчестве они приведут создателя к новому поэтическому символу, то здесь их использование породит то, что бу­ дет понятно как вполне удовлетворительное объяснение реальности. Окрашенное эмоциями, такого рода представление покажется еще более правдоподобным и не вызывающим сомнение. Если попытаться как-либо очертить пространство мифов массово­ го сознания о на>ке, то в первом приближении и качестве разновалентмых противоположных но знаку отношения к ним) образов можно выделить два: образ высокой Науки — движетеля прогресса, инструмента проникновения в будущее, который используется его об­ ладателя• ги в благородных и гуманных целях, и образ «ежеднесной» науки, не пидимой глазу постороннего, совершающей свои «обряды» в тиши лабораторий многочисленных безвестных НИИ и за отсутст­ вием сенсаций редко обсуждаемой в массовой кеммуникации. Первый образ по преимуществу положительно или нейтрально окрашен. Он складнчается из потока посланий массовому сознанию об открытиях и достижениях, а также из образов ярких личностей в науке с героической, почти мифо. огической судьбой, вереницей иду­ щих к нам и: истории, присоединяя к своей семье все новые имена. Почтительное, уважительное отношение к науке формировалось именно как реакция на отдаленный, как упоминалось, от массового сознания объект, не распознаваемый им до конца, окутанный орео­ лом недосягаемости, стоящий как бы вне повседневности и относи­ мый целиком и полностью к предметам деятельности избранных. Образ несколько праздничный и парадный. Сегодня подобная «ро­ мантизация» науки, дополненная пониманием ее важности и значи­ мости, присуща молодежной субкультуре в большей степени, чем какой-либо еще. Во всяком случае именно так мы склонны интерпретироьать высокий авторитет профессий ученого у молодежи нака­ нуне выбора сю профессионального пути. Данные исследований престижа профессий на протяжении вот уже 20-ти лет свидетельст­ вуют: несмотря на некоторые перемещения в иерархии престижа у старшеклассников, профессии ученого занимают стабильно высокие ранги •. Iчмеются, правда, определенные сдвиги в авторитете различ­ ных специальностей научного труда, но это уже отдельный сюжет. С возрастом, накоплением жизненного опыта, приобретением склонности к более трезвому, скептическому вз ляду на окружаю­ щую дейс вительность за образом высокой науки уже не сохраняется положение единственного или преобладающего представления о на­ учном мире. Нельзя сказать, что миф развенчивается, но он настой­ чиво теснится иными мифами, символически сжатыми во втором 98 .

упоминаемом нами образе — «ежедневной» науки. В отличие от пер­ вого он имеет скорее нейтральную и отрицательную валентность. Его формирование и расцвет во многом связаны с происходящим в после­ военные годы изменением социально-профессионального статуса на­ уки — превращением ее в массовый вид занятости населения. Сложившаяся к настоящему времени более полуторамиллионная ар­ мия научных работников *" уже не может претендовать на предста­ вительство труда избранных. В кругу родственников и знакомых у каждого, должно быть, имеется кандидат наук, изо дня в день спе­ шащий в институт, достаточно скромно зарабатывающий (так обще­ ство оценивает его труд) и не всегда у?.ело распоряжающийся своим свободным временем и отдыхом. Человек научного труда приблизил­ ся. И образ того занятия, которому он посвящает свою жизнь, приоб­ рел черты заурядности. Доподлинно о его научных достижениях ничего неизвестно. Да и чем он в^юбще занимается? Скорее всего, чем-то непонятным и поэтому ненужным — это вызывает раздраже­ ние или, в лучшем случае, снисхождение. Соверши он открытие, — о нем писали бы газеты. А тзк„ Сколько их попадает в науку — на чистые места — по знакомству, по случаю, по хлопотам родственни­ ков! Конечно же, подобные представления формируются не на голом месте — жизненных примеров предостаточно. Однако в своей основе они мифологичны, так как не исключают подмены сути явлением, принятия внешнего за внутреннее, олицетворения персонифициро­ ванного (знакомого научного работника) с научным обществом в це­ лом, т. е. приписывания частному образцу роли единственно восп­ роизводимого. Если «ежедневная* наука отдельными своими сторонами и при­ близилась к массовому сознанию (хоня по этим отдельным сторонам им выстроена некоторая обобщающая мифологизированная конст­ рукция), то наука высокая осталась столь же далека, как и прежде, что, соответственно, подпитывает иную мифологию. Вероятно, такую амбивалентность представлений об обособленных или даже частично замкнутых средах и можно было бы принять за вполне нормальное реагирование массового сознания. Но что-то не позволяет с этим со­ гласиться и прежде всего потому, что, по нашим наблюдением, имен­ но второй из описанных образов все интенсивнее соперничает с первым, отгесняя его в прошлое. И это ничуть не отрадный факт. Ут­ верждение о том, что по отношению общества к детств}, женской эмансипации, культуре можно судить о степени его цивилизованно­ сти, на наш взгляд, вполне правомерно и в случае с наукой, науч.шй деятельностью, человеком научного труда. На массовые представления, как мы предположили выше, в зна­ чительной степени воздействуют чужеродные, привнесенные стерео­ типы и мифы, которые либо сохраняют достаточную автономность, либо подвергаются переработке и служат строительным материалом для порожден .я новых. Вероятно, можно выделить особые ралювн/, 99

ности мифологических конструкции, какими иные структуры обще­ ственного сознания снабжают сознание массовое. Мифы о науке — не исключение в этом процессе. Обратим внимание на некоторые из них: идеологический миф, мифы, пришедшие из литературы, искус­ ства, периодики, а также представления специализированного науч­ ного сознания. Все они, помимо проявлении в соответствующих сферах, воспроизводятся в массовой коммуникации. Уже рассмотрен­ ное нами амбивалентное отношение к науке так или иначе продуци­ руется этими образованиями, способствует его устойчивости. Идеологический миф. отличается прежде всего тем, что используе­ мые в нем критерии науки выводятся за пределы адекватной для нее плоскости «истинное — ложное» и перемещаются в пространство иных контекстов. В результате происуодит подмена одних отношениг другими, появляе; :я столь характерное для мифологии «неисключенное третье», что позволяет создателям и интерпретаторам мифа ускользать от действительных противоречий. Его подлинная сюжет­ ная основа — это история взаимоотношений науки и власти, в про­ цесс формирования которых, как правило, игнорируется тот факт, что «наука с самого начала есть предприятие, пытающееся агветить на вопрос — каков мир сам по себе, независимо от наложенных на него напластований культурно-знаковых систем и механизмов, не го­ воря уже об идеологических системах» . Смешение акцентов в сюжетах о науке может совершаться не без средств камуфляжа и потому быть либо вполне очевидным, либо ла­ тентным, скрытым от беглого и поверхностного взгляда, что, тем не ме-'ее, не особенно влияет на успешность их культивирования. Офи­ циозный миф недавнего прошлого, например, по причине простоты и незатейливости в выборе подобных средств сейчас мог бы восприни­ маться не иначе как курьер нелепость или выражение абсурда, если бы в CB.-J время он не отливался в лозунги третирования науки и ее уничтожения. Более сложна архитектоника мифологемы о некоем изначально подчиненном положении науки в социальной структуре, о ее статусе вассала, слуги или, что выглядит как жаргон, — служанке, которую нужно направить на верный путь, вовремя поощрить или пожурить, наказать за плохую службу или службу не на тогогосподина.Обра­ щение κ авторитету науки — общепринятая декларация общества, ориентированного на развитие культуры и прогресс. Но допустимая степень ее реального участия в социальном решении ясна лишь по­ литикам: г луке всегда укажут на место и строго с нее спросят. При­ емлемы и более древние образцы воздействия на подчиненных: нелояльчую или не оправдавшую доверие науку можно запретить и ликвпдьровать . Идеологи .сский миф в массовом сознании укреп­ ляет а поддерживает двойственное отношение к научной элите, так точно обозначенное Н. Винером: «„Современное общество в соответ­ ствии с традицией, возникшей еще в незапамятные времена, с одной 100

стороны, относилось к нам, как магам и волшебникам, а с другой — считало, что мы вполне достойны быть принесенными в жертву бо­ гам» . В предыдущие десятилетия эту мифологическую конструкцию усилил акцент на практической функции научной деятельности, что лаконично формулировалось в единственно приоритетам девизе «науку — производству». Однако и теоретикам постоянно напомина­ лось об обязанностях: «ученые в долгу...» в равной степени касалось науки фундаментальной и прикладной, академической и ведомствен­ ной. Мифологичны по сути и толкование преемственности поколений в науке как протекционизма, аргументация отказа от традиционных путей воспроизводства научного мира на основе способностей и та­ ланта (набор абитуриентов соответственно квотам), идея самоокупа­ емости и хозрасчета этой отрасли. Идеологический миф как бы пренебрегает тем обстоятельством, "то применяемая в науке метафо­ ра «ее служения» оказывается уместной лишь в одном случае — ког­ да речь идет о служении истине Тем самым вполне официально выдается санкция на образ несуверенной и бескрылой науки. Наиболее сильное противодействие идеологичес. ому мифу оказы­ вает научная среда, которая этот миф не приемлет и противопостав­ ляет ему собственный образ науки и научного сообщества Данные, полученные исследователями в результате опроса научных сотрудни­ ков, аспирантов и студентов , показывают, что доминантой здесь выступает внутренняя готовность респондентов соответствовать са­ мым строгим требованиям высокой науки, а также убежденность, что поступки профессионалов, претендующих на подлинный научный успех, должны совершаться исключительно по тем же правилам. По­ этому первыми среди целей и ценностей своей деятельности для на­ учных сотрудников оказываются решение важных научных проблем (25 % ответов) и признание результатов труда коллегами (23 %). Под важными научными проблемами ими понимаются те, исследование которых приводит к радикальному изменению представлений об ус­ тройстве мироздания. Признание же результатов этих исследований ожидается со сто[ эны научного мира, международно•"τ научного со­ общества, авторитетов в науке, тех, кто ь^зависим от госуцарственных или ведомственных структур и представляс г интересы истины. Что же касается ориентации научных сотрудников на ценность практической реализации полученных выводов, внедрение их в про­ изводство, то она значительно ниже (13 % ответов). Πρβί. ючтение за фундаментальными исследованиями, α не за прикладными разра­ ботками. Именно первые открывают дорогу к известности и славе в мире науки. Невелико значение и формальных свидетельств научных достижений — степеней и зваш.й (7 % ответов): важен сам( лоятельный оригинальный результат. Одоб. ШМ «аучной 1.едой повыше»• ного стремления ее членов к индивидуальному успеху, видимо, сопряжено с г акцией на закостенелую иерархию и структур, наук•'. 101

Если описанный образ характерен для научных сотрудников, за­ щитивших кандидатские диссертации и достигших хотя бы первом ступени карьеры и признания, то у тех, кто в начале научной дея­ тельности, представления о ней отличаются от предыдущих, а цели и ценности не столь однозначны. Они распадаются на два типа, два образа, один из котооых достаточно близок взглядам работников со стажем, другой — слагается из символов престижа в науке — званий, степеней, должностей (21 % ответов в этой группе). В целом же прак­ тическая польза науки ценится будущими учеными почти так же, как важность научных проблем (18 % и 17 %), а признание коллег еще не кажется обязательным й желательным (11 %). Научная моло­ дежь в большей степени открыта воздействию чужеродных для про­ фессии мифов идеологии и пропаганды, более чувствительна к литературным герсям и образам. Но, как мы убедились, с возрастом и опытом научной деятельности влияние данной профессиональной среды на манифестацию идеалов и способов их достижения становит­ ся решающим. Любое профессиональное сообщество, а тем более столь организо­ ванное, как научное, располагающее своей историей и традициями, развитыми нормами и образцами поведения, старается репрезентиро­ вать массовому сознанию достаточно позитивный образ самого себя. В этом ему помогают литература, искусство, массовая коммуникация. Сред;» ангажирует художников, писателей, журналистов, — всех тех, кто может хорошо и правдоподобно рассказать.о ней. Безусловно, имеется «параллельная», или «негативная» литература о науке, кото­ рая представляет собой либо неприятие и даже «эстетическую агрес­ сию» против холодных и строгих догм разума, либо протест гуманитарного взгляда на мир против технократического мышления, в чем литература часто совпадает с гуманитарной наукой. Естествен­ но, что о мое содержание науки не подвластно художественному рас­ сказу. В нем же раскрываются моральные и эстетические аспекты научной деятельности, особенности функционирования науки как культурною феномена. Идеализация и мифологизация об/х&ов научного мира с помощью символов культуры осуществляется отнюдь не на почве несовместимо­ сти оценочных критериев разнородных явлений, как это имеет место в случае идеологического мифа о науке, но, напротив, в следствии воз­ можной олизости, слияния целей науки и ценностей культуры. Еще г античном представлении истина, добро и красота сцеплялись в некое единство — идеал бытия. Приобретение знаний неразрывно связыва­ лось с освоением нравственных норм и в последующие эпохи. Познание объективных законов природы осуществимо лишь бескорыстно, вне по­ мыслов о конкретной пользе, вне случайных сиюминутных желаний и намерений ;.убъскта. Поэтому благородство и высокая мораль непре­ менно сопутствуют науке, и может показаться, что они состоят с ней как бы в прямой линейной зависимости. Из множества образов научно102

го мира, способных разместиться в пространстве координат «знание — нравственность» или «истина — добро», художественная и биографи­ ческая литература усиленно разрабатывает именно те, которые сгуща­ ются вокруг нашей воображаемой прямой, особо выделяя среди них два максимально удаленных друг от друга: образ, сочетающий талан- с мо­ ральным императивом, и противоположный. В самом деле, нравствен­ ные уроки их использования наиболее очевидны. Но, претендуя на некоторую универсальность, самодостаточность отображения и объяс­ нения этоса научной среды, эти образы мифологизируются, приобрета­ ют черты мифа. Другие виды искусства также придерживаются данного направ­ ления. Об этом говорят и авторы произведений о жизни ученых 2 7 . Последние, кстати сказать, достаточно популярны в кинематографе. Данные контент-анализа кинофильмов, предпринятого нами в сере­ дине 80-х годов с целью изучения мифа npo(J. хеий в текстах СМК, показали, что престиж ученого, какь.4 его представляет кино, доволь­ но высок. Кроме того, персонажам из научной среды чаще других вы­ падают главные роли в драматическом конфликте. Однако поскольку киноверсия профессиональной деятельности вполне автономна и не особенно согласуется с моделями реальных социально-профессио­ нальных структур, знаки высокого достоинства ученого имеют по су­ ти, хождение лишь в границах той иерархии престижа, которая существует в этом иллюзорном мире профессий 2S . Проникая в мас­ совое сознание, они и принимаются либо за таковые, т. е. иллюзорные (как в кино), либо за вполне достоверные, питая романтические пред­ ставления о науке. Что же касается образов научного мира, тиражируемых средствам" массовой коммуникации, то они как бы синтезируют перечислен­ ные варианты, перерабатывая их в суверенные конструкции, в которых культурологические эталоны значительно деформируются под воздействием идеологического мифа, заметно ослабевающего с переходом от официоза к специализированной периодике. Задача ин­ терпретации этих образов представляется сямоочпидной в условиях необходимости перемен общественного мнения и массового сознания о науке, признания за ней приоритета в не? висимой социальной экс­ пертизе. Понимание науки как области производства знаний не име­ ющего подчас сиюминутного и конкретного применения (плоды науки обычно используют последующие поколения), могло бы спо­ собствовать формированию особенных образов научного ммра и соот­ ветствующей стратегии их трансляции (смежная с наукой отрасль эксплуатации научных достижений нуждается в самостоятельной репрезентации). Безусловно, мы далеки от мыли, что трансмиссия образгч науки, в большей степени согласующихся с с^времс ;ными втлядами на ми^ и общество, полностью обеспечила бы коррекцию мифологизирован­ ных представлений массового .сознания. Мифы, видимо, являкг-я эфι03

фиктивно работающими элементами в механизме объяснительных функций массового сознания. Плодотворнее, пожалуй, было бы рас­ суждать о смене мифологических образов, пересмотре и вытеснении идеологически односторонних стереотипов науки. Основа же мифов, скорее все. о, — в юъянах социального статуса научной деятельно­ сти, допускающего неоднозначные или даже двусмысленные толко­ вания. В :• ой свя?ч исследования массовых представлений о науке, бы­ тующих в непохожих социальных средах, крайне ИК сресно и познав-тельно. Анализ совокупности индивидуальных мнений респондентов закладывает основу для выводов о состоянии массового или группового сознания о науке, а также особенностях его прояв­ лений. Между тем предположить дальнейшую трансформацию этого состояния, равно как и эксплицировать правила его конститу и з в а ­ ния в данность, можно, лишь хорошо осознав изменения в отношении общества *. научному миру, которое непременно манифестируется в массовой коммуникации, опирающейся на культурный ресурс ценно­ стей и оценок научного труда. Представ/ 'стся весьма существенным реконструировать эти системы ценностей в ходе анализа текстов творцов и антрепре! ров культуры и коммуникации, идеологов на­ учной среды. Ничто не препятствует тому, чтобы это было историкогоциологическое исследование, эскрывающее, например, истоки антиинтеллектуализма в общественной мысли нашего недавнего про­ шлого, своеобразие контск та модернизации, на фоне которого восп­ роизводится оппозиция «Восток — Запад», «интеллигенция — народ» и т. п. 2 9 Или же эмпирическое обоснование культивации различных ценностных иерархий с помощью контент-анализа риторики науч­ ных выступлений, демонстрирующего явное несовпадение динамики ценностных моделей общества и его специализированных институ­ тов ™ 3. Репрезентация этнического конфликта Концептуальное и методическое обоснование Как в реальности, так и в ее текстовом варианте наличест­ вуют всевозможные ценностные обоснования двусмысленных этниче­ ских ситуаций. Свое символическое воплощение они обретают в мифологемах бинарной конструкции — о противоборстве добра и зла, власти и суверенной общности, — или же в образах «своих» и «чужих», г. очевидной пооановке дилеммы «выживания», предпола­ гающей фиксацию угрозы которая недвигается -жбо «извне», либо зреет в недрах собственных территорий, в образцах поведения субъ­ ектов, демонстрирующих смещение локуса контроля экстерналистского и интерналистского типов, в интерпретационных схемах, опи^ющихся на разумные доводы, аргументы здравого смысла, на­ учных достижений и т. п. В любом случае действие коммуникатора 104

может быть квалифицировано как стратегическое, движимое статус­ ными или личностными интересами, не исключающее, тем не менее, подбора и операций со случайными элементами коммуникации, теми символами, которые, по причине ли традиции, привычки, моды или как-либо еще, оказываются на поверхности знаковой реальности. Об­ ращение к ним не требует серьезных энергетических зат-зт, однако успех дела, как известно, зависит от профессиональной интуиции, способной безошибочно уловить движения знаковой материи, смену модных вербальных образований до того, как эти последние превра­ тятся в штамп и расхожий знак. В ситуации особого возмущения социальной среды и разъема цен­ ностного и символического пространств знаковый мир преображается весьма интенсивно. Этнические области здесь не исключение. Попу­ лярные еще вчера лозунги, выражающие обиду, клемление против­ ной стороны или идею реванша, быстро приобретают навязчивый оттенок и надоедают массовой аудитории, оставаясь значимостными или приоритетными лишь для определенных ее групп, тем или иным образом заангажированных в идеологические процессы. Трансформа­ ции в самом языке, связанные с дискредитацией еммелов устойчивых прежде вербальных конструкций, поиском их но"вых значений или апелляцией к этимологии слов (скажем, метаморфозы с идеелогиче­ ски и культурально опосредованными обращениями к человеку — «товарищ», «господин», «сударь» и т. п.) непосредственно вличют на продолжительность жизни вербальных символов. Но это — уже предмет особого разговора. Для нас важно отметить, что такие дви­ жения оставляют заметный след в риторике политических выступле­ ний и текстах массовой коммуникации и мы их обнаруживаем. Проблематика конфликтов, плодотворно разрабатываемая теоре­ тической социологией *, актуальна и для этносоциологических ис­ следований. В фокусе нашего внимания — конкретная конфликтная ситуация, возникшая на этнической почве в довольно запутанных со­ циально-экономических, политических и исторических обстоятельст­ вах. Между тем реконструкция модели этого конфликт• в текстах массовой коммун-'кации воспроизводит некоторые об''ие тенденции ценностного обоснования ее трансляции .. тиражировать.' в прессе, " общественном мнении и повседневности. Речь идет о противоречиях и коллизиях, возникающих в ходе массового возвращени}- крымских татар на полуостров./ ' Самый общий вопрос исследования формулировал1 ι примерно так: какова стратегия пропаганды местной печати в освещении взаи­ моотношений двух основных субъектов конфликта — возвращаю­ щихся граждан крымскотатарского происхождения и местного населения Крыма? Конечно же, перечень субъектов, упомл чаемых в материалах газет, не мал. Среди ш : пред~тавител1 власти разного уровня (регионального, республиканского), государственные структу­ ры, ответственые за организованное переселение, политнч :кие ч 105

национальные организации, отстаивающее интересы различных групп населения. И все же главными являются дв.. вышеназванных действующих лица, потому как именно этим субъектам более, чем кому бы то ни было, предстоит испытать на себе социальные послед­ ствия сегс.,пятне"• обстановки . Специфика ситуации в том, что до­ стижение и реализация притязаний на воспроизводство и развитие одной из сторон ограничены похожими стремлениями другой сторо­ ны которые, г свою очередь, направлены на сужение возможностей оппонента. Главная причина — дефицит практичес: и всех видов реерсов, гарантирующих нормальные условия воспроизводства субъек­ тов — жилья, земельных участков, строительных материалов, финансов, рабочих мест, доступа к власти и принятию решении и τ п. Собственно, поэтому отношения между двумя субъектами по по­ воду ресурсов, желательных состояний, меры насыщения потребно­ стей и могут характеризоваться в терминах конфликта и нап­ ряженное! л. Подобные рассуждения, равно как и имеющиеся в научной лите­ ратуре представления об определенной совокупности первоочеред­ ных для выживания и воспроизводства общности состояний, потребностей и ценностей послужили основой концептуальной схе­ мы контент-анализа текстов прессы. Знакомство с последними позво­ лило откорректировать набор категорий исследования. Сфор­ мированные б четыре укрупненные группы, они.касались аспектов: жизни и существования; занятости и работы; культуры и националь­ но"1} развития; участия в управлении и осуществлении власти. Боль­ шинство категорий не требует комментариев и разъяснений. Многие из них вовсе даже не специфичны для нашей ситуации. Некоторые же соотносимы только с ней. Подробное описание методики приво­ дится в заключительном разделе книги. О приемлемой се устойчиво­ сти свидетельствуют достаточно высокие коэффициенты корреляции данных, полученных в ходе пилотажа двумя кодировщиками: для ранговой структуры категорий, представляющих состояние крымских татар, г=0,7; для ранговой структуры категорий, репрезентирующих состояние местного населения, г=0,9. Оба показателя значимы на уровне 0,1 %. Объектом исследования послужили две высокотиражные по мас­ штабам ;к:гиона газеты — ежедневная «Крымская правда» («КП») и еженедельник «Крымский комсомолец» («КК») (именно в таком ста­ тусе и под такими названиями они выходили в изучаемый период). Массового печатного издания, которое выпускалось бы крымскими татарами на русском языке, тогда в Крыму еще не существовало. Та­ ким образом, пропагандистская кампания, предпринимаемая одной из сторон, по сути, выпала из орбиты внимания. Осмелимся высказать гип тезу, что анализ матер1.алов, издаваемых другой стороной, ско­ рее дополнил бы основные выводы исследования, чем противоречил 106

1

бы им. Массив изучаемых текстов составили все без исключения но­ мера указанных газет, вышедшие с декабря 1989 по ноябрь 1990 г. Индикатор осторожности газеты Одной "3 особенностей деятельности коммуникатора можно счи­ тать его установку на осторожность в сообщениях о создавшемся по­ ложении в Крыму, о реакции различных групп населения на те обстоятельства, в которых они оказались, о действиях тех, кто под знаком власти призван, в конце концов, уладить ситуацию и разря­ дить атмосферу. Вряд ли удастся уверенно отпетить на вопрос о том, намеренна или интуитивна эта установка на осторожность. Вероятно, ее формированию способствуют самьи, разнообр зные факторы: от твгодого убеждения следовать официальному курсу, вполне естест­ венного стремления газетчика удовлетворить интересы читающей аудитории — до предостережений здравого "мысла: «береженного Бог бережет». Сторонники более же^ гких взглядов в отношении прес­ сы могут упрекнуть нас в близорукости, предлагая однозначные оценки ее деятельности. Однако стратегическое действие не обяза­ тельно подчинено исключительно идеологическому диктату. Нам ви­ дится пестрая мозаика. В любом случае установке на осторожность существует, и мы имеем тому подтверждение. Логично предположить, что в описании конфликтной ситуации коммуникатор, следуя требованиям объективности, укажет на поло­ жение и крымскотатарского, и местного населения. Приобретение и потери каждой из. групп, на наш взгляд, в равной степени могли бы заинтересовать тех, кто освещает ход событий. Поскольку же удов­ летворение насущных потребностей указанных субъектов оказываетс я взаимосвязанным скорее по принципу сообщающихся сосудов, чем как-либо еще, мы были вправе ожидать равновеликого по объему внимания коммуникатора к притязаниям обоих. Но наши ожидания не оправдались. '• - ' Табл. 6 дает представление об удельном весе таких единиц ана­ лиза, которые появляются в неполной мере> не нс;я никакой инфор­ мации о положенги одной из сторон. Констатируем, что ссылки на местное население отсутствуют в 2/3 всех описаний конфликта в «Крымской прав^.;» и более ιβΜ в поТабл. 6. Удельный вес неполных пар <%) Содержание прессы

«Крымская правда*

•ИрЫМСК. А к11КО<40ЛСи»

латентные упоминания о жизненноважных потребностях и состоя­ ниях крымских татар

4.0

R.2

латентные упоминания о жизненнооажных потребностях и состоя­ ниях местное) населения Крыма

. 68.1 N-476

59* N-146 107

ловине описани. в молодежной газсге. Напротив, положение возвра­ щающихся граждан освещается подробно. Лишь в 4 % всех упомина­ ний о конфликте в первом издании и в 8 % — во втором не касаются их проблем. О том, что веер потребностей местного населения не рас­ крыт почти наполовину, говорит и более скудный набор характери­ стик того состояния, в котором оно пребывает* 9 (из 21 категории) в «КК» и 6 - в «КП» в него не включаются. Те же показатели описа­ ния противоположной стороны значительно ниже: 4 и 2 соответст­ венно. Между тем не будем спешить с выводами о дисбалансе внимания к jMM)HnKUTopa к -хновным субъектам конфликта. Вспомнив про со­ общающиеся сосуды, нельзя не признать, что в тех случаях, когда на­ зывается лишь один субъект, второй не может не подразумеваться. т. е. что мы имеем тело с латентной ссылкой. Доля латентных упоминаний служит одним из индикаторов, сим­ волизирующих осторожность газеты, ибо приемы неразглашения инф рмзции, о которых, впрочем, не могут не догадываться читатели, используются средствами массовой коммуникации в различных це­ лях и по разным причинам. Совсем не оС штельно, чтобы имело ме­ сто намеренное сокрытие сведений или злоупотребление аллюзиями. Коммуникатор лишь обходит вниманием положение одной из сторон, мысля этот шаг, возможно, менее побуждающим к бурной реакции и потому — более корректным. Исследователями давно замечено, что эффекты, вызываемые отсутствием информации относительно от­ дельных социальных структур, есть результат специфической функ­ ции СМК, направленной на социокультурную интеграцию общества 3 . Итоги такой пропаганды могут вполне соответствовать цели коммуникатора, но гарантий избежать эффекта бумеранга или не пересечь, повторимся, границу между «suppressio vcri» («замалчи­ ванием правды») и «„aqqestio falsi» («утверждением лжи») не сущест­ вует. Как бы то ни было, мы столкнулись с примером репрезентации содержательной категории через се латентное присутствие, что в об­ щем говорит о наличии определенного типа взаимоотношений цен­ ностей и символов в условиях разъема их континуумов и возмущения социальной среды. Таким образом, уже в первом приближении к материалу склады­ вается вполне обоснованное впечатление: проявление осторожности в описании положения местного населения способствует акцентуации явного содержания прессы на одном из суС ьектов, что фактически предстивлут всю проблемную ситуацию как порождаемую крымскими татарами. Стереотипы описания этнических Ситуаций. Подтьсрдим этот тезис д: чными другого рода. Латентные ссылки легко просччтываются, и владеющему гсонтскстом они ясны. Остается только предположить, что доля негативно окрашенны., упоминаний, описывающих скорее потери, чем приобретения местного населения, 108

достаточно велика в структуре латентного содержания в конфликте, иначе причина или повод ее замалчивания утрачивается. Уже контентанализ явного содержания показывает, что при приблизительно равно­ великих дг-лях нейтрально окрашенных ссылок на обоих субъектов пропорции положительных и отрицательных упоминаний обр^тны. В описании состояния крымских татар 55,4 % позитивных ссылок и 30,4 % негативных. В описании местного населения все наоборот: 30,2 % позитивных упоминаний и 54,4 % негативных. Постоянство такой кар­ тины выражается коэффициентом контингеничи, который фиксирует значимую двустороннюю связь между валентностями суждений о двух различных субъектах (Фав0.54, значимость 0.1 %). Светлые тона сосредоточены, главным образом, в упоминаниях о крымских татарах. Но это означает и следующее: если возвративши­ еся больше иыиграли, то местные крымчане, напротив, понесли боль­ ше потерь, чем нечто приобрели. Тэ^им образом сообиитис о болыиих потерях местного населения оказывается более артикулированным, с Напомним, что речь не идет об установлении причинно-следст­ венных связей, которые бы прослеживались в текстах. Таковы, как правило, в газете вообще не рассматриваются. Мы только пытаемся, воспроизвести ассоциативную структуру содержания массовой ком­ муникации, построенной по принципу сопряженности, совместного появления тех или иных содержзтельных категорий или символов . Причины устойчивых ассоциаций коммуникатора могут находиться как в, так и вне сферы его замыслов н умыслов, а сами они ориенти­ руются на стереотипы сообщения и восприятия информации. Послед­ ние и имеют шанс укорениться в сознании аудитории. Методика контент-анализа позволяет отобрать пары категорий, представляющих ту или другую стороны, и определить случайно или неслучайно их совместное появление в текстах. В качестве показате­ ля сопряженности мы воспользовались коэффициентами Юла. Высо­ кие его значения могут пониматься как то. что вероятность ссылки коммуникатора на какие-либо конкретные потребности местного на­ селения при одновременном упоминании об определенном состоянии крымских татар крайне велика, т. е. описание конкре ной пары ка­ тегорий становится стереотипом сообщения. Конфликтная ситуация — в используемых нами терминах — рас­ падается на нормативный и имеющийся в наличии образчы, являю­ щие собой сложносимволические образования, реконстру фуемые в ходе анализа (латентные упоминания и пары; появившио:! в тексте всего один раз, из рассмотрения исключались). Нормативный образец репрезентирует представления о должном, о том. \ак в идеале долж­ ны соотноситься между собой притязания и приобретения обоих субъектов. Его формальным референтов служит принадлежность суждений о конфликте к жестком) типу модальнсти. Наличный образец иротивосостояния потребностей базируется на суж­ дениях возмс кности и действительности. Кроме того, пос-едни" 109

дифференцирован согласно оценкам коммуникатора и может быть позитивным, если фиксирует удовлетворение эк^лектаций обоих субъектов, или негативным, если воспроизводит ущемление интересов хотя бы одного из них. Представленные здесь матрицы сопряженно­ сти категорий иллюстрируют конкретное содержание образцов. Табл. 7. Сопряженность категорий содержания прессы: нормативный образец (ко­ эффициент Юла) Категории содержания --^^ ^"""^-^^^ крымские татары

население Крыма

полит, равнопра­ вие

права человека

психолог, г омфорт

*ма ращение

^~^•^^^ ^'""-^^^

.998**

политическое равноправие

.992**

права чел века

.990**

"сихологи' лский комфорт

Табл. 9, Сопряженность категорий содержания прессы: негативный образец (коэф­ фициент Юла).

.788*

возвращение

Категории содержания

значим на уроане 0,1 % значим на уровне 1 %

4

Как видим из табл. 7, доминантой в урегулировании конфликта коммуникатору представляется ориентированность на политическое равноправие, .ipaea человека и психологический комфорт субъектов (категория «возвращение» изначально релевантна' лишь одной из сто­ рон). Ценностное обоснование как-будто гуманно и привлекательно. Обращает ча себя внимание и то, что пары в нормативном образце формируются из одинаковых категорий, тем самым декларируется принцип паритета во взаимодействии обеих сторон. Не нарушается он и в позитивном сЗразце сегодняшней ситуации (табл. 8). Табл. 8. Сопряженность категорий содержания прессы: позитивный образец (коэф­ фициент Юла) Категории содержания * "*•——^.^^^

политическое равноправие национальное образование развитие национальной культуры права человека важнейшие условия жизни возвращение значим

110

полит, раанопракне

наиион, об­ ра аоаанне

развитие культуры

прааа челоаека

важнейшие условия жианн

анак

+

+

+

•

+

+

.996•*

население Крыма

крымские татары

на у р о а н е 0.1 %

Позитивный образец складывается из описаний положительных примеров взаимодействия местного и прибывшего населения: частич­ ной реализации прав тех и других граждан, в том числе участия в управлении, некотором опыте развития национальных культур и удовлетворения жизненно важных притязаний обоих субъекгэв. По объему внимания коммуникатора, выраженному суммой < ICTOT всех попадающих в него пар, позитивный образец превосходит норматив­ ный более чем вдвое — 37 пар против 17-ти. Но все же его не срав­ нить с негативным — как по частоте употребления (50 пар), так и по насыщенности деталями. Уже беглый взгляд на таблицы сопряжен­ ности категорий фиксирует их содержательную неравноценность: ин­ формация о коллизиях повседневной жизни разнообразнее со­ общений о диалоге сторон и тем более представлений о должном уре­ гулировании разногласий.

м.

+ г•

^ "*^s^ население ^ \ ^ ^ Крыма

*-

крымские татары

соблюд. закон.

aaatH. усл. суш.

аажн. усл. суд.

психоло­ гич. комф.

трудо­ вая за­ нятость

жилье

продук. товары

««зара­ жен.

-

-

+

+

-

-

•

+

.920••

316

.061

.471

^ ^ ^ ^*"\^

.

, ._—> знак

соблюдение законности важнейшие условия су­ ществ.

.961**

.933»

возвращение

+

важнейшие условия сущ.

+

-01

.426

психологич. комфорт трудовая нятость

за­

жилье продукты и то­ вары

.987•*

эначнм на уроане 0,1 %

.*"•*

+

.958••

+ +

Л54*•

JW•*

Между тем, устойчивых стереотипов противостояния потребно­ стей в негативном образце не больше, чем в предыдущих. Категории почти стихийно притягиваются Λ отталкиваются друг от др. га, фор­ мируются в пары как бы случайно, в .ося, к м не мсн,е, свой вклад я копилку отрицательных оценок, настроений и состояний. О паритете, похоже, забыт-". 111

Несколько ..ар сопряжены наиболее тесно. Нарушения законно­ сти в осуществлении прав и притязаний на углов-я существования со стороны возвращающихся в Крым препятствуют миру и согласию между людьми, ассоциируются с дефицитом психологического ком­ форта у пооживающих на этой территории долгие годы (Q=.°6I). Бес­ церемонность в отношении закона одного из субъектов связывается в тексте с ответной бесцеремонностью (Q-920). В негативном образе за­ ложен определенный объяснительный потенциал: если притязания крымских татар на земельные участки, строительные материалы и т. п. не удовлетворяются, то происходит так постольку, поскольку не­ обходимо удовлса иорять похожие притязание местного населения все из тех же ограниченных ресурсов (Q=.933). И в молодежной газете од­ ним из главных в конфликте выступает противоречие между иеобхо димостью соблюдать закон ρ приобретении жизненно важных благ на новом месте и стремлением с мрожилов к восстановлению психо­ логического равновесия, СПОКОЙСТВИЯ и безопасности (Q=748). Казалось бы, ситуация в Крыму достаточно уникальна, ибо про­ изросла в особых условиях нашей действительности как попытка вос­ становить статус-кво данной территории, избавившись тем самым от гнетущих последствий насильственной депортации. Однако исследо­ вания массовой коммуникации и речевого дискурса свидетельствуют об общих тенденциях описания этнических ситуаций в различных культурно-исторических контекстах. Рассуждая об иллюзорности корреляций, которые устанавливает этническое-большинство в ин­ терпретациях этнических социальных ситуаций, Т. А. ван Дейк οίмгчаст отрицательные примеры поведения частных лиц воспри­ нимаются <<ак прецендент и приписываются всей группе представи­ 35 телей этнического меньшинства . Например, в рассказах нидерлан­ дцев об осложнениях с эмигрантами, приехавшими из Суринама или Турции, несколько ι см явно преобладают. Это — проявление агрес­ сивности, преступления (30 % всех историй), хлопоты, нарушения об­ щественного порядка (20 %) и отклоняющееся поведение (7,5 %) • Все они так чли иначе связаны с указанием на противозаконные дей­ ствия прибывших и нарушение комфортного состояния местных жи­ телей, что, по мнению, исследователя, говорит об этнических предубеждениях массового сознания (понятно, что «этническое» — это преимущественно маркировка социального: статусных различий и социально-психологического: «мы» и «они»). Нельзя отрицать того, что и в нашем случае мы не могли не стол­ кнуться с -:ем-то похожим. Разумеется, подобные предубеждения мо­ гут находить опору в реальности, а она, в свою очередь, способна порождать новые основания для претензий к меньшинству. Но, как и прежде, мы стараемся удержаться в пределах текстового пространст­ ва. 3„зсь жо для нас существенно инее: информируя о фактах иарушемия законности крымехими татарами и неудивлетвс"«нных потребностях местного населения, коммуникатор предъявляет различ­ ил

1

ные требования и ожидания к субъектам конфликта, т. е. использует различные стратегии описания оппонентов. Две епцюгпегии освеи\гния конфликта За аргументами обратимся к табл. 10 и 11, в которых представ пены частоты появления категорий содержания и их ранг, отдел» но для возвратившихся крымских татар и местного населения Крыма. Не трудно убедиться, что, описывая состояния субъектов, коммуникатор привлекает разные категории. Применительно к одному он чаще го­ ворит о том, о чем предпочитает молчать, касаясь другого (коэффи­ циент корреляции г равен 0.06 для партий.-ой газеты, 0.11 — для молодежной). По количеству — об этом уже говорилось — и по от­ тенкам красок для сообщений о потребностях и ожиданиях местного населения Крыма выбирается более скромная палитра. Если в табл. 10 средний показатель частоты употребления превышает шесть — семь категорий, то в табл. 11 — две — три категории. Другими слова­ ми, около трети выделенных нами состояний и насущных потребно­ стей постоянно находится в поле зрения коммуникатора, стоит ему коснуться темы возвращения крымских татар: восстановление исто­ рической справедливости предполагает как можно скорее и закон­ ным образом приобрести основные жизненные блага, включая прописку, жилье, условия развития национальной культуры. Что же касается местного населения, то в рассуждениях об их положении имеются в виду прежде всего права человека и потребности в психо­ логическом комфорте, мире и согласии. Табл. 10. Частота и ранговая структура категорий содержания прессы (упорядоче­ на по убыванию частот упоминаний в описании состояния крымских татар • «•"рымской правде») Блок

с с к с

возвращение соблюдение законности историческая справедливость важнейшие жизненные усло­ вия

к

развитие национальной куль­ туры

с

жилье

л

латентные ссылки

к

скорость принятия решений

Ρ

трудовая занятость

к

национальное оораэование

У

политическое равноправие

к

психологический комфорт

«кк•

•κπ•

Категория, содержания прессы

Ранг

Частота

Ранг

Частота

99 76 39

1 2 3

17 15 V

2 3-4 1 5

38

4 - 5

14

38 30 28 19 16 16

4 — 5

15 4 3 12 2

12 — 16

—

— ,

8 7

7 8

ь12

6 7 8 9 — 10 9—10

11 12 — 13

3-4 !0 — 11

6 17

ИЗ

Продолжение табл. 10 «к п. Катсгорн ( содержания прессы

Блок

прав,.- человека риботп по профессии комфорт культурной среды

У Ρ

к с

бсспечен"Ость товарами продуктами питания (

и

Ранг

Частот•

Ранг

12

12 — 13

4

10 — 11

11 8

14 15

гарантии медицинского обслу­ живания

6

Ρ

равноправие работу

У

свобода политической органи­ зации

с с к

комфорт природной среды гарантии безопасности жизни соблюдение моральных норм

16 — 17

6

с

при приеме на

— — — — —

блок •соспямч* и потребности блок «состояния и потребности блок «состояния н потребности блок «состояния и потребности латентные упоминания

3

3

—

12 — 16 12 — 16

—

—

4

18

—

—

2 1

19 20

— —

— —

3 1 5 3

12 -16 18 9 12 — 16

146

а-23.8, σ-24.5 С К Ρ У Л

—

16 — 17

476

Всего

Продолжение табл. И

•КК>

Частота

а - &1, a - Μ

жизни и сущ твоаания»; культуры и национ. развития»; занятости и работы•; участия • управлении и политике»;

Табл. II. Ча< ота и ранговая структура категорий содержания прессы (упорядоче­ на по убыванию частот упоминаний в описании состояния населения Крыма в «Крымской правде*) Блок

У

с с с

У

с с Ρ

к с 114

латентные упоминания •...ихологический комфорт права человека важнейшие жизненные условия жилье обеспеченность товарами и про­ дуктами питания политчческое равноправие соблюдение законности гарантии медицинского обслу­ живания груда: .τιΐ занятость развитие национ. культуры комфорт природной среды

Рант

Ранг

Частота

327 45 33• 16 И

1 2 3 4 5

87 21 6 5 3

1 2 з —4 ; 5 — 6 8— 9

9 9 6

6—7 6-7 8

3 4 5

8-9 5-6

4 4 4 3

9 — 11 9 — 11 9-11 12

2

10-11

Частота

л к

«кк»

<кп•

Категории содержания прессы

Б/кж

«к п.

Категории содержания прессы

Ранг

13

К

национальное образование

2

с

возвращение

—

Ρ

работа по профессии

к с

комфорт культурной среды

Ρ

равноправие при приеме на работу

гарантия безопасности жизни

к к к

соблюдение моральных норм

У

свобода политических организ.

историческая справедливость скорость реализации решений Всего:

.кк.

Частота

—

1 1 1

14 — 16 14-16 14-16

— — — — —

— — — — —

476 а - 29.7 а - 113

Частота

Ранг

— — — 1 2

— — — ! U - 13 а—н

— ——

— — —

6

3-4

—

—

146 0-77.7 «7-2Ζ4

Отличия в требованиях и ожиданиях к субъектам проиллюстри­ руем на примере двух категорий содержания: восстановление исто­ рической справедливости и соблюдение законности в реализации прав и притязаний на условия существования. Возглавляя иерархию популярных упоминаний о возвращении крымских татар, они доста­ точно наглядно указывают на несовпадение подходов к формирова­ нию образов противостоящих субъектов. Потребность в «исторической справедливости» не обсуждается коммуникатором в связи с состоянием местных жителей. Подавае­ мая исключительно в позитивном контексте, она никоим образом не ставится под сомнение, выдвигается как высший этический принцип, с которым нельзя не согласиться, та• как в противном случае опасность заслужить публичное неодобрение крайне велика. Государственные документы по возврате *ию крымских татар воз­ вели тезис о восстановлении исторической еппведливост ι в ранг официоза. Однако трудно предположить, что разброса индивидуаль­ ных и групповых мнений по этому поводу не существ/ет. Более того, конкретная реализация этого принципа показывает его песо вершенство, практическую невозможность реализовать, не чиня но­ вые несправедливости (в нашем случае категория «возвращение» появляется в паре с категориями, фиксирующими ухудшение состо­ яния другого субъекта). Та безапелляционность, с котиро" он вво­ дится в текст, осуществляет опрс (еленьое мора. .»ное давление, моральный прессинг на местное население: оно должно принять этот тезис ка; непогрешимый, понять восстановление ис.ор. 4сско* IIS

справедливости как долг, как символ свят'чгги, как основу радушия и доброжелательности. Газеты молчаливо с этлм соглашаются, довольно часто напоминая русскоязычному читателю о соблюдении моральных норм (см. табл. 11). Удачна ли подобная стратегия пропаган; л I те грекена. кегда люди основательно устали жить во нмя абстрактных принципов? Но даже в рамках моралистской доктрины существуют, видимо, более привлекательные ориенти­ ры, гчажем, милосердие. Идея помощи страждущим, сострада­ ние близки и понятны нашей культуре. Он" всегда готова благословить тех, кто приютит обездоленных, вступится за незаслу­ женно оскорбленных, уважит желание человека построить дом ча родной земле. Однако призывов к милосердию в газетах нет. В отношении возвращающихся граждан используется иная стратегия — защита правом ι наступление правом, что весьма характерно для этниче­ ских прегубеждений. С одной стороны, реальные обстоятельства таковы, что в преддверье холодов запреты на строительство трудно не ..арушить — криминогенное^ ситуации достаточно велика. С другой — стоит ей обостриться, как в качестве заслона или средст­ ва давления исполняется право. Почти одна пятая всех упомина­ ний о крымских татарах приходится на оценки их действий с точки зреннч законности. Нали' о правовой прессинг. Таким обра­ зом, состояние одного из субъектов конфликта рассматривается коммуникатором преимуч'ественно с позиций морали, а состояние другого — преимущественно с позиций закона. Независимо от того, является ли такое положение дел свидетельством манипуляционных усилий пропаганды или же симптомом систематически иска­ женной коммуникации, оно санкционировано наличной культурой, для которой взаимоотношения морали и права неопределенны и туманны. Нет необходимости пространно говорить о том, что две страте­ гии освещения конфликта могли бы слиться в одну, ориентирован­ н у ю ы. праоа человека в том широком и то ж е время достаточно κοι кретном смысле, как это понимается в декларациях междуна­ родного сообщества. Нет необходимости говорить и о том, что подобная стратегия окажетег плодотворной лишь тогда, когда бу­ дет применима к обоим субъектам этнических иди территориаль­ ных кочфликтов.

Пожалуй, любой из практиков социологических исследо­ ваний не мог бы с уверенностью сказать, что современная социоло­ ги еская наука располагас.- такой теорией массовой коммун. 1кации, на которую он мог бы безоговорочно опереться. Положительные кон116

статации этого факта - дело будущего. Тем не менее поиски в этом направлении, основанные на наследии и новейших достижениях пазличных научных дисциплин, неизбежны и необходимы, даже если не всегда пригодят к очевидному успеху. От участия в этом движении устраниться достаточно трудно, как, впрочем, и приступить к этому занятию. С теоретическим, методологическим и методическим обос­ нованиями, а также перспективами одного из подходов и познако­ мился читатель.

ПРИМЕЧАНИЯ

Ортега- и-Га(Ьссет X. Восстание масс // Вопр. философии. — 1989. — № 3. — С. 130. Curran J., Gurevllch Μ., Woollacott J. The study of the media: theoretical approaches // Culture, Society and the Media. — P. 12. * Bennett T. Op. ell. — P. 38 — 40. Lazarsfeld P. F., Berelson B. and Gaudel H. The People's Choise N. U Second edn. 1948 with preface by P. F. Lazarsfeld; Klapper J. The effects of mass Communication. — Glencoe, 1960. — P. 15 — 43 " Klapper J. Op. clt. — P. 8 — 9. Festinger S. A. Theory of cognitive dissonance. — Slandord, 1957. f Klapper J. Op. clt. — P. 15. 2>ld•

К гл. I Неудовлетворенность обиходными терминами нашей социологии массовой комму­ никации .остаточно наглядно выражена на уровне символического: аббревиатура СМИ (или СМИП — средства массовой информации и пропаганды) настойчиво вы­ тесняется из социологических текстов аббревиатурой СМК. Содержание замены протрачно и связано с переводом изучаемых процессов из плоскости «субъект-объ­ ектных» в плоскость «суб1>ект-субъектных» от эшений, более характерных для сферы культуры, нежели идеологии, что, конечно же, потребует позже комментария, выводимого за пределы «спора о словах». Честертон Г. К. Франциск Ассизский // Вопр. философии. — 1989. — № 1. — С. 86. \ Джойс Дж. Улисс // Ин. лит. — 1989. — № 3. — С. 114 — 116. * Сартр Ж.-П. Тошнота // Там же. — 19~& — № 7. — С. 25. В данном с л у м х мы апеллируем к достаточно узкому пониманию «постмодерниз­ ма» как культурной парадигме (Barth J. The Literature -of Exhaustion // Ahtlat. Monthly. — 1967. — Aug. — P. 29 — 34). Сам термин, все еще не имеющий скольччбудь строгого определения, употребляется и в широком, социально-историческом контексте, акцентуируя внимание на смене времен, переломе эпох и вбирая в себя понимание «постсовременности», «постисторичности» и т. п. (Кюнг X. Религия на переломе эпох. Тринадцать тезисов // Ин. лит. — 1990. — № 11. — С. 223 — 229). Jameson F. Postmodernism and Consumer Society // The Anti-Aesthetic : Essays on postmodern Culture. — Wash., 1983; см. также: Клименкова Т. A. Or феномена к структуре. — Μ, 1991. — С. 68 — 85. 7 Эко У. Имя розы // Ин. лит. — 1988. — № 8. — С. 7 — 88; № 9. — С. 81 — 176; № 10. — С. 47 — 87; Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Там же. — С. 88 — 104; с:< об этом так же: Иванов Вяч. Огонь и роза // Там же. — № 8. — С. 3 — 7. 8 Кгх:тюкович Е. Вступление, примечания и перевод с итальянского // Эко У. Замет­ ки на полях «Имени розы». — С. 88. Моль А. Социодинамика культуры. — М., 1973. — С. 37, 43. 10 Там же. — С. 44. " M-'dia, Ci'lture and Society. — London, 1980; Culture, Society and the Media. — London, 1982; Pietila V. On the Effects of Mass Media : Some conceptual viewpoints // Current Theori :s in Scandinavian Mass Communication Research. — Grenaa, 1977. — P. 128 — „ 129. Bennet T. Tneones of the media, theories of society // Culture, Society and the Media. — P. 30 — 55. 13 Price V. On the Public Aspects of Opinion Linking Levels of Analysis In Public Opinion Research // Communication Res^jrch. — Vol. 15. — 1988. — № 6. — Decern. — P. 6 "9 — 679; Benlger J. R. Toward on old new paradigm: the half-century flirtation with mass society // Public Opinion Quarterly. — 1987. — 5L — P. 4* — 66; Blumler J» Cirevitch Μ The political effects of mass communication // Culture, Society and the Media. — P. 236 — 267. 118

Page B. 1., Shapiro R. Y., Dempsey G. R. What moves Public Opinion? // American Political Science Review. — Vol. 81. — 1987. № I — March. — P. 23 — 43. ** Lazarsfeld P. F. Preface // The People's Choise. — P. XIX. Несмотря на различие политических оценок, с этим обстоятельством нельзя не счи­ таться, особенно там, где в политическом климате сохранен институт партийной прессы, как, скажем, в Швеции. Рост профессионализма журналистов рассматри­ вается как определенная угроза партийной прессе <.flad<:nius S. The Rise and Possible fall of the Swedish party press // Communication Research. Vol. 10. — 1983. — N1 3. — P. 287 — 310). ' Curran J., Gurevitch M, Woolacott. Op. cil. — P. 14. ~ Pietila V. Op. ell. — P. 119 — 123. Стюарт Дж. Возвращаясь к символической модели: нерспрезектативнам модель природы языка // Знаковые системы в социальных и когнитивных процессах. — Новосибирск, 1990. — С. 90 — 91. " Pietila V. Op. cit. — P. 123 — 129. ** Price V. Op. cil. — P. 660; Pietila V. Op. clt. — P. 1/7. f Blumler J., Gurevitch M. Op. cit. — P. 240 — 241. " Ibid. — P. 242. Cultural indicators: An international symposium. Ed. by G. Melischek, К. E. Rosengren, J. Steppers. — Wien, 1984. 3 Моль А. Пит. работа. — С. 54. Gerbner G. Political function of television viewing: A Cultivation analysis // Cultural indicators: A International symposium. — P. 329 — 344; Blumler J., Gurevitch M. Op. cit. — P. 257 — 258. Cozzens M. D., Contractor N. S. The Effects of Conflicting Information on Media Skepticizm // Communication Research. — Vol. 14. — 1987. — № 4. — P. 437 — 45L К гл. II 1

Rosengren Κ. Ε. Modia Linkages, Between Culture and Other Societal Systems // Communication Yearbook 9 (ed. by M. McLaughlin). — Beverly Hill, 1986. -- P. 21 — 22. f Baudrillard J. Simulations. — New York, 1984. 3 Turner J. The Structure of Sociological Theory. — Chicago, 1986. — P. 209 — 21f>, Kloskowska A. Systemy kullury w kulturalistysznej teorli sociologictnej Florida Znanicckiego // Kultura i spoleczenstwo. Lipiec; Wrzesien, 1988. — T. &'. — № 3. — S. 53 Знанецкий Φ. Мемуары как объект исследования // Социол. исследования. — 1989. — № 1. — С. 106 - 107. Znaniecki F. Nauki о Kulturze. Narodzlny i RozwoJ. — Warsz. *a, 197L — S. 680 — 683. J Kloskovska A. Op cit. — S. 57. 1 Znaniekl F. Op. cit. — S. 684. Habermas J. A Review of Gadamer's «Truth nd Met..od» // Und standing and SocLa Inguiry (ed. by R. Dallmayr and T. A McCarthy). — Paris, 1977. — P. 343. Ibid; Pusey M. Jurgen Habermas. Tavistock Publications. — London; New York 1987. — P. 61 — 65. 119

и

И

"•Замечание касается науки вообще (см. * И М " Р ^ ° * " Философия нестабиль­ ности // Вопр. философии. - 1991. — Ν? Ь — 1~ «О »* » Ш ? πα Риму M.7ur«en Habermas. — Р. 63 (Gadamer Η. G. On the Scope and Function of llermeneullc Reflection // Ccutinuum. 8,8. — 1970). Habermas '. Op. clt. — P. 358. 14 Habermas J. Communlcetlon and the Evolution of Society. — London, 1979. — P. I, 15 Ibid. — P. 9. " Ibid. Име : ся множг-тво обрязцоо обсуждения этой проблемы в контексте тотального не­ понимания между людьми в современном мире. Любопытш• случаи буквального ис!1о.)ьзовпния данной лексики, как скажем, у Дюрренмата в «Поручении или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями». • Habermas J. Op clt. — P. 12. J* Reader In i'ubllc Opinion and Communication. — Glencoe, 1950. Τ Mead G. H. Thought, Communication and the Significant Symbol // IbkJ. — P. 154. Bernstein R. J. Introduction ,'/ Habermas and Modernity. Edited with an Introduction by Richard Bernstein. — Polity Press, Cambridge, In association with Basil Black «'ell. — Oxford, 1985. — P. 18. J Pusey M. ν,ρ. clt. — P. 75. Turner J. II. The critical approach of Jurgen Habermas // The Structure of Sociological Tl.-ory. — Chicago, 1986. — P. 21Z Habermas J. The Theory of Communicative Action, Vol. I, Reason ami The Rationalization. — Helnsmann; London, 1971. — P. 85 — 102; Turner J. H.Op. clt — P. 203 — 205. . Habermas J. Op. clt. — P. 95. ~ Chomsky N. Aspects of the Theory of S, max. — Cambridge, 1965. Habermas J. С mmunlcallon and the Evolution of Society. — P. 26, P. 32; Puaey M. Op. B

„ en. - p. ea

*° Habermas J. Op. clt. — P. 29. '.bid. — P. 68. Т..блица приведена в несколько модифицированном виде, В оригмнале она да тся бет названия. *~ Т. А. м н Дэйк. Язык. Познание. Коммуникация. — М, 1989. — С. 14. Gcrbncr J. Political function of television viewing: A Cultivation analysis. — P. 329 — Cozier••! Μ. D, Contractor N. S. The effects of Conflicting Information on Media Skepticism. — P. 437 — 451. Habermas J. Communication and the Evolution of Society. — P. 209. »J Ibid. - P. 4. Lassvol H. D. The Theory of Political Propagande // Reader in Public Opinion and Communication. — P. 176 — 177. " Pusey Hi Op. clt — P. 72. Социальная проекция Фрейда и утопия общества (Юрген Хабермас о научном вкладе психоанализа) // Филос. и ;оциол. мысль. — 1990. — № 2. — С. 89. Ц Pusey Μ. Op. cit. — P. 7Z Benigcr i. R. Personalization of Mass Media and the Growth of Pseudo-Community // Communication Research. — 1987. — June. — Vol. 14. - № 3. — P. 351 — 371. См„ напр• Lasswell Η. D. Op. clt; Blummer H. Collective Behavior // New Outlines of the Principles of Sociology. — New York, 194C; Грушин Б. А, Массовое сознание. — Μ, 1987. ш " Haberrara J. Op. clt. — P. 44. ~3 Ibid. — P. 62. Prk • V. Or the Public Aspects of Opinion Linking Levels of Analysis In Public Opinion Research. — P. 664. wbi не рассматриваем здесь экспрессивный уровень использования языка, так как в контексте массовой коммуникации им реализуются какие-то иные аспекты экс120

прессивного комфорта участников, чем это предполагается интерперсональным .»щением. Osgood Ch. Ε. What is a language? // The slgnifving animal. — Bloomlnglon, 1970. — P. 10 - 13. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. — Μ., 1991. — С. 50. См, напр.' -Риллиппов Л. И. Грамматология Жака Деррида // Вопр. философии. — 1979. — № 1. — С. 162. См, напр.: Арутюнова Н. Д. Дискурс // Лингвист, энцнкл. словарь. • • М, 1990. — С. 136 — 137; Дридзе Т. М. Текстовая деятельность в структуре социальной коммуникации. — М, 1984. — С. 31. ' Morris Ch. Signs, Language, Behavior. — New York, 1955. J Habermas J. Op. cit. — P. 6 *' Дейк ван Т. А. Ни г. работа. — С. 14. Ricoeur P. The Model of the Text: Meaningful Action Considered as a Text // Social Research, spring/summer, 1984. 50lh Anniversary (Reprinted irom Social Research. — .'at 38. — № 3 (autumn 1971). — P. 185 — 218. * Карт P. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. — Μ., 1989. — С. 491. 2 Ricoeur P. Op. cit. — P. 187. " Ibid. — P. 138 — 189. ' Бахтин Μ. Μ. Эстетика словесного творчества. — Μ, 1979. — С. 249. "5 4 Ricoeur P. Op. clt. — Р. 191. Ibid. — Р. 192. К ил. ///.

^

' Klovkovska A, Socjologla kultury. — Warszawa, 1981. — S. 174. Назовем лишь несколько последних работ украинских социологов, имеющих об­ ширные библиографические примечания: Ручка \. А. Ценностный подход в систе­ ме социологического знания. -» Киев, 1987; Бакиров В. С. Ценностное сознание как объект социологического анализа (теоретические и методологические проблемы). Автореф. дис. — Харьков, 1991. Habermas J. Questions and Counterquestions // Habermas and Moderuity. Ed. with an introduction by Richard J. Bernstein. — Cambridge, Oxford, 1985. — P. 206. Библер В. С. Культура. Диалог культур (Опыт определения) // Вопр. филосо­ фии. — 1989. — № 6. — С. 33. Парментьер Р. Элементарная теория истины Пирса // Знаковые системы в социальных и когнитивных процессах. — Новосибирск, 1990. — С. 36. См. об этом: Акериннев С. С. Символ // Филос. энцикл. словарь. — М, 1983. — С. 607. Eco U. At the Roots of the Modern Concept oi Symbol // Social Research, summer, 1985. — P. 383 — 402. : Парментьер P. Пит работа. — С. 33. Eco U. Op. cit. — P. 384. Бодлер III Цветы Mai, — M, 1970. — С 211. Сложность п''оефразировк.. символа в поэтическом переводе особенно высока, так как во многом опосредована макси­ мальными проявлениями полисемии знакомых феноменов. См.: Ивано . Вяч. О язы­ ковых причинах трудностей перевода художественного текста Ч Поэтика перевода. — М, 1988. — С. 69 — 87, где, помимо всего прочего, автор говорит о до­ стоинствах приведенного перевода Цветаевой (Там же. — С. 80). 'Eco U. Op. cit. — Р. 402. Пит. по: Парментьер Ρ Цш. работа. — С 35. 13 Klotkowska A. Op. clt. — S. 179 — 180. ы Ibid. — S. 181. 1 Здесь было бы уместно вспомнить о при1 ,ипе ассоциаций Л ш-Стросса, логика ЮШОИШМ снов, юн, омских архетипов и- т. α (Namcuwirth J. Ζ, Weber R. Ph. Dynamics of Culture. — Boston, 1987. — P. 21). 121

16

Эпштейн Μ. 11. Идеология и язык. Построение мол ли и осмысление дискурса // Филос. и социол. мысль. — 1991. — № 6. — С. 44 — 45. Баранов Α., Караулов Ю. Метафоры общественного диалога: война или согласие? // Знание — сила. — 1991. — № 10. — С. 60 — 63. Интенсивная зарисовка о «бюрок­ ратизации» профессионального и делового языка, о превращении его в носителя престижа, .редство утаивания действительного положения дел. смещения акцентов с релультетов професа.опальной деятельности на сам процесс, что выражается в распространении глаго.юв, '>бразованных от существительных («оптимизировать», стратегизировать, актуализиротиь) и т. д„ дана к Питер Л. Почему дела идут вкривь и вкось, или еще раз о принципе Питера // Ин. лит-ра. — 1987. — № Ζ — С. 178 — 180. 18 Барт Р. Пит. работа. — С. 248. " Парменгьср Р. Пит. работа. — С. 35. 20 Моль А. Искусство и ЭВМ // Искусство и ЭВМ. — М„ 1974. — С. 93 — 94. 21 Барт Р. Пи г. "работа. — С. 251. 22 Филиппов Л. И. Грамматология Жака Деррида // Вопр. философии. — 1979. — № 1. — С. 164. 23 Там же. — С. 161; Серль Дж. Р. Перевернутое слово // Вопр. философии. — 199Ζ — № 4. — С. 53 — 68. 24 О переводе слова «деконструкция» см.: Деррида Ж. Письмо японскому другу // Вопр. философии. — 1992. — № 4. — С. 53 — 57. 25 Spa.js J. L. Counterculture and Dominant Culture Values : A Cross-National Anallsls of the Underground Press and Dominant Culture Magazines // Amer. Soclol. Rev. — 1976. — Vol. 41. — № 5. — P. 868 — 883; Манаев О. Т. Опыт контент-анализа альтер­ нативней прессы Белоруссии // Социол. исследования. — 1991. — № 8. — С. 32 —

44

17

Cm can J, Gurcvitch Μ., Woollacolt J. The study of the media; theoretical approaches. — P. 2! — 22. Моль А. Социодинамика культуры — С. 43. 28 Бродский И. Взгляд с карусели / Курьер ЮНЕСКО. — 1990. — Август. — С. 33. 29 Fco V. At the R Ots of the Modern Concept of Symbol. — P. 383. 30 Weber R Ph. Content-analytic Cultural Indicators // Cultural Indicators: An international symposium. — Wien, 1984. — P. 312 — 313. О «профессиональной идеологии» см. в кн.: Dobrowolska D. Studia nad znaczenlem pracy dla czlowi' kit — Wroclaw: Warszawa, 1974. — S 151 — 157. 32 Allporl F. M. Social Psychology. — Boston, Houghton Mifflin, 1924; Namenwlrth J. Z, Weber ii. Ph. Op cil. 33 О близости «образа социальной действиюлыюсти» редакции и внештатных коррес­ пондентов см.: Манаев О. Т. «Circulus virtuosus» в деятельности средств массовой ин­ формации // Филос. и социол. мысль. — 1990. — № 3. — С. 77 — 80. 34 Namcnwirth J. Ζ, Weber R. Ph. Op. ell. — P. 18 — 19. 35 W.bcr R. Ph. Content-analytic Cultural Indicators. — P. 313. 36 Бурдье П., Шампань П. Общественное мнение // 50/50: Опыт словаря нового мыш­ ления. — М., 1989. — С. 220. 37 Holsti О. R. Content Analysis for the Social Sciences and Humanities. — London, 1969. — P. 6 — Г, M Lasswol H. D. Why be Quantitative? // Reader In Public Opinion and Communication. — Glenco••, 1950. — P. 265 — 277. 39 George A ... Quantitative and qualitative approaches to content-analysis // Trends In content a lalysls — Urbana, 1959. — P. 11 — 12. 40 Holsti О R. Op. tit. — P. 11. 4| _Моль А. Социодинамика культуры. — С. 37 — 46. 41 Составление библиографии источников для подобного исследования является само­ стоятельной задачей. К примеру назовем: Берберова Н. Курсив мой. Главы из кни­ ги // Октябрь — 1988. — № 10 — 12, а также: Серебряный век. Мемуары. — М., 1990. 43 Левин Г. Открытие Богемы // Лит. история Соединенных Штатов Америки. — М., 1979. — Т. 3. — С. 157 — 173. 122

4?

Доктороу Э. Л. Жизнь поэтов // Ин. лит. — '988. — № 5. — С. 103 — 145. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. — М., 1913. — С. 211. Ferrarotly F. Biography and Social Sciences // Social Research — 1983. — № 50. Vol 1. — P. 77 — 79. Дридзе Т. Μ. Текстовая деятельность в структуре социальной коммуникации. — М,

Зоркая Η. М. На рубеже столетий (у истоков массового искусства России 1900 — 1910 годов). — М., 1976. Более подробно эти вопросы рассмотрен:..! нами в: Костенко Н. В., Оссовский В. Л. Ценности профессиопаль юй деятельности (опыт социологического исследования кино). — Киев, 1986. — С. 45 — 7L Паркипсон С. Н. Законы Паркинсона. — М„ 1989. — г 63. Lowenthal L. Biographies In Popular Magaziner // Reader In Public Opinion and Communication. — Glencoe, 1950. — P. 289 — L97. Хвостом К. В. Контент-анализ в исследованиях по истории культ-ры // Одиссей. Человек в истории. — М., 1989. — С. 136 — 143; Новикова Т. В. Опыт контент-ана­ лиза должностных инструкций // Методы сбора информации в социологическом исследовании. Кн. 1 — М., 1990. — С. 138 — 149. β Вебер М. Смысл «свободы от оценки» в социологивеской и экономической науке // Вебер М. Избр. произведения. — М., 1990. — С. 565. JJ Trends in content analysis. — Urbana, 1959. Holsll O. R. Content Analysis for the Social Science and Humanities. — London, 1969. — P. 6 - 7. ~ Ibid. — P. 120. l.a«,well Η. I). Describing lhe content of communication // fl"L. Smith, H. D. Lasswel and R. D. Casey (Eds.) Propaganda, Communication Hnd public opinion. — Princeton, 1946. — P. 74 — 94; Lasswell H. D„ D. Lerner and I. de S. Pool. The comparative study of symbols. — Stanford, 1952; Berelson B. Content a alysls in communication research. — Glencoe, 1952. J George A. L. Op. cit. — P. 16. Becker L, McCombs M. and Mcl-eod J. The development of polillcal cognitions // Political Communcalion: Issue and Slralegres for Research. — Beverly Hill, 1975. " Garbner I. Op. cil. — P. 329 — 344. Holsti O. R. Op, cit. — P. 99 — 101; Рабочая книга социолога. — Μ, 1977. — С. 325. Lasswell Η. D„ Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry. — New Haven, 1963: Namenwlrth J. Z, Weber R. Ph. Dynamics of culture. — Boston; Sydnev, Wellington, 1987. — P. 40 — 51. 2 Namenwirth }. Z„ Weber R. Ph. Op. cil. — P. 41. " Holsti O. R. Op. cil. — P. 101 — 104. ** Weber R. Ph. Basic Content-Analysis. — Beverly Hill, 1985. — Ch 8. " Namenwirth J. Z„ Weber R. P. Op.cit. — P. 36. Block Ε Freedom. Fouallty, Et Cetera: Values and Valuations in the Swedish Domestic political Debate, 19чо — 1975 // Cultural Indicators: An international symposium. — 4 7 Wien, 1984. — P. 159 — 176. Rosengren Κ. Ε Cultural indicators for the comparative study of Culture // Cultural indicators: An international symposium. — P. 11 — 33. • Namenwlrth J. Z., Weber R. P. Op. cit — P. 67 — 87. • Ibid. - P. 254. 70 Ibid. — P. 255. ,'fbki.-P. 215-220. 72 Ibid. - P. 258. 7 - Ibid. - P. 260. T J Массовая коммуникация и охрана среды. — Таллинн, 1987. — С. 31. Там же. — С. 41 — 42; Массовая информация и с .'"вственное мнение молодежи. Киев, 1990. — С. 103 — 106. Krakouer S. The Challenge of Qualitative Content Analvsuj // Public Opinion Quarterly. — Ρ Ϊ Ζ — 16. — p. 631 — 64Z 77 Gerbncr I. Op. cit 123

71

Becker U, McComue Μ. and McLeod J. Op. cil.

К гл. IV. 1

Исследование просолилось коллективом отдела социологии массовой коммуника­ ции Института социологии ΛΗ Украины. Результаты представлены в кн: Обще­ ственное мнение и ьласть: механизмы взаимодействия. — Киев (в печати). 2 Указяннт ι газеты имели статус республиканских Выборка составила по 25 номе­ ров каждого издания за период с сентября 1990 по март 1991 г., включающий время подготовки к зимней сессии Верховного совета УССР и время, отведекое на реализаг.ию решении. Отбор ежедневной газеты «Правда Украина» осуществлялся по схеме: один номер в неделю (со сдвигом в один день); отбор номеров еженедельника «Лперптурна У к р а л а » — сплошным образом. Без учета собственно литературного материала в последней газете площади анализируемого текста обоих изданий мо­ гут рпсемп-риватьен как равновеликие. Объем выборки равен 781 единиц анали­ за — самостоятельных материалов или ( атей (451 единица анализа в массиве «ПУ», 330 единиц ; 'ализп — «ЛУ»). За единицу счета принималось появление признака в единице анализа. 3 Угверждл .1ия т . юра сформулированы только на основе значимых показателей. Связь ме*' \у тематическими доминантами и политической направленностью газе­ ты, ь также сочуствующей публики фиксируется в исследованиях типа «agenda set"ng». Скажем, в конце 60-х годов консервативная ориентация сопровождалась интересом американской гвэвты и аудитории к темам американского лидерства в мире и роста преступности; либеральная ориентация — к темам войны во Вьетнаме и коррупции в правиггтьстве (Blumler J. С , Gurevitch Μ The political effects of mass communication. — P. 250). 5 Коэффициент Крамера для массива «ЛУ» равен 0,43 и значим на уровне 0,1 %. * Для массива «ЛУ» влияние ценностных признаков на тематические в соответствии с к с о ф ф и ц и е ч ό μ Гудмана равно 1,56, обратное влияние — 0,58. 7 Различия между массивами то упоминанию этих признаков значимы на уровне I

1

* I азличия между массивами по упоминанию этих признаков значимы на уровне

„ 1 %• 10 11

Различия между этими признаками в массиве «ПУ» значимы на уровне 1 %. Различия между ним!, признакми в массиве «ЛУ» значимы па уровне 1 %. Гурсвич А. Менталыгось // 50/50 : Опыт словаря нового мышления. — С 454 —

ш 12

4 5 5

Вебер М. Пит. работа. — С. 557. 13 Page В. 1., Shapiro R. Υ , Dempsey G. R. What moves Public Opinion? // American political Science Review. — 1987. — Vol. 81. — №1. March. — P. 35 — 37. 14 Имен! с поэтому целесообразно ориентироваться на показатели частоты появления конкретных оценок в общем массиве оценочных суждений, а не массиве единиц анализа. 15 Соответствующие коэффициенты контингенции Φ для оценок «своей» и «чужой» прессы рапчы 0,84 («ПУ») и 0,82 («.' У») и значимы на уровне 0,1 %. 16 Π дробнее об этом: Моль Λ. Социодннамика культуры. — С. 238 — 243. 17 Зинченг.о В. П. Наука — неотьемлсмая часть культуры // Вопр. философии. — 1990. - № 1 — С. 42. 18 В нашей литературе до последнего времени мифологизаторскую ф у н к ц и ю пропа­ ганды б и л о принято иллюстрировать примерами западной массовой коммуника­ ции (Гурсвич П. С Буржуазная идеология ι ммесовос ; якание. — М„ 1980. — С. 171 — 181) без особой акцентуации внимания на ее универсальности для р;.чличных типов обществ и культур. " Голо эвкер Я, Э. Логика мифа. — М., 1987. — С. 46. Авторы комментария к книге отмечают сходство этого утверждения Я. Э. Голосовкера с иде й «медиации» у К. Лсвч Стросса: «Миф — есть логический инструмент преодоления противоречий (или ускользания οι них) через прогрессивное посредничество — подмену рег.кой U4

прогни , положи• Kin менее резкой» (Там же. — С 170). В мифотворчестве и ропатам ды и массового сознания этот прием достаточно очевиден. Мелетинский Ε Μ. Мифология // Филос. энцикл. словарь. - М., 1983. — С. 377. Чорнояоленко В. П., Оссовский В. Л., Пан1огго В. I. Динам1ка престижу i up,и аблиeocri ЙрофесМ // Ф1лос. думка. — 1983, — № 4. — С. 91 — 98; Войтович С А. Динамика престижа и приьлскательности профессий. — Киев, 1989. — С. 86. 2 Народное хозяйство СССР • 1987 г — М. 1989 Мамардашаили Μ Наука и культура // Как * понимаю философию. — М, 1990. — Такие взаимоотношения науки и и нас г и достаточно характепны для лыбых науч­ ных дисциплин и любых политических структур. Н. \ж. Смелзер гак, например, расценивает положение социологии в американском обществе: «_ Общие отноше­ ния социологии с национальными р р м и у ц м п м м и и нар дами всегда неопреде"чнны и двусмысленны. Эти П|ИОШвИИ* можно сравнить с неудичным браком. Партнеры Moiyr постоянно ра.слражать Друг яруга, поскольку и правительство, и публика озабочены идеологическими вон|яхамн, и давление с их сюроны несом­ ненно угрожает свободе исследпшпелей; социолог же производят информацию и способы описания социальных событий и ц м у н ц и й , вызывающие беспокойство, бу­ доражащие и заставляющие чего-то требовать. В то же время понятно, что они не могут жить д р у г без друга: активность государства и публики зависит от д| шых, информации и взгляда со стороны, а социологии, кроме автономии, нужна финан­ совая и организационная поддержка. Эта неизбежная двойственность разрешима многими путями. Можно обеспечить социологии свободное,"благополучное сущест­ вование академической дисциплины, можно принизить ее статус в глазах обще­ ственности, можно постоянно заставлять ее быть не тем, что она есть, можно, наконец, загнать ее в подполье с помощью репрессий» (Смелзер П. Дж. Социология: влияние извне // Социол. исследования. — 1990. — N 4. — С. 9U " Винер П. Я. — матемашк. — М, 1964. — С. 295. * Путь в науку. — Киев, 1990. — С. 45 — 96. Е. И. Габрилович, например, вспоминает, как в сценарии «было важно показать не сами научные изыскания академика Сретенского, а их социально-нравственный ас­ пект, смысл, показать, как академик, директор института, достигший высоких сте­ пеней признания, отказывается от всего, чтобы заняться разрешением заинтересовавшей его научной проблемы» (Габрилович Е. И. Образ ученого в киноискусстве // Вопр. философии. — 1975. — г* 8. — С 148). Костенко К В, Оссовский В. Л. Ценности профессиональной деятельности (опыт социологического исследования кино). — С 109. Филатоы В. П. Образы науки в русской кулы;-ре // Вопр. философии. — 1990. — С. 34 - 46. Namehwlrlh J. Ζ, Weoer R Ph. Dynamics of Culture — Boston, 1987. — P. 167 — 189. Dahrcndorf R. Toward a Theory of Social Conflict // Journ. of Conflict R olulioa — i958. — V. 2. - June. — N! 2. — P. 170 - - 183; lepi.ep Д. Структура сониологической теории. — Μ, 1985. — С. 125 - 218. О критериях OIWp• субъектов анализа см Костенко II. В, Макеев С. А , Крымский конфликт: мораль против Ирана // Фплос. и социол мысль. — 1991. — № И. Про грамма исследования разработана совместно с С. А. Макеевым Pletila V. On the Effects of Mass Media: Some concep'ul ilewpoints // Current Theories In Scandinavian Mrss Communication Research — Greima, V~7. — P. 125. Методика близка к способу анализа связанности символов Осгуда (см., и а л р Osgood Ch. Ε. The representational model und rekvan• research // Trends in conteul analysis - Urbana. 1959 — P. 33 - 88. Дейк пан Г. \. Язык Познание. Коммуникация. — С 179 м Там же. - С 223.

Гт\

ПРИЛОЖЕНИЕ МЕТОДИКИ КОНТЕНТ-АНАЛИЗА ПРЕССЫ (ПРИВОДЯТСЯ В СОКРАЩЕНИИ)

I Фрагмент инструкции кодировщику (к нтент-ана..из по программе «Пресса в принятии социальных решений») Единица анализа — проблемная ситуация, освещаемая в прессе. •'. Единица KOiutteKcma — материал газеты (статья, очерк, интервью, официальные до­ кументы, хроника). Единица гнета — появление признака (категории) в единице анализа. КАТЕГОРИАЛЬНАЯ СХЕМА (31 КАТЕ-Х>РИЯ) I. Каталог проблем. „ 1. Актуальные социально-экономические проблемы: I — вопросы государственности (суверенитет, независимость. Конституция); 4 — вопросы власти (политический кризис, властные структуры: Советы, партии, парламентские блоки); 3 — демократизация (гласность, плюрализм, развитие права, права человека, ме­ тоды per1 'ния конфликтов); 4 — вопросы собственнее™ (дебаты в парламенте, аренда на селе, кооперативные и малые предприятия и т. д.); 5 — якопомичесхий кризис (пути преодоления: рынок, экономическая стабиль­ ность, финансовые реформы); 6 — соб.потение законности (сохранение правопорядка, стабильность, борьба с преступностью); 7 — социальная защищенность население (преодоление дефицита товаров и ус­ луг, удовлетворение потребностей граждан, обеспеченность малоимущих); 8 — проблемы морали, культуры и религии (развитие национальной культуры, соблюдение моральных норм); <> — гроблемы экологии (последствия аварии на ЧАЭС, здоровье населения, здравоохранение); 10 — межнациональные отношения; • . II — друие. 2. Масштаб проблемы. 1 — пестного значения; 2 — 1роблема, характерная для Украины; 3 — проблемы других республик; 4 проблемы, общие для бывших советских республик; 5 — глобальная проблема. П. Каталог ценностей. 3. Ценности, к которым апеллирует субъект мнения (политический менталитет): 126

свобода (нац. автономия, суверенитет, независимость, свобода печати, мне­ ний, религий, Яичная свобода выбора, либерализм, экономическая свобода, индивидуальная, частная и кооперативная собственность, рынок); 2 — регулирование (гос. регулирование политич. и экономических процессов, фячаисоаой системы, планирование, контроль, налоги, инфляция, ι ос. соб­ ственность); 3 — демократия (политическая демократия, парламентаризм, гражданские пра­ ва. Конституция, развитие права); 4 — правопорядок (соблюдение законности, стабильное. ьУ, 5 — равенство (справедливость, уравнивание, компенсация, социальная защита, распределение, солидарность); 6 — социальное расслоение (группы С высоким доходом, малооплачиваемые слои, кооператоры, миллионеры, толерантность к различным категориям); 7 — изоляционизм (центробежные тенденции, выход из ХСР, нац. замкнутость, национальная идея, почвеничество); 8 — открытость гос. системы (ориентация на Союз, сотрудничество, ориентация на Запад); 9 — благосостояние (материальный достаток); 10 — моральные ценности (уважение,, хтоинство и т. п.У, 11 — культура (традиция, прошлое); 12 — наука (прогресс, знание, технология и техника); 13 — профессионализм (компетентность, предприимчивость, деловые качества, элитарность); 14 — коллективизм (популизм, дилетантизм, коллективная ответственность, боль­ шинство, масса); 15 — скорость осуществления реформ (быстро, завтра, радикализм); 16 — постепенность развития (поэтапно, консервативно, умеренно); 17 — охрана природы (среда, здоровье человека, выживание). 4. Способ утверждения ценностей субъектом мнения: 1 — ценности не утверждаются; 2 — только декларируются; 3 — декларируются свои ценности, но допускаются иные; 4 — декларируются свои ценности и опровергаются ценностные позиции оппо­ нента; 5 — только осуждаются или опровергаются чужие ценности. 1 —

III. Оценки властных структур Основными субъектами, которые подвергались оценке, выступали депутаты и группы, имевшие отношение к двум крупным парламентским блокам — «Народной Рады» и «Парламентского большинства», а также сочувствовьвшие им средства массовой ком­ муникации. Сужденк фиксировались в соответствии с абсолютиг" шкалой оценок. 5. Политическая оценка «своего» депутата: 1 — положительная; 2 — нейтральная; 3 — отрицательная. 6. Моральная оценка «своего» депутата (эта и последующие оценочные категории фиксируются по шкале категории 5). 7. Правовоя оценка «своего» депутата. 8. Политическая оценка «чужого» депутата. 9. Моральная оценка «чужого» депутата. 10. Правовая оценка «чужого» депутата. П. Политическая оценка «своего» блок;.. 12. Моральная оценка «своего» блока. 13. Правовая оценка «своего» блока. 14. Политическая оценка «чужого» блока. 15. Моральная οι нка «чужого» блока. 127

16 Правовая оценк» «чужого» блок». 17 Политическая оценка Верховного Совета Украины. 18. Моральная оценка Верховного Совета Украины. 19 Правовая оценка Верховного Совета Украины. 20. Политическая оценка Верховного Совета СССР. 2L Моральна оценка "ерховного Совета СССР. 22. Правовая оценка Верховного Совета СССР. 23. Политические оценки «других», не входящих в парламент (политических партий, движений, идеологов противоположной для газеты ориентации). 24. Моральные ог чки «других», не входящих в парламент. 25. Правовые оценки «других», не входящих в парламент. 26. Политические оценки «своих СМК (газет, радио- и телеканалов близкой полити­ ческой ориентации). 27. Моральные оценки «своих» СМК. 28. Правовые оценки «своих» СМК. 29. Политические оценки СМК «других» (т. е. противоположной политической ориен­ тации). 30. Моральные оценки СМК «других». 31. Правовые оценки СМК «других». 2. Фрагмент инструкции кодировщику текстов (контент-анализ по программе «Пресса 0 в о з р а щ е н и и крымских татар») Единица контекста — статья, выступление на сессии законодательных органов, интервью, хроника, официальные сообщения. Единица счета — появление признака категории в единице контекста. Фиксиру­ ется совместное или одиночное появление признака в пределах небольшого фраг­ мента текста - - предложения, абзаца, i.j не более чем по одному из вариантов в единице контекста.' Позитивное появление признака — признание необходимости или права удовлет­ ворения потребности в настоящее время или в будущем. Фиксируются суждения д лстяительни, ти и возможности. Негативно)' появление признака — отрицание необходимости или права удовлет­ ворения потребности, ущемление необходимости и права. Фиксируются сужде­ ния действительности и возможности. Нейтральное появление признака — утверждается долженствование признака. Фиксируются суждении необходимости. Кодировка 1 — порядковый номер карточки. 2 — код газеты: 1 — «Крымская правда», 2 — «Крымский комсомолец». 3 — *од месяца. 4 — код периода: 1 — 14 дек. 89 — 31 мая; 2 — 1 июня — 31 окт. 5 — порядковый номер единицы конт~кста. 6 — код материала: 1 — изложение официальных материалов; 2 — интервью пред­ ставителей власти (выступление, статья); 3 — материалы газеты (ремарки, статьи); 4 — письма читателей. КАТЕГОРИАЛЬНАЯ СХЕМА I. Потреби мсти ж и з н и и существования возвращение (определ. место жительства, прописка) важне^.цие жизненные условия (земельный уча­ сток строит, материалы, вода, кре;рчты, электро­ энергия) обеспечение жильем

118

7+8 долженствование 910 11 12 13 14 15

обеспечение продуктами питания, товарами первой необходимости гарантии медицинского обслуживания гарантии безопасности жизни комфортность природной среды обитания соблюдение законности в реализации прав и притя­ заний на условия существования

16 19 22 25

17 18 20 21 23 24 26 27

28 29 30

II. Потребности занятости н работы трудовая занятость, наличие рабочих мест работа в соответствии с образованием и квалифика­ цией равноправие при приеме на работу

31 32 33 34 35 36 37 38 39

III. Потребности к у л ь т у р ы и национального развития национальное образование возможности культурной среды (топонимики, про­ стое нствво, речь, эфир) историческая справедливость, исторический образ соблюдение моральных норм психологический комфорт в межнациональном об­ щении (мир, согласие) Скорость реализации решений (оценка быстроты принятия решений и их реализации, важность кате­ гории времени)

40 41 42 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 " 58 59 60

IV. Потребность участия в управлении (власть) политическое равноправие (формирование и осуще­ ствление власти) свобода организации и функционирования полити­ ческих движений права человека

6f 62 63 64 65 66 67 68 69

Наукове видения

ОГЛАВЛЕНИЕ

Акадешя наук УкрлЫи Ыститут соцмлогН

Костенко Натал1я В1ктор1вна

ЦШНОСП I с и м в о л и У МАСОВ1Й КОМУШКАЦ11 Рос1ЙСЬКОН},М01ЮЮ

Ки1в, видавництво «Наукова думка» Предисловие

3

I. Массовая коммуникация в культурной и научной рефлексии 1. Отторжение и притяжение культурой 2. Смена научных концепций

. . . . . .

•»..»...

П. Методологические дилеммы социологи» массовой коммуникации 1. 2. 3. 4.

5

.. . . . „ ± . • « . . , $ . . . . * . . . 1• . . . .

И)

Социальная природа массовой коммуникации Ч . . . . . . . . . . 19 Реконструктивная парадигма . . . 22 s Коммуникативное действие или ст, атегическое . . . > . . .30 Текст и л и дискурс ; . . 44

III. Взаимодействие ценностей « символов

"

;. Гносеологический и онтологический контексты 2. Операииональный контекст 3. Ценностная интерпретация текстов в контент-анализе IV. Ценностное обоснование и символическая культура в средствах массо-юй коммуникации L Ценности политического сознания V 2. Массовые представления о научном мире 3. Репрезентация этнического конфликта Примечания Приложение

' '

".

Оформления художника О. Я. Виишевсысого Техшчний редактор Г. М. Ксмальова Опера тори Н. А Зяколодяжня, Т. М. Тарасом Коректори КСМ1рзам.ухамедова, Μ /, Срмаком Компьютерна верстка BJI. Бараноесысого

51. 51 62 71 82 83 94 -.104 118 126

П1да до дружу.02JZ92 Формат 60x84/16. Пап1р офс. № 2. Т а р а Тип. Тайме. Друк офсетний. Ум. -друк. арк. IJflJfU. фарбо-в1дб. 8,02 .Обл. -вид. арк. 8,91. Зам. Ориг!нал макет подготовлено у видааиицта! «Наукова думка». 252601 К и!в 4, вул. Терт ддек1вська, X