Система логики силлогистической и индуктивной изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования

М/К. Ст. Милль Выдающийся английский философ, экономист, социолог, психолог,

ИЗ НАСЛЕДИЯ ФИЛОСОФСКОЙ ЛОГИКА

Из наследия мировой философской мысли: логика

Дж. Ст. Милль

СИСТЕМА ЛОГИКИ СИЛЛОГИСТИЧЕСКОЙ И ИНДУКТИВНОЙ Изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования Перевод с английского под редакцией В. Н. Ивановского Предисловие и приложение профессора В. К. Финна

Издание пятое, исправленное и дополненное

URSS МОСКВА

#

И

Настоящее издание осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований {проект № 09-06-07122-д)

Руководитель издательского проекта д-р техн. наук, профессор Д. Г. Лахути Милль Джон Стюарт Система логики силлогистической и индуктивной: Изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования. Пер. с англ. / Предисл. и прил. В. К. Финна. Изд. 5-е, испр. и доп. — М.: ЛЕНАНД, 2011. — 832 с. (Из наследия мировой философской мысли: логика.) Книга выдающегося английского мыслителя Джона Стюарта Милля (1806-1873) является одним из известнейших классических произведений философии. В этой работе, впервые вышедшей в свет в середине XIX века, рассматриваются проблемы, решение которых актуально и в наше время. Таковыми являются логико-семиотический анализ естественных языков, развитие индуктивных рассуждений, применение логики для аргументированного решения задач гуманитарных и социальных наук. Эти три проблемы связаны непосредст­ венно как с представлением знаний, так и с когнитивными исследованиями познавательных возможностей человека и его современных партнеров — компьютерных систем. Читателя не сможет оставить равнодушным общий дух и тон книги — вера в знание, науку, в силу ее методов, умение сделать обсуждение методологии науки и ее проблем увлекательным и поучительным. Именно в таком стиле предстает перед нами каждая страница «Системы логики». Для философов, логиков, лингвистов, специалистов в области искусственного интел­ лекта, а также всех интересующихся проблемами логики и эпистемологии. Рецензент: академик РАН В. А. Лекторский

ООО «ЛЕНАНД». Формат 60x90/16. Печ. л. 52. Зак. № 1606. Отпечатано в ООО «ПК «Зауралье». 640022, Курганская обл., Курган, ул. К. Маркса, 106.

ISBN 978-5-9710-0181-2

ДИСТРИБЬЮТОР

научной И УЧЕБНОЙ Л ИТЕРАТУРЫ 4980 ID 54845

E-mail: [email protected] Тел./факс (многоканальный):

+ 7 (499) 724-25-45 ______

Каталог изданий в Интернете:

u r s s _____ http://URSS.ru

9 78597

8

Содержание Д. С. Милль и его идеи об индукции н «логике нравственных наук» (В. К. Финн)................................................................... ()т редактора перевода (Вл. Ивановский) ...................................................................... Джон Стюарт Милль (1806-1873) и его «Система логики* (Вл. Ивановский).......... Предисловия а в т о р а .......................................................................................................... К первому изданию..................................................................................................... К третьему и четвертому изданиям.......................................................................... К восьмому изданию.................................................................................................. Введение...............................................................................................................................

К н и г а I.

Имена и предлож ен и я ............................................................

7 15 17 59 59 60 61 62

71

Глава I О необходимости начинать с анализа языка................................................................... 72 Глава II Имена.................................................................................................................................... 76 Глава III Пещи, означаемые именами .............................................................................................. 90 Глава IV Предложения........................................................................................................................ 109 Глава V (:мысл (содержание) предложений.................................................................................... 115 Глава VI Предложения чисто словесные......................................................................................... 129 Глава VII Природа классификации и пять родов сказуемого (предикабилии).............................135 Глава VIII Определение........................................................................................................................ 146

К нига И.

Умозаключение ............................................................................. 161

Глава I Умозаключение (или рассуждение) вообще......................................................................162 Глава II Умозаключение из общих положений (ratiocination), или силлогизм........................ 168 Глава III Функции и логическая ценность силлогизма ................................................................. 176 Глина IV Цени умозаключений и дедуктивные науки ................................................................... 193

Глава V Доказательство и необходимые исти н ы .......................................................................... 203 Глава VI Продолжение о том же предмете...................................................................................... 219 Глава VII Рассмотрение некоторых мнений, противоречащих изложенным выше учениям . . . 226

К н и га III. И н д у к ц и я ........................................................................................ 239 Глава I Предварительные замечания об индукции во о б щ е....................................................... 240 Глава II Процессы, неправильно называемые «индукциями»....................................................... 243 Глава III Основание индукции......................................................................................................... 255 Глава IV Законы природы ................................................................................................................ 260 Глава V Закон всеобщей причинной связи....................................................................................265 Глава VI Сложение причин.............................................................. ! ............................................... 297 Глава VII Наблюдение и опыт (эксперимент)................................................................................. 303 Глава VIII Четыре метода опытного исследования.......................................................................... 310 Глава IX Смешанные примеры четырех методов .......................................................................... 324 Глава X Множественность причин и смешение следствий (действий)...................................... 343 Глава XI Дедуктивный метод..............................................................................................................357 Глава XII Объяснение законов природы...........................................................................................364 Глава XIII Смешанные примеры объяснения законов природы.................................................... 371 Глава XIV Границы объяснения законов природы. Шпотезы......................................................... 378 Глава XV Прогрессивные следствия (или нарастание следствий) и непрерывное действие причин......................................................................................393 Глава XVI Эмпирические законы .......................................................................................................399 Глава XVII Случайность и ее исключение...........................................................................................406

Глава XVIII Исчисление случайностей.................................................................................................. 413 Глава XIX Распространение производных законов на смежные случаи.........................................423 Глава XX Аналогия............................................................................................................................... 428 Глава XXI Доказательство закона всеобщей причинной св язи ....................................................... 433 Глава XXII Единообразия сосуществования, не зависящие от причинной связи .......................... 441 Глава XXIII Приблизительные обобщения и вероятное доказательство.................................... ..

450

Глава XXIV Остальные законы п рироды ..............................................................................................459 Глава XXV Основания отрицания..........................................................................................................472

К н и г а IV.

Вспомогательные для индукции процессы

. . . 485

Глава I Наблюдение и описание.....................................................................................................486 Глава II Отвлечение, или образование понятий............................................................................. 492 Глава III Называние как вспомогательный для индукции п роц есс..............................................501 Гпава IV Требования философского языка и принципы определения.........................................504 Глава V Естественная история изменений в смысле терминов.................................................. 516 Глава VI Дальнейшее обсуждение принципов философского язы к а........................................... 523 Глава VII Классификация как пособие для индукции......................................................................533 Глава VIII Классификация рядами....................................................................................................... 544

К ни га V. Заблуж дения................................................................ 549 Глава I О заблуждениях вообщ е.....................................................................................................550 Глава II Классификация заблуждений..............................................................................................554 Глава III Заблуждения с первого взгляда, или a p rio ri................................................................... 559

Глава IV Заблуждения Глава V Заблуждения Глава VI Заблуждения Глава VII Заблуждения

в наблюдении................................................................................................578 в обобщении .................................................. ............................................. 587 в умозаключении .........................................................................................600 от сбивчивости............................................................................................. 604

К н и г а V I.

Логика нравствеппых н а у к ........................................... 621

Глава I Вступительные замечания.................................................................................................. 622 Глава II О свободе и необходимости............................................................................................. 624 Глава III Существует (или может существовать) наука о человеческой природе........................630 Глава IV Законы духа..........................................................................................................................634 Глава V Этология, или наука об образовании характера............................................................641 Глава VI Общие соображения относительно социальной науки.................................................. 650 Гпава VII Химический, или экспериментальный метод в общественной науке.......................... 653 Гпава VIII Геометрический, или отвлеченный м етод........................................................................659 Глава IX Физический, или конкретно-дедуктивный метод............................................................665 Глава X Обратно-дедуктивный, или исторический м етод............................................................677 Глава XI Добавочные разъяснения относительно исторической науки...................................... 690 Глава XII О логике практики, или искусства (включая мораль и политику)............................... 699

П рим ечани я ..............................................................................................................707 Прилож ение. Индуктивные методы Д. С. Милля в системах искусственного интеллекта (В. К. Ф и н н ) ......................................................... 787

Д. С. Милль и его идеи об индукции и «логике нравственных наук» Джон Стюарт Милль (1806-1873) — выдающийся английский мыслитель, фи­ лософ, экономист и общественный дея­ тель. Его фундаментальные произведения оказали существенное влияние на научную мысль Европы и России. Наиболее извест­ ными его произведениями являются книги «Система логики силлогистической и ин­ дуктивной», опубликованная в 1843 г., и «Основы политической экономии» [1], вы­ шедшая в 1848 г. Важную роль в разви­ тии идей либерализма сыграл знаменитый трактат Д. С. Милля «О свободе» [2]. Его кни­ га «Рассуждения о представительном прав­ лении» [3] была обоснованием принципов демократии и парламентаризма и преду­ преждением относительно возможной ти­ рании большинства и необходимости за­ щиты меньшинства. Для Д. С. Милля характерно стремле­ ние к объективному рассмотрению обще­ ственных проблем средствами рациональ­ ных рассуждений, содержащих как индук­ тивные, так и дедуктивные выводы. В силу этого Д. С. Милль придавал больше значе­ ния развитию «логики нравственных на­ ук», использующей дедукцию и методоло­ гию, подобную той, которая применяется в естественных науках. Он считал, что на­ учное мышление при открытии «эмпири­ ческих законов» должно использовать ин­ дукцию, которая является средством обна­ ружения связи причин и следствий. Настоящая публикация книги Д. С. Мил­ ля «Система логики силлогистической и индуктивной» воспроизводит последнее издание этой книги на русском языке, вы­ шедшее в 1914 г. под редакцией В. Н. Ива­ новского. Вызывает удивление, что эта кни­ га, изданная в России в 1865-1867, 1878, 1900 и 1914 гг., в советское и постсовет­ ское время не переиздавалась. Биография Д. С. Милля и обзор его со­ чинений подробно представлены в статье известного русского экономиста М. И. Ту-

ган-Барановского [4] и в книге С. Зенгера «Дж. Ст. Милль, его жизнь и произведения», изданной Издательской группой URSS в 2009 г. [5]. Кроме того, подробный очерк биографии Д. С. Милля и основных идей его «Системы логики» содержатся в преди­ словии к изданию 1914 г. редактора кни­ ги В. Н. Ивановского. Следует также упо­ мянуть книгу П. Лейкфельда «Логическое учеше объ индукции» [6], в которой рас­ смотрены концепции индукции Д. С. Мил­ ля и его предшественников — Д. Гершеля [7] и У. Уэвелла [8]. Очерк «Дж. Ст. Милль и его идеи в России» содержится в кни­ ге В. А. Бажанова «Восприятие британской социально-философской мысли в России (XIX - начало XX в.)» [9]. Книга Д. С. Милля состоит из шести разделов, названных им «Книгами». Наи­ более значительны два раздела —Книга III «Индукция» и Книга VI «Логика нравствен­ ных наук». Развивая учение Ф. Бэкона об индук­ ции [10], Д. С. Милль сформулировал пять правил индуктивного вывода, названные им методами сходства, различия, соеди­ ненного сходства-различия, остатков и со­ путствующих изменений. Согласно Д. С. Миллю, индукция есть результат обобщений данных опыта. Рав­ ной задачей индукции является установле­ ние того, какие именно причинные свя­ зи существуют в природе, т. е. определе­ ние следствий каждой причины и причи­ ны каждого следствия. Решение этой за­ дачи, по его мнению, является главным предметом индуктивной логики (см. насто­ ящую книгу, стр. 302). Заметим, что факти­ чески он имеет в виду порождение из дан­ ных опыта двух новых отношений —«при­ чина-следствие» и «следствие—причина» Эта идея Д. С. Милля уточнена и форма­ лизована в ДСМ-методе автоматического по-

Сформулируем теперь основные идеи Д. С. Милля об индукции. 1. Индукция есть вид рассуждений, кото­ рый посредством установления сход­ ства в опытных данных порождает утверждения об отношениях «причи­ на — следствие» и «следствие — при­ чина». 2. Индуктивные рассуждения образова­ ны применениями пяти правил индук­ тивного вывода (индуктивных мето­ дов) —методов сходства, различия, со­ единенного сходства-различия, остат­ ков и сопутствующих изменений. 3. Применимость индуктивных методов предполагает отсутствие препятствий — других причин, противодействующих действию рассматриваемых кандида­ тов в причины. 4. Достаточным основанием для приня­ тия заключений индуктивных рассуж­ дений является закон единообразия в природе, устанавливающий связь ин­ дукции и причинности. 5. Наиболее достоверным методом ин­ дуктивного рассуждения является ме­ тод различия. 6. В природе и обществе имеет место мно­ жественность причин: у следствий мо­ гут существовать различные причины (см. настоящую книгу, стр. 343-356)2). 7. Индуктивные методы есть средства об­ наружения эмпирических законов (см. настоящую книгу, стр. 399-405). 8. Индуктивные методы, применяемые к опытным данным, порождают посыл­ ки для дедуктивных выводов, что озна­ чает взаимодействие индукции и де­ дукции. 9. Логика есть наука о рассуждениях, вклю­ чающих взаимодействие индукции и

дедукции. Это взаимодействие индук­ ции и дедукции пытался отобразить Д. С. Милль в своей «Системе логики силлогистической и индуктивной».

Идеи Д. С. Милля, представленные в пунк­ тах 8 и 9, дают основание предположить, что он имел начальные соображения от­ носительно формирования гипотетико-дедукгивных теорий. Исследователей, признававших су­ щественную роль индукции в познании, К. Р. Поппер называл индуктивистами [12]. В этом смысле Д. С. Милль вслед за Ф. Бэко­ ном, Д. Гершелем и У. Уэвеллом был индуктивистом, а его книга «Система логики» стала обоснованием индуктивизма [13]. Следует обратить внимание на тот факт, что в «Системе логики» Д. С. Милль термин причинность употребляет в двух смыслах — как причинную зависимость «условие — эффект» и как принцип при­ чинности «одинаковая причина всегда про­ изводит одинаковое действие», что являет­ ся проявлением закона единообразия при­ роды (см. настоящую книгу, стр. 265-296). Различие между причинной зависимостью, принципом причинности и доктриной де­ терминизма обстоятельно рассмотрено в [14]. Согласно Д. С. Миллю, причина есть предыдущие обстоятельства, за которыми следует неизменно данное явление, а воз­ никновение его зависит только от отсут­ ствия отрицательных условий (см. настоя­ щую книгу, стр. 275). Важно обратить вни­ мание на то, что он рассматривает две совокупности условий проявления причи­ ны — положительные (как предрасполо­ женность к появлению следствия) и отри­ цательные, блокирующие появление след­ ствия (это различие учтено в ДСМ-методе АПГ [И]). К. Р. Поппер в [12] миллевскому индуктивизму противопоставил свой антииндуктивизм. Традиционно философскую проблему индукции (Тг) он сформулиро­ рождения гипотез посредством правил пря­ вал следующим образом: мого и обратного индуктивного вывода [И]. 2) Согласно Д. С. Миллю, множественность (Тг) В чем состоит оправдание (justi­ причин влечет недостоверность метода сход­ fication) индуктивных выводов (inferences)? ства. Однако в ДСМ-методе автоматического К. Р. Поппер утверждает, что формули­ порождения гипотез это затруднение устра­ ровка проблемы Тг некорректна, так как няется в силу того, что порождаются для дан­ она предполагает существование индук­ ного следствия все его причины [11].

определить как процесс нахождения и до­ казывания общих положений» (см. насто­ ящую книгу, стр. 240); «И так как всякое правильное умозаключение из опыта мож­ но выразить в виде общего предложения, то анализ процесса выработки общих ис­ тин есть в то же время и анализ вся­ кой без исключения индукции* (там же, стр. 241); «...всякое звено в цепи выводов имеет по своей сущности индуктивный ха­ рактер, и законность индукции в обоих случаях зависит от одних и тех же усло­ вий» (там же); «...понятие о причине есть корень всей теории индукции* (там же, стр.267). К. Р. Поппер: «...не существует та­ кой вещи, как индукция на основе повто­ рений» [12, стр. 17]. К. Р. Поппер также замечает, что Д. Юм прав, отграничивая проблему индукции от проблемы причинной необходимости [12, стр. 98]. В [12] К. Р. Поппер не упоми­ нает об индуктивных методах Д. С. Милля, ибо веру в существование правил индук­ тивного вывода считает ошибкой. Одна­ ко концепция антииндуктивизма сформу­ лирована слишком общо. Действительно, имеются два аспекта рассмотрения роли индукции в человеческом познании. Ас­ пект (а) — оправдание (или обоснование) универсальных теорий повторением экс­ периментов (наблюдений и т. п.) с после­ дующей формулировкой обобщений опыт­ ных данных. Аспект (Ь) — применение правдоподобных рассуждений, содержащих индуктивные выводы, для порождения ги­ потез с использованием как обобщений, полученных обнаружением сходства фак­ тов, так и имеющихся знаний. К сожале­ нию, К. Р. Поппер, отрицая индукцию и воз­ можность использования правил вывода, 3) В книге [12] приведена ф ормулиров­ ее формализующих, не приводит различия ка психологической проблемы индукции между аспектами индукции (а) и (Ь). Заслу­ Д. Юма (Нps): Почему, несмотря па это [име­ га Д. С. Милля состоит в том, что он кон­ ется в виду отрицательное решение пробле­ мы (H/J. — В.Ф.], все разумные люди ожи­ кретизировал аспект индукции (Ь), пред­ дают и верят, что случаи, не встречавшие­ ложив пять правил индуктивного выво­ ся раньше в их опыте, будут соответство­ да и рассмотрев возможности формирова­ вать случаям их опыта? Иначе говоря, по­ ния из них различных эвристик порожде­ чему мы так уверены в некоторых своих ожиданиях? Ответ Юма на (Нрл): это про­ ния гипотез относительно причинно-след­ исходит «по обычаю или по привычке», т. е. ственных зависимостей на основе опыт­ из-за того, что это обусловлено повторени­ ных данных. Теория и практика машинно­ ем и механизмом ассоциации идей, без ко­ го обучения [16, часть IV: Машинное обучеторой нельзя выжить.

тивных выводов и соответствующих пра­ вил для них, что, по его мнению, является ошибкой. Критическое отношение к проблеме оп­ равдания индукции восходит к Д. Юму [15]. Юмовскую логическую проблему индукции (Н/у) К. Р. Поппер сформулировал следую­ щим образом: (Н/у) Оправдан ли в наших рассужде­ ниях переход от случаев [повторно] встре­ чавшихся в нашем опыте, к другим случа­ ям [заключениям], с которыми мы раньше не встречались? Ответ Д. Юма на (Н;у): нет, как бы ве­ лико ни было число повторений. В книге [12, стр. 16-23] К. Р. Поппер предложил собственное решение проблем индукции (логической и психологической), корректирующее формулировки Д. Юма3). Он считал, что формулировки Д. Юма сле­ дует объективизировать, заменив «верова­ ния (мнения)» и «впечатления» у Д. Юма на «универсальные теории» и «провероч­ ные высказывания или высказывания на­ блюдения». Попперовское решение логи­ ческой проблемы индукции (Lj), уточняю­ щее (Н/у), формулируется следующим об­ разом: (Li) Можно ли истинность некото­ рой объяснительной универсальной тео­ рии оправдать «эмпирическими причина­ ми», т. е. предположением истинности определенных проверочных высказываний, или высказываний наблюдения? Категорически отрицательное решение проблем индукции К. Р. Поппером в [12] противоположно миллевской концепции индукции. В самом деле, приведем утвер­ ждения Д. С. Милля: «...индукцию можно

лис, стр. 371-517], в котором применяются различные индуктивные процедуры, под­ твердили плодотворность идей «Системы логики» Д. С. Милля для систем искусствен­ ного интеллекта. Более того, в [11] пред­ ставлены формализации всех пяти индук­ тивных миллевских методов — сходства, различия, соединенного сходства-различия, остатков и сопутствующих изменений, на основе которых формулируется средства­ ми многозначных логик и булевой алгеб­ ры ДСМ-метод автоматического порожде­ ния гипотез (ДСМ-метод ЛПГ)4). ДСМ-метод АПГ стал реальным аргументом оправ­ дания идей Д. С. Милля об индукции в на­ стоящей книге, поскольку этот метод при­ менялся и применяется в компьютерных интеллектуальных системах к различным предметным областям (в том числе в фар­ макологии, медицине, социологии, крими­ налистике и робототехнике [17,18]). Кро­ ме того, ДСМ-метод АПГ, исследованный на метатеоретическом уровне, получил оправ­ дание посредством соответствующих тео­ рем о корректности [17, часть I, глава 5: О дедуктивной имитации некоторых вари­ антов ДСМ-метода автоматического порож­ дения гипотез, стр. 240-286; глава 8: Кор­ ректные логические программы для прав­ доподобных рассуждений, стр. 299-305]. Использование индуктивных методов в ДСМ-методе АПГ [11,17,18] подтверждает идеи Д. С. Милля о связи его идей об индук­ ции с извлечением зависимостей «причи­ на — следствие» из опытных данных (баз фактов). Эта связь была категорически от­ вергнута К. Р. Поппером в [12]. Обсудим теперь аспект индукции (а) — возможность оправдания универсальных теорий посредством повторений их про­ верок с последующими формулировками обобщений опытных данных. К. Р. Поппер считал, что он объективизировал и уточ­ нил проблему Д. Юма (Н ъ) посредством своей формулировки (I^). Однако и она требует уточнений:

1. Являются ли его «универсальные тео­ рии» замкнутыми (дедуктивными) тео­ риями или же это открытые теории, допускающие расширение и коррек­ цию? 2. Предполагает ли понятие «оправдания» только теорию соответствия Аристотеля-Тарского в качестве единствен­ ной теории истины? Или же следу­ ет рассматривать также теорию коге­ рентности и прагматическую теорию истины? 3. При исследовании процесса порожде­ ния гипотез можно ли ограничиться применением только двузначной ло­ гики или же следует применять мно­ гозначные логики со степенями прав­ доподобия и неопределенностью в ка­ честве истинностных значений?

В [12, стр. 292-295, 298-299] К. Р. Поппер исключил теорию когерентности и праг­ матическую теорию из рассмотрения для оценки утверяедений науки. Однако его схе­ ма роста знания в эволюционной эписте­ мологии [19] PI —ТТ — ЕЕ — Р2, где Р1 — исходная проблема, ТТ —пробная теория, ЕЕ — ее коррекция и исправление ошибок, а Р2 — новая возникшая проблема, неяв­ но предполагает степени правдоподобия и неопределенность некоторых высказы­ ваний из ТГ с последующими возможны­ ми изменениями оценок их истинности. Естественно предположить, что процеду­ ра ЕЕ включает индуктивные процедуры, подобные миллевским методам, а вновь возникшая проблема для ее решения име­ ет истинностную оценку «неопределенно». Процесс же порождения гипотез с исполь­ зованием эмпирических данных семанти­ чески может быть охарактеризован тремя теориями истины —теорией соответствия (для оценки фактов), теорией когерентно­ сти или согласованности с имеющимися знаниями (для оценки гипотез), прагма­ тической теорией (для оценки полезности порожденных гипотез) [20]. 4) Подробное изложение ДСМ-метода АПГ Таким образом, не следует исключать содержится в книгах [17] и [18], в которых из рассмотрения «открытые теории», мно­ представлены логико-математические сред­ гозначные логики и две теории истины, ства его формализации и применения в ин­ отличные от теории соответствия, при изу­ теллектуальных системах.

данных для применения метода различия. В силу этих обстоятельств Д. С. Милль счи­ тал, что его индуктивные методы сходства и различия неприменимы к данным «нрав­ ственных наук» — наук о человеке и об­ ществе; что касается метода соединенного сходства-различия, то его применимость возможна при некоторых благоприятных условиях (по-видимому, поскольку этот ме­ тод учитывает как сходство, так и различие рассматриваемых фактов). Таким образом, «индуктивизм» Д. С. Милля распространяет­ ся лишь на естественные науки, а не науки о человеке и обществе. Возможность же научного исследования фактов этих наук, согласно Д. С. Миллю, осуществима в силу того, что существуют как причины индиви­ дуального поведения, так и законы соци­ ального поведения (см. настоящую книгу, Книга VI, глава IX: Физический, или кон­ кретно-дедуктивный метод, стр. 667-668). Он отмечает большую сложность изуче­ ния общественных явлений из-за смеше­ ния различных законов и варьирования конкретных обстоятельств их проявления у разных народов в разные времена: «По­ этому мы никогда не можем с уверенно­ стью утверждать, что причина, обнаружи­ вающая известную тенденцию у одного на­ рода или в одну эпоху, будет обнаружи­ вать ту же самую тенденцию и у другого народа или в другую эпоху: мы должны возвратиться к нашим посылкам и снова проделать для второй эпохи или нации тот анализ всей совокупности влияющих на них обстоятельств, какой мы проде­ лали уже для первой эпохи или нации» (см. настоящую книгу, стр. 668). Логиче­ ским средством исследования обществен­ ных явлений, согласно Д. С. Миллю, явля­ ется дедукция. Он отмечает, что дедукция не порождает законы общественной жизни вообще, а дает лишь средства определения явления любого общества на основании отдельных элементов или данных этого общества. С другой стороны, он утвержда­ ет, вслед за О. Контом, что можно связать исторические обобщения с законами чело­ веческой природы, и тогда обнаруженные 5) В [22] П. Бернайс предложил в дискуссии «эмпирические законы* получат статус на­ с К. Р. Поппером расширить сферу рациона­ учных законов. Хотя Д. С. Милль и разли­ лизма посредством рассмотрения догадок.

чении и автоматизации процесса порож­ дения гипотез, который с необходимостью связан с индукцией. Это означает, что не­ обходима формализация порождения до­ гадок для процесса «knowledge discovery», существенные основы которого были сфор­ мулированы в «Системе логики» Д. С. Милля. В качестве альтернативы индуктивным методам познания К. Р. Поппер выдвииул метод проб и ошибок. Однако и пракгика математических исследований (реше­ ний задач) [21], и практика автоматизиро­ ванного анализа данных в компьютерных системах доставляют убедительный мате­ риал относительно полезности примене­ ния эвристик, представленных в виде прав­ доподобных рассуждений5). Таким обра­ зом, «индуктивизм» Д. С. Милля оказался востребованным как в системах искусствен­ ного интеллекта, так и в развивающейся широкой области когнитивных исследо­ ваний. В Книге VI «Логика нравственных на­ ук» Д. С. Милль попытался объединить при­ знание существования общих законов жиз­ ни общества, которые формулирует со­ циология, с принципами анализа причин­ ности. Согласно О. Конту, исследовать об­ щественное развитие можно только исто­ рическим методом, учитывающим синте­ тическим образом основные этапы раз­ вития человечества. Исследование же ре­ альных причин социальных явлений, как утверждает Э.Дюркгейм в [23], требует ис­ пользования экспериментального метода, применимого к опытным данным [23, гла­ ва VI: Правила, касающиеся доказательств, стр. 511-522]. Это означает необходимость применения индукции. Однако Д. С. Милль признавал вслед за Д. Вико существование общих законов социальной жизни [24], по­ лагая, что применимость индуктивных ме­ тодов в науках о человеческом поведении возможна лишь в редких случаях. Источ­ никами этой трудности являются, по его мнению, существование множественности причин и невозможность эксперименталь­ ных (искусственных) изменений опытных

чает тенденции и законы, он допускает су­ ществование безусловных тенденций, фак­ тически являющихся универсальными за­ конами развития общества. Таковым уни­ версальным законом, согласно О. Конту и Д. С. Миллю, является прогресс. В [25] К. Р. Поппер подверг критике «историцизм» О. Конта и Д. С. Милля — их веру в суще­ ствование универсальных законов обще­ ственного развития и предсказания буду­ щего на их основе, допуская разумность исследований тенденций, ограниченных определенными условиями. Однако в отли­ чие от законов естествознания обществен­ ные тенденции имеют временные ограни­ чения, изменяемые условия их существо­ вания и возможные исключения. Причинное объяснение регулярности, описываемой универсальным законом, от­ личается от причинного объяснения единич­ ного события [25, стр. 143-144]. К. Р. Поппер замечает, что Д. С. Милль употребляет тер­ мин «причина» в недостаточно ясном смыс­ ле, ибо под причиной он имеет в виду как единичные события, так и универсальные законы. С этим связаны два важных об­ стоятельства. Во-первых, если рассматри­ ваются причины единичных событий, то возможны применения индуктивных ме­ тодов (даже при наличии множественно­ сти соединенный метод сходства-различия [11] может использоваться для социаль­ ных фактов). Во-вторых, если некоторое утверждение принимается в качестве уни­ версальных законов, то они должны удо­ влетворять требованиям, предъявляемым к номологическим высказываниям [26]: 1. Термины, входящие в номологическое высказывание, должны быть либо точ­ но определены либо иметь ясное и однозначное истолкование. 2. Условия функционирования закона должны быть сформулированы. 3. Кванторная приставка в формулиров­ ке закона должна начинаться с кван­ торов всеобщности. Универсальные законы, приводимые в ка­ честве примеров Д. С. Миллем, не удовле­ творяют условиям 1-3 (они в лучшем слу­ чае являются ограниченными тенденци­ ями, которые, кстати, необходимо также

уточнить). В силу неопределенности в по­ нимании Д. С. Миллем причинного объ­ яснения на основе универсальных зако­ нов предсказание будущего с их помощью К. Р. Поппер в [25] справедливо называет пророчеством историцизма. Уровень точности и эмпирического оправдания универсальных высказываний, претендующих на то, чтобы иметь ста­ тус законов, для экономический науки, ан­ тропологии, социологии и истории разли­ чен. Он зависит от предметной области, от понятийной системы и от языка описа­ ния этой предметной области, который для отображения наблюдаемых регулярностей должен иметь дескриптивную и аргументативную функции. Первая функция необхо­ дима для представления регулярностей по­ средством установления сходства фактов (о чем неоднократно говорит Д. С. Милль в настоящей книге), вторая функция яв­ ляется средством для формализации рассуждений и, в том числе, для выдвиже­ ния гипотез, так как Д. С. Милль утвержда­ ет, что «...все общие предположения, какие могут быть установлены дедуктивной нау­ кой, являются гипотетическими (в самом тесном смысле этого слова)» (см. настоя­ щую книгу, стр. 668). В ряду наук о человеке и обществе эко­ номическая наука имеет наивысший статус в смысле точности представления знаний, что подтверждается применением матема­ тического аппарата как для количествен­ ного, так и для качественного представле­ ния изучаемых регулярностей [27]. В [23] Э. Дюркгейм выдвинул два утвер­ ждения разной степени убедительности. Он считал ошибкой Д. С. Милля существование множественности причин социальных яв­ лений. Согласно Э.Дюркгейму, каждое след­ ствие имеет единственную причину. Это утверждение он не подкрепил основатель­ ными аргументами. Второе его утвержде­ ние состоит в том, что из всех пяти индук­ тивных методов Д. С. Милля для изучения социальных явлений индуктивный метод сопутствующих изменений оказывается наи­ более предпочтительным. Современное со­ стояние науки об анализе данных пред­ ставляет разнообразные методы установ­

ления зависимостей причинно-следствен­ ного типа, которыми являются как ста­ тистические, так и качественные методы, включающие варианты формализации ин­ дуктивного метода сходства и его усиле­ ний [11,28]. Применение же метода со­ путствующих изменений для решения за­ дач социологии изменений [29], которое кажется весьма перспективным, связано с большими трудностями формирования по­ следовательностей баз данных для распо­ знавания регулярности соответствий изме­ нений причин и следствий [11]. Исследование причинно-следственных зависимостей, представленных в базах фак­ тов, посредством индуктивных методов яв­ ляется инструментом эвристик получения нового знания, содержащего качественные параметры [28]. Очевидно, что результаты таких эвристик являются гипотезами, а ги­ потетичность знания Д. С. Милль считал ес­ тественным при изучении общественных явлений ввиду их многофакторности, пол­ ное обозрение которой далеко не всегда представляется возможным. Таким образом, индуктивизм Д. С. Мил­ ля оказался плодотворным и для анализа данных «нравственных наук», хотя созда­ тель индуктивных методов рассуждения со­ мневался относительно возможности их применимости в этой сфере знания. «Система логики силлогистической и индуктивной», вышедшая в свет в сере­ дине девятнадцатого века, содержит рас­ смотрение проблем, решение которых ак­ туально и в наше время. Таковыми явля­ ются логико-семиотический анализ есте­ ственных языков (Книга I «Имена и пред­ ложения»), развитие индуктивных рассуж­ дений (Книга III «Индукция») и примене­ ние логики для аргументированного ре­ шения задач гуманитарных и социальных наук (Книга VI «Логика нравственных на­ ук»). Эти три проблемы связаны непосред­ ственно как с представлением знаний, так и когнитивными исследованиями позна­ вательных возможностей человека и его современных партнеров — компьютерных систем (в том числе систем искусственно­ го интеллекта [11,16]).

Одной из центральных проблем со­ временной эпистемологии является изуче­ ние и описание эвристик получения ново­ го знания, что возможно при условии пре­ одоления противопоставления эмпиризма и рационализма. Книга Д. С. Милля служит примером попытки синтеза этих двух на­ правлений теоретической мысли.

Литература 1. Милль Д С. Основы политической эконо­ мии. М.: Эксмо, 2007. 2. Милль Д. С. О свободе / / О свободе. Антоло­ гия западно-европейской классической ли­ беральной мысли. М.: Наука, 1995. 3. Милль Д. С. Рассущения о представительном правлении. Челябинск: Социум, 2006. 4. Туган-Барановский М. И. Джон Стюарт Милль. Его жизнь и учено-литературная деятель­ ность / / Милль Д. С. Основы политической экономии. М.: Эксмо, 2007. С. 11-79. 5. Зенгер С. Дж. Ст. Милль, его жизнь и произ­ ведения. М.: Книжный дом «Либроком^ДЛ^, 2009. 6. Лейкфельд П. Логическое у ч е те объ индук­ ции. СПб.: Типография В. С. Балашова и К°, 1868. 7. Тершель Д. Философия естествознания. Об общем характере, пользе и принципах ис­ следования природы. СПб.: Русская книж­ ная торговля, 1868. 8. Уэвелл У. История индуктивных наук от древ­ нейшего и до настоящего времени: В 3 т. СПб.: Русская книжная торговля, 1867-1869. 9. Бажанов В. А. Восприятие британской социально-философской мысли в России (XIX начало XX в.). Ульяновск, 2005. 10. Бэкон Ф. Новый Органон. ОГИЗ-СОЦЭГИЗ. Ленинградское отделение, 1935. 11. Финн В. К Индуктивные методы Д. С. Милля в системах искусственного интеллекта. Ч. 1 / / Искусственный интелллекг и принятие решений / Гл. ред. акад. С. В. Емельянов. М.: Ленанд/URSS, 2010. № 3. С. 3-21. 12. Поппер К. Р. Объективное знание. Эволю­ ционный подход. М.: URSS, 2010. 13. Финн В. К. «Система логики силлогистиче­ ской и индуктивной» / / Энциклопедия эпи­ стемологии и философии науки. М.: Канон+, 2009. С. 867-869. 14. Бунге М. Причинность. Место причинности в современной науке. М.: URSS, 2010. 15. Ю мД Трактат о человеческой природе. Т. 1. М.: Канон, 1995.

16. Люгер Д. Ф. Искусственный интеллект. М.; СПб.; Киев, 2003. 17. ДСМ-метод автоматического порождения ги­ потез: логические и эпистемологические основания / / Под общ. ред. О. М. Аншакова. М.: Книжный дом «Либроком^/URSS, 2009. 18. Автоматическое порощ ение гипотез в ин­ теллектуальных системах / / Под общ. ред. проф. В. К. Финна. М.: Книжный дом «ЛибP okom »/URSS, 2009. 19. Поппер К. Р. Эволюционная эпистемология / / Эволюционная эпистемология и логика со­ циальных наук. Карл Поппер и его критики. М.: URSS, 2008. С. 57-74. 20. Финн В. К. Об интеллектуальном анализе данных / / Новости искусственного интел­ лекта. 2004. № 3. С. 3-18. 21. ПойаД Математика и правдоподобные рас­ суждения. М.: Книжный дом «Либроком»/ URSS, 2010. 22. Бернайс П. О рациональности / / Эволюци­ онная эпистемология и логика социальных наук. Карл Поппер и его критики. М.: URSS, 2002. С. 154-162.

23. Дюркгейм Э. Метод социологии. М.: Наука, 1991. Гл. 6: Правила, касающиеся доказа­ тельств. С. 511-527. 24. Вико Д. Основания новой науки об общей природе нации. М.; Киев: REFL-book; ИСА, 1994. 25. Поппер К Нищета историцизма. М.: Изд. группа «Прогресс*, VIA, 1993. 26. Reichenbach Н. Nomological Statements and Admissible Operations. Amsterdam: North-Holland Publishing Company, 1954. 27. фон Нейман Дж., Моргенштерн О. Теория игр и экономическое поведение. М.: Нау­ ка. Главная редакция физ.-мат. литературы, * 1970. 28. Михеенкова М. А. О принципах формализо­ ванного качественного анализа социоло­ гических данных / / Информационные тех­ нологии и вычислительные системы. 2009. № 4. С. 40-56. 29. Штомпка П. Социология социальных из­ менений. М.: Аспент пресс, 1996.

В. К Финн

От редакт ора перевода Первое издание настоящего перевода «Системы логики» Д. С. Милля, выпущенное в 1899 г. московской фирмой «Книжное Дело»1, было распродано в течение не­ скольких лет, так что за последние годы его не только нельзя было найти в книж­ ных магазинах, но и у букинистов подер­ жанные экземпляры попадались все реже и реже. Между тем потребность в книге была довольно значительной. Ею пользо­ вались люди, занимавшиеся самообразо­ ванием; она рекомендовалась некоторым^ из наших виднейших профессоров в каче­ стве пособия для предварительной методо­ логической подготовки начинающим студентам-юристам; наконец, в той или иной связи к ней приходилось обращаться на философских просеминариях и семинар­ ских практических занятиях по логике и истории новой философии. А так как за последнее время количество людей, изу­ чающих философию в высших учебных заведениях, сильно увеличилось (в зави­ симости от общего роста количества сту­ дентов на историко-филологических фа­ культетах, а также открытия в разных го­ родах целого ряда Высших женских кур­ сов с историко-филологическими или ис­ торико-философскими отделениями и бо­ лее интенсивного изучения философии в связи с выделением ее кое-где в особую специальность), то неудивительно, что и спрос на соответствующие пособия так­ же значительно возрос. Имея в виду эту потребность, некоторые из университет­ ских преподавателей философии обраща­ лись ко мне за последние годы с вопросом, не намерен ли я предпринять переиздание перевода; укажу здесь на глубокоуважаемо­ го Н. О. Лосского, давшего мне особенно сильный толчок к тому, чтобы начать ра­ боту в этом направлении. Приблизительно в то же время мысль о необходимости пе­ реиздания сочинения Милля явилась и у Г. А. Лемана, обратившегося ко мне с соот­ ветствующим предложением. Передав ему

выпуск в свет второго издания, я, пользуясь случаем, хочу выразить ему мою призна­ тельность за все его труды по организации дела. Считаю своим долгом повторить здесь и высказанную мною в «Предисловии» к первому изданию искреннюю благодар­ ность всем тем лицам, к которым мне при­ ходилось обращаться за справками по раз­ нообразным вопросам при переводе кни­ ги и при составлении к ней примечаний. Из четырех упомянутых там лиц одного — И. А. Петровского, дававшего мне указания по вопросам ботанической терминологии и номенклатуры, которым Милль уделяет немало внимания, — уже нет в живых. Остальными тремя были проф. В. Э. Ден, проф. В. П. Ижевский и д-р Ф. Н. Ремезов, помогавшие мне разбираться в некоторых вопросах политической экономии, физи­ ко-химических и биолого-медицинских наук, затрагиваемых Миллем в его труде. Как было указано в «Предисловии» к первому изданию, настоящий перевод сде­ лан с 10-го издания (Лондон, 1879); окон­ чательно установлен Миллем текст 8-го из­ дания (1872), последнего при его жизни2. Введение, гл. VI-VIII Книги I, вся III и вся IV Книги переведены С. И. Ершовым; осталь­ ная часть сочинения — мною. В качестве редаюгора перевода я отвечаю за весь его текст и думаю, что вряд ли кто из чи­ тателей найдет сколько-нибудь заметную разницу между отдельными частями кни­ ги в отношении стиля, техники перевода, выбора терминов и т. п. Для настоящего, второго, издания мною пересмотрен весь текст перевода и исправ­ лены все замеченные недосмотры, неточ­ но или неверно переведенные места, стро­ же и единообразнее выдержана термино­ логия, составлен ряд новых примечаний, часть прежних выкинута, часть дополнена и переработана, наконец, написана заново вводная статья. Необходимость придержи­ ваться известных размеров не позволила

нам придать обсуждению некоторых из за­ тронутых в книге вопросов более широкую постановку, и цель, которую мы ставили се­ бе при ее написании, состояла не столько в анализе тех или иных проблем по су­ ществу, сколько в том, чтобы помочь чи­ тателю «Системы логики» ориентироваться в этом труде, понять его задачи, оценить его достоинства, увидеть присущие ему не­ достатки и внутренние противоречия. Не­ которые из вопросов, затронутых в этой статье, мы надеемся разобрать более де­ тально в другом месте. Примечания, добавленные мною как для первого, так и для настоящего, вто­ рого, издания, имеют частью справочный, частью пояснительный характер. Заметки био-библиографического содержания от­ носительно всех философов, о которых по тому или другому поводу говорит Милль, представлялись нам излишними. В изда­ нии, подобном настоящему, такие приме­ чания могут быть только очень кратки­ ми, а при этом условии они теряют вся­ кое значение: сообщаемые в них сведе­ ния необходимо окажутся отрывочными и не избегнут упрека в произвольности подбора. Немногие исключения из это­ го правила допущены лишь относитель­ но таких писателей, о которых в наибо­ лее распространенных пособиях говорит­ ся слишком мало, но которые оказали на Милля ближайшее влияние в том или дру­ гом смысле или отношении (таковы, на­ пример, У. Гамильтон, У. Юэль, архиеп. Уэтли, Д. Гершель). Принадлежность примеча­ ния редактору перевода везде оговорена подписью; если примечание примыкало к примечанию же автора, то, кроме подписи, оно отделено звездочкой (в начале его)

Позволяем себе выразить надежду, что и второе издание нашего перевода найдет себе столь же благосклонный прием, каким было встречено первое. «Система логики» Д. С. Милля, несмотря на ее некоторую од­ носторонность, внутренние противоречия и несогласованности, является все же од­ ним из классических произведений фило­ софии. Добросовестность и тщательность анализа в тех отделах, которые состави­ ли славу этого труда, множество в высшей степени тонких и основательных замеча­ ний по методологии наук, ясность мысли и отчетливость ее выражения делают изу­ чение сочинения Милля чрезвычайно по­ лезным в качестве школы мышления и об­ разца для подражания. Конечно, ввиду не­ сколько одностороннего понимания Мил­ лем всех наук по типу «опытного естество­ знания», желательно восполнение его тру­ да каким-нибудь трактатом по методоло­ гии других основных отделов знания — наук математических и собственно фило­ софских (теория познания). Но в своей об­ ласти —в анализе приемов «эмпирическо­ го» в широком смысле познания (включая в него и то, что Милль называет «дедук­ тивным методом») и всех тонких сплете­ ний, комбинаций и ограничений процес­ сов естественно- и общественно-научного мышления — «Система логики» сохраня­ ет всю свою огромную ценность. Наконец, не может остаться без самого благотвор­ ного влияния и общий дух и тон книги — та вера в знание и науку, та любовь к по­ дробностям ее методов и то умение вве­ сти в их понимание, сделать интересным сухие и скучные, на первый взгляд, про­ блемы, какими запечатлена почти каждая страница «Системы логики». Вл. Ивановский

В настоящем издании дано в квадрат­ ных скобках. — Прим. изд.

Джон Стюарт Милль (1806-1873) и его «Система логики» 1. Личность Джона Стюарта Милля 1. О жизни Д. С. Милля рассказывали и его личность характеризовали много раз даже на русском языке1, и это совершенно понятно, Так как мало можно найти пред­ метов, более благодарных для рассказчика и интересных для читателя. Кроме того, жизнь Милля очень многое объясняет нам в его взглядах к убеадениях: не зная ее, нельзя понять его отношения к религии, к социализму, к женскому вопросу, к во­ просам философии, логики, морали, к по­ литике, к проблеме демократии... Милль сам рассказал кое-что из своей жизни (в известной «Автобиографии») — рассказал со всеми теми обаятельными ка­ чествами своих мыслей и поступков, за ко­ торые его однажды назвали «святым ради­ кализма» и которые делают чтение этой книги в такой степени интересным и по­ учительным. Простота и большая искрен­ ность, отсутствие всякой аффектации, вся­ кого преднамеренного придания себе кра­ сивых поз; скромность и стремление ви­ деть в себе возможно больше недостатков и возможно больше достоинств в других людях; глубокая честность мысли, в силу которой он всегда старался (хотя не всегда успевал) не поддаваться личному настро­ ению или предубеждению, не отворачи­ ваться от того, что начинало ему казаться истиной, из потворства своей умственной слабости; уважение к противникам и пол­ ная, безграничная вера в то, что свобод­ ная мысль, если ей дадут беспрепятствен­ но развиваться, сама найдет свои грани­ цы, что она, эта мысль, заслуживает са­ мого внимательного и доброжелательного к себе отношения, — все это запечатлено в «Автобиографии» Милля, все это делает его личностью редкой, внушающей к себе интерес и глубокое уважение. 2. Действительно, жизнь Д. С. Милля во многих отношениях есть жизнь необык­ 2

Заказ

1606

новенная, оригинальная... Оригинальна до­ машняя обстановка, в которой он вырос: отец — полный и безусловный владыка в семье, шотландский крестьянин сурово­ го пресвитерианского закала, железной во­ ли и радикальных политических и рели­ гиозных воззрений, отвергнувший обеспе­ ченную духовную карьеру ради исполнен­ ного лишений призвания писателя и со­ здавший, исключительно своими личны­ ми усилиями, свое благосостояние, свой круг друзей, свои доктрины, свою шко­ лу... Оригинально и необыкновенно все­ цело домашнее воспитание, данное Миллю отцом (Милль вовсе не учился в какой бы то ни было школе). Культура, чувства и все, что наполняет обычную среднюю жизнь, совершенно изгнаны из этого воспитания, и весь первый план занят развитием ума и самостоятельного, критического отноше­ ния ко всем жизненным явлениям. Это об­ разование основывается на изучении гре­ ческих и римских писателей, логики, по­ литической экономии; но изучение клас­ сиков здесь совершенно не похоже на те пародии на истинное классическое обра­ зование, которые до сих пор в ходу у боль­ шинства культурных народов. Внимание Милля сосредоточивается не на деталях «ученых» грамматик, не на том, например, что от глагола кои&еби форма лои&ейстоа будет infinitivus aoristi activi, ттоа&ебаон — 3 лицо optativi aoristi activi, a at&euaort 2 лицо imperativi aoristi medii, или что вы­ ражение «было бы желательно» надо пере­ вести на латинский язык изъявительным наклонением. Д. С. Милль не заучивает на­ изусть целых страниц из таких грамматик древних языков с «примерами» вроде: «ты, если хочешь, спрашивай; я уже достаточ­ но спрашивал»... Поэтому и уроки не воз­ буждают в нем постоянного и мучительно­ го чувства скуки, являющегося естествен-

сти, вынужденной целый ряд лет вращать­ ся в сфере, по интересности своей рав­ ной таблице умножения. Напротив, отец обращает его внимание, слишком даже на­ стойчиво, на идейную (а потому и вполне реальную) сторону античного мира. Отца Д. С. Милля нисколько не пугало то, что его сын начнет думать и рассуждать: он не только не боялся мысли, но, напротив, ничего так не желал, как того, чтобы его сын всегда и во всем мыслил вполне само­ стоятельно. Неудивительно поэтому, что у Милля остался живой интерес к античной древности, приятные воспоминания и что он, решительно отвергая (в «Системе логи­ ки») античные методы и приемы мышле­ ния, до конца жизни остался защитником умеренного и приспособленного к совре­ менным потребностям классического об­ разования. Воспитание Милля было до такой сте­ пени всецело делом его отца, что А. Бэн (лично знавший Д. С. Милля и написав­ ший его биографию) видит в этом воспи­ тании старшего сына важнейшую заслугу Джеймса Милля, превышающую значение его научных, публицистических и истори­ ческих сочинений. «Об известном швед­ ском химике Бергмане было сказано, что он сделал много открытий, но крупнейшим из них было открытие Шеле (Sheele). По­ добным же образом и относительно Джейм­ са Миллля. Можно сказать, что главнейший вклад его в прогресс человечества — это его сын, в котором он воспитал себе уче­ ника и преемника»2. Такое положение дела грозило многими опасностями. Суровый склад характера отца, слишком рано на­ чатое книжное образование, обращенное исключительно на культуру ума, наложили тяжелую печать на мягкую натуру маль­ чика. С наступлением юношеского возрас­ та он терпит рассказанный им в «Авто­ биографии» душевный кризис, до извест­ ной степени восстанавливающий в правах ранее подавленную эмоциональную сто­ рону его натуры. А затем и вся дальней­ шая жизнь Д. С. Милля является до извест­ ной степени рядом кризисов, выводящих его на его собственную дорогу, постепен­ но освобождающих его из-под влияния

идей и убеждений, привитых ему отцом. При этом для Милля характерно то, что он нигде не разрывает с этой традицией резко и решительно: везде, даже, в сущ­ ности, почти всецело от нее отрешаясь, он старается сохранить с ней все возмож­ ные связи, сохранить старые основы, введя в них лишь поправки, ограничения, допол­ нения и отдав, по возможности, должное идейным противникам. Таковы отношения Милля ко взглядам его отца в вопросах со­ циально-политических; таковы они и в об­ ласти проблем философских.

3. Джеймс Милль (1773-1863) был од­ ним из очень видных представителей лю­ бопытной эпохи в истории Англии. Это теоретический радикал3, защитник более современных, более свободных форм об­ щественной жизни, исходивший в своих воззрениях преимущественно из отвлечен­ ных соображений. Его можно, пожалуй, на­ звать представителем английской «интел­ лигенции» в том особенном, обществен­ ном смысле, в каком часто употребляют этот термин. Будучи родом из крестьян­ ства, он (отчасти под влиянием, отчасти только при помощи своих друзей, и пре­ жде всего знаменитого И. Бентама) выра­ ботал и проводил ту общественную про­ грамму, которою воспользовались средние классы английского общества и частичное выполнение которой в парламентской ре­ форме 1832 г. отвело этим классам принад­ лежащее им по праву место в обществен­ ном строе Англии. Джон Стюарт Милль сохранил в зна­ чительной степени эту отличительную чер­ ту общественных воззрений своего отца: он также является (особенно в первую по­ ловину своей деятельности) по преиму­ ществу политическим мыслителем в духе «третьего сословия». Но вместе с тем у не­ го есть и новые черты: по мере того как жизнь шла вперед, его общественный кру­ гозор расширялся, его симпатии привле­ кали к себе все более широкие классы об­ щества. И если его отец был в своих об­ щественных воззрениях теоретиком бур­ жуазии, то Д. С. Милль в течение второй половины своей деятельности все более

и более становится на сторону рабочего класса. Подобным же образом и в этике Д. С. Милль, расширяя и исправляя те уз­ кие, данные Бентамом формулы, которых строго держался его отец, придает суще­ ственно иной вид утилитаризму, не поры­ вая, однако, вполне с этим направлени­ ем, продолжая называть себя «утилитари­ стом». И в психологии и теории позна­ ния Милль отказывается от прямолиней­ ного ассоцианизма, вводит the inexplicable tie («необъяснимую связь») синтетической деятельности познающего субъекта, при­ знает косвенно творческий характер пси­ хики (в виде понимания психологических законов по типу законов химии; см. гл. IV кн. VI) и отказывается от натуралистиче­ ского реализма, все более и более переходя к гносеологическому идеализму («психологистигческого» типа). Но и в этой обла­ сти Милль также сохраняет принципиаль­ но прежние лозунги, не переходит окон­ чательно в другой лагерь, не вырабаты­ вает новой полной теории. Так, наконец, и в логике Милль, оставаясь принципи­ ально на почве эмпиризма, ставит одной из важнейших задач своей «Системы ло­ гики» преодоление в методологии узкого эмпиризма (см., напр.: гл. VII кн. VI и др.) и настаивает на огромной важности то­ го, что он называет «дедуктивным мето­ дом»4. От этого колебания и промежуточ­ ного положения между неокончательно от­ вергнутым старым и не вполне выработан­ ным новым многие теории Милля страда­ ют внутренними противоречиями и не мо­ гут выдержать строгой критики (некото­ рые из этих противоречий мы укажем ни­ же). Это не обесценивает, конечно, тех ча­ стей в воззрениях Милля, где ему удалось действительно внести нечто существенное и ценное. Кроме того, кто знаком с фило­ софией, те знают, что нет ни одного мыс­ лителя, в воззрениях которого современ­ ная критика не находила бы существенных несогласованностей, и что нередко именно эти внутренние противоречия дают цен­ ные толчки для дальнейшего развития на­ уки. Наконец, вечно ценным останется тот дух искреннего стремления к истине, ка­

ким проникнуты все произведения Милля, и в частности его «Система логики». 2. Основной мотив Милля к написанию «Системы логики». История возникновения этого сочинения

1. Как говорит сам Милль, еще в юно­ сти он ставил целью своей жизни «сде­ латься реформатором человечества». И он в течение всей своей жизни не оставлял этой юношеской идеи, этой своей золотой мечты: она скрыто лежала в основании да­ же тех его сочинений, которые, казалось, по содержанию своему очень далеки от об­ щественных треволнений; к числу их от­ носится и «Система логики». Цель этого сочинения, как он сам говорит в «Автобио­ графии», — борьба с «дурной» философи­ ей, поддерживающей дурные учреждения5. Милль в своих взглядах на обществен­ ные вопросы в основном исходил из убеж­ дения (которого держался, например, и Платон), что государство может быть проч­ ным только в том случае, если в нем поль­ зуются полным авторитетом мнения лю­ дей, наиболее сведущих в общественных делах. Он думал, что общественная жизнь может и должна строиться не только и не столько из столкновений групп людей, объ­ единенных одинаковостью их интересов, т. е. из общественной борьбы и компро­ миссов, сколько под руководством фило­ софов, вырабатывающих для обществен­ ных мероприятий столь же непогрешимые практические указания, какие может дать, например, техник для устройства венти­ ляции, химик-агроном — для повышения урожаев ржи или пшеницы и т. п. Но «как довести людей до того, чтобы они в обще­ ственных вопросах добровольно принима­ ли мнения специалистов?.. Все сразу и без колебаний соглашаются с решением лю­ дей, специально занимающихся физиче­ скими науками. Почему? — Причина одна: в этой области существует полное согласие среди специалистов. А от чего происходит это полное согласие? Оттого что здесь все люди принимают одни и те же критерии истинности, одни и те же условия доказа­ тельности. Нельзя ли и среди исследова­

телей общественных вопросов достигнуть подобного же единодушия относительно методов исследования — для того чтобы и здесь внушать такое же доверие к автори­ тету специалистов?»6 «Та недостоверность, какой отличаются самые основные прин­ ципы нравственной и политической фи­ лософии (цитирует проф. Минто из статьи Милля в Examiner’e о книге Гершеля A pre­ liminary Discourse on the Studyof Natural Phi­ losophy) доказывает, что средства открытия истины в этих науках до сих пор недоста­ точно выяснены. И куда же можно с боль­ шей пользой обратиться для изучения над­ лежащих методов и внедрения в умы над­ лежащих навыков, как не к той отрасли знания, в которой, по общему убеждению, добыто наибольшее число истин, достиг­ нута наибольшая степень достоверности, какая только возможна?» Таким образом, когда Милль писал свою «Систему логики», для него было важно выяснить научные методы, как они применяются в естество­ знании, только для того чтобы потом по­ пробовать применить эти самые методы к нравственным и общественным учени­ ям и теориям, которые до тех пор почти еще не изучались строго научным образом. «Изучая приемы исследования в области точных наук, Милль хотел узнать не столь­ ко то, как совершались научные открытия в этих областях науки, сколько то, каким образом исследователи сами приходили к убеждению и убеждали других в том, что их заключения правильны. Изучив, в чем видят здесь критерий истинности и каковы принципы доказательства, Милль и задался целью формулировать их так, чтобы они могли прилагаться к положениям полити­ ки, этики, истории, психологии... В дей­ ствительности, у Милля обзор научных ме­ тодов должен был служить всего лишь вве­ дением к Книге VI его „Системы логики** — к логике нравственных наук»7. Такова основная цель «Системы логи­ ки» и связь этого сочинения с обществен­ ными воззрениями Д. С. Милля. Удалась ли ему эта задача — это другой вопрос. Мож­ но думать, что она не удалась... Логиче­ ские методы, извлеченные и отвлеченные Миллем от естественно-научных исследо­

ваний, будучи ценны сами по себе, не дали общественным наукам того, чего ожидал от них Милль: они не привели к «согласию специалистов» по этим наукам; да и обще­ ственная жизнь, как оказывается (сейчас по крайней мере), строится не по ука­ заниям отвлеченных мыслителей, как бы общественные идеалы последних ни были возвышены, а предписания, по-видимому, практичны и целесообразны. Тем не ме­ нее нельзя не отметить, что специалисты по общественным наукам высоко ценят указания, которые Милль дает в кн. VI отно­ сительно методов общественных наук, его идеи об общественной этологии и другие учения Милля в этой области...

2. «Система логики» вырабатывалась в уме Милля постепенно. Впервые он позна­ комился с логикой, когда ему было 12 лет. Вот что говорит об этом он сам в «Авто­ биографии». «Около 12 лет я вступил в но­ вую стадию своего образования... Я начал с логики и сразу принялся за Органон, кото­ рый я прочел, кончая Аналитиками; однако я мало извлек из Второй Аналитики, отно­ сящейся к такой отрасли философии, для которой я тогда еще не созрел. Одновре­ менно с Органоном отец заставлял меня читать то целиком, то частями некоторые из латинских трактатов по схоластической логике. При этом я каждый день во вре­ мя нашей прогулки отдавал ему детальный отчет о прочитанном и отвечал на мно­ гочисленные проверочные вопросы, кото­ рые он задавал. После этого я таким же об­ разом прошел Computatio sive Logica Гоббса — сочинение, стоящее по мысли гораздо выше схоластических учебников логики; отец очень ценил эту книгу, хотя, по мое­ му мнению, выше того, чего она действи­ тельно стоила, как бы ни были велики ее достоинства. Отец никогда не упускал слу­ чая объяснять мне по возможности пользу всего, что он заставлял меня изучать; и он счел особенно полезным сделать это отно­ сительно силлогистической логики, пользу которой оспаривали так много авторитет­ ных писателей... Он рядом вопросов за­ ставил меня задуматься об этом предме­ те и составить себе некоторое понятие о

том, в чем состоит польза силлогистики; когда же я не был в состоянии справиться с этим, он давал мне разъяснения. Объяс­ нения его не вполне выяснили мне тогда этот вопрос; но это не сделало их беспо­ лезными: они остались как бы ядром, во­ круг которого впоследствии кристаллизо­ вались мои наблюдения и размышления... Я сам дошел, в конце концов, до сознания высокой важности раннего практического ознакомления со школьной логикой. Ни­ что в моем воспитании не способствовало более этого предмета развитию правиль­ ного мышления... Некоторые преувеличи­ вают то значение, какое имеет математика для достижения этого результата; но она представляет собой ничто в сравнении с логикой, так как в математических про­ цессах не встречается ни одной реальной трудности правильных рассуждений»8. Свои занятия логикой Милль возобно­ вил в том кружке друзей, который собирал­ ся в 1825 г. у Грота, впоследствии знамени­ того историка Греции. «Первая книга, ко­ торую мы проходили, —говорит Милль, — было руководство Ольдрича; но оно ско­ ро надоело нам своей поверхностностью, и мы перешли к одному из наиболее об­ работанных учебников школьной логики, имевшихся у моего отца, любившего со­ бирать подобные книги, — Manuductio ad Logicam иезуита де Триё. Потом мы взя­ лись за Логику Уэтли9, тогда только что вышедшую в отдельном издании, и, нако­ нец, за Computatio sive Logica Гоббса. Эти книги открыли нам широкое поприще для философствования, и большая часть тех улучшений и поправок, которые я сделал (в Книге I „Системы логики41) в принципах и различениях схоластиков, и тех исправ­ лений, которые я внес в их учение о содер­ жании предложений, идет от этих рассуж­ дений... С этого времени у меня возникла мысль написать сочинение по логике, хотя в гораздо более скромном виде, чем тот, в каком я его в конце концов выполнил»10. На с. 156—1б1 Автобиографии (англ. изд.) Милль рассказывает, каким образом он пришел к мысли о непригодности для общественных наук тех двух методов, ко­ торые он охарактеризовал в Книге VI «Си­

стемы логики» под названиями химиче­ ский и геометрический. Эти мысли, а также некоторые замечания о различиях между терминами и о содержании предложений Милль начал набрасывать на бумагу в на­ чале 1830 г. В следующем году Милль опять занимался логикой11; одно место из сочи­ нений Д. Стюарта навело его на ту теорию об отношении меаду силлогизмом и ин­ дукцией, которую он впоследствии развил во Книге II «Системы логики». После этого он больше пяти лет не принимался за ло­ гику и вернулся к ней лишь в 1837 г., когда под влиянием Истории индуктивных наук У. Юэля12 и сочинения Гершеля по фило­ софии естествознания (A pre liminary Dis­ course on the Study of Natural Philosophy) 13, для него выяснились основные черты той теории индукции, которая изложена в са­ мой большой по объему (III) Книге «Систе­ мы логики» и составляет основную часть этого сочинения14. Наконец, с середины 1838 —до конца 1841 гг. Милль работал ис­ ключительно над «Системой логики» и за­ кончил ее для печати15. 3. Понимание Миллем логики и отношений этой науки к другим философским дисциплинам (к психологии, теории познания и метафизике)

1. Из того, что нами было выше сказа­ но относительно задач, какие преследовал Милль, создавая свою «Систему логики», уже можно вывести то, как он понимал эту науку. Эта Миллева концепция логики ста­ нет нам более ясной, если мы предпошлем характеристике его точки зрения на логику несколько замечаний о важнейших типах современных пониманий задач этой науки вообще. Вопрос о том, что такое логика, при­ надлежит сейчас к самым сложным и за­ путанным в области философских наук. И это объясняется преимущественно тем, что —особенно со времени Канта —к ста­ рым представлениям о логике, рисовав­ шим ее главным образом, в виде «при­ кладной нормативной» науки, в виде того или иного типа методологии, присоеди­

нились новые точки зрения — гносеоло­ гического и метафизического характера. Вследствие этого проблемы логики чрез­ вычайно усложнились, явилось множество новых «направлений» в этой науке, сде­ лался шатким и неопределенным ее объ­ ем и состав. Все говорят о современном «кризисе» в этой науке, что наглядно от­ ражается даже на заглавиях некоторых но­ вых работ в этой области1б, одно обилие современных терминов, характеризующих логику, ее отдельные области и направле­ ния, является явным свидетельством этого. Действительно, мы имеем: • логику «формальную» (некоторые от­ деляют от последней еще «формали­ стическую») и «материальную»; • логику «силлогистическую» (отождест­ вляемую некоторыми с «дедуктивной») и логику «индуктивную»; • логику «функциональную» и «реальную»; • логику «теоретическую», «чистую» и логику «нормативную» или же «при­ кладную» (логика как теория искусства мышления и познания, как «техниче­ ское учение о методе»); • логику «психологистическую» (или «психологическую») и «анти-психологистическую»: гносеологическую, ме­ тафизическую (онтологическую, спе­ кулятивную); • логику «трансцендентальную» и «об­ щую»; • логику как «феноменологию познания»; «логику чистого мнения»; логику, как «теорию предметов» (Gegenstandstheorie)... Однако и этим перечнем мы далеко еще не исчерпали лексикона определений и характеристик логики, и мы имеем еще логику «математическую», «символическую», «генетическую», «эмпирическую», «инстру­ ментальную», «монистическую», «динами­ ческую», «логику науки (или наук, или на­ чал)» и т.д. Несомненно, ни одна из со­ временных философских наук не может похвалиться таким богатством направле­ ний и точек зрения.

2. Такое положение дела выдвигает два вопроса, две задачи, до известной степени связанные одна с другою. Первая из этих задач — составление общей схемы всех этих направлений в логической науке; вто­ рая —определение состава логики, как на­ уки, могущей охватить и вместить в себе не одно, а, может быть, несколько из этих «направлений». Первая задача имеет в сущ­ ности лишь подготовительное значение по отношению ко второй. Для выполнения первой из этих за­ дач следовало бы все типы понимания на­ уки логики распределить в естественные группы, объединенные одинаковостью ле­ жащих в основании каждой принципов де­ ления; указать, исчерпывают ли термины каждой группы все возможные понимания логических проблем на основе данного принципа деления (или же, быть может, некоторые термины установлены без от­ четливого сознания определенного осно­ вания деления, а потому и не предпола­ гают существования других членов своей группы); отбросить некоторые повторные или близко синонимические термины; вы­ брать наиболее существенные и важные основания деления и представить, нако­ нец, в ясном виде схему вытекающих из та­ ких оснований «направлений» в логике. Не беря на себя здесь такой анали­ тической работы, мы укажем прямо, что, по нашему мнению, делением логических направлений, наиболее важным для ха­ рактеристики точки зрения Милля, явля­ ется деление их на такие, которые пони­ мают логику как науку чисто теоретиче­ скую (таковы все собственно гносеологи­ ческие и метафизические понимания ло­ гики: «трансцендентальная логика» Канта, «логика чистого мышления» Когена, «теоре­ тико-познавательная логика» Шуцпе, «чис­ тая логика» Гуссерля, «Логика» Гегеля и др.), и такие, которые видят в ней науку прак­ тическую (частью «прикладную», частью собственно «нормативную»). С этим делением связано и другое, или, лучще сказать, это второе деление со­ ставляет новую сторону первого деления. Логические учения теоретического типа об­ основывают знание (во всех его частях,

просам познания, и он сам дает в «Системе логики» много таких исследований. Одна­ ко определяющим моментом для внесения в логику тех или других из этих теорий являются практические задачи логики, как теории искусства рассуждения. «Объем ло­ гики как науки, — говорит Милль (Введе­ ние, § 7), — определяется ее потребностя­ ми как искусства» (подобные же заявления попадаются и в других местах17, и следо­ вательно, решающим моментом для опре­ деления логики, для постановки ее задач и установления ее объема является мо­ мент практический. Это и понятно, раз основным мотивом к написанию «Систе­ мы логики» было желание усовершенство­ вать методологию того, что Милль называ­ ет «нравственными науками», введя в них методы, оказавшиеся плодотворными в на­ уках естественных. В сущности, основная практическая тенденция Милля проника­ ет и еще глубже в его логическую тео­ рию, как она изложена в «Системе логики». Миллева логика есть методология исследо­ вания причинных отношений; все осталь­ ное ее содержание (связи сосуществова­ ния, отношения математические, собствен­ но «логические» и т. д.) группируются око­ ло этого центрального ядра; все рассмат­ ривается преимущественно в отношении к проблеме причинных связей. А причин­ ная связь есть именно тот тип отноше­ ний, который имеет наиболее тесное от­ ношение к практике, к деятельности че­ ловека. Чтобы действовать, надо знать... знать, что именно должно, при данных 3. «Система логики» Д. С. Милля при­обстоятельствах, явиться в результате то­ надлежит во всех этих трех отношениях к го или другого нашего действия. Известно, логическим теориям второго типа. Логика что отношение «средства к цели» (в обла­ сти действия) тождественно, с известной для Милля есть в основе наука практиче­ стороны, с отношением «причины и след­ ская; она не обосновывает самого знания, ствия» (в области теоретического знания). как такового, а принимает готовой ту об­ То, что для теории является причиной, слу­ щую почву, на которой вырастает знание; жит для практики средством; цель же сов­ наконец, те познавательно-мыслительные процессы, которые она изучает, суть про­ падает со следствием. Поэтому, кто хочет действовать, т. е. применять те или иные цессы индивидуального сознания в том специфическом смысле, какой придается средства для достижения поставленных им им «психологизмом». себе целей, должен руководиться в выборе Милль не отрицает, конечно, того, что этих средств знанием того, к чему приве­ в логику должен входить целый ряд теоре­ дет каждое из них, т. е., иными словами, тических исследований по различным во­ знать следствия их, как причин. Причин­

или же только с какой-либо одной сто­ роны: с формальной — в «трансценден­ тальной логике» Канта). Логические учения второго типа не ставят себе целью «обос­ нование» знания; они принимают знание и его термины или элементы готовыми, уже наличными, в качестве таковых, при­ нимают данной некоторую фактическую почву процессов мышления и познания и ставят себе задачей дать на этой почве разного рода указания для наилучшего вы­ полнения процессов познания, предохра­ нить от ошибок, выработать основы мето­ дологии для той или другой области наук... Наконец, сюда привходит и третье про­ тивоположение между этими двумя типами логических теорий, связанное с двумя пер­ выми, быть может, не столь тесно, но все же достаточно определенно. Теории пер­ вого типа, в общем, имеют антипсихологический характер: они выдвигают на пер­ вый план не фактический, психологиче­ ский процесс познавания, как он соверша­ ется в индивидууме, а «идеальное содер­ жание» познания (понимают ли они его собственно гносеологически или же мета­ физически). Теории второго рода, напро­ тив, склоняются к психологизму — к отож­ дествлению (в большей или меньшей ме­ ре) «знания» с индивидуально-психологи­ ческим процессом познавания. Мы не можем останавливаться здесь подробнее на разъяснении этих противо­ положностей; для нашей цели достаточно лишь кратко на них указать.

ное отношение между явлениями наиболее интересно для нас с практической точки зрения, — только оно дает нам средства сознательно влиять на ход событий, т. е. вообще разумно действовать. Таким образом, идея о практическом, прикладном значении логики, можно ска­ зать, пропитывает всю «Систему логики». В том месте «Введения», на которое мы выше ссылались, Милль устанавлива­ ет и принципиальное отношение логики к той науке (или наукам), которые соб­ ственно обосновывают (или конституиру­ ют) познание. «Все, что не нужно (логике) для ее практических целей, она предостав­ ляет более широкой науке... науке, изучаю­ щей законы человеческих способностей». Эту науку Милль как здесь, так и во мно­ гих других местах называет «метафизи­ кой», объединяя (как это часто делают ан­ глийские мыслители) под этим термином и то, что им обычно называют (онтоло­ гию), и теорию познания, и психологию. Каким образом эта «метафизика» изуча­ ет наше познание, к каким выводам она приходит, — это остается у Милля дале­ ко не ясным. Как мы отметили в несколь­ ких подстрочных примечаниях, Милль сам не может последовательно провести сво­ его принципиального требования реши­ тельного отделения логики от этой «мета­ физики» и вынужден входить в обсуждение то тех, то других «метафизических» вопро­ сов. Однако он делает это недостаточно систематически, не выяснив и не решив предварительно вопроса о методе, кото­ рым должна пользоваться эта «метафизи­ ка»; а потому и заключения его по этим во­ просам далеко не относятся к сильнейшим частям «Системы логики» (этого пункта мы коснемся еще раз несколько ниже). Милль очень часто смешивает логическую кон­ струкцию знания то с психологическим процессом познавания (и потому дает по­ вод для упреков, которые раздаются по ад­ ресу «психологизма» в логике и в теории познания), то со «строем природы» и то­ му подобными понятиями онтологическо­ го характера. Для Милля логика является не теорией истины вообще, а лишь теорией установ­

ления и доказательства «истин, выводимых при помощи рассуждения или умозаклю­ чения», как он сам говорит в § 9 гл. III кн. II. Все истины, по Миллю, делятся на два разряда: истины, усматриваемые непосред­ ственно или интуитивно, и истины, полу­ чаемые при помощи умозаключения. Хотя Милль не дает точного определения пер­ вого рода истин, тем не менее он в об­ щем склоняется к тому, чтобы признать за ними «опытный» (в узком смысле: чув­ ственно опытный) характер; это истины относительно единичных, частных фактов; процесс установления их не изучается ло­ гикой. Истины же выводные характеризу­ ются в основе как «обобщения»; а отсюда и логика Милля, являющаяся теорией уста­ новления таких истин, представляет собой логику процесса обобщения. Сам Милль на­ зывает «логикой хат общую тео­ рию «достаточности доказательства и за­ конности обобщения» {general the orusufficienen of Evidence and the legitimacn of gen­ eralisation 18). Итак, логика Милля есть в основе сво­ ей наука практическая, она не обосно­ вывает, не конституирует познания: «непо­ знаваемые сущности» (тела и духи), «строй природы», «устройство человеческих по­ знавательных способностей» и т. п. не вхо­ дят в пределы того, что изучается логи­ кой, — все эти вещи Милль берет готовы­ ми, уже заранее данными; наконец, в об­ щем понимании познания Милль стоит на психологистической точке зрения. Эти­ ми тремя характерными чертами можно, в самой общей форме, определить пози­ цию Милля. Его логика есть теория ис­ кусства рассуждения, поскольку последнее применяется в процессе доказательства; она изучает методы наук, указывает неко­ торые из их основных предпосылок и из тех условий, при выполнении которых рас­ суждения можно признать доказательны­ ми, анализирует «вспомогательные» для по­ знания процессы, перечисляет разновид­ ности и источники заблуждений и т.д. Сло­ вом, это —методология наук. 4. Однако здесь надо сделать весьма важное ограничение. Единственным типом

науки Милль считает «науки естественные», и его «Система логики» есть собственно по­ пытка формулировать логические основы естествознания. В духе методологии есте­ ственных наук Милль понимает и мето­ ды наук математических, и в этой области многие из его положений являются со­ вершенно недостаточными и неверными (этого мы коснемся в дальнейшем). В но­ вейшее время, кроме этих двух обширных областей наук (наук естественных и мате­ матических), много говорят еще о третьей группе наук, — о «науках исторических» (или «науках о культуре»). Хотя, как нам ка­ жется, нельзя признать эту последнюю об­ ласть настолько отличной от естествозна­ ния, как это принимает Риккерт и другие теоретики этого направления, однако из­ вестные модификации общих логических методов все же необходимы в этой обла­ сти; и Милль недостаточно принимает во внимание и эти модификации. Для него все логические методы окрашиваются тем цветом, какой имеют, в его глазах, методы естествознания; и «Система логики» есть методология естествознания, которую ее автор пытается распространить и на на­ уки математические (что оказывается не­ состоятельным), и на науки общественные (где эта попытка вносит много света, — хотя и не исчерпывает всех сторон мето­ дологии этих наук). В своем стремлении отождествить все науки по их методам с естествознанием Милль заходит очень далеко. Так, в Ex­ amination он намекает, что и так называ­ емые «логические законы» суть «обобще­ ния из опыта». Признав там (гл. XXI), что три логических закона (тождества, проти­ воречия и исключенного третьего) пред­ ставляют собой «всеобщие постулаты рассуэвдения» (правильного, ведущего к исти­ не рассуждения), что они «вообще истин­ ны относительно всех явлений» и что, ес­ ли есть «присущие мысли необходимости» (any inherent necessities of thought), то та­ ковы именно эти законы, Милль все же «не хочет решать, относятся ли они к пер­ вичной структуре духа (the native structure of the mind), или же мы просто замеча­ ем их всеобщую истинность относительно

наблюденных явлений»... Если принять во внимание постоянную враадебность Мил­ ля ко всяким «интуитивным», «непосред­ ственно достоверным», «аксиоматическим», —«присущим разуму», «врожденным» и т. п. положениям и убеждениям, в которых он видел самое гнездо тех ошибочных мне­ ний и традиционных предрассудков, борь­ ба с которыми составляет задачу его «Си­ стемы логики», то легко понять что, в сущ­ ности, он склоняется на сторону второго объяснения. В своей специальной области — в об­ ласти методов наук естественных — «Си­ стема логики» является трудом классиче­ ским, создавшим действительно в неко­ торых отношениях эпоху. И каковы бы ни были недостатки логических теорий Милля в других их частях, эта заслуга его сочинения останется вечной и войдет в об­ щий капитал науки логики.

5. Как мы упомянули выше, современ­ ное движение в области логики выдвинуло и другой вопрос — об общем составе этой науки, о ее объеме, как целого. Многие из отдельных «направлений» в этой нау­ ке уже не представляются теперь исклю­ чающими друг друга: их начинают пони­ мать как дополняющие друг друга части общего целого. В ряду этих попыток осо­ бенно интересна та, которую дал недавно Винделъбанд в своей статье Die Prinzipien der Logik, помещенной в I томе Ency­ clopaedic der philosophischen Wissenschaffen, издаваемой A. Pyre. В общем соста­ ве логики Виндельбанд указывает четы­ ре отдельных дисциплины: феноменоло­ гию знания, чистую или формальную ло­ гику, методологию и теорию познания (ко­ торую он понимает онтологически, или метафизически). Отсылая за подробностя­ ми к этой интересной статье, мы укажем здесь лишь, что, если принять такое опре­ деление общего состава науки логики, то «Система логики» Милля войдет в каче­ стве логики наук естественных — наряду с логикой наук математических и других (поскольку для них будут созданы специ­ альные методологии) — в третий отдел, в «методологию»19.

4. Общий план «Системы логики» Приступающему к изучению «Систе­ мы логики» полезно, для ориентирования в ней, иметь с самого начала в виду ее общий план. Установив во «Введении» свое пони­ мание логики, Милль Книгу I посвящает анализу «имен и предложений»20, как со­ ставных элементов умозаключений и во­ обще мышления. При этом в III главе — под заглавием «вещи, обозначаемые име­ нами» — Милль кратко (и не без проти­ воречий) излагает свое понимание основ­ ных познавательных отношений и дает свой перечень «категорий» или всех до­ ступных наименованию вещей, а в V главе («содержание предложений») анализирует процесс суждения и все возможные содер­ жания суждений вообще. Такими содер­ жаниями суждений (или «предложений») Милль считает «пять вещей»: простое су­ ществование, последовательность, причин­ ность (особый тип последовательности, — почему иногда Милль и объединяет про­ стую и причинную последовательность под одной рубрикой; в одном месте он даже присоединяет к ним и «сосуществования» в форме одновременности, делая из всего этого группу отношений во времени), со­ существование и сходство. Очевидна связь этой классификации всех возможных «со­ держаний предложений» с «ассоционистским» анализом познания: четыре из этих «пяти вещей» суть не что иное, как раз­ личные виды «ассоциаций» (лишь «простое существование» прибавлено в качестве не­ обходимой и очевидной предпосылки ка­ кого бы то ни было содержания вообще — в том числе и самих ассоциативных отно­ шений). И эта классификация дает Миллю схему для построения его анализа индук­ тивных процессов; в Книге III он разбирает последовательно индукции, имеющие со­ держанием причинность (а в связи с этим и вообще временную последовательность, так как из нее, так сказать, выкристаллизо­ вывается причинность), сосуществование, простое существование и сходство. Гйавы III и V (а также и VI —«Предложения чисто словесные») Книги I дают в своей сово­ купности краткий очерк теории познания

Милля, находящий себе дополнение в не­ которых других местах «Системы логики» и в особом сочинении его «Рассмотрение философии сэра У. Гамильтона». Книга II — «Умозаключение» (Reason­ ing) —дает анализ силлогизма и дедукции. Здесь же Милль излагает и свое понимание метода математических наук (к этой по­ следней проблеме относится еще гл. XXIV кн. III). Книга III — «Индукция» — наиболь­ шая по объему и важнейшая по содержа­ нию. В ней Милль сначала выделяет из области «индукции» (в том смысле, какой он сам придает этому понятию) те про­ цессы, которые «неправильно называются этим именем», а затем развивает свою тео­ рию индукции. Индукция, по Миллю, имеет свое важнейшее Поприще в области уста­ новления причинных отношений, и главы (кн. III) от III до XXI включительно име­ ют содержанием различные стороны ин­ дуктивного процесса в таком его приме­ нении. Милль выдвигает в качестве «осно­ вания индукции» «аксиому единообразия хода природы» (гл. III), указывает, что это общее единообразие состоит из множества частных единообразий, или «законов при­ роды» (гл. IV), анализирует сам «закон все­ общей причинности» (гл.у), отмечает, что в конкретной действительности причин­ ные отношения обычно встречаются не поодиночке, а целыми группами, члены ко­ торых бывают либо соединены «механиче­ ски», либо слиты воедино «химически» (гл. VI — «Сложение причин»). Далее Милль переходит к анализу «опытных» процес­ сов, ведущих к установлению законов при­ чинности (гл. VII — «Наблюдение и экспе­ римент») и формулирует знаменитые «че­ тыре метода экспериментального иссле­ дования», сопровождая их примерами из действительно произведенных естествен­ но-научных изысканий (гл. VIII и IX). За­ тем идут главы, посвященные важнейшим из тех трудностей, с какими приходит­ ся бороться прямому экспериментальному исследованию (гл.Х — «Множественность причин и смешение действий»), и тому средству, которое позволяет с этими труд­ ностями бороться (Милль называет его «де-

дукгивным методом»; гл. XI). Следующие главы посвящены весьма важным процес­ сам сведения одних «законов природы» на другие, или «объяснению законов» (гл. XII и XIII), «гипотезам» как «пределам объяс­ нения законов природы» (гл. XIV) и тому частному случаю, когда «сложные явления» и «производные законы» возникают от дей­ ствия простого закона путем непрерывно­ го присоединения следствия к самому себе (гл. XV). Покончив на этом с анализом законов причинных отношений в строгом смысле («законов природы»), Милль переходит к рассмотрению таких обобщений, в осно­ ве которых лежит также и причиненное отношение, но которые по тому или ино­ му основанию не достигают всеобщности, присущей «законам природы». Таковы: вопервых, обобщения, очевидно производ­ ные, основания которых, однако, не уста­ новлены и которые по большей части и не допускают полного сведения на законы причинности, так как зависят, в конце кон­ цов, от недопускающих причинного объяс­ нения «распределений», или «размещений» (collocations) «некоторых из составных на­ чал Вселенной» (гл. XVI — «Эмпирические законы»). С этой главой связаны по содер­ жанию и три следующих главы, задача ко­ торых — «исследовать, как далеко должен простираться опыт для того, чтобы обоб­ щение, обоснованное исключительно по методу сходства, могло считаться установ­ ленным, даже только в качестве эмпири­ ческого закона» (гл. XVII — «Случайность и ее исключение», гл. XVIII — «Исчисление случайностей» и гл. XIX — «Распростране­ ние производных законов на смежные слу­ чаи»)... Таковы, во-вторых, перенесения причинных отношений с одних случаев на другие на основании простого сход­ ства данных двух групп случаев, — «умо­ заключения по аналогии» (гл. XX). Закан­ чивает Милль отдел, посвященный анализу причинных отношений, попыткой обосно­ вать «закон всеобщей причинности» на ши­ рочайшей, какая только возможна, «индук­ ции через простое перечисление» (гл. XXI). После этого Милль переходит к «еди­ нообразиям, не зависящим от причинно­

сти»; их он анализирует сравнительно крат­ ко. В гл. XXII он говорит о «единообразиях сосуществования, не зависящих от при­ чинности», а в гл. XXIV — об «остальных законах природы», т. е. об «общих пред­ ложениях, утверждающих простое суще­ ствование и сходство» (в этой главе со­ держатся и дополнительные соображения по теории и методологии математических наук). Между двумя только что упомянуты­ ми главами вставлена глава о «приблизи­ тельных обобщениях и о вероятном дока­ зательстве» (гл. XXIII). Заканчивается Кни­ га III главой о весьма важном принципи­ альном вопросе: на чем может основывать­ ся «недоверие» к утверждениям единичных фактов или общих положений, —«отрица­ ние» тех и других? Книга IV посвящена «процессам, вспо­ могательным для индукции»: наблюдению, описанию, отвлечению, называнию и клас­ сификации; здесь же читатель найдет ин­ тересные соображения об определениях, терминологии и номенклатуре — в их от­ ношении к собственно логическим требо­ ваниям. Книга V изучает заблуждения; распре­ деление материала этой превосходной кни­ ги ясно из ее оглавления и не требует ни­ каких пояснений. В Книге VI Милль делает первую по времени попытку дать методологию обще­ ственных наук. Он начинает с доказатель­ ства того положения, что в области духа также имеют место единообразия причин­ ной связи, или «законы духа», что таким образом, возможна также и «наука о чело­ веческой природе». На основе этой общей науки о человеческой природе (т. е. психо­ логии) Милль хочет основать (гл.У) «это­ логию, или науку об образовании характе­ ра», содержанием которой были бы «сред­ ние обобщения» (
в этой области оперирует. Милль постоян­ но колеблется между двумя философски­ ми концепциями познания: между «имма­ териализмом», идущим от Беркли, с од­ ной стороны, и гносеологическим реализ­ мом, подчас приближающимся по внеш­ ней форме выражений к материализму. Симпатия и склонность Милля к берк­ лианству выразились у него не только в «Системе логики», но и в других сочине­ ниях: например, в статье Berkeley’a Life and Writings, помещенной в IV томе Disserta­ tions and Discussions21 и особенно в Ап Examination of Sir W. Hamilton's Philosophy. Характерно, что то же самое колебание от­ разилось и в статье о Беркли. В ней Милль указывает, как на одну из трех великих заслуг Беркли перед философией, на уче­ ние Беркли о том, что «содержание поня­ тия „внешности“, которую мы приписыва­ ем объектам наших чувств, состоит не в ка­ ком бы то ни было субстрате, или неиз­ вестном нечто, а в том, что наши ощуще­ 5. Несколько замечаний об учениях ния приходят группами, связанными неко­ Милля, изложенных в Книгах I и II торым постоянным законом, и независимо «Системы логики» от наших хотений и умственных процес­ 1. Как мы говорили, Милль стараетсясов». А в дальнейшей части той же статьи Милль замечает, что «Беркли не имел права совершенно отделить логику от той науки, утверждать, что наши ощущения не вызы­ которую он называет «метафизикой» и в ваются ничем внешним», т. е. склоняется которой он объединяет три философских к предположению (в той или иной фор­ дисциплины, обычно называемые психо­ ме) некоторого внешнего субстрата. логией, теорией познания и собственно Не касаясь превосходной в некоторых метафизикой, или онтологией. Тем не ме­ частностях, но все же не решающей воз­ нее провести разделение логики от этих никающих тут вопросов «психологической наук ему не удается, и не говоря о том, теории уверенности во внешнем мире», что он сам логические процессы часто развитой Миллем в сочинении о филосо­ понимает в собственно психологическом фии Гамильтона, мы укажем на аналогич­ (или «психологистическом») освещении, ные колебания в «Системе логики». Милль ему приходится ввести в «Систему логи­ много раз отмечает в ней непознаваемость ки» (преимущественно в книге) и несколь­ вещей (в самих себе), субстанций и т. п.: ко исследований прямо гносеологического мы знаем лишь состояния нашего созна­ характера. И вот эти теоретико-познавания. Так (гл. III кн. 1,511), он говорит, что «о тельные взгляды Милля порождают соот­ телах мы ничего не знаем, кроме возбуж­ ветствующие замечания. даемых ими ощущений» (не замечая, кста­ Прежде всего, Милль не указывает ни ти сказать, внутренней противоречивости того метода, которого он держится в своей этой фразы: из самой формы ее видно, что, гносеологии, ни тех основных предпосы­ по Миллю, о телах мы знаем еще нечто, лок, из которых он исходит, и это нельзя кроме ощущений, — то что именно тела не признать весьма существенным пробе­ вызывают в нас эти ощущения, что имен­ лом. У него остаются без точного опреде­ но тела являются причинами ощущений). ления те основные понятия, которыми он ментальный» и «геометрический или аб­ страктный») отвергает, как неправильные, а два сложных дедуктивных («физический, или конкретно-дедуктивный» и «историче­ ский, или обратно-дедуктивный») призна­ ет ценными и целесообразными. В гл. XI Милль довольно бегло касается некоторых проблем исторической науки. Последняя глава всего сочинения (небольшая по объ­ ему, но богатая интересным содержани­ ем) посвящена некоторым соображениям о «логике практики, или искусства». Гйава эта является одним из естественных выра­ жений основного практического мотива, приведшего Милля к работе над «Систе­ мой логики», — его стремления подгото­ вить анализом естественно-научной мето­ дологии почву для плодотворного разви­ тия общественных наук и для возможно широкого практического применения «за­ конов», которые могут быть установлены этими науками.

И между тем, рядом с такими заявле­ ниями берклианского характера, Милль во многих местах Книги I (а кое-где и в дру­ гих Книгах) вполне определенно говорит о «внешних вещах», «реальных предметах», существующих совершенно независимо от познающего сознания (некоторые из этих мест отмечены нами в подстрочных при­ мечаниях). И Милль не задается по от­ ношению к этим «вещам» вопросом, ка­ ким же образом, путем какого познава­ тельного процесса становится нам извест­ ным такое их «существование»: Милль при­ знает последнее как бы самоочевидным22. Мало того, Милль очень часто, когда ему нужно говорить о «реальном» существо­ вании предметов, прямо употребляет та­ кие термины, как «внешний мир»23, «дей­ ствительная природа»24, даже «физические факты»25 и т. п., уже совершенно забывая о своем берклианстве. Точно так же у Милля совершенно не определены такие основные понятия, как «сознание», «восприятие внешнего» и т. п. Раз, согласно берклианской предпосылке Милля, о внешних вещах мы не знаем ни­ чего, кроме состояний сознания («возбуж­ даемых этими вещами»), то единственным содержанием нашего знания могут быть эти состояния сознания, как таковые. Между тем Милль без оговорок и дальней­ ших разъяснений говорит (напр., гл. VIII кн. I, § 2) о «восприятии» (perception), про­ тивополагаемом им «внутреннему созна­ нию» (iinternal consciousness), о «внешнем и внутреннем сознании» (гл. XXIV кн. Ill, § 1) и т. п. Как, каким образом из состояний со­ знания как таковых получается «внешнее восприятие», этого Милль не объясняет. 2. Вся гносеология Милля стоит «психологистической» основе, и в этом со­ стоит ее другая характерная черта. В силу своего «психологизма» Милль, с одной сто­ роны, не исследует систематически вопро­ са о том, кто же является тем субъектом, на состояния сознания которого сводится (с берклианской точки зрения) весь внеш­ ний мир, скрыто предполагая, что таковым является каждое отдельное существо чело­ веческого рода, а с другой — не изучает

логического состава знания, как таково­ го, как понимаемого отвлеченно от реаль­ ных психологических процессов познава­ ния, совершающихся в индивидуумах. Этот весьма важный пункт привлекает в насто­ ящее время особенно живое внимание ло­ гиков, и в общем надо сказать, что пси­ хологизм в логике решительно находится в ущербном состоянии. Почти все совре­ менные писатели требуют возможно рез­ кого разграничения меиоду логикой и пси­ хологией и трактуют логические вопросы независимо от проблемы психологическо­ го анализа. Как мы видели, Милль сам со­ глашается принципиально с таким разгра­ ничением областей логики, с одной сто­ роны, и того, что он называет «метафизи­ кой», — с другой. Но провести это прин­ ципиальное требование в самом постро­ ении логики ему не удается (мы на это указываем в некоторых из подстрочных примечаний).

3. Из проблем, трактуемых Миллем в Книге II «Системы логики», мы сделаем здесь несколько замечаний о двух: об от­ ношении между дедукцией и силлогизмом и о методологии математических наук. Что такое силлогизм и в каком отно­ шении стоит он к дедукции? Есть ли сил­ логизм всеобщая форма, в которую могут облекаться всякие готовые логические ар­ гументы, или же это внешняя оболочка для специально дедуктивных умозаключений? В этом вопросе Милль колеблется. С од­ ной стороны, он с сочувствием цитирует архиепископа Уэтли, говоря (стр. 340), что «все, что не может быть приведено к сил­ логизму, не есть умозаключение, или рас­ суждение (reasoning)», откуда следует, что насиллогизм есть всеобщая форма всяких го­ товых, законченных умозаключений. Точ­ но так же в 5 1 гл. III кн. III (стр. 256), ссылаясь опять на Уэтли, Милль так видо­ изменяет теорию последнего: «всякой ин­ дукции можно придать форму силлогизма прибавлением большей посылки», призна­ вая, таким образом, что силлогизм есть форма, в которую может отливаться вся­ кое умозаключение — не только дедуктив­ ное, но и индуктивное. То же повторяет

Милль и на стр. 256: «процесс этот, подобно всем другим индуктивным доказательствам, можно выразить в форме силлогизма». Однако, с другой стороны, на стр. 340 Милль замечает, что «силлогизм и его пра­ вила служат правилами и образцами для умозаключения из общих положений (ira­ tiocination».) И это словоупотребление у Милля, пожалуй, более обычно. Так, напр, (стр. 163), он также говорит, что силлогизм служит общим типом (the general type) той формы вывода (iinference), которую назы­ вают «дедуктивным умозаключением» (;rati­ ocination); а на стр. 176 и 178 Милль отож­ дествляет «силлогистический процесс» с «рассуждением или умозаключением от об­ щего к частному»26, и т.д. В сущности, такое отождествление сил­ логизма с дедуктивным умозаключением (причем то и другое противополагается индукции) восходит не более и не менее, как к Аристотелю, у которого в 23 гл. II кни­ ги Первых Аналитик находится известная фраза: StrcavTOi Tuaxebofiev &ia стиХХоyia[iou f\ i'i ёкаусдут)*; (*мы убеждаемся, или получаем уверенность в чем бы то ни было либо при помощи силлогизма, либо через индукцию»). Но, с другой сто­ роны, и признание силлогизма за общую форму всяких вообще рассуждений и ар­ гументов можно также возвести к Аристо­ телю; на английской почве такое учение идет от архиеп. Уэтли.

«реальные», например, линии, круги и т. п. умственными образами их и тем заменять «действительный опыт» в этой области рас­ смотрением таких образов. Общие «зако­ ны» этих математических явлений облада­ ют высшей степенью достоверности, пото­ му что они вообще приложимы «ко всем вещам» и, таким образом, основываются на безусловно всеобщей «индукции через простое перечисление». В области этих яв­ лений наиболее всеобщие «законы» были установлены ранее axiomata media («обоб­ щений средней общности»), в силу чего здесь и оказалось возможным такое ши­ рокое приложение дедукции. И это широ­ кое приложение дедуктивных рассуждений в математике придало этой области зна­ ния видимость «наук дедуктивных»; на са­ мом же деле это тоже естественные науки, но только о самых простых и самых все­ общих «явлениях природы»11.

Вся эта Миллева теория математиче­ ских наук должна быть признана, в корне своем, несостоятельной. Милль вообще, как и большинство представителей англий­ ской «эмпирической» школы, недостаточ­ но понимал и оценивал все своеобразие и огромное самостоятельное значение мате­ матики, ее метода. Эта традиция шла в ан­ глийской философии с давних времен. Од­ ним из важнейших недостатков методоло­ гических исследований Бэкона было TOi что он из-за «опыта» не видел математи­ 4. Крайне важную роль в логическихки — второго основного метода всякого естествознания. Локк — врач, биолог, пси­ воззрениях Милля играет его теория мето­ холог, политик — был почти совсем чужд да наук математических. математики. Беркли видел в «математиках» Как мы уже отмечали, Милль все науки материалистов и врагов защищаемой им принимает за «естественные»: естествозна­ религиозно-психологической философии. ние — и именно индуктивное, а не ма­ Юм, колеблясь несколько в этом вопро­ тематическое — составляет, по его мне­ се, в общем также преуменьшал значение нию, всеобщий тип науки. В этом свете математики28 и не видел своеобразия ее понимает он и науки математические. Они методов. суть для него науки о наиболее всеобщих и наиболее простых «явлениях», причем Таково же отношение к математике и Милля. Числа, например, для него являют­ эти явления познаются тем же «опытным» ся «абстракциями» от известных групп фи­ путем, каким познаются и явления «при­ роды»: «явления» математические, в силу зических предметов. Отсылая для критики этого воззрения к специальным работам своей простоты, отличаются в высшей сте­ и, в частности, к книге Э. Кассирера: Subпени отчетливою «представимостью в во­ stanzbegriff und Funktionsbegriff (в русском ображении», которая и позволяет замещать

Не останавливаясь с достаточным вни­ манием на происхождении и познаватель­ ном значении математической основы ес­ тествознания, Милль, тем не менее, при­ знает великие заслуги, оказываемые мате­ матикой другим наукам (см., напр., только что упомянутое место, стр. 201-202, а так­ же гл. XXIV кн. III, § 9). Но он, так сказать, втискивает это значение математики в тео­ рию того «дедуктивного метода», горячим сторонником которого он является и ко­ торый, по его мнению, представляет одну из разновидностей индуктивного процес­ са (о «дедуктивном методе» мы скажем не­ сколько ниже). Представляя себе неправильно общий метод наук математических, отождествляя этот метод с методом опытных наук, Милль 5. Интересно, что у самого Милля встре­не в состоянии правильно оценить и таких чаются в «Системе логики» места, далеко не особенностей математических истин, как вполне согласованные с его общей теори­ их всеобщность и необходимость. ей наук математических, и в частности нау­ Вообще в своем учении об опытном ки о числе. Так, в гл. IV кн. И, § 7 он говорит, происхоэвдении начал математики Милль что «свойства чисел (the properties of num­ слишком затушевывает тот элемент (апри­ ber) одни только из всех известных явле­ орного) построения, которому они обя­ ний принадлежат, в самом строгом смыс­ заны своим познавательным значением. ле, всем без исключения предметам. Не все Милль сам признает геометрические опре­ предметы окрашены, не все имеют вес, не деления «гипотетическими» —в том смыс­ все даже протяженны, но все доступны ис­ ле, что они не вполне соответствуют «дей­ числению (are numerabley. Милль в этой ствительности». Однако (оставляя в сторо­ фразе, видимо, не замечает, что, в сущно­ не вопрос о том, что такое представляет сти, параллелизма между свойствами окра­ для нас эта «действительность»), само от­ шенности, веса, протяжения, с одной сто­ ступление математических определений от роны, и свойством числа, с другой, не ока­ этой «действительности» есть результат зывается. Если окрашенность, вес, протя­ именно акта построения. женность можно признать «явлениями», ес­ ли можно, с известной точки зрения, со­ 6. Книга III «Системы логики». гласиться с тем, что эти свойства триУчение Милля об индукции надлежат предметам», то свойства числа 1. Книга III «Системы логики» — са (или чисел, численности) не принадлежат мая обширная по объему и наиболее важ­ предметам, а лишь могут быть им припи­ ная по содержанию. Она посвящена «ин­ саны: предметы лишь «доступны исчисле­ дукции». нию» (как говорит сам Милль), как неко­ О первоначальном значении этого тер­ торому познавательному акту. И из слов самого Милля должно было бы следовать, мина (греч. ёлау^уЙ) мы Р&пи справку в что свойства чисел не суть «явления», а из­ прим. 1 к гл. I кн. III на стр. 743. Впервые индуктивный процесс исследования систе­ вестные познавательные функции, выпол­ матически применял (преимущественно в няемые над явлениями (ибо только тогда получает смысл выражение: «все предметы области нравственных и общественных во­ доступны исчислению»). просов), как известно, Сократ. Аристотель

переводе см. стр. 43 сл.), мы укажем здесь только на то, что система чисел должна быть уже готовой для того, чтобы мы один раз могли насчитать (пользуясь примером Милля) 3 камешка, а другой раз 2 камешка). Мы можем иметь от групп из 3 и 2 камеш­ ков различные впечатления; но эти впечат­ ления станут определенными со стороны числа (а не окраски, например, камешков и т.д.) лишь в том случае, если мы обе эти группы пересчитаем, т. е. приложим к каждой из них известную схему, извест­ ное функциональное отношение, которое потому не может возникать из созерцания этих групп, как таковых, а должно быть уже ранее готово, как известный метод, известный общий прием мышления.

говорит о нем в «Метафизике», что Сократ отыскивал «индуктивные основания и все­ общие определения» (тоСк; т’ёлахт 1хс>й<; Хоуоис; xai тб 6pi^ea0ai хабоХои). Поль­ зовался индуктивными рассуждениями и Платон, а Аристотель дал и общую теорию индукции. Как доказывает наиболее авто­ ритетный новейший исследователь логи­ ки Аристотеля Г. Майер29, у Аристотеля, определяющего индукцию вообще (Топи­ ка, гл. 12 кн.1) как fj arcoT&v xa0'v ёхасгтои £к\ та xaQoXov ёфойо<; («восхождение от частного в общему»), можно различить две типичных концепции этого логическо­ го процесса. Первая есть «диалектическая форма обоснования» (dialektische Begriindungsform), соответствующая диалектиче­ скому силлогизму; вторую Майер обозна­ чает как «научный метод исследования» (ivissenschaftliche Forschungsmethode), — и она соотносительна с <ш1ае£к;, с аподик­ тическим силлогизмом. При этом Майер полагает, что индукция, находящая себе выражение в «индуктивном силлогизме» и разбираемая Аристотелем в гл. 23 кн. II. Первых Аналитик, относится к первому из этих типов: она есть «индуктивный способ обоснования диалектической беседы» (шduktive Begrundungsweise der dialektischen Unterrednung). «Полная индукция» (мы сей­ час о ней скажем) есть тип этой индукции, а индуктивный силлогизм — ее идеальная форма30. В Первых Аналитиках собствен­ но «научная» индукция еще далека (liegt cob п feme) от Аристотеля, и он касается ее лишь в 19 главе II книги Вторых Ана­ литик, причем, по Майеру, Аристотель не считает возможным приведение этой ин­ дукции в силлогистическую форму. Так называемая «полная индукция» представляет собой (говоря терминами сил­ логистики) силлогизм 3-й фигуры, модуса (при утвердительных посылках) —Darapti, но только с общим положением, в качестве заключения, что объясняется и тем, что меньшая посылка, при «простом обраще­ нии», остается все-таки общей. Как говорит Майер (стр. 374), этот «силлогизм из ин­ дукции» (ai>XXoyia[i6<; ёкаусаугф есть действительный силлогизм, хотя его дока­ зательная сила значительно ниже по сво­

ему онтологическому значению, чем сил­ логизма нормального. Напр., Зевс, Гера, Афина и т. д .... суть человекоподобные существа. Зевс, Гера, Афина и т. д . ... суть все Олимпийские боги. Все Олимпийские боги суть человече­ ские существа. Этот силлогизм заключает от прило­ жимости какого-либо признака ко всем ин­ дивидуумам вида или ко всем видам рода к приложимости этого признака ко всему виду или роду. В этом отношении «индук­ тивный силлогизм» прямо противополо­ жен силлогизму дедуктивному (напр., мо­ дусам 1-й фигуры), заключающему о при­ ложимости признака к индивидууму (или виду) на основании приложимости его к тому виду (или роду), к которому этот ин­ дивидуум (или вид) относится. Таким образом, очевидно, что «индук­ тивный силлогизм» Аристотеля устанавли­ вает общие положения, но только такие, которые просто суммируют поименно, ин­ дивидуально известные нам факты. Иначе говоря, этот силлогизм есть тот процесс, о котором говорит Милль в гл. II кн. III, который он не считает возможным отне­ сти к числу умозаключений, видя в нем одну из форм «сокращенной регистрации» фактов, один из случаев «равнозначных» предложений. Недостатки этого типа умозаключе­ ний известны. Полное перечисление всех подходящих под общее положение част­ ностей возможно лишь очень редко. Ко­ нечно, состав Олимпийских небожителей может быть установлен раз навсегда (пред­ полагая, что нет колебаний относитель­ но отдельных божеств); но таких случаев крайне мало. Этого рода обобщения без­ условно справедливы; но зато они очень мало полезны в науке: классов, исчерпан­ ных нашим опытом, в природе нет, и хотя бы мы знали всех теперешних предста­ вителей класса, даже имели бы достовер­ ные сведения о всех прежних, — мы ни­ чего не можем сказать о будущих. Поэто­ му необходим такой процесс обобщения, который давал бы нам возможность вы­ ходить за пределы индивидуально нам из­

вестных частностей... Из других диалоги­ ческих разновидностей индукции у Ари­ стотеля нам необходимо сказать несколь­ ко слов о примере (лара&еяу^а). Аристо­ тель говорит о нем вслед за индуктивным силлогизмом, в 24 главе II кн. Первых Ана­ литик. «Пример» очень интересен тем, что он предвосхищает учение Милля об умо­ заключении от частного к частному и его стадиях. С психологической стороны «при­ мер» (как и умозаключение от частного к частному) есть не что иное, как ассоци­ ация по сходству, безотчетное ожидание или антиципирование в будущих (сходных с прежними) случаях того же, что было в этих прежних случаях. Говоря терминами логики, пример есть индукция из одною случая. Аристотель берет следующее рас­ суждение: «пусть, например, А — зло; В — начинать войну с соседями; С —война, на­ чатая афинянами против Фив; D — война, начатая фивянами против фокейцев. Если мы желаем доказать, что война с фивянами будет злом, должно взять (посылкой), что воевать с соседями есть зло; а это положе­ ние получает достоверность из подобного (ему частного факта): а именно, из того, что война фивян против фокейцев есть зло»31. Пам известно, что В присуще и С, и D (ибо обе войны суть войны с соседя­ ми), и что А присуще С (ибо в действи­ тельности для фивян война с фокейцами была злом); а что А присуще С, доказыва­ ется через сходство D с С в признаке В. «Очевидно, что такое доказательство сла­ гается из двух половин (говорит Н. Н. Лан­ ге в примечании к 24 гл. II книги Перв. Аналит.): а именно, сначала доказывается из частного примера войны фивян с фо­ кейцами гибельность войн с соседями во­ обще, а затем из этой общей истины выво­ дится, как ее частный случай, гибельность войны афинян с фивянами... Вторая поло­ вина этого доказательства есть обыкновен­ ный (дедуктивный) силлогизм»; первая же, дающая общее заключение, есть установ­ ление общего положения (т. е. индукция) из одного случая. Таким образом, это ари­ стотелевское умозаключение распадается на те же две части (индукцию и дедук­ цию), что и умозаключение от частного

к частному у Милля: эти два типа тожде­ ственны. Аристотель характеризует «при­ мер» так: «от индукции пример отличается тем, что индукция доказывает через все частные (случаи), что больший крайний термин (т. е. А) присущ среднему (т. э. В) и относительно меньшего крайнего тер­ мина (т. е. С) не присоединяет силлогизма; пример же и присоединяет такой силло­ гизм, и доказывает не через все (частные случаи)»32. Слабая сторона всех диалектических видов индукций состоит в том, что за­ ключения их далеки от достоверности: ни­ что не очерчивает тех границ, в которых их результаты истинны, ничто не гаранти­ рует правильности устанавливаемых ими общих положений, не обеспечивает того, что эти положения не будут опровергнуты «противоречащим случаем». Нельзя сказать, чтобы эти «диалекти­ ческие индукции» были совершенно ли­ шены контролирующих приспособлений: они применялись в диалектике, т. е. в сло­ весном состязании двух спорящих, и их за­ ключения признавались правильными толь­ ко тогда, когда противник не мог приве­ сти ни одного противоречащего данному обобщению примера. Таким образом, хотя, конечно, здесь от остроумия и находчиво­ сти противника зависело то, подыщет он или нет такие примеры, однако, нельзя ска­ зать, чтобы обобщение происходило здесь на основании одних «первых попавших­ ся случаев» (как это утверждал Фр. Бэкон). Здесь был контроль в форме стремления к опровержению данного обобщения (про­ тиворечащими ему инстанциями) со сто­ роны человека, имеющего интерес и спе­ циальную задачу в таком опровержении, что и выражалось в полном названии этой индукции: inductio per enume rationem simplicem ubi non reperitur instantia contradictoria. Но тут не было умственного и реаль­ ного расчленения обстоятельств явления для выделения его элементов и причин каждого из них; не было и специального, научного собирания случаев при помощи наблюдения и эксперимента. Эти недостат­ ки и вели к тому, что «диалектическая ин­ дукция» по большей части не шла дальше

ких индивидуумов класса, истинно также и относительно всего класса, или что то, что истинно в известное время, будет ис­ тинным, при подобных обстоятельствах, и во всякое время». Исходя из такого определения, Милль отрицает право на название «индукция» за некоторыми из тех умственных процес­ сов, которые обозначаются иногда этим термином. Индукция есть процесс умоза­ ключения, т. е. (по Миллю) приобретения некоторого нового знания; «это — пере­ ход от известного к неизвестному. Поэто­ му под этот термин не подходит ни один из тех умственных процессов, в которых то, что кажется их заключением, не вы­ ходит за пределы тех посылок, из кото­ 2. Д. С. Милль поднял опять эти про­рых оно выведено». И Милль исключает из числа индукций: 1) «полную» индукцию, блемы и попытался в своей «Системе логи­ или индуктивный силлогизм Аристотеля, ки» ответить, между прочим, на два следую­ 2) три вида математических рассуждений щих вопроса: 1) на чем основывается наша уверенность в возможности какого бы то и 3) «описания» целого предмета или явле­ ния на основании наблюдения его отдель­ ни было обобщения, т. е. ожидания в буду­ ных частей или фазисов33. щем того, с чем мы встречались в нашем прежнем опыте, и 2) какие должны мы упо­ треблять средства для того, чтобы наши 3. На чем же основывается и что пред­ обобщения оказывались справедливыми. ставляет собой обобщающая функция на­ Первый вопрос есть вопрос теорети­ шего ума и ее проявление — индукция? Она основывается на отдельных, конкрет­ ко-познавательный; Милль отвечает на не­ ных, единичных случаях, т. е. на показа­ го в духе Юма. Для науки и знания вообще ниях нашего прежнего опыта, а состоит первенствующее значение имеют, конеч­ но, общие положения. Что же такое «об­ в перенесении того, что мы наблюдали в щее положение»? Это —утверждение, охва­ этих случаях, на случаи ненаблюдавшиеся. Так, общее положение «все люди смерт­ тывающее не одни только известные нам прошедшие и настоящие случаи, но также ны» основывается на факте смерти всех отдельных известных нам людей: Джона, и будущие и те из прошедших и настоя­ Томаса и др., резюмируемом в положении щих, которые нам из опыта неизвестны; иначе говоря, это — расширение нашего «все известные нам (прямо или через сви­ знания за пределы нашего действительно­ детельства других) люди умерли», отлича­ го опыта. Милль отождествляет обобще­ ясь от этого последнего утверждением то­ ние с индукцией. «Индукция, —говорит он го, что и все остальные люди, о которых мы ничего не знаем, умерли или умрут. („Система логики“, гл. II кн. Ill, § 1), — есть такой умственный процесс, при помощи Таким образом, индукция опирается, с од­ которого мы заключаем, что то, что извест­ ной стороны, на опыт, а с другой — на де­ ятельность воображения, построения, ан­ но нам за истинное в одном или несколь­ ких случаях, будет истинным и во всех тиципации, — на уверенность. Это и есть та схема познания, которую развивал Юм случаях, сходных с первым (или первы­ ми) в некоторых определенных отношени­ и которой держался и Милль, изложивший ях. Другими словами, индукция есть про­ ее в своем Обзоре философии сэра Вилья­ цесс, при помощи которого мы заключаем, ма Гамильтона и главных философских во­ что то, что истинно относительно несколь­ просов, обсуждаемых в его творениях м. сравнительно поверхностных и не вполне достоверных обобщений. Как известно, эти недостатки «индук­ ции через простое перечисление» хотел ис­ править Фр. Бэкон. Он настаивал на необ­ ходимости собирать всегда возможно боль­ шее количество случаев изучаемого явле­ ния, выбирать из них особенно важные или типические в различных отношениях; расчленять их, «исключая» из числа при­ чин явления то что имеет место не во всех случаях его, и приходя посредством тако­ го «исключения» к истинной его причи­ не. Бэкон создал целую сложную систему средств делать индукцию достоверной, но она оказалась мало полезной на практике.

Теория Юма утверздает (правда, не без весьма серьезных внутренних протипоречий), что все — и внешний мир, и на­ ше тело, как часть его, и наш внутрен­ ний мир — есть ряд состояний сознания, и существе своем для нас неопределимых п при первом появлении своем безличных (ибо наше «я» слагается лишь из опыта и по мере опыта). Эти состояния сознания самопроизвольно группируются по сход­ ству, образуя основные группы духовных явлений: ощущения, идеи, чувства, стрем­ ления, хотения, действия. В то же время они группируются и по смежности —в аг­ регаты и цепи. Эти агрегаты и цепи состоя­ ний сознания запоминаются (точнее гово­ ря, воспроизводятся) и составляют основу ожидания, уверенности или антиципации будущего: мы уверены относительно буду­ щего, мы ожидаем в нем того, что мы пом­ ним по прежнему опыту. Так же смотрит на процесс познания и Милль. Соответственно такому «психологиче­ скому» взгляду, Милль считает основным, первичным и примитивным видом логиче­ ского обобщения умозаключение от част­ ного к частному, от одного частного слу­ чая к другому, с ним сходному. Очевид­ но, что такое «умозаключение» есть просто безотчетное ожидание в будущем сходных с прежними смежностей; это — проявле­ ние инерции ума. Недаром Милль гово­ рит, что от частного к частному заключают дети и животные. Ребенок дотрагивается до горячей печки и обжигается; с этого мо­ мента у него идея прикосновения к печке связывается с идеей ожога, и раз впослед­ ствии возникает в уме первая, возникает и последняя. Так уж устроен наш ум, что он для будущего руководится прошедшим, пе­ ренося его (сначала без изменений, а по­ том в переработанном виде) в будущее.

ления (которые всегда сложны) разлагаем на их последние элементы и затем смот­ рим, нет ли единообразий в сосуществова­ ниях и последовательностях этих элемен­ тов. Найдя такие единообразия, т. е. устано­ вив, что данное сосуществование или по­ следовательность постоянны в нашем опы­ те, мы считаем себя вправе установить со­ ответствующую «индукцию», признать дан­ ное отношение всеобщим, т. е. законом. При этом одни постоянные отношения мы признаем «законами эмпирическими», а другие — «законами природы», т. е. нераз­ ложимыми, основными (для данной, по крайней мере, ступени знания) единооб­ разиями. И Милль указывает ряд условий, дела­ ющих эту индукцию возможно более со­ вершенной при данных силах человече­ ского ума. А именно, Милль различает за­ коны эмпирические от законов природы, обстоятельно анализирует процесс «объ­ яснения» законов, т. е. постепенного све­ дения единообразий сложных и, так ска­ зать, непрочных на единообразия простые, очень широко распространенные в приро­ де и потому в гораздо большей степени мо­ гущие претендовать на объективную все­ общность. Самым общим (а потому и наи­ более достоверным) из таких обобщений Милль признает закон единообразия по­ следовательности явлений (или их элемен­ тов), т. е. закон причинности. Закон этот основывается на громаднейшей опытной проверке наших самопроизвольных ожи­ даний повторения в будущем прошедше­ го — проверке, подтверждающей справед­ ливость этого закона в каждом единичном случае. Нет ни одного случая, в котором этот закон оказался бы несостоятельным, нет ни одной instantia contradictoria, — и этот закон приходится признать резуль­ татом как нельзя более достоверной «не­ 4. Является вопрос: будущее крайнеполной индукции через простое перечис­ ление». Это — эмпирический закон. Тем редко бывает вполне похоже на прошед­ не менее мы не можем «объяснить его», шее; и если бы мы всегда ожидали в бу­ так как мы не знаем оснований едино­ дущем повторения прошедшего, то мы по­ образия, или постоянства строя природы чти никогда не могли бы предугадать этого (см. гл. XXI кн. III). будущего; как же мы поступаем в тех слу­ Милль делает этот закон критерием ос­ чаях, когда нам удается его предугадать? — тальных обобщений: чем какое-либо обоб­ Втаких случаях мы наблюдаемые нами яв­

Милль старается укрепить свою по­ зицию утверждением, что «первоначаль­ ные обобщения не предполагают причин­ ности, как это имеет место относительно научных индукций, что они предполагают лишь единообразие физических фактов». Однако это утверждение вряд ли можно признать состоятельным. Самый рост и развитие в человече­ ском уме «всеобщего закона причинности» Милль представляет себе так. Единообра­ зия последовательности замечаются чело­ веком сначала в отдельных группах явле­ ний, прежде всего в наиболее привычных и мелких, а затем постепенно во все более и более сложных, обширных и далеких. Та­ 5. Многие из критиков Милля упрекаликим путем складываются отдельные обоб­ щения: огонь жжет, пища подкрепляет си­ его за то, что все прочие обобщения он опи­ лы, вода утоляет жажду, засуха убивает рас­ рает на закон причинности и в то же вре­ мя этот самый закон считает обобщением тительность — и бесчисленное множество всех единообразий причинной связи, т. е. других подобных этим. Каждое из этих обобщений основывается на тысячах или обосновывает его на этих последних: по­ лучается как бы «круг в рассуждении» — даже десятках, сотнях тысяч случаев в (не­ посредственном или воспринятом от дру­ довольно элементарная логическая ошиб­ ка, Милль сам говорит о «кажущейся непо­ гих людей) опыте человека; каждое из них следовательности» такого хода своих расоказывается справедливым во всех этих суждений (гл. XXI кн. III, § 3 и 4); и хотя он случаях, ими проверяется, и наша уверен­ старается показать, что туг никакой непо­ ность в каждом из них возрастает по ме­ следовательности в действительности нет, ре увеличения числа и разнообразия тех случаев, в которых оказались правильны­ однако эту его теорию надо признать дале­ ми основанные на этих обобщениях ожи­ ко не достаточной. Милль не разграничи­ вает как следует вопроса о логическом «со­ дания. Рассматривая затем все эти обоб­ держании» понятия причинности от пси­ щения, мы замечаем в них одну сходную черту: все они говорят о постоянстве свя­ хологической и метафизической пробле­ мы «всеобщности причинной связи». Если зи одного явления с другим. Таким обра­ бы он это сделал, он был бы ближе к то­ зом, это отношение (постоянство связи каждого определенного явления с опре­ му воззрению, согласно которому содержа­ ние понятия причинности есть категория, деленным другим) становится обоснован­ известная форма рассудка, — причем он ным пропорционально сумме всех наблю­ давшихся случаев этих отдельных обоб­ мог бы продолжать утверждать, что убеж­ щений и разнообразию тех условий вре­ дение во всеобщности «закона причинной мени, места и обстоятельств, при которых связи» (с психологической стороны) при­ эти случаи наблюдались. Все — и почти обретается постепенно, под влиянием на­ бесконечное количество случаев, и это их копления опытного материала (мы не бу­ дем повторять здесь тех возражений, какие разнообразие, и отсутствие противореча­ щих инстанций, и колоссальная провер­ можно направить против «психологисти­ ческой» тенденции в логике и стремления ка в опыте (роль этой проверки играет здесь весь опыт всего человечества), и, на­ опереть логические процессы на «реаль­ конец, постулаты практик — все заставля­ ность», «действительность» и т. п., которые могут стать известными нам лишь через ет нас признать это соотношение опре­ деленной связности последовательных яв­ посредство тех же логических процессов). щение ближе (в общей системе единооб­ разий природы) к этому закону, тем оно достовернее. В этом и состоит та черта ло­ гических учений Милля, которую отмечает Тэн (в своем этюде Le positivisme anglais): Милль делает более широкий опыт кри­ терием более узкого. «Проверять обобще­ ния, показывая, что они либо вытекают из более строгой индукции, из какого-ли­ бо обобщения, основывающегося на более широком опытном основании, либо про­ тиворечат такой индукции, —в этом альфа и омега (the beginning and end) логики ин­ дукции»), — говорит сам Милль в конце 5 2 гл. XXI кн. III.

лений настолько объективным, насколько может вместить идею объективности чело­ веческий ум. В каком же отношении стоит, по Мил­ лю, это всеобщее положение к единообра­ зиям, замечаемым нами в отдельных груп­ пах явлений? — Закон причинности, с од­ ной стороны, подкрепляет каждое уста­ новленное обобщение (не в его специ­ фическом содержании, а в качестве одно­ го из единообразий природы), опирая его на все те случаи единообразия, на кото­ рые он сам опирается; с другой стороны, закон причинности сам получает поддерж­ ку от всякого (даже не широкого) наблю­ денного единообразия, так как это новое единообразие служит еще одной, лишней единицей в (и без того уже колоссальной) массе случаев, охватываемых теми частны­ ми единообразиями, от которых отвлечен всеобщий закон причинности. Итак, всякое новое частное обобще­ ние кладет лишний камень в фундамент наиболее широкого обобщения и одновре­ менно становится под его защиту, так ска­ зать, укрывается в его тень. Милль в своей теории индукции осно­ вывается существенным образом на законе причинности, частными случаями которо­ го являются отдельные обобщения; но так как сам закон причинности устанавливает­ ся при помощи «индукции через простое перечисление, при котором не встречается противоречащих случаев», то основой ин­ дукции, по Миллю, надо считать именно этот процесс, и его теорию индукции надо признать известным образом обусловлен­ ной и обставленной модификацией «не­ полной индукции». По Миллю, нет и не мо­ жет быть обобщений безусловно достовер­ ных, как нет и не может быть и вообще безусловного познания.

есть процесс нахождения и доказывания общих предложений» (стр. 240). Ясно, что эти два понятия индукции отнюдь не сов­ падают: «общие предложения» могут быть устанавливаемы вовсе не только посред­ ством распространения на «ненаблюдавшиеся» случаи того, что оказалось истин­ ным в случаях «наблюдавшихся»; они могут получаться еще в виде дедуктивных выво­ дов из других общих положений, а также быть проверенными гипотезами, и в обоих случаях они не будут иметь почти никако­ го отношения к тому, что в данных «случа­ ях» наблюдалось. Милль не разграничивает отчетливо этих двух понятий «индукции»: простого обобщения «наблюдавшегося» и того сложного процесса, каким устанав­ ливаются общие положения вне прямой зависимости от «наблюдавшегося». Первое понятие индукции преобладает у Милля в Книге II; второе выдвигается постепенно и как бы само собой в Книге III — по мере того как Милль углубляется в изуче­ ние индуктивных процессов. Индукция в первом смысле есть процесс установления «опытных единообразий», или «эмпириче­ ских законов»; индукция во втором смыс­ ле есть естественно-научный метод в его целом, состоящий из обобщений наблю­ даемого, расчленения его элементов, по­ строения объяснительных гипотез, дедук­ ции их следствий и проверки этих деду­ цированных следствий посредством опы­ та. Для Милля всякое общее положение, как таковое, есть индукция, все равно ка­ ким способом оно установлено: прямым ли обобщением наблюдавшегося (индук­ цией в собственном, узком смысле), или дедукцией из более общих положений, или тем «естественно-научным методом», в ко­ тором «индукция» в узком смысле (рас­ пространение известного на неизвестные, сходные с известными в некоторых отно­ 6. В сущности, у Милля в «Системешениях, случаи) является лишь первой и последней ступенью (установление эмпи­ логики» имеется не одно, а два различных рических единообразий и распростране­ понятия индукции, а в связи с этим и два ние на все сходные «случаи» объясняющего понятия причинности. Действительно, наряду с определением наблюденное закона36. индукции, как обобщения (наблюдавших­ ся) частных случаев35, Милль дает этому 7. В силу этой неотчетливости Милль процессу и другое определение. «Индукция несправедливо оттесняет в естественно-на­

обычно называют причинами. И попытка Милля опровергнуть это (стр. 370) указа­ нием на то, что производные законы суть «частные случаи»законов основных, не ка­ жется нам (в этой связи) убедительной: ведь сплошь и рядом законы вторичные настолько отличаются по своему содержа­ нию от лежащих в их основе законов пер­ вичных, что вряд ли могут считаться про­ сто их частными случаями. Напр., смерть человека от обусловленного артериоскле­ розом разрыва сосуда в мозгу вовсе не есть «частный случай» какого-либо из «основ­ ных» законов, действия которых здесь про­ являются: ни закона отложения солей в со­ судах, ни законов хрупкости их, ни какоголибо другого подобного закона. Это со­ вершенно новый факт, могущий, конечно, иметь причины, но не являющийся просто частным случаем более общих законов. В общем Милль хочет принципиально стоять на точке зрения понимания при­ чинности только как известного рода по­ следовательности. Однако уже разграни­ чение простых последовательностей (бо­ лее или менее общих) от последовательно­ стей (всеобщих и) безусловных показывает, что Миллю необходим даже для его пони­ мания причинности, анализ условий более или менее общих и всеобщих последова­ тельностей37. А что такое «причина», как не совокупность условий явления, по тео­ рии самого Милля? Следовательно всякое установление истинной причинной связи предполагает рассмотрение причин дан­ ной последовательности, и, следовательно, Милль не может выдержать своей принци­ пиальной точки зрения. 8. Подобным же образом двоится у Милль подчеркивает (гл. X кн. IV, 5 8, примеч.), что «Конт никогда и не думал от­ Милля и его понятие причинности. С од­ рицать законности исследования всех при­ ной стороны, причинность есть просто из­ чин, доступных изучению человека». Но вестного рода (всеобщая и безусловная) несомненно, что теории причинности как последователность, и никаких «произво­ дящих», или «деятельных» причин нет. Од­ Конта, так и самого Милля не объясняют нако, с другой стороны, когда Милль при­ «законности» такого процесса. И здесь у Милля встречаются промахи ходит к своему интересному и очень важ­ в терминологии, объясняемые неясностью ному учению об «объяснении законов», ока­ и неполнотой его теории. Он не раз го­ зывается, в сущности, что те более основ­ ные законы, на которые сводятся законы ворит о «наблюдении причин» и т. п. Так производные, не отличимы — в их отно­ как, строго говоря, все причины устанав­ шении к этим последним — от того, что ливаются вовсе не обобщением наблюда­ учной методологии на второй план гипо­ тезы. Пшотезы суть не только последние предположения в известных отделах зна­ ния; они суть необходимая стадия всяко­ го процесса объяснения, всякого идуще­ го вглубь истолкования явлений. В споре между Миллем и Юэлем по вопросу о ги­ потезах, несомненно, Юэль гораздо ближе к истине. Дело в том, что понимание ин­ дукции как только простого распростране­ ния наблюдавшегося на ненаблюдавшиеся случаи дает совершенно неверное пред­ ставление о (естественно-научном) позна­ нии, представляя последнее, так сказать, в одной плоскости, в двух только изме­ рениях. Целое этого познания имеет еще и глубину, так как прямо наблюдающиеся единообразия всегда суть результаты дру­ гих, глубже лежащих; те, в свою очередь, сводятся опять на какие-либо еще более основные законы и т.д. И сам Милль хо­ рошо это знает, как это видно из всего его учения об «объяснении законов», из тща­ тельного различения им законов эмпири­ ческих и основных (или «законов приро­ ды») и т. п. Но этот процесс объяснения за­ конов, процесс придания «глубины» цело­ му познанию совершенно выходит за пре­ делы «индукции», как простого обобщения непосредственно «наблюдавшегося». В свя­ зи с этим Милль недостаточно осторожен и в терминологии: много раз говорит он о «наблюденных законах», о законах, как результатах наблюдения, забывая, что та­ кие выражения (и то неточно) применимы лишь к тому, что установлено индукцией в первом из двух указанных смыслов.

дая гипотеза должна выразиться на по­ верхности явлений, в плоскости непосред­ ственно наблюдаемого, и наконец, прове­ ряет эти гипотезы сопоставлением этих дедуцированных следствий с данными не­ посредственного опыта. И эта проверка совершается при помощи именно «четы­ рех методов опытного исследования». Та­ ким образом, эти методы суть не только «единственно возможные способы прямой индукции a posteriori»; они применяются на двух стадиях естественно-научного про­ цесса: при установлении единообразий не­ посредственно наблюдаемого и при про­ верке объяснительных гипотез. И это вто­ 9. Мы не в состоянии сколько-нибудьрое их применение имеет особенно важ­ ное значение, так как все истинные «зако­ исчерпать всех весьма интересных и важ­ ны природы» устанавливаются этим слож­ ных вопросов, возникающих в связи с «Си­ ным методом. стемой логики» и развитой в ней теорией Милль, конечно, не отрицает этого, Ма­ индукции. Мы остановимся здесь еще лишь на двух пунктах: на «четырех методах опыт­ ло того, в одном месте (стр. 757, прим. 10 к гл. X кн. III) он говорит даже, что извест­ ного (или экспериментального) исследо­ ный опыт, как «любой вообще экспери­ вания» и на «дедуктивном методе». мент, может служить только для проверки Известные «четыре метода опытного ис­ дедуктивного заключения» (lean only serve, следования» представляют собой, по Миллю as any experiment may, to verify the conclu­ (стр. 323), «единственно возможные спо­ sion of a deduction). Но дело в том, что эта собы опытного исследования, или прямой функция методов опытного исследования индукции a posteriori в ее отличии от де­ не вошла в общую формулу их значения дукции»... Так ли это? Действительно ли и применения, осталась в стороне, как не­ это только методы прямой индукции?.. Как который не охваченный системой, изоли­ мы сейчас покажем, это не так, и неяс­ рованный факт. ность теории Милля в этом пункте зависит Переходим к вопросу о «дедуктивном опять-таки от того, что он не разграничи­ вает двух имеющихся у него понятий ин­ методе». дукции: как простого обобщения наблюда­ емого и как естественно-научного метода 10. Как совершенно справедливо ука­ в его целом. зал проф. М. И. Каринский (Классифика­ ция выводов. СПб, 1880. С.46), «Милль яс­ Четыре метода опытного исследова­ ния, будучи применяемы в процессе пря­ нее других сознал важность для всякого рода знания процессов дедуктивных и сде­ мой индукции a posteriori, приводят к уста­ лал попытку объяснить их без призна­ новлению простых единообразий наблю­ ния за силлогизмом значения выводно­ даемого, или «эмпирических законов». Ко­ го процесса». Действительно, Милль много нечно, всякое естественно-научное иссле­ раз и настойчиво указывает на огромные дование начинается с установления таких единообразий; но оно идет и дальше их. преимущества этого метода и подчерки­ вает, что при будущем идеальном состо­ Оно составляет объяснительные гипотезы (применяя при построении их весьма раз­ янии науки этот метод будет единствен­ ным «органом» знания, что и сейчас уже нообразные и подчас очень сложные при­ он применяется всеми достигшими боль­ емы), дедуцирует те следствия этих гипо­ тез (говорящих о всегда скрытых от нас шего или меньшего совершенства науками процессах причинной связи), какими каж­ и должен быть систематически применяем емого (таковое дает лишь эмпирические единообразия, а не причинные законы), а тем сложным естественно-научным про­ цессом, который Милль называет «дедук­ тивным методом», то о «наблюдении» при­ чин не может быть и речи. Все причины, везде и всегда, скрыты от нас, и мы до­ бираемся до них, идя за явления, строя объясняющие гипотезы и затем проверяя их... Милль же, по-видимому, предназна­ чает свой «дедуктивный метод» лишь для «более сложных явлений», не замечая то­ го, что приблизительно таков общий метод естественно-научных объяснений.

и науками более отсталыми, в том числе особенно «науками нравственными». «Об­ щераспространенное мнение, — говорит Милль (стр. 356), —что настоящими мето­ дами исследования вопросов обществен­ ной жизни являются методы бэконовской индукции38, что истинным руководителем служит здесь не умозаключение из общих положений, а специальный опыт, — воз­ зрение это со временем будут приводить, как один из самых несомненных призна­ ков низкого развития спекулятивных спо­ собностей в ту эпоху, когда подобное воз­ зрение могло пользоваться признанием». И когда и в этой области будет признан всеми дедуктивный метод, «ни одна важная отрасль человеческой деятельности не бу­ дет более предоставлена на произвол эм­ пиризма и ненаучных догадок», — гово­ рит Милль в конце гл.Х кн. VI. Он не раз и в других местах обращается против эм­ пиризма бэконовского типа (напр., гл. V кн. VI, § 5) и посвящает этому еще целую главу (гл. VII кн. VI). И вот, чтобы бороться этим односто­ ронним, слепым, бессмысленным эмпириз­ мом, Милль и выдвигает «дедуктивный ме­ тод», как такой, который привел, по его мнению, к величайшим открытиям в есте­ ствознании последних трех столетий, а теперь должен реформировать и область «наук нравственных». В этом пункте соб­ ственно и прикрепляется логическая си­ стема Милля к тому основному мотиву, ко­ торый побудил его к написанию сочине­ ния, — к стремлению указать правильные методы для обществоведения. Весь сделан­ ный им анализ логических процессов при­ водит к «дедуктивному методу», как наи­ более плодотворному и могущественному средству для развития знания, — и этот же метод в двух его разновидностях («физиче­ ского, или конкретно-дедуктивного» и «ис­ торического, или обратно-дедуктивного») он рекомендует и для нравственных на­ ук, решительно отвергая как метод узкого эмпиризма («химический»), так и прямо­ линейное доктринерство столь же узкого дедуктивного («геометрического») метода. Конечно, для Милля всякая дедукция есть все же в своей основе индукция (гл. IV

кн. II, § 5). Однако тот, кто захотел бы по­ нять логику Милля исключительно как си­ стему «прямой индукции a posteriori», не уловил бы в высшей степени характерной черты ее. Своеобразность теории Милля состоит в том, что он прямой, так ска­ зать, голый «опыт» отодвигает на второй план сравнительно с «дедуктивным мето­ дом», понимая последний все же как очень усложненную и замаскированную индук­ цию; но эта миллевская индукция далеко не то, что простые обобщения из «опыта», из «непосредственно наблюдаемого», —он старается методически ее обосновать, уре­ гулировать ее целой системой правил и за­ вершить «дедуктивным методом», как ее высшим проявлением. При этом, отвергнув ранее особый, спе­ цифический характер наук математических, признав их дедуктивный метод простой иллюзией, Милль далеко не может исполь­ зовать всей той существенной помощи, ка­ кую могла бы оказать математика жела­ тельному для него индукгивно-дедукгивному методу наук естественных. Милль каса­ ется этого пункта, но не дает ему скольконибудь полного освещения.

11. В сущности, у Милля под общим названием «дедуктивного метода» объеди­ няются два далеко не тождественных на­ учных процесса: во-первых; дедуктивное установление законов сложных явлений на основании ранее нам известных законов тех простых явлений, из которых состоят эти сложные явления, и во-вторых, по­ строение и проверка «объяснительных ги­ потез», т. е. установление тех или иных но­ вых, ранее совершенно неизвестных зако­ нов, лежащих в основе эмпирических еди­ нообразий. Несмотря на известное сход­ ство этих двух методов во вторых их поло­ винах (дедуктивное вычисление следствий и проверка), они решительно отличаются друг от друга своими первыми половина­ ми: в первом случае мы имеем суммиро­ вание ряда готовых, ранее установленных законов, во втором — предположительное установление нового закона. Милль, во­ обще недооценивающий значение гипотез в научной методологии, недостаточно от­

значение термина a priori, которое Конт отличает от основного, гносеологического, как относительное a priori) выводит зако­ ны образования характера и формы харак­ теров. Этология пользуется при этом ком­ бинациями основных психологических за­ конов и имеющихся налицо в каждом дан­ ном случае конкретных обстоятельств, спе­ цифицирующих общие законы, придаю­ щих характеру его индивидуальный отпе­ чаток. Частным видом этологии является у Милля общественная психология — «по­ литическая этология, или наука о нацио­ нальном характере», составляющая пере­ ход к следующей, второй отрасли «нрав­ 7. Книга VI «Системы логики»: ственных наук». Этой второй их отрас­ логика «нравственных наук» лью является «наука об обществе» (the sci­ Д. С. Милль трвый сделал попытку ence of society), или «общественная наука» создать систематическую логику (the social science), —Контова «социология» наук о духе. (этот последний термин Милль употребля­ Г. Риккерт. ет сравнительно редко)40. Общественная Границы естественнонаучного наука, как и у Конта, распадается у Милля образования понятий / на «социальную статику», или науку о со­ Рус. пер. А. Водена. СПб., 1904. существованиях общественных явлений, и С. 193 «социальную динамику», или науку о по­ следовательностях общественных явлений. 1. Переходим к Книге VI «Системы ло­ Материал для социологии дает исто­ гики». Эту последнюю Книгу своего трак­ рия, устанавливающая —на основании изу­ тата Милль посвящает анализу некоторых чения действительного развития человече­ проблем логики того, что он называет «нрав­ ских обществ — «эмпирические законы» в ственными науками» (the moral sciences). этой области. «История, при разумном ее Термин этот Милль понимает очень широ­ изучении, — говорит Милль, —дает эмпи­ ко, объединяя под ним все то, чему одни рические законы общества. Задача же об­ мыслители дают в настоящее время имя щей социологии заключается в том, чтобы «наук о духе», а другие — «наук о культуре». проверить эти законы и связать их с за­ В составе «нравственных наук» мы нахо­ конам человеческой природы посредством дим у Милля, прежде всего, психологию, дедукций, показывающих, что таких имен­ или, как ее иначе обозначает Милль (упо­ но производных законов и надо было ожи­ требляя термин, введенный Юмом), «науку дать в качестве следствий тех основных о человеческой природе»39. С психологи­ законов». Таким образом, та группа «нрав­ ей тесно связана у Милля основанная на ственных наук», которой касается Милль ней «этология», или «наука об образова­ в Книге VI, принимает вид некоторого це­ нии характера» (the science of the formation лого, основой которого является общая of character). Это — «конкретная», в кан­ психология; опирающиеся на эту послед­ товском смысле, наука, соответствующая нюю индивидуальная и национальная это­ «абстрактной» науке —психологии: психо­ логии дают почву для общей социологии... логия стремится устанавливать основные Эти три слоя знаний вытекают друг из дру­ единообразия (или «законы природы») в га по принципу отношений общего к част­ ному: этология строится дедуктивно из области духа, тогда как этология дедуктив­ но (Милль часто называет этот познава­ психологии, социология — из националь­ ной этологии. Однако навстречу этому детельный процесс методом a priori; это то

мечает это различие и не характеризует вполне отчетливо второго типа «дедуктив­ ного метода». Но несомненно, что он часто имеет в виду и его (напр., в 5 6 гл. IX кн. III, где он говорит, что «в сложных исследова­ ниях редко бывает возможно идти дальше первых ступеней, не пользуясь и дедукци­ ей, и временной помощью (курсив мой. — В. И.) гипотез»). Как нам кажется, это сме­ шение (как и недооценка значения гипо­ тез) и помешали Миллю признать в его «дедуктивном методе» общий и основной научный метод естественных наук.

дукгивному движению мысли идет индук­ тивное — со стороны истории. История выбирает из отдельных изученных про­ цессов общественного развития их сход­ ные черты и внутренние отношения и свя­ зи, формулируя «эмпирические законы». Заканчивается же все установлением свя­ зей между этими эмпирическими закона­ ми и ранее дедуктивно выведенными (из этологии и психологии) принципами со­ циальной науки. В этом процессе связыва­ ния эмпирических законов общества с об­ щими положениями социологии должно оказываться возможно более полное со­ гласие между ними: эмпирические зако­ ны должны быть таковы, что именно та­ ких «производных единообразий» и нуж­ но было ожидать в данном случае, — эти производные единообразия должны хоро­ шо объясняться принципами социологии, должны вполне на них сводиться. В свою очередь, и общие принципы социологии должны в этом согласии их с тем, что обобщено из исторических фактов, нахо­ дить себе проверку, новое подтверждение и оправдание. Само собой разумеется, что — если в каком-либо случае окажется невоз­ можным связать эти два порядка обобще­ ний — необходимо будет предположить, что либо тот, либо другой ряд их уста­ новлен ошибочно, и заняться пересмотром обоих. В этом и состоит суть важнейшего из «четырех методов социальной науки», уста­ навливаемых Миллем, — метода «обратно­ дедуктивного», или исторического. Это учение о четырех методах общест­ венных наук принадлежит к весьма цен­ ным частям «Системы логики». В нем от­ четливо сказываются те же черты, которые мы отмечали у Милля и раньше: стремле­ ние выйти из узкого эмпиризма, из догма­ тического, не анализирующего доверия в каждом отдельном случае к «опыту», стрем­ ление придать более широкое основание научному методу, ввести в него —под име­ нем «дедуктивного метода» — весь слож­ ный аппарат современной науки, стрем­ ление связать друг с другом при помощи процесса «объяснения» различные «планы» или плоскости знания, сделать из него еди­

ное, внутренне согласованное целое. Сто­ ит обратить внимание на нападки Мил­ ля (в гл. VII кн. VI) на «химический или экспериментальный метод» в обществове­ дении, чтобы согласиться с этим. С дру­ гой стороны, и «геометрический или аб­ страктный» метод в социологии не на­ ходит себе сочувствия у Милля: он ста­ вит ему в вину узость его предпосылок, стремление упрощать объяснения, непо­ нимание того, что «среди этих, наиболее сложных и потому наиболее изменчивых, явлений нет ни одного, которое не на­ ходилось бы под влиянием бесконечного количества сил, которое не зависело бы от соединения весьма многих причин». Та­ ким образом, пригодными методами в со­ циальной науке остаются лишь два: ме­ тод «физический, или конкретно-дедуктив­ ный», исследующий «различные разряды социальных фактов, поскольку они (в об­ щем, непосредственно и в первой инстан­ ции) зависят от различных родов причин», и дающий начало «особым и отдельным, хотя и не независимым одна от другой, отраслям или областям социологического умозрения» (типом такой отрасли может служить теоретическая политическая эко­ номия, исходящая из предположения, что действия людей определяются их стремле­ нием к богатству) и «обратно-дедуктивный, или исторический метод», о котором мы уже сказали выше.

2. Историю, как науку, Милль понима­ ет, как мы видели, в том смысле, который теперь получил название «номотетического»: задача истории — «установление эм­ пирических законов общества». Конечно, Милль не стал бы отрицать, что такое уста­ новление, возможное, согласно его воззре­ ниям, только путем индукции или обобще­ ния, осуществимо лишь на основе того ма­ териала, какой добыт детальным изучени­ ем отдельных циклов общественной жиз­ ни прошлого, отдельных цепей событий и состояний общества, отдельных истори­ ческих моментов и связей между ними. Так, вскользь он говорит, например, что «обобщения относительно скорости обще­ ственного прогресса могут быть либо де-

Аудированы из особых условий, в которых находилась данная часть человечества, ли­ бо установлены на основании фактов ее истории», отделяя, таким образом, «фак­ ты истории» от возводимых на их основа­ нии обобщений. Подобного же рода раз­ граничение устанавливает Милль и в дру­ гом месте, где он замечает, что в послед­ нее время «исгинно научные мыслители стали стремиться связывать факты всеоб­ щей истории посредством теорий: и к об­ щей системе социальной науки все предъ­ являют требование, чтобы она объясняла главные исторические факты»...41 Одна­ ко, несомненно, что для Милля «факты истории» — то единичное, неповторяю­ щееся и индивидуальное, из чего состоит собственно «история», — имеют значение лишь материала для обобщений, для «зако­ нов» общественной жизни: самостоятель­ ного значения он им не придает, — «смыс­ ла истории» он в них не ищет. Для него единственным «смыслом» истории являет­ ся та система общих положений социоло­ гического характера, которая, быть может, будет выработана на основании материа­ ла исторических фактов. В этом смысле Милль смотрит на историю, конечно, «номотетически». Для него вопросы о том, как именно «пишется история», как устанав­ ливаются сами «факты истории», как на­ до понимать вообще исторические факты, исторически единичное, индивидуальное, стоят совершенно на заднем плане. По­ чти все, что Милль творит по вопросам обществоведения, относится, в сущности, к социологии и к опирающейся на социо­ логические основы политике, а не к «ис­ тории» в собственном смысле, — хотя, как и многие другие писатели, Милль недоста­ точно точен в своей терминологии и ино­ гда говорит об «истории» и «историче­ ском» там, где ему следовало бы применять другие термины. Это заметно особенно в гл. XI кн. VI «Системы логики», где Милль касается социологических воззрений Бокля. Сам Милль никогда не занимался ис­ торическими исследованиями, и эта гла­ ва, содержащая некоторые «разъяснения относительно исторической науки», долж­ на, конечно, вызывать много возражений

со стороны специалистов-историков. Не­ сколько своих заметок я позволил себе поместить в виде подстрочных примеча­ ний к этой главе. Несмотря на недостатки в весьма существенных пунктах, присущие взглядам Милля по логике «исторических наук», за ним остается признанная и Риккертом (антиподом Милля в данной об­ ласти) большая заслуга «первой попытки создать систематическую логику наук о ду­ хе». Кроме того, по нашему убеждению, те­ перешняя реакция (связанная преимуще­ ственно с именем того же Риккерта) про­ тив «номотетического» понимания обще­ ственного процесса сама страдает сильны­ ми преувеличениями, и «номотетический» элемент в истории, на почве которого сто­ ит Милль, должен сохранить еще боль­ шую долю своего значения. Таким обра­ зом, и эта основная тенденция Миллевой «логики нравственных наук» представляет­ ся нам ценной и долженствующей сохра­ ниться и в дальнейшем развитии науки. Ниже мы еще раз коснемся этого вопро­ са, а сейчас сделаем несколько замечаний о другой, важной для теорий Милля, про­ блеме — о проблеме свободы воли. 8. Проблема свободы воли в «Системе логики» Д. С. Милля

1. Хотя Милль стоит в вопросе о сво­ боде воли на точке зрения детерминизма (психологического), однако столь харак­ терное для него чутье действительности и в данном вопросе предохраняет его от од­ носторонней крайности. Он старается от­ дать должное и теории «свободы воли». Вот что говорит Милль по этому вопросу. «Учение о свободной воле обращало внимание как раз на ту долю истины, ко­ торую упускал из виду термин „необхо­ димость^ а именно, на способность духа, с своей стороны, содействовать образова­ нию своего собственного характера; оно давало своим приверженцам гораздо бо­ лее близкое к истине практическое чув­ ство, чем какое обыкновенно существова­ ло... в душе нецесситарианцев. Последние, быть может, в большей степени сознавали важность того, что одни люди могут сде­ лать для образования характера других42;

но учение о свободной воле развивало в своих сторонниках, по моему мнению, бо­ лее сильное сознание важности самовос­ питания» (гл. II кн. VI, § 3). И в другом ме­ сте: «Правильно понятое учение о так на­ зываемой „философской необходимости44 заключается просто в следующем: раз нам даны, во-первых, мотивы, действующие на душу известного индивидуума, а во-вто­ рых, его характер и настроение, то мож­ но безошибочно заключить о том, как он будет действовать. Другими словами, если мы в совершенстве знаем человека и если нам известны также все побуждения, под влиянием которых он находится, то мы можем предсказать его поведение с такой же уверенностью, с какой мы предсказыва­ ем всякое физическое явление... Ни один человек, уверенный в том, что ему вполне известны обстоятельства данного случая и характеры имеющих отношение к этому случаю лиц, не затруднится предсказать, как поступит каждое из них... Мы чувству­ ем себя не менее свободными от того, что люди, близко нас знающие, вполне уверены в том, как мы захотим действовать в том или другом частном случае... Мы можем быть свободными, и в то же время у дру­ гих43 могут быть основания быть совер­ шенно уверенными в том, какое именно употребление сделаем мы из своей свобо­ ды» (гл. II кн. VI, § 2). Как видно из подчеркнутых мною мест, Милль вполне отчетливо намечает то основное различение, которое необхо­ димо проводить в пределах этой пробле­ мы: «одни люди» и «другие»; «мотивы, ха­ рактер и настроение известного индиви­ дуума» и «данность их нам»; «мы» и «лю­ ди, близко нас знающие»; «мы» и «другие» и т.д. Эти выражения Милля, как нам ка­ жется, верно указывают то направление, в каком должны идти попытки более ши­ рокого освещения этого вопроса. Однако Милль не развивает их в достаточной сте­ пени, а потому несколько пояснительных замечаний будут здесь, вероятно, не лиш­ ними. Мы выскажем их, не касаясь лите­ ратуры этого, столь много обсуждавшегося вопроса.

2. Сторонники свободы воли говорят, что, если человек всегда во власти неведо­ мо как, без его сознательного участия воз­ никающих в нем, мотивов, если он не в со­ стоянии самостоятельно, от себя начинать новые причинные ряды, то он не может быть ответственным за строй своего ха­ рактера и за свои поступки. По мнению сторонников этого учения, с точки зре­ ния детерминизма нет места для поня­ тий вины, ответственности; непонятны та­ кие психологические состояния, как раска­ яние, угрызения совести и т. п.; наказание, говорят они, есть искупление совершен­ ного преступления, неиспользования че­ ловеком его свободы, — оно налагается «за грех» — quid pecccatum est. Без признания обусловленности мо­ тивами всех человеческих действий, воз­ ражают сторонники детерминизма, ответ­ ственность и наказание не имеют смыс­ ла и не должны иметь места. Наказание и угроза им есть весьма существенный мотив к тому, чтобы удержать человека от проступка представлением нежелатель­ ных для него последствий такового про­ ступка. Раз человек свободен от опреде­ ления его воли мотивами, раз он может действовать, вполне отрешаясь от моти­ вов, какой смысл грозить наказанием? Ка­ кой смысл применять средство, действие которого не имеет всеобщего и необходи­ мого характера и может быть совершенно отменено «свободной» волей? Чтобы на­ казание не потеряло смысла, оно должно иметь необходимое влияние на волю, удер­ живая ее от нарушения закона: наказыва­ ют для того, чтобы человек не грешил, — не paccetur. Уже из этих только соображений, не касаясь других, видно, что обе спорящие стороны имеют весьма серьезные теоре­ тические основания, коренящиеся в таких фактах индивидуального сознания и в та­ ких принципах практической деятельно­ сти человека в общественной обстановке, которые имеют общепризнанный и несо­ мненный характер. А раз это так, то при­ чина спора должна лежать в неполной выясненности тех понятий, о которых идет

процессам действования и к тому, как мы познаем их и их мотивы. Что характерно для «свободы воли»? 3. Прежде всего, в настояще времяКонечно, не «произвольное» предпочтение одного из готовых, уже наличных мотивов философия выяснила то, на что вскользь другому; такое предпочтение всегда само указал и Милль: а именно, что теории сво­ есть выражение, результат известного мо­ боды воли и детерминизма (психологиче­ тива: а именно, более высокой оценки на­ ского) связаны с двумя основными и не ми (по каким бы то ни было основаниям) сводимыми всецело друг на друга точками того мотива, которому мы в данном слу­ зрения на действительность. Теория сво­ чае отдаем предпочтение, и вытекающей боды воли связана с точкой зрения непо­ из этого решимости действовать соглас­ средственного переживания деятельности, но этому предпочитаемому мотиву. Такое пребывания в самом жизненном потоке; положение дела не противоречит детерми­ теория детерминизма есть точка зрения нистической концепции, так как она впол­ объясняющего созерцания, теоретическо­ не признает, что мы можем отрешиться го истолкования. Первая есть точка зрения от всякого определенного, готового мотива практика, жизни; вторая — точка зрения в пользу какого-либо другого; она утвер­ теории, науки. ждает лишь то, что мы никогда не можем Действительно, пока мы переживаем быть свободны от мотивов вообще, не мо­ самый процесс действования, пока мы еще жем действовать без всякого мотива (если не имеем законченного решения, опре­ не одного, так другого). Иначе говоря, она делившегося результата всего влияющего утверждает, что мы не свободны от моти­ на нас сложного сплетения мотивов, до тех вов, если брать их собирательно, но сво­ пор у нас причинного отношения этой со­ бодны от каодого из них в отдельности, вокупности мотивов к имеющему состоять­ т. е. если брать их распределительно. ся решению (в его полном виде) еще нет; Характерная и основная черта «сво­ у нас есть лишь «причина», но «следствия» боды воли» состоит не в этом: она кроет­ еще нет, и суть в том, что мы никогда ся в постоянной, непредусмотримой и не­ не можем предсказать, каково именно оно ограниченной (потенциально) возможно­ будет. Когда же решение состоялось, ко­ сти возникновения новых мотивов, могу­ гда причинное отношение закончено, мы щих совершенно изменить то решение, ко­ признаем его «необходимым» результатом торое намечалось под влиянием мотивов причин, но не потому, чтобы мы могли его прежних. А эта возможность возникнове­ раньше предсказать, а потому, что мы при­ ния новых мотивов коренится в творче­ знаем всякое решение, всякий исход борь­ ском, постоянно преобразующем, посто­ бы мотивов необходимым, раз он действи­ янно растущем и нарастающем характере тельно имел место. Раз это произошло, деятельности сознания. «Причину» и «след­ значит, это и было необходимым следстви­ ствие» в физической области можно рас­ ем данного сочетания предыдущих при­ сматривать, как два момента того или дру­ чин. Теория детерминизма просто прила­ гого процесса, с одной стороны, тожде­ гает ко всему действительному категорию ственных друг другу (поскольку причина необходимости, санкционируя «причинно­ «превращается» в следствие — без присти» все, что происходит, разрешая этим вховдения какого-либо нового обстоятель­ путем, как слишком снисходительный пас­ ства), с другой — отличных друг от друга тырь, все грехи. И в сфере объяснения за­ (поскольку это два раздельных момента конченных процессов теория эта безуслов­ процесса, а не простое продолжение пер­ но права: все происходящее мы, по само­ вого момента). В психологической же об­ му строю нашего мышления, можем мыс­ ласти момент тождественности причины лить не иначе, как необходимым. Однако и следствия то и дело отступает совершен­ присмотримся несколько ближе к самим но на второй план или даже вовсе исчеза­ речь; а потому и освещение вопроса долж­ но идти через анализ этих понятий.

ет, и мы получаем особую, «психическую» причинность, где причина отнюдь не тож­ дественна со следствием, но где, как можно доказывать, следствие, тем не менее, «без­ условно и всеобще предшествуется» при­ чиной, взятой в абсолютной совокупности всех ее элементов. И вот, в силу этого об­ стоятельства, сам человек никогда не мо­ жет вполне знать своего характера, — он не может заранее сказать, как он будет действовать в том или ином случае, какие новые соображения, какие неожиданные точки зрения, какие непредвиденные мо­ тивы откроются перед ним при решении той или другой задачи, на что его сил хва­ тит, на что нет, чего он сможет достичь и от чего ему придется отказаться. Действо­ вать возможно, только глядя вперед, только «дерзая» и повинуясь неустанно зовущему голосу активной стороны своей природы, а никак не оглядываясь назад, не высчи­ тывая ранее сложившиеся мотивы и си­ лы своей личности: новые силы и моти­ вы являются в самом процессе действо­ вания. Теоретически рассматривающая де­ ятельность человека отделена в этом от­ ношении непроницаемой стеной от его живой и непосредственно переживаемой, творческой активности, и кто действует только по подсчету своих наличных мо­ тивов, не принимая в расчет своих твор­ ческих, в том «мертвый побеждает живого». И в психической сфере есть функ­ ция, дающая возможность фактически про­ явиться этой преобразующей, творческой деятельности: это функция «задержки»... Когда мы стоим перед тем или другим по­ ступком, мы можем, конечно, действовать, повинуясь первому пришедшему в наше со­ знание мотиву; мы можем сказать, что раз у нас явился такой мотив, значит, именно к такого рода решению вопроса мы пред­ определены строем наших мотивов, всем складом нашей личности и организации, всем нашим прошлым и т.д. Так именно рассуждал несчастный герой романа Поля Бурже «Le disciple» («Ученик»), наделавший скверных поступков и потом искавший се­ бе успокоения в совершенно неправильно им понятом «детерминизме». Он забывал, что для него не было никакой необхо­

димости действовать, повинуясь первым явившимся в его сознание мотивам, что он мог эти первые мотивы оценивать, мог отложить свое решение, обдумать вопрос со всех доступных ему точек зрения, при­ вести его в связь со всем остальным содер­ жанием своей личности, мог искать иных мотивов, — и в результате всего этого, несомненно, явился бы целый ряд новых побуждений, которые могли бы заставить его поступить иначе, чем как он поступил на самом деле. «Никто не знает вполне самого себя»... Конечно, можно сказать, что свобода со­ стоит в зависимости только от самого се­ бя, от всех особенностей строя своей соб­ ственной личности. Но дело в том, что этот «строй» мы составляем всей нашей сущностью, а не сознаем его в качестве объекта... Конечно, частично мы опозна­ ем себя и иногда в значительной мере объективируем перед своим сознанием на­ шу собственную личность; но это бывает лишь post factum, в результате закончив­ шихся процессов действования. Но во всем целом, в основном творческом зерне на­ шей личности, в тех неизведанных и нами самими не подозреваемых возможностях, которые в нас скрыты, мы себя опознать не можем. А отсюда, действовать можно только по «императиву», зовущему вперед, а не по причинности механического типа, связывающей нас с тем, что остается поза­ ди, — уже просто потому, что эта причин­ ность в ее полном виде нам неизвестна. 4. «Психическая» причинность имеет коренным образом иной характер, чем при­ чинность собственно физическая, или ме­ ханическая. В то время, как последняя по­ нимается нами в виде одного, простого факта перехода от предыдущего фазиса процесса к фазису последующему, психи­ ческая причинность имеет гораздо более сложный характер. Если нам предстоит ре­ шить вопрос относительно того, как нам поступить в том или другом важном слу­ чае, то первой неизбежной стадией про­ цесса будет всестороняя оценка положе­ ния дела, оценка самого этого случая. Уже один этот процесс может быть до край-

ном процессе обсуждения и выбора. Точно так же не мешает это и тому, чтобы в об­ ласти произвольной деятельности челове­ ка можно было найти известную правиль­ ность, известный единообразный строй, известные «законы духа». Вообще, в этом отношении разница между областью наук о внешней природе и науками о духе лишь в степени, а не в самом существе. Действительно, указанный выше слож­ ный процесс произвольного действования имеет место лишь в сравнительно немногих наиболее трудных и ответственных случаях человеческой деятельности; огромное же большинство поступков человека обуслов­ ливается гораздо меньшим количеством факторов и гораздо более элементарными их комбинациями, а отсюда и специфи­ ческие черты психической причинности, в том числе и непредусмотримость след­ ствий, выражены в них несравненно сла­ бее. К тому же всякое повторение — даже весьма сложных актов —немедленно ведет к выпадению многих факторов и звеньев процесса и к «механизации» волевого дей­ ствия. Далее, если бы в психических актах не было единообразий, была бы невозможна никакая житейская практика, так как по­ следняя одним из своих необходимых ос­ нований имеет предусмотрение реакций и поступков других человеческих существ. Не была бы возможна и психология, как наука. Таким образом, уже простое суще­ ствование психического обмена меэвду лю­ дьми и психологии как «генерализирую­ щей» науки являются неопровержимыми свидетельствами в пользу того, что и пси­ хической области присущ элемент зако­ номерности. И против этого, конечно, не станет возражать ни один сторонник сво­ боды воли. Надо заметить, что психология уста­ навливает «законы» не только в виде про­ 5. Все это не препятствует, однако, на­стых форм, или неопределенных тенден­ ций (вроде, например, «законов ассоциа­ шим произвольным поступкам быть (при ций», если их брать в их общих форму­ их теоретическом анализе и объяснении) лах). Множество «вторичных» единообра­ зависимыми от нашей личности в ее целом зий, как формулированных психологией, и от имеющихся в нашем сознании и под так и составляющих содержание «такта», «порогом» его мотивов — как уже прежде «житейского опыта», «знания света и лю­ сложившихся, так и образовавшихся в дан­

мости сложным, так как для такой оценки может понадобиться помощь со стороны всего нашего прежнего опыта, всего науч­ ного знания, каким мы себя успели или сможем вооружить, может понадобиться участие всех наших установившихся воз­ зрений и убеждений, симпатий и антипа­ тий, — словом, всех сторон нашей лич­ ности. Когда этот процесс закончен, мы должны перейти к отысканию наиболее желательного для нас (все равно, по каким основаниям) образа действий. И эта стадия может отличатся также любой степенью сложности. Быть может, у нас уже готова та или другая естественная, импульсивная реакция. Мы можем ее задержать, обсудить и оценить и, может быть, отвергнуть; мы можем обратиться к нашим общим прин­ ципам и верованиям и там искать руко­ водящих указаний, можем пересмотреть ряд известных нам случаев, когда другие люди поступали при аналогичных обстоя­ тельствах, можем предусматривать резуль­ таты всех наших возможных решений — вплоть до неопределенно далеких; такое предусмотрение привлечет, в свою оче­ редь, к делу все наше общее, научное по­ знание (так как предусмотрение возможно лишь на почве установленных или пред­ полагаемых единообразий) и т.д. и т.д. И этот процесс мы можем проделывать любое количество раз, причем отдельные типичные звенья его могут чередоваться самым прихотливым образом. При этом, как мы говорили выше, в различных ме­ стах этого процесса могут возникать но­ вые точки зрения, новые принципы, ко­ торые опять-таки будут существенно вли­ ять на результат: на возможное наше ре­ шение... Если может быть что-либо менее похожее на «механическую» причинность, то таковым надо признать именно такую причинность — «психическую».

дей» отдельных личностей, с весьма значи­ тельной достоверностью, точностью и де­ тальностью предусматривают психические явления. С другой стороны, и в области явле­ ний физических и биологических предви­ дение возможно также лишь в известных границах, имеющих принципиально тот же характер, какой они имеют и по отноше­ нию к фактам психическим. Как мы гово­ рим, что росток известного дерева, попав­ ший под асфальт тротуара, либо погибнет, либо пробьет себе путь на воздух сквозь асфальт, либо выйдет на свет где-нибудь в стороне, где почва не покрыта асфальтом, и что тот или другой исход будет зависеть от природы дерева, от силы ростка, от всех особенностей его положения под асфаль­ том, от качеств и строения асфальта, от по­ годы (количества влаги, тепла) и т.д. —та­ ким же образом мы можем предвидеть, что, например, гнет над личностью поведет ли­ бо к подавлению ее жизненных сил, либо к бурному взрыву протеста, либо заставит ее уйти так или иначе из-под этого гнета, и что у слабой натуры будет иметь место первый исход, у сильной — второй. И ес­ ли бы мы знали решительно все данные каждого случая и могли оценить их силу и предвидеть все их комбинации в течение процесса, мы могли бы заранее сказать, по которому из указанных типов пойдет про­ цесс и каким результатом он закончится. Однако сделать это крайне трудно (вер­ нее, невозможно) даже и по отношению к ростку дерева, пробивающемуся сквозь асфальт, — и совершенно невозможно по отношению к человеческой личности. Ска­ зать вполне определенно в каждом данном случае, какую натуру надо отнести к «сла­ бым» и какую к «сильным», а также преду­ смотреть, не может ли в данном случае и у слабой натуры проявиться та или другая форма «силы» или у сильной сказаться та или другая «слабая» ее сторона, — можно лишь весьма предположительно. И не толь­ ко в биологической области имеет место такая «непредусмотримость»; аналогичное мы находили и в сфере механических сил и процессов. Конечно, мы можем предви­ деть вполне точно, что вода, вылитая на

пыльную дорогу, замесит на ней грязь, а вылитая на раскаленную плиту, с шипени­ ем поднимется в виде пара. Однако мы не в состоянии предсказать совершенно де­ тально, какие именно формы примет дан­ ная смесь воды и пыли, как распределится по поверхности дороги, какова будет фор­ ма клуба пара и т. д. Риккерт совершенно правильно настаивает на «неисчерпаемо­ сти», на «бесконечном многообразии» вся­ кой, даже малейшей, части телесного ми­ ра; а ведь всякая такая часть есть результат действия механических причин. И несмот­ ря на такую неисчерпаемость, а вместе с тем и непредусмотримость всех деталей физических явлений, никто, конечно, не станет отрицать вполне научного характе­ ра механического естествознания. Подобным же образом обстоит дело и с процессами психическими: известная степень непредусмотримосги их результа­ тов (большая, конечно, сравнительно с непредусмотримостью явлений физических и биологических) все же не отнимает на­ учного характера у «наук о духе». Само психическое творчество имеет, в каждой области духа, свои типические, более или менее единообразные, а потому и предусмотримые (в известных границах) про­ явления. Мы не всегда можем заранее ска­ зать, по которому из типов пойдет про­ цесс в каждом данном случае; но, прежде всего, мы можем быть уверены в том, что он пойдет либо по одному, либо по другому из них; — чем уже значительно ограничи­ вается непредусмотримость его результата. И мы можем предвидеть даже и то, по ка­ кому типу пойдет процесс в каждом случае, поскольку мы знаем, по крайней мере, все важнейшие данные каждого случая (вклю­ чая и свойственные данному субъекту при­ емы и типы творческого действования). Эти соображения, в связи с замечани­ ями о характере общественных явлений, развитыми Миллем, дают, как нам кажется, достаточную основу для признания зако­ номерности в области общественных яв­ лений. Таким образом, как нам кажется, Милль прав как в признании здравого зерна уче­ ния о «свободе воли» и в указании той

время в немецкой философии и историо­ графии. Здесь на первом плане надо отме­ тить труды Г. Риюсерта и споры, вызван­ ные в Германии попыткой Ланпрехта со­ здать новую теорию историографии. Вме­ сте с тем за последние годы — с введени­ ем в программу историко-филологических факультетов и других высших школ кур­ сов по «теории и методологии истории» — у нас стали появляться общие, система­ 9. Вопрос о сущности истории тические обзоры этой области — в виде как науки по методологии наук курсов лекций. исторических Небольшой (не совсем полный) ука­ 1. Проблема исторического познаниязатель русской литературы по философии истории дан при переводе (г. С. Гессена) с давних, относительно говоря, пор была книжки Г. Риккерта «Философия истории», у нас в России предметом самого живого, вышедшем в 1908 г. Из литературы, появив­ жгучего интереса, — потому, конечно, что шейся с того времени, мы укажем на ста­ она связана по существу с проблемой об­ тью В. М. Хвостова «К вопросу о задачах щественного действования личности. Мы истории» (в «Сборнике статей, посвящен­ имеем в нашей литературе несколько об­ ных В. О. Ключевскому», М., 1909), исследо­ зоров и исследований по истории обще­ вание Я. Н. Алексеева «Науки общественные ственных философий или «течений исто­ и естественные в историческом взаимоот­ рической мысли». Назовем, кроме «Фило­ ношении их методов», М., 1912, а также софии истории в главнейших ее систе­ несколько университетских курсов теории мах» М. М. Стасюлевича, «Истории поли­ и методологии истории. Таковы: «Методо­ тических учений» и «Политических мыс­ логия истории» А. С. Лanno-Данилевского, лителей древнего и нового мира» Б. Я. Чи­ вып. I и II, СПб., 19Ю-1913; «Очерки тео черина, ряд сочинений Я. И. Кареева, книгу рии исторического познания» Р. Ю. Виппе­ Р. Ю. Виппера «Общественные учения и ис­ ра, М., 1911; изданный на правах рукописи торические теории XVIII и XIX вв. в свя­ курс В. М. Хвостова «Теория исторического зи с общественным движением на Западе» процесса», М., 1910; «Теория историческо­ (2-е изд., 1908) и «Равные течения рус­ го знания» Я. Я. Кареева, СПб., 1913 (в этой ской исторической мысли» Я. Я. Милюкова книжке дан полный список историко-фи­ (часть I), вышедшие недавно 3-м изданием. лософских книг и статей автора). Более или менее широкое обществен­ В I выпуске «Методологии истории» ное значение вопросы о «сущности исто­ А. С. Лаппо-Данилевского дан систематиче­ рического процесса» впервые приобрета­ ский обзор значительной литературы по во­ ют у нас в эпоху споров западников со просам теории истории, распределяемой славянофилами. Вторая полоса занята на­ автором на две группы: литературы, фор­ родничеством и созданной им «школой мулирующей теорию исторического зна­ субъективной социологии»; она отмечена ния с номотетической точки зрения и преимущественно сочинениями П. J1. Лав­ строящей такую теорию с идеографиче­ рова, Я. К. Михайловского и Я. И. Кареева. ской точки зрения. К сожалению, автор, Далее идет эпоха марксизма с выдвинутой сам склоняющийся, хотя и с некоторыми им теорией экономического материализма оговорками, к «идеографическому» пони­ и борьба против этой теории со стороны манию истории, не выясняет достаточно представителей субъективной социологии. определенно точки зрения сторонников Наконец, наступает период критики эко­ «номотетического» понимания этой науки. номического материализма и более ши­ И перед читателем все время стоит вопрос: рокого влияния на нашу литературу того что же именно они желают «обобщать»? движения, какое происходит за последнее

точки зрения, с которой это учение полу­ чает свое истинное значение и оправда­ ние, так и в общей идее о господстве за­ кономерности в психической жизни, дела­ ющей возможными «нравственные науки». Главный же пробел в этих теориях Милля состоит в том, что он не анализирует в достаточной степени «психическую» при­ чинность в ее контрасте с механической.

следователей. Особенно сильно повлияла на подъем этого интереса борьба между «номотетическим» и «идеографическим» направлениями, ведущаяся с большим жа­ ром особенно в Германии. Виднейшим представителем идеографического направ­ ления среди не специально историков, а философов, гносеологов и логиков являет­ ся, несомненно, Г. Риккерт, сочинения ко­ торого, переведенные на русский язык44, оказали значительное влияние и на неко­ торых из русских мыслителей. Риккерт неоднократно в своей боль­ шой книге («Границы»...) полемизирует с теми воззрениями, какие высказывает Милль на логику того, что он называет «нравственными науками». Больше того, все соответствующие теории Риккерта на­ правлены против логики законов, логики обобщений, —«естественно-научной логи­ ки», т. е. той, которую считает единствен­ но возможной Д. С. Милль, и Риккерт пря­ мо называет в числе своих противников «таких сторонников естественно-научного универсального метода, как Конт, Милль, Спенсер и их последователи»45. Поэтому, несомненно, будут нелишними несколько замечаний об отношениях между воззре­ ниями Милля и Риккерта в этой области. Воззрения Риккерта на историю изло­ жены им всего подробнее в его большой книге «Границы естественно-научного об­ разования понятий», отличающейся харак­ терными для этого выдающегося мыслите­ ля достоинствами: силой и обстоятельно­ стью анализа и той умственной настойчи­ востью, которая заставляет его идти в этом анализе возможно далеко и предусматри­ вать все возможные возражения. (Надо за­ метить, впрочем, что во внешней форме этой книги есть и немаловажные недостат­ ки: многословие, обилие повторений и не­ сколько извилистый и потому запутанный ход рассуждения). Такая сложная, обиль­ ная тонкими различениями и оттенками мысли теория не допускает краткой пере­ дачи. Основная суть ее сводится к попытке 2. В последнее время вопросы мето­создать, наряду с прежней, традиционной «естественно-научной» логикой, видящей дологии общественно-исторического по­ сущность всякой науки в установлении об­ знания вызывают весьма живой интерес щих положений, другой логики, соответ­ и привлекают внимание очень многих ис­ Ведь представляется очевидным, что обоб­ щать можно лишь сходное: аналогичные общественные события или состояния, па­ раллельные циклы или периоды развития и т. п. Но такие события, состояния и пе­ риоды не лежат с самого начала готовыми перед обобщающим историком: их нужно прежде установить и изобразить во всех их деталях, переработав для этого матери­ ал источников, т. е. выполнив, казалось бы, как раз ту работу, какую ставят своей за­ дачей историки «идеографического» типа. И вот, если историки «обобщающего» типа не считают нужным выполнение этой, на первый взгляд, совершенно необходимой стадии работы (стадии возможно точно­ го и детального изучения того материала, из которого потом будут строиться обоб­ щения), то сам этот факт должен соста­ вить интересную проблему. Действитель­ но, есть ли это какая-то непонятная сле­ пота и коренное непонимание, или же это объясняется какими-либо другими обстоя­ тельствами: например, тем, что многие из теоретиков этого направления были не ис­ ториками, а философами и социологами (Конт, Д. С. Милль, Спенсер и др.), что они обращали поэтому внимание лишь на одну сторону целого научного процесса, более им близкую и понятную, что они поль­ зовались иногда неточной терминологией (напр., говорили об «исторических» обоб­ щениях, когда следовало говорить о «со­ циологических» и т. п.) «Очерки теории исторического позна­ ния» Р. Ю. Виппера обладают в высокой сте­ пени тем качеством, которое немцы назы­ вают anregend (хотя мы не можем при­ соединиться к точкам зрения и оценкам, даваемым автором философским направ­ лениям). Хотелось бы, однако, найти у ав­ тора анализ основного понятия историче­ ской науки: понятия «исторического фак­ та или явления», и детальное установление различных типов того, что называют ис­ торическими фактами.

ствующей другому типу наук, —наук исто­ рических, или наук о культуре. Старая ло­ гика действовала при помощи обобщения, новая должна работать посредством связы­ вания единичного, индивидуального во все более и более широкие целые; старая ло­ гика хотела устанавливать «законы», об­ щие отношения причинности, новая долж­ на понимать «смысл целого» и отыски­ вать причинности «индивидуальные», не­ повторяемые; для старой на первом плане было общее, единичное же имело значе­ ние только безразличного самого по се­ бе «экземпляра», подходящего под общее понятие, для новой сама суть действитель­ ности в индивидуальном, неповторяемом, имеющем специфическую ценность и от­ бираемом из массы материала по прин­ ципу «теоретического отнесения к ценно­ сти»46. Таким образом, Риккерт резко про­ тивополагает «генерализирующему» есте­ ствознанию «индивидуализирующие» нау­ ки о культуре, отождествляемые им с исто­ рией. Правда, затем ему приходится смягчить столь резко выставленное им вначале про­ тивоположение: оказывается, что и в нау­ ках о природе есть отделы, либо изучаю­ щие индивидуальные вещи, либо просле­ живающие «историческое» развитие в тех или других областях бытия, и, напротив, в науках о культуре есть части, имеющие естественно-научный, генерализирующий характер. Риккерт признает эти ограниче­ ния его основной точки зрения, хотя и ста­ рается целым рядом соображений осла­ бить их остроту. Как бы то ни было, основ­ ная противоположность наук естественных и наук о культуре этим, по мнению Рик­ керта, не нарушается.

сить только то, что ставит себе целью изоб­ ражение фактов человеческого общежития и культуры так, как они «происходили на самом деле». Все же единообразия, кото­ рые иногда называют «историческими», он считает не относящимися к истории: по­ скольку они вообще имеют право на су­ ществование, они должны входить в пси­ хологию, социологию, политическую эко­ номию и другие науки о «естественно-научных элементах в исторических науках». Что такая область знания, которая ставит себе основной задачей детальное изобра­ жение неповторяемых исторических со­ бытий, существует и необходимо должна существовать, это несомненно, и с этим обязаны согласиться и сторонники «номотетического» трактования истории, так как, не будь этой области знания, не бы­ ло бы и материала, который можно было бы в дальнейшем «обобщить», из которо­ го можно было бы выводить «законы» и т. д. С точки зрения отчетливости как тер­ минологии, так и самой теории науки та­ кое строгое отграничение истории в соб­ ственном смысле от обобщающих, «есте­ ственных» наук о культуре необходимо. И для первой из этих областей нельзя найти более подходящего обозначения, чем «ис­ тория» — термин, с древнейших времен связанный с представлениями о рассказе, о повествовании о действительно бывшем, об изложении событий и явлений так, как они происходили «на самом деле»...

4. Однако этим соображением дело далеко не исчерпывается, и ближайшее рассмотрение его должно обнаружить в нем и некоторые другие стороны. Но пре­ жде чем говорить о них, мы укажем на раз­ личие в психологических типах интереса, 3. В своей основной идее: что пря­лежащих в основе тех противоположных друг другу пониманий исторического про­ мой и основой задачей истории является цесса и исторической науки, которые обо­ изображение единичного, того, что в сво­ значаются как «номотетическое» и «идео­ ем целом индивидуально и неповторяемо, — Риккерт, несомненно, совершенно прав. графическое». И эта его заслуга вряд ли ослабляется тем, Законы истории (или, лучше было бы сказать, «этологические» и «социологиче­ что это реформа, в сущности, терминоло­ ские» единообразия и законы, устанавли­ гическая. Риккерт принимает и старается ваемые отвлечением и обобщением из изу­ в деталях провести известное определение чаемого историей материала, — ибо сто­ понятия истории: к истории он будет отно­

ронники «номотетического» направления имеют в виду именно это, как видно и у Милля в соответствующих местах) или же смысл истории, как абсолютно индиви­ дуального и неповторимого процесса?.. В этих двух формулах выражается, в сущ­ ности, противоположность между двумя различными отношениями к истории че­ ловеческого общежития, а в основе и к современной исследователю общественно­ сти. «Номотетическое» или «генерализиру­ ющее» отношение есть точка зрения прак­ тического политика, которому и «есте­ ственная наука об обществе» — социоло­ гия — нужна во имя возможных прило­ жений устанавливаемых ею единообразий. Напротив, «идеографическая» или «инди­ видуализирующая» точка зрения характер­ на для философа, теоретика и созерцате­ ля. Действительно, всякая практическая де­ ятельность в области общественной неиз­ бежно требует признания известных еди­ нообразий —общих причинных связей од­ них фактов с другими: применение всякого способа воздействия на общество (напр., положим, покровительственной тарифной системы в том или другом ее виде, или лю­ бого вообще закона, воздействие на разви­ тие путей сообщения, народного образова­ ния и т. д.) возможно и имеет смысл лишь в том случае, если каждый такой способ воздействия по своей тенденции причин­ но связан и, при данном сочетании обстоя­ тельств, по всей вероятности, поведет к та­ ким то и таким, желательным для данного общественного деятеля или данной орга­ низации последствиям. Всякое предусмот­ рение будущего, а следовательно, и всякая деятельность, возможны только на почве признания общего (в тенденциях) причин­ но-следственного отношения между при­ меняемыми средствами и желательными целями. Поэтому, пока и поскольку будет идти вопрос о практическом вмешатель­ стве в общественную жизнь, до тех пор и постольку всегда будут искать общих при­ чинных отношений в этой области — все равно, будут ли их называть единообрази­ ями социологическими и этологическими, или же «законами истории» или «законами исторического процесса».

Напротив, сосредоточение внимания на абсолютно индивидуальном и неповто­ ряемом в истории соответствует другому, не практическому, а скорее созерцательно­ му отношению к историческому процессу. Здесь мыслитель как бы возвышается над этим процессом и над общественной дей­ ствительностью вообще; он не указывает того, какими способами можно на эту дей­ ствительность влиять; он старается понять (этический, религиозный и т.д.) «смысл целого», творимого помимо него. Конечно, понимание такого «смысла целого» может указать цель, к которой должен стремиться и каждый отдельный деятель; однако, как только зайдет вопрос о средствах к до­ стижению этой цели, немедленно высту­ пят те единообразия причинностей, через посредство которых эта цель (как и всякая другая) только и может быть осуществлена. В сущности, это две стороны одного и того же процесса, не могущие существо­ вать одна без другой. «Генерализирующее» рассмотрение исторического процесса ни­ чего не говорит нам о целях, которыми лю­ ди должны руководиться в качестве обще­ ственных деятелей; а «индивидуализирую­ щее» понимание смысла истории ничего не может дать в области средств практиче­ ской деятельности. Лишь совмещение этих обоих видов интереса исчерпывает прак­ тическую задачу, причем оказывается, что «смысл истории» и цели человека, как дея­ теля, могут осуществляться только через посредство единообразий общественных явлений, применяемых человеком в каче­ стве средств его деятельности47. И мы легко можем понять, почему именно Милль, положим, становится на сторону «номотетического» понимания ис­ тории. К этому его, можно сказать, пред­ определяли и традиционный «прагматиче­ ский» (в широком смысле этого термина) характер английской философии, и его роль, как одного из вождей политической партии «философских радикалов», как пуб­ лициста, политического писателя, специа­ листа по политической экономии, нако­ нец, прямо как практического политика (Милль одно время был членом парламен­ та). Совершенно естественно, что его ин­

тересовали в «нравственных науках» по­ чти исключительно те общие причинноследственные связи, в которых одно обще­ ственное явление (законодательная мера, факт из области экономики, то или дру­ гое умственное течение и т.д.) оказыва­ лось причиной какого-либо другого (или других). Напротив, можно сказать, что в тео­ рии Риккерта отразились относительная аполитичность известных слоев немецкой нации и развитие у нее спекулятивных и отвлеченно-этических интересов.

налист, а мыслитель, столь близкий к са­ мому Риккерту, как Виндельбанд (Encyclo­ paedic der philos. Wiss., IBd. S. 59). И Рик­ керт совершенно неосновательно возводит в сущность естествознания одно только это «не существующее», являющееся, ко­ нечно, в высшей степени важным мето­ дическим средством, но отнюдь не могу­ щее дать полной теории естествознания. А раз «общие законы» суть только абстрак­ ции, не существующие сами по себе, то методология естествознания должна ука­ зать то индивидуальное, в котором эти аб­ стракции коренятся и для которого они 5. Однако, такое замечание о психоло­«имеют значение» (gelten). И это индиви­ гической подпочве теорий исторического дуальное стоит как в начале, так и в кон­ процесса ничего еще, конечно, не говорит це процесса естественно-научного позна­ нам о логике исторических наук — пред­ ния. Естественные науки первично возни­ кают, несомненно, из стремления познать мете совершенно независимом от только что указанных индивидуальных или на­ вот именно это, индивидуально интерес­ циональных склонностей и предпочтений. ное и важное. Когда дикарь или человек К этой стороне вопроса мы теперь и пе­ одной из древнейших цивилизаций заду­ реходим. мывался над теми или другими элементарно-научуыми проблемами, он исходил, Нам представляется, что противопо­ ложение естественных наук наукам о куль­ несомненно, из наблюдений над своим са­ дом, над поднятием воды для орошения туре (или «историческим») проведено Риккертом слишком резко. И несмотря на не­ его поля и т. д. и из желания улучшить которые особенности «наук о культуре», от­ именно их, именно эти полезные, ценные личающие их от естествознания, все же от­ для него вещи. Уже только потом (хотя бы и вскоре) человек расширяет объем своих вергаемое им деление наук на науки о при­ наблюдений и начинает исследовать це­ роде и науки о духе (причем внутри каждо­ го из этих отделов окажутся, в известном, лый ряд однородных фактов, из которых ему безразлично, какой именно взять, не­ определенном взаимоотношении, как «ге­ нерализирующие», так и «индивидуализи­ повторяемо индивидуальным характером рующие» дисциплины) более состоятельно. которых он не интересуется. Риккерт слишком решительно выдви­ Однако у естествознания есть связи с индивидуальным и ценным для человека и гает на первый план в естествознании его «генерализирующую» тенденцию, слишком в конце научного процесса, и эти послед­ ние связи имеют особенно важное зна­ прямолинейно сводит его к системе об­ щих положений, законов. Он забывает при чение: они входят в саму логическую кон­ струкцию естествознания как науки. В кон­ этом целый ряд несомненных фактов, тес­ це концов, основной задачей естествозна­ но связывающих естествознание с «инди­ ния является изучение действительности, видуализирующим» направлением мышле­ ния. Прежде всего, общие законы естество­ и именно «вот этой» или «вот той», кон­ знания сами по себе, помимо их отно­ кретной, обладающей индивидуальной нешения к индивидуальному, чистое ничто. повторяемостью. Система «законов приро­ «Родовые» понятия и законы естествозна­ ды», несмотря на все ее огромное значение ния суть, конечно, абстракции, не «суще­ для общего мировоззрения, представляет ствующие» в их отрешенности от всего собой для эмпирической науки как тако­ вой лишь систему приспособлений, систе­ особенного (von allem Besonderen). И это говорит не прагматист, не эмпирик-номи­ му чрезвычайно могущественных познава­

он не видит того, что эти две области на­ ук о культуре тесно между собой связаны. С одной стороны, факты, действительные события и т. п., устанавливаемые истори­ ей, служат материалом для тех обобщений, которые наполняют собой этологию, поли­ тическую ЭКОНОМИЮ, социологию, — и по­ стольку (чем бы они ни были, кроме этого) играют в общем строе эмпирической нау­ ки в своей области совершенно такую же роль, какую играет всякий вообще «мате­ риал» в естествознании. С другой стороны, эти обобщения играют очень часто самую существенную роль и при установлении отдельных, индивидуальных фактов исто­ 6. Переходим теперь к другой групперической действительности. наук, которые Риккерт называет «науками 7. Это последнее соображение (как и о культуре» или «науками историческими». некоторые связи «генерализирующего» и Им свойствен, по Риккерту, совершенно другой метод — метод «индивидуализиру­ «индивидуализирующего» методов в нау­ ках о природе) не ускользнуло от Риккер­ ющий»: эти науки изучают действитель­ та, который сам признает кое-где в ря­ ность так, как она есть (или «была»), де­ де оговорок и поправок к своей общей лая возможным охватывание этой действи­ теории такого рода связи. Только Риккерт тельности не при помощи упрощения ее не придает этим своим замечаниям их над­ в понятиях, а посредством отбора матери­ лежащего значения. «При разработке одно­ ала по принципу отнесения к культурным ценностям. По нашему мнению, в такой го и того же материала различные мето­ ды, — говорит Риккерт48, — бывают тесно характеристике и наукам о культуре дано сплетены друг с другом, так что указанные слишком крайнее определение, их отли­ принципы могут комбинироваться между чительный характер подчеркнут слишком собой самым различным образом. Исход­ резко, а потому и неправильно. Конечно, как мы уже говорили выше, весьма по­ ным пунктом для генерализирующей науки лезно ввести для «истории» в собственном служат индивидуальные факты; индивидуа­ лизирующий же метод нуждается в общих смысле этого термина такое определение, понятиях, как обходных путях для изоб­ которое ее конечной и основной задачей ражения и связывания объектов между со­ ставило бы установление фактов прошлого бой. Наряду с генерализирующими наука­ так, как они имели место в действительно­ сти. Такое определение может внести боль­ ми о природе имеется целый ряд наук, рас­ ше отчетливости в вопросы методологии. сматривающих объекты природы индиви­ Но общее построение той группы наук, ко­ дуализирующим способом и, стало быть, посредством отнесения к ценности, хо­ торая противополагается естествознанию, вряд ли может быть таким, каким мы нахо­ тя бы и не непосредственного, а косвенно­ дим его у Риккерта. Действительно, среди го. К таким наукам принадлежат, например, наук о культуре мы находим целый ряд «ге­ история происхождения отдельных орга­ нерализирующих» дисциплин: политиче­ низмов, геология и, пожалуй, география. И, наоборот, явления культуры, несмотря ская экономия, социология, Миллева «это­ логия» и др. и это признает и сам Рик­ на отнесение к ценности, мопут быть рас­ керт. Но, по-видимому, он упускает из ви­ сматриваемы генерализирующим образом. ду отношение этих дисциплин к истории; Не говоря совсем о психологии, целый ряд по его теории, выходит, что эти дисципли­ так называемых наук о духе, как, например, языковедение, юриспруденция, политиче­ ны сами по себе, а история сама по себе: тельных средств для изучения конкретной, индивидуально данной действительности. На этом основании мы полагаем, что разграничение «генерализирующего» есте­ ствознания и «индивидуализирующих» наук о культуре проведено Риккертом слишком резко и подлежит смягчению — прежде всего с той точки зрения, что и естество­ знание (и именно чистое, «номотетическое» естествознание, а не «исторические элементы» в естественных науках) не ис­ ключительно состоит из общих положе­ ний и стоит под знаком не одной только «генерализирующей» деятельности.

ская экономия, по крайней мере, отчасти, применяют метод, который отнюдь не яв­ ляется чисто историческим, но стремится к известного рода систематизированию». Таким образом, как мы видим, Риккерт признает49 и значение индивидуальных фактов в качестве исходного пункта гене­ рализирующих наук, и значение общих по­ нятий «для изображения и связывания объ­ ектов индивидуализирующих наук между собой», и существование «индивидуализи­ рующих» наук о природе, а также и «ге­ нерализирующих наук о культуре». Но он как бы не замечает некоторых других по­ ложений, связанных с этими. А именно, вопервых 50, генерализирующие науки имеют индивидуальное не только своим исход­ ным, но (в некотором отношении) и ко­ нечном пунктом, поскольку «общие поня­ тия» и «законы» суть средства для объясне­ ния той или другой, индивидуально дан­ ной и связанной с ценностями действи­ тельности. Далее, обозначение «общих по­ нятий» как «обходных путей для изображе­ ния и связывания объектом между собой» мало отнимает ценности и значения у об­ щих положений в науках о культуре: ибо с таким же правом можно и «законы при­ роды» назвать, в области собственно ампирической науки (не общего мировоззре­ ния), «обходными путями для изображения и связывания объектов между собой». На­ конец, в-третьих, следующая за приведен­ ной выше цитатой из «Философии исто­ рии» попытка представить «генерализиру­ ющий» метод в науках о культуре, как нечто совершенно различное от такого же мето­ да в науках о природе, отличается, мож­ но сказать, полной бездоказательностью51, и поэтому параллелизм в этом пункте меж­ ду науками о природе и науками о культуре остается непоколебленным.

менения так или иначе добыты и уста­ новлены, и нет никакого основания ис­ ключать из того материала, из которого эти понятия добываются, индивидуально­ историческое. Пусть эти обобщения будут уже не «историей» (это можно признать), пусть это будут обобщения этологические (или психологические), социологические и т. д.; во всяком случае, надо признать, что и материал истории подлежит обобщению, что факты истории допускают применение генерализирующего метода. Что же касается другой стороны во­ проса — до значения «общих понятий» в истории при изображении и связывании объектов между собой, то и тут теория Риккерта представляется нам недостаточ­ ной. Историческое прошлое не дано нам в готовом виде: его надо сначала создать, установить. Нет таких источников, в кото­ рых его можно было бы прямо прочесть, по которым его можно было бы прямо «из­ ложить». И это зависит не от неполноты и случайных «пробелов» в источниках: та­ кая неполнота, с своей стороны, затрудня­ ет работу историка; но, кроме нее, остается фактом, что такого прямого и исчерпыва­ ющего источника для исторического вос­ произведения прошлого нет и быть не мо­ жет: нет такого органа, который писал бы историю во всем ее объеме, по мере того как она действительно развивается. Лишь иногда тот или другой современник собы­ тий выскажет общий взгляд, даст характе­ ристику или оценку, которую может прямо взять в свое изложение историк; но яв­ ления жизни масс, факты хозяйственной истории, подробности умственных движе­ ний и т. д. требуют то и дело помощи ши­ рокого статистического подсчета и других данных, не изготовленных специально для использования их историками и, следова­ тельно, подлежащих отысканию, приведе­ 8. Остановимся на вопросе об отно­нию в связь с другими данными и всякого шении между общим и индивидуальным рода обработке. И вот на этом-то пути ис­ в истории. Раз, как признает сам Риккерт, торик то и дело является не только «изла«общие понятия» нужны индивидуализиру­ гателем», но и мыслителем, создателем но­ ющим наукам, хотя бы только в качестве вых данных, «угадывающих» прошлое, вос­ «обходных путей для изображения и свя­ станавливающих его с большей или мень­ зывания объектов между собой», то эти по­ шей степенью достоверности. И это воз­ нятия должны же быть ранее своего при­ можно только постольку, поскольку исто­

рик пользуется единообразиями, или «об­ щими понятиями». Единообразия эти ис­ торик заимствует из психологии (и это­ логии), из повседневного опыта, из уста­ новленных ранее социологических обоб­ щений, из наблюдений над общественной жизнью современных ему государств и на­ родов; он переносит по аналогии на свой материал сходные отношения, известные ему из единичных, индивидуальных же па­ раллельных циклов исторического разви­ тия и т. д. Все это гораздо более, чем толь­ ко «обходной путь»: это подлинный метод работы историка. В результате эта рабо­ та дает не простое «изложение», а пест­ рую ткань, в которой одни петли даны прямой традицией или свидетельствами, другие установлены гипотетически, третьи составляют вывод из данных традиции, четвертые — результат переработки всех трех первых видов, и т.д. — вплоть до са­ мых сложных сплетений. И везде «общее» играет, прямо можно сказать, определяю­ щую роль.

глашение империи и короля Вильгельма императором и т.д. Тут все будет индиви­ дуально неповторяемо и абсолютно «ис­ торично» (в смысле Риккерта). Но можно (а для правильного и основательного из­ ложения —и должно) задаться и вопросом о причинах, приведших к этому результа­ ту. Если мы войдем в эту область, мы сразу найдем огромное многообразие причинно действовавших факторов: например, пле­ менное и культурно-национальное един­ ство немецкого народа, давшее возмож­ ность образования империи; установление в XIX веке все более оживленного индустриально-торгового обмена и развитие средств сообщения между немецкими го­ сударствами; исторический опыт, убеждав­ ший в нелепости типа старой «священной римской империи германского народа», не опиравшейся на национальное единство, и заставивший (по идее еще с XVI и XVII ве­ ков) искать иной формы —национального государства; дальновидная политика Прус­ сии, превосходство ее военной науки и ее армии; огромный подъем национального 9. Риккерт, по-видимому, несколькосознания, вызванный победоносной вой­ упрощает дело, считая целью истории про­ ной; давнее стремление отплатить Фран­ стое «изложение» фактов прошлого и ис­ ции за унижения, которым она подвергала торических причинных связей (см., напр., Германию с Людовика XIV и до Наполео­ «Границы», рус. пер., стр. 369 и во многих на I, и победить этого «наследственного» врага и т.д. В этой области уже не все аб­ других местах): можно вполне согласится, что история должна давать «изложение», солютно неповторяемо: многое имеет се­ но это изложение таково, что оно уже бе частичные параллели в истории других в самом себе носит и объяснение. При­ стран и народов. Если мы пойдем еще глуб­ чины в истории (так же как и вообще же и будем рассматривать, например, инду­ стриальный рост Германии, то мы, может во всякой другой области знания) не да­ быть, найдем в основе его такие факто­ ны прямо: они составляют плод челове­ ческой связующей мысли, догадки, резуль­ ры, как рост населения и необходимость тат проверяемых потом гипотез и т. п.; все дать работу излишним для земледельческо­ эти процессы связаны с мышлением обще­ го труда рукам и т. п. —факторы, имеющие го и без него невозможны. Исторические уже много себе аналогичных, выражающие общие, вполне типические тенденции. Где факты допускают не одно только связы­ вание их во временно-причинные ряды: здесь граница меэвду абсолютно истори­ для понимания их необходимо и углуб­ ческим, индивидуальным и общим, меиоду ление, — история имеет большое протя­ изложением и объяснением? «Изложение» должно представить все эти слои и элемен­ жение вглубь. Возьмем какой-нибудь ис­ торический пример: доложим, основание ты исторической действительности со все­ ми их внутренними причинными связями, в 1871 г. новой германской империи под гегемонией Пруссии. Можно изобразить как последние имели место в данном слу­ внешний ход войны Пруссии с Франци­ чае; а в области этих элементов причины ей, дипломатических переговоров, провоз­ действуют более или менее единообраз­

но, определяясь в отступлениях от полно­ го единообразия влиянием других сопут­ ствующих обстоятельств. Таким образом, в историческом изложении общие понятия и единообразия должны играть роль не в качестве лишь «обходного пути», а в ка­ честве конститутивных принципов этого изложения, в качестве той стальной клет­ ки, которая, будучи обложена кирпичом «абсолютно исторического», дает полное «историческое изложение».

и следствие должно было бы получиться вполне то же самое. Иными словами, нам кажется, что в наше понятие причинно­ сти всегда входит такая (потенциальная) общность, и мы не видим оснований для того, чтобы исключить этот элемент и из нашего понятия о причинно-следственном отношении в области «наук о культуре»52.

11. Таким образом, нам представляет ся, что в целом ряде пунктов теория Рик­ керта вырывает слишком глубокую про­ 10. Риккерт вводит для объясненияпасть между науками о природе и науками о культуре, точнее сказать, не совсем пра­ причинных зависимостей исторических вильно проводит в этой области погранич­ фактов понятие «полной индивидуальной ные межи. Нам кажется, что напрасно Рик­ причинной связи», которая состоит из об­ керт отказывается от деления наук на на­ щих причинно-следственных элементов, уки о природе и науки о духе, — каковое но в своем целом совершенно неповто­ деление отнюдь не препятствует подраз­ ряема. Он отличает эту «индивидуальную» делению (напротив, необходимо требует причинную связь от общей, законосооб­ его) каждой из этих областей на «генера­ разной... лизирующий» и «индивидуализирующий» Что элементы такой причинной связи отделы. суть «общие понятия», этого не отрицает Рик­ При этом, правда, должен оказаться керт: абсолютно индивидуальной является у него историческая причинность в ее це­ целый ряд различий между науками о при­ роде и науками о духе — весьма важных, лом. Конечно, справедливо, что всякое дан­ ное причинно-следственное отношение хотя и не нарушающих принципиального абсолютно индивидуально, поскольку оно значения этого деления наук. И для уста­ новления этих различий теория Риккерта единственно нумерически, поскольку оно имеет большое значение. действительно осуществилось только одна­ А именно, во-первых, в науках о духе жды в известном пункте времени и про­ система «общих понятий», или общих за­ странства, поскольку оно требовало для своего возникновения бесчисленного мно­ конов далеко не так разработана, как в нау­ жества причинных элементов, которые ни­ ках о природе. Поэтому совершенно спра­ когда больше не встретятся вместе в дан­ ведливо, что в науках о духе «общее» ча­ сто отступает на второй план сравнитель­ ном подборе, с данными степенями интен­ сивности, в связи с данными, неповторя­ но с единичным, индивидуальным. Однако емыми стадиями развития смежных явле­ это объясняется не каким-либо особым ло­ ний. И если называть общим только то, что гическим характером группы наук, проти­ вополагаемой наукам о природе, а рядом обобщено из нескольких фактически дан­ ных частных случаев, то такая целостная весьма существенных отличий в материа­ причинная связь не имеет никакого отно­ ле наук психологических и общественно­ исторических: особым характером психи­ шения к общему. Однако в науке о при­ роде можно встретить фактически вполне ческой причинности; тем, что все «обще­ единичные, индивидуальные (в их целом) ственные» явления имеют, по самой сущ­ ности своей, массовый характер (если причинные связи, которым мы придаем брать их, конечно, в их целом, а не в тех в известном отношении общий характер, понимая их в том смысле, что, если бы по­ или других отдельных их выразителях или агентах, хотя бы даже весьма крупных и вторились в точности все предыдущие эле­ влиятельных); тем, что сплетения причин­ менты данного причинного отношения — ных тенденций в этой области отличаются во вполне тождественной комбинации, то

крайней сложностью и тонкостью, и тому подобными обстоятельствами. Во-вторых, Риккерт вполне прав, вы­ двигая и подчеркивая вкус к индивидуаль­ ному. То, что обычно разумеется под на­ званием «социологии» и в чем многие ви­ дят самую суть обществоведения, сплошь и рядом отличается такой сухостью, обуслов­ ливаемой чисто абстрактным, стирающим все индивидуальные различия и оггенки, характером исследования, что реакцию против такого построения наук о культуре и истории нельзя не признать вполне за­ конной. В связи с этим стоит и еще одно об­ стоятельство. Фактический материал исто­ рии имеет для нас сам по себе совершенно иную ценность, возбуждает в нас совер­ шенно другой интерес, чем фактический материал естествознания. Тогда как послед­ ний оставляет нас часто более или менее равнодушными к нему как таковому, ма­ териал истории приводит в движение глу­ бочайшие стороны нашей личности, ка­ сается самых заветных струн ее. «Исто­ рия» для нас не только фактический ма­ териал для обобщений и даже не только простой объект «индивидуализирующего» познавания: факты истории представля­ ют для нас жгучий интерес сами по себе. Интерес этот может быть эстетическим (драматическим или трагическим), этиче­ ским, религиозным, национальным, классо­ вым, бытовым и т.д.; во всех этих фор­ мах он будет живым, будет действовать сильно и могущественно. И на нем, ко­ нечно, основана старинная слава истории как «учительницы жизни». Каким именно путем действует этот интерес, это для на­ шей цели не имеет существенного значе­ ния, и мы можем этого не касаться. Поскольку фактический (достоверно и вполне беспристрастно установленный) материал истории53 представляет для нас

все эти виды интереса, постольку имеет значение и силу и выдвинутый Риккертом принцип (теоретического) «отнесения к ценности», как критерий отбора подле­ жащего исторической обработке материала. Наконец, представляется нам вполне основательной и полемика Риккерта про­ тив понимания «философии истории» толь­ ко как социологии. Развитие человека и человечества — как в однократном и не­ повторяемом ходе его «истории», так (при­ бавим мы) и в системе тех единообразий, какие в сложнейших комбинациях прояв­ ляются в этом историческом развитии, — допускает и общефилософское, или мета­ физическое, понимание. «Философия ис­ тории; как наука о принципах (историче­ ского универсума, опирающихся на сверхисторические ценности), соприкасается здесь с более общими философскими ис­ следованиями, в особенности же с учением о смысле мира, или, говоря более научным языком, о смысле человеческой жизни», — говорит Риккерт54. Такой выход за пределы эмпирической науки возможен, конечно, только для области наук о духе (или, по Риккерту, исторических наук о культуре), а не для естествознания. Эти весьма важные особенности наук о культуре не уничтожают все же, как нам кажется, основного методологического па­ раллелизма этой области с областью наук естественных: как в той, так и в другой имеются отделы генерализирующие и ин­ дивидуализирующие, и разница между ни­ ми лишь в степени развития и значения каждого из этих отделов, а не в самом существе методов этих двух отраслей тео­ ретического знания. Вл. Ивановский. Мюнхен. 23 /X -5 /X I 1913 г.

Предисловия автора К первому изданию Настоящее сочинение не имеет притя­

сочинениях по так называемой «школьной логике». Как читатель увидит, автор нико­

зания дать миру новую теорию умственных

им образом не разделяет того презрения,

процессов. Если за ним признают право

с которым многие из новейших филосо­

на внимание, то как за попыткой не за­

фов относились к силлогистическому ис­

менить, а лишь свести в одно целое и си­

кусству, хотя та научная теория, на кото­

стематизировать то лучшее, что, с одной стороны, было высказано по трактуемым в сочинении предметам писателями-тео-

рой обычно основывается защита силло­

ретиками и чему, с другой стороны, следо­ вали в своих научных изысканиях точные мыслители. До сих пор никто еще не пытался свя­ зать разрозненные части предмета, никто

гизма, кажется ему ошибочной. Быть мо­ жет, изложенный в этом сочинении взгляд на сущность и назначение силлогизма даст средство согласить принципы этого искус­ ства с тем, что есть вполне основательно­ го в учениях и возражениях его порица­ телей.

не трактовал его как одно целое. Для то­

В Книге I «Об именах и предложе­

го чтобы согласовать то, что есть спра­ ведливого в противоречащих одна другой

ниях» нельзя было в такой же степени воздержаться от изложения подробностей,

теориях, чтобы вставить необходимые со­

потому что в сочинениях позднейших ло­

единительные звенья и выделить те за­

гиков мало-помалу исчезло много полез­

блуждения, с которыми это истинное все­

ных принципов и различений, входивших

гда более или менее перемешано, — для

в старую логику; а потому автору и каза­

этого в значительной степени необходи­

лось желательным, с одной стороны, вос­

мо самостоятельное мышление. Только на этого рода оригинальность и претендует

другой — реформировать и придать боль­

настоящее сочинение. При современном

ше рациональности тому философскому

кресить эти принципы и расчленения, а с

состоянии обработки наук, против того,

основанию, на котором они покоятся. П о­

кто вообразил бы, что ему удалось совер­

тому некоторым читателям первые главы

шить переворот в теории изыскания исти­

этой вступительной Книги покажутся слиш­

ны или добавить что-либо существенное и

ком элементарными и схоластическими.

новое для практического применения тео­ рии, против того установилась бы очень

жаются вопросы о природе нашего знания

сильная презумпция. Дальнейшие улучше­

и о ведущих к нему процессах вследствие

ния в методах научно-философского мыш­ ления (а автор уверен в том, что послед­

личных видов слов и предложений, эти

ние требуют еще больших улучшений) мо­

рассуждения не покажутся ни излишними,

гут состоять только в более систематиче­ ском и точном выполнении тех умствен­

ни лишенными значения для вопросов, об­ суждаемых в следующих Книгах.

ных операций, с которыми (по крайней мере, в их элементарной форме) челове­

Относительно индукции автору пред­ стояло обобщить те способы исследования

ческий ум уже знаком — если не в одной,

истины и оценки очевидности, благодаря

так в другой области своей деятельности.

которым было открыто в различных нау­

Но тому, кто знает, в какую темноту погру­

сбивчивости в понимании значения раз­

В той части своего труда, которая ка­

ках столько важных и сокровенных зако­

сается умозаключения, автор не считал

нов природы, вошедших теперь в основ­

нужным входить в те специальные подроб­

ной капитал человеческого знания. Что та­

ности, которые в столь разработанном ви­

кого рода попытка не лишена трудностей,

де можно почерпнуть в существующих уже

это можно было уже заранее заключить

из того, что даже в самое последнее время

степени эти методы могут служить для со­

ее, не колеблясь, объявили невозможной

зидания подобной же системы общепри­ знанных истин в нравственных и полити­ ческих науках?

очень выдающиеся писатели, среди кото­ рых достаточно назвать архиепископа Уэт­ ли 1 и автора знаменитой статьи о Бэконе в Эдинбургском обозрении. Автор пытался

К третьему и четвертому изданиям

опровергнуть их теорию тем способом, ка­

Со времени выхода в свет второго из­ дания этого сочинения появилось несколь­

ким опровергал скептические рассуждения против возможности движения Диоген, так как он помнил, что аргумент Диогена бу­ дет одинаково доказателен и в том случае, если его собственные прогулки не выйдут за пределы его личной бочки. Какова бы ни оказалась ценность то­ го, к чему автор пришел в этом отделе своего труда, он считает своим долгом за­ явить, что он многим обязан нескольким важным сочинениям частью историческо­

ко критик, более или менее оспаривавших его выводы, а недавно д-р Юэль опубли­ ковал свой ответ на те части моего тру­ да, в которых оспаривались те или другие из его мнений. Я тщательно пересмотрел все те пунк­ ты, в которых мои мнения подверглись нападениям, но и теперь я не отказыва­ юсь ни от одного из сколько-нибудь важ­

го, частью философского характера, ка­

ных моих положений. Некоторые менее важные недосмотры, замеченные частью

сающимся общих положений и приемов рассуждения в области физических наук

я исправил, большей частью не возражая.

мною самим, частью моими критиками,

и вышедшим в свет в течение последних

Однако из этого еще не следует, чтобы

лет. Автор старался в тексте своей книги

я был согласен со сделанными по тому или

отдать должное этим сочинениям и их ав­

другому вопросу возражениями во всех тех

торам. Но ввиду того что ему много раз приходилось выражать там свое несогла­

случаях, где я что-либо изменил или выки­ нул. Часто я делал это только затем, чтобы

сие с мнениями д-ра Юэля, здесь он осо­

данное место не оставалось камнем прет­

бенно обязан заявить, что без помощи тех фактов и идей, которые заключаются в тру­

кновения, особенно в тех случаях, когда

де Юэля «История индуктивных наук», со­ ответствующая часть его книги, вероятно,

надлежащее освещение предмета требова­ ло более обстоятельного рассуждения, чем

собой попытку внести и свою лепту в раз­

какое соответствовало общему плану труда. На некоторые из сделанных мне воз­ ражений я счел полезным ответить не­ сколько подробнее, не из любви к спо­

решение того вопроса, который в насто-

рам, но потому, что в таких ответах пред­

яще время получил, вследствие падения

ставлялся удобный случай яснее и полнее выставить перед читателем как самые за­

вовсе не была бы написана. Заключительная Книга представляет

традиционного миросозерцания и обще­ ственного брожения, всколыхнувшего до самой глубины весь строй Европы, столь

ключения мои, так и их основания. Отно­

же важное значение для практической жиз­

ет предмет спора, и ее можно установить только посредством борьбы мнений. Са­ мые противоположные мнения могут иметь видимость очевидности, пока доказатель­

ни, какое он во все времена должен за­ нимать в системе нашего теоретического знания. Он состоит в следующем: действи­ тельно ли нравственные и общественные явления представляют собой исключения из замечаемой во всей природе неизмен­ ной единообразности, и до какой степени те методы, при помощи которых сдела­ лись окончательно доказанными истинами и получили всеобщее признание так мно­ го законов физического мира, — до какой

сительно этих вопросов истина составля­

ство каждого из них ограничивается об­ основанием лишь его самого, и решшъ, какое из них правильно, возможно, только выслушав и сравнив все, что каждое может сказать в опровержение прочих и что эти прочие могут привести в свою защиту. Но даже и те возражения, с которыми я совершенно не был согласен, были мне

очень полезны, так как показали, в каких

ниях слишком мало и они слишком ни­

местах следовало всего более улучшить из­

чтожны, сравнительно с пунктами сход­

ложение и усилить доказательства. И мне было бы очень приятно, если бы на это со­ чинение сделали еще гораздо больше воз­

ства. Проф. Бэн не только ввел много част­

ражений, так как тогда я, вероятно, был бы в состоянии еще более исправить его, чем насколько я это сделал теперь.

ностей прикладного и пояснительного ха­ рактера, но и поместил в своем сочинении подробное и очень ценное обсуждение ло­ гических принципов, прилагаемых специ­ ально в области некоторых отдельных на­ ук; и к такой работе он как бы прямо был

К восьмому изданию

предназначен энциклопедическим харак­

В следующих изданиях я продолжал

тером его познаний. В нескольких случаях

исправлять сочинение, добавляя и изме­

я воспользовался его изложением для ис­

няя на основании указаний критики и мо­ их собственных размышлений. В настоя­

правления моего собственного, заимствуя (изредка оспаривая) его воззрения.

щем (восьмом) издании добавлений и по­

Самая длинная вставка находится в

правок немного, и они внушены, главным образом, «Логикой» проф. Бэна, — сочи­

главе о причинности; в этой вставке об­

нением, обладающим большими достоин­

требует изменений обычная формула зако­ на причинности с целью приспособления

ствами и имеющим большую ценность. Взгляд м-ра Бэна на нашу науку в суще­ ственном тождествен с излагаемым в на­ стоящем сочинении — различий во мне­

суждается вопрос о том, в какой степени

се к новому учению о сохранении энер­ гии — этот пункт подробно и тщательного обсуждает в своем сочинении м-р Бэн.

Введение Авторы сочинений по логике сильно

и до сих пор еще составляет предмет спо­

расходятся между собой как в определе­

ра. Пока науки не достигли совершенства,

нии этой науки, так и в изложении ее де­

их определения должны быть также несо­

талей. Этого и естественно было ожидать

вершенными; и если прогрессируют пер­

§ 1.

относительно такого предмета, в котором

вые, должны прогрессировать и последние.

писатели одни и те же слова употребляли

Таким образом, все, чего можно ожидать

для выражения различных понятий. То же

от определения, выставляемого в начале

самое можно сказать, кроме логики, еще

научного трактата, это — чтобы оно от­

и об этике и юриспруденции. Так как по­

граничивало область предстоящих иссле­

чти каждый писатель имел свои особые

дований; и определение логики, предла­

взгляды на некоторые из вопросов, обык­

гаемое мной далее, надо считать не бо­

новенно относимых к этим отраслям зна­

лее как формулировкой вопроса, который

ния, то все они строили свои определения

я поставил самому себе и который пытал­

таким образом, чтобы эти последние уже

ся разрешить в этом сочинении. Читатель

заранее указывали на их собственные воз­ зрения, а иногда и решали в их пользу

деления логики, но оно во всяком случае

спорные вопросы. Разнообразие это представляет собой

может возражать против него, как опре­ верно определяет содержание предлагае­ мых томов.

не столько зло, о котором следовало бы сожалеть, сколько неизбежное и до извест­

§ 2.

ной степени естественное следствие несо­

умозаключения, или рассуждения*. Это же

Логику часто называли искусством

вершенства этих наук. Ведь, действитель­

определение принял и тот писатель2, ко­

но, нельзя ожидать согласия в определении

торый более кого-либо другого сделал для

чего бы то ни было, пока не согласились

того, чтобы вернуть этой науке уважение,

относительно самой определяемой вещи.

каким она пользовалась некогда в глазах

«Определить» — значит выбрать из чис­

просвещенных людей нашей страны, —

ла всех свойств вещи те, которые должно

принял с одной, впрочем, поправкой... Он

понимать как обозначаемые и указывае­

определил логику не только как искусство,

мые ее названием; таким образом, нам на­

но и как науку умозаключения, разумея

до хорошо знать все ее свойства, чтобы

здесь под «наукой» анализ умственного про­

быть в состоянии сказать, какие именно

цесса, происходящего всякий раз, как мы

из них наиболее пригодны для ее опре­

умозаключаем, а под «искусством» — осно­

деления. Поэтому предварительное опре­

ванные на этом анализе правила, имею­

деление столь сложного сочетания част­

щие своим назначением руководить этим процессом. В уместности такой поправ­

ностей, какое представляет собой любая наука, редко оказывается вполне подходя­ щим при более обстоятельном изучении

ки не может быть сомнения. Действитель­ но, система правил, которые должны ру­

предмета. Пока мы не знаем всех этих

ководить процессом умозаключения, мо­

частностей, мы не можем подобрать и наи­

жет быть основана только на правильном

более точного и сжатого обозначения их

понимании этого умственного процесса:

при помощи общего описательного выра­

тех условий, от которых он зависит, и тех

жения. Только после подробного и тща­

ступеней, из которых он состоит. Искус­

тельного ознакомления с деталями хими­

ство необходимо предполагает знание —

ческих явлений оказалось возможным ра­

и если только оно не находится в мла­

циональное определение химии; опреде­

денческом состоянии, то именно научное

ление же науки о жизни и об организмах

знание. Если же не всякое искусство носит

ii то же время название соответствующей

о пределах и объеме логики. Обозначе­

пауки, то лишь потому, что для обосноiiiiния одного только искусства часто не­ обходимо бывает несколько наук. Условия,

ние словом «логика» теории доказатель­

управляющие нашей практической деятель­ ностью, настолько сложны, что для того

ства (argumentation) идет от представите­ лей аристотелевской, или, как ее обыкно­ венно называют, схоластической логики. Однако даже у них — в их систематиче­

чтобы иметь возможность сделать одну

ских трактатах — на учение о доказатель­

пещь, часто требуется знать природу и

стве приходилась третья часть: первые две трактовали о терминах и о предложениях;

свойства очень многих. Итак, логика в такой же степени есть

к одному из этих последних отделов от­

паука об умозаключении, как и искусство,

носили также и определение с делением.

основанное на этой науке. Однако сло­

Правда, некоторые заявляли, что они из­

во «умозаключение», подобно большинству

лагают эти предварительные учения толь­ ко по их связи с умозаключением, в ка­

других научных терминов, употребляемых и в обыденной речи, имеет несколько зна­ чений. В одном из своих применений оно обозначает силлогизирование, т. е. тот спо­ соб получения вывода, который можно (с достаточной для нашей теперешней це­

честве введения к учению о силлогизме и его правилах. Однако они излагали их более подробно и уделяли им больше вни­ мания, чем сколько требовалось для од­ ной этой цели. Новые писатели по логи­

ли точностью) назвать заключением от об­ щего к частному. В другом из своих зна­

ке понимали вообще ее название в том

чений «умозаключать» значит просто вы­

лантливыми авторами «Логики» Пор-Роя-

водить то или другое положение из допу­

ля3, т. е. как равнозначное с выражением

смысле, в каком оно было употреблено та­

щенных уже ранее утверждений, и в этом

«искусство мышления». И такое употребле­

смысле наведение, или индукция, имеет та­ кое же право называться умозаключением,

ние не ограничилось книгами и научны­ ми исследованиями; даже в простом разго­

как и доказательства геометрии.

ворном языке в представления, связанные

Писатели по логике вообще предпо­

со словом «логика», входит, по крайней ме­

читали употреблять термин «умозаключе­

ре, определенность выражения и точность

ние» в первом смысле; я намерен поль­

классифицирования; и мы, пожалуй, чаще

зоваться им в последнем, более широком

слышим о логическом построении и о ло­

значении. Я поступаю так по тому праву,

гически определенных выражениях, чем

которое я признаю за каждым автором, — по праву давать излагаемому им предме­

о логическом выводе заключений из посы­ лок. Точно так же человека часто называют

ту какое угодно предварительное опреде­

отличным логиком или человеком с силь­

ление. Но мне кажется, что по мере то­

ной логикой не за точность его выводов,

го как мы будем идти вперед, мы най­

а за его умение пользоваться посылками:

дем достаточные основания признать это

за то, что он в изобилии и быстро находит

определение не только предварительным,

общие предложения, объясняющие ту или

но и окончательным. Во всяком случае,

иную трудность или опровергающие тот

в нем я не изменяю произвольно значе­ ния слова, так как, мне кажется, к обыч­

или иной софизм, — за то, одним словом,

ному употреблению этого термина в ан­

ния, но и легко применяет их для целей

глийском языке ближе подходит именно

аргументации. Таким образом, будем ли

его широкий смысл, а не узкий.

мы руководствоваться примером тех, кто

что он не только имеет обширные позна­

избрал логику предметом своих специаль­ Но слово «умозаключение», даже в са­

ных занятий, или же практикой авторов-

мом широком его смысле, не обнимает,

неспециалистов и разговорной речи, все

по-видимому, всего того, что входит как

равно — в область логики должно войти

н наиболее правильное, так даже и про­

изучение некоторых умственных процес­

сто в наиболее распространенное понятие

сов, не охватываемых обычным значением

§ 3.

терминов «умозаключение» и «аргумента­

туиции, служат первоначальными посыл­

ция» (или «доказательство»). Все эти умственные процессы можно было бы ввести в нашу науку (причем мы

ками, из которых выводятся все остальные наши познания. Так как наше согласие с за­ ключением основывается всегда на истин­

получили бы вдобавок очень простое опре­ деление ее), если бы, расширив значение

ности посылок, то мы вовсе не могли бы ничего познавать при помощи умозаклю­

термина, освященное высокими автори­

чений, если бы кое-что не было нам из­

тетами, мы определили логику как науку

вестно ранее всякого умозаключения.

об операциях человеческого разума при

Примерами истин, известных нам из

отыскании истины. Для этой конечной це­ ли имеют существенное значение, в ка­

непосредственного сознания, могут слу­ жить наши телесные ощущения и душев­

честве вспомогательных приемов, и назы­

ные чувствования. Я знаю непосредствен­

вание, и классификация, и определение, рых когда-либо изъявила притязания логи­

но по собственному сознанию, что вчера я был рассержен или что сегодня я голо­ ден. Примерами истин, которые мы узнаем

ка. Все их можно рассматривать как при­

лишь путем вывода, можно взять происше­

емы, имеющие целью дать человеку воз­

ствия, случившиеся во время нашего от­

можность знать потребные ему истины, и притом в ту самую минуту, когда они ему

теоремы математики. О двух первых разря­

необходимы. Правда, эти операции служат

дах этих истин мы умозаключаем на осно­

и все другие операции, на изучение кото­

сутствия, события, сообщаемые в истории,

также и другим целям, например для сооб­

вании свидетельств или же на основании

щения нашего знания другим. Но с точки

следов, сохранившихся от этих происше­

зрения этих целей их никогда и не отно­ сили к области логики, так как единствен­

водятся из посылок, которые приводятся,

ная задача логики есть руководство наши­

например, в сочинениях по геомегрии под

ми собственными мыслями: сообщение же этих мыслей другим подлежит или веде­

мы можем знать, должно относиться либо

нию риторики — в том широком смысле

к тому, либо к другому классу истин: либо

этого слова, в каком его понимали древ­

к числу первичных данных, либо к числу

ние, или же ведению еще более обширно­ го искусства обучения (education). Логика

заключений из этих последних. С первичными данными, или основ­

изучает наши умственные операции лишь постольку, поскольку они ведут за собой

ными посылками знания, с их числом и

наши личные знания и наше умение при­

ния и с теми признаками, по которым их

менять их на практике. Если бы на свете

можно отличать, логика — в том смыс­ ле, как я понимаю эту науку, — не име­

было даже только одно разумное существо, то и оно могло бы в совершенстве владеть логикой, и как наука, так и искусство логи­ ки были бы для него те же самые, каковы они и для всего человеческого рода.

ствий; истины же последнего разряда вы­

названием определений и аксиом. Все, что

природой, со способами их возникнове­

ет никакого дела (по крайней мере непо­ средственно). Эти вопросы частью совсем не подлежат ведению науки, частью же относятся к совершенно другой отрасли знания.

Но если рассмотренное выше опре­

Все, что нам известно из (непосред­

деление слишком узко, то определение, приведенное сейчас, имеет противополож­

§4.

ственного) сознания, обладает для нас не­

ный недостаток: оно слишком широко.

век что-либо видит или чувствует (телесно

пререкаемой несомненностью. Если чело­

хМы познаем истины двояким путем:

или духовно), то он не может сомневать­

некоторые прямо, некоторые же — не пря­

ся в том, что он действительно это видит

мо, а посредством других истин. Первые

или чувствует. Для установления подобных

составляют содержание интуиции, или со­

истин не требуется никакой науки; ника­

знания4; последние суть результат вывода.

кие правила искусства не могут сделать эти

Истины, известные нам при помощи ин­

истины более достоверными, чем каковы

они сами по себе. Для этой части нашего

но интуитивны (каковы, например, цвето­

знания логики нет.

вые восприятия)5.

Но иногда мы воображаем, будто ви­

Таким образом, существенный отдел

дим или чувствуем то, о чем в действитель­

науки, изучающей операции человеческо­

ности лишь умозаключаем. Истина (или то,

го разума при разыскании истины, со­

что считается истиной) иногда в действи­

ставляет исследование вопроса о том, ка­

тельности представляет собой результат

кие факты дает нам интуиция, или (не­

очень быстрого умозаключения, а между

посредственное) сознание, и какие явля­

тем она может показаться интуитивной,

ются только результатами вывода. Однако

непосредственной. Мыслители самых про­

изучение этого вопроса никогда не отно­

тивоположных школ давно уже согласи­

сили к логике, его место — в другой, со­

лись, что такая ошибка в действительно­

вершенно особой отрасли знания, кото­

сти имеет место в столь привычной нам

рой больше всего подходит название ме­

деятельности, как зрение. Нет ничего, что

тафизики6. Это тот отдел философии ду­

мы сознавали бы более непосредственно,

ха, который ставит себе задачей опреде­

чем расстояние до того или иного пред­

лить, какая именно часть общего состава

мета от нас. И тем не менее давно бы­

знания принадлежит духу первично и ка­

ло доказано, что мы воспринимаем гла­

кая слагается из материала, доставляемого

зами, в сущности, только различным об­

ему извне. К этой науке относятся вели­

разом окрашенные поверхности, что мы

кие, вызывавшие много споров вопросы

только воображаем, будто видим расстоя­

о существовании материи и духа и о раз­

ние, а в действительности замечаем лишь

личии между ними, о реальности времени

некоторые изменения кажущихся разме­

и пространства как вещей, находящихся

ров предметов и перемены в резкости их

вне духа и отличных от самих предметов,

окраски. На самом деле, оценка расстояния

которые, как говорится, существуют в них.

до предмета от нас есть частью результат

Действительно, при настоящем состоянии

быстрого умозаключения из мускульных

разработки этих вопросов почти все со­

ощущений, сопровождающих приспособ­

гласны с тем, что существование материи

ление фокусного расстояния глаза к вос­

и духа, пространства и времени, по самой

приятию различно от нас удаленных пред­

сущности этих проблем, недоказуемо и что

метов, а частью результат сравнения (столь

относительно них что-либо может быть из­

быстрого, что мы не сознаем того, как его

вестно лишь при помощи непосредствен­

делаем) между размерами и цветом пред­

ной интуиции. К той же науке относится

мета, как он представляется нам в дан­

и исследование природы понятий, воспри­

ное время, и размерами и цветом того же

ятия, памяти, уверенности. Все это — тоже

самого или подобных ему предметов, как

деятельность разума при отыскании исти­

они представлялись нам, когда находились

ны; но логику, как таковому, нет никакого

возле нас или когда их расстояние от нас

дела до них как явлений духа или до воз­

было нам известно из другого источни­

можности или невозможности разложения

ка. Таким образом, восприятие расстоя­

их на более простые явления. К этой же

ния зрением, столь похожее на интуицию,

науке надо отнести также следующие и все

в действительности есть вывод, основан­

подобные им вопросы: до какой степени

ный на опыте (притом такой вывод, кото­

наши умственные способности и чувство­

рый мы учимся делать и делаем все с боль­

вания присущи нам и до какой степени

шей и большей правильностью по мере

они представляют собой результат ассо­

увеличения нашего опыта), хотя в наи­

циации? Есть ли Бог и долг реальности,

более привычных случаях он совершает­

существование которых очевидно для нас

ся так быстро, что занимает, по-видимому,

a priori, в силу самой организации нашего

ровно столько же времени, как и те зри­

разума, или же наши идеи о них суть при­

тельные восприятия, которые действитель­

обретенные понятия, происхозвдение ко­

торых можно проследить и выяснить, так

они хорошо или дурно отправляют свои

что реальность самих объектов будет опи­

специальные обязанности. В этом состоит

раться уже не на непосредственное созна­

единственное дело, которым дух никогда

ние или интуицию, а на косвенную очевид­

не перестает заниматься; но оно составля­

ность умозаключения (evidence and reasoning)?

ет предмет не логики, а знания вообще.

Область логики должна быть ограни­

Логика — не тоиздественна со знани­ ем, хотя область ее и совпадает с областью

чена той частью нашего знания, которую

знания. Логика есть общий ценитель и су­

составляют выводы из тех или других уже известных нам положений, все равно —

дья всех частных исследований. Она не задается целью находить очевидность; она

будут ли эти предварительные данные об­ щими предложениями7 или же частны­ ми наблюдениями и восприятиями. Логика

только определяет, найдена очевидность или нет. Логика не наблюдает, не изобре­ тает, не открывает — она судит. В обязан­

есть наука не об уверенности8, но о дока­

ность ее не входит сообщать врачу, какие

зательстве, или очевидности9: ее обязан­

внешние признаки сопровождают тот или

ность заключается в том, чтобы дать крите­ рий для определения того, обоснована или ренность, поскольку последняя опирается

другой вид насильственной смерти. Это­ му он должен научиться из своего соб­ ственного опыта и наблюдения или же из опыта и наблюдения других лиц, его пред­

на доказательства. До предложений же, по­ скольку уверенность в них основана лишь

шественников в специальных занятиях. Но логика судит о том, оправдываются ли эти­

на интуитивности сознания, т. е. не опира­

ми наблюдениями и опытами его правила

нет в каждом отдельном случае наша уве­

ется на очевидность в собственном смысле

и достаточны ли его правила для оправ­

этого слова, логике нет никакого дела.

дания его действий. Она не дает ему до­ казательств; она лишь показывает ему, при

§ 5. Так как значительно большая часть нашего познания — как общих истин, так

каких условиях его доказательства будут

и частных фактов — явно представляет со­

их с этой точки зрения. Она не говорит,

бой результат вывода, то почти все содер­

что тот или другой частный факт доказы­ вает то-то и то-то; она лишь устанавливает,

жание не только науки, но и человеческого

состоятельными и как ему надо оценивать

поведения подчиняется авторитету логики. Вывод заключений называют самым важ­

каким условиям должны удовлетворять все

ным делом в жизни. Всякий человек еже­ дневно, ежечасно и ежеминутно нуждается

бо доказывать. Решение же вопроса о том, удовлетворяет ли тот или другой данный

в установлении фактов, которых он не на­

факт этим условиям и вообще можно ли

блюдал непосредственно; и он нуждается в этом не для той или другой общей це­

в данном случае найти факты, удовлетво­

ли (напр., для расширения своих знаний), а просто потому, что факты сами по себе

искусства или той науки, к которым отно­

факты для того, чтобы они могли что-ли­

ряющие им, падает всецело на долю того сится изучаемый предмет по существу.

имеют важное значение для его интере­

В этом именно смысле логика есть,

сов и занятий. Весь труд судьи, полковод­ ца, мореплавателя, врача, земледельца есть

как ее выразительно называли схоластики и Бэкон, ars artium; она — «наука самой

не что иное, как постоянная оценка оче­

науки». Всякая наука состоит из некото­

видности, а затем действование согласно

рых данных и заключений, выведенных на

этой оценке. Всем им приходится устанав­

основании этих данных, из доказательств

ливать те или другие факты, чтобы иметь

и из того, что эти доказательства доказы­

возможность прилагать к ним потом из­

вают; логика же устанавливает, какие отно­ шения должны существовать между этими

вестные правила, выработанные ими са­ мими или же указанные им в качестве руководства другими людьми; и согласно

данными и всем тем, о чем можно умо­ заключать на основании их, между дока­

с тем, хорошо они это делают или дурно,

зательством и всем тем, что оно может

доказать. Если существуют здесь те или и если

ной гениальности или тому, что им уда­ лось случайно приобрести ряд целесооб­

их можно точно определить, то. с ними должна сообразоваться всякая отдельная

разных умственных навыков, — могут ра­ ботать без общих принципов точно так же

отрасль знания, а также и всякий индиви­ дуум при определении своего поведения; в

или почти точно так же, как они работа­ ли бы, если бы владели этими принципа­

противном случае последний рискует сде­

ми. Но для массы людей необходимо или

лать ложные выводы, вывести заключения, не основанные на реальных свойствах ве­

понимать теорию того, что они делают,

иные необходимые отношения

щей. Все, о чем когда-либо делали правиль­ ные заключения, всякое знание, приобре­

или же руководствоваться правилами, уста­ новленными для них теми, кто понимает эту теорию. В прогрессе науки, от самых

тенное не одною только непосредствен­ ной интуицией, зависело от соблюдения

легких до наиболее трудных ее проблем,

законов, исследование которых именно и

ред предшествовало (или же сопровождало

является обязанностью логики. Раз заклю­

и необходимо обусловливало его) соответ­

чения правильны и знание имеет реальную

ствующее улучшение логических понятий

обыкновенно каждому крупному шагу впе­

основу, значит, в данном рассуждении эти

и принципов в умах передовых мыслите­

законы — были ли они нам известны или

лей эпохи. И если некоторые из наиболее трудных наук и до сих пор еще находятся

же нет — нами соблюдены.

в столь неудовлетворительном состоянии, § 6.

Нам нет поэтому нужды останавли­

если в них не только так мало доказан­

ваться долее на решении столь часто об­

ного, но и не окончены еще споры даже

суждавшегося вопроса о пользе логики. Раз

о том немногом, что уже, казалось бы, до­

наука «логика» существует или может суще­

казано, — то причина этому, может быть,

ствовать, она должна быть полезной. Ес­ ли есть правила, с которыми сознательно

именно в том, что логические понятия лю­ дей не достигли еще той степени широ­

или бессознательно сообразуется всякий

ты и точности, какая потребна для оценки

ум, каждый раз как он делает правильное умозаключение, то очевидно, нет особой

очевидности в этих областях знания.

необходимости спорить о том, когда люди

§ 7.

скорее будут соблюдать эти правила: то­

ниях разума, служащих для оценки очевид­

гда ли, когда они будут им известны, или же

ности; она есть учение как о самом про­

когда они ничего о них не будут знать. Несомненно, наука может достигнуть

цессе перехода от известных истин к неиз­ вестным, так и о всех других умственных

известной, и притом довольно значитель­

действиях, поскольку они помогают этому

ной, степени развития без всякой другой логики, кроме той, какую эмпирически при­

процессу. Таким образом, в нее входит про­ цесс называния, так как язык есть настоль­

обретают в течение своих занятий все лю­ ди, обладающие так называемым «здравым

ко же орудие мысли, насколько и средство для сообщения наших мыслей. В нее вой­

смыслом». Люди судили об очевидности

дут также и определение с классификацией, так как назначение этих операций (остав­ ляя в стороне все другие умы, кроме наше­

(и притом часто правильно) раньше, чем логика стала наукой, — иначе они нико­ гда не могли бы ее сделать таковой. Точно так же громадные сооружения воздвига­ ли преэвде, нежели узнали законы механи­

Итак, логика есть наука об отправле­

го собственного) — именно в том, чтобы не только удерживать в памяти в неизмен­ ном и легко доступном для пользования

ки. Однако существуют известные границы

виде наш интуитивные познания и выво­

как для того, что могут сделать техники без

ды из них, но и так распределять изучае­

знания начал механики, так и для того,

мые нами факты, чтобы можно было ясно видеть, настолько они очевидны, и с наи­

чего может достигнуть мыслитель, не зна­ комый с принципами логики. Лишь не­ многие люди — благодаря необыкновен­

меньшим риском ошибки судить, доста­ точно ли они очевидны или нет. Эти one-

рации служат, следовательно, специально

Поэтому я буду вдаваться в анализ про­

для оценки очевидности и, как таковые, относятся к области логики. Правда, при всяком мышлении имеют место еще и дру­

цессов умозаключения и других, подчи­ ненных умозаключению, лишь постольку,

гие, более элементарные процессы, както: процессы образования понятий, памя­

деления различия между правильным и не­ правильным ходом этих процессов. Осно­

поскольку это может быть нужно для опре­

ти и т. п.; но для логики нет необходимости

вание подобного ограничения нашей зада­

обращать на них особое внимание, так как они не связаны специально с проблемой

чи очевидно. Противники логики говори­ ли, что изучение анатомии мускулов не мо­

очевидности; логика просто предполагает их, подобно всем другим фактам, связан­

жет научить нас пользоваться мускулами.

ным с деятельностью ума.

правильно. Ведь если деятельность того

Итак, мы попытаемся дать точный ана­ лиз того умственного процесса, который называется рассуждением или умозаклю­ чением, и умственных отправлений, имею­ щих назначением облегчить этот процесс; в то же время, на основании подобного же

Однако вопрос поставлен здесь не совсем или другого из наших мускулов наруше­ на местным заболеванием или каким-либо другим физическим повреждением, то для того чтобы его вылечить, знание анатомии окажется совершенно необходимым. При­ веденное выше возражение имело бы силу

анализа и параллельно, pari passu с ним, мы попытаемся выработать ряд правил или

против нас только в том случае, если бы

формул, по которым можно было бы опре­

процесса умозаключения далее того пунк­

делять, достаточно ли того или другого до­

та, с которого должна стать заметной вся­

казательства для подтверждения данного предложения или же нет.

кая могущая в него вкрасться неточность.

Что касается первой части этого пред­

тем же самым сравнением), мы анализи­

в трактате по логике мы повели анализ

Изучая телесные упражнения (пользуемся

приятия, то я не пытаюсь разлагать ука­

руем и должны анализировать телесные

занные умственные отправления на их по­

движения лишь постольку, поскольку это

следние элементы. Довольно того, чтобы

необходимо для того, чтобы отличить сре­

анализ был верен и чтобы он шел до­

ди них подлежащие выполнению от таких,

статочно далеко для практических целей

которые ему не подлежат. В такой же сте­

логики, как искусства. Разложение слож­ ного явления на его составные части — не

пени, но не более, необходимо и логике

то, что изучение цепи доказательств, со­ ставленной из взаимно связанных и друг

торыми она имеет дело. Ей нет надобности простирать анализ далее той точки, с ко­

от друга зависящих звеньев. Если в аргу­ ментации разорвется только одно звено,

торой можно ясно видеть, правильно или неправильно были выполнены умственные

вся цепь упадет на землю; в анализе же

действия в том или другом отдельном слу­

каждый шаг имеет значение и ценность

чае, — точно так же, как теория музы­

сам по себе, хотя бы нам никогда не пред­

ки учит нас различать музыкальные ноты

ставилось возможности сделать следующе­

и указывает возможные их комбинации,

го. Результаты, добытые химическим ана­ лизом, не потеряют своей ценности, хо­

но не касается соответствующего каждой

тя бы впоследствии и было открыто, что

и полезно знать, но для совершенно иных

все вещества, которые мы теперь называ­

целей). Объем логики как науки определя­

ем простыми, в действительности суть тела сложные: во всяком случае останется спра­

ется ее потребностями как искусства: все, что ей не нужно для ее практических це­

анализировать умственные процессы, с ко­

из них числа воздушных волн (хотя это

ведливым, что все другие вещества состоят

лей, она предоставляет более широкой на­

из этих элементов; вопрос о том, разложи­

уке, которая, можно сказать, соответству­

мы ли наши элементы, важен сам по себе,

ет не какому-либо отдельному искусству,

но его решение не затрагивает достовер­

а искусству вообще: науке, изучающей за­

ности того, что наука уже сделала ранее.

коны человеческих способностей; именно

:>та наука должна — по отношению как

пригодность которых оценивается той же

к той части нашей умственной природы,

логикой. Метафизика, конечно, часто про­ сто более тщательно и внимательно допра­

с которой имеет дело логика, так и к дру­ гим ее частям — решать, какие факты яв­

шивает (поскольку это вообще возможно) наше сознание, или, говоря точнее, нашу

ляются последними элементами и какие могут быть разложены на другие. И мне ду­

память, — и постольку она не ответствен­

мается, большинство заключений, к кото­

на перед логикой. Но всякий раз, как это­

рым я прихожу в этом сочинении, не стоит ни в какой необходимой связи с теми или

го метода оказывается недостаточно, ей,

иными воззрениями в области дальнейше­

гать к помощи доказательства (evidence).

го анализа умственных операций. Логи­

И вот, с того момента, как эта наука начи­

ка представляет собой нейтральную поч­ ну, на которой могут встретиться и подать друг другу руки последователи как Гертли, так и Рида, как Локка, так и Канта10. При­ дется, конечно, оспаривать то те, то другие частные, отдельные мнения всех этих мыс­ лителей, так как все они были не только метафизиками, но и логиками; но та об­ ласть, в которой происходили их главные битвы, лежит вне границ нашей науки. Нельзя, конечно, утверждать, что логи­

как и другим наукам, приходится прибе­

нает основывать свои заключения на дока­ зательствах, логика становится верховным судьей того, обоснованы ли как следует ее выводы и не нужно ли признать за обосно­ ванные какие-либо другие решения тех же вопросов. Это, однако, не ставит логики и ме­ тафизики в более близкую или просто в иную связь друг с другом, чем та, какая су­ ществует между логикой и всякой другой наукой. И я могу по совести утверадать, что

ческие принципы не имеют совершенно

ни одно положение во всем этом сочине­

никакого отношения к этим очень труд­

нии не имеет целью укоренить — ни одно не введено мною из тех соображений, что

ным и запутанным вопросам; и вполне возможно, что наш взгляд на задачу логики будет больше благоприятствовать какому-

оно может оказаться полезным для укоре­ нения, — каких бы то ни было предвзятых

либо одному решению этих спорных во­

мнений в том или другом отделе знания,

просов, чем другим. Дело в том, что и мета­

мнений, относительно которых мыслящий

физика, пытаясь решить свои специальные

мир еще не пришел к тому или другому

задачи, должна пользоваться средствами,

определенному решению11.

Книга I

ИМЕНА И ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Схоластика создала в логике, а также в морали и в части метафизики тонкость и точность целей, привычка к кото­ рой, чуждая древним, более, нежели думают, способствовала прогрессу здравой философии. Condorcet. Vie de Turgot

Наша обыденная речь своей точностью и аналитической тонкостью обязана, главным образом, схоластикам. Sir W. Hamilton. Discussions in Philosophy

Глава I

О необходимости начинать с анализа язы ка

§ 1. У писателей по логике совершенно утвердился обычай начинать свои сочи­ нения некоторыми общими замечаниями (по большей части, правда, довольно скуд­ ными) относительно терминов и их раз­ новидностей; а потому от меня (так как я только следую установившемуся обычаю),

И авторы сочинений по логике чувствова­ ли, что прежде всего надо устранить этот источник заблуждений, что надо приучить читателя не употреблять стекол, искажа­ ющих предметы, что надо заставить его пользоваться лишь такими, которые при­ годны для своей цели, которые не затруд­

вероятно, не потребуют столь подробно­ го изложения причин, побуждающих меня

няют, а помогают вйдению; они понимали, что без этого читатель не будет в состо­

начать с учения о терминах, какое при­ шлось бы дать тому, кто отступил бы в этом

янии сколько-нибудь успешно воспользо­ ваться остальной частью их учений. Пото-

отношении от традиции.

му-то изучение языка, поскольку оно мо­ жет предохранить от ошибок, связанных

И действительно, соображения, на ко­ торых основывается этот обычай, слиш­ ком очевидны, чтобы стоило их доказы­

с его употреблением, и считалось всегда необходимой подготовкой к занятиям ло­

вать по всем правилам и формам. Логи­

гикой.

ка есть часть искусства мышления, а язык,

Однако есть и другое, еще более важ­ ное основание к тому, чтобы логик начи­

очевидно (и с этим согласны все мыслите­ ли), представляет собой одно из главней­ ших орудий или пособий мысли. И вся­ кое несовершенство орудия или способа его употребления здесь — может быть, бо­ лее, чем где-либо — путает и мешает делу и уничтожает всякое доверие к его резуль­ татам. Ум, не усвоивший себе предвари­ тельно значения и правильного употреб­ ления различных родов слов, будет в сво­ их попытках изучения методов философ­ ского мышления похож на человека, ко­ торый захотел бы сделаться астрономомнаблюдателем, не научившись предвари­ тельно приспособлять фокусное расстоя­ ние своих инструментов к целям отчетли­ вого вйдения. Рассуждение, или умозаключение, — главный предмет логики — обычно совер­ шается через посредство слов, а в запу­ танных случаях и не может совершаться иначе; а потому тот, кто не освоился впол­ не с значением и употреблением слов, бу­ дет, вероятно и даже почти несомненно, рассуждать и умозаключать неправильно.

нал с рассмотрения значения имен: без такого изучения он не может исследовать смысла предложений, а такое исследова­ ние — настоящее преддверие логики. Предметом логики, как мы определи­ ли его во Введении, служит изучение того, каким образом приобретаем мы ту (боль­ шую) часть нашего знания, которая не про­ исходит прямо из интуиции, а также иссле­ дование того, по каким признакам можем мы отличать — среди не очевидных не­ посредственно положений — доказанные от недоказанных, достоверные от недо­ стоверных. Из числа разного рода вопро­ сов, представляющихся нашему уму, часть решается непосредственным сознанием, остальные же получают ответы лишь кос­ венно очевидные, если только получают их вообще. Логика и занимается имен­ но последнего рода вопросами. Однако еще ранее изучения способа решения та­ ких вопросов нам надо исследовать, ка­ кого рода проблемы стоят вообще перед нами, какие вообще вопросы мыслимы, ка­

ковы те исследования, на которые челове­ чество получило уже ответы или, по край­ ней мере, надеется, что может их полу­ чить. Этот-то пункт и выясняется всего

ки. Сказуемое есть имя, обозначающее то, что утверждается или отрицается. Подле­ жащее есть имя, означающее то лицо или тот предмет, о котором что-либо утвер­

лучше рассмотрением и анализом пред­ ложений1.

ждается или отрицается. Связка есть знак

§ 2.

ложение от всех других видов речи. Так,

утверждения или отрицания; она заставля­ ет слушателя или читателя отличать пред­

Ответ на всякий возможный вопрос

выражается в виде предложения, или по­

в предложении «Земля (есть) кругла» ска­

ложения2. Все, в чем мы уверены или что мы отрицаем, если это выразить в словах,

зуемым служит слово кругла, обозначаю­

должно принять форму предложения; все

чество; слово Земля, указывающее на пред­

истины, все заблуждения суть предложения

меты, относительно которого это качество утверждается, составляет подлежащее; сло­

и то, что принято неточно и отвлеченно называть «истиной», есть просто истинное

щее утверждаемое или «сказываемое» ка­

во есть, служащее знаком связи между под­

предложение — точно так же, как заблуж­

лежащим и сказуемым и показывающее,

дение есть ложное предложение. Потому

что одно из них утверждается относитель­

тот, кто знает содержание всех возмож­

но другого, называется связкой.

ных предложений, знает и все вопросы,

Если мы оставим пока в стороне связ­

какие могут возникнуть, знает все, с чем люди могут быть согласны и что они мо­

ку, о которой нам еще много придется го­

гут отрицать. Сколько может быть предме­

жение будет состоять, по крайней мере,

тов исследования? скольких родов могут

из двух имен: оно будет представлять со­

быть суждения? сколько может быть ви­

бой то или другое соединение двух назва­ ний. Таков первый результат нашего ис­

дов предложений, имеющих значение? — все это только различные формы одного и того же вопроса. Раз, следовательно, объ­ ект всякой уверенности, всякого исследо­ вания выражается в виде предложения, —

ворить впоследствии, то каждое предло­

следования. Отсюда очевидно, что во вся­ кий, даже самой простой акт уверенности должен входить не один предмет, не од­ но имя, а по крайней мере два, и значит

значит, основательный разбор предложе­

(так как имена должны быть именами че­

ний и их разновидностей должен выяс­

го-нибудь) два именуемые ими предмета.

нить нам, какого рода вопросы ставило себе человечество и в чем оно, по сущ­

Большая группа мыслителей сказала бы

ности ответов на эти вопросы, находило

здесь: две идеи, и тем порешила бы вопрос. Эти мыслители заявили бы, что как под­

возможность быть уверенным.

лежащее, так и сказуемое суть названия,

Уже по первому взгляду на предло­

или имена идей (как, например, идеи зо­

жение видно, что оно образуется из со­

лота и идеи желтизны) и что акт уверенно­

единения двух имен. Согласно обычному, простому, но для нашей цели достаточно­

сти, всецело или отчасти, состоит (как это

му определению, предложение есть рече­

идеи под другую. Но мы пока еще не име­

ние, в котором что-нибудь утверждает­ ся или отрицается относительно чегонибудь другого; так, в предложении «золо­ то желто»> качество желтого утверждается относительно некоторого вещества, золо­ та. В предложении «Франклин не родил­

ем права высказать такого утверждения, и решение вопроса о том, правильно ли

ся в Англии» факт, обозначаемый слова­

уверенности мы тем или другим способом сознаем два предмета, что ни в одном ре­

ми «родился в Англии», отрицается отно­

часто и утверждали) в подведении одной

оно изображает разбираемое нами явле­ ние, есть дело дальнейшего исследования. Сейчас мы должны довольствоваться уста­ новлением того факта, что во всяком акте

Каждое предложение состоит из трех

шенном или только предложенном вопро­ се не может быть менее двух отдельных

частей: подлежащего, сказуемого и связ­

предметов мысли, все равно — материаль­

сительно человека — Франклина.

ных или умственных; о каждом из этих

его нельзя считать неважным. Только его

предметов в отдельности можно составить

мы и находим возможным сделать без пред­

себе понятие, но нельзя быть в нем одном уверенным или неуверенным.

варительного рассмотрения языка; а раз

Положим, я говорю слово «солнце». Оно

т. е. глубже анализировать смысл предло­ жений, нам тотчас же придется заняться

имеет известное значение и вызывает не­

мы попробуем идти далее по этому пути,

которую идею в уме моего слушателя. Но

разбором значения имен. Действительно,

если я спрошу его: «правда ли это? уве­ рен ли он в этом? верит ли он этому?» — он

каждое предложение состоит из двух имен

не будет в состоянии дать никакого ответа:

относительно другого; а то, что приходит нам в голову, когда мы одно имя утвер­

тут нет еще ничего, с чем бы можно бы­ ло согласиться или не согласиться. Но ес­ ли я затем из всех возможных утвержде­

и утверждает или отрицает одно из них

ждаем или отрицаем относительно друго­ го, зависит от значения этих имен, так

ний относительно солнца выскажу хотя бы то, в котором, самом по себе, менее всего

как утверждение или отрицание относит­

отношения к каким бы то ни было дру­

чают, а не только к ним самим. Поэтому

гим предметам, — если я скажу, положим:

здесь мы имеем еще новый повод предпо­

«солнце существует», то у нас будет уже нечто такое, с чем можно согласиться, че­

чения имен и вообще отношения меиоду

му можно поверить. Но здесь как раз и бу­

ся именно к тому, что эти имена обозна­

слать нашему исследованию разбор зна­

дет уже не один, а два отдельных предмета

именами и обозначаемыми ими вещами. На это нам могут возразить, что зна­

мышления: солнце и существование. И ни­

чение имен может выяснить нам только те

как нельзя сказать, чтобы второй из этих

мнения о вещах (быть может, неоснова­ тельные и вздорные), какие составило се­

объектов мысли — существование — со­ держался в первом, так как солнце можно представить себе уже более не существу­

бе человечество; что предмет философии

ющим. Слово «солнце» не передает всего

должен обращать внимание не на слова,

того значения, какое имеет предложение «солнце существует» — так же, как выра­

а на самые вещи, должен допытываться, какие вопросы можно ставить относитель­

жение «мой отец» не значит «мой отец су­

но вещей и какие можно на них получать

ществует (жив)», так как он, может быть,

ответы. Такой совет (которому все равно

уже умер, — так же, как сочетание «круглый

никто не в состоянии следовать) равняет­

квадрат» не подразумевает существования такой фигуры, так как ее на самом деле

ся на деле увещанию отказаться от плодов работы всех предшественников и вести де­

нет и быть не может. Говоря «солнце», «мой отец», «круглый квадрат», я не приглашаю

ло так, как если бы наш исследователь был первым, кто обратил на природу свой ис­

слушателя верить или не верить чему бы то

пытующий взгляд. Действительно, велик ли

ни было, и действительно, акта уверенно­ сти, положительного или отрицательного,

будет объем предметного знания у любого

в этом случае не бывает. Напротив, когда

им усвоено на основании слов других лю­

я говорю «солнце существует», «мой отец

дей? Но даже и после того как он усвоит

существует (жив)», «круглый квадрат суще­ ствует», я ожидаю согласия, — и относи­

дет ли у него достаточный запас понятий,

тельно первого из этих трех положений

чтобы на основании их можно было соста­

я должен получить его непременно, отно­ сительно второго — смотря по тому, что

вить тот рациональный перечень (catalogue raisonne) вещей, какой дает нам совокуп­

есть на самом деле; третье же будут, ко­ нечно, отрицать.

ность понятий всего человечества? Действительно, во всякий перечень,

§ 3.

Таков первый шаг наш в анализе про­

во всякую классификацию предметов, ес­ ли не основываться на их названиях, вой­

цесса уверенности, и как он ни очевиден,

дут, конечно, только те предметы, кото­

есть истина, а не мнение; что философ

человека, если исключить из него все, что

все, чему обычно научаются от других, бу­

рые наблюдались самим автором перечня;

там, где все дело ограничивалось только

но даже и в таком случае все-таки при­ дется доказывать, при помощи последую­

разницей в названиях. Но мы не имеем права установить это, как факт, с самого

щего рассмотрения имен, что в этом пе­

начала; мы должны начать все-таки с изу­

речне не пропущено ничего существенно­ го. Напротив, начав с названий и подходя к предметам через них, мы сразу развер­

чения различий, установленных популяр­ ной речью, и уменьшать перечень видов

тываем перед собой список всех различий,

если некоторые из этих различий окажут­

установленных между вещами не тем или другим отдельным наблюдателем, но все­

ся, при ближайшем рассмотрении, несуще­ ственными. Но прямо с начала наложить

ми ими вместе. При этом, конечно, может

на факты ярмо теории, самые основания

(да и должно) оказаться, что человечество без нужды образовало в некоторых груп­

которой еще будут обсуждаться на одной

пах предметов слишком много подразделе­ ний, вообразив действительные различия

на это не имеет права согласиться, конеч­

всего существующего лишь в том случае,

из дальнейших ступеней исследования, — но, ни один логик.

Глава II

И м ена 1

§ 1.

«Имя, — говорит Гоббс2, — есть про­

местах) слово солнце названием солнца, а не нашей идеи о солнце. Действитель­

извольно выбранное слово, назначение ко­ торого — служить знаком для возбуждения

но, названия имеют целью не только за­

в нашем духе мысли, подобной какой-ли-

ставить слушающего представить себе то,

бо прежней; будучи произнесено при дру­

что мы представляем, но и сообщить ему, в чем именно мы уверены. Поэтому, когда

гих людях, имя может показать им, какая мысль была3 перед этим в уме говоряще­ го». Это простое определение имени как слова (или группы слов), имеющего дво­ якое назначение: напоминать нам самим о наших прежних сходных мыслях и со­

я употребляю для выражения своей уве­ ренности то или другое имя, моя уверен­ ность касается самого предмета, а не моей идеи о нем. Так, когда я говорю: «солнце есть причина дня», — я разумею не то, что

общать их другим, не имеет, по-видимому,

моя идея солнца есть причина моей идеи

исключений. В действительности, имена

дня или возбуждает во мне идею дня или, другими словами, что мысль о солнце за­

исполняют и много других назначений, но все это вырастает и является уже как

ставляет меня думать о дне. Вовсе нет...

результат только что указанных их функ­ ций. Это выяснится для нас ниже, в соот­ ветствующем месте.

я разумею здесь то, что известный физи­

Что же такое имена? Названия ли это

ческий факт, который называется присут­ ствием солнца (и разлагается в последнем анализе на ощущения, а не на идеи) явля­

вещей или же наших идей о вещах? Кото­

ется причиной другого физического фак­

рое из этих двух мнений правильнее? Пер­

та, называемого днем. Таким образом, сло­

вое есть обычная точка зрения; последнее

во следует считать названием того, что мы имеем в виду, говоря о чем бы то ни бы­

принадлежит некоторым метафизикам, ко­ торые думали, что, принимая его, они дела­ ют очень важное различение. Последнего мнения держался, по-видимому, и только что цитированный знаменитый писатель. «Но так как, — продолжает он там же, —

ло, — того, о чем мы хотим сообщить све­ дение, когда пользуемся данным словом. Поэтому в настоящем сочинении именами, или названиями, я буду обозначать всегда

имена, соединяемые в речи, суть, как ска­ зано в определении, знаки наших поня­

имена самих вещей, а не только наших идей о вещах. Теперь является вопрос: каких же ве­

тий, то очевидно, что они не суть знаки самих вещей; ибо тот факт, что слово ка­

щей? Чтобы ответить на него, надо рас­ смотреть различные виды имен.

мень должно служит знаком камня, можно понять только так: слышащий эти звуки заключает, что произносящий их думает о камне».

§ 2.

Ранее рассмотрения тех классов, на

которые принято делить названия, обыч­

Если этим хотят сказать просто то, что

но проводят различие между всякого ро­ да именами и такими словами, которые

имя напоминает нам и сообщает слушаю­

суть не имена, а только части имен. К та­

щему только понятие, а не самый предмет, то, конечно, это неоспоримо. И тем не ме­

ким относятся — частицы: например, от, к, действительно, часто; косвенные паде­

нее, есть достаточное основание держать­ ся обычного взгляда и считать (как это, на самом деле, делает и Гоббс в других

жи имен собственных (и личных место­ имений): меня, его, Джона, а также при­ лагательные, как, например, широкий, т я ­

желый. Эти слова не выражают никаких

нии их собственного смысла или же в ка­

пещей, о которых можно что-нибудь утвер­ ждать или отрицать. Нельзя, например, ска­

честве заместителей указанных нами выше более сложных выражений. Все же осталь­

зать «тяжелый упал», или «один тяжелый

ные классы вспомогательных слов не име­

упал»4, «действительно (или некое действи­

ют никакого права называться именами;

тельно) было сказано», «от (или одно от)

наречие, например, или винительный па­

было в комнате», — кроме, конечно, тех случаев, когда мы говорим только о самих

деж ни при каких обстоятельствах (кроме

словах, в роде, например, того: «действи­ тельно есть слово», «тяжелый есть прила­

того случая, когда дело идет просто об их буквах и слогах) не могут быть ни подле­ жащим, ни сказуемым предложения.

гательное» и т. п. В последнем случае эти

Слова, которые могут употребляться

слова представляют собой полные назва­

не как имена, а лишь как части имен, не­

ния: а именно, названия некоторых опре­ деленных звуков или определенных соче­

которые из схоластиков называли синкатегорематическими терминами (от ctuv —

таний букв. Такой случай, когда слово обо­ значает только буквы и слоги, из которых

так как они могли быть сказуемыми толь­

оно составлено, схоластики называли suppositio materialist слова. В прочих случа­

с и хатг)уорё<о — утверждаю, сказываю), ко вместе с каким-либо другим словом. Напротив, те слова, которые могут стоять

ях приведенные выше слова могут войти

как подлежащими, так и сказуемыми пред­

в предложение только в соединении с дру­

ложений сами по себе, без других слов,

гими словами: например, «тяжелое тело

те же авторы называли категорематиче-

упало» «был рассказан действительно важ­

скими. Сочетания из одного или более ка-

ный факт, посланный от парламента был

тегорематических с одним или более син-

в комнате» и т. п.

категорематическим словом (напр., «одно

Однако прилагательное может одно быть как сказуемым предложения (напр.,

тяжелое тело», «некоторое судебное место»

когда мы говорим «снег бел»), так иногда

терминами; но это только попусту увели­

даже и подлежащим; можно сказать, на­ пример, «белое есть приятный цвет». Часто

чивало количество специальных выраже­ ний, так как всякий смешанный термин —

говорят, что прилагательное употребляет­

в том единственном смысле, какой для нас

ся таким образом вследствие некоторого

важен, — всегда будет категорематиче-

грамматического эллипса, или опущения;

ским: он будет относиться к так называ­

♦снег бел» значит собственно «снег есть

емым сложным (состоящим из нескольких

белый предмет»; «белое — приятный цвет»

слов) терминам.

и т. п.) они иногда называли смешанными

говорят вместо «белый цвет приятен». Гре­

Действительно, как, с одной стороны,

кам и римлянам правила их языков позво­ ляли постоянно употреблять такой эллипс

многие слова (каждое в отдельности) пред­

как в сказуемом, так и в подлежащем пред­ ложения6. В английском это, вообще гово­

имен, так, с другой — столь же часто не­ сколько слов составляют только одно имя.

ря, не допускается; можно сказать «Земля

Так, слова: «место, которое древняя муд­

кругла»; но вместо «круглое легко двигать»

рость или политика отвела для резиден­

(Round is easily moved) надо сказать «круг­

ции абиссинским государям» составляют,

лый предмет легко двигать». Впрочем, это

с точки зрения логики, лишь одно имя,

различие скорее грамматическое, чем ло­

одно категорематическое название. Чтобы

гическое; в сущности, нет никакой разни­ цы по смыслу между круглое и круглый

определить, что именно представляет со­

ставляют собой не имена, а лишь части

бой то или другое сочетание слов, надо

предмет, и только обычай заставляет нас

придать ему какое-либо сказуемое и затем

употреблять в одном случае одно, в дру­

посмотреть, высказываем ли мы в этом

гом — другое выражение. Поэтому мы бу­

случае одно утверждение или несколько.

дем, не обинуясь, говорить о прилагатель­

Так, когда мы говорим: «вчера умер Джон Нокс, который был городским мэром», мы

ных, как об именах, — будь то на основа­

высказываем только одно утверждение; от­

дивидуальных предметов, которые не име­

сюда очевидно, что слова «Джон Нокс, ко­

ют «собственных» имен, то их надо было

торый был городским мэром» составляют только одно имя. Правда, в этом предло­

уменьшения числа слов в языке. Но оче­

жении, кроме утверждения, что вчера умер Джон Нокс, содержится еще другое: а имен­ но, что Джон Нокс был городским мэром. Но это последнее утверждение было сде­

бы считать просто приспособлением для видно, что это не единственное их назна­ чение. А именно, с их помощью мы получа­ ем, кроме того, возможность высказывать общие предложения, утверждать или отри­

лано уже раньше того, как мы прибавили

цать то или другое сказуемое сразу относи­

сказуемое «вчера умер». Теперь положим,

тельно неопределенного количества пред­ метов. Потому-то и имеет такое основное значение различие меиоду общими и инди­

что было бы сказало так: «Джон Нокс и го­ родской мэр». Тогда у нас было бы, конеч­ но, уже не одно имя, а два, так как, сказав «Джон Нокс и городской мэр умерли вче­ ра», мы сделали бы два утверждения: од­ но — что вчера умер Джон Нокс, другое — что вчера умер городской мэр. Не считая нужным подробнее останав­ ливаться на сложных, или «многословных» именах, я перехожу к тем различиям между

видуальными, или единичными именами; его можно считать первым основным де­ лением имен. «Общее имя» обыкновенно определя­ ют как такое, которое можно правильно утверждать в одном и том же смысле отно­ сительно каждой из неопределенного ко­ личества вещей; «индивидуальным» же, или

именами, которые связаны не с их соста­

«единичным» именем называют то, кото­

вом, а с их значением.

рым можно правильно обозначить, в од­

§ 3.

Все имена суть имена чего-нибудь —

ном и том же смысле, только одну вещь. Так, имя человек можно с полным пра­

все равно, действительного ли или же во­ ображаемого; но не каждый отдельный

джа, Мэри и неопределенного количества

предмет имеет свое особое название. Для

других лиц, и всегда в одном и том же

некоторых предметов требуются, а пото­

смысле, так как слово «человек» обозна­

му и имеются, особые отличительные име­

чает некоторые качества, а мы, прилагая

на: например, для каждой отдельной лич­

его к этим личностям, утверждаем, что все

ности, для каждого замечательного места

они обладают именно этими качествами.

вом утверждать относительно Джона, Джор­

и т.д. Другие предметы, о которых нам

Напротив, Джоном (по крайней мере, в од­

не так часто приходится говорить, мы обо­

ном и том же смысле) можно с правом на­ звать только одно лицо, так как, хотя это

значаем не индивидуально им принадле­ жащими именами, а сочетанием несколь­ ких слов, из которых каждое само по себе

имя носят много лиц, однако оно дано им не для того, чтобы указывать на те или дру­

может обозначать и действительно обо­

гие их качества, на что-либо общее всем

значает неопределенное количество еще других предметов. Так, если мы говорим:

им. Поэтому нельзя сказать, что оно дано им в каком бы т о ни было смысле вообще,

этот камень, то слова «этот» и «камень»,

а следовательно, и в одном и том же смыс­

каждое в отдельности, могут обозначать много других предметов, кроме того, о ко­

ле. «Король, наследовавший Вильгельму За­ воевателю» — это также индивидуальное

тором идет речь; но соединение их может,

имя, так как уже сам смысл показывает, что

в соответствии с их значением, указывать

его можно, согласно с истиной, отнести

в данный момент только тот предмет, ко­ торый я имею в виду.

лишь к одному лицу. Даже слово «король»

Если бы назначение имен, приложи­

именем, если обстоятельства случая или

мых более нежели к одному предмету, со­

контекст речи указывают на ту личность,

стояло исключительно в этом, т. е. если бы они, взаимно ограничивая друг друга, до­ ставляли только названия для таких ин­

к которой это название относится.

(The King) надо считать индивидуальным

Иногда значение общего имени объ­ ясняют так: это — название класса. Хотя

такое обозначение и достаточно для не­ которых целей, но, как определение, оно

Я употребляю слова «конкретный» и «отвлеченный» в том смысле, какой им

неудобно, так как из двух вещей более яс­

придали схоластики, которые, несмотря на

ную оно определяет посредством менее яс­

недостатки их философии, не имеют се­

ной. Целесообразнее в качестве определе­

бе соперников в создании специальной

ния слова класс было бы обратное пред­

терминологии; хотя даваемые ими опре­

ложение, а именно: «класс есть неопреде­

деления никогда не затрагивали предме­

ленное множество индивидуальных пред­ метов, из которых каждый обозначается общим именем».

та глубоко, однако — по крайней мере в области логики — их, по моему мне­

Общие имена надо отличать от соби­ рательных. Общее имя есть то, которое можно приложить к каждому отдельному

нию, редко можно изменить без ущерба для дела. В последнее время установилось обыкновение, если и не прямо введен­

предмету из числа обозначаемых им; соби­

ное Локком, то во всяком случае распро­ странившееся, главным образом, по его

рательное же имя приложимо не к каждому

примеру, — обыкновение прилагать вы­

предмету в отдельности, а только ко всем,

ражение «отвлеченное имя» ко всем име­

вместе взятым. Собирательное имя «7б-й

нам, происходящим в результате отвлече­

пехотный полк британской армии» есть не

ния или обобщения, т. е. ко всем общим

общее, а единичное имя, так как это назва­

именам, а не только к названиям атрибу­ тов. Метафизики школы Кондильяка8, ко­

ние можно приложить к множеству солдат, взятых вместе, но не к каждому из них в отдельности. Можно сказать: Джонс — сол­

торые (преклоняясь перед Локком и в то же время оставляя без внимания наиболее глу­

дат, Томсон — солдат, Смит — солдат; но

бокие умозрения этого действительно ори­

нельзя сказать: Джонс есть 7б-полк, Том­

гинального гения) обыкновенно с особым

сон есть 7б-й полк, Смит есть 7б-й полк. Можно сказать только так: Джонс, Томсон,

рвением подчеркивали слабейшие пункты его учений, подражали ему и в этом зло­

Смит, Броун и т.д. (перечисляя всех солдат полка) суть, или составляют собой, 7б-й

употреблении терминологией, так что те­ перь уже трудно вернуть это слово к его

полк.

первоначальному значению. Редко можно

«7б-й полк» есть имя собирательное, но не общее; «полк» же есть имя и собира­

встретить столь неосновательное измене­

тельное, и общее в одно и то же время. Оно будет общим относительно всех отдельных полков: его можно приложить к каждому

(имеющее во всех известных мне языках вполне точные синонимы) уже было при­ способлено к тому содержанию, к которо­

из них в отдельности; собирательным оно

му было неудачно применено слово о т ­ влеченный; в то же время такое изменение смысла термина отвлеченный лишало вся­

будет в отношении к отдельным солдатам, из которых данный полк состоит.

ние смысла слова: выражение общее имя

кого краткого и специфического обозна­ § 4.

Второе общее деление имен разли­

чения целый важный класс слов: а именно,

чает имена конкретные (предметные) и

названия атрибутов. Однако старый смысл

абстрактные (отвлеченные). Конкретное имя обозначает вещь; отвлеченное — при­

этого термина все же не настолько еще вышел из употребления, чтобы нельзя бы­

знак (атрибут)7 той или другой вещи. Так,

ло вовсе рассчитывать на его понимание.

Джон, озеро, э т о т стол — это имена ве­ щей; белый есть также название вещи или, вернее, вещей. Напротив, белизна есть на­

А потому я разумею (специально в логике)

звание признака, качества или атрибута

название признака, под конкретным — на­

этих вещей. Человек есть имя многих ве­

звание предмета.

под отвлеченным всегда противоположное конкретному: под отвлеченным именем —

щей; человечность — название атрибута

Куда следует отнести отвлеченные име­

этих вещей. Точно такое отношение слов:

на: к общим или же к единичным? Неко­ торые из них, конечно, надо считать об­

старый и старость.

щими: а именно, названия не единично­

всем этим предметам, конечно, вследствие

го определенного признака, а класса при­ знаков. Таково, например, слово цвет, т. е.

некоторого их качества, и поэтому можно не без основания сказать, что это каче­

общее название белизны, красноты и т.д.

ство составляет часть значения слова «бе­

Таково даже белизна — относительно раз­

лый»; но слово может обозначать только

личных оттенков, к которым это название

то (иначе говоря, быть именем, названием

прилагается в качестве общего обозначе­

только того), к чему его можно отнести

ния; таково и слово величина в его отно­

в качестве сказуемого. И мы сейчас уви­

шении к различным степеням величины и различным расстояниям в пространстве,

дим, что про все имена, имеющие какоелибо значение, про все названия, приложе­

слово вес — для различных степеней ве­

ние которых к единичному предмету дает

са. Таково само слово атрибут, или при­

нам какое-либо сведение об этом предме­

знак, как общее название всех специфи­

те, можно сказать, что в них содержится

ческих признаков. Но если слово обозна­

некоторого рода атрибут. И тем не менее

чает только какой-нибудь один отдельный

это не названия атрибутов, — у тех есть

признак, не изменяющийся ни по степе­

свои особые, отвлеченные имена.

ни, ни по роду, как, например, видимость, ощутимость, равенство, квадратность, мо­ лочно-белый цвет и т. п., то его едва ли

§ 5. Это приводит нас к рассмотрению третьего основного деления имен — на со-

можно назвать общим именем, так как, хо­ предметов, но сам по себе этот признак

означающие и несоозначающие; последние иногда неточно называют также абсолют­ ными. Это одно из самых важных разли­

тя оно и указывает на признак многих воспринимается всегда как нечто единое,

чий, на какие мы должны указать; оно глу­

а не многое9. Во избежание бесполезных

боко проникает в природу языка.

споров о словах, лучше всего было бы, ве­ роятно, не считать эти имена ни общими,

обозначает или только предмет, или толь­

ни единичными, а сделать из них особый

ко признак. Соозначающее же прямо ука­

класс.

зывает предмет, а косвенно — признак это­

Нам могут возразить по поводу наше­

Несоозначающее имя есть то, которое

го предмета; причем под предметом здесь

го определения отвлеченного имени, что

разумеется все, что обладает признаками.

атрибуты обозначаются не только теми

Так, имена:Джон, Лондон, Англия обознача­

именами, которые мы назвали отвлечен­

ют только предметы; белизна, длина, доб­ родетель обозначают только признаки; а

ными, но и прилагательными, отнесенны­ ми у нас к названиям конкретным, что

белый, например, есть такое же название цвета, как и белизна. Но (как мы заметили

потому ни одно из этих имен не буде1 соозначающим. Но белый, длинный, доб­ родетельный — это имена соозначающие.

выше) значением имени надо считать то,

Слово «белый», например, означает все бе­

что под ним следует понимать тогда, ко­

лые вещи: снег, бумагу, морскую пену и

гда мы его употребляем в его главном на­

т. п., и косвенно указывает — или, на язы­

значении — в виде сказуемого. Когда мы

ке схоластиков, соозначает10 — признак

говорим: «снег бел», «молоко бело», «по­ лотно бело», мы хотим этим сказать не то,

белизны. Слово «белый» прилагается в ка­ честве сказуемого не к признаку, а к пред­

что снег, полотно или молоко суть цвета,

метам: к снегу и т. д.; но, конечно, прила­ гая его к ним, мы разумеем и то, что этим

а то, что это вещи, имеющие некоторый цвет. Напротив, слово «белизна» обознача­

вещам принадлежит признак белизны. То

ет не предмет, а цвет: белизна есть не снег,

же самое и с другими словами; «добро­

а цвет снега. Поэтому «белизна» есть на­

детельный», например, есть название то­

звание только цвета; «белый» же означает

го класса людей, который заключает в се­

все вещи, имеющие этот цвет, — не само

бе Сократа, Говарда11 и неопределенное

качество белизны, а именно каждый бе­

множество других личностей в настоящем,

лый предмет. Такое название было дано

прошедшем и будущем. Только к этим лич­

ностям можно без риска ошибки прила­

вает (или, как мы будем выражаться впредь,

гать это название; только для них оно бу­ дет настоящим именем. Но ко всем к ним

соозначает) признаки, или атрибуты13.

оно прилагается на основании некоторого

этому также именователъными, так как ука­

Соозначающие14 имена называли по­

предполагаемого общим для всех свойства,

зываемый ими предмет именуется, или по­

называемого добродетелью. Это название

лучает имя, от соозначаемого ими призна­

приложимо ко всем существам, которые,

ка. Снег и другие предметы получают на­

по общему мнению, обладают этим свой­

звание белых потому, что они обладают признаком, называемым белизной; Пите­

ством, и не приложимо ни к одному из тех, которые им не обладают.

ра, Джеймса и других называют людьми,

Все конкретные общие имена отно­ сятся к соозначающим. Так, слово человек,

так как у них есть признаки, которые со­

например, означает Питера, Джени, Джона и неопределенное количество других ин­

и можно сказать, что признак или призна­ ки именуют предметы, или дают им общие

дивидуумов, которым оно служит именем,

имена.

ставляют «свойства человека». Потому-то

если их взять как класс. Но прилагается

Мы уже видели, что все конкретные об­

оно к ним потому, что они обладают неко­ торыми свойствами, и именно затем, что­

щие имена суть соозначающие. Даже от­

бы отметить, что они ими обладают. В чис­

только признаки, можно в некоторых слу­

ле этих свойств можно считать телесность, жизнь, разумность и некоторую внешнюю

чаях с полным правом принимать за со­ означающие, так как самим признакам

форму, которую мы поэтому и отличаем

можно приписывать некоторые свойства;

влеченные имена, хотя они обозначают

как человеческую. И всякий предмет, ко­

а потому слово, означающее признак, мо­

торый обладает этими признаками, мож­

жет соозначать в то же время признак это­

но назвать человеком; напротив, все, что не имеет ни одного из этих признаков,

го признака. Таково, например, слово по­ рок, в смысле дурного или вредного каче­

или имеет один, или два, или даже три

ства. Это слово есть общее имя для многих

из них, но не все четыре, нельзя назвать

качеств; оно соозначает вредность, атри­

этим именем. Поэтому, если бы, например,

бут всех этих качеств. И когда мы гово­

во внутренней Африке нашли животных,

рим, например, что в лошади медленность

умом равных с людьми, но имеющих фор­

есть порок, то мы не разумеем при этом,

му слона, то их не назвали бы людьми, как

что дурно само медленное движение, сама

нельзя назвать людьми и Свифтовых гуигнгнмов12. И наоборот, если бы эти вновь от­

действительная перемена места медленной лошадью; мы хотим этим сказать, что то

крытые существа обладали формой чело­

качество, та особенность лошади, которой обязано своим происхождением это на­

века, но без всякого следа разума, то и для них изобрели бы, вероятно, какое-нибудь

звание, т. е. качество медленного бега, есть

и почему могут быть в этом случае коле­

нежелательное свойство. Относительно тех конкретных имен,

бания, это выяснится впоследствии. Итак,

которые не общи, а единичны, надо делать

слово человек обозначает как все эти при­

следующее различение.

другое название, помимо «человека». Как

знаки, так и все существа, ими обладаю­

Собственные имена не относятся к со­

щие, но сказуемым оно может стоять лишь

означающим; они указывают на означае­

относительно этих существ. «Людьми» мы

мые ими предметы, но не дают, не заклю­

называем некоторые существа, отдельных

чают в себе никаких признаков, которые

лиц: Стайльса, Нокса и др., а не те качества, на которых основывается их принадлеж­

принадлежали бы этим отдельным пред­

ность к человечеству. Поэтому и говорят,

или собаку Цезарем, то эти имена служат

что соозначающее имя обозначает вещи

просто знаками, которые позволяют нам

прямо, а признаки — косвенно; оно означа­ ет предметы и обнимает, включает, указы­

говорить об этих предметах. Конечно, мо­

метам. Когда мы называем дитя Павлом

гут сказать, что у нас должно быть некото­

рое основание дать им скорее то, нежели

ществование многих богов. Однако легко

другое название, — и это верно. Однако,

подыскать примеры и настоящих соозна-

будучи раз дано, собственное имя не за­

чающих единичных имен. Иногда единич­

висит ни от каких соображений. Челове­

ность индивидуума, обладающего соозна-

ка могут назвать Джоном по отцу, город—

чаемыми именем качествами, прямо вхо­

Дартмутом, потому что он лежит при устье

дит составной частью в содержание самого

(mouth) реки Дарт. Но в содержание этих

соозначающего имени; таковы, например,

имен не входит ни то, что отец этого чело­

имена: «единственный сын Джона Стайльса», «первый римский император». Иног­

века носил то же имя, ни то, что Дартмут расположен при устье Дарта. И если бы устье этой реки занесло песком или ес­ ли бы она вследствие землетрясения изме­

да соозначаемое свойство может состоять в указании связи с тем или другим опре­ деленным событием, а связь эта будет та­

нила свое течение и ушла бы от города, менять название все-таки не было бы не­ обходимости. Поэтому положение города

кого рода, что она мыслима или действи­ тельно имела место только в одном случае

не входит в значение слова, так как ина­

что и может явствовать из формы речи.

че при перемене в его положении никто

Примером единственной мыслимой связи может послужить, положим, такое выраже­ ние, как «отец Сократа» (не мог же Сократ

не стал бы прилагать к нему прежнее на­ звание. Собственные имена связаны с са­ мими предметами и не зависят от непре­

или по отношению к одному индивидууму,

иметь двух отцов); как на примеры фак­

рывности существования того для другого

тически единичной связи можно указать

признака предмета.

на такие имена, как «автор Илиады»15 или

Но есть и другого рода имена, хотя и

«убийца Генриха IV»; «армия Цезаря» бу­

единичные, т. е. приложимые только к од­

дет также индивидуальным именем, если

ному предмету, однако в действительности соозначающие. Ибо хотя мы можем дать

из контекста очевидно, что здесь разуме­ ется какая-либо определенная армия, кото­

индивидууму совершенно лишенное зна­

рой Цезарь командовал в той или другой отдельной битве. Подобным же образом

чения, т. е. собственное имя, — такое, ко­ торое только укажет на тот предмет, о ко­

могут индивидуализироваться и еще более

тором мы говорим, не сообщая ничего

общие выражения, например, «римская ар­

о нем самом, — однако не всякое еди­ ничное название непременно должно быть

указывали и другой часто встречающий­

таково. Оно может обозначать тот или дру­

ся случай, который состоит в следующем.

гой признак или ту или другую совокуп­

Сложное имя может состоять прежде всего

ность признаков, принадлежащих одному только этому предмету; а потому и имя мо­

из общего имени — способного, следова­ тельно, прилагаться ко многим предметам;

жет указывать исключительно на один этот предмет. Таково, например, слово «солн­ це»; таково слово «бог» в устах моноте­

другими связанными с ним словами, что все выражение в его целом можно будет

иста. Однако едва ли такие слова могут

мия», «армия христиан» и т. п. Выше мы

но затем оно может быть так ограничено

приложить только к одному предмету, со­ ответствующему значению общего имени;

служить примерами того, что мы хотим теперь объяснить, так как, строго говоря,

таково, например, выражение: «тепереш­

это не единичные, а общие имена. Дей­ ствительно, хотя фактически они прило­

ний первый министр Англии» (the present prime minister of England). «Первый ми­

жимы только к одному предмету, однако

нистр Англии» — общее имя; соозначаемыми им признаками может обладать не­

это не обусловлено самим содержанием их, и потому, если иметь в виду не дей­

определенное количество личностей — од­

ствительно существующее, а лишь вообра­ жаемое, то можно говорить о многих солн­

нако, не сразу, а последовательно, потому

цах; точно так же большая часть человече­

(между прочим) и на то, что во всякое дан­ ное время может быть только одно такое

ства верила, да и до сих пор верит, в су­

что уже само содержание имени указывает

лицо. А раз это так, то прибавление чле­ на и слова теперешний делают название приложимым лишь к одному тому из ин­

Придавая предмету собственное имя, мы делаем до некоторой степени то же, что хотел сделать и разбойник, отмечая

дивидуумов этого класса, который облада­

мелом дом: мы кладем значок, но только

ет указанными свойствами в один опре­

не на самый предмет, а, так сказать, на его

деленный момент времени. И так как это

идею. Собственное имя представляет со­

указывается уже самым значением имени,

бой просто не имеющую самостоятельного

помимо всякого рассуждения, то это имя

значения отметку, которую мы связываем

надо признать единичным в строгом смыс­ ле этого слова. Из предыдущих замечаний легко по­

в своем уме с идеей предмета с той целью,

нять, что раз названия предметов дают ка-

нам пришел бы на ум именно этот инди­

кие-либо сведения, т. е. раз имена имеют

видуальный предмет. Не будучи связан с самой сутью предмета, такой знак не дает

какое-либо значение, последнее состоит

чтобы, как только эта отметка попадет нам на глаза или восстанет в наших мыслях,

не в том, что этими именами означается, но в том, что они соозначают Из назва­

нам возможности различить предмет зре­

ний предметов ничего не соозначают толь­ ко собственные имена, и именно они-то,

жем отличить его, когда он нам встретит­

строго говоря, и не имеют никакого «зна­

или когда мы о нем слышим в речах дру­

чения» 1б.

гих людей. Иначе говоря, собственное имя показывает нам, что сказуемое предложе­

Действительно, если, подобно разбой­

нием, подобно отметке мелом; но мы мо­ ся в наших собственных воспоминаниях,

нику из «Тысячи и одной ночи», мы сде­

ния, в котором это имя стоит подлежащим,

лаем на одном из домов мелом знак, что­ бы быть потом в состоянии узнать его, то

утверждается о той самой единичной ве­

этот знак будет иметь, конечно, некото­ рую цель, но сам по себе не будет иметь

Когда мы прилагаем к тому или дру­ гому предмету собственное имя, когда мы

никакого содержания. Отметка мелом не

говорим о человеке, что это — Броун или

щи, с которой мы познакомились раньше.

говорит ничего относительно этого дома;

Смит, или о городе, что это — Йорк, одним

она не значит, что это дом такого-то че­

этим мы не сообщаем слушателю об этих

ловека или что в этом доме есть чем по­

предметах ничего, кроме того, что тако­

живиться: значок ставится исключительно

вы названия этих предметов. Давая воз­ можность «узнать» эти единичные вещи,

с целью различения. Я как бы говорю сам себе: все эти дома так похожи один на другой, что, если я потеряю их из виду, я не буду в состоянии отличить тот, на ко­

мы можем этим связать их с прежними сведениями слушателя. Так, например, мы можем этим напомнить ему, что в дан­

торый я сейчас смотрю, от всех прочих.

ном городе находится кафедральный со­

Поэтому мне и нужно постараться сделать

бор; но это будет лишь выводом из то­

внешность одного этого дома непохожей

го, что слушатель раньше знал об Йор­

на все остальные, чтобы я мог потом, ко­

ке, — в самом имени не содержится ниче­

гда увижу мою метку, узнать именно его,

го подобного. Совсем другое происходит

воспринять не тот или другой признак это­ го дома, а просто, что это тот же дом, на

в тех случаях, когда предметам дают на­

который я сейчас смотрю. Моргиана17 пе­ реметила такими же знаками все соседние

например, что «город построен из мрамо­ ра», мы, может быть, сообщаем слушателю

дома и тем разрушила план. Каким обра­ зом? — Она просто изгладила различие во

совершенно новые сведения и передаем

внешности между этим домом и прочими:

держится в значении составного соозна-

звания соозначающие. Если мы говорим,

ему их именно посредством того, что со­

отметка мелом осталась нетронутой, но те­

чающего имени: «построен из мрамора».

перь она уже не могла служить отличитель­

Такие имена не суть только знаки пред­ метов, которые изобретаются потому, что нам приходится думать и говорить о каж­

ным признаком намеченного разбойника­ ми дома.

дом из этих предметов в отдельности; нет,

к которой с полным правом приложимо

эти знаки связаны с теми или другими свойствами предмета, — это род ливреи,

то или другое из этих названий и однако

которой данный признак одевает все об­

этого названия. Дитя знает своих братьев

ладающие им предметы. Это — не простые

и сестер гораздо раньше, чем у него соста­

пометки, а нечто большее: эти пометки

вится определенное представление о сущ­

обладают содержанием, и это содержание

ности того, что скрыто содержится в зна­

состоит в их соозначении.

чении этих слов.

не иметь никакого понятия о содержании

Как собственным именем называется

В некоторых случаях довольно трудно

имя того единичного предмета, о котором

определенно решить, что именно осозна-

оно «сказывается», так (ввиду важности со­

чает и чего не соозначает данное слово; иначе говоря, мы не знаем точно (так как

блюдения аналогии и по другим вышеука­ занным причинам) и соозначающее имя следует рассматривать как название всех

у нас не было случая узнать), какая степень

тех отдельных предметов, к которым его

димость в особом имени. Так, очевидно,

различия в предметах вызывает необхо­

можно приложить), иначе говоря, как на­

что в содержании слова «человек», кроме

звание означения, а не соозначения слова.

жизненных свойств и разумности, соозна-

Однако при изучении того, каким предме­ там имя служит названием, мы не узнаем

чается также некоторая внешняя форма; но нельзя точно определять этой формы,

его содержания, так как к одному и тому же

нельзя решить, какая именно степень укло­

предмету мы с одинаковым основанием

нения от той формы, которую мы находим

можем приложить несколько имен, отлич­

у существ, обычно называемых людьми,

ных друг от друга по содержанию. Так, из­ вестного человека я называю Софронис-

нужна для того, чтобы нам пришлось ка­ кой-нибудь вновь открытой расе отказать

ком, но я называю его и другим именем:

в названии людей. То же самое и с разум­

отец Сократа. Как то, так и другое имя

ностью; это качество имеет различные сте­

обозначают одну и ту же личность; но их

пени, и никогда еще не было установлено,

содержание совершенно различно, — они

какова низшая степень его, при которой

прилагаются к этой личности с разными

мы все еще вправе рассматривать живое су­

целями: одно — только затем, чтобы отли­

щество как человека. Во всех таких случаях

чить этого человека от других лиц, о кото­ рых идет речь, второе — с целью указать

значение общего имени как раз постоль­

один факт относительно этого человека: а именно то, что Сократ был его сын. Я мо­

значит, человечество не пришло на этот

гу затем обозначить эту же личность други­ ми выражениями: человек, грек, афинянин,

нию. Когда мы перейдем к классифика­ ции, мы будем иметь случай указать, при

скульптор, старик, честный, храбрый чело­ век и т. д. Все это будут (или могут быть)

жет существовать, не причиняя на практи­

ку и остается неопределенным и смутным: счет ни к какому положительному мне­

каких условиях эта неопределенности мо­

названия Софрониска, однако, на самом

ке никаких неудобств. Иногда она служит

деле, не его одного, но также и неопреде­

целям языка даже лучше, чем полная точ­

ленного количества других человеческих существ — каждого в отдельности. Каждое

ность; так, например, в естественной ис­ тории оказывается возможным помещать

из этих названий прилагается к Софрониску на различных основаниях; каждое

не резко выраженные виды и индивидуумы

сообщает всякому, кто его понимает, осо­

ми, на которых они больше всего походят

бый факт или группу фактов относитель­

по совокупности своих признаков.

в одни рубрики с более резко очерченны­

но этой личности. Но тот, кто знал бы

Однако эта частичная неопределен­

об этих именах только то, что все они

ность в соозначении имен может быть

приложимы к Софрониску, тот еще ничего не мог бы знать об их содержании. Можно

безвредной только при соблюдении самых строгих предосторожностей. Действитель­

даже знать каждую отдельную личность,

но, одним из главных источников распу­

щенности мышления является привычка

дится основываться в этих случаях на по­

употреблять соозначающие имена, не уста­ новив их соозначения и не составив об их

верхностном сходстве, приходится давать каждому новому предмету название той

содержании более точного понятия, чем

из знакомых уже вещей, которая всего лег­

какое получается при поверхностном об­

че вспоминается при виде нового предмета

зоре обычно означаемых ими предметов.

или которая, при беглом обзоре, кажется

Именно таким образом все мы приобре­

более всего на него похожей; так, неиз­

таем, и неизбежно должны приобретать, первые сведения по родному языку. Ребе­

зывают, смотря по его строению, или зем­

нок изучает значение слов: человек, белый, слыша, как их прилагают к ряду отдель­ ных предметов, и открывая в то же время (при помощи процессов обобщения и ана­ лиза, которых он, конечно, сам не был бы в состоянии описать), что есть общего в этих предметах. Относительно этих двух слов процесс так легок, что вряд ли он тре­ бует особого умственного развития; ибо предметы, называемые человеческими су­

вестное вещество, найденное в почве, на­ лей, или песком, или камнем. Таким обра­ зом, названия переходят с одного предмета на другой иногда до тех пор, пока не исчез­ нет всякое общее их значение, пока слово не начнет означать несколько предметов, не только независимо от какого-либо об­ щего всем им качества, но даже таких, меж­ ду которыми в действительности или нет ничего общего, или же есть только то, что обще и другим предметам, к которым это

ществами, и другие, которые называют бе­ лыми, отличаются от всех остальных со­

имя почему-то не прилагается18.

вершенно определенными и очевидными

ли, со своей стороны, этому уклонению об­

признаками. Но во многих других случа­ ях предметы обладают лишь общим сход­

щепринятого языка от его первоначальных задач — иногда потому, что они (как и про­

ством друг с другом, которое обыкновен­ но и заставляет группировать их под од­

фаны) не могли придумать ничего луч­ ше, а иногда из страха перед общим не­

Даже научные писатели способствова­

ним общим названием; а между тем, без

удовольствием на допущение новых слов.

большего навыка в аналитическом мышле­ нии, чем каким обладает большинство лю­

Действительно, исходя из этого последнего соображения, человечество (во всех неспе­

дей, оказывается невозможным непосред­

циальных, нетехнических областях) всегда

ственно заметить те их свойства, от нали­

старалось выразить постоянно возрастав­

чия которых во всех них зависит их общее

шее количество вещей и различий меаду

сходство. В таких случаях слова употреб­ ляются без всякого определенного обозна­

ними прежним числом имен (с небольши­ ми только прибавками). А вследствие этого

чения, иначе говоря, без какого-либо точ­ ного смысла: люди говорят, а следователь­ но и думают, неотчетливо, довольствуют­

лее неточными.

ся той же степенью осмысленности своих

соозначения становились все более и бо­ До какой степени такое небрежное

слов, какую влагает в слова «брат* и «сест­

классифицирование и называние предме­ тов сделало словарь умственной и нрав­

ра» трехлетний ребенок. Дитя, при встрече

ственной философии негодным для точ­

с новыми единичными предметами, о ко­ торых оно не знает, следует ли их отнести

ного мышления, отлично известного вся­ кому, кто много размышлял о современном

к той или другой группе, по крайней мере,

состоянии этих отраслей знания. Однако

редко становится в тупик, так как обыкно­ венно тотчас же находится авторитет, мо­

ввиду того, что введение нового специаль­

гущий разрешить все сомнения. Но в боль­ шей части случаев такого прибежища нет:

дневному обсуждению, есть дело в выс­ шей степени нелегкое, имеющее свои не­

как мужчинам, так и женщинам и детям

удобные стороны даже и в том случае,

беспрестанно встречаются новые предме­ ты, которые им надо классифицировать са­ мостоятельно, proprio motu. И им прихо­

если бы оно удалось, — перед филосо­ фом встает одна из самых трудных за­ дач, какие ему надо решить: задача, со­

ного языка в область, подлежащую еже­

хранив существующую терминологию, по

считать как бы двумя или более отдель­

возможности сгладить ее недостатки. Это можно выполнить только в том случае, ес­

пишутся и произносятся одинаково19.

ными именами, которые только случайно

ли каждому конкретному общему назва­ нию, которое часто приходится употреб­ лять в речи, придавать вполне определен­ ное и твердое значение, чтобы можно бы­ ло знать, какие именно признаки хотим мы приписать предмету, когда мы назы­

§ 6.

Четвертое основное деление имен

есть деление на положительные и о т ­ рицательные. Положительные, например,

человек, дерево, хороший; отрицательные: не-человек, не-дерево, не-хороший. Ко вся­

ваем его тем или другим именем. И осо­

кому положительному конкретному имени

бая тонкость заключается здесь в том, ка­

можно образовать соответствующее отри­ цательное. Дав то или другое имя какому-

ким образом придать вполне определен­ ное соозначение имени так, чтобы, с од­ ной стороны, возможно менее изменять его обычное значение, с другой — чтобы как можно меньше расстраивать (увели­

нибудь единичному предмету или совокуп­ ности предметов, мы можем образовать и другое, которое будет названием всех

тов, которую это имя (хотя бы и несо­

возможных вещей, кроме этой (или этих). Эти отрицательные имена употребляются всякий раз, как нам приходится говорить

вершенно) описывает и обнимает, и на­

собирательно о всех предметах, отличных

конец, чтобы возможно менее подорвать истинность предложений, обычно призна­

от того или другого определенного пред­

ваемых истинными.

ли положительное имя есть соозначающее,

чивать или уменьшать) ту группу предме­

К этой-то цели — дать определенное

мета или того или другого класса их. Ес­

соозначение там, где его нет, и надо стре­

то и соответствующее отрицательное бу­ дет’ также соозначающим, но только осо­

миться при всякой попытке определения уже находящегося в употреблении общего

бого рода: оно будет соозначать не нали­ чие, а отсутствие некоторого признака. Так,

имени, так как каждое определение соозна-

не-белый означает все вещи, кроме белых,

чающего имени представляет попытку из­

и соозначает признак отсутствия белизны,

ложить (или же изложить и проанализиро­

так как необладание тем или другим при­

вать) соозначение имени. И тот факт, что никакие вопросы из области моральных

знаком есть также признак и, как таковой,

н4ук не возбуждали более резких споров,

разом можно образовать и отрицательные

нежели определения почти всех основных терминов, — один этот факт свидетельству­

отвлеченные имена, соответствующие от­ рицательным конкретным20.

ет о том, каких больших размеров достигло указанное зло.

часто бывают по своей сущности отри­

может получить название. Таким же об­

Названия, положительные по форме,

Имена с неопределенным соозначени-

цательными; другие, напротив, в действи­

ем не надо смешивать с такими, у которых

тельности положительны, хотя форма их

больше одного соозначения, т. е. со словами двусмысленными. Слово может иметь не­

отрицательная. Например, слово неудоб­ ный выражает не просто отсутствие удоб­

сколько значений, но каждое из них может

ности; оно указывает и на положитель­

быть твердым и общепризнанным: как, на­

ный признак — причинения неудобства,

пример, (английские) слова post или box, имеющие бесконечное число значений.

стеснительности. Точно так же слово не­ приятный, несмотря на свою отрицатель­

Иногда вследствие малочисленности уже

ную форму, соозначает не просто отсут­

существующих названий сравнительно с потребностью в них оказывается удобным

того, что обозначается словом мучитель­

и даже необходимым удержать за словом

ный, которое (это едва ли стоит и гово­

ствие приятности, но еще слабую степень

все разнообразные его значения, различая

рить) обозначает, конечно, нечто положи­

их лишь настолько, чтобы одно не смеши­ валось с другим. Этого рода слова можно

тельное. С другой стороны, слово празд­ ный, положительное по форме, означает

только то, что можно передать или выра­

ющему соответствующего отрицательного

жением не работающий, или же фразой нерасположенный к работе; точно так же

термина. К числу относительных имен принад­

слово трезвый значит или непьющий, или

лежат, например, отец и сын, властитель

не пьяный. Есть еще разряд имен лишительных.

и подданный, похожий и непохожий, рав­ ный и неравный, более длинный и более

Лишительное имя по своему содержанию

короткий, причина и следствие и т. п. Осо­

равнозначно положительному и отрица­ тельному, взятым вместе: им обозначается

бенность их в том, что они всегда бы­

нечто такое, что имело некогда тот или

ное имя, прилагаемое к одному предмету,

другой признак и по каким-либо осно­ ваниям можно было ожидать, что будет

предполагает другой предмет (или предме­ ты), к которым может быть приложено или

иметь), но теперь не имеет его. Таково сло­ во слепой, которое неравнозначно словам:

это самое, или же другое относительное имя, которое называют соотносительным

невидящий или неспособный видеть, так как его нельзя приложить к бревну или

с первым. Так, называя одного человека сыном, мы уже тем самым предполагаем

камню, разве только в качестве поэтиче­ ской или риторической фигуры. Слепы­

существование других лиц, которых надо назвать родителями; называя одно собы­

ми называют только те предметы, кото­

тие причиной, мы предполагаем другое,

рые обычно (или лишь в данном специ­ альном случае) относят в состав классов,

которое будет следствием первого; говоря,

состоящих преимущественно из обладаю­

другое — меньшее; утверждая, что тот или

щих зрением существ; таковы, например, слепой человек, слепая лошадь. Слепыми

другой предмет похож, мы тем самым ука­

называют тех, кто по тем или другим со­ ображениям должен был бы видеть: как,

гого предмета, который тоже надо будет назвать похожим на первый. В последнем

например, когда о человеке говорят, что он

случае оба предмета обозначаются одним

слепо бросился в бездну, или когда о фило­

и тем же термином, который является та­

софах или духовенстве говорят, что из них

ким образом не только относительным, но

большая часть — слепые вожди. Поэтому

и своим собственным соотносительным.

вают даны попарно: каждое относитель­

что одно расстояние больше, мы разумеем

зываем на существование некоторого дру­

так называемые «лишительные» имена со­

Очевидно, что такие слова, раз они

означают две вещи: отсутствие одних при­

конкретны, представляют собой, подобно

знаков и наличие других, на основании

другим конкретным общим именам, име­

которых можно было бы естественно ожи­

на соозначающие: они обозначают пред­

дать также и присутствия первых.

меты и соозначают свойства, — и каж­ дое из них имеет (или может иметь) со­

§ 7 . Пятым из важнейших делений имен является деление их на относительные и

ответствующее отвлеченное название, ко­ торое будет означать соозначаемый кон­

абсолютные (безусловные) или, лучше, на относительные и безотносителные, так

кретным именем признак. Так, конкретно­

как слово «абсолютный» и без того испол­ няет в метафизике слишком много чрезвы­

ное — сходство; конкретным названиям отец и сын (если не употребляемые, то,

чайно тяжелых обязанностей, и мы охотно

по крайней мере, возможные) отвлечен­

пощадим его там, где можно обойтись без

ные: отцовство

его помощи. Оно похоже в этом отноше­

ное имя соозначает признак, соответству­ ющее же ему отвлеченное этот признак

му имени сходный соответствует отвлечен­

и сыновность. Конкрет­

нии на слово гражданский, как это послед­ нее употребляется в юриспруденции: дей­

означает. В чем же состоит сущность при­

ствительно, там оно противополагается и

знака в данном случае? В чем особенность

«уголовному», и «церковному», и «военно­ му», и «политическому» — словом, всяко­

соозначения относительного имени? «Обозначаемый относительным име­

му положительному обозначению, не име­

нем признак есть отношение», говорят ино­

гда, выдавая это если не за достаточное, то,

два предмета и которая может прилагать­

по крайней мере, за единственно возмож­ ное объяснение. Если же спросить: а что

можно считать признаком их обоих; и этот

ся в качестве сказуемого к каждому из них,

такое отношение? — то на этот вопрос от­

признак войдет в соозначение того или

казываются ответить: отношение представ­ ляется по большей части чем-то особенно

другого из них, смотря по тому, посмот­ рим ли мы на него с точки зрения первого

недоступным, таинственным. Мне же ка­ жется, что таинственного в нем не более,

или же второго предмета. Отец соознача­

чем во всяком другом признаке; напротив,

тот же факт, как признак Б; и очевидно,

в действительности, даже несколько менее. Я думаю, что ясное представление о при­

что на этот факт можно с одинаковым правом смотреть как с той, так и с дру­

роде всех атрибутов, обо всем, что разуме­

гой стороны. Существование относитель­

ют под признаком, можно почерпнуть как

ных имен вполне объясняется, по-видимо­ му, наличием такого события, к которому

раз из изучения значения относительных имен, т. е., другими словами, из природы соозначаемых ими признаков. Действительно, если мы возьмем ка­ кие-нибудь два соотносительных термина: например, отец и сын, то, хотя означать

ет некоторый факт, как признак А; сын —

причастны два индивидуума: основанный на таком факте признак может быть при­ писан как одному, так и другому из них. Поэтому относительным называется имя тогда, когда, кроме означаемого им

они будут два различных предмета, но со­ означение их обоих будет, очевидно, в из­

предмета, оно указывает на существование

вестном смысле одно и то же. Нельзя, ко­

торого связано с тем же фактом, на каком

нечно, сказать, что они соозначают один

основано и происхождение названия пер­ вого. Или (то же самое в других словах)

и тот же признак: быть отцом не то же, что быть сыном; однако, когда мы одного человека называем отцом, другого сыном, мы скрыто утверждаем некоторую сово­

еще другого, происхождение названия ко­

имя будет относительным в том случае, ес­ ли его значения нельзя объяснить, не упо­ миная о другом предмете, кроме того, ко­

купность фактов, совершенно одинаковую как в одном, так и в другом случае. Ска­

торый им означается. Можно это еще и так

зать об А, что он отец Б, а о Б, что он

нельзя придать ему в речи значения, не го­

сказать: имя будет относительным, если

сын А, значит выразить различными сло­

воря или не подразумевая другого предме­

вами один и тот же факт. Эти два предло­

та, помимо того, которому оно служит на­

жения совершенно равнозначны; ни одно из них не утверждает чего-либо большего,

званием. Все эти определения, в сущности, равнозначны, — все они просто разными

чем другое. Отцовство А и сыновность Б —

словами выражают все один и тот же факт: что всякий другой признак предмета мож­

это не два разные факта, а два способа вы­ ражения одного и того же факта, и если этот факт проанализировать, то окажется,

но было бы, без внутреннего противоре­

что он состоит из некоторого рода физи­

если бы, кроме данного, не существовало

ческих событий или явлений, к которому

решительно ни одного предмета21; при­

причастны как А, так и Б, и от которого

знаки же, обозначаемые относительными

они получили свои имена. Действительное соозначение этих названий представляет

именами, должны при этом предположе­

чия, представить себе даже и в том случае,

нии исчезнуть.

цепь известных событий; в этом их содер­ жание, и притом все то содержание, какое мы хотим в них вложить. Можно сказать, что этот ряд фактов составляет отноше­ ние; схоластики называли это «основанием отношения», fundamentum relationis.

§ 8. Далее, имена делили еще на имею­ щие одно значение и имеющие несколько значений. Но это не два различных рода имен, а лишь два способа их употребле­ ния. Имя односмысленно (или прилагается

Таким образом, всякий факт, всякую

в одном значении) по отношению ко всем

цепь фактов, какой могут быть связаны

предметам, к которым его можно отнести

в одном и том же смысле; оно многосмыс-

воначальное, другое — как вторичное. Так,

лснно (или употребляется в нескольких значениях) относительно предметов, к ко­

например, если мы говорим о блестящем свете и о блестящем успехе, мы прила­

торым оно приложимо в различных смыс­

гаем слово «блестящий» к свету и успеху

лах; приводить примеры столь обычно­ го явления, как двойственность значения

не в одном и том же значении. Слово это

слов, едва ли необходимо. На самом деле,

ном смысле — блеска для глаза, на успех же

как уже было замечено, многозначное или двусмысленное слово представляет не од­ но имя, а два, лишь случайно тождествен­ ные по своим звукам, — здесь одни и те же

перенесено его вторичное значение, кото­ рое считают до некоторой степени сход­ ным с первичным. В сущности, это не одно

звуки образуют, в сущности, совершенно

мо двусмысленных словах. И одной из са­

различные имена.

к свету прилагается в своем первоначаль­

имя, а два, — точно так же, как и в пря­ мых обычных форм ошибочного рассуж­

Промежуточный случай представляет

дения, основанного на двусмысленности

аналогическое, или метафорическое, упо­

слов, является аргументирование на осно­

требление имен, т. е. такое, когда одно и то же имя прилагается к двум вещам не в од­ ном и том же смысле, т. е. в значениях не совершенно одинаковых, а лишь до не­

вании метафорического выражения — так,

которой степени сходных между собой, — причем одно из них происходит от дру­

имело то же значение, что и в первона­ чальном. В своем месте мы рассмотрим

гого: одно можно рассматривать как пер­

этот случай подробнее.

как будто бы оно буквально выражало дей­ ствительность; иначе говоря, как если бы слово и в метафорическом употреблении

Вещи, означаемые именами

Попробуем, оглянувшись на начало

философов. Они были уверены, что «кате­

нашего исследования, определить, насколь­

гории», или «предикаменты» (первый тер­ мин — греческий, второй — его букваль­

§ 1.

ко мы в нем продвинулись. Мы нашли, что логика есть теория доказательства; дока­ зательство предполагает нечто доказыва­

ный латинский перевод), представляют со­

емое: а именно, предложение или утвер­

бой классификацию всех могущих полу­ чить имена вещей, перечень их summa

ждение — так как только предложение мо­

genera (высших родов), т. е. тех наиболее

жет быть предметом уверенности, а следо­

обширных классов, по которым вещи мож­

вательно, и доказательства. Предложение есть речение, утверэвдающее или отрицаю­

но распределить. Поэтому-то категории и представляли собой столько же «высших

щее что-либо относительно чего-либо дру­

сказуемых», и не одну, так другую из них

гого. Таков первый шаг нашего анализа: оказывается, что во всяком акте уверен­

можно было, как думали, правильно при­ ложить ко всякой вещи, способной полу­

ности дело должно идти о двух вещах. Но что же такое эти вещи? Это — именно то, что обозначается двумя именами, со­

чить название. Вот те классы, на которые подразделялись, согласно учению этих фи­ лософов, все вообще вещи:

единение которых посредством связки об­

ООстих, substantia (субстанция, или

разует предложение. Если бы поэтому мы

сущность).

знали значение каждого имени, мы зна­ ли бы и все то, что, при настоящем состо­ янии человеческого знания, может стать подлежащим того или другого утвержде­ ния или отрицания или же само может

n o a 6 v , quantitas (количество), notov, qualitas (качество). Про<; tl , relatio (отношение). Iloieiv, actio (действие).

быть утверждаемо или отрицаемо относи­

n&CTxeLv, passio (претерпевание,

тельно какого бы то ни было предмета. Соответственно этому, в предыдущей гла­

страдательное состояние).

ве мы рассмотрели различные роды имен, с целью узнать, что каждый из них обозна­ чает. Теперь мы ушли в этом исследовании

Пои, ubi (где? — место). Поте, quando (когда? — время). K elctOcxi, situs (положение).

достаточно далеко для того, чтобы подве­

E xelv , habitus (обладание).

сти ему итоги и представить перечень всех родов вещей, могущих быть сказуемыми

Недостатки этой классификации слиш­ ком очевидны, а ее достоинства не на­

и подлежащими предложений. Тогда для

столько велики, чтобы вознаградить за по­

нас уже не представит особых трудностей определить значение процесса приложе­ ния сказуемого к подлежащему, т. е. про­

дробный ее разбор. Этот перечень соот­ ветствует просто тем грубым различиям, какие устанавливает между вещами повсе­

цесса образования предложений.

дневная речь; в нем нет (или почти нет)

Необходимость перечисления всех ви­

попытки проникнуть философским анали­

дов существующего, в качестве основания для логики, не ускользнула от внимания

зом в рациональное основание даже и этих

схоластиков и их учителя Аристотеля, наи­

как бы он ни был поверхностен, тотчас же

более всеобъемлющего (если также и не

показал бы, что этот перечень в одних

наиболее проницательного) из древних

отношениях слишком дробен, в других —

различий. И разбор этой классификации,

недостаточно полон: некоторые предметы новее пропущены, другие фигурируют не­ сколько раз в различных рубриках. Этот

что существует. Если уже говорить о таких вещах, как атрибуты, то надо сказать, что

перечень похож на деление животных на

состояния сознания. Между тем, когда мы

людей, четвероногих, лошадей, ослов и по­

говорим о предмете, о вещи, то почти все­

и они существуют; существуют, конечно, и

ни. Нельзя считать, что правильно понято,

гда это понимается в смысле субстанции,

например, «отношение», если из этой ка­

и кажется некоторого рода противоречи­

тегории исключены действие, претерпева­ ние и положение. То же самое относится

есть только атрибут другой. И от классифи­

ем употреблять выражение, что одна вещь

и к категориям quando (положение во вре­

кации вещей, я уверен, большинство чита­

мени) и ubi (положение в пространстве),

телей будет ожидать перечня, подобного

так как между этим последним и «положе­

тому, какой они находят в естественной

нием» (situs) разница только в словах. Да­ лее, очевидна несообразность отнесения

истории и который начинается крупными делениями на животных, растения и мине­

к числу summa genem того, что составля­ ет десятую категорию. С другой стороны,

и порядки. Если, оставив слово «вещь», мы

ралы, а затем подразделяет их на классы

в перечне фигурируют только субстанции

станем искать другого — с более общим

и атрибуты; в какую же категорию надо от­ нести ощущения или другие чувства и со­

значением, или, по крайней мере, более

стояния духа, каковы, напр.: надежда, ра­ дость, страх? ощущения слуховые, обоня­

строго ограниченного таким общим зна­ чением, — слова, которое означало бы все существующее и соозначало бы признак

тельные, вкусовые? удовольствия и страда­

простого существования, то для этой цели

ния? мысли, суждения, понятия и т. п.? Ве­

вряд ли найдется более подходящее сло­ во, чем being2. Оно происходит от глагола

роятно, школа Аристотеля поместила бы все это в категорию actio или же в катего­ рию passio. Это правильно характеризова­

to be, который в одном из своих значений

ло бы отношения активных из этих состо­

вать», а потому даже по своему граммати­

яний — к их объектам и пассивных — к их

ческому составу могло бы быть конкрет­

причинам; но совершенно неверно опре­

ным названием, параллельным отвлечен­

в точности равнозначен глаголу «существо­

делило бы их самих по себе, как чувства

ному слову существование (existence). Од­

(feelings) или состояния духа. Чувства или

нако слово being как это ни покажется

состояния сознания нужно, конечно, отне­ сти к числу реальностей, но их нельзя по­

странным, еще менее пригодно для той це­ ли, с которой оно, по-видимому, прямо бы­

местить ни в рубрику субстанций, ни в руб­

ло создано, чем слово «вещь». Being соглас­

рику атрибутов1.

но обычному употреблению, есть точный синоним «субстанции»; только оно свобод­

§ 2.

Но прежде чем возобновлять, при

более благоприятных условиях, попытку,

но от некоторой неясности термина «суб­ станция»: оно означает как материю, так

столь плохо удавшуюся старым логикам,

и дух, тогда как «субстанция» возбуждает

мы должны обратить внимание на несчаст­

по преимуществу представление о материи

ную двусмысленность всех конкретных

(хотя первоначально и в строгом смысле

имен,соответствующих наиболее общему из всех отвлеченных терминов — слову

этот термин также относится к обоим ви­ дам бытия). Ни атрибуты, ни чувства ни­

ние для обозначения всего, что существу­

когда не называют beings; being — то, что возбуждает состояния сознания и обладает

ет, в противоположность несуществующе­

атрибутами. Душу называют a being Бога

му, или «ничему», то едва ли можно найти

и ангелов также; но если бы мы сказали,

подходящее для этой цели слово, которое не могло бы в то же время, и даже скорее

что к beings относятся также и протяже­ ние, цвет, мудрость, добродетель, то нас,

всего, означать одни только субстанции.

пожалуй, заподозрили бы в том, что мы,

Но субстанции не заключают в себе всего,

вместе с некоторыми из древних, думаем,

«существование». Если нам нужно назва­

что основные добродетели суть животные,

лежности той или другой субстанции. А так

или, по крайней мере, что мы придержи­

как именно эта принадлежность субстан­ ции и создает атрибуты, то из значения

ваемся платоновского учения об отдельно и независимо от вещей существующих иде­

слов постепенно исчезает атрибутивность,

ях, или же следуем теории учеников Эпику­

а вместе с ней и те состояния сознания,

ра о чувственных формах, отделяющихся

которые в 99 случаях из 100 называются

во все стороны от тел и производящих вос­ приятия при соприкосновении с нашими

только по основанным на них атрибутам.

органами. Словом, о нас сказали бы, что

нужно выразить более или менее значи­

мы убеждены в том, что атрибуты суть суб­ станции.

тельное количество мыслей, страшно труд­ но найти для их выражения достаточное

Странно, что в то время, как всякому, кому

Вследствие такого извращения смысла

количество точных слов, в то же самое

слова being философы стали искать дру­ гого взамен ему и ухватились за entity

зом, о том, чтобы уже имеющими опреде­

время ученые стараются, главным обра­

(entitas), принадлежащее варварской латы­

ленное значение словами выразить такие

ни и изобретенное схоластиками для упо­

идеи, которые ранее были связаны с други­

требления в качестве отвлеченного име­

ми словами и хорошо обозначались этими последними.

ни, каковому назначению, по-видимому, соответствовала и грамматическая форма

Раз нельзя иметь хорошие орудия, са­ мое лучшее, что можно сделать, — это вы­

этого слова. Однако, с самого изобрете­ ния его логиками, которые в отчаянии

яснить себе в точности недостатки тех, ко­

хотели хоть им заполнить пробел в сво­

торыми мы уже владеем. Потому-то я и

ей терминологии, оно всегда употребля­ лось в качестве конкретного имени. Едва

предупредил читателя о двусмысленности имен, которыми я, за неимением лучших,

ли не большему еще превращению под­ верглось родственное ему и появившееся

должен употреблять их всегда так, чтобы

на свет в одно с ним время и от тех же са­

ни в каком случае значение их не оста­

мых родителей слово essence, которое вме­ сто отвлеченного понятия, соответствую­

валось сомнительным или неясным. И так

щего глаголу «быть», начало потом обозна­

минов не свободен вполне от двусмыслен­

вынужден пользоваться. Конечно, писатель

как ни один из приведенных выше тер­

чать нечто настолько конкретное, что оно

ности, то я не буду пользоваться всегда

стало помещаться в стеклянной бутылке.

и непременно одним каким-либо из них,

Слово entity, ставши конкретным именем, потеряло во всеобщности своего значения

а буду употреблять каждый раз то слово, которое менее всего может в данном слу­

несколько менее, чем какое-либо другое из вышеупомянутых имен. Но все-таки то

чае вести к недоразумениям; в то же время я не буду стараться употреблять то или дру­

постепенное искажение, которому по ис­

гое слово непременно в одном и том же

течении некоторого времени подвергают­ ся, по-видимому, все термины психологии,

смысле, так как тогда часто у нас вовсе

проявилось и здесь. Если вы назовете доб­

некоторых значений того или другого тер­

родетель entity, то вас, правда, несколько менее заподозрят в уверенности в том, что

мина. Без этого пришлось бы предоста­ вить автору безграничную свободу при­

она — субстанция, чем если вы ее назо­ вете being, но все же вполне от этого по­

думывать новые слова и (что еще гораз­ до труднее себе представить) таковую же

дозрения вы никак не освободитесь. По-

возможность внушать читателю их пони­

видимому, все слова, первоначально дол­

мание. Кроме того, будет неблагоразумно

женствовавшие соозначать просто суще­

со стороны того, кто излагает столь от­ влеченный предмет, не пользоваться хо­

ствование, начинают с течением време­ ни расширять свое соозначение на о т ­ дельное существование, т. е. на существо­ вание, освобожденное от условия принад­

не оказывалось бы слова для выражения

тя бы даже неточным значением слова, лишь бы только оно вызвало такие ассоци­ ации идей (из числа привычных), которые,

как молния, мгновенно освещают нам на­ стоящее значение слова. Не следует очень уж жалеть о тех труд­

го слова есть родовое понятие, которому подчинены, как видовые, ощущения, эмо­ ции и мысли. Под названием «мыслей»

ностях, с которыми как для автора, так

здесь надо понимать все, что мы внутренне

и для читателя связаны старания придать

сознаем, когда мы, что называется, дума­

точное значение неточным словам. Трак­

ем: начиная с такого состояния сознания,

таты по логике представляют как раз удоб­

когда мы думаем о красном цвете, не имея

ный случай для борьбы с этими трудно­

его перед глазами, и до наиболее глубо­

стями, так как облегчение их именно и составляет одну из важнейших задач этой

ких мыслей философа или поэта. Однако надо помнить, что под «мыслью» надо по­

науки. Философский язык еще долго, а

нимать то, что происходит в самом духе,

обиходный и еще гораздо дольше будут

а не тот или другой внешний духу пред­

содержать в себе столько неопределенно­

мет, о котором человек думает. Можно ду­

го и двусмысленного, что логика много

мать о солнце, о Боге, но само солнце, сам

потеряла бы в своем значении, если бы она (кроме всего прочего) не учила также

Бог — это не наши мысли. Напротив, ум­ ственный образ солнца или идея Бога суть

мышление ловчее и правильнее обходить­ ся с этим несовершенным его орудием.

ты; и уверенность или отрицание челове­

мысли, состояния духа, а не сами предме­

Перехожу к нашему перечню. Я начну

ком существования солнца или Бога суть

с «чувствительности» (в самом широком

также состояния духа. Даже воображаемые

смысле этого термина) как простейшего

предметы (т. е. такие, которые существуют,

отдела имеющих названия вещей.

как говорится, только в наших мыслях) на­ до отличать от наших идей о них. Я могу

1. Чувства или состояния сознания3

думать о домовом так же, как я думаю,

§ 3. Термины: чувство (feeling) и созна­ ние — имеют в философском языке одина­

например, о съеденном вчера хлебе или о том цветке, который завтра расцветет.

ковое значение: чувством называется все, что дух сознает, что он чувствует, другими

Но сам домовой (хотя его никогда не су­

словами, что входит, как часть, в его чув­ ствующее бытие. В популярном языке тер­

о домовом, — точно так же, как некогда

мин feeling не всегда имеет то же значение,

о хлебе, как еще не существующий цветок

ществовало) не то же самое, что моя идея существовавший хлеб не есть моя идея

что «состояния сознания»; его приурочива­

не есть моя идея цветка. Все это — не мыс­

ют часто специально к чувственной обла­ сти нашей духовной природы (а иногда,

ли, но объекты мысли, хотя в настоящее время все они одинаково не существуют.

в еще более узком смысле, к одной толь­

Подобным же образом надо тщательно

ко эмоциональной) как отличной от все­ го, что относят к воспринимающей или

отличать ощущение от причиняющего его предмета, например, ощущение белого от

умственной сфере. Но это не более как

белого предмета; надо отличать его и от ка­

отступление от точной терминологии, —

чества белизны, которое мы приписываем

такое же, как когда в популярном слово­

предмету на основании производимого им

употреблении у термина mind отнимают его настоящее, широкое значение («дух»)

ощущения. К несчастью, сами ощущения редко получают отдельные названия, и это

и означают им один ум. Еще большему из­

вредит ясности и установлению надлежа­

вращению подвергается слово feeling в тех

щих различий. У нас есть слово для обо­

случаях, когда значение его ограничива­

значения предметов, вызывающих в нас

ют одними телесными ощущениями или

некоторые ощущения, — слово белый; есть

даже ощущениями одного только чувства,

также и имя для обозначения того качества

а именно осязания; нам нет нужды оста­

предметов, которое мы считаем причиной

навливаться на этом подробнее. Feeling (чувство, или состояние чув­ ствительности) в собственном смысле это­

ощущения: белизна. Но если мы загово­ рим об ощущении самом по себе (правда, у нас редко бывают поводы говорить о нем

в этом смысле, кроме как в научных ис­

ких оснований: ощущения суть тоже со­

следованиях), то язык, приспособленный

стояния чувствующего духа, а не состо­

в большей своей части к потребностям

яния тела, отличные от духовных. Когда

обыденной жизни, не дает нам просто­

я вижу синий цвет, я сознаю ощущение

го (состоящего из одного слова) или не­

(feeling) синего цвета, — и это одна вещь; напротив, известное раздражение и изоб­

посредственного обозначения; приходится употреблять описательный оборот «ощу­

ражение на моей сетчатой оболочке и те

щение белого» или «ощущение белизны»,

до сих пор еще таинственные явления, которые происходят в зрительном нерве

приходится обозначать ощущение по то­ му предмету или по тому признаку, кото­ рый в нас его возбуждает. Однако, хотя ощущение никогда не возникает без воз-

и в мозгу, — это нечто другое, чего я со­ вершенно не сознаю, о чем я могу узнать только на основании ученых исследова­

буэвдения, но его можно представить себе таковым, можно вообразить, что оно воз­

ний. Эти последние явления суть состоя­

никает в духе самопроизвольно. Для такого

ляющееся следствием этих телесных со­

ощущения всякое название было бы не­

стояний, само не есть телесное состоя­

правильным. Еще относительно слуховых

ние: то, что чувствует и сознает, называ­ ется не телом, а духом. И если ощущения

ощущений дело обстоит лучше, — у нас есть слово «звук» и целый словарь для обо­ значения разных родов звуков. И так как

ния моего тела; но ощущение синего, яв­

называются телесными чувствами, то толь­ ко как такой класс чувств, который вызы­

мы часто сознаем эти ощущения при от­

вается непосредственно телесными состо­

сутствии какого бы то ни было другого

яниями, в противоположность другим ви­

восприятия, то мы легче можем предста­ вить себе их без всякого вызывающего их

дам состояний чувствительности (feelings),

предмета. Стоит только закрыть глаза, слу­

ственной причиной которых является не то

шая музыку, чтобы получить такое пред­ ставление, как будто во всей Вселенной нет ничего, кроме звуков и воспринимаю­

или другое воздействие на органы тела, но

щей их нашей личности. А все, что легко

ющих их факторов; а раз они действительно

можно себе отдельно представить, легко

возникли, решительно все они будут непре­ менно духовными состояниями.

получает и отдельное название. По боль­

например, мыслям или эмоциям, непосред­

ощущения или мысли. Однако это различие касается не самих наших чувств, но пороиода-

шей же части названия ощущений обозна­

Кроме внешних воздействий на орга­

чают одинаково как ощущения, так и при­ знаки. Так, цвет обозначает как ощущения

ны нашего тела и порозвдаемых ими в ду­

белого, красного и т.д., так и некоторые качества окрашенных предметов, и мы го­

еще третье звено в этой цепи явлений, которое они называют «перцепцией» (вос­

хе ощущений, многие писатели допускают

ворим о цветах предметов как об их свой­

приятием) и которое состоит в призна­

ствах.

нии внешнего предмета за причину ощу­

§4.

Относительно ощущений надо иметь

акт духа, вытекающий из его самопро­

в виду еще другое различие, на которое часто (и всегда с вредными последстви­

извольной деятельности, тогда как, напро­ тив, в ощущении дух пассивен: он лишь

ями) не обращают должного внимания; это — различие между самим ощущени­

го предмета. И по мнению некоторых ме­

ем и предшествующим ему состоянием ор­

тафизиков, именно таким, подобным вос­

гана тела, той физической деятельностью,

приятию, актом духа (только без предше­

которая является причиной ощущения. Од­

ствующего ощущения) познаем мы суще­

ним из источников ошибки служит здесь

ствование Бога, души и других гиперфи-

распространенное деление чувств на те­ лесные и духовные. С философской точ­ ки зрения, для такого деления нет ника­

зических предметов.

щения. Это восприятие, говорят они, есть

испытывает на себе воздействие внешне­

Эта деятельность духа, это «восприя­ тие», к каким бы выводам относительно

его природы мы в конце концов ни при­

ную часть наших знаний, различие между

шли, должно, мне кажется, занять место среди других духовных состояний. Одна­

ха имеет лишь второстепенное значение.

ко этим я не имею ни малейшего наме­

Для нас все это — состояния духа, явле­

рения заявить, или незаметно подставить, никакой теории о тех законах духа, в кото­

ния чувствительности; причем, повторяю еще раз, я не говорю этим ничего об их

рых, можно думать, коренятся эти духов­

пассивности. Я хочу сказать просто то, что

ные процессы, или об условиях их пра­ вильности и неправильности. Еще менее

все это — психологические факты, факты из области духа, которые надо тщатель­

думаю я (по-видимому, вопреки заявлению д-ра Юэля4 в одном аналогичном случае),

но отличать от внешних, или физических фактов, с которыми они могут быть связа­

чтобы тот факт, что это — только духов­

ны как следствия или как причины.

активными и пассивными состояниями ду­

ные состояния, делал излишним изучение их отличительных признаков. Я не буду

§ 5.

вдаваться в их исследование, так как к ло­ гике оно отношения не имеет. В этих так

духа есть один разряд, заслуживающий спе­

называемых восприятиях или непосред­

ставляет главную часть соозначения не­ которых важных классов имен. Я говорю

ственных усмотрениях духом внешних ему как физических, так и духовных предметов я вижу только факты уверенности, или ве­ ры; причем эта уверенность обнаруживает

Однако среди активных состояний

циального внимания, потому что он со­

о хотениях, или актах воли. Когда мы, го­ воря о чувствующих существах, употребля­

притязания на интуитивность или незави­

ем относительные имена, значительная до­ ля соозначения последних состоит обыч­

симость от внешнего доказательства. Ес­

но из действий этих существ — действий

ли предо мною лежит камень, я сознаю

прошедших, настоящих и (возможных или

известные ощущения, которые я от него получаю; но когда я говорю, что эти ощу­ щения происходят от внешнего предмета,

вероятных) будущих. Возьмем, например,

который я воспринимаю, это значит, что,

действия, которые исполняют или должны

получая ощущения, я непосредственно, ин­

исполнять государь и подданные взаим­

слова: государь и подданный. Что соозна­ чают эти слова, как не те бесчисленные

туитивно уверен в существовании внешней

но друг для друга или относительно друг

причины этих ощущений. Изучение зако­

друга? Таково же соозначение слов: врач

нов интуитивной уверенности и тех усло­ вий, при которых ее надо считать основа­ тельной, входит, как мы уже не раз говори­

и пациент, глава и последователь, учитель

ли, в задачи не логики, а науки об основ­ ных законах человеческого духа.

должны исполнять при известных услови­

и ученик. Во многих случаях слова со­ означают даже и такие действия, которые

К этой же науке относится и все, что

ях не те лица, которые указываются имена­ ми, а другие. Так, например, слова: долж­

можно сказать о том различии, которое столь тщательно проводят немецкие мета­

ник и кредитор, а также многие другие, выражающие юридические отношения, со­

физики и их французские и английские

означают то, что должен делать суд, что­

последователи между актами, действиями духа и его чисто страдательными со­

бы заставить выполнить законное обяза­ тельство, если оно не исполнено. Некото­

стояниями, между тем, что он получает

рые же слова соозначают прошедшие дей­

от сырого опытного материала, и тем, что

ствия лиц, не означаемых ни самим име­

он в него вносят. Я знаю, что с той точ­

нем, ни соотносительными ему названия­

ки зрения, с какой эти писатели смотрят

ми; таково, например, слово «брат». Из этих примеров видно, какую большую долю со­ означения имен составляют действия. А что

на элементы мышления и знания, это раз­ личие является основным. Но для нашей знания, а того, каким образом получаем

такое действие? Это не одна вещь, а со­ вокупность двух: состояния духа, называе­

мы не коренную, а производную, вывод­

мого «хотением», и того, что за этим хо­

цели, для изучения не основных начал по­

тением следует. Хотение или намерение сделать что бы то ни было — это одно; а результат хотения — это нечто другое; то и другое вместе и составляют действие. У меня складывается намерение двинуть сейчас рукой, и рука (если она, конечно, не привязана или не парализована) дви­

прекратилось бы и существование призна­ ка. Субстанция, напротив, имеет бытие са­ ма по себе; говоря о ней, нам не надо прибавлять после ее названия еще роди­ тельного падежа: камень не есть камень

чего-нибудь, луна есть не луна чего-нибудь, а просто луна. Правда, в тех случа­

жется соответственно моему намерению; последнее есть физический факт, следую­ щий за известным состоянием духа. Дви­

ях, когда мы обозначаем субстанцию отно­ сительным именем, то после ее названия

жением руки и называется это намерение,

или какую-нибудь частицу, обозначающую

сопровождаемое самим актом, или (если угодно, в обратном порядке) акт, предше­

отношения ее к чему-либо другому. Од­

мы должны поставить родительный падеж

ствуемый и обусловливаемый намерением.

нако даже и в этом случае не исчезнет вторая характерная особенность призна­

§ 6.

В первом из основных отделов обо­

ка: это другое может уничтожиться, а суб­ станция не перестанет существовать. Так,

значаемых именами вещей, а именно, в от­ деле «чувств» или состояний сознания, мы

и следовательно это слово похоже на при­

с самого начала указали три подразделе­ ния: ощущения, мысли и духовные волне­

к чему-то для него внешнему: не будь ре­

«отец» должен быть чьим-нибудь отцом, — знак в том отношении, что оно относится

ния (эмоции). Первые два из них мы уже

бенка, не было бы и отца; однако, в сущ­

достаточно разъяснили на примерах; в от­

ности, это значит только то, что тогда мы

деле же эмоций особой запутанности нет, а потому он и не требует таких разъяс­

цом: сам человек, которого мы называем

нений. Наконец, мы нашли необходимым к этим трем подотделам прибавить четвер­ тый, известный под названием «хотений». Теперь мы переходим к двум остальным

не стали бы называть этого человека от­ отцом, мог бы существовать, если бы и во­ все не было ребенка, — так же, как он су­ ществовал до появления на свет этого по­ следнего. Более того, предположение о су­

классам соответствующих именам вещей,

ществовании этого человека не заключа­

так как все внешнее для духа надо отно­

ло бы в себе никакого противоречия, даже

сить либо к классу субстанций, либо к клас­ су признаков.

если бы исчезла вся Вселенная, кроме не­ го. Но уничтожьте все белые субстанции... где тогда будет атрибут белизны? Белизна

2. Субстанции5

есть термин сам себе противоречащий, ес­

Логики старались определить субстан­ ции и признаки. Однако в этих определе­

ли нет никаких белых вещей.

ниях они не столько устанавливали раз­ личия между субстанциями и признаками

В общераспространенных сочинени­ ях по логике к разрешению указанной вы­ ше трудности ближе всего подходят имен­

по существу, сколько указывали на разни­

но таким образом. Однако едва ли такое

цы в грамматическом строении речи, со­ образно с тем, говорят ли о субстанциях или о признаках. Их определения годятся скорее на уроках английского, греческого,

тельным. Действительно, раз атрибут от­ личают от субстанции тем, что он есть

латинского или немецкого языков, чем для

важным является рассмотреть, что имен­

философии духа. Признак, говорят школь­ ные логики, должен быть признаком чегонибудь: например, цвет — цветом какого-

но значит этот родительный падеж: он

нибудь предмета, доброта — качеством то­

гое. Что же касается самостоятельного су­

го иди другого лица; и если бы это чтонибудь перестало существовать или пере­

ществования субстанции, то совершенно

стало бы быть связанным с признаком, то

бе представить существующей без всякой

рассуждение можно считать удовлетвори­

признак чего-нибудь, то в высшей степени

сам нуждается в объяснении, так что ни­ как нельзя им объяснять что-либо дру­

справедливо, что субстанцию можно се­

другой субстанции, но точно так же и при­

я пишу, слагается из его видимой фор­

лик - без всякого другого признака; пред(танить же себе субстанцию без признаков

ных ощущений), из его осязаемой фор­

гак же нельзя, как нельзя себе вообразить

мы и объема (т. е. из сложных ощущений

признаки без субстанции.

наших осязательных органов и мускулов),

Однако метафизики исследовали этот поп рос глубже и объяснили субстанцию го­

мы и объема (т. е. из сложных зритель­

из его веса (опять осязательно-мускульное ощущение), цвета (зрительное), твердости (мускульное), из его физического строения (иначе говоря, из всех тех разнообразных

раздо более удовлетворительно. Субстан­ ции обыкновенно делят на тела и духи. И тем, и другим философы дали, наконец,

ощущений, какие мы получаем при раз­

определения, по-видимому, безукоризнен­

личных обстоятельствах от дерева, из ко­

ные.

торого он сделан) и т.д. Все эти ощущения (или большинство их) часто воспринима­ ются — и, как мы убеждаемся на опыте,

§ 7. Тело, по учению новых метафизи­ ков, можно определить, как ту внешнюю

всегда могут восприниматься — или одно­

причину, которой мы приписываем свои

временно, или же в виде того или другого

ощущения. Видя и осязая золотую моне­

из многих последовательных рядов по на­

ту, я сознаю ощущения некоторого желто­ го цвета, твердости и веса; изменяя усло­ вия наблюдения, я могу воспринять, кроме

шему выбору. Поэтому мысль об одном

этих ощущений, еще много других, совер­

умственно соединенное в одно сложное

из этих ощущений заставляет нас думать и о других: получается некоторое целое,

шенно от них отличных. Непосредственно

состояние сознания, называемое, на языке

я сознаю только эти ощущения; но я ду­ маю, что их производит нечто, не только

школы Локка и Гертли, сложной идеей. Некоторые философы рассуждали сле­

существующее независимо от моей воли,

дующим образом. Если мы представим се­

по даже внешнее моим телесным органам и моему духу. Это внешнее нечто я и на­

бе, что апельсин потерял бы свою есте­ ственную окраску, не приобретя новой; что

зываю телом.

он утратил бы свою мягкость, не став­

Можно спросить: почему мы начина­

ши в то же время твердым, — свою ша­

ем приписывать наши ощущения некото­

рообразность, не сделавшись кубом или пятигранником или вообще какой бы то

рой внешней причине? и есть ли для это­ го достаточные основания? Известно, что

ни было другой правильной или непра­

некоторые метафизики6 оспаривали это, утверждая, что мы не имеем права отно­

вильной формой; что он лишился бы ве­ личины, веса, вкуса, запаха; потерял бы все

сить наши ощущения ни к той причине,

свои механические и химические свой­

которую мы называем телом, ни вообще к какой бы то ни было внешней причине.

ства, не получив новых, — сделался бы, словом, невидимым, неосязаемым, недо­

Мы не будем заниматься здесь этим спо­ ром и теми метафизическими тонкостями,

ступным на одному из чувств, не только лично наших, но и других чувствующих су­

около которых он вращается. Однако выяс­

ществ, действительных или возможных, —

нить понятие субстанции можно, пожалуй, всего лучше, если именно рассмотреть, ка­

если бы все это произошло, то от апель­ сина не осталось бы ничего. Так говорят

кое надо занять положение для того, чтобы

эти мыслители. Действительно, спрашива­

защитить существование субстанции про­ тив этих метафизиков.

ют они, какого рода мог бы быть остаток?

Несомненно, что наше понятие о теле

свое существование? Для человека нераз­

состоит частью из представления о неко­

мышляющего факт существования апель­

тором количестве обыкновенно одновре­ менно притекающих ощущений — наших

сина основывается, по-видимому, на сви­ детельстве внешних чувств. Но для чувств

собственных или же других чувствующих

недоступно ничего, кроме ощущений. Мы

существ. Мое понятие о столе, на котором

знаем, что эти ощущения связаны друг

и каким признаком мог бы он проявить

с другом по некоторому закону; они со­

ми к нему). В философских исследовани­

единяются не случайно, а в некотором си­

ях этот субстрат обыкновенно называли

стематическом порядке, представляющем

материей. Однако все размышлявшие над

собой часть общего порядка Вселенной:

этим предметом скоро пришли к убежде­

испытывая одно из этих ощущений, мы

нию, что существования материи нельзя доказать формально, с внешней очевид­

обыкновенно испытываем (или знаем, что в нашей власти испытать) также и другие. Но этот закон связи ощущений не требу­

ностью. Поэтому теперь Беркли и его по­

ет непременно себе поддержки в том, что

что эта вера (или уверенность) в суще­

называется «субстратом», говорят эти фи­

ствовании вещества интуитивна, что чело­

следователям отвечают обыкновенно так,

лософы. Представление о субстрате есть

вечество во все времена чувствовало себя

только одна из многих форм, в каких мы

вынужденным, по самому устройству своей

можем представлять эту связь; это как бы

природы, относить свои ощущения к неко­

способ воплощения идеи. Положим, такой субстрат существовал, но затем он в одно мгновение чудесным образом исчез, а ощу­

торой внешней причине, что даже те, кто

щения идут в прежнем порядке; как мог­

в речи, так и в мыслях и чувствах своих признают (одинаково с толпой) свои ощу­ щения результатом чего-то для себя внеш­

ли бы мы узнать, что его уже нет? по каким признакам можно было бы решить, что его существование прекратилось? разве у нас не было бы и тогда столько же основа­

отрицает существование материи в теории, на практике уступают необходимости и как

него. Значит, — заключали отсюда, — это знание, очевидно, так же интуитивно, как

ний быть уверенными в его существова­

и сознание нами самих ощущений наших.

нии, сколько у нас их теперь? А если бы мы не имели права быть в этом уверен­

Здесь вопрос переходит уже в основную проблему собственно так называемой ме­

ными тогда, почему мы можем иметь это

тафизики — ей мы его и предоставляем.

право теперь? Поэтому, утверждают эти ме­ тафизики, тело по существу вовсе не отли­

что предметы суть не что иное, как наши

чается от тех ощущений, которые оно, как говорится, возбуждает в нас; коротко гово­ ря, тело есть совокупность ощущений или, скорее, возможностей ощущений, соеди­

Хотя теория крайних идеалистов о том, ощущения и законы их сочетания, и не утвердилась в общем у последующих мыс­ лителей, однако теперь все согласны, что им удалось доказать один пункт чрезвы­

ненных между собой по некоторому опре­

чайной важности: а именно, что о предме­

деленному закону.

тах мы знаем только, во-первых, ощуще­ ния, вызываемые ими в нас, и, во-вторых,

Споры, возникшие по поводу этих умо­ зрений, и теории, созданные с целью най­

порядок возникновения этих ощущений.

ти окончательное решение этих вопросов, принесли важные и полезные результаты

Даже Кант в этом вопросе выражается не

для науки о духе. Ощущения (отвечали

ни твердо был убежден Кант в существо­

идеалистам), сознаваемые и воспринимае­

вании мира «вещей в себе», совершенно

мые нами не в беспорядке, а в некоторых

отдельного от мира явлений (или вещей,

единообразных, правильных соединениях, предполагают не только закон или законы

как они являются нашим чувствам), хотя он ввел даже в употребление особое выра­

своих сочетаний, но и какую-то внешнюю

жение (ноумен) для означения вещи в себе,

нашему духу причину, которая своими осо­

в противоположность представлению ее в

быми законами определяет законы свя­

нашем духе, — все же он признает, что

зи и переживания ощущений. Схоластики

о предметах мы знаем только эти пред­

пользовались для обозначения этой внеш­

ставления, материя которых состоит, по

ней причины термином субстрат, кото­

его мнению, из ощущенш, а форма дает­

рый уже употребляли выше и мы; атрибу­ ты же они называли присущими субстра­

ся законами самого духа. Действительная же природа вещей остается и, по само­

ту (inhaerens — буквально: прикрепленны­

му строю нашей духовной организации,

менее ясно, чем Беркли с Локком7. Как

должна всегда остаться для нас непрони­

мнению) неизвестную причину, к которой

цаемой тайной. «О вещах абсолютно, или в

мы относим свои ощущения, мы должны

самих себе, — говорит сэр У. Гамильтон 8, —

достроить теперь определение духа; и по­

мпо внешних, ни о внутренних, мы ничего

сле предыдущих замечаний это будет не­

не :шаем или знаем их только как непо-

трудно сделать. Действительно, как наше

аиаваемые. Мы узнаем об их недоступном

понятие о теле есть понятие о неизвестной

дли понимания существовании только по­

причине, производящей ощущения, так на­

стольку, поскольку они косвенно и случай­ но обнаруживают себя нам некоторыми

ше понятие духа есть понятие о том неиз­ вестном, которое получает или восприни­

качествами, вступающими в отношение с нашими познавательными способностями;

мает эти ощущения, и притом не только

причем и эти качества, в свою очередь, мы никак не можем мыслить необусловленны­

их одни, но и все остальные состояния сознания. Как тело надо понимать в каче­

ми, безотносительными, существующими в

стве таинственного «нечто», возбуждающе­ го в духе состояния сознания, так дух есть

себе и по себе. Поэтому все, что мы знаем, состоит из явлений, — все это явления то­

то таинственное «нечто», которое созна­ ет и мыслит. По поводу духа нет никакой

го, что нам неизвестно»9. То же самое уче­ ние в высшей степени ясно и сильно изло­

ли относительно материи) о скептическом

жил Кузен, замечания которого по этому

отношении к нему, ставящем под вопро­

предмету тем более заслуживают внима­ ния, что, в связи с ультранемецким и он­

сом существование его, как вещи в себе, в отличие от ряда того, что мы называем

тологическим характером его философии и других отношениях, в этих его мнениях

метить, что относительно внутренней при­

можно видеть уступку противникам10. Нет ни малейшего основания думать, будто то, что мы называем чувственными качествами предмета, похоже на то, что присуще этому предмету в самом себе, что

необходимости говорить (как мы это дела­

его состояниями. Однако необходимо за­ роды мыслящего начала (как бы ее ни по­ нимали) мы остаемся (и при теперешних наших познавательных способностях все­ гда останемся) в таком же совершенном неведении, как и относительно внутрен­

сходно с природой его самого. Причи­

ней природы материи. Все, что мы знаем

на, как таковая, не походит на свои след­

даже о нашем собственном духе, есть (го­

ствия; восточный ветер не похож на ощу­

воря словами Джеймса Милля) некоторая

щение холода, ожог не похож на пары

«нить сознания», некоторый ряд состоя­

кипящей воды. Почему же материя долж­ на походить на наши ощущения? почему

ний сознательности: ощущений, мыслей, эмоций, хотений, — ряд более или ме­

внутренняя природа огня и воды должна быть похожа на впечатления, производи­

нее обширный и более или менее слож­

мые этими предметами на наши чувства?11

или своим «духом», и что я считаю отлич­

Что дает нам право выводить из следствий

ным от этих ощущений, мыслей и т.д.; это

что бы то ни было относительно причины,

нечто есть, по моему убеждению, не сами

кроме того, что эта причина достаточна дли произведения данного следствия? П о­

мои мысли, а некоторое существо, имею­ щее эти мысли, само же представляющееся

этому можно с полным основанием уста­ новить, как вещь, очевидную саму по себе

мне всегда в состоянии покоя, без всякой

ный. Есть нечто, что я называю своим «я»,

и в то же время допускаемую всеми, чьи

мысли. Но что такое это существо, об этом я не имею никакого понятия (хотя это

иагляды следует принять теперь во вни­

я сам); о нем я не знаю ничего, кроме ряда

мание, что о внешнем мире мы не знаем

его сознательных состояний. Как тела об­

и не можем знать абсолютно ничего, кроме

наруживаются для меня только через ощу­

ис пытываемых нами от него ощущений12.

щения, причиной которых я их считаю, так и мыслящее начало или дух делается мне

Определив тело как внешнюю и при­

известным в моей собственной природе,

том (согласно наиболее основательному

только благодаря состояниям чувствитель-

^ 8.

носги, сознаваемым этим началом. О себе

ства и отношения. Двумя последними груп­

я ничего не знаю, кроме того, что я спо­ собен чувствовать или быть сознательным

пами мы займемся потом; сейчас же оста­

(включая сюда, конечно, и мышление, и

новимся на первой. Итак, возьмем для примера какое-ни-

волю); и если бы мне пришлось узнать

будь из так называемых чувственных ка­

что-либо новое о моей собственной при­

честв предметов — положим, белизну Что

роде, то, при настоящей организации моих познавательных способностей, я не могу

мы в действительности утверждаем, припи­

представить себе этого нового иначе, как в виде некоторых добавочных способно­

сывая белизну той или другой субстанции, например, снегу, — говоря, что снег об­ ладает качеством белизны? Просто то, что

стей чувства, мышления или воли, оставав­

в присутствии снега мы испытываем неко­

шихся до сих пор для меня неизвестными. Таким образом, следовательно, если тело есть не одаренная чувствительностью

торое специфическое ощущение, которое мы привыкли называть ощущением белого. Но почему я знаю, что передо мной снег?

причина, к которой мы естественно вы­

Очевидно, именно по тем ощущениям, ко­

нуждены относить часть наших сознатель­ ных состояний, то дух можно описать как

торые я отношу к нему, — не иначе. Я за­

термина) всех состояний сознания — как

ключаю о присутствии предмета потому, что он дает мне некоторую совокупность, некоторый ряд ощущений, и приписывая

то, что их имеет или переживает. Но о са­

ему атрибут белизны, я хочу сказать толь­

мой природе как тела, так и духа, мы (со­ гласно наиболее состоятельному из суще­

ко то, что в состав этой группы ощущений

ствующих учений) не знаем ничего, кроме этих возбуждаемых телами, а духом испы­ тываемых состояний сознания. А если бы

ем белого. Таково одно из возможных воззрений

мы что-нибудь и знали, то к логике не име­

А именно, можно согласиться с тем, что

субъект (в схоластическом смысле этого

входит и то, которое я называю ощущени­

на этот предмет. Но есть также и другое.

ли бы отношения ни сами эти познания,

о чувственных предметах мы не знаем ни­

ни способ их приобретения. На этом вы­ воде мы и можем кончить эту часть нашей

чего, кроме возбуждаемых ими в нас ощу­

задачи и перейти к третьему и уже послед­

га ощущения, называемого ощущением бе­

нему классу или подразделению могущих

лого цвета, есть то основание, по которому

иметь названия вещей.

мы этой субстанции приписываем каче­

щений, что факт специфического для сне­

ство белизны, и единственное доказатель ­

3. Признаки (или атрибуты) и, во-первых, качества § 9- То, что нам надо сказать о признаках, легко вывести из того, что уже сказано о субстанциях или сущностях. Действи­

ство того, что она этим качеством обла­ дает. Но из того, что один факт является единственным показателем существования другого, вовсе не следует, чтобы эти два факта представляли собой одно и то же.

тельно, если мы ничего не знаем и ничего не можем знать о телах, кроме возбужда­ емых ими в нас или в других существах ощущений, то под признаками мы можем

Можно сказать, что признак белизны — это

разуметь, в сущности, только эти ощуще­

чего предмет производит ощущение. Мож­

ния; и та разница, которую мы проводим на словах между свойствами вещей и по­

но сказать: утверждая, что снег обладает

лучаемыми от них ощущениями, коренит­

то, что присутствие снега производит в нас

не то, что факт восприятия этого признака, а что-то в самом предмете, некоторая при­ сущая ему способность, нечто такое, в сипу

признаком белизны, мы говорим не только

ся скорее в удобствах речи, чем в самой

это ощущение, но и то, что это происходит

природе того, что этими терминами обо­ значается. Признаки, или атрибуты, обыкновен­ но делят на три отдела: качества, количе­

вследствие и на основании соответствую­ щей способности или свойства предмета. Для целей логики не представляет су­ щественного значения, какое именно из

этих двух мнений мы примем. Обстоятель­

факт, что опиум производит сон. Точно

ное обсуждение этого вопроса относится к другой области научного исследования, которую мы уже часто называли метафи­

так же и мы, говоря, что снег бел потому,

зикой. Однако и здесь я скажу, что для уче­

альных терминах тот факт, что снег про­

ния о существовании особого вида бытий,

изводит в нас ощущение белизны. И если

что он обладает качеством белизны, про­ сто вторично высказываем в более специ­

называемых качествами, я не нахожу дру­

скажут: должно же ощущение иметь какую-

гого мотива, кроме некоторой тенденции

либо причину, — я отвечаю: причина его

человеческого духа, ведущей его ко мно­

есть наличие той совокупности явлений,

гим заблуждениям. Я разумею здесь склон­ ность — всякий раз, как нам попадаются

которую мы называем предметом (object). Сказав, что ощущение имеет место всякий

два не вполне синонимичных имени, пред­

раз, как предмет бывает перед нами и на­

полагать, что это — названия двух различ­

ши органы находятся в нормальном состо­ янии, мы высказали уже все, что мы зна­

ных вещей. Между тем на самом деле это могут быть два названия одной и той же вещи с двух различных точек зрения или

ем о материи. И нет никакой надобности,

при различии в окружающих обстоятель­

указав определенную и доступную пони­ манию причину, предполагать еще какую-

ствах. На том основании, что слова каче­ ство и ощущение нельзя безразлично упо­

то скрытую, для того чтобы действительная причина могла оказать свое действие. Если

треблять одно вместо другого, предполо­ жили, что они не могут обозначать оба од­

меня спросят, почему присутствие пред­

ну и ту же вещь: а именно, то впечатление

я не смогу дать на это ответа; я могу только

или состояние сознания, которое мы ис­

сказать, что такова моя природа и природа объекта, что этот факт составляет часть об­

пытываем через посредство наших чувств от присутствия данного предмета. Между тем во всяком случае вовсе не представ­ ляется нелепым предположение, что одно и то же впечатление или состояние созна­ ния, если его рассматривать само по се­

мета возбуждает во мне это ощущение,

щего строя вещей. Ведь, если мы вставим в этот процесс это воображаемое нами бы­ тие, мы все равно в конце концов придем к тому же самому. Сколько бы ни было

бе, можно назвать ощущением, но можно

звеньев в цепи причин и следствий, все равно — тот способ, посредством которо­

считать и качеством — в его отношении

го каждое из них производит следующее,

к одному или многим предметам, наличие которых перед нашими органами чувств

остается для нас непонятным. Одинаково легко себе представить как то, что пред­

возбуждает в нашем духе — среди других

мет производит ощущение непосредствен­

ощущений или состояний сознания — так­ же и это. А раз это допустимо в виде пред­

но и сразу, так и то, что он вызывает его при помощи чего-то другого, что мы на­

положения, то уже тем, кто стоит за само­

зываем способностью его вызывать.

стоятельное {per se) существование того, что называется качеством, придется дока­

жет представить это воззрение на предмет,

зывать предпочтительность своего взгляда и наличие в этой теории чего-то еще, кро­ ме умирающего призрака старого учения о скрытых причинах, т. е. той нелепости, которую так удачно высмеял Мольер, заста­ вив одного из своих педантов-врачей объ­

Но так как те трудности, какие мо­ нельзя устранить без обсуждения вопро­ сов, выходящих из пределов нашей науки, то я ограничусь этим замечанием и в изло­ жении логики буду пользоваться термино­ логией, одинаково совместимой как с тем,

яснять факт, что опиум производит сон,

так и с другим воззрением на природу ка­ чества. Я буду говорить (этот способ вы­

тем положением, что он обладает снотвор­ ной силой.

ражения нельзя, по крайней мере, оспа­ ривать), что качество белизны, приписы­

Заявляя, что опиум обладает снотвор­ ной силой, этот врач, очевидно, вовсе не

ваемое объекту — снегу, основано на том,

объяснял, а просто еще раз повторял тот

лого. Я воспользуюсь термином, употреб­

что оно возбуждает в нас ощущение бе­

лявшимся у схоластических логиков, когда

этих случаях окажется общим одно, и толь­

они говорили о том классе признаков, ко­ торый называется отношениями, и ощуще­

ко одно: везде существует или происхо­ дит (существовало или произошло, или можно ожидать, что будет существовать

ние белого буду называть основанием ка­ жании терминов «белый», «белизна» важно

или произойдет) некоторый факт, неко­ торое явление, в которое входят, как со­

только ощущение; только его мы и мо­

ставные части, обе вещи, о которых гово­

чества белизны. Для целей логики в содер­

жем принимать в соображение при дока­

рится, что они относятся одна к другой.

зательстве. Доказано ощущение, доказано и качество — и раз предмет возбуждает

Этот факт, это явление логики школы Ари­

собностью его возбуждать.

стотеля и называли основанием отноше­ ния (fundamentum relationis). Так, в отно­ шении «больше и меньше» основанием яв­

4. Отношения

ляется то, что одну из двух сравниваемых величин можно, при известных условиях,

ощущение, то он обладает, конечно, и спо­

§ 10.

Качества тел суть, как мы сказали,

признаки, основанные на ощущениях, ко­ торые вызывает в нашем духе присутствие того или другого тела перед нашими ор­ ганами чувств. Но когда мы предмету при­

поместить внутри пространства, занимае­ мого другою, не наполнив его совершен­ но. В отношении хозяина и слуги основа­ нием является тот факт, что один взялся или был принужден исполнять некоторые услуги в пользу и по приказанию другого,

писываем такой признак, который называ­

и т.д. Примеров можно найти без кон­

ется отношением, основанием его должно

ца; но уже и теперь очевидно, что, когда

быть нечто такое, что касается и других

говорят об отношении двух вещей, суще­

предметов, помимо одного только данно­

ствует какой-нибудь фаю1или ряд фактов,

го и воспринимающего его духа.

которому обе эти вещи причастны, и что

Так как отношение можно с полным правом признавать между любыми двумя вещами, которые называют (или которые

всякий раз, как две какие-либо вещи свя­ заны в одном и том же фаюге или ряде фактов, эту пару вещей можно поставить

можно назвать) соотносительными имена­

в отношение, основанное на этом фаюге.

ми, то мы можем надеяться найти сущ­

Даже и в том случае, если между ними

ность отношения вообще, если мы пере­

общего только то, что обще и всем дру­

числим те главные случаи, в которых че­ ловечество употребляло соотносительные

гим вещам: а именно, что они составля­ ют части Вселенной, мы можем назвать

имена, и посмотрим, что во всех в них

это отношением, а сами вещи — родствен­

есть общего. Итак, что же общего в столь разно­

ными друг другу творениями, составными частями, согражданами мира. Но по ме­

родных и отличных друг от друга соче­

ре специализации, по мере обособления

таниях обстоятельств, каковы следующие:

и усложнения того факта, в который входят составными частями эти предметы, специ­

одна вещь похожа на другую; одна вещь

непохожа на другую; один предмет близок к другому; один предмет далек от другого; один предмет впереди, сзади, рядом с дру­ гим, больше, равен, меньше другого; одна вещь есть причина или следствие другой; один человек есть хозяин или слуга, ди­ тя или родитель, должник или кредитор, государь или подданный, поверенный или клиент другого и т.д.?..

ализируется и усложняется и основанное на этом фаете отношение. И отношений можно себе представить как раз столько, сколько может быть родов фактов, в кото­ рых участвуют вместе два предмета. Итак, подобно тому как качество есть признак, основанный на том, что вещь возбуждает некоторое ощущение или ощу­ щения, так признак, основанный на ка-

Если оставить сейчас в стороне сход­

ком-либо факте, в который входят сра­

ство (так как этот вид отношений тре­

зу два предмета, будет отношением между

бует особого рассмотрения), то во всех

этими двумя предметами. Но и в послед­

нем случае сам факт состоит из элементов совершенно того же рода, что и в пер­ вом: а именно, из состояний сознания.

нашему сознанию как два последователь­

Так, например, в том или другом юриди­

тье ощущение или состояние сознания13.

ческом отношении (должник и кредитор, принципал и служащий, опекун и опека­

Неверно, будто мы сначала имеем два со­ стояния сознания, а уже потом сознаем их

ных ощущения, и сознание следования их одного за другим не есть какое-либо тре­

емый) основание отношения состоит все­

последовательность: иметь вообще какие-

цело из мыслей, чувств и актов воли (дей­ ствительных или возможных) как этих са­ мых лиц, так и других, причастных к то­

либо два состояния сознания значит уже иметь их последовательно (если они не од­

му же ряду действий. Сюда войдут, напри­

гие состояния сознания, то по самой при­

мер, мнения, которые составятся у судьи,

роде наших познавательных способностей

когда ему будет принесена жалоба на на­

они возможны только или последователь­ ными, или сосуществующими. Такова здесь

рушение того или другого из налагаемых этими отношениями обязательств; все, что

новременны). Раз даны ощущения или дру­

альтернатива, и никто не был (да и не мо­

сделает судья на основании того убежде­

жет рассчитывать быть) в состоянии ис­

ния, которое у него составится, и т. п. При­

следовать этот вопрос глубже.

том (как мы уже видели) действия здесь — просто другое название намерений, сопро­

§ 11.

вождающихся результатами; а эти послед­ ние — не что иное, как ощущения или ка­

сказать и относительно двух других видов

Приблизительно то же самое надо

кие-либо другие состояния сознания, воз­

отношений: сходства и несходства. Поло­ жим, я имею два ощущения; возьмем про­

буждаемые либо в самом действующем ли­

стые: например, хоть два ощущения белого

це, либо в ком-нибудь другом. В именах,

цвета и одно ощущение белого, а другое —

выражающих отношения, нет ничего, че­ го нельзя было бы разложить на состоя­

черного. Первые два ощущения я называю сходными, вторые два несходными. Какой

ния сознания, причем внешние предметы

же факт, какое явление составляет здесь

представляют везде причины, возбуждаю­

основание отношения? Мы имеем, во-пер-

щие те или другие состояния сознания,

вых, два ощущения, а затем то, что мы на­

а дух — испытывающий все эти состо­ яния субъект; но ни внешние предметы,

зываем сознанием или чувством сходства

ни дух не обнаруживает своего существо­

ся сейчас первым случаем. Сходство есть,

вания иначе, как через посредство созна­ тельных состояний.

очевидно, состояние сознания наблюда­ ющего. Можно, конечно, спорить о том,

(или же отсутствия сходства). Ограничим­

Отношения не всегда бывают столь

представляет ли чувство сходства двух цве­

сложными, как только что нами упомя­ нутые. Самые простые из всех отноше­

тов некоторое третье состояние сознания, испытываемое мною после двух ощущений

ний суть те, которые выражаются словами

цвета, или же оно содержится уже в самих

«предшествующий и последующий», а так­ же словом «одновременный». Так, напри­

ощущениях (подобно сознанию последо­ вательности). Но как в том, так и в другом

мер, когда мы говорим, что рассвет пред­ шествует восходу солнца, в тот фаю*, кото­

случае это чувство сходства (или несход­ ства) составляет часть нашей природы, и

рому причастны эти две вещи — рассвет

притом часть настолько не подлежащую

и восход солнца, входят именно только эти две вещи. В нем нет ничего другого, если,

анализу, что эти чувства приходится пред­

конечно, мы не захотим считать после­

анализировать какие бы то ни было дру­

довательность этих вещей чем-то особым

гие наши духовные состояния. А потому

от них самих. Но ведь это следование их

сходство и несходство должны (наряду с

друг за другом не приходит к этим вещам

предшествованием и следованием и с од­

извне: оно уже заключено в них самих.

новременностью) стоять особо в группе

Рассвет и восход солнца представляются

отношений, как нечто своеобразное, sui

полагать решительно при всякой попытке

generis. Эти признаки основаны на таких

в котором стоял Приам к Гектору, т. е. отно­

фактах (т. е. состояниях сознания), кото­ рые далее неразложимы, необъяснимы и

шение отца к сыну, похоже на отношение мезду Филиппом и Александром, и при­

специфичны.

том настолько похоже, что их называют

разложить на что бы то ни было другое, од­

«одним и тем же» отношением. Отношение Кромвеля к Англии похоже на отношение

Но хотя сходство и несходство нельзя нако сложные случаи их разложимы на бо­

Наполеона к Франции, хотя и не настоль­

лее простые. Так, когда мы говорим, что две состоящие из частей вещи похожи одна

ко, чтобы эти два отношения можно было

на другую, сходство их, как целых, допус­

их примерах состоит в сходстве между те­ ми фактами, которые составляют основа­

кает анализ: оно будет состоять из сходства между самими соответствующими частями

назвать тождественными. Суть дела в обо­

ния отношений.

и менаду их расположением в той и другой

Это сходство может быть всех возмож­

вещи. Какое большое количество сходств в отдельных частностях нужно для того,

ных степеней — от полной неразличимо­

чтобы мы сказали, что тот или другой пор­ трет или пейзаж похож на свой оригинал!

Когда мы говорим, что мысль, внушен­

Из скольких простых сходств составляется общее или сложное сходство в том случае, когда один человек успешно передразни­

сти до крайне незначительного подобия. ная гению, похожа на брошенное в поч­ ву зерно, ибо она пороэвдает у него мно­ жество других мыслей, подобно тому как

вает другого! Туг нужно и сходство в после­

зерно производит много других зерен, — мы утверждаем сходство отношения меж­

довательности положений тела, и сходство

ду изобретательным умом и имеющейся

голоса, акцента и интонации речи, и более

у него мыслью с отношением плодород­ ной почвы к лежащему в ней зерну. Таким

или менее одинаковый выбор слов, и боль­ шее или меньшее сходство выражаемых

образом, сходство имеется здесь, в дей­ ствительности, между двумя основаниями

словами, поведением и жестами мыслей и чувств.

отношений: как там, так и здесь мы имеем

Всякое сходство и несходство, о ко­

некоторый зародыш, производящий при

тором мы что бы то ни было знаем, раз­

своем развитии множество себе подобных

решается в конце концов в сходство или

вещей. Действительно, всякая сопричаст­

несходство наших или еще чьих-нибудь ду­ ховных состояний. Когда мы говорим, что одно тело похоже на другое, мы, в сущно­ сти, хотим этим засвидетельствовать лишь сходство между ощущениями, вызываемы­

ность двух предметов одному и тому же явлению образует отношение между эти­ ми предметами; а потому, если мы предпо­ ложим другую пару предметов, связанных

ми этими двумя телами, или, по крайней

в другом явлении, то достаточно малей­ шего сходства этих двух явлений, чтобы

мере, между какими-либо составными ча­

сказать, что два отношения сходны между

стями этих ощущений (ибо о телах мы

собой, — если, конечно, сходство отно­

не знаем ничего, кроме возбуждаемых ими

сится к тем частям двух явлений, которые

ощущений). Точно так же и когда мы го­

обозначаются относительными именами.

ворим, что два признака сходны меноду со­ бой, мы разумеем, в сущности, что сходны

Говоря о сходстве, необходимо иметь в виду одну двусмысленность языка, от ко­

друг с другом соответствующие им ощу­ щения или состояния сознания (так как

торой едва ли кто-нибудь вполне уберегся.

признаки мы знаем также только по ощу­

до неразличимости, часто называют т о ж ­

щениям или состояниям сознания, на ко­ торых они основаны). В таком же смысле

деством, а две совершенно похожие вещи тождественными. Я говорю: «часто», а не

Наивысшую степень сходства, доходящую

можем мы говорить и о сходстве двух от­

«всегда», так как о двух видимых предме­

ношений. Сходство отношений иногда на­ зывают аналогией (в одном из многочис­

тах — например, о двух людях, если они

ленных смыслов этого слова). Отношение,

похожи друг на друга до того, что одного можно принять за другого, — не говорят,

что это один и тот же предмет. Но говоря о

трех отделов, на которые, как мы уже го­

состояниях сознания, мы постоянно выра­

ворили, обыкновенно делят атрибуты.

жаемся именно так. Я говорю, например, что вид того или другого предмета дает

5. Количество

мне сегодня т о же ощущение, возбуждает во мне то же душевное движение, какие

§ 1 2 . Представим себе две вещи, между которыми есть различие (или сходство)

он возбуждал во мне и вчера или какие

только по количеству, например галлон во­

он возбуждает в ком-либо другом. Очевид­

ды и количество воды больше галлона. Гал­

но, это — неточное употребление слова

лон воды, как и всякий другой внешний предмет, обнаруживает свое присутствие

т о т же: вчерашнее мое чувство прошло и никогда не вернется, сегодняшнее состоя­ ние моего сознания есть уже другое, может быть, совершенно похожее на прежнее, но не совпадающее с ним, отдельное от него, Точно так же и два лица, очевидно, не мо­ гут испытывать одного и того же состояния сознания в том смысле, в каком мы гово­ рим, что они сидят за одним и тем же сто­ лом. Подобную же неточность допускаем мы и тогда, когда говорим, например, что

перед нами рядом возбуждаемых им ощу­ щений. Десять галлонов воды составляют такой же внешний предмет, познаваемый нами таким же образом, и раз мы не сме­ шиваем десяти галлонов воды с одним, то, очевидно, ряд ощущений в этих двух слу­ чаях более или менее различен. Подобным же образом и два другие внешние предме­ та, например галлон воды и галлон вина, мы воспринимаем, благодаря двум рядам

два лица больны одной и той же болезнью,

ощущений, которые тоже отличны одни от

что они отправляют одну и ту же службу.

других. Однако мы говорим, что в первом

Мы употребляем эти выражения, конечно,

случае разница в количестве, а во втором — только в качестве, так как количество

не в том смысле, в каком говорим, что два лица участвуют в одном и том же предпри­

воды и вина здесь одинаковое. В чем же

ятии, плывут на одном и том же корабле;

действительное различие этих двух слу­ чаев? Не дело логики разбирать это и ре­

мы хотим сказать лишь то, что их служба, их обязанности совершенно сходны, хотя они и служат, может быть, в различных учреждениях. Умы, светлые в других отно­ шениях, часто впадали в большую сбив­ чивость идей, делали много ошибок толь­ ко потому, что не обращали достаточного внимания на этот (сам по себе иногда не­ избежный) фаю1: на то что сами они обо­ значают одним и тем же именем понятия столь различные, как тождество и нераз­ личимое сходство. Среди новейших писа­ телей едва ли не один архиепископ Уэтли

шать, доступно оно анализу или же нет. Для нашей цели будет достаточно следую­ щих соображений. Очевидно, что ощуще­ ния, получаемые мною от галлона воды, не тождественны, т. е. не совершенно по­ добны тем, которые я получал от галлона вина; но в то же время они и не совершен­ но непохожи на них: они отчасти сходны, отчасти несходны. И сходны они как раз в том, в чем один галлон воды не похож на десять галлонов воды. Так вот то, в чем сходны между собой галлон воды и гал­

К сходствам относятся, по сущности

лон вина и в чем несходны один и десять галлонов воды, — это-то и называется их количеством. Я не задаюсь целью объяс­ нить это сходство и несходство — точно

своей, некоторые отношения, обыкновенно

так же, как не объяснял я сходства и не­

называемые другими именами. Таково, на­

сходства и в других случаях. Моя задача — показать, что когда мы говорим, что две

обратил внимание на эту разницу и на происходящую отсюда двусмысленность.

пример, равенство; это — не что иное, как другое название точного сходства (обык­ новенно называемого тождеством) между предметами в отношении их количества. Этот пример и может послужить нам пе­ реходом к третьему и последнему из тех

вещи различны по своему количеству, мы основываемся всегда на различии возбуж­ даемых ими ощущений. Никто, я уверен, не скажет, что видеть, поднять или выпить де­ сять галлонов воды не значит испытать не­

который ряд ощущений, отличный от того,

такого рода анализа, так как они не осно­

который мы имеем, когда видим, поднима­

ваны ни на каком факте или явлении, от­

ем или выпиваем один галлон воды. Точно так же, для того чтобы видеть или употреб­

личном от самих соотносящихся предме­ тов. Но хотя эти отношения, в отличие

лять, например, футовую меру, нужны не те ощущения, какие мы испытываем, видя или пользуясь совершенно точной мерой

от прочих, и не основаны на других со­ стояниях сознания, однако они сами суть

ярда. Я не берусь сейчас определить, в чем

иное, как наше чувство сходства; после­ довательность есть просто наше чувство

состоит здесь разница ощущений. Ее знает

состояния сознания: сходство есть не что

всякий, и никто не может объяснить ее — так же как никто не может описать белизну

последовательности. Впрочем, если бы это

человеку, который никогда не испытывал этого ощущения. Различие это, поскольку оно доступно для наших познавательных способностей, лежит в самих ощущениях.

суждать этого вопроса, не выходя из гра­

Какие бы мы ни находили различия между самими вещами, эти различия здесь, как и во всех других случаях, основываются на различиях возбуждаемых ими ощущений, и притом исключительно на них одних.

стали оспаривать (а нам нельзя здесь об­ ниц нашей науки), то все же наше зна­ ние этих отношений и даже самая воз­ можность этого знания ограничены отно­ шениями или другими состояниями созна­ ния. Действительно, хотя сходство, после­ довательность и одновременность мы при­ писываем предметам и признакам, однако мы делаем это всегда на основании сход­ ства, последовательности и одновременно­

6. Общее заключение об атрибутах

сти тех ощущений или вообще тех состоя­

§ 13.

Итак, все те признаки внешних

ний сознания, которые вызываются этими

предметов, которые мы относим к каче­ ствам и количествам, основываются на по­ лучаемых нами от этих предметов ощуще­

предметами и на которых основываются эти признаки.

ниях и могут быть определены как «спо­

§ 14.

собности предметов возбуждать эти ощу­

следовании (для большей простоты) толь­

щения». То же самое объяснение прило­ жимо, как мы указали, и к большинству признаков, обычно включаемых в груп­ пу отношений: все они опираются также

ко о телесных предметах, оставляя в сто­

на какой-нибудь факт, на какое-нибудь яв­ ление, в которое входят составными частя­ ми находящиеся между собой в том или другом отношении предметы. Эти факты,

До сих пор мы говорили в нашем ис­

роне дух. Однако все вышесказанное от­ носится mutatis mutandis («с соответству­ ющими изменениями») и к духу. Атрибу­ ты духа — так же, как и признаки телес­ ных предметов — основаны на состояниях сознания; только относительно духа нам надо принять в соображение как его соб­ ственные состояния, так и те, которые он

эти явления имеют для нас содержание (даже просто существуют для нас) толь­ ко в виде тех рядов ощущений или дру­

вызывает в других духах. Всякий атрибут духа есть либо некоторая испытываемая

гих состояний сознания, благодаря кото­ рым мы их познаем. Отношение же пред­ ставляет собой просто свойство или спо­

другое воздействие с его стороны на дру­ гих духов. И рассматривая дух в нем са­

собность того или другого предмета соче­ таться с соотносительными с ним пред­ метами в вызове этих рядов ощущений или состояний сознания. Правда, нам при­

самим этим духом перемена, либо то или

мом, мы не можем приписать ему ничего, кроме ряда его собственных сознательных состояний. Говоря, что тот или другой дух

шлось признать несколько другой харак­

отличается религиозностью, суеверностью, созерцательными наклонностями или ве­

тер в некоторых особенных видах отно­

селостью, мы разумеем только то, что ха­

шений: а именно, в отношениях последо­

рактеризуемые этими словами идеи чув­

вательности и одновременности, сходства

ствования и акты воли часто повторяются

и несходства. Эти последние не допускают

в той цепи его сознательных состояний,

которая наполняет его сознательное (sen­ tient) существование. Однако в дополнение к тем признакам

удовольствия, возбуждаемом в нас стату­ ей и представляющем собой не ощущение, а чувство (эмоцию).

духа, которые основаны на его собствен­ ных сознательных состояниях, ему (так же,

7. Общие выводы

как и телам) можно приписать еще другие

§ 1 5 . Теперь мы окончили обзор всего того, что получило или может получить

— на основании тех состояний сознания, какие он возбуждает в других духах. Дух не вызывает, правда, ощущений, как телесные

атрибутов, приписываемых духу на этом

какое-либо название, — всего того, что можно или придать в качестве сказуемо­ го к имени какой бы то ни было вещи, или же поставить подлежащим какого бы то ни было предложения.

основании, можно указать на употребле­ ние выражений, обозначающих одобрение

сознания вообще (Feelings). Мы тщательно

или порицание. Так, например, когда мы

отличили их от возбуждающих их предметов

говорим, что тот или другой характер, т. е.,

предметы; но он может возбуждать мысли и чувства. Как на самый важный пример

Мы начали свой перечень с состояний

вает к себе удивление, мы разумеем, что

и от тех органов, которые их доставляют (или можно предполагать, что доставляют). Состояния сознания бывают четырех родов:

созерцание его возбуждает в нас чувство

ощущения, мысли, чувства (эмоции) и жела­

удивления, и даже более того: что мы не только испытываем удивление, но и внут­

ния, или волевые акты. То, что называют

ренне соглашаемся с этим чувством. В не­

ный случай уверенности, а уверенность

которых случаях под видом одного при­

есть один из видов мышления. Действия

знака на самом деле приписываются два:

суть не что иное, как акты воли, за кото­

один из них есть состояние того духа, о котором говорят; другой выражает оценку

иначе говоря, тот или другой дух вызы­

восприятием (perception), есть просто част­

этого духа, т. е. то состояние, которое пере­

рыми следуют соответствующие движения. От состояний сознания мы перешли к субстанциям. Эти последние делятся на

живают другие духи, представляя себе пер­

телесные и духовные. Не входя в основа­

вый. Так, когда мы говорим о чьем-нибудь

ния метафизических сомнений, возникаю­

благородстве, то слово «благородство» вы­

щих по вопросу о существовании материи

ражает прежде всего некоторое состояние

и духа, как объективных реальностей, мы

духа того человека, о котором мы говорим;

сочли достаточным для нашей цели тот вы­

но затем, будучи похвальным качеством,

вод, на котором сходится теперь большая часть лучших мыслителей: а именно, что

оно значит также и то, что это состояние духа вызывает в нас другое состояние, на­ зываемое одобрением. Поэтому здесь мы делаем собственно два утверждения следу­ ющего содержания: во-первых, некоторого рода состояния сознания составляют более или менее постоянную часть сознательно­ го существования той или другой лично­ сти; во-вторых, идея об этих состояниях возбуждает в нас или в других людях чув­ ство одобрения. Подобно тому как мы здесь приписы­

все, что мы можем знать о материи, состо­ ит из тех ощущений, какие она нам дает, и из того порядка, в каком эти ощущения наступают. Тело как субстанция есть про­ сто неизвестная причина наших ощуще­ ний — точно так же, как субстанция духа есть то неизвестное, что их воспринимает. Наконец, еще один класс могущих иметь название вещей — атрибуты или признаки. Они бывают трех родов: каче­

новании идей и чувствований, мы и телам

ства, отношения и количества. Качества, подобно субстанциям, познаются нами не иначе, как посредством ощущений или

ваем духовным сущностям признаки на ос­ можем приписывать их не на основании

других возбуждаемых ими состояний со­

одних только ощущений. Так, например,

знания. И хотя, уступая обыкновенному

мы говорим о красоте статуи, а этот при­

словоупотреблению, мы говорили о них как об отдельном классе вещей, однако

знак ее основан на специфическом чувстве

мы показали, что всякий, кто прилагает

их существование, как реальных сущ­

их в качестве сказуемых, понимает, что он прилагает просто ощущения или состоя­ ния сознания, на которых они, как гово­

ностей, признано обиходной речью, с которой я не считаю благоразумным

рится, основываются и посредством кото­

ло согласно с здравою философией.

рых их только и можно определить и опи­

4. Последовательности и сосуществова­

сать. Отношения (кроме самых простых: сходства и несходства, последовательности

ния, сходства и несходства между со­ стояниями сознания. Эти отношения, хотя и признаются существующими

и одновременности) точно так же осно­ ваны на некотором факте или явлении, т. е. на некотором ряде ощущений или более или менее сложных состояний со­ знания. Третий вид признаков — количе­ ство — также основан, очевидно, на чем-то входящем в состав наших ощущений или состояний сознания; ибо есть несомнен­ ная разница между ощущениями, возбуж­ даемыми ббльшим и меньшим объемом, а также ббльшей и меньшей интенсивно­

расходиться, чем потому, чтобы это бы­

между вещами, в действительности су­ ществуют между теми состояниями со­ знания, которые этими вещами воз­ буждаются (если это тела) или же ино­ гда возбуждаются, иногда испытыва­ ются (если это духи). Впредь до выработки чего-либо луч­ шего этот перечень может заменить, в ка­ честве классификации всего существую­ щего, категории Аристотеля. Практическое применение нашего перечня выяснится то­

стью чувственных или мысленных объек­ тов. Таким образом, все признаки суть для

гда, когда мы перейдем к изучению содер­

нас не что иное, как или ощущения и дру­

жания предложений, т. е., другими слова­

гие состояния сознания или нечто тесней­

ми, когда мы станем исследовать, в чем

шим образом с ними связанное; и в этом

именно бывает дух уверен, когда он, как

смысле не представляют исключения даже и те специфические и простые отноше­ ния, на которые мы только что указывали.

говорится, «соглашается» с тем или другим

Эти специфические отношения настолько, однако, важны и (даже если бы их и мож­ но было отнести к состояниям сознания в строгом смысле слова) настолько отлич­ ны от всех других состояний этого рода, что подводить их под общую характери­ стику было бы совершенно излишней тон­ костью. Они должны стоят отдельно14. Таким образом, в результате нашего анализа мы получаем следующий перечень или классификацию всех могущих иметь названия вещей. 1. Чувства, или состояния сознания (Feel­ ings, or States of consciousness). 2. Духовные сущности, испытывающие эти состояния сознания. 3. Тела, или внешние предметы, возбуж­ дающие те или другие из этих состо­ яний сознания, а также те силы или

предложением. В вышеперечисленных четырех клас­ сах (если эта классификация правильна) должны заключаться все доступные назы­ ванию вещи; а потому именно в них (или в некоторых из них) должно состоять зна­ чение всех имен, из них же (или из не­ которых из них) слагается и все то, что мы называем «фактом» (или «фактически существующим»)15. Всякий факт, который состоит из одних только состояний сознания как таковых, час­ то называют «психологическим или субъек­ тивным фактом»; напротив, всякий факт, ко­ торый слагается, вполне или частью, из чегото отличного от психологических фактов, т. е. из субстанций и атрибутов, называется «объективным фактом». Поэтому можно ска­ зать, что всякий объективный факт осно­ вывается на соответствующем субъектив­ ном и имеет для нас смысл (помимо со­

свойства, благодаря которым тела эти

ответствующего ему субъективного факта)

состояния возбуждают. При этом надо

исключительно только как название не­

заметить, что по крайней мере эти по­ следние включены сюда скорее в угоду общепринятым взглядам и потому, что

которого неизвестного и непознаваемо­ го процесса, вызывающего данный субъ­ ективный или психологический факт.

Глава IV

Предлож ения

Нам придется (как мы уже это сде­

А именно, многие предполагали, что

лали при изучении имен) привести неко­ торые сравнительно элементарные сооб­

§ 1.

связка представляет собой нечто большее, чем простой знак «сказывания», что она

ражения касательно форм и разновидно­ стей предложений, прежде чем приступить

обозначает также и существование. М о­ жет показаться, что предложение «Сократ (есть) справедлив» значит не только то, что

к анализу их содержания, что составляет настоящий предмет и задачу этой вступи­

относительно Сократа утверждается каче­ ство справедливости, но также и то, что он

тельной Книги. Предложение, как сказано выше, есть речение, в котором то или другое сказуе­

есть, т. е. существует. Однако это указыва­

мое утверждается или отрицается относи­

слова есть, на то, что оно само может быть

тельно какого-нибудь подлежащего. Под­

сказуемым в предложении. Что употреб­ ление его в качестве связки не содержит

лежащее и сказуемое — вот все, что необ­

ет только на некоторую двусмысленность

ходимо для того, чтобы составилось пред­

в себе непременно утверждения существо­

ложение. Но так как мы не можем, просто увидав два поставленных рядом имени, за­

вания, очевидно из следующего, например, предложения: «кентавр есть плод фантазии

ключить из этого, что они представляют собой подлежащее и сказуемое, т. е. что

поэтов»; здесь уже нельзя подразумевать утверждения существования кентавра, так

одно из них утверждается или отрицается

как само предложение прямо утверждает, что кентавр не имеет реального существо­

относительно другого, то необходима ка­ кая-нибудь форма для указания этого, не­ обходим какой-нибудь знак для отличения предложения от всякого другого вида речи.

вания. Много томов можно было бы напол­ нить теми безплодными умозрениями от­

Иногда это делается посредством неболь­

носительно природы бытия (то 6v, oOm a,

шого изменения так называемой флексии одного из слов; так, когда мы говорим

Ens, Entitas, Essentia и т. п.), которые воз­ никли вследствие невнимания к этому двой­

«огонь жжет», то изменение второго слова из «жечь» в «жжет» показывает наше наме­

ному значению слова быть, вследствие то­ го, что предполагали, будто оно выражает,

рение утверждать сказуемое «жечь» за под­ лежащим «огонь». По большей же части эту

в сущности, одну и ту же идею — как то­ гда, когда оно обозначает существование,

функцию исполняет слово есть, когда вы­ ражается утверждение, и не есть, когда вы­

так и тогда, когда оно значит «быть какойлибо определенной вещью» (быть челове­

ражается отрицание; иногда же еще какаянибудь форма глагола быть. Слово, кото­ рое служит знаком «сказывания», называ­

ком, Сократом, быть видимым, быть при­ видением, даже быть небытием); думали,

ется, как было замечено раньшо, связкой. Очень важно, чтобы у нас было совершен­

дет соответствовать этому слову во всех его употреблениях. Туман, поднявшийся с это­

что можно найти такой смысл, который бу­

но определенное и точное понятие о свой­

го небольшого пунюга, еще в раннюю эпо­

ствах и назначении связки, так как имен­

ху распространился по всей метафизике.

но сбивчивое представление о ней было

Нам не приходится, конечно, радоваться

одной из причин того, что в логику про­ ник мистицизм, превративший ее умозре­

своему превосходству над великими ума­

ния в пустые прения о словах.

что мы можем в настоящее время предо­

ми Платона и Аристотеля только потому,

хранить себя от многих ошибок, в которые

общим наиболее общепринятые специаль­

они, быть может неизбежно, должны были

ные названия этих различий.

впасть. Кочегар на современной паровой машине достигает своими усилиями, несо­

§ 2.

мненно, гораздо больших результатов, чем

в котором что-либо утверждается или от­

Милон Кротонский, но это еще не зна­

рицается относительно чего-либо друго­

Так как предложение есть речение,

чит, чтобы он был сильнее этого послед­

го, то первым делением предложений бу­

него. Греки редко знали какой бы то ни

дет деление их на утвердительные и отри­

было язык, кроме своего собственного, а

цательные. Утвердительное есть то, в ко­

от этого обнаружить двусмысленность сло­

тором сказуемое утверждается относи­

ва им было гораздо труднее, чем теперь

тельно подлежащего; например, «Цезарь

нам. Одна из выгод изучения нескольких

мертв». Отрицательное — то, в котором

языков, особенно тех, на которых писа­

сказуемое отрицается относительно под­

ли выдающиеся мыслители, состоит в том,

лежащего; например, «Цезарь не мертв».

что при этом мы на практике знакомимся

Связка в последнего рода предложениях

с двусмысленностью слов, открывая, что

состоит из слов не есть, которые служат

в одном языке одно и то же слово со­

знаком отрицания; тогда как есть пред­

ответствует в разных случаях различным

ставляет собой знак утверждения.

словам другого языка. Без этого даже са­

Некоторые логики, среди которых мож­

мые сильные умы с трудом могут дойти

но назвать Гоббса, устанавливают это раз­

до мысли, что вещи, обозначаемые одним

личие иначе; они признают только од­

и тем же именем, могут не иметь между

ну форму связки — есть, а знак отрица­

собой ничего общего; они даже часто тра­

ния присоединяют к сказуемому. По мне­

тят совершенно непроизводительно (как

нию этих писателей, в предложениях «Це­

это не раз случалось и с двумя только что

зарь мертв» и «Цезарь не мертв», тожде­

упомянутыми философами) массу труда в

ственны не подлежащее и сказуемое, а од­

тщетных попытках найти, в чем состоит

но только подлежащее. Сказуемым второ­

эта общая природа вещей. Но раз над­

го предложения они считают не «мертв»,

лежащая привычка образовалась, то уже

а «не мертв» и соответствено этому от­

и гораздо более слабые умы становятся

рицательное предложение определяют как

способными открывать двусмысленности,

такое, в котором сказуемое есть отрица­

хотя бы они были даже общи несколь­

тельное имя. Хотя этот вопрос и не име­

ким языкам. Правду сказать, удивительно,

ет большой практической важности, од­

что почти все писатели проглядели то дву-

нако он заслуживает внимания, как один

смыслие, о котором мы теперь говорим,

из нередких в истории логики примеров

хотя оно существует не только в древних,

того, как усложнялось дело от кажущего­

но и в новых языках. На много пустых

ся (на самом же деле, чисто словесного)

умозрений, выросших на почве ложного

упрощения. Эти писатели хотели устра­

понимания связки, указал Гоббс; но толь­

нить различие между утверждением и от­

ко м-р Джеймс Милль1 впервые, насколь­

рицанием, принимая каждый случай от­

ко я знаю, отчетливо охараетеризовал эту

рицания за утверждение отрицательного

двусмысленность и указал, сколько произ­

имени. Но что представляет собой отрица­

вела она заблуждений в философских си­

тельное имя? Оно выражает отсутствие

стемах. Действительно, новых философов

некоторого свойства, так что, утверждая

она обманывала вряд ли меньше, чем ста­

отрицательное имя, мы на самом деле

рых; только ошибки новых кажутся нам не

утверждаем отсутствие, а не присутствие,

столь неразумными... потому что мы еще

высказываем не то, что что-то есть, а что

не вполне освободились от их влияния.

чего-то нет; а этот процесс лучше всего на­

Теперь мы сделаем краткий обзор глав­

звать именно отрицанием. Основным яв­

ных различий между предложениями и со­

ляется здесь различие между фаетом и его

отсутствием, между усмотрением и невоз­

жалуй, мертв» и т. п., то это только потому,

можностью усмотрения чего-либо, между

что они относятся к совершенно другому

мертвым и немертвым Цезарем. Если бы

отделу: они утверждают нечто не о самом

:|дссь была только словесная разница, то

факте, но о состоянии нашего духа по по­

обобщение, которое подвело бы оба эти предложения под одну форму, было бы

воду этого факта: а именно, о неполноте нашей уверенности в нем. Таким образом,

действительно упрощением. Но так как раз­

предложение «Цезарь, может быть, мертв»

личие здесь реальное и лежит в самих фактах, то чисто словесным является их

значит: «я не вполне уверен в том, что Це­ зарь жив».

обобщение, смешивающее различные ве­ щи и затемняющее дело тем, что различие

§ 3.

двух родов истин оно принимает как бы

будем считать деление йх на простые и

на разницу только в словах. На какие бы словесные тонкости мы ни пускались, свя­

сложные, или, как их удобнее назвал проф. Бэн2, «составные». Простым предложени­

зывание и разъединение вещей всегда оста­ нутся двумя различными операциями.

ем называется такое, в котором одно ска­ зуемое утверждается или отрицается от­

Подобного же рода замечание можно приложить и к большей части тех разли­ чий между предложениями, которые каса­

носительно одного подлежащего. Состав­ ное есть то, в котором больше одного — или подлежащих, или сказуемых, или и тех

ются их модальности, каково, например,

и других.

Вторым делением предложений мы

их различие по времени: например, «солн­

На первый взгляд это деление имеет

це взошло», «солнце восходит», «солнце

вид нелепости: это как бы торжественное

взойдет». И эти различия можно объяс­

различение между одним и более, неже­

нить так, как различие между утвердитель­

ли одним, предметами — вроде того, как

ными и отрицательными предложениями, т. е. приняв временное определение про­

лошадей и на запряжки лошадей. И совер­

сто за часть сказуемого. Тогда приведен­

шенно справедливо, что то, что называется

ные предложения примут такой вид: «солн­

сложным, или составным, предложением,

це есть взошедший предмет», «солнце есть

часто есть вовсе не предложение, а не­

предмет, восходящий теперь», «солнце есть предмет, имеюший взойти». Однако такое

сколько предложений, соединенных сою­

упрощение будет чисто словесным. Насто­ ящий, прошедший и будущий восход солн­

зарь мертв и Брут жив», «Цезарь мертв, но

если бы лошадей разделили на отдельных

зами. Таковы, например, предложения: «Це­

ца не составляют нескольких различных

Брут жив». Здесь два отдельных утвержде­ ния, и их можно назвать сложным пред­

родов восхода; все они касаются одного

ложением только в таком смысле, в каком,

явления, о котором идет речь: а именно,

например, улицу можно назвать сложным

сегодняшнего восхода солнца. Они изме­

домом. Справедливо, что синкатегоремати-

няют не само сказуемое, но лишь способ

ческое слово — союз но — имеет значение; но это слово не только не делает из двух

его приложения к данному предмету. Мы утверждаем в настоящем, прошедшем и бу­ дущем не то, что обозначается подлежа­ щим, и не то, что выражается сказуемым;

предложений одного, но, напротив, при­ бавляет к ним третье. В сущности, все частицы суть сокра­

мы имеем в виду специально и исключи­

щения — и по большей части целых пред­

тельно все, что «сказывается», т. е. все пред­

ложений; это — как бы особого рода стено­

ложение в его целом, а не тот или другой

графические знаки, посредством которых

из его терминов в отдельности. Поэтому

дух может сразу воспринять то, что, буду­

обстоятельства времени справедливо от­

чи выражено полностью, потребовало бы

носят к связке, служащей знаком «сказы-

предложения или даже целого ряда их. Так, слова: «Цезарь мертв и Брут жив» равно­

мания», а не к сказуемому. И если того же нельзя сказать о таких предложениях, как ♦Цезарь, может быть, мертв», «Цезарь, по­

значны следующим: «Цезарь мертв; Брут жив; эти два предложения надо мыслить в

связи друг с другом». Если же мы возьмем

«если А не есть В, то С есть D; если С не есть

фразу: «Цезарь мертв, но Брут жив», то

D, то А есть В». Поэтому всякое гипотети­

смысл ее будет равняться тем же трем предложениям, с прибавкой еще четверто­

ческое предложение, хотя бы оно и было

го: «существует противоположность меж­

гда бывает условным, и слова «гипотети­

ду двумя первыми предложениями» (меж­

ческий» и «условный» можно употреблять

ду самими фактами, в них выраженными,

(да обыкновенно и употребляют) как сино­ нимы. Предложения, в которых утвержде­

или же между теми чувствами, какие ими хотят вызвать). В приведенных примерах были взяты два видимо отличных друг от друга предло­

по форме разделительным, по смыслу все­

ние не зависит от какого бы то ни было условия, называются на языке логики ка­

тегорическими.

жения, в которых каждое подлежащее име­

Гипотетическое предложение не пред­

ло свое сказуемое, а каждое сказуемое — свое подлежащее. Однако для краткости и чтобы избежать повторений предложе­

ставляет собой совокупности простых пред­ ложений, как это было справедливо отно­ сительно рассмотренных выше сложных

ния часто соединяют вместе. Так, напри­

предложений. Простые предложения, вхо­

мер, фраза: «Петр и Иаков проповедовали

дящие в состав гипотетического, состав­

в Иерусалиме и в Галилее» содержит в себе четыре предложения: «Петр проповедовал

ляют части только его словесной формы, но не выражаемого им содержания. Так, когда мы говорим: «если Коран от Бога, то

в Иерусалиме, Петр проповедовал в Гали­ лее, Иаков проповедовал в Иерусалиме, Иа­ ков проповедовал в Галилее». Мы видели, что, когда два или более

Магомет есть пророк Божий», мы не име­ ем в виду утверждать, что или Коран — от Бога, или Магомет есть действительно

предложения, заключающихся в так назы­

пророк Божий. Ни одно из этих положе­

ваемом сложном предложении, высказаны

ний может не быть истинным, и между тем истинность гипотетического предло­

категорично, без ограничения каким-ли­ бо условием или предположением, то они составляют вовсе не одно, а несколько

жения может остаться неоспоримой. Де­ ло в том, что в гипотетическом предложе­

предложений, так как в них содержится

нии утверждается не истинность того или

не одно, а несколько положений, которые,

другого из этих предложений, но возмож­

раз они истинны в соединении, истинны и каждое в отдельности. Но есть и такие

ность вывода одного из другого. Итак, где же подлежащее, где сказуемое гипотетиче­

предложения, которые составляют только одно положение, хотя и состоят из не­

ского предложения? Ни «Коран», ни «Ма­ гомет» нельзя считать подлежащими, так

скольких подлежащих и сказуемых, т. е.

как в предложении ничего не утверждается

как бы из нескольких предложений. Истин­

и не отрицается ни о Коране, ни о Магоме­ те. Истинным подлежащим является здесь

ность такого положения вовсе не предпо­ лагает истинности входящих в его состав простых предложений. Таковы, например,

целое предложение «Магомет есть пророк Божий»; утверждается же о подлежащем то,

те случаи, когда простые предложения со­

что оно есть законный вывод из предло­

единены частицей или (напр., А есть В или С есть D, а также союзом если (напр., ес­

жения «Коран -- от Бога». Таким образом, в гипотетическом предложении подлежа­

ли А есть В, то С есть D). Первого рода предложения называются разделительны-

щее и сказуемое суть имена, состоящие из предложений. Одно из этих предложе­

ми, второго рода — условными; оба вместе их первоначально называли гипотетиче­ скими. Как хорошо заметили архиеп. Уэтли

будет общее относительное имя (предло­ жение), прилагаемое к положениям такого

и другие, разделительная форма сводится

вида: «вывод из того-то и того-то». Это дает

на условную; всякое разделительное пред­ ложение равняется двум или более услов­

нам новый пример того, что частицы суть

ным. «Или А есть В или С есть D» значит:

то С есть D» — оказывается теперь сокра­

ний является подлежащим; сказуемым же

сокращения, так как фраза: «если А есть В,

щением следующей: «Предложение: С есть

§4.

D — есть законный вывод из предложения: А есть В».

предложений различает предложения об­

Таким образом, различие между гипо­

ные. Здесь различия основаны на том, на­

тетическими и категорическими предло­

сколько обще надо брать имя, служащее подлежащим предложения. Так, например:

жениями не так велико, как оно кажется с первого взгляда. Как в том, так и в дру­ гом одно сказуемое утверждается относи­ тельно одного подлежащего, не более того; только гипотетическое предложение есть предложение относительно предложения:

Следующее общепринятое деление

щие, частные, неопределенные и единич­

Все люди смертны — есть предложе­ ние общее.

Некоторые люди смертны — частное. Человек смертен — неопределенное. Юлий Цезарь смертен — единичное.

его подлежащее само есть целое утвержде­

Предложение будет единичным в том

ние. Однако эта особенность свойствен­

случае, когда его подлежащее есть индиви­

на не одним гипотетическим предложе­ ниям; есть и другого рода утверждения

дуальное имя, или имя отдельной особи.

относительно предложений. Предложения, подобно другим вещам, обладают призна­ ками, которые можно утверждать относи­ тельно них. Так, в гипотетическом предло­

собственным. «Основатель христианства был распят» — это такое же единичное предложение, как «Христос был распят». Если же подлежащее предложения есть

жении об одном утверждении сказывается тот признак, что оно есть вывод из некото­

утверждение или отрицание сказуемого

рого другого. Но это только один из мно­

или относительно всех вещей, означаемых

гих признаков, какие можно приписывать

подлежащим, или же только относитель­

предложению; мы можем сказать, напри­

но некоторых из них. В том случае, ко­

мер, и следующее: «что целое больше своей части, это — одна из аксиом математики»;

гда сказуемое утверждается или отрицается относительно всех (и каждой в отдельно­

или «что Дух Святой исходит только от От­

сти из) вещей, означаемых подлежащим,

ца, это — догмат Греческой Церкви»; «уче­

предложение будет общим; если же только

ние о божественном праве королей было

относительно некоторой неопределенной

Но это имя не должно быть непременно

общее имя, то нашей целью может быть

отвергнуто парламентом во время рево­

части их, то оно будет частным. Так, на­

люции»; «непогрешимость папы не нахо­

пример, «все люди смертны», «всякий че­

дит подтверждения в св. Писании» и т. д. Во всех этих случаях подлежащим утвер­

ловек смертен» — это общие предложе­ ния. «Ни один человек не бессмертен» есть

ждения является целое предложение, и ска­

также общее предложение, так как в нем

зуемые относятся к предложениям: «целое больше своей части», «Дух Святой исходит

сказуемое «бессмертен» отрицается отно­ сительно всех и каждого из индивидуумов,

только от Отца», «короли обладают боже­

означаемых термином «человек»; предло­

ственным правом», «папа непогрешим». Итак, мы видим, что между гипотети­

жение это в точности равнозначно с пред­

ческими и всеми другими предложения­

ложением «всякий человек не бессмертен». Напротив, «некоторые люди мудры», «не­

ми гораздо меньше разницы, чем можно было бы думать на основании их фор­

которые люди не мудры» — это частные предложения; сказуемое мудры в одном

мы. И объяснить себе выдающееся значе­

случае утверждается, в другом отрицает­

ние гипотетических предложений в сочи­

ся не относительно каждого без исключе­

нениях по логике можно, только обратив

ния индивидуума, означаемого термином

внимание на то, что именно «сказывает­ ся» в них о предложении. В них говорит­

«человек», а относительно каждого отдель­

ся, что предложение есть вывод из неко­

дивидуумов, без ближайшего обозначения

торого другого, а это именно и есть тот

этой части. Если бы эта часть была точ­

ного лица из одной только части этих ин­

атрибут, который больше всего интересует

но указана, то это предложение преврати­

логика.

лось бы или в единичное, или в общее,

но лишь с другим подлежащим, например,

му количеству; содержание его относится

в такое: «все истинно образованные лю­ ди мудры». Есть и другие формы частных

ко всякой пище, ко всем родам ее. Пред­ ложение „пища необходима для животной

предложений; например, «большая часть

жизни“ есть частное, так как оно относится

людей не получили достаточного воспи­

к некоторым сортам пищи, не непремен­

тания». Как велика та часть подлежащего,

но ко всем. „Металл нужен для крепости11

к которой приложимо здесь сказуемое, — это не важно, пока нам неизвестно, чем

не означает всех родов металла. Предложе­ ние „золото проложит путь“ касается лишь

именно эта часть отличается от остально­

части всего золота вообще».

го означения термина3.

Если общее имя обозначает все и каж­

Такие предложения, внешняя форма

дую из тех единичных вещей, которым оно

которых не показывает прямо, что именно

служит названием (или, другими словами,

обозначает общее имя, стоящее подлежа­ щим предложения: все ли означаемые им

которые оно означает), то логики говорят, что оно распределено (или «употреблено

индивидуальные предметы или же только

распределительно»). Поэтому в предложе­

некоторые из них, — такие предложения

нии «все люди смертны» подлежащее «че­ ловек» распределено, так как смертность утверждается за каждым без исключения

некоторые логики называли «неопределен­ ными». Но, как замечает архиеп. Уэтли, это просто промах — такого же рода, в ка­

человеком; сказуемое же «смертны» не рас­

кой впадали некоторые грамматики, ста­ вившие в списке грамматических родов

пределено, так как из числа всех смертных

род... сомнительный. Тот, кто высказывает

о людях, тогда как слово «смертный» может

существ в предложении говорится только

какое бы то ни было предложение, непре­

обнимать собой еще неопределенное ко­

менно должен утверждать его или как об­

личество других предметов, кроме людей.

щее, или как частное, хотя бы он ни того, сто из самого предложения бывает не ясно,

В предложении «некоторые люди смертны» не распределены ни сказуемое, ни подле­ жащее. Напротив, в предложении «ни один

в каком смысле его надо понимать, но его

человек не имеет крыльев» распределено

смысл выясняется тогда из контекста или

и то и другое; здесь не только признак

ни другого прямо и не высказал. И хотя ча­

из условий обычного способа выражения.

обладания крыльями отрицается относи­

Так, когда говорят «человек смертен», ни­

тельно всего класса людей, но и сам этот

кто не сомневается в том, что это утвер­

класс выделяется и исключается из целого класса «обладающих крыльями», а не из ка­

ждение имеет в виду всех человеческих существ; обозначение всобщности предло­ жения пропускается обычно здесь просто

кой-нибудь только его части.

потому* что смысл предложения и без то­

установлении и доказательстве правил сил­

го совершенно ясен. Столь же легко (хо­

логизма, позволяет нам дать очень корот­

тя и по несколько другим причинам) по­ нять, что в предложении «вино хорошо» утверждение имеет не общий, а лишь част­ ный характер4. Неопределенные предло­ жения касаются преимущественно, как это заметил проф. Бэн5, «названий материа­

Эта терминология, очень полезная при

кое определение общего и частного пред­ ложений. Общее предложение есть то, в котором подлежащее распределено, част­ ное — то, в котором оно не распределено. Между предложениями есть и еще мно­ го различий, кроме тех, которые были сей­

лов (имен вещественных), которые служат

час нами указаны, и некоторые из этих

подлежащими то общих, то частных пред­ ложений. Так, предложение „пища в хи­

различий довольно важны. Но удобные случаи для их объяснения и иллюстриро­

мическом отношении состоит из углерода,

вания встретятся нам еще в дальнейшем

кислорода и проч.“ есть общее по свое­

изложении.

Глава V

Смысл (содерж ание) предложений

§ 1.

Изучая природу предложения, можно

(всегда необходимо основанной на тео­

исследовать или то состояние духа, кото­ рое называется уверенностью, или же само содержание уверенности. Каждый язык от­ мечает разницу между учением (или мне­ нием) и уверенностью в этом мнении, меж­

рии предложений) было построено так, как будто бы идеи или понятия (или как бы тот или другой автор ни предпочитал на­

ду фактом признания того или другого мнения и содержанием того, что призна­ ют, с чем соглашаются.

этих операций. Несомненно, конечно, что во всяком

зывать умственные представления вообще) составляли самую сущность и содержание

Согласно установленному выше поня­

акте суждения (напр., в суждении о том, что золото желто) имеет место некоторый

тию логики, этой науке нет дела до акта суждения или уверенности: изучение его

процесс в нашем духе, о котором та или другая из этих теорий дает частично пра­

как духовного явления относится к об­

вильное понятие. У нас в уме должна быть

ласти другой науки1. Однако философы,

идея золота и идея желтого, и обе эти идеи

начиная с Декарта и особенно Лейбница

должны быть сопоставлены в нашем ду­

и Локка, совершенно не соблюдали это­ го разделения и, наверное, отнеслись бы

хе. Однако, во-первых, очевидно, что этот процесс составляет лишь часть всего того,

с большим неуважением ко всякой попыт­

что в нас происходит при акте суждения.

ке анализа содержания предложений, не основанной на изучении акта суждения.

Действительно, мы можем связать две идеи,

Предложение, сказали бы они, есть только

например, когда мы просто воображаем

суждение, выраженное словами. В нем важ­

что-нибудь: положим, золотую гору; то же

но не это словесное выражение, а то, что

бывает и при противоположном уверен­

и не переживая акта уверенности, — как,

последним выражается. Соглашаясь с пред­

ности состоянии отрицания, так как даже

ложением, ум совершает акт суждения; а

для того, чтобы отрицать, что Магомет был

потому узнать значение предложений мож­ но, только изучив, как действует дух, когда

апостол Божий, нам надо сопоставить идеи

он судит, — но никак не иначе. Соответственно этим воззрениям, по­

Магомета и апостола Божьего. Что именно, кроме сопоставления двух идей, происхо­ дит в акте согласия или несогласия — это

чти все логики последних двух столетий —

одна из самых запутанных метафизиче­

как англичане, так и немцы и французы —

ских проблем. Но каково бы ни было ее

превращали теорию предложений, с нача­

решение, мы уже теперь можем утверждать,

ла до конца, в теорию суждений. Они по­ лагали, что предложение или суждение —

что это явление не имеет ничего общего с содержанием предложений, так как пред­

они употребляли оба эти термина безраз­ лично — состоит в утверждении или отри­

ложения (кроме, конечно, тех случаев, ко­ гда в них утверждается что-либо о самом

цании одной идеи относительно другой.

духе) утверждают что бы то ни было не от­ носительно наших идей о вещах, но отно­

♦Судить» значило у них сопоставлять две идеи, или подводить одну из них под дру­

сительно самих вещей. Конечно, для того

гую, или сравнить их между собой, или же

чтобы получить уверенность в том, что зо­ лото желто, у меня должна быть идея зо­

замечать согласие или несогласие между ними. Поэтому и все их учение о предло­ жениях — вместе с теорией умозаключения К*

лота и идея желтого, и, конечно, для этого должно произойти в моем духе нечто, име­

ющее отношение к этим идеям; но моя уве­

в течение последних двух столетий. В со­

ренность относится не к идеям, а к вещам. Я уверен в некотором факте, относящемся

ластям философии духа, написанных уже

к внешнему миру (золото) и к впечатле­

после того, как в науку вкралась эта основ­

нию, производимому этим внешним пред­

ная ошибка (хотя некоторые из этих со­

чинениях по логике и смежным с ней об­

метом на органы человека, а не в чем-то,

чинений написаны людьми необычайных

касающемся лишь моей идеи золота, что

дарований), почти всегда скрыто призна­

было бы фактом только в историй моего

ется теория, что исследование истины со­ стоит в рассмотрении и комбинировании

духа а не во внешнем мире. Справедливо, что, для того чтобы получить уверенность

наших идей или представлений и понятий

в чем-либо, как в факте внешней природы,

о вещах, а не в изучении самих вещей3.

должно произойти в моем духе еще нечто, должен совершиться над моими идеями

нию, что единственный способ приобре­

еще некоторый процесс; но это необхо­ димо и во всем остальном, что я делаю.

А это учение равносильно утвержде­ тения познаний о природе состоит в изу­ чении ее из вторых рук — на основании

Я не могу копать землю, не имея идей зем­

представлений нашего духа о ней. Между

ли, лопаты и всех остальных предметов,

тем при исследованиях всякого рода есте­

с которыми я работаю, и не приведя всех

ственных явлений беспрестанно приходи­

их в связь2. Но если описать процесс копа­

ли к великим и плодотворным истинам

ния как «всовывание одной идеи в другую»,

по самым важным предметам при помощи таких процессов, на которые эти воззре­

такое определение будет просто смешным. Копание есть процесс, совершаемый над

ния на природу суждения и умозаключе­

самими вещами, хотя бы его и нельзя бы­

ния не бросали никакого света и которым

ло выполнить, не имея идей об этих ве­

они никакой помощи не оказывали. Не

щах. Подобным же образом, уверенность есть акт, предметом которого служат сами

удивительно поэтому, что те, кто на прак­ тике знали, каким путем люди открывают

факты, хотя и для нее необходимым усло­

истины, должны были считать бесплодной

вием является предварительное представ­

науку, состоящую преимущественно из та­

ление об этих фактах. Разве, говоря, что

ких умозрений. И все, что было сдела­

огонь производит теплоту, я хочу сказать,

но в логике со времени распространения этих учений, сделано не профессиональ­

что моя идея огня производит мою идею теплоты? Вовсе нет; при этих словах я ра­

ными логиками, а теми, кто делал откры­

зумею то, что одно естественное явление, огонь, производит другое естественное яв­

тия в области специальных наук. В методах исследования этих ученых постепенно об­

ление, теплоту. И когда я утверждаю что бы то ни было относительно идей, я так их

наружились многие такие принципы логи­ ки, о которых раньше и не думали. Однако,

и обозначаю: я называю их идеями; я го­

большая часть этих ученых ошибалась, по­

ворю, например, что идея сражения у ре­ бенка не похожа на действительность, или

лагая, будто старым логикам совсем ниче­ го не было известно в области философ­

что идеи о божестве оказывают большое

ской методологии, — полагая это только

влияние на человеческий характер.

на основании безуспешности в этом на­ правлении трудов теперешних истолкова­

Эта мысль: что для логика в предло­ жении важнее всего отношение между дву­ мя идеями, соответствующими подлежаще­

телей идей старых логиков.

му и сказуемому (а не отношение меж­

вать не процесс суждения, а сами сужде­

ду соответствующими явлениями) кажется

ния, не акт уверенности, но то, к чему уве­

Итак, теперь нам предстоит исследо­

мне одним из наиболее роковых заблужде­

ренность относится. Что именно в пред­

ний, вкрадывавшихся когда-либо в фило­

ложении является объектом уверенности?

софскую часть логики; в этом лежит, по мо­

В чем состоит содержание предложения?

ему мнению, главная причина того, что теория науки сделала столь мало успехов

С чем именно соглашаюсь я, утверждая то или другое предложение? На что имен-

по я приглашаю в этом случае дать со­

и существование соответствующего отно­

гласие других людей? Что выражается той

шения между этими двумя именами.

формой речи, которая называется пред­

То утверждение, которое,

согласно

ложением? Что такое то, согласие чего с

Гоббсу, одно только и делается в предложе­

действительностью составляет истинность

нии, действительно имеет место в каждом

предложения?

из них, а потому и Гоббсов анализ прави­ лен (хотя он и не полон). Можно сказать

§ 2.

На этот вопрос один из наиболее яс­

даже больше: один только этот анализ при­

ных и последовательных мыслителей на­ шей страны, даже, пожалуй, всего мира —

ложим в строгом смысле ко всем предло­ жениям без исключения. То, на что он ука­

я разумею Гоббса — дал следующий от­

зывает, как на содержание предложения,

пет. Содержание всякого предложения, го­

действительно составляет часть содержа­

ворит он, состоит в уверенности говоря­

ния всех предложений, а для некоторых из

щего в том, что сказуемое есть имя той же

них в этом состоит и весь их смысл. Од­

самой вещи, которую обозначает и под­

нако это показывает только, какую необы­

лежащее; и если на самом деле это так,

чайно малую долю значения предложений

то предложение истинно. Так, предложе­

можно вложить в их логическую формули­

ние «все люди суть живые существа» (ска­

ровку; но это вовсе еще не значит, чтобы

зал бы Гоббс) истинно потому, что живым

ни одно предложение не имело никакого

существом можно назвать всякий предмет, называемый человеком. Предложение «все

другого содержания. Для того чтобы дать нам право сопоставить два слова и соеди­

люди имеют шесть футов роста» — не ис­

нить их связкой, достаточно, чтобы пред­

тинно, так как шесть футов роста не есть

мет или предметы, обозначаемые одним из

имя всякого предмета, называемого чело­

этих слов, можно было, не отступая от об­

веком (хотя к некоторым из них оно при­

щепринятого словоупотребления, назвать

ложимо).

также и другим. Но если бы только в этом

То, что эта теория выставляет как опре­

заключалось все содержание, необходимо

деление истинного предложения, должно

присущее той форме речи, которая назы­

быть признано, конечно, свойством всех

вается предложением, то почему бы мне не

истинных предложений. Раз подлежащее

согласиться признать именно этот признак

и сказуемое суть имена вещей, то — будь

научным определением смысла предложе­

они именами совершенно различных ве­

ний? — Потому, что — хотя простое со­

щей — одно имя нельзя было бы (сохра­

поставление слов, делающее предложение

няя неизменным его значение) прилагать

предложением, действительно дает только

в качестве сказуемого к другому. Раз спра­

это скудное содержание, — однако то же

ведливо, что есть люди с медно-красным

самое сопоставлено в связи с другими об­

цветом кожи (так называемые красноко­

стоятельствами, та же форма в соединении

жие), должно быть истинным (и это дей­

с другой материей дает нечто более, не­

ствительно утверждается соответствующим

жели просто отношение между двумя име­

предложением) и то, что среди индивиду­

нами.

умов, означаемых словом «человек», есть

Единственные предложения, вполне

также и такие, которые означаются словом

подходящие под принцип Гоббса, — это

♦краснокожий». Если справедливо, что бы­

тот небольшой и не имеющий значения

ки относятся к жвачным животным, долж­

разряд их, в которых как подлежащим,

но быть истинным и то, что все инди­

так и сказуемым стоят собственные имена.

видуумы, означаемые именем «бык», отно­

Действительно, как уже было замечено, соб­

сятся в то же время к числу тех, которые

ственные имена не имеют, строго говоря,

означаются именем жвачных; и всякий, кто утверждает, что все быки относятся к числу

значения: это просто пометки отдельных

♦жвачных», несомненно утверждает также

ное имя прилагается в качестве сказуемого

предметов. Поэтому, когда одно собствен­

к другому, то это значит только то, что оба

Ведь, с одной стороны, утверждая значение

эти имени суть пометки одного и того же предмета. Но Гоббс этот частный случай возводит в теорию содержания предложе­

за словом «мудр», люди не думают о Сокра­ те; а с другой, родители Сократа, давая ему

ний вообще. Его учение вполне объясняет

имена оказываются подходящими к одно­

такие предложения, как «Гайд есть Кларен-

му и тому же лицу, так сказать, случайно — на основании того, что этому лицу при­

дон»4, «Туллий есть Цицерон», — в таких

это имя, не думали о мудрости. Различные

предложениях им действительно исчерпы­

суще то или другое свойство, которое не

вается все содержание. Но для всех про­

было известно, да и вовсе не существова­

чих предложений эта теория совершен­

ло еще в то время, когда были изобретены

но недостаточна, и если ее вообще ко­

эти имена, Если мы пожелаем узнать, что

гда-либо могли считать удовлетворитель­ ной, то это можно объяснить только тем,

то разгадку этого мы найдем как раз в со­

что Гоббс, как и прочие номиналисты, ма­

означении имен.

ло или даже вовсе не обращал внимания на соозначение слов. Поэтому смысла их

и т. п., обозначают просто предметы, об­

он искал только в том, что они означают, как будто бы все имена были индивидуаль­ ными пометками предметов (что справед­ ливо, на самом деле, только относительно имен собственных), как будто между соб­ ственным и общим именем нет никакой разницы, кроме той, что первое означает только один индивидуум, а последнее —

именно представляют собой эти свойства,

Имена: птица, камень, человек, мудрец ладающие такими-то и такими-то призна­ ками. В действительное содержание сло­ ва «человек» входят именно эти признаки, а не Смит, Броун и все остальные индиви­ дуумы. Слово смертный точно так же со­ означает известный признак или призна­ ки. И когда мы говорим: «все люди смерт­ ны», смысл предложения тот, что все су­

несколько.

щества, обладающие одной группой при­

Мы видели, однако, что содержание всех имен, за исключением собственных

знаков, обладают в то же время и другой.

и той части отвлеченных, которые не обла­ дают соозначением, лежит именно в их со­

соозначаемые словом человек, всегда со­ провождаются признаком, соозначаемым

означении. Поэтому, когда мы анализиру­

словом смертный, то отсюда будет, конеч­

ем содержание всякого предложения, в ко­

но вытекать, что класс человек должен все­

тором или подлежащее, или сказуемое, или

цело содержаться в классе смертный, и что смертный должно быть именем всех пред­

и то и другое суть имена соозначающие, то мы должны обращать внимание исклю­

Если в пределах нашего опыта признаки,

метов, которых именем является и слово

чительно на их соозначение, а не на то,

человек... Но почему?... Ведь эти предме­

что они означают или (по терминологии

ты подводятся под одно название по той причине, что они обладают признаками,

Гоббса, в данном отношений правильной) чего они служат именами. Замечательно, что такой сильный мыс­ литель, утверждая, что истинность пред­ ложения зависит от совпадения значения его терминов (что, например, предложе­ ние «Сократ мудр» истинно потому, что имена «Сократ» и «мудр» приложимы к од­

соозначаемыми этим названием; и насто­ ящим условием истинности предложений является именно это, а не то, что пред­ меты обозначаются тем или другим име­ нем. Соозначающие имена не предшеству­ ют созначаемым этими именами призна­ кам, а следуют за ними. Если один признак

ной и той же личности, или, как Гоббс

всегда встречается вместе с другим, то, ко­

выражался, суть имена одной и той же

нечно, соответствующие этим признакам

личности), не спросил себя: как же слу­

конкретные имена будут приложимы к од­

чилось, что оба эти имени стали именами

ним и тем же предметам, и можно будет

одной и той же личности? Произошло это,

сказать, пользуясь выражением Гоббса (ко­

конечно, ведь не потому, чтобы таково бы­

торое в этом случае я нахожу совершенно

ло намерение тех, кто изобрел эти слова.

соответствующим), что это — два имени

одной и той же вещи. Однако такая воз­ можность безразличного приложения двух имен есть только следствие связи меледу признаками, и в громадном большинстве случаев о ней вовсе и не думали при изоб­ ретении имен и утверждении их значения. Что алмаз горюч, этого, конечно, вовсе м не воображали тогда, когда слова «алмаз» п «горюч» впервые получили свое значе­ ние, и этого нельзя было открыть никаким, даже самым гениальным и тонким анали­ зом значения этих слов. Совершенно осо­ бым процессом: а именно, деятельностью ннешних чувств и на основании их показа­ ний —узнали, что в алмазах, относительно которых были произведены соответствую­ щие опыты, признак горючести имеется налицо. Число и характер опытов были таковы, что на основании того, что ока­ зывалось истинным относительно данных предметов, можно было заключить об ис­ тинности того же самого и относитель­ но всякого другого вещества, «называемого тем же именем», т. е. относительно всякого вещества, обладающего теми признаками, которые соозначаются словом «алмаз». По­ этому такое утверждение значит, в сущно­ сти, то, что везде, где мы находим одного рода признаки, можно найти и признаки другого рода; а в таком случае вопрос ка­ сается уже не значения имен, а законов природы, или того порядка, который су­ ществует среди явлений. § 3. Хотя Гоббсова теория предложения — в том выражении, какое ей придал этот мыслитель, и не получила признания со стороны позднейших философов, однако, можно сказать, почти общепринятым стало учение, существенно с ней сходное, толь­ ко далеко не так отчетливо выраженное. Действительно, наиболее распространен­ ным является понятие о предложении — как об отнесении чего бы то ни было к не­ которому классу, т. е. о помещении инди­ видуума в тот или другой класс или же одного класса в другой. Так, предложение «человек смертен» будет, согласно этому учению, утверждать, что класс «человек» входит в класс «смертный». «Платон есть философ» значит, что Платон есть один

из тех индивидуумов, которые составляют класс философов. Если же мы имеем отри­ цательное предложение, то оно означает, что, вместо включения в класс, мы что-либо исключаем из класса. Так, предложение «слон не плотояден» утверждает (соглас­ но этой теории), что слон исключается из класса плотоядных, что он не считается в числе предметов, обнимаемых этим клас­ сом. Между этим учением и теорией Гобб­ са разница только в словах, так как класс есть абсолютно не что иное, как неопреде­ ленное количество индивидуумов, означа­ емых общим именем; общее всем им имя и делает из них класс. Поэтому отнести ка­ кой-либо предмет к тому или другому клас­ су значит рассматривать этот предмет как один из тех, которые следует обозначать данным общим именем; напротив, исклю­ чить предмет из класса значит заявить, что данное общее имя к нему не приложимо. До какой степени господствовали эти воззрения, видно из того, что именно они служат основой знаменитого dictum de отni et nullo. Дело в том, что все, кто гово­ рят о силлогизме, разрешают его в сле­ дующее умозаключение: то, что справед­ ливо относительно целого класса, должно быть справедливо и относительно всех ве­ щей, принадлежащих к этому классу. И так как в этом положении почти все логики видят последнее основание состоятельно­ сти всякого умозаключения, то очевидно, что, по общему признанию специалистов в этой науке, предложения, из которых слагаются рассуждения, выражают исклю­ чительно только процесс деления вещей на классы и отнесения всякого предмета к его классу. Эта теория представляет, по моему мнению, замечательный пример одной ло­ гической ошибки, в которую очень час­ то впадали сами логики: ошибки Oorepov 7ip6xepov, объяснения через посредство того, что уже предполагает объясняемое. Говоря, что «снег бел», я могу и должен думать о снеге, как о классе, потому что я утверждаю справедливость этого пред­ ложения относительно всякого снега. Но, несомненно, о белых предметах я не ду­ маю, как о классе: я думаю из числа их

только о снеге и о производимом им во мне ощущении белого. Правда, если я при­ ду к заключению или соглашусь с тем, что не только снег бел, но и некоторые дру­ гие предметы тоже белы, то я мало-помалу начну думать и о белых предметах, как о классе, обнимающем собой как снег, так и эти другие предметы. Но акт сознавания этого понятия следует за вышеуказанны­ ми суждениями, а не предшествует им, и потому в нем нельзя видеть их объясне­ н ия5. Вместо объяснения следствия при­ чиной, это учение объясняет причину по­ средством следствия; такое смешение осно­ вывается, по моему мнению, на скрытом непонимании природы классификации. При этих рассуждениях в громадном большинстве случаев пользуются такой тер­ минологией, которая, по-видимому, пред­ полагает, что классификация есть распре­ деление и группировка определенных и хорошо известных отдельных предметов, что человечество, уже при первом обо­ значении вещей теми или другими име­ нами, приняло в соображение все отдель­ ные предметы в мире, распределило их по клеткам или спискам и придало зане­ сенным в каждый отдельный список пред­ метам особое общее имя, повторяя toties quoties (всякий раз) эту операцию, пока оно не изобрело всех общих имен, из ко­ торых состоит язык. И так как это раз на­ всегда сделано, то — если теперь возникает вопрос о том, правильно ли прилагать то или другое общее имя к какому-нибудь от­ дельному предмету, — нам стоит только, так сказать, прочесть список предметов, озаглавленный данным именем, и посмот­ реть, не находится ли в нем предмет, от­ носительно которого возник вопрос. При этом как бы предполагается, что уже те, кто создавал язык, решили, какие предме­ ты должны составлять каждый класс, так что нам остается только прибегнуть к за­ писям этих решений. В столь откровенной формулировке это абсурдное учение никго не признает за свое; но если ходячие объяснения клас­ сификации и процесса называния не осно­ вываются на таком воззрении, то надо по­ казать, каким образом их можно согласить

с каким-либо другим учением по этому вопросу. Общие имена — это не пометки, кото­ рые ставятся на тех или других определен­ ных предметах; нельзя думать, будто клас­ сы образуются линиями, проводимыми во­ круг определенного числа заранее извест­ ных предметов. Состав предметов всяко­ го данного класса постоянно колеблется. Можно образовать класс, не зная не толь­ ко всех, но даже ни одной из отдельных особей, могущих войти в его состав; можно установить класс, даже будучи уверенным, что не существует ни одного относящего­ ся к нему предмета. Если под значением общего имени разуметь означаемые им предметы, то надо сказать, что ни одно общее имя не имеет твердо установлен­ ного значения в течение сколько-нибудь продолжительного времени, — разве слу­ чайно. Всякое общее имя имеет опреде­ ленное значение только в одном смысле: как название некоторого неопределенно­ го количества предметов — а именно, всех тех известных и неизвестных, прошедших, настоящих и будущих вещей, которые об­ ладают некоторыми определенными при­ знаками. Поэтому, когда, изучая не значе­ ние слов, а явления природы, мы откры­ ваем, что данными признаками обладает тот или другой предмет, относительно ко­ торого это прежде не было известно (как, например, когда химик находит, что алмаз горюч), мы включаем этот новый предмет в составленный ранее класс; но до этого мы вовсе не относили алмазов к классу го­ рючих веществ. Мы индивидуум помещаем в тот или другой класс потому, что данное предложение относительно него истинно; а не наоборот, — не предложение истин­ но потому, что предмет включен в данный класс6. Ниже, когда мы будем говорить об умозаключении, мы увидим, до какой сте­ пени теория этого умственного процесса была искажена под влиянием таких оши­ бочных понятий и проявляющейся в них привычки все операции человеческого ума, ведущие к истине, уподоблять процессам простой классификации и наименования. К несчастью, в эту сеть запутались как раз

тс умы, которые избегли другой основной ошибки, разъясненной в начале настоящей главы7. Со времени переворота, изгнавше­ го из школ Аристотеля, логиков можно бы­ ло разделить на две группы: на таких, кото­ рые сущность рассуждения относили к иде­ ям, и на таких, которые видели в основе рассуждения имена. Но хотя теория предложения у Гоббса (согласно хорошо известному замечанию Лейбница и по признанию самого Гобб­ са) 8 и превращает истину и ложь во что-то совершенно случайное, регулируемое од­ ним только произволом человека, однако не следует думать, чтобы Гоббс или ктолибо другой из мыслителей, сходивших­ ся с ним в существе дела, действительно считали различие между истиной и ложью менее существенным, менее важным, чем как оно представляется всякому другому человеку. Такое предположение означало бы полное незнакомство с прочими уче­ ниями этих мыслителей. Но, с другой сто­ роны, этот факт доказывает также и то, как мало их теории влияли на их соб­ ственное мышление. Никто, в сущности, никогда не думал, чтобы истина состоя­ ла только в соответствующем выражении, в употреблении слов согласно предвари­ тельному на этот счет соглашению. Всякий раз, как исследование сходило с почвы об­ щих соображений, признавали различие между словесными и реальными вопроса­ ми, признавали, что ложность некоторых предложений зависит от незнания смысла слов, но что в других предложениях источ­ ником ошибки является неправильное по­ нимание действительности; что таким об­ разом человек мог и вовсе не употреблять языка, образовывать предложения в уме, — и все-таки последние могли быть лож­ ными, т. е. человек мог быть уверенным в действительном существовании того, че­ го на самом деле нет. Этого последнего допущения нельзя выразить сильнее, чем это сделал сам Гоббс9, хотя такую ошибоч­ ную уверенность он соглашается называть не ложностью (falsity), а только ошибкой (error). И сам Гоббс в других местах вы­ сказывает учения, в которых скрыто со­ держится правильная теория предложения.

Он прямо говорит там, что общие имена даются предметам на основании их при­ знаков, а отвлеченные имена суть имен­ но названия этих признаков. «Отвлечен­ ным называется то, что означает в какомлибо предмете причину конкретного име­ ни... И эти причины имен тождественны с причинами наших представлений (con­ ceptions); это — некоторые присущие вос­ принимаемым вещам способности воздей­ ствовать на дух, или производить впечат­ ления. Некоторые называют их способами воздействия внешних вещей на наши чув­ ства, но по большей части их называют акциденциями»10. Странно, что, зайдя так далеко, Гоббс не сделал еще одного только шага, чтобы увидеть, что то, что он называ­ ет причиной конкретного имени, есть на самом деле его значение, и что когда мы к подлежащему прилагаем в качестве сказу­ емого то или другое имя по причине неко­ торого признака (или, как Гоббс говорит, акциденции), то мы утверждаем не имя, но — через посредство имени — признак. § 4 . Положим, что сказуемым у нас, как мы уже говорили, стоит соозначающее имя; а подлежащим, на первый раз для просто­ ты, возьмем имя собственное; напр., «вер­ шина Чимборазо бела». Слово «бела» со­ означает признак, которым обладает инди­ видуальный предмет, обозначаемый сло­ вами «вершина Чимборазо». Этот признак представляет собой некоторый физический факт, возбуждающий в человеческих суще­ ствах то ощущение, которое мы называем ощущением белого. Вероятно, все согла­ сятся, что, утверждая это предложение, мы хотим сообщить сведение именно об этом физическом факте, об именах же мы ду­ маем лишь как о необходимых средствах для сообщения этого факта другим. Поэто­ му наше предложение имеет следующий смысл: индивидуальный предмет, означа­ емый подлежащим, обладает тем призна­ ком, который соозначается сказуемым. Если теперь мы предположим, что и подлежащее есть также соозначающее имя, то содержание предложения будет уже не­ сколько более сложным. Возьмем снача­ ла общее утвердительное предложение: на­

пример, «все люди смертны». И в этом случае, как и предыдущем, предложение, конечно, утверждает (или выражает уве­ ренность в том), что предметы, означае­ мые подлежащим (люди), обладают свой­ ством, соозначаемым в сказуемом (смерт­ ностью). Особенностью же этого случая является то, что тут уже предметы инди­ видуально не обозначаются; они намече­ ны только некоторыми из своих призна­ ков. Предметы эти суть люди, т. е. суще­ ства, обладающие признаками, соозначаемыми именем «человек»; и только эти при­ знаки мы о них и знаем. Действительно, так как предложение это — общее и пото­ му означаемые подлежащим предметы не­ определенны по своему числу, то большая часть их индивидуально вовсе не извест­ ны. Поэтому здесь утверждается уже не то, что соозначаемыми в сказуемом признака­ ми обладает один данный индивидуум или какое-нибудь определенное число заранее известных индивидуумов: Джон, Томас и т.д. (как это было в предыдущем случае). Здесь утверждается, что данные признаки присущи всем из индивидуумов, обладаю­ щих некоторыми другими признаками; что всякий предмет, отмеченный признаками, соозначаемыми подлежащим, имеет также и признаки, соозначаемые сказуемым; что эта последняя группа признаков постоян­ но сопровождает первую. Все, что имеет признак человека, обладает и признаком смертности; иначе говоря, смертность все­ гда сопровождает признаки человека11. Если мы теперь припомним, что вся­ кий признак основан на том или другом факте или явлении (внешнего ли чувства, или же внутреннего сознания) и что обла­ дать признаком значит то же самое, что быть причиной или составлять часть того факта или явления, на котором этот при­ знак основан, — если мы припомним все это, то будем в состоянии сделать еще шаг для исполнения нашего анализа. Предло­ жение, утверждающее, что один признак всегда сопровождается другим, в действи­ тельности утверждает только то, что од­ но явление всегда сопровождается другим, так что, где мы находим последнее, там мы с уверенностью ожидаем и первого.

Так, в предложении «все люди смертны» слово «люди» соозначает те признаки, ко­ торые мы приписываем известного рода живым существам на основании некото­ рых обнаруживаемых ими явлений. При­ знаки эти суть отчасти явления физиче­ ские: а именно, впечатления, производи­ мые на наши органы чувств телесной фор­ мой и строением, отчасти же духовные яв­ ления: а именно чувственная и умственная жизнь. Все это и разумеет всякий, пони­ мающий значение слова «человек», когда мы произносим перед ним это слово. Ес­ ли мы теперь скажем «человек смертен», то это будет значить, что везде, где можно найти все эти разнообразные физические и духовные явления, обнаружатся — в этом можно быть уверенным — и другие физи­ ческие и духовные явления, называемые «смертью». Предложение не указывает вре­ мени, когда это случится, так как соозна­ чение слова смертный обнимает лишь во­ обще наступление явления, не определяя в точности, когда именно оно произойдет. § 5. Мы подвинулись теперь в нашем ис­ следовании уже достаточно для того, что­ бы не только обнаружить ошибку Гоббса, но и установить действительное значение наиболее многочисленного класса пред­ ложений. В тех предложениях, где утвер­ ждается нечто большее, чем значение соб­ ственно слов, предметом уверенности яв­ ляется по большей части (как и в только что рассмотренных примерах) или сосу­ ществование, или же последовательность двух явлений. Уже в самом начале наше­ го исследования мы нашли, что во вся­ ком акте уверенности имеются налицо две вещи, и мы уже знаем, что это в гро­ мадном большинстве случаев — два яв­ ления, т. е., другими словами, два состо­ яния сознания; и между этими явлениями в предложении утверждается (или отрица­ ется) или последовательность, или сосу­ ществование. Под эти отношения подой­ дет бесчисленное количество случаев, ко­ торых, по первому взгляду, никто не от­ нес бы сюда. Возьмем, например, предло­ жение «благородный человек достоин ува­ жения». Кто ожидал бы встретить тут слу­

чай сосуществования явлений? — и между тем, это так. Признак, заставляющий на­ звать человека благородным, приписыва­ ется на основании известных состояний его духа и некоторых особенностей его поведения. И то и другое суть явления: пер­ вое — явления внутреннего сознания, вто­ рое (поскольку оно отличается от перво­ го) — физические факты, или чувственные восприятия. Такого же рода анализ при­ ложим и к термину «достоин уважения». Слово «уважение» в том смысле, в каком оно употреблено здесь, обозначает эмоци­ ональное состояние одобрения и удивле­ ния, сопровождаемое при случае соответ­ ствующими внешними действиями; «досто­ ин уважения» и соозначает именно все это, а также и то, что мы одобряем изъявление уважения. Все это будут явления: а именно, состояния внутреннего сознания, сопрово­ ждаемые некоторыми физическими факта­ ми. И когда мы говорим: «благородный че­ ловек достоин уважения», мы утверждаем сосуществование двух сложных явлений, соозначаемых двумя входящими в пред­ ложение терминами. Мы утверждаем, что везде и всегда, где и когда нам встретят­ ся внутренние чувства и внешние факты, соозначаемые словом «благородство», там и тогда появление и обнаружение внут­ реннего чувства, называемого уважением, будет сопровождаться в нашем духе дру­ гим внутренним чувством — одобрением. Так как мы уже проанализировали в предыдущей главе значение имен, то нам теперь не нужно большого количе­ ства примеров для разъяснения содержа­ ния или смысла предложений. Если в пред­ ложениях замечается темнота или запутан­ ность, то причина этого лежит не в со­ держании самого предложения, а в зна­ чении входящих в его состав имен — в крайней сложности соозначения многих слов и в необъятном количестве фактов, образующих соозначаемое именем явле­ ние. Но там, где состав явления досту­ пен наблюдению, по большей части лег­ ко заметить, что в предложении утвер­ ждается или сосуществование одного явле­ ния с другим, или же следование их друг за другом. Ifte мы нашли одно явление,

можно рассчитывать найти и другое, хотя обратной связи второго с первым может и не быть. Но хотя такое значение предложений и представляется наиболее обыкновенным, оно не единственное возможное. Прежде всего, последовательности и сосуществова­ ния утверждаются не относительно одних только явлений; мы составляем предложе­ ния также и относительно тех скрытых причин явлений, которые называют суб­ станциями и атрибутами. Однако, так как субстанция есть для нас или то, что обу­ словливает собой явления, или то, что их сознает, и так как то же самое справед­ ливо mutatis mutandis («с соответствующи­ ми переменами») и относительно атрибу­ тов, то об этих неизвестных и непознавае­ мых бытиях (entities) какие бы то ни было (по крайней мерс, имеющие содержание) предложения возможны лишь на основа­ нии тех явлений, посредством которых эти бытия только и становятся доступными для наших способностей. Так, когда мы гово­ рим: «Сократ жил в эпоху Пелопонесской войны», то основанием нашего положе­ ния, как и всякого вообще положения от­ носительно субстанций, служит некоторое утверждение относительно явлений, в ко­ торых эти субстанции себя обнаруживают. А именно, наше положение значит, что тот ряд фактов, которым Сократ обнаруживал себя человечеству, и тот ряд духовных со­ стояний, в котором состояло его созна­ тельное существование, что оба эти ряда фактов происходили одновременно с не­ которым третьим рядом явлений, извест­ ным под именем Пелопонесской войны. Впрочем, согласно обычному пониманию, предложение утверждает не одно только это; обычно полагают, что данное предло­ жение утверждает также и существование в эту эпоху некоторой «вещи в себе»: но­ умена Сократа, то активно действовавше­ го, то испытывавшего воздействия извне. Отсюда и заключают, что сосуществование и последовательность можно утверждать или отрицать не между одними только яв­ лениями, но и между ноуменами или между ноуменом и явлениями, и что можно утвер­ ждать простое существование как ноуме­

нов, так и явлений. Но что такое ноумен? — Неизвестная причина явления... Следова­ тельно, утверждая существование ноумена, мы утверждаем некоторое причинное от­ ношение. Итак, вот еще два рода фактов, которые можно утверждать в предложении; кроме предложений, утверждающих после­ довательность и сосуществование, есть еще другие, из которых одни утверждают про­ стое существование12, а другие — причин­ ность. Последнего рода предложения мы будем изучать ниже, в Книге III: а пока их надо считать за особый, отдельный вид утверждений. § 6. К этим четырем видам содержания фактических утверждений надо прибавить пятый — сходство. Этот род признаков мы не нашли возможным анализировать, так как мы не могли указать для него никакого основания, отдельного от самих предметов. Итак, кроме предложений, утверждающих последовательность или сосуществование двух явлений, есть еще предложения, уста­ навливающие сходство между ними; на­ пример, «этот цвет похож на тот», «сегодня жара одинакова со вчерашней» и т. п. Мож­ но, конечно, и такие предложения отнести с некоторым подобием основательности к предложениям, утверждающим последо­ вательность, — если рассматривать их как утверждение того, что за одновременным созерцанием двух, например, цветов сле­ дует особого рода чувство, обозначаемое как чувство сходства; но таким - надо за­ метить, очень натянутым — обобщением мы ничего не выиграем и только запутаем себя в данном вопросе. Логика не берет на себя разложения духовных состояний на их последние элементы. Сходство меж­ ду двумя явлениями само по себе понятнее всякого объяснения, какое можсно было бы ему дать, и при всякой классификации оно должно остаться специфически отличным от последовательности и сосуществования. Иногда говорят, что все предложения, в которых сказуемым является общее имя, утверждают или отрицают, в сущности, сход­ ство. Все такие предложения значат, что предмет относится к тому или другому классу; а так как предметы классифици­

руется ка основании их сходств между со­ бой, то, конечно, всякий предмет попадает в группу наиболее сходных с ним. Поэтому-то и можно сказать, что, когда мы утвер­ ждаем, что «золото есть металл» или что «Сократ есть человек», мы хотим указать на то, что золото более похоже на прочие металлы, а Сократ —на прочих людей, чем на предметы какого-либо другого из со­ подчиненных с этими классов. Это замечание имеет некоторое сла­ бое основание, но именно только слабое. Распределение предметов по таким клас­ сам, как металл, человек и т. п., действи­ тельно основано на некотором сходстве между предметами, но не просто на об­ щем их сходстве. Сходство, на котором такое деление основано, состоит в общ­ ности некоторых определенных призна­ ков. И термины в этом случае будут соозначать (а следовательно, предложения будут утверждать) именно эти признаки, а не общее сходство между предметами. Действительно, хотя, когда я говорю: «зо­ лото есть металл», в моих словах скрыто содержится и другое утверждение: что все прочие металлы похожи на золото, однако я мог бы утверждать первое предложение и в том случае, если бы не существовало никаких других металлов. Оно и тогда име­ ло бы тот же самый смысл, что и теперь: а именно, что золото обладает различны­ ми свойствами, обнимаемыми содержани­ ем слова «металл». Точно так же можсно бы­ ло бы сказать, что «христиане —люди», да­ же и в том случае, если бы, кроме христи­ ан, не было ни одного человека. Поэтому предложения, относящие предметы к тому или другому классу на основании наличия у них образующих данный класс призна­ ков, не только не утвержсдают исключитель­ но одного сходства, но даже, собственно говоря, вовсе ничего о сходстве не говорят. Выше мы уже заметили13, что иног­ да удобно бывает расширить пределы того или другого класса настолько, чтобы вклю­ чить в него предметы, обладающие харак­ терными признаками класса в чрезвычай­ но слабой степени (а то и вовсе их лишен­ ные), лишь бы они на этот класс походили более, чем на всякий другой. В таком слу­

чае и общие предложения, справедливые относительно такого класса, будут ближе к истине относительно данных вещей, чем какие бы то ни было другие предложе­ ния одинаковой общности. Так, например, некоторые вещества называются также ме­ таллами, хотя у них очень мало свойств, обычно приписываемых металлам; точно так же почти в каждом большом семействе растений или животных есть несколько по­ граничных родов или видов, которые отне­ сены к этому семейству как бы из милости и относительно которых ранее велись спо­ ры, к какому именно семейству их скорее всего следует отнести. И вот, когда мы при­ лагаем название класса к одному из таких предметов, мы утверждаем только сходство и ничего больше. Для полной точности на­ до было бы сказать, что всякий раз, как мы прилагаем общее имя в качестве сказуемо­ го, мы утверждаем не то, что данный пред­ мет безусловно обладает соозначаемыми в сказуемом признаками, но что он или обладает этими свойствами, или же, если этого нет, то во всяком случае он похож на обладающие ими предметы больше, чем на какие бы то ни было другие. Одна­ ко в большей части случаев нет необхо­ димости предполагать такую альтернативу, так как утверждение лишь редко делает­ ся на последнего рода основании; а ко­ гда и делается, то по большей части сама форма выражения бывает несколько дру­ гая; например, говорят «этот вид (или род) относят, или он может быть помещен в такое-то семейство». Но едва ли мы по­ ложительно сказали бы, что этот вид от­ носится к данному семейству, если бы он не обладал с несомненностью теми при­ знаками, которые обозначаются названи­ ем этого класса в науке. Есть еще один особый случай, когда сказуемым служит имя класса, а между тем утверждается только сходство; в этом слу­ чае основанием класса является не сход­ ство в той или другой определенной част­ ности, а общее сходство, не поддающееся разложению. Таковы те классы, на кото­ рые делятся наши простые ощущения (или, скорее, простые состояния сознания). Так, например, ощущения белого цвета состав­

ляют группу не потому, чтобы мы мог­ ли их разобрать, так сказать, по кусоч­ кам и решить, что вот в этом они сход­ ны, а в этом — несходны; они образуют одну группу просто потому, что мы чув­ ствуем их общее сходство друг с другом, хотя и в различной степени. Поэтому, когда я говорю: «виденный мною вчера цвет был белый» или «сознаваемое мною ощущение есть ощущение плотности», в обоих слу­ чаях я утверждаю просто общее сходство данных ощущений с теми из бывших у ме­ ня раньше, которые обозначались именно этими именами. Названия состояний со­ знания, подобно прочим конкретным об­ щим именам, суть имена соозначающие; но они соозначают просто только сходство и, будучи приложены к тому или другому отдельному состоянию сознания, говорят только о сходстве его с другими подобны­ ми состояниями, обозначаемыми обычно тем же самым именем. Сказанного доста­ точно для объяснения предложений, утвер­ ждающих (или отрицающих) сходство. Итак, во всяком не просто словесном предложении утверждается (или отрицает­ ся) одна из следующих вещей: или суще­ ствование, или сосуществование, или по­ следовательность, или причинность, или сходство. Это пятерное деление представ­ ляет собой исчерпывающую классифика­ цию содержания фактов, т. е. всего, отно­ сительно чего можно питать или другим внушать уверенность: всех вопросов, какие можно поставить, и всех ответов, которые на эти вопросы можно дать. Проф. Б эн 14 различает два рода пред­ ложений сосуществования. «В одном из них утверждается что-либо относительно про­ странства; их можно назвать предложения­ ми относительно порядка в пространстве». В другом утверждается то сосуществова­ ние, которое м-р Бэн называет «сопри­ надлежностью, соприсущностью (Co-inher­ ence) признаков». «Это особая разновид­ ность предложений сосуществования. Вме­ сто распределения предметов в простран­ стве на некоторых численно определен­ ных промежутках, мы имеем здесь сов­ местное существование двух или более признаков или сил на одном и том же

месте, в одной и той же точке простран­ ства. Так, всякая золотая масса содержит в каздом своем атоме те совместно су­ ществующие признаки, которые характе­ ризуют это вещество: тяжесть, плотность, цвет, блеск, стойкость относительно реак­ тивов и т. д. Точно так же у всякого живот­ ного помимо того, что оно имеет члены, занимающие различные части простран­ ства, есть еще сопринадлежные функции в одних и тех же частях в одних и тех же массах и молекулах его субстрата... Отно­ сительно духа мы не имеем предложений, которые утверждали бы порядок в про­ странстве; но дух обладает сопринадлежными функциями. Так, мы утверждаем, что в духе чувство, воля и мышление не раз­ делены пространственным образом, а дей­ ствуют совершенно слитно; точно так же и сосуществующие признаки минералов, растений, телесного и духовного устрой­ ства животных утверждаются как совмест­ но и нераздельно существующие». Это различие — действительное и су­ щественно важное. Однако, как мы уже ви­ дели, признак (если только он представ­ ляет собой нечто большее, нежели просто неподдающееся анализу сходство одного предмета с какими-либо другими) есть про­ сто причина того или другого впечатле­ ния сознания. А потому и соприсущность двух признаков есть просто сосущество­ вание двух состояний сознания, кореня­ щихся в содержании этих признаков, — с той, однако, разницей, что иногда это сосуществование бывает только потенци­ альным: ибо признак считается существую­ щим и в том случае, если факт, на котором он основан, имеется налицо лишь в воз­ можности, а не на самом деле. Так, напри­ мер, снег совершенно правильно называ­ ют белым даже в полной темноте, потому что, хотя в этот момент мы и не сознаем цвета, мы станем сознавать его немедлен­ но, как только забрезжит утро. Таким обра­ зом, соприсущность признаков есть также случай (только сложный) сосуществования состояний сознания, — впрочем, совер­ шенно отличный от порядка в простран­ стве: как факт одновременности, он отно­ сится уже не к пространству, а к времени.

Таким образом (и иногда это может оказаться удобнее) можно, для большей раздельности, вместо «сосуществование» и «последовательность» говорить «порядок в пространстве» и «порядок во времени». По­ рядок в пространстве представляет собой типичный случай сосуществования вооб­ ще, который нет необходимости разбирать здесь более обстоятельно; напротив, про­ стой факт сосуществования — все равно, между действительными ли ощущениями, или же между теми возможностями их воз­ никновения, которые называются призна­ ками, — можно отнести, вместе с последо­ вательностью, в рубрику «порядка во вре­ мени» 15. § 7. В предыдущем исследовании мы при­ знали необходимым подвергнуть непосред­ ственному анализу только те предложения, в которых оба термина (или, по край­ ней мере, сказуемое) суть имена конкрет­ ные. Но при этом мы косвенно проана­ лизировали и предложения с отвлеченны­ ми терминами. Разница между отвлечен­ ным и соответствующим ему конкретным термином основывается не на том или дру­ гом различии в приписываемом им со­ держании: настоящее значение конкрет­ ного общего имени лежит, как мы уже часто говорили выше, в его соозначении, а в том же соозначении конкретного име­ ни состоит и все значение имени отвле­ ченного. Действительно, в содержании от­ влеченного имени нет ничего, что не со­ держалось бы в соответствующем конкрет­ ном; а потому естественно предположить, что и предложение с отвлеченными тер­ минами не может иметь никакого другого смысла, кроме того, какой содержится в предложении из конкретных терминов. И действительно, такое предположе­ ние подтверждается при ближайшем ис­ следовании. Отвлеченное имя есть назва­ ние признака или сочетания признаков. Соответствующее конкретное придается ве­ щам на том основании, что они обладают этими признаками или сочетаниями при­ знаков, и придается им с целью выразить именно это. Поэтому, когда мы прилага­ ем в качестве сказуемого конкретное имя,

мы прилагаем, в сущности, тот или другой признак. Но выше уже было показано, что по всех предложениях, в которых сказуе­ мым стоит конкретное имя, «сказывается» о подлежащем собственно одна из следую­ щих пяти вещей: или существование, или сосуществование, или причинное отноше­ ние, или последовательность, или сход­ ство. Следовательно, и «сказываемый» при­ знак необходимо должен быть либо суще­ ствованием, либо сосуществованием, ли­ бо причинностью, либо последовательно­ стью, либо сходством. А потому и в том случае, когда подлежащее и сказуемое суть отвлеченные имена, предложение состоит из терминов, которые непременно обозна­ чают ту или другую из этих пяти вещей. Прилагая к чему-либо в качестве сказуемо­ го отвлеченное имя, мы утверждаем тоже одну из этих пяти вещей. Нельзя представить себе предложения, иыраженного в отвлеченных терминах, ко­ торого нельзя было бы обратить в совер­ шенно равнозначное предложение с кон­ кретными терминами; этими последними будут или конкретные имена, соозначаю­ щие те же самые атрибуты, или же на­ звания оснований атрибутов, т. е. те факты или явления, на которые атрибуты опира­ ются. Возьмем для разъяснения этого по­ следнего случая следующее предложение, п котором одно только подлежащее есть отвлеченное имя: «неблагоразумие опас­ но». «Неблагоразумие» есть признак, осно­ ванный на некоторых фактах, называемых •неблагоразумными поступками», а потому паше предложение равнозначно предложе­ нию: «неблагоразумные поступки опасны». Возьмем теперь такой пример, где отвле­ ченные имена занимают место как подле­ жащего, так и сказуемого («белизна есть цвет», или «белизна есть цвет снега». Так как эти признаки основаны на ощущениях, то равнозначными предложениями в кон­ кретной форме будут следующие: «ощуще­ ние белизны есть одно из так называемых цветовых ощущений» и «зрительное ощу­ щение, возникающее при взгляде на снег, есть одно из тех ощущений, которые на­ зываются ощущениями белого». А в этих предложениях, как мы уже видели, утвер­

ждается сходство. Наконец, в следующих предложениях отвлеченные имена можно заменить прямо соответствующими кон­ кретными, так как последние соозначают признаки, означаемые первыми. Так, пред­ ложение «благоразумие есть добродетель» можно изменить в следующее: «все благо­ разумные люди, поскольку они благоразум­ ны, добродетельны»; «храбрость достойна уважения» значит «все храбрые люди до­ стойны уважения, поскольку они храбры», а это последнее предложение равнознач­ но такому: «все храбрые люди заслуживают увеличения того уважения к ним, какое вы­ пало бы на их долю на основании других их качеств». Для дальнейшего выяснения значения предложений с отвлеченными терминами мы подвергнем более детальному анализу один из вышеприведенных примеров; мы возьмем предложение: «благоразумие есть добродетель». Поставим вместо слова «доб­ родетель» какое-нибудь равнозначное ему, но более определенное выражение: напр., «духовное свойство, полезное для обще­ ства», или «духовное свойство, угодное Бо­ гу», — словом, то определение добродете­ ли, с которым мы согласны (все равно, каково бы оно ни было). Наше предло­ жение утверждает последовательность, со­ провождаемую причинностью: а именно, тот факт, что польза для общества или одобрение Бога следует за благоразуми­ ем и им обусловливается. Таким образом, здесь мы имеем последовательность; но че­ го? Мы понимаем последующий член на­ шего отношения, но предыдущий нам надо еще разобрать. Благоразумие есть признак, и в связи с ним надо принять во внима­ ние еще две вещи: благоразумных людей, являющихся субъектами этого признака, и благоразумное поведение, которое мож­ но назвать основанием признака. Какая же из этих двух вещей составляет предыду­ щий член нашего отношения? и прежде всего, разумеется ли в предложении, что одобрение Бога или полезность для об­ щества распространяются на всех благо­ разумных людей? Нет (или разве лишь по­ стольку; поскольку они благоразумны), так как благоразумные негодяи в общем редко

могут быть полезны обществу и никогда не могут быть угодны благому Существу. Но, может быть, предложение предпола­ гает, что божественное одобрение и по­ лезность для человечества неизменно сле­ дуют за благоразумным поведением? Нет, и этого мы не разумеем, когда говорим, что благоразумие есть добродетель, — раз­ ве с той же оговоркой и на том же основа­ нии, что и прежде: а именно, что, хотя бла­ горазумное поведение само по себе и бла­ годетельно для общества, однако в силу того или другого своего направления оно может произвести зло, превышающее его полезность, и навлечь на его виновника неудовольствие более сильное, нежели вы­ зываемое благоразумием одобрение. По­ этому ни субстанции (люди), ни явления (поведение) не представляют собой таких предшествующих, за которыми всегда дол­ жен был бы следовать другой член наше­ го последовательного отношения. А между тем предложение «благоразумие есть доб­ родетель» — несомненно общее. В чем же состоит в таком случае та причинная связь, всеобщность которой утверждает данное предложение? Она касается тех свойств личности и ее поведения, вследствие ко­ торых мы называем их благоразумными и которые присущи им даже и тогда, когда действие, оставаясь благоразумным, нрав­ ственно дурно. Эти свойства суть: правиль­ ное предусмотрение последствий, верная оценка их важности по отношению к по­ ставленной цели, подавление всякого не­ обдуманного побуждения, могущего поме­ шать планомерному стремлению к цели. Эти-то состояния духа и образуют собой настоящий предшествующий член наше­ го отношения последовательности; в них

именно и заключается причина, утвержда­ емая в предложении. Но эти же духовные состояния образуют и реальное основа­ ние признака благоразумия; так что везде, где эти состояния имеются налицо, мож­ но утверждать существование благоразу­ мия, даже еще не зная последствий дан­ ного поведения. Таким же образом и вся­ кое вообще утверждение относительно при­ знака можно преобразовать в точно рав­ нозначное ему предложение относительно того факта или явления, которое служит основанием этого признака. И нельзя ука­ зать ни одного случая, в котором по по­ воду факта или явления утверждалось бы что-нибудь другое, помимо одной из пя­ ти выше перечисленных вещей: простого существования, той или другой последова­ тельности, сосуществования, причинности и сходства. И так как только эти пять вещей и могут быть предметами утверждения, то только их же можно и отрицать. Так, пред­ ложение: «ни одна лошадь не относит­ ся к лапчатоногим» отрицает сосущество­ вание признаков лошади с лапчатостью ног. Едва ли нужно прилагать тот же ана­ лиз к частно-утвердительным и частно­ отрицательным предложениям. Предложе­ ние «некоторые птицы лапчатоноги» утвер­ ждает, что с признаками, соозначаемыми словом птица, сосуществует иногда при­ знак лапчатоногости. «Некоторые птицы не лапчатоноги» утверждает существова­ ние других случаев, в которых такое сов­ падение не имеет места. От дальнейших объяснений по поводу столь очевидного предмета можно здесь воздержаться, ес­ ли читатель согласен с предшествующим изложением.

Предложения чисто словесные

§1. В качестве подготовки к тому исследоианию, которое должно составлять на­ стоящий предмет логики, т. е. к решению иопроса о том, каким образом нужно дока­ зывать предложения, мы сочли необходи­ мым изучить, что именно в предложени­ ях требует доказательства, что может быть доказываемо, иными словами, что именно утверждают предложения. При этом предпарительном исследовании содержания предложений мы рассмотрели мнение кон­ цептуалистов1, считающих предложение иыражением отношения между двумя идея­ ми, а также учение крайних номиналистов, по которому предложение есть выражение согласия или несогласия между значения­ ми двух имен. И мы пришли к тому заклю­ чению, что, в качестве общих теорий, оба :)ти мнения ошибочны и что, хотя могут существовать предложения относительно имен и предложения относительно идей, однако ни имена, ни идеи не составля­ ют содержания всех предложений вообще. Мы разобрали далее разные роды предло­ жений и нашли, что, за исключением чи­ сто словесных, предложения могут утвер­ ждать пять различных факгов: существонание, порядок в пространстве, порядок но времени, причинную связь и сходство, и что во всяком предложении одна из этих пяти вещей утверждается или отрицает­ ся относительно того или другого факта или явления либо относительно того или другого предмета, служащего неизвестной причиной факта или явления. Отмечая, однако, различие в фактах, утверждаемых в предложениях, мы выде­ ляли особый класс предложений, не относящихся ни к какому факту в собственном смысле этого слова, — предложений, име­ ющих дело лишь со значением имен. Так как имена и их значения вполне произпольны, то такие предложения, строго го!) Лакая

1606

воря, не могут быть ни истинными, ни лож­ ными, но лишь согласуются или не согла­ суются с обычным или условным слово­ употреблением; а потому то или другое употребление их можно доказывать толь­ ко на основании обычая, т. е. только тем, что данные слова употреблялись другими людьми в том именно смысле, какой жела­ ет им придать говорящий или пишущий. Эти предложения занимают, однако, вид­ ное место в философии, и их природа и характеристические особенности имеют для логики такое же значение, как и при­ рода и особенности всех других классов предложений, рассмотренных нами ранее. Если бы все предложения, касающиеся значения слов, были столь же просты и ма­ ловажны, как те, которые мы брали при изучении Гоббсовой теории предложений (а именно, как предложения, в которых и подлежащее, и сказуемое суть собствен­ ные имена и которые утверждают лишь то, что эти имена привыкли или не привыкли придавать одному и тому же индивидууму), то такие предложения не могли бы при­ влечь к себе большого внимания со сто­ роны философов. Но класс чисто словес­ ных предложений обнимает не только эти предложения, т. е. не только все те, кото­ рые уже с первого взгляда представляются словесными, но гораздо более: в него вхо­ дят и те утверждения, о которых думали, что они не только касаются вещей, но да­ же имеют в действительности с вещами более тесную связь, нежели какие бы то ни было другие предложения. Кто сколь­ ко-нибудь знаком с философией, тот пой­ мет, что я имею в виду то различие, ко­ торое так сильно подчеркивали схоласти­ ки и которое до настоящего времени под тем же самым или под другими названи­ ями сохраняет большинство метафизиков; это — различие между так называемыми

сущностными, или существенными, или эссенциальными (essential) и случайностными, или случайными, или акцидентальными (accidental) предложениями и между существенными и случайными свойства­ ми, или признаками. § 2. Почти все метафизики до Локка, а также и многие после него, придавали большую таинственность «эссенциальным» предложениям, т. е. таким, в которых сказу­ емым стоит что-либо относящееся, как го­ ворится, к сущности (essentia) подлежаще­ го. Сущность вещи, говорили они, есть то, без чего вещь не может ни существовать, ни быть представлена существующей. Так, разумность считали принадлежащей к сущ­ ности человека, так как человека без разум­ ности нельзя себе представить. Те призна­ ки, из которых слагалась сущность вещи, называли ее «существенными» свойствами; предложения же, в которых относительно вещи сказывался тот или другой из этих признаков, назывались «эссенциальными» предложениями. Думали, что такие предло­ жения глубже проникают в природу вещи и дают относительно нее более важные указания, чем всякие другие. Все свойства, не входящие в сущность вещи, назывались ее «случайными» признаками; их считали совершенно или в значительной степени не связанными с внутренней природой ве­ щей; и предложения, в которых то или другое из этих свойств сказывалось о ве­ щи, называли «акцидентальными», «случай­ ными» предложениями. Можно проследить связь между этим, введенным схоластика­ ми различением и известными учениями о substantiae secundae, или общих субстан­ циях, и о субстанциальных формах — уче­ ниями, которые в разных своих выражени­ ях господствовали как в аристотелевской, так и в платоновской школах и дух кото­ рых сохранился до нового времени в боль­ шей степени, чем это можно было бы пред­ полагать на том основании, что вышеука­ занные выражения вышли теперь из упо­ требления. Ошибочные воззрения на при­ роду классификации и обобщения, господ­ ствовавшие среди схоластиков и выразив­ шиеся в области логики в виде этих уче­

ний, одни только и могут объяснить нам, почему схоластики не поняли истинной природы тех «сущностей» (essentiae), кото­ рые занимали столь видное место в их фи­ лософии. Правда, они говорили, что чело­ века нельзя представить себе без разумно­ сти. Но хотя человека и нельзя представить себе без этого свойства, можно, однако, во­ образить существо, вполне похожее на че­ ловека во всех отношениях, кроме это­ го одного и других, его обусловливающих или из него вытекающих. Таким образом, в утверждении, что человека нельзя пред­ ставить себе без разумности, действитель­ но истинным будет лишь то, что если бы человек не обладал разумностью, то его не признавали бы «человеком». Но нет ни­ чего невозможного в том, чтобы предста­ вить себе такую вещь; нет невозможного, насколько мы знаем, и в ее существовании. Невозможность зависит здесь от условного характера языка, который не позволил бы такую вещь, если бы она существовала, на­ звать именем, приспособленным для обо­ значения разумных существ. Короче гово­ ря, разумность входит в значение слова «человек»; это один из признаков, соозначаемых этим именем. Сущность «челове­ ка» есть просто вся совокупность призна­ ков, соозначаемых этим словом, и всякий из этих признаков, взятый в отдельности, будет «существенным» свойством человека. Однако эти соображения, столь легкие для нас, не могли не быть трудными для людей, которые (как большинство схола­ стиков) думали, что предметы созданы со­ ответственно своим названиям, что золо­ то, например, представляет собой золото не в силу того, что оно обладает извест­ ными свойствами, совокупности которых человечество заблагорассудило присвоить название золота, но в силу его причаст­ ности природе некоторой общей субстан­ ции, называемой золотом вообще, субстан­ ции, которая — вместе со всеми свой­ ствами, ей принадлежащими, — присуща всякому отдельному куску золота2. При­ знавая, что такие всеобщие, «универсаль­ ные» субстанции соответствуют не всем общим именам, а лишь некоторым, эти философы полагали в то же время, что

предметы заимствуют от этих субстанций лишь часть своих свойств; остальные же свойства составляют индивидуальную при­ надлежность каждого предмета. Свойства первого рода схоластики называли «сущ­ ностью» (essentia) предмета, а свойства вто­ рого рода —его «случайными признаками» (accidentia). Схоластическое учение о сущ­ ностях надолго пережило ту теорию, на ко­ торой оно было основано, теорию о суще­ ствовании реальных субстанций, соответ­ ствующих общим терминам: убедить фило­ софов в том, что эти предполагаемые сущ­ ности классов суть не что иное, как зна­ чения их наименований, предстояло уже только в конце семнадцатого столетия Лок­ ку, и среди выдающихся услуг, оказанных философии его сочинениями, не было услу­ ги более необходимой и более ценной. Наиболее употребительные из общих имен, которыми обозначают предметы, со­ означают обыкновенно не один, а несколь­ ко признаков предмета, каждый из кото­ рых в отдельности также объединяет не­ который класс и составляет значение не­ которого общего имени. Поэтому-то мы и можем «сказывать» об имени, соозначающем совокупность целого ряда призна­ ков, какое-нибудь другое имя, соозначаю­ щее лишь один из этих признаков или некоторую часть их. Во всех таких случа­ ях общеутвердительные предложения бу­ дут истинными, так как все, что облада­ ет всей совокупностью данного ряда при­ знаков, должно обладать и любой частью того же ряда. Предложение такого рода не может сообщить, однако, ничего ново­ го тому, кто уже раньше знал полное зна­ чение входящих в предложение терминов. Предложения: «всякий человек есть телес­ ное существо», «всякий человек есть жи­ вое создание», «всякий человек разумен» не дают никаких сведений тому, кому уже известно полное значение слова человек, так как значение этого слова заключает в себе отмеченные в указанных предложе­ ниях признаки. И уже называя подлежащее этих предложений «человеком», мы утвер­ ждаем, что этот предмет обладает всеми признаками, которые соозначаются эти­ ми сказуемым. Таким именно характером

отличаются все предложения, получившие название «эссенциальных». На самом де­ ле это тождественные (или тожесловные) предложения. Правда, в предложении, сказывающем какой бы то ни было признак, хотя бы даже входящий в значение имени, в боль­ шинстве случаев подразумевается молча­ ливое утверждение, что существует вещь, соответствующая данному имени и обла­ дающая соозначаемыми им признаками; и это скрытое утверждение может дать нечто новое даже для тех, кто и раньше понимал значение данного имени. Однако все эссенциальные предложения с терми­ ном «человек» в качестве подлежащего мо­ гут дать знание только того, что «человек существует»; да и такое признание реаль­ ного существования человека есть, в конце концов, результат несовершенства языка и объясняется двусмысленностью связки, которая, помимо своего истинного назна­ чения (указывать на то, что утверждение сделано) есть в то же время, как было уже замечено раньше, конкретное имя, со­ означающее существование. Поэтому в эс­ сенциальных предложениях действитель­ ное существование подлежащего подразу­ мевается лишь по-видимому, а не на са­ мом деле; так, мы можем сказать: «при­ видение есть лишенный плоти дух», вовсе не веря в привидения. Напротив, акцидентальное, или неэссенциальное утвержде­ ние подразумевает реальное существова­ ние подлежащего, так как, если бы подле­ жащего не существовало в действительно­ сти, предложению нечего было бы утвер­ ждать. Такое предложение, как «привиде­ ние убитого посещает ложе убийцы», мо­ жет иметь значение лишь в том случае, если рассматривать его как подразумева­ ющее веру в привидения. Действительно, так как значение слова «привидение» ни­ чего не говорит о «существовании», то дан­ ное предложение или не имеет никакого содержания, или же утверждает нечто от­ носительно такой вещи, в действительное существование которой надо верить. Мы увидим далее, что в том случае, ко­ гда из эссенциального предложения, т. е. из предложения, скрыто уже содержаще­

гося в значении имени, вытекают, по-видимому, те или другие важные следствия (как это имеет место в математике), они вытекают на самом деле из молчаливого признания реального существования пред­ мета, называемого данным именем. Если оставить в стороне утверждение реально­ го существования, то предложения, в кото­ рых сказуемое входит в состав «сущности» подлежащего (т. е. где сказуемое соозна­ чает или всю совокупность, или часть то­ го, что соозначает подлежащее, и ничего кроме того), удовлетворяют только одной цели: такие предложения раскрывают все или же часть значения имени для тех, ко­ му это значение не было известно ранее. Таким образом, из эссенциальных предло­ жений наиболее полезными — строго го­ воря, единственно полезными — являются определения. Эти последние — для того чтобы быть полными, должны раскрывать все, что скрыто в значении определяемо­ го слова, иначе говоря (когда это — со­ означающее слово), все его соозначение. При определении того или другого имени нет, однако, нужды высказывать все его со­ означение: достаточно высказать его лишь настолько, насколько это необходимо для того, чтобы выделить обыкновенно озна­ чаемые данным именем предметы из всех других известных предметов. Иногда для этой цели может служить и чисто случай­ ное свойство, не входящее в значение име­ ни. Различные виды определений, как они обусловлены этими различиями, и те спе­ циальные цели, которым служит каждый из этих видов, — все это будет подробно рассмотрено в соответствующем месте. § 3. Согласно изложенному выше взгля­ ду на эссенциальные предложения, к ним нельзя причислять предложения относи­ тельно индивидуумов, называемых по име­ ни, т. е. такие, в которых подлежащим сто­ ит собственное имя. Индивидуумы не име­ ют сущностей (essentiae). Схоластики, го­ воря о сущности индивидуума, не имели в виду содержащихся в его имени свойств, так как имена индивидуумов не подразу­ мевают никаких свойств. Сущностью ин­ дивидуума схоластики считали сущность

вида, к которому обыкновенно причисля­ ли данный индивидуум, иными словами, сущность того класса, к которому его ча­ ще всего относили и к которому поэтому его считали принадлежащим по самой его природе. Например, так как предложение «человек есть разумное существо» счита­ лось эссенциальным предложением, то та­ ковым же называли схоластики и предло­ жение «Юлий Цезарь есть разумное суще­ ство». Это было вполне естественно, раз роды и виды рассматривались как суб­ станции (entitites), отличные от индиви­ дуумов, из которых состоят роды и виды, но им присущие. Раз человек признавался субстанцией, присущей каждой отдельной личности, то сущность (essentia) человека (какое бы ни придавали ей значение) есте­ ственно считали связанной с этой субстан­ цией: полагали, что субстанция человека присуща Джону Томпсону и представляет общую сущность Томпсона и Юлия Цезаря. При такой точке зрения можно было ска­ зать, что разумность, входящая в сущность человека, входит и в сущность Томпсона, Но если «человек» обозначает просто ин­ дивидуальных людей, представляя собой только имя, придаваемое им вследствие общности у них некоторых свойств, то ку­ да денется «сущность» Джона Томпсона? Основную ошибку редко можно из­ гнать из философии одной отдельной по­ бедой. Заблуждение отступает медленно, отстаивает каждую пядь земли и часто, бу­ дучи выбито из позиции в открытом по­ ле, держится в какой-нибудь отдаленной твердыне. Сущности (essentiae) индивидуу­ мов были лишенной содержания фикцией, обязанной своим происхождением ложно­ му пониманию сущностей (essentiae) клас­ сов; однако даже Локк, искоренивший это основное заблуждение, не мог освободить­ ся от другого, порожденного первым. Он различал двоякого рода сущности — реаль­ ные и номинальные. Номинальными сущ­ ностями он называл сущности классов при­ близительно в том смысле, в каком упо­ требляем этот термин мы. И третью кни­ гу его «Опыта» можно было бы признать почти безукоризненным трактатом по во­ просу о соозначении имен, если бы только

се терминология не признавала так назы­ ваемых «отвлеченных идей». Это тем более жалко, что такая неточность зависит толь­ ко от фразеологии и не стоит ни в какой необходимой связи с идеями, изложенны­ ми в этой бессмертной третьей книге3. По кроме номинальных, Локк признавал еще реальные сущности, или сущности ин­ дивидуальных предметов, которые он счи­ тал причинами чувственных свойств этих предметов. Мы не знаем, говорил он, что они из себя представляют (такое призна­ ние делало фикцию сравнительно безвред­ ной); но если бы мы знали это, то из одних этих сущностей можно было бы вывести чувственные свойства предметов так же, как свойства треугольника выводятся из его определения. Я буду иметь случай вер­ нуться к этой теории, когда буду говорить о доказательстве и о тех условиях, при которых одно свойство вещи можно вы­ водить и доказывать на основании друго­ го. Здесь достаточно будет упомянуть, что, в согласии с этим определением, с про­ грессом физических наук реальную сущ­ ность (essence) тел стали мало-помалу по­ нимать как нечто приблизительно тожде­ ственное с их частичным, корпускуляр­ ным строением; что теперь разумеют под сущностью других бытий (entities), этого я не берусь определить. § 4 . Таким образом, эссенциальное пред­ ложение имеет чисто словесный характер: оно утверждает о вещи, называемой тем или другим именем, лишь то, что утвер­ ждается о ней уже самим фактом назы­ вания ее этим именем; поэтому оно или не дает никаких новых сведений, или же дает их относительно имени, но не от­ носительно вещи. Напротив, неэссенциальные, или акцидентальные предложения можно назвать «реальными предложения­ ми» — в противоположность эссенциальным, как «словесным» (или «вербальным»). Реальные предложения сказывают о вещи какой-нибудь факт, не обнимаемый значе­ нием того имени, под каким она фигуриру­ ет в предложении, или какой-нибудь при­ знак, не соозначаемый этим именем. Тако­ вы все предложения относительно инди­

видуально обозначаемых предметов и все общие и частные предложения, в которых сказуемое соозначает тот или другой при­ знак, не соозначаемый подлежащим. Все эти предложения вносят нечто новое в на­ ши знания, дают сведения, не заключаю­ щиеся уже в самих именах, о которых го­ ворится в предложении. Когда мне говорят, что все или хоть часть предметов, обладаю­ щих известными свойствами или стоящих в известных отношениях, имеют вместе с тем некоторые другие качества или стоят в каких-либо других отношениях, то из та­ кого предложения я узнаю новый для меня факт, — факт, не входящий ни в известное мне значение данного слова, ни в то, что я знаю о существовании вещей, соответ­ ствующих значению этого слова. Только этого рода предложения дают знание са­ ми по себе, и только из них можно вывести другие дающие знание предложения4. Ничто, вероятно, не способствовало в большей степени утверждению столь дав­ но господствующего мнения о бесплодно­ сти школьной логики, нежели то обсто­ ятельство, что почти все примеры, при­ водимые в учебниках логики для поясне­ ния учения о предложении и о силлогизме, представляют из себя эссенциальные пред­ ложения. Эти примеры брали обыкновен­ но либо из ветвей, либо из главного ствола того «древа сказывания», которое включает в себя лишь то, что относится к сущности вида: Omne corpus est substantia, Omne ani­ mal est corpus, Omnis homo est corpus, Omnis homo est animal, Omnis homo est rationalis и т. д. Нет ничего удивительного, что сил­ логистическое искусство должно было ка­ заться совершенно бесполезным в смысле помощи правильному рассуждению; про­ фессиональные логики доказывали в своих руководствах почти исключительно такие предложения, с которыми без доказатель­ ства соглашался всякий, как только пони­ мал значение входящих в них терминов, и которые в отношении очевидности стоя­ ли совершенно на одном уровне с посыл­ ками, служившими для них основанием. Поэтому я во всем настоящем сочинении избегал употреблять в качестве примеров эссенциальные предложения, за исключе­

нием тех случаев, когда сама суть пояс­ няемого правила требовала как раз таких предложений. § 5. Что касается предложений, дающих новые сведения и утверждающих относи­ тельно вещи нечто такое, что не предпо­ лагается уже известным из ее имени, то эти предложения — или, вернее, те из них, которые по объему относятся к общим. — можно рассматривать с двух точек зрения: можно видеть в них или составные части теоретической истины, или же заметки для практического пользования. В зависимо­ сти оттого, с которой из этих точек зрения будем мы рассматривать эти предложения, их значение можно будет с удобством вы­ разить в одной из двух формул. Согласно формуле, которой мы поль­ зовались до сих пор и которая выража­ ет значение предложения скорее как ча­ сти нашего теоретического знания, пред­ ложение «все люди смертны» значит, что признаки человека всегда сопровождаются признаком смертности; предложение «ни один человек — не бог» значит, что при­ знаки человека никогда не сопровождают­ ся признаками (или, по крайней мере, все­ ми признаками), соозначаемыми словом «бог». Если же предложение рассматривать как заметку для практического пользова­ ния, то мы должны найти другой способ выразить то же самое содержание, спо­ соб, который лучше указывал бы на ту практическую функцию, какую выполня­ ет предложение. Практическое назначение предложения — в том, чтобы указать или напомнить нам, чего можем мы ожидать в каждом отдельном случае, подходящем под то утверждение, которое заключается

в предложении. С этой точки зрения, пред­ ложение «все люди смертны» значит, что признаки человека суть свидетельство, знак смертности: это — указание, благода­ ря которому становится очевидным при­ сутствие признака смертности. «Ни один человек — не бог» значит, что призна­ ки человека суть свидетельство отсутствия некоторых или всех признаков, которые считаются принадлежащими богу, — знак того, что, где встречаются первые, там мы не должны надеяться встретить последних. Обе эти формы выражения, в сущно­ сти, равнозначны; только одна обращает внимание преимущественно на то, что зна­ чит данное предложение, а другая — на то, каким образом им надо пользоваться. Надо заметить, что в процесс умоза­ ключения (к которому мы перейдем в бли­ жайшем будущем) предложения входят не как конечные результаты, а как средства для установления других предложений. Мы можем ожидать поэтому, что та формули­ ровка значения общего предложения, в ко­ торой последнее рассматривается с точ­ ки зрения его практического применения, лучше выразит функцию предложений в умозаключении. Согласно с этим, и в уче­ нии об умозаключении оказывается почти необходимым рассматривать предложение как утверждение того, что один факт или явление есть знак или свидетельство дру­ гого факта или явления. С точки зрения этого учения, лучше других не то опреде­ ление предложения, которое всего яснее показывает, что такое предложение само по себе, а то, которое всего определеннее укажет нам, как привести данное пред­ ложение в форму, удобную для перехода от него к другим предложениям.

Природа классификации и пять родов сказуемого (предикабилии)

$ I . Исследуя природу общих предложе­ нии, мы останавливались гораздо менее, чем это обыкновенно делают логики, на понятиях о классе и классификации, ко­ торые полагались в основу почти каждой попытки дать философскую теорию общих терминов и общих предложений с тех са­ мых пор, как утратило свое значение реа­ листическое учение об общих субстанциих. Мы признали, что общие имена имеют •значение» совершенно независимо о тто ­ го, служат ли они именами классов. Дей­ ствительно, последнее обстоятельство не существенно: для значения слова совер­ шенно безразлично, прилагается ли оно ко многим предметам или же только к од­ ному, безразлично даже, существуют ли вообще предметы, к которым его можно приложить. Слово «бог» есть общий тер­ мин как для христианина или еврея, так п для политеиста; слова: «дракон», «кры­ латый конь», «химера», «сирена», «приви­ дение» — все это такие же общие терми­ ны, как если бы существовали реальные предметы, соответствующие этим названи­ ям. Всякое имя, значение которого слага­ ется из признаков, потенциально есть на­ звание неопределенного числа предметов. Мет, однако, необходимости в том, чтобы и действительности ему непременно со­ ответствовал вообще какой-либо предмет; или же такой предмет может быть один, п имя может быть названием только его одного. Как скоро мы начинаем употреб­ лять то или другое имя для соозначения известных признаков, вещи, обладающие ;п*ими признаками, каково бы ни было их число, уже тем самым, ipso facto, образуют из себя класс. Но употребляя имя в каче­ стве сказуемого, мы сказываем лишь соозначаемые им признаки, и тот факт, что

имя это принадлежит классу, во многих случаях совершенно не имеет значения. Хотя приложение сказуемого к тому или другому имени и не предполагает клас­ сификации и хотя теория имен и предло­ жений стала не яснее, а лишь запутаннее после вторжения в нее понятия о класси­ фикации, однако между классификацией и употреблением общих имен существует тесная связь. Вводя какое бы то ни бы­ ло общее имя, мы этим самым создаем класс, если только существуют реальные или воображаемые вещи, отвечающие зна­ чению имени. Таким образом, классы обя­ заны своим происхождением, по большей части, общим именам. С другой стороны, и общие имена также бывают иногда обя­ заны своим существованием классам, хо­ тя подобные случаи сравнительно более редки. Правда, общее (или, что одно и то же, обладающее значением) имя вводит­ ся большей частью потому, что нам надо выразить то или другое содержание, что мы нуждаемся в таком слове, при помо­ щи которого можно было бы приписывать признаки, входящие в соозначение этого имени. Но верно и то, что иногда имя вво­ дится ввиду того, что мы находим удобным создать новый класс, что мы признаем по­ лезным для большей правильности нашей умственной деятельности, чтобы известная группа предметов мыслилась вместе. Есте­ ствоиспытатель в целях своей специаль­ ной науки находит основания распреде­ лять животный или растительный мир на те, а не на другие группы — и тогда ему нужны названия, которые связали бы, так сказать, каждую из его групп в одно це­ лое. Не надо, однако, думать, что значение таких имен, раз они введены, отличает­ ся в каком бы то ни было отношении от

других соозначающих имен. Классы, ими означаемые, как и всякие другие классы, основаны на некоторых общих призна­ ках, и названия классов указывают здесь просто на эти признаки и ни на что боль­ ше. Названия классов и порядков у Кю­ вье: Plantigrades (стопоходные), Digitigmdes (пальцеходные) и проч. так же выражают признаки, как если бы эти названия пред­ шествовали у него классификации живот­ ных, а не представляли собой ее результа­ тов. Рассматриваемый случай отличается единственно тем, что здесь главным по­ буждением при введении имени служило удобство классификации, тогда как в дру­ гих случаях имя вводится с целью прило­ жения в качестве сказуемого, а образова­ ние класса, им означаемого, является лишь косвенным следствием этого. Изучение тех принципов, какими нуж­ но руководствоваться при классификации как логическом процессе, помогающем на­ хождению истины, может иметь место лишь на дальнейшей ступени настоящего иссле­ дования. Но о классификации, как о ре­ зультате и необходимом условии употреб­ ления общих терминов, мы должны будем сказать здесь, если не хотим оставить в ис­ калеченном и бесформенном виде теорию общих имен и их употребления в качестве сказуемых. § 2. Эта часть теории общих имен служит предметом так называемого «учения о предикабилиях (родах сказуемого)», представ­ ляющих из себя ряд различений, которые ведут свое начало от Аристотеля и его по­ следователя Порфирия и из которых мно­ гие прочно укоренились в научном, а неко­ торые даже и в обыденном языке. Предикабилии выражают собой деление общих имен на пять отделов, основанное (вопре­ ки обычным делениям) не на разнице в их значении, т. е. в соозначаемых ими при­ знаках, а на различиях означаемых этими именами классов. О всякой вещи можно сказать одну из пяти разновидностей на­ званий классов: genus, род вещи (y£vo<;), species, вид вещи (d&oc;),

differentia, (видовое) отличие вещи (8iacpop&), proprium, собственный признак вещи (l&lov),

accidens, случайный признак вещи

(aufipepr)x6c). Надо заметить, что эти различия выра­ жают не то, чем является сказуемое по сво­ ему собственному значению, но то отно­ шение, в каком оно стоит к тому подлежа­ щему, о котором оно сказывается в том или другом отдельном случае. Нет имен, кото­ рые обозначали бы исключительно роды; нет имен, которые указывали бы исклю­ чительно на виды или видовые отличия; но одно и то же имя может быть отнесено к тому или другому «роду сказуемых» — в зависимости от того подлежащего, к ко­ торому оно прилагается в данном случае. Животное, например, есть род по отноше­ нию к человеку или к Джону и вид по от­ ношению к субстанции, или существу. Пря­ моугольный есть одно из видовых отличий геометрического квадрата; но это же свой­ ство есть и один из случайных признаков того стола, за которым я пишу. Слова: род, вид и т.д. суть, таким образом, относи­ тельные термины; это — названия, при­ даваемые известным сказуемым для вы­ ражения отношения, существующего меж­ ду ними и каким-либо данным подлежа­ щим. Отношение это основано, как мы увидим, не на том, что сказуемое соозна­ чает, но на том, какой класс им означается и какое место в данной классификации этот класс занимает по отношению к тому или иному подлежащему. § 3. Два из этих наименований — род и вид — не только употребляются натурали­ стами в техническом смысле, не вполне совпадающем с их значением в филосо­ фии, но вошли и в обыденную речь, где они имеют гораздо более широкое зна­ чение, чем в естествознании, и в фило­ софском употреблении. В этом обыденном смысле «родом» и «видом» можно назвать всякие два класса, из которых один об­ нимает собой всю совокупность другого и еще нечто сверх того: как, например,

«животное» и «человек», «человек» и «мате­ матик». «Животное» есть род, «человек» и «зверь» — два его вида. Но этот род мож­ но разделить и на большее число видов, как то: «человек», «лошадь», «собака» и т.д. Двуногое животное можно также считать родом, двумя видами которого будут «чело­ век» и «птица». Вкус есть род, видами кото­ рого будут: «сладкий вкус», «кислый вкус», «соленый вкус» и т. д. Добродетель есть род; «справедливость», «благоразумие», «му­ жество», «храбрость», «великодушие» и т.д. — виды этого рода. Всякий класс, являясь родом по отно­ шению к подклассам или видам, им обни­ маемым, сам может быть видом по отно­ шению к более обширному или, как ча­ сто выражаются, «высшему» роду. «Чело­ век» есть вид по отношению к «животно­ му», но род по отношению к своему виду «математик». «Животное» есть род, разделя­ ющийся на два вида — «человек» и «зверь»; но в то же время «животное» есть вид, об­ разующий вместе с другим видом — рас­ тением — род «организованное (или жи­ вое) существо». «Двуногое существо» есть род по отношению к «человеку» и «птице», но вид по отношению к высшему роду «жи­ вотное». «Вкус» есть род, разделяющийся на виды, но вместе с тем вид рода «ощуще­ ние». «Добродетель» — род по отношению к «справедливости», «умеренности» и проч. и в то же время один из видов рода «ду­ шевное качество». В этом обыденном смысле слова «род» и «вид» перешли в разговорный язык. И на­ до заметить, что в обиходной речи под «родом» и «видом» разумеется не назва­ ние класса, но сам класс, притом, конечно, не в смысле каждого отдельного индиви­ дуума класса, но в смысле всех индивидуу­ мов в совокупности, рассматриваемых как одно собирательное целое; потому и имя класса называется здесь не родом или ви­ дом, а родовым или видовым именем. И та­ кой способ выражения вполне допустим. Не представляет никакой важности также и то, в котором именно из этих двух смыс­ лов будем мы употреблять означенные сло­ ва, лишь бы мы везде его последовательно проводили. Но если мы назовем «родом»

сам класс, то мы, конечно, уже не будем иметь права говорить об употреблении ро­ да в качестве сказуемого. Мы сказываем о «человеке» имя смертный, и можно утвер­ ждать, что при этом мы сказываем то, что оно выражает: а именно, признак «смерт­ ности»; но никак и ни в каком смысле нель­ зя сказывать о человека класса «смертный», так как мы сказываем о нем факт принад­ лежности его к этому классу. Схоластические логики употребляли термины «род» и «вид» в более узком смыс­ ле. Они не видели в каждом классе, до­ пускающем деление на другие классы, ро­ да, а в каждом классе, обнимаемом бо­ лее широким классом, — вида. «Животное» они считали родом, «человека» и «зверя» — соподчиненными видами этого рода; на­ против, двуногое животное они призна­ вали по отношению к человеку не родом, а лишь собственным или случайным при­ знакам, так как, согласно их теории, тре­ бовалось, чтобы род и вид выражали со­ бой сущность предмета. «Животное», по их мнению, указывает на сущность человека, «двуногое» — не указывает. В каждой клас­ сификации один из классов они призна­ вали низшим видом (infima species). Та­ ким низшим видом был у них, например, человек. Всякие дальнейшие подразделе­ ния, на какие можно было разбить дан­ ный класс (напр., деление людей на «бе­ лых», «чернокожих» и «краснокожих» или на «духовных» и «светских»), они не счи­ тали видами. Мы видели, однако, в предшествую­ щей главе, что различие между «сущно­ стью» класса и признаками или свойства­ ми, не входящими в его сущность, — разли­ чие, которое вызвало столь много туман­ ных умозрений и которому в прежнее вре­ мя придавали (а многие писатели и теперь еще придают) столь таинственное значе­ ние, — сводится просто к разнице мезду теми признаками класса, которые подразу­ меваются в значении имени класса, и те­ ми, которые в нем не подразумеваются. Мы нашли, что в приложении к отдель­ ным индивидуумам слово «сущность» име­ ет значение лишь в связи с ниспровергну­ тыми учениями реалистов, и то, что схола­

стики называли сущностью отдельной, ин­ дивидуальной вещи, есть просто сущность класса, к которому эту вещь чаще всего от­ носили. Итак, существует ли, с такой точки зре­ ния, какая-нибудь разница, кроме этой чи­ сто словесной, между теми классами, кото­ рые схоластики признавали родами и ви­ дами, и теми, которым они отказывали в этом наименовании? Будет ли ошибкой объяснять некоторые из различий, суще­ ствующих между предметами, принадлеж­ ностью их к различным классам или раз­ рядам (kinds), т. е. различиями в роде и виде, а другие —лишь отличиями в случай­ ных признаках? Правы или неправы были схоластики, давая некоторым из классов, на какие можно распределить вещи, на­ звание разрядов, а другие подразделения признавая второстепенными, основанны­ ми на отличиях сравнительно поверхност­ ного характера? Исследование покажет да­ лее, что схоластики имели кое-что в виду при этом различении, и притом кое-что важное. Но так как у них было лишь не­ ясное представление о той разнице, кото­ рую они хотели отметить, то и их фра­ зеология — все эти «сущности (essentiae)» и разные другие выражения, к которым они прибегали, — была очень неточной. § 4 . В логике имеет силу тот основной принцип, что образование новых классов может идти неограниченно далеко, пока существует какая-либо (хотя бы самая не­ значительная) разница, могущая лечь в ос­ нову различения. Возьмем любой признак, и если одни вещи обладают им, а другие не обладают, то на нем можно основать деление всех вещей на два класса; и мы действительно так поступаем, когда созда­ ем имя, соозначающее этот признак. Та­ ким образом, число возможных классов беспредельно, и в действительности клас­ сов (как реальных, так и воображаемых ве­ щей) существует столько же, сколько есть общих имен, как положительных, так и от­ рицательных. Но если мы обратимся к какому-ни­ будь из составленных таким образом клас­ сов: напр., к классу «животное» или «расте­

ние», к классу «сера» или «фосфор», к классу «белый» или «красный», и посмотрим, ка­ кими особенностями индивидуумы, обни­ маемые данным классом, отличаются от индивидуумов, не входящих в него, то мы найдем, что в этом отношении одни клас­ сы сильно отличаются от других. Одни классы обнимают вещи, отличающиеся та­ кими особенностями, которые можно пе­ речислить, тогда как другие обладают столь большим количеством признаков, что их нельзя (да и незачем) всех перечислить, нельзя даже надеяться узнать их во всей их совокупности. В некоторых классах ма­ ло или вовсе нет характеристических черт, кроме тех, которые соозначаются самим названием класса: белые вещи, например, не имеют никаких общих свойств, кро­ ме белизны; а если даже такие свойства и существуют, то они непременно так или иначе зависят от белизны или связаны с ней. Напротив, всех общих свойств жи­ вотных или растений, серы или фосфора не могла исчерпать даже и целая сотня поколений; и мы вовсе не предполагаем этих свойств исчерпанными, а приступаем к новым наблюдениям и опытам — в пол­ ной уверенности, что откроем новые свой­ ства, никоим образом не заключающиеся в свойствах, известных ранее. Между тем, если бы кто-нибудь предложил исследо­ вать общие свойства всех вещей, имеющих один и тот же цвет, одну и ту же форму или один и тот же удельный вес, то не­ лепость подобного предложения была бы очевидна. И у нас нет никаких оснований предполагать существование вообще тако­ го рода общих свойств, кроме тех, кото­ рые, как можно показать, подразумеваются уже в самой поставленной проблеме или связаны с ней той или другой причинной связью. Отсюда видно, что свойства, кото­ рые мы полагаем в основу наших классов, иногда исчерпывают все общие признаки класса или в той или другой форме подра­ зумевают их; в других случаях, напротив, мы отбираем немногие свойства не про­ сто из большого, но из неисчерпаемого для нас числа их; и так как мы не знаем пределов этого числа, то для нас оно мо­ жет считаться бесконечным.

Можно с полным правом сказать, что идин из этих видов классификации ве­ щей соответствует гораздо более корен­ ным различиям в них, чем другой. И ес­ ли бы кто-нибудь сказал, что одна класси­ фикация создана природой, а другая на­ ми для нашего удобства, то это выраже­ ние было бы справедливо, раз его смысл пс шел бы дальше следующего: в том слу­ чае, когда то или другое внешнее отличие между вещами (само по себе и не име­ ющее, быть может, большого значения) соответствует неизвестному для нас чис­ лу других отличий не только в известных уже свойствах вещей, но и в их еще не от­ крытых признаках, тогда необходимо при­ нять это отличие основанием для видового различения; когда же, напротив, отличия посят лишь конечный и определенный ха­ рактер, подобно отличиям, обозначаемым словами «черный», «белый» или «красный», то их можно игнорировать, если, конеч­ но, цель данной классификации не требу­ ет особого внимания именно к этим свой­ ствам. Конечно, и в том и другом случае отличия созданы природой, а признание их основаниями для классификации и на­ именования — опять-таки в обоих случа­ ях — есть акт человеческого ума. Но только н первом случае, если бы мы не обрати­ ли внимания на отличия первого рода, мы не достигли бы целей языка и классифика­ ции, тогда как в другом необходимость об­ ращать внимание на эти отличия зависит от важности или неважности тех качеств, из которых эти отличия состоят в каждом отдельном случае. И вот именно те классы, которые от­ личаются неопределенным множеством свойств, а не только немногими опреде­ ленными признаками, — классы, так ска­ зать, отделенные друг от друга неизмери­ мой бездной, а не обыкновенным рвом, у которого видно дно, —эти только классы и признавали родами и видами логики ари­ стотелевской школы. Таким образом, отли­ чия лишь в одном или нескольких опреде­ ленных свойствах они рассматривали как различия в случайных признаках вещей; по если тот или другой класс отличался от остальных бесконечным рядом признаков

— как известных, так и неизвестных, то в таком случае они признавали различие в разряде и называли его существенным от­ личием. Этот смысл сохранился и до сих пор в числе популярных значений этого неопределенного выражения. Признавая, что схоластики имели пол­ ное основание разграничивать эти два раз­ ряда классов и классовых отличий, я не только удержу само подразделение, но и буду пользоваться для выражения его их же языком. Согласно их терминологии, бли­ жайший (или низший) разряд, к которо­ му можно отнести данный индивидуум, назывался «видом» по отношению к это­ му последнему. Таким образом, про Исаа­ ка Ньютона, например, надо сказать, что он принадлежит к виду «человек». Прав­ да, в классе «человек» есть много подклас­ сов, к которым также принадлежит Нью­ тон; таковы, например, «христианин», «ан­ гличанин», «математик». Но хотя все это отдельные классы, тем не менее они не бу­ дут, в нашем смысле термина, отдельными «разрядами» (Kinds) людей. Христианин, например, отличается, конечно, от других человеческих существ, но отличается лишь тем признаком, который выражается в са­ мом этом наименовании: а именно, верой в христианское учение и всем прочим, что этой верой обусловливается — или как подразумеваемое в самом факте этой веры, или как связанное с ней той или другой причинною связью. И нам никогда не при­ шло бы в голову исследовать, какие свой­ ства из числа не связанных с христианской верой — в качестве ее причин или след­ ствий — общи всем христианам и специ­ ально присущи им; между тем по отноше­ нию ко всем людям физиологи постоянно занимаются подобными исследованиями, и вряд ли на этот вопрос будет когда-либо дан исчерпывающий ответ. Таким образом, «человека» мы можем назвать видом, «хри­ стианина» же или «математика» не можем. Заметим здесь, что все это совсем не значит, будто не может существовать раз­ личных разрядов, или логических видов, «человека». Расы, темпераменты, два пола и даже возрасты могут послужить видо­ выми отличиями для «разрядов» в нашем

смысле этого слова. Я не хочу этим сказать, что все эти отличия на самом деле мо­ гут исполнить такую функцию: уже теперь физиология почти доказала, что отличия, действительно существующие между раса­ ми, полами и проч., суть следствия, вытека­ ющие по законам природы из сравнитель­ но небольшого числа первоначальных от­ личий, которые можно точно определить и которые, как говорится, объясняют со­ бой все остальное. Если же дело обстоит так, то здесь нет отличий в разряде — от­ личий более значительных, чем разница, например, между христианином, евреем, мусульманином и язычником, которая то­ же влечет за собой много последствий. Та­ ким образом, за действительные разряды часто принимались такие классы, которые впоследствии приходилось не считать раз­ рядами. Но если бы оказалось, что ука­ занные отличия нельзя объяснить таким образом, то «кавказец», «монгол», «негр» и проч. были бы действительно особыми разрядами человеческих существ и име­ ли бы право фигурировать в качестве ви­ дов у логика. Надо, однако, заметить, что такое употребление термина «вид» не тож­ дественно с тем, как он употребляется у на­ туралистов. Дело в том, что (как уже было замечено) слово «вид» в логике и в есте­ ственной истории имеет различные зна­ чения. Натуралист обыкновенно не отно­ сит организованные существа к разным видам, раз предполагается, что они про­ исходят от одного и того же корня. Но та­ кой смысл придан слову «вид» лишь искус­ ственно, в специальных целях отдельной науки. Для логика, если негр и белый че­ ловек отличаются друг от друга так же (хо­ тя бы и в меньшей степени), как лошадь и верблюд, т. е. если различия между ни­ ми неисчерпаемы и не могут быть сведены к какой-нибудь общей причине, — это бу­ дут два различных вида, независимо от то­ го, происходят они от общих предков или нет. Но если их отличия можно все объ­ яснить климатом и обычаями, либо одним или немногими специфическими различи­ ями в строении, то, с точки зрения логика, они не будут представлять из себя двух от­ дельных видов.

Когда установлен тот ближайший раз­ ряд (’infirm species), к которому принадле­ жит индивидуум, то свойства, общие этому разряду, необходимо будут обнимать и всю совокупность общих свойств всякого дру­ гого действительно существующего разря­ да, к которому данный индивидуум можно отнести. Возьмем, например, индивидуума «Сократа» и ближайший разряд — «чело­ век». «Живое существо» есть также действи­ тельный разряд и также включает в себя «Сократа»; но раз «живое существо» в то же время включает и «человека», иными сло­ вами, раз все люди суть живые существа, то свойства, общие животным, образуют про­ сто часть общих свойств подкласса «чело­ век». И если бы был какой-либо класс, кото­ рый обнимал бы «Сократа», но не обнимал «человека», то этот класс не был бы дей­ ствительным разрядом. Возьмем, напри­ мер, класс курносый; этот класс содержит в себе Сократа, не обнимая вместе с тем всех людей. Чтобы определить, есть ли это действительный разряд, мы должны задать себе следующий вопрос: есть ли у всех кур­ носых живых существ сверх того, что со­ держится в приплюснутости их носов, еще какие-либо общие свойства, кроме тех, ко­ торые общи всем без исключения живым существам? Если бы такие свойства суще­ ствовали, если бы приплюснутый нос был признаком или указанием неопределенно­ го числа других особенностей, не выво­ димых по какому-нибудь закону из это­ го признака, то мы могли бы из класса «человек» выделить другой класс «курно­ сый человек» — класс, который, согласно с нашим определением, был бы разрядом. Но если бы мы могли сделать это, то класс «человек» не был бы ближайшим разря­ дом, каковым мы его признали. Таким об­ разом, свойства ближайшего разряда об­ нимают собой как известные, так и не­ известные свойства всех других разрядов, в которым принадлежит индивидуум; а это именно мы и имели в виду доказать. От­ сюда следует, что всякий другой разряд, который можно «сказывать» относительно индивидуума, будет по отношению к бли­ жайшему разряду родом, что согласуется и с обыденным значением терминов «род»

и «вид»; иными словами, это будет более широкий класс, обнимающий ближайший разряд и нечто кроме того. Теперь мы можем установить логиче­ ское значение указанных терминов. Вся­ кий класс, представляющий собой действи­ тельный разряд, т. е. отличающийся от всех других классов неопределенным множе­ ством свойств, не выводимых одно из дру­ гого, есть или род, или вид. Разряд, кото­ рый нельзя разделить на другие разряды, не может быть родом, так как он не заклю­ чает в себе видов; но сам он есть вид как по отношению к индивидуумам, им обни­ маемым, так и по отношению к родам, в со­ став которых он входит (species praedicabilis и species subjicibilis). Всякий же разряд, допускающий деление на действительные разряды (как «животное» на «млекопитаю­ щих», «птиц», «рыб» и т.д., или «птица» — на различные виды птиц), есть род по отно­ шению ко всему, что входит в него, и вид — по отношению ко всем родам, в какие он сам входит. На этом мы можем кончить настоящуио часть нашего исследования и пе­ рейти к трем остальным предикабилиям: видовому отличию, собственному призна­ ку и случайному признаку. § 5. Начнем с видового отличия (differen­ tia). Это выражение соотносительно со сло­ вами «род» и «вид» и, как это все признают, обозначает признак, отличающий данный вид от всякого другого вида того же рода. Такое определение совершенно ясно; но можно еще задать вопрос, какой из отличи­ тельных признаков обозначается этим на­ званием. Ведь мы видели, что всякий «раз­ ряд» (а вид необходимо должен быть раз­ рядом) отличается от других разрядов не одним каким-либо признаком, а неопреде­ ленным количеством их. «Человек», напри­ мер, есть вид рода «животное»; «разумный» (или «разумность», так как здесь не имеет значения, будем ли мы пользоваться от­ влеченными или конкретными именами) логики обыкновенно признают видовым отличием «человека» и, несомненно, этот признак может служит для целей разли­ чения; но иногда человека называли еще «животным, варящим пищу», так как он —

действительно единственное животное, ко­ торое варит себе еду. Таким образом, су­ ществует другой признак, отличающий вид «человек» от других видов того же рода. Может ли и этот признак служить видо­ вым отличием? Последователи Аристотеля отвечают на этот вопрос отрицательно, так как, по их учению, видовое отличие, по­ добно роду и виду, должно относиться к сущности (essentia) подлежащего. Здесь мы теряем даже и ту тень смыс­ ла, основанного на природе самих вещей, какую еще можно было предположить в слове «сущность» тогда, когда говорили, что род и вид должны принадлежать к сущ­ ности вещи. Не может быть сомнения, что схоластики, говоря о сущностях вещей в противоположность их случайным призна­ кам, имели смутное представление о раз­ нице мезду такими отличиями, которые устанавливают разряды, и отличиями, не образующими разрядов; они хотели отме­ тить, что роды и виды должны быть разря­ дами. Их понятие о сущности вещи было смутным понятием о чем-то таком, что де­ лает вещь тем, что она есть, что относит ее к тому разряду, в который она входит, что придает ей все те разнообразные при­ знаки, какие отличают ее разряд. Но когда вопрос исследовали ближе, никго не мог определить, что именно придает вещи все эти признаки и даже существует ли чтонибудь, придающее их ей. Однако логики, не желая признать этого факта и не буду­ чи в состоянии открыть, что именно де­ лает вещь тем, что она есть, взяли про­ сто то, вследствие чего ей дано было ее наименование. Из бесчисленных, извест­ ных и неизвестных свойств, общих классу «человек», только часть, и притом, разу­ меется, очень небольшая, вошла в соозна­ чение названия этого класса; однако эти немногие свойства были отмечены среди остальных — конечно, или благодаря тому, что они более бросались в глаза, или же вследствие того, что им придавали осо­ бенно важное значение. За эти-то свой­ ства, соозначаемые названиями, и ухвати­ лись логики, назвав их «сущностью вида». Но они не остановились и на этом: они признали сущность «низшего вида» (infima

species) сущностью отдельного индивидуу­ ма, так как у них существовало правило, что вид содержит «всю сущность» вещи. В метафизике, где вообще обильно пло­ дятся заблуждения, коренящиеся в несо­ вершенстве языка, нет более яркого при­ мера подобного рода заблуждений. Имен­ но этим объясняется тот факт, что разум­ ность признали видовым отличием класса «человек»: этот признак входил в соозначе­ ние данного имени; напротив, свойствен­ ное одному человеку приготовление пищи было отнесено к классу случайных свойств, так как этот признак не соозначался име­ нем «человек». Таким образом, различие между видо­ вым отличием, собственным и случайным признаками основывается не на природе вещей, а на соозначении имен, и имен­ но на это последнее должны мы обратить свое внимание, если хотим найти, в чем это различие заключается. Из того факта, что род обнимает со­ бой вид, другими словами, что род означа­ ет более, чем вид, или может «сказываться» о большем числе индивидуумов, следует, что вид должен соозначать более, неже­ ли род. Он должен соозначать все при­ знаки, соозначаемые родом (так как иначе не было бы никакой гарантии в том, что он не означает индивидуумов, не входя­ щих в род) и нечто сверх того (иначе он обнимал бы собой род во всей его сово­ купности). «Животное» означает всех ин­ дивидуумов, которых означает слово «че­ ловек», и кроме того — многих других. «Человек», следовательно, должен соозна­ чать все, что соозначает «животное», так как иначе могли бы существовать люди, которые не были бы животными; и вместе с тем, это слово должно соозначать нечто большее, чем то, что соозначает «живот­ ное»: иначе все животные были бы людьми. Этот излишек соозначения — те признаки, которые вид соозначает сверх и помимо того, что соозначает род, — и есть видо­ вое отличие: иначе говоря (то же самое в других словах), видовое отличие есть то, что надо прибавить к соозначению рода для того, чтобы получить полное соозна­ чение вида.

Слово «человек», например, кроме то­ го, что обще его соозначению с соозначением слова «животное», соозначает еще разумность и — по крайней мере, некото­ рое — приближение к той внешней форме, которая всем нам известна и которую мы просто называем «человеческой», так как для нее, самой по себе, в языке нет особо­ го названия. Таким образом, видовое отли­ чие «человека» по отношению к роду «жи­ вотное» заключается в этой внешней фор­ ме и в обладании разумом. Логики шко­ лы Аристотеля оставляли только обладание разумом, опуская внешнюю форму. Но на­ стаивая на этом, они должны были бы при­ знать людьми и гуигнгнмов. Такого вопро­ са они никогда не поднимали, и им нико­ гда не приходилось решать, каким образом подобный случай должен был бы повлиять на их понятие о принадлежности к сущно­ сти, или о «существенности» (essentialitas) этого признака. Как бы то ни было, они до­ вольствовались тем, что брали такую часть видового отличия, какой было достаточно, чтобы отличить данный вид от всех дру­ гих существующих вещей, хотя, поступая таким образом, они не могли, конечно, ис­ черпать всего соозначения имен. § 6. Чтобы понятие о видовом отличии не получало слишком узкого смысла, не­ обходимо будет заметить здесь, что вид, даже по отношению к одному и тому же роду, имеет не всегда одно и то же видо­ вое отличие, а различные — в зависимо­ сти от того принципа и той цели, какие имеют в виду при каждой данной класси­ фикации. Так, натуралист, обозревая раз­ личные породы животных, избирает для них классификацию, наиболее согласную с тем порядком, в каком он хотел бы, чтобы они представлялись нам в целях зоологии. Исходя из этого соображения, он может, например, найти целесообразным, чтобы одним из основных делений было у не­ го деление животных на теплокровных и холоднокровных; или же на дышащих лег­ кими и дышащих жабрами; или на плото­ ядных и плодоядных (иначе травоядных), или на ступающих всей подошвой и сту­ пающих на одни пальцы — различие, на

котором основаны два семейства Кювье. Этим самым натуралист создает такое же количество новых классов. Но это совсем не такие классы, к которым животный ин­ дивидуум принадлежит, так сказать, есте­ ственно и самопроизвольно, и мы никогда бы не подумали отводить им столь видного места в нашем распределении животного царства, если бы не преследовали зара­ нее поставленной цели научного удобства, Свобода наша в этом деле не имеет границ. В приведенных нами примерах большин­ ство классов суть действительные разря­ ды, так как каждая из особенностей слу­ жит здесь показателем множества свойств, принадлежащих тому классу, который она характеризует. Но даже если бы дело об­ стояло иначе, — если бы все другие свой­ ства этих классов можно было каким-ни­ будь образом вывести из той особенности, на которой основан каждый из этих клас­ сов, —то и тогда натуралист был бы вправе основать на них свои главные подразделе­ ния, если бы эти производные свойства имели первостепенное значение для его целей. Если, таким образом, практические удобства служат достаточным оправданием для нас в том случае, когда наши основные разграничения не совпадают ни с каким различием по «разряду», когда мы созда­ ем, следовательно, роды и виды в обыден­ ном смысле, вовсе не представляющие со­ бой родов и видов в строгом смысле этих слов, — то тем более, a fortiori, должны мы быть вправе отмечать различия при помощи тех свойств, на какие наиболее насгоятельно указывают нам соображения практического удобства в том случае, когда наши роды и виды суть действительные разряды. Если мы выделим тот или другой вид из данного рода (например, вид «че­ ловек» из рода «животное»), сознательно имея в виду, что, применяя имя «человек», мы станем руководиться признаком разум­ ности, то «разумность» будет видовым от­ личием вида «человек». Но натуралист, в целях своей специальной науки, может выделить из рода «животное» тот же са­ мый вид «человек» также и с намерением отличить человека от всех других видов

животных не разумностью, а обладанием «четырьмя резцами в каждой челюсти, оди­ ночными клыками и вертикальным поло­ жением тела». Очевидно, что для натурали­ ста слово «человек» соозначает уже не ра­ зумность, а эти три свойства, так как в зна­ чение слова необходимо должно входить, конечно, то, что мы имели в виду, при­ давая предмету данное наименование. Мы можем установить таким образом, как пра­ вило, что, когда мы имеем род и вид, вы­ деляющийся из этого рода определенным видовым отличием, то название этого вида должно быть соозначающим, и оно долж­ но соозначать это видовое отличие. Одна­ ко соозначение его может носить и спе­ циальный характер; оно может не входить в значение термина в его обычном упо­ треблении, а придаваться ему лишь тогда, когда он служит техническим термином в том или другом искусстве, в той или дру­ гой науке. Слово «человек» в обыкновен­ ном употреблении соозначает разумность и известную внешнюю форму, но оно не соозначает числа и свойств зубов; в систе­ ме же Линнея оно соозначает как раз число резцов и клыков и не соозначает ни ра­ зумности, ни какой-либо внешней фор­ мы. Таким образом, слово человек имеет два различных значения, хотя оно не при­ знается обыкновенно двусмысленным, так как в том и другом случае оно означает одних и тех же индивидуумов. Но мож­ но представить себе и такой случай, когда эта двусмысленность окажется очевидной: представим себе только, что найдена новая порода животных, отличающаяся отмечен­ ными Линнеем тремя характеристически­ ми чертами, но не имеющая ни разумно­ сти, ни человеческого облика. В обыкно­ венной речи подобных животных нельзя было бы назвать людьми, но в естествен­ ной истории их должны будут назвать «лю­ дьми» те (если таковые лица окажутся), кто придерживается Линнеевой классифи­ кации. Тогда возник бы, конечно, вопрос о том, продолжать ли употреблять слово «человек» в двух смыслах или же отверг­ нуть Линнееву классификацию, а вместе с ней отказаться и от технического значе­ ния этого термина.

Только что указанным путем могут приобретать специальное или техническое значение и такие имена, которые в других случаях не имеют соозначения. Так, сло­ во «белизна», как мы уже не раз отмечали, не соозначает ничего, — оно просто озна­ чает признак, соответствующий известно­ му ощущению; но если мы классифициру­ ем цвета и хотим оправдать или хотя бы просто установить то особое место, какое мы приписываем в нашей схеме белизне, то мы можем определить ее как «цвет, про­ изводимый смешением всех простых лу­ чей»; и это обстоятельство, совсем не вхо­ дящее в обычное значение слова «белиз­ на» и ставшее известным лишь благодаря позднейшим научным исследованиям, со­ ставит тем не менее в специальном очерке или трактате часть значения этого слова и станет видовым отличием данного вида1. Таким образом, видовое отличие, dif­ ferentia, вида может быть определено как та часть соозначения видового названия (в его обычном или же в его специальном и техническом значении), которая отлича­ ет данный вид от всех других видов того рода, к какому мы относим этот вид в каж­ дом отдельном случае. § 7. Когда установлены понятия о роде, виде и видовом отличии, нам нетрудно будет составить себе ясное представление о различии между двумя остальными предикабилиями, а также между ними обеими и тремя первыми. По терминологии схоластиков, род и видовое отличие относятся к сущности подлежащего; это, как мы видим, значит на самом деле то, что свойства, обознача­ емые именем рода, и свойства, обознача­ емые видовым отличием, составляют ча­ сти соозначения имени, означающего вид. Собственный и случайный признаки, на­ против, не входят в сущность вида, ска­ зываются о нем лишь случайно (ащиденталъно). И тот и другой признаки суть «случайности» — в том широком смысле этого слова, в каком «случайность вещи» противополагается ее «сущности», хотя в учении о предикабилиях «случайным при­ знаком» называется лишь один вид слу­

чайности, «собственный» же признак рас­ сматривается особо. Собственный признак, говорят схоластики, сказывается о вещи, правда, случайно, но необходимо; он обо­ значает признак, который, действительно, не составляет части сущности, но который вытекает из сущности, является ее след­ ствием и таким образом неразрывно свя­ зан с видом. Таковы, например, различные свойства треугольника, которые, не входя в его определение, тем не менее необходи­ мо должны быть присущи всему тому, что подходит под это определение. Случайный признак, напротив, совсем не имеет связи с сущностью; он может быть и не быть, причем вид останется все-таки тем, чем он был ранее. Если бы вид мог существо­ вать без своих собственных признаков, это значило бы, что он может существовать без того, чему эти «собственные» признаки не­ обходимо сопутствуют, — следовательно, без своей сущности, без того, что делает его видом. Но случайный признак — все равно, отделим ли он от вида в действи­ тельном опыте или нет, — можно предпо­ ложить отделенным от него, без необхо­ димости предполагать какое-либо другое изменение или, по крайней мере, без то­ го, чтобы изменилось какое-либо из суще­ ственных свойств вида, так как с ними слу­ чайный признак не имеет никакой связи. Отсюда следует, что «собственный» признак вида можно определить так: это — всякий признак, который принадлежит всем отдельным вещам, входящим в вид, и который, хотя он и не соозначается ви­ довым названием (в обыденном ли смысле этого последнего, если данная классифи­ кация служит для обыденных целей, или в специальном, если она задается каки­ ми-либо специальными целями), вытекает тем не менее из того или другого призна­ ка, соозначаемого этим названием в его обыденном или специальном смысле. Признак может вытекать из другого признака двояким путем, почему существу­ ет и два разряда собственных признаков. Он может вытекать так, как заключение вытекает из посылок, или же так, как след­ ствие вытекает из причины. Так, например, признак «равенства противоположных сто­

рон», не находящийся в числе признаков, соозначаемых словом «параллелограмм», тем не менее вытекает из них: а именно из того, что противоположные стороны па­ раллелограмма суть прямые и параллель­ ные линии, и из того, что число сторон его равно четырем. Таким образом, признак «равенства противоположных сторон» есть собственный признак класса «параллело­ грамм», и притом собственный признак первого разряда, вытекающий из соозна­ чаемых признаков путем доказательства. Признак «способность понимать язык» есть собственный признак вида «человек», так как, хотя он и не соозначается этим сло­ вом, он вытекает из признака, им соозначаемого: а именно, из признака «разумно­ сти». Это — собственный признак второ­ го вида: он вытекает путем причинной за­ висимости. Каким образом одно свойство вещи вытекает или может быть выведено из другого, при каких условиях это воз­ можно и каков точный смысл такого спо­ соба выражения, — этими вопросами мы будем заниматься в двух следующих Кни­ гах. Здесь будет достаточно сказать, что — все равно, вытекает ли данный признак путем доказательства или же путем при­ чинной зависимости, — он вытекает необ­ ходимо, т. е. если бы он не вытекал, то это шло бы в разрез с одним из тех законов, на которых, как мы признаем, основано устройство наших мыслительных способ­ ностей или всей Вселенной. § 8. К последнему роду сказуемых, к слу­ чайным признакам, относятся все те при­ знаки вещи, которые не входят в значение имени (в его обыденном или техническом смысле) и, насколько мы знаем, не стоят ни в какой необходимой связи с призна­ ками, в нее входящими. Среди них разли­ чают обыкновенно «отделимые» и «неот­ делимые» случайные признаки. «Неотдели­ мые» случайные признаки суть такие, кото­ рые — хотя мы не знаем о наличии какойлибо связи между ними и признаками, обу­ словливающими существование вида, и хо­ тя поэтому, насколько нам известно, они могли бы существовать, не делая имени

неприложимым к данному виду и не пре­ вращая его в другой, — которые, тем не ме­ нее, никогда в действительности не отсут­ ствуют у вида. В сжатой форме это мож­ но выразить так: «неотделимые случайные признаки суть свойства, общие всему виду, но не необходимые для него». Так, «чер­ нота» есть признак ворона и, насколько мы знаем, признак, всегда присущий это­ му виду. Но если бы нам случилось открыть породу белых птиц, в других отношениях похожих на воронов, то мы не сказали бы: «это не ворон», а сказали бы: «это белые вороны». Слово «ворон» не соозначает, та­ ким образом, черноты; точно так же «чер­ ноту» нельзя вывести ни из одного при­ знака, соозначаемого этим словом в обык­ новенном ли его употреблении или в ка­ честве специального термина, и поэтому мы не только можем представить себе бе­ лого ворона, но у нас даже нет никакого основания предполагать, что такого живот­ ного не существует. Однако, так как до сих пор встречались лишь черные вороны, то «чернота» (при настоящем состоянии на­ ших знаний) представляет из себя, хотя и случайный, но «неотделимый» признак вида «ворон». «Отделимые» случайные признаки — это такие, которые в действительности ино­ гда отсутствуют у вида, которые для вида не только не необходимы, но даже не все­ общи. Это — признаки, присущие не всяко­ му индивидууму данного вида, а лишь не­ которым из них; а если и всем, то не во вся­ кое время. Так, цвет кожи европейца есть один из отделимых случайных признаков вида «человека», так как он не общ всем че­ ловеческим созданиям. «Быть рожденным» есть также (говоря в логическом смысле) отделимый случайный признак вида «чело­ век», так как, будучи признаком всех чело­ веческих существ, он бывает таковым лишь в одно известное время. Тем более справед­ ливо это относительно тех признаков, ко­ торые не постоянны даже для одного и то­ го же индивидуума, как «находиться в том или другом месте», «чувствовать жару или холод», «сидеть» или «ходить»; все это — отделимые случайные признаки.

Глава VIII

Определение

§ 1. Нам остается рассмотреть здесь еще одну необходимую составную часть тео­ рии имен и предложений — учение об определении. Ввиду того что определения представляются наиболее важными из пред­ ложений, которые мы назвали «чисто сло­ весными», мы уже останавливали на них внимание читателей в главе шестой. Но бо­ лее полный разбор их был отложен до на­ стоящего места, так как процесс опреде­ ления настолько тесно связан с класси­ фикацией, что исследование его не может принести большой пользы, пока у нас нет некоторого представления о природе клас­ сификации. Самое простое и наиболее точное по­ нятие об определении таково: это пред­ ложение, раскрывающее содержание или смысл слова, т. е. то значение, какое это слово имеет в обыденной речи, или же то, какое стремится придать ему говоря­ щий или пишущий для своих специальных целей. Так как определение есть предложе­ ние, выясняющее значение того или дру­ гого слова, то слова, не имеющие значе­ ния, не подлежат и определению. Нельзя потому определять собственные имена. Раз собственное имя есть просто отметка, на­ лагаемая на индивидуальный предмет и ха­ рактеризующаяся тем, что у нее нет зна­ чения, то нельзя, конечно, и раскрывать значения такого имени. Собственным име­ нем можно только указать (а еще удобнее это сделать при помощи пальца), на какой именно единичный предмет эта отметка положена или на какой имелось в виду положить ее. Мы не дадим определения «Джона Том­ сона», если скажем, что это — «сын гене­ рала Томсона», так как имя «Джон Томсон» вовсе не выражает этого факта. Не будет определением «Джона Томсона» и утвер­

ждение, что это — «человек, переходящий в настоящую минуту через улицу». Такие предложения могут поставить нас в из­ вестность, которому именно из видимых в настоящий момент людей данное имя принадлежит, но то же самое можно сде­ лать и еще яснее, показав прямо на этого человека; однако такого показывания ни­ когда не считали «определением». Что касается соозначающих имен, то их смысл, как мы уже часто указывали, заключается в их соозначении; поэтому определение соозначающего имени есть предложение, раскрывающее или излагаю­ щее его соозначение. Такое раскрытие мо­ жет быть произведено прямым или косвен­ ным путем. Прямым способом раскрытия соозначения было бы предложение такого, например, рода: «человек» (или какое бы то ни было другое слово) есть имя, соозначающее такие-то и такие-то признаки; или же: «человек» есть имя, которое, буду­ чи сказываемо об известной вещи, обо­ значает наличие у нее таких-то и такихто признаков. Или в другом виде: «человек есть все, что обладает такими-то и таки­ ми-то признаками»; «человек есть всякая вещь, обладающая телесностью, организа­ цией, жизнью, разумностью и известными особенностями внешней формы». Последняя форма определения всех точнее и наименее двусмысленна, но она недостаточно кратка и, сверх того, носит слишком специальный характер, чтобы ее употреблять в обыденной речи. Более обыч­ ный способ раскрытия соозначения име­ ни состоит в том, что об имени сказывают другое имя или несколько имен с опреде­ ленным значением, соозначающих ту же самую совокупность признаков. При этом об имени, которое предполагается опре­ делить, сказывается либо просто другое соозначающее имя, вполне равнозначное

первому, как, напр.: «человек есть человече­ ское существо»; обыкновенно такие пред­ ложения совсем не считают определения­ ми. Иногда же об имени сказываются два или более соозначающих имени, которые и образуют своей совокупностью полное соозначение определяемого имени. В этом последнем случае опять можно либо соста­ вить определение из такого же количества соозначающих имен, сколько у данного объекта признаков, причем каждый при­ знак будет соозначаться особым именем (как, например, «человек есть телесное, ор­ ганизованное, одушевленное, разумное су­ щество, имеющее такую-то форму»), ли­ бо можно употребить имена, соозначаю­ щие несколько признаков одновременно (напр., «человек есть разумное животное, имеющее такую-то форму»). Согласно этому взгляду, определение имени есть сумма всех эссенциалъных, или существенных предложений, какие мож­ но составить относительно данного име­ ни. В определение, если оно полно, вхо­ дят все предложения, истинность которых подразумевается в данном имени и кото­ рые приходят нам на ум, как только мы услышим это имя; и все эти предложения можно вывести из определения без помо­ щи каких бы то ни было других посылок — все равно, выражены ли в определении признаки двумя или тремя словами или большим количеством их. Не без основа­ ния поэтому Кондильяк и другие писатели утверждали, что определение есть анализ. Делать анализ значит разлагать сложное целое на те элементы, из которых оно со­ стоит; это именно мы и делаем, заменяя од­ но слово, соозначающее сразу целый ряд признаков, двумя или более словами, соозначающими те же признаки, только взя­ тые поодиночке или меньшими группами. § 2. Отсюда, однако, естественно возни­ кает вопрос, каким образом можно опреде­ лить имя, соозначающее только один при­ знак: например, слово «белый», которое не соозначает ничего, кроме белизны, или «разумный», которое соозначает только об­ ладание разумом. Можно было бы думать, что значение подобных имен подлежит

раскрытию лишь двумя путями: или при помощи равнозначного им термина, если таковой существует, или же тем «прямым» способом, о котором мы уже упоминали выше, — «белый есть название, соознача­ ющее признак белизны». Посмотрим, од­ нако, нельзя ли далее проанализировать значение такого имени, разложив и его на отдельные части. Оставляя в настоящее время этот вопрос открытым по отноше­ нию к слову белый, мы, очевидно, можем значение слова разумный объяснить не­ сколько глубже, чем как оно объясняется в предложении «разумное есть то, что об­ ладает признаком разума», так как признак разума сам допускает определение. И здесь нам надо обратить внимание на определе­ ние признаков, или, лучше сказать, назва­ ний признаков, т. е. отвлеченных имен. Что касается таких названий призна­ ков, которые имеют соозначение и выра­ жают признаки этих признаков, то здесь не может быть никакого затруднения: по­ добно другим соозначающим именам, они определяются посредством раскрытия их соозначения. Так, слово порок можно опре­ делить как «качество, имеющее последстви­ ем нечто дурное или неприличное». Ино­ гда, далее, определяемый атрибут состоит не из одного признака, а из нескольких: в таком случае нам останется лишь со­ единить имена всех этих признаков, — и мы получим определение того имени, которым обозначаются все они в совокуп­ ности. Определение это будет в точности согласоваться с определением соответству­ ющего конкретного имени. Действитель­ но, так как конкретное имя мы опреде­ ляем, перечисляя соозначаемые им при­ знаки, и так как эти же признаки обра­ зуют и полное значение соответствующе­ го отвлеченного имени, то один и тот же перечень признаков будет служить опре­ делением обоих имен — и конкретного, и отвлеченного. Так, если человеческое су­ щество определяется как «существо телес­ ное, живое, разумное, имеющее такую-то внешнюю форму», то определением че­ ловечности будет «телесность и животная жизнь в связи с разумностью и определен­ ной внешней формой».

С другой стороны, иногда отвлеченное имя выражает не совокупность признаков, а лишь один признак. Мы должны помнить, что всякий признак основан на каком-либо факте или явлении; и из этого факта или явления, и только из него одного, и вы­ текает значение имени. К этому-то факту или явлению, которое в одной из предыду­ щих глав мы называли «основанием при­ знака», мы и должны прибегнуть для опре­ деления нашего имени. И если основанием признака служит явление более или менее сложное, состоящее из многих различных частей, сосуществующих или следующих друг за другом, то для того чтобы по­ лучить определение такого признака, мы должны разложить явление на эти части. Красноречие, например, есть имя одного только признака; но этот признак осно­ ван на сложных внешних явлениях, выте­ кающих из действий того лица, которому мы этот признак приписываем; разлагая такую причинную связь на ее составные части: причину и следствие, мы получаем определение красноречия как «способно­ сти влиять на чувства при помощи устного слова или письменности». Таким образом, и конкретные, и от­ влеченные имена допускают определение, раз мы можем проанализировать или раз­ ложить на составные части тот признак или тот ряд признаков, который составляет значение как конкретного, так и соответ­ ствующего ему отвлеченного имени. При этом, если мы имеем дело с рядом призна­ ков, то мы перечисляем их, а если с одним лишь признаком, то расчленяем служащий основанием признака факт или явление (безразлично, относится ли оно к области внешнего восприятия или же к области внутреннего сознания). Далее, если даже факт есть одно из наших простых чувство­ ваний или состояний сознания и потому не подлежит анализу, то и тогда имена как предмета, так и признака все-таки допуска­ ют еще определение или, вернее, допуска­ ли бы его, если бы все наши простые чув­ ства имели названия. Белизну можно опре­ делить как свойство или способность воз­ буждать ощущение белого. Белый предмет можно определить, как предмет, возбуж­

дающий ощущение белого. Единственные имена, которые не подлежат определению (так как их значение не допускает анали­ за), это имена самих простых чувствова­ ний. Эти имена находятся в таком же по­ ложении, как и имена собственные. Прав­ да, они не лишены значения, подобно по­ следним, так как слова ощущение белого обозначают, что ощущение, мной так на­ зываемое, сходно с другими ощущениями, которые, как я помню, я имел раньше и ко­ торые я называл этим именем. Но так как для напоминания этих прежних ощуще­ ний у нас есть опять же только определя­ емое слово или же какое-либо другое, ко­ торое, будучи вполне с ним однозначаще, в такой же степени, как и оно, нуждается в определении, — то раскрыть значение этого класса имен словами нельзя: прихо­ дится обращаться прямо к личному опыту того, с кем мы имеем дело. § 3. Установив то, что мне представля­ ется верным понятием об определении, я перехожу к разбору некоторых философ­ ских мнений и популярных представлений по этому вопросу, более или менее проти­ воречащих такому понятию. Единственным вполне правильным (адекватным) определением имени, как уже было замечено, будет такое, которое излагает факты, входящие в значение это­ го имени, и притом все такие факты. Но большинство людей ставит цель определе­ ния не так широко; от определения требу­ ют лишь того, чтобы оно служило руко­ водством для правильного употребления термина, чтобы оно предохраняло про­ тив применения слова несогласно с его обычно принятым употреблением. Соглас­ но этому воззрению, определением тер­ мина может быть все, что будет правильно указывать на означение этого термина, хо­ тя бы такое определение не обнимало не только всей совокупности, но иногда, быть может, даже и части того, что он соозначает. Этот взгляд порождает двоякого ро­ да несовершенные, или ненаучные опреде­ ления: во-первых, определения по сущно­ сти («эссенциальные»), но неполные, и, вовторых, определения по случайным при­

знакам («акцидентальные»), или описания. В первом случае соозначающее имя опре­ деляется при помощи одной лишь части своего соозначения, а во втором — при помощи чего-либо такого, что в его со­ означение совсем не входит. Примером первого рода несовершен­ ных определений может служить следую­ щее предложение: «человек есть разумное животное». Такое предложение нельзя счи­ тать полным определением слова «чело­ век», потому что (как было уже замечено ранее), если бы мы признали его таковым, то нам нужно бы было назвать людьми и гуигнгнмов. Но так как на самом деле гуигнгнмов не существует, то этого несо­ вершенного определения достаточно для того, чтобы выделить и отличить от всех других вещей предметы, означаемые в на­ стоящее время словом «человек», т. е. все известные нам теперь существа, к кото­ рым это имя приложимо в качестве ска­ зуемого. Хотя слово «человек» определено здесь лишь при помощи некоторых, а не всех признаков, им соозначаемых, одна­ ко все известные в данное время предме­ ты, обладающие перечисленными призна­ ками, обладают также и неупомянутыми признаками. Таким образом, в этом случае неправильное определение так же хорошо очерчивает и пределы приложения имени в качестве сказуемого, и его популярное употребление, как если бы они были ука­ заны правильным определением. Однако такие определения всегда могут быть нис­ провергнуты открытием новых предметов. Именно такого рода определения ра­ зумели логики, когда они устанавливали правило, что вид следует определять per genus et dijjerentam (посредством указа­ ния ближайшего рода и видового отли­ чия). Но так как «видовое отличие» обо­ значает по большей части не всю сово­ купность особенностей, обусловливающих существование вида, а лишь некоторые из них, то полное определение должно бы­ ло бы происходить скорее genus et dijferentias, чем differentiam. Оно должно было бы заключать в себе, вместе с именем высшего рода, не просто тот или другой признак, отличающий определяемый вид от всех

других видов того же самого рода, но все признаки, подразумеваемые в имени вида, но не входящие в соозначение высшего ро­ да. Однако утверждение, что определение должно необходимо состоять в указании рода и видовых отличий, не выдержива­ ет критики. Логики уже давно заметили, что во всякой классификации таким путем нельзя определять summum genus (высший род), так как нет класса, который был бы в отношении к нему «родом». Между тем мы видели, что все имена, исключая на­ звания наших элементарных духовных со­ стояний, подлежат определению в самом строгом смысле этого слова, т. е. посред­ ством указания тех составных частей фак­ та или явления, из которых в конечном анализе состоит соозначение всякого дан­ ного слова. § 4 . Хотя в древности, да и во все эпохи, логики рассматривали несовершенные оп­ ределения первого рода (те, в которых из­ лагается лишь часть соозначения соозначающего термина, но часть, достаточная для того, чтобы правильно очертить грани­ цы его значения) как правильные опреде­ ления, однако они всегда считали необхо­ димым, чтобы указываемые в них призна­ ки действительно составляли часть соозна­ чения термина. А именно, существовало правило, что определение должно быть из­ влечено из сущность класса; а этого не бы­ ло бы, если бы в него в какой бы то ни бы­ ло степени входили признаки, не соозначаемые именем. Поэтому несовершенные определения второго рода, определяющие имя класса при помощи тех или других из его случайных признаков, т. е. при помо­ щи признаков, не входящих в его соозна­ чение, ни один из логиков не признавал настоящими определениями: они получи­ ли название «описаний». Несовершенные определения этого рода возникли по той же причине, как и несовершенные определения первого ро­ да: а именно, вследствие готовности при­ знавать за определение все, что (безотно­ сительно к тому, излагает ли оно содержа­ ние имени или же нет) дает нам возмож­ ность отличать вещи, означаемые данным

именем, от всех других вещей и вследствие этого позволяет употреблять данный тер­ мин в качестве сказуемого, не уклоняясь от установившегося обычая. Это достигает­ ся тем, что указывают тот или другой (без­ различно, какой) из признаков, общих все­ му классу и присущих исключительно ему, или же какое-нибудь сочетание признаков, также специально ему присущее (хотя бы в отдельности каждый из этих признаков принадлежал не только ему, но и некото­ рым другим вещам). Необходимо только, чтобы составленное таким образом опре­ деление (или описание) было обратимо с определяемым им именем, иными сло­ вами, чтобы оно совпадало с этим именем по объему, чтобы оно могло быть сказуе­ мым относительно всего, о чем может быть сказываемо это имя, и не могло бы быть сказуемым ни при чем, о чем последнее сказываемо быть не может. Но сами ука­ зываемые в этом случае признаки могут не иметь никакой связи с теми призна­ ками, какие человечество имело в виду, когда оно образовывало или утверждало существование данного класса и давало ему то или другое имя. Согласно этому критерию, правильными будут следующие определения человека: «человек есть мле­ копитающее животное, имеющее (от при­ роды) две руки» (никакое другое животное, кроме «человека», не соответствует этому описанию); «человек есть животное, варя­ щее свою пищу»; «человек есть неоперенное двуногое» и т. п. То, что в одном случае было бы про­ стым описанием, можег стать действитель­ ным определением — в зависимости от той специальной цели, какую имеет в виду го­ ворящий или пишущий. Как было указано в предшествующей главе, для целей того или другого искусства или науки, а так­ же для более отчетливого изложения уче­ ний того или другого автора, может иногда оказаться удобным придать общему име­ ни, не изменяя его значения, некоторое специальное, отличное от обычного соозначение. И такое определение имени при помощи признаков, входящих в со­ став его специального соозначения (хотя, в общем, такое определение будет состоять

из чистых случайностей, т. е. будет описа­ нием) становится в данном частном случае и для данной специальной цели полным и правильным определением. Это действи­ тельно и имеет место относительно одного из приведенных выше примеров: а имен­ но, относительно предложения «человек есть млекопитающее животное, имеющее две руки»; оно составляет научное опреде­ ление человека, как одного из видов в рас­ пределении царства животных у Кювье. Хотя и в такого рода случаях опре­ деление остается выяснением того значе­ ния, какое должно принадлежать данно­ му имени в данном частном случае, од­ нако нельзя сказать, чтобы здесь целью определения было установление значения слова, Здесь цель не в том, чтобы объ­ яснить слово, а в том, чтобы построить известную классификацию. Специальное значение, приданное Кювье слову «чело­ век» и совершенно чуждое его обычному значению (хотя оно и не влекло за собой никакой перемены в значении этого сло­ ва), находилось в зависимости от особого плана в распределении животных по клас­ сам на основании некоторого принципа (т. е. согласно с известным рядом разли­ чий). А так как определение «человека» на основании обычного соозначения это­ го слова (хотя такое определение отвеча­ ло бы всякой другой цели) не устанавли­ вало того места, какое этот вид должен был занимать в этой специальной класси­ фикации, — то Кювье и придал термину «человек» специальное соозначение, что­ бы иметь возможность определить его при помощи тех признаков, на которых, в ви­ дах научного удобства, он решил постро­ ить свое деление одушевленной природы. Такой характер имеют почти все на­ учные определения, будут ли это опреде­ ления научных терминов или же терми­ нов обыденных, употребляемых в научном смысле: главное назначение их в том, что­ бы служить рубриками или гранями в науч­ ной классификации. Но так как во всякой науке классификации подвергаются непре­ рывным изменениям в зависимости от про­ гресса научного знания, то и определения в науках также постоянно изменяются.

Поразительный пример в этом отно­ шении представляют слова: «кислота» и «щелочь», особенно первое. По мере но­ вых экспериментальных открытий, веще­ ства, относимые к числу кислот, постоян­ но увеличивались в числе; естественным последствием этого было то, что призна­ ки, соозначаемые этим словом, отпадали и становились все малочисленнее. Сна­ чала оно соозначало способность соеди­ няться со щелочью, что сопровождалось образованием нейтрального тела (назы­ ваемого солью), а также химический со­ став из основания и кислорода, едкость на вкус и на осязание, жидкое состояние и проч. Правильный анализ соляной кис­ лоты, разложенной на хлор и водород, за­ ставил исключить из соозначения данного слова второе свойство — состав из осно­ вания и кислорода. То же самое откры­ тие обратило внимание химиков на во­ дород, как на важный составной элемент кислот; а так как более новые открытия повели к признанию водорода в серной, азотной и многих других кислотах, где прежде не подозревали его присутствия, то в настоящее время сказывается стрем­ ление включить в соозначение слова «кис­ лота» присутствие этого элемента. Одна­ ко угольная, кремневая, сернистая кисло­ ты не содержат водорода в своем соста­ ве; таким образом, присутствие водорода не может входить в соозначение термина «кислота», пока указанные вещества будут продолжать считаться кислотами. Едкость и жидкое состояние уже давно были ис­ ключены из числа характерных особен­ ностей класса кислот вследствие включе­ ния в него кремневой кислоты и многих других веществ; и вот, в настоящее время единственными differentiae, образующими определенное соозначение слова «кисло­ та», как научного термина в химии, являют­ ся способность образовывать нейтральные тела при соединении с щелочами, а также те электрохимические особенности, какие считают связанными с этим свойством. Что истинно относительно научного определения какого бы то ни было терми­ на, то, конечно, будет истинным и относи­ тельно определения самой науки; следова­

тельно, как было уже замечено во Введе­ нии, определение науки необходимо долж­ но прогрессировать: оно всегда носит лишь временный характер. Всякое расширение знаний, всякое изменение в господствую­ щих воззрениях на предмет той или дру­ гой науки может повлечь за собой более или менее значительные перемены в со­ ставе тех частностей, которые входят в эту науку; а раз ее содержание подвергнется такому изменению, легко может оказать­ ся более подходящим видовым отличием для определения ее названия уже не преж­ ний, а какой-нибудь новый ряд характер­ ных признаков. Подобно тому как специальное или техническое определение имеет целью ука­ зать ту искусственную классификацию, на которой оно основано, точно так же (вооб­ ражали, по-видимому, схоластические ло­ гики) и назначение обыкновенного опре­ деления заключается в том, чтобы указать на обычную классификацию вещей — на ту, которую они считали естественной: а именно, на деление их на разряды (Kinds), — а также в том, чтобы определить то ме­ сто, какое каждый разряд занимает среди других разрядов в качестве высшего, со­ подчиненного и подчиненного. Этот взгляд объясняет нам правило, что всякое опреде­ ление необходимо должно производиться per genus et differentiam, а также и то, поче­ му для определения считали достаточным только одно видовое отличие. Но выше мы уже указали на невозможность определить, что есть разряд (Kind), и что нет. Истин­ ное значение разряда состоит в том, что свойства, его отличающие, не вытекают од­ но из другого и что поэтому их нельзя выразить словами (даже приняв во внима­ ние то, что в этих словах подразумевается) иначе, как при помощи перечисления их всех; а между тем все они не известны и ед­ ва ли когда будут известны. Поэтому нель­ зя ставить одной из целей определения выяснение «разрядового» различия. Если требовать от определения разряда только того, чтобы оно указывало, в какие разря­ ды входит данный разряд или какие вхо­ дят в него, то такому требованию могут удовлетворить все предложения, выясняю­

щие соозначение имен, так как имя всяко­ го класса необходимо должно соозначать достаточно свойств для ясного определе­ ния границ класса. Таким образом, если то или другое определение дает полное изло­ жение соозначения слова, то оно удовле­ творяет всем требованиям, какие можно предъявить к определению § 5. Мы уже достаточно говорили о двух видах неполных, популярных определений и о том, чем они отличаются от полно­ го, или философского определения. Теперь мы разберем одно старинное учение, не­ когда господствовавшее в науке и до сих пор далеко еще не окончательно остав­ ленное, —учение, которое я считаю в зна­ чительной степени источником запутан­ ности некоторых наиболее важных про­ цессов, служащих разуму при отыскании истины. Согласно этому учению, те опре­ деления, о которых мы только что говори­ ли, представляют лишь один из двух ви­ дов, на какие можно разделить все опре­ деления. Эти виды суть: определения имен и определения вещей; первые имеют своей целью выяснить значение термина, а вто­ рые — природу вещи; и последние пред­ ставляются несравненно более важными. Такого мнения держались древние фи­ лософы и их последователи, за исклю­ чением номиналистов; а так как направ­ ление новых метафизиков до последнего времени носило в общем номиналистиче­ ский характер, то идея об определениях вещей имела не особенно много привер­ женцев. Впрочем, она продолжала вносить в логику путаницу, правда, не столько са­ ма по себе, сколько по своим следствиям. Тем не менее время от времени учение это показывалось и в своем полном виде; и, между прочим, оно проявилось там, где его совсем нельзя было ожидать, — в дей­ ствительно замечательном произведении, в Логике архиепископа Уэтли2. В разборе этого произведения, напечатанном мною в Westminster Review за январь 1828 г. и со­ держащем некоторые мнения, теперь уже мною оставленные, я нахожу следующие замечания по занимающему нас в данное время вопросу — замечания, с которыми

мой теперешний взгляд на этот вопрос еще в достаточной степени согласуется: Мне кажется, нельзя удержать разли­ чения мезду номинальными и реальны­ ми определениями, между определениями слов и так называемыми определениями вещей, хоть оно и согласно с воззрения­ ми большинства логиков школы Аристоте­ ля. Мы полагаем, что ни одно определе­ ние никогда не имеет своей целью «выяс­ нить и раскрыть природу вещи». Некото­ рым подтверждением нашего мнения слу­ жит то обстоятельство, что ни одному из писателей, признававших «определения ве­ щей», никогда не удавалось открыть кри­ терия, при помощи которого определение вещи можно было бы отличить от всякого другого предложения, касающегося той же вещи. По словам этих писателей, опреде­ ление раскрывает природу вещи; но, с од­ ной стороны, ни одно определение не рас­ крывает всей ее природы; а с другой — всякое предложение, где о вещи сказыва­ ется то или другое качество, раскрывает некоторую часть этой природы. Правиль­ ным решением вопроса будет, по нашему мнению, следующее. Все определения ка­ саются имен и только имен; но одни опре­ деления явно имеют целью исключитель­ но выяснение значения слова, тогда как другие должны заключать в себе указание на существование соответствующей этому слову вещи. На основании одной только формы выражения нельзя решить, заклю­ чается или нет такое указание в том или другом данном определении. «Кентавр есть животное, верхняя часть тела которого че­ ловечья, а нижняя — лошадиная» и «тре­ угольник есть прямолинейная фигура, име­ ющая три стороны» — эти два выражения по форме вполне подобны друг другу, хотя в первом из них не подразумевается суще­ ствования в действительности вещи, соот­ ветствующей определяемому термину, то­ гда как во втором такое утверждение под­ разумевается. Это станет ясно, если под­ ставит в том и другом определении вместо слова есть слово обозначает Тогда смысл первого выражения «кентавр обозначает животное и т.д.» останется без изменения, во втором же «треугольник обозначает...»

смысл изменится, так как, очевидно, нельзя вывести ни одной геометрической истины из предложения, выражающего исключи­ тельно то, в каком значении мы намерены пользоваться известным знаком. «Таким образом, некоторые выраже­ ния, признаваемые обыкновенно опреде­ лениями, заключают в себе более, нежели просто объяснение значения того или дру­ гого термина. Неправильно, однако, было бы называть подобного рода выражения особым видом определений. Они отлича­ ются от других определений тем, что это не просто определения, а определения и еще нечто сверх того. Вышеприведенное определение треугольника, очевидно, за­ ключает в себе не одно, а два предложе­ ния, вполне друг от друга отличные. Одно из них: „может существовать фигура, огра­ ниченная тремя прямыми линиями", дру­ гое — „и такую фигуру можно назвать треугольником". Первое из этих предложе­ ний совсем не есть определение; послед­ нее есть чисто номинальное определение, т. е. объяснение употребления и приложе­ ния данного термина. Первое будет или истинным, или ложным и потому может быть положено в основу ряда умозаклю­ чений. Последнее не может быть ни ис­ тинным, ни ложным: оно подлежит рас­ смотрению исключительно с точки зрения его согласованности или несогласованно­ сти с обычным употреблением определяе­ мого термина». Таким образом, существует реальное различие между определениями имен и тем, что ошибочно называют определе­ ниями вещей; но это различие заключа­ ется в том, что последние определения, вместе со значением имени, скрыто утвер­ ждают еще некоторый факт. Это скрытое утверждение есть не определение, а по­ стулат. Определение есть просто тожде­ ственное предложение; оно дает указание лишь относительно обычного употребле­ ния слов, но из него нельзя извлечь ни­ каких заключений касательно фактов. Со­ провождающий определение постулат, на­ против, утверждает факт, который может повлечь за собой более или менее важные следствия. Он утверждает действительное

или возможное существование вещей, об­ ладающих той совокупностью признаков, какая указана в определении; а такое утвер­ ждение, если оно верно, может служить достаточным основанием для возведения целого здания научных истин. Мы уже ранее говорили и еще часто будем указывать на тот факт, что фило­ софы, низвергшие реализм, далеко еще не освободились сами от следствий этого уче­ ния и долгое время удерживали в своей собственной философии многие такие по­ ложения, которые могли быть у места толь­ ко в реалистической системе3. Начиная с Аристотеля, а вероятно, даже и с еще более раннего времени, считалось очевидной ис­ тиной, что геометрия выводится из опре­ делений. Это было достаточно справедли­ во, пока определение рассматривали как предложение, «раскрывающее природу ве­ щи». Но когда явился Гоббс, он решительно отверг тот взгляд, что определение выясня­ ет природу вещи или служит для чего-ли­ бо другого, кроме установления значения имени. Однако и Гоббс столь же открыто, как и все его предшественники, продолжал утверждать, что apx ai, principia, или пер­ воначальные посылки в математике и даже во всякой науке суть определения. Отсю­ да и вытекает тот странный парадокс, что системы научных истин, более того — все решительно истины, которых мы достига­ ем при помощи умозаключений, выводят­ ся из произвольных соглашений человече­ ства относительно значения слов. Чтобы спасти престиж учения, по ко­ торому посылками научного знания явля­ ются определения, иногда прибавляют ого­ ворку, что определения играют такую роль лишь под известным условием: а именно, в том случае, если они построены соглас­ но с явлениями природы, иными словами, если приписывают терминам такие значе­ ния, которые соответствуют действительно существующим предметам. Но это просто одна из столь часто встречающихся попы­ ток избегнуть необходимости оставить ста­ рую фразеологию, после того как выража­ емые ею идеи уступили свое место проти­ воположным. Из значения имени (говорят нам) можно выводить физические факты,

если только существует вещь, соответству­ ющая этому имени. Но если необходима такая оговорка, то откуда же в действитель­ ности вытекает вывод? Из существования вещи, имеющей те или другие свойства, или же из существования обозначающего их имени? Возьмем, например, то или другое из определений, установленных в качестве по­ сылок в «Элементах» Евклида, — положим, определение круга. При анализе оказыва­ ется, что это определение состоит из двух предложений: одно из них есть призна­ ние известного факта, другое — настоящее определение. Вот эти предложения: «может существовать фигура, у которой все точ­ ки линии, ее ограничивающей, находятся на равном расстоянии от одной точки, ле­ жащей внутри этой фигуры» и «всякая фи­ гура, обладающая таким свойством, назы­ вается кругом». Возьмем одно из тех дока­ зательств, которые, как говорится, зависят от этого определения, и посмотрим, на ко­ тором из двух заключающихся в опреде­ лении предложений оно в действительно­ сти основывается. «Около центра А опи­ шем круг BCD». В этих словах заключается признание того факта, что может быть описана такая фигура, на какую указывает определение; а это и есть не что иное, как постулат, или скрытое допущение, заклю­ чающееся в так называемом определении. Вопрос же о том, будет ли такая фигура называться кругом или нет, не имеет ни­ какого значения. Для целей доказательства одинаково хорошо (во всех отношениях, кроме краткости) годилось бы и такое вы­ ражение: «через точку В проведем замкну­ тую линию, все точки которой будут нахо­ диться на равном расстоянии от точки А». Это устранило бы и сделало бы ненужным определение круга, но не тот заключаю­ щийся в нем постулат, без которого доказа­ тельство не могло бы иметь места. Теперь, когда описан круг, перейдем к выводу. «Так как BCD есть круг, то радиус ВА равен ра­ диусу СА». ВА равно СА не потому, что BCD есть «круг», но потому, что BCD есть фигу­ ра, имеющая равные радиусы. Наше право допускать, что может существовать такая фигура — с центром А и с радиусом ВА,

заключается именно в постулате. Можно спорить о том, основывается ли допусти­ мость таких постулатов на интуиции или же на доказательстве, но во всяком случае они служат посылками, от которых зави­ сят теоремы. И пока они удерживают свою силу, достоверность геометрических истин ничего не потеряет, хотя бы мы отбросили все определения Евклида и все определяе­ мые у него технические термины. Быть может, не стоит так долго оста­ навливаться на том, что почти само собой очевидно. Но если это различие, как бы оно ни казалось ясным, упускали из ви­ ду даже сильные умы, то для того что­ бы сделать подобные ошибки невозмож­ ными на будущее время, лучше сказать слишком много, чем слишком мало. По­ этому я несколько задержу читателя и ука­ жу на одно из нелепых следствий, выте­ кающих из предположения, будто опреде­ ления, как таковые, могут служить посыл­ ками в каком бы то ни было из наших умозаключений, кроме умозаключений, ка­ сающихся исключительно слов. Если бы такое предположение было истинно, мы могли бы правильно умозаключать из вер­ ных посылок и, тем не менее, приходить к ложным заключениям. Для этого нам на­ до только взять в качестве посылки опре­ деление чего-либо несуществующего, или, скорее, такого имени, которому в действи­ тельности нет ничего соответствующего. Возьмем, например, такое определение: Дракон есть змея, изрыгающая пламя. Такое предложение, если его рассмат­ ривать лишь как определение, будет бес­ спорно правильным. Дракон есть змея, извергающая пламя: слово «дракон» зна­ чит именно это. Однако, молчаливое допу­ щение (если бы здесь таковое подразуме­ валось) существования предмета со свой­ ствами, соответствующими приведенному определению, было бы в данном случае ложным. Из этого определения мы можем извлечь посылки следующего силлогизма: Дракон есть вещь, изрыгающая пламя; Дракон есть змея. Откуда выходит заключение: Следовательно, некоторая змея или змеи изрыгают пламя.

Это —безукоризненный силлогизм по первому модусу третьей фигуры: обе по­ сылки его правильны, а следствие между тем ложно. А такой случай, как известно всякому логику, представляет собой неле­ пость, и раз заключение ложно, хотя сил­ логизм построен правильно, то должны быть ложными посылки. Но посылки, как части определения, истинны. Следователь­ но, посылки, рассматриваемые как части определения, не могут быть реальными. Скрытыми реальными посылками должны быть такие: Дракон есть действительно существу­ ющая вещь, изрыгающая пламя. Дракон есть действительно существу­ ющая змея. Так как такие посылки ложны, то лож­ ность заключения уже не представляет из себя нелепости. Если мы хотим узнать, какое заключе­ ние будет следовать из тех же самых явных посылок в том случае, когда опущено мол­ чаливое признание реального существова­ ния, подставим, как было указано выше, вместо слова есть слово означает Тогда мы будем иметь: Дракон есть слово, обозначающее вещь, изрыгающую пламя. Дракон есть слово, обозначающее змею. Откуда следует: Некоторое слово или слова, обознача­ ющие змею, обозначают в то же время вещь, изрыгающую пламя. Здесь заключение (как и посылки) ис­ тинно. Таким образом, единственное за­ ключение, какое только может следовать из определения, есть предложение, касаю­ щееся значения слов. Этому силлогизму можно придать еще и другой вид. Можно предположить, что средний термин служит обозначением не вещи и не имени, а идеи. Тогда мы получим: Идея о драконе есть идея о вещи, из­ рыгающей пламя. Идея о драконе есть идея о змее. Следовательно, существует идея о змее, представляющая из себя идею о вещи, из­ рыгающей пламя. Здесь заключение истинно; истинны также и посылки, но они здесь уже не пред­

ставляют определений. Это — предложе­ ния, утверждающие, что известная идея, су­ ществующая в уме, содержит в себе такието идейные элементы. Истинность заклю­ чения вытекает из существования психо­ логического явления, называемого идеей о драконе, а следовательно, все же из мол­ чаливого допущения известного факта4. Если, как в этом последнем силлогиз­ ме, заключением является предложение от­ носительно идеи, то оно может зависеть просто от допущения существования идеи. Но если заключение касается самой вещи, то постулатом, подразумеваемым в опре­ делении, стоящем в качестве явной по­ сылки, должно быть существование вещи, соответствующей определению, а не толь­ ко сообразной с ним идеи. Такое допуще­ ние реального существования мы всегда присоединяем к тому впечатлению, какое мы имеем в виду произвести, когда берем­ ся определить имя, уже известное в каче­ стве имени каких-либо реально существу­ ющих предметов. Поэтому-то подобное до­ пущение не подразумевается необходимо в определении дракона и, напротив, несо­ мненно входит в определение круга. § 6. Одно из обстоятельств, способство­ вавших утверждению мнения, будто де­ монстративные истины вытекают скорее из определений, чем из подразумеваемых в этих определениях постулатов, заключа­ ется в том, что даже в таких науках, кото­ рые, по общему признанию, превосходят все другие по демонстративной достовер­ ности, постулаты не всегда бывают впол­ не истинными. Неверно, будто существует (или можно описать) круг, все радиусы ко­ торого совершенно равны. Такая точность возможна только в идее: ее нет в природе, а еще менее можно ее достигнуть искус­ ственным путем. От этого люди затрудня­ ются понять, каким образом наиболее до­ стоверные из всех заключений могут осно­ вываться на таких посылках, которые несо­ мненно неистинны, если их утверждения взять в полном объеме. Этот кажущийся парадокс мы разберем дальше, когда будем говорить о доказательстве; там мы будем иметь возможность показать, что постулат

справедлив настолько, насколько это не­ обходимо для подтверждения той доли ис­ тины, какая содержится в заключении. Однако философы, которым эта мысль не приходила в голову или которых она не удовлетворяла, считали необходимым предположить в определениях нечто бо­ лее достоверное или, по крайней мере, более точно соответствующее истине, не­ жели подразумеваемый постулат реально­ го существования определяемого предме­ та. И они были уверены, что нашли это нечто, решив, что определение есть уста­ новление и анализ не просто значения слова и не природы вещи, а идеи. Так, предложение «круг есть плоская фигура, ограниченная линией, все точки которой находятся на равном расстоянии от од­ ной точки внутри нее» они рассматривали не как утверждение того, что этим свой­ ством обладает тот или другой реальный круг (что было бы не совсем верно), а что мы понимаем круг, как обладающий эти­ ми свойствами, что наша отвлеченная идея круга есть идея фигуры, все радиусы кото­ рой в точности равны. Соответственно этому говорят, что предмет математики, как и всякой другой демонстративной науки, составляют не ве­ щи, как они существуют в действительно­ сти, а умственные отвлечения. Геометриче­ ская линия есть линия без ширины; но по­ добной линии совсем нет в природе: это — просто понятие, подсказанное (suggested) уму его опытом над природой. Определе­ ние линии (говорят нам) есть определение этой мысленной, а не той или другой дей­ ствительной линии, и только относительно мысленной линии, а не какой-нибудь су­ ществующей в природе, и оказываются в точности верными геометрические теоре­ мы. Но даже если и предположить, что это учение о природе демонстративной исти­ ны правильно (в последующем изложении я постараюсь доказать, что оно неправиль­ но), все же заключения, вытекающие, повидимому, из определения, будут и здесь вытекать не из определения как такового, а из скрытого в нем постулата. Даже если справедливо, что в природе нет предме­ та, соответствующего определению линии

и что геометрические свойства линий ис­ тинны не относительно каких-либо линий в природе, а лишь относительно идей ли­ ний, то и тогда определение, во всяком случае, постулирует реальное существова­ ние такой идеи: оно принимает, что ум может построить или, вернее, построил по­ нятие о длине без ширины и без какого бы то ни было другого ощутимого свой­ ства. Мне, напротив, кажется, что ум не может образовать подобного понятия, не может представить себе длины без шири­ ны: он может лишь, рассматривая пред­ меты, из всех их ощутимых качеств оста­ новить свое внимание исключительно на длине и таким образом определить, какие свойства могут сказываться относительно предметов в силу одной их длины. Если это истинно, то постулатом в геометрическом определений линии будет реальное суще­ ствование не длины без ширины, а просто длины, т. е. длинных предметов. Этого со­ вершенно достаточно, чтобы поддержать все геометрические истины, так как вся­ кое свойство геометрической линии есть в действительности свойство всех физиче­ ских предметов, поскольку они обладают длиной. Но даже и то учение по этому во­ просу, которое я считаю ложным, нисколь­ ко не противоречит выводу, что наши умо­ заключения основаны на фактах, посту­ лируемых в определениях, а не на самих определениях. Таким образом, в этом вы­ воде я схожусь с д-ром Юэлем (в его Philos­ ophy of the Inductive Sciences), хотя взгляды этого писателя на природу демонстратив­ ной истины далеко расходятся с моими. Здесь, как и во многих других случаях, я с радостью признаю, что его сочинения чрезвычайно ценны для первоначального уяснения умственных процессов даже там, где его воззрения на конечный анализ я (при всем моем непритворном уважении к нему) могу признать только совершенно ошибочными5. § 7. Хотя, согласно с высказанным здесь мнением, определения касаются собствен­ но лишь имен, а не вещей, однако отсюда не следует, чтобы определения были про­ извольны. Вопрос о том, как определить то

или другое имя, может не только предста­ вить значительные трудности и быть очень запутанным, но может также повлечь за со­ бой исследование, идущее глубоко в при­ роду вещей, означаемых данным именем. Таковы, например, исследования, состав­ ляющие предмет наиболее важных из диа­ логов Платона, как-то «что такое ритори­ ка?» (тема «Горгия»), «что такое справедли­ вость?» (тема «Государства») и т.д. Таков да­ лее и пренебрежительный вопрос Пилата «что есть истина?» и основной вопрос умо­ зрительных моралистов всех веков «что та­ кое добродетель?». Ошибочно было бы утверждать, будто эти трудные и высоко полезные исследова­ ния имеют в виду установить лишь услов­ ное значение того или другого имени. Нет, цель их — не столько определить, каково значение имени, сколько установить, како­ во оно должно быть; а этот вопрос, подоб­ но другим практическим вопросам терми­ нологии, требует для своего решения, что­ бы мы проникли, и иногда довольно глу­ боко проникли, в свойства не имен только, но и вещей, обозначаемых именами. Хотя значение всякого конкретного общего имени основывается на признаках, им соозначаемых, но предметы получили наименования раньше, чем признаки; это видно из того факта, что во всех языках отвлеченные имена, по большей части, со­ ставлены или другим способом произве­ дены от соответствующих им конкретных. Таким образом, после собственных имен первыми вошли в употребление имена соозначающие. И в более простых случаях, без сомнения, имена представлялись уму тех, кто впервые пользовался ими, с ка­ ким-нибудь определенным соозначением, на которое эти люди имели в виду пря­ мо указать данным именем. Первый, кто воспользовался словом «белый» в приложе­ нии к снегу или к какому-нибудь другому предмету, прекрасно знал, конечно, какое качество он хотел отметить, и имел в сво­ ем уме вполне определенное представле­ ние о том признаке, который он обозна­ чал этим именем. Но по большей части сходства и раз­ личия, на которых основаны наши клас­

сификации, не столь осязательны и не так легко определимы, — особенно, когда они состоят не из одного какого-либо каче­ ства, а из нескольких, следствия которых смешиваются друг с другом и которые по­ этому трудно различить и каждое отнести к его истинному источнику. В таких слу­ чаях имена часто прилагаются к подлежа­ щим наименованию предметам без какоголибо определенного соозначения в уме тех, кто их употребляет: люди руководству­ ются лишь общим сходством между новым предметом и всеми или некоторыми из ра­ нее уже знакомых, которые они привыкли называть этим именем. Как мы уже виде­ ли, этому закону должен подчиняться да­ же и философ, когда он дает имена про­ стым, элементарным чувствованиям чело­ века. Но когда вещь, подлежащая наимено­ ванию, представляет из себя сложное це­ лое, то для философа недостаточно отме­ тить общее сходство: он исследует, в чем это сходство состоит, и дает одно и то же имя только тем вещам, которые похожи друг на друга в одних и тех же определен­ ных частностях. Таким образом, философ употребляет общие имена с определенным соозначением. Но язык создан не фило­ софами, и они лишь в незначительной степени могут его исправить. Для насто­ ящих же хозяев языка общие имена — особенно в тех случаях, когда означаемые ими классы нельзя, для определения тож­ дества или различия, оценивать внешними чувствами, — соозначают немногим более, нежели некоторое неопределенное, грубое сходство с теми вещами, которые всего раньше начали или всего более привык­ ли называть такими именами. Когда, на­ пример, обыкновенный смертный говорит слово справедливый или несправедливый о каком-либо действии, благородный или пошлый — о каком-либо чувстве, выраже­ нии или поступке, государственный чело­ век или шарлатан — о каком-нибудь ли­ це, играющем роль в политике, утвержда­ ет ли он относительно этих подлежащих какие бы то ни было определенные при­ знаки? Вовсе нет: он просто указывает, что, по его мнению, есть некоторое сходство, более или менее смутное и неопределен­

ное, между этими вещами и другими, ко­ торые он привык или сам обозначать дан­ ными названиями, или же слышать, что их так обозначают. Язык, как говорил обыкновенно о пра­ вительствах Джеймс Мэкинтош, «не сделан, — он вырастает». Имя не придается сразу и с уже заранее готовой целью всему классу предметов: оно прилагается сначала к од­ ной вещи, а затем распространяется, при помощи целого ряда переходов, от одной к другой. При этом (как было замечено некоторыми писателями и развито с боль­ шей силой и ясностью Дегальдом Стюар­ том в его «Философских опытах») имя не­ редко переходит последовательными зве­ ньями сходства от одного предмета к дру­ гому до тех пор, пока не станет прила­ гаться к предметам, не имеющим ничего общего с первыми вещами, которым это имя было придано. Тем не менее и послед­ ние не перестают называться тем же име­ нем, так что, в конце концов, имя начинает означать беспорядочную массу предметов, не имеющих между собой решительно ни­ чего общего, и не соозначает уже ниче­ го — даже никакого неопределенного, об­ щего сходства. Когда имя дошло до такого состояния, что, прилагая его в качестве сказуемого к тому или другому предмету, мы решительно ничего не утверждаем от­ носительно последнего, то оно стало не­ годным как для мышления, так и для сооб­ щения мыслей другим; им можно пользо­ ваться, лишь отбросив предварительно не­ которую часть его разнообразного означе­ ния, ограничив его лишь такими предмета­ ми, которые обладают известными общи­ ми свойствами, для соозначения которых его и можно будет употреблять. Таковы не­ удобства языка, который «не сделан, а вы­ растает». Его, как и правительства, можно в этом случае сравнить с цорогой, которая не была проложена, а проложилась сама собой: чтобы быть проходимой, она тре­ бует постоянных починок. Отсюда уже ясно, почему часто так трудно определить отвлеченнее имя. Во­ прос «что такое справедливость?» значит иными словами: «какой признак хотят от­ метить люди, называя то или другое дей­

ствие справедливым?» Первым ответом на это будет то, что люди не пришли к полно­ му соглашению относительно этого пунк­ та, а потому они определенно не указыва­ ют вовсе никакого признака. Тем не менее все убеждены в существовании некоторо­ го признака, общего всем действиям, кото­ рые обыкновенно называются справедли­ выми. Таким образом, вопрос должен идти о том, существует ли какой-либо подоб­ ный признак. И здесь, прежде всего, на­ до решить, достаточно ли согласны друг в другом люди относительно отдельных действий, называемых или не называемых справедливыми, для того чтобы можно бы­ ло исследовать, какое качество общо всем этим действиям. Если такое согласие есть, то можно ли указать на какое-либо каче­ ство, как на общее всем данным действи­ ям, и если таковое есть, то какое именно? Из этих трех вопросов только первый ка­ сается обычного и условного употребле­ ния слов; два же другие вопроса относятся до самих фактов. И если второй вопрос (образуют ли данные действия вообще ка­ кой-либо класс?) будет решен в отрица­ тельном смысле, то остается четвертый во­ прос, часто более трудный, чем все осталь­ ные: а именно, вопрос о том, как лучше всего образовать искусственный класс, ко­ торый мог бы означать данное имя. Здесь уместно будет заметить, что изу­ чение самопроизвольного роста языка име­ ет чрезвычайную важность для тех, кто хочет переделывать его согласно требова­ ниям логики. Грубые классификации уста­ новившихся языков, подвергшись в руках логика исправлению, в котором почти все они нуждаются, часто оказываются превос­ ходно приспособленными для его целей. В сравнении с классификациями филосо­ фа, они представляют из себя то же, чем является обычное право страны, развив­ шееся как бы самопроизвольно, в сравне­ нии с систематизированным и кодифици­ рованным законом. Первое гораздо менее совершенное орудие, чем последнее; но бу­ дучи результатом долгого, хотя и не науч­ ного опыта, оно содержит в себе массу материала, который может принести весь­ ма большую пользу в деле построения си-

(.тематического здания писаных законов. Точно так же установившаяся группировка предметов, называемых общими именами, даже если она основана лишь на грубом и общем сходстве, служит явным указа­ нием, прежде всего, на то, что сходство это бросается в глаза и, следовательно, са­ мо по себе значительно, а затем на то, что оно поражало многих людей в тече­ ние долгого ряда лет и веков. Даже если имя, благодаря последовательным перехо­ дам от одних предметов на другие, в конце концов стало прилагаться к вещам, между которыми нет даже и этого грубого сход­ ства, — то все-таки подобное сходство мы найдем при каждом отдельном переходе. И эти переходы значения слов часто ука­ зывают на реальную связь между означае­ мыми данным словом вещами — связь, ко­ торая иначе могла бы ускользнуть от вни­ мание мыслителей, или, по крайней мере, тех из них, которые (потому ли, что они пользовались другим языком, или в силу какой-либо особенности в привычных для них ассоциациях идей) остановили свое главное внимание на какой-нибудь дру­ гой стороне вещей. История философии изобилует примерами таких недосмотров, происшедших от того, что было упущено из виду какое-нибудь скрытое звено, свя­ зующее различные, по-видимому, значения того или другого двусмысленного слова6. Всякий раз, когда исследование, веду­ щее к определению имени того или дру­ гого реального предмета, состоит не про­ сто лишь в сравнении чужих мнений, мы молчаливо признаем, что для этого име­ ни должно быть найдено значение, при котором оно продолжало бы означать (ес­ ли это возможно) всю совокупность или, во всяком случае, большую или наиболее важную часть обычно означаемых им ве­ щей. Таким образом, исследование опре­ деления есть исследование сходств и раз­ личий между этими вещами, изучение то­ го, существует ли то или другое сходство, общее всем им. Если же его нет, то иссле­

дуется, на какой части этих вещей можно проследить такое общее сходство, и нако­ нец, каковы те общие признаки, обладание которыми придает всем им или известной части их характер сходства, заставивший соединить их в один класс. Раз эти общие признаки установлены и перечислены, то общее всем сходным между собой предме­ там имя получает вполне точное соозначе­ ние, и как обладающее таковым, его можно уже определить. Придавая общему имени точное со­ означение, философ должен стараться ос­ тановиться на таких признаках, которые, будучи общи всем вещам, обыкновенно означаемым этим именем, в то же время наиболее важны сами по себе —важны или непосредственно, или же вследствие сво­ ей многочисленности, заметности или ин­ тересного характера вытекающих из них следствий. Он должен выбирать по воз­ можности такие differentiae (видовые отли­ чия), которые ведут к наибольшему чис­ лу интересных propria (собственных при­ знаков). Действительно, скорее именно эти последние, нежели те неясные и скрытые качества, от которых они часто зависят, придают известному ряду предметов об­ щий характер и вид, определяющий те группы, на какие эти предметы естествен­ но распадаются. Но проникнуть до более скрытого сходства, от которого зависит это бросающееся в глаза поверхностное сход­ ство, часто представляет одну из наиболее трудных научных проблем. Зато такое ис­ следование лишь редко не принадлежит в то же время и к наиболее важным. А так как от результата этих изысканий, выясня­ ющего причины свойств того или друго­ го класса вещей, зависит также и вопрос о том, каково должно быть значение дан­ ного слова, то некоторые из наиболее глу­ боких и наиболее ценных исследований, на какие только может указать нам фило­ софия, явились в результате и под видом исследований, посвященных определению имени.

Книга II

УМОЗАКЛЮЧЕНИЕ

AioipioyL£VG)v &ё тойтб^у, X iyoyiev г)6г}, did tLvcjv, хса тте, xati 7Гб)с y t v E T a i n a z ouXXoyi^io<; Oorcpv № X e x t c o v Kepi dm oSd& ax;. Прбтероу y a p nepi ctvXXoyl Q[j o G X e x rio v, rj Kepi dKodsi^eci)^ bide то хавоХ ои /LzaAAov eivai т6 v auAAoytojuov. 'H [j£v Зкбдес& с аиХ Х оую цо^ te
акоШ&ох;. Aristotle. Analytica Priora

lПосле этих определениймы скажем теперь, посредством чего, когда и как образуется всякий силлогизм. Потом нам придется говорить о доказательстве. Но о силлогизме мы должны гово­ рить раньше, чем о доказательстве, так как силлогизм есть нечто более общее; всякое доказательство есть силлогизм, но не всякий силлогизм есть доказательство.] Аристотель. Первая аналитика / / Соч.: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 117-254

Умозаключение (или рассуж дение) вообще

§ 1. В предыдущей Книге мы изучали не доказательство, а утверждение, т.е. то со­ держание, которое выражается всяким пред­ ложением, будет ли оно истинным или ложным; мы не касались того, как отличать истинные предложения от ложных. Между тем настоящий предмет логики есть дока­ зательство. Однако, прежде чем выяснить сущность доказательства, нам необходимо было знать, к чему именно приложимо до­ казательство, что может быть предметом уверенности или неуверенности, утвержде­ ния или отрицания, — коротко говоря, на­ до было узнать, что именно выражают раз­ личные роды предложений. Мы довели это предварительное ис­ следование до определенных результатов. Мы нашли, во-первых, что утверждение ка­ сается иногда значения слов, иногда же тех или других свойств вещей, обозначаемых словами. Утверждения относительно зна­ чения слов, из которых наиболее важны­ ми являются определения, занимают ме­ сто (и притом необходимое) в философии; но так как значение слов, по существу дела, произвольно, то эти предложения не могут быть ни истинными, ни ложными, а пото­ му и не могут подлежать ни доказатель­ ству, ни опровержению. Предложения от­ носительно вещей, которые можно назвать «реальными» (в противоположность «сло­ весным»), бывают нескольких видов. Мы разобрали содержание каждого из этих ви­ дов и установили как природу тех вещей, к которым относятся эти предложения, так и то, что они в различных случаях об этих вещах утверждают. Мы нашли, что, како­ ва бы ни была форма предложения, како­ вы бы ни были его грамматическое под­ лежащее и сказуемое, настоящим подле­ жащим всякого предложения служит один или несколько фактов или явлений созна­

ния, одна или несколько скрытых причин или способностей, которым мы эти фак­ ты приписываем. С другой стороны, мы нашли, что утверждается или сказывается (как утвердительно, так и отрицательно) об этих явлениях или этих силах всегда — или существование, или порядок в про­ странстве, или порядок во времени, или причинность, или сходство. Таково содер­ жание предложений в его последних эле­ ментах; но есть и другая, более наглядная формулировка этого учения, которая (хо­ тя она и останавливается на более ранней ступени анализа) все же достаточно на­ учна для многих из тех целей, для каких требуется такое общее положение. Эта вто­ рая формула признает обычное различе­ ние предмета и аттрибута (признака); со­ гласно ей, всякое предложение утверждает, что тот или другой предмет обладает или не обладает тем или другим признаком, — иначе говоря, что тот или другой признак связан или не связан (во всех или только в некоторой части предметов, в которых он встречается) с каким-либо другим при­ знаком. Теперь мы расстаемся с этим отделом нашего исследования и переходим к спе­ циальной проблеме логики: к вопросу о том, каким образом доказываются и опро­ вергаются те предложения, содержание ко­ торых мы анализировали выше, —по край­ ней мере, те из них, которые не сводят­ ся на непосредственное сознание, или ин­ туицию, и потому составляют настоящий предмет доказательства. Мы говорим, что тот или другой факт, то или другое положение доказано, — то­ гда, когда мы получили уверенность в его истинности на основании некоторого дру­ гого факта или положения, из которого первое, как говорится, следует. Большая

часть предложений, как утвердительных, так и отрицательных, как общих, так и част­ ных и единичных, в которых мы уверены, становятся предметами нашей уверенно­ сти не на основании их собственной оче­ видности, а на основании чего-то другого, с чем мы раньше согласились и из че­ го данные предложения выводятся. Выво­ дить одно предложение из других, самому давать веру (или требовать, чтобы другие верили) одному предложению, как выво­ ду из чего-либо другого, значит умозаклю­ чать, или рассуждать (в самом широком смысле этого слова). Есть и более узкий смысл этого термина: иногда его значение ограничивают той формой умозаключе­ ния, которую называют «дедуктивным умо­ заключением» (ratiocination) и которой об­ щим типом служит силлогизм. Основания того, почему мы не согласны с этим узким значением термина, были указаны выше, а некоторые добавочные соображения бу­ дут представлены немного дальше. § 2. Переходя к рассмотрению тех слу­ чаев, в которых умозаключения имеют над­ лежащую силу и значение, мы укажем сна­ чала несколько таких, в которых имеется лишь видимость умозаключений, а не на­ стоящие умозаключения; их надо отметить, главным образом, для того чтобы не сме­ шивать их с собственно так называемыми, или истинными умозаключениями. В них тоже, по-видимому, одно предложение вы­ водится из другого; но при анализе второе оказывается просто повторением того же самого или части того же самого утвержде­ ния, какое заключалось в первом. Сюда относятся все те случаи, которые приво­ дятся в учебниках логики в качестве при­ меров равнозначных, или равносильных предложений. Так, если мы обосновываем то, что «ни один человек не лишен разу­ ма», тем, что «всякий человек разумен»; или выводим, что «все люди смертны», из то­ го, что «ни один человек не может из­ бегнуть смерти», — то, очевидно, что мы здесь не доказываем предложений, а про­ сто прибегаем к другому словесному обо­ роту, быть может, более (или, напротив, ме­

нее) доступному для слушателя или же луч­ ше приспособленному для того, чтобы вну­ шать настоящее доказательство; но само по себе это изменение не содержит и тени доказательства. В других случаях мы из одного об­ щего предложения выводим другое, отли­ чающееся от первого только своим част­ ным характером*, например, «все А суть В; следовательно, некоторые А суть В», или «ни одно А не есть В; следовательно, не­ которые А не суть В». Это также не вывод одного предложения из другого, а просто повторение того же самого, что содержа­ лось и в первом, с тем только различием, что мы повторяем здесь не все предше­ ствующее утверждение, а только одну, не­ определенную часть его. В третьего рода случаях первое пред­ ложение утверждает относительно какогонибудь подлежащего то или другое ска­ зуемое, а второе утверждает относитель­ но того же самого подлежащего что-либо такое, что соозначалось уже первым ска­ зуемым; например, «Сократ есть человек; следовательно, Сократ есть живое суще­ ство». Здесь все, что соозначается терми­ ном «живое существо», мы уже утверждали относительно Сократа, когда мы говори­ ли, что он — человек. В случае отрица­ тельных предложений их надо поставить в обратном порядке: «Сократ не есть живое существо; следовательно, он не человек»; так как, если мы отрицаем термин мень­ ший по содержанию, то мы отрицаем этим и все те большие по содержанию, в кото­ рые этот меньший входит. Таким образом, это — не настоящие умозаключения. Меж­ ду тем те ходячие примеры, которыми ил­ люстрируют в учебниках логики правила силлогизма, часто относятся именно к та­ кого рода неподходящим случаям; это — формальные умозаключения, приводящие к таким предложениям, с которыми немед­ ленно и сознательно соглашается всякий, кто поймет значение терминов тех пред­ ложений, из которых делается вывод1. Наиболее сложный случай такого рода кажущихся умозаключений представляет собой так называемое «обращение» пред­

ложений. Оно состоит в том, что сказуемое делают подлежащим предложения, а под­ лежащее — сказуемым; тогда получается из тех же терминов новое предложение, которое должно быть истинным, если было истинно первое. Таким образом, из част­ но-утвердительного предложения «некото­ рые А суть В» мы может вывести, что и «не­ которые В суть А»; из общеотрицательно­ го «ни одно А не есть В» — «ни одно В не есть А». Однако из общеутвердительного предложения «все А суть В» нельзя заклю­ чать, что «все В суть А»; хотя «всякая вода есть жидкость», но отсюда не следует, что­ бы «всякая жидкость была водой»: отсюда следует только, что «некоторые жидкости, или часть жидкостей, составляет вода». Та­ ким образом, предложение «все А суть В» мы вправе обратить в предложение «неко­ торые В суть А». Этот процесс обращения общего предложения в частное называется «обращением через ограничение» {conver­ sio per accidens). Из предложения «некото­ рые А не суть В» мы не можем вывести даже и того, что «некоторые В не суть А»; хотя «некоторые люди не суть англичане», однако, отсюда не следует, что «некоторые англичане — не люди». Обычно призна­ ют один только способ обращения частно-отрицательного предложения: «некото­ рые А не суть В; следовательно, нечто, что не есть В, есть А»; это называется «обраще­ нием через противоположение» (conversio per contmpositionem). Однако в этом слу­ чае сказуемое и подлежащее не только по­ ставлены одно на место другого, но одно из них, кроме того, изменено. Термина­ ми нового предложения являются уже не А и В, но «вещь, которая не есть В» и А. Пер­ воначальное предложение «некоторые А не суть В» превращается здесь сначала в равнозначное ему предложение «неко­ торые А суть вещь, которая не есть В». Та­ ким образом, предложение становится уже не частно-отрицательным, а частно-утвер­ дительным и допускает обращение по пер­ вому способу — через так называемое про­ стое обращение (conversio simplex) 2. Во всех этих случаях на самом деле не происходит никакого умозаключения;

здесь в заключении нет никакой новой истины — ничего, кроме того, что утвер­ ждалось уже и в посылках и что очевид­ но всякому, кто понимает эти посылки. В заключении утверждается или тот са­ мый факт, или часть того факта, который утверждался и в первоначальном предло­ жении. Это вытекает из нашего прежнего анализа предложения. Действительно, что мы говорим, когда утверждаем, например, что «некоторые законные государи суть ти­ раны»? Мы хотим сказать, что признаки, соозначаемые термином «законные госу­ дари», и признаки, соозначаемые терми­ ном «тираны», сосуществуют иногда в од­ ном и том же индивидууме. Это как раз мы разумеем и в том случае, когда гово­ рим, что «некоторые тираны суть законные государи». Таким образом, это последнее предложение вовсе не будет новым, выве­ денным из первого, — точно так же, как английский перевод «Элементов» Евклида не есть какое-либо другое собрание тео­ рем и следствий, отличное от греческого оригинала этого произведения. Когда мы утверждаем, что «ни один великий пол­ ководец не есть опрометчивый человек», мы разумеем, что признаки, соозначаемые термином «великий полководец», и при­ знаки, соозначаемые термином «опромет­ чивый», никогда не сосуществуют в одной и той же личности. Таково же как раз и со­ держание предложения «ни один опромет­ чивый человек не есть великий полково­ дец». Говоря, что «все четвероногие живот­ ные теплокровны», мы утверждаем не толь­ ко то, что признаки, соозначаемые тер­ минами «четвероногое животное» и «об­ ладание теплой кровью», иногда сосуще­ ствуют друг с другом, но также и то, что первые никогда не существуют без послед­ них. Предложение «некоторые теплокров­ ные животные суть четвероногие» выра­ жает первую из этих мыслей (и не выра­ жает второй); поэтому оно уже содержа­ лось в прежнем предложении: «все четве­ роногие животные теплокровны». Но что «все теплокровные твари суть четвероно­ гие животные» — другими словами, что признаки, соозначаемые термином «теп­

локровные твари», никогда не существуют без признаков, соозначаемых термином ♦четвероногие животные», — это не утвер­ ждалось в первом предложении, а потому и не может быть из него выведено. И для того чтобы в обратной форме можно было выразить все содержание первого предло­ жения: «все четвероногие животные теп­ локровны», мы должны обратить его через противоположение в «ничто, что не обла­ дает теплой кровью, не есть четвероногое животное». Это предложение в точности равнозначно тому, из которого оно выве­ дено: каждое из них может быть поставле­ но на место другого. Действительно, ска­ зать, что, когда имеются налицо признаки четвероногого животного, имеются и при­ знаки теплокровной твари, все равно, что сказать, что, когда нет налицо последних, отсутствуют и первые. В руководстве для начинающих сле­ довало бы подольше остановиться на об­ ращении и равнозначности предложений, так как — хотя нельзя назвать рассужде­ нием, или умозаключением, простого по­ вторения в других словах того, что утвер­ ждалось уже и раньше, — однако нет более важной умственной привычки, нет навыка, который был бы более тесно связан с ло­ гическим искусством, чем быстрое и пра­ вильное различие тождества смысла, за­ маскированного различием в выражениях. Важная глава логических трактатов, касаю­ щаяся «противоположения предложений», и та превосходная специальная термино­ логия, какую дает логика для характери­ стики различных родов или способов про­ тивоположения, полезна преимуществен­ но для этой цели. Такие соображения, как то, что противные предложения могут быть оба ложными, но не могут быть оба ис­ тинными; что подпротивные предложения могут быть оба истинными, но не могут быть оба ложными; что из двух противо­ речащих предложений одно должно быть истинным, а другое ложным; что из двух связанных подчинением предложений ис­ тинность общего доказывает истинность частного, а ложность частного доказыва­ ет ложность общего, но не обратно3, —

все такие соображения кажутся на пер­ вый взгляд очень специальными и таин­ ственными. Но если их разъяснить, они начинают казаться слишком очевидными для того, чтобы их стоило так отвлечен­ но формулировать, так как для раскрытия этих принципов требуется столько же по­ яснений, сколько потребовалось бы и для раскрытия их в каждом отдельном слу­ чае, какой может представиться. Однако в данном отношении аксиомы логики на­ ходятся в одинаковом положении с акси­ омами математики. Что «вещи, равные од­ ной и той же, равны между собой», — это столь же очевидно в каждом отдельном случае, как и в форме общего положения; и если бы даже такого общего положения не было установлено вовсе, — для дока­ зательств Евклида не составило бы ника­ кой трудности перешагнуть ту пропасть, мостом через которую служит в настоя­ щее время эта аксиома. Между тем никто никогда не порицал геометров за то, что они ставили список этих элементарных обобщений во главе своих трактатов, в ка­ честве первоначального упражнения той способности изучающего геометрию чело­ века, которая потребуется от него на вся­ кой ступени его занятий, — способности понимать общие истины. Тот, кто изучает логику, даже при разборе таких истин, как только что приведенные выше, приобрета­ ет привычку к осторожному истолкованию слов и к точному размериванию объема своих утверждений; а в этом одно из наи­ более необходимых условий для скольконибудь значительных умственных успехов и в то же время это как раз одна из первых способностей, выработкой которых долж­ на заняться логика. § 3. Мы отметили (с целью исключить из области собственно так называемого рас­ суждения, или умозаключения) те случаи, в которых имеется только кажущийся пере­ ход от одной истины к другой и где логиче­ ское последующее есть просто повторение логического предыдущего. Теперь мы пе­ реходим к умозаключениям в собственном смысле этого слова, т. е. к таким, в которых

мы исходим из известных нам истин, для того чтобы перейти к другим, по существу отличным от первых. «Рассуждений» (в том широком смыс­ ле, в каком я употребляю это слово и в ко­ тором оно равнозначно «умозаключению») обычно различают два вида: рассуждение от частного к общему и от общего к част­ ному; первое называют «индукцией», вто­ рое — «рассуждением из общих положе­ ний» (ratiocination) или силлогизмом. Сей­ час мы покажем, что есть третий вид рас­ суждения, который не входит ни в ту, ни в другую из этих групп и который, тем не ме­ нее, не только правилен, но и составляет основание их обеих. Необходимо заметить, что выражения: «рассуждение от частного к общему» и «рас­ суждение от общего к частному» хороши скорее краткостью, чем точностью; без по­ яснений они не изображают, как следует, различия между индукцией (в только что указанном смысле) и рассуждением из об­ щих положений. Эти выражения должны обозначать, что индукция есть вывод од­ ного предложения из других, менее общих, чем первое, а рассуждение из общих поло­ жений есть вывод из предложений, одина­ ково или более общих. Когда от наблюде­ ния известного количества отдельных слу­ чаев мы восходим к тому или другому общему предложению или когда, комби­ нируя несколько общих предложений, мы умозаключаем от них к предложению еще более общему, — процесс умозаключения одинаков в обоих случаях и называется «индукцией». Когда же мы из общего пред­ ложения — не из одного (так как из од­ ного предложения нельзя вывести ниче­ го, что не содержалось бы в его терми­ нах), а сочетая его с другими предложе­ ниями, — выводим предложение той же или меньшей степени общности или же единичное предложение, то этот процесс будет «умозаключением из общего поло­ жения». Коротко говоря, аргумент обыч­ но называется индукцией в том случае, если его заключение общее наиболее об­ щей из его посылок; когда же заключение менее или одинаково обще с посылками,

мы будем иметь доказательство из общего положения. Так как всякий опыт начинается с ин­ дивидуальных случаев и лишь от них пере­ ходит к общему, то естественному порядку мысли, казалось бы, наиболее соответство­ вало трактовать об индукции раньше, чем об умозаключении из общих принципов. Однако в применении к науке, стремящейся возвести наши приобретенные познания к их источникам, исследователю будет удоб­ нее начать с последней, а не с первой сту­ пени процесса построения нашего знания. Лучше сначала проследить выводные исти­ ны до тех истин, из которых они выводят­ ся и от которых зависит их очевидность, а затем уже только наметить тот первона­ чальный источник, из которого как те, так и другие в конце концов вытекают. Вы­ годы такого порядка изучения выяснятся сами собой по мере изложения предмета, так что подробнее оправдывать и объяс­ нять их нет никакой нужды. Поэтому об индукции мы скажем в нас­ тоящее время лишь то, что она, несомненно, есть реальное умозаключение: заключение здесь содержит в себе более, чем содер­ жалось в посылках. Принцип или закон, полученный на основании отдельных слу­ чаев, — то общее предложение, которым мы выражаем результаты нашего опыта, — охватывает гораздо большую область, нежели те отдельные опыты, которые по­ служили его основанием. Удостоверенный на основании опыта принцип есть нечто большее, чем простая сумма того, что мы наблюдали в изученных нами отдельных случаях. Это — обобщение, основанное на наблюдавшихся случаях; оно выражает на­ шу уверенность в том, что то, что мы нашли истинным здесь, истинно и в не­ определенном числе тех случаев, которые мы не исследовали и никогда не можем исследовать. Сущность и основания тако­ го умозаключения и условия его закон­ ности мы будем обсуждать в Книге III; но что такое умозаключение имеет место в действительности, это не подлежит во­ просу. Во всякой индукции мы переходим от известных истин к таким, которых мы

пцс не знали, от фактов, удостоверенных наблюдением, к таким, которых мы еще не наблюдали, и даже к таким, которых мы не в состоянии наблюдать: например, к будущим фактам; однако мы, не колеблясь, верим в эти факты только на основании индукции.

Итак, индукция есть реальный процесс рассуждения, или умозаключения. Можно ли сказать то же самое о силлогизме, и в каком смысле, —это предстоит определить тому исследованию, к которому мы теперь приступаем.

Умозаключение из общих положений (ratiocination), или силлогизм

§ 1. В общепринятых руководствах по ло­ гике теория силлогизма изложена так точ­ но и подробно, что в настоящем сочине­ нии, не предназначенном быть руковод­ ством, достаточно только резюмировать для памяти главные результаты этого анализа в качестве основания для дальнейших за­ мечаний о функциях силлогизма и о том месте, которое он занимает в науке. Для правильного силлогизма необхо­ димо три (и не более трех) предложения: а именно, «заключение», или доказывае­ мое предложение, и два других, которые, взятые вместе, доказывают заключение и называются «посылками». Далее, в силло­ гизме должно быть три (и не более трех) термина: а именно, подлежащее и сказуе­ мое заключения и третий термин, называе­ мый «средним». Этот последний находится в обеих посылках, и именно при помощи его связываются друг с другом два дру­ гих термина. Сказуемое заключения назы­ вается «большим» термином силлогизма; подлежащее заключения — его «меньшим термином». Так как терминов может быть только три, то больший и меньший тер­ мины должны стоять каждый в одной, и только в одной, из посылок вместе со сред­ ним термином, стоящим в обеих посылках.

Посылка, в которой стоят больший и сред­ ний термины, называется «большей посыл­ кой»; посылка же со средним и меньшим терминами — «меньшей посылкой». Соот­ ветственно положению среднего термина, который может быть или подлежащим в обеих посылках, или сказуемым в обеих, или в одной подлежащим, а в другой сказу­ емым, силлогизмы делят на фигуры: одни логики — на три, другие — на четыре. Наи­ более обычным является то расположение, при котором средний термин стоит подле­ жащим в большей посылке и сказуемым — в меньшей. Это и считается «первой фигу­ рой». Если средний термин стоит в обеих посылках сказуемым, то силлогизм отно­ сится ко второй фигуре; если он стоит в обеих подлежащим, то к третьей. В чет­ вертой фигуре средний термин занимает* место подлежащего в меньшей посылке и сказуемого —в большей. Те писатели, кото­ рые признают только три фигуры, относят этот случай к первой фигуре. Каждая фигу­ ра делится на модусы, соответственно так называемым количеству и качеству пред­ ложений, т. е. их общности или частно­ сти, утвердительности или отрицательно­ сти. Ниже представлены схемы всех пра­ вильных модусов, т. е. всех тех, в которых

Первая фигура Все В суть С Все А суть В Все А суть С

Ни одно В не есть С Все А суть В / . Н и одно А не есть С

Все В суть С Некоторые А суть В Л Некоторые А суть С

Ни одно В не есть С Некоторые А суть В Л Некоторые А не суть С

Вторая фигура Ни одно С не есть В Все С суть В Все А суть В Ни одно А не есть В Л Ни одно А не есть С Л Ни одно А не есть С

Ни одно С не есть В Все С суть В Некоторые А суть В Некоторые А не суть В Некоторые А не суть С Л Некоторые А не суть С

Третья фигура Все В суть С Ни одно В не есть С Некоторые В суть С Все В qTb С Все В суть А Все В суть А Все В суть А Некоторые В суть А Некоторые А суть С / . Некоторые А не суть С Л Некоторые А суть С Л Некоторые А суть С

Некоторые В не суть С. Все В суть А. . Некоторые А не суть С.

Ни одно В не есть С. Некоторые В суть А. Л Некоторые А не суть С.

Четвертая фигура Все С суть В Все В суть А Некоторые А суть С

Все С суть В Ни одно В не есть А Некоторые А не суть С

Ни одно С не есть В Все В суть А . Некоторые А не суть С

заключение правильно вытекает из посы­ лок (А есть меньший термин, С — больший, В — средний). В этих схемах или формулах для со­ ставления силлогизмов не отведено ме­ ста единичным предложениям — конечно, не потому, чтобы такие предложения не употреблялись в рассуждениях из общих положений, а потому что, с точки зре­ ния целей силлогизма, их относят к об­ щим предложениям, так как их сказуемые утверждаются или отрицаются относитель­ но всего объема их подлежащих. Таким об­ разом, следующие два силлогизма: Все люди смертны. Все короли люди. Все короли смертны. и Все люди смертны. Сократ человек. Л Сократ смертен. представляют собой совершенно одинако­ вые аргументы и оба относятся к первому модусу первой фигуры1. Силлогизмы всех указанных форм пра­ вильны (т. е. если посылки их истинны, то и заключения неизбежно будут истинными), между тем как, напротив, не могут быть

Некоторые С суть В Все В суть А Л Некоторые А сугь С

Ни одно С не есть В Некоторые В суть А Некоторые А не суть С

правильными силлогизмы ни одного из других возможных модусов (т. е. ни при ка­ кой другой комбинации общих и частных, утвердительных и отрицательных предло­ жений). Основания всего этого тот, кто ими интересуется, или уже изучал в обыч­ ных школьных учебниках по силлогисти­ ческой логике, или же будет в состоянии найти сам. Во всяком случае, мы можем отослать читателя за всеми необходимыми разъяснениями к Элементам логики архи­ епископа Уэтли, где читатель найдет об­ щепринятое учение о силлогизме в целом; оно изложено там с философской точно­ стью и истолковано с замечательной про­ ницательностью. Всякое правильное рассуждение из об­ щих положений, всякое умозаключение от одних, ранее принятых, общих предложе­ ний к другим, одинаково или менее общих, может быть изложено в одной из выше приведенных форм. Все сочинение Евкли­ да, например, можно было бы без труда облечь в ряд силлогизмов, построенных по правильным модусам и фигурам. Хотя силлогизм будет одинаково пра­ вильным доказательством, по какой бы из этих фигур он ни был построен, однако всякое умозаключение можно выразить и

в силлогизмах первой фигуры. Правила для выражения в силлогизмах первой фи­ гуры доказательств, построенных по каж­ дой из других фигур, называются прави­ лами приведения силлогизмов. «Приведе­ ние» делается посредством обращения од­ ной какой-либо или обеих посылок. Так, умозаключение по первому модусу второй фигуры: Ни одно С не есть В. Все А суть В. / . Н и одно А не есть С. можно «привести» следующим образом. Предложение «ни одно С не есть В», как общеотрицательное, допускает простое об­ ращение и может быть изменено в пред­ ложение «ни одно В не есть С», выражаю­ щее, как уже было показано, тот же самый факт, только в другой форме. После тако­ го преобразования умозаключение примет следующую форму: Ни одно В не есть С. Все А суть В. Л Ни одно А не есть С, т. е. обратится в правильный силлогизм по второму модусу первой фигуры. Точно так же умозаключение по первому модусу третьей фигуры должно быть построено по следующей схеме: Все В суть С. Все В суть А. Л Некоторые А суть С. Меньшая посылка здесь («все В суть А»), соответственно сказанному в предыдущей главе об общеутвердительных предложе­ ниях, не допускает «простого обращения» и может быть обращена лишь per accidens, т. е. в «некоторые А суть В». Хотя это по­ следнее предложение и не выражает всего содержания предложения «все В суть А», од­ нако оно содержит, как уже было показано раньше, часть его и потому должно быть истинным, раз было истинно целое. Таким образом, в результате «приведения» мы по­ лучаем следующий силлогизм по третьему модусу первой фигуры: Все В суть С. Некоторые А суть В, откуда с очевидностью вытекает, что

Некоторые А суть С. Таким же образом (или почти таким же, но на его особенностях, после этих при­ меров, нет уже надобности останавливать­ ся) всякий модус второй, третьей и четвер­ той фигур можно привести к одному из че­ тырех модусов первой. Другими словами, всякое умозаключение, которое можно до­ казать по одной из трех последних фигур, можно доказать и по первой фигуре — из тех же самых посылок, с небольшим лишь изменением их формы. Таким об­ разом, всякое правильное умозаключение из общих положений можно выразить по первой фигуре, т. е., в одной из следующих форм: Все В суть С Все А | Некоторые А ,

суть В.

Следовательно, Все А Некоторые А

|

суть С.

Ни одно В не есть С Все А Некоторые А

1 >

суть В.

Следовательно, Ни одно А не есть

1 > Некоторые А не суть J

С.

Если же предпочитают менее схема­ тические символы, то для доказательства утвердительного положения умозаключе­ ние должно быть выражено по следующей форме: Все животные смертны. Все люди

'j

Некоторые люди > суть животные. Сократ

J

Следовательно, Все люди

'J

Некоторые люди > смертны. Сократ

J

Для доказательства же отрицательного положения форма умозаключения должно соответствовать такому образцу: Ни одному человеку, способному к самообузданию, не присуща неизбежно по­ рочность. Все негры способны к самообузданию.

Некоторые негры Негр м-ра А Следовательно, Ни одному негру

Л не присуща

Некоторым неграм > неизбежно Негру м-ра A порочность.

J

Хотя всякое умозаключение можно вы­ разить либо в одной, либо в другой из этих форм, хотя от «приведения» оно иногда значительно выигрывает как в ясности, так и в очевидности вывода, однако в некото­ рых случаях доказательства, несомненно, наиболее естественно облекаются в форму какой-либо определенной фигуры. И пра­ вильность их бывает уже по первому взгля­ ду более очевидной при выражении в со­ ответствующей фигуре, чем после приве­ дения их к первой. Так, если доказывается предложение, что «язычники могут быть добродетельными», на основании примера Аристида, то наиболее естественной фор­ мой доказательства будет третья фигура: Аристид был добродетелен. Аристид был язычник. Л Некоторый язычник

был добродетелен. В такой форме это умозаключение убе­ дительнее и очевиднее, чем если его вы­ разить по первой фигуре: Аристид был добродетелен. Некоторый язычник был Аристид. Некоторый язычник был добродетелен. Немецкий философ Ламберт (сочи­ нение которого Neues Ogranon, изданное н 1764 г., содержит, между прочим, одно из наиболее разработанных и полных из­ ложений теории силлогизма) специально

рассмотрел, какие именно умозаключения всего естественнее и удобнее принимают форму каждой из четырех фигур. Исследо­ вание это отличается большим остроуми­ ем и необыкновенной ясностью мысли2. Однако доказательство остается тем же са­ мым, по какой бы фигуре оно ни было выражено, так как, как мы уже видели, по­ сылки (или, по крайней мере, та часть их, которая имеет отношение к доказательству заключения) во второй, третьей и четвер­ той фигурах тождественны с первой, к ко­ торой все их можно свести, во всем, кро­ ме внешней формы. Поэтому мы свободно можем, согласно с общим мнением логи­ ков. считать общими типами всякого пра­ вильного умозаключения две элементар­ ных формы первой фигуры: одну — для того случая, когда доказывается утверди­ тельное положение, другую — для отрица­ тельного, —хотя бы некоторые доказатель­ ства и имели стремление облекаться в фор­ мы второй, третьей или четвертой фигур. Последнее не касается того единственно­ го класса доказательства, который имеет первостепенное значение в науке: а имен­ но, того, в котором заключением стоит общеутвердительное предложение, — та­ кие заключения могут доказываться только в первой фигуре3. § 2. Рассматривая обе эти общие форму­ лы, мы находим, что в них обеих одна посылка — большая — представляет собой общее предложение; смотря по качеству этой большей посылки, заключение бы­ вает утвердительным или отрицательным. Итак, всякое умозаключение (ratiocination) исходит из того или другого общего пред­ ложения, принципа, или положения, т. е. такого предложения, в котором сказуемое утверждается или отрицается относитель­ но целого класса, иначе говоря, в котором тот или другой признак (или отсутствие того или другого признака) утверждает­ ся относительно неопределенного коли­ чества предметов, обладающих теми или другими (общими всем им) отличительны­ ми свойствами и обозначаемых вследствие этого общим именем.

Другая посылка всегда бывает утверди­ тельная; она утверждает, что нечто (инди­ видуум, класс или часть класса) относится или входит в тот класс, о котором что-ли­ бо утверждается или отрицается в большей посылке. Следовательно, признак, утвер­ ждаемый или отрицаемый относительно целого класса, можно (если это утвержде­ ние или отрицание справедливы) утвер­ ждать или отрицать и о том предмете или предметах, которые мы относим к этому классу. Как раз это и высказывается в за­ ключении. Дают ли эти соображения полное по­ нятие о составных частях силлогизма, мы это сейчас рассмотрим; но в пределах сво­ его значения они правильны. Вследствие этого их обобщили и признали тем логи­ ческим законом, на котором основывает­ ся всякое умозаключение из общих поло­ жений. Отсюда, умозаключать и прилагать этот закон или правило значит, по общему признанию, делать одно и то же. Прави­ ло это таково: «все, что можно утверждать (или отрицать) относительно того или дру­ гого класса, можно утверждать (или отри­ цать) и относительно всего того, что вхо­ дит в этот класс». Эту аксиому, считаю­ щуюся основой силлогистической теории, логики называют dictum de omni et nulloA. Однако это правило, если его рассмат­ ривать как принцип умозаключения, пред­ ставляется отголоском той метафизиче­ ской системы, которая некогда пользова­ лась всеобщим признанием, но в послед­ ние два столетия окончательно оставлена (хотя и в наши дни не было недостатка в попытках воскресить ее). Dictum de om­ ni et nullo имело важное значение тогда, когда на так называемые «универсалии» смотрели как на особого рода субстанции, обладающие объективным существовани­ ем — отдельно от соответствующих каждой из них индивидуальных предметов. Тогда это правило выражало ту общность при­ роды, которую, согласно указанной тео­ рии, надо было предполагать между эти­ ми всеобщими субстанциями и подчинен­ ными им субстанциями индивидуальными. Что «все, что можно сказывать об универ­ салии, можно сказывать и о соответству­

ющих ей индивидуальных предметах», — это положение было тогда не тожесловием: его надо было считать основным законом Вселенной. Положение, что вся природа и все признаки вторых сущностей (sub­ stantiae secundae) образуют часть приро­ ды и свойств каждой из индивидуальных субстанций, называемых тем же именем (что, например, свойства «человека вооб­ ще» суть свойства всех людей), — это пред­ ложение имело реальное значение тогда, когда «человек» обозначал не всех людей, а нечто присущее всем людям и гораз­ до высшее их по достоинству. В насто­ ящее же время класс, общее (универса­ лия), род или вид представляют собой уже не самостоятельное бытие, а просто инди­ видуальные субстанции, входящие в класс; теперь не признают реально существую­ щим ничего, кроме этих предметов, при­ даваемого им общего имени и обозначае­ мых этим общим именем общих призна­ ков... Что именно, хотел бы я знать, зна­ чит теперь выражение, что все, что мож­ но утверждать о классе, можно утверждать и о каждом отдельном предмете, входящем в этот класс? Класс есть не что иное, как входящие в его состав предметы, и dictum de omni et nullo сводится просто к тож­ дественному предложению: «все, что спра­ ведливо об известных предметах, справед­ ливо и о каждом из этих предметов». Ес­ ли бы всякое умозаключение представля­ ло собой только приложение к отдельному случаю этого правила, то оно действитель­ но было бы тем, чем его так часто счи­ тали: торжественными пустяками. Dictum de omni et nullo было бы под пару другой истине, которой в свое время также при­ давали большое значение, — истине, что «все, что есть, есть». Для того, чтобы при­ дать реальное значение dictum, мы должны смотреть на него не как на аксиому, а как на определение; мы должны считать его описательным, окольным способом указа­ ния смысла слова класс. Часто стоит только облечься в но­ вые формы заблуждению, которое каза­ лось окончательно опровергнутым и из­ гнанным из области мысли, чтобы оно могло опять занять свое прежнее место,

могло опять стать бесспорным на новый период времени. Новые философы не ску­ пились на выражения своего презрения к схоластическому учению о том, что роды и виды представляют собой особого ро­ да субстанции, что эти общие субстанции ф ъ единственные постоянные вещи, меж­ ду тем как индивидуальные сущности, со­ ответствующие общим, находятся в посто­ янном потоке изменений. А так как знание необходимо требует устойчивости, то оно может относиться только к этим общим субстанциям, или универсалиям, а не к тем факгам, не к тем частностям, которые в них входят. И между тем, именно это учение (хотя оно и было номинально отвергнуто) всегда отравляло философию; оно скрыва­ лось у Локка под «отвлеченными идеями» (хотя воззрения этого писателя оно ис­ кажало менее, чем, может быть, всякого другого из тех, кто разделял это заблужде­ ние); оно лежало в основе ультра-номина­ лизма Гоббса и Кондильяка; из него вырос­ ла онтология позднейших немецких школ. Раз привыкнув к мысли, что сущность на­ учного исследования состоит в изучении универсалий, люди не отвыкали от этого взгляда и тогда, когда переставали верить в независимое существование их; и даже те, кто признавал универсалии только име­ нами, не могли освободиться от мысли, что исследование истины вполне или от­ части состоит в некоторого рода заклина­ ниях и фокусах с этими именами. Если философ вполне принимал номиналисти­ ческую теорию значения общих терминов и в то же время видел в dictum основу всякого умозаключения, то сопоставление этих двух посылок (если он был после­ довательным мыслителем) могло привести его к довольно поразительным заключени­ ям. Соответственно этому учению, очень известные писатели серьезно утверждали, что процесс добывания новых истин по­ средством умозаключения состоит просто в подстановке одного ряда произвольных знаков на место другого; и они думали, что пример алгебры может дать здесь неопро­ вержимое доказательство. Я очень был бы удивлен, если бы в колдовстве или в черно­ книжии нашлось что-нибудь более сверхъ­

естественное. Кульминационным пунктом этой теории был известный афоризм Кон­ дильяка, что «наука есть не что (или почти не что) иное, как вполне выработанный язык (ипе langue bien faile)», т. е., другими словами, что единственное и вполне до­ статочное правило для изучения природы и свойств предметов состоит в том, чтобы их правильно называть, — как будто бы истинно не противоположное положение: что правильно назвать вещь можно лишь постольку, поскольку мы уже познакоми­ лись с ее природой и свойствами. Неуже­ ли нужно говорить, что никакое, ни да­ же самое обыкновенное познание вещей никогда не было и не может быть до­ стигнуто каким бы то ни было действи­ ем над одними именами, как таковыми, и что из имен можно научиться только тому, что уже раньше знал всякий, кто их употреблял? Философский анализ под­ тверждает нам показания здравого смыс­ ла о том, что назначение имен — только в том, чтобы давать нам возможность при­ поминать и сообщать другим наши мыс­ ли. Что имена, кроме того, увеличивают (и даже в громадной степени увеличивают) силу самой мысли, это справедливо; но это происходит не по какой-либо особой, при­ сущей именам, способности, а благодаря искусственной памяти —орудию, в громад­ ном могуществе которого лишь немногие отдавали себе надлежащий отчет. Как сред­ ство искусственной памяти, язык действи­ тельно есть то, чем его так часто называ­ ли: орудие мысли; но быть орудием — это одно, а быть исключительным объектом действия этого орудия — это нечто другое. Действительно, мы думаем в значительной степени при помощи слов, но думаем мы об обозначаемых этими словами предме­ тах, и не может быть большей ошибки, чем полагать, что наше мышление занимается только именами, что мы можем заставить имена думать за нас5. § 3. Те, кто видит в dictum основание сил­ логизма, рассматривают доказательство с той же ошибкой, какую совершал Гоббс относительно предложений. На том осно­ вании, что есть чисто словесные предложе­

ния, Гоббс (очевидно, для того чтобы его определение было в строгом смысле об­ щим) определял предложения так, как если бы ни одно из них не говорило ни о чем, кроме значения слов. Если Гоббс прав, ес­ ли о содержании предложения нельзя ска­ зать ничего более, то и относительно со­ четания предложений в силлогизм может быть справедлива лишь теория dictum. Если меньшая посылка выражает только то, что тот или другой предмет принадлежит к данному классу, и если большая посыл­ ка утверждает только то, что этот класс входит в состав другого, то отсюда мож­ но вывести лишь одно заключение: то, что входит в низший класс, входит и в высший. Результат, следовательно, только тот, что классификация становится согласной сама с собой. Но мы видели, что теория, счита­ ющая содержанием предложения отнесе­ ние чего-либо к классу или исключение из класса, недостаточна. Всякое предло­ жение, дающее реальное знание, касается тех или других фактов, зависящих от зако­ нов природы, а не от классификации. Оно утверждает, что данный предмет обладает или не обладает данным признаком, что два признака или два ряда признаков (по­ стоянно или случайно) сосуществуют друг с другом. А так как таково содержание всех предложений, сообщающих реальное зна­ ние, и так как умозаключение есть способ приобретения реального знания, то можно быть уверенным в том, что не может быть истинной никакая теория умозаключения, не признающая этого учения о содержа­ нии предложений. Прилагая эту теорию предложений к посылкам силлогизма, мы получим следу­ ющие результаты. Большая посылка, пред­ ставляющая собой, как уже было замечено, всегда общее предложение, утверждает, что все вещи, обладающие каким-либо призна­ ком (или признаками), обладают (или не обладают) в то же время и некоторым дру­ гим признаком (или признаками). Мень­ шая посылка утверждает, что та вещь или тот ряд вещей, который составляет под­ лежащее этой посылки, обладает первыми из указанных в большей посылке призна­ ков; а заключение говорит, что, следова­

тельно, эти вещи обладают (или не обла­ дают) и вторыми. Так, в нашем прежнем примере: Все люди смертны. Сократ человек. Сократ смертен. как подлежащее, так и сказуемое большей посылки суть имена соозначающие; они означают предметы и соозначают свой­ ства. Большая посылка утверждает, что ря­ дом с одной из этих двух совокупностей признаков мы всегда найдем и другую: что признаки, соозначаемые словом «человек», существуют только в соединении с тем признаком, который называется «смертно­ стью». Меньшая посылка говорит, что тот индивидуум, которого зовут Сократом, об­ ладает первыми из этих признаков; а отсю­ да выводится заключение, что он обладает также и признаком смертности. Возьмем тот случай, когда обе посылки суть общие предложения, как, например: Все люди смертны. Все короли — люди. Все короли смертны. Меньшая посылка здесь утверждает, что признаки, соозначаемые термином «ко­ роль», существуют только в соединении с признаками, соозначаемыми словом «че­ ловек». В большей посылке (как и в первом случае) говорится, что признаки человека никогда не существуют без признака смерт­ ности; а заключение утверждает, что везде, где можно найти признаки короля, имеет­ ся налицо также и признак смертности. В том случае, когда большая посылка есть отрицательное предложение: напри­ мер, «ни один человек не всемогущ», она значит, что признаки, соозначаемые сло­ вом «человек», никогда не сосуществуют с признаками, соозначаемыми термином «всемогущий». А отсюда (вместе с меньшей посылкой) выходит, что столь же несовме­ стимы признаки всемогущества и с при­ знаками короля. Таким же образом можно анализировать и всякий другой силлогизм. Если мы обобщим этот процесс и по­ смотрим, на основании какого принципа или закона происходит всякое такое умо­ заключение, что предполагается во всяком

силлогизме, предложения которого не про­ сто словесные, то мы найдем не бессо­ держательное dictum de omni et nullo, a некоторый основной принцип, или, ско­ рее, два принципа, поразительно похожих на аксиомы математики. Первый из них есть принцип утвердительных силлогиз­ мов: «вещи, сосуществующие с одной и той же вещью, сосуществуют друг с дру­ гом», или (еще точнее), «если одна вещь сосуществует с другой вещью, а вторая со­ существует с третьей, то и первая также сосуществует с третьей». Второй принцип лежит в основе отрицательных силлогиз­ мов; вот он: «если одна вещь сосуществует с другой, а с этой другой некоторая третья не сосуществует, то и первая не сосуществу­ ет с этой третьей». Эти аксиомы касаются, очевидно, самих фактов, а не каких-либо условностей и либо на той, либо на другой из них основывается правильность всякого доказательства, относящегося до фактов, а не до произвольных соглашений6. § 4 . Теперь нам остается перевести эту теорию силлогизма с одного на другой из тех двух способов выражения, которым, как мы заметили выше (гл. VI кн. I, § 5), подлежат все предложения, а следователь­ но, конечно, и все сочетания предложений. Мы указали там, что всякое предложение можно рассматривать с двух различных сторон: как часть нашего знания о приро­ де и как памятную заметку для руководства нашим поведением. С первой, или теорети­ ческой точки зрения, общеутвердителыюе предложение есть выражение некоторой теоретической истины: а именно, что «все, что обладает одним признаком, обладает и некоторым другим». Со второй же точки зрения, предложение есть не часть нашего познания, а пособие для удовлетворения нашим практическим потребностям; оно дает нам возможность — раз мы видим или узнаем, что предмет обладает одним из двух признаков, — умозаключать, что он обладает и другим. Таким образом, пер­ вый признак является для нас знаком, или доказательством наличия второго. С этой точки зрения, всякий силлогизм подходит иод следующую общую формулу:

Признак А есть показатель признака В. Данный предмет обладает признаком А. / . Данный предмет обладает признаком В. Будучи приведены к этой формуле, те доказательства, которые мы брали раньше в качестве образчиков силлогизма, получат следующий вид: Признаки человека суть показатель признака смертности. Сократ обладает признаками человека. Сократ обладает признаком смертности. Или: Признаки человека суть показатель признака смертности. Признаки короля суть показатель признаков человека. Признаки короля — суть показатель признака смертности. Или, наконец: Признаки человека суть показатель отсутствия признаков всемогущества. Признаки короля суть показатель признаков человека. Признаки короля суть показатель отсут­ ствия того признака, который обозна­ чается словом «всемогущий» (или дока­ зывают отсутствие этого признака). Соответственно этому изменению фор­ мы силлогизмов, надо изменить и основ­ ную аксиому силлогистического процесса. В этом измененном виде обе аксиомы мож­ но выразить одним общим положением: а именно, «все, что обладает тем или дру­ гим признаком, обладает и тем, чего этот признак служит показателем». Или (в том случае, когда как большая, так и меньшая посылки суть общие предложения): «все, что служит показателем того или другого признака, доказывает наличие и того, по­ казателем чего служит этот признак». До­ казывать интеллигентному читателю тож­ дество этих аксиом с формулированными выше совершенно излишне. Впоследствии мы убедимся в большом удобстве этой по­ следней формулировки, которая лучше всех других из числа известных мне; она точно и сильно указывает, к чему мы стремимся и что мы делаем всякий раз, как доказы­ ваем ту или другую истину посредством умозаключения7.

Функции и логическая ценность силлогизма

§ 1. Мы показали действительную при­ роду тех истин, с которыми имеет дело силлогизм, в противоположность более по­ верхностному, популярному взгляду на их значение. Мы указали также и те основные аксиомы, от которых зависит доказатель­ ность, или состоятельность, силлогизмов. Теперь нам предстоит исследовать, пред­ ставляет ли собой силлогистический про­ цесс, или рассуждение от общего к частно­ му, вообще какое бы то ни было умозаклю­ чение; есть ли в нем какой бы то ни было переход от известного к неизвестному, ка­ кой бы то ни было мост к познанию чеголибо такого, чего мы не знали раньше. Логики замечательно единодушно от­ ветили на этот вопрос. Все вообще допус­ кают, что силлогизм неправилен, если в за­ ключении есть что-либо, кроме того, что было допущено в посылках. Однако на са­ мом деле это значит, что силлогизм нико­ гда не может доказать ничего, что не было известным (или не признавалось таковым) и ранее. Перестает ли он от этого быть умозаключением? И имеет ли силлогизм, к которому так часто специально прила­ гали название «умозаключения», право на­ зываться умозаключением? Что он не име­ ет права называться умозаключением, это составляет, по-видимому, неизбежное след­ ствие теории, принятой всеми писателями по этому вопросу и говорящей, что сил­ логизм не может доказывать более того, что заключалось уже в его посылках. Од­ нако столь ясное признание не помешало одной части писателей продолжать счи­ тать силлогизм правильным анализом то­ го, что действительно совершает наш ум, когда он открывает и доказывает большую часть тех научных или обыденных истин, в которых мы уверены. Напротив, другие писатели, избежавшие этой непоследова­ тельности и признавшие тот вывод, кото­

рый необходимо вытекал из общего пред­ ставления о логической ценности силло­ гизма, пришли к заключению о бесполез­ ности и пустоте самой силлогистической теории — на том основании, что они счи­ тали присущим всякому силлогизму petitio principii. Так как я считаю оба эти мне­ ния в корне ошибочными, то я должен обратить внимание читателя на кое-какие соображения, без которых мне представ­ ляется невозможной сколько-нибудь пра­ вильная оценка настоящей сущности сил­ логизма и его употребления в философии; на эти соображения, по-видимому, вовсе или почти вовсе не обращали внимания ни защитники, ни противники силлоги­ стической теории. § 2. Надо согласиться, что во всяком сил­ логизме, если его считать доказательством заключения, содержится petitio principii. Так, когда мы говорим: Все люди смертны. Сократ человек. Сократ смертен, то противники силлогистической теории неопровержимо правы, говоря, что пред­ ложение «Сократ смертен» уже предполага­ ется в более общем утверждении «все лю­ ди смертны». Они правы, говоря, что мы не можем быть уверены в смертности всех людей, пока мы не уверились в смертности каждого отдельного человека, что, если бы было сомнительным, смертен ли Сократ или любой другой человек, то в той же степени недостоверным было бы и утвер­ ждение «все люди смертны». Общее поло­ жение не только не может доказывать част­ ного случая, но и само не может быть при­ знано истинным без всяких исключений, пока доказательством aliunde (из другого источника) не рассеяна всякая тень сомне­ ния относительно каждого частного случая

данного рода. А если это так, то что же остается доказывать силлогизму? Коротко говоря, противники силлогизма угверждали, что ни одно умозаключение от общего к частному, как таковое, не можег ничего доказать, так как из общего принципа мы можем вывести только те частности, кото­ рые сам этот принцип уже предполагает известными. Это учение кажется мне неопровер­ жимым, и если логики, не будучи в со­ стоянии опровергнуть его, обнаруживали обыкновенно сильное стремление устра­ нить его тем или другим объяснением, то это происходило не потому, чтобы они открывали в нем какой-нибудь недоста­ ток, а потому, что противоположное мне­ ние опиралось, по-видимому, на столь же неопровержимые доказательства. Разве не очевидно, что, например, в только что при­ веденном силлогизме (или во всяком дру­ гом из числа построенных нами раньше) заключение может действительно и bona fide представлять собой новую истину для того, кто знакомится с данным силлогиз­ мом? Разве не показывает нам ежеднев­ ный опыт, что посредством умозаключе­ ния из общих положений мы приходим к истинам, о которых мы прежде не дума­ ли, к фактам, которых мы непосредствен­ но не наблюдали, которых даже нельзя непосредственно наблюдать? Мы уверены, например, в том, что герцог Веллингтон смертен. Мы не знаем этого из непосред­ ственного наблюдения, пока он еще не умер. Если бы нас спросили, почему же мы знаем, что герцог смертен, мы, веро­ ятно, ответили бы: «потому что все люди смертны». Таким образом, здесь мы при­ ходим к познанию истины, еще недоступ­ ной наблюдению, посредством умозаклю­ чения, которое можно выразить следую­ щим силлогизмом: Все люди смертны. Герцог Веллингтон человек. Л Герцог Веллингтон смертен. А так как большая часть наших знаний приобретается именно таким образом, то логики и продолжали настаивать на том, что силлогизм есть умозаключение, или

доказательство. Однако ни один из них не разъяснил той трудности, какая возни­ кает вследствие несогласимости этого по­ ложения с тем правилом, что доказатель­ ство ошибочно з том случае, если в заклю­ чении есть что-либо, кроме того, что со­ держалось уже в посылках. Действительно, нельзя придавать какого бы то ни было се­ рьезного, научного значения такой уверт­ ке, какую представляет собой различение между тем, что подразумевается в посыл­ ках, и тем, что в них прямо утверждается. Когда архиепископ Уэтли говорит (Logic. Р. 239. IX ed.), что умозаключение долж­ но «только раскрыть и обнаружить утвер­ ждения, так сказать, скрытые и содержа­ щиеся в тех положениях, из которых мы исходим, а затем заставить человека по­ нять все значение его прежних допуще­ ний», — он не касается, по моему мнению, той настоящей трудности, которая требует объяснения. Эта трудность состоит в том, чтобы указать, каким образом наука (по­ добная, например, геометрии) может вся «содержаться» в нескольких определениях и аксиомах. Кроме того, такая защита сил­ логизма немногим отличается от того, что его противники выставляют против него в качестве опровержения. А именно, они доказывают, что силлогизм полезен только для тех, кто хочет заставить другое лицо согласиться с выводами из того допуще­ ния, какое это лицо опрометчиво сделало, не заметив и не поняв всей его силы. До­ пустив большую посылку вы уже утвержда­ ете и заключение; но вы утверждаете его, говорит архиепископ Уэтли, только скры­ тым образом. Однако в настоящем случае это последнее выражение может значить только то, что вы утверждаете данное по­ ложение, так сказать, бессознательно, что вы как бы сами не знаете, что утверждаете его. Но если это так, то трудность возни­ кает в следующей форме: не должны ли вы были это знать? Имели ли вы право утверждать общее предложение, не гаран­ тировав себе истинности всего, что в нем с полным правом можно подразумевать? А если нет, то не представляет ли силло­ гистическое искусство, на первый взгляд (prima facie), того, чем его считают его

противники? не есть ли это ловушка, кото­ рая должна вас поймать и не выпускать?1 § 3. Из этой трудности есть, по-видимому, только один выход. Предложение: «герцог Веллингтон смертен» есть, очевидно, ре­ зультат умозаключения; оно получается в качестве вывода из чего-то другого. Но вы­ водим ли мы его в действительности из предложения: «все люди смертны»? Я отве­ чаю: нет. Ошибка состоит здесь, по моему мне­ нию, в том, что не обращают внимания на различие между двумя частями процесса философского мышления: между самим умозаключением и регистрацией, записью его, и в том, что последней приписывают функции первого. В силу этой ошибки про­ исхождение наших знаний нас заставля­ ют искать в наших собственных заметках (для памяти). Если мы задаем кому-нибудь тот или другой вопрос, и этот человек не в состоянии на него немедленно ответить, он может освежить свою память, обратив­ шись к своей записной книжке. Но если бы его спросили, каким образом узнал он этот ответ на наш вопрос, то он едва ли бы ответил: «потому что он записан в моей записной книжке», — разве если бы эта книжка была, подобно Корану, написана пером из крыла архангела Гавриила. Если мы примем, что предложение: «герцог Веллингтон смертен» выводится не­ посредственно из предложения: «все люди смертны», то откуда же получили мы зна­ ние этой общей истины? Конечно, из на­ блюдения. Но наблюдению доступны толь­ ко индивидуальные случаи. Из них должны быть выведены все общие истины; на них же эти последние и обратно могут быть разложены, так как общие истины пред­ ставляют собой только совокупность част­ ных; это — только сокращенные выраже­ ния, утверждающие или отрицающие не­ определенное число индивидуальных фак­ тов. Но общее предложение есть не про­ сто сокращенная форма для запоминания и сохранения в памяти известного числа наблюдавшихся единичных фактов. Обоб­ щение есть не только называние, но также и умозаключение. На основании наблю­

давшихся нами случаев мы считаем себя вправе вывести, что то, что оказалось ис­ тинным в этих случаях, будет истинным и во всех сходных случаях — прошедших, настоящих и будущих, как бы многочис­ ленны они ни были. Посредством такого способа выражения, позволяющего нам го­ ворить о многих фактах так, как если бы они представляли собой один, мы запе­ чатлеваем все, что мы наблюдали, а также и все то, к чему мы умозаключаем на осно­ вании наших наблюдений, в виде одно­ го сжатого выражения. Таким образом, мы получаем одно только предложение вместо бесконечного числа их: только его мы и за­ поминаем, только его мы и сообщаем дру­ гим. В одно короткое предложение у нас здесь сжаты результаты многих наблюде­ ний и умозаключений, а также указания для бесчисленного количества новых умо­ заключений в непредвиденных случаях. Таким образом, когда мы — на основа­ нии смерти Джона, Томаса и всякого дру­ гого лица, о котором, как мы слышали, этот факт удостоверен, — умозаключаем, что и герцог Веллингтон также смертен, то мы можем действительно перейти к этому выводу через посредство обобщения: «все люди смертны». Однако умозаключение име­ ет место никак не во второй половине это­ го процесса, т. е. не в переходе от «всех лю­ дей» к «герцогу Веллингтону». Умозаключе­ ние было уже сделано, когда мы сказали, что «все люди смертны». После этого нам остается только дешифрировать свои соб­ ственные записи. Архиепископ Уэтли доказывал, что силлогизация, или умозаключение от об­ щего к частному, есть не особый вид умо­ заключения (согласно обычному представ­ лению), а философский анализ того един­ ственного способа, каким все люди рас­ суждают и должны рассуждать, если они вообще рассуждают. При всем моем уваже­ нии к столь высокому авторитету, я не могу отказаться от мысли, что популярное по­ нятие в этом случае более правильно. Если на основании нашего опыта относительно Джона, Томаса и других людей, которые некогда жили, а теперь умерли, мы име­ ем право заключить, что все существа че­

ловеческого рода смертны, то мы, конеч­ но, без всякой логической несообразно­ сти могли бы заключить вместе с тем, что п герцог Веллингтон смертен. Смертность Джона, Томаса и других людей представ­ ляет собой, в конце концов, единственное имеющееся у нас доказательство смертно­ сти герцога Веллингтона. Вставка общего предложения не прибавила ни одной йоты к доказательству. Так как единичные случаи представляют собой единственное основа­ ние вывода, какое только может быть, так как их значения не может усилить никакая логическая форма, в которую мы захоте­ ли бы их облечь, и так как это доказатель­ ство или достаточно само по себе, или же, если оно недостаточно для одной цели, недостаточно и для всякой другой, — то и не могу понять, почему нельзя было бы умозаключать из этих достаточных посы­ лок кратчайшим путем, почему мы долж­ ны подчиняться произвольному приказа­ нию логиков и продолжать путешествовать •старой большой дорогой»... Я не могу по­ нять, почему нельзя перебраться из одно­ го места в другое иначе, как «взобравшись па холм и затем опять с него спустившись». Быть может, эта дорога — наиболее без­ опасная; быть может, на вершине холма можно найти удобное место для отдыха, господствующее над всей окрестностью. Но в смысле просто достижения цели пу­ тешествия выбор этой дороги совершенно произволен; предпочтение той или другой из них — это вопрос времени, удобства и большей или меньшей безопасности. Мы не только можем умозаключать от частного к частному, не переходя через общее, но и постоянно так умозаключаем. Таким характером отличаются все самые ранние наши умозаключения. Мы начина­ ем умозаключать с момента пробуждения в нас умственной деятельности; но прохо­ дят целые годы, прежде чем мы научаем­ ся пользоваться общими терминами. Ребе­ нок, который, раз обжегши себе пальцы, не решается опять сунуть их в огонь, сде­ лал умозаключение, хотя он, быть может, никогда не думал об общем положении: ♦огонь жжет». Он знает по воспоминанию, что он обжегся, и на этом основании, уви­

дав свечу, получает уверенность в том, что, если он сунет свой палец в пламя свечи, он опять обожжется. Он уверен в этом от­ носительно каждого отдельного случая, ко­ торый ему представляется; и тем не менее, его мысль никогда не выходит за пределы данного случая. Он не обобщает; он умоза­ ключает от частного к частному. Таким же образом умозаключают и животные. У нас нет основания приписывать какой бы то ни было породе низших животных упо­ требление такого рода знаков, которые де­ лали бы возможными общие предложения. А между тем и эти животные извлекают пользу из своего опыта; и они стараются избегнуть того, что, как они узнали, причи­ няет им страдания, — совершенно так же (хотя не всегда с таким искусством), как и люди. Огня боится не только обжегший­ ся ребенок, но и обожженная собака. Я уверен, что, когда мы умозаключаем на основании нашего личного опыта, а не из положений, заимствованных нами из книг или от других людей, мы умозаклю­ чаем в действительности чаще прямо от частного к частному, чем через посредство какой бы то ни было общего предложения. Мы постоянно заключаем о других людях по самим себе, об одних людях по другим, вовсе не давая себе труда возвести наши наблюдения к общим истинам о природе человека или внешнего мира. Заключая, что то или другое лицо будет в таком-то случае чувствовать или поступать так-то и так-то, мы иногда судим на основании бо­ лее или менее широкого представления о том, как обыкновенно чувствуют и посту­ пают все люди вообще или же лица того или другого склада характера; но гораздо чаще мы умозаключаем просто по воспо­ минаниям о чувствах и поступках этого лица в каких-либо прежних случаях или же по тому, как мы сами должны были бы чувствовать или поступить в данном слу­ чае. Не одна только крестьянка, у которой попросит совета ее соседка в случае болез­ ни своего ребенка, выскажется относитель­ но страдания и способа лечения просто по воспоминанию и на основании того, что она считает подходящим к данному случаю из жизни своей Люси. И все мы поступа­

ем таким же образом в тех случаях, когда у нас нет определенных руководящих пра­ вил. И если мы обладаем большим запасом опыта и прочно удерживаем впечатления, мы можем приобрести таким путем очень значительную способность составлять вер­ ные суждения, которых мы никак не будем в состоянии доказать или сообщить дру­ гим. В числе практических умов высше­ го порядка многие отличались удивитель­ ной способностью подыскивать средства соответственно своим целям, не будучи в состоянии указать сколько-нибудь доста­ точных оснований, почему они так дела­ ют. Они прилагали (или казалось, что они прилагали) какие-то общие правила, кото­ рых они совершенно не в состоянии были выразить. Это — естественное последствие обилия в их уме подходящих частностей и того, что они давно привыкли умозаклю­ чать сразу от усвоенных ими частностей к новым, но не умеют формулировать ни для самих себя, ни для других соответ­ ствующих этим частностям общих пред­ ложений. Опытный полководец, по перво­ му взгляду на очертания местности, может прямо дать приказания, необходимые для очень искусного расположения своих от­ рядов. Однако, если он получил недоста­ точное теоретическое образование и если ему редко приходилось оправдывать свои распоряжения перед другими людьми, у него, может быть, не окажется ни одно­ го общего правила касательно соотноше­ ния между условиями местности и боевым порядком. Прежние примеры расположе­ ния войск при более или менее сходных обстоятельствах оставили в его уме неко­ торое количество живых, хотя и не вы­ раженных в словах, не обобщенных ана­ логий, из которых наиболее подходящая мгновенно внушается его уму и дает ему идею соответствующего условиям момента расположения войск. Точно такого же характера и искусство необученного человека при употреблении оружия или тех или других орудий. Дикарь безошибочно совершает как раз то движе­ ние, которое наиболее соответствующим его цели образом поражает дичь или вра­ га; при этом он соображается со всеми

неизбежными условиями своего действия: с весом и формой оружия, с направлени­ ем и расстоянием предмета, с действием ветра и т. д. Этой способностью он обязан долгому ряду прежних опытов, результа­ ты которых он, однако, никогда, конечно, не выражал ни в каких словесных формах или правилах. То же самое можно сказать и о всякой другой необыкновенной ручной ловкости. Недавно один шотландский ма­ нуфактурист выписал из Англии на боль­ шое вознаграждение красильщика, славив­ шегося умением составлять очень нежные краски. Фабрикант имел в виду научить этому искусству остальных своих работни­ ков. Красильщик приехал. Оказалось, что составные вещества красок он отмеривал пригоршнями, тогда как обыкновенно эти вещества взвешиваются. Так как в пропор­ циях этих веществ был весь секрет состав­ ления красок, то мануфактурист старался заставить красильщика составлять краски не по пригоршням, а по весу, чтобы мож­ но было определить общее правило, ле­ жавшее в основе его секрета. Однако ока­ залось, что этого красильщик решитель­ но не в состоянии сделать, и таким обра­ зом он никому не мог передать своего ис­ кусства. На основании отдельных случаев из своего опыта он установил в своем уме связь между нежными красками и осяза­ тельными ощущениями, сопровождающи­ ми отмеривание пригоршнями красящих материалов. Он мог во всяком отдельном случае, на основании этих восприятий, вы­ вести, какие пропорции надо взять для тех или других оттенков красок; но он не был в состоянии преподать другим те основа­ ния, по которым он поступал так, а не ина­ че, так как он никогда не обобщал и не вы­ ражал их в словах. Едва ли не всякий знает совет, данный лордом Мансфильдом человеку с здравым практическим смыслом, который был на­ значен губернатором в одну колонию и должен был председательствовать там в суде, а между тем ранее не имел судеб­ ной практики и не получил юридического образования. Лорд советовал смело давать решения, так как они, по всей вероятности, будут правильны, но никогда не пытаться

приводить для них оснований, потому что эти последние почти наверное будут оши­ бочны. В подобных, нередко встречающих­ ся случаях было бы нелепо предполагать, что источником хорошего решения может быть ложное основание. Лорд Мансфильд ионимал, что, если бы такой судья при­ вел основание для своего решения, то он непременно подыскал бы его после, а на самом деле руководился бы впечатлениями своего прежнего опыта, не пускаясь в об­ ходный процесс вывода их из общих поло­ жений; а если бы он попытался вывести их из общих положений, то он наверное на­ делал бы ошибок. Однако лорд Мансфильд не усомнился бы в том, что человек с та­ ким же запасом опыта, но в уме которого было бы, кроме того, много общих по­ ложений, много правильных индукций из данных этого опыта, был бы гораздо пред­ почтительнее в качестве судьи, чем такой человек, который, при всем своем уме, не в состоянии объяснить и оправдать своих собственных решений. Примерами безыс­ кусственной и самопроизвольной формы деятельности выдающихся умов могут слу­ жить те случаи, когда талантливые люди, сами не зная как, совершают удивитель­ ные вещи2. Что они пришли к ним не через посредство обобщения, - это их не­ достаток и часто источник их ошибок; но из этого видно, что обобщение, хотя оно и представляет собой пособие, и притом наиболее важное из всех пособий для умо­ заключения, все же не необходимо. Даже научно образованные люди, об­ ладающие систематическим сводом резуль­ татов опыта всего человечества (в виде об­ щих предложений), не всегда должны об­ ращаться к этим общим предложениям, ко­ гда они прилагают этот опыт к новым слу­ чаям. Дёгальд Стюарт правильно заметил, что, хотя рассуждения в математике вполне зависят от аксиом, однако для того чтобы нам стала очевидной состоятельность до­ казательства, нет никакой необходимости прямо приводить эти аксиомы. Когда мы умозаключаем, что АВ = CD на том осно­ вании, что каждое из них = EF, то даже самый неразвитой ум, как только поймет эти предложения, согласится с нашим вы­

водом, хотя бы он никогда не слышал той общей истины, что «вещи, равные одной и той же, равны между собой». Это заме­ чание Стюарта, если его последовательно развить, касается, по моему мнению, самой сути философии умозаключения из общих положений, и жаль, что Стюарт остановил­ ся на гораздо более узком его приложении. Он видел, что в некоторых случаях общие предложения, от которых умозаключения, как говорится, зависят, можно вовсе опу­ стить, нисколько не ослабляя доказатель­ ности вывода; однако он думал, что это свойство принадлежит только аксиомам. Отсюда он заключил, что аксиомы гео­ метрии представляют собой не основания, не те первые принципы, из которых синте­ тически выводятся все остальные истины этой науки (в динамике такого рода ис­ тинами являются, например, законы дви­ жения и сложения сил, в гидростатике — закон одинаковой подвижности жидкостей во всех направлениях, в оптике — законы отражения и преломления лучей и т.д.), а только необходимые и самоочевидные предложения, отрицание которых уничто­ жает всякое доказательство, но из которых, если их взять посылками, ничего нельзя доказать. В этом случае, как и во многих других, этот умный и изящный писатель заметил важную истину, но заметил лишь вполовину. Он нашел на примере геомет­ рических аксиом, что общие имена не об­ ладают никакой чудесной способностью извлекать новые истины из тайников, в ко­ торых они были скрыты; но не замечая, что это положение справедливо относи­ тельно всех остальных обобщений, он удо­ вольствовался тем выводом, что аксиомы по своей природе не ведут ни к каким за­ ключениям, что эти истины в действитель­ ности бесполезны и что настоящими пер­ выми началами геометрии являются опре­ деления. Он думал, что определение круга представляет для свойств круга то же, чем являются законы равновесия и давления атмосферы для повышения ртути в торри­ челлиевой трубке. Однако все, что Стю­ арт говорил относительно значения ак­ сиом в геометрических доказательствах, справедливо и относительно определений.

Всякое доказательство Евклида можно вы­ разить без определений, и это очевидно в том случае, когда геометрическое поло­ жение доказывают, как это часто делает­ ся, посредством диаграммы. Действитель­ но, из какого предположения исходим мы, доказывая посредством диаграммы то или другое из свойств круга? Ведь, не из то­ го, что во всех кругах радиусы равны друг другу, а лишь из того, что они равны между собой в круге ABC. Правда, в подтвержде­ ние этого предположения мы ссылаемся на определение круга вообще; но нам не­ обходимо лишь то, чтобы это предложение было справедливо относительно данного, индивидуального круга. Из этого единич­ ного (а не из общего) предложения, в со­ единении с другими подобными предложе­ ниями (одни из которых, будучи обобще­ ны, называются определениями, а другие аксиомами) мы доказываем, что известное положение справедливо не относительно всех кругов, а лишь относительно данного круга ABC, или, по крайней мере, было бы справедливо в том случае, если бы факты в точности соответствовали нашим пред­ положениям. На самом деле доказывается не то положение, не та общая теорема, ко­ торая стоит во главе доказательства, — до­ казывается один частный случай. Но про­ цесс этого доказательства, если рассмот­ реть его природу, допускает, как оказыва­ ется, буквальное повторение в неопреде­ ленном количестве других случаев: а имен­ но, во всех случаях, соответствующих дан­ ным условиям. А так как общие термины дают нам слова, соозначающие эти усло­ вия, то мы и получаем возможность вы­ разить неопределенное множество истин в одном утверждении. Такое утверждение и есть общая теорема. Оставив диаграм­ му и заменив в доказательствах буквы об­ щими выражениями, можно доказать об­ щую теорему и прямо, т. е. для всех слу­ чаев сразу. Для этого мы должны, конеч­ но, воспользоваться, в качестве посылок, аксиомами и определениями в их общей форме. Но это значит только то, что, ес­ ли можно доказать то или другое заклю­ чение относительно отдельного факта, то мы можем вывести совершенно такое же

заключение и во всех тех случаях, где мы имеем право сделать точно такие же пред­ положения. Определение есть как бы за­ метка (для нас самих и для других людей) относительно того, какие предположения считаем мы себя вправе делать. Таким же образом, и во всех вообще случаях об­ щие предложения (как бы они ни называ­ лись: определениями ли, или аксиомами, или законами природы), которые мы кла­ дем в основу наших умозаключений, суть просто сокращенные, как бы налету за­ писанные, стенографические заметки от­ носительно тех частных фактов, которые мы в соответствующем случае считаем се­ бя вправе принимать за доказанные или которые мы намерены признавать дока­ занными. Для каждого доказательства нам достаточно на каком-нибудь надлежащим образом выбранном отдельном примере указать, что именно намерены мы пред­ полагать во всех подобных случаях, ко­ гда мы станем ссылаться на определение или общий принцип. Поэтому определе­ ние круга представляет собой для евкли­ довых доказательств как раз то, чем явля­ ются, по мнению Стюарта, аксиомы: до­ казательства от них не зависят, хотя, если мы их отвергнем, и они рушатся. Доказа­ тельство основывается не на общем пред­ положении, а на аналогичном допущении относительно отдельного случая. Но так как данный случай выбран в качестве при­ мера или образчика всех вообще фактов, к которым прилагается теорема, то нет ни­ каких оснований делать в этом примере та­ ких предположений, которые не могли бы иметь места во всяком другом. И для то­ го чтобы иметь право отрицать приложи­ мость этого предположения во всех сход­ ных случаях, мы должны были бы отрицать его и в данном частном примере. Несомненно, есть вполне достаточные основания выражать как правило, так и тео­ рему в общей форме, и это мы теперь вы­ ясним, поскольку здесь требуется объясне­ ние. Но что начинающие, даже принимая одну теорему для доказательства другой, рассуждают скорее от частного к частному, чем из общих предложений, — это видно из того, как трудно им приложить теорему

к такому случаю, в котором очертания диа­ граммы сильно отличаются от той, на ко­ торой они в первый раз доказывали дан­ ную теорему. Эта трудность, кроме тех слу­ чаев, когда ее сразу преодолевает выдаю­ щаяся умственная сила, может быть побеж­ дена только долгой практикой, и именно тем, что мы при этом знакомимся со всеми теми очертаниями данной фигуры, кото­ рые подходят под общие условия теоремы. § 4 . Из приведенных соображений мож­ но, по-видимому, вывести следующие за­ ключения: всякое умозаключение делается от частного к частному; общие предложе­ ния суть просто записи таких уже сделан­ ных умозаключений и краткие формулы для вывода новых; большая посылка силло­ гизма и есть такого именно рода формула; заключение же есть вывод не из формулы, а сообразно формуле. Настоящим логиче­ ским предшествующим, настоящей посыл­ кой служат те частные факты, на осно­ вании которых было при помощи индук­ ции образовано общее предложение. Эти факты и те единичные случаи, которые их нам дали, могли быть нами забыты; однако у нас остались заметки, которые не описы­ вают, правда, самих фактов, но показыва­ ют, в каких именно случаях можно считать, что факты дают право на данный вывод Соответственно указаниям этих записей мы и делаем наши заключения, которые поэтому, со всех точек зрения и во всяком применении, надо считать заключениями из забытых единичных фактов. Для этой цели существенно важно, чтобы мы пра­ вильно читали эти заметки; и вот, правила силлогизма составляют именно ряд предо­ сторожностей, обеспечивающих нам пра­ вильность такого чтения. Этот взгляд на значение силлогизма подтверждается как раз теми случаями, ко­ торые, казалось бы, наименее его подтвер­ ждают: а именно, теми, в которых умоза­ ключение из общих принципов не зави­ сит ни от какого предшествовавшего на­ блюдения. Мы уже заметили, что силло­ гизм при обыкновенном ходе рассуждения представляет собой только последнюю по­ ловину перехода от посылок к заключе­

нию. Однако в некоторых особых случаях силлогизм составляет весь процесс умо­ заключения. Наблюдению подлежат одни частности, и всякое знание, происходящее из наблюдения, необходимо начинается с частностей. Однако в некоторых случаях наше познание можно считать происхо­ дящим из других источников, помимо на­ блюдения. Оно может проистекать из сви­ детельства, которому в настоящем случае и для настоящей цели придается характер авторитета. Иногда таким образом сооб­ щаются не одни только единичные факты, но и общие предложения, как, например, когда научную теорию принимают без рас­ смотрения доказательств, приводимых ее автором, или когда то или другое бого­ словское учение признают на основании авторитета Писания. Или же в других слу­ чаях обобщение представляет собой вовсе не утверждение в обычном смысле слова, а приказание, закон — не в философском, а в нравственном и общественном смысле этого термина; это — выражение воли выс­ шего, приказание, чтобы мы или кто-либо другой из людей сообразовали свое пове­ дение с некоторыми общими предписани­ ями. Поскольку здесь утверждается факт: а именно, факт воли законодателя, это предложение будет не общим, так как этот факт единичен. Содержащееся же в нем указание на то, что должны делать люди, к которым относится воля законодателя, имеет общий характер; но предложение утверждает здесь не то, что все люди суть то или другое, а то, что все люди должны нечто делать. В обоих этих случаях первоначаль­ ными данными являются общие утвержде­ ния; частности выводятся из них посред­ ством некоторого процесса, который мож­ но разложить на ряд силлогизмов. Однако настоящая природа того умозаключения, которое хотят считать «дедуктивным», до­ статочно ясна и здесь. Надо определить только то, имел ли целью тот авторитет, который высказал общее положение, об­ нять им и данный случай, т. е. хотел ли законодатель, чтобы его приказание при­ лагалось в числе прочих и к настояще­ му случаю, или же нет. Это решается рас­

смотрением того, обладает ли данный слу­ чай теми признаками, по которым можно узнать, относится ли он к тем, на кото­ рые распространяется свидетельство или влияние авторитета. Исследование должно иметь здесь целью обнаружить намерения авторитета или законодателя из указаний, данных в их словах. Это — вопрос «гер­ меневтики», как выражаются немцы; это не умозаключение, а истолкование. В этой последней фразе нам попа­ лось выражение, лучше всякого другого, по моему мнению, характеризующее роль силлогизма во всех случаях. Когда посыл­ ки даны каким-либо авторитетом, умоза­ ключение должно раскрыть нам показания свидетеля или волю законодателя посред­ ством истолкования тех знаков, в кото­ рых свидетель выразил свои утверждения, а законодатель — свои приказания. Подоб­ ным же образом, когда посылки выведены из наблюдения, умозаключение удостове­ ряет, что именно (как мы или наши пред­ шественники ранее думали) можно выве­ сти из наблюденных фактов посредством истолкования памятных заметок о них, со­ ставленных нами или нашими предшест­ венниками. Памятная заметка напомина­ ет нам, что некогда ранее, на основании более или менее тщательно взвешенно­ го доказательства, нам казалось возмож­ ным заключать о существовании извест­ ного признака везде, где мы замечали не­ который другой признак. Так, предложе­ ние «все люди смертны» показывает нам, что из наших прежних опытов мы счита­ ли возможным вывести, что признаки, со­ означаемые термином «человек», являются показателем признака смертности. Но ко­ гда мы заключаем, что «герцог Веллингтон смертен», мы выводим это не из памят­ ной заметки, а из нашего прежнего опы­ та. Из памятной же заметки мы выводим только то, что у нас (или у тех, от кого мы это предложение переняли) была ранее уверенность относительно того, что такието выводы могут оправдываться прежним опытом. Этот взгляд на природу силлогизма придает последовательность и делает по­ нятным то, что без этого оставалось тем­

ным и сбивчивым в учении архиепископа Уэтли и других просвещенных защитни­ ков силлогистической теории по вопросу о пределах применения силлогизма. Они утверждают в самых ясных выражениях, какие только могут быть, что единственная задача умозаключения из общих предло­ жений — предупреждать непоследователь­ ность в наших мнениях; умозаключение должно мешать нам соглашаться со все­ ми теми положениями, истинность кото­ рых может противоречить чему-либо та­ кому, с чем мы ранее согласились на до­ статочных основаниях. Они говорят далее, что есть одно только основание для то­ го, чтобы заставить нас согласиться с за­ ключением силлогизма; а именно: если мы признаем заключение ложным, а (в то же время) посылки будем считать истинными, то это поведет к противоречию в самих выражениях. Однако эта теория недоста­ точно подчеркивает, что именно являет­ ся действительным основанием нашей уве­ ренности в тех фактах, которые мы узнаем из умозаключения —в противоположность наблюдению. Настоящим основанием на­ шей уверенности в том, что «герцог Вел­ лингтон умрет», служит то, что умерли его и наши предки и все другие лица, жившие одновременно с ними. Эти факты и состав­ ляют реальные посылки умозаключения. Но выводить заключение из этих посылок нас заставляет не необходимость избежать какого-либо противоречия в словах. Нет никакого противоречия в предположении, что все эти люди умерли, но что герцог Веллингтон будет, тем не менее, жить все­ гда. Но если бы мы сначала, на основании тех же самых посылок, вывели общее пред­ ложение (под которое подходил бы и гер­ цог Веллингтон), а затем отказались бы согласиться с этим предложением в при­ менении к этой личности, то здесь было бы противоречие. Нам надо избегнуть проти­ воречия меаду памятной заметкой отно­ сительно тех умозаключений, которые мы имеем право выводить в будущих случаях, и теми умозаключениями, которые мы дей­ ствительно выводим в таких случаях, когда они нам представляются. С этой целью мы истолковываем нашу формулу точь-в-точь

так, как судья истолковывает закон. Мы стараемся не сделать вывода, несогласного с нашим прежним решением, — так же как судья старается не произнести приговора, несогласного с намерениями законодате­ ля. Правилами такого истолкования и слу­ жат правила силлогизма, и его единствен­ ным назначением является установление согласия между теми заключениями, кото­ рые мы делаем в каздом отдельном случае, и прежними общими указаниями для вы­ вода их — все равно, были ли составлены эти указания нами самими посредством индукции или мы получили их от какоголибо авторитета, в компетенцию которого входило их установление. § 5. Предыдущие замечания показали, как я думаю, что, хотя везде, где употребляется силлогизм, имеет место рассуждение или умозаключение, однако, силлогизм не вы­ ражает, не дает нам правильной картины процесса умозаключения, которое состоит (если только умозаключение совершается не на основании свидетельства) в заключе­ нии от частного к частному. Умозаключе­ ние из общих положений обусловливается предшествующим заключением от частно­ го к общему и по существу тождественно с ним, а потому и оно относится к индук­ ции. Но, хотя эти положения кажутся мне неоспоримыми, однако я должен столь же сильно, как и сам архиепископ Уэтли, про­ тестовать против мнения, будто силлоги­ стическое искусство бесполезно для умо­ заключения. Умозаключение происходит в акте обобщения, а не при истолковании заметки об этом акте; и тем не менее, сил­ логистическая форма является необходи­ мым добавочным пособием, обеспечиваю­ щим правильность самого обобщения. Мы уже видели, что в том случае, когда у нас есть достаточное для обоснования индукции собрание частностей, нам нет нужды составлять общие предложения, — мы можем умозаключать прямо от одних частностей к другим. Однако следует за­ метить, что, когда мы имеем право сделать тот или другой вывод из ряда частных слу­ чаев, мы всегда можем сделать наше заклю­ чение также и общим. Если на основании

наблюдения и опыта мы можем заключать к одному новому случаю, то можно за­ ключать и к неопределенному числу их. Если то, что было справедливо в нашем прежнем опыте, должно быть справедливо и на будущее время, то это должно касать­ ся не только того или другого отдельно­ го случая, но всех случаев данного рода. Поэтому всякая индукция, достаточная для доказательства одного факта, доказывает в то же время неопределенное количество фактов; опыт, оправдывающий единичное предсказание, должен оправдывать и об­ щее положение. Это последнее в высшей степени важно выразить в наиболее об­ щей его форме, чтобы таким образом по­ ставить перед нашими глазами в полном объеме то, что должно доказываться на­ шим рассуждением, — если только послед­ нее вообще что-либо доказывает. Эта возможность облечь все выводы из данного ряда частностей в одно общее вы­ ражение обеспечивает правильность этих выводов несколькими способами. Во-пер­ вых, общее положение представляет наше­ му воображению нечто более крупное, чем какое бы то ни было из входящих в него частных предложений. Поэтому и тот про­ цесс мысли, который ведет к такому обоб­ щению, представляется нам чем-то более важным, нежели процесс, заканчивающий­ ся отдельным фактом: ум —может быть, да­ же бессознательно — уделяет такому про­ цессу больше внимания, более старатель­ но взвешивает, достаточно ли того опыта, на который мы ссылаемся, для подтвер­ ждения основанного на нем умозаключе­ ния. Есть и другое, еще более важное, пре­ имущество. Когда мы умозаключаем от ря­ да отдельных наблюдений к какому-нибудь новому, не наблюдавшемуся случаю, с ко­ торым мы не особенно хорошо знакомы (так как иначе мы его не исследовали бы) и к которому мы испытываем, вероятно, особый интерес (раз мы его исследуем), то мы часто не можем не поддаться не­ брежности, часто не в силах избегнуть того или другого увлечения, не в силах устоять против наших желаний и нашего вооб­ ражения; под влиянием этих мотивов мы легко можем принять недостаточные дока­

зательства за достаточные. Но если, вместо того чтобы умозаключать прямо к отдель­ ному случаю, мы поставим перед собой целый класс фактов, обнимаемых общим предложением, то мы обратим внимание на то, что решительно все эти частные факты можно будет вывести из наших по­ сылок, раз из них можно вывести одно частное заключение. А тогда станет весьма вероятным, что (раз посылки недостаточ­ ны, а значит и общий вывод неосновате­ лен) в этот вывод попадет один или не­ сколько фактов, о которых мы уже знаем противоположное. Таким образом, посред­ ством сведения к невозможности (reductio ad impossible) мы откроем ошибку в нашем обобщении. Так, если бы в правление императора Марка Аврелия какой-либо гражданин Рим­ ской империи, под влиянием увлечения, естественно внушаемого жизнью и харак­ тером Антонинов, был склонен ожидать, что и Коммод окажется хорошим прави­ телем, и если бы он остановился на та­ ком заключении, то его мог бы разубедить лишь печальный опыт. Но если бы он по­ думал, что это ожидание можно считать основательным только в том случае, ес­ ли из того же самого материала можно будет вывести то или другое общее поло­ жение: например, что «все римские импе­ раторы были хорошими правителями», то ему тотчас же пришли бы нй память Не­ рон, Домициан и другие личности подоб­ ного типа. Это сделало бы ему очевидной ложность общего заключения, а следова­ тельно, и недостаточность посылок, и по­ казало бы, что из этих посылок не вытека­ ет относительно Коммода ничего такого, чего они не в состоянии доказать относи­ тельно всякой группы фактов, в которую может войти и данный случай (т. е. каче­ ства Коммода, как правителя). Все признают, что полезно обсудить, законен ли тот или другой оспариваемый вывод на основании параллельных слу­ чаев. Но восходя к общему положению, мы обращаем свое внимание не на один толь­ ко параллельный случай, а сразу на все воз­ можные, т. е. на все те случаи, к которым приложимо одно и то же доказательство.

Таким образом, когда мы от несколь­ ких известных случаев умозаключаем к но­ вому случаю, который мы считаем ана­ логичным с первыми, то всегда можно (и по большей части полезно) вести до­ казательство обходным путем — посред­ ством индукции от этих известных случаев к общему предложение, а затем посред­ ством приложения этого последнего к не­ исследованному случаю. Эта вторая часть процесса, представляющая собой, как мы уже раньше заметили, истолкование за­ метки, состоит из силлогизма или ряда силлогизмов, большими посылками кото­ рых будут служить общие предложения, об­ нимающие целые классы случаев; каждое из этих предложений должно быть истин­ но во всем его объеме, если доказательство основательно. Поэтому, если относительно того или другого факта, несомненно вхо­ дящего в одно из этих общих предложе­ ний и следовательно утверждаемого этим последним, известно или предполагается, что он не таков, каким его изображает это предложение, то это служит доказа­ тельством того, что первоначальные на­ блюдения, на которых в действительности основано наше заключение, недостаточны для подкрепления его. И по мере увеличе­ ния вероятности того, что мы могли бы уже открыть несостоятельность доказательства (если оно действительно неосновательно), у нас возрастает уверенность в его истин­ ности, — коль скоро мы все еще не откры­ ли ничего, что доказывало бы его недоста­ точность. Итак, значение силлогистической фор­ мы и правил для надлежащего ее употреб­ ления — не в том, что наши умозаключе­ ния необходимо (или хотя бы обыкновен­ но) совершаются по этой форме и по этим правилам, а в том, что они дают нам об­ разец, по которому мы всегда можем по­ строить наше умозаключение и который удивительно приспособлен к тому, чтобы обнаруживать их неправильность, если та­ ковая в них есть. Индукция от частного к общему, а затем силлогизация от этого общего к другим частностям, — по этой форме мы всегда можем, если нам угод­ но, расположить наше рассуждение. Мы

не должны рассуждать непременно по этой форме, но мы можем рассуждать по ней м необходимо должны облекать в нее на­ ши рассуждения в том случае, когда есть какое бы то ни было сомнение в их праиильности. Но, конечно, если предмет рас­ суждения нам привычен и несложен и если мет причин подозревать ошибку, мы мо­ жем рассуждать и действительно рассуж­ даем прямо от известных частных случаев к неизвестным3. Таково значение силлогизма в каче­ стве способа проверки всякого данного до­ казательства. Другие применения его в об­ щем ходе наших умственных процессов едва ли требуют разъяснений; силлогизм играет здесь ту роль, какую играют все общие имена и выражения. Они позволят нам делать наведения один раз навсегда: достаточно одного тщательного опыта, —и результат его можно формулировать в фор­ ме общего положения, которое мы запо­ минаем и записываем и на основании ко­ торого нам остается потом только стро­ ить силлогизмы. Частности наших опытов мы можем тогда совсем выбросить из го­ ловы, так как память не может удержать столь большого количества подробностей. 11о то знание, какое эти частности дают для применения на практике на будущее вре­ мя, — знание, которое иначе исчезло бы, как только мы позабыли бы свои наблю­ дения или как только заметки об этих на­ блюдениях стали слишком громоздки для справок, — знание это посредством общих иыражений сохраняется в удобной и непо­ средственно пригодной для употребления форме. Этому удобству соответствует некоторая противоположная ему невыгода: а именно, н общих положениях освящаются и как бы закрепляются умозаключения, первоначаль­ но сделанные на основании недостаточ­ ных доказательств. Ум начинает держать­ ся их по привычке даже и после того, как он настолько развился, что подобные лживые призраки не могли бы его обма­ нуть, если бы они представились ему впериыс теперь; но так как теперь частности позабыты, то мы уже не думаем о пере­ смотре своих прежних решений. Хотя эта

невыгода неизбежна, однако, как бы зна­ чительна она ни была сама по себе, она составляет, очевидно, лишь небольшой ми­ нус сравнительно с громадными благодея­ ниями, которые даются употреблением об­ щих предложений. Силлогизм полезен, в сущности, как раз тем, чем полезны для рассуздения об­ щие предложения. Мы можем рассуждать и без них, и в простых и очевидных слу­ чаях мы обыкновенно так и делаем. Очень проницательные люди рассувдают без по­ мощи общих предложений даже в доволь­ но сложных и неочевидных случаях, лишь бы их опыт давал им материал, в суще­ стве своем сходный со всякой представ­ ляющейся им комбинацией обстоятельств. Но другие люди (и даже те же самые — в тех случаях, когда у них нет этого особен­ но важного преимущества личного опыта) оказываются совершенно беспомощными во всех сколько-нибудь сложных случаях, если они не могут пользоваться общими предложениями. И если бы мы не состав­ ляли общих предложений, то лишь не­ много людей могли бы пойти скольконибудь вперед сравнительно с теми про­ стыми умозаключениями, которые делают наиболее умные из животных. Хотя об­ щие предложения и не необходимы для умозаключения, однако они необходимы для всякого сколько-нибудь значительного прогресса в умозаключении. Поэтому есте­ ственно и необходимо, разделив процесс исследования на две части, выработать об­ щие формулы для определения того, какие умозаключения могут быть сделаны, — вы­ работать ранее, чем явится случай делать такие умозаключения. Таким образом, про­ цесс умозаключения состоит в приложе­ нии общих формул, а правила силлогизма составляют систему гарантий в том, что эти формулы прилагаются, как следует. § 6. Так как силлогизм не представляет собой всеобщего типа умозаключения, то для полного изучения всех философских вопросов, связанных с силлогизмом, нам надо еще рассмотреть, каков же именно этот всеобщий тип в действительности. Этот вопрос сводится к вопросу о природе

меньшей посылки и о том, что дает она для вывода заключения, так как мы теперь вполне выяснили, что то место, которое номинально занимает в наших рассужде­ ниях ббльшая посылка, принадлежит соб­ ственно отдельным фактам или наблюде­ ниям, общий результат которых эта посыл­ ка выражает. Большая посылка сама по се­ бе не составляет реальной части доказа­ тельства; это только некоторая остановка ума на половине дороги между действи­ тельными посылками и умозаключением. Эта остановка обусловлена искусственны­ ми формами языка и имеет целью обес­ печить правильность умозаключения, что она в значительной степени и исполняет. Напротив, меньшая посылка составляет не­ обходимую часть силлогистической фор­ мы доказательства, а потому служит необ­ ходимым звеном также и в самом доказа­ тельстве (или соответствует таковому зве­ ну); и нам надо только исследовать, что же это такое за часть. Здесь, быть может, будет уместно от­ метить теорию одного философа, которо­ му наука о духе многим обязана. Будучи очень проницательным, он был в то же время и весьма поспешным мыслителем; и этот недостаток осмотрительности сде­ лал его столь же замечательным по тому, чего он не видел, как и по тому, что он ви­ дел и что он понимал. Я намекаю на д-ра Томаса Броуна и на принадлежащую ему оригинальную теорию умозаключения. Он видел, что всякому силлогизму присуще р еtitio principii, раз мы большую посылку бу­ дем считать доказательством заключения, а не тем, что она есть на самом деле, т. е. не утверждением существования доказа­ тельства, достаточного для оправдания вся­ кого заключения с данным содержанием. Видя это, Броун не только не заметил той громадной выгоды в смысле обеспечения правильности умозаключения, какую дает эта промежуточная ступень между настоя­ щим основанием доказательства и заклю­ чением, но даже счел своей обязанностью вовсе выкинуть большую посылку из про­ цесса умозаключения, не заменив ее ничем другим. Он доказывал, что умозаключения состоят только из меньшей посылки и за­

ключения: «Сократ человек; следовательно, Сократ смертен». Таким образом, он отки­ нул, как ненужную ступень доказательства, обращение к прежнему опыту. Нелепость этого мнения закрывалась от него усвоен­ ной им теорией, что умозаключение есть только анализ наших собственных общих понятий, или отвлеченных идей, и что предложение «Сократ смертен» выводит­ ся из предложения «Сократ человек» про­ сто на основании нашего признания, что смертность уже заключалась в нашем по­ нятии о человеке. После подробных объяснений, какие мы посвятили вопросу о содержании пред­ ложений, нет необходимости много выяс­ нять основную неправильность этого взгля­ да на умозаключение. Если бы слово «чело­ век» соозначало смертность, если бы зна­ чение снова «смертный» содержалось в значении слова «человек», то, конечно, можно бы было вывести заключение из од­ ной меньшей посылки, так как она уже утверждала бы заключение. Но если, как это есть на самом деле, слово «человек» не соозначает смертности, то каким обра­ зом выйдет, что в уме всякого человека, до­ пускающего, что «Сократ человек», идея че­ ловека должна будет заключать в себе идею смертности? Д-р Броун не мог не заметить этого затруднения и для того, чтобы избег­ нуть его, принужден был, в противность своему намерению, восстановить под дру­ гим названием ту степень доказательства, которая соответствует большей посылке; он это сделал тем, что признал необхо­ димым предварительное усмотрение от­ ношения между идеей человека и идеей смертности. Если тот, кто умозаключает, не заметил предварительно этого отноше­ ния, то он не будет в состоянии (говорит д-р Броун) из того, что «Сократ человек», вывести, что «Сократ смертен». Но даже эта уступка (хотя она и равняется отка­ зу от учения, что умозаключение состоит только из меньшей посылки и заключения) не спасает остальной части теории Броу­ на. Несогласие с доказательством обуслов­ ливается не только тем, что умозаключа­ ющий, по недостатку анализа, не замечает того, что идея человека заключает в себе

идею смертности; гораздо чаще это про­ исходит потому, что этого отношения двух идей у него никогда не было. И действи­ тельно, оно может явиться лишь в резуль­ тат опыта. Соглашаясь, в целях доказатель­ ства, обсудить вопрос на основании пред­ положения, признанного нами совершен­ но неправильным: а именно, что содер­ жание предложений касается идей о ве­ щах, а не самих вещей, — я должен од­ нако заметить, что идея человека, как об­ щая, т. е. обозначающая свойства, общие нсем разумным существам, не может со­ держать в себе ничего, кроме того, что и строгом смысле входит в обозначение названия. И если юго-либо включает в свою собственную идею человека (как это, несо­ мненно, всегда и бывает) какие-либо дру­ гие признаки, например признак смерт­ ности, то он поступает так лишь на оснонлнии опыта, убедившись предварительно, что все люди обладают этим признаком. Таким образом, все, что входит в уме того или другого человека в какую-либо идею, сверх того, что содержится в общепри­ знанном значении слова, привходит сю­ да вследствие согласия с тем или другим предложением; тогда как теория д-ра Броуна требует от нас, напротив, предположе­ ния, что согласие с предложением обуслов­ ливается развитием, посредством некото­ рого аналитического процесса, чего-то та­ кого, что входит в саму идею. Поэтому тео­ рию Броуна можно считать опровергну­ той; можно считать доказанным, что мень­ шая посылка одна совершенно недостаточ­ на для доказательства заключения — без помощи большей или того, что представ­ ляет собой ббльшая посылка: а именно, без различных отдельных предложений, пыражающих ряды наблюдений, обобще­ нием которых и является так называемая ббльшая посылка. Таким образом, в числе посылок при доказательстве того, что «Сократ смертен», необходимо должна быть следующая: «мой отец, отец моего отца, А, В, С и т.д. — не­ определенное количество других людей — были смертны»; а это представляет собой только другое выражение того почерпну­ того из наблюдения факта, что все умерли.

Это и есть ббльшая посылка, освобожден­ ная от petitio principii и сведенная на то, что в действительности непосредственно очевидно. Для того чтобы связать это предложе­ ние с заключением, что «Сократ смертен», необходимо добавочное звено, вроде тако­ го предложения: «Сократ похож на моего отца, на отца моего отца и на других инди­ видуумов, о которых было сказано выше». Это именно мы и говорим, заявляя, что «Сократ человек». Высказывая это послед­ нее предложение, мы указываем и на то, в каком отношении Сократ похож на них: он похож на них теми признаками, кото­ рые соозначаются словом «человек». А от­ сюда мы выводим и то, что он, значит, похож на них также и признаком смерт­ ности. § 7. Таким образом, мы нашли то, чего ис­ кали: нашли всеобщий тип процесса умо­ заключения. Он оказался во всех случаях разложимым на следующие элементы: «из­ вестные индивидуумы обладают данным признаком; один или несколько индиви­ дуумов похожи на первых в каких-либо других свойствах; следовательно, они по­ хожи на них и в данном свойстве». Этот тип умозаключения не претендует, подоб­ но силлогизму, на верность вследствие од­ ной формы выражения, да он и не может на это претендовать. Утверждает ли одно предложение тот факт, который уже утвер­ ждало другое, или нет, это может стать оче­ видным из самой формы выражения, т. е. из сравнения самих терминов. Но когда оба предложения утверждают факты, кото­ рые по всей справедливости надо признать различными, то вопрос о том, доказывает­ ся ли один факт другим или нет, никогда нельзя решить из одной формы предло­ жений: решение зависит здесь от других соображений. Можно ли на основании тех признаков, в которых Сократ сходен с лю­ дьми, умершими до сих пор, вывести, что он похож на них также и в признаке смерт­ ности, — это вопрос индукции, и его надо решать, руководясь особыми принципами или правилами (с которыми мы познако­ мимся после) оценки того, верно ли про­

изведен тот великий умственный процесс, который мы называем индукцией. Тем не менее несомненно (и это уже было замечено нами раньше), что, если можно вывести заключение относитель­ но Сократа, то можно умозаключать и от­ носительно всех остальных индивидуумов, сходных с наблюдавшимися в тех призна­ ках, в которых сходен с ними Сократ, т. е., коротко говоря, относительно всего чело­ веческого рода. Поэтому, если доказатель­ ство имеет силу в применении к Сократу, то мы можем раз навсегда установить, что обладание признаками человека является показателем или достаточным основани­ ем признака смертности. Это мы и делаем, высказывая общее предложение: «все люди смертны» и истолковывая его, при случае, в применении к Сократу и к другим людям. Мы устанавливаем таким образом очень удобное деление всей логической опера­ ции на две ступени: первая —это удостове­ рение в том, какие признаки являются по­ казателем смертности; на второй ступени мы решаем вопрос о том, обладает ли тот или другой индивидуум этими признака­ ми. И вообще в наших рассуждениях отно­ сительно процесса умозаключения следует принимать, что оба эти действия имеют место в действительности и что умозаклю­ чение выводится по той форме, в какой оно необходимо должно быть выражено, если бы мы захотели убедиться в том, пра­ вильно ли оно совершено. Таким образом, все процессы мышле­ ния, основными посылками которых слу­ жат частности (все равно, заключаем ли мы от частного к общей формуле, или же, сообразно формуле, от частного к част­ ному), во всем их объеме можно назвать «индукциями». Однако, согласно обычно­ му словоупотреблению, я оставляю это на­ звание специально для процесса установ­ ления общих предложений; остальные же умственные действия, сущность которых состоит в истолковании общих предло­ жений, я буду обозначать общепринятым термином «дедукция». И во всяком умо­ заключении к ненаблюдавшимся случаям мы будем различать индукцию и следую­ щую за ней дедукцию, так как, хотя нет

необходимости выражать процесс рассуж­ дения именно в этой форме, однако его можно в ней выразить во всех случаях без исключения, и необходимо будет выразить во всех тех случаях, когда понадобится или будет желательно гарантировать его науч­ ную правильность и точность. § 8. Изложенная на предшествующих стра­ ницах теория силлогизма приобрела, в чис­ ле других солидных сторонников, сэра Джо­ на Гершеля4, д-ра Юэля5 и м-ра Бэли6. Хотя сэр Джон Гершель и не считает этой теории «открытием» в строгом смысле это­ го слова, так как ее предвосхитил Беркли 7, однако он видит в ней «одно из важней­ ших приобретений, сделанных до сих пор в философии логики». «И если сообразить (продолжает сэр Д. Гершель), какие закоре­ нелые привычки мышления, какие пред­ рассудки рассеяло это учение», то нас не должен ставить в недоумение факт очень различной оценки этого учения другими, не менее заслуживающими уважения, мыс­ лителями. Главное возражение противни­ ков изложенной нами теории нельзя вы­ разить лучше и сжатее, чем следующей цитатой из «Логики» архиепископа Уэтли (Book IV, ch. I, sect. 1): «Во всех тех случа­ ях, когда умозаключают по индукции (если только этим словом не называть просто случайной и совершенно безоснователь­ ной догадки), надо составить суждение, что данный случай или случаи достаточны для оправдания заключения, что эти слу­ чаи позволительно принять за образчики, оправдывающие умозаключение в его при­ менении к целому классу»; а словесным выражением этого суждения (говорили не­ которые из моих критиков) и является большая посылка. Я совершенно согласен с тем, что боль­ шая посылка утверждает достаточность того доказательства, на котором основывается заключение. В этом именно и состоит суть моей теории, и всякий, юч) допускает, что большая посылка есть только это, прини­ мает мою теорию в ее существенной части. Но я не могу согласиться с тем, чтобы признание достаточности доказательства, т. е. правильности индукции, составляло

масть самой индукции; иначе нам придет( и нризнать, что во всякое наше действие нходит, как часть его, все, что мы делаем с целью удостовериться в том, правильно ли мы его выполнили. Умозаключать от известных случаев к неизвестным нас за­ ставляет склонность нашего ума к обоб­ щению, и (пока мы не приобрели зна­ чительного умственного навыка и дисци­ плины ума) вопрос относительно доста­ точности доказательства возникает только уже post factum, когда мы оглядываемся на­ зад на свои умственные действия и рас­ сматриваем, вправе ли мы были сделать то, что мы уже сделали. А потому гово­ рить об этом вторичном, последователь­ ном действии, как о части первоначально­ го, утверждать, что и его надо включить в полное словесное описание психологиче­ ского процесса индукции, — представляет­ ся мне просто неверной психологией8. Мы пересматриваем, конечно, наши как сил­ логистические, так и индуктивные умоза­ ключения и находим, что они выполнены правильно; но логики ведь не прибавляют, для выражения этого акта проверки, тре­ тьей посылки к силлогизму. Точно так же, например, старательный переписчик про­ меряет свою работу, сравнивая ее с ориги­ налом, и если не замечает в ней ни одной ошибки, решает, что копия снята правиль­ но. Но такую проверку копии мы никогда не назовем частью акта копирования. Заключение выводится в индукции из самого доказательства, а не из признания этого доказательства достаточным — точ­ но так же, как я заключаю, что мой друг идет мне навстречу, из того, что я вижу его, а не из того, что я сознаю, что мои глаза открыты и что зрение есть способ позна­ ния. Во всех процессах, требующих тща­ тельности, полезно удостоверяться в том, правильно ли они исполнены; но такое удостоверение не составляет части самого процесса и, кроме того, может быть опу­ щено вовсе, а процесс все-таки останется правильным. Именно потому, что эта проиерка опускается в обычном, не-научном рассуждении, достоверность умозаключе­ ния несколько увеличивается в том случае, ссли оно будет выражено в силлогистиче­

ской форме. Для того чтобы по возмож­ ности заставить не пропускать эту провер­ ку, мы делаем ее частью самого рассуж­ дения: мы настаиваем на том, что умоза­ ключение от частного к частному долж­ но проходить через общие предложения. Но это обеспечивает лишь правильность умозаключения, а вовсе не является усло­ вием не только всякого умозаключения во­ обще, но в некоторых случаях даже и про­ сто его правильности. Все наиболее при­ вычные умозаключения мы делаем ранее, чем научимся употреблению общих пред­ ложений, и человек, хотя бы и неученый, но проницательный, будет отлично при­ лагать приобретенный им опыт к пред­ ставляющимся случаям, хотя он наделает страшных ошибок, определяя пределы со­ ответствующих общих положений. Но хо­ тя он может умозаключать и правильно, он никогда, собственно говоря, не знает, правильно ли он сделал вывод или нет, так как он не проверил своего умозаклю­ чения. Именно это и делают нам формы умозаключений: они нужны нам не потому, чтобы они давали нам возможность умоза­ ключать, а потому, что они позволяют нам узнавать, правильно ли мы умозаключаем. Далее, на это возражение можно от­ ветить, что, раз доказательство (если при проверке оно было признано достаточ­ ным) достаточно для подтверждения об­ щего предложения, оно будет достаточно также и для подтверждения всякого умоза­ ключения прямо от частного к частному, без посредства общих предложений. Ис­ следователь, убедившись логическим путем в том, что условия правильности наведе­ ния были выполнены в случаях А, В, С и т. д., имел бы такое же право заключать прямо относительно герцога Веллингтона, как и относительно всех людей вообще. Общее заключение будет правильно толь­ ко тогда, когда будет правильно и всякое соответствующее ему частное, и я реши­ тельно не могу понять, что значит, когда говорят, что частное заключение выводит­ ся из общего положения. Как скоро есть основания сделать вообще какое бы то ни было заключение, исходя из частных случаев, есть основания и для общего за­

ключения. Но хотя вывести общее заклю­ чение на самом деле и полезно, однако это не необходимое условие для правиль­ ности умозаключения в каждом частном случае. Человек расходует грош по тому же самому праву, по какому он располагает и всем своим достоянием. Но для закон­ ности меньшего действия нет необходи­ мости, чтобы он формально заявил свое право на большее. Прибавляю несколько замечаний в от­ вет на менее значительные возражения9. § 9- Изложенные соображения показыва­ ют нам настоящую природу того, что но­ вейшие писатели назвали «формальной ло­ гикой» и ее отношение к логике — в широ­ ком смысле этого термина. Логика, как я ее понимаю, есть теория всех вообще про­ цессов, посредством которых мы удосто­ веряемся в истинности положений, являю­ щихся в результате рассуждения или умо­ заключения. Поэтому формальная логика (в которой сэр Уильям Гамильтон, со сво­ ей точки зрения, и архиепископ Уэтли — со своей, видели все, что можно называть «логикой») представляет собой, на самом деле, лишь очень второстепенную часть этой науки, не имеющую прямого отноше­ ния к рассуждению или умозаключению -в том смысле, в каком этот процесс состав­ ляет часть исследования истины. В таком случае, что же такое «формальная логи­ ка»? По-видимому, это название прилага­ ется собственно ко всей той части науки, которая изучает равнозначные или рав­ носильные способы выражения предложе­ ний: это — совокупность правил для опре­ деления того, в каких случаях одни утвер­ ждения заключают в себе или предполага­ ют истинность или ложность других. Сю­ да входит учение о содержании предло­ жений, об их обращении, равнозначности и противоположении, о тех, неправильно так называемых, индукциях (о них мы бу­ дем говорить ниже, гл. II кн. III), в которых кажущееся обобщение представляет собой

только сокращенное указание тех же са­ мых индивидуально известных случаев и, наконец, о силлогизме. Теория называния и (неразрывно с ним связанного) опре­ деления — хотя она еще в большей сте­ пени относится к другой, более широкой отрасли логики — составляет и здесь необ­ ходимое введение. Та цель, которую име­ ет в виду формальная логика и которая достигается строгостью ее предписаний, есть не истина, а согласие утверждений друг с другом. Мы уже видели, что в этом состоит единственное прямое назначение правил силлогизма. Его цель и значение — просто в том, чтобы привести наши умо­ заключения или выводы в полное согла­ сие с нашими общими положениями, т. е. с теми указаниями, которые имеются у нас для этих выводов. «Логика последователь­ ности» есть необходимое пособие для «ло­ гики истины» не только потому, что то, что несогласно само с собой или с другими ис­ тинами, не может быть истинным, но так­ же и потому, что истина может быть успеш­ но выведена только посредством умоза­ ключений из опыта, а (если эти последние вообще можно подтверждать доказатель­ ством) их можно обобщать — и надо обоб­ щать, если их хотят подтвердить доказа­ тельством; после же этого правильность их приложения к отдельным случаям состав­ ляет вопрос специально «логики после­ довательности». Эта часть логики не тре­ бует предварительного знакомства с про­ цессами рассуждения или умозаключения в отдельных науках; ее можно с пользой изучать на гораздо более ранней ступени образования, чем логику истины. И уста­ новившийся на практике обычай изучать ее отдельно, как она излагается в элемен­ тарных учебниках логики (в которых нет ничего, кроме изложения логики последо­ вательности) допускает философское об­ основание, хотя мотивы, приводимые для оправдания этого обыкновения по боль­ шей части очень далеки от того, чтобы быть философскими.

Цепи умозаключений и дедуктивные науки

§ 1. Из нашего разбора силлогизма об­ наружилось, что меньшая посылка всегда утверждает сходство между новым случаем и теми или другими из прежде известных; большая же указывает на нечто такое, что мы нашли истинным в этих известных слу­ чаях и что мы поэтому считаем себя впра­ ве принять за истинное во всяком другом случае, сходном с прежними в некоторых определенных отношениях. Если бы все умозаключения были, по своим меньшим посылкам, похожи на те примеры, которые мы исключительно при­ водили в предыдущей главе, т. с. если бы утверждаемое меньшей посылкой сходство было очевидно с первого взгляда (как, на­ пример, в предложении «Сократ есть че­ ловек»), или если бы эти посылки можно было получать из непосредственного на­ блюдения, то не было бы никакой необ­ ходимости в цепях умозаключений, не су­ ществовало бы и дедуктивных наук. Цепи умозаключений существуют только для то­ го, чтобы распространять индукцию, осно­ ванную (какой должна быть всякая индук­ ция) на наблюдавшихся случаях, на другие, в которых мы не могли прямо наблюдать не только того, что подлежит доказатель­ ству, но даже и тех признаков, которые указывают на этот факг. § 2. Возьмем такой силлогизм: «все ко­ ровы суть жвачные животные; животное, стоящее передо мной, есть корова; следо­ вательно, это — животное жвачное». Мень­ шая посылка, если она вообще истинна, очевидна сама собой; исследования требу­ ет лишь установление большей посылки, и если индукция, выражением которой яв­ ляется эта посылка, была выполнена пра­ вильно, то умозаключение относительно стоящего сейчас передо мной животного будет выполнено мгновенно: как только я 13

Заказ

1606

сравню это животное с большей посыл­ кой, немедленно станет ясно, что оно объемлется ею. Но, положим, у нас есть сле­ дующий силлогизм: «всякий мышьяк ядо­ вит; вещество, находящееся сейчас пере­ до мной, есть мышьяк; следовательно, это вещество ядовито». Истинность меньшей посылки может не быть очевидной с пер­ вого взгляда; быть может, она не очевид­ на непосредственно, а сама также позна­ ется только посредством умозаключения. Пусть она будет заключением другого до­ казательства, которое, если его выразить в силлогистической форме, примет следую­ щий вид: «всякое вещество, которое, буду­ чи зажжено, оставляет на белом фарфоре (если этот последний подержать над пла­ менем) темное пятно, растворимое в хло­ ристом кальции, есть мышьяк; вещество, находящееся передо мной, отвечает этому условию; следовательно, это мышьяк». Та­ ким образом, для того чтобы установить окончательное заключение: «вещество, ко­ торое я имею перед собой, есть яд», нужно рассуждение, которое (если его выразить в силлогистической форме) потребует двух силлогизмов. Это и будет цепью умозаклю­ чений. Однако, прибавляя таким образом сил­ логизм к силлогизму, мы в действительно­ сти прибавляем одну индукцию к другой. Нужны две отдельных индукции, для того чтобы эта цепь умозаключений стала воз­ можной. Эти индукции основывались, ве­ роятно, на различных группах индивиду­ альных случаев; но они сходятся в своих выводах настолько, что предмет исследо­ вания подходит под оба эти ряда. Заметки об этих индукциях содержатся в больших посылках обоих силлогизмов. Прежде все­ го, мы или кто другой рассматривали раз­ личные предметы, производившие при дан­ ных обстоятельствах темное пятно, обла-

дающее указанными свойствами, и нашли, что все они обладают свойствами, соозна­ чаемыми словом «мышьяк»: а именно, свой­ ствами металлов, летучестью, при испаре­ нии издают запах чеснока и т.д. Затем мы или кто-либо другой исследовали различ­ ные вещества, обладавшие этими металли­ ческими и летучими свойствами, чесноч­ ным запахом и т.д., и неизменно находили их ядовитыми. Первое наблюдение наше мы считаем себя вправе распространить на все вещества, дающие специфические темные пятна; второе — на все металли­ ческие и летучие вещества, сходные с те­ ми, которые мы изучали; а, следовательно, не только на те, которые, как мы в этом убедились по собственному наблюдению, обладают этими свойствами, но и на те, от­ носительно которых мы заключили это из прежнего наведения. Вещество, находяще­ еся перед нами, подходит, как мы нашли, только под одно из этих наведений; но че­ рез посредство первого мы подводим его и под другое. Как и раньше, мы умозаклю­ чаем от частного к частному; но здесь мы на основании наблюдавшихся частностей умозаключаем не к таким другим частно­ стям, которые, как мы сами наблюдали, сходны с первыми в существенных чертах, а к таким, относительно которых мы умо­ заключили по сходству их с теми в чем-ли­ бо другом (если, конечно, эти последние свойства мы можем считать, на основании совершенно другого ряда случаев, показа­ телями сходства в свойствах первого рода). Этот первый пример цепи умозаклю­ чений очень прост; цепь здесь состоит только из двух силлогизмов. Несколько сложнее будет следующий пример: «нель­ зя ниспровергнуть ни одно правительство, которое настойчиво ищет блага своих под­ данных; такое-то правительство настойчи­ во ищет блага своих подданных; следо­ вательно, его нельзя ниспровергнуть». По­ ложим, что в этом доказательстве ббльшая посылка не вытекает из соображений a pri­ ori, а представляет собой обобщение из ис­ тории, которое (будет ли оно правильно или ошибочно) должно быть основано на наблюдении правительств, относительно которых не может быть сомнения в том,

что они искали блага своих подданных. Нашли (или полагают, что нашли), что та­ кие правительства нельзя ниспровергнуть, и эти примеры сочли достаточным осно­ ванием для распространения того же са­ мого сказуемого на всякое правительство, сходное с этими в признаке настойчиво­ го стремления к благу своих подданных. Но походит ли на них в этом отношении данное правительство? Об этом можно ар­ гументировать и pro, и contra разного ро­ да доводами; но доказывать это придется, во всяком случае, посредством другой ин­ дукции, так как нельзя прямо наблюдать чувствований и желаний людей, стоящих во главе правления. Итак, для доказатель­ ства меньшей посылки нам нужен аргу­ мент такого рода: «всякое правительство, действующее таким-то образом, ищет бла­ га своих подданных; данное правительство действует именно таким образом; следова­ тельно, оно ищет блага своих подданных». Но справедливо ли, что правительство дей­ ствует именно так, как мы полагаем? Таким образом, меньшая посылка также требует доказательства, т. е. опять-таки индукции, вроде, например, следующей: «можно счи­ тать истинным то, что утверждается ум­ ными и беспристрастными свидетелями; что правительство действует так-то и такто, это утверждают именно такие свиде­ тели; поэтому их утверждению можно ве­ рить». Таким образом, доказательство со­ стоит из трех ступеней. Как свидетельству­ ют наши чувства, данный образ правле­ ния походит на некоторые из прежде нам встречавшихся в том, что относительно не­ го утверждают умные и нелицеприятные свидетели. Отсюда мы заключаем, во-пер­ вых, что данное утверждение справедливо в этом случае — так же, как и в прежних; а во-вторых, — так как утверждается, что данное правительство действует некото­ рым определенным образом и что другие правительства и отдельные лица действо­ вали таким же образом, — что данный об­ раз правления оказывается сходным с эти­ ми другими образами правления или лица­ ми. А так как известно, что эти последние желали блага народу, то отсюда, посред­ ством второй индукции, мы умозаключаем,

что и данное правительство желает блага я лроду. Это делает данное правительство | йодным с другими, о которых полагают, что они не могут испытывать революций; .1 отсюда, посредством третьей индукции, мы заключаем, что и данное правительство г,нокс может ее избегнуть. Мы и здесь рас»уждаем опять же от частного к частному; но умозаключение к новому случаю идет |д«ть от трех различных рядов прежних случаев, из которых по непосредственному мосприятию новый случай походит только н.I один. Но из этого сходства мы индук­ ции ю умозаключаем, что данный случай обладает тем признаком, посредством ко­ торого он уподобляется следующему ряду случаев, а потому и подпадает под соотиетствующее наведение. Затем мы повто­ ряем тот же процесс и умозаключаем, что наш случай сходен с третьим рядом фак­ том; а отсюда, посредством третьего наве­ дения, мы приходим и к окончательному мюпочению. $ Несмотря на большую сложность л их примеров сравнительно с теми, ко­ торыми мы поясняли в предыдущей главе общую теорию умозаключений, все изло­ женные нами там учения остаются одина­ ково справедливыми и в этих более слож­ ных случаях. Ряд общих предложений пред­ ставляет собой не ступени рассуждения; по — не посредствующие звенья в цепи умозаключения от наблюдавшихся частнос тей к тем, к которым мы прилагаем наше наблюдение. Если бы у нас была достаточ­ но обширная память, если бы мы облада>П1 способностью помнить в известном по­ рядке громадную массу подробностей, то можно было бы умозаключать и вовсе без общих предложений, так как это только формулы для умозаключения от частного к частному. Умозаключение из общих по­ ложений основано (как было объяснено мыше) на том принципе, что — раз из наОлюдения над некоторыми частностями можно вывести относительно других част­ ное гей то же самое, что мы видели спраиедливым относительно первых, — можно умозаключить это самое и относительно других частных случаев известного рода.

И для того чтобы делать это умозаключе­ ние во всех новых случаях, в которых оно будет правильно, и не делать его в тех слу­ чаях, когда его нельзя сделать, мы раз на­ всегда определяем те отличительные при­ знаки, по которым можно узнать такого рода случаи. Дальнейший умственный про­ цесс состоит просто в том, что мы узна­ ем предмет и удостоверяемся, обладает ли он этими признаками; при этом все рав­ но, узнаем ли мы предмет по этим са­ мым признакам или же по другим, кото­ рые, как мы в том удостоверились с помо­ щью другого подобного же процесса, явля­ ются признаками этих признаков. В дей­ ствительности, умозаключение всегда идет от частного к частному, от наблюдавшихся случаев к ненаблюдавшимся. Делая умоза­ ключение, мы только обращаемся к фор­ муле, которой руководимся в этих процес­ сах. Формула эта представляет собой за­ метку о тех признаках, которые должны быть критериями того, в каких случаях, по нашему мнению, можно делать умоза­ ключения, и в каких нельзя. Настоящими посылками являются единичные наблюде­ ния, хотя бы они были совершенно по­ забыты, хотя бы мы о них даже ничего не знали (в тех случаях, когда это наблю­ дение не наше личное, а других людей). Но мы имеем доказательства того, что мы сами или другие люди некогда считали их достаточными для индукции, и у нас есть признаки, по которым можно узнать, относится ли новый случай к числу тех, на которые (если бы они тогда были из­ вестны) индукцию, надо думать, следова­ ло бы распространить. Эти признаки мы узнаем или сразу, или при помощи дру­ гих признаков, служащих, как мы это узна­ ли из другой, предварительной индукции, признаками первых. Иногда и эти призна­ ки признаков можно узнать только по тре­ тьему ряду признаков. Таким образом, для того чтобы подвести новый случай под индукцию, основанную на таких частно­ стях, сходство которых с нашим случаем удостоверено лишь косвенным путем, нам иногда приходится построить целую цепь умозаключений, которая может быть лю­ бой длины.

Таким образом, последним индуктив­ ным заключением в предыдущем примере было следующее: «некоторое данное пра­ вительство нельзя ниспровергнуть». Это за­ ключение мы вывели согласно формуле, по которой желание блага народу служит признаком того, что правительство нельзя ниспровергнуть. Признаком этого призна­ ка является особый образ действий; а при­ знаком этого образа действий служит соот­ ветствующее утверждение умных и беспри­ страстных свидетелей; в том же, что пра­ вительству, о котором идет речь, присущ этот последний признак, нас удостоверя­ ют наши чувства. Итак, данное правитель­ ство подпадает под последнюю индукцию, а посредством ее и под все остальные. За­ меченное сходство данного случая с одним рядом наблюдавшихся частностей сделало его сходным со вторым рядом, а этот вто­ рой - с третьим. В более сложных отраслях знания де­ дукции редко состоят, как это было в при­ веденных у нас до сих пор примерах, из одной цепи умозаключений: а есть при­ знак b, b — признак с, с — признак d , сле­ довательно, а есть признак d. Они состоят (продолжая ту же метафору) из нескольких цепей, соединенных своими концами, вро­ де следующего: а есть признак d y b — при­ знак е, с — признак / ; с?, е, / — признаки п; следовательно, abc — суть признаки п. Предположим, например, следующее соче­ тание обстоятельств: 1) лучи света падают на отражающую поверхность; 2) эта по­ верхность параболическая; 3) лучи парал­ лельны друг другу и оси поверхности. Надо доказать, что сочетание этих трех обстоя­ тельств служит признаком того, что отра­ женные лучи пройдут через фокус пара­ болической поверхности. Каждое из этих трех обстоятельств в отдельности является признаком чего-либо существенного для данного случая. Факт падения лучей света на отражающую поверхность служит при­ знаком того, что эти лучи отразятся под углом, равным углу падения. Параболиче­ ская форма поверхности служит призна­ ком того, что линии, проведенные от лю­ бой точки поверхности к фокусу, и ли­ нии, параллельные оси, при пересечении

их с поверхностью1, будут образовывать равные между собой углы. И, наконец, па­ раллельность лучей с осью является при­ знаком того, что углы падения этих лучей совпадут с одним из этих равных углов. Та­ ким образом, совокупность этих трех при­ знаков составляет признак всех этих трех вещей, вместе взятых; а эта совокупность их, очевидно, является признаком того, что угол отражения должен совпасть с другим из двух равных углов, т. е. с углом, обра­ зованным линией, проведенной через фо­ кус. А этот, последний вывод, по основной аксиоме о прямых линиях, является при­ знаком того, что отраженные лучи про­ ходят через фокус. Большая часть цепей дедукций в физических науках относится к этому сложному типу. Их много даже и в математике, как, например, во всех тех теоремах, где предположение состоит из нескольких условий: *если мы начер­ тим круг, а внутри его возьмем какую-либо точку (но не центр), и если от этой точки мы проведем прямые линии к окружности, то... и т.д.». § 4 . Эти соображения освобождают наш взгляд на умозаключение от одной серьез­ ной трудности: без них наша теория мог­ ла бы показаться несовместимой с фак­ том существования дедуктивных, или вы­ водных наук. Раз всякое умозаключение есть индукция, то отсюда, казалось бы, вы­ текало, что трудности философского ис­ следования должны состоять только в ин­ дукциях, и что раз эти последние легки и не допускают никакого сомнения или колебания, то помимо них не может быть никакой науки или, по крайней мере, ника­ ких трудностей в науке. Но с точки зрения этой теории было бы трудно объяснить су­ ществование, например, обширной обла­ сти наук математических, которые требо­ вали от их творцов высочайшего научного гения и даже для усвоения своего предпо­ лагают очень продолжительное и сильное напряжение ума. Но только что приведен­ ные соображения раскрывают эту тайну. Они показывают, что даже в том случае, когда индукции сами по себе очевидны, может быть еще очень трудным открыть,

подходит ли под них изучаемый частный • мумай. И для научной талантливости пред»г,шляется большое поле в области комби­ нирования индукций таким образом, что|»ы посредством одной из них, под кото­ рую данный случай, очевидно, подходит, можно было подвести его под другие, от­ носительно которых это непосредственно не очевидно. Когда уже сделаны наиболее очевид­ ные из индукций, какие можно в той или другой науке вывести непосредственно из наблюдений, когда построены общие фор­ мулы, определяющие пределы приложения них индукций, тогда ко всякому новому i лучаю, который, очевидно, подходит под одну из этих формул, прилагают индук­ цию, — и дело кончено. Однако постоян­ но возникают новые случаи, возбуждаю­ щие вопросы, которые с первого взгляда нельзя решить ни одной из имеющихся у пас формул. Возьмем пример из геомет­ рии, — и так как мы берем его лишь для иллюстрации, то пусть читатель позволит нам принять за данное то, что мы будем доказывать в следующей главе: а именно, что первые начала геометрии получаются при помощи индукции. Мы возьмем пятое предложение первой книги Евклида: рав­ ны или неравны углы при основании рав­ нобедренного треугольника? Прежде всего надо обратить внимание на то, на осноиаиии каких наведений можем мы умоза­ ключать о равенстве или неравенстве этих углов. Для вывода равенства у нас есть сле­ дующие формулы: 1) вещи, совпадающие при наложении их одной на другую, равны; 2) вещи, равные одной и той же, равны между собой; А) целое равно сумме своих частей; 4) суммы равных вещей равны; 5) разности равных вещей равны. Других основных формул для доказательства panei 1 ства нет. Для умозаключения о нераиепстве у нас есть следующие формулы: 1) целое не равно одной из своих частей; 2) суммы равных вещей с неравными не равны;

3) разности между равными и неравны­ ми вещами не равны. Таким образом, у нас есть всего восемь формул. Углы при основании равнобедрен­ ного треугольника не подходят с перво­ го взгляда ни под одну из этих формул; последние указывают различные признаки равенства и неравенства, но в углах нельзя заметить непосредственно ни одного из этих признаков. При исследовании оказы­ вается, однако, что такие признаки есть; нам удается в конце-концов подвести уг­ лы под формулу: «разности равных вещей равны» (или «вычитая из равных величин равные, мы получаем равные разности»). Почему же так трудно заметить, что эти уг­ лы суть разности равных величин? Потому, что каждый из этих углов можно считать разностью не одной только пары, а бес­ численного множества пар других углов. Из этих-то пар мы и должны представить себе и выбрать две таких, которые нам или интуитивно покажутся равными, или бу­ дут обладать теми или другими из призна­ ков равенства, указанными в приведенных формулах. Догадка —очень остроумная для первого, кому она пришла в голову, — ука­ зала две пары углов, удовлетворявших этим требованиям. Прежде всего, что разности этих углов представляли собой углы при основании треугольника, это можно бы­ ло заметить непосредственно; а затем, эти углы обладали одним из признаков равен­ ства: а именно, совпадали при наложении. Однако и это совпадение стало известно не непосредственно, а лишь с помощью умо­ заключения — согласно другой формуле. Для большей ясности прилагаю ана­ лиз доказательства. Евкдид, как известно, доказывает свое пятое положение посред­ ством четвертого. Нам этого сделать нель­ зя, так как мы должны проследить вывод­ ные истины не до других, предшествовав­ ших им дедукций, а до их первоначальных, индуктивных оснований. Поэтому нам на­ до взять не заключение четвертого поло­ жения, а его посылки, и доказывать пятое прямо из первых начал. Это потребует ше­ сти формул (как и у Евклида, нам надо сначала продолжить равные стороны АВ

А

и АС на равные расстояния и провести ли­ нии BE и DC). П е р в а я ф о р м у л а : Суммы равных величин равны. AD и АЕ суть суммы равных величин, по предположению; а потому, согласно только что приведенной формуле, эти ли­ нии равны. В т о р а я ф о р м у л а : Равные прямые линии или углы, будучи наложены друг на друга, совпадают. АВ и АС подходят под эту формулу, по предположению; AD и АЕ подведены под нее предыдущим звеном доказатель­ ства. Угол при А, если его взять в треуголь­ нике АВЕ, и тот же угол, взятый в треуголь­ нике ACD, конечно, также подойдет под эту формулу. Таким образом, все эти три пары обладают тем свойством, которое, соглас­ но поставленной в заголовке формуле, слу­ жит показателем попарного совпадения их при наложении. Теперь наложим треуголь­ ники друг на друга, перевернув АВЕ и на­ ложив его на ACD так, чтобы АВ совпало с АС; тогда, вследствие равенства угла А, АЕ совпадет с AD. Но АВ равно АС, а АЕ рав­ но AD. Следовательно, наши треугольники совпадут всецело, а стало быть, совпадут и точки: D с Е, В с С. Т р е т ь я ф о р м у л а : Прямые линии, концы которых совпадают, и сами совпа­ дают Под эту формулу предыдущей индук­ цией подведены BE и CD; следовательно, эти линии совпадут. Ч е т в е р т а я ф о р м у л а : Углы, сто­ роны которых совпадают, и сами совпа­ дают

Так как третья индукция показала сов­ падение BE с CD, а вторая —АВ с АС, то уг­ лы АВЕ и ACD подходят под эту четвертую формулу; следовательно, эти углы совпа­ дают. П я т а я ф о р м у л а : Величины, кото­ рые совпадают друг с другом, равны. Углы АВЕ и ACD подведены под эту формулу четвертой индукцией. Так как эта цепь рассуждений применима mutatis mu­ tandis также и к углам ЕВС и DCB, то и эти углы тоже подходят под пятую формулу. Наконец, Ш е с т а я ф о р м у л а : Разности рав­ ных величин равны. Так как угол ABC составляет разность между углами АВЕ и СВЕ, а угол АСВ — раз­ ность между углами ACD и DCB (равенство этих углов попарно было доказано), то уг­ лы ABC и АСВ подходят под эту последнюю формулу, что и составляет результат всего рассуждения. Главное затруднение состоит здесь в том, чтобы представить себе два угла при основании треугольника ABC в виде остат­ ков, образующихся вследствие отрезывания одной пары углов от другой, причем каждая пара должна представлять собой соответствующие углы треугольников, у ко­ торых равны две стороны и лежащий меж­ ду ними угол. Эта счастливая догадка поз­ волила использовать для данного частного случая целый ряд разнообразных индук­ ций. А так как догадка эта вовсе не оче­ видна, то из этого примера, столь близ­ ко стоящего к самому началу математики, можно видеть, как много (в высших от­ раслях этой и других наук) простора для научных комбинаций немногих простых индукций, имеющих целью подвести под каждую из них бесчисленное количество случаев, с первого взгляда под них не под­ ходящих. Отсюда видно также, как длин­ ны, многочисленны и сложны могут быть эти процессы соединения индукций даже в том случае, если каждая индукция сама по себе очень легка и проста. Все индук­ ции целой геометрии можно подвести под те простые индукции, которые сформули-

рпнапы в аксиомах и немногих из так на­ чинаемых «определений». Все же остальное н :»гой науке состоит из процессов подве­ дения под эти индукции непредвиденных случаев, или (говоря языком силлогисти­ ческого искусства) из процессов доказа­ тельства меньших посылок, необходимых дли составления полных силлогизмов; при­ чем большими посылками являются опре­ деления и аксиомы. В этих определени­ ях и аксиомах заложена вся совокупность признаков, искусной комбинацией кото­ рых можно открыть и доказать все то, что доказывается в геометрии. Признаков этих так немного; индукции, доставляющие их, так очевидны и привычны, что вся труд­ ность геометрии и (за ничтожными ис­ ключениями) все ее содержание состоит н связывании друг с другом этих индук­ ций, т. е. в дедукциях, или цепях умозаклю­ чений. Поэтому геометрия и представляет еобой дедуктивную, или выводную науку. § 5. Впоследствии (гл. IV кн. III, § 3 и в других местах) мы увидим, что есть важ­ ные научные основания придавать каждой пауке в возможно большей степени дедук­ тивный характер. Есть основания старать­ ся построить науку из возможно меньше­ го числа возможно более простых индук­ ций и доказывать (хотя бы и очень слож­ ными) комбинациями этих индукций да­ же и такие истины относительно сложных случаев, которые можно было бы доказать индукциями из специальных опытов. Каж­ дая отрасль естествознания была внача­ ле экспериментальной; каждое обобщение опиралось на особую индукцию, каждое ныводилось из особого ряда наблюдений и опытов. Все науки были, как обыкноненно говорят, чисто опытными, или, вы­ ражаясь точнее, такими, в которых умо­ заключения состояли, по большей части, из одной только ступени, выражались оди­ ночными силлогизмами. Теперь же все они до некоторой степени, а некоторые из них почти всецело, стали науками чисто де­ дуктивными, или выводными. Вследствие этого множество истин, которые раньше были известны в качестве индукций из та­ кого же числа отдельных рядов опытов,

теперь оказались заключениями, или короллариями из индуктивных предложений более простого и более общего характе­ ра. Таким образом, последовательно стали математическими науками механика, гид­ ростатика, оптика, акустика, учение о теп­ лоте: таким же образом и астрономия бы­ ла подведена Ньютоном под законы об­ щей механики. Почему такая подстановка обходного процесса мышления на место, казалось бы, более легкого и естествен­ ного считается (и справедливо считается) величайшим торжеством в изучении при­ роды, — к решению этого вопроса мы сейчас еще не подготовлены. Необходи­ мо только заметить, что, хотя от такого преобразования все науки стремятся стать все более и более дедуктивными, однако они ничего не теряют при этом из сво­ его индуктивного характера, так как каж­ дый шаг в дедукции есть все-таки индук­ ция. Противоположны не термины дедук­ тивный и индуктивный, а термины дедук­ тивный и опытный, или эксперименталь­ ный. Наука экспериментальна постольку, поскольку всякий новый случай, представ­ ляющий какие бы то ни было отличитель­ ные черты, требует нового рода наблюде­ ний и опытов, новой индукции. Наука де­ дуктивна постольку, поскольку она может относительно случаев нового рода выво­ дить заключения посредством подведения их под прежние индукции. Для этого удо­ стоверяются в том, не обладают ли случаи, относительно которых нельзя было наблю­ дать, что в них имеются налицо нужные признаки, по крайней мере, признаками этих признаков. Таким образом, теперь можно видеть, в чем состоит основное различие между науками, способными стать дедуктивны­ ми, и такими, которые должны остаться опытными. Разница в том, что в первых мы можем, а во вторых не можем най­ ти признаки признаков. Если на основа­ нии разнообразных индукций мы прихо­ дим только к таким предложениям, как «а есть признак Ь», или «а и b суть призна­ ки друг друга», «с есть признак d», или «с и d — признаки друг друга», без какоголибо звена, которое связывало бы а или Ъ

с с или с d, — то у нас получается нау­ ка, состоящая из разрозненных и взаимно независимых обобщений. Так, например, мы узнаем, что кислоты окрашивают си­ ние вещества растительного происхожде­ ния в красный цвет, а щелочи окрашивают их в зеленый; однако ни из одного из этих предложений мы не можем — ни прямо, ни косвенно, — вывести другого. Наука имеет чисто опытный характер, поскольку она состоит из таких предложений. Химия, например, при настоящем состоянии зна­ ний еще не освободилась от этого харак­ тера. Но другие науки состоят уже из пред­ ложений такого рода: «а есть признак Ь, b есть признак с, с — d, d — е» и т.д. В та­ ких науках можно, посредством умозаклю­ чений из общих предложений, проходить всю лестницу от а до е; в них мы можем заключать, что а есть признак е, что вся­ кий предмет, обладающий признаком а, обладает и свойством е, хотя, быть может, мы никогда не в состоянии наблюдать а и е вместе, — хотя бы даже и d , служащее для нас непосредственным показателем е, вовсе не наблюдалось в этих предметах, т. е. было только результатом умозаклю­ чения. Видоизменяя первую метафору, мы можем сказать, что мы спускаемся как бы под землю от а и е. Признаки 6, с, d , указывающие путь, принадлежат исследуе­ мым нами предметам; но они скрыты под землей, и единственным видимым призна­ ком служит а. Однако посредством его мы получаем возможность открыть последова­ тельно и все остальные из этих признаков. § 6. Теперь мы в состоянии понять, каким образом опытная наука может, просто бла­ годаря успехам опыта, превратиться в де­ дуктивную. В опытной, или эксперимен­ тальной науке индукции, как мы сказали, разрозненны: а есть признак b, с есть признак d , d есть признак / и т. д. Од­ нако новый ряд случаев и производимая на основании его индукция могут во вся­ кое время перекинуть мост через пробел между какими-нибудь двумя из этих не свя­ занных друг с другом арок; например, мо­ жет оказаться, что b есть признак с, а это даст нам возможность дедуктивно вывести

отсюда, что и а есть признак с. Иногда же бывает, что какая-нибудь более широ­ кая индукция перекинется аркой высоко в воздухе и сразу свяжет целый ряд сочета­ ний: b, d, / и проч.; она сделает из них признаки одной и той же вещи или же нескольких вещей, между которыми у нас уже ранее установлена связь. Так, Ньютон открыл, что движения всех тел Солнечной системы (каждое из этих движений было выведено посредством особой логической операции на основании особых призна­ ков) — все равно, правильные ли, или на первый взгляд неправильные — обнаружи­ ваюсь признаки, указывающие на враще­ ние всех их вокруг некоторого общего цен­ тра, причем центробежная сила изменяет­ ся прямо пропорционально квадрату рас­ стояния от этого центра. Это обобщение является величайшим из до сих пор быв­ ших примеров мгновенного превращения в дедуктивную такой науки, которая уже на опытной ступени достигла большого раз­ вития. Такого рода преобразования, только меньшего объема, происходят постоянно в менее разработанных отделах физики; однако это еще не уничтожает опытного характера этих дисциплин. Так, по поводу двух вышеупомянутых, не связанных друг с другом, предложений: «кислоты окраши­ вают синие растительный вещества в крас­ ный цвет» и «щелочи окрашивают их в зе­ леный цвет»—Либих заметил, что все си­ ние красящие вещества, окрашиваемые кислотами в красный цвет (как и обрат­ но — все красные красящие вещества, ста­ новящаяся синими под влиянием щело­ чей) содержат азот. И вполне возможно; что это обстоятельство свяжет когда-нибудь два предложения, о которых идет речь, и докажет, что противоположное действие кислот и щелочей в произведении и уни­ чтожении синего цвета представляет ре­ зультат какого-нибудь одного, более об­ щего закона. Хотя такое связывание от­ дельных обобщений очень полезно, одна­ ко оно лишь в очень небольшой степе­ ни придает дедуктивный характер той или другой науке в ее целом, так как новые наблюдения и опыты, позволяющие нам

• имимиать таким образом несколько общих ш I мп, обычно открывают нам еще боль­ шее число новых, друг с другом не связан­ ных. Поэтому, хотя такого рода расшире­ ние и упрощение обобщений постоянно имело место в химии, одиако эта наука и д о емх пор в существе своем является нау­ к о й опытной. Такой она, вероятно, и оста­ нется, пока не будет найдена какая-нииуд|» обширная индукция, которая, подоб­ но ньютоновской, свяжет большое число менее обширных, уже известных индук­ ц и и и сразу изменит весь метод этой на­ уки. Химия обладает уже одним великим обобщением, которое, хотя оно и отно»ится к одной из второстепенных сторон химических явлений, имеет, однако, все­ объемлющий характер в своей ограничен­ ной сфере; это — принцип Дальтона, так называемая «атомическая теория», или уче­ ние о химических эквивалентах. Позволяя ранее опыта до некоторой степени предиидсть, в каких пропорциях будут соче­ таться два вещества, теория эта, несомнен­ но, является как источником новых истин дедуктивного характера, так и связующим принципом для всех истин того же рода, добытых опытным путем2. § 7. Те открытия, которые обращают ме­ тод науки из опытного в дедуктивный, со­ стоят, по большей части, в следующем. Поередством дедукции или посредством пря­ мого опыта устанавливают, что видоизме­ нения одного явления однообразно сопроиождают изменения какого-либо другого, лучше известного. Так, акустика, или нау­ ка о звуке, ранее стоявшая на самой низ­ кой ступени чисто опытного знания, стала дедуктивной, как только на опыте было доказано, что всякое изменение звука сле­ дует за особым, определимым изменени­ ем колебательного движения частиц пере­ дающей среды и является его признаком. Когда это было удостоверено, то из этого нытскало, что всякое отношение последонательности или сосуществования между пилениями более известного из этих двух классов имеет место также и между соотпетствующими явлениями другого класса: так как всякий звук являлся теперь призна­

ком особого колебательного движения, то он стал признаком и всего того, о чем мож­ но было умозаключать из этого движения по законам динамики. Поэтому признаком соответствующего звука стало все, что бы­ ло, согласно этим же законам, признаком данного колебательного движения частиц упругой среды. Таким образом, из извест­ ных законов распространения движения в упругой среде стало возможным вывести много истин относительно звука, которых прежде и не подозревали. С другой сто­ роны, уже известные эмпирически факты относительно звука сделались показателя­ ми соответствующих свойств тел, находя­ щихся в состоянии колебания, — свойств, ранее тоже вовсе неизвестных. В превращении опытных наук в де­ дуктивные громадную роль играет наука о числах. Свойства чисел одни только из всех известных явлений принадлежат — в самом строгом смысле — всем без исклю­ чения предметам. Не все предметы окра­ шены, не все имеют вес, не все даже про­ тяженны, но все доступны исчислению. И если мы возьмем эту науку во всем ее объеме, начиная с элементарной арифме­ тики и до вариационного исчисления, то окажется, что количество истин, открытых до сих пор, отнюдь не исчерпано и способ­ но еще к неопределенному увеличению. Хотя истины науки о числах прило­ жимы ко всем без исключения вещам, од­ нако они касаются их, конечно, только в отношении их количества. Но если ока­ жется, что качественные изменения в каком-либо классе явлений правильно со­ ответствуют количественным изменениям в тех же самых или других явлениях, то каждая формула математики, приложимая к количествам, изменяющимся этим осо­ бым способом, становится признаком со­ ответствующей общей истины относитель­ но качественных изменений, сопровожда­ ющих эти количественные. А так как наука о количестве (поскольку это возможно для науки вообще) совершенно дедуктивна, то и учение о качествах данного рода должно становиться в такой же мере дедуктивным. Самый разительный исторический при­ мер этого рода превращения (правда, это

не превращение опытной науки в дедук­ тивную, а не имеющее себе подобного расширение дедуктивного мышления в на­ уке, которая уже и ранее была дедуктив­ ной) представляет тот переворот в геомет­ рии, который был начат Декартом и закон­ чен Клэро. Эти великие математики указа­ ли на важность того факта, что всякому различию в положении точек, в направле­ нии линий, в формах кривых линий или поверхностей (все это качества) соответ­ ствует особое количественное отношение двух или трех прямолинейных координат. Таким образом, выходило, что, раз изве­ стен закон, согласно которому изменяют­ ся друг относительно друга эти коорди­ наты, можно вывести из них всякое дру­ гое геометрическое свойство линии или поверхности — все равно, количествен­ ное ли, или качественное. Отсюда вытекала возможность решить всякий геометриче­ ский вопрос, раз можно было решить со­ ответствующий алгебраический, и геомет­ рия увеличилась новыми истинами (часть их действительно найдена, часть может быть найдена), соответствующими каждо­ му свойству чисел, какое открывалось (или могло в будущем открыться) по мере успе­ хов науки о числах. Таким же образом стали математическими науками механи­ ка, астрономия и, в меньшей степени, все остальные отрасли естествознания. Оказа­ лось, что изменения в тех физических яв­ лениях, с которыми имеют дело эти науки, соответствуют определимым переменам в

количестве того или другого обстоятель­ ства или, по крайней мере, таким пере­ менам в форме и положении, для кото­ рых геометры уже подыскали (или могут подыскать) соответствующие количествен­ ные уравнения. При всех этих преобразованиях пред­ ложения науки о числе исполняют лишь то назначение, какое свойственно всем вооб­ ще предложениям, образующим цепь дока­ зательства: они позволяют нам косвенным образом, посредством признаков призна­ ков, приходить к таким свойствам предме­ тов, в которых нельзя или неудобно удо­ стовериться непосредственным опытом. От того или другого зрительного или осяза­ тельного факта мы, посредством числовых истин, переходим к искомому факту. Дан­ ный факт служит нам признаком существо­ вания известного отношения между коли­ чествами некоторых элементов; искомый факт предполагает известные отношения между количествами каких-нибудь других элементов; и если окажется, что последние количества зависят тем или другим обра­ зом от первых (или обратно, первые от последних), то мы можем определить, на основании численного отношения между одним рядом количеств, отношение между другим рядом. Положения науки о числах и дают нам здесь посредствующее звено. Таким образом, один из двух физических фактов становится признаком другого, бла­ годаря тому, что он является показателем признака признака этого последнего.

Доказательство и необходимые истины

§ I . Если, как было доказано в двух пред­ шествующих главах, основанием всех наук, даже дедуктивных, служит индукция; раз псикая ступень умозаключения, даже в гео­ метрии, есть акт индукции; раз, наконец, цепь рассуждения только подводит один п гот же предмет иод много индукций — иод одну через посредство другой, — то п чем же состоит та особая достоверность, какую всегда приписывали наукам, всецело (или почти всецело) дедуктивным? Поче­ му их называют «точными науками»? По­ чему «математическая точность», «матема­ тическое доказательство» и тому подобные шлражения обозначают обыкновенно выс­ шую степень достижимой для разума до­ стоверности? Почему почти все философы считали независимой от опыта и наблю­ дения математику, а некоторые из них да­ же и те отрасли естествознания, которые, благодаря математике, стали дедуктивны­ ми науками? Почему их характеризуют как системы «необходимых истин»? По моему мнению, эта «необходимость» истин математики и та особая достовер­ ность, какую (с некоторыми ограничения­ ми, о которых мы скажем ниже) им при­ писывают, есть просто-напросто иллюзия. Для оправдания ее необходимо предполо­ жить, что эти истины относятся к чисто иоображаемым предметам, что они указыиают свойства некоторых продуктов вооб­ ражения. Признано, что заключения гео­ метрии выводятся — по крайней мере, от­ части — из так называемых «определений»; н полагают, что эти определения, посколь­ ку они касаются предметов, правильно изображают те вещи, с которыми име­ ет дело геометрия. Мы уже сказали, что из определения как такового можно выве­ сти только содержащееся в самом значе­ нии слова, и то, что, по-видимому, следует из определения, на самом деле вытекает

из подразумеваемого в нем утверждения о существовании соответствующих опре­ делению реальных вещей. Такое предполо­ жение не вполне справедливо относитель­ но геометрических определений: вещей, в точности соответствующих этим опре­ делениям, в действительности нет. Нет то­ чек, не имеющих величины; нет линий без ширины; нет линий в точности прямых; нет кругов, у которых были бы в точности равны все радиусы; нет квадратов с со­ вершенно правильными прямыми углами. Скажут, пожалуй, что в геометрии утвер­ ждается не действительное, а только воз­ можное существование таких вещей. Я же говорю, что такие вещи — что бы ни взять за критерий возможности —даже и невоз­ можны. Существование таких вещей, по­ скольку мы можем о нем что бы то ни было сказать, должно оказаться несоответствую­ щим устройству, по крайней мере, нашей планеты, если не всей Вселенной. Чтобы избавиться от этой трудности и в то же время спасти престиж предполагаемой си­ стемы необходимых истин, обыкновенно говорят, что точки, линии, круги, квадраты и прочие вещи, о которых утверждает гео­ метрия, существуют только в нашем пред­ ставлении: это только элементы нашего ума. Ум наш, работая над своим собствен­ ным материалом, строит a priori науку, очевидность которой чисто умозрительная и вовсе не зависит от внешнего опыта. Ка­ кими бы высокими авторитетами ни было санкционировано это учение, оно кажется мне психологически неправильным. Точки, линии, круги, квадраты, как их кто бы то ни было мыслит, суть, по моему мнению, только копии точек, линий, кругов, квадра­ тов и т. д., известных человеку из его опы­ та. Идея точки есть, думается мне, просто наша идея о наименьшей доли поверхно­ сти, какая только видима (minimum visible).

Линию, как ее определяет геометрия, со­ вершенно нельзя себе представить. Мы мо­ жем рассуждать о линии, как будто бы она не имела ширины, только потому, что обладаем способностью, служащей осно­ ванием всякого нашего контроля над на­ шими духовными действиями. Эта способ­ ность состоит в том, что, когда нашим чув­ ствам предстоит то или другое восприятие или нашему уму —то или другое представ­ ление, мы обращаем внимание не на все это восприятие или представление, а толь­ ко на часть его. Однако представить се­ бе линию без ширины мы не можем; мы не в состоянии составить себе умственного образа такой линии. Все линии, представ­ лявшиеся нашему уму, обладали шириной, и если кто-нибудь сомневается в этом, то остается только сослаться на его собствен­ ный опыт. Мне не верится, чтобы тот, кто считает себя способным представить себе так называемую «математическую линию», думал так на основании свидетельства сво­ его собственного сознания. Я подозреваю здесь другой мотив: этот человек полага­ ет, что, если такое представление невоз­ можно, то математика как наука не может существовать. Но нет никакого труда до­ казать полную неосновательность такого опасения. А именно, хотя ни в природе, ни в че­ ловеческом духе нет вещей, вполне точно соответствующих определениям геометрии, тем не менее нельзя предположить, что эта наука имеет дело с чем-то несуще­ ствующим. И не остается ничего другого, как признать, что геометрия имеет дело с линиями, углами и фигурами, как эти вещи существуют в действительности; а так называемые определения считать од­ ними из первых, наиболее очевидных на­ ших обобщений относительно этих есте­ ственных предметов. Правильность этих обобщений, как обобщений, безупречна: равенство всех радиусов круга есть общее свойство всех кругов — в такой же сте­ пени, в какой оно есть свойство и всяко­ го отдельного круга. Однако относительно любого данного круга оно справедливо не вполне, а лишь приблизительно; впрочем, настолько близко, что, если принять его

за в точности истинное, на практике не будет никакой ошибки. Когда нам прихо­ дится распространять эти индукции или их следствия на такие случаи, в которых ошибка может быть заметна: на лииии с ощутимой шириной или толщиной, на па­ раллельные линии, заметно уклоняющиеся от равного расстояния друг от друга, и т. п. — мы исправляем наши заключения, свя­ зывая с ними новый ряд положений, каса­ ющихся такого уклонения — совершенно так же, как мы вводим предложения от­ носительно физических или химических свойств вещества — в том случае, когда эти свойства так или иначе влияют на резуль­ таты (это бывает даже с фигурой и величи­ ной, как, например, при расширении тел от теплоты). Но поскольку нет практиче­ ской необходимости обращать внимание на какие бы то ни было свойства пред­ мета, кроме геометрических, или на какие бы то ни было естественные уклонения в этих последних, постольку можно прене­ бречь этими другими свойствами и этими неправильностями и рассуждать так, как будто бы их вовсе не было. В определе­ ниях мы и заявляем формально, что мы намерены поступать именно таким обра­ зом. Но было бы ошибкой предполагать (на том основании, что мы решаем при­ нять во внимание лишь известное число свойств предметов), будто мы представля­ ем себе или имеем идею о предмете, ли­ шенном этих других качеств. Мы все время думаем как раз о таких предметах, какие мы видели, каких мы касались, со всеми теми свойствами, которые естественно та­ ким предметам принадлежат. Но в научных целях мы воображаем их лишенными всех свойств, кроме тех, которые существенны для нашей цели и в отношении которых мы эти предметы намерены рассматривать. Таким образом, та особенная точность, какую приписывают первым началам гео­ метрии, оказывается призрачной. Положе­ ния, на которых основываются в этой на­ уке умозаключения, соответствуют фактам ничуть не точнее, чем в других науках. Бо­ лее точное соответствие мы только пред­ полагаем, с целью указать следствия, вы­ текающие из предположения. Мнение Дё-

глльда Стюарта по вопросу об основаниях т>мстрии, в существе своем, кажется мне ирлиильным. Эта наука основана на гипо­ тезах; этим только и обусловливается та псобая достоверность, какой она отлича­ ется; во всяком случае, мы можем, рассуж­ дая па основании ряда гипотез, получить i и(тему заключений, столь же достовер­ ных, как заключения геометрии, т.е. столь же строго соответствующих гипотезам и i голь же непреодолимо требующих при­ знания — в том случае, если эти гипотезы справедливы1. Поэтому, когда говорят, что заключе­ ния геометрии суть истины необходимые, »та необходимость их состоит на самом деле только в том, что они с точностью нытскают из тех предположений, из кото­ рых они выводятся. А эти предположения не только не необходимы, но даже и не ис­ ти н ы ; они преднамеренно более или ме­ нее уклоняются от истины. Необходимость заключениям какого бы то ни было науч­ ного исследования можно приписать толь­ ко в том смысле, что эти заключения необ­ ходимо следуют из того или другого пред­ положения, которое, по условиям исследоиаиия, не подлежит вопросу. Такая связь должна, конечно, существовать между про­ изводными истинами всякой индуктивной науки и теми индукциями, или предполо­ жениями, на которых эта наука основыва­ йся и которые (все равно, истинны они сами по себе, или не истинны, достовер­ ны или сомнительны) всегда предполага­ ются достоверными в целях данной науки. Древние называли заключения всех дедук­ тивных наук предложениями необходимы­ ми. А мы уже заметили, что необходимая принадлежность сказуемого подлежащему характеризует тот род сказуемого, кото­ рый называется «собственным признаком», и что собственный признак есть то свой­ ство вещи, которое может быть выведено из ее сущности, т. е. из ее свойств, входя­ щих в ее определение. § 2. То важное учение Дёгальда Стюарта, которое я старался подтвердить, оспаривал д-р Юэль как в диссертации, приложенной к его прекрасному сочинению Mechanical

Euclid, так и в своей основательной Philosophy of the Inductive Sciences. В последнем сочинении он возражает также на статью в «Эдинбургском Обозрении» (приписы­ ваемую очень выдающемуся ученому), за­ щищавшую мнение Стюарта против преж­ них нападок Юэля. Мнение Стюарта ав­ тор хочет опровергнуть, доказывая вопре­ ки ему (как это сделано и в настоящем со­ чинении), что посылками геометрии слу­ жат не определения, а предположения о ре­ альном существовании вещей, соответству­ ющих этим определениям. Однако это ма­ ло помогает д-ру Юэлю, так как именно эти-то предположения мы и считаем гипо­ тезами; и если Юэль несогласен с тем, что геометрия основывается на гипотезах, то ему надобно доказать безусловную истин­ ность именно этих предположений. Одна­ ко, он замечает только, что эти предполо­ жения во всяком случае — не произвольные гипотезы, что мы не можем по произволу заменить их другими, что не только «опре­ деление — для того чтобы быть допусти­ мым, должно необходимо относиться и со­ гласоваться с тем или другим образом, ко­ торый мы в состоянии раздельно предста­ вить себе в уме», но что, например, опреде­ ляемые нами прямые линии суть именно «те, между которыми содержатся углы и ко­ торыми ограничены треугольники; имен­ но эти линии могут быть параллельными и т. д.»2 Это верно; но против этого никогда и никто не возражал. Те, кто считает посыл­ ки геометрии гипотезами, вовсе не обяза­ ны думать, что эти гипотезы не имеют ни­ какого отношения к фактам. Так как всякая гипотеза, построенная в целях научного исследования, должна относиться к чемулибо реально существующему (ибо наука о несуществующем невозможна), то отсю­ да следует, что ни одна из гипотез, какие мы создаем с целью облегчить изучение предмета, не должна содержать в себе ни­ чего очевидно ложного, противоречащего действительной сущности этого предме­ та. Мы не должны приписывать предмету ни одного свойства, которым он не облада­ ет; мы можем только слегка преувеличить некоторые из присущих ему свойств (пред­ положив, что он представляет собой в точ­

ности то, к чему он только очень близок) и устранить другие, под непременным обя­ зательством восстановлять их всякий раз и постольку, когда и поскольку их присут­ ствие или отсутствие должно существен­ но влиять на истинность наших заключе­ ний. Таковы и первые начала, содержащи­ еся в определениях геометрии. Но что эти гипотезы должны иметь то, а не другое со­ держание, это необходимо лишь постоль­ ку, поскольку ни из каких других нельзя вывести заключений, какие (с необходи­ мыми поправками) оказались бы справед­ ливыми относительно реальных предме­ тов. И действительно, мы ничем не стес­ нены, когда задаемся целью только пояс­ нять истины, а не открывать их. Мы мо­ жем предположить какое-нибудь вообра­ жаемое животное и дедуктивно, на осно­ вании известных нам законов физиоло­ гии, начертить его естественную историю; или же представить себе какое-либо во­ ображаемое общественное тело и из вхо­ дящих в его состав элементов показать, какова должна быть его судьба. Заключе­ ния, которые можно таким образом вы­ вести из совершенно произвольной гипо­ тезы, могут составлять в высокой степени полезное умственное упражнение. Но так как они могут научить нас только тому, ка­ ковы могли бы быть свойства предметов, реально не существующих, то это ничего не прибавило бы к нашему знанию о при­ роде. Напротив, в том случае, если гипо­ теза только лишает реальный предмет не­ которой части его свойств, не приписывая ему свойств несуществующих, то заклю­ чения всегда будут (под условием извест­ ных поправок) выражать действительную истину. § 3. Хотя д-р Юэль и не поколебал уче­ ния Стюарта о гипотетическом характере той части первых начал геометрии, кото­ рая содержится в так называемых «опреде­ лениях», однако он имеет большое преиму­ щество перед Стюартом в другом важном пункте теории геометрического рассужде­ ния: он признает необходимость поставить в число этих первых начал не только опре­ деления, но и аксиомы. Некоторые из ак­

сиом Евклида можно, без сомнения, вы­ разить в форме определений или вывести дедуктивным путем из предложений, по­ добных тем, которые называются опреде­ лениями. Так, если вместо аксиомы: «вели­ чины, которые могут совпасть, равны одна другой» мы возьмем определение: «равные величины суть те, которые можно прило­ жить одну к другой так, что они совпа­ дут», то три вытекающие отсюда аксиомы («величины, равные одной и той же, рав­ ны между собой»; «если к равным вели­ чинам прибавить равные, то суммы будут равны»; «если от равных величин отнять равные, то остатки будут равны») можно доказать воображаемым наложением, по­ добным тому, каким доказывается четвер­ тое предложение первой книги Евклида. Но хотя эти и некоторые другие аксиомы можно вычеркнуть из списка первых начал (по той причине, что, хотя они и не требу­ ют доказательства, но допускают его), од­ нако в списке аксиом найдутся две или три основные истины, не подлежащие доказа­ тельству. К числу их надо отнести пред­ ложение: «две прямые линии не могут за­ ключать пространства» (или равнозначное ему: «прямые линии, совпадающие в двух точках, совпадают на всем протяжении») и некоторое свойство параллельных ли­ ний, не входящее в их определение. Од­ но из наиболее подходящих выражений для этого свойства подобрал проф. Плэфер: «две пересекающихся прямых линии не могут быть обе параллельны какой-либо третьей прямой линии» Аксиомы — как недоказуемые, так и допускающие доказательство — отличают­ ся от основных начал, которые содержатся в определениях, тем, что они истинны без примеси какой бы то ни было гипотезы. То, что вещи, равные одной и той же, рав­ ны друг другу, истинно как относительно встречающихся в природе линий и фигур, так и относительно воображаемых, — ка­ кими они принимаются в определениях. Однако в этом отношении математика на­ ходится только в одинаковых условиях с большинством других наук. Почти во всех науках есть общие предложения в точно­ сти истинные, тогда как большая часть суть

ниш» большие или меньшие приближения к ппиие. Так, в механике первый закон унижения (непрерывность однажды при­ обретенного движения до тех пор, пока его не остановит или не замедлит какаялибо противодействующая сила) истинен безошибочно. Вращение Земли вокруг сво­ ей оси в 24 часа такой же продолжитель­ ности, какую они имеют и в настоящее ирсмя, продолжается со времени первых гочпых наблюдений; время вращения не унсличилось и не уменьшилось за весь этот период ни на одну секунду. Эти наведения пс требуют никаких фикций для того, что­ бы быть принятыми за точные истины. Но рядом с такими истинами есть и другие (как, например, предложения относитель­ но фигуры Земли), которые представляют собой только приближения к истине. И для того чтобы воспользоваться ими в целях дальнейшего прогресса знания, мы долж­ ны принять их за точные истины, хотя на самом деле они не вполне таковы. § 4. Нам остается рассмотреть, на чем ос­ нована наша уверенность в аксиомах, на ка­ кие доказательства они опираются. Я утвер­ ждаю, что это — истины опытные, обобще­ ния из наблюдения. Предложение «две пря­ мые линии не могут заключать простран­ ства», или, другими словами, «две прямых линии, которые один раз встретились, вто­ рично не могут встретиться и продолжают расходиться» — есть индукция на основа­ нии показаний наших чувств. Это мнение противоречит старинному и очень сильному научному предрассудку, и ни одно положение в настоящем сочине­ нии не встретит, вероятно, более неблаго­ склонного приема. И между тем, это вовсе не новое мнение. Но даже если бы оно оказалось и новым, оно имело бы право на оценку не по своей новизне, а по осноилтсльности тех доводов, какими оно под­ крепляется. Я считаю очень счастливым обстоятельством то, что такой выдающий­ ся защитник противоположного мнения, как д-р Юэль, нашел случай чрезвычайно обстоятельно изложить все учение об ак­ сиомах в своей попытке построить фило­ софию математических и физических наук

на основании того учения, которое я те­ перь оспариваю. И кто заботится о том, чтобы рассуждение проникло до самого корня вопроса, тот должен радоваться, ви­ дя, что противоположная точка зрения на­ ходит себе столь достойного представите­ ля. Если можно доказать неубедительность аргументов д-ра Юэля в защиту того мне­ ния, которое он принял за основание свое­ го систематического труда, то этим можно удовольствоваться и не искать уже ни дру­ гих, более сильных аргументов, ни более могущественных противников. Мне незачем доказывать, что истины, называемые аксиомами, первоначально внушены наблюдением, и что мы никогда не знали бы, что две прямые линии не мо­ гут заключать пространства, если бы мы никогда не видали ни одной прямой ли­ нии. Это допускают и д-р Юэль, и все, юч) в новейшее время разделял его воззрения. Но они оспаривают то, что опыт доказы­ вает аксиому. Они утверждают, что истин­ ность ее воспринимается a priori по само­ му устройству нашего духа, с первого же момента, как мы уясним себе значение предложения; для подтверждения аксиомы вовсе не нужно многократных проверок ее, какие требуются для истин, действительно удостоверяемых наблюдением. Однако эти ученые не могут не допу­ стить, что истинность аксиомы «две пря­ мые линии не могут заключать простран­ ства» (даже если она обнаруживается и не­ зависимо от опыта) очевидна также и из опыта. Нуждается ли аксиома в подтвер­ ждении или нет, — все равно, она под­ тверждается почти каждое мгновение в те­ чение нашей жизни. Мы не можем взгля­ нуть на какие бы то ни было две пересе­ кающиеся прямые линии, не увидав того, что с этого пунета они все больше и боль­ ше расходятся. Эти опытные доказатель­ ства представляются нам в бесчисленном количестве; нет ни одного случая, в кото­ ром можно было бы заподозрить исклю­ чение из этого правила. И у нас вскоре должны оказаться более серьезные основа­ ния верить аксиоме, даже в качестве опыт­ ной истины, чем какие мы имеем почти для каждой из тех общих истин, которые

мы воспринимаем на основании свиде­ тельства наших чувств. И уже помимо вся­ кого доказательства a priori, мы на осно­ вании опыта могли бы быть уверены в ак­ сиоме гораздо сильнее, чем насколько мы уверены в какой бы то ни было из обыкно­ венных физических истин. Кроме того, это могло произойти в период нашей жизни гораздо более ранний, нежели тот, от кото­ рого идут почти все наши приобретенные познания, —в период слишком ранний для того, чтобы мы могли сохранить из него какие бы то ни было воспоминания о хо­ де наших умственных отправлений. Итак, есть ли необходимость предполагать для этих истин другое происхождение, чем для остальных наших познаний, раз их суще­ ствование отлично объясняется при пред­ положении того же самого происхожде­ ния их и раз в этом случае существуют те же причины, какие производят уверен­ ность во всех других случаях, — и притом в степени, настолько же превосходящей ту, какой они обладают в других случаях, на­ сколько сильнее сама уверенность? Тяжесть доказательства лежит на защитниках про­ тивоположной теории: они должны ука­ зать на какие-либо факты, несовместимые с предположением, что и эта часть нашего познания о природе происходит из того же самого источника, из какого вытекает все остальное наше знание4. Они могли бы исполнить это требо­ вание, если бы они были в состоянии, на­ пример, доказать, что такое убеждение (по крайней мере, на практике) было у нас в самом раннем детстве, раньше всех тех чувственных впечатлений, на которых это убеждение, согласно противоположной тео­ рии, основывается. Однако этого нельзя доказать: этот момент слишком далек для того, чтобы быть доступным воспоминани­ ям, и слишком темен для внешнего наблю­ дения. Поэтому защитники априорной тео­ рии вынуждены прибегнуть к другим дово­ дам. Эти последние можно свести к двум, которые я и попытаюсь изложить возмож­ но отчетливо и убедительно. § 5. Во-первых, говорят, что — если бы наше согласие с предложением, что «две

прямые линии не могут заключать про­ странства», основывалось на показании внешних чувств — мы могли бы быть убеж­ дены в его истинности только посредством действительного опыта, т. е. видя или ощу­ щая две прямых линии; тогда как на самом деле мы воспринимаем его истинность и просто думая об этих линиях. Что брошен­ ный в воду камень пойдет ко дну, это мож­ но воспринять чувствами; но одна мысль о брошенном в воду камне никогда не при­ вела бы нас к такому заключению. Не то с аксиомами, касающимися прямых линий: если бы я мог понять, что такое прямая линия, никогда не видавши таковой, я всетаки сразу признал бы, что две таких ли­ нии не могут заключать пространства. Ин­ туиция есть усмотрение в воображении5; опыт же есть действительное усмотрение. А потому, раз мы находим данное свойство прямых линий истинным, просто только во­ ображая, что мы смотрим на них, то основа­ нием нашей уверенности не могут быть по­ казания чувств, или опыт; таким основа­ нием должно быть нечто умственное. К этому доводу можно прибавить (в при­ менении, в частности, к данной аксиоме, так как этого нельзя сказать обо всех ак­ сиомах), что доказательство ее на осно­ вании действительного зрительного опыта не только излишне, но и невозможно. Дей­ ствительно, что говорит аксиома? Что две прямых линии не могут заключать про­ странства; что раз они пересеклись, они уже не встретятся при продолжении в бес­ конечность, а будут постоянно расходить­ ся. Как можно доказать это действитель­ ным наблюдением в каком-либо отдель­ ном случае? Мы можем проследить линии на любое расстояние, но не до бесконечно­ сти: на какое бы пространство ни прости­ ралось свидетельство наших чувств, непо­ средственно за последним пунктом, до ко­ торого мы можем их проследить, они мо­ гут начать сближаться и наконец встре­ титься. Поэтому, если у нас не будет какоголибо другого доказательства помимо на­ блюдения, мы вовсе не будем иметь осно­ вания быть уверенными в этой аксиоме. Достаточным ответом на эти доводы (надеюсь, меня нельзя упрекнуть в ослаб-

лснии их) является, по моему мнению, сле­ дующее. Обратим внимание на одно из ха­ рактерных свойств геометрических форм - на их способность рисоваться вообра­ жению с отчетливостью, равной действи­ тельному восприятию, другими словами, на точное сходство наших идей о форме с внушающими их ощущениями. Это, пре­ жде всего, позволяет нам (по крайней ме­ ре, при небольшом навыке) представлять себе в уме образы всех возможных соче­ таний линий и углов, столь же сходные с действительными, как и любой чертеж на бумаге; а затем эти образы становятся для пас объектами геометрического опыта не хуже, чем сами действительные предметы, гак как образы эти, если они достаточ­ но отчетливы, представляют нам, конечно, все те свойства, какие были бы присущи п любой данный момент действительным предметам при простом взгляде на них. Геометрия занимается именно только та­ кими свойствами; ее не касаются те свой­ ства, которых не могут воспроизвести эти образы, — свойства, связанные с взаим­ ным действием тел друг на друга. Поэтому основания геометрии могли бы быть даны it непосредственном опыте даже и в том случае, если бы опыты (состоящие здесь просто во внимательном созерцании) про­ изводились только над тем, что мы назы­ ваем «идеями»), т. е. над чертежами, как они представляются нам в нашем уме, а не над пнешними предметами. Ведь во всех систе­ мах опытов мы некоторые предметы бе­ рем представителями всех других, с ними сходных; и в настоящем случае всем услоииям, которые делают предмет представи­ телем его класса, в совершенстве удовле­ творяют предметы, существующие только и нашей фантазии. Поэтому я не хочу от­ рицать возможности убедиться в том, что две прямые линии не могут заключать про­ странства посредством одного умственно­ го представления прямых линий, без дей­ ствительного восприятия их зрением. Но и угверщаю, что мы уверены в этой исти­ не не просто на основании восприятия в воображении, а потому, что мы знаем, что :п'и воображаемые линии в точности по­ ходят на действительные и что от них мы

можем умозаключать к действительным с совершенно такой же достоверностью, с какой мы умозаключаем от одной реаль­ ной линии к другой. Следовательно, и здесь умозаключение есть все-таки наведение из наблюдений. И мы не имели бы права под­ ставлять на место наблюдения над дей­ ствительностью наблюдение над нашими умственными образами, если бы мы из продолжительного опыта не узнали, что свойства действительности верно воспро­ изводятся в этих образах. Совершенно та­ ким же образом мы имеем право описы­ вать никогда не виденное нами животное по его фотографическому изображению; но это возможно лишь в том случае, если достаточно обширный опыт ранее убедил нас в том, что созерцание такого изобра­ жения совершенно равняется созерцанию его оригинала. Этими соображениями устраняется и то возражение, которое возникает вслед­ ствие невозможности проследить продол­ жение линий в бесконечность. Действи­ тельно, хотя для фактического усмотре­ ния того, что любые две линии никогда не встретятся после пересечения, следова­ ло бы проследить их в бесконечность, од­ нако и без этого мы можем узнать, что — если они когда-либо встретятся, или, разой­ дясь, опять начнут сближаться, — то это должно произойти не в бесконечности, а на конечном расстоянии. Раз это так, мы можем перенестись воображением в эту точку и построить умственный образ того, что там представят нам одна или обе ли­ нии; этот образ (мы можем быть в этом уверены) в точности сходен с действи­ тельностью. Но сосредоточим ли мы свое внимание на умственном образе, или при­ помним те обобщения, которые мы имели случай сделать на основании прежних на­ ших зрительных наблюдений, мы все рав­ но узнаем из опыта, что та линия, которая, разойдясь с другой прямой линией, начнет к ней приближаться, произведет на наши чувства то впечатление, которое мы описы­ ваем посредством выражения «кривая ли­ ния», а не словом «прямая»6. Это рассуждение — по моему мнению, неопровержимое — стушевывается, одна­

ко, за еще более внушительным аргумен­ том, чрезвычайно ясно и доказательно из­ ложенным у проф. Бэна. Психологическое основание, по которому аксиомы (а на са­ мом деле и многие предложения, обыкно­ венно не относимые к аксиомам) могут познаваться из одних идей, без отноше­ ния к фактам, состоит в том, что факты уже содержатся (и познаются нами) в про­ цессе образования идей. Мы соглашаемся с предложением, как только мы поняли его термины, потому что, учась понимать термины, мы усваиваем тот опыт, кото­ рым доказывается истинность предложе­ ния. «Конкретный опыт, — говорит м-р Бэн7, — нужен нам, как только мы нач­ нем составлять понятие о целом и части; но раз понятие составлено, в нем уже со­ держится, что целое больше части. На са­ мом деле, у нас не могло бы быть понятия, если бы у нас не было опыта, оправдыва­ ющего и этот вывод... Раз у нас сложилось понятие прямизны, у нас образовалось так­ же и то свойство прямых линий, которое выражается в том, что две из них не могут заключать пространства. И в таком случае нам не надо никаких интуитивных или врожденных способностей или восприя­ тий... Мы не можем составить себе полно­ го понятия о прямизне, не сравнив пря­ мых предметов друг с другом и с противо­ положными им кривыми или изогнутыми предметами. Результатом этого сравнения является, между прочим, и то, что прямиз­ на двух линий оказывается в восприятии несовместимой с возможностью для них заключать между собой пространство: для того чтобы заключать пространство, не­ обходима кривизна, по крайней мере, од­ ной из линий». То же самое справедливо и относительно всякого первого принци­ п а8; «то самое знание, благодаря которо­ му мы понимаем принцип, оно же доста­ точно и для его оправдания». Чем больше будут обращать внимание на это наблюде­ ние, тем больше (я в этом уверен) будут убеждаться в правильности этого выхода из разногласия по настоящему вопросу. § 6. Этого достаточно для ответа на пер­ вый из двух доводов, приводимых в защиту

теории, что аксиомы суть истины a priori. Перехожу теперь к другому доводу, на ко­ торый обыкновенно больше всего полага­ ются. Аксиомы (говорит этот довод) вос­ принимаются не как простые, а как все­ общие и необходимые истины; опыт же не может дать ни одного предложения та­ кого рода. Я могу, например, сто раз видеть снег и сто раз увижу, что он бел; но это не может дать мне полной уверенности в том, что всякий снег бел, а еще менее — в том, что снег должен быть бел. «Сколь­ ко бы раз я ни находил это предложение истинным, ничто не может дать мне уве­ ренности в том, что ближайший же случай не составит исключения из этого прави­ ла. Если бы было строго истинным, что все до сих пор известные жвачные жи­ вотные относятся к парнокопытным, то мы все-таки не могли бы быть уверены в том, что впоследствии не будет найдено какое-нибудь животное, обладающее пер­ вым из этих признаков без второго... Опыт всегда должен состоять из ограниченно­ го количества наблюдений, и как бы эти последние ни были многочисленны, они не будут в состоянии ничего доказать от­ носительно бесконечного числа неиссле­ дованных случаев». Но аксиомы — не толь­ ко общие, а и необходимые истины. «Опыт не может дать ни малейшего основания для того, чтобы предложение было необходи­ мым. Он может наблюдать и отмечать то, что произошло: но он ни в коем случае, ни при каком накоплении фактов, не мо­ жет открыть оснований, по которым это должно было случиться. Опыт может ви­ деть предметы рядом друг с другом, но он не может сказать нам, почему они долж­ ны быть рядом друг с другом. Он находит последовательность в известных событи­ ях: и наступление этой последовательно­ сти не дает нам никаких оснований для ее повторения. Опыт созерцает внешние предметы; но он не может открыть ника­ кой внутренней связи, которая неразрывно связывала бы будущее с прошедшим, воз­ можное с действительным. Узнать то или другое предложение из опыта и понять, что оно необходимо истинно, — это два совер­ шенно различных мысленных процесса»9.

И д-р Юэл прибавляет: «Кто не понимает •к mo этого различия между необходимыми и случайными истинами, тот не будет в со| гоипии ни идти с нами в изучении основ человеческого познания, ни успешно слецтъ за каким бы то ни было рассуждением по .лому вопросу»10. В нижеследующей цитате указано, в чем состоит то различие, непризнание ко­ торого навлекает на человека такое по­ рицание: «Необходимые истины — это те предложения, которые не только истинны, по, как мы видим, должны быть истинны: отрицание их не только ложно, — оно неиозможно; противоположное тому, что угперждается в них, мы не можем себе пред­ ставить даже усилием воображения или н виде предположения. Что такие исти­ ны есть, в этом не может быть сомнения; н пример их можно привести все числоные отношения: три и два, вместе взятые, составляют пять, и мы никак не можем по­ мять, чтобы это было иначе. Никакой принотыо воображения мы не можем пред­ ставить себе, чтобы три и два составляли ССМЬ» п .

Хотя д-р Юэль употребляет целый ряд словесных оборотов для более сильного пыражения своей мысли, однако он согла­ сится, я думаю, с тем, что все они равно­ значны и что его «необходимые истины» можно определить как предложения, отри­ цание которых не только ложно, но и не­ мыслимо. Ни в одном из его выражений — переворачивайте их, как угодно, — я не в состоянии найти ничего более, и я не ду­ маю, чтобы он стал утверждать за ними еще какое-либо содержание. Итак, утверждается следующее: пред­ ложения, отрицание которых немыслимо, другими словами, которые мы не можем представить себе ложными, должны осноимваться на доказательствах более высоко­ го и более повелительного характера, чем какие может дать опыт. Нельзя не удивляться тому, какую важ­ ность придают в этом случае немыслимости: ибо опыт то и дело показывает нам, что наша способность или неспособность представить себе вещь очень слабо связа­ на с возможностью вещи самой по себе.

В действительности это дело чистой слу­ чайности; все здесь зависит от прежней истории и привычек нашего духа. Во всей природе человека нет факта более обще­ признанного, нежели крайняя трудность представить себе в первый раз возмож­ ным что-либо противоречащее давнишне­ му и привычному опыту или просто ста­ рым, укоренившимся привычкам мышле­ ния. И эта трудность представляет собой необходимое следствие основных законов человеческого духа. Если мы часто видим или представляем себе вместе две вещи, и никогда, ни в одном случае не видим и не представляем их себе отдельно, то, по основному закону ассоциации, нам стано­ вится все труднее представлять себе эти две вещи порознь; в конце концов, эта трудность может стать даже непобедимой. Яснее всего это заметно на необразован­ ных людях, которые по большей части со­ вершенно неспособны разделять какие бы то ни было две идеи, один раз прочно ас­ социировавшиеся в их уме. И если люди образованные имеют в этом отношении какое-либо преимущество, то только пото­ му, что они больше видели, больше слы­ шали, больше читали, больше привыкли пользоваться своим воображением, а по­ тому испробовали свои ощущения и мыс­ ли в более разнообразных комбинациях. Это и помешало образованию у них боль­ шего количества таких неразрывных ассо­ циаций. Но это преимущество необходимо имеет свои пределы: даже самый изощрен­ ный ум не изъят из действия общих зако­ нов способности представления. Если два факта ежедневно в течение долгого време­ ни представляются кому-нибудь в сочета­ нии и если в течение этого времени че­ ловек ни случайно, ни в своих произволь­ ных умственных операциях не думает об этих предметах отдельно, то со временем он, наверное, станет неспособным думать о них порознь даже при самом напряжен­ ном усилии. Тогда и предположение, что эти два факта могут быть раздельными в самой природе, представится, в конце кон­ цов, со всеми отличительными свойствами «немыслимого» явления12. В истории наук есть замечательные примеры этого: самые

образованные люди отвергали, как невоз­ можные по своей немыслимости, вещи, ко­ торые потомство, ранее начавшее мыслить о них и долее старавшееся представить их себе, находило совершенно удобопредставимыми; а теперь все признают их за истины. Было время, когда наиболее об­ разованные, наиболее освободившиеся из под власти старинных предрассудков люди не могли поверить в существование анти­ подов; они были не в состоянии предста­ вить себе, в противоречие со старой ассо­ циацией, чтобы сила тяжести действовала вверх, а не вниз. Картезианцы долго отвер­ гали ньютоново учение о притяжении всех тел друг к другу на основании своей уве­ ренности в некотором общем положении, противное которому казалось им немыс­ лимым; это положение гласило, что «ника­ кое тело не может действовать там, где его нет». Весь хаотический механизм вообра­ жаемых вихрей, принятый без малейшего доказательства, казался для этих филосо­ фов более разумным способом объяснения небесных движений, чем тот способ, в ко­ торый входило столь нелепое, по их мне­ нию, предположение13. И они считали, не­ сомненно, столь же невозможным предста­ вить себе, чтобы тело действовало на Зем­ лю, находясь от нее на расстоянии Солнца и Луны, насколько нам кажется невозмож­ ным представить себе конец пространства или времени, или то, чтобы две прямые линии заключали пространство. Сам Нью­ тон не был в состоянии образовать такого понятия, так как иначе не возникла бы его гипотеза о тончайшем эфире, как скрытой причине тяготения. И хотя из его сочи­ нений видно, что такую природу посред­ ствующего деятеля он считал только пред­ положением, тем не менее необходимость какого-либо деятеля вообще казалась ему несомненной. Таким образом, если столь естествен­ но, что человеческий ум, даже на высокой ступени развития, не в состоянии предста­ вить себе (и на этом основании считает невозможным) то, что впоследствии оказа­ лось не только мыслимым, но и бесспорно доказанным14, то удивительно ли, что эта приобретенная неспособность укрепляет­

ся при еще более старых, еще более проч­ ных и привычных ассоциациях, когда ни­ чего не колеблет нашего убеждения и не внушает ни одного противоречащего ас­ социации представления? Удивительно ли, что тогда эту приобретенную неспособ­ ность ошибочно принимают за естествен­ ную? Правда, наш опыт над предметами природы позволяет нам в некоторых пре­ делах представлять себе другие различия, подобные наблюдавшимся в опыте. Мы мо­ жем представить себе, что Солнце и Луна падают, так как — хотя никто никогда не видал их падающими, никго, быть может, никогда даже не воображал их падения, однако, — мы видали падение стольких других тел, что у нас есть множество при­ вычных сходных образов, которые и по­ могают образованию этого представления. И все-таки мы встретили бы, вероятно, не­ которые затруднения представить себе па­ дение Солнца и Луны, если бы мы не были хорошо знакомы с тем, что они движутся (или кажутся движущимися). Теперь же нам нужно представить себе только небольшое изменение в направлении из движения, — а с этим фактом мы также хорошо знако­ мы по собственному опыту. Но как можно образовать новое движение, если опыт не дает нам образца для него? Как можно во­ образить, например, конец пространства или времени? Мы никогда не испытывали ни одного состояния сознания, за которым не следовало бы другое. Поэтому-то, когда мы пытаемся представить себе конечную точку пространства, в нас непреодолимо возникает идея о других точках, лежащих за этой. Попробуем вообразить последнее мгновение времени, — и мы не можем не представить себе следующего за ним мо­ мента. Однако нет необходимости прини­ мать (как это делает одна из школ совре­ менной метафизики) какой-либо особый основной закон духа для объяснения со­ знания бесконечности, присущего нашим представлениям пространства и времени; эта кажущаяся бесконечность находит до­ статочное объяснение в более простых и общепризнанных законах. Перейдем теперь к какой-нибудь гео­ метрической аксиоме, например, к той, что

•дне прямых линии не могут заключать пространства». Истинность ее доказываетi и самыми ранними нашими впечатлени­ ями из внешнего мира. И, все равно, бу­ дут ли эти внешние впечатления основой пашей уверенности или нет, — как мог­ ло бы быть мыслимым для нас против­ ное предложение? Какие аналогии, какие сходные ряды фактов в какой-либо другой области опыта могли бы облегчить нам представление о том, что две прямых ли­ нии заключают пространство?.. Но и это еще не все. Я уже обращал внимание на ту особенность наших впечатлений формы, что в этой области идеи, или умственные образы, в точности похожи на свои прото­ типы, что они представляют эти последние нполне точно для целей научного наблюде­ ния. Вследствие этого, а также вследствие интуитивного характера наблюдения, сво­ дящегося в этом случае к простому созер­ цанию, нельзя вызвать в воображении двух прямых линий, с целью попытаться пред­ ставить себе, что они заключают простран­ ство, не повторяя этим самым того научно­ го опыта, который устанавливает против­ ное. Станут ли в самом деле утверждать, что при этих обстоятельствах немыслимость говорит против опытного происхо­ ждения нашей уверенности? Разве не оче­ видно, что, каким бы образом ни возник­ ла наша уверенность, невозможность пред­ ставления противоположного должна быть одинаковой, какой бы гипотезе мы ни сле­ довали? Д-р Юэль советует тем, кто встре­ чает какую-либо трудность признать раз­ личие, устанавливаемое им между необхо­ димыми и случайными истинами, изучать геометрию, и это требование, могу в этом уверить, я добросовестно исполнил. Я же, со своей стороны, с такой же уверенно­ стью советую тем, кто согласен с д-ром Юэлем, изучать общие законы ассоциаций. Я уверен, что даже небольшое знакомство с этими законами рассеет ту иллюзию, ко­ торая приписывает особую необходимость самым ранним индукциям нашим из опы­ та и измеряет возможность вещей самих по себе по тому, насколько человек в со­ стоянии представить их себе.

Я надеюсь, меня извинят, если я до­ бавлю, что д-р Юэль сам, с одной сторо­ ны, подтвердил своим собственным свиде­ тельством факт влияния привычной ассо­ циации в том случае, когда той или другой опытной истине придают видимость необ­ ходимой, а с другой стороны, представил нам в собственной личности поразитель­ ный пример действия этого замечатель­ ного закона. В Philosophy of the Inductive Sciences он постоянно утверждает, что те предложения, которые не только не само­ очевидны, но были, как мы знаем, установ­ лены лишь постепенно, великими усилия­ ми гения и терпения, будучи раз установле­ ны, казались столь самоочевидными, что, не будь исторического свидетельства, нель­ зя было бы представить себе, что они не были сразу признаны всеми людьми, обла­ дающими здравыми умственными способ­ ностями. «Мы презираем теперь всех, кто в споре из-за теории Коперника не мог себе представить (согласно гелиоцентри­ ческой гипотезе) движение Солнца кажу­ щимся; мы презираем тех, кто, в против­ ность Галилею, думал, что постоянная сила может дать скорость, пропорциональную расстоянию: тех, кто видел что-либо не­ лепое в ньютоновом учении о различной преломляемости лучей разных цветов; тех, кто думал, что при сочетании элементов в сложном теле должны обнаруживаться чув­ ственные свойства этих элементов; тех, кто не хотел отказаться отделения растений на травы, кустарники и деревья. Мы не можем не считать и очень тупоумными людей, на­ ходивших трудности допустить то, что для нас так просто и ясно. У нас остается скры­ тое убеждение, что на их месте мы оказа­ лись бы умнее и прозорливее, что мы при­ стали бы к правой стороне и сразу согласи­ лись бы с истиной. Однако на самом деле такое убеждение — просто иллюзия. Люди, державшиеся в случаях, подобных выше­ указанным, ошибочных мнений, были в большинстве нисколько не более зараже­ ны предрассудками, не глупее, не односто­ роннее большинства теперешних людей; и то дело, за которое они боролись, было да­ леко не очевидно неправым, пока оно не

было решено в результате этой борьбы... В большинстве этих случаев победа была настолько полная, что теперь мы с трудом можем себе представить, что борьба была необходима. Сущность этих побед состо­ ит в том, что они заставляют нас счи­ тать отвергнутые нами взгляды не толь­ ко ложными, но и немыслимыми»15. Я именно и доказываю это последнее предложение, и для опровержения всей теории нашего автора относительно до­ стоверности аксиом мне больше ничего не требуется. Действительно, что говорит эта теория? То, что истинность аксиом не может познаваться из опыта, потому что их нельзя представить себе ложными. Но сам же д-р Юэль говорил, что естествен­ ный ход мысли постоянно заставляет нас считать немыслимым то, что наши предки не только мыслили, но в чем они были уве­ рены, — даже если (мог бы прибавить д-р Юэль) они и не в состоянии были предста­ вить себе противное. Нельзя думать, чтобы Юэль оправдывал этот способ мышления; нельзя предполагать в нем желания ска­ зать, что мы вправе считать непредстави­ мым то, что другие представляли себе, и принимать за самоочевидное то, что дру­ гим вовсе не казалось очевидным. А раз он в такой степени согласен с тем, что немыслимость есть нечто случайное, что она не связана с самим явлением, а зависит от умственной истории представляющего человека, то каким образом может он тре­ бовать от нас признания положения не­ возможным только на том основании, что оно немыслимо? И тем не менее, Юэль не только делает это, но и дает нам неволь­ но несколько замечательных примеров той самой иллюзии, которую он сам так ясно указал. Для примера я беру ею замечания относительно достоверности трех законов движения и атомической теории16. Относительно законов движения д-р Юэль говорит: «Что эти законы были вы­ ведены из опыта, — это несомненный ис­ торически факт. Что дело было так, это не догадка: нам известны время, лица и обсто­ ятельства, связанные с каждым шагом каж­ дого открытия»17. После такого свидетель­ ства нам нет уже надобности доказывать,

что это было так. Эти законы не только никоим образом не очевидны интуитив­ но, но некоторые из них казались даже сначала парадоксами. Это особенно каса­ ется первого закона. Что тело, раз начав­ ши двигаться, должно двигаться всегда в одном и том же направлении и с неуменьшающейся скоростью до тех пор, пока на него не подействует какая-либо новая си­ ла, — этому долгое время человечество ве­ рило лишь с величайшими трудностями. Это противоречило очевидному и в выс­ шей степени привычному опыту, показы­ вавшему, что всякое движение непременно само собой постепенно замедляется и, на­ конец, оканчивается. Однако, как только было прочно установлено противополож­ ное учение, математики, как замечает д-р Юэль, тотчас получили уверенность в том, что эти законы (как ни сильно противоре­ чат они первым впечатлениям, и хотя, даже после полного их подтверждения, нужны были целые поколения для того, чтобы они стали привычными людям науки) «необхо­ димо должны быть именно такими, каковы они есть, а не другими». И хотя сам Юэль не решается «безусловно утверждать», что все эти законы «можно строго возвести к абсолютной необходимости в природе ве­ щей» 18, однако он думает так относительно только что упомянутого закона. Он гово­ рит о нем: «Хотя первый закон движения был открыт, как известно из истории, при помощи опыта, однако в настоящее время мы достигли такой точки зрения, с кото­ рой нам видно, что истинность его, несо­ мненно, могла стать известной и независи­ мо от опыта»19. Можно ли привести более поразительный пример того действия ас­ социации, о котором мы говорили? Фило­ софы в течение целых поколений испыты­ вали необычайные затруднения, сопостав­ ляя идеи друг с другом; в конце концов это им удается; при достаточном повторе­ нии они впервые начинают представлять себе естественной эту связь между идея­ ми, а затем, по мере опыта, им становится все труднее и, наконец, совершенно не­ возможным (при дальнейшем повторении той же умственной операции) отделить эти идеи одну от другой. Если так развивалась

опытная уверенность, возникшая, можно сказать, только вчера и противоречащая первым впечатлениям, то как должны были укорениться те убеждения, которые соглас­ ны с впечатлениями, привычными нам с самого пробуждения нашего ума, — убеж­ дения, в достоверности которых, с момен­ та самых ранних воспоминаний челове­ ческой мысли, не сомневался ни на одно мгновение ни один скептик? Другой пример, который я хочу приве­ сти, действительно изумителен; его можно назвать сведением к нелепости (reductio ad (ibsurdum) «теории непредставимости»>. Гоноря о законах химического соединения, д-р Юэль пишет20: «Несомненно, что эти законы никогда нельзя было бы ясно по­ пять, а потому и прочно установить, без тщательных и точных опытов; и между тем, мы решаемся утверждать, что, став од­ нажды известными, они обладают достомерностью, превышающей достоверность простого опыта. Действительно, можно ли представить себе соединения иначе, как определенными в роде и качестве? Если бы мы предположили, что каждый элемент может безразлично сочетаться со всяким другим и в каком угодно количестве, у нас песь мир превратился бы во что-то хао­ тическое и неопределенное. В нем не бы­ ло бы никаких качественно определенных тел: соли, камни, металлы стояли бы близ­ ко между собой, переходили бы друг в дру­ га незаметными переходами. Мир же, как мы знаем, состоит из тел, различимых друг от друга по определенным отличительным признакам, из тел, которые можно класси­ фицировать, называть, относительно кото­ рых можно составлять общие предложе­ ния. А так как мы не можем представить себе мира, в котором бы этого не было, то, очевидно, что мы не можем представить себе и такого состояния вещей, в котором законы сочетания элементов не были бы именно того точно определенного рода, о котором мы говорили выше». Таким образом, философ, столь вы­ дающийся, как д-р Юэль, серьезно утвер­ ждает, что мы не можем представить себе такого мира, в котором элементы сочета­ лись бы иначе, чем в определенных про­

порциях; он утверждает, что посредством размышления над научной истиной, автор которой еще жив21, он образовал в своем уме между идеей комбинации и идеей по­ стоянных пропорций настолько привыч­ ную и укоренившуюся ассоциацию, что теперь он уже не может представить се­ бе одного из этих фактов без другого. Это настолько разительный пример того ум­ ственного закона, который я отстаиваю, что пояснять его хотя бы одним еще сло­ вом совершенно излишне. Как в последней, наиболее полной обработке своей метафизической системы (The Philosophy of Discovery), так и в ран­ нем рассуэвдении об «Основном противопо­ ложении философии» (FundamentalAntithe­ sis of Philosophy), перепечатанном в прило­ жении к тому сочинению, д-р Юэль, впол­ не чистосердечно признавая, что его выра­ жения могли ввести в заблуждение, утвер­ ждает, что он не имел намерения сказать, будто человечество вообще может теперь усмотреть необходимую истинность зако­ на определенных пропорций в химиче­ ских сочетаниях. Он разумел только, что, быть может, в этом законе увидят необхо­ димую истину мыслители-химики какоголибо из будущих поколений. «Некоторые истины могут быть усмотрены непосред­ ственно, но усматриваться таким образом они могут лишь редко и с большим тру­ дом»22. И Юэль объясняет, что та непредставимость (inconceivablness) противопо­ ложного, которая служит, по его теории, доказательством аксиомы, «зависит всеце­ ло от ясности содержащихся в аксиоме идей. Пока эти идеи неясны и неотчет­ ливы, с противоположным аксиоме поло­ жением можно соглашаться, хотя бы его и нельзя было отчетливо себе предста­ вить. С ним можно соглашаться не пото­ му, чтобы оно было возможно, а потому, что для нас неясно, что именно возмож­ но. Для того, кто только начинает мыслить в области геометрии, быть может, не будет ничего нелепого в утверждении, что две прямые линии могут заключать простран­ ство. Таким же образом, тому, кто только начинает размышлять над истинами меха­ ники, может вовсе не казаться нелепым,

что в механических процессах противо­ действие будет больше или меньше дей­ ствия; точно так же тому, кто не думал серьезно над понятием субстанции, может не показаться непредставимым, что при химических операциях мы творим новую материю или разрушаем уже существую­ щую»23. Поэтому необходимые истины — это те, «противное которым мы не про­ сто не можем себе представить, а не мо­ жем представить отчетливо»24. Пока на­ ши идеи совершенно неясны, мы не знаем, что можно и чего нельзя раздельно себе представить; но по мере возрастания яс­ ности, с которой люди науки постигают общие научные понятия, они мало-пома­ лу начинают замечать существование не­ которых законов природы. Хотя истори­ чески и фактически эти законы стали из­ вестны из опыта, однако теперь, зная их, мы не можем отчетливо себе представить, чтобы они могли быть иными, чем каковы они на самом деле. Я несколько иначе описал бы разви­ тие научного ума. После того как тот или другой общий закон природы стал досто­ верным, люди не сразу приобретают спо­ собность совершенно легко представлять себе явления природы в том виде, какой им придают эти законы. Та привычка, ко­ торая образует научный склад ума, — при­ вычка представлять себе всякого рода фак­ ты согласно управляющим ими законам, привычка мыслить всякого рода явления сообразно тем отношениям, действитель­ ное существование которых между этими явлениями удостоверено, — эта привыч­ ка, в приложении к только что открытым отношениям, приобретается только посте­ пенно. И пока она окончательно не обра­ зовалась, новой истине вовсе не приписы­ вают характера необходимости. Но со вре­ менем в уме философа складывается такой умственный образ природы, который сам собой изображает все связанные с теори­ ей явления как раз в том свете, каким их освещает эта теория. В его уме совершен­ но изглаживаются все образы, все пред­ ставления, исходящие из какой-либо дру­ гой теории или из того смутного пред­ ставления о фактах, которое предшествует

всякой теории. Теперь он может представ­ лять себе факты только таким образом, как их объясняет теория. Известно, что упро­ чившаяся привычка группировать явления так или иначе и объяснять их известны­ ми принципами делает то, что всякая дру­ гая группировка, всякое другое объяснение этих фактов представляется неестествен­ ным; а в конце концов становится настоль­ ко же трудным представлять себе факты каким бы то ни было иным образом, на­ сколько сначала было трудно представить их себе в правильном виде. Таким образом (если теория истинна, каковой мы ее предполагаем), всякое дру­ гое представление, какое человек захочет составить себе или какое он раньше при­ вык себе составлять о явлениях, покажется ему теперь несовместимым с теми факта­ ми, которые внушили ему новую теорию, с фактами, составляющими теперь часть его умственного образа природы. А так как противоречие всегда немыслимо, то воображение отвергает эти ложные тео­ рии и заявляет свою неспособность пред­ ставить их. Однако немыслимость их для философа не вытекает из чего-либо при­ сущего самим теориям, из чего-либо, что само по себе и a priori противоречило бы человеческим способностям; она вытека­ ет просто из противоречия между эти­ ми теориями и какой-либо частью фактов. Пока философ этих фактов не знал или не представлял их себе отчетливо в ум­ ственных образах, ложная теория казалась ему вполне мыслимой; она стала немысли­ мой просто вследствие того, что противо­ речащие друг другу элементы нельзя соче­ тать в одном умственном образе. Поэтому, хотя действительной причиной, по кото­ рой философ отвергает теории, противо­ речащие истинной, является то, что они противоречат его опыту, однако он легко получает уверенность в том, что он от­ вергает их на основании их немыслимости и что истинную теорию он принима­ ет вследствие ее самоочевидности, почему она, будто бы, вовсе и не нуждается в до­ казательстве из опыта. Это, по-моему, действительно и в до­ статочной степени объясняет ту парадок­

сальную истину, на которой так настаивает д-р Юэль: а именно, что научно образован­ ный человек, как раз вследствие своей об­ разованности, неспособен представить се­ бе те положения, которые обыкновенный человек представляет себе без малейшей трудности. На самом деле в этих положе­ ниях самих по себе нет ничего непред­ ставимого; немыслимость их обусловлива­ ется невозможностью сочетать их в один целый умственный образ с такими факта­ ми, которые несовместимы с ними. Но эту трудность чувствует, конечно, лишь тот, кто знает эти факты и способен заметить эту несовместимость. Что касается положений самих по себе, то многие из необходимых истин д-ра Юэля одинаково легко пред­ ставимы как положительно, так и отри­ цательно; вероятно, такими они и оста­ нутся навсегда, пока будет существовать человеческий род. Нет, например, аксио­ мы, которой д-р Юэль в большей степе­ ни приписывал бы характер необходимо­ сти и самоочевидности, нежели аксиома о неуничтожимое™ материи. Я совершен­ но согласен, что это — истинный закон природы; но я думаю что нет ни одного человека, которому казалось бы непредста­ вимым противоположное предположение, кто испытывал бы какую-нибудь трудность представить себе уничтожение какой-либо части материи, —тем более, что кажущееся уничтожение ее, которое невооруженными чувствами ни в каком отношении нельзя отличить от действительного, имеет место всякий раз, как высыхает вода или сгорает топливо. Точно так же тот закон, что хи­ мические тела соединяются в определен­ ных пропорциях, неоспоримо справедлив; по немногие, кроме д-ра Юэля, достигли того, чего, по-видимому, достиг лично он (хотя он решается предсказывать подоб­ ный же успех и всем людям через не­ сколько поколений): неспособности пред­ ставить себе мир так, чтобы элементы со­ четались в нем друг с другом «безразлично, и каких угодно количествах». Да и неверо­ ятно, чтобы мы когда-либо достигли этой высокой неспособности, пока все механи­ ческие соединения на нашей планете — твердые, жидкие и газообразные — пред­

ставляют нашим повседневным наблюде­ ниям как раз то явление, которое д-р Юэль объявляет немыслимым. По мнению д-ра Юэля, эти и подоб­ ные этим законы природы не могут быть выведены из опыта; они, напротив, пред­ полагаются при истолковании опыта. Не­ возможность для нас «увеличить или умень­ шить количество материи в мире» — эта истина «не вытекает и не может вытечь из опыта, так как те опыты, которые мы производим для ее подтверждения, пред­ полагают ее справедливость... Когда лю­ ди стали пользоваться весами при хими­ ческом анализе, они не доказывали опы­ том, а приняли за данное, за очевидное само по себе, что вес целого должен по­ лучаться при суммировании веса элемен­ тов»25. Правда, они это приняли; но при­ няли, по моему мнению, так, как всякое экспериментальное исследование прини­ мает предварительно ту или другую тео­ рию или гипотезу, которая должна в кон­ це концов оказаться либо истинной, ли­ бо ложной, смотря по тому, что покажут опыты. Для этой цели берут естественно такую гипотезу, которая объединяет значи­ тельное количество уже известных фактов. Положение, что мировое вещество в отно­ шении веса не увеличивается и не умень­ шается ни при каком естественном или ис­ кусственном процессе, имело за себя мно­ го видимостей, и его удобно было при­ нять за исходную точку. Оно верно выра­ жало большое количество привычных фак­ тов. Были и другие факты, которым оно, по-видимому, противоречило и которые делали его на первый взгляд сомнитель­ ным в качестве всеобщего закона приро­ ды. Вследствие этой сомнительности, для подтверждения его были придуманы опы­ ты. Истинность его предположили в виде гипотезы и стали тщательно исследовать, не окажутся ли согласными с ней те яв­ ления, которые, по-видимому, вели к про­ тивоположному выводу. Так и оказалось, и с тех пор учение это заняло место сре­ ди всеобщих истин; но такой истиной оно было признано лишь на основании опыта. Тот факт, что образование теории предше­ ствовало ее доказательству, что она была

составлена раньше того, как ее доказали, и именно с той целью, чтобы ее мож­ но было доказать, — этот факт вовсе еще не значит, чтобы она была самоочевид­ ной и не требовала доказательства. Иначе все истинные теории в науках надо при­ знать необходимыми и самоочевидными;

ведь д-р Юэль лучше всякого другого зна­ ет, что все они были сначала предполо­ жениями, выставленными с целью связать их посредством дедукций с теми опытны­ ми фактами, на которые они, по общему признанию, опираются, как на свое дока­ зательство 2б.

Продолжение о том же предмете

§ 1. Рассматривая в предыдущей главе природу очевидности в тех дедуктивных пауках, которые обыкновенно считают си­ стемами необходимых истин, мы пришли к следующему заключению. Выводы в этих пауках действительно необходимы — в том смысле, что они необходимо вытекают из известных первых принципов, или основ­ ных положений, обыкновенно называемых аксиомами и определениями; иначе гово­ ря, выводы эти несомненно истинны, раз истинны эти аксиомы и определения. Слоно «необходимость» даже в этом значении значит не более, как достоверность. При­ тязания же на необходимость в каком-ли­ бо смысле, помимо этого, на какую-либо очевидность, независимую от наблюдения и опыта и стоящую выше их, должны осно­ вываться на предварительном установле­ нии прав на такую очевидность для са­ мих определений и аксиом. Что касается аксиом, то мы нашли, что, если их рас­ сматривать как опытные истины, то они основываются на обильных и очевидных доказательствах. Мы исследовали, необхо­ димо ли допустить в этом случае какуюлибо другую очевидность этих истин, кро­ ме опытной, и какое-либо другое основа­ ние для нашей уверенности в них, помимо опытного. Мы решили, что тяжесть дока­ зательства лежит на тех, кто решает этот вопрос в утвердительном смысле, и мы довольно подробно рассмотрели приводи­ мые сторонниками этого мнения доводы. Это рассмотрение заставило нас отверг­ нуть эти доводы, и мы сочли себя вправе прийти к заключению, что аксиомы со­ ставляют лишь один отдел (а именно, от­ дел наиболее общих) индукций из опыта. Это — наиболее простые и легкие обобще­ ния из фактов, доставляемых нам чувства­ ми или внутренним сознанием.

Итак, аксиомы дедуктивных, или «де­ монстративных», наук оказались опытны­ ми истинами; а то, что неточно называется в этих науках определениями, представля­ ет собой, как мы показали, обобщения из опыта, строго говоря, даже не истинные. Определения — это такие предложения, в которых мы, утверждая за какого-либо ро­ да предметом то или другое свойство или свойства, принадлежащие ему, как это до­ казывает определение, отрицаем в то же время, что он обладает какими бы то ни было другими свойствами, хотя на самом деле какие-нибудь другие свойства сопро­ вождают утверадаемые во всяком инди­ видуальном случае и почти во всегда ви­ доизменяют те свойства, которые мы од­ ни только и приписали предмету. Таким образом, отрицание это есть просто фик­ ция, или предположение, имеющее целью или исключить из рассмотрения эти ви­ доизменяющие обстоятельства в тех слу­ чаях, когда их влияние слишком ничтож­ но, или же, если эти обстоятельства имеют более или менее важное значение, отсро­ чить рассмотрение их до более удобного момента. Из этих соображений ясно, что «дедук­ тивные», или «демонстративные», науки — все без исключения суть науки индуктив­ ные. Их доказательность основывается на опыте. Но вместе с тем они — по характе­ ру некоторой необходимой части тех об­ щих формул, согласно которым построены в них индукции, — суть науки гипотети­ ческие. Их заключения истинны лишь при известных предположениях, представляю­ щих собой (или долженствующих пред­ ставлять) приближения к истине и лишь редко (если только вообще когда-нибудь) точные истины. Этому гипотетическому характеру их и надо приписать ту особую

достоверность, какая приписывается дока­ зательствам в этих науках. Однако наши положения нельзя при­ нять за всеобщие истины относительно де­ дуктивных, или демонстративных наук, по­ ка мы не проверили их, применив к наи­ более замечательной из всех этих наук — к науке о числах: к теории счисления, арифметике и алгебре. Относительно этой науки труднее, чем относительно всякой другой, предположить как то, чтобы ее уче­ ния представляли опытные, а не априор­ ные истины, так и то, чтобы их особая достоверность происходила от того, что это — не абсолютные, а только условные истины. А потому эта наука заслуживает особого рассмотрения — тем более, что по этому предмету нам придется бороть­ ся с теориями двух родов: с одной сторо­ ны, с философами-априористами: с дру­ гой — с теорией, наиболее противополож­ ной априоризму, с теорией, которая не­ когда пользовалась всеобщим признанием и даже теперь далеко еще не вполне от­ вергнута метафизиками. § 2. Эта теория пытается разрешит труд­ ность таким образом: предложения науки о числах она считает лишь словесными предложениями, заменой одного выраже­ ния другим. Предложение: «два плюс один равны трем» есть, по мнению сторонни­ ков ее, не истина, не утверждение реально существующего факта, а определение сло­ ва «три», т. е. выражение того, что люди согласились употреблять имя «три» в каче­ стве знака, в точности соответствующего «двум плюс одному», согласились называть первым именем все, что можно назвать и вторым, менее удобным выражением. Со­ гласно этому учению, самое длинное ал­ гебраическое рассуждение есть только ряд перемен в способе выражения — перемен, посредством которых равнозначные выра­ жения подставляются одно на место друго­ го; это — ряд переводов одного и того же факта с одного языка на другой. Однако сторонники этого учения не объяснили, каким образом, после ряда таких перево­ дов, оказывается изменившимся сам факт: например, в том случае, когда мы доказы­

ваем при помощи алгебры какую-нибудь новую геометрическую теорему, — и эта трудность была роковой для их теории. Надо признать, что в арифметических и алгебраических операциях есть некото­ рые особенности, сделавшие эту теорию очень правдоподобной; особенности эти довольно естественно обратили эти науки в твердыни номинализма. Учение о том, что мы можем открывать факты и разоб­ лачать сокровенные процессы в природе посредством искусного пользования сло­ вами, до такой степени противно здра­ вому смыслу, что, для того чтобы пове­ рить ему, надо сделать некоторые успехи в философии. Люди прибегают к такому парадоксальному мнению для того, чтобы избегнуть еще больших, по их мнению, трудностей, которых не видят обыкновен­ ные смертные. Многих побудило признать умозаключение чисто словесным действи­ ем то обстоятельство, что никакая дру­ гая теория не представлялась совместимой с природой науки о числах. Действитель­ но, когда мы пользуемся арифметически­ ми или алгебраическими символами, у нас дело не идет ни о каких идеях. В геомет­ рическом доказательстве у нас есть — ес­ ли не на бумаге, то в голове — чертеж; АВ, АС и т.д. представляются нашему во­ ображению в виде линий, пересекающих друг друга, образующих друг с другом углы и т. п. Но этого нельзя сказать об а, Ь и т.д. Эти знаки могут обозначать как линии, так и всякие другие величины; но мы никогда не думаем об этих величинах: в нашем воображении нет ничего, кроме а и Ь. Те идеи, которые они представляют в том или другом отдельном случае, исчезают у нас из ума в течение всей средней части про­ цесса — от его начала, когда посылки мы переводим из вещей в знаки, и вплоть до конца, когда мы заключение перево­ дим обратно из знаков в вещи. Итак, раз в уме рассуждающего есть только симво­ лы, то, казалось бы, совершенно невозмож­ но говорить, что процесс умозаключения касается здесь еще чего-либо, кроме этих символов? Мы дошли здесь, по-видимому, до одной из Instantiae praerogativae («пре­ имущественных случаев») Бэкона; это —

cxperimentum crucis относительно приро­ ды самого умозаключения. И тем не менее при рассмотрении ока­ зывается, что даже этот случай, по-видимому, столь решительный, ничего не дока­ лывает; оказывается, что на каждой ступе­ ни всякого арифметического или алгеб­ раического вычисления имеется некото­ рая реальная индукция, реальное умоза­ ключение от одних фактов к другим; толь­ ко эта индукция прикрыта своим чрезвы­ чайно обширным характером и вытекаю­ щей из этого крайней общностью своего выражения. Все числа должны быть чис­ лами чего-либо; нет чисел вообще, в от­ влечении. Десять должно обозначать де­ сять тел, десять звуков или десять ударов пульса... Но, с другой стороны, раз числа должны быть непременно числами чеголибо, они могут быть числами всего, че­ го угодно. Поэтому предложения относи­ тельно чисел обладают той замечательной особенностью, что они приложимы реши­ тельно ко всем вещам, ко всем предметам, ко всем и всякого рода бытиям, какие мы знаем из нашего опыта. Все вещи обла­ дают количеством; все состоят из частей, допускающих перечисление, а в этом ка­ честве обладают и всеми теми свойства­ ми, которые называются свойствами чи­ сел. Что половина четырех равна двум, это должно быть справедливо, что бы ни обо­ значало собой слово «четыре»: четыре ли часа, или четыре мили, или четыре фун­ та. Мы должны только представить себе вещь, разделенную на четыре равных ча­ сти (а все вещи можно представить себе разделенными таким образом), — и мы бу­ дем в состоянии приложить к этим вещам всякое свойство числа четыре, т. е. всякое арифметическое предложение, в котором число четыре стоит на одной стороне урав­ нения. Алгебра ведет это обобщение еще дальше: всякое число представляет собой еще именно данное число — все равно каких вещей; всякий же алгебраический символ делает более того, — он изобража­ ет безразлично все числа. Стоит нам пред­ ставить себе, что какая бы то ни было вещь разделена на равные части, и мы мо­ жем, не зная числа этих частей, назвать

ее а или х и без риска ошибки прила­ гать к ней всякую алгебраическую форму­ лу. Предложение 2(а + Ь) = 2а + 26 ис­ тинно для всей без исключения природы. Таким образом, в виду того, что алгебраи­ ческие истины справедливы относительно всех без исключения вещей, а не только (подобно, например, истинам геометрии) относительно линий или относительно уг­ лов, то не удивительно, что эти истины не возбуждают в нашем духе никаких идей о тех или других вещах в частности. Когда мы доказываем сорок седьмое предложе­ ние Евклида, слова не должны непременно возбуждать в нас образы всех прямоуголь­ ных треугольников, — они могут возбуж­ дать лишь один такой образ. Таким же об­ разом и в алгебре нет необходимости, что­ бы символ а изображал нам все предметы; он может представлять одну какую-нибудь вещь. И почему этой вещью не может быть сама буква? Сами буквенные знаки — а, 6, х, у — представляют столь же хорошо ве­ щи вообще, как и любое более сложное и, очевидно, более конкретное представ­ ление. Что мы сознаем их все-таки как вещи, а не как простые знаки, это оче­ видно из того, что весь процесс умоза­ ключения состоит в приписывании этим знакам свойств вещей. Какими правила­ ми руководимся мы, когда решаем то или другое алгебраическое уравнение? На каж­ дой ступени рассуждения мы прилагаем к а, 6, х такие положения: прибавляя рав­ ные величины к равным, мы получаем рав­ ные; если отнять от равных равные, оста­ нутся равные, а также другие предложе­ ния, основанные на этих двух. Все это — свойства не языка, не знаков, как тако­ вых, а величин, т. е., говоря иначе, всех ве­ щей. Поэтому последовательно выводимые умозаключения касаются вещей, а не сим­ волов. Но так как этой цели служат все вещи (то те, то другие), то вовсе нет не­ обходимости иметь раздельную идею о ка­ кой бы то ни было вещи вообще; а потому, в этом случае и можно без опасения до­ пустить мышлению стать тем, чем стано­ вятся (если мы это допускаем) все мысли­ тельные процессы, когда они совершаются часто: а именно — стать вполне механиче­

ским. Вследствие этого общий язык алгеб­ ры обыкновенно начинает употребляться, не возбуждая уже идей (к чему стремят­ ся, просто под влиянием привычки, и все другие общие способы выражения), хотя ни в каком другом случае, кроме данного, это не может быть выполнено с совершен­ ной безопасностью. Но оглянувшись назад, чтобы увидеть, откуда исходит в данном случае доказательная сила процесса мыш­ ления, мы найдем, что на всякой отдель­ ной ступени его доказательство становится недостаточным, как только мы предполо­ жим, что мы думаем и говорим не о вещах, а об одних символах. Есть и другое обстоятельство, кото­ рое еще более, нежели только что упо­ мянутое, придает правдоподобность мне­ нию, что предложения арифметики и ал­ гебры имеют только словесный характер. Оно состоит в том, что, если их считать предложениями о вещах, то все они полу­ чают видимость тождественных предложе­ ний. Так, предложение «два и один равны трем», если его рассматривать как утвер­ ждение относительно предметов (напри­ мер, «два камешка и один камешек равны трем камешкам»), утверждает не равенство между двумя собраниями камешков, а абсо­ лютное тождество их. Оно утверждает, что, если мы прибавим один камешек к двум, то эти камешки станут тремя. Поэтому, так как предметы здесь те же самые и так как простое утверждение, что «предметы суть они сами», не имеет значения, то кажет­ ся естественным считать, что предложение «два и один равны трем» утверждает про­ сто тождество значений двух имен. Но хотя такое предположение и кажет­ ся правдоподобным, однако оно не выдер­ живает критики. Выражение «два камешка и один камешек» и выражение «три камеш­ ка» действительно обозначают одну и ту же совокупность предметов, но ни в каком случае не один и тот же физический факт. Это — названия одних и тех же предметов, но в двух разных состояниях; они означа­ ют одни и те же вещи, но соозначение их различно. Три камешка в двух отдельных группах и три камешка в одной группе производят не одно и то же впечатление

на наши чувства; и утверждение, что те же самые камешки, при перемене их места и положения, могут произвести или один ряд ощущений или другой ряд, не явля­ ется предложением тождественным (хотя это предложение очень привычное). Эта истина известна нам по нашему раннему и постоянному опыту и имеет индуктив­ ное происхождение. Такие истины и слу­ жат основанием науки о числах. Все основ­ ные истины этой науки опираются на оче­ видность ощущений; доказательством их служит восприятие глазами или пальцами того, что любое данное число предметов (например, десять шаров) может, благо­ даря разъединению и перераспределению, возбуждать в наших чувствах впечатления всех сочетаний чисел, сумма которых рав­ на десяти. На этом основываются все усо­ вершенствованные методы обучения детей арифметике. Все, кому приходится дей­ ствовать на ум ребенка при обучении его арифметике, все, кто хочет учить числам, а не одним только цифрам, учат теперь на основании очевидности чувств — толь­ ко что описанным образом. Можно, если угодно, назвать предло­ жение «три есть два и один» определением числа три; можно утверждать, что арифме­ тика, как это говорили относительно гео­ метрии, основана на определениях. Но это будут определения в геометрическом, а не в логическом смысле; в них будет излагать­ ся не только значение термина, но наряду с ним и те или другие из наблюдавшихся фактов. Предложение: «круг есть фигура, ограниченная линией, все точки которой отстоят на равных расстояниях от одной точки внутри ее» — называется определе­ нием круга. Но целый ряд следствий вы­ водится не из этого предложения, а из того, что фигуры, соответствующие это­ му описанию, существуют; это последнее утверждение и является в действительно­ сти одним из основных начал геометрии. Таким же образом можно и предложение «три есть два и один» назвать определе­ нием трех; но зависящие от этого пред­ ложения вычисления вытекают не из са­ мого определения, а из предполагаемой им арифметической теоремы о существо-

нании группы предметов, которая произнодит на чувства такое впечатление — ° о ° и может быть разделена на две части ° ° и <>. Газ такое предложение доказано, мы на­ зываем все такие сочетания «тремя», после чего этот самый физический факт будет служить определением слова «три». Наука о числах не составляет, таким образом, никакого исключения из того по­ ложения, к которому мы раньше пришли: а именно, что даже в дедуктивных нау­ ках процессы мышления всецело индук­ тивны и что их первыми началами явля­ ются обобщения из опыта. Остается рас­ смотреть, походит ли эта наука на геомет­ рию и в том отношении, что некоторые из ее индукций не в точности истинны; что приписываемая ей особая достоверность, н силу которой ее предложения называли необходимыми истинами, фиктивна и ги­ потетична, и что наука о числах истинна лишь в том смысле, что ее предложения правильно вытекают из гипотезы об ис­ тинности посылок, явно представляющих собой лишь приближения к истине. § 3. Индукции в арифметике бывают двух родов. Во-первых, такие, о которых мы только что говорили: например, «один и один два», «два и один три» и т. д.; их можно назвать определениями чисел в не­ собственном, или геометрическом смысле термина «определение». К наведениям вто­ рого рода относятся две следующие аксио­ мы: «суммы равных величин равны» и «раз­ ности равных величин равны». Этих двух достаточно, так как соответствующие пред­ ложения относительно неравных величин можно доказать на основании этих посред­ ством приведены к нелепости (reductio ad absurdum). Эти аксиомы, а равно и так называе­ мые определения представляют собой, как уже было сказано, результаты индукции. Они истинны относительно всех предме­ тов и, казалось бы, в точности истинны; это — не такие положения, которые приня­ ты гипотетически за безусловно истинные, будучи на самом деле истинными лишь приблизительно. Поэтому и правильно вы­ водимые из них заключения, по-видимому,

должны бы быть в точности истинными, и наука о числах должна составлять ис­ ключение из других выводных наук в том отношении, что категорическая достовер­ ность ее доказательств не зависит ни от ка­ кой гипотезы. Однако при более тщательном иссле­ довании оказывается, что даже и в этом случае в умозаключении есть один гипоте­ тический элемент. Во всех предложениях о числах содержится некоторое условие, без которого ни одно из них не могло бы быть истинным; и это условие есть предпо­ ложение, которое может оказаться и лож­ ным. Это предположение состоит в том, что 1 = 1, что все числа суть числа одних и тех же или равных. единиц. Но стоит поставить это под сомнение, и ни одно из предложений арифметики не останется истинным. Как можем мы знать, что один и еще один фунт составят два, раз один фунт может оказаться troy, а другой avoirdu-poidsl l Они не могут составить вместе двух фунтов ни того, ни другого из этих ве­ сов, ни даже вообще какого бы то ни было веса. Как будем мы знать, что сорок лоша­ диных сил всегда равны самим себе, если мы не примем, что все лошади облада­ ют одинаковой силой? Что единица всегда численно равна единице, это достоверно; и пока дело идет только о числе предметов или частей того или другого предмета, по­ ка не предполагается равенство их ни в ка­ ком другом отношении, до тех пор заклю­ чения арифметики истинны без всякой примеси гипотезы. Так бывает в статисти­ ке, например, в исследованиях относитель­ но количества населения в той или другой стране. Для такого исследования безраз­ лично, взрослые ли это будут люди или де­ ти, сильные или слабые, высокорослые или низкие ростом... тут нужно удостовериться только в их числе. Но как скоро из ра­ венства или неравенства по числу надо вывести равенство или неравенство в ка­ ком-либо другом отношении, арифметика становится столь же гипотетической нау­ кой, как и геометрия. Арифметика должна все единицы считать равными в этих «дру­ гих» отношениях: а такое равенство нико­ гда не бывает точным, потому что ни один

действительный фунт не равен в точности другому, ни одна миля не равна другой: более точные весы, более тщательно изме­ ренные меры длины всегда откроют между ними какую-нибудь разницу2. Поэтому то, что обыкновенно назы­ вается «математической достоверностью» (ей приписывают безусловную истинность и совершенную точность), относится не ко всем математическим истинам. Она прису­ ща только тем истинам, которые касаются чисел в собственном смысле, а не коли­ честв — в более широком значении этого слова; но и числам она присуща лишь постольку, поскольку мы не видим в них точных показателей действительных коли­ честв. Достоверность, приписываемая обыч­ но выводам геометрии и даже механики, есть только достоверность умозаключения. Мы можем быть вполне уверены в истин­ ности таких-то данных результатов на ос­ новании таких-то определенных предпо­ ложений; но мы не можем питать такой же уверенности в том, что сами эти предпо­ ложения в точности истинны, что в них содержатся все данные, способные оказать влияние на результат в каждом данном случае. § 4 . Таким образом, оказывается, что ме­ тод всех дедуктивных наук гипотетичен. Науки эти излагают следствия из некото­ рых предположений, предоставляя особо­ му исследованию вопрос о том, истинны эти предположения или нет, и если не в точности истинны, то достаточно ли близ­ ко приближаются они к истине. Причина этого очевидна. Предположения в точно­ сти истинны только в вопросах чисто чис­ ловых, и даже здесь только постольку, по­ скольку на них не основывается никаких заключений, кроме чисто числовых. По­ этому во всех других случаях дедуктивных исследований в состав их должно входить определение того, насколько предположе­ ния в каждом отдельном случае отступа­ ют от точной истинности. Обыкновенно это выполняется посредством наблюдения, которое надо повторять во всяком новом случае. Если же вопрос должен быть ре­ шен не наблюдением, а умозаключением,

то в каждом отдельном случае он может потребовать особого доказательства и мо­ жет представить все возможные степени трудности. Другая часть процесса — опре­ деление того, что еще можно выводить, если предположения окажутся истинными и поскольку они окажутся истинными, — может быть выполнена раз навсегда, и ре­ зультат ее можно иметь наготове, чтобы применять, как только представится на­ добность. Таким образом, мы заранее вы­ полняем все, что мы в состоянии сделать немедленно, оставляя возможно меньшую часть работы на тот момент, когда предста­ вится случай, который потребует решения. Из такого исследования выводов, которые можно сделать на основании предположе­ ний, и состоят собственно «дедуктивные», или «демонстративные» науки. Конечно, совершенно одинаково мож­ но приходить к новым выводам на основа­ нии как предположенных, так и наблюдав­ шихся фактов, как фиктивных, так и ре­ альных индукций. Дедукция состоит, как мы видели, из ряда умозаключений следу­ ющей формы: «а есть признак Ь} Ъ есть признак с, с — d\ следовательно а есть признак ef»; причем эта последняя истина может быть недоступной прямому наблю­ дению. Подобным же образом можно было бы сказать: предположите, что а есть при­ знак 6, Ь — с, с — d\ тогда а будет призна­ ком d. Об этом последнем заключении во­ все не думали те, кто устанавливал эти по­ сылки. Такую сложную систему предложе­ ний, какую представляет геометрия, можно было бы вывести и из ложных предполо­ жений. Так делали Птолемей, Декарт и дру­ гие в своих попытках синтетически объяс­ нить явления Солнечной системы на осно­ вании предположения о реальности види­ мых движений небесных тел или о какомлибо другом способе этих движений, от­ личном от истинного. Иногда то же са­ мое делается сознательно, с целью пока­ зать ложность предположения; такое рас­ суждение называется «сведением к нелепо­ сти» (reductio ad absurdum). В таких случа­ ях рассуждение идет следующим образом: «а есть признак 6, Ь — с; если бы с было признаком d, то и а было бы признаком d\

но известно, что <1 есть признак отсутствия а; таким образом, а было бы признаком своего собственного отсутствия, что неле­ по; поэтому — с не есть признак 6». § 5. Некоторые писатели доказывали, что всякое умозаключение из общих положе­ ний основывается, в конце концов, на све­ дении к нелепости, так как для того, чтобы вынудить согласие с умозаключением (ко­ гда оно неясно), надо показать, что, если мы будем отрицать заключение, то нам на­ до будет отрицать по крайней мере и одну из посылок; а это было бы нелепостью, так как они, по предположению, истин­ ны. Соответственно этому, многие видели сущность доказательства путем умозаклю­ чения из общих положений в невозмож­ ности, без противоречия в словах, принять посылки и отвергнуть заключение. Однако эта теория недопустима; она не объясня­ ет тех оснований, на которые опирается само умозаключение. Если кто-либо отри­ цает заключение, допустив посылки, то он не впадает в прямое и явное противоречие, пока он не будет вынужден отрицать ка­ кую-либо из посылок. Принудить его к это­ му можно только посредством сведения их к нелепости, т. е. посредством другого умозаключения. Но если человек отрица­ ет силу самого процесса умозаключения, то и второй силлогизм не более первого

принудит его к согласию. Поэтому на са­ мом деле никого никогда не принуждают к противоречию в словах: можно прину­ дить только к противоречию основной ис­ тине умозаключения (или, скорее, к нару­ шению ее), что «все, что обладает какимлибо признаком, обладает и тем, чего этот признак служит показателем». Когда дело идет об общих предложениях, то эта акси­ ома получает другое выражение: «все, что служит признаком чего-либо, служит пока­ зателем и всего другого, чему эта вещь слу­ жит признаком». Действительно, стоит пе­ ревести в силлогистическую форму любое правильное доказательство, и сейчас же становится, без помощи всякого другого силлогизма, очевидным, что кто, допуская посылки, отвергает заключение, тот посту­ пает вопреки упомянутой аксиоме. Мы ушли теперь в теории дедукции так далеко, как только могли на насто­ ящей ступени нашего исследования. Вся­ кое дальнейшее рассмотрение этого пред­ мета требует изложения основной фило­ софской теории индукции. В этой теории учение о дедукции (составляющей, как мы выше показали, вид индукции) само собой займет принадлежащее ему место; теория дедукции явится перед нами в новом све­ те, как только мы изучим то великое ум­ ственное действие, которого она составля­ ет столь важную часть.

Рассмотрение некоторых мнений, противоречащих изложенным выше учениям

§ 1. Полемика не входит в план настоя­ щего сочинения. Но часто всего нагляднее и живее можно пояснить учение, требу­ ющее большого количества иллюстраций, если начать защищать его против возраже­ ний. И относительно предмета, по которо­ му ученые еще не пришли к соглашению, писатель выполняет только половину сво­ его долга, если он просто устанавливает свое собственное учение, не исследуя в то же время и не оценивая, по мере своих сил, мнений других ученых по тому же вопросу. В рассуждении, предпосланном сво­ ему во многих отношениях высоко фи­ лософскому трактату о духе1, м-р Герберт Спенсер критикует некоторые из учений, изложенных в двух предшествующих гла­ вах, и предлагает свою собственную тео­ рию относительно первых начал умоза­ ключения. М-р Спенсер, как и я, считает аксиомы «просто самыми ранними наши­ ми индукциями из опыта». Но он сильно расходится со мной «по вопросу о зна­ чении испытания их немыслимостью, или непредставимостью противоположного». Такое испытание он считает последним доказательством всего, в чем мы уверены. К этому выводу он приходит двумя после­ довательными рассуждениями. Во-первых, он полагает, что у нас не может быть бо­ лее серьезного основания для уверенности в чем бы то ни было, нежели факт «не­ изменного существования» этой уверенно­ сти. Всякий раз, как в том или другом факте или предложении неизменно увере­ ны (т. е., если я правильно понимаю м-ра Спенсера: если этому предложению верят все люди и во всякое время), это предложе­ ние можно считать одной из коренных по­ сылок нашего знания. Во-вторых, для нас критерием неизменной уверенности в ис­ тинности того или другого предложения

служит наша неспособность представить его себе ложным. «Немыслимость его от­ рицания служит тем признаком, по кото­ рому мы узнаем, существует или не суще­ ствует неизменная уверенность в том или другом положении... Действительно, един­ ственный довод, который мы можем при­ вести в защиту наших основных уверенно­ стей, состоит в неизменном их существо­ вании, удостоверяемом тщетностью уси­ лий сделать их несуществующими». Спен­ сер считает это единственным основанием нашей уверенности в наших собственных ощущениях. Если я уверен, что я чувствую холод, я признаю это истинным только потому, что я не могу представить себе, чтобы я не чувствовал холода. «И пока это предложение остается истинным, отрица­ ние его немыслимо». М-р Спенсер дума­ ет, что на этом основаны и многие дру­ гие уверенности. Это преимущественно те (или часть тех), которые считались исти­ нами непосредственного сознания у мета­ физиков школы Рида и Стюарта: уверен­ ность в существовании материального ми­ ра; в том, что этот мир и есть именно тот самый, который мы прямо и непосред­ ственно воспринимаем, а не только скры­ тая причина наших восприятий; что про­ странство, время, сила, протяжение, фигу­ ра — не модусы нашего сознания, а объ­ ективные реальности. Все это м-р Спенсер считает истинами, известными на основа­ нии немыслимости противоположных им положений. Мы не можем, говорит он, ни­ как, никакими усилиями представить себе эти предметы мышления просто состоя­ ниями нашего духа, не имеющими вне нас никакого существования. Поэтому их ре­ альное существование столь же достовер­ но, как и сами наши ощущения. Согласно этому учению, истины, познаваемые непо-

срсдственно, признаются нами за истины только вследствие немыслимости их от­ рицания. Истины, не составляющие объ­ ектов непосредственного знания, извест­ ны нам, как выводы из первых; что эти пыводы вытекают из посылок, в этом мы уверены также на том только основании, что мы не можем представить себе, чтобы они не вытекали. Таким образом, немыслимость является последним основанием иссх наших достоверных убеждений. До этого пункта нет большой разницы между учением м-ра Спенсера и обычным учением философов интуитивной школы2 - от Декарта до д-ра Юэля; но с этого пункта м-р Спенсер расходится с ними. Л именно, он не считает, подобно им, кри­ терия немыслимости безошибочным. На­ против, он доказывает, что этот критерий может быть ошибочным — и не вслед­ ствие какой бы то ни было погрешности п самом критерии, а потому, что «люди ошибочно считали немыслимым то, что па самом деле не таково». И сам Спен­ сер в этом же сочинении отрицает нема­ ло предложений, обычно относимых к са­ мым резким примерам таких истин, отри­ цание которых немыслимо. Но случайная ошибка, говорит он, возможна при всяком критерии. И если такая ошибка подрывает •критерий немыслимости», то «она должна подрывать и всякий другой критерий. Мы считаем истинным умозаключение, логи­ чески выведенное из удостоверенных по­ сылок. И тем не менее в миллионах слу­ чаев люди ошибались в умозаключениях, которые они считали выведенными имен­ но таким образом. Однако утверждаем ли мы, что нелепо считать заключение ис­ тинным на том основании, что оно ло­ гически выведено из удостоверенных по­ сылок? Нет, мы говорим, что, хотя люди могут принимать за логические выводы не­ логичные заключения, тем не менее есть п логические выводы, и мы вправе при­ нимать за истину то, что нам кажется та­ ковой, до тех пор, пока мы не ознако­ мимся лучше с вопросом. Подобным же образом, хотя люди могут считать немыс­ лимым то, что на самом деле мыслимо, тем не менее немыслимые вещи все-таки

существуют; и неспособность представить себе отрицание чего-либо все же может являться для нас самым лучшим основа­ нием быть в этом уверенными... Хотя — иногда и случайно — доказательство немыслимостью и может оказаться несовер­ шенным, однако сомневаться в каком-либо убеждении на том основании, что у нас нет для него более высокой гарантии, значит на самом деле сомневаться во всех убежде­ ниях; ибо и самые достоверные из наших убеждений не допускают никакого лучше­ го доказательства». Таким образом, учение м-ра Спенсера возводит в законы внешне­ го мира не те ограничения человеческой способности представления, которые до­ пускают исправление, а только те, которые не могут быть исправлены. § 2. Учение об истинности той уверенно­ сти, которая доказывается неизменно су­ ществующей немыслимостью ее «отрица­ ния», м-р Спенсер подкрепляет двумя аргу­ ментами, из которых один можно назвать положительным, а другой отрицательным. Положительный аргумент состоит в том, что всякая такая уверенность выра­ жает совокупность всего прежнего опыта. «Я допускаю истинность того, что на вся­ кой стадии развития человечества способ­ ность или неспособность образовывать те или другие сочетания всецело зависит от прошедшего опыта людей и что, по мере расширения их опыта, люди мало-помалу делаются способными представлять себе то, что ранее было для них непредстави­ мым. И, тем не менее, — ввиду того, что в каждый момент лучшей гарантией для всякой уверенности служить полное совпа­ дение всех подтверждающих ее прежних опытов, — можно доказывать, что следо­ вательно во всякое время немыслимость отрицания служит глубочайшей основой ее доказательства, какая только возможна... Объективные факты постоянно запечатле­ ваются в нас; наш опыт есть некоторо­ го рода реестр этих фактов; а потому и немыслимость чего-либо означает полное несогласие с этим реестром того, что ока­ зывается немыслимым. Но и помимо того, представляется неясным, можно ли най­

ти лучший критерий истинности, раз вся­ кая истина — в корне своем индуктивного происхождения. Надо припомнить, что, хо­ тя некоторые из запечатлевающихся в нас фактов случайны, зато другие очень об­ щи, а некоторые даже всеобщи и неизмен­ ны. Эти-то всеобщие и неизменные фак­ ты и устанавливают, несомненно, согласно предположению, те уверенности, отрица­ ние которых немыслимо. Другие факты, напротив, не обладают этим свойством; а если бы на основании их и создалась такая уверенность, то ее опровергли бы даль­ нейшие события. Таким образом, раз по накоплении необозримого числа опытов остаются еще такие убеждения, отрицание которых все еще непредставимо, то боль­ шинство их (если не все они) должно соот­ ветствовать всеобщим объективным фак­ там. Если... в природе есть некоторые без­ условные единообразия; если эти единооб­ разия производят (как они и должны про­ изводить) безусловные единообразия в на­ шем опыте, и если... эти безусловные еди­ нообразия не позволяют нам представить себе противоположное им, — то, в соот­ ветствии с каждым доступным для наше­ го познания безусловным единообразием природы, должна существовать в нас без­ условно истинная уверенность, отрицание которой немыслимо. В этой обширной об­ ласти субъективная немыслимость должна соответствовать объективной невозможно­ сти. Дальнейшие опыты установят соответ­ ствие там, где его до сих пор еще нет, и мы можем ожидать, что в конце концов соответствие станет полным. Доказатель­ ство немыслимостью в настоящее время должно быть состоятельно почти во всех случаях» (мне хотелось бы думать, что мы действительно близки к всеведению); «и даже там, где оно несостоятельно, оно всетаки выражает чистый результат всего на­ шего опыта вплоть до настоящего време­ ни; а больше этого не может дать никакое доказательство». На это я могу ответить следующее: вопервых, по моему мнению, совершенно не­ верно, будто немыслимость для нас отри­ цать то или другое предложение доказыва­ ет, что в пользу утверждения его говорить

весь «прежний опыт» или даже хотя бы часть его. Иногда здесь может не быть ни­ какого прежнего опыта, а только ошибоч­ ное предположение о таком опыте. Каким образом неспособность людей вообразить существование антиподов доказывала, что опыт дал какое бы то ни было доказатель­ ство против возможности их существова­ ния? Каким образом неспособность лю­ дей представить себе заход Солнца иначе, как в виде движения самого Солнца, вы­ ражает какой бы то ни было «чистый ре­ зультат» опыта, который доказывал бы, что движется Солнце, а не Земля? Здесь пред­ ставлен не опыт, а лишь некоторое по­ верхностное подобие опыта. Относитель­ но действительного опыта это доказывает только один отрицательный факт: а имен­ но, что люди воспринимали этот опыт не в таком виде, чтобы могло стать предста­ вимым то, что для них было непредстави­ мым, или немыслимым. Далее, если бы даже и было справед­ ливо, что немыслимость выражает чистый результат всего прежнего опыта, то зачем нам останавливаться на этом «выразителе», а не дойти до самой «выражаемой» им ве­ щи? Раз наша неспособность представить себе отрицание того или другого предло­ жения служит доказательством его истин­ ности, то (так как эта неспособность дока­ зывает, что данное предложение подтвер­ ждается всем нашим опытом) настоящим доказательством предложения является уже не «немыслимость», а единообразие опыта. А это существование и единственное до­ казательство достижимо и прямым путем: мы не обязаны признавать его на основа­ нии его случайного следствия. Если дей­ ствительно всякое убеждение основывает­ ся на всем прежнем опыте, то пусть это так и будет признано и пусть убеждение открыто опирается на опыт; после чего опять возникнет вопрос, какое значение может иметь этот факт в качестве доказа­ тельства истинности убеждения. Действи­ тельно, единообразие опыта доказатель­ но в очень различной степени: в неко­ торых случаях оно дает сильное доказа­ тельство, в других — слабое, в третьих едва ли даже даст что бы то ни было в этом

смысле. Что все металлы тонут в воде, это единообразно утверждал весь опыт, с са­ мого возникновения человеческого рода, по только до открытия калия сэром Гемфри Д;жи в настоящем столетии. Что все лебе­ ди белы, это было единообразием опыта — до открытия Австралии. И в тех немногих случаях, где единообразие опыта доходит до сильнейшей из возможных степеней до­ казательности (например, в таких предло­ жениях, как: «две прямые линии не мо­ гут заключать пространства», «всякое дей­ ствие имеет причину» и т. п.), это проис­ ходит не вследствие немыслимости отри­ цания этих предложений (отрицание их и действительности не всегда немыслимо), а потому, что единообразие соответству­ ющего им опыта охватывает всю приро­ ду. В следующей Книге мы докажем, что нсякое заключение, как индуктивное, так м дедуктивное, можно считать достовер­ ным только постольку, поскольку доказа­ но, что истинность его неразрывно связа­ на с истинами этого рода. Поэтому я утверждаю, во-первых, что единообразие прежнего опыта далеко не представляет собой всеобщего критерия истины; а во-вторых, что непредставимость, пли немыслимость противоположного еще менее может быть показателем даже и это­ го признака (единообразия прежнего опы­ та). Единообразие противоречащего опыта составляет только одну из многих при­ чин немыслимости; одной же из наиболее обычных причин немыслимости является традиция из времен более ограниченного знания. Часто бывает достаточно просто привычки к одному способу возникнове­ ния того или другого явления, для того чтобы всякий другой способ показался не­ мыслимом. Все, что связывает две идеи крепкой ассоциацией, может обусловли­ вать (и то и дело обусловливает) невозмож­ ность их разъединения в мысли; это часто признает и м-р Спенсер в других отделах своих теорий. Не по недостатку наблю­ дений не были в состоянии картезианцы представить себе, чтобы одно тело могло производить в другом движение, не при­ касаясь к нему. У них было столько же опыта относительно других способов дви­

жения, сколько и относительно этого: пла­ неты вращались, тяжелые тела падали еже­ часно в течение их жизни; но они дума­ ли, что эти явления производятся скры­ тым механизмом, которого они не видели, но без которого они не могли представить себе того, что видели. Немыслимость у них не выражала собой результата их наблю­ дений, а господствовала над их опытом и предваряла его. Не останавливаясь долее на том, что я назвал положительным дово­ дом м-ра Спенсера в защиту его критерия истины, я перехожу к его отрицательно­ му аргументу, которому он придает более важности. § 3. Этот отрицательный аргумент состо­ ит в следующем: хорошее ли или пло­ хое доказательство немыслимость, но бо­ лев сильного быть не может. Что немысли­ мое не может быть истинным, это посту­ лируется в каждом акте мышления: на этом основываются все наши основные посыл­ ки; а тем более подразумевается это поло­ жение при всех заключениях из этих по­ сылок. Неизменность нашей уверенности, доказываемая немыслимостью отрицания объекта этой уверенности, «служит для нас единственным оправданием всякого дока­ зательства. Логика есть просто системати­ зация того процесса, посредством которо­ го мы косвенным образом удостоверяем­ ся в таких уверенностях, в которых мы не можем удостовериться непосредствен­ но. Для того чтобы получить возможно бо­ лее сильное убеждение относительно какого-либо сложного факта, мы или ана­ литически нисходим от него последова­ тельными ступенями, каждую из которых мы безеознательно обосновываем немыс­ лимостью ее отрицания, пока не доходим до какой-нибудь аксиомы или истины, уже доказанной нами подобным образом; или же синтетически восходим от такой аксио­ мы или истины такими же ступенями. Как в том, так и в другом случае мы связы­ ваем какую-нибудь обособленную уверен­ ность с другой, неизменно существующей, посредством ряда промежуточных, также неизменно существующих уверенностей». Теория эта резюмирована м-ром Спенсе­

ром в следующих словах: «Когда мы заме­ чаем, что отрицание той или другой уве­ ренности немыслимо, мы имеем полное право утверждать неизменность существо­ вания этой уверенности; и утверждая это, мы в одно и то же время и даем ей логиче­ ское оправдание, и выражаем неизбежную необходимость для нас признавать эту уве­ ренность... Мы видели, что на этом пред­ положении основывается в конце концов всякое заключение. У нас нет другого руча­ тельства за реальность сознания, ощуще­ ний, нашего личного существования; нет никакого другого ручательства ни для ка­ кой бы то ни было аксиомы, ни для ка­ кой бы то ни было ступени доказательства. А потому, так как оно принимается за до­ казанное во всяком акте разумения, то его надо считать всеобщим постулатом». Но так как этот постулат (который мы «неиз­ бежно должны» считать истинным) бывает иногда ложным; так как «убеждения, неиз­ менное существование которых было до­ казано немыслимостыо их отрицания, ока­ зывались впоследствии неверными», и так как «такой же участи могут подвергнуть­ ся когда-нибудь и те убеждения, которые теперь обладают указанным признаком», то принцип уверенности, установленный м-ром Спенсером, состоит в том, что «наи­ более достоверным заключением» является то, в которое постулат входит наимень­ шее число раз. Поэтому умозаключение никогда не должно перевешивать значения какой бы то ни было из непосредствен­ ных уверенностей (например, уверенно­ сти в существовании материи, в объектив­ ной реальности протяжения, пространства и т. п.), потому что в каждое из этих убеж­ дений постулат входит только один раз. Доказательство же содержит постулат не только в посылках, но и затем на каждой ступени умозаключения, так как каждый из последовательных выводов признается правильным только на том основании, что мы не можем представить себе, чтобы умо­ заключение не вытекало из посылок. Буцет удобнее рассмотреть сначала по­ следнюю часть этого рассуждения. По мне­ нию Спенсера, во всяком умозаключении постулат принимается вновь и вновь на

всякой его ступени. При всяком выводе мы решаем, что заключение вытекает из по­ сылок, на одном том основании, что мы не можем представить себе, чтобы оно из них не вытекало. А отсюда следует, что, если постулат погрешим, то заключения рассуждений становятся более недостовер­ ными, нежели прямые интуиции; и чем больше будет ступеней доказательства, тем больше будет это различие. Для разбора этого учения предполо­ жим сначала рассуждение, состоящее из одной только ступени, т. е. представлен­ ное одним единственным силлогизмом. Та­ кое доказательство основывается на неко­ тором предположении, и в предыдущих главах мы видели, на каком именно («все, что имеет тот или другой признак, имеет и то, чего этот признак служит показа­ телем»). Я не буду сейчас рассматривать доказательства этой аксиомы3; предполо­ жим (с м-ром Спенсером), что таковым является немыслимость противоречащего аксиоме положения. Прибавим теперь вторую ступень до­ казательства... Что здесь нам нужно? Дру­ гое предположение? Нет; вторично то же самое; затем то же повторяется на третьей и на четвертой ступени. Признаюсь, я не вижу, каким образом, на основании прин­ ципов м-ра Спенсера, повторение предпо­ ложения вообще может ослабить силу до­ казательства. Если бы нужно было во вто­ рой раз принять какую-нибудь другую ак­ сиому, доказательство, несомненно, сдела­ лось бы более слабым, потому что для его верности была бы необходима истинность обеих аксиом, а на самом деле одна из них могла бы оказаться истинной, а другая нет; таким образом, вместо одного было бы два шанса ошибки. Но так как это одна и та же аксиома, то если она истинна один раз, она истинна и всегда; и если бы доказательство состояло из ста звеньев, и сто раз включа­ ло аксиому, то эта сотня предположений представляла бы только один шанс ошиб­ ки. Очень приятно, что мы все-таки можем не относить дедукции чистой математики к наименее достоверным доказательствам, куда, с точки зрения теории м-ра Спен­ сера, их следовало бы отнести как самые

длинные; ибо, на самом деле, количество «гупеией в доказательстве не уменьшает п о надежности, раз при этом мы не вво­ дим новых недостоверных посылок4. Теперь о посылках... Наша уверенность и их истинности (будут ли это общие поло­ жения или индивидуальные факты) оснопынается, по мнению м-ра Спенсера, на не­ мыслимости того, чтобы они могли быть ложными. Необходимо обратить внимание на двоякое значение слова «немыслимость». Хотя Спенсер знает об этом двойном смыс­ ле, но, конечно, не захотел бы строить на псм доказательства; тем не менее его мне­ ние получает отсюда немалую поддержку. Под «немыслимостью» (inconceivableness) иногда понимают неспособность образонать какую-нибудь идею или же не состав­ лять себе какой-либо идеи*, иногда же — неспособность образовать какую-либо уве­ ренность или отказаться от таковой6. Пер­ вое значение наиболее соответствует духу языка, так как «представление» (conception) обозначает всегда идею, никак не уверен­ ность. Однако в философских рассужде­ ниях слово «немыслимость» употребляется и неправильном значении столь же часто, как и в правильном, и интуитивная школа метафизиков не может обойтись без каж­ дого из этих значений. Для пояснения раз­ личия возьмем два противоположных при­ мера. Прежние натур-философы считали существование антиподов «невероятным» па основании его немыслимости. Но анти­ поды не были непредставимыми, т. е. «не­ мыслимыми» в первоначальном значении этого слова. Идею об антиподах можно бы­ ло составить без труда; они в подробностях могли рисоваться умственному взору. Бы­ ло трудно и казалось невозможным только поверить в их существование. Идею о лю­ дях, прилепленных ногами к нижней сто­ роне Земли, можно было себе составить; но затем неизбежно следовала уверенность н том, что они упадут. Антиподы не бы­ ли невообразимыми; в их существование нельзя было только верить. С другой стороны, если я попытаюсь представить себе конец протяжения, то эти две идеи никак не соединятся вместе. Когда я хочу образовать представление о послед­

ней точке пространства, я не могу не во­ ображать обширного пространства за этой последней точкой. Сочетание это, по ус­ ловиям нашего опыта, невообразимо. Это двойное значение слова «немыслимость» очень важно иметь в виду, потому что до­ казательства на основании немыслимости почти всегда вертятся на поочередной под­ становке одного из этих значений на ме­ сто другого. В котором же из этих двух смыслов употребляет м-р Спенсер термин «немыс­ лимость», когда признает доказательством истинности предложения немыслимость его отрицания? Пока м-р Спенсер опре­ деленно не высказался в противополож­ ном смысле, я полагал, на основании хода его доказательства, что он разумеет под «немыслимостью» невозможность уверен­ ности. Однако в статье, помещенной в пя­ том номер с Fortnightly Review, он отверг это мнение и заявил, что под «немыслимым» предложением он разумеет и всегда разу­ мел «такое, термины которого нельзя ника­ ким усилием привести в сознании в такое отношение друг к другу, какое это предло­ жение между ними утвервдает; в таком пред­ ложении подлежащее и сказуемое пред­ ставляют для соединения их в мысли не­ преодолимые препятствия». Таким обра­ зом, теперь мы положительно знаем, что м-р Спенсер всегда старается употреблять слово «немыслимость» в этом, собственном его смысле. Но всегда ли эти его старания достигают цели, это еще вопрос. Быть мо­ жет, в его ассоциации вплетается иногда другой, популярный смысл этого слова, ко­ торый мешает ему последовательно прове­ сти различие между этими двумя значени­ ями. Он говорит, например, так: «Я не могу представить себе, что не чувствую холода, если я на самом деле чувствую его»; но это выражение не значит: «я не могу вообра­ зить, что я не чувствую холода», так как очевидно, что я могу это сделать. Таким образом, слово «представить себе» должно выражать здесь признание факта, воспри­ ятие истинности или ложности утвержде­ ния. А в этом и состоит, по-моему, факт уве­ ренности, в отличие от простого представ­ ления. Сам м-р Спенсер называет попытку

представить себе что-нибудь немыслимое «тщетным усилием сделать несуществую­ щим» не само представление, или умственней образ, а акт уверенности. Если это так, то ему надо пересмотреть значительную часть своих выражений — для того чтобы они всегда согласовались с его определе­ нием немыслимости. На самом деле, од­ нако, вопрос этот не имеет значения, так как, по теории м-ра Спенсера, немысли­ мость отрицания является критерием ис­ тинности только постольку, поскольку она доказывает возможность акта уверенности. Немыслимость того или другого предполо­ жения есть крайний случай невозможно­ сти быть в нем уверенным. В этом и со­ стоит самое основание учения м-ра Спен­ сера: настоящим критерием истины явля­ ется у него неизменность уверенности. По­ пытка представить себе отрицание имеет целью засвидетельствовать неизбежность уверенности, и ее следовало бы назвать попыткой уверенности в противном поло­ жении. Вместо того, чтобы говорить, что, «смотря на солнце, человек не может пред­ ставить себе, что он смотрит в темноту», м-р Спенсер должен был бы сказать: «чело­ век не может быть уверенным в том, что он смотрит в темноту», — так как вообразить себя смотрящим в темноту можно, конеч­ но, среди белого дня 1. Сам м-р Спенсер го­ ворит по поводу уверенности в нашем соб­ ственном существовании следующее: «что он мог бы не существовать, это он отлич­ но может себе представить; но чтобы он не существовал, этого он представить се­ бе не может», т. е. не может быть в этом уверенным. Таким образом, это положение обращается в следующее: что я существую и имею ощущения, в этом я уверен, по­ тому что я не могу питать по этому во­ просу никакой другой уверенности. Вся­ кий согласится с тем, что в этом случае невозможность действительно имеет ме­ сто: каждый человек непременно уверен в своих личных ощущениях и других со­ стояниях сознания. Эти факты известны per se, сами по себе; выйти за их преде­ лы нельзя. В их отрицание действительно нельзя верить, а потому и относительно уверенности в них никогда не возникает

вопроса. Но для этих истин теория м-ра Спенсера не нужна. Однако, по мнению м-ра Спенсера, есть и другие уверенности, истинность ко­ торых устанавливается тем же критери­ ем: они касаются других вещей, не наших субъективных состояний сознания, но по­ добным же образом неизменны и необхо­ димы... Но надо заметить, что эти другие убеждения не могут быть необходимыми, потому что они не всегда существуют. Было и есть много людей, не верящих в реаль­ ность внешнего мира, а тем более в ре­ альность протяжения и фигуры, как форм этого внешнего мира. Эти люди не верят в то, что пространство и время существу­ ют независимо от духа, не верят также ни в какую другую из объективных интуиций м-ра Спенсера. В отрицания этих убежде­ ний (которые м-р Спенсер признает неиз­ менными) можно верить, потому что в них на самом деле верят. Можно, не впадая в очевидную ошибку, утверждать, что мы не можем воображать осязаемых предметов просто только состояния нашего сознания и сознания других людей; можно утвер­ ждать, что восприятие их непреодолимо внушает нам идею чего-то внешнего нам. Я не могу сказать, что эти положения не­ верны (хотя я не думаю, чтобы кто-нибудь был вправе утверждать это относительно какого-либо другого человека, кроме само­ го себя); и тем не менее многие мыслители (были ли они в состоянии воспроизвести это в уме, или нет) были уверены в том, что то, что мы представляем себе как ма­ териальные предметы, суть только видоиз­ менения нашего сознания: сложные ощу­ щения осязания и мускульного движения. М-р Спенсер может считать правильным умозаключение от невообразимого к не­ имоверному, так как он утверждает, что сама уверенность есть только постоянство некоторой идеи и что то, что мы можем представить себе, непременно тотчас же начинает казаться нам допускающим уве­ ренность в себе (believable). Но какое зна­ чение имеет то, что мы воспринимаем и то или другое мгновение, если само поня­ тие мгновения противоречит устойчивому состоянию нашего ума? Если кто-нибудь

был в детстве напуган рассказами о при­ видениях, то, хотя бы он разуверился в них впоследствии (а быть может и нико­ гда не верил в них), он может не быть в состоянии в течение всей своей жизни оставаться без душевной тревоги в темном месте при таких обстоятельствах, которые возбуждают воображение; мысль о при­ видениях со всеми сопровождающими ее ужасами может непреодолимо навязывать­ ся уму внешней обстановкой. М-р Спенсер может сказать, что, находясь под влияни­ ем этого ужаса, человек уже не отрицает привидений, а поддается временной и не­ преодолимой уверенности в них. Пусть это так; но как тогда правильнее будет сказать в общем об этом человеке: верит ли он в привидения или не верит в них? Конечно, надо сказать, что он не верит в них. Подоб­ ные же соображения имеют место и при отрицании существования материального мира. Хотя человек не может отказаться от идеи о внешнем мире; хотя, глядя на твердый предмет, он не может не соста­ вить себе представления (а следовательно, согласно теории м-ра Спенсера, и скоро­ преходящей уверенности) в объективной реальности этого предмета, однако даже в тот момент он может сказать, что он не держится этого убеждения. И его можно от­ нести только к числу таких людей, которые это учение отвергают. Таким образом, уве­ ренность в существовании внешнего мира не неизменна, и критерий немыслимости не годится в том единственном случае, ко­ торый когда-либо может представиться для его применения. Иногда бывает, что та или другая вещь вполне допускает уверенность, и все-таки может не быть мыслимой. Тогда мы по при­ вычке бываем уверены в одном из про­ тивоположных положений, а представля­ ем себе всегда только другое. Общеизвест­ ный пример этому может дать состояние сознания у образованных людей относи­ тельно восхода и заката Солнца. Все обра­ зованные люди знают (если не на осно­ вании исследования, то вследствие веры в авторитет науки), что движется Земля, а не Солнце; но, вероятно, лишь немногие обыкновенно представляют себе явление

иначе, как в виде восхождения и захожде­ ния именно Солнца. И уж, конечно, ни­ кто не может представить себе Землю дви­ жущейся без продолжительных попыток в этом направлении; вероятно, теперь это сделать не легче, чем для первого поколе­ ния после Коперника. М-р Спенсер не го­ ворит: «смотря на восход Солнца, нельзя не представить себе движущимся Солнца: поэтому всякий человек уверен в движении Солнца, и у нас есть самое полное дока­ зательство этого факта, какое мы только можем иметь для какой бы то ни было истины», — а между тем такое рассужде­ ние представляло бы точную параллель его учению об уверенности в существовании материи. Существование материи и других но­ уменов, в отличие от мира явлений, остает­ ся по-прежнему вопросом для доказатель­ ства, и весьма общее (хотя и не необхо­ димое и не всеобщее) убеждение в них остается психологическим явлением, тре­ бующим объяснения, — будем ли мы исхо­ дить из гипотезы о его истинности или из какой-либо другой. Никакая уверенность не доказывает своей собственной истинно­ сти, так как иначе надо было бы отрицать существование idola tribus, т. е. заблужде­ ний, общих всему человеческому роду8. Л так как существование таких заблужде­ ний — факт, то сторонники противопо­ ложного взгляда должны показать, откуда может произойти столь общая и, по-види­ мому, самопроизвольная уверенность, как не из реального существования той вещи, в которой уверены. Противники никогда не колебались принять этот вызов9, и сте­ пень их успеха в споре, вероятно, опреде­ лит окончательный приговор философов по этому вопросу. § 4 . При пересмотре или, скорее, перера­ ботке своих «Оснований психологии», — одной из ступеней или террас величест­ венного здания своей «системы филосо­ фии», — м-р Спенсер резюмирует то, что он справедливо называет10 «дружеским разногласием, которое долго идет между нами». Он выражает в то же время со­ жаление (которое я от всей души разде­

ляю), что «это затянувшееся изложение од­ ного пункта несогласия, не сопровождае­ мое указанием на многочисленные совпа­ дения наших взглядов, неизбежно произ­ водит впечатление гораздо большего раз­ ногласия, чем какое существует на самом деле». Я — вместе с м-ром Спенсером — уверен в том, что разногласие между ними, если его измерять по нашим выводам, «ско­ рее поверхностное, чем существенное»; и я едва ли могу преувеличить ту ценность, ка­ кую я приписываю столь большому сход­ ству моих взглядов в области аналитиче­ ской психологии с мыслителем, столь силь­ ным и глубоким. Но я согласен с ним так­ же и в том, что разногласие между наши­ ми посылками относится к числу «в высо­ кой степени важных, с философской точки зрения»; и его нельзя оставлять, пока не ис­ следовано и не обсуждено вполне всякое из положений его и моих. В теперешней формулировке всеоб­ щего постулата м-р Спенсер заменил преж­ нее выражение — «неизменно существую­ щие уверенности» — следующим: «позна­ ния, сказуемые которых неизменно суще­ ствуют вместе с их подлежащими». И он го­ ворит, что «тщетность усилий представить себе отрицание того или другого предло­ жения показывает, что данное познание относится к числу тех, в которых сказуе­ мые неизменно существуют вместе со сво­ ими подлежащими; и обнаружить тот факт, что сказуемые неизменно существуют со своими подлежащими, значит обнаружить, что это познание относится к числу тех, которые мы вынуждены признать за ис­ тинные». Я готов согласиться с обеими посылками этого силлогизма м-ра Спен­ сера; но я нахожу, что средний термин его взят в различных смыслах. Если неиз­ менное существование сказуемого вместе с подлежащим надо понимать в наиболее очевидном его значении: как существова­ ние в действительной природе или, дру­ гими словами, в нашем объективном, или чувственном опыте, — то я, конечно, до­ пускаю, что, раз этот факт доказан, он за­ ставляет нас признать это предложение. Но я не допускаю того, чтобы неудача по­ пытки представить себе противоположное

доказывала, что сказуемое всегда сосуще­ ствуете вместе с подлежащим в действи­ тельной природе. Если, с другой стороны (каково, как я думаю, мнение м-ра Спен­ сера), неизменное существование сказуе­ мого вместе с подлежащим надо пони­ мать только относительно нашей способ­ ности представления, т. е., что одно не­ отделимо от другого в наших мыслях, то действительно неспособность отделить две идеи указывает на неразрывность их со­ единения в данный момент в духе того человека, который не в состоянии их раз­ делить. Но эта мысленная неотделимость не доказывает соответственной неотдели­ мости фактической, ни даже неотделимо­ сти в мышлении других людей или того же самого человека — в будущем. «Тот факт, что некоторые предложе­ ния были ошибочно приняты за истин­ ные на том основании, что их отрицание предполагали немыслимым, тогда как на самом деле это было не так, не доказыва­ ет», по мнению м-ра Спенсера, «несосто­ ятельности этого критерия»; и не только потому, что всякий критерий «может при­ водить к неправильным результатам вслед­ ствие неспособности или неосмотритель­ ности того, кто им пользуется», но и пото­ му, что предложения, о которых идет речь, «относятся к сложным и не могут доказы­ ваться таким критерием, который прило­ жим к предложениям, далее уже неразло­ жимым». «Критерий, приложимый к про­ стому предложению, в котором подлежа­ щее и сказуемое находятся в непосред­ ственном отношении между собой, нель­ зя прилагать к сложному предложению, подлежащее и сказуемое которого связа­ ны друг с другом не прямо, а посредством многих подразумеваемых простых предло­ жений». «Что вещи, равные одной и той же, равны друг другу, — это можно узнать не­ посредственным сравнением действитель­ ных или мысленных отношений... Но что квадрат гипотенузы прямоугольного тре­ угольника равен сумме квадратов двух дру­ гих сторон, — этого нельзя узнать непо­ средственным сравнением двух состояний сознания: здесь истины можно достигнуть только посредственно, рядом простых суж-

чпшй относительно равенства или неранпктна некоторых отношений». Мало T o ­ rn, даже когда предложение можно удо| iоперить непосредственным сознанием, поди часто не делают этого. Школьник, | клады вал столбец цифр, говорит иноги: «тридцать пять и девять равно сорока шести», хотя это будет противоречить по­ казанию сознания, раз ему действительно предстанут тридцать пять и девять; но эти числа не доходят до сознания. И не только школьники, но и взрослые люди и мысли­ тели не всегда «раздельно переводят в со­ ответствующие состояния сознания те сло­ на, которыми они пользуются». Совершенно правильно будет ограни­ чить учение м-ра Спенсера так, как ему хочется: а именно, чтобы оно было при­ ложимо только к тем предложениям, в ко­ торых удостоверяются на основании про­ пой интуиции, без всякого посредствую­ щего доказательства. Однако и такое огра­ ничение не исключает из его области не­ которых из наиболее резких примеров та­ ких предложений, которые признаются те­ перь ошибочными или необоснованными, но отрицание которых некогда казалось немыслимым; таковы положения: что при носходе и закате Солнца движется Солнце; что тяготение не может существовать без какой-либо промежуточной среды п ; и да­ же положение, что нет антиподов. Уста­ новленное Спенсером различение имеет реальное значение; но относительно пред­ ложений, которые он причисляет к слож­ ным (complex), сознание не говорит вовсе ничего, пока не будут представлены про­ межуточные ступени доказательства: само по себе сознание не свидетельствует о непредставимости ни равенства, ни неравен­ ства квадрата гипотенузы с суммой квад­ ратов катетов. Во всех же трех вышеука­ занных случаях немыслимость восприни­ мается, по-видимому, прямо: не надо ни­ какой цепи доказательства (как это имеет место в вопросе о квадрате гипотенузы) для того, чтобы сознание дало свое за­ ключение. Ни один из этих трех случаев не похож и на ошибку школьника; там ум не входит в действительное соприкоснове­ ние с предложением. В этих случаях одно

из двух противоположных сказуемых уже на первый взгляд представлялось несовме­ стимым с подлежащим, а потому казалось доказанным, что другое всегда существует вместе с ним 12. Под критерий м-ра Спенсера, как он теперь им ограничен, могут подойти толь­ ко такие из основных познаний всеобщего и элементарного характера, которые об­ разуются в самом раннем и наименее из­ менчивом опыте (или кажущемся опыте) всего человечества. В таких случаях не­ мыслимость отрицания, если она на са­ мом деле существует, действительно объ­ ясняется опытом. Но почему, спрашивает­ ся, истинность должна здесь доказываться немыслимостью, раз мы можем сослаться на более основное доказательство: а имен­ но, на сам опыт? На это м-р Спенсер от­ вечает, что нельзя весь опыт воспроизве­ сти в уме, а если бы это и было возмож­ но, то совокупность всего опыта состави­ ла бы такую массу, с которой нельзя бы­ ло бы ничего сделать. Доказать предложе­ ние опытом значит, по мнению Спенсе­ ра, что ранее, чем принять за достоверное предложение: «всякая прямолинейная фи­ гура должна иметь столько углов, сколько у нее сторон», я должен «подумать о вся­ ком треугольнике, квадрате, пятиугольни­ ке, шестиугольнике и т. д., которые я когдалибо видел, и в каждом отдельном случае удостовериться в устанавливаемом отно­ шении». Я могу только с удивлением ска­ зать, что я не понимаю, каким образом все это могло бы обозначать обращение к опыту. Нам достаточно знать, что в те­ чение всей жизни человек видел тот или другой факт и никогда не замечал про­ тиворечащего ему примера, а также, что другие люди, при всех благоприятных для наблюдения обстоятельствах, единогласно свидетельствуют о том же самом. Это спра­ ведливо, хотя бы даже этот опыт был не­ достаточен; и это могло бы быть справед­ ливым, если бы даже я не был в состоянии воспроизвести в уме ни одного соответ­ ствующего случая. Но вопрос о недоста­ точности опыта не только не становится яснее, а напротив затемняется, если вме­ сто исследования самого опыта я обращусь

к такому критерию, который имеет отно­ шение не к достаточности опыта, а — са­ мое большое — к его привычности. Эти за­ мечания не теряют своей силы даже в том случае, если мы, вместе с м-ром Спенсе­ ром, уверены в том, что умственные задат­ ки, первоначально возникающие из опыта, прочно отпечатываются в строении мозга и передаются наследственным путем: та­ ким образом, по мнению м-ра Спенсера, становятся врожденными и априорными для индивидуума способы мышления, при­ обретаемые человеческим родом и пред­ ставляющие собой опыт предков — вдо­ бавок к собственному опыту индивидуума. Но из этого можно вывести только то, что убеждение может быть действительно при­ рожденным, т. е. предшествовать индиви­ дуальному опыту, и все-таки не быть истин­ ным, потому что унаследованное стремле­ ние питать это убеждение может возникать из других причин, а не только из истин­ ности самого утверждения. М-р Спенсер занял бы гораздо бо­ лее прочное положение, если бы он мог действительно доказать, что очевидность умозаключения основывается на постула­ те, т. е., другими словами, что мы уверены в том, что заключение вытекает из посылок только потому, что мы не можем «предста­ вить себе», чтобы оно не вытекало. Но та­ кое положение относится, по моему мне­ нию, к числу тех, о которых я говорил уже ранее: например, «я уверен в том, что ви­ жу свет, на том основании, что я не могу, пока ощущение имеется налицо, „предста­ вить себе“, что я гляжу в темноту». Оба эти положения, по моему мнению, несовме­ стимы с значением глагола «представлять», как оно очень верно очерчено м-ром Спен­ сером. Сказать, что, когда я воспринимаю, что А есть В, а В есть С, то я не могу «представить себе», чтобы А не было С, — значит, по-моему, просто сказать, что я вы­ нужден быть уверенным в том, что А есть С. Вполне поняв и согласившись с Копер­ никовыми доказательствами того, что дви­ жется Земля, а не Солнце, не только можно представить себе закат Солнца в виде дви­ жения Солнца, но и почти каждому чело­ веку такое представление о закате Солнца

должно даваться легче того, которое он, несмотря на все это, признает истинным. § 5. Сэр Уильям Гамильтон согласен со мной в том, что немыслимость не является критерием невозможности. «Нет никако­ го основания, — говорит он, — заключать о невозможности того или другого факта по нашей неспособности представить себе его возможным». «Есть вещи, которые мо­ гут быть, даже должны быть истинными, но возможности которых ум совершенно не в состоянии себе представить»13. Сэр Уильям Гамильтон, тем не менее, твердо уверен в априорном характере многих ак­ сиом и выводимых из них наук. И он не только не считает эти аксиомы основанны­ ми на опыте, но признает их достоверны­ ми даже относительно ноуменов, относи­ тельно Безусловного, хотя одной из глав­ ных целей его философии является дока­ зать, что природа наших способностей не позволяет нам иметь об этом Безусловном какое бы то ни было познание. Теми ак­ сиомами, которым он приписывает такую исключительную независимость от преде­ лов всех других наших возможных позна­ ний; теми просветами, сквозь которые, по его представлению, находит к нам путь луч света из-за завесы, скрывающей от нас та­ инственный мир вещей в себе, Гамильтон считает два принципа. Он называет их, по примеру схоластиков, «принципом про­ тиворечия» и «принципом исключенного среднего». Первый гласит, что два проти­ воречащих предложения не могут быть оба истинными; а второй — что они не могут быть оба ложными. В этом логическом во­ оружении мы можем смело стать лицом к лицу с «вещами в себе» и предложить им альтернативу; и мы можем быть уве­ рены, что они безусловно должны сделать выбор между частями этой альтернативы, хотя бы мы никогда не могли узнать, на какую именно сторону они станут. Возь­ мем любимый пример Гамильтона: мы не можем представить себе бесконечной де­ лимости материи, но не можем вообразить и никакого предела, никакого конца дели­ мости; а между тем либо то, либо другое должно быть истинным.

Так как я до сих пор ничего не го|||>|)пл об этих двух аксиомах: об аксиоме противоречия и об аксиоме исключенною среднего, то будет вполне уместно рас* мотреть их здесь. Первая из них говорит, *1 го утвердительное предложение и соотипчтвующее ему отрицательное не могут быть оба истинными. Это положение счи­ тают обыкновенно непосредственно очеиидным, и сэр Уильям Гамильтон, вместе с немецкими философами, видит в этой аксиоме словесное выражение некоторой формы, или некоторого закона нашей мыс­ лительной деятельности. Другие, не менее достойные уважения, философы считают се тождественным предложением, т. е. та­ ким утверждением, которое содержится в иначении терминов: это — определение от­ рицания и слова «нет». С этими последними философами я могу сделать еще один шаг вперед. Утвер­ дительное и соответствующее ему отрица­ тельное предложения суть не два незави­ симых утверждения, связанные друг с дру­ гом только своей взаимной несовмести­ мостью. Что если отрицательное предло­ жение истинно, то утвердительное должно быть ложно, — это действительно только тождественное предложение, так как от­ рицательное предложение выражает толь­ ко ложность утвердительного и не имеет никакого другого смысла или значения. Поэтому «начало противоречия» следовало бы лишить той торжественной формули­ ровки, которая придает ему вид основной противоположности, проникающей всю ирироду. Его следовало бы выразить в бо­ лее простой формуле; «одно и то же пред­ ложение не может быть в одно и то же время и истинным, и ложным». Но далее идти с номиналистами я не могу, — я не могу смотреть на это последнее предложе­ ние, как на только словесное. Я считаю его, нодобно другим аксиомам, одним из пер­ вых и наиболее привычных наших обоб­ щений из опыта. Первоначальным основа­ нием его я считаю тот факт, что «уверен­ ность» и «отрицание» суть два различных духовных состояния, исключающих одно другое; это мы знаем по самому просто­ му наблюдению над нашим собственным

духом. Если мы будем наблюдать внешние явления, то мы также найдем, что свет и тьма, звук и тишина, движение и покой, равенство и неравенство, предыдущее и последующее, последовательность и одно­ временность и вообще всякое положитель­ ное и соответствующее ему отрицательное явление представляют собой факты раз­ личные, стоящие в резкой противополож­ ности друг с другом; одного из них всегда не бывает налицо, раз присутствует другой. Обобщением всех этих фактов я и считаю аксиому, о которой идет речь. Подобно тому как «начало противоре­ чия» («одно из двух противоречащих пред­ ложений должно быть ложным») значит, что утверждение не может быть в одно и то же время и истинным, и ложным, так начало «исключенного среднего» («одно из двух противоречащих предложений долж­ но быть истинным») значит, что утвер­ ждение должно быть либо истинным, ли­ бо ложным: истинно или утвердительное предложение, или же отрицательное (что будет значить, что утвердительное ложно). Для меня представляется совершенной не­ ожиданностью, когда в этом начале ви­ дят пример того, что называют «необхо­ димостью мысли», так как начало это даже не истинно, разве с большими ограниче­ ниями. Предложение должно быть либо ис­ тинным, либо ложным лишь в том слу­ чае, если сказуемое его может быть в ка­ ком бы то ни было доступном пониманию смысле приписано подлежащему. Эту акси­ ому постоянно принимают в сочинениях по логике за абсолютную истину только потому, что там всегда берут удовлетво­ ряющие этому условию примеры. «Абра­ кадабра есть второе намерение» — такое предложение ни истинно, ни ложно. Между истиной и ложью есть третья возможность: не имеющее смысла, — и эта альтернатива является роковой для того распростране­ ния аксиом на ноумены, которое пытается установить сэр Уильям Гамильтон. Есть ли предел деления для материи или же она бесконечно делима, — это больше того, что мы когда-нибудь можем узнать. Дей­ ствительно, прежде всего материя, может

быть, не существует ни в каком другом смысле, кроме как в качестве явления; а то­ гда едва ли можно сказать, что не-бытие должно быть либо бесконечно делимо, ли­ бо иметь предел делимости. А, во-вторых, хотя бы материя в качестве скрытой при­ чины наших ощущений и существовала ре­ ально, однако то, что мы называем делимо­ стью, может оказаться аггрибутом только наших зрительных и осязательных ощуще­ ний, а не их непознаваемой причины. Мо­ жет быть, делимость неприложима ни в ка­ ком доступном пониманию смысле к ве­ щам в себе, а следовательно, неприложима и к материи в себе; а потому и предполага­ емая необходимой альтернатива: материя делима либо бесконечно, либо не беско­ нечно, может оказаться неприменимой. Я очень доволен тем, что получил в этом вопросе полную поддержку от м-ра Герберта Спенсера, из статьи которого в Fortnightly Review я и делаю следующую ци­ тату. Зародыш идеи, тождественной с мыс­ лью м-ра Спенсера, можно найти в настоя­ щей главе приблизительно страницей вы­ ше, но у м-ра Спенсера это —уже не нераз­ работанная мысль, а философская теория. «Когда мы припоминаем ту или дру­ гую вещь, как находящуюся в каком-либо месте, то это место и эта вещь представля­ ются уму рядом; напротив, думать о несу­ ществовании вещи в данном месте значит иметь такое состояние сознания, в кото­ ром есть налицо представление этого ме­

ста, но нет представления вещи. Подоб­ ным же образом, если вместо того, что­ бы думать о предмете как о бесцветном, мы думаем о нем как об окрашенном, то изменение состоит в том, что мы при­ бавляем к понятию такой элемент, кото­ рого в нем раньше не было. Предмета нельзя представлять себе сначала красным, а потом некрасным, без прибавления не­ которого мысленного элемента, совершен­ но изгоняемого из мысли при представ­ лении противоположного. Поэтому закон исключенного среднего есть просто обоб­ щение того всеобъемлющего опыта, что некоторые из духовных состояний пря­ мо разрушают другие духовные состоя­ ния. Здесь сформулирован некоторый без­ условно постоянный закон, гласящий, что появление всякого положительного моду­ са сознания возможно только при исклю­ чении соответствующего ему отрицатель­ ного, и обратно: что отрицательный мо­ дус сознания возможен только при исклю­ чении соответствующего ему положитель­ ного. Противоположность положительно­ го и отрицательного есть, на самом деле, просто выражение этого опыта. Отсюда следует, что, если в сознании нет одно­ го из этих двух модусов, то в нем должен быть другой»14. Здесь я должен закончить эту добавоч­ ную главу, а вместе с ней и Книгу II. Теория индукции, в самом широком смысле этого термина, составит предмет Книги III.

Книга III

ИНДУКЦИЯ

Согласно изложенному нами учению, высмей, вернее, единственной настоящей целью физических наук яв­ ляются: установление тех сочетаний между последо­ вательными событиями, из которых слагается строй Вселенной; затем —регистрация явлений, какие пред­ ставляются нашему наблюдению или раскрываются в наших опытах и, наконец отнесение этих явлений к их общим законам. D. Stewart. Elements of the Philosophy of the Human Mind. Vol. II. Ch. IV. Sect. 1

Предварительные замечания об индукции вообщ е 1

§ 1. Настоящий раздел нашего трактата можно считать его главной частью — как потому, что он превосходит все другие по сложности, так и потому, что здесь дело идет о таком процессе, к которому, как мы видели в предыдущей Книге, сводится са­ ма сущность процесса исследования при­ роды. А именно, мы нашли там, что всякий вывод (а следовательно, и всякое доказа­ тельство, открытие всякой истины, не при­ надлежащей к истинам самоочевидным) состоит из индукций и из истолкования индукций и что всем своим не-интуитивным знанием мы обязаны исключительно этому источнику. Таким образом, вопрос о том, что такое индукция и какие усло­ вия делают ее законной, нельзя не считать главным вопросом научной логики — та­ ким, который обнимает собой все другие. Между тем профессиональные логики по­ чти совершенно не касались этого вопро­ са. Правда, общие вопросы относительно индукции останавливали на себе некото­ рое внимание философов. Но они не были достаточно знакомы с теми процессами, при помощи которых науке действительно удавалось устанавливать общие истины; а потому и анализ индуктивного мышления у них, если бы он был даже безукоризнен­ ным по своей правильности, не был до­ статочно детальным для того, чтобы лечь в основу практических правил, которые мог­ ли бы стать для самой индукции тем, чем правила силлогизма служат для истолкова­ ния индукции. С другой стороны, из тех, кому естественные науки обязаны своим современным развитием и кому для выра­ ботки полной теории индуктивного про­ цесса оставалось только обобщить и при­ менить ко всяким видоизменениям про­ блем методы, служившие им самим при их

специальных исследованиях, — никто из этих людей до самого последнего времени никогда не делал серьезной попытки отне­ стись к своим методам философски; никто из них не считал тех путей, какими они достигали своих заключений, заслуживаю­ щими изучения — независимо от самих этих заключений. § 2. С точки зрения целей нашего иссле­ дования индукцию можно определить как процесс нахождения и доказывания общих предложений. Правда, как уже было пока­ зано, с таким же правом можно назвать индуктивным и процесс непрямого кон­ статирования единичных фактов. Но это не особый вид индукции; это — одна из форм того же самого процесса. Действи­ тельно, с одной стороны, общее не что иное, как совокупность частностей, опре­ деленных по содержанию, но неопреде­ ленных по числу; а с другой — раз на осно­ вании наблюдений над известными случа­ ями мы имеем право сделать какой бы то ни было вывод касательно хотя бы одного только неизвестного случая — мы на том же основании будем вправе сделать такой же вывод и относительно целого класса случаев. Вывод или совсем несостоятелен, или же имеет силу для всех случаев неко­ торого определенного рода: а именно, для всех тех случаев, которые в известных, до­ ступных определению отношениях сходны с наблюдавшимися. Если эти соображения справедливы, т. е. если принципы и правила умозаклю­ чения одинаковы — все равно, выводим ли мы общие предложения или же единичные факты, —то отсюда следует, что полная ло­ гика наук будет также и полной логикой практической деятельности и обыденной

жизни. И так как всякое правильное умоза­ ключение из опыта можно выразить в виде общего предложения, то анализ процесса им работки общих истин есть в то же вре­ мя и анализ всякой без исключения индук­ ции. Устанавливаем ли мы научный прин­ цип или же единичный факт, прибегаем ли при этом к опытам или к умозаключени­ ям — всякое звено в цепи выводов имеет по своей сущности индуктивный характер, п законность индукции в обоих случаях зависит от одних и тех же условий. Правда, что касается исследователяIфактика, устанавливающего факты не для научных, а для практических целей (напр., для адвоката или судьи), то главная труд­ ность его задачи состоит в том, для че­ го принципы индукции не могут оказаться полезными. Трудность заключается не в по­ лучении индукций, а в подборе их: из всех общих предложений, истинность которых установлена, приходится выбирать те, ко­ торые дают признаки, позволяющие ре­ шить, обладает ли известное подлежащее тем или другим сказуемым или же нет. Раз­ бирая сомнительный вопрос о факте, на­ пример, перед судом присяжных, адвокат прибегает большей частью к таким общим предложениям и принципам, которые до­ статочно избиты сами по себе и не могут вызвать против себя никаких возражений; и все его искусство заключается в под­ ведении своего случая под эти предложе­ ния или принципы, в указании таких всем известных или признанных за вероятные положений, которые приложимы именно в рассматриваемом случае, наконец, в вы­ боре из них тех, которые наиболее при­ годны для его цели. Успех зависит здесь от природной или выработанной прони­ цательности, а также от знания данного случая и случаев, с ним однородных. Хо­ тя изобретательность и можно развивать, однако ее нельзя подвести ни под какие правила: нет науки, которая давала бы че­ ловеку способность вызывать в своем уме именно то, что соответствует его цели. Но когда человек уже придумал чтолибо, наука может сказать ему, соответ­ ствует ли то, что он придумал, постав­ ленной им себе цели или же нет. Иссле­

дуя или доказывая, человек должен при выборе индукций, из которых он стро­ ит свое доказательство, руководствовать­ ся своими собственными знаниями и ост­ роумием. Но состоятельность уже постро­ енного доказательства зависит от таких принципов, должна подвергнуться испы­ танию с точки зрения таких критериев, которые одинаковы для всякого рода ис­ следований, — будет ли целью их доста­ вить кому-либо то или другое имущество или же обогатить науку какой-либо новой общей истиной. Как в том, так и в дру­ гом случае вопрос относительно единич­ ных фактов должны решить показания чув­ ства или же свидетелей; правила силло­ гизма определят, действительно ли (если предположить эти факты верными) дан­ ный случай подходит под формулы тех ин­ дукций, под какие мы его последовательно подводим; наконец, вопрос о законности самих индукций должен быть рассмотрен на основании других правил, исследова­ ние которых составляет нашу цель в насто­ ящее время. Если эта третья часть процесса во многих вопросах практической жизни является не наиболее, а наименее трудной, то, как мы видели, это же можно сказать и относительно некоторых больших отде­ лов научного знания. А именно, это имеет силу относительно наук, носящих преиму­ щественно дедуктивный характер, особен­ но же относительно математики, где ин­ дукции немногочисленны и настолько оче­ видны и элементарны, что кажется, будто они стоят вне всякой связи с опытной оче­ видностью, — тогда как сопоставления их (для доказательства данной теоремы или для решения той или другой проблемы) может потребовать высшего проявления изобретательности и находчивости, на ка­ кое только способен человеческий ум. Если бы надо было еще доказывать тождественность логических процессов, служащих для доказательства отдельных фактов и для установления общих науч­ ных истин, то достаточно было бы указать на то, что во многих отраслях науки до­ казательства требуются не для одних толь­ ко принципов, а и для единичных фактов. Факты здесь в такой же степени индиви­

дуальны, как и те, которые разбираются на суде; но доказываются они таким же точно способом, как и другие истины дан­ ной науки, не нарушая, таким образом, од­ нородности ее метода. Ярким примером такого рода науки может служить астро­ номия. Из отдельных фактов, на которых эта наука основывает свои наиболее важ­ ные дедукции (каковы величина тел Сол­ нечной системы, их взаимные расстояния, форма Земли и ее вращение), едва ли хоть один доступен прямому наблюдению с на­ шей стороны: все эти факты доказываются косвенным путем — при помощи индук­ ций, основанных на других фактах, более для нас доступных. Так, например, рассто­ яние от Земли до Луны было определено очень сложным окольным путем. Прямое наблюдение дало здесь — для одного и то­ го же момента времени — зенитные рас­ стояния до Луны, как она наблюдалась в двух точках земной поверхности, удален­ ных друг от друга на очень большое рас­ стояние. Определение этих угловых рас­ стояний давало их дополнения. Затем ве­ личину угла при центре Земли, стягива­ емого расстоянием между двумя местами наблюдения, можно было вывести при по­ мощи сферической тригонометрии из ши­ роты и долготы этих мест. Тогда угол при Луне, стягиваемый той же самой лини­ ей, оказывался четвертым углом четырех­ угольника, три других угла которого бы­ ли известны. Когда таким образом были определены четыре угла четырехугольни­ ка, то (так как двумя сторонами его слу­ жили радиусы Земли) две остальные сто­ роны и диагональ — или, другими сло­ вами, расстояния до Луны от двух мест наблюдения и от центра Земли — могли быть выражены (по крайней мере, в зем­ ных радиусах) на основании элементар­

ных теорем геометрии. Таким образом, на каждой ступени этого доказательства при­ входит новая индукция, выражаемая в со­ вокупности ее результатов общим предло­ жением. И не только процесс, при помощи которого был установлен таким образом отдельный астрономический фаю; впол­ не сходен с тем, каким эта наука полу­ чает свои общие истины, — и сам вывод (как это было уже доказано по отноше­ нию ко всякому правильному умозаклю­ чению) может привести здесь не к еди­ ничному факту, а к общему предложению. На самом деле, строго говоря, результат нашего умозаключения уже и сейчас есть общее предложение. Это — некоторая тео­ рема о расстоянии не до одной только Луны, а и до всякого недоступного пред­ мета; она показывает, в каком отношении стоит такое расстояние к некоторым дру­ гим величинам. И хотя в действительности Луна есть почти единственное небесное те­ ло, расстояние до которого от Земли мо­ жет быть определено таким способом, од­ нако это объясняется чисто случайными сочетаниями обстоятельств других небес­ ных тел, не дающими условий, необходи­ мых для приложения этой теоремы. Что же касается самой теоремы, то она остается по отношению к ним столь же верной, как и по отношению к Луне2. Таким образом, мы не сделаем ошиб­ ки, если, говоря об индукции, остановим наше внимание только на установлении общих предложений. Принципы и прави­ ла индукции, поскольку они направлены к этой цели, составляют в то же время принципы и правила всякой индукции во­ обще, и логика науки есть всеобщая логи­ ка: она приложима ко всяким исследова­ ниям, какими может заниматься человек.

Процессы, неправильно называемые «индукциями»

$ I . Итак, индукция есть такой умствен­ ный процесс, при помощи которого мы шоиочаем, что то, что нам известно за исIIIиное в одном частном случае или в неt кольких случаях, будет истинным и во т е х случаях, сходных с первым (или пер­ цыми) в некоторых определенных отно­ шениях. Другими словами, индукция есть процесс, при помощи которого мы заклю­ чаем, что то, что истинно относительно нескольких индивидуумов класса, истинно глюке и относительно всего класса, или что го, что истинно в известное время, будет истинно — при подобных же обстоятельггнах — и во всякое время. Такое определение исключает из об­ ласти «индукции» некоторые логические процессы, к которым иногда также при­ лагают это название. Индукция, как мы ее определили вы­ ше, есть процесс умозаключения: это пе­ реход от известного к неизвестному1. Та­ ким образом, под этот термин не подходит ми один из тех процессов, в которых нет умозаключения, ни одна из тех умствен­ ных операций, в которых то, что кажется заключением, не выходит за пределы тех посылок, из которых оно выведено. Меж­ ду тем в учебниках логики именно такие процессы выставляются как наиболее сопершенная, даже как единственная впол­ не совершенная форма индукции. В этих учебниках всякий процесс, исходящий из менее общего и завершающийся более об­ щим положением, — всякий процесс, кото­ рый можно выразить в такой форме: «это п то А суть В; следовательно, всякое А есть И*, — называется индукцией, независимо от того, выводится ли тут что-нибудь на самом деле или нет. При этом индукция ечитается совершенной лишь в том случае, если всякий отдельный индивидуум клас­ Ki1

са А входит в предшествующее положение, или предпосылку, т. е., иными словами, ес­ ли то, что мы утверждаем относительно класса, уже утверждалось за истину отно­ сительно каждого из индивидуумов этого класса. Таким образом, то, что здесь назы­ вается «заключением», на самом деле есть не заключение, а простое повторение того, что уже утверждалось в посылках. По этой терминологии надо было бы назвать «со­ вершенными» (и притом единственно со­ вершенными) следующие и подобные сле­ дующим индукции: если бы, на основании наблюдений над каждой отдельной плане­ той, мы заключили, что все планеты по­ лучают свой свет от Солнца; или что все апостолы были евреи, так как это верно относительно Петра, Павла, Иоанна и вся­ кого другого апостола. Однако этого рода индукции совершенно отличны от тех, ко­ торые имеем в виду мы: эти представляют собой не переход с помощью умозаклю­ чения на основании фактов известных к фактам неизвестным, а просто краткое ре­ зюмирование уже известных нам фактов. Два приведенных выше (только кажущие­ ся) умозаключения — не обобщения, и те предложения, которые являются как бы за­ ключениями в них, на самом деле не суть предложения общие. Общее предложение — это такое, в котором сказуемое утвержда­ ется или отрицается относительно неогра­ ниченного числа индивидуумов: а именно, относительно всех индивидуумов, действи­ тельно существующих (все равно, мало ли их будет или много) или возможных, кото­ рые обладают свойствами, соозначаемыми подлежащим предложения. Так, предложе­ ние «все люди смертны» касается не только живущих теперь людей, но и всех живших прежде, и всех, кто будет жить в будущем. Когда значение термина ограничено на-

столько, что он становится названием не для всех индивидуумов, соответствующих известному общему описанию, но лишь для каждого из некоторого определенного числа индивидуумов, поименно известных (так что каждый из них как бы перечислен поодиночке), — тогда предложение, хотя оно и может быть общим по форме, есть на самом деле уже не общее предложение, а просто совокупность прежних единичных предложений, только записанных в форме сокращенного резюме. Прием этот может быть весьма полезен, как и большинство форм сокращенной регистрации; но он не входит в процесс добывания истины (хотя часто играет важную роль в подготовле­ нии материалов для этого процесса). Подобно тому как мы можем суммиро­ вать определенное число единичных пред­ ложений в одно предложение, которое (повидимому, но не на самом деле) будет пред­ ложением общим, точно так же можем мы и определенное число общих предложе­ ний выразить одним, которое (также толь­ ко по-видимому) будет более общим пред­ ложением. Положим, при помощи отдель­ ных индукций относительно всех видов животных было установлено, что каждый из них обладает нервной системой, и мы на основании этого утверждаем, что «все животные имеют нервную систему». Такое положение имеет вид обобщения; но так как заключение утверждает относительно всех только то, что уже утверждалось ра­ нее относительно каждого в отдельности, то это положение не сообщает нам ниче­ го такого, что не было бы известно нам раньше... Тут надо, впрочем, принять во внимание одно различие. Если, заключая, что все животные имеют нервную систему, мы имеем в виду только «всех известных животных», то предложение это — не об­ щее, и процесс, при помощи которого оно получено, не есть индукция. Но если этим предложением мы хотим сказать, что на­ блюдения, сделанные над различными ви­ дами животных, открыли нам закон живот­ ной природы и что мы можем предпола­ гать присутствие нервной системы даже и у животных, еще не открытых до сих пор, то это действительно будет индукция. В этом

случае общее предложение содержит бо­ лее, нежели сумма тех частных предложе­ ний, из которых оно выведено. Указанное различие выступит еще ярче, если мы при­ мем во внимание, что, для того чтобы это действительное обобщение было правиль­ но, нам по большей части нет нужды ис­ следовать все без исключения известные виды. Число и природа примеров, а не то, представляют ли они собой совокупность известных нам фактов данного рода, — вот что делает их достаточным основани­ ем для доказательства общего закона. Меж­ ду тем более ограниченное утверждение, простирающееся лишь на всех известных животных, может быть сделано лишь после тщательной проверки его по отношению к каждому виду. Подобным же образом (вер­ немся к одному из приведенных выше при­ меров) мы могли бы вывести, что отра­ женным светом светят не все известные планеты, а все планеты вообще. Предло­ жение, касающееся «всех известных пла­ нет», не есть индукция; предложение же, охватывающее все планеты без исключе­ ния, будет индукцией — и притом плохой, так как она опровергается существовани­ ем двойных звезд, которые представляют собой самосветящиеся тела, а между тем суть собственно планеты — ввиду того что они вращаются вокруг некоторого центра. § 2. Несколько процессов, которые сле­ дует отличать от индукции, имеют прило­ жение в математике. Их нередко так и на­ зывают «индукциями», и они близко под­ ходят к индукции в собственном смысле слова, так как приводят действительно к общим предложениям. Так, например, ко­ гда мы доказали по отношению к кругу, что прямая линия может пересечь его не более, как в двух точках, а затем вывели то же самое относительно эллипса, пара­ болы и гиперболы, то это свойство можно принять теперь за общий признак всех ко­ нических сечений. Здесь не может иметь места различие, проведенное в двух преж­ них примерах, так как разницы между все­ ми известными сечениями конуса и всеми вообще его сечениями нет; ибо можно до­ казать, что при пересечении конуса плос-

мктыо может получиться только одна из \ помянутых четырех линий. Поэтому было lu.i трудно отказать этому предложению в п.ипапии «общего положения», так как за пределами его не может быть уже никакого длльпейшего обобщения. И тем не менее щеп» нет индукции, потому что нет умомкшочения: заключение здесь есть просто (уммирование того, что было сказано в lex нескольких предложениях, из которых оно извлечено. Приблизительно (хотя не ( онсем) то же представляет из себя дока­ зательство геометрических теорем при по­ мощи чертежа. Будет ли чертеж на бумаге или только в воображении, доказательство (как это было указано раньше) не доказынает прямо общей теоремы: оно доказынас-г только то, что заключение, которое теорема утверждает в общей форме, вер­ но относительно отдельного треугольника или круга, фигурирующего на чертеже. Но так как мы видим, что точно таким же об­ разом, как мы доказали данное положение относительно этого круга, можно доказать то же самое относительно всякого другого круга, — то мы подводим под одно общее иыражение все единичные предложения, которые могут быть таким образом дока­ заны, и выражаем их в форме общего пред­ ложения. Показав, что три угла треуголь­ ника ABC вместе равны двум прямым, мы заключаем, что то же справедливо и отно­ сительно всякого другого треугольника, — справедливо не потому, что это положение истинно относительно ABC, а на основа­ нии таких же рассуждений, какими мы до­ казали истинность положения относитель­ но ABC. Если же назвать такой процесс ин­ дукцией, то подходящим именем для него было бы «индукция на основании одинако­ вости рассуждения». Но термин «индукция» здесь неуместен: здесь нет характеристиче­ ской особенности индукции, так как уве-. ренность в полученной истине (хотя эта последняя носит действительно общий ха­ рактер) основывается не на свидетельстве частных случаев. И мы заключаем, что все треугольники обладают указанным свой­ ством, не из того, что его имеют некото­ рые из них, а на основании некоторого иного доказательного процесса, служаще­

го основой нашего убеждения в каждом отдельном случае. Тем не менее в математике есть и та­ кие примеры того, что называют индукци­ ей, где заключение имеет вид обобщения, основанного на некоторых из частных слу­ чаев, им обнимаемых. Когда математик вы­ считал некоторое число членов алгебра­ ического или арифметического ряда, до­ статочное для того, чтобы установить так называемый закон этого ряда, то он не за­ труднится написать любое число последу­ ющих членов ряда, не повторяя уже вычис­ лений. Но я думаю, он сделает это только в том случае, если, на основании апри­ орных соображений (которые могут быть выражены в форме доказательства), будет очевидно, что способ образования членов ряда — каждого последующего из своего предыдущего — должен быть сходен с об­ разованием тех членов, которые уже были высчитаны. И действительно, когда попыт­ ки такого рода предпринимали, не осно­ вываясь на таких общих соображениях, то, как показывают примеры, они могли вести к ложным результатам. Говорят, что Ныотон открыл свою тео­ рему о биноме при помощи индукции, по­ следовательно возводя двучлен в известное число степеней и сравнивая эти степени друг с другом, пока не открыл того отно­ шения, в каком алгебраическая формула каждой степени стоит к показателю этой степени и к обоим членам двучлена. Факт этот не представляет собой ничего неверо­ ятного; но такой математик, как Ньютон, который, казалось, сразу, per saltum, дохо­ дил до таких принципов и заключений, до каких обыкновенные математики до­ бирались только при помощи целого ряда ступеней, не мог, конечно, произвести ука­ занное сравнение без того, чтобы не прий­ ти посредством него к априорному основа­ нию закона. Ведь всякий, кто настолько по­ нимает природу умножения, что решится помножить сразу несколько рядов алгебра­ ических знаков, не может не заметить, что при возведении двучлена в какую бы то ни было степень коэффициенты должны зависеть от законов перемещения и соче­ тания; а как скоро это признано, теоре­

ма доказана. В самом деле, раз мы видим, что закон имеет силу относительно немно­ гих низших степеней, его тождественность с законом перемещения немедленно под­ сказывает нам соображение о том, что он имеет всеобщий характер. Таким образом, даже подобные случаи суть не более как примеры того, что я назвал «индукцией на основании одинаковости умозаключе­ ния»; иными словами, это — не настоящие индукции, так как здесь не происходит вывода общего предложения из частных случаев. § 3. Остается еще третий случай непра­ вильного употребления термина «индук­ ция». Выяснение его имеет существенную важность, так как именно он внес необык­ новенную путаницу в теорию индукции — путаницу, которая отразилась и на новей­ шем и наиболее основательном трактате по индуктивной философии, какой только существует на английском языке. Мы име­ ем в виду заблуждение, смешивающее про­ стое описание ряда наблюденных явлений, сделанное при помощи общих терминов, с индуктивным умозаключением из этих явлений. Положим, какое-нибудь явление со­ стоит из частей, а эти части можно на­ блюдать только отдельно друг от друга — так сказать, по кускам. Когда наблюдения сделаны, тогда бывает удобно (а для мно­ гих целей даже прямо необходимо) соста­ вить себе представление о явлении в его целом, соединяя или связывая эти отдель­ ные отрывки вместе. Мореплаватель, плы­ вущий среди океана, открывает землю. Он не может сразу, с помощью единичного наблюдения, определить, материк ли это или остров; но он плывет вдоль берега открытой земли и спустя несколько дней находит, что он ее вполне объехал. Тогда он решает, что это остров. В течение объ­ езда не было ни одной минуты, ни одно­ го пункта, когда он мог бы заметить, что эта земля со всех сторон окружена водой; факт этот он установил при помощи ря­ да частных наблюдений, а затем выбрал общее выражение, в двух или трех словах резюмировавшее всю совокупность того,

что таким образом подверглось его наблю­ дению. Есть ли в этом процессе что-ли­ бо индуктивное? Вывел ли мореплаватель что-нибудь, чего он не наблюдал, из чеголибо другого, что он наблюдал? Конечно, нет. Он наблюдал всю совокупность того, что утверждает резюмирующее предложе­ ние. Положение, что данная земля есть ост­ ров, не составляет вывода из тех частных фактов, которые мореплаватель видел в те­ чение своего плавания вокруг этой земли. Это —те же самые факты, только суммиро­ ванные; они дают описание того сложного факта, к которому эти более простые от­ носятся, как части к целому. И вот, я не вижу никакой качественной разницы между этим простым процессом и тем, при помощи которого Кеплер уста­ новил природу планетных орбит. Прием Кеплера — по крайней мере то, что в нем есть характерного, — в такой же степени не составляет индуктивного акта, в какой это можно сказать и о нашем воображае­ мом мореплавателе. Целью Кеплера было определить дей­ ствительный путь, описываемый каждой из планет или, положим, только планетой Марс (относительно именно этого небес­ ного тела Кеплер установил впервые два из своих трех законов, не требующие срав­ нения планет). Для достижения этой цели не было иного средства, кроме прямого наблюдения; а прямое наблюдение мог­ ло только определить значительное число мест, последовательно занимаемых плане­ той, или, вернее, кажущихся нам таковыми. То, что планета последовательно занимает все эти положения (или, во всяком слу­ чае, места, которые производят на челове­ ческий глаз именно такие впечатления, ка­ кие соответствуют этим положениям), и то, что она переходит из одного положения в другое, незаметно и без всякого видимо­ го перерыва в движении — все это мог­ ли установить чувства с помощью соответ­ ствующих инструментов. Кеплер, вдобавок к этому, только определил, какого имен­ но рода кривую образуют эти точки, если предположить, что все они соединены друг с другом. Он выразил весь ряд наблюден­ ных положений Марса при помощи Voro,

•но д-р Юэль называет «общим представ-

иппсм об эллипсе». Сделать это было дан ко не так легко, как мореплавателю выp.нить при помощи общего представления ««г» острове ряд наблюдений, сделанных им по мере движения вдоль берега. Но, в сущ­ ности, это один и тот же процесс, и если и одном случае мы имеем не индукцию, л описание, то это же будет верно и отноt итсльно другого случая. Кдинственный действительно индукгпинмй процесс в этом случае состоял в иммоде из того, что наблюдавшиеся поло­ жения Марса верно представлены точка­ ми на воображаемом эллипсе, положения, что Марс будет и впредь вращаться по то­ му же самому эллипсу, а также в заключе­ нии (сделанном прежде, чем этот пробел г»ыл пополнен дальнейшими наблюдения­ ми), что положения планеты за время меж­ ду двумя наблюдениями должны совпадать с промежуточными точками кривой. Дей­ ствительно, эти факты не были предме­ том прямого наблюдения. Это были умо­ заключения из наблюдений — факты вы­ веденные, в отличие от фактов непосред­ ственно усмотренных. Но эти заключения не только не входили в философское ис­ следование Кеплера, но даже сделаны бы­ ли задолго до рождения этого последнего. Астрономы давно уже знали, что планеты периодически возвращаются на те же са­ мые места. А раз это было установлено, Кеплер не мог уже сделать никакой индук­ ции, и он действительно не установил ни­ какого дальнейшего индуктивного вывода. Он просто приложил новое представление к таким фактам, которые он вывел с помо­ щью умозаключения, как он ранее прило­ жил его к фактам наблюденным. Зная уже, ч то планеты продолжают двигаться по тем же самым путям, и найдя, что эллипс пра­ вильно представляет собой прошлый путь планеты, Кеплер также знал, что эта фигу­ ра будет представлять и ее будущий путь. Найдя сокращенное выражение для одно­ го ряда фактов, он нашел таковое же и для другого ряда их. Но он отыскал только выражение, а не само заключение, и ни­ чего не прибавил к существовавшей уже ранее возможности предсказания; а между

тем именно такая возможность составляет действительный критерий общей истины. § 4 . Для обозначения того процесса опи­ сания, который дает возможность извест­ ное число подробностей резюмировать в форме одного только предложения, д-р Юэль пользуется удачным выражением «связывание фактов». Я вполне согласен с большинством его замечаний, касающих­ ся этого умственного процесса, и с удо­ вольствием перенес бы всю соответству­ ющую часть его произведения на страни­ цы моего собственного трактата. Я думаю только, что он сделал ошибку, выставив этот процесс всеобщим типом индукции, тогда как он совсем не будет индукцией — в старинном и общепризнанном значении этого термина; а между тем во всем произ­ ведении д-ра Юэля в качестве принципов индукции фигурируют именно принципы простого связывания. Д-р Юэль утверждает, что общее пред­ ложение, связывающее частные факты и делающее их как бы одним фактом, пред­ ставляет собой не просто сумму этих фак­ тов, а нечто большее — так как здесь вво­ дится умственное представление, не суще­ ствовавшее в самих фактах. «Частные фак­ ты, — говорит о н 2, — не просто соеди­ няются вместе; здесь вводится некоторый новый элемент, прибавляемый к их соеди­ нению тем же самым актом мышления, при помощи которого они соединяются... Ко­ гда греки, после долгих наблюдений над движениями планет, увидели, что движе­ ния эти можно рассматривать как враща­ тельные движения одного колеса внутри другого, то эти колеса были созданием их ума; представление это они прибавили к фактам, воспринятым при помощи чув­ ства зрения. И даже когда перестали уже считать колеса материальными, сведя их просто к геометрическим сферам или кру­ гам, эти формы оставались все-таки про­ дуктами самого ума, чем-то прибавочным к наблюденным фактам. То же самое надо сказать и относительно всех других откры­ тий. Факты известны; но они остаются изо­ лированными и несвязанными до тех пор, пока исследователь не принесет принципа

их связи сам от себя. Жемчужины есть, но они не составят цепи, пока кто-нибудь не нанижет их на нитку». Прежде всего я должен заметить, что д-р Юэль смешивает в этом отрывке при­ меры тех обоих процессов, отличие ко­ торых друг от друга я стараюсь отметить. Когда греки оставили предположение, что движения планет производятся вращением материальных колес, и обратились к пред­ ставлению о «чисто геометрических сфе­ рах или кругах», то при этой перемене воззрений произошло нечто большее, не­ жели просто подстановка идеальной кри­ вой на место кривой физической: здесь отказались от некоторой теории и заме­ нили ее простым описанием. Никто не на­ звал бы учения о «материальных колесах» простым описанием. Учение это было по­ пыткой определить ту силу, под воздей­ ствием которой находятся планеты и ко­ торая заставляет их двигаться по их ор­ битам. Когда же, благодаря успехам фи­ лософии, отвергли материальность колес и оставили одни геометрические формы, то этим отказались и от попытки объяс­ нить эти движения, и от теории осталось простое описание орбит. Утверждение, что планеты движутся при помощи колес, вра­ щающихся внутри других колес, уступи­ ло место положению, что они движутся как раз по таким линиям, какие стали бы описывать тела, если бы мы привели их в такого рода движение. А это положе­ ние просто выражало сумму наблюденных фактов, и впоследствии формула Кеплера дала лишь другой и лучший способ для описания тех же самых наблюдений. Правда, для этих чисто описательных процессов необходимо было, как и для указанного выше ошибочного индуктивно­ го процесса, известное умственное пред­ ставление (conception of mind). Представ­ ление эллипса должно было существовать в уме Кеплера, прежде чем он мог отож­ дествить с этой фигурой орбиты планет, и, по мнению д-ра Юэля, представление это было некоторой прибавкой к фактам. Д-р Юэль выражается так, как будто Кеплер вложил нечто новое в факты своим спо­ собом представлять их. Но Кеплер не сде­

лал ничего подобного. Эллипс заключался в фактах прежде, чем Кеплер признал его в них, — точно так же, как остров был ост­ ровом прежде, чем его объехали кругом. Кеплер не вложил в факты своего пред­ ставления; он только увидел его в них. Представление предполагает нечто пред­ ставляемое, ему соответствующее; и хотя само представление находится не в фак­ тах, а в нашем уме, однако, для того что­ бы сообщить нам какое бы то ни было сведение относительно фактов, оно долж­ но быть представлением чего-либо реаль­ но заключающегося в фактах, какого-либо свойства, которым они действительно об­ ладают и которое они могли бы открыть нашим чувствам, если бы эти последние были в состоянии его воспринять. Если бы, например, планета оставляла позади се­ бя в пространстве видимый след и ес­ ли бы наблюдатель находился в некоторой неподвижной точке на таком расстоянии от плоскости орбиты, чтобы мог видеть ее всю сразу, тогда он увидел бы, что эта ор­ бита есть эллипс; а если бы при этом у него были еще соответствующие инструменты и соответствующая возможность передви­ жения, то он мог бы доказать то, что она действительно имеет эту форму, прямым измерением ее в различных направлени­ ях. Даже более того: если бы след пла­ неты оставался видимым, а наблюдатель находился в таком положении, чтобы мог видеть его части лишь последовательно, а не все сразу, то и тогда он был бы в со­ стоянии, складывая вместе свои последо­ вательные наблюдения, открыть как то, что след этот представляет собой эллипс, так и то, что планета движется но нему. В этом случае процесс определения был бы впол­ не сходен с исследованием мореплавате­ ля, который открывает, что данная земля есть остров, объезжая вокруг нее. Если бы путь планеты был виден, никто, думает­ ся мне, не стал бы оспаривать того, что отождествлять его с эллипсом значит опи­ сывать это. И я не вижу причины, поче­ му бы это не должно было остаться так только от того, что путь планеты не мо­ жет быть объектом прямого наблюдения. Ведь каждая точка этого пути установлена

столь же точно, как если бы этот путь был доступен прямому наблюдению. Я не понимаю, каким образом подчи­ нение этому необходимому условию мог­ ло бы когда-либо заставить пренебречь или слишком низко оценить то значение, какое имеют в процессе изучения фак­ тов общие представления3. Никто никогда не спорил ни против того, что, умозаклю­ чая относительно какой бы то ни было нещи, мы должны иметь о ней представле­ ние (conception), ни против того, что, когда мы подводим большое количество вещей иод общее выражение, то в таком выраже­ нии подразумевается представление (con­ ception) о чем-нибудь общем всем этим ве­ щам. Но отсюда никак еще не следует, что­ бы это представление необходимо должно было существовать раньше, т. е. чтобы оно было построено умом из его собственных материалов. Если факты правильно под­ ведены иод общее представление (concep­ tion), то причина этому та, что в самих фактах заключается нечто, по отношению к чему само представление есть лишь ко­ пия; и если мы не можем непосредственно воспринять это «нечто», то именно вслед­ ствие ограниченности сил наших органов, а не потому, чтобы это «нечто» вовсе не су­ ществовало. Само понятие (conception) ча­ сто получается при помощи отвлечения от тех именно фактов, которые, по фра­ зеологии д-ра Юэля, этому понятию при­ ходится впоследствии связывать. Это до­ пускает и сам Юэль, замечая в несколь­ ких местах, какую услугу оказал бы в на­ учной физиологии тот, «кто установил бы точное, состоятельное и последовательное понятие (conception) о жизни»4. Такое по­ нятие можно получить только при помо­ щи отвлечения от явлений самой жизни, т. с. от тех именно фактов, которые по­ нятию надлежит связать. В других случаях мы бесспорно отвлекаем понятие не от тех явлений, которые пытаемся связать, а вы­ бираем его из числа других понятий, уже составленных нами при помощи отвлече­ ния от других фактов. Последнее имело место и по отношению к законам Кеплера. Так как факты в этом случае были недо­ ступны такого рода наблюдению, которое

дало бы возможность чувствам непосред­ ственно узнать путь планеты, то представ­ ление, нужное для построения общего опи­ сания этого пути, нельзя было получить при помощи отвлечения от самих наблю­ дений. Тогда пришлось обратиться к ги­ потезе, выбрав из числа понятий, добы­ тых в других отделах опыта, такое, которое правильно выражало бы ряд наблюденных фактов. Пришлось построить предположе­ ние относительно общего хода явления; затем спросить себя самого: если таково общее описание его, то каковы будут де­ тали? И наконец, сравнить эти последние с деталями, наблюденными на самом деле. Если те и другие совпадут друг с другом, то гипотеза может служить для описания данного явления; если же нет, то ее не­ обходимо оставить и обратиться к какойнибудь другой. Такие именно случаи и да­ ют начало учению о том, будто ум, строя описания, прибавляет от себя нечто, чего он не находит в самих фактах. Однако, что планета описывает эл­ липс, это, конечно, факт, и притом такой, который мы могли бы видеть, если бы име­ ли соответствующие органы зрения и на­ ходились в соответствующем положении. Кеплер не обладал этими преимущества­ ми; но он имел представление об эллипсе, или (выражая то же самое менее специаль­ ным языком) знал, что такое эллипс; и он стал исследовать, соответствуют ли такой фигуре наблюденные им положения пла­ неты. Он нашел, что такое соответствие есть, и вследствие этого стал утверждать как факт, что планета движется но эллип­ су. Однако этот факт Кеплер не прибавил к движениям планеты; он только отыскал его в них, установив, что планета после­ довательно занимает различные точки на периферии некоторого данного эллипса. Это — все тот же факт; отдельные части его были результатами отдельных наблю­ дений, а весь он явился как сумма этих наблюдений. Установив это основное различие меж­ ду моим мнением и мнением д-ра Юэ­ ля, я должен прибавить, что д-р Юэль, как я считаю, правильно указывает, при помощи какого процесса подбирается по­

нятие, долженствующее выражать данные факты. Опыт всех мыслителей, я уверен, подтвердит, что процесс этот носит характер попыток, что он состоит из ряда догадок, из которых многие мы отверга­ ем, пока, наконец, не окажется, что одна из них отвечает поставленной цели. Мы знаем от самого Кеплера, что, прежде чем напасть на представление (или понятие) эллипса, он последовательно предполагал девятнадцать других воображаемых путей, которые принужден был, однако, отверг­ нуть, найдя, что они не соответствуют на­ блюдениям. И д-р Юэль верно замечает, что удачная гипотеза, оставаясь догадкой, должна быть названа тем не менее искус­ ной, а не просто счастливой догадкой. Дей­ ствительно, догадки, вносящие умственное единство и цельность в хаос разрозненных частностей, это такие «случайности», кото­ рые лишь редко приходят на ум людям, не обладающим значительными познани­ ями и не привыкшим к комбинирующей деятельности. Насколько этот метод попыток, неиз­ бежный при связывании фактов для це­ лей описания, применим в самой индук­ ции и какие функции принадлежат ему в этой области, — все это мы рассмотрим в той главе настоящей Книги, которая будет касаться гипотез. Здесь же главная наша цель — отличить этот процесс «связыва­ ния» от «индукции» в собственном смысле слова. Чтобы это отличие выступало яснее, не лишним будет обратить внимание на одно любопытное и интересное замечание Юэля, которое настолько же поразительно верно относительно первого процесса, на­ сколько оно кажется мне безусловно оши­ бочным относительно второго. В разные периоды философы пробо­ вали связывать один и тот же порядок фак­ тов различными представлениями. Ранние, грубые наблюдения над небесными тела­ ми, наблюдения, при которых не дости­ гали (да и не искали) полной точности, не давали ничего несовместимого с пред­ ставлением о пути планеты как о правиль­ ном круге, центром которого служит Зем­ ля. Но по мере того как тщательность на­ блюдений возрастала, были открыты фак­

ты, несовместимые с этим простым пред­ положением. Чтобы связать эти дополни­ тельные факты, предположение изменили, и его меняли неоднократно, по мере того как факты становились более многочис­ ленными и точными. Землю перемещали из центра в какую-либо любую точку внут­ ри круга; предполагали, что планета вра­ щается по меньшему кругу, называемому эпициклом, вокруг воображаемой точки, которая, в свою очередь, описывает круг около Земли. По мере того как наблюде­ ния давали новые факты, противоречащие этим представлениям, прибавляли другие эпициклы и другие эксцентрические кру­ ги, объяснявшие добавочные усложнения, пока, наконец, Кеплер не отбросил все эти круги и не поставил на их место представ­ ления о правильном эллипсе. Но и эта фи­ гура оказалась не вполне соответствующей точным, сделанным в наше время наблю­ дениям, которые открыли много незначи­ тельных уклонений орбиты от эллиптиче­ ской формы. И вот, по замечанию д-ра Юэля, эти употреблявшиеся одно за дру­ гим общие выражения, — очевидно, столь противоречащие друг другу — все были верными: все они отвечали цели связы­ вания, все они давали уму возможность легко и сразу представить себе всю со­ вокупность фактов, установленных в дан­ ное время; каждое из них служило, в свою очередь, правильным (correct) описанием явлений, поскольку чувства успели к то­ му времени ознакомиться с этими послед­ ними. Если впоследствии и являлась не­ обходимость отрешиться от какого-либо из этих общих описаний планетной ор­ биты и построить новую воображаемую линию для выражения ряда наблюденных положений, то это происходило потому, что в данное время прибавлялось некото­ рое число новых фактов, которые необ­ ходимо было скомбинировать в одно об­ щее описание с фактами, уже известными прежде. Но это не затрагивало правиль­ ности прежнего выражения в качестве об­ щего указания только тех фактов, которые оно должно было выражать. И это сооб­ ражение настолько верно, что, как удачно заметил Конт, эти старинные обобщения

(и даже самое грубое и самое несовер­ шенное из них — представление об одно(И(разном движении по кругу) не только не ниляются совершенно ложными, но их даже обыкновенно употребляют астроно­ мы теперь, когда имеют в виду лишь грубое приближение к точности. «Новейшая аст­ рономия, безвозвратно разрушая первона­ чальные гипотезы, считавшиеся истинны­ ми законами мира, старательно удержала ia ними их положительную и постоянную ценность — их способность давать под­ ходящие представления о явлениях, когда требуется лишь дать общий их очерк. На­ ши средства в этом отношении даже го­ раздо более обширны — особенно потому, что мы нисколько не обманываем себя от­ носительно истинного значения гипотез: н о позволяет нам в каждом случае сме­ ло употреблять ту из них, которая кажется нам наиболее удобной»5. Таким образом, замечание д-ра Юэля философски правильно. Последовательно служившие для связывания наблюденных фактов выражения, или, другими слова­ ми, последовательные описания известно­ го явления как целого, подвергавшегося наблюдению лишь по частям, могут (хо­ тя бы они и противоречили друг другу) все быть правильны в тех пределах, какие им отведены. Но утверждать то же самое от­ носительно противоречащих одна другой индукций было бы, конечно, нелепостью. Научное изучение фаюгов может быть предпринято для трех различных целей: для простого описания фактов, для их объ­ яснения и, наконец, для предсказывания их, разумея под «предсказыванием» опре­ деление условий, при наличии которых можно надеяться вновь встретить подоб­ ные же факты. Первый из этих трех про­ цессов нельзя собственно назвать индук­ цией; два же других имеют право на это на­ звание. Замечание д-ра Юэля верно только относительно первого процесса. Круговая теория небесных движений, если ее рас­ сматривать как простое описание, очень хорошо выражает общие черты этих дви­ жений и, прибавляя все новые и новые :шициклы, можно выразить эти движения даже в том виде, в каком они известны

нам в настоящее время, с любой степенью точности. Эллиптическая теория в каче­ стве простого описания имеет за собой большие преимущества простоты и выте­ кающей отсюда легкости, с какой можно ее понять и умозаключать относительно нее; но на самом деле верна она не более, чем теория круговая. Таким образом, раз­ личные описания могут быть все верны; но этого нельзя, конечно, сказать отно­ сительно различных объяснений. Учение, что небесные тела движутся ввиду особого свойства, присущего их «небесной» приро­ де; учение о том, что они движутся в силу толчка (вызвавшее гипотезу о вихрях как о единственной двигательной силе, спо­ собной вращать тела по круговой линии); наконец, и учение Ньютона о том, что дви­ жение небесных тел есть результат сложе­ ния центростремительной силы с силой первоначального прямолинейного движе­ ния по касательной, — все это объясне­ ния, найденные при помощи действитель­ ной индукции из предполагаемых сходны­ ми между собой случаев. И все их фило­ софы последовательно принимали за на­ учные истины относительно небесных тел. Но можно ли сказать о них то, что мы ска­ зали относительно различных описаний: а именно, что они все истинны в своих пределах? Не ясно ли, что в той или другой степени истинным может быть лишь одно из них, а другие два должны быть совер­ шенно ложными? Вот что можно сказать относительно объяснений... Сравним те­ перь различные научные предсказания: од­ но, например, говорит, что затмения случа­ ются тогда, когда какая-либо планета или спутник находятся в таком положении, что их тень падает на другое небесное тело; другое утверждает, что затмения бывают тогда, когда человечеству угрожает какоенибудь великое бедствие. Чем различают­ ся между собой эти два учения: только ли степенью своей истинности? Выражают ли они оба реальные фаеты, только с неоди­ наковой точностью? Конечно, нет: только одно из них будет истинно, другое же со­ вершенно ложно6. Таким образом, совершенно очевид­ но, что объяснять себе индукцию как свя­

зывание фактов при помощи «подходя­ щих» представлений или понятий (concep­ tions:), т. е. таких, которые действительно выражают собой факты, значит смешивать простые описания наблюденных фактов с выводами из них и приписывать по­ следним то, что составляет характеристи­ ческую особенность первых. Однако между связыванием и индук­ цией существует известное действитель­ ное соотношение, и правильное понима­ ние этого отношения имеет важное зна­ чение. Связывание не всегда есть индук­ ция; но индукция всегда есть связывание. Утверждение, что планеты движутся по эл­ липсам, было только известным способом представлять себе наблюденные факты; это было простое связывание; меэвду тем утвер­ ждение, что планеты притягиваются или стремятся к Солнцу, устанавливало уже не­ который новый факт, выведенный при по­ мощи индукции. Однако, раз индукция сде­ лана, она удовлетворяет в то же время и це­ лям связывания. Она подводит те же фак­ ты, которые Кеплер связал при помощи своего представления об эллипсе, еще под новое представление о телах, находящихся под воздействием центральной силы, и слу­ жит поэтому новым связующим звеном для этих фактов, новым принципом для их классификации. Хотя такого рода описания неправиль­ но смешивать с индукцией, однако они составляют необходимое подготовление к этой последней — не менее необходимое, чем правильное наблюдение самих фак­ тов. Без предварительного связывания раз­ розненных наблюдений при помощи од­ ного общего представления мы могли бы получить основание для индукции разве только по отношению к очень ограничен­ ной области явлений. Мы не имели бы тогда возможности утверждать какие бы то ни было сказуемые относительно под­ лежащего, недоступного наблюдению ина­ че, как по частям; еще гораздо менее мог­ ли бы мы распространять эти сказуемые при помощи индукции на другие подоб­ ные предметы. Индукция, следовательно, всегда предполагает не только то, что необ­ ходимые наблюдения сделаны с необходи­

мой точностью, но также и то, что резуль­ таты этих наблюдений, насколько это воз­ можно, связаны при помощи общих опи­ саний, дающих уму возможность представ­ лять себе, как одно целое, всякое явление, допускающее о себе такое представление. § 5. Д-р Юэль довольно подробно возра­ жал на высказанные выше соображения, вновь подтверждал свои мнения, не при­ бавив, однако (насколько я могу судить), ничего существенно нового к своим преж­ ним аргументам. Так как моим доводам не удалось произвести на д-ра Юэля ника­ кого впечатления, то я приведу здесь еще несколько замечаний, с целью яснее пока­ зать, в чем именно состоит разница между нашими мнениями, а также до некоторой степени и объяснить ее. Согласно всем почти определениям индукции у авторитетных писателей, этот процесс состоит в умозаключении от из­ вестных случаев к неизвестным. Индукция есть утверждение относительно всего со­ става класса какого-либо сказуемого, ока­ завшегося истинным в некоторых случа­ ях, принадлежащих к этому классу; на том основании, что некоторые вещи обладают известным свойством, индукция заключа­ ет, что и другие вещи, сходные с первыми, также обладают этим свойством; или из то­ го, что та или другая вещь проявила неко­ торое свойство в известное время, индук­ ция выводит, что она имеет и будет иметь это свойство и во всякое другое время. Едва ли можно утверждать, что прием Кеплера был индукцией в этом смысле. По­ ложение, что Марс движется по эллиптиче­ ской орбите, не было обобщением от еди­ ничных случаев к какому-либо классу слу­ чаев. Оно не было и распространением н£ всякое время того, что было найдено истинным для какого-либо отдельного пе­ риода времени. Все обобщение, какое мож­ но было сделать в этом случае, было уже исполнено или могло быть исполнено ра­ нее: а именно, еще задолго до появления «эллиптической теории» было уже установ­ лено, что планеты периодически возвра­ щаются на те же самые видимые места; и ряд этих мест был или мог быть вполне

определен, а видимый путь каждой плане1 1 .) отмечен на небесном глобусе в виде непрерывной линии. Кеплер не распроI гранил никакой наблюденной им истины ил другие случаи, помимо тех, в которых она наблюдалась; он не расширил подле­ жащего того предложения, в котором бымн выражены наблюдавшееся им факты. Ипееенное им изменение касалось сказуе­ мого. Вместо того чтобы сказать, что по­ следовательные положения Марса такиею и такие-то, он суммировал их в поло­ жении, что последовательные положения Марса суть точки на эллипсе. Правда, по­ ложение это, как замечает д-р Юэль, было не просто суммой наблюдений; оно бычо суммой наблюдений, рассматриваемой ( новой точки зрения1. Но сумма эта не даii.uia чего-либо большего против самих на­ блюдений, как это должно было бы быть и случае действительной индукции. Она не обнимала собой других случаев, кроме действительно наблюдавшихся или таких, которые могли быть выведены из наблюде­ ний прежде, чем мы ввели эту новую точку фения. Здесь не было перехода от извест­ ных случаев к неизвестным — перехода, который собственно и составляет индук­ цию в первоначальном и признанном зна­ чении этого термина. Конечно, старые определения не име­ ют права не подчиняться новым приобре­ тениям знания, и если прием Кеплера, как логический процесс, действительно тожде­ ствен с тем, что имеет место при настоя­ щей индукции, то определение индукции должно быть расширено в такой степени, чтобы под него подошел и этот прием: Iтучный язык должен приноравливаться к отношениям, действительно существую­ щим между теми вещами, для обозначения которых он употребляется. В этом имен­ но пункте я и расхожусь с д-ром Юэлем. Он считает оба процесса тождественны­ ми; во всякой индукции он видит только ю г логический процесс, какой имел ме­ сто у Кеплера, т. е. ряд догадок, продол­ жающийся до тех пор, пока какая-нибудь пи них не окажется совпадающей с фак­ тами. Следовательно, как мы увидим впо­ следствии, д-р Юэль отвергает и все пра­

вила индукции, так как наши догадки мы строим без всяких правил. Теория д-ра Юэ­ ля о логике науки была бы весьма совер­ шенна, если бы в ней не был полностью опущен вопрос о доказательстве. По мое­ му же мнению, доказательство существует, и индукция совершенно отлична в этом отношении от описаний. Индукция есть доказательство; это — умозаключение от­ носительно чего-нибудь ненаблюдавшегося на основании чего-нибудь наблюденно­ го. Поэтому она требует соответствующе­ го критерия доказательности, и дать этот критерий есть специальная цель индуктив­ ной логики. Когда, напротив, мы просто сопоставляем известные нам наблюдения и, по выражению д-ра Юэля, связываем их при помощи какого-либо нового представ­ ления (conception), то мы стремимся толь­ ко к тому, чтобы наше представление дей­ ствительно связывало данные наблюдения. Так как предложение, касающееся этого представления, претендует только на такую истинность, какая имеет общее с ним от­ носительно многих других способов пред­ ставления тех же самых фактов, то для него нужно только признание его соответствия фактам: оно не нуждается в доказательстве и не допускает его. Оно может, однако, служить для доказательства других вещей, так как, ставя для ума одни факты в связь с другими, сходство которых с первыми прежде не усматривалось, оно уподобля­ ет данный случай другому классу явлений, относительно которого были уже сделаны реальные индукции. Например, так назы­ ваемый закон Кеплера отнес орбиту Марса к классу эллипсов и тем самым доказал, что все свойства эллипса истинны и относи­ тельно этой орбиты. Но в этом доказатель­ стве закон Кеплера играет роль меньшей посылки, а не большей, как это бывает в настоящих индукциях. Д-р Юэль, с одной стороны, не на­ зывает индукцией ни одного умственно­ го процесса, в котором не вводится како­ го-либо нового представления или поня­ тия (conception), а с другой — прилагает этот термин ко всякому процессу, где та­ кое представление вводится. Но это зна­ чит просто смешивать две весьма различ­

ные вещи: изобретение и доказательство. Введение нового представления относит­ ся к изобретению, которое может потре­ боваться во всяком логическом процес­ се, но не составляет сущности ни одного из них. Новое представление может быть введено для целей описания, а также и для целей индукции; однако оно не только не составляет индукции, но даже может не быть для нее необходимым. Большин­ ство индукций не требует никаких других представлений, кроме тех, которые име­ ются в каждом из частных примеров, слу­ жащих основой для индукции. Положение, что все люди смертны, конечно, есть ин­ дуктивное заключение; однако здесь не вво­ дится никакого нового представления. Вся­ кий, кто знает, что тот или другой чело­ век умер, обладает всеми представления­ ми, заключающимися в приведенном ин­ дуктивном обобщении. Юэль же не просто считает процесс изобретения, состоящий в построении нового представления, со­ ответствующего фактам, необходимой со­ ставной частью всякой индукции, а сводит к нему всю индукцию. Умственный процесс, извлекающий из некоторого числа разрозненных наблюде­ ний те или другие общие черты, в кото­ рых наблюденные явления сходятся между собой или с другими известными факта­ ми, и есть тот именно процесс, который

Бэкон, Локк и большинство последующих философов разумели под словом «отвле­ чение». Общее выражение, получаемое по­ средством отвлечения и связывающее из­ вестные факты при помощи общих им характеристических черт, но не выводя­ щее заключение от них к фактам неиз­ вестным, можно, думается мне, со строгой логической точностью назвать «описани­ ем». И я не знаю, каким другим способом можно описывать предметы. Моя теория не зависит, однако, от употребления этого отдельного слова: я с полной готовностью пользуюсь термином д-ра Юэля «связыва­ ние» или более общим оборотом: «способ представления или выражения явлений», лишь бы было ясно, что рассматриваемый процесс есть не индукция, а нечто совер­ шенно другое. Все, что еще было бы полезно ска­ зать по поводу связывания, или (соответ­ ствующее выражение, изобретенное д-ром Юэлем) «объяснения представлений (con­ ceptions) », и вообще по поводу идей и ум­ ственных образов, поскольку они связаны с изучением фактов, уместнее будет в Кни­ ге IV, посвященной процессам, имеющим вспомогательное значение для индукции. К этой Книге я и должен отослать читате­ ля для разъяснения тех затруднений, какие может вызвать настоящее обсуждение дан­ ного вопроса.

Глава III

Основание индукции

b I. Таким образом, индукцию в собствен­ ном смысле слова — в отличие от тех умi тиепных процессов, к которым иногда непранильно прилагают это название и кото­ рые я пытался охарактеризовать в предшегтнующей главе, — можно коротко опреде­ лить как «обобщение из опыта». Она со­ стоит в том, что на основании нескольких отдельных случаев, в которых известное пиление наблюдалось, мы заключаем, что но явление имеет место и во всех случа­ ях известного класса, т. е. во всех случа­ ях, сходных с наблюдавшимися в некото­ рых обстоятельствах, признаваемых сущеi тленными. Мы не можем пока еще установить, чем существенные обстоятельства отлича­ ются от несущественных или почему одни обстоятельства существенны, а другие нет. По мы должны отметить, что уже в са­ мом определении индукции подразумева­ ния некоторый принцип, некоторое пред­ положение, касающееся строя природы и порядка Вселенной. Принцип этот заклю­ чается в том, что в природе существуют сходные, параллельные случаи, и то, что произошло один раз, будет иметь место при достаточно сходных обстоятельствах п вторично — и не только вторично, а вся­ кий раз, как снова встретятся те же самые обстоятельства. Это именно предположе­ ние и подразумевается, говорю я, в каждой индукции. И если мы обратимся к дей­ ствительной жизни природы, то найдем, что такое предположение имеет основа­ ние. Вселенная, насколько она нам извест­ на, устроена таким образом, что все, что истинно в каком-либо одном случае, ис­ тинно и во всех случаях некоторого опре­ деленного рода; единственное затруднение лдесь в том, чтобы определить, в какого именно рода случаях. Этот всеобщий факт, на котором оснонаны все наши выводы из опыта, отмечал­

ся философами в различных выражени­ ях: «порядок природы единообразен», «Все­ ленная управляется всеобщими законами» и т.д. Одним из наиболее обычных, но в то же время и наиболее неудачных спо­ собов выражения надо признать тот, кото­ рый ввели во всеобщее употребление ме­ тафизики школы Рида и Стюарта. Стремле­ ние человеческого ума делать обобщения из опыта эти философы считают инстинк­ том нашей природы, обозначая его обык­ новенно при помощи такого, например, рода выражений, как «наше интуитивное убеждение в том, что будущее будет сходно с прошедшим». Но, как удачно разъяснил м-р Бэли1, будет ли указанное стремле­ ние самобытным и конечным элементом нашей природы или нет, — время в его разновидностях (прошедшего, настоящего и будущего) не имеет никакого отношения ни к самой нашей уверенности, ни к осно­ ваниям ее. Мы уверены в том, что огонь будет жечь завтра, потому что он жег сего­ дня и вчера; но мы совершенно на таких же основаниях уверены и в том, что он жег тогда, когда еще нас не было на свете, и что он жжет в этот самый день в Кохинхи­ не. Мы заключаем здесь не от прошедшего к будущему, как таковых, а от известного к неизвестному, от фактов наблюденных к фактам ненаблюдавшимся, от того, что мы восприняли или что мы непосредственно сознали, к тому, что не вошло в пределы нашего опыта. А в пределы нашего опыта не входит не только вся область будущего, но и большая часть настоящего и прошедшего. Положение, что порядок природы еди­ нообразен (каково бы ни было наиболее подходящее выражение для этого принци­ па), есть основной закон, общая аксиома индукции. Тем не менее было бы большой ошибкой видеть в этом широком обобще­ нии какое-либо объяснение индуктивного процесса. Я настаиваю, напротив, на том,

что оно само есть пример индукции, и при­ том индукции далеко не самой очевидной. Это положение не только не есть первая индукция, какую только мы делаем; это — одна из последних или, по крайней ме­ ре, одна из тех, которые всего позже до­ стигают строгой философской точности. Действительно, как общее правило, поло­ жение это едва ли приходило на ум комулибо, кроме философов, да и те (как мы неоднократно будем иметь случай заме­ тить) не всегда вполне правильно понима­ ли объем и границы этого принципа. Несо­ мненно, что это великое обобщение само основано на прежних обобщениях. Прав­ да, менее наглядные законы природы были открыты при помощи его; но законы бо­ лее очевидные должны были быть поняты и признаны за общие истины прежде, чем это положение явилось на свет. Нам нико­ гда бы не пришло в голову утверждать, что все явления совершаются согласно с общи­ ми законами, если бы мы не узнали пред­ варительно самих законов значительного количества явлений; а этого нельзя было сделать иначе, как при помощи индукции. Но в каком же тогда смысле имеем мы пра­ во признавать основанием для всех других индукций принцип, до такой степени да­ лекий от того, чтобы быть самой ранней индукцией? Его можно признавать тако­ вым только в том смысле, в каком (как мы уже видели) общие предложения, помеща­ емые нами во главе наших умозаключе­ ний, когда мы придаем последним фор­ му силлогизма, действительно способству­ ют правильности этих умозаключений. Как замечает архиепископ Уэтли, всякая индук­ ция есть силлогизм с опущенной большей посылкой, или (как я предпочитаю выра­ жаться) всякой индукции можно придать форму силлогизма прибавлением большей посылки. И если это сделать на самом деле, то рассматриваемый нами теперь принцип единообразия порядка природы окажется большею посылкой всех индукций и пото­ му будет стоять ко всем индукциям в та­ ком же отношении, в каком всегда (как мы уже подробно объясняли выше) ббльшая посылка силлогизма стоит к заключению. А именно, принцип этот ничего не даст для доказательства заключения; но он ока­

жется необходимым условием такого дока­ зательства, так как нельзя считать доказан­ ным ни одного заключения, пока для него не найдена истинная ббльшая посылка2. Положение, что единообразие поряд­ ка природы есть конечная ббльшая посыл­ ка всех индукций, может показаться требу­ ющим некоторого объяснения. Конечно, это положение не будет непосредствен­ ной большей посылкой в каждом индук­ тивном доказательстве, — в этом архиепи­ скоп Уэтли совершенно прав. Индуктивно­ му умозаключению: «Джон, Питер и т.д. смертны; следовательно, все человечество смертно», можно, как он справедливо за­ мечает, придать форму силлогизма, если поставить во главе его, в качестве большей посылки, такое положение (представляю­ щее во всяком случае, необходимое усло­ вие для основательности доказательства): все, что истинно относительно Джона, Пи­ тера и др., истинно относительно всего человечества. Но как получена нами эта большая посылка? Она не самоочевидна, даже более того — во всех случаях непра­ вильного обобщения она совсем не ис­ тинна. Как же, в таком случае, мы пришли к ней? Без сомнения, или посредством ин­ дукции, или же с помощью дедуктивного умозаключения, и если с помощью индук­ ции, то процесс этот, подобно всем другим индуктивным доказательствам, можно вы­ разить в форме силлогизма. Необходимо, следовательно, построить этот предвари­ тельный силлогизм. Здесь, в конце концов, возможно лишь одно построение. Действи­ тельным доказательством того положения, что «все, что истинно относительно Джо­ на, Питера и др., истинно и относительно всего человечества», может служить лишь тот факт, что всякое иное предположение будет несовместимо с единообразием, ко­ торое, как мы знаем, существует в порядке природы. Существует ли действительно та­ кая несовместимость или нет, — это может быть предметом долгого и сложного ис­ следования; но если мы не признаем этой несовместимости, у нас не будет достаточ­ ного основания для большей посылки ин­ дуктивного силлогизма. Отсюда ясно, что если весь ход индуктивного доказательства выразить в ряд силлогизмов, то мы раньше

или позже придем к конечному силлогиз­ му, который будет иметь своей большей посылкой принцип или аксиому единооб­ разия порядка природы3. Уже заранее нельзя было ожидать, что­ бы по вопросу об основании истинности .пой аксиомы оказалось среди мыслите­ лей больше согласия, чем по отношению к другим аксиомам. Как я уже указывал, и нижу в ней самой обобщение из опыта. Другие считают ее таким принципом, кото­ рый мы должны признать истинным в силу устройства нашей мыслительной способ­ ности, ранее всякой проверки путем опыта. Немного выше я весьма подробно выска­ зался против подобного учения в прило­ жении к математическим аксиомам, припедя доводы, которые в значительной сте­ пени применимы и к данному случаю. Бо­ лее частный разбор этого спорного пункта н приложении к основной аксиоме индук­ ции я отложу до одной из дальнейших глав нашего исследования4. Здесь более важно вполне выяснить себе значение самой ак­ сиомы. Дело в том, что предложение «по­ рядок природы единообразен» отличается скорее краткостью, удобной для обыден­ ной речи, нежели точностью, требующейся от языка философского. Прежде чем при­ знать истинным это утверждение, необхо­ димо объяснить его термины и придать им более определенное значение, чем ка­ кое они получают обыкновенно. § 2. Сознание всякого человека убеждает его в том, что он не всегда ожидает еди­ нообразия в ходе явлений: человек не все­ гда бывает уверен в том, что неизвестное будет сходно с известным, что будущее бу­ дет сходно с прошедшим. Никто не уверен н том, что смена дождя и хорошей пого­ ды будет в каждом следующем году тако­ ва же, как и в настоящем. Никто не ожида­ ет повторения тех же самых снов каждую ночь. Напротив, всякий нашел бы чем-то необычайным, если бы порядок природы оказался постоянным и сходным с самим собой в таких частностях. Искать постоян­ ства там, где его нельзя ожидать, —думать, например, что день, однажды принесший счастье, всегда будет счастливым днем, — справедливо считается суеверием.

Действительно, строй природы не толь­ ко единообразен, но в то же время и до бес­ конечности разнообразен. Некоторые яв­ ления постоянно повторяются в тех же самых сочетаниях, в каких мы встретили их впервые; другие, напротив, кажутся со­ вершенно своенравными; наконец, третьи, которые мы привыкли считать связанны­ ми исключительно с какой-нибудь особой группой сочетаний, неожиданно оказыва­ ются лишенными некоторых элементов, в связи с которыми мы привыкли нахо­ дить их до сих пор, и, напротив, соединен­ ными с другими элементами — совершен­ но противоположного характера. Жителю Центральной Африки пятьдесят лет тому назад, вероятно, казалось, что нет ни одно­ го факта, который основывался бы на бо­ лее единообразном опыте, чем тот, что все человеческие существа черны. Равным об­ разом, и для европейцев, немного лет тому назад, предложение «все лебеди белы» ка­ залось столь же неоспоримым примером единообразия в жизни природы. Дальней­ ший опыт доказал, правда, и тем и другим, что они ошибались; но этого опыта им пришлось ждать пятьдесят веков. В течение этого долгого времени человечество было уверено в единообразии порядка природы там, где на самом деле такого единообра­ зия не существовало. Согласно тому понятию об индукции, какого держались древние, предшествую­ щие примеры представляют из себя столь же законные выводы, как и любая другая индукция. В этих двух примерах основание для вывода надо признать недостаточным, так как заключение ложно; тем не менее, с точки зрения того понятия об индукции, какого держались древние, здесь есть до­ статочное основание для вывода. Индук­ цию древних Бэкон отлично назвал <1п-

cluctio per enumerationem simplicem, ubi non reperitur instantia contradictoria» («индукция при помощи простого перечисления, при котором не встречается противоречащего случая»). Она состоит в признании за об­ щие истины всех тех предложений, кото­ рые истинны во всех известных нам в дан­ ное время случаях. Такого рода индукция свойственна уму, не привыкшему пользо­ ваться научными методами; это — просто

стремление выводить будущее из прошед­ шего, неизвестное из известного, которое одни называют инстинктом, а другие объ­ ясняют ассоциацией, — простая привычка ожидать, что то, что оказалось верным од­ нажды или несколько раз и никогда еще не оказывалось ложным, будет оказывать­ ся верным и всегда впоследствии. Вопрос о том, мало или много будет тех случаев, на основании которых мы умозаключаем, доказательны они или нет, не играет на этой ступени большой роли: такие сообра­ жения представляются лишь при размыш­ лении. Ум самопроизвольно стремится к обобщению данных своего опыта, лишь бы все они были согласны между собой, лишь бы сами собой не навязывались дру­ гие данные противоположного xapaicrepa. Понятия об отыскивании таких данных, о произведении опытов для этой цели, о «допрашивании природы» (употребляя выра­ жение Бэкона) имеют гораздо более позд­ нее происхождение. Наблюдение природы неразвитыми умами имеет чисто пассив­ ный характер: такие умы воспринимают представляющиеся факты, не беря на себя труда отыскивать еще другие, новые. Толь­ ко более развитой ум спрашивает себя, ка­ кие факты нужны для того, чтобы дать ему право прийти к правильному заключению, и затем начинает искать таких фактов. Но хотя мы всегда обладаем склонно­ стью делать обобщения на основании еди­ нообразного опыта, однако мы не всегда имеем на это право. Чтобы быть вправе заключить, что то или другое положение есть общая истина, только из того, что мы ни разу не видели противоположного слу­ чая, — мы должны иметь основание для уверенности в том, что, если бы в приро­ де существовали подобные случаи, то они были бы нам известны. В громадном боль­ шинстве случаев мы не можем иметь такой уверенности, а если и можем, то в очень небольшой степени. И если бы мы име­ ли ее, то это могло бы, как мы увидим впоследствии, в некоторых особых случа­ ях придавать на практике значение доказа­ тельства «индукции при помощи: просто­ го перечисления»5. Однако подобной уве­ ренности не может быть по отношению к обычным предметам научного исследова­

ния. Ходячие понятия основаны обыкно­ венно на «индукции при помощи простого перечисления»; но в науке она может дать нам право лишь на небольшое количество выводов. Мы принуждены начинать с нее, и нам часто приходится временно пола­ гаться на нее, за отсутствием средств для более глубокого исследования. Но для точ­ ного изучения природы нам необходимо более надежное и более могущественное орудие. Именно выяснение недостаточности этого грубого и нестрогого понятия об ин­ дукции и стяжало, главным образом, Бэко­ ну столь единогласно присваиваемое ему наименование «основателя индуктивной философии». Значение же того, что он сде­ лал для создания более философской тео­ рии по этому вопросу, несомненно, силь­ но преувеличено. В самом деле, хотя в его сочинениях (наряду с некоторыми основ­ ными заблуждениями) мы находим более или менее полно развитыми некоторые из наиболее важных принципов индуктивно­ го метода, однако физические науки в на­ стоящее время уже далеко опередили бэконовское понятие об индукции. Зато науки нравственные и политические и до сих пор остаются еще далеко позади его; хо­ дячие, излюбленные приемы рассуждений по этим вопросам все еще относятся к тем ошибочным методам, против которых высказывался в свое время Бэкон. Метод, который почти исключительно употребля­ ют те, кто исследует такого рода вопросы якобы индуктивным путем, и есть именно осуждаемая Бэконом inductio per enumerationem simplicem; а опыт, на который так уверенно ссылаются все секты, партии и интересы, все еще есть не что иное, как тега palpatio («простое нащупывание»), го­ воря выразительными словами Бэкона. § 3. Чтобы лучше выяснить ту задачу, ко­ торую должен решить логик, если он име­ ет в виду установить научную теорию ин­ дукции, сравним несколько случаев непра­ вильной индукции с такими случаями, где ее признают законной. Мы знаем, что не­ которые индукции, признававшиеся в те­ чение целых столетий правильными, были, тем не менее, неправильны. Предложение,

•ни псе лебеди белы, не могло быть праии/и.пой индукцией, так как заключение |дгп. оказалось ошибочным. И между тем, i i i i i . i t , па котором основывалось это заклю­ чение, был достоверен: начиная с самых ранних указаний, в этом отношении схо­ дились все свидетельства обитателей всего и,шестого тогда мира. Следовательно, да­ же единообразие опыта обитателей всего мира —опыта, сходящегося в одном общем результате, при отсутствии хотя бы одного изнсстного уклонения от этого результа­ та, - даже такое единообразие не всегда г»ыиает достаточно для установления об­ щего положения. Обратимся теперь к примеру, по-види­ мому, не особенно отличающемуся от толь­ ко что приведенного. Люди, как оказалось, ошибались, заключив, что все лебеди белы; сделаем ли мы также ошибку, если заклю­ чим, что у всех людей головы возвышают­ ся над плечами и никогда не бывают ниже их, хотя мы имеем противоречащее это­ му свидетельство естествоиспытателя Плииия? Раз существуют черные лебеди, не­ смотря на то что цивилизованные народы прожили на земле три тысячи лет, не встре­ чая их, то не могут ли также существовать •люди, голова у которых ниже плеч»? Ведь по этому вопросу господствует в отрица­ тельных свидетельствах наблюдателей не­ сколько менее полное единодушие. Боль­ шинство ответит на это: «нет; более вероят­ но предположение, что птицы могут иметь различную окраску, чем то, что люди мо­ гут различаться по относительному поло­ жению главнейших органов их тела». И без сомнения, такой ответ будет верен; но ска­ зать, почему он верен, нельзя, не проник­ нув глубже, чем это обыкновенно делается, н правильную теорию индукции. Таким образом, существуют случаи, где мы с самой непреложной уверенностью рассчитываем на единообразие, и другие случаи, где мы совершенно не надеемся найти его. В иных случаях мы чувствуем полную уверенность в том, что будущее бу­ дет сходно с прошедшим, что неизвестное будет вполне подобно известному. В дру­ гих — напротив: как бы ни были единооб­

разны наблюдавшиеся примеры, мы извле­ каем из них лишь весьма слабое предпо­ ложение о том, что подобный же результат будет иметь место во всех сходных случаях. В истинности того, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точка­ ми, мы не сомневаемся даже для области неподвижных звезд6. Когда химик, науч­ ной точности которого мы доверяем, заяв­ ляет о существовании и свойствах какоголибо вновь открытого вещества, то мы ис­ пытываем уверенность в том, что заключе­ ния, к которым он пришел, будут иметь си­ лу везде, хотя бы индуктивное умозаключе­ ние этого ученого было основано на еди­ ничном примере. Мы не отсрочиваем здесь нашего согласия, в ожидании повторения опыта; а если и поступаем так, то из неуве­ ренности в том, правильно ли был произ­ веден этот опыт, а никак не из сомнения относительно того, является ли он доказа­ тельным, если он был произведен как сле­ дует. Таким образом, здесь мы имеем не­ который общий закон природы, который мы без колебания выводим из единичного примера, некоторое общее предложение, выведенное прямо из единичного. Сопо­ ставим с этим другой случай: если взять все примеры, наблюдавшиеся от начала мира и подтверждающие общее положение, что все вороны черны, то все-таки их нельзя было бы счесть достаточной гарантией ис­ тинности этого предложения, ими нельзя было бы перевесить показания одного не­ опороченного свидетеля, который стал бы утверждать, что в какой-либо не вполне исследованной области земного шара он поймал ворона и, осмотрев его, нашел, что он серого цвета. Почему в иных случаях единичного примера достаточно для полной индук­ ции, тогда как в других даже мириады со­ гласных между собой примеров, при от­ сутствии хотя бы одного исключения, из­ вестного или предполагаемого, так мало дают для установления общего предложе­ ния? Всякий, кто может ответить на этот вопрос, больше понимает философию ло­ гики, чем мудрейший из древних филосо­ фов: он разрешил проблему индукции.

Глава IV

Законы природы

§ 1. Когда мы рассматриваем то едино­ образие порядка природы, какое предпо­ лагается в каждом индуктивном умозаклю­ чении из опыта, то одна из первых вещей, которые мы замечаем, состоит в том, что единообразие это собственно есть не одно единообразие, а ряд единообразий. Общая правильность есть здесь результат частных правильностей: общий порядок природы постоянен потому, что постоянно течение каждого из отдельных явлений, ее состав­ ляющих. Каждый определенный факт не­ изменно встречается всякий раз, когда име­ ются в наличии известные обстоятельства, и не встречается, когда они отсутствуют; то же самое справедливо и относительно любого другого факта. Из сплетения от­ дельных нитей, связывающих одну с дру­ гой части того великого целого, которое мы называем «природой», образуется об­ щая ткань, связывающая всю совокупность природы. Если А постоянно сопровождает­ ся D, В — Е, а С — F, то отсюда следует, что АВ всегда сопровождается DE, АС — DF, ВС — EF и, наконец, ABC — DEF. Так обра­ зуется общий характер правильности, при­ сущий всей природе, наряду и среди бес­ конечного разнообразия. Таким образом, относительно так на­ зываемого «единообразия порядка приро­ ды» надо отметить прежде всего то, что са­ мо это единообразие есть сложный фаюг; это — совокупность всех отдельных еди­ нообразий, какие существуют по отноше­ нию к отдельным явлениям. Эти едино­ образия, раз они установлены при помо­ щи того, что можно признать доказатель­ ной индукцией, называются в обычной ре­ чи законами природы». В научном языке это название употребляется в более узком смысле — для обозначения единообразий, сведенных к их простейшему выражению. Так, в том схематическом примере, кото­

рым мы только что пользовались, было семь единообразий; и все их (если считать их в достаточной степени достоверными) можно было бы назвать законами приро­ ды в более широком смысле этого тер­ мина. Но только три из них действитель­ но раздельны и независимы друг от дру­ га: стоит предположить их, и остальные вытекают сами собой. Поэтому, согласно более строгому значению термина, только эти три единообразия и могут быть на­ званы «законами природы». Остальные же не имеют права на это наименование, так как в действительности это только частные случаи трех первых: они в них потенци­ ально содержатся, как говорят, вытекают, выводятся из них; и всякий, кто утвержда­ ет первые три единообразия, тем самым утверждает и все остальные. Заменяя символические примеры ре­ альными, возьмем следующие три едино­ образия, или так называемых «закона при­ роды»: что воздух имеет вес, что давле­ ние на жидкость распространяется равно­ мерно по всем направлениям и что давле­ ние в одном направлении, при отсутствии равного давления в направлении противо­ положном, производит движение, не пре­ кращающееся, пока не будет достигнуто равновесие. На основании этих трех еди­ нообразий мы могли бы предсказать еще одно единообразие: а именно, поднятие ртути в торричеллиевой трубке. Это еди­ нообразие есть не «закон природы» в бо­ лее строгом смысле этого слова, а резуль­ тат законов природы. Это — частный слу­ чай каждого из трех указанных законов, то единственное явление, в котором все они могут проявить свое совместное действие. Если бы ртуть не поднималась в баромет­ ре, и притом именно до такой высоты, чтобы колонна ртути была равна по весу колонне атмосферного воздуха с таким же

тч н о диаметром, то здесь имел бы место один из следующих случаев: или воздух не да пил бы на поверхность ртути с силой, и.пинаемой его весом; или же давление т п д у х а на ртуть не распространялось бы г одинаковой силой в направлении кверху; или же тело, подвергаясь давлению в од­ ном направлении и не подвергаясь дав*К1 ппо в направлении противоположном, не двигалось бы в направлении, в каком су­ ществует давление, либо останавливалось, не придя в состояние равновесия. Следонательно, если бы мы знали упомянутые три простые закона, но никогда не про­ изводили опыта Торричелли, то мы могли Оы вывести (дедуцировать) результат это­ го опыта из этих законов. Известный нам вое воздуха, в связи с положением при­ бора, подвел бы ртуть под первую из трех индукций, первая —под вторую, а вторая — иод третью, как мы уже разъяснили это, го­ воря об умозаключении. Таким путем мы могли бы узнать это более сложное едино­ образие и помимо специального опыта — лишь при помощи знания более простых единообразий, результатом которых оно является. Тем не менее, по причинам, кото­ рые будут указаны впоследствии, проверка посредством специального опыта и тогда осталась бы все-таки желательной и мог­ ла бы даже оказаться необходимой. Сложные единообразия, которые, по­ добно только что разобранному, суть толь­ ко частные случаи более простых едино­ образий и потому скрыто утверждаются при установлении этих последних, мож­ но, конечно, с полным правом называть законами; но едва ли это будут законы в строгом научном значении этого тер­ мина. В науке принято называть «законом» общее предложение, выражающее всякое единообразие, какое можно найти в изу­ чаемой области; так, в математике мы гово­ рим о законе убывания последующих чле­ нов сходящегося ряда. Выражение же за­ кон природы обыкновенно употреблялось как бы с молчаливым подразумеванием первоначального значения слова «закон» как выражения воли высшего. Поэтому, ко­ гда оказывалось, что некоторые из еди­ нообразий, наблюдаемых в природе, са­

ми собой вытекают из некоторых других единообразий, так что для возникновения этих производных единообразий нет не­ обходимости предполагать отдельный акт творческой воли, то такие единообразия не называли обыкновенно «законами при­ роды». Вопрос: каковы законы природы? можно выразить еще таким образом: како­ вы наименьшие по числу и простейшие положения, из допущения которых дол­ жен вытекать весь существующий порядок природы? Другое выражение этого вопро­ са таково: каковы наименьшие по числу общие предложения, из которых можно дедуктивным путем вывести все существу­ ющие во Вселенной единообразия? Всякий крупный успех, отмечавший эпоху в прогрессе науки, составлял шаг к решению этой задачи. Даже простое свя­ зывание уже произведенных индукций, не сопровождающееся установлением новых индуктивных умозаключений, есть уже шаг вперед в этом направлении. Когда Кеплер выразил правильность, существующую в наблюдаемых движениях небесных тел, при помощи трех общих предложений, на­ званных законами его имени, он этим са­ мым указал три простых предположения, которые заменяли собой гораздо большее число предположений и которых оказы­ валось достаточно для построения всего плана небесных движений, поскольку он был известен к тому времени. Подобный же и еще более важный шаг сделан был то­ гда, когда было открыто, что эти законы, которых сначала не считали возможным подвести под какие-либо более общие ис­ тины, представляют из себя просто част­ ные случаи трех законов движения, имею­ щих место всякий раз, когда тела взаимно стремятся друг к другу с известной силой и получили первоначально известный мгно­ венный толчок. Хотя после этого великого открытия три предложения Кеплера и со­ хранили еще за собой название законов, однако едва ли стал бы называть их «зако­ нами природы» кто-либо, кто привык вы­ ражаться точно: такое наименование долж­ но было остаться за более простыми и бо­ лее общими законами, к которым Ньютон «свел», как говорится, законы Кеплера.

Согласно этой терминологии, всякое надлежащим образом обоснованное ин­ дуктивное обобщение есть или закон при­ роды, или результат законов природы, ко­ торый может быть предсказан на основа­ нии этих законов, раз они известны. И за­ дачу индуктивной логики можно кратко формулировать в двух вопросах: как на­ до устанавливать или открывать законы природы и как, установив их, прослежи­ вать эти зконы в их результатах? Одна­ ко мы не должны думать, будто этот спо­ соб постановки вопроса имеет значение реального анализа или выходит за преде­ лы чисто словесного изменения проблемы: выражение «законы природы» обозначает не более как существующие между есте­ ственными явлениями единообразия (или, другими словами, результаты индукции), приведенные к их простейшему выраже­ нию. Но некоторый шаг вперед все-таки уже сделан — раз мы видим, что изучение природы есть изучение законов, а не одно­ го закона, изучение единообразий во мно­ жественном числе; что различные есте­ ственные явления имеют особые правила, особые способы возникновения, которые (хотя они в значительной степени сме­ шаны и перепутаны между собой) могут, однако, до известного предела быть изуча­ емы отдельно; наконец (обращаясь к на­ шей прежней метафоре), что существую­ щая в природе правильность есть ткань, которая состоит из отдельных нитей и по­ нять которую можно, лишь проследив по­ одиночке каждую из этих нитей. Для этого часто бывает необходимо раздергать неко­ торую часть этой ткани и отделить волокна друг от друга. Правила опытного исследо­ вателя и служат средствами для такого раз­ дергивания ткани. § 2. Наиболее научный прием объясне­ ния общего порядка природы путем уста­ новления хода каждого отдельного явле­ ния есть не что иное, как усовершенство­ ванная форма того самого приема, каким первоначально пользовался человеческий ум, еще не направляемый наукой. Когда у людей впервые появилась мысль об изу­ чении явлений по более строгому и на­

дежному методу, чем тот, какой сначала применялся ими самопроизвольно (бессо­ знательно), они не исходили из того пред­ положения, что «ничего еще не установле­ но», как это предписывает данное с доб­ рым намерением, но неприменимое на­ ставление Декарта. Многие из существую­ щих между явлениями единообразий на­ столько постоянны, настолько открыты для наблюдения, что невольно заставляют при­ знать себя. Некоторые факты так прочно и тесно связаны с определенными други­ ми, что люди привыкли (как привыкают дети), встречая один факт, ожидать друго­ го — еще задолго до того, как стали уметь выражать свое ожидание словами, утвер­ ждая, в форме предложения, существова­ ние связи между этими явлениями. Ника­ кой науки не нужно было для ознакомле­ ния с тем, что пища питает, что вода уто­ ляет жажду или что в ней можно утонуть, что солнце дает свет и теплоту, что тела падают на землю. Первые научные иссле­ дователи приняли такие и тому подобные положения за уже известные истины и ис­ ходили из них для открытия других, неиз­ вестных истин. И, поступая таким образом, они были правы. Однако впоследствии они стали видеть необходимость некоторого пересмотра этих самопроизвольных обоб­ щений — как тогда, когда прогресс зна­ ния устанавливал границы таких обобще­ ний, так и тогда, когда он показывал, что их истинность зависит от какого-либо об­ стоятельства, первоначально не принятого во внимание. Из последующей части на­ шего трактата, как я думаю, видно будет, что в таком приеме исследования нет ло­ гической ошибки; но уже и теперь мы мо­ жем видеть, что всякий иной прием здесь совершенно неприменим: невозможно по­ строить никакого научного метода индук­ ции, никакого критерия правильности ин­ дукций иначе, как при предположении, что некоторые заслуживающие доверия индук­ ции уже сделаны. Возьмем хоть один из наших преж­ них примеров и рассмотрим, почему — при совершенно одинаковой степени оче­ видности, как отрицательной, так и поло­ жительной, — мы не отвергли утвержде-

нин о существовании черных лебедей, то­ пы как отказали бы в доверии всякому • пидстелю, который стал бы утверждать, чн> существуют люди с головами ниже плеч. Первое утверждение более вероят­ но, чем последнее. Но почему? На каком Iк иопании находим мы одно из них более достойным веры, чем другое (поскольку ни одно из них не удостоверено личным опытом)? Очевидно, на том, что в окраске 'Кпнотных наблюдается меньшее постоянс гно, чем в общем строении их тела. Но от­ куда мы знаем это? Без сомнения, из опыта. Таким образом, оказывается, что мы нужда­ емся в опыте для определения того, в какой степени и в каких случаях или в каких ро­ дах случаев можно полагаться на опыт. Для того чтобы узнать, при каких обстоятель­ ствах доводы, извлеченные из опыта, будут основательны, надо обращаться опять же к опыту. У нас нет никакого дальнейшего критерия, которому мы могли бы подчи­ нить опыт вообще: мы делаем опыт его собственным критерием. Опыт удостоверя­ ет, что среди единообразий, какие он нам представляет (или — по-видимому, пред­ ставляет), на некоторые можно положить­ ся более, чем на другие. Поэтому единооб­ разие (на основании любого определенно­ го числа примеров) можно предполагать с тем большей степенью уверенности, чем более одинаковыми оказывались до сих пор единообразия того класса, к которому принадлежит данный случай. Такой способ исправления одного обобщения посредством другого — более узкого посредством более широкого, — способ, подсказываемый и применяемый на практике здравым смыслом, есть ис­ тинный тип научной индукции. Все, что может сделать искусство, это — дать ука­ занному процессу точность и определен­ ность и приноровить его ко всем разнооб­ разным случаям, не внося никакого суще­ ственного изменения в его принцип. Нет, разумеется, никакой возможности прилагать указанный выше критерий в том случае, если мы не знакомы уже с преобла­ дающим характером существующих во всей природе единообразий. Таким образом, не­ обходимым основанием всякого научного

понятия об индукции должен служить об­ зор тех индукций, к каким человечество пришло в своей еще лишенной руковод­ ства науки практике. Обзор этот должен иметь специальной целью установление того, какого именно рода единообразия оказались совершенно неизменными, об­ щими всей природе, а какие оказались из­ меняющимися в зависимости от различий во времени, месте или других непостоян­ ных условиях. § 3. Необходимость такого обзора под­ тверждается еще тем соображением, что более строгие индукции всегда служат нам пробным камнем для испытания более сла­ бых; и если мы находим способ вывести какую-либо из менее строгих индукций из других, более строгих, то первая сразу при­ обретает всю силу тех индукций, из кото­ рых она выведена. Она даже увеличивает силу этих других, так как самостоятельный опыт, служивший первоначально основой для более слабой индукции, становится до­ бавочным доказательством более прочно установленного закона, под который ока­ залось теперь возможным подвести эту ин­ дукцию. Мы можем вывести, на основании свидетельств истории, что бесконтрольная власть монарха, аристократии или боль­ шинства часто ведет к злоупотреблениям. Но мы получаем право с большей уверен­ ностью полагаться на это обобщение, раз доказано, что оно есть вывод из следу­ ющих, еще более прочно установленных фактов: во-первых, средний человек по­ ка лишь в весьма незначительной степени достиг возвышенности характера; а во-вто­ рых, большая часть применявшихся до сих пор способов воспитания не пригодна для поддержания господства разума и совести над эгоистическими наклонностями. В то же самое время очевидно, что и эти более общие факты приобретают большую оче­ видность благодаря показаниям, какие да­ ет история относительно следствий деспо­ тизма. Основательная индукция становит­ ся еще более основательной, когда к ней присоединяется индукция более слабая. С другой стороны, если та или дру­ гая индукция станет в противоречие с ин­

дукциями более строгими или с заключе­ ниями, которые с полным правом можно вывести из таких более строгих индукций, то (если только при новом рассмотрении не окажется, что некоторым из этих более строгих индукций придана более общая, чем следует, форма) более слабая индук­ ция должна быть оставлена. Так, например, столь долго имевшее силу воззрение, что комета или всякое другое необычайное яв­ ление в небесной области служит указани­ ем на бедствия, которые постигнуг все че­ ловечество или, по крайней мере, тех, кто был свидетелем этого явления; вера в прав­ дивость предсказаний дельфийского или додонского оракулов; доверие к астроло­ гии или к предсказаниям погоды в кален­ дарях — все это, без сомнения, считали не­ когда индукциями, основанными на опы­ те *. Притом вера в подобные иллюзии мо­ жет, по-видимому, выдержать наличие зна­ чительного количества обманутых ожида­ ний, если только она поддерживается неко­ торым числом случайных совпадений меж­ ду предсказаниями и наступлением пред­ сказываемого события. Конец таким недо­ статочным индукциям положила на самом деле их несовместимость с более строгими индукциями, полученными с течением вре­ мени научным исследованием относитель­ но причин, от которых действительно за­ висит то, что происходит на Земле. Там же, куда эти научные истины еще не проникли, и до сих пор продолжают господствовать эти самые и им подобные призраки. Общим принципом можно выставить здесь то положение, что все (как строгие, так и нестрогие) индукции, которые мож­ но связать посредством силлогизации, под­ тверждают друг друга; напротив, индукции, приводящие дедуктивным путем к несов­ местимым друг с другом следствиям, ста­ новятся взаимно критериями друг друга, показывая, что либо ту, либо другую из них надо отбросить или, по крайней мере, вы­

разить с большей осмотрительностью. Ко­ гда индукции подтверждают друг друга, та из них, которая становится заключением силлогизма, достигает, по крайней мере, такой достоверности, какой обладает сла­ бейшая из индукций, послуживших для се вывода; в то же время увеличивается в большей или меньшей степени и досто­ верность всех этих индукций вообще. Так, хотя опыт Торричелли был просто частным случаем трех более общих законов, одна­ ко он не только значительно усилил ту очевидность, на которой эти законы осно­ вывались, но даже обратил один из них (вес атмосферы) из все еще сомнительно­ го до тех пор обобщения в совершенно установленное учение. Если бы, таким образом, при обзоре уже установленных нами в природе едино­ образий мы нашли такие, которые можно признать совершенно достоверными и все­ общими (в пределах необходимой для ка­ кой бы то ни было человеческой цели до­ стоверности), то при помощи этих еди­ нообразий мы получили бы возможность придать ту же степень достоверности и общности множеству других индукций. Ибо тогда, раз мы показали бы по от­ ношению к тому или другому индуктив­ ному заключению, что либо оно должно быть истинным, либо одна из этих до­ стоверных и всеобщих индукций должна допускать исключение, — это заключение немедленно получало бы ту же самую до­ стоверность и ту же самую непреложность в указанных ему пределах, какие присущи этим всеобщим индукциям. Этим и бы­ ло бы доказано, что данное обобщение есть вообще закон (и что это, в частности, «закон природы» — в том случае, если оно не представляет собой результата других, более простых законов). Такие достоверные и всеобщие индук­ ции существуют, и именно потому, что они существуют, возможна логика индукции.

Закон всеобщей причинной связи

§ 1. Явления природы находятся в двух различных отношениях друг к другу: в от­ ношении одновременности и в отноше­ нии последовательности. Всякое явление связано некоторым правильным образом, ио-первых, с теми или другими явлениями, существующими одновременно с ним, воиторых, с некоторыми явлениями, предше­ ствовавшими ему или имеющими за ним следовать. Из единообразий, существующих сре­ ди одновременных явлений, наиболее важ­ ны во всех отношениях законы числа, а за­ тем законы пространства или, иными сло­ нами, законы протяжения и формы. Зако­ ны числа общи как одновременным, так и последовательным явлениям. Положение, что «дважды два — четыре», одинаково верно, будет ли вторая двойка следовать за первой или сопровождать ее, будут ли предметом счисления дни и годы или же футы и дюймы. Законы протяжения и фор­ мы (другими словами, теоремы геометрии, от низших и до высших ее отделов) пред­ ставляют, напротив, законы лишь одно­ временных явлений. Различные части про­ странства и предметов, «наполняющих», как говорится, пространство, сосуществуют друг с другом, и неизменные законы, составля­ ющие предмет изучения в геометрии, как раз касаются этого сосуществования. Для понимания и доказательства еди­ нообразий или законов протяжения и фор­ мы нет необходимости предполагать ка­ кой-либо промежуток времени, какой-либо ряд фактов или событий, следующих друг за другом. Предложения геометрии независимы от последовательности явле­ ний. Все вещи, обладающие протяжением или, другими словами, наполняющие про­ странство, подчинены геометрическим за­ конам. Обладая протяжением, они обла­ дают и формой; обладая формой вообще,

они должны обладать, конечно, какой-либо формой в частности, должны иметь все свойства, какие геометрия приписывает та­ кой форме. Если одно тело есть шар, а дру­ гое цилиндр одинаковой высоты и диамет­ ра, то объем первого будет равен как раз двум третям объема второго, каковы бы ни были природа и качество веществ этих тел. Далее, всякое тело и всякая точка те­ ла должны занимать некоторое место или положение среди других тел, и положение двух тел относительно друг друга, како­ ва бы ни была природа этих тел, может быть безошибочно выведено из положе­ ния каждого из них относительно какоголибо третьего тела. Таким образом, в законах числа и в за­ конах пространства мы самым несомнен­ ным образом находим ту строгую всеобщ­ ность, которой мы ищем; а потому зако­ ны эти во все века и служили типом до­ стоверности, мерилом сравнения для всех низших степеней очевидности. Их неиз­ менность настолько совершенна, что она делает нас даже неспособными предста­ вить себе какое-либо исключение из них. Она заставила философов прийти к тому (правда, как я старался показать, ошибоч­ ному) заключению, что очевидность этих законов имеет начало не в опыте, а в самом строе нашего ума. И если бы из законов пространства и числа мы были способ­ ны вывести еще единообразия какого-либо другого рода, то на основании одного это­ го факта мы были бы вправе заключить, что и эти единообразия обладают столь же строгой достоверностью. Но мы не мо­ жем сделать ничего подобного. Из одних законов пространства и числа нельзя вы­ вести ничего, кроме законов пространства и числа. Из всех истин, касающихся явлений, наиболее важны для нас те, которые отно-

сятся к порядку следования явлений. На зна­ нии этих истин основаны всякое разумное предвосхищение будущих фактов и вся на­ ша способность оказывать на эти факты воздействие в нашу пользу. Даже законы геометрии имеют для нас преимуществен­ но практическую важность, потому что они составляют часть тех посылок, из которых может быть выведен порядок в последо­ вательности явлений. А именно, так как движение тел, действие сил и распростра­ нение всякого рода деятелей совершают­ ся по определенным линиям и на опре­ деленные пространства, то свойства этих линий и пространств составляют важную часть законов, которым подчиняются са­ ми эти явления. Далее, движения, силы или другие факторы, а также время суть количества измеримые, а потому к ним, как и ко всем другим вещам, приложи­ мы свойства числа. Но хотя законы чис­ ла и пространства являются важными эле­ ментами в установлении единообразий по­ следовательности, однако, взятые сами по себе, они не имеют никакого значения в этом отношении. Они могут служить толь­ ко орудием для достижения упомянутой цели — в том случае, если мы сопоставим с ними добавочные посылки, выражающие уже известные нам единообразия после­ довательности. Возьмем, например, в ка­ честве посылок следующие предложения: тела, подвергшиеся действию мгновенной силы, движутся с равномерной скоростью по прямой линии; тела, находящиеся под действием постоянной силы, движутся с увеличивающейся скоростью по прямой линии; тела, находящиеся под действием двух сил, имеющих различные направле­ ния, движутся по диагонали параллело­ грамма, стороны которого представляют собой направление и величину этих сил. Сопоставляя эти истины с предложениями, касающимися свойств прямых линий и па­ раллелограммов (напр., с положением, что треугольник составляет половину паралле­ лограмма, имеющего равные с ним осно­ вание и высоту), мы можем вывести другое важное единообразие последовательности: а именно, что тело, движущееся вокруг центра силы, описывает площади, пропор­

циональные временам. Но если бы у нас не было законов последовательности в на­ ших посылках, то не могло бы быть истин последовательности в наших заключени­ ях. Это замечание можно распространить и на всякий другой класс действительно своеобразных явлений, и если бы его все­ гда принимали во внимание, то не было бы места для многих химерических попыток доказать недоказуемое, для многих ничего не объясняющих объяснений. Поэтому мы не можем удовлетворить­ ся тем, что строгой достоверностью и все­ общностью, какие мы ищем, обладают лишь законы пространства (представляю­ щие собой законы только одновременных явлений) и законы числа (которые, будучи истинными в приложении также и к по­ следовательным явлениям, не имеют от­ ношения к самой их последовательности). Мы должны постараться найти какой-либо закон последовательности, который обла­ дал бы теми же самыми свойствами и по­ тому мог бы быть положен в основу про­ цессов открытия всех других единообра­ зий последовательности, а также в основу критерия для их проверки. Такой основ­ ной закон должен быть сходен с истинами геометрии в их наиболее замечательной особенности: он никогда, ни в одном слу­ чае и ни при какой перемене в обстоя­ тельствах не теряет своей непреложности и своего постоянства. Но из числа этих единообразий по­ следовательности явлений, для обнаруже­ ния которых достаточно обыкновенного наблюдения, лишь немногие могут, хотя бы на первый взгляд, претендовать на такую строгую непреложность; да и из этих не­ многих лишь одно, как оказалось, в си­ лах вполне отстоять подобную претензию. В одном только этом единообразии видим мы закон, имеющий всеобщее значение также и в другом смысле: это единообразие обнимает собой всю область последова­ тельных явлений, так как все без исключе­ ния факты последовательности суть лишь его частные случаи. Единообразие это есть «закон причинной связи». Та истина, что всякий факт, имеющий начало, имеет при­ чину, обнимает весь человеческий опыт.

Может показаться, что это обобще­ ние пс имеет большого значения, так как пио утверждает, в сущности, только следу­ ющее: «тот факт, что всякое явление завиi ит от какого-либо закона, сам есть закон»; •что существует закон для всего —это тоже 1.1 кои». Мы не должны, однако, заключать, пудто общность этого принципа носит чиI го словесный характер; при рассмотре­ нии его окажется, что это не какое-нибудь неопределенное или не имеющее содер­ жания утверждение, а в высшей степени нажная и действительно основная истина.

$ 2. Так как понятие о причине есть ко­ рень всей теории индукции, то его необхо­ димо установить и определить с возмож­ но большей точностью уже при самом на­ чале нашего исследования. В самом деле, гели бы для успехов индуктивной логики нужно было прекращение раздора, столь долго свирепствовавшего между различны­ ми метафизическими школами по вопро­ су о происхождении и анализе нашей идеи причинности, то распространения и обще­ го признания правильной теории индук­ ции пришлось бы ждать еще очень долго. 11о, к счастью, наука об исследовании исти­ ны при помощи доказательства не зависит от тех многочисленных спорных вопро­ сов, которые вносят путаницу в теорию ко­ нечного строения человеческого ума: для нашей науки нет необходимости доводить анализ умственных явлений до тех край­ них пределов, которые только и должны удовлетворить метафизика. Я должен заявить поэтому, что, говоря н этом исследовании о причине явления, и не имею в виду такой причины, которая сама не есть явление; я не произвожу изыс­ каний относительно последней или онто­ логической причины чего бы то ни было. Согласно различению, обычному в сочи­ нениях шотландских метафизиков и осо­ бенно Рида, я занимаюсь не деятельными (или производящими, efficient), а физиче­ скими причинами*. Это — причины в том именно смысле, в каком один физический факт считается причиной другого физи­ ческого факта. О «деятельных» причинах явлений и о том, существуют ли вообще

такие причины, я не призван высказывать своего мнения. Причинность, как ее пони­ мают наиболее популярные в настоящее время метафизические школы, подразуме­ вает некоторую таинственную и особенно могущественную связь, какая не может су­ ществовать (или, по крайней мере, в дей­ ствительности не существует) между одним физическим фактом и тем другим физиче­ ским фактом, за которым неизменно сле­ дует первый и который в обыкновенной речи называют «причиной» этого перво­ го факта. Отсюда эти метафизики выводят необходимость идти дальше, проникнуть в сущность и внутреннее строение вещей, чтобы найти истинную причину явления — причину, которая не только сопровождает­ ся известным следствием, но действитель­ но вызывает его. Для целей нашего иссле­ дования в подобных предположениях не­ обходимости нет, и такое учение не найдет себе места в последующем изложении. Для теории индукции нужно единственно толь­ ко такое понятие о причине, какое может быть получено из опыта. Закон причинной связи, признание которого является глав­ ной основой индуктивной науки, есть про­ сто та общеизвестная истина, что наблюде­ ние открывает для всякого факта в природе неизменное следование за каким-либо дру­ гим, ему предшествовавшим, независимо от всех соображений относительно конеч­ ного происхождения явлений и от всякого другого вопроса о природе «вещей в себе». Итак, между явлениями, существующи­ ми в любой данный момент, и теми, кото­ рые существуют в следующий момент, име­ ется неизменный порядок последователь­ ности. Говоря об общем единообразии в жизни природы, мы уже заметили, что ткань эта состоит из отдельных нитей, что этот общий порядок целого слагается из частных неизменных последовательно­ стей его отдельных частей. За известными фактами всегда следуют и, как мы уверены, всегда будут следовать некоторые другие факты. Неизменное предыдущее называет­ ся причиной, неизменное последующее — следствием. И всеобщность закона при­ чинной связи состоит именно в том, что всякое последующее связано таким спо­

собом с каким-либо одним предыдущим (или рядом предыдущих). Какой бы факт мы ни взяли — но раз он возник, это зна­ чит, что ему предшествовал тот или другой факт (или фаеты), с которыми он неизмен­ но связан. Для каждого явления существует некоторая комбинация предметов или яв­ лений, некоторое определенное стечение положительных или отрицательных обсто­ ятельств, наличие которых постоянно вы­ зывает за собой это явление. Мы можем не быть в состоянии открыть, каково имен­ но это стечение обстоятельств; но мы ни­ когда не сомневаемся в его существовании и в том, что оно никогда не появляется, не имея своим результатом или следствием рассматриваемое явление. От всеобщности этой истины зависит возможность подве­ сти индуктивный процесс под известные правила. Наша твердая уверенность в том, что во всяком данном случае можно отыс­ кать закон, если только мы будем знать, каким образом сделать это, является, как мы сейчас увидим, тем источником, из ко­ торого правила индуктивной логики чер­ пают свою силу. § 3. Такая неизменная последователь­ ность очень редко (если только вообще ко­ гда-нибудь) существует между тем или дру­ гим последующим и лишь одним преды­ дущим. Последующее бывает обыкновен­ но связано с несколькими предыдущими, так что только наличие всех их может произвести это последующее или с несо­ мненностью убедить нас в том, что оно воспоследует. В таких случаях в качестве «причины» обычно выделяют лишь одно предыдущее, называя все остальные толь­ ко «условиями». Так, если человек, поевши какого-нибудь кушанья, после этого умрет, т. е. если можно сказать, что он не умер бы, если бы не поел его, — то обыкновен­ но говорят, что причиной смерти было здесь употребление этого кушанья. Нет не­ обходимости предполагать какую-либо не­ изменную связь между простым приняти­ ем кушанья и смертью. Но обстоятельства, имевшие место в данном случае, скомбинировались так, что за этой комбина­ цией непременно должна была последо­

вать смерть; так, например, влияние дан­ ного кушанья осложнилось тем или дру­ гим телесным строением, особым состо­ янием здоровья в данное время и, быть может, даже известным состоянием пого­ ды. Быть может, именно вся совокупность этих обстоятельств и составляла в этом случае условия явления, или, другими сло­ вами, ряд тех предыдущих, которые опре­ делили собой это явление и только при наличии которых оно и могло случить­ ся. Истинной причиной является здесь вся совокупность этих предыдущих; и, говоря философски, мы не имеем права называть «причиной» лишь одно из них, помимо всех остальных. В нашем случае непра­ вильность выражения прикрывается тем обстоятельством, что все другие условия, кроме лишь одного — принятия пищи, представляли собой не события (т. е. мгно­ венные изменения или цепь таковых), а со­ стояния, обладающие большей или мень­ шей длительностью. Поэтому они могли предшествовать следствию в течение не­ определенно долгого периода времени, по­ ка не было налицо того явления, которое было нужно для пополнения необходимой совокупности условий. А как только это явление (принятие известного рода пи­ щи) оказалось налицо, не было уже нуж­ ды ни в какой другой причине для то­ го, чтобы следствие немедленно наступи­ ло. Отсюда и получается ложное представ­ ление о существовании более непосред­ ственной и более тесной связи между след­ ствием и одним этим предыдущим, нежели меэвду следствием и остальными условия­ ми. Но хотя бы нам и казалось правиль­ ным называть причиной одно то условие, за которым немедленно наступает след­ ствие, однако в действительности это усло­ вие не стоит к следствию ни в каком более близком отношении, сравнительно со вся­ ким другим. Все условия одинаково необ­ ходимы для возникновения последующего, и наше понятие о его причинах будет не­ полно, пока мы в той или другой форме не перечислим их все. Человек принимает ртутный препарат, выходит из дому и схва­ тывает простуду. Мы скажем, быть может, что причиной простуды было то, что он

иышсл на воздух. Ясно, однако, что необ­ ходимым условием простуды могло быть и принятие этого препарата, хотя, соглас­ ии обычному способу выражения, можно • м;ить, что причиной болезни был выход и I дому, однако для точности мы должны ныли бы пояснить, что причиной болезни ••1.1 до здесь то, что человек вышел на воз­ дух н то время, когда на него действовал препарат ртути. Если мы, даже стремясь к точности, Iем не менее не перечисляем всех условий пиления, то лишь потому, что некоторые h i них подразумеваются в большей части <лучаев сами собой, или же потому, что их можно обойти молчанием без ущерба дли намеченной цели. Например, когда мы шпорим, что причиной смерти того или другого лица было то, что он поскользнулi и, взбираясь по лестнице, мы не находим нужным упоминать о том, что тело этого человека имело вес, хотя этот факт предi ганляет собой в такой же степени необчодимое условие падения. Когда мы гово­ рим, что согласие короны на билль делает нот последний законом, мы имеем в виду лишь то, что согласие это, даваемое только тогда, когда выполнены все другие услония, пополняет собой сумму необходимых условий; но никто не признает его в на­ стоящее время главнейшим условием. Точ­ но так же, когда решение того или другого iaконодательного собрания было принято решающим голосом председателя, мы ино­ гда говорим, что это лицо было причиной псех последствий, явившихся в результа­ те этого решения. Однако мы не предпо­ лагаем на самом деле, будто голос одно­ го председателя более способствовал это­ му результату, чем положительный голос неякого другого члена собрания; только для нашей цели — подчеркнуть личную ответственность председательствующего — пс имеет значения роль, какую играло при решении вопроса всякое другое лицо. Во всех этих примерах названием •причины» выделено то условие, которое мнилось после всех других. Но не следует думать, будто всегда в таких случаях при­ меняется это самое или вообще какое бы то ни было правило. Показать отсутствие

всякого научного основания для различе­ ния причины явления и его условий может лучше всего та произвольность, с какой мы выбираем среди условий явления то, кото­ рое начинаем называть причиной. Как бы ни были многочисленны условия, едва ли есть среди них такие, которые не могли бы получить этого названия преимуществен­ но перед другими, в зависимости от на­ шей непосредственной цели. Это можно увидеть, если проанализировать условия какого-либо общеизвестного явления. Так, например, камень, брошенный в воду, па­ дает на дно. Каковы условия этого явле­ ния? Во-первых, должны существовать ка­ мень и вода, и камень должен быть брошен в воду; но эти предположения составляют часть изложения самого явления, и вклю­ чать их в число условий последнего бы­ ло бы излишней тавтологией. Потому-то никто никогда и не давал этому классу условий названия причины, кроме схола­ стиков, которые называли такие условия материальной причиной — causa tnaterialis. Следующим условием рассматривае­ мого явления будет существование Земли, и потому часто говорят, что падение кам­ ня имеет своей причиной Землю или не­ которую способность, некоторое свойство Земли, некоторую силу, проявляемую Зем­ лей (все эти выражения различными спо­ собами говорят одно и то же: что Земля есть причина падения камня); или, нако­ нец, говорят, что причина падения кам­ ня —земное притяжение (это также только специальное выражение для обозначения способности Земли причинять движение, но с добавочным указанием на направле­ ние этого движения к Земле, характери­ зующее уже не причину, а следствие). Пе­ рейдем теперь к другому условию. Недо­ статочно того, чтобы Земля существовала: тело должно находиться в пределах такого расстояния от нее, на котором притяжение Земли перевешивает притяжение всякого другого тела. Согласно этому, можно ска­ зать (и это выражение все должны будут признать правильным), что причиной па­ дения камня служит то, что он находится в сфере земного притяжения. Переходим к дальнейшему условию. Камень погрузил­

ся в воду; таким образом, условие, при ко­ тором он мог упасть на дно, заключается в том, что его удельный вес превосходит удельный вес окружающей жидкости, или, иными словами, что его вес больше ве­ са равного ему объема воды. Следователь­ но, все согласятся признать правым того, кто скажет, что причиной падения камня на дно служит тот факт, что его удельный вес превосходит удельный вес жидкости, в которую он погружен. Таким образом, очевидно, что о лю­ бом из условий явления — одинаково пра­ вильно с точки зрения обыкновенной ре­ чи и одинаково неправильно с точки зре­ ния научного языка — можно говорить как о всей причине этого явления. И на прак­ тике «причиной» обыкновенно называют то условие, роль которого в рассматрива­ емом случае наиболее заметна на поверх­ ностный взгляд или на необходимости ко­ торого для возникновения следствия мы имеем основание в данный момент наста­ ивать. Значение этого последнего сообра­ жения настолько велико, что оно застав­ ляет нас иногда давать название причины даже одному из отрицательных условий. Мы говорим, например, что армия была застигнута врасплох потому, что «часовой ушел со своего поста». Но ведь не отсут­ ствие часового создало неприятеля; не оно сделало то, что солдаты в момент нападе­ ния спали; как же оно могло быть при­ чиной того, что солдаты были застигнуты врасплох? Действительное значение этого выражения сводится к тому, что указан­ ного явления не случилось бы, если бы часовой был при исполнении своих обя­ занностей. Его отсутствие на посту бы­ ло не производящей причиной, а просто отсутствием предупреждающей причины: оно было равносильно несуществованию часового. Из ничего, из простого отрица­ ния не может выйти никаких следствий. Все следствия связаны — посредством за­ кона причинности — с некоторым рядом положительных условий, хотя, правда, по­ чти всегда кроме этих условий бывают не­ обходимы и условия отрицательные. Дру­ гими словами, всякий факт, всякое имею­ щее начало явление неизменно возникают,

раз существует некоторая комбинация од­ них положительных фактов и нет налицо некоторых других положительных фактов. Бесспорно, существует наклонность (и она в достаточной степени иллюстри­ руется нашим первым примером — случа­ ем смерти от принятия известной пищи) связывать идею причины скорее с бли­ жайшим предшествующим событием, чем с каким-либо из предшествующих состоя­ ний или длительных фактов, которые так­ же могут оказаться в числе условий дан­ ного явления. Это объясняется тем, что такого рода «событие» не просто вообще существует, но начинает существовать не­ посредственно перед явлением, тогда как другие условия могут существовать и до яв­ ления в течение неопределенно долгого времени. Указанная склонность весьма за­ метна в различных логических вымыслах, к которым обращаются даже люди науки, лишь бы избегнуть необходимости назы­ вать причиной нечто такое, что существо­ вало в течение неопределенно долгого пе­ риода времени ранее явления. Так, вме­ сто того чтобы сказать, что Земля является причиной падения тел, они приписывают это падение некоторой силе, проявляемой Землей, или притяжению Земли: такого рода отвлеченные понятия можно пред­ ставлять себе мгновенно исчерпывающи­ мися, так что в каждый следующий мо­ мент действие силы будет уже новым фак­ том, одновременным со следствием или лишь непосредственно ему предшествую­ щим. А так как привхождение обстоятель­ ства, дополняющего совокупность условий, представляет собой некоторую перемену, некоторое событие, то предыдущим всегда и оказывается какое-нибудь предшествую­ щее событие, и именно то, которое стоит в наиболее тесном отношении к последую­ щему. Этим можно объяснить ту иллюзию, которая предрасполагает нас думать, что ближайшее событие имеет больше права считаться причиной явления, чем какое бы то ни было из предшествующих состо­ яний. Но даже эта особенность — боль­ шая близость к следствию, сравнительно со всяким другим условием, — далеко не является, как мы уже видели, необходимой

I точки зрения обычного понятия о при­ чти*; с другой стороны, оказывается, что каждое условие, как положительное, так и отрицательное, при случае вполне от­ мечает этому понятию2. Таким образом, говоря философски, причина есть полная сумма положитель­ ных и отрицательных условий явления, И1 МТЫХ вместе, вся совокупность всякого рода случайностей (
позволяет нам совершенно исключить из нашего рассмотрения анализ отрицатель­ ных условий, позволяет ограничить поня­ тие «причины» совокупностью одних по­ ложительных условий явления. При этом будет подразумеваться одно отрицательное условие — одинаковое во всех случаях: а именно, отсутствие противодействующих причин; его достаточно для того, чтобы вместе с суммой положительных условий составить всю совокупность обстоятельств, от которых зависит данное явление. § 4 . Как мы видели, в обыденной речи одни из положительных условий называ­ ют «причинами» охотнее и чаще, чем дру­ гие, к которым, при обыкновенных обсто­ ятельствах, этого названия не прилагают. В большинстве случаев причинной связи обычно проводят различие между тем, что оказывает действие, и тем, что подверга­ ется этому действию, — между элементами активным и пассивным. И хотя все согла­ сятся с тем, что оба эти элемента состав­ ляют условия явления, тем не менее сочтут нелепостью называть «причиной» пассив­ ный элемент, так как это название счи­ тают приуроченным к элементу активно­ му. Однако при ближайшем исследовании это различие исчезает или, скорее, оказы­ вается чисто словесным. Оно обусловли­ вается просто случайными особенностя­ ми речи: а именно, тем, что в формулу следствия обычно входит и тот предмет, о котором говорится, что он подвергается воздействию, и который рассматривается как та арена, на которой проявляет се­ бя следствие. Таким образом, если бы мы и на этот предмет указали как на часть причины, возникла бы кажущаяся несооб­ разность, так как показалось бы, что пред­ мет играет роль причины по отношению к самому себе. В примере падающих тел, к которому мы уже обращались, вопрос был поставлен таким образом: какая при­ чина заставляет камень падать? Если бы теперь в ответ на такой вопрос мы сказа­ ли: «сам камень», то выражение это стояло бы в кажущемся противоречии со значе­ нием слова «причина». Таким образом, ка­ мень рассматривается как пассивный эле­

мент, а Земля (или, согласно с обычной, совершенно нефилософской терминоло­ гией, некоторое скрытое качество Земли) представляется в виде активного начала, или причины. Однако это — совсем не основное различие, как видно из того, что вполне возможно представить себе, будто камень сам является причиной своего соб­ ственного падения, если только взять вы­ ражение, исключающее чисто словесную несообразность. Можно сказать, что «ка­ мень движется к Земле в силу свойств ве­ щества, из которого он состоит»; согласно такому взгляду на явление, вполне мож­ но назвать активным началом сам камень. Между тем, для того чтобы сохранить уста­ новившееся учение о недеятельности ма­ терии, люди обыкновенно предпочитают и здесь приписывать следствие какому-то скрытому качеству и говорить, что причи­ ной этого явления служит не сам камень, а вес или тяготение камня. Те, кто ратовал за радикальное раз­ личие меэвду активным и пассивным эле­ ментами, понимали вообще под «актив­ ным элементом» то, что причиняет то или другое состояние или перемену в какомлибо из состояний чего-то другого, что тогда получало название «пассивного эле­ мента». Но немногих размышлений доста­ точно для того, чтобы выяснить себе, что присваиваемое нами себе право говорить о явлениях как о состояниях различных предметов, причастных к этим явлениям (этой уловкой так часто пользовались не­ которые философы, и особенно Броун, для кажущегося объяснения явлений), есть про­ сто своего рода логическая фикция. Фик­ ция эта бывает иногда полезна, как один из возможных способов выражения; но ее никогда нельзя принять за научную исти­ ну. Даже те признаки предмета, которые, по-видимому, всего удобнее было бы на­ звать состояниями самого предмета: его ощутимые качества, цвет, твердость, внеш­ няя форма и т. п., в действительности (как это всего лучше выяснено самим Броуном) суть явления причинной связи, где веще­ ство явно служит активным элементом или производящей причиной, а роль пассивно­ го элемента достается на долю наших соб­

ственных органов и органов других чув­ ствующих существ4. И все, что мы назы­ ваем «состояниями» предметов, суть всегда последовательности, в которые эти пред­ меты входят, вообще говоря, в качестве предыдущих членов или причин; и вещи никогда не проявляют большей активно­ сти, чем в тех явлениях, при которых они, как говорится, подвергаются воздействию. Так, в примере падающего на Землю кам­ ня он является, согласно теории тяготения, в такой же степени активным элементом, как и Земля, так как не только Земля при­ тягивает камень, но и сама притягивается им. Точно так же и при всяком ощущении, возникающем в наших органах чувств, за­ коны телесной организации и даже зако­ ны умственной жизни имеют столь же не­ посредственное влияние на следствие, как и те законы, которым подчиняется ощу­ щаемый внешний предмет. Хотя мы на­ зываем, далее, синильную кислоту актив­ ным элементом в смерти того или другого лица, однако и вся совокупность жизнен­ ных и органических свойств «пассивного» элемента имеет столь же активное, как и яд, значение в цепи следствий, влекущих столь быстрый конец его чувственному су­ ществованию. В процессе воспитания учи­ теля можно назвать активным элементом, а ученика — лишь материалом, подверга­ ющимся воздействию со стороны первого; однако на самом деле весь прежний строй ума ученика является по отношению к уси­ лиям учителя или способствующим, или противодействующим агентом. В процессе зрения активное значение имеет не один свет, а свет в связи с активными свойства­ ми не только глаза и мозга, но и види­ мого предмета. Таким образом, различие между активным и пассивным элементами есть различие чисто словесное: пассивные элементы всегда бывают в то же время и активными, и в значительной части всех естественных явлений они настолько ак­ тивны, что сильно противодействуют вли­ яющим на них причинам. И даже тогда, ко­ гда этого не бывает, они в такой же степе­ ни, как и любое из других условий, способ­ ствуют произведению следствия, для ко­ торого эти элементы, с обыденной точ-

км прения, служат только ареной. Все по­ ложительные условия явления одинаково представляют собой действующие начала; псе они одинаково активны, и раз причи­ ни должна быть указана полностью, то не может быть разумного основания для ис­ ключения какого бы то ни было из этих условий — кроме тех, которые уже подра­ зумеваются в словах, входящих в формулу следствия. Но даже если мы включим и пи последние условия, то и тогда может иолучиться разве только словесная несо­ образность.

§5. Один случай причинной связи требу(T особого внимания, так как он отличает­ ся своеобразным характером и представля(Т большую степень сложности, чем обык­ новенные случаи. А именно, часто след­ ствие или одно из следствий той или дру­ гой причины заключается не в том, что она сама собой производит известное яв­ ление, а в том, что она подготавливает чтолибо другое для произведения этого явле­ ния. Другими словами, в некоторых слу­ чаях причинной связи следствие заключа­ ется в том, что предмету сообщается не­ которое свойство. Когда сера, древесный уголь и селитра соединены вместе в из­ вестных отношениях и известным обра­ зом, то следствием является не взрыв, а то, что смесь приобретает свойство, в силу которого она при известных обстоятель­ ствах произведет взрыв. Точно так же все тс естественные и искусственные деятели, которые воспитывают человеческое тело или дух, имеют своим главным следствием не то, что они непосредственно заставля­ ют тело или дух совершать что-либо: они только наделяют тело или дух известными свойствами. Иначе говоря, деятели эти да­ ют уверенность в том, что при известных обстоятельствах будут иметь место извест­ ные явления в самих ли теле или духе или и виде следствий их деятельности. Физио­ логические факторы часто имеют главным своим следствием предрасположение че­ ловека к тому или иному образу действия. Возьмем еще более простой пример. Окра­ шивание стены в белую краску не только приводит к ощущению белизны у тех, кто

в момент окрашивания видит эту стену, но и сообщает стене постоянное свойство давать такого рода ощущение. Таким об­ разом, по отношению к этому ощущению окрашивание есть условие условия: это — условие того, что стена будет производить ощущение белого. Стена, может быть, бы­ ла окрашена несколько лет тому назад; но она приобрела такое свойство, кото­ рое сохранилось до сих пор и сохранится и впредь: предшествующее условие, необ­ ходимое для того, чтобы дать стене воз­ можность сделаться, в свою очередь, усло­ вием ощущения белого цвета, было выпол­ нено раз и навсегда. В подобных случаях, т. е. где непосредственным следствием яв­ ляется свойство предмета, никго не счита­ ет теперь это свойство какой-то субстан­ циальной сущностью, «присущей» предме­ ту; это свойство можно назвать «подготов­ кой предмета к произведению известно­ го следствия»... Составные части пороха приведены в состояние, готовое для взры­ ва, который и произойдет, как скоро явят­ ся другие необходимые для него условия. В данном случае это состояние подготов­ ленности заключается в известном разме­ щении частиц пороха друг относительно друга. В примере со стеной оно заклю­ чается в новом размещении относительно друг друга двух вещей: стены и краски. Что касается воспитательных воздействий на человеческий дух, то сведение полу­ чающегося в результате состояния к раз­ мещению есть не более как предположе­ ние, так как, даже с точки зрения матери­ алистической гипотезы, еще не доказано, что большая легкость, с какой мозг скла­ дывает ряд цифр после долгого упражне­ ния в вычислениях, есть результат проч­ но установившегося нового расположения некоторых из его материальных частиц. Мы должны поэтому довольствоваться тем, что знаем, т. е. должны включить в число следствий, вызываемых причинами, так­ же и сообщаемые этими причинами пред­ метам способности быть причинами дру­ гих следствий. Такая способность не есть нечто реальное, что существует в предме­ тах: это — лишь название для нашей уве­ ренности в том, что предметы эти будут

действовать некоторым особенным обра­ зом всякий раз, как явятся известные но­ вые обстоятельства, Мы можем придать этой нашей уверенности в будущих яв­ лениях фикцию объективного существо­ вания, называя ее состоянием предмета. Но если это состояние есть не размеще­ ние частиц, как в случае пороха, то оно не выражает собой ничего фактически су­ ществующего: это — только возможный при случае будущий факт, который мы под другим названием относим к настоящему. Можно подумать, что эта форма при­ чинной связи должна заставить нас до­ пустить исключение из того правила, со­ гласно которому условия явления (т. е. те из предшествующих ему обстоятельств, ко­ торые необходимы для того, чтобы вы­ звать явление к существованию) должны находиться в числе фактов, непосредствен­ но (а не отдаленно) предшествующих на­ чалу явления. Однако то, что мы сейчас установили, представляет собой не поправ­ ку к этому правилу, а лишь объяснение его: при перечислении условий, необходи­ мых для возникновения того или друго­ го явления, всегда должно подразумевать­ ся наличие предметов, обладающих требу­ ющимися свойствами. А так как к числу условий взрыва относится наличие одно­ го из тех предметов, которые называют «взрывчатыми», то и это условие должно непосредственно предшествовать взрыву. Но предшествовала непосредственно взры­ ву не та причина, которая произвела взрыв, а та, вследствие которой предмет получил свойство взрывчатости. Условия же самого взрыва были все в наличии непосредствен­ но перед тем, как он произошел; а потому общий закон и здесь остается во всей сво­ ей силе. § 6 . Теперь остается обратить внимание на одно различие, имеющее первостепен­ ное значение как для выяснения понятия о причине, так и для устранения весьма основательного с виду возражения, кото­ рое часто приводили против защищаемо­ го нами воззрения на этот вопрос. А именно, когда мы определяем при­ чину того или другого явления (в том един­

ственном смысле, в каком имеет дело с при­ чинами настоящее исследование) как «пре­ дыдущее, за которым это явление неизмен­ но следует», то такое выражение у нас не совсем равнозначно с выражением «преды­ дущее, за которым это явление неизменно следовало в нашем прошлом опыте». По­ следняя формула действительно подлежа­ ла бы весьма основательному возражению д-ра Рида: согласно ей, ночь надо было бы признать причиной дня, а день — причи­ ной ночи, так как эти явления неизменно следовали друг за другом с самого начала мира. Но с точки зрения нашего понима­ ния слова «причина» необходимо, чтобы мы были уверены не только в том, что за предыдущим всегда следовало последу­ ющее, но и в том, что оно всегда будет следовать за ним, пока будет существо­ вать современный строй вещей5. А этого нельзя сказать относительно дня и ночи. Мы уверены в том, что за ночью будет следовать день не при всех вообразимых обстоятельствах, а лишь до тех пор, по­ ка солнце будет восходить над горизон­ том. Если бы солнце перестало восходить, что, насколько мы знаем, вполне совмести­ мо с общими законами материи, то наста­ ла бы или могла бы настать вечная ночь. С другой стороны, если солнце находит­ ся над горизонтом, если его свет не угас и если между ним и нами нет непрозрач­ ного тела, то мы твердо уверены в том, что за таким сочетанием «предыдущих» обсто­ ятельств «последующим» будет день, если только не произойдет какой-либо пере­ мены в свойствах материи; мы уверены, далее, в том, что, если бы такое сочета­ ние предыдущих могло в будущем продол­ жаться неопределенно долгое время или всегда существовало бы в прошедшем, то все это время был бы день — совершенно независимо от ночи, как предшествующе­ го условия. Потому-то мы и не называ­ ем ночь ни причиной, ни даже условием дня. Существование Солнца (или какого бы то ни было другого подобного светящего­ ся тела) и отсутствие непрозрачной сре­ ды на прямой линии6 между этим телом и той частью Земли, где находимся мы, вот единственные условия дня; и причи-

мл спъ просто соединение их одних, без при вхождения какого-либо другого обсто­ ятельства. На это именно и указывают пислтели, говоря, что в понятие о причине иходит идея необходимости, и если есть клкой-либо общепризнанный смысл у тер­ мина «необходимость», так это смысл без­ условности. Что необходимо, что должно Оыть, то просто будет во всяком случае, т. с. какие бы мы ни делали предположе­ нии относительно других вещей. Последо­ вательность дня и ночи, очевидно, не яв­ ляется «необходимой» в этом смысле: она обусловливается наличием других преды­ дущих. Все, после чего то или другое по­ следующее произойдет лишь тогда, когда будет налицо еще какое-либо третье об­ стоятельство, — все это не есть причина, хотя бы не встречалось ни одного случая, в котором данное явление имело бы место без этого третьего обстоятельства. Таким образом, неизменная последо­ вательность не есть еще причинная связь, раз эта последовательность, оставаясь не­ изменной, не является в то же время без­ условной. Есть такие последовательности, которые столь же единообразны в про­ шлом опыте, как и всякие другие, но кото­ рые мы считаем за соединения не причин­ ные, а в некотором роде случайные. Тако­ ва для точного мыслителя последователь­ ность дня и ночи. Одно из этих явлений могло существовать в течение какого угод­ но периода времени, и все же другое могло не следовать за первым, так как это дру­ гое явление наступает только в том случае, если существуют некоторые другие преды­ дущие, но зато наступает во всех тех слу­ чаях, где эти предыдущие имеются налицо. Никто, вероятно, никогда не называл ночь причиной дня, и люди, по-видимому, скоро иришли к весьма очевидному обобщению, что то, что мы называем «днем», обуслов­ лено присутствием светящегося в доста­ точной степени тела, независимо от того, предшествовала ли этому темнота или нет. Поэтому причину явления можно опре­ делить как «такое предыдущее или такое стечение предыдущих, за которым данное явление неизменно и безусловно следует». Или, если принять то удобное изменение

смысла слова «причина», которое ограничи­ вает его значение совокупностью положи­ тельных условий и исключает условия отри­ цательные, то вместо «безусловно» мы дол­ жны будем сказать: «зависит исключительно лишь от отрицательных условий». Может показаться, однако, что (так как последовательность дня и ночи неизменна в нашем опыте) мы имеем здесь такое же основание, какое опыт может дать по отно­ шению к любому другому случаю, считать эти два явления за причину и следствие. Могут сказать, что утверждать, будто здесь необходимо нечто большее, — требовать уверенности в том, что данная последо­ вательность безусловна или, другими сло­ вами, что она остается неизменной при всяких изменениях в обстоятельствах, — значит признавать в причинной связи не­ который элемент уверенности, не вытека­ ющей из опыта. На это я отвечаю, что сам опыт учит нас считать одно единообра­ зие последовательности условным, а дру­ гое — безусловным. Когда мы заключаем, что последовательность дня и ночи есть последовательность производная, что она зависит от чего-то другого, — мы основы­ ваемся на опыте. Очевидность опыта убеж­ дает нас в том, что день мог бы существо­ вать, и не имея после себя ночи, и что ночь могла бы существовать, не имея по­ сле себя дня. Говорить, будто такая уверен­ ность «не порождается одним нашим на­ блюдением последовательности»7, значит забывать, что (когда небо ясно) мы два­ жды в течение каждых двадцати четырех часов имеем experimentum crucis, доказы­ вающий, что причиной дня служит солнце. У нас есть опытное знание о солнце, даю­ щее нам право на основании опыта заклю­ чить, что, если бы солнце всегда было над горизонтом, то постоянно был бы день, хотя не было бы ночи, и что, напротив, ес­ ли бы солнце всегда было ниже горизонта, была бы ночь, хотя не было бы дня. Таким образом, мы из опыта знаем, что после­ довательность ночи и дня не безусловна. Прибавлю к этому, что такое предыдущее, которое является лишь условно неизмен­ ным, не есть неизменное предыдущее. Дей­ ствительно, хотя бы в опыте данный факт

всегда имел после себя какой-либо другой, однако (если остальной наш опыт показы­ вает нам, что первый факт не всегда мог бы иметь после себя второй, или если сам опыт таков, что позволяет нам сомневать­ ся в том, верно ли известные нам случаи представляют собой все возможные) мы не могли бы признать за причину преды­ дущее, хотя бы оно и оказывалось до сих пор неизменным. Но почему это так? По­ тому что мы не уверены в том, что оно дей­ ствительно есть неизменное предыдущее. Такие случаи последовательности, как последовательность дня и ночи, не только не противоречат учению, сводящему при­ чинную связь к неизменной последова­ тельности, но даже необходимо подразу­ меваются этим учением. Очевидно, что из ограниченного числа безусловных после­ довательностей вытекает гораздо большее число последовательностей условных; ибо раз даны те или другие причины, т. е. такие предыдущие, за которыми безусловно сле­ дуют известные последующие, то уже одно сосуществование этих причин даст начало неограниченному числу новых единообра­ зий. Раз сосуществуют две причины, будут сосуществовать и следствия этих причин; раз одновременно существует много при­ чин, они (в силу того что мы впоследствии назовем «смешением их законов») дадут начало новым следствиям, и эти следствия будут сопровождать друг друга или сле­ довать друг за другом в каком-либо осо­ бом порядке, который, однако, останется неизменным лишь до тех пор, пока бу­ дет продолжаться совместное существова­ ние причин, но не далее. Движение Земли вокруг Солнца по данной орбите представ­ ляет из себя ряд перемен, которые следуют друг за другом, как предыдущие и последу­ ющие, и будут продолжать следовать таким образом, пока притяжение Солнца и сила, с какой Земля стремится чрез простран­ ство вперед по прямой линии, будут суще­ ствовать в тех же самых количествах, как и в настоящее время. Но если одна из этих причин изменится, прекратится и эта осо­ бая последовательность движений Земли. Поэтому, хотя ряд движений Земли пред­ ставляет собой последовательность, неиз­

менную в пределах человеческого опыта, однако он не связан причинной связью, так как последовательность в нем — не безусловная. Это различие между такими отноше­ ниями последовательности, которые, на­ сколько нам известно, безусловны, и те­ ми отношениями (как последовательности, так и сосуществования), которые, подоб­ но движениям Земли или последователь­ ности между днем и ночью, зависят от су­ ществования или сосуществования других предшествующих фактов, — соответствует основному делению области науки (ука­ занному д-ром Юэлем и другими писате­ лями), делению на исследование того, что носит у этих авторов название «законов явлений», и на исследование причин. Та­ кая терминология, по моему мнению, несо­ стоятельна с философской точки зрения, так как и установление причин — какие только можно устанавливать человечески­ ми способностями, т. е. такие, которые са­ ми суть явления, — есть просто установле­ ние других и более общих «законов явле­ ний». Я замечу также здесь, что д-р Юэль и в некоторой степени даже сэр Джон Гершель, по-видимому, ошибочно поняли мысль тех писателей, которые, подобно Конту, ограничивают область научного ис­ следования «законами явлений» и говорят об изыскании причин как о деле пустом и бесплодном. Недоступными для нас Конт признает «причины деятельные». Исследо­ вание же «физических» причин, в про­ тивоположность «деятельным» (а в такое исследование входит изучение всех дей­ ствующих в природе сил, поскольку они. доступны наблюдению) играет такую же важную роль в понимании науки у Конта, как и д-ра Юэля. Возражение Конта про­ тив слова «причина» есть просто вопрос номенклатуры, в решении которого как та­ кового я считаю Конта совершенно непра­ вым. М-р Бэли8 справедливо заметил, что «кто, подобно Конту, высказывается против обозначения словом „причина" событий, высказывается без всякого основания про­ тив простого, но в высшей степени удоб­ ного обобщения, против весьма полезно­ го общего имени, употребление которого

иг подразумевает (по крайней мере, не­ обходимо) никакой в частности теории». К :лч)му можно прибавить, что, отвергая такой способ выражения, Конт оставляет гсбя без всякого термина для обозначе­ ния различия, которое, как бы неправиль­ но оно не было выражено, не только име­ ет реальное значение, но составляет одно ни основных различий в науке. Действи­ тельно, только на нем, как мы увидим впо­ следствии, основывается возможность по­ строить строгое правило индукции. А так как все, что остается без названия, легко за­ бывается, то это положение Конта не при­ надлежит к числу тех многочисленных бла­ годеяний, которыми философия индукции обязана его высоким дарованиям. § 7. Всегда ли причина стоит к следствию н отношении предыдущего к последующе­ му? Не говорим ли мы часто о двух одно­ временных фактах как о причине и след­ ствии, когда называем, например, огонь причиной тепла, солнце и влагу — при­ чиной растительной жизни и т. п.? Так как пет необходимости, чтобы причина исче­ зала, как только она произвела свое след­ ствие, то она весьма часто существует од­ новременно со следствием, и по некото­ рым признакам и кое-каким общепризнан­ ным выражениям можно, по-видимому, за­ ключить, что причины не только могут, но даже должны быть одновременны со свои­ ми следствиями. Положение cessante causa cassat et effectus («с прекращением причи­ ны прекращается и следствие») было дог­ матом у схоластиков: необходимость про­ должения существования причины для про­ должения следствия была, по-видимому, некогда общепринятым учением. Много­ численные попытки Кеплера объяснить движение небесных тел на основании ме­ ханических принципов оказывались без­ результатными именно вследствие того, что он постоянно делал предположение, что фактор, который привел эти тела в дви­ жение, должен продолжать свое действие, чтобы поддержать однажды произведен­ ное им движение. Однако во все време­ на было известно много примеров след­ ствий, продолжавших существовать долго

после того, как их причины уже исчез­ ли. Солнечный удар вызывает у человека воспаление мозга: прекратится ли это вос­ паление, если этого человека перенесут в тень? Или, положим, человека пронзил меч: должен ли меч оставаться в теле для того, чтобы человек продолжал быть мерт­ вым? Раз сделанный сошник остается сош­ ником и тогда, когда накаливание и ков­ ка уже прекращены, и даже тогда, когда уже отправился к праотцам тот, кто под­ вергал этот сошник накаливанию и ковке. С другой стороны, давление, поднимающее ртуть в лишенной воздуха трубке, должно продолжать свое действие для того, что­ бы ртуть в ней не упала. Это объясняется, могут ответить, следующим фактом: ртуть до ее уровня в сосуде опустила бы другая сила, действующая без перерыва, — сила тяжести, если бы она не уравновешивалась некоторой, тоже постоянной, силой. На­ против, тугая повязка причиняет боль, ко­ торая иногда прекращается, как скоро по­ вязка удалена. Свет, который солнце разли­ вает по земле, исчезает с заходом солнца. Таким образом, здесь надо провести некоторое различие. Иногда условия, необ­ ходимые для возникновения явления, ока­ зываются необходимыми также и для его продолжения. Однако чаще бывает, что для продолжения явления не требуется ника­ ких других условий, кроме отрицательных: по большей части, раз та или другая вещь возникла или произошла, она продолжает оставаться той же, пока что-либо не изме­ нит или не уничтожит ее, и лишь неко­ торые вещи требуют постоянного присут­ ствия тех факторов, которые произвели их первоначально. Но и такие вещи или собы­ тия можно, если угодно, считать за мгно­ венные явления, в каждый момент возоб­ новляемые той причиной, которая произ­ вела их впервые. Так, например, освещение всякой данной точки пространства всегда рассматривали как мгновенный факт, по­ стоянно прекращающийся и вновь возни­ кающий, пока есть налицо необходимые для него условия. Если мы примем такую точку зрения, то мы избегнем необходимо­ сти допускать, что для продолжения след­ ствия всегда требуется продолжение при­

чины. Тогда мы будем вправе сказать, что продолжение причины требуется не для продолжения, а или для повторения след­ ствия, или же для противодействия какойлибо силе, стремящейся его уничтожить. Такой способ выражения, может быть, удо­ бен; но все-таки это только способ выраже­ ния: остается фаю1, что в некоторых случа­ ях (хотя таких меньшинство) для продол­ жения следствия необходимо продолжение произведших его условий. Что касается дальнейшего вопроса — о том, строго ли необходимо, чтобы при­ чина или совокупность условий, хотя бы на самое короткое мгновение, предшество­ вала следствию (вопрос этот был поднят и с большим искусством разобран Джо­ ном Гершелем в цитированном нами выше опыте, Essays, р. 206-208), то исследование этого вопроса не имеет значения для на­ шей теперешней цели. Есть, конечно, такие случаи, где следствие наступает непосред­ ственно вслед за причиной — без всякого уловимого для человеческих способностей промежутка времени; да и тогда, когда та­ кой промежуток существует, мы не можем сказать, сколькими посредствующими, не­ уловимыми для нас звеньями он, может быть, в действительности наполнен. Одна­ ко, если даже допустить, что следствие мо­ жет возникать одновременно со своей при­ чиной, то и такое предположение в дей­ ствительности ни в чем не подрывает на­ шего взгляда на причинную связь. Долж­ ны ли необходимо причина и следствие следовать друг за другом, или же нет, — все равно: начало явления предполагает уже существующей его причину, и причинная связь представляет собой закон последо­ вательности явлений. И если мы признаем эти положения, то мы получим возмож­ ность (хотя я не вижу в этом необходи­ мости) отказаться от употребления слов «предыдущее» и «последующее» в приложе­ нии к причине и следствию. Я не нахожу никакого неудобства в определении при­ чины как «такой совокупности явлений, при наличии которой неизменно начина­ ется или возникает какое-либо новое явле­ ние». Вопрос о том, совпадает ли следствие по времени с последним из своих усло­

вий или же оно непосредственно следует за ним, не имеет существенного значения. Следствие, во всяком случае, не предше­ ствует этому условию, и когда мы затруд­ няемся решить, какое из двух одновремен­ но существующих явлений есть причина и какое — следствие, то мы с полным пра­ вом считаем этот вопрос решенным, если можем установить, которое из них пред­ шествовало другому. § 8. То и дело оказывается, что несколь­ ко различных явлений, совершенно друг от друга не зависящих и друг друга не обу­ словливающих, все зависят, как говорится, от одного и того же деятеля. Другими сло­ вами, оказывается, что одно и то же явле­ ние имеет несколько совершенно разно­ родных следствий, которые, однако, про­ исходят одновременно друг с другом (ра­ зумеется, только в том случае, если есть налицо и все другие условия, необходимые для возникновения каждого из этих след­ ствий). Так, Солнце служит одним из усло­ вий небесных движений, но оно же произ­ водит и дневной свет и теплоту. Земля обу­ словливает падение тяжелых тел, и она же, в качестве большого магнита, служит при­ чиной явлений, наблюдаемых в магнитной стрелке. Кристалл свинцового блеска слу­ жит причиной ощущений твердости, веса, кубической формы, серого цвета и мно­ гих других явлений, которые не стоят, повидимому, ни в какой зависимости друг от друга. В такого рода случаях особенно пригодна терминология «свойств» и «спо­ собностей». Когда за одним и тем же яв­ лением следует (в зависимости от при­ сутствия других условий или независимо от таковых) несколько различных, несход­ ных друг с другом следствий, то обыкно­ венно говорят, что каждое отдельное след­ ствие производится особым свойством при­ чины. Так, мы отличаем притягивательное, или обусловливающее тяготение, свойство Земли от ее магнитных свойств; притягивательные, светоносные и тепловые свой­ ства Солнца; цвет, форму, вес и твердость кристалла и т.д. Все это — просто особые способы выражения: они ничего не объ­ ясняют и ничего не прибавляют к нашему

.inлпию о предмете; но как отвлеченные имена, означающие связь между различны­ ми следствиями и производящим их пред­ метом, они служат весьма могущественным орудием для сокращения и обусловливае­ мого этим ускорения в процессе мышления. Такого рода соображения ведут нас к понятию, имеющему, как мы увидим, боль­ шое значение: к понятию о «постоянной иричине», или первоначальном (original) естественном деятеле. В природе существу­ ет известное число первоначальных при­ чин, которые были налицо с самого нача­ ла существования человеческой расы и не­ определеннодолгий (вероятно, огромный) период времени до этого. Такими постоян­ ными причинами являются Солнце, Земля и планеты — с их различными составными частями: воздухом, водой и другими (про­ стыми и сложными) веществами, из кото­ рых состоит внешняя природа. Эти причи­ ны существовали, и зависящие от них след­ ствия имели место (как скоро оказывались другие условия для их обнаружения) с са­ мого начала нашего опыта. Но мы не мо­ жем дать никакого объяснения происхо­ ждению самих постоянных причин. По­ чему первоначально существовали имен­ но эти, а не другие естественные деятели, почему они смешаны именно в таких от­ ношениях и распределены в пространстве таким-то и таким образом, — на все та­ кие вопросы мы не можем ничего отве­ тить. Даже более, мы не можем открыть никакой правильности в самом их распре­ делении, не можем привести его ни к ка­ кому единообразию, ни к какому закону. У нас нет средств, при помощи которых, па основании распределения этих причин или деятелей в какой-либо одной части пространства, можно было бы построить предположение о том, имеет ли силу по­ добное же распределение их и в другой сто части. Поэтому сосуществование пер­ вичных {primeval) причин является в на­ ших глазах чисто случайным сочетанием, и мы не причисляем к случаям причинной связи, или законам природы, все те сосу­ ществования между следствиями несколь­ ких подобных причин, которые, оставаясь неизменными все время, пока эти при­

чины сосуществуют, должны прекратиться одновременно с окончанием этого сосуще­ ствования. Мы можем рассчитывать найти эти последовательности и сосуществова­ ния только там, где (как мы знаем на осно­ вании прямой очевидности) естественные деятели, от свойств которых они в кон­ це концов зависят, распределены соответ­ ствующим образом. Такими постоянными причинами не всегда бывают предметы; иногда это — события, т. е. собственно не­ которые периодические циклы событий, так как только в этой форме события мо­ гут обладать свойством постоянства. Так, например, не только сама Земля есть по­ стоянная причина, но такой же причиной является и вращение Земли вокруг своей оси, с очень древнего периода жизни ми­ ра обусловливающее (при помощи других необходимых для этого обстоятельств) по­ следовательность дня и ночи, отлив и при­ лив моря и многие другие следствия: мы не в состоянии указать (разве только пред­ положительно) никакой причины для са­ мого вращения Земли, а потому его надо отнести к. числу первичных причин. Одна­ ко тайну для нас составляет лишь происхо­ ждение вращения: а раз оно началось, его продолжение уже объясняется первым за­ коном движения (законом постоянства од­ нажды сообщенного прямолинейного дви­ жения), в связи с фактом тяготения частиц Земли друг к другу. Все без исключения явления, имев­ шие начало, — т. е. вообще все явления, за исключением первичных причин, — суть либо непосредственные, либо отдаленные следствия этих первичных причин или тех или других их сочетаний. В известной нам Вселенной всякая имевшая начало вещь, всякое событие связаны — посредством того или другого единообразия, той или другой неизменной последовательности — с одним или более явлениями, им предше­ ствовавшими. Поэтому всякая такая вещь или событие будут вновь возникать всякий раз, как вновь будут налицо эти явления (если только, конечно, наряду с ними не будет какого-либо другого явления, имею­ щего характер противодействующей при­ чины). Эти предыдущие явления, в свою

очередь, были связаны подобным же об­ разом с другими, предшествовавшими им явлениями и т. д., и т. д. — и в конеч­ ном достижимом для нас результате мы всегда приходим или к свойствам какойлибо одной первичной причины, или же к соединению нескольких таких причин. Следовательно, все явления суть необходи­ мые, или, другими словами, безусловные, последствия какого-либо прежнего сочета­ ния постоянных причин. Мы уверены в том, что в любое мгно­ вение состояние всей Вселенной является следствием ее состояния в предшествую­ щее мгновение; а потому, если бы кто знал все факторы, существующее в настоящий момент, их размещение в пространстве и все их свойства, т. е., другими словами, за­ коны их деятельности, то он мог бы пред­ сказать всю последующую историю Все­ ленной, — по крайней мере, если предпо­ ложить, что не появится ни одного нового стремления в силе, способной управлять миром9. И если бы когда-нибудь могло повториться какое-либо отдельное состо­ яние всей Вселенной, вернулись бы также и все последующие ее состояния, так что вся история должна была бы периодиче­ ски повторяться, подобно многозначной периодической дроби — lam redit et virgo, redeunt Saturnia regna... Alter erit turn Tiphus, et altera quae vehat Argo Delectos heroas; erunt quoque altera bella, Atque iterum ad Trojam magnus mittetur Achilles10.

Но хотя на самом деле вещи и не вра­ щаются по этому вечному кругу, тем не ме­ нее весь ряд событий в прошлой и буду­ щей истории Вселенной, по самой сущно­ сти своей, допускает построение a priori — если предположить лицо, знакомое с пер­ воначальным распределением всех есте­ ственных деятелей и со всей совокупно­ стью их свойств, т. е. с законами последо­ вательности между ними и их следствиями. Не надо только упускать из виду, что, ес­ ли бы даже кто-либо и обладал всеми эти­ ми данными, то для действительного вы­ полнения задачи ему пришлось бы про­ явить такие способности комбинирования

и вычисления, которые далеко превосхо­ дят человеческие силы. § 9. Так как все, что происходит во Все­ ленной, определяется законами причин­ ной связи и сочетаниями, или распределе­ ниями (collocations), первоначальных при­ чин, то отсюда следует, что наблюдаемые сосуществования между следствиями при­ чин сами не могут быть подчинены ни­ каким законам, отличным от законов при­ чинной связи. Среди следствий причин су­ ществуют единообразия как сосуществова­ ния, так и последовательности; но эти еди­ нообразия во всех случаях должны быть просто результатом либо тождественности, либо сосуществования причин, вызываю­ щих эти следствия: если бы не существова­ ли одновременно их причины, то не мог­ ли бы существовать одновременно и эти следствия. Но так как эти причины суть также следствия предшествующих причин, а последние — следствия третьего ряда причин и т. д., пока мы не дойдем таким образом до причин первичных, то отсю­ да следует, что (исключая такие следствия, которые непосредственно или отдаленно указывают на одну и ту же причину) со­ существования явлений могут быть все­ общими только в том случае, если мож­ но свести ко всеобщему закону сосуще­ ствования те первичные причины, к ко­ торым в конце концов приведут данные следствия. Но это, как мы видели, невоз­ можно. Таким образом, между следствиями различных причин не существует первона­ чальных и независимых, другими словами, безусловных единообразий сосуществова­ ния; и если эти следствия существуют од­ новременно друг с другом, то лишь пото­ му, что случайно сосуществовали их при­ чины. Единственные независимые и без­ условные сосуществования, которые доста­ точно неизменны для того, чтобы иметь право называться законами, имеют место между различными и взаимно независи­ мыми следствиями одной и той же причи­ ны, иными словами — между различными свойствами одного и того же естествен­ ного деятеля. Этот отдел законов приро­ ды под названием «отличительных свойств

разрядов»11 мы разберем в одной из сле­ дующих частей настоящей Книги. § 10. Со времени первого издания насто­ ящего сочинения естественные науки сде­ лали большой шаг вперед в смысле обоб­ щения, благодаря учению, известному под названием «учения о сохранении или по­ стоянстве силы». Это величественная тео­ рия, построение и разработка которой со­ ставляли в течение некоторого времени главный труд наиболее систематических умов среди исследователей природы, со­ стоит из двух частей: одна устанавливает факт, другая содержит в себе в значитель­ ной степени элемент гипотезы. Начнем с первой части. Многочис­ ленные явления — как естественные, так и искусственно производимые — доказы­ вают, что факторы, считавшиеся ранее от­ дельными и независимыми источниками силы: теплота, электричество, химическое действие, нервная и мускульная деятель­ ность, «момент» движущихся тел — могут превращаться друг в друга, причем каждое определенное количество одного замеща­ ется также определенным и постоянным количеством другого. Давно уже было из­ вестно, что эти несходные между собой явления обладают способностью при из­ вестных условиях производить друг друга, и новая теория только точнее определила, в чем именно состоит такой переход сил одной в другую. Один род явлений весь или частью исчезает и заменяется явле­ ниями какого-либо другого рода; причем существует эквивалентность в количестве между исчезнувшими явлениями и явле­ ниями вновь возникшими, так что, если обернуть процесс и возвратиться к пре­ жде действовавшей силе, то вновь полу­ чится то же самое количество ее, какое ранее исчезало, — ни больше, ни меньше. Так, если то количество теплоты, которое нужно для того, чтобы повысить темпера­ туру одного фунта воды на один градус, израсходовать, положим, на расширение пара, то оно подымет тяжесть в 772 фун­ та на высоту одного фута (или же тяжесть в один фунт на высоту 772 футов), и как раз такое же количество теплоты можно

известным способом получить вновь, рас­ ходуя именно это количество механиче­ ского движения. Установление этого широкого закона повело к изменению в том способе вы­ ражения, каким обычно пользовался уче­ ный мир, говоря о так называемых «си­ лах природы». Пока не было установле­ но такого рода соотношения между совер­ шенно несходными друг с другом явлени­ ями, их несходство заставляло относить их к стольким же отдельным причинам. Когда же оказалось, что эти явления обра­ тимы друг в друга без всякой потери, то о всех них стали говорить как о результа­ тах одной и той же силы, только проявля­ ющей себя различными способами. Сила эта (говорят теперь) может производить лишь ограниченное и определенное коли­ чество действия, но всегда производит это определенное действие; и производит его, в зависимости от обстоятельств, или це­ ликом в какой-либо одной форме, или же делит его между несколькими формами, но непременно так, что всегда получает­ ся одна и та же общая сумма (если при­ нять во внимание таблицу установленных опытом числовых эквивалентов). Притом ни одно из проявлений этой силы не мо­ жет произойти иначе, как путем исчезно­ вения эквивалентного количества другого ее проявления, которое, в свою очередь, получится вновь при соответствующих об­ стоятельствах, без всякой утраты в этом ко­ личестве. Такая взаимная обратимость сил природы по постоянным числовым экви­ валентам и составляет ту часть нового уче­ ния, которая основывается на неопровер­ жимом факте. Необходимо прибавить, однако, что между исчезновением силы в одной форме и появлением ее в другой может пройти неопределенный и даже огромный проме­ жуток времени. Камень, брошенный вверх в воздух с известной силой и немедленно падающий обратно, вновь производит при падении на землю именно то количество механического момента, какое было затра­ чено на его бросание вверх, за вычетом небольшой части, которая пошла на сооб­ щение движения воздуху. Но если камень

помещен на известной высоте, то он может не упасть на землю в течение целых лет или даже столетий, и пока он не упал, упо­ требленная на его поднятие сила на время утрачена: она выражается лишь в том, что на языке новой теории называется «потен­ циальной энергией». Погребенный в земле каменный уголь эта теория рассматривает как обширное вместилище силы, которая остается в покое в течение уже многих геологических периодов и будет оставать­ ся в покое до тех пор, пока уголь при сожжении не отдаст накопленной в нем силы в форме теплоты. Однако при этом не предполагается, будто сила эта есть не­ которая материальная вещь, могущая зани­ мать место, как обычно думали о скрытой теплоте, когда впервые было открыто это важное явление. В данном случае имеется в виду лишь то, что, когда каменный уголь порождает, наконец, при сгорании извест­ ное количество теплоты (превратимой, как и всякая другая теплота, в механический момент и в другие формы силы), то это выделение теплоты есть обратное появле­ ние силы, которая некогда извлечена была из солнечных лучей, израсходованных ми­ риады веков тому назад на произведение растительных органических тканей, послу­ живших материалом для образования угля. Перейдем теперь к более важной ча­ сти теории сохранения силы — к той, ко­ торая представляет собой уже не обобще­ ние доказанных фактов, а сочетание факта с гипотезой. В немногих словах ее можно сформулировать таким образом: сохране­ ние силы есть в действительности сохра­ нение движения; в различных превраще­ ниях между формами силы превращается в действительности всегда одно движение в другое. Для установления этих положе­ ний необходимо принять предположение о существовании некоторых гипотетиче­ ских движений, проявляющихся для на­ ших чувств лишь в виде теплоты, элек­ тричества и проч. Все это — движения молекулярные, невидимые для нас коле­ бания мельчайших частиц тела; они превратимы в движения молярные (движения масс), а молярные движения, в свою оче­ редь, превратимы в движения молекуляр­

ные. Действительно, есть некоторое реаль­ ное, фактическое основание для такого предположения: имеются положительные доказательства в пользу существования мо­ лекулярных движений в указанных прояв­ лениях силы. Так, например, при химиче­ ском действии частицы отделяются друг от друга и образуют новые сочетания, ча­ сто при значительном, заметном для глаз волнении массы тела. То же и относитель­ но теплоты, так как она расширяет тела (т. е. заставляет их частицы двигаться друг от друга); и если теплота достаточно высо­ ка, то она изменяет и состояние сцепления в теле, превращая твердые тела в жидкие, а жидкие — в газообразные. Далее, меха­ нические действия, производящие тепло­ ту: трение и столкновение тел — по самой природе своей должны производить сотря­ сение, т. е. внутреннее движение частиц, которое в действительности и оказывает­ ся часто настолько сильным, что совер­ шенно отламывает одни частицы от дру­ гих. Подобные факты считают доказатель­ ством в пользу того вывода, что не теп­ лота, как ранее предполагалось, вызывает движение частиц, а, наоборот, движение частиц вызывает теплоту, причем перво­ начальной причиной обоих явлений слу­ жит предшествующее движение (молярное или молекулярное: столкновение тел или сгорание топлива), которым и обусловле­ но нагревание. Такой вывод уже заключает в себе гипотезу; но во всяком случае пред­ положенная причина — внутреннее движе­ ние частиц — есть здесь vena causa. Однако для того чтобы привести сохранение си­ лы к сохранению движения, необходимо было отнести к движению и ту теплоту, которая распространяется Солнцем через пустое, по-видимому, пространство. А это требовало предположения (уже сделанного для объяснения законов света) о существо­ вании наполняющего пространство тонко­ го эфира, который, будучи неосязаем для нас, должен, однако, обладать тем свой­ ством, к которому сводится материя: свой­ ством сопротивления, так как волны рас­ пространяются через эфир в силу толчка из какой-либо данной точки. Далее, надо было предположить (и этого предположе-

ими уже не требовалось для теории света), •но эфир проникает в мельчайшие про­ межутки всех тел. Колебательное движе­ ние, предполагаемое в раскаленной массе (олпца, сообщается этой массой частицам окружающего ее эфира в промежутках зем­ ных тел, притом сообщается с механиче( кой силой, достаточной для того, чтобы иринссти частицы этих тел в состояние подобного же колебания, производящего расширение их массы и ощущение тепло­ ты у чувствующих существ. Все это — ги­ потезы, хотя относительно законности их, как гипотез, я вовсе не хочу выражать ни­ какого сомнения. Теперь можег показать­ ся, что из этой теории вытекает то след­ ствие, что силу можно (и должно) опре­ делить как «материю в движении». Однако такое определение будет несостоятельно, потому что, как мы уже видели, материя не находится непременно в действитель­ ном движении. Нет необходимости пред­ полагать, будто проявляющееся впослед­ ствии движение действительно соверша­ лось в молекуле каменного угля в течение исего времени ее пребывания в земле12; нельзя, конечно, предполагать такого дви­ жения и в камне, покоящемся на высо­ те, на которую он был поднят. Поэтому правильным определением «силы» должно быть не движение, а возможность движе­ ния, и смысл рассматриваемого нами уче­ ния (если признать это учение установ­ ленным) заключается не в том, что во вся­ кое время во Вселенной существует одно и то же количество действительного дви­ жения, а в том, что количество возможного движения ограничено, что его нельзя уве­ личить, но нельзя и исчерпать, и что всякое действительное движение в природе пред­ ставляет собой позаимствование из этого ограниченного капитала. И нет никакой необходимости в том, чтобы весь этот ка­ питал когда-либо существовал в виде дей­ ствительного движения: во Вселенной су­ ществует значительное количество потен­ циального движения — в форме тяготения, и предполагать, что все это количество на­ коплено от израсходования равной суммы действительного движения во время ка­ кого-либо из прежних состояний Вселен­

ной, — это значит сильно злоупотреблять гипотезой. То движение, которое произ­ водится тяжестью, насколько нам извест­ но, происходит не на счет какого-либо другого, молярного или молекулярного, движения. Теперь нам надо рассмотреть вопрос о том, не требует ли принятие этой теории за научную истину —за такую, которая вле­ чет за собой перемену в существовавших до сих пор представлениях о наиболее об­ щих физических фактах, — какого-либо видоизменения в усвоенном нами взгляде на причинную связь как закон природы. Мне кажется, что ни в каком подобном видоизменении необходимости нет. Про­ явления силы, которые указанная теория рассматривает как виды движения, пред­ ставляют обособленные, отдельные явле­ ния — все равно, отнести ли их к одной причине или же к нескольким. Назовем ли мы данное явление «превращением силы» или же «произведением одной из сил», — у него есть свой особый ряд или ряды предыдущих, с которыми оно связано не­ изменной и безусловной последовательно­ стью; и этот ряд или эти ряды преды­ дущих служат его причиной. Отношение теории сохранения силы к принципу при­ чинной связи весьма подробно и весь­ ма поучительно разобрано профессором Бэном во втором томе его «Логики». Р а в ­ ное практическое заключение, полученное им относительно причинной связи, состо­ ит в том, что в совокупности условий, со­ ставляющих причину явления, мы должны различать два элемента: во-первых, при­ сутствие некоторой силы, во-вторых, то или другое размещение или положение (collocation or position) предметов, необ­ ходимое для того, чтобы эти силы мог­ ли подвергнуться специальному превраще­ нию, составляющему данное явление. По­ этому всегда можно сказать (и такое выра­ жение все признают правильным), что для произведения всякого явления необходи­ мы как известная сила, так и известное раз­ мещение. Закон причинной связи сводит­ ся к утверждению, что изменение может быть произведено только изменением же: наряду с известным числом постоянных

предыдущих, каковыми являются размеще­ ния, должно существовать по крайней ме­ ре одно изменяющееся предыдущее, како­ вым будет сила. Для сожжения костра не­ обходимы не только дрова, воздух и ис­ кра, представляющие собой «размещения», но также и химическое действие между воздухом и дровами, которое составляет уже «силу». Для превращения зерна в муку необходимо как известное размещение со­ ставных частей мельницы по отношению друг к другу и по отношению к зерну, так и тяжесть воды и движение ветра, кото­ рые доставляют силу. Прежде силу в этих случаях рассматривали как свойство самих предметов, в которых она воплощена, а по­ тому и казалось тавтологией говорить, что необходимо размещение и сила: так как требуемое размещение должно было быть тем или другим размещением предметов, уже обладающих способностью доставлять силу, то при таком понимании оно заклю­ чало в себе и «силу». Как же надо было бы нам выразить эти факты, если бы теория о том, что всякую силу можно привести к тому или другому предшествующему движению, оказалась, в конце концов, доказанной? Мы должны были бы сказать так: «Одним из условий всякого явления служит какое-либо преды­ дущее движение». Но при этом надо пом­ нить, что движение это не должно быть непременно движением действительным. Нет доказательств в пользу того, что ка­ менный уголь, доставляющий силу, кото­ рая проявляется при сгорании, проявлял эту силу в форме молекулярного движения и в то время, когда он лежит в копи; он не оказывал даже давления13. Покоящийся на высоте камень оказывает, правда, давле­ ние, но эквивалентное одному только его весу, без того прибавочного момента, ко­ торый он может приобрести при падении. Таким образом, предыдущее в этих случа­ ях не есть действующая сила, и тем не ме­ нее мы можем назвать его все же лишь таким «свойством» предметов, вследствие которого они могут проявить известную силу при наличии некоторого нового раз­ мещения их; следовательно, в размещение и здесь все-таки входит сила. Так называе­

мая «накопленная сила» есть просто особое свойство, приобретенное предметом, и та причина, которую мы ищем, есть извест­ ное размещение предметов, обладающих этим особым свойством. Правда, когда мы переходим далее к причине, от которой данные предметы получают это свойство, у нас привходит новое понятие, введен­ ное теорией сохранения силы: это данное свойство есть само следствие, причиной которого, согласно этой теории, служит какое-либо прежнее, совершенно эквива­ лентное с ним по количеству движение, сообщенное частицам тела, быть может, в какой-нибудь весьма отдаленный пери­ од времени. Но такой случай относится просто к одному из уже рассмотренных нами: а именно, когда следствие причины состоит в том, что она сообщает предме­ ту то или другое качество. И так назы­ ваемая накопленная, чисто потенциальная сила есть не в большей степени реально существующая вещь, чем это можно ска­ зать про всякие другие «свойства» пред­ метов. Выражение «потенциальная сила» есть просто удобное описание явлений, и нет необходимости предполагать непре­ рывного существования чего-либо, кроме отвлеченной возможности, потенциально­ сти. Сила, задержанная в своей деятельно­ сти и не проявляющая себя ни в движении, ни в давлении, не есть что-либо действи­ тельно существующее: это — просто слово, выражающее наше убеждение в том, что при соответствующих обстоятельствах из­ вестный фаю1будет иметь место. Мы знаем, что, если бы тяжесть в 1 фунт упала с Зем­ ли на Солнце, то она приобрела бы при падении момент, равный миллионам фун­ тов, и тем не менее тяжести в 1 фунт мы приписываем действительную силу только в количестве, равном давлению, произво­ димому ею в настоящее время на Земле, и сила эта равна как раз 1 фунту. Сказать, что в фунте существует сила миллионов фунтов, мы можем с таким же правом, с каким мы можем утверждать, что сила, которая проявится при сгорании камен­ ного угля, есть нечто реально существую­ щее в угле. Углю присуще лишь известное свойство: он приобрел способность слу­

жить предыдущим того следствия, которое называется «сгоранием», и которое состо­ ит мещ у прочим в выделении, при извест­ ных условиях, некоторого определенного количества теплоты. Мы видим, таким образом, что тео­ рия сохранения силы не ввела никакого нового общего представления о причин­ ной связи. Неуничтожимость силы так же не противоречит теории причинной связи, как и неуничтожимость материи (понима­ ем при этом под материей тот элемент и доступном нашим чувствам мире, кото­ рый обладает сопротивлением). Эта неуни­ чтожимость дает нам лишь возможность лучше прежнего понять природу и законы некоторых последовательностей. Однако такое лучшее понимание поз­ воляет нам, вместе с м-ром Бэном, при­ нять, в качестве одного из критериев для отличия причинной связи от простого со­ путствования затрату или перенесение энергии: если подлежащее объяснению следствие или какая-либо часть его состо­ ит в сообщении материи движения, то это­ му следствию способствовал всякий участ­ вующий в явлении предмет, который утра­ тил свое движение. В этом и заключается истинный смысл положения, что причи­ на есть одно только то из предыдущих данного явления, которое проявляет актив­ ную силу. § 11. Теперь нам надо рассмотреть до­ вольно старое учение относительно при­ чинной связи, которое вновь возродилось за последние годы у многих писателей и в настоящее время подает более признаков жизни, чем всякая другая теория причин­ ной связи, не совпадающая с изложенной на предыдущих страницах. Согласно упомянутой теории, един­ ственная причина явлений есть дух или, говоря точнее, воля. Типом причинной свя­ зи, а также и единственным источником, из которого мы получаем понятие о ней, служит наша собственная волевая деятель­ ность. В ней, и только в ней, имеем мы (по этой теории) непосредственную оче­ видность причинной связи. Мы знаем, что мы можем вызывать движения нашего те­

ла. Относительно явлений неодушевлен­ ной природы у нас нет другого непосред­ ственного знания, кроме знания о том, что одни вещи предшествуют другим или следуют за другими. Но относительно на­ ших произвольных действий утверждают, что мы сознаем в себе силу прежде, чем на опыте узнаем об ее результатах (т. е. о самом действии). Всякий волевой акт — все равно, следует ли за ним какое-либо действие или нет, — сопровождается со­ знанием усилия, чувством «обнаружения некоторой силы, некоторой способности, которая необходимо обладает характером причины». Это чувство энергии или си­ лы, присущее всякому волевому акту, пред­ ставляет собой некоторое априорное по­ знание, некоторую предшествующую опы­ ту уверенность в том, что мы имеем спо­ собность производить действия. Следова­ тельно, хотение (утверждает эта теория) есть нечто большее, нежели просто без­ условное предыдущее; оно есть причина в ином смысле, нежели просто тот, в каком признаются причинами физические явле­ ния; это — причина действующая (или де­ ятельная). Отсюда легок переход и к даль­ нейшему учению о том, что хотение есть единственная причина всех явлений. «Не­ постижимо, каким образом мертвая сила могла бы без поддержки просуществовать хоть одно мгновение после своего возник­ новения. Мы не можем даже представить себе смены, не можем вообразить себе яв­ лений — без энергии какого-либо духа». Само «слово действие, — говорит другой писатель той же самой школы, — имеет действительное значение только в прило­ жении к деятельности разумного агента. Пусть кто-нибудь вообразит себе, если мо­ жет, что какая бы то ни было способность, энергия или сила присуща груде материи». Явления лишь по-видимому производятся физическими причинами; в действитель­ ности же они возникают, говорят эти пи­ сатели, благодаря непосредственной дея­ тельности духа. Все, что не имеет начала в человеческой (или, можно думать, в жи­ вотной) воле, происходит, по их мнению, непосредственно от божественной воли. Земля движется не вследствие сочетания

сил центростремительной и тангенциаль­ ной — это только способ выражения, об­ легчающий для нас соответствующее пред­ ставление. На самом же деле Земля дви­ жется вследствие непосредственного веле­ ния всемогущего Существа — и только путь ее совпадает с тем, какой мы выводим на основании гипотезы об этих двух силах. Как я уже неоднократно замечал, во­ прос о существовании «деятельных при­ чин» вообще не входит в рамки нашего ис­ следования. Однако теория, согласно кото­ рой такие причины могут быть предметом человеческого познания и которая выдает за действующие причины просто физиче­ ские или «феноменальные» (т. е. состоящие из явлений) причины, — в такой же степе­ ни принадлежит логике, как и метафизике, и разбор этой теории будет здесь поэтому вполне уместен. С моей точки зрения, хотение есть не «деятельная», а лишь физическая причина. Воля вызывает телесные действия совер­ шенно и исключительно в том же смысле, в каком холод образует лед, а искра при­ чиняет взрыв пороха. Хотение, т. е. неко­ торое состояние нашего духа, есть преды­ дущее; движение наших членов согласно этому желанию есть последующее. После­ довательность эту я не считаю предме­ том прямого сознания в том смысле, ка­ кой имеет в виду рассматриваемая теория. Правда, как предыдущее, так и последую­ щее являются здесь объектами сознания. Но связь между ними познается из опыта. Я не могу допустить, чтобы сознавание на­ ми хотения заключало в себе какое-либо априорное познание о том, что за ним вос­ последует мускульное движение. Если бы наши двигательные нервы были парализо­ ваны или мускулы окоченели и перестали сокращаться, и это продолжалось бы всю нашу жизнь, то я не вижу ни малейшего основания предполагать, чтобы мы могли тогда каким бы то ни было образом (разве только со слов других людей) понять хо­ тение как физическую силу или могли бы в состояниях нашего духа найти стрем­ ление к произведению движений нашего собственного тела или других предметов. Я не берусь сказать, было ли бы у нас то­

гда то физическое чувство, которое, как я предполагаю, имеют в виду разбирае­ мые нами писатели, говоря о «сознании усилия». Я не вижу причины, почему бы нам не иметь его, так как это физиче­ ское чувство есть, вероятно, известное со­ стояние нервной системы; оно начинается и оканчивается в мозгу и не требует уча­ стия двигательного аппарата. Но мы, ко­ нечно, не назвали бы его никаким тер­ мином, равнозначным слову «усилие», так как «усилие» подразумевает сознательное стремление к известной цели, которого в рассматриваемом случае мы не только не имели бы основания проявить, но о ко­ тором мы не могли бы даже составить себе представления. Если бы мы и сознавали то­ гда это особенное ощущение, то, по-моему, разве только как некоторого рода недо­ вольство, сопровождающее наши хотения. Сэр Уильям Гамильтон основательно возражает против рассматриваемой тео­ рии. «Она опровергается, — говорит он, — тем соображением, что между сознавае­ мым нами внешним фактом телесного дви­ жения и также сознаваемым нами внутрен­ ним актом умственного определения про­ исходит целый ряд посредствующих дея­ тельностей, которые нам совершенно не­ известны; а потому у нас не может быть сознания о какой бы то ни было при­ чинной связи между крайними звеньями этой цепи — хотением движения и дви­ жением членов, как это утверждает ука­ занная гипотеза. Никто, например, непо­ средственно не сознает, что его рука дви­ жется вследствие его хотения. Прежде на­ ступления этого конечного результата воля должна привести в движение мускулы, нер­ вы, множество твердых и жидких частиц, а об их движениях мы не получаем из со­ знания совершенно никаких сведений. Че­ ловек, пораженный параличом, не сознает непосредственно того, что члены его тела не в состоянии выполнять определения его воли. Только сознав в себе хотение и най­ дя, что его члены не повинуются этому хотению, он узнает из опыта, что внешнее движение не следует у него за внутрен­ ним актом. Но подобно тому как парали­ тик лишь после хотения узнает, что его

члены пс повинуются его духу, точно так и идоровый человек лишь после хотения ушаст, что его члены повинуются прикаi.iпням его воли»14. Те, против кого я теперь выступаю, ни­ когда не приводили и не брались приводить никаких положительных доказательств15 м пользу того, что способность нашей во­ ли двигать тело должна быть нам известна независимо от опыта. Все, что они гово­ рят по этому поводу, сводится к тому, что произведение физических событий волей имеет, по-видимому, объяснение в себе са­ мом, тогда как действие материи на мате­ рию требует, кажется, для своего объясне­ ния чего-то еще и даже, по их мнению, новее «непостижимо» иначе, как при пред­ положении, что между кажущейся причи­ ной и ее кажущимся следствием действует, и качестве посредницы, какая-либо воля. Таким образом, эти писатели ссылаются для обоснования своего воззрения на внут­ ренние законы нашей способности пред­ ставления, ошибочно принимая, как мне кажется, за законы этой способности ее приобретенные навыки, обусловливающи­ еся самопроизвольными стремлениями ее в неразвитом состоянии. Последователь­ ность между желанием сообщить движение какому-либо из наших членов и действи­ тельным движением есть одна из наибо­ лее непосредственных и мгновенных по­ следовательностей, какие только доступ­ ны нашему наблюдению; она каждый мо­ мент, с самого раннего нашего детства, служит предметом нашего опыта и встре­ чается в нем чаще всякой последователь­ ности внешних (по отношению к наше­ му телу) событий, особенно же чаще вся­ ких других случаев кажущегося самопроиз­ вольного возникновения движения (в от­ личие от простой передачи его). А так как дух обладает некоторым естественным и постоянным стремлением облегчать себе представления о необычных фактах, упо­ добляя их другим, обычным для него, то в эпоху детства и ранней юности человече­ ства произвольные действия, как наиболее знакомые человеку из всех случаев при­ чинной связи, естественно считали типом причинной связи вообще и предполагали,

что все явления непосредственно произ­ водятся волей какого-либо чувствующего существа. Я охарактеризую этот первона­ чальный фетишизм словами не Юма или кого-либо из его последователей, а одно­ го религиозного метафизика: д-ра Рида, для того чтобы нагляднее показать, ка­ кое единодушие существует по этому во­ просу между всеми компетентными мыс­ лителями. «Когда мы обращаем внимание на внешние предметы и начинаем на них упражнять свои умственные способности, мы находим, что некоторые движения и перемены в предметах мы в силах произ­ водить, тогда как многие другие должны иметь какую-либо иную причину: предме­ ты должны или обладать жизнью и дея­ тельной силой, как и мы сами, или же приводиться в движение и изменяться, под влиянием чего-либо такого, что обладает жизнью и деятельной силой — подобно тому как внешние предметы приводятся в движение нами. Прежде всего нам, по-видимому, при­ ходит в голову мысль, что предметы, в ко­ торых мы замечаем такое движение, обла­ дают разумом и деятельной силой, какими обладаем и мы сами. „Дикие, — говорит аббат Райналь, — всякий раз, когда видят движение, которого не могут объяснить, предполагают душу“. И в этом отноше­ нии дикими можно считать всех людей — до тех пор, пока они не станут способ­ ными к просвещению и не начнут поль­ зоваться своими способностями более со­ вершенным образом, чем дикие. Замечание аббата Райналя в достаточ­ ной степени подтверждается фактами и строением всех языков. Нецивилизованные племена действи­ тельно верят в то, что солнце, луна и звез­ ды, земля, море и воздух, источники и озе­ ра обладают разумом и деятельной силой, и один из видов идолопоклонства, свой­ ственный диким, состоит в том, что этим предметам воздают поклонение, моля их о благоволении. Все языки носят в своем строении сле­ ды, показывающие, что они образовались в ту эпоху, когда имело силу это верование.

Деление глаголов и причастий на действи­ тельные и страдательные, существующее во всех известных языках, должно было иметь своей первоначальной целью отли­ чие того, что на самом деле деятельно, от того, что лишь пассивно. И мы нахо­ дим, что во всех языках действительные глаголы прилагаются к таким предметам, в которых, согласно наблюдениям аббата Райналя, дикие предполагают существова­ ние души. Так, мы говорим, что солнце восходит, садится и проходит через меридиан, что луна изменяет свой вид, что море отступа­ ет от берегов во время отлива и приливает во время прилива, что ветры дуют и т. п. Языки были созданы людьми, которые ве­ рили, что эти предметы имеют в самих себе жизнь и деятельную силу. Потомуто и было уместно и естественно выра­ жать движения и перемены таких предме­ тов при помощи действительных глаголов. Самый верный способ проследить чув­ ствования племен за то время, когда эти последние еще не имели письменных до­ кументов, —это изучение строения их язы­ ка, который, несмотря на произведенные в нем временем перемены, всегда будет удерживать некоторые следы образа мысли своих творцов. И так как мы находим, что строение всех языков указывает на одни и те же чувствования, то эти чувствования, конечно, должны были быть общим досто­ янием человеческого рода в эпоху образо­ вания языков. Позже, когда получают досуг для раз­ мышлений немногие люди, обладающие высшими умственными дарованиями, они начинают философствовать и скоро откры­ вают, что многие из тех предметов, которые они ранее считали разумными и деятельны­ ми, на самом деле безжизненны и пассивны. Это — очень важное открытие. Оно возвы­ шает ум, освобождает его от многих ходя­ чих предрассудков и побуждает к дальней­ шим открытиям того же самого рода. По мере успехов философии, жизнь и активность покидают естественные пред­ меты, оставляя их мертвыми и недеятель­ ными. Вместо произвольного движения мы находим в них лишь движение необхо­

димое, вместо активности — пассивность. Природа представляется нам в виде одной великой машины, где одно колесо вращает­ ся другим, другое —третьим, — и философ не знает, как далеко может простираться эта необходимая последовательность»1б. Таким образом, ум обладает самопро­ извольным стремлением объяснять себе все случаи причинной связи уподоблением их сознательным актам свободных деятелей, подобных ему самому. Такова инстинктив­ ная философия человеческого ума на са­ мой ранней стадии его развития, прежде чем он познакомился с какими-либо ины­ ми неизменными последовательностями, кроме последовательностей между хотени­ ями (его собственными или других чело­ веческих существ) и произвольными дей­ ствиями. Так как понятие о постоянных законах последовательности внешних яв­ лений устанавливается лишь постепенно, то и склонность относить все явления к произвольной деятельности лишь медлен­ но уступает свое место этому понятию. Од­ нако и позже — ввиду того что повседнев­ ная жизнь оказывает на ум более силь­ ное воздействие, нежели научная мысль, — первоначальная, инстинктивная фило­ софия все еще продолжает, несмотря на достигнутые умственной культурой резуль­ таты, прочно держаться, постоянно пре­ пятствуя этим приобретениям культуры глу­ боко пустить свои корни. Теория, против которой я здесь высказываюсь, выходит именно из этого источника: ее сила не в доказательстве, а в ее родстве с некото­ рым упорным стремлением человеческого ума в эпоху его детства. Но что такое стремление не есть ре­ зультат какого-либо необходимого закона духа (imental law), это доказано с полной очевидностью. Как показывает история на­ уки, начиная с самых ранних ее проблес­ ков, люди не были единодушны ни в мыс­ ли о непостижимости действия материи на материю, ни в том, что действие духа на материю постижимо (conceivable). Не­ которым отдельным мыслителям и некото­ рым школам мыслителей, как древним, так и новым, последнее положение казалось гораздо более непостижимым, чем первое.

И как скоро человеческий ум достаточ­ но ознакомился с чисто физическими или материальными последовательностями, он немедленно стал считать их вполне есте<гнеппыми, стал полагать, что не только пин сами не нуждаются ни в каком объм» пении, но могут объяснять и другие по<ледонательности и даже быть конечным ооьиснением вещей вообще. Один из самых талантливых совре­ менных защитников волевой теории дал исторически верное и философски глубо­ кое объяснение неуспеха греческих фи­ лософов в исследовании природы — объ­ яснение, в котором, как мне кажется, он Оессознательно изобразил свое собствен­ ное умственное состояние. «Камень пре­ ткновения для греческих философов за­ ключался в характере того доказательства, какого им приходилось ожидать для сво­ его убеждения... Они не дошли до мыс­ ли о том, что они могут рассчитывать на понимание не самих процессов внешних причин, а лишь результатов этих процес­ сов; а от этого вся физическая философия греков была попыткой отождествить в уме следствие с его причиной, отыскать между ними какую-либо не просто необходимую, но еще „естественную" связь; причем под „естественным" они разумели то, что само собой должно было внушать их собствен­ ному уму то или другое предположение... Им нужно было видеть какое-либо разум­ ное основание, вследствие которого извест­ ное физическое предыдущее должно было производить то или другое последующее, и псе их попытки были направлены в ту сто­ рону, где они, по их мнению, могли найти подобные основания»17. Другими словами, греки не довольствовались простым зна­ нием того, что за одним явлением всегда следует определенное другое; они думали, что истинная цель науки не достигнута, пока в природе первого явления не усмот­ рено что-либо такое, на основании чего можно было бы ранее опыта узнать или предположить, что за этим первым явле­ нием воспоследует второе, — совершен­ но так же, как сам этот писатель, столь наглядно выяснивший ошибку греческих философов, усматривает нечто именно та­

кое в явлении «хотения». Только для полно­ ты ему надо было бы прибавить, что эти древнейшие мыслители не только поста­ вили себе такую цель, но и были вполне удовлетворены своим успехом на пути к ее достижению; они не только искали такие причины, само указание которых делало бы очевидной их способность произво­ дить данные следствия, но и были впол­ не уверены в том, что они отыскали та­ кие причины. Наш критик может ясно ви­ деть, что это было заблуждением, так как он не верит тому, чтобы между материаль­ ными явлениями существовали какие-либо отношения, которые могли бы объяснить произведение одного явления другим. Но уже сам факт того упорства, с каким греки держались этого заблуждения, показывает, что их ум находился в совсем ином состо­ янии: уподобляя одни физические факты другим, греческие мыслители были спо­ собны получать то умственное удовлетво­ рение, которое мы связываем со словом «объяснение» и которое, как хочет уверить нас критик, можно получить, только отнеся причину явлений к какой-либо воле. Когда Фалес и Шппон утверждали, что всеобщей причиной — тем внешним элементом, для которого все остальные вещи служат лишь бесконечно разнообразными ощутимыми проявлениями, — служит влага; когда Анак­ симен говорил то же о воздухе, Пифагор — о числах и т.д., — все эти философы ду­ мали, что они нашли действительное объ­ яснение, и останавливались на этом объ­ яснении как на окончательном. Обыкно­ венные последовательности внешней Все­ ленной казались им, как и их критику, непостижимыми без предположения о не­ котором всеобщем факторе, связывающем предыдущие с последующими; только они не признавали проявляемой духом воли за единственный фактор, который может удо­ влетворить этому требованию. Совершен­ но такое же впечатление производили на них влага, воздух, числа: все эти вещи де­ лали для них понятным (iintelligible) то, что было бы без этого непостижимым (incon­ ceivable); все они давали одинаково полное удовлетворение требованиям их способно­ сти понимания (conceptive faculty).

Не одним только грекам «нужно бы­ ло видеть какое-либо разумное основание, вследствие которого известное физическое предыдущее должно вызывать определен­ ное последующее», какую-либо связь, «ко­ торая сама собой должна сообщать уму некоторое предположение {presumption)». Из числа новых философов Лейбниц при­ знал за самоочевидный принцип, что все без исключения физические причины дол­ жны заключать в своей собственной при­ роде нечто, делающее понятным, почему они способны вызывать производимые ими следствия. Далекий от мысли, будто одно только хотение обладает, в качестве при­ чины, внутренней очевидностью своей си­ лы, будто оно одно является действитель­ ным связующим звеном между физиче­ скими предыдущими и их последующи­ ми, Лейбниц требовал какого-либо есте­ ственно и самостоятельно, per se деятель­ ного физического предыдущего в качестве связующего звена между самим хотением и его следствиями. Он определенно выска­ зался против допущения воли Бога в каче­ стве достаточного объяснения чего бы то ни было, кроме чудес, и настаивал на отыс­ кании чего-либо такого, что лучше объяс­ нило бы явления природы, нежели простая ссылка на божественное хотение18. С другой стороны, и воздействие духа на материю (которое, говорят нам теперь, не только не нуждается ни в каком объяс­ нении, но даже само служит объяснением всех других явлений) также казалось не­ которым мыслителям чем-то совершенно непостижимым. Для обхода этой именно трудности картезианцы и изобрели свою систему «случайных причин» (causae оссаsionales). Они не были в состоянии пред­ ставить себе, чтобы мысли могли вызы­ вать движения в теле или чтобы телесные движения могли производить мысли. Они не усматривали a priori никакой необхо­ димой связи, никакого соотношения между движением и мыслью. А так как картези­ анцы более всех других предшествующих и последующих философских школ видели мерило всех вещей в своем собственном уме и в принципе отказывались верить, чтобы природа совершала то, для чего они

не могли усмотреть никакого разумного основания, — то они признавали невоз­ можным, чтобы материальные и психиче­ ские факты были причинами одни других. Они считали их просто «поводами» (оссаstones), в которых находит удобным прояв­ лять свою силу, в качестве «причины», ре­ альный деятель — Бог. Когда человек хочет привести в движение свою ногу, то не во­ ля его движет этой ногой: ею движет Бог, говорили картезианцы, «по поводу, по слу­ чаю воли этого человека». Согласно этой системе, Бог есть единственная действу­ ющая причина, но не как дух, или суще­ ство, обладающее хотением, а как существо всемогущее. Эта гипотеза первоначально, как я уже сказал, была внушена предпо­ лагаемой непостижимостью всякого дей­ ствительного взаимодействия между духом и материей; но потом ее распространили и на действие материи на материю, так как при более тщательном исследовании кар­ тезианцы нашли и это действие непости­ жимым, а потому, согласно своей логике, и невозможным. В конце концов, deus ex machina стал являться и для того, чтобы произвести искру по случаю соприкосно­ вения кремня и стали, и для того, чтобы разбить яйцо при его падении на землю. Все это, несомненно, показывает, что люди вообще неспособны довольствовать­ ся знанием одного того, что один факт неизменно служит предыдущим, а другой последующим: они ищут чего-нибудь та­ кого, что могло бы казаться объяснением этого отношения между фактами. Но мы видим также, что этому стремлению мож­ но вполне удовлетворить и чисто физиче­ ским фактором, если только он значитель­ но ближе известен нам, чем тот, который должен им объясняться. Фалесу и Анак­ симену казалось непостижимым, чтобы яв­ ления производились теми предыдущими, какие мы видим в природе, но казалось вполне естественным, чтобы их произво­ дили вода или воздух. Писатели же, против которых я возражаю, объявляют это уче­ ние непостижимым; но они могут пред­ ставить себе, что действующей причиной является дух или воля, хотение per se. Кар­ тезианцы не могли постигнуть и этого,

положительно заявляя, что нельзя пред«глнить ни одного способа произведения клкого бы то ни было факта, кроме прямоI о действия всемогущего существа. Все это длет нам новое доказательство того, что начодит себе подтверждение на каждом шагу и истории науки. А именно, как то, что «поди могут постигнуть, так и то, чего они не и состоянии постигнуть, есть в значи­ тельной степени дело случая и вполне заиисит от их опыта и от навыков их мышле­ нии; культивируя в себе соответствующие ассоциации идей, люди могут развить в се­ бе способность постигнуть большинство пещей, как бы непостижимыми эти вещи ни показались с первого взгляда. При этом те же самые факты умственной истории человека, которые определяют, что для не­ го постижимо и что непостижимо, опреде­ ляют также и то, какие именно из последонательностей природы будут казаться ему настолько естественными и правдоподоб­ ными, что не потребуют никакого другого доказательства своего существования, т. е. окажутся очевидными сами по себе, незаписимо как от опыта, так и от объяснения. Что же должно решить, какая из этих теорий предпочтительнее? Сторонники их не указывают никакого объективного кри­ терия, ссылаясь лишь на свои субъектив­ ные состояния. Один говорит: последова­ тельность С — В кажется мне более есте­ ственной, постижимой и вероятной сама по себе, per se, чем последовательность Л — В; поэтому мы ошибаемся, думая, что В зависит от А; и хотя я не могу приве­ сти в пользу этого никакого доказатель­ ства, однако я уверен в том, что между Л и В входит С, которое и является дей­ ствительной и единственной причиной В. Другой отвечает: мне кажется, что после­ довательности С — В и А — В одинаково естественны и постижимы или что послед­ няя постижимее первой: А может произ­ водить В и без всякого посредства. Тре­ тий согласен с первым: он тоже не может постигнуть, как А могло бы произвести В; но последовательность D — В он на­ ходит еще более естественной или более соответствующей рассматриваемому пред­ мету, чем последовательность С — В. Яс­

но, что в основе всех этих утверждений нет никакого всеобщего закона, кроме то­ го правила, что представления всякого че­ ловека управляются и ограничиваются его индивидуальным опытом и навыками его мышления. Мы вправе сказать о всех трех мыслителях то, в чем каждый из них уве­ рен относительно двух других: а именно, что они возводят в первоначальный закон человеческого духа и внешней природы один частный случай последовательности явлений, который лишь в силу большей своей привычности кажется им естествен­ нее и постижимее других последователь­ ностей. И из этого приговора я не могу исключить и ту теорию, согласно которой «деятельной причиной» является хотение. Мне не хотелось бы закончить с этим вопросом, не указав еще на одну ошибку, представляющую из себя вывод из этой теории: из того, что хотение есть действу­ ющая причина, заключают, что оно явля­ ется и единственной причиной, что оно служит непосредственным деятелем даже и в тех случаях, когда вещь производит­ ся, по-видимому, чем-то иным. Мы не зна­ ем, чтобы хотения производили непосред­ ственно что-либо, кроме нервной деятель­ ности, так как даже на мускулы воля влияет лишь через посредство нервов. Таким об­ разом, если даже допустить, что всякое яв­ ление представляет деятельную, а не про­ сто феноменальную причину, что хотение служит такой деятельной причиной по от­ ношению к тем, в частности, явлениям, о которых известно, что они производятся именно им, — то можем ли мы все-таки на этом основании сказать вместе с указан­ ными писателями, что, так как нам неиз­ вестно никакой другой действующей при­ чины и мы не должны ничего принимать за таковую без доказательства, то и нет ни­ какой другой действующей причины, и хо­ тение есть непосредственная причина всех явлений? Едва ли можно было бы сделать более натянутый вывод. Из того, что среди бесконечного разнообразия явлений при­ роды есть одно явление (а именно, особен­ ный способ действия некоторых нервов), которое имеет причиной, и, как мы те­ перь предполагаем, деятельной причиной,

известное состояние нашего духа; из того, далее, что из всех действующих причин мы сознаем одну только эту, доступную нам по самой ее природе (так как она одна су­ ществует внутри нас самих), — имеем ли мы право из всего этого заключить, что все другие явления должны иметь точно такую же действующую причину, как это единственное, в высшей степени своеоб­ разное, узко и специально человеческое (или вообще животное) явление? Ближай­ шую параллель этому обобщению может дать возобновившийся за последнее время спор на старую тему о «множественности миров» — спор, в котором обе стороны имели столь очевидные успехи в опро­ вержении друг друга. И здесь также опыт указывает нам на один только случай — на мир, в котором мы живем; что этот мир обитаем, мы знаем положительно и без всякой возможности сомнения. Если бы те­ перь, на основании этой очевидности, ктолибо заключил, что всякое без исключения небесное тело (Солнце, планета, спутник, комета, неподвижная звезда, туманное пят­ но и т.д.) обитаемо и должно быть оби­ таемо по самой сущности вещей, то та­ кой вывод был бы вполне сходен с выво­ дом тех писателей, которые из того, что хотение есть- действующая причина дви­ жений нашего собственного тела, заклю­ чают, что оно должно быть действующей причиной и всего прочего во Вселенной. В некоторых случаях, правда, мы с полным правом делаем на основании одного толь­ ко примера заключение к множеству слу­ чаев. Но это возможно лишь относительно случаев, сходных с единственным извест­ ным нам примером. У меня нет, например, никакого прямого доказательства в поль­ зу того, что жизнью19 обладает какое-ли­ бо создание (any creature is alive), кроме меня самого; однако я с полной уверен­ ностью приписываю жизнь и ощущение другим человеческим существам и живот­ ным. Но я не заключаю, что и все другие вещи обладают также жизнью, — на том только основании, что я сам — живое су­ щество. Известным созданиям жизнь, по­ добную моей, я приписываю потому, что они проявляют ее теми же самыми при­

знаками, какими проявляется и моя жизнь. Я нахожу, что проявления их и моего су­ ществования подчиняются одним и тем же законам, и на этом именно основании я уверен, что как те, так и другие вызы­ ваются одной и той же причиной. Следо­ вательно, я не распространяю своего за­ ключения за пределы его оснований. Зем­ ля, огонь, горы, деревья — все это тоже деятели; но проявления их деятельности не согласуются с теми законами, каким подчиняются мои собственный действия, а потому у меня и нет уверенности в том, что земля или огонь, горы или деревья об­ ладают животной жизнью. Защитники же «теории хотения» предлагают нам согла­ ситься с тем, что хотение служит причиной всего, — на том только основании, что оно составляет причину одного частного явле­ ния; они забывают, что это единственное явление далеко не служит типом всех вооб­ ще естественных явлений, что оно в выс­ шей степени своеобразно и что его зако­ ны едва ли имеют какое бы то ни было сходство с законами какого-либо другого явления в неорганической или органиче­ ской природе.

Дополнительное примечание к этой главе Автор «Опыта», удостоенного второй бэрнетовской премии (д-р ТЪллок), посвя­ тивший значительное число страниц опро­ вержению изложенных в предыдущей гла­ ве учений, привел меня в некоторое изум­ ление, отрицая факт, который я считал хорошо известным и не требующим до­ казательства: а именно, что были филосо­ фы, находившие в физических объяснени­ ях явлений столь же полное умственное удовлетворение, какое, как нам говорят, получается только при волевом объясне­ нии их, — тогда как другие отрицали во­ левую теорию на том же самом основании ее непостижимости (inconceivability), на ка­ ком другие ее защищали. Еще положительнее высказывается в этом смысле один та­ лантливый рецензент «Опыта»20. «Милль, — говорит этот рецензент, — приводит два примера: пример Фалеса и Анаксимена, ко­ торые, по его заявлению, утверждали, что

и.о алом всех вещей служат, по мнению од­ ною — влага, а по мнению другого — возчух; и пример Декарта и Лейбница, кото­ рые, по его словам, находили совершенно непостижимым действие духа на материю. II отпет на первый из этих примеров автор „Опыта" указывает на факт, который, ка­ жется нам, едва ли подлежит теперь сомне­ нию: что греческие философы явно при­ давали в качестве действующего и порож­ дающего источника всех вещей (помимо н ныше первичного материального источ­ ника) еще voGc;, или божественный разум. Что же касается второго примера, Тэллок доказывает, что непостижимым представ­ лялся способ действия духа на материю, а не самый факт этого действия». Редко в одной фразе может содержать­ ся больше ошибок против истории. По от­ ношению к Фалесу утверждение, будто он рассматривал воду лишь как материал в ру­ ках vou^’a, основывается на одном указа­ нии в сочинении Цицерона De natura Deoпищ но всякий, кто обратится к любому из хороших исгориков философии, найдет, что они считают это указание просто вы­ мыслом Цицерона, не основанным ни на каком свидетельстве и опровергающимся всеми доказательствами; и они делают до­ гадки, каким образом Цицерон мог впасть в такую ошибку (см.: Риттер. Т. I. С. 211.2-е изд.; Брандис. Т. I. С. 118-119.1-е изд.; Преллер. Historia Philosophiae Graeco-Romanae. С. 10. «Ложный взгляд, который надо совер­ шенно отбросить»; «очевидно, вывод вме­ сто свидетельства»; «здесь явно искажена настоящая мысль Фалеса» — вот выраже­ ния этих авторов). Что касается Анаксиме­ на, то —даже по Цицерону — он утверждал не то, что воздух был материалом, из ко­ торого бог сделал мир, а то, что воздух и есть бог: Anaximenes аёга deum statuit («Анаксимен богом признал воздух»); или, согласно св. Августину, воздух являлся ма­ териалом, из которого произошли боги: non tamen ab ipsis (Diis) аёгеш factam, sed ipsos ex аёге ortos credidit («он не только верил, что не ими (богами) создан воздух, но и что они сами произошли из воздуха»). Тех, кто не знаком близко с метафизиче­ ской терминологией древности, не должно

вводить в заблуждение то, что Анаксимен приписывал своему всеобщему элементу — воздуху — фихг) (переводится душа или жизнь). Греческие философы признавали несколько видов фи)(7) — душу питающую, чувствующую и разумную21. Точно так же новые писатели приписывают жизнь рас­ тениям, и все согласны с правильностью такого мнения. Насколько мы можем про­ яснить себе мысль Анаксимена, он выбрал в качестве всеобщего деятеля воздух на том основании, что воздух постоянно находит­ ся в движении, без всякой видимой, внеш­ ней по отношению к нему, причины для этого. Таким образом, по представлению Анаксимена, воздух проявлял самопроиз­ вольную силу, а потому и служил прин­ ципом жизни и деятельности всех вещей, включая сюда и людей, и богов. Если это не значит «считать воздух действующей при­ чиной», то наш спор совершенно лишен всякого смысла. Если бы Анаксимен, Фалес или ктонибудь из их современников держался уче­ ния, что деятельная причина есть vouc, то основателем этого учения не призна­ вали бы Анаксагора, как это признавала вся древность. Свидетельство Аристотеля в первой книге его «Метафизики» имеет ре­ шающее значение по отношению к этим ранним умозрениям. Перечислив четыре вида причин или, вернее, четыре различ­ ных значения слова «причина» (сущность вещи; ее вещество; происхождение движе­ ния, или деятельная причина; цель, или конечная причина), он говорит далее, что большинство ранних философов призна­ вали лишь второй вид причины — ве­ щество вещи, ток; iv GXtqc; fclftei fiovac;’ <£V)0r)aav etvai Kavrcov («они по­ лагали начало всего лишь в виде веще­ ства»). Первым примером он приводит Фа­ леса, который, по его словам, стоит во главе этого воззрения на предмет, — 6 тг)<; TOiauxr)<; &рхг)уо<; (piXocrocploic; («гла­ ва этого рода философии»), и переходит к Шппону, Анаксимену, Диогену из Апол­ лонии, Шппасу из Метапонта, Гераклиту и Эмпедоклу. Анаксагор же (говорит он да­ лее) выступил, как мы знаем, с иным учени­ ем, которого, как указывают, еще до него

держался Гермотим из Клазомен. Анакса­ гор учил, что, даже если бы эти различ­ ные теории о всеобщем веществе были истинны, то и тогда нужно было бы до­ пустить какую-либо другую причину для того, чтобы объяснить превращения этого вещества, так как вещество не может само производить свои собственные изменения (об у&р Щто YE OTioxdfiEvov аОхо tcoiel (jEiaPaXXeiv ёаихо, S’ oiov o(jxe то £0Xov оОхе 6 ypikxdz alxio<; той [iExapaXXelv fcxaxEpov otijxcjv, оОйё tcoiei to £uXov xXlvrjv 6 йё dcv&piavxa, &XX’ £x£pov tl tt)< ; fi£xapoXf)<; ouxiov, т. e. «ибо ведь субстрат не производит перемен в самом себе; я не говорю, что дерево или медь бывают причиной своей перемены: ни дерево не делает ложа, ни медь не делает статуи; причиной перемены служит что-ли­ бо другое»): а именно —другой вид причи­ ны, 60ev &р)(Г) xfjc xiviQaECix; («то, откуда начало движения»), т. е. деятельную причи­ ну. Аристотель выражает большое одобре­ ние этому учению (которое, как он гово­ рит, дало своему автору вид единственного трезвого человека среди безумствующих: oIlov vr)cp(i)v dcpdtvr) кар’ £ixf) Хёуо^та<; хоис; TtpoiEpov — «он явился как бы трез­ вым в сравнении с учившими раньше»). Но, указывая на влияние, какое это уче­ ние произвело на последующее умозрение, он замечает, что философы, против кото­ рых была выставлена такая, по его мне­ нию, непреодолимая трудность, не усмот­ рели здесь никакого затруднения: о oOfc£v E&uax^pavav ёосихой; («они не прояви­ ли никакого беспокойства»). Говорить еще что-либо в доказательство факта, которого не признают д-р Тэллок и его рецензент, нет, конечно, необходимости. Указав на то, что он считает заблуж­ дением указанных ранних мыслителей: а именно, на непризнание ими необходи­ мости деятельной причины вообще, Ари­ стотель упоминает о двух других деятель­ ных причинах, к которым они могли при­ бегнуть вместо разума: хОхг) (случайность) и то aOxofidtxov (самопроизвольность). Правда, он устраняет эти причины, так как они недостаточно «достойны» для того, чтобы обусловить строй Вселенной, об&’

а б хф aOxojiaxco x al тг) т Ьуг\ х о а о uxov ётихрёфоа лрогфа хаХйс; e?xev («ни са­

мопроизвольности, ни случайности не по­ добало приписывать столь важное дело»); но он отвергает их не потому, чтобы они были неспособны произвести какое бы то ни было следствие вообще, а потому, что они неспособны произвести именно дан­ ное следствие. И он сам признает как xu^tq, так и хо aO>xo[idxov также деятелями, про­ изводящими, наряду с разумом, явления во Вселенной: на их долю он отводит все те явления, которые, как он предполагает, не следуют никакому единообразному за­ кону. Включая таким образом случайность в число действующих причин, Аристотель впал в ошибку, которая в настоящее время отвергнута философией, но которая дале­ ко не настолько чужда духу даже новей­ шего умозрения, как это может показаться с первого взгляда. До самого последнего периода философы приписывали (а мно­ гие и до сих пор приписывают) реаль­ ное существование результатам отвлече­ ния. А раз это так, то «случайность» могла с таким же успехом заявлять свое право на реальное существование, какое получа­ ют при этой теории и многие другие из от­ влеченных созданий ума: ей было дано имя — почему же не быть ей реальностью? Что касается самопроизвольности (хо айxofi&xov), то ее даже и теперь признают одним из способов происхождения явле­ ний все те мыслители, которые стоят за то, что называется «свободой воли». Ту само­ определяющуюся силу, какую учение о сво­ боде воли приписывает хотениям, древние предполагали также и у некоторых других естественных явлений. Это обстоятельство проливает значительный свет на некото­ рые случаи якобы необходимой и неопро­ вержимой уверенности; и я указал на него здесь потому, что это воззрение Аристо­ теля (или, вернее, греческих философов вообще) имеет в такой же степени, как и учения Фалеса и ионической школы, ро­ ковое значение для той теории, согласно которой строй человеческого ума застав­ ляет его представлять себе хотение источ­ ником всякой вообще силы и действующей причиной всех явлений22.

Что касается новых философов (Лейб­ ница и картезианцев), которые, как я скаил, утверждали, что действие духа на ма­ терию не только не составляет единствен­ ного постижимого способа возникновения материальных явлений, но и само пред­ ставляется непостижимым, то попытка отнергнуть этот довод утверждением, будто непостижимым считали не самый факт, л лишь способ воздействия духа на ма­ терию, есть не что иное, как злоупотреб­ ление правом уверенно писать об авторах, не читав их. Самое скромное знакомство е сочинениями Лейбница показало бы, что непостижимость способа бытия чего-ли­ бо для него то же самое, что непостижи­ мость самого этого бытия. В чем заклю­ чался его знаменитый «принцип достаточ­ ного основания», истинный краеугольный камень его философии, выводами из ко­ торого была и предустановленная гармо­ ния, и учение о монадах, и все наибо­ лее характерные мнения Лейбница? Прин­ цип этот заключался в том, что нет такой вещи, существования которой нельзя бы­ ло бы доказать и объяснить a priori; при этом доказательство и объяснение фак­ тов случайных почерпаются из природы вызывающих эти факты причин, которые не могли бы быть причинами, если бы в их природе не заключалось нечто, показыва­ ющее, что они способны производить дан­ ные частные следствия. Это «нечто», объяс­ няющее возникновение физических след­ ствий, Лейбниц был в состоянии отыскать во многих физических причинах; но он не мог отыскать его ни в каких конечных духах, которые он поэтому, не колеблясь, и признал неспособными производить ка­ кие бы то ни было физические следствия. «Нельзя понять, — говорит он, — взаимно­ го воздействия материи и духа друг на дру­ га», а потому (как он утверждает) выбор может быть лишь между «случайными при­ чинами» картезианцев и его собственной «предустановленной гармонией», по кото­ рой между нашими хотениями и нашими мускульными действиями связи не боль­ ше, чем между двумя часами, заведенными так, чтобы бить в одно и то же мгновение. Но по отношению к физическим причи­

нам Лейбниц не усматривает подобного затруднения, и во всех своих умозрени­ ях, как и в приведенном уже мною месте, касающемся тяготения, он прямо отказы­ вается признать частью порядка природы какой бы то ни было факт, не объяснимый на основании природы своей физической причины. Что касается картезианцев (не Декар­ та — я не сделал этой ошибки, хотя ее и приписывает мне рецензент «Опыта» д-ра Тэллока), то я приведу одно место, взя­ тое почти наугад из наиболее известного из картезианцев — Мальбранша, который, не будучи творцом системы «случайных причин», является, однако, ее главным ис­ толкователем. Во II части (глава 3-я) своей шестой книги, упомянув сначала, что мате­ рия не может обладать силой двигать саму себя, он доказывает, что и дух не может обладать способностью двигать материю. «Исследуя наши идеи о всех конечных ду­ хах, мы не видим никакой необходимой связи между их волей и движением како­ го бы то ни было тела; мы видим, напро­ тив, что такой связи нет и быть не может» (т. е. в идее о конечном духе нет ниче­ го, что могло бы объяснить, каким обра­ зом он производит движение какого бы то ни было тела); «и если мы хотим рассуж­ дать в согласии с тем, что мы знаем, то надо будет заключить, что ни один сотво­ ренный дух не может быть истинной или главной причиной движений какого бы то ни было тела — точно так же, как ни одно тело не может двигать собой самим». Таким образом, по Мальбраншу, идея о духе в та­ кой же степени, как и идея о материи, не­ совместима с проявлением активной силы. Но когда мы обращаемся не к созданному, а к божественному духу, продолжает Мальбранш, — дело изменяется; а именно, идея о божественном духе заключает в себе все­ могущество, а идея о всемогуществе содер­ жит идею способности приводить в движе­ ние тела. Следовательно, для божественно­ го духа приведение тел в движение явля­ ется вероятным или постижимым лишь в силу его всемогущества; в зависимости же просто от природы самого духа оно бы­ ло бы непостижимым и невероятным. Та­

ким образом, если бы Мальбранш не верил во всемогущее существо, то он признал бы доказанной невозможность какого бы то ни было воздействия духа на тело23. Трудно представить себе учение, ко­ торое составляло бы более резкую про­ тивоположность с «волевой теорией при­ чинной связи». Согласно волевой теории, мы путем интуиции, т. е. прямого опыта, сознаем воздействие наших собственных хотений на материю, откуда мы можем за­ ключить, что всякое другое действие на материю есть также следствие хотения и что, таким образом, мы, без всякого даль­ нейшего доказательства, можем знать, что материя управляется божественным духом. Лейбниц и картезианцы, напротив, утвер­ ждают, что наши желания не действуют и не могут действовать на материю и что только существование всем управляюще­ го Существа и всемогущества этого Суще­ ства могут объяснить следование за на­ шими хотениями движений нашего тела. Оценить по достоинству доказательства в пользу этих теорий мы будем в состоянии в том случае, если мы примем во внима­ ние, что обе эти теории (стоящие, в ка­ честве теорий причинной связи, в самой полной противоположности друг с другом) выставляют не просто даже своим дока­ зательством, а единственным доказатель­ ством совершенную непостижимость вся­ кой другой теории. И когда мы видим, что волевая теория всецело построена на по­ ложении, будто строй нашего ума застав­ ляет нас признать действующими причи­ нами наши хотения, тогда как, по мнению других мыслителей, оказывается, что на­ ши хотения никогда не бывают и не могут

быть такими причинами и что мы даже не можем представить их себе таковыми, — мы имеем, как мне кажется, право сказать, что предполагаемого закона в нашем уме вовсе не существует. Д-р Тэллок считает достаточным на это ответом указание, что Лейбниц и карте­ зианцы были теистами и признавали дей­ ствующей причиной волю Бога. Несомнен­ но, они были теисты, а картезианцы даже верили (Лейбниц в это не верил), что воля Бога есть единственная действующая при­ чина. Но д-р Тэллок ошибается относи­ тельно того, о чем идет вопрос. Я писал не о теизме, как д-р Тэллок, а против одной специальной теории причинной связи — теории, которая, если она неосновательна, не может оказать существенной поддерж­ ки ни теизму, ни чему-либо иному. Утвер­ ждению, будто единственной «действую­ щей» причиной служит хотение, — утвер­ ждению, основывающемуся на заявлении, что никакая другая действующая причи­ на непостижима, я противопоставляю при­ мер Лейбница и картезианцев, которые с одинаковой положительностью утвержда­ ли, что хотение, как действующая причи­ на, само непостижимо, и что лишь все­ могущество, делающее все вещи постижи­ мыми, в состоянии устранить такого рода невозможность. Это я считал и считаю убе­ дительным ответом на довод, от которого, как это всеми признано, зависит указанная теория причинной связи. Но я, конечно, не воображал, чтобы с этой теорией был свя­ зан теизм, и когда я говорил, что ее не дер­ жались Лейбниц и картезианцы, я вовсе не думал этим навлечь на себя обвинение в отрицании принадлежности их к теистам.

Глава VI

Сложение причин

§ 1. Для того чтобы сделать полным то общее понятие о причинной связи, на ко­ тором должны быть основаны правила опытного исследования законов природы, нам остается указать еще на одно разли­ чие, настолько коренное и важное, что ему надо посвятить особую главу. В предшествующих рассуждениях мы познакомились и с тем случаем, когда в ка­ честве условий того или другого следствия фигурируют несколько деятелей или при­ чин. На самом деле так бываег почти все­ гда, так как только весьма немногие след­ ствия требуют лишь одного деятеля... Итак, положим, что за двумя различными, но совокупно действующими факторами по­ следовало, при известных сопутствующих условиях, то или другое следствие. Если бы один из этих факторов — вместо того чтобы действовать совокупно с другим — проявил свое действие отдельно, при тех же самых во всех других отношениях усло­ виях, то какое-нибудь следствие, вероятно, имело бы место; но оно отличалось бы от совокупного следствия обоих данных аген­ тов и оказалось бы более или менее с ним несходным. Теперь, если нам известно, ка­ кое следствие будет иметь каждая причина, действуя отдельно от другой, то мы часто бываем в состоянии прийти дедуктивным путем, или a priori, к правильному пред­ сказанию того, что получится вследствие совокупного действия обеих причин. Для такого предсказания необходимо только, чтобы тот же самый закон, который вы­ ражает следствие каждой причины, дей­ ствующей отдельно, столь же правильно выражал и зависящую от этой причины часть того следствия, которое вызывает­ ся обеими причинами вместе. Условие это осуществляется в том обш ирном и важ­ ном классе явлений, которые называют­ ся обыкновенно «механическими», — явле­

ний, где одно тело сообщает другому дви­ жение (или давление, представляющее из себя стремление к движению). В этом важ­ ном разряде случаев причинной связи од­ на причина никогда, собственно говоря, не извращает и не уничтожает действия дру­ гой: обе производят здесь свои следствия целиком. Если тело приводится в движе­ ние по двум направлениям двумя силами, из которых одна стремится двигать его к северу, а другая к востоку, то оно проходит в данное время совершенно такое же рас­ стояние в обоих направлениях, какое оно прошло бы, если бы эти силы действовали на него отдельно одна от другой; и тело остановится как раз в той точке, какой оно достигло бы, если бы на него подействова­ ла сначала одна из этих двух сил, а затем уже другая. Этот закон природы называет­ ся в динамике «принципом сложения сил». В подражание этому удачному выражению, я дам наименование «сложения причин» тому принципу, который проявляется во всех случаях, где совокупное следствие не­ скольких причин тождественно с суммой отдельных следствий каждой из них. Принцип этот, однако, господствует далеко не во всех областях природы. Хи­ мическое соединение двух веществ про­ изводит, как это хорошо известно, какоенибудь третье вещество, обладающее свой­ ствами, отличными от свойств каждого из этих двух веществ в отдельности и обоих их, взятых вместе. Нельзя заметить никако­ го следа свойств ни водорода, ни кислоро­ да в свойствах их соединения — воды. Вкус свинцового сахара не есть сумма вкусов составных его частей — уксусной кисло­ ты и свинца или его окисла; точно так же цвет синего купороса не есть смесь цветов серной кислоты и меди. Этим объясняет­ ся, почему механика представляет собой науку дедуктивную, или демонстративную,

а химия — нет. В механике мы можем высчитать следствия, вызываемые совокуп­ ностями причин, как действительных, так и гипотетических, — высчитать на основа­ нии законов, которые, как нам известно, управляют этими причинами в тех слу­ чаях, когда они действуют отдельно; мы можем сделать это потому, что, действуя совокупно друг с другом, причины про­ должают здесь подчиняться тем же самым законам, каким они подчинялись, действуя отдельно: то, что произошло бы вследствие каждой из причин, взятой особо, произой­ дет и тогда, когда эти причины взяты вме­ сте, — так что нам остается только подсчи­ тать результаты. Не то замечается в явле­ ниях, составляющих специальный предмет химии. Здесь большинство единообразий, которым подчинялись причины, когда они действовали отдельно, совершенно теряют силу, когда эти причины действуют сово­ купно друг с другом; таким образом, мы — по крайней мере, при современном состо­ янии нашего знания — не в силах предви­ деть, какой результат воспоследует за тем или другим новым сочетанием причин, по­ ка не произведем специального опыта. Если это верно относительно химиче­ ских соединений, то это еще более вер­ но относительно тех, гораздо более слож­ ных соединений элементов, которые вхо­ дят в состав органических тел и в которых возникают совершенно особые, новые еди­ нообразия, называемые «законами жизни». Все физические тела состоят из тех же эле­ ментов, из которых состоит и природа, — и эти элементы сами также существовали в неорганическом состоянии. Но явления жизни, возникающие вследствие некото­ рого особого соприкосновения (juxtaposi­ tion) этих элементов, не имеют себе ана­ логии ни в одном из тех следствий, какие могли бы произвести входящие в соедине­ ния вещества, рассматриваемые в качестве чисто физических деятелей. До какой бы степени мы ни вообразили себе расш ирен­ ным и усовершенствованным наше знание свойств отдельных составных частей жи­ вого тела, несомненно, простой подсчет отдельных действий этих элементов нико­ гда не даст в итоге действия самого живого

тела. Язык, например, подобно всем дру­ гим частям животного тела, состоит из же­ латина, фибрина и других продуктов хи­ мизма пищеварения; однако никакое зна­ ние свойств этих веществ не могло бы дать нам возможности предсказать, что язык имеет способность ощущать вкус, — разве что оказалось бы, что ощущать вкус могут сами фибрин и желатин. Ведь известно, что ни один элементарный факт не может содержаться в заключении, если он не со­ держался в посылках. Есть, таким образом, два различных способа совместного действия причин, от­ куда возникают и два вида столкновения или взаимного противодействия между за­ конами природы. Предположим, что в дан­ ное время и на данном пространстве дей­ ствуют две или более причины, которые, действуя отдельно, произвели бы следствия, противоположные или, по крайней мере, противодействующие друг другу, так что одна причина стремилась бы совершен­ но или отчасти уничтожить то, что дру­ гая стремится вызвать. Так, расширитель­ ная сила газов, образовавшихся при сгора­ нии пороха, стремится бросить ядро вверх, тогда как тяжесть этого ядра стремится за­ ставить его упасть на землю. Вода, втекаю­ щая в резервуар у одного его конца, стре­ мится наполнять его все больше и больше, тогда как сточная труба у другого его кон­ ца стремится опустошить его. В подобных случаях, даже если совместно действующие причины уничтожают действие одна дру­ гой, законы их обеих все-таки осуществ­ ляются: следствие получается то же самое, как если бы в резервуаре с водой снача­ ла на полчаса была открыта сточная тру­ ба а потом в течение такого же времени по другой трубе втекала вода. Каждый де­ ятель производит здесь то же самое коли­ чество следствия, как если бы он действо­ вал отдельно, хотя в действительности это следствие, по мере своего возникновения, уничтожается противоположным следстви­ ем, имеющим место в течение того же самого времени. Следовательно, здесь две причины производят в своем совокупном действии такое следствие, которое на пер­ вый взгляд кажется совершенно несход-

11 iii м со следствиями, производимыми каж­ дой причиной в отдельности, но которое при исследовании действительно оказыилстся суммой этих отдельных следствий. Надо заметить, что мы расширяем здесь понятие о сумме двух следствий, включая н ито понятие то, что обыкновенно называ­ ется их разностью, но что в действитель­ ности есть результат сложения противо­ положных величин. Такому представлению люди обязаны необычайным расш ирени­ ем алгебраического счисления; оно в вы­ сокой степени увеличило силу этого счис­ ления в качестве орудия открытия, введя п него (с поставленным впереди знаком вычитания и под названием «отрицатель­ ных количеств») всякого рода положитель­ ные явления, если только они находятся н таком отношении к ранее взятым явле­ ниям, что прибавить известное количество одного значит то же самое, что вычесть равное количество другого. Итак, бывает такого рода взаимное про­ тиводействие законов природы, при кото­ ром, даже если одна из действующих од­ новременно причин уничтожает следствия другой, все-таки каждая из них проявляет всю свою силу, согласно своему собствен­ ному закону — закону для себя как от­ дельного деятеля. В других же случаях вы­ званные к совместному действию факторы совершенно прекращают свое существова­ ние, и вместо них возникает ряд совсем иных явлений. Так, мы видим это в опыте с двумя жидкостями, которые, будучи сме­ шаны в известных отношениях, мгновенно образуют не большее против прежнего ко­ личество жидкости, а твердую массу.

§ 2. Такая разница между тем случаем, когда совокупное следствие причин есть сумма их отдельных следствий, и тем, ко­ гда оно разнородно с этими последни­ ми, — разница между законами, действую­ щими совместно без изменения, и закона­ ми, которые, будучи призваны к совмест­ ному действию, теряют свою силу и уступа­ ют место другим законам, является одним из основных различий в природе. Пер­ вый случай — случай «сложения причин» — имеет общее значение; второй всегда но­

сит специальный и исключительный ха­ рактер. Нет предметов, которые не под­ чинялись бы принципу сложения причин в некоторых из своих проявлений; нет яв­ лений, которые не подчинялись бы неко­ торым законам, строго оправдывающим­ ся при всяком сочетании, в какое данные предметы входят. Вес всякого тела, напри­ мер, есть такое свойство, которое сохраня­ ется телом во всех сочетаниях, в какие это последнее может быть поставлено. Вес хи­ мического соединения или органического тела также равен сумме весов входящих в его состав элементов. Правда, вес как элементов, так и их соединения, будет из­ меняться, если мы будем отдалять их от то­ го центра, к которому они притягиваются, или приближать к нему. Но все, что дей­ ствует на вес элементов, действует и на вес соединения: эти веса остаются в точности равными друг другу. Точно так же состав­ ные части всякого растительного или жи­ вотного вещества не теряют механических и химических свойств (присущих им в ка­ честве отдельных деятелей) и тогда, когда, будучи приведены в особого рода сопри­ косновение друг с другом, части эти, в виде составного целого, приобретают, сверх то­ го, еще физиологические или жизненные свойства. Тела эти, как и прежде, продолжа­ ют повиноваться механическим и химиче­ ским законам, поскольку действие этих за­ конов не встречает себе противодействия со стороны новых законов, управляющих данными телами как органическими суще­ ствами. Короче говоря, когда имеет место такое сочетание причин, которое вызыва­ ет к действию новые законы, не имею­ щие никакого сходства с законами, какие мы можем проследить при отдельном дей­ ствии данных причин, то эти новые за­ коны, устраняя одну часть прежних, могут сосуществовать с другой их частью или даже соединять следствие этих прежних законов со своим собственным. Далее, законы, которые сами произо­ шли вторым способом, могут производить другие законы первым способом. Хотя и есть такие законы, которые, подобно зако­ нам химии и физиологии, обязаны своим происхож дением нарушению принципа

«сложения причин», отсюда не следует, од­ нако, чтобы эти специальные (или, как их можно назвать, гетеропаттеские) зако­ ны не допускали сложения друг с дру­ гом. Причины, законы которых измени­ лись вследствие одного сочетания, могут образовывать дальнейшие сочетания, уже не изменяя этих своих новых законов. По­ этому нет основания отчаиваться в том, что в конце концов химия и физиоло­ гия достигнут состояния дедуктивных на­ ук. А именно, хотя и невозможно выве­ сти все химические и физиологические истины из законов и свойств простых ве­ ществ или элементарных деятелей, однако эти истины можно, быть может, вывести из законов, получающих свое начало при соединении этих элементарных деятелей в некоторое небольшое число не очень сложных сочетаний. Законы жизни нико­ гда нельзя будет вывести из одних толь­ ко законов составных частей живого тела; но, быть может, все удивительно сложные факты жизни можно вывести из сравни­ тельно простых законов жизни. Законы эти (хотя они и зависят от «сочетания» предыдущих условий, но лишь от срав­ нительно простого сочетания их) можно при более сложных обстоятельствах стро­ го связать как друг с другом, так и с ф изи­ ческими и химическими законами состав­ ных частей организмов. Подробности жиз­ ненных явлений уже теперь представляют бесчисленные примеры сложения причин, и по мере все более тщательного изуче­ ния этих явлений оказывается все боль­ ше оснований думать, что те же самые законы, какие действуют при более про­ стых сочетаниях обстоятельств, действу­ ют и при более сложных сочетаниях их. Это окажется в такой же степени верным и относительно явлений психической жиз­ ни и даже относительно явлений обще­ ственных и политических, представляю­ щих собой результаты законов психиче­ ской жизни. Наименее успешно шло до сих пор подведение специальных законов под те общие, из которых их можно вывести, в области химических явлений. Но даже и в химии есть много указаний, поддержи­ вающих надежду на то, что впоследствии

и здесь будут найдены такие общие зако­ ны. Различные действия химического со­ единения никогда, без сомнения, не ока­ жутся простой суммой действий его со­ ставных элементов. Но между свойствами этого соединения и свойствами его эле­ ментов может существовать известное по­ стоянное отношение, которое (если его окажется возможным открыть посредством правильной индукции) даст нам возмож­ ность предвидеть, какого рода соединение получится в результате того или другого нового сочетания элементов, прежде чем мы на самом деле испытаем это сочетание; это позволит нам определять и то, какого рода элементы входят в состав данного нового вещества, — прежде чем мы под­ вергнем его анализу. «Закон определенных пропорций», впервые открытый во всей его общности Дальтоном, есть полное ре­ шение этой задачи с одной, хотя и вто­ ростепенной стороны: а именно, со сто­ роны количества. Что же касается каче­ ства, то мы имеем тоже некоторые част­ ные обобщения, достаточные в смысле ука­ зания на возможность дальнейшего дви­ жения вперед в этом направлении2. Мы можем уже предсказать некоторые общие свойства того рода соединений, которые получаются в результате сочетания (во вся­ ком из небольшого числа возможных от­ ношений) любой кислоты с любым осно­ ванием. Мы имеем также любопытный за­ кон, открытый Бертолле, по которому две растворимые соли взаимно разлагают друг друга в том случае, если получающиеся в результате новые сочетания дают какоелибо соединение — или вовсе нераство­ римое, или менее растворимое, чем лю­ бая из солей, взятых вначале. Другое еди­ нообразие представляет так называемый «закон изоморфизма» — тождественность кристаллических форм веществ, обладаю­ щих некоторыми общими особенностями в своем химическом составе3. Таким обра­ зом, оказывается, что даже гетеропатические законы, будучи такими законами со­ вокупной деятельности, которые не пред­ ставляют из себя соединений законов от­ дельных факторов, все-таки — по крайней мере, в некоторых случаях — составляются

h i атих последних законов по какому-ни­ будь определенному принципу. Следова­ тельно, могут быть законы происхожде­ нии одних законов из других, несходных г ними, и в химии эти неоткрытые еще .иконы зависимости свойств сложного те­ ла от свойств его элементов могуг, вместе с законами самих элементов, дать такие посылки, при помощи которых этой науке удастся, быть может, со временем принять дедуктивный характер. Таким образом, можно, по-видимому, предположить, что нет таких явлений, в ко­ торых не имел бы силы принцип «сло­ жения причин»; и правило, что «сочета­ ние причин производит совершенно те же следствия, какие получились бы и в том случае, если бы эти причины действовали отдельно», оказывается общим. Но, буду­ чи общим, оно не всеобще: при некото­ рых переходах от отдельных действий к объединенному законы изменяются; воз­ никает совершенно новый ряд следствий, которые или присоединяются к следстви­ ям, вызываемым отдельной деятельностью тех же самых причин, или же замещают их. Законы этих новых следствий, в свою очередь, подобно законам, ими заменен­ ным, подлежат сложению — до некоторых неопределенных пределов.

§ 3. Некоторые писатели считают аксио­ мой теории причинной связи то положе­ ние, что следствия пропорциональны сво­ им причинам. Принцип этот иногда играл большую роль в рассуждениях относитель­ но законов природы, хотя он и сопряжен со многими затруднениями и представля­ ет много кажущихся исключений, на до­ казательство недействительности которых было потрачено много остроумия. Указан­ ное положение, поскольку оно верно, вхо­ дит, как частный случай, в общий прин­ цип «сложения причин». В этом случае слагающиеся причины бывают однород­ ны, и только здесь можно ожидать, что их совокупное следствие будет тождествен­ ным с суммой их отдельных следствий. Если какая-либо сила, равная ста кило­ граммам, т. е. одному центнеру, поднимет известное тело по наклонной плоскости,

то сила, равная двум центнерам, подни­ мет два совершенно такие же тела: здесь следствие будет пропорционально причи­ не. Но разве сила, равная двум центне­ рам, не содержит в себе в действительно­ сти двух сил, из которых каждая равна од­ ному центнеру и которые, при отдельном применении их, отдельно подымут оба эти тела? — Следовательно, тот факт, что при совокупном действии эти две силы поды­ мут оба тела, есть результат сложения при­ чин; он служит лишь частным случаем того общего факта, что механические силы под­ чиняются закону сложения. То же происхо­ дит и во всяком другом подобном случае, какой можно себе представить. Но учение о пропорциональности следствий их при­ чинам не может, конечно, оказаться при­ ложимым в тех случаях, когда увеличение причины изменяет сам род следствия, т. е. когда прибавление некоторого нового ко­ личества причины не слагается с прежним, а вместе с ним порождает совершенно новое явление. Так, например, сообщение телу известного количества тепла только увеличивает его объем; двойное же коли­ чество расплавляет, а тройное разлагает его. Так как эти три следствия разнород­ ны, то между ними нельзя установить ни­ какого отношения: ни такого, которое со­ ответствовало бы отношению между коли­ чествами сообщенного тепла, ни несоот­ ветствующего ему. Таким образом, предпо­ лагаемая аксиома о пропорциональности следствий их причинам теряет свою силу всякий раз в том пункте, где теряет силу и принцип «сложения причин», т. е. имен­ но там, где соединение причин таково, что оно влечет за собой перемену в свойствах тела вообще, подчиняя его новым зако­ нам, более или менее несходным с теми, с которыми оно сообразовалось в своем прежнем состоянии. Итак, необходимость признания какого-либо подобного закона пропорциональности устраняется нашим более обширным принципом, в котором этот закон, поскольку он верен, подразу­ мевается сам собой4. Этим можно закончить общие заме­ чания о причинной связи, какие казались нам необходимыми в качестве введения

к теории индуктивного процесса. Процесс этот есть в своей сущности исследование фактов причинной связи. Все единообра­ зия последовательности явлений и боль­ шинство единообразий их сосуществова­ ния либо сами суть, как мы видели, зако­ ны причинной связи, либо представляют из себя следствия этих законов или за­ ключения, короллярии из них. И если бы мы в состоянии были определить, какие причины надо связать с какими следстви­ ями, и обратно, какие следствия зависят от каких причин, то этим самым мы по­ знакомились бы со всей жизнью природы. Тогда мы могли бы выяснить и истолко­

вать все те единообразия, которые явля­ ются простыми результатами причинной связи; могли бы предсказать всякий отдель­ ный факт, всякое событие, раз у нас ока­ зались бы необходимые для этого данные, т. е. раз мы знали бы все обстоятельства, предшествовавшие тому или другому ф ак­ ту или событию в каждом данном случае. Таким образом, главную задачу индук­ ции составляет установление того, какие именно законы причинной связи сущест­ вуют в природе, т. е. определение следствий каждой причины и причин каждого след­ ствия. Указать, как решается эта задача, — вот главный предмет индуктивной логики.

Наблюдение и опыт (эксперимент)

§ I . Из сказанного выше следует, что про­ цесс определения того, какие последую­ щие явления неизменно связаны в природе с какими предыдущими или, иными слова­ ми, какие явления относятся друг к другу как иричины и следствия, есть в некотором роде процесс аналитический. Можно при­ мять за достоверное, что всякий возникаю­ щий фаю1имеет свою причину и что при­ чина эта должна заключаться в каком-лиГю факте или стечении фактов, непосред­ ственно предшествующем возникновению данного события. Вся совокупность суще­ ствующих в настоящее время фактов есть неизбежный результат всех прошлых ф ак­ тов и — более непосредственно — всех тех, которые существовали в предшеству­ ющий момент. Таким образом, здесь мы имеем перед собой великий и, как мы зна­ ем, единообразный порядок, и если бы когда-нибудь могло повториться сполна одно из прежних состояний целой Вселенной, то за ним снова последовало бы ее совре­ менное состояние. Является вопрос: каким образом разложить это сложное единооб­ разие на составляющие его более простые единообразия? Как связать каждый эле­ мент этого обширного предыдущего с той именно частью последующего, какая от это­ го элемента зависит? Процесс этот, который мы назвали ♦аналитическим», так как он состоит в раз­ ложении сложного целого на составляю­ щее его элементы, есть нечто большее, не­ жели простой умственный анализ. Одним созерцанием явлений и расчленением их только в уме мы не достигнем той цели, ка­ кую мы имеем теперь в виду. Тем не менее такое умственное расчленение представля­ ет неизбежный первый шаг. Ход природы, каким он видится с первого взгляда, в каж­ дое мгновение имеет вид хаоса, за кото­ рым следует другой хаос, и мы должны раз­

ложить каждый хаос на отдельные факты, должны научиться видеть в хаотическом предыдущем множество отдельных преды­ дущих, а в хаотическом последующем мно­ жество отдельных последующих. Но одно это не укажет еще нам, с каким именно из предыдущих находится в неизменной связи каждое последующее. Для определе­ ния этого мы должны попытаться произ­ вести отделение фактов друг от друга не только в нашем уме, но и в самой приро­ де. Однако надо помнить, что умственный анализ должен всегда идти впереди, и вся­ кому известно, насколько в этом отноше­ нии один ум отличается от другого. Этот анализ составляет сущность акта наблюде­ ния, так как «наблюдателем» надо назвать не того, кто просто видит то, что представ­ ляется его глазам, а того, кто видит, из ка­ ких частей состоит то, что он наблюдает. И для того чтобы хорошо видеть это, нужен редкий талант. Один человек — вследствие невнимательности или потому, что он тра­ тит свое внимание ненадлежащим обра­ зом, — не доглядывает половины того, что мог бы видеть; другой отмечает гораздо более того, что видит, смешивая виденное с тем, что он воображает, или с тем, что он выводит; третий замечает род всех обстоя­ тельств, но, будучи неопытным в оценке их степени, оставляет количество каждого об­ стоятельства неопределенным и неудостоверенным; четвертый, правда, видит все, но так неискусно делит на части виден­ ное (соединяя в одно то, что следовало бы разделить, и разделяя то, что удобнее бы­ ло бы рассматривать, как одно целое), что результат получается тот же, а иногда даже хуже, чем если бы он вовсе не пытался ана­ лизировать. Можно было бы указать, какие качества ума, какие виды умственной куль­ туры делают человека хорошим наблюда­ телем; но это — вопрос уже не логики,

а теории воспитания в самом обширном смысле этого слова. Собственно говоря, ис­ кусства наблюдения не существует. Могут быть правила для наблюдения; но правила эти, подобно правилам для изобретения, представляют собственно только указания для подготовки ума в известном направле­ нии, для приведения его в такое состоя­ ние, в котором он будет наиболее подго­ товлен к наблюдению или наиболее спо­ собен к изобретению. Следовательно, эти правила являются, в сущности, правила­ ми искусства самовоспитания, совершенно отличного от логики. Они научают не то­ му, каким образом сделать известную вещь, а тому, как приобрести способность делать ее. Это искусство укреплять члены, а не ис­ кусство пользоваться ими. Степень обш ирности и детальности наблюдений и те пределы, до каких необ­ ходимо довести умственный анализ фак­ тов, зависят от специальной цели, которую мы имеем в виду. Определение состояния целой Вселенной в какой-либо отдельный момент невозможно; но оно было бы также и бесполезно. Производя химические экс­ перименты, мы не считаем необходимым обращать внимание на положение планет, так как опыт показал (а для этого доста­ точно самого поверхностного опыта), что это обстоятельство не существенно для ре­ зультата таких опытов. И напротив, в эпоху веры в тайное влияние небесных тел мог­ ло считаться нефилософским опущение из виду точного состояния этих тел в момент опыта. Что же касается степени детально­ сти умственного расчленения, то — если бы мы должны были разбить наблюдаемое нами на его простейшие элементы, т. е., буквально, на отдельные факты, — было бы трудно сказать, где мы могли бы та­ кие фаюгы найти: мы едва ли когда можем утверждать, что какое бы то ни было из наших делений достигло предельной еди­ ницы. Но, к счастью, в этом не представ­ ляется необходимости. Единственная цель умственного расчленения — указать такое физическое расчленение, которое мы мог­ ли бы или сами произвести, или отыскать в природе. И мы сделали достаточно, ес­ ли довели умственное расчленение до того

пункта, с которого мы можем видеть, какие наблюдения или какие опыты нам нужны. На каком бы пункте ни остановилось в дан­ ное время наше умственное разложение фактов, существенно необходимо только то, чтобы мы постоянно были готовы и способны продолжать его дальше, если то­ го потребуют обстоятельства данного слу­ чая. Мы не должны также допускать, чтобы нашу способность расчленения стесняли тиски обыденных классификаций, как это было со всеми ранними умозрительными исследователями, не исключая и греков, которым редко приходило в голову, что одним и тем же отвлеченным именем ча­ сто называются несколько явлений и что факты Вселенной можно разлагать еще и на другие элементы, кроме тех, которые уже признаны обыденной речью. § 2. Когда, как мы думаем, отдельные пре­ дыдущие и последующие установлены и от­ личены друг от друга настолько, насколько этого требует данный случай, надо иссле­ довать, какое предыдущее связано с каким последующим. В каждом примере, подле­ жащем нашему наблюдению, есть много предыдущих и много последующих. Если бы эти предыдущие можно было отделить друг от друга только в мышлении или ес­ ли бы они никогда не встречались отдель­ но, то мы не были бы в состоянии узнать (по крайней мере, a posteriori) их дей­ ствительные законы, т. е. приписать всякой причине именно ее следствие и всякому следствию именно его причину. Чтобы сде­ лать это, мы должны иметь возможность встретить отдельно от остальных либо не­ которые из предыдущих — и затем заме­ тить, что за ними последует, либо некото­ рые из последующих — и заметить, что им предшествовало. Коротко говоря, мы долж­ ны держаться бэконовского правила видоишенепия обстоятельств. Правда, это лишь первое правило естественно-научно­ го исследования; оно не единственное, как это думали некоторые; тем не менее оно служит основой всех остальных. В целях видоизменения обстоятельсти мы можем прибегнуть (согласно обычно проводимому различению) или к наблю-

дспшо, или к опыту: мы можем либо отысынш, н природе пригодный для наших целей случай, либо создать его при по­ мощи искусственного сочетания обстояmvii.c tb . Значение случая зависит от того, 4 го именно представляет он сам по себе, ,1 не от того, каким из этих двух способов о н получен. Его пригодность для целей ин­ дукции зависит всегда от одних и тех же принципов — подобно тому как ценность денег будет одна и та же, все равно, полу­ чены ли они по наследству, или же приоб­ ретены лично. Одним словом, между дву­ мя указанными процессами исследования пет никакой разницы по существу, никако­ го действительного логического различия. .Члто между ними есть практические от­ личия, которые весьма важно не упускать n:i виду. 5 3. Первое и наиболее очевидное разли­ чие между наблюдением и экспериментом заключается в том, что последний пред­ ставляет из себя громадное расш ирение первого. Эксперимент дает нам возмож­ ность не только производить гораздо боль­ шее число изменений в обстоятельствах, чем сколько их нам предлагает сама при­ рода; он, кроме того, позволяет нам в ты­ сячах случаев производить именно того рода изменения, какие нам нужны для от­ крытия закона данного явления. Эту услугу нам редко оказывает природа, строй ко­ торой совершенно не приспособлен к об­ легчению наших научных исследований. Так, например, для определения того, какая именно из составных частей воздуха под­ держивает жизнь, нам нужно, чтобы живое существо было погружено отдельно в каж­ дый из составных элементов атмосферы. Но природа не дает нам в отдельности ии кислорода, ни азота. И нашим знани­ ем как о том, что дыхание поддерживается кислородом, а не азотом, так и о том, что воздух состоит из этих двух составных ча­ стей, мы обязаны искусственному опыту. Преимущество опыта перед простым наблюдением в этом отношении призна­ но всеми: все согласны с тем, что опыт позволяет нам получать бесчисленные со­ четания обстоятельств, не встречающиеся

в природе, и тем присоединять к экспе­ риментам природы множество наших соб­ ственных опытов. Но есть и другое преиму­ щество (или, как выразился бы Бэкон, дру­ гая «прерогатива») у случаев, получаемых искусственным путем, сравнительно с те­ ми, которые представляются сами собой; и этим преимуществом наши собствен­ ные эксперименты обладают даже перед теми же самыми (по содержанию) опыта­ ми, но только произведенными природой. Хотя оно имеет не меньшую важность, од­ нако оно далеко не в такой степени чув­ ствуется и признается. Когда какое-либо явление мы можем произвести искусственно, мы можем как бы взять его к себе домой и наблюдать сре­ ди таких обстоятельств, с которыми мы вполне знакомы во всех других отноше­ ниях. Если мы желаем знать, каковы след­ ствия причины А, и если мы в состоянии произвести А при помощи имеющихся в нашем распоряжении средств, то мы мо­ жем вообще определить по собственному усмотрению (насколько это совместимо с природой явления А) ту совокупность об­ стоятельств, которая должна сопровождать явление в нашем опыте. Отсюда, раз мы в точности знаем одновременное состоя­ ние всякой другой вещи, находящейся в области влияния А, нам остается только наблюдать, какое изменение произойдет в этом состоянии вследствие присутствия А. Так, например, при помощи электри­ ческой машины мы можем произвести, при наличии известных обстоятельств, те яв­ ления, которые природа предъявляет нам в большем масштабе — в виде молнии и грома, Этим путем мы можем сравнить то знание следствий и законов электрическо­ го действия, какое люди могли получить при помощи простого наблюдения гро­ зы, с тем, какое они приобрели и могут надеяться приобрести при помощи элек­ трических и гальванических опытов. При­ мер этот тем более поразителен, что в на­ стоящее время мы имеем основание счи­ тать электричество наиболее распростра­ ненным и всеобщим из всех естествен­ ных явлений (кроме теплоты). Поэтому с первого взгляда можно было бы пред­

положить, что для изучения этого явления мы всего менее нуждаемся в искусствен­ ных способах его произведения. Между тем на деле оказывается совсем противо­ положное: без электрической машины, без лейденской банки и без вольтова столба мы, вероятно, и не подозревали бы суще­ ствования электричества, как одного из ве­ ликих деятелей природы. И те немногие электрические явления, которые мы мог­ ли бы знать без опытов с этими прибо­ рами, мы продолжали бы считать либо явлениями сверхъестественными, либо из­ вестного рода аномалиями и странностя­ ми в строе Вселенной. Когда нам удалось изолировать иссле­ дуемое явление, обставив его известными нам обстоятельствами, мы можем произ­ водить дальнейшие изменения в этих об­ стоятельствах — до какого угодно предела, и притом изменения именно такого ро­ да, какие, по нашему мнению, наиболее пригодны для выяснения законов данного явления. Вводя в эксперимент одно впол­ не определенное обстоятельство за дру­ гим, мы удостоверяемся относительно то­ го, каким образом влияет на это явление неограниченное разнообразие возможных обстоятельств. Так, химики, получив в чи­ стом виде то или другое вновь открытое вещество (т. е. уверившись в отсутствии в данной массе его всего, что может пре­ пятствовать его деятельности или видоиз­ менять ее), вводят последовательно раз­ личные другие вещества для того, чтобы определить, не входит ли данное веще­ ство с ними в соединение, не разлагает ли их — и притом, с каким именно резуль­ татом. Они прилагают к нему также теп­ лоту, электричество, давление и проч. для выяснения того, что именно произойдет с ним под влиянием каждого из этих об­ стоятельств. Но если произвести явление не в на­ ших силах, и если нам приходится отыски­ вать такие случаи, где его производит сама природа, то наша задача получает в зна­ чительной степени иной характер. В этом случае, вместо того, чтобы са­ мим выбирать, какие обстоятельства бу­ дут в эксперименте сопутствовать явлению,

нам приходится открывать, какие ему со­ путствуют в действительности; а это почти невозможно узнать сколько-нибудь точно и полно, раз мы выйдем из области про­ стейших и наиболее доступных для нас случаев. В качестве примера такого яв­ ления, которое мы не можем произвести искусственным путем, возьмем хоть чело­ веческий дух. Природа производит много душ; но вследствие того, что мы не в си­ лах произвести их искусственным путем, мы замечаем, что в каждом случае раз­ вития человеческого духа, в казвдом его воздействии на другие вещи, это разви­ тие или воздействие окружено и затемне­ но множеством неуловимых обстоятельств, делающих почти невозможным примене­ ние обычных опытных методов. До какой степени это верно, мы поймем, если при­ мем во внимание мезду прочим то, что всякий раз, как природа производит че­ ловеческий дух, она производит в тесной связи с ним и тело, т. е. известную обш ир­ ную совокупность физических фактов, ко­ торые, быть может, даже в двух случаях ни­ когда не бывают вполне сходны друг с дру­ гом и большая часть которых совершенно недоступна нашим средствам исследова­ ния (кроме одного строения, которое мы можем в грубых чертах рассмотреть — по­ сле того как оно уже перестало действо­ вать). Если бы, вместо человеческого ума, мы предположили предметом исследова­ ния человеческое общество или государ­ ство, то встретили бы здесь те же самые затруднения, только в еще более сильной степени. Таким образом, мы можем уже под­ метить то заключение, которое, как мне кажется, станет нам совершенно очевид­ ным в дальнейшем ходе нашего исследо­ вания: а именно, что в науках, имеющих дело с такими явлениями, над которыми искусственные опыты, или эксперименты, либо невозможны (как в астрономии), ли­ бо могут быть произведены лишь в очень ограниченной степени (как в психологии, общественных науках и даже в физиоло­ гии), — что во всех этих науках индукция из прямого опыта встречается с затруд­ нениями, в большинстве случаев непре­

одолимыми. Отсюда следует, что методы m ix паук (если хотят, чтобы они достиг/1 п какого-нибудь результата) должны быть н значительной степени, если не главным образом, дедуктивными. Это уже извест­ но нам относительно первой из упомя­ нутых нами наук, астрономии. И то об­ стоятельство, что это положение вообще не признают истинным относительно дру­ гих из указанных наук, является, вероятно, одной из причин их слабого развития. 5 4 . Если в одной области прямого ис­ следования явлений так называемое «чи­ стое наблюдение» сопряжено со столь зна­ чительными неудобствами, сравнительно с искусственным опытом, то в другой об­ ласти преимущество всецело находится на стороне именно наблюдения. Так как индуктивное исследование име­ ет своей целью определение того, какие причины связаны с какими следствиями, то мы можем начать это изыскание с лю бо­ го конца пути, ведущего от одного из этих пунктов к другому: мы можем изучать или следствия данной причины, или же при­ чины данного следствия. Так, например, тот факт, что свет делает черным хлори­ стое серебро, мог быть открыт или при помощи опытов над светом — опытов, вы­ ясняющих, какое действие оказывает он на различные вещества, или же при помо­ щи наблюдения, показывающего, что ча­ стицы этого хлористого соединения часто становятся черными, и дальнейшего ис­ следования обстоятельств такого явления. Точно так же, действие яда кураре мог­ ло стать известным либо путем введения этого яда в организм животных, либо пу­ тем исследования того, почему постоян­ но оказываются смертельными те раны, которые гвианские индийцы наносят сво­ ими стрелами. Уже из простого изложе­ ния этих примеров, помимо всяких тео­ ретических рассузвдений, ясно, что искус­ ственный опыт приложим лишь к первому из двух указанных способов исследования. Мы можем взять причину и стараться най­ ти путем эксперимента, что именно она произведет; но мы не может взять след­ ствие и посредством эксперимента опре­

делить, какой причиной оно может быть произведено. Мы можем лишь выжидать, пока не увидим его произведенным при­ родой или пока нам не удастся произвести его случайно. Это обстоятельство не имело бы боль­ шого значения, если бы от нашего выбора всегда зависело, с которого именно из двух концов данного отношения последователь­ ности начнем мы наши исследования. Но мы редко имеем в этом отношении свобо­ ду выбора. Так как мы можем переходить лишь от известного к неизвестному, то мы принуждены начинать с того конца, отно­ сительно которого мы наиболее осведом­ лены. Если нам ближе знаком деятель, чем его следствия, то мы поджидаем или сами производим случаи действия этого деятеля при доступных нам изменениях в обсто­ ятельствах и затем наблюдаем результат. Если, напротив, для нас темны те условия, от которых зависит явление, и нам знако­ мо само явление, то мы должны начинать наше исследование со следствия. Так, ес­ ли нам бросился в глаза факт почернения хлористого серебра и если мы совершен­ но не подозреваем причины этого, то нам остается только прибегнуть к сравнению тех случаев, где этот факт имел место, пока путем такого сравнения мы не найдем, что во всех в них это вещество подвергалось воздействию света. Точно так же, если бы мы ничего не знали о стрелах индийцев, кроме факта их гибельного действия, то лишь случай мог бы обратить наше вни­ мание на опыты над кураре; при правиль­ ном же ходе исследования мы могли бы только изучать или стараться заметить, что делали индийцы со стрелами в каждом от­ дельном случае. Когда ничто не наводит нас на причи­ ну и мы вынуждены отправляться от след­ ствия и прилагать правило об изменении обстоятельств к последующим, а не преды­ дущим, — в таких случаях мы всегда ли­ шаемся помощи со стороны искусственно­ го опыта. Мы не можем по своему жела­ нию подобрать последующие, как мы мо­ жем это сделать с предыдущими — при любых обстоятельствах, совместимых с их природой. Нет средств производить след­

ствия иначе, как через посредство их при­ чин; между тем, согласно предположению, причины рассматриваемого следствия нам неизвестны. У нас нет поэтому другого спо­ соба, кроме изучения следствия в тех слу­ чаях, когда оно представляется само со­ бою. Если природа предъявляет нам слу­ чаи, достаточно разнообразные по своим обстоятельствам и если мы в состоянии от­ крыть (среди ли ближайших или отдален­ ных предыдущих) нечто такое, что бывает налицо всякий раз, как имеет место данное следствие как бы ни были разнообразны все другие обстоятельства, и чего нико­ гда не бывает налицо, раз этого следствия нет, то мы можем, при помощи просто­ го наблюдения и без всякого эксперимен­ та, открыть действительно существующее в природе единообразие. Но хотя такой случай, конечно, всего благоприятнее для наук чистого наблюде­ ния — в противоположность наукам, допус­ кающим искусственный опыт, —тем не ме­ нее, на самом деле именно здесь яснее всего видно внутреннее несовершенство непосредственной индукции, когда она не основана на эксперименте. Положим, пу­ тем сравнения случаев, где проявляется из­ вестное следствие, мы отыскали такое пре­ дыдущее, которое, по-видимому (а может быть, и на самом деле) неизменно связано с этим следствием. И все-таки мы не до­ кажем, что это предыдущее есть причи­ на, пока не обернем процесса и не про­ изведем данного следствия при помощи этого предыдущего. Если мы можем про­ извести предыдущее искусственным путем и если при этом получится рассматривае­ мое следствие, то индукция будет полной: найденное предыдущее есть действитель­ но причина этого следствия1. Но в таком случае к доказательству посредством про­ стого наблюдения мы прибавим доказа­ тельство посредством эксперимента. Пока мы не сделали этого, мы доказали только неизменное предшествование в пределах нашего опыта, а не безусловное предше­ ствование, или причинную связь. Пока мы, действительно произведя при известных нам обстоятельствах предыдущее и полу­ чив вслед за этим последующее, не по­

казали, что данное предыдущее есть дей­ ствительно то условие, от которого зави­ сит данное последующее, — до тех пор доказанное между ними единообразие по­ следовательности может (как мы видели) вовсе не быть случаем причинной свя­ зи (такова, например, последовательность дня и ночи). Как предыдущее, так и по­ следующее могуг быть последовательными проявлениями действия какой-либо одной скрытой причины. Короче говоря, одно на­ блюдение, без эксперимента (предполагая при этом отсутствие помощи со стороны дедукции) может устанавливать последова­ тельности и сосуществования, но не может доказать причинной связи. Чтобы проверить эти замечания на со­ временном состоянии наук, нам надо толь­ ко обратить внимание на естественную ис­ торию. В зоологии, например, существует огромное число установленных единооб­ разий — частью сосуществования, частью последовательности, единообразий, из ко­ торых для многих мы не знаем ни од­ ного исключения, несмотря на значитель­ ные изменения в сопутствующих им об­ стоятельствах. Однако предыдущие здесь по большей части такого рода, что мы не можем произвести их искусственным путем, а если и можем, то лишь воспро­ изведя тот самый процесс, при помощи которого производит их природа. А так как этот процесс составляет для нас тайну, главнейшие из обстоятельств которой нам не только неизвестны, но и недоступны нашему наблюдению, то нам и не удается получить здесь предыдущие при известных нам условиях. Что же оказывается в резуль­ тате? То, что во всем этом обширном пред­ мете, дающем такое большое и разнооб­ разное поле для наблюдений, мы достигли самых незначительных успехов в установ­ лении каких бы то ни было законов при­ чинной связи. Относительно большинства явлений, встречаемых нами в соединении друг с другом, мы не знаем здесь с до­ стоверностью, какое из них есть условие (или служит причиной) и какое является следствием, — да и служит ли еще вообще какое-либо из них причиной или следстви­ ем: не представляют ли они, скорее, сов­

местных следствий таких причин, которые мам еще предстоит открыть, иначе говоря, сложных результатов законов, до сих пор еще неизвестных. Хотя некоторые из предшествующих ммечаний, с точки зрения строгого поряд­ ка изложения, быть может, здесь и преж­ девременны, мне казалось, однако, что не­ сколько общих замечаний о разнице мевду пауками чистого наблюдения и науками опыта и о том крайне невыгодном по­

ложении, в какое в науках первой груп­ пы неизбежно поставлено непосредствен­ ное индуктивное исследование, — что не­ сколько таких общих замечаний составят лучшее подготовление к изучению мето­ дов прямой индукции. Такое подготовле­ ние сделает излишним многое, о чем иначе пришлось бы говорить, с некоторыми не­ удобствами, среди самого этого изучения. Теперь мы и приступим к рассмотрению упомянутых методов.

Четыре мет ода опытного исследования

§ 1. Простейших и наиболее очевидных способов выделять из числа предшествую­ щих явлению или следующих за ним об­ стоятельств те, с которыми это явление действительно связано при помощи не­ изменного закона, — таких способов два. Один состоит в сопоставлении тех отлич­ ных один от другого случаев, в которых данное явление имеет место; другой — в сравнении таких случаев, где это явле­ ние присутствует, со сходными в других отношениях случаями, где этого явления тем не менее нет. Первый из этих спо­ собов можно назвать «методом сходства» (the Method of Agreement) второй — «ме­ тодом разницы» или «методом различия»

(the Method of Difference). Здесь необходимо напомнить то, что исследование законов явлений может быть иногда исследованием причины какого-либо данного следствия, иногда исследовани­ ем следствий или свойств той или другой данной причины. Мы рассмотрим указан­ ные методы в их приложении к обоим по­ рядкам исследования; из обоих же будем брать и примеры. В дальнейшем изложении предыдущие мы будем обозначать большими буквами, а соответствующие им последующие — ма­ ленькими... Итак, положим, А есть некото­ рый деятель или причина, и пусть задача нашего исследования заключается в том, чтобы установить, каковы следствия этой причины. Если мы можем найти в приро­ де или сами произвести фактор А при та­ ких изменениях в прочих обстоятельствах, чтобы все случаи имели общим лишь од­ но обстоятельство: а именно — А, то вся­ кое следствие, которое оказывается нали­ цо во всех наших опытах, будет, очевидно, следствием А. Положим, например, А явля­ ется в опыте в присутствии В и С, и след­ ствием оказывается аЬс\ положим также,

что затем опыт произведен над А вместе с D и Е, но без В и С, и что теперь получено следствие ade. Тогда мы можем рассуждать таким образом: b и с не суть следствия А, так как они не были произведены им во втором опыте; но d и е также не бу­ дут следствиями А, так как их не оказалось в первом опыте. Настоящее следствие А должно было быть налицо в обоих случа­ ях; а этому условию удовлетворяет лишь одно обстоятельство а. Явление а не мо­ жет быть следствием В или С, так как оно присутствовало там, где их не было; оно не может быть и следствием D или Е, так как было налицо там, где не было этих последних. Поэтому а есть следствие А. Положим, например, предыдущее (А) есть соприкосновение какого-нибудь ще­ лочного вещества с тем или другим жиром. Когда это сочетание испробовано при не­ скольких таких изменениях в обстоятель­ ствах, которые сходны друг с другом толь­ ко в одном этом, то оказывается, что в ре­ зультате всегда получается жирное и смы­ вающее вещество, т. е. так называемое «мы­ ло». Отсюда и заключают, что соединение жира со щелочью является причиной об­ разования мыла. Так исследуем мы след­ ствие данной причины при помощи мето­ да сходства. Подобным же образом можем мы ис­ следовать и причину всякого данного след­ ствия. Положим, нам дано следствие а. В таком случае, как это показано в пред­ шествующей главе, мы можем прибегнуть лишь к наблюдению, а не к эксперименту. Мы не можем произвести явления, причи­ на которого нам неизвестна, для того что­ бы заметить, каким образом оно возникло. И если бы нам и удалось наугад произве­ сти это явление экспериментальным пу­ тем, то это было бы чистой случайностью. Но раз мы можем наблюдать а в двух раз-

мичных соединениях: аЪс и a d e , и если мы :шаем или можем найти, что преды­ дущими обстоятельствами в одном случае будут ABC, а в другом — ADE, то (на осноиинии такого же рассуждения, как и в пред­ шествующем примере) мы вправе заклю­ чить, что предыдущее А связано с после­ дующим а каким-либо законом причин­ ной связи. Действительно, В и С не могут быть причинами а , так как их нет во вто­ ром случае; точно так же не могут быть причинами а ни D, ни Е, так как они от­ сутствуют в первом случае. Одно только Л из всех пяти обстоятельств оказывает­ ся среди предыдущих явлений а в обоих примерах. Положим, например, а (следствие) есть кристаллизация. Мы сравниваем слу­ чаи, в которых, как нам известно, тела при­ нимают кристаллическое строение, но ко­ торые не имеют между собой сходства ни н чем другом. Мы находим, что все они имеют одно и, насколько мы можем за­ метить, только одно общее предыдущее: отложение твердого вещества из жидкого состояния — из состояния расплавленно­ го или из раствора. Отсюда мы заключаем, что неизменным предыдущим кристалли­ зации вещества является отвердение его из жидкого состояния. Но в этом примере мы можем пойти дальше и сказать, что такое отвердение есть не только неизменное предыдущее, но и причина или, по крайней мере, бли­ жайшее событие, дополняющее собой ряд условий, составляющих причину. А имен­ но, открыв в этом случае предыдущее А, мы и состоянии произвести его искусствен­ ным путем; и если мы потом действитель­ но из опыта найдем, что за А следует а , мы проверим результат нашей индукции. Важ­ ность такого обратного доказательства по­ разительным образом проявилась, напри­ мер, в следующем случае: сохраняя в тече­ ние целых годов в спокойном состоянии сосуд с водой, в которой были растворены частицы кремнезема, один химик (кажет­ ся, д-р Уолластон) получил, наконец, кри­ сталлы кварца. Не менее интересен и опыт сэра Джэмса Холла, добывшего искусствен­ ный мрамор охлаждением под огромным

давлением его расплавленных составных частей. Эти два удивительных случая по­ казывают нам, какой свет может пролить на самые таинственные процессы приро­ ды искусно задуманное допраш ивание ее. Но если мы не можем искусственно произвести явления А, то наше заключе­ ние, что именно оно есть причина а, оста­ нется под очень значительным сомнением. Будучи неизменным предыдущим а , А мо­ жет не быть его безусловным предыдущим, может предшествовать ему лишь так, как день предшествует ночи и ночь дню. Та­ кая неопределенность вытекает из невоз­ можности для нас удостовериться в том, что А есть единственное непосредствен­ ное предыдущее, общее обоим случаям. Ес­ ли бы мы могли знать, что нами указаны все неизменные предыдущие, то мы име­ ли бы основание быть уверенными в том, что и безусловно неизменное предыдущее, или причина, также должно находиться где-нибудь среди них. К несчастью, едва ли когда оказывается возможным установить все предыдущие, раз явление нельзя произ­ вести искусственным путем. Правда, даже и в этом последнем случае трудность толь­ ко облегчается, а не вовсе исчезает: лю­ ди умели поднимать воду в насосах задол­ го до того, как обратили внимание на то обстоятельство, которое действительно иг­ рает здесь активную роль, т. е. на давле­ ние воздуха на свободную поверхность во­ ды. Однако сделать полный анализ соче­ таний, произведенных нами самими, всетаки гораздо легче, чем анализировать всю ту сложную массу действий, какую приро­ да может проявить в момент произведения данного явления. Во всяком опыте с элек­ трической машиной мы можем, конечно, просмотреть некоторые из существенных обстоятельств; однако и в самом худшем случае мы все-таки будем лучше знакомы с обстоятельствами этого опыта, чем с об­ стоятельствами грозы. Только что разобранный нами способ открытия и доказательства законов при­ роды опирается на следующую аксиому: ни одно обстоятельство, которое можно исключить без ущерба для явления или которое может отсутствовать, несмотря на

присутствие этого явления, не связано с ним причинной связью. Если после тако­ го исключения случайных обстоятельств останется лишь одно обстоятельство, то оно и будет искомой причиной; если же останется несколько обстоятельств, то при­ чиной служат или все они, или некоторые из них. То же, с надлежащими поправками, mutatis mutandis, справедливо и при отыс­ кании следствия. Так как этот метод заклю­ чается в сравнении различных случаев для определения того, в чем они сходны, то я и назвал его методом сходства1. В каче­ стве его руководящего принципа мы мо­ жем принять следующее правило:

Первое правило Если два или более случаев подлежа­ щего исследованию явления имеют общим лишь одно обстоятельство, то это об­ стоятельство — в котором только и со­ гласуются все эти случаи — есть причина (или следствие) данного явления. Оставляя пока в стороне метод сход­ ства, к которому мы очень скоро вернемся, мы переходим теперь к еще более могу­ щественному орудию исследования при­ роды — к методу различия. § 2. Для метода сходства мы искали та­ кие случаи, которые совпадали бы в дан­ ном обстоятельстве, различаясь во всех других. Для приложения метода различия нам нужны, напротив, два случая, сход­ ные друг с другом во всех других отно­ шениях, но различающееся между собой фактом присутствия и отсутствия того яв­ ления, которое мы желаем изучить. Если наша цель — открыть следствия некото­ рой причины, некоторого деятеля А, то мы должны найти А в какой-нибудь груп­ пе уже исследованных обстоятельств, на­ пример в ABC, а затем, заметив имеющие в этом случае место следствия, сравнить их со следствиями остальных обстоятельств ВС, действующих при отсутствии А. Если следствием ABC будет аЬс, а следствием ВС — 6с, то очевидно, что следствием А бу­ дет а. Точно так же, если мы начнем с дру­ гого конца, т. е. будем исследовать причи­ ну следствия а , то мы должны будем взять,

например, случай абс, в котором это след­ ствие имеется налицо, и где предыдущими были ABC, а затем отыскать другой слу­ чай, где бы встретились остальные обстоя­ тельства 6с, без а. Если в этом последнем случае предыдущими будут ВС, то это по­ кажет нам, что причиной а должно быть А — одно или в связи с какими-либо други­ ми из имеющихся налицо обстоятельств. Едва ли необходимо приводить при­ меры того логического процесса, которому мы обязаны почти всеми индуктивными заключениями, совершаемыми в ранний период жизни. Когда у человека простре­ лено сердце, то мы узнаем, что человек убит выстрелом, при помощи именно это­ го метода: человек был полон жизни не­ посредственно перед выстрелом, т. е. тогда, когда все обстоятельства, кроме раны, бы­ ли те же самые. В основе этого метода лежат, очевид­ но, следующие аксиомы: всякое предыду­ щее, которого нельзя исключить, не уни­ чтожив явления, есть причина или условие этого явления; всякое последующее, кото­ рое можно исключить одним только ис­ ключением какого-либо одного из преды­ дущих, есть следствие этого предыдущего. Вместо сравнения различных случаев яв­ ления — для нахождения того, в чем они согласуются, этот метод сравнивает случай присутствия явления со случаем его отсут­ ствия — для открытия того, в чем они раз­ личны. Правило, или руководящий прин­ цип, метода различия можно сформулиро­ вать следующим образом:

Второе правило Если случай, в котором исследуемое явление наступает, и случай, в котором оно не наступает, сходны во всех обстоя­ тельствах, кроме одного, встречающегося лишь в первом случае, то это обстоятель­ ство, в котором одном только и разнятся эти два случая, есть следствие, или при­ чина, или необходимая часть причины яв­ ления. § 3. Два изложенных метода имеют мно­ го сходных черт, но также и много разли­ чий. Оба они суть методы исключения. Тер­

мин этот (употребляемый в теории урав­ нений для обозначения процесса, при по­ мощи которого удаляют один за другим элементы какого-либо вопроса, так что ре­ шение начинает зависеть от взаимных от­ ношений одних остающихся, не исклю­ ченных элементов) весьма пригоден для выражения процесса, аналогичного этому алгебраическому приему — процесса, ко­ торый со времен Бэкона считается осно­ вой экспериментального исследования. Процесс этот состоит именно в последо­ вательном исключении различных обсто­ ятельств, сопровождающих явление в лю ­ бом данном примере; исключают их за­ тем, чтобы определить, какие из них могут отсутствовать при наличии этого явления. Метод сходства основывается на следую­ щем: все, что можно исключить, не связа­ но с данным явлением никаким законом. Для метода же различия основанием слу­ жит следующее положение: все, чего нель­ зя исключить, связано с данным явлением каким-либо законом. Из этих двух методов метод различия есть по преимуществу метод искусствен­ ного опыта или эксперимента, тогда как к методу сходства прибегают преимуще­ ственно тогда, когда эксперимент невоз­ можен. Немного размышления достаточно для того, чтобы доказать этот факт и вы­ яснить его причину. Особенности метода различия гораз­ до точнее определяют характер требую­ щихся для него сочетаний, чем как это имеет место в методе сходства. Два под­ лежащих сравнению случая должны быть вполне сходны во всех обстоятельствах, кроме одного того, исследование которого составляет нашу цель: они должны нахо­ диться в отношении ABC к ВС или в отно­ шении abc к Ьс. Правда, нет нужды, чтобы это сходство в обстоятельствах простира­ лось и на такие, которые, как уже извест­ но, несущественны для результата. И от­ носительно большинства явлений самый обыденный опыт сразу показывает нам, что большая часть сосуществующих с эти­ ми явлениями фактов Вселенной может как присутствовать, так и отсутствовать, не оказывая никакого влияния на данное

явление; иначе говоря, присутствие их без­ различно как в том случае, когда это яв­ ление не происходит, так и в том, когда оно случается. Но даже если ограничить тождественность двух случаев ABC и ВС только такими обстоятельствами, которые неизвестны заранее как безразличные, то и тогда окажется, что природа весьма ред­ ко дает два случая, относительно которых мы могли бы быть уверены, что они стоят именно в таком отношении друг к дру­ гу. Самопроизвольные процессы природы вообще отличаются крайней сложностью и неясностью; они происходят большей ча­ стью или в столь подавляюще больших или в столь неизмеримо малых размерах, что значительная часть действительно имею­ щих место фактов остается нам неизвест­ ной; но и тех, которые известны, так мно­ го и они так разнообразны, что едва ли бывают в точности сходны в каких-либо двух случаях. Ввиду всего этого в природе обыкновенно нельзя бывает найти само­ произвольного опыта такого рода, какого требует метод различия. Напротив, когда мы осуществляем явление при помощи ис­ кусственного опыта или эксперимента, то мы почти непременно получаем два тре­ буемых этим методом случая, если толь­ ко процесс не продолжается очень долгое время. До начала нашего эксперимента су­ ществовало известное состояние окружа­ ющих обстоятельств; это будет ВС. Затем мы вводим А, — например, просто принося некоторый предмет из другой части комна­ ты, прежде чем могла произойти какая-либо перемена в других элементах явления. Коротко говоря (как замечает Конт), сама природа эксперимента заключается во вве­ дении в существовавшую до того момента совокупность обстоятельств какой-нибудь вполне определенной перемены. Мы вы­ бираем какое-либо прежнее состояние ве­ щей, с которым мы хорошо знакомы, так что, по всей вероятности, в этом состоя­ нии не могло бы пройти незамеченным ни одно непредвиденное изменение; за­ тем мы вводим как можно быстрее то яв­ ление, которое желаем изучить. Это дает нам в общем право питать полную уве­ ренность в том, что ранее существовавшее

состояние и состояние, нами произведен­ ное, различаются только фактом присут­ ствия или отсутствия изучаемого явления. Если экспериментатор берет птицу из клет­ ки и мгновенно погружает ее в углекислый газ, то он может быть вполне уверен (осо­ бенно после одного или двух повторных опытов) в том, что за это время не про­ изошло никакого другого обстоятельства, способного вызвать задушение, кроме пе­ ремены атмосферы воздуха на атмосфе­ ру углекислого газа. Правда, в некоторых такого рода случаях может остаться одно сомнение: следствие может быть произве­ дено не самой переменой, а теми сред­ ствами, которые пущены в ход для про­ изведения перемены. Однако это послед­ нее предположение вообще допускает до­ казательную проверку при помощи других опытов. Из сказанного видно, что требо­ ваниям метода различия мы вообще в со­ стоянии удовлетворить при изучении тех явлений, какие мы можем видоизменять или контролировать по собственному же­ ланию. Но при самопроизвольных процес­ сах природы требования эти лишь редко бывают выполнены. Совершенно обратное имеет силу от­ носительно метода сходства. Здесь не на­ до никаких специальных, никаких особен­ ных, определенных случаев. Им можно ис­ следовать всякие случаи, в которых мы на­ ходим в природе то или другое явление; раз группа таких случаев в чем-либо сход­ на, то уже этот факт дает довольно важ­ ное заключение. Правда, мы редко можем быть уверены в том, что найденное сход­ ство есть единственное сходство; но здесь такая неизвестность не подрывает заклю­ чения, как при методе различия: она не за­ трагивает достоверности результата в отве­ денных ему пределах. Сколько бы ни оста­ лось других, еще не установленных не­ изменных предыдущих или последующих, одно неизменное предыдущее или после­ дующее мы установили. Если за ABC, ADE, AFG одинаково следует (между прочим) а, то а есть неизменное последующее А. Ес­ ли абс, a d e , a f g имеют в числе своих предыдущих А, то А связано, как предыду­ щее, каким-либо неизменным законом с а.

Но для определения того, служит ли то или другое неизменное предыдущее причиной (или то или другое неизменное последую­ щее следствием), мы должны иметь, кроме того, возможность сами произвести одно из них при посредстве другого; или же должны найти то, что одно только и да­ ет нам уверенность в том, что нечто воз­ никло: а именно, такой случай, в котором следствие а начало бы существовать без всякой другой перемены в предыдущих обстоятельствах, кроме привхождения А. Но если мы найдем такой случай, то наше рассуждение пойдет уже по методу разли­ чия, а не по методу сходства. Отсюда ясно, что из методов непо­ средственного опыта только метод разли­ чия может давать нам достоверное знание о причинах. Метод сходства ведет лишь к «законам явлений» (как их называют не­ которые писатели; хотя это не точно, так как законы причинной связи суть также законы явлений), т. е. к таким единооб­ разиям, которые или вовсе не составляют законов причинной связи, или в которых вопрос о причинной связи должен пока остаться открытым. Метод сходства поле­ зен, главным образом, потому, что указы­ вает, где прилагать метод различия (так, в последнем примере сравнение ABC, ADE и AFG показало, что А есть такое предыду­ щее, над которым надо произвести опыт, не вызывает ли оно а ). Кроме того, ме­ тод сходства приходится применять в ка­ честве менее сильного орудия еще в тех случаях, когда метод различия неприло­ жим, что, как мы видели раньше, вызыва­ ется вообще невозможностью искусствен­ ного воспроизведения явлений. Вот поче­ му метод сходства, приложимый в прин­ ципе в обоих случаях, есть по преимуще­ ству метод исследования таких вопросов, относительно которых невозможен искус­ ственный опыт. Здесь этот метод является вообще единственным орудием непосред­ ственного индуктивного исследования. На­ против, в тех явлениях, которые мы мо­ жем производить по собственному усмот­ рению, более действительные результаты дает метод различия: он устанавливает не одни только «законы», а и причины.

V I. Есть, однако, много таких случаев, в которых мы имеем полную возможность произвести явление, но где между тем ме­ тод различия или вовсе неприменим, или же применим только после метода сходстна. Это бывает тогда, когда тот фактор, при помощи которого мы можем произве­ сти явление, состоит не из одного толь­ ко предыдущего, а из некоторого соче­ тания предыдущих, которых мы не име­ ем возможности отделить друг от друга и ввести каждое отдельно. Так, например, положим, мы исследуем причину двойно­ го преломления света. Мы можем произ­ нести это явление по своему произволу, употребляя какое-либо одно из многих ве­ ществ, которые, как нам известно, прелом­ ляют свет именно таким образом. Но если, нзяв одно из этих веществ (например, ис­ ландский шпат), мы пожелаем определить, от каких именно свойств исландского шпа­ та зависит это замечательное явление, то мы не будем в состоянии воспользовать­ ся для этой цели методом различия, так как не найдем другого вещества, вполне сходного с исландским шпатом во всем, кроме какого-либо одного свойства. Следо­ вательно, продолжать исследование можно только по методу сходства. И действитель­ но, сравнивая (при помощи этого метода) псе известные вещества, обладающие свой­ ством производить двойное преломление света, установили, что все эти вещества сходны в одном обстоятельстве: все они имеют кристаллическое строение. Отсю­ да (хотя обратное положение и не имеет силы, т. е. не все кристаллические веще­ ства имеют свойство двойного преломле­ ния) было сделано основательное заклю­ чение, что между этими двумя свойства­ ми существует некоторая действительная связь: или само кристаллическое строение, или причина, его вызывающая, являются одним из условий двойного преломления. Указанным применением метода сход­ ства обусловливается особое видоизмене­ ние этого метода, имеющее иногда важ­ ное значение при исследовании природы. В случаях, подобных приведенному выше, где невозможно найти такую именно па­ ру примеров, какой требует наше второе

правило (т. е. примеров, сходных во всех предыдущих, кроме А, или во всех последу­ ющих, кроме а ), мы можем, однако, быть в состоянии, при помощи двойного упо­ требления метода сходства, открыть, чем те случаи, где есть А или а , отличаются от тех, где их нет. Если мы сравним различные случаи, где встречается а , и найдем, что для всех их общим является обстоятельство А и (на­ сколько можно заметить) только оно од­ но, то метод сходства засвидетельствует нам, что между А и а существует некото­ рая связь. Чтобы превратить ее в доказан­ ную причинную связь путем прямого ме­ тода разницы, мы должны были бы иметь возможность в каком-либо одном из этих случаев (например, хоть в ABC) выделить А и затем наблюдать, помешает ли этот факт появлению а. Но положим (и это часто бывает), что мы не в состоянии про­ извести такого решающего эксперимента; все-таки даже и в таких случаях польза получается одинаковая, если мы каким бы то ни было образом будем в состоянии найти, каков был бы результат опыта, ес­ ли бы мы могли его действительно про­ извести. Положим, далее, что если прежде мы исследовали различные случаи, где а встречалось, и нашли их сходными в том, что они содержат А, то теперь мы наблю­ даем различные случаи, где а не встреча­ ется, и находим их сходными в том, что во всех в них нет А. Этим способом мы устанавливаем — путем метода сходства — такую же связь между отсутствием А и от­ сутствием а, какую мы прежде установили между их присутствием. Подобно тому как прежде было показано, что всякий раз, ко­ гда присутствует А, присутствует и а , так теперь мы доказываем, что при удалении А вместе с ним исчезает и а. Таким обра­ зом, эти предложения: ABC — abc и ВС — Ьс дают нам те два случая (положитель­ ный и отрицательный), каких требует ме­ тод различия. Такой метод можно назвать «косвен­ ным методом различия», или «соединен­ ным методом сходства и различия» ( the In­

direct Method of Difference or the joint Method of Agreement and Difference). Он состоит

в двойном приложении метода сходства, причем оба доказательства независимы од­ но от другого и друг друга подкрепляют. Несмотря на это доказательность этого ме­ тода не равна доказательности прямого ме­ тода различия. Действительно, требования метода различия не выполнены до тех пор, пока мы не можем быть вполне уверены либо в том, что случаи присутствия а не сходны между собой ни в одном предыду­ щем, кроме А, либо в том, что случаи отсут­ ствия а сходны в одном только отсутствии А. Если бы такая уверенность была возмож­ на (а она никогда не бывает возможна), то для нас не было бы нуэвды в соединенном методе: тогда из двух рядов случаев каж­ дый в отдельности мог бы служить доста­ точным доказательством причинной свя­ зи. А потому этот «косвенный метод» мож­ но рассматривать лишь как значительное расш ирение и усовершенствование мето­ да сходства: он не отличается той особен­ ной силой, какая присуща методу разли­ чия. Правило для него можно выразить следующим образом:

Третье правило Если два или более случаев возникно­ вения явления имеют общим лишь одно обстоятельство и два или более случаев невозникновения того же явления имеют общим только отсутствие того же само­ го обстоятельства, то это обстоятель­ ство, в котором только и разнятся оба ряда случаев, есть или следствие, или при­ чина, или необходимая часть причины изу­ чаемого явления. Сейчас мы увидим, что соединенный метод сходства и различия составляет усо­ вершенствование метода сходства еще и в другом отношении, на которое мы пока не обращали внимания: а именно, он свобо­ ден от характеристического несовершен­ ства метода сходства — несовершенства, сущность которого нам еще предстоит ука­ зать. Но так как мы не можем коснуть­ ся этого вопроса, не вводя в настоящее длинное и трудное рассуждение некоторо­ го нового и усложняющего дело элемен­ та, то я отложу его рассмотрение до од­ ной из следующих глав и прямо перейду

к изложению двух других методов, попол­ няющих собой совокупность тех средств, какими обладает человечество в деле ис­ следования законов природы при помощи прямого наблюдения и опыта. § 5. Первый из этих методов удачно на­ зван «методом остатков» (the Method of Re­ sidues). Его принцип очень прост. Если уда­ лить или вычесть из явления все те его ча­ сти, причины которых известны из преж­ них индукций, то в остатке получится след­ ствие тех предыдущих, которые остались неисключенными или следствие которых не было до тех пор определено в количе­ ственном отношении. Предположим, как и раньше, что мы имеем предыдущие ABC, за которыми сле­ дуют последующие абс, и что путем преж­ них индукций (основанных, положим, на методе различия) мы установили причины некоторых из этих следствий или след­ ствия некоторых из этих причин: напри­ мер, узнали, что а есть следствие А, а Ъ есть следствие В. Если вычесть сумму этих следствий из всего явления, то останется с, которое мы и можем теперь, без всяких дальнейших опытов, признать следствием С. Этот метод остатков представляет, в сущ­ ности, некоторое особое видоизменение метода различия. Если бы случай ABC — abc можно было бы сравнить с одним слу­ чаем АВ — ab, то мы имели бы доказа­ тельство того, что С есть причина с, по обыкновенному методу различия. Но в на­ стоящем случае вместо одного цельного явления АВ нам пришлось изучить отдель­ но причины А и В и на основании след­ ствий, производимых ими порознь, выве­ сти, какое следствие они должны произве­ сти в случае ABC, где они действуют вместе. Следовательно, из двух случаев, требуемых методом различия: одного положительно­ го, другого отрицательного, — случай от­ рицательный, или случай отсутствия дан­ ного явления, не дается здесь прямым на­ блюдением или экспериментом, а получен путем дедукции. Будучи одной из форм ме­ тода различия, метод остатков отличается такой же строгой достоверностью — если только, конечно, во-первых, прежние ин­

дукции, посредством которых были опре­ делены следствия А и В, были получены при помощи этого же непогрешимого ме­ тода, а во-вторых, если мы уверены в том, что С есть единственное предыдущее, с ко­ торым можно связать остаточное явление г, единственный деятель, следствия кото­ рого мы еще не высчитали и не вычли. Л так как в этом мы никогда не можем Оыть уверены, то доказательность метода остатков никогда не может быть полной, пока мы не будем в состоянии получить (! искусственным путем и подвергнуть его эксперименту отдельно, или пока то след­ ствие С, к предположению которого прииодит нас рассуждение по методу остатков, пс будет объяснено дедуктивным путем — па основании уже известных законов. Но даже и с этими ограничениями ме­ тод остатков является одним из самых важ­ ных орудий открытия, какие только име­ ются в нашем распоряжении. Из всех ме­ тодов исследования законов природы этот метод дает больше всего неожиданных ре­ зультатов, часто указывая нам такие по­ следовательности, в которых ни причина, ни следствие не были достаточно заметны для того, чтобы сами собой привлечь вни­ мание наблюдателей. Деятель С может быть скрытым обстоятельством, и его, вероятно, не заметили бы, если бы не стали искать прямо его; а искать именно его не стали бы до тех пор, пока не бросилась бы в гла­ за недостаточность уже изученных причин для объяснения всей совокупности след­ ствия. И с иногда до такой степени бывает затемнено вследствие смешения с а и б , что оно вряд ли могло бы представиться само собой, в качестве предмета для от­ дельного изучения. В скором времени мы приведем несколько замечательных при­ меров приложения метода остатков. Пра­ вило этого метода таково:

Четвертое правило Если из явления вычесть ту его часть, которая, как известно из прежних индук­ ций, есть следствие некоторых определен­ ных предыдущих, то остаток данного яв­ ления должен быть следствием остальных предыдущих.

§ 6 . Остается группа таких законов, кото­ рые нельзя установить ни по одному из тех трех методов, которые я старался охарак­ теризовать выше. Это — законы тех посто­ янных причин, тех неуничтожимых есте­ ственных деятелей, которых нельзя ни ис­ ключить, ни изолировать: мы не можем помешать их присутствию, но не в силах устроить и так, чтобы были налицо только они одни. И с первого взгляда может по­ казаться, что у нас нет никакого средства отделять следствия таких деятелей от след­ ствия тех других явлений, от которых мы не можем их реально отделить. Относи­ тельно большинства постоянных причин в действительности не существует подоб­ ного затруднения: хотя мы и не можем устранить их из группы сосуществующих фактов, однако мы в состоянии выделить их (поскольку они обнаруживают свое вли­ яние), просто производя опыты вне пре­ делов их влияния. Так, например, сосед­ ство горы вызывает некоторые неправиль­ ности в качании маятника; но мы уда­ ляем маятник на достаточное расстояние от горы — и неправильности прекращают­ ся. На основании этих данных мы можем определить, при помощи метода различия, какая именно часть следствия приходится на долю горы. Далее известного расстоя­ ния от горы все происходит так, как ес­ ли гора не оказывает совершенно никако­ го влияния; а отсюда мы на достаточном основании заключаем, что она и на са­ мом деле не обнаруживает здесь никакого влияния. Таким образом, трудности в определе­ нии следствий постоянных причин до сих пор описанными методами встречаются лишь в таких случаях, когда мы не можем выйти из области влияния этих причин. Маятник можно удалить из-под влияния горы, но его нельзя удалить из-под влияния Земли: нельзя ни Землю отделить от него, ни его от Земли — для того чтобы узнать, будут ли продолжаться его качания, если устранить действие, оказываемое на него Землей. На каком же основании приписы­ ваем мы в таком случае качания маятника влиянию Земли? Метод различия непри­ ложим, так как у нас не хватает одного

из двух нужных для него случаев — случая отрицательного. Неприложим здесь и ме­ тод сходства, так как — хотя относительно всех маятников истинно то, что Земля по­ стоянно сосуществует с их качаниями, — однако с таким же правом можно было бы приписать это явление и Солнцу, которое точно так же сосуществует во всех опытах с исследуемым явлением. Очевидно, для установления даже столь простого факта причинной связи необходим еще какойлибо метод, помимо уже изученных нами. В качестве другого примера возьмем явление теплоты. Независимо от всякой ги­ потезы относительно подлинной природы называемого этим именем деятеля, нам до­ стоверно известно, что мы не можем ли­ шить тело всей его теплоты. В такой же сте­ пени достоверно и то, что никому не уда­ валось еще наблюдать теплоту иначе, как излучаемую тем или другим телом. Не бу­ дучи, таким образом, в силах разделить тело и теплоту, мы не можем и произвести такого изменения в обстоятельствах, ка­ кого требуют три предыдущие метода: мы не можем установить при помощи этих ме­ тодов, какая именно часть совершающихся в том или другом теле явлений приходится на долю содержащейся в этом теле тепло­ ты. Если бы мы могли наблюдать тело с его теплотой, а затем то же самое тело впол­ не лишенным теплоты, то показать нам следствия теплоты отдельно от следствий собственно тела мог бы метод различия. Если бы мы могли наблюдать теплоту при обстоятельствах, сходных лишь в наличии теплоты (так чтобы наши случаи не ха­ рактеризовались, кроме того, еще присут­ ствием какого бы то ни было тела), то мы могли бы установить следствия тепло­ ты при помощи метода сходства, на осно­ вании случая теплоты с телом и другого — теплоты без тела. Или же мы могли бы определить посредством метода различия, какая часть следствия принадлежит телу, а затем остальную его часть, зависящую от теплоты, можно было бы определить при помощи метода остатков. Но мы не мо­ жем сделать ничего подобного; а без это­ го приложение к решению нашей задачи любого из трех методов будет совершен­

но призрачным. Напрасно стали бы мы, например, пытаться определить следствия теплоты, вычитая из явлений, обнаружива­ емых телом, все то, что принадлежит дру­ гим его свойствам. В действительности мы никогда не имели возможности наблюдать тела без присущей им в том или другом количестве теплоты; а потому могло бы оказаться, что зависящие от этой тепло­ ты следствия составляют часть тех самых результатов, которые мы старались бы вы­ делить — с целью получить в остатке след­ ствия теплоты. Если бы, поэтому, не было никаких других методов опытного исследования, кроме указанных трех, то мы не имели бы возможности определить те следствия, при­ чиной которых служит теплота. Но в на­ шем распоряжении есть еще одно сред­ ство. Хотя мы не в состоянии совершен­ но исключить предыдущее, тем не менее мы или сами можем оказаться способны­ ми произвести какое-либо видоизменение в этом предыдущем, или же за нас про­ изведет его природа. Под «видоизменени­ ем» мы разумеем здесь такую перемену в предыдущем, которая не простирается до его полного устранения. И вот, если то или другое видоизменение предыдуще­ го А всегда вызывает перемену в последую­ щем а , причем другие последующие, б и с , остаются теми же самыми; или, наоборот, если всякой перемене в а предшествова­ ло, как оказывается, какое-либо видоизме­ нение в А, причем не было заметно ника­ кого видоизменения ни в одном из других предыдущих, — то мы можем смело за­ ключить, что а , всецело или отчасти, есть следствие А или, по крайней мере, соеди­ нено с ним какой-либо причинной связью. Так, например, хотя теплоты мы не в со­ стоянии совершенно удалить из тела, од­ нако мы можем изменять ее количество, либо увеличивая, либо уменьшая его. Про­ изводя на самом деле такого рода экспе­ рименты, мы находим, при помощи уже разобранных нами методов опыта и на­ блюдения, что такое увеличение и умень­ шение количества теплоты вызывают рас­ ширение и сжатие тела. Таким путем мы и приходим к недоступному для нас дру-

гпми способами заключению, что одним ii:i следствий теплоты является увеличение измерений тела или, другими словами, уве­ личение расстояний между его частицами. Такое изменение вещи, которое не про­ стирается до полного ее уничтожения, ко­ торое оставляет ее тем же, чем она была п прежде, должно быть изменением либо п количестве, либо в каком-нибудь из из­ менчивых отношений ее к другим вещам — отношений, из которых главным является положение в пространстве. В последнем примере видоизменение предыдущего бы­ ло изменением его количества. Но, поло­ жим, вопрос будет в том, какое влияние оказывает на поверхность Земли Луна. Мы не в силах произвести опыта при отсут­ ствии Луны, а потому и не можем прямо заметить, какие из земных явлений пре­ кращаются с уничтожением влияния Луны. Но мы находим, что за всеми изменениями н положениии Луны следуют соответству­ ющие изменения во времени и месте при­ ливов, что приливы постоянно происходят либо в ближайших к Луне, либо в наибо­ лее от нее отдаленных частях Земли. Это с полной очевидностью может доказать нам, что Луна, всецело или отчасти, служит причиной приливов и отливов. Что изме­ нения следствия соответствуют или анало­ гичны изменениям его причины, это быва­ ет очень часто; так происходит и в настоя­ щем случае: по мере того как Луна продви­ гается далее к востоку, к востоку же про­ двигается и высшая точка прилива. Но это условие не необходимо, как можно видеть и из этого самого примера: кроме этой, первой точки прилива, в каждое мгнове­ ние есть другая такая же точка, место ко­ торой диаметрально противоположно пер­ вой и которая поэтому необходимо должна двигаться к западу, по мере того как Луна, сопровождаемая волнами прилива в бли­ жайшей к ней точке, продвигается к восто­ ку; между тем оба эти движения одинаково суть следствия движения Луны2. Подобным же образом доказывается и тот фаюг, что причиной качаний маятни­ ка является Земля. Качания эти происхо­ дят между точками, находящимися на рав­ ном расстоянии по обе стороны линии,

которая, будучи перпендикулярна к Зем­ ле, передвигается в пространстве с каждым изменением положения Земли как в про­ странстве, так и относительно данного предмета. Строго говоря, только при по­ мощи метода сопутствующих изменений мы узнаем, что все земные тела стремят­ ся к Земле, а не к какой-либо неизвест­ ной неподвижной точке пространства, ле­ жащей в том же самом направлении, что и Земля. Действительно каэвдые двадцать четыре часа линия, проведенная от пред­ мета перпендикулярно к Земле, последо­ вательно совпадает, вследствие вращения Земли, со всеми радиусами круга3, и в те­ чение шести месяцев этот круг переме­ щается в пространстве приблизительно на двести миллионов миль. Тем не менее, при всех этих переменах в положении Земли линия, по которой тела стремятся падать, продолжает сохранять свое направление по отношению к Земле. Это доказывает, что земное тяготение направлено к Зем­ ле, а не к какой-либо неподвижной точке пространства, как это прежде думали не­ которые мыслители. Метод, при помощи которого были получены эти результаты, можно назвать «методом сопутствующих изменений» (the Method Concomitant Variations). Его руково­ дящее правило таково:

Пятое правило Всякое явление, изменяющееся опреде­ ленным образом всякий раз, когда некото­ рым особенным образом изменяется дру­ гое явление, есть либо причина, либо след­ ствие этого явления, либо соединено с ним какой-либо причинной связью. Последняя оговорка прибавлена пото­ му, что, когда два явления сопровождают друг друга в своих изменениях, то отсюда вовсе еще не следует, чтобы одно из них было причиной, а другое следствием. То же самое может (и в действительности долж­ но) произойти и в том случае, если мы предположим, что оба эти явления пред­ ставляют два различных следствия одной и той же причины. При помощи одного этого метода никогда нельзя установить,

которое из этих предположений правиль­ но, и единственным способом разрешить сомнение будет здесь тот, на который мы уже так часто обращали внимание выше: надо попробовать, не можем ли мы про­ извести один ряд изменений при помощи другого. Так, например, повышая темпе­ ратуру тела, мы увеличиваем его объем; но, увеличивая объем тела, мы не только не повышаем его температуры, но, напро­ тив (напр., при разрежении воздуха под колоколом воздушного насоса), обыкно­ венно понижаем ее. Следовательно, тепло­ та есть не следствие, а причина увеличе­ ния объема. Если же не можем сами про­ извести нужных изменений, то мы долж­ ны постараться (хотя такие попытки ред­ ко удаются) найти их в природе в какомлибо таком случае, в котором предшеству­ ющие обстоятельства были бы нам вполне известны. Едва ли надо прибавлять, что при уста­ новлении единообразия в сопутствовании изменений следствия изменениям причи­ ны надо принимать те же самые предо­ сторожности, как и при всяком другом установлении неизменной последователь­ ности. Мы должны стараться помешать вся­ кому изменению в других предыдущих в течение всего того времени, пока будет подвергаться требуемому ряду изменений изучаемое предыдущее. Или, другими сло­ вами, для того чтобы иметь право заклю­ чить о причинной связи на основании со­ путствования изменений, само это сопут­ ствование их должно быть доказано при помощи метода различия. На первый взгляд можег показаться, что метод сопутствующих изменений предполагает некоторую новую аксиому, новый закон причинной связи вообще: а именно, что всякое изменение в причи­ не вызывает перемену в следствии. Обык­ новенно так и бывает; когда, например, явление А служит причиной а, то всякое изменение в количестве или в каких-либо отношениях А влечет за собой зако­ носообразное изменение и в количестве или отношениях а. Возьмем общеизвест­ ный пример — тяготение. «Солнце вызы­ вает в Земле известное стремление к дви­

жению» — здесь мы имеем перед собой причину и следствие. Но стремление это направлено к Солнцу, а потому изменяется в направлении, по мере того как Солнце меняет свое положение. Сверх того, изме­ няется и сила этого стремления в извест­ ном числовом соответствии с расстоянием Солнца от Земли, т. е. в зависимости от по­ ложения Солнца в некотором другом от­ ношении. Таким образом, мы видим здесь неизменную связь не просто между Солн­ цем и тяготением к нему Земли; с количе­ ством и направлением земного тяготения неизменно связаны, как предыдущие, кро­ ме того, еще два из отношений Солнца — его положение относительно Земли и его расстояние от Земли. Причиной тяготе­ ния Земли вообще является просто Солнце; но причина ее тяготения с данной силой и в данном направлении состоит в суще­ ствовании Солнца в данном направлении и на данном расстоянии. И нет ничего странного в том, что видоизмененная при­ чина, являющаяся на самом деле уже иной причиной, произведет и другое следствие. Хотя то положение, что изменение при­ чины вызывает изменение следствия, и ока­ зывается по большей части верным, од­ нако метод сопутствующих изменений не предполагает такой аксиомы. Он требует только обратного положения: «все, за из­ менениями чего постоянно следуют изме­ нения следствия, должно быть причиной этого следствия (или должно быть с этой причиной связано)». Истинность этого по­ ложения очевидна, так как изменения дан­ ной вещи только в том случае могли бы не иметь никакого влияния на изучаемое нами следствие, если бы его не имела са­ ма вещь. Раз светила не имеют силы над судьбами человечества, то в этом уже под­ разумевается, что и сочетания и противо­ стояния различных светил также не могут иметь подобной силы. Хотя наиболее замечательные прило­ жения метода сопутствующих изменений имели место в таких случаях, в которых ме­ тод различия в его строгой форме был не­ приложим, однако его применение не огра­ ничивается одними такими случаями. Часто бывает полезно обратиться к нему после

метода различия — для того чтобы придать еще больше точности выводу, полученно­ му посредством того метода: после того как при помощи метода различия установле­ но, что данный предмет производит то или другое следствие, метод сопутствующих из­ менений может быть с пользою применен для определения того, каким именно зако­ ном связаны с количеством (или с какимилибо отношениями) причины количество (или те или другие отношения) следствия. § 7 . Наиболее широкое приложение ме­ тод сопутствующих изменений имеет в тех случаях, когда дело идет о количественных изменениях причины. О таких изменени­ ях мы можем вообще смело утверждать, что они связаны не просто с изменени­ ями, а с соответствующими изменениями следствия. Положение, что большее коли­ чество причины вызывает большее коли­ чество следствия, представляет собой короллярий принципа из сложения причин; а этот принцип является, как мы видели, общим правилом причинности, тогда как фаюгы противоположного рода (где при­ чины, вступая в сочетание друг с другом, изменяют свои свойства) составляют, на­ против, исключительные случаи. Положим, что, когда А изменяется в количестве, а также изменяет свое количество, и притом таким образом, что мы можем выяснить то числовое отношение, в каком перемены А стоят к доступным нашему наблюдению переменам а. Мы можем тогда, при извест­ ных предосторожностях, смело заключить, что то же самое числовое отношение будет иметь силу и вне пределов нашего наблю­ дения. Если, например, мы находим, что а при удвоении А удваивается, а при утрое­ нии или учетверении его утраивается или учетверяется, то отсюда мы можем заклю­ чить, что, если А уменьшится вдвое или втрое, то и а уменьшится во столько же раз, и наконец, что, если совсем уничто­ жить А, то и а также вовсе уничтожится. Таким образом, мы приходим к выводу, что а есть всецело следствие А (или той же са­ мой причины, от которой зависит и А). То же справедливо и относительно вся­ кого другого числового отношения, при

существовании которого А и а должны исчезнуть одновременно: например, если а пропорционально квадрату А. Если же, с другой стороны, а не есть всецело след­ ствие А, а только изменяется параллельно с изменениями А, то оно представляет со­ бой, вероятно, какую-нибудь математиче­ скую функцию не одного А, но А и чего-нибудь еще: перемены а могут быть, напри­ мер, такого рода, как если бы одна часть его оставалась постоянной или изменялась согласно какому-либо другому принципу, а остальная часть изменялась бы в какомлибо числовом соотношении с изменени­ ями А. В этом случае при уменьшении А а стало бы приближаться не к нулю, а к како­ му-либо другому пределу. И если ряд изме­ нений может указать нам, каков этот пре­ дел (если он постоянен) или каков закон его изменения (если он изменяется), то найденный предел послужит точной ме­ рой того, какая именно часть а составляет следствие некоторой другой, независимой от А причины. Остальная же часть а будет следствием самого А (или его причины). Такие заключения надо делать, одна­ ко, с известными предосторожностями. Вопервых, уже для самой возможности их требуется, очевидно, чтобы мы были зна­ комы не только с изменениями, но и с аб­ солютными количествами как А, так и а . Если нам эти количества в точности не из­ вестны, то мы не можем, разумеется, опре­ делить и того числового отношения, со­ гласно которому они в действительности изменяются. Поэтому ошибочно заключать (как это иногда делают) — из того, что увеличение теплоты расширяет тела, т. е. увеличивает расстояние между их части­ цами, — что расстояние это есть всеце­ ло следствие теплоты и что, если бы мы могли совершенно лишить тело его тепло­ ты, то частицы его стали бы совершен­ но соприкасаться друг с другом. Это — не законная индукция, а только догадка, и притом чрезвычайно произвольная: мы не знаем ни того, сколько теплоты содер­ жится в том или другом теле, ни того, каково действительное расстояние между каждыми двумя его частицами, а потому не можем и решить, как уменьшается это

расстояние вслед за уменьшением коли­ чества теплоты, т. е. согласно ли такому числовому отношению, что оба эти коли­ чества исчезнут одновременно. Теперь возьмем, напротив, случай, в ко­ тором абсолютные количества нам извест­ ны, — например, тот, который имеется в виду в первом законе движения: все движу­ щиеся тела продолжают двигаться по пря­ мой линии с равномерной скоростью, пока на них не подействовала какая-либо но­ вая сила. Это положение находится в яв­ ном противоречии с тем, что мы видим на самом деле: все земные предметы, на­ ходящееся в движении, постепенно умень­ шают скорость своего движения и, нако­ нец, останавливаются — и этот последний факт древние, с их inductio per enumerationem simplicem, считали даже законом. Однако ведь всякое движущееся тело встре­ чает на пути различные препятствия: тре­ ние, сопротивление воздуха и т.д., кото­ рые, как нам известно из ежедневного опы­ та, могут уничтожать движение. Вследствие этого явилась мысль о том, что и все за­ медление в движении тела может оказаться следствием этих же причин. Как проверить это предположение? Если бы можно было совершенно устранить эти препятствия, то данный случай подошел бы под метод раз­ личия. Но их нельзя устранить, их можно только уменьшить, и потому здесь оказал­ ся приложимым лишь метод сопутствую­ щих изменений. И когда его применили, то оказалось, что всякое уменьшение пре­ пятствий уменьшает и замедление движе­ ния. А так как в данном случае (в проти­ воположность с явлениями теплоты) было вполне известно количество предыдущего и последующего, то оказалось возможным высчитать с приблизительной точностью как величину замедления, так и величи­ ну замедляющих причин (или сопротив­ лений) и затем решить, насколько обе эти величины близки к полному исчезнове­ нию. Оказалось, что следствие уменьша­ ется с такой же быстротой и в каиадый мо­ мент настолько же продвигается к исчез­ новению, как и причина. Качание тяжести, подвешенной в неподвижной точке и не­ много выведенной из отвесного положе­

ния, при обыкновенных обстоятельствах длящееся всего несколько минут, продол­ жалось в опытах Борда более тридцати ча­ сов — вследствие того что трение в точ­ ке привеса было уменьшено до пределов возможного и, кроме того, тело заставля­ ли качаться в пространстве, по возможно­ сти лишенном воздуха. Отсюда, не колеб­ лясь, можно было приписать все замед­ ление в движении влиянию препятствий. А так как, вычтя это замедление из всего явления, в остатке получили равномерную скорость, то это и дало право установить положение, известное под названием «пер­ вого закона движения». Заключение, что тот закон изменения, которому количества подчиняются в пре­ делах нашего наблюдения, будет иметь си­ лу и вне этих пределов, недостоверен еще в другом отношении. Прежде всего, ко­ нечно, возможно, что за этими пределами (а следовательно, при таких обстоятель­ ствах, относительно которых у нас нет указаний прямого опыта) появится какаянибудь противодействующая причина: ка­ кой-нибудь новый деятель или же какоенибудь новое свойство в уже известных деятелях — свойство, не обнаруживавшее­ ся при обстоятельствах, доступных нашему наблюдению. Этот элемент недостоверно­ сти в значительной мере входит во все вообще наши предсказания относительно следствий — он не составляет специаль­ ной особенности метода сопутствующих изменений. Но та недостоверность, о кото­ рой я хочу сказать сейчас, характеристич­ на именно для этого метода — особенно в тех случаях, когда пределы области, до­ ступной нашему наблюдению, очень узки, сравнительно с возможными количествен­ ными изменениями данного явления. Все, кто сколько-нибудь знаком с математикой, знают, что даже весьма различные зако­ ны изменения могут давать числовые ре­ зультаты, в узких пределах лишь немногим отличающиеся друг от друга; и часто раз­ ница м е щ у результатами совершенно раз­ личных законов становится доступной вы­ числению лишь при значительных измене­ ниях абсолютных величин. Когда поэтому мы имеем возможность наблюдать лишь

небольшие (сравнительно с их возможной нообще величиной) количественные изме­ нения предыдущих явлений, очень легко бывает ошибиться в числовом законе и неиерио вычислить, какие изменения долж­ ны происходить вне доступных наблюде­ нию пределов. А такое неверное вычис­ ление лишает силы всякое основанное на .mix изменениях заключение относитель­ но зависимости следствия от причины. И примерах таких ошибок нет недостатка, •Формулы, — говорит Джон Гершель4, — нм водившиеся (до весьма недавнего вре­ мени) эмпирическим путем для определе­ ния упругости пара, такие же формулы для сопротивления жидкостей и т. п.* в тех слу­ чаях, когда на них полагались за предела­ ми тех наблюдений, из которых они бы­ ли выведены, «почти никогда не подтвер­ ждали воздвигнутых на них теоретических построений». При такой недостоверности нельзя признавать основанными на полной ин­ дукции заключения ни от сопутствующих изменений а и А к существованию не­ изменной и исключительной связи между этими явлениями, ни к постоянству чис­ лового отношения меэду их изменения­ ми — для всех случаев, когда величины этих изменений гораздо больше или мень­ ше тех, какие мы имели возможность на­ блюдать. И доказанным по вопросу о при­ чинной связи можно считать в подобном случае лишь то положение, что меэвду дву­ мя данными явлениями существует неко­ торая связь, что А (или нечто, способное

оказать влияние на А) должно быть одно из тех причин, которые в своей совокупности определяют а. Но что отношение, наблю­ денное нами между изменениями А и а , окажется верным во всех случаях, захва­ тываемых крайними пределами наших на­ блюдений, т. е. во всех случаях, не перехо­ дящих того максимума и того минимума, в которых, как показывает наблюдение, за­ кон имеет силу, — в этом мы можем быть вполне уверены. Эти четыре метода представляют един­ ственно возможные способы опытного ис­ следования, или прямой индукции a poste­ riori, в ее отличии от дедукции. Во всяком случае, я не знаю и не могу себе вообра­ зить других подобного рода способов. Да­ же и из этих методов метод остатков нель­ зя, как мы видели, считать независимым от дедукции; тем не менее будет правильно и его отнести к мет одам непосредственного наблюдения и эксперимента, так как он тре­ бует, кроме дедукции, еще и особых опытов. Итак, указанные методы (с той пом о­ щью, какую им может оказать дедукция) дают человеческому уму возможность уста­ навливать законы последовательности яв­ лений. Преэвде чем перейти к изложению некоторых обстоятельств, чрезвычайно ус­ ложняющих и затрудняющих употребле­ ние этих методов, полезно будет иллю­ стрировать применение каждого из них подходящими примерами, заимствованны­ ми из действительно производившихся ис­ следований природы. Это и составит пред­ мет следующей главы.

Глава ГК

Сметанные примеры четырех м ет одов 1

§ 1. В качестве первого примера я возьму интересное исследование одного из наи­ более выдающихся химиков — барона Ли­ биха. Целью его изысканий было устано­ вить непосредственную причину смерти от металлических ядов. Мышьяковистая кислота и соли свин­ ца, висмута, меди, ртути, будучи введены в организм животного (не в очень малень­ ких дозах), прекращают его жизнь. Факты этого рода давно уже были известны, в ка­ честве отдельных истин или обобщений самого низшего порядка. Лишь Либиху суж­ дено было, искусным применением двух первых из наших методов опытного иссле­ дования, связать эти истины воедино при помощи индукции высшего порядка: он указал, какое именно свойство, общее всем этим смертоносным веществам, служит ис­ тинной причиной их гибельного действия. Когда растворы этих веществ приведе­ ны в достаточно близкое соприкосновение со многими животными продуктами: бел­ ком, молоком, мускульными волокнами, ж и­ вотными перепонками, тогда кислота или соль оставляют воду, в которой они рас­ творены, и входят в соединение с живот­ ным веществом. Вследствие этого, живот­ ное вещество теряет, как оказывается, свое стремление к самопроизвольному разло­ жению и гниению 2. Наблюдение показывает также, что в случаях смерти от этих ядов те части тела, с которыми ядовитые вещества были при­ ведены в соприкосновение, не подверга­ ются потом гниению. Наконец, когда яд введен в количестве, слишком незначительном для того чтобы уничтожить жизнь, образуются струпья: известные поверхностные участки тканей разрушаются, а затем отбрасываются под действием восстановительного процесса, совершающегося в здоровых частях.

Эти три ряда случаев допускают при­ менение метода сходства. Во всех них металлические соединения приводятся в соприкосновение с веществами, входящи­ ми в состав тела человека или животного. Другого обстоятельства, которое было бы общим для всех этих случаев, по-видимому, нет. Остальные предыдущие различны и даже противоположны друг другу, насколько только они могут быть противоположны: в одних случаях животные вещества, под­ вергшиеся действию ядов, находятся в жи­ вом состоянии (живые организмы), в дру­ гих лиш ь в состоянии организованном (умерщвленные организмы), в третьих нет даже и организации (отдельные куски тка­ ней). Между тем, что получается в резуль­ тате во всех этих случаях? — Превраще­ ние органического вещества, вследствие сочетания его с ядом, в химическое со­ единение, обладающее столь значительной устойчивостью, что оно может сопротив­ ляться последующему воздействию обыч­ ных причин разложения. А так как органи­ ческая жизнь (необходимое условие жизни чувственной) состоит в постоянном раз­ ложении и обратном синтезе различных органов и тканей, то все, что лишает их способности к такому разложению, уни­ чтожает этим самым и жизнь. Такое умо­ заключение и проясняет нам ближайшую причину смерти от этого рода ядов, по­ стольку эта причина может быть установ­ лена по методу сходства. Подвергнем теперь наше заключение проверке посредством метода различия. Отправляясь от уже упомянутых случаев, где предыдущим является наличие некото­ рых веществ, образующих с тканями со­ единения, неспособные к гниению (и тем более, a fortiori, неспособные к химиче­ ским процессам, составляющим жизнь), а последующее есть смерть всего организма

ими какой-либо части его, — сравним с эти­ ми случаями другие, возможно более с н и ­ ми сходные, но такие, в которых указан­ ного следствия нет налицо. Прежде все­ го, «многие нерастворимые основные со­ ли мышьяковистой кислоты, как известно, не ядовиты. Открытое Бунзеном вещество, так называемый „алькарген“, содержащий очень значительное количество мышьяка, по очень близко подходящий по своему составу к сложным органическим соеди­ нениям, содержащимся в телах животных, не оказывает никакого вредного влияния па организм». Такие вещества, будучи припсдены каким-либо образом в соприкос­ новение с тканями тела, не входят в со­ единение с этими последними и потому не останавливают их тенденции к разло­ жению. Таким образом, насколько можно судить по этим случаям, следствие отсут­ ствует здесь в силу отсутствия как раз того предыдущего, которое мы уже ранее имели значительное основание считать его бли­ жайшей причиной. Но этим еще не совсем выполнены строгие требования метода различия: мы не можем быть уверены в том, что указан­ ные неядовитые вещества сходны с ядо­ витыми во всех свойствах, кроме одной только способности входить в трудно раз­ ложимые соединения с животными тканя­ ми. И для того чтобы этот метод оказал­ ся вполне приложимым, нам нужен такой случай, где бы одному из этих именно ве­ ществ (а не какому-либо другому) обсто­ ятельства помешали образовать указанно­ го рода соединение с тканями; если за­ тем смерть не воспоследует, то наша зада­ ча решена. Подобного рода случаи и да­ ют нам противоядия металлическим ядам. Так, например, при отравлении мышьяко­ вистой кислотой разрушительное действие ее мгновенно останавливается от приема водной окиси железа. А известно, что окись эта входит в соединение с кислотой, обра­ зуя сложное тело, которое, будучи нерас­ творимым, не может оказывать совершен­ но никакого действия на животные ткани. Далее, сахар есть хорошо известное про­ тивоядие при отравлениях солями меди; сахар обращает эти соли либо в металли­

ческую медь, либо в красную закись ме­ ди, а ни металлическая медь, ни ее закись не входят в соединение с живой материей. Болезнь, называемая «свинцовой коликой», столь часто встречающаяся на фабриках белил, неизвестна там, где рабочие имеют обыкновение пить, в качестве предохра­ нительного средства, лимонад из серной кислоты (раствор сахара, подкисленный серной кислотой): разведенная серная кис­ лота имеет свойство разлагать все соеди­ нения свинца с органическим веществом или препятствовать их образованию 3. Есть другого рода случаи, отвечающие требованиям метода различия и в то же время, на первый взгляд, как бы проти­ воречащие изложенной теории. Раствори­ мые соли серебра — например, его азот­ нокислая соль (так называемый «ляпис», lapis infernalis, адский камень) — оказы­ вают такое же вяжущее и задерживающее гниение действие на разлагающиеся жи­ вотные вещества, как сулема и наиболее смертоносные металлические яды. Будучи приведено в соприкосновение с внешней поверхностью тела, азотнокислое сереб­ ро оказывается сильным прижигающим: оно лишает прижженную поверхность вся­ кой жизнедеятельности и превращает ее в струп, сбрасываемый нижележащими жи­ выми тканями. Поэтому, казалось бы, что, если теория Либиха верна, то азотнокис­ лая и другие соли серебра должны бы быть ядовитыми при приеме в желудок. Меж­ ду тем их совершенно безопасно можно принимать внутрь. Это кажущееся исклю­ чение дает нам, однако, самое сильное под­ тверждение, какое только получала когдалибо рассматриваемая теория. Азотнокис­ лое серебро, несмотря на свои химические свойства, не отравляет при введении его в желудок: дело в том, что в желудочном соке, как и во всех животных жидкостях, есть поваренная соль; в нем имеется также и свободная соляная кислота. Эти вещества действуют как естественные противоядия, входя в соединение с азотнокислой солью серебра и, если количество ее не слишком велико, немедленно превращая ее в хлори­ стое серебро. Это последнее вещество весь­ ма слабо растворимо, а потому и не мо­

жет соединяться с тканями; хотя, поскольку оно растворимо, оно оказывает некоторое медицинское воздействие, но уже посред­ ством процессов совершенно другого рода. Все перечисленные явления подска­ зывают нам в высокой степени доказа­ тельную индукцию, иллюстрирующую два простейших из наших четырех методов, хотя и не достигающую всей той досто­ верности, какую может дать метод разли­ чия в его наиболее совершенном примене­ нии. Действительно, не надо забывать то­ го, что положительный и отрицательный случаи, каких требует строгое примене­ ние этого метода, должны отличаться толь­ ко присутствием или отсутствием одного единственного обстоятельства. В предыду­ щем же доказательстве эти случаи различа­ ются присутствием и отсутствием не того или другого отдельного обстоятельства, а то того, то другого вещества. А так как всякое вещество имеет бесчисленное мно­ жество свойств, то нам неизвестно, какое число действительных различий заключа­ ется в том, что по названию и с виду представляет собой всего лишь одно раз­ личие. Можно представить себе, что про­ тивоядие (например, окись железа) про­ тиводействует яду благодаря какому-либо другому из своих свойств, а не благодаря своей способности образовывать с ним не­ растворимое соединение. А если это верно, то рассматриваемая теория, поскольку она опирается на этот случай, должна поте­ рять свою силу. Указанный источник недо­ стоверности, служащий серьезным препят­ ствием при всяких широких обобщениях в химии, в настоящем случае, однако, от­ личается едва ли не наименьшей силой, ка­ кую он только может иметь: здесь мы нахо­ дим, что не одно только, а многие вещества обладают способностью действовать в ка­ честве противоядий металлическим ядам, и что все они сходны в свойстве обра­ зовывать с ядами нерастворимые соеди­ нения, причем, с другой стороны, нель­ зя установить, чтобы они были сходны в каком бы то ни было другом свойстве. Таким образом, теория Либиха получает всю ту доказательность, какую может дать то, что мы назвали косвенным методом

различия, или соединенным методом сход­ ства и различия. Хотя доказательность его никогда не будет в состоянии сравняться с доказательностью метода различия в соб­ ственном смысле слова, однако она может в неопределенной степени приближаться к этой последней. § 2. Положим, требуется установить4 за­ кон так называемого индукционного, или наведенного, электричества (иначе оно на­ зывается «электричество через влияние») — найти, при каких условиях тело, наэлектри­ зованное положительно или отрицательно, дает начало противоположному электри­ ческому состоянию в каком-либо другом, смежном с ним теле. Наиболее обыкновенный случай явле­ ния, подлежащего нашему исследованию, заключается в следующем. Некоторое про­ странство атмосферы вокруг кондукторов электрической машины или какая-либо про­ водящая поверхность, подвешенная в этой атмосфере, оказываются наэлектризован­ ными противоположно электрическому состоянию кондуктора: вблизи и вокруг положительного кондуктора оказывается отрицательное электричество, а вблизи и вокруг отрицательного кондуктора — элек­ тричество положительное. Бузинные ша­ рики, будучи приближены к тому или дру­ гому из кондукторов, заряжаются противо­ положным имеющемуся в данном кондук­ торе электричеством: это электричество они либо получают от наэлектризованной уже атмосферы (вследствие ее проводимо­ сти), либо подвергаются непосредственно­ му индукционному воздействию со сторо­ ны кондуктора. Тогда шарики эти начи­ нают притягиваться кондуктором, электри­ ческое состояние которого противополож­ но их собственному; точно так же, будучи удалены от этого кондуктора с сохранени­ ем имеющегося в них электрического со­ стояния, они будут притягиваться всяким другим телом, заряженным противополож­ ным электричеством. Подобным же обра­ зом, если к кондуктору достаточно близко поднести руку, то она получит или отдаст электрический заряд. Между тем у нас нет никаких доказательств в пользу того, чтобы

м ряженный кондуктор мог быть внезапно рипряжси иначе, как при приближении те­ ла, заряженного противоположным элек­ тричеством. Таким образом, накопление «лектричества в изолированном кондук­ торе электрической машины, по-видимо­ му, всегда сопровождается возбуждением противоположного электричества в окру­ жающей атмосфере и во всяком другом проводнике, находящемся вблизи первого. И этом случае, по-видимому, нельзя произ­ нести одно электричество независимо от другого. Рассмотрим теперь все другие доступ­ ные для нас случаи, сходные с сейчас приисденным в их последующем члене: а имен­ но, в развитии противоположного элек­ тричества по соседству с наэлектризован­ ным телом. Один замечательный случай такого рода мы имеем в лейденской бан­ ке. Затем, после блестящих опытов Фара­ дея, вполне и окончательно установивших тождество по существу между магнетизмом и электричеством, мы можем указать еще на магнит — как естественный, так и элек­ тромагнит: ни в том, ни в другом нель­ зя произвести отдельно один род электри­ чества или зарядить один полюс, не за­ рядив другого полюса противоположным электричеством. Мы не можем иметь маг­ нит с одним полюсом: если мы разломаем естественный магнит на тысячу кусков, то в каждом куске непременно будут нахо­ диться два противоположно наэлектризо­ ванных полюса. Точно так же в вольтовом столбе мы не можем получить один ток без тока, ему противоположного. В обык­ новенной электрической машине стеклян­ ный цилиндр или круг и трущая подушка наэлектризовываются противоположнымми элекгричествами. Из всех приведенных случаев мож­ но, по-видимому, вывести по методу сход­ ства некоторый общий закон. Случаи эти охватывают собой все известные нам спо­ собы, какими тело может быть заряжено электричеством, и во всех в них оказа­ лось налицо в качестве сопровождающего или последующего обстоятельства возбуж­ дение противоположного электрического состояния в каком-либо другом теле или

телах. Отсюда следует, по-видимому, что указанные два факта неизменно связаны друг с другом и что возбуждение элек­ тричества в каком-либо теле имеет одним из своих необходимых условий возмож­ ность одновременного возбуждения про­ тивоположного электричества в каком-ли­ бо соседнем теле. Подобно тому как два противополож­ ных электричества могут быть произведе­ ны лишь вместе, точно так же и прекра­ титься они могут лишь вместе. Это можно показать, приложив метод различия к слу­ чаю с лейденской банкой. Едва ли здесь надо напоминать, что в лейденской банке электричество накапливается и удержива­ ется в значительном количестве благодаря наличию двух проводящих поверхностей, имеющих равное протяжение и параллель­ ных друг другу на всем этом протяже­ нии, с непроводящим веществом, напри­ мер стеклом, между ними. Когда одна об­ кладка банки заряжена положительно, то другая заряжена отрицательно; в силу это­ го факта лейденская банка и послужила нам выше примером для метода сходства. И одну из обкладок банки нельзя разря­ дить, если не может быть разряжена в то же время и другая ее обкладка. Проводник, приложенный к положительной стороне, не может удалить никакой части электри­ чества, если и с противоположной сторо­ ны нельзя сойти равному количеству элек­ тричества; если одна обкладка вполне изо­ лирована, то разряд невозможен. Убывание одного электричества должно идти pari passu , параллельно с убыванием другого. Столь явное указание на существую­ щий здесь закон можно подкрепить еще при помощи метода сопутствующих из­ менений. Лейденская банка способна при­ нять в себя гораздо больший заряд, чем тот, который обычно можно собрать на кондукторе электрической машины. В лей­ денской банке принимающая наведенное электричество металлическая поверхность представляет из себя проводник, вполне сходный с проводником, принимающим первичный заряд. Поэтому эта поверхность настолько же способна принять и удержать одно электричество, насколько противо­

положная поверхность способна принять и удержать другое электричество. Напро­ тив, в электрической машине соседним те­ лом, которое имеет быть заряжено проти­ воположным электричеством, служит окру­ жающая атмосфера или какое-либо слу­ чайно приближенное к кондуктору тело. А так как атмосфера и все такие тела обык­ новенно далеко уступают самому кондук­ тору в способности к восприятию элек­ тричества, то эта их ограниченная способ­ ность полагает соответствующую границу и способности кондуктора быть заряжае­ мым. По мере того как в соседнем теле уве­ личивается способность к развитию про­ тивоположного электричества, становится возможным и больший заряд. Этим имен­ но и объясняется, по-видимому, значитель­ ное превосходство лейденской банки. Дальнейшее и наиболее решительное подтверждение указанного закона при по­ мощи метода различия заключается в од­ ном из опытов Фарадея, произведенных им при его изысканиях относительно на­ веденного электричества. Так как обыкновенное полученное ма­ шиной электричество и электричество воль­ това столба могут считаться для данной це­ ли тождественными, то Фарадей пожелал определить, наведет ли вольтов ток, иду­ щий по проволоке, противоположный ток в другой проволоке, идущей параллельно первой и на близком расстоянии от нее, — подобно тому как кондуктор электриче­ ской машины развивает противоположное электричество в соседнем с ним проводни­ ке. Этот случай сходен с прежде рассмот­ ренными во всех обстоятельствах, кроме одного того, которому мы приписали раз­ бираемое следствие. Мы нашли в прежних случаях, что всякий раз, как электричество одного рода возбуждалось в одном теле, в соседнем теле возбуждалось электриче­ ство противоположного рода. В опыте Фа­ радея такое необходимое противоположе­ ние существует в пределах самой прово­ локи. По самой сущности вольтова заряда, два противоположных тока, необходимые для существования друг друга, оба совме­ щаются здесь в одной проволоке. Поэтому здесь нет нужды помещать возле первой

проволоки другую, которая содержала бы в себе другое электричество, как это не­ обходимо в лейденской банке, где должны быть налицо и положительная, и отрица­ тельная поверхности. Возбуждающая при­ чина может производить, и действительно производит, здесь все то действие, какое обусловливается ее законами, независимо от возбуждения электричества в соседнем теле. И действительно, во второй прово­ локе не получалось никакого противопо­ ложного тока. Правда, было мгновенное действие при замыкании и размыкании вольтовой цепи; индукционное электриче­ ство проявлялось тогда, когда две проволо­ ки приближали друг к другу и удаляли одну от другой. Но это — явления особого рода. Здесь не было наведенного электричества в том смысле, в каком это говорится отно­ сительно лейденской банки; здесь не бы­ ло непрерывного тока, идущего по одной проволоке, в то время как противополож­ ный ток идет по соседней проволоке, — а только такой случай и был бы действи­ тельно параллельным тому, о котором идет речь в нашем примере. Таким образом, на основании сово­ купного доказательства по методу сход­

ства, методу сопутствующих изменений и наиболее строгой форме метода раз­ личия можно заключить, что ни один из двух родов электричества не может быть возбужден без возбуждения равного коли­ чества электричества другого, противопо­ ложного рода, что оба электричества суть следствия одной и той же причины, что возможность одного из них есть условие возможности другого и количество одного есть непереходимая граница для количе­ ства другого. Этот научный вывод имеет значительный интерес сам по себе и ил­ люстрирует собой указанные три метода в их характерной и вместе с тем удобопо­ нятной ф орм е5. § 3. Третий пример мы заимствуем из про­ изведения сэра Джона Гершеля Discourse on the Study of Natural Philosophy6 — произве­ дения, богатого удачно подобранными по­ чти из всех областей естественных наук пояснениями индуктивных процессов. Из

всех известных мне сочинений только в этом произведении сэра Д. Гершеля наме­ чены вполне сознательно четыре индук­ тивных метода. Правда, и здесь они оха­ рактеризованы не с такой полнотой, как это казалось мне желательным. Заимству­ емый нами сейчас пример Джон Гершель называет «одним из прекраснейших, какие только можно указать, образчиков индук­ тивного опытного исследования, не слиш­ ком широкого по своему объему». Это — теория росы, впервые выставленная по­ койным д-ром Уэлльсом, а теперь получив­ шая всеобщее признание у научных авто­ ритетов. То, что в дальнейшем заключено в кавычки, дословно взято из сочинения Гершеля 7. Предположим, что тем явлением, при­ чину которого мы желали бы узнать, бу­ дет роса. Прежде всего, мы должны точно определить, что мы разумеем под «росой», что представляет из себя в действительно­ сти тот факт, причину которого мы хотим исследовать. «Мы должны отличить росу от дождя и от влаги туманов и ограничить приложение этого термина тем, что он действительно обозначает: а именно, са­ мопроизвольным появлением влаги на ве­ ществах, находящихся на открытом возду­ хе, когда нет дождя или вообще не падает видимой влаги». Это соответствует предва­ рительному процессу, который будет оха­ рактеризован в следующей Книге, посвя­ щенной процессам, имеющим вспомога­ тельное значение для индукции8. «Такого рода аналогичные одно дру­ гому явления представляют: влага, покры­ вающая холодный металл или камень, ко­ гда мы подышим на него; жидкость, по­ являющаяся в жаркую погоду на стакане с только что взятой из колодца водой; вла­ га, показывающаяся на внутренней сторо­ не окон, когда внезапный дождь или град охладят наружный воздух; жидкость, сте­ кающая со стен, когда после долгих мо­ розов наступает влажная оттепель». Срав­ нивая эти случаи, мы находим, что во всех в них есть исследуемое нами явление. Между тем оказывается, что «все эти случаи сходны в одном обстоятельстве: во всех покрывающийся росою предмет холоден,

в сравнении с окружающим его воздухом». Остается, впрочем, еще наиболее важный случай — появление ночной росы: суще­ ствует ли и здесь указанное обстоятель­ ство? «Действительно ли покрывающиеся росой предметы холоднее воздуха? Конеч­ но, нет, — могут, пожалуй, сказать с пер­ вого взгляда; что в этом случае сделало бы предмет холодным? Однако опыт произ­ вести нетрудно: стоит только один термо­ метр приложить к покрывающемуся росой предмету, а другой повесить немного вы­ ше этого предмета — вне области его вли­ яния. Такой опыт был сделан: вопрос был поставлен, и ответ неизменно оказывался утвердительным. Всякий раз, когда предмет покрывался росой, он был действительно холоднее воздуха». Таким образом, здесь имеет полное приложение метод сходства, устанавлива­ ющий факт неизменной связи между по­ явлением росы на той или другой поверх­ ности и холодным состоянием этой по­ верхности, в сравнении с окружающим ее воздухом. Но что является здесь причи­ ной и что следствием? или, быть может, оба эти явления суть следствия какого-ли­ бо третьего? Метод сходства не может дать нам никакого ответа на этот вопрос — мы должны обратиться к более могуществен­ ному методу. «Мы должны собрать более фактов или, что сводится к тому же, попы­ таться изменять обстоятельства — так как всякий случай, в котором обстоятельства различны, есть новый факт. Особенно мы должны обратить внимание на противо­ положные или отрицательные случаи, т. е. на такие, где росы не получается»: сравне­ ние между случаями присутствия росы и ее отсутствия служит необходимым условием для применения метода различия. «Прежде всего оказывается, что на по­ лированных поверхностях металлов росы не появляется, мезвду тем как она в боль­ шом изобилии появляется на стекле — ко­ гда эти металлы и стекло обращены сво­ ими поверхностями кверху; в некоторых случаях росой покрывается и нижняя по­ верхность горизонтально поставленной пластинки стекла». Здесь мы имеем один случай, где следствие имеет место, и другой,

где оно отсутствует. Но мы не можем пока еще признать, как того требует правило ме­ тода различия, что второй случай сходен с первым во всех обстоятельствах, кроме одного: различий между стеклом и поли­ рованными металлами много, и единствен­ ное, в чем мы можем пока быть уверены, — это в том, что причина росы должна быть в числе тех обстоятельств или признаков, которыми стекло отличается от полиро­ ванных металлов. Вот если бы мы могли быть уверены в том, что стекло и различ­ ные другие вещества, на которых отлага­ ется роса, имеют общим только один при­ знак и что полированные металлы и другие вещества, на которых роса не отлагается, также не имеют ничего общего, кроме од­ ного обстоятельства — отсутствия у них того же одного признака, который присущ первой группе веществ, — тогда требова­ ния метода различия были бы вполне удо­ влетворены, и мы должны были бы при­ знать в этом признаке веществ причину росы. Вот куда, значит, должно быть на­ правлено теперь наше исследование. «Контраст случаев с полированными металлами и полированным стеклом явно показывает, что в изучаемом явлении боль­ шую роль играет само вещество. Поэтому будем возможно более разнообразить ис­ ключительно только вещество, употребляя полированные поверхности из различных веществ. Этим путем мы получим количе­ ственную шкапу. Наиболее сильно покры­ тыми росой оказываются те из полиро­ ванных поверхностей, которые всего хуже проводят теплоту, тогда как хорошие про­ водники теплоты наименее покрываются росой». Вопрос усложняется, и мы долж­ ны прибегнуть к методу сопутствующих изменений, так как никакой другой метод в данном случае не применим: свойство теплопроводности не может быть исклю­ чено, так как все вещества в какой-нибудь степени проводят теплоту. Отсюда полу­ чается то заключение, что при равенстве других условий ( caeteris paribus) отложе­ ние росы находится в каком-то отноше­ нии к способности данного тела сопро­ тивляться прохождению теплоты, а потому эта способность (или нечто с ней связан­

ное) должна быть по крайней мере од­ ной из причин, способствующих отложе­ нию росы на поверхности. «Но если, вместо полированных, мы возьмем шероховатые поверхности, то в некоторых случаях мы найдем нарушение этого закона. Так, шероховатое железо, осо­ бенно окрашенное или зачерненное, по­ крывается росой скорее, нежели лакиро­ ванная бумага. Следовательно, здесь имеет большое влияние и свойство поверхности. Возьмем поэтому одно и то же вещество при самых разнообразных состояниях его поверхности (т. е. употребим метод разли­

чия для установления сопутствования из­ менений), и мы сейчас же получим другую количественную шкалу. Оказывается, что наиболее обильно покрываются росой те поверхности, которые всего легче отдают свою теплоту лучеиспусканием». Таким об­ разом, здесь мы имеем данные для вторич­ ного применения метода сопутствующих изменений, который и в этом случае есть единственно пригодный метод, так как все вещества в той или иной степени лучеиспускают теплоту. Итак, мы получаем здесь вывод, что caeteris paribus отложение росы находится в некотором отношении также и к способности лучеиспускать теплоту и что сильная способность теплоиспускания (или какая-либо причина, от которой эта способность зависит) есть вторая из при­ чин, вызывающих отложение росы на дан­ ном веществе. «Когда установлено влияние вещества и поверхности, мы переходим к рассмот­ рению влияния строения. И в этом отно­ шении мы находим резкие различия, и та­ ким образом устанавливаем третью коли­ чественную шкалу, показывающую, что ве­ щества компактного, плотного строения, как, например, камни, металлы и т. п., не­ благоприятны, а вещества неплотного стро­ ения, как сукно, бархат, шерсть, гагачий пух, хлопок и т. д., чрезвычайно благопри­ ятны для отложения росы». Здесь третий раз применяется метод сопутствующих изменений — притом, как и прежде, в си­ лу необходимости, так как ни одно веще­ ство не обладает абсолютно плотным или абсолютно рыхлым строением. Итак, не­

плотность, рыхлость строения (или нечто, служащее причиной этого качества) со­ п я иляет еще одно обстоятельство, способtтнующее отложению росы. Но это тре­ тье условие сводится к первому: а имен­ но, к способности сопротивляться прохо­ ждению теплоты. Действительно, вещества i неплотным строением «суть именно те, ко торые наиболее пригодны для одежды, — иначе говоря, для того чтобы препятствоиать свободному переходу теплоты с кожи н воздух: внутри они остаются теплыми даже и в том случае, если их наружные поиерхности очень холодны». Таким образом, маша последняя индукция (сделанная на основании нового ряда случаев), только подкрепляет одну из прежних. Таким образом, оказывается, что все иесьма разнообразные случаи, в которых отлагается много росы, сходны в том (и, насколько мы можем наблюдать, единствен­ но только в том), что в них тела либо быстро излучают теплоту, либо медленно ее проводят. А эти два признака сходны и одном том, что в силу их обоих тело стре­ мится терять со своей поверхности тепло­ ту быстрее, чем она может быть пополнена изнутри. Напротив, все (тоже чрезвычай­ но разнообразные) случаи, где росы вовсе пс образуется или образуется лишь очень мало, сходны (насколько мы можем наблю­ дать) только в том, что они не обладают тем именно свойством, которым обладали нее случаи первой группы. Таким образом, мы, по-видимому, открыли характеристи­ ческую разницу между веществами, на ко­ торых роса появляется, и теми, на которых она не появляется. Всем этим мы выпол­ нили требования того метода, который мы назвали косвенным методом различия, или

соединенным методом сходства и разли­ чия. Этот случай применения «косвенно­ го метода» и подготовка данных для него при помощи методов сходства и сопутству­ ющих изменений представляют собой са­ мый важный из всех примеров индукций, какие содержатся в цитируемом мной ин­ тересном исследовании. Мы могли бы теперь считать вопрос о причинах отложения росы совсем ре­ шенным, если бы у нас была полная уве­

ренность в том, что вещества, на которых роса появляется, отличаются от веществ, на которых она не появляется, исключи­ тельно только свойством терять теплоту с поверхности быстрее, чем потеря эта мо­ жет быть восстановлена изнутри. Но хотя мы и не можем никогда иметь такой пол­ ной уверенности, однако это не настолько важно, как можно предположить сначала. Во всяком случае, мы установили, что, да­ же если бы существовало какое-либо дру­ гое, незамеченное до сих пор свойство, ко­ торое имеется у всех веществ, покрываю­ щихся росой, и отсутствует у всех веществ, не покрывающихся ею, то все-таки это дру­ гое свойство во всем этом огромном коли­ честве веществ присутствует и отсутствует как раз там, где имеется налицо или отсут­ ствует свойство излучать теплоту лучше, чем проводить ее. Такое широкое совпаде­ ние дает нам веские основания предпола­ гать общность причины и вытекающую от­ сюда неизменность сосуществования ука­ занных двух свойств. Таким образом, если свойство лучше излучать теплоту, чем про­ водить ее, и не составляет само по себе причины, то почти наверное оно всегда сопровождает причину; а потому для це­ лей предсказания будет, вероятно, вполне возможно рассматривать его как действи­ тельную причину. Возвращаясь теперь к одной из бо­ лее ранних стадий приводимого исследо­ вания, вспомним тот установленный на­ ми факт, что во всех случаях выпадения росы поверхность того вещества, на кото­ ром появляется роса, имеет более низкую температуру, чем температура окружающе­ го воздуха. Но мы не были уверены в том, служит ли эта низкая температура причи­ ной росы или же ее следствием. Теперь мы можем разрешить это сомнение. Мы нашли, что во всех случаях появления ро­ сы покрывающиеся ею вещества относят­ ся к числу тех, которые — в силу своих собственных свойств или законов, — буду­ чи выставлены на воздух ночью, становят­ ся холоднее окружающей их атмосферы. Когда таким образом низкая температура объяснена независимо от росы и притом доказано, что между этими двумя явлени­

ями существует некоторая связь, то надо признать, что роса зависит от низкой тем­ пературы — другими словами, что низкая температура есть причина росы. Этот закон причинной связи, установ­ ленный теперь уже на столь широком осно­ вании, можно, однако, еще подтвердить по крайней мере тремя способами. Во-пер­ вых, путем дедукции из уже известных за­ конов водяного пара, рассеянного в воз­ духе или каком-либо другом газе; и хотя мы еще не дошли до «дедуктивного ме­ тода», тем не менее мы постараемся не пропустить здесь ничего, что необходимо для полного понимания этого исследова­ ния. Из прямого опыта известно, что при каждом градусе температуры в парообраз­ ном состоянии может оставаться лишь не­ которое ограниченное количество воды и что этот максимум с понижением темпе­ ратуры понижается. Отсюда дедуктивным путем выводится, что, если воздух уже со­ держит столько пара, сколько он в состо­ янии содержать при данной температуре, то всякое понижение этой температуры за­ ставит часть пара сгуститься и обратить­ ся в воду. Далее, при помощи дедукции из законов теплоты мы знаем, что сопри­ косновение воздуха с телом более низкой температуры необходимо понизит темпе­ ратуру того слоя воздуха, который непо­ средственно прилегает к поверхности тела; тогда этот слой выделит часть своей воды, которая, в силу общих законов притяже­ ния или сцепления, пристанет к поверх­ ности тела, образуя тем самым росу. Это дедуктивное доказательство имеет, как мы увидим, то преимущество, что оно сразу доказывает и причинную связь, и сосуще­ ствование. Сверх того, оно представляет ту еще выгоду, что оно объясняет в то же время и исключения, т. е. те случаи, когда роса не отлагается, хотя тело и холоднее воздуха. А именно, такое явление необхо­ димо будет иметь место во всех случаях, когда в воздухе, при данной его температу­ ре, водяного пара слишком мало; в таких случаях, даже будучи несколько охлажден от соприкосновения с более холодным те­ лом, воздух все еще продолжает содержать в себе весь тот пар, какой содержался в нем

и раньше. Так, в очень сухое лето не быва­ ет рос, а в очень сухую зиму — инея. Таким образом, мы имеем здесь еще новое усло­ вие образования росы — условие, которое не могли открыть наши прежние методы и которое так и могло бы остаться ненайден­ ным, если бы не возникла мысль вывести следствие из ранее известных свойств тех агентов, присутствие которых в рассмат­ риваемом явлении было уже установлено. Второе подтверждение теории дает не­ посредственный эксперимент по методу различия. Охлаэвдая поверхность того или другого тела, мы можем в каждом случае найти некоторую температуру (более или менее низкую, сравнительно с температу­ рой окружающего воздуха, — в зависимо­ сти от степени его влажности), при кото­ рой начнет отлагаться роса. Таким обра­ зом, и по этому способу причинная связь доказывается непосредственно. Правда, мы можем сделать опыт лишь в незначитель­ ных размерах; но мы имеем полное осно­ вание заключить, что факт, производимый нами экспериментальным путем, обусло­ вит то же самое следствие и в том случае, если он будет происходить в великой ла­ боратории природы. Наконец, у нас есть возможность про­ верить полученный результат и на ш иро­ кой арене, в крупных размерах. Данный случай принадлежит, как мы это указали, к тем редким случаям, когда природа да­ ет нам опыт в том именно виде, в каком мы производим его сами: а именно, вводя в прежнее состояние вещей единственное и вполне определенное новое обстоятель­ ство и предъявляя следствие столь быстро, что не остается времени ни для какого другого существенного изменения в преж­ них обстоятельствах. «Наблюдения пока­ зывают, что роса никогда не отлагается в изобилии на предметах, в значительной степени укрытых сверху, и совсем не от­ лагается в облачные ночи. Но если обла­

ка разойдутся, хотя бы на несколько ми­ нут, и оставят открытый просвет, тот­ час же начинается отложение росы, кото­ рое постепенно становится все обильнее... Образовавшаяся в такие светлые проме­ жутки роса часто даже опять испаряется,

и /ш небо вновь покроется густой пелеI и ill облаков». Таким образом, мы получа• м :1дссь полное доказательство того, что иыпадение или невыпадение росы зави<и г от того, будет ли в казвдом отдельном • мучае небо непрерывно (хотя бы отча• ш) безоблачным или же нет. Известно 'кт, что присутствие облаков, как и всех иообще тел, отделенных от предмета од­ ной лишь упругой средой, поднимает или поддерживает поверхностную температуру и ого предмета, сообщая ему свою тепмоту лучеиспусканием. Отсюда мы прямо можем заключить, что исчезновение обламш должно охладить поверхность предмеI л \ Таким образом, в этом случае природа производит определенными и заранее изисчтными средствами некоторую перемену и предыдущем — и тотчас соответственным образом изменяется и последующее; по­ мучается естественный, устроенный самой природой эксперимент, удовлетворяющий требованиям метода разл и чи я10. Множественное доказательство, оказав­ шееся возможным для теории росы, служит мрким примером того, какую полную уве­ ренность может дать индуктивное доказа­ тельство законов причинной связи в таких случаях, когда неизменная последователь­ ность совершенно незаметна для поверх­ ностного взгляда. 5 4 . Замечательные физиологические изыскания д-ра Броун-Секара представля­ ют блестящие примеры приложения ин­ дуктивных методов к тому классу исследоиапий, где — по причинам, которые ско­ ро будут указаны, — непосредственная ин­ дукция производится при некоторых осо­ бенных затрудняющих и неблагоприятных условиях. Как один из наиболее удобных примеров, я возьму его исследование (в Pro­ ceedings of the Royal Society, 16 мая 1861 г.) об отношении между раздражимостью му­ скулов, трупным окоченением и гниением. Броун-Секар устанавливает в своем ис­ следовании следующий закон: «Чем выше степень мускульной раздражимости в мо­ мент смерти, тем позже наступает трупное окоченение и тем дольше оно продолжа­ ется, а также тем позже появляется гни­

ение и тем медленнее оно развивается». С первого взгляда можно предположить, что здесь надо применять метод сопут­ ствующих изменений. Однако это только так кажется — и именно потому, что то заключение, которое нужно удостоверить, само есть здесь факт сопутствующих изме­ нений. На самом же деле, для установления этого факта можно обратиться к любому из методов; и оказывается, что, хотя чет­ вертый метод и имел в действительности применение в данном исследовании, од­ нако лишь в качестве подчиненного сред­ ства. Вот те доказательства, на основании которых устанавливает свой закон БроунСекар. 1. Парализованные мускулы отлича­ ются большей раздражимостью, чем му­ скулы здоровые. В то же время парали­ зованные мускулы подвергаются трупному окоченению позже здоровых, окоченение у них длится дольше, гниение наступает позже и происходит медленнее. Оба эти предложения нужно было до­ казать опытным путем, и доказывающими их экспериментами наука также обязана Броун-Секару. Первое положение: что па­ рализованные мускулы отличаются боль­ шей раздражимостью, чем мускулы здоро­ вые, — он установил несколькими спосо­ бами, всего же решительнее «сравнением продолжительности раздражимости в па­ рализованном мускуле и в соответствую­ щем здоровом мускуле противоположной стороны, причем оба мускула подверга­ лись одинаковому раздражению». Он «ча­ сто находил при подобных опытах, что парализованный мускул оставался раздра­ жимым вдвое, втрое, даже вчетверо доль­ ше, чем мускул здоровый». Здесь мы име­ ем случай индукции по методу различия. Предполагается, что обе однородные ко­ нечности животного не различаются меж­ ду собой ничем существенным для данного случая, кроме паралича, присутствию или отсутствию которого и надо поэтому при­ писать разницу в раздражимости мускулов. Очевидно, такое предположение о полном сходстве конечностей во всех существен­ ных обстоятельствах, кроме одного, не мо­ жет быть признано вполне правильным

ни в одной паре опытов, так как, например, любая из пары ног всякого данного живот­ ного случайно может находиться в очень разнообразных патологических условиях. Но если (не говоря, конечно, о стараниях исключить всякое такое различие) опыт был повторен над различными животны­ ми достаточное число раз, для того что­ бы исключить предположение о присут­ ствии у всех них какого-либо нормально­ го явления, — тогда условия метода разли­ чия надо считать в достаточной степени выполненными. Точно таким же образом, каким было доказано, что парализованные мускулы от­ личаются большей раздражимостью, Броун-Секар доказал также и соответствующее предложение относительно трупного око­ ченения и гниения. Перерезав корешки седалищного нерва, а также соответству­ ющую половину спинного мозга и произ­ ведя этим паралич в одной из задних ко­ нечностей животного, причем другая ко­ нечность оставалась здоровой, он нахо­ дил, что в парализованной ноге не только мускульная раздражимость длилась гораз­ до дольше, но что окоченение наступало в ней позже и оканчивалось позже, равно как позже началось и менее быстро, чем на здоровой стороне, продвигалось и гни­ ение. Это обыкновенный случай метода различия, не требующий пояснений. Даль­ нейшее и весьма важное подтверждение было получено также при помощи этого метода. Когда животное убивали не вскоре после перерезки нерва, а месяц спустя, то следствие получалось обратное: окочене­ ние в парализованных мускулах наступало скорее и длилось меньше, чем в здоро­ вых. И в течение этого промежутка време­ ни парализованные мускулы, находившие­ ся все время в состоянии покоя, утрачива­ ли и значительную часть своей раздражи­ мости и становились уже не более, а менее раздражимы, чем мускулы здоровой сто­ роны. Здесь мы имеем ABC, abc и ВС, Ьс метода различия. Одно предыдущее — уве­ личившаяся раздражимость — изменилось; другие обстоятельства остались те же са­ мые — и следствия не получается. Сверх то­ го, когда явилось новое предыдущее, про­

тивоположное изменившемуся, оно вызва­ ло за собой и противоположное последу­ ющее. Этот случай имеет особое значе­ ние: он доказывает, что замедление и про­ дление окоченения зависят не непосред­ ственно от паралича, который был налицо в обоих случаях, а от одного из следствий паралича: а именно, от увеличения раздра­ жимости, так как эти явления прекраща­ лись, когда прекращалась она, и переходи­ ли на обратную сторону, когда переходила туда она. 2. Понижение температуры в мускулах перед смертью увеличивает их раздражи­ мость; но оно в то же время замедляет и трупное окоченение и гниение. Оба эти положения впервые были уста­ новлены самим Броун-Секаром при помо­ щи опытов, удовлетворяющих условиям ме­ тода различия. В этом исследовании нет ничего такого, что требовало бы специаль­ ного анализа. 3. Мускульное упражнение, если оно продолжается до истощения, уменьшает му­ скульную раздражимость. Эта хорошо из­ вестная истина зависит от наиболее общих законов мускульной деятельности и дока­ зывается постоянно имеющими место опы­ тами (по методу различия). Так, наблюде­ ния показывают, что если утомленный ро­ гатый скот убить прежде, чем он успеет оправиться от утомления, то его труп око­ ченевает и загнивает в удивительно корот­ кое время. Подобный же факт наблюдался и относительно затравленных на охоте жи­ вотных, относительно петухов, убитых во время или вскоре после боя, а также солдат, павших на поле битвы. Эти случаи не похо­ жи один на другой ни в одном обстоятель­ стве, связанном непосредственно с явлени­ ями в мускулах, кроме того, что во всех них мускулы только что были изнурены упраж­ нением. Поэтому, согласно правилу мето­ да сходства, можно заключить, что между указанными двумя фактами существует какая-то связь. Правда, метод сходства, как было разъяснено, не может доказывать наличния причинной связи. Однако уже из­ вестно, что настоящий случай есть случай причинной связи, так как достоверно, что состояние тела после смерти должно так

it/in иначе зависеть от его состояния в мо­ мент смерти. Мы вправе, таким образом, мюпочить, что единственным обстоятельггиом, в котором все данные случаи сход­ ны, является та часть предыдущего, кото­ рая служит причиной именно изучаемого нами последующего. 4. Чем лучше питание мускулов, тем нышс их раздражимость. Этот факт также основывается на общих законах физиоло­ гии, опирающихся на многие общеизвест­ ные приложения метода различия. И ока­ зывается, что у тех из умерших случайно или насильственной смертью, мускулы ко­ торых были при жизни в хорошем состо­ янии питания, мускульная раздражимость продолжается долгое время после смерти, окоченение наступает поздно и сохраняет­ ся долго, при отсутствии явлений гниения. Напротив, в случаях болезни, когда пита­ ние упало задолго до смерти, имеются на­ лицо обратные явления. Здесь выполнены, таким образом, условия соединенного ме­ тода сходства и различия: случаи поздно наступающего и долго продолжающегося окоченения сходны лишь в том, что им предшествует хорошее состояние питания мускулов, случаи же быстрого и кратковре­ менного окоченения сходны лишь в том, что им предшествует низкое состояние пи­ тания мускулов. Таким образом, индуктив­ ным путем доказана связь между степенью нитания, с одной стороны, и медленным наступлением и продолжительностью око­ ченения — с другой. 5. Судороги, как и изнурительное уп­ ражнение (только в еще большей степени), уменьшают мускульную раздражимость. И вот, если смерть следует за сильными и продолжительными судорогами, как при столбняке, водобоязни, в некоторых слу­ чаях холеры и при отравлениях известны­ ми ядами, то окоченение наступает очень быстро и продолжается очень короткое время, уступая место гниению. Это дру­ гой пример метода сходства, имеющий тот же самый характер, как и № 3. 6. Тот ряд случаев, который мы ста­ вим последним, отличается более сложным характером и требует более подробного анализа.

Давно уже замечали, что в некоторых случаях смерти от молнии трупного око­ ченения либо вовсе не бывает, либо оно продолжается чрезвычайно короткое вре­ мя, проходя совсем незаметно, и что в этих случаях гниение наступает очень скоро. В других случаях, напротив, появляется обычное трупное окоченение. Для объяс­ нения такой разницы в следствии необхо­ дима какая-либо разница в причине. Но смерть от молнии может быть результа­ том: 1) обмирания вследствие страха, ли­ бо вследствие прямого или отраженного влияния молнии на блуждающий н е р в 11; 2) кровоизлияния в самом мозгу или на его периферии либо в легких, перикардии и т. п.; 3) сотрясения или какого-либо друго­ го изменения в мозгу. Ни у одного из этих явлений мы не знаем каких-либо таких свойств, которыми можно было бы объяс­ нить полное или почти полное отсутствие трупного окоченения. Но причиной смер­ ти здесь может быть также и то, что мол­ ния производит «сильную судорогу каж­ дого мускула в теле» — судорогу, кото­ рая, если она отличается достаточным на­ пряжением, произведет (как известно) то, что «мускульная раздражимость прекратит­ ся почти разом». Если обобщение Броун-Секара есть действительный закон, то это будет закон тех именно случаев, в ко­ торых окоченение длится так мало, что вовсе ускользает от внимания наблюда­ теля. В тех же случаях, где окоченение обыкновенно имеет место, удар молнии действует одним из вышеперечисленных способов. Но как можно было бы прове­ рить это предположение? Конечно, опы­ тами — однако не над молнией, которой нельзя распоряжаться по своему произво­ лу, а над тем же естественным фактором в его доступной для нас форме: а имен­ но, в форме искусственно производимо­ го гальванизма. Броун-Секар гальванизи­ ровал все тело животного непосредствен­ но после смерти. Гальванизм не может дей­ ствовать ни одним из тех способов, ка­ кими может влиять удар молнии, кроме только одного: произведения мускульных судорог. Если поэтому после гальваниза­ ции трупов продолжительность окочене­

ния сильно сократится, а гниение в значи­ тельной степени ускорится, то мы будем иметь основание приписать эти же самые следствия, когда их произведет молния, то­ му именно из ее свойств, которое является общим у нее с гальванизмом, а не тем свойствам, которые у гальванизма и мол­ нии различны. Именно указанные явления и наблюдались Броун-Секаром. Гальвани­ ческие опыты он производил с разряда­ ми весьма различной силы, и чем силь­ нее был разряд, тем короче оказывалась продолжительность окоченения и тем ско­ рее наступало и быстрее совершалось гни­ ение. В опыте, где разряд был всего силь­ нее и мускульная раздражимость была по­ этому уничтожена всего быстрее, окоче­ нение длилось всего пятнадцать минут. Та­ ким образом, оказалось возможным по ме­ тоду сопутствующих изменений вывести, что продолжительность окоченения муску­ лов зависит от степени их раздражимости и что если разряд будет настолько сильнее самого сильного разряда из употреблен­ ных Броун-Секаром, насколько удар мол­ нии должен быть сильнее всякого электри­ ческого удара, какой мы можем произве­ сти искусственным путем, то и продолжи­ тельность окоченения должна сократиться в соответствующем отношении и, может быть, даже совершенно исчезнуть. Раз мы пришли к такому заключению, факт элек­ трического разряда — как естественного, так и искусственного — становится слу­ чаем соответствия между раздражимостью мускула и продолжительностью окочене­ ния и присоединяется ко всем подобным, уже ранее известным случаям. Все вышеизложенные факты сумми­ рованы автором в следующем положении: «Если степень мускульной раздражимости в момент смерти была значительна — вслед­ ствие ли хорошего состояния питания, как у лиц, умирающих в полном здоровье от случайной причины, или вследствие по­ коя, как в случаях паралича, или под вли­ янием холода, — то во всех таких случаях трупное окоченение наступает поздно и длится очень долго, а гниение появляется поздно и продвигается медленно»; напро­ тив, «если степень мускульной раздражи­

мости во время смерти была невелика — вследствие дурного состояния питания, ли­ бо вследствие истощения от чрезмерного упражнения, либо от судорог, вызванных болезнью или ядом, — то трупное окоче­ нение наступает и прекращается скоро, и гниение появляется и продвигается быст­ ро». Эти факты дают, во всей их полноте, условия, нужные для соединенного метода сходства и различия. Раннее и короткое окоченение имеет место в случаях, согла­ сующихся в одном лишь обстоятельстве: низком состоянии мускульной раздражи­ мости. Окоченение начинается поздно и продолжается долго в случаях, согласую­ щихся лишь в противоположном обстоя­ тельстве: высокой и более обыкновенно­ го продолжительной мускульной раздра­ жимости. Отсюда следует, что существует связь (и именно причинная зависимость) между степенью посмертной мускульной раздражимости, с одной стороны, и степе­ нью продолжительности трупного окоче­ нения — с другой. Приведенное исследование наглядно выясняет значение и силу «соединенного метода». Недостаток этого метода заклю­ чается, как мы уже видели, именно в том, что, подобно методу сходства, усовершен­ ствованной формой которого он является, он не может доказывать причинной связи. Но в настоящем случае (как и на одной из ступеней того доказательства, которое ве­ ло к установлению данного заключения) наличие причинной связи уже доказана, так как никогда не могло быть сомнения в том, что окоченение и следующее за ним гниение обусловливаются фактом смерти. Наблюдения и опыты, на которых это за­ ключение основывается, слишком общеиз­ вестны, чтобы нуждаться в анализе, и идут по методу различия. Таким образом, раз не остается сомнения в том, что действитель­ ной причиной всего ряда последующих яв­ лений служит именно их общее предыду­ щее — смерть, то всякое сопровождающее смерть обстоятельство, за всеми измене­ ниями которого, как можно показать, сле­ дуют изменения в изучаемом следствии, должно быть специфической чертой факта смерти: следствие должно зависеть имен

по от этого обстоятельства. Степень му<кульной раздражимости в момент смергм именно и удовлетворяет этому уелоими). Единственный вопрос, который мо­ жет здесь возникнуть, состоит в том, за­ висит ли здесь рассматриваемое следствие от самой раздражимости или же от чегомиГх) постоянно сопровождающего раздра­ жимость. Вопрос этот решается тем, что, как оказывается на фактах, следствие по­ лучается постоянно — все равно, какой бы причиной ни вызывалась сильная или сла­ бая раздражимость. Поэтому следствие это пс* может зависеть ни от причин раздра­ жимости, ни от других следствий, вызыва­ емых этими причинами и столь же раз­ нообразных, как сами эти причины; оно может зависеть исключительно от раздра­ жимости.

§5. Последние два примера должны бы­ ли дать всякому, кто проследил их с надле­ жащим вниманием, столь ясное представ­ ление о пользе и практическом примене­ нии трех из общего числа (четырех) ме­ тодов опытного исследования, что всякое дальнейшее пояснение их становится из­ лишним. Что касается четвертого метода — метода остатков, не нашедшего себе ме­ ста ни в одном из приведенных выше ис­ следований, то несколько примеров его — с предпосланными, в качестве введения к ним, заметками — я заимствую у сэра Джона Гершеля. «В действительности, наука — в ее сопременном, развитом состоянии — дви­ жется вперед, главным образом, при по­ мощи этого именно метода. Большинство явлений, представляемых природой, очень сложны — и вот, когда точно определе­ ны и вычтены следствия всех известных причин, остаточные факты то и дело да­ ют совершенно новые явления, ведущие к чрезвычайно важным заключениям. Например, много раз подряд повто­ рившееся возвращение кометы, предска­ занное профессором Энке, и достаточное согласие ее вычисленного (для каждого из периодов ее видимости) положения с ее наблюдавшимся в соответствующее время положением, могли бы заставить нас при­

знать, что ее тяготение к Солнцу и плане­ там есть единственная и достаточная при­ чина всех явлений ее движения по ор­ бите. Но когда следствие этой причины было точно высчитано и вычтено из дей­ ствительно наблюдавшегося движения, то за всем тем оказалось некоторое оста­ точное явление, которого никогда не уда­ лось бы установить другим путем. Оно со­ стояло в несколько преждевременном воз­ вращении кометы, т. е. в некотором умень­ шении ее периодического времени. Этого нельзя было объяснить тяготением, а по­ тому нужно было искать другую причину. Такая преждевременность могла быть вы­ звана сопротивлением среды, рассеянной в небесных пространствах; а так как были и другие основания признать такую среду за vera causa», т. е. за действительно суще­ ствующее предыдущее, «то преждевремен­ ность эта и была приписана такому сопро­ тивлению» 12. «Араго, подвесив магнитную стрелку на шелковой нитке и приведя ее в ко­ лебание, заметил, что она гораздо скорее приходит в состояние покоя, если ее под­ весить над медной пластинкой, чем если под ней подобной пластинки нет. В обо­ их случаях были две verae causae (преды­ дущие, существование которых известно), вследствие которых стрелка должна бы­ ла, наконец, остановиться: сопротивление воздуха, которое замедляет и в конце кон­ цов уничтожает все происходящие в его среде движения, и отсутствие в шелковой нитке полной подвижности. Но следствия этих причин были в точности известны из наблюдений, сделанных в отсутствие меди. Когда они были высчитаны и вычтены, то получилось некоторое остаточное явление: факт, что замедляющее влияние оказывала сама медь. А этот факт, будучи раз установ­ лен, быстро повел к знакомству с совер­ шенно новым и неожиданным классом от­ ношений». Этот пример относится, однако, не к методу остатков, а к методу различия, так как указанный закон установлен пря­ мым сравнением результатов, полученных при двух опытах, различающихся друг от друга лишь присутствием или отсутствием медной пластинки. Чтобы сделать этот слу­

чай примером метода остатков, следствие сопротивления воздуха и следствие упру­ гости шелка надо было вычислить a priori из законов, установленных при помощи особых, ранее сделанных опытов. Неожиданные и особенно поразитель­ ные подтверждения индуктивных законов часто получаются в форме остаточных яв­ лений при исследованиях, не имеющих ничего общего с теми, какие дали начало этим индукциям. Прекрасным примером этого может служить неожиданное под­ тверждение закона о развитии в упругих жидкостях теплоты вследствие сжимания — подтверждение со стороны явлений звука. Исследование причины звука повело к та­ ким заключениям относительно способа его распространения, на основании кото­ рых можно было точно вычислить его ско­ рость в воздухе. Вычисления были произ­ ведены; но — хотя при сравнении с дей­ ствительностью оказалось согласие, указы­ вавшее на то, что причина и способ рас­ пространения звука указаны в общем пра­ вильно, — однако эта теория не объясняла всей скорости звука. Надлежало объяснить еще некоторую остаточную скорость, кото­ рая долгое время сильно затрудняла иссле­ дователей в области динамики. Наконец, Лаплас напал на счастливую мысль, что скорость эта могла получиться вследствие теплоты, развивающейся в силу сжатия, которое необходимо имеет место при каж­ дом колебании, производящем звук. Бы­ ли сделаны точные вычисления, и в ре­ зультате получили одновременно и полное объяснение остаточного явления, и пора­ зительное подтверждение общего закона развития теплоты от сжатия при обстоя­ тельствах, недоступных для искусственно­ го воспроизведения. «В химии много элементов было от­ крыто при исследованиях остаточных яв­ лений. Так, Арфведсон открыл литий, заме­ тив излишек в весе сернокислой соли, по­ лученной из небольшого количества веще­ ства, которое он в составе анализируемого им минерала (петалита) принимал за маг­ незию. На основании того же принципа можно утверждать, что небольшие концен­ трированные остатки после химических

проц ессов13, осуществляемых в огромных размерах в промышленных заведениях, по­ чти наверное скрывают в себе новые хими­ ческие вещества. Таким именно способом, т. е. посредством исследования побочных продуктов, были открыты йод, бром, селен и новые металлы, сопровождавшие плати­ ну в опытах Уолластона и Теннанта. Счаст­ ливой была мысль Глаубера исследовать то, что выбрасывали все другие»14. «Почти все величайшие открытия в астрономии, — говорит тот же самый ав­ тор 15, — получились в результате рассмот­ рения остаточных явлений количественно­ го или числового характера... Таким имен­ но образом получилось, в виде остаточно­ го явления, великое открытие предваре­ ния (или ,,прецессии“) равноденствий, так как возвращение времен года не вполне объяснялось одним возвращением Солн­ ца на то же самое видимое место среди неподвижных звезд. Точно так же абер­ рация и нутация получились в качестве остаточных явлений: это — та часть изме­ нений в видимых положениях неподвиж­ ных звезд, которая не объяснялась прецес­ сией. Далее, собственные движения звезд представляют ту часть их видимых дви­ жений, которая остается необъясненной после точного вычисления следствий пре­ цессии, нутации и аберраци и1б. Наиболь­ шее приближение к совершенству, какое допускают человеческие теории, заключа­ ется в уменьшении, насколько возможно, этого остатка, этого caput mortuum наблю­ дения, как его можно назвать, — в сведении его, если возможно, к нулю: либо должно оказаться, что мы что-нибудь упустили при вычислении следствий известных нам при­ чин, либо мы должны рассматривать дан­ ный остаток как некоторый новый факт, восходя, согласно принципу индуктивной философии, от следствия к его причине или причинам». Взаимные влияния Земли и планет друг на друга, нарушающие правильность движений этих тел, впервые были обнару­ жены также в виде остаточных явлений из разницы между наблюденными места­ ми этих тел и теми местами, какие были вычислены для всех них исключительно

на основании их тяготения к Солнцу. Это несовпадение именно и заставило астро­ номов признать, что закон тяготения су­ ществует между всеми телами без исклю­ чения, а потому и между всеми частица­ ми материи. Сначала же они были склон­ ны думать, что сила тяготения действует лишь между всякой планетой (или спут­ ником) и тем центральным телом, к си­ стеме которого данная планета (или спут­ ник) принадлежит.Точно такж е в геологии сторонники теории катастроф (все равно, правильно их мнение или л о ж н о )17 осномынают эту теорию на том соображении, что, по исчислении следствий всех дейггнующих в настоящее время причин, в сопременном строении Земли остается зна­ чительное количество фактов, доказываю­ щих существование в более ранние перио­ ды либо других сил, либо тех же самых сил, по с гораздо большею степенью интенсив­ ности. Приведем еще один пример. Неко­ торые утверждают (хотя никго не мог ука1 ать ни одного реального основания для доказательства такого утверждения), что одни люди, один пол, одна человеческая раса отличаются от других каким-то врож­ денным и необъяснимым превосходством п умственных способностях. Это положе­ ние можно было бы доказать, лишь вы­ чтя из наблюдаемых на самом деле разли­ чий в умственных способностях все то, что может быть, на основании известных за­ конов, отнесено как к уже установленным различиям в физической организации, так и к разнице в тех внешних обстоятель­ ствах, в какие были поставлены до настоя­ щего времени объекты сравнения. То, чего нельзя было бы объяснить при помощи :гтих причин, составило бы остаточное яв­ ление; это остаточное явление — и только оно одно — и могло бы послужить доказа­ тельством существования такого основно­ го различия и мерой его величины. Но за­ щитники таких мнений не запаслись эти­ ми логическими условиями, необходимы­ ми для установления их теории. Из этих примеров стало, можно наде­ яться, достаточно ясным значение метода остатков. А так как три остальных метода были вполне разъяснены приведенными

раньше примерами, то мы можем закон­ чить здесь наше изложение четырех ме­ тодов в их приложении к исследованию более простых и более элементарных со­ четаний явлений. § 6 . Д-р Юэль дал очень неблагоприят­ ный отзыв о полезности четырех методов, а также о пригодности примеров, при по­ мощи которых я пытался пояснить их. Вот его слова18: «Эти методы, очевидно, вызывают про­ тив себя замечание, что они принимают за данное то самое, что всего труднее сде­ лать: сведение явлений к предлагаемым здесь формулам. Когда мы имеем перед собой ряд сложных фактов (каковы, на­ пример, те, с которыми имели дело упомя­ нутые мной выше исследования: а именно, планетные пути, падение тел, преломление лучей, движения небесных тел, химиче­ ские соединения) и хотим открыть управ­ ляющий какой-либо из этих групп явлений закон природы или, если угодно, ту черту, в которой все данные факты сходны, — то где должны мы искать наши А, В, С и о, 6, с? Природа не дает нам случаев в этой форме; как нам привести их к ней? Вы говорите: когда мы находим сочетание ABC с abc и ABD с a bd , то мы можем вывести наше за­ ключение. Положим; но когда и где можем мы найти такие сочетания? Даже теперь, когда открытие сделано, кто укажет нам, какие элементы в только что перечислен­ ных случаях суть ABC и abc ? Кто скажет нам, случаи каких именно из методов ис­ следования представляли эти действитель­ но имевшие место и плодотворные иссле­ дования? Кто проведет эти формулы чрез всю историю наук, как эти последние раз­ вивались на самом деле? Кто покажет нам, что эти четыре метода содействовали воз­ никновению наук или что указание этих формул пролило какой-либо свет на про­ цесс их развития?» Юэль в своем сочинении прибавля­ ет, что методы не были нами приложены к «значительному количеству выдающихся и несомненных открытий, которые шли бы через всю историю науки». А это следова­ ло бы сделать для того, чтобы за методами

можно было признать то «преимущество» (которое Юэль приписывает своему соб­ ственному методу), что это — именно те методы, «при помощи которых действи­ тельно были сделаны все великие откры­ тия в науке»19. Эти возражения против правил индук­ ции поразительно сходны с тем, что при­ водили за последнее столетие столь же та­ лантливые люди, как и д-р Юэль, против обычных, общ епризнанных правил дедук­ тивного умозаключения. Писатели, выска­ зывавшиеся против аристотелевской логи­ ки, говорили о силлогизме то же самое, что Юэль говорит об индуктивных мето­ дах: а именно, что силлогизм «принимает за данное то самое, что всего труднее сде­ лать: приведение доказательства к предла­ гаемым формулам». Главная трудность, го­ ворили они, заключается в том, чтобы по­ лучить силлогизм, а не в суждении об его правильности, раз он получен. В этом от­ ношении как указанные писатели, так и Юэль вполне правы. В обоих случаях глав­ нейшее затруднение заключается, во-пер­ вых, в том, чтобы получить доказатель­ ство, а затем — в том, чтобы привести его к форме, удостоверяющей его правиль­ ность. Но если мы попытаемся свести до­ казательство, не зная сами, к чему именно, то наша попытка будет, вероятно, не осо­ бенно успешна, Труднее решить геометри­ ческую задачу, чем судить о том, правиль­ но ли предложенное решение ее. Однако, если бы люди не были в состоянии су­ дить о решении, когда оно найдено, то они имели бы мало шансов и найти его. Точно так же нельзя утверждать, будто суждение о найденной уже индукции не представ­ ляет никаких затруднений, будто для него излишни какие бы то ни было вспомо­ гательные средства и орудия: ошибочные индукции, ложные умозаключения из опы­ та столь же обычны, как и правильные, а по некоторым вопросам даже гораздо более обычны. Задача индуктивной логи­ ки заключается в указании таких правил и образцов (какими силлогизм и его пра­ вила служат для умозаключения из общих положений), с которыми индуктивные до­ воды необходимо должны сообразоваться,

для того чтобы быть доказательными. Вот то значение, на какое претендуют четы­ ре метода и какое, как я думаю, признают за ними все экспериментаторы, все иссле­ дователи, применявшие их задолго до того, как возникла мысль возвести эту их прак­ тику на степень теории. Противники силлогизма предупреди­ ли Юэля также и в другой части его довода. Они говорили, что ни одно открытие не было сделано при помощи силлогизма; и Юэль говорит (или — по-видимому, гово­ рит), что ни одно открытие не было сде­ лано при помощи четырех методов ин­ дукции. На такое возражение против сил­ логизма архиепископ Уэтли весьма удачно ответил, что если оно вообще справедливо, то оно справедливо против всего вообще дедуктивного процесса, так как все, что не может быть приведено к силлогизму, не есть умозаключение. Точно так же, если довод Юэля вообще справедлив, он дол­ жен быть справедлив против всех вообще умозаключений из опыта. Говоря, что ни одно открытие не было сделано при по­ мощи четырех методов, Юэль тем самым утверждает, что ни одно открытие не было сделано при помощи наблюдения и опыта: если же какие-либо открытия были сдела­ ны таким путем, то, конечно, при помощи процессов, приводимых к тому или друго­ му из этих методов. Этим различием между нашими взгля­ дами объясняется и недовольство Юэля моими примерами. Подбирая их, я не имел в виду удовлетворить тех, кого надо еще убеждать в том, что наблюдение и опыт служат способами приобретения познания. Я должен сознаться, что при выборе их думал только о пояснении и об облегче­ нии понимания методов при помощи кон­ кретных примеров. Если бы моей целью было оправдать самые процессы как сред­ ства исследования, то мне незачем бы бы­ ло идти так далеко, брать неясные и слож­ ные случаи. В качестве примера истины, установленной по методу сходства, я мог бы взять предложение «собаки лают». Эта собака, та собака и всякая другая собака со­ ответствуют ABC, ADE, AFG. «Быть собакой» соответствует здесь А; лаянию соответству-

гг и. В качестве истины, полученной пу­ тем метода различия, достаточно было бы принести положение «огонь жжет». Пока и не коснулся огня, я не получал и ожога; тто — ВС; я касаюсь огня и получаю ожог: но - ABC и аВС. Такие обыденные экспериментальные процессы Юэль не считает за индукции. Но они совершенно однородны с теми процессами, какие, даже с его точки зре­ ния, полагают основание зданию науки. Напрасно пытается он избегнуть этого за­ ключения, устанавливая самые произволь­ ные ограничения выбору примеров индук­ ций. Так, он говорит, что примеры эти не должны быть случаями, подлежащими еще спору20, ни один из них не должен при­ надлежать ни к области наук о духе и об­ щественных21, ни к области обыденного наблюдения и прагсгической ж и зн и 22. За­ имствовать их можно, по его мнению, ис­ ключительно из числа тех обобщений, при помощи которых научные мыслители до­ стигли великих и ш ироких законов есте­ ственных явлений. Однако в таких слож­ ных исследованиях редко оказывается воз­ можным идти далее самых первых шаюн, не прибегая к дедукции и к времен­ ной помощи гипотез, как я сам, вместе с Юэлем, утверждал против чисто эмпи­ рической школы. А так как, ввиду этого соображения, такого рода случаи неудоб­ но было брать для пояснения принципов чистого наблюдения и опыта и они поэто­ му отсутствуют в моем изложении, то Юэль и пришел к ошибочному заключению, буд­ то опытные методы не имеют никакого значения для научного исследования. Он забывает, что если бы эти методы не дали первых обобщений, то не было бы и ма­ териала для приложения его собственного понятия об индукции. Нетрудно, однако, ответить на пригла­ шение д-ра Юэля указать, примерами ка­ ких именно из четырех методов служат некоторые важные случаи научного иссле­ дования. Установление «планетных путей», поскольку в этом процессе вообще име­ ла место индукция23, подходит пор,метод сходства. Закон «падения тел», по кото­ рому тела проходят расстояния, пропор­

циональные квадратам времен, в действи­ тельности был выведен из первого закона движения; но те опыты, посредством ко­ торых он был проверен и при помощи которых он мог бы быть и открыт, дава­ ли возможность применения метода сход­ ства; а кажущееся уклонение от этого за­ кона, обусловленное сопротивлением воз­ духа, было объяснено при помощи опытов in vacuo (в пустом пространстве), при ко­ торых был применен метод различия. За­ кон «преломления лучей» (постоянное для всякого преломляющего вещества отноше­ ние меэвду синусом угла падения и синусом угла преломления) был установлен путем прямого измерения, — следовательно, при помощи метода сходства. «Космические движения» были определены при помощи весьма сложных процессов мышления, где главное значение имела дедукция; в уста­ новлении эмпирических законов этих дви­ жений играли значительную роль мето­ ды сходства и сопутствующих изменений. Каждый без исключения случай «химиче­ ского анализа» представляет собой яркий пример метода различия. Всякий, кто зна­ ком с этими вопросами — в том числе и сам д-р Юэль, — без малейшего затруд­ нения может указать в приведенных слу­ чаях «элементы АВС и abc». Если когда-либо открытия делались путем наблюдения и опыта без всякой по­ мощи дедукции, то наши четыре метода суть методы открытия. Но даже если бы они и не были методами открытия, все же было бы верно, что это — единственные методы доказательства; а раз это так, то к ним можно свести также и результаты де­ дукции. Великие обобщения, впервые по­ являющиеся в виде гипотез, должны быть в конце концов доказаны, и действитель­ но доказываются (как будет выяснено впо­ следствии) при помощи этих четырех ме­ тодов. И в самом деле, ведь главный пред­ мет логики составляет именно доказатель­ ство как таковое. Правда, такое различе­ ние не может рассчитывать на благопри­ ятный прием со стороны Юэля, так как особенность его системы состоит в том, что он для индукций не считает нужным доказательство. Если после принятия той

или другой гипотезы и тщательного сопо­ ставления ее с фактами не окажет ся ничего несогласного с ней, т. е. если опыт не опро­ вергнет ее, то для Юэля этого достаточ­ но — по крайней мере, до тех пор, пока не явится другая, более простая, но столь же согласная с опытом гипотеза. Если в этом видеть индукцию, то, конечно, четыре ме­ тода совершенно излишни. Но такое воз­ зрение кажется мне полным непонима­ нием сущности доказательства в области естественных наук. Потребность для индукции в провер­ ке, подобной той, какой для умозаключе­ ния служит силлогизм, настолько сильно дает себя знать на практике, что даже вы­ дающиеся представители естествознания, как скоро они покидают Ту почву, где име­ ют дело с фактами и где им не приходит­ ся судить на основании одних аргументов, без колебания высказывают заключения, противоречащие самым элементарным по­ нятиям индуктивной логики. Что же каса­ ется образованных людей вообще, то со­ мнительно, чтобы они и теперь умели луч­ ше судить о том, хороша или дурна ин­ дукция, чем до Бэкона. Улучшение резуль­ татов мышления лишь редко простиралось и на сами процессы мышления; а если и ка­ салось какого-либо из них, то лишь про­ цесса исследования, а не процесса доказа­

тельства. Бесспорно, многие законы при­ роды были открыты таким путем, что сна­ чала строили гипотезы, а затем находили, что факты соответствуют этим гипотезам; и много заблуждений было отвергнуто под влиянием ознакомления с фактами, кото­ рые оказывались противоречащими этим заблуждениям, а не потому, чтобы начи­ нали считать ошибочным самый способ мышления, повлекший за собой эти за­ блуждения, — не потому, что его призна­ ли неправильным независимо от фактов, которые опровергли то или другое отдель­ ное заключение. Поэтому именно — хотя относительно многих предметов у чело­ вечества выработались практически вер­ ные мысли — мыслительная сила все-таки остается столь же слабой, как и прежде; и во всех тех вопросах, где факты, кото­ рые могли бы опровергнуть заключение, недоступны (например, в том, что касается невидимого мира и даже, как мы видели недавно, видимого мира планетных про­ странств), люди с самыми большими на­ учными познаниями рассуждают столь же неудовлетворительно, как и круглые невеж­ ды. Действительно, хотя они сделали много здравых индукций, однако эти последние не познакомили их (а д-р Юэль и не видит нужды в подобном ознакомлении) с прин­ ципами индуктивного доказательства.

Множественность причин и смешение следствий (действий)

5 I . В предыдущем изложении тех четы­ рех методов наблюдения и опыта, к кото­ рым мы прибегаем, чтобы открыть среди множества сосуществующих явлений следпи пс какой-либо одной причины или при­ чину того или другого следствия, мы долж­ ны были прежде всего, в целях упроще­ ния, предположить, что этот аналитиче­ ский процесс не сопряжен ни с какими другими затруднениями, кроме тех, какие нытекают из самой его сущности. Поэто­ му мы, с одной стороны, принимали, что каждое следствие связано исключительно i одной только причиной, а с другой — не обращали внимания на то, что оно мо­ жет смешиваться и входить в соединение с другими существующими одновременно с ним следствиями. Мы предполагали, что ubede — та или другая совокупность суще­ ствующих в известный момент явлений — состоит из различных между собой фак­ тов а, Ь, с, d и е, для каждого из кото­ рых надлежит искать одну и только одну причину: нужно было только выделить эту одну причину из множества предыдущих обстоятельств — А, В, С, D и Е. Правда, причина могла быть не простой: она мог­ ла состоять из целого ряда условий; но мы исегда предполагали существование одно­ го только ряда условий для всякого данно­ го следствия. Если бы так было на самом деле, то ис­ следовать законы природы было бы срав­ нительно легко. Но наше предположение ни в одной из своих частей не отвечает действительности. Во-первых, неверно, что то или другое явление всегда производится одной и той же причиной: следствие а мо­ жет получаться иногда от А, а иногда от В. Во-вторых, может быть и обратное: след­ ствия различных причин могут оказаться

не разнородными, а однородными и не от­ деляться друг от друга никакой определен­ ной границей: А и В могут производить не а и Ь, а различные части следствия а. Запутанность и трудность исследования за­ конов явлений чрезвычайно увеличивает­ ся из-за необходимости обращать внима­ ние на эти два обстоятельства: смешение следствий и множественность причин. Мы остановимся сначала на последнем обсто­ ятельстве как на более простом. Итак, неверно, будто каждое единич­ ное следствие должно быть связано с од­ ной только причиной, с одним рядом усло­ вий, будто всякое явление может быть про­ изведено лишь одним путем. Часто суще­ ствует несколько независимых друг от дру­ га способов, при помощи которых можно вызвать одно и то же явление. Один факт может быть последующим в нескольких неизменных последовательностях; он мо­ жет с одинаковым единообразием следо­ вать за каждым из этих предыдущих (или совокупностей предыдущих). Много при­ чин могут производить механическое дви­ жение; много может быть причин некото­ рых видов ощущений; от многих причин может происходить смерть. Данное след­ ствие на самом деле произошло от такойто причины: но оно свободно могло быть вызвано и помимо этой при чи н ы 1. § 2. Одним из главных следствий множе­ ственности причин является недостовер­ ность первого из индуктивных методов — метода сходства. Для пояснения этого ме­ тода мы предполагали наличие двух слу­ чаев: ABC, за которым следует а&с, и ADE, за которым следует ade. На основании та­ ких случаев можно было бы, по-видимому, заключить, что А есть неизменно преды-

дущее а и даже что оно есть безуслов­ ное, неизменное предыдущее, т. е. причи­ на. Но для этого мы должны были бы быть уверены в том, что нет никакого другого общего обоим случаям предыдущего. Что­ бы устранить это затруднение, предполо­ жим, что положительно установлено, что другого общего обоим случаям предыду­ щего, кроме А, нет. И тем не менее, с то­ го момента как мы допустим возможность множественности причин, наше заключе­ ние теряет свою силу, — потому что оно содержит в себе скрытое предположение, что а в обоих случаях было произведе­ но одной и той же причиной. Но если для а возможны две причины, то этими причинами могут быть, например, С и Е: С может быть причиной а в первом слу­ чае, Е — в последнем, так что окажется, что А не имеет влияния на следствие ни в том, ни в другом из этих случаев. Положим, например, мы сравниваем обстоятельства воспитания и жизненную историю двух великих артистов или ф и­ лософов, или двух особенно эгоистиче­ ских или, наоборот, великодушных харак­ теров, — и оказывается, что та или другая пара согласуется лишь в одном обстоятель­ стве. Будет ли отсюда следовать, что имен­ но это обстоятельство было причиной то­ го качества, которым мы характеризова­ ли обоих этих индивидуумов? Вовсе нет: причины, обусловливающие тот или дру­ гой тип характера, очень многочисленны, и два лица могут быть вполне сходными по своему характеру, хотя бы в их прежней жизни не было ни одной сходной черты. Вот в чем, следовательно, состоит то специфическое несовершенство метода сходства, от которого свободен метод раз­ личия. Действительно, если мы имеем два случая АВС и .ВС, причем ВС обусловли­ вает Ьс, а присоединение А превращает следствие в abc , то следует признать досто­ верным, что — по крайней мере в данном случае — А было причиной а (или необ­ ходимою частью его причины), хотя бы причина его в других случаях и была со­ вершенно другая. Таким образом, множе­ ственность причин не только не уменьша­ ет достоверности метода различия, но даже

не делает необходимым большего числа наблюдений или опытов: двух случаев — одного положительного, другого отрица­ тельного — по-прежнему достаточно для самой полной и строгой индукции. Но не так обстоит дело с методом сход­ ства. Заключения по этому методу не име­ ют действительного значения, если число сравниваемых случаев невелико; они могут служить только намеками, могут повести либо к опытам, которые дадут возможность приложить метод различия, либо к умоза­ ключениям, которые позволят объяснить и проверить их дедуктивным путем. Вы­ вод по методу сходства приобретает сколь­ ко-нибудь значительную самостоятельную ценность лишь тогда, когда случаи, несмот­ ря на неопределенное увеличение их чис­ ла и видоизменение их характера, все же продолжают давать тот же самый резуль­ тат. Положим, мы имеем лишь два случая АВС и ADC; хотя в них нет другого обще­ го им предыдущего, кроме А, однако (ввиду того, что следствие может быть произведе­ но различными причинами) вывод может дать самое большее — слабую вероятность в пользу А: здесь может быть причинная связь, но почти в такой же степени веро­ ятно, что здесь было простое совпадение. Однако, чем чаще повторяем мы наблю­ дения, видоизменяя обстоятельства явле­ ния, тем ближе продвигаемся к разреш е­ нию этого сомнения. Действительно, если мы произведем опыты над AFG, АНК и т. д., в которых нет других сходных черт, кро­ ме наличия обстоятельства А, и если мы найдем, что а входит в состав следствия во всех этих случаях, то мы должны пред­ положить одно из двух; либо а имеет своей причиной А, либо оно имеет столько же различных причин, сколько нами взято случаев. Следовательно, при всяком увели­ чении числа случаев усиливается и вероят­ ность в пользу А. Исследователь (конечно, если ему представится к тому удобный слу­ чай) не преминет удалить А из какого-либо из этих сочетаний — например, из АНК — и, произведя опыт отдельно над НК, при­ звать на помощь методу сходства метод различия. Только при помощи метода раз­ личия может быть установлено, что А есть

причина а , но что А есть либо причина а, пни) другое следствие какой-либо новой, оыцсй ему с а причины, — это может быть • несомненностью доказано и при помо­ щи метода сходства, лишь бы случаев взято было значительное количество и они бы*111 достаточно разнообразны. До какого же предела надо увеличип.ш. число случаев, несходных между со­ бой ни в каком другом предыдущем, кроме А, дли того чтобы предположение о мно­ жественности причин можно было счесть и достаточной степени опровергнутым и чтобы заключение «а связано с А» осво­ бодилось от присущего ему несовершен* гна и стало несомненно достоверным? Мы не можем уклониться от ответа на такой иопрос; но обсуждение его относится к так называемой «теории вероятностей», котораи составит предмет одной из следующих глав. Однако и теперь можно видеть, что после достаточного числа случаев заклю­ чение достигает некоторой практической дос товерности и что поэтому присущее ме­ тоду сходства несовершенство не делает его еще совсем непригодным. Все эти со­ ображения указывают нам лишь, во-перимх, на некоторый новый источник сла­ бости метода сходства в сравнении с дру­ гими методами исследования и на неко­ торые новые основания, почему мы ни­ когда не должны довольствоваться резуль­ татами, полученными при помощи этого метода, не стараясь подкрепить их — пря­ мо ли методом различия или же посред­ ством дедукции их из какого-либо закона или законов, установленных уже ранее при помощи этого могущественного метода. Вонторых, эти соображения дают нам прапильное понятие о том, какую ценность имеет в индуктивном исследовании про­ стое число случаев. Множественность при­ чин есть единственное основание того, по­ чему вообще имеет какое-либо значение количество случаев само по себе. Ненауч­ ные исследователи обнаруживают стрем­ ление слишком полагаться на число слу­ чаев, не анализируя их самих, не вникая достаточно в их природу и не определяя того, какие обстоятельства этими случа­ ями исключаются и какие не исключа­

ются. Большинство людей держатся своих заключений с уверенностью, пропорцио­ нальной просто массе, размерам того опы­ та, на котором эти заключения, по-видимо­ му, основываются; при этом они не при­ нимают во внимание того, что увеличе­ ние числа случаев одного и того же ро­ да (т. е. отличающихся друг от друга толь­ ко такими чертами, которые уже призна­ ны несущественными) решительно ниче­ го не прибавляет в смысле доказательства заключения. Один единственный случай, раз он исключает какое-либо предыдущее, бывшее налицо во всех других случаях, имеет больше ценности, нежели огромное количество случаев — просто с точки зре­ ния их числа. Необходимо, без сомнения, удостовериться путем повторного наблю­ дения или опыта, не сделано ли какой-либо ошибки в наблюдении отдельных фак­ тов. Пока мы не удостоверились в этом, мы не должны видоизменять обстоятель­ ства, и нас нельзя упрекнуть в излишней добросовестности, если мы будем повто­ рять без всякого изменения один и тот же опыт или наблюдение. Но раз мы удосто­ верились в точности нашего наблюдения или опыта, — дальнейшее увеличение чис­ ла таких случаев, где нет исключения ка­ ких-либо новых обстоятельств, становится совершенно бесполезным, лишь бы число уже имеющихся случаев было достаточно велико для того, чтобы исключить предпо­ ложение о множественности причин. Здесь важно отметить, что то особое видоизменение метода сходства, до неко­ торой степени похожее на метод различия, которое я назвал «соединенным методом сходства и различия», свободно от выше­ указанного несовершенства. Действитель­ но, «при соединенном методе» предпола­ гается не только то, что те случаи, где а есть, сходны между собой лишь в факте присутствия А, но также и то, что случаи, где а нет, сходны лишь в факте отсут­ ствия А. Но если это так, то А должно быть не только причиной а , но и его единствен­ но возможной причиной: если бы причина а была другая (например, В), то в тех слу­ чаях, где а нет, вместе с А должно было бы отсутствовать и В, и положение, что эти

случаи сходны лишь в факте отсутствия А, было бы неверно. Вот в чем состоит, сле­ довательно, огромное преимущество «со­ единенного метода» над простым методом сходства. Правда, может показаться, что преимущество это свойственно не столь­ ко «соединенному методу» в его целом, сколько одной из его двух посылок (ес­ ли можно употребить здесь такое назва­ ние) — его отрицательной посылке: метод сходства в приложении к отрицательным случаям, т. е. к таким, где явление не имеет места, свободен от несовершенства, при­ сущего ему при положительных случаях... На этом основании можно было бы пред­ положить, что отрицательная посылка мо­ жет одна составлять простой случай ме­ тода сходства и не требует присоединения к ней положительной посылки. Однако, хо­ тя это верно в принципе, тем не менее прилагать метод сходства к одним толь­ ко отрицательным случаям, помимо поло­ жительных, совершенно невозможно: об­ ласть отрицания несравненно труднее ис­ черпать, чем область утверждения. Поло­ жим, например, вопрос идет об опреде­ лении причины прозрачности тел. На ка­ кой успех может мы рассчитывать, если мы приступим прямо к исследованию то­ го, в чем сходны все очень различные меж­ ду собой непрозрачные вещества? Гораздо скорее можно надеяться уловить какую-либо черту сходства между сравнительно не­ многочисленными и определенными клас­ сами прозрачных предметов. А раз такая черта найдена, мы вполне естественно дол­ жны прийти к исследованию того, не со­ ставляет ли отсутствие этого одного об­ стоятельства именно той черты, в какой окажутся сходными все непрозрачные ве­ щества. Поэтому «соединенный метод сходства и различия», или «косвенный метод раз­ личия», как я его иначе назвал (так как, подобно методу различия в собственном смысле, он прибегает к установлению того, каким образом и в чем случаи присутствия явления отличаются от случаев его отсут­ ствия), есть — после прямого метода разли­ чия — наиболее могущественное из орудий индуктивного исследования. И в науках чи­

стого наблюдения, где помощь со стороны эксперимента незначительна или ее вовсе нет, метод этот, так хорошо иллюстрируе­ мый исследованием причины росы, явля­ ется главным орудием, поскольку дело ка­ сается прямой работы над опытными дан­ ными. § 3. До сих пор мы говорили о множе­ ственности причин лишь как о возмож­ ном предположении, которое, пока оно не устранено, делает наши индукции не­ достоверными; при этом мы рассматрива­ ли лишь то, какими средствами можем мы опровергнуть предположение об этой мно­ жественности там, где ее на самом деле нет. Но мы должны рассмотреть ее также и как факт, который действительно встречается в природе и который наши индуктивные методы должны отмечать и устанавливать всякий раз, как он встретится... Для это­ го, однако, нет нужды ни в каком особом методе. Хотя бы данное следствие действи­ тельно могло быть произведено двумя или более причинами, процесс нахождения их нисколько не отличается от того процес­ са, при помощи которого мы открываем единичные причины. Прежде всего, мно­ жественные причины могут быть открыва­ емы в качестве отдельных последователь­ ностей — на основании отдельных рядов случаев. Так, один ряд наблюдений или опытов показывает, что причиной теплоты является солнце, другой — что источником ее служит трение, третий открывает такой источник в механическом ударе, четвер­ тый — в электричестве, пятый — в хими­ ческом действии. Иногда же множествен­ ность причин может обнаружиться, когда мы будем сопоставлять некоторое число случаев, тщетно пытаясь найти какое-ли­ бо обстоятельство, в котором все они бы­ ли бы сходны между собой. Мы найдем то­ гда возможным во всех случаях, где встре­ чается данное следствие, отыскать какоелибо общее им всем обстоятельство. Мы найдем, что можно исключить все преды­ дущие, что ни одно из них не присутствует во всех без исключения взятых нами слу­ чаях, ни одно не является необходимым для возникновения рассматриваемого на­

ми следствия. При ближайшем исследова­ нии окажется, однако, что, хотя ни одно и I них не присутствует всегда, тем не ме­ нее пссгда присутствует либо одно, либо другое из некоторого числа их. Если при дальнейшем анализе мы можем открыть н н и х нескольких предыдущих какой-лигм) общий всем им элемент, то мы по­ мучаем иногда возможность дойти таким образом до какой-либо одной причины, которая и будет настоящим действующим обстоятельством во всех них. Так, напри­ мер, теперь думают, что при произведении теплоты путем трения, удара, химическою действия и проч. конечный источник — одни и тот же. Но если (как это постоян­ но случается) мы не можем сделать этого дальнейшего шага, то все эти предыдущие должны быть признаны пока отдельными причинами, из которых каждая сама по себе достаточна для произведения данного следствия. Этим мы заканчиваем наши заметки о множественности причин и переходим к еще более своеобразному и сложному пилению смешения следствий и столкнове­ нии причин друг с другом. От него имен­ но зависят, главным образом, сложность и трудность изучения природы, и в борь­ бе с ним четыре единственно возможные метода прямого индуктивного исследова­ ния путем наблюдения и опыта оказыва­ ются по большей части, как мы сейчас уви­ дим, совершенно бессильными. Только де­ дукция в состоянии распугать усложнения, происходящие из этого источника; роль же четырех методов ограничивается почти исключительно доставлением посылок для дедукций и проверкой этих последних. 5 4 . Совместное действие двух или более причин — причем каадая не производит сиоего собственного следствия в отдель­ ности, а все сталкиваются друг с другом, нзаимно изменяя следствия одни других, — происходит, как уже было показано, двумя различными путями. В одном случае, при­ мером которого служит совокупное дей­ ствие нескольких сил в механике, отдель­ ные следствия всех причин продолжают иметь место; они только соединяются друг

с другом, сливаясь в одном общем целом. Во втором случае, как при химическом действии, отдельные следствия совершен­ но исчезают, заменяясь явлениями совсем другого характера, управляющимися дру­ гими законами. Из этих двух случаев первый встреча­ ется гораздо чаще, и он именно по боль­ шей части и не поддается нашим опытным методам. Второй же, более исключитель­ ный случай — по самой своей сущности — подлежит их ведению. Когда законы перво­ начальных фактов совершенно перестают действовать и получаются явления совсем другого порядка, сравнительно с теми, ка­ кие обусловливались этими законами (ко­ гда, например, два газообразных вещества: водород и кислород, соединяясь, теряют свои специфические свойства и дают ве­ щество, называемое водой), — в таких слу­ чаях это новое явление может быть под­ вергнуто опытному исследованию, подоб­ но всякому другому явлению. При этом те элементы, которые, как говорится, состав­ ляют его, можно считать просто его фак­ торами, или теми условиями, от которых оно зависит, иначе говоря, причиной его. Следствия такого нового явления — свойства воды, например, — так же легко найти при помощи опыта, как и следствия всякой другой причины. Но открыть при­ чину этого явления, т. е. то особое сочета­ ние факторов, в результате которого оно получается, часто бывает довольно труд­ но. Прежде всего, начало и действительное возникновение явления по большей части недоступны для нашего наблюдения. Если бы мы не могли узнать состава воды ранее знакомства с теми случаями, где она дей­ ствительно получалась из кислорода и во­ дорода, то мы принуждены были бы ждать, пока кому-нибудь не пришла бы случайно в голову мысль пропустить электрическую искру чрез смесь этих двух газов или вве­ сти в такую смесь зажженную бумажку — просто из желания узнать, что из этого выйдет. Сверх того, многие вещества, до­ пуская анализ, не могут быть восстановле­ ны, синтезированы никакими известными в настоящее время искусственными сред­ ствами. Далее, даже если бы мы могли уста­

новить, при помощи метода сходства, что при образовании воды присутствуют как кислород, так и водород, то и тогда ника­ кие опыты над кислородом и водородом в отдельности, никакое знание их свойств не дали бы нам возможности вывести де­ дуктивным путем, что эти вещества произ­ ведут именно воду. Для этого нужен осо­ бый опыт над соединением обоих этих элементов. Ввиду таких затруднений, познания­ ми о причинах этого рода следствий мы, собственно говоря, должны были бы вооб­ ще быть обязаны не исследованиям, пред­ принимаемым специально с этой целью: познания эти могли бы получаться либо случайно, либо вследствие постепенного возрастания числа опытов над различны­ ми сочетаниями, в какие может входить обусловливающий данное следствие фак­ тор. Так и было бы на самом деле, если бы следствия этого рода не обладали од­ ной особенностью: они часто, при некото­ ром особом сочетании обстоятельств, сно­ ва воспроизводят свои причины. Если во­ да получается в результате соприкоснове­ ния водорода с кислородом всякий раз, когда это соприкосновение станет доста­ точно полным и близким, то, с другой сто­ роны, стоит воду поставить в известные обстоятельства, и из нее снова получатся водород и кислород: новые законы сразу прекращают свое действие, и факторы сно­ ва появляются в отдельности — с теми сво­ ими особенными свойствами, какими они обладали до соединения. Так называемый «химический анализ» и представляет со­ бой именно процесс отыскивания причин явления среди его следствий или, вернее, среди следствий, производимых действи­ ем на него каких-либо других причин. Лавуазье, нагревая ртуть до высокой температуры в замкнутом сосуде, содер­ жащем воздух, нашел, что ртуть увеличи­ валась в весе и становилась веществом, которое называлось тогда «красным осад­ ком»; в то же время воздух, как оказывалось при исследовании его после опыта, терял часть своего веса и становился неспособ­ ным поддерживать жизнь и горение. Когда красный осадок подвергался дальнейше­

му нагреванию, он снова становился рту­ тью и выделял газ, поддерживавший жизнь и пламя. Таким образом, ртуть и газ — фак­ торы, дававшие своим соединением крас­ ный осадок, — снова появлялись в качестве его следствий, при воздействии на него теплоты. Точно так же, разлагая воду при помощи железных опилок, мы произво­ дим два следствия — ржавчину и водород; но ржавчина, как уже известно из опытов над сложными веществами, есть следствие соединения железа с кислородом: железо мы доставили сами, кислород же должен был получиться из воды. Поэтому в ре­ зультате вода исчезает, а на место ее по­ являются водород и кислород; иными сло­ вами, первоначальные законы этих газо­ образных факторов, устраненные новыми законами («свойствами воды»), снова яви­ лись на сцену, и причины воды оказыва­ ются среди ее следствий. Когда два явления, между законами или свойствами которых, рассматриваемы­ ми в самих себе, нельзя указать никакой связи, находятся в указанной взаимной причинной зависимости, так что каждое из них в свой черед может быть получено из другого и каждое, производя другое, са­ мо перестает существовать (как вода про­ исходит из кислорода и водорода, а кисло­ род и водород обратно получаются из во­ ды), то такая причинная зависимость двух явлений, из которых каждое пороздается разрушением другого, есть собственно превращение (transformation). Идея хими­ ческого соединения есть идея превраще­ ния, но превращения неполного, так как мы все-таки признаем, что кислород и во­ дород присутствуют в воде, как кислород и водород, и могли бы быть нами открыты в ней, если бы наши чувства были в доста­ точной степени остры. Такое предположе­ ние (а это не более, как предположение) основано единственно на том факте, что вес воды есть сумма весов двух ее состав­ ных частей. Если бы это обстоятельство не говорило против полного исчезновения (при образовании сложного тела) законов отдельных составных частей, если бы со­ единяющиеся факторы в этом одном от­ ношении не сохраняли своих собственных

1,1 ко 1 юн и не производили совокупного реlysiiiTUTa, равного сумме их отдельных реlyju.гатов, то мы никогда, вероятно, не со• I липли бы себе понятия о «химическом соединении». Так как тогда превращ ение Оыло бы полным, то в факте получения поды из водорода и кислорода и, обратно, иодорода и кислорода из воды мы видеми бы одно сплошное превращение. В тех случаях, где гетеропатическое слсдствие (как мы назвали его в одной из прежних глав)2 есть лишь превращение п о причины или, другими словами, где два миления обоюдно находятся в отношениях иричины и следствия и взаимно превратимы друг в друга, задача нахождения причи­ ны сводится к гораздо более простой за­ даче нахождения следствия, и такого рода исследование может производиться путем прямого опыта. Но есть и другие случаи гегсропатических следствий, в которых этот способ исследования неприложим. Возь­ мем, например, гетеропатические законы душевной деятельности — ту часть явлений нашей духовной природы, которая анало­ гична скорее химическим, чем динамиче­ ским явлениям. Так, сложная страсть об­ разуется под влиянием совместного дей­ ствия отдельных элементарных побувдепий, сложная эмоция — из нескольких простых удовольствий или страданий, ко­ торых она является результатом, не буду­ чи, однако, их совокупностью и не явля­ ясь в каком бы то ни было отношении однородной с ними. В этих случаях след­ ствие обусловливается своими факторами; но факторы эти не могут быть снова полу­ чены из следствия, как юноша может преиратиться в старика, но старик не может превратиться обратно в юношу. Мы не мо­ жем определить, из каких простых чувствонаний получается то или другое из слож­ ных состояний нашего духа, — так, как мы определяем составные части химиче­ ски сложного тела, т. е. заставляя его об­ ратно выделять из себя эти составные ча­ сти. Поэтому мы можем открывать такие законы лишь путем медленного изучения самых простых чувствований, синтетиче­ ски убеждаясь затем (при помощи опыта над различными сочетаниями, в какие мо-

гуг входить эти чувствования) в том, что именно они в состоянии произвести при своем взаимном воздействии друг на друга. § 5. Можно было бы предположить, что другой (и, по-видимому, более простой) вид взаимодействия причин: когда каж­ дая причина продолжает производить свое собственное следствие, согласно с теми же самыми законами, какие управляют ею в ее отдельном существовании, — должен пред­ ставлять для индуктивного исследования менее затруднений, чем тот вид, рассмот­ рение которого мы только что закончили. Между тем мы встречаем здесь, поскольку дело касается прямой индукции (без по­ мощи дедукции), несравненно большие за­ труднения. Когда одновременное действие причин дает начало новому следствию, не имеющему никакого отношения к отдель­ ным следствиям этих причин, то получаю­ щееся в результате явление выступает пе­ ред нами в незамаскированном виде; оно обращает на себя наше внимание своей оригинальностью, и ничто не мешает нам заметить его присутствие или отсутствие среди известного числа окружающих яв­ лений. Поэтому его легко бывает подвести под правила индукции, если только оказы­ вается возможным получить такие случаи, каких требуют эти правила; и если такие случаи не наблюдаются и нет в то же вре­ мя средств произвести их искусственным путем, то это составляет действительное и единственное затруднение в подобного рода исследованиях — затруднение не ло­ гическое, а в некотором смысле ф изиче­ ское. Иначе обстоит дело относительно то­ го, что в одной из предыдущих глав было названо «сложением причин». Здесь след­ ствия причин не прекращаются и не да­ ют места другим следствиям; они не пе­ рестают, таким образом, входить в состав подлежащего исследованию явления, они продолжают существовать, но только сме­ шиваются с однородными и тесно с ними связанными следствиями других причин, затемняясь ими. Это уже не а, Ь, с, d } е, су­ ществующие друг подле друга и доступ­ ные наблюдению, как прежде, в отдельно­ сти. Теперь перед нами + а , —а, xk b, —Ь, 26

и т.д. Некоторые из этих элементов уни­ чтожают друг друга, многие другие нераз­ личимы между собой: они исчезают в об­ щей сумме, так что между получающимся результатом и произведшими его причи­ нами часто бывает непреодолимо трудно наблюсти какое бы то ни было определен­ ное отношение. Общая идея сложения причин заклю­ чается, как мы видели, в том, что, хотя два или более закона сталкиваются друг с другом и, по-видимому, уничтожают или видоизменяют действие друг друга, однако в действительности все они выполняют­ ся, так что их совместное следствие есть точная сумма следствий этих причин, взя­ тых в отдельности. Возьмем общеизвест­ ный случай равновесия тела под влияни­ ем двух равных и противоположных одна другой сил. Одна из сил, действуя в отдель­ ности, подвинула бы тело в данное время на известное расстояние к западу; другая, действуя в отдельности, подвинула бы его на совершенно такое же расстояние к во­ стоку. Результат получается такой же, как если бы тело сначала было подвинуто к за­ паду настолько, насколько его могла бы по­ двинуть одна сила, а затем назад к востоку настолько, насколько его могла бы подви­ нуть другая сила, т. е. как раз на то же самое расстояние, как и первая. В конце концов тело должно занимать то же место, в каком оно находилось первоначально. Все законы причинной связи подле­ жат такого рода противодействию и кажу­ щемуся уничтожению при столкновении с другими законами, следствие которых либо прямо противоположно их собствен­ ному, либо более или менее с ним несов­ местимо. Поэтому почти со всяким зако­ ном бывает, что во многих случаях, где он в действительности имеет полную силу, на первый взгляд его действие совершен­ но незаметно. Это мы видим и в только что приведенном примере: «сила» в меха­ нике обозначает не более и не менее, как причину движения, и между тем — сум­ мой следствий двух причин движения мо­ жет оказаться покой. Точно так же тело, влекомое двумя силами по направлениям, образующим угол, движется по диагона­

ли. Положение, что движение по диаго­ нали есть сумма двух движений по двум другим линиям, кажется парадоксальным. Однако движение есть лишь перемена ме­ ста, и во всякий момент тело находится на том самом месте, где оно было бы, если бы силы действовали попеременно, вместо того чтобы действовать в один и тот же момент (разница только та, что, предпо­ лагая действующими последовательно две силы, на самом деле действующие одно­ временно, мы должны, конечно, принять для их действия двойной промежуток вре­ мени). Очевидно поэтому, что каждая сила в течение каждого момента проявила все свойственное ей действие, и следователь­ но можно считать, что видоизменяющее влияние, какое, как говорится, одна из двух одновременно действующих сил оказывает на другую, оказывается в действительности не на самый процесс действия причины, а на ее следствие, имеющее место по окон­ чании этого действия. Для всех целей пред­ сказания, вычисления и объяснения сово­ купного действия причин можно считать, что причины, следствия которых смешива­ ются между собой, произвели каэвдая свои собственные следствия одновременно друг с другом и что все эти следствия видимым образом сосуществовали. Так как законы причин выполняют­ ся в одинаковой степени, как тогда, когда причины эти, как говорится, встречают се­ бе противодействие со стороны противо­ положных причин, так и тогда, когда они могут проявлять свое действие без всякой помехи, то мы должны стараться выра­ жать эти законы в таких терминах, кото­ рые не противоречили бы утверждению, что эти законы выполняются и в первого рода случаях. Положим, например, в ка­ честве закона природы выставляется по­ ложение, что тело, к которому приложена сила, движется в направлении этой силы со скоростью, прямо пропорциональной силе и обратно пропорциональной соб­ ственной массе тела. Между тем в действи­ тельности не только некоторые тела после приложения к ним силы не движутся со­ всем, но и те, которые движутся (по край­ ней мере, в пределах нашей Земли), уже

с самого начала замедляются в своем дви­ жении под действием тяжести и других противодействующих сил, а в конце кон­ цов и совершенно останавливаются. От­ сюда ясно, что наше общее положение, хотя оно и было бы верным при извест­ ной гипотезе, не выразит, однако, фактов, как они имеют место на самом деле. Чтобы согласовать формулу закона с действитель­ ностью, мы должны сказать не «предмет движется», а «предмет стремится двигать­ ся» в указанном направлении и с указан­ ной скоростью. Правда, мы можем ограни­ чить нашу формулу другим путем, сказав, что тело будет двигаться таким образом в том случае, если ему не будет препятство­ вать (или поскольку ему не будет препят­ ствовать) та или другая противодействую­ щая причина. Но тело движется сообраз­ но этим законам не только тогда, когда не встречает подобного препятствия: оно стремится двигаться таким образом и при наличии препятствия; оно и в этом случае проявляет в первоначальном направлении ту же самую энергию, то же самое коли­ чество движения, как если бы его первое стремление не встретило себе помехи; оно и здесь производит совершенно одинако­ вое количество следствия. Это верно даже в том случае, когда сила оставляет тело в его прежнем состоянии — в состоянии абсолютного покоя: когда, например, мы пытаемся поднять тело весом в три тон­ ны силой, равной одной тонне, действи­ тельно, если бы в тот момент, когда мы прилагаем эту силу, ветер, вода или какой-либо другой деятель дали нам доба­ вочную силу величиной хоть сколько-ни­ будь больше двух тонн, то тело было бы поднято. Это доказывает, что приложен­ ная нами сила сполна проявила свое дей­ ствие, нейтрализуя соответствующую часть тяжести тела, вполне преодолеть которую она, однако, не могла. И если, приложив к предмету силу в одну тонну, действу­ ющую в направлении, противоположном направлению тяжести, предмет этот поло­ жить на весы и свесить, то окажется, что он потерял из своего веса как раз одну тонну или, другими словами, что он давит вниз с силой, равной лишь разности двух сил.

Эти факты правильно выражаются тер­ мином стремление. Так как все законы причинной связи подлежат противодей­ ствию, то их надо выражать в словах, утвер­ ждающих только стремления, а не действи­ тельно осуществляющиеся следствия. В тех из наук, изучающих причинную связь, ко­ торые обладают точной терм инологией3, есть специальные слова, обозначаю щ ие стремление к тому частному следствию, с которым имеет дело данная наука. Так, в механике давление есть синоним стрем­ ления к движению, и силы рассматривают­ ся там не как причиняющие действитель­ ное движение, а как производящие давле­ ние. Такие усовершенствования в термино­ логии были бы весьма полезны и в других отделах науки. Привычка пренебрегать этой необхо­ димостью в точном выражении законов природы породила весьма распространен­ ный предрассудок, будто все общие исти­ ны имеют исключения. Отсюда произошло много совершенно незаслуженного недо­ верия к научным заключениям со стороны людей, недостаточно образованных и раз­ витых. Грубые обобщения, подсказываемые обыденным наблюдением, обыкновенно имеют исключения; но научные принципы (или, другими словами, законы причинной связи) не имеют их. «То, что считается ис­ ключением из принципа» (приводим сло­ ва, сказанные по другому случаю), «всегда есть какой-либо другой, особый принцип, присоединяющийся к первому, какая-либо другая сила, ударяющая4 в первую силу и изменяющая ее направление. Здесь нет, с одной стороны, закона, а с другой — ис­ ключения из него, — так чтобы закон дей­ ствовал в девяносто девяти случаях, а ис­ ключение в одном. Туг мы имеем два зако­ на, из которых каждый может действовать во всех ста случаях и которые своим сово­ купным действием дают известное общее следствие. Если та сила, которая, как ме­ нее заметная из двух, называется откло­ няющей силой, в каком-либо одном случае превосходит другую силу настолько, что делает этот случай тем, что в обыденном языке называется исключением, — то та же самая сила, вероятно, действует в качестве

видоизменяющей причины и во многих других случаях, которых никто не назовет исключениями». «Так, если бы было установлено, в ка­ честве закона природы, что все тяжелые тела падают на землю, тогда, вероятно, ска­ зали бы, что сопротивление атмосферы, не дающее упасть воздушному шару, делает этот шар исключением из такого мнимого закона природы. Но действительный закон состоит в том, что все тяжелые тела стре­ мятся падать; а из этого закона нет ис­ ключений, — ему повинуются даже Солнце и Луна, которые, как это известно всяко­ му астроному, стремятся к Земле с силой, вполне равной той, с какой Земля стремит­ ся к ним. В частном случае с воздушным шаром можно было бы, при неправильном понимании закона тяготения, сказать, что сопротивление атмосферы пересиливает этот закон; но это влияние атмосферы в та­ кой же степени имеет место и во всяком другом случае: не удерживая от падения другие тела, оно замедляет, однако, паде­ ние их всех. Правило и так называемое „исключение" не делят между собой слу­ чаев: и то, и другое суть широкие правила, простирающиеся на все случаи. Называть один из этих действующих одновремен­ но принципов „исключением" из друго­ го значит поверхностно понимать дело, — это противоречит истинным принципам терминологии ( nomenclature) и классифи­ кации. Нельзя следствие совершенно то­ го же рода, порождаемое той же самой причиной, относить к различным катего­ риям только потому, что в одном случае существует, а в другом не существует дру­ гая, преодолевающая его причина»5. § 6 . Теперь нам надо рассмотреть, по ка­ кому методу должно изучать эти сложные следствия, состоящие из следствий мно­ гих причин; надо указать, какие есть у нас средства для того, чтобы каждое следствие отнести к породившему его стечению при­ чин и определить условия его повторения, т. е. те обстоятельства, при которых можно надеяться вновь его встретить. Условия яв­ ления, возникающего от сложения причин,

можно исследовать либо путем дедукции, либо путем опыта. Очевидно, что такого рода случаи — по самой сущности своей — подлежат де­ дуктивному исследованию. Законы подоб­ ных явлений представляют собой резуль­ таты законов тех отдельных причин, от со­ четания которых эти явления зависят; а по­ тому их можно вывести из этих законов отдельных причин. Это — так называемый априорный метод. Другой, апостериорный метод подчиняется правилам опытного ис­ следования: рассматривая как одну причи­ ну всю совокупность тех причин, в резуль­ тате совместного действия которых полу­ чается данное явление, он старается опре­ делить эти причины обыкновенным спо­ собом — сравнением случаев. Этот второй метод имеет два вида. Если он просто со­ поставляет случаи изучаемого следствия, то это —метод чистого наблюдения. Если же он оперирует над причинами, испы­ тывая различные сочетания их в надежде натолкнуться в конце концов на то имен­ но сочетание, которое произведет данное следствие, то это будет эксперименталь­

ный метод (a method of experiment). Для того чтобы полнее выяснить сущ­ ность каждого из этих трех методов и опре­ делить, какой из них заслуживает предпо­ чтения, полезно будет «облечь их в об­ стоятельства» (согласно любимому прави­ лу лорда-канцлера Эльдона — правилу, ко­ торое часто подвергалось насмешкам со стороны философов, но которому более глубокая философия не откажет в своей санкции). Мы возьмем для этой цели такой случай, относительно которого до сих пор не достигнуто никаких особенных успехов ни по одному из указанных трех методов и который тем более поэтому пригоден для выяснения связанных с ними затрудне­ ний. Итак, пусть предметом исследования будут условия здоровья и болезни чело­ веческого тела или (для большей просто­ ты) условия выздоровления от какой-либо данной болезни. Чтобы еще более сузить вопрос, ограничим его для первого раза исследованием того, служит или не служит то или другое средство (ртуть, например)

лекарством от какой-либо определенной болезни. Дедуктивный метод должен был бы от­ правляться от уже известных свойств рту­ ти и уже установленных законов челове­ ческого тела: умозаключая от этих свойств и законов, он должен был бы стараться от­ крыть, будет ли ртуть при введении ее в те­ ло, пораженное данной болезнью, содей­ ствовать восстановлению здоровья боль­ ного. Изучая вопрос экспериментальным методом, исследователь просто стал бы вво­ дить ртуть в больной организм в возможно большем числе случаев, отмечая возраст, пол, темперамент и другие особенности те­ лесного сложения пациентов, форму или разновидность болезни и степень ее раз­ вития в каждом отдельном случае, и т.д.; при этом он отмечал бы, в каких случаях применение ртути действует благотворно и какими обстоятельствами это действие в отдельных случаях сопровождается. Ме­ тод простого наблюдения заключался бы либо в сравнении друг с другом отдель­ ных случаев выздоровления с целью опре­ делить, сходны ли все они в том, что в них применялась ртуть, либо в сопоставлении случаев выздоровления со случаями невыздоровления — для установления того, в чем различны исходы тех случаев, кото­ рые, будучи сходны во всех других отноше­ ниях, несходны лишь в факте применения или неприменения ртути. § 7 . Чтобы последний из трех указан­ ных способов исследования был прило­ жим в данном случае, этого никто серьез­ но не утверждал; относительно столь за­ путанных вопросов никогда еще не удава­ лось получать этим путем сколько-нибудь ценных заключений. Самое большее, что мог бы дать этот способ, это — смутное об­ щее впечатление в пользу или против бла­ готворного действия ртути, впечатление, которое может не иметь никакого значе­ ния в смысле руководства на практике, ес­ ли оно не будет подтверждено по какомулибо из двух других методов. Это, одна­ ко, вовсе не значит, чтобы те результаты, которых можно достигнуть по этому ме­ тоду, не были бы чрезвычайно ценными,

если бы только их можно было получить. Если бы ртуть применялась во всех случа­ ях выздоровления из значительного числа подвергнутых наблюдению случаев болез­ ни, то мы смело могли бы сделать обоб­ щение из этих данных и получили бы за­ ключение, имеющее действительную цен­ ность. Однако здесь обычно нельзя бывает надеяться получить такое основание для обобщения. Причина этого — в том, что составляет, как мы уже указали, характе­ ристическое несовершенство метода сход­ ства: в множественности причин. Даже ес­ ли предположить, что ртуть действует в смысле излечения данной болезни, всетаки существует столько других — есте­ ственных и искусственных — причин, дей­ ствующих в том же направлении, что на­ верное можно отыскать значительное чис­ ло таких случаев выздоровления, где ртуть не применялась. Правда, ртуть можно по­ пробовать применять во всех случаях бо­ лезни; но тогда она будет попадаться также и в случаях невыздоровления. Когда следствие получается в резуль­ тате соединения многих причин, то роль, какую каждая из них играет в произве­ дении этого следствия, должна быть, во­ обще говоря, невелика. В таких случаях следствие не может в своем присутствии или отсутствии (а еще того менее в сво­ их изменениях) хотя бы приблизительно соответствовать какой-либо одной из этих причин. Выздоровлению от болезни в каж­ дом отдельном случае должно содейство­ вать много влияний. Ртуть может быть, ко­ нечно, одним из них. Но самый факт суще­ ствования многих других подобных вли­ яний необходимо обусловливает то, что пациент часто не выздоравливает, несмот­ ря на применение ртути, вследствие отсут­ ствия других содействующих влияний; ча­ сто же, наоборот, он выздоравливает без применения ртути, так как другие благо­ приятные влияния оказываются достаточ­ но сильными и без нее. Поэтому, с одной стороны, случаи выздоровления не будут сходны в факте применения ртути, а с дру­ гой — и случаи невыздоровления не будут сходиться в факте ее неприменения. Мно­ го-много, если, на основании многочис­

ленных и точных клинических указаний и тому подобных источников, мы будем в состоянии установить, что при приме­ нении ртути несколько больше процент выздоровлений и несколько меньше про­ цент невыздоровлений, чем тогда, когда она не применяется, — результат очень второстепенного значения, даже в качестве практического указания, и совершенно ни­ чего не дающий для теории рассматрива­ емого вопроса6. § 8 . Признав, таким образом, неприложимость метода простого наблюдения к определению условий тех следствий, ко­ торые зависят от многих одновременно действующих причин, мы рассмотрим те­ перь, можно ли ожидать чего-либо боль­ шего от другой разновидности апостери­ орного метода. Эта вторая разновидность его состоит прямо в экспериментировании над различными сочетаниями причин — как произведенных искусственным путем, так и отысканных в природе, а затем в на­ блюдении следствий этих сочетаний. Так, например, мы можем испытывать действие ртути при возможно большем разнообра­ зии в обстоятельствах. Этот метод отли­ чается от только что разобранного нами тем, что в нем наше внимание обращается непосредственно на причины или факто­ ры, а не на следствие, т. е. выздоровление от болезни. А так как, по общему правилу, следствия причин гораздо более доступны для изучения, чем причины следствий, то естественно полагать, что этот метод имеет гораздо больше шансов на успех, нежели метод простого наблюдения. Рассматриваемый нами сейчас метод называется «эмпирическим методом» (Em­ pirical Method) 7 и для надлежащей его оцен­ ки мы должны предположить, что он имеет вполне, а не отчасти только эмпирический характер. Мы должны исключить из не­ го все, что указывает не на эксперимен­ тальный, а на дедуктивный процесс. Если, например, мы испытываем действие рту­ ти на здорового человека, для того чтобы установить общие законы ее влияния на человеческое тело, и затем умозаключаем на основании этих законов, какое именно

действие окажет ртуть на людей, поражен­ ных той или другой болезнью, то такой метод может быть вполне целесообразным, — но это будет уже дедукция. Эксперимен­ тальный метод не выводит законов слож­ ных явлений из более простых законов, обусловливающих возникновение этих яв­ лений; он прямо производит опыты над этими сложными явлениями. Мы должны вовсе отрешиться от того, что мы знаем об этих более простых стремлениях — о тех modi operandi (способах действия) ртути, о которых мы знаем выводным путем. На­ ши опыты должны иметь целью получение прямого ответа на специальный вопрос: обнаруживает или не обнаруживает ртуть тенденцию излечивать данную болезнь? Посмотрим теперь, в какой степени этот случай допускает соблюдение тех пра­ вил экспериментального исследования, ка­ кие оказалось необходимым применять в других случаях. При всяком опыте, имею­ щем целью установить действие того или другого фактора, мы соблюдаем, если толь­ ко это вообще возможно, известные предо­ сторожности. Во-первых, этот фактор мы вводим в ряд точно установленных на­ ми обстоятельств. Едва ли надо говорить, что это условие совершенно невыполни­ мо в тех случаях, где мы имеем дело с яв­ лениями жизни, что мы далеко не зна­ ем всех предшествующих обстоятельств, когда дело идет о введении ртути в жи­ вой организм. Однако, хотя в большин­ стве случаев это затруднение бывает не­ преодолимо, иногда оно не имеет места: бывают такие стечения причин, когда мы все-таки в точности знаем, с чем мы име­ ем дело. Сверх того, это затруднение мо­ жет быть ослаблено достаточно большим числом опытов, произведенных при таких обстоятельствах, которые сделали бы не­ вероятным, чтобы во всех этих опытах су­ ществовала еще какая-нибудь неизвестная причина... Однако, устранив это препят­ ствие, мы встречаемся с другим, еще более значительным. А именно, в других случа­ ях, намереваясь произвести эксперимент, мы не удовлетворяемся тем, что в исследу­ емом явлении нет обстоятельств, присут­ ствие которых нам неизвестно: мы требуем

гщс, чтобы ни одно из известных нам об­ стоятельств не имело следствий, могущих смешиваться со следствиями тех факторов, с иоиегва которых мы желаем изучить. Мы употребляем все усилия к тому, чтобы ис­ ключить все причины, способные соеди­ няться с изучаемой нами; если же необхо­ димость вынуждает нас допустить подоб­ ные причины, то мы стараемся сделать для себя возможным вычисление и определе­ ние их влияния — так чтобы, после вычи­ тания их следствия, следствие изучаемой причины могло предстать перед нами в ка­ честве остаточного явления. Меяеду тем в тех случаях, какие мы теперь рассматриваем, указанные предо­ сторожности неприложимы. Так как в на­ ших опытах ртуть применялась при не­ определенном (или хотя бы даже и при определенном) количестве других оказыманших влияние обстоятельств, то уже са­ мый факт влияния этих обстоятельств ука­ лывает на то, что они затемняют действие ртуги и мешают нам узнать, имеет ли она иообще какое-либо влияние или нет. Если М1>1 уже ранее не узнали, что именно и в ка­ кой степени надо приписать всякому дру­ гому обстоятельству (т. е. если мы не пред­ полагаем решенной ту самую задачу, сред­ ства для решения которой мы рассматринасм), то мы не вправе сказать, что всего следствия не произвели эти другие обсто­ ятельства, независимо от ртути или даже иопреки ей. Таким образом, обыкновенный процесс метода различия — сравнение со­ стояния вещей после опыта с состоянием их перед опытом — оказывается совершен­ но непригодным в случаях смешения след­ ствий: во время перехода от одного состо­ яния к другому действовали также и дру­ гие причины, помимо той, следствие кото­ рой мы стараемся определить. Что касает­ ся другого способа пользования методом различия: а именно, сравнения не того же самого случая в два различные периода иремени, а различных случаев, то здесь он совсем невозможен. Сомнительно, чтобы н области столь сложных явлений могли нстретиться два случая, сходные во всем, кроме одного обстоятельства. Если же та­ кие два случая и встретились бы, то мы

не были бы в состоянии узнать, что между ними существует такое точное сходство. Поэтому в столь сложных случаях не может быть речи ни о чем подобном на­ учному применению экспериментального метода. Вообще, даже в самом благоприят­ ном случае, путем последовательного ряда опытов мы можем установить в таких слу­ чаях лишь то, что за известной причиной весьма часто наступает известное след­ ствие. В самом деле, в любом из этих слож­ ных явлений часть, определяемая каждым из влияющих фаеторов, бывает обыкно­ венно, как мы заметили раньше, незначи­ тельна. Между тем, для того чтобы даже действительно оказываемое той или дру­ гой причиной стремление не заглушалось другими стремлениями почти во всех слу­ чаях, где оно имеет место, эта причина должна быть более сильной, чем большин­ ство других (действующих вместе с ней) причин. Иногда, действительно, причины оказываются сильнее всех тех, с проти­ водействием которых они обыкновенно сталкиваются; поэтому и есть в медицине истины, в достаточной степени подтвер­ ждающиеся путем прямых опытов. Наи­ более известны из них те, которые ка­ саются действенности лекарств, считаю­ щихся специфическими средствами про­ тив отдельных болезней: «хинина, зимов­ ника (icolchicum), лимонного сока, рыбьего жира»8 и немногих других веществ. Прав­ да, даже и эти средства не всегда достига­ ют цели; однако они оказываются целеб­ ными в столь значительном числе случаев и вопреки столь сильным препятствиям, что их стремление восстановлять здоро­ вье при тех болезнях, против которых они прописываются, можно признать экспери­ ментальной исти ной9. Если экспериментальны й метод так мало может сделать в медицине для опре­ деления условий следствия, возникающего от сочетания многих причин, то еще менее приложим он к явлениям более сложным, сравнительно даже с физиологическими: а именно, к явлениям общественной и ис­ торической жизни. В этой области мно­ жественность причин почти беспредельна, и следствия по большей части неотделимо

переплетены друг с другом. К довершению затруднений, большинство исследований в общественных науках касаются возник­ новения следствий чрезвычайно широко­ го характера, каковы: общественное благо, общественная безопасность, общественная нравственность, и т. п. Усиление или ослаб­ ление следствий в этой области подле­ жит прямому или косвенному воздействию со стороны почти каждого из фактов чело­ веческой общественности, со стороны чуть не всякого случающегося в обществе про­ исшествия. Общ ераспространенное мне­ ние,что настоящими методами исследова­ ния вопросов общественной жизни явля­ ются методы бэконовской индукции, что истинным руководителем служит здесь не умозаключение из общих положений, а спе­ циальный опыт, — воззрение это со вре­ менем будут приводить как один из самых несомненных признаков низкого развития спекулятивных способностей в ту эпоху, когда подобное воззрение могло пользо­ ваться признанием. Ничего не может быть потешнее тех пародий на эксперименталь­ ное умозаключение, какие встречаются не только в обыденных рассуждениях, но и в серьезных трактатах, — раз дело идет о ж из­ ни народов. «Как же, спрашивают, напри­ мер, может быть плохим то или другое учреждение, когда при нем страна про­ цветала?.. Как могли такие-то и такие-то причины способствовать благосостоянию страны, когда другая страна процветала и без них?» Всякого, кто пользуется такого рода доводами, не имея при этом наме­ рения вводить в обман, следовало бы от­ сылать к изучению элементов какой-либо из более легких естественных наук. Такие мудрецы не замечают факта множествен­ ности причин в тех самых случаях, ко­ гда этот факт наиболее бросается в глаза. В этой области так мало можно заклю­ чать на основании сопоставления какого угодно числа отдельных случаев, что здесь едва ли стоит даже жалеть о той невоз­ можности искусственных опытов, которая

в других случаях оказывается столь небла­ гоприятной для прямого индуктивного ис­ следования. В самом деле, даже если бы мы могли производить эксперимент над целым народом или над всей человеческой расой со столь же легким сердцем, как Мажанди производил свои опыты над соба­ ками и кроликами, то и тогда нам не уда­ лось бы произвести двух случаев, тожде­ ственных во всех отношениях, кроме при­ сутствия или отсутствия какого-либо од­ ного определенного обстоятельства. Боль­ ше всего приближается в обществоведении к «эксперименту» в философском смыс­ ле введение в жизнь нации какого-либо нового действующего элемента путем той или другой специальной и определенной правительственной меры: например, путем обнародования или отмены какого-либо отдельного закона. Но там, где действует так много факторов, необходимо некото­ рое время, для того чтобы сделалось ясным то влияние, какое оказывает на явления на­ циональной жизни новая причина, А так как причины, действующие на столь об­ ш ирной арене, не только до бесконечно­ сти многочисленны, но и постоянно изме­ няются, то почти наверное можно сказать, что — прежде чем следствие новой причи­ ны станет достаточно заметным для того, чтобы стать предметом индукции, — изме­ нится так много других влияющих обстоя­ тельств, что эксперимент потеряет всякое зн ач ен и е10. Итак, оказывается, что из трех воз­ можных методов изучения явлений, зави­ сящих от сложения нескольких причин, два — по самой сущности дела — недей­ ствительны и непригодны. Остается один третий метод, рассматривающий причины отдельно друг от друга и выводящий их совокупное следствие в виде равнодейству­ ющей различных стремлений, производя­ щих это следствие, — короче, дедуктивный, или априорный метод. Для более подроб­ ного рассмотрения этого умственного про­ цесса требуется отдельная глава.

Глава X I

Дедуктивный метод

§ 1. Тот способ исследования, который (:«а неприложимостью прямых методов на­ блюдения и эксперимента) остается глав­ ным источником наших теперешних и воз­ можных впредь знаний в области услоиий и законов повторения более сложных имлений, называется (при самом общем его обозначении) «дедуктивным методом». Он состоит из трех процессов: во-первых, из прямой индукции, во-вторых, из дедук­ ции, и в-третьих, из проверки. Я называю первый шаг в этого рода исследовании «индуктивным процессом» потому, что в основе всего должна лежать прямая индукция. Правда, во многих от­ дельных исследованиях место индукции может занимать какая-либо прежняя де­ дукция ; но посылки этой прежней дедук­ ции должны иметь свое начало опять-таки и индукции. Задача дедуктивного метода состоит в том, чтобы найти закон того или другого следствия на основании законов тех раз­ личных стремлений, совокупным результа­ том которых это следствие является. Таким образом, прежде всего необходимо знать законы этих стремлений — законы каж­ дой из действующих вместе причин; это, и спою очередь, предполагает либо неко­ торый прежний процесс наблюдения или меперимента над каждой причиной в от­ дельности, либо же прежнюю дедукцию, которая также должна в своих конечных посылках зависеть от наблюдения или экс­ перимента. Так, если предметом исследои,|пня служат общественные или историчес кие явления, то посылками дедуктивного процесса должны служить законы тех при­ чин, которыми определяются этого рода пиления. А такими причинами служат чечонечсские действия, а также те внешние обстоятельства, под влиянием которых на­ ходится люди и которые определяют поло­

жение человека на земле. Следовательно, дедуктивный метод — в приложении к об­ щественным явлениям — должен прежде всего исследовать (или предположить уже исследованными) законы человеческой де­ ятельности и те свойства внешних вещей, которыми обусловливаются действия че­ ловеческих существ в обществе. Некоторые из этих общих истин естественно будут до­ быты путем наблюдения и эксперимента, другие — путем дедукции: сложные зако­ ны человеческой деятельности, например, могут быть выведены из более простых; но простые или элементарные ее законы всегда и необходимо будут получаться при помощи прямого индуктивного процесса. Итак, установление законов каждой от­ дельной причины, участвующей в произ­ ведении данного следствия, есть первое условие для применения дедуктивного ме­ тода. Узнать, какие именно причины долж­ ны быть таким образом изучены, иногда бывает трудно, иногда нет. В только что упомянутом случае, например, это первое условие легко выполнимо. Что обществен­ ные явления зависят от действий и духов­ ных состояний человеческих существ — это положение никогда не могло вызвать никаких сомнений, как бы ни было несо­ вершенно знание того, какими именно за­ конами управляются духовные состояния и действия людей и какие последствия для общества естественно вытекают из этих законов. Точно так же, после того как до­ стигли известного развития естественные науки, не могло быть никакого сомнения и относительно того, где искать законы, от которых зависят явления жизни: стало ясно, что такими законами должны слу­ жить механические и химические законы твердых и жидких веществ, составляющих организованное тело и ту среду, в которой оно живет, а также специальные законы

жизни различных тканей, входящих в со­ став организма. В других случаях, в дей­ ствительности значительно более простых, было гораздо менее ясно, куда надо обра­ титься в поисках за причинами; так было, например, с небесными явлениями. До тех пор пока, сочетая законы некоторых при­ чин, не нашли, что эти законы объясня­ ют все факты, известные из наблюдений над небесными движениями, и приводят к всегда оправдывающимся предсказани­ ям, — до тех пор люди и не подозревали, что причины этих явлений лежат именно здесь. Но будем ли мы в состоянии поста­ вить вопрос ранее или же только после того, как у нас явится возможность отве­ тить на него, — во всяком случае, ответ на него должен быть дан: законы причин должны быть установлены прежде, чем мы приступим к выводу из них условий рас­ сматриваемого следствия. Эти законы устанавливаются и могут быть устанавливаемы только путем уже ра­ зобранного нами четвероякого метода экс­ периментального исследования. Здесь на­ до сделать только несколько замечаний от­ носительно приложения его к случаям сло­ жения причин. Ясно, что мы не можем надеяться най­ ти закон того или другого «стремления» по­ средством индукции из таких случаев, где это стремление встречает себе противо­ действие. Законов движения никогда нель­ зя было бы открыть посредством наблюде­ ний над телами, находящимися в состоя­ нии покоя под влиянием равновесия про­ тивоположных сил. Даже там, где стремле­ ние не встречает себе противодействия в обыкновенном смысле этого слова, а толь­ ко видоизменяется, смешиваясь в своих следствиях со следствиями какого-либо дру­ гого стремления или стремлений, — даже там условия для выяснения закона этого стремления надо признать неблагоприят­ ными. Закон, что всякое движущееся тело стремится продолжать движение по пря­ мой линии, едва ли мог бы быть открыт путем индукции на основании тех слу­ чаев, где движение, под влиянием сложе­ ния с действием некоторой ускоряющей силы, совершается по кривой. Хотя в та­

кого рода случаях и приходит на помощь метод сопутствующих изменений, однако принципы правильного опытного иссле­ дования требуют, чтобы закон каждого из стремлений был изучен, если это возмож­ но, на таких случаях, где данное стремле­ ние действует либо одно, либо в сочетании только с такими факторами, действие ко­ торых может быть вычислено и объяснено на основании наших прежних познаний. Поэтому в тех случаях (к сожалению, очень многочисленных и важных), где при­ чины нельзя отделить одну от другой и на­ блюдать порознь, очень трудно положить достаточно прочное индуктивное основа­ ние для дедуктивного метода. Эта труд­ ность всего сильнее дает себя знать в обла­ сти физиологических явлений: здесь ред­ ко бывает возможно выделить различные факторы, образующие своей совокупно­ стью организованное тело, — выделить так, чтобы не уничтожить тех самых явлений, исследование которых составляет нашу цель: «Настигая жизнь в недрах творений, вскрываемых нашим ножом, Мы теряем ее в тот самый момент, как ее открываем». По этой причине я склоняюсь к мысли, что физиология (при всех великих и быст­ рых успехах, какие она оказывает в насто­ ящее время) имеет дело с более значитель­ ными естественными трудностями и будет в состоянии достигнуть в конце концов меньшего совершенства, чем даже обще­ ственные науки, так как изучение законов и действий единичной человеческой ду­ ши возможно с гораздо меньшей степенью несовершенства, чем изучение законов од­ ного органа или ткани человеческого тела, помимо других его органов или тканей. Справедливо было замечено, что па­ тологические факты (или, попросту гово­ ря, болезни) в разнообразии своих форм и степеней представляют в области ф изио­ логического исследования наиболее цен­ ную замену экспериментов в собственном смысле этого слова. Факты эти часто ука­ зывают нам на то или другое определенное расстройство в каком-либо одном органе

млп какой-либо функции органа, причем остальные органы и функции, по крайней мере сначала, — остаются незатронутыми. Ираида, при постоянном взаимодействии, существующем между всеми частями орга­ нического целого, не может быть продол­ жительного расстройства какой-либо од­ ной функции без того, чтобы в конце кон­ цов оно не распространилось и на многие другие функции; а раз случилось это по­ следнее, эксперимент, по большей части, теряет свое научное значение. Все зави­ сит от наблюдения ранних стадий болезни, которые, к несчастью, неизбежно бывают наименее резко выражены. Если, однако, органы и функции, сначала не подверг­ шиеся расстройству, начнут потом подвер­ гаться ему в определенном порядке, то это может пролить некоторый свет на то, ка­ кое влияние один орган оказывает на дру­ гой. При этом мы получаем иногда ряд следствий, которые с известной долей уве­ ренности можем отнести к первоначаль­ ному местному расстройству; но для это­ го необходимо знать, что первоначальное расстройство было местным. Если же это было так называемое «конституциональ­ ное» расстройство или если мы не зна­ ем того, в какой именно части животного организма оно началось или в чем насто­ ящая сущность хотя бы и локализирован­ ного нами расстройства, то мы не в со­ стоянии определить, какое из расстройств было причиной и какое следствием, какие из них были произведены одни другими и какие — непосредственным (хотя, быть может, и более поздним) действием пер­ воначальной причины. Помимо естественных патологических случаев мы можем производить патологи­ ческие факты и искусственно — можем де­ лать эксперименты (даже в обычном смыс­ ле этого термина), подвергая живое суще­ ство действию того или другого внешнего агента: вводя, например, ртуть (как в на­ шем прежнем случае), или перерезая нерв для определения функций различных ча­ стей нервной системы. Так как подобные опыты имеют целью не прямое решение того или другого практического вопроса, а открытие общих законов, из которых по­

том можно было бы дедуцировать условия того или другого, в частности, следствия, — то самыми подходящими будут такие слу­ чаи, обстоятельства которых можно всего отчетливее установить; а такими бывают вообще не те случаи, где преследуется ка­ кая-либо практическая цель. Опыты все­ го лучше производить не над болезнен­ ным состоянием, которое по своей сущ­ ности изменчиво, а над здоровым, срав­ нительно устойчивым состоянием. В пер­ вом действуют необычные факторы, ре­ зультатов которых никак нельзя предска­ зать; во втором, напротив, как надо думать, течение обычных физиологических явле­ ний совершалось бы в общем беспрепят­ ственно, если бы мы не ввели нарушающей его причины. Если мы прибавим к нашему переч­ ню еще метод сопутствующих изменений, который иногда оказывается приложимым (хотя и его применение столь же затруд­ нено здесь специальными особенностями таких исследований), то это и будут все наши индуктивные способы установления законов отдельных причин в тех случа­ ях, когда мы не можем действительно изо­ лировать эти причины для опыта. Недо­ статочность этих средств настолько бро­ сается в глаза, что никто не может удив­ ляться отсталому состоянию такой науки, как физиология, где на самом деле наше знание причин настолько несовершенно, что мы не можем объяснить и без спе­ циального опыта не могли бы предска­ зать многих фактов, удостоверяемых са­ мым обыденным наблюдением. К счастью, мы гораздо лучше знакомы с эмпириче­ скими законами этого рода явлений, т. е. с такими единообразиями, относительно которых мы не можем пока решить, пред­ ставляют ли они собой случаи причинной связи или только следствия ее. Не толь­ ко тот порядок, в каком последователь­ но проходят явления органической жиз­ ни, начиная с самого первого ее зачат­ ка и вплоть до смерти, оказывается еди­ нообразным и доступным весьма точно­ му определению; но при помощи ш иро­ кого применения метода сопутствующих изменений ко всем фактам сравнительной

анатомии и физиологии удалось с значи­ тельной точностью определить и характер органического строения (the characteristic organic structure), соответствующего каж­ дому классу функций. Однако мы совер­ шенно не знаем того, составляют ли эти органические условия все, а во многих слу­ чаях даже и того, являются ли они вообще условиями или же это — только побочные следствия какой-либо общей причины. Ве­ роятно, этого мы никогда и не узнаем, если только нам не удастся синтетически обра­ зовать организованное тело и затем ис­ пробовать, будет ли оно жить. При столь неблагоприятных условиях приступаем мы в этого рода случаях к на­ чальной, т. е. индуктивной, стадии дедук­ тивного метода в его приложении к слож­ ным явлениям. Но, к счастью, обычно дело обстоит не так плохо. Вообще говоря, зако­ ны причин, от которых зависит следствие, можно находить либо посредством индук­ ции от сравнительно простых случаев, ли­ бо, в худшем случае, при помощи дедукции из полученных таким путем законов более простых причин. Под простыми случаями мы разумеем, конечно, такие, когда дей­ ствие каждой причины не смешивается и не сталкивается (по крайней мере в сколь­ ко-нибудь значительной степени) с други­ ми причинами, законы которых неизвест­ ны. И только тогда, когда индукция, доста­ вившая посылки для дедуктивного метода, основана на таких именно случаях, —толь­ ко тогда и давало блестящие результаты приложение этого метода к установлению законов сложных следствий. § 2. Когда законы причин установлены и удовлетворительно выполнена первая часть рассматриваемого нами теперь важного ло­ гического процесса, исследователь присту­ пает ко второй его части: к определению (на основании найденных законов при­ чин) того, какое именно следствие про­ изойдет под влиянием того или другого со­ четания этих причин. Это — процесс «вы­ числения» в очень широком смысле это­ го термина, весьма часто предполагающий и процессы вычисления в самом узком значении этого слова. Здесь мы имеем де­

дукцию, или умозаключение из общих по­ ложений (ratiocination), и в тех случаях, когда мы в совершенстве знаем причины и их точные числовые законы, в число посылок умозаключения из общих поло­ жений войдут и теоремы науки о числах во всем ее громадном объеме. Для вычис­ ления того или другого следствия, число­ вой закон которого мы уже знаем, нам часто приходится прибегать к самым вы­ соким истинам математики. Однако даже и при помощи этих высших истин мы лишь немного можем приблизиться к сво­ ей цели. Так, даже в столь простом случае, как задача о трех телах, тяготеющих друг к другу с силой, прямо пропорциональ­ ной их массе и обратно пропорциональ­ ной квадратам их расстояний друг от друга, все средства вычисления привели до сих пор лишь к приблизительному общему ре­ шению. В случае немного более сложном (но все-таки одном из простейших, ка­ кие встречаются на практике) — а имен­ но, в случае движения метательного сна­ ряда, все причины, влияющие на быстроту и расстояние полета, например, пушечно­ го ядра, могут быть нам известны и доступ­ ны определению. Сила пороха, угол под­ нятия, плотность воздуха, сила и направле­ ние ветра — все это может быть вычислено. И все-таки одной из труднейших матема­ тических задач остается сочетать все эти условия так, чтобы можно было опреде­ лить, какое именно следствие получится в результате их совместного действия. Там, где следствия происходят в про­ странстве и предполагают движение и про­ тяжение (как, например, в механике, опти­ ке, акустике и астрономии), входят в каче­ стве посылок еще теоремы геометрии. Но по мере усложнения случаев, по мере того как следствия начинают зависеть от столь многих и столь изменчивых причин, что не остается места ни для определенных чисел, ни для прямых линий и правиль­ ных кривых (как в явлениях физиологиче­ ских, не говоря уже о духовных и обще­ ственных), числовые и пространственные законы, если только они вообще прило­ жимы в данном случае, могут применяться лишь при столь обширной совокупности

инлсний, что при ней детальная точность становится несущественной. Хотя законы эти играют заметную роль в наиболее по­ разительных исследованиях природы по­ средством дедуктивного метода (как, на­ пример, в ньютоновой теории небесных движений), однако они вовсе не составля­ ют необходимой части всякого подобно­ го процесса. Существенно для этого про­ цесса лишь умозаключение от общего за­ кона к частному случаю, т. е. определе­ ние (на основании обстоятельств данно­ го частного случая) того, каков именно должен быть в нем результат — для того чтобы данный закон был выполнен. Так, если бы в опыте Торричелли был заранее известен тот факт, что воздух имеет вес, то было бы легко без всяких числовых дан­ ных вывести из общего закона равновесия, что столб ртути остановится в трубке то­ гда, когда он как раз уравновесит столб атмосферы с равным диаметром, так как иначе равновесия не будет. Путем таких умозаключений из от­ дельных законов причин мы можем до из­ вестной степени ответить на следующие вопросы: какое следствие получится при известном сочетании причин? при нали­ чии какого сочетания причин могло про­ изойти данное следствие? В первом случае мы определяем, какое следствие получится при том или другом сложном сочетании обстоятельств, отдельные элементы кото­ рого нам известны; во втором мы узна­ ем, согласно какому закону, т. е. при ка­ ких предыдущих (или условиях) получит­ ся данное сложное следствие. § 3. Но (можно здесь спросить) разве нельзя с одинаковой силой выставить и против дедуктивного метода те самые до­ воды, на основании которых были призна­ ны непригодными для исследования зако­ нов сложных явлений методы прямого на­ блюдения и эксперимента? Если в каждом отдельном случае сталкивается и сочета­ ется так много факторов, что мы часто не знаем даже их числа, то как можем мы быть уверены в том, что в нашем априор­ ном вычислении приняты во внимание все факторы того или другого явления? Какое

вообще число их должны мы знать непре­ менно? Не может ли случиться, что мы упу­ стили из виду те или другие из числа уже известных нам? Но если и все они при­ няты во внимание, то насколько основа­ тельно притязание суммировать следствия многих причин, если мы не знаем точно­ го числового закона каждой из них (че­ го в большинстве случаев действительно и не бывает)? Но даже если мы эти законы знаем, то и тогда само вычисление, кро­ ме простейших случаев, оказывается со­ вершенно недоступным средствам матема­ тической науки со всеми ее новейшими приобретениями. Возражения эти имеют действитель­ ную силу, и против них ничего нельзя было бы сказать, если бы не было критерия, при помощи которого мы можем, пользуясь де­ дуктивным методом, судить, сделано ли на­ ми какое-либо из указанных выше упуще­ ний или нет. Между тем такой критерий существует, и его приложение, под именем «проверки», составляет третью существен­ ную составную часть дедуктивного метода, без которой результаты этого метода мало чем отличались бы от простых предполо­ жений. Для того чтобы можно было поло­ житься на общие заключения, получаемые путем дедукции, нужно, чтобы заключения эти, при тщательном сопоставлении их с результатами прямого наблюдения, всякий раз оказывались с ними согласными. Если при сравнении этих заключений с опытом последний подтверждает их, то мы можем смело доверять им и в других случаях, от­ носительно которых мы еще не имеем спе­ циального опыта. Если же наши дедукции повели к заключению, что при известном сочетании причин в результате должно по­ лучиться такое-то следствие, — то во всех случаях, где можно показать наличие та­ кого сочетания, но где, тем не менее, это­ го следствия не получилось, мы должны быть в состоянии показать, что именно его предотвратило (или, по крайней мере, дать какое-либо вероятное предположение относительно этого); если же мы не можем сделать этого, то наша теория несовершен­ на, и на нее еще нельзя положиться. Точно так же проверка не будет полной и тогда,

если некоторые из тех случаев, в которых теория подтверждается наблюдением, не обладают по крайней мере такой же слож­ ностью, какая отличает другие случаи, к объяснению которых эта теория могла бы быть применена. Когда прямое наблюдение и сопостав­ ление случаев дали какие-либо эмпириче­ ские законы относительно того или друго­ го следствия (будут ли эти законы верны во всех наблюдавшихся случаях или же только в большинстве их), то самой дей­ ствительной проверкой теории было бы то, если бы, исходя из нее, можно было дедуктивно прийти к найденным эмпири­ ческим законам, т. е. если бы оказалось, что эти полные или неполные единооб­ разия между явлениями объясняются за­ конами данных причин, что они возмож­ ны только при том предположении, что явления действительно вызываются имен­ но этими причинами. Так, существенным условием всякой истинной теории относи­ тельно причин небесных движений совер­ шенно правильно считали то, чтобы она дедуктивно приводила к законам Кеплера; это условие и выполнила теория Ньютона. Поэтому для облегчения проверки тео­ рий, полученных дедуктивным путем, важ­ но установление по методу сходства воз­ можно большего числа эмпирических за­ конов явлений. Сверх того, важно также, чтобы сами явления были описаны воз­ можно подробнее и точнее, чтобы на осно­ вании наблюдения отдельных частностей было подыскано возможно более простое и правильное выражение для соответству­ ющего целого. Таким образом, например, ряд наблюденных положении планеты был выражен сначала кругом, затем системой эпициклов и наконец — эллипсом. Следует заметить, что сложные слу­ чаи, непригодные для открытия простых законов, на которые мы в конце концов разлагаем явления, дают, однако, при про­ верке этого анализа добавочные доказа­ тельства этих законов. Хотя мы не мог­ ли бы вывести закона из сложных слу­ чаев, тем не менее, когда закон, получен­ ный иным путем, оказывается в согласии с тем или другим сложным случаем, этот

случай становится новым опытом над этим законом и служит для подтверждения то­ го, открытию чего он не мог способство­ вать. Это представляет собой новое испы­ тание принципа при другом ряде обстоя­ тельств — испытание, служащее иногда для выделения какого-либо обстоятельства, ко­ торое не было исключено раньше и ис­ ключение которого могло бы потребовать от нас такого опыта, какого мы не в состо­ янии произвести. Чрезвычайно наглядно проявилось это в приведенном выше умо­ заключении, которым было установлено, что разница между наблюденной и вычис­ ленной скоростями звука есть результат теплоты, развиваемой сгущением, имею­ щим место при каждом звуковом колеба­ нии. Это послужило испытанием, при но­ вых обстоятельствах, закона развития теп­ лоты от сжатия — испытанием, которое су­ щественным образом содействовало при­ знанию всеобщности этого закона. Точно так же вообще признают, что всякий закон природы выигрывает в своей достоверно­ сти, если оказывается, что он объясняет тот или другой сложный случай, о связи кото­ рого с ним раньше не подозревали. Этому соображению исследователи обыкновенно придают, скорее, слишком много значения. Дедуктивному методу с его тремя со­ ставными частями: индукцией, дедукцией и проверкой — человеческий ум обязан наиболее блестящими успехами в иссле­ довании природы. Ему мы обязаны всеми теориями, подводящими обширные и слож­ ные явления под небольшое число про­ стых законов, которых — если их рас­ сматривать как законы этих великих яв­ лений — никогда нельзя было бы открыть из непосредственного изучения этих явле­ ний. Некоторое понятие об услугах, ока­ занных нам этим методом, мы можем со­ ставить себе по истории вопроса о не­ бесных движениях — вопроса из числа простейших между более важными при­ мерами сложения причин, так как (кроме немногих случаев, не имеющих первосте­ пенного значения) можно без существен­ ной неточности считать каждое небесное тело находящимся в каждый момент под влиянием притяжения не более, как двух

гел Солнца и какой-либо планеты или спутника. Прибавив к этому обратное воздп’итние со стороны самого тела и си­ лу собственного движения тела, действую­ щую » направлении касательной, мы по­ лучим всего четыре фактора, от одновремспного действия которых зависит дви­ жение тела. Это число, без сомнения, го­ раздо меньше числа факторов, определя­ ющих или видоизменяющих всякое дру­ гое из крупных явлений природы. И тем не менее разве могли бы мы когда-нибудь установить, сочетание каких именно сил обусловливает движения Земли и планет, если бы мы просто сравнивали орбиты или скорости различных планет либо раз­ личные скорости или положения одной и той же планеты? Несмотря на то что эти движения совершаются с такой правиль­ ностью, какую очень редко можно найти

среди следствий одновременно действую­ щих причин, и хотя периодическое повто­ рение совершенно того же самого след­ ствия служит положительным доказатель­ ством периодического возвращения всех вообще имеющих в данном случае место сочетаний причин — тем не менее мы не узнали бы, что это за причины, если бы, к счастью, существование на нашей собственной планете совершенно таких же факторов не позволило нам производить опытов над самими причинами при про­ стых обстоятельствах. Так как далее мы бу­ дем иметь случай анализировать это важ­ ное применение дедуктивного метода, то мы не будем здесь останавливаться на нем и перейдем к тому вторичному (secondary) приложению названного метода, которое служит не для доказательства законов яв­ лений, а для объяснения их.

Объяснение законов природы

§ 1. Дедуктивный процесс, при помощи которого мы выводим закон следствия из законов причин, одновременное действие которых дает начало этому следствию, мо­ жет служить либо для открытия закона, ли­ бо для объяснения закона уже открытого. Слово объяснение встречается так часто и занимает такое важное место в филосо­ фии, что мы ничего не потеряем, если по­ тратим здесь несколько времени на уста­ новление его значения. «Объяснением» единичного факта при­ знают указание его причины, т. е. установ­ ление того закона или тех законов при­ чинной связи, частным случаем которого или которых является этот факт. Так, по­ жар объяснен, раз доказано, что он воз­ ник от искры, упавшей на кучу горюче­ го материала. Подобным же образом вся­ кий закон, всякое единообразие в природе считают объясненным, раз указан другой закон (или законы), по отношению к ко­ торому (или которым) первый закон явля­ ется лишь частным случаем и из которого (или которых) его можно было бы деду­ цировать. § 2. Есть три различных ряда обстоя­ тельств, при которых законы причинной связи могут быть объясняемы из других законов, или, как часто также выражаются, «разлагаемы» на другие законы. Во-первых, случай смешения законов, производящих совокупное следствие, рав­ ное сумме следствий отдельно взятых при­ чин. Этот случай обстоятельно разобран нами выше. Закон сложного следствия объ­ ясняется разложением его на отдельные за­ коны обусловливающих это следствие при­ чин. Так, закон движения той или дру­ гой планеты сводится к закону тангенци­ альной силы, стремящейся привести пла­ нету в равномерное движение по каса­

тельной, и к закону центростремительной силы, имеющей тенденцию производить ускоряющееся движение по направлению к Солнцу: действительное движение пред­ ставляет собой соединение этих двух тен­ денций. Здесь необходимо заметить еще следу­ ющее: при таком разложении закона слож­ ного следствия оказывается, что он со­ стоит не из одних только законов, вхо­ дящих в его состав, — закон сложного следствия разлагается на законы отдель­ ных причин и на факт их сосуществова­ ния. И та, и другая из этих частей одина­ ково существенны — все равно, будет ли нашей целью открытие закона какого-ли­ бо данного следствия или только объясне­ ние такого закона. Для того чтобы вывести законы небесных движений, мы должны знать не только закон инерции и закон силы тяготения, но и факт существования обоих этих стремлений в небесных про­ странствах и даже их относительную ве­ личину. Сложные законы причинной связи разлагаются, таким образом, на элементы двух различных родов: во-первых, на более простые законы причинной связи, и вовторых (пользуясь удачным выражением д-ра Чэльмерса), на «размещения» (collo­ cations). Под «размещениями» разумеется здесь факт существования тех или других факторов или сил в известных обстоятель­ ствах места и времени. Впоследствии мы будем иметь случай возвратиться к это­ му различению и рассмотреть его с та­ кой подробностью, которая может осво­ бодить нас от необходимости посвящать ему больше внимания теперь. Итак, пер­ вый случай объяснения законов причин­ ной связи — это тот, когда закон того или другого следствия разлагается на различ­ ные стремления, результатом которых оно является, и на законы этих стремлений.

§ 3. Второй случай объяснения законов причинной связи мы имеем тогда, когда между тем, что казалось причиной, и тем, что считали ее следствием, дальнейшее на­ блюдение открывает некоторое посредству­ ющее звено — какой-либо фает, обуслов­ ливаемый прежним предыдущим и, в свою очередь, служащий причиной того, что пре­ жде было последующим. Тогда то, что пре­ жде считалось непосредственной причи­ ной, становится причиной лишь отдален­ ной, действующей через посредство но­ вого, промежуточного явления. А считали причиной С; но впоследствии оказалось, что А служит причиной лишь В, а уже В есть причина С. Например, люди знали, что прикосновение к внешнему предмету причиняет ощущение. Впоследствии бы­ ло открыто, что после прикосновения к предмету и ранее появления в нас ощу­ щения происходит некоторое изменение в той (называемой нервом) нити, которая идет от наших внешних органов к мозгу. Поэтому прикосновение к предмету стало лишь отдаленной причиной ощущения — не причиной в собственном смысле сло­ ва, а лишь причиной причины; действи­ тельной же причиной ощущения явилась теперь перемена в состоянии нерва. Даль­ нейший опыт может не только дать нам более глубокое, чем теперь, знание сущно­ сти этой перемены; он может также вста­ вить еще какое нибудь звено: может быть, например, что и между прикосновением предмета к нашим органам и переменой в состоянии нерва также происходит какоенибудь явление — положим, электрическое или же другое, совершенно не похожее на следствия всех до сих пор известных факторов. До настоящего времени, одна­ ко, такого посредствующего звена не най­ дено, и прикосновение к предмету надо считать пока ближайшей причиной воз­ буждения нерва. Таким образом, факт сле­ дования осязательного ощущения за при­ косновением к предмету не составляет ко­ нечного закона; этот факт, как говорится, «разлагается» (или «разрешается») на два другие закона: на закон, что прикоснове­ ние к предмету производит возбуиодение

нерва, и на закон, что возбуждение нерва производит ощущение. Возьмем другой пример: сильные кис­ лоты разъедают или делают черными орга­ нические соединения. Это — случай при­ чинной связи, но лишь отдаленной. Его надо называть «объясненным», как только будет указано какое-либо посредствующее звено: как только будет доказано, что не­ которые химические элементы органиче­ ского тела отделяются от остальных его элементов и входят в соединение с кисло­ той. Тогда кислота становится причиной такого расщепления элементов, а уже это последнее — причиной потери телом ор­ ганического строения и часто обуглива­ ния его. Точно так же хлор извлекает кра­ сящие вещества (откуда его белящее дей­ ствие) и обеззараживает воздух. Этот закон разлагается на два следующие: первый — хлор имеет сильное сродство с «основани­ ями» всякого рода, особенно с металличе­ скими основаниями и с водородом; вто­ рой — так как эти «основания» составляют существенные элементы красящих веществ и заразны х начал, то хлор имеет способ­ ность разлагать и разрушать эти вещества и начала. § 4 . Важно заметить, что, когда тот или иной факт последовательности явлений разлагается таким образом на другие зако­ ны, то эти последние бывают всегда общее, чем сам этот факт последовательности. За­ кон, что за А следует С, менее общ, чем оба закона, связывающие — один В с С, другой А с В. Для выяснения этого доста­ точно очень простых соображений. Все законы причинной связи подле­ жат противодействию или уничтожению в своих результатах, раз не выполнено ка­ кое-либо из отрицательных условий; по­ этому, стремление В производить С может быть парализовано. Закон, что А произ­ водит В, одинаково выполняется, будет ли за В следовать С или нет; закон же, что А производит С при помощи В, выполняет­ ся, конечно, только в тех случаях, когда С действительно следует за В, и потому этот закон менее общ, чем закон, что А произ­

водит В. Но он менее общ и в сравнении с законом, что В производит С. Действитель­ но, В может иметь другие причины, кроме А; а так как А производит С только при по­ мощи В, В же производит С всегда: все рав­ но, будет ли оно само произведено А или чем-нибудь иным, — то второй закон об­ нимает большее число случаев, покрывает как бы большее пространство, чем первый. Так, в нашем прежнем примере закон, что прикосновние к предмету причиняет перемену в состоянии нерва, более общ, чем закон, что прикосновение к предмету причиняет ощущение: насколько нам из­ вестно, перемена в состоянии нерва под влиянием внешнего прикосновения может иметь место и тогда, когда вследствие про­ тиводействия какой-либо другой причи­ ны — например, сильного душевного воз­ буждения — ощущения не бывает; так, в сражении иногда получают раны, совсем не чувствуя этого. С другой стороны, и за­ кон, что перемена в состоянии нерва про­ изводит ощущение, также более общ, чем закон, что прикосновение к предмету про­ изводит ощущение: ощущение следует за переменой в нерве и тогда, когда эта пе­ ремена произведена не прикосновением к предмету, а какой-либо другой причиной. Так, хорошо известно, что лица, потеряв­ шие тот или другой член тела, чувствуют то самое ощущение, какое они привыкли называть болью в этом члене. Те законы более непосредственной по­ следовательности, на которые разлагается закон какой-либо отдаленной последова­ тельности, отличаются не только большей общностью, сравнительно с этим послед­ ним, но и имеют (что составляет следствие или, скорее, один из признаков этой их большей общности) также большую до­ стоверность: меньше шансов, что в конце концов окажутся случаи, говорящие про­ тив их всеобщности. Раз показано, что по­ следовательность А и С не непосредствен­ на, что она зависит от какого-либо проме­ жуточного явления, то сколь бы постоян­ ной и неизменной эта последовательность до сих пор ни оказывалась, ее нарушение будет более возможно, чем нарушение каж­ дой из более непосредственных последо­

вательностей: А — В и В — С. Стремление А производить С может быть парализова­ но всем, что способно парализовать как стремление А производить В, так и стрем­ ление В производить С. Поэтому оно вдвое доступнее нарушению, чем каждое из этих более элементарных стремлений, а потому вдвое вероятнее и ошибочность обобще­ ния, что за А всегда следует С. То же спра­ ведливо и относительно обратного обоб­ щения: что А всегда предшествует С и при­ чиняет его. Это обобщение будет ош ибоч­ ным не только в том случае, если окажет­ ся другой способ возникновения самого С (т. е. помимо В), но также и в том, если су­ ществует второй способ произведения В, являющегося в нашей последовательности непосредственным предшествующим С. Разложение одного обобщения на два других не только свидетельствует о воз­ можных ограничениях этого обобщения (от которых свободны обе его составные части), но и показывает также, где надо искать этих ограничений. Как скоро мы знаем, что между А и С есть промежуточ­ ное звено — В, то мы знаем также и то, что случаи, когда за А не следует С (если та­ ковые есть), всего вероятнее можно будет найти, изучая либо следствия, либо усло­ вия явления В. Итак, при втором из трех способов разложения одних законов на другие, эти другие законы имеют более общий ха­ рактер; они распространяются на боль­ шее число случаев, и притом ограничению со стороны последующего опыта подлежат в меньшей степени, сравнительно с объ­ ясняемыми законами. Они ближе к без­ условности, отменяются меньшим числом сочетаний обстоятельств и более прибли­ жаются ко всеобщей, существующей в при­ роде, истине. Еще более очевидна верность этих замечаний по отношению к первому из трех способов разложения. Когда закон того или другого следствия совокупно дей­ ствующих причин разлагается на отдель­ ные законы этих причин, то из самой сути дела вытекает, что закон этого следствия менее общ, чем закон любой из этих при­ чин: первый имеет силу лишь при сочета­ нии этих причин, между тем как закон каж-

дои из соединяющихся причин сохраняет ( нок) силу как в этом случае, так и тогда, когда данная причина действует отдельно от остальных. Ясно также, что сложный за­ кон подлежит более частому нарушению, сравнительно с любым из тех более про­ стых законов, результатом которых он слу­ жит: всякая случайность, парализующая ка­ кой-либо из этих законов, устраняет и заиисящую от него часть следствия, парали­ зуя тем весь сложный закон — так же, как простой ржавчины на какой-либо некруп­ ной части большой машины часто доста­ точно для того, чтобы совершенно устра­ нить следствие, которое должно бы бы­ ло получиться от совокупного действия иссх частей машины. Закон следствия того или другого сочетания причин всегда под­ чинен всей совокупности отрицательных условий, связанных с действием каждой из этих причин в отдельности. Есть еще другая и столь же важная причина, почему закон сложного следствия должен быть менее общим, чем законы при­ чин, производящих это следствие. А имен­ но, часто бывает, что одни и те же при­ чины, действуя по тем же самым законам и различаясь лишь количественно — про­ порцией каждой из них в сочетании, про­ изводят следствия, различающиеся не толь­ ко по количеству, но и по качеству. Цен­ тростремительная и тангенциальная силы, сочетаясь между собой в тех пропорциях, какие имеют место у всех планет и спутни­ ков нашей Солнечной системы, дают на­ чало движению по эллипсу. Доказано, что, если бы это отношение слегка изменилось, то и движение происходило бы по кругу, параболе или гиперболе (таким именно движением и обладают, вероятно, некото­ рые кометы). И тем не менее закон пара­ болического движения разлагался бы как раз на те же самые простые законы, на ка­ кие разлагается и закон эллиптического движения: а именно — на закон постоян­ ства прямолинейного движения и на за­ кон тяготения. Если бы поэтому с течени­ ем времени появилось какое-либо обсто­ ятельство, которое, не уничтожая законов ни одной из этих сил, только изменило бы их отношение друг к другу (например, удар

какого-либо твердого тела или даже накап­ ливающееся действие сопротивления той среды, в которой, как должны были пред­ положить астрономы, совершаются движе­ ния небесных тел), — тогда эллиптическое движение могло бы измениться в движе­ ние по какому-либо другому коническому сечению, и сложный закон, что планетные движения происходят по эллипсам, утра­ тил бы свою всеобщность. Однако всеобщ­ ности более простых законов, на которые этот сложный закон разлагается, такого ро­ да открытие вовсе бы не повредило. Коро­ че говоря, закон каждой из действующих одновременно причин остается тем же са­ мым, как бы ни изменились их размеще­ ния; но закон их совокупного следствия и з­ меняется при каждом новом размещении. Нет нужды далее останавливаться на дока­ зательстве того, насколько элементарные законы общее всякого из тех сложных за­ конов, которые из них составляются. § 5.

Кроме двух изложенных, есть еще

третий вид разложения законов одних на другие; очевидно, что и здесь те зако­ ны, на которые разлагаются другие, будут общее этих последних. Этот третий способ есть так называемое подведение одного за­ кона под другой, или (что то же) соеди­ нение нескольких законов в один более общий закон, обнимающий их все. Наибо­ лее блестящим примером этого процесса было сведение земной тяжести и централь­ ной силы Солнечной системы к общему закону тяготения. Было доказано, что Зем­ ля и другие планеты стремятся к Солнцу; что земные тела стремятся к Земле, это бы­ ло известно с самых давних времен. Эти два явления были сходны друг с другом, и для подведения их обоих под один за­ кон необходимо было только доказать, что, будучи одинаковыми по качеству, они под­ чиняются одним и тем же законам и по от­ ношению к количеству. Впервые это было доказано относительно Луны, сходство ко­ торой с земными предметами заключалось не только в том, что она стремится к не­ которому центру, но и в том, что этим центром служит Земля. Когда было уста­ новлено, что стремление Луны к Земле из­

меняется обратно пропорционально квад­ рату расстояния, то отсюда путем прямо­ го вычисления вывели, что, если бы Луна была столь же близка к Земле, как зем­ ные предметы, и если бы была устранена ее тангенциальная сила, то Луна упала бы на Землю со скоростью стольких же фу­ тов в секунду, как и земные предметы, па­ дающие на Землю в силу своей тяжести. Отсюда неизбежен был вывод, что и Лу­ на стремится к Земле в силу своего веса и что эти два явления (стремление Луны и земных предметов к Земле), не только сходные по качеству, но (при одинаковых обстоятельствах) тождественные и по ко­ личеству — суть случаи одного и того же закона причинной связи. Далее, что стрем­ ление Луны к Земле, а Земли и планет — к Солнцу представляют случаи одного и то­ го же закона причинной связи, это было уже ранее известно. Таким образом, закон всех этих стремлений был признан тожде­ ственным с законом земной тяжести, и оба эти закона были подведены под один об­ щий закон — закон тяготения. Подобным же образом в недавнее вре­ мя были подведены под законы электри­ чества законы магнитных явлений. Таким именно путем получаются обыкновенно наиболее общие законы природы: мы до­ ходим до них последовательным рядом сту­ пеней. Действительно, для того чтобы по­ средством правильной индукции получить законы, сохраняющее свою силу при таком громадном разнообразии обстоятельств и настолько общие, что они не зависят ни от каких доступных нашему наблюдению раз­ личий в пространстве и времени, — для этого по большей части нужно много от­ дельных рядов опытов или наблюдений, произведенных в разное время и разны­ ми лицами. Сначала устанавливается од­ на часть закона, затем — другая... Один ряд наблюдений показывает нам, что дан­ ный закон имеет силу при некоторого ро­ да условиях, другой ряд — что он имеет силу при других условиях, и т.д. Соеди­ няя в одно эти наблюдения, мы находим, что он имеет силу при гораздо более об­ щих условиях или даже обладает всеоб­ щим характером. В этом случае общий

закон есть в буквальном смысле «сумма» всех частных законов; он сводится к при­ знанию одной и той же последовательно­ сти явлений в различных рядах случаев, и его можно рассматривать просто как шаг в процессе так называемого «исклю­ чения». Стремление тел друг к другу, назы­ ваемое нами теперь тяжестью, впервые на­ блюдалось только на земной поверхности, где оно проявлялось лишь в виде стрем­ ления всех тел к Земле и могло поэтому быть приписано какому-нибудь специфи­ ческому свойству Земли: здесь не было «ис­ ключено» одно обстоятельство — близость Земли. Для исключения этого обстоятель­ ства нужен был новый ряд случаев в дру­ гих частях Вселенной. Сами мы не могли произвести таких случаев, и хотя природа создала их для нас, однако мы были по­ ставлены в условия, весьма неблагоприят­ ные для их наблюдения. Выполнение этих наблюдений естественно выпало на долю не тех лиц, которые изучали земные яв­ ления, так как наблюдения эти представ­ ляли большой интерес в то время, когда мысль об объяснении небесных явлений земными законами считалась смешением двух безусловно различных вещей. Когда, однако, небесные движения были точно исследованы и когда были выполнены де­ дуктивные процессы, показавшие, что за­ коны этих движений и законы земной тя­ жести соответствуют друг другу, то эти на­ блюдения над небесной областью как раз и дали ряд случаев, «исключивший» обсто­ ятельство близости к Земле. Они доказали, что и в первом случае — в случае с зем­ ными предметами — причиной движения или давления в направлении Земли была не Земля, как таковая, а одно обстоятель­ ство, общее этому случаю с явлениями не­ бесных движений: а именно, присутствие некоторого большого тела в пределах из­ вестного расстояния. § 6 . Итак, есть три способа объяснения законов причинной связи, или, что то же самое, сведения их к другим законам. Пер вый — когда закон какого-либо следствии соединенных причин разлагается на от дельные законы этих причин и на факт их

• очетания. Второй — когда закон, связым.пощий какие-либо два несмежные между <м(юн звена причинной цепи, разлагается н .1 .иконы, связующие каждое из этих звеiii.cmi со звеньями, промежуточными между mi ми. В обоих этих случаях один закон <иодится к двум и более другим. При треи.см же виде объяснения два или более иконой сводятся к одному: раз доказано, •по данный закон выполняется в несколь­ ких различных классах явлений, мы реша­ ем, что то, что истинно в каздом из этих классов случаев, будет истинно и при не­ котором более широком предположении, совмещающем в себе то, что обще всем г т м классам явлений. Здесь можно заме­ тить, что этот последний процесс свободен от всех недостоверностей, присущих и н ­ дукции по методу сходства, так как здесь мам псп’ нужды распространять результат умозаключения на какой-либо новый раз­ ряд случаев — сверх тех, сравнение кото­ рых дало этот результат. Во всех этих трех процессах одни за­ коны сводятся, как мы видели, к другим, (юлсе общим — к законам, обнимающим псе случаи, подходившие под прежние за­ коны и, сверх того, еще другие. Но при перпых двух видах объяснения законы, полу­ чающиеся от разложения, бывают в то же время и более достоверны — другими сло­ мами, более всеобщи, чем законы разлага­ емые. Действительно, эти последние, как оказывается, сами суть не законы при­ роды, которые всегда отличаются всеоб­ щей истинностью, а лишь результаты за­ конов природы, истинные лишь условно и /у!я большинства случаев. Никакой по­ добной разницы нет в третьем случае, так как здесь частные законы в действительно­ сти выражают собой как раз то же самое, ч то и общий закон, и всякое исключение на первых будет вместе с тем исключени­ ем и из последнего. Все эти три процесса расширяют об­ ласть дедуктивного знания, так как законы, таким образом разложенные, впредь мож­ но дедуктивно выводить из тех законов, к которым они были сведены. Как уже бы­ ло замечено, тот же самый дедуктивный процесс, которым доказывается тот или

другой закон или факт причинной связи (когда этот закон или факт еще не установ­ лен), служит и для его объяснения (когда он уже установлен). Слово «объяснение» употребляется здесь в его философском смысле. То, что обычно называется «объяснением одного закона природы при помощи другого», есть лишь подстановка одной тайны на место дру­ гой: оно нисколько не уничтожает таин­ ственности общего строя природы. Отве­ тить на вопрос: почему? по отношению к более широким законам, мы в такой же степени бессильны, как и по отношению к законам частным. На место тайны, кото­ рая продолжает удивлять, объяснение толь^ ко подставляет другую, которая вошла уже в обиход и перестала казаться тайной. Таково содержание понятия «объяснение», как оно понимается в обыденной речи. Процесс же, с которым мы имеем дело здесь, часто ведет к совершенно обратно­ му: он сводит то явление, с которым мы освоились, к такому, относительно кото­ рого мы до того времени знали мало или даже вовсе ничего не знали. Так, напри­ мер, общеизвестный факт падения тяже­ лых тел на землю был сведен ко всеобщему тяготению, или стремлению всех частиц материи друг к другу. Поэтому постоян­ но надо иметь в виду, что, когда в науке говорится об объяснении того или дру­ гого явления, то под «объяснением» разу­ меют (или должны разуметь) либо указа­ ние на какое-нибудь не непременно бо­ лее знакомое, а только более общее явле­ ние, частный случай которого составляет данное явление, либо указание на те или другие законы причинной связи, которые обусловливают данное явление своим со­ вокупным или последовательным действи­ ем и из которых поэтому его условия мо­ гут быть дедуктивно выведены. Каждый та­ кой шаг приближает нас к ответу на тот вопрос, который был поставлен в одной из предыдущих глав и который заключает в себе всю проблему исследования приро­ ды, — а именно, на вопрос: каково должно быть минимальное число и каковы именно должны быть те предположения, из кото­ рых существующий строй природы можно

было бы дедуктивно вывести? Каковы те общие предложения, из наименьшего чис ла которых можно вывести все существу­ ющие в природе единообразия? Законы, таким образом объясненные или разложенные, иногда называют еще обоснованными (accounted for). Но такое выражение не точно, если ему придают больше значения, чем сколько было указа­ но выше. У людей, не привыкших к точно­ му мышлению, часто бывает смутное пред­ ставление, что общие законы служат при­ чинами законов частных: что, например, за­

кон всеобщего тяготения «причиняет» яв­ ление падения тел на землю. Но утвер­ ждать это значило бы злоупотреблять сло­ вом «причина»: земная тяжесть не есть следствие всеобщего тяготения, а частный случай его, т. е. один класс тех явлений, в которых проявляется этот общий закон. «Обосновать» закон природы значит (и мо­ жет значить) лишь указать другие, более общие законы, а также те размещения, из которых одних, без всякого добавочного предположения, вытекает тот или другой частный закон.

Смешанные примеры объяснения законов природы

5 I . Наиболее поразительный в истории и луки пример объяснения законов при­ чинной связи и других единообразий по­ следовательности в известном разряде яв­ лений — объяснения посредством приве­ дения к более простым и более общим -иконам — представляет великое обобще­ ние Ньютона. Мы уже так много говорили 06 этом типическом случае, что здесь до­ статочно будет обратить внимание на то, как много и до какой степени различных наблюденных частных единообразий обънснило это обобщение, сделав их частны­ ми случаями или следствиями одного толь­ ко закона, имеющего всеобщий характер. Простой факт стремления каждой частицы материи ко всякой другой ее частице — стремления, изменяющегося обратно про­ порционально квадрату расстояния, объ­ ясняет и падение тел на землю, и враще­ ние планет и спутников, и движения комет (насколько они нам известны), и все еди­ нообразия, наблюдаемые в этой области явлений: эллиптические орбиты и уклоне­ ния от точных эллипсов, отношения меж­ ду расстоянием планет от Солнца и време­ нем их обращения, предварение равноден­ ствий, явления приливов и отливов и зна­ чительное количество других, менее важ­ ных астрономических истин. В предыдущей главе было упомянуто также об объяснении магнитных явлений ii:i законов электричества: специальные за­ коны магнетизма были дедуктивно выве­ дены из наблюденных законов электриче­ ского действия, частным случаем которых их с тех пор и стали считать. Не столь полон сам по себе, но еще более богат по­ следствиями тот случай «объяснения», ко­ торый послужил отправным пунктом для действительно научного изучения ф изио­ логии. Это — начатое Биша и продол-

:м*

женное последующими биологами сведе­ ние свойств органов тела к элементарным свойствам тех тканей, из которых эти ор­ ганы анатомически состоят. Другой поразительней пример пред­ ставляет собой обобщение Дальтона, из­ вестное обыкновенно под именем «атоми­ ческой теории». Уже с самого начала точ­ ных химических наблюдений было извест­ но, что всякие два тела химически соеди­ няются между собой только в том или дру­ гом определенном числе пропорций. Но эти пропорции для каждого отдельного случая выражали ранее в процентах: го­ ворили, что в 100 (весовых) частях слож­ ного тела заключается столько-то частей каждого из входящих в его состав элемен­ тов (например, 35 с дробью частей одного элемента и 64 с дробью части другого). При таком способе обозначения нельзя было видеть никакой связи между тем от­ ношением, в каком данный элемент со­ единяется с одним веществом, и тем, в ка­ ком он соединяется с другими веществами. Великое открытие Дальтона заключалось в том, что он указал возможность устано­ вить для каждого вещества некоторую ве­ совую единицу, обладающую следующим свойством: если предположить, что дан­ ное вещество входит во все свои соедине­ ния пропорционально этой единице или одному из ее простейших кратных коли­ честв, то это объясняло все отношения, выражавшиеся прежде в процентах. Так, если принять за единицу водорода чис­ ло 1, а за единицу кислорода число 8, то соединение одной единицы водорода с од­ ной единицей кислорода дает именно то весовое отношение между этими двумя ве­ ществами, какое нам известно в воде *. Со­ единение одной единицы водорода с дву­ мя такими единицами кислорода дает то

отношение, какое существует в другом со­ единении тех же двух элементов, называе­ мом перекисью водорода. Соединения же водорода и кислорода со всеми другими веществами будут согласовываться с пред­ положением, что эти элементы входят в со­ единения в количествах одной, двух или трех таких (т. е. выражаемых числами 1 и 8) единиц, а другие вещества — в коли­ честве одной, двух или трех единиц, вы­ ражаемых другими числами, соответству­ ющими каждому из этих веществ. В ре­ зультате получается таблица «эквивалент­ ных чисел», или так называемых «атомных весов» всех элементарных веществ, содер­ жащая в себе и научно объясняющая все отношения, в каких каждое — как элемен­ тарное, так и сложное — вещество оказы­ вается способным входить в химическое соединение со всяким другим веществом. § 2. Несколько интересных случаев объ­ яснения давно известных единообразий вновь установленными законами можно найти в исследованиях проф. Греэма (Gra­ ham). Этот выдающийся химик первый об­ ратил внимание на то, что все вещества можно разделить на два различные класса, которые он назвал кристаллоидами и кол­ лоидами, или, скорее, что материя может существовать в двух состояниях: кристал­ лическом и коллоидном (так как многие вещества могут быть в обоих этих состоя­ ниях). Когда вещество находится в колло­ идном состоянии, его чувственные свой­ ства очень отличны от свойств того же ве­ щества в кристаллическом состоянии или же в таком, при котором кристаллизация легко наступает. Коллоиды крайне трудно и медленно переходят в кристаллическое со­ стояние и оказываются чрезвычайно инерт­ ными во всех обыкновенных химических отношениях. Соединяясь с водой, веще­ ства, находящиеся в коллоидном состоя­ нии, почти всегда становятся более или ме­ нее клейкими или студенистыми. Наиболее характерными примерами таких веществ служат некоторые животные и раститель­ ные вещества, особенно желатина, белок, крахмал, камеди, леденец, танин и некото­ рые другие. Среди коллоидов неорганиче­

ского происхождения наиболее известны водная кремневая кислота и водный гли­ нозем, а также другие металлические пе­ рекиси класса алюминия (of the aluminous

class). Оказалось, что коллоидные вещества, будучи легко проницаемы для воды и для растворов кристаллических веществ, весь­ ма слабо проницаемы одни для других. Это и дало возможность проф. Греэму вве­ сти в высшей степени действительный спо­ соб (названный «диализом») для отделе­ ния кристаллоидов, содержащихся в той или другой жидкой смеси. Для этого такая смесь пропускается сквозь тонкую стенку коллоидной материи, вовсе не пропуска­ ющую коллоидов или пропускающую их лишь в весьма незначительном количе­ стве. Это свойство коллоидов позволило Греэму объяснить ряд отдельных резуль­ татов наблюдения, остававшихся до того времени необъясненными. Так, например, «растворимые кристаллоиды всегда име­ ют вполне определенный вкус, раствори­ мые же коллоиды чрезвычайно безвкусны». Но этого и надо было ожидать: так как чувствующие окончания вкусовых нервов «покрыты, вероятно, коллоидной перепон­ кой», непроницаемой для других коллои­ дов, то введенный в рот коллоид никогда, значит, не достигает этих нервов. Точно так же «наблюдение показало, что расти­ тельная камедь не переваривается в же­ лудке; стенки этого органа диализуют рас­ творимую пищу, поглощая кристаллоиды и останавливая все коллоиды». Один из та­ инственных процессов, сопровождающих пищеварение: а именно, выделение стен­ ками желудка свободной соляной кисло­ ты — получает, благодаря тому же закону, вероятное гипотетическое объяснение. На­ конец, и известные из наблюдений явле­ ния осмоса (прохождение жидкостей на­ ружу и внутрь сквозь животные перепон­ ки) в значительной степени объясняются тем фактом, что перепонки эти коллоидны. По той же причине содержащиеся в жи­ вотном теле вода и растворы солей лег­ ко и быстро проходят сквозь перепонки, между тем как вещества, прямо пригодные для питания и отличающиеся по большей

части коллоидным характером, задержива­ ются этими перепонкам и2. Присущее соли свойство предохранять животные вещества от гниения сведены Либихом к двум более общим законам: к ( ильному поглощению солью воды и к не­ обходимости воды для гниения. Проме­ жуточное явление, служащее посредствую­ щим звеном между отдаленной причиной п следствием, здесь можно не только выиесги, но и прямо наблюдать: всем изве­ стен факт, что посоленное мясо выделяет рассол. Второй из тех двух факторов (как их можно назвать), на которые был разложен предыдущий закон: а именно, необходи­ мость воды для гниения — в свою очередь, дает новый пример разложения законов. Только что упомянутый закон доказывается но методу различия, так как мясо, если его совершенно высушить и хранить в сухой атмосфере, не загнивает, как мы это видим па примере высушенных съестных при­ пасов и на человеческих трупах в очень сухих климатах. Дедуктивное объяснение итого закона вытекает из положений Либи­ ха. Гниение животных и других азотистых тел есть химический процесс, посредством которого они постепенно переходят в га­ зообразные вещества, главным образом — и углекислоту и аммиак. Но для превра­ щения содержащегося в животном веще­ стве углерода в углекислоту нужен кисло­ род, а для превращения азота в аммиак ну­ жен водород: эти именно элементы и вхо­ дят в состав воды. Чрезвычайную быстроту гниения азотистых веществ, сравнительно с медленным разрушением безазотистых тел (каковы древесина и т. п. вещества), происходящим от действия одного кисло­ рода, Либих объясняет на основании того общего закона, что вещества гораздо легче разлагаются, когда действуют два химиче­ ских сродства на два из их элементов, чем когда действует только одно сродство. § 3. Возьмем, далее, из числа многих важ­ ных свойств нервной системы, впервые открытых или ярко иллю стрированны х д-ром Броун-Секаром, рефлекторное влия­ ние нервной системы на питание и выде­

ление. Под рефлекторным влиянием нерв­ ной системы разумеется воздействие од­ ной ее части на другую, совершающееся либо без всякого посредствующего воздей­ ствия на мозг и, следовательно, помимо сознания, либо, хотя и проходящее через мозг, но во всяком случае действующее независимо от воли. Есть много опытов, доказывающих, что раздражение того или другого нерва в одной части тела может оказать сильное влияние в другой его ча­ сти. Так, пища, введенная в желудок через разрез в пищеводе, вызывает, тем не менее, выделение слюны; введенная в кишки теп­ лая вода и различные другие раздражения нижней части пищеварительного канала вызывают, как оказывается, выделение же­ лудочного сока, и т.д. Когда, таким об­ разом, существование рефлекторного дей­ ствия доказано, оно становится объясне­ нием значительного количества явлений, на первый взгляд совершенно не подчи­ няющихся никакому закону. Я приведу не­ сколько таких явлений, указанных БроунСекаром в его «Лекциях о нервной системе». Раздражая глаз или слизистую оболоч­ ку носа, можно вызвать слезы. Количество выделений глаза и носа увеличивается, если подвергнуть другие части тела действию холода. Воспаление глаза, особенно если оно травматического происхождения, очень часто вызывает такое же состояние и в другом глазу, который можно, однако, вы­ лечить, перерезав соединяющий их нерв. Потеря зрения бывает иногда следстви­ ем невралгии; теперь известно, что зрение сразу возвращается, например, после уда­ ления гнилого зуба. Иногда даже на здоровом глазу по­ является катаракт вследствие катаракта на другом глазу, или невралгии, или же по­ вреждения лобного нерва. Хорошо известно, что раздражение того или другого из нервных окончаний (напр., когда пьют очень холодную воду, или в случае удара в область живота, а так­ же и при других внезапных раздражениях брюшного симпатического нерва) причи­ няет внезапную остановку сердца и вслед­ ствие этого смерть. Между тем этот нерв

можно раздражать сколько угодно, не оста­ навливая этим деятельности сердца, если только предварительно перерезать соеди­ няющие нервные пути. Ожог обширной поверхности тела ока­ зывает необыкновенное влияние на внут­ ренние органы, вызывая сильное воспале­ ние тканей брюшной, грудной или голов­ ной полости; такое воспаление является одной из самых частых причин смерти после таких повреждений. Паралич и анестезия одной части те­ ла бывают иногда следствием невралгии в другой его части; точно так же мускуль­ ная атрофия вызывается иногда невралги­ ей, даже при отсутствии всякого паралича. Повреждение нерва иногда сопрово­ ждается столбняком; Броун-Секар считает весьма вероятным, что водобоязнь есть яв­ ление подобного же характера. Болезненные изменения в питании го­ ловного и спинного мозга, обусловливаю­ щие эпилепсию, пляску св. Вита, истерию и другие болезни, могут быть результатом повреждения какого-нибудь из нервных окончаний в отдаленных местах тела: на­ пример, червями или мочевыми камнями, опухолями, гнилыми костями, а в иных слу­ чаях даже очень легкими раздражениями кожи. § 4 . Из этих и им подобных примеров мы можем видеть, что в тех случаях, когда открыт тот или другой ранее неизвестный закон природы или когда опыт пролил но­ вый свет на уже известный закон, весьма важно бывает исследовать все те сочетания обстоятельств, где есть налицо условия, не­ обходимые для приведения этого закона в действие. Такое исследование дает бо­ гатые результаты в смысле доказательства частных законов, которых ранее и не по­ дозревали, и объяснения других законов, уже найденных эмпирическим путем. Так, например, Фарадей открыл при помощи эксперимента, что в естествен­ ном магните можно развить гальваниче­ ское электричество, если привести в дви­ жение под прямыми углами к этому маг­ ниту какое-либо проводящее тело; заклю­ чение это он нашел справедливым по от­

ношению не только к небольшим магни­ там, но и к тому огромному магниту, ка­ кой представляет собой Земля. Когда та­ ким образом экспериментально установ­ лен закон, что электричество возбуждает­ ся от движения проводника под прямыми углами к полюсам магнита, мы можем по­ искать других случаев, где имеются в на­ личии эти самые условия. Везде, где тот или другой проводник движется или вра­ щается под прямыми углами к магнитным полюсам Земли, мы можем ожидать раз­ вития элеюричества. В северных странах, где направление магнитной оси почти пер­ пендикулярно к горизонту, элеюричество должно получаться при всех горизонталь­ ных движениях проводников, например, при вращении горизонтально поставлен­ ных металлических колес. Подобным же образом, и все бегущие горизонтально по­ токи должны развивать там электрический ток, который циркулирует вокруг них. Та­ кое насыщение воздуха северных стран электричеством и служит, может быть, од­ ной из причин северного сияния. В эк­ ваториальных странах, напротив, гальва­ нический ток должен вызываться враще­ нием вертикальных колес, расположенных параллельно экватору, а потому там есте­ ственное электричество должно развивать­ ся в водопадах. Возьмем другой пример. Доказано (главным образом, изысканиями проф. Г^еэма), что газы имеют сильное стремление проникать сквозь животные позвонки и рассеиваться в ограничиваемых такими перепонками пространствах, несмотря на присутствие в этих пространствах других газов. Исходя из этого общего закона и обо­ зревая те разнообразные случаи, когда га­ зы прикасаются к такого рода перепонкам, мы можем доказать или объяснить следу­ ющие более частные законы: 1) Если тело человека или животного окружено тем или другим газом, не содержащимся внутри этого тела, то оно быстро поглощает этот газ; так бывает, например, с газами, образу­ ющимися из гниющих веществ, чем и объ­ ясняется м алярия3. 2) Углекислый газ ши­ пучих напитков, развиваясь в желудке, про­ ходит сквозь его стенки и быстро разно-

сптся по организму. 3) Перейдя в желудок, алкоголь обращается в пары и с большой быстротой распространяется по организ­ му (что, в связи с большой способностью алкоголя к горению, или, другими слова­ ми, к быстрому соединению с кислородом, п объясняет, быть может, факт, что непо­ средственно после принятия внутрь содер­ жащих спирт жидкостей по телу развива­ ется теплота). 4) При всяком состоянии тела, когда внутри его образуются особого рода газы, эти газы должны быстро выхо­ дить из тела через всю его поверхность; отсюда происходить та быстрота, с какой при некоторых болезнях заражается окру­ жающая больных атмосфера. 5) Шиение ппутренних частей трупа должно происхо­ дить с такой же быстротой, как и гние­ ние его внешних частей, так как газооб­ разные продукты быстро выходят наружу. (>) Легочная перепонка и стенки кровенос­ ных сосудов, отделяющие кровь от воздуха, не препятствуют обмену в легких кисло­ рода и углекислоты, но скорее благопри­ ятствуют ему. Необходимо, однако, чтобы п крови находилось вещество, с которым кислород воздуха мог бы непосредственно соединиться; иначе, вместо того, чтобы пе­ реходить в кровь, он распространялся бы но всему организму. Необходимо также, чтобы в крови было вещество, с которым могла бы соединяться углекислота, по мере се образования в капиллярах; иначе она имссто того, чтобы выдыхаться легкими, ныходила бы из тела во всех его точках. § 5. Возьмем теперь дедукцию, которая объясняет и тем самым подкрепляет эм ­ пирическое обобщение, что содовые по­ рошки ослабляют организм человека. По­ рошки эти, представляя из себя смесь вин­ нокаменной кислоты с двууглекислым на­ тром (содой), освобождающим углекисло­ му, должны входить в желудок в виде винпокаменнокислого натра. Но нейтральные пинно-каменнокислые, лимонокислые и ук­ суснокислые соли щелочных металлов, пе­ реходя в организм, изменяются, как оказыиастся, в углекислые соли. Для превраще­ ния виннокаменнокислой соли в углекис­ лую нужно добавочное количество кисло­

рода; это должно уменьшать то количество кислорода, которое иначе было бы асси­ милировано кровью; а от количества кис­ лорода в крови зависит отчасти энергия деятельности человеческого организма. Таких случаев, когда новые теории со­ гласуются с прежними эмпирическими на­ блюдениями и объясняют их, можно ука­ зать бесчисленное множество. Так, все вер­ ные наблюдения опытных людей над чело­ веческим характером и поведением пред­ ставляют из себя частные законы, объясня­ емые общими законами человеческой ду­ ши и сводимые к этим последним. Точно так же те эмпирические обобщения, на ко­ торых обыкновенно основываются прак­ тические приемы в ремеслах и искусствах, постоянно, с одной стороны, оправдыва­ ются и подтверждаются, а с другой — ис­ правляются и совершенствуются, по ме­ ре того как становятся известными те бо­ лее простые научные законы, от которых зависит целесообразность этих приемов. Значение севооборота, различных удобре­ ний и других приемов усовершенствован­ ного земледелия впервые на наших глазах было сведено (Дэви, Либихом и другими) на известные уже ранее законы химиче­ ского и органического действия. Приемы врачебного искусства еще и теперь носят по большей части эмпирический харак­ тер: об их пригодности в каждом отдель­ ном случае заключают на основании спе­ циального и в высшей степени ненадеж­ ного опытного обобщения. Но по мере то­ го как наука открывает простые (химиче­ ские и физиологические) законы, все бо­ лее обнаруживаются и промежуточные зве­ нья в рядах явлений, а также те более об­ щие законы, от которых эти явления зави­ сят. Соответственно этому, с одной сторо­ ны, старые приемы либо покидаются, ли­ бо их пригодность (поскольку они оказы­ ваются действительно пригодными) объ­ ясняется, а с другой — постоянно приду­ мываются и вводятся в употребление луч­ шие приемы, основанные на знании бо­ лее непосредственных п ри чи н 4. Даже мно­ гие геометрические истины были сначала обобщениями из опыта и только потом бы­ ли выведены из первых принципов. Пло­

щадь под аркой циклоиды была, как гово­ рят, найдена сначала путем измерения — точнее, путем взвешивания пластинки кар­ тона, имевшей форму циклоиды, и сравне­ ния ее веса с весом пластинки такого же картона, имевшей определенные размеры. § 6 . К предыдущим примерам, взятым из области естественных наук, мы присоеди­ ним здесь еще пример из области психо­ логии. В числе простых законов душевной деятельности есть следующий: представле­ ния, связанные с удовольствием или стра­ данием, ассоциируются между собой срав­ нительно легко и крепко; иначе говоря, уже после сравнительно небольшого чис­ ла повторений, связь мезвду ними бывает довольно прочной. Это — эксперименталь­ ный закон, основанный на методе разли­ чия. Путем дедукции из него могут быть доказаны и объяснены многие более част­ ные законы, существующие, как показыва­ ет опыт, в отдельных областях душевных явлений: например, та легкость и быстро­ та, с какими возбуждаются мысли, связан­ ные с нашими страстями или с более доро­ гими для нас интересами, и та прочность, с какой удерживаются в нашей памяти фак­ ты, имеющие отношение к этим страстям и интересам; живость тех воспоминаний, какие мы сохраняем о мельчайших обсто­ ятельствах, связанных с тем или другим сильно повлиявшим на нас предметом или происшествием, о тех моментах времени и местностях, в которых мы были либо очень счастливы, либо очень несчастны. Этим же законом объясняется и тот ужас, с каким мы смотрим на хотя бы совер­ шенно случайное орудие того или друго­ го поразившего нас происшествия или на то место, где это происшествие соверши­ лось, а также и удовольствие, доставляе­ мое нам тем, что напоминает о минув­ шей радости. Все это имеет место пропор­ ционально чувствительности каждой дан­ ной души и обусловленной ею силе стра­ дания или удовольствия, породивших ту или другую ассоциацию. Талантливый ав­ тор биографии д-ра Пристли, появившей­ ся в одном из ежемесячных и здан ий5, вы­ сказал мысль, что один и тот же элемен­

тарный закон нашей психической жизни, если его настоящим образом проследить, может объяснить много разнообразных и необъяснимых без него психических явле­ ний, особенно же некоторые из основных различий в xapaicrepax и умственных да­ рованиях людей. Ассоциации бывают двух родов: либо между одновременными, либо между последовательными впечатлениями. Влияние закона, ставящего прочность ас­ социаций в прямую зависимость от прият­ ного или тяжелого характера впечатлений, с особенной силой должно сказываться на ассоциациях одновременных впечатлений. И вот на основании этого-то факта упомя­ нутый нами автор и замечает, что у людей с сильной врожденной чувствительностью должны, вероятно, преобладать ассоциа­ ции одновременных впечатлений; вслед­ ствие этого они будут представлять себе вещи в картинах, в конкретных образах, с большим количеством признаков и сопро­ вождающих обстоятельств, — психический навык, называемый обыкновенно вообра­ жением и составляющий одну из особен­ ностей живописца и поэта. Напротив, лица с более умеренной восприимчивостью к удовольствию и страданию будут склонны ассоциировать факты преимущественно в порядке их последовательности, и если та­ кие лица обладают умственной силой, то они будут посвящать себя скорее истории или науке, нежели творческому искусству. Автор настоящего сочинения в другом ме­ сте попытался развить дальше это интерес­ ное рассуждение и исследовать, до какой степени оно может объяснять особенности поэтического дарования6. Во всяком слу­ чае, этот пример может заменить собой много других — в смысле доказательства того, какая обширная область открыта для дедуктивного исследования в важной и до сих пор столь несовершенной науке о духе. § 7 . Обилие приведенных здесь приме­ ров нахождения и объяснения частных за­ конов явлений путем дедукции их из более простых и более общих законов вызвано желанием дать ясную характеристику п надлежащим образом показать важность дедуктивного метода, который, при насго

ищем положении знания, необходимо дол­ жен и впредь сохранить за собой первен­ ствующее значение при научном исследо­ вании. В философии мирно и постепен­ но происходит переворот, обратный тому, с которым связано имя Фр. Бэкона. Этот великий человек изменил дедуктивный ме­ тод наук в опытный; теперь же мы видим быстрое возвращение от опытного метода к дедуктивному. Только дедукции, отверг­ нутые Бэконом, основывались на поспеш­ но выхваченных или произвольно при­ нятых посылках: принципы устанавлива­ ли не при помощи правильных методов опытного исследования, выводов не под­ вергали той проверке путем специально­ го опыта, которая составляет необходимый элемент рационального дедуктивного ме­ тода. Прежний дедуктивный метод отлича­ ется от того, который я старался охарак­ теризовать здесь, так, как аристотелевская физика отличается от ньютоновой теории небесных движений. Ошибочно было бы, однако, думать, будто те великие обобщения, из которых со временем будут, вероятно, дедуктивно выведены производные истины более от­ сталых наук (так, как истины астрономии выведены из общих положений ньютоно­ вой теории), — будто все эти обобще­ ния или хотя бы только большинство их окажутся непременно среди тех, которые известны и признаны за истины теперь. Мы можем быть уверены в том, что мно­ гие из наиболее общих законов приро­ ды до сих пор остаются для нас совер­ шенною тайной и что многие другие за­ коны, долженствующие впоследствии по­ лучить столь же общее значение — если и известны вообще, — то лишь, как зако­ ны или свойства того или другого огра­ ниченного класса явлений. С ними будет то же, что и с электричеством, которое теперь признано одним из наиболее все­ общих деятелей в природе, а некогда было

известно лишь как любопытное свойство некоторых веществ, состоявшее в том, что, если их потереть, то они начинают сна­ чала притягивать, а затем отталкивать лег­ кие тела. Если теориям теплоты, сцепле­ ния, кристаллизации и химического дей­ ствия суждено (в чем едва ли можно со­ мневаться) стать дедуктивными, то исти­ ны, которые тогда будут считать принци­ пами, основаниями этих наук, если бы их высказать теперь, показались бы, вероят­ но, такой же новостью 7, какой был за­ кон тяготения для современников Нью­ тона. Быть может, они будут даже боль­ шей новостью, так как закон Ньютона был все-таки лишь расширением закона тяже­ сти, т. е. обобщения, давно уже известно­ го и обнимавшего довольно значительное количество явлений природы. А для тех, столь же широких и общих законов, кото­ рых нам еще приходится ждать, не всегда, быть может, окажется столь же значитель­ ный фундамент. Эти общие истины, без сомнения, по­ явятся сперва в виде гипотез — гипотез, не доказанных и на первое время не до­ пускающих доказательства; их будут при­ нимать в качестве посылок с целью выве­ сти из них те или другие уже известные законы конкретных явлений. Но это их состояние не может быть окончательным. Для того чтобы гипотеза могла быть при­ нята в качестве одной из истин природы, а не только технического вспомогательно­ го средства для человеческого воображе­ ния, она должна быть способной выдер­ жать испытание по правилам строгой ин­ дукции и должна действительно подверг­ нуться такому испытанию. Когда же это будет сделано, и сделано успешно, — мы получим посылки, по отношению к кото­ рым все другие положения данной науки будут с тех пор играть роль заключений, и наука, при помощи новой и неожидан­ ной индукции, станет дедуктивной.

Границы объяснения законов природы. Гипотезы

В таких случаях индуктивный и дедуктивный методы исследования идут, можно сказать, рука об руку, и каждый из них проверяет заключения другого. Такое сочетание опыта и теории представ­ ляет собой бесконечно более могущественное орудие, сравнительно с каждым из этих методов, взятым в отдельности. Это состояние в каждой отрасли науки является, быть может, самым интересным из всех: изучение его обещает очень много. SirJohn Herschel Discourse on the Study of Natural Philosophy

§ 1. Предшествующие соображения по­ вели нас к признанию двух различных ро­ дов законов, или наблюдаемых в приро­ де единообразий: это — коренные, конеч­ ные, или основные, законы, с одной сто­ роны, и такие положения, которые мож­ но назвать «производными законами», — с другой. Производные законы — это те, которые можно вывести из других, более общих законов: они могут быть сведены к этим последним одним из указанных нами выше способов. Конечные же зако­ ны не подлежат ни такому дедуцирова­ нию, ни такому сведению. Мы не уверены в том, что какие-либо из известных нам теперь единообразий суть конечные зако­ ны; но мы знаем, что конечные законы должны существовать и что всякое сведе­ ние производного закона на более общие приближает нас к этим конечным законам. Так как единообразия, бывшие ранее известными как конечные, постоянно ока­ зываются производными, сводимыми на более общие законы, так как, другими сло­ вами, мы постоянно находим объяснение последовательностей, раньш е известных нам лишь просто, в качестве фактов, — то возникает интересный вопрос, имеет ли такого рода философский процесс какиелибо неизбежные границы или же его мож­

но продолжать до тех пор, пока все едино­ образные последовательности в природе не будут сведены к какому-либо одному всеобщему закону. На первый взгляд, в та­ ком сведении и заключается та конечная цель, к которой стремится индукция при помощи дедуктивного метода, основываю­ щегося на наблюдении и опыте. В эпоху детства философии такого рода предполо­ жения имели всеобщее распространение; тогда думали, что вовсе не стоит занимать­ ся умозрениями, задающимися менее бле­ стящей целью. А так как в настоящее время мысль о сведении всех явлений к одному всеобщему закону, по-видимому, подтвер­ ждается характером наиболее замечатель­ ных приобретений новейшей науки, то да­ же и теперь часто появляются мыслители, думающие, что они или уже решили эту задачу, или указали способы, при помощи которых ее можно будет решить со вре­ менем. Но даже и в тех случаях, когда не заявляют таких широких притязаний, часто по отношению к отдельным клас­ сам явлений дают или ищут решения, под­ разумевающие такого рода представление о сущности объяснения, с которым вполне вяжется мысль об объяснении всех реши­ тельно явлений при помощи какой-либо одной причины или одного закона.

5 2. Поэтому уместно будет заметить, что число конечных законов природы, вероят­ но, не может быть меньше числа разрядов ощущений или других чувственных состо­ импй нашей природы (я разумею ощуще­ ний или чувственных состояний, отличи­ мых друг от друга по качеству, а не толь­ ко по количеству или сгепени). Существу­ ет, например, некоторое своеобразное, sui generis, явление, называемое цветом; наше сознание свидетельствует, что оно не есть особая степень какого-либо другого явле­ ния: теплоты, запаха, движения, что оно по своей сущности не сходно ни с какими другими явлениями. Отсюда следует, что существуют конечные законы цвета, что, хотя явления цвета и могут допускать объ­ яснение, однако их никогда нельзя будет объяснить из одних только законов теп­ лоты или запаха или только из законов движения: как бы далеко ни шло объяс­ нение в нем все-таки останется тот или другой закон цвета. Я вовсе не хочу этим сказать, чтобы нельзя было найти какого-либо другого явления (того или другого химического или механического действия, например), которое бы неизменно пред­ шествовало всякому явлению цвета и слу­ жило бы его причиной; я хочу сказать толь­ ко то, что, хотя установление такого неиз­ менного предшествующего сильно расш и­ рило бы наше знание природы, однако оно не объяснило бы нам того, каким образом и почему движение или химическое дей­ ствие вообще может производить ощуще­ ние цвета. Как бы тщательно ни исследо­ вали мы явлений, какое бы число скрытых звеньев мы ни открыли в цепи причинной связи, заканчивающейся данным цветом, последнее звено все-таки будет законом цвета, а не законом движения или како­ го бы то ни было другого явления. И это за­ мечание имеет силу не только по отноше­ нию к цвету вообще, в противоположность всякому другому из крупных классов ощу­ щений: оно приложимо и ко всякому от­ дельному цвету, противополагаемому дру­ гим цветам. Белый цвет никак нельзя объ­ яснить исключительно на основании зако­ нов возникновения красного цвета: неиз­ бежным элементом всякого объяснения бе­

лого цвета должно служить положение, что ощущение белизны производится тем или иным особым предшествующим явлением. Таким образом, идеальной границей объяснения физических явлений (к кото­ рой, как и к другим идеальным границам, мы постоянно стремимся, без надежды ко­ гда-либо вполне достичь ее) будет поло­ жение, что каждый класс наших ощуще­ ний или других состояний сознания име­ ет лишь один вид причины: что, н ап ри ­ мер, при восприятии белого цвета все­ гда имеется какое-либо одно условие или ряд условий и что наличие этого усло­ вия или условий всегда вызывает в нас это ощущение. Пока известно несколько способов возникновения того или друго­ го явления (например, несколько различ­ ных веществ, которые обладают свойством белизны, но между которыми мы не мо­ жем заметить никакого другого сходства), до тех пор нет ничего невозможного в том, что один из этих способов будет сведен к другому или что все они будут сведе­ ны к какому-нибудь одному, более общему, теперь еще неизвестному. Но этим и за­ канчивается возможное для нас упроще­ ние. В конце концов и этот единственный способ возникновения явления может ока­ заться не окончательным: между предпо­ лагаемой причиной и следствием впослед­ ствии могут быть открыты еще другие зве­ нья. Однако дальнейшее объяснение воз­ можно лишь при помощи указания какоголибо другого, неизвестного до сих пор за­ кона, — а от этого число конечных законов не уменьшится. В каких же случаях наука имела всего более успеха в деле объяснения явлений путем сведения их сложных законов к за­ конам более простым и более общим? — До сих пор это ей удавалось преимуще­ ственно в случаях распространения раз­ личных явлений в пространстве и прежде всего и главным образом в случае наи­ более широкого и важного из всех фак­ тов этого рода: а именно, механического движения. Этого как раз и можно было ожидать, принимая во внимание установ­ ленные здесь принципы. Движение есть не только одно из наиболее всеобщих яв­

лений; оно, кроме того (как и можно было ожидать на основании его всеобщности), принадлежит к тем явлениям, которые — по-видимому, по крайней мере — произво­ дятся наибольшим числом различных спо­ собов. Между тем само оно для наших ощу­ щений всегда остается одним и тем же во всех отношениях, кроме степени. Раз­ ница в продолжительности или быстроте есть, очевидно, разница лишь в степени; различие же направлений в пространстве, которое одно только и имеет вид каче­ ственного различия, совершенно исчеза­ ет, поскольку дело касается наших ощу­ щений, — стоит нам только изменить на­ ше собственное положение. В самом де­ ле, одни и те же движения, в зависимости от нашего положения, кажутся нам про­ исходящими во всевозможных направле­ ниях; и обратно, движения в совершенно различных направлениях — происходящи­ ми в одном и том же направлении. Далее, движение по прямой линии и движение по кривой различаются только тем, что первое есть движение по одному и тому же направлению, а второе — такое движение, направление которого с каждым момен­ том изменяется. Таким образом, с точки зрения установленных мной принципов, не будет нелепостью предположить, что всякое движение может быть произведено одним и тем же способом, причиной од­ ного и того же рода. Поэтому-то величай­ шие успехи естественных наук и состояли в разложении одного наблюденного зако­ на произведения движения на законы дру­ гих известных способов его произведения или в сведении законов нескольких таких способов к одному, более общему. Приме­ рами могут служить: подведение падения тел на землю и движения планет под один закон взаимного притяжения всех частиц материи; сведение движений, причину ко­ торых ранее видели в магнетизме, на элек­ тричество; сведение движения жидкостей в направлениях боковом или даже проти­ воположном направлении тяжести — на тя­ жесть, и т. п. Есть много различных причин движения, до сих пор не сведенных друг на друга: тяготение, теплота, химическое действие, нервное действие и т. д. И увен­

чаются ли успехом усилия современного поколения ученых свести все эти способы произведения движения к одному или же нет, во всяком случае, попытка такого све­ дения вполне законна. На самом деле, хо­ тя все эти причины производят в других отношениях существенно различные впе­ чатления и потому не могут быть сведе­ ны одна на другую, однако вполне воз­ можно, что (поскольку все они произво­ дят движение) непосредственное предыду­ щее движение везде будет одно и то же. Нет также ничего невозможного и в новой теории, гласящей, что непосредственным предыдущим всех этих факторов являют­ ся, быть может, различные виды молеку­ лярного движения. Нам нет нужды останавливаться здесь на других случаях: например, на распро­ странении в пространстве света, звука, теп­ лоты, элеюричества и проч., — или на каких-либо других явлениях, которые оказа­ лось возможным объяснить посредством сведения их наблюденных законов к зако­ нам более общим. Сказанного достаточно для выяснения разницы между призрач­ ным объяснением и разложением законов и таким, выполнение которого составля­ ет великую задачу науки. Достаточно ясно также и то, какого именно рода элементы должны получиться в результате разложе­ ния, если оно вообще возм ож но1. § 3. Ввиду того, что едва ли какой-либо из принципов правильного метода фило­ софского мышления может считаться обес­ печенным от ошибок с двух противопо­ ложных сторон, я должен предостеречь здесь и против другого недоразумения, со­ вершенно противоположного предыдуще­ му. Конт — в числе других случаев, в ко­ торых он с некоторой резкостью осуждает всякую попытку объяснять явления, «оче­ видно первоначальные» (разумея здесь, повидимому, только то, что всякое отдельное явление должно иметь по крайней мере один особый и потому необъяснимый за­ кон) — назвал попытку объяснить прису­ щий каждому веществу цвет («1а conleur elem entaire propre a chaque substance») ли­ шенной по самой сущности своей всякого

реального основания. «Никто, — говорит он, — и наше время не пытается объяс­ нять удельный вес каждого вещества или каждой ткани. Почему же иначе должно об­ стоять дело относительно специфического циста, понятие о котором, без сомнения, не менее первоначально?»2 Но хотя, как замечает Конт в другом месте, цвет всегда останется чем-то отлич­ ным от веса или звука, тем не менее раз­ личия в цвете могут следовать и соответ­ ствовать тем или другим различиям в весе, н звуке или в каком-либо другом явлении, пс менее веса и звука отличном от самого циста. Вопросы о том, что такое вещь и от чего она зависит, суть два различные во­ проса, и хотя определить условия того или другого элементарного явления не значит еще глубже проникнуть в природу этого явления, однако это не должно мешать по­ пыткам найти такие условия. Те соображе­ ния, на основании которых запрещается стремление свести различия в цвете к како­ му-либо общему принципу, имели бы оди­ наковую силу и против подобной же по­ пытки по отношению к различиям в звуке. Между тем эти последние имеют, как ока­ залось, своим непосредственным предыду­ щим и своей причиной некоторые доступ­ ные определению различия в колебаниях упругих тел, — хотя, без сомнения, звук в такой же степени, как и цвет, отличается от нсякого движения частиц, как колебатель­ ного, так и всякого другого. Относительно различных цветов, можно здесь прибавить, есть сильные положительные указания в пользу того, что они не составляют конеч­ ных свойств веществ и зависят от условий, и которые можно поставить все вещества: ист ни одного вещества, которое не могло бы принять почти всякого цвета — в зави­ симости от того, какого рода свет на него направлен; точно так же почти всякая пе­ ремена в характере сочетания частиц лю­ бого вещества сопровождается изменения­ ми в его цвете и вообще в его оптических свойствах. Слабую сторону попыток объяснить цвета колебаниями жидкости составляет на самом деле не то, что такие попыт­ ки сами по себе не имеют философского

значения, а то, что существование жидко­ сти и факт ее колебательного движения не доказываются, а принимаются исклю­ чительно в виду легкости, с какой, как по­ лагают, ими объясняются явления. Это за­ мечание приводит нас к важному вопросу об истинном значении научных гипотез — к вопросу, на связь которого с объяснени­ ем явлений природы и с необходимыми границами этого объяснения нет нужды указывать. § 4 . Шпотеза есть предположение, кото­ рое мы делаем (без настоящего доказатель­ ства или с явно недостаточным доказатель­ ством) в целях вывести из него заключе­ ния, согласующиеся с фактами, которые мы знаем за действительно существующие. При этом мы полагаем, что, если из гипо­ тезы вытекают такие положения, которые уже признаны за истинные, то и сама она необходимо — или, по крайней мере, веро­ ятно — есть истина. Если гипотеза касается причины или способа произведения того или другого явления, то она будет объяс­ нять такие факты, какие окажется возмож­ ным из нее вывести. Такое именно объ­ яснение и составляет цель многих, если не большинства, гипотез. «Объяснить» — в научном значении этого слова — значит свести какое-либо единообразие, не пред­ ставляющее из себя закона причинной свя­ зи, к тем законам причинной связи, из ко­ торых оно вытекает, или разложить тот или другой сложный закон причинной свя­ зи на те более простые и более общие законы, из которых он может быть выве­ ден дедуктивным путем. Если же из числа известных нам законов нет удовлетворяю­ щих этому требований, то мы можем выду­ мать или вообразить такие, которые будут ему удовлетворять. Это и значит построить гипотезу. Так как гипотеза есть лишь предполо­ жение, то для гипотез нет других границ, кроме пределов человеческого воображе­ ния: при объяснении следствия мы мо­ жем, если захотим, вообразить причину совершенно неизвестного рода, действую­ щую по совершенно вымышленному за­ кону. Однако подобные гипотезы совсем

не отличались бы вероятностью, присущей гипотезам, связанным аналогией с уже из­ вестными законами природы; сверх того, они не соответствовали бы и той цели, для которой изобретаются обыкновенно про­ извольные гипотезы. Цель эта заключается в том, чтобы дать воображению возмож­ ность представить себе неясное явление в знакомом освещении. По этим-то причи­ нам в истории науки нет, вероятно, ни од­ ной гипотезы, в которой были бы вымыш­ лены и сам фактор, и закон его деятельно­ сти. Всегда либо явление, указываемое в ка­ честве причины, имеет реальный харак­ тер, а предполагается лишь закон, по ко­ торому оно действует, либо причина бы­ вает вымышленной и предполагается, что она действует согласно законам, сходным с законами какого-либо известного класса явлений. Примером гипотез первого ро­ да могут служить различные предположе­ ния относительно закона центральной си­ лы планет, какие делали ранее открытия ее истинного закона (по которому эта си­ ла изменяется обратно пропорционально квадрату расстояния); но и этот послед­ ний закон сначала представился Ньютону в виде гипотезы и лишь потом был про­ верен, — когда оказалось, что он ведет де­ дуктивным путем к законам Кеплера. Ги­ потезы второго рода мы видим, например, в вихрях Декарта, которые были вымыш­ лены, но предполагались повинующими­ ся уже известным законам вращательного движения, а также в двух гипотезах отно­ сительно природы света, из которых одна приписывает световые явления жидкости, испускаемой всеми светящимися телами, другая же (всеми теперь принятая) объяс­ няет эти явления колебательными движе­ ниями частиц эфира, наполняющего все пространство. У нас нет доказательств су­ ществования ни той, ни другой жидкости, кроме того, что они объясняют некото­ рые из явлений, для объяснения которых они предназначены; но обе они, как пред­ полагается, производят свои следствия со­ гласно с уже известными нам законами: с обычными законами непрерывного пе­ ремещения — в одном случае, а в дру­ гом — с законами распространения вол­

нообразного движения в частицах упругой жидкости. Согласно предыдущим замечаниям, гипотезы изобретают для того, чтобы полу­ чить возможность раньше приложить к яв­ лениям дедуктивный метод. Н о 3 процесс открытия причин явления при помощи де­ дуктивного метода должен состоять из трех частей: индукции, дедуктивного умозаклю­ чения и проверки. Индукция (место ко­ торой могут, однако, занимать какие-либо из прежних дедукций) устанавливает за­ коны причин; умозаключение вычисляет на основании этих законов, какое действие окажут причины при том особом сочета­ нии их, какое имеется в рассматриваемом случае; проверка сравнивает это вычислен­ ное следствие с действительными явлени­ ями. Ни одна из названных трех частей процесса не может быть опущена. В дедук­ ции, доказывающей тождественность тяже­ сти с центральной силой Солнечной си­ стемы, имеются все эти части. Во-первых, на основании движений Луны доказыва­ ется, что Земля притягивает ее с силой, обратно пропорциональной квадрату рас­ стояния. Это заключение (хотя оно отча­ сти и зависит от прежних дедукций) соот­ ветствует первой, чисто индуктивной ста­ дии — установлению закона причины. Вовторых, на основании этого закона и пре­ жде добытых сведений о среднем рассто­ янии Луны от Земли и о действительной величине ее уклонения от касательной ли­ нии, определяется, с какой скоростью при­ тяжение Земли заставило бы упасть на нее Луну, если бы последняя находилась от Земли не дальше земных тел и не более их подвергалась действию других, внеш­ них сил; это — стадия вторая, умозаклю­ чение. Наконец, при сравнении вычислен­ ной скорости с наблюденной, т. е. с той, с какой падают на земную поверхность все тяжелые тела исключительно в силу своей тяжести (шестнадцать футов в пер­ вую секунду, сорок восемь во вторую и т. д., в отношении нечетных чисел: 1, 3, 5), их величины оказались совпадающими. Ука­ занный здесь порядок стадий — не тот, в каком процесс шел на самом деле; но это их правильный логический порядок, как

питанны х частей доказательства того по­ ложения, что то самое притяжение Зем­ ли, которое обусловливает движение Луны, иызывает и падение тяжелых тел на Зем­ лю, — доказательства, законченного таким образом во всех своих частях. 1Ушотетический метод опускает периую из трех стадий — индукцию, устанавЛ1таю щ ую закон, и ограничивается други­ ми двумя процессами — дедукцией и поиеркой; закон же, из которого дедуктивно иыподятся следствия, не доказывается, а предполагается. Такой прием, очевидно, может быть законным при одном лишь предположе­ нии: а именно, если характер случая таков, что конечная стадия, проверка, получит значение и удовлетворит всем условиям полной индукции. Нам нужна уверенность п 'том, что принятый нами гипотетически закон истинен; если он ведет дедуктив­ ном путем к истинным результатам, то мы получим эту уверенность, раз случай та­ ков, что к истинному результату не может нести ложный закон, и раз никакой дру­ гой закон, кроме предположенного нами, не будет в состоянии дедуктивно привести к этим самым заключениям. И это услоиис часто бывает выполнено. Так, напри­ мер, в только что приведенном нами пол­ ном образчике дедукции первоначальная ббльшая посылка умозаключения — закон иритягивательной силы — была получена именно таким способом, т. е. посредством правильного применения гипотетического метода. Ньютон начал с предположения, что сила, в каждое мгновение отклоняю­ щая планету от ее прямолинейного движе­ ния и заставляющая ее описывать кривую вокруг Солнца, имеет направление прямо к Солнцу. Затем он доказал, что, если это гак, то планета в равные времена должна описывать равные площади, — факт, из­ вестный нам из первого закона Кеплера; наконец, он показал, что, если бы данная сила действовала в каком бы то ни было другом направлении, то планета в равные времена не описывала бы равных площа­ дей. Когда таким образом было установ­ лено, что никакая другая гипотеза не бы­ ла бы согласна с фактами, предположение

было доказано: гипотеза стала индуктив­ ной истиной. Но Ньютон при помощи та­ кого гипотетического процесса определил не только направление отклоняющей си­ лы: к совершенно такому же приему при­ бег он и для определения закона, которому подчиняется изменение количества этой силы. Предположив, что сила эта обратно пропорциональна квадрату расстояния, он показал, что из этого предположения мож­ но вывести остальные два закона Кеплера, и в заключение нашел, что всякий другой закон изменения силы дал бы результаты, несовместимые с этими законами, а по­ тому несовместные и с действительными движениями планет, правильно выражен­ ными, как было известно, в Кеплеровых законах. Я сказал, что в этом случае проверка удовлетворяет условиям индукции... Но ка­ кого рода индукции? Рассмотрев ее, мы находим, что она подходит под правило метода различия. Мы имеем два случая — ABC, abc и ВС, Ьс; А обозначает централь­ ную силу; АВС — планеты при наличии центральной силы; ВС — планеты при от­ сутствии центральной силы. Планеты с цен­ тральной силой дают а — площади, п ро­ порциональны е временам; планеты без центральной силы дают Ьс (ряд движений) без а или с чем-либо иным, вместо а. Пе­ ред нами метод различия во всей его стро­ гости. Правда, два случая, требуемые этим методом, добыты здесь не путем опыта, а путем дедукции; но разница эта не име­ ет значения. Не важно то, откуда мы по­ черпнули нашу уверенность в том, что АВС произведет abc , а ВС — только Ьс\ доста­ точно того, что мы имеем эту уверенность. В настоящем случае дедуктивный процесс доставил Ньютону те же факты, которых ему пришлось бы искать путем опыта, ес­ ли бы это допускала природа случая. Таким образом, вполне возможно и на самом деле весьма часто случается, что по­ ложение, бывшее гипотезой в начале ис­ следования, становится доказанным зако­ ном природы еще ранее окончания этого исследования. Но для того чтобы это име­ ло место, мы должны быть в состоянии получить — путем ли дедукции, или пу­

тем опыта — оба случая, требуемые мето­ дом различия. Благодаря возможности для нас вывести из гипотезы известные нам фаю ы, мы получаем лишь положительный случай — ABC, abc. Но для нас в такой же степени необходимо получить (как полу­ чил в своем исследовании Ньютон) еще отрицательный случай — ВС, Ъс, показав, что ни одно предыдущее, кроме предпо­ ложенного в гипотезе, не произведет с ВС явления а. Такой уверенности, по моему мнению, не может быть в том случае, если в гипоте­ зе предположена причина неизвестная, со­ зданная воображением исключительно для объяснения а. Но когда мы хотим только точно выразить закон уже установленной причины или из числа нескольких одно­ родных факторов (один из которых, .как уже известно, является причиной) выде­ лить тот именно, который в действитель­ ности представляет из себя причину, — тогда мы можем получить отрицательный случай. Примером исследования второго рода могло бы служить определение того, какое именно из тел Солнечной системы обусловливает своим притяжением ту или другую неправильность в орбите или в пе­ риодическом времени какого-либо спутни­ ка или кометы. Исследование Ньютона бы­ ло случаем первого рода. Если бы уже ра­ нее не было известно, что прямолинейно­ му движению планет препятствует какая-то сила, направленная внутрь их орбит (при­ чем, однако, направление ее в точности не было известно) или если бы не бы­ ло известно, что сила эта увеличивается в такой-то пропорции по мере уменьше­ ния расстояния и уменьшается по мере его увеличения, — то доводы Ньютона не до­ казывали бы его заключения. Но так как эти факты были уже удостоверены, то чис­ ло допустимых предположений ограничи­ валось различными возможными направ­ лениями линии и различными возможны­ ми числовыми отношениями между изме­ нениями расстояния и изменениями притягивательной силы. А относительно этих элементов легко было показать, что раз­ личные предположения не могут повести к тождественным последствиям.

Поэтому, при помощи гипотетическо­ го метода Ньютон не мог бы совершить своего второго великого научного шага: не мог бы отождествить земной тяжести с центральной силой Солнечной системы. Когда закон притяжения Луны был доказан на основании данных, представляемых са­ мой Луной, Ньютон, найдя, что этот закон согласуется и с явлениями земной тяже­ сти, был вправе признать его законом так­ же и этих последних явлений. Но если бы он не имел никаких данных относитель­ но Луны, то он не мог бы предположить, что Луна притягивается к Земле с силой, обратно пропорциональной квадрату рас­ стояния — предположить это на том толь­ ко основании, что такое отношение да­ ло бы ему возможность объяснить земную тяжесть: не имея данных относительно Лу­ ны, он не был бы в состоянии доказать, что наблюденный закон падения тяжелых тел на Землю может быть обусловлен только силой, простирающей свое влияние на Лу­ ну и обратно пропорциональной квадрату расстояния. Таким образом, условием собственно научной гипотезы является, по-видимому, то, чтобы она не была обречена навсе­ гда оставаться гипотезой, чтобы ее мож­ но было либо доказать, либо опроверг­ нуть сравнением ее с наблюденными ф ак­ тами. Это условие выполнено, когда уже известно, что следствие зависит именно от предположенной причины, и когда ги­ потеза касается только точного характе­ ра этой зависимости — закона изменения следствия в соответствии с изменениями в количестве или в отношениях причины. Сюда можно отнести еще те гипотезы, где предположение делается не относительно причинной связи, а только относительно закона соответствия между фактами, со­ провождающими друг друга в своих из­ менениях, хотя бы эти факты и не сто­ яли между собой в отношении причины и следствия. Таковы были различные ош и­ бочные гипотезы, построенные Кеплером касательно закона преломления света. Уже ранее было известно, что направление л и­ нии преломления меняется при каждой перемене в направлении линии падения;

по закон этого изменения не был известен, т. с. не было известно, какие именно пе­ ремены в направлении одной линии соотистствуют различным переменам в направ­ лении другой. В этом случае всякий дру­ гой закон, кроме истинного, должен был понести к ложным результатам. Наконец, пода же мы должны отнести все гипотети­ ческие способы простого представления, пли описания явлений. Такова, например, гипотеза древних астрономов о круговом движении небесных тел; таковы различ­ ные гипотезы об эксцентриках, деферен­ тах и эпициклах, присоединявшиеся к ука­ занной первоначальной гипотезе; таковы девятнадцать построенных и оставленных Кеплером ошибочных гипотез касательно формы планетных орбит, а также и то уче­ ние, на котором он в конце концов оста­ новился и согласно которому эти орбиты представляют собой эллипсы. Это положе­ ние, подобно остальным, оставалось толь­ ко гипотезой, пока оно не было проверено фактами. Во всех этих случаях проверка служит доказательством: если предположение на­ ходится в согласии с явлениями, то нет нужды ни в каком другом доказательстве его. Но для того чтобы это было так и в том случае, когда гипотеза касается причинной связи, предположенная причина, по моему мнению, не только должна быть реальным явлением — чем-нибудь, действительно су­ ществующим в природе, — но и должно быть известно, что она оказывает (или, по крайней мере, способна оказывать) то или иное влияние на рассматриваемое след­ ствие. Во всяком же другом случае то об­ стоятельство, что мы можем из гипоте­ зы дедуцировать действительно существу­ ющие явления, не служит еще достаточным доказательством ее истинности. Так, значит, в научной гипотезе нико­ гда нельзя предполагать причину, а можно только приписывать предполагаемый за­ кон уже известной причине? — Я не утвер­ ждаю этого. Я говорю только, что лишь в последнем случае гипотеза может быть признана истинной просто на том осно­ вании, что она объясняет явления. В пер­ вом случае она может быть весьма полез­

ной тем, что она наметит ход исследова­ ния, в результате которого есть надежда получить действительное доказательство. Но для этой цели, как справедливо заметил Конт, необходимо, чтобы указываемая ги­ потезой причина была такого рода, чтобы она допускала другое доказательство. Фи­ лософское значение высказанного Ньюто­ ном и столь часто вызывавшего одобре­ ние со стороны последующих мыслителей принципа состоит, по-видимому, именно в том, что указываемая для того или дру­ гого явления причина должна не только объяснять это явление, но и быть vera causa (истинной причиной). Правда, Нью­ тон не выяснил вполне определенно, что он разумеет под vera causa, и д-ру Юэлю, отвергающему всякое подобное огра­ ничение свободы строить гипотезы, не­ трудно было показать4, что его понятие о такой причине не отличается ни точ­ ностью, ни последовательностью, что, на­ пример, его световая теория представля­ ет из себя яркий пример нарушения его собственного правила. Нет, конечно, не­ обходимости, чтобы указываемая причи­ на была уже известна, — иначе, нам при­ шлось бы отказаться от наиболее удобных для нас случаев познакомится с новыми причинами. Но в приведенном выше прин­ ципе верно то, что, хотя причина эта мо­ жет и не быть известной раньше, однако мы должны иметь возможность познако­ миться с ней впоследствии: ее существо­ вание должно стать доступно нашему вос­ приятию, а ее связь с приписываемым ей следствием должна доказываться независи­ мо от этого. Шнотеза, намечая наблюдения и опыты, указывает нам путь к такому до­ казательству, если оно действительно воз­ можно для нас; а пока его нет, гипотеза должна считаться лишь за более или ме­ нее вероятное предположение. § 5. Эта функция гипотез делает их, одна­ ко, безусловно необходимыми для науки. Говоря hypotheses non jingo («я не измыш­ ляю гипотез»), Ньютон не хотел сказать, что он отказывается от той помощи, ка­ кую оказывает исследованию предположи­ тельное утверждение того, что он надеялся

доказать впоследствии. Без таких предпо­ ложений наука никогда не могла бы до­ стигнуть своего современного состояния: это — необходимые ступени при переходе к чему-либо более достоверному, и почти все, что составляет теперь теорию, было некогда гипотезой. Даже в чисто экспери­ ментальной науке необходим некоторый мотив для того, чтобы остановиться на од­ ном опыте предпочтительно перед другим. И хотя, отвлеченно говоря, все произве­ денные до сих пор опыты и могли быть совершены без всякого предварительного предположения относительно их резуль­ тата — из простого желания узнать, что получится при известных обстоятельствах, однако в действительности все эти темные, тонкие, часто запутанные и скучные опы­ ты, пролившие наиболее света на общий строй природы, едва ли были бы предпри­ няты теми людьми и в то время, кем и когда они были произведены, если бы не имели в виду, что от этих опытов зависит приня­ тие или непринятие того или другого об­ щего учения или теории, только предполо­ женных, но еще не доказанных. А если это справедливо даже относительно чисто экс­ периментального исследования, то превра­ щение экспериментальных истин в дедук­ тивные еще менее могло обойтись без зна­ чительной временной помощи со стороны гипотез. Процесс открытия правильности в какой-либо сложной и на первый взгляд беспорядочной цепи фактов необходимо имеет характер ряда попыток: мы начи­ наем с какого-нибудь предположения (хо­ тя бы и ложного), для того чтобы посмот­ реть, какие следствия будут из него выте­ кать; а наблюдая то, насколько эти след­ ствия отличаются от действительных явле­ ний, мы узнаем, какие поправки надо сде­ лать в нашем предположении. Всего луч­ ше начинать с простейшего предположе­ ния — с того, которое согласуется с более очевидными фактами, так как следствия такого предположения всего легче просле­ дить. Затем в эту грубую гипотезу вносят грубые же поправки, и процесс повторяют снова; сравнение выводимых из исправ­ ленной гипотезы следствий с наблюденны­ ми фактами дает указание для дальнейше­

го исправления и т.д., пока дедуцируемые результаты не будут в конце концов по­ ставлены в согласие с фактами. «Если тот или другой факт еще мало нами понят или закон нам еще не известен, то мы строим относительно них гипотезу, возможно бо­ лее согласующуюся со всей совокупностью уже имеющихся у нас данных; наука, полу­ чив таким образом возможность свободно двигаться вперед, всегда приводит, в кон­ це концов, к новым доступным наблю­ дению следствиям, которые окончательно подтверждают или отвергают наше первое предположение». Ни индукция, ни дедук­ ция не дали бы нам возможности понять даже простейших явлений, «если бы мы не начинали часто с предварения результа­ тов, делая временные, сначала в существе своем гадательные, предположения отно­ сительно некоторых из тех самых понятий, которая составляют конечную цель нашего исследования»5. Пусть читатель постарает­ ся уловить, каким образом он сам распу­ тывается в сложной массе доказательств: пусть, например, заметит, как выделяет он подлинную историю того или другого со­ бытия из облекающих ее сбивчивых пока­ заний одного или многих свидетелей. Он найдет, что его ум не охватывает сразу всех разнородных данных и не пытается связать их вместе: на основании немно­ гих частностей он создает первую, грубую теорию относительно возникновения этих фактов, а затем последовательно рассмат­ ривает другие показания с целью опре­ делить, можно ли согласить с ними эту предварительную теорию, или же (для то­ го чтобы она стала им соответствовать) в нее следует внести какие-либо измене­ ния или дополнения. Таким приемом, ко­ торый справедливо сравнивали с метода­ ми приближения в математике, мы при по­ мощи гипотез получаем негипотетическис заклю чения6. § 6. С духом метода вполне согласно та кое предварительное принятие гипотезы, касающейся не только закона уже извест­ ной нам причины, но и существования са мой причины. Возможно, полезно и часто даже необходимо бывает начинать с по

проса о том, какая причина могла произ­ нести то или другое следствие, — для тои> чтобы узнать, где искать доказательств того, действительно ли эта причина про имела данное следствие. Вихри Декарта Оылп бы вполне законной гипотезой, ес­ ли бы мы могли надеяться найти когдалибо такой способ исследования, который для бы нам возможность подвергнуть дейi тнитсльность вихрей, как факта природы, доказательной проверке при помощи на­ блюдения. Недостаток этой гипотезы за­ ключался в том, что она не могла указать ми одного такого процесса исследования, который мог бы превратить ее из гипоте­ зы и доказанный фаю1. Она была доступна дли опровержения — как со стороны недо­ статочного соответствия ее тем явлениям, дли объяснения которых она предназнача­ лась, так (что и случилось на самом деле) и со стороны какого-либо постороннего дли нее факта. «Свободное прохождение комет сквозь пространство, где должны были крутиться эти вихри, убедило лю ­ дей в том, что подобных вихрей не су­ ществует»)7. Но и в том случае, если бы нельзя было найти подобного прямого до­ казательства ложности этой гипотезы, она была бы все-таки неправильной (false), так как у нас не могло быть прямого доказа­ тельства ее истинности. Господствующая гипотеза о светонос­ ном эфире, в других отношениях не чуж­ дая аналогии с гипотезой Декарта, по сущ­ ности своей не вполне исключает возмож­ ность прямого доказательства. Как хоро­ шо известно, разница между вычисленны­ ми и наблюденными временами периоди­ ческого возвращения кометы Энке пове­ ла к предположению, что пространство заполнено средой, способной оказывать сопротивление движению. Если бы с те­ чением времени эта догадка нашла себе подтверждение в постепенном накоплении подобных же разниц между результатами иычисления и наблюдения относительно других тел Солнечной системы, то све­ тоносный эф ир значительно приблизил­ ся бы к положению vera causa, «истинной причины»), так как было бы установлено су­ ществование великого космического дея­

теля, обладающего некоторыми из предпо­ лагаемых гипотезой признаков. Но и тогда все-таки осталось бы много затруднений, число которых, как мне кажется, должно было бы даже увеличиться при отождеств­ лении эф ира с сопротивляющейся средой. В настоящее время, однако, рассматривае­ мое предположение можно считать не бо­ лее, как догадкой: существование эфира все еще основывается на возможности вы­ вести из его предположенных законов зна­ чительное число действительных явлений; а такого доказательства я не могу при­ знать убедительным, так как относительно подобного рода гипотезы у нас не может быть уверенности в том, что, если эта гипо­ теза ложна, то она должна вести к результа­ там, несогласным с фактами действитель­ ности. Поэтому большинство трезвых и осто­ рожных мыслителей соглашаются, что по­ добного рода гипотезу нельзя считать ис­ тинной на том только основании, что она объясняет все известные явления: этому условию в достаточной степени удовле­ творяют иногда две противоречащие од­ на другой гипотезы. В то же время суще­ ствует, вероятно, и много других столь же возможных гипотез, которые не возника­ ют в нашем уме только потому, что в на­ шем опыте нет ничего им аналогично­ го... Однако существует мнение, что ги­ потеза такого характера вправе рассчиты­ вать на более благоприятный прием, ес­ ли, объясняя все ранее известные факты, она, кроме того, позволила предусмотреть и предсказать другие акты, проверенные впоследствии на опыте. Так, теория, при­ знающая причиной света волнообразное движение, позволила предсказать, что ре­ зультатом встречи двух световых лучей мо­ жет быть темнота, что и было затем под­ тверждено опытом. Подобные предсказа­ ния и их исполнение способны произво­ дить сильное впечатление на несведущих лиц, вера которых в науку основывается исключительно на таких совпадениях меж­ ду научными пророчествами и их после­ дующим исполнением. Но странно, когда такому совпадению придают сколько-ни­ будь важное значение люди, обладающие

научным образованием. Если законы рас­ пространения света настолько совпадают с законами колебания упругой жидкости, насколько это необходимо для того, что­ бы сделать гипотезу правильным выраже­ нием всех (или большинства известных в данное время) явлений, то нет ниче­ го странного в том, что они сходны друг с другом и еще в одном отношении. Хо­ тя бы представилось и двадцать таких сов­ падений, все они все-таки еще не дока­ зали бы реальности волнообразно движу­ щегося эфира: из них не следовало бы, что световые явления подчиняются зако­ нам упругих жидкостей. Эти совпадения свидетельствовали бы нам — самое боль­ шее — о том, что световыми явлениями управляют законы, отчасти тождественные с законами упругих жидкостей; но такое заключение (можем мы заметить) досто­ верно уже на основании того факта, что рассматриваемая гипотеза могла продер­ жаться хотя бы самое короткое врем я8. Даже при нашем несовершенном знании природы можно указать такие случаи, ко­ гда факторы, которые мы имеем полное основание считать совершенно различны­ ми, производят свои действия (или некото­ рые из своих действий) по тождественным законам. Так, например, закон обратной пропорциональности квадратам расстоя­ ний служит мерой напряжения не только тяготения, но (как думают) также и си­ лы света и теплоты, распространяющихся из того или другого центра. Между тем ни­ кто не считает этой тождественности дока­ зательством того, что указанные три вида явлений производятся сходными механи­ ческими факторами. Согласно мнению д-ра Юэля, совпаде­ ние предсказанных на основании гипоте­ зы результатов с наблюденными впослед­ ствии фактами имеет значение полного доказательства этой гипотезы. «Если я спи­ сываю длинный ряд букв, из которых пол­ дюжины последних закрыты, и если я за­ крытые буквы отгадываю верно (как это оказывается, когда я их потом открою), то это должно быть результатом того, что я разобрал смысл надписи. Если не предпо­ ложить такого основания для моей догадки,

то нелепо было бы сказать, что — так как я списал все буквы, которые мог ви­ деть, — то нет ничего странного в том, что я отгадал и те, которых не мог ви­ деть»9. Если кто-нибудь, исследовав боль­ шую часть длинной надписи, может ис­ толковать буквы таким образом, что над­ пись получает разумное значение на каком-либо языке, то это дает значительную вероятность предположению, что данное истолкование правильно. Но я не думаю, чтобы эта вероятность сильно увеличилась от того, что разбирающий надпись в состо­ янии отгадать немногие остающиеся бук­ вы, не видя их. Мы, естественно, могли бы ожидать (если сущность вопроса исключа­ ет случайность), что даже ошибочное ис­ толкование, раз оно согласуется со всеми видимыми частями надписи, будет согла­ совываться также и с ее незначительной остальной частью. Так было бы, например, в том случае, если бы надпись была на­ меренно составлена таким образом, что допускала бы двоякий смысл. Я согласен с тем, что нахождение смысла незакрытых букв слишком важно для того, чтобы быть чисто случайным, — иначе пример Юэ­ ля не годился бы. Никто не предполагает, чтобы согласие световых явлений с тео­ рией волнообразного движения зависело просто от случая. Оно должно корениться в действительной тождественности неко­ торых из законов волнообразного движе­ ния с некоторыми из законов света. А раз такая тождественность существует, вполне разумно предположить, что ее следствия не ограничиваются теми явлениями, кото­ рые впервые подали мысль к отождествле­ нию, ни даже теми, которые были извест­ ны в момент этого отождествления. Од­ нако из того, что некоторые законы све­ та совпадают с законами волнообразно­ го движения, не следует еще, чтобы при световых явлениях действительно имело место какое-либо волнообразное движе­ ние, — точно так же, как из того, что неко­ торые (хотя и не столь многие) из тех же самых законов света совпадают с законами прямолинейного движения частиц, не сле­ довало, чтобы в световых явлениях имело место действительное истечение частиц.

Дйжс гипотеза о световых волнах не объяс­ няет пссх световых явлений. Естественные циста предметов, сложная природа солнеч­ ного луча, поглощение света, его химиче»кое и жизненное действие при этой ги­ потезе остаются столь же таинственными, какими были и до нее. Притом некоторые in этих фактов — по крайней мере, поиидимому — более примиримы с теорией истечения, чем с теорией Юнга и Френе­ ля. Кто знает, не появится ли со временем какая-либо третья, обнимающая все эти инления, гипотеза, которая настолько же опередит теорию волнообразного движе­ ния, насколько эта последняя опередила теорию Ньютона и его последователей? На утверждение, что условию объяс­ нить все известные явления часто одина­ ково хорошо удовлетворяют две противо­ речащие одна другой гипотезы, д-р Юэль возражает, что он не знает «в истории нау­ ки ни одного подобного случая, в котором явления были бы сколько-нибудь много­ численны и сложны»10. Подобное утвер­ ждение со стороны писателя, столь деталь­ но знакомого с историей науки, как д-р Юэль, имело бы большой вес, если бы не­ сколькими страницами раньше он не по­ старался сам опровергнуть свои собствен­ ные слова11, указывая на то, что даже от­ брошенные научные гипотезы всегда или почти всегда могли подвергнуться таким видоизменениям, которые сделали бы их правильным выражением явлений. Шпотеia вихрей, говорит он нам, была рядом по(лсдовательных видоизменений приведена к совпадению в своих результатах с теори­ ей Ньютона и с фактами. Правда, вихри не объясняли всех явлений, которые ока­ залась в конце концов способной объяс­ нить теория Ньютона (как, например, пре­ цессию равноденствий); но в то же время ни та, ни другая сторона и не относила ♦того явления к числу фактов, подлежащих объяснению одной из этих гипотез. А все факты, принимавшиеся здесь во внимание (мы можем положиться в этом на авто­ ритет д-ра Юэля), в одинаковой степени согласуются как с картезианской гипоте­ зой - в ее окончательно усовершенство­ ванном виде, так и с гипотезой Ньютона.

Но, как мне кажется, нельзя признать веским доводом в пользу принятия од­ ной гипотезы того обстоятельства, что мы не в состоянии вообразить себе какой-либо другой, которая давала бы объяснение тем же фактам. Нет необходимости пред­ полагать, что правильное объяснение мы можем составить себе уже на основании одного того опыта, какой есть у нас те­ перь. Правда, среди теперь известных нам естественных деятелей колебания упругой жидкости могут быть единственным фак­ тором, законы которого имеют близкое сходство с законами света. Но мы не мо­ жем сказать, чтобы, помимо рассеянного в пространстве упругого эфира, не бы­ ло никакой другой неизвестной причины, которая могла бы производить следствия, тождественные в некоторых отношениях со следствиями волнообразного движения такого эфира. Предположение, что не мо­ жет существовать никакой другой подоб­ ной причины, кажется мне до крайности бездоказательным. Рискуя навлечь на себя упрек в недостатке скромности, я не могу, однако, не выразить своего удивления тем фактом, что философ, обладающий таки­ ми способностями и познаниями, как д-р Юэль, написал солидный трактат по фило­ софии индукции, в котором не признает абсолютно никакого другого способа ин­ дукции, кроме следующего: надо пробовать одну гипотезу за другой, пока не найдем такой, которая будет соответствовать явле­ ниям. Когда же такая гипотеза будет най­ дена, она должна, по мнению Юэля, быть признана истинной, с тем единственным ограничением, что — если при новом ис­ следовании окажется, что она предполага­ ет больше того, что нужно для объяснения явлений — то этот излишек нужно будет отбросить. Все это Юэль утверждает, не де­ лая ни малейшего различия меэвду такими случаями, где можно заранее знать, что две различные гипотезы не могут вести к одинаковому результату, и теми, в ко­ торых область предположений, одинаково согласных с явлениями, насколько нам из­ вестно, бесконечна12. Тем не менее я не согласен с Контом в его осуждении тех, кто тратит свои силы

на детальное приложение таких гипотез к объяснению установленных фактов: на­ до только не упускать из виду, что они могут доказать не истинность гипотезы, а (самое большое) лишь возможность ее истинности. Шпотеза эф ира имеет весьма большое право на такое исследование — право, в значительной степени упрочен­ ное за ней с тех пор, как было показано, что гипотеза эта может дать механическое объяснение не только света, но и тепло­ ты. В самом деле, рассматриваемая тео­ рия имеет менее гипотетический харак­ тер в своем приложении к теплоте, чем в той области явлений, для которой она была построена первоначально. Наши чув­ ства доказывают нам существование мо­ лекулярного движения между частицами всех нагретых тел, между тем как по от­ ношению к свету опыт не дает нам ничего подобного. Таким образом, когда солнце сообщает свою теплоту земле через пу­ стое, по-видимому, пространство, то здесь цепь причинно связанных явлений — как в своем исходном пункте, так и при кон­ це — состоит из молекулярного движения. Шпотеза только делает это движение не­ прерывным, распространяя его и на се­ редину этой цепи явлений. Нам известно, что движение в одном теле может сооб­ щаться другому телу, смежному с первым; гипотетическая упругая жидкость, занима­ ющая пространство между солнцем и зем­ лей, и дает нам такое тело. Этим попол­ няется единственное недостающее условие для передачи движения, и такое пополне­ ние возможно лишь при помощи предпо­ ложения той или другой промежуточной среды. И тем не менее предположение это есть все же, самое большее, лишь вероят­ ная догадка, а не доказанная истина: у нас нет доказательств того, чтобы для сообще­ ния движения одним телом другому бы­ ла абсолютно необходима их смежность. Смежность — по крайней мере, доступ­ ная для наших чувств — не всегда име­ ется налицо в тех случаях, где движение производит движение. Так, например, си­ лы, обнимаемые термином «притяжение», особенно же величайшая из всех — тя­ готение, производят движение без всякой

видимой смежности: когда движется та или другая планета, то и ее далекие спутники движутся вместе с ней. Солнце, имеющее, как известно, свое самостоятельное дви­ жение в пространстве, увлекает за собой в этом движении и всю Солнечную систе­ му. Но даже и в том случае, если бы мы мог­ ли признать доказательными геометриче­ ские рассуждения (поразительно напоми­ нающие те, какими картезианцы защища­ ли свои вихри), при помощи которых пы­ тались показать, чти движения эф ира мо­ гут дать объяснение самому тяготению, то и тогда была бы доказана лишь возможная истинность этого объяснения, а не лож­ ность всякого другого. § 7 . Прежде чем покончить с гипотезами, я должен отвергнуть предположение, будто я отрицаю научное значение за некоторы­ ми отделами исследования природы, кото­ рые я признаю строго индуктивными, хотя они и находятся еще в младенческом со­ стоянии. Есть большая разница между вве­ дением новых факторов для объяснения целых классов явлений, с одной стороны, и основанными на известных нам уже за­ конах предположениями относительно то­ го, какие именно прежние сочетания из­ вестных ранее факторов могли дать начало тем или другим отдельным явлениям — с другой. Умозаключения второго рода пред­ ставляют из себя законный процесс; при помощи их мы, на основании того или другого наблюденного следствия, заклю­ чаем, что когда-то раньше существовала причина, сходная с той, которая, как нам известно, производит данное следствие во всех тех случаях, где мы на действитель­ ном опыте знакомимся с его возникнове­ нием. Такова, например, задача геологиче­ ских исследований, в которых столь же ма­ ло чего-либо нелогического и призрачно­ го, как и в судебном следствии, также име­ ющем целью открытие какого-либо ранее случившегося происшествия путем умоза­ ключения из его еще продолжающих суще­ ствовать следствий. Желая установить, на­ сильственной или естественной смертью умер тот или другой человек, мы обращаем внимание на состояние его трупа, на при-

»утп’вие или отсутствие знаков борьбы на м'млс или на соседних предметах, на пят­ ил крови, на следы предполагаемых убийц и т.д.; пользуясь таким способом едино­ образиями, установленными совершенной ifnrfect) индукцией без всякой примеси ги­ потезы, мы и можем решить поставленный иопрос. Точно таким же образом, если на нашей планете или внутри ее мы нахо­ дим массы, вполне сходные с теми, ка­ кие осаждаются из воды или получаются от охлаждения расплавленной огнем ма­ терии, — мы вправе сделать заключение, что таково и было действительное про­ исхождение этих масс. Если же эти массы, будучи однородными со следствиями, про­ изводимыми этими деятелями теперь, от­ личаются от них во много раз большими размерами, то мы можем разумно и без пенкой гипотезы заключить, что причины их либо обладали ранее большей степенью интенсивности, либо действовали в тече­ ние огромного периода времени. Дальше иого не пытался идти ни один авторитет­ ный геолог — со времени возникновения современной, просвещенной школы гео­ логического мышления. Конечно, при многих геологических ис­ следованиях случается, что — хотя явления приписываются уже известным вообще агентам и законам — однако неизвестно бывает, действовали ли эти агенты в дан­ ном частном случае. Когда мы умозаклю­ чаем относительно вулканического проис­ хождения трапа или гранита, мы не можем иметь прямого доказательства в пользу то­ го, что эти вещества действительно под­ вергались действию сильного жара. Но то же самое можно было бы сказать и отно­ сительно всех судебных следствий, осно­ ванных на косвенных доказательствах. Мы можем заключить, что человек убит, хо­ тя бы у нас и не было свидетельства оче­ видцев о том, что на месте смерти этого человека было лицо, имевшее намерение убить его. По большей части бывает до­ статочно доказательства того, что никакая другая причина не могла произвести тех следствий, наличие которых доказано. Знаменитая теория Лапласа относи­ тельно происхождения Земли и планет

имеет, по сущности своей, столь же ин­ дуктивный характер, как и новейшие гео­ логические исследования. По этой теории атмосфера Солнца простиралась первона­ чально до теперешних границ Солнечной системы; затем, путем постепенного охла­ ждения, она сократилась до ее теперешних размеров. Но так как, по общим принци­ пам механики, вращение Солнца и окружа­ ющей его атмосферы должно было посто­ янно ускоряться по мере уменьшения его объема, то увеличившаяся вследствие бо­ лее быстрого вращения центробежная си­ ла, перевешивая действие тяготения, долж­ на была заставить Солнце последователь­ но отделить кольца газообразной мате­ рии, которые, согласно предположению, вследствие охлаждения сгустились и ста­ ли планетами. Эта теория не вводит ни­ какого нового предполагаемого вещества и не приписывает никакого нового свой­ ства или закона уже известному веществу. Одни известные уже нам законы материи дают право предположить, что тело, по­ стоянно выделяющее столь значительное количество теплоты, как Солнце, должно было постепенно охлаждаться и — по ме­ ре охлаждения — сжиматься. Если поэтому мы из теперешнего состояния нашего све­ тила хотим вывести его состояние в давно минувшее время, то нам необходимо пред­ положить, что его атмосфера простиралась гораздо дальше, чем теперь, и мы вправе полагать, что она простиралась на такое пространство, на котором мы имеем воз­ можность проследить те следствия, какие она могла естественно оставить за собой при своем отступлении и какими являются планеты. Раз сделаны такие предположе­ ния, то из известных уже нам законов вы­ текает, что Солнце могло последовательно оставлять за собой отдельные пояса сво­ ей атмосферы; что эти последние должны были продолжать вращаться вокруг Солн­ ца с той же самой скоростью, с какой они вращались, когда составляли с ним одно целое; что, наконец, они задолго раньше самого Солнца должны были охладиться до всякой данной температуры, а следо­ вательно и до той, при которой большая часть составлявшей их газообразной мате­

рии должна была стать жидкой или твер­ дой. Затем известный закон тяготения дол­ жен был заставить их скопиться в массы, которые должны были принять именно ту форму, какая принадлежит в действитель­ ности нашим планетам. Далее, массы эти должны были приобрести вращательное движение вокруг своей собственной оси и в таком состоянии должны были вра­ щаться (так действительно и вращаются планеты) вокруг Солнца, в том же направ­ лении, в каком вращается оно само, только с меньшей скоростью, так как их вращение имеет то же самое периодическое время, какое имело вращение Солнца, когда ат­ мосфера последнего простиралась до за­ нимаемого данной планетой места. Таким образом, в теории Лапласа, строго гово­ ря, нет ничего гипотетического: она слу­ жит примером законного умозаключения от существующего теперь следствия к воз­

можной прежней причине — умозаключе­ ния, согласного с известными нам зако­ нами этой причины. Поэтому, как я уже сказал, теория Лапласа по своему харак­ теру подобна теориям геологов, — только она значительно уступает им в доказатель­ ности. Действительно, даже если бы можно было доказать (чего пока не доказано), что условия, необходимые для отделения по­ следовательных колец, должны были иметь место, то и тогда в предположении о том, что законы, которым природа подчиняется теперь, тождественны с существовавшими при возникновении Солнечной системы, заключалась бы гораздо большая возмож­ ность ошибки, чем в принимаемом геоло­ гами положении, что эти законы сохрани­ ли свою силу в течение немногих перево­ ротов и превращений, каким подверглось одно только тело из числа входящих в со­ став Солнечной системы.

Прогрессивные следствия (или нарастание следствий) и непрерывное действие причин

§ 1. В последних четырех главах мы на­ метили в общих чертах учение о происхо­ ждении производных законов из законов конечных. В настоящей главе мы остано­ вимся на одном особом случае происхо­ ждения одних законов из других; случай этот настолько общий и настолько важ­ ный, что подвергнуть его особому иссле­ дованию не только полезно, но и необхо­ димо. Это тот случай, когда сложное явле­ ние возникает от действия простого закона путем непрерывного присоединения след­ ствия к самому себе. Некоторые явления — например, не­ которые телесные ощущения — по сущно­ сти своей мгновенны: их существование может продолжаться лишь в том случае, если продолжается существование произ­ ведшей их причины. Но большинство яв­ лений по своей природе постоянны: начав свое существование, они продолжали бы его вечно (если, конечно, этому не вос­ препятствует какая-либо причина, имею­ щая стремление их изменить или уничто­ жить). Таковы, например, все те факты или явления, которые мы называем «телами». Вода, раз она произведена, не обратится сама собой обратно в водород и кисло­ род: такая перемена потребует какого-ли­ бо нового агента, имеющего силу разло­ жить это сложное тело. Таковы, далее, по­ ложения в пространстве и движения тел. Ни один предмет, находящийся в покое, не изменяет своего положения без влияния каких-либо внешних по отношению к нему условий; и обратно, находясь в движении, ни один предмет не возвращается к состо­ янию покоя и не изменяет ни направле­ ния, ни скорости своего движения, если он не подвергнется действию каких-либо но­

вых, внешних для него условий. Поэтому постоянно случается, что временная при­ чина дает начало постоянному следствию. Соприкосновение железа с влажным воз­ духом, если оно продолжается несколько часов, производит ржавчину, которая мо­ жет сохраняться в течение целых столе­ тий. Точно так же метательная сила, выбра­ сывающая в пространство пушечное ядро, производит движение, которое продолжа­ лось бы вечно, если бы оно не встречало себе противодействия со стороны какойлибо другой силы. Между двумя приведенными сейчас примерами есть некоторая разница, и ее не мешает выяснить. В первом случае (где произведено вещество, а не движение ве­ щества) ржавчина сохраняется вечно и без изменения, если не проявит своего дей­ ствия какая-либо новая причина; а потому о бывшем сто лет тому назад соприкосно­ вении железа с воздухом мы можем гово­ рить все-таки как о ближайшей причине ржавчины, существующей с того времени до сих пор. Но когда следствием являет­ ся движение, которое само есть перемена, то мы должны пользоваться другими вы­ ражениями. Постоянство следствия здесь есть лишь постоянство ряда перемен. Вто­ рой фут, дюйм или миля движения есть не просто продолжение во времени пер­ вого фута, дюйма или мили; это — другой факт, который следует за первым и мо­ жет быть в некоторых отношениях весь­ ма с ним несходен, так как, проходя его, тело находится в другой точке простран­ ства. Таким образом, первоначальная ме­ тательная сила, приведшая тело в движе­ ние, есть отдаленная причина всего этого движения, как бы долго оно ни продол-

жалось; ближайшей же причиной эта сила служит лишь для того движения, которое имело место в первое мгновение. Движе­ ние в каждое следующее мгновение име­ ет свою ближайшую причину в движении предшествующего мгновения, и во всякий данный момент движение зависит от этого именно движения, а не от первоначальной движущей причины. В самом деле, поло­ жим, что тело проходит сквозь какую-либо сопротивляющуюся среду, которая отчасти противодействует следствию первоначаль­ ного толчка и замедляет движение. Едва ли надо повторять, что при этом противодей­ ствии закон данного толчка выполняется столь же строго, как и в том случае, если бы тело продолжало двигаться со своей перво­ начальной скоростью. А между тем, здесь движение не имеет уже этой скорости, так как оно является соединением следствий двух действующих в противоположных на­ правлениях причин, а не простым, единич­ ным следствием одной причины. От ка­ кой же причины зависит тело в своем даль­ нейшем движении? От первоначальной ли причины движения, или же от действитель­ ного движения, происходившего в преды­ дущее мгновение? — Очевидно, от послед­ него, так как, если предмет выходит из со­ противляющейся среды, то он продолжает двигаться уже не со своей первоначальной, а с замедленной скоростью. Если движе­ ние раз уменьшилось, уменьшается и все последующее движение: следствие изменя­ ется, потому что изменилась та причина, от которой оно действительно зависит, — его ближайшая, действительная причина. Математики признают этот принцип, упо­ миная среди причин, определяющих дви­ жение какого-либо тела в каждое данное мгновение, силу, порожденную прежним движением. Такое выражение не имело бы смысла, если бы эта «сила» означала толь­ ко посредствующее звено между причиной и следствием. На самом же деле оно обо­ значает лишь само прежнее движение, ес­ ли его понимать как причину дальнейше­ го движения. Поэтому, желая быть вполне точными в выражениях, мы должны рас­ сматривать каждое звено в последователь­ ном ряде движений как следствие предше­

ствующего ему звена. Но если, для удоб­ ства речи, мы говорим обо всем этом ря­ де как об одном следствии, то мы долж­ ны понимать его как следствие первона­ чальной, давшей первый толчок причи­ ны — как постоянное следствие, произ­ веденное мгновенной причиной и облада­ ющее свойством вечно продолжаться само собой. Предположим теперь, что первоначаль­ ный агент или причина оказывает не мгно­ венное, а постоянное действие. Всякое след­ ствие, возникшее в каждый данный момент, должно (если оно не встретит себе проти­ водействия со стороны какой-либо новой причины) существовать постоянно — даже в том случае, если его причина исчезнет. Но если причина не уничтожается, если она продолжает существовать и действо­ вать, то она постепенно начинает произво­ дить все большее и большее количество следствия; вместо однообразного следствия мы имеем тогда прогрессивный ряд след­ ствий, порождаемых накапливающимся вли­ янием постоянной причины. Так, вслед­ ствие соприкосновения железа с воздухом часть его обращается в ржавчину. Если бы причина прекратила свое действие, то уже произведенное количество следствия оста­ лось бы постоянным: к нему не прибави­ лось бы никакого дальнейшего следствия. Но если причина, т. е. влияние влажно­ го воздуха, продолжает свое существова­ ние, то ржавчиной становится все большая и большая часть железа, пока, наконец, все оно не превратится в красный порошок. Тогда одно из условий появления ржавчи­ ны: а именно, присутствие неокисленного железа — исчезает, и всякое дальнейшее увеличение количества следствия станет невозможным. Точно то же имеет место и с падением тел на Землю. Земля застав­ ляет тела падать на нее; иначе говоря, су­ ществование Земли в то или другое данное мгновение заставляет лишенное опоры те­ ло двигаться к ней в следующее мгновение. Если бы Земля уничтожилась, то произве­ денное уже количество следствия продол­ жало бы существовать: предмет продол­ жал бы двигаться в том же направлении со своей приобретенной скоростью, пока

ом нс был бы остановлен каким-либо те­ лом или отклонен от своего пути какой-лиОо другой силой. Но так как Земля не уни­ чтожается, то во второе мгновение она продолжает производить следствие, сход­ ное и равновеликое со следствием, про­ изведенным в первое мгновение, и в ре­ зультате соединения этих двух следствий получается ускорение движения. А так как :>тот процесс повторяется в каждое следу­ ющее мгновение, то уже одно постоянство причины, без всякого усиления ее, обу­ словливает увеличение следствия, прогрес­ сирующее постоянно до тех пор, пока про­ должают существовать все отрицательные и положительные условия этого следствия. Ясно, что это просто частный случай сложения причин. Причину, продолжаю­ щую свое действие, строго говоря, следует рассматривать как некоторое число впол­ не сходных между собой и последователь­ но вводимых причин, производящих сво­ им сочетанием ту сумму следствий, какую они произвели бы по частям, если бы дей­ ствовали в отдельности. Прогрессирующее превращение железа в ржавчину есть соб­ ственно сумма следствий, последовательно производимых многими частицами возду­ ха на соответствующие частицы железа. Непрерывное действие Земли на падающее тело имеет такое же значение, как если бы последовательно на тело действовал ряд сил, из которых каждая стремилась бы про­ изводить некоторое постоянное количе­ ство движения. Таким образом, движение тела в каждое данное мгновение есть сумма следствий силы, приложенной в предше­ ствующее мгновение, и ранее приобретен­ ного движения. В каждое мгновение новое следствие, ближайшей причиной которого служит тяжесть, присоединяется к тому, для которого тяжесть была отдаленной причи­ ной; или — то же самое другими словами — следствие, обусловленное влиянием Земли в только что истекшее мгновение, присо­ единяется к сумме следствий, отдаленными причинами которых были влияния, ока­ занные Землей во все прежние мгновения со времени начала движения. Таким обра­ зом, данный случай подходит под принцип совместного действия причин, обусловли­

вающего следствие, равное сумме их от­ дельных следствий. Но так как причины начинают действовать не все сразу, а одна за другой, и так как следствие в каждое мгновение есть сумма следствий только тех причин, которые начали свое действие ранее этого мгновения, то результат полу­ чает вид восходящего ряда, каждый из чле­ нов которого больше предшествующего. Таким образом, мы имеем здесь прогрес­ сирующее следствие, обусловливающееся непрерывным действием причины. Так как непрерывность причины вли­ яет здесь на следствие только в смысле увеличения его количества и так как это увеличение совершается по определенно­ му закону (равные количества в равные времена), то результат его можно вычис­ лить математически. В самом деле, так как в этом случае имеют место бесконечно малые приращения, то он относится как раз к тем, для которых было изобретено дифференциальное исчисление. Вопросы о том, какое следствие получится от не­ прерывного прибавления данной причины к самой себе и какое количество причины произведет в этом случае то или другое количество следствия, относятся, очевид­ но, к области математики и потому под­ лежат дедуктивному исследованию. Если, как мы видели, в случаях сложения при­ чин иногда бывает применим какой-либо другой метод, кроме дедуктивного, то в случае непрерывного сложения причины с ее собственными прежними следствиями преимущество перед другими подлежит де­ дуктивному методу, так как неподдающееся анализу смешение следствий друг с другом и с причинами должно сделать здесь экс­ периментальные методы еще более непри­ менимыми, чем во всяком другом случае. § 2. Теперь мы обратимся к несколько бо­ лее сложному проявлению того же самого принципа: а именно, к тем случаям, где причина не только непрерывно действу­ ет, но, кроме того, подвергается еще про­ грессирующему изменению в тех из своих черт, от которых зависит следствие. В этом случае, как и в прежнем, следствие в его целом накапливается путем непрерывно­

го прибавления новых следствий к рань­ ше произведенным; только здесь прибав­ ляются уже не равные количества в рав­ ные времена: количества не равны, и да­ же качество их может быть различно. Ес­ ли изменение постоянной причины имеет прогрессирующий характер, то следствие подвергается двойному ряду перемен — частью от накопления действия причины, частью же от перемен в ее действии. След­ ствие останется прогрессивным; однако это будет обусловливаться не одной непрерыв­ ностью причины, но также и прогрессив­ ным изменением ее самой. Общеизвестный пример этого пред­ ставляет собой повышение температуры в течение лета, т. е. по мере приближе­ ния солнца к вертикальному положению и увеличения числа часов его пребывания над горизонтом. Этот случай даст весь­ ма интересный пример двойного влияния на следствие: со стороны непрерывности причины и со стороны ее прогрессирую­ щего изменения. Как только солнце доста­ точно приблизилось к зениту и остается над горизонтом достаточно долго для то­ го, чтобы сообщить Земле в течение су­ ток больше теплоты, чем сколько ее может отнять противодействующая причина (лу­ чеиспускание Земли), — так уже простая непрерывность причины должна вызвать прогрессивное увеличение следствия, да­ же если бы солнце не приближалось бо­ лее к зениту и дни не становились длин­ нее. Но, помимо этой непрерывности, в условиях действия причины (в ряде днев­ ных положений солнца) происходит пе­ ремена, стремящаяся еще более увеличить количество следствия. После летнего солн­ цестояния прогрессивное изменение при­ чины начинает совершаться в противопо­ ложном направлении — и между тем не­ которое время накапливающееся влияние простой непрерывности причины переси­ ливает значение перемен в этой причине, и температура продолжает повышаться. Точно так же движение всякой плане­ ты есть прогрессивное следствие, произ­ водимое постоянными и в то же время непрерывно изменяющимися причинами. Орбита планеты (если оставить в стороне

пертурбации) определяется двумя причи­ нами: во-первых, действием центрального тела — постоянной причины, которая по­ переменно увеличивается и уменьшается, в зависимости от расстояния планеты от ее перигелия, и которая в каждой точке меня­ ет свое направление; во-вторых, стремле­ нием планеты продолжать свое движение в прежнем направлении и с ранее приобре­ тенной скоростью. Эта последняя сила так­ же изменяется, увеличиваясь с приближе­ нием планеты к ее перигелию, так как при этом ее скорость возрастает, и уменьша­ ясь с удалением ее от перигелия. Действие этой силы, как и действие центральной си­ лы, отклоняя планету в калодой точке от ее прежнего направления, изменяет линию, по которой она стремится продолжать свое движение. Во всякое мгновение движение определяется количеством и направлени­ ем (в предшествующее мгновение) движе­ ния планеты и действия Солнца. Если мы и говорим о всем вращении планеты как о едином явлении (что часто бывает удоб­ но, так как вращение это периодически повторяется и подобно самому себе), то это явление представляет собой все-таки прогрессивное следствие двух постоянных и прогрессивных причин: центральной си­ лы и приобретенного движения. Так как в данном случае причины эти отличаются особой, так называемой «периодической» прогрессивностью, то и следствие необхо­ димо должно иметь такой же характер: раз повторяются в правильном порядке присо­ единяющиеся одно к другому количества, то с такой же правильностью должны по­ вторяться и их суммы. Приведенный пример заслуживает вни­ мания еще в одном отношении. Хотя сами причины здесь постоянны и не зависят ни от каких известных нам условий, однако на самом деле перемены в количествах и от­ ношениях причин обусловливаются здесь периодическими переменами в следстви­ ях. Когда причины в том виде, как они существуют в данный момент, произвели известное движение, то это движение, само становясь причиной, начинает оказывать обратное действие на причины и произ­ водит в них перемену. Изменяя расстояние

и направление центрального тела относи­ тельно планеты, а также направление и количество тангенциальной силы, движе­ ние это изменяет и элементы, определя­ ющие собой движение в непосредствен­ но следующее за данным мгновение. Та­ кое изменение обусловливает некоторую разницу между последующим движением и движением предыдущим; а эта разница, оказывая, в свою очередь, новое воздей­ ствие на причины, вносит в следующий момент движения новую перемену и т.д. Надо иметь в виду, что первоначальное со­ четание причин могло быть таково, что этот ряд действий, видоизменяемых про­ тиводействиями, не стал бы повторяться периодически. Действие Солнца и сила, первоначально вызвавшая движение, мог­ ли быть в таком отношении друг к друiy что противодействие следствия стало бы все более и более изменять причины, никогда не возвращая их к тому положе­ нию, в каком они находились в какой-либо прежний момент. В таком случае планета двигалась бы по параболе или гиперболе — кривым не замкнутым, не возвращающим­ ся в себя самих. Но количества двух ука­ занных сил были первоначально таковы, что теперь последовательные реакции со стороны следствия каждый раз, по проше­ ствии известного времени, снова приводят причины в их прежнее положение. С этого момента все изменения периодически по­ вторяются в том же самом порядке, и это повторение должно продолжаться до тех пор, пока существуют и не встречают се­ бе противодействия имеющие здесь место причины. § 3. Во всех случаях прогрессивных след­ ствий — обусловливающихся накоплением как неизменяющихся, так и изменяющих­ ся элементов — существует некоторое еди­ нообразие последовательности не только между причиной и следствием, но и менаду первыми и последующими фазисами след­ ствия. Факт, что тело, падающее in vacuo (в пустом пространстве), проходит в первую секунду шестнадцать футов, во вторую — сорок восемь и т. д. в отношении нечет­ ных чисел, в такой же степени представ­

ляет собой единообразную последователь­ ность, как и тот факт, что лиш енное опо­ ры тело падает. Последовательность весны и лета столь же правильна и неизменна, как и последовательность между прибли­ жением к Солнцу и весной; однако вёсны мы не считаем причиной лета. Очевидно, что оба эти явления суть последователь­ ные действия теплоты, сообщаемой Солн­ цем Земле, и что, рассматриваемая просто в себе самой, весна могла бы продолжать­ ся вечно, не имея ни малейшего стрем­ ления произвести лето. Как мы уже часто замечали, термин «причина» прилагается не к условному, а к безусловному, неиз­ менному предыдущему. Такое явление, по­ сле которого не получилось бы данного следствия, если бы не было какого-либо другого предыдущего, и которое, при на­ личии такого предыдущего, было бы не нужно для возникновения следствия, — не есть причина, как бы неизменна ни была в действительности последовательность. Таким именно путем образуется боль­ шинство тех единообразий последователь­ ности, которые не представляют собой слу­ чаев причинной связи. Если явление все более и более увеличивается, либо перио­ дически увеличивается и уменьшается, л и­ бо постоянно и непрерывно изменяется по какому-нибудь единообразному прави­ лу или закону последовательности — то это не заставляет еще нас предполагать, что всякие два последовательных члена та­ кого рода находятся менаду собой в отно­ шении причины и следствия. Мы предпо­ лагаем обратное, в надежде открыть, что весь этот ряд обусловливается либо непре­ рывным действием неизменных причин, либо такими причинами, которые сами непрерывно изменяются соответственным образом. Деревцо, величиной в полдюйма, вырастает до высоты ста футов; некото­ рые деревья и обычно достигали бы та­ кой высоты, если бы этому не мешали ка­ кие-либо противодействующие причины; тем не менее мы не называем ростка при­ чиной вполне выросшего дерева. Он слу­ жит, конечно, неизменным предыдущим, и наше знание того, от каких именно дру­ гих предыдущих зависит данная последо­

вательность, весьма несовершенна. Но мы убеждены в том, что эта последователь­ ность зависит от чего-нибудь, так как и од­ нородность между этими предыдущим и последующим (полное сходство ростка с деревом во всех отношениях, кроме вели­ чины) и постепенность вырастания, столь сходная с прогрессивным накоплением следствия от долговременного действия ка­ кой-либо одной причины, — все это не ос­ тавляет сомнения в том, что росток и дере­ во суть два члена некоторого ряда, первый член которого еще не отыскан. Заключе­ ние это находит себе дальнейшее подтвер­ ждение в том, что мы можем посредством строгой индукции доказать зависимость вырастания дерева и даже поддержания са­ мого его существования от непрерывного повторения известных процессов питания: от поднятия в растении сока, от погло­ щений и выделений, происходящих в ли­ стьях, и проч. И те же самые опыты до­ казали бы нам, вероятно, что вырастание дерева есть сумма накапливающихся след­

ствий этих непрерывных процессов, хо­ тя мы, за отсутствием «в достаточной сте­ пени микроскопического глаза» (sufficient­ ly microscopic eyes) неспособны правильно и в подробностях наблюдать, в чем имен­ но указанные следствия заключаются. Подобное предположение вовсе не от­ рицает ни возможности того, что след­ ствие во время своего развития подвер­ гается многим другим изменениям — по­ мимо изменений в количестве, ни того, что иногда, по-видимому, весьма заметно изменяется сам характер его. Это может иметь место либо потому, что неизвестная причина состоит из нескольких элементов или агентов, действия которых, накапли­ ваясь по различным законам, сочетаются в различных отношениях в разные пери­ оды существования органического суще­ ства, или же потому, что в известные мо­ менты развития следствия привходят или вырабатываются какие-либо новые причи­ ны или факторы, законы которых смеши­ ваются с законами первоначального агента.

Глава XVI

Эмпирические законы

§ 1. Ученые называют «эмпирическими законами» те единообразия, на существо­ вание которых указывает наблюдение или опыт, но которых исследователи не реша­ ются распространять на случаи, более или менее значительно отличающиеся от дей­ ствительно наблюдавшихся, — не решают­ ся вследствие того, что не видят основания, почему должен существовать подобный за­ кон. Таким образом, в понятие «эмпириче­ ского закона» входит то, что это — не ко­ нечный закон, что, если он вообще исти­ нен, то его истинность может и должна по­ лучить себе объяснение. Это производный закон, происхождение которого еще неиз­ вестно. Дать эмпирическому закону объ­ яснение, ответить на указанный выше во­ прос: почему? — значит указать те зако­ ны, из которых вытекает данный закон, — те конечные причины, от которых он за­ висит. Если же мы узнаем эти причины, мы узнаем вместе с тем и пределы нашего закона, узнаем и то, при каких условиях должно прекратиться его действие. Периодичность затмений, как ее пер­ воначально установили долговременными наблюдениями астрономы Древнего Восто­ ка, оставалась эмпирическим законом, по­ ка она не была объяснена из общих зако­ нов небесных движений. Приведу несколь­ ко эмпирических законов, еще не сведен­ ных пока к тем более простым законам, из которых они вытекают... Местные за­ коны морских приливов и отливов в раз­ личных точках земной поверхности; связь известных состояний погоды с известным внешним видом неба; кажущиеся исключе­ ния из той почти всеобщей истины, что те­ ла расширяются при повышении их темпе­ ратуры; закон, что как животные, так и рас­ тения совершенствуются от скрещивания пород; закон, что газы обладают сильным стремлением проникать сквозь животные

перепонки; закон, что вещества, содержа­ щие очень значительный процент азота (например, синильная кислота и морфий), представляют собой сильные яды; закон, что при сплавлении различных металлов сплав отличается большей твердостью, чем его составные части; закон, что число ато­ мов 1 кислоты, нужное для нейтрализации одного атома основания, равно числу ато­ мов кислорода в этом основании; закон, что растворимость веществ друг в друге за­ висит2 (по крайней мере, частью) от оди­ наковости их элементов... Итак, эмпирический закон есть наблю­ денное единообразие, сводимое, как можно думать, к более простым законам, но еще не сведенное к ним. Установление эмпи­ рических законов явлений часто задол­ го предшествует объяснению этих законов дедуктивным методом, и проверка дедук­ ции состоит обыкновенно именно в срав­ нении ее результатов с раньше установлен­ ными эмпирическими законами. § 2. Из ограниченного числа конечных законов причинной связи с необходимо­ стью вытекает значительное количество производных единообразий — как после­ довательности, так и сосуществования. Не­ которые из этих единообразий суть зако­ ны последовательности или сосуществова­ ния между различными следствиями одной и той же причины: примеры их мы видели в предшествующей главе. Другие суть за­ коны последовательности между следстви­ ями и их отдаленными причинами; они сводятся на законы, связующие каждое зве­ но этой цепи с его ближайшей причи­ ной. В случаях третьего рода, когда причи­ ны действуют совокупно и их следствия соединяются между собой, законы этих причин определяют основной закон след­ ствия, которое в этом случае зависит от

сосуществования этих причин. Наконец, порядок последовательности или сосуще­ ствования следствий необходимо зависит от их причин. А именно, если это — след­ ствия одной и той же причины, то он за­ висит от отдельных законов этих причин и от обстоятельств, определяющих их сосу­ ществование. Если мы станем исследовать далее, когда и каким образом будут сосу­ ществовать эти причины, мы найдем, что это, в свою очередь, зависит от их при­ чин. Таким образом, мы можем просле­ живать явления все глубже и глубже, пока отдельные ряды следствий либо сойдутся в какой-нибудь одной точке (так что вся совокупность их окажется, наконец, в зави­ симости от какой-либо общей причины), либо пока они не закончатся в нескольких точках, чем будет доказано, что данный порядок или связь явлений есть резуль­ тат сочетания нескольких первых причин или естественных деятелей. Так, например, те последовательности и сосуществования между небесными движениями, которые сформулированы в законах Кеплера, про­ изошли от сосуществования двух первых причин: Солнца и сообщенного каждой планете первоначального толчка, или ме­ тательной силы 3. И законы Кеплера сво­ дятся к законам этих причин и к факту их сосуществования. Таким образом, производные законы зависят не просто от тех конечных зако­ нов, к которым их можно свести, — они зависят по большей части еще от некото­ рого конечного факта: а именно, от формы сосуществования некоторых из составных начал Вселенной. Конечные законы при­ чинной связи могли бы остаться теми же, каковы они теперь, и тем не менее произ­ водные законы могли бы быть совершенно другие, — если бы причины сосуществова­ ли в других количественных пропорциях или если бы была какая-нибудь разница в тех из их отношений, которые оказывают влияние на следствия. Если бы, например, притяжение Солнца и первоначальная ме­ тательная сила находились в каком-либо другом количественном отношении друг к другу, чем в каком они находятся на са­ мом деле (а мы не знаем никаких осно­

ваний, почему бы этого не могло быть), то производные законы небесных движе­ ний могли бы быть совершенно иными, чем теперь. Существующие в настоящее время отношения между этими двумя фак­ торами должны производить правильные эллиптические движения; всякие же дру­ гие отношения между ними произвели бы или эллипсы иного вида, или же круго­ вые, параболические либо гиперболиче­ ские (но во всяком случае правильные) движения. Правильность их обусловлива­ ется тем, что следствия каждого из назван­ ных факторов накапливаются но известно­ му единообразному закону, а два правиль­ ных ряда количеств, при сложении их со­ ответствующих членов, должны дать также правильный ряд, каковы бы ни были сами эти количества. § 3. Тот остаток, который получается при разложении какого-либо производного за­ кона и представляет собой не закон при­ чинной связи, а некоторое размещение причин, сам не может быть сведен ни к какому закону. Как мы заметили раньш е4, в распределении первичных естественных деятелей во Вселенной нельзя подметить никакого единообразия, никакой нормы, никакого принципа или правила. Веще­ ства, из которых состоит земля, а также распространенные во Вселенной силы не находятся между собой ни в каком посто­ янном отношении. Одно вещество встре­ чается в большем изобилии, чем другие; одна сила проявляется на большем про­ странстве, чем другие, — и мы не можем открыть в этом отношении никакой си­ стемы в строе Вселенной. Мы не только не знаем никакого основании, почему при­ тяжение Солнца и тангенциальная сила существуют именно в теперешнем своем отношении друг к другу, но мы не мо­ жем даже проследить никакого совпадения между этим отношением и теми, в каких переплетаются одна с другой во Вселенной прочие элементарные силы. В сочетании самих причин заметна крайняя беспоря­ дочность, совмещающаяся с самой строгой правильностью в их отношениях к след­ ствиям. В самом деле, когда каждый дея-

inn, проявляет свои действия по какому'шГм единообразному закону, то даже са­ мое причудливое сочетание должно давать начало чему-либо правильному — подоб­ но тому как в калейдоскопе всякое случай­ ное расположение разноцветных стеклян­ ных кусочков, вследствие законов отраже­ нии, обусловливает ту или другую краси­ мую, правильную фигуру. V I. Все эти соображения объясняют то, почему научные исследователи обыкновен­ но придают эмпирическим законам лишь ограниченное значение. Производный закон, всецело своди­ мый на действие какой-либо одной при­ чины, будет столь же общей истиной, как и законы самой этой причины, т. е., зна­ чит, будет истинным всегда, кроме тех слу­ чаен, где та или другая противодействую­ щая причина уничтожит какое-либо одно и I тех следствий нашей причины, от ко­ торых этот производный закон зависит. Но когда производный закон является ре­ зультатом не различных следствий одной причины, а следствий нескольких причин, тогда у нас не может быть уверенности и том, что он будет истинным при вся­ ком изменении в способе сосуществова­ нии этих причин или тех первичных есте( гненных деятелей, от которых в конечном анализе данные причины зависят. Поло­ жение, что каменноугольные пласты лежат исключительно на известного рода насло­ ениях (будучи истинным, поскольку про­ стирается наше наблюдение, для Земли), не может быть распространено на Луну ими на другие планеты (если допустить, ч то и там существует каменный уголь): мы не можем быть уверены в том, что периопачальное строение всякой другой плапеты должно было наслоить пласты в том самом порядке, в каком они отлагались на земном шаре. В этом случае производ­ ный закон зависит не только от законов, но и от известного размещения; а разме­ щение нельзя свести ни к какому закону. Сущность производного закона, еще не сведенного к его элементам — иначе юноря, закона эмпирического — в том и состоит, что мы не знаем, является ли

он результатом различных следствий од­ ной причины, или же следствий различ­ ных причин. Мы не можем сказать, зави­ сит ли он всецело от законов, или же ча­ стью от законов, а частью от размещений. Если он зависит от того или другого раз­ мещения, то он будет истинным во всех случаях, где будет налицо это размеще­ ние. Но так как (в том случае, если за­ кон зависит от размещения) мы находим­ ся в полном неведении относительно сущ­ ности этого размещения, то мы не можем с уверенностью распространить наш закон за пределы того времени и того простран­ ства, внутри которых истинность его была засвидетельствована опытом. Так как внут­ ри этих пределов закон постоянно оказы­ вался истинным, то мы имеем доказатель­ ство того, что размещения, от которых он зависит (каковы бы они ни были), дей­ ствительно существуют в этих пределах. Но так как мы еще не знаем того правила или принципа, которому подчиняются эти размещения, то мы не можем — из того, что данное размещение существует внут­ ри известных пределов пространства или времени, — заключить, что оно будет суще­ ствовать и за этими пределами. Таким об­ разом, эмпирические законы можно при­ знавать истинными только в тех пределах времени и пространства, в которых истин­ ность их была доказана наблюдением, — притом, не просто в этих пределах вре­ мени и пространства, а в пределах време­ ни, пространства и обстоятельств. В са­ мом деле, так как значение эмпирическо­ го закона в том именно и состоит, что мы не знаем тех конечных законов при­ чинной связи, от которых он зависит, то без действительного опыта мы не можем предсказать, каким образом или до какой степени повлияет на него введение того или другого нового обстоятельства. § 5. Но каким образом можем мы узнать, что то или другое установленное опытом единообразие есть лишь эмпирический за­ кон? Раз мы не в состоянии свести его к каким-либо другим законам, то как мо­ жем мы узнать, что это — не конечный закон причинной связи?

Я отвечу на это, что ни одно обобще­ ние не идет далее эмпирического закона, если оно основывается только на таком до­ казательстве, какое может дать метод сход­ ства. Действительно, мы видели уже, что при помощи одного этого метода мы ни­ когда не доходим до причины. Самое боль­ шее, что может дать метод сходства, это — установить, какая совокупность обстоя­ тельств обща всем тем случаям, где данное явление имеет место. А такая совокупность заключает в себе не только причину наше­ го явления, но и все обстоятельства, свя­ занные с ним какими-либо производными единообразиями, — будут ли это совмест­ ные следствия тон же самой причины, или же следствия какой-либо другой причины, сосуществовавшей с действительной при­ чиной изучаемого нами явления во всех случаях, какие нам удалось наблюдать. Ме­ тод сходства не дает нам средств опреде­ лить, какие из этих единообразий суть за­ коны причинной связи, а какие — просто производные законы, порождаемые этими законами причинной связи и тем или дру­ гим размещением причин. Ни одно из них не может поэтому претендовать быть чемлибо иным, кроме как таким производным законом, происхождение которого не вы­ яснено; другими словами, это и будут эм­ пирические законы. Так надо смотреть на все, что дает метод сходства (т. е., следова­ тельно, почти на все истины, получаемые путем простого наблюдения, без участия эксперимента) — до тех пор, пока его ре­ зультаты либо не найдут себе подтвержде­ ния со стороны метода различия, либо не будут получены дедуктивно, т. е., другими словами, объяснены a priori. Такие эмпирические законы могут иметь большую или меньшую ценность, в зависимости от того, есть ли основание предполагать, что они сводимы к одним только законам, или же к законам и раз­ мещениям вместе. Те последовательности, какие мы по методу сходства наблюда­ ем в процессе образования и дальнейшей жизни животного или растения, суть не бо­ лее, как эмпирические законы. Но хотя в этих последовательностях предыдущие могут и не быть причинами последующих,

однако как те, так и другие в общем, без со­ мнения, являются последовательными ф а­ зисами некоторого прогрессивного след­ ствия — фазисами, происходящими от од­ ной общей причины, а потому независи­ мыми от размещений. С другой стороны, единообразия, замечаемые в порядке на­ слоений земли, представляют собой гораз­ до более слабые эмпирические законы, так как не только это — не законы причинной связи, но у нас нет даже основания думать, чтобы они зависали от какой-либо общей причины. Все признаки заставляют думать, что эти единообразия зависят от особого размещения естественных деятелей, кото­ рое существовало некогда на земном шаре, но на основании которого нельзя сделать никакого вывода относительно размещ е­ ния, существующего теперь или существо­ вавшего прежде в какой-либо другой части Вселенной. § 6. Наше определение эмпирического закона обнимает собой не только те еди­ нообразия, о которых не известно, пред­ ставляют ли они собой законы причинной связи, но также и те, которые представля­ ют из себя такие законы, — только отно­ сительно которых есть основание думать, что это — не конечные законы. Здесь бу­ дет уместно поэтому рассмотреть, по ка­ ким признакам можем мы — даже в том случае, когда наблюденное единообразие есть закон причинной связи, — сказать, что это — не конечный, а производный закон. Первый признак — это наличие дан­ ных, указывающих, что между предыдущим а и последующим Ъ есть некоторое про­ межуточное звено: то или другое явление, о существовании которого мы можем дога­ дываться, хотя бы несовершенство наших чувств или инструментов не позволяло нам установить его точную природу и законы. Раз существует подобное явление (его мож­ но обозначить буквой ж), отсюда следует, что, даже если а и есть причина 6, то лишь отдаленная причина, и что закон «а есть причина Ь» можно свести, по крайней ме­ ре, к двум законам: «а есть причина х* и ох есть причина Ьк Это очень частый случай, так как естественные процессы соверша-

ттся по большей части в частицах столь мелких размеров, что многие из после­ довательных стадий этих процессов либо ионсс не заметны, либо воспринимаются нссьма неотчетливо. Возьмем, например, законы химиче( кого соединения веществ — хотя бы тот факт, что в результате соединения водоро­ да с кислородом получается вода. Видеть MI.I можем лишь то, что, если названные дна газа смешаны в известной пропорции к если эта смесь подвергнута действию теплоты или электричества, то происхо­ дит взрыв, газы исчезают и получается иода. Не может быть сомнения ни в су­ ществовании такого закона, ни в том, что ото — закон причинной связи. Но меж­ ду предыдущим (газом в состоянии меха­ нической смеси, подвергнутой действию теплоты или электричества) и последую­ щим (образованием воды) должен иметь место некоторый промежуточный, невиди­ мый для нас процесс. Действительно, если мы возьмем какую бы то ни было часть во­ ды и произведем ее анализ, то мы найдем, что она всегда содержит водород и кис­ лород, притом всегда в одной и той же пропорции: а именно, две трети (по объе­ му) водорода и одну треть кислорода. Это истинно относительно каждой капли, ис­ тинно и относительно самого малейшего количества воды, какое могут нам обнару­ жить наши инструменты. А так как и мель­ чайшая доступная восприятию частица во­ ды содержит оба эти вещества, то в каждой такой доле пространства соприкасающие­ ся молекулы водорода и кислорода долж­ ны быть еще меньше этой частицы: они должны быть между собой в более близ­ ком соприкосновении, чем когда назван­ ные газы были в состоянии механической смеси, так как (не говоря уже о других основаниях) вода занимает гораздо мень­ ше пространства, чем произведшие ее га:п>1. Но мы не можем видеть этого сопри­ косновения мельчайших частиц, а потому не можем и наблюдать, какими обстоятель­ ствами оно сопровождается или по каким законам оно производит свои следствия. Образование воды, т. е. ощутимых явлений, характеризующих это сложное тело, может

быть очень отдаленным следствием таких законов. Здесь может быть бесчисленное количество промежуточных звеньев; а в су­ ществовании по крайней мере нескольких таких звеньев мы даже прямо уверены. Так как вполне доказано, что всякому молеку­ лярному превращению в ощутимых свой­ ствах вещества предшествуют те или дру­ гие молекулярные явления, то мы не мо­ жем сомневаться в том, что законы хим и­ ческого действия, как они известны в на­ стоящее время, суть не конечные, а про­ изводные законы. В этом не может быть сомнения, как бы мало ни знали мы о при­ роде законов молекулярного действия, да­ ющих начало химическим законам, и хо­ тя бы нам суждено было навсегда остаться в неведении относительно этого. Подобным же образом, все процессы растительной жизни, происходящие как в собственно растительном, так и в живот­ ном теле, суть процессы молекулярные. Пи­ тание есть присоединение одних частиц к другим; иногда оно ведет только к замене отделившихся и извергнутых частиц, ино­ гда же вызывает увеличение объема или веса, совершающееся с такой постепенно­ стью, что оно становится заметным лишь после значительного промежутка времени. Различные органы выделяют из крови при помощи особых сосудов жидкости, состав­ ные части которых должны были нахо­ диться в крови, но которые совершенно от­ личаются от нее как по физическим свой­ ствам, так и по химическому составу. Таким образом, здесь мы имеем массу неизвест­ ных нам звеньев, и не может быть сомне­ ния в том, что законы явлений раститель­ ной или органической жизни суть законы производные, зависящие от свойств моле­ кул и тех элементов тканей, которые яв­ ляются сравнительно простыми сочетани­ ями молекул. Итак, первым признаком, позволяю­ щим заключить, что данный закон при­ чинной связи, хотя он еще и не разложен, есть, тем не менее, закон производный, является для нас всякое указание на то, что между предыдущим и последующим есть некоторое промежуточное звено или звенья. Второй такой признак имеем мы,

когда предыдущее есть чрезвычайно слож­ ное явление, а потому есть вероятность, что его следствия — отчасти, по крайней мере — представляют из себя соединение следствий его различных составных эле­ ментов: нам известно уже, что случаи, ко­ гда следствие всей совокупности причин не слагается из следствий ее составных частей, имеют исключительный характер, тогда как сложение причин есть гораздо более обыкновенное явление. Мы поясним это двумя примерами, из которых в одном предыдущем будет сумма многих однородных, а в другом — мно­ гих разнородных частей. Вес тела слага­ ется из весов его мельчайших частиц, — истина, которой астрономы дают самое общее выражение, говоря, что тяготение тел друг к другу, при равных расстояни­ ях, пропорционально количеству заклю­ чающейся в этих телах материи. Поэто­ му все возможные истинные предложения относительно тяготения суть законы про­ изводные: конечный закон, к которому все они сводятся, состоит в том, что каждая частица материи притягивает всякую дру­ гую ее частицу. В качестве второго приме­ ра мы можем взять какую-либо из после­ довательностей, наблюдавшихся в области метеорологии; так, за уменьшением дав­ ления атмосферы (на которое указывает падение барометра) следует дождь. Здесь предыдущее есть сложное явление, слага­ ющееся из разнородных элементов, так как столб атмосферы над всяким данным ме­ стом состоит из двух частей: из столба воз­ духа и смешанного с ним столба водяного пара. Поэтому та перемена в этом слож­ ном столбе, на которую указывает паде­ ние барометра и за которой следует дождь, должна быть переменой либо в воздуш­ ном, либо в водяном столбе, либо в них обоих вместе. На основании этого, даже при отсутствии всяких других указаний, мы можем сделать разумное предположе­ ние, что, так как в предыдущем неизмен­ но присутствуют оба указанные элемента, то интересующая нас последовательность есть, вероятно, не конечный закон, а ре­ зультат законов этих двух деятелей. Такое предположение будет опровергнуто лишь

в том случае, если мы настолько хорошо ознакомимся с законами обоих этих аген­ тов, что будем в состоянии положитель­ но сказать, что эти законы сами по себе не могут производить наблюдаемого нами результата. Известно лишь немного таких после­ довательностей, который обусловливались бы весьма сложными предыдущими и тем не менее не объяснялись бы из более про­ стых законов или относительно которых не было бы сделано весьма вероятного предположения, что они также могут быть объяснены таким путем (т. е. посредством установления наличия некоторых еще не выясненных промежуточных звеньев при­ чинной связи). Поэтому есть большая ве­ роятность, что все последовательности со сложными предыдущими допускают такое разложение и что конечные законы во всех подобных случаях сравнительно просты. Если бы даже не было других, уже упомяну­ тых оснований думать, что законы органи­ ческой природы сводимы к более простым законам, то почти достаточным основани­ ем для такого заключения было бы одно то обстоятельство, что в большинстве по­ следовательностей, имеющих место в этой области, и предыдущие отличаются столь значительной сложностью. § 7 . Выше мы уже отметили два класса эмпирических законов: во-первых, те, ко­ торые известны за законы причинной свя­ зи, но относительно которых предполага­ ется, что они сводимы к более простым законам; а во-вторых, такие, о которых со­ вершенно не известно, суть ли они законы причинной связи. Эти два разряда эмпи­ рических законов сходны в том, что оба они подлежат объяснению путем дедук­ ции, а также в том, что они оба пригодны для проверки подобной дедукции, так как представляют собой опыт, с которым долж­ но сравнивать результаты дедукции. Они сходны далее в том, что, пока они не объ­ яснены и не связаны с производящими их конечными законами, они не дости­ гают той высшей степени достоверности, какая доступна для законов. Раньше было показано, что производные законы при­

чинной связи, представляющие собой со­ единение более простых законов, не толь­ ко, по самой природе своей, менее общи, по даже менее достоверны, чем составля­ ющие их более простые законы, так что их нельзя признавать всеобщими истина­ ми в такой же степени, как эти простые законы. Однако ненадежность этого класса законов ничтожна в сравнении с той, ка­ кая присуща единообразиям, относитель­ но которых совершенно неизвестно, что­ бы они были законами причинной связи. 11ока такие единообразия не подвергнуты разложению, мы не в состоянии сказать, от скольких размещ ений и скольких за­ конов зависит их истинность: мы никогда пс можем поэтому сколько-нибудь уверен­ но распространять их на такие случаи, где

опыт не показал нам наличия необходимо­ го для них размещения причин, каково бы оно ни было. Только этому классу законов принадлежит во всем объеме то свойство, которое философы признают обыкновен­ но характерным для эмпирических зако­ нов: а именно, свойство ненадежности вне тех пределов времени, пространства и об­ стоятельств, в которых имел место опыт. Это именно и суть «эмпирические законы» в строгом смысле, и, употребляя впредь это название, я буду обыкновенно (кроме мест, где контекст ясно укажет на против­ ное) обозначать им только те единообра­ зия (как последовательности, так и сосуще­ ствования), относительно которых не и з­ вестно, чтобы они были законами причин­ ной связи.

Случайность и ее исключение

§ 1. Итак, эмпирическими законами мы считаем только те из наблюдаемых еди­ нообразий, относительно которых вопрос о том, представляют ли они собой законы причинной связи, должен остаться откры­ тым до тех пор, пока они не получат себе дедуктивного объяснения или пока не ока­ жется возможным приложить к тому во­ просу, которого касается закон, метод раз­ личия. В предыдущей главе было показано, что, пока то или другое единообразие мы не исключили (одним из указанных сейчас способов) из числа эмпирических законов, пока мы не ввели его в класс законов при­ чинной связи или доказанных результатов таких законов, — до тех пор его нельзя сколько-нибудь уверенно считать истин­ ным вне тех местных и других пределов, в которых истинность его была доказана действительным наблюдением. Нам оста­ ется рассмотреть, каким образом можем мы получить уверенность в истинности такого единообразия даже и в этих пре­ делах, — остается исследовать, как далеко должен простираться опыт для того, чтобы обобщение, обоснованное исключительно по методу сходства, могло считаться уста­ новленным, даже только в качестве эм ­ пирического закона. В одной из прежних глав, излагая методы прямой индукции, мы поставили этот вопрос, но отложили его рассм отрение1; теперь настало время за­ няться его разрешением. Мы нашли в методе сходства тот не­ достаток, что он не доказывает причинной связи, а потому может служить только для установления эмпирических законов. Но мы заметили также, что и помимо этого недостатка он отличается еще одним ха­ рактеристическим несовершенством, име­ ющим тенденцию делать недостоверными даже и те заключения, для доказательства которых он сам по себе пригоден. Несо­

вершенство это вытекает из факта м но­ жественности причин. Хотя два или бо­ лее случаев присутствия явления а мо­ гут не иметь другого общего предыдущего, кроме А, это не доказывает, однако, что существовует какая-либо связь между а и А: а может иметь много причин, и в раз­ личных случаях его могло произвести не то, в чем данные случаи сходны, а какиелибо из тех элементов, которыми они раз­ личаются. Тем не менее, как мы заметили, по мере увеличения числа случаев, указы­ вающих на А как на предыдущее, эта ха­ рактеристическая недостоверность метода сходства уменьшается, и существование то­ го или другого закона, связующего А и а , становится более достоверным. Теперь на­ до определить, насколько обширным дол­ жен быть опыт для того, чтобы такую до­ стоверность можно было считать практи­ чески достигнутой и чтобы связь между А и а мы были вправе признать за эм пири­ ческий закон. Вопрос этот можно в более привыч­ ных терминах выразить так: после какого количества и какого именно рода случаев получаем мы право заключить, что наблю­ денное между двумя явлениями совпадение не случайно? Для понимания логики индукции чрез­ вычайно важно составить себе ясное пред­ ставление о том, что обозначается терми­ ном «случайность» и как происходят на са­ мом деле те явления, которые в обыденной речи приписываются этому отвлеченному понятию. § 2. Под «случайностью» обыкновенно понимают прямую противоположность за­ кону; все, чего (как полагают) нельзя при­ писать никакому закону, относится на до­ лю случайности. Достоверно, однако, что все происходящее есть результат того или

другого закона — следствие не тех, так друI их причин, и может быть предсказано, раз мы знаем, что данные причины имеются налицо, и раз мы знаем их законы. Если м открываю колоду карт на известной кар­ те, то это есть следствие положения этой карты в колоде. Положение же ее в колоде было следствием либо того, каким образом карты были перетасованы, либо того, в ка­ ком порядке они выходили при последней игре, а это, в свою очередь, — следствия других, более ранних причин. Рассуждая отвлеченно, если бы мы обладали точным знанием этих причин, мы могли бы пред­ сказать все следствия на каждой из указан­ ных стадий. «Случайное» событие можно охарак­ теризовать как такое совпадение, которое не дает нам права заключить о какомлибо единообразии; это — явление, име­ ющее место при известных обстоятель­ ствах, но не дающее нам основания заклю­ чить, что оно вновь произойдет при нали­ чии тех же обстоятельств. Однако, вгля­ дываясь ближе, мы найдем, что в этом определении имеется в виду лишь непол­ ное перечисление обстоятельств. Каков бы ни был факт, но раз он однажды случился, мы можем быть уверены, что он случит­ ся и опять, если повторятся все те же са­ мые обстоятельства. Нет даже нужды, что­ бы они повторились все сполна: данное явление неизменно следует за некоторой определенной частью этих обстоятельств. С большинством же их у него нет ника­ кой постоянной связи: и вот соединение его с обстоятельствами этого последнего рода и есть то, что называют «следстви­ ем случайности», соединением только «слу­ чайным». В каждом отдельном случае эти ♦случайные» соединения фактов представ­ ляют следствия известных причин и сле­ довательно законов; но это — следствия различных причин, притом причин, не свя­ занных одна с другой никаким законом. Неправильно поэтому говорить, что то или другое явление происходит случайно. Мы имеем право сказать лишь так: два или более явления соединены случайно; они сосуществуют или следуют друг за другом, только благодаря случайности. Это будет

значить, что отношение между ними вовсе не зависит от причинной связи: они не связаны друг с другом как причина и след­ ствие, и в то же время не составляют след­ ствий ни одной и той же причины, ни при­ чин, связанных между собой каким-либо законом сосуществования, ни даже того же самого размещения первых причин. Если бы случайное совпадение нико­ гда более не наступало, то мы имели бы признак, по которому легко было бы отли­ чить такое совпадение от совпадений, про­ исходящих в силу того или другого зако­ на. Пока совпадение было замечено только один раз и если у нас нет никаких более общих законов, из которых его можно бы­ ло бы вывести, — мы не были бы в состоя­ нии отличить такое совпадение от случай­ ного; но стоило бы ему повториться, и мы узнали бы, что соединенные таким обра­ зом явления должны быть так или иначе связаны чрез посредство своих причин. Однако такого признака не существу­ ет. Совпадение может постоянно повто­ ряться и, несмотря на то, все-таки быть лишь случайным. Мало того, наши позна­ ния относительно строя природы не поз­ воляют нам сомневаться в том, что всякое случайное совпадение будет от времени до времени повторяться, пока будут суще­ ствовать или повторяться те явления, меж­ ду которыми оно наблюдалось. Поэтому неоднократное или даже частое повторе­ ние одного и того же совпадения не до­ казывает еще, чтобы это совпадение бы­ ло результатом какого-либо закона, чтобы оно не было случайным или, как обыкно­ венно говорят, «следствием случайности». Тем не менее, когда мы не можем ни вывести то или другое совпадение из известных нам законов, ни доказать опыт­ ным путем, что оно само есть случай при­ чинной связи, то его частая повторяемость служит для нас единственным доказатель­ ством того, что оно есть результат некото­ рого закона. Здесь имеется в виду, однако, не абсолютная частота его повторения. Во­ прос не в том, происходит ли данное сов­ падение часто или редко (в обыкновенном смысле этих терминов), а в том, происхо­ дит ли оно чаще, чем это можно объяснить

случайностью, — чаще, чем этого было бы разумно ожидать относительно случайно­ го совпадения. Нам предстоит поэтому ре­ шить, какая степень частоты совпадения может найти себе объяснение в случайно­ сти. На этот же вопрос не может быть об­ щего ответа: мы можем установить только принцип, которым должен здесь опреде­ ляться ответ; сам же ответ будет различен для каждого отдельного случая. Положим, одно из явлений (А) суще­ ствует постоянно, а другое явление (В) встречается лишь иногда. Отсюда следует, что всякий случай явления В будет слу­ чаем совпадения его с А, причем, однако, совпадение это останется случайным: оно не будет указывать ни на какую связь меж­ ду этими явлениями. Неподвижные звезды существовали постоянно, с самого начала человеческого опыта, и все явления, когдалибо подвергшиеся человеческому наблю­ дению, сосуществовали с ними. Тем не ме­ нее такое совпадение, будучи столь же не­ изменным, как и совпадение между любым из этих явлений и его собственной при­ чиной, не доказывает, чтобы звезды бы­ ли причиной этих явлений или были так или иначе связаны с ними. Следовательно, даже самое постоянное совпадение, какое только может существовать (притом, с точ­ ки зрения простого числа повторений, да­ леко превосходящее большинство совпаде­ ний, доказывающих законы), здесь не до­ казывает никакого закона... Почему? — По­ тому, что неподвижные звезды, существуя постоянно, должны сосуществовать со вся­ ким другим явлением — все равно, будет ли оно соединено с ними причинной связью или нет. Как бы ни было велико здесь еди­ нообразие, оно не может, в случае наличия причинной связи, быть больше того, какое будет и в случае ее отсутствия. Предположим, с другой стороны, что мы исследуем вопрос о том, существует ли какая-либо связь между дождем и тем или другим определенным ветром. Дождь, как нам известно, может идти при всяком вет­ ре. Поэтому, если искомая связь и суще­ ствует, то она не может быть настоящим законом; и тем не менее дождь все-таки может быть причинно связан с каким-либо

отдельным ветром. А именно, хотя дождь и ветер не могут быть следствиями одной и той же причины (иначе они сосущество­ вали бы постоянно), тем не менее у них могут быть некоторые общие причины: то­ гда, поскольку тот и другой производятся этими общими причинами, они окажут­ ся сосуществующими в силу законов этих причин. Как же можем мы удостовериться в существовании этих причин? Очевидно, посредством наблюдения того, не чаще ли бывает дождь при каком-либо одном вет­ ре, чем при всяком другом. Этого, одна­ ко, недостаточно: может случиться, что ка­ кой-нибудь один ветер дует вообще чаще прочих; тогда его более частое совпадение с дождливой погодой может иметь место и в том случае, если у него не будет ни­ какой связи с причинами дождя (лишь бы он не был связан с причинами, противо­ действующими дождю). В Англии запад­ ные ветры дуют в году в течение почти вдвое большего количества времени, чем восточные. Если поэтому дождь идет при западном ветре только вдвое чаще, чем при восточном, то мы не имеем никако­ го основания заключить, чтобы в основе этого совпадения лежал какой-либо закон природы. Если при западном ветре дождь идет более чем в два раза чаще, то мы мо­ жем быть уверены в том, что здесь играет роль какой-нибудь закон: либо в природе существует некоторая причина, стремяща­ яся в нашем климате одновременно про­ изводить как дождь, так и западный ветер, либо сам западный ветер имеет извест­ ное стремление приносить дождь. Но если при западном ветре дождь идет менее чем в два раза чаще, то мы можем сделать пря­ мо противоположный вывод: одно из этих явлений — не только не причина и не свя­ зано с причинами другого, но даже должно быть связано или с противодействующи­ ми ему причинами, или с отсутствием ка­ кой-либо производящей его причины. Хо­ тя в таком случае дождь все-таки может при западном ветре идти гораздо большее число раз (в году), чем при восточном, однако это не только не докажет какойлибо связи между рассматриваемыми явле­ ниями, но даже послужит доказательством

связи между дождем и восточным ветром, с которым дождь менее близко связан, если судить только по количеству совпадений. Итак, мы имеем здесь два примера: в од­ ном самая частая повторяемость совпаде­ ния, какая только возможна, при отсут­ ствии хотя бы одного противоположного случая, не доказывает наличия какого-либо закона; в другом гораздо менее частая по­ вторяемость, даже при еще более частом несовпадении, доказывает наличия неко­ торого закона. В обоих случаях принцип остается тот же самый: как там, так и здесь мы рассматриваем, насколько часто встре­ чаются сами по себе совпадающие явления (каждое в отдельности) и насколько часто должно повторяться поэтому и само сов­ падение их (если предположить, что меж­ ду этими явлениями нет никакой связи, но нет и несовместимости, т. е., что ни од­ но из них не связано с причинами, стре­ мящимися предотвращать другое). Если мы находим, что совпадение повторяется ча­ ще, чем можно объяснить этим способом, то мы заключаем, что одно из явлений мо­ жет при известных обстоятельствах вызы­ вать другое или что существует некоторая причина, способная вызывать оба эти яв­ ления; в последнем же случае мы должны заключить, что одно из них (или причина одного из них) противодействует возник­ новению другого. Таким образом, из на­ блюдаемого числа совпадений мы должны отнять то количество совпадений, какое может быть следствием случайности, т. е. простой повторяемости явлений — каждо­ го в отдельности. Если при этом получит­ ся остаток, то этот остаточный факт бу­ дет доказывать существование некоторого закона. Степень повторяемости явлений мож­ но установить лишь в определенных пре­ делах пространства и времени. Она зави­ сит от количества и распределения пер­ вичных естественных деятелей; а относи­ тельно этого количества и распределения мы ничего не можем знать вне границ человеческого наблюдения: здесь нельзя проследить никакого закона, никакой пра­ вильности, которая давала бы нам возмож­ ность вывести неизвестное из известного.

Но для нашей теперешней цели в этом нет никакого неудобства, так как наш во­ прос ограничивается здесь теми же самы­ ми пределами, как и данные, служащие для его разрешения. Совпадения встречались в известные времена в известных местах, и мы можем вычислить, насколько часто слу­ чайность должна была производить такие совпадения для этих мест и времен. Если поэтому наблюдение показывает нам, что А существует в одном случае из каждых двух, а В — в одном из казвдых трех, то — при отсутствии как связи, так и совмести­ мости между этими явлениями или между какими-либо из их причин — А и В бу­ дут попадаться вместе, т. е. будут сосуще­ ствовать, в одном случае из каждых шести. Действительно, А будет существовать в трех случаях из шести, и В (существующее в од­ ном случае из каждых трех, независимо от присутствия или отсутствия А) будет су­ ществовать в одном случае из этих трех случаев присутствия А. Таким образом, из всего числа случаев в двух будет существо­ вать А без В, в одном В — без А, в в двух не будет ни А, ни В, наконец, в одном случае из этих шести будут присутствовать, как А, так и В. Если, поэтому, в действитель­ ности окажется, что А и В сосуществуют чаще, чем в одном случае из шести, и сле­ довательно, что А сосуществует без В реже, чем в двух случаях из трех, а В без А реже, чем один раз из трех, — то должна сосуще­ ствовать какая-либо причина, стремящаяся связывать А с В. Обобщая полученный результат, мы можем сказать, что, если А встречается в случаях присутствия В чаще, чем в случаях его отсутствия, то В также должно встре­ чаться чаще в случаях присутствия А, чем в случаях его отсутствия, и значит, А и В так или иначе соединены причинной связью. И если бы мы могли добраться до причин этих двух явлений, то мы рано или поздно нашли бы какую-либо причину или причи­ ны, общие им обоим. Если бы при этом мы были в состоянии определить, что это за причины, то мы могли бы построить обоб­ щение, которое было бы истинным без ограничений в пространстве и времени. А пока мы не в состоянии этого сделать,

факт связи между двумя нашими явления­ ми остается эмпирическим законом. § 3. Мы рассмотрели, каким образом мож­ но определить, представляет ли то или дру­ гое соединение явлений результат случай­ ности или же результат некоторого зако­ на. Для полноты теории случайности нам необходимо теперь рассмотреть те след­ ствия, которые являются отчасти результа­ том случайности, отчасти же — результа­ том закона или, иными словами, в которых следствия случайных соединений причин обыкновенно смешаны в один результат со следствиями какой-нибудь постоянной причины. Это — случай сложения причин, и осо­ бенность его заключается в том, что, вме­ сто правильного смешения следствий двух или более причин, мы имеем здесь од­ ну постоянную причину, которая произ­ водит следствие, подвергающееся последо­ вательному видоизменению под влиянием ряда переменных причин. Так, постепен­ ное приближение солнца к вертикальному (относительно данного места) положению в течение лета стремится постоянно повы­ шать здесь температуру. Но с этим след­ ствием постоянной причины смешивают­ ся следствия многих переменных причин: ветров, облаков, испарения, электричества и т. п., так что температура всякого дан­ ного дня зависит частью от этих прехо­ дящих причин и только отчасти от ука­ занной выше постоянной причины. Когда следствие постоянной причины всегда со­ провождается и затемняется следствиями переменных причин, тогда нельзя бывает установить закон этой постоянной причи­ ны обыкновенным образом, т. е. выделяя ее из числа всех других причин и наблю­ дая вне связи с этими последними. Отсю­ да возникает необходимость в некотором добавочном правиле экспериментального исследования. Когда действие какой-либо причины А сталкивается не постоянно с одной и той же, а с различными в разное время при­ чинами, и когда эти последние причины имеют место настолько часто или настоль­ ко неопределенны, что мы не можем про­

извести опыта с исключением их всех (хо­ тя и можем видоизменять их), — тогда нам приходится устанавливать, какое следствие дадут все эти переменные причины, взя­ тые вместе. Для этого мы делаем возмож­ но большее количество опытов, оставляя А без изменения. Естественно, что резуль­ таты этих опытов будут различны, так как неопределенные, изменяющиеся причины в каждом опыте различны. Может оказать­ ся, что результаты не имеют прогрессив­ ного характера, что они колеблются около известной точки, так что в одном опыте результат будет несколько больше, а в дру­ гом — несколько меньше, в одном он пой­ дет несколько дальше в таком-то направ­ лении, а в другом — в направлении проти­ воположном; арифметическая средняя при этом не будет изменяться, и многочислен­ ные опыты (производимые при возмож­ но большем разнообразии в обстоятель­ ствах) будут приводить в среднем к одно­ му и тому же результату, — раз их будет произведено достаточно большое количе­ ство. В таком случае этот средний резуль­ тат, или арифметическая средняя, должна будет составлять в каждом опыте ту его часть, которая обязана своим происхожде­ нием причине А; это и есть то следствие, которое получилось бы, если бы А мог­ ло действовать отдельно от других при­ чин. Остальная же, переменная часть его есть следствие случайности, т. е. тех при­ чин, сосуществование которых с А имело лишь случайный характер. Правильность индукции будет здесь доказана, если ника­ кое дальнейшее увеличение числа опытов, из которых извлечен наш средний резуль­ тат, не будет уже вносить в него существен­ ных изменений. Такого рода «исключение» — не той или другой определенной причины, а мно­ жества преходящих, неуловимых причин — можно назвать «исключением случайно­ сти». Мы имеем дело с таким исключе­ нием всякий раз, когда повторяем тот или другой опыт — с целью освободиться, пу­ тем сопоставления различных результатов, от неправильных выводов, неизбежных в каадом отдельном опыте. Когда нет ни одной такой постоянной причины, кото­

рая стремилась бы вызывать уклонения и каком-либо одном направлении, тогда опыт дает нам право предположить, что при известном числе экспериментов не­ правильности в одном направлении долж­ ны будут уравновеситься неправильностя­ ми в направлении противоположном. По­ этому мы делаем опыты до тех пор, пока при дальнейшем повторении всякая пере­ мена в арифметической средней всех ре­ зультатов не будет входить в пределы не­ правильности, допустимой той степенью точности, какой требует поставленная нами ц ель2. § 4 . До сих пор мы предполагали, что следствие постоянной причины А играет настолько значительную и заметную роль н общем результате, что в ее существова­ нии нельзя сомневаться. Таким образом, единственной целью процесса исключе­ ния служило установление того, насколько велико может быть следствие этой при­ чины, каков ее точный закон. Встречают­ ся, однако, и такие случаи, где следствие постоянной причины настолько незначи­ тельно, в сравнении со следствиями неко­ торых из тех переменных причин, с кото­ рыми оно случайно связано, что само по себе оно ускользает от внимания, и само существование какого-либо следствия, обу­ словленного постоянной причиной, впер­ вые открывает нам тот процесс, который обыкновенно служит лишь для определе­ ния величины таких следствий. Этот слу­ чай индукции можно описать следующим образом. Положим, нам известно, что то или другое следствие определяется глав­ ным образом переменными причинами, но неизвестно, не определяется ли оно ими и всецело. Если оно ими всецело обу­ словливается, то — при достаточном числе случаев — следствия этих причин должны будут исключить друг друга. Положим, в на­ шем случае этот нет, а напротив — после большого количества опытов, когда даль­ нейшее увеличение их числа уже не изме­ няет среднего результата, — оказывается, что этот средний результат есть не нуль, а какое-либо количество, около которого (хотя оно и незначительно в сравнении со

следствием во всем его целом) следствие постоянно колеблется и которое служит средним пунктом для этого колебания. Мы можем тогда заключить, что здесь мы име­ ем следствие какой-либо постоянной при­ чины, которую можно надеяться отыскать при помощи одного из рассмотренных уже методов. Процесс этот можно назвать от­

крытием остаточного явления путем ис­ ключения следствий случайности. Таким именно образом можно открыть, например, поддельность игральных костей. Разумеется, кости эти никогда не быва­ ют подделаны столь неискусно, чтобы при бросании их всегда выходили одни и те же числа очков, — тогда обман обнаружился бы немедленно. Поддельность (постоянная причина) смешивается с причинами пере­ менными, определяющими, какое именно число очков выпадет в каждом отдельном случае. Если кости не подделаны и выпа­ дающее число очков зависит исключитель­ но от переменных причин, то эти послед­ ние, при достаточном количестве случаев, должны уравновесить друг друга и при бросании не будет выпадать преимуще­ ственно одно какое-либо число очков. Ес­ ли поэтому — после столь большого числа опытов, что никакое дальнейшее умноже­ ние их не оказывает уже существенного влияния на средний результат, — мы на­ ходим преобладание какого-нибудь одно­ го числа очков, то мы можем с уверен­ ностью заключить о существовании неко­ торой постоянной причины, действующей в пользу этого числа: т. е., другими слова­ ми, о поддельности костей, и притом даже о точных размерах этой поддельности. По­ добным же образом, так называемое «су­ точное» колебание барометра, очень не­ значительное в сравнении с теми его ко­ лебаниями, какие вызываются переменами в состоянии атмосферы, было открыто по­ средством сравнения средней высоты ба­ рометра в различные часы дня. Когда та­ кое сравнение было произведено, оказа­ лась небольшая разница, которая в сред­ нем была постоянна, как бы ни изменя­ лись абсолютные величины показаний ба­ рометра, и которая поэтому должна была быть следствием какой-либо постоянной

причины. Впоследствии было установле­ но дедуктивным путем, что причиной этой служит разрежение воздуха, обусловлива­ емое происходящим в течение дня повы­ шением температуры. § 5. После этих общих замечаний о при­ роде случайности мы можем теперь рас­ смотреть, каким образом получается уверен­ ность в том, что совпадение двух явлений, наблюдавшееся известное количество раз, не случайно, а обусловливается некоторой причинной связью и поэтому должно счи­ таться одним из единообразий природы: а именно (пока это соединение не объяс­ нено a priori) эмпирическим законом. Предположим самый простой случай: явление В никогда не наблюдалось иначе, как в соединении с А. Даже тут вероятность существования связи между А и В будет измеряться не всем числом случаев, в ко­ торых они оказались вместе, а лишь и з­ лишком этого числа над тем числом сов­ падений между ними, какое обязано своим происхождением абсолютной повторяемо­ сти А. Если, например, А существует всегда, а потому сосуществует со всяким без ис­ ключения явлением, то никакое число слу­ чаев его сосуществования с В не может до­ казать связи между ними, как мы это и ви­

дели на примере неподвижных звезд. Если А встречается настолько часто, что присут­ ствие его можно предположить в половине всех случаев, а потому и в половине слу­ чаев присутствия В, то лишь излишек над этой половиной мог бы быть признан до­ казательством сосуществования какой-либо связи меэду А и В. К вопросу о том, сколько именно сов­ падений можно, при выводе средней ве­ личины из значительного количества опы­ тов, относить к одной случайности, — при­ соединяется еще другой вопрос: а имен­ но, насколько значительного уклонения от среднего можно ожидать от действия од­ ной случайности, когда число взятых слу­ чаев меньше, чем это требуется для получе­ ния надлежащего среднего вывода? — Нам следует рассмотреть не только то, каким оказывается в конце концов общий резуль­ тат случайностей, но также и то, каковы крайние пределы тех уклонений от этого общего результата, которых можно бывает ожидать в результате какого-либо меньше­ го количества опытов. Рассмотрение последнего вопроса, а так­ же дальнейшее исследование первого при­ надлежат уже той части математики, которая называется учением о случайностях, или — более громко — «теорией вероятностей».

Глава XVIII

Исчисление случайностей

§ 1. «Вероятность, — говорит Лаплас *, — п ш а н а частью с нашим неведением, чап ы о — с нашим знанием. Мы знаем, что из числа трех или более фактов или со­ бытий должно случиться одно, и притом только одно; но у нас нет никаких дан­ ных, которые заставляли бы нас думать, что преимущественно перед другими слу­ чится именно то, а не другое из них. Ввиду такой неопределенности мы и не можем с уверенностью высказаться относительно того, какое именно из этих событий бу­ дет иметь место на самом деле. Можно только с уверенностью сказать, что каж­ дое произвольно взятое из этих событий не наступит, так как мы имеем несколько одинаковых возможностей против его на­ ступления и только одну в пользу его. Теория случайностей состоит в том, что нее факты одного и того же рода сводятся к известному числу случаев, одинаково воз­ можных (т. е. таких, относительно суще­ ствования которых мы должны высказать­ ся одинаково неопределенно), а затем опре­ деляется число случаев, благоприятных для того события, вероятность которого хотят определить. Отношение этого последнего числа к числу всех возможных случаев слу­ жит мерой вероятности, которая выражает­ ся, таким образом, дробью, имеющей сво­ им числителем число случаев, благопри­ ятных для данного события, а знаменате­ лем — число всех возможных случаев». Следовательно, по Лапласу, для вычис­ ления случайностей необходимы две вещи: 110-первых, мы должны знать, что из не­ скольких событий какое-либо одно долж­ но случиться непременно, — притом не более, чем одно; а во-вторых, мы не долж­ ны знать, не должны иметь никакого осноилния ожидать, что одно из этих событий случится преимущественно перед другим. По этому поводу замечали, что двух на­

званных условий недостаточно и что Ла­ плас в общем теоретическом изложении упустил из виду необходимую часть того основания, на котором зиэвдется учение о случайности. Говорили, что, для того что­ бы иметь право назвать два события оди­ наково вероятными, для нас недостаточно знания, что то или другое из них долж­ но случиться, и отсутствия оснований для предположения относительно того, кото­ рое именно из них случится. Опыт должен показать еще, что оба эти события встреча­ ются одинаково часто. Почему, подбрасы­ вая вверх монету в полпенса, мы считаем одинаково вероятным и то, что она упадет вверх «орлом», и то, что она ляжет «реш­ кой»? Потому, что, как нам известно, при сколько-нибудь значительном числе бро­ саний как «орел», так и «решка» выпадают почти одинаково часто, и чем большее ко­ личество раз мы бросаем монету, тем это равенство становится совершеннее. Узнать это мы можем либо при помощи специ­ ального эксперимента, либо на основании наших ежедневных наблюдений над собы­ тиями, имеющими такой же в общем ха­ рактер, либо, наконец, дедуктивным путем — посредством умозаключения из законов механики, имеющих место в случае сим­ метрического тела, на которое действуют силы, неопределенно видоизменяющиеся в количестве и направлении. Одним сло­ вом, мы можем знать это либо из изучения самого этого явления, либо на основании нашего общего знания о природе. Но тем или иным путем мы должны знать это пре­ жде, чем получим право называть эти два события одинаково вероятными; и если бы мы не знали этого, то, ставя за одну из сторон сумму, одинаковую со ставкой про­ тивника, мы в такой же степени поступали бы наугад, как и в том случае, если бы на­ ша ставка была больше его ставки.

Такого воззрения держался и я в пер­ вом издании этого сочинения. Но впослед­ ствии я убедился, что теория случайностей, как ее понимает Лаплас и вообще матема­ тики, не заключает в себе того основного заблуждения, какое я ей приписывал. Мы должны помнить, что вероятность того или другого события не есть качество самого этого события, а лишь название для той степени основательности, с какой мы или кто-нибудь другой можем его ожи­ дать. Вероятность данного события, как она представляется одному лицу, отлична от вероятности того же самого события для другого лица или даже для того же са­ мого лица, раз оно получит новые данные относительно этого события. Вероятность для меня того, что тот или другой человек, относительно которого я не знаю ничего, кроме его имени, умрет в течение настоя­ щего года, совершенно меняется, если мне затем скажут, что этот человек находится в последнем периоде чахотки. Однако это новое сведение не влечет за собой никакой перемены ни в самом событии, ни в тех причинах, от которых оно зависит. Само по себе всякое происшествие достоверно, а не вероятно: если бы мы знали все, то нам было бы положительно известно, случится оно или не случится. Вероятность же его для нас обозначает ту степень основатель­ ности, с какой наши наличные сведения дают нам право ожидать, что данное собы­ тие будет иметь место в действительности. Принимая это во внимание, надо, как мне кажется, допустить, что даже и в том случае, когда у нас нет совершенно ни­ каких сведений, которыми мы могли бы руководиться в наших ожиданиях, кроме знания того, что все случающееся долж­ но представлять собой одну из известного числа возможностей, — даже и тогда мы можем все-таки составить разумное сужде­ ние о том, что одно какое-либо предполо­ жение более вероятно для нас, чем другое. Если притом с имеющим случиться проис­ шествием у нас связан какой-либо интерес, то мы всего лучше позаботимся об этом интересе, если будем поступать согласно с тем суж ением , какое мы таким образом можем себе составить.

§ 2. Положим, нам надо вынуть один шар из ящика, относительно которого мы зна­ ем только то, что в нем содержатся исклю­ чительно черные и белые шары. Нам из­ вестно, что шар, который мы вынем, будет либо черным, либо белым; но мы не имеем никакого основания ожидать скорее чер­ ного шара, чем белого, или скорее белого, чем черного. И если нам приходится вы­ бирать между этими цветами, чтобы поста­ вить какую-либо сумму на один из них, то, с точки зрения благоразумия, совершенно безразлично, на каком цвете мы остано­ вимся; мы должны здесь действовать совер­ шенно так, как если бы нам заранее было известно, что в ящике находится равное количество черных и белых шаров. Но хо­ тя в этом случае мы можем поступить и так, и иначе, однако наше поведение может вовсе не основываться на предположении, что в ящике действительно находится рав­ ное количество шаров того и другого цве­ та. Напротив, мы могли бы даже иметь до­ стоверные сведения, что в ящике 99 шаров одного цвета и только один шар другого. И все-таки, если нам не скажут, какого цве­ та один шар и какого — девяносто девять, то и белый, и черный шары будут для нас одинаково вероятными; у нас не будет ни­ какого основания ставить скорее на один цвет, чем на другой: выбор мевду ними будет безразличен, другими словами, бу­ дет иметь одинаково случайный характер. Но предположим, что в ящике нахо­ дятся шары не двух, а трех цветов: белого, черного и красного, и что нам совершен­ но неизвестно числовое отношение между этими группами. У нас не может быть тогда никакого основания ожидать шара одного цвета предпочтительно перед обоими дру­ гими, и если бы нам пришлось держать па­ ри, то для нас было бы одинаково безраз­ лично, на какой цвет поставить — на крас­ ный, белый или черный. Но было ли бы для нас безразлично держать пари за какойнибудь один цвет — например, белый — или против него? Конечно, нет. Из того уже факта, что черный и красный цвета, калодый в отдельности, столь же вероятны для нас, как и белый, следует, что два эти цвета вместе должны быть вдвое вероятнее

белого. В этом случае мы ожидали бы ско­ рее небелого шара, чем белого, и притом настолько, что поставили бы на не-белого дна против одного. Правда, мы могли бы у:шать, что в ящике больше белых шаров, чем черных и красных вместе; в таком случае мы увидели бы, что наше пари неиыгодно для нас. Но, с другой стороны, мы могли бы узнать и то, что в ящике больше красных шаров, чем черных и белых, или больше черных шаров, чем белых и крас­ ных, — и тогда более близкое ознакомле­ ние с числом шаров показало бы нам, что паше пари выгоднее, чем мы думали. При существующем же состоянии нашего зна­ ния разумная вероятность против белого шара равна двум шансам против одного, и такая вероятность может быть положена и основу нашего поведения. Ни один здраномыслящий человек не поставил бы рав­ ного со своим противников заклада в поль­ зу белого цвета против черного и красно­ го; но выставить такой заклад против од­ ного черного или одного красного не бы­ ло бы неблагоразумно. Таким образом, обычная теория ис­ числения случайностей оказывается состо­ ятельной. Даже в том случае, когда нам неизвестно ничего, кроме числа взаимно друг друга исключающих возможностей, и когда мы находимся в полном неведении относительно их сравнительной повторя­ емости, — даже и тогда мы можем иметь основания (и притом численно определи­ мые), которые заставят нас руководиться скорее одним предположением, чем дру­ гим. В этом и заключается смысл вероят­ ности. § 3. Принцип, на котором основывается и таком случае наш выбор, достаточно ясен. Это — тот очевидный принцип, что, ко­ гда все случаи какого-либо рода распре­ делены между несколькими видами, то ненозможно, чтобы каждый из этих видов содержал большинство всех случаев рода; напротив, должно существовать большин­ ство против каледого отдельного вида, кро­ ме (самое большее) одного. И если какойлибо один вид обнимает больше случаев, чем сколько получится, если разделить все

случаи на общее число видов, то на долю всех других видов вместе должно прийтись меньше, чем сколько пришлось бы при равномерном распределении случаев. Если допустить эту аксиому и принять, что у нас нет никакого основания сказать, что один какой-нибудь вид имеет больше, чем дру­ гие, шансов выйти за пределы среднего ко­ личества, то отсюда следует, что мы не мо­ жем разумно предположить этого ни об од­ ном виде. Мевду тем подобное предполо­ жение мы сделаем, раз поставим на какойлибо вид такую ставку, которую ставка про­ тивника будет превышать в меньшее чис­ ло раз, чем сколько есть остальных видов. Следовательно, даже в том крайнем случае исчисления вероятностей, где совершен­ но не играет роли знакомство с условия­ ми данного факта, логическим основанием исчисления служит все-таки наше знание (какое мы имеем в данный момент) тех за­ конов, от которых зависит повторяемость различных случаев. Только в данном случае знание это ограничивается положениями, которые, будучи всеобщими и имея значе­ ние аксиом, не требуют изучения данного вопроса или каких-либо соображений, вы­ текающих из его специфической, особой природы. Но кроме таких случаев (каковы осно­ ванные на случайности игры), самая цель которых требует неведения, а не знания, я не могу представить себе ни одного слу­ чая, в котором мы могли бы удовлетво­ риться подобной (т. е. основанной на абсо­ лютном минимуме знания того, что будет иметь место) оценкой случайностей. Ясно, что в случае с цветными шарами само­ го слабого основания для предположения того, что белых шаров в действительности больше, чем шаров каздого из двух других цветов, было бы достаточно для того, что­ бы подорвать все вычисления, какие мы делали раньше, при полном безразличии шансов цветов. Этот новый элемент сде­ лал бы нас более осведомленными, бла­ годаря чему вероятности стали бы для нас другими, сравнительно с теми, какими они были раньше; и при оценке этих новых вероятностей нам надлежало бы руковод­ ствоваться совершенно другим рядом дан­

ных, основанных уже не на простом под­ счете возможных предположений, а на спе­ циальном знании фактов. Мы всегда долж­ ны были бы стараться получить такие дан­ ные, и их можно было бы добыть при всех исследованиях, раз только эти ис­ следования не касаются вопросов, лежа­ щих вне области как наших познаватель­ ных способностей, так и наших практиче­ ских целей. Если иногда эти данные бы­ вают не особенно ценны, все-таки лучше иметь хотя их, чем не иметь вовсе никаких сведений2. Очевидно затем, что даже в том слу­ чае, когда вероятности обусловливаются наблюдением и опытом, самое небольшое усиление данных (путем лучших наблю­ дений или более полного исследования специальных обстоятельств разбираемого случая) имеет больше значения, чем самое детальное исчисление вероятностей, осно­ ванных на данных в их прежнем, менее совершенном состоянии. Пренебрежение этим очевидным соображением дало на­ чало тем неудачным приложениям исчис­ ления вероятностей, которые сделали это исчисление настоящим позором матема­ тики. Достаточно упомянуть о приложении его к установлению достоверности свиде­ телей и правильности вердиктов, выноси­ мых присяжными. Что касается достовер­ ности свидетелей, то здравый смысл гово­ рит, что для всех людей (или даже для из­ вестного класса их) нельзя отыскать какойлибо общей средней их правдивости и дру­ гих качеств, необходимых для истинности их показаний. Но даже если бы это и бы­ ло возможно, то применение этой средней для такой цели, как оценка свидетельских показаний, указывает на неправильное по­ нимание значения средних величин: такие величины могут, правда, предохранять за­ интересованных лиц против неправильно­ го взгляда на общий результат значитель­ ного количества случаев, но они имеют чрезвычайно малую ценность в качестве оснований для ожидания в каждом отдель­ ном случае, — если только мы не имеем дела с таким вопросом, где значительное большинство отдельных случаев не осо­ бенно расходится со средней арифмети­

ческой величиной. Для определения досто­ верности того или другого свидетеля люди, обладающие здравым смыслом, не станут применять столь грубый прием (хотя бы он даже и допускал проверку), как уста­ новление того отношения между числом истинных и ложных показаний, какое, как можно предположить, имело место в тече­ ние жизни данного свидетеля: они будут опираться в своих заключениях на то, на­ сколько его показания согласны между со­ бой, каково его поведение при перекрест­ ном допросе и в каком отношении стоит дело к его собственным интересам, каковы его пристрастия и его умственные способ­ ности. Подобным же образом, относительно присяжных, а также других трибуналов не­ которые математики (исходя из того по­ ложения, что приговор каждого судьи или присяжного имеет, хотя бы и немногим, но все-таки больше шансов быть справед­ ливым, чем несправедливым) заключили, что существующая для известного числа лиц возможность сойтись на неправиль­ ном вердикте уменьшается по мере уве­ личения самого числа лиц, так что, сто­ ит только сделать число судей достаточ­ но большим, — и правильность приговора может стать почти несомненной. Я не бу­ ду уже ничего говорить о том, что здесь не обращается внимания на то влияние, какое будет иметь на нравственное состоя­ ние судей увеличение их числа: на возмож­ ное при этом уничтожение личной ответ­ ственности каждого из них и ослабление тех умственных усилий, которые каждый из них прилагает к делу. Я укажу только на ошибку — умозаключать от охватываю­ щей широкое поле средней нормы к таким случаям, которые необходимо должны зна­ чительно отличаться от всякой средней. Может быть и справедливо, что во вся­ ком процессе мнение каждого из судей чаще правильно, чем ошибочно; но при этом забывают, что во всех случаях, кроме простейших, т. е. во всех таких, где дей­ ствительно имеет большое значение во­ прос о качестве трибунала, имеется налицо вероятность обратного положения. Сверх того, если причина ошибки — будет ли

она корениться в сложности случая или в каком-нибудь обычном предрассудке ли­ бо психологическом недостатке — оказала с нос действие на одного судью, то в выс­ шей степени вероятно, что она таким же образом повлияет и на других судей (или, но крайней мере, на большинство их), так что, по мере увеличения их числа, бу­ дет становиться вероятнее не правильное, а ошибочное решение. Такие ошибки часто и совершают те, кто, познакомившись с формулами, давае­ мыми алгеброй для оценки случайностей при предположениях сложного характера, предпочитают вычислять с помощью этих формул вероятности, как они существу­ ют для лица, наполовину осведомленного с делом, нежели искать лучших сведений. Иреэде чем применять учение о случай­ ностях для какой-либо научной цели, на­ до установить основание для оценки слу­ чайностей, т. е. собрать возможно больше положительных сведений, под которыми мы разумеем здесь указания относительно того, насколько часто повторяются в дей­ ствительности одни события сравнитель­ но с другими. Таким образом, для целей настоящего сочинения можно предполо­ жить, что заключения относительно веро­ ятности того или другого факта основы­ ваются на нашем знании пропорции меж­ ду теми случаями, где факты этого рода встречаются, и теми, где они не встреча­ ются. Знание же это мы либо получаем путем специального опыта, либо выводим из того, что мы знаем о наличии в дан­ ном случае причин, стремящихся произ­ водить рассматриваемый факт, и из сопо­ ставления их с причинами, стремящимися предотвратить его. Такое исчисление случайностей осно­ вано на индукции, и для того чтобы это исчисление было правильным, лежащая в основе его индукция должна быть также правильной. Процесс этот будет все-таки индукцией, хотя здесь будет доказывать­ ся не то, что событие встречается во всех случаях того или другого рода, но лишь то, что на данное число таких случаев оно встречается приблизительно столькото раз. Дробь, которой пользуются мате­

матики для обозначения вероятности того или другого события, есть отношение меж­ ду этими двумя числами: меэду числом случаев, где данное событие имеет место, и общим количеством всех случаев — как тех, где это событие встречается, так и тех, где оно не встречается. При игре в ор­ лянку вопрос идет о том, какая сторона монеты выпадет, и вероятность выпадения оборотной стороны равна половине, так как, если мы бросаем монету достаточно часто, то оборотная ее сторона выпадает приблизительно один раз на каждые два бросания. При бросании игральной кости вероятность выпадения одного очка равна одной шестой; мы заключаем это не про­ сто потому, что всего возможных выпаде­ ний шесть и из них на долю одного очка приходится одно, и не только потому еще, что у нас нет никаких оснований ожидать, чтобы выпала скорее одна сторона кости, чем другая (хотя я и признал такое осно­ вание достаточным за неимением лучше­ го), — а потому, что мы действительно зна­ ем, путем умозаключения или путем опыта, что на сотню или миллион бросаний од­ но очко выпадает приблизительно в одной шестой из всего этого числа случаев, т. е. приблизительно один раз из шести. § 4 . Я сказал «путем умозаключения или путем опыта», разумея под «опытом» спе­ циальный опыт. Но при оценке вероятно­ стей не безразлично, на котором из этих двух источников основывается наша уве­ ренность. Вероятность событий, вычислен­ ная лишь на основании того, насколько часто они повторялись в прежнем опыте, дает менее надежную основу для руковод­ ства на практике, чем вероятность их, вы­ веденная на основании столь же точного знания того, насколько часто встречаются их причины. Обобщение, согласно которому то или другое происшествие встречается в десяти из каждых ста случаев данного рода, есть столь же реальная индукция, как и обоб­ щение, которое удостоверяло бы, что это происшествие встречается во всех случаях. Но когда мы доходим до заключения, про­ сто подсчитывая случаи, имевшие место в

действительном опыте, и сравнивая число случаев присутствия А с числом случаев его отсутствия, то мы имеем здесь лишь дока­ зательство по методу сходства, и заключе­ ние наше есть не более, как эмпирический закон. Мы можем сделать шаг дальше, если мы в состоянии добраться до причин, от которых зависит появление и непоявление А, и оценить, насколько часто встречают­ ся причины, благоприятные появлению А, и причины, ему неблагоприятные. Это бу­ дут уже данные высшего порядка, и в них найдет себе поправку или подтверждение закон, полученный при помощи просто­ го числового сравнения утвердительных и отрицательных случаев: во всяком случае, мы будем иметь тогда более правильное мерило вероятности, чем то, какое дало нам простое числовое сравнение. Верно было замечено, что в такого рода приме­ рах, какими обыкновенно поясняют уче­ ние о случайностях: а именно, в примере ящика с шарами, оценка вероятностей под­ крепляется фактами причинной связи — более сильными, чем специальный опыт. «На каком основании, если в ящике содер­ жится девять черных шаров и один белый, ожидаем мы черного шара в девять раз увереннее, чем белого (или, иначе говоря, ожидаем, что будем вынимать черный шар в девять раз чаще: степень повторяемости и служит именно мерой напряженности ожидания)? Очевидно, мы основываемся здесь на том, что пространственные усло­ вия данного случая в девять раз благопри­ ятнее для черного шара: на девять мест, где рука может встретить черный шар, при­ ходится лишь одно такое, в котором она может найти белый. Совершенно на том же основании, например, мы не надеемся отыскать в толпе своего приятеля: условия, от которых зависит наша встреча, слиш­ ком многочисленны и трудно осуществи­ мы. Это основание, разумеется, имело бы другое значение, если бы белые шары от­ личались меньшим объемом, чем черные; тогда и вероятность не осталась бы той же самой: большой шар имел бы гораздо больше шансов попасться под руку»3. В самом деле, очевидно, что, раз при­ чинная связь признана за всеобщий закон,

то только этот закон может служить ра­ зумным основанием для нашего ожидания. Для того, кто признает, что всякое событие зависит от причин, то обстоятельство, что известная вещь однажды случилась, явля­ ется основанием ожидать ее повторения только потому, что это доказывает дей­ ствительное или возможное существова­ ние причины, способной произвести эту вещь4. Частое повторение того или друго­ го события, не связанное ни с какой догад­ кой относительно его причины, может дать начало только индукции per enumerationem simplicem («посредством простого перечис­ ления»), и полученные таким путем нена­ дежные выводы теряют всякое значение, как только появляется на сцену принцип причинной связи. Однако, несмотря на то что, с отвле­ ченной точки зрения, оценка вероятно­ сти, основанная на причинах, имеет боль­ шую ценность, все-таки почти всегда, когда случайность допускает оценку, достаточно точную для того, чтобы ее числовое вы­ ражение могло иметь какое-либо практи­ ческое значение, числовые данные полу­ чаются не из знания причин, а из опыта над самими событиями, о которых идет вопрос. Вероятность продолжительности жизни в различные возрасты или в различ­ ных климатах; шансы на выздоровление от той или другой болезни, на рождение ребенка мужского или женского пола; ве­ роятность уничтожения домов или друго­ го имущества огнем, гибели корабля в том или другом путешествии — все это вы­ водится на основании скорбных листов, госпитальных отчетов, записей о рожде­ ниях, о кораблекрушениях и проч., т. е. на основании наблюденной повторяемо­ сти не причин, а следствий. Это объясня­ ется тем обстоятельством, что во всех на­ званных классах фактов причины либо во­ все недоступны для прямого наблюдения, либо не могут быть наблюдаемы с необхо­ димой точностью, так что у нас нет других средств судить об их повторяемости, кро­ ме эмпирического закона, который мы вы­ водим на основании повторяемости след­ ствий. Тем не менее вывод все-таки зависит здесь лишь от причинной связи. Мы умо­

заключаем от одного следствия к другому, подобному, проходя через причину. Если заведующий какой-либо страховой конто­ рой заключает на основании своих таблиц, что из ста живущих теперь лиц известного возраста семидесяти лет достигнут в сред­ нем пятеро, то его заключение будет пра­ вильно не просто потому, что таков был процент доживавших до семидесятилетне­ го возраста в прежние времена, но потому, что этот факт указывает на существование (для данного места и времени) соответ­ ствующего отношения между причинами, продолжающими жизнь до семидесяти лет, и причинами, стремящимися положить ей (юл ее ранний конец5.

§ 5.

На основании изложенных выше принципов легко доказать ту теорему тео­ рии вероятностей, на которой основывает­ ся приложение этой теории к исследова­ ниям, устанавливающим действительность того или другого события или отдельного факта. Обыкновенно факты доказывают­ ся некоторыми из их следствий, так что исследование сводится здесь к установле­ нию того, какой причине всего вероятнее надо приписать то или другое данное след­ ствие. При таких изысканиях применяет­ ся шестой принцип Лапласа (в его Essai I'hilisophique sur les Probabilites), который он назвал «основным принципом того от­ дела анализа случайностей, который каса­ ется восхождения от событий к их при­ чинам»6. Положим, нам дано для объяснения какое-нибудь такое следствие, которое мо­ жет быть произведено несколькими при­ чинами, причем относительно наличия в данном случае которой-либо одной из этих причин нам ничего неизвестно. Вероят­ ность того, что следствие произведено лю­ бой в отдельности из этих причин, равна

предшествующей вероятности (antecedent pmbability) этой причины7, умноженной на вероятность того, что причина эта и тех случаях, когда она существует, проимюдила данное следствие. Пусть М будет следствие, а А и В — две причины, каждая из которых могла произвести его. Для определения степе­

ни вероятности того, что оно произведе­ но той, а не другой из этих причин, нам надо установить, существование которой из них наиболее вероятно в данном слу­ чае, а затем то, которой из них, раз она здесь действительно существовала, с наи­ большей вероятностью можно приписать следствие М: искомая вероятность будет произведением этих двух вероятностей. С л у ч а й I. Пусть обе причины будут одинаковы во втором отношении, т. е. пусть А и В предполагаются одинаково вероят­ ными (или одинаково достоверными) в ка­ честве причин М. Но пусть само существо­ вание А вдвое вероятнее, чем существова­ ние В; положим, например, что А встреча­ ется вдвое чаще В. Тогда будет вдвое веро­ ятнее, что в данном случае существовало A, что именно оно было той причиной, которая произвела М. Действительно, если А встречается в природе вдвое чаще В, то на каждые 300 случаев, где существовало либо А, либо B, А должно было существовать 200 раз, а В — 100. Но либо А, либо В должно суще­ ствовать всякий раз, когда происходит М; следовательно, из 300 случаев наличия М 200 раз производящей его причиной было А, а В — только 100 раз, т. е. в отноше­ нии 2 к 1. Таким образом, если причины одинаковы по своей способности произ­ водить следствие, то вероятность того, что в настоящем случае оно произведено той, а не другой из них, выражается отношени­ ем их предшествующих вероятностей. С л у ч а й II. Сделаем обратное пред­ положение: положим, что причины встре­ чаются одинаково часто, что их существо­ вание одинаково вероятно, но вероятность того, что каждая из них произведет М, не одинакова; например, А из трех слу­ чаев своего присутствия производит след­ ствие М, положим, двавды, между тем как В из трех случаев, когда оно имеется нали­ цо, производит его лишь раз. Так как обе причины встречаются одинаково часто, то на каздые шесть случаев, где существует либо та, либо другая из них, А существует три раза и В также три. А из своих трех слу­ чаев производит М два раза; В в своих трех случаях производит М один раз. Таким об­

разом, на все шесть случаев М производит­ ся лишь три раза, а из этих трех оно два­ жды производится посредством А и только один раз — посредством В. Следовательно, когда предшествующие вероятности при­ чин равны, шансы в пользу того, что дан­ ное следствие произведено той, а не дру­ гой из них, выражаются отношением тех вероятностей, с какой каждая из них, в слу­ чае своего существования, должна произ­ вести данное следствие. С л у ч ай III. Третий случай, в ко­ тором причины различны в обоих отно­ шениях, решается на основании преды­ дущих. Действительно, когда какое-нибудь количество находится в такой зависимо­ сти от двух других, что при постоянстве одного из них оно бывает пропорциональ­ но другому, то оно необходимо должно быть в общем пропорционально произве­ дению этих двух количеств, так как про­ изведение есть единственная их функция, подчиняющаяся такому закону изменения. Таким образом, вероятность того, что М произведено той, а не другой причиной, равна предшествующей вероятности этой причины, умноженной на вероятность то­ го, что данная причина, когда она суще­ ствует, производит М. А это и требовалось доказать. Мы можем доказать третий случай еще и тем способом, каким мы доказывали пер­ вый и второй. Пусть А встречается вдвое чаще В, и пусть в то же время вероят­ ность того, что — в случае своего суще­ ствования — причины эти произведут М, не одинакова для них: пусть А произво­ дить М, положим, два раза, а В три раза из каждых четырех. Предшествующая ве­ роятность А относится к предшествующей вероятности В, как 2 к 1; вероятности то­ го, что А и В произведут М, относится как 2 к 3; произведение этих отношений дает отношение 4 к 3. Это и будет отношением вероятностей А и В в качестве производя­ щей причины в данном случае. Действи­ тельно, так как А встречается вдвое чаще В, то из двенадцати случаев наличия той или другой из этих причин А существует в 8, а В — в 4 случаях. Но из своих вось­ ми случаев А, по предположению, произ­

водит М лишь в 4, тогда как В из сво­ их четырех случаев производит М в 3. Таким образом, из двенадцати случаев М производится всего-навсего лишь в семи; а из этих семи в четырех случаях оно про­ изводится посредством А, в трех — по­ средством В. Отсюда вероятности того, что оно произведено А и что оно произведено В, относятся, как 4 к 3, что и выражает­ ся дробями 4/7 и 3/7. Это и надо было доказать. § 6. Нам остается теперь рассмотреть при­ ложимость учения о случайностях к тому специальному вопросу, которым мы зани­ мались в предшествующей главе: а именно, к вопросу о том, как различать совпадения, имеющие случайный характер, от совпа­ дений, являющихся результатом того или другого закона, т. е. от таких, где факты, сопровождающие друг друга или следую­ щие друг за другом, так или иначе связаны между собой посредством причинной за­ висимости. Учение о случайности указывает нам средства, с помощью которых мы, зная среднее число совпадений, каких можно ожидать между явлениями, связанными лишь случайно, можем определить, насколь­ ко часто будет встречаться то или другое обусловленное случайностью уклонение от этого среднего числа. Если вероятность ка­ кого-либо случайного совпадения, взятого отдельно, равна 1 /т , то вероятность то­ го, что это совпадение повторится п раз подряд, равна 1/т п. Так, например, при одном бросании игральной кости вероят­ ность выпадения одного очка равна 1/6; если же мы возьмем вероятность выпаде­ ния одного очка два раза подряд, то она бу­ дет равна уже единице, деленной на квад­ рат шести, т. е. 1/36. В самом деле, одно очко выпадет при первом бросании один раз из шести, т. е., значит, шесть раз из тридцати шести; а из этих шести раз вы­ падения одного очка (из числа 36 броса­ ний первого круга) при вторичном броса­ нии кости одно очко выпадет опять толь­ ко один раз, что и составит всего-навсего один раз на тридцать шесть. Случайность выпадения одного и того же числа очков

три раза подряд равна, на основании по­ добного же рассуждения, 1/63, т. е. 1/216, другими словами, при значительном чис­ ле бросаний такое выпадение случится в среднем лишь однажды на двести шестна­ дцать бросаний. Таким образом, у нас есть правило, но которому мы можем установить веро­ ятность случайного характера любого дан­ ного ряда совпадений, раз только мы в со­ стоянии правильно измерить вероятность каждого отдельного совпадения. Если бы мы были в состоянии одинаково точно вы­ разить вероятность того, что этот же ряд совпадений возникает в силу причинной связи, то нам оставалось бы только срав­ нить найденные числа. Но это исполнимо лишь в редких случаях. Посмотрим, в ка­ кой степени можно приблизиться на прак­ тике к необходимой здесь точности. Вопрос этот относится к числу тех, ко­ торые решаются при помощи только что доказанного шестого положения Лапласа. Данный факт, т. е. ряд совпадений, может обусловливаться либо каким-нибудь слу­ чайным соединением причин, либо тем или другим законом природы. Поэтому ве­ роятность для каждой причины того, что данный факт произведен именно ею, рав­ на предшествующей вероятности этой при­ чины, умноженной на вероятность того, что, существуя, она производит данное следствие. Но если соответствующее соче­ тание случайностей будет налицо, а так­ же если соответствующий закон приро­ ды действителен, то рассматриваемый ряд совпадений должен получиться непремен­ но. Следовательно, вероятности того, что совпадения эти произведены той или дру­ гой из указанных причин, равны предше­ ствующим вероятностям этих причин. Од­ на из этих вероятностей: предшествующая вероятность того сочетания простых слу­ чайностей, которое может произвести дан­ ный результат, — доступна количественно­ му определению. Предшествующая же ве­ роятность другого предположения может допускать более или менее точную оценку, в зависимости от характера вопроса. В некоторых случаях совпадение (пред­ полагая, что оно вообще есть результат при­

чинной связи) должно быть результатом какой-либо определенной причины; так, например, повторное выпадение одного очка, если оно не случайно, должно объяс­ няться подделкой кости. В подобных слу­ чаях мы, может быть, будем в состоянии построить ту или другую догадку относи­ тельно предшествующей вероятности та­ кого обстоятельства — догадку, основан­ ную на характере участников игры или на каком-либо другом подобном признаке, хотя оценка этой вероятности с какой бы то ни было числовой точностью невоз­ можна. Но так как противоположная ве­ роятность — вероятность случайного про­ исхождения нашего совпадения — быст­ ро уменьшается с каждым новым опытом, то скоро наступает момент, когда шансы в пользу поддельности кости, как бы они ни были малы сами по себе, должны стать больше, чем шансы в пользу случайного совпадения. На этом именно основании, если в нашей власти повторять опыт, мож­ но бывает вообще без большого колебания прийти на практике к тому или другому решению. В других случаях совпадение имеет та­ кой характер, что его нельзя объяснить никакой уже известной причиной, и связь между двумя явлениями, если она обуслов­ ливается причинной зависимостью, долж­ ны быть результатом какого-либо неиз­ вестного до сих пор закона природы. Это­ го случая мы уже коснулись в предыдущей главе. Ясно, что, хотя бы вероятность слу­ чайного совпадения и была в этом случае определена, но противоположное предпо­ ложение о существовании какого-либо не­ открытого еще закона природы не допус­ кает даже приблизительной оценки. Для получения нужных в этом случае данных необходимо было бы знать, какая часть всех встречающихся в природе отдельных последовательностей или сосуществований является результатом законов, а какая пред­ ставляет собой лишь случайные совпаде­ ния. Так как очевидно, что мы не можем построить никакой правдоподобной до­ гадки относительно этого, а тем менее чис­ ленно определить эти части, то мы не мо­ жем и надеяться на точную оценку срав­

нительной величины названных вероятно­ стей. Но мы уверены в том, что откры­ тие какого-либо нового закона природы, какого-либо-неизвестного ранее постоян­ ства связи между явлениями — факт до­ вольно обыкновенный. Если поэтому чис­ ло случаев, где наблюдается известное сов­ падение, сильно превышает то, какое в среднем должно получиться от простого стечения случайностей, — превышает на­ столько, что происхождение подобного ко­

личества совпадений от случайности было бы фактом крайне необыкновенным, то мы имеем основание заключить, что дан­ ное совпадение есть следствие причинной связи и может быть признано за эмпи­ рический закон (подлежащий исправле­ нию со стороны дальнейшего опыта). Идти дальше этого в смысле точности мы не мо­ жем; да в большинстве случаев, для разре­ шения практических сомнений, большей точности и не требуется8.

Распространение производных законов на смежные случаи

§ 1. Нам часто приходилось указывать на меньшую общность производных законов, сравнительно с теми конечными законами, из которых они происходят. Эта меньшая общность, затрагивающая не только объем положений, но и степень их достоверности внутри этого объема, всего более заметпа на тех единообразиях сосуществования и последовательности, которые имеют ме­ сто между следствиями, зависящими в кон­ це концов от различных первых причин. Такие единообразия должны иметь место лишь там, где существует то же самое раз­ мещение этих первых причин. Если же это размещение изменяется, то — хотя бы за­ коны остались теми же самыми — в ре­ зультате может получиться, и обыкновенно получается, совершенно иной ряд произ­ водных единообразий. Даже тогда, когда производное едино­ образие наблюдается между различными следствиями одной и той же причины, да­ же и в таком случае оно будет непременно менее общим, нежели закон самой причи­ ны. Если а и Ъ сопровождают друг друга или следуют друг за другом, как следствия причины А, то отсюда вовсе еще нельзя заключить, чтобы А было единственной причиной, способной их производить, или (если окажется другая причина а, напри­ мер В) чтобы эта причина должна была производить также и Ь. Таким образом, соединение а и 6 может не иметь все­ общего характера; оно может встречаться лишь в тех случаях, где а имеет своей при­ чиной А. Когда же а обусловливается не А, а какой-либо другой причиной, тогда а и Ъ могут не встречаться вместе. За днем, например, в нашем опыте всегда следует ночь; но день не есть причина ночи: оба эти явления суть последовательные след­

ствия одной и той же причины —периоди­ ческого нахождения зрителя внутри и вне земной тени, обусловливаемого вращени­ ем Земли и способностью Солнца светить. Но если бы день зависел не от этих усло­ вий, а от какой-либо другой причины или ряда причин, то за ним не последовала бы (или, по крайней мере, могла бы не по­ следовать) ночь. Так, пожалуй, и бывает, — например, на поверхности самого Солнца. Наконец, даже в том случае, если про­ изводное единообразие само есть закон причинной связи (происшедший от соче­ тания нескольких причин), и тогда оно все-таки не вполне независимо от раз­ мещений. Так, если появится какая-либо причина, способная всецело или отчасти предотвратить следствие той или другой из соединенных причин, то следствие не бу­ дет уже более согласоваться с производ­ ным законом. Поэтому, в то время как каж­ дый конечный или коренной закон может быть отменен лишь одним рядом противо­ действующих причин, производный закон может быть парализуем несколькими та­ кими рядами. Возможность же появления таких противодействующих причин, кото­ рые не коренятся ни в одном из условий, входящих в состав самого закона, зависит от первоначальных размещений. Правда, как мы уже заметили рань­ ше, законы причинной связи — как конеч­ ные, так и производные — в большинстве случаев выполняются даже и при нали­ чии противодействия: причина произво­ дит свое следствие, хотя бы это следствие и уничтожалось чем-либо иным. Следова­ тельно, то обстоятельство, что следствие может быть предотвращаемо, вовсе не со­ ставляет возражения против всеобщности законов причинной связи. Но это обсто-

ятельство совершенно подрывает всеобщ­ ность тех последовательностей или сосу­ ществований между следствиями, из кото­ рых состоит большая часть производных законов, вытекающих из законов причин­ ной связи. Закон того или другого сочета­ ния причин может давать начало извест­ ному взаимному отношению между след­ ствиями; так, например, сочетание одно­ го солнца с вращением какого-либо не­ прозрачного тела вокруг своей оси вы­ зывает на всей поверхности этого непро­ зрачного тела смену дня и ночи. И если мы предположим, что одна из соединен­ ных причин встречает себе противодей­ ствие (напр., что вращение прекращает­ ся или что солнце потухает или что по­ является еще другое солнце), то это ни­ сколько не будет противоречить истинно­ сти нашего частного закона причинной связи: остается все-таки истинным, что од­ но солнце, если оно будет освещать ка­ кое-либо непрозрачное вращающееся те­ ло, будет попеременно производить на нем день и ночь; но раз у нас не будет подоб­ ного сочетания солнца и непрозрачного тела, то и производное единообразие последовательность между днем и ночью на данной планете — уже не будет истин­ ным. Таким образом, те производные еди­ нообразия, которые не составляют зако­ нов причинной связи, всегда более или ме­ нее обусловливаются размещениями (кро­ ме тех редких случаев, когда они зависят от одной причины, а не от сочетания при­ чин). Поэтому таким единообразиям при­ сущ характеристический недостаток эмпи­ рических законов: они допустимы лишь там, где опыт показал наличие размеще­ ний, нужных для проявления данного за­ кона, т. е. в тех условиях времени и места, в каких они установлены действительным наблюдением. § 2. Принцип этот, если его выразить в общих терминах, кажется ясным и бес­ спорным; между тем, многие из обыден­ ных рассуждений, истинность которых не вызывает спора, несогласны с ним — по крайней мере, по-видимому. На каких осно­ ваниях, можно спросить, ожидаем мы, что

солнце взойдет завтра? Завтрашний день лежит вне пределов времени, охватывае­ мых нашими наблюдениями. Наблюдения эти простираются на несколько прошлых тысячелетий, но они не касаются будущего. Между тем мы с уверенностью заключаем, что солнце взойдет завтра, и никто не со­ мневается в нашем праве делать подобное заключение. Посмотрим, на что же опира­ ется эта уверенность. В рассматриваемом примере мы зна­ ем те причины, от которых зависит произ­ водное единообразие. Причины эти: Солн­ це, которое излучает свет, и вращающаяся вокруг своей оси Земля, освещаемая Солн­ цем, но не пропускающая сквозь себя его света. Так как тот факт, что это - действи­ тельные причины, а не просто следствия какой-либо общей причины, доказывает­ ся совершенной индукцией, то уничтожить производный закон могли бы только такие обстоятельства, которые уничтожили бы или парализовали бы одну из этих причин. Пока эти причины существуют и не встре­ чают себе противодействия, рассматрива­ емое следствие будет также продолжаться. Если они будут существовать и не встретят себе противодействия завтра, то и солнце также взойдет завтра. Так как эти причины, т. е. светящее Солнце и вращающаяся Земля, будут суще­ ствовать до тех пор, пока что-либо не по­ ложит им конца, то все зависит от того, насколько вероятно их уничтожение или парализование. Мы уже из простого на­ блюдения (не говоря об умозаключении относительно их прежнего существования в течение тысяч веков) знаем, что явле­ ния эти продолжаются, скажем, пять ты­ сяч лет. За это время не оказалось ни од­ ной причины, которая была бы в состо­ янии сколько-нибудь заметно уменьшить их или оказать сколько-нибудь заметное противодействие их следствию. Таким об­ разом, вероятность того, что солнце мо­ жет не взойти завтра, равна вероятности того, что некоторая причина, не дававшая о себе ни малейшего признака в течение пяти тысяч лет, будет существовать завтра с такой степенью напряженности, что она либо вовсе уничтожит Солнце или Землю,

солнечный свет или земное вращение, ли­ бо произведет какой-либо огромный пере­ порот в следствиях этих причин. Но если подобная причина будет су­ ществовать завтра или вообще в будущем, то какая-либо (ближайшая или отдален­ ная) причина этой причины должна су­ ществовать уже и теперь и должна была существовать в продолжение всех этих пя­ ти тысяч лет. Если, следовательно, солнце не взойдет завтра, то это произойдешь по­ тому, что существовала некоторая причи­ на, следствия которой, не достигнув сколь­ ко-нибудь заметной величины в течение пяти тысяч лет, в один день станут до­ статочными для уничтоженья нашего еди­ нообразия. Так как эта причина в течение столь долгого промежутка времени остава­ лась неизвестной находившимся на Земле наблюдателям, то она должна быть (если только это — единичный фактор) либо таким явлением, следствия которого раз­ виваются постепенно и очень медленно, либо таким, который существовал в про­ странствах, лежащих вне области нашего наблюдения, и только теперь должен по­ явиться в известной нам части Вселенной. Но все причины, о которых свидетельству­ ет наш опыт, действуют по законам, несов­ местимым с предположением о возмож­ ности вырасти в один день до огромных размеров их следствиям, накапливавшим­ ся столь медленно, что их вовсе нельзя было заметить в течение пяти тысяч лет. Ни один математический закон пропор­ циональности между следствием и коли­ чеством (или отношениями) его причины не мог бы обусловить столь странных ре­ зультатов. Внезапное развитие такого след­ ствия, на которое прежде вовсе не было указания, всегда обусловливается сочета­ нием нескольких причин, ранее не стал­ кивавшихся друг с другом. Но если в рас­ сматриваемом случае суждено произойти такому внезапному соединению причин, то либо сами эти причины, либо их при­ чины должны были существовать в течение всех пяти тысяч лет; а то обстоятельство, что за этот период времени они ни ра­ зу не вступили в соединение, показыва­ ет, насколько редкая вещь такое соедине­

ние. Следовательно, мы имеем основан­ ное на строгой индукции право считать предположение о том, что условия восхо­ да солнца будут существовать и завтра, на­ столько вероятным, что его вероятность нельзя отличить от достоверности. § 3. Но распространять таким образом за пределы наблюдения производные законы (не законы причинной связи) можно лишь на случаи смежные. Если бы вместо зав­ трашнего дня мы взяли день, имеющий быть через двадцать тысяч лет, то наши ин­ дукции были бы совершенно лишены дока­ зательности. В том, что какая-либо причи­ на не производит, в борьбе с весьма могу­ щественными причинами, никакого замет­ ного следствия в течение пяти тысяч лет, но произведет очень значительные след­ ствия через двадцать тысяч лет, нет ниче­ го несогласного с тем, что мы знаем от­ носительно причин. Нам известно много факторов, следствия которых не достигают заметной величины за короткий промежу­ ток времени, а меэвду тем становятся зна­ чительными, накапливаясь в течение го­ раздо более долгого времени. Сверх того, если принять во внимание несметное количество небесных тел, их огромные расстояния друг от друга и быст­ роту движения тех из них, о которых из­ вестно, что они движутся, то мы нисколько не погрешим против опыта, предположив, что, быть может, по направлению к Земле движется какое-либо тело (или Земля дви­ жется по направленно к нему), в область влияния которого мы не вошли в течение пяти тысяч лет, но которое в последую­ щие двадцать тысяч лет, проявит по от­ ношению к нам самые необыкновенные действия. Кроме того, предотвратить вос­ ход солнца может не только накапливаю­ щееся следствие одной причины, но так­ же и какое-либо новое сочетание причин; благоприятные для этого сочетания слу­ чайности могут не произвести его ни разу в пять тысяч лет, но произведут его в два­ дцать тысяч лет. Таким образом, индук­ ции, дающие нам право ожидать в будущем тех или других событий, все более теряют свою доказательность, чем далее идем мы

в будущее, пока, наконец, они не станут уже вовсе ничтожными. Выше мы принимали, что вероятность завтрашнего восхода солнца вытекает из действительных законов, т. е. из законов тех причин, от которых на самом деле зависит данное единообразие. Посмотрим теперь, как обстояло бы дело, если бы это единообразие было известно лишь в каче­ стве эмпирического закона, т. е. если бы мы не знали, что периодическое появле­ ние дневного света зависит от света Солн­ ца и от вращения Земли (или движения Солнца). Мы могли бы и тогда распростра­ нить этот эмпирический закон на смеж­ ные по времени случаи, хотя и не на столь большой период времени, о каком мы име­ ем право говорить теперь. Из того, что рассматриваемые следствия пять тысяч лет оставались без изменения и пребывали в точности в том же самом сочетании, мы могли бы заключить, что те неизвестные причины, от которых это соединение зави­ сит, в течение всего этого периода времени не уменьшались и не подвергались про­ тиводействию. Поэтому наши заключения были бы здесь те же самые, как в предыду­ щем случае; только теперь мы знали бы одно то, что в течение пяти тысяч лет не случилось ничего, что могло бы замет­ ным образом нарушить наше следствие, тогда как, зная причины, мы обладаем еще уверенностью в том, что в течение этого периода и в самих причинах нельзя было заметить никакой перемены, которая, при известном усилении или известной про­ должительности своего действия, могла бы уничтожить данное следствие. К этому надо прибавить еще, что в том случае, когда мы знаем причины явления, мы можем быть в состоянии судить о том, существует ли какая-либо причина, спо­ собная им противодействовать; между тем, пока они нам неизвестны, мы можем быть уверены лишь в том, что, если бы мы их знали, то могли бы предсказать их уни­ чтожение действительно существующими причинами. Не встающий с одра дикарь, никогда не видавший Ниагарского водопа­ да, но живущий настолько близко от не­ го, чтобы слышать производимый им шум,

мог бы вообразить, что звук, который он слышит, будет продолжаться вечно. Но ес­ ли бы ему было известно, что звук этот есть следствие падения воды с постепен­ но размываемого скалистого уступа, то он знал бы также и то, что через доступ­ ное определению число веков этого зву­ ка не будет более слышно. Таким образом, чем меньше мы знаем те причины, от кото­ рых зависит данный эмпирический закон, тем слабее должна быть и наша уверен­ ность в том, что закон этот будет и впредь сохранять свою силу, и чем далее загля­ дываем мы в будущее, тем менее неверо­ ятным становится предположение о том, что подвергнется уничтожению или про­ тиводействию какая-либо из причин, сосу­ ществование которых дает начало произ­ водному единообразию. При всяком уве­ личении рассматриваемого периода вре­ мени усиливается и вероятность подоб­ ного события, так как то обстоятельство, что такое уничтожение причины не имело места до сих пор, становится все мень­ шей гарантией того, что оно не насту­ пит в течение этого большего периода времени. Если, поэтому, всякий производ­ ный закон, не касающийся причинной свя­ зи, можно с уверенностью, равной досто­ верности, распространять лишь на случаи, смежные (или почти смежные) по време­ ни с действительно нами наблюдавшими­ ся, то это еще гораздо более справедливо относительно чисто эмпирических зако­ нов. К счастью, в практической жизни нам почти всегда приходится распространять их лишь на такие, более или менее смеж­ ные случаи. Что касается условий пространства, то может показаться, что здесь чисто эмпи­ рически закон нельзя распространить да­ же на смежные случаи, что мы не можем быть уверены в его истинности ни для ка­ кого места, где он не был действитель­ но наблюдаем. Долговременное существо­ вание той или другой причины в прошлом служит гарантией ее существования в бу­ дущем, если не появится чего-либо спо­ собного положить ей конец; но существо­ вание причины в одном или нескольких местах не является еще порукой ее суще-

гмювания в каком бы то ни было дру­ гом месте, так как в размещениях первых нрпчин нет никакого единообразия. Когда поэтому эмпирический закон распростра­ няют за те пределы пространства, внут­ ри которых истинность его подтверждена наблюдением, это должно быть основано па предположении о том, что те случаи, па которые его распространяют, находят­ ся в сфере действия тех же самых (ин­ дивидуально) деятелей. Если мы открыва­ ем новую планету внутри известных нам границ Солнечной системы (или даже хо­ тя бы и вне этих границ, но раз связь ее с Солнечной системой доказывается фак­ том ее вращения вокруг Солнца), то мы можем с большой вероятностью заклю­ чить, что эта планета вращается вокруг своей оси. Все известные планеты име­ ют такое вращение, и это единообразие указывает на некоторую общую причину, предшествовавшую по времени первым за­ писям астрономических наблюдений. Хо­ тя о сущности этой причины можно толь­ ко догадываться, однако, если это (в чем нет ничего невероятного и что предпола­ гает Лаплас в своей гипотезе) не просто однородная, а та же самая причина (на­ пример, толчок, сообщенный разом всем телам), то относительно подобной причи­ ны, как она действует на крайних точках занимаемого Солнцем и планетами про­ странства, можно предположить, что, при отсутствии препятствия со стороны какойлибо противодействующей причины, она оказывает свое действие и во всякой про­ межуточной точке, а также, вероятно, и не­ сколько далее этих крайних пределов. Сле­ довательно, по всей вероятности, она ока­ зала свое действие и на предположенную нами вновь открытую планету. Таким образом, когда есть какая-ли­ бо вероятность того, что следствия, всегда встречаемые вместе, имеют тождественное (а не просто сходное) происхождение, то мы можем с той же степенью вероятности

распространить эмпирический закон их соединения и на все точки пространства между крайними границами, внутри ко­ торых это соединение наблюдалось (воз­ можно, однако, и существование проти­ водействующих причин в какой-либо ча­ сти обнимаемой названными границами области). Еще смелее можем мы распро­ странить наше обобщение тогда, когда мы имеем дело не с чисто эмпирическим зако­ ном — когда явления, которые мы находи­ ли соединенными друг с другом, представ­ ляют следствия действительно существую­ щих причин, из законов которых можно вывести соединение их следствий. В этом случае мы можем распространить наше производное единообразие на более об­ ширное пространство и в то же время сделать меньшую уступку в пользу вероят­ ности противодействующих причин. Пер­ вое возможно для нас потому, что, вме­ сто тех пространственных границ, в кото­ рых мы наблюдали самый факт, мы можем взять крайние границы известного дей­ ствия причин этого факта. Так, мы зна­ ем, что последовательность дня и ночи ис­ тинна для всех тел Солнечной системы, кроме самого Солнца; но мы знаем это только потому, что нам известны причи­ ны такой последовательности. Если бы они не были нам известны, то мы не могли бы распространить этой последовательности за пределы области земной и лунной ор­ бит, для которой истинность этой после­ довательности доказана прямым наблюде­ нием. Что же касается вероятности проти­ водействующих причин, то мы видели уже, что она в тем большей степени уменьшает нашу уверенность, чем меньше мы осве­ домлены о причинах, от которых данные явления зависят. Следовательно, в обоих отношениях такой производный закон, ко­ торый мы можем разложить, допускает бо­ лее широкое распространение на смежные по пространству случаи, сравнительно с за­ коном чисто эмпирическим.

Аналогия

§ 1. Словом «аналогия», когда им назы­ вают форму умозаключения, обозначают обыкновенно такого рода аргументы, от­ носительно которых предполагают, что они по существу своему индуктивны, но не име­ ют значения полной индукции. Нет, одна­ ко, слова, которое употребляли бы с боль­ шей неопределенностью или в более раз­ личных смыслах. Иногда «аналогиями» на­ зывают такие аргументы, которые могут служить примерами самой строгой индук­ ции. Архиепископ Уэтли, например, следуя Фергюсону и другим писателям, определя­ ет аналогию согласно тому первоначаль­ ному значению этого термина, какое бы­ ло дано ему математиками: а именно, как сходство отношений. В этом смысле анало­ гией будет, когда страну, основавшую коло­ нию, называют метрополией (страной-матерью) этой колонии, так как это выраже­ ние означает, что колонии стоят в том же самом отношении к основавшей их стра­ не, в каком дети стоят к своей матери. Если теперь из этого сходства отношений делают какой-либо вывод: например, ес­ ли заключают, что колонии должны пи­ тать к своей метрополии повиновение или любовь, — то это будет называться «умо­ заключением по аналогии». Точно так же, если в пользу того положения, что для на­ ции всего благодетельнее правление из­ бранного народом собрания, приводят тот общеизвестный факт, что делами других ассоциаций, преследующих общественные цели (например, акционерных обществ), всего лучше может заведывать избранный заинтересованными лицами комитет, —то мы имеем здесь также аргумент, основан­ ный на аналогии в вышеуказанном смыс­ ле этого слова; действительно, основани­ ем для него служит не то, чтобы нация была подобна акционерному обществу или чтобы парламент был подобен совету ди­

ректоров, а то, что парламент стоит в та­ ком же отношении к нации, в каком совет директоров — к акционерному обществу. Такого рода аргументы вовсе не отлича­ ются непременно какой-либо низшей сте­ пенью доказательности. Подобно другим аргументам, основанным на сходстве, они могут иногда не иметь никакого значения, но в других случаях могут представлять совершенную и доказательную индукцию. Иногда можно бывает доказать, что то об­ стоятельство, в котором сходны взятые два случая, есть обстоятельство существенное, т. е. такое, от которого зависят все те след­ ствия, какие надо принять в расчет в дан­ ном частном случае. В последнем из приве­ денных примеров сходство касается отно­ шения; Jundamentum relationis (основание отношения) состоит здесь в том, что не­ большое сравнительно число лиц заведует такими делами, в которых, кроме них, за­ интересовано еще гораздо большее число лиц. И вот могут утверждать, что именно это обстоятельство, общее обоим взятым случаям (и различные следствия, из него проистекающие), и играет главную роль в определении всех следствий, образую­ щих своей совокупностью то, что мы назы­ ваем хорошим или дурным управлением. Если защитники этого положения могут обосновать его, то их аргумент приобре­ тает силу строгой индукции; если же они не в силах сделать этого, то о них гово­ рят, что им «не удалось» доказать анало­ гии между данными двумя фактами, — чем предполагается, что, когда аналогию мож­ но доказать, то основанное на ней доказа­ тельство должно стать неопровержимым. § 2. Однако в общем более принято на­ зывать «доказательством по аналогии» ар­ гументы, основанные не специально на сходстве отношений, а на всякого рода

сходстве, — лишь бы эти аргументы были слабее строгой, или совершенной, индук­ ции. В этом смысле «умозаключения по аналогии» можно привести к следующей формуле: две вещи сходны одна с другой и одном или более отношениях; такое-то положение истинно относительно одной из них; следовательно, оно истинно и от­ носительно другой. При такой формуле мы пс видим ничего, что заставляло бы нас отличать аналогию от индукции: форму­ ла эта пригодна для всякого основанно­ го на опыте умозаключения. Как в самой строгой индукции, так и в самой слабой аналогии мы из того, что А сходно в од­ ном или более свойствах с В, заключаем, что оно сходно с В и в некотором дру­ гом свойстве. Разница здесь в том, что при полной индукции бывает предварительно доказана, путем надлежащего сравнения случаев, наличие какого-либо неизменно­ го соединения между первым свойством или свойствами и последним свойством; между тем при так называемом «умоза­ ключении по аналогии» никакого подоб­ ного соединения установлено не бывает. Нам не представлялось случаев для при­ менения к делу метода различия или хо­ тя бы даже только метода сходства; но мы заключаем (и в этом все значение, какое может иметь аргумент по аналогии), что факт т , истинность которого относитель­ но А известна, с большей вероятностью можно предположить истинным относи­ тельно В в том случае, если В согласуется с А в каких-либо из своих свойств (хотя бы между га и этими свойствами не было из­ вестно никакой связи), чем в том случае, если между В и какой-либо другой вещью, наличие у которой признака га известна, нельзя проследить совершенно никакого сходства. Это умозаключение требует, конечно, того, чтобы свойства, общие А с В, не были известны как связанные с ш ; но в то же время не должно быть известно и того, что они не связаны с га. Если — при по­ мощи ли процесса исключения, или же по­ средством дедукции из прежде нам извест­ ных законов рассматриваемых свойств — мы можем заключить, что эти свойства

не имеют никакого отношения к т , то доказательство по аналогии теряет всякую силу. Для него нужно предположение, что га есть следствие, действительно завися­ щее от какого-то свойства А, но от какого именно, — неизвестно. Мы не можем ука­ зать ни одного из свойств А, которое бы­ ло бы причиной га или было бы связано с ним каким-либо законом. Отбрасывая все те свойства А, которые, как нам известно, не имеют никакого отношения к га, мы по­ лучаем в остатке несколько свойств, между которыми мы не в состоянии сделать вы­ бора; из этих свойств В обладает одним или более. Это последнее обстоятельство мы и рассматриваем как более или менее сильное основание для того, чтобы заклю­ чить по аналогии, что В обладает и свой­ ством га. Нет сомнения, что всякое такое сход­ ство, которое можно указать между В и А, усиливает в некоторой степени вероятность заключения — в сравнении с той, какая существовала бы, если бы такого сходства не было. Если бы В было сходно с А во всех своих основных свойствах, то присутствие у него признака га было бы достоверным, а не вероятным; поэтому всякое сходство, какое можно доказать между А и В, состав­ ляет новый шаг в направлении к такой достоверности. Раз А и В сходны в какомлибо основном свойстве, то будет суще­ ствовать сходство и во всех производных от этого основного свойства, в числе кото­ рых может быть и га. Если же сходство ка­ сается какого-нибудь производного свой­ ства, то есть основание ожидать сходств также и в том основном свойстве, от кото­ рого это производное зависит, и в других производных свойствах, зависящих от то­ го же самого основного. Всякое сходство, существование которого может быть до­ казано, дает нам право ожидать неопре­ деленного числа других сходств; поэтому и то в частности сходство, о котором идет речь, чаще можно отыскать между вещами, известными за сходные, чем между такими, между которыми нам не известно никако­ го сходства. Так, например, я мог бы заключить о вероятном существовании на Луне живых

существ — на том основании, что такие существа встречаются на земле, в океа­ не и в воздухе; это было бы умозаклю­ чение по аналогии. Факт наличия живых существ принимается здесь не за основное свойство, а (как это и разумно предпола­ гать) за следствие других свойств, завися­ щее поэтому для Земли от каких-то из ее свойств, как части Вселенной, но от каких именно, — неизвестно. Теперь Луна сходна с Землей в том, что это — твердое, непро­ зрачное, почти сферическое тело, имею­ щее или имевшее, по-видимому, действую­ щие вулканы; она получает от Солнца теп­ лоту и свет почти в том же количестве, как и наша планета; она вращается вокруг сво­ ей оси, состоит из веществ, имеющих вес, и подчиняется всем законам, вытекающим из этого свойства. Никго, думаю я, не ста­ нет отрицать того, что, если бы в этом заключалось все, что мы знали бы о Луне, то эти пункты сходства ее с Землей сде­ лали бы существование на ней живых су­ ществ более вероятным, чем если бы этих сходств не было, — хотя бесполезно бы­ ло бы пытаться определить степень их зна­ чения для доказательства этого положения. Если, однако, всякое доказанное между В и А сходство в таком отношении, о ко­ тором не известно, чтобы оно было не­ существенно для т , дает некоторое но­ вое основание предполагать присутствие у В признака га, то, с другой стороны, яс­ но, что всякое несходство, которое мож­ но доказать между В и А, представляет такого же рода вероятность в противо­ положном направлении. Правда, нередко бывает, что различные основные свойства дают в некоторых частных случаях одно и то же производное; но, говоря вообще, надо признать достоверным, что вещи, раз­ личающиеся в своих основных свойствах, будут, по меньшей мере, в такой же степени различаться и в своих производных свой­ ствах, и что неизвестные различия меж­ ду ними, взятые во всем их целом, будут стоять в том или ином определенном от­ ношении к уже известным различиям их. Вследствие этого факты, известные нам за сходные, и те, которые известны нам, как различные у А и В, вступят между собой

в борьбу, и от того, за которой стороной надо будет признать перевес, будет зави­ сеть вероятность аналогии в пользу или против наличия у В качества га. Так, Луна сходна с Землей в указанных выше об­ стоятельствах; но она отличается от Земли меньшими размерами, более неровной и, по-видимому, везде вулканической поверх­ ностью, отсутствием — по крайней мере, на ближайшей к нам стороне — атмосфе­ ры, достаточной для преломления света, отсутствием облаков, а потому (как отсю­ да заключают) и воды. Эти различия, если их рассматривать только как таковые, мог­ ли бы, пожалуй, уравновесить указанные выше сходства, так что аналогия не гово­ рила бы ни за, ни против. Но если принять во внимание то, что некоторые из неимеющихся у Луны обстоятельств принадлежат к таким, которые на Земле являются необ­ ходимыми условиями животной жизни, то мы можем заключить из этого, что, если жизнь на Луне (во всяком случае, на ее ближайшей к нам стороне) действительно существует, то она должна быть следстви­ ем причин, совершенно отличных от тех, какие обусловливают ее на Земле, долж­ на явиться поэтому результатом различия между Луной и Землей, а не сходств меж­ ду ними. С этой точки зрения, все суще­ ствующие между Луной и Землей сходства становятся указаниями против, а не в поль­ зу существования на Луне живых существ. Раз жизнь не может существовать там в той форме, в какой она существует на Земле, то чем больше сходство между миром Лу­ ны и миром Земли в других отношениях, тем меньше у нас основания думать, чтобы на Луне могли иметь место явления жизни. Есть, однако, в Солнечной системе дру­ гие тела, гораздо более близко похожие на Землю: они обладают атмосферой, облака­ ми, а следовательно, также и водой (или какой-либо аналогичной ей жидкостью) и имеют даже сильные признаки присут­ ствия снегов в своих полярных областях. В то же время возможно, что, по крайней мере в некоторых частях этих планет, тем­ пература (в общем значительно отличаю­ щаяся от земной) не выходит за те пре­ делы, в каких она держится в некоторых

обитаемых областях нашей планеты. С дру­ гой стороны, различия касаются, главным образом, среднего количества света и теп­ лоты, скорости вращения, плотности веще(тиа планеты, интенсивности силы тяжести и тому подобных обстоятельств второсте­ пенного значения. Поэтому относительно таких планет аргумент по аналогии дает решительный перевес в пользу того, что они сходны с Землей во всех ее производ­ ных свойствах, к каковым относится и су­ ществование живых существ. Но принимая по внимание огромное количество тех их свойств, о которых мы совершенно ничего не знаем, сравнительно с теми немногими, какие нам известны, мы можем придавать лишь ничтожное значение всяким сообра­ жениям о дальнейших сходствах, так как и этом случае известные элементы обра­ зуют лишь очень незначительную часть — п сравнении с элементами неизвестными. Помимо столкновения между анало­ гией и различиями, может оказаться так­ же столкновение между противоречащими одна другой аналогиями. В некоторых из своих обстоятельств новый случай может оказаться сходным со случаями наличия факта т , в других же — с такими, относи­ тельно которых известно отсутствие этого факта. У амбры некоторые свойства общи ей с растительными, а другие — с мине­ ральными продуктами. Картина неизвест­ ного происхождения в некоторых из сво­ их отличительных признаках может быть сходна с ранее известными произведения­ ми такого-то мастера, зато в других может иметь поразительное сходство с произве­ дениями какого-либо другого художника. Ваза может представлять некоторые ана­ логии с произведениями искусства этрус­ ского и египетского. Само собой разуме­ ется, мы предполагаем при этом, что у нее нет ни одного такого качества, которое мы на основании строгой индукции долж­ ны были бы счесть за решающий признак той или другой из названных отраслей искусства. § 3. Таким образом, ценность доказатель­ ства по аналогии (т. е. умозаключения от­ носительно одного сходства на основа­

нии других, при отсутствии какой-либо доказанной связи между ними) зависит от количества черт, признанных сходны­ ми, — сравнительно, во-первых, с количе­ ством установленных черт различия, а за­ тем — с размерами области еще не иссле­ дованных свойств. Отсюда следует, что, ко­ гда сходство очень велико, когда различий установлено очень мало, а наше знаком­ ство с предметом довольно полно, тогда доказательство по аналогии может весьма близко подходить по своей силе к насто­ ящей индукции. Если после многочислен­ ных наблюдений над В мы находим, что оно сходно с А в девяти из десяти своих известных свойств, то мы можем с вероят­ ностью девяти против одного заключить, что оно будет обладать и всяким из про­ изводных от А свойств. Если мы откры­ ваем, например, неизвестное раньше жи­ вотное или растение, в большинстве на­ блюдаемых нами свойств близко сходное с каким-либо известным и отличающее­ ся от него лишь немногими свойствами, то у нас будет разумное основание ожи­ дать, что в остальных, не наблюдавших­ ся нами свойствах, мы найдем у него как общее сходство со свойствами ранее нам известного животного или растения, так и различие, пропорциональное величине наблюденной между ними разницы. Итак, оказывается, что умозаключения по аналогии имеют сколько-нибудь значи­ тельную ценность только тогда, когда мы умозаключаем к смежном}7случаю — смеж­ ному не (как у нас было выше) в простран­ стве или времени, а в обстоятельствах. Ко­ гда мы имеем дело со следствиями, при­ чины которых нам не вполне известны или вовсе неизвестны, когда, следовательно, наблюденная последовательность имеет значение лишь эмпирического закона, — в таких случаях условия, сосуществовав­ шие с данным следствием всякий раз, как оно имело место, часто бывают очень мно­ гочисленны. Положим теперь, что пред­ ставляется новый случай, в котором эти условия налицо не все, но все-таки значи­ тельно большая часть их, так что недостает только какого-либо одного или немногих. Если мы заключим тогда, что данное след­

ствие будет иметь место, несмотря на такое недостаточно полное сходство этого слу­ чая с наблюдавшимися ранее, то заключе­ ние это, хотя оно и будет только аналоги­ ей, может обладать, тем не менее, высокой степенью вероятности. Едва ли необходи­ мо прибавлять, что, как бы значительна ни была эта вероятность, ни один компе­ тентный исследователь природы, раз ока­ жется возможной полная индукция, не удо­ влетворится аналогией: он будет считать ее просто лишь указанием того направления, в каком надо будет производить дальней­ шие, более решительные изыскания. В этом последнем и состоит главная научная ценность рассуждений по анало­ гии. Само по себе, одно доказательство по аналогии дает большую степень ве­ роятности, как мы видели, только тогда, когда сходство очень близко и обширно; но как бы слаба ни была аналогия, она мо­ жет иметь чрезвычайно большое значение, подсказывая нам опыты или наблюдения, ведущие к более положительным заключе­ ниям. Когда факторы и их следствия недо­ ступны для дальнейшего наблюдения или опыта, как в уже указанных рассуждениях относительно Луны и планет, в таких слу­ чаях подобные легковесные вероятности могут служить только интересной темой для приятной игры воображения. Но даже и самый легкий намек, если он заставит та­ лантливого человека подумать о каком-либо опыте или дает основание предпочесть один эксперимент другому, может оказать огромное благодеяние науке. На этом основании, хотя я и не могу принять за положительную истину ни од­ ной из тех научных гипотез, которые не допускают окончательной проверки путем действительной индукции (каковы, напри­ мер, две теории света: теория истечения, господствовавшая в прошлом столетии, и теория волнообразного колебания, господ­ ствующая теперь), тем не менее я не со­

гласен с теми, кто считает такие гипотезы заслуживающими полного пренебрежения. Гертли верно заметил (и с этим согласился даже такой мыслитель, как Дёгальд Стю­ арт, державшийся мнений, в общем прямо противоположных мнениям Гертли), что «всякая гипотеза, настолько правдоподоб­ ная, чтобы дать объяснение значительно­ му числу фактов, помогает нам приводить эти факты в надлежащий порядок, освеща­ ет новые факты и ставит experimenta crucis („перекрестные опыты“) для будущих ис­ следователей»1. Если какая-либо гипотеза, объясняя известные факты, в то же вре­ мя повела к предсказанию других фактов, ранее не известных и подтвердившихся впоследствии на опыте, то законы иссле­ дуемого явления должны быть, по край­ ней мере, весьма сходны с законами того класса явлений, которым уподобляет дан­ ное явление эта гипотеза. А так как ве­ роятно, что идущая столь далеко анало­ гия может идти и еще дальше, то ничто не может, по-видимому, скорее натолкнуть на эксперименты, способные пролить свет на действительные свойства данного яв­ ления, чем если мы станем прослеживать такого рода гипотезу. Но для этой цели нам нет никакой необходимости прини­ мать эту гипотезу за научную истину. На­ против, такое заблуждение и в этом слу­ чае, как во всяком другом, может послу­ жить препятствием прогрессу действитель­ ного знания: оно может заставить иссле­ дователей произвольно ограничить свои изыскания той гипотезой, которая поль­ зуется наибольшим признанием в данное время, вместо того чтобы отыскивать вся­ кого рода явления, законы которых в каком-либо отношении аналогичны законам рассматриваемого явления, и производить все опыты, могущие способствовать от­ крытию таких дальнейших аналогий, ко­ торые могут дать нам указания в этом направлении.

Доказательство закона всеобщей причинной связи

§ 1. Мы закончили теперь наш обзор ло­ гических процессов, служащих для уста­ новления и проверки законов (или еди­ нообразий) последовательности явлений и тех единообразий их сосуществований, которые зависят от законов их последова­ тельности. В начале этого обзора мы при­ знали, а в его дальнейшем развитии имели возможность ближе увидеть, что в осно­ ве всех этих логических процессов лежит закон всеобщей причинной связи. Состоя­ тельность всех индуктивных методов зави­ сит от предположения, что всякое событие или начало всякого явления должно иметь какую-либо причину, какое-либо предыду­ щее, за которым оно неизменно и без­ условно следует. Для метода сходства это очевидно: метод этот прямо основывается на предположении, что мы отыскали ис­ тинную причину, как скоро мы опровергли всякую другую. Это в одинаковой степени справедливо и относительно метода раз­ личия. Этот метод дает нам право вывести общий закон на основании двух случаев: в одном за А, существующим рядом со мно­ жеством других обстоятельств, следует В; в другом А устранено, все другие обстоя­ тельства остаются те же, но В не получа­ ется. Что же этим доказывается? — Этим доказывается, что в данном частном слу­ чае В не могло иметь никакой другой при­ чины, кроме А; заключить же отсюда, что А вообще есть причина, т. е. что и в других случаях за А последует В, можно только при предположении, что В должно иметь вообще какую-либо причину, что среди его предыдущих в каждом случае должно нахо­ диться такое, которое обладает способно­ стью производить его и в других случаях. Допустив это, мы видим, что в рассматри­ ваемом случае этим предыдущим не может быть никакое другое обстоятельство, кро28

Заказ

1606

ме А; но положение, что «если им не может быть ничто другое, кроме А, то им должно быть А», не доказывается (по крайней ме­ ре, приведенными фактами), а принима­ ется как данное. Не стоит тратить время, доказывая, что то же самое истинно и от­ носительно других индуктивных методов. Все они предполагают всеобщность зако­ на причинной связи. Но основательно ли такое предполо­ жение? Без сомнения (могут сказать), боль­ шинство явлений связаны, в качестве след­ ствий, с теми или другими предыдущими, или причинами: т. е. явления эти никогда не возникают, если им не предшествует какой-либо определенный факт. Но уже то обстоятельство, что иногда необходи­ мо бывает прибегать к сложным индуктив­ ным процессам, указывает на существова­ ние случаев, где такая правильная после­ довательность не ясна для нас без помощи особых приемов. Если поэтому сами про­ цессы, подводящие такие случаи под одну категорию с остальными, требуют от нас признания всеобщности того самого за­ кона, частными случаями которого они, на первый взгляд, являются, то не будет ли это petitio principii! Можем ли мы доказы­ вать какое-либо положение при помощи аргумента, принимающего за данное то самое положение, которое доказывается? Если же наше положение доказано не та­ ким путем, то на каком же доказательстве оно тогда основывается? Из этого затруднения (которому я на­ меренно дал самое определенное, какое только возможно, выражение) та школа метафизиков, которая долго господствова­ ла в Англии, выходит с помощью легкого изворота. А именно, метафизики эти утвер­ ждают, что всеобщность причинной связи есть такая истина, в которой мы не можем

сомневаться, что уверенность в ней ин­ стинктивна, что это — один из законов на­ шей способности питать уверенность (be­ lievingfaculti). В доказательство своего мне­ ния они ссылаются на то (да ни на что другое они и не могут сослаться), что ни­ кто не сомневается в этой всеобщности. На этом основании они относят ее к чис­ лу тех (довольно многочисленных у них) положений, которые могут иметь против себя логические доводы и, быть может, не допускают логического доказательства, но которые обладают авторитетом более высоким, чем авторитет логики, и состав­ ляют настолько существенную принадлеж­ ность человеческого ума, что даже люди, отрицающие их в теории, своим обычным поведением показывают, насколько мало имеют на них влияния их же собственные умозаключения. Входить здесь в оценку этого вопроса с психологической точки зрения не соот­ ветствовало бы моей цели. Но я должен высказаться против самого способа дока­ зывать истинность того или другого внеш­ него факта расположением человеческого ума (как бы сильно или обще оно ни было) питать уверенность в этом факте: уверен­ ность не есть доказательство и не исключа­ ет необходимости доказательства. Я знаю, что спрашивать доказательства для такого положения, в котором мы, согласно пред­ положению, инстинктивно уверены, зна­ чит навлекать на себя обвинение в отрица­ нии авторитета человеческого духа — от­ рицании, которое, конечно, никогда не мо­ жет быть состоятельным, потому что духов­ ные процессы служат нам единственным орудием самого суждения. А так как под словом «доказательство» понимается нечто такое, что, будучи предъявлено уму, сооб­ щает ему уверенность, то требование дока­ зательств там, где уверенность обеспечена самими законами ума, считают апелляци­ ей к уму на ум же... Однако такое понима­ ние сущности доказательства кажется мне ошибочным. Под «доказательством» мы ра­ зумеем далеко не все то, чем вызывает­ ся уверенность. Уверенность пороэвдается и многими другими вещами, помимо дока­ зательства. Часто достаточно бывает проч­

ной ассоциации идей, чтобы вызвать на­ столько сильную уверенность, что ее нель­ зя будет поколебать ни опытом, ни аргу­ ментом. Доказательством служит не то, че­ му ум действительно подчиняется или вы­ нужден подчиняться, а то, чему он должен подчиниться, — то, при подчинении чему его уверенность становится в соответствие с фактами. Не может быть апелляции на ду­ ховные состояния вообще; но мы можем апеллировать на одну способность чело­ веческого духа к другой — на способность суждения к тем способностям, посредством которых познается факт: к способностям ощущения и сознания1. Законной такую апелляцию считают во всех случаях, где люди признают, что их суждения должны быть согласны с фактами. Говорить, что уверенности достаточно для ее собствен­ ного оправдания, значит делать мнение проверкой мнения, значит отрицать су­ ществование всякого внешнего (outward) критерия, с которым мнение должно согла­ соваться для того, чтобы быть истинным. Мы называем один способ образования мнений правильным, а другой неправиль­ ным потому, что один стремится, а дру­ гой не стремится поставить мнение (the opinion) в согласие с фактом (the fact) — дать людям уверенность в том, что дей­ ствительно (really) существует, и ожидание того, что действительно случится. Но про­ стое расположение к уверенности, хотя бы оно было и инстинктивным, не служит еще гарантией истинности того, чего эта уве­ ренность касается. Правда, если бы уве­ ренность доходила в каком-либо случае до непреодолимой неизбежности думать данным образом, то не было бы никакой пользы апеллировать на нее, так как не бы­ ло бы возможности изменить ее. Но даже и такая уверенность не доказывала бы ис­ тинности своего объекта; из нее следова­ ло бы только то, что существует неизбеж­ ная необходимость, заставляющая людей быть уверенными в таких вещах, которые могут и не быть истинными, — что, други­ ми словами, могут встречаться такие слу­ чаи, где наши чувства или сознание, если к ним можно в данном случае обратиться, будут удостоверять одну вещь, а наш разум

Аудст уверен в другой... Однако в действи­ тельности никакой подобной неизбежной необходимости нет. Нет ни одного тако­ го положения, о котором можно было бы угнерждать, что всякий человеческий ум должен питать в нем вечную и непрелож­ ную уверенность. Во многих из тех поло­ жений, относительно которых это с пол­ ной смелостью утверждают, сомневалось многое множество человеческих существ. Существует бесчисленное количество ве­ щей, всякое сомнение в которых считали невозможным, — и между тем нельзя отыс­ кать двух таких поколений, для которых перечень этих вещей был бы одинаков. Один век или народ слепо уверен в том, что другому кажется невероятным и непо­ стижимым; один человек не имеет и следа той уверенности, которую другой считает безусловно присущей человеческой при­ роде. Ни одна из таких, предполагаемых инстинктивными, уверенностей не являет­ ся действительно неизбежной. Во власти каждого человека воспитать в себе такие навыки мышления, которые поставили бы его вне зависимости от подобных уверен­ ностей. Привычка к философскому анали­ зу (самое верное действие которой состо­ ит в том, что она дает духу возможность повелевать законами чисто пассивной ча­ сти его собственной природы, вместо того, чтобы повиноваться им) — привычка эта, показывая нам, что, если идеи о каких-ли­ бо вещах связаны в нашем уме, то отсюда еще не следует, чтобы эти вещи необходи­ мо были связаны и в действительности, мо­ жет разрушать бесчисленные ассоциации, деспотически господствующие над нераз­ витым и рано напитавшимся предрассуд­ ками умом. Такое действие этой привыч­ ки распространяется даже и на те ассо­ циации, которые указанная мной школа признает врожденными и инстинктивны­ ми. Я убежден, что всякий, привыкший к отвлечению и анализу, без малейшего затруднения — если он хорошенько над этим поработает — будет в состоянии (ко­ гда воображение его приучится иметь дело с таким представлением) представить се­ бе, что, например, в одной какой-нибудь из тех многих сфер, на которые звездная

астрономия разделяет теперь Вселенную, явления сменяют друг друга беспорядочно, без всякого определенного закона. К то­ му же ни в нашем опыте, ни в нашей пси­ хической природе нет ничего такого, что давало бы достаточное (или хотя бы во­ обще какое-либо) основание думать, будто этого нигде не бывает. Положим (а это вполне возможно во­ образить), что теперешнему строю Вселен­ ной настал конец и что место его заступил хаос, в котором нет никакой определенной последовательности событий и прошлое не служит ручательством за будущее. Если бы при этом чудесным образом осталось в живых какое-либо человеческое существо, которое было бы, таким образом, свиде­ телем происшедшего переворота, то оно, конечно, скоро перестало бы иметь уве­ ренность во всяком единообразии, так как самих единообразий уже не существовало бы более. Допуская это, мы признаем, что уверенность в единообразии либо вовсе не инстинктивна, либо есть такой инстинкт, который, подобно всем другим, может от­ ступить перед приобретенным знанием. Но нет нужды рассуждать о том, что могло бы быть, раз мы имеем положитель­ ное и достоверное знание того, что бы­ ло. С фактической стороны, само утвер­ ждение, будто люди всегда были увере­ ны в том, что все последовательности со­ бытий единообразны и подчинены зако­ нам, лишено всякого основания. Греческие философы, не исключая даже Аристотеля, признавали в числе естественных деяте­ лей «случайность» и «самопроизвольность» (тбхг) и т6 auTOfiaxov); другими словами, они были уверены в том, что — посколь­ ку они признавали эти начала — не было гарантии в том, что прошлое было сход­ но с самим собой или что будущее будет сходно с прошлым. Даже и теперь добрая половина философов, включая сюда тех самых метафизиков, которые всего силь­ нее стоят за инстинктивный характер на­ цией уверенности в единообразии приро­ ды, считают один важный класс явлений — хотения — исключением из этого единооб­ разия — исключением, не повинующимся никакому определенному закону2.

§ 2. Как было замечено выше3, наша уве­ ренность в том, что закон причинной свя­ зи всеобщ и обнимает всю природу, са­ ма есть случай индукции, притом отнюдь не из числа самых ранних, какие мог сде­ лать кто-либо из нас или все человече­ ство вообще. Мы доходим до этого всеоб­ щего закона путем обобщения многих за­ конов меньшей общности. И мы никогда не имели бы понятия о причинной свя­ зи (в философском значении этого терми­ на), как об условии всех явлений, если бы мы не познакомились раньше со многи­ ми случаями причинной связи — другими словами, со многими частными единооб­ разиями последовательности. Более оче­ видные из частных единообразий пода­ ют нам мысль, свидетельствуют об общем единообразии; а это общее единообразие, раз оно установлено, дает нам возмож­ ность доказать остальные частные едино­ образия, входящие в его состав. Но так как все строгие процессы индукции предпо­ лагают это общее единообразие, то наше знание тех частных единообразий, из ко­ торых мы впервые вывели общее едино­ образие, не имеет, конечно, начала в стро­ гой индукции; оно обязано своим проис­ хождением беспорядочному и ненадежно­ му способу индукции per enumemtionem simplicem; и сам закон всеобщей причин­ ной связи, построенный на основании по­ лученных таким путем результатов, имеет лишь такое (нелучшее) основание. Таким образом, оказывается, что индук­ ция per enumemtionem simplicem не только не есть какой-то недозволенный логический процесс, но что она представляет собой в действительности единственно возможный вид индукции, так как даже логическая цен­ ность, или состоятельность более совершен­ ного процесса зависит от закона, который сам добыт этим безыскусственным спосо­ бом... Но не обнаруживаем ли мы непо­ следовательности, противополагая неточ­ ность одного метода строгости другого, тогда как этот второй метод обязан своим основанием первому, более неточному? Эта непоследовательность —только ка­ жущаяся. Само собой разумеется, если бы ♦индукция при помощи простого перечис­

ления», была совершенно несостоятельным процессом, то не был бы состоятельным и ни один основанный на ней процесс, — подобно тому как мы не могли бы пола­ гаться на телескопы, если бы не доверяли своим собственным глазам. Будучи процес­ сом состоятельным, такая индукция только погрешима, притом погрешима в весьма различной степени. Если, поэтому, вместо более доступных ошибкам форм процес­ са мы можем употреблять прием, основан­ ный на том же самом процессе в его ме­ нее погрешимой форме, то мы достига­ ем этим весьма существенного усовершен­ ствования. А в этом именно и заключается значение научной индукции. Заключение из опыта должно быть признано недостоверным, если оно не на­ ходит себе подтверждения в последующем опыте. Согласно с этим критерием, «индук­ ция при помощи простого перечисления» — другими словами, обобщение того или другого факта просто на основании от­ сутствия в нашем опыте противоречащих случаев —дает вообще сомнительное и не­ надежное основание для уверенности: при дальнейшем опыте такие обобщения то и дело оказываются ложными. И тем не ме­ нее эта индукция все-таки дает некоторую уверенность, во многих случаях достаточ­ ную для руководства в обыденной жизни. Нелепо было бы сказать, что те обобще­ ния, к которым люди пришли в самом начале своего опыта (каковы, например, такие суждения, как «пища питает», «огонь жжет», «вода потопляет»), -- недостойны доверия4. Результаты первоначальной, не­ научной индукции обладают различными степенями достоверности, и от такого раз­ личия (как замечено в четвертой главе этой Книги) зависят правила усовершен­ ствования индуктивного процесса. Усовер­ шенствование это заключается в исправ­ лении одного из таких безыскусственных обобщений при помощи другого. Как уже было указано, это — все, что может сделать искусство, Проверять обобщения, показы­ вая, что они либо вытекают из какой-либо более строгой индукции, из какого-либо обобщения, основывающегося на более широком опытном основании, либо про-

ти поречат такой индукции, — в этом альфа п омега индуктивной логики. 5 3. Степень ненадежности метода про­ стого перечисления стоит в обратном от­ ношении к широте обобщения. Метод этот ненадежен и недостаточен как раз постоль­ ку, поскольку объект наблюдения имеет спе­ цифический характер и ограничен по сво­ ему объему. С расширением сферы наблю­ дения этот ненаучный метод становится псе менее и менее погрешимым, и наи­ более всеобщие истины — как, например, закон причинной связи и принципы науки о числе и геометрии — вполне доказыва­ ются по одному этому методу, да и не до­ пускают никакого другого доказательства. Относительно всех тех обобщений, о которых мы сейчас говорили (а именно, единообразий, зависящих от причинной связи), истинность только что сделанно­ го замечания с очевидностью вытекает из принципов, установленных в предыдущих главах. Если на основании того, что то или другое совпадение наблюдалось известное число раз и что мы не знаем ни одного противоположного случая, мы сразу при­ знаем этот факт всеобщей истиной или законом природы, не проверяя его при помощи какого-либо из четырех методов индукции и не выводя его из других из­ вестных нам законов, — то мы сделаем, вообще говоря, грубую ошибку. Однако мы имеем полное право считать такое совпа­ дение эмпирическим законом, истинным в известных пределах времени, простран­ ства и обстоятельств, — лишь бы число наблюденных совпадений было больше то­ го, какое можно с вероятностью припи­ сать случайности. Основанием, почему мы не распространяем такого закона за ука­ занные пределы, является то, что истин­ ность его внутри этих пределов зависит, быть может, от размещений, относительно наличия которых в каком-либо месте нель­ зя заключать на основании существования их в другом месте; кроме того, истинность его может зависеть от случайного отсут­ ствия противодействующих факторов, ко­ торые могут появиться во всякий другой момент времени или при малейшей пере­

мене в обстоятельствах. Если мы поэто­ му предположим объект того или другого обобщения настолько распространенным, встречающимся столь часто, что не будет такого времени, пространства и сочетания обстоятельств, в которых это обобщение не должно было бы оказаться либо истин­ ным, либо ложным, и раз оно всегда будет оказываться истинным, то, значит, истин­ ность его зависит только от таких разме­ щений, которые существуют во все време­ на и во всех местах, а потому и отмене­ но оно может быть только такими проти­ водействующими факторами, которые ни­ когда в действительности не встречаются. Следовательно, здесь мы будем иметь эм­ пирический закон, совпадающий своими пределами (коэкстенсивный) со всем че­ ловеческим опытом; различие мевду эм­ пирическим законом и законом природы здесь исчезает, и наше обобщение получа­ ет место среди наиболее прочно установ­ ленных и в то же время наиболее широких истин, какие только возможны в науке. Но самое широкое по своему содержа­ нию из всех обобщений, удостоверяемых опытом и касающихся последовательности и сосуществований между явлениями, есть закон причинной связи. По всеобщности, а потому (если справедливы предшеству­ ющие замечания) и по достоверности он занимает первое место среди всех наблю­ давшихся единообразий. И если мы об­ ратим внимание не на то, в чем люди имели основание быть уверенными в эпо­ ху младенчества знания, а на то, в чем можно быть разумно уверенным теперь — при настоящем, более развитом его состо­ янии, то мы найдем себя вправе считать этот основной закон (хотя сам он получен при помощи индукции из частных зако­ нов причинной связи) не менее, а напро­ тив, более достоверным, чем любой из тех законов, из которых он был выведен. Он придает им столько же доказательности, сколько сам получает от них. Действитель­ но, нет, вероятно, ни одного даже из наи­ лучшим образом установленных законов причинной связи, который не подвергал­ ся бы иногда противодействию и из ко­ торого поэтому не было бы кажущихся

исключений. Исключения эти необходимо и естественно должны были бы поколебать доверие ко всеобщности этих законов, ес­ ли бы не индуктивные процессы, основан­ ные на рассматриваемом всеобщем зако­ не, которые дают нам возможность при­ писать такие исключения влиянию про­ тиводействующих причин, примирив их этим путем с теми законами, с которы­ ми они стоят в кажущемся противоречии. Сверх того, вследствие невнимания к какому-либо существенному обстоятельству — в формулы частных законов могут вкрасть­ ся ошибки, и вместо истинного положе­ ния получится тогда такое, которое будет ложно в качестве всеобщего закона, хотя во всех наблюдавшихся до сих пор случаях будет вести к тому же самому результату, к какому повел бы и такой всеобщий за­ кон. Из закона же причинной связи мы, напротив, не знаем ни одного исключе­ ния, и даже те исключения, которые огра­ ничивают или, по-видимому, уничтожают те или другие частные законы, не только не противоречат этому всеобщему закону, но еще подтверждают его: во всех доста­ точно доступных для нашего наблюдения случаях мы в состоянии объяснить разни­ цу либо отсутствием той или другой при­ чины, бывшей налицо в прежних случаях, либо присутствием какой-нибудь причи­ ны, обыкновенно не имевшей там места. Ввиду того что закон причинной свя­ зи обладает, таким образом, достоверно­ стью, он может сообщать ее и всем другим выводимым из него индуктивным положе­ ниям. Можно считать, что в этом законе находят себе окончательное подтвержде­ ние более узкие индукции, так как из числа их нет ни одной, которая не становилась бы более достоверной, раз мы получаем возможность связать ее с более широкой индукцией и показать, что ее нельзя от­ рицать, не отрицая вместе с тем и закона, по которому все, что начинает существо­ вать, имеет свою причину. Это оправдыва­ ет нашу кажущуюся непоследовательность, которая состоит в том, что мы признаем «индукцию через простое перечисление» пригодной для доказательства общей ис­ тины, служащей основанием научной ин­

дукции, и в то же время отказываемся по­ лагаться на такую индукцию в случаях бо­ лее узких обобщений. Я вполне допускаю, что обобщение было бы, в более очевид­ ных единообразиях явлений, возможно и в том случае, если бы закон причинной свя­ зи был вовсе неизвестен. И хотя во всех таких случаях обобщение было бы более или менее (а в некоторых даже чрезвы­ чайно) ненадежно, все-таки и оно могло бы гарантировать известную степень ве­ роятности. Но нам нет нужды определять, насколько велика могла бы быть эта ве­ роятность: она никогда не может достиг­ нуть той степени достоверности, какую то или другое положение приобретает в том случае, если, по применении к нему четы­ рех методов, предположение об его ложно­ сти оказывается несовместимым с законом причинной связи. Таким образом, мы име­ ем логическое право — и условия научной индукции вынуждают нас к этому — пре­ небречь вероятностями, основывающими­ ся на раннем, грубом методе обобщения, и считать всякое менее широкое обобщение доказанным лишь постольку, постольку его подтверждает закон причинной связи, и вероятным лишь постольку, поскольку ра­ зумно будет ожидать для него такого под­ тверждения. § 4 . Утверждение, что наши индуктивные процессы предполагают закон причинной связи, а в то же время сам закон при­ чинной связи есть частный случай индук­ ции, является парадоксом только с точ­ ки зрения старой теории умозаключения, по которой в силлогизме общая истина, или большая посылка, служит действитель­ ным доказательством частных истин, вы­ водимых из нее в заключении. Соглас­ но же тому учению, которого в Насто­ ящем трактате5 держались мы, большая посылка не доказывает заключения; она сама основывается на том же доказатель­ стве, на какое опирается и заключение. Что лорд Пальмерстон смертен, это дока­ зывается не тем, что «все люди смертны»; вывести как эту общую истину, так и ука­ занный частный факт (притом с совер­ шенно одинаковой степенью уверенности)

нам позволяет наш прежний опыт относи­ тельно смертности людей. Смертность лор­ да Пальмерстона есть вывод не из факта смертности всех людей, а из того опы­ та, который доказывает смертность всех людей: единичное утверждение будет пра­ вильным выводом из опыта, раз общая ис­ тина есть также правильный вывод из него. Такое отношение между нашими общими утверждениями и подходящими под них частными случаями оказывается одинако­ во справедливым и для рассматриваемо­ го нами теперь более широкого обобще­ ния. Всякий новый факт причинной связи, установленный путем индукции, надо при­ знать установленным правильно, раз про­ тив него нельзя сделать никаких других возражений, кроме тех, которые приложи­ мы и к общей истине, что всякое событие имеет свою причину. Здесь предел досто­ верности вывода, полученного путем умо­ заключения. Когда мы установили, что ис­ тинность или ложность данного заключе­ ния зависит от решения вопроса об общем единообразии законов природы, раз мы признали, что в заключении этом можно сомневаться только в том случае, если мы усомнимся в том, действительно ли каж­ дый факт имеет причину, — то мы сдела­ ли все, что было возможно, для придания достоверности нашему заключению. Мы будем иметь самую сильную уверенность в истинности того или другого предпо­ ложения относительно причины данного явления, раз мы докажем, что это явление либо зависит от указываемой нами причи­ ны, либо вовсе не имеет никакой причины. Последнее предположение (что явле­ ние вовсе не имеет причины) могло бы быть допустимо на очень ранней ступе­ ни нашего знакомства с природой. Но при теперешнем состоянии знаний человече­ ства, как мы имели уже возможность ви­ деть, то обобщение, которым устанавли­ вается закон всеобщей причинной связи, стало уже более строгой и надежной индук­ цией — индукцией, заслуживающей боль­ шего доверия, чем любое из подчинен­ ных ему обобщений. Мы можем даже, как мне кажется, пойти дальше: можем смот­ реть на достоверность этой великой индук­

ции не как на относительную только, а как на полную (с точки зрения всех практиче­ ских целей) достоверность. Я приведу здесь те соображения, ко­ торые придают, по моему мнению, этот характер полноты и убедительности до­ казательству того, что закон единообра­ зия последовательности распространяется на все явления без исключения. А именно, во-первых, мы непосредственно знаем те­ перь этот закон за истинный относительно подавляющего большинства явлений; мы не знаем ни одного явления, для которого он не был бы истинным: самое большее, что можно сказать, это — что относитель­ но некоторых явлений мы не можем утвер­ ждать его истинности на положительном основании прямого доказательства. В то же время одно явление за другим, по мере ближайшего ознакомления с ними, посто­ янно переходят из этого последнего раз­ ряда в первый. И даже во всех тех слу­ чаях, где этот переход еще не совершил­ ся, такое отсутствие прямого доказатель­ ства объясняется либо редкостью или не­ ясностью явлений, либо недостаточностью наших средств наблюдения, либо логиче­ скими трудностями, обусловливающимися сложностью тех обстоятельств, при кото­ рых эти явления происходят: поэтому-то в подобных случаях и кажется невероят­ ным, чтобы мы могли лучше ознакомиться с их условиями, чем мы знакомы с ни­ ми теперь, — хотя на самом деле эти яв­ ления столько же строго зависят от сво­ их условий, как и все остальные. Одна­ ко есть и другие соображения, еще более подтверждающие наше заключение. Хотя и есть такие явления, возникновение и из­ менения которых нам никак не удается свести к какому-либо закону, однако даже относительно подобных явлений мы на­ ходим, что они (или участвующее в них предметы) в некоторых случаях повину­ ются известным нам законам природы. Ве­ тер, например, — этот образец непостоян­ ства и прихотливости — в некоторых слу­ чаях, как оказывается, повинуется (с та­ ким же постоянством, как и вообще лю­ бое явление в природе) закону стремления жидкостей распределяться таким образом,

чтобы давление на все стороны каждой из их частиц было одинаково: таковы пас­ сатные ветры и муссоны. Прежде можно было предполагать, что молния не под­ чиняется никаким законам; но как толь­ ко была установлена ее тождественность с электричеством, стало ясно, что в неко­ торых из своих проявлений она должна повиноваться действию некоторых опре­ деленных причин. И я не думаю, чтобы теперь во всем нашем опыте относитель­ но природы — по крайней мере, в пре­ делах Солнечной системы — существовал какой-либо предмет или событие, относи­ тельно которых не было бы установлено путем прямого наблюдения, что они следу­ ют своим особым законам, или не было бы доказано, что они близко сходны с таки­ ми предметами или событиями, которые — в своих более нам привычных проявлени­ ях или при более ограниченном масшта­ бе — повинуются определенным законам. Невозможность же для нас проследить эти законы при более значительном масшта­ бе и в более неясных случаях объясняется многочисленностью и сложностью видо­ изменяющих причин или их недоступно­ стью для наблюдения. Таким образом, с расширением опы­ та рассеялось то сомнение, какое должна была вызывать всеобщность закона при­ чинной связи в ту эпоху, когда существо­ вали явления, казавшиеся явлениями sui generis — такими, которые не имеют об­ щих законов ни с каким из других классов явлений и для которых в то же время не установлено и специальных законов. Но уже и ранее того, как явились достаточ­ ные основания для признания этого ве­ ликого обобщения достоверным, им мож­ но было разумно пользоваться в качестве вероятности самого высшего порядка, как им и пользовались на самом деле. В де­ ле доказательства, как и во всем прочем, мы не нуждаемся в абсолютном, да и не можем достигнуть его. Даже относительно самых крепких убеждений наших справед­ ливо, что мы должны держать свой ум го­ товым к восприятию противоречащих им фактов, и что мы только в том случае полу­ чаем право с полным доверием полагаться

на свои убеждения, если нами приняты все предосторожности и между тем нам все-таки не попадается ни одного такого противоречащего случая. Все, что оказа­ лось истинным в бесчисленном количе­ стве случаев и ни в одном, несмотря на надлежащее исследование, не оказывалось ложным, — все это мы смело можем счи­ тать всеобщим до тех пор, пока не окажет­ ся какого-либо несомненного исключения (если природа данного случая такова, что действительное исключение едва ли могло бы ускользнуть от нашего внимания). Раз решительно всякое явление, какое только мы могли изучить достаточно хорошо для того, чтобы ответить на вопрос об его при­ чине, имело причину, за которой оно не­ изменно следовало, то разумнее предполо­ жить, что невозможность для нас указать причины других явлений обусловливает­ ся нашим неведением, чем признать суще­ ствование явлений, не имеющих причин, — тем более, что такими явлениями ока­ зываются как раз те, которых мы не могли до сих пор как следует изучить. Надо заметить, однако, что такое до­ верие к нашим заключениям теряет осно­ вания, раз обстоятельства нам неизвестны и лежат за пределами возможного для нас опыта. Относительно отдаленных звездных пространств, где явления могут быть со­ вершенно несходны с теми, которые из­ вестны нам, столь же безрассудно было бы утверждать с уверенностью как то, что там господствует рассматриваемый общий за­ кон, так и то, что там имеют силу те част­ ные законы, которые, как оказалось, име­ ют всеобщее значение для нашей плане­ ты. Единообразие последовательности со­ бытий, иначе называемое «законом при­ чинной связи», надо признать не законом Вселенной, а законом только той ее части, которая доступна нашим средствам досто­ верного наблюдения (причем его можно в известной мере распространять и на смеж­ ные случаи). Распространять же его дальше значило бы делать бездоказательное пред­ положение, которому напрасно было бы стараться приписать какую-либо вероят­ ность, так как здесь нет никакого опытного основания для оценки ее степени 6.

Единообразия сосуществования, не зависящие от причинной связи

§ 1. Порядок явлений во времени может быть либо последовательным, либо одно­ временным; поэтому и единообразия их воз­ никновения бывают либо единообразиями последовательности, либо единообразиями сосуществования. Все единообразия после­ довательности подходят под закон при­ чинной связи и под его следствия. Всякое явление имеет свою причину, за которой оно неизменно следует; отсюда происте­ кают другие неизменные последовательно­ сти между сменяющими друг друга фазами одного и того же следствия, а также такими следствиями, которые зависят от причин, неизменно следующих друг за другом. Точно таким же образом, наряду с эти­ ми производными единообразиями после­ довательности, возникает значительное число единообразий сосуществования. Со­ четанные следствия одной и той же причи­ ны естественно сосуществуют друг с дру­ гом. Прилив в одной точке земной по­ верхности и прилив в точке, диаметраль­ но противоположной первой, суть едино­ образно повторяющиеся, одновременные следствия воздействия на воды океана сов­ местного притяжения Солнца и Луны. По­ добным же образом затмение Солнца для нас и затмение Земли для зрителя с Луны суть неизменно сосуществующие явления, и их сосуществование точно так же можно вывести из законов их возникновения. Здесь сам собой возникает вопрос, нельзя ли объяснить таким образом все единообразия сосуществования между яв­ лениями. Нет сомнения, что сосуществова­ ния между теми явлениями, которые сами суть следствия, необходимо должны зави­ сеть от причин этих явлений. Если явления эти суть непосредственные или отдален­ ные следствия одной и той же причины,

то они могут сосуществовать только в си­ лу каких-либо законов или свойств этой причины. Если же это — следствия раз­ личных причин, то они могут сосущество­ вать лишь благодаря сосуществованию их причин, и раз единообразно сосуществуют следствия, то это доказывает, что и данные причины также единообразно сосуществу­ ют — в пределах нашего наблюдения. § 2. Но эти же самые соображения по­ буждают нас признать, что должен быть один класс сосуществований, который не может зависеть от причинной связи: это — сосуществования между конечными свой­ ствами вещей, между теми их свойства­ ми, которые, служа причинами всех явле­ ний, сами не причиняются никакими яв­ лениями и причину которых можно бы­ ло бы искать поэтому лишь путем восхо­ ждения к началу всех вещей. Менаду эти­ ми конечными свойствами имеют место не только сосуществования, но и единооб­ разия сосуществования. Можно составить, и действительно составляют, общие пред­ ложения, утверждающие, что всякий раз, как мы находим такие-то свойства, вместе с ними мы находим и некоторые другие свойства. Мы воспринимаем какой-нибудь предмет — положим, воду. Мы признаем его за воду, разумеется, на основании не­ которых его свойств. Признав же в нем во­ ду, мы получаем право утверждать относи­ тельно него бесчисленное количество дру­ гих свойств, на что мы не имели бы права, если бы не было некоторой общей исти­ ны, некоторого закона или единообразия природы: а именно, что свойства, позволя­ ющие нам отождествить данное вещество с водой, всегда встречаются в соединении с этими другими свойствами.

Выше1 мы довольно подробно выяс­ нили, что мы разумеем под «разрядами» (Kinds) предметов: это — такие классы, ко­ торые отличаются друг от друга не тем или другим ограниченным и определен­ ным числом признаков, а некоторым не­ определенным и неизвестным их числом. К сказанному там мы должны теперь при­ бавить, что всяким предложением, в ко­ тором что-либо утверждается относитель­ но какого-либо «разряда», мы утверждаем то или другое единообразие сосущество­ вания. Так как о «разрядах» мы не знаем ничего, кроме их свойств, то разряд для нас есть ряд свойств, с помощью которых мы его узнаем и которых, конечно, долж­ но быть достаточное количество для того, чтобы его можно было отличить от всяко­ го другого разряда2. Таким образом, утвер­ ждая что-либо относительно «разряда», мы утверждаем, что нечто единообразно сосу­ ществует с теми свойствами, которые слу­ жат нам для распознавания этого разря­ да; в этом — единственный смысл нашего утверждения. Таким образом, к единообразиям со­ существования, имеющим место в приро­ де, можно причислить все свойства «раз­ рядов». Однако они не всецело, а лишь отчасти не зависят от причинной связи. Некоторые из них суть конечные свойства, другие — производные; для одних нельзя указать никакой причины, другие же явно зависят от причин. Так, чистый кислород есть разряд, и одним из его самых несо­ мненных свойств служит его газообразная форма; но свойство это имеет своей при­ чиной присутствие известного количества скрытой теплоты, и если бы эту теплоту можно было удалить из него (как это сде­ лал в своих опытах по отношению к столь­ ким газам Фарадей), тогда газообразная форма, без сомнения, исчезла бы вместе со многими другими признаками, завися­ щими от этого свойства или имеющими в нем свою причину. Есть значительные основания предпо­ лагать, что специфические свойства всех веществ, представляющих собой в хими­ ческом отношении сложные тела (и мо­ гущих поэтому считаться продуктами со­

прикосновения веществ, отличных от них самих по «разряду»), являются следствия­ ми некоторых свойств их элементов, хотя до сих пор мало удалось сделать для выяс­ нения какого-либо неизменного отноше­ ния между последними и первыми. Еще основательнее будет такое предположение в том случае, когда сам предмет (как в ор­ ганических существах) представляет собой не первичный фактор, а следствие, само существование которого зависит от той или другой причины или причин. Таким образом, единственными разрядами, часть свойств которых можно с уверенностью признать конечными, являются те, которые называются в химии «простыми вещества­ ми», или «элементарными естественными деятелями». Конечные свойства этих ве­ ществ, вероятно, гораздо многочисленнее, чем сколько мы их знаем теперь; ибо вся­ кое успешное сведение свойств сложного тела к более простым законам ведет обык­ новенно к признанию за его элементами новых свойств, отличных от всех раньше за ними известных. Объяснение законов небесных движений сопровождалось уста­ новлением ранее неизвестного конечно­ го свойства: взаимного притяжения меж­ ду всеми телами; объяснение — насколько оно подвинулось в настоящее время — за­ конов кристаллизации, химического срод­ ства, электричества, магнетизма и проч. указывает на различные полярности, при­ сущие, в конечном анализе, тем частицам, из которых состоят тела; относительные атомные веса различных разрядов тел бы­ ли определены путем сведения единооб­ разий, наблюдавшихся в тех отношениях, в каких эти вещества соединяются меж­ ду собой, к более общим законам и т.д. Таким образом, хотя сведение сложного единообразия к более простым и более элементарным законам как будто клонит­ ся к уменьшению числа конечных свойств (и действительно многие свойства исклю­ чает из числа конечных), однако (ввиду того, что результат такого упрощения со­ стоит в отнесении все большего количе­ ства различных следствий на долю тех же самых деятелей), чем дальше мы продви­ гаемся в этом направлении, тем большее

число различных свойств принуждены мы признавать в одном и том же предмете; имеете с тем сосуществования этих свойств приходится относить к конечным общим фактам природы. $ У Итак, предложения, утверждающие единообразия сосуществования между свой­ ствами, бывают только двух родов — со­ образно с тем, зависят ли эти свойства от причин или не зависят. Если данные свой­ ства стоят в такой зависимости, то предло­ жение, утверждающее их сосуществование, есть производный закон сосуществования между следствиями; и пока он не сведен к обусловливающим его законам причинпой связи, это будет эмпирический закон, подлежащий проверке на основании тех принципов индукции, к которым такие за­ коны приводятся. Если же, напротив, дан­ ные свойства не зависят от причин, т. е. если это — конечные свойства, то (раз они действительно неизменно сосуществуют) все они должны быть конечными свой­ ствами одного и того же разряда, и толь­ ко сосуществование таких свойств можно признать особого рода законом природы. Утверждая, что все вороны черны или что все негры имеют курчавые волосы, мы утверждаем известное единообразие сосу­ ществования. Мы утверждаем, что свой­ ства черного цвета или свойство облада­ ния курчавыми волосами неизменно со­ существуют с теми свойствами, которые в обыденной речи или в принимаемой нами научной классификации положены в осно­ вание класса «ворон» или класса «негр». Те­ перь, если предположить, что черный цвет есть конечное свойство черных предметов или что курчавые волосы составляют ко­ нечное свойство обладающих ими живых существ, т. е. если предположить, что свой­ ства эти не обусловливаются никакой при­ чиной, что они не связаны никаким зако­ ном с предыдущими явлениями, —то (если действительно все вороны черны и все не­ гры курчавы) это должны быть конечные свойства разрядов ворон и негр или какоголибо другого разряда, обнимающего собой эти разряды. Если же, напротив, черный цвет или курчавые волосы суть следствия,

зависящие от каких-либо причин, то при­ веденные общие предложения явно будут эмпирическими законами, и к ним мож­ но будет без изменения приложить все, что уже было сказано относительно этого класса обобщений. Но, как мы уже видели, относитель­ но всех сложных тел (говоря коротко, от­ носительно всех вещей, кроме элементар­ ных веществ и первичных сил природы) можно предположить, что их свойства дей­ ствительно зависят от причин, и ни в од­ ном случае нельзя положительно отвергать такой зависимости. Поэтому мы поступи­ ли бы неосновательно, приписав тому или другому обобщению по вопросу о сосуще­ ствовании свойств такую степень досто­ верности, на какую оно не имело бы права в том случае, если бы свойства эти ока­ зались результатом причин. Обобщение, касающееся сосуществования или, други­ ми словами, свойств разрядов, может быть конечной истиной, но может быть также и истиной лишь производной; а так как в последнем случае оно будет одним из тех производных законов, которые не пред­ ставляют из себя законов причинной связи и не сведены еще к обусловливающим их законам причинной связи, то оно не может обладать более высокой степенью доказа­ тельности, чем какая присуща эмпириче­ ским законам. § 4 . Это заключение можно подтвердить рассмотрением одного важного недостат­ ка, не позволяющего прилагать к конеч­ ным единообразиям сосуществования ту систему строго научной индукции, какая приложима, как мы видели, к единообрази­ ям последовательности явлений. Здесь нет основы для подобной системы, нет такой общей аксиомы, которая стояла бы к еди­ нообразиям сосуществования в таком от­ ношении, в каком закон причинной связи стоит к единообразиям последовательно­ сти. Индуктивные методы, служащие для установления причин и следствий, осно­ ваны на том принципе, что все, что име­ ет начало, должно иметь и причину, — что в числе обстоятельств, действительно существовавших при начале явления, не­

пременно должно было быть какое-либо сочетание, за которым рассматриваемое следствие безусловно следует и при повто­ рении которого оно непременно должно само повториться. Но при исследовании того, составляет ли то или другое свой­ ство (например, черный цвет) всеобщую принадлежность известного разряда (на­ пример, воронов), нет места ни для ка­ кого предположения, аналогичного закону причинной связи. Мы не уверены зара­ нее в том, что с данным свойством нечто должно постоянно сосуществовать, т. е. что свойство это должно иметь некоторое не­ изменное сосуществующее — подобно то­ му как всякое событие должно иметь какоелибо неизменное предыдущее. Если мы чувствуем боль, это значит, что мы на­ ходимся в каких-нибудь таких обстоятель­ ствах, при точном повторении которых мы всегда будем чувствовать боль. Но если на­ ше сознание говорит нам о черном цвете, то отсюда вовсе не следует, чтобы перед нами было и еще нечто такое, что посто­ янно сопровождает черный цвет; поэто­ му здесь нет места для процесса исключе­ ния — ни по методу сходства, ни по мето­ ду различия, ни по методу сопутствующих изменений (представляющего собой лишь видоизменение одного из первых двух ме­ тодов). Мы не можем заключить, что вос­ принимаемый нами черный цвет воронов должен быть их неизменным свойством, — на том только основании, что мы не видим ничего другого, чему можно было бы при­ писать это неизменное свойство. Поэтому истинность таких предложений, как «все вороны черны», нам приходится исследо­ вать при столь неблагоприятных условиях, как если бы мы были вынуждены, исследуя причинную связь, допустить, в качестве од­ ной из возможностей, что следствие в дан­ ном частном случае могло возникнуть со­ вершенно без всякой причины. Это важное различие и было, как мне кажется, упущено из виду Бэконом, — и в этом главная ошибка его воззрений на индуктивную философию. Он думал, что принцип исключения — это великое логи­ ческое орудие, введение которого во все­ общее употребление составляет его огром­

ную заслугу, — в том же смысле и столь же неограниченно приложим к исследованию сосуществований, как и к исследованию последовательностей явлений. Он думал, по-видимому, что, как всякое событие име­ ет ту или другую причину, то или другое не­ изменное предыдущее, так и всякое свой­ ство предмета имеет некоторое неизмен­ ное сосуществующее, названное им «фор­ мой» этого свойства. И в качестве приме­ ров для приложения и пояснения своего метода он выбирал преимущественно ис­ следования именно таких «форм», пытаясь определить, в чем еще сходны все пред­ меты, сходные в каком-либо одном общем свойстве: например, в твердости или мяг­ кости, сухости или влажности, теплоте или холоде. Конечно, подобные исследования не могли дать никаких результатов. Пред­ меты редко бывают сходны в таких обсто­ ятельствах, каких искал Бэкон: обыкновен­ но они совпадают в одном том свойстве, которое послужило поводом для исследо­ вания, и больше ни в чем. С другой сторо­ ны, при таком исследовании значительная часть тех свойств, которые всего вероятнее считать конечными, должна оказаться при­ сущей многим различным разрядам вещей, несходным между собой ни в чем другом. Что же касается тех свойств, которые, буду­ чи следствиями причин, допускают то или другое объяснение, то они обыкновенно не имеют никакого отношения к конечным сходствам или различиям в самих предме­ тах, а зависят от каких-нибудь внешних обстоятельств, под влиянием которых все без исключения предметы способны про­ являть такие свойства. Это особенно замет­ но на любимых предметах научных иссле­ дований Бэкона: теплоте и холоде, а также плотности и мягкости, твердости и жид­ ком состоянии и на многих других легко бросающихся в глаза качествах. Итак, за отсутствием какого-либо все­ общего закона сосуществования, подобно­ го всеобщему закону причинной связи, уп­ равляющему последовательностью, мы вы­ нуждены вернуться здесь к ненаучной ин­ дукции древних — к индукции per епитег-

ationem simplicem ubi non reperitur instantia contradictoria. Основанием, почему мы

убеждены в черном цвете всех воронов, • /|ужит просто то, что мы часто видели много черных воронов и слышали о та­ ковых и что нам не известно ни одного случая, где бы ворон был другого цвета. Теперь остается рассмотреть, как далеко может идти доказательность такого оснопапин и каким образом можем мы изме­ рит!» ее силу в каждом отдельном случае.

§5 . Иногда бывает, что уже простое из­ менение словесной постановки вопроса, ничего в действительности не прибавляю­ щее к высказанному положению, состав­ ляет значительный шаг к решению этого иопроса. Так, мне кажется, обстоит дело и в данном случае. Та степень достовер­ ности обобщения, какую дает одно пол­ ное сходство всего прошлого наблюдения (н том объеме, в каком оно имело место н действительности), есть, другими сло­ нами, степень невероятности того, чтобы исключения, если они существуют, могли остаться незамеченными. Основательность уверенности в том, что все вороны чер­ ны, измеряется невероятностью того, что­ бы до настоящего времени могли суще­ ствовать вороны какого-либо другого цве­ та, оставаясь нам неизвестными. Поставим вопрос в этой последней форме и посмот­ рим, что разумеем мы, предполагая воз­ можность сосуществования нечерных во­ ронов, и при каких условиях будем мы вправе считать такое предположение не­ вероятным. Если действительно существуют нечерпые вороны, то должно иметь место одно из двух: либо черный цвет всех до сих пор наблюдавшихся воронов был как бы слу­ чайным признаком, не связанным ни с ка­ ким разрядовым, или видовым отличием; либо (если это — разрядовое свойство) нечерные вороны должны быть новым раз­ рядом — разрядом, который до сих пор упускали из виду, хотя он и подходил под то самое общее описание, какое до сих пор давали воронам. Истинность первого пред­ положения была бы доказана, если бы нам удалось случайно открыть среди черных воронов белого или если бы оказалось, что черные вороны обращаются иногда в бе­

лых. Второе предположение нашло бы себе доказательство в том случае, если бы в Ав­ стралии или в Центральной Африке был открыт вид или порода белых либо серых воронов. § 6. В первом из указанных двух пред­ положений необходимо подразумевается, что цвет зависит от некоторой причины. Если черный цвет у воронов, у которых он наблюдался, не есть свойство «разряда», ес­ ли он может быть налицо и отсутствовать без всякой разницы в свойствах предме­ та вообще, то это — не конечный факт, присущий индивидуумам, как таковым: он наверное зависит от какой-либо причины. Есть, без сомнения, много свойств, различ­ ных для разных индивидуумов одного и то­ го же разряда, даже если это infima species, т. е. низший разряд (низший вид, наимень­ ший естественный класс). Некоторые по­ роды цветов могут быть как белыми, так и красными, не различаясь мезвду собой ни в каком другом отношении. Но свойства эти не принадлежат к коренным, конечным: они зависят от причин. Поскольку свой­ ства вещи присущи ее собственной при­ роде, а не возникают под влиянием какойлибо внешней по отношению к ней причи­ ны, они всегда будут одни и те же для вся­ кого данного разряда. Возьмем, например, все простые вещества и элементарные си­ лы — то единственное, относительно чего нам достоверно известно, что здесь неко­ торые, по крайней мере, свойства должны быть признаны конечными. Цвет обыкно­ венно считается наиболее изменчивым из всех свойств; однако, если сера иногда бы­ вает желтой, а иногда белой и вообще из­ меняется в своем цвете, то это имеет место лишь постольку, поскольку цвет является следствием некоторой внешней причины: поскольку он зависит, например, от харак­ тера падающего на вещество света, от ме­ ханического распределения частиц (после, например, плавления) и т. д. Мы не видим, чтобы при одной и той же температуре же­ лезо было иногда жидким, а иногда твер­ дым; чтобы золото иногда было ковким, а иногда хрупким; чтобы водород иногда со­ единялся с кислородом, а иногда нет и т.д.

Если вместо простых веществ мы возьмем какие-либо из их соединений (например, воду, известь или серную кислоту), то и в их свойствах мы найдем такое же постоян­ ство. В каждом отдельном случае свойства варьируют у механических смесей (како­ вы, например, атмосферный воздух или горная порода), которые состоят из раз­ нородных веществ и не составляют — ни сами по себе, ни вместе с другими — дей­ ствительного разряда3, и у органических существ. В самом деле, изменчивость этих последних очень значительна. Животные одного и того же вида и породы, челове­ ческие существа одного и того же возраста, пола и страны совершенно не похожи друг на друга — например, лицом и фигурой. Но организованные существа (вследствие крайней сложности управляющих ими за­ конов) изменчивы в большей степени, т. е. доступны влиянию более многочисленных и разнообразных причин, чем какие бы то ни было другие явления, и притом сами имеют начало, а потому и причину. Вслед­ ствие этого есть основание думать, что ни одно из их свойств не является конечным, что все они производны и обусловливают­ ся причинной связью. Предположение это подтверждается тем фактом, что свойства, различные для разных индивидуумов, вме­ сте с тем изменяются обыкновенно и у од­ ного и того же индивидуума в разные вре­ мена; а такое изменение, подобно всякому другому событию, предполагает известную причину и, следовательно, указывает на за­ висимость данных свойств от причинной связи. Если черный цвет является случайным признаком воронов и может изменяться, причем «разряд» будет оставаться тем же самым, то присутствие или отсутствие это­ го цвета, бесспорно, не составляет конеч­ ного факта: оно должно быть следствием какой-либо неизвестной причины. А раз это так, полное единообразие опыта отно­ сительно черного цвета всех воронов яв­ ляется доказательством существования не­ которой общей причины и придает обоб­ щению значение эмпирического закона. Так как в сторону положительного отве­ та указывают бесчисленные случаи, а от­

рицательных случаев до сих пор не бы­ ло найдено ни одного, то причины это­ го свойства должны существовать везде — в тех пределах, какие охвачены наблюде­ нием, и значит, рассматриваемое положе­ ние можно признать всеобщим для этих пределов и допустить распространение его на смежные случаи. § 7. Если же данное свойство в тех случа­ ях, где оно открыто наблюдением, не обу­ словлено никакой причиной, то это — разрядовое свойство, и тогда наше обобще­ ние может быть подорвано только откры­ тием какого-либо нового разряда воро­ нов. Впрочем, предположение, что в при­ роде существует какой-либо особый раз­ ряд, не открытый еще до сих пор, оправ­ дывалось настолько часто, что его совсем нельзя считать невероятным. У нас нет ничего, что делало бы законной попытку ограничить число существующих в приро­ де разрядов вещей. Невероятным открытие нового вида было бы лишь в таких мест­ ностях, которые было основание считать уже вполне исследованными: но и эта не­ вероятность зависит от степени очевидно­ сти разницы между вновь открытым раз­ рядом и всеми остальными, так как даже и в наиболее изученных местностях иссле­ дователи все еще постоянно находят новые разряды минералов, растений и даже жи­ вотных, которых они раньше или вовсе не замечали, или смешивали с уже извест­ ными видами. Это соображение, как и при­ веденное выше, показывает, что наблюден­ ное единообразие сосуществования, буду­ чи эмпирическим законом, может иметь силу лишь в области действительного на­ блюдения, и притом наблюдения настоль­ ко точного, насколько того требует харак­ тер данного случая. Поэтому-то (как мы уже замечали в одной из предыдущих глав этой Книги) нам и приходится так ча­ сто по первому требованию отказываться от такого рода обобщений. Если бы какой-либо достоверный свидетель заявил, что он видел белого ворона, и обстоятель­ ства давали бы вероятное объяснение тому, почему такие вороны должны были рань­ ше оставаться неизвестными, то мы от­

неслись бы к такому заявлению с полным доверием. Оказывается, таким образом, что наблю­ даемые в сосуществовании явлений еди­ нообразия — как те, которые у нас есть основание считать конечными, так и те, которые обусловливаются еще не найден­ ными законами причинной связи, — мож­ но считать лишь эмпирическими закона­ ми: их можно предполагать истинными лишь в тех пределах времени, простран­ ства и обстоятельств, какие охвачены на­ блюдениями, или же в строго с ними смеж­ ных случаях. § 8 . В предыдущей главе мы видели, что существует такая степень общности, при которой эмпирические законы становят­ ся столь же достоверными, как и законы природы, или, вернее, при которой исчеза­ ет всякое различие между эмпирическими законами и законами природы. По мере того как эмпирические законы прибли­ жаются к этому, т. е. по мере того как они становятся более общими, они при­ обретают и большую достоверность: мы с большим основанием можем рассчиты­ вать на их всеобщность. Действительно, прежде всего, если эмпирический закон обусловливается причинной связью (чего мы никогда не можем с уверенностью от­ рицать даже относительно тех единооб­ разий, которым посвящена эта глава), то чем он общее, тем, значит, больше та об­ ласть, где имеют место необходимые для него размещения и где нет причин, спо­ собных оказать противодействие тем не­ известным причинам, от которых этот эм­ пирический закон зависит. Сказать, что то или другое свойство есть неизменный признак некоторого весьма ограниченно­ го класса предметов, значит сказать, что оно неизменно сопровождает некоторую весьма многочисленную и сложную груп­ пу отличительных свойств. Такой факт (ес­ ли только в данном случае вообще играет роль причинная связь) доказывал бы на­ личие сочетания многих причин и пото­ му возможность частого противодействия, между тем как сравнительно узкие преде­ лы наблюдения не давали бы возможно­

сти предсказать, в какой степени эти не­ известные противодействующие причины распространены в природе. Напротив, ес­ ли обобщение оказалось правильным от­ носительно очень значительной доли всех без исключения вещей, то это уже служит доказательством того, что над ним не име­ ет силы почти ни одна из существующих в природе причин, что его могут поколе­ бать лишь весьма немногие перемены в со­ четаниях причин, так как ббльшая часть их возможных сочетаний должна была уже существовать в том или другом из тех слу­ чаев, где наше обобщение оказалось ис­ тинным. Таким образом, если эмпириче­ ский закон есть результат причинной свя­ зи, то чем он общее, тем больше можно на него положиться. Но даже и в том слу­ чае, если он есть не результат причинной связи, а какое-либо коренное сосущество­ вание, все-таки чем он общее, тем боль­ шая сумма опыта лежит в его основании и тем больше поэтому вероятность того, что, если бы были исключения, то некото­ рые из них должны были бы уже попасться в числе наблюдавшихся случаев. Поэтому для того чтобы установить исключение из более общего эмпириче­ ского закона, требуется гораздо больше данных, чем для доказательства исключе­ ния из более частного эмпирического за­ кона. Мы легко могли бы поверить тому, что может существовать какой-нибудь но­ вый разряд воронов или какой-нибудь но­ вый разряд птиц, сходных с воронами в тех свойствах, которые до сих пор считались отличительными признаками разряда «во­ рон», Но для того чтобы убедить нас в су­ ществовании разряда воронов, обладаю­ щего свойствами, отличными от признан­ ных всеобщими для целого класса «птиц», нужно было бы более сильное доказатель­ ство; оно должно было бы быть еще силь­ нее, если бы эти свойства противоречи­ ли свойствам, признанным всеобщими для класса животных. Эти соображения согла­ суются и с тем способом сузвдения, какой рекомендуется здравым смыслом и обще­ принят на практике: люди с тем большим недоверием относятся ко всяким новым сведениям о природе, чем общее тот опыт,

с которым эти сведения находятся в види­ мом противоречии. § 9. Можно вообразить себе далее, что такого рода свойства пойдут в разрез с ка­ ким-либо признанным за всеобщее свой­ ством всей материи. В таком случае не­ вероятность этих свойств была бы наи­ большей; однако и тогда она не доходи­ ла бы все-таки до безусловности. Нам из­ вестны лишь два свойства, общих всей материи; другими словами, нам известно лишь одно единообразие сосуществования свойств, обнимающее собой всю физиче­ скую природу: а именно, все, оказывающее сопротивление движению, имеет вес, или, употребляя выражение проф. Бэна, инер­ ция и тяжесть сосуществуют во всей ма­ терии и количественно пропорциональны друг другу. Свойства эти, как верно заме­ чает Бэн, не подразумевают друг друга: на основании одного из них мы не могли бы, опираясь на причинную связь, предполо­ жить существования другого. Но именно по этой самой причине мы никогда и не можем быть уверены в том, что не ока­ жется такого разряда, который обладает одним из этих свойств без другого. Та­ ким разрядом может оказаться, например, гипотетический эфир, если он существу­ ет. Наши чувства не в состоянии открыть в нем ни сопротивления, ни тяжести; но если когда-либо будет доказано существование сопротивляющейся среды (на основании, например, изменений во временах враще­ ния периодических комет, а также явлений света и теплоты), то из одного этого, без всяких других доказательств, опрометчиво было бы заключить, что такая среда долж­ на иметь вес. Действительно, даже более широкие обобщения, охватывающие обширные раз­ ряды, заключающие в себе много разно­ образных низших видов (infimae species), суть только эмпирические законы, основы­ вающиеся лишь на индукции при помощи простого перечисления, а не на каком-ли­ бо процессе исключения, совершенно не­ приложимом в такого рода случаях. По­ добные обобщения должны поэтому опи­ раться на исследование всех, а не части

только обнимаемых ими infimae species. Раз не играет роли причинная связь, мы не можем из того, что то или другое поло­ жение истинно относительно известного числа вещей, сходных мевду собой лишь в том, что это все — животные, заключить об его истинности относительно всех жи­ вотных. Правда, если что-либо истинно от­ носительно видов, различающихся между собой больше, чем каждый из них отлича­ ется от какого-либо третьего вида (особен­ но если этот третий вид по большинству из своих известных свойств занимает по­ ложение между двумя первыми видами), то существует некоторая вероятность, что то же будет истинно и относительно тако­ го промежуточного вида. Действительно, часто (хотя отнюдь не всегда) оказывает­ ся, что в свойствах различных разрядов есть некоторого рода параллелизм и что степень их несходства в одном отноше­ нии в известной степени соразмерна с их несходством в других отношениях. Мы ви­ дим такой параллелизм в свойствах раз­ личных металлов; в свойствах серы, фос­ фора и углерода; в свойствах хлора, йода и брома; в естественных порядках расте­ ний и животных и проч. Но такое сходство допускает бесчисленные аномалии и ис­ ключения, если только, конечно, оно само не есть аномалия и исключение из поряд­ ка природы. Поэтому всеобщие предложения отно­ сительно свойств высших разрядов, не ос­ нованные на доказанной или предпола­ гаемой причинной связи, можно утверэвдать только после особого исследования всякого отдельного подразряда, входящего в данный высший разряд. Но даже и то­ гда мы должны быть готовы отказаться от такого обобщения, как только появит­ ся какая-либо новая аномалия, чего (в том случае, если данное единообразие не обусловливаегся причинной связью) никогда нельзя считать особенно невероятным да­ же по отношению к наиболее общим из та­ ких эмпирических законов. Так, все общие предложения, какие исследователи пыта­ лись установить относительно простых ве­ ществ или тех или других групп их (а та­ кие попытки делались часто), — все эти

предложения, с расширением опыта, либо ( ппершенно теряли всякое значение, либо оказывались ошибочными. Таким образом, каждое простое вещество остается со сво­ ей особенной группой свойств, сохраняя известный параллелизм лишь с немноги­ ми другими, наиболее с ним сходными разрядами. Правда, относительно органи­ зованных существ мы имеем массу поло­ жений, признанных всеобще-истинными для высших родов, и для многих из них открытие в будущем какого-либо исклю­ чения должно считаться крайне неверо­ ятным. Но положения эти, как уже было

замечено, касаются тех свойств, которые у нас есть полное основание считать зави­ сящими от причинной связи4. Итак, единообразия сосуществования не только в тех случаях, когда они выте­ кают из законов последовательности, но и тогда, когда они представляют из себя ко­ нечные истины, — надо, с логической точ­ ки зрения, отнесли к эмпирическим зако­ нам; а потому они во всех отношениях подчиняются тем же самым правилам, как и те необъясненные единообразия, отно­ сительно которых известно, что они зави­ сят от причинной связи5.

Приблизительные обобщения и вероятное доказательство

§ 1. Исследуя природу индуктивного про­ цесса, мы не должны ограничиваться таки­ ми обобщениями из опыта, которые пре­ тендуют на всеобщую истинность. Суще­ ствует класс заведомо не всеобщих индук­ тивных истин, выражаемых в форме таких суждений, которые, хотя и не утверждают того, чтобы сказуемое всегда было истинно относительно подлежащего, тем не менее имеют чрезвычайно большую важность как обобщения. Значительная часть области индуктивного знания состоит не из всеоб­ щих истин, а из приближений к подобным истинам; и когда то или другое заключение называют основанным на «вероятном до­ казательстве», в таких случаях его посылка­ ми являются обыкновенно именно такого рода обобщения. Как всякий достоверный вывод отно­ сительно отдельного случая предполагает, что у нас есть основание для общего пред­ ложения, имеющего форму «всякое А есть В», так и всякий вероятный вывод пред­ полагает, что у нас есть основание для предложения типа «большинство А суть В». Степень вероятности такого умозаключе­ ния определяется отношением между чис­ лом тех из существующих в природе слу­ чаев, которые стоят в согласии с данным обобщением, и числом случаев, противо­ речащих этому обобщению. § 2. Предложения типа «большинство А суть В» имеют очень различное значение в науке и в практической жизни. Для на­ учного исследователя они важны, главным образом, как материал и ступень к получе­ нию всеобщих истин. Настоящее назначе­ ние науки состоит в установлении этих по­ следних: ее дело не кончено, если она оста­ навливается на таком предложении, как «большинство А суть В», не указав для этого

большинства каких-либо общих характе­ ристических признаков, по которым его можно было бы отличить от меньшин­ ства. Независимо от меньшей точности та­ ких несовершенных обобщений и мень­ шей уверенности, с какой на них мож­ но положиться в отдельных случаях, ясно, что в сравнении с полными обобщения­ ми они почти бесполезны для дедуктив­ ного открытия дальнейших истин. Правда, сопоставляя предложение «большинство А суть В» с каким-либо общим предложе­ нием, например «все В суть С», мы мо­ жем прийти к заключению, что «большин­ ство А суть С». Но если и второе обобще­ ние имеет также приблизительный харак­ тер (или даже если такой характер имеет одна лишь посылка, но посылка большая), тогда вообще нельзя бывает вывести ни­ какого положительного заключения. Когда большая посылка есть «большинство В суть D», тогда — если даже меньшая посылка имеет форму «все А суть В» — мы все-таки не можем вывести, что большинство А суть D (или хотя бы заключить с известной до­ лей достоверности, что некоторые А суть D): хотя большая часть класса В и обладает признаком D, однако весь подкласс А мо­ жет принадлежать к его меньшей части*. Хотя в науке приблизительные обоб­ щения могут (помимо своего значения в качестве ступеней к чему-нибудь лучшему) играть лишь незначительную роль, зато в практической жизни они часто представ­ ляют из себя все, чем мы должны руковод­ ствоваться в своем поведении. Даже когда наука действительно определила всеобщие законы того или другого явления, — тогда не только действие этих законов обыкно­ венно бывает сопряжено со слишком боль­ шим количеством условий для того, чтобы ими можно было пользоваться в обыден-

ном употреблении, но и представляющие­ ся нам в жизни случаи слишком сложны, а паши решения должны быть слишком быстры, чтобы можно было ждать, пока существование того или другого явления не будет доказано на основании тех дан­ ных, какие установила в качестве всеоб­ щих признаков этого явления наука. Не­ решительность и медленность в действи­ ях, вызываемые отсутствием вполне убеди­ тельного доказательства, на основании ко­ торого можно было бы действовать, —этот недостаток присущ иногда научным умам, и наличие его делает их неспособными разрешать практические затруднения. По­ этому, если мы хотим иметь успех в своих действиях, мы должны судить на основа­ нии таких указаний, которые, не будучи в общем ошибочными, иногда могут, одна­ ко, приводить нас к ошибкам; в то же вре­ мя, конечно, мы должны, насколько воз­ можно, дополнять недостаточную убеди­ тельность таких указаний, отыскивая дру­ гие, подкрепляющие их. Таким образом, индуктивные принципы, имеющие дело с приблизительными обобщениями, состав­ ляют не менее важный предмет исследо­ вания, чем правила для получения всеоб­ щих истин, и мы должны были бы посвя­ тить им почти столько же внимания, как и этим последним, если бы принципы эти не были простыми королляриями, выводами из принципов, уже рассмотренных нами выше. § 3. Есть два рода случаев, в которых мы принуждены бываем руководствоваться не­ совершенными обобщениями типа «боль­ шинство А суть В». Во-первых, это име­ ет место, когда у нас нет других обобще­ ний, когда мы оказались не в состоянии пойти дальше в нашем исследовании за­ конов явлений. Таковы следующие предло­ жения: большинство лиц с темными гла­ зами имеют темные волосы; большинство источников содержит минеральные веще­ ства; большинство пластовых формаций заключает в себе ископаемые остатки жи­ вотных. Значение этого класса обобщений не особенно велико: хотя часто мы не ви­ дим никакого основания, почему то, что

истинно относительно большинства чле­ нов того или другого класса, не истинно относительно остальных его членов, и хо­ тя мы в то же время не можем дать это­ му большинству никакой такой общей ха­ рактеристики, которая отличила бы его от меньшинства, однако, если мы согласны удовлетвориться менее общими положе­ ниями и разбить класс А на подклассы, то обыкновенно мы бываем в состоянии получить ряд вполне истинных предложе­ ний. Мы не знаем, почему в большинстве случаев дерево бывает легче воды, и не можем указать никакого общего свойства, отличающего такое дерево, которое легче воды, от дерева, которое тяжелее ее. Но нам точно известно, какие виды дерева облада­ ют первым свойством и какие отличаются вторым. Если же мы встречаемся с деревом, не соответствующим ни одному из извест­ ных нам видов (единственный случай, где наше прежнее знание имеет для нас зна­ чение приблизительного обобщения), то мы можем обыкновенно произвести спе­ циальный опыт, представляющий из себя более надежное орудие. Однако часто предложение «большин­ ство А суть В» бывает не конечным пре­ делом нашего научного знания: только в данном частном случае неудобно бывает приложить к делу более обширные сведе­ ния. Мы можем хорошо знать, какие обсто­ ятельства отличают часть А, обладающую признаком В, от той его части, у которой этого признака нет; но у нас может не быть средств или времени для исследова­ ния того, существуют ли эти обстоятель­ ства в данном единичном случае или нет. В таком положении находимся мы обык­ новенно при исследовании так называе­ мых «нравственных вопросов», т. е. таких, где имеется в виду предсказание человече­ ских действий. Для того чтобы мы имели возможность высказать какое-либо всеоб­ щее утверждение относительно действий тех или других групп или разрядов лю­ дей, люди должны быть классифицирова­ ны на основании их духовной культуры и привычек, т. е. по таким обстоятельствам, которые редко бывают вполне известны в отдельных случаях; притом те классы, ко­

торые будут основаны на таких различиях, никогда не могут стоять в точном соответ­ ствии с теми, на какие люди делятся в социальном отношении. Все предложения, какие можно построить относительно дей­ ствий людей, принимая обыкновенную их классификацию или классифицируя их со­ гласно с какими-либо внешними указани­ ями, имеют лишь приблизительный харак­ тер. Мы можем сказать только так: «боль­ шинство лиц известного возраста, профес­ сии, страны или общественного положе­ ния обладают такими-то и такими каче­ ствами» или «большинство лиц, находясь в известных обстоятельствах, поступают таким-то образом». При этом часто нельзя сказать, чтобы мы не знали, от каких при­ чин зависят данные качества или какого рода люди поступают данным образом: но у нас редко бывает возможность узнать, находилось ли то или другое отдельное лицо под влиянием таких именно причин или принадлежит ли данное лицо к людям такого именно рода. Мы могли бы, конеч­ но, заменить приблизительные обобщения предложениями, имеющими значение все­ общих истин; но такие предложения едва ли когда были бы приложимы на практике: мы были бы уверены в своих ббльших по­ сылках, но у нас не было бы возможности получить требуемые меньшие посылки; а потому мы и вынуждены выводить свои заключения из более грубых и менее на­ дежных указаний. § 4 . Если мы перейдем теперь к вопросу о том, что следует считать достаточным доказательством приблизительного обоб­ щения, то для нас не может быть никакого затруднения дать на него ответ: он будет таков: если такое обобщение вообще до­ пустимо, оно допустимо лишь в качестве эмпирического закона. Предложения типа «все А суть В» не всегда представляют собой законы причинной связи или конечные единообразия сосуществования; предложе­ ния же типа «большинство А суть В» ни­ когда не могут быть такими законами или единообразиями. Предложения, оказывав­ шиеся до сих пор истинными в каждом наблюдавшемся случае, могут, тем не ме­

нее, и не быть непременно результатами законов причинной связи или конечных единообразий и в таком случае могут быть, как нам уже известно, ошибочными вне тех пределов, в которых они действитель­ но наблюдались. Еще очевиднее должно быть это относительно предложений, ко­ торые истинны только в большинстве на­ блюдавшихся случаев. Однако степень достоверности пред­ ложения «большинство А суть В» бывает различна, в зависимости от того, обнимает ли такое приблизительное обобщение все наше знание относительно данного пред­ мета или не все. Предположим сначала, что мы имеем дело со случаем первого ро­ да. Нам известно только, что большинство А суть В; но мы не знаем, ни почему это так, ни в каком отношении те А, которые суть В, отличаются от тех, которые не суть В. Каким же образом узнали мы, что боль­ шинство А суть В? Точно таким же, каким мы могли бы, при случае, установить и общую истину «все А суть В». Мы собра­ ли известное число случаев, достаточное для исключения случайности, и после это­ го сравнили число утвердительных случаев с числом отрицательных. Результат этого процесса, подобно другим неразложенным производным законам, можно считать до­ стоверным лишь в пределах не только про­ странства и времени, но также и обстоя­ тельств, при которых истинность его за­ свидетельствована действительным наблю­ дением. В самом деле, так как предполага­ ется, что мы находимся в неведении от­ носительно причин, делающих данное по­ ложение истинным, то мы не в состоянии сказать, каким образом могло бы повлиять на него какое-либо новое обстоятельство. Положение «большинство судей неподкуп­ ны», вероятно, оказалось бы истинным от­ носительно англичан, французов, немцев, северо-американцев и т.д.; но если бы, основываясь на одном этом, мы распро­ странили такое утверэвдение на восточные народы, то мы переступили бы пределы не только тех мест, но и тех обстоятельств, для которых данный факт подтвержден на­ блюдением, и допустили бы столь боль­ шую возможность отсутствия обусловлива-

|<>щих наше явление причин (или присут­ ствия причин противодействующих), что рассматриваемое приблизительное обобще­ ние могло бы сделаться несостоятельным. Второй случай мы имеем, когда при­ близительное положение не есть конеч­ ный предел нашего научного знания, ко­ гда оно служит только наиболее удобной для его практического применения фор­ мой: здесь мы знаем не только то, что боль­ шинство А обладает признаком В, но также и причины В или какие-либо свойства, ко­ торыми часть А, обладающая этим призна­ ком, отличается от той его части, которая им не обладает. В этом случае мы находим­ ся в несколько более благоприятном по­ ложении, сравнительно с первым случаем. Здесь у нас есть два способа определить, истинно ли то, что большинство А суть В: прямой способ, какой мы видели раньше, и косвенный — исследование того, можно ли данное положение вывести из причи­ ны В или из какого-либо отличительного признака В. Пусть, например, вопрос идет о том, умеет ли большинство шотландцев читать. У нас может не быть ни собствен­ ных наблюдений, ни свидетельства других лиц относительно такого числа шотланд­ цев, какого было бы достаточно для уста­ новления нужного нам факта. Но если мы примем во внимание, что причиной гра­ мотности является обучение, то нам пред­ ставится другой способ решения вопроса: мы можем посмотреть, посещало ли боль­ шинство шотландцев такие школы, в ко­ торых действительно выучиваются читать. Из двух указанных способов иногда бы­ вает более пригоден один, иногда другой. В некоторых случаях то широкое и раз­ нообразное наблюдение, какое необходи­ мо для установления эмпирического зако­ на, удобнее произнести над повторяемо­ стью следствия, в других же — над по­ вторяемостью причин или каких-либо по­ бочных признаков. Обыкновенно ни тот, ни другой способ не допускают столь удо­ влетворительной индукции, какой можно было бы желать, и заключение находит се­ бе основание в обоих них вместе. Так, мы можем о грамотности большинства шот­ ландцев заключить и на том основании,

что, насколько простираются наши сведе­ ния, большинство шотландцев посещало школу и большинство шотландских школ действительно выучивают читать, и в то же время на основании того, что большинство шотландцев, которых мы знали лично или по слухам, умело читать, — хотя из этих двух рядов наблюдений ни один в отдель­ ности не мог бы удовлетворить требова­ ниям общности и разнообразия. Хотя приблизительное обобщение в большинстве случаев может быть необхо­ димо для нашего руководства даже тогда, когда нам известна причина или какой-либо определенный признак того свойства, которое стоит у нас сказуемым, — едва ли, однако, надо говорить, что во всех случа­ ях, где мы действительно признаем суще­ ствование такой причины или признака, мы всегда можем заменить сомнительное указание достоверным. Свидетель выска­ зывает, например, то или другое утвержде­ ние, и вопрос состоит в том, верить ему или нет. Если мы оставим без внимания все индивидуальные обстоятельства дан­ ного случая, то мы можем руководиться лишь тем приблизительным обобщением, что истина есть более обычное явление, чем ложь, или, другими словами, что боль­ шинство людей в большинстве случаев го­ ворят истину. Но если мы обратимся к тем обстоятельствам, в каких случаи, где лю­ ди говорят истину, отличаются от случаев, где они говорят ложь, то мы найдем ука­ зания, например, на следующее: свидетель есть либо честный, либо нечестный че­ ловек; он либо способен, либо неспособен к точному наблюдению; он либо заинтере­ сован, либо незаинтересован в разбирае­ мом деле. Далее, относительно частоты по­ вторения этих возможностей мы не только можем быть в состоянии получить другие приблизительные обобщения, но можем также знать, какая именно из них име­ ла место в данном случае. Заинтересован свидетель в деле или нет, — это, быть мо­ жет, известно нам непосредственно. От­ носительно же других двух обстоятельств мы можем судить косвенным путем, через посредство признаков: например, на осно­ вании поведения свидетеля в каком-либо

прежнем случае или на основании его ре­ путации, — которая, будучи очень нена­ дежным признаком, дает, однако, прибли­ зительное обобщение (например, в такой форме: «большинство лиц, которых счита­ ют честными люди, часто имевшие с ними дело, действительно честны»), более близ­ кое ко всеобщей истине, чем то приблизи­ тельное обобщение, с которого мы начали: а именно, «большинство людей в большин­ стве случаев говорит правду». Так как, по-видимому, излишне будет останавливаться дольше на вопросе о дока­ зательстве приблизительных обобщений, то мы перейдем к не менее важному пред­ мету — к тем предосторожностям, какие надо соблюдать при заключении от таких не вполне всеобщих предложений к част­ ным случаям. § 5. Поскольку дело касается прямого при­ ложения приблизительного обобщения к отдельному случаю, вопрос этот не пред­ ставляет никакой трудности. Если предло­ жение «большинство А суть В» было уста­ новлено в качестве эмпирического зако­ на, при помощи правильной индукции, то мы можем заключить, что всякое от­ дельное А есть В, с вероятностью, про­ порциональной преобладанию числа по­ ложительных случаев над числом исклю­ чений. Если оказалось возможным достиг­ нуть числовой точности в данных, то та­ кую же степень точности можно придать и исчислению вероятности ошибки в за­ ключении. Если можно установить в каче­ стве эмпирического закона, что из каж­ дых десяти А девять суть В, то вероят­ ность ошибочности предположения, что то или другое А, индивидуально нам неиз­ вестное, есть В, будет равна одному шансу из десяти. Но это заключение имеет силу, конечно, только в тех пределах времени, пространства и обстоятельств, какие охва­ чены наблюдением, и потому его нельзя считать достоверным для такого подклас­ са или разновидности А (или для какоголибо ряда внешних обстоятельств, сопро­ вождающих А), которые не вошли в сред­ ний вывод. К этому надо прибавить, что предложением «девять из каждых десяти

А суть В» мы можем руководиться лишь в тех случаях, относительно которых нам известна только их принадлежность к клас­ су А. В самом деле, если мы знаем о какомлибо отдельном случае г не только то, что он принадлежит к классу А, но и то, к како­ му виду или разновидности А он относит­ ся, то, вообще говоря, мы сделаем ошибку, если приложим к г средний вывод, полу­ ченный для всего рода, — вывод, от ко­ торого, по всей вероятности, существенно должен отличаться средний вывод, соот­ ветствующий одному только этому виду. Точно так же и в том случае, когда г, хотя оно и не будет относиться к какому-ли­ бо особому подклассу, будет, однако, как нам известно, находиться под влиянием тех или других особых обстоятельств: и то­ гда предположение, основанное на число­ вых отношениях в целом роде, ввело бы нас, вероятно, только в ошибки. Общий средний вывод пригоден лишь для таких случаев, относительно которых неизвест­ но и нельзя предполагать, чтобы они чемлибо отличались от средних случаев. По­ этому такие средние выводы обыкновенно имеют мало значения для практической жизни, за исключением тех случаев, где играют роль большие числа. Таблицы ве­ роятностей жизни пригодны для страхо­ вых обществ; но они имеют очень мало цены для человека, который пожелал бы определил вероятность жизни своей соб­ ственной или какого-либо другого, инте­ ресующего его индивидуума: почти каж­ дая жизнь бывает либо дольше, либо ко­ роче средней жизни. Такие средние выво­ ды можно рассматривать лишь как пер­ вый член в некотором ряде приближений, последующие члены которого получаются при помощи оценки обстоятельств данно­ го частного случая. § 6. От приложения к отдельным случаям одного приблизительного обобщения мы переходим к совместному приложению к одному и тому же случаю двух или более таких обобщений. Когда суждение, прилагаемое к отдель­ ному случаю, основано на двух прибли­ зительные обобщениях, то эти последние

могут влиять на результат двумя различ­ ными способами. В одном случае каждое ш двух предложений в отдельности при­ ложимо к рассматриваемому вопросу, и их совместным применением к этому вопросу мы хотим сообщить заключению двойную вероятность, основывающуюся на двух от­ дельных предложениях. Это можно назвать •соединением двух вероятностей при по­ мощи сложения»; в результате здесь по­ лучается вероятность, превосходящая каж­ дую из прежних. Второй случай имеем мы, когда непосредственно приложимо к во­ просу лишь одно из предложений, а вто­ рое приложимо к нему в силу приложения первого. Это — «соединение двух вероят­ ностей при помощи умозаключения, или дедукции»; в результате здесь получается меньшая вероятность сравнительно с каж­ дой из прежних. Тип первого доказатель­ ства таков: большинство А суть В; боль­ шинство С суть В; эта вещь есть как А, так и С; следовательно, она есть, вероятно, и В. Тип второго: большинство А суть В; большинство С суть А; это — С; следова­ тельно, это есть, вероятно, в то же время и А, а потому, вероятно, и В. С первым процессом мы имеем дело, когда доказы­ ваем какой-либо факт на основании свиде­ тельства двух лиц, не стоящих друг с дру­ гом ни в каком отношении; со вторым — тогда, когда мы приводим свидетельство одного лица в том, что он слышал, как утверждало данный факт другое лицо. Точ­ но так же, первым способом пользуемся мы, когда заключаем о виновности обви­ няемого на основании того, что он после преступления скрылся и что его одежда была запачкана в крови; второй способ мы применяем тогда, когда заключаем о ви­ новности обвиняемого на том основании, что он мыл или уничтожил свою одеж­ ду, — обстоятельство, делающее вероятным присутствие на ней следов крови. Вместо двух звеньев, как в приведенных примерах, можно предположить цепи любой длины. Цепь первого рода Бентан назвал2 «самоусиливающейся» (:self-corroborative), а цепь второго рода — «самоослабляющейся (selfinfirmative) цепью доказательства».

Когда приблизительные обобщения «соединены посредством сложения», то мы можем, на основании теории вероятно­ стей, изложенной в одной из предыдущих глав, вывести, насколько каждое из них усиливает вероятность заключения, осно­ ванного на них всех. Если в среднем два из каждых трех А и три из каждых четырех С суть В, то ве­ роятность того, что нечто, представляющее из себя как А, так и С, есть В, будет более чем два на три или чем три на четыре. Согласно предположению, из каадых две­ надцати вещей, которые суть А, все, за ис­ ключением четырех, будут в то же время и В; если же все эти двенадцать вещей, а следовательно и последние четыре, име­ ют в то же время признак С, то отсюда надо заключить, что и из этих четырех три будут В. Таким образом, из двенадцати вещей, ко­ торые суть как А, так и С, одиннадцать суть В. Изложим это доказательство в другой форме: вещь, которая есть как А, так и С, но которая не есть В, попадается лишь в од­ ной трети класса А и лишь в одной четвер­ ти класса С; но так как эта четверть С рас­ пределена безразлично между всеми А, то лишь третья часть ее (т. е. одна двенадца­ тая всего числа С) принадлежит к той тре­ ти А; следовательно, вещь, которая не есть В, встречается лишь один раз среди двена­ дцати вещей, которые суть одновременно и А, и С. В терминах теории вероятностей доказательство это получит такое выраже­ н ие3: вероятность того, что А не есть В, равна 1/3; вероятность того, что С не есть В, равна 1/4; отсюда, если вещь есть од­ новременно и А, и С, то вероятность того, что она не есть В, равна 1/3* 1/4, т.е. 1/12. При этом расчете предполагается, ко­ нечно, что вероятности, обусловливаемые А и С, не зависят друг от друга. А и С не должны быть связаны между собой таким образом, чтобы вещь, принадлежащая к од­ ному классу, в силу этого принадлежала бы и к другому (или хотя бы имела больше шансов принадлежать к нему). Иначе мо­ жет случиться, что те не-В, которые суть С, окажутся (в большей своей части или даже все) тождественными с теми не-В, которые

суть А: а в этом случае вероятность, как она обусловливается А и С вместе, будет не больше вероятности, обусловливаемой одним А. Когда приблизительные обобщения соединены между собой вторым способом, т. е. при помощи дедукции, то степень веро­ ятности вывода не увеличивается, а умень­ шается с присоединением каждого нового обобщения. Из двух таких предложений, как «большинство А суть В* и «большин­ ство В суть С», мы не можем с достовер­ ностью заключить даже того, чтобы хоть одно только А было С: все те А, которые так или иначе входят в класс В, могут ока­ заться принадлежащими к тем В, которые не суть С. Однако два рассматриваемых предложения дают некоторую доступную исчислению вероятность тому положению, что какое-либо данное А есть С, —лишь бы то среднее количество, на котором основа­ но второе предложение, было взято в над­ лежащем соответствии с первым предло­ жением, т. е. лишь бы предложение «боль­ шинство В суть С* было установлено таким способом, который не оставлял бы ника­ кого сомнения в том, что соответствующая вероятность надлежащим образом распре­ делена среди тех В, которые суть в то же время и А. В самом деле, хотя те В, которые суть кумогут все принадлежать к меньшин­ ству класса В, однако они могут также при­ надлежать все к большинству этого класса, и одну из этих возможностей надо про­ тивопоставить другой. В общем, правиль­ ной мерой вероятности, основывающейся на двух этих предложениях, взятых вме­ сте, будет служить та вероятность, какую дает одно предложение, деленная на ве­ роятность другого. Если из десяти шведов девять белокуры, а из девяти жителей Сток­ гольма восемь суть шведы, то основанная на этих двух предложениях вероятность того, что тот или другой из жителей Сток­ гольма белокур, будет равна восьми из де­ сяти, — хотя вполне возможно и то, что все шведское население Стокгольма ока­ жется принадлежащим к той десятой доле шведов, которая имеет темные волосы. Если известно, что посылки истинны не относительно большинства только, а от­

носительно почти всех предметов, о кото­ рых в них идет речь, то бывает возмож­ но несколько раз присоединить таким об­ разом одно предложение к другому, пре­ жде чем мы дойдем до такого заключе­ ния, которого нельзя предположить истин­ ным даже относительно большинства. По­ грешность заключения в таких случаях бу­ дет равна сумме погрешностей, присущих всем посылкам. Пусть предложение «боль­ шинство А суть В* истинно в девяти случа­ ях из десяти, а предложение «большинство В суть С» — в восьми случаях из девяти; то­ гда одно из десяти А (то, которое не есть В) не будет С, а из тех девяти А, которые суть В, лишь восемь будут С; таким образом, те А, которые суть С, составят лишь восемь девятых девяти десятых (9/10 х 8/9), т. е. 8/10, или 4/5 всех А. Прибавим теперь но­ вое предложение: «большинство С суть D* и положим, что оно истинно в семи случа­ ях из восьми; тогда число тех А, которые суть D, будет равно лишь 7/8 от 9/8 от 10/9, т. е. 7/10 всех А. Таким образом, веро­ ятность здесь постепенно все более и бо­ лее уменьшается. Однако тот опыт, на ко­ тором основаны наши приблизительные обобщения, так редко подвергается точно­ му числовому определению и так редко допускает его, что вообще мы никаким об­ разом не в состоянии измерить, насколь­ ко уменьшается вероятность при каждом новом умозаключении, и должны доволь­ ствоваться одним тем соображением, что она уменьшается с каждым вновь вводи­ мым предложением и что заключение те­ ряет всякую силу уже после весьма немно­ гих таких посылок (если только посылки эти не очень приближаются ко всеобщей истинности). Слух о слухе или такой довод, предполагаемая доказательность которого основана не на непосредственных призна­ ках, а на признаках признаков, становится совершенно непригодным уже после очень небольшого числа переходов. § 7. Есть, однако, два случая, где умоза­ ключения, основанные на приблизитель­ ных обобщениях, могут идти как угодно далеко, сохраняя такую же достоверность и строгую научность, как если бы они

состояли из всеобщих законов природы. По случаи эти представляют собой такого рода исключения, про которые принято говорить, что они доказывают правило: в них приблизительные обобщения в та­ кой же степени пригодны для целей силло­ гизма, как если бы это были полные обоб­ щения, — потому что их можно превра­ щать в совершенно равнозначащие пол­ ные обобщения. Во-первых, это справедливо относи­ тельно тех приблизительных обобщений, приблизительностью которых мы доволь­ ствуемся не потому, чтобы мы не могли, а потому лишь, что для нас неудобно по­ строить более строгое обобщение. Если нам известны те признаки, какими слу­ чаи, согласующееся с данным обобщени­ ем, отличаются от случаев, являющихся ис­ ключениями из него, то мы можем на ме­ сто приблизительного обобщения поста­ вить предложение общее, сопроводив его известной оговоркой. К такого рода обоб­ щениям относится, например, предложе­ ние: «большинство людей, обладающих не­ ограниченной властью, злоупотребляют ею», которое может быть превращено в следующее предложение: «все люди, обла­ дающие неограниченной властью, злоупо­ требляют ею, если только они не отлича­ ются необычайной силой суждения и чест­ ностью намерений». Такое предложение, сопровождаемое ограничением или ого­ воркой, можно считать уже не приблизи­ тельным, а общим. Из какого бы числа звеньев ни состояло умозаключение, пред­ ложение это, сохраняя свою силу вплоть до заключения, будет служить точным ука­ занием того, насколько данное заключе­ ние далеко от всеобщей истинности. Ес­ ли в дальнейшей аргументами мы будем вводить другие приблизительные обобще­ ния, из которых каждое точно так же будет выражено в форме всеобщего предложе­ ния с каким-либо условием, то сумма всех этих условий окажется, в конце концов, суммой всех тех исключений, каким бу­ дет подлежать заключение. Присоединим, например, к только что указанному пред­ ложению следующее: «все абсолютные мо­ нархи обладают неограниченной властью,

если только по своему положению они не имеют нуэвды в активной поддержке со стороны своих подданных (каково бы­ ло положение, например, королевы Елиза­ веты, Фридриха II Прусского и др.)». Со­ поставляя эти два предложения, мы мо­ жем вывести из них всеобщее заключение, которое будет обусловлено обоими пред­ ложениями, заключающимися в посылках: «все абсолютные монархи злоупотребляют своей властью, если только по своему по­ ложению они не имеют нуэвды в активной поддержке со стороны своих подданных или если они не отличаются необыкно­ венной силой суэвдения и честностью на­ мерений». Вопрос о том, с какой быстро­ той накапливаются в посылках исключе­ ния, не представляет важности, если мы в состоянии указанным выше образом от­ мечать всякое уклонение и вести им счет по мере возрастания их числа. Во-вторых, иногда приблизительные обобщения имеют для науки значение все­ общих истин, хотя мы даже не отмечаем тех условий, при каких предложения эти оказываются в отдельных случаях ложны­ ми. Это имеет место при тех исследова­ ниях, которые касаются свойств не ин­ дивидуумов, а большого числа их. Среди таких исследований на пером месте сто­ ит «политика», или наука о человеческом обществе. Наука эта занимается главным образом деятельностью не отдельных ин­ дивидуумов, а масс, — судьбами не еди­ ничных лиц, а обществ. Поэтому для го­ сударственного человека обыкновенно до­ статочно бывает знать, каким образом дей­ ствует или каким воздействиям подверга­ ется большинство членов общества: его соображения и практические меры почти исключительно касаются тех случаев, где воздействие простирается сразу на все об­ щество или на какую-либо значительную часть его и где, следовательно, поступки или чувства большинства определяют по­ ступки или чувства всего общества. Он может вполне удовлетвориться приблизи­ тельными обобщениями относительнр че­ ловеческой природы, так как приблизи­ тельно истинное о всех индивидуумах аб­ солютно истинно о массах. Даже в том слу­

чае, когда его выводы касаются действия отдельных лиц: когда, например, он умоза­ ключает о монархах или других единолич­ ных правителях, — и тогда (раз он имеет в виду неопределенный период времени, охватывающий неопределенный ряд таких индивидуумов) он должен умозаключать и действовать, в общем, таким образом, как если бы истинное относительно большин­ ства лиц было истинно относительно всех. Приведенные выше соображения от­ носительно двух родов приблизительных обобщений в достаточной степени опро­ вергают обычное ошибочное мнение, буд­ то рассуждения об обществе и правитель­ стве, как основанные только на вероят­ ном доказательстве, должны уступать в до­ стоверности и научной точности заключе­ ниям так называемых «точных» наук, буд­

то такие рассуждения дают менее надеж­ ную опору для практической деятельно­ сти. Есть достаточно оснований, по ко­ торым нравственные науки должны усту­ пать, по крайней мере, более совершенным из наук естественных: законы более слож­ ных явлений нельзя разгадать с такой же полнотой, а сами явления — предсказы­ вать с такой же уверенностью. Но хотя мы и не можем установить здесь такого количества истин, как в науках естествен­ ных, у нас нет, однако, никакого основания считать те истины, какие мы могли уста­ новить, заслуживающими меньшего дове­ рия или обладающими меньшей научно­ стью. Впрочем, этот вопрос я изложу более систематически в заключительной Книге, до которой мы и отложим его дальнейшее рассмотрение.

Глава XXIV

Остальные законы природы

§ 1. В Книге I мы нашли, что все утвер­ ждения, какие могут облекаться в словес­ ную форму, выражают какую-либо одну или более из пяти вещей: существование, порядок в пространстве, порядок во вре­ мени, причинную связь и сходство1. Так как причинная связь, с нашей точки зре­ ния, не отличается коренным образом от порядка во времени, то эти пять видов воз­ можных утверждений сводятся к четырем. До сих пор предметом настоящей Книги были предложения, утверждающие поря­ док во времени — в той или другой из его форм: либо в форме сосуществования, либо в форме последовательности. Теперь мы закончили изучение того, на чем осно­ вываются такие предложения, и процессов исследования, служащих для их установле­ ния и доказательства, — в том объеме, в каком это требовалось для целей настоя­ щего сочинения. Нам остается решить те же самые вопросы относительно осталь­ ных трех рубрик фактов, т. е. относительно существования, порядка в пространстве и сходства. Что касается первого из них, то о нем надо сказать лишь очень немногое. «Су­ ществование» вообще есть предмет не на­ шей науки, а метафизики. Вопрос о том, какие вещи можно признать действитель­ но существующими независимо от наших чувственных или других впечатлений2 и, сообразно с тем, какое значение прида­ ем мы термину «существование», «сказы­ вая» его о вещах, — вопрос этот связан с рассмотрением «вещей в себе», от ко­ торого мы по возможности воздержива­ лись во всем настоящем сочинении. Суще­ ствование, поскольку им занимается логи­ ка, имеет отношение лишь к явлениям — к действительным или возможным состоя­ ниям внешнего или внутреннего сознания (нашего или других людей). Состояния со­

знания (feelings) чувствующих существ или возможности таких состояний сознания — вот единственные вещи, существование ко­ торых может быть предметом логической индукции, так как только их существова­ ние может быть предметом опыта в от­ дельных случаях. Правда, мы говорим о вещи, что она существует, также и в тех случаях, когда ее нет перед нами и когда она, следо­ вательно, не подлежит и не может под­ лежать восприятию. Но даже и тогда су­ ществование ее есть только другое выра­ жение для нашего убеяедения в том, что она была бы воспринята нами при извест­ ном предположении: а именно, если бы мы находились в надлежащих обстоятельствах времени и места и обладали надлежащим совершенством органов. Моя уверенность в существовании китайского императора есть просто моя уверенность в том, что, ес­ ли бы я перенесся в императорский дворец или какое-либо другое место в Пекине, то я увидел бы такое лицо. Моя уверенность в прошлом существовании Юлия Цезаря есть уверенность в том, что я увидел бы его, если бы я присутствовал при Фарсальской битве или был в известный момент в помещении сената в Риме. Моя уверен­ ность в существовании звезд за крайними пределами моего зрения (хотя бы и уси­ ленного наиболее мощными телескопами, какие только были до сих пор изобрете­ ны) есть, говоря философски, уверенность в том, что я мог бы увидеть эти звезды при существовании еще более усовершенство­ ванных телескопов, или в том, что звезды эти могут служить предметами восприя­ тия для существ, которые менее удалены от них по пространству или превосходят меня своими способностями восприятия. Таким образом, существование того или другого явления означает просто либо

действительное восприятие этого явления, либо наше умозаключение относительно возможности его восприятия. Когда явле­ ние доступно действительному наблюде­ нию, мы убезвдаемся в его существовании при помощи этого действительного на­ блюдения; когда же явление недоступно такому наблюдению и его называют по­ этому «отсутствующим», тогда мы умоза­ ключаем об его существовали на осно­ вании признаков, т. е. путем доказатель­ ства. Но что может служить такого рода доказательством? — Другие явления, свя­ занные с данным явлением (это устанав­ ливается при помощи индукции) либо по­ следовательностью, либо сосуществовани­ ем. Таким образом, о простом существова­ нии отдельного явления, не воспринимае­ мого непосредственно, мы умозаключаем на основании того или другого индуктив­ ного закона последовательности или сосу­ ществования; а потому его нельзя привести ни к каким особым индуктивным принци­ пам. Мы доказываем существование такой (не воспринимаемой) вещи, доказывая то, что она связана последовательностью или сосуществованием с какой-либо известной нам вещью. Что касается общих предложений это­ го рода, т. е. общих предложений, утвер­ ждающих простой факт существования, то они отличаются одной особенностью, де­ лающей очень легким логическое истол­ кование их. Это — такие обобщения, для доказательства которых достаточно одного отдельного случая. Существование приви­ дений, единорогов или морских змей бы­ ло бы вполне установлено, если бы можно было положительно удостоверить, что по­ добная вещь встретилась хотя бы раз. Вся­ кое явление, случившееся однаады, может случиться опять; вопрос заключается здесь лишь в том, при каких условиях оно слу­ чается. Итак, поскольку дело касается про­ стого существования, индуктивная логика не встречает никаких особых затруднений, и мы можем перейти к остальным двум из тех обширных классов, меаду которыми мы распределили факты: к сходству и к по­ рядку в пространстве.

§ 2. Сходство и несходство (за исключе­ нием тех случаев, где они получают на­ звания «равенства» и «неравенства») ред­ ко бывают объектами научного исследова­ ния. Предполагается, что они воспринима­ ются непосредственным усмотрением, ин­ туитивно, что это — результаты простого приложения наших чувств или направле­ ния нашего внимания на два предмета сразу или в непосредственной последова­ тельности. Такое (действительное или воз­ можное) одновременное приложение спо­ собности восприятия к двум подлежащим сравнению вещам необходимо должно представлять конечную инстанцию во всех случаях, где оно возможно на практике. Но по большей части оно оказывается не­ возможным: предметы нельзя бывает при­ вести в такое близкое соседство друг с дру­ гом, чтобы в уме непосредственно возни­ кало ощущение их сходства (по крайней мере, полное ощущение его). Мы можем только сравнивать каждый из предметов с каким-либо третьим, который можно пе­ реносить от одной из них к другому. Сверх того, даже и в тех случаях, когда предме­ ты можно привести в непосредственное соприкосновение, мы лишь несовершен­ но будем знать их сходство или различие, если не сравним их в подробностях — каж­ дую часть одного предмета с соответству­ ющей частью другого. Пока этого не сдела­ но, часто кажутся до неразличимости по­ хожими одна на другую вещи, очень не­ сходные в действительности. Две линии очень неравной длины могут показаться почти равными, если их направления раз­ личны; но стоит сделать их параллельны­ ми, расположив на одном уровне их более далекие от нас концы, - и их неравен­ ство становится объектом непосредствен­ ного восприятия: для этого стоит посмот­ реть на их ближние концы. Таким образом, установление сходства или различия двух явлений и того, в чем именно они сходны или различны, не все­ гда бывает столь легко, как это может по­ казаться с первого взгляда. Когда эти два явления нельзя поставить рядом или при­ вести в столь близкое соприкосновение, чтобы наблюдатель был в состоянии по­

дробно сравнить их отдельные части, он должен прибегать к косвенным способам: к умозаключению и общим предложени­ ем. Когда мы не в состоянии сблизить две прямые линии для решения вопроса об их равенстве, то мы обращаемся к физиче­ ской помощи линейки, прилагая ее сна­ чала к одной линии, а затем к другой, п к логической помощи общего предло­ жения — формулы: «вещи, равные одной и той же вещи, равны между собой». Срав­ нивание двух вещей чрез посредство тре­ тьей, применяемое при невозможности их непосредственного сравнения, есть целе­ сообразный научный процесс для установ­ ления сходств и различий и представляет собой все, что может дать в этом отноше­ нии логика. Слишком широкое значение, какое при­ давал этому соображению Локк, заставило его в самом умозаключении видеть просто сравнение двух идей чрез посредство тре­ тьей, а в знании — восприятие сходства или несходства двух идей. Школа Конди­ льяка слепо приняла эти положения, без тех ограничений и различений, какими их тщательно обставил их знаменитый автор. В тех случаях, когда отыскивается совпаде­ ние или несовпадение (или, иначе, сход­ ство или несходство) каких-либо двух ве­ щей, как это имеет место, в частности, в науках о количестве и протяжении, — тот косвенный процесс, при помощи которо­ го мы вынуждены отыскивать решение, ес­ ли оно недоступно для прямого восприя­ тия, действительно состоит в сравнении этих двух вещей чрез посредство третьей. Но это верно далеко не относительно всех исследований. Знание того, что тела пада­ ют на землю, есть восприятие не того или другого сходства или несходства, а неко­ торого ряда физических явлений; это — некоторая последовательность ощущений. Локковы определения знания и умозаклю­ чения приложимы лишь к нашим знаниям и умозаключениям относительно сходств. Но и при таком ограничении его положе­ ния будут не вполне правильны, так как сравнение касается здесь не идей двух яв­ лений, как утверждает он, а самих явлений. Мы уже указывали на эту ошибку3 и объяс­

няли ее не вполне правильным понимани­ ем того, что имеет место в математике, где действительно очень часто сравниваются одни идеи, помимо всех данных внешних чувств; но это происходит лишь потому, что в математике сравнение идей совер­ шенно равносильно сравнению самих яв­ лений. Когда, как мы это видим относи­ тельно чисел, линий и фигур, наша идея о предмете есть точное изображение этого предмета в нужных нам отношениях, тогда мы можем, конечно, из такого изображе­ ния узнать все то, что мы могли бы узнать путем прямого созерцания самого пред­ мета, каким он существовал в тот момент, который отразился в нашей идее. Никакое простое созерцание пороха никогда не по­ казало бы нам, что он взорвется от искры, а следовательно, этого не показало бы нам и созерцание идеи пороха. Между тем уже простое созерцание прямой линии пока­ зывает, что она не может замыкать про­ странства; поэтому и созерцание ее идеи должно показывать то же самое. Таким об­ разом, то, что имеет место в математике, не может быть аргументом в пользу по­ ложения, что сравнивание касаегся только идей. Это — всегда косвенное или прямое сравнивание явлений. В тех случаях, когда мы совершенно не можем подвергнуть явления непосред­ ственному усмотрению (или не можем сде­ лать этого с достаточной степенью точно­ сти) и когда мы вынуадены судить об их сходстве при помощи умозаключения из других, более доступных для наблюдения сходств или несходств, — в таких случа­ ях, как и при всякой силлогизации, нам нужны, разумеется, обобщения или фор­ мулы, приложимые к данному вопросу: мы должны умозаключать на основании зако­ нов природы, т. е. тех единообразий, какие можно наблюдать в фактах сходства или несходства. § 3. Самые широкие из таких законов или единообразий — это те, которые нам дает математика: аксиомы относительно равен­ ства, неравенства и пропорциональности, а также различные теоремы, на них осно­ ванные. И эго — единственные законы

сходства, которые следует и которые можно рассмотреть отдельно. Правда, существу­ ет бесчисленное множество других теорем, утверждающих сходства между явлениями; такова, например, теорема, что угол отра­ жения света равен углу его падения (ра­ венство есть лишь полное сходство по ве­ личине), или теорема, что небесные те­ ла описывают равные площади в равные времена и что периоды их вращения про­ порциональны (другой вид сходства) по­ луторным степеням их расстояний от цен­ тра силы. Эти и тому подобные положения утверждают сходства того же самого рода, как и те, которые утверждаются в теоремах математики. Различие состоит в том, что математические предложения истинны от­ носительно всех явлений без исключения или, по крайней мере, безотносительно к происхождению этих явлений, между тем как только что указанные истины касаются лишь отдельных видов явлений, возникаю­ щих некоторым особенным образом. По­ этому равенства, пропорциональности и другие сходства, существующие между та­ кими явлениями, необходимо должны ли­ бо вытекать из закона происхождения этих явлений (из обусловливающего их закона причинной связи), либо быть тождествен­ ными с этим законом. Равенство площадей, описываемых планетами в равные време­ на, вытекает из законов причин и, пока происхождение этого равенства не было выяснено, оно оставалось эмпирическим законом. Равенство углов отражения и па­ дения тождественно с законом причины: причиной служит здесь падение светово­ го луча на отражающую поверхность, и рассматриваемое равенство есть именно тот закон, согласно с которым эта причи­ на производит свои следствия. Таким об­ разом, этот класс единообразий сходства между явлениями неотделим — ни в дей­ ствительности, ни в мысли — от законов происхождения этих явлений, и приложи­ мые здесь индуктивные принципы не от­ личаются от тех, о которых мы говорили в предшествующих главах настоящей Книги. Иначе обстоит дело с математически­ ми истинами. Законы равенства и неравен­ ства между различными частями простран­

ства или числами не имеют никакой связи с законами причинности. Положение, что угол отражения равен углу падения указы­ вает на способ действия некоторой спе­ цифической причины; но положение, что две прямые линии, пересекаясь, образуют равные вертикальные углы, истинно отно­ сительно всех таких линий и углов, ка­ кая бы причина их ни произвела. Положе­ ние, что квадраты периодических времен планет пропорциональны кубам их рас­ стояний от Солнца, есть некоторое еди­ нообразие, вытекающее из законов при­ чин (или сил), обусловливающих планет­ ные движения; положение же, что квадрат того или другого числа в четыре раза боль­ ше квадрата половины этого числа, истин­ но независимо от какой бы то ни было причины этого числа. Поэтому единствен­ ные законы сходства, которые нам надо рассмотреть независимо от законов при­ чинной связи, относятся к области мате­ матики. § 4 . То же самое очевидно и относитель­ но последней из наших пяти категорий — порядка в пространстве. Пространствен­ ный порядок следствий той или другой причины (как и все остальное в этих след­ ствиях) есть результат законов этой при­ чины. Пространственный же порядок при­ чин (или, как мы его назвали, их «размеще­ ние») в калодом отдельном случае представ­ ляет собой (как и их сходство) конечный факт, для которого нельзя указать никаких законов или единообразий. Остальные об­ щие предложения относительно порядка в пространстве (которые в то же время одни только из такого рода предложений не имеют никакого отношения к причин­ ной связи) суть некоторые из геометриче­ ских истин. Это —те законы, благодаря ко­ торым мы можем, на основании простран­ ственного порядка некоторых точек, ли­ ний или поверхностей, вывести простран­ ственный порядок других точек, линий или поверхностей, связанных с первыми ка­ ким-либо известным нам образом, — вы­ вести совершенно независимо от специ­ фической природы этих точек, линий или поверхностей во всех отношениях, кроме

их положения или величины, а также не­ зависимо и от физической причины, ко­ торой они могут быть обязаны своим про­ исхождением в данном частном случае. Таким образом, оказывается, что ма­ тематика есть единственная отрасль науки, методы которой нам остается еще иссле­ довать; причем исследованию этому мы должны посвятить тем меньшее количество времени, что мы уже значительно подвииули его в Книге И. Там мы узнали, что непосредственно индуктивных математи­ ческих истин немного: это, во-первых, ак­ сиомы, а во-вторых, некоторые предложе­ ния относительно существования, скрыто подразумевающиеся в большинстве так на­ зываемых «определений». Мы привели при этом казавшиеся нам убедительными до­ воды в пользу того, что эти первичные посылки, из которых выводятся осталь­ ные истины математики, представляют со­ бой (несмотря на всю кажущуюся очевид­ ность противоположного мнения) резуль­ таты наблюдения и опыта — короче го­ воря, основаны на свидетельстве наших чувств. Что вещи, равные одной и той же вещи, равны между собой; что две прямые линии, раз пересекшись, все более и бо­ лее расходятся между собой, — это истины индуктивные; они, как и закон всеобщей причинной связи, основываются, правда, лишь на индукции per enumerationem simplicem — на том факте, что они постоянно оказывались истинными и ни разу не ока­ зались ложными. Но в одной из послед­ них глав мы уже видели, что такое осно­ вание имеет значение самого полного до­ казательства по отношению к закону, от­ личающемуся столь совершенной всеобщ­ ностью, как закон причинной связи; и это даже еще более очевидно по отношению к тем общим предложениям, которые за­ нимают наше внимание в настоящее вре­ мя. В самом деле, так как для восприятия истинности этих предложений в каждом отдельном случае требуется лишь простой акт усмотрения предметов в соответствую­ щем положении, то здесь никогда не мог­ ло быть даже таких случаев, которые яв­ лялись бы (не говорю уже действительны­ ми, но хотя бы) кажущимися исключени­

ями (как это в течение долгого времени имело место относительно закона причин­ ной связи). Непреложность этих истин бы­ ла признана с самого начала теоретиче­ ского мышления, и так как ум человече­ ский чрезвычайно часто имеет с ними де­ ло и уже не в состоянии теперь представ­ лять себе предметы повинующимися како­ му-либо другому закону, то их обыкновен­ но считали и до сих пор считают истина­ ми, признаваемыми в силу их собственной очевидности (или инстинктивно). § 5. Тот факт, что огромное количество математических истин (притом эту область в настоящее время столь же мало можно признать исчерпанной, как и когда-либо прежде) вытекает из столь небольшого чис­ ла элементарных законов, — факт этот тре­ бует, по-видимому, некоторого объяснения. С первого взгляда непонятно, каким обра­ зом может существовать такое бесконечное разнообразие истинных предложений на столь, казалось бы, ограниченной основе. Начнем с науки о числе. Элементар­ ными, или конечными истинами этой нау­ ки служат обычные аксиомы относительно равенства, а именно: «вещи, равные од­ ной и той же вещи, равны между собой» и «от прибавления равных величин к равным получаются равные суммы» (никаких дру­ гих аксиом не требуется)4, а затем опреде­ ления различных чисел. Подобно другим определениям, и эти состоят из двух ве­ щей: из объяснения названия и из утвер­ ждения факта, причем лишь это последнее может составить первый принцип, или по­ сылку науки. Факт, утверждаемый в опре­ делении числа, есть факт физический. Все числа — два, три, четыре и т.д. — озна­ чают какие бы то ни было физические явления и обозначают некоторое физиче­ ское свойство этих явлений. Так, напри­ мер, «два» означает все пары вещей, две­ надцать — все дюжины вещей, соозначая то, что делает данные группы вещей пара­ ми или дюжинами. Элемент же этот есть нечто физическое, так как нельзя отри­ цать, что два яблока физически отличимы от трех яблок, две лошади — от одной ло­ шади и т. д.: нельзя отрицать того, что эти

явления различны по своим видимым и осязаемым свойствам. Я не берусь решать, в чем заключается туг разница; достаточ­ но того, что здесь есть разница, с которой нас могут познакомить наши чувства. При этом, хотя сто две лошади не так легко отличить от ста трех, как две лошади от трех, хотя в большинстве случаев чувства не воспринимают никакой разницы, — од­ нако предметы можно разместить таким образом, что разница между ними будет доступна восприятию; иначе мы никогда не различили бы их и не обозначили бы их различными наименованиями. Вес бес­ спорно есть некоторое физическое свой­ ство вещей; тем не менее небольшие раз­ личия между большими тяжестями в боль­ шинстве случаев столь же незаметны для наших чувств, как и небольшие различия между большими числами: они становятся очевидными лишь тогда, когда мы поме­ стим два предмета в некоторое особое по­ ложение: а именно, на противоположные чашки чувствительных весов. В чем же состоит, стало быть, соозна­ чение числового наименования? Конечно, в том или другом свойстве того агломе­ рата вещей, которому мы придаем такое наименование; и свойством этим служит тот особый способ, каким данный агломе­ рат сложен из своих частей (и может быть на них разложен). Я постараюсь сделать это более понятным, приведя несколько пояснений. Когда мы называем известную сово­ купность предметов двумя, тремя или че­ тырьмя, то это — не абстрактные два, три или четыре; это —две, три или четыре ве­ щи того или другого особого рода: камни, лошади, дюймы, весовые фунты. Название числа соозначает здесь тот способ, каким надо соединить отдельные предметы дан­ ного рода для того, чтобы произвести наш особый агрегат. Если агрегат этот состоит из камней и мы называем его двумя, то это название подразумевает, что для со­ ставления такого агрегата один камень на­ до прибавить еще к одному камню. Если мы называем его тремя, то для составле­ ния его надо либо положить в одно ме­ сто один камень, еще один и еще один,

либо один камень присоединить к уже су­ ществующему агрегату того рода, который мы называем двумя. Агрегат, который мы называем четырьмя, имеет еще большее число специфических для него способов образования. Здесь мы можем либо поло­ жить вместе один камень, еще один, еще один и еще один, либо соединить два аг­ регата того рода, который носит наимено­ вание двух, либо прибавить один камень к агрегату того рода, который носит наиме­ нование трех. Всякое последующее число в этом восходящем ряду можно получить из соединения меньших чисел все более и более разнообразными способами. Да­ же если составлять числа всегда только из двух частей, то и тогда всякое число можно будет образовать (а следовательно, и раз­ делить) столькими же способами, сколько есть чисел, меньших данного; если же мы будет брать три, четыре и более частей, по­ лучится еще большее разнообразие. Другие способы образования того же самого агре­ гата состоят не в соединении меньших, а в расчленении больших агрегатов. Так, три камня можно получить, отнимая один ка­ мень от агрегата из четырех камней; два камня мы получаем, разделяя такой же аг­ регат на две равные части и т.д. Всякое арифметическое предложение, всякий результат арифметического дейст­ вия есть не что иное, как один из способов образования того или другого числа. Оно утверждает, что некоторый агрегат можно получить, соединяя некоторые другие аг­ регаты или отнимая некоторые части того или другого агрегата, и что, следователь­ но, мы можем снова, при помощи обрат­ ного процесса, получить из него эти агре­ гаты. Так, говоря, что куб 12 есть 1728, мы утверждаем следующее: если, имея доста­ точное количество камней или каких-либо других предметов, мы соединяем их в особого рода совокупности или агрегаты, носящие название двенадцати; если, потом мы соединим эти дюжины опять в такие же группы; и если, наконец, мы сложим две­ надцать таких более обширных групп, — то образуется тот агрегат, который мы на­ зываем 1728 и который (берем наиболее

обычный способ его образования) мож­ но получить соединением группы, назынасмой тысячью камней, с группой, на­ мываемой семьюстами камнями, затем, с группой, называемой двадцатью камнями, п наконец, с группой, называемой восе­ мью камнями. Обратное предложение: «кубический корень 1728 есть 12» утверждает, что этот больший агрегат можно снова разложить на те двенадцать дюжин кучек из двенадца­ ти камней каждая, из которых он состоит. Способов образования всякого чис­ ла существует бесчисленное множество; но если мы знаем один способ образования каждого данного числа, то все остальные можем определить дедуктивно. Если мы знаем, что а образуется из b и с, b — из d и е, с — из d и / и т. д., пока мы не включим всех чисел избранного на­ ми ряда (надо только, чтобы для каждого числа был указан действительно особый способ образования, который не возвра­ щал бы нас обратно к прежним числам, а вводил какое-либо новое число), тогда мы имеем ряд предложений, на основа­ нии которых можем умозаключать ко всем другим способам образования этих чисел друг из друга. Установив цепь индуктив­ ных истин, связующих все числа данного ряда, мы можем определить способ, каким каждое из этих чисел образуется из каждо­ го другого, — просто переходя от одного из членов цепи к другому. Так, если нам известны, положим, лишь следующие спо­ собы образования: 6 = 4 + 2, 4 = 7 — 3, 7 = 54-2, 5 = 9 —4, то мы можем опреде­ лить, как 6 образуется из 9. Действительно, 6 = 44-2 = 7 - 3 + 2 = 5 + 2 - 3 + 2 = = 9 —4 + 2 —3 + 2 . Следовательно, 6 можно получить из 9, отнимая 4 и 3 и прибавляя 2 и 2. Если нам, сверх того, известно, что 2 + 2 = 4, то мы получаем 6 из 9 более простым способом: прямо отнимая 3. Таким образом, для определения всех различных способов образования каждо­ го числа достаточно знать один из этих способов. А так как ум всего легче усваи­ вает и удерживает однообразные и пото­ му простые вещи, то, очевидно, выгоднее избрать такой способ составления, кото­

рый был бы одинаков для всех чисел: вы­ годнее установить соозначение названий чисел на основании какого-либо одного единообразного принципа. Этим преиму­ ществом и обладает тот способ, при помо­ щи которого построена наша теперешняя номенклатура чисел. Сверх того, он еще удачно указывает на два из способов об­ разования всякого числа. А именно, с од­ ной стороны, всякое число является здесь образованным посредством прибавления одной единицы к ближайшему из мень­ ших чисел и на такой способ образова­ ния числа указывает его место в ряду дру­ гих чисел. С другой стороны, всякое число является здесь образованным посредством сложения известного числа единиц, мень­ шего десяти, и известного числа агрегатов, из которых каждый равен одной из после­ довательных степеней десяти; этот способ образования числа находит себе выраже­ ние как в названии числа, так и в его обо­ значении посредством цифр. Типом дедуктивной науки делает ариф­ метику удобство применения в ней столь широкого закона, как «суммы равных рав­ ны», или (выражая тот же самый принцип в его менее обычной, но более характер­ ной форме) «все, что слагается из частей, слагается из частей этих частей». Истина эта, очевидная для наших чувств во всех случаях, когда к их свидетельству можно прибегнуть, и настолько общая, что она простирается на всю природу, охватывая все виды явлений (так как все они допус­ кают счисление), должна считаться индук­ тивной истиной (или законом природы) самого высшего порядка. Всякое арифме­ тическое действие есть приложение этого закона или других, выводимых из этого; на него мы опираемся при всех наших вычислениях. Наша уверенность в том, что пять и два составляют семь, основана (по­ мимо определений названных чисел) на этом индуктивном законе. Мы приходим к такой уверенности (как это известно вся­ кому, кто помнит, каким образом он впер­ вые дошел до нее), прибавляя к 5 по од­ ной единице: 5 + 1 = 6 ; следовательно, 5 + 1 + 1 = 6 + 1 = 7; 2 = 1 + 1, следова­ тельно, 5 + 2 = 5 + 1 + 1 = 7 .

§ 6. Как ни бесконечно количество тех истинных предложений, какие можно по­ строить относительно отдельных чисел, все-таки на основании одних этих предло­ жений нельзя составить себе надлежащего представления о том, насколько широки истины, входящие в состав науки о числе. Такие предложения, о каких мы говори­ ли сейчас, наименее общи из всех истин, касающихся чисел. Правда, даже и они распространяются на всю природу: свой­ ства числа «четыре» истинны относитель­ но всех предметов, делимых на четыре рав­ ные части, а такое деление (в действитель­ ности или в идее) допускают все предметы. Но те предложения, из которых состоит ал­ гебра, истинны уже не относительно того или другого отдельного числа, а относи­ тельно всех чисел, т. е. не только отно­ сительно всех вещей, допускающих какоелибо особое деление, а относительно всех вещей, какие вообще могут быть делимы и следовательно обозначаемы каким бы то ни было числом. Так как у различных чисел не может быть совершенно одинаковым ни один из способов их образования, то будет неко­ торого рода парадоксом сказать, что все предложения, какие можно составить от­ носительно чисел, касаются способов об­ разования этих чисел из других чисел, и в то же время — что существуют предло­ жения, истинные относительно всех чи­ сел. Но этот самый парадокс ведет нас к настоящему принципу обобщения свойств чисел. Два различных числа нельзя обра­ зовать одним и тем же приемом из одних и тех же чисел, но их можно образовать одним и тем же приемом из различных чисел; так, девять образуется из трех, если умножить это последнее число само на се­ бя: при помощи такого же процесса шест­ надцать образуется из четырех. Таким об­ разом возникает классификация способов образования, или (употребляя принятое у математиков выражение) классификация функций. Всякое число, с точки зрения его составления из какого-либо другого чис­ ла, называется «функцией» этого послед­ него; поэтому функций столько же родов, сколько есть способов образования чисел.

Простые функции немногочисленны, так как большинство функций образуется ли­ бо путем сочетания отдельных действий, образующих простые функции, либо пу­ тем последовательных повторений какоголибо одного из этих действий. Простые функции какого-либо числа х все сводят­ ся к следующим формам: X ~I- CL,

х а,

X — CL,

tyx,

CL * X ,

Х/Л ,

log„ X,

а также к этим самым выражениям, толь­ ко измененным перестановкой х на место а и а на место я, если такая переста­ новка меняет результат. Сюда, быть может, надо прибавить еще sin х и arcsin х. Все другие функции х образуются подстанов­ кой какой-либо одной или более простых функций на место х или а и выполнени­ ем над ними тех же самых элементарных действий. Для того чтобы составлять общие умо­ заключения относительно функций, нам нужна номенклатура, которая дала бы нам возможность выражать всякие два числа при помощи таких названий, которые, не определяя того, что это за числа, указыва­ ли бы, какую функцию другого представ­ ляет каждое из них, т. е., иными слова­ ми, выясняли бы способ образования их друг из друга. Для этого и служит та систе­ ма общих выражений, которая называется «алгебраическим обозначением». Выраже­ ния а и а2 4- За означают: первое — лю­ бое число, второе — число, образованное из первого некоторым особым приемом. Выражения а, 6, п и (а 4- Ь)п означают любые три числа и еще четвертое, извест­ ным способом из них образованное. Общую проблему алгебраического счисления можно выразить следующим об­ разом: если F будет функция данного чис­ ла, то найти, какой функцией будет F от какой угодно другой функции этого же числа. Так, например, двучлен а 4- Ъ есть функция двух его частей: а и Ь\ части эти, в свою очередь, суть функции двучлена а 4- Ь\ выражение (а 4- Ь)п есть известная функция этого двучлена; какой оно будет функцией от а и Ь, т. е. двух частей этого

днучлена? Ответом на этот вопрос служит теорема бинома. Формула

(а 4- Ь)п = n '(n ~ t y „ n - а„п Н,—п а„ п - \ ио-\,--------------а

1

1*2

о +, . . .

- 2^2

и т.д. показывает, каким образом можно получить число, получающееся от умноже­ ния а+Ь самого на себя п раз — без этого умножения, непосредственно из а, b и п. Такой же характер имеют и все вообще тео­ ремы науки о числе. Они утверждают тож­ дество результатов при различных спосо­ бах образования. Они устанавливают, что некоторый способ составления числа из х и некоторый способ составления его из из­ вестной функции х дают одно и то же число. Сверх этих общих теорем и формул, остальное содержание алгебры состоит в решении уравнений. Но решение уравне­ ния есть также некоторая теорема. Если мы имеем уравнение

х 2 + ах = Ь, то решение этого уравнения (а именно, х = —Уг а ± л/Ч^а1 + Ь) есть общее пред­ ложение, которое можно считать ответом на такой вопрос: если b есть известная функция от г и а (именно х 2 + ах), то какой функцией от 6 и а будет ж? Таким образом, решение уравнений есть лишь особый вид выраженной выше общей про­ блемы. Проблема эта такова: дана некото­ рая функция; какую функцию представляет она от какой-либо другой функции? При решении уравнений вопрос идет о том, какой функцией от одной из своих соб­ ственных функций является данное число. Такова задача и цель алгебраического счисления. Что же касается его приемов, то всякому известен их вполне дедуктив­ ный характер. Доказывая ту или другую алгебраическую теорему или решая какоелибо уравнение, мы переходим от datum (данного) к quaesitum (искомому) путем чистой силлогизации, причем единствен­ ными посылками, какие мы вводим сверх первоначальных предположений, служат уже упомянутые основные аксиомы: что

«вещи, равные одной и той же вещи, рав­ ны между собой» и что «суммы равных вещей равны». На каждом шагу в течение доказательства или счисления мы прилага­ ем либо ту или другую из этих истин, либо истины, из них выводимые: например, что разности, произведения и т.д. равных чи­ сел равны между собой. Не соответствовало бы рамкам наше­ го трактата, да и не было бы необходимо для поставленной в нем цели идти дальше в анализе алгебраических истин и прие­ мов; сверх того, в этом представляется тем меньше нуиоды, что такой анализ в весьма значительной степени выполнен уже дру­ гими писателями. Алгебра Пикока и Doc­ trine of Limits д-ра Юэля дают весьма много интересного в этом отношении. Глубокие трактаты настоящего математика-филосо­ фа, профессора де-Моргана, должны бы­ ли бы служить предметом изучения для всякого, кто желает усвоить себе доказа­ тельства математических истин и смысл более сложных процессов счисления. Точ­ но так же, рассуадения Конта в его Cours de Philosophie Positive, посвященные филосо­ фии высших отделов математики, принад­ лежат к числу тех многих ценных вкладов, какими философия обязана этому выдаю­ щемуся мыслителю. § 7. Если крайняя общность законов чис­ ла и их малая доступность не столько для ощущения (sense), сколько для зрительно­ го и осязательного воображения несколько затрудняют усилия абстрактного мышле­ ния представить себе эти законы действи­ тельными физическими истинами, полу­ чаемыми путем наблюдения, то по отно­ шению к законам протяжения подобной трудности не существует. Факты, выража­ емые в этих законах, отличаются особен­ ной доступностью для наших чувств и воз­ буждают в воображении чрезвычайно яс­ ные образы. Что геометрия есть в строгом смысле естественная наука, —это, бесспор­ но, люди признавали бы во все времена, если бы не было заблуждений, обусловли­ ваемых двумя обстоятельствами. Одно из них — это то уже отмеченное характери­ стическое свойство геометрических истин,

что их можно столь же успешно почерп­ нуть из созерцания наших идей или ум­ ственных изображений предметов, как и из созерцания самих предметов. Другое обстоятельство состоит в том дедуктивном характере геометрических истин, который одно время считали коренным отличием этого рода истин от истин наук естествен­ ных, причем последние, как основываю­ щиеся лишь на вероятном доказательстве, казались по сущности своей недостовер­ ными и неточными. С прогрессом знания стало, однако, очевидно, что наука о при­ роде, в своих более разработанных отрас­ лях, есть совершенно такая же дедуктивная наука, как и геометрия. Дедукция содер­ жания каждой такой науки из немногих сравнительно простых принципов оказа­ лась далеко не столь невозможной, как это думали раньше. Представление же о выс­ шей достоверности геометрии есть заблуж­ дение, коренящееся в том старом предрас­ судке, что те умственные (ideal) данные, из которых мы умозаключаем в этой нау­ ке, ошибочно принимают за особый класс реальностей, между тем как соответствую­ щие умственные данные дедуктивных есте­ ственных наук считают за то, что они есть на самом деле: за гипотезы. Всякая теорема геометрии есть закон внешней природы и может быть установ­ лена путем обобщения наблюдений и опы­ тов, которые в этом случае сводятся к срав­ нению и измерению. Но на практике ока­ залось возможным, а потому и желатель­ ным, выводить эти истины при помощи умозаключений из небольшого числа об­ щих законов природы, достоверность и всеобщность которых очевидны для само­ го поверхностного наблюдателя: они и слу­ жат первыми принципами и конечными посылками этой науки. К этим общим за­ конам надо отнести также и те два, ко­ торые, как мы отметили выше, являются в то же время и конечными принципа­ ми науки о числе и которые приложимы ко всякого рода количествам: а именно, «суммы равных равны» и «вещи, равные од­ ной и той же вещи, равны между собой». Для того чтобы сильнее подчеркнуть не­ исчерпаемое количество следствий, выте­

кающих из второго положения, его можно выразить в следующей форме: «то, что рав­ но какой-либо одной из некоторого числа равных величин, равно и всякой другой из них». К этим двум законам равенства надо прибавить для геометрии еще третий: а именно, «линии, поверхности и тела, ко­ торые можно так приложить друг к другу, что они совпадут, равны». Некоторые писа­ тели утверждали, что этот закон природы есть просто определение слова, — что вы­ ражение «равные величины» именно и обо­ значает такие величины, которые можно приложить одну к другой таким образом, что они совпадут. Я не могу согласиться с этим мнением. Сущность равенства двух геометрических величин не может корен­ ным образом отличаться от сущности ра­ венства двух весов, двух степеней тепло­ ты или двух периодов времени; однако ни в одном из этих случаев не было бы пригодно приведенное выше определение равенства: ни одну из этих вещей нельзя так приложить к другой, чтобы они совпа­ дали, — а между тем мы вполне понимаем, что хотим сказать, называя их равными. Вещи равны по величине, как и по весу, тогда, когда мы чувствуем, что они вполне сходны в том признаке, на основании ко­ торого мы их сравниваем. Приложение же предметов друг к другу в одном случае и помещение их на две чашки весов в дру­ гом —это лишь различные способы приве­ дения их в такое положение, при котором наши чувства могут заметить такие укло­ нения от точного сходства, которые иначе ускользнули бы от нашего внимания. Остальными, помимо названных трех общих принципов (или аксиом), посыл­ ками геометрии служат так называемые определения, т. е. предложения, утвержда­ ющие реальное существование различных предметов, в них обозначенных, и вместе с тем какое-либо свойство каждого из этих предметов. В некоторых случаях в опреде­ лении указывается более одного свойства; но собственно необходимо для определе­ ния одно. Мы принимаем, что в природе существуют такие вещи, как прямые линии, и что каяодые две из них, выйдя из одной и той же точки, беспредельно все более и

более расходятся менаду собой. Это пред­ положение (обнимающее собой аксиому Евклида, что две прямые линии не могут заключать пространства, и идущее далее :яой аксиомы) столь же необходимо и в геометрии и столь же очевидно (т. е. оснопывается на столь же простом, привыч­ ном и всеобщем наблюдении), как и вся­ кая другая аксиома. Мы принимаем также, что прямые линии расходятся между со­ бой в различной степени, иными словами — что существуют такие вещи, как углы, и что они могут быть равными или не­ равными. Мы принимаем, что существует такая вещь, как круг, и что все его радиу­ сы равны; что существуют такие вещи, как эллипсы, и что суммы фокусных расстоя­ ний для каждой точки эллипса равны; что существуют такие вещи, как параллельные линии, и что эти линии везде находятся друг от друга на равном расстоянии5. § 8. Не одному любопытству, но и науч­ ному интересу удовлетворяет вопрос о том, какая именно особенность физических ис­ тин, подлежащих ведению геометрии, поз­ воляет все их выводить из столь незна­ чительного числа первоначальных посы­ лок: почему, исходя из какого-либо одно­ го характеристического свойства всякого разряда явлений и пользуясь, кроме этого свойства, всего только двумя или тремя об­ щими истинами относительно равенства, можем мы переходить от признака к при­ знаку, пока не получим большого коли­ чества производных истин, по-видимому, совершенно несходных с теми, с которых мы начали? Объясняется этот замечательный факт, по-видимому, следующими обстоятельства­ ми. Во-первых, все вопросы о положении и фигуре можно свести к вопросам о вели­ чине. Мы определим положение и фигуру всякого предмета, если определим положе­ ние достаточного числа его точек; поло­ жение же всякой точки можно определить на основании величины трех прямоуголь­ ных координат, т. е. перпендикуляров, опу­ щенных из этой точки на три произвольно взятые под прямыми углами друг к дру­ гу плоскости. Путем превращения всех во­

просов о качестве в вопросы о количестве геометрия и сводится к одной единствен­ ной проблеме — к измерению величин, т. е. к определению существующих между ними равенств. Но в силу одной из общих аксиом, всякое равенство, раз оно уста­ новлено, служит доказательством стольких других равенств, сколько существует дру­ гих вещей, равных той или другой из двух данных равных величин; в силу другой из этих аксиом, всякое установленное ра­ венство служит доказательством равенств стольких пар величин, сколько их мож­ но получить при помощи многочисленных действий, сводящихся к прибавлению рав­ ных величин к себе самим или к другим равным величинам. Принимая во внима­ ние эти соображения, мы перестаем удив­ ляться тому, что, чем более та или другая наука имеет дело в равенством, тем в боль­ шем изобилии могут применяться в ней признаки признаков, и что науки о числе и протяжении, имеющие дело почти ис­ ключительно с равенством, должны быть наиболее выводными (или дедуктивными) из всех наук. Сверх того, в числе главных законов науки о пространстве или протяжении есть два или три необыкновенно пригодных для того, чтобы сделать одно положение или величину признаком другого положе­ ния или величины и тем в сильной сте­ пени способствовать дедуктивному харак­ теру этой науки. Прежде всего, величины замкнутых пространств — как поверхно­ стей, так и объемов — вполне определяют­ ся величиной линий и углов, ограничива­ ющих эти пространства. Далее, длина вся­ кой линии — как прямой, так и кривой — измеряется (при наличии некоторых дру­ гих данных) опирающимся на нее углом и vice versa (обратно). Наконец, угол, об­ разуемый всякими двумя прямыми линия­ ми у недоступной точки, измеряется угла­ ми, какие каждая из этих линий образует с некоторой произвольно нами взятой тре­ тьей прямой линией. Основываясь на этих общих законах, измерение каких бы то ни было линий, углов и пространств мож­ но производить при помощи измерения одной только прямой линии и достаточ­

ного числа углов, как действительно и по­ ступают при тригонометрической съемке плана той или другой местности. Возмож­ ность такого измерения влечет за собой много выгод, так как точное измерение длинных прямых линий всегда бывает за­ труднительно, часто даже невозможно; из­ мерять же точно углы весьма легко. Три приведенных выше обобщения дают нам столь легкие способы косвенного измере­ ния величин (указывая такие известные нам линии и углы, которые служат призна­ ками величины неизвестных линий и уг­ лов, а потому и замыкаемых ими про­ странств), что легко понять, каким образом на основании немногих данных мы можем найти величину неопределенного множе­ ства линий, углов и пространств, которые нам нелегко было бы или вовсе нельзя бы­ ло бы измерить более непосредственным способом. § 9. Таковы те замечания, которые я счи­ тал необходимым сделать здесь относи­ тельно законов природы, составляющих специальный предмет наук о числе и про­ тяжении. Всем известно, какую огромную роль играют эти законы в придании де­ дуктивного характера другим отделам есте­ ственных наук. И в этом нет ничего удиви­ тельного, если принять во внимание, что все причины действуют согласно с мате­ матическими законами. Следствие всегда зависит (или представляет собой ту или другую функцию) от количества деятеля, а обыкновенно также и от его положе­ ния. Мы не можем поэтому умозаключать относительно причинной связи, не вводя на каждом шагу соображений о количестве и протяжении; если при этом природа яв­ лений позволяет нам добыть достаточно точные числовые данные, то законы коли­ чества становятся могущественным оруди­ ем для исчисления будущего следствия или прежней причины. Что и во всех других науках (как это имеет место в геометрии) вопросы о качестве едва ли когда бывают вполне независимы от вопросов о количе­ стве, — это можно видеть на самых обы­ денных явлениях. Когда, например, на па­ литре живописца смешано несколько кра­

сок, цвет смеси всецело определяется от­ носительным количеством каждой из них. В настоящем случае я должен ограни­ читься сделанным намеком на те общие причины, в силу которых математические принципы и процессы получают такое гос­ подствующее значение в дедуктивных на­ уках, допускающих точные числовые дан­ ные. Читателя, который пожелал бы ближе познакомиться с этим предметом, я отсы­ лаю к первым двум томам систематическо­ го сочинения О. Конта. В том же сочинении, особенно в его третьем томе, мы находим обстоятельный разбор вопроса о границах приложения математических принципов к разработке других наук. Принципы эти явно неприло­ жимы в тех случаях, когда причины, от ко­ торых зависит тот или другой класс явле­ ний, настолько мало доступы нашему на­ блюдению, что мы не можем при помощи соответствующей индукции определить их числовых законов. Они неприложимы так­ же и тогда, когда причины настолько мно­ гочисленны и так перепутаны между со­ бой, что, даже если предположить их зако­ ны известными, то и тогда вычисление их совокупного следствия превзошло бы ре­ сурсы математики в ее теперешнем или ве­ роятном будущем состоянии. Они непри­ ложимы, наконец, и тогда, когда сами при­ чины находятся в состоянии непрерывно­ го колебания, как в физиологии, а еще более (если только это вообще возмож­ но) в общественных науках. Математиче­ ское решение физических вопросов ста­ новится все более и более трудным и не­ совершенным, по мере того как вопросы эти теряют свой абстрактный и гипоте­ тический характер и приближаются к той сложности, какую мы находим в действи­ тельной природе. Ввиду этого, вне сферы явлений астрономических и представляю­ щих с ними наиболее близкую аналогию, математической точности можно достиг­ нуть обыкновенно лишь «в ущерб реаль­ ности исследования». Да и в области аст­ рономии, «несмотря на удивительную про­ стоту ее математических элементов, наш слабый ум оказывается неспособным разо­ браться как следует в обусловливающих

астрономические явления логических со­ четаниях законов, как только мы попыта­ емся одновременно рассматривать более двух или трех существенных влияний»6. Замечательный пример этого представля­ ет проблема о трех телах, на которую мы уже не раз ссылались: для полного реше­ ния столь простого сравнительно вопроса оказались тщетными усилия наиболее глу­ боких математиков. Этот факт дает нам возможность представить себе, насколько призрачна была бы надежда на успеш­ ное приложение математических принци­ пов к явлениям, зависящим от взаимодей­ ствия бесчисленного количества мельчай­ ших материальных частиц, каковы явле­ ния химические, а еще более физиоло­ гические. По сходным с этими причинам принципы математики остаются неприло­ жимыми к еще более сложным исследова­ ниям, предметом которых служат явления общественной и политической жизни. Значение математического образова­ ния в качестве подготовки к этим наибо­

лее трудным исследованиям заключается в применении не математических положе­ ний, а математического метода. Матема­ тика всегда останется наиболее совершен­ ным типом дедуктивного метода вообще, и приложение математики к дедуктивным отделам естественных наук представляет собой единственную школу, где философы с успехом могут научиться наиболее труд­ ной и важной части своего искусства — употреблению законов более простых яв­ лений для объяснения и предсказания за­ конов явлений более сложных. Этих сооб­ ражений вполне достаточно для того, что­ бы видеть в математической дисциплине необходимую основу действительного на­ учного воспитания и (согласно с изрече­ нием, принадлежащим — согласно старому, но недостоверному преданию — Платону) считать человека, который &уеб)цётрг)т6с e o t l («не изучал геометрии»), лишенным одного из наиболее существенных условий для успешного занятия высшими отделами философии.

Глава XXV

Основания отрицания 1

§ 1. В двадцати четырех предыдущих гла­ вах был рассмотрен (насколько это позво­ ляли пределы сочинения и способности автора) метод нахождения общих истин или тех общих предложений, к которым можно относиться с «уверенностью», а так­ же сущность того доказательства, на кото­ ром эти истины основываются. Но резуль­ татом рассмотрения доказательства не все­ гда бывает уверенность или хотя бы воз­ держание от суждения, а иногда и отрица­ ние (disbelief). Поэтому философия индук­ ции и опытного исследования будет непол­ на, если мы не изложим оснований не од­ ной только уверенности, а и отрицания. Этому именно вопросу мы и посвятим на­ стоящую, заключительную главу. Под «отрицанием» здесь надо пони­ мать не простое отсутствие уверенности. Основанием для воздержания от уверен­ ности служит простое отсутствие или не­ достаточность доказательства; вопрос же о том, какое доказательство недостаточно, мы рассмотрели тем самым, что разобра­ ли, какое доказательство достаточно. Под «отрицанием» мы разумеем здесь не то со­ стояние ума, при котором мы не состав­ ляем себе никакого мнения относительно того или другого предмета, а то, при кото­ ром мы вполне убеждены в ошибочности данного мнения, — так что даже в том случае, если бы в пользу этого мнения бы­ ли приведены весьма, по-видимому, силь­ ные доказательства (основанные на сви­ детельстве других лиц или же на наших собственных предполагаемых восприяти­ ях), то и тогда мы были бы уверены в том, что свидетели сказали ложь или что они (либо мы сами, если имело место непо­ средственное восприятие) ошиблись. Никго, вероятно, не станет оспаривать существования подобных случаев. Утвер­ ждения, в пользу которых есть много поло­

жительных доказательств, часто вызывают отрицание в силу того, что называют их «невероятностью» или «невозможностью». Вашему рассмотрению подлежит вопрос о том, что именно значат в данном случае эти слова, а также то, насколько и при ка­ ких обстоятельствах выражаемые ими осо­ бенности служат достаточным основанием для отрицания. § 2. Прежде всего надо заметить, что обоснования, приводимые в пользу того или другого утверждения, которое, тем не ме­ нее, отвергают по причине его невозмож­ ности или невероятности, никогда не до­ стигают значения полного доказательства. Они всегда бывают основаны на каком-либо приблизительном обобщении. Извест­ ный факт могут утверждать сто свидете­ лей; но обобщение, что все, что утверждает сотня свидетелей, истинно, имеет слиш­ ком много исключений, для того чтобы быть всеобщим. Нам самим может казать­ ся, что мы действительно видели данный факт; но положение «мы в самом деле ви­ дели то, что считаем увиденным» отнюдь не есть всеобщая истина — наши органы могут находиться в болезненном состоя­ нии или же мы можем усвоить данный факт путем умозаключения, а затем во­ образить, что получили его посредством восприятия. Поэтому, так как доказатель­ ства на положительной стороне никогда не идут дальше приблизительного обобще­ ния, то все будет зависеть от того, каковы доказательства на стороне отрицания. Ес­ ли доказательства эти также основывают­ ся на приблизительном обобщении, то нам надо будет сравнить две противоположные вероятности. Если приблизительные обоб­ щения, ведущие к утвердительному ответу, оказываются в своей совокупности менее сильными —другими словами, менее близ­

кими ко всеобщности, чем приблизитель­ ные обобщения в пользу отрицательного решения вопроса, то предложение назы­ вается «невероятным» (improbable) и пока должно быть отвергнуто. Если же утвер­ ждаемый факт противоречит не тому или другому числу приблизительных обобще­ ний, а полному обобщению, основанному на строгой индукции, то он называется «невозможным» и должен быть отвергнут окончательно. Этот последний принцип, как он ни прост и ясен с виду, возбудил горячий спор при попытке применить его к вопросу о достоверности чудес. Знаменитое учение Юма, признающее недостоверным все то, что противоречит опыту или несогласно с законами природы, есть просто весьма ясное и безобидное положение о недосто­ верности всего, что противоречит полной индукции. То обстоятельство, что подоб­ ное правило могли считать опасной ере­ сью или принимать за великую и глубокую истину, плохо рекомендует состояние фи­ лософского мышления относительно этого рода вопросов. Но (могут спросить) нет ли противо­ речия в самой постановке этого принципа? Согласно этой теории, мы не должны отно­ ситься с уверенностью к тому, что противо­ речит какой-либо совершенной индукции. Но для полноты индукции существенно не­ обходимо, чтобы она не противоречила никакому известному факту. Не будет ли в таком случае petitio principii сказать, что данный факт должен быть отвергнут пото­ му, что противополагаемая ему индукция совершенна? Как можем мы назвать индук­ цию совершенной, раз имеются противо­ положные ей факты, опирающееся на до­ стоверные доказательства? Я отвечу, что право на это мы имеем всякий раз, когда нам дают его научные правила индукции, т. е. всякий раз, когда индукция может быть совершенной. Мы имеем это право, например, в тех слу­ чаях причинной связи, где был произве­ ден experimentum crucis. Если от прибавле­ ния предыдущего А к такому ряду преды­ дущих, который ни в чем не изменился во всех других отношениях, получается

следствие В, раньше не существовавшее, то А — в этом случае, по крайней мере, — есть причина В или необходимая часть его причины; если же, при повторном введе­ нии А во многие совершенно различные между собой ряды предыдущих, В все-таки получается во всех случаях, то А есть пол­ ная причина В. Если такого рода наблю­ дения или опыты повторялись настолько часто и столь многими лицами, что нельзя предполагать ошибки со стороны наблю­ дателей, то мы имеем установленный закон природы; и пока мы признаем этот закон, до тех пор мы должны отрицательно от­ носиться к утверждению, что в том или другом частном случае А имело место без В, при отсутствии всякой противодей­ ствующей причины. Такому утверждению нельзя доверять, пока у нас нет в руках до­ казательств, которых было бы достаточно для ниспровержения данного закона. Об­ щие истины: «все, имеющее начало, име­ ет и причину» и «при существовании од­ них и тех же причин (без всяких других) получаются те же самые следствия» осно­ ваны на самом сильном индуктивном до­ казательстве, какое только возможно. По­ ложение об истинности того, что утвер­ ждается хотя бы и целой толпой уважае­ мых свидетелей, есть лишь приблизитель­ ное обобщение. Даже если вообразить, что мы действительно видели или чувствовали факт, противоречащий данному закону, то и тогда надо считаться с тем, что челове­ ческому зрению доступен только ряд ви­ димостей, на основании которых действи­ тельную природу явления мы узнаем лишь путем вывода, а в этом выводе обыкновен­ но играют большую роль приблизитель­ ные обобщения. Если поэтому мы решаем признавать истинным тот или другой за­ кон, то никакое количество доказательств не будет в состоянии убедить нас в ка­ ком-либо событии, противоречащем это­ му закону. Правда, если приводимые до­ казательства делают более вероятным то, что лежащий в основании закона ряд на­ блюдений и опытов произведен неточно или истолкован неправильно, чем то, что рассматриваемые доказательства ложны, — тогда мы можем поверить этим доказатель­

ствам: но в таком случае мы должны от­ казаться от закона. А так как закон этот был принят на основании того, что каза­ лось полной индукцией, то и отвергнуть его можно лишь на основании равносиль­ ных доказательств: а именно, доказав, что он идет в разрез не с тем или другим чис­ лом приблизительных обобщений, а с каким-либо другим, притом лучше установ­ ленным законом природы. Такой крайний случай столкновения между двумя предпо­ лагаемыми законами природы никогда, ве­ роятно, не встречался на самом деле там, где при установлении обоих законов бы­ ли приняты во внимание правила науч­ ной индукции; но если бы такой случай представился, он должен был бы повести к полному отвержению одного из предпо­ лагаемых законов. Он служил бы доказа­ тельством того, что в логическом процес­ се, послужившем для установления одного из этих законов, должна заключаться ка­ кая-либо погрешность; а если это так, то предполагаемая общая истина вовсе не есть истина. Мы не можем, допуская какое-либо предложение в качестве закона природы, в то же время признавать факт, находя­ щийся с ним в реальном противоречии. Мы должны либо отрицать указываемый факт, либо признать, что ошиблись, допу­ стив данный закон. Но для того чтобы какой-либо факт находился в противоречии с тем или дру­ гим законом причинной связи, утвержде­ ние должно состоять не просто в том, что причина существовала, не вызвав своего следствия (это было бы вполне обычное явление), а в том, что следствия не получи­ лось, несмотря на отсутствие всякой при­ чины, способной его предотвратить. Меж­ ду тем при указании на чудо утверждение имеет как раз противоположный характер. Оно заключается в том, что следствие бы­ ло парализовано не при отсутствии проти­ водействующей причины, а благодаря та­ кой причине: а именно, благодаря прямо­ му вмешательству воли существа, имею­ щего власть над природой, — и особен­ но такого существа, воля которого, как признают, сообщила всем причинам си­ лу производить их следствия, так что волю

эту вполне можно предполагать способ­ ной и противодействовать этим причинам. Чудо (как справедливо заметил Броун)2 не есть противоречие закону причины и следствия; это — новое следствие, появле­ ние которого объясняется введением но­ вой причины. Раз такая причина имеет­ ся налицо, относительно ее пригодности не может быть никакого сомнения, и един­ ственная предварительная (antecedent) не­ вероятность, какую можно приписать чуду, есть невероятность существования какойлибо подобной причины. Таким образом, все, что доказал Юм (и надо признать, что это он доказал), со­ стоит в следующем: никакие доказатель­ ства (по крайней мере, при настоящем несовершенном состоянии наших знаний об естественных факторах, при котором всегда можно думать, что какое-либо из физических предыдущих ускользнуло от нашего внимания) не могут доказать чуда тому, кто раньше не верил в существо или существа, обладающие сверхъестественной силой, или кто считает несомненным, что характер признаваемого им существа не вяжется с тем, чтобы это существо нашло нужным проявить свое вмешательство в данном частном случае. Если мы уже ранее не верили в суще­ ствование сверхъестественных факторов, то их не докажет нам никакое чудо. Само чудо, рассматриваемое лишь как необы­ чайный факт, может быть достаточно удо­ стоверено нашими чувствами или свиде­ тельством других лиц. Но никогда нельзя доказать, что это — чудо: всегда остается возможной еще другая гипотеза: а именно, что данный факт есть результат какой-либо неизвестной естественной причины. Для такой гипотезы нельзя найти столь пол­ ного опровержения, чтобы не оставалось ничего другого, как только допустить су­ ществование и вмешательство сверхъесте­ ственного существа. С другой стороны, лю­ ди, уже верящие в подобное существо, мо­ гут выбирать между двумя гипотезами: меж­ ду сверхъестественным и неизвестным ес­ тественным факторами, и им приходится обсуждать вопрос о том, какая из этих двух гипотез наиболее вероятна в данном част-

пом случае. При составлении такого суж­ дения важным элементом вопроса должно быть соответствие результата с законами предполагаемого деятеля, т. е. с характером божества, как мы его себе представляем. При наших современных знаниях относи­ тельно общего единообразия в жизни при­ роды, религия, идя по следам науки, была вынуждена признать, что жизнью Вселен­ ной в ее целом управляют общие законы, а не отдельные вмешательства в каждом частном случае. У всякого, кто держится такого мнения, есть общее предубеждение против всякого предположения о боже­ ственном факторе, действующем не через посредство общих законов: т. е., другими словами, для него в каждом чуде заклю­ чается некоторая предварительная неверо­ ятность, для преодоления которой нужна необыкновенно сильная предварительная вероятность, вытекающая из специальных обстоятельств данного случая. § 3. Из сказанного ясно, что утверждение об уничтожении действия той или другой причины — действия, связанного с ней вполне установленным законом причин­ ной связи, должно быть отвергнуто или принято, в зависимости от вероятности или невероятности существования в дан­ ном случае какой-либо адекватной про­ тиводействующей причины. Оценка этой вероятности не труднее оценки других ве­ роятностей. Относительно всех известных причин, способных противодействовать данным причинам, мы обыкновенно зара­ нее знаем, насколько часто (или редко) они встречаются, и на основании этого знания мы можем заключить о предва­ рительной невероятности присутствия их в каком-либо частном случае. При этом ни по отношению к известным, ни по от­ ношению к неизвестным причинам нам нет нужды высказываться о вероятности их существования в природе; нам надо обсу­ дить лишь вероятность их существования в то время и в том месте, к каким относится то событие, о котором идет речь. Поэтому, раз обстоятельства данного случая нам во­ обще известны, мы редко бываем лишены возможности судить, насколько вероятно

то, что подобная причина существовала в указываемое время и в указываемом ме­ сте, не проявляя своего присутствия какими-либо другими признаками или (при не­ известной причине) не проявив вообще до сих пор своего существования в какомлибо другом случае. Согласно с тем, что оказывается более невероятным, т. е. что противоречит приблизительному обобще­ нию высшего порядка: подобное ли пред­ положение, или же ложность свидетель­ ства, — мы принимаем или отвергаем это свидетельство, и притом с большей или меньшей степенью убеждения, в зависи­ мости от перевеса одной невероятности над другой — по крайней мере, до тех пор, пока мы не исследуем вопроса ближе. До сих пор мы говорили о случаях, ко­ гда утверждаемый факт противоречит (или кажется противоречащим) тому или дру­ гому действительному закону причинной связи. Но чаще, быть может, встречают­ ся такие случаи, когда он противоречит тем единообразиям простого сосущество­ вания, зависимость которых от причин­ ной связи не доказана, т. е., иными слова­ ми, свойствам разрядов. С такими именно единообразиями, главным образом, и идут обыкновенно в разрез чудесные рассказы путешественников: например, о хвостатых или крылатых людях или о летающих ры­ бах (пока существование таких рыб не бы­ ло подтверждено опытом); такую же роль играет и лед в известном аневдоте о гол­ ландских путешественниках и сиамском короле3. Такого рода факты (т. е. о которых раньше никго не слыхал, но которых ни один известный закон причинной связи не дал бы права объявить невозможными) Юм называет не противоречащими опы­ ту, а просто несогласными с ним. Бентам в своем трактате «О доказательстве» назы­ вает их фактами, несогласными in specie (в виде), в отличие от фактов, несоглас­ ных in toto (в целом) или в степени. В этого рода случаях утверждается су­ ществование некоторого нового разряда, что само по себе не представляет ничего невероятного и должно быть отвергнуто лишь в том случае, если предположение, что та или другая разновидность предмета,

существующая при указанных местных и временных условиях, могла не быть от­ крыта раньше, менее вероятно, чем ош иб­ ка или ложь со стороны свидетелей. Сооб­ разно с этим, если подобные утверждения исходят от достоверных лиц и касаются не­ исследованных мест, мы их не отрицаем, а — самое большее — считаем требующи­ ми подтверждения со стороны последую­ щих наблюдателей. Это замечание теряет свою силу в том случае, если приводимые свойства предполагаемого нового разряда идут в разрез с известными свойствами какого-либо более широкого, обнимающего первый разряда, — другими словами, если некоторые свойства нового разряда оказы­ ваются без других свойств, относительно которых всегда было известно, что они сопровождают первые. Таковы, например, люди П линия4 и все виды животных, об­ ладающее, как уверяют, строением, отлич­ ным от того, какое всегда оказывалось со­ существующим с животной жизнью. Об от­ ношении к подобным случаям надо лишь немного прибавить к тому, что было сказа­ но в двадцать второй главе. А именно, ес­ ли есть сильные основания предполагать, что те единообразия сосуществования, ко­ торые может подорвать приводимый факт, являются результатом причинной связи, то противоречащий им факт должен быть от­ вергнут — по крайней мере, до тех пор, пока он не будет проверен дальнейшим исследованием. Когда эти основания по­ лучают значение возможной достоверно­ сти (amounts to a virtual certainty), как это имеет место относительно общего стро­ ения организованных существ, то един­ ственным вопросом, требующим рассмот­ рения, является вопрос о том, не подле­ жат ли эти столь мало еще понятные явле­ ния противодействию со стороны какихлибо неизвестных до сих пор причин или не могут ли эти явления возникать какимлибо другим путем, при котором получал­ ся бы другой ряд производных единооб­ разий. Когда (как это мы видим на при­ мерах летающей рыбы или утконоса) то обобщение, из которого приводимый факт должен быть исключением, имеет очень специальный и ограниченный характер,

тогда ни одно из только что указанных предположений нельзя считать очень не­ вероятным; и при сообщениях о подоб­ ного рода аномалиях обыкновенно благо­ разумно бывает воздерживаться до поры до времени от суждения, ожидая дальней­ ших исследований, которые не преминут подтвердить это сообщение, если оно ис­ тинно. Когда же такое обобщение отлича­ ется очень широким характером, обнимая большое число разнообразных наблюде­ ний и простираясь на значительную об­ ласть природы, тогда — по причинам, ко­ торые мы вполне выяснили, — подобного рода эмпирический закон приближается по своей достоверности к удостоверенно­ му закону причинной связи, и всякое ис­ ключение из него можно допустить не ина­ че, как на основании какого-либо закона причинной связи, доказанного путем еще более полной индукции. Как мы уже видели, те единообразия в строе природы, у которых нет признаков того, что они представляют собой резуль­ таты причинной связи, можно тем с боль­ шей уверенностью считать всеобщими ис­ тинами, чем эти единообразия общее. Те из них, которые истинны относительно всех вещей без исключения или, по крайней ме­ ре, совершенно не зависят от разрядовых различий: а именно, законы числа и про­ тяжений, к которым мы можем прибавить еще сам закон причинной связи, — суть, вероятно, единственные такого рода еди­ нообразия, всякое исключение из которых совершенно и безусловно невероятно. Со­ гласно с этим, слово «невозможность» (по крайней мере, «полная невозможность»), обыкновенно применяется, по-видимому, лишь к таким утверждениям, относительно которых предполагается, что они противо­ речат указанным сейчас законам или каким-либо другим законам, близким к этим последним по своей общности. Что же ка­ сается нарушений остальных законов (на­ пример, частных законов причинной свя­ зи), то те, кто стремится к точности выра­ жений, называют их «неверными при об­ стоятельствах данного случая», т. е. воз­ можными только при наличии какой-либо причины, которой не было налицо в дан-

пом частном случае5. Все утверждения, не стоящие в противоречии ни с одним из приведенных действительно общих зако­ нов, всякий осторожный человек признает всего только невероятными, притом неве­ роятными не в самой высокой степени, — :ia исключением тех случаев, когда время п место, к которым относят данный факт, делают почти достоверным то, что, если бы указываемая аномалия действительно существовала, то она не могла бы укрыть­ ся от внимания других наблюдателей. Во всех же остальных случаях благоразумный исследователь воздерживается от оконча­ тельного суждения, — лишь бы свидетель­ ство в пользу аномалии, при тщательном его рассмотрении, не заключало в себе по­ дозрительных элементов. Но если предполагаемой аномалии в действительности не существует, то сви­ детельство о ней едва ли когда бывает в состоянии выдержать такое испытание. В тех записанных случаях, когда значи­ тельное число свидетелей, пользующихся хорошей репутацией и обладающих на­ учными познаниями, удостоверило истин­ ность чего-либо такого, что потом оказа­ лось ложным, почти всегда имелись об­ стоятельства, которые могли сделать пе­ редаваемый факт недостоверным в гла­ зах проницательного наблюдателя, кото­ рый приложил бы надлежащие старания к выяснению вопроса. В такого рода случа­ ях впечатление, произведенное на чувства или умы лиц, выставляемых свидетелями, обыкновенно можно бывает объяснить те­ ми или другими обманчивыми видимо­ стями: либо играло роль какое-либо по­ вальное заблуждение, распространившее­ ся, благодаря заразительному влиянию об­ щественного сознания; либо был затронут какой-либо сильный интерес: религиозное рвение, партийное чувство, тщеславие или, по крайней мере, страсть к чудесному (у лю ­ дей, сильно к этому склонных). Если ка­ жущейся силы свидетельства нельзя объ­ яснить наличием ни одного из этих или подобных этим обстоятельств; если утвер­ ждение не стоит в противоречии ни с те­ ми всеобщими законами, для которых мы не знаем ни противодействующих причин,

ни аномалий, ни с обобщениями, близ­ кими к этим законам по своей широте; если его допущение сводится всего толь­ ко к признанию существования той или другой неизвестной причины или какоголибо нового, несводимого на прежние раз­ ряда, — если все это имеет место при об­ стоятельствах, которые не настолько еще исследованы, чтобы не было вероятным в будущем выяснение того, что сейчас еще неизвестно, — то осторожный человек не примет, но и не отвергнет свидетельства, а подождет для него подтверждения в дру­ гих случаях и из других, независимых от приводимых в данном случае источников. Так должен был бы поступить и сиамский король, когда голландские путешественни­ ки передавали ему о существовании льда. Но невежественный человек настолько же упорен в своем недоверии, насколько не­ разумен в своей доверчивости. Он отвер­ гает все, что не подходит под его узкий опыт, кроме того, что льстит его наклон­ ностям; в противном же случае он готов слепо поверить всякой басне. § 4 . Теперь я остановлюсь на одном весь­ ма важном недоразумении относительно принципов рассматриваемого вопроса — недоразумении, в которое впали некото­ рые из писателей, выступивших против Essay on Miracles Юма, а еще ранее того епископ Бётлер. Недоразумение это коре­ нилось в их стремлении уничтожить то, что казалось им страшным орудием для нападения на христианскую религию. Оно внесло совершенную путаницу в учение об «основаниях отрицания»; состоит оно в том, что упускают из виду различие меж­ ду тем, что можно назвать «невероятно­ стью ранее факта», и тем, что можно на­ звать «невероятностью после факта», или (так как, по замечанию м-ра Венна, разли­ чие между прошлым и будущим не имеет существенного значения) меязду невероят­ ностью того, чтобы была справедлива та или другая догадка, и невероятностью ка­ кого-либо факта, на который ссылаются, как на имевший место в действительности. Многие события совершенно неверо­ ятны для нас до тех пор, пока они не про­

изойдут в действительности, или преэвде чем мы получим известие о том, что они произошли; мезвду тем после такого из­ вестия они не вызывают уже в нас ника­ кого сомнения, так как не противоречат никакой, хотя бы даже приблизительной, индукции. При бросании вполне правиль­ ной игральной кости шансы против выпа­ дения одного очка равны пяти на один, т. е., значит, одно очко выпадет в среднем лишь один раз из шести. Но это не дает нам никакого основания отвергнуть сооб­ щение достоверного свидетеля о том, что в каком-либо данном случае выпало од­ но очко: хотя очко выпадает лишь один раз на шесть, однако какое-нибудь число очков (хотя оно и выпадает лишь один раз из шести) должно было выпасть, раз кость была вообще брошена. Таким обра­ зом, невероятность (или, другими слова­ ми, необычайность того или другого фак­ та) не дает еще основания отвергать его, если по природе случая непременно дол­ жен был произойти либо этот факт, либо какой-нибудь другой, одинаково невероят­ ный, т. е. одинаково необычайный. Мало того: если бы даже все другие пять сторон кости были двойки или тройки, то и то­ гда все-таки выпадение одного очка при каком-либо данном бросании нисколько не противоречило бы опыту (одно очко и тогда выпадало бы в среднем один раз из каждых шести бросаний). Если бы мы отвергли все факты, против которых име­ ется предварительная вероятность, то мы едва ли бы чему-либо вообще могли пове­ рить. Нам сообщают, что вчера умер А. В. За момент до этого сообщения шансы про­ тив смерти А. В. в указанный день могли равняться десяти тысячам против одного; но так как он непременно должен был уме­ реть в то или другое время и так как, уми­ рая, он необходимо должен был умереть в какой-либо день, то — хотя перевес всех вообще шансов против каэдого отдельно­ го дня очень велик — однако опыт не дает основания не доверять человеку, который сообщил бы, что смерть эта произошла в такой-то день. Тем не менее д-р Кэмпбелл и другие считали полным ответом на положение

Юма (о недостоверности того, что проти­ воречит единообразным показаниям опы­ та) то соображение, что мы не отвергаем вещей, строго соответствующих едино­ образному характеру опыта, только на том основании, что против них говорит веро­ ятность: мы не отвергаем факта лишь в си­ лу того, что то сочетание причин, от ко­ торого он зависит, встречается лишь од­ нажды на известное число раз. Очевидно, все, что — как показывает наблюдение или как можно доказать на основании законов природы — происходит в известной части (как бы мала она ни была) всего числа воз­ можных случаев, не противоречит опыту, хотя мы вправе отвергать такого рода фак­ ты, если какое-либо другое предположение относительно рассматриваемого вопроса заключает в себе в общем меньше уклоне­ ния от обычного хода событий. Между тем, исходя из такого соображения, талантли­ вые писатели пришли к необыкновенному заключению, что никогда не должно от­ вергать того, что утверждается достойны­ ми доверия свидетельствами. § 5. Мы рассмотрели два вида событий, обыкновенно называемых «невероятными» ( improbable). Одни не представляют ниче­ го необычайного; хотя огромное большин­ ство шансов против них, однако они неве­ роятны лишь до тех пор, пока не получат себе подтверждения. Другие противоречат тем или другим признанным законам при­ роды и остаются недостоверными, несмот­ ря ни на какие свидетельства, разве только эти последние способны поколебать на­ шу уверенность в самом законе. Но между этими двумя классами событий существует еще промежуточный класс, обнимающий то, что обыкновенно называют «совпаде­ ниями», т. е., другими словами, такие соче­ тания случайностей, которые представля­ ют какую-нибудь своеобразную и неожи­ данную правильность, уподобляющую их в этом отношении результатам законов. Может, например, случиться, что в лоте­ рее при тысяче билетов, номера выигрыш­ ных билетов выйдут как раз в порядке так называемых «натуральных чисел»: 1, 2, 3 и т.д. Нам надо рассмотреть принципы до­

казательства, приложимые в таких случаях; надо решить вопрос о том, есть ли между совпадениями и обыкновенными события­ ми какая-либо разница в силе свидетельств или других указаний, необходимых для то­ го, чтобы сделать эти совпадения и собы­ тия вероятными. Нет сомнения, что с точки зрения вся­ кого рационального принципа вероятно­ сти, такого совпадения можно ожидать со­ вершенно столь же часто, как и всяко­ го другого ряда чисел. Точно так же, при вполне верных игральных костях, шестер­ ка, при тысяче или миллионе бросаний, может выпасть дважды, трижды или лю­ бое число раз подряд, совершенно так же, как и при всяком другом, заранее установ­ ленном их числе, и ни один рассудитель­ ный игрок не поставит против одного ря­ да большего заклада, чем против другого. Несмотря на это, существует общее пред­ расположение считать, что один из этих рядов гораздо более невероятен, чем дру­ гой, и требует для своей вероятности го­ раздо более сильных доказательств. Влия­ ние этого предрасположения настолько ве­ лико, что привело некоторых мыслителей к заключению, будто природа правильные сочетания производит с большей трудно­ стью, чем неправильные, т. е., другими сло­ вами, будто существует некоторое общее стремление вещей, некоторый закон, пре­ пятствующий появлению правильных со­ четаний или, по крайней мере, столь же частому их появлению, какое заметно по отношению к другим сочетаниям. Среди таких мыслителей можно указать на Даламбера, который в одном опыте о веро­ ятностях, находящемся в пятом томе его Melanges, утверждает, что правильные соче­ тания, будучи, по математической теории, столь же вероятными, как и всякие другие, физически менее вероятны. Он ссылается на здравый смысл, т. е., другими словами, на обыденные впечатления, говоря: если при повторном бросании костей в нашем присутствии каждый раз выходят шестер­ ки, то не будем ли мы уже раньше, чем число бросаний достигнет десяти (не го­ воря уже о тысячах миллионов), готовы

с самым решительном убеждением утвер­ ждать, что кости поддельны? Обычное и естественное впечатление говорит в пользу Даламбера: правильный ряд показался бы гораздо более невероят­ ным, чем неправильный. Но это впечатле­ ние объясняется, как мне кажется, просто тем, что едва ли кому-нибудь встречалось когда-либо одно из таких необычайных совпадений; и причина этого заключается просто в том, что ничей опыт не простира­ ется даже на приблизительно столь огром­ ное число случаев, чтобы среди них можно было ожидать этого или какого-либо дру­ гого данного сочетания явлений. Так как вероятность выпадения шести очков при одном бросании двух костей равна 1/36, то вероятность десятикратного подряд вы­ падения шестерки равна 1, деленной на 36 в десятой степени; другими словами, тако­ го совпадения можно ожидать лишь один раз на 3 656158 440 062 976 опытов, — чис­ ло, настолько огромное, что ни у одного игрока опыт не простирается даже на мил­ лионную часть его. Однако, если вместо десятикратного выпадения шестерки мы возьмем какой-либо другой определенный ряд из десяти чисел, то выпадение это­ го ряда в опыте всякого отдельного лица будет невероятно совершенно в такой же степени. Между тем оно не кажется оди­ наково невероятным — потому что никто не мог бы припомнить, встречалось ли оно ему или нет, и потому что мы сравнива­ ем мысленно не десятикратное выпадение шестерки с тем или другим определенным рядом чисел, а все правильные ряды, взя­ тые вместе, со всеми неправильными, так­ же взятыми вместе. Мнение Даламбера, что, если бы на на­ ших глазах шестерка выпала несколько раз подряд, то мы приписали бы это не случай­ ности, а поддельности костей, безуслов­ но справедливо. Но факт этот вытекает из совершенно другого принципа: если мы пришли к этому выводу, то не потому, чтобы это происшествие было невероят­ но само по себе, а на основании сравни­ тельной вероятности, с какой его можно приписать той или другой причине, ко­

гда уже известно, что оно случилось. Слу­ чайное появление правильного ряда ни­ сколько не менее вероятно, чем появле­ ние ряда неправильного; но относительно правильного ряда гораздо более, чем от­ носительно неправильного, вероятно, что он произведен намеренно или какой-либо общей причиной, влияющей посредством устройства костей. В качестве случайного сочетания одно и то же событие повторя­ ется столь же часто и нисколько не чаще, чем всякий другой ряд событий; общие же причины при одних и тех же обстоятель­ ствах всегда воспроизводят одно и то же событие. Здравый смысл и наука одинако­ во говорят нам, что, при равенстве всех прочих условий, мы должны приписывать следствие скорее такой причине, наличие которой сделала бы его весьма вероятным, чем такой, при которой оно было бы весь­ ма невероятным. Согласно шестой теореме Лапласа, которую мы рассмотрели в од­ ной из предыдущих глав, вероятность на­ личия некоторой более сильной, постоян­ ной причины (поддельности костей) уже после весьма небольшого числа бросаний должна далеко превзойти всякую предва­ рительную вероятность, какая могла быть против существования этой причины. Даламбер должен был бы поставить вопрос иначе. Ему следовало предполо­ жить, что мы сами прежде испробовали кости и на основании обширного опыта убедились в их правильности. Затем другое лицо испытывает их в наше отсутствие и уверяет нас, что у него десять раз подряд выпадала шестерка. До­ стоверно такое утверждение или нет? Здесь следствием, которое надо объяснить, яв­ ляется не само событие, а тот факт, что его утверждает свидетель. Факт этот может быть вызван или тем, что происшествие действительно имело место, или же какойлибо другой причиной, и оценке нашей подлежит сравнительная вероятность этих двух предположений. Если бы свидетель утверждал, что у не­ го выпал какой-либо другой ряд чисел, то, предполагая, что он человек правди­ вый, достаточно наблюдательный и что, по его словам, он обратил особое внима­

ние на рассматриваемый факт, мы повери­ ли бы ему. Действительное десятикратное выпадение шести очков совершенно так же вероятно, как и выпадение всякого другого ряда. Поэтому, если подобное утверждение менее достоверно, чем другое, то причина этого должна заключаться не в том, чтобы истинность его была менее вероятна, чем истинность другого, а в том, что ложность его более вероятна, чем ложность другого. Для объяснения того, почему относи­ тельно так называемого «совпадения» лож­ ное утверждение должно встречаться чаще, чем относительно обыкновенного сочета­ ния, мы имеем одну очевидную причину: совпадение возбуждает удивление, — оно удовлетворяет любви к чудесному; а по­ тому побуждения ко лжи, среди которых одним из наиболее частых является жела­ ние изумить, с большей силой действуют в пользу таких утверждений, чем в пользу других. В такой же степени мы имеем, оче­ видно, больше оснований не верит совпа­ дению, сравнительно с сообщением о фак­ те, который сам по себе не более вероятен, но который не покажется нам замечатель­ ным, если нам сообщат о нем. Есть, однако, случаи, когда основанная на таком сооб­ ражении вероятность бывает направлена в другую сторону. Есть свидетели, кото­ рые — чем необычайнее может показаться событие, тем больше стремятся проверить его при помощи самого тщательного на­ блюдения, прежде чем решатся сами ему поверить, а тем более — прежде чем станут передавать его другим. § 6 . Однако «совпадения» должны быть недостоверными и независимо от вероят­ ности того, что сообщение ложно, — ве­ роятности, обусловливаемой самой сущно­ стью каждого отдельного утверждения: уже просто на общем основании возможной погрешимости свидетельства, совпадение должно быть, по мнению Лапласа, недо­ стоверным, раз оно доказывается свиде­ тельством только такой силы, при которой мы были бы вправе поверить обыкновен­ ному сочетанию событий. Для правильной оценки доводов Лапласа необходимо по­ яснить их его же собственным примером.

Положим, говорит Лаплас, мы имеем ящик с тысячей билетов, из которых был ныиут только один. Если какой-либо оченидец утверждает, что вынулся билет № 79, то — хотя против этого номера 999 шансов из 1000 — однако такое показание не ста­ новится вследствие этого менее достовер­ ным: его достоверность равна предвари­ тельной вероятности в пользу правдивости свидетеля. Но если в ящике было 999 чер­ ных шаров и только один белый, и свиде­ тель утверждаете, что вынут был белый, то случай этот, по Лапласу, имеет совсем иной характер: достоверность утверждения со­ ставляет здесь лишь небольшую часть до­ стоверности, какая имелась в прежнем слу­ чае. Причина разницы заключается в сле­ дующем. Сама сущность случая требует, чтобы свидетель, о котором мы говорим, при­ надлежал к такого рода людям, достовер­ ность которых была бы ниже несомнен­ ности. Предположим, например, что до­ стоверность свидетеля в рассматриваемом случае равна 9/ю, т. е. что из каждых десяти сообщений, какие этот свидетель делает, в среднем девять оказываются верными, а одно неверным. Предположим теперь, что число сделанных тиражей было до­ статочно для исчерпания всех возможных сочетаний и что при каждом из них наш свидетель давал показание. При всех этих тиражах в одном случае из каждых десяти заявление свидетеля будет в действитель­ ности ложным. Но при тысяче билетов та­ кие ложные заявления будут распределены безразлично между всеми числами и из тех 999 случаев, где № 79 не был вынут, этот № будет показан свидетелем лишь в одном случае. Напротив, при тысяче шаров (от­ носительно каждого из которых постоянно заявляется, «черный» он или «белый»), ес­ ли бы был вынут не белый шар и было сделано относительно этого случая лож­ ное заявление, то это ложное заявление должно было бы заключаться в указании на белый шар; а так как, по предложению, ложное заявление имеет место один раз на каэды е десять, то белый шар должен был бы быть ложно заявлен в одной деся­ той части всех случаев, где он не был вы­

нут, т. е. в одной десятой части 999 случаев из каждой тысячи. Таким образом, факти­ чески белый шар будет выходить в среднем совершенно столь же часто, как и № 79; за­ явлен же он может быть (не будучи вынут в действительности) в 999 раз чаще, чем № 79; поэтому заявление для своей досто­ верности требует здесь гораздо большей силы свидетельства6. Для состоятельности этого аргумента необходимо, конечно, предположить, что сделанные свидетелем заявления служат средними образчиками его обычной прав­ дивости и точности или, по крайней мере, что они в случае с черными и белыми шарами не более и не менее правдивы и точны, как и в случае с тысячей би­ летов. Между тем такого предположения мы сделать не вправе. Ошибка гораздо ме­ нее вероятна у лица, которому приходит­ ся беречься лишь против одной формы заблуждения, чем у лица, которому при­ шлось бы избегать 999 различных заблуж­ дений. Так, в избранном примере свиде­ тель, который мог бы ошибаться один раз из десяти при сообщении числа, вынуто­ го в лотерее, не ошибся бы, быть может, ни одного раза из тысячи, если бы ему было поручено наблюдать только то, какой шар вынут: черный или белый. Поэтому до­ вод Лапласа погрешает даже в приложении к его собственному примеру. Еще менее можно согласиться с тем, что пример этот вполне представляет собой все случаи сов­ падений. Лаплас задумал его при том пред­ положении, что — хотя черный шар со­ ответствует 999 различным возможностям, а белый лишь одной — однако у свидетеля нет никакого мотива заявить о черном ша­ ре скорее, чем о белом. Свидетель не зна­ ет, что в ящике 999 черных шаров и лишь один белый; а если и знает это, то Лаплас позаботился сделать все 999 черных ша­ ров неразличимо сходными друг с другом, так что едва ли здесь возможна какая-ли­ бо такая причина для лжи или ошибки, которая, действуя в пользу которого-либо из этих 999 шаров, не действовала бы та­ ким же образом и в том случае, если бы в ящике был всего один черный шар. Из­ меним это предположение, — и весь аргу­

мент потеряет свою силу. Пусть, например, шары перенумерованы, и пусть на белом шаре стоит № 79. Что касается цвета ша­ ров, то здесь имеются налицо только две вещи, которые свидетель может утверждать (под влиянием ли интереса, или приснив­ шегося ему сна, или представившейся гал­ люцинации), или из которых ему прихо­ дится выбирать, если он отвечает наобум: а именно, черный и белый цвет. Но что касается написанных на шарах номеров, то их тысяча; а потому, если интерес или ошибка свидетеля окажется в связи с чис­ лами, то, хотя бы его утверждение касалось лишь цвета, — случай этот становится уже вполне сходным со случаем тысячи биле­ тов. Или, вместо шаров, возьмем лотерею с тысячей билетов и только одним выигры­ шем и предположим, что мы купили № 79; будучи заинтересованы в одном этом но­ мере, мы спрашиваем свидетеля не о том, какое число было вынуто, а о том, бы­ ло ли это 79 или какое-нибудь другое чис­ ло. Здесь мы имеем только два случая, как и в примере Лапласа; и между тем Лаплас, конечно, не сказал бы, что, если бы свиде­ тель, отвечая нам, назвал число 79, то это утверждение было бы в громадной степе­ ни менее вероятно, чем если бы он дал тот же ответ на тот же вопрос, только за­ данный в другой форме. Пусть, например (возьмем случай, предположенный самим Лапласом), он поставил на одну из воз­ можностей значительную сумму и дума­ ет, что, заявляя об осуществлении имен­ но этой возможности, он поднимает свой кредит; он мог с одинаковой вероятностью поставить заклад на любой из 999 номе­ ров, выставленных на черных шарах, и по­ скольку вероятность лжи зависит от этой причины, шансы в пользу ложного заявле­ ния о черном шаре будут в 999 раз больше шансов ложного заявления о белом. Точно так же, предположим, что в пол­ ку из 1000 человек, из которых 999 англи­ чан и один француз, убит один человек, и нам неизвестно, кто именно. Я задаю этот вопрос и получаю от свидетеля от­ вет, что убит француз, факт этот не толь­ ко столь же невероятен a priori , но и сам по себе представляет столь же необычай­

ное обстоятельство, столь же замечатель­ ное совпадение, как и вынутие белого ша­ ра; тем не менее мы поверили бы сооб­ щению с такой же готовностью, как если бы нам сказали, что убит Джон Томпсон. В самом деле, хотя 999 англичан все оди­ наковы в тех отношениях, в каких они отличаются от француза, их нельзя, одна­ ко, подобно 999 черным шарам, признать совершенно сходными во всех других от­ ношениях; будучи все различными, они до­ пускают столько же шансов в пользу ин­ тереса или заблуждения, как если бы все они принадлежали к различным нациям, так что, если в ответе заключалась ложь или ошибка, то это неправильное сообще­ ние могло коснуться любого Джонса или Томпсона с такой же вероятностью, как и француза. Пример совпадения, выбранный Даламбером: а именно, десятикратное после­ довательное выпадение шести очков при бросании пары костей, принадлежит ско­ рее именно к этого рода случаям, чем к тем, к которым относится пример Лапла­ са. Совпадение здесь гораздо более заме­ чательно, так как встречается гораздо ре­ же, чем вынутие белого шара. Но хотя не­ вероятность его действительного наступ­ ления больше, однако нельзя установить с такой же очевидностью высшую вероят­ ность в пользу ложного заявления о нем. Заявление: «черный* представляло 999 слу­ чаев, но свидетель мог не знать этого; а ес­ ли и знал, то эти 999 случаев совершенно сходны между собой, так что в действи­ тельности здесь существует лишь один ряд возможных причин лживости, соответству­ ющий всему этому числу случаев. Заявле­ ние «шесть очков не выпало десять раз сряду» выражает, как это известно и свиде­ телю, огромное множество случайностей, и так как все они несходны между собой, то каждой из них может соответствовать особый и новый ряд причин ложности по­ казания. Таким образом, мне кажется, что уче­ ние Лапласа не может ни относительно каких совпадений быть строго истинным, а к большинству их и совершенно не­ приложимо. Для определения того, требует

ли какое-либо совпадение для своей до­ стоверности больших доказательств, чем обыкновенное событие, или нет, мы долж­ ны, как мне кажется, в каждом отдельном случае обращаться к первым принципам и определять, насколько вероятно то, что данное показание было бы дано в этом

случае, если предположить, что утвержда­ емый им факт ложен. Этими замечаниями мы заканчиваем рассмотрение оснований отрицания, а вме­ сте с этим и то изложение логики индук­ ции, какое допускают пределы настоящего сочинения и какое в силах дать автор.

Книга IV

ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ ДЛЯ ИНДУКЦИИ ПРОЦЕССЫ

Ясными и раздельными (или отчетливыми) идеями называют привычные и часто употребляющиеся в живой речи термины. Однако я имею основание думать, что все, кто ими пользуется, не вполне их понимают. Иможет быть, только изредка человек дает себе труд рассмотреть их, с целью узнать, что именно он сам и другие люди под ними понимают. Поэтому в большинстве случаев вместо *ясный* и *отчетливый* я ставил юпределенный* (determinate or determined), как выражение, более способное привести мысль читателя к моему пониманию этого предмета. Локк. Опыт о человеческом разуме. Письмо к читателю

Правильный метод может быть только один; это — есте­ ственный метод. Этим именем называется такое распределе­ ние предметов, в котором существа одного и того же рода стоят ближе друг к другу, чем существа различных родов, роды одного и того же порядка ближе один к другому, чем роды раз­ личных порядков и т. д. Этот метод есть идеал, к которому должна стремиться естественная история, так как очевидно, что, если бы его достигли, то получили бы точное и полное изображение всей природы. Cuvier. Regne animal. Introduction

Основной теорией естественного метода, в собственном смысле этого термина, управляют два великих философских понятия: а именно, образование естественных групп и их иерархическая последовательность. Comte. Cours de Philosophic Positive. 42-me legon

Наблюдение и описание

§ 1. Те исследования, которыми мы за­ нимались в двух предшествующих Книгах, привели нас, по-видимому, к удовлетвори­ тельному решению главной проблемы ло­ гики — согласно установленному мной по­ нятию об этой науке. Мы нашли, что тот умственный процесс, которым занимается логика: а именно, процесс удостоверения истин при помощи доказательства, есть всегда (даже в тех случаях, когда внешние признаки указывают на какую-либо другую теорию, на какое-либо другое понимание его) процесс индукции. Мы выделили раз­ личные виды индукции и составили себе ясное понятие о тех принципах, с которы­ ми она должна согласоваться для того, что­ бы привести нас к надежным результатам. Однако наше изучение индукции еще не заканчивается установлением правил для ее выполнения. Надо сказать кое-что еще и о тех умственных операциях, ко­ торые либо необходимо предполагаются во всякой индукции, либо служат орудием для более трудных и сложных индуктив­ ных процессов. Настоящая Книга и будет посвящена рассмотрению этих вспомога­ тельных процессов; а из их числа мы об­ ратим наше внимание прежде всего на те, которые являются необходимыми подго­ товительными ступенями ко всякой реши­ тельно индукции. Так как индукция есть просто распро­ странение на тот или другой класс случаев того, что наблюдалось как истинное, в не­ которых отдельных случаях этого класса, то первое место среди вспомогательных для индукции процессов принадлежит на­ блюдению. Однако здесь не место излагать правила для выработки хорош их наблюда­ телей; да эти правила и не входят в об­ ласть логики: они составляют часть искус­ ства воспитания ума. Мы будем иметь дело с наблюдением только постольку, посколь­

ку оно связано с собственной проблемой логики — с оценкой очевидности, или до­ казательства. Мы рассмотрим не то, как и что надо наблюдать, а то, при каких усло­ виях наблюдение надо считать надежным и что именно необходимо для того, чтобы факт (предположив, что мы его наблюда­ ли) можно было безошибочно признать истинным. § 2. Ответ (по крайней мере, предвари­ тельный) на этот вопрос — очень прост. Единственное условие состоит в том, что­ бы то, что считают за наблюденное, дей­ ствительно было наблюдено, чтобы это было наблюдение, а не умозаключение. В каждом из актов нашей воспринимаю­ щей способности наблюдение и умозаклю­ чение тесно между собой связаны, и то, что мы называем «наблюдением», пред­ ставляет из себя обычно некоторый слож­ ный результат, из которого иногда только одна десятая действительно наблюдается, а остальные девять десятых представляют собой умозаключения. Положим, например, я утверждаю, что я слышу человеческий голос. В обыкновен­ ной речи это так бы и назвали прямым восприятием, а между тем, восприятием в действительности является здесь лишь то, что я слышу звук. Что этот звук есть тот или другой голос и что этот голос есть голос именно человека — это не воспри­ ятие, а умозаключение. Далее, положим, я утверждаю, что я сегодня утром, в такойто час, видел моего брата. Предложение такого содержания скорее всякого друго­ го можно в популярной речи признать за непосредственное свидетельство чувств; а между тем, на самом деле это далеко не так. Я видел только некоторую окрашен­ ную поверхность, или, скорее, имел тот ряд зрительных ощущений, который обычно

производится окрашенными поверхностя­ ми; а уже из этих ощущений (как из при­ знаков, установленных в качестве таковых предыдущим опытом), я заключил, что ви­ дел моего брата. Я мог иметь совершенно подобное ощущение, хотя бы моего брата вовсе передо мной не было: я мог видеть какого-либо другого человека, так похоже­ го на него по внешности, что на том рас­ стоянии и с той степенью внимания, при которых я имел восприятие, я мог принять его за моего брата; или я мог заснуть, и мне могло присниться, что я его видел; или же у меня могло быть нервное расстройство, и его образ мог явиться передо мной в гал­ люцинации наяву. И действительно, мно­ гие под влиянием одной из этих причин пришли к убеждению в том, что они виде­ ли хорошо им знакомых умерших или да­ леко уехавших людей. И вот, если бы какоелибо из этих предположений оказалось справедливым, то утверждение, что я видел моего брата, было бы ошибочным. Однако, во всяком случае, объект прямого воспри­ ятия, т. е. зрительные ощущения, были бы реальны. Только умозаключение было бы здесь неверно обосновано: я приписал бы эти ощущения не той причине, от которой они в действительности зависят. Можно было бы привести и разобрать таким же образом бесчисленное количе­ ство примеров того, что называется в обы­ денной речи «обманами чувств». Ни в од­ ном из таких случаев нет собственно обма­ на или ошибки чувств; все это — ош ибоч­ ные умозаключения из показаний чувств. Когда я смотрю сквозь граненое стекло на свечу, я вижу нечто такое, что кажется мне дюжиной свечей, а не одной; и если бы действительные обстоятельства случая были здесь искусно скрыты, то я мог бы предположить, что и на самом деле пере­ до мной находится это число свечей: по­ лучился бы так называемый «оптический обман». Такой обман в действительности и имеет место в калейдоскопе: когда я смот­ рю в трубку, я вижу не то, что там есть на самом деле, т. е. то или другое слу­ чайное расположение цветных кусочков, — мне представляется, что эта комбина­ ция симметрически расположена несколь­

ко раз вокруг некоторой точки. Обман про­ исходит, конечно, от того, что я получил те самые впечатления, какие я получил бы в том случае, если бы такая комбинация представилась мне в действительности. Ес­ ли я скрещиваю два пальца и прикасаюсь к тому или другому маленькому предмету, например, к какому-нибудь шарику, таки­ ми точками скрещенных пальцев, которые обыкновенно не прикасаются одновремен­ но к одному и тому же предмету, то я с трудом могу (при закрытых глазах) отде­ латься от убеждения в том, что я имею дело с одним шариком, а не с двумя. Но обма­ нывается в этом случае не мое осязание — точно так же, как в предыдущем случае бы­ ло обмануто не мое зрение: заблуждается (в течение долгого времени или же толь­ ко на одно мгновение) мое суждение. Мои чувства дают мне только ощущения, — а они правильны. Получая эти (или им по­ добные) ощущения только тогда, когда пе­ ред моими воспринимающими органами находится некоторое определенное соче­ тание внешних предметов, я привык мгно­ венно, как только я испытаю эти ощуще­ ния, умозаключать о существовании этого самого сочетания внешних вещей. И эта привычка стала столь могущественной, что умозаключение, выполняемое с быстротой и уверенностью инстинкта, я смешиваю с интуитивными восприятиями. Если это умозаключение оказывается правильным, я не сознаю того, чтобы оно могло когданибудь требовать доказательства; но даже и тогда, когда я знаю, что оно неправиль­ но, я не могу без значительного усилия удержаться от него, не сделать его. И для того чтобы заметить, что это — не ин­ стинкт, а приобретенная привычка, я дол­ жен подумать о том медленном процес­ се, посредством которого я выучился су­ дить глазом о многих вещах, которые я теперь, по-видимому, прямо воспринимаю зрением, а также и о том противополож­ ном процессе, который должны выполнить люди, учащиеся рисовать: они с трудом и усилиями должны освободиться от приоб­ ретенных восприятий и снова выучиться видеть вещи так, как они представляются глазу.

Легко было бы подобрать еще много примеров этого, если бы стоило распро­ страняться о предмете, о котором так мно­ го говорится в различных популярных со­ чинениях. Уже из приведенных примеров видно, что те единичные факты, на основа­ нии которых мы вырабатываем наши ин­ дуктивные обобщения, едва ли могут когдалибо быть добыты одним наблюдением. Наблюдению подлежат лишь те ощущения, при помощи которых мы воспринимаем предметы; но те суждения или предложе­ ния, которыми мы пользуемся в науке или в обыденной жизни, по большей части ка­ саются самих предметов. В каждом акте, который мы называем «наблюдением», есть по меньшей мере одно умозаключение: от ощущений — к присутствию соответ­ ствующего им предмета, от признаков — к целому явлению. Отсюда, наряду с други­ ми следствиями, вытекает кажущийся па­ радокс: что общее предложение, составлен­ ное на основании частных, часто бывает достовернее каждого из тех частных, из ко­ торых оно индуктивно выведено. Действи­ тельно, в каждое из этих частных (или, скорее, единичных) предложений входи­ ло умозаключение от чувственного впечат­ ления к обусловившему это впечатление внешнему факту. Это умозаключение мог­ ло быть ошибочным в каком-либо одном случае; но оно не может быть ошибочным во всех случаях, раз только их число бу­ дет достаточно для исключения случайно­ сти. Таким образом, заключение, т. е. общее предложение, может заслуживать больше­ го доверия, сравнительно с каждой из его индуктивных посылок. Итак, логика наблюдения состоит про­ сто в правильном отличении (среди того, что дает наблюдение) действительно вос­ принятого от того, что было умозаключе­ нием из этого воспринятая. Все, что входит здесь в умозаключение, подпадает под те правила индукции, которые мы уже изу­ чали, и не требует сейчас никаких даль­ нейших замечаний. Сейчас же нам на­ до заняться вопросом о том, что имен­ но останется, если мы отнимем все, обя­ занное своим происхождением умозаклю­ чению. Останутся, во-первых, наши соб­

ственные состояния сознания: а именно, внешние состояния сознания, или ощуще­ ния, и внутренние состояния сознания — мысли, духовные волнения, хотения. Оста­ нется ли что-нибудь еще или же все осталь­ ное представляет собой умозаключение из этого (т. е. способен ли дух непосредствен­ но воспринимать или усматривать что-ни­ будь, кроме своих собственных сознатель­ ных состояний), — это проблема метафи­ зики, и мы не будем ее здесь обсуждать. Од­ нако, помимо всех тех вопросов, относи­ тельно которых несогласны метафизики, остается справедливым, что для большей части целей нам нужно провести разли­ чие между ощущениями или другими со­ стояниями сознания — как нашего соб­ ственного, так и других людей — и умоза­ ключениями из этих духовных состояний. Вот и все, что, по-видимому, необходимо сказать относительно теории наблюдения в настоящем сочинении. § 3. Если даже в самом простом наблю­ дении (или в том, что считают простым наблюдением) значительная часть состо­ ит не из наблюдения, а из чего-то дру­ гого, то уже в самом простом описании наблюдения утверждается и всегда должно утверждаться гораздо больше того, что со­ держится в самом восприятии. Мы не мо­ жем описать факта, не захватив кое-чего большего, чем этот факт. Воспринимают­ ся только индивидуальные вещи; но «опи­ сать» любую из них значит утверждать ту или другую связь между ней и всякой дру­ гой вещью, означаемую или соозначаемую каждым из употребленных в описании тер­ минов. Возьмем пример, проще которого нельзя ничего себе представить: я имею некоторое световое ощущение и стараюсь описать его словами: «я вижу нечто белое». Говоря так, я не только заявляю о моем ощущении, — я в то же время классифици­ рую его. Я утверждаю некоторое сходство между видимой мной вещью и всеми теми, которые я и другие люди привыкли назы­ вать «белыми». Я утверждаю, что она похо­ дит на них тем признаком, в котором они сходны друг с другом, — тем, на котором основано их обозначение этим именем.

>)то — не просто один из способов описаиия наблюдения, а единственный способ его. И если я хочу записать мое наблю­ дение для собственного пользования в бу­ дущем или опубликовать его во всеобщее сведение, то я должен утверждать сходство между тем, что я наблюдал, и чем-либо другим. Описание состоит именно в уста­ новлении сходства или сходств. Таким образом, мы видим невозмож­ ность выразить словами какой бы то ни было результат наблюдения, не выполнив процесса, обладающего теми признаками, которые д-р Юэль считает характеристиче­ скими для индукции. Здесь вводится всегда нечто такое, что не заключалось в самом наблюдении, — некоторое понятие, или представление (conception), общее данно­ му явлению с теми, с которыми мы его сравниваем. И о наблюдении нельзя ска­ зать ничего, не сказавши чего-либо еще помимо этого наблюдения, не отождествив его с другими явлениями, ранее наблюдав­ шимися и классифицированными. Но это отождествление предмета, это признание его обладающим известными отличитель­ ными свойствами, никогда не смешивали с индукцией. Этот процесс предшествует индукции, доставляет ей материал; это — восприятие сходств, получаемое посред­ ством сравнения. Эти сходства не всегда воспринима­ ются непосредственно — простым сравне­ нием наблюдаемого предмета с какимилибо другими существующими предмета­ ми или с нашими воспоминаниями об от­ сутствующих предметах: часто они уста­ навливаются посредством промежуточных признаков, т. е. дедуктивно. Положим, опи­ сывая тот или другой новый вид живот­ ных, я говорю, что длина его от перед­ ней части головы до конца хвоста равна 10 футам. Я удостоверился в этом не гла­ зомером: у меня была линейка в 2 фута, и я прикладывал ее к предмету, т. е., что называется, «измерил его». Это действие не вполне механическое, а отчасти также и математическое; в него входят 2 предло­ жения: «пять раз два будет десять» и «ве­ щи, равные одной и той же, равны между собой». Следовательно, тот факт, что жи­

вотное имеет длину 10 футов, есть не не­ посредственное восприятие, а заключение некоторого рассуэвдения, для которого на­ блюдение предмета дало только меньшую посылку. Тем не менее этот процесс также называют «наблюдением», или «описани­ ем» животного, а не «индукцией» относи­ тельно него. Перейдем теперь сразу от очень про­ стого к очень сложному примеру. Поло­ жим, я утверждаю, что Земля ш арообраз­ на. Мое утверэвдение основано не на не­ посредственном восприятии, так как ф и­ гура Земли ему недоступна (однако, на­ до заметить, что утверждение не было бы истинным, если бы нельзя было вообра­ зить обстоятельств, при которых истин­ ность его могла бы быть воспринята не­ посредственно). Что Земля шарообразна, об этом мы умозаключаем на основании некоторых признаков — например, того, что тень, отбрасываемая Землей на Луну, имеет вид круга, что на море или на ши­ рокой равнине горизонт представляет со­ бой круг (а оба эти признака совмести­ мы только с шарообразной формой Зем­ ли). Далее, я утверждаю, что Земля есть, в частности, такое шарообразное тело, ко­ торое называют «сплюснутым сфероидом», так как измерениями по направлению ме­ ридиана найдено, что на поверхности Зем­ ли дуга, стягивающая всякий данный угол при ее центре, уменьшается по мере уда­ ления от экватора и приближения к полю­ сам. Но оба эти предложения: что Земля ш арообразна и что она есть сплюснутый сфероид — утверждают некоторый единич­ ный факт, доступный по своей природе чувственному восприятию (если предполо­ жить соответствующие органы восприятия и надлежащее положение); и не восприни­ мается в действительности этот факт толь­ ко потому, что этих органов и соответству­ ющего положения нет налицо. Это отож­ дествление Земли сначала с шаром, а затем со сплюснутым сфероидом — отождествле­ ние, которое мы назвали бы (в том случае, если бы этот факт мы прямо видели) опи­ санием фигуры Земли, — мы в полном праве назвать так и тогда, когда мы его не видим, а о нем умозаключаем. Но ни од­

ного из этих утверждений мы не вправе на­ звать «индукцией» из фактов, касающихся Земли: это — не общее предложение, вы­ веденное из частных фактов, а частные факты, дедуцированные из общих пред­ ложений. Это — дедуктивное заключение из посылок, добытых посредством индук­ ции; но из этих посылок некоторые были получены не при помощи наблюдений над Землей и не имели к этой последней ни­ какого специального отношения. Если, таким образом, истина относи­ тельно вида Земли не есть индукция, то почему могло бы быть индукцией то или другое утверждение касательно вида ор­ биты Земли? Эти два случая различаются только тем, что форма орбиты не была, подобно форме самой Земли, выведена по­ средством умозаключения из фактов, слу­ живших признаками эллиптичности, а бы­ ла получена при помощи смелого предпо­ ложения, что путь Земли представляет со­ бой эллипс; впоследствии же, при иссле­ довании, было найдено, что наблюдения согласуются с этой гипотезой. Напротив, по мнению д-ра Юэля, этот процесс угады­ вания и проверки не только представляет собой индукцию, но даже в этом и состоит вся индукция: о ней ничего, кроме этого, и сказать нельзя. Что Юэль неправ в этом последнем своем утверждении, это достаточно, я на­ деюсь, доказано всей предыдущей Книгой настоящего сочинения; а что тот процесс, которым была установлена эллиптичность планетных орбит, вовсе не есть индук­ ция, — это я старался показать во второй главе этой же Книги1. Однако теперь мы подготовлены к тому, чтобы глубже вник­ нуть в этот вопрос, чем это было возможно на той, предварительной ступени нашего исследования: теперь мы можем показать не только то, от чего этот процесс надо от­ личать, но и то, что именно он собой пред­ ставляет. § 4 . Мы уже заметили во второй главе, что предложение «Земля движется по эл­ липсу» — поскольку оно служит только для соединения, или связывания действитель­ ных наблюдений (т. е. поскольку оно утвер­

ждает только то, что наблюдавшиеся поло­ жения Земли можно представить стольки­ ми же точками на периферии воображае­ мого эллипса) — есть не индукция, а описа­ ние. Это предложение есть индукция толь­ ко постольку, поскольку оно утверждает, что те промежуточные положения, кото­ рых мы прямо не наблюдали, должны ока­ заться соответствующими остальным точ­ кам периферии того же самого эллипса. И хотя эта реальная индукция — одно, а описание — нечто другое, однако мы на­ ходимся в очень различных условиях для составления этой индукции — раньше, чем мы составили это описание, и после то­ го. Действительно, описание это, подобно всем другим описаниям, содержит утвер­ ждение некоторого сходства между опи­ сываемым явлением и чем-либо другим; и указывая, на что похож ряд наблюдав­ шихся положений планеты, оно указывает и нечто такое, в чем сходны сами эти поло­ жения. Если ряд положений соответствует стольким же точкам эллипса, то сами эти положения сходны в том, что они располо­ жены на этом эллипсе. Таким образом, бла­ годаря тому же процессу, который дал нам описание, мы получили и данные для ин­ дукции по методу сходства. Принимая ряд наблюденных положений Земли за след­ ствия, а ее движения — за причину этих положений, мы найдем, что эти следствия, т. е. эти положения, сходны в том обстоя­ тельстве, что они расположены на эллип­ се. Отсюда мы заключаем, что и остальные следствия (т. е. ненаблюдавшиеся положе­ ния планеты) сходны в том же самом об­ стоятельстве и что закон движения Земли есть движение по эллипсу. Таким образом, «связывание (или коллигация) фактов посредством гипотезы», или, как предпочитает выражаться д-р Юэль, «посредством понятий ( conceptions)», есть не индукция, как он полагает, а один из вспомогательных для индукции про­ цессов. Всякая индукция предполагает, что мы предварительно сравнили надлежащее число отдельных случаев и установили, в каких обстоятельствах они сходны. «Свя­ зывание фактов» и есть не что иное, как этот предварительный процесс. Когда Кеп­

лер, после тщетных попыток связать на­ блюденные положения планеты различны­ ми гипотезами круговых движений, попро­ бовал в конце концов предположение об эллипсе и нашел, что оно соответствует явлениям, — он старался в сущности (сна­ чала безуспешно, а потом с успехом) найти то обстоятельство, в котором были сход­ ны все наблюдавшиеся положения плане­ ты. И когда он подобным же образом свя­ зал другой ряд наблюденных фактов — периодические времена различных пла­ нет (предположив, что квадраты времен пропорциональны кубам расстояний), он просто установил то свойство, в котором были сходны периодические времена всех планет. Таким образом, все, что истинно и идет к делу в учении Юэля о «понятиях», можно было бы вполне выразить более привыч­ ным термином «гипотеза». И так как его «коллигация фактов посредством подходя­

щих понятий» есть просто обычный про­ цесс нахождения (посредством сравнения) того, в чем явления сходны или различны, то я охотно ограничился бы этими бо­ лее понятными выражениями и до конца воздержался бы от идеологических споров, как я от них воздерживался до сих пор; ме­ ханизм нашего мышления я считаю чемто отличным от тех принципов и правил, по которым надо оценивать достоверность результатов мышления, — чем-то не име­ ющим к ним отношения. Однако, так как сочинение с такими большими притяза­ ниями — и надо также сказать, со столь большими действительными заслугами — основало всю теорию индукции на таких идеологических соображениях, то и после­ дующим писателям оказывается необходи­ мым подтвердить свои учения всем тем, что им может дать этот психологический2 анализ. Это и составит предмет следующей главы.

Глава II

Отвлечение, или образование понятий 1

§ 1. Психологическое (metaphysical) ис­ следование природы и образования так на­ зываемых «отвлеченных идей» или, други­ ми словами, понятий, соответствующих в духе классам предметов и общим именам, не относится к логике, и наша задача не требует, чтобы мы останавливались здесь на этом исследовании. Нам важен лишь общ епризнанный факт, что такие поня­ тия (inotions or conceptions) действительно существуют. Дух может представлять себе множество индивидуальных вещей как од­ ну совокупность, один класс; общие имена действительно вызывают в нашем уме не­ которые идеи, или умственные образы; без этого мы не могли бы употреблять имена с пониманием их значения. Образуется ли идея, вызываемая общим именем, из тех черт, в которых сходны все индивидуумы, означаемые данным именем, и больше ни из чего (как учили Локк, Броун и кон­ цептуалисты); или же это — идея той или другой отдельной вещи с ее индивидуаль­ ными свойствами, только сопровождаемая мыслью о том, что эти свойства не при­ сущи классу (как учат Беркли, Б эл и 2 и со­ временные номиналисты); или же (как до­ казывает м-р Джеймс Милль) идея класса есть идея собрания особей, относящихся к этому классу; или, наконец, она подхо­ дит иногда под одно, а иногда под другое из этих определений, смотря по случай­ ными обстоятельствам, — во всяком слу­ чае несомненно, что некоторая идея или умственный образ (mental conception) воз­ буждается в нашем духе всякий раз, как мы слышим общее имя или сами употреб­ ляем его с сознанием его значения. Эта идея, которую можно, если угодно, назвать «общей идеей», представляет в нашем ду­ хе весь класс вещей, к которому это имя приложимо, и всякий раз, как мы дума­ ем или рассуждаем об этом классе, мы

думаем или рассущ аем именно посред­ ством такой идеи. И способность нашего духа произвольно обращать внимание на одну часть того, что в нем во всякий дан­ ный момент содержится, пренебрегая всем остальным, позволяет нам охранять наши рассуждения и заключения относительно классов от всех тех идей или умственных образов, которые в действительности (или, по крайней мере, как мы в этом уверены) не общи всему классу3. Итак, существует то, что мы называем «общими понятиями», — такие понятия, при помощи которых мы можем мыслить общим образом. И когда мы из ряда явле­ ний составляем класс, т. е. когда мы срав­ ниваем их одно с другим, с целью устано­ вить, в чем они сходны, то в этом умствен­ ном процессе участвует некоторое общее понятие. А поскольку такое сравнение есть необходимая предварительная стадия ин­ дукции, постольку справедливо, что индук­ ция не может совершаться без общих по­ нятий. § 2. Но отсюда не следует, чтобы эти об­ щие понятия существовали в духе раньше сравнения. Нет такого психологического закона, чтобы, сравнивая вещи одну с дру­ гой и замечая их сходство, мы просто при­ знавали существующим во внешнем мире что-либо такое, что уже ранее было в на­ шем духе. Понятие пришло к нам перво­ начально в виде результата такого срав­ нения: оно было получено, говоря язы­ ком психологии (in metaphysical phrase), посредством отвлечения от индивидуаль­ ных вещей. Эти вещи мы восприняли или о них думали, может быть, раньше; но воз­ можно также, что мы их воспринимаем или думаем о них и в этот самый момент. Когда Кеплер сравнил наблюденные места планеты Марс и нашел их сходными в том,

что все они суть точки на периферии не­ которого эллипса, он приложил общее по­ нятие (conception), уже ранее бывшее в его уме и возникшее из его прежнего опыта. Но так бывает отнюдь не всегда. Сравнивая несколько предметов и находя их сходны­ ми в признаке белизны или сравнивая раз­ личные виды жвачных животных и заме­ чая, что все они двукопытные, мы как раз настолько же имеем общие понятия, на­ сколько их имел и Кеплер; мы имеем здесь понятия некоторой «белой вещи» и «парно­ копытного животного». Но никго не пред­ полагает, чтобы мы непременно имели эти понятия раньше и только накладывали бы (superinduce) их, по выражению д-ра Юэля, на факты. Действительно, в таких простых случаях всякий видит, что источником по­ нятия может быть как раз самый наш акт сравнения, заканчивающийся связывани­ ем фактов при помощи понятия. Если бы мы никогда ранее не видали ни одного бе­ лого предмета или парнокопытного живот­ ного, то мы в этот самый момент и тем же самым умственным актом сразу и обра­ зовали бы эту идею, и употребили бы ее для связывания наблюденных явлений. На­ против, Кеплер действительно должен был привнести идею и наложить ее на фак­ ты; он не мог вывести ее из них, и ес­ ли бы у него ранее не было этой идеи, то он не был бы в состоянии и приобрести ее путем сравнения положений планеты. Но эта невозможность была чисто случай­ ной: идею эллипса можно было столь же удобно извлечь и из планетных путей, как и из всех других вещей, если бы только планетные пути не были невидимыми. Ес­ ли бы планета оставляла за собой видимый след и мы находились бы в таком месте, чтобы могли видеть его под надлежащим углом, мы могли бы впервые отвлечь нашу идею эллипса из планетных орбит. Дей­ ствительно, всякое представление или по­ нятие, которым можно связать ряд фактов, может быть впервые добыто из этих са­ мых фактов. Представление есть представ­ ление о чем-либо: а то, чего оно есть пред­ ставление, находится в действительности, в фактах и может быть, при некоторых особых обстоятельствах или при некото­

ром расш ирении наших теперешних вос­ принимающ их способностей, в этих ф ак­ тах открыто. И это не только всегда воз­ можно само по себе, но и действитель­ но имеет место почти во всех тех слу­ чаях, в которых образование правильного понятия представляет сколько-нибудь зна­ чительные трудности. Действительно, ес­ ли бы нам не требовалось никакого ново­ го понятия, если бы для нашей цели было пригодно одно из уже ранее известных человечеству, то почти каждому человеку могло бы самостоятельно прийти в голо­ ву правильное понятие — по крайней ме­ ре, в тех случаях, когда дело идет о ряде таких явлений, связать которые старает­ ся весь ученый мир. И заслугой Кепле­ ра были те точные, терпеливые и труд­ ные вычисления, при помощи которых он сравнивал результаты, вытекавшие из его различных догадок, с наблюдениями Тихо Браге. Само же уг адывание эллипса пред­ ставляло собой очень небольшую заслугу; удивительно только, как его люди не угада­ ли раньше. Да они, вероятно, и угадали бы его, если бы не было упорного априорного предрассудка, будто небесные тела долж­ ны двигаться если не по одному кругу, то по тем или другими сочетаниям кругов. Действительно трудными являются те случаи, в которых представление или по­ нятие, долженствующее внести свет и по­ рядок в темные и спутанные явления, при­ ходится искать среди тех самых явлений, которые это представление должно впо­ следствии упорядочить. Почему, по мне­ нию самого д-ра Юэля, не удалось открыть законов механики (т. е. законов равнове­ сия и передачи движения) древним? По­ тому, что у них вовсе не было — или, по крайней мере, не было отчетливых — идей или представлений о давлении и сопротив­ лении, о моменте и о силах, производящих равномерное и ускоренное движение. А от­ куда могли бы они добыть эти идеи, как не из самых же фактов равновесия и дви­ жения? Точно так же позднее развитие не­ которых из физических наук (например, оптики, учения об электричестве и магне­ тизме, высших обобщений химии) он при­ писывает тому, что у человечества не было

♦идеи полярности», т. е. идеи о противопо­ ложности свойств при противоположных направлениях. Но что могло бы внушить здесь эту идею, если бы при изучении в отдельности некоторых из этих отраслей знания не было доказано, что в каждой из этих областей (по крайней мере, в некото­ рых фактах каждой ив них) обнаруживает­ ся любопытное явление противоположных свойств при противоположных направле­ ниях? Поверхностный взгляд открыл это свойство только в двух случаях: относи­ тельно магнита и относительно наэлектри­ зованных тел; но и здесь понятие полярно­ сти было затемнено наличием материаль­ ных полюсов, т. е. определенных точек в самом теле — точек, которым эти противо­ положные свойства казались присущими, как таковым. Первое сравнение и отвлече­ ние привело только к такому представле­ нию о полюсах; и если бы, например, в хи­ мических явлениях или в оптике также бы­ ло что-либо соответствующее такому поня­ тию, то эта трудность, являющаяся теперь столь большой, оказалась бы крайне не­ значительной. Неясность обусловливалась тем фактом, что полярности в химии и оп­ тике были, хотя и одного рода, но разных видов с полярностями в электричестве и магнетизме. Поэтому для отождествления одних явлений с другими было необходи­ мо сравнить одну полярность без полю­ сов (например, вроде поляризации света) с другой, обладающей (кажущимися) по­ люсами, какую мы видим в магните, а за­ тем установить, что эти полярности, буду­ чи различны во многих других отношени­ ях, сходны одной своей чертой: а именно, противоположностью свойств, обнаружи­ ваемых при противоположных направле­ ниях. И вот на основании результатов та­ кого сравнения в умах ученых и образова­ лось это новое общее понятие: между ним и первым смутным сознанием аналогии некоторых из явлений света с некоторыми из явлений электричества и магнетизма ле­ жит большое расстояние, пройденное тру­ дами и более или менее проницательными догадками многих выдающихся умов. Итак, понятия (conceptions), употреб­ ляемые нами для связывания и упорядо­

чения фактов, развиваются в уме не са­ ми собой, а даются ему извне. Они полу­ чаются всегда только посредством срав­ нения и отвлечения и в наиболее важ­ ных и многочисленных случаях добыва­ ются посредством отвлечения от тех са­ мых явлений, которые они должны связы­ вать. Однако я вовсе не хочу этим отри­ цать ни того, что правильное выполнение этого процесса отвлечения часто бывает очень трудно, ни того, что успех индук­ тивного процесса во многих случаях зави­ сит преимущественно от того искусства, с каким мы его выполняем. Бэкон был совершенно прав, видя одно из главных препятствий для правильности индукций в неверности образованных общих поня­ тий (notiones temere a rebus abstmctae). Д-р Юэль прибавляет к этому, что, если плохое отвлечение делает плохой и индукцию, то для правильного выполнения индукции мы должны обладать правильными отвлечени­ ями: наши общие понятия должны быть «ясны» и должны «соответствовать» пред­ мету, о котором идет речь. § 3. Стараясь показать, в чем состоит дей­ ствительная трудность настоящего вопро­ са и как ее преодолеть, я должен один раз навсегда попросить читателя помнить сле­ дующее: хотя, обсущ ая воззрения проти­ воположной философской школы, я согла­ сен принять ее терминологию и говорить о «связывании фактов понятиями», одна­ ко это техническое выражение обозначает не больше и не меньше того, что обычно называют «сравнением фактов друг и дру­ гом и установлением того, в чем они меж­ ду собой сходны». Притом это выражение не имеет преимущества даже и психологи­ ческой (metaphysical) правильности. Фак­ ты не связываются, разве в чисто метафо­ рическом смысле этого термина. Можно связать идеи о фактах (т. е. заставить себя подумать о них вместе); но такое же след­ ствие может вызвать и всякая случайная ассоциация. То, что имеет место в действи­ тельности, более философски выражает­ ся, по моему мнению, обычным термином «сравнение», а не выражениями «связы­ вать» (to connect) или «накладывать» (to su -

fwrinduce). Действительно, как само общее понятие получается посредством сравне­ ния частных явлений, так, будучи образоиаио, оно и к другим явлениям прилагает­ ся опять-таки посредством сравнения. Мы сравниваем явления одно с другим с це­ лью составить понятие, а затем сравнива­ ем эти и другие явления с понятиями. Так, например, понятие «животного» мы обра­ зуем, сравнивая различных животных; ви­ дя затем существо, похожее на животное, мы сравниваем его с нашим общим поня­ тием о животном, и раз оно с ним сходно, мы включаем это существо в класс живот­ ных. Понятие становится, таким образом, образчиком для сравнения. Стоит только рассмотреть сущность сравнения, и мы убедимся в том, что — где предметов больше двух, а еще более, где их бесчисленное множество, — там необходимым условием сравнения являет­ ся известного рода тип. Когда нам нужно привести в порядок и классифицировать по сходствам и различиям большое чис­ ло предметов, мы не пробуем, как попало, сравнивать их все со всеми. Мы знаем, что дух может одновременно обращать внима­ ние, не утруждая себя, только на две вещи, и потому мы выбираем один из сравнивае­ мых предметов — случайно ли, или же по­ тому, что этот предмет обладает особенно резко выраженной какой-либо из важных черт; затем, выбирая его образчиком, мы сравниваем его с одним предметом за дру­ гим. Если мы найдем второй предмет, об­ ладающий бросающимся в глаза сходством с первым, так что мы должны отнести их к одному и тому же классу, тогда тотчас же возникают вопросы, в каких частностях сходны они меяоду собой? И обратить вни­ мание на эти частности значит положить первую ступень отвлечению, дающему на­ чало тому или другому общему понятию. Обратив затем внимание на какой-либо третий предмет, мы естественно спраш и­ ваем себя не просто о том, сходен ли этот третий предмет с первым, а о том, не сходен ли он с ним в тех же самых обстоятельствах, в которых с ним сходен второй, — другими словами, не сходен ли он с общим понятием, полученным путем

отвлечения от первого и второго. Таким образом, мы видим, что общие понятия, как только они образовались, обнаружива­ ют стремление стать типами и заместить в этом качестве все единичные предме­ ты, исполнявшие это назначение при на­ ших прежних сравнениях. Мы, может быть, найдем, что с этим первым общим поня­ тием сходно лишь небольшое количество других предметов и что нам надо отка­ заться от этого понятия и, снова начав с единичных случаев, образовать при по­ мощи новых процессов сравнения другое общее понятие. Иногда оказывается при­ годным то же самое понятие, если только отбросить в нем те или другие частно­ сти. Так, например, обстояло дело в том случае, на который мы ссылались рань­ ше: ученые от понятия о полюсах перешли к общему понятию о противоположности свойств при противоположных направле­ ниях. Точно так же те островитяне Тихого океана, у которых понятие о четвероногом было отвлечено от свиней (как единствен­ ных виденных ими животных этого рода), сравнив впоследствии это понятие с други­ ми четвероногими, отбросили некоторые из его признаков и пришли к тому бо­ лее общему понятию, какое ассоциируют с этим термином европейцы. В этих коротких заметках содержит­ ся, по моему мнению, все, что есть осно­ вательного в учении, утверждающем, что те понятия, которыми дух упорядочивает и объединяет явления, должны быть до­ ставлены самим духом, и что правильные понятия мы находим путем ряда попыток, пробуя то одно, то другое из понятий до тех пор, пока не достигнем цели. Понятие дается духом не ранее того, как оно бу­ дет дано дулу; дают его иногда посторон­ ние факты, чаще же те самые, которые мы пытаемся упорядочить посредством этого понятия. Однако совершенно верно, что, пытаясь упорядочить факты, мы, где бы ни начали, никогда не можем сделать трех ша­ гов, не образовав того или другого, более или менее раздельного и точного, общего понятия; и это общее понятие становится той нитью, которую мы тотчас же начи­ наем прослеживать на остальных фактах,

или, скорее, тем мерилом, с которым мы их начинаем с этого времени сравнивать. Если мы не удовлетворяемся теми сход­ ствами, которые мы находим между явле­ ниями, сравнивая их с этим типом или с каким-либо еще более общим понятием, образованным из этого типа путем даль­ нейшего отвлечения, — мы меняем дорогу и ищем других сходств: мы снова начинаем сравнения из другого отправного пункта и таким образом составляем ряд отличных одно от другого общих понятий. Это и есть тот процесс попыток, о котором говорит д-р Юэль и который довольно естествен­ но подсказал теорию, что понятие дается самим духом. Действительно, те понятия, которые одно за другим пробует дух, л и­ бо были уже у него выработаны прежним опытом, либо образовались на первой же ступени данного акта сравнения; таким об­ разом, в дальнейшей части этого процесса понятие представляется уже чем-то срав­ ниваемым с явлениями, а не развившимся из них. § 4 . Если сказанное выше правильно изоб­ ражает роль общих понятий в том акте сравнения, который необходимо предше­ ствует индукции, то мы можем теперь пе­ ревести на наш собственный способ вы­ ражения то, что разумеет д-р Юэль, когда говорит, что понятия — для того чтобы быть годными для индукции — должны быть «ясными» и «соответствующими» (ap­

propriate). Раз понятие соответствует какому-либо действительному сходству между явле­ ниями, раз сравнение ряда предметов за­ ставило нас классифицировать их по их действительным сходствам и различиям, — тогда то понятие, руководясь которым мы произвели такое сравнение, не может быть «несоответствующим» для той или другой цели. Его «соответствие» зависит от той цели, какую мы имеем в виду в каждом данном случае. Как только мы установи­ ли при помощи сравнения то или другое сходство, т. е. что-нибудь такое, что мо­ жет быть общим сказуемым для целого ряда предметов, — мы получили основа­ ние, на которое может опереться индук­

тивный процесс. Однако сходства эти или те дальнейшие следствия, к которым ве­ дут эти сходства, могут иметь очень раз­ личное значение. Так, например, если мы сравниваем животных только по их цве­ ту, соединяя вместе одноцветных, то мы образуем правильные общие понятия «бе­ лого животного», «черного животного» и т.д. Если бы нам надо было построить индукцию относительно причин окраски животных, то такое сравнение было бы на­ стоящей и необходимой подготовкой для этой индукции; но оно не приблизило бы нас к знанию законов каких бы то ни было других свойств животных. Но если бы мы сгали сравнивать и классифицировать их по строению их скелета (вместе с Кювье) или (с Блэнвилем) по качеству их наруж­ ных покровов, — их сходства и различия в этих отношениях имели бы не только гораздо больше значения сами по себе, но являлись бы, кроме того, признаками сходств и различий во многих других важ­ ных подробностях строения и образа жиз­ ни животных. Поэтому, если бы нам надо было изучить строение и нравы животных, то для этой цели понятия, образованные на основании последних сравнений, бы­ ли бы гораздо более «соответственными», чем группировка животных по цвету. И под «соответствием» понятий нельзя понимать ничего другого, кроме этого. Когда д-р Юэль говорит, что древние (или схоластики, а также те или другие из современных исследователей) не были в состоянии открыть настоящего закона того или другого явления потому, что они прилагали к нему «несоответствующие» по­ нятия, то это может значить только то, что, сравнивая различные случаи данного явле­ ния для установления того, в чем они сход­ ны, они упускали из виду важные пункты сходства и останавливались либо на мни­ мых и в действительности несуществую­ щих, либо, если и на действительных, то на сравнительно ничтожных и не связан­ ных с тем явлением, закон которого они отыскивали. Так, Аристотель, рассуждая о движении, замечает, что некоторые движения происхо­ дят, по-видимому, самопроизвольно: тела

надают на землю, пламя стремится кверху, пузырьки воздуха в воде также поднима­ ются и т. д. Эти движения он назвал «есте­ ственными». Напротив, другие движения не только никогда не имеют места без инешнего толчка, но даже и тогда, когда такой толчок произошел, стремятся само­ произвольно прекратить свое движение. Эти движения, в отличие от первых, он назвал «насильственными». Сравнивая да­ лее «естественные» движения друг с другом, Аристотель нашел их, как ему показалось, сходными в одном обстоятельстве: а имен­ но, тела, которые движутся (или кажутся движущимися) самопроизвольно, движут­ ся по направлению к своему настояще­ му, или собственному месту, под которым он разумел то, откуда тело первоначально пришло или где имеется в природе зна­ чительное количество данного вещества. В других же случаях тела (как, например, когда они поднимаются в воздухе) движут­ ся, напротив, от их настоящего места. Это понятие о теле, движущемся по направ­ лению к своему настоящему месту, надо по справедливости признать «несоответ­ ствующим», так как, — хотя оно и выража­ ет некоторое обстоятельство, действитель­ но имеющее место в некоторых из наибо­ лее привычных движений, кажущихся са­ мопроизвольными, — однако, прежде все­ го, не имеет места во многих других по­ добных движениях: например, в движении Земли и планет; затем даже и там, где оно есть налицо, движение, при ближайшем рассмотрении, должно оказаться несамо­ произвольным (так, например, когда воз­ дух поднимается в воде, он поднимается не вследствие своей природы: его толка­ ет тяжесть лежащей на нем воды), и нако­ нец, во многих случаях самопроизвольные движения происходят в направлении про­ тивоположном тому, которое теория счи­ тает настоящим местом данного тела (на­ пример, когда с озера поднимается туман, т. е. когда испаряется вода). Таким образом, сходство, выбранное Аристотелем в каче­ стве принципа классификации, не охва­ тывало всех случаев того явления, кото­ рое он должен был изучить, т. е. само­ произвольного движения; в то же время

оно обнимало и случаи отсутствия этого явления — случаи движения не самопро­ извольного. Таким образом, это понятие было «несоответственным». Однако мы мо­ жем прибавить, что в данном случае не бы­ ло бы соответственным ни одно понятие: нет ни одной сходной черты меэвду всеми случаями самопроизвольного и кажущего­ ся самопроизвольным движения, и только между ними одними. Их нельзя подвести под один закон; это — случай множествен­ ности п ри чи н 4. § 5. Покончив с первым из поставленных д-ром Юэлем условий; а именно, чтобы понятия были соответствующими, мы пе­ рейдем теперь ко второму, чтобы они бы­ ли ясными, и посмотрим, что под этим разумеется. Если понятие не соответству­ ет никакому действительному сходству, то оно хуже, чем «неясно»: оно вовсе непри­ ложимо к данному случаю. Поэтому мы должны предположить меэвду явлениями, которые мы пытаемся связать при помощи понятий, действительное сходство, а также должны предположить, что наше понятие есть понятие именно об этом сходстве. То­ гда для ясности понятия требуется толь­ ко то, чтобы мы в точности знали, в чем именно состоит это сходство, чтобы мы его тщательно наблюдали и в точности за­ помнили. Мы не скажем, что имеем яс­ ное понятие о сходстве ряда предметов, если у нас есть только некоторое общее сознание или чувство их сходства, если мы не анализировали этого их сходства, не за­ метили, в чем оно состоит, и не запечатле­ ли в нашей памяти точного воспоминания о сходных чертах. Этот недостаток ясно­ сти, или, как его можно иначе назвать, эта неопределенность общего понятия, может происходить или оттого, что у нас нет точ­ ного знания о самих предметах, или же от­ того, что мы просто не сопоставили их, как следует. Таким образом, можно не иметь ясной идеи о корабле либо потому, что че­ ловек его никогда не видел, либо потому, что он лишь немного припоминает из ви­ денного, да и то слабо. Или же он будет прекрасно знать и помнить много кораб­ лей разных родов, м езду прочим и ф рега­

тов, — и все-таки у него может быть лишь смутная идея фрегата, так как он никогда не слыхал и сам не сравнивал фрегатов с другими кораблями достаточно тщатель­ но, для того чтобы заметить и запомнить то, чем фрегат отличается от других родов кораблей. Однако для того чтобы иметь ясные идеи, необходимо знать все общие свой­ ства вещей, относимых нами к одному классу. Это должно сделать наше понятие о классе не только ясным, но и полным. Для ясности достаточно, если мы никогда не соединяем в один класс вещей, не зная в точности, почему именно так делаем, т. е. не установив точно, какие сходства наме­ рены мы включить в наше понятие; а также если, установив таким образом наше по­ нятие, мы никогда не отступаем от него, никогда не включаем в класс ничего, что не обладает этими общими свойствами, и не исключаем из него ничего, что ими обладает. «Ясное» понятие значит опреде­ ленное понятие — такое, которое не ко­ леблется, которое не обозначает сегодня одно, а завтра другое, которое всегда оста­ ется неизменным, кроме тех случаев, когда мы сами сознательно что-нибудь прибав­ ляем или в чем-нибудь изменяем его — вследствие прогресса в наших знаниях или исправления той или другой ошибки. Че­ ловек с ясными идеями — это тот, кто все­ гда знает, на основании каких свойств об­ разованы его классы, какие признаки соозначаются употребляемыми им общими именами. Поэтому главное, что требуется для яс­ ности понятий, — это привычка к вни­ мательному наблюдению, обширный опыт и память, схватывающая и удерживающая точный образ наблюдаемого. И поскольку человек привык точно наблюдать и тща­ тельно сравнивать того или другого ро­ да явления и верно запоминать результа­ ты сравнения и наблюдения, постольку его понятия об этого рода явлениях будут яс­ ны, — причем необходимо еще, чтобы он имел привычку (обусловливающуюся, ко­ нечно, только что перечисленными духов­ ными способностями) никогда не употреб­ лять общих имен без точного соозначения.

Как ясность наших понятий зависит преимущественно от способности тща­ тельно и точно наблюдать и сравнивать, так соответствие понятий — или, скорее вероятность того, что мы в каждом от­ дельном случае нападем на соответствую­ щее понятие — зависит преимущественно от активности этих способностей. Тот, кто при достаточных природных способ­ ностях приобрел привычку точно наблю­ дать и сравнивать явления, заметит гораздо больше сходств, и притом гораздо скорее, чем другие люда, так что у него будет го­ раздо больше шансов заметить во всякий данный момент и то сходство, от которого зависят важные последствия. § 6. Правильное понимание той части процесса исследования истины, которую мы изучаем в настоящей главе, настоль­ ко важно, что я считаю нужным еще раз сформулировать в несколько другой ф ор­ ме полученные нами результаты. Мы не можем устанавливать общие, т. е. приложимые к целым классам, ис­ тины, не образовав классов таким обра­ зом, чтобы относительно их можно было утверждать общие истины. При образова­ нии всякого класса мы имеем некоторое понятие о нем, как о классе, т. е. о неко­ торых обстоятельствах, как о характерных для него и отличающих входящие в не­ го предметы от всех остальных. Когда мы в точности знаем эти обстоятельства, мы имеем ясную идею (или понятие) об этом классе и о содержании обозначающего его общего имени. Первое условие обладания этой ясной идеей — это то, чтобы данный класс был действительно классом, чтобы он соответствовал тому или другому от­ личию, чтобы входящие в него предметы были действительно сходны между собой в некоторых частностях и в этих же са­ мых частностях отличались от всех дру­ гих вещей. Не имеет ясных идей тот, кто обыкновенно соединяет вместе под одним общим именем вещи, не имеющие ника­ ких общих свойств или же не имеющие таких свойств, которыми не обладали бы также и другие вещи; не имеет ясных идей и тот, кто (хотя и правильно классифици-

руст вещи, руководясь в этом примером других людей) не в состоянии сформули­ ровать самому себе тех общих свойств, на основании которых производит свою правильную классификацию. Однако от классификации требуется пс только то, чтобы классы в ней были ре­ альными классами, чтобы они были уста­ новлены при помощи правильного умстнснного процесса: из способов классифи­ кации одни бывают полезнее других для целей как теоретических, так и практиче­ ских. Поэтому наши классификации будут совершенны только в том случае, если со­ единяемые нами вещи не просто сходны друг с другом в чем-либо, отличающем их от всех остальных вещей, но сходны между собой и отличны от других вещей имен­ но в тех обстоятельствах, которые имеют первостепенное значение для нашей це­ ли (теоретической ли, или практической) и которые входят в решаемую нами задачу. Другими словами, наши понятия, хотя бы они и были ясны, будут соответствовать нашей цели только в том случае, если вла­ гаемые нами в них свойства будут помо­ гать нам в достижении нашей цели, т. е. либо будут глубоко проникать в природу вещей (если наша цель — понять вещь), либо будут самым тесным образом связа­ ны с исследуемым нами свойством этих вещей. Таким образом, мы не можем зара­ нее составлять правильных общих поня­ тий. Что составленное нами понятие есть именно то, в котором мы нуждались, это мы можем узнать, выполнив то, для чего нам это понятие было нужно, т. е. толь­ ко вполне выяснив себе общий характер изучаемых нами явлений (или условий то­ го или другого отдельного свойства их). Те же общие понятия, которые построе­ ны без этого полного знания, представля­ ют собой Бэконовы notiones temere a rebus abstractae. Однако по пути к чему-нибудь лучшему нам приходится постоянно об­ разовывать и такие недозрелые понятия; препятствием прогрессу знаний они явля­ ются лишь в том случае, если мы на них успокаиваемся. Если мы привыкли непра­ вильно классифицировать вещи, соединяя

их либо в такие группы, которые в действи­ тельности не составляют классов, так как не обладают никакими отличительными чертами сходства (отсутствие ясных идей), либо в такие классы, относительно кото­ рых нельзя сказать ничего важного для ва­ шей цели (отсутствие соответствующих идей), — и если, в уверенности, что имен­ но эти плохо составленные классы санк­ ционированы самой природой, мы отка­ зываемся заменить их другими и не мо­ жем или не хотим построить общих по­ нятий из каких-либо других элементов, — в таких случаях действительно наступает все то зло, какое Бэкон приписывает сво­ им notiones temere abstractae. Так именно и рассуждали древние в физике, так рас­ суждает в морали и политике и весь мир — вплоть до настоящего времени. Таким образом, по моему мнению, бы­ ло бы неточно сказать, что образование соответствующих понятий является усло­ вием, предшествующим обобщению. Дух делает попытки построить понятие в те­ чение всего процесса сравнения явлений друг с другом в целях обобщения; и только такое, являющееся результатом ряда попы­ ток понятие будет касаться действительно важных сходств между явлениями. По мере того как мы приобретаем больше знаний о самих явлениях и об условиях, от ко­ торых зависят их важные свойства, наши воззрения, естественно, изменяются, и та­ ким образом, по мере наших изучений, мы продвигаемся от менее «соответствующих» к более «соответствующим» общим поня­ тиям. Мы не должны забывать в то же время и того, что действительно важное сходство не всегда может быть открыто простым сравнением тех самых явлений, о которых идет речь, без помощи того или друго­ го предварительно составленного понятия; так это и есть в случае с планетными ор­ битами, на который мы часто ссылались. Отыскивание сходства в ряде явлений на самом деле очень сходно с отыскивани­ ем потерянной или спрятанной вещи. Сна­ чала мы ставим себя в такое положение, с которого мы могли бы обозреть мест­ ность. Мы оглядываемся кругом, — и если

замечаем предмет, то дело кончено. Если же нет, то мы умственно спрашиваем себя, где могла бы быть спрятана эта вещь, — чтобы быть в состоянии искать ее там; так поступаем мы и далее до тех пор, пока не угадаем того места, где она действи­ тельно находится. И здесь нам также нужно некоторое предварительное понятие — не­ которые сведения об этих местах. Оба эти процесса аналогичны: как найти потерян­ ную вещь, так и отыскать общее свойство мы сначала пробуем, не прибегая к помо­ щи какого-либо уже ранее составленного понятия, или, другими словами, той или другой гипотезы. Когда нам это не удает­ ся, мы вызываем в своем воображении ту или другую гипотезу о возможном месте нахождения данного предмета или о воз­ можной черте сходства и затем смотрим, соответствует ли действительность нашему предположению.

Для таких случаев мало привычки к точному наблюдению и сравнению. Здесь нужен ум, богатый ранее составленными общими понятиями из области, имеющей родство с предметом данного исследова­ ния. Многое зависит также от естественной силы и приобретенной культуры того, что называется «научным воображением», — способности образовывать из известных элементов новые комбинации, никогда не виданные в природе, хотя и не противоре­ чащие никаким из известных законов. Однако все эти разнообразные умст­ венные навыки, те цели, которым эти на­ выки служат, и способы развития и усовер­ шенствования этих навыков — все это от­ носится уже к искусству воспитания; а эта область — гораздо шире логики и не вхо­ дит, как я уже сказал, в план настоящего сочинения. Поэтому я имею право кончить здесь настоящую главу.

Называние как вспомогательный для индукции процесс

§ 1 . В план настоящего сочинения не вхо­ дит детальное рассмотрение вопроса о важ­ ности языка в качестве средства сношения между людьми — в целях обмена чувства­ ми или сообщения сведений. Наша зада­ ча допускает только беглое указание на то чрезвычайно важное свойство имен, от ко­ торого зависит в конце концов их значе­ ние в качестве орудий ума, — на их спо­ собность образовывать и укреплять связи, или ассоциации, между нашими идеями. Об этом один даровитый мыслитель (про­ фессор Бэн) пишет следующее: «Имена суть чувственные впечатления и, в качестве таковых, они очень прочно запечатлеваются в духе, а также легче всех других духовных состояний припомина­ ются и удерживаются в уме. Потому-то к ним и привязываются все более мимо­ летные объекты мышления и чувства, и та­ кие состояния сознания, которые, мино­ вав, могли бы исчезнуть навсегда, теперь, вследствие их связи с языком, постоянно остаются у нас под руками. Мысли сами по себе постоянно ускользают из поля не­ посредственного умственного созерцания; имена же удерживают их при нас, и про­ изнесение имени мгновенно восстанавли­ вает их. Слова — это стражи, хранители всякого духовного состояния, запечатлева­ ющегося слабее их. Все приобретения че­ ловеческого знания, все новые обобщения люди закрепляют и распространяют, даже непреднамеренно, посредством слов. Ре­ бенок, изучая слова родного языка, узнает, что вещи, которые он мог бы счесть раз­ личными, в существенных пунктах тожде­ ственны. Без всякого формального обуче­ ния язык, употребляемый нами с детства, преподает нам всю популярную филосо­ фию современной нам эпохи. Он застав­

ляет нас наблюдать и изучать вещи, на ко­ торые мы без этого не обратили бы внима­ ния; он дает нам готовые классификации, соединяющие вместе предметы, имеющие между собой наибольшее сходство в це­ лом, — поскольку эти сходства были и з­ вестны прежним поколениям. Количество общих имен в языке и степень общности этих имен служат показателем знаний эпо­ хи и того умственного капитала, который достается по наследству каждому, родив­ шемуся в эту эпоху». Однако нам надо здесь заняться не ро­ лью имен вообще, а только тем, каким образом и до какой степени они являют­ ся непосредственными пособиями при ис­ следовании истины, т. е., другими словами, в процессе индукции. § 2. Наблюдение и отвлечение — про­ цессы, которыми мы занимались в двух предыдущих главах, — составляют необхо­ димые условия индукции: без них ее не мо­ жет быть, некоторые мыслители думали, что и называние составляет столь же не­ обходимое условие индукции; доказывали, что язык есть не только, согласно обычно­ му выражению, одно из этих орудий мыс­ ли, но что это — единственное орудие ее: имена (или что-нибудь им равнозначное — какого-нибудь рода искусственные знаки) необходимы для мышления; без них не мо­ жет быть умозаключения, а следовательно, и индукции. Но если сущность умозаклю­ чения была правильно выяснена в преды­ дущих частях настоящего сочинения, то это мнение надо признать преувеличени­ ем, хотя, правда, преувеличением важной истины. Если умозаключение совершается от частного к частному, если оно состо­ ит в признании одного факта признаком

другого (или признаком признака друго­ го), то для умозаключения не требуется ничего, кроме впечатлений и ассоциаций; ассоциация же составляет тот закон, бла­ годаря которому один из этих двух фактов восстанавливает в уме идею другого 1. Оче­ видно, что для этих духовных явлений — так же, как для уверенности или ожида­ ния, следующего за ними и указывающего, что существует или готово возникнуть то, признак чего мы восприняли, — нет нужды в языке. А между тем, такое умозаключение об одном единичном факте на основании другого есть уже индукция. К такого ро­ да индукции способны и животные; так именно совершают почти все свои индук­ ции люди необразованные; так поступа­ ем и мы все в тех случаях, когда привыч­ ность опыта заставляет вас умозаключать сразу, без всякого активного исследования с нашей стороны, и где уверенность или ожидание следуют за намеком на доказа­ тельство с быстротой и уверенностью ин­ стинкта2. § 3. Но хотя индуктивное умозаключе­ ние и возможно без знаков, однако без их помощи оно никогда не ушло бы мно­ го дальше только что описанных простей­ ших случаев, составляющих, по всей ве­ роятности, предел умозаключений тех жи­ вотных, у которых нет условного языка. Без помощи языка или чего-либо ему рав­ нозначного можно выводить только такие умозаключения из опыта, для которых нет нужды в общих предложениях. Между тем, хотя, строго говоря, мы можем на основа­ нии прежнего опыта умозаключать к но­ вым индивидуальным случаям и без по­ средства общих предложений, однако без них мы редко могли бы запомнить наш прежний опыт и едва ли когда-либо пом­ нили бы, на какие умозаключения этот опыт дает нам право. Разделение индук­ тивного процесса на две части, из кото­ рых первая устанавливает признаки того или другого факта, а вторая удостоверяет, существуют ли эти признаки в данном но­ вом случае, — такое деление естественно и в научных целях неизбежно. И действи­ тельно, в большинстве случаев такое деле­

ние необходимо уже вследствие разницы во времени. Тот опыт, которым мы должны руководиться в наших суждениях, может быть опытом других людей, и лишь незна­ чительная часть его может быть сообще­ на нам каким-либо другим путем, кроме языка. Когда же это — наш собственный опыт, то по большей части это опыт давно прошедший; а потому, если бы мы не за­ поминали его при помощи искусственных знаков, то лишь небольшая часть его (кро­ ме тех случаев, когда в состав его входи­ ли бы резкие ощущения, сильные чувство­ вания или предметы нашего ежедневного и ежечасного опыта) удержалась бы в па­ мяти. Едва ли надо прибавлять, что без той искусственной памяти, которая обусловли­ вается словами, было бы невозможно сде­ лать ни одного шага в тех случаях, когда индуктивное умозаключение хоть скольконибудь сложнее самых прямых и очевид­ ных рассуждений, — например, когда оно требует каких-либо наблюдений или опы­ тов при разнообразных обстоятельствах и сравнения этих наблюдений и опытов друг с другом. Если бы у нас не было слов, то мы стали бы всякий раз ожидать В за А, раз мы часто раньше видели А и В в непосредственном и очевидном соедине­ нии. Но найти связь между ними, если она не очевидна, или определить, действитель­ но ли она постоянна или только случайна, а следовательно, также и то, есть ли осно­ вание ожидать В при том или другом соче­ тании обстоятельств, — это процесс слиш­ ком сложный для того, чтобы его можно было выполнить без помощи какого-либо средства, которое сделало бы точными на­ ши воспоминания о наших собственных духовных процессах. Такое средство и да­ ет нам язык. Когда мы призвали на помощь это орудие, трудность сводится к тому, что­ бы сделать точными наши представления о значении слов. Раз это обеспечено, мы можем с точностью запомнить все проис­ ходящее в нашем уме, тщательно излагая все это словами и сохраняя эти слова в на­ писанном виде или в памяти. Значение называния (и в частности общих имен) в индукции можно форму­ лировать следующим образом. Каждое ин­

дуктивное умозаключение, которое вооб­ ще состоятельно, состоятельно для цело­ го класса случаев. Для того чтобы пранильность умозаключения была засвиде­ тельствована чем-нибудь бблыпим, нежели простое сопоставление двух идей, нужны опыт и сравнение, в которых должен быть принят во внимание весь данный класс случаев, а затем должно быть найдено и удостоверено то или другое единообразие строя природы, так как такое единообра­ зие требуется для оправдания умозаключе­ ния даже к одному единичному случаю. Та­ кое единообразие может быть установлено раз навсегда; и если, будучи установлено, оно может быть припоминаемо, то затем оно будет служить формулой для всех тех умозаключений к отдельным случаям, на какие дает право прежний опыт. Но обес­ печить припоминание этого единообразия или хотя бы сделать возможным сохране­ ние в своей памяти значительного числа таких единообразий можно, только запе­ чатлев их какими-либо постоянными зна­ ками. А эти знаки, будучи по самой сущно­ сти дела знаками не того или другого ин­ дивидуального факта, а какого-либо еди­ нообразия, т. е. того или другого неопреде­ ленного количества сходных друг с другом фактов, будут знаками общими: общими понятиями (или универсалиями), общими именами и общими предложениями. § 4 . Здесь я не могу не указать на ошибку некоторых выдающихся мыслителей, вы­ сказавших мнение, будто мотивом употреб­ ления общих имен служит факт беско­ нечной множественности индивидуальных предметов — факт, делающий невозмож­ ным обозначение каждого предмета осо­ бым именем и заставляющий нас при­ давать одно название многим предметам. Это — слишком узкий взгляд на значе­ ние общих имен. Даже если бы и было особое имя для каждого отдельного пред­

мета, то и тогда мы настолько же нуэвдались бы в общих именах, как и теперь. Без них мы не могли бы ни выразить резуль­ тата отдельного сравнения, ни отметить какого-либо из существующих в природе единообразий, и едва ли были бы в луч­ шем положении относительно индукции, чем если бы вовсе не имели никаких имен. С одними индивидуальными (или единич­ ными или, другими словами, собственны­ ми) именами мы могли бы, произнося то или другое имя, внушить идею предмета, но не могли бы утверждать ни одного пред­ ложения, — кроме разве тех (не имею­ щих значения) предложений, которые об­ разуются посредством сказывания одного собственного имени относительно друго­ го. Только при помощи общих имен можем мы сообщить то или другое сведение, при­ ложить, в качестве сказуемого, тот или дру­ гой признак даже к единичной особи, а тем более к классу. Строго говоря, мы мог­ ли бы обойтись без всех общих имен, кро­ ме отвлеченных имен признаков; все наши предложения могли бы иметь одну из двух следующих форм: «такой-то индивидуаль­ ный предмет обладает таким-то призна­ ком» и «такой-то признак (всегда или ни­ когда не) соединен с таким-то другим при­ знаком». В действительности, правда, че­ ловечество всегда придавало общие име­ на не только признакам, но и предметам, и предметам даже раньше, чем признакам. Однако даваемые предметам общие имена указывают собственно признаки и имен­ но от этих признаков заимствуют все свое значение: общие имена полезны, главным образом, тем, что посредством них мы ска­ зываем соозначаемые ими признаки. Теперь нам остается рассмотреть, ка­ ким правилам мы должны следовать, при­ давая общие имена, — для того чтобы эти имена и те общие предложения, в которых они встречаются, всего более способство­ вали целям индукции.

Требования философского языка и принципы определения

§ 1. Чтобы язык был удобен для процес­ сов установления и формулирования об­ щих истин, он должен удовлетворять двум главным и нескольким второстепенным условиям. Первое главное условие состоит в том, чтобы всякое общее имя имело неко­ торое прочно установленное и точно опре­ деленное значение. Когда это условие вы­ полнено и имена способны надлежащим образом выполнять это свое назначение, следующим и вторым по важности требо­ ванием является то, чтобы мы всегда имели наготове имя, как только оно нам понадо­ бится, т. е. как только окажется какая-либо вещь, которую для нас важно обозначить или выразить. В настоящей главе мы обратим свое вни­ мание исключительно на первое из этих требований. § 2. Итак, всякое общее имя должно иметь то или другое определенное значение. Зна­ чение общего соозначающего имени (как мы это часто говорили) лежит в его соозначении — в том признаке, на основа­ нии и для обозначения которого придано данное имя. Так, ввиду того что имя «жи­ вотное» прилагается ко всем предметам, обладающим признаками ощущения и про­ извольного движения, это слово соозначает исключительно эти признаки: они и составляют все его содержание. У отвле­ ченного имени означение тоздественно с соозначением соответствующего ему кон­ кретного: оно прямо указывает те свой­ ства, которые содержит в себе (и косвенно указывает) конкретное имя. Поэтому при­ дать точное значение общему имени — значит твердо установить тот признак или признаки, которые соозначаются каждым конкретным общим именем и означают­ ся соответствующим ему отвлеченным. Так

как отвлеченные имена по времени их об­ разования не предшествуют конкретным, а следуют за ними (как это доказывает­ ся тем этимологическим фактом, что они всегда представляют собой производные конкретных), то мы можем считать, что их смысл определяется значением соот­ ветствующих им конкретных и от него за­ висит. Таким образом, вопрос о придании точного смысла общим именам сводится весь к указанию точного соозначения всех конкретных общих имен. Это нетрудно сделать относительно новых имен — например, относительно специальных терминов, вводимых учены­ ми в области той или другой науки или ис­ кусства; но, когда имя находится во всеоб­ щем употреблении, трудность бывает боль­ ше: вопрос идет тогда уже не о том, чтобы выбрать подходящее соозначение для име­ ни, а о том, чтобы установить и утвердить то соозначение, с которым это имя уже употребляется. Что это общеупотребитель­ ное значение слова может подвергаться со­ мнению, это кажется каким-то парадоксом. На самом деле, однако, люди неразвитые (включая сюда всех тех, у кого нет при­ вычки к точному мышлению) редко знают в точности, что именно они хотят сказать: какое общее свойство они, по их мнению, указывают, когда прилагают одно и то же имя к множеству различных вещей. При­ ложение к предмету того или другого име­ ни обозначает в их устах лишь некоторое смутное сознание (feeling) сходства между этим предметом и какими-либо другими из тех, которые эти люди привыкли обо­ значать данным именем. Они прилагали имя «камень» к различным виденным ими прежде предметам, и вот они видят некото­ рый новый предмет, кажущийся им в чемнибудь похожим на те прежние, — и на-

зывают его «камнем», не спрашивая себя, н каком отношении этот предмет похож на те или какого именно сходства и ка­ кой степени сходства требуют лучшие ав­ торитеты или они сами для того, чтобы быть вправе употреблять это имя. Между тем это грубое общее впечатление сход­ ства составляется из ряда частных сходств, и на эти-то частные сходства должен раз­ ложить его логик. Он должен установить, какие пункты сходства между различны­ ми вещами, обычно называемыми одним и тем же именем, производят в уме просто­ го, неученого человека это общее сознание сходства, какие черты придает вещам это внешнее сходство, делающее из них один класс и заставляющее прилагать к ним од­ но и то же имя. Но хотя людьми неразвитыми общие имена употребляются без всякого опреде­ ленного соозначения — только по неяс­ ному сознанию сходства, однако со вре­ менем составляются такие общие предло­ жения, в которых к этим именам прила­ гаются те или другие сказуемые, т. е. вы­ сказываются общие предложения относи­ тельно всех вещей, означаемых данным именем. И так как каждое из этих пред­ ложений приписывает, конечно, тот или другой более или менее точно мыслимый признак, то с данным именем связываются идеи этих признаков, и это имя начинает некоторым неопределенным образом их соозначать. Тогда-то и является неопреде­ ленность в употреблении имени в тех но­ вых случаях, в которых нет налицо какоголибо из признаков, обычно сказываемых относительно данного имени. Для людей необразованных именно эти предложения (которые они слышат или сами произно­ сят относительно того или другого класса) и составляют некоторого рода неопреде­ ленное соозначение имени данного клас­ са, Возьмем, например, слово «цивилизо­ ванный». Как мало даже из числа наибо­ лее образованных людей могли бы указать точное соозначение этого слова! А между тем, у всех тех, кто его употребляет, есть некоторое сознание того, что они его упо­ требляют с каким-то значением. Это значе­ ние составляется из смутного представле­

ния обо всем том, что они слышали о ци­ вилизованных людях или обществах или чем, как они ожидают, такие люди и об­ щества должны быть. По большей части на этой ступени развития конкретного имени и входит, ве­ роятно, в употребление соответствующее отвлеченное имя. Полагая, что конкретное имя должно, конечно, иметь то или другое значение, т. е., другими словами, что есть некоторое свойство, общее всем означа­ емым этим именем вещам, люди и дают название этому общему свойству: так, от конкретного «цивилизованный» они обра­ зуют отвлеченное «цивилизация». Но так как большинство людей никогда не срав­ нивало одну с другой различных вещей, обозначаемых данным конкретным име­ нем, с целью установить, какие призна­ ки общи этим вещам и есть ли вообще такие признаки, то каждый и обращает­ ся к тем признакам, которыми он при­ вык руководиться, прилагая это имя сам. А так как эти признаки представляют со­ бой только неопределенные, популярные сведения и общие места, то они никогда не бывают одинаковыми не только у двух людей, но даже у одного и того же чело­ века в разное время. Поэтому слово (на­ пример, «цивилизация»), которое должно было бы, по-видимому, обозначать неко­ торое общее свойство или признак, едва ли каким-нибудь двум людям внушает од­ ну и ту же идею. Никогда даже два чело­ века не сойдутся друг с другом в том, что они скажут об этом свойстве; и когда само это свойство будет сказываться о чем-либо другом, то никго другой, ни даже сам го­ ворящий, не будет в точности знать, что именно он, по его мнению, утверждает. Можно было бы привести много других слов в качестве примеров еще более по­ разительной неопределенности значения; таковы, например, слова: честь, джентль­ мен и т. п. Едва ли надо говорить, что общие пред­ ложения, содержания которых никго не может в точности указать, нельзя считать доказательством правильной индукции. Бу­ дем ли мы употреблять имя в качестве ору­ дия мышления или для сообщения резуль­

татов мысли, необходимо точно опреде­ лить тот признак или те признаки, которые это имя должно обозначать, — необходи­ мо, коротко говоря, придать ему то или другое определенное значение. § 3. Однако логик совершенно не понял бы своей задачи относительно имен, уже находящихся в употреблении, если бы он вообразил, что, так как в настоящее вре­ мя то или другое имя не имеет никакого установленного соозначения, то он вправе придать каждому имени такое соозначе­ ние по своему произволу. Смысл имени, уже находящегося в употреблении, не есть какая-либо произвольная величина, кото­ рую надо установить, а неизвестное, кото­ рое надо найти. Прежде всего, очевидно, желательно воспользоваться, насколько это возможно, теми ассоциациями, которые уже связаны с именем, не вводя такого значения его, которое противоречило бы всем прежним привычкам и особенно требовало бы на­ рушения тех наиболее крепких из всех ас­ социаций между именами, которые созда­ ются привычкой к предложениям, сказыва­ ющим одно имя относительно другого. Ед­ ва ли нашел бы себе последователей мыс­ литель, который придал бы такое значение терминам, при котором нам пришлось бы называть северо-американских индейцев «цивилизованным» народом, а просвещ ен­ ные нации Европы — дикарями, или го­ ворить, что цивилизованные народы жи­ вут охотой, а дикари — земледелием. Ес­ ли бы не было даже никаких других осно­ ваний не делать этого, то было бы бо­ лее чем достаточно уже и одной крайней трудности произвести столь полную рево­ люцию в языке. Следует стараться о том, чтобы все обычно признаваемые истин­ ными предложения, в которые входят те или другие имена, были по крайней мере настолько же истинны после фиксирова­ ния значения этих имен, насколько они были истинны и до того; надо заботиться о том, чтобы конкретные имена не полу­ чали, следовательно, таких соозначений, которые помешали бы им означать вещи, всегда ими обозначаемые в обычном сло­

воупотреблении. Новое, точное соозначе­ ние не должно расходиться с прежним, не­ определенным и колеблющимся соозначением данного имени: оно должно, насколь­ ко это возможно, соответствовать ему. Установить соозначение конкретного имени (или означение соответствующего ему отвлеченного) — это то же, что опре­ делить данное имя. Когда это можно сде­ лать, не подрывая ни одного из обще­ признанных утверждений, тогда имя мо­ жет быть определено соответственно его обычному употреблению; в просторечии это значит определить не имя, а вещь. Под несоответствующим выражением «опреде­ лить вещь» (или, скорее, класс вещей, так как ничто не говорит об определении от­ дельного предмета) разумеется определе­ ние имени — при условии, чтобы оно означало данные вещи. Это предполагает, конечно, сравнение вещей — черты за чер­ той, свойства за свойством, с целью уста­ новить, в каких именно признаках эти ве­ щи сходны; нередко же это предполагает, кроме того, и некоторый строго индуктив­ ный процесс, имеющий целью установить то или другое неочевидное сходство, слу­ жащее причиной сходств очевидных. Действительно, для того чтобы при­ дать имени соозначение, соответствующее означаемым вещам, мы должны сделать выбор из тех признаков, в которых эти вещи сходны. Таким образом, первый ло­ гический процесс состоит в установлении сходств. Когда это сделано (насколько это необходимо или возможно), возникает во­ прос о том, какое из этих общих свойств надо выбрать для ассоциирования с дан­ ным именем, так как в том случае, когда обозначаемый именем класс представля­ ет «естественный разряд» (Kind), общих свойств бывает бесчисленное множество, и даже тогда, когда класс не составляет тако­ го «разряда», их часто бывает чрезвычайно много. Наш выбор ограничен прежде все­ го тем, что мы должны отдавать преиму­ щество тем свойствам, которые хорошо известны и обычно сказываются относи­ тельно данного класса. Однако даже и эти свойства бывают часто слишком много­ численны для того, чтобы их можно было

все включить в определение. Кроме того, наиболее общеизвестные свойства могут не быть самыми подходящими для отли­ чения одного класса от всех других. По­ этому мы должны выбрать из числа общих свойств такие (если они найдутся), от ко­ торых, как это будет установлено опытом или доказано дедуктивно, зависят многие другие, или, по крайней мере, такие, ко­ торые служат верными признаками этих других и из которых, следовательно, мож­ но их при помощи умозаключения выве­ сти. Таким образом, мы видим, что для того чтобы составить хорошее определение уже находящегося в употреблении имени, надо не выбирать, а обсуждать, и притом обсуж­ дать не просто словоупотребление, а са­ ми свойства вещей и даже происхождение этих свойств. Поэтому-то всякое расш ире­ ние нашего знания о предметах, к которым прилагается то или другое имя, может за­ ставить нас улучшить определение. Ни в какой области нельзя составить совершен­ ных определений, пока она не будет впол­ не изучена, пока не станет совершенной соответствующая теория; и по мере того как прогрессирует наука, совершенствуют­ ся и входящие в ее состав определения. § 4 . Рассмотрение определений, посколь­ ку оно касается не употребления слов, а свойств вещей, д-р Юэль называет «объ­ яснением понятий» (iexplication of concep­ tions). Процесс более тщательного (сравни­ тельно с прежним) установления того, в ка­ ких частностях сходны те или другие отне­ сенные к одному и тому же классу явления, он называет, на своем языке, «раскрытием того общего понятия, на основании кото­ рого классифицированы данным образом предметы». Выделяя то, что мне кажется затемняющим дело и ошибочным в этом способе выражения, я нахожу, однако, не­ которые из заметок д-ра Юэля настолько удачными, что решаюсь их выписать. Д-р Юэль замечает \ что многие из тех споров, которые имели важное значение для процесса образования современной на­ уки, «принимали вид борьбы из-за опреде­ лений. Так, исследование законов падения тел привело к вопросу о том, которое из

определений постоянной силы правильно: то ли, согласно которому она порожда­ ет скорость, пропорциональную простран­ ству, или же то, по которому эта скорость пропорциональна времени. Спор о vis viva (живой силе) свелся к вопросу о правиль­ ном определении меры силы. Основным вопросом в классификации минералов яв­ ляется вопрос об определении минераль­ ного вида (species). Физиологи старались осветить свой предмет определением ор­ ганизации или того или другого сходного с этим термина». Подобного же рода во­ просы долго были открыты (да и до сих пор еще не вполне решены) относительно определений «удельной теплоты», «скрытой теплоты», «химического сродства» (chemi­ cal combination) и «растворения» (solution). «Для нас очень важно отметить, что эти споры никогда не представляли со­ бой вопросов об отдельных и произволь­ ных определениях, как это, по-видимому, часто думали. Во всех этих случаях без­ молвно признавалось некоторое предло­ жение, которое должно было быть выра­ жено при помощи определения и которое придавало этому последнему его значение. Поэтому спор об определении приобретал реальное значение и становился вопросом об истине и ложности. Так, при обсужде­ нии вопроса о том, что такое постоянная сила, подразумевалось, что такую посто­ янную силу представляет собой тяжесть. В споре относительно vis viva принимали, что при взаимодействии тел общее коли­ чество действия не изменяется. В зоологи­ ческом определении вида (согласно кото­ рому вид состоит из таких индивидуумов, которые произошли или могли произойти от одних и тех же предков) принимали, что входящие в состав вида индивидуумы сход­ ны между собой в большей степени, неже­ ли те, которые не входят в вид согласно этому его определению, — или, пожалуй, что такие виды имеют устойчивые и опре­ деленные видовые отличия. Если бы при определении „организации" или какоголибо другого термина не имели в виду вы­ разить посредством него того или другого принципа, то такое определение не име­ ло бы никакого значения.

Таким образом, установление правиль­ ного определения того или другого тер­ мина может быть полезной ступенью при выяснении наших понятий, — однако толь­ ко в том случае, если мы рассматриваем какое-либо предложение, в котором име­ ет место этот термин. Тогда действительно является вопрос о том, как надо понимать и определять это понятие для того, чтобы это предложите было истинным. Раскрытие наших понятий при по­ мощи определения оказывалось полезным для науки только тогда, когда оно было связано с немедленным применением этих определений. Так, попытки определить „по­ стоянную силу" были связаны с утвержде­ нием, что одной из таких постоянных сил является тяжесть; за определением „уско­ рительной силы“ непосредственно следо­ вало учение о том, что ускорительные си­ лы могут складываться; процесс определе­ ния „момента" (количества движения) был связан с тем положением, что приобре­ тенные и потерянные количества движе­ ния (или „моменты”) равны между собой; даваемое естествоиспытателями определе­ ние вида (выше мы привели его) было бы бесплодно, если бы они не указали так­ же и признаков таким образом разграни­ ченных видов. Определение представляет, быть может, лучший способ разъяснения понятия; но понятие становится стоящим какого бы то ни было вообще определе­ ния только вследствие его пригодности для выражения той или другой истины. Когда определение предлагается нам в качестве полезной ступени знания, мы всегда имеем право спросить, для установления какого принципа оно будет служить». Итак, придавая точное соозначение выражению «постоянная сила», подразуме­ вали, что это выражение будет по-прежнему означать тяжесть. Поэтому-то рассужде­ ние относительно этого определения сво­ дилась к такому вопросу: что есть посто­ янного в движениях, производимых тяже­ стью? Наблюдение и сравнение их друг с другом показали, что постоянным в этих движениях было отношение приобретен­ ной скорости к протекшему времени: ско­ рость увеличивалась на равные величины

в равные времена. Поэтому постоянную силу и определили как такую, вследствие которой скорость увеличивается на равные величины в равные времена. То же самое было и с определением момента, или коли­ чества движения. Уже ранее было призна­ но, что при столкновении двух предметов количество движения, потерянное одним из этих предметов, равно тому, какое при­ обретает другой. Это положение считали нужным сохранить, но не на том осно­ вании (имевшем место во многих других случаях), что оно прочно утвердилось в об­ щем сознании (так как это положение бы­ ло известно только людям научно образо­ ванным), а потому, что в нем чувствовали некоторую истину. А именно, уже поверх­ ностное наблюдение явлений не оставляло никакого сомнения в том, что при пере­ даче движения одним телом другому было нечто такое, чего одно тело теряло как раз столько, сколько приобретало другое; и вот для обозначения этого-то неизвест­ ного нечто и было изобретено слово «мо­ мент». Таким образом, установление опре­ деления «момента» заключало в себе реше­ ние вопроса о том, чего именно одно тело, приведшее в движение другое, теряет как раз столько, сколько сообщает этому дру­ гому. И когда опыт показал, что это нечто представляет собой произведение скоро­ сти тела на его массу, или на количество содержащейся в нем материи, то эта ф ор­ мула и стала определением «момента». Поэтому совершенно справедливы и дальнейшие замечания Ю эля2: «Опреде­ лить значит отчасти открыть... Для того чтобы определить так, чтобы наше опре­ деление имело научную цену, требуется не­ мало той проницательности, при помощи которой открывается истина... Чтобы впол­ не выяснилось, каково должно быть наше определение, нам следует хорошо знать, какую именно истину надо нам устано­ вить. Определение, как и научное откры­ тие, предполагает уже сделанным некото­ рый решительный шаг в нашем знании. Средневековые логики считали определе­ ние последней ступенью в прогрессе зна­ ния, — и по крайней мере, что касается такого именно места определения, то как

история знания, так и опирающаяся на нее философия науки подтверждают их тео­ ретические соображения». Действительно, для того чтобы окончательно решить во­ прос о наилучшем определении означаю ­ щего тот или другой класс имени, мы долж­ ны знать все общие этому классу свойства и все отношения причинности или зави­ симости между этими свойствами. Если те свойства, которые всего удоб­ нее выбрать в качестве признаков других общих свойств, тоже очевидны и привыч­ ны — и особенно* если они играют боль­ шую роль в том общем сходстве, которое дало первоначальный толчок образованно данного класса, — тогда наше определение будет наиболее удачно. Но часто оказыва­ ется необходимым определить класс теми или другими не близко известными свой­ ствами, — лишь бы эти свойства служили самыми лучшими признаками известных нам свойств. Так, де Блэнвиль нашел опре­ деление жизни в том процессе разложения и обратного сложения (или синтеза), ко­ торый непрестанно происходит во всяком живом теле и вследствие которого состав­ ляющие это тело частицы никогда не быва­ ют вполне теми же самыми даже в течение двух мгновений. Это свойство ни в коем случае не относится к числу наиболее оче­ видных свойств живых существ: оно может даже совершенно ускользнуть от внимания необразованного, неразвитого в научном отношении наблюдателя. И тем не менее высокие авторитеты (помимо де Блэнвиля, который сам — первостепенный автори­ тет) полагали, что никакое другое свойство не соответствует так хорошо тем условиям, каких требует определение. § 5 . Изложив те правила, которыми сле­ дует руководиться при попытках придать определенное соозначение находящемуся в общем употреблении термину, я должен теперь прибавить, что соблюдение этих правил не только не всегда возможно, но даже и когда возможно, иногда бывает не­ желательно. Часто нельзя бывает выполнить всех условий точного определения имени, со­ гласно его употреблению: слову нельзя бы­

вает придать никакого такого соозначения, чтобы оно по-прежнему означало все то, что им привыкли означать, и чтобы оста­ лись истинными все те предложения, в ко­ торые оно обыкновенно входит и которые в какой-либо степени истинны. Независи­ мо от случайных двусмысленностей, вслед­ ствие которых различные смыслы слова не имеют друг с другом никакой связи, слова то и дело употребляются в двух или более смыслах, происходящих один от дру­ гого, но все-таки совершенно между собой различных. Пока термин неясен, т. е. пока его соозначение не определено и твердо не установлено, он всегда может распро­ страняться с одной вещи на другую, пока не дойдет до вещей, имеющих лишь мало или же вовсе не имеющих сходства с те­ ми, которые обозначались этим термином сначала. Предположим, говорит Дегальд Стюарт в Philosophical Essays (4 ed., P. 217), «что бук­ вы А, В, С, D, Е означают ряд предметов, что А обладает одним качеством общим с В, В — одним качеством общим с С, С — одним качеством общим с D, D — одним качеством общим с Е и что в то же вре­ мя нет ни одного качества, общего какимлибо трем из этих предметов. Разве нель­ зя себе представить, что сходство А с В может подать повод перенести это имя с первого из этих предметов на второй? А затем, вследствие других свойств, свя­ зывающих друг с другом остальные пред­ меты, это имя перейдет последовательно с В на С, с С на D, с D на Е... Таким об­ разом, возникнет общее название для А и Е, хотя эти предметы по своей при­ роде и свойствами могут быть настоль­ ко отличны один от другого, что ника­ кое усилие воображения не будет в состо­ янии понять того, каким образом мысль перешла с одного на другой. А между тем эти переходы все могут быть столь легки­ ми и постепенными, что, когда их откро­ ет счастливая догадка мыслителя, мы сей­ час же признаем не только правдоподоб­ ность, но и справедливость такой догад­ ки. Таким именно образом допускаем мы, с уверенностью интуитивного убеждения, истинность хорошо известного этимоло­

гического процесса, связывающего латин­ ский предлог е или ех с английским суще­ ствительным stranger, как только нам ука­ жут промежуточные звенья этой цепи»3. Значения слов, приобретаемые ими бла­ годаря постепенному распространению их с одного ряда предметов на другой, Стю­ арт, следуя выражению м-ра Пэна Найта, называет переносными (транзитивными, transitive) их значениями. Кратко иллю­ стрировав те из таких значений, которые обусловливаются местными или случайны­ ми ассоциациями, он продолжает так (Ibid. Р. 226-7): «Хотя большая часть переносных, или производных, значений слов зависит от случайных и необъяснимых капризов ф ан­ тазии, однако в некоторых случаях они представляют весьма интересный предмет для философского умозрения. Это — те слу­ чаи, когда соответствующие термины пе­ реносятся по аналогии с одного предме­ та на другой единообразно во всех или в очень многих языках: в таких случаях единообразие результата надо приписать, конечно, некоторым основным свойствам человеческого духа. Однако даже и в та­ ких случаях вовсе не всегда оказывает­ ся при исследовании, что различные зна­ чения термина обуславливаются тем или другим общим свойством или свойства­ ми обозначаемых им предметов. В боль­ шом числе случаев эти различные зна­ чения можно приписать тем или другим естественным и общим ассоциациям идей, основанным на общности душевных спо­ собностей, органов и вообще условий жиз­ ни человеческого рода. Соответственно раз­ личным степеням близости и силы ассо­ циаций, на которых основаны переносы значений в языке, можно ожидать весь­ ма различных следствий. Там, где ассоци­ ация слаба и случайна, различные значе­ ния останутся раздельными одно от дру­ гого и часто с течением времени получат вид капризных разновидностей значения одного и того же произвольно избран­ ного знака. Там же, где ассоциация на­

столько естественна и привычна, что мо­ жет стать неразрывной, переносные зна­ чения срастутся в одно сложное понятие,

и каждый новый перенос значения ста­ нет некоторым более широким обобще­ нием данного термина». Я прошу обратить особенное внима­ ние на закон духа, выраженный в послед­ ней фразе и представляющий собой ко­ рень затруднений, столь часто испытыва­ емых при установлении этих переносов значений терминов. Незнание этого зако­ на — это та мель, на которой потерпе­ ли крушение некоторые из наиболее силь­ ных умов, украшавших когда-либо челове­ чество. Рассуждения Платона относитель­ но определений некоторых из наиболее общих терминов морали Бэкон охаракте­ ризовал как наиболее приближающиеся к истинному индуктивному методу из всего, что дали по этой части древние; и действи­ тельно, это — почти совершенные образцы подготовительного процесса сравнения и отвлечения. И тем не менее, не зная толь­ ко что указанного закона, Платон часто расточал силы этих великих логических орудий на такие исследования, которые не могли привести ни к какому результату, так как те явления, общие свойства кото­ рых он так тщательно старался открыть, на самом деле не имеют никаких общих свойств. Сам Бэкон впал в эту ошибку в своих исследованиях о природе теплоты, в которых он, очевидно, смешал под име­ нем «теплоты» ряд явлений, не имеющих между собой ни одного общего свойства. Стюарт, конечно, преувеличивает, говоря о «предрассудке, унаследованном новой эпо­ хой от периода схоластики и состоящем в предположении, будто, когда слово имеет несколько значений, то эти значения все должны быть видами одного и того же ро­ да и следовательно должны содержать в се­ бе какую-либо существенную идею, общую всем индивидуумам, к которым приложим данный родовой термин»4. Аристотель и его последователи хорошо знали о суще­ ствовании в языке двусмысленных слов и находили удовольствие в различении их отдельных значений. Но они никогда не подозревали двусмысленности в тех слу­ чаях, где (как замечает Стюарт) та ассо­ циация, на которой основан перенос зна­ чения, настолько естественна и привычна,

что оба значения сливаются в уме и то, что в действительности представляет пере­ пое значения, начинает казаться обобще­ нием. Вследствие этого, они употребили громадные усилия, стараясь найти такое определение, которое подходило бы к не­ скольким отдельным значениям сразу. Так было с понятием причинности, на кото­ рое ссылается Стюарт: «двусмысленность этого слова внушала им тщетные попытки найти общую идею, которая по отноше­ нию ко всякому факту выражала бы и деятеля, и вещество, и форму, и цель. Из того же ненадлежащего влияния популяр­ ных эпитетов на умозрения ученых воз­ никли (прибавляет Стюарт) и те пустые обобщения относительно идей блага, со­ ответствия и т.д., которые мы находим у других философов». Одним из слов, подвергавшихся столь многим переносам значения, что в них уже потерялся всякий след свойства, общего всем тем вещам, к которым это слово при­ лагается (или, по крайней мере, общего этим вещам и присущего специально им), Стюарт считает слово «прекрасный» (beau­ tiful). Не пытаясь решить вопроса, ни в ка­ ком отношении не связанного с логикой, я тем не менее не могу подавить в себе силь­ ного сомнения в том, чтобы слово «пре­ красный» соозначало одно и то же свой­ ство, когда мы говорим о «прекрасном цве­ те», «прекрасном лице», «прекрасном зре­ лище», «прекрасном характере», «прекрас­ ной поэме». Слово это, несомненно, рас­ пространялось с одного из этих предме­ тов на другой на основании некоторого сходства между ними или, еще вероятнее, на основании сходства возбуждаемых ими эмоций, или чувствований. Благодаря та­ кому постепенному распространению, оно перешло на вещи, очень далекие от тех зрительных объектов, за которыми оно бы­ ло усвоено сначала. И теперь, по мень­ шей мере, еще вопрос: есть ли какое-либо общее свойство у всех вещей, называе­ мых, согласно обычному словоупотребле­ нию, «прекрасными», кроме свойства при­ ятности, которое, несомненно, соозначается этим термином, но которое не может ис­ черпать собой всего того, что люди обыч­

но хотят им выразить, так как есть много приятных вещей, которые, однако, никогда не называются «прекрасными». А если так, то слову «прекрасный» нельзя придать н и ­ какого определенного соозначения — та­ кого, чтобы слово это могло означать все означаемые им в обыденной речи предме­ ты, и ничего сверх того. А между тем ему следовало бы иметь какое-либо определен­ ное соозначение, так как, пока у него нет такового, его неудобно употреблять в ка­ честве научного термина, и оно будет по­ стоянно служить источником ложных ана­ логий и ошибочных обобщений. Этот пример поясняет наше замеча­ ние о том, что даже тогда, когда то или дру­ гое свойство обще всем вещам, означае­ мым данным именем, —даже и в таких слу­ чаях не всегда бывает желательно сделать это свойство определением и исключи­ тельным соозначением данного имени. Не­ сомненно, различные вещи, называемые «прекрасными», сходны между собой в том, что все они приятны; но сделать этот при­ знак определением «прекрасного» и рас­ пространить таким образом слово «пре­ красный» на все приятные вещи значи­ ло бы совершенно отказаться от некоторой части действительного, хотя и не вполне ясного, содержания этого слова и сделать все от нас зависящее к тому, чтобы упу­ стить из виду и позабыть те качества пред­ метов, которые это слово раньше (хотя и неопределенно) указывало. В таких слу­ чаях лучше установить соозначение терми­ на посредством ограничения, чем посред­ ством расш ирения его приложения: лучше исключить из числа «прекрасных» некото­ рые из тех вещей, к которыми это сло­ во обычно считается приложимым, чем опустить из его соозначения какое-либо из тех качеств, которыми общее мнение (хотя и теряя их иногда из виду) обыч­ но руководится в наиболее распростра­ ненных и интересных приложениях этого термина. Действительно, называя что-либо «прекрасным», люди думают, что они при­ писывают предмету нечто большее, чем простую приятность, — некоторый особый род приятности, аналогичный тому, какой они находят в других предметах, обозна­

чаемых тем же именем. Поэтому, раз есть некоторый особый род приятности, общий данному предмету — если не со всеми, то хотя с главными — из вещей, называемых «прекрасными», то лучше ограничить озна­ чение термина этими вещами, чем оста­ вить данное качество без соозначающего термина и тем отвлечь наше внимание от особенностей этого качества. § 6 . Последнее соображение поясняет од­ но очень важное правило терминологии, которое едва ли когда кто-либо признавал за правило, кроме немногих мыслителей нынешнего столетия. Пытаясь исправить употребление того или другого неопреде­ ленного термина установлением его со­ означения, мы должны стараться не вы­ кидывать (разве нарочно, на основании более глубокого знакомства с предметом) ничего из его прежнего (хотя бы и неяс­ ного, неопределенного) соозначения. Дей­ ствительно, в противном случае язык теря­ ет одно из присущих ему наиболее ценных свойств — быть хранителем прежнего опы­ та, сокровищницей тех мыслей и наблю­ дений прежних веков, которые могут быть чужды стремлениям настоящего времени. Это назначение языка так часто упускали из виду, так часто не оценивали его по до­ стоинству, что здесь, по моему мнению, совершенно необходимо сделать по этому поводу несколько замечаний. Даже тогда, когда соозначение того или другого термина тщательно установ­ лено (а еще более в том случае, если оно осталось в виде некоторого смутного, не проанализированного чувства сходства), слово всегда обнаруживает стремление те­ рять, под влиянием привычного употреб­ ления, некоторую часть своего соозначе­ ния. Согласно хорошо известному психо­ логическому закону, слово, сначала ассо­ циировавшееся с очень сложной группой идей, вызывает (всякий раз, как оно упо­ требляется) далеко не все эти идеи: оно вызывает (или внушает) одну либо две, от которых дух посредством новых ас­ социаций перебегает к тому или друго­ му новому порядку идей, не ожидая вос­ становления в уме остальной части этой

сложной группы. Если бы этого не было, мышление не могло бы совершаться с той быстротой, с какой оно совершается сей­ час. Действительно, очень часто, употреб­ ляя в наших умственных операциях то или другое слово, мы не только не дожидаем­ ся, пока сознаем во всех частях соответ­ ствующую содержанию этого слова общую идею, но переходим к новым рядам мыс­ лей (через посредство других ассоциаций, возбуждаемых данным словом), даже и во­ все не воспроизводя в своем воображении ничего из его содержания. Таким образом, мы употребляем слова (и даже вполне пра­ вильно и точно) и выполняем при их по­ мощи важные умственные процессы по­ чти механически; и некоторые психологи и философы, обобщая крайние случаи, во­ образили, что всякое умозаключение есть только механическое расположение ряда терминов в некотором определенном по­ рядке. Мы можем обсуждать и решать во­ просы, касающиеся самых важных инте­ ресов городов и народов, прилагая ранее установленные общие теоретические по­ ложения и практические правила, и меж­ ду тем ни разу в течение всего процесса не представив себе отчетливо тех домов и зеленых полей, тех оживленных рынков, площадей и домашних очагов, из которых эти города и народы не только состоят, но которые именно и обозначаются сло­ вами: «город» и «народ». И вот ввиду этого-то факта, т. е. того, что общие имена могут употребляться (и да­ же успешно выполнять часть своего на­ значения), не внушая уму не только все­ го своего содержания, но часто внушая даже лишь очень немногое (или и вовсе ничего) из этого содержания, — нет ни­ чего удивительного в том, что употреб­ ляемые таким образом слова оказывают­ ся с течением времени в состоянии вну­ шать только те из связанных с ними идей, которые ассоциированы с ними наибо­ лее непосредственно и крепко или чаще всего поддерживаются жизненными впе­ чатлениями. Остальная же часть их зна­ чения совершенно пропадает, если толь­ ко дух не поддерживает их ассоциаций, часто сознательно на них останавливаясь.

Поэтому слова естественно сохраняют го­ раздо больше из своего содержания у лю ­ дей с деятельным воображением, представ­ ляющих себе вещи обычно в конкретном ииде, с деталями, присущими им в дей­ ствительном мире. Для людей же противо­ положного умственного склада единствен­ ным средством против этого искажения речи является изложение содержания тер­ минов в виде ряда предложений. Привычка сказывать относительно того или другого имени все первоначально соозначавшиеся этим именем свойства поддерживает ассо­ циацию м ещ у данным именем и этими свойствами. Но для этого необходимо, чтобы ска­ зуемые этих предложений сохраняли ас­ социации со свойствами, которые они соозначают — каждое в отдельности. Дей­ ствительно, предложения не могут сохра­ нить смысла слов, если утрачен смысл са­ мих предложений. А нет ничего более обыч­ ного, как механически повторяемые и ме­ ханически удерживаемые в памяти предло­ жения — такие, истинность которых не воз­ буждает никакого сомнения и на которые все ссылаются, хотя они уже не имеют ни­ какого смысла и хотя тот факт или тот за­ кон природы, который они первоначально выражали, до такой степени исчез из ви­ ду и потерял всякое значение на практике, как будто о нем никогда и не слыхали. Всем известно, что в таких предметах, ко­ торые в одно и то же время и привычны, и сложны (особенно в столь привычных и сложных вопросах, каковы вопросы мо­ рали и общественных наук), люди увере­ ны и по привычке повторяют много важ­ ных предложений, не отдавая себе ника­ кого отчета и не обнаруживая на практи­ ке никакого понимания смысла этих ис­ тин. Вот почему часто столь мало влияют на поведение людей традиционные пра­ вила старинного опыта, несмотря на то что их редко оспаривают: их значения большинство людей никогда действитель­ но не чувствовало — до тех пор, пока их не принуждал к этому их личный опыт. Вот почему так много религиозных, этиче­ ских и даже общественных учений, имев­ ших столько содержания и действительной

силы для тех людей, которые примкнули к ним первыми, обнаружили стремление быстро вырождаться в безжизненные дог­ мы, как только разрывалась та связь их со­ держания со словесными формулами, ко­ торую поддерживали сопровождавшие по­ явление этих учений споры. И для про­ тиводействия этому течению оказывают­ ся едва достаточными все усилия воспита­ ния, решительно и искусно направленные на сохранение этого их значения. Поэтому, раз мысль каждого поколе­ ния человечества занимается различными вещами, раз в одну эпоху обстоятельства заставляют ее сосредоточиваться на одних свойствах вещей, а в другую на других, — оказывается естественным и неизбеж­ ным, что во всякую эпоху некоторая часть закрепленного и переданного традицией знания, так сказать, засыпает и изглажива­ ется из памяти; это — та часть, которая не внушается, не восстанавливается постоян­ но запросами и исследованиями, занимаю­ щими человечество в данную эпоху. И она подверглась бы опасности совершенно за­ теряться, если бы не сохранялись предло­ жения, формулирующие результаты преж­ него опыта, — хотя бы это были только словесные формулы, лишь бы эти форму­ лы когда-либо действительно имели смысл и до сих пор предполагались имеющими его. Этот смысл, хотя он и утрачен, может быть исгорически прослежен, и в таком случае люди, обладающие соответствую­ щими дарованиями или познаниями, бу­ дут в состоянии признать его реальным, или истинным. Пока формулы сохраняют­ ся, и смысл может во всякое время ожить; и как, с одной стороны, формулы посте­ пенно теряют тот смысл, какой им хотели придать, так, с другой — в тот момент, ко­ гда это забвение достигает своего предела и начинает оказывать очевидные послед­ ствия, являются люди, восстанавливающие на основании этих формул истину (если она в них заключалась) и снова заявля­ ющие ее человечеству, не как открытие, а как смысл того, чему людей учили и во что они и до сих пор, по их убеждению, верят. Так происходит постоянное колебание относительно смысла религиозных истин

и вообще сколько-нибудь важных рели­ гиозных учений, даже если это и не ис­ тины. Их значение почти постоянно ли­ бо утрачивается, либо вновь открывается. И всякий, кто интересовался историей бо­ лее серьезных убеждений человечества — тех мнений, которые руководят поведени­ ем людей (или должны были бы, по их убеждению, руководить им), — тот знает, что, даже признавая на словах те же самые учения, люди связывают с ними не только в одно время большее, в другое меньшее количество того или другого определен­ ного содержания, но иногда придают им даже совершенно различный смысл. Слова в их первоначальном значении соозначали (а значит, и предложения выражали) некоторую совокупность внешних фактов и внутренних, духовных состояний, из ко­ торой общее направление умов различных поколений человечества бывает наиболее восприимчиво то к одной, то к другой ча­ сти. Для здравого смысла существует в каж­ дом поколении только та часть содержания имени, для которой это поколение имеет нечто соответствующее в своем повседнев­ ном опыте. Но слова и предложения могут подсказать и остальную долю содержания этих имен человеку, который будет надле­ жащим образом к этому подготовлен. Та­ кие единичные умы почти всегда бывают, и восстановленное ими прежнее, затеряв­ шееся значение имени начинает снова по­ степенно проникать в общее сознание. Однако наступление этой благотвор­ ной реакции могут сильно замедлять по­ верхностные представления и неосторож­ ный образ действий чистых логиков. Ино­ гда к концу периода забвения, когда сло­ во уже потеряло часть своего значения и не начало еще вновь приобретать ее, выступают люди, руководящей и любимой идеей которых является важность ясных представлений и точного мышления, а сле­ довательно, и необходимость точного язы ­ ка, Рассматривая старые формулы, эти лю­ ди легко замечают, что слова употребля­ ются в них без определенного значения, и если эти люди неспособны вновь от­ крыть утраченное значение, то они начи­ нают отбрасывать эти формулы и опре­

делять имена без отношения к ним. При этом они закрепляют за именем то, что им соозначается в то время, когда оно имеет наименьшее количество содержания, и на­ чинают его последовательно и единооб­ разно употреблять с этим соозначением. Имя приобретает тогда означение, очень далекое от прежнего: оно распространя­ ется на много таких вещей, на которые оно раньше (по-видимому, по какому-то капризу) не распространялось. Из числа предложений, в которых это слово раньше употреблялось, те, которые были истин­ ны в силу забытой части значения имени, становятся — при свете нового определе­ ния — ложными. А так как это определе­ ние становится признанным и достаточно точным выражением того, что (как заме­ чают) имеет в уме всякий, кто употреб­ ляет этот термин в настоящее время, то старые формулы начинают считать пред­ рассудками и людей перестают учить, как учили прежде, верить в их истинность, хо­ тя бы и без понимания их смысла. Эти положения уже не бывают теперь окруже­ ны в общем сознании тем уважением, под влиянием которого во всякое время быва­ ет готово возникнуть их прежнее значение. Вследствие этого не только содержащиеся в них истины открываются вновь гораздо медленнее, но (если только они вообще открываются) те предрассудки, с которы­ ми смотрят на новизну, обращаются теперь (по крайней мере, до некоторой степени) уже не за них, а против них. Эти замечания будут яснее на примере. Во все времена — за исключением тех эпох, когда моральная рефлексия и умозрения в области нравственности вынуждены быва­ ли прекратиться вследствие внешнего на­ силия или когда побуждающие к мораль­ ным умозрениям чувствования продолжа­ ли удовлетворяться традиционным учени­ ем той или другой положительной рели­ гии, — одним из предметов, больше все­ го привлекавших к себе внимание мыс­ лящих людей, был вопрос о том, что та­ кое добродетель, или добродетельное по­ ведете. По этому вопросу возникали в раз­ ное время различные теории, развивавши­ еся и получавшие частичное преоблада-

нне; и каждая из этих теорий отражала, как н самом ясном зеркале, точный образ по­ родившего ее века. Одна из теорий видела добродетель в правильном высчитывании своего личного интереса — в одном ли на­ стоящем мире, или также и в будущем. Для того, чтобы эта теория стала допустимой, необходимо было, конечно, чтобы люди привыкли видеть (а вследствие этого так­ же и ценить) в общем только такие бла­ гожелательные действия, которые были бы (или которые можно было бы, по крайней мере, без противоречия очевидным фак­ там предположить) результатом благора­ зумной оценки своего личного интереса. Лишь при этом условии слова могли дей­ ствительно соозначать в обычном употреб­ лении только то, что было установлено, н качестве их значения, в определении. Предположим теперь, что сторонники этой теории попробовали последователь­ но и без отступлений ввести то значение термина, которое установлено этим опре­ делением. Положим, они ревностно стара­ лись изгнать слово «незаинтересованность» из языка и успели в этом: вывели из упо­ требления все выражения, вызывающие презрение к эгоизму и похвалу самопо­ жертвованию или видящие благородство, великодушие, или доброту в чем бы то ни было, кроме оказывания благодеяний с це­ лью получить в возврат большую личную пользу. Надо ли говорить, что такая отме­ на старых формул для сохранения ясности идей и последовательности мысли была бы великим злом? Между тем самая несовме­ стимость этих формул с философскими мнениями, осуждающими их как нелепо­ сти, действовала в качестве стимула к но­ вому рассмотрению предмета. Таким об­ разом, те самые учения, которые возникли вследствие забвения одной части истины, косвенно, но могущественно способство­ вали ее оживлению. Учение школы Кольриджа, что язык всякого обладающего старой культурой на­ рода, есть нечто священное, что это — соб­

ственность всех веков, изменять которую не должна считать себя вправе ни одна эпоха, действительно граничить с нелепо­ стью, если его выразить в такой форме. Но оно основано на некоторой истине, ча­ сто упускавшейся из виду теми логиками, которые заботятся более о ясности, чем о широте содержания и которые, созна­ вая, что каждая эпоха прибавляет нечто к истинам, полученным ею от предшеству­ ющей, не замечают обратного процесса: утраты уже добытых истин — процесса столь же постоянного и требующего са­ мого тщательного противодействия. Язык есть накопленный запас опыта, в кото­ рый внесли свою долю все прежние века и который составляет наследие для всех будущих эпох. Мы не вправе лишать се­ бя возможности передать потомству боль­ шее наследство, чем каким воспользова­ лись сами. Как бы мы ни опередили на­ ших предков в выводах, мы должны сле­ дить за тем, чтобы у нас по небрежности не проскользнула между пальцев ни одна из их посылок. Может быть, следует изме­ нить смысл слова; но нехорошо допускать погибнуть части его значения. И от всяко­ го, кто старается ввести более правильное употребление какого-либо такого термина, с которым связаны важные ассоциации, надо требовать точного знакомства, с ис­ торией данного слова и с теми мнениями или положениями, которые оно выража­ ло на разных ступенях своего развития. Для того чтобы быть вправе определить то или другое имя, мы должны знать все, что было когда-либо известно относитель­ но свойств того класса предметов, который оно обозначает или первоначально обо­ значало. Действительно, придавая имени то или другое значение, согласно которому окажется ложным какое-нибудь предложе­ ние, ранее всегда считавшееся истинным, мы обязаны быть уверенными в том, что мы знаем и рассмотрели все, что понима­ ли под этим именем люди, считавшие это предложение истинным.

Естественная история изменений в смысле терминов

§ 1. Популярные термины могут изменять свое соозначение и не только указанным выше способом, т. е. вследствие все боль­ шего и большего невнимания к какой-либо части выражаемых ими идей. И помимо этого соозначение их постоянно меняется, как этого и следовало ожидать, если обра­ тить внимание на тот способ, каким при­ обретают соозначение находящиеся в об­ щем употреблении слова. Тот или другой специальный термин, введенный в целях какого-либо искусства или науки, посто­ янно соозначает то, что за ним утвер­ дил его изобретатель; но имя, находяще­ еся на устах у всякого раньше, чем ктолибо подумает об определении его, полу­ чает свое соозначение только от тех об­ стоятельств, которые обычно представля­ ются уму при произнесении этого име­ ни. Первое место среди этих обстоятельств принадлежит, конечно, тем свойствам, ко­ торые являются общими для означаемых этим именем вещей; и это обстоятельство было бы даже единственным, если бы язык регулировался более соглашением, чем обы­ чаем и случаем. Но кроме этих общих свойств, непременно присутствующих (ес­ ли они вообще существуют) всякий раз, как употребляется данное имя, может слу­ чайно столь часто попадаться какое-нибудь другое обстоятельство, что оно ассоцииру­ ется с именем таким же образом и с та­ кой же силой, как и эти общие свойства. По мере образования этой ассоциации лю­ ди отказываются от употребления имени в тех случаях, где этих побочных обсто­ ятельств нет. Они предпочитают употреб­ лять какое-либо другое имя или даже то же самое, но с каким-нибудь дополнительным словом, вместо того выражения, которое вызовет ненужную им идею. Таким обра­

зом, это первоначально случайное обсто­ ятельство становится постоянной частью соозначения данного слова. Это-то беспрерывное внедрение в по­ стоянное значение слов обстоятельств, быв­ ших первоначально случайными, и явля­ ется причиной того, что у нас так мало точных синонимов. По этой же причине (как это всем известно) так несовершен­ но выражает действительный смысл имени его словарное значение. В словаре значе­ ние слова намечается широко, грубо; в не­ го входит, вероятно, все, что было перво­ начально необходимым для правильного употребления данного термина. Но с те­ чением времени со словами связывается так много побочных ассоциаций, что вся­ кий, кому пришлось бы пользоваться толь­ ко словарем, нашел бы тысячу тонких раз­ личий и оттенков значения, не объясня­ емых словарем. Примером этого может служить разговор или письмо иностран­ ца, не вполне овладевшего чужим языком. История того или другого слова показыва­ ет обстоятельства, обусловившие его упо­ требление, а потому является в этих слу­ чаях лучшим руководителем, чем всякое определение: тогда как определение может указать значение слова только в данный момент или, самое большее, в одном ряде фазисов, история слова покажет тот закон, который определяет это последовательное изменение значений. Так, например, сло­ во джентльмен, относительно правильно­ го употребления которого словарь не дает никаких указаний, первоначально означа­ ло просто человека, родившегося в извест­ ном общественном положении или ранге. Отсюда оно постепенно стало соозначать все те качества или побочные обстоятель­ ства, которые обычно находили у людей

:ш)го ранга. Это соображение объясняет как то, почему в одном из своих популяр­ ных значений слово это означает всякого, кто живет, не трудясь, в другом — челове­ ка, не занимающегося физическим трудом, а в наиболее возвышенном своем значе­ нии означало во все времена такое по­ ведение, характер, привычки и внешность (в ком бы эти признаки ни встретились), какие, согласно понятиям этой эпохи, при­ надлежат или должны принадлежать лю­ дям, рожденным и воспитанным в высо­ ком общественном положении. Постоянно случается, что из двух слов, словарное значение которых одно и то же или очень мало различно, одно уместно при одном сочетании обстоятельств, а дру­ гое при другом, причем нельзя указать, ка­ ким образом первоначально возникло та­ кое их употребление. Иногда то случай­ ное обстоятельство, что одно из этих слов употреблялось в известных, определенных случаях или в каком-либо одном обще­ ственном кругу, может обусловить столь крепкую ассоциацию между данным сло­ вом и теми или другими особыми обсто­ ятельствами, что человечество откажется от употребления его во всех других случа­ ях, и данный специальный оттенок слова войдет в его значение. Волна обычая сна­ чала бросает слово на то или другое зна­ чение, а затем отступает, оставляя его там. Примером этого может служить та за­ мечательная перемена, какой подверглось (по крайней мере, в английском языке) значение слова loyalty (верность престо­ лу). Первоначально это слово значило поанглийски (как оно и до сих пор еще значит в том языке, из которого оно за­ имствовано) честное, открытое поведение и верность своим обязательствам; в этом смысле обозначаемое им качество состав­ ляло часть характера идеального рыцаря. Я не берусь решать, по недостаточному знакомству с историей придворного языка, каким образом значение этого слова бы­ ло затем ограничено в Англии верностью престолу. Расстояние между «верным ры­ царем» (loyal chevalier) и верноподданным, конечно, значительно. Я могу лишь пред­ положить, что это слово было некогда при

дворе излюбленным термином для обозна­ чения верности присяге подданства, так что, наконец, люди, говорившие о всякой другой (вероятно, считавшейся более низ­ кой) верности, кроме верности престолу, перестали осмеливаться употреблять столь высокий термин или, может быть, нашли удобным обозначать всякую другую вер­ ность каким-либо другим словом — для того чтобы не быть понятыми ложно. § 2. Нередко бывает, что то или другое обстоятельство, вошедшее в соозначение первоначально не имевшего к нему отно­ шения слова, сначала только случайно, а с течением времени и совершенно заме­ щает его прежнее значение и становится уже не частью соозначения, а всем соозна­ чением данного слова. Так было со сло­ вом pagan (paganus, язычник), означавшим первоначально, как показывает его этимо­ логия, селянина, жителя деревни (pagus). В известную эпоху распространения хри­ стианства в римской империи привержен­ цы старой религии почти совпадали с по­ селянами — жителями деревень; обитате­ ли городов обратились к новой религии раньше, так как и в наше время, и всегда большая активность общественных отно­ шений делает горожан более восприимчи­ выми к новым мнениям и модам, а старые привычки и предрассудки, напротив, доль­ ше всего держатся в деревнях. Кроме того, города более непосредственно испытыва­ ли на себе влияние правительства, обра­ тившегося уже в то время в христианство. Вследствие этого случайного совпадения слово paganus стало обозначать поклон­ ника старых богов (и постоянно все бо­ лее и более возбуздать эту идею), пока, наконец, оно не стало внушать этой идеи настолько сильно, что те, кто не хотел вну­ шать ее, стали избегать этого слова. А ко­ гда paganus стало соозначать язычество, то на неважное по отношению к этому соозначению обстоятельство — на место жительства — скоро перестали вовсе обра­ щать внимание. И так как редко приходи­ лось высказывать какие-либо утверждения специально относительно язычников, жив­ ших в деревнях, то для обозначения таких

язычников уже не было нужды в особом слове, и paganus стало не только обни­ мать язычника, но и исключительно его обозначать. Еще более знакомый большинству чи­ тателей пример дает слово villain (или villein). Этот термин в Средние века, как всякому известно, имел самое определен­ ное соозначение, какое только может во­ обще иметь какое бы то ни было слово: он был юридическим обозначением тех людей, которые подлежали менее тяжелым формам феодальной зависимости. Презре­ ние полуварварской военной аристокра­ тии к этим униженным людям сделало то, что причислять человека к этому классу людей стало означать нанести ему вели­ чайшее оскорбление. С другой стороны, это презрение заставило феодалов припи­ сывать этим людям всякого рода ненавист­ ные качества — несомненно, часто не без основания, ввиду того унизительного по­ ложения, в котором эти люди находились. Все эти обстоятельства так сильно связали с термином villain идею проступка, вины, что приложить этот эпитет даже к тем, кому он был присвоен по закону, стало равняться оскорблению, и его начали из­ бегать, раз не желали оскорбить. С этого времени идея проступка стала частью со­ означения этого имени, а вскоре и всем его соозначением, так как не было никако­ го настоятельного мотива различать в речи дурных людей из крепостного, или холоп­ ского состояния от дурных людей из дру­ гих общественных слоев. Эти и им подобные примеры, в кото­ рых первоначальное значение термина со­ вершенно потеряно и где к первоначально­ му содержанию сначала привилось, а по­ том и вовсе его заместило другое, совер­ шенно отличное от него значение, иллю­ стрируют то двойное движение, какое по­ стоянно происходит в языке. Одно из этих движений есть обобщение, благодаря ко­ торому слова постоянно теряют часть сво­ его соозначения, получая меньшее содер­ жание и больший объем; другое же — спе­ циализация, под влиянием которой дру­ гие (или даже те же самые слова) посто­ янно приобретают новое соозначение —

некоторое добавочное содержание, вслед­ ствие ограничения их применения одной частью тех случаев, в которых их употреб­ ляли раньше. Это двойное движение имеет настолько важное значение в естественной истории языка (с которой искусственные изменения должны всегда находиться в не­ котором соотношении), что мы считаем себя вправе остановиться несколько доль­ ше на сущности этих явлений и на обу­ словливающих их причинах. § 3. Начнем с движения в сторону обоб­ щения. Не стоит, может быть, останавли­ ваться на тех изменениях значений имен, которые происходят просто вследствие не­ вежественного их употребления людьми, не усвоившими себе как следует обще­ принятого соозначения слова и употреб­ ляющими его слишком неопределенно и широко. Тем не менее и этот факт пред­ ставляет собой один из источников изме­ нений в языке. Действительно, когда сло­ во начинает часто употребляться в таких случаях, где нет одного из соозначаемых им качеств, и перестает с несомненностью внушать нам идею этого качества, тогда даже те, кто нисколько не заблуждается относительно настоящего значения слова, предпочитают выразить это значение какнибудь иначе, прежнее же слово предо­ ставляют его собственной судьбе. Приме­ рами могут служить слова: squire (собств. оруженосец) — в смысле собственника по­ местья, parson — в значении не настоятеля прихода, а вообще духовного лица, artist — как обозначение только живописца и скульптора. Такие случаи выясняют про­ цесс вырождения языков в эпохи, когда литературное развитие останавливается; в настоящее время подобная же опасность угрожает нам вследствие поверхностного распространения этой литературной куль­ туры. Теперь стали писателями по профес­ сии так много людей, не обладающих ни­ чем, что заслуживало бы названия обра­ зования, что литература, можно сказать, почти исключительно находится в руках лиц, не умеющих обращаться с ее ору­ дием и все более и более портящих его даже и для людей умелых. Неизвестно как

закравшаяся вульгарность с каждым днем лишает английский язык ценных способов выражения мысли. Возьмем современный пример: слово transpire (буквально «выпо­ теть», «выйти наружу») прежде очень опре­ деленно выражало свое настоящее значе­ ние: «становиться известным незаметны­ ми путями», так сказать «просочиться» в общество сквозь невидимые норы, подоб­ но выделяющемуся пару или газу. Но в последнее время это слово начали упо­ треблять, для большего изящества, в каче­ стве простого синонима слова «случаться» (happen); так, говорят: «события, вышед­ шие наружу (transpired) в Крыму», вместо «события войны». Этот образчик скверно­ го английского языка встречается уже в депешах людей высшего сословия и вицекоролей, и очевидно, недалеко то время, когда никто не будет понимать этого сло­ ва, если его употребить в его собственном значении. В других случаях употреблять слова в значениях, неизвестных настоя­ щему, природному англичанину, заставля­ ет не стремление к изяществу, а просто не­ достаток образования. Употребление слова aggravating вместо provoking, представляв­ шее во время моего детства простонарод­ ное выражение, вошло сейчас почти во все журналы и во многие книги, и теперь на­ стоящее, правильное употребление слова aggravating (как, например, когда кримина­ лист говорит об «усиливающих» — aggra­ vating — и «смягчающих вину» обстоятель­ ствах), вероятно, уже будет понято непра­ вильно. Большая ошибка думать, будто эти искажения языка безвредны. Кто борется с трудностью выражаться ясно и точно и кто уже узнал по опыту, как эта трудность велика, тот найдет, что необразованные писатели постоянно уменьшают ресурсы языка, уклоняя от их настоящего назначе­ ния формы речи, некогда коротко и сжа­ то выражавшие какое-либо определенное, недвусмысленное содержание. Трудно по­ верить, как часто приходится прибегать к описательным выражениям вследствие не­ давно введенного вульгарного употребле­ ния слова alone в качестве наречия, как будто слово only недостаточно утонченно для риторики тщеславных невеж д1.

Однако и независимо от обобщения имен вследствие невежественного их упо­ требления, та же тенденция существует у людей, вполне осведомленных относитель­ но значения слов. В этих случаях такая тен­ денция объясняется тем фактом, что чис­ ло известных нам вещей, о которых мы желаем говорить, увеличивается быстрее, чем число имен для них. За исключением тех областей, в которых создана научная терминология и с которыми не приходи­ лось иметь дело людям необразованным, по большей части бывает очень трудно ввести в употребление какое-либо новое имя. Но и помимо этой трудности, совер­ шенно естественно бывает обозначить но­ вый предмет таким именем, которое вы­ ражало бы, по крайней мере, его сходство с чем-либо уже известным, так как, сказы­ вая о предмете совершенно новое имя, мы вначале не сообщаем о нем никаких све­ дений. Таким путем название вида часто становится названием рода, как это было, например, со словами: соль, масло. Первое из этих имен означало первоначально хло­ ристый натрий, а второе, как показывает его этимология2, означало только олив­ ковое масло; а теперь они означают об­ ш ирные и разнородные классы веществ, сходных между собой в некоторых при­ знаках, и соозначают только эти признаки, а уже не все отличительные свойства олив­ кового масла и поваренной соли. Подоб­ ным же образом современные химики упо­ требляют слова стекло и мыло для означе­ ния родов, виды которых составляют веще­ ства, обычно означаемые этими названия­ ми. И часто (как это имеет место и в этих примерах) термин сохраняет, наряду с об­ щим, и свое специальное значение и ста­ новится двусмысленным, т. е. представляет собственно два имени, а не одно. Такие изменения, вследствие которых слова в их обычном употреблении стано­ вятся все более и более общими и имею­ щими все менее и менее содержания, еще в большей степени имеют место в сло­ вах, выражающих сложные духовные и об­ щественные явления. Этого рода измене­ ния вводятся в язык, главным образом, историками, путешественниками, а также

вообще всеми, кто говорит и пишет о та­ ких нравственных и общественных явле­ ниях, с которыми сам не близко знаком. Относительно этих предметов запас слов у всех людей (кроме особенно высоко об­ разованных и мыслящих) в высшей степе­ ни мал; а потому и многие из писателей по этим вопросам имеют лишь неболь­ шой запас привычных слов. Этими слова­ ми они выражают самые разнообразные явления, так как они никогда не анали­ зировали тех фактов, которым эти слова соответствуют на их родине, — не анали­ зировали настолько, чтобы быть в состо­ янии соединить с этими словами совер­ шенно определенные идеи. Так, например, первые английские завоеватели Бенгалии принесли с собой выражение земельный собственник (landedproprietor) —в страну, где права на землю отдельных лиц были совершенно отличны не только в степе­ ни, но даже и в своей сущности от тех, какие признавались в Англии. Применяя к такому положению вещей этот термин со всеми его английскими ассоциациями, они одному лицу, имевшему лишь ограни­ ченное право на землю, давали безуслов­ ное право на нее, у другого, не имевше­ го безусловного права, отнимали все пра­ ва и тем довели целые классы населения до разорения и отчаяния, до массовых разбоев, породили сознание отсутствия без­ опасности и произвели, при самых луч­ ших намерениях, такое расстройство в об­ щественном строе, какого не производили в этой стране самые безжалостные из ее варваров-завоевателей. И вот такие-то лю­ ди, способные к столь грубым ошибкам, устанавливают значение слов. Неправиль­ но употребляемые ими слова становятся все общее и общее, пока образованные лю­ ди не окажутся, наконец, вынужденными уступить и начать употреблять эти слова (сначала уничтожая их неопределенность посредством установления определенного соозначения) в качестве родовых терми­ нов, подразделяя затем эти роды на виды. § 4 . В то время как более быстрое увели­ чение числа идей, сравнительно с числом имен, заставляет, таким образом, постоян­

но обозначать одними и теми же словами (хотя бы даже и несовершенно) все боль­ шее и большее число фактов, — происхо­ дит и противоположный процесс, вслед­ ствие которого имена начинают обозна­ чать, напротив, меньшее количество слу­ чаев, приобретая как бы добавочное со­ означение от обстоятельств, не входивших ранее в их содержание и связавшихся с ни­ ми лишь по тем или другим случайным причинам. Мы уже видели выше в сло­ вах pagan и villain замечательные примеры специализации значения слов под влияни­ ем случайных ассоциаций, а также и обоб­ щения их (как это часто бывает) в новом направлении. Такого рода специализация терминов часто встречается даже и в истории науч­ ной номенклатуры. «Отнюдь не редко, — говорит д-р Парис (Paris) в своей Фар­ макологии 3, — можно найти слова, кото­ рые раньше обозначали общие свойства, а затем стали именами того или друго­ го определенного вещества, в котором эти свойства особенно заметны. Этим фактом можно объяснить некоторые неправиль­ ности научной номенклатуры. Так, термин dpaevLXov, от которого происходить сло­ во arsenic (мышьяк), обозначало в старину естественные вещества, обладавшие резки­ ми и острыми свойствами; а так как ядови­ тые свойства мышьяка оказались замеча­ тельно сильными, то этим термином и ста­ ли обозначать специально опермент4, т. е. форму, в какой этот металл чаще всего встречается. Точно так же слово Verbena (вместо Herbena) первоначально означа­ ло все травы, считавшиеся священными на том основании, что они употреблялись при жертвенных обрядах, как мы это узна­ ем у поэтов. Но так как обычно в таких случаях брали одну определенную траву, то слово Verbena и стало означать толь­ ко эту траву, которая и до нас дошла под этим названием (вербена, или железница) и до последнего времени пользовалась той медицинской славой, какую ей доставля­ ло ее священное употребление: ее носи­ ли на шее, в качестве талисмана. Слово Vitrio первоначально означало всякое кри­ сталлическое тело, обладавшее в известной

степени прозрачностью (от vitrum, стекло); а теперь (едва ли это нужно и говорить) :>■тот термин присвоен одному особому ви­ ду таких вещ еств5. Таким же образом слово Hark (кора), имя общее, прилагается к од­ ному роду коры и в этом значении выде­ ляется прибавлением члена The: The bark (хинная корка). То же самое произошло и со словом опиум, означавшим первона­ чально всякий сок (6тю<;, succus), а теперь означающим только один вид сока: а имен­ но, сок мака. Точно так же, далее, Elateriит употреблялось Гиппократом для обо­ значения различных внутренних средств, особенно слабительных, обладавших силь­ ным драстическим действием (от слова £Xauv(i) = agito, moveo, stimulo, гоню, из­ гоняю); а последующие авторы стали упо­ треблять этот термин исключительно для означения вещества, осаждающегося из со­ ка ослиного огурца. Слово Fecula первона­ чально обозначало всякое вещество, полу­ чающееся самопроизвольным осаждением из жидкости (от faeх, подонки или осадок всякой жидкости); впоследствии же этим словом стали обозначать крахмал, отлага­ ющийся таким именно способом из взбол­ танной в воде пшеничной муки; наконец, его приложили к особым растительным началам, нерастворимым (как и крахмал) в холодной, но совершенно растворяю­ щимся в кипящей воде, с которою они образуют студенистую массу. Эта неопре­ деленность значения слова fecula породи­ ла много ошибок в фармацевтической хи­ мии: так, говорят, что elaterium есть fecula, и в первоначальном смысле слова fecula это справедливо, так как это вещество по­ лучается самопроизвольным осаждением из некоторого растительного сока; но в бо­ лее узком, современном значении слова fecula это утверждение дает ошибочную идею, так как elaterium представляет собой не активное начало сока, содержащееся в fecula, а особое, специфическое (sui gener­ is) непосредственное начало6, которому я решился дать имя Elatin. По той же при­ чине очень сомнительно и неясно значе­ ние слова Extract, прилагающегося то во­ обще ко всякому веществу, получающемуся посредством выпаривания того или друго­

го растительного раствора, то специально к некоторому особому непосредственному началу, обладающему определенными при­ знаками, при помощи которых его можно отличить от всякого другого элементарно­ го тела»7. Всякое родовое имя может стать обо­ значением только того или другого вида или даже индивидуума из состава данно­ го рода, если думать и говорить об этом индивидууме или виде приходится гораздо чаще, чем обо всем другом, что содержит­ ся в данном роде. Так, под «животиной» (cattle) извозчик будет разуметь лишь ло­ шадей; «скотиной» (beasts), на языке зем­ ледельцев, называется лишь рогатый скот; а «птицами» некоторые спортсмены назы­ вают одних куропаток. В этих примерах проявляется тот же самый закон, по ко­ торому слова: 0е6<;, Deus, Бог были заим­ ствованы христианством у язычества для обозначения единственного предмета по­ клонения христиан. Почти вся термино­ логия христианской церкви составилась из слов, первоначально употреблявшихся в гораздо более общем значении: ecclesia (церковь) значит собственно собрание, bishop (episcopus, епископ) — надзиратель, или наблюдатель, priest (presbyter, пресви­ тер) — старейший, deakon (diakonus, диа­ кон) —управитель, sacramentum (таинство) — обет верности, Evangelium (евангелие) — благая весть. Некоторые слова, как, напри­ мер, minister, и до сих пор еще употреб­ ляются и в широком, и в узком смысле8. Было бы интересно проследить тот про­ цесс, посредством которого слово автор (auctor), в его наиболее обычном смысле, стало обозначать писателя, а слово тю 1Г)тг)<; («делатель») — поэта. Легко можно указать и еще много при­ меров того, как в содержание слова входи­ ли обстоятельства, лишь случайно связы­ вавшиеся с ним в тот или другой отдель­ ный период времени, как это было со сло­ вом pagan . Слово physician (от сритхос;, натуралист) стало в Англии синонимом врача, потому что до сравнительно поздне­ го времени единственными натуралиста­ ми были практические врачи. Слово клерк (clericus, ученый) стало означать члена

духовенства, так как единственными уче­ ными в течет многих столетий были ду­ ховные л и ц а 9. Однако из всех идей более всего спо­ собны связываться с чем-либо им смеж­ ным (посредством ассоциации) идеи удо­ вольствий и страданий, а также тех вещей, которые мы по привычке считаем источ­ никами наших удовольствий или страда­ ний. Поэтому скорее и легче всего из чис­ ла добавочных соозначений слово при­ нимает соозначение приятности или не­ приятности, в их различных видах и сте­ пенях, хороших или же дурных свойств предмета, его желательности или нежела­ тельности, его ненавистности, страха пе­ ред ним, презрения к нему, удивления пе­ ред ним, надежды на него, любви к нему и т. п. Соответственно этому, едва ли есть хоть одно имя, которое выражало бы тот или другой нравственный или обществен­ ный факт и вызывало бы сильные впечат­ ления приятного или враждебного свой­ ства, не вызывая в то же время решитель­ но и непреодолимо некоторого соозначе­ ния из области этих сильных чувствований или, по крайней мере, некоторого одобре­ ния или порицания. И употребление этих имен в соединении с другими, выражаю­ щими противоположные чувства, произ­ вело бы впечатление парадокса или даже противоречия в словах. Пагубное влияние таким образом приобретенного соозначе­ ния на господствующие привычки мысли, в частности, в области морали и полити­ ки, было отлично во многих случаях указа­ но Бентамом. Оно порождает ошибки, или

ложные заключения из названий, возводя­ щих вопрос в положение ( question-begging names). Мы исследуем, обладает ли та или другая вещь таким-то свойством или нет; а между тем это свойство до такой сте­ пени связалось с именем вещи, что ста­ ло частью ее значения, и мы принимаем доказываемое, уже просто произнося дан­ ное имя. Это — один из самых частых источников предложений, кажущихся са­ моочевидными. Не приводя больше при­ меров для объяснения перемен, произво­ димых постоянно в значении терминов их обыденным употреблением, я должен при­ бавить, в качестве практического правила, что логик, не имея возможности предот­ вратить таких изменений, должен добро­ вольно подчиниться им, раз они совер­ шились безвозвратно, и определять слова (если необходимо определение) согласно их новому значению; прежнее же значе­ ние он должен удерживать, если это нуж­ но, в качестве вторичного, если он надеет­ ся сохранить его в философском ли языке или в обыденной речи. Создавать логики могут лишь значение научных терминов: значение же всех остальных слов созда­ ется всем человечеством. Но логики мо­ гут выяснить то, что смутно руководило умом человечества при данном употреб­ лении того или другого имени; а найдя, они могут облечь это в столь отчетливые и прочные термины, что человечество уви­ дит то значение имени, которое до тех пор оно только чувствовало, и не допустит уже его впоследствии до забвения или ош и­ бочного понимания.

Дальнейшее обсуж дение принципов философского языка

§ 1. До сих пор мы рассматривали толь­ ко одно из тех требований, которым дол­ жен удовлетворять язык, приспособленный к исследованию истины: а именно, что­ бы каждый термин обладал определенным и недвусмысленным значением. Однако, как мы уже заметили выше, есть и другие требования. Некоторые из них —лишь вто­ ростепенного значения; но одно — основ­ ное и уступает в важности (если только уступает) только тому качеству, которое мы так подробно изучали выше. Для того что­ бы язык мог удовлетворять своим целям, недостаточно, чтобы всякое слово в совер­ шенстве выражало свое содержание: необ­ ходимо еще, чтобы решительно для вся­ кого сколько-нибудь важного содержания мысли было соответствующее слово. Все, о чем нам часто приходится думать в науч­ ных целях, должно быть отмечено особым названием. Это необходимое качество философ­ ского языка можно рассматривать с трех точек зрения, по числу заключающихся в нем условий. § 2. Итак, во-первых, должны существо­ вать все имена, необходимые для тако­ го рода описаний отдельных наблюдений, чтобы слова этих описаний в точности выражали наблюдавшийся факт. Другими словами, должна существовать точная опи­ сательная терминология. Прямо наблюдать мы можем только наши собственные ощущения или другие состояния сознания; а потому полным опи­ сательным языком будет тот, в котором найдется особое название для каждой раз­ новидности элементарных ощущений или состояний сознания. Сочетание ощущений или состояний сознания всегда можно опи­ сать, если у нас есть имя для каждого из

входящих в его состав элементарных со­ стояний сознания; тем не менее кратко­ сти и ясности (часто очень сильно за­ висящей от краткости) описаний сильно способствует, если особыми именами об­ ладают не одни только элементы, а также и все часто встречающиеся их комбина­ ции. В этом случае самое лучшее, что я могу сделать, это — привести из одного из сочинений д-ра Ю эля1 несколько пре­ восходных замечаний по этому важному вопросу. «Содержание (описательных) специаль­ ных терминов может быть первоначально установлено только посредством соглаше­ ния: оно может стать понятным только по­ средством предъявления нашим чувствам того, что должны обозначать эти терми­ ны. Соответствующий тому или другому названию цвет можно познать только гла­ зом. Никакое описание не объяснит слу­ шателю того или другого оттенка цвета: например, „яблочно-зеленого“ или „ф ран­ цузского серого" (Jrench-gray). Можно бы­ ло бы, пожалуй, предположить, что в пер­ вом примере термин „яблоко", относящ ий­ ся к столь привычному предмету, достаточ­ но указывает на тот цвет, который имеется в виду в данном случае. Но легко можно заметить, что это не так; в действитель­ ности яблоки бывают многих различных оттенков зеленого цвета, и только про­ извольное соглашение усваивает данный термин за одним особым оттенком. Ко­ гда же это имя присвоено данному оттен­ ку, оно начинает обозначать уже не часть своего собственного содержания, а неко­ торое определенное ощущение, Таким об­ разом, имена начинают служить просто пособиями для памяти — будут ли они внушать необходимую идею при помощи указания на некоторую естественную (как

„яблочно-зеленый" цвет) или случайную связь (как „французский серый11). Для то­ го чтобы можно было надлежащим обра­ зом пользоваться этого рода техническими терминами, они должны быть ассоцииро­ ваны с соответствующим им восприяти­ ем непосредственно, а не через посред­ ство неопределенного, популярного сло­ воупотребления. Память должна удержать данное ощущение, и специальное назва­ ние должно реализироваться в духе столь же непосредственно, как самое привыч­ ное слово, только еще более отчетливо. Встретившись с такими терминами, как „оловянно-белый“ или „томпаково-бурый“, мы должны немедленно и без поисков при­ поминать означаемые ими металлические цвета. Хотя все это особенно важно иметь в виду относительно простых свойств тел (например, цвета и формы), однако это столь же справедливо и относительно бо­ лее сложных понятий. Во всех случаях то или другое определенное значение прида­ ется слову при помощи соглашения, и для его правильного употребления надо быть вполне знакомым с этим условным обозна­ чением, так чтобы не нужно было строить догадок на основании самого слова. Та­ кие догадки всегда будут ненадежны, а ча­ сто и ошибочны. Так, слово „мотыльковый“, в приложении к цветкам, обозначает не просто сходство с мотыльком, а такое сходство, которое обусловливается нали­ чием пяти лепестков известного, опреде­ ленного вида и расположения; поэтому, хо­ тя бы оказался цветок другой, еще более похожей на мотылька формы, но если бы сходство его было обусловлено чем-нибудь другим — например, одним лепестком или двумя (вместо пяти: одного „паруса11, двух „крыльев“ и двух, более или менее срос­ шихся в ,,лодочку“), то мы не имели бы права такой цветок назвать мотыльковым». Однако, когда обозначаемая именем вещь представляет собой, как в последнем случае, некоторую комбинацию простых ощущений, тогда для понимания значе­ ния имени нет необходимости обращать­ ся к самим этим ощущениям: значение ему может быть сообщено и посредством

других слов, — коротко говоря, имя может быть определено. Однако названия эле­ ментарных ощущений или всякого рода элементарных духовных состояний не мо­ гут быть определяемы: значение их можно усвоить себе, только испытав эти ощуще­ ния или напомнив, посредством тех или других определенных знаков, о прежнем переживании их. Таким образом, совер­ шенно точное описание допускают толь­ ко ощущения внешних чувств или те из внутренних духовных состояний, которые совершенно очевидным и единообразным способом связаны с внешними предмета­ ми. Совершенно тщетно было бы пытаться обозначать особыми именами, например, все бесчисленное количество ощущений, обусловливающихся той или другой болез­ нью или тем или другим особым ф изио­ логическим состоянием. Никто не может сказать, тождественно ли такое-то его ощу­ щение с соответствующим моим; а потому имя не может иметь для нас двоих ни­ какого реального общего содержания. То же самое в значительной степени справед­ ливо и относительно чисто духовных со­ стояний. Напротив, в некоторых из наук, имеющих дело с внешними предметами, это качество философского языка достиг­ ло такого совершенства, дальше которого едва ли можно уже идти. «В ботанике2 точный и богатый опи­ сательный язык был создан с таким искус­ ством и успехом, о каких ранее его созда­ ния едва ли можно было и мечтать. Назва­ ние получила каждая часть растения; ф ор­ ме каждой части, даже самой мелкой, было присвоено большое количество специаль­ ных описательных терминов, при помощи которых ботаник может передавать и сам усваивать сведения относительно формы и строения растений столь же точно, как если бы каждая мелкая часть их была изоб­ ражена перед ним в сильно увеличенном виде. Это приобретение составляло часть Линнеевой реформы... „Турнефор, — го­ ворит Декандоль, — по-видимому, первый понял удобство фиксировать смысл терми­ нов таким образом, чтобы каждое слово всегда употреблялось в одном и том же смысле и каждая идея выражалась всегда

одним и тем же словом. Но впервые создал п утвердил эту ботаническую терминоло­ гию Линней, и в этом — его лучшее право на славу, так как этой определенностью терминологии он внес ясность и точность по все отделы науки“. Здесь нет надобности входить в детали ботанической терминологии. Главные тер­ мины были введены постепенно, по мере того как все более и более тщательно и подробно изучали части растений. Так, в цветке необходимо было различить чашеч­ ку (calyx)у венчик (corolla), тычинки (sta­ mina) и пестики (pislilla); части венчика Колонна назвал лепестками (petala), а де­ лениям чашечки Неккер придал название чашелистиков (sepala). Иногда изобретали более общие термины: например, около­ цветник (perianthium) — для обозначения чашечки и венчика, все равно, будут ли в цветке обе эти части или только одна; око­ лоплодник (pericarpium) — для части рас­ тения, облекающей семя, какого бы рода она ни была (плод, орех, стручок и т. п.). Легко понять, что эти описательные на­ звания можно посредством определения и сочетания сделать очень многочислен­ ными и точными. Так, лист можно на­ звать перисто-надрезным (Jolium palmatifidum), перисто-раздельным (f. pinnatipartitum), перисто-рассеченным ( / pinnatisectum)} перисто-лопастным (f. pinnatilobatum), длане-надрезным ( / palmatifidum), длане-раздельным ( / palmatipartitum) и т. д., и каждое из этих слов будет обозначать особое сочетание различных по виду и глубине делений листа с делениями его пе­ риферии. Иногда в определение вводятся произвольные числовые отношения: так, если лист делится разрезом на две части, то он называется двухлопастным (bilobatum); если разрез доходит до половины всей длины листа, то такой лист будет двураз­ резным (bijidum)\ если разрез идет почти до корня листа, то такой лист будет двураз­ дельным (bipartitum)\ если до самого кор­ ня, то — двурассеченным (bisectum). Точ­ но так же плод крестоцветного растения называется стручком (siliqua), когда длина его в четыре раза больше ширины, и стручечком (silicula), если он короче этого. Раз установлены такие названия, то форма да­

же очень сложного листа или вайи одного папоротника (Hymenophyllum Wilsoni) точ­ но выражается следующею фразой: вайи жесткие, перистые; перья отогнутые, одно­ сторонне-перисторазрезные; сегменты ли­ нейные, нераздельные или двуразрезные, остро-пильчатые. С такой же точностью, как форма, ука­ зываются и другие признаки. Так, цвет оп­ ределяется при помощи градуированной шкалы цветов... Такую шкалу с большой точностью установил Вернер, и ею до сих пор обыкновенно пользуются, в качестве мерила, естествоиспытатели. Тот же Вер­ нер ввел более точную терминологию от­ носительно других свойств, важных в ми­ нералах: блеска, твердости. Мос усовер­ шенствовал последнюю, установив число­ вую скалу твердости, на которой тальк со­ ответствует 1, гипс — 2, известковый шпат — 3 и т .д .... Некоторые свойства, как, на­ пример, удельный вес, уже в определении содержат числовую меру; другие, например кристаллическая форма, требуют для ука­ зания их отношений и градаций очень зна­ чительных математических вычислений и умозаключений». § 3. Сказанного достаточно для уяснения вопроса об описательной терминологии, т. е. о языке, необходимом для сохранения в памяти наших наблюдений над индиви­ дуальными случаями. Но если мы перейдем к индукции, или, скорее, к тому сравнению наблюденных случаев, которое составляет подготовительную к индукции ступень, то нам нужны будут еще некоторые другие общие имена. Всякий раз, как нам приходится в це­ лях индукции «ввести» (по выражению д-ра Юэля) некоторое новое общее понятие — т. е. когда сравнение ряда явлений при­ водит нас к признанно в них некоторого общего обстоятельства, составляющего для нас новое явление (так как ваше внимание ни в одном из прежних случаев не бы­ ло направлено на него), — важно, чтобы это новое понятие, этот новый продукт от­ влечения обозначался отдельным именем, особенно в том случае, если это обстоя­ тельство ведет ко многим следствиям или может быть открыто также и в других клас­

сах явлений. В большинстве этого рода случаев содержание такого понятия может быть, конечно, передано соединением не­ скольких уже находящихся в употреблении слов. Но если о вещи приходится часто говорить, то есть много оснований обо­ значить ее возможно короткой формулой, даже и помимо необходимости экономить место и время. Как затемнились бы гео­ метрические доказательства, если бы вме­ сто слова круг мы везде стали употреб­ лять определение круга. В математике и ее приложениях, где уже сама сущность про­ цессов требует сильного сосредоточения внимания и не допускает разбрасывания, всегда сильно чувствовалась эта необходи­ мость сжатости в выражениях. И как только математик заметит, что ему часто прихо­ дится говорить о двух вещах вместе, он не­ медленно образует термин для выражения их сочетания — точно так же, как в сво­ их алгебраических операциях он вместо ( ат + Ьп) p /q t или a/b + Ь/с 4- c/d + . . . подставляет отдельные буквы — Р , Q, S. И он это делает не только для сокращения своих символических выражений, но и для упрощения чисто умственной части сво­ их операций: этим способом он дает себе возможность обратить все свое внимание на отношения меэвду количеством S и дру­ гими входящими в уравнение количества­ ми, не отвлекаясь без пользы на представ­ ление о тех частях, из которых слагается само S. Но кроме большей ясности, есть и дру­ гое основание придавать краткое и сжатое название каждому из более значительных продуктов отвлечения, получаемых в те­ чение наших умственных процессов: обо­ значая их именами, мы сосредоточиваем на них наше внимание и, благодаря это­ му, более прочно удерживаем их в уме. Имена припоминаются и, припоминаясь, вызывают в уме свои определения; тогда как, если бы (вместо особого имени) мы обозначили то или другое понятие сопо­ ставлением известного числа других на­ званий, то эту комбинацию уже употреб­ ляемых для других целей слов не могло бы напомнить ничто другое. Если нам надо упрочить в уме то и и другое сочетание

идей, то ничто не может так хорошо за­ печатлеть его, как специально для этого предназначенное имя. Если бы математику, вместо простого выражения «предел коли­ чества», приходилось говорить: «то, к че­ му то или другое количество, увеличива­ ясь или уменьшаясь, постоянно приближа­ ется, так что разница становится меньше всякого определенного количества, но че­ му оно никогда не становится в точности равным», — то мы, вероятно, еще долго оставались бы без большей части важных истин, установленных при помощи отно­ шения между разными родами количеств и их пределами. Если бы, вместо момента, пришлось говорить: «произведение числа единиц скорости в скорости на число еди­ ниц массы в массе», то многие из истин динамики, теперь известные нам при по­ мощи этой сложной идеи, вероятно, вовсе ускользнули бы от нашего внимания вслед­ ствие недостаточной быстроты и легко­ сти восстановления в уме идеи «момента». То же самое и относительно предметов, ме­ нее далеких от тем популярных рассужде­ ний: всякий, кто хочет обратить внимание на то или другое новое или непривычное различие меэвду вещами, самым надежным средством к этому признает изобретение или выбор подходящих имен для обозна­ чения этих различий. Целый том, посвященный разъясне­ нию того, что разумеет писатель под «ци­ вилизацией», не даст столь живого пред­ ставления о ней, как простое выражение

civilization is a different thingfrom cultivation («цивилизация — не то, что образование, культура, развитие»), так как это короткое обозначение посредством контраста заме­ няет целое длинное рассуэвдение. Точно так же, если бы мы захотели резко запечат­ леть в уме и памяти различие между двумя разными понятиями о представительном правлении, то мы всего нагляднее сдела­ ли бы это, сказав, что delegation not representation («избрание депутатов — не то, что представительство страны»). Едва ли хоть одна оригинальная мысль по психо­ логическим или общественным вопросам распространилась когда-либо среди людей или даже приобрела надлежащее значение

н уме своих изобретателей, пока ее не вы­ разили и не пригвоздили удачно подо­ бранными словами или фразами. § 4 . Из трех существенных условий фило­ софского языка мы сказали теперь о двух: о терминологии, приспособленной к точ­ ному описанию наблюдаемых единичных фактов, и о том, что кавдое сколько-нибудь важное или интересное общее свойство, открываемое при сравнении этих фактов, должно быть обозначено особым именем (причем сюда же надо включить и кон­ кретные термины, соответствующие этим отвлеченным, т. е. названия искусственно составляемых нами на основании этих свойств классов или, по крайней мере, тех из них, о которых нам часто случается что-нибудь высказывать). Но есть один род классов, для призна­ ния которых не требуется столь сложно­ го процесса, так как каждый из них вы­ деляется из остальных не каким-либо од­ ним свойством, от обнаружения которого может зависеть трудный процесс отвлече­ ния, а всей вообще совокупностью своих свойств. Я разумею «естественные разря­ ды» (Kinds) вещей, в том смысле этого тер­ мина, в каком мы его разумеем в настоя­ щем сочинении. Напомним, что под «есте­ ственным разрядом» мы разумеем один из тех классов, которые отличаются от всех других не каким-либо одним или немноги­ ми определенными свойствами, а неопре­ деленным количеством их, — причем то сочетание свойств, которым характеризу­ ют этот класс, служит просто указанием на неопределенное количество других отли­ чительных признаков. Так, класс «лошадь» представляет естественный отдел, так как предметы, сходные в обладании теми при­ знаками, по которым мы узнаем лошадь, сходны в то же время, как мы знаем, в большом количестве других свойств и, не­ сомненно, сходны еще в гораздо боль­ шем числе их, чем сколько мы знаем. Точ­ но так же «животное» есть естественный разряд, потому что ни одно определение этого термина не в состоянии ни исчер­ пать свойств, общих всем животным, ни дать таких посылок, из которых можно

было бы вывести остальные общие свой­ ства животных. Напротив, такое сочетание свойств, из которого не вытекает существо­ вание каких-либо других, независимых (от этих) отличительных признаков, не обра­ зует естественного разряда. Так, например, «белая лошадь» не есть естественный раз­ ряд, потому что лошади, сходные в белой окраске, не сходны ни в чем другом, кроме, во-первых, качеств, общих всем лошадям, а во-вторых, всего того, что может быть причиной или следствием этой их масти. Согласно принципу, что должно быть имя для всего, о чем нам часто приходится высказывать утверждения, очевидно, долж­ но быть особое имя для каждого естествен­ ного разряда. Действительно, так как сама суть естественного разряда состоит в том, что составляющие его индивидуумы об­ ладают неопределенным количеством об­ щих свойств, то отсюда следует, что — если не при теперешнем нашем знании, то при будущем — естественному разряду мы можем приписывать много сказуемых. Таким образом, третьим условием фило­ софского языка является то, чтобы каж­ дый естественный разряд имел особое на­ звание, — другими словами, чтобы суще­ ствовала не только терминология, но также и номенклатура. Слова: «номенклатура» и «терминоло­ гия» большинством авторов употребляют­ ся почти безразлично, и д-р Юэль пер­ вый, насколько я знаю, придал этим двум терминам различные значения. Ввиду того что установленное им различие между эти­ ми двумя словами имеет действительное и важное значение, и нам надо следовать его примеру. И как это часто случается с таки­ ми успешными нововведениями в языке, оказалось, что некоторое смутное созна­ ние этого различия оказывало влияние на употребление этих терминов в обыденной речи уже и ранее того, как была указа­ на польза философского их различения. Всякий скажет, что реформирование язы ­ ка химии Лавуазье и Пойтон-Морво состоя­ ло во введении новой номенклатуры, а не новой терминологии. Называние листьев «узенькими», «ланцетовидными», «овальны­ ми», «продолговатыми», «пилообразными»,

«зубчатыми» и т. п. составляет часть терми­ нологии ботаники, а такие названия, как Viola oclorata (фиалка душистая), Ulex Еиropaeus (дрок европейский, иглистый, или колючий; он же терновник и утесник), вхо­ дят в состав ботанической номенклатуры. Номенклатуру можно определить как совокупность названий всех тех естествен­ ных разрядов, с которыми имеет дело та или другая отрасль знания, или, лучше, всех низших естественных разрядов — тех «низших видов», которые могут, правда, подразделяться, но уже не на естествен­ ные разряды, и которые соответствуют во­ обще тому, что в естествознании называ­ ется просто «видами». Наука обладает дву­ мя великолепными примерами системати­ ческой номенклатуры: номенклатурой рас­ тений и животных, выработанной Линне­ ем и его последователями, и номенклату­ рой химии, которой мы обязаны знамени­ той плеяде французских химиков конца XVIII столетия. В этих двух отраслях науки не только каждый известный вид, или низ­ ший естественный разряд, имеет особое имя; но стоит нам открыть какой-либо но­ вый низший естественный разряд, — и он сейчас же получит имя на основании неко­ торого единообразного принципа. В дру­ гих науках номенклатура еще не вырабо­ тана в настоящее время в систему — пото­ му ли, что требующие названий виды не­ достаточно многочисленны дпя этого (как, например, в геометрии), или потому, что никго еще не напал на подходящий прин­ цип для такой системы, как в минералогии: отсутствие научно построенной номенкла­ туры является в настоящее время главной причиной слабых успехов этой науки.

§ 5. Слово, при взгляде на которое ста­ новится очевидным, что оно относится к той или другой номенклатуре, отличает­ ся от других конкретных общих имен, как представляется на первый взгляд, следую­ щим: его смысл заключается не в его соозначении — не в тех признаках, из кото­ рых это последнее состоит, а в его озна­ чении, т. е. в той группе вещей, которую оно должно обозначать; а потому оно не может быть объяснено при помощи опре­

деления, и смысл его должен быть рас­ крыть другим способом. Однако это мне кажется ошибочным. Слова, относящиеся к той или другой номенклатуре, отлича­ ются, по моему мнению, от других слов преимущественно тем, что, кроме обыкно­ венного соозначения, они обладают еще некоторым другим, присущим специально им: помимо соозначения известных при­ знаков, они соозначают еще, что эти при­ знаки отличают некоторый естественный разряд. Так, термин «перекись железа», при­ надлежащий к систематической номенкла­ туре химии, с первого же взгляда показыва­ ет, что он представляет собой имя некото­ рого особого естественного разряда веще­ ства. Кроме того, подобно имени всякого другого класса, он соозначает некоторую часть свойств, общих данному классу, — в данном случае состав этого вещества из железа и самой большой дозы кислорода, с какой только может соединиться железо. Эти две вещи: факт существования такого сложного тела и факт, что оно составляет естественный разряд, и образуют соозна­ чение имени «перекись железа». Поэтому, говоря о находящемся перед нами веще­ стве, что это — перекись железа, мы тем самым утверждаем, во-первых, что это — сложное вещество, состоящее из железа и наибольшего количества кислорода, и вовторых, что образованное таким способом химическое тело представляет собой осо­ бый естественный разряд вещества. Эта вторая часть соозначения всякого слова, относящегося к той или другой но­ менклатуре, составляет столь же существен­ ную долю его содержания, как и первая часть. Меаду тем определение указывает только на первую часть, а оттого и кажет­ ся, что значение таких терминов не может быть выяснено определением. Однако это только так кажется, — на самом деле это не т а к Название Viola odorata означает неко­ торый естественный разряд, известное ко­ личество признаков которого, достаточное для его отличения, указывается в сочине­ ниях по ботанике. Это перечисление при­ знаков представляет собой, конечно, как и в других случаях, определение имени. Однако некоторые утверждают, что это не

определение, так как имя Viola odorata обо­ значает не эти признаки: оно означает изнсстную группу растений, а эти признаки ныбраны из гораздо большего числа дру­ гих, только как отличительные черты этой группы растений. На это я отвечу, что имя не означает этой группы, так как оно будет прилагаться к ней только до тех пор, по­ ка мы будем считать эту группу «низшим видом» ( infima species); если же бы откры­ лось, что под этим названием смешивается несколько различных видов, то имя Viola odorata стало бы прилагаться уже не ко всей группе, а только (если бы оно вообще удержалось) к одному из естественных раз­ рядов, входящих в эту группу. Следователь­ но, необходимо не то, чтобы имя означало одно какое-либо собрание предметов, а то, чтобы оно означало некоторый естествен­ ный разряд, а именно низший разряд. Са­ ма форма имени показывает нам, что оно должно означать непременно низший вид и что, следовательно, соозначаемые им и указанные в определении свойства должны соозначаться им только до тех пор, пока мы будем уверены в том, что сосуществова­ ние этих свойств указывает на естествен­ ный разряд и что все их можно найти не более как в одном разряде. Если прибавить это специфическое со­ означение, содержащееся в самой форме каждого принадлежащего к систематиче­ ской номенклатуре слова, то окажется, что ряд признаков, употребляемый для отличе­ ния каждого естественного разряда от всех остальных и образующий определение это­ го разряда, столь же совершенно, как и во всяком другом случае, равняется полному значению имени. Поэтому не имеет ника­ кой силы возражение, что ряд признаков может изменяться (как это часто и бывает в естествознании) и что на место одного мо­ жет стать другой, лучше приспособленный к целям различения, — а между тем слово будет означать ту же самую группу вещей и не будет считаться изменившим свое значение. Однако это может случиться и со всяким другим общим именем: изменяя его соозначение, мы можем оставить без перемены его означение, и обыкновенно это даже бывает желательно. Но соозна­

чение продолжает составлять, тем не ме­ нее, действительное содержание слова, так как мы сразу прилагаем имя, как только найдем признаки, указанные в определе­ нии: а содержанием слова и должно быть то, что исключительно руководит нами в приложении данного термина. Если мы, вопреки нашему прежнему мнению, най­ дем, что признаки не принадлежат исклю­ чительно одному виду, то мы перестанем употреблять название коэкстенсивно (т. е. в том же самом объеме) с распространени­ ем его отличительных признаков. Но это имеет место потому, что другая часть со­ означения отпадает (в этом — условие то­ го, чтобы данный класс был естественным разрядом). Таким образом, и здесь содер­ ж анием имени остается соозначение: пра­ вильное определение состоит из ряда от­ личительных признаков, и смысл имени раскрывается, правда, не при помощи од­ ного определения, как в других случаях, а при помощи определения и самой формы слова, взятых вместе. § 6. Теперь мы рассмотрели два главных требования для философского языка: во-первых, точность или определенность, а вовторых, полноту. Всякие дальнейшие за­ мечания относительно способа построе­ ния номенклатуры мы должны отложить до того времени, когда будем говорить о классификации, так как способ называ­ ния естественных разрядов вещей необ­ ходимо подчиняется способу группировки этих разрядов в более обш ирные классы. Что касается менее важных требований, которым должна удовлетворять терм ино­ логия, то некоторые из них хорошо сф ор­ мулированы и разъяснены в «Афоризмах о научном языке», помещенных в Philos­ ophy of the Inductive Sciences д-ра Юэля. Ввиду их второстепенной важности для специально-логических целей, я не буду на них останавливаться, а ограничусь за­ мечаниями только об одном еще свойстве, которое, непосредственно после двух рас­ смотренных выше, кажется мне наиболее важным из качеств научного языка. Общее понятие об этом свойстве может дать сле­ дующий афоризм.

Везде, где по самой сущности предме­ та наши умозаключения могут, не подвер­ гаясь никакой опасности, совершаться ме­ ханически3, язык должен быть построен, насколько это возможно, на механических началах; напротив, в случаях противопо­ ложного характера язык должен быть по­ строен так, чтобы были возможно более значительные препятствия чисто механи­ ческому его употреблению. Я понимаю, что это правило требует больших пояснений, и я их сейчас дам. Прежде всего, что такое механическое упо­ требление языка? Полным и крайним слу­ чаем механического употребления языка является то, когда мы его употребляем, со­ вершенно не сознавая содержания слов, — просто на основании сознания о том, что мы употребляем известные видимые или слышимые знаки согласно ранее установ­ ленным техническим правилам. Эта край­ няя степень механичности имеет место только в случае арифметических знаков и (еще в большей степени) алгебраических символов — языка, единственного в своем роде, приближающегося к совершенству (в смысле достижения поставленных ему целей) настолько, насколько это только можно сказать о каком бы то ни было про­ изведении человеческого духа. Совершен­ ство его состоит в его полной приспособ­ ленности к чисто механическому употреб­ лению. Символы здесь — простые счетные марки, без всякого даже признака какого бы то ни было значения, помимо условия, возобновляемого каждый раз при их упо­ треблении и изменяемого при каждом воз­ обновлении, — так как один и тот же сим­ вол а и х употребляется в различных слу­ чаях для обозначения вещей, не имеющих между собой ни одного общего свойства, кроме того, что они, подобно всем вообще вещам, могут подвергаться счету. Поэтому здесь ничто не отвлекает ума от ряда ме­ ханических операций, выполняемых над символами: каковы, например, возведение в квадрат обеих половин уравнения, умно­ жение или деление их на одни и те же или равнозначные друг другу символы и т.д. Каждая из этих операций соответствует, правда, некоторому силлогизму; она пред­ ставляет собой один шаг в умозаключении,

относящемся не к символам, а к обозна­ чаемым этими символами вещам. Но так как оказалось возможным построить такую техническую форму, сообразуясь с кото­ рой, мы в состоянии обеспечить себе ре­ зультат умозаключения, то мы и можем в совершенстве достигнуть нашей цели, ни­ когда не думая ни о чем, кроме символов. Соответственно такому, чисто механиче­ скому употреблению, символы эти обла­ дают и теми качествами, какими должны обладать механизмы. Они имеют наимень­ ший возможный объем, так что почти во­ все не занимают места; при действиях над ними не теряется времени; они компактны и могут быть настолько сближены друг с другом, что глаз может сразу охватить в целом почти каждое действие, для выпол­ нения которого они употребляются. Эти удивительные свойства символи­ ческого языка математики производили на многих мыслителей столь сильное впечат­ ление, что побудили их считать этот сим­ волический язык идеалом философского языка вообще. Они породили мысль, что имена (или, как эти мыслители их назы­ вают, «знаки») можно считать приспособ­ ленными к целям мышления, постолькупоскольку их можно приблизить к сжа­ тости, к полному отсутствию значения и к способности служить счетными знаками — без всякой мысли о том, что они собой представляют: ибо всеми этими призна­ ками отличаются а, Ь, х, у и вообще знаки алгебры. Это представление привело к санг­ виническим надеждам на быстрый про­ гресс знания при помощи таких средств, которые, по моему мнению, никак не могут привести к этой цели, и помогло возникно­ вению той преувеличенной оценки важно­ сти знаков, которая немало препятствовала правильному пониманию действительных законов наших умственных операций. Прежде всего, ряд знаков, при помо­ щи которых мы рассуждаем, не сознавая их значения, может быть нам полезен — самое большее — лишь в дедуктивных про­ цессах. В прямых индукциях мы не можем ни на один момент обойтись без отчет­ ливого умственного образа изучаемых яв­ лений, так как весь индуктивный процесс вертится на восприятии тех частностей,

п которых сходны или различны эти яв­ ления. Далее, даже и в дедуктивных про­ цессах рассуждение при помощи счетных знаков возможно лишь в некоторой, весь­ ма ограниченной области. В умозаключе­ ниях относительно чисел нам приходится ниодить только следующие общие положе­ ния: «вещи, равные одной и той же, рав­ ны между собой» и «суммы или разности равных вещей равны», а также различные короллярии, или следствия этих положе­ ний. При этом не только не может нико­ гда возникнуть никакого сомнения отно­ сительно приложимости этих принципов (так как они истинны относительно всех без исключения величин), но и все воз­ можные их применения могут быть све­ дены на некоторые технические правила, каковыми и являются в действительности правила счисления. Но если символы изоб­ ражают что бы то ни было другое, кроме чисел, — положим даже прямые или кри­ вые линии, — то нам приходится, прилагая теоремы геометрии (которые истинны уже не относительно всех линий без исключе­ ния) выбирать из них те, которые истин­ ны относительно линий, служащих пред­ метом какого-либо данного рассуждения. А как могли бы мы это сделать, если бы мы не представляли себе вполне отчетли­ во этих линий? Так как в умозаключение на всякой его ступени могуг быть введе­ ны добавочные геометрические истины, то мы не можем, даже в течение самой малейшей части процесса, позволить себе употреблять имена механически, не соеди­ няя с ними никакого образа — т. с. так, как мы употребляем алгебраические сим­ волы. Только тогда, когда мы установим, что решение той или другой проблемы от­ носительно линий можно поставить в за­ висимость от некоторого предварительно­ го вопроса относительно чисел (или, гово­ ря специальным языком, только после то­ го, как вопрос будет приведен к тому или другому уравнению), — только тогда стано­ вятся полезными не имеющие содержания символы, и получается возможность не об­ ращать внимания на природу тех фактов, которых касается исследование. Ранее же составления уравнения язык математиче­

ских рассуждений не отличается в этом от­ ношении от того, какой употребляют стро­ гие мыслители при изучении всяких дру­ гих вопросов. Я не отрицаю того, что всякое пра­ вильное умозаключение, если его приве­ сти в силлогистическую форму, будет до­ казательным по самой форме своего вы­ ражения, — лишь бы ни один из терминов не был двусмысленным. Это обстоятель­ ство было одной из причин, приведших некоторых мыслителей к предположению, что, если бы все имена были столь осмот­ рительно составлены и столь тщательно определены, чтобы не допускали никакой двусмысленности, то такое улучшение язы ­ ка не только дало бы заключениям каждой дедуктивной науки одинаковую достовер­ ность с математическими, но и свело бы все умозаключения к приложению неко­ торой технической формы, позволило бы разумно соглашаться с ними после меха­ нического процесса, как это, несомненно, имеет место в алгебре. Но если исклю­ чить геометрию, в которой заключения уже достигли всей возможной достовер­ ности и точности, то ни в одной науке, кроме науки о числе, практическая состо­ ятельность умозаключения не может стать очевидной тому, кто обратит свое внима­ ние только на само умозаключение. Вся­ кий, кто согласился со сказанным в преды­ дущей Книге относительно «сложения при­ чин» и относительно еще более резкого случая полной замены одного ряда зако­ нов другим, знает, что геометрия и алгебра суть единственные науки, в которых пред­ ложения истинны категорически: во всех других науках общие предложения истин­ ны только гипотетически, т. е. при пред­ положении отсутствия всякой противодей­ ствующей причины. Поэтому, как бы пра­ вильно по форме ни было выведено за­ ключение из признанны х законов приро­ ды, оно будет обладать лишь гипотетиче­ ской достоверностью. На каждом шагу мы должны удостоверяться в том, что никакой другой закон природы не заменил собой тех, которые послужили посылками наше­ го рассуждения, или не примешал к ним своего действия. А как можно это сделать,

если мы будем обращать внимание только на слова? Мы должны постоянно не толь­ ко думать о самих явлениях, но и изучать их — должны знакомиться с особенностя­ ми каждого случая, в котором мы пытаемся приложить наши общие начала. Как философский язык, алгебраиче­ ский способ обозначения в совершенстве приспособлен к тем предметам, к которым он обычно прилагается: а именно, к тем, изучение которых уже сведено к установле­ нию отношения между числами. Но как бы ни был он удивительно хорош для сво­ ей цели, те качества, которые делают его таковым, отнюдь не превращают его еще в идеал философского языка вообще: на­ против, чем более приближается к алгебра­ ическому язык какой-либо другой отрасли науки, тем менее оказывается этот язык приспособленным к своему собственному назначению. Во всех остальных предме­ тах вместо приспособлений, имеющих це­ лью помешать рассеянию нашего внима­ ния размышлением о значении употребля­ емых нами символов, мы должны желать таких приспособлений, которые не позво­ ляли бы нам никогда, ни на один момент терять это значение из вида. Согласно такому взгляду, в слово при самом его образовании должно быть вло­ жено возможно больше содержания, при­ чем словопроизводство и аналогия долж­ ны помогать оживлению в сознании всего, что этим словом обозначается. В этом от­ ношении громадное преимущество имеют те языки, которые образуют свои сложные и производные слова от собственных кор­ ней (подобно немецкому языку), а не от корней чужих или мертвых языков, как это столь часто бывает в английском, фран­ цузском и итальянском. Кроме того, са­ мые лучшие — те языки, которые образуют свои производные слова по определенным аналогиям, соответствующим отношениям между выражаемыми этими словами идея­ ми. В большей или меньшей степени это имеет место во всех языках, но преиму­ щественно (из современных европейских) в немецком; однако даже и он уступает в этом пунюге греческому, в котором от­ ношение значения производного слова к значению его коренного по большей части

ясно выражалось самим способом обра­ зования слова, — кроме, впрочем, слов сложных с предлогами, которые в обоих этих языках часто до крайности непра­ вильны. Но всего, что можно сделать посред­ ством самого способа образования слов — в том смысле, чтобы помешать им выро­ диться в простые звуки, проходящие в уме без всякого определенного значения, —да­ леко еще недостаточно. Слова, как бы хо­ рошо они ни были первоначально состав­ лены, всегда стремятся, подобно монете, терять от перехода из рук в руки свой чекан; и единственный возможный спо­ соб восстановить их смысл состоит в том, чтобы всегда чеканить слова заново, по­ стоянно созерцая сами явления и не до­ вольствуясь знакомством с выражающими их словами. Кто, узнав законы явлений, как они запечатлены в словах, сообщен­ ных ему первоначально другими людьми или даже выработанных им самим, согла­ сится жить с тех пор среди этих формул, думать исключительно о них и о прило­ жении их к отдельным случаям, по ме­ ре того как таковые будут возникать, кто не будет возобновлять своих познаний от­ носительно той реальности, на основании которой установлены эти законы, — тот будет постоянно терпеть неудачи в сво­ их практических попытках, так как он бу­ дет прилагать свои формулы без должно­ го обсуждения того, не изменяют ли, или не устраняют ли в каждом отдельном слу­ чае этих законов другие законы природы. Мало того, сами эти формулы будут по­ степенно терять свое значение для него, и он будет, наконец, не в состоянии узнать с достоверностью, подпадает ли тот или другой отдельный случай под его форму­ лы или нет. Коротко говоря, относительно всех предметов, кроме математики, необ­ ходимо, чтобы вещи, о которых мы рас­ суждаем, представлялись нам конкретно, «облеченными в обстоятельства», — между тем как в алгебре мы должны, напротив, тщательно устранять из виду все индиви­ дуализирующие каждый отдельный случай частности. Этим замечанием мы и заканчиваем наши соображения о философии языка.

Глава VII

Классификация как пособие для индукции 1

§ 1. Классифицирование вещей, как мы уже неоднократно замечали в настоящем сочинении, неотделимо от акта называ­ ния, или придания вещам общих имен. Всякое название, соозначающее какое-ли­ бо свойство, этим самым разделяет все ве­ щи на два класса: на обладающие этим свойством и не обладающие им — иначе говоря, на такие, к которым это имя при ­ ложимо в качестве сказуемого, и на такие, к которым его нельзя приложить. И такое деление будет делением не только действи­ тельно существующих или известных за су­ ществующие вещей, но и всех тех, которые могут быть открыты впоследствии или да­ же которые можно себе вообразить. Относительно этого рода классифи­ кации нам нечего прибавить к сказанному выше. Но та классификация, которую нам еще надо рассмотреть, как некоторый осо­ бый духовный процесс, совершенно от­ лична от этой. В первой группировка пред­ метов и распределение их по классам пред­ ставляют лишь случайное следствие упо­ требления названий, приданных с некото­ рой другой целью: просто для обозначе­ ния тех или других качеств этих предме­ тов. Во второй группировка и распределе­ ние предметов составляют главную цель, а называние является лишь второстепен­ ной целью и не управляет первым, более важным процессом, а сознательно ставит­ ся в подчиненное к нему отношение. С этой точки зрения классификация есть приспособление для наилучшего при­ ведения в порядок существующих в нашем духе идей о предметах: она является при­ чиной того, что идеи сопровождают одна другую или следуют одна за другой в таком порядке, который дает нам наибольшую власть над прежде приобретенным нами знанием и прямее всего ведет к приобре­ тению нового. С точки зрения этих целей

общая задача классификации может быть установлена так: заставить думать о вещах в таких группах, а об этих группах в таком порядке, чтобы эти группы и этот порядок всего скорее позволили нам припомнить и всего лучше утвердили бы в нашем уме их законы. Такая классификация отличается от классификации в более широком смысле этого слова тем, что она относится лишь к действительно существующим, а не ко всем вообразимым предметам: цель ее со­ стоит в том, чтобы координировать, со­ подчинить в нашем уме только те пред­ меты, со свойствами которых мы действи­ тельно имели случай сами познакомиться. Но, с другой стороны, такая классифика­ ция охватывает все реально существующие предметы. Мы не сможем правильно обра­ зовать ни одного класса, если не поставим его в связь с тем или другим общим деле­ нием всей природы; мы не сможем уста­ новить того, в какую группу правильнее всего будет поместить тот или другой пред­ мет, если не рассмотрим всех разновидно­ стей действительно существующих пред­ метов (или, по крайней мере, всех, ко­ торые имеют какое-либо сходство с дан­ ным). Нельзя разумно образовать ни од­ ного семейства растений или животных, если не ввести его, как часть, в тот или другой систематический распорядок всех растений или животных; а такого обще­ го распорядка или распределения нельзя правильно установить, пока не установле­ но в точности место растений и живот­ ных в том или другом общем делении всех предметов природы. § 2. Нет ни одного свойства предметов, которого нельзя было бы, если угодно, принять за основание для классификации или умственной группировки этих пред­

метов, и в наших первых попытках мы всего скорее выберем для этой цели свой­ ства простые, легко представимые и за­ метные с первого взгляда, без особого размышления. Так, введенная Турнефором классификация растений была основана на форме и делениях венчика, а та, ко­ торая обыкновенно называется Линнеевой (хотя Линней предложил также и другую, более научную классификацию), основана преимущественно на числе тычинок и пе­ стиков. Однако, хотя эти классификации и удобны вначале, благодаря легкости опре­ деления того, к какому из установленных в них классов относится тот или другой отдельный предмет, тем не менее они ред­ ко бывают в сколько-нибудь значительной степени приспособлены к целям той клас­ сификации, о которой мы говорим в на­ стоящих заметках. Линнеева классифика­ ция заставляет нас думать вместе о раз­ рядах растений, обладающих одинаковым количеством тычинок и пестиков; но ду­ мать о растениях по таким группам для нас мало полезно, так как нам редко при­ ходится утверждать что бы то ни было о целой группе растений, обладающей тем или другим определенным числом тычи­ нок и пестиков. Если бы растения класса пятитычинковых (Pentandria) порядка од­ нопестиковых (Monogynia) были сходны в каких-либо свойствах, то привычка ду­ мать и говорить о них под одним общим названием заставила бы нас запомнить эти общие свойства, поскольку они установле­ ны, и побудила бы нас отыскивать еще не установленные. Но так как этого нет, то единственная цель, какой достигает Лин­ неева классификация, состоит в том, что, благодаря ей, мы лучше, чем без нее, запо­ минаем точное количество тычинок и пе­ стиков у каждого вида растений. Но это свойство не важно и малоинтересно, а по­ тому и особенно точное запоминание его не имеет никакого значения. А так как, привыкнув думать о растениях по этим группам, мы отвыкаем думать о них по та­ ким группам, которые обладают большим количеством общих свойств, то влияние такой классификации (если мы будем ее

систематически держаться) надо признать прямо вредным. Всего более соответствует целям на­ учной классификации, когда предметы со­ единяются в такие группы, относительно которых можно высказать наибольшее чис­ ло общих предложений, и притом пред­ ложений более важных, чем какие мож­ но утверждать относительно всех других групп, по которым можно было бы распре­ делить эти предметы. Таким образом, пред­ меты следовало бы классифицировать по возможности на основании таких свойств, которые служат причинами многих дру­ гих или, по крайней мере, составляют их верные признаки. Из этих последних на­ до выбирать такие, которые были бы са­ мыми надежными и наиболее непосред­ ственными признаками и в то же время сами представляли бы собой такие свой­ ства, на которых вам было бы всего по­ лезнее сосредоточить наше внимание. Но, к сожалению, свойства, служащие причи­ нами главных отличительных признаков классов, лишь редко бывают в то же вре­ мя способны служить для узнавания этого класса. И вместо причин нам по большей части приходится выбирать те или другие из наиболее бросающихся в глаза их след­ ствий — такие следствия, которые могут служить признаками как других следствий, так и самой причины. Построенная таким образом классифи­ кация будет действительно научной, или философской. Такие классификации обыч­ но называют «естественными», в отличие от «технических», или «искусственных». Выражение «естественная классификация», по-видимому, наиболее подходит к той группировке, которая соответствует есте­ ственной склонности человеческого ума ставить рядом наиболее сходные по обще­ му виду предметы. В противоположность этому, «технические системы» группируют вещи по их сходству в том или другом про­ извольно выбранном обстоятельстве: в них часто к одной и той же группе относят такие предметы, которые по общей сово­ купности своих свойств вовсе не сходны между собой, и напротив, помещают в раз­ личные и удаленные друг от друга группы

пещи, обладающие очень большим сходством. Одним из самых серьезных прав нсякой классификации на научность яв­ ляется то, если она представляет собой н то же время и «естественную» класси­ фикацию — в сейчас разъясненном смыс­ ле этого слова. Действительно, доказатель­ ством научного характера классификации является число и важность тех свойств, которые можно утверждать относительно всех входящих в каждую группу предметов; а те свойства, от которых зависит общий вид вещей, уже по этой причине важны, а кроме того, в большинстве случаев бы­ вают и многочисленны. Но как бы ни бы­ ло сильно это право на научность у вся­ кой классификации, построенной на осно­ вании общего сходства вещей, такое об­ щее сходство не является необходимым условием хорошей классификации, так как наиболее очевидные свойства вещей мо­ гут иметь лишь очень небольшое значе­ ние, сравнительно с другими, неочевидны­ ми. Большую нелепость Линнеевой клас­ сификации видели в том, что она поме­ щает фиалку рядом с дубом (чего, мимо­ ходом сказать, она вовсе не делает). Ко­ нечно, она разрывает естественные срод­ ства и ставит рядом вещи, столь же не­ сходные друг с другом, как дуб и фиалка. Но в этом (столь большом, по-видимому) несходстве между двумя растениями — не­ сходстве, делающем отношение их к од­ ному и тому же классу таким явным об­ разчиком плохой классификации, — люди научно не образованные обращают вни­ мание преимущественно только на раз­ личия в объеме и характере тканей этих растений; если бы мы стали искать такой классификации, в которой было бы всего меньше опасности подобных сближений, то нам пришлось бы вернуться к забы­ тому делению растений на деревья, кусты и травы, которое, хотя и очень важно с точ­ ки зрения простого общего вида растений, однако (даже в сравнении со столь неболь­ шим и неочевидным различием, как разли­ чие между двусемянодольными и односе­ мянодольными растениями) соответствует до такой степени небольшому числу раз­ личий в других свойствах растений, что

основанная на нем классификация (не го­ воря уже о неясности границ классов) бу­ дет столь же искусственной и технической, как и Линнеева. Таким образом, наш и естественные группы часто должны основываться на не­ очевидных свойствах вещей, раз эти свой­ ства важнее очевидных. Но в таких слу­ чаях необходимо должно быть некоторое другое свойство или ряд свойств, которые были бы более заметны для наблюдате­ ля и сосуществовали бы в то же время со свойствами, на которых основана дан­ ная классификация, являясь их признака­ ми. Так, например, естественная класси­ фикация животных должна основываться преимущественно на их внутреннем стро­ ении; однако было бы странно, как заме­ чает О. Конт, если бы мы были в состоянии определить род и вид того или другого ж и­ вотного, только предварительно убив его. На этом основании предпочтения среди зоологических классификаций заслужива­ ет, вероятно, классификация де Блэнвиля, основанная на различиях во внешних покровах ж ивотны х2 — различиях, более точно, чем можно было бы предположить, соответствующих действительно важным различиям как в других частностях их ор­ ганизации, так и в образе жизни и истории развития животных. Это сильнее всего другого показыва­ ет то, как обширно должно быть знание свойств предметов — для построения хо­ рошей классификации их. Одной из вы­ год такой классификации является то, что она привлекает внимание к тем свойствам, на которых она основана и которые (в том случае, если классификация хороша) слу­ жат признаками многих других, чем об­ легчает и открытие этих других свойств. Из этого видно, каким образом наше зна­ ние о вещах и классифицирование их вза­ имно и безгранично стремятся улучшать друг друга. Мы сейчас сказали, что классифика­ ция предметов должна иметь в виду те из их свойств, которые служат показателями не просто наиболее многочисленных, но в то же время и наиболее важных при­ знаков. Что же значит здесь эта важность

признаков? — Она зависит от той цели, какая имеется в виду в каждом отдельном случае; а потому одни и те же предме­ ты могут с удобством допускать несколько различных классификаций. Каждая наука или искусство классифицируют вещи по тем их свойствам, которыми данная наука специально занимается или которые на­ до принять во внимание для того, чтобы достигнуть той или другой практической цели. Фермер не будет делить растений, как их делит ботаник, на двусемянодольные и односемянодольные, — он разделит их на полезные и сорные. Геолог делит ис­ копаемые остатки не так, как зоолог (т. е. на семейства, соответствующие теперь жи­ вущим видам), а на остатки палеозойской, мезозойской и третичной эпох, на лежа­ щие над каменным углем и под ним и т. д. Киты суть рыбы или не рыбы, смотря по той цели, с какой мы их рассматриваем. «Если мы говорим о внутреннем строении и о физиологии этого животного, то мы не должны называть его рыбой, так как в этих отношениях оно сильно отличается от рыб; оно имеет теплую кровь и родит и кормит своих детенышей так же, как и живущие на суше млекопитающие. Тем не менее это не мешает нам называть кито­ ловство „рыбной ловлей“ (whale fishery), а это животное — „рыбой“ во всех случаях, связанных с ловлей китов, так как здесь от­ ношения определяются тем, что животное это живет в воде и ловится подобно тому, как ловятся рыбы; а потому иск, основан­ ный на том, что законы, говорящие о ры­ бах, неприложимы к китам, был бы немед­ ленно отвергнут всяким умным судьей»3. Все эти классификации хороши — каж­ дая для целей своей специальной области науки или практики. Но когда мы изучаем предметы не для той или другой практи­ ческой цели, а для расширения наших по­ знаний относительно всех их свойств и от­ ношений, мы должны наиболее важными признаками считать те, которые (сами ли собой или своими следствиями) более все­ го способствуют обнаружению сходств меж­ ду данными вещами и отличий их от осталь­ ных вещей. Эти свойства придают состав­ ленному на их основании классу наиболее

резко выраженную индивидуальность, за­ нимают, так сказать, больше всего места в их существовании и должны произвести наиболее сильное впечатление на зрителя, знающего все их свойства, но не заинте­ ресованного специально ни одним из них. Построенные на этом начале классы мож­ но с большим основанием, чем всякие дру­ гие, назвать естественными группами. § 3. Относительно этих групп д-р Юэль дает теорию, основанную на одной важной истине, — теорию, которую он выразил и иллюстрировал в некоторых отношениях очень удачно, хотя, как мне кажется, не вполне безошибочно. По обеим этим при­ чинам нам будет полезно привести его уче­ ние в его собственном изложении. «Естественные группы устанавливают­ ся, — по теории д-ра Ю эля4, — типом, а не определением». Это соображение объяс­ няет ту «неопределенность и нерешитель­ ность, которые мы часто видим в описани­ ях таких групп и которые должны казать­ ся столь странными и непоследовательны­ ми всякому, кто думает, что эти описания предполагают какое-либо более глубокое основание для сближений, чем просто про­ извольный выбор ботаника. Так, в семей­ стве розоцветных ( family of rose-tree) семенопочки очень редко бывают, говорят нам, прямостоячие, рыльца же обыкновенно бы­ вают простые. Спрашивается: какую поль­ зу могут принести такие неопределенные описания? На это отвечают, что они вве­ дены не с целью различения видов, а для описания семейства, и что из этого об­ щего описания становятся лучше извест­ ными все общие соотношения семенопочек и рыльц в целом семействе. Подоб­ ное же замечание можно сделать и относи­ тельно аномалий в каждой группе; анома­ лии встречаются столь часто, что Линней в своем Introduction to the Natural System of Botany делает из них особый параграф в каждом семействе. Так, в число призна­ ков растений из семейства розоцветных (rosaceae) входит то, что листья у них оче­ редные и с прилистниками и что в их семенах нет белка; а между тем, у Lowea, одного из родов этого семейства, прилист­

ников нет, а в семенах другого, Neillia, есть белок. Это доказывает, как мы уже видели, что приведенная выше искусственная ха­ рактеристика (или диагноз, как ее назы ва­ ет м-р Линдлей) несовершенна. Она очень близко соответствует данной естественной группе, однако, не вполне; а потому в неко­ торых случаях этой характеристикой надо жертвовать в пользу общего естественного сродства. Эти соображения о классах, определя­ емых признаками, которых нельзя выра­ зить в словах, — о предложениях, форму­ лирующих то, что встречается не во всех случаях, а лишь обыкновенно, — об от­ дельных предметах, включаемых в тот или другой класс, несмотря на то что они вы­ ходят за пределы его определения, — ве­ роятно удивят читателя. Они до такой сте­ пени противоречат многим из общ епри­ нятых мнений относительно роли опреде­ лений и сущности научных предложений, что многим покажутся, вероятно, в высо­ кой степени нелогичными и неф илософ ­ скими. Однако эти общепринятые воззре­ ния в значительной мере внушаются про­ сто тем обстоятельством, что мнения лю ­ дей относительно общей природы и ф ор­ мы научных истин в сильной степени оп­ ределяются математическими и физико-математическими науками, между тем как ес­ тествознание (Natural History) до сих пор не имело времени и возможности оказать надлежащее влияние на привычки ф ило­ софского мышления. Кажущаяся неопре­ деленность и непоследовательность клас­ сификации и определений естествознания в еще гораздо большей степени отличает все остальные умозрения, кроме математи­ ческих; а потому те способы, при помощи которых в естествознании приближаются к точным различениям и общим истинам, будут достойны нашего внимания, хотя бы даже из-за того света, какой они бросают на лучшие способы исследования всякого рода истин. Хотя в естественной группе предметов определение более уже не может быть по­ лезным в качестве руководящего начала, тем не менее это не делает класса совер­ шенно неопределенным, лишенным всяко­

го мерила, всего определяющего. Класс, хо­ тя и не ограничен точно, установлен твер­ до; он дан, хотя и не очерчен; он опре­ деляется не извне — линией, очерчиваю­ щей его объем, а изнутри — некоторым внутренним средоточием, — не тем, что класс строго исключает, а тем, что он пре­ имущественно обнимает, — не правилом, а примером. Коротко говоря, классом здесь руководит не определение, а тип. Тип есть образец того или другого класса (например, того или другого рода или вида), рассматриваемый как преиму­ щественно обладающий отличительными признаками данного класса. Все виды, име­ ющие больше родства с этим типичным видом, чем с каким бы то ни было дру­ гим, образуют род и группируются вокруг этого вида, то более, то менее уклоняясь от него в различных направлениях. Таким образом, род может состоять, прежде всего, из нескольких видов, очень близко подхо­ дящ их к типу и обладающих очевидным правом стоять рядом с ним, а затем также и из других видов, стоящих дальше от это­ го центрального узла, но все же связанных с ним, очевидно, более, чем со всяким дру­ гим. И даже если бы оказались такие ви­ ды, место которых сомнительно и которые, по-видимому, одинаково связаны с обои­ ми родовыми типами, то и это (как легко понять) не уничтожило бы действительно­ сти родовых групп — точно так же, как разбросанные по промежуточной равни­ не деревья не делают непонятным нашего заявления о двух отдельных лесах, расту­ щих на двух разъединенных этой равни­ ной холмах. Итак, типическим видом среди видов каждого рода и типическим родом из чис­ ла родов каждого семейства будет тот, в ко­ тором наглядно и резко выражены все от­ личительные черты и свойства данного рода или семейства. Тип семейства ро­ зоцветных обладает очередными листья­ ми с прилистниками, не содержит белка, имеет иепрямостоячие семенопочки, про­ стые рыльца; но, кроме этих признаков, отличающих его от исключений и разно­ видностей его класса, этот тип обладает также чертами, делающими его предста­

вителем того класса, к которому он отно­ сится. Это — один из таких типов, в кото­ рых очень заметны многие отличительные признаки данного класса. И хотя мы и те­ перь не можем сказать ни об одном ро­ де, что он должен быть типом семейства, и ни об одном виде, что он должен быть типом рода, однако мы уже не находим­ ся в совершенных потемках: тип должен иметь много черт родства с большинством других членов его группы; он должен сто­ ять близ центра группы, а не быть одним из тех разбросанных классов, которые рас­ положены далеко от этого центра». В этом отрывке (последнюю часть ко­ торого я не могу не отметить особенно, как образец философского стиля) д-р Юэль очень ясно и сильно, хотя (как мне кажет­ ся) не со всеми необходимыми оттенками, установил один из принципов естествен­ ной классификации. В чем состоит этот принцип, каковы его границы и в чем, по моему мнению, д-р Юэль их пересту­ пил, — все это станет ясным, когда мы из­ ложим другое правило естественной груп­ пировки, которое мне кажется еще более основным. § 4 . Читатель теперь уже знаком с той общей истиной (которую я так часто при­ водил по поводу обычно связывающей­ ся с ней важной неясности), что в при­ роде существуют различия, соответствую­ щие «естественным разрядам» и состоящие не в том или другом числе определен­ ных свойств (плюс вытекающие из этих свойств следствия), а проникающ ие всю природу, все вообще свойства различае­ мых таким образом вещей. Наше знание свойств естественного разряда никогда не бывает полным. Мы постоянно открыва­ ем и надеемся открыть новые свойства. Там, где два класса вещей различаются не как естественные разряды, мы ожида­ ем, что их свойства будут сходными, — кроме, конечно, тех случаев, где им есть какое-либо основание быть различными. На­ против, там, где различия образуют есте­ ственные разряды, мы ожидаем различ­ ных свойств, — кроме тех случаев, где они должны быть сходными вследствие

какой-либо определенной причины. Все наше знание о том или другом естествен­ ном разряде должно быть получено при помощи наблюдения и опыта над самим этим разрядом; ни одно умозаключение относительно свойств разряда, построен­ ное на основании свойств вещей, не вхо­ дящих в связь этого естественного разряда, не идет дальше некоторого рода предполо­ жения, обычно характеризуемого как ана­ логия и по большей части представляюще­ го собой одну из более слабых ступеней этого процесса. Общих свойств у всякого настоящего естественного разряда, а следовательно, и таких общих предложений, которые мож­ но составить относительно этого разряда или которые наверное будут составляться впоследствии, по мере расширения нашего знания, — неопределенное и неисчерпае­ мое количество. А так как, согласно пер­ вому принципу естественной классифика­ ции, классы надо составлять так, чтобы образующие их предметы обладали наи­ большим количеством общих свойств, то всякая такая классификация должна при­ знавать и вбирать в себя все разрядовые различия, существующие между теми пред­ метами, которые она должна классифици­ ровать. Пройти мимо всех разрядовых раз­ личий и поставить на их место такие раз­ личия, которые (как бы они ни были мно­ гочисленны) не указывают дальнейших не­ известных различий, значило бы поста­ вить на место классов с большим коли­ чеством общих признаков классы с мень­ шим количеством таких признаков; а это разрушило бы естественный метод класси­ фикации. Поэтому все естественные группиров­ ки — все равно, сознавали ли их твор­ цы реальность разрядовых различий или нет — оказались (уже просто благодаря то­ му факту, что они преследовали свою за­ дачу) согласными с разрядовыми различи­ ями, поскольку эти последние были в дан­ ное время установлены. Виды растений не только представляют собой действительные естественные разряды, но, вероятно, все они суть и действительные низшие естествен­ ные разряды (infimaespecies). И если бы мы

стали подразделять их (что, конечно, в на­ шей власти) на подклассы, то такое под­ разделение необходимо должно было бы основываться уже на определенных разли­ чиях, не указывающих (кроме того, что может быть известно о причинах и след­ ствиях этих различий) ни на какие другие различия между этими подклассами. Поскольку естественная классифика­ ция основана на действительных естествен­ ных разрядах, ее группы не будут, конечно, условными; а потому совершенно справед­ ливо, что они не будут зависеть от произ­ вольного выбора естествоиспытателя. Од­ нако отсюда еще не следует (да, по моему мнению, и вообще неверно), чтобы эти классы определялись типом, а не призна­ ками. Если бы стали определять эти при­ знаки типом, то мы, наверное, неправиль­ но установили бы разряд — так же, как и в том случае, если бы ряд определя­ ющих признаков нам пришлось выбрать произвольно. Разряды устанавливаются на основании признаков, а эти признаки вы­ бираются не по произволу. Задача состоит в том, чтобы найти небольшое количество таких известных нам признаков, которые указывали бы на множество признаков не­ известных. Разряды — это те классы, ко­ торые отделены друг от друга непереходимыми границами, и нам надо искать та­ ких признаков, которые указали бы нам, по какую сторону каждой из этих границ находится предмет. Нам надо выбрать те признаки, которые лучше всего служили бы для этой цели; если они в то же вре­ мя важны и сами по себе, то тем лучше. Выбрав признаки, мы распределяем пред­ меты, по моему мнению, соответственно этим признакам, а не по сходству с типом. Вид Ranunculus acris мы образуем не из всех тех растений, которые обладают до­ статочным, по нашему мнению, сходством с его типом — «куриной слепотой», а из тех, у которых имеются известные признаки, выбранные нами так, чтобы по ним мож­ но было приписать этим растениям общее происхождение. Перечисление этих при­ знаков и составляет определение вида. Является вопрос: должны ли все клас­ сы той или другой естественной классифи­

кации быть разрядами (подобно тому как совершенно верно, что все разряды долж­ ны найти себе место в числе классов)? На это я отвечу: конечно, нет. Различия между разрядами недостаточно многочисленны для того, чтобы составить целую классифи­ кацию. Лишь очень немногие из родов и даже из семейств растений можно с досто­ верностью признать разрядами. Крупные деления растений на сосудистые и клеточ­ ные, на двусемянодольные, или экзоген­ ные, и односемянодольные, или эндоген­ ные, выражают, быть может, разрядовые различия: линии, разграничивающие эти классы, по-видимому (хотя я даже и этого не утверждаю положительно), проникают всю природу растений. Но различные виды одного и того же рода, различные роды од­ ного и того же семейства обыкновенно об­ ладают лишь небольшим количеством от­ личительных признаков. Какой-нибудь вид рода Rosa отличается от того или другого вида рода Rubus, зонтичный от лютико­ вых почти только теми признаками, какие ботаника приписывает этим родам и се­ мействам. Конечно, в некоторых случаях существуют и различия, не вошедшие в пе­ речень: некоторые семейства растений об­ ладают теми или другими особенностями в химическом составе или дают продук­ ты, оказывающие какое-либо особое влия­ ние на общую экономию животного мира, Так, крестоцветные и грибы содержат в се­ бе необычно большую пропорцию азота; из губоцветных преимущественно добыва­ ются эф ирны е масла; пасленовые облада­ ют обыкновенно наркотическим действи­ ем, и т.д. В этих и подобных случаях мы имеем, быть может, разрядовые различия; однако это вовсе не необходимо. Роды и семейства могут быть в высшей степени естественными и в то же время отличать­ ся друг от друга лишь небольшим количе­ ством признаков, — лишь бы эти признаки были важны и предметы, входящие в каж­ дый род или семейство, походили друг на друга больше, чем на что бы то ни было, не входящее в этот род или семейство. Итак, когда низшие виды узнаны и оп­ ределены, надо распределить их в более обш ирные группы так, чтобы эти группы

соответствовали, где возможно, разрядам (хотя в большей части случаев никаких раз­ рядовых признаков нельзя бывает найти). При этом, правда, мы естественно и впол­ не основательно руководимся — по край­ ней мере, в большинстве случаев — сход­ ством с тем или другим типом. Мы обра­ зуем наши группы вокруг известных и з­ бранных разрядов, каждый из которых яв­ ляется в некотором роде образчиком сво­ ей группы. Но хотя эти типы наводят нас на группы, однако я не могу думать, чтобы группа определялась, образовывалась ти­ пом, — чтобы, решая вопрос о том, при­ надлежит ли тот или другой вид к такой-то группе, мы обращались к типу, а не к от­ личительным признакам, — чтобы призна­ ков этих «нельзя было выразить в словах». Это утверждение несогласно с тем, что го­ ворит сам д-р Юэль относительно основ­ ного принципа классификации: а имен­ но, чтобы она делала «возможными общие утверждения». Действительно, если класс не обладает никакими общими признака­ ми, то какие же общие утверждения воз­ можны относительно него? Относительно класса нельзя было бы тогда сказать ниче­ го, кроме того, что все входящие в его со­ став предметы сходны между собой боль­ ше, чем с чем бы то ни было другим. На самом деле, напротив, каждый род и семейство образуются в очевидном со­ отношении с известными отличительны­ ми чертами их и составляются, прежде всего и преимущественно, из видов, сход­ ных в обладании всеми этими признака­ ми. К этим видам присоединяются, в ка­ честве добавления, несколько (по большей части немного) других видов, обладающих почти всеми этими свойствами: одному из них недостает одного свойства, дру­ гому — другого и т.д. Будучи сходными с остальными видами данного рода почти в такой же степени, в какой те сходны друг с другом, эти виды не имеют такого же сходства ни с какой другой группой. Та­ ким образом, наше представление о клас­ се продолжает основываться на призна­ ках, и класс можно определить как сово­ купность тех вещей, которые либо облада­ ют данным рядом признаков, либо сходны

с вещами, обладающими этими признака­ ми, больше, чем с какими-либо другими. Да и это сходство не представляет со­ бой, конечно, какого-либо недоступного для анализа факта, каким является сход­ ство между ощущениями. Даже низшая сте­ пень сходства обусловливается обладани­ ем общими признаками. Все, что сходно с родом Rosa больше, чем со всяким дру­ гим, сходно с ним потому, что облада­ ет большим количеством признаков, по­ хожих на этот род, чем на всякий дру­ гой. И нет никакой трудности указать, при помощи перечисления признаков, приро­ ду и степень сходства, строго необходи­ мого для того, чтобы включить в класс тот или другой предмет. Всегда есть не­ которое свойство, общее всем включен­ ным в класс вещам. Часто бывают и другие свойства, по отношению к которым неко­ торые из вещей (хотя они также включе­ ны в класс) представляют исключение. Од­ нако предметы, представляющие исключе­ ние по отношению к какому-либо одному признаку, оказываются сходными в дру­ гих признаках; сходство, которого недо­ стает в некоторых отдельных экземплярах, должно восполняться в других. Таким об­ разом, класс устанавливается на основа­ нии обладания всеми общими признака­ ми и большинством тех, из которых есть исключения. Если бы то или другое рас­ тение имело прямостоячие семенопочки, раздельные рыльца, содержало бы белок и не имело бы прилистников, то его, веро­ ятно, не отнесли бы к семейству розоцвет­ ных. Но у него может не хватить какогонибудь одного или более из присущих это­ му семейству признаков, — и все-таки его отнесут к этому семейству. Научная клас­ сификация лучше достигнет своих целей, если включит и его: ввиду того, что в сво­ их известных свойствах это растение так сходно с этим семейством, оно, вероятно, сходно с ним (более, чем со всяким дру­ гим) и в тех из своих свойств, которые еще не открыты. Поэтому естественные группы не толь­ ко не менее всяких искусственных классов определяются признаками, но образуются именно ввиду и на основании признаков.

Однако при этом принимаются во внима­ ние не только признаки, безусловно об­ щие всем включаемым в группу предме­ там, но вся совокупность тех признаков, из которых все встречаются в большинстве этих предметов, а большинство — во всех. Вследствие этого наше понятие ( concep­ tion) о классе — тот образ, которым этот класс представлен в нашем уме, — есть по­ нятие о некотором образце, обладающем всеми признаками данного класса, есте­ ственнее же всего о таком образце, ко­ торый, обладая всеми этими признаками в самой высокой степени, в какой они когда-либо встречаются, вследствие этого всего яснее и резче может указать нам, в чем состоят эти признаки. К этому-то ме­ рилу — не вместо определения, а в поясне­ ние его — мы обыкновенно и с удобством обращаемся, с целью определить, принад­ лежит ли тот или другой индивидуум или вид к данному классу или нет. В этом и со­ стоит, по моему мнению, та доля истины, какая содержится в учении о типах. Сейчас мы увидим, что в тех случаях, когда классификация строится прямо в це­ лях того или другого специального индук­ тивного исследования, бывает не только желательно, но и необходимо (для выпол­ нения условий правильного индуктивного метода) установить некоторый типический вид или род: а именно, такой, который представлял бы исследуемое явление в его наиболее резкой степени. Но об этом мы скажем после. Теперь же для полноты уче­ ния о естественной группировке нам оста­ ется сказать несколько слов о тех принци­ пах, на которых должна быть основана со­ ответствующая такой группировке номен­ клатура. § 5. Научная номенклатура есть, как мы уже сказали, система названий естествен­ ных отделов. Эти названия, подобно дру­ гим именам классов, определяются пере­ числением отличительных признаков каж­ дого класса. Единственное (помимо этого) достоинство, каким может обладать такой ряд имен, будет состоять в том, чтобы эти имена уже самим способом своего образо­ вания давали возможно большее количе­

ство сведений: чтобы тому, кто знает дан­ ную вещь, они оказывали всю ту помощь, какую ему может оказать имя (напоминая то, что он знает), а тому, кто не знаком с ве­ щью, давали бы уже одним звуком своим все то знание, какое возможно в каждом данном случае. Есть два способа придать имени раз­ ряда такое значение. Лучший (но, к со­ жалению, редко осуществимый) состоит в том, чтобы слово составить таким обра­ зом, чтобы оно самим складом своим ука­ зывало на те свойства, которые оно долж­ но соозначать. Имя разряда не соозначает, конечно, всех его свойств, так как свойства эти неисчислимы; оно соозначает лишь те из них, которых достаточно для отличения данного разряда и которые являются вер­ ными показателями всех остальных. Одна­ ко эта цель очень редко достигается одним или даже двумя или тремя свойствами. Для того чтобы отличить, например, обыкно­ венную маргаритку от всех остальных ви­ дов растений, потребовалось бы перечис­ ление многих признаков. Между тем имя, чтобы оно не было слишком громоздко для употребления, может указывать своей эти­ мологией или способом составления лишь очень небольшое число признаков. По­ этому возможность идеально совершенной номенклатуры ограничивается, вероятно, тем единственным случаем, в котором мы имеем счастье обладать чем-то близким к таковой, — номенклатурой элементар­ ной химии. Вещества (простые и слож­ ные), с которыми имеет дело химия, пред­ ставляют собой разряды и, как таковые, обладают неисчислимыми свойствами, от­ личающими казды й из них от остальных. Но у сложных веществ (простые не на­ столько, многочисленны, чтобы требовать систематической номенклатуры) есть од­ но свойство, само по себе достаточное для различения разрядов: это их химический состав; в то же время он является (за неко­ торыми, пока еще не вполне понятными, исключениями) надежным признаком всех остальных свойств сложного тела. Поэто­ му нужно было только так составить на­ звание каждого сложного тела, чтобы оно тотчас же указывало на его химический

состав: надо было каким-либо единообраз­ ным способом составить названия слож­ ных тел из названий входящих в их со­ став простых субстанций, или элементов. Это и сделали в высшей степени успеш­ но и искусно французские химики, хотя и их номенклатура стала уже недостаточ­ ной для выражения наиболее сложных со­ единений, какие теперь известны хими­ кам. Единственное, чего они не выразили в своей номенклатуре, — это те пропор­ ции, в каких соединены элементы: однако после установления атомической теории даже и это оказалось возможным выразить при помощи некоторого простого приспо­ собления их фразеологии. Когда, для надлежащего указания раз­ ряда, надо принять во внимание слиш­ ком много признаков, которых нельзя все выразить словопроизводством названия, и когда ни один из них не имеет такого пре­ обладающего значения, чтобы оправдать факт указания только его одного, — тогда мы можем прибегнуть к некоторому вспо­ могательному средству. Хотя мы не в состо­ янии указать отличительных свойств тако­ го разряда, мы можем указать его ближай­ шие естественные сродства, введя в его на­ звание имя ближайшей естественной груп­ пы, один из видов которой он составля­ ет. На этом принципе основана замеча­ тельная двойная номенклатура ботаники и зоологии. В этой номенклатуре назва­ ние каждого вида состоит из имени его рода или ближайшей высшей естествен­ ной группы и слова, отличающего данный вид. Последняя часть такого сложного име­ ни заимствуется иногда от той или другой особенности, которой этот вид отличает­ ся от других видов того же рода (Clema­ tis integrifolia, ломонос цельнолистый; Роtentilla alba, могучник белый; Viola palustris, фиалка болотная; Artemesia vulgaris, чернобыльник обыкновенный), иногда от какого-либо исторического обстоятельства (Narcissus poetkus, нарцисс поэтов; Potentilla tormentilo, так как это растение было ранее известно под последним названием; по-русски «лапчатка», а также «узик» (Ехacum Candollii), так как впервые оно было открыто Декандолем), а иногда прибавле­

нием какого-либо чисто условного терми­ на (Thlaspi bursa pastoris, ярутка пасту­ шья сумка5, Ranunculus thorn, и т.п.). Ко­ торым именно из этих способов образо­ вана последняя часть сложного названия, это не важно, так как второе или, как его обычно называют, «видовое» имя может выражать (кроме особых случаев), самое большее, лишь очень малую часть соозна­ чения термина. Прибавляя к нему назва­ ние высшего рода, мы, насколько это в наших силах, исправляем невозможность составить имя так, чтобы оно выражало все отличительные признаки разряда. Во всяком случае, мы заставляем его выра­ жать признаки, общие всей той ближай­ шей естественной группе, в которую вхо­ дит данный разряд. Если бы эти призна­ ки оказались столь многочисленными или столь мало знакомыми, что потребовали бы дальнейшего применения того же са­ мого средства, мы могли бы взять, вместо двойной, тройную номенклатуру, употреб­ ляя не только имя рода, но и имя той бли­ жайшей, высшей над родом группы, кото­ рая обычно называется «семейством». Это и предложил для минералогической но­ менклатуры проф. Мос. «Составленные им названия были образованы не из двух, а из трех элементов, обозначавших вид, род и порядок; так, у него были такие виды, как ромбоидальный галоид извести, окта­ эдральный галоид фтора, призматический галоид барита»6. Однако в ботанике и зоо­ логии — единственных науках, в которых этот общий принцип был до сих пор с успехом применен к построению номен­ клатуры, признана достаточной двойная номенклатура. Этот принцип номенклатуры имеет не только ту выгоду, что придает названиям видов наибольшее количество самостоя­ тельного значения, какое только допуска­ ют обстоятельства случая; кроме этого, он отвечает еще дальнейшей цели: он чрезвы­ чайно экономизирует применение назва­ ний и предупреждает обременение памяти, которое без этого стало бы невыносимым. Когда названия видов становятся слишком многочисленными, делается, как замечает д-р Ю эль7, безусловно необходимым дать

возможность запомнить и прилагать их. «Так, например, в эпоху Линнея было из­ вестно десять тысяч видов растений, а те­ перь их знают, вероятно, тысяч шестьде­ сят. Было бы бесполезно стараться соста­ вить и употреблять особое имя для каждо­ го из этих видов. Распределение предме­ тов в системе классификации и позволяет нам ввести номенклатуру, не требующую такого громадного числа названий. Осо­ бое название имеет каждый род, а виды

обозначаются прибавлением к имени рода того или другого эпитета. Таким-то обра­ зом Линней и нашел, что приблизительно тысячи семисот родовых имен с неболь­ шим числом видовых достаточно для точ­ ного обозначения всех известных в его время растительных видов». И хотя число родовых имен с тех пор сильно возросло, однако оно увеличилось далеко не про­ порционально увеличению числа ставших известными видов.

Глава VIII

Классификация рядам и 1

§ 1. До сих пор мы рассматривали прин­ ципы научной классификации только по отношению к составлению естественных групп; на этом останавливалось большин­ ство писателей, пытавшихся построить уче­ ние о естественной классификации, в том числе и д-р Юэль. Однако остается еще другая и не менее важная часть учения, до сих пор, насколько мне известно, система­ тически разрабатывавшаяся только О. Кон­ том. Это — размещение естественных групп в естественный р яд 2. Целью классификации как орудия ис­ следования природы служит, как мы уже сказали раньше, то, что она заставляет нас думать вместе о предметах, которые об­ ладают наибольшим количеством важных общих свойств и которые нам поэтому все­ го чаще приходится мысленно сопостав­ лять в наших индукциях. Таким образом, наши идеи о предметах приводятся в поря­ док, наиболее благоприятствующий успеш­ ному выполнению индуктивных исследо­ ваний вообще. Однако, когда наша цель со­ стоит в том, чтобы облегчить то или другое отдельное индуктивное исследование, тре­ буется нечто большее. Для того чтобы быть орудием для такой цели, классификация должна сопоставить такие предметы, одно­ временное рассмотрение которых способ­ но бросить больше всего света на данную область исследования. Так, если предме­ том исследования являются законы того или другого явления или того или другого ряда связанных между собой явлений, то за основание классификации должно быть принято это самое явление или этот ряд явлений. От такой классификации, которая дол­ жна облегчить изучение того или другого определенного явления, требуется, во-первых, чтобы она соединяла в один класс все разряды вещей, обнаруживающие это

явление во всех его разновидностях и сте­ пенях, а во-вторых, чтобы она разместила эти разряды в некоторую цепь, сообразно той степени, в какой они обнаруживают данное явление, — начиная с тех, которые проявляют его всего сильнее, и кончая те­ ми, в которых оно заметно всего слабее. До настоящего времени главный пример такой классификации дают сравнительные анатомия и физиология, из которых мы поэтому и берем наши примеры. § 2. Положим, мы исследуем законы ж и­ вотной жизни. Первым шагом после обра­ зования возможно отчетливого представ­ ления о самом явлении (насколько это до­ пускается имеющимся состоянием нашего знания) будет соединение в один большой класс — класс животных — всех тех извест­ ных разрядов существ, где имеется налицо исследуемое нами явление во всех его сте­ пенях и во всех комбинациях с другими свойствами. Так как некоторые из этих раз­ рядов обнаруживают общие явления жи­ вотной жизни в очень высокой степени, а другие — в весьма незначительной, едва достаточной для усмотрения этих явлений, то мы должны тотчас же расположить эти разряды в цепь или ряд так, чтобы они следовали друг за другом соответственно тем степеням, в каких они обнаруживают наше явление: мы можем начать поэтому с человека и кончить наиболее несовер­ шенными разрядами зоофитов. Этим мы показали только то, что мы должны расположить те случаи, на основа­ нии которых надо индуктивно вывести за­ кон, в таком порядке, какого требует один из рассмотренных нами в предыдущей Книге четырех методов экспериментального ис­ следования: четвертый метод — метод со­ путствующих изменений. Как мы уже за­ мечали раньше, этот метод часто бывает

единственным, к какому мы можем при­ бегнуть с уверенностью в правильности за­ ключения в тех случаях, когда мы имеем в своем распоряжении лишь ограничен­ ные средства для разделения, при помо­ щи искусственного опыта, обстоятельств, обычно соединенных друг с другом. Прин­ цип этого метода состоит в том, что фак­ ты, усиливающиеся (либо уменьшающие­ ся, либо исчезающие) вместе, должны быть или причиной и ее следствием, или след­ ствиями одной общей причины. Удостове­ рившись в том, что между изменениями действительно существует такое отноше­ ние, мы можем с уверенностью признать связь между изучаемыми фактами либо за закон природы, либо за эмпирический закон, смотря по обстоятельствам. Что приложению этого метода долж­ но предшествовать составление описанно­ го нами ряда, это очевидно и не требу­ ет разъяснений; расположение предметов в ряд по степеням проявления в них того факта, закон которого мы ищем, совершен­ но естественно подсказывается требовани­ ями наших индуктивных процессов и не требует здесь никаких подробных поясне­ ний. Однако в некоторых случаях распре­ деление предметов ввиду какой-либо спе­ циальной цели становится определяющим принципом классификации этих предме­ тов и для общих целей. Это естественно и правильно будет тогда, когда отыскивае­ мые в специальном исследовании законы предметов составляют столь важную часть общего характера и истории этих предме­ тов и оказывают столь большое влияние на все явления, в которых они участву­ ют, как деятели или как поле действия, что все остальные различия между предметами оказывается удобным признать за простые видоизменения искомого явления, за след­ ствия совместного действия того или дру­ гого случайного обстоятельства с закона­ ми данного явления. Так, в области живых существ различия между одним классом животных и другим можно с полным пра­ вом считать простыми видоизменениями общего явления — животной жизни — ви­ доизменениями, обусловливаемыми либо различными степенями обнаружения это­

го явления в различных животных, либо смешением следствий случайных причин, свойственных специально природе каждо­ го отдельного животного, со следствиями, обусловленными общими законами жиз­ ни, — причем эти законы все еще оказы­ вают преобладающее влияние на резуль­ тат. При таких условиях не может быть успешно ни одно индуктивное исследова­ ние относительно животных, если оно не будет подчинено исследованию всеобщих законов животной жизни. И та классифи­ кация животных, которая будет наиболее приспособленной к этой цели, будет в то же время всего более соответствовать и остальным целям зоологической науки. § 3. Для установления такой классифика­ ции и даже для понимания уже установ­ ленной, требуется способность схватывать сходство существа данного явления, в его слабых степенях и менее отчетливых ф ор­ мах — с тем, что называется тем же самым явлением, только в его полном и совер­ шенном развитии, — иначе говоря, спо­ собность отождествлять друг с другом все явления, различающиеся только в степе­ ни и в тех свойствах, которые мы отно­ сим на счет разницы в степени. Для того чтобы признать это тождество, или, дру­ гими словами, это точное сходство в ка­ честве, необходимо какой-либо вид при­ знать типическим. Типом класса надо счи­ тать тот из входящих в состав этого клас­ са естественных разрядов, в котором ле­ жащие в основе класса свойства проявля­ ются в высшей степени; другие же раз­ новидности надо рассматривать как слу­ чаи, так сказать, вырождения этого типа, как уклонения от него вследствие мень­ шей интенсивности отличительного свой­ ства или свойств. Действительно, всякое явление, caeteris paribus, лучше всего изу­ чать там, где оно наиболее сильно. Там до­ стигнут наибольшей силы и те следствия, которые зависят от него или от одних с ним причин. Там, следовательно, и толь­ ко там могут стать нам вполне известными и эти следствия как самого явления, так и общ их ему с другими явлениями при­ чин, так что мы будем в состоянии узнать

их малейшие степени или даже одни их зачатки в тех случаях, в которых прямое изучение их было бы трудно или даже не­ возможно. Я не говорю уже о том, что явление в своих высших степенях может сопровождаться такими следствиями или побочными обстоятельствами, которых во­ все не бывает при степенях более слабых (потому что они требуют для своего появ­ ления в сколько-нибудь заметной степени большей интенсивности причины, чем ка­ кая имела место в данном случае). Так, на­ пример, в человеке (в этом животном виде в наивысшей степени обнаруживаются яв­ ления и животной, и органической жизни) в течение его одушевленного существова­ ния развиваются вторичные (subordinate) явления. Низшие виды животных не об­ наруживают этих явлений, и тем не ме­ нее, знание их имеет большое значение для нахождения условий и законов тех об­ щих жизненных явлений, которые общи человеку с низшими животными. Свойства эти даже справедливо считают свойства­ ми самой одушевленной природы, так как их, очевидно, можно связать с общими законами одушевленной природы, — так как, затем, мы имеем полное право пред­ положить, что более совершенные органы или даже более совершенные (сравнитель­ но с теперешними нашими) инструмен­ ты могли бы открыть некоторые зачатки или слабые степени этих свойств у всех животных, — так как, наконец, свойства­ ми класса самое правильное называть те свойства, которые вещи проявляют как раз в той степени, в какой они относятся к дан­ ному классу, т. е. в какой они обладают его главными отличительными признаками. § 4 . Теперь нам остается рассмотреть луч­ ший способ внутреннего распределения ряда — то, как его надо делить на порядки, семейства и роды. Главным принципом деления должно быть, конечно, естественное сродство: клас­ сы должны быть естественными группами. Об образовании этих последних мы уже достаточно говорили. Но принципы есте­ ственной группировки должны в своем при­ ложении подчиняться принципу естествен­

ного ряда. Группы должны составляться так, чтобы в одну и ту же не попадали та­ кие вещи, которые на общей шкале долж­ ны были бы занимать не смежные одно с другим места. Для этого надо соблюдать следующую предосторожность: первые де­ ления должны основываться не на всяких без разбора различиях, а на тех, которые соответствуют изменениям в степени глав­ ного явления. Ряд существ живой природы должен делиться на части в тех точках, где изменение в степени интенсивности основного факта (как он проявляется в его главных признаках: ощущении, мыш­ лении, произвольном движении и проч.) начинает сопровождаться заметными из­ менениями в разных других свойствах ж и­ вотного. Такие хорошо известные измене­ ния имеют место, например, там, где кон­ чается класс млекопитающих, там, где от насекомых отделяются рыбы, от моллюс­ ков — насекомые и т. д. Будучи таким обра­ зом составлены, первичные естественные группы сложатся в ряд посредством про­ стого предположения, без вторичного рас­ пределения, и каждая из таких групп будет соответствовать определенной части шка­ лы. Подобным же образом, каждое семей­ ство должно подразделяться (если это воз­ можно) так, чтобы одна часть его стояла на общей шкале выше, а другая ниже, хотя, конечно, смежно одна с другою. И только когда это невозможно, допускается осно­ вывать остальные подразделения на при­ знаках, не имеющих никакой доступной определению связи с главным явлением. Там, где основное явление настолько превосходит по своей важности все про­ чие свойства, на которых могла бы быть основана классификация, как это было в нашем примере с одушевленными суще­ ствами, — там всякому значительному укло­ нению от только что изложенного пра­ вила обыкновенно в достаточной степе­ ни мешает первый принцип естественной группировки: принцип образования групп на основании наиболее важных отличи­ тельных признаков предметов. Со времени первых успехов анатомии и физиологии все попытки научной классификации жи­ вотных как бы инстинктивно строились

до некоторой степени в соответствии с естественным рядом и больше согласовы­ вались, чем расходились, с той классифи­ кацией, которая всего естественнее должна была бы обусловливаться таким рядом. Од­ нако это согласие не всегда было полным, и до сих пор еще часто возникает спор о том, какая из классификаций лучше всего согласуется с правильной шкалой интен­ сивности главного явления. Так, например, Кювье справедливо упрекали за то, что он, образуя свои естественные группы, при­ дал слишком большое значение способу иитания — обстоятельству, которое прямо связано лишь с органической жизнью и не ведет к наиболее удобному, в целях иссле­ дования законов животной жизни, распре­ делению, так как и плотоядные, и траво­ ядные (или плодоядные) животные встре­ чаются почти на каждой ступени развития животного царства. Классификацию Блэнвиля высокие авторитеты считают свобод­ ной от этого недостатка: она самим поряд­ ком своих главных групп правильно изоб­ ражает постепенное нисхождение живот­ ной природы от ее высших до ее наименее совершенных представителей. § 5. Соответствующая изложенным прин­ ципам классификация из крупных обла­ стей природы до сих пор оказалась воз­ можной только в одном случае — в цар­ стве животных. Даже в царстве растений естественная группировка не пошла даль­ ше образования естественных групп. Есте­ ствоиспытатели считают — да, вероятно, и впредь будут считать — невозможным рас­ положить эти группы в какой бы то ни было ряд, термины которого соответство­ вали бы действительным градациям явле­ ний растительной жизни. Такую разницу можно указать между сосудистыми расте­ ниями и клеточными (куда относятся ли­ шаи, водоросли и др.), организация ко­ торых более проста и зачаточна, в срав­ нении с организацией высших растений, и которые поэтому ближе подходят к неор­ ганической природе. Но стоит нам значи­ тельно подняться над этой ступенью, и мы не найдем уже достаточных различий в той интенсивности, с которой различные рас­

тения обладают свойствами организации и жизни. Двусемянодольные растения име­ ют более сложное строение и в некоторых отношениях более совершенную органи­ зацию, сравнительно с односемянодоль­ ными, а некоторые из двусемянодольных, например сложноцветные, по своей орга­ низации сложнее всех остальных. Однако различия эти не настолько резки и не обе­ щают пролить никакого особенного света на условия и законы растительной жизни и развития. Если бы эти различия были резки, то классификацию растений можно было бы построить, подобно классифика­ ции животных, соответственно указанной постепенности, или ряду. Итак, хотя единственное полное при­ менение истинных принципов рациональ­ ной классификации — в составлении как групп, так и рядов — мы имеем в научной группировке органической природы, одна­ ко эти принципы приложимы ко всем слу­ чаям, в которых человечеству приходится ум­ ственно координировать различные части то­ го или другого обширного предмета. Прин­ ципы эти столько же полезны в классифика­ циях, составляемых в целях того или дру­ гого искусства или практической жизни, как и в тех, которые должны удовлетво­ рять целям науки. Так, например, надлежа­ щее распределение свода законов зависит от тех же самых научных условий, каки­ ми определяются и естественно-научные классификации; и для этого важного де­ ла не может быть лучшей подготовки, чем изучение принципов научной группиров­ ки, — и притом не только в отвлечении, а и в ее действительном приложении к какоголибо рода явлениям, для которых эти нача­ ла были впервые выработаны и на которых и до сих пор всего лучше учиться их при­ менению. Это хорошо сознавал великий авторитет в деле кодификации — Бентам, и его ранний Fragment of Govemement, уди­ вительное введение к ряду несравненных для своей области сочинений, содержит (в захватываемых им пределах) такие ясные и верные взгляды на значение естествен­ ной группировки, какие едва ли могли бы прийти в голову кому-либо, жившему рань­ ше Линнея и Бернара де Жюсьё.

Книга V

ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Ошибаться людям случается, не только утверждая и отрицая, но и чувствуя и безмолвно размышляя. Hobbes. Computatio sive Logica. Ch.V

Им кажется, что надо только усомниться воображением фаг fantaisie) и признать, что наша природа вообще слаба, что наш ум слеп, что нужно всячески стараться освободиться от своих предрассудков и пип. Они думают, что этого достаточно для того, чтобы более уже не поддаваться обману своих чувств и впредь ни в чем не ошибаться. Однако недостаточно сказать, что ум слаб: надо еще дать ему почувствовать его слабости. Мало сказать, что он подвержен ошибкам: надо еще раскрыть перед ним, в чем эти ошибки состоят. Malebranche. Recherche de la Verite

О заблуж дениях вообще

§ 1. У схоластиков было положение: сопtrarionim eadem est scientia, т. e. «противо­ положности изучаются вместе, одним и тем же актом познания». Действительно, мы никогда не знали бы как следует, что представляет собой та или другая вещь, если бы мы не были в состоянии дать себе надлежащего отчета также и в том, что ей противоположно. Сообразно это­ му положению, в большей части трактатов по логике значительный отдел посвящает­ ся изучению заблуждений, и этот обычай настолько заслуживает сохранения, что мы не решаемся от него отступить. Для полно­ ты философии умозаключения мы должны ввести в нее учение не только о правиль­ ных, но также и о неправильных умоза­ ключениях. Мы уже старались установить принци­ пы, согласно которым проверяется доста­ точность всякого доказательства и при по­ мощи которых уже заранее можно опреде­ лить природу и объем доводов (evidence), необходимых для доказательства всякого данного заключения. Если мы будем сле­ довать этим принципам, то мы, по крайней мере, не примем заблуждения за истину, — хотя, конечно, число и значение тех истин, которые мы установим, будет определяться случайностью или рвением, проницатель­ ностью и терпением самого исследовате­ ля. Однако общее мнение людей, основан­ ное на их опыте, свидетельствует, что они в пользовании своей способностью рас­ суждения очень далеки даже и от этого отрицательного совершенства. В повседневной жизни, в практиче­ ской деятельности человечества ош ибоч­ ные умозаключения и неправильные ис­ толкования опыта безусловно неизбежны, если только возникновению их не пре­ пятствует высокое развитие мыслительных способностей. И у большинства людей —

даже на высшей ступени культуры, какой они когда-либо достигают, — такие оши­ бочные умозаключения, влекущие за со­ бою соответствующие ошибки в поведе­ нии, встречаются до плачевности часто. Даже в области тех умозрений, которым систематически посвящали себя выдающе­ еся умы и в которых совокупная мысль всего ученого мира всегда была готова по­ мочь усилиям отдельных лиц и исправить их заблуждения, — даже и в этой обла­ сти, говоря вообще, мнения, не основан­ ные на правильном наблюдении, вполне изгнаны лишь из наиболее совершенных наук, предмет которых отличается наи­ меньшею сложностью. В области же наи­ более сложных явлений природы — и осо­ бенно в тех, где предметом является че­ ловек как нравственное, интеллектуальное, общественное, или даже как физическое существо, — там различие мнений, до сих пор разделяющее образованных людей, и одинаковая уверенность, с какой люди са­ мых различных взглядов держатся своих убеждений, доказывают, что относительно этих предметов не только не установилось еще вообще правильных способов мышле­ ния, но даже прямо господствуют непра­ вильные. Исследователи здесь не только по большей части не находили истины, но часто принимали за нее ложь, и даже наи­ более образованная часть человечества не научилась еще воздерживаться от бездока­ зательных заключений. Единственною полною охраной про­ тив неправильного умозаключения являет­ ся привычка рассуждать правильно, зна­ комство с принципами правильного умо­ заключения и навык в приложении этих принципов. Однако далеко не бесполезно рассмотреть и то, каковы наиболее обыч­ ные виды неправильных рассуждений, ка­ кие ошибочные видимости всего легче мо-

iyr мешать соблюдению правильных прин­ ципов индукции — каковы, коротко гово­ ря, самые обычные и наиболее опасные разновидности доказательств, только ка­ жущихся таковыми и потому приводящих людей к таким мнениям, для оправдания которых в действительности нет никаких оснований. Перечень видов «кажущихся доказа­ тельств» и является списком заблуждений. Без подобного перечня настоящее сочи­ нение было бы неполно в одном суще­ ственном отношении. Писатели, включав­ шие в свою теорию умозаключений толь­ ко силлогизм, или умозаключения из об­ щих положений, ограничивали свои за­ мечания (соответственно такому ограни­ чению) только теми ошибками, которые имеют место в дедуктивной части про­ цесса исследования. Мы же взялись рас­ смотреть весь этот процесс в его целом, а потому должны присоединить к нашим указаниям относительно правильного его выполнения также и предостережения — как против неправильностей, возможных в каждой из его частей (силлогистической и опытной), так и против ошибок, имею­ щих место в тех случаях, когда в данном рассуждении вовсе нет налицо ни силло­ гизма, ни индукции. § 2. Рассматривая источники неоснова­ тельных умозаключений, излишне пере­ числять заблуждения, вытекающие не из ошибочного метода и даже не из незнания правильного метода, а из случайной ош иб­ ки, от поспешности или невнимательно­ сти в приложении правильных принци­ пов индукции. Такие заблуждения, подоб­ но случайным ошибкам в сложении чисел, не требуют философского анализа и клас­ сификации: никакие теоретические сооб­ ражения не могут дать нам средств избег­ нуть их. В настоящем сочинении мы долж­ ны обратить наше внимание не на про­ стую неопытность в правильном выполне­ нии процесса (чему могут помочь только сосредоточение на нем внимания и уси­ ленная практика в нем), а на способы совершенно неправильного его выполне­ ния — на те условия, при которых челове­

ческий дух убеждает себя в том, что у него есть достаточные основания для заключе­ ния, хотя на самом деле до этого заклю­ чения он дошел не которым-либо из за­ конных методов индукции, а как попало, вовсе (хотя бы даже кое-как и небрежно) не пытаясь проверить свое умозаключение по этим законным методам. § 3. В том, что можно назвать «филосо­ фией заблуждения», есть еще другая ветвь, о которой здесь надо упомянуть — однако только для того, чтобы вовсе исключить ее из нашего рассмотрения. Источники ош и­ бочных мнений бывают двух родов: нрав­ ственные и умственные. Нравственные во­ все не входят в планы настоящего сочи­ нения. Их можно разделить на два глав­ ных класса: равнодушие к достижению ис­ тины и увлечение. Самый обычный слу­ чай последнего состоит в том, что нас увлекают наши желания. Мы почти одина­ ково склонны ошибочно соглашаться как с неприятным, так и с приятным для нас, раз только то или другое затрагивает одну из наших сильных страстей. Люди роб­ кого характера тем более склонны верить тому или другому известию, чем более оно рассчитано на то, чтобы их испугать. Дей­ ствительно, тот фаюг, что всякая сильная страсть делает нас доверчивыми к утвер­ ждению существования способного ее вы­ звать предмета, представляет собой психо­ логический закон, который можно дедуци­ ровать из наиболее общих законов духов­ ного склада людей. Однако нравственные причины мне­ ний (хотя для большинства людей они сильнее всех других) представляют собой лишь отдаленные причины: они действуют не прямо, а через посредство причин ум­ ственных, к которым они стоят в таком же отношении, в каком находятся причины, называемые в медицине предрасполагаю­ щими, к производящим. Равнодушие к исти­ не само по себе не может произвести ош и­ бочной уверенности; оно действует лишь тем, что препятствует уму собрать надле­ жащие доказательства или проверить их законным и строгим наведением, вслед­ ствие чего ум остается беззащитным про­

тив всякого рода мнимых доказательств, которые либо представляются сами собой, либо обусловливаются тем, что ум выпол­ няет меньшее количество труда, чем сле­ довало. Точно так же и увлечение явля­ ется лишь косвенным источником оши­ бочных заключений. Мы не можем пове­ рить данному предложению только пото­ му, что мы хотим ему поверить или бо­ имся ему не поверить. Даже самая силь­ ная склонность признать истинным тот или другой ряд предложений не позволи­ ла бы человеку (будь он даже совершенно слабым в умственном отношении) пове­ рить им, если не было какого-либо на­ мека на умственные основания — какогонибудь, хотя бы призрачного, доказатель­ ства. Всякая такая склонность действует косвенно, представляя в неполном виде или извращая умственные основания уве­ ренности. Она заставляет человека пугать­ ся докучного труда построения строгой индукции, раз явилось опасение, что ее результат будет неприятен; а в самом та­ ком исследовании она побуждает челове­ ка неправильно направлять ту его спо­ собность, которая до известной степени произвольна — внимание, уделяя большую часть его тому доказательству, которое, как ему кажется, соответствует желательному заключению, и меньшую тому, которое, повидимому, ему неблагоприятно. Кроме то­ го, эта склонность заставляет человека рев­ ностно искать (действительные или мни­ мые) основания, способных поддержать мнения, согласные с его интересами или чувствованиями, и опровергнуть те, кото­ рые противны этим последним. А когда эти интересы или чувствования общи для большего количества людей, тогда получа­ ют значение и ход такие доводы, на кото­ рые никто даже на один момент не обра­ тил бы внимания, если бы в пользу данного заключения говорили только эти доводы. Естественные и приобретенные пристра­ стия людей постоянно порождают такие философские теории, в пользу которых говорит только то, что они дают посыл­ ки для доказательства излюбленных уче­ ний или для оправдания дорогих чувств. И даже когда та или другая из этих теорий

настолько потеряла общественный кредит, что уже не может более служить своей це­ ли, всегда ее место готова бывает занять другая. Эта склонность, если она проявля­ ется в пользу какого-либо очень распро­ страненного убеждения или чувствования, часто украшается лестными эпитетами, а противоположная ей привычка составлять суждения в полном подчинении доказа­ тельству клеймится различными ненавист­ ными кличками: скептицизмом, безнрав­ ственностью, холодностью, жестокосерди­ ем и т. п., смотря по случаю. Хотя мнения большинства человечества в тех случаях, когда они не зависят от одной привычки и затверживания, коренятся гораздо более в склонностях, чем в уме, тем не менее для торжества этих основанных на чув­ ствах тенденций необходимо, чтобы они предварительно исказили рассудок. Каж­ дое ошибочное умозаключение, хотя бы оно и коренилось в моральных причинах, должно содержать в себе некоторый ум­ ственный процесс признания недостаточ­ ного доказательства за достаточное; и кто остерегается всякого рода неоснователь­ ных доказательств, которые можно ош и­ бочно признать за основательные, тот не будет в опасности впасть в ошибку даже под влиянием самой сильной склонности. Некоторые умы настолько окрепли в мыш­ лении, что не могли бы остаться слепыми к истине, как бы это ни было для них жела­ тельно: они не были бы в состоянии при­ знать слабые аргументы сильными, будь даже их склонность к данному заключе­ нию самой сильной, какая только возмож­ на. Поэтому если бы удалось сделать не­ возможною софистику ума, то и софистика чувств стала бы, за отсутствием своего ору­ дия, бессильною. А потому полная класси­ фикация всех вещей, способных казаться доказательными, не будучи на самом деле таковыми, должна заключать в себе и все те ошибки, которые обусловливаются мо­ ральными причинами, — за исключением только ошибок на практике, совершаемых вопреки знанию правильного пути. Итак, теперь нам надо рассмотреть различные виды таких доводов, которые либо вовсе не представляют собой дока­

зательств, либо дают одну видимость пол­ ных доказательств, будучи на самом деле неполными. Это и составит предмет той части нашего исследования, к которой мы сейчас приступаем. Предмет этот не выходит за пределы классификации и сжатого обзора. В самом деле, вещей, не составляющих доказатель­ ства того или другого заключения, очевид­ но, бесконечно много, и это отрицатель­ ное свойство, не зависящее ни от какого положительного, не может стать основа­ нием реальной классификации. Но те ве­ щи, которые, не будучи доказательством,

способны обманывать в этом отношении людей, можно классифицировать, так как они обладают некоторым положительным свойством, а именно: они способны ка­ заться доказательством. Сгруппировать их мы можем, по нашему желанию, на любом из двух принципов: или по тем причинам, которые придают им видимость доказа­ тельности, или по тому роду доказатель­ ства, видимостью которого они обладают. Та классификация заблуждений, которую мы попытаемся изложить в следующей гла­ ве, основана на обоих этих соображениях вместе.

Классификация заблуждений

§ 1. Пытаясь установить некоторые об­ щие черты, которыми отличались бы друг от друга различные виды ошибочного до­ казательства, мы ставим себе совершенно другую цель, чем некоторые выдающиеся мыслители, дававшие под названием «по­ литических» или других заблуждений про­ стой перечень известного числа ош ибоч­ ных ходячих мнений, часто высказывае­ мых общих предложений, общих мест (loci communes) — слабых аргументов в области того или другого предмета. Логика занима­ ется не теми ошибочными мнениями, ко­ торых держатся люди в действительности, а только тем способом, при помощи кото­ рого они до этих мнений доходят. Спраши­ вается не то, какие факты в ту или другую эпоху ошибочно принимали за доказатель­ ство некоторых других фактов, а то, какое именно свойство фактов привело людей к такому ошибочному предположению. Если один факт ошибочно считают до­ казательством или признаком какого-либо другого, то должна существовать та или другая причина для такой ошибки: факт, считающийся доказательством, должен каким-либо особым образом быть связан­ ным с тем фактом, доказательством кото­ рого его считают: он должен стоять к этому последнему в некотором особом отноше­ нии, без которого его бы не стали счи­ тать доказательством. Отношение это мо­ жет либо вытекать из простого созерцания этих двух фактов рядом друг с другом, ли­ бо зависеть от некоторого процесса мыс­ ли, уже ранее установившего между ними ту или другую ассоциацию. Однако здесь должно быть некоторое особенное отно­ шение: тот факт, в котором, хотя бы вслед­ ствие самого грубого заблуждения, видят доказательство какого-либо другого факта, должен занимать некоторое особое поло­ жение по отношению к этому последнему;

и раз мы будем в состоянии установить и определить это особенное положение, мы заметим и происхождение ошибки. Мы не можем считать один факт дока­ зательством другого, если мы не уверены в том, что оба эти факта всегда — или, по крайней мере, в большинстве случаев — со­ единены один с другим. Если мы считаем А доказательством В (т. е. если мы, видя А, склонны заключить о наличии В), то мы основываемся на уверенности в том, что везде, где есть А, есть всегда (или по боль­ шей части) и В, в качестве предшествую­ щего, последующего или сопровождающе­ го явления. Если же, видя А, мы склонны не ожидать В, т. е. если мы видим в А до­ казательство отсутствия В, то это потому, что мы убеждены в том, что, где есть А, никогда не бывает (или, по крайней мере, бывает редко) В. Коротко говоря, ош ибоч­ ные заключения, как и правильные, стоят в неизменном отношении к некоторой об­ щей формуле, прямо ли выраженной или молчаливо принимаемой. Когда мы умо­ заключаем относительно одного факта на основании другого, в действительности не доказывающего первого, мы либо допусти­ ли, либо (если мы хотим быть последо­ вательными) должны допустить некоторое безосновательное общее предложение от­ носительно соединения этих двух фактов. Таким образом, каждому свойству фак­ тов или каждому способу нашего отно­ шения к фактам, заставляющему нас ду­ мать, что они обычно соединены, когда они на самом деле не соединены, или что они не соединены, когда они в действи­ тельности соединены, соответствует осо­ бый вид заблуждений. И перечень заблуж­ дений будет состоять поэтому в указании тех свойств фактов и тех особенностей на­ шего способа отношении к ним, которыми обусловливаются эти ошибочные мнения.

§ 2. Итак, начнем этот перечень. Предпо­ лагаемая связь или несовместимость меж­ ду двумя фактами либо может быть за­ ключением на основании доказательства (т. е. на основании какого-либо другого предложения или предложений), либо мо­ жет быть допущена без всякого подобно­ го основания — так сказать, вследствие своей собственной очевидности: она мо­ жет быть признана самоочевидною исти­ ною, или аксиомою. Этот факт дает начало первому большому делению заблуждений: на заблуждения в умозаключении и за­ блуждения непосредственные, или с пер­ вого взгляда (о / simple inspection). В по­ следний отдел должны входить не только все те случаи, когда в предложении увере­ ны и считают его истинным совершенно без всякого доказательства (при помощи специального опыта или умозаключения из общих положений), но также и те бо­ лее частые случаи, где с первого взгля­ да образуется предрасположение, или пре­ зумпция, в пользу того или другого пред­ ложения. Презумпция эта может быть не­ достаточной для уверенности; но она бу­ дет достаточной для того, чтобы помешать соблюдению строгих принципов правиль­ ной индукции и создать предрасположе­ ние в пользу такого доказательства, кото­ рое показалось бы недостаточным, если бы такой презумпции не было. Этот класс обнимает собой все, что можно назвать «естественными предрассудками» и что я буду называть безразлично «заблуждения­ ми с первого взгляда» и «заблуждениями априорными (
доказательств. Мы можем в точности знать основание вашего доказательства и тем не менее вывести из него неверное заключе­ ние; мы можем точно представлять себе наши посылки, те факты или общие прин­ ципы, которые служат основанием нашего умозаключения, и все-таки вывести оши­ бочное умозаключение — либо потому, что наши посылки были ошибочны, либо по­ тому, что мы вывели из них то, на что они не дают нам права. Однако, вероят­ но, чаще ошибки обусловливаются тем, что мы недостаточно ясно, т. е. (как это пока­ зано в предыдущем Книге) недостаточно определенно, представляем себе наши по­ сылки и составляем одно представление о нашем доказательстве, когда устанавлива­ ем или воспринимаем его, и другое, ко­ гда им пользуемся. Мы делаем это, либо ненамеренно (и по большей части бессо­ знательно) подставляя в течение процесса доказательства посылки, отличные от тех, из которых мы исходили, либо выводя дру­ гое заключение, вместо того, которое мы хотели доказать. Отсюда возникает осо­ бый класс заблуждений, который можно с удобством назвать, пользуясь выражением Бентама, «заблущ ениями от сбивчивости» (fallacies of confusion). Сюда войдут, между прочим, все заблуждения, коренящиеся в языке, — как в неясности или двусмыслен­ ности слов, так и в случайных ассоциациях между ними. Те случаи, когда заблуждение проис­ ходит не от сбивчивости, т. е. когда пред­ ложение и то доказательство, на основа­ нии которого в этом предложении убеж­ дены, усваиваются отчетливо и выражены недвусмысленно, — надо подвергнуть двум перекрестным делениям. «Кажущееся дока­ зательство» могут давать либо единичные факты, либо то или другое прежнее обоб­ щение; иначе говоря, кажущееся доказа­ тельство может симулировать либо индук­ цию, либо дедукцию. Кроме того, доказа­ тельство (будет ли оно состоять из пред­ полагаемых единичных фактов или из об­ щих предложений) может быть либо лож­ но само по себе, либо, будучи истинным, может не оправдывать того заключения, какое на нем стараются основать. Это да­

ет нам, сначала «заблуждения в индукции» и «заблуждения в дедукции», а затем под­ разделяет каждый из этих отделов соответ­ ственно тому, ложно ли данное доказатель­ ство или же, хотя и истинно, но не оправ­ дывает заключения. «Заблуждения в индукции», состоящие в том, что индукции основывают на ош и­ бочных фактах, можно назвать «заблуж­ дениями в наблюдении». Этот термин не вполне точен или, скорее, не вполне сов­ падает с тем классом ошибок, который я хочу им обозначить. Индукция не всегда бывает основана на непосредственно на­ блюденных фактах, а иногда и на фактах, установленных при помощи умозаключе­ ния; а потому, если ошибочно это послед­ нее, то ошибка будет уже не в наблюде­ нии (в буквальном смысле этого термина), а в умозаключении. Однако удобнее об­ разовать один класс из всех индукций, в которых ошибка лежит в недостаточной удостоверенности тех фактов, на которых основана данная теория, — все равно, бу­ дет ли причиной ошибки плохое наблю­ дение или полное отсутствие наблюдения, а также будет ли плохое наблюдение пря­ мым или же посредственным (через по­ средство признаков, не доказывающих то­ го, что ими думают доказать). А за отсут­ ствием какого-либо термина, который об­ нимал бы все способы установления тех фактов, на которых основывается индук­ ция, я решаюсь удержать для этого класса ошибок, при данном сейчас разъяснении, название «заблуждений в наблюдении». Другой класс индуктивных заблужде­ ний — заблуждения, имеющие место то­ гда, когда факты верны, но не оправды­ вают заключения, — правильно называют «заблуждениями в обобщении». Он, в свою очередь, распадается на различные подчи­ ненные классы или естественный группы, часть которых мы укажем в соответствую­ щем месте. Перейдем теперь к «заблуждениям в дедукции», т. е. к тем видам неправильных доказательств, в которых обе посылки или одна из них суть общие предложения, а са­ мо рассуждение представляет собой умо­ заключение из общих положений... И эти

аргументы мы можем также, конечно, по­ добно двум предшествующим, подразде­ лить на два вида, а именно: на умозаклю­ чения, основанные на ложных посылках, и на такие, в которых посылки истинны, но не оправдывают заключения. Однако из этих двух видов первый непременно должен войти в один из уже прежде упомя­ нутых отделов. Действительно, ошибочные посылки могут быть либо общими пред­ ложениями, либо утверждениями относи­ тельно индивидуальных фактов. В первом случае это будут ошибки в индукции то­ го или другого рода; во-втором — ошиб­ ки в наблюдении, если только как в том, так и в другом случае ошибочная посылка не будет принята с первого взгляда (тогда ошибка будет a priori). Или, наконец, мо­ жет быть и так, что посылки (какого бы рода они ни были) никогда не сознава­ лись столь отчетливо, чтобы рассуждаю­ щий ясно представлял себе самый способ их установления. Так бывает в так называе­ мом ложном, или ошибочном, круге умоза­ ключения (circulus vitiosus)\ тогда это будет «заблуждение вследствие сбивчивости». Таким образом, единственным видом заблуждений, коренящихся собственно в дедукции, остаются те, в которых посылки не оправдывают заключения, — коротко говоря, те различные виды неправильной аргументами, против которых направлены правила силлогизма. Их мы назовем «за­ блуждениями в умозаключении из общих положений» (fallacies of ratiocination). Таким образом, теперь у нас есть пять родов заблуждений, которые мы и можем свести в таблицу (см. стр. 557). § 3. Мы не должны, однако, ожидать, что­ бы действительно существующая заблужде­ ния людей всегда (или хотя бы обыкновен­ но) столь очевидно относились к которому-либо одному из этих классов, чтобы их нельзя было отнести ни к какому друго­ му. Ошибочные аргументы не допускают такого резкого разграничения, как аргу­ менты правильные. Аргумент, изложенный полностью, с отчетливым указанием всех его ступеней, языком, не допускающим не­ правильного понимания, должен, если он

г С первого взгляда (of simple inspection), или помимо рассуждения...........................

Заблуждения

В результате рассуждения (of inference)

1. Заблуждения априорные (fallacies a priori )

На основании отчетливо представляемого доказательства (from evidence distinctly conceived)

' 2. Заблуждения в наблюдении (f. o f observation) Индуктивные.. < 3. Заблуждения в обобщ ении . (f. o f generalization)

На основании неотчетливо представляемого доказательства (from evidence indistinctly co n ceiv ed ).

Дедуктивные .

ошибочен, с несомненностью подходить под один из этих пяти видов — или, вер­ нее, под один из первых четырех, так как пятый при указанных условиях исчезает. Но на самом деле в саму природу непра­ вильного умозаключения входит то, что оно бывает выражено двусмысленно. И ес­ ли вы заставите софиста, обманывающего самого себя или пытающегося обмануть других, отчетливо изложить его софисти­ ческое доказательство — оно во многих случаях не потребует никаких дальнейших опровержений. Во всех аргументах (кроме тех, кото­ рые изучаются в школах) некоторые из зве­ ньев бывают выпущены — особенно когда доказывающий хочет обмануть или сам — плохой и неопытный мыслитель, совер­ шенно не привыкший проверять своих умо­ заключений. И чаще всего ошибка скры­ вается в тех ступенях рассуждения, кото­ рые происходят именно таким образом, т. е. молча и полусознательно или даже во­ все бессознательно. Чтобы открыть ошиб­ ку, здесь бывает нужно вставить это молча принятое предложение. Но рассуждающий, по всей вероятности, никогда не задавал себе как следует вопроса, что именно он принимает за данное; а потому его оппо­ ненту (если этого нельзя выпытать у аргу­

4. Заблуждения в умозаключении из общ их положений (f. o f ratiocination) 5. Заблуждения от сбивчивости (f. o f confusion)

ментирующего при помощи сократическо­ го метода выспрашивания) приходится са­ мому решать, какова должна быть опущен­ ная посылка, чтобы она оправдывала за­ ключение. Поэтому, как говорит архиепи­ скоп Уэтли, «часто приходится колебать­ ся или, скорее, произвольно устанавливать не только то, к какому роду следует отнести каждый разряд заблуждений, но и то, к ка­ кому разряду отнести то или друтое от­ дельное заблуждение. Действительно, так как в аргументации обыкновенно одна по­ сылка пропускается, то слушателю часто приходится самому выбирать между та­ кой посылкой, которая не истинна, и та­ кой, которая не оправдывает заключения. Положим, например, человек распростра­ няется о бедствиях страны и отсюда за­ ключает, что ее правление — тираниче­ ское. В таком случае мы должны предполо­ жить, что он признает либо то, „что каждая бедствующая страна управляется тирани­ чески" (что очевидно ложно), либо толь­ ко то, что каждая тиранически управля­ емая страна бедствует, — положение, ко­ нечно, справедливое, но ничего не дока­ зывающее, так как в нем не распределен средний термин». По нашей классифика­ ции, первое из этих рассуждений надо бы­ ло бы отнести к ошибкам в обобщении,

а последнее — к ошибкам в дедуктивном умозаключении. «Который именно из этих доводов должны мы предполагать в уме того, кто высказал бы вышеприведенное рассуждение? Конечно (если только ора­ тор понимает сам себя), тот, на котором случайно остановился бы каждый из его слушателей: одни выбрали бы ошибочную посылку, а другие допустили бы неправиль­ ный силлогизм». Итак, строго говоря, почти все заблуж­ дения можно было бы отнести к пято­ му классу — к заблуждениям от сбивчи­ вости. Заблуждение редко можно отнести безусловно к которому-либо из остальных классов. Мы можем сказать только то, что если бы были вставлены все звенья, какие требуются для доказательного аргумента, то рассуждение вышло бы или такое-то (и тогда в нем имела бы место ош иб­ ка одного рода), или такое-то (с ошиб­ кою другого рода). И самое большее, что мы можем сказать, — это что заключе­ ние всего вероятнее произошло от ош иб­ ки такого-то рода. Так, в только что приве­ денном примере ошибку можно с наиболь­ шею вероятностью отнести к заблуждени­ ям в обобщении: неопределенный при­ знак или член доказательства ошибочно приняли за определенный и от следствия заключили к какой-либо из его возмож­ ных причин, когда были другие причи­ ны, столь же способные произвести это следствие.

Хотя эти пять классов переходят друг в друга и часто кажется, что данную ош иб­ ку можно по произволу отнести к одному из них скорее, чем ко всем остальным, од­ нако различение их приносить большую пользу. Мы считаем удобным выделить под названием «заблуждений от сбивчивости» те заблуждения, в которых нельзя указать никакой другой причины ошибки, кроме небрежности или неуменья правильно по­ ставить вопрос и определенно и точно представить себе доказательство. В осталь­ ных же четырех классах я распределяю не только те случаи, в которых ясно видна сущность доказательства и все-таки выво­ дится неправильное заключение, но так­ же и те, в которых есть некоторая сбив­ чивость, но где эта сбивчивость не явля­ ется единственною причиною ошибки и где есть тень основания для заблуждении в самой сущности доказательства. Нако­ нец, при распределении этих ошибок от частичной сбивчивости по четырем клас­ сам, я буду в тех случаях, когда будет какоелибо сомнение относительно действитель­ ного источника ошибки, предполагать ее в той части умственного процесса, в кото­ рой при данных обстоятельствах заблуж­ дение более всего вероятно, если судить по сущности данного случая и склонно­ стям человеческого ума. После этих заметок мы прямо перей­ дем к рассмотрению по порядку пяти клас­ сов заблуждений.

Заблуждения с первого взгляда, или a priori

§ 1. В тех заблуждениях, о которых мы будем говорить прежде других, не проис­ ходит в действительности никакого умоза­ ключения: предложение (его нельзя в та­ ких случаях назвать заключением) прини­ мается не как доказанное, а как не тре­ бующее никакого доказательства, как не­ которая самоочевидная истина, как нечто, обладающее столь значительной внутрен­ ней вероятностью, что в дополнение к ней достаточно и такого внешнего доказатель­ ства, которое само по себе не дает полной очевидности. Попытка изложить этот предмет во всем его объеме вышла бы за пределы настоя­ щего сочинения, так как потребовала бы исследования вопроса, скорее всякого дру­ гого составляющего великую проблему так называемой «метафизики», а именно: ка­ кие предложения можно разумно признать истинными без доказательства? Что какиелибо такого рода предложения должны быть, в этом все согласны, так как не может быть бесконечного ряда доказательств — цепи, ни на чем не висящей. Однако опре­ делить, каковы эти предложения, — это ве­ ликая задача, opus magnum наиболее глу­ бокой части философии духа. Уже с са­ мых древних времен философские шко­ лы по этому вопросу разделялись между двумя главными мнениями. Одно из них признает последними, коренными посыл­ ками только факты нашего субъективного сознания: наши ощущения, духовные вол­ нения, умственные состояния и желания. По этой теории мы можем знать только эти факты и то, что может быть из них выведе­ но по строгим правилам индукции; отно­ сительно же всего остального мы должны оставаться в неведении. Противоположная школа полагает, что существует еще нечто,

внушаемое нам, правда, этими субъектив­ ными явлениями, но не выводимое из них никаким — ни дедуктивным, ни индуктив­ ным — процессом, нечто, что мы должны, однако, по самому складу нашей духов­ ной природы признать за реальность — и мало того, за реальность высшего по­ рядка, сравнительно с явлениями созна­ ния: за действующие причины и необхо­ димые субстраты всех явлений. К числу этих бытий относят субстанции, или сущ­ ности (будет ли то материя или дух), — от праха наших ног до души и от души до божества. Согласно этой теории, все эти бытия — внеестественны или сверхъ­ естественны: у них нет ничего сходного в опыте, хотя опыт есть всецело прояв­ ление их деятельности. По этой теории, существование этих бытий, а также боль­ шая или меньшая часть тех законов, кото­ рым они подчиняются в своей деятельно­ сти, воспринимаются духом и признаются за реальные интуитивно: опыт — в ф ор­ ме ли ощущения или умственных состо­ яний (mental feeling) — только доставляет факты, согласные с необходимыми посту­ латами разума и объясняемые этими по­ стулатами1. Решение спора между этими противо­ положными теориями не входит в задачи настоящего сочинения, а потому мы и не будем входить в исследование вопросов относительно существования, объема и пределов априорного знания, не будем ха­ рактеризовать и того правильного предпо­ ложения, которое симулируется рассмат­ риваемым нами сейчас типом заблужде­ ний. Но так как обе спорящие стороны согласны в том, что такого рода предпо­ ложения часто строятся неосновательно, то мы считаем удобным, не входя в по-

следние метафизические основания этого вопроса, установить несколько теоретиче­ ских положений и указать кое-какие прак­ тические предосторожности относительно тех форм, в каких всего чаще высказы­ ваются такие неосновательные предполо­ жения. § 2. В тех случаях, когда, по мнению мыс­ лителей онтологической2 школы, дух ин­ туитивно усматривает вещи и их законы, не познаваемые нашею чувственною спо­ собностью, эти интуитивные (или предпо­ лагаемые интуитивными) восприятия не­ отличимы от того, что противоположная школа привыкла называть идеями духа. Ко­ гда мыслители той школы говорят, что они воспринимают вещи непосредствен­ ным актом некоторой, данной им Созда­ телем для этой цели способности, их про­ тивники могут возразить, что они просто находят в своем духе некоторую идею или понятие (conception), и отсюда заключают о существовании соответствующей объек­ тивной реальности. И это возражение бу­ дет не уловкой, а только выражением в дру­ гих словах того объяснения, которое дают многие из них самих и с которым наи­ более проницательные из них могли бы без колебания согласиться, да обыкновен­ но и соглашаются. Итак, раз в тех случаях, которые скорее других могут служить при­ зерами априорного знания, дух переходит от идеи о той или другой вещи к дей­ ствительному существованию этой вещи, то нам нечего удивляться тому, что не­ правильные предположения a priori со­ стоять в совершении того же самого про­ цесса, только ошибочно: в них субъектив­ ные факты неосновательно принимаются за объективные, законы воспринимающ е­ го духа — за законы воспринимаемого объ­ екта, свойства идей (или понятий) — за свойства мыслимых вещей. Поэтому значительная доля ошибок мысли происходит от безмолвного пред­ положения: что между предметами при­ роды должен существовать тот же самый порядок, какой существует между нашими идеями об этих предметах, что, если мы всегда о двух вещах думаем вместе, то эти

две вещи и существовать должны всегда вместе, что если одна вещь заставляет нас думать о другой, как о предшествующей ей или следующей за ней, то эта вещь и в действительности должна предшество­ вать первой или следовать за ней, — и об­ ратно, что если мы не можем мыслить двух вещей вместе, то они не могут и существо­ вать вместе, и их сочетание без дальней­ шего доказательства надо признать фактом невозможным. Лишь немногие люди, как я склонен думать, размышляли о том, как широко бы­ ло распространено это заблуждение и до какой степени оно господствует даже и над современными убеждениями и поступками человечества. В качестве первого примера его мы можем взять обширный класс на­ родных суеверий. Присмотритесь к тому, в каких обстоятельствах сходно большин­ ство вещей, считавшихся в различный эп о­ хи и у различных групп человеческого ро­ да предзнаменованиями или предсказани­ ями того или другого важного события — бедственного ли или счастливого. Вы най­ дете, что они по большей части харак­ теризуются следующим свойством: они за­ ставляют ум думать о том, действительное наступление чего они (вследствие именно этого), как предполагается, предсказывают. «О черте помолвка, а черт и тут» вошло в пословицу: упомяни имя черта, т. е. возбу­ ди идею о нем — и наступит соответству­ ющая действительность. В те эпохи, когда верили в нередкое появление этого пер­ сонажа в видимой форме, людям с живым воображением и впечатлительными нерва­ ми, несомненно, случалось под влиянием разговоров о черте воображать, что они его видят. Даже в наше неверующее вре­ мя рассказы о привидениях располагают нас видеть привидения и таким образом, вдобавок к априорному заблуждению, мо­ гут присоединять некоторое вспомогатель­ ное заблуждение ошибочного наблюдения и основанного на нем ложного обобще­ ния. Различных родов заблуждения часто таким образом сочетаются или скопляют­ ся, пролагая путь одно к другому. Однако источником суеверия было, очевидно, то, что мы указали. Подобным же образом вез-

дс считалось опасным говорить о несчастии: везде считали несчастным день, в ко­ торый случилось то или другое бедствие: везде чувства, а у некоторых народов и ре­ лигиозный долг, запрещали в такой день все важные работы, так как в такой день на­ ши мысли, всего вероятнее, будут направ­ лены на несчастье. На подобном же осно­ вании считалось предвестником неудачи всякое неблагоприятное событие при на­ чале того или другого предприятия. И, не­ сомненно, такое событие часто способ­ ствовало неудаче, более или менее нару­ шая спокойствие духа у заинтересованных в данном предприятии лиц. Однако это убеждение господствовало и в тех случа­ ях, когда неблагоприятное обстоятельство было слишком маловажно для того, что­ бы лишить человека бодрости своим соб­ ственным влиянием, независимо от суе­ верия. Всем известно, что Цезарь, выса­ живаясь на африканский берег, случайно споткнулся и упал; известно и то присут­ ствие духа, с которым он обратил эту не­ счастную примету в счастливую, восклик­ нув: «Африка, я обнимаю тебя». Правда, та­ кие предсказания часто считались предо­ стережениями относительно будущего, да­ ваемыми теми или другими дружественны­ ми или враждебными божествами. Однако сам этот предрассудок возник из презвде существовавшей склонности: предполага­ лось, что божество посылает в качестве указания на будущее нечто такое, что люди уже склонны рассматривать в этом свете. То же надо сказать и относительно счаст­ ливых и несчастных имен. Геродот расска­ зывает, как стали верить в успех своего предприятия греки, когда на пути к Микале к ним прибыла депутация с Самоса, один из членов которой назывался Эгезистратом, т. е. предводителем войск. Можно указать такие случаи, когда счи­ тали не только предзнаменованием, но чем-то близким к действительному несча­ стью вещи, на самом деле только спо­ собные заставить людей подумать о несчастьи. ’Eucpfyiei («говори хорошее») гре­ ков и favete linguis (собственно «благопри­ ятствуйте языками»), а также bona verba quaeso («прошу добрых слов») римлян по­

казывают их заботливость о том, чтобы не произносилось ни одного слова, выра­ жающего или напоминающего несчастье. И это происходило не под влиянием поня­ тий о вежливости или деликатности весьма мало соответствовавших их общему по­ ведению и строю чувствований, а из ис­ креннего опасения, как бы действитель­ но не наступило событие, внушаемое та­ ким образом их воображению. Некоторый след подобного суеверия существует, как известно, у необразованных людей еще и в наши дни: считается нехристианским делом говорить о смерти или предпола­ гать умершим еще живого человека. Из­ вестно, как тщательно избегали римляне всякого слова, прямо выражающего смерть или другое несчастье, как они прибега­ ли с этой целью к иносказательным вы­ ражениям: вместо mortuus est («он умер») они говорили vixit («он жил»), вместо «не­ счастное» — «будь событие счастливое или иное». Те же римляне имя Малевент (полатыни значит «дурной ветер» или «вред­ ный климат»), фессалийское происхожде­ ние которого (М аХбек;, MaXo£vxo<;) так проницательно открыл Сальмазий, изме­ нили в дающее очень благоприятные пред­ знаменования название Beneventum («хо­ рош ий ветер», «благоприятный климат»), Egesta (по-латыни egestas значит «нужда», «бедность») в Segesta; Epidamnus — назва­ ние, столь интересное по своим ассоциа­ циям для того, кто читал Фукидида, они изменили в Dyrrachium, чтобы избегнуть опасности от слова, напоминающего dam­ num, ущерб, вред. «Если дорогу перебежит заяц, говорит сэр Томас Броун3, то найдется немного больше полусотни людей, которые этим не смутятся, хотя это только авгурский страх, обусловливающийся общепринятым выра­ жением Inauspicatum dat iter oblatus lepus („встретившийся заяц дает неблагоприят­ ные предзнаменования относительно пу­ ти"). А поводом к этой мысли было, ве­ роятно, просто то, что бегущее мимо нас пугливое животное предвещало нам нечто страшное. На основании подобного же предположения встреча с лисицею предве­ щала обман». Суеверия, подобные этим по­

следним, должны представлять собой уже результаты изучения: они слишком отвле­ ченны для того, чтобы возникать естествен­ но или самопроизвольно. Но когда раз сде­ лана попытка построить науку о предсказа­ ниях, тогда всякая ассоциация (как бы она ни была слаба и далека), при помощи кото­ рой предмет может быть, хотя бы очень на­ тянутым образом, связан с идеями счастья, опасности или несчастья, оказывалась до­ статочной для причисления предмета к хо­ рошим или дурным предзнаменованиям. Несколько другого рода пример (одна­ ко подпадающий под то же самое правило) представляет собой знаменитая проблема, на которую было потрачено алхимиками столько труда и изобретательности: сде­ лать золото жидким, чтобы его можно бы­ ло пить. Мотивом ее служила мысль, что золото в виде питья должно быть непре­ менно панацеей — лекарством от всех бо­ лезней. Но почему именно золото? — По­ тому, что оно очень ценно: оно должно бы­ ло обладать всеми чудесными свойствами, какими может обладать физическая суб­ станция, так как ум уже привык вообще удивляться этому металлу. На основании подобных же априор­ ных соображений, «в разные эпохи рев­ ностно применяли в медицине (как гово­ рит д-р П арис4) все вещества, происхожде­ ние которых было облечено тайной. Еще не так давно выпал в Северной Италии один из тех дождей, которые, как теперь известно, состоят из экскрементов насеко­ мых; жители приняли его за манну или за какую-то сверхъестественную панацею и глотали его с такой жадностью, что толь­ ко с величайшим трудом можно было по­ лучить небольшое количество его для хи­ мического исследования». Хотя в этом слу­ чае суеверие, несомненно, имело отчасти религиозный характер, однако, по всей ве­ роятности, оно обусловливалось до неко­ торой степени также и тем предрассудком, что чудесная вещь должна непременно об­ ладать и чудесными свойствами. § 3. Приведенные до сих пор примеры априорны х заблуждений принадлежат к числу ходячих предрассудков и в наше

время не обманут уже людей сколько-ни­ будь образованных: они могли вводить их в заблуждение только разве в очень гру­ бые эпохи. Напротив, все те заблуждения, к которым мы переходим сейчас, господ­ ствовали и до сих пор еще господству­ ют даже и среди мыслителей. Указанная склонность объективировать законы духа, приписывать им существование во внеш­ ней действительности, предполагать, что то, что справедливо относительно наших идей о вещах, должно быть справедливо и относительно самих вещей, — эта склон­ ность проявляется во многих из пользу­ ющихся наибольшим доверием способов философского исследования в примене­ нии как к физическим, так и к метафи­ зическим 5 предметам. В одном из наибо­ лее прямых своих проявлений склонность эта воплощается в двух положениях, изъяв­ ляющих притязание на аксиоматическую истинность. Положения эти суть: «вещи, о которых мы не можем вместе думать, и существовать не могут вместе» и «вещи, о которых мы не может не думать вместе, и в действительности должны сосущество­ вать». Я не уверен в том, чтобы эти положе­ ния были когда-либо выражены в этих са­ мых словах; но история — как философии, так и популярных мнений — дает множе­ ство случаев влияния каждого из этих двух положений. Начнем с последнего из них: «вещи, о которых мы можем думать только вместе, и существовать должны вместе». Положе­ ние это лежит в основе пользующегося об­ щим признанием и доверием способа рас­ суждения, когда на том основании, что А «содержится в идее В», приходят к заклю­ чению, что А должно в действительности сопровождать В. Те, кто рассуждают таким образом, не обращают внимания на то, что идея представляет собой результат отвле­ чения и должна сообразоваться с факта­ ми, а потому и не может заставить факты сообразоваться с собою. Такой аргумент допустим, самое большее, в качестве ссыл­ ки на авторитет, в качестве догадки: что то, что теперь составляет часть идеи, было найдено существующим в действительно­ сти прежними исследователями. Между тем

как раз на этом положении построил свою систему Декарт — философ, более всех дру­ гих заявлявший о своем отрицании авто­ ритетов. Его любимый прием обнаруже­ ния истины даже по отношению к внеш­ ним вещам состоял в обращении к свое­ му собственному духу. Credidi те, гласит его знаменитое правило, pro regula gener-

ali sumere posse omne id, quod valde dulicide et distincte concipiebam, verum esse («Я ре­ шил принять за общее правило, что все, что я сознавал совершенно ясно и отчет­ ливо, — истинно»). Иначе говоря, все, что можно себе ясно представить, непременно должно существовать, т. е. должно быть та­ ковым (как Декарт разъясняет дальше), как если бы эта идея содержала в себе суще­ ствование. На этом основании Декарт умо­ заключает к действительному существова­ нию геометрических фигур: их можно от­ четливо себе представить. Всякий раз, ко­ гда существование «содержится в той или другой идее», должна существовать в дей­ ствительности некоторая соответствующая этой идее вещь — т. е., другими словами, все содержащееся в той или другой идее должно иметь себе эквивалент в действи­ тельности, или все, чего мы не в состоянии выкинуть из идеи, не может не существо­ вать и в действительности6. Это предполо­ жение пронизывает не только всю ф ило­ софию Декарта, но также и тех мыслите­ лей, которые получили исходный толчок от Декарта, и в частности двух наиболее замечательных из них: Спинозы и Лейб­ ница, от которых пошла в существе своем новейшая немецкая метафизическая фило­ софия. Действительно, я готов думать, что рассматриваемое нами сейчас заблужде­ ние было причиною двух третей всей той плохой философии (и особенно плохой метафизики), которую никогда не переста­ вал производить человеческий дух. Наши общие идеи содержат в себе только то, что было в них вложено пассивным опытом и активными привычками нашего мышле­ ния. И метафизики всех веков, пытавшиеся построить законы Вселенной при помощи умозаключений из того, что они считали необходимостью мысли, всегда лишь ста­ рательно открывали (да только это и могли

делать) в своем уме то, что они сами в не­ го предварительно вложили, и развивали из своих идей о вещах то, что они пред­ варительно в этих идеях заключили. Этим путем все глубоко укоренившиеся мнения и чувства получили возможность создавать мнимые доказательства своей истинности и разумности — так, как если бы эта их кажущаяся истинность и разумность выте­ кали из самой их сущности! Другая форма этого заблуждения: «вещи, о которых мы не можем думать вместе, не могут и существовать вместе» (одним из видов этого заблуждения будет мнение о невозможности существования того, что мы не можем представить себе существующим); в более короткой форму­ ле это заблуждение можно выразить так: «все, чего нельзя себе представить, должно быть ложно». Это очень распространенное учение я уже оспаривал в одной из предыдущих Книг настоящего сочинения 7, и здесь достаточ­ но будет привести примеры. Антиподы дол­ го считались невозмож ны ми вследствие трудности представить себе людей, головы которых занимали бы в пространстве то самое относительное место, которое у нас занимают ноги. Точно так же, одним из ар­ гументов против системы Коперника при­ знавали невозможность для нас предста­ вить себе в небесных сферах столь боль­ шое пустое пространство, какого требова­ ла эта система: люди постоянно представ­ ляли себе звезды прочно укрепленными на твердых сферах, а потому им, есте­ ственно, было очень трудно представить их себе в столь отличном от этого и — как это им, несомненно, казалось — столь ненадежном положении. Но они не имели никакого права признавать границы (есте­ ственные ли или, как это оказалось на са­ мом деле, лишь искусственные) своих спо­ собностей за пределы действительно суще­ ствующих во Вселенной возможностей. На это можно возразить, что в этих слу­ чаях ошибка была не в большей, а в мень­ шей посылке: это было заблуждение отно­ сительно факта, а не относительно прин­ ципа; ошибочным было не признание лож­ ности чего-то непредставимого, а то, что

антиподов считали непредставимыми, то­ гда как теперешний наш опыт доказыва­ ет, что они представимы. Но даже если допустить это возражение и признать не­ сомненною теоретическою истиной поло­ жение, что все непредставимое не может быть истинным, — и тогда эту истину нель­ зя будет ни в одном случае приложить на практике, так как, согласно сказанному выше, ни об одном предложении, не со­ стоящем из противоречащих друг другу терминов, нельзя утверждать, что оно не­ представимо. Антиподы были не фиктив­ но, а на самом деле немыслимыми для на­ ших предков; а между тем мы можем их себе представить. И подобно тому как гра­ ницы нашей способности представления (power of conception) столь сильно расш и­ рились под влиянием расширения нашего опыта и более разнообразного упражне­ ния нашего воображения, — так наши по­ томки могут найти совершенно мыслимы­ ми многие комбинации, немыслимые для нас. Как существа с ограниченным опытом, мы всегда и необходимо должны обладать ограниченною способностью представле­ ния (
землею и являющийся ближайшею при­ чиной факта тяготения. «Немыслимо, го­ ворит Ньютон в одном из своих писем к д-ру Бэнтли10, чтобы неодушевленная, гру­ бая материя могла действовать на другую материю без взаимного прикосновения или без посредства чего-либо нематериально­ го... Мысль о том, что тяготение присуще материи и неотделимо от нее (так, что од­ но тело может на расстоянии действовать на другое через пустоту, без посредства чего бы то ни было, посредством чего и через что его действие и сила могли бы пе­ редаваться от одного тела другому), пред­ ставляется мне такой нелепостью, что я не думаю, чтобы в нее мог когда-либо впасть человек, способный размышлять о ф ило­ софских предметах». Эту фразу следова­ ло бы вывесить в своем кабинете всякому ученому, который попытался бы объявить тот или другой факт невозможным на том основании, что он кажется ему немысли­ мым. В наше время представляется более соблазнительным столь же неправильное обратное положение, а именно: что при­ знаком отсутствия «способности правиль­ но рассуждать» служит признание какойлибо вообще нелепости в столь простой и естественной вещи. Теперь никго не чув­ ствует никакой трудности представить се­ бе тяготение, как и всякое другое свой­ ство, «присущим материи»; никго не видит ни малейшего облегчения для понимания тяготения в предположении эф ира (хотя некоторые новейшие исследователи вво­ дят эф ир в качестве объяснения тяготе­ ния); никго не считает вообще невероят­ ным, чтобы небесные тела действовали (и что они действуют) там, где они физически не присутствуют. Для нас действие тел друг на друга «без взаимного соприкосновения» не удивительнее их действия при сопри­ косновении; мы привыкли к обоим этим фактам и находим их одинаково необъ­ яснимыми, хотя в то же время одинаково легко вообразимыми. Ньютону же один из них казался естественным и несомненным, потому что его воображение свыклось с ним, а другой (на противоположных осно­ ваниях) представлялся слишком нелепым для того, чтобы ему можно было поверить.

После такого предостережения стран­ но со стороны кого бы то ни было без­ условное априорное доверие к предложе­ ниям вроде следующих: материя не мо­ жет мыслить; пространство или протяже­ ние безгранично; из ничего ничто не воз­ никает ( ex nihilo nihil fit). Здесь не место обсуждать, истинны ли эти предложения или нет, а также и то, доступно ли для человеческих способностей решение этих вопросов. Но подобные учения столь же мало самоочевидны, как и аксиома древ­ них, что тело не может действовать там, где оно не находится, — аксиома, в ко­ торую в настоящее время не верит, ве­ роятно, ни один из образованных людей в Е вропе11. Материя не может мыслить... Почему? — Потому, ч то л ш не можем пред­ ставить себе, чтобы мысль была связана с каким-либо распределением материаль­ ных частиц. Пространство бесконечно по­ тому, что мы не знали ни одной такой его части, за которою не было бы других ча­ стей, а потому и не можем представить себе абсолютного конца. Ex nihilo nihil fit потому, что мы никогда не знали ни одного физического продукта без того или друго­ го существовавшего прежде него физиче­ ского материала, а потому и не в состоя­ нии (или думаем, что мы не в состоянии) вообразить творение из ничего. Но сами по себе эти вещи, быть может, столь же мыслимы, как и взаимное притяжение тел без той или другой промежуточной среды, которое Ньютон считал слишком большою нелепостью для того, чтобы ее мог допу­ стить человек, способный к философскому мышлению. Однако даже и в том случае, если мы признаем то или другое сочетание непредставимым, и тогда все-таки, как нам известно, это может быть только одним из пределов нашего очень ограниченного ума, а не чем-либо существующим в самой природе. Ни один писатель не усвоил себе р аз­ бираемого нами сейчас заблуждения в большей степени и не выразил его в бо­ лее определенных терминах, чем Лейб­ ниц. На его взгляд, раз вещь (хотя бы она была и представима) необъяснима — она не может существовать в природе. Все

естественные явления, по мнению Лейб­ ница, должны допускать объяснение a pri­ ori. Единственные факты, которых нельзя никак объяснить, кроме как волей Бога, — это собственно так называемые «чудеса». «Я признаю, — говорит Л ей бниц12, — что нельзя отрицать того, чего не понимает; но я прибавляю, что мы имеем право отри­ цать — по крайней мере, в природе (огаге naturel) — то, что абсолютно непредста­ вимо и необъяснимо. Я утверждаю также... что способность представления у тварей (la conception des creatures) не составляет меры божественного могущества, но что эта их способность (leur conceptivite ои force de concevoir) есть мерило могущества природы, так как все сообразное с есте­ ственным порядком может быть представ­ лено и понято тем или другим тварным существом». Не довольствуясь положением, «что не может быть истинным ничто, чего мы не в состоянии себе представить», ученые часто еще более расширяли это учение, доказы­ вая, что даже из числа вещей, не впол­ не немыслимых, по всей вероятности, ис­ тинны те, которые мы всего легче можем себе представить. Долго считали аксиомой (да и теперь еще не вполне разуверились в этом положении), что природа всегда действует самыми простыми, т. е. наибо­ лее легко представимыми, средствами13. Значительное количество всех ошибок, ка­ кие были сделаны когда-либо в исследо­ вании законов природы, обусловливает­ ся мнением, что наиболее справедливым должно быть наиболее привычное объяс­ нение или предположение. Одним из са­ мых поучительных фактов в истории на­ уки является то упорство, с каким челове­ ческий ум держался убеждения, что небес­ ные тела должны двигаться по кругам или вращаться вследствие вращения сфер, — упорство, коренившееся только в простоте этих предположений, — хотя для соглаше­ ния их с фактами, все более и более им противоречившими, становилось необхо­ димым прибавлять сферу за сферою и круг за кругом, пока эти первоначально про­ стые предположения не стали почти не­ разреш имо сложными.

§ 4 . Перейдем теперь к другому априорно­ му заблуждению или естественному пред­ рассудку, связанному с первым и кореня­ щемуся, подобно первому, в стремлении предполагать точное соответствие между законами духа и законами внешних по от­ ношению к духу вещей. Это заблуждение может быть выражено в следующей общей форме: «все, о чем мы можем думать в от­ дельности, существует отдельно». Наиболее замечательным проявлением этого пред­ рассудка является олицетворение отвлече­ ний. Человечество во все времена было очень склонно заключать, что все, что име­ ет отдельное имя, должно представлять со­ бой некоторую особую сущность, соответ­ ствующую этому имени. И о всякой слож­ ной идее, какую составляет себе дух по­ средством обработки своих представлений об отдельных .вещах, думали, что ей соот­ ветствует некоторая внешняя, объективная реальность. Судьба, случай, природа, вре­ мя, пространство — все это считали в раз­ ное время действительными существами, даже богами. Если тот анализ свойств, ко­ торый произведен в Книге I настоящего сочинения, правилен, то названия свойств и названия субстанций обозначают одни и те же ряды фактов или явлений: белизна и белая вещь суть только различные обо­ значения (требующиеся условиями речи) одного и того же внешнего факта в раз­ личных отношениях. Однако это словес­ ное различение вызывало в старое вре­ мя как у необразованных, так у ученых людей разные понятия. Белизна была для них некоторым бытием, присущим белому веществу. То же самое было и с другими свойствами. И это доходило до того, что даже конкретные общие термины считали названиями не неопределенного количе­ ства единичных существ, а некоторого ро­ да особых субстанций, называвшихся «все­ общими сущностями». На том основании, что мы можем думать и говорить о челове­ ке вообще (т. е. обо всех людях, посколь­ ку они обладают общими признаками ви­ да), не относя наших мыслей ни к одному отдельному человеку, предполагали суще­ ствование «человека вообще» — не сово­ купности отдельных личностей, а отлич­

ного от них, отвлеченного или «всеобщего человека», «человека в себе». Можно представить себе, какую пута­ ницу производили в философии воспитан­ ные в этих привычках метафизики, когда они доходили до наиболее широких обоб­ щений. Плохо приходилось от всякого ро­ да «вторых сущностей» (substantiae secundae). Такие вторые сущности, как хо 5v и хо (сущее и единое), обозначавшие от­ дельные бытия, которые считали присущи­ ми всем вещам существующим или о кото­ рых говорилось как о чем-то едином, могли сделать непонятным всякое рассуждение — особенно когда (на основании справед­ ливого положения, что философия ищет общие истины) признали, что эти общие субстанции, как неизменяющиеся, состав­ ляют единственный предмет науки, так как единичные субстанции, познаваемые чув­ ствами и находящиеся в непрерывном по­ токе изменений, не могут быть предметом действительного зн ан и я14. Это-то непра­ вильное понимание значения общих имен и составляет «мистицизм»15 (об этом тер­ мине больше писали и говорили, чем его понимали). Как в Ведах, так и в сочинени­ ях последователей Платона и у гегелианцев мистицизм состоит именно в приписыва­ нии объективного существования субъек­ тивным созданиям наших духовных спо­ собностей (идеям и чувствам), а также в уверенности в том, что дух, возбуждая в са­ мом себе и созерцая эти идеи — свои соб­ ственный произведения, может читать по ним все происходящее во внешнем мире. § 5. Продолжая перечень априорных за­ блуждений и стараясь расположить их по возможности в порядке их естественного сродства, мы переходим теперь к друго­ му заблуждению, также близко связанно­ му с разобранным в § 3; оно стоит в та­ ком же отношении к одной разновидно­ сти этого последнего, в каком разобран­ ное в § 4 стоит к другой. Это заблуждение также представляет природу подчиненною тем невозможностям, которые существуют для нашего ума; только оно не ограничи­ вается утверждением, что природа не мо­ жет произвести того, чего мы не в состо­

янии себе представить, а идет еще гораз­ до дальше. А именно, оно утверждает, что природа производит ту или другую вещь, - утверждает на том только основании, что мы не видим никакой причины, по­ чему бы она этой вещи не производила. Хотя в такой полной его формулировке это утверждение представляется нелепым, однако даже научные авторитеты призна­ ют его, доказывая a priori законы ф изиче­ ских явлений: явление должно следовать такому-то закону, потому что мы не видим оснований, почему бы оно должно было уклониться от этого закона скорее в одну сторону, чем в другую. Это положение на­ зывается «принципом достаточного осно­ вания»16, и философы часто льстят себя надеждою установить при его помощи, не прибегая к опыту, наиболее общие истины опытного естествознания. Возьмем, например, два из наиболее элементарных законов: закон инерции и первый закон движения. Закон инерции, гласящий, что находящееся в покое тело может начать двигаться, только подверг­ шись воздействию той или другой внеш­ ней силы, доказывают так: если бы тело двигалось без воздействия внешней силы, то оно должно было бы двигаться либо вверх, либо вниз, либо вперед, либо на­ зад и т. д.; но без действия внешней силы у него не может быть никакого основания двигаться скорее вверх, чем вниз, или ско­ рее вниз, чем вверх, и т. д.; следовательно, оно вовсе не будет двигаться. Это умозаключение я считаю совер­ шенно ошибочным (что доказал с боль­ шим остроумием и точностью мысли д-р Броун в своем рассуждении «о причине и следствии»). Мы заметили уже выше, что почти каждую ошибку можно отнести к нескольким классам заблуждений, различ­ ным образом пополняя опущенные ступе­ ни рассуждения. Настоящую ошибку мож­ но, по нашему мнению, подвести под p e ­ titio principii. Она предполагает невозмож­ ность другого достаточного основания для движения тела в каком-либо одном на­ правлении, кроме той или другой внеш­ ней силы. Но как раз это-то и надо до­ казать. Почему таким образом не может

действовать какая-либо внутренняя сила, т. е. какой-либо закон собственной приро­ ды той или другой вещи? Раз вышеупо­ мянутые философы находят необходимым доказывать закон инерции, они не счита­ ют его, конечно, самоочевидным; а в таком случае они должны допустить, ранее вся­ кого доказательства, возможность движе­ ния тела под влиянием какого-либо внут­ реннего импульса. А раз это так, то поче­ му недопустимо предположение, что такой внутренний импульс естественно действу­ ет в том, а не другом определенном на­ правлении? Если бы самопроизвольность движения была законом материи, то поче­ му бы этому движению не происходить по направлению к солнцу, или к земле, или к зениту, или (как полагали древние) к не­ которому определенному месту во Вселен­ ной, особому для каждого рода вещества? Ведь нельзя же допустить, чтобы самопро­ извольное движение было вероятно само по себе и невероятно при предположении, что оно совершается в каком-либо опре­ деленном направлении. Действительно, если бы кто вздумал утверждать, что все тела, будучи предо­ ставлеными самим себе, начнут двигать­ ся по прямой линии к Северному полюсу, он также мог бы доказать свое положе­ ние принципом достаточного основания. По какому праву принимают, что именно состояние покоя есть то, из которого тела не могут выйти без какой-либо особенной причины? Почему не движение и именно того, а не другого рода? Почему мы не мо­ жем сказать: естественным состоянием ло­ шади, предоставленной самой себе, будет иноходь, так как в противном случае ло­ шадь должна была бы либо бежать рысью или галопом, либо стоять на одном месте; а мы не знаем никаких оснований, поче­ му бы одно из этих состояний она должна была предпочесть другому? Если это назо­ вут неправильным применением «принци­ па достаточного основания», а то — пра­ вильным, то в этом будет скрываться мол­ чаливое предположение, что состояние по­ коя для лошади естественнее иноходи. Ес­ ли это значит, что лошадь, будучи предо­ ставленой самой себе, выберет покой, то

как раз это-то и надо доказать. Если же это означает что-либо другое, то только тот факт, что состояние покоя проще других, а потому должно, вероятно, преобладать в природе. Но это последнее допущение составляет один из уже рассмотренных на­ ми естественных предрассудков. То же можно сказать и о первом законе движения: что тело, раз начавшее двигаться и предоставленное самому себе, будет про­ должать двигаться единообразно по прямой линии. Этот закон пытались доказать так: если бы тело двигалось не по прямой ли­ нии, то оно должно было бы уклонить­ ся либо вправо, либо влево, а между тем нет никаких оснований к тому, чтобы оно должно было уклониться скорее в одну сто­ рону, чем в другую... Однако кто может ра­ нее опыта сказать, есть ли такое основание или нет? Разве в природе всех или неко­ торых определенных классов) тел не мог­ ло бы лежать уклонение вправо или, если угодно, к востоку, к югу? Долго думали, что тела — по крайней мере, земные — облада­ ют естественным стремлением отклонять­ ся вниз, и против этого предположения нет и тени возражения — кроме того, что оно не истинно. Несостоятельность мни­ мого доказательства этого закона движе­ ния даже еще очевиднее (чем доказатель­ ства закона инерции), потому что оно со­ вершенно непоследовательно; оно прини­ мает, что продолжение движения в перво­ начальном направлении естественнее от­ клонения вправо или влево, но в то же время отрицает, чтобы одно из этих откло­ нений было естественнее другого. Все эти мечтания о возможности узнать, что имен­ но естественно и что неестественно, при помощи каких-либо других средств, кро­ ме опыта, совершенно тщетны. Действи­ тельным и единственным доказательством законов движения, как и всякого другого закона во Вселенной, является опыт; таким доказательством служит просто то, что ни­ какое другое предположение не объясняет явлений природы и не согласуется с ними. Во все века геометры подавали больше всего поводов к обвинению их в том, что они пытаются доказать наиболее общие факты внешнего мира при помощи соф и­

стических умозаключений с целью избег­ нуть необходимости обращаться к свиде­ тельству чувств. Архимед, по словам проф. П лэф ера17, некоторые из элементарных положений статики установил посредством такого умственного процесса, в котором он «не заимствует ни одного принципа из опыта, а приходит к своим заключениям всецело при помощи рассуждения a pri­ ori. Действительно, он принимает, что рав­ ные тела будут уравновешивать друг дру­ га на концах равноплечего рычага и что в цилиндре или параллелепипеде из од­ нородного вещества точка равновесия бу­ дет совпадать с их центром. Однако это — не умозаключения из опыта, а, собственно говоря, заключения, выведенные из прин­ ципа достаточного основания». И до на­ стоящего времени лишь немногие геомет­ ры не сочтут гораздо более научным уста­ новить эти или какие-либо другие положе­ ния именно таким способом, чем основать свое доказательство на привычном опыте, к которому было бы так удобно обратиться в рассматриваемом случае. § 6 . Другой естественный предрассудок, бывший чрезвычайно распространенным и в значительной степени обусловивший те ошибки, в которые впали древние в сво­ их физических исследованиях, состоял в предположении, будто различия в природе должны соответствовать различиям, при­ нятым в популярном словоупотреблении: будто те явления, которые мы в обыден­ ном языке называем различными имена­ ми и относим к различным классам, долж­ ны и по своей природе быть различны­ ми и зависеть от различных причин. Этот предрассудок, имеющий, очевидно, одина­ ковое происхождение с разобранным вы­ ше, отмечает собой в частности наиболее раннюю стадию науки, когда эта последняя еще не сбросила с себя путь обыденной ре­ чи. Необычайная распространенность это­ го заблуждения среди греческих филосо­ фов объясняется, может быть, тем, что они по большей части не знали ни одного язы ­ ка, кроме своего родного; поэтому их идеи следовали за случайными или произволь­ ными сочетаниями этого языка в гораздо

большей степени, чем это может быть у но­ вых народов (кроме, конечно, людей не­ образованных). Грекам было чрезвычай­ но трудно различать такие вещи, которые смешивал их язык, и соединять умствен­ но те, которые он различал; они лишь с трудом могли группировать естественные предметы в какие бы то ни были классы, кроме тех, которые им подсказывались хо­ дячей терминологией их родной страны, или, по крайней мере, не могли не вооб­ ражать одни только эти классы естествен­ ными, а все остальные — произвольными и искусственными. По этой причине на­ учные исследования греческих философ ­ ских школ и их средневековых последова­ телей представляют собой немного больше простого выделения и анализа понятий, связанных с терминами популярной речи. Все эти мыслители думали, что, определяя значение слов, они могут познакомиться и с фактами. «Они считали достоверным, говорит д-р Юэль, что философия должна вытекать из тех отношений между поняти­ ями, которые содержатся в строе обыден­ ной речи, и они искали этой философии, изучая такие понятия». В следующей главе своего сочинения д-р Ю эль18 так хорошо разъясняет эту ошибку и приводит такие удачные примеры ее, что я возьму на себя смелость выписать оттуда довольно длин­ ную цитату. «Склонность искать начал, или прин­ ципов, в популярном словоупотреблении, можно заметить уже в очень ранний пе­ риод. Так, примером ее может служить из­ речение, приписываемое Фалесу, родона­ чальнику греческой философии. На вопро­ сы „какая вещь самая болыиаяТ1 он отве­ тил: trMecmo (т. е. пространство), так как все остальные вещи содержатся в мире, а мир — в пространстве". У Аристотеля этот способ рассуждения доведен до крайности. Обычным исходным пунктом его исследо­ ваний является то, что в обычной речи мы говорим так-то и так-то. Так, когда ему приходится обсуждать вопрос о том, суще­ ствует ли в какой-либо части Вселенной пустота, т. е. такое пространство, в кото­ ром нет ничего, то сначала он изучает то, во скольких смыслах мы говорим, что одна

вещь находится в другой. Он перечисляет многие из этих смыслов: мы говорим, что часть находится или содержится в целом — так, как палец, например, в руке; далее, что вид содержится в роде (как, например, человек — в животном); что управление Грециею находится в руках царя, и т.д. Он описывает и поясняет примерами еще много других смыслов, но наиболее пра­ вильными признает тот, когда мы говорим, что та или другая вещь находится в сосу­ де и вообще в том или другом месте (или пространстве). Затем Аристотель исследу­ ет, что такое место (или пространство) и приходит к тому заключению, что „если вокруг одного тела есть другое, обнимаю­ щее первое, то первое находится в про­ странстве; а если такого тела нет, то не на­ ходится". Тело двигается, когда оно пере­ меняет место; однако, прибавляет Аристо­ тель, если в неподвижном сосуде находит­ ся вода, то частички воды все-таки могут двигаться, так как каждая из них заключе­ на в другой; таким образом, целое может не менять места, а между тем его части бу­ дут менять свои места в круговом порядке. Переходя затем к вопросу о пустоте, Ари­ стотель, по обыкновению, изучает те раз­ ные смыслы, в каких употребляется этот термин, и, как на наиболее подходящем, останавливается на следующем: пустота есть место без вещества, — не приходя, однако, этим путем ни к какому полезному результату. Подобным же образом по вопросу о механическом действии Аристотель гово­ рит так: „когда человек двигает камень, толкая его палкой, то мы говорим двояко: либо что человек двигает камень, либо что палка двигает камень; последнее точнее". Таким же образом греческие филосо­ фы старались, как известно, извлекать свои положения из наиболее общих и отвлечен­ ных понятий, какие они могли открыть: например, из понятий о Вселенной, как о Едином или как о Многом. Они пыта­ лись определить то, до какой степени мы можем или должны сочетать с этими поня­ тиями понятия о целом, о частях, о числе, пределах, о месте, о начале и конце, напол­ ненном и пустом, о покое или движении,

о причине и следствии и т. п. Анализ этих понятий с такой точки зрения занимает, например, почти все сочинение Аристоте­ ля De Coelo (О небе)». Особенного внимания заслуживает сле­ дующий параграф Юэля. «Другой способ умозаключения, очень широко применяв­ шийся при этих попытках, представлял со­ бою учение о противоположностях, со­ гласно которому прилагательные или су­ ществительные, противополагаемые одно другому в обычном языке или в какой-ли­ бо рода отвлеченном способе представле­ ния, должны были указывать на какуюнибудь основную противополож ность в природе, которую стоило изучать. Так, Ари­ стотель говорит, что пифагорейцы из про­ тивоположностей, внушаемых числом, вы­ вели свои десять пар принципов: ограни­ ченное и неограниченное, чет и нечет, единое и многое, правое и левое, муж­ ское и женское, покой и движение, прямое и кривое, свет и темноту, добро и зло, квад­ рат и продолговатый четыреугольник... Из такого же рода противоположностей и сам Аристотель вывел свое учение о четырех элементах и некоторые другие теории». В том же сочинении несколькими стра­ ницами дальше приведен пример того, как древние пытались выводить законы при­ роды из добытых таким путем посылок. «Аристотель приходит к заключению, что пустоты не существует, при помощи следу­ ющих аргументов: в пустоте не могло бы быть различия между верхом и низом, по­ тому что как не имеет никаких различий ничто, так нет их и в лишении или отри­ цании, а пустота есть просто лиш ение или отрицание вещества; следовательно, в пу­ стоте тела не могли бы двигаться вверх и вниз — а такое движение лежит в их природе». «Легко заметить, — совершенно справедливо прибавляет д-р Юэль, — что такой способ рассуждения ставит привыч­ ные формы языка и привычные для ума сочетания терминов выше фактов; он ста­ вит истину в зависимость от того, поло­ жительны или отрицательны соответству­ ющие термины и называем ли мы падение тел естественным».

Склонность признавать между самими предметами те же самые отношения, какие существуют между нашими идеями о них, проявляется здесь в своем крайнем раз­ витии. Действительно, поясненный сейчас приведенными примерами способ рассуж­ дения признает — ни больше, ни меньше — как то, что настоящий способ познания са­ мой природы состоит в субъективном ее изучении (to study nature itself subjectively), в наблюдении и анализе не фактов, а хо­ дячих понятий (common notion) об этих фактах. Можно было бы привести много дру­ гих поразительных примеров склонности признавать, что вещи, помещенные, в ви­ дах практических удобств, в различные классы, должны быть во всех отношениях различны. Таким был всеобщий и глубоко укоренившийся предрассудок древности и средних веков, будто небесные и земные явления должны быть существенно различ­ ны и никоим образом и ни в какой сте­ пени не могут зависеть от одних и тех же законов. Такого же рода был и тот пред­ рассудок, который оспаривал Бэкон и ко­ торый гласил, будто человек не может с успехом подражать ни одному из произве­ дений природы: «Calorem solis et ignis toto genere differre; ne scilicet homines putent se per opera ignis aliquid simili iis, quae in Natura fiunt, educere et formare posse» («Теплота солнца и огня совершенно различны по роду; поэтому, пусть люди не думают, что они могут при помощи огня произвести и образовать что-либо подобное произве­ дениям природы») и далее «compositionem tantum opus hominis, mistionem vero opus solius Naturae esse: ne scilicet hom ines sperent aliquam ex arte corporum naturalium generationem et transformationem» («Только сопоставление есть дело человека, смеше­ ние же — дело одной природы; пусть лю­ ди не надеются произвести или преобра­ зовать что-либо по образцу естественных тел»)19. Важное разграничение, проводив­ шееся в научных умозрениях древности между естественными и насильственными движениями (хотя оно и имело некоторые основания в самих явлениях), признава­

лось истинным, несомненно, в значитель­ ной степени именно вследствие его согла­ сия с этим предрассудком. § 7 . От основного заблуждения античных исследователей мы переходим, по есте­ ственной ассоциации, к (вероятно) не ме­ нее основной ошибке их великого против­ ника и преемника — Бэкона. Философы удивлялись тому, что та разработанная си­ стема индуктивной логики, над создани­ ем которой трудился этот необыкновен­ ный человек, принесла позднейшим ис­ следователям так мало непосредственной пользы. Как теорию они признавали эту систему только в немногих ее общих по­ ложениях, и на практике, в действительных исследованиях, она не привела ни к одно­ му важному научному открытию. Хотя этот факт отмечали нередко, однако он вряд ли получил сколько-нибудь удовлетворитель­ ное объяснение: многие мыслители ско­ рее соглашались признать бесполезность всяких правил индукции, чем предполо­ жить, что правила Бэкона были основаны на недостаточном анализе индуктивного процесса. Тем не менее справедливо как раз это последнее, и мы в этом убедимся, как только заметим, что Бэкон просмотрел факт «множественности причин». Во всех его правилах безмолвно подразумевается утверждение, что никакое явление не мо­ жет возникнуть более, чем от одной при­ чины, — утверждение, совершенно проти­ воречащее всему, что мы знаем о природе. Действительно, когда Бэкон исследует то, что он называет формою теплого и хо­

лодного, тяжелого и легкого, сухого и влаж­ ного (forma calidi aut frigidi, gravis aut levis, sicci aut humidi) и т. п., он ни на мгновение не сомневается в существовании некото­ рой одной вещи, некоторого неизменного условия или ряда условий, имеющегося на лицо во всех случаях теплоты, холода и других исследуемых им явлений. По его мнению, единственная трудность состоит в том, чтобы найти, в чем состоит эта форма; соответственно такому взгляду? он и старается (посредством процесса «эли­ минации», т. е. выделения или исключения при помощи отрицательных случаев) уста­

новить, что не есть эта «форма» или при­ чина — для того, чтобы этим путем найти, что она есть. Но в том, что эта «форма» или причина одна, что она одна и та же во всех теплых предметах, он так же мало сомневался, как другие люди не сомнева­ ются в существовании в каждом отдельном случае той или другой при чин ы 20. При на­ стоящем состоянии знания нет необходи­ мости (даже если бы мы не рассмотрели уже с такой подробностью этого вопроса) указывать, до какой степени это предполо­ жение далеко от истины. Для Бэкона осо­ бенным несчастьем было то, что, впав в эту ошибку, он сосредоточился почти исклю­ чительно на таких исследованиях, в кото­ рых она особенно пагубна, а именно: на исследованиях относительно причин чув­ ственных качеств предметов. Действитель­ но, хотя это предположение во всех случа­ ях неосновательно, однако оно особенно ош ибочно именно относительно чувствен­ ных качеств. Едва ли хотя бы для одного из них можно указать какую-либо одну при­ чину, какой-либо один ряд неизменных условий. Соединения таких качеств друг с другом образуют отличительные признаки «естественных разрядов», для которых, как уже было отмечено, оказалось невозмож­ ным указать какой бы то ни было закон. Таким образом, Бэкон искал несуществую­ щего. Явления, для которых он подыскивал одну причину, чаще всего вовсе не имеют п р и чи н ы 21; а если и обусловлены причин­ но, то зависят (насколько это обнаружено до сих пор) от неопределенного множе­ ства причин. И об эту скалу должен разбиться вся­ кий, на чей взгляд первой и основной про­ блемой науки является скорее установле­ ние причин данных действий, чем дей­ ствий данных причин. Мы уже показали (гл. VII кн. III, §4), насколько значительнее те ресурсы, которыми обладает наука для выполнения последней из этих задач; дей­ ствительно, только эту проблему мы можем осветить прямым светом эксперименталь­ ного исследования, тогда как возможность для нас искусственно произвести то или другое следствие требует предварительно­ го знания, по крайней мере, одной из его

причин. В самом деле, причины действий мы открываем по большей части благо­ даря тому, что мы предварительно откры­ ли действия причин, и даже самое выда­ ющееся искусство в приискивании «пере­ крестных инстанций» для выполнения пер­ вой из этих задач может, как это и бы­ ло с физическими исследованиями Бэкона, не привести ни к какому результату. Что же заставило даже Бэкона, этого поборника эксперимента, предпочесть прямой спо­ соб исследования (хотя в нем имеет ме­ сто лишь простое наблюдение) непрямому, в котором одном возможен эксперимент? Не горячее ли желание его приобрести для блага человечества способность про­ изводить практически важные для челове­ ческой жизни действия — желание, сделав­ шее его нетерпеливым и помешавшее ему идти к этой цели обходным путем? Или даже и Бэкон не вполне освободился от убеждения древних, будто единственным предметом философии является «познание причин вещей» (rerum cognoscere causas), что изучение действий вещей есть дело рабских и механических искусств?.. Здесь нелишне отметить тот факт, что как, с одной стороны (вследствие неспра­ ведливого презрения к механической де­ ятельности), пренебрегли единственным действительным способом разработки тео­ ретических наук, так возникшие отсюда ошибочные теоретические воззрения при­ дали, в свою очередь, ложное направление и тем практическим механическим заняти­ ям, которые еще пользовались признанием в ту эпоху. А именно, всеобщее в древности и в Средние века мнение о существовании начал тепла и холода, сухости и влажности и т. п. вело прямо к вере в алхимию, в воз­ можность превращения субстанций, пере­ хода их из одного «естественного разряда» в другой. Действительно, почему, при этом воззрении, нельзя было делать золото? Ес­ ли каждое из отличительных свойств зо­ лота имеет свою «форму», свою сущность, свой ряд условий, то стоило бы нам най­ ти эти условия и получить возможность их производить, — и мы могли бы на­ лагать каждое данное свойство на всякую другую субстанцию: на дерево, железо, и з­

весть, глину. А раз мы были бы в состо­ янии выполнить это относительно каждо­ го из существенных свойств драгоценных металлов, мы могли бы всякую другую суб­ станцию обратить в золото. И раз эти по­ сылки были допущены, возможность та­ кого превращ ения уже не казалась чем-то превышающим действительные силы че­ ловека; ведь ежедневный опыт показывал, что почти каждое из отличительных чув­ ственных свойств любого предмета — его твердость, цвет, вкус, запах, форму — мож­ но совершенно видоизменить огнем, во­ дою или какими-либо другими химически­ ми деятелями. А так как таким образом ка­ залось, что в человеческой власти произ­ водить или уничтожать «формы» всех этих качеств, то превращение субстанции пред­ ставлялось не только отвлеченно возмож­ ным, но и не безнадежным в практическом применении22. Этому предрассудку, всеобщему в древ­ нем мире, — предрассудку, который и на Бэкона влиял до такой степени сильно, что проник и исказил всю практическую часть его системы логики, мы можем с полным основанием отвести видное место в ряду рассматриваемых нами теперь заблуждений. § 8. Остается еще одно априорное заблу­ ждение, один естественный предрассудок, укоренившийся, может быть, более всех выше нами перечисленных. Это заблужде­ ние нераздельно царило не в одном толь­ ко древнем мире; оно и до сих пор по­ чти безраздельно господствует над многи­ ми из наиболее развитых умов, и неко­ торые из самых замечательных примеров, которыми я считаю необходимым пояс­ нить ею, взяты у новейших мыслителей. Заблуждение это состоит в утверждении, будто условия явления должны походить (или, по крайней мере, вероятно походят) на само это явление. Мы уже замечали, что заблуждение ча­ сто бывает возможно отнести к несколь­ ким классам. Так и этот предрассудок мож­ но было бы, без большой погрешности, отнести к «ошибкам в обобщении», так как здесь опыт до известной степени под­ тверждает предположение. Действительно,

причина во многих случаях походит на свое действие: подобное производит по­ добное. Многие явления прямо обнаружи­ вают стремление либо бесконечно продол­ жать свое собственное существование, ли­ бо порождать другие явления, сходные с ними самими. Не говоря уже о формах, действительно снимаемых одна с другой (как, например, в случаях с оттисками на воске и т. п., где сам закон явления состо­ ит именно в совершенном сходстве между явлением и его причиною), — всякое дви­ жение стремится продолжать само себя, и притом именно с той же самой скоростью и в том же самом направлении. Мало того, движение одного тела стремится заставить двигаться другие тела, что и является в действительности наиболее обычным спо­ собом возникновения движений тел. Едва ли надо упоминать здесь о заражении, бро­ жении и тому подобных процессах, а так­ же о явлениях роста или увеличения за­ родыша, обладающего меньшими размера­ ми, но представляющего сходство с вполне развитым существом: так именно развива­ ются из зародышей растения и животные, причем сам зародыш происходит от друго­ го растения или животного того же самого «разряда». Далее, мысли, или воспроизве­ дения (reminiscences), представляющие со­ бой следствия наших прежних ощущений, также похожи на эти ощущения; чувство­ вания производят сходные чувствования, благодаря симпатии; поступки вызывают сходные поступки, посредством непроиз­ вольного или произвольного подражания. И нет ничего удивительного в том, что при стольких утвердительных показаниях естественно возникло предположение, что причины необходимо должны походить на свои следствия и что каждое явление мо­ жет быть произведено только чем-либо с ним сходным. Именно этот ош ибочный принцип обычно руководил людьми в их фанта­ стических попытках повлиять на порядок природы такими средствами, выбор ко­ торых подсказывался не предыдущим на­ блюдением и опытом, а какой-либо до­ гадкой. Догадка почти всегда останавли­ валась на тех или других предметах, об­

ладавших действительным или кажущимся сходством с той целью, какая имелась в виду в данном случае. Так, например, если нужно было (как в Овидиевой Медее) вол­ шебное средство для долгой жизни, наби­ рали всех долго живущих (или считавших­ ся таковыми) животных и делали из них отвар — ...............................................................пес defuit illic Squamea Cinyphii tenuis membrana chelydri Vivacisque jecur cervi: quibus insuper addit Ora caputque novem cornicis saecula passae23.

Подобное же воззрение выразилось и в знаменитой медицинской теории, из­ вестной под названием «учения о сигна­ турах». Это учение, как говорит д-р Па­ рис, «есть не более и не менее, как вера в то, что всякое естественное вещество, обладающее каким бы то ни было меди­ цинским действием, указывает теми или другими очевидными и хорошо заметны­ ми внешними признаками своими ту бо­ лезнь, против которой оно действительно, или ту цель, для которой его надо упо­ треблять»24. Это внешнее свойство пред­ ставляет собой по большей части какоенибудь сходство (действительное или ф ан­ тастическое) либо с тем действием, какое данное вещество, как предполагается, про­ изводить, либо с тем явлением, на кото­ рое это вещество, как полагают, оказывает влияние. «Так, легкие лисицы должны бы­ ли быть специфическим средством от уду­ шья, так как это животное замечательно по силе своего дыхания. Куркума (желтый имбирь, Turmericus) обладает ярким и бле­ стящим желтым цветом, а потому должна была иметь способность излечивать жел­ туху. Точно таким же образом головки ма­ ка должны были облегчать головные боли, грибы-пластиночники (Agaricus) — болез­ ни мочевого пузыря, сладкая трость (дивий мед, Cassia fistula) — поражения кишок, кокорник (змеиный корень, Aristolochia) — страдания матки; гладкая, как бы полиро­ ванная поверхность и твердость, подобная твердости камня, — признаки, столь рез­ ко характеризующие семена воробейни­ ка (Lithospermum officinale), — считали на­ дежным признаком их действительности

против каменной болезни и почечной ко­ лики. На подобном же основании приоб­ рела славу средства против каменной бо­ лезни белая камнеломка (бадан, Saxijraga granulata). Очанка (Euphrasia) прослави­ лась в качестве лекарства при страданиях глаз по той причине, что в ее венчике есть черное пятно, похожее на зрачок. Мине­ рал кровавик (bloodstone Hetiotropium древ­ них) даже и до наших дней употребляется во многих местностях Англии и Шотлан­ дии для прекращения носовых кровотече­ ний — из-за мелких кроваво-красных кра­ пинок или точек, покрывающих его зеле­ ную поверхность; точно так же чай из кра­ пивы и по сей час составляет народное средство против крапивной лихорадки. Утверждали также, что известные субстан­ ции носят на себе сигнатуру различных жидкостей; так, например, тычинки алой розы — сигнатуру крови, а корень ревеня и цветы ш афрана — сигнатуру желчи». Точно так же старым теориям отно­ сительно химического состава тел более всего вредило то, что в них неизменно исходили из предположения, что свойства элементов должны походить на свойства образующихся из них сложных тел. Теперь перейдем к примерам из более поздних времен. Долго полагали, что (по крайней мере, из мира физических ве­ щей) ничто другое не может объяснять движения, кроме предшествующего движе­ ния же: толчка или прикосновения какоголибо другого тела. Это мнение энергич­ но защищали картезианцы (и даже Лейб­ ниц) против системы Ньютона; и даже сам Ньютон не оспаривал, как мы видели25, этого утверждения, а обошел его посред­ ством произвольной гипотезы. И много времени прошло, пока ученый мир ре­ шился допустить притяжение и отталки­ вание (т. е. самопроизвольное стремление частиц приближаться друг к другу и уда­ ляться друг от друга) в качестве корен­ ных законов, которые не требуют никако­ го объяснения и на которые разлагается сам толчок. Из того же самого источника вышло бесконечное количество гипотез, изобретенных для объяснения тех родов движений, которые казались более таин­

ственными, сравнительно с другими, по­ тому что их нельзя было с очевидностью приписать толчку, — например, для объяс­ нения произвольных движении человече­ ского тела. Таковы были гипотезы о бес­ численных системах колебаний, распро­ страняющихся вдоль по нервам, или о жи­ вотных духах, двигающихся взад и вперед между мускулами и нервною системой. Ко­ нечно, если бы эти предположения были доказаны, то это было бы важным прира­ щ ением к нашим знаниям относительно физиологических законов; но в простой догадке, в одном произвольном предполо­ жении таких колебаний и деятелей лишь при особенно сильном самообольщении можно видеть какое-либо объяснение или разоблачение таинственности явлений жи­ вотной жизни. Тем не менее полагали, что не может быть ничего более естественно­ го, чем то, что движение причиняется дви­ жением, т. е. чем-то сходным с ним самим: не одним родом движения, так другим. По­ добным же образом предполагали, что ф и­ зические свойства, предметов должны обу­ словливаться какими-либо сходными с ни­ ми (или, может быть, просто носящими то же самое название) свойствами частиц или атомов, из которых состоят тела: что острый вкус, например, должен произво­ диться острыми частицами. Точно так же предполагали (обернув предыдущее умоза­ ключение), что действия явления должны походить в своих физических признаках на само это явление. Так, планетам припи­ сывали разного рода влияния, аналогич­ ные их видимым свойствам: красный Марс, например, предвещал огонь и резню и т. п. Переходя от физики к метафизике, мы можем указать среди наиболее заме­ чательных продуктов этого априорного за­ блуждения две близко друг другу аналогич­ ные теории, служившие в древнее и но­ вое время мостом через пропасть, отделя­ ющую мир духа от мира материи. Это — чувственные виды (species sensibiles) эпи­ курейцев и более новое учение о восприя­ тии через посредство идей. На самом деле, вероятно, эти теории обязаны своим суще­ ствованием не одному тому заблуждению, о котором идет речь сейчас, а также и дру-

тому естественному предрассудку (на ко­ торый мы уже указывали выше), а имен­ но: что вещь не может действовать там, где ее нет. В обеих теориях принималось, что то, что происходит в нас, когда мы видим или осязаем тот или другой пред­ мет, и что мы считаем «действием» это­ го предмета (или, скорее, его присутствия перед нашими органами восприятия), не­ обходимо должно очень близко походить на этот внешний предмет. Для выполнения этого условия эпикурейцы предполагали, что предметы постоянно посылают от се­ бя во всех направлениях свои собствен­ ные неосязаемые образы, которые и вхо­ дят в глаза, а затем проникают в дух. Хотя новые метафизики и отвергли эту гипотезу, однако и они сочли необходимым предпо­ ложить, что непосредственным объектом восприятия является не сам предмет, а не­ который умственный образ или представ­ ление его. И д-ру Риду пришлось приво­ дить массу доказательств и примеров для того, чтобы освоить людей с той истиной, что ощущение или впечатление, произво­ димое на наш дух, не должно быть непре­ менно копией производящих его причин или даже обладать каким бы то ни бы­ ло сходством с ними. Это была борьба именно с естественным предрассудком, за­ ставлявшим людей считать действия тел на наши чувства и через них на наш ум — подобными передаче данной, определен­ ной формы одним предметом другому при действительном тиснении. Сочинения д-ра Рида и до настоящего времени представля­ ют собой самое лучшее средство для осво­ бождения ума от того предрассудка, при­ мер которого мы сейчас дали. И значение услуги, оказанной общ ераспространенной философии в этом отношении Ридом, ма­ ло теряет от того, что (как думал Броун) Рид зашел слишком далеко, приписывая «теорию идей» в качестве действительно­ го догмата большинству предшествовав­ ших ему философов, и особенно Локку и Юму. Действительно, если эти мысли­ тели не впадали сами сознательно в эту ошибку, они, несомненно, часто вводили в нее своих читателей2б.

Предрассудок, будто условия явления должны походить на само явление, иног­ да (по крайней мере, на словах) доводит­ ся до еще более осязательной нелепости: об условиях той или другой вещи гово­ рят так, как будто бы они были той са­ мой вещью. В данном Бэконом образце ис­ следования, занимающем так много места в Новом Органе — в «исследовании формы теплоты» (inquisitio in formam calidi), Бэкон склоняется к мнению, что теплота есть род движения. При этом он имеет в виду, ко­ нечно, не ощущение теплоты, а условия этого ощущения; он хочет сказать, зна­ чит, только то, что, где есть теплота, там должен предварительно быть некоторый особый род движения. Между тем в своих выражениях он не делает никакой разни­ цы между этими двумя идеями, выражаясь так, как будто бы теплота и условия тепло­ ты представляли собой одну и ту же вещь. Точно так же и Дарвин (старш ий)27 в на­ чале своей Зоономии говорит: «слово идея имеет различные значения у философов; здесь оно употребляется просто для обо­ значения тех понятий о внешних вещах, с которыми нас первоначально знакомят наши органы чувств» (до сих пор утвер­ ждение Дарвина, хотя и неопределенно, тем не менее неоспоримо); «идею можно определить как сокращение, движение или конфигурацию фибр, составляющих непо­ средственные органы внешних чувств». На­ ши понятия — конфигурация фибр! Како­ ва логика, полагающая, что явление есть то условие, от которого это явление счи­ тается зависящим! Соответственно этому, вслед за тем Дарвин говорит не то, что на­ ши идеи причиняются или обусловливают­ ся известными органическими явлениями, а что «наши идеи суть жизненные движе­ ния органов чувств». И это смешение про­ ходит сквозь все 4 тома «Зоономии»; чи­ татель никогда не знает, говорит ли автор о действии или же о его предполагаемой причине: об идее, о состоянии сознания, или же о состоянии нервов и мозга, пред­ полагаемом, по его мнению, идеей. Я привел ряд случаев, в которых есте­ ственный предрассудок — будто причины

и их следствия должны походить друг на друга — действовал на практике настолько сильно, что приводил к серьезным ош иб­ кам. Теперь я пойду дальше и приведу даже из современных или очень недавних со­ чинений места, в которых этот предрассу­ док выставляется общепризнанным прин­ ципом. А именно, Виктор Кузен в послед­ ней из своих знаменитых лекций о Лок­ ке высказывает это положение следующим безусловным образом: tout се qui est vrai de l’effet est vrai de la cause («все что истин­ но относительно следствия, истинно от­ носительно причины»). Нельзя вообразить себе, чтобы кто-либо принял это учение буквально, разве при каком-нибудь особом и специальном значении слов «причина» и «следствие»; но несомненно, автор этого положения не согласился бы с тем, что на самом деле может иметь место как раз об­ ратное: нет ничего невозможного в пред­ положении, что ни одно свойство, истин­ ное относительно следствия, не будет ис­ тинным относительно причины. Не в столь резких выражениях Кольридж в своей Biographia Litemria28 утверждает, в качестве очевидной истины, что «закон причинно­ сти справедлив только для вещей одно­ родных, т. е. имеющих какое-нибудь общее свойство», но что «его нельзя распростра­ нять с одного мира на другой, противо­ положный первому»; что поэтому (так как дух и материя не имеют ни одного об­ щего свойства) ни дух не может действо­ вать на материю, ни материя на дух. Что это такое, как не то априорное заблуж­ дение, о котором мы говорим? Это уче­ ние, подобно многим другим положениям Кольриджа, заимствовано им у Спинозы, у которого оно стоит в первой книге его Этики («О Боге», De Deo) в качестве тре­ тьей теоремы: «не могут быть причинами одна другой вещи, не имеющие между со­ бой ничего общего», и доказывается там на основании двух так называемых «акси­ ом», столь же безосновательных, как и само это положение. Только Спиноза, всегда си­ стематически последовательный, довел это учение до его неизбежного вывода — до предположения материальности Бога.

То же самое представление привело остроумного и тонкого Лейбница к его знам енитой теории предустановленной гармонии. И он также думал, что ни дух не может действовать на материю, ни ма­ терия на дух и что поэтому эти два начала должны быть слажены Творцом, подобно двум часам, бьющим одновременно и все­ гда показывающим одинаковое время, хо­ тя и не стоящим в связи одни с другими. Равным образом и теория «случайных при­ чин» Мальбранша била лишь другою ф ор­ мою того же самого представления: только вместо предположения двух часов, изнача­ ла слаженных в своем ходе, он доказывал, что, когда бьют одни часы, вмешивается Бог и заставляет и вторые часы бить в со­ ответствии с первыми. Подобным же образом Декарт (сочи­ нения которого представляют богатую со­ кровищницу почти всех видов априорных заблуждений) говорит, что «действующая» причина должна обладать по меньшей ме­ ре всеми совершенствами следствия — на основании следующего странного сообра­ жения: Si enim ponamus aliquid in idea reperiri, quod non fuerit in eius causa, hoc igitur habet a nihilo («если предположим в идее что-нибудь, чего не было в ее причине, то, значит, это что-нибудь возникло из ниче­ го»). Едва ли будет пародией на это рас­ суждение, если мы скажем, что, раз перец есть в супе, должен быть перец и в по­ варе, варившем этот суп, так как иначе перец должен был бы возникнуть без при­ чины. В подобную же ошибку впадает Ци­ церон во второй книге своего сочинения De Finibus, когда, говоря от своего лица против эпикурейцев, он обвиняет их в не­ последовательности: они говорили, с од­ ной стороны, что духовные удовольствия возникают из телесных, а с другой — что первые более ценны, чем последние, — как будто следствие может превзойти свою причину. Animi voluptas oritur propter voluptatem corporis, et m ajor est animi voluptas, quam corporis?., ita fit ut gratulator laetior sit quam is cui gratulatur. («Наслаждение ду­ ха возникает из телесного наслаждения, — и в то же время духовное наслаждение важ­

нее телесного?., тогда выйдет, что поздрав­ ляющий радуется более того, кому прино­ сится поздравление...») Однако и это по­ следнее предположение, конечно, не не­ возможно: счастье людей часто доставляло больше удовольствия другим людям, чем самим счастливцам. Декарт с неменьшим рвением прила­ гает этот принцип и в обратном смысле: выводя природу следствий из предполо­ жения, что эти следствия в том или дру­ гом свойстве или во всех свойствах по­ хожи на свои причины. К этому классу заблуждений относятся те умозрения Де­ карта и сталь многих позднейших мысли­ телей, посредством которых порядок Все­ ленной старались вывести не из наблю­ дения, а при помощи априорного умоза­ ключения из предполагаемых свойств Бо­ жества. Этого рода умозаключение, вероят­ но, нигде не было развито так, как в одном из учений Декарта, а именно: когда он для доказательства одного из своих ф изиче­ ских принципов — что количество движе­ ния во Вселенной неизменно, — прибег к неизменности природы Божества. Впро­ чем, как раз такого рода рассуждения да­ же и в наше время почти столь же обыч­ ны, как и во времена Декарта, и ими ши­ роко пользуются для устранения неприят­ ных выводов. Писатели и до сих пор еще не перестали противополагать теорию Бо­ жественной благодати свидетельству ф и­ зических фактов — например, закону ро­ ста населения. И большинство людей, повидимому, уверены в том, что они выска­

зывают чрезвычайно сильный аргумента, когда заявляют, что предполагать истин­ ным то или другое утверждение значило бы отвергать благость или мудрость Бо­ жества. Будучи приведен к своей возмож­ но простейшей форме, этот аргумент та­ ков: «если бы это зависело от меня, я бы не сделал этого предложения истинным: следовательно, оно не истинно». Его мож­ но выразить и так: «Бог совершен; а потому совершенство (т. е. то, что я считаю со­ вершенством) должно существовать в при­ роде». Однако так как в действительности всякий сознает, что природа очень дале­ ка от совершенства, то это учение никогда не прилагается последовательно. Оно до­ ставляет аргумент, который (подобно мно­ гим другим сходным аргументам) люди любят приводить в тех случаях, когда он говорит в их пользу. Никого этот аргумент не убеждает, и тем не менее, по-видимому, каждый думает, что этот довод привлека­ ет религию на его сторону и представля­ ет собой полезное наступательное оружие, которым можно поразить противника. Хотя к приведенным здесь разновид­ ностям априорных заблуиодений можно бы­ ло бы, вероятно, прибавить несколько дру­ гих, однако мы указали все, против кото­ рых, по нашему мнению, необходимо осо­ бенно предостеречь. Наша задача — затро­ нуть предмет, не пытаясь его исчерпать и не делая вида, будто мы его исчерпали. А потому, иллюстрировав с достаточной полнотой этот первый класс ошибок, я пе­ рейду ко второму.

Заблуждения в наблюдении

§ 1. От заблуждений, представляющих со­ бой «предрассудки» в собственном смысле этого слова (т. е. предвзятые мнения, усво­ енные без доказательств и делающие эти последние ненужными), мы переходим те­ перь к ошибкам, состоящим в неправиль­ ном выполнении процесса доказательства. А так как в понятие доказательства (в са­ мом широком его значении) входит один, либо два, либо все три из основных про­ цессов мышления: наблюдение, обобще­ ние и дедукция, — то мы и рассмотрим по порядку ошибки, возможные в каждом из этих трех процессов. Начинаем с пер­ вого — с наблюдения. Заблуяодения в наблюдении могут быть либо отрицательные, либо положительные; иначе говоря, они могут возникнуть либо от «ненаблюдения», либо от «неправильно­ го наблюдения». Если вся ошибка состоит в упущении из виду таких фактов, в пре­ небрежении такими частностями, которые должны бы были быть замечены, то это будет «ненаблюдение», или отсутствие на­ блюдения. Неправильное же наблюдение состоит в том, что ту или другую вещь не просто не видят, а видят ошибочно, что тот или другой факт или явление ош и­ бочно принимают не за то, что он есть на самом деле, а за что-нибудь другое. § 2. Ненаблюдение может состоять либо в том, что упускают из виду какие-либо случаи изучаемого явления, либо в том, что не обращают внимания на обстоятель­ ства того или другого отдельного случая. Если бы мы признали гадалку за насто­ ящую предсказательницу будущего вслед­ ствие того, что не обратили бы внима­ ния на те случаи, когда ее предсказания не оправдывались на деле, — то это бы­ ло бы ненаблюдением случаев; напротив, если бы мы не заметили или не узнали

того, что в случаях, когда ее предсказания выполнялись, она была в контакте с лицом, доставлявшим ей те сведения, на которых она основывала свои предсказания, то это было бы ненаблюдением обстоятельств. Первый из этих случаев подходит не под «заблуждения в наблюдении» (так как в нем имеет место индукция на основании недостаточного материала), а под третий — под «заблуждения в обобщении». Впро­ чем, каждый такой случай содержит в се­ бе не одну ошибку, не один недостаток, а два: принятие недостаточного доказатель­ ства за достаточное (что представляет со­ бой заблуждение третьей из наших групп), а затем саму эту недостаточность дока­ зательства, т. е. неимение другого, лучше­ го. Это отсутствие лучшего доказательства представляет собой — в тех случаях, когда такое доказательство (т. е., иначе говоря, другие частные случаи) можно было бы получить, — «ненаблюдение», и ошибочное заключение, поскольку его надо считать за­ висящим от этой причины, будет ошибкой, относящейся ко второй из наших групп. В нашу задачу не входит рассмотре­ ние ненаблюдения, поскольку таковое про­ исходит от случайной невнимательности, от общей неряшливости умственных при­ вычек, от неумения прилагать на практике необходимые для наблюдения способно­ сти, от недостаточности интереса к пред­ мету. Логика имеет дело с другим вопро­ сом, а именно: если мы допустим, что на­ блюдатель не обладает условиями, обес­ печивающими полную правильность его суждений, то в каком пункте этот недо­ статок всего легче может ввести его в заблуэвдение? Или, точнее говоря, какого ро­ да случай или какие из обстоятельств того или другого данного случая всего вероят­ нее ускользнут от внимания наблюдателей вообще — от всего человечества?

§ 3. Итак, прежде всего отдельные слу­ чаи, всего вероятнее, ускользнут от боль­ шинства людей, очевидно, тогда, когда фак­ ты, говорящие за одно решение вопроса, будут припоминаться и запечатлеваться в уме легче тех, которые говорят за про­ тивоположное его решение, — особенно когда есть какой-нибудь сильный мотив сохранять в памяти факты именно пер­ вого, а не последнего рода. В таких случа­ ях факты, плохо запоминающиеся, очень вероятно, не привлекут к себе внимания и ускользнут от большинства наблюдате­ лей. Этим объясняется, как известно, то до­ верие, каким пользуются, вопреки рассудку и очевидности, многие виды обманщиков: знахари и прорицатели судьбы всех веков, колдуны и ворожеи нового времени и ора­ кулы древности. Редко кто обращал внима­ ние на то, в каких размерах это заблужде­ ние действует на практике, даже вопреки самым осязательным очевидностям про­ тивоположного характера. Поразительным примером его служить та вера, какую необ­ разованная часть земледельческого класса в Англии и в других странах продолжает питать к предсказаниям погоды, помеща­ емым в календарях. В каждое время го­ да во многих случаях предсказания оказы­ ваются совершенно ошибочными. Однако так как, с другой стороны, каждое время го­ да доставляет также несколько случаев ис­ полнения предсказаний, то этого оказыва­ ется достаточно для поддержания доверия к таким пророчествам со стороны людей, не рассуждающих о том, какого количе­ ства случаев требует процесс, названный нами «исключением случайности» (elimi­ nation of chance). Ибо известное число случайных совпадений не только может, но и должно иметь место также и в том случае, если какие-либо два события вовсе не связаны друг с другом. В одном из своих опытов, помещен­ ных в Friend'z Кольридж разобрал пример рассматриваемого нами теперь заблужде­ ния, проследив происхождение одной по­ словицы, «имеющейся во всех европей­ ских языках (хотя и выражаемой различ­ но)», а именно: «дуракам счастье» (Fortune favoursfools). Он приписывает возникнове­

ние этой пословицы отчасти «склонности преувеличивать все действия, кажущиеся несоразмерными с их видимыми причи­ нами, а также все обстоятельства и по­ ложения, каким бы то ни было образом резко противоречащие нашим понятиям о лицах, находящихся в этих обстоятель­ ствах и положениях». Опуская некоторые разъяснения, на основании которых эту ошибку приходится относить иногда к не­ правильному наблюдению (т. е. к друго­ му виду ненаблюдения), а именно: к ненаблюдению обстоятельств, я цитирую даль­ ше: «Непредвиденные случайности могут сильно выдвинуть человека; однако если они сделали для него только то, чего он мог бы достигнуть и своими личными спо­ собностями, то его счастье не привлечет к себе особого внимания, и такой случай менее запечатлеется в памяти. Что способ­ ные люди должны достигать своих целей, это кажется естественным, и мы не об­ ращаем внимания даже и на такие обстоя­ тельства, которые, быть может, обусловили этот успех сами по себе, помимо всякого искусства и предусмотрительности данно­ го человека. Но если это самое случит­ ся с глупым или неумелым человеком, мы останавливаемся на этом факте и запечат­ леваем его в памяти, как нечто странное. Точно так же в том случае, если бы глу­ пый человек потерпел неудачу от такого стечения обстоятельств, которое могло бы постигнуть и самого умного человека, эта неудача не приковала бы к себе нашего внимания: она пронеслась бы незамечен­ ной вместе с другими такими же волнами шумящего вокруг нас потока повседневной жизни; она забылась бы, потому что она не больше того, на что мы рассчитывали, чего мы ожидали от этого человека вви­ ду его бестолковости. Предположим спра­ ведливым нечто очевидно ложное: пусть всеобъемлющие открытия, сделавшие ис­ кусство химии наукою и явно обещаю­ щие дать некоторый великий конститутив­ ный закон природы, в свете которого та­ ится для нас возможность предсказания, — пусть эти открытия были не предуготованы (как это было на самом деле) раз­ мышлением знаменитого отца и основа­

теля научной химии {philosophic alchemy); пусть они не развились в его голове, а при­ шли ему на ум, благодаря ряду счастливых случайностей, — пусть они представились проф. Дэви исключительно потому, что он имел счастье обладать некоторою особой гальванической батареей, — пусть и самая эта батарея была для Дэви случайностью: пусть она не составляла (как это имело ме­ сто на самом деле) предмета его желаний, была приобретена им не с целью доказать опытным путем выставленные им положе­ ния, не затем, чтобы исследовать разумом физическую природу, не для того, чтобы вынудить у нее, как бы под пыткою, недву­ смысленные ответы на заранее подготов­ ленные и обдуманные вопросы, — и тогда все-таки об этих открытиях говорили бы не как о счастливых случайностях, а как о естественных результатах признанного гения и проницательности Дэви. Напро­ тив, если бы к подобным открытиям слу­ чай привел какого-нибудь бирмингэмского или шеффильдского механика, если бы этот человек разбогател от них, оставаясь в глазах своих соседей (частью из зави­ сти к нему, частью основательно) челове­ ком, стоящим по своим умственным даро­ ваниям ниже среднего уровня , — тогда не­ пременно раздались бы восклицания: „Вот счастливец-то! Да, дуракам счастье — это верно! Всегда так бывает!" И затем вос­ клицающий привел бы еще пять-шесть по­ добных примеров. Таким-то образом, на­ капливая факты одного рода и никогда не заботясь о собирании фактов противо­ положного рода, мы и выдаем часть за це­ лое, как это делают поэты в своих вы­ мыслах и всякого рода шарлатаны в своих рассуждениях». Этот отрывок очень удачно показы­ вает нам, каким образом — при небреж­ ной индукции, заключающей p er епитегationem simplicem («на основании просто­ го перечисления случаев»), не отыскива­ ющей инстанций, решающих вопрос (шstantiae crucis), обобщающей на основа­ нии первых попавшихся (или, скорее, пер­ вых вспомнившихся) случаев, — образу­ ются мнения, по-видимому, доказываемые опытом, на самом же деле не имеющие

никакого основания в законах природы. «Itaque recte respondit ille (можем мы ска­ зать с Б экон ом )1 qui, cum suspensa tabula iu tem plo ei m onstraretur eorum, qui vota solverant, quod naufragii periculo elapsi sint, atque interrogando premeretur, anne turn quidem Deorum num en agnosceret, quaesivit denuo: At ubi sunt illi depicti qui post vota nuncupata perierunt? Eadem ratio est fere omnis superstitionis, ut in Astrologicis, in Somniis, Ominibus, Nemesibus et hujusmodi; in quibus homines delectati hujusmodi vanitatibus, advertunt eventus, ubi implentur; ast ubi fallunt, licet multo frequentius, tam en negligunt et praetereunt» («Таким об­ разом, правильно ответил тот, кому пока­ зывали висевшие в храме изображения лю­ дей, выполнявших тем свои обеты за спа­ сение при кораблекрушениях, и к кому приступали с вопросами; неужели и те­ перь он не признает силы богов, — спро­ сив, с своей стороны: а где же изобра­ жения тех, которые также произносили обеты, а затем погибли? В этом корень по­ чти всех суеверий: астрологии, толкования снов, предзнаменований, кар судьбы и т. д. Во всех таких вещах люди, заинтересован­ ные в этих пустяках, обращают внимание на исход в тех случаях, где он оправдывает их ожидания; а где исход не оправдывает их ожиданий, такие случаи — хотя бы их было гораздо больше — люди оставляют без внимания, проходят мимо них»). И да­ лее Бэкон замечает, что в самом уме есть некоторое естественное стремление к это­ го рода ошибке, независимо даже от люб­ ви к чудесному и влияния всякой другой склонности: на ум сильнее действуют слу­ чаи, подтверждающие то или другое поло­ жение, между тем как для философии всего полезнее отрицательные. «Is tamen hum ano intellectui error est proprius et perpetuus, ut magis moveatur et excitetur Affirmativis, quam Negativis; cum rite et ordine aequum se utrique praebere debeat; quin contra, in om ni Axiomate vero constituendo major vis est instantiae negativae» («Человеческому уму постоянно присущ тот недостаток, что на него больше действуют и влияют при­ меры подтверждающее, а не отрицающие, между тем как по-настоящему и те и другие

должны бы были иметь для него одина­ ковое значение; а при установлении каж­ дой верной аксиомы отрицательные слу­ чаи имеют даже больше значения»). Однако важнейшею из всех причин ненаблюдения являются предвзятые мне­ ния. Именно они во все времена застав­ ляли весь человеческий род в его целом и каждую отдельную группу его быть по боль­ шей части невнимательными ко всем фак­ там, противоречащим тому или другому первому впечатлению или принятому мне­ нию, хотя бы эти факты были многочис­ ленны и происходили у них на глазах. Здесь уместно при случае напомнить за­ бывчивому человечеству некоторые из тех поразительных случаев, когда продолжа­ ли держаться воззрений, ошибочность ко­ торых мог бы показать самый простой опыт, — продолжали держаться потому, что никому не приходило в голову произве­ сти этот опыт. Один из наиболее замеча­ тельных примеров такого рода имел место в споре из-за системы Коперника. Про­ тивники Коперника доказывали неподвиж­ ность земли тем соображением, что, ес­ ли бы она двигалась, то камень, упавший с вершины высокой башни, упал бы на зем­ лю не у основании башни, а на неболь­ шом расстоянии от него — в направле­ нии, противоположном вращению земли; подобным же образом (говорили они) мяч, например, выпущенный из рук на верши­ не мачты на полном ходу корабля, падает не у самого основания мачты, а несколько ближе к корме корабля. Сторонники Ко­ перника могли бы сразу заставить замол­ чать этих своих оппонентов, если бы они действительно попробовали уронить мяч с верхушки мачты, так как они нашли бы тогда, что он падает как раз у ее основа­ ния; а именно этого и требует теория Ко­ перника. Но нет: они допускали мнимый факт и тщетно пытались провести разли­ чие между этими двумя случаями. «Мяч не составлял, по их мнению, части кораб­ ля, и движение вперед не было естествен­ ным ни для корабля, ни для мяча. Напро­ тив, камень, брошенный с башни, являлся частью земли; а потому суточные и го­ довые вращения, естественные для земли,

были столь же естественны и для камня; вследствие этого-то камень и должен был иметь одинаковое движение с башней и, значит, упасть на землю как раз у основа­ ния этой башни»2. Д-р Ю эль3 приводит другие, едва ли менее поразительные случаи, когда вооб­ ражаемые законы природы продолжали считаться истинными только потому, что никто не приглядывался пристально к ф ак­ там, которые почти каждый имеет случай наблюдать. «Невнимательное и небрежное созерцание очень легко доступных наблю­ дению фактов долго заставляло людей ве­ рить в то, что тело, в десять раз более тяже­ лое, падает в десять раз быстрее; что пред­ меты, погруженные в воду, всегда кажутся больших размеров независимо от формы поверхности; что магнит обладает непре­ одолимой силой; что хрусталь всегда на­ ходят вместе со льдом, и т. п. Эти и мно­ гие другие примеры показывают, до какой степени слепым и беспечным может быть человек при наблюдении даже самых оче­ видных и обыкновенных явлений; они по­ казывают нам, что одна способность вос­ приятия, несмотря на то что она постоян­ но упражняется на бесчисленном количе­ стве предметов, тем не менее долго может не привести нас к точному знанию». Если даже относительно физических фактов (и притом из числа самых очевид­ ных) способность наблюдения у людей мо­ жет быть до такой степени пассивным ра­ бом их предвзятых впечатлений, то нечего удивляться тому печальному, но подтвер­ ждаемому всем опытом факту, что то же самое справедливо и относительно вещей, особенно тесно связанных с сильнейшими чувствами людей: относительно вопросов нравственных, общественных и религиоз­ ных. Сведения, выносимые средним путе­ ш ественником из чужой страны в каче­ стве его личных впечатлений, почти всегда в точности подтверждают те его мнения, с какими он отправился в путь. Он имел глаза и уши только для того, что он ожидал увидеть и услышать. Люди читают священ­ ные книги своей религии и не замечают в них множества вещей, совершенно несогласимых даже с их собственными поняти­

ями о нравственном совершенстве. Исто­ рики, одинаково неповинные в умышлен­ ном искажении прошлого, видят в одних и тех же источниках — одни только то, что благоприятно протестантам, другие — католикам, одни — роялистам, другие — республиканцам, одни — Карлу I, другие — Кромвелю; некоторые же, исходя из пред­ взятого убеждения, что крайности непре­ менно ошибочны, неспособны видеть ис­ тину и справедливость даже и тогда, когда они находятся всецело на одной стороне. Хорошим примером влияния предвзя­ той теории могут служить суеверия варвар­ ских народов относительно силы лекарств и талисманов. Негры, например, носящие (как это делали и наши предки) кораллы в качестве амулетов, утверждают, по сло­ вам д-ра П ариса4, что цвет этих кораллов «всегда зависит от состояния здоровья но­ сящего их: он становится бледнее, когда их обладатель болен». Таким образом, относи­ тельно предмета, доступного наблюдению всех и каждого, здесь признают резуль­ татом опыта общее положение, не содер­ жащее в себе ни малейшего следа исти­ ны: предвзятое мнение мешает здесь, повидимому, всякому наблюдению. § 4 . Приведенных примеров достаточно для иллюстрирования первого вида ненаблюдения — ненаблюдения случаев. Одна­ ко ненаблюдение может еще касаться тех или других обстоятельств, существенных для случаев, не вполне упущенных из виду, — даже более того, как раз для тех самых конкретных случаев или фактов, на кото­ рых основано все здание данной теории. В разобранных нами до сих пор примерах общее положение принималось на осно­ вании частных случаев, правда, истинных, но недостаточных для его подтверждения. В случаях же, к которым мы теперь пе­ реходим, конкретные факты наблюдались неправильно, а потому оказывались лож­ ными и те единичные предложения (или, по крайней мере, некоторые из них), на которых основывалось обобщение. Такова, например, одна из ошибок, сделанных в знаменитой «флогистической» теории, т. е. в учении, объясняющем го­

рение выделением некоторой субстанции, называвшейся «флогистоном» и предпо­ лагавшейся в составе всякого горючего вещества. Шпотеза эта удовлетворительно согласовалась с данными поверхностного наблюдения: восхождение пламени кверху естественно внушало мысль об удалении некоторого вещества; соответственно это­ му, и видимого остатка — пепла — было в большинстве случаев крайне мало по объ­ ему и весу сравнительно с объемом и ве­ сом горючего материала. Ошибка состояла здесь в ненаблюдении одной важной части действительного остатка, а именно: газооб­ разных продуктов горения. И когда, нако­ нец, эти последние были замечены и при­ няты в расчет, тогда оказалось всеобщим законом, что вещество, сгорая, увеличива­ ется, а не теряет в весе; и после обычной попытки приспособить старую теорию к новым фактам при помощи произвольной гипотезы (что флогистон обладает не тя­ жестью, а качеством положительной легко­ сти) химики пришли к правильному объ­ яснению, а именно: что при горении не выделяется, а, напротив, поглощается не­ которое вещество. Ненаблюдению тех или других сопро­ вождающих обстоятельств (бывших в дей­ ствительности факторами исцеления) обя­ заны своей славой многие из нелепых при­ емов, которым приписывали хорошее те­ рапевтическое действие. Так, д-р Парис го­ ворит следующее о симпатическом порош ­ ке сэра Кенельма Дигби: «Если то или дру­ гое оружие нанесло рану, то порошок при­ кладывали к этому оружию, которое, кро­ ме того, покрывали мазью и перевязывали два или три раза в день. В то же время саму рану предписывалось стянуть края­ ми, тщательно перевязать чистыми полот­ няными тяпками и, кроме того, не тро­ гать в течение семи дней, по истечении которых повязку снимали; в большинстве случаев рана оказывалась вполне закрыв­ шеюся. Успех приписывали таинственно­ му действию симпатического порошка, ко­ торый столь старательно прикладывали к оружию, тогда как едва ли нужно говорить, что быстрота излечения объяснялась пол­ ным устранением воздуха от раны и це­

лительной силой природы, действие кото­ рой не встречало в этом случае себе пре­ пятствия от назойливого вмешательства человека. Такой результат лечения, несо­ мненно, подал хирургам первую мысль за­ живления ран посредством того, что в ме­ дицине называется „первым натяжением" (prima in te n tio )5... Во всех сообщениях о необыкновенных исцелениях при помо­ щи таинственных сил, — прибавляет док­ тор Парис, — заметно сильное стремле­ ние скрыть лекарства и другие терапев­ тические средства, употребляемый одно­ временно с этими таинственными силами. Так, Орибазий высокопарно рекомендует для излечения падучей болезни ожерелья из корня пиона; но мы знаем, что он всегда сопровождал употребление этого средства большими приемами слабительных, хотя он и не признает за последними никакого участия в исцелении. Из позднейшего вре­ мени у нас есть хорош ий образчик этого рода софистики в сочинении м-ра Морлея о золотухе, написанном, как сообща­ ют, с единственною целью восстановить сильно упавшую репутацию и применение вербены. Автор рекомендует носить корень этого растения на шее на аршине белой атласной ленты вплоть до выздоровления больного; однако надо заметить, что в те­ чение этого времени он прибегает к са­ мым действительным фармакологическим средствам»6. Далее, излечение, на самом деле обу­ словливавшееся покоем, тем или другим образом жизни (диетой) и развлечением, очень часто приписывают применявш им­ ся в каждом отдельном случае медицин­ ским, а иногда и сверхъестественным сред­ ствам. «Знаменитый Джон Уэсли 7, вспоми­ ная о том, как сера и молитва востор­ жествовали над его телесною слабостью, забывает о восстанавливающем действии своего четырехмесячного отдыха от пас­ тырских трудов. И таково стремление че­ ловеческого духа верить в действие таин­ ственных сил, что Уэсли склонен припи­ сывать свое исцеление скорее бурому пла­ стырю из яйца и серы, чем спасительному предписанию доктора Фозергилля пользо­

ваться деревенским воздухом, покоем, осли­ ным молоком и верховою ездой»8. В следующем примере было из виду об­ стоятельство несколько иного рода. «Когда в Америке свирепствовала желтая лихорадка, врачи полагались исключительно на обиль­ ное применение ртути; на первых порах действительность этого средства казалась столь всеобщею, что в преходящем увлече­ нии они торжественно заявляли, что смерть никогда не наступает, раз ртуть успела ока­ зать свое действие на организм. Все это было совершенно верно, но вовсе не дока­ зывало целебности этого металла, так как в своей тяжелой форме болезнь протека­ ла очень быстро и похищала свои жертвы задолго до того, как на организм могла подействовать ртуть. Напротив, в слабой форме она протекала столь же хорошо и без всякой медицинской помощ и»9. В этих примерах упущенное из виду об­ стоятельство могло быть усмотрено внеш­ ними чувствами. В других случаях упус­ каются обстоятельства, доступные только умозаключению; и тем не менее и в та­ ких случаях ошибку можно отнести к то­ му разряду, который мы, за отсутствием более подходящего термина, назвали «за­ блуждениями от ненаблюдения». Этот есте­ ственный класс ошибок обусловливается не сущностью тех способностей, которые должны были бы быть здесь применены, а неупотреблением их. Ошибку следует отне­ сти к рассматриваемому нами сейчас клас­ су везде, где она имеет отрицательный, а не положительный характер, где она состо­ ит именно в упущении из виду, незнании или забвении какого-либо такого факта, который, будь он известен и принят во внимание, изменил бы результат рассужде­ ния. В заблуждениях этого рода нет поло­ жительной ошибки в оценке действитель­ но имеющегося налицо доказательства — ошибки, имеющей место в заблуждениях других групп. Заключение было бы верно, если бы принятая во внимание часть ис­ следуемого предмета составляла весь этот предмет; но дело в том, что есть другая часть, не принятая во внимание: она-то и делает заключение негодным.

Существует, например, одно любопыт­ ное воззрение... Его иногда высказывают в публичных речах недальновидные законо­ датели; но санкцию со стороны философ ­ ского писателя оно получило лишь в од­ ном известном мне случае. А именно, Ку­ зен в своем предисловии к диалогу Плато­ на Горгий доказывает, что наказание долж­ но оправдываться каким-либо другим, выс­ шим соображением, а не целью предупре­ ждения преступлений. Он доказывает это следующим аргументом: если бы наказа­ ние существовало лишь ради примера, то было бы безразлично, кого наказывать — виновного или невинного, так как наказа­ ние, если его рассматривать как пример, одинаково действительно в обоих случаях. Это рассуждение предполагает, что если человек, чувствующий искушение совер­ шить преступление, увидит кого-либо на­ казываемым, то он признает и себя в опас­ ности подвергнуться тому же самому, и это устрашит его. Но при этом забывают, что если наказываемого человека признать не­ винным или даже если есть какое-либо со­ мнение в его вине, то всякий поймет, что опасность для него лично (какова бы она ни была) не связана с его виною, что она одинаково угрожает ему и в том случае, если он будет невиновен. Каким же обра­ зом тогда представление о таком наказа­ нии удержит его от преступления? Кузен предполагает, что людей от преступления будет удерживать все, что делает положе­ ние виновного более опасным, забывая, что и положение невинного (которое то­ же должно входить здесь в рассчет) станет в предположенном случае в совершенно такой же степени опасным. Это — заблуж­ дение от упущения из виду, или ненаблюдения, по нашей классификации. Этого рода заблуждения ставят боль­ шие препятствия правильному мышлению в политической экономии. В области со­ вершаемых с экономическими целями дей­ ствий общества очень часто следствия той или другой причины состоят из двух ря­ дов явлений: одного — непосредственно­ го, сосредоточенного, для всех очевидного и потому слывущего в общем мнении за целое действие; другого — очень разлитого

или же лежащего глубоко под поверхностью явлений и совершенно противоположного первому. Возьмем например, (столь прав­ доподобное на первый взгляд) расхожее мнение, будто роскошь поощряет промыш­ ленность. Положим, некто А тратит весь свой доход и даже свой капитал на роскош ­ ную жизнь; про него говорят, что он дает много занятия труду. В, живущего на не­ большую часть своего дохода, а осталь­ ную прикладывающего к капиталу, счита­ ют дающим мало работы другим людям или даже вовсе не дающим ее. Действи­ тельно, всякий видит барыши, получаемые из проживаемых А средств его поставщи­ ками, его слугами и другими лицами. На­ против, сбережения В переходят, напри­ мер, в руки человека, у которого В ку­ пил вексель; этот человек заплатит этими деньгами свой долг какому-нибудь банки­ ру, а тот ссудит, в свою очередь, купцу или другому банкиру. Таким образом, ка­ питал, затраченный на наем прядильщиков и ткачей или людей, занимающихся пере­ возкой товаров и матросов купеческих ко­ раблей, не только даст немедленно занятие по меньшей мере стольким же производи­ телям, скольким даст работу А в течение всей своей жизни, но, будучи с прибы­ лью выручен при продаже произведенных или транспортированных товаров, соста­ вит фонд для занятия такого же (а может быть, и большого) количества труда и на­ всегда в будущем. Но наблюдатель не ви­ дит и потому не принимает во внимание того, что делается с деньгами В. Он ви­ дит судьбу денег А, видит, какое количе­ ство промышленного труда поддерживает­ ся роскошью А; но он не замечает еще гораздо большого количества труда, кото­ рый лишается поддержки от этой расто­ чительности. Отсюда и вышел предрассу­ док, всеобщий в эпоху Адама Смита, буд­ то расточительность поощряет промыш­ ленность, а бережливость ее подрывает. Такого же рода ошибку представляет собой ходячий довод против свободы тор­ говли: покупатель английского шелка по­ ощряет английскую промышленность, по­ купатель же лионского поощряет француз­ скую; поэтому поступок первого патриота-

чен, а поступок второго должен быть за­ прещен законом. Однако здесь упускается из виду то обстоятельство, что покупатель всякого иностранного товара необходимо понуждает, прямо или косвенно, к вывозу на равную сумму того или другого про­ дукта отечественного производства (сверх того, что было бы вывезено уже и помимо этого) в ту страну, из которой был вывезен товар, или в какую-либо другую. Правда, этот факт не всегда может быть подтвер­ жден специальными наблюдениями ввиду сложности обстоятельств; однако против него нельзя привести ни одного наблю­ дения, так как то рассуждение, которым этот факт доказывается, неопровержимо. Таким образом, ошибка здесь та же, что и в предыдущем случае: здесь также видят одну только часть явления, воображая, что эта часть есть все явление; а потому и эту ошибку можно отнести к числу «заблужде­ ний от ненаблюдения». § 5. Для полноты рассмотрения второго из наших пяти классов заблуждений мы должны сказать теперь об «ошибочном на­ блюдении», т. е. о таком наблюдении, при котором ошибка состоит не в упущении чего-либо из виду, а в том, что наблюдае­ мое наблюдается ошибочно. Факт восприятия с неоспоримостью доказывает все то, что действительно вос­ принимается; а потому и рассматриваемая нами теперь ошибка может состоять толь­ ко в ошибочном принятии за восприятие того, что на самом деле есть умозаклю­ чение. Мы показали уже, как тесно пере­ плетены эти два процесса почти во всем, что мы называем «наблюдением», а еще бо­ лее во всяком «описании»10. Наши чувства в каждом отдельном случае действитель­ но «воспринимают» лишь очень неболь­ шую и чаще всего наименее важную часть сочетания фактов, которое мы хотим удо­ стоверить или сообщить. Поэтому было бы нелепо требовать, чтобы мы ни в наших наблюдениях, ни в сообщении их результа­ тов другим людям не примешивали к фак­ там выводов. Мы можем сказать только, что мы должны делать это сознательно и знать, какая часть нашего утверждения основыва­

ется на показаниях непосредственного со­ знания и потому неоспорима и какая полу­ чается при помощи умозаключения и по­ тому может остаться под вопросом. Одним из самых знаменитых приме­ ров всеобщего заблуждения, обусловлен­ ного ош ибочным принятием результата умозаключения за непосредственное сви­ детельство чувств, представляет собой та борьба против системы Коперника, которая опиралась на показания здравого смысла. Люди воображали, что они видели восход и заход солнца и вращение звезд по кругам вокруг полюса. Теперь мы знаем, что ниче­ го подобного они не видали; на самом де­ ле, они имели ряд наблюдений, одинаково согласимых и с той теорией, которую под­ держивали противники Коперника, и с тео­ рией этого последнего. И представляется странным, что подобный случай, где по­ казание чувств приводилось с полнейшим убеждением в защиту того, что оказалось всего только умозаключением (и притом, как было доказано, ошибочным), не от­ крыл глаз слепым защитникам здравого смысла и не внушил им большей скром­ ности и меньшего доверия к праву невежд произносить приговоры над умозаключе­ ниями людей, изучивших тот или другой вопрос. Н еспособность человека различать между своими умозаключениями и теми восприятиями, на которых эти умозаклю­ чения основаны, по большей части тем значительнее, чем меньше у него позна­ ний и чем ниже уровень его умственного развития. Эта неспособность подала повод ко множеству чудесных рассказов и забав­ ных анекдотов. Рассказчик передает не то, что он видел или слышал, а впечатление, произведенное на него виденным и слы­ шанным; при этом большая часть сообща­ емого может состоять из умозаключений, а между тем рассказ в целом передает­ ся не как умозаключение, а как действи­ тельное восприятие. Трудность заставить свидетеля примешивать к рассказу о сво­ их восприятиях поменьше своих умоза­ ключений хорошо известна опытным пе­ рекрестным допросчикам. Еще в большей степени проявляется эта трудность в тех

случаях, когда необразованные люди пы­ таются описать то или другое явление при­ роды. «Самый простой рассказ самого не­ вежественного наблюдателя, — говорит Дёгальд Стюарт, — заключает в себе большее или меньшее количество гипотез. Мало того, в общем, чем человек невежествен­ нее, тем больше гипотетических положе­ ний бывает в его утверждениях. Деревен­ ский аптекарь — а в еще большей сте­ пени, если только это вообще возможно, пожилая нянюшка, — редко бывают спо­ собны описать даже самый простой слу­ чай болезни, не употребляя таких выра­ жений, в которых что ни слово, то тео­ рия; и наоборот, несомненным доказатель­ ством ума, выдрессированного долгим и успешным изучением наиболее трудного из всех искусств — искусства верно толко­ вать природу, надо считать уменье просто и правильно выделить явления, отличаю­ щие ту или другую болезнь, — выделить, не фантазируя и не извращая фактов пред­ взятыми мнениями». Всеобщая распространенность такого смешивания восприятий с выводимыми из них умозаключениях и редкость способно­ сти различать первые от вторых переста­ нут нас изумлять, если мы обратим вни­ мание на то, что в огромном большинстве случаев действительные чувственные вос­ приятия имеют значение и интерес для нас только как признаки, на основании которых мы умозаключаем о чем-либо, ле­ жащем за этими восприятиями. Так, на­ пример, для нас важен не цвет и поверх­ ностное протяжение, как они восприни­ маются глазом, а тот предмет, присутствие которого перед нами удостоверяется эти­ ми видимыми признаками; а потому там, где это ощущение само по себе безраз­ лично (а это бывает в большинстве слу­ чаев), у нас нет мотива обращать внима­ ние специально на это ощущение, и мы

привыкаем пропускать его без отчетливо­ го сознавания и переходим прямо к умоза­ ключению. Таким образом, для того чтобы представить себе ощущение таким, како­ во оно есть в действительности, необхо­ димо изучать его нарочно, особо; и жи­ вописцы, например, должны готовиться к этому специально, продолжительным изу­ чением и упражнением. Что же касается предметов, более далеких от области внеш­ них чувств, то только большая опытность в психологическом анализе может разо­ рвать в них эти тесные ассоциации. А так как привычка к такого рода анализу обык­ новенно не достигает желательной степе­ ни, то едва ли можно указать хотя бы од­ но из привычных суждений человечества по очень отвлеченным вопросам (начиная с вопроса о бытии Бога и о бессмертии души и кончая таблицею умножения), ко­ торые теперь или когда-либо прежде не считали бы предметом непосредственной интуиции. До такой степени сильно стрем­ ление приписывать интуитивный характер суждениям, представляющим собой умоза­ ключения (и к тому же часто ошибочные). Никто не может сомневаться в том, что многие из самообольщавшихся мечтателей действительно верили тому, что их непо­ средственно вдохновляет Небо и что Все­ могущий беседовал с ними лицом к лицу; между тем эта вера представляет собой, с их стороны, лишь умозаключение из пока­ заний их чувств и данных их внутреннего сознания, не дающих никакого основания для такой уверенности. Поэтому предосте­ речь против этого рода ошибок было пря­ мо необходимо — хотя определение то­ го, действительно ли совершаются подоб­ ные ошибки по отношению к тем или дру­ гим из великих вопросов метафизики, не входит в нашу задачу и относится, как я уже не раз говорил, к некоторой другой науке.

Заблуждения в обобщении

§ 1. Тот класс заблуждений, о котором мы будем говорить сейчас, — самый обш ир­ ный из всех. Он обнимает собой большее количество различных неосновательны х заключений, чем который-либо из других классов, и притом его труднее разделить на подклассы или виды. Если сделанная нами в предыдущих Книгах попытка уста­ новить принципы правильных обобщений была успешна, то под этот класс можно в известном смысле подвести все обобще­ ния, несогласующиеся с этими принципа­ ми. Конечно, в тех случаях, когда правила были известны и имелись в виду и сделана лишь случайная ошибка в их приложении, мы будем иметь промах, а не заблужде­ ние. Для того чтобы ошибку можно было назвать «заблуждением в обобщении», она должна быть сделана на основании неко­ торого принципа: в ней должно сказаться некоторое ош ибочное общее представле­ ние об индуктивном процессе, т. е. должен быть в корне ош ибочно понят правильный способ умозаключения на основании на­ блюдения и опыта. Мы не будем задаваться химерическим стремлением дать исчерпывающую класси­ фикацию ложных представлений, могущих существовать относительно этого предме­ та, и ограничимся указанием лишь немно­ гих, наиболее полезных и необходимых предосторожностей, которые надо иметь в виду в данного рода случаях. § 2 . Прежде всего, есть такого рода обоб­ щения, которые должны быть неоснова­ тельны даже и в том случае, если бы были соблюдены указанные выше правила: опыт не может дать условий, необходимых для установления этих обобщений посредством правильной индукции. Таковы, например, все заключения от порядка природы, суще­ ствующего на Земле или в пределах Сол­

нечной системы, к тому, что может иметь место в отдаленных частях Вселенной, где явления (насколько мы знаем) могут быть совершенно другими или следовать друг за другом по другим законам или даже во­ все без всякого закона. Таковы далее все всеобщие отрицания причинных связей — все предложения, утверждающие невоз­ можность. Несуществование всякого дан­ ного явления, как бы единообразно ни го­ ворил опыт о таком несуществовании, до­ казывает — самое большее — лишь то, что до сих пор не попалось причины, доста­ точной для произведения этого явления. Но для того чтобы вывести из этого, что никаких таких причин и не существует в природе, необходимо безумное предполо­ жение, что мы знаем все силы природы. Такое предположение по меньшей мере преждевременно, так как наше знакомство с некоторыми даже из изученных нами те­ перь сторон природы началось в высшей степени недавно. И нелегко понять, каким образом это наше знание природы (как бы оно ни расширилось впоследствии) могло бы стать полным и исчерпывающим и как могли бы мы удостовериться в его полно­ те, даже если бы оно и стало полным. Единственные законы природы, пред­ ставляющие достаточные гарантии невоз­ можности их нарушения (и то только в пре­ делах действующего сейчас порядка при­ роды и ближайшей к нам области Вселен­ ной), — это, во-первых, законы числа и протяжения, господствующие над закона­ ми последовательности явлений и не под­ верженные влиянию противодействующих причин, и, во-вторых, сам всеобщий за­ кон причинности. Что ни в одном дей­ ствии, ни в одном следствии не наступит изменение, пока останется той же самой вся совокупность предшествующих обстоя­ тельств, — это мы можем утверждать с пол-

ною уверенностью. Но мы ни в каком слу­ чае не вправе положительно заключать, чтобы прибавка какого-либо нового пред­ шествующего обстоятельства не была в со­ стоянии совершенно изменить и уничто­ жить то, что мы привыкли считать в дан­ ном случае последующим, и чтобы спо­ собных произвести такое действие пред­ шествующих, или антецедентов, не суще­ ствовало в природе. § 3. Далее необходимо отметить неизбеж­ ную ошибочность всех обобщений, изъяв­ ляющих (подобно теориям Фалеса, Демо­ крита и других ранних греческих мысли­ телей) притязание свести все существую­ щее на какой-нибудь один элемент или же (подобно многим новейшим теориям) раз­ решить в какое-либо одно явление явле­ ния, коренным образом различные. Под «коренным образом различными» явлени­ ями я разумею такие впечатления наших чувств, которые различаются не только по степени, но и по качеству. То, что мне ка­ залось нужным сказать об этом предмете, я уже сказал в главе о «пределах объяс­ нения законов природы» (гл. XIV кн. III); но так как это заблуждение сильно распро­ странено даже и в наше время, то я дам здесь относительно этого пункта некото­ рые дальнейшие разъяснения. Когда мы говорим, что сила, удержи­ вающая планеты в их орбитах, сводится на тяжесть или что сила, обусловливающая химическое соединение, сводится на элек­ тричество, мы утверждаем в первом слу­ чае действительный, а во втором возмож­ ный и в конце концов, вероятный резуль­ тат правильной индукции. В обоих этих случаях движение сводится на движение: утверждается, что некоторый случай дви­ жения, ранее предполагавшийся специфи­ ческим (т. е. следующим особому, специ­ альному закону), согласуется с общим за­ коном, управляющим другим классом дви­ жений, и обнимается этим законом. Одна­ ко эти же самые и подобные им обобще­ ния оказали поддержку и дали ход также и попыткам свести на движение не другое движение, а теплоту, свет и ощущение, да­ лее свести состояния сознания на состоя­

ния нервной системы (как это имеет место в более грубых формах материализма), на­ конец, свести жизненные явления на меха­ нические или химические процессы (как это делают некоторые физиологи ) 1. Однако я этим отнюдь не утверждаю, чтобы нельзя было доказать (или что если бы это было доказано, то не составило бы важного приращ ения к нашему знанию) того, например, что известные движения частиц тел являются условиями произве­ дения теплоты или света; что некоторые физические изменения в нервах суть усло­ вия не только наших ощущений и эмоций, но даже и наших мыслей; что известных механических и химических условий до­ статочно, в порядке природы, для приведе­ ния в действие физиологических законов жизни. Вместе со всеми мыслителями, тре­ бующими ясного представления о логике науки, я отвергаю только предположение, будто, доказав эти положения, мы сдела­ ли бы шаг к действительному объяснению теплоты, света или ощущения, т. е. будто специфические особенности этих классов явлений можно было бы (хотя бы в малей­ шей степени) миновать, благодаря такого рода открытиям, как бы хорошо ни бы­ ли удостоверены последние. Пусть, напри­ мер, будет доказано, что в глазу и в моз­ гу должен для возникновения цветового ощущения произойти в высшей степени сложный ряд физических причин и след­ ствий: пусть лучи падают в глаз, прелом­ ляются, сходятся, пересекаются друг с дру­ гом, рисуют в обратном виде образ пред­ мета на сетчатой оболочке; пусть затем возникает движение по тракту зрительно­ го нерва (будет ли это колебание или ток нервной жидкости или что угодно другое); пусть это движение передается мозгу; пусть произойдет любое количество еще других движений — во всяком случае, в конце этих движений получится нечто, что уже не есть движение: получится ощущение цвета. Сколько бы движений нам ни уда­ лось вставить в этот ряд (будут ли эти движения действительные или вообража­ емые), все-таки в конце этого ряда мы найдем в качестве предшествующего дви­ жение, а в качестве последующего — цвет.

Каким образом каждое из этих движений производит следующее за ним, это, может быть, будет объяснено каким-либо общим законом движения; но как последнее дви­ жение произведет ощущение цвета, этого нельзя будет объяснить никаким законом движения: это будет закон цвета, который есть и навсегда должен остаться чем-то особым. Везде, где наше сознание при­ знает между явлениями некоторое прису­ щее им различие, где мы ощущаем разницу не просто в степени, где, как мы чувствуем, никакое сложение одного явления с самим собой не произведет другою явления, — там должна оказаться ложной теория, кото­ рая станет подводить одно из этих явлений под законы другого, хотя может быть ис­ тинной теория, признающая одно из этих явлений только одной из причин, одним из условий другого. § 4 . Из числа остальных форм ош ибоч­ ных обобщений некоторые из наиболее важных и наиболее требующих внимания уже были рассмотрены нами в различ­ ных местах настоящего сочинения: иссле­ дуя принципы правильной индукции, мы имели случай обращать внимание и на раз­ личия между этой правильной индукцией и то тем, то другим часто встречающим­ ся видом индукции неправильной. В числе этих неправильных форм была и та, ко­ торую я назвал «естественною индукцией неанализирующих умов»; это — индукция древних, индукция per enumemtionem sim­ plicem («через простое перечисление»); это, то, другое и т.д. А суть В; я не могу пред­ ставить себе ни одного А, которое не было бы В; следовательно, всякое А есть В. Для окончательного осуждения этого грубого и небрежного способа обобщения я приведу выразительное обличение его Бэконом, со­ ставляющее, как я уже неоднократно заме­ чал, важнейшую из услуг, оказанных ф ило­ софии этим мыслителем. «Индукция через простое перечисление представляет собой детский способ рассуждения; она умоза­ ключает „лишь до поры, до времени" и может быть отвергнута противоречащим ей случаем; по большей части она заклю­ чает на основании меньшего, чем следует,

числа случаев, решает вопрос на основа­ нии только тех фактов, которые отзы­ ваются под рукою. Напротив, та индукция, которая хочет быть полезной для изобре­ тения и доказательства; в науках и искус­ ствах, должна при помощи надлежащих процессов выделения и исключения рас­ членять природу, а затем, собрав достаточ­ ное количество отрицательных случаев, за­ ключать на основании утвердительных»2. Я уже говорил, что «простое перечис­ ление» и до сих пор еще остается обыч­ ным и общепринятым методом индукции во всех вопросах, касающихся человека и общества. Здесь достаточно будет приве­ сти очень немного примеров, скорее для напоминания, чем для разъяснения это­ го вопроса. Что, например, можно ска­ зать обо всех положениях «здравого смыс­ ла», всеобщею формулою которых может быть следующее рассуждение: «чего нико­ гда не было, того никогда и не будет». Не­ гры, например, никогда не были настоль­ ко цивилизованы, как некоторые из белых; а потому невозможно, чтобы негры стали цивилизованными. Или, например, из то­ го, что женщины в общем как класс до сих пор не были равны по уму мужчинам, вы­ водить, что они и по самому существу дела необходимо должны всегда быть ниже этих последних. Общество не могло в прежнее время процветать без некоторых учрежде­ ний; следовательно, и в позднейшие вре­ мена оно не будет процветать без них (на­ пример, без рабства — в эпоху Аристоте­ ля, без официального духовенства, без ис­ кусственных различий по рангам и т. п. в Новое время). Когда из каждой тыся­ чи человек образованием обладает толь­ ко один, а остальные 999 необразованы, тогда этот единственный в тысяче образо­ ванный человек стремится подняться над своим сословием; отсюда заключают, что образование порождает в рабочих недо­ вольство своим положением. Люди, про­ ведшие всю жизнь за книгами, будучи оторваными от умственных занятий и при­ ставлены к незнакомой им работе, обык­ новенно выполняли ее (действительно или только по мнению других людей) пло­ хо; следовательно, мыслители неспособны

к практической деятельности, и т. д., и т. д. Все это — «индукции через простое пе­ речисление». Правда, были попытки (хотя и безуспешные) подыскать для некоторых из этих предложений основания, имеющие отношение к правилам научного исследо­ вания; однако для большинства людей, на­ подобие попугаев повторяющих эти по­ ложения вслед за другими, единственным доказательством для них является имен­ но «простое перечисление, решающее во­ прос на основании одних представляю­ щихся в данный момент фактов» (епитег-

atio simplex ex his tantummodo quae praesto sunt pronuncians). Ошибка этих индукций состоит в том, что в них нет «исключения» (eliminatio): нет действительного сравне­ ния случаев, нет даже установления обсто­ ятельств каждого отдельного случая. В них есть и еще одна ошибка: забыто то, что такого рода обобщения, даже если они до­ казаны, не могут быть основными исти­ нами, что они должны быть всего только результатами гораздо более элементарных законов и что поэтому до тех пор, пока они не выведены из этих основных зако­ нов, они могут быть допущены — самое большее — в качестве законов эмпириче­ ских, справедливых только в тех пределах пространства и времени, какими ограни­ чивались внушившие эти обобщения част­ ные наблюдения. Эта ошибка — приписывание простым эмпирическим законам, а также таким за­ конам, в которых не доказано наличия причинной связи, такой же достоверно­ сти, какой обладают законы связи причин со следствиями, — представляет собой ко­ рень, быть может, большинства ош ибоч­ ных индукций. Приведенные нами сейчас примеры обобщений поясняют лишь наи­ более грубую форму этой ошибки; в этих примерах нет даже той степени доказа­ тельности, какая бывает присуща хорошо установленному эмпирическому закону: их можно опровергнуть на основании одного только эмпирического материала, не вос­ ходя к законам причинной связи. В самом деле, нужно немного размышления для то­ го, чтобы понять, что на одних отрица­ ниях можно строить лишь самые низшие

и наименее ценные эмпирические законы. Такое-то явление никогда не наблюдалось; что этим доказывается? — только то, что до сих пор условия этого явления никогда еще не попадались в опыте. Но это вовсе еще не доказывает того, что эти условия никогда не встретятся впоследствии3. Есть, правда, высший сравнительно с этим вид эмпирических законов, а именно: тот, ко­ гда наблюдаемое явление представляет в пределах опыта ряд градаций, между кото­ рыми замечается некоторая правильность или нечто подобное математическому за­ кону, что может уполномочивать нас на некоторые предположения относительно и тех членов ряда, которые выходят за пре­ делы наблюдения. Но в отрицании нет ни­ каких градаций, никакого ряда; а потому и обобщения, отрицающие возможность того или другого состояния человека или общества только на том основании, что эти состояния никогда не наблюдались, не могут обладать высшею степенью до­ стоверности даже в качестве эмпириче­ ских законов. Мало того: если подверг­ нуть эти обобщения тому более деталь­ ному рассмотрению, какого требуют эм­ пирические законы упомянутого высшего порядка, то такое рассмотрение не только не подтверждаете этих обобщений, но да­ же прямо их опровергает. Действительно, в истории человек и общество представ­ ляются нам вовсе не какими-то неподвиж­ ными, неизменяющимися, неспособными обнаружить новые явления; напротив, ис­ тория показывает, что во многих, наиболее важных частностях они не только способ­ ны к изменению, но и действительно про­ грессивно изменяются. А потому, наилуч­ шим (для большинства случаев) выраже­ нием подлинных результатов наблюдения, т. е. истинным эмпирическим законом, бу­ дет не то, что такое-то явление будет про­ должать существовать, не изменяясь, а то, что оно будет продолжать изменяться не­ которым определенным образом. Между тем до последних 50-60 лет по­ чти все обобщения относительно человека и общества впадали в ту грубую ошибку, которую мы старались здесь охарактери­ зовать, а именно: безмолвно принимали,

что природа человека и общества будет всегда вращаться в одной и той же орбите, будет всегда представлять тождественные по существу явления. Эта ошибка обыч­ на и у хвастливых практиков наших дней, у сторонников так называемого «здравого смысла», особенно в Англии. Более мысля­ щие умы нашего столетия, тщательно ана­ лизировав известия о прошлом человече­ ства, пришли по большей части к противо­ положному мнению: что человеческий род с необходимостью прогрессирует и что от прошедших членов ряда мы можем поло­ жительно заключать к будущим. Об этом учении, как о философском положении, мы будем иметь случай подробнее гово­ рить в заключительной Книге настояще­ го сочинения. Это утверждение свободно (правда, не во всех своих формах) если не от всякой ошибки, то, по крайней мере, от только что разъясненного нами грубо­ го и нелепого заблуждения. Однако лишь у наиболее выдающихся мыслителей оно не связано с другой ошибкой как раз то­ го же самого рода. А именно, мы должны помнить, что даже и это высшее обобще­ ние — утверждение прогрессивная) изме­ нения в положении человеческого рода — представляет собой в конце концов толь­ ко эмпирический закон, притом такой, из которого нетрудно указать в высшей сте­ пени широкие исключения; и даже в том случае, если бы удалось с этими исклю­ чениями справиться (опровергнув факты, либо объяснив и ограничив саму теорию), все-таки осталось бы в силе одно общее возражение против такого закона, прило­ жимое и ко всякому другому закону, ка­ сающемуся того, что мы выше (в Книге III) назвали «смежными случаями». Дело в том, что это не только не основной закон, но даже не закон причинной связи: чело­ век действительно изменяется; но каждое из этих изменений зависит от определен­ ных причин; «развитие человечества» — не причина, а суммарное выражение общего результата всех причин. Только тогда, когда особая индукция установит, какие именно причины произвели с начала истории этот ряд изменений (поскольку он вообще имел место) и какими противоположными при­

чинами иногда задерживалось или совер­ шенно уничтожалось это развитие, только тогда мы будем приготовлены к разумному предсказанию будущего: только тогда мы будем обладать действительным законом будущего и будем в состоянии сказать, от каких обстоятельств зависит в конце кон­ цов продолжение этого движения вперед. Между тем многие из передовых мысли­ телей нашего времени впадают в ошибку, не замечая этого факта и воображая, буд­ то эмпирический закон, выведенный толь­ ко из сравнения состояний человеческо­ го рода в различные прошедшие эпохи, представляет собой некоторый реальный закон, что это — закон (the law) этих из­ менений — не только прошедших, но и будущих. На самом же деле те причины, от которых зависят явления нравственно­ го мира, в каждую эпоху и почти в каждой стране сочетаются в той или другой осо­ бой комбинации; а потому вряд ли можно ожидать, чтобы общий результат всех их близко подходил (по крайней мере, в де­ талях) к какому-либо единообразному про­ грессирующему ряду. Поэтому все обобще­ ния, утверждающие, что человечество об­ наруживает тенденцию становиться лучше или хуже, богаче или беднее, просвещен­ нее или первобытнее, что население воз­ растает быстрее, чем средства пропитания (или, наоборот, средства пропитания быст­ рее населения), что неравенство имуществ стремится возрастать или уменьшаться и т. п., — все эти положения, довольно цен­ ные в качестве эмпирических законов, т. е. в известных (однако по большей части бо­ лее или менее узких) границах, оказыва­ ются в действительности то истинными, то ложными, смотря по времени и обсто­ ятельствам. Сказанное нами об эмпирических обоб­ щениях от прошедшего к будущему столь же справедливо и относительно подобного же рода обобщений от настоящего к прошед­ шему. Так что часто люди, знакомство ко­ торых с нравственными и общественными явлениями ограничивается их собствен­ ною эпохой, принимают людей и обсто­ ятельства своего времени за тип людей и вещей вообще и без осмотрительности

прилагают к истолкованию исторических событий такие эмпирические законы, ко­ торые (с достаточной для руководства по­ вседневной жизнью точностью) выража­ ют явления человеческой природы, общие только для данной эпохи и данного состоя­ ния общества. Если нужны здесь примеры, то ими изобилуют почти все исторические сочинения, написанные вплоть до очень недавнего времени. То же самое можно сказать и о тех, кто ненаучно обобщает свойства своих соотечественников, пере­ нося их и на жителей других стран, как будто люди чувствуют, думают и действу­ ют везде одинаково. § 5. В предыдущих примерах заблужде­ ний упускали из виду различие между эм­ пирическими законами, выражающими только обычный порядок последователь­ ности явлений, и теми законами причин­ ности, от которых эти последовательности зависят. Однако неправильное обобщение может быть и помимо этой ошибки, т. е. когда исследование направлено к его на­ стоящей цели — к нахождению причин, но где за действительный закон причин­ ности выдается результат ошибочного умо­ заключения. Наиболее вульгарною ф орм ой этой ошибки является рассуждение, называемое обыкновенно post hoc, ergo propter hoc или cum hoc, ergo propter hoc. Таким именно способом приходили к заключению, что своим промышленным превосходством Англия обязана практиковавшимся у нас ограничениям торговли; таким же образом старая финансовая школа и некоторые от­ влеченные мыслители доказывали, что од­ ной из причин народного благосостояния является национальный долг; так, о совер­ шенстве церкви, палаты лордов, палаты об­ щин, порядка судопроизводства и т. п. за­ ключали на основании одного того, что при них страна благоденствовала. Если в такого рода случаях бывает возможно уста­ новить особым доказательством вероят­ ность того, что именно эти причины об­ ладают некоторым стремлением произво­ дить приписываемый им действия, то факт совпадения этих причин с приписываемы­

ми им следствиями (хотя бы только в од­ ном случае) имеет некоторое значение в качестве проверки этого вероятного пред­ положения специальным опытом. Но само по себе такое совпадение едва ли доказы­ вает вообще каким бы то ни было образом существование такого стремления, так как одинаково сильное право такого рода на название причин может предъявить сотня других предшествующих обстоятельств. В этих примерах мы видим плохие обоб­ щения a posteriori, или собственно так на­ зываемый «эмпиризм», т. с. выведение при­ чинной связи из случайного совпадения, без надлежащего «исключения» и без вся­ кого предположения относительно свойств того, что здесь считают причиною. Одна­ ко совершенно в такой же степени обыч­ ны и плохие обобщения a priori, кото­ рые собственно и называются «ошибочны­ ми теориями»; это — дедуктивные заклю­ чения на основании свойств какого-либо одного деятеля, о котором известно или предполагается, что он существует, при­ чем упускаются из виду все другие деяте­ ли, сосуществующие с первым. Как преды­ дущая ошибка свойственна полным невеж­ дам, так эта — преимущественно лицам по­ луобразованным; они впадают в нее осо­ бенно при попытках объяснить сложные явления теорией, более простой, чем ка­ кую допускает природа этих явлений. Так, например, одна школа врачей искала об­ щую причину всех болезней в «медленном течении и болезненной вязкости крови» и приписывала большую часть телесных расстройств механическим застоям, «зава­ лам», или «обструкциям», — а потому и на­ деялась излечить их механическими сред­ ствами4. Другая, химическая школа «един­ ственным источником болезней признава­ ла присутствие (в крови) той или другой вредной кислоты либо щелочи, а также на­ рушение химического состава жидких или твердых частиц», а потому и думала, что «все лекарства должны действовать имен­ но посредством изменений в химическом составе тела». Так, мы видим, что Турнеф ор старательно испытывал всякий рас­ тительный сок, с целью открыть в нем какие-либо следы той или другой, кислот­

ной либо щелочной, составной части, ко­ торая могла бы придать ему медицинское действие. Страшный пример тех пагубных ошибок, в которые такая гипотеза могла вовлечь практического врача, представля­ ет история памятной лихорадки, свиреп­ ствовавшей в 1699 г. в Лейдене и сведшей в преждевременную могилу две трети на­ селения этого города; такое губительное течение болезни в значительной степени было виною проф. Сильвия де ла Боэ, ко­ торый, только что усвоив себе химиче­ ские воззрения Ван-Гельмонта, приписы ­ вал происхождение недуга преобладанию в крови кислоты и объявил, что болезнь можно излечить только обильными прие­ мами поглощающих и содержащих известь средств5. Этим заблуждениям, взятым из обла­ сти теории медицины, имеются точные па­ раллели и в политике. Все учения, припи­ сывающие безусловное достоинство тем, а не другим формам правления, тем, а не другим общественным учреждениям и да­ же способам воспитания, без отношения к состоянию цивилизации и к различным особенностям того общества, для которого все это предназначается, подлежат тому же самому возражению: все они принимают один порядок оказывающих влияние об­ стоятельств за главный определяющий мо­ мент явлений, тогда как на самом деле эти последние в такой же (или даже в еще большей) степени зависят от многих дру­ гих. Однако на этих соображениях нам тем более нет нужды останавливаться сейчас, что мы обстоятельно будем говорить о них в заключительной Книге настоящего сочи­ нения. § 6 . Последний вид ошибочных обобще­ ний, на который я обращу внимание чита­ теля, можно назвать «ложною аналогией». Это заблуждение отличается от рассмот­ ренных выше той особенностью, что оно даже не прикрывается внешностью пол­ ной и доказательной индукции: умозаклю­ чение состоит здесь просто в неправиль­ ном применении такого аргумента, кото­ рый допустим, в лучшем случае, только в качестве неубедительного предположе­

ния, при невозможности действительного доказательства. Доказательство по аналогии умозаклю­ чает таким образом: то, что истинно в том или другом определенном случае, будет ис­ тинным и в случае, о котором известно, что он кое в чем сходен с первым, но неиз­ вестно, в точности ли он ему соответствует, т. е. сходен ли с ним во всех существен­ ных обстоятельствах. Один предмет обла­ дает свойством В; о другом предмете не­ известно, обладает ли он также этим свой­ ством, но он сходен с первым в свойстве А, связь которого со свойством В не установ­ лена; умозаключение по аналогии прихо­ дит здесь к выводу, что этот второй пред­ мет обладает также и свойством В. Тако­ во, например, заключение об обитаемости планет, — раз оно основывается на факте обитаемости земли. Планеты сходны с зем­ лею в том, что они также описывают во­ круг Солнца эллиптические орбиты, при­ тягиваются Солнцем и друг другом, име­ ют приблизительно сферическую форму, вращаются вокруг своих осей и т.д.; на­ конец (как мы имеем основания думать теперь ввиду спектроскопических откры­ тий), планеты состоят — по крайней мере, в большей своей части — из сходных с Зем­ лей веществ. Однако мы не знаем, чтобы какие-либо из этих свойств (или все они вместе) были условиями (или признаками условий) обитаемости. Тем не менее так как мы не знаем условий обитаемости, то может оказаться, что они связаны какимнибудь законом природы с этими, общими Земле и планетам, свойствами; и в пре­ делах этой возможности более вероятно, что планеты обитаемы, чем если бы они вовсе не походили на Землю. Только так (неопределимо и в общем незначительно, сравнительно с прежним) и может увели­ читься вероятность от доказательства или умозаключения по аналогии. Ибо, если бы мы имели хотя бы малейшее основание предполагать какую-либо реальную связь между свойствами А и В, наш аргумент уже не был бы более доказательством по анало­ гии. Так, если бы было доказано (я нарочно делаю нелепое предположение) существо­ вание причинной связи между фактом вра­

щения вокруг своей оси и существованием живых существ (или даже если бы толь­ ко было какое-либо разумное основание подозревать наличие такого рода связи), обитаемость планет стала бы вероятной, и эта вероятность могла бы достигнуть лю ­ бой силы — вплоть до индукции. Однако в таком случае мы вывели бы заключе­ ние уже не из аналогии планет с Землею, а из некоторого доказанного (или предпо­ лагаемого) закона причинной связи. Иногда, однако, терм ин «аналогия» употребляется в более широком смысле — для обозначения таких аргументов уже ин­ дуктивного характера (только не достига­ ющих доказательности настоящей индук­ ции), которые приводятся для подкрепле­ ния доказательств, основанных на простом сходстве. Пусть нельзя доказать, что А — свойство, общее обоим случаям — состав­ ляет причину или следствие В; умозаклю­ чающий по аналогии может стараться до­ казать, что между этими двумя свойствами существует некоторая менее тесная связь: например, что А представляет собой од­ но из ряда условий, совокупность которых производит В, или что А есть некоторое побочное следствие какой-либо причины, о которой известно, что она производит также и В, и т. п. И если будет доказано наличие какого-либо из этих отношений между А и В, это сделает существование В более вероятным, чем каким оно было бы в том случае, если бы не было установлено даже и такой связи между В и А. Заблуждение в доказательстве по ана­ логии может произойти двумя путями. Ино­ гда пользуются аргументом одного из ука­ занных выше видов — по сущности своей правильным, только доказывая им больше того, что он на самом деле в состоянии до­ казать. Эту очень обычную ошибку иног­ да считают особенно свойственной людям с пылким воображением; но в действитель­ ности она составляет характеристический недостаток именно людей с ограниченным воображением — ограниченным по недо­ статку ли упражнения, или от природы, или от скудости запаса идей. Таким лю­ дям предметы представляются всего только с небольшим количеством своих призна­

ков; поэтому им приходит в голову лишь очень немного аналогий между предме­ тами, и они почти всегда преувеличива­ ют значение этих немногих замечаемых ими аналогий. Напротив, люди с более широким захватом воображения замеча­ ют и припоминают так много аналогий, ведущих к противоречащим одно другому заключениям, что им гораздо менее лег­ ко придать надлежащее значение какойлибо одной из них. Больше всего, как мы видим, находятся в рабстве у метафори­ ческого языка те люди, которые владеют только одной серией метафор. Таков первый вид неправильной аргу­ ментации по аналогии. Но существует еще второй вид, в более точном смысле заслу­ живающий названия «ошибки», а именно: когда на основании сходства предметов в одной черте заключают о сходстве их в другой, причем не только не доказана при­ чинная связь между этими двумя их черта­ ми, но, напротив, положительно известно, что такой связи нет. Это и есть «ошибка ложных аналогий» в собственном смысле. В качестве первого примера мы мо­ жем привести здесь излюбленный аргу­ мент в защиту абсолютной власти, почер­ паемый из аналогии государственной вла­ сти с отеческим управлением в семье — управлением, которое (как бы сильно оно ни нуждалось в контроле) не контролиру­ ется и не может контролироваться самими детьми, пока они остаются детьми. Оте­ ческое управление, говорит этот аргумент, действует хорошо; следовательно и деспо­ тический образ правления в государстве должен также хорошо действовать. Я опус­ каю, как не идущее к делу в настоящем месте, все, что можно сказать в ограни­ чение утверждаемого здесь превосходства отеческого управления. Как бы то ни было, во всяком случае аргумент, умозаключаю­ щий от семьи к государству, будет осно­ вываться на ложной аналогии, а именно: в нем будет подразумеваться, что благо­ детельность отеческого управления в се­ мье зависит только от того единственного признака, который общий у него с поли­ тическим деспотизмом, — от его неответственности. Между тем в тех случаях, когда

отеческое управление в семье действитель­ но благотворно, это зависит не от его неответственности, а от двух других обсто­ ятельств: от любви отца к детям и от его превосходства над ними в отношении ума и опытности. Ни на одно из этих обстоя­ тельств нельзя рассчитывать в отношениях между деспотом и его подданными: неве­ роятно, чтобы здесь вообще имело место хоть одно из них. А когда одного из этих обстоятельств не оказывается налицо даже и в семье, когда неответственность управ­ ления действует здесь без направляющего влияния этих обстоятельств, в результате и там получается все, что угодно, только не хорошее управление. Таким образом, этот аргумент есть ложная аналогия. Другим примером может служить не­ редко употребляемая формула (dictum), что «политические тела», подобно естествен­ ным, переживают юность, зрелый возраст, старость и, наконец, умирают: что после известного периода процветания они са­ ми собой склоняются к упадку. Это также ложная аналогия, так как упадок ж изнен­ ных сил в одушевленном теле может быть поставлен в точную зависимость от есте­ ственного развития тех самых изменений в строении организма, которые на более ранних ступенях его жизни составляют его рост до полной зрелости. Напротив, в об­ щественном теле накопление этих измене­ ний может, вообще говоря, иметь резуль­ татом только дальнейший роет этого тела: только остановка этого развития и начало попятного движения могут вызвать упадок. Политические тела умирают, но от болез­ ни или от насильственной смерти: старо­ сти у них нет. Точно так же ложною аналогией меж­ ду телами физическими и «политически­ ми» является следующее место из Ecclesias­ tical Polity Гукера: «Так как в естественных телах ничто не могло бы двигаться, если бы не было чего-то, что движет все вещи, са­ мо оставаясь неподвижным, то и в поли­ тических обществах либо должны суще­ ствовать некоторые лица, не подлежащие наказание, либо уже ни один вообще че­ ловек не должен ему подвергаться». Здесь две ошибки, так как неверна не только

аналогия, но и та посылка, на которой она основана. Понятие о том, что должно быть нечто неподвижное, двигающее все осталь­ ные вещи, представляет собой полностью схоластическое заблуждение о primum mo­ bile («первом движителе»)6. Следующий пример я беру из «Реторики» архиепископа Уэтли: «Всякий согла­ сится с тем, что значительное и постоян­ ное уменьшение во всем свете количества того или другого полезного предмета — например, хлеба, каменного угля или же­ леза — представило бы собой серьезную и тяжелую потерю; напротив, если бы поля и каменноугольные копи регулярно стали да­ вать при прежнем количестве труда двой­ ное количество продуктов, то мы стали бы во столько же раз богаче. Отсюда можно было бы заключить, что те же результаты получились бы и в том случае, если бы на­ половину уменьшилось или вдвое увеличи­ лось имеющееся во всем свете количество золота и серебра: ибо полезность этих ме­ таллов в качестве монеты очень велика. Однако между драгоценными металлами, с одной стороны, и хлебом, каменным углем и т. п., с другой, есть при большом коли­ честве сходств также и много различий; для вышеприведенного рассуждения суще­ ственно то обстоятельство, что полезность золота и серебра (в качестве монеты, на что идет главная масса этих металлов) за­ высит от их ценности, определяемой их редкостью или, говоря точнее, трудностью их добывания. Если бы хлеба и каменного угля было в 10 раз больше (т. е. если бы их добывание стало во столько раз легче), бушель каждого из этих продуктов был бы столь же полезен, как и теперь. Мезду тем если бы стало вдвое легче добывание зо­ лота, соверены начали бы чеканить вдвое более тяжелыми, а если бы оно стало вдвое труднее, соверен стал бы вдвое меньше, — в этом (если не принимать в расчет пу­ стячного обстоятельства дороговизны или дешевизны золотых украшений) состояла бы вся разница. Таким образом, здесь ана­ логия недостаточна в пункте, существен­ ном для доказательства». Тот же самый автор отмечает, по со­ чинению епископа Копльстона, еще одну

ложную аналогию: рассуждение, заключа­ ющее, на основании сходства во многих отношениях между столицею государства и сердцем животного, — что слишком боль­ шой размер столицы представляет собой болезнь. Некоторые из ложных аналогий, на которых греческие философы доверчиво основывали свои системы мироздания, мы теперь назвали бы фантастическими — не потому, чтобы сходства не были здесь ча­ сто действительными, а потому, что уже с давних пор никто не обнаруживал склон­ ности выводить из этих сходств те умоза­ ключения, какие выводились тогда. Тако­ вы, например, курьезные умозрения пи­ фагорейцев относительно чисел. Открыв, что расстояния между планетами (действи­ тельно или как им только казалось) пред­ ставляли некоторую пропорцию, не осо­ бенно удаляющуюся от пропорции деле­ ний монохорда, они заключали отсюда о существовании некоторой неслышной му­ зыки — музыки небесных сфер: как будто звуки, издаваемые арфой, зависели только от числовых пропорций, а не от материа­ ла или даже не от существования вообще, каких-либо вещественных струн. Подоб­ ным же образом полагали, будто те ком­ бинации чисел, которые, как оказалось, господствуют в некоторых естественных явлениях, должны проникать всю приро­ ду: будто, например, должно быть четыре элемента — на том основании, что воз­ можны 4 комбинации теплого и холодно­ го, влажного и сухого; будто должно быть семь планет, потому что есть семь метал­ лов или даже семь дней недели. Сам Кеплер думал, что может быть только шесть пла­ нет, потому что есть только пять правиль­ ных т ел 7. Сюда же можно отнести все те столь обычные у древних умозрения, кото­ рые основывались на предполагаемом со­ вершенстве природы (причем под «при­ родою» подразумевался обычный порядок явлений — то, как они происходят сами со­ бой, без вмешательства человека). Это — также не что иное, как грубое, чисто га­ дательное предположение, будто все явле­ ния, как бы они ни были несходны между собой, в известном отношении аналогич­

ны: если в какой-нибудь области явлений находили нечто, что принимали за совер­ шенство, то заключали (вопреки самой яс­ ной очевидности), что это совершенство имеет место и везде. «Мы всегда предпо­ лагаем в природе, если это только воз­ можно, самое лучшее» - говорит Аристо­ тель. А так как в понятии самого лучше­ го смешивались крайне неопределенные и разнородные качества, то не было гра­ ниц для самых странных умозаключений. Так, небесные тела должны были двигаться по окружностям и равномерно — потому что небесные тела «совершенны». «Пифа­ горейцы, — говорит Геминус8, — не хо­ тели допустить в божественных и вечных вещах такого беспорядка, чтобы они дви­ гались иногда быстрее, иногда же медлен­ нее, а иногда были бы и вовсе неподвиж­ ны: ведь никто не потерпел бы такой не­ правильности даже в движениях человека (приличного и порядочного). Правда, ж и­ тейские обстоятельства часто заставляют людей двигаться то быстрее, то медленнее; но в неспособной к изменениям природе светил нельзя допустить никакой причины для иногда более, иногда менее быстро­ го их движения». Предполагать, что звезды должны соблюдать в походке и внешности те правила приличия, которые предписы­ вали самим себе длиннобородые ф илосо­ фы, осмеянные Лукианом, — это значило искать доказательства по аналогии в очень уж далекой области! Еще даже в эпоху спора из-за теории Коперника выставляли в качестве аргумен­ та в защиту истинной теории Солнечной системы то соображение, что она помеща­ ет в центре Вселенной именно огонь, са­ мый благородный из элементов. Это сооб­ ражение представляло собой остаток того воззрения, что порядок природы должен быть совершенным и что это совершен­ ство должно состоять в его соответствии с некоторою иерархиею — действитель­ ною или условною. Так, возвращаясь к чис­ лам: некоторые числа считались совершен­ ными, и отсюда заключали, что эти числа должны лежать в основе великих явлений природы. Совершенным числом была, на­ пример, шестерка (ибо она равна сумме

всех своих множителей), и в этом виде­ ли добавочное доказательство существова­ ния именно шести планет. Пифагорейцы приписывали совершенство числу десять; так как совершенное число должно бы­ ло, по их мнению, так или иначе лежать и в основе строя небес, а между тем они знали только девять небесных т е л 9, то они и учили (для пополнения счета) «о суще­ ствовании по другую сторону солнца не­ видимого для нас антихтона (т. е. „противоземелья“)» 10. Даже Пойгенс был убежден в том, что число небесных тел не может быть более двенадцати: творческая сила не может выйти за пределы этого священ­ ного числа. Любопытные примеры ложных аналогий можно найти в аргументах стои­ ков в пользу равенства всех преступлений и одинаковой испорченности всех людей, не осуществляющих исторического идеала совершенной добродетели. Цицерон в кон­ це четвертой книги De tinibus приводит некоторые из этих аналогий: «Подобно то­ му как в инструменте с большим количе­ ством струн (рассуждают стоики) все стру­ ны одинаково дисгармонируют, раз ни од­ на из них не натянута соответственно та­ ким числовым отношениям, чтобы не мог­ ли образовать гармонию, — так и все пре­ ступления в одинаковой степени произве­ дут дисгармонию просто потому, что они производят эту дисгармонию; поэтому все они равны». На это сам Цицерон ловко отвечает так: «Правда, со всеми струнами одинаково случается, что они бывают ненастроены; но из этого вовсе не следует, чтобы они все были ненастроены в оди­ наковой степени». Стоик продолжает: «По­ добно тому как кормчий одинаково бывает виновен как в том случае, если он пото­ пит корабль с соломой, так и в том, если этот корабль будет с золотом, — так одина­ ковое преступление совершают и тот, кто несправедливо бьет отца, и тот, кто не­ справедливо бьет раба». Здесь стоик из то­ го, что величина доверенного кормчему интереса ничего не меняет в факте недо­ статка искусства у этого кормчего, заклю­ чает, что не может быть никаких градаций и в нравственных недостатках, — опять ложная аналогия. Идем далее: «Кто не зна­

ет того, что если несколько человек хотят вынырнуть из воды, то, конечно, будут бли­ же к возможности дышать те, которые уже приблизились к поверхности воды, но тем не менее они могут дышать столь же ма­ ло, как и те, кто находится глубоко под водою... Таким же образом, и преуспея­ ние в добродетели не имеет никакого зн а­ чения: человек остается несчастным, пока он не достиг ее вполне, подобно тому как ничто не помогает находящимся под во­ дою... Щенки, уже готовые стать зрячими, столь же слепы, как и только что родивши­ еся. Подобным же образом Платона надо считать столь же слепым душою, как Фалариса, так как и Платон не узрел еще всей мудрости». Цицерон, от своего лица, опро­ вергает эти аналогии другими, приводящи­ ми к противоположному заключению: «Эти примеры не идут сюда, Катон... Подходя­ щим будет лишь следующий: один страдает слабостью зрения; у другого расслаблено все тело; оба они под влиянием лечения со дня на день получают облегчение: вто­ рой с каждым днем становится здоровее; первый начинает лучше видеть. Вот такие люди действительно похожи на тех, кто стремится к добродетели: ибо и те, и дру­ гие постепенно избавляются от пороков и заблуждений». § 7 . В этих и во всех других подобных ар­ гументах, почерпнутых из отдаленных ана­ логий и метафор (представляющих собой один из видов аналогий), очевидно (осо­ бенно если принять во внимание край­ нюю легкость противопоставления им дру­ гих аналогий и метафор), что не только метафора и аналогия ничего не доказы­ вают, но что должна быть доказана сама приложимость той или другой метафоры. Должно быть показано, что в двух случаях, выставляемых аналогичными, проявляется действительно один и тот же закон, что между тем сходством, о котором мы знаем, и тем, к которому мы умозаключаем, суще­ ствует некоторая причинная связь. Цице­ рон и Катон могли бы целый век переки­ дываться противоположными аналогиями, и тем не менее каждый из них должен был бы все-таки посредством правильной

индукции доказать (или, по крайней мере, сделать вероятным), что рассматриваемый случай (при тех обстоятельствах, от кото­ рых обсуждаемый вопрос в действительно­ сти зависит) похож на один ряд аналогий, а не на другой. Действительно, по большей части метафоры уже предполагают то по­ ложение, для доказательства которого они приводятся; цель их — только помочь его пониманию, ясно и живо представить, что именно имеет в виду употребляющий мета­ фору, а иногда также и то, какими средства­ ми он хочет достигнуть своей цели. Хоро­ шая метафора не доказывает — но зато, правда, часто наводит на доказательство. Действительно, например, когда, пом­ нится, Даламбер заметил, что при неко­ торых образах правления находят доро­ гу к высшим местам только два живот­ ных: орел и змея, — метафора не только с большою живостью выразила имевшее­ ся в виду утверждение, но и помогла его доказательности, в живом образе предста­ вив то, какими средствами возвышаются люди двух противоположных складов ха­ рактера, представленные здесь в образах орла и змеи. Когда говорят, что одно ли­ цо не может понять, охватить смысла слов другого потому, что меньший из двух пред­ метов не может охватить больного, то пе­ ренесение того, что истинно относительно слова охватить или понять (comprehend), в его буквальном значении, на его ме­ тафорический смысл указывает на самое основание и оправдание этого утвержде­ ния, а именно: что один дух может волне охватить, понять другой только в том слу­ чае, если он заключит его в себе, т. е. будет обладать всем, что в этом другом духе со­ держится. Когда в качестве доказательства необходимости воспитания приводят тот факт, что если почва остается необрабо­ танной, то на ней вырастают плевелы, — метафора, хотя она и не представляет со­ бой доказательства, а лишь формулиру­ ет требующее доказательства положение, излагает его, однако, в таких терминах, которые, указывая параллельный случай, наводят ум на действительное доказатель­ ство. Причина, почему плевелы вырастают на необработанной почве, состоит в том,

что семена негодных трав существуют вез­ де и могут прорастать и развиваться почти при всяких обстоятельствах, тогда как цен­ ные растения требуют культуры. А так как это соображение в такой же степени спра­ ведливо и относительно умственных про­ дуктов, то такая формулировка доказатель­ ства, помимо ее риторических достоинств, имеет и некоторую логическую ценность: она не только вызывает в уме основание заключения, но и указывает другой случай, в котором эти основания оказались (или, по крайней мере, были признаны) доста­ точными. Н апротив, когда Бэкон, одинаково сильный как в употреблении фигуральных примеров, так и в злоупотреблении ими, говорит, что поток времен донес до нас только наименее ценную часть сочинений древних, подобно тому как река несет пла­ вающие по ее поверхности пену и соло­ му и топит более тяжелые предметы, — такая метафора даже и в том случае, ес­ ли бы иллюстрируемое ею положение бы­ ло истинным, была бы лишь плохою иллю­ страцией, в виду неодинаковости причин. Та легкость, вследствие которой известные вещества плывут по воде, и та, которая си­ нонимична с негодностью, не имеют меж­ ду собой ничего общего, кроме названия; и для того чтобы показать, как мало це­ ны имеет эта метафора, нам стоить только заменить слово «легкость» термином спо­ собность плавать на воде, чтобы обратить против Бэкона мнимое доказательство, за­ ключающееся в его сравнении. Таким образом, метафору надо счи­ тать не доказательством, а признанием то­ го, что некоторое доказательство существу­ ет, что есть некоторое равенство м ещ у тем случаем, из которого метафора заим­ ствована, и тем, к которому она прилага­ ется. Такое равенство может существовать и между двумя очень, по-видимому, дале­ кими один от другого фактами, так ,как и между такими может существовать сход­ ство отношений, т. е. «аналогия» в смысле Фергюсона и архиепископа Уэтли. Именно таков предыдущий пример, где к духовно­ му воспитанию был приложен образ, за­ имствованный из земледелия.

§ 8 . Чтобы покончить с «заблуждениями в обобщении», остается сказать, что самый богатый источник их представляет пло­ хая классификация, т. е. соединение в од­ ну группу и под одним именем вещей, не имеющих никаких общих свойств или только свойства, слишком маловажные для того, чтобы на основании их можно бы­ ло составить относительно данного клас­ са сколько-нибудь ценные общие предло­ жения. Путаница бывает всего больше то­ гда, когда слово, выражающее в обыденном языке какой-либо определенный факт, рас­ пространяется при помощи легких связу­ ющих звеньев на такие случаи, где этого факта вовсе нет, где есть другой или дру­ гие факты, лишь поверхностно сходные с первым. Так, Б эко н 11, говоря об «идолах» (или заблуждениях), порождаемых поня­ тиями, «отвлеченными от предметов коекак и не соответственно» ( notiones temere et inaequaeliter a rebus abstractae), приво­ дит в пример понятие влажного или жид­ кого, столь обычное в физике древности и Средних веков. «Оказывается, что сло­ во „влага“ (или „жидкость") есть не что иное, как смутное обозначение различных явлений, в которых нет ничего тождествен­ ного, постоянного, которых никак нельзя свести на что-нибудь одно. Действительно, этим словом обозначается и то, что лег­ ко разливается вокруг другого тела; и то, что не имеет определенных, ему присущих пределов и не может быть устойчивым, как твердое тело; и то, что легко подает­ ся во все стороны; и то, что легко делит­ ся и разбрызгивается, а также соединяется и собирается; и то, что легко течет и лег­ ко приводится в движение; и то, что легко прилипает к другим телам и смачивает их; и то, что легко становится жидким или та­ ет, бывши предварительно твердым. Таким образом, когда дойдет до смысла и приме­ нения этого термина, то оказывается, что, если взять одно значение, то жидким бу­ дет пламя; если другое, то воздух не будет

жидкостью; если третье, то окажется жид­ кою тонкая пыль; если четвертое, то будет жидким стекло. Отсюда легко видеть, что это понятие отвлечено кое-как, без всякой проверки, только от воды и простых, обык­ новенных жидкостей». Однако и к самому Бэкону можно предъявить подобное же обвинение за его исследования относительно природы теп­ ла. В этих исследованиях он иногда посту­ пает, подобно человеку, который, отыски­ вая причину твердости (hardness) и рас­ смотрев это качество в железе, кремне и ал­ мазе, надеется найти твердость также и в «жесткой воде» (hard water), «крепком узле» (hard knot) и «черством сердце» (hard heart). Слово x Lviqctk; («движение») в грече­ ской философии, а также слова: «порож­ дение» и «разрушение» (не у одних греков, а и долго после) обозначали такое мно­ жество разнородных явлений, что всякое философское рассуждение, в котором упо­ треблялись эти слова, почти столь же не­ избежно должно было оказаться ош ибоч­ ным, как если бы мы обозначили словом твердый (hard), между прочим, также и все вышепоименованные предметы. Сло­ во x Lvtqctk;, например, обозначающее соб­ ственно «движение», употребляли не толь­ ко в смысле всякого движения, но и в смыс­ ле всякого изменения, и «изменение» (&ХXolcoaic;) считали одним из видом x [vt)ctl<;. Вследствие этого с каждым видом aXXoluctic; связывались представления, заимство­ ванные из движения в собственном, бук­ вальном смысле этого слова и не имевшие никакой связи ни с каким другим видом движения, кроме этого, Аристотель и Пла­ тон постоянно испытывали затруднения от этого неправильного употребления терми­ нов. Впрочем, если мы придем в этом на­ правлении дальше, мы захватим «заблуж­ дения от двусмысленности», относящиеся уже к другому классу — последнему в по­ рядке нашей классификации, к «заблужде­ ниям от сбивчивости».

Заблуждения в умозаключении

§ 1. Теперь мы в нашем обзоре различ­ ных классов заблуждений дошли до тех ошибок, которые в обычных учебниках по логике по большей части одни толь­ ко и описываются под названием «заблуж­ дений». Это — те заблуждения, которые коренятся в силлогистической или дедук­ тивной части процесса исследования ис­ тины. На этих заблуждениях нам тем ме­ нее нужно останавливаться, что они весь­ ма удовлетворительно изложены в сочи­ нении, известном почти всем (по крайней мере, у нас, в Англии), сколько-нибудь ин­ тересующимся этого рода умозрениями, — в Логике архиепископа Уэтли. Против наи­ более очевидных из этих заблуждений да­ ют полную охрану правила силлогизма — не потому (как мы это часто говорили), чтобы дедуктивное умозаключение было правильным только в форме силлогизма, а потому, что, когда оно изложено в этой форме, мы, наверное, будем в состоянии открыть в нем погрешность или по край­ ней мере то, не содержит ли оно в себе какого-либо заблуждения изучаемого на­ ми сейчас порядка. § 2. В число «заблуждений в умозаклю­ чении» следовало бы, быть может, вклю­ чить и ошибки, совершаемые в тех ум­ ственных процессах, которые лишь кажут­ ся умозаключениями из посылок, не яв­ ляясь таковыми в действительности; тако­ вы заблуждения, связанные с обращением и приведением предложений в равнознач­ ные формы. Я уверен в том, что этого ро­ да ошибки встречаются гораздо чаще, чем обыкновенно думают или чем это каза­ лось бы возможным в виду их крайней очевидности. Так, например, простое об­ ращение общеугвердительного предложе­ ния («все А суть В; следовательно, все В суть А») представляет собой, по моему мне­

нию, очень обычную форму ошибки, хотя она и совершается, подобно многим дру­ гим ошибкам, чаще в безмолвном мышле­ нии, чем при полном его словесном выра­ жении (действительно, стоит ее ясно вы­ разить, и она тотчас же станет заметной). То же самое надо сказать и относительно другой ошибки, не отличающейся по су­ ществу от только что указанной, — отно­ сительно ошибочного обращения услов­ ного предложения. Правильное обраще­ ние условного предложения будет тако­ во: если ложно последующее предложение, ложно и предыдущее. Но вывод из то­ го, что последующее истинно, того, что истинно и предыдущее, будет совершен­ но неправилен: это будет ошибка, соот­ ветствующая простому обращению обще­ утвердительного предложения. Между тем в своем обыденном мышлении люди в выс­ шей степени часто делают такие умоза­ ключения — когда, например, принимают (что часто бывает) истинность заключе­ ния за доказательство истинности посы­ лок. Что посылки не могут быть истин­ ными, раз ложно заключение, — на этом безусловно-всеобщем положении основан правильный способ рассуждения, называ­ емый «приведением к нелепости» (reductio ad absurdum). Но люди постоянно дума­ ют и выражаются так, как будто, по их мнению, не могут быть ложными посылки, раз истинно заключение. Истинность (дей­ ствительная или предполагаемая) заключе­ ний, вытекающих из той или другой тео­ рии, часто способствует принятию ее, да­ же вопреки заключающимся в ней грубым нелепостям. Сколько философских систем, едва ли имевших какие-либо внутренние права на согласие с ними человечества, по­ лучили признание со стороны мыслящих людей только потому, что эти последние видели в них новые опоры для религии,

для нравственности, для тех или других политических воззрений или каких-либо излюбленных убеждений! Люди высказы­ вались за эти системы не просто вслед­ ствие соответствия самих этих систем с их стремлениями: сильным доводом в поль­ зу этих учений казалась им возможность вывести из них те положения, которые они уже ранее признавали справедливыми. Между тем на самом деле этот повод, ес­ ли его рассматривать в надлежащем свете, сводится всего только к тому, что данное учение не опровергается своими следстви­ ями, как это было бы, если бы оно путем правильного умозаключения привело к че­ му-либо, уже известному как ложное. Далее одну из этих форм заблуждений, связанных с неправильным «противополо­ жением предложений», составляет (в обла­ сти оценки поступков) очень обычное не­ правильное заключение о том, что проти­ воположное несправедливому должно быть справедливым. Ошибку эту соверш аю т вследствие непривычки отличать против­ ное данному предложению от противо­ речащего ему: при этом нарушают логи­ ческое правило, гласящее, что противные предложения, хотя не могут быть оба ис­ тинными, могут быть оба ложными. Сто­ ит придать такому рассуждению словесное выражение, — и оно прямо пойдет про­ тив этого правила. Но по большей части эта ошибка проскальзывает там, где рас­ суждение не выражено словесно, и наибо­ лее действительное средство к тому, чтобы открыть и выставить ее напоказ, — это об­ лечь рассуждение в словесную форму. § 3. Среди «заблуждений в умозаключе­ нии» надо указать, прежде всего, все непра­ вильности силлогизмов, перечисляемые в учебниках логики. Большинство этих не­ правильностей сводится к тому, что в сил­ логизме содержится более трех терминов — либо явно, либо в скрытой форме нерас­ пределенного среднего термина, либо в виде «недозволенного процесса» одного из двух крайних терминов. На деле оказыва­ ется очень нелегко с полной очевидностью доказать, что аргумент подходит в частно­ сти под ту, а не под другую из этих непра­

вильностей, так как (как мы уже неодно­ кратно говорили) посылки редко бывают выражены полностью. Если бы они бы­ ли выражены вполне, софизм никого бы не обманул; но так как этого нет, то по­ чти всегда предоставляется до некоторой степени на наш произвол то, каким обра­ зом пополнить пропущенное звено дока­ зательства. Правила силлогизма указывают рассуждающему все те положения, кото­ рые он должен быть готов защищать в том случае, если он хочет настаивать на сво­ ем заключении. Почти всегда бывает в его власти сделать свой силлогизм формально правильным, введя в него ложную посыл­ ку, и в этом смысле едва ли возможно ко­ гда-либо решительно утверждать, что дока­ зательство содержит в себе неправильный силлогизм. Однако этот факт нисколько не уменьшает значения силлогистических правил, так как именно они заставляют рассуждающего отчетливо выделить те по­ сылки, которые он готов защищать. Когда этот выбор сделан, по большей части быва­ ет так легко видеть, вытекает ли из них з; ключение, что мы без большой логическс:! неточности можем отнести этот четвертый класс заблуждений к пятому — к «заблуж­ дениям от сбивчивости». § 4 . Однако, быть может, самые обыкно­ венные (и, конечно, наиболее опасные) из заблуждений разбираемого нами сейчас класса — это те, которые не содержатся в единичном силлогизме, а входят в цепь доказательств в промежутках между отдель­ ными силлогизмами, представляя собой под­ мены посылок. Так бывает, например, в том случае, если в первой части аргументации доказано некоторое положение или вы­ ставлена та или другая общ епризнанная истина, а во второй части дальнейшее до­ казательство основывается уже не на этом положении, не на этой истине, а на какомнибудь другом или другой, настолько по­ хожих на первые, что их можно смешать. Примеры этой ошибки можно найти по­ чти во всех аргументациях людей, мысля­ щих недостаточно отчетливо, и нам надо обратить здесь внимание только на одну из менее очевидных форм этого заблужде­

ния — на ту, которую схоластики называли ошибкою a dicto secundum quid ad dictum simpliciter («от сказанного с ограничением к сказанному просто»). В эту ошибку впа­ дают тогда, когда в посылках утверждают какое-либо положение с тем или другим ограничением, а в заключении упускают это ограничение из виду; или (что еще ча­ ще бывает) когда остается невысказанным какое-либо ограничение или условие, хотя на самом деле оно необходимо для истин­ ности предложения, т. е. когда его просто забыли высказать, поставив это предло­ жение посылкой. К этому классу ошибок принадлежит много ложных ходячих рассуждений: посылкой в них является какаялибо истина, какое-либо общепризнанное положение, основание или доказательство которого в данный момент забыто или не приходит на ум; а между тем, если бы его в данный момент имели в виду, оказа­ лось бы необходимым так ограничить по­ сылку, что она уже не была бы более в со­ стоянии оправдывать выводимое из нее заключение. В такого именно рода ошибку впала та теория политической экономии, кото­ рую Адам Смит и другие назвали «меркан­ тильной». Эта теория выходит из общ еиз­ вестного положения, что все, что приносит деньги, обогащает: иначе говоря, что вся­ кий человек богат пропорционально то­ му, сколько у него денег. Отсюда заключа­ ли, что значение каждой отрасли торговли (или всей торговли страны в ее целом) со­ стоит в обусловливаемом ею благоприят­ ном денежном балансе: т. е. что убыточна всякая торговля, которая удаляет из стра­ ны больше денег, чем сколько приносит ей, и что поэтому деньги надо привлекать в страну и удерживать в ней при помощи запрещений и премий; далее отсюда выво­ дили еще целый ряд подобных же заклю­ чений. Однако все эти выводы обусловли­ вались просто невниманием к тому фак­ ту, что если богатство отдельного человека пропорционально количеству денег, кото­ рыми он может располагать, то только по­ тому, что оно служит показателем его по­ купательной способности: следовательно, эта пропорциональность ограничена тем

условием, чтобы этому человеку не меша­ ли употреблять свои деньги на такого р о ­ да покупки. Таким образом, посылка спра­ ведлива лишь secundum quid; между тем теория принимает ее за безусловно истин­ ную, заключая, что увеличение количества денег представляет собой увеличение бо­ гатства даже и в том случае, если оно до­ стигается средствами, уничтожающими то условие, при котором одном деньги могут быть богатством. Второй пример может дать нам тот аргумент, при помощи которого старались перед отменой десятины доказать, что де­ сятина падает на землевладельца и являет­ ся вычетом из ренты, — на том основании, что рента со свободной от десятины зем­ ли всегда выше ренты с земли такого же качества и столь же выгодного положе­ ния, но обложенной десятиной. Справед­ ливо ли то, что десятина падает на ренту, исследовать этот вопрос не место в со­ чинении по логике; но несомненно, что приводимый в данном рассуждении факт не доказывает этого положения: справед­ ливо ли это положение или нет, во всяком случае свободная от десятины земля необ­ ходимо, по самому существу дела, должна платить более высокую ренту. Ибо если десятина падает не на ренту, то это может быть только потому, что она падает на по­ требителя, повышая цену земледельческих продуктов. Но если повышаются в цене эти последние, то выгодами этого повышения пользуются одинаково все фермеры — как обрабатывающие свободную от десятины, так и обрабатывающие обложенную деся­ тиной землю. Для этого последнего класса фермеров повышение цен только возме­ щает то, что они платят в виде десятины; для первого же, не платящего десятины, оно составляет чистый барыш и потому позволяет им (а если есть свободная кон­ куренция, то и заставляет их) платить зем­ левладельцу настолько же большую ренту. Остается вопрос о том, к какому классу за­ блуждений относится эта ошибка. Посыл­ ка говорит, что собственник обложенной десятиной земли получает меньше ренты, чем собственник земли, свободной от деся­ тины; заключение же выводит из этого, что

он получает меньше, чем получил бы в том случае, если бы десятина была уничтоже­ на. Но посылка истинна только условно: собственник обложенной десятиной зем­ ли получает меньше того, что может полу­ чить собственник земли, свободной от де­ сятины, лишь тогда, когда другие соседние

со свободной от десятины земли обложены десятиной; между тем заключение прила­ гается к такому сочетанию обстоятельств, в котором этого условия нет, а в котором, следовательно, и посылка будет не истин­ ной. Таким образом, и здесь заблуждение представляет собой a dicto secundum quid

ad dictum simpliciter. Третий пример может дать нам возра­ жение, приводимое иногда против вполне законного вмешательства в экономические отношения, — возражение, основанное на неправильном применении того положе­ ния, что каждый индивидуум во всем, что касается его денежных выгод, является луч­ шим судьей, чем правительство. Это возра­ жение приводили, например, и против вы­ ставленного м-ром Уэкфильдом принци­ па колонизации — против мысли о сосре­ доточении труда поселенцев назначением такой цены за незанятые земли, которая могла бы обеспечить наиболее желатель­ ное отношение между количеством обра­ батываемой земли и обрабатывающего ее населения. Против этого возражали, что раз люди находят выгодным занимать об­ ширные пространства земли, то им не надо в этом мешать, так как они — лучшие судьи своих собственных интересов, чем законо­ дательство, могущее устанавливать только общие правила. Однако в этом аргументе упущено из виду, что фактом занятия тем или другим лицом большого количества земли доказывается только то, что в ин­ тересе этого лица захватить столько же, сколько захватывают другие, а не то, что­ бы было противно его интересам ограни­ читься меньшим количеством, раз только он был бы уверен в том, что и остальные сделают то же. А такую уверенность мо­ жет дать ему только постановление госу­ дарства. Действительно, если другие возь­ мут много, а только он один мало, то он не получит ни одной из выгод, происте­

кающих от увеличения населения и свя­ занной с этим возможности найти себе впоследствии наемных рабочих; он доб­ ровольно и без всякого возмещения по­ ставит себя в менее выгодное положение. Таким образом, утверждение, что, будучи предоставлеными самим себе, люди зай­ мут наиболее соответствующее их интере­ сам количество земли, справедливо только secundum quid: это в их интересе только до тех пор, пока у них нет гарантий того, что так не будут поступать другие. Между тем рассуждение упускает из виду это огра­ ничение и принимает приведенное выше положение за истинное simpliciter, т. е. без ограничений. Когда для доказательства одного поло­ жения приводятся (без ограничения) дру­ гие, истинные только secundum quid , то этим secundum quid , этим опущенным ус­ ловием чаще всего оказывается условие времени. Один из принципов политиче­ ской экономии состоит в том, что цены, прибыль, заработная плата и т.п. «всегда стремятся к равновесию»; и часто это поло­ жение истолковывается в том смысле, буд­ то все эти элементы всегда, или по боль­ шей части, уже находятся в равновесии. Между тем на самом деле все это, по эпи­ грамматическому выражению Кольриджа, постоянно только ищет равновесия, «что можно принять за описание или ирониче­ ское определение бури». К тому же роду заблуждений (a dicto secundum quid ad dictum simpliciter) можно отнести и все ошибки, называемые в про­ сторечии «неправильным применением от­ влеченных истин»: когда принцип, пра­ вильный — как обыкновенно говорят — в отвлечении (т. е. при предположении от­ сутствия всех отменяющих причин), при­ нимается за безусловно истинный, — как будто нет никаких обстоятельств, способ­ ных его отменить. Здесь нам нет нужды пояснять примерами эту очень обычную ошибку, так как мы будем специально го­ ворить о ней позже, когда перейдем к тем предметам, в которых она встречается все­ го чаще и бывает всего опаснее, — к во­ просам политическим и общ ественны м1.

Заблуждения от сбивчивости

§ 1. К этому, пятому и последнему, классу заблуждений следует отнести все те ош иб­ ки, источник которых — не столько в лож­ ной оценке доказательной силы аргумента, сколько в неотчетливом, неопределенном и колеблющемся понимании самой сущ­ ности доказываемого. Во главе этого класса заблуждений сто­ ит тот большой разряд ошибочных рассуэвдений, где ошибка коренится в дву­ смысленности терминов, вследствие кото­ рой то, что истинно при каком-либо осо­ бенном смысле данного слова, вводят в рассуждение так, как будто бы это было истинным и при некотором другом смыс­ ле того же слова. В таких случаях нет не­ правильной оценки доказательства, так как собственно вовсе нет никакого доказатель­ ства по трактуемому вопросу. Здесь имеет­ ся доказательство некоторого другого по­ ложения, смешиваемого с действительно доказываемым лишь вследствие неясного понимания смысла терминов. Эта ошибка естественно имеет место чаще в дедуктив­ ных рассуждениях, чем в прямых индукци­ ях, так как в первом случае мы только де­ ш ифрируем заметки — наши собственные и других людей, тогда как во втором пе­ ред нами (чувственно или в уме) находят­ ся сами изучаемые вещи. Надо исключить, конечно, отсюда те случаи, когда индукция делается не от индивидуальных случаев к общему, а от одних общностей к другим, более высоким: в такие индуктивные рас­ суждения заблуждение от двусмысленно­ сти может столь же легко проникнуть. При дедукции эта ошибка происходит двояким образом: во-первых, в виде двусмысленно­ сти среднего термина, а во-вторых, когда один из терминов силлогизма принимает­ ся в посылках в одном смысле, а в заклю­ чении — в другом.

Несколько хорош их примеров этой ошибки привел в своей «Логике» архиепи­ скоп Уэтли. «Под двусмысленность средне­ го термина, — говорит он, — можно подве­ сти одно заблуждение, основанное на грам­ матическом строении языка; по-видимому, именно это заблуждение логики разуме­ ли под названием fallacia Jigurae dictionis. Люди обыкновенно уверены, что паронимические слова (т. е. происходящие от од­ ного корня существительные, прилагатель­ ные, глаголы и т. п.) имеют в точности со­ ответствующий одно другому смысл, что бывает далеко не всегда. Это заблуждение собственно нельзя даже привести в стро­ го логическую форму, при которой была бы уже невозможна ошибка, так как здесь не только по смыслу, а и по звуку есть два средних термина. Однако на практи­ ке нет ничего обычнее такого беспрестан­ ного изменения терминов, в целях грам­ матических удобств; и в этом нет ниче­ го дурного до тех пор, пока смысл оста­ ется неизмененным. Так, например, когда мы говорим „совершивший убийство дол­ жен умереть; этот человек убийца, а пото­ му заслуживает смерти“, мы рассуждаем на основании (верного в данном случае) по­ ложения, что выражение „совершить убий­ ство" равнозначно „быть убийцею", а „за­ служивать смерти” — тоже самое, что „дол­ женствовать умереть". И мы часто испы­ тывали бы значительные неудобства, если бы не имели права на свободный выбор выражений. Однако злоупотребление этим правом ведет уже к той ошибке, о кото­ рой сейчас идет речь; так, в рассуждении: „прожектерам не следует верить; этот че­ ловек составил проект; следовательно, он не достоин доверия", — софист выходит из гипотезы, что тот, кто составил про­ ект, должен быть прожектером, между тем

как дурной смысл, обычно соединяемый с последним словом, вовсе не содержится в первом. Корнем этой ошибки часто можно считать двусмысленность не среднего тер­ мина, а одного из терминов заключения; тогда заключение в действительности во­ все не будет оправдываться посылками, и это будет только так казаться вследствие грамматического родства сл о в 1. Случаев несоответствия значений слов, происходя­ щих от одного и того же корня, бесконеч­ но много; таковы, например, искусство и искусственный, вера и верный и т. п.; и чем тоньше изменение смысла, тем лег­ че может проскользнуть ошибка, так как в таких случаях, когда слова уже очень силь­ но разошлись одно от другого по смыслу, ошибку заметит всякий, и основанное на ней рассуждение можно будет употреблять разве только в шутку2. Это заблуждение тесно связано с дру­ гим (или, скорее, составляет частный слу­ чай этого последнего), состоящим в том, что тот или другой термин один раз упо­ требляется в его общепринятом, а дру­ гой — в его первоначальном, или этимо­ логическом, смысле. Быть может, нельзя найти более распространенного и сбиваю­ щего примера этого заблуждения, чем упо­ требление слова представитель: на том основании, что истинный смысл его дол­ жен в точности соответствовать строгому и первоначальному значению глагола „пред­ ставлять", софист убеждает толпу в том, что член палаты общин обязан во всех вопросах руководиться мнением своих из­ бирателей, что, коротко говоря, он должен просто говорить за них, быть выразителем (spokesman) их мнений. Между тем и закон, и обычай, могущие в этом случае устанав­ ливать смысл термина, ничего подобного не требуют; они обязывают представителя действовать по его собственному крайнему разумению и под его личною ответствен­ ностью». В следующих, имеющих большую прак­ тическую важность, случаях аргументы так­ же основываются обычно на двусмыслен­ ности слов. Людей торговых часто вводит в ошиб­ ку выражение: «недостаток денег». На тор­

говом языке слово «деньги» имеет два зна­ чения: оно обозначает либо разменные деньги (иначе говоря, монету как средство оборота), либо капитал, ищущий помеще­ ния, преимущественно помещения в ссуду. В последнем смысле это слово употреб­ ляется тогда, когда говорят о «денежном рынке» или когда «цену денег» называют высокою или низкою, понимая под этими выражениями размер процента. Следстви­ ем этой двусмысленности является то, что, как скоро начинает чувствоваться недоста­ ток денег во втором значении этого слова (т. е. как скоро займы становятся трудны­ ми, а размер процентов высоким), заклю­ чают, что это должно происходить от тех причин, которые влияют на количество де­ нег в первом, более популярном ходячем смысле, т. е. что количество обращающих­ ся денег уменьшилось и что, следователь­ но, его надо увеличить. Я знаю, что и неза­ висимо от двусмысленности термина в са­ мих фактах есть некоторые особенности, дающие кажущуюся поддержку этому за­ блуждению, однако двусмысленность вы­ ражения стоит на самом пороге этого во­ проса и мешает всем попыткам пролить на него свет. В современных политических спорах и особенно в тех, которые касаются изме­ нений в самой структуре общества (
отсюда) не надо ограничивать того (угне­ тающе действующего на избирателя) вли­ яния крупных собственников, которое за­ ставляет избирателя забывать, что он явля­ ется нравственным деятелем, и принузвдает его действовать вопреки его собственным нравственным убеждениям. Другое слово, также часто обращае­ мое в орудие основанных на двусмыслен­ ности софизмов, это — теория. В наибо­ лее точном своем смысле слово «теория» обозначает законченный результат фило­ софской индукции из опытных данных. В этом смысле существуют как ош ибоч­ ные, так и истинные теории (потому что индукция может быть произведена и не­ правильно); однако во всяком случае не та, так другая теория представляет собой не­ обходимый итог наших познаний о ка­ ком бы то ни было предмете: она излагает эти наши познания в форме общих пред­ ложений, в целях руководства на практике. В этом собственном своем значении «тео­ рия» есть объяснение практики. В другом, более вульгарном смысле «теория» обозна­ чает просто какую-либо фикцию, какойлибо продукт воображения, пытающегося понять, каким образом могла бы возник­ нуть та или другая вещь, вместо того, что­ бы исследовать, каким образом она дей­ ствительно возникла. Только в этом смыс­ ле «теорию» и «теоретиков» можно при­ знать ненадежными руководителями прак­ тики. Между тем, исходя из этого значе­ ния, стараются осмеять или подорвать до­ верие и к «теории» в собственном смыс­ ле этого слова, т. е. к законному обобще­ нию, составляющему цель и конец всякой философии. При этом теорию выставляют негодной как раз за наличие в ней того, что (если оно сделано правильно) состав­ ляет главное достоинство всякого общего положения в деле руководства практикой, а именно: за то, что она в немногих сло­ вах выражает тот закон, от которого зави­ сит явление, или какое-либо свойство, или отношение, всеобщим образом истинное относительно этого явления. Термин «церковь» иногда понимается в смысле одного только духовенства, ин о­ гда же в смысле всей совокупности верую­

щих, или по крайней мере причащающих­ ся. Этой двусмысленности в значительной степени обязаны своей кажущейся силой декламации относительно неприкосновен­ ности церковной собственности. Действи­ тельными собственниками так называемой «церковной собственности» считают при этом духовенство, называя его «церковью» (в первом смысле этого термина), тогда как на самом деле оно является всего толь­ ко делопроизводителем гораздо более об­ ш ирного общества собственников, и на его долю приходится лишь «временное поль­ зование» этим имуществом, не выходящее за пределы пожизненной ренты. Вот еще один аргумент стоиков, за­ имствуемый нами из De Finibus Ц ицеро­ на (кн. Ill); «Quod est bonum, om ne laudabile est. Quod autem laudabile est, om ne honestum est. Bonum igitur quod est, honestum est» («Все, что представляет собой благо, заслуживает похвалы. А все, что за­ служивает похвалы, нравственно честно. Таким образом, всякое благо нравственно честно»). Двусмысленным словом являет­ ся здесь laudabile («заслуживает похвалы»); в меньшей посылке оно обозначает все, чему люди с полным основанием удивля­ ются, что они ценят; например, красоту, счастье к т. п.; напротив, в большей посыл­ ке оно означает исключительно нравствен­ ные качества. Приблизительно таким же образом старались стоики возвести на сте­ пень философских истин свои фигураль­ ные и риторическая выражения относи­ тельно нравственно совершенных людей: что только добродетельный человек свобо­ ден, что только он прекрасен, что только он — царь, и т. п. Кто обладает доброде­ телью — обладает «благом» (потому что предварительно стоики условились ниче­ го другого не называть благом); но, с дру­ гой стороны, «благо» необходимо включа­ ет в себя свободу, красоту и даже царское достоинство, так как все эти вещи пред­ ставляют собой блага; следовательно (вы­ водили стоики), кто обладает добродете­ лью, тот обладает и всеми этими благами. Приведем далее тот аргумент Декарта, которым он доказывает по своему апри­ орному методу бытие Бога. Действитель­

ное бытие бесконечного Существа доказы­ вается, говорит он, из простого понятия о таком Существе. Действительно, если бы на самом деле такого Существа не было, то это значило бы, что понятие о нем со­ ставил я сам\ но если бы я был в состо­ янии сам составить его, то я мог бы его и уничтожить; а это, очевидно, нелепо; сле­ довательно, вне меня должен существовать некоторый образец, с которого я и скопи­ ровал это понятие. В этом аргументе (ко­ торым, кстати заметим, совершенно так же можно было бы доказывать и реальное существование привидений и ведьм) дву­ смысленность заключается в местоимении я, под которым в одном случае надо пони­ мать мою волю, а в другом — законы мо­ ей природы. Раз представление, существу­ ющее в моем духе, не имеет вне меня дей­ ствительно существующего оригинала, то, бесспорно, отсюда следует, что это пред­ ставление образовал я, т. е. что оно должно было тем или иным способом развиться по законам моей природы; но отсюда еще не следует, чтобы его образовала моя воля. Между тем, когда Декарт прибавляет затем, что я не в состоянии уничтожить этого представления, он хочет указать этим то, что я не могу откинуть его актом моей во­ ли: это верно, но не идет к делу. Это пред­ ставление я не могу уничтожить совершен­ но так же, как и всякое другое: ни одно по­ нятие, какое я когда-либо имел, я не могу отбросить простым хотением; однако то, что создано действием одних из законов моей природы, может быть (и часто бы­ вает) впоследствии уничтожено действием других законов или даже тех же самых, только при других обстоятельствах. С этими двусмысленностями сходны некоторые из тех, которые имеют место в споре о свободе воли; так как они будут составлять предмет специального рассмот­ рения в Книге VI настоящего сочинения, то я здесь упоминаю о них только для памяти. В этом споре слово я часто пе­ рескакивает с одного значения на другое, иногда обозначая мои хотения, иногда же обусловленные этими хотениями действия, иногда, наконец, душевные расположения, обусловливающие хотения. Примером по­

следнего рода двусмысленности может слу­ жить аргумент Кольриджа (в tvoAids to Re­ flection) в защиту свободы воли. Неверно, говорит он там, будто человек руководит­ ся мотивами: «человек производит мотив, а не мотив человека»; и он доказывает это тем соображением, что то самое, «что слу­ жит сильным мотивом для одного чело­ века, вовсе не действует на другого». Эта посылка справедлива, но она показывает лишь то, что разные люди в различной сте­ пени восприимчивы к одному и тому же мотиву — точно так же, как они в разной степени восприимчивы к одной и той же опьяняющей жидкости, из чего, однако, во­ все не следует, чтобы они были свободны пьянеть или не пьянеть, какое бы количе­ ство жидкости они ни выпили. Аргумент Кольриджа доказывает лишь то, что для побуждения человека к совершенно того или другою поступка мало одного внеш­ него толчка: нужно еще содействие со сто­ роны известных духовных свойств само­ го человека; но эти духовные свойства, в свою очередь, также обусловлены при­ чинами, и в аргументе Кольриджа ничто не доказывает, чтобы эти свойства мог­ ли возникнуть без всякой причины, чтобы здесь когда-либо имело место самобытное определение воли, без всякой вообще при­ чины, как это предполагает учение о сво­ боде воли. Далее в споре о свободе воли имеет двойное значение термин необходимость, обозначающий иногда достоверность, ино­ гда принуждение: в одних случаях он обо­ значает то, чего нельзя предотвратить, в других — лишь то, что, как мы имеем ос­ нование думать, не будет предотвращено. Позже мы будем иметь случай проследить это смешение до некоторых из его послед­ них выводов. Архиепископ Уэтли указывает (в «При­ бавлении» к своей «Логике») еще одно в высшей степени важное смешение, встре­ чающееся как в обыденной речи, так и в философском языке. То же самое, а также одно и то же, тождественное и другие производные от этих слова часто употреб­ ляются в смысле, совершенно отличном от их первоначального значения, согласно

которому они обозначают один и тот же, численно (или нумерически) единичный предмет, а именно: они начинают обозна­ чать большое сходство между предметами. Когда несколько предметов до неразличи­ мости сходны друг с другом, к каждому из них бывает приложимо одно и то же описание, и тогда говорят, что все эти пред­ меты обладают одной и той же природой, внешним видом и т. п. Так, например, когда мы говорим, что «этот дом построен из то­ го же камня, из какого построен и какойлибо другой», мы хотим сказать только то, что камни, составляющие строитель­ ный материал обоих домов, неразличимы по своим качествам, а вовсе не то, чтобы один из этих домов был разобран, а затем из того же самого материала был построен другой. Тождественность в своем первона­ чальном значении даже вовсе не предпо­ лагает необходимо сходства; в самом деле, если мы говорим о каком-либо человеке, что он с такого-то времени сильно изме­ нился, то мы разумеем и действительно вкладываем в наши слова тот смысл, что этот человек есть одно и то же лицо, хотя и различающееся в эти два момента време­ ни в некоторых из своих качеств. Следует заметить также, что «то же самое» — во вто­ ром своем значении — допускает, согласно популярному словоупотреблению, измене­ ние в степени; мы говорим о двух вещах, как о приблизительно (а не вполне) тожде­ ственных; между тем тождество личности не допускает степени. Быть может, ничто не способствовало в такой степени основ­ ному заблуждению реализма, как именно невнимание к этой двусмысленности. Ко­ гда говорят, что несколько лиц имеют одно и то же мнение, одну и ту же мысль или идею, многие не обращают внима­ ния на простой и настоящий смысл это­ го утверждения: что все эти лица мыс­ лят сходным образом; они видят в нем нечто более таинственное и мистическое, воображают, что существует какая-то од­ на вещь — одна в первом смысле термина (хотя и не индивидуальная), присутствую­ щая одновременно в уме каждого из этих людей. Отсюда уже было легко возник­ нуть «теории идей» Платона, из которых

каждая, по его мнению, представляла со­ бой единый реальный, вечный предмет, су­ ществовавший вполне и целиком в каждом из индивидуальных предметов, известных под одним и тем же именем. Действительно, это не умозаключение, а подлинный факт, что платоново учение об идеях и сходная с ним в этом отноше­ нии теория Аристотеля о субстанциальных формах и вторых сущностях возникли как раз тем путем, какой указывает здесь Уэт­ ли: в вещах, о которых говорили, как об обладающих одной и той же природой, одними и теми же качествами, считали не­ обходимым найти нечто такое, что было бы тождественным в том самом смысле, в каком тождествен сам с собой каждый че­ ловек. Из того же источника вытекли все досужие и пустые умозрения относительно сущего, единого, сходного (то ov, то £v, т о 6[ioiov) и тому подобных отвлечений, столь обычные в древних и в некоторых из новых философских школ. Впрочем, схоластические логики знали один случай этой двусмысленности и, со свойственною им счастливою изобретательностью по ча­ сти специальных терминов, оградили себя от него, разграничив вещи различные и по роду, и по числу (specie et питего) от раз­ личных только по числу, или нумерически (питего tantum) т. е. в точности сходных (по крайней мере, в каком-либо одном от­ ношении), но составляющих все-таки от­ дельные индивидуальности. Распростране­ ние этого различения на два значения сло­ ва «тот же самый», т. е. на вещи, тожде­ ственные только по роду (specie tantum) и тождественные и по числу, и по роду (питего et specie), предотвратило бы сме­ шение, внесшее в метафизику так много темноты и такую массу прямых, положи­ тельных ошибок. Именно сюда относится один из са­ мых странных примеров того, как далеко может завести выдающегося мыслителя дву­ смысленность языка. Я разумею тот зна­ менитый аргумент, при помощи которого епископ Беркли льстил себя надеждою на­ всегда положить конец «скептицизму, ате­ изму и неверию». Вот этот аргумент в ко­ ротких словах... Вчера я думал о некото­

рой вещи; затем я перестал о ней думать; сегодня я опять думаю с ней. Таким обра­ зом, я вчера имел в своем уме идею пред­ мета; сегодня я опять имею идею о нем; очевидно, что эта идея — не другая, а та же самая, а между тем между двумя ее появле­ ниями прошло некоторое время, в течение которого я ее не имел. Где же была идея в течение этого промежутка? Где-нибудь она должна была быть: она не переставала существовать, так как иначе моя вчераш­ няя идея не могла бы быть тождественной с сегодняшней —точно так же, как человек, которого я вижу сегодня живым, не мог бы быть тождественным с тем, которого я ви­ дел вчера, если бы этот человек в про­ межуток между нашими двумя встречами умер. Но идею можно представлять себе существующею только в духе; следователь­ но, должен существовать некоторый Всеоб­ щий Дух, в котором постоянно пребывают все идеи в промежутках между их появле­ ниями в сознании отдельных людей. Очевидно, что Беркли смешал тожде­ ство по числу с тождеством по роду, т. е. с точным сходством, и принял первое там, где было только второе. Он не заметил, что, например, когда мы говорим, что се­ годня мы имеем ту же идею, какую имели вчера, мы разумеем не ту же самую (инди­ видуально) идею, а лишь в точности сход­ ную — точно так же, как когда мы говорим, что сейчас мы страдаем той же самой бо­ лезнью, какой страдали в прошлом году, разумея просто тот же самый род болезни. В одном замечательном случае весь ученый мир разделился на две яростно между собой враждовавшие партии из-за двусмысленности языка в такой отрасли науки, которая точностью и определен­ ностью терминологии превосходит почти все остальные. Я имею в виду знамени­ тый спор относительно «живой силы» (vis viva), история которого подробно изложе­ на в Dissertation проф. Плэфера. Вопрос шел о том, чему пропорциональна (при данной массе) сила движущегося тела: про­ стой ли скорости его движения или же ее квадрату. Двусмысленность крылась здесь в слове «сила». «Одно из действий, про­ изводимых движущимся телом, — говорит

Плэфер, — пропорционально квадрату его скорости, а другое — простой его скоро­ сти». Впоследствии на этом основании уче­ ные, мыслившие более отчетливо, пришли к установлению двоякой меры движущей силы и одну из них назвали живой силой, а другую — моментом. Что касается фак­ тов, то относительно них обе партии были с самого начала согласны, и вопрос шел только о том, с которым из двух следствий надо было (или было всего удобнее) свя­ зать термин сила. Однако спорящие никак не могли заметить, что в этом и состо­ ит все дело: они думали, что сила — это одно, а произведение действий — нечто другое. И вопрос о том, каким рядом дей­ ствий или следствий следовало измерять силу, обусловливающую оба ряда их, счи­ тали вопросом не терминологии, а факта. В забавной логической загадке об «Ахилле и черепахе» — загадке, решение которой было выше остроумия и терпения многих философов и которую считал не­ разреш имою такой мыслитель, как сэр Уи­ льям Гамильтон (видевший в ней аргумент правильный, хотя и приводящий к очевид­ ной нелепости), — действительная ошибка скрыта в двусмысленности слова «беско­ нечность». Ошибка лежит здесь, как на это намекнул Гоббс, в молчаливом предполо­ жении о бесконечности того, что всего только делимо до бесконечности; но бо­ лее точно и удовлетворительно следующее решение этой загадки (на изобретение ко­ торого я не имею никакого притязания). Аргумент хочет доказать то, что, хо­ тя бы Ахилл бежал в десять раз быстрее черепахи, тем не менее он никогда не пе­ регонит ее, раз черепаха двинется с места раньше него. Действительно, пусть сначала черепаха будет впереди Ахилла на тысячу футов; когда Ахилл пробежит эту тысячу футов, черепаха уйдет вперед на сто; когда Ахилл пробежит эти сто, черепаха, в свою очередь, сделает десять, и т.д. до беско­ нечности; следовательно, Ахилл, хотя бы он бежал целую вечность, никогда не до­ гонит черепахи. «Никогда» в заключении этого рассуж­ дения обозначает время любой длины, ка­ кую только можно себе представить; меж­

ду тем в посылках «бесконечность» озна­ чает не какую угодно продолжительность времени, а некоторое число подразделений времени. Здесь этот термин значит толь­ ко то, что мы можем тысячу футов раз­ делить на десять, частное этого деления опять на десять, и так далее — столько раз, сколько нам будет угодно, т. е. что ни­ когда нельзя достигнуть конца в последо­ вательном делении каждой данной части пространства, а следовательно, и того вре­ мени, в каком она проходится. Но ведь бесконечное число подразделений можно сделать и в такой величине, которая сама по себе не бесконечна, и разбираемый на­ ми аргумент доказывает всего лишь такую бесконечность продолжительности, кото­ рая может вместиться в пределы пяти ми­ нут. Пока не истекли эти 5 минут, оста­ ток их можно делить на 10 и опять на 10 сколько угодно раз, и тем не менее это будет вполне совместимо с тем, что в це­ лом это время составит всего только пять минут, Коротко говоря, здесь доказывает­ ся, что прохождение данного конечного пространства требует времени бесконечно делимого, а не бесконечного: в упущении из виду именно этого-то различия и видел суть ошибки Гоббс. Укажу еще на двусмысленности, свя­ занные со словом право (помимо очевид­ ного и обычного смешения права и при­ лагательного правый), извлеченные из од­ ной моей позабытой журнальной статьи. «С нравственной точки зрения вы буде­ те иметь право сделать то или другое в том случае, если все люди нравственно обязаны не мешать вам в этом. Однако при другом смысле этого слова „иметь право сделать что-нибудь" противополага­ ется „отсутствию права сделать это“, т. е. нравственной обязанности не совершать данного поступка. Если вы „имеете пра­ во" в этом смысле слова, это значит, что вы можете совершить данный поступок, не нарушая тем ни одной из ваших обя­ занностей, что другие люди не только не должны вам мешать, но не имеют никакой причины думать о вас хуже за то, что вы это сделали. Это положение совершенно отлично от предыдущего: право, которым

вы обладаете в силу долга, лежащего на других людях, очевидно, совершенно от­ лично от права, состоящего в отсутствии всякого долга, всякой обязанности с вашей стороны. Между тем эти две вещи посто­ янно смешивают. Человек говорит, напри­ мер, что он имеет право предавать глас­ ности свои мнения. Это может быть верно в том смысле, что тот, кто помешал бы этому, нарушил бы свой долг. Но говоря­ щий полагает на этом основании, что он сам не нарушает никакой своей обязанно­ сти, публикуя свои мнения; а это может быть как истинным, так ложным, смотря по тому, исполнил ли он свой долг: удовле­ творил ли он свое собственное сознание, приложив все должные старания к тому, во-первых, чтобы его мнения были истин­ ными, а во-вторых, к тому, чтобы опубли­ кование его мнений данным способом и при данном сочетании условий оказалось полезным делу истины в его целом. Вторая двусмысленность состоит в смешении каких-нибудь частных право­ вых норм с правом принуждать к их вы­ полнению, не допускать их нарушения и наказывать за такие нарушения. Говорят, например, что народ имеет право на хоро­ шее управление, и это — бесспорная исти­ на, так как на правителях лежит нравствен­ ный долг управлять хорошо. Но если вы выскажете такое положение, предположат, что вы признаете за народом право изго­ нять правителей (а может быть, и наказы­ вать их) за неисполнение этой их обязан­ ности. Между тем эти последние положе­ ния не только не тождественны с первым, но и сами по себе отнюдь не всегда истин­ ны, так как зависят от бесчисленного мно­ жества изменчивых обстоятельств» и тре­ буют добросовестного обсуждения: только после такового можно будет принять то или другое решение и начать действовать сообразно с ним. Этот пример (как и дру­ гие, приведенные выше) представляет со­ бой одну ошибку внутри другой: он заклю­ чает не только вторую из двух указанных двусмысленностей, но также и первую. Одна из довольно обычных форм «за­ блуждений вследствие двусмысленности терминов» известна под техническим на­

званием «ошибки соединения и разделе­ ния» (Jallacia compositionis et clivisionis). Она состоит либо в том, что один и тот же термин в посылках употребляется в каче­ стве собирательного, а в заключении — в качестве распределительного (или об­ ратно), либо в том, что средний термин в одной посылке берется как собиратель­ ный, а в другой — как распределитель­ ный. Таково, например, следующее рассуж­ дение (я беру его у архиепископа Уэтли): «Все углы треугольника равны двум пря­ мым; АВС есть один из углов треугольника; следовательно, АВС равен двум прямым... Нет ошибки более обыкновенной и более легко вводящей в заблуждение. Наиболее обычное словесное выражение ее состоит в том, что устанавливают ту или другую истину относительно любого отдельного члена класса, а затем из этого заключа­ ют то же самое относительно всего клас­ са в его целом». Это имеет место, напри­ мер, в аргументе, который иногда приводят в доказательство того, что мир не нужда­ ется в великих людях. Если бы (говорят) на свете никогда не было Колумба, Аме­ рика все-таки была бы открыта — самое большее, несколькими годами позже; ес­ ли бы вовсе не было Ньютона, закон тяго­ тения был бы найден кем-нибудь другим и т. д. Совершенно верно: все это было бы сделано, но, по всей вероятности, не ра­ нее того, как появился бы другой чело­ век, обладающий качествами Колумба или Ньютона. Из того, что каждого отдельного великого человека можно заменить дру­ гим великим же человеком, это рассужде­ ние заключает, что можно обойтись вовсе без великих людей; таким образом, термин «великие люди» в посылках взят распреде­ лительно, а в заключении — собирательно. «Таково же и то заблуждение, которое оказывает влияние, вероятно, на большин­ ство играющих в лотереи. Они рассужда­ ют так: выигрыш большой суммы — вещь вовсе не необыкновенная; а того, что не представляет из себя ничего необыкновен­ ного, можно с полным основанием ожи­ дать.. Когда это рассуждение прилагается (как это имеет место на самом деле) к от­ дельному лицу, то ею надо понять в таком

смысле, что выигрыша может с полным основанием ожидать определенный, инди­ видуальный человек. Следовательно, для то­ го чтобы большая посылка была истин­ ной, средний термин должен иметь такой смысл: „не представляет ничего необык­ новенного для данного лица“. Мезду тем для того чтобы была истинною меньшая посылка (мы ее поставили в вышепри­ веденном рассуждении первою), средний термин должен означать: „не представляет ничего необыкновенного если не для того, так для другого ч е л о в е к а Таким образом, здесь имеет место „ошибка соединения"

(fallatia compositionis). Люди в высшей степени легко обма­ нывают этой ошибкой самих себя. Дей­ ствительно, когда их уму представляется множество индивидуальных случаев, очень многие из них оказываются слишком сла­ быми или слишком ленивыми для того, чтобы охватить в уме все эти частности сразу; они переводят свое внимание по­ следовательно с одного пункта на другой и затем решают, умозаключают и действу­ ют соответственно с этими своими на­ блюдениями. Таким именно образом не­ благоразумный расточитель, видя себя в состоянии произвести либо вот этот, ли­ бо какой-нибудь другой, либо третий рас­ ход, забывает, что все эти расходы вместе должны разорить его». Кутила расстраива­ ет свое здоровье рядом излишеств, потому что ни одно из этих излишеств в отдельно­ сти не может причинить ему серьезного вреда. Больной рассуждает сам с собой, что «ни тот, ни другой, ни третий из за­ мечаемых им в самом себе симптомов не доказывает того, что он страдает той или другой роковой болезнью», и приходит к выводу, что наличия у него этой болезни не доказывают и все эти симптомы в со­ вокупности. § 2. Мы привели уже достаточно приме­ ров одного из главных видов этого класса заблуждений — того, где источник ошибки коренится в двусмысленности терминов, где лишь кажется (по словесной, внеш­ ней форме посылок), будто они дают то, что требуется для заключения. Во втором

крупном отделе «заблуждений от сбивчи­ вости» посылки ни по форме, ни на самом деле недостаточны для оправдания заклю­ чения: они кажутся достаточными лишь вследствие их многочисленности и неси­ стематического расположения, а еще чаще от погрешностей памяти. Я разумею здесь ошибку Petitio principii («предрешение осно­ вания»). Она заключает в себе, как свою разновидность, также и ту, более сложную и довольно обычную ошибку, которая на­ зывается «кругом в рассуждении, или в до­ казательстве» ( Circulus in demonstmndo). Petitio principii, по определению архи­ епископа Уэтли, есть такое рассуэвдение, «в котором посылка либо явным образом тождественна с заключением, либо в дей­ ствительности доказывается из заключе­ ния, либо такова, что ее естественно и пра­ вильно можно из него вывести». Последнее выражение я понимаю так: что посылка не допускает никакого другого доказатель­ ства, — так как в противном случае в рас­ суждении не было бы никакой ошибки. Когда из какого-либо предложения выво­ дят такие другие, что было бы естествен­ нее из них вывести первое, то это часто представляет собой просто некоторое до­ пустимое отступление от обычного дидак­ тического порядка или самое большее то; что можно назвать, применяясь к терми­ нологии математиков, «логическим нешяществом»3. Если человек доказывает каким-нибудь предложением что-либо такое, от чего оно само зависит и чем оно само доказывает­ ся, — это отнюдь еще не означает какойлибо особенной слабости его ума, как это можно было бы предположить с первого взгляда. Нам будет нетрудно понять, каким образом люди впадают в эту ошибку, если мы обратим внимание на то, что у всех людей, даже образованных, есть множе­ ство таких убеждений, относительно ко­ торых они не помнят в точности, каким образом они к ним пришли. Будучи увере­ ны в том, что некогда раньше они вполне проверили и доказали себе эти положения и что они лишь в данный момент забыли эти доказательства, они легко могут начать выводить из них те самые утверждения,

которые представляют единственные воз­ можные для их обоснования посылки. «Так, например, — говорит архиепископ Уэтли — человек может начать доказывать бытие Бога авторитетом Священного Писания», и это легко может случиться с тем, для кого оба эти учения в качестве основных положений его религиозного credo осно­ вываются на одной и той же, привычной, традиционной вере. «Круг в рассуждении» составляет бо­ лее резкий случай этого заблузвдения; он содержит в себе нечто большее, чем просто пассивное принятие посылки, доказатель­ ства которой мы не помним. «Круг в рассуиздении» заключает в себе еще активную попытку взаимно доказать одно из другого два положения. Люди редко впадают в эту ошибку (по крайней мере, в ее отчетливой форме), рассуждая сами с собой; ее со­ вершают обычно те, кто, будучи прижаты противниками, стараются найти основа­ ния для такого мнения, которое они не по­ заботились обосновать раньше, начиная свою аргументацию. Это имеет место в сле­ дующем примере, приводимом архиепи­ скопом Уэтли: «Некоторые механисты ста­ раются доказать (что они должны были бы выставить в качестве вероятной, но недо­ казуемой гипотезы )4, что всякая частица материи в одинаковой степени обладает тяготением (equallygravitates)... Почему? — Потому, что тела, состоящие из большого количества частиц, в большей степени об­ ладают и тяготением, т. е. являются более тяжелыми. — Однако (можно на это возра­ зить) наиболее тяжелые тела не всегда суть в то же время и наиболее объемистая. — Тяжелые тела всегда содержат в себе боль­ ше частиц, только эти последние в них сильнее сгущены. — Но почему вы это знаете? — Потому, что эти тела тяжелее. — А как вы это докажете? — Все частицы мате­ рии обладают одинаковым весом; а потому та масса, которая удельно тяжелее, долж­ на непременно содержать большее коли­ чество частиц в том же самом объеме»... По моему мнению, человек, совершающий такую ошибку, не пошел бы дальше пер­ вой ступени этого рассуэвдения, если бы он рассуждал сам с собой: он успокоился бы

на первом доводе: что «тела, состоящие из большего количества частиц, тяжелее». Лишь когда подвергается вопросу это по­ ложение и человека заставляют привести доказательства, которых он не может най­ ти, — лишь тогда он пытается подтвердить свою посылку, предполагая доказанным то, что он раньше пытался доказать этой по­ сылкой. И самое действительное средство обнаружить Petitio principii (раз только об­ стоятельства позволяют это сделать) — это потребовать от аргументирующего, чтобы он доказал свои посылки; как только он по­ пытается это сделать, он непременно по­ падет в «круговое доказательство». Тем не менее мыслители (и притом не последнего разбора) впадают, даже в соб­ ственных мыслях, не то чтобы прямо в до­ казательство двух положений одного из другого, а в допущение предложений, мо­ гущих быть доказанными лишь таким об­ разом. В предыдущем примере оба предло­ жения, если их взять вместе, представляют полное и последовательное (хотя и гипоте­ тическое) объяснение фактов. Стремление думать, будто установление взаимной за­ висимости утверждений равняется их до­ казательству, склонность искать спасения, хватаясь за крепкую, хотя бы ни на чем не укрепленную цепь, лежит в основе мно­ гого такого, что, будучи приведенным к строгим формам умозаключения, окажет­ ся ничем иным, как «кругом в рассужде­ нии». Весь опыт свидетельствует о чару­ ющем действии на ум ловкого сцепления положений в одну систему и о том, как трудно для людей признать ошибочным то, что так хорошо связано одно с другим. Так как под Petitio principii подойдет каждый случай, в котором заключение, мо­ гущее быть доказанным только из извест­ ных посылок, употребляется в качестве до­ казательства этих посылок, то в эту руб­ рику входит очень большое количество неправильных рассуждений. Для полноты рассмотрения этого софизма нам надо по­ казать теперь на примерах некоторые из тех личин, под которыми обычно скрыва­ ется и ускользает от раскрытия это заблуж­ дение.

Никго в здравом уме не примет пред­ ложения за вывод из него самого, если оно оба раза будет выражено одними и теми же словами. Один из самых обыкновенных способов приведения предложения в дру­ гую словесную форму состоит в том, что в качестве доказательства для предложе­ ния, выраженного в конкретных терминах, берут его же само — только в отвлечен­ ной форме. Это очень обыкновенный при­ ем не только призрачных дчоказательству но и кажущихся объяснений; его пароди­ рует Мольер, заставляя одного из своих нелепых врачей говорить: Mihi a docto doctore D om andatur causam et rationem quare Opium facit dormire. A quoi respondeo, Quia est in eo Virtus dormitiva, Cujus est natura Sensus assupire5. Важнейшими орудиями такого «пред­ решения основания» служат слова: приро­ да и сущность. Так, например, хорошо из­ вестный аргумент схоластических теоло­ гов гласил, что дух мыслит всегда, пото­ му что сущность духа состоит в мышле­ нии. Локк должен был на это заметить, что если под «сущностью» здесь разуме­ ется какое-либо свойство, которое долж­ но постоянно проявляться в деятельности, то посылка является прямым допущени­ ем заключения; если же под «сущностью» разумеется только то, что мышление со­ ставляет отличительное свойство духа, то между посылкою и заключением нет свя­ зи, так как вовсе не необходимо, чтобы отличительное свойство предмета посто­ янно проявлялось и действовало. При помощи этих же отвлеченных тер­ минов совершают Petitio principii еще, на­ пример, и таким способом: более или ме­ нее произвольно выбирают несколько осо­ бенностей той или другой вещи, называя их ее «природою», или «сущностью»; а за­ тем предполагают, что эти свойства об­ ладают некоторого рода неприкосновен­ ностью, что они господствуют над всеми

остальными свойствами этой вещи и не могут им подчиниться или быть ими уни­ чтожены. Так рассуждает, например, Ари­ стотель (в приведенном нами выше отрыв­ ке), «решая, что пустоты нет, на основании таких соображений: в пустоте не могло бы быть различия между верхом и низом, по­ тому что нет никаких различий в том, что само есть ничто, а следовательно, их нет и в лишении или отрицании; но пусто­ та есть всего только лишение или отрица­ ние материи; следовательно, в пустоте тела не могли бы двигаться вверх и вниз, а меж­ ду тем этого рода движения лежат в их при­ роде »6. Другими словами: в природе тел ле­ жит движение вверх и вниз; следователь­ но, не может быть достоверным ни один физический факт, предполагающий невоз­ можность для тел двигаться таким обра­ зом. Этот способ рассувдения, при кото­ ром плохое сообщение ставят выше всех противоречащих ему фактов, представляет собой Petitio principii в одной из его наи­ более осязательных форм. Самый обычный способ принимать за доказанное то, что требует доказатель­ ства, — это тот, который Бентам назвал «именами, возводящими вопрос в решение» (iquestion-begging appelatives). Это — такие имена, которые решают вопрос под ви­ дом формулирования ею. Самыми могу­ щественными из них являются имена, об­ ладающие смыслом похвалы или порица­ ния. Таково, например, слово нововведение в политике. Так как буквальное значение этого термина есть «изменение прежнего на что-нибудь новое», то защитникам да­ же самого благотворного улучшения труд­ но отрицать то, что оно представляет со­ бой «нововведение». Между тем ввиду то­ го, что это слово приобрело в популярном употреблении, помимо своего буквально­ го значения, еще некоторый порицатель­ ный смысл, признание чего-либо «ново­ введением» всегда понимают как большую уступку противникам предлагаемой меры. Отличный пример этого рода ошибки дает нам следующее место из цицеронов­ ского опровержения эпикуреизма (кн. II De Finibus): «Я не особенно одобряю (толь­ ко терплю) даже и то, чтобы философ

говорил об ограничении страстей. Дей­ ствительно, неужели можно ограничить страсть?.. Ее надо совсем уничтожить, на­ до вырвать с корнем. Разве можно назвать правым в отношении к своей страсти хо­ тя бы одного человека, обуреваемого ка­ кой бы то ни было страстью? Ведь то­ гда и скупец будет справедливыми если он скуп только до известной степени, и пре­ любодей — если он знает меру, и невоз­ держанный — опять-таки если он умерен. Что же это такая за философия, которая не будет стараться искоренять испорчен­ ность, которая удовольствуется средними степенями пороков?!» Вопрос идет о том, являются или нет пороками известные же­ лания, раз они не выходят за определен­ ные границы; а рассуждение решает этот вопрос, прилагая к ним термин «страсть» (<cupiditas), подразумевающий порок. Впро­ чем, из дальнейших замечаний Цицерона видно, что он на это рассуждение смотрел не как на серьезный аргумента, а лишь как на критику выражения, которое он считал неподходящим. «Самое решение я вполне одобряю: я только хочу точности (elegantid). Пусть он (эпикуреец) называет эти стремления „естественными желаниями" (desideria naturae), название же „страсть" пусть оставит для других вещей» и т. д. Од­ нако многие как из древних, так и из но­ вых писателей пользовались этим рассуж­ дением (или другим, равнозначным это­ му) в качестве действительного и доказа­ тельного аргумента. Здесь можно отметить еще, что отношение между словами cupid­ itas и cupidis представляет пример другого, уже разобранного нами софизма — связан­ ного с употреблением «производных, или паронимических терминов». Под определение Petitio principii под­ ходит значительная часть аргументов древ­ них моралистов, и в частности стоиков. Так, например, какую ценность в качестве аргументов имеют следующие доводы Ка­ тона, в Ш-й книге цицероновского трак­ тата De Finibus, на который я продолжаю ссылаться как на лучший, по всей веро­ ятности, из дошедших до нас образчиков одновременно и теорий, и методов ф и­ лософских школ того времени?.. Если бы

добродетель не была счастьем, говорит там Катон, то ею нельзя было бы хвалиться; если бы смерть и страдания были злом, то нельзя было бы не бояться их, а следова­ тельно, не было бы похвальным презирать их, и т. д. С одной точки зрения на эти аргументы можно смотреть как на ссыл­ ки на авторитет общего мнения человече­ ства, наложившего приведенными ф раза­ ми печать своего одобрения на известные поступки и характеры; но чтобы этим вы­ ражениям придавался здесь такой смысл, это совершенно невероятно, если принять во внимание презрение древних филосо­ фов к мнениям толпы. Во всяком же дру­ гом смысле эти рассуждения представляют явные Petitio principii, так как слово «по­ хвальный» и идея «похвальбы» предполага­ ют известные принципы поведения; а так как практические правила могут быть до­ казаны только теоретическими истинами, т. е. теми или другими свойствами самого предмета, то они и не могут служить для доказательства этих свойств. Иначе с та­ ким же правом можно было бы доказы­ вать, что правительство хорошо — из того, что мы должны его поддерживать, или что существует Бог — из того, что мы обязаны ему молиться. Всеми беседующими между собой в De Finibus принято в качестве основания для исследования «высшего блага» (summum bonum) положение, что «мудрец все­ гда счастлив» (sapiens semper beatus est): не просто что мудрость дает самые лучшие шансы на счастье или что она состоит в знании того, что такое счастье и какими средствами оно достигается... Этих поло­ жений для них было недостаточно; они заявляли, что мудрый всегда счастлив и не­ обходимо должен быть счастливым. Идею, что мудрость может совмещатся с несчастием, они всегда отвергали как недопу­ стимую; основание для этого положения один из собеседников указывает (в нача­ ле III книги) в следующем: если бы муд­ рец мог быть несчастным, то было бы мало пользы от стремления к мудрости. Под несчастьем они разумели не боль или страдание; они вполне допускали, что и самый мудрый человек, наравне с прочи­

ми, подвержен им. Мудрец счастлив, по их мнению, потому, что в мудрости он обла­ дает наиболее ценным из всех достояний — таким, которое следует искать и ценить больше всего остального: обладать же наи­ более желательной вещью значило быть самым счастливым человеком. Таким об­ разом, приняв в самом начале своего ис­ следования, что мудрец должен быть счаст­ лив, они, в сущности, предрешили уже под­ лежавший их обсуждению вопрос о том, в чем состоит «высшее благо», а также и дальнейшее положение, что боль и страда­ ния, насколько они могут сосуществовать с мудростью, не составляют несчастия и зла. Вот еще несколько примеров более или менее замаскированного Petitio principii. Платон в своем Софисте старается до­ казать существование бестелесных вещей тем аргументом, что справедливость и муд­ рость бестелесны, а в то же время пред­ ставляют собой «нечто», некоторые вещи. Если под нечто здесь разумеется (как это на самом деле и разумел Платон) вещь, способная к существованию отдельному и самостоятельному, а не только в виде качества какой-либо другой вещи, то он предрешает вопрос, утверждая, что спра­ ведливость и мудрость должны представ­ лять собой «нечто»; если же он имеет в виду что-либо другое, то его заключение не до­ казано. Этот софизм можно отнести так­ же к двусмысленности среднего термина, так как нечто в одной посылке обозначает субстанцию, а в другой — просто некото­ рый объект мысли: все равно, будет ли это субстанция или аттрибут. В качестве аргумента в пользу уже потерявшей теперь популярность теории о бесконечной делимости материи приво­ дили то соображение, что всякая части­ ца материи, как бы мала она ни была, должна иметь по крайней мере верхнюю и нижнюю поверхности. Высказывавшие этот аргумент не видели того, что он пред­ полагал как раз тот самый пункт, о кото­ ром шел спор (невозможность достигнуть minimum'а толщины), так как, если бы мы такого minimum’а достигли, верхняя и ниж­ няя поверхности частицы материи, конеч­ но, совпали бы: она стала бы поверхно­

стью и ничем более. Своей значительной правдоподобностью аргумент этот обязан тому обстоятельству, что посылка действи­ тельно кажется более очевидною сравни­ тельно с заключением; однако на самом деле она тождественна с ним. Положение, как оно выражено в посылке, обращается прямо и в конкретных словах к неспособ­ ности человеческого воображения пред­ ставить себе этот minimum. Будучи рас­ сматриваемым в таком свете, этот аргу­ мент представляет частный случай того априорного заблуждения или естественно­ го предрассудка, согласно которому не мо­ жет будто бы существовать ничто, чего мы не можем себе представить. Едва ли нужно здесь повторять, что всякое заблуждение от сбивчивости, если его выяснить, станет заблуждением какого-либо другого класса, И вообще, когда нас вводят в заблужде­ ние дедуктивные рассуждения, под ними по большей части, как и в данном случае, скрывается ошибка какого-нибудь друго­ го рода, благодаря которой и проходит, главным образом, нераскрытым словесный фокус, составляющей внешнюю оболочку этого рода софизмов. В Алгебре Эйлера (книге, в других от­ ношениях обладающей большими досто­ инствами, но переполненной логическими ошибками в рассуждениях относительно оснований науки) положение, что минус, умноженный на минус, дает плюс, доказы­ вается следующим аргументом (составляю­ щим посрамление всех чистых математи­ ков; об истинном способе доказательства Эйлер не имел никакого понятия). Минус, будучи помноженым на минус , не может дать минуса , потому что минус на плюс дает минус, а минус на минус не может дать того же произведения, какое дает ми­ нус, умноженный на плюс... Однако всякий должен спросить: почему же минус, умно­ женный на минус, должен дать вообще ка­ кое бы то ни было произведение? А если он дает какое-либо произведение, то по­ чему оно не может быть тождественным с произведением минуса на плюс? — Ведь с первого взгляда это кажется не более не­ лепым, чем то, что минус на минус должно дать то же самое произведение, что и плюс

на плюс: а ведь это последнее предложение Эйлер не считает неверным. Посылка в та­ кой же степени требует доказательства, как и заключение, и ее можно доказать толь­ ко при более широком взгляде на природу умножения и на алгебраические процес­ сы вообще — взгляд, который мог бы дать гораздо лучшее основание для того таин­ ственного учения, которое Эйлер пытается доказать здесь. Поразительный пример «круга в рас­ суждении» можно найти у некоторых писа­ телей по этике, которые сначала выставля­ ют мерилом моральной истины те чувство­ вания и понятия, которые они, как всеоб­ щие, считают естественными или инстинк­ тивными для человечества, а затем приво­ дят много уклонений от принятого ими мерила, заявляя, что во всех этих случа­ ях «понятия извращены». Некоторые виды поведения и чувствования здесь признают­ ся неестественными — почему? — потому, что они уклоняются от всеобщих и есте­ ственных чувствований человечества. Ес­ ли вы, не найдя в самом себе какого-либо из таких чувствований, высказываете со­ мнение в его всеобщности и естественно­ сти, то вам отвечают (если ваш собеседник вежлив), что вы составляете исключение, некоторый особенный случай. Однако, го­ ворите вы, я не нахожу такого чувства так­ же и у народа такой-то страны или такойто эпохи... «Э, — отвечают вам, — там чув­ ствования были искажены и извращены». Одним из самых знаменитых приме­ ров «круга в рассуждении» является учение Гоббса, Руссо и других мыслителей, осно­ вывавших обязанности, связывающие лю­ дей в качестве членов общества, на предпо­ лагаемом общественном договоре. Я остав­ ляю здесь в стороне фиктивную природу самого этого договора. Но когда Гоббс во всем своем «Левиафане» старательно вы­ водит обязанность повиновения государю не из необходимости или полезности тако­ го повиновения, а из обещания, данного, по его предположению, нашими предка­ ми в момент отказа их от дикой жизни и решения образовать политическое обще­ ство, то нельзя не обратить против. Гобб­ са его собственного рассуждения, предло­

жив ему вопрос: почему мы обязаны со­ блюдать обещание, данное за нас другими людьми? Или почему мы вообще обязаны исполнять какое бы то ни было обеща­ ние? Для этой обязанности нельзя указать никакого достаточного основания, кроме вредных последствий неисполнения обя­ зательств и отсутствия взаимного доверия между людьми. Таким образом, мы при­ ходим опять к интересам общества как к последнему основанию обязательности ис­ полнения обещаний. А между тем эти ин­ тересы не считают достаточным оправда­ нием для существования правительства и законов и думают7, что без обещания мы не были бы обязаны к тому, что предпола­ гается всеми видами жизни в обществе, а именно: к общему повиновению установ­ ленным в нем законам. И обещание это считают настолько необходимым, что, хо­ тя его в действительности даже вовсе не было, его выдумывают, полагая этим при­ дать большую прочность устоям общества. § 3. Мы установили теперь два главных подразделения «заблуждений от сбивчиво­ сти»; остается третье, в котором сбивчи­ вость состоит не в неправильном пони­ мании содержания посылок (как это име­ ет место в «заблуждениях от двусмыслен­ ности») и не в том, что мы не помним посылок (как в Petitio principii), а в не­ правильном представлении о доказывае­ мом заключении. Эту ошибку можно на­ звать Ignoratio elenchi, в самом широком смысле этого термина; архиепископ Уэтли называл ее также «ошибкою ненадлежаще­ го заключения». Его примеры и замечания в высокой степени заслуживают того, что­ бы быть приведенными. «Смотря по обстоятельствам, на место доказываемого положения подставляются различные другие: иногда частное на ме­ сто общего, иногда предложение с дру­ гими терминами. И для того чтобы про­ извести и скрыть эту подстановку и за­ ставить заключение, выводимое софистом, служить на практике той же самой цели, какой служило бы и то заключение, какое он должен был бы вывести, — употреб­ ляются разного рода хитрости. Мы гово­

рим: служить той же цели „на практике" потому, что (посредством ловкого приме­ нения этого софизма) очень часто воз­ буждают ту или другую эмоцию, то или другое чувство, которое приводит челове­ ка в настроение, нужное для целей со­ фиста; при этом слушатели могут вовсе не соглашаться с тем предложением, кото­ рое должно было быть установлено, или даже неотчетливо представлять себе это предложение. Так, если софисту надо за­ щищать человека, обвиняемого в том или другом серьезном проступке, который он хочет смягчить, то, хотя бы он и не мог прямо доказать невинности своего клиен­ та, он достигнет на практике того же са­ мого, если ему удастся рассмешить своих слушателей чем-либо посторонним. Точно так же, если кто-нибудь указал в том или другом поступке смягчающие обстоятель­ ства, обратив этим внимание на то, на­ сколько данный случай отличается от об­ щего типа этого рода поступков, то со­ фист, хотя бы он и не мог опровергнуть этих обстоятельств, может уничтожить их силу, просто отнеся действия к тому клас­ су, к которому оно, несомненно, принад­ лежит и одно имя которого должно возбу­ дить чувство отвращения, достаточное для парализования этих обстоятельств. Так, на­ пример, если кто-либо провинился в поль­ зовании казенными деньгами, то хотя бы и можно было привести много несомнен­ но имевших в данном случае место смяг­ чающих обстоятельств, софист может воз­ разить: „хорошо; но в конце концов, этот человек — вор, и ничего более". Между тем на самом деле это-то (согласно на­ шей гипотезе) и не подлежало вопросу; и простое утверждение того, чего никто не отрицал, не должно было бы, говоря по справедливости, ничего решать. Одна­ ко в действительности ненавистность тер­ мина вор , обусловленная в значительной степени ассоциацией его с теми обстоя­ тельствами, которые имеют место в боль­ шинстве случаев воровства, но которые мы как раз предположили отсутствующими в данном частном случае, возбуждает то именно чувство отвращения, которое уни­ чтожает силу смягчающих обстоятельств.

К этому же классу софизмов можно отне­ сти и все случаи неправильного обраще­ ния к страстям, а также все то, что Ари­ стотель называет „посторонним предмету рассуждения" (ё^и тои лрау[аато<;)». Точно так же, «вместо доказательства того, что обвиняемый совершил гнусный обман, вы можете доказывать, что тот об­ ман, в котором он обвиняется, гнусен; вме­ сто доказательства того, что более взрос­ лый мальчик (как это имеет место в хоро­ шо известной сказке о Кире и двух пла­ тьях) имеет право заставить другого маль­ чика поменяться с ним платьем, вы може­ те доказывать, что такая мена выгодна для обоих; вместо того, чтобы доказывать, что бедным лучше помогать таким, а не дру­ гим способом, вы станете доказывать, что бедным вообще надо помогать; или вме­ сто доказательства того, что неразумное существо (будет ли то животное или су­ масшедший человек) никогда нельзя удер­ жать от того или другого поступка страхом наказания (например, собаку от кусанья овец страхом побоев), вы станете доказы­ вать, что битье одной собаки не действует на других в качестве примера и т.д.» «Очевидно, что Ignomtio elenchi может употребляться как для кажущегося опро­ вержения утверждений противника, так и для кажущегося обоснования своих соб­ ственных положений: ведь доказывать то, чего не отрицают, и опровергать то, чего не утверждают, — в сущности одно и то же. Действительно, последний прием встреча­ ется не менее часто, чем первый, и являет­ ся более оскорбительным, доходя сплошь и рядом до личной обиды: когда человеку приписывают такие мнения, которые, быть может, ему самому ненавистны. Так, если в споре одна сторона защищает, из сообра­ жений общественной пользы, тот или дру­ гой отдельный случай сопротивления пра­ вительству вследствие невыносимого гнета со стороны последнего, то оппонент может с важностью заявить, что мы не должны употреблять дурных средств для достиже­ ния хорош их целей. Этого положения, ко­ нечно, никго никогда не отрицал, и спор шел о том, злом или не злом было сопро­ тивление в данном случае. Или еще, для

опровержения того положения, что каж­ дый имеет право самостоятельного суж­ дения в религиозных делах, можно быва­ ет услышать торжественное доказательство невозможности того, чтобы каждый был прав в своем суждении». От этого софизма редко бывают впол­ не свободны полемические произведения. Так, например, попытки опровергнуть уче­ ние Мальтуса о населении по большей ча­ сти представляли собой Ignoratio elenchi. Мальтуса думали опровергнуть, доказав, что в некоторых странах и в некоторые эпо­ хи количество населения оставалось по­ чти неизменным, как будто бы Мальтус прямо утверждал, что население возрас­ тает в известной прогрессии, а не заявил прямо, что оно возрастает только постоль­ ку, поскольку рост его не задерживается благоразумием и не парализуется бедно­ стью и болезнями. Или, например, при­ водят массу фактов в доказательство то­ го, что в такой-то стране густое население более благоденствовало, чем в какой-либо другой стране редкое население, или что народ одновременно стал многочисленнее и богаче. Как будто бы Мальтус утверждал, что густое население не может благоден­ ствовать; как будто бы в состав его уче­ ния, и притом существенною частью его, не входило то положение, что, где интен­ сивнее производство, там может существо­ вать и большее количество населения, без увеличения бедности или даже с уменьше­ нием ее. Любимый аргумент против теории Беркли о несуществовании материи — и притом аргумент, наиболее действовавший (наряду с зубоскальством нахалов) на по­ пулярное сознание, признававш ийся не одними только нахалами и людьми, по­ добными Самюэлю Джонсону (сильно пре­ увеличенный талант которого, конечно, не имел метафизически-спекулятивного харак­ тера), и бывший основным у шотландской школы, — представляет собой очевидное Ignoratio elenchi. Этот аргумент, быть мо­ жет, столь же часто выражается жестом, как и словами, и одною из наиболее обычных форм его является удар палкою по земле. Это краткое и легкое опровержение упус­

кает из виду то, что, отрицая материю, Беркли не отрицал ничего из показаний наших чувств; а потому его и нельзя опро­ вергнуть никаким обращением к этим чув­ ствами Его скептицизм относился к пред­ лагаемому субстрату, или скрытой причине воспринимаемых нашими чувствами види­ мостей; а существованье этого субстрата основывается (как бы ни думали о состоя­ тельности этого доказательства), конечно, не на свидетельстве чувств. Поэтому навсе­ гда останется очевидным доказательством отсутствия метафизической глубины у Ри­ да, Стюарта и (прибавляю с сожалением) у Броуна то, что они настаивали на утвер­ ждении, будто Беркли, если бы он сам ве­ рил в свое учение, должен был бы попасть в канаву или разбить себе голову о какойнибудь столб... Как будто люди, не призна­ ющие скрытой причины своих ощущений,

не могут быть уверенными в существова­ нии определенного порядка между самими этими ощущениями!.. Такого непонимания различия между вещью и ее чувственным обнаружением (или, говоря философским языком, между ноуменом и феноменом) нельзя было бы найти даже у самого тупо­ го ученика Канта или Кольриджа. Было бы легко привести еще много примеров как этой ошибки, так и дру­ гих, которые я старался охарактеризовать. Но я не считаю необходимым приводить большее количество их; проницательный читатель без большого труда пополнить их список из собственного чтения и опыта. Поэтому мы можем на этом кончить на­ ше изложение общих принципов логики и перейти к тому дополнительному иссле­ дованию, которое является необходимым для довершения плана нашей работы.

Книга VI

ЛОГИКА НРАВСТВЕННЫХ НАУК

Если человек может почти с полной уверенностью предсказы­ вать явления, законы которых он знает; если даже и тогда, ко­ гда эти законы ему неизвестны, он может, на основании опыта, с большой вероятностью предвидеть будущие события, — то почему мы должны считать химерической попытку начертать сколько-нибудь правдоподобную картину будущих судеб чело­ веческого рода па основании результатов его истории? Един­ ственным основанием веры в естественные науки служит идея о том, что как известные, так и неизвестные нам общие зако­ ны, управляющие Вселенной, необходимы и постоянны... Почему принцип этот должен быть менее верным в приложении к раз­ витию умственных и нравственных способностей человека, чем по отношению к другим процессам в природе? Наконец, так как самые умные люди руководятся в своем поведении единствен­ но только мнениями, составляемыми на основании опыта... то почему станем мы запрещать опираться на это оствание фи­ лософу в его предположениях, — лишь бы он не приписывал им высшей достоверности, чем какую могут дать число, постоян­ ство и точность его наблюдений? Condorcet. Esquisse d’un Tableau Historique des Progres de l’Esprit Humain

Вступительные замечания

§ 1. Принципов доказательства и теории метода нельзя строить a priori. Законы на­ шего разума, как и законы всякого друго­ го естественного деятеля, можно изучать лишь при помощи наблюдений над его деятельностью. Первые завоевания науки были сделаны без сознательного приме­ нения какого бы то ни было научного метода, и мы никогда не узнали бы, ка­ кой умственный процесс надо применять при установлении истины, если бы уже раньше не установили целого ряда истин. Но таким образом можно было решить лишь более легкие проблемы; в приложе­ нии же к более трудным вопросам природ­ ная проницательность либо вовсе не имела успеха, либо (если ей и удавалось прийти к какому-либо решению) не имела надеж­ ных средств убедить других людей в пра­ вильности этого решения. В области на­ учного исследования, как и во всех дру­ гих проявлениях человеческих способно­ стей, способ достижения цели как бы ин­ стинктивно угадывается высшими умами для какого-нибудь сравнительно простого случая, а затем уже, при помощи правиль­ ного обобщения, находит себе приложе­ ние и ко всем (разнообразным) сложным случаям. Делать что-либо при затрудняю­ щих нас обстоятельствах мы обучаемся, обращая внимание на то, как это самое самопроизвольно делалось нами при об­ стоятельствах более простых. Этот факт можно проследить в исто­ рии различных отраслей знания, которые последовательно, в порядке возрастающей сложности, принимали характер наук; он, несомненно, подтвердится и по отноше­ нию к тем знаниям, которые еще не сло­ жились окончательно в научные системы и в которых еще господствует пока неточ­ ное, популярное рассуждение. Некоторые науки вышли из такого состояния лишь

в сравнительно недавнее время, и теперь в нем остаются одни науки о человеке — этом наиболее сложном и трудном пред­ мете, каким только может заниматься че­ ловеческий ум. Относительно ф изической природы человека как организованного существа (хотя и здесь есть еще много неясного и спорного, много такого, что можно будет окончательно установить лишь при всеоб­ щем признании и применении более стро­ гих правил индукции, чем те, какими поль­ зуются обыкновенно) мы все-таки облада­ ем значительным запасом истин, призна­ ваемых всеми, изучавшими эти вопросы. Да и в методе, какому следовали в этой от­ расли науки наиболее выдающиеся из ее современных представителей, нельзя ука­ зать коренных недостатков. Меаду тем за­ коны духа, а в еще большей степени зако­ ны общественной жизни, не только не уста­ новлены (хотя бы отчасти), но до сих пор еще остается спорным даже вопрос о том, могут ли они быть предметом науки в строгом смысле этого термина; а среди тех, кто согласны между собой в этом по­ следнем пункте, царствует самое неприми­ римое разногласие почти во всех других. Следовательно, в этой области более, чем где бы то ни было, можно ожидать пользы от принципов, установленных в предыду­ щих книгах. Если между мыслителями должно быть когда-либо больше согласия относитель­ но этих вопросов (важнейших из всех, какими только может заниматься челове­ ческий ум), если тому, что было неко­ гда названо «ближайшим объектом изуче­ ния для человечества», не суэвдено оста­ ваться единственным предметом, в кото­ ром философии не удастся пойти дальше эмпиризма, — то в этих трудных иссле­ дованиях надо сознательно и обдуманно

применять тот же процесс, благодаря ко­ торому теперь поставлены уже вне сомне­ ния и получили общее признание зако­ ны многих более простых явлений. Если в некоторых областях добытые результа­ ты в конце концов единодушно признаны всеми, кто интересовался их доказатель­ ством, — тогда как люди до сих пор еще не достигли такого успеха в других обла­ стях (хотя ими с древнейших времен за­ нимались наиболее проницательные умы, не быв, однако, в состоянии установить сколько-нибудь значительное число несо­ мненных истин), — то мы можем наде­ яться освободить науку от такого пятна именно посредством обобщения методов, оказавшихся успешными в первого рода исследованиях, и приложения их к вопро­ сам последнего рода. Последующие главы и представляют из себя попытку облегчить достижение этой в высшей степени жела­ тельной цели. § 2. Делая эту попытку, я не упускаю из виду того, как мало можно приблизиться к такой цели в специально логическом трак­ тате, а также и того, насколько туманны­ ми и неудовлетворительными необходимо должны казаться все предписания мето­ да, пока они не найдут себе пояснения на практике — в создании новой науч­ ной системы. Ибо, несомненно, мы всего успешнее показали бы, как можно постро­ ить этику и политику, если бы прямо по­ строили эти науки; однако, за этот труд мы, конечно, не можем браться. Но даже если бы не было никаких других приме­ ров, то одного достопамятного примера Бэкона было бы вполне достаточно для доказательства того, что иногда оказывает­ ся возможным и полезным наметить путь, хотя бы человек и не был подготовлен к тому, чтобы идти далеко по нему сам. Наконец, если бы можно было отважиться и на что-либо большее, во всяком случае здесь не место для такой попытки. В сущности все, что можно сделать для логики нравственных наук в сочине­ нии, подобном настоящему, мы уже выпол­

нили или должны были выполнить в пяти предыдущих книгах. Настоящая книга мо­ жет служить для тех книг лишь как бы до­ полнением или приложением, так как ме­ тоды исследования, применимые в нрав­ ственных и общественных науках, долж­ ны были уже найти себе описание там — если мне вообще удалось перечислить и охарактеризовать методы науки. Остается еще, однако, рассмотреть, какие из этих методов более приноровлены к различ­ ными отраслям нравственных наук; какие есть специальные удобства или затрудне­ ния при пользовании ими в этой обла­ сти; в какой степени неудовлетворитель­ ное состояние этих исследований объяс­ няется неправильным выбором методов и в какой — недостаточно искусным при­ ложением целесообразных методов, нако­ нец, какого успеха можно достигнуть (или ожидать) при лучшем выборе и более уме­ лом употреблении подходящих для каждо­ го отдельного случая логических процес­ сов. Другими словами, надо выяснить, су­ ществуют ли (или могут ли существовать) нравственные науки, до какой степени со­ вершенства они могут быть доведены, и при каком подборе или приспособлении методов, изложенных в предшествующих книгах этого трактата, достижима такая степень совершенства. При самом начале этого исследования мы встречаемся с возражением, которое, если его не устранить, должно оказаться гибельным для всякой попытки рассмат­ ривать человеческое поведение как пред­ мет науки. Подчинены ли действия людей неизменным законам, как все другие есте­ ственный события? Действительно ли су­ ществует между ними то постоянство при­ чинной связи, которое служит основанием всякой научной теории относительно по­ следовательно совершающ ихся явлений? Этот вопрос часто решают в отрицатель­ ном смысле, и ради систематической пол­ ноты, если уже не в целях весьма настоя­ тельной практической необходимости, на него должен быть здесь дан основательный ответ. Мы посвятим ему особую главу.

О свободе и необходимости

§ 1. Вопрос о том, приложим ли закон причинности к человеческим действиям в том же строгом смысле, как и к дру­ гим явлениям, есть тот знаменитый спор о свободе воли, который, по меньшей мере уже со времен Пелагия, разделяет как ф и­ лософов, так и теологов. Учение, решаю­ щее этот вопрос в положительном смысле, называют обыкновенно «учением о необ­ ходимости», так как оно утверждает необ­ ходимость и неизбежность человеческих хотений и действий. Согласно противопо­ ложному воззрению, воля не определяется, подобно другим явлениям, предыдущими обстоятельствами, а сама определяет себя: наши хотения не составляют, собственно говоря, следствий каких бы то ни бы то причин (или, по крайней мере, не име­ ют таких причин, которым они подчиня­ лись бы единообразно и без возможности неподчинения). Я уже в достаточной степени дал по­ нять, что истина, по моему мнению, ле­ жит на стороне первого из этих учений. Однако те вводящие в заблуждение тер­ мины, в каких это учение часто выража­ ют, и неотчетливость его ходячего пони­ мания — с одной стороны, помешали ею распространению, а с другой — исказили то влияние, какое оно оказывает на лю ­ дей, придерживающихся его. Действитель­ но, метафизическая теория свободы воли, как ее защищают философы (ибо практи­ ческое чувство свободы, общее в большей или меньшей степени всем людям, вполне совместимо и с противоположной теори­ ей), была построена именно потому, что другая альтернатива — признание челове­ ческих действий необходимыми — казалась несовместимой с инстинктивным сознани­ ем каждого, обидной для гордости челове­ ка и даже унижающей его нравственную природу. С своей стороны, я не отрицаю

и того, что учение это, как его иногда из­ лагают, доступно для подобного рода упре­ ков: действительно, то недоразумение, ко­ торое, как я буду иметь возможность пока­ зать, порождает эти упреки, свойственно, к сожалению, не одним противникам этого учения; оно встречается и у многих из его сторонников (можно даже, пожалуй, ска­ зать: у большинства их). § 2. Правильно понятое учение о так на­ зываемой «философской необходимости» заключается просто в следующем: раз да­ ны, во-первых, мотивы, действующие на душу известного индивидуума, а во-вторых, его характер и настроение, то можно без­ ош ибочно заключить о том, как он будет действовать. Другими словами, если мы в совершенстве знаем человека и если нам известны также все побуждения, под вли­ янием которых он находится, то мы мо­ жем предсказать его поведение с такой же уверенностью, с какой предсказываем вся­ кое физическое явление. Положение это я считаю просто истолкованием всеобще­ го опыта, словесным выражением того, в чем всякий внутренне убежден. Ни один человек, уверенный в том, что ему вполне известны обстоятельства данного случая и характеры прикосновенных к этому слу­ чаю лиц, не затруднится предсказать, как поступит каждое из них. И какие бы сомне­ ния он ни испытывал при этом на прак­ тике, они будут зависеть от его неуверен­ ности в том, действительно ли он знает с надлежащей точностью эти обстоятельства и характер того или другого из этих лиц, но никоим образом не от предположения, что у него могло бы быть какое-либо со­ мнение относительно поведения этих лиц в том случае, если бы все эти вещи были ему известны. И такая полная уверенность нисколько не противоречит тому, что мы

называем нашим «чувством свободы». Мы чувствуем себя не менее свободными о т т о ­ го, что люди, близко нас знающие, вполне уверены в том, как именно мы захотим по­ ступить в том или другом частном случае. Напротив, если в нашем будущем пове­ дении сомневаются, то мы часто считаем это показателем незнания нашего харак­ тера, а иногда даже и обидой. Наконец, метафизики-богословы, стоявшие за сво­ боду воли, всегда признавали ее совмести­ мой с божественным предвидением наших действий; а если она совместима с боже­ ственным предвидением, то, значит, и со всяким другим. Мы можем быть свобод­ ными, и в то же время у других могут быть основания для полной уверенности в том, как мы воспользуемся нашей свобо­ дой. Таким образом, это учение (что наши хотения и действия суть неизменные по­ следующие предыдущих состояний наше­ го духа) вовсе не стоит в противоречии с нашим сознанием и не кажется нам уни­ жающим наше достоинство. Однако учению о причинной связи в его приложении к нашим хотениям и их предшествующим почти всегда придают более широкое значение. Многие не со­ гласны (и лишь очень мало людей дей­ ствительно сознают), что причинная связь есть не более, как неизменная, достовер­ ная и безусловная последовательность. Не­ много найдется людей, которым простое постоянство последовательности кажется достаточно прочным связующим звеном для столь своеобразного отношения, како­ во отношение м езду причиной и следстви­ ем. Даже вопреки протесту разума, вооб­ ражение продолжает сохранять здесь чув­ ство какого-то более близкого соедине­ ния, какой-то особенной связи или та­ инственного принуждения, проявляемого предыдущим по отношению к последую­ щему. Вот это-то чувство и делает при­ ложение теории причинности к человече­ ской воле противоречащим нашему созна­ нию и возмущающим наши чувства. Мы уверены, что для наших хотений не су­ ществует этого таинственного принужде­ ния. Мы знаем, что нет никаких маги­ ческих чар, которые заставляли бы нас

повиноваться тому или другому отдельно­ му побуэвдению. Мы чувствуем, что, ес­ ли бы мы пожелали доказать свою спо­ собность сопротивляться тому или друго­ му побуждению, то мы могли бы сделать это (едва ли надо говорить, что указанное желание явилось бы здесь новым предыду­ щим); если бы мы думали иначе, это бы­ ло бы оскорбительно для нашей гордости и (что важнее) оказало бы пагубное влия­ ние на наше стремление к совершенству... Однако ведь лучшие философские автори­ теты не предполагают никакого такого та­ инственного воздействия и всякой другой причины на ее следствия. Те, кто думает, будто причины влекут за собой свои след­ ствия в силу какой-то таинственной связи, вправе признавать, что отношение меж­ ду хотениями и их предыдущими носит иной характер. Но они должны были бы идти дальше и допустить истинность этого соображения также и для отношений всех других следствий к своим предыдущим. Ес­ ли под словом «необходимость» разуметь такую таинственную связь, то рассматрива­ емое учение будет неверным относительно человеческих действий, но оно будет не­ верным и относительно неодушевленных предметов. Правильнее было бы сказать, что вещество не связано необходимостью, чем то, что ею связана душа. Нет ничего удивительного в том, что должны сбиваться с пути м етаф изики1, за­ щищающие свободу воли: они принадле­ жат по большей части к школе, отверга­ ющей тот анализ причины и следствия, который мы находим у Юма и Броуна, и им не хватает того света, какой проливает этот анализ. Но странно то, что и сто­ ронники учения о необходимости (нецесситарианцы), принимающие обыкновенно названную философскую теорию, на прак­ тике точно так же упускают ее из виду. То же самое непонимание учения о так на­ зываемой «философской необходимости», которое мешает признать истинность это­ го учения противной партии, присуще, как мне кажется, в более или менее скрытой форме и большинству нецесситарианцев. как бы они ни отрицали это на словах. Если я не ошибаюсь, они обыкновенно

не сознают того, что «необходимость» по­ ступков есть лишь единообразие их по­ рядка и возможность предсказания. Они испытывают такое чувство, как если бы в основе отношения между хотениями и их причинами лежала более тесная связь; утвервдая, что волей управляет «равнодей­ ствующая мотивов», они как будто разуме­ ют под этим выражением нечто большее, чем если бы они сказали просто, что вся­ кий, кому известны эти мотивы и свой­ ственная нам восприимчивость к ним, мог бы предсказать, как мы захотим поступить. В противность своей собственной научной системе, они впадают в ту же самую ошиб­ ку, какую делают их противники, следуя своей системе; благодаря этому, они дей­ ствительно в некоторых случаях мирятся с теми печальными следствиями, какие их противники ошибочно приписывают са­ мой теории. § 3. Я склонен думать, что ошибка эта почти всецело есть результат ассоциации представлений со словом и что она не имела бы места, если бы для выражения простого факта причинной связи не поль­ зовались крайне непригодным для такой цели термином «необходимость». Это сло­ во в своих других значениях означает го­ раздо более, чем простое единообразие последовательности: оно указывает на не­ преодолимость. В приложении к воле оно обозначает только то, что за такой-то при­ чиной следует такое-то действие, если ему не окажет противодействия никакая дру­ гая причина; в обычном же своем упо­ треблении оно обозначает исключительно действия таких причин, которые предпо­ лагаются слишком могущественными для того, чтобы допускать какое бы то ни бы­ ло противодействие себе. Говоря, что все человеческие поступки происходят «по не­ обходимости», мы хотим указать только на то, что они непременно будут иметь ме­ сто, если ничто им не помешает: тогда как говоря, что смерть от голода есть «необ­ ходимость» для тех, кто не может достать себе пищи, мы разумеем, что она непре­ менно случится, что бы ни делали для ее предотвращ ения2. Приложение к факто­

рам человеческих действий того же самого термина, каким пользуются для обозначе­ ния тех естественных деятелей, которые действительно непреодолимы, непремен­ но должно было, раз вошедши в обычай, вызвать представление о непреодолимости и но отношению к первому роду факторов. Но это чистая иллюзия. Одни физические последовательности мы называем необхо­ димыми, как, например, смерть от недо­ статка пищи или воздуха: другие же не на­ зываем, хотя они в такой же степени обу­ словлены причинно, как и первые: таковы, например, смерть от яда, которую иног­ да устраняет противоядие или применение желудочного насоса. Под влиянием чувства люди, несмотря даже на напоминания со стороны разума, склонны забывать, что че­ ловеческие действия относятся к этой по­ следней категории: какое-либо одно по­ буждение никогда (исключая некоторые случаи умопомешательства) не управляет ими с такой неограниченной силой, что­ бы не было места для влияния какого-либо другого побуждения. Таким образом, при­ чины, от которых зависит здесь действие, никогда не бывают непреодолимы, и вся­ кое данное следствие необходимо только в том случае, если стремящиеся вызвать его причины не встретили себе препят­ ствия. Всякий, конечно, сразу согласится с тем, что все случающееся могло слу­ читься только потому, что не произошло ничего способного его предотвратить. Но называть это необходимостью значит на­ столько уклоняться от первоначального и обычного употребления этого термина — от того смысла, какой ему придают в обы­ денной жизни, что получается почти игра словами. Ассоциации, связанные с обыч­ ным значением рассматриваемого терми­ на, остаются с ним связанными, несмотря на все наши усилия; и хотя учение о необ­ ходимости, как его излагает большинство его сторонников, очень далеко от фата­ лизма, однако, по своим чувствам боль­ шинство нецесситарианцев, вероятно, бо­ лее или менее фаталисты. Фаталист уверен (или наполовину уве­ рен, так как никго не бывает последова­ тельным фаталистом) не только в том, что

всякое будущее событие есть неизбежный результат производящих его причин (в чем заключается настоящее учение нецесситарианцев), но также и в том, что бороть­ ся против него бесполезно: оно случит­ ся, как бы мы ни старались его предот­ вратить. И вот нецесситарианец, убежден­ ный в том, что наши действия обусловле­ ны нашим характером, а характер — на­ шей организацией, воспитанием и окру­ жающими нас условиями, бывает склонен к более или менее сознательному фата­ лизму по отношению к своим собствен­ ным действиям; он начинает думать, что его природа такова (или что воспитание и окружающие обязательства выработали в нем такой характер!)), что теперь уже ничто не может помешать ему чувствовать и действовать тем или другим определен­ ным образом, или, по крайней мере, что все его усилия в этом отношении оста­ нутся тщетными. Выражаясь словами при­ верженцев того учения, которое в наше время с наибольшим упорством привива­ ло и наиболее извращенно понимало это великое учение, характер человека обра­ зуется для него, а не им, так что его же­ лание иметь другой характер совершенно бесплодно: у него нет силы изменить свой характер... Однако, в этом рассуждении за­ ключается большая ошибка. Человек до из­ вестной степени может изменить свой ха­ рактер. Что — в конечном анализе — харак­ тер этот образуется для него, это вполне совместимо с тем, что отчасти он образу­ ется нм самим, как одним из промежуточ­ ных деятелей. Характер человека склады­ вается под влиянием обстоятельств (вклю­ чая сюда и особенности его организма); но собственное желание человека придать известный склад своему характеру есть так­ же одно из этих обстоятельств, и притом обстоятельств отнюдь не из числа наиме­ нее важных. Действительно, мы не можем прямо хотеть быть иными, чем каковы мы на самом деле; но ведь и те, которые, как предполагается, образовали наш характер, не направляли свою волю непосредствен­ но на то, чтобы мы были тем, что мы есть. Воля их непосредственно влияла только на их собственные действия. Они сделали

нас тем, что мы действительно есть, на­ правляя свою волю не на конечную цель, а на нужные для ее достижения средства; точно таким же образом и мы (если наши привычки не слишком в нас укоренились) можем изменять себя при помощи нужных для этого средств. Если другие люди мог­ ли поставить нас под влияние известных обстоятельств, то и мы, со своей стороны, можем поставить себя под влияние других обстоятельств. Мы совершенно в такой же степени способны делать наш собствен­ ный характер, если мы хотим этого, как другие способны делать его для нас. Это верно (ответит последователь Оу­ эна); но слова «если мы хотим» лишают силы все рассуждение, так как желание изменить свой характер обусловливается не какими-либо усилиями с нашей сторо­ ны, а внешними обстоятельствами, над ко­ торыми у нас нет власти: оно либо является у нас под влиянием внешних причин, ли­ бо совсем не является... Совершенно спра­ ведливо, и если последователь Оуэна оста­ новится на этом, то он займет совершен­ но неприступную позицию. Действитель­ но, наш характер вырабатывается как на­ ми, так и для нас; но желание, побуждаю­ щее нас к вырабатыванию его, образуется для нас. Однако каким образом? Обыкно­ венно его дает нам не наша организация, не образуется оно всецело и воспитани­ ем; оно складывается либо под влиянием опыта, т. е. испытанных нами печальных последствий нашего прежнего характера, либо под влиянием какого-либо случай­ но пробудившегося (accidentally aroused) 3 сильного чувства, стремления или увле­ чения. Думать, что мы вовсе не имеем силы изменить свой характер, и думать, что мы воспользуемся этой силой толь­ ко в том случае, если пожелаем ею вос­ пользоваться, — это две очень различные вещи, оказывающие на наш дух совершен­ но различное влияние. Человек, не жела­ ющий изменить свой характер, — совсем не то, что человек, чувствующий себя удру­ ченным и обессиленным мыслью о невоз­ можности для него произвести такую пе­ ремену. Угнетающее влияние учения фата­ листов можно чувствовать лишь там, где

имеется желание сделать то, что это уче­ ние представляет невозможным. Неважно, чему мы приписываем образование своего характера, раз в нас нет желания образо­ вать его; но очень важно, чтобы возникно­ вение в нас такого желания не встречало себе препятствия в мысли о невозможно­ сти его осуществления и чтобы, при на­ личности этого желания, мы не считали дело окончательно непоправимым. В самом деле, вглядевшись ближе, мы найдем, что сознание возможности для нас изменять свой характер (в том случае, если мы этого желаем) и есть именно то чув­ ство нравственной свободы, которое мы ощущаем. Нравственно свободным чувству­ ет себя тот, кто сознает, что не привычки и вожделения управляют им, а он управля­ ет своими привычками и вожделениями, — тот, кто, даже уступая им, знает, что он мог бы им воспротивиться: что, пожелай он совершенно отделаться от них, от него не потребовалось бы более сильного жела­ ния, чем какое он, как ему известно, спо­ собен испытывать. Конечно, для того что­ бы сделать наше сознание свободы пол­ ным, необходимо, чтобы нам всегда удава­ лось делать из своего характера то, что мы до сих пор пытались из него делать; дей­ ствительно, если мы желали чего-нибудь в этом отношении, но не могли осуще­ ствить своего желания, то как раз постоль­ ку мы не имеем силы над своим харак­ тером, постольку мы несвободны. Одна­ ко, если это наше желание недостаточно сильно для того, чтобы изменить весь наш характер, то мы должны чувствовать его достаточно сильным, по крайней мере, для того, чтобы оно могло подчинить нас себе, когда оно столкнется с нашим характером в каком-либо частном случае нашего по­ ведения. Поэтому-то справедливо говорят, что вполне свободным может быть только вполне добродетельный человек. Приложение столь неподходящего тер­ мина, как «необходимость», к учению о при­ чинности в области человеческого харак­ тера кажется мне одним из самых ярких случаев злоупотребления терминами в ф и­ лософии, а его практические последствия — одним из наиболее поразительных при­

меров той силы, какую язык имеет над нашими ассоциациями. Рассматриваемо­ го вопроса никогда вообще не поймут, пока будут употреблять этот неуместный термин. Учение о свободной воле, прини­ мая во внимание как раз ту часть истины, которую заслоняет слово «необходимость» (а именно, способность человека прини­ мать участие в образовании своего харак­ тера), давало своим приверженцам гораздо более близкое к истине практическое чув­ ство, чем какое обыкновенно существова­ ло (как мне кажется) в душе нецесситарианцев. Последние, быть может, в большей степени сознавали важность того, что одни люди могут сделать для образования харак­ тера других; но учение о свободной воле развивало в своих сторонниках, по моему мнению, более сильное сознание важно­ сти самовоспитания. § 4 . Прежде чем учение о причинной обу­ словленности человеческих действий мож­ но будет счесть свободным от запутанно­ сти и недоразумений, присущих ему в со­ знании многих людей, надо отметить, по­ мимо наличия у человека способности к са­ мовоспитанию, еще один факт. Когда го­ ворят, что воля определяется мотивами, то под мотивами не всегда и не исключитель­ но разумеют предвкушения удовольствий или страданий. Я не буду здесь исследо­ вать, насколько истинно утверждение, что по своему происхождению все наши про­ извольные действия суть лишь средства, сознательно применяемые для достижения какого-либо удовольствия или для избе­ жания какого-либо страдания. Достовер­ но во всяком случае, что мы постепен­ но, под влиянием ассоциаций, начинаем стремиться к средствам, не думая о це­ ли: предметом нашего желания становится само действие, и мы выполняем его без­ относительно к какому бы то ни было мо­ тиву, кроме него самого. Можно, конечно, возразить, что, так как действие, благода­ ря ассоциации, стало приятным, то теперь к нему нас, как и прежде, побуждает пред­ вкушение удовольствия: а именно, удоволь­ ствия от самого этого действия. Но и та­ кое допущение не решает вопроса. Ибо

по мере образования привычек, начав хо­ теть известного поступка или известного поведения потому, что они нам приятны, мы в конце концов продолжаем желать их без всякого отношения к их приятности. Мы продолжаем желать привычного дей­ ствия (а потому и производить его) даже и тогда, когда, в силу какой-либо перемены в нас самих или в наших обстоятельствах, мы уже перестали находить удовольствие в данном действии (или, пожалуй, пред­ вкушать удовольствие, в качестве его след­ ствия). Поэтому-то привычка к вредным излишествам продолжает действовать и то­ гда, когда эти излишества уже перестали быть приятными; потому же обратившееся в привычку желание держаться избранно­ го пути не покидает нравственного героя даже и в том случае, если та награда, ка­ кую он, без сомнения, получает в созна­ нии своей правоты (как бы она ни бы­ ла действительна) совершенно не уравно­ вешивает тех страданий, какие он испы­ тывает, или тех желаний, от удовлетворе­ ния которых ему, быть может, приходится отказаться.

Привычка известным образом направ­ лять свою волю называется обыкновенно «целью»4, и к причинам наших хотений, а также и вытекающих из них действий, надо отнести не только склонности и от­ вращения, но также и такие цели. Только тогда, когда наши цели стали независимы­ ми от тех чувств страдания и удовольствия, из которых они первоначально возник­ ли, можно сказать про нас, что мы име­ ем установившийся характер. «Характер — говорит Новалис - есть вполне сформ и­ ровавшаяся воля»; а воля, раз она впол­ не сформировалась, может быть твердой и постоянной, хотя бы пассивная воспри­ имчивость к удовольствию и страданию в значительной степени ослабела или су­ щественным образом изменилась. При указанных поправках и объясне­ ниях учение о причинной зависимости на­ ших хотений от мотивов, а наших моти­ вов — от представляющихся нам желатель­ ных для нас предметов (в связи с различи­ ями в индивидуальной восприимчивости к желаниям) можно, как я надеюсь, счи­ тать достаточно установленным для целей нашего трактата5.

Существует (или может существовать) наука о человеческой природе

§ 1. Обыкновенно думают (или, по край­ ней мере, такое предположение скрыто ле­ жит в основе многих оборотов обыденной речи), что мысли, чувства и действия ощу­ щающих существ не составляют предмета науки в том строгом смысле, в каком это истинно относительно объектов внешней природы. Такое мнение заключает в себе, по-видимому, некоторое смешение поня­ тий, с выяснения которого нам и необхо­ димо начать. Предметом науки способны быть са­ ми по себе все факты, следующие друг за другом согласно каким-либо постоянным законам, хотя бы эти законы и не были (и даже не могли быть) открыты при по­ мощи средств, находящихся в нашем рас­ поряжении. Возьмем, например, наиболее привычные нам метеорологические явле­ ния: дождливые и солнечные дни. Научно­ му исследованию не удалось еще настоль­ ко установить порядок предшествования и последования в области этих явлений, что­ бы можно было — по крайней мере, для на­ ших стран — предсказывать их с достовер­ ностью или хотя бы с значительной степе­ нью вероятности. И тем не менее никто не сомневается в том, что явления эти зави­ сят от законов, которые должны быть за­ конами производными, вытекающими из уже известных конечных законов: законов теплоты, электричества, испарения и упру­ гих жидкостей. Нельзя сомневаться также и в том, что если бы мы были знакомы со всеми предшествующими обстоятельства­ ми, то мы могли бы — на основании этих более общих законов — с точностью (ко­ нечно, при отсутствии особых трудностей для вычисления) предсказывать состояние погоды в любое будущее время. Таким об­ разом, метеорология не только заключает

в себе все естественные условия, нужные для того, чтобы быть наукой, но и в дей­ ствительности есть наука. Правда, благода­ ря трудности наблюдения фактов, от ко­ торых зависят здесь явления (трудности, присущей особенному характеру этих яв­ лений), наука эта крайне несовершенна; да если бы она и была совершенна, все-таки ею нельзя было бы, вероятно, пользоваться на практике в более или менее значитель­ ных размерах, так как редко можно было бы добыть данные, нужные для приложе­ ния ее принципов к отдельным случаям. Можно представить себе и такой слу­ чай, когда наука занимает промежуточное положение между совершенством и край­ ним несовершенством: могут оказаться до­ ступными для наблюдения и измерения более важные причины — те, от которых зависит главная часть явлений. Если бы не было никаких других причин (кроме этих важнейших), можно было бы дать полное объяснение не только самому изучаемому явлению, но также и всем возможным его уклонениям и видоизменениям. Но так как во многих (или даже во всех) случаях этим главным причинам содействуют или про­ тиводействуют другие (быть может, много других причин), действие каждой из кото­ рых в отдельности незначительно, то след­ ствие естественно в большей или меньшей степени уклоняется от того, что получи­ лось бы при действии одних главных при­ чин. И вот, хотя бы такие второстепенные причины были менее доступны или даже вовсе недоступны для точного наблюде­ ния, мы все-таки, как и в первом случае, будем в состоянии объяснить и даже пред­ сказать главную часть следствия; только мы будем встречать уклонения и видоиз­ менения, которых не будем в состоянии

объяснить вполне, и наши предсказания исполнятся не во всей точности, а лишь приблизительно. Так обстоит дело, например, с теорией приливов и отливов (tides). Никго не со­ мневается в том, что тайдология ( Tidology), как предложил называть ее д-р Юэль, есть действительно наука. Поскольку эти явле­ ния зависят от притяжения Солнца и Лу­ ны (а от этих причин зависит бесспорно важнейшая часть рассматриваемых явле­ ний), они вполне объяснены и могут быть с достоверностью предсказаны для любой, даже неизвестной части земной поверхно­ сти. Но обстоятельства местного и случай­ ного характера, каковы: рельеф дна оке­ ана, форма берегов, направления ветров и проч., во многих (или даже во всех) местах влияют на высоту и время прили­ ва. А так как влияния этих обстоятельств либо нельзя с точностью узнать и изме­ рить, либо нельзя с достоверностью пред­ видеть, то в изученных уже местах прилив обыкновенно несколько уклоняется от вы­ численного на основании общих принци­ пов, причем этой разницы мы не можем объяснить; для мест же неизученных он будет уклоняться на разницу, которой мы не в состоянии предвидеть или предполо­ жить. И тем не менее достоверно не только то, что уклонения эти зависят от причин и следуют за своими причинами по неиз­ менно единообразным законам (не толь­ ко, следовательно то, что тайдология есть наука, подобная метеорологии), но и то, что это такая наука, какой не представ­ ляет из себя метеорология (по крайней мере, в ее современном развитии), — на­ ука, могущая иметь широкое применение на практике. Для приливов и отливов мож­ но установить общие законы, а на основа­ нии этих последних строить предсказания, и результат в главном (т. е. часто не с пол­ ной точностью) будет соответствовать та­ ким предсказаниям. Это именно имеют в виду (или долж­ ны были бы иметь в виду) те, кто гово­ рит о неточных науках. Астрономия неко­ гда была наукой, не будучи наукой точной. Она не могла стать точной наукой, пока не объяснили и не нашли причин не только

планетных орбит, но также и пертурбаций. Впоследствии же она стала точной наукой, потому что изучаемые ею явления были подведены под законы, охватывающие всю совокупность их причин (будет ли влия­ ние этих причин значительно или ничтож­ но, будет ли оно иметь место во всех или только в некоторых случаях) и указываю­ щие для каждой из таких причин ту долю следствия, какая на ее долю действительно относится. Между тем в теории приливов и отливов с точностью установлены пока лишь законы тех причин, которые влия­ ют на явление во всех случаях и в зна­ чительной степени; причины же, оказыва­ ющие влияние лишь в некоторых случаях (или, если и во всех, то лишь в слабой сте­ пени), недостаточно выяснены и изучены для установления их законов, а тем менее для выведения полного закона явления по­ средством соединения следствий главных причин с второстепенными. Таким обра­ зом, тайдология пока не есть точная наука, и это объясняется не ее неспособностью стать такой наукой, а трудностью вполне точного установления действительно име­ ющих место производных единообразий. Однако, комбинируя точные законы глав­ ных причин и тех из второстепенных, ко­ торые достаточно нам известны, с теми эм­ пирическими законами (или теми прибли­ зительными обобщениями) относительно разнообразных уклонений, какие можно получить путем специального наблюдения, мы можем установить такие общие пред­ ложения, которые в существенном будут истинными и на которые мы будем иметь возможность с уверенностью полагаться в своих ожиданиях и в своем поведении, ес­ ли только введем в наши расчеты вероят­ ную степень их неточности. § 2. К такого рода наукам принадлежит и наука о человеческом духе. Она весьма далека от той точности, какой достигли сейчас в астрономии; но это нисколько не мешает ей быть наукой в такой сте­ пени, как тайдология или как астрономия в ту эпоху, когда ее вычисления овладели главными явлениями, но еще не овладели пертурбациями.

Так как психология имеет дело с мыс­ лями, чувствами и действиями людей, то она достигла бы возможного для науки идеального совершенства в том случае, ес­ ли бы дала нам возможность с такой же уверенностью предсказывать то, как будет думать, чувствовать и поступать в тече­ ние всей своей жизни каждый индивиду­ ум, с какой астрономия дает нам возмож­ ность предсказывать места и затмения не­ бесных тел. Едва ли надо говорить, что мы не можем достигнуть ничего подобного. Действий индивидуумов нельзя предсказы­ вать с научной точностью хотя бы лишь потому, что мы не можем предвидеть всей совокупности тех обстоятельств, в какие эти индивидуумы будут поставлены. Одна­ ко, сверх того, даже для всякого данно­ го сочетания действительных условий относительно мыслей, чувств и действий людей нельзя сделать ни одного утвержде­ ния, которое отличалось бы как точностью, так и всеобщей истинностью... Однако это объясняется не тем, что мысли, чувства и действия всякого человека не зависят от причин; не может быть сомнения также и в том, что, если бы касательно какоголибо индивидуума мы были в состоянии добыть все данные, то даже и теперешне­ го нашего знания относительно конечных законов, определяющих психические яв­ ления, нам было бы достаточно для того, чтобы во многих случаях с достаточной долей уверенности предсказать, каково бу­ дет поведение или чувства человека при большинстве возможных сочетаний обсто­ ятельств. Но впечатления и действия лю­ дей зависят не от одних окружающих их обстоятельств, а также и от склада харак­ тера данных индивидуумов; факторы же, определяющие человеческий характер, на­ столько многочисленны и разнообразны (ничто в жизни человека не проходит без влияния на него), что в своей совокупно­ сти они никогда не бывают вполне сход­ ны даже у двух индивидуумов. Поэтому, даже если бы наше знание человеческой природы было совершенным теоретически (т. е. если бы мы могли вычислять харак­ тер так же, как вычисляем орбиту планеты, на основании известных нам данных), то

все-таки мы не могли бы ни делать по­ ложительных предсказаний, ни устанавли­ вать всеобщие предложения, так как дан­ ные эти никогда не бывают даны все и ни­ когда не оказываются совершенно сходны­ ми в двух различных случаях. Однако многие из этих следствий, и притом те, которые всего важнее подчи­ нить предвидению и контролю, в несрав­ ненно большей степени определяются, по­ добно приливам и отливам, общими при­ чинами, чем всеми частными причинами, взятыми вместе: они зависят в главном от таких обстоятельств и свойств, которые общи всем людям (или, по крайней ме­ ре, значительным массам людей) и лишь в небольшой степени — от идиосинкра­ зий данного организма или от условий его прежней жизни. Из этого очевидно, что все подобные следствия можно пред­ сказывать, и эти предсказания почти все­ гда будут оправдываться; можно строить общие предложения, и они почти всегда будут оправдываться; можно строить об­ щие предложения, и они почти всегда бу­ дут истинны. Во всех случаях, когда доста­ точно знать, как будет думать, чувствовать и действовать значительное большинство человечества или того или другого наро­ да или класса, такие предложения будут равносильны всеобщим. А для целей по­ литических и общественных наук этого вполне достаточно. Как мы уже замети­ ли, в исследованиях, касающихся обще­ ства, для большинства практических целей приблизительное обобщение равносильно точному: утверадение, всего только веро­ ятное относительно каждого отдельного человека, взятого наудачу, без выбора, ста­ новится достоверным в приложении к ха­ рактеру и коллективному поведению масс. Таким образом, наука о человеческой природе не терпит никакого ущерба от то­ го, что те из ее общих предложений, ко­ торые отличаются достаточной детально­ стью для того, чтобы служить основани­ ем для предсказания конкретных явлений, истинны по большей части лишь прибли­ зительно. Но если мы хотим придать та­ ким исследованиям истинно научный ха­ рактер, необходимо, чтобы эти приблизи­

тельные обобщения, сами по себе могущие иметь значение лишь эмпирических зако­ нов самого низшего разряда, были дедуци­ рованы из тех законов природы, из кото­ рых они вытекают, — чтобы они были све­ дены к свойствам тех причин, от которых данные явления зависят. Другими словами, науку о человеческой природе можно при­ знать существующей постольку, поскольку приблизительные истины, составляющие практическое знание человечества, могут

быть представлены в качестве выводов, королляриев из тех всеобщих законов чело­ веческой природы, на которых они осно­ вываются. Это должно нам выяснить на­ стоящие границы таких приблизительных истин и дать нам возможность выводить, ранее специального опыта, другие тако­ го же рода истины для всякого нового со­ четания обстоятельств. Это положение я и буду разъяснять в двух следующих главах.

Глава IV

Законы духа

§ 1. Что такое дух? что такое материя?.. Эти вопросы, а также и все другие вопро­ сы относительно вещей в себе, в проти­ воположность их чувственным обнаруже­ ниям, не входят в рамки настоящего со­ чинения. Как и во всем нашем исследо­ вании, мы воздержимся здесь от всяких соображений о природе духа и будем по­ нимать под «законами духа» законы психи­ ческих явлений, т. е. различных чувствова­ ний (состояний чувствительности,/ее/mgs), или состояний сознания чувствующих су­ ществ. Согласно классификации, которой мы неизменно держались, этими состоя­ ниями сознания являются мысли, эмоции, хотения и ощущения; последние в такой же степени могут быть названы состояниями духа, как и три первые разряда, Правда, ощущения принято называть телесными, а не духовными состояниями. Но это толь­ ко популярное смешение, в силу которого одно и то же наименование дают как яв­ лению, так и его ближайшей причине или условиям. Непосредственным предыдущим ощущения служит известное телесное со­ стояние, но само ощущение есть состо­ яние духовное. Если слово «дух» вообще имеет какое-либо значение, то им обозна­ чается то, что чувствует. Какого бы мнения мы ни держались относительно основного тождества или различия материи и духа, во всяком случае всегда будет иметь место различие меэвду психическими и ф изиче­ скими фактами, между миром внутренним и внешним, и в этой классификации ощу­ щения, как и все другие состояния созна­ ния, должны быть отнесены к психическим явлениям. Физическим здесь надо считать лишь механизм их возникновения в самом теле и в том, что мы называем «внешним миром». Итак, духовными явлениями я назы ­ ваю различные состояния нашего созна­

ния (various feelings of our nature) — как те, которые неправильно называются ф и­ зическими, так и те, которые носят спе­ циальное наименование психических; под законами же духа я разумею те законы, со­ гласно которым эти состояния порождают друг друга. § 2. Все духовные состояния имеют свою непосредственную причину либо в других духовных состояниях, либо в состояниях телесных. Когда одно духовное состояние произведено другим, связывающий их за­ кон я называю законом духа. Когда же не­ посредственной причиной духовного со­ стояния является какое-либо состояние те­ ла, мы будем иметь закон тела, относя­ щийся к области физических наук. Относительно тех духовных состоя­ ний, которые называются ощущениями, все согласны, что они имеют своими непо­ средственными предыдущими те или дру­ гие телесные состояния. Всякое ощущение имеет своей ближайшей причиной какоелибо раздражение той части нашего ор­ ганизма, которая носит название нервной системы, — будет ли это раздражение обу­ словливаться действием того или другого внешнего предмета, или же каким-либо па­ тологическим состоянием самой нервной системы. Законы этой части нашей приро­ ды — законы ощущений и тех физических условий, от которых они ближайшим об­ разом зависят, — принадлежат, очевидно, ведению физиологии. Вопрос о том, не зависят ли подоб­ ным же образом от физических условий и остальные наши психические состояния, есть один из «проклятых вопросов» — vexatae questiones — науки о человеческой природе. До сих пор спорят о том, по­ рождаются или нет наши мысли, эмоции и хотения через посредство материально­

го механизма: обладаем ли мы органа­ ми мышления и эмоций — в том смыс­ ле, в каком обладаем органами ощущений. Многие выдающиеся физиологи решают этот вопрос в положительном смысле. Они утверждают, что мысль, например, есть в такой же степени результат нервной дея­ тельности, как и ощущение, что некоторое особое состояние нашей нервной системы (в частности, ее центральной части, назы­ ваемой мозгом) неизменно предшествует всякому состоянию нашего сознания и им предполагается. По этой теории, ни одно духовное состояние никогда не бывает в действительности результатом другого: все духовные состояния обусловлены телесны­ ми. Только кажется, будто одна мысль вы­ зывает путем ассоциации другую; на самом же деле вовсе не мысль вызывает мысль: ассоциация существовала не между двумя мыслями, а между двумя состояниями моз­ га или нервов, предшествовавшими дан­ ным мыслям. И вот — одно из этих со­ стояний вызывает другое, причем налич­ ность каждого из них сопровождается, как своим следствием, особым состоянием со­ знания. Согласно этой теории, единообра­ зия последовательности между духовными состояниями суть не более, как производ­ ные единообразия, вытекающие из зако­ нов последовательности телесных состоя­ ний, служащих причинами этих духовных состояний. Таким образом, совершенно не существует самостоятельных (или ориги­ нальных) психических законов — «зако­ нов духа» в том смысле, в каком я упо­ требляю этот термин; психология есть про­ сто ветвь физиологии, высшая и наиболее трудная для изучения ветвь. На этом осно­ вании О. Конт признает право на науч­ ное изучение нравственных и умственных явлений исключительно за физиологами; он не только отрицает у психологии, или собственно так называемой «философии духа», характер науки, но к ставит ее, по химеричности ее объектов и ее претензий, почти наравне с астрологией. Однако, несмотря на все это, остается бесспорным, что между духовными состоя­ ниями существуют единообразия последо­ вательности и что единообразия эти мож­

но устанавливать при помощи наблюдения и опыта. Далее, хотя то положение, что вся­ кое психическое состояние имеет своим непосредственным предыдущим (или бли­ жайшей причиной) известное нервное со­ стояние, остается в высшей степени ве­ роятным, — однако его нельзя пока счи­ тать вполне доказанным, как оно доказано относительно ощущений. Да если бы оно и было удостоверено, все-таки каждый дол­ жен был бы согласится с тем, что мы на­ ходимся в полном неведении относитель­ но отличительных признаков таких нерв­ ных состояний. Мы не знаем и в настоя­ щее время не имеем средств узнать, в ка­ ком отношении одно из них отличается от другого; а потому единственным доступ­ ным для нас способом изучения их после­ довательностей и сосуществований долж­ но оставаться наблюдение последователь­ ностей и сосуществований тех психиче­ ских состояний, которые они, как предпо­ лагается, производят или причиняют. Та­ ким образом, последовательностей психи­ ческих явлений нельзя вывести из ф изио­ логических законов нашей нервной си­ стемы; а потому за всяким действитель­ ным знанием последовательностей психи­ ческих явлений мы должны и впредь (если не всегда, то, несомненно, еще долгое вре­ мя) обращаться к их прямому изучению путем наблюдения и опыта. Так как, таким образом, порядок наших психических яв­ лений приходится изучать на них самих, а не выводить из законов каких-либо бо­ лее общих явлений, то существует, следо­ вательно, отдельная и особая наука о духе. Правда, никогда не следует упускать из виду или уменьшать значения тех отно­ шений, в каких эта наука стоит к ф изиоло­ гии. Никоим образом не надо забывать, что законы духа могут быть производными за­ конами, вытекающими из законов живот­ ной жизни, и что, следовательно, истин­ ность их может зависеть в конечном ана­ лизе от физических условий. Поэтому-то изучение физиологических состояний или физиологических перемен, видоизменяю­ щее или противодействующее последова­ тельностям психических явлений, и со­ ставляет один из наиболее важных отде­

акта умственной комбинации, или творче­ ства. На языке Юма закон этот выражается в следующих словах: всякое духовное впе­ чатление имеет свою идею. II. Эти идеи, эти вторичные духовные состояния вызываются в нас нашими впе­ чатлениями или другими идеями по из­ вестным законам, которые носят название «законов ассоциации». Первый из этих за­ конов заключается в том, что сходные идеи стремятся вызывать друг друга. Второй — в том, что, если два впечатления мы часто переживали в опыте (или хотя бы только в мысли) одновременно или в непосред­ ственной последовательности, то всякий раз, как одно из этих впечатлений (или его идея) повторится снова, будет стремиться возникнуть и идея другого. Согласно тре­ тьему из этих законов, ббльшая интенсив­ ность одного или обоих впечатлений име­ § 3. Итак, предметом психологии служат ет такое же значение (в смысле сообщения единообразия последовательности — те за­ им способности вызывать друг друга), как коны (конечные или производные), по ко­ и более частое повторение их сочетания. торым одно психическое состояние идет Вот законы идей — законы, относительно за другим, вызывается другим (или, по край­ которых я не буду здесь распространять­ ней мере, следует за ним). Из этих зако­ ся, отсылая читателя к специально психо­ нов одни имеют общий характер, другие — логическим произведениям, в особенно­ более частный. Вот примеры наиболее об­ щих законов. сти же к книге м-ра Джеймса Милля — I. Раз известное состояние сознанияAnalysisy of the Phenomena of the Human Mind, где основные законы ассоциаций, было вызвано в нас какой бы то ни бы­ вместе со многими из их приложений, по­ ло причиной, низшая степень того же са­ яснены (притом в мастерском изложении) мого состояния сознания (т. е. состояние многочисленными примерами сознания, сходное с первым, но уступаю­ Эти простые, элементарные законы щее ему по силе) может быть снова вос­ духа были установлены при помощи обык­ произведено в нас при отсутствии всякой причины, подобной той, какая вызвала его новенных методов экспериментального в нас впервые. Так, если мы раз видели исследования; да их и нельзя было уста­ или осязали известный предмет, то мы мо­ новить каким бы то ни было другим обра­ жем впоследствии думать о нем, хотя бы зом. Но когда таким способом было добы­ то известное число элементарных законов, в данное время он и был недоступен для нашего зрения или осязания. Если мы бы­ научному исследованию нужно было опре­ делить то, как далеко можно пойти с по­ ли обрадованы или опечалены каким-либо событием, то мы можем думать или вспо­ мощью этих законов в объяснении дей­ ствительных явлений. Очевидно, что в ука­ минать о своей прошлой радости или пе­ чали, хотя бы вновь не случилось никакого занных простых законах не только могут, но и должны иметь начало сложные зако­ счастливого или тягостного для нас собы­ ны мышления и чувствования. Надо заме­ тия. Когда в душе поэта сложился образ тить, однако, что здесь мы не всегда нахо­ какого-либо идеального предмета - «зам­ ка беспечности», Уны или Гамлета, он мо­ дим сложение причин: следствие совмест­ жет впоследствии думать об этом создан­ но действующих причин не всегда быва­ ет равно здесь точной сумме отдельных ном им идеальном предмете без всякого лов психологии. Но, с другой стороны, столь же важной принципиально, а прак­ тически даже еще более серьезной ошиб­ кой кажется мне отказ от психологиче­ ского анализа и попытка построить уче­ ние о духе исключительно на основании тех данных, какие доставляет в настоящее время физиология. Как бы ни была несо­ вершенна наука о духе, я без колебания утверждаю, что она значительно более по­ двинута вперед, чем соответствующая ей часть физиологии, и отвергать ее во имя этой последней кажется мне нарушени­ ем истинных правил индуктивной фило­ софии — нарушением, которое должно ве­ сти и действительно ведет к ошибочным заключениям в некоторых весьма важных отделах науки о человеческой природе.

следствий этих причин, — оно не всегда даже однородно с этими следствиями. Воз­ вращаясь к различию, играющему столь важную роль в теории индукции, мы м о­ жем сказать, что законы духовных явлений иногда аналогичны механическим, иног­ да же химическим законам. Если на дух совокупно действуют много впечатлений или идей, то иногда имеет место процесс, подобный химическому соединению. Ес­ ли известное сочетание впечатлений по­ вторялось в опыте настолько часто, что каждое из них легко и мгновенно вызы­ вает в уме всю группу, то идеи этих впе­ чатлений иногда сливаются друг с другом в одно целое и кажутся уже не несколь­ кими идеями, а одною, — точно так же, как при быстрой смене перед глазами цве­ тов спектра получается ощущение белого цвета. Но подобно тому, как в этом по­ следнем случае правильно будет сказать, что семь цветов спектра, быстро следуя друг за другом, производят белый цвет, а не то, что они действительно суть бе­ лый цвет, — точно так же (как мне ка­ жется) и относительно сложной идеи, об­ разующейся путем соединения нескольких более простых идей (если только она дей­ ствительно кажется простой, т. е. если ее отдельные элементы неразличимы для со­ знания), надо сказать, что она есть резуль­ тат или порождение этих простых идей, а не то, что она состоит из них. Правда, например, идея апельсина действительно состоит из простых идей: идеи известно­ го цвета, известной формы, вкуса, запаха и т. д., так как, допрашивая наше сознание, мы можем усмотреть в ней все эти эле­ менты. Но уже в столь, по-видимому, про­ стом состоянии сознания, каково зритель­ ное восприятие формы того или другого предмета, мы не можем усмотреть всего множества идей других органов чувств, без которого, как это вполне установлено, ни­ когда не возникло бы и этого зрительного восприятия2. Точно так же и в нашей идее протяжения мы не можем открыть тех эле­ ментарных идей сопротивления, которые даются нам нашей мускульной системой и из которых, как мы имеем полное осно­ вание полагать, эта идея возникает. Таким

образом, здесь мы имеем случаи психиче­ ской химии: в них простые идеи порожда­ ют, а не составляют своей совокупностью идеи сложные. Что касается до всех других областей духовной жизни: верований, менее кон­ кретных понятий, чувствований, эмоций и хотений, то, по мнению некоторых (в том числе Гертли и автора Analysis), все они также происходят из простых «идей ощу­ щения» 3 путем процессов, подобных толь­ ко что приведенным. Эти философы в зна­ чительной степени обосновали свое мне­ ние; но я не думаю, чтобы их теория была безупречна. Они доказали существование психической химии, доказали, что разно­ родность состояния сознания А от состо­ яний В и С не опровергает происхожде­ ния А от В и С. Но они стремятся показать еще, что там, где было А, были (или могли быть) налицо также В и С. А раз это так, то каким же образом, спрашивают они, мо­ жем мы не признать А продуктом В и С? — Однако даже и в том случае, если бы это было доказано со всей возможной убеди­ тельностью; если бы было показано (чего до сих пор еще ни для одного случая не бы­ ло сделано), что известные группы ассо­ циированных идей не только могут быть, но и действительно бывают налицо во вся­ ком подвергшемся внутренней переработ­ ке психическом состоянии, — все-таки мы имели бы здесь лишь аргумент по «методу сходства», который не может доказать при­ чинной связи, пока не получит подтвер­ ждения со стороны более убедительного «метода различия». Так, если вопрос идет о том, составляет ли уверенность просто случай тесной ассоциации идей, то нам необходимо сначала исследовать экспери­ ментальным путем, истинно ли то, что уве­ ренность возникает всякий раз, как ассо­ циация между идеями станет в достаточ­ ной степени близкой. Если вопрос идет о происхождении нравственных чувство­ ваний (например, чувства нравственного негодования), то необходимо прежде все­ го сопоставить все те действия и духовные состояния, которые вызывают против се­ бя нравственное осуждение, и посмотреть, можно ли во всех этих случаях доказать

или разумно предположить, что данное действие или духовное состояние ассоции­ ровалось в духе осуждающего с каким-либо классом возбуждающих ненависть или от­ вращение идей... До сих пор мы пользу­ емся здесь методом сходства. Однако его недостаточно: мы должны еще решить по «методу различия», сделает ли тот или дру­ гой класс возбуждающих ненависть или отвращение идей, вступая в ассоциацию с действием, раньше бывшим для нас без­ различным, — сделает ли он это действие предметом нравственного осуждения. Ес­ ли на этот вопрос можно будет ответить утвердительно, тогда положение, что такая ассоциация есть причина нравственного осуждения, надо будет признать законом человеческого духа... Все такого рода по­ ложения в высшей степени вероятны; од­ нако опытов, настолько точных, насколько это необходимо для полной и абсолют­ но убедительной индукции, произведено не бы ло4. Не надо забывать далее того, что, да­ же если бы можно было доказать все, что защищает рассматриваемая теория психи­ ческих явлений, это все-таки немного да­ ло бы нам в смысле возможности сводить законы более сложных состояний созна­ ния на законы более простых. Происхо­ ждение одного класса психических явле­ ний из другого, когда такое происхожде­ ние можно выяснить, составляет весьма интересный факт из области психологи­ ческой химии; но оно нисколько не устра­ няет необходимости экспериментального изучения позже возникшего явления, по­ добно тому как знание свойств кислорода и серы не позволяет нам, без специально­ го наблюдения и опыта, вывести свойства серной кислоты. Таким образом, каков бы ни был конечный результат попытки объ­ яснить происхождение наших суждений, стремлений и хотений из более простых психических явлений, во всяком случае установление последовательностей между самими сложными явлениями (путем спе­ циального изучения, сообразного с прави­ лами индукции) остается столь же необхо­ димым, как и прежде. Так, при изучении уверенности психологам всегда придется

исследовать, какая из наших уверенностей коренится в непосредственном сознании, согласно каким законам одна уверенность вызывает другую и в силу каких законов дух одну вещь признает (правильно или ошибочно) доказательством другой. Точ­ но так же, при изучении стремлений им всегда придется рассматривать, к каким предметам у нас существуют естественные стремления и какие причины заставляют нас стремиться к таким вещам, которые первоначально были для нас безразличны или даже неприятны. То же справедливо и относительно других психических состо­ яний. Можно сказать, что общие законы ассоциации в области этих более слож­ ных психических состояний имеют силу в такой же степени, как и для более про­ стых: стремление, эмоция, очень отвлечен­ ная идея, даже наши суждения и хотения, когда они стали привычными, возникают в силу ассоциаций совершенно по тем же законам, как и простые идеи. § 4 . Здесь естественно и необходимо бу­ дет рассмотреть то, насколько произве­ дение одного духовного состояния дру­ гим подвержено влиянию со стороны тех или других телесных явлений. Самое обы­ денное наблюдение показывает, что люди в весьма различной степени бывают вос­ приимчивы к воздействию одних и тех же психологических причин. Так, например, идея того или другого желательного пред­ мета возбуждает у различных людей весь­ ма различные по своей интенсивности же­ лания; размышление об одном и том же предмете возбуждает в различных людях весьма не одинаковую степень умственной деятельности. Такие различия в психиче­ ской восприимчивости у разных индиви­ дуумов могут быть либо первоначальными и конечными фактами, либо последстви­ ями прежней психической истории этих индивидуумов, либо, наконец, могут зави­ сеть от различий в их физической орга­ низации. Что прежняя психическая исто­ рия индивидуумов должна играть некото­ рую роль в произведении или изменении всей их духовной природы, — это неизбеж­ ное следствие законов духа; а что различия

в телесном строении также имеют здесь значение, — это мнение всех физиоло­ гов, подтверждаемое обыденным опытом. И надо пожалеть только о том, что до сих пор этот опыт принимали без надлежаще­ го анализа и клали его затем в основание эмпирических обобщений, имевших самое гибельное влияние на развитие истинного знания. Нет сомнения, что естественные разли­ чия, действительно существующие в пси­ хических предрасположениях или воспри­ имчивостях различных лиц, часто бывают связаны с различиями в телесной орга­ низации этих лиц. Но отсюда не следует, чтобы эти органические различия во всех случаях должны были оказывать прямое и непосредственное влияние на психиче­ ские явления; они часто действуют на эти последние через посредство их психоло­ гических причин. Например, идея извест­ ного удовольствия может возбуждать в раз­ личных лицах, даже независимо от их при­ вычек и воспитания, весьма различное по своей напряженности желание, и это мо­ жет быть следствием того, что они облада­ ют различной по степени или по качеству нервной восприимчивостью. Но не надо забывать и того, что эти органические от­ личия могут сделать само это приятное ощущение у одного из данных лиц более интенсивным, чем у другого. Тогда в пер­ вом случае и идея удовольствия будет так­ же более интенсивным чувствованием и, благодаря действию чисто психических за­ конов, возбудит более интенсивное жела­ ние, — так что не будет никакой необходи­ мости предполагать, чтобы само это жела­ ние находилось под прямым влиянием ф и­ зических особенностей данной личности. В этом случае, как и во многих других, мно­ гие (не только количественные, но и каче­ ственные) различия между сложными пси­ хическими явлениями вполне объясняют­ ся теми из различий (по качеству или ин­ тенсивности) между телесными ощущени­ ями, которые являются необходимым ре­ зультатом различий в телесной организа­ ции. Это настолько справедливо, что даже различные духовные достоинства (quali­ ties), различные типы психической приро­

ды оказываются естественными следствия­ ми просто различий в интенсивности ощу­ щений вообще, как это прекрасно отмече­ но в посвященном д-ру Пристли талантли­ вом опыте м-ра Мартино, уже упомянутом нами в одной из прежних глав: «Ощущения, образующ ие элементы всякого знания, воспринимаются либо од­ новременно, либо в последовательном по­ рядке. Если какая-нибудь группа их вос­ принимается одновременно (например, запах, вкус, цвет, форма и проч. какогонибудь плода), то их ассоциация состав­ ляет нашу идею предмета; если же они воспринимаются последовательно, то их ассоциация дает идею события. Таким об­ разом, все, что благоприятствует ассоци­ ациям одновременных идей, ведет к по­ знанию предметов, к восприятию качеств; а все, что благоприятствует ассоциирова­ нию в последовательном порядке, ведет к познанию событий, их порядка и при­ чинной связи. Другими словами, в первом случае дух должен быть склонным к вос­ приятию и отчетливому сознаванию при­ ятных и неприятных свойств вещей, к чув­ ствам великого и прекрасного; во втором он будет внимательным к движениям и яв­ лениям, — получится отвлеченный и ф и­ лософский ум. Но так как известно, что все ощущения, испытанные в присутствии какого-либо яркого, живого впечатления, прочно ассоциируются с этим последним и друг с другом, то не следует ли отсю­ да, что одновременные состояния созна­ ния у чувствительной (т. е. имеющей жи­ вые впечатления) натуры теснее сливаются между собой, чем у человека, обладающего другой природой? Если такое соображение имеет какое-либо основание в действи­ тельности, то оно ведет к довольно важ­ ному заключению: если природа от рож­ дения одарила того или другого индиви­ дуума большой восприимчивостью, он бу­ дет, вероятно, отличаться страстью к есте­ ственной истории, склонностью к прекрас­ ному и великому и нравственным энтузи­ азмом; вероятным же результатом посред­ ственной чувствительности будет любовь к науке, к отвлеченной истине, при недо­ статке вкуса и энтузиазма*».

Из этого примера мы видим, что, ко­ гда общие законы духа более или менее точно известны (главное же, когда их ис­ кусно прилагают к детальному объясне­ нию психических особенностей), они мо­ гут объяснять гораздо большее число этих особенностей, чем это обыкновенно пред­ полагают. К несчастью, реакция преды­ дущего и теперешнего поколений против философии восемнадцатого века повлек­ ла за собой почти всеобщее пренебреже­ те этой важной отраслью аналитического исследования, успехи которой за послед­ нее время поэтому вовсе не соответство­ вали ее прежним обещаниям. И большин­ ство теоретиков скорее готовы догмати­ чески признать, что усматриваемые ими (действительные или воображаемые) пси­ хические различия между людьми состав­ ляют конечные факты, недоступные ни для объяснения, ни для изменения, чем поста­ раться — при помощи соответствующего изучения — свести эти психические разли­ чия к тем внешним причинам, которыми они по большей части обязаны своим про­ исхождением и по удалении которых они перестают существовать. В этом проявля­ ется одно из тех многочисленных вред­ ных влияний, какие оказала германская школа метафизическая ум озрения5, до сих пор еще не утратившая своего временно­ го господства над европейской мыслью; из писателей же (как более раннего, так и последнего времени), державшихся диа­ метрально противоположных германской школе психологических воззрений, никго не повинен в таком уклонении от истинно научного духа больше О. Конта. Нет сомнения, что - у людей, по край­ ней мере, — различия в воспитании и во внешних условиях могут служить вполне достаточным объяснением для большей части особенностей их характера и что остальная часть последнего в значитель­ ной степени может быть объяснена ф изи­ ческими различиями в ощ ущениях6, вы­ зываемых в разных индивидуумах одной и той же внешней или внутренней при­ чиной. Однако некоторые психические

факты не допускают, по-видимому, такого объяснения. Таковы — возьмем наиболее яркий случай — различные инстинкты жи­ вотных и та область человеческой приро­ ды, которая соответствует таким инстинк­ там. До сих пор не было дано, хотя бы даже в виде гипотезы, никакого скольконибудь удовлетворительного (или хотя бы просто допустимого) объяснения инстинк­ тов из одних психологических причин. И у нас есть значительные основания ду­ мать, что они так же — и даже столь же прямо и непосредственно — связаны с ф и ­ зическими условиями мозга и нервов, как и любые из наших простых ощущений. Такое предположение (как это, быть мо­ жет, нелишне будет добавить) нисколько не противоречит тому бесспорному фак­ ту, что эти инстинкты можно, при помощи других психических влияний и воспита­ ния, в любой степени видоизменять или даже подавлять — у людей вполне, а у не­ которых прирученных животных — в до­ вольно значительной степени. Вопрос о том, оказывают ли органи­ ческие причины прямое влияние на какиелибо другие классы психических явлений, до сих пор столь же мало выяснен, как и точная природа органических условий — даже для инстинктов. Однако физиология мозга и нервной системы столь быстро прогрессирует и постоянно приходит к столь новым и интересным результатам, что, если действительно существует связь между психическими особенностями и ка­ кими-либо доступными для наших чувств различиями в строении мозгового и нерв­ ного аппарата, то мы находимся теперь на надлежащем пути к определению при­ роды этой связи. Новейшие открытия в об­ ласти физиологии мозга доказали, по-ви­ димому, что связь имеет здесь, быть может, совершенно иной характер, чем та, на ко­ торой настаивали Галль и его последова­ тели, и что, какое бы учение относитель­ но рассматриваемого вопроса ни оказа­ лось впоследствии истинным, френология во всяком случае должна быть признана несостоятельной.

Этология, или наука об образовании характ ера

§ 1. Законы духа, как мы их охаракте­ ризовали в предыдущей главе, составля­ ют общий (или отвлеченный) отдел «фи­ лософии человеческой природы»; все же истины обыденного опыта, составляющие практическое знание человечества, долж­ ны (поскольку они — истины) быть резуль­ татами или следствиями этих законов. Эти ходячие истины, будучи добыты a posteri­ ori на основании житейских наблюдений, занимают среди истин науки то место, ка­ кое принадлежит вообще «эмпирическим законам», о которых мы так часто уже го­ ворили в анализе индукции. Напомним, что эмпирический закон есть такое единообразие (последователь­ ности или сосуществования), которое ока­ зывается истинным во всех случаях в пре­ делах нашего наблюдения, но в котором мы не можем быть уверенными за эти­ ми пределами — потому ли, что после­ дующее не есть в действительности след­ ствие предыдущего, а составляет вместе с ним часть целой цепи следствий еще не установленных других причин, или же потому, что есть основание предполагать, что данная последовательность (оставаясь случаем причинной связи) сводится к бо­ лее простым последовательностям и, зави­ ся поэтому от совокупного действия не­ скольких естественных факторов, доступ­ на для неопределенного количества воз­ можных противодействий. Другими слова­ ми, эмпирический закон есть такое обоб­ щение, относительно которого мы, не до­ вольствуясь признанием его истинным, вы­ нуждены еще доискиваться, почему оно ис­ тинно: мы знаем, что истинность его не абсолютна, что она зависит от некоторых более общих условий, и что на него мож­ но положиться лишь постольку, поскольку 41

Заказ

1606

мы имеем основание быть уверенными в наличии этих условий. Как раз такой характер имеют наблю­ дения обыденного опыта над человечески­ ми поступками. Даже если бы они об­ ладали всеобщей и полной достоверно­ стью в пределах опыта (чем они никогда не обладают), и тогда все-таки они не бы­ ли бы конечными законами человеческой деятельности; это — не принципы челове­ ческой природы, а следствия или прило­ жения этих принципов при тех разнооб­ разных обстоятельствах, в какие люди по­ падают. Когда псалмопевец «сказал в гневе своем, что все люди лжецы», он выразил то, что для некоторых веков и стран со­ ставляет заключение из обширного опыта; между тем, ложь не есть закон человече­ ской природы, хотя одним из следствий за­ конов человеческой природы является то, что ложь становится почти всеобщим явле­ нием всегда, когда становятся всеобщими известные внешние обстоятельства, в осо­ бенности те, при которых делаются обыч­ ными недоверие и боязнь. Когда говорят, что у стариков характер осторожен, а у мо­ лодых опрометчив, то это точно так же — лишь эмпирический закон: молодые опро­ метчивы не вследствие своей молодости, и старики осторожны не вследствие сво­ его преклонного возраста. Качества эти (главным образом, если не всецело) зави­ сят от того, что старики, в течение своей долголетней жизни, обыкновенно испыты­ вают много различных бедствий; зная, ка­ кие страдания доставило им самим или другим людям то, что они по неосторож­ ности подвергали себя этим бедствиям, они усваивают ассоциации, заставляющие быть осмотрительны ми 1. Напротив, моло­ дые, как вследствие отсутствия подобного

опыта, так и вследствие большей интен­ сивности склонностей, возбуждающих их предприимчивость, бывают менее склон­ ны проявлять эту осмотрительность. Итак, вот где объяснение этого эмпирического закона; вот те условия, от которых зависит в конечном анализе его состоятельность или несостоятельность. Если старик не ча­ ще большинства молодых людей приходил в соприкосновение с опасностями и за­ труднениями, то он будет в такой же степе­ ни неосторожен, как и они; и обратно, если молодой человек обладает не более силь­ ными склонностями, чем старик, то у него, вероятно, будет столь же мало решительно­ сти. Истинность этого эмпирического за­ кона вполне зависит от обусловливающих его законов причинной связи. Если нам из­ вестны эти законы, то мы знаем и границы данного производного закона; напротив, если мы еще не объяснили эмпирического закона, если он основывается лишь на на­ блюдении, то мы не можем с уверенно­ стью прилагать его далеко за теми предела­ ми времени, пространства и обстоятельств, в которых были сделаны наблюдения. Итак, действительными научными ис­ тинами являются не эти эмпирические за­ коны, а объясняющие их законы причин­ ной связи. Эмпирические законы тех яв­ лений, которые зависят от известных уже причин и для которых поэтому можно по­ строить общую теорию (какова бы ни бы­ ла практическая ценность этих законов), имеют в науке значение только для про­ верки теоретических заключений. Еще бо­ лее справедливо это для тех случаев, где большинство эмпирических законов, да­ же в пределах наблюдения, имеют значе­ ние всего только приблизительных обоб­ щений. § 2. Но это не составляет, как иногда предполагают, исключительной особенно­ сти так называемых нравственных наук. Эмпирические законы бывают в точно­ сти истинными лишь в простейших от­ раслях науки, да и то не всегда. Астроно­ мия, например, есть простейшая из всех наук, объясняющих конкретный, действи­ тельный ход естественных событий. При­

чины или силы, от которых зависят астро­ номические явления, малочисленнее тех, которые определяют всякие другие из ве­ ликих явлений природы. Так как каждое из следствий получается здесь от столкно­ вения лишь немногих причин, то между этими следствиями можно ожидать зна­ чительной правильности и единообразия. Именно это и имеет место в действитель­ ности: следствия совершаются здесь в опре­ деленном порядке и возвращаются перио­ дически. Но если бы мы захотели выразить с абсолютной правильностью все последо­ вательные положения какой-либо плане­ ты в течение всего периода* ее вращения, мы натолкнулись бы на почти непреодоли­ мые трудности и могли бы вывести соот­ ветствующие предложения только из тео­ рии. Те обобщения, которые может дать в этой области непосредственное наблю­ дение (даже такие, как законы Кеплера), суть только приближения: планеты произ­ водят в орбитах друг друга пертурбации и потому движутся не по точным эллип­ сам. Таким образом, вполне точных чисто эмпирических законов нельзя найти даже в астрономии; еще менее, конечно, можно ожидать их в более сложных областях ис­ следования. Тот же самый пример показывает, как мало права имеем мы заключать против всеобщности и простоты конечных зако­ нов, исходя из одной невозможности уста­ новить для следствий какие-либо другие законы, кроме приблизительных эмпири­ ческих. Законы причинной связи, которы­ ми обусловливается известный класс явле­ ний, могут быть весьма немногочисленны и просты; но сами следствия все-таки могут быть настолько разнообразны и сложны, что в них нельзя будет проследить ника­ кой правильности. Дело в том, что рассмат­ риваемые явления могут быть в высшей степени изменчивы; а потому и следствие может подвергаться влиянию бесчислен­ ного множества обстоятельств, хотя бы все они оказывали это влияние согласно лишь весьма небольшому числу законов. Пред­ положим, что все, происходящее в душе че­ ловека, определяется немногими просты­ ми законами; тем не менее, раз эти законы

таковы, что среди окружающих человека фактов или случающихся с ним событий нет ни одного, которое не влияло бы и з­ вестным образом и в известной степени на всю последующую историю его духа, и раз обстоятельства различных людей крайне различны, — нет ничего удивительного, ес­ ли относительно подробностей поведения или чувствований людей можно построить лишь весьма немного предложений, истин­ ных для всего человечества. Но оставляя открытым вопрос о ко­ личестве конечных законов нашей пси­ хической природы, мы должны признать достоверным во всяком случае то, что за­ коны эти принадлежат к рассмотренному выше разряду законов. Достоверно, что на­ ши психические состояния и наши пси­ хические способности и восприимчиво­ сти изменяются (на время или навсегда) под влиянием всего, что случается с на­ ми в жизни. Таким образом, если при­ нять во внимание, насколько эти видо­ изменяющие причины различны для каж­ дых двух индивидуумов, то неразумно бы­ ло бы ожидать, чтобы эмпирические за­ коны человеческой души (т. е. те обоб­ щения, какие можно сделать касательно людских чувствований и действий без от­ ношения к определяющим их причинам) представляли нечто большее, нежели при­ близительные обобщения. В них выража­ ется обыденная мудрость обыденной ж из­ ни, и в качестве таковой они неоценен­ ны, — неоцененны особенно потому, что по большей части их приходится прила­ гать к случаям, не особенно сильно отли­ чающимся от тех, на основании которых они были установлены. Но когда такого рода положения, установленные на англи­ чанах, начинают прилагать к французам, или когда положения, выведенные на осно­ вании фактов настоящего времени, начи­ нают переносить на прошлые или буду­ щие поколения, то они обыкновенно ока­ зываются совершенно несостоятельными. Если мы не свели эмпирического закона к обусловливающим его законам причин­ ности и не установили, что данные причи­ ны захватывают и тот случай, который мы имеем в виду, — наши выводы не заслу­

живают никакого доверия. В самом деле, всякий индивидуум, всякая нация или по­ коление людей окружены обстоятельства­ ми, отличными от обстоятельств всякого другого индивидуума, всякой другой на­ ции или поколения, и ни одно из этих отличий не остается без влияния на обра­ зование особого склада характера. Правда, существует вместе с тем и известное об­ щее сходство; но особенные для каждого случая сочетания обстоятельств постоянно создают исключения даже из таких поло­ жений, которые истинны в значительном большинстве случаев. Хотя едва ли какой-либо способ чув­ ствования или поведения абсолютно общ всем людям; хотя обобщений, утвержда­ ющих всеобщность того или другого по­ ведения или чувствования (как бы близ­ ко эти обобщения ни подходили к истине в данны х пределах наблюдения), не при­ знает за научные предложения никто хоть сколько-нибудь знакомый с научным ис­ следованием, — тем не менее, все способы чувствования и поведения людей имеют свои причины, и в предложениях, указыва­ ющих эти причины, будет заключаться как объяснение данных эмпирических зако­ нов, так и указание границ нашего доверия к ним. Не все люди чувствуют и действу­ ют одинаково при одних и тех же обсто­ ятельствах; но мы можем определить, что заставляет одно лицо в данном положении чувствовать или действовать таким-то об­ разом, а другое — другим, можем сказать, как образовался или как мог бы образо­ ваться тот или другой способ чувствования или поведения, совместимый с общими (физическими и психическими) законами человеческой природы. Иными словами, человечество не имеет одного всеобщего характера; но существуют всеобщие зако­ ны для образования характеров. А так как именно эти законы, в связи с обстоятель­ ствами каждого отдельного случая, произ­ водят все явления человеческой деятель­ ности и чувствований, то на них и должна основываться всякая рациональная попыт­ ка конкретного и отвечающего практиче­ ским целям построения науки о человече­ ской природе.

§ 3. Итак, если законы образования ха­ рактера составляют главный предмет науч­ ного исследования человеческой природы, то нам остается определить метод изыс­ кания, наиболее пригодный для их уста­ новления. Логические принципы, соглас­ но которым следует решить этот вопрос, должны быть те же, что и при всякой дру­ гой попытке исследовать законы весьма сложных явлений. В самом деле, очевид­ но, что как характер всякого человека, так и совокупность тех условий, под влиянием которых образовался этот характер, суть факты в высшей степени сложные. А мы уже видели, что к подобным случаям при­ ложим лишь «дедуктивный метод», исходя­ щий из общих законов и проверяющий их следствия при помощи специального опы­ та. Основания этого важного логического учения были изложены выше, но его ис­ тинность станет еще более очевидной по­ сле краткого рассмотрения особенностей занимающего нас вопроса. Есть лишь два способа установления законов природы: дедуктивный и экспе­ риментальный (под последним мы разу­ меем как искусственный опыт, так и на­ блюдение). Можно ли законы образования характера в достаточной степени изучить при помощи экспериментального метода? Очевидно, нет: даже если мы предполо­ жим неограниченную возможность видо­ изменять опыт (что — с отвлеченной точки зрения — допустимо, хотя никго не обла­ дает такой возможностью, кроме восточ­ ного деспота; да если бы кто и обладал, то, вероятно, не согласился бы применять ее на практике), тем не менее, у нас не будет еще более существенного условия — воз­ можности производить такого рода опыты с научной точностью. Для непосредственного, эксперимен­ тального исследования образования харак­ тера нужно было бы вскормить и воспитать в условиях опыта известное число людей с детства и до зрелого возраста. А для то­ го, чтобы эти эксперименты были строго научны, необходимо было бы знать и от­ мечать всякое ощущение или впечатление, получаемое молодым питомцем с момен­ та задолго до того, как он станет гово­

рить, а также и показания его собственного сознания относительно источников всех этих ощущений и впечатлений. Но этого нельзя сделать не только в полном объе­ ме, но даже и настолько, чтобы получи­ лось сколько-нибудь допустимое прибли­ жение. Одно ничтожное, по-видимому, об­ стоятельство, ускользнувшее от нашей бди­ тельности, может повлечь за собой ряд впечатлений и ассоциаций, достаточный для того, чтобы подорвать значение опы­ та в смысле точного выяснения следствий, вытекающих из данных причин. Истина эта известна всякому, кто достаточно раз­ мышлял над воспитанием; а кто такими размышлениями не занимался, тот найдет для нее самые поучительные иллюстрации в сочинениях Руссо и Гельвеция, посвя­ щенных этому важному вопросу. Ввиду невозможности изучать законы образования характера с помощью опы­ тов, специально для этого приноровлен­ ных, остается простое наблюдение. Но ес­ ли сколько-нибудь полный учет влияющих обстоятельств невозможен даже тогда, ко­ гда мы сами сознаем их, то он становится еще в гораздо большей степени невозмож­ ным в случаях, менее доступных нашему наблюдению и совершенно не подчиняю­ щихся нашему контролю. Укажем на труд­ ность, встречающуюся на первом же ша­ ге, — на трудность установить то, каков в действительности характер индивидуу­ ма в каждом отдельном случае, подвер­ гающемся нашему исследованию. Едва ли есть на свете человек, относительно ха­ рактера которого в какой-либо существен­ ной его части не расходились бы во мне­ нии даже его близкие знакомые; отдельные поступки или поведение человека в тече­ ние какого-либо короткого времени весь­ ма мало содействует определению его ха­ рактера. Мы можем делать наши наблю­ дения лишь в грубой форме и еп masse, не пытаясь в каждом данном случае выяс­ нить вполне, какой характер образовался, а еще менее — под влиянием каких при­ чин он образовался; мы можем лишь на­ блюдать, какому состоянию прежних усло­ вий чаще всего соответствуют те или дру­ гие определенные психические достоин­

ства или недостатки. Такие заключения — помимо того, что они представляют из се­ бя лишь приблизительные обобщения, — даже и в качестве таковых не заслужи­ вают никакого доверия, если взятые слу­ чаи недостаточно многочисленны для то­ го, чтобы исключить не только случай­ ность, но и всякое обстоятельство, в кото­ ром могли бы оказаться сходными между собой некоторые из исследованных слу­ чаев. К тому же обстоятельства, образую­ щие индивидуальный характер, настолько многочисленны и разнообразны, что в ре­ зультате любого сочетания их едва ли ко­ гда получается какой-либо определенный и резко выраженный характер — такой, который всегда оказывался бы при налич­ ности этого сочетания и только при его наличности. Даже после самого широкого и точного наблюдения мы получаем лишь относительное заключение: например, что в данном числе французов, взятых наудачу, окажется больше лиц с известным духов­ ным складом и меньше со складом про­ тивоположным, чем среди такого же чис­ ла итальянцев или англичан, взятых тоже безразлично; или что из сотни францу­ зов и стольких же англичан, выбранных без предвзятой мысли и размещенных со­ гласно степени наличности у них той или другой психической особенности, каждый номер (1, 2, 3 и т.д.) одного ряда окажется обладающим этой особенностью в боль­ шей степени, чем соответствующий номер в другом ряду. И вот, так как здесь сравни­ ваются не разряды, а отношения и степени, и так как чем слабее различия, тем боль­ шее число случаев нужно для исключения случайности, то нам лишь редко удается изучить достаточное число случаев с та­ кой точностью, какая требуется для срав­ нения, о котором мы только что упомяну­ ли; а между тем без этого не может быть действительной индукции. Поэтому среди ходячих мнений относительно характера наций, классов или разрядов лиц едва ли существует хотя бы одно, которое все при­ знавали бы за неоспорим ое2. Да, наконец, если бы мы и могли даже получить при помощи опыта гораздо бо­ лее полную уверенность в таких обобще­

ниях, чем та, какая возможна на самом де­ ле, все-таки это были бы лишь эмпириче­ ские законы. Правда, они показывали бы, что между образовавшимся типом характе­ ра и имеющимися в данном случае обсто­ ятельствами существует некоторая связь; но мы все-таки не знали бы ни того, в чем именно эта связь заключается, ни того, каким особенностям этих обстоятельств следствие в действительности обязано сво­ им происхождением. Поэтому их можно признать лишь за следствия законов при­ чинной связи, подлежащие сведению к об­ щим законам причинности; до установле­ ния же этих законов мы не в состоянии сказать, в какой степени наши производ­ ные законы могут прилагаться к еще не­ исследованным случаям или даже в какой степени они постоянны в тех самых слу­ чаях, на основании которых эти законы установлены. Французы имели (или пред­ полагалось, что имели) известный нацио­ нальный характер; однако они изгоняют свою королевскую фамилию и аристокра­ тию, изменяют свои учреждения, проходят в течение большей части столетия через ряд необычайных событий, и в конце кон­ цов в их характере оказываются важные изменения. Между мужчинами и женщ ина­ ми замечают (или предполагают) большое количество различий в умственном и нрав­ ственном отношениях; но со временем — и можно надеяться, в не особенно далеком будущем — одинаковая свобода и одинако­ во независимое общественное положение будут уделом обоих полов, и различия в их характере либо исчезнут, либо совершен­ но изменятся. Однако, если различия, которые, как нам кажется, мы наблюдаем меэду ф ран­ цузами и англичанами (или между мужчи­ нами и женщинами), могут быть связаны с более общими законами; если они та­ ковы, что их источник можно искать в различиях образов правления, в прежних обычаях и физических качествах двух на­ званных наций, в особенностях воспита­ ния, занятий, условий личной независимо­ сти и общественных привилегий (или во всех природных различиях по телесной силе и нервной чувствительности, какие

могут быть между обоими полами), то, ко­ нечно, совпадение этих двух рядов доказа­ тельств оправдает нашу уверенность в том, что мы и умозаключили, и наблюдали пра­ вильно. Наше наблюдение, будучи недоста­ точным для доказательства, имеет большое значение, в качестве проверки. Установив не только эмпирические законы, но и при­ чины данных особенностей, мы не встре­ тим уже никакой трудности в решении того, насколько эти особенности можно предполагать постоянными, а также того, какие обстоятельства могли бы их видоиз­ менить или уничтожить. § 4 . Так как, следовательно, наблюдение и опыт одни не могут дать нам действи­ тельно точных положений относительно образования характера, то мы волей-не­ волей принуждены обратиться к методу, который, если бы он даже и не был не­ избежным, оставался бы все-таки наибо­ лее совершенным способом исследования и возможно широкое применение которо­ го составляет одну из главнейших задач философии. Это метод производить опы­ ты не над сложными фактами, а над вхо­ дящими в их состав простыми, и затем, установив законы причин, сочетание кото­ рых дает начало сложным явлениям, рас­ сматривать, нельзя ли на основании этих законов объяснить и оправдать приблизи­ тельные обобщения, эмпирически постро­ енные относительно последовательностей этих сложных явлений. Короче говоря, за­ коны образования характера суть (по это­ му методу) производные законы, вытека­ ющие из общих законов духа; для уста­ новления их путем вывода из этих общих законов мы должны предположить какойлибо данный ряд обстоятельств, а затем посмотреть, каково будет, согласно зако­ нам духа, влияние этих обстоятельств на образование характера. Таким образом получается наука, ко­ торой я предложил бы дать наименова­ ние «этологии», или «науки о характере» (от ?)9о<;, слова, ближе всего подходяще­ го в греческом языке к термину «харак­ тер», как я его здесь употребляю). Название это, быть может, этимологически прило­

жимо и ко всей науке о нашей умственной и нравственной природе; но если, следуя обычаю и удобству, мы сохраним за на­ укой об элементарных законах духа на­ звание «психологии», то «этология» будет обозначать ту зависящую от психологии науку, которая определяет, какого рода ха­ рактер получится (в зависимости от этих общих законов) при наличии известного ряда физических и психических обсто­ ятельств. Согласно такому определению, этология есть наука, соответствующая «ис­ кусству воспитания» — в самом широком смысле этого термина, включая сюда об­ разование как индивидуального, так и на­ ционального (или коллективного) харак­ тера. Правда, с какой бы полнотой ни были установлены законы образования характе­ ра, напрасно было бы ожидать, что мы настолько точно можем узнать обстоятель­ ства какого-либо отдельного случая, чтобы иметь возможность положительно пред­ сказать, какой характер получится в этом случае. Но мы должны помнить, что на практике часто имеет большую ценность и такое знание, которое далеко не дает возможности делать действительные пред­ сказания. Мы можем иметь большую власть над явлениями, обладая даже весьма несо­ вершенным знанием причин, определяю­ щих эти явления в каждом данном случае. Достаточно, если мы знаем, что извест­ ные средства имеют стремление произво­ дить данное следствие и что другие име­ ют стремление его предотвращать. Когда условия, в которые поставлен индивидуум или нация, в значительной степени доступ­ ны для нашего воздействия, такое знание стремлений может позволить нам влиять на эти условия в гораздо более благопри­ ятном для наших целей направлении, чем если бы эти условия были предоставлены самим себе. Здесь предел нашей власти, но в этих пределах власть наша весьма значительна. Этологию можно назвать «точной на­ укой о человеческой природе»: ее истины суть не приблизительные обобщения (ка­ ковы зависящие от этих истин эмпири­ ческие законы), а действительные законы. Однако для точности положений здесь, как

и во всех сложных явлениях, необходимо, чтобы они были лишь гипотетическими, чтобы они утверждали стремления, а не факты. Утверждение должно состоять не в том, что нечто случается всегда и непре­ менно, а лишь в том, что следствием дан­ ной причины, пока ее действие не встре­ чает себе противодействия, бывает то-то. Научным будет положение, что телесная сила имеет тенденцию делать людей сме­ лыми, а не положение, что она всегда де­ лает их такими; научно положение, что интерес, связанный с одной стороной во­ проса, стремится склонить на эту сторону и наше суждение, но не научно положение, что так бывает постоянно; научно положе­ ние, что опыт имеет тенденцию сообщать мудрость, но не положение, что следстви­ ем опыта всегда бывает мудрость. Такие предложения, утверждая лишь стремления, нисколько не теряют своей всеобщей ис­ тинности от того, что стремления эти мо­ гут быть парализованы. § 5. Между тем как психология вполне или главнейшим образом есть наука на­ блюдения и опыта, этология, как я ее пони­ маю, имеет (я уже это заметил) вполне де­ дуктивный характер. Первая устанавливает простые законы духа вообще, вторая выяс­ няет их действие при сложных сочетаниях обстоятельств. Этология стоит к психоло­ гии в отношении, весьма сходном с тем, в каком различные отрасли физики сто­ ят к механике. Положения этологии со­ ставляют в собственном смысле «средние принципы», axiomata media (как сказал бы Бэкон) науки о духе: это отличает их, с од­ ной стороны, от эмпирических законов, вытекающих из простого наблюдения, а с другой — от обобщений высшего порядка. Здесь, как мне кажется, уместно сде­ лать одно логическое замечание, которое, хотя имеет общее значение, однако осо­ бенно важно именно в приложении к рас­ сматриваемому теперь вопросу. Бэкон спра­ ведливо заметил, что ценность всякой на­ уки заключается, главным образом, в axio­ mata media. Низшие обобщения, пока они не объяснены и не сведены к тем средним принципам, следствиями которых они яв­

ляются, несовершенны и неточны (как эм­ пирические законы вообще); с другой сто­ роны, наиболее общие законы слишком общи: они охватывают слишком мало та­ ких обстоятельств, на основании которых можно было бы сказать, что произойдет в каэвдом отдельном случае, где условия почти всегда бывают чрезвычайно много­ численны. Поэтому нельзя не согласить­ ся с Бэконом в признании той важно­ сти, какую имеют для каждой науки сред­ ние принципы. Однако, как мне кажется, Бэкон совершенно ошибается в своем уче­ нии о способе установления этих axiomata media, хотя в его произведениях нет ни од­ ного положения, которое снискало бы ему более неумеренные похвалы. Он устанав­ ливает в качестве всеобщего правила, что индукция должна переходить от низших принципов к средним, а от этих последних к высшим, никогда не действуя в обрат­ ном порядке и, следовательно, не приме­ няя (для открытия новых принципов) де­ дукции. Нельзя было бы понять, как столь проницательный человек3 мог впасть в та­ кую ошибку, если бы в его время среди наук, занимающихся последовательностя­ ми явлений, была хоть одна дедуктивная наука, какие мы имеем теперь в механике, астрономии, оптике, акустике и т. д. В этих науках, очевидно, не высшие и средние принципы получены из низших, а наобо­ рот. В некоторых из них раньше всего бы­ ли установлены с какой бы то ни было научной точностью как раз самые высшие обобщения: например, законы движения — в механике. Правда, сначала эти общие законы не считались всеобщими; таковы­ ми они стали после того, как их с успе­ хом применили к объяснению многих та­ ких явлений, к которым их первоначаль­ но считали неприложимыми (так, законы движения, в связи с другими законами, по­ служили для дедуктивного объяснения не­ бесных явлений). Тем не менее остается верным, что положения, признанны е впо­ следствии наиболее общими истинами на­ уки, были получены раньше всех других ее точных обобщ ений4. Таким образом, вели­ чайшая заслуга Бэкона не может состоять в том, в чем ее столь часто видят: в изгна­

нии ошибочного метода, которому следо­ вали древние, сразу начинавшие с самых высших обобщений и выводившие из них средние принципы. Это — не ошибочный и не изгнанный, а всеми признанный ме­ тод современной науки — тот метод, ко­ торому она обязана своими величайшими победами. Заблуждение древних мыслите­ лей состояло не в том, что они сразу де­ лали самые широкие обобщения, а в том, что они делали их без помощи или га­ рантии со стороны строгих индуктивных методов и при дедуктивном приложении своих обобщений не обращали надлежа­ щего внимания на ту важную часть дедук­ тивного метода, которая носит название «проверки». По моему мнению, тот порядок, в ка­ ком должны быть устанавливаемы истины различной общности, не может быть ука­ зан в виде безусловного правила. Я не вижу здесь ни одного принципа, кроме того, что сначала надо добывать те истины, по отно­ шению к которым прежде всего и с наи­ большей полнотой могут быть осуществ­ лены требования действительной индук­ ции. Везде, где наши средства исследова­ ния могут доходить до причин, не оста­ навливаясь на эмпирических законах след­ ствий, наиболее доступными для индук­ тивного процесса будут простейшие слу­ чаи (т. е. те, в которых одновременно дей­ ствует наименьшее количество причин); а в этих именно случаях и проявляется действие наиболее широких законов. По­ этому во всякой науке, достигшей тако­ го состояния, при котором она становится наукой о причинах, обыкновенно получа­ ют (а в то же время и желательно быва­ ет получить) сначала высшие обобщения, чтобы затем уже выводить из них обоб­ щения более частные. И для приведенного выше и столь превознесенного последую­ щими писателями бэконовского правила я не могу открыть никакого другого осно­ вания, кроме следующего: прежде чем мы попытаемся дать какому-либо новому клас­ су явлений дедуктивное объяснение из бо­ лее общих законов, желательно насколь­ ко возможно подвинуться в установлении эмпирических законов этих явлений, так

чтобы можно было сравнивать результаты дедукции не с одним отдельным случаем после другого, а с общими предложениями, выражающими те точки соприкосновения, какие оказались между многими случаями. В самом деле, если бы Ньютону пришлось проверять теорию тяготения не при помо­ щи вывода из нее законов Кеплера, а пу­ тем вывода всех наблюденных планетных положений, которые послужили Кеплеру для установления этих законов, то ньюто­ новская теория никогда, вероятно, не вы­ шла бы из состояния гипотезы 5. Что эти замечания приложимы к рас­ сматриваемому нами теперь частному слу­ чаю, в этом не может быть никакого сомне­ ния. Наука об образовании характера есть наука о причинах. Предмет ее такого рода, что к нему во всей строгости приложимы те из правил индукции, которые служат для установления законов причинной свя­ зи. Поэтому и здесь естественно и умест­ но будет устанавливать сначала простей­ шие законы причинной связи, которые не­ обходимо будут наиболее общими, а за­ тем выводить из них средние принципы. Другими словами, этология есть дедуктив­ ная наука — система выводов, полученных на основании психологии, науки опытной. § 6. До сих пор из этих наук только по­ следнюю действительно понимали и изу­ чали как науку; этологию же надо еще со­ здать. Но создание ее стало, наконец, воз­ можным. Каздое поколение людей в изоби­ лии открывало эмпирические законы, ко­ торые могут понадобиться для проверки ее дедукций; с другой стороны, мы об­ ладаем теперь в достаточном количестве и посылками, нужными для этих дедукций. И если исключить ту недостоверность, ко­ торая все-таки остается и зависит от вели­ чины естественных различий в духовном складе индивидуумов и в физических об­ стоятельствах, обусловливающих, быть мо­ жет, эти различия (эти соображения име­ ют второстепенное значение, если мы бе­ рем человечество в среднем или еп masse), то, как мне кажется, самые компетентные судьи согласятся с тем, что общие законы различных составных элементов человече­

ской природы уже и теперь изучены в до­ статочной степени для того, чтобы сведу­ щий мыслитель мог вывести из них (с зна­ чительным приближением к достоверно­ сти) то, какой тип характера должен обра­ зоваться у людей вообще при тех или дру­ гих условиях. Поэтому этология, как на­ ука, основанная на законах психологии, возможна, хотя до сих пор для нее сдела­ но лишь немного, да и это немногое сде­ лано без всякой системы. Развитие этой важной, но пока еще очень несовершен­ ной науки будет зависеть от двух процес­ сов: во-первых, от теоретического процес­ са выведения тех следствий для xapaicrepa, какие вытекают из каждой данной сово­ купности условий, и сравнения этих след­ ствий с общ епризнанными результатами обыденного опыта, а во-вторых, от обрат­ ного процесса — от более глубокого изуче­ ния действительно встречающихся типов человеческой природы людьми, не толь­ ко способными анализировать и отмечать то, при каких условиях преобладают из­ вестные типы, но и настолько знакомы­ ми с психологическими законами, чтобы быть в состоянии объяснить из особенно­ стей этих обстоятельств характеристиче­ ские черты всякого типа; при этом на счет врожденных предрасположений надо от­ носить только необъясненный остаток (ес­ ли таковой окажется). Материал для этого последнего — экс­ периментального, или апостериорного — процесса постоянно накопляется в наблю­ дениях людей. Что же касается до первого процесса, то вывести средние принципы из общих законов психологии должна это­ логия, и в этом ее великая задача. Пред­ метом изучения в этологии служат про­ исхождение и источники всех тех чело­ веческих свойств, которые нам интересно вызывать, устранять или просто понимать. Здесь надо определить, на основании об­ щих законов духа и в связи с общим по­ ложением человеческого рода во Вселен­ ной, какие (действительно существующие

или возможные) сочетания обстоятельств могут содействовать или препятствовать возникновению этих свойств. Раз этоло­ гия будет обладать такого рода средними принципами, расположенными по порядку не причин, а тех следствий, которые жела­ тельно произвести или предотвратить, она будет в состоянии стать основой соответ­ ствующего искусства. Когда этология будет таким образом подготовлена, воспитатель­ ная практика6 будет состоять в простом превращ ении принципов этологии в па­ раллельную систему предписаний и в приноровлении этих последних ко всей сово­ купности обстоятельств каждого отдельно­ го случая. Едва ли надо здесь повторять, что в этологии, как и во всякой другой дедуктив­ ной науке, апостериорная проверка долж­ на идти pari passu с априорной дедукци­ ей. Теоретический вывод относительно то­ го, какой тип характера образуется при тех или других данных обстоятельствах, должен быть проверен путем специально­ го опыта над этими обстоятельствами, где только такой опыт возможен; а заключения науки, как единого целого, должны под­ вергаться постоянной проверке и исправ­ лению на основании тех общих указаний, какие для нашего времени дает обыден­ ный опыт над человеческой природой, а для прошлых времен — история. На тео­ ретические заключения, если они не под­ тверждены наблюдением, нельзя полагать­ ся; но нельзя полагаться и на заключения, основанные на наблюдении, если их нель­ зя связать с теорией, выводя их из зако­ нов человеческой природы и из подробно­ го анализа обстоятельств данного частно­ го случая. Только согласие этих двух видов доказательства, т. е. совпадение априорных умозаключений с показаниями специаль­ ного опыта, дает достаточное основание для науки, столь «погруженной в конкрет­ ность», т. е. имеющей дело со столь слож­ ными и конкретными явлениями, какова этология.

Общие соображ ения относительно социальной науки 1

§ 1. Вслед за наукой о человеке как от­ дельном индивидууме идет наука о чело­ веке как члене общества: о действиях масс людей и о различных явлениях, составля­ ющих общественную жизнь. Если уже изучение образования еди­ ничного характера есть вещь сложная, то изучение социальных явлений (по-види­ мому, по крайней мере) должно представ­ лять собой нечто еще более сложное: чис­ ло совместно действующих причин, из ко­ торых каждая в большей или меньшей сте­ пени влияет на результат, здесь настолько значительнее, насколько поле для действия психологических и физических факторов в народе или во всем человечестве шире, сравнительно с отдельным индивидуумом. И если для более простой из этих двух об­ ластей явлений приходилось доказывать, в противность существующему предрассуд­ ку, что она может стать предметом нау­ ки, то такой предрассудок, вероятно, еще сильнее по отношению к политике и к яв­ лениям общественной жизни. Поэтому-то идея политической, или социальной нау­ ки стала получать право гражданства лишь в самое последнее время; раньше же эта идея встречалась лишь тут и там у от­ дельных мыслителей, обыкновенно весьма плохо подготовленных для ее осуществле­ ния. Между тем сами социальные явления более всех других привлекали к себе общее внимание и с интересом и серьезно обсуж­ дались почти с самого начала истории. Действительно, политика, как отрасль знания, до весьма недавнего времени на­ ходилась (да и теперь еще едва ли переста­ ла находиться) в том положении, которое Бэкон назвал «естественным состоянием наук». В этом фазисе науки разрабатывают­ ся одними практиками, которые занима­

ются ими не как отраслью теоретического исследования, а лишь для удовлетворения требований ежедневной практики, и ко­ торые потому стремятся лишь к jructifera experimenta2, почти совершенно оставляя в стороне experimenta lucifera3. Такими бы­ ли медицинские исследования ранее то­ го времени, когда начали разрабатываться, в качестве самостоятельных отраслей на­ уки, физиология и естествознание. Един­ ственным предметом медицинских иссле­ дований были тогда вопросы о том, какая диета здорова, какое лекарство излечивает ту или другую болезнь; при этом предва­ рительному систематическому исследова­ нию не подвергали ни законов питания, ни законов здоровой и болезненной де­ ятельности различных органов, от кото­ рых, очевидно, должно зависеть действие всякой диеты или лекарства. Точно так же и в политике общее внимание привлекали к себе вопросы вроде следующего: оказы­ вает ли такой-то закон или такая-то ф ор­ ма правления благодетельное или вредное влияние (вообще или для того или дру­ гого отдельного общества), — причем со­ вершенно не исследовали предварительно общих условий, определяющих результаты законодательных мер или следствий раз­ личных форм правления. Таким образом, изучавшие политику пытались изучить па­ тологию и терапию общественного тела, не заложив необходимого для этого осно­ вания в его физиологии, — пробовали ле­ чить болезнь, не понимая законов здоро­ вья. В результате получалось то, что все­ гда должно получаться, когда люди, хо­ тя бы и талантливые, пытаются разбирать сложные вопросы науки раньше установ­ ления ее более простых и элементарных истин.

Так как общественные явления так ред­ ко рассматривались с истинно научной точ­ ки зрения, то нет ничего удивительного в незначительности успехов социальной философии — в том, что в ней мало общих предложений, настолько точных и досто­ верных, чтобы люди должны были при­ знать за ними научный характер. Отсю­ да и вышло ходячее мнение, будто всякая претензия установить общие истины отно­ сительно политики и общества есть ш ар­ латанство, — будто в такого рода вопросах нельзя достигнуть ни всеобщности, ни до­ стоверности. Это общ ераспространенное мнение оправдывается отчасти тем, что в одном отношении оно действительно не лишено основания. Значительная часть людей, хотевших быть мыслителями в по­ литике, стремились к установлению не все­ общих последовательностей, а всеобщих правил. Они измышляли какую-либо од­ ну форму правления или систему законов, пригодных для всех случаев... — претензия, вполне заслуживающая тех насмешек, с ка­ кими относились к ним практики, и совсем не оправдываемая аналогией с тем искус­ ством, с которым политическое искусство должно быть в наиболее близкой связи, по самой сущности своего предмета. Ни­ кго теперь не считает возможным, чтобы одно лекарство излечивало все болезни — или хотя бы даже одну и ту же болезнь, но при всякой организации и при всяком состоянии тела. Даже совершенство той или другой на­ уки не обусловливает непременно универ­ сальности (или хотя бы только общности) правил соответствующего искусства. Мо­ жет оказаться, что социальные явления за­ висят целиком от уже известных нам при­ чин и что способ действия всех этих при­ чин можно свести к весьма простым зако­ нам, — и все-таки может не найтись даже двух таких случаев, в которых надо бы­ ло бы поступать совершенно одинаковым образом. Разнообразие тех обстоятельств, от которых зависит в различных случаях результат, может быть настолько велико, что искусство не будет в состоянии ука­ зать ни одного правила, кроме того, что следует замечать обстоятельства каждого

отдельного случая и приноровлять наши поступки к тем следствиям, которые, как гласит наука, вытекают из этих обстоя­ тельств. Но хотя бы для столь сложных во­ просов и нельзя было установить практи­ ческих положений, обладающих всеобщей приложимостью, отсюда не следует, одна­ ко, чтобы данные явления не сообразова­ лись ни с какими всеобщими законами. § 2. Все общественные явления суть яв­ ления человеческой природы, обусловли­ ваемые действием внешних обстоятельств на массы людей; если поэтому явления человеческого мышления, чувствования и действования подчиняются определенным законам, то и общественные явления также должны подчиняться некоторым опреде­ ленным законам, вытекающим из первых. Правда, нет надежды на то, чтобы зако­ ны общественных явлений (хотя бы мы знали их столь же достоверно и полно, как законы астрономии) позволили нам за тысячи лет вперед предсказывать исто­ рию общества, как мы предсказываем ис­ торию небесных явлений. Но эта разница в достоверности обусловливается не сами­ ми законами, а теми данными, к которым приходится их прилагать. Причины аст­ рономических явлений немногочисленны и изменяются мало, да и то по известным нам законам: мы можем установить, како­ вы они теперь, а отсюда определить и то, каковы они будут в любую эпоху отдален­ ного будущего. Таким образом, в астроно­ мии данные столь же достоверны, как и сами законы. Напротив, условия, влияю­ щие на состояние и развитие общества, бесчисленны и непрерывно изменяются, так что, хотя все они изменяются под вли­ янием причин, а следовательно, и законов, однако количество этих причин настолько велико, что не поддается нашим ограни­ ченным средствам вычисления. Не говорю уже о том, что непреоборимую преграду для предварительного их вычисления со­ здала бы неприложимость к фактам это­ го рода точной числовой оценки — даже и в том случае, если бы силы человеческого ума в остальных отношениях соответство­ вали такой задаче.

Но, как замечено выше, знание, совер­ шенно недостаточное для предсказания, может иметь весьма большую ценность в качестве руководства на практике. Наука об обществе достигла бы весьма высокой степени совершенства, если бы она дава­ ла нам возможность при всяком данном состоянии общественной жизни (напри­ мер, при современном положении Европы или какой-либо европейской страны) по­ нять: под влиянием каких причин каждое из явлений этой жизни стало тем, что оно есть; обнаруживает ли эта жизнь тенден­ цию к каким-либо переменам, и к каким именно; каких следствий можно ожидать в будущем от каждого из характеризую­ щих ее теперь явлений; наконец, каки­ ми средствами можно предотвратить, ви­ доизменить или ускорить каждое из этих следствий или вызвать следствия иного рода. И нет ничего химерического в на­ дежде на установление таких общих зако­ нов, которые позволили бы нам ответить на эти вопросы для любой страны и любо­ го времени, индивидуальные обстоятель­ ства которых были бы нам хорошо и з­ вестны. Можно думать также, что и другие отрасли человеческого знания, требующи­

еся для этой попытки, настолько уже по­ двинулись вперед, что настало время при­ ступить к ней. Таков предмет социальной науки. Для более наглядного выяснения сущ­ ности того метода, который я считаю ис­ тинным методом этой науки, я покажу сна­ чала, чем ее метод не должен быть. Для это­ го полезно будет охарактеризовать в крат­ ких чертах две коренные ошибки в по­ нимании действительного характера об­ щественной и политической философии, из которых — если не в одну, так в другую (открыто, а чаще бессознательно) — впада­ ли почти все размышлявшие или писавшие о логике политики с тех самых пор, как идея о разработке ее при помощи строгих правил и на основании бэконовских прин­ ципов стала общ епризнанной среди пере­ довых мыслителей. Эти ошибочные мето­ ды (если только слово «метод» приложи­ мо к ошибочным тенденциям, возникаю­ щим вследствие отсутствия ясного понятия о методе) можно назвать: первый — «экс­ периментальным, или химическим» спосо­ бом исследования, а второй — «абстракт­ ным, или геометрическим» способом. Нач-, нем с первого.

Химический, или экспериментальный метод в общественной науке

§ 1. Законы общественных явлений суть (и они не могут быть ничем иным) за­ коны активных и пассивных проявлений людей, объединенных в общественном со­ стоянии. Но люди и в общественном со­ стоянии остаются людьми, а потому и их активные и пассивные проявления оста­ ются подчиненными законам индивиду­ альной человеческой природы. Соединя­ ясь в общество, люди не превращаются в нечто другое, обладающее другими свой­ ствами, — как это имеет место, например, с водой, не похожей на свои составные ча­ сти (водород и кислород) или с нервами, мускулами и сухожилиями, очень отличны­ ми от водорода, кислорода, углерода и азо­ та, из которых они состоят. В обществен­ ной жизни люди обладают лишь такими свойствами, которые вытекают из законов природы отдельного человека и могут быть к ним сведены. Сложение причин есть все­ общий закон общественных явлений. Между тем сторонники того метода, который можно назвать «химическим», упускают этот факт из виду и рассуждают так, как если бы природа человека, как ин­ дивидуума, вовсе не играла роли или игра­ ла роль весьма второстепенную в деятель­ ности людей как членов общества. Это­ го рода мыслители отвергают все умоза­ ключения относительно политической или социальной жизни, основывающиеся на принципах человеческой природы, обзы­ вая их «отвлеченными теориями» и т. п. И действительно, для руководства своими мнениями и поведением эти мыслители, согласно их собственным заявлениям, во всех без исключены случаях требуют спе­ циального опыта. Такое воззрение не только общ ерас­ пространен© у практических политиков и

среди того весьма многочисленного класса лиц, которые, как они сами заявляют (ведь в таком вопросе всякий, как бы он ни был невежествен, считает себя компетентным), следуют указаниям скорее здравого смыс­ ла, чем науки. Этого воззрения часто дер­ жатся также и некоторые люди с более значительными претензиями на образо­ ванность, знакомые несколько с книгами и с ходячими идеями и потому слышавшие кое-что об учении Бэкона, рекомендовав­ шего придерживаться опыта и основывать свои заключения на фактах, а не на ме­ тафизических догмах. И они думают, что покажут себя истинными последователя­ ми Бэкона и разоблачат в своих против­ никах простых силлогизаторов и схола­ стиков, если станут разрабатывать поли­ тические факты при помощи такого же (прямого экспериментального) метода, ка­ ким изучаются факты химические... Но так как признание применимости эксперимен­ тальных методов в политической филосо­ ф ии несовместимо со сколько -нибудь пра­ вильным пониманием этих методов, то те «опытные» доказательства, к которым при­ водит такой «химический метод» (и кото­ рые, особенно в Англии, составляют глав­ ное содержание парламентского и пред­ выборного красноречия), таковы, что их никго после Бэкона не признал бы состо­ ятельными ни в самой химии, ни в любой другой экспериментальной науке. Вот об­ разцы этих рассуждений: запрещ ение вво­ за иностранных товаров ведет к народному благосостоянию, так как при нем достиг­ ла процветания Англия (или так как прак­ тиковавшие его страны вообще процвета­ ли); наши законы, наше внутреннее управ­ ление или наша конституция превосход­ ны — вследствие подобной же причины;

сюда же относится и вечное аргументиро­ вание на основании исторических приме­ ров: на основании истории Афин и Рима, смисфильдских пожаров, французской ре­ волюции и т. п. Я не стану тратить время на борьбу с такими приемами аргументации, несо­ стоятельность которых очевидна для вся­ кого, кто хоть сколько-нибудь имел дело с оценкой очевидности, и в которых л и­ бо заключения общего xapaicrepa выво­ дят из отдельного непроанализированного случая, либо данное следствие произволь­ но относят к какому-либо одному из его предыдущих — без всякого «исключения», или сравнения случаев. Как справедливость, так и здравый смысл предписывают бо­ роться не с самой нелепой, а с самой ра­ зумной формой ложного мнения. Поэтому мы будем предполагать, что человек зна­ ком с условиями правильного эксперимен­ тального исследования и обладает позна­ ниями, необходимыми для их выполнения (поскольку они вообще могут быть выпол­ нены). Он должен знать те исторические факты, которым может научить простая эрудиция, т. е. которые могут быть дока­ заны на основании исторических свиде­ тельств, без всякой помощи со стороны какой бы то ни было теории; наконец, в том случае, когда одни эти факты, будучи надлежащим образом сопоставлены, мо­ гут удовлетворить требованиям правиль­ ной индукции, исследователь должен быть в состоянии произвести эту индукцию. Что ни одна подобная попытка не мо­ жет иметь ни малейшей надежды на успех, — это подробно было показано в деся­ той главе третьей книги. Мы рассмотрели там, могут ли следствия, зависящие от не­ скольких причин, быть объ ем ом правиль­ ной индукции при помощи наблюдения и опыта, и на основании самых убеди­ тельных соображений пришли к отрица­ тельному заключению. А так как нет след­ ствий, которые зависели бы от столь слож­ ных причин, как общественные явления, то мы смело могли бы подвести эти явления под установленное там заключение. Одна­ ко логически принцип, с которым еще так мало успело освоиться популярное мыш­

ление, требует неоднократного подчерки­ вания, прежде чем он произведет надле­ жащее впечатление; а так как мы имеем дело с таким случаем, где это явление дает себя знать в наиболее сильной форме, то полезно будет вновь изложить основания указанного общего правила, в его приме­ нении к особенностям рассматриваемого нами сейчас класса исследований. § 2. Первое затруднение, с которым мы встречаемся при попытке приложить экс­ периментальные методы к установлению законов общественных явлений, заключа­ ется в том, что мы лишены здесь средств производить искусственные опыты. Даже если бы мы могли совершенно свободно задумывать и выполнять опыты, мы всетаки находились бы в чрезвычайно невы­ годном положении — с одной стороны, вследствие невозможности установить и заметить все факты каждого случая, а с дру­ гой — вследствие того что (по причи­ не непрерывного изменения этих фактов), прежде чем пройдет достаточно времени для определения результатов опыта, — все­ гда должны каким-либо образом изменить­ ся не те, так другие существенные обсто­ ятельства. Однако рассматривать логиче­ ские возражения, какие можно было бы сделать против убедительности такого ро­ да опытов, не стоит, потому что мы, оче­ видно, никогда не бываем в состоянии производить такие опыты. Мы можем толь­ ко следить за теми опытами, какие произ­ водятся природой или людьми (последни­ ми — с какой-либо другой целью); а в таких опытах мы не можем приспособить к на­ шим целям наших логических средств, не можем видоизменять обстоятельства, как этого требует процесс «исключения, или элиминации». Если те случаи, которые са­ ми собой представляются нам (в совре­ менных событиях и в отмеченных исто­ рией последовательностях явлений), отли­ чаются достаточным разнообразием в об­ стоятельствах, то индукция на основании специального опыта возможна; в против­ ном же случае — нет. Таким образом, ре­ шению подлежит такой вопрос: можно ли в истории найти данные, нужные для ин­

дукции относительно причин тех или дру­ гих политических событий или свойств тех или других политических факторов (разумея под «историей» и современную историю)? Чтобы придать нашим рассуж­ дениям определенность, предположим, что такой вопрос поставлен относительно ка­ кого-либо частного предмета политичес­ ких исследований и споров. Пусть это бу­ дет, например, вопрос, о котором часто спорят в нашем столетии, — вопрос о дей­ ствии на народное благосостояние огра­ ничительного и запретительного торгово­ го законодательства. Пусть исследованию при помощи специального опыта подле­ жит эта проблема. § 3. Для применения здесь наиболее со­ вершенного из методов эксперименталь­ ного исследования — «метода различия» — нам надо отыскать два такие случая, кото­ рые согласовались бы между собой во всех частностях, кроме одной той, которая яв­ ляется предметом исследования. Если бы мы нашли два народа, у которых совер­ шенно одинаковы все естественные усло­ вия (как благоприятные, так и неблаго­ приятные), которые сходны друг с дру­ гом во всех качествах, физических и нрав­ ственных, природных и приобретенных; нравы, обычаи, мнения, законы и учре­ ждения которых одинаковы во всех отно­ шениях, за исключением того, что один из них имеет более покровительственный тариф или в каких-либо других отнош ени­ ях больше стесняет свободу промышлен­ ности, и если бы один из этих народов ока­ зался богатым, а другой бедным (или один богаче другого), — то мы имели бы ехрепmentum crucis, действительное опытное до­ казательство того, какая из двух названных систем более благоприятна для народного богатства, Но предположение о возможно­ сти существования двух таких народов яв­ но нелепо. Такое совпадение невозможно даже и с отвлеченной точки зрения. Два на­ рода, сходные между собой во всем, кроме торговой политики, должны быть сходны также и в этой последней. Различия в за­ конодательстве не суть какие-либо прису­ щие народам, конечные различия; это —

не свойства разрядов, а следствия других причин. Если два народа различаются сво­ ей торговой политикой, то это должно быть результатом какого-нибудь различия либо в их положении (а следовательно, в их очевидных интересах), либо в тех или других из их мнений, обычаев и стремле­ ний. А это открывает перед нами безгра­ ничную перспективу дальнейших разли­ чий, способных действовать на промыш ­ ленное процветание данных наций, а так­ же и на всякую другую сторону их жиз­ ни, — действовать столькими путями, что их нельзя даже перечислить или вообра­ зить. Таким образом, очевидно, что в соци­ альных изысканиях нельзя получить усло­ вий, необходимых для наиболее убедитель­ ного метода, исследований, производимых при помощи специального оп ы та1. Ввиду неприложимости в данном слу­ чае прямого метода различия, мы можем попробовать здесь, как и в других слу­ чаях, то вспомогательное средство, кото­ рое мы выше назвали «косвенным мето­ дом различия»: вместо двух случаев, раз­ личающихся только присутствием или от­ сутствием одного обстоятельства, мы бу­ дем сравнивать такие два класса фактов, в которых во всех случаях первого клас­ са будет присутствовать, а во всех случаях второго — отсутствовать изучаемое нами обстоятельство. Возьмем наиболее благо­ приятный случай, какой только можно се­ бе представить (слишком благоприятный для того, чтобы он мог когда-либо встре­ титься в действительности): положим, мы сравниваем один народ, ограничивающий свободу торговли, с двумя или более наро­ дами, сходными лишь в том, что они до­ пускают свободную торговлю. Тут уже нет необходимости, чтобы хоть один из на­ родов, держащихся свободы торговли, был сходен во всех обстоятельствах с народом, практикующим покровительственную по­ литику: один из первых может походить на последний лишь некоторыми чертами, другой — остальными. Тем не менее, ес­ ли эти народы окажутся беднее народа, ограничивающего торговлю, мы получим право признать этот факт следствием от­ сутствия у каждого из этих народов не тех

обстоятельств, которыми один из них от­ личается от другого, а именно покрови­ тельственной системы. Если бы (могли бы мы сказать) народ, держащийся ограничи­ тельной торговой политики, достиг про­ цветания под влиянием причин, общих ему с первым из народов, практикующих свободную торговлю, то процветания до­ стиг бы и этот народ; если бы процве­ тание было следствием другого ряда при­ чин, то оно наблюдалось бы и у второ­ го из этих народов; но ни тот, ни другой народ не процветают, следовательно, про­ цветание есть следствие политики, стесня­ ющей торговлю. Таков тип наиболее дока­ зательного рассуждения из области поли­ тики, основанного на специальном опыте; если же и оно окажется неубедительным, то нелегко отыскать другое, которое мож­ но было бы по доказательности поставить выше этого. Между тем едва ли надо указывать на неубедительность этого рассуждения. По­ чему процветание нации должно обуслов­ ливаться исключительно одной причиной? Народное благосостояние всегда бывает со­ вокупным результатом множества благо­ приятных обстоятельств, и народ, прак­ тикующий ограничительную политику, мо­ жет соединять в себе большее число этих обстоятельств, чем оба другие народа (хо­ тя все эти обстоятельства будут общи ему с тем или другим из них). Его благосо­ стояние может быть результатом отчасти условий, общих ему с одним из этих наро­ дов, отчасти же условий, общих ему с дру­ гим из них, меяоду тем как оба эти народа, имея каждый лишь половину данного чис­ ла благоприятных условий, могут оставать­ ся на низшей ступени процветания. Таким образом, даже наибольшее приближение к правильной индукции из данных непо­ средственного опыта, какое только может иметь место в социальной науке, отличает­ ся лишь кажущейся убедительностью и не имеет никакой действительной ценности. § 4 . Итак, мы должны совершенно отка­ заться от метода различия в обеих его ф ор­ мах. У нас остается еще метод сходства. Но мы уже знаем, как мало ценности имеет

этот метод для случаев, допускающих мно­ жественность причин. Между тем имен­ но в общественных явлениях множествен­ ность причин играет самое большое значе­ ние, какое только можно себе представить. Предположим, что наблюдатель име­ ет дело с самым счастливым из вообрази­ мых сочетаний случайностей, — он нашел два народа, сходные между собой лишь в двух обстоятельствах: оба они ограничи­ вают свободу торговли и оба процвета­ ют. Или предположим, что он нашел не­ сколько народов, которые все пользуют­ ся благосостоянием и у которых нет дру­ гих, общих им всем, предыдущих обстоя­ тельств, кроме ограничительной политики. Не стоит и говорить о том, что ни исто­ рия, ни даже наблюдения над современ­ ностью не могут дать нам ни одного та­ кого случая: два народа, сходные в этом пункте, не могут быть различными во всех других обстоятельствах, могущих оказать свое влияние на этот пункт. Положим, од­ нако, что этой невозможности нет и что установлен тот факт, что сходство между народами ограничивается одной покрови­ тельственной системой, как предыдущим, и промышленным процветанием, как по­ следующим. В какой степени может этот факт доказывать то, что причиной про­ цветания была здесь именно покровитель­ ственная система? В столь слабой, что она равносильна отсутствию всякого доказа­ тельства. Заключение о причинной свя­ зи с данным следствием какого-либо од­ ного предыдущего на том основании, что оказалось возможным исключить все дру­ гие предыдущие, будет справедливо лишь в том случае, если данное следствие мо­ жет зависеть только от одной этой причи­ ны. Если же оно допускает несколько при­ чин, то совершенно естественно, что надо исключить каздую из них в отдельности. Но в области политических явлений пред­ положение единичности причины не про­ сто «далеко от истины», а находится от нее на неизмеримом расстоянии. Всякое обще­ ственное явление, представляющее для нас особенный интерес: безопасность, благо­ состояние, свобода, хорошее управление, общественная нравственность, просвеще­

ние (а также и противоположные этим явления), имеет бесконечное множество причин — особенно внешних или отда­ ленных (которые, по большей части, од­ ни только и доступны непосредственному наблюдению). Для каждого из этих явле­ ний недостаточно какой-либо одной от­ дельной причины; на них оказывает вли­ яние, способствуя их возникновению или их предотвращению, бесчисленное множе­ ство причин. Поэтому из одной возможно­ сти исключения того или другого обстоя­ тельства мы никак еще не можем вывести того, чтобы обстоятельство это было без­ различным для следствия даже в какомлибо из тех случаев, откуда мы его ис­ ключили или элиминировали. Мы можем сказать только то, что следствие получа­ ется иногда и без данного обстоятельства, но не то, что наличие этого последнего остается без всякого влияния. Подобные же возражения возбуждает и метод сопутствующих изменений. Если бы причины, влияющие на состояние того или другого общества, производили след­ ствия, различающиеся друг от друга по су­ ществу: если бы благосостояние зависело от одной причины, мир от другой, третья делала бы народ добродетельным, четвер­ тая развитым, то (хотя мы и тогда не бы­ ли бы в состоянии отделить эти причины друг от друга) мы все-таки могли бы от­ нести к каждой из них то свойство след­ ствия, которое возрастало с ее возраста­ нием и уменьшалось с ее уменьшением. Но каждое свойство общества находится под влиянием бесчисленного множества причин, и взаимодействие сосуществую­ щих общественных элементов таково, что все, что влияет на какой-либо один из бо­ лее важных среди них, этим самым ока­ зывает косвенное воздействие и на другие элементы, хотя бы они и не подчинялись его прямому воздействию. Таким образом, следствия отдельных факторов не разли­ чаются здесь по качеству, количество же каждого из них зависит от всех них вместе; а потому изменения целого такого аггрегата не могут стоять ни в каком единообраз­ ном отношении к изменениям какой-либо одной из его составных частей.

§ 5. Остается метод остатков. С первого взгляда этот метод кажется более прило­ жимым в такого рода исследованиях, чем остальные три метода. Действительно, он требует только того, чтобы мы тщательно заметили обстоятельства какой-либо од­ ной страны или признаки какого-либо од­ ного общественного состояния. Если затем откинуть следствия всех причин, тенден­ ции которых известны, то остаток, не под­ дающийся объяснению из этих причин, можно с вероятностью приписать осталь­ ным обстоятельствам, наличие которых в данном случае нам известно. Нечто по­ добное представляет из себя метод, кото­ рого, по словам Кольриджа2, он держался в своих политических опытах, помещен­ ных в Morning Post. «Для всякого важного происшествия я старался открыть в про­ шлой истории событие, наиболее с ним сходное. Я доставал, где только было мож­ но, современных историков, авторов ме­ муаров и памфлетов. Затем, старательно отделив черты различия от черт сходств, я определял, на какой стороне перевес, и сообразно с этим делал предположение, что результат будет такой же или иной. Так, например, поступал я в ряде очерков, озаглавленных „Сравнение Ф ранции при Наполеоне с Римом при первых цезарях“, и в следовавших за ними очерках „От­ носительно вероятной конечной реставра­ ции Бурбонов". Тому же плану и с тем же успехом следовал я при начале испанской революции, взяв за основание для сравне­ ния войну соединенных провинций с Фи­ липпом II»3. В этих исследованиях Коль­ ридж, без сомнения, пользовался методом остатков, так как, «отделив черты разли­ чия от черт сходства», он, конечно, делал им оценку, а не довольствовался их пе­ речислением: он, несомненно, брал лишь такие черты сходства, которые казались ему по своей природе способными влиять на следствие, и вычтя влияние этих черт, заключал, что остальную часть следствия надо приписать чертам различия. Каково бы ни было значение метода остатков, он, как мы уже раньше заметили, не есть метод чистого наблюдения и опы­ та: он заключает не на основании срав­

нения случаев, а на основании сравнения какого-либо случая с результатом некото­ рой прежней дедукции. В приложении к общественным явлениям метод остатков предполагает уже знание причин, от ко­ торых происходит часть следствия. А так как мы уже показали, что причины эти не могут стать нам известными из специаль­ ного опыта, то, следовательно, они должны быть получены путем дедукции из принци­ пов человеческой природы, причем опыт будет играть только роль дополнительного пособия для определения причин, обусло­ вивших необъясненный остаток. Но если принципами человеческой природы мож­ но пользоваться для установления неко­ торых политических истин, то они мо­ гут служить и для установления всех та­ ких истин. Если мы имеем право сказать: «Англия должна была достигнуть процве­ тания, благодаря запретительной системе, так как, если откинуть результаты всех дру­ гих действовавших здесь стремлений, у нас все-таки остается необъяснимой известная доля этого процветания», то мы имеем пра­ во прибегнуть к этому же источнику и для установления действия запретительной си­ стемы и посмотреть, как можно объяснить ее тенденции из законов человеческих по­ буждений и действий. Экспериментальное доказательство имеет значение только в ка­ честве проверки заключения, полученного на основании этих общих законов. В са­ мом деле, мы можем выделить следствия одной, двух, трех или четырех причин; но нам никогда не удастся выделить следствия всех причин, кроме одной. А раз это так, то было бы странно, если бы мы, не же­ лая априорно умозаключать относительно действия одной только причины, постави­ ли бы себя (вследствие излишней осторож­

ности) в зависимость от стольких отдель­ ных априорных умозаключений, сколько есть причин, действующих в данном слу­ чае совместно с этой одной при чиной4. Теперь мы достаточно разъяснили то грубое искажение способа исследования политических явлений, которое я назвал «химическим методом». Нам не было бы нужды так долго останавливаться на этом, если бы претензия авторитетно решать по­ литические вопросы проявлялась только у лиц, основательно изучивших какой-либо из высших отделов естественных наук. Но обыкновенно те, чьи рассуждения по поли­ тическим вопросам удовлетворяют их са­ мих и большее или меньшее количество их почитателей, ничего не знают о методах естественно-научных исследований, кроме немногих правил, которые они продолжа­ ют бессознательно повторять за Бэконом, совершенно не понимая того, что бэконовское представление о научном исследова­ нии уже сделало свое дело и что наука до­ стигла теперь более высокой ступени раз­ вития. Поэтому, вероятно, все-таки найдет­ ся немало лиц, для которых предыдущие замечания будут полезны. В наше время, когда даже для химии, при ее попытках изучения более сложных химических по­ следовательностей (имеющих место в жи­ вотном или хотя бы даже в растительном организме), стало необходимым сделаться дедуктивной наукой и когда она действи­ тельно стала ею, — нельзя думать, чтобы человек, обладающий научными навыками и следивший за общим развитием наших знаний о природе, подвергся искушению прилагать методы элементарной химии к изучению последовательностей, имеющих место в области наиболее сложных из всех существующих явлений.

Геометрический, или отвлеченный метод

§ 1. Рассмотренное в предыдущей главе заблуждение встречается, как мы уже сказа­ ли, преимущественно у лиц, мало привыч­ ных к научному исследованию: у практиче­ ских политиков, скорее готовых ссылать­ ся на общие места философии для оправ­ дания своей практики, чем искать руко­ водства для этой практики в философских принципах, а также у людей недостаточно образованных, которые, не зная, что для построения основательной теории нужны тщательный подбор и старательное срав­ нение случаев, пытаются создать таковую на основании немногих, случайно подме­ ченных совпадений. Напротив, тот ошибочный метод, о ко­ тором мы будем говорить сейчас, свой­ ствен людям мыслящим и преданным нау­ ке. Он мог прийти в голову лишь тем, кто уже освоился до известной степени с сущ­ ностью научных изысканий. Сознавая не­ возможность узнать истину относительно столь сложных последовательностей, како­ вы последовательности общественных яв­ лений, при помощи случайных наблюде­ ний или прямых экспериментов, эти лю ­ ди обращаются к более простым законам, непосредственно действующим в этих яв­ лениях и представляющим собой не что иное, как законы природы участвующих в этих общественных явлениях людей. Эти мыслители видят (чего не видят привер­ женцы химического, или эксперименталь­ ного метода), что наука об обществе необ­ ходимо должна быть дедуктивной. Но они бессознательно уподобляют дедуктивную науку об обществе скорее геометрии, чем астрономии и физике, — иногда вслед­ ствие недостаточной внимательности к особой природе общественных явлений, а часто и потому, что (слишком рано за­

кончив свое собственное научное воспи­ тание) они представляют себе геометрию типом всякой дедуктивной науки. Среди различий между геометрией (наукой о сосуществованиях, совершенно не зависящих от законов последовательно­ сти явлений) и получившими дедуктивный характер физическими науками о причин­ ной связи одним из наиболее заметных представляется следующее: в геометрии нет места для того, с чем мы постоянно встре­ чаемся в механике и в ее приложениях, — для столкновения сил, для противодействия причин друг другу или видоизменения их друг другом. В механике мы то и дело на­ ходим, что две или более движущие силы производят не движение, а покой, или если и движение, то в направлении, отличном от того, по какому оно пошло бы под вли­ янием каждой из этих сил в отдельности. Правда, совокупное действие сил, действу­ ющих одновременно, будет как раз таково, как если бы они действовали друг после друга или попеременно, в чем и состоит отличие механических законов от хими­ ческих. Но во всяком случае, здесь след­ ствия, будут ли они произведены последо­ вательным или одновременным действи­ ем сил, вполне или отчасти уничтожают друг друга: то, что одна сила производит, другая частью или вполне разрушает. Ина­ че обстоит дело в геометрии. Следствие, вытекающее из одного принципа геомет­ рии, не заключает в себе ничего, что про­ тиворечило бы следствию, вытекающему из другого ее принципа. То, истинность чего доказана одной геометрической тео­ ремой и что было бы истинным и в том случае, если бы не существовало никаких других геометрических принципов, не мо­ жет измениться, не может утратить своей

истинности под влиянием какого бы то ни было другого геометрического прин­ ципа. То, истинность чего доказана одна­ жды, истинно во всех случаях, какое бы мы ни сделали предположение относительно всякого другого предмета. И вот подобное же представление об­ разовалось, по-видимому, и о социальной науке у прежних писателей, пытавшихся разрабатывать ее при помощи дедуктив­ ного метода. Механика, как наука, была бы очень похожа на геометрию, если бы дви­ жение вызывалось всегда одной силой и никогда — столкновением сил. А именно это предполагает, по-видимому, геометри­ ческая теория общества по отношению к общественным явлениям: согласно ей, каж­ дое из этих явлений всегда определяется только одной силой, одним и особым свой­ ством человеческой природы. Теперь мы уже настолько подвинулись вперед, что нам нет нужды доказывать или разъяснять, что истинный характер обще­ ственных явлений не таков. Среди этих, наиболее сложных и потому наиболее из­ менчивых, явлений нет ни одного, которое не находилось бы под влиянием бесчис­ ленного количества сил, которое не зави­ село бы от соединения весьма многих при­ чин. Поэтому нам надо доказывать не то, что рассматриваемое воззрение ош ибоч­ но, а то, что в эту ошибку действительно впадали: что столь неправильное представ­ ление о происхождении общественных яв­ лений действительно имело защитников. § 2 . Здесь мы должны оставить без рас­ смотрения один многочисленный разряд мыслителей, изучавших общественные фак­ ты геометрическим (т. е. не допускающим видоизменения одного закона другим) ме­ тодом: а именно, тех, у кого это заблуж­ дение усложняется и обусловливается дру­ гой основной ошибкой, которой мы уже несколько раз касались и о которой нам еще придется сказать в конце сочинения. Я говорю о тех, кто выводит политиче­ ские заключения не из законов природы, не из действительных или воображаемых последовательностей явлений, а из неиз­ менных практических правил. Таковы, на­

пример, все, кто основывает свою полити­ ческую теорию на так называемом «отвле­ ченном праве», т. е. на всеобщих предпи­ саниях (мы уже отмечали фантастический характер этой претензии). Таковы же и те, которые делают предположение об обще­ ственном договоре или о каком-либо иного рода первоначальном обязательстве, при­ меняя его затем к отдельным случаям пу­ тем простого истолкования. У всех них основой заблуждения является стремление оперировать с искусством так, как опери­ руют с наукой, — стремление получить де­ дуктивное искусство (неосновательность этой попытки будет показана в одной из следующих глав). Здесь же за пояснением геометрической теории удобнее обратить­ ся к тем мыслителям, которые избегли этой дополнительной ошибки и в этом отно­ шении придерживаются более правильных понятий о природе политических исследо­ ваний. Прежде всего мы можем указать на мыслителей, ставящих основной посылкой своей политической философии положе­ ние, что управление основано на стра­ хе, что боязнь друг друга есть единствен­ ное побуждение, приведшее некогда людей в общественное состояние и до сих пор держащее их в нем. Некоторые из преж­ них исследователей, особенно Гоббс, пря­ мо принимали это положение за основа­ ние своего учения, пытаясь построить на нем всю политическую философию. Прав­ да, Гоббс нашел этот один принцип не­ достаточным для разработки всего свое­ го предмета и был вынужден дополнить его двойным софизмом первоначального договора. Я называю этот договор «двой­ ным софизмом», потому что, во-первых, в этой теории вымысел выдается за факт, а во-вторых, потому что здесь за осно­ ву теории берется практический принцип или правило (а это есть petitio principii). В самом деле (как мы заметили, говоря об этом заблуждении), всякое правило по­ ведения, даже если оно столь же обяза­ тельно, как соблюдение обещания, должно основываться на теории вопроса, так что, следовательно, теория эта не может сама на нем основываться.

§ 3. Минуя менее важные случаи, я сразу перейду к наиболее замечательному из со­ временных применений геометрического метода в политике; оно исходит от лиц, прекрасно сознающих разницу между на­ укой и искусством, понимающих, что пра­ вила поведения должны следовать за уста­ новлением законов природы, а не преду­ преждать эти последние, и что именно тео­ ретические законы, а не практические пра­ вила составляют настоящее поприще для приложения дедуктивного метода. Я имею в виду «философию интереса», выставлен­ ную школой Бэнтама. Те глубокие и оригинальные мысли­ тели, которых обыкновенно разумеют под названием «школы Бэнтама», основывали свою общую теорию управления на од­ ной широкой посылке: что действия людей всегда определяются их интересами. Надо заметить, что в этом выражении заключа­ ется двусмысленность: в самом деле, так как те же самые философы, в особенно­ сти Бэнтам, придавали название «интере­ са» всему, что нравится известному лицу, то можно было бы подумать, что смысл при­ веденного положения лишь тот, что дей­ ствия людей всегда определяются их жела­ ниями. Но взятое в таком смысле, положе­ ние это не могло бы оправдать ни одного из тех следствий, какие выводили из не­ го рассматриваемые писатели, так что под словом «интерес» в их политических рас­ суждениях надо (как они и сами объясня­ ют в подобных случаях) понимать то, что обыкновенно называется «частным» (pri­ vate) или «мирским» (worldly) \ интересом. Если теперь принять рассматриваемое учение в этом смысле, то сразу же, in lim­ ine, представляется возражение, которое могло бы показаться для него роковым: а именно, что столь широкое положение далеко не есть всеобщая истина. Люди не во всех своих действиях руководятся своими личными (worldly) интересами. Но это воз­ ражение вовсе не так уж убедительно, как оно кажется с первого взгляда: в политике нам приходится иметь дело по большей ча­ сти с поведением не отдельных лиц, а ли­ бо последовательного ряда лиц (напри­ мер, ряда правителей), либо какой-нибудь

группы или массы их (нации, аристокра­ тии, представительного собрания). Меэвду тем все, что истинно относительно значи­ тельного большинства людей, можно без большой ошибки признать истинным и от­ носительно любого ряда лиц, рассматри­ ваемых как одно целое, или относитель­ но любого собрания лиц, в котором дей­ ствие большинства становится действием их всех. Поэтому, хотя рассматриваемому положению дают иногда без н у щ ы пара­ доксальное выражение, тем не менее вы­ водимые из него следствия состоятельны лишь в той мере, в какой они оправдыва­ ются следующим более узким положени­ ем: всякий ряд лиц, а также большинство всякой группы лиц, в целом своего пове­ дения, руководствуются своими личными (personal) интересами. Мы должны предо­ ставить бэнтамовой школе право на такое, более рациональное выражение их основ­ ного принципа, к тому же вполне соглас­ ное с теми объяснениями, какие ее пред­ ставители сами дают этому принципу, ко­ гда им приходится его защищать. Теория приходит далее к совершенно правильному заключению, что, если дей­ ствия людей определяются в общем их эго­ истическими (selfish) интересами, то к вы­ годе управляемых ведет деятельность толь­ ко таких правителей, чьи эгоистические интересы согласуются с этой выгодой. Сюда надо прибавить еще следующее тре­ тье положение: ни у одного правителя его эгоистические интересы не тождественны с интересами управляемых, если такая тож­ дественность не установлена ответствен­ ностью, т. е. зависимостью правителя от воли управляемых. Иными словами (и в этом — конечный вывод всей теории), же­ лание удержать свою власть и боязнь по­ терять ее, а также все, что отсюда вытека­ ет, являются единственными побуждения­ ми, на основании которых можно ожидать со стороны правителей поведения, соглас­ ного с общим интересом. Таким образом, мы имеем здесь основ­ ную теорему политической науки, состоя­ щую из трех силлогизмов и зависящую, главным образом, от двух общих посылок, в каждой из которых известное следствие

рассматривается как определяемое толь­ ко одной причиной, а не совокупностью нескольких причин. Одна из этих посы­ лок говорит, что действия не выдающихся над средним уровнем правителей опреде­ ляются исключительно их эгоистическими интересами; другая — что сознание пра­ вителями тождественности их интересов с интересами управляемых обусловливает­ ся и может обусловливаться только одной причиной — их ответственностью перед управляемыми. Однако ни одно из этих положений ни­ коим образом нельзя признать истинным; особенно далеко от истины последнее. Неверно, что действия даже средних правителей всецело (или хотя бы прибли­ зительно всецело) определяются их лич­ ным (personal) интересом (или даже их по­ ниманием своих личных интересов). Я не говорю уже о влиянии чувства долга или филантропических стремлений — о моти­ вах, на которые в общем никогда нельзя полагаться (хотя в некоторой степени — за исключением стран или периодов силь­ ного нравственного упадка — они влия­ ют почти на всех правителей, а на не­ которых даже и весьма сильно). Я настаи­ ваю лишь на том, что истинно относитель­ но всех правителей: а именно, что харак­ тер и образ их деятельности (независимо от личного расчета) в значительной сте­ пени определяются привычными чувство­ ваниями и стремлениями, общепринятым образом мыслей и действий того обще­ ства, членами которого эти правители со­ стоят, а также стремлениями, привычками и образом мыслей, характеризующими тот класс этого общества, к которому они сами принадлежат. И ни один человек не пой­ мет и не будет в состоянии объяснить себе их поведения, если он не примет в расчет всех этих обстоятельств. Далее, правители находятся также под сильным влиянием со стороны правил и традиций, унасле­ дованных ими от предшествовавших им правителей, — правил и традиций, сохра­ няющих, как показал опыт, свое влияние в течение долгого времени, даже в против­ ность личным интересам правителей на­ стоящего момента. Я оставляю в стороне

влияние других, менее общих причин. Хо­ тя таким образом личные (private) интере­ сы самих правителей или правящего клас­ са представляют весьма могущественную силу, постоянно действующую и оказыва­ ющую самое глубокое влияние на их пове­ дение, тем не менее значительная часть их действий ни в каком случае не мо­ жет найти себе объяснения в этом личном интересе. И даже на отдельные хорош ие или дурные акты их управления некото­ рое и немалое влияние оказывают такие побуждения, которые было бы совершен­ но неправильно включать в понятие эгои­ стического интереса (self-interest)2. Обращаясь теперь к другому положе­ нию (что одна только ответственность пе­ ред управляемыми может обусловливать в правителях сознание тождественности их интересов с интересами общества), мы найдем, что его еще менее первого мож­ но допустить, в качестве всеобщей истины. Я говорю не о полной тождественности интересов, которая представляется неосу­ ществимой фантазией и которой, конечно, не может дать ответственность перед на­ родом. Я говорю о тождественности в су­ щественном, а это существенное различ­ но в различных местах и в разные эпохи. Во многих случаях главнейший из личных (personal) интересов правителей —упроче­ ние их власти — заставлял их делать имен­ но то, что больше всего соответствовало также и интересам общества. Так, подавле­ ние анархии и сопротивления закону, пол­ ное подчинение авторитету центрального правительства было при том обществен­ ном строе, какой существовал в Европе в Средние века3, одним из насущнейших интересов и народа, и в то же время пра­ вителей, просто как таковых; и если бы последние были ответственны, то это от­ нюдь не заставило бы их сильнее стре­ миться к цели: напротив, это могло бы многими путями повлиять в смысле ослаб­ ления этих побуждений. В течение боль­ шей части царствования королевы Елиза­ веты и многих других монархов, имена ко­ торых можно бы привести, сознание тож­ дества интересов у правителя и большин­ ства народа было, вероятно, сильнее, чем

оно обыкновенно бывает у ответственных правительств: что было всего ближе серд­ цу народа, все это было близко и сердцу монарха. Кто — Петр ли Великий, или те грубые дикари, которых он начал цивили­ зовать, — действительно стремился к тому, что было согласно с истинными интереса­ ми этих дикарей4. Я не хочу устанавливать здесь никакого учения об управлении и не призван опре­ делять относительную важность тех обстоя­ тельств, которые эта геометрическая школа политиков исключила из своей системы, и тех, которые она в нее ввела. Мое дело только показать, что метод этих политиков был ненаучен; но я вовсе не хочу измерять величину ошибки, заключающейся в тех вы­ водах, которые они действительно делали. Однако будет только справедливо по отношению к этим политикам, если мы от­ метим, что их ошибка касалась не столько сущности, сколько формы: они напрасно выражали в систематическом виде и при­ давали форму научной разработки важ­ ного философского вопроса тому, что в действительности было просто лишь зло­ бой дня. Хотя действия правителей отнюдь не всецело определяются их эгоистически­ ми интересами, тем не менее конститу­ ционные ограничения нужны, в качестве гарантий, главным образом, именно про­ тив этих эгоистических (selfish) интересов; по этой именно причине в Англии и в других государствах современной Европы нельзя никоим образом обойтись без та­ ких ограничений. Справедливо также и то, что в этих государствах ответственность перед управляемыми есть в настоящее вре­ мя единственное практически пригодное средство для того, чтобы вызвать созна­ ние тождественности интересов в таких случаях и по таким вопросам, когда это сознание не отличается достаточной си­ лой само по себе. Я ничего не имею ска­ зать против всех этих соображений и про­ тив тех доводов, которые в них можно по­ черпнуть в пользу мероприятий, имеющих целью исправление нашей представитель­ ной системы; я должен только выразить свое сожаление по поводу того, что не­ значительную (хотя и в высшей степени

важную) часть политической философии, оказавшуюся необходимой для непосред­ ственной цели — поддержки парламент­ ской реформы, столь замечательные мыс­ лители выдавали за полную теорию по данному вопросу. Нельзя думать (да это и фактически неверно), будто названные философы ви­ дели в немногочисленных посылках сво­ ей теории все, что нужно для объяснения общественных явлений или для руковод­ ства при выборе форм правления, а также законодательных и административных ме­ роприятий. Для такого заблуждения они были слишком высоко образованы, обла­ дали слишком широким умом, а некото­ рые из них — слишком здравым и практи­ ческим складом. Свой принцип они мог­ ли прилагать и действительно прилагали лишь с бесчисленными оговорками. Но де­ ло в том, что здесь нужны были не оговор­ ки. Мало надежды исправить путем над­ строек теорию, у которой нет достаточно широких оснований. Не по-философски поступает тот, кто строит науку, пользуясь лишь немногими из тех фактов, которы­ ми определяются ее явления, и предостав­ ляя остальное практической рутине или проницательности догадок. Мы либо во­ все не должны претендовать на научность, либо должны одинаково изучать все опре­ деляющие факторы и стараться, насколь­ ко это возможно, все их включить в об­ ласть данной науки. Иначе мы непременно уделим слишком большое внимание тем из них, которые принимает в расчет на­ ша теория, и в то же время неправильно оценим остальные — по всей вероятности, уменьшим их истинное значение. Жела­ тельно, чтобы дедукции наши основыва­ лись на всей совокупности (а не на части только) действующих тут законов приро­ ды; это желательно даже и в том случае, если не принятые в соображение законы столь маловажны в сравнении с остальны­ ми, что для большинства целей и в боль­ шинстве случаев их можно было бы оста­ вить без внимания. Но в области социаль­ ной науки совершенно не имеет места да­ же и это последнее предположение. Обще­ ственные явления в своих существенных

чертах зависят не исключительно от одно­ го какого-либо фактора или закона челове­ ческой природы (испытывая лишь незна­ чительные видоизменения под влиянием других факторов или законов): все свой­ ства человеческой природы влияют на эти явления, и среди этих свойств нет ни одно­ го, которое влияло бы на них лишь в не­ значительной степени, — нет ни одного, которое, будучи устранено или подверг­ шись значительному изменению, не затро­ нуло бы существенным образом всего об­ щественного строя и не внесло бы боль­ шей или меньшей перемены в ход всех общественных явлений. Теория, которой касались предыдущие замечания, в настоящее время является — по крайней мере, в нашей стране — глав­ ным представителем того, что я назвал

«геометрическим методом» рассуждения в социальной науке; по этой-то причине и мы остановились на ней дольше, чем сколь­ ко можно было бы требовать от сочи­ нения, подобного настоящему. Достаточ­ но разъяснив теперь два ошибочные мето­ да, мы без дальнейших предисловий пе­ рейдем к методу правильному, который, как и метод более сложных физических наук, состоит из дедукций; только дедукция совершается здесь на основании многих, а не одной или весьма немногих первона­ чальных посылок: каждое следствие рас­ сматривается (как это и есть в действи­ тельности) как совокупный результат мно­ гих причин, действующих через посред­ ство иногда тех же самых, иногда различ­ ных психических факторов, или законов человеческой природы.

Физический, или конкретно-дедуктивный метод

§ 1. После всех данных нами разъясне­ ний относительно сущности исследования социальных явлений, общий характер ме­ тода этих исследований очевиден; поэто­ му здесь излишне его доказывать, — надо только вкратце повторить уже изложен­ ное выше. Как бы ни были сложны явле­ ния, все их последовательности и сосуще­ ствования вытекают из законов их отдель­ ных элементов. В области общественных явлений следствие сложного ряда обстоя­ тельств равняется как раз сумме следствий этих обстоятельств, взятых поодиночке1, и сложность вытекает здесь не из мно­ гочисленности законов (которых не осо­ бенно много), а из необычайно большо­ го количества и разнообразия данных или элементов, т. е. тех факторов, которые, под­ чиняясь этому небольшому числу законов, участвуют в произведении данного след­ ствия. Таким образом, социальная наука (для обозначения которой был образован удобный варваризм «социология») есть на­ ука дедуктивная, — однако, дедуктивная не по образцу геометрии, а по образцу более сложных физических наук. Она вы­ водит закон каждого следствия из тех зако­ нов причинной связи, от которых это след­ ствие зависит: не из закона одной только причины, как это бывает при геометриче­ ском методе, а приняв во внимание все причины, совокупно влияющие на след­ ствие и слагающие друг с другом свои за­ коны. Короче говоря, метод общественной науки есть тот конкретный дедуктивный метод, наиболее совершенное применение которого мы находим в астрономии, не­ сколько менее совершенное — в физико­ химических науках, и употребление кото­ рого (с соответствующими предмету приноровлениями и предосторожностями) на­ чинает преобразовывать и физиологию.

Не может быть сомнения в том, что подобные приноровления и предосторож­ ности необходимы и в социологии. При­ лагая к этому, наиболее сложному из всех предметов изучения единственный метод, оказавшийся способным пролить свет нау­ ки на явления, обладающие гораздо мень­ шей сложностью, мы должны знать, что такая высшая степень сложности, делая де­ дукцию еще более необходимой, делает ее в то же время и более ненадежной, а по­ тому должны принять надлежащие меры к преодолению этих трудностей. Действия и чувства людей, живущих в общественном состоянии, без сомнения, всецело управляются психологическими и этологическими законами; какое бы влия­ ние ни оказывала на общественные явле­ ния та или другая причина, она оказывает его через посредство этих законов. Поэто­ му, если мы предположим законы челове­ ческих действий и чувств известными, то мы не будем уже испытывать особенной трудности определить, на основании этих законов, сущность тех общественных след­ ствий, какие стремится произвести вся­ кая данная причина. Но когда надо сло­ жить несколько стремлений и вычислить совокупный результат многих сосуществу­ ющих причин, — особенно же когда, пы­ таясь предсказать то, что действительно произойдет в том или другом случае, мы встречаемся с необходимостью определять и слагать влияния всех причин, какие мо­ гут в этом случае оказаться, — тогда мы берем на себя задачу, выполнение которой выходит за пределы человеческих способ­ ностей. Если всех средств науки недостаточно даже для того, чтобы с полной точностью вычислить a priori взаимодействие трех тел, тяготеющих друг к другу, то можно

представить себе, с какой надеждой на успех можем мы приступить к вычислению результата противоположных стремлений, действующих в тысяче различных направ­ лений и вызывающих в каждое мгнове­ ние в каждом обществе тысячу различных перемен. Такая надежда совершенно не­ основательна, хотя мы можем и должны быть в состоянии с достаточной правиль­ ностью различать, на основании законов человеческой природы, сами стремления, поскольку они зависят от причин, доступ­ ных нашему наблюдению, а также опре­ делять то направление, в каком каждое из этих стремлений, действуя в отдельно­ сти, повлияло бы на общество, и судить (в общих чертах, по крайней мере) о том, какие из этих стремлений могущественнее других. Но не скрывая от себя неизбежных не­ совершенств априорного метода в его при­ ложении к общественным явлениям, мы, с другой стороны, не должны также и пре­ увеличивать их. Те же самые возражения, какие приложимы к дедуктивному методу в этом наиболее сложном случае, прило­ жимы к нему, как мы показали раньше, и в самых простых случаях; и они были бы непреодолимы даже и в тех простых слу­ чаях, если бы, как выше было обстоятель­ но выяснено, не существовало некоторого вспомогательного приема. Прием этот за­ ключается в процессе, который мы, под названием «проверки», охарактеризовали как третью существенную составную часть дедуктивного метода: это — процесс сопо­ ставления дедуктивных заключений с са­ мими конкретными явлениями или с их эмпирическими законами (когда мы мо­ жем таковые установить). Основанием до­ верия ко всякой конкретной дедуктивной науке служит не само априорное умоза­ ключение, а согласие его результатов с ре­ зультатами апостериорного наблюдения. Каждый из этих процессов, взятый отдель­ но от другого, уменьшается в своей ценно­ сти с увеличением сложности изучаемого предмета, и притом столь быстро, что ре­ зультат процесса уже очень скоро теряет всякое значение. Напротив, достоверность, вытекающая из соединения этих двух ви­

дов доказательства, не только не уменьша­ ется хотя бы приблизительно с такой же быстротой, но может даже вовсе не умень­ шаться в сколько-нибудь значительной сте­ пени. В конце концов получается лишь на­ рушение в порядке следования двух про­ цессов, доходящее иногда до полной пере­ становки их: вместо того чтобы получать наши заключения путем дедукции и про­ верять их наблюдением, мы в некоторых случаях сначала провизорно устанавлива­ ем заключения путем специального опы­ та, а затем уже связываем их при помощи априорных умозаключений с принципа­ ми человеческой природы; в таких случаях эти умозаключения играют роль действи­ тельной проверки. Единственный мыслитель, который, обладая надлежащим знанием научных методов вообще, попытался охарактеризо­ вать метод социологии, — О. Конт — счи­ тает этот обратный порядок неотделимо присущим социологическому умозрению. По его мнению, существенным содержа­ нием социальной науки являются истори­ ческие обобщения, не внушаемые, а только проверяемые дедукцией из законов чело­ веческой природы. Хотя в таком воззре­ нии содержится истина, значение которой я постараюсь сейчас показать, тем не ме­ нее я не могу не признать, что истина эта выражена в слишком неограниченной форме и что в социологических исследо­ ваниях в значительной степени приложим как прямой, так и обратный дедуктивный метод. В самом деле, в следующей главе будет показано, что есть такого рода социоло­ гические вопросы, к которым, вследствие их необычайной сложности, метод пря­ мой дедукции совершенно неприложим. И в то же время, по счастью, как раз в этих случаях мы лучше всего можем устанавли­ вать эмпирические законы, а потому для такого рода вопросов пригоден исключи­ тельно «обратный метод». Но существуют также, как мы сейчас увидим, и другие случаи, где непосредственное наблюдение не может дать ничего такого, что было бы достойно названия эмпирического закона; и опять, как раз в этих случаях, прямой ме­

тод наименее страдает, к счастью, от того недостатка, от которого он, без сомнения, всегда должен страдать в той или другой степени. Итак, мы начнем с прямой дедукции, в качестве метода социальной науки, и по­ смотрим, чего и при каких ограничениях можно здесь достигнуть при помощи это­ го способа исследования. Затем в особой главе мы разберем и постараемся охарак­ теризовать «обратный метод». § 2. Прежде всего, очевидно, что социо­ логия как система априорны х дедукций может быть наукой лишь тенденций, а не положительных предсказаний. Исходя из законов человеческой природы в их при­ ложении к обстоятельствам данного об­ щественного состояния, мы можем заклю­ чить, что та или другая причина будет дей­ ствовать так-то и так-то, если не встре­ тит себе противодействия; но мы никогда не будем в состоянии сказать с уверенно­ стью, в каком объеме или в какой степе­ ни она будет так действовать и встретит или нет она себе противодействие, так как нам редко удается узнать (даже прибли­ зительно) все те факторы, которые могут сосуществовать с этой причиной, а еще менее — вычислить совокупный результат столь многих элементов. Здесь надо, одна­ ко, еще раз повторить то замечание, что знание, недостаточное для предсказания, может быть в высшей степени ценным в качестве руководства на практике. Для обдуманного ведения как своих личных, так и общественных дел нам нет необхо­ димости безошибочно предвидеть резуль­ таты того, что мы делаем. Нам приходится добиваться своих целей при помощи та­ ких средств, которые могут иногда оказать­ ся недействительными, и принимать ме­ ры против таких опасностей, которых мо­ жет никогда не встретиться на самом деле. Цель практических политиков заключается в том, чтобы поставить общество в возмож­ но большее число таких условий, тенден­ ции которых благодетельны, и устранить или по возможности парализовать влия­ ние тех условий, тенденции которых вред­ ны. А такую способность в значительной

степени сообщает нам уже знание одних тенденций, хотя бы мы и не могли в точно­ сти предсказать их совокупный результат. Ошибочно было бы, однако, предпо­ лагать, будто даже относительно тенден­ ций мы можем установить этим спосо­ бом сколько-нибудь значительное число таких предложений, которые будут истин­ ны для всех обществ без исключения. Такое предположение было бы несовместимо с чрезвычайно изменчивой природой обще­ ственных явлений и с множеством и раз­ нообразием обстоятельств, под влиянием которых они изменяются: обстоятельства эти никогда не бывают одинаковы (или хо­ тя бы приблизительно одинаковы) в двух различных обществах или в два различные периода жизни одного и того же общества. Это не составляло бы столь серьезного препятствия, если бы (при многочислен­ ности всех причин, действующих на об­ щество) причин, влияющих на казвдое яв­ ление общественной жизни, было немно­ го; мы могли бы тогда выделить всякое отдельное общественное явление и иссле­ довать его законы без помехи со стороны остальных явлений. Но в действительности замечается совершенно обратное. Все, что хоть сколько-нибудь заметным образом за­ трагивает какой-либо один элемент обще­ ственной жизни, затрагивает через его по­ средство и все другие ее элементы. Про­ исхождение всех общественных явлений представляет собой одно огромное «сме­ ш ение законов». Мы никогда не можем ни понять (в теории), ни направить (на прак­ тике) жизнь общества в каком-либо одном отношении, не принимая во внимание его жизни во всех других отношениях. Нет ни одного общественного явления, которое не испытывало бы большего или меньшего влияния со стороны всякого другого фак­ та ж изни того же общества, а следователь­ но, и со стороны всякой причины, которая влияет на всякое другое из явлений этого общества. Короче говоря, здесь имеет ме­ сто то, что физиологи называют «согласи­ ем, или гармонией» (consensus); подобный consensus наблюдается между различными органами и функциями организма у че­ ловека и животных и представляет одну

из многих аналогий, введших во всеобщее употребление такие выражения, как «обще­ ственный организм» (body politic) и «орга­ низм естественный». Из этого «согласия» следует, что, если два общества не ока­ жутся одинаковыми во всех окружающих их и влияющих на них обстоятельствах (что подразумевало бы и одинаковость их прежней истории), то они только случайно могут быть вполне сходными между собой в каких бы то ни было из своих проявле­ ний: ни одна причина не произведет в них обоих совершенно одинаковых следствий. Всякая причина, по мере распространения своего следствия в обществе, должна при­ ходить в соприкосновение с различными группами факторов, причем ее действия на те или другие общественные явления будут различным образом видоизменяться; а эти изменения, оказывая, в свою очередь, воз­ действие на причину, обусловят различия даже в тех ее следствиях, которые без этого были бы одинаковы. Поэтому мы никогда не можем с уверенностью утверждать, что причина, обнаруживающая известную тен­ денцию у одного народа или в одну эпо­ ху, будет обнаруживать ту же самую тен­ денцию и у другого народа или в другую эпоху: мы должны возвратиться к нашим посылкам и снова проделать для второй эпохи или нации тот анализ всей сово­ купности влияющих на них обстоятельств, какой мы проделали уже для первой эп о­ хи или нации. Дедуктивная наука об обще­ стве не устанавливает теорем, утверждаю­ щих во всеобщей форме следствия какойлибо причины: она скорее учит нас, как построить теорему, соответствующую об­ стоятельствам всякого данного случая. Она дает не законы общественной жизни вооб­ ще, а средства определять явления любого общества на основании отдельных элемен­ тов или данных этого общества. Таким образом, все общие предложе­ ния, какие могут быть установлены дедук­ тивной наукой, являются гипотетически­ ми (в самом тесном смысле этого слова). Они основаны на некотором предполага­ емом ряде обстоятельств и указывают, ка­ кое действие окажет та или другая при­ чина при этих обстоятельствах, предпола­

гая, что к ним не присоединится никаких других. Когда этот предположенный ряд обстоятельств представит из себя копию с обстоятельств какого-либо существующе­ го общества, то ваши заключения будут ис­ тинны относительно этого общества, если только (и постольку, поскольку) действие этих обстоятельств не будет изменено дру­ гими обстоятельствами, которые не были приняты в расчет. И единственным сред­ ством ближе подойти к конкретной истине будет принимать в соображение возможно большее число индивидуальных особенно­ стей случая. Однако, если принять во внимание то, с какой быстротой возрастает недостовер­ ность наших заключений, по мере того как мы пытаемся ввести в наши вычисления все большее число совместно действую­ щих причин, то надо признать, что — как только мы сделаем более или менее слож­ ными те гипотетические сочетания обстоя­ тельств, на которых мы строим общие тео­ ремы науки, — возможность ошибки столь быстро возрастет, что наши заключения скоро утратят всякую ценность. Таким об­ разом, этот способ исследования, если его рассматривать как средство для установ­ ления общих предложений, должен быть (если мы не хотим получить негодных ре­ зультатов) ограничен теми классами обще­ ственных фактов, которые, находясь, как и остальные, под влиянием всех социоло­ гических факторов, непосредственное вли­ яние — по крайней мере, в главных чер­ тах — испытывают лишь со стороны не­ многих из них. § 3. Несмотря на всеобщий consensus со­ циальных явлений, вследствие которого ни­ что происходящее в одной области об­ щественной жизни не остается без вли­ яния на всякую другую ее область; несмот­ ря на то первенствующее значение, какое вследствие этого должен иметь для всех частных и подчиненных явлений данно­ го общества общий уровень его цивили­ зации и социального развития, — все-таки оказывается, что различные разряды соци­ альных фактов (в общем, непосредственно и в первой инстанции) зависят от различ­

ных родов причин. Поэтому их не толь­ ко с удобством можно, но даже и должно изучать отдельно друг от друга, подобно тому как в органическом теле мы изучаем особо физиологию и патологию каждого из главных органов и каждой из тканей, хотя каждый и каждая из них зависят от со­ стояния всех остальных и хотя в определе­ нии состояния того или другого отдельно­ го органа, наряду с местными причинами, участвуют (и часто берут над ними верх) особенности организма как целого и его общее состояние. На этих соображениях основывается существование особых и отдельных, хотя и не независимых одна от другой, отрас­ лей или областей социологического умо­ зрения. Так, например, в одном обширном клас­ се социальных явлений непосредственно определяющими причинами являются пре­ имущественно те, которые действуют через посредство стремления к богатству; здесь из психологических законов главную роль играет тот общеизвестный закон, что лю­ ди бблыпую выгоду предпочитают мень­ шей. Я имею в виду ту область обществен­ ных явлений, которая составляется из про­ мышленной (или производительной) дея­ тельности людей и из тех их поступков, которыми достигается распределение про­ дуктов этой промышленной деятельности, поскольку это последнее не осуществля­ ется насильственным путем и не видоиз­ меняется добровольным дарением. Умоза­ ключая на основании одного этого зако­ на человеческой природы и на основа­ нии главных внешних обстоятельств (все­ общих или же присущих только отдель­ ным состояниям общества), действующих на человеческую душу через посредство этого закона, мы можем быть в состоя­ нии объяснить и предсказать соответству­ ющую часть общественных явлений, по­ скольку они зависят лишь от этой груп­ пы обстоятельств. При этом мы оставляем без внимания влияние всех других обще­ ственных условий, а потому, с одной сторо­ ны, не прослеживаем принимаемых нами в расчет обстоятельств до их возможного происхождения от каких-либо других фак­

тов общественного строя, а с другой — не считаемся и с тем, каким образом каж­ дый из этих других фактов может повлиять на следствие первых обстоятельств, про­ тиводействуя ему или видоизменяя его. Та­ ким путем мы и можем построить нау­ ку, получившую наименование «политиче­ ской экономии». Побуждение, заставляющее выделять этого рода общественные явления из ос­ тальных и создавать для них особую науку, состоит в том, что в общем — по крайней мере, в первой инстанции — эти явления зависят от одной только группы обстоя­ тельств. Мало того, даже в тех случаях, ко­ гда привходят другие условия, установле­ ние следствий одного только этого класса обстоятельств является настолько сложной и трудной задачей, что оказывается полез­ ным решить ее раз навсегда и лишь затем уже учитывать действие видоизменяющих обстоятельств, — особенно если принять во внимание, что известные, определен­ ные сочетания первого рода обстоятельств могут часто повторяться, будучи связаны всякий раз с новыми видоизменяющими обстоятельствами. Политическая экономия, как я говорил по другому поводу, ограничивается лишь «такими явлениями общественного строя, которые возникают вследствие стремления к богатству. Она совершенно игнорирует все другие человеческие страсти или по­ буждения, кроме тех, которые можно счи­ тать стремлениями, постоянно противо­ действующими желанию богатства: а имен­ но, кроме отвращения к труду и жела­ ния пользоваться в каждый данный момент дорогостоящими удовольствиями. Эти по­ следние факторы политическая экономия до известной степени принимает в расчет, так как они не случайно только (как дру­ гие наши желания) сталкиваются с стрем­ лением к богатству, а постоянно сопрово­ ждают его, в качестве тормозов или пре­ пятствий, и потому неразрывно связаны со всяким исследованием этого стремле­ ния. Политическая экономия рассматрива­ ет людей как занятых исключительно при­ обретением и потреблением богатства: ее задача — показать, какое поведение долж­

ны были бы усвоить себе люди, живущие в общественном состоянии, если бы все их действия всецело определялись рассматри­ ваемым побуждением, поскольку оно не сдерживается двумя вышеупомянутыми по­ стоянными побуждениями противополож­ ного характера. Она показывает, как, под влиянием такого желания, люди накопля­ ют богатство и пользуются им для про­ изведения другого богатства; как они по взаимному соглашению учреждают инсти­ тут собственности; как они устанавлива­ ют законы для того, чтобы помешать от­ дельным лицам силой или обманом за­ хватывать собственность других; как они придумывают различные средства для уве­ личения производительности своего труда; как они, под влиянием конкуренции, рас­ пределяют по соглашению продукты (при­ чем самой конкуренцией также управля­ ют известные законы, являющиеся поэто­ му конечными регуляторами распределе­ ния продуктов) и пользуются известны­ ми способами (каковы деньги, кредит и проч.) для облегчения распределения. Все эти действия политическая экономия рас­ сматривает как вытекающие исключитель­ но из желания богатства, хотя многие из них на самом деле обусловливаются не од­ ним этим мотивом, а множеством мотивов. Затем политическая экономия приступа­ ет к исследованию законов, управляющих этими действиями, при предположении, что человек есть существо, природа кото­ рого необходимо заставляет его предпочи­ тать большее богатство меньшему во всех без исключения случаях, кроме тех, в кото­ рых действуют два уже указанных противо­ положных побуждения. Конечно, ни один политико-эконом не был настолько без­ рассуден, чтобы предполагать, будто при­ рода людей в самом деле такова; но этого предположения требовал тот метод, какому необходимо должна следовать наука. Когда следствие зависит от стечения нескольких причин, то, если мы желаем получить воз­ можность с помощью этих причин пред­ сказывать следствия или управлять ими, мы должны изучать эти причины пооди­ ночке, должны законы их исследовать от­ дельно, так как закон следствия слагается

из законов всех причин, его определяю­ щих. Прежде чем движения Земли и пла­ нет стали доступны для объяснения (а мно­ гие из них и для предсказания), надо бы­ ло узнать законы центростремительной и тангенциальной сил. То же самое справед­ ливо и относительно поведения человека в обществе. Для того чтобы судить, каким образом он будет поступать под влиянием различных стремлений и отвращений, сов­ местно на него действующих, мы должны знать, как он стал бы поступать под ис­ ключительным влиянием каждого из них в отдельности. Нет, быть может, ни од­ ного действия в жизни человека, где бы он не находился под непосредственным или отдаленным влиянием других побуж­ дений, помимо простого желания богат­ ства. Что касается до тех областей челове­ ческого поведения, для которых богатство не служит главным объектом, то к ним по­ литическая экономия не имеет претензии прилагать свои заключения. Но есть также и такие области деятельности, где главную и признанную цель составляет приобрете­ ние богатства, — только их-то и рассматри­ вает политическая экономия. Прием, к ко­ торому она необходимо должна прибегать, состоит в том, что она принимает главную цель за единственную. И такое предполо­ жение из всех одинаково простых гипотез ближе всего подходит к истине. Политикоэконом исследует, каковы те действия, ко­ торые должно было бы породить желание богатства, если бы в рассматриваемых об­ ластях оно не наталкивалось ни на какие другие желания. Этим путем он насколь­ ко возможно близко подходит к действи­ тельным отношениям, имеющим место в этих областях. Найденное решение долж­ но быть исправлено потом при помощи надлежащего учета следствий всех тех раз­ личных побуждений, какие могут оказать свое действие в каждом частном случае. Только в немногих наиболее выдающихся случаях (как, например, в важном вопросе о том, согласно какому принципу возраста­ ет население) такие исправления вносят в сами трактаты по политической экономии, несколько нарушая этим, в видах практи­ ческого удобства, строгость чисто научно­

го изложения. В какой степени (как нам известно или как можно предполагать) на поведение людей в их погоне за богат­ ством оказывают побочное влияние также и другие свойства нашей природы, кроме желания получить с наименьшим трудом и самоотречением наибольшее количество богатства, в такой же степени и политиче­ ская экономия не может объяснять и пред­ сказывать действительные события до тех пор, пока ее положения не видоизменены правильным учетом влияний других при­ чин»2. Из таких общих предложений, како­ вы приведенные выше, можно извлечь, для любого данного состояния общества, ши­ рокие и важные практические указания да­ же и в том случае, если при установле­ нии этих предложений было оставлено без внимания видоизменяющее влияние всех причин, не принятых в расчет теорией, а также и действие общих социальных пере­ мен, обусловливающихся прогрессом об­ щества. Таким образом, хотя экономисты очень часто впадали в ошибки, выводя за­ ключения на основании элементов одного состояния общества, а затем прилагая их к другим общественным состояниям, в кото­ рых многие элементы были другими, тем не менее и в таких случаях бывает не­ трудно, проследив развитие доказательств и введя в соответствующих местах новые посылки, приспособить общий ход аргу­ ментации к этим другим сочетаниям об­ стоятельств. Так, например, у английских политико-экономов было в большом ходу обсуж­ дать законы распределения продуктов, ис­ ходя из такого предположения, которое ед­ ва ли где-либо осуществляется, кроме Ан­ глии и Шотландии: а именно, из пред­ положения, что продукты «делятся между тремя классами, совершенно отграничен­ ными друг от друга (между рабочими, ка­ питалистами и землевладельцами), и что все эти классы являются свободными де­ ятелями, могущими и по закону, и фак­ тически назначать за свой труд, свой ка­ питал и свою землю всякую цену, какую только они в состоянии получить за них. Политико-экономические заключения, бу­

дучи все приноровлены к обществу, по­ строенному таким образом, должны быть пересмотрены всякий раз, когда их прила­ гают к какому-либо другому обществу. Они неприложимы там, где единственными ка­ питалистами являются землевладельцы, а рабочие составляют их собственность, как это имеет место в странах рабства. Они не­ приложимы там, где чуть не единственным землевладельцем является государство, как в Индии. Они неприложимы там, где зем­ ледельческий рабочий обыкновенно явля­ ется собственником и самой земли, и ка­ питала, как это часто бывает во Франции, или одного только капитала, как в Ирлан­ дии». Но хотя современному поколению политико-экономов часто можно с пол­ ным основанием сделать тот упрек, «что они пытаются построить вечное здание из преходящих материалов, что они счита­ ют доказанной неизменность основ обще­ ственного строя, из которых многие от­ личаются колеблющимся или прогрессив­ но изменяющимся характером, и выстав­ ляют (со столь же малыми ограничениями, как если бы это были всеобщие и абсо­ лютные истины) положения, применимые, быть может, лишь к тому состоянию обще­ ства, в каком случилось жить самому писа­ телю», — это нисколько, однако, не подры­ вает ценности таких положений, если их рассматривать в их отношении к тому со­ стоянию общества, для которого они были установлены. Однако даже и в приложении к другим состояниям общества «не следует думать, будто эта наука настолько непол­ на и неудовлетворительна, как это может показаться на основании сказанного. Хотя многие из ее заключений истинны лишь для известных, определенных случаев, од­ нако ее метод приложим везде, и подоб­ но тому, как всякий, решивший некоторое число алгебраических уравнении, без тру­ да может решат и все другие уравнения то­ го же рода, так и всякий, знающий полити­ ческую экономию Англии или даже одного Йоркшира, знает политическую экономно и всех других (как действительно суще­ ствующих, так и возможных) наций, если только у него достаточно здравого смысла для того, чтобы не думать, что при измене­

нии посылок заключения останутся неиз­ мененными». Кто с полной точностью изу­ чил законы, определяющие при свободной конкуренции ренту, доход с капитала и за­ работную плату, как они получаются земле­ владельцами, капиталистами и рабочими при том состоянии общества, где эти три класса совершенно дифференцировались, — тот нисколько не затруднится опреде­ лить и (весьма отличные от этих) законы распределения продуктов между заинтере­ сованными классами при любом из тех сочетаний общественных условий и рас­ пределения земельной собственности, ка­ кие указаны в предыдущей выдержке3. § 4 . Я не стану заниматься здесь реше­ нием вопроса о том, какие другие гипоте­ тические (или отвлеченные) науки, подоб­ ные политической экономии, можно еще выделить из общего состава социальной науки, т. е. какие другие группы социаль­ ных явлений настолько тесно и полно за­ висят — в первой инстанции — от какоголибо одного класса причин, что оказыва­ ется полезным предварительное изучение этих причин (причем рассмотрение при­ чин, действующих через них или наряду с ними, отлагается до более поздней ста­ дии исследования). Между этими отрасля­ ми есть, однако, такая наука, которой нель­ зя обойти молчанием, так как ее объем и значение больше всякого другого из тех отделов, на какие можно разделить соци­ альную науку. Подобно всем им, непосред­ ственно она имеет дело с причинами од­ ного только класса социальных фактов — однако такого класса, который — прямо или отдаленно — оказывает определяющее влияние на остальные. Я намекаю на то, что можно назвать «политической этоло­ гией», или учением о причинах, определя­ ющих характер, присущий всякому народу или эпохе. Из всех подчиненных отраслей социальной науки эта всего меньше успела выйти из младенческого состояния. Факто­ ры национального характера едва ли хоть сколько-нибудь выяснены, и то влияние, какое оказывают учреждения и социаль­ ные отношения на характер н ац и и 4, вооб­ ще крайне мало обращало на себя внима­

ние и изучалось. Да это и неудивительно, если принять в соображение младенческое состояние индивидуальной этологии, так как именно из этой последней надо выво­ дить те законы, следствиями и частными случаями которых должны быть истины политической этологии. Между тем всякий, кто хорошенько всмотрится в дело, должен будет заметить, что законы национального (или коллек­ тивного) характера составляют бесспорно важнейший класс социологических зако­ нов. Прежде всего, характер, образующий­ ся под влиянием данного сочетания обще­ ственных условий, уже сам по себе есть наиболее интересное явление, какое толь­ ко может представить это состояние об­ щества. Во-вторых, этот факт в сильной степени влияет на все остальные явления. Наконец (и это самое главное), характер, т. е. мнения, чувствования и нравы народа, являясь в значительной степени результа­ том предшествующего им состояния об­ щества, рядом с этим в такой же степе­ ни обусловливают собой следующее его состояние; это — та сила, под влиянием которой всецело5 формируются все ис­ кусственные социальные условия: напри­ мер, законы и обычаи. Относительно обы­ чаев это очевидно; но не менее справед­ ливо это и относительно законов, так как эти последние возникают либо под пря­ мым влиянием общественного настроения правящих сил (классов), либо под влияни­ ем народного мнения и чувства, поскольку они имеют значение в установлении ф ор­ мы правления и в образовании характера правителей. Как и следовало ожидать, наиболее не­ совершенным пунктом в тех отраслях со­ циальных изучений, которые обрабатыва­ лись в виде отдельных наук, является во­ прос о том, как влияют на их выводы по­ ложения этологического характера. Такой пробел не вредит этим наукам, поскольку они суть науки отвлеченные, или гипотети­ ческие; но он подрывает их в их практиче­ ском приложении. Так, например, в поли­ тической экономии английские мыслители скрыто принимают такие эмпирические законы, которые имеют значение лишь для

Великобритании и Соединенных Штатов. Между прочим, они постоянно предпола­ гают наличие столь острой конкуренции, какой, в качестве общего факта, не су­ ществует ни в одной стране мира, кроме двух упомянутых. Английский политикоэконом, как и вообще его соотечественни­ ки, редко знает о том, что люди, продавая свои товары за прилавком, могут больше заботиться о своем удобстве или тщесла­ вии, чем о своей денежной выгоде. Между тем всякий, кому известны нравы конти­ нентальной Европы, знает, как часто там незначительный, по-видимому, мотив пе­ ревешивает стремление к денежной выго­ де даже и при таких операциях, непосред­ ственной целью которых является приоб­ ретение денег. Чем больше будет разрабо­ тана этология и чем лучше будут изуче­ ны различия в индивидуальном и нацио­ нальном характере, тем меньше, вероятно, останется таких предложений, которые бу­ дут считаться всеобщими принципами че­ ловеческой природы. Эти соображения показывают, что про­ цесс подразделения социальной науки на отдельные отрасли (чем достигается воз­ можность изучать каждую из них особо и затем вносить в ее выводы, для практиче­ ских целей, поправки, указываемые други­ ми отраслями той же науки) должен быть ограничен, по крайней мере, в одном важ­ ном отношении. А именно, объектом осо­ бых отраслей науки с выгодой могут (даже на время) быть сделаны только те отделы социальных явлений, где различия между отдельными народами и эпохами имеют лишь второстепенное значение. Напротив, тех явлений, к которым на каждом шагу примешивается влияние этологии народа (так что мы не можем даже в грубой форме выяснить связи между следствием и при­ чинами, не принимая в соображение это­ го влияния), нельзя без значительных не­ удобств разбирать независимо от полити­ ческой этологии, а потому и от всех обсто­ ятельств, влияющих на характер народа. По этой причине (как и по другим, кото­ рые будут указаны впоследствии) не может быть особой науки о правительстве: прави­ тельство есть такой факт, к которому более,

чем ко всем остальным, примешиваются, в качестве причин и следствий, свойства данного народа и данной эпохи. Поэтому все вопросы относительно тенденций раз­ личных форм управления должны входить в общую науку об обществе, а не в какуюлибо из ее отдельных ветвей. Нам остается теперь охарактеризовать эту общую науку об обществе, в отличие от отдельных ее ветвей (из которых каж­ дая высказывает свои заключения лишь в условной форме, подчиняя их верхов­ ному контролю со стороны законов об­ щей науки). Как сейчас будет показано, достичь здесь чего-либо имеющего дей­ ствительно научный характер можно толь­ ко при помощи обратного дедуктивного метода. Но прежде чем расстаться с теми социологическими умозрениями, которые пользуются прямой дедукцией, мы долж­ ны рассмотреть, в каком отношении стоят они к необходимому элементу всех дедук­ тивных наук: к проверке их специальным опытом — при помощи сравнения между дедуктивными умозаключениями и резуль­ татами наблюдения. § 5. Мы видели, что в большинстве дедук­ тивных наук (и между прочим в самой это­ логии, служащей непосредственным осно­ ванием для социальной науки) наблюден­ ные факты сначала подвергаются пред­ варительной обработке, которая и делает возможным быстрое и точное (а иногда да­ же и вообще какое бы то ни было) сопо­ ставление их с теоретическими заключе­ ниями. Эта предварительная обработка со­ стоит в установлении общих предложений, сжато выражающих признаки, общие об­ ш ирным классам наблюденных фактов, — предложений, называемых «эмпирически­ ми законами» явлений. Таким образом, нам надо исследовать, возможен ли подобный подготовительный процесс по отношению к фактам социальной науки, т. е. существу­ ют ли какие-либо эмпирические законы в области истории и статистики. Относительно статистики очевидно, что здесь иногда можно установить и эм­ пирические законы; и это установление их образует важную часть той системы не­

прямого наблюдения, в которой мы ча­ сто бываем вынуждены искать данных для дедуктивной науки. Научное исследование состоит в объяснении следствий из их при­ чин. Однако очень часто мы можем наблю­ дать причины исключительно лишь через посредство их следствий. В подобных слу­ чаях дедуктивная наука не в силах пред­ сказывать следствия, так как для этого не оказывается необходимых данных: она мо­ жет определять, какие причины способны производить то или другое следствие, но не может сказать, насколько часто и в ка­ ких количествах эти причины существуют. Как раз такого рода данные сообщает, на­ пример, лежащая сейчас перед мной газе­ та. Один из официальных агентов по рас­ следованию дел о несостоятельных долж­ никах поместил здесь статью о том, во скольких банкротствах из тех, которые ему пришлось разбирать, потери были вызва­ ны дурным ведением дела и во скольких — неотвратимыми несчастиями. В результа­ те оказалось, что число банкротств вслед­ ствие дурного ведения дел далеко превы­ шает число банкротств, вызванных всеми другими причинами. Ничто, кроме специ­ ального опыта, не могло бы дать достаточ­ ного основания для установления такого вывода. Поэтому установление при помо­ щи прямого наблюдения подобных эмпи­ рических законов (всегда представляющих собой лишь приблизительные обобщения) составляет важную часть процесса социо­ логических исследований. Это обращение к опытному материалу следует рассматривать здесь не как осо­ бый путь к истине, а как средство (случай­ но оказывающееся единственным или же наиболее пригодным) для получения дан­ ных, требуемых дедуктивной наукой. Ко­ гда непосредственные причины социаль­ ных фактов недоступны для прямого на­ блюдения, то эмпирический закон след­ ствий дает нам в то же время и эмпири­ ческий закон причин, — и это все, чего мы можем достигнуть в подобных случаях. Но эти непосредственные причины зави­ сят от причин отдаленных, и на эмпири­ ческий закон, установленный при помо­ щи такого непрямого способа наблюдения,

можно положиться в применении к ненаблюдавшимся случаям лишь постольку, по­ скольку есть основание думать, что ни в од­ ной из отдаленных причин, от которых за­ висят данные ближайшие причины, не про­ изошло никакой перемены. Поэтому, когда мы на основании самых лучших статисти­ ческих обобщений умозаключаем (хотя бы только предположительно), что те же эм ­ пирические законы будут иметь силу и для того или другого нового случая, мы долж­ ны хорошо знать более отдаленные причи­ ны — для того чтобы не приложить данно­ го эмпирического закона к случаям, отли­ чающимся от прежних такого рода обсто­ ятельствами, от которых в конце концов зависит истинность самого закона. Таким образом, даже в тех случаях, когда заклю­ чения на основании прямого наблюдения пригодны для практических выводов от­ носительно новых случаев, даже и тогда необходимо, чтобы на страже всего про­ цесса стояла дедуктивная наука, чтобы мы постоянно обращались к ее помощи и по­ лучали ее санкцию для каждого вывода. То же самое справедливо и относи­ тельно всех обобщений, какие можно ос­ новать на истории. Подобные обобщения не только существуют, но, как сейчас будет показано, общая социальная наука, изуча­ ющая законы последовательности и сосу­ ществования тех великих фактов, из кото­ рых слагается состояние общества и циви­ лизации в данное время, может двигаться вперед именно (и единственно) при помо­ щи таких обобщений, подтверждаемых по­ том путем установления связи между ними и теми психологическими и этологическими законами, от которых они в действи­ тельности зависят. § 6. Но мы отложим пока обсуждение это­ го вопроса; а теперь заметим только, что в тех, более специальных исследованиях, ко­ торые составляют предмет отдельных от­ раслей социальной науки, такой двойной логический процесс и взаимная провер­ ка невозможны: специальный опыт не да­ ет здесь эмпирических законов. Особенно заметно это тогда, когда нам приходится определять следствие какой-либо одной со­

циальной причины из значительного чис­ ла таких причин, действующих одновре­ менно: например, следствия хлебных зако­ нов или вообще запретительной торговой системы. Хотя теория может давать впол­ не достоверные указания на то, какого ро­ да следствия должны производить хлебные законы и в каком вообще направлении должно сказываться их влияние на про­ мышленное благосостояние, тем не менее, действие их неизбежно настолько затем­ няется сходными с ними или противопо­ ложными им действиями других факторов, что специальный опыт — самое большее — может показать только то, что (в сред­ нем выводе из какого-либо значительно­ го числа случаев) в тех случаях, когда су­ ществовали хлебные законы, данное след­ ствие проявлялось в большей степени, чем в тех, когда их не было. Однако мы ведь никогда не можем получить такого числа случаев, какое необходимо для того, что­ бы исчерпать весь цикл сочетаний различ­ ных влияющих обстоятельств и таким об­ разом сделать правильный средний вывод. И не только мы никогда не сможем изучить с достаточной достоверностью так много случаев, но и сама действительность не может дать нам их в достаточном количе­ стве в пределах того состояния общества и цивилизации, какое всегда предполагает­ ся такими исследованиями. Таким образом, у нас нет никаких предварительных эмпи­ рических обобщений, с которыми мы мог­ ли бы сопоставлять теоретические заклю­ чения, и единственным способом прямой проверки у нас остается сравнение этих за­ ключений с результатом какого-либо еди­ ничного эксперимента или случая... Одна­ ко и здесь оказывается столь же большое затруднение. В самом деле, для проверки теории при помощи эксперимента, обстоя­ тельства этого эксперимента должны быть совершенно одинаковы с обстоятельства­ ми, принятыми в расчет в этой теории. Но в общественных явлениях нет двух та­ ких случаев, в которых обстоятельства бы­ ли бы совершенно сходны 6. Опыт хлеб­ ных законов в другой стране или в какуюлибо прежнюю эпоху весьма мало мог бы помочь проверке того заключения отно­

сительно их следствия, какое мы можем вывести для нашего времени и в нашей стране. Таким образом, по большей части оказывается, что единственный частный случай, действительно пригодный для про­ верки теоретических предсказаний, есть тот самый, для которого эти предсказания были сделаны, и проверка эта приходит слишком поздно для того, чтобы ею мож­ но было каким-нибудь образом воспользо­ ваться для руководства на практике. Но если прямая проверка здесь невоз­ можна, то существует ведь еще проверка, имеющая едва ли меньшую цену и все­ гда для нас доступная. Заключение отно­ сительно единичного случая может найти прямую проверку только на самом этом случае; но непрямым путем его можно про­ верить при помощи проверки других за­ ключений, выведенных из тех же самых законов для других единичных случаев. Опыт приходит слишком поздно для про­ верки данного отдельного случая, но он может проверить общую состоятельность теории. Показателем того, в какой степени надежное основание дает наука для пред­ сказания того (а следовательно, и для прак­ тического воздействия на то), что еще не случилось, служит то, насколько она позво­ лила бы нам предсказать то, что действи­ тельно произошло. Прежде чем мы будем иметь право вполне положиться на свою теорию относительно влияния при данных обстоятельствах той или другой отдель­ ной причины, мы должны быть в состо­ янии объяснить и обосновать наличную действительность всей той области обще­ ственных явлений, на которую эта причи­ на имеет тенденцию оказывать свое влия­ ние. Если, например, мы хотим, на осно­ вании своих политико-экономических со­ ображений, предсказать (или практически повлиять на) строй той или другой стра­ ны, то мы должны быть в состоянии объ­ яснить все факты торговой или промыш ­ ленной жизни, имеющие общее значение и характеризующие современное состоя­ ние этой страны, должны наметить при­ чины, достаточные для объяснения всех этих фактов, и доказать (или дать прочное основание для предположения), что такие

причины здесь действительно существова­ ли. Если же мы не можем этого сделать, то это служит доказательством либо того, что мы не вполне еще знаем те факты, которые нам следовало бы принять в расчет, либо того, что (в том случае, если мы вполне знаем эти факты) мы не знаем надлежа­ щим образом, каковы будут следствия этих фактов. Как в том, так и в другом случае мы, при современном состоянии нашего знания, не вполне компетентны выводить относительно данной страны какие-либо теоретические или практические заключе­ ния. Подобным же образом, для того что­ бы иметь право высказаться относитель­ но того, какое влияние оказало бы то или другое политическое учреждение (предпо­ лагая, что оно могло бы быть введено в данной стране), мы должны ранее быть в состоянии показать, что существующее в данный момент управление этой страной и все зависящие от него явления, а также характер, тенденции и условия различных

элементов общественного благосостояния данного народа как раз таковы, какими они и должны были быть в зависимости от его учреждений и от других обстоятельств его природы и его положения. Короче говоря, для доказательства то­ го, что наша наука и наше знание данного частного случая дают нам право предска­ зывать будущее, мы должны показать, что они позволили бы нам предсказать насто­ ящее и прошедшее. Если же в настоящем и прошедшем окажется нечто такое, чего мы не могли бы предсказать, то это бу­ дет остаточное явление, и для объяснения его потребуется дальнейшее изучение: мы должны будем либо пересмотреть обсто­ ятельства данного частного случая, пока не найдем среди них такого, которое, со­ гласно с принципами имеющейся у нас теории, объяснит это непонятное для нас явление, либо вернуться назад и искать объяснения путем расширения и усовер­ шенствования самой теории.

Обратно-дедуктивный, или исторический метод

§ 1. Есть два рода социологических ис­ следований. В одних вопрос идет о том, каково будет следствие той или другой причины — при предположении известно­ го общего состояния социальных условий. Таковы, например, исследования относи­ тельно того, каковы будут следствия при­ нятия или отвержения хлебных законов, уничтожения монархии или введения все­ общего голосования — при современном состоянии общества и культуры в той или другой европейской стране или же при каком-либо другом предположении каса­ тельно социальных условий вообще, без отношения к тем переменам в этих услови­ ях, которые могли бы осуществиться или, быть может, уже осуществляются. Но бы­ вают еще и другого рода исследования: в них изучается то, какими законами опре­ деляются сами эти общие обстоятельства. Здесь вопрос идет уже не о том, каково будет следствие какой-либо данной при­ чины при известном состоянии общества, а о том, каковы вообще те причины, кото­ рыми обусловливаются различные состо­ яния общества, и те явления, которыми эти общественные состояния характеризу­ ются. Решением таких вопросов занимает­ ся общая социальная наука (general science of Society), которая должна ограничивать и контролировать результаты более спе­ циальных исследований. § 2. Чтобы правильно представить себе область этой науки и отграничить ее от под­ чиненных отделов социологических умо­ зрений, необходимо фиксировать понятия, связываемые с выражением «состояние об­ щества». «Состоянием общества» называет­ ся то положение, в каком находятся в ка­ кой-либо данный момент общественные

факты или явления: например, уровень по­ знаний и степень умственной и нравствен­ ной культуры всего общества и каждого из его классов; состояние промышленно­ сти, богатство и его распределение; обыч­ ные занятия общества; деление его на клас­ сы и отношения этих классов друг к дру­ гу; общепринятые воззрения относительно всех наиболее важных для человека пред­ метов и степень той уверенности, с ка­ кой придерживаются этих воззрений; вку­ сы общества, характер и степень его эс­ тетического развития; форма правления и более важные из законов и обы чаев1. Со­ стояние всего этого и многого другого, что легко можно было бы перечислить, и об­ разует состояние общества, или состояние цивилизации в какое-либо данное время. Когда о состояниях общества и о вы­ зывающих их причинах говорят как об объекте науки, то при этом подразумева­ ют, что между названными элементами су­ ществует некоторое естественное соотно­ шение, что возможно не каждое любое со­ четание этих общих социальных фактов, а лишь некоторые из их сочетаний, — ко­ роче говоря, что между различными соци­ альными явлениями обнаруживаются еди­ нообразия сосуществования. Так именно и есть на самом деле, и это составляет, конечно, необходимое следствие того вли­ яния, какое все сосуществующие явления оказывают друг на друга. Этот факт пред­ полагается consensus'ом отдельных частей общественного тела. Состояния общества подобны различ­ ным складам организации или различным возрастам живого тела: это — состояния не одного или немногих органов или функ­ ций, а всего организма. Поэтому имеющи­ еся у нас сведения относительно прошлых

веков и относительно общественных со­ стояний, существующих в настоящее вре­ мя в различных странах, при надлежащем анализе обнаруживают известные едино­ образия. А именно, оказывается, что, когда одно из явлений общественной жизни на­ ходится в каком-либо особом состоянии, с ним всегда или обыкновенно сосуще­ ствует более или менее точно определен­ ное состояние многих других обществен­ ных явлений. Но единообразия сосуществования, имеющие место между такими явлениями, которые суть следствия причин, должны (как мы уже часто отмечали) быть вывода­ ми из тех законов причинной связи, каки­ ми в действительности эти явления опре­ деляются. Взаимное соотношение между различными элементами каждого состо­ яния общества является, таким образом, производным законом, вытекающим из за­ конов, управляющих последовательностью отдельных состояний общества: ближай­ шая причина каждого состояния общества есть непосредственно ему предшествую­ щее состояние общ ества2. Поэтому основ­ ная задача социальной науки заключается в отыскании законов, согласно которым всякое данное состояние общества вызы­ вает другое, следующее за ним и замещаю­ щее его. Здесь открывается важный и м но­ го обсуждавшийся вопрос о том, прогрес­ сируют ли человек и общество. Идея про­ гресса содержится во всяком правильном представлении об общественных явлени­ ях, как о предмете науки. § 3. Одна из особенностей наук о челове­ ческой природе и обществе (присущая им, правда, не исключительно, но в особенно сильной степени) состоит в том, что они имеют дело с предметом, свойства которо­ го изменчивы. Я разумею здесь не те пере­ мены, которые происходят со дня на день, а перемены от века к веку — те, при ко­ торых меняются не только качества от­ дельных индивидуумов, но и особенности большинства членов общества. Главной причиной этой изменчиво­ сти служит широкая и постоянная реакция следствий на свои причины. Обстоятель­

ства, окружающие людей, действуя соглас­ но своим собственным законам и законам человеческой природы, образуют характер людей; но и люди, в свою очередь, форм и­ руют и создают обстоятельства для самих себя и для своих потомков. В результате та­ кого взаимодействия необходимо должен получаться либо цикл, либо прогресс, дви­ жение вперед. В астрономии всякий факт есть точно так же одновременно и след­ ствие, и причина: последовательные поло­ жения различных небесных тел произво­ дят перемены как в направлении, так и в напряжении тех сил, которыми эти поло­ жения определяются. При этом в резуль­ тате таких взаимодействий после некото­ рого числа перемен здесь снова получает­ ся прежнее сочетание условий, что, конеч­ но, ведет к постоянному повторению того же самого ряда в неизменной последова­ тельности. Короче говоря, тела Солнечной системы вращаются по орбитам; но суще­ ствуют (или, по крайней мере, могут, со­ гласно законам астрономии, существовать) другие небесные тела, которые, вместо ор­ биты, будут описывать траекторию — путь, не возвращающийся в себя самого. Один из этих путей и должен служить типом те­ чения жизни человечества. Один из первых мыслителей, признав­ ших, что последовательность исторических событий подчинена определенным зако­ нам, и пытавшихся открыть эти законы путем аналитического обзора истории, — Вико, знаменитый автор Scienza Nuova 3, держался первого из этих воззрений. Он представлял себе общественные: явления вращающимися по орбите, т. е. периоди­ чески проходящими один и тот же ряд перемен. Хотя не было недостатка в об­ стоятельствах, придававших этому взгляду некоторую вероятность, однако он не мог выдержать строгой критики, и все мысли­ тели после Вико усвоили идею траектории, или прогресса, вместо орбиты, или цикла. Слова «прогресс» и «прогрессивность» не следует понимать здесь как синонимы слов «улучшение» и «стремление к улучше­ нию». Вполне понятно, что законы челове­ ческой природы могут определять и даже делать необходимыми и такие перемены

в человеке и обществе, которые не все­ гда или даже никогда не могут быть улуч­ шениями. Правда, я убежден, что в обще­ стве, несмотря на случайные и времен­ ные отклонения, дело идет и впредь бу­ дет идти к лучшему и более счастливому состоянию. Но это — уже не вопрос ме­ тода социальной науки, а теорема самой этой науки. Для нашей цели достаточно наличия постоянного (progressive) измене­ ния как в характере человеческой расы, так и в ее внешних обстоятельствах, по­ скольку они создаются самими людьми, — достаточно того, что в каждый следующий век главные общественные явления отли­ чаются от того, чем они были в век преды­ дущий, и в еще большей степени от того, чем они были в какую-либо более раннюю эпоху; причем наиболее резко отмечают эти последовательные перемены периоды деятельности отдельных поколений — пе­ риоды, в течение которых успела воспи­ таться, вырасти и завладеть обществом но­ вая смена людей. На идее прогресса че­ ловеческой расы был в последние годы построен новый метод социальной науки, далеко превосходящий оба господствовав­ шие до сих пор метода: химический, или опытный, и геометрический. Этот новый метод, принятый теперь всеми передовы­ ми мыслителями континента, задается це­ лью открыть, путем изучения и анализа общих исторических фактов, «закон про­ гресса» (как выражаются эта мыслители): такой закон, будучи раз установлен, дол­ жен, по их мнению, дать нам возмож­ ность предсказывать будущие события со­ вершенно так же, как, установив несколько членов какого-нибудь бесконечного ряда в алгебре, мы можем открыть принцип их образования и предсказать любое число остальных членов этого ряда. Установле­ ние этого закона и служило главной це­ лью исторического умозрения во Франции за последние годы. Но охотно признавая великие услуги, оказанные этой школой историческому знанию, я не могу не счи­ тать ее представителей всего больше ви­ новными в коренном непонимании истин­ ного метода социальной философии. Не­ понимание это заключается в предположе­

нии, будто тот порядок последовательно­ сти, какой нам удалось проследить между различными состояниями общества и ци­ вилизации (даже если бы этот порядок был более строго единообразен, чем это дока­ зано до сих пор), может когда-либо полу­ чить значение закона природы. Он может быть только «эмпирическим законом». По­ следовательность состояний человеческо­ го духа и человеческого общества не мо­ жет иметь своего особого, независимого закона: она должна зависеть от психологи­ ческих и этологических законов, управля­ ющих действием обстоятельств на людей и людей на обстоятельства. Может случить­ ся, что эти законы и те общие условия, в ка­ ких находится человечество, будут опре­ делять последовательные преобразования человека и общества в одном определен­ ном и неизменном порядке. Но даже и в та­ ком случае конечной целью науки в этой области не может быть открытие только простого эмпирического закона. Пока это­ го закона нельзя связать с теми психо­ логическими и этологическими законами, от которых он должен зависеть, пока его нельзя (поставив в связь априорную де­ дукцию с историческими данными) пре­ вратить из эмпирического закона в закон научный, до тех пор им нельзя пользовать­ ся и для предсказания будущих событий, за исключением разве строго смежных слу­ чаев. Среди представителей новой истори­ ческой школы один только О. Конт видел необходимость такого связывания всех на­ ших исторических обобщений с законами человеческой природы. § 4 . Но несмотря на положительное пра­ вило — не вводить в социальную науку ни одного обобщения из истории, пока для него нельзя указать достаточных основа­ ний в человеческой природе, я тем не ме­ нее не думаю, чтобы кто-нибудь стал утвер­ ждать, будто, отправляясь от принципов человеческой природы и от общих усло­ вий жизни человечества, можно было бы a priori определить тот порядок, в каком должно происходить развитие человече­ ства, и дедуктивно вывести основные фак­ ты прошлой истории — вплоть до нашего

времени. После первых немногих членов ряда влияние, оказываемое на каждое по­ коление предшествовавшими ему поколе­ ниями, получает (как это правильно за­ метил только что упомянутый писатель) все больше и больше перевеса над все­ ми другими влияниями4. И в конце кон­ цов то, что мы теперь из себя представ­ ляем и что мы делаем, представляет лишь в весьма незначительной степени резуль­ тат всеобщих условий человеческой расы или хотя бы условий нашей личной ж из­ ни, действующих через посредство основ­ ных свойств нашей природы; все это есть, главным образом, результат тех свойств, которые созданы в нас всей прежней ис­ торией человечества. Столь длинного ря­ да взаимных влияний между обстоятель­ ствами и человеком — ряда, в котором каждый последующий член слагается все из большого числа и все более разнооб­ разных частей, совершенно не в силах вы­ числить (на основании элементарных за­ конов, лежащих в основе этого ряда) чело­ веческие способности. Уже одни размеры этого ряда явились бы препятствием к это­ му, так как даже маленькая ошибка в какомлибо одном из его членов стала бы быстро возрастать при каждом следующем шаге. Таким образом, если в ряде самих след­ ствий, рассматриваемых как одно целое, не оказывается никакой правильности, то мы напрасно стали бы пытаться построить общую социальную науку. В таком случае мы должны довольствоваться отмеченны­ ми выше социологическими умозрениями подчиненного порядка, т. е. установлением следствий введения той или другой причи­ ны в предполагаемое неизменным состоя­ ние общества. Такого рода знание, удовле­ творяющее обычным требованиям повсе­ дневной политической практики, должно терять свою силу во всех тех случаях, где одним из факторов является прогрессив­ ное движ ение5 общества; таким образом, оно тем ненадежнее, чем важнее случай. Но так как и естественные различия меж­ ду людьми, и разнообразие первоначаль­ ных местных условий гораздо менее зна­ чительны, нежели черты сходства, то есте­ ственно, что прогрессивное развитие че­

ловечества и его деятельности будет до из­ вестной степени единообразно. И по мере движения общества вперед, единообразие это стремится стать больше, а не меньше, так как развитие каждого народа, опреде­ ляемое сначала исключительно его соб­ ственной природой и обстоятельствами, постепенно подпадает влиянию (притом усиливающемуся с прогрессом цивилиза­ ции) со стороны других народов земного шара и со стороны обстоятельств, повлияв­ ших на эти народы. Поэтому история, при разумном ее изучении, дает эмпирические законы общества. Задача же общей социо­ логии заключается в том, чтобы проверить эти законы и связать их с законами чело­ веческой природы посредством дедукций, показывающих, что таких именно произ­ водных законов и надо было ожидать, в ка­ честве следствий тех основных законов. Правда, едва ли когда возможно (да­ же если история наметит производный за­ кон) доказать a priori, что таков именно единственный порядок последовательно­ сти или сосуществования, в каком могли, согласно с законами человеческой приро­ ды, произойти данные следствия. Мы мо­ жем выяснить (самое большее), что име­ лись сильные априорные основания ожи­ дать этого порядка и что никакого другого порядка последовательности или сосуще­ ствования нельзя, основываясь на приро­ де человека и общих обстоятельствах его положения, счесть столь же вероятным. Ча­ сто мы не можем сделать даже и этого: мы можем показать не то, что происшедшее было вероятно a priori, а лишь то, что оно было возможно. Однако такое установле­ ние возможности является для характери­ зуемого нами теперь обратного дедуктив­ ного метода действительной проверкой и столь же необходимо для него, как про­ верка специальным опытом в тех случаях, где заключение получается первоначаль­ но путем прямой дедукции. Эмпирические законы необходимо должны быть здесь результатом лишь немногих случаев, так как вообще немного наций достигло вы­ сокой степени социального прогресса, а еще меньшее число их достигло его в силу своего собственного, независимого разви­

тия. Если бы, поэтому, хотя бы только один или два из этих немногих случаев оказа­ лись недостаточно нам известными (или не вполне разложенными на свои элемен­ ты, а потому и не вполне пригодными для сравнения с другими случаями), то очень вероятно, что вместо правильного эмпири­ ческого закона у нас получился бы непра­ вильный. Поэтому-то на основании фак­ тов истории и делаются постоянно самые ошибочные обобщения, — и это не толь­ ко в Англии, где история, можно сказать, до сих пор еще совсем не разрабатывалась научным образом, но даже и в других стра­ нах, где она разрабатывается как наука, притом людьми хорошо с нею знакомы­ ми. И единственной поправкой или кор­ рективом будет в данном случае постоян­ ная проверка ее выводов психологически­ ми и этологическими законами. К этому можно прибавить, что только лица, впол­ не усвоившие себе эти законы, способны подготовлять, при помощи анализа ф ак­ тов истории или даже просто наблюдения над современными общественными явле­ ниями, материал для исторического обоб­ щения. Только такие люди могуг сознавать сравнительную важность различных ф ак­ тов, а следовательно, знать и то, какие факты им нужно искать или наблюдать; еще менее возможна без этого оценка до­ казанности тех фактов, которые, как это бывает в большинстве случаев, не могут быть установлены прямым наблюдением или на основании свидетельств и должны быть выведены из признаков. § 5. Эмпирические законы общественной жизни бывают двоякого рода: одни из них суть единообразия сосуществования, дру­ гие — единообразия последовательности. В зависимости от того, занимается ли нау­ ка установлением и проверкой единообра­ зий первого или второго рода, О. Конт да­ ет ей наименование «социальной статики» и «социальной динамики», соответствен­ но принятому в механике различию между условиями равновесия и условиями движе­ ния (или различию между законами орга­ низации и законами жизни — в биологии). Первый из этих отделов науки определяет

условия устойчивости общественного со­ юза; второй — законы его прогресса. Со­ циальная динамика есть теория общества, рассматриваемого в состоянии прогрес­ сивного движения. Социальная же стати­ ка есть теория того consensus'а между раз­ личными частями социального организма, о котором мы говорили выше, — иными словами, теория взаимодействий между од­ новременными социальными явлениями, теория, «оставляющая6 на время (в целях науки) без внимания — поскольку только это возможно — то основное движение, которое во все времена постепенно видо­ изменяет всю совокупность этих явлений. С этой, первой точки зрения, социо­ логия должна дать нам возможность выво­ дить один из другого (имея в виду даль­ нейшую проверку прямым наблюдением) различные характеристические признаки каждой отдельной формы социального су­ ществования — выводить методом, в суще­ ственных чертах аналогичным тому, кото­ рый обыкновенно применяется в настоя­ щее время в анатомии. Эта предваритель­ ная форма политической науки необхо­ димо предполагает (в противность обыч­ ным воззрениям философов) рассмотре­ ние каждого из многочисленных элемен­ тов социального состояния — не как чегото независимого и абсолютного, а (все­ гда и исключительно) в его отношении ко всем другим элементам, с которыми он соединен взаимной зависимостью. Излиш­ не было бы настаивать здесь на том, что эта отрасль социологического умозрения всегда в высшей степени полезна. Прежде всего, она составляет необходимую основу теории социального прогресса. Сверх то­ го, она может, непосредственно и сама по себе, заступать (по крайней мере, на вре­ мя) место прямого наблюдения некоторых из общественных элементов, не поддаю­ щихся наблюдению, но о действительном положении которых можно, однако, в до­ статочной степени судить на основании отношений, связывающих их с другими, уже известными элементами. История на­ ук может дать нам некоторое представле­ ние о важности этого вспомогательного средства; например, она может напомнить

нам о том, как ошибки популярной эруди­ ции касательно предполагаемых познаний древних египтян в высшей астрономии бы­ ли (еще прежде чем над ними произнесла свой приговор более строгая наука) окон­ чательно рассеяны одним соображением о неизбежной связи общего развития у египтян астрономии с развитием отвле­ ченной геометрии, очевидно находившей­ ся у них в младенческом состоянии. Легко было бы привести множество аналогич­ ных случаев, относительно которых не мо­ жет быть никакого спора. Однако, чтобы избегнуть преувеличения, надо заметить, что эти необходимые соотношения меж­ ду различными сторонами жизни обще­ ства уже по самой природе своей не могут быть настолько простыми и точными, что­ бы наблюдаемые явления могли возникать только благодаря какому-либо одному виду взаимных отношений между ними. Подоб­ ное воззрение, слишком узкое уже и для науки о жизни, совершенно не соответ­ ствовало бы еще более сложной природе социологических умозрений. Точное изме­ рение пределов этого несоответствия как при здоровом, так и при болезненном со­ стоянии образует (по крайней мере, в та­ кой же степени, в какой это имеет место и в анатомии организма) необходимое допол­ нение ко всякой теории социологической статики, и без этого непрямое исследова­ ние, о котором мы говорили выше, часто может только ввести в заблуждение. Здесь не место методически доказы­ вать существование необходимого соотно­ шения между всеми возможными сторона­ ми одного и того же социального организ­ ма: относительно этого пункта — по край­ ней мере, принципиально — мнения здра­ вых мыслителей в настоящее время мало расходятся. Какой бы из социальных эле­ ментов мы ни избрали в качестве исход­ ной точки, мы легко можем видеть, что он всегда находится в более или менее не­ посредственной связи со всеми другими элементами — даже с теми из них, ко­ торые на первый взгляд кажутся наиболее от него независимыми. Динамическое рас­ смотрение прогрессивного развития циви­ лизованного человечества дает, без сомне­

ния, еще более действительное средство для этой любопытной проверки consensus'а социальных явлений, выясняя, каким об­ разом всякая перемена в одной их части действует, немедленно или весьма скоро, и на все остальные. Но этому указанию мо­ жет предшествовать (или, во всяком случае, за ним может следовать) подтверждение чисто статического характера: ибо в по­ литике, как и в механике, сообщение дви­ жения одним предметом другому доказы­ вает связь между этими предметами. Даже не касаясь в деталях взаимной зависимо­ сти между различными ветвями всякой на­ уки или искусства, — разве не очевидно су­ ществование между различными науками (а также и между большинством искусств) такого рода связи, что, раз нам в достаточ­ ной степени известно состояние какоголибо одного хорошо определенного их от­ дела, то мы можем с действительно науч­ ной уверенностью вывести, на основании их необходимого соотношения, и одно­ временное состояние всякого отдела дру­ гих наук? Путем дальнейшего расширения этих соображений мы можем понять необ­ ходимое соотношение между состоянием наук вообще и состоянием искусств во­ обще, с тем только ограничением, что вза­ имная зависимость становится здесь менее тесной по мере того, как она делается ме­ нее непосредственной. То же самое имеет силу и в тех случаях, когда, вместо рас­ смотрения совокупности социальных яв­ лений у какого-нибудь одного народа, мы исследуем ее синхронистически у различ­ ных народов, так как нельзя отрицать, осо­ бенно для новейших времен, постоянного взаимного влияния между народами. На­ до только иметь в виду, что consensus этот обыкновенно слабеет и постепенно умень­ шается по мере уменьшения сходства слу­ чаев и числа точек соприкосновения, пока, наконец, в некоторых случаях не исчезает почти совершенно. Так, например, в Запад­ ной Европе и Восточной Азии обществен­ ные строи были до сих пор, по-видимому, почти независимыми друг от друга». За этими замечаниями следует разъяс­ нение одного из наиболее важных, но до последнего времени наименее обращав­

ших на себя внимание общих принципов, какие можно считать установленными в этом отделе социальной науки. Мы гово­ рим о необходимом соотношении между существующей во всяком обществе ф ор­ мой правления и современным ей состоя­ нием цивилизации. Это — естественный закон, и именно в силу его все беско­ нечные рассуждения и бесчисленные тео­ рии относительно форм правления, рас­ сматриваемых с отвлеченной точки зре­ ния, оказывались бесплодными и непри­ годными ни для какого другого назначе­ ния, кроме подготовительной обработки материала, долженствующего потом пойти на построение лучшей теории. Как уже было замечено, одним из глав­ ных результатов социальной статики долж­ но быть установление условий прочности политического союза. Есть обстоятельства, которые имеются налицо во всех обще­ ствах без исключения, а в наибольшей сте­ пени там, где социальное единение всего полнее, и которые можно признать (если такое предположение получит подтвержде­ ние со стороны психологических и этологических законов) условиями существо­ вания сложного явления, называемого го­ сударством. Так, например, ни одно зн а­ чительное общество не существовало еще без законов или заменяющих их обычаев, без судов и той или иной организованной силы для приведения в исполнение судеб­ ных реш ений7. Всегда существовали об­ щественные авторитеты, которым с боль­ шей или меньшей покорностью и в бо­ лее или менее точно определенных слу­ чаях повиновались или, согласно общему убеждению, обязаны были повиноваться остальные члены союза. Таким способом мы найдем известное число условий, ко­ торые имелись налицо в каждом обществе, сохранявшем свое существование как це­ лого, и с исчезновением которых оно ли­ бо поглощалось каким-нибудь другим об­ ществом, либо перестраивалось на какомнибудь новом основании, соответствую­ щем другим условиям. Хотя такие результа­ ты, полученные путем сравнения различ­ ных форм и состояний общества, сами по себе имеют значение лишь эмпириче­

ских законов, однако некоторые из них, будучи однажды намечены, с такой вероят­ ностью вытекают, как оказывается, из об­ щих законов человеческой природы, что согласие этих двух процессов делает дока­ зательство полным, а обобщение превра­ щает в научную истину. Это, по-видимому, можно сказать (на­ пример) о результатах следующего рассуж­ дения, извлеченного, с некоторыми изме­ нениями, из критической статьи об от­ рицательной философии восемнадцатого столетия8; я цитирую эту статью, хотя она принадлежит мне самому (как это я делал и раньше в некоторых случаях), потому что не имею лучшего средства пояснить то представление, какое составилось у меня относительно характера теорем, должен­ ствующих составить социологическую ста­ тику. «Уже самый первый элемент социаль­ ного единения — повиновение какому-нибудь правительству — оказалось не легко установить в мире. Среди робкой и бедной духом нации, подобной обитателям об­ ш ирных равнин тропических стран, пас­ сивное повиновение развилось, быть мо­ жет, естественным путем, хотя я не пом­ ню, чтобы и среди них оно оказалось хоть у одного народа, у которого не господ­ ствовал бы, в качестве религиозного уче­ ния, фатализм, т. е., иными словами, под­ чинение власти обстоятельств как боже­ ственному предначертанию. Но побудить храбрый и воинственный народ подчи­ нить свой индивидуальный произвол, свой arbitrium какой-либо общей власти всегда считалось делом столь трудным, что его относили к сверхъестественной силе; и та­ кие племена всегда приписывали перво­ му установлению гражданского общества божественное происхождение. Так расхо­ дятся мнения тех, кто знал диких по дей­ ствительному опыту, и тех кто знакомил­ ся с ними только по цивилизованному состоянию. Даже в Европе нового време­ ни, после падения Римской империи, для тою, чтобы подавить феодальную анархию и заставить всю совокупность какого-либо европейского народа повиноваться прави­ тельству (хотя здесь этому содействовало

еще христианство в наиболее сосредото­ ченной форме своего влияния), потребо­ валось втрое больше столетий, чем сколько их прошло с тех пор до нашего времени. И вот, если бы эти философы знали человеческую природу другого склада, чем какой она имеет в их собственную эпоху и в том классе общества, в котором они сами живут, то они увидели бы, что везде, где прочно и на долгое время устанавлива­ лось подчинение закону и правительству (и при этом до некоторой степени со­ хранялись противившиеся такому подчи­ нению сила и мужественность характера), там необходимо существовали известные факты, были выполнены известные усло­ вия, главными из которых можно признать следующие. Во-первых, для всех, кто считался граж­ данами, кто не принадлежал к числу ра­ бов, удерживавшихся в повиновении гру­ бой силой, существовала некоторая систе­ ма воспитания, применявшаяся с детства в течение всей жизни, — система, в ко­ торой (что бы ни входило в нее сверх того) главной и непременной составной частью было развитие сдерживающей дис­ циплины. Воспитание в человеке привычки (а следовательно, и способности) подчи­ нять свои личные побуждения и стремле­ ния тому, что считалось тогда целями об­ щества, — способности, несмотря ни на ка­ кие искушения, держаться предписываемо­ го этими целями поведения, сдерживать в себе все чувствования, могущие повре­ дить этим целям, и поощрять чувствова­ ния, им благоприятные, — такова была цель, для которой старались пользовать­ ся всяким внешним мотивом, каким толь­ ко располагала направляющая всю эту си­ стему власть, и всякой внутренней силой или принципом, какие она могла вызвать к деятельности на основании того, что она сама знала о человеческой природе. Вся гражданская и военная политика древ­ них республик была такой системой вос­ питания; у современных народов ее стара­ лись заменить, главным образом, религи­ озным обучением. А где и поскольку стро­ гость сдерживающей дисциплины ослабе­ вала, там везде и постольку вновь появ­

лялось на сцену естественное стремление людей к анархии: государство начинало разлагаться изнутри, взаимные раздоры из-за эгоистических целей парализовали энергию, нужную для борьбы против есте­ ственных причин зла, и нация, после бо­ лее или менее продолжительного периода прогрессирующего упадка, либо подпада­ ла под ярмо деспотизма, либо становилась добычей чужеземного завоевателя. Вторым условием постоянства полити­ ческого общества оказывалось наличие, в той или иной форме, чувства верности, преданности или лояльности. Это чувство может иметь различные объекты; оно не ограничивается какой-либо одной формой правления. Будет ли это демократия или монархия, — его сущность всегда остается той же: в устройстве государства существу­ ет нечто установленное, нечто постоян­ ное и не подлежащее сомнению — нечто такое, что, по общему признанию, имеет право быть там, где оно есть, и не долж­ но быть затрагиваемо, какие бы перемены ни происходили кругом. Это чувство м о­ жет относиться, как у евреев и в большин­ стве древних республик, к общему всем Богу или богам, покровителям и охрани­ телям государства. Оно может относиться к тем или другим людям, в которых ви­ дят законных руководителей и охраните­ лей остальных членов общества, пользу­ ющихся этим положением в силу боже­ ственного указания, либо в силу долгого господства или общего признания их выс­ ших способностей и достоинств. Оно мо­ жет быть связано с законами, со старин­ ными вольностями или правами. Наконец (и это единственная форма, в какой рас­ сматриваемое чувство может сохраниться в будущем), оно может относиться к прин­ ципам индивидуальной свободы и поли­ тического и социального равенства, осу­ ществляемых в таких учреждениях, каких пока еще нигде нет или есть лишь в зача­ точном виде. Во всяком случае, во всех политических обществах, имевших про­ должительное существование, было нечто установленное неподвижно — нечто та­ кое, что весь народ почитал священным, что, конечно, позволительно было оспа­

ривать теоретически (там, где свобода об­ суждения была признанным принципом), но действительного потрясения чего никго не боялся и никго на таковое не надеял­ ся, — что, короче говоря (кроме, быть мо­ жет, какого-нибудь временного кризиса), стояло в общем мнении вне обсуждения. И необходимость этого легко доказать. Го­ сударство никогда не бывает (да, пока лю­ ди в значительной степени не улучшат­ ся, и не может надеяться быть) в течение сколько-нибудь продолжительного време­ ни свободным от внутренних раздоров: нет и никогда еще не было такого состо­ яния общества, чтобы в нем не происхо­ дило столкновения между непосредствен­ ными интересами и страстями влиятель­ ных групп народа. Что же в таком слу­ чае позволяет народам выдерживать эти бури и переживать смутные времена без сколько-нибудь продолжительного ослаб­ ления гарантий мирного существования? Именно то, что, как бы ни были важны интересы, из-за которых враждуют люди, столкновение их не затрагивает основно­ го принципа существующего социального союза и не угрожает крупным частям об­ щины низвержением того, на чем постро­ ены их расчеты и с чем отождествлены их надежды и стремления. Но если сомне­ ние в этих основных принципах стало уже не случайной болезнью или спасительным лекарством, а обычным состоянием поли­ тического тела; если вызваны к существо­ ванию все жестокие страсти, естественно возникающие при таком положении дел, — то государство скрыто находится в состо­ янии гражданской войны и непременно в более или менее близком будущем испы­ тает ее и на самом деле. Третьим существенным условием ус­ тойчивости политического общества явля­ ется сильный и деятельный принцип свя­ зи между членами одной и той же общ и­ ны или государства. Едва ли надо гово­ рить, что мы разумеем здесь не „нацио­ нальное чувство" в популярном, пошлом смысле этого термина, не бессмысленную антипатию к иноземцам, равнодушие к об­ щему благу человечества или несправедли­ вое предпочтение того, в чем видят выгоду

для своей собственной страны, не склон­ ность к тем или другим дурным особенно­ стям только потому, что они национальны, и не отказ от того, что признано хоро­ шим другими странами. Мы имеем в ви­ ду принцип симпатии, а не враждебности, единения, а не разъединения. Мы разуме­ ем чувство солидарности между теми, кто живет под одним и тем же управлением, в одних и тех же естественных или ис­ торических границах. Мы разумеем такое состояние общества, когда одни его чле­ ны не считают себя чуждыми другим, ко­ гда они дорожат своей связью, чувствуют, что они составляют один народ, что судь­ ба всех их связана, что несчастье каждого из их соотечественников есть несчастье для них самих, и когда они не проявля­ ют эгоистического стремления разрывом такой связи освободиться от своей доли участия во всякой общей невзгоде. Каждо­ му известно, насколько сильно было это чувство в тех древних республиках, вели­ чие которых было сколько-нибудь продол­ жительным. С каким успехом удалось Ри­ му, несмотря на всю его тиранию, наса­ дить „чувство общего отечества" в отдель­ ных областях его обширной и разделен­ ной империи, — это станет ясно всяко­ му, кто с должным вниманием постарает­ ся выяснить себе этот вопрос. И в новей­ шие времена наиболее могущественными были те страны, в которых это чувство было всего сильнее; таковы Англия, Фран­ ция, а также (если принять во внимание величину их территории и средств) Гол­ ландия и Швейцария. Напротив, Англия, поскольку она связана с Ирландией, пред­ ставляет один из самых ярких примеров того, какие последствия влечет за собой отсутствие такого чувства. Всякий италья­ нец знает, почему Италия находится под чужеземным игом; всякий немец знает, чем поддерживается деспотизм в Австрийской и м п ери и 9; бедствия Испании в такой же степени проистекают от отсутствия наци­ онального чувства среди самих испанцев, в какой и от наличия его в их сношени­ ях с ин остран цам и10. Самым же полным пояснением сказанного могут служить рес­ публики Южной Америки, где части одно­

го и того же государства настолько слабо соединены друг с другом, что, как только какая-нибудь область сочтет себя обижен­ ной общим правительством, она немедлен­ но провозглашает себя отдельной нацией». § 6 . В то время как производные законы социальной статики устанавливаются ана­ лизом различных состояний общества и сравнением их между собой, без отноше­ ния к порядку их следования, — главным предметом изучения в социальной дина­ мике, задающейся целью наблюдать и объ­ яснять смену социальных состояний, слу­ жит, напротив, их последовательный по­ рядок. Этот отдел социальной науки до­ стиг бы всей возможной для него полно­ ты, если бы для всякого из главнейших условий жизни каждого поколения были указаны его причины в фактах жизни не­ посредственно предшествующего поколе­ н и я 11. Но consensus здесь настолько по­ лон (особенно в новейшей истории), что при смене одного поколения другим ско­ рее целое производится целым, чем часть частью. Поэтому лишь очень мало можно сделать для установления зависимости меж­ ду двумя поколениями прямо на основа­ нии законов человеческой природы, не установив сначала тех ближайших (или производных) законов, по которым соци­ альные состояния порождаются в обще­ ственном процессе одни другими, т. е. не установив средних истин (или принци­ пов), axiomata media общей социологии. Те эмпирические законы, которые все­ го легче получить путем исторических обобщений, сами не составляют «средних принципов», а дают лишь указания для их установления. Это — только известные об­ щие стремления, замечаемые в обществе: прогрессивное усиление одних социаль­ ных элементов и ослабление других или постепенное изменение в общем характе­ ре тех или других элементов. Легко ви­ деть, например, что с развитием общества психические свойства стремятся все бо­ лее и более одерживать верх над телес­ ными, а массы — над индивидуумами12; что вначале главным занятием всей той части человечества, которая не находится

под внешним принуждением, служит вой­ на, но что затем в обществе все более и бо­ лее развиваются производительные заня­ тия и воинственный дух постепенно усту­ пает место промышленному. Сюда мож­ но прибавить еще много других подоб­ ных же истин. Обобщениями такого ро­ да и довольствуются обыкновенно иссле­ дователи, даже принадлежащие к той ис­ торической школе, которая господствует теперь на континенте. Однако даже эти и все им подобные результаты все еще слишком далеки от тех элементарных за­ конов человеческой природы, из которых они вытекают: они отделяются от этих по­ следних все еще слишком многочислен­ ными звеньями или ступенями, и стече­ ние причин на каждой из этих ступеней слишком сложно для того, чтобы мы мог­ ли счесть такие положения прямыми вы­ водами из этих элементарных принципов. Поэтому у большинства исследователей та­ кие обобщения остались на ступени эм­ пирических законов, приложимых лишь в пределах действительного наблюдения, без всякой возможности определить гра­ ницы, в которых они действуют, и сказать, должны ли происходящие в данный мо­ мент в обществе перемены продолжаться неопределенно долгое время, или же они окончатся или даже примут обратное на­ правление. § 7. Для установления более удовлетво­ рительных эмпирических законов мы не должны довольствоваться выяснением по­ степенных перемен в отдельных элементах общества — перемен, указывающих лишь на отношения отрывков следствия к со­ ответствующим отрывкам причин. Необ­ ходимо с динамическим сочетать и ста­ тическое обозрение социальных явлений, рассматривая не только прогрессивные пе­ ремены различных элементов, но и одно­ временные состояния каждого из них. Та­ ким образом, мы будем в состоянии эм­ пирически установить закон соответствия не только между синхроническими состо­ яниями элементов, но и между синхрони­ ческими переменами в этих элементах. Та­ кой именно закон соответствия (если бы

он получил надлежащую проверку a priori) стал бы истинно научным производным законом развития человечества и челове­ ческой деятельности. Требующийся для этого трудный про­ цесс наблюдения и сравнения, очевидно, в значительной степени упростился бы, если бы оказалось, что какой-либо один из эле­ ментов общественности преобладает в ка­ честве главного фактора общественного движения над всеми остальными. Тогда мы могли бы принять прогресс одного этого элемента за основную нить, к каждому из звеньев которой присоединялись бы соот­ ветствующие звенья всех других элемен­ тов. Уже благодаря одному этому, последо­ вательность фактов может представиться здесь в виде известного рода самопроиз­ вольно развивающегося порядка, который гораздо ближе, нежели порядок, устанав­ ливаемый всяким другим просто эмпири­ ческим процессом, подойдет к порядку их действительной филиации. Как свидетельства истории, так и дан­ ные человеческой природы поразительным образом сходятся в указании на то, что дей­ ствительно существует один социальный элемент, имеющий как раз такое преобла­ дающее и почти верховное значение сре­ ди факторов социального прогресса. Это — состояние мыслительных способностей лю ­ дей, включая сюда и характер тех уверен­ ностей, к каким они так или иначе пришли относительно себя самих и окружающего их мира. Было бы большой ошибкой (вряд ли кто-нибудь впал бы в нее) утверждать, буд­ то мышление, умственная деятельность, искание истины принадлежат к очень мо­ гущественным тенденциям человеческой природы или занимают, кроме очевидно исключительных случаев, преобладающее место в жизни каких-либо индивидуумов. Но несмотря на относительную слабость этого начала среди других социологиче­ ских факторов, его влияние оказывается главной определяющей причиной соци­ ального прогресса, так как все другие тен­ денции нашей природы, способствующие такому прогрессу, получают средства для своего прогрессивного влияния именно от

этого фактора. Так (возьмем сначала наи­ более яркий случай), к большинству усо­ вершенствований в житейских искусствах людей побуждает желание большего мате­ риального комфорта; но так как мы можем действовать на внешние предметы лишь постольку, поскольку мы их знаем, то со­ стояние здания в каждую эпоху служит пределом для возможных в данное время усовершенствований в промышленности. Поэтому прогресс промышленности дол­ жен следовать за прогрессом знания и за­ висеть от н е го 13. Истинность этого мож­ но показать, хотя и не с такой очевид­ ностью, также и относительно прогресса изящных искусств. Далее, так как наибо­ лее сильные склонности нецивилизован­ ной или полуцивилизованной человече­ ской природы (чисто эгоистические и те из симпатических, которые по своей при­ роде наиболее приближаются к эгоисти­ ческим), очевидно, сами по себе стремят­ ся разделять, а не объединять людей, де­ лать их соперниками, а не союзниками, — то социальное существование возможно только при дисциплинировании этих мо­ гущественных наклонностей посредством подчинения их какой-либо общей системе мнений. Степень такого подчинения слу­ жит мерой полноты социального едине­ ния, характер же его определяется сущ­ ностью этих общих мнений. Но для то­ го чтобы люди согласовали свои поступ­ ки с известными мнениями, мнения эти должны существовать, должны быть объ­ ектом их уверенности. Поэтому-то состоя­ ние мыслительных способностей и содер­ жание умственной жизни, определяющие, как мы уже видели, материальный быт об­ щины, в то же время существенным обра­ зом определяют и ее нравственное и по­ литическое состояние. Заклю чения эти, выведенные на ос­ новании законов человеческой природы, находятся в полном согласии с общими историческими фактами. Всякому извест­ ному нам из истории значительному из­ менению в положении какой-либо части человечества, не вызванному внешней си­ лой, предшествовало соответствующей ве­ личины изменение в состоянии знаний

или в господствовавших верованиях. Меж­ ду казды м состоянием умозрения и соот­ ветствующим ему состоянием всего друго­ го существует такое отношение, что почти всегда сначала проявляется первое, — хотя следствия, без сомнения, оказывают здесь могущественное обратное воздействие на причину. Всякому значительному прогрес­ су в материальной цивилизации предше­ ствовал прогресс в знании, и когда — в си­ лу постепенного развития или внезапного столкновения — наступало время для ка­ кой-либо важной социальной перемены, то ее предвестницей бывала важная пере­ мена в мнениях и образе мыслей общества. Политеизм, иудаизм, христианство, проте­ стантизм, критическая философия новей­ шей Европы и ее положительная наука — все это было последовательно первичны­ ми факторами в придании обществу тако­ го вида, каким оно обладало; между тем в создании самих этих факторов обще­ ство играло лишь второстепенную роль: каждый из этих факторов (поскольку мож­ но указать его причины) обусловливался, главным образом, не практической ж из­ нью данного периода, а прежним состоя­ нием верования и мышления. Таким обра­ зом, несомненная в общем слабость умо­ зрительной склонности людей не мешала прогрессу умозрения управлять общим хо­ дом прогресса общественной жизни: она только (правда, слишком часто) совершен­ но задерживала этот прогресс, когда ум­ ственное развитие, за отсутствием доста­ точно благоприятных условий, преждевре­ менно останавливалось. На основании всех этих соображений мы вправе заключить, что развитие всех сторон жизни человечества зависит, глав­ ным образом, от развития умственной ж из­ ни людей, т. е. от закона последовательных изменений в человеческих мнениях. Оста­ ется вопрос о том, можно ли установить этот закон сначала на основании истории (в качестве эмпирического закона), а за­ тем превратить его в научную теорему, вы­ ведя его a priori из принципов человече­ ской природы. Так как прогресс знания и перемены в мнениях людей происходят весьма медленно и обнаруживаются впол­

не определенно лишь за долгие проме­ жутки времени, то нельзя ожидать, чтобы общий порядок последовательности мож­ но было открыть без рассмотрения весь­ ма значительного периода общественного развития. Необходимо принять во внима­ ние все прошлое время, начиная с первого отмеченного историей состояния челове­ чества вплоть до достопамятных событий, совершившихся на памяти предыдущего и теперешнего поколений. § 8. До настоящего времени исследова­ ние, которое я старался охарактеризовать выше, было предпринято в систематиче­ ской форме только одним О. Контом. Его произведение до сих пор составляет един­ ственный пример изучения социальных яв­ лений на почве такого понимания исто­ рического метода. Не обсуждая здесь, на­ сколько ценны его заключения, а особен­ но его предсказания и советы относитель­ но будущности общества (они, по моему мнению, значительно уступают сделанной им оценке прошлого), я ограничусь ука­ занием на одно важное обобщение, ко­ торое Конт признает основным законом прогресса человеческого знания. А имен­ но, по его мнению, умозрение относитель­ но каждого предмета, изучаемого челове­ чеством, проходит три последовательные стадии: в первой оно стремится объяснять явления сверхъестественными деятелями, во второй — метафизическими отвлечени­ ями, в третьей (и конечной) ограничива­ ется установлением законов их последова­ тельности и сходства. Это обобщение обла­ дает, как мне кажется, той высокой степе­ нью научной доказательности, какая полу­ чается от совпадения исторических указа­ ний с вероятностями, вытекающими из ор­ ганизации человеческого духа. Трудно да­ же представить себе из простой формули­ ровки этого положения, какой поток света проливает оно на весь ход истории, — ес­ ли указать его следствия, связав с каждым из различаемых им трех состояний чело­ веческого ума и с каждым последователь­ ным видоизменением этих трех состояний соответствующее состояние других обще­ ственных явл ен и й 14.

Но какую бы оценку компетентные судьи ни дали результатам, к которым при­ шел какой-либо отдельный исследователь, — охарактеризованный здесь метод есть именно тот, каким надлежит пользоваться для получения производных законов со­ циального строя и социального прогресса. С его помощью нам удастся, быть может, впоследствии не только далеко заглянуть в будущую историю человечества, но и определить, какие искусственные средства и в какой именно степени можно приме­ нять для того, чтобы ускорить естествен­ ный прогресс, поскольку он благодетелен, чтобы загладить все его возможные не­ удобные или вредные следствия и предо­ хранить против тех опасностей или не­ ожиданностей, каким подвергается чело­ вечество в силу необходимых случайно­ стей своего развития. Такие практические указания, основанные на высшей отрасли умозрительной социологии, составят са­ мый благородный и самый благодетель­ ный отдел «политического искусства». Очевидно, что в настоящее время еще только начинают закладываться даже осно­ вания такой науки и такого искусства. Од­ нако лучшие умы начинают уже смело при­ ступать к этому предмету. Истинно науч­ ные мыслители стали стремиться связы­ вать факты всеобщей истории посредством теорий: и к общей системе социальной

науки все предъявляют требование, чтобы она объясняла главные исторические ф ак­ ты (в пределах имеющихся у нас о них сведений), и признают, что «философия истории» есть в одно и то же время и про­ верка, и начальная форма «философии об­ щ ественного прогресса». Если попытки построить философию истории, имеющие место в настоящее вре­ мя у всех более цивилизованных народов и начинающ ие появляться даже и в Ан­ глии (обыкновенно после всех присоеди­ няющейся к общему движению европей­ ского ума), будут направляться и контро­ лироваться теми воззрениями на приро­ ду социологических доказательств, какие я постарался (в весьма краткой и несовер­ ш енной форме) охарактеризовать, то они должны дать начало такой социологиче­ ской системе, которая будет очень дале­ ка от всех прежних смутных и предпо­ ложительных построений и окажется до­ стойной занять, наконец, свое место сре­ ди наук. Когда наступит это время, ни од­ на важная отрасль человеческой деятель­ ности не будет уже более предоставлена на произвол эмпиризма и ненаучных до­ гадок: круг человеческого знания станет полон, и дальнейшее его увеличение будет происходить только посредством постоян­ ного развития в пределах этих основных предположений.

Добавочные разъяснения относительно исторической науки 1

§ 1. То учение, обоснованию и разъясне­ нию которого посвящены предыдущие гла­ вы и согласно которому последовательный ряд социальных явлений (другими слова­ ми, ход истории) подчиняется общим за­ конам, которые могут быть открыты фило­ софией, — хорошо известно уже несколь­ ким поколениям мыслителей континента2 и за последнюю четверть века перешло из их специальной области в газеты и обы­ денные политические дебаты. Напротив, в нашем отечестве в эпоху первого из­ дания настоящего траюгата оно было по­ чти новостью, и в мышлении по истори­ ческим вопросам господствовали навыки прямо противоположного свойства. С тех пор произошла большая перемена, вызван­ ная особенно появлением важного про­ изведения Бокля, который с характерной для него силой вывел этот великий прин­ цип — со многими поразительными его иллюстрациями — на поприще популяр­ ного обсуждения, где из-за него стали бо­ роться такие бойцы и в присутствии таких зрителей, которые никогда даже и не зна­ ли бы о существовании подобного прин­ ципа, если бы могли познакомиться с ним лишь из умозрений чистой науки. Отсю­ да возникло значительное количество спо­ ров, содействовавших не только быстрому усвоению этого принципа большинством образованных людей, но и очищению его от тех неясностей и недоразумений, кото­ рые естественно затемняли его в течение некоторого времени, уменьшая ценность его для тех, кто его принимал, и служа камнем преткновения для многих из тех, юго его отвергал. Больше всего мешают тому, чтобы все мыслящие люди признали подчиненность исторических фактов научным законам,

воззрения, основывающиеся на учении о свободе воли, т. е., другими словами, на от­ рицании приложимости закона неизмен­ ной причинной связи к человеческим хо­ тениям: если этот закон здесь неприло­ жим, то и ход истории как результат че­ ловеческих хотений не может быть объек­ том научных законов, так как в таком слу­ чае обусловливающих его хотений нель­ зя ни предвидеть, ни (после их появле­ ния) свести к какой-либо правильной си­ стеме. В одной из прежних глав я обсудил этот вопрос, насколько это представлялось нужным для моей цели, и считаю необ­ ходимым повторить только то, что уче­ ние о причинной зависимости человече­ ских действий, неправильно называемое «учением о необходимости», не утвержда­ ет никакого таинственного nexus'a, или над всем царящего рока: оно утвержда­ ет только то, что действия людей пред­ ставляют совокупный результат общих за­ конов и условий человеческой природы и собственного индивидуального характе­ ра данного человека, причем этот харак­ тер есть, в свою очередь, следствие тех естественных и искусственных условий, под которыми стояло воспитание данно­ го человека и к которым надо отнести и его собственные сознательные усилия. Всякий, кто (если позволено так выразить­ ся) возьмет на себя труд вдуматься в это учение, выраженное в такой форме, най­ дет, как мне кажется, что оно не только верно истолковывает всеобщий опыт от­ носительно человеческого поведения, но и правильно изображает то, каким обра­ зом сам человек самопроизвольно истол­ ковывает в каждом отдельном случае свой собственный опыт (относительно этого поведения).

Но если этот принцип справедлив для единичного человека, он должен быть спра­ ведливым и для человека коллективного: если это закон жизни отдельного человека, то он должен осуществляться и в истории общества. Опытные данные относительно человеческой деятельности, рассматривае­ мой еп masse, должны согласоваться с этим законом, если он справедлив, и расходить­ ся с ним, если он ложен. Именно такой апостериорной проверкой и подтвердил этот закон, с полной ясностью и успехом, Бокль. Факты статистики, с тех пор как они тщательно отмечаются и изучаются, при­ вели к заключениям, отчасти совершенно неожиданным для людей, не привыкших считать нравственные действия подчинен­ ными единообразным законам. Те самые события, которые уже по сущности своей кажутся наиболее причудливыми и измен­ чивыми и предвидеть которые в каждом отдельном случае нам не позволила бы ни­ какая возможная для нас степень знания, происходят (если брать в расчет значи­ тельные числа) с правильностью, прибли­ жающейся к математической. Какой по­ ступок можно считать в большей степени зависящим от индивидуального характе­ ра и от действия индивидуальной свобод­ ной воли, чем убийство своего ближнего? И между тем во всякой крупной стране от­ ношение числа убийств к числу жителей (как оказалось) весьма мало изменяется из года в год и в этих своих изменениях никогда не уклоняется значительно от не­ которой средней. Притом, что еще более замечательно, подобное же приближение к постоянству имеет место и относитель­ но числа убийств, ежегодно совершаемых при помощи каждого отдельного рода ору­ дий. Приблизительно тождественны между собой различные годы и по сравнительно­ му числу законных и незаконных рожде­ ний. То же самое оказывается справедли­ вым и относительно самоубийств, несчаст­ ных случаев и всех других социальных яв­ лений, регистрируемых с достаточной точ­ ностью. Одним из наиболее любопытных примеров этого служит тот факт (установ­ ленный записями лондонской и париж­

ской почтовых контор), что число писем, на которых отправители забывают поста­ вить адрес, ежегодно составляет почти од­ ну и ту же часть всего числа отправлен­ ных писем. «Из года в год», говорит Бокль, «один и тот же процент пишущих пись­ ма забывает этот простой акт, так что для каждого следующего периода мы можем правильно предсказать число лиц, память которых изменит им по отношению к та­ кому пустячному и, казалось бы, случайно­ му обстоятельству»3. Такая удивительная правильность мас­ сы случаев, при крайней нерегулярности каждого из случаев, составляющих эту мас­ су, служит прекрасной апостериорной про­ веркой закона причинной связи в его при­ ложении к области человеческих поступ­ ков. Если признать, что этот закон имеет силу и здесь, то всякое действие челове­ ка — например, всякое убийство — будет совокупным результатом двух рядов при­ чин. А именно, с одной стороны, это бу­ дут общие условия страны и ее обитате­ лей: нравственный, воспитательный, эко­ номический и другие факторы, действу­ ющие на весь народ и образующее то, что мы назовем «состоянием цивилиза­ ции»; а с другой — чрезвычайно разнооб­ разные обстоятельства отдельных индиви­ дуумов: их темпераменты и другие особен­ ности организации, их родственные связи, привычный круг товарищей, их влечения и т.д. И вот, если мы возьмем столь ши­ рокую группу случаев, чтобы можно бы­ ло исчерпать все сочетания таких специ­ альных, личных факторов, т. е., другими словами, если мы исключим случайность, и если за время, к которому относятся все эти случаи, не произошло никакой суще­ ственной перемены в общих влияниях, об­ разующих состояние цивилизации в дан­ ной стране, — то мы можем быть уве­ рены, что (в том случае, если человече­ ские действия подчинены неизменным за­ конам) общее число будет приближаться к некоторому постоянному количеству. Так как число убийств, совершенных на дан­ ном пространстве и в данное время, пред­ ставляет собой следствие отчасти общих причин, которые за это время не изме­

нились, отчасти же причин специальных, которые прошли весь цикл своих измене­ ний, то для практических целей его можно считать неизменным. Буквальной и математической неиз­ менности тут нет; да и нельзя ее ожи­ дать, так как период одного года слиш­ ком короток для того, чтобы в него вошли все возможные сочетания частных причин, и в то же время достаточно длинен для вероятности возникновения (по крайней мере, в некоторые годы из каждого их ря­ да) новых влияний более или менее обще­ го характера: например, более деятельной или более слабой полиции, какого-либо временного возбуждения в силу политиче­ ских или религиозных причин или какоголибо происшествия, могущего болезненно подействовать на воображение общества. То обстоятельство, что, несмотря на такие неизбежные несовершенства в данных, го­ довые результаты колеблются в столь ни­ чтожных пределах, служит блестящим под­ тверждением общей теории. § 2. Те же самые соображения, которые так поразительно подтверждают учение, при­ знающее исторические факты неизменны­ ми следствиями причин, могут и освобо­ дить это учение от различных недоразуме­ ний, выяснившихся в спорах последнего времени. Так, например, некоторые вооб­ ражают, по-видимому, что, по смыслу это­ го учения, не только общее число убийств, совершаемых на данном пространстве и в данное время, есть всецело следствие об­ щих социальных условий, но что это спра­ ведливо и относительно каждого в частно­ сти убийства: что отдельный убийца есть, так сказать, простое орудие в руках об­ щих причин; что у него самого или вовсе нет возможности выбора, или, если она есть и он этой возможностью восполь­ зуется, то его место необходимо должно быть занято кем-нибудь другим; что если бы кто-нибудь из действительно совершив­ ших убийство воздержался от преступле­ ния, то для пополнения среднего числа не­ достающее убийство было бы совершено другим лицом, которое в противном слу­ чае осталось бы невинным. Такой вывод,

конечно, уличил бы в нелепости всякую теорию, необходимым результатом кото­ рой он явился бы. Очевидно, однако, что каждое отдельное убийство зависит не от одного общего социального состояния, но также и от причин, действующих в данном частном случае. И обыкновенно эти при­ чины бывают гораздо более могуществен­ ными. Если же они не имеют никакого влияния на число убийств за какой-либо данный период времени, то это потому, что область наблюдения, вследствие своей обширности, обнимает все возможные со­ четания их — все различия в индивидуаль­ ных характерах и индивидуальных влече­ ниях, совместимые с общим социальным состоянием. «Коллективный эксперимент», как его можно назвать, точно разграни­ чивает следствия общих причин от след­ ствий причин специальных и показывает чистый результат первых; но он ровно ни­ чего не говорит о силе влияния специаль­ ных причин, так как эксперимент охва­ тывает такое число случаев, при котором следствия специальных причин уравнове­ шивают друг друга и исчезают вследствие причин общих. Я отнюдь не думаю утверждать, чтобы у всех защитников рассматриваемой тео­ рии выражения всегда были свободны от такого смешения, чтобы они не обнару­ живали стремления преувеличить влияние общих причин в ущерб влиянию причин специальных. Я, напротив, держусь того мнения, что они очень в этом повинны. От этого их теория запуталась в трудно­ стях и стала открытой для таких возраже­ ний, каких сама по себе она могла бы во­ все не вызвать. Так, например, некоторые (м езду прочим, и сам Бокль), основываясь на правильном повторении событий, за­ висящих от нравственных качеств, заклю­ чили (или дали повод думать, что они так заключили), будто нравственные свойства людей мало способны к совершенствова­ нию или имеют для общего социально­ го прогресса мало значения, в сравнении с причинами интеллектуального и эконо­ мического характера. Но делать такое за­ ключение значит забывать, что статисти­ ческие таблицы, служащие для вывода по­

стоянных средних чисел, составлены для фактов, имевших место в узких геогра­ фических пределах и за небольшое число последовательных лет, т. е. для такой обла­ сти, которая вся находилась под действи­ ем одних и тех же общих причин, при­ том в течение времени слишком коротко­ го для того, чтобы в них могли произой­ ти значительные перемены. Все нравствен­ ные причины, кроме общих всей стра­ не, исключены здесь многочисленностью взятых случаев; а причины, общие всей стране, не могли значительно измениться за короткий промежуток времени, охва­ ченный наблюдениями. Если мы допустим предположение, что они изменились, ес­ ли мы сравним один век с другим или одну страну с другой (или хотя бы даже одну часть какой-либо страны с другой ее частью), отличной от первой по состоя­ нию и свойствам нравственных элемен­ тов, то среднее количество преступлений, совершенных за один год, будет уже со­ вершенно другое. Иначе и быть не может: так как каждое отдельное преступление, совершенное отдельным лицом, зависит, главным образом, от его нравственных ка­ честв, то преступления, совершенные всем населением страны, должны в такой же степени зависеть от коллективных нрав­ ственных качеств этого населения. Что­ бы этот элемент оказался несущественным при большом масштабе наблюдений, не­ обходимо предположить, что общий сред­ ний нравственный уровень людей не из­ меняется от страны к стране или из века в век; между тем это неверно, а если бы и было верно, то никоим образом не мог­ ло бы быть доказано при помощи име­ ющейся у нас теперь статистики. Это со­ ображение нисколько не уменьшает моего согласия со мнением Бокля, что прогресс определяется преимущественно интеллек­ туальным элементом (включая в него ве­ рования людей, размеры их знания и их умственное развитие). Но я держусь этого взгляда не потому, что считаю нравствен­ ное развитие или экономическое положе­ ние людей менее могущественными или более неподвижными факторами, а пото­ му, что то и другое является в значительной

степени следствием состояния интеллекту­ ального элемента, и в нем находит грани­ цы своего влияния. Интеллектуальные пе­ ремены суть наиболее заметные историче­ ские факторы не потому, чтобы они сами по себе обладали большей силой, а потому, что на практике в их действии совмещает­ ся влияние всех трех родов при чи н 4. § 3. Есть еще одно различие, которое ча­ сто оставляют без внимания при обсужде­ нии этого вопроса, но которое чрезвычай­ но важно не упускать из виду. Теория зави­ симости социального прогресса от неиз­ менных законов часто соединяется с уче­ нием, согласно которому усилия отдель­ ных лиц и действия правительства не мо­ гут оказать существенного влияния на со­ циальный прогресс. Но хотя оба мнения эти часто встречаются у одних и тех же лиц, это все-таки два очень различные по­ ложения; не различают их те, кто впада­ ет в вечную ошибку смешения причинной связи с фатализмом. Из того, что все, что случается, есть следствие причин (а в том числе, значит, и человеческих хотений) не следует, будто хотения — даже хоте­ ния отдельных индивидуумов — не имеют большого значения в качестве причин. Ес­ ли бы кто-нибудь, будучи на море во время бури и зная, что от кораблекрушений по­ гибает ежегодно почти одно и то же чис­ ло лиц, заключил отсюда о бесполезности для себя всяких попыток спасти свою соб­ ственную жизнь, то мы назвали бы его фаталистом и напомнили бы ему, что уси­ лия потерпевших кораблекрушение людей спасти свою жизнь не только не могут быть признаны несущественными, но даже представляют из себя (в своей средней ве­ личине) одну из причин, от которых зави­ сит установленное ежегодное число смер­ тей при кораблекрушениях. Как бы ни бы­ ли всеобщи законы социального развития, они не могут быть более всеобщими или более строгими, чем законы физических деятелей; между тем человеческая воля мо­ жет обращать эти последние в орудия для достижения своих целей, и пределы ее вла­ сти в этом отношении составляют главное различие между дикарями и народами, сто­

ящими на высшей ступени цивилизации. Явления жизни отдельного человека и об­ щества (вследствие своего более сложного характера) не менее, а более изменчивы, чем факты механические и химические; поэтому и человеческая деятельность име­ ет над ними еще большую силу. Отсюда люди, утверждающие, что эволюция обще­ ства исключительно или почти исключи­ тельно зависит от общих причин, всегда считают в числе этих последних уровень знаний и интеллектуального развития на­ рода. Однако, если — народа, то почему также не какого-либо могущественного мо­ нарха или мыслителя или правящей ча­ сти какого-либо политического общества, действующей через посредство его прави­ тельства? Различия между обыкновенны­ ми смертными, взятыми в большом чис­ ле, действительно нейтрализуют друг дру­ га; но люди исключительные, занимающие видные положения, не во всякое время нейтрализуют друг друга: не было друго­ го Фемистокла, Лютера или Юлия Цеза­ ря, которые, обладая одинаковыми силами и противоположными наклонностями, как раз уравновешивали бы исторических Фе­ мистокла, Лютера и Юлия Цезаря и поме­ шали бы им иметь сколько-нибудь проч­ ное влияние. Сверх того, насколько можно предполагать, хотения таких выдающихся лиц, а также мнения и цели людей, состав­ ляющих в данное время правительство, мо­ гут быть необходимыми звеньями в той цепи причинных связей, через посредство которой производят свои следствия и об­ щие причины, — и, как мне кажется, толь­ ко в такой форме рассматриваемая теория и будет состоятельна. Лорд Маколей в знаменитом месте од­ ного из своих ранних «Опытов» (надо при­ бавить, что сам автор не счел этого опы.та подлежащим перепечатке) дает учению об абсолютном бессилии великих людей такое неловкое выражение, какого, надо думать, оно не имело еще ни у одного из писателей, обладавших равными Ма­ колею талантами. Он сравнивает великих людей просто с лицами, стоящими на бо­ лее высоком месте и потому получающими солнечные лучи несколько раньше осталь­

ного человечества. «Солнце освещает хол­ мы, когда оно находится еще ниже гори­ зонта; так и великие умы открывают ис­ тину несколько раньше того, как она ста­ нет очевидной для толпы. Вот чем огра­ ничивается их превосходство. Они первые воспринимают и отражают свет, который и без их помощи в скором времени дол­ жен стать видимым для тех, кто находится далеко ниже их»5. Если эту метафору про­ вести дальше, то выйдет, что у нас и без Ньютона не только была бы ньютоновская система, но даже мы получили бы ее в то самое время, в какое получили ее от Нью­ тона, так как для наблюдателей, живущих в долине, солнце должно взойти в опреде­ ленное время — все равно, имеется ли го­ ра для восприятия лучей, раньше чем они достигнут долины, или нет. Так оно и бы­ ло бы в том случае, если бы истины, по­ добно солнцу, поднимались в силу своего собственного движения, без человеческих усилий, — но именно только в этом слу­ чае. По моему же мнению, если бы не бы­ ло Ньютона, то миру пришлось бы ждать ньютоновской философии до тех пор, по­ ка не появился бы другой Ньютон или равный ему гений. Обыкновенный человек или ряд обыкновенных людей не могли бы построить этой теории. Я не иду так дале­ ко, чтобы утверждать, что сделанное Нью­ тоном в течение одной жизни не могло бы быть сделано последовательно нескольки­ ми из его преемников, из которых каждый в отдельности уступал бы ему в гениаль­ ности. Но даже для самого малого из этих последовательных шагов потребовался бы человек, очень выдающийся в умственном отношении. Выдающиеся люди не просто видят восходящее светило с вершины хол­ ма: они сами всходят на вершины хол­ мов и вызывают свет, и если бы никто не всходил на эти холмы, свет во многих случаях совсем не появился бы над равни­ ной. Точно так же, например, философия и религия во многих отношениях сводятся на общие причины; и между тем вряд ли кто станет сомневаться, что, не будь Со­ крата, Платона и Аристотеля, не было бы и философии в последующие два тыся­ челетия, а по всей вероятности, и потом:

точно так же, если бы не было Христа и ап. Павла, не было бы и христианства. Всего решительнее влияние замеча­ тельных личностей отражается на скоро­ сти движения. В большей части состоя­ ний общества существование великих лю ­ дей решает даже вопрос о том, будет ли вообще какой-либо прогресс в обществе. Можно допустить, что Греция или христи­ анская Европа в известные периоды сво­ ей истории прогрессировали в силу од­ них общих причин. Но если бы не было Магомета, произвела ли бы Аравия Ави­ ценну и Аверроэса6, калифов багдадских и кордовских? Гораздо менее зависит от от­ дельных индивидуумов решение вопроса о том, каким образом и в каком поряд­ ке должен происходить прогресс человече­ ства, если он вообще будет происходить. Здесь существует некоторого рода необ­ ходимость, устанавливаемая общими зако­ нами человеческой природы, строем че­ ловеческой души. Одни истины не могут быть открыты, одни изобретения не могут быть сделаны, пока не будут сделаны не­ которые другие открытия и изобретения; известные социальные улучшения, по са­ мой своей природе, могут только следовать за другими, а не предшествовать им. Таким образом, порядок человеческого прогресса может до известной степени подчиняться определенным законам. Что же касается до его скорости или даже вообще до того, есть ли он или нет, то в этом отношении нельзя сделать совершенно никакого обоб­ щения касательно всего человеческого ро­ да: можно установить только некоторые совершенно временные и приблизитель­ ные обобщения, ограничивающиеся той небольшой частью человечества, у кото­ рой было нечто подобное последователь­ ному прогрессу в пределах исторического периода. Обобщения эти могут быть либо дедуцированы из особых условий, в ко­ торых находилась эта часть человечества, либо установлены на основании фактов ее истории. Но даже и обобщения относи­ тельно типа 0manner) прогресса, т. е. по­ рядка последовательности социальных со­ стояний, необходимо должны отличаться большой гибкостью. Пределы уклонений

в возможном развитии социальной (так же как и животной) жизни пока еще мало из­ вестны и представляют одну из великих проблем социальной науки. Несомненно, во всяком случае, что отдельные части че­ ловечества под влиянием различных об­ стоятельств развивались более или менее несходным образом и приняли различные формы, причем одним из этих определя­ ющих обстоятельств могли быть индиви­ дуальные особенности великих теоретиче­ ских мыслителей или практических орга­ низаторов. Кто может сказать, какое глу­ бокое влияние на всю последующую исто­ рию Китая оказала, быть может, личность Конфуция? или на историю Спарты (а сле­ довательно, Греции и всего мира) — лич­ ность Ликурга?7 О тносительно того, что им енно и сколько может при благоприятных обстоя­ тельствах сделать для человечества всякий человек, а также того, что может сделать для народа правительство, возможно мно­ го различных мнений, и всякий оттенок в мнениях по этим вопросам совместим с самым полным признанием подчинения исторических явлений неизменным зако­ нам. Само собой разумеется, что от разли­ чий в степени влияния этих, более специ­ альных факторов зависят и большие коле­ бания в точности, какую можно придать общим законам, и в уверенности, с какой на них можно основывать предсказания. Все, что зависит от особенностей индиви­ дуума — в связи со случайностью занима­ емого им положения, по необходимости будет вне возможности предвидения. Нет сомнения, что, взяв достаточно широкий цикл, мы могли бы исключить и эти слу­ чайные сочетания (наряду со всякими дру­ гими): хотя бы особенности великого ис­ торического характера давали чувствовать свое влияние в истории в течение несколь­ ких тысячелетий, однако в высокой степе­ ни вероятно, что от них не останется ника­ кого следа через пятьдесят миллионов лет. Но так как мы не можем собрать данных за очень большой период времени (а толь­ ко при этом условии исчерпаются все воз­ можные сочетания великих людей и обсто­ ятельств), то для нас останется недоступ­

ным закон эволюции человечества в той мере, в какой он зависит от этих данных. Таким образом, в ближайшие к нам тыся­ челетия, имеющие для нас гораздо боль­ ше значения, чем все остальные пятьдесят миллионов лет, все будущие благоприят­ ные и неблагоприятные сочетания будут для нас чисто случайными. Мы не можем предвидеть появления великих людей. Вре­ мя появления людей, вносящих в мир тео­ ретические мысли или великие практиче­ ская идеи, не может быть указано заранее. Все, что может сделать наука, — это про­ следить в прошлой истории общие причи­ ны, приводившие людей в такое состояние, которое делало их доступными для влия­ ния великого человека, когда являлся та­ кой, какой именно был нужен. Если такое состояние продолжается, то (как показыва­ ет опыт) становится довольно вероятным, что великий человек появится через более или менее короткое время, лишь бы общие условия страны и народа были совмести­ мы с его существованием (чего очень часто не бывает); это последнее обстоятельство наука также может в некоторой мере пред­ сказать. Все это подчиняет до известной степени общественный процесс правиль­ ности и закону (за исключением вопро­ са о быстроте движения), причем уверен­ ность в возможности такого сведения к за­ кону одинаково совместима с признанием как весьма большого, так и весьма малого влияния исключительных людей или дей­ ствий правительства. То же самое можно сказать и относительно всех других слу­ чайностей и нарушающих причин. § 4 . Тем не менее было бы большой ошиб­ кой признавать лишь ничтожное значение за деятельностью выдающихся людей или правительств. Не следует думать, будто вли­ яние тех или других незначительно, — на том только основании, что они не могут дать того, к восприятию чего общество не подготовлено общими условиями и ходом своей прошлой истории. Ни мыслители, ни правительства не осуществляют всего того, к чему стремятся, но зато они часто про­ изводят важные результаты, которых они совершенно не предвидели. Великие люди

и великие деяния редко проходят бесслед­ но: они оказывают тысячу невидимых вли­ яний, более действительных, чем влияния видимые, и хотя девять из каждых десяти поступков, сделанных с добрым намерени­ ем людьми, стоящими впереди своего века, не приводят ни к каким существенным ре­ зультатам, зато десятый производит след­ ствия, в двадцать раз более значительные, чем кто-либо мог ожидать. Даже те люди, которым неблагоприятные обстоятельства совершенно не позволяли оказывать воз­ действие на их современников, часто полу­ чали громадное влияние на потомство. Чья жизнь могла бы показаться более бесплод­ ной, чем жизнь некоторых из ранних ере­ тиков? Они были сожжены или убиты, их сочинения истреблены, их память предана анафеме, сами их имена и существование целых семь или восемь столетий остава­ лись погребенными в заплесневелых ману­ скриптах, — так что их историю приходит­ ся иногда восстанавливать лишь по приго­ ворам судов, которыми они были осужде­ ны. И несмотря на это, память об этих лю ­ дях, восстававших против некоторых при­ тязаний или догматов церкви в ту самую эпоху, на которую впоследствии ссылались как на такую, когда эти притязания и дог­ маты пользовались единодушным призна­ нием со стороны христиан (в чем и ви­ дели основание их законности), — память о таких людях разорвала цепи традиции, установила ряд прецедентов для сопротив­ ления, сообщила позднейшим реформато­ рам мужество и дала им в руки оружие, которое понадобилось им, когда люди бы­ ли лучше подготовлены к тому, чтобы сле­ довать их указаниям. Возьмем другой при­ мер относительно правительств. Сравни­ тельно просвещенное управление, каким пользовалась Испания в течение значи­ тельной части восемнадцатого столетия, не исправило основных недостатков ис­ панского народа; и хотя оно сделало много временного добра, однако вместе с ним по­ гибла столь значительная часть этого до­ бра, что за ним с большой вероятностью можно отрицать сколько-нибудь прочное влияние. Пример этот часто приводили в доказательство того, как мало могут еде-

лать правительства против причин, имею­ щих определяющее влияние на общий ха­ рактер народа. В действительности же он указывает на то, чего правительства не мо­ гут сделать, а не говорит, что они ничего не могут сделать. Сравните, чем была Испания в начале этого полустолетия либерального управления, с тем, чем она стала в кон­ це его. Эта эпоха принесла образованным классам Испании свет европейской мысли, который никогда уже потом не переста­ вал распространяться. До этого времени дело шло в обратном направлении: куль­ тура, просвещение, умственная и даже ма­ териальная деятельность все более угаса­ ли. Разве пустячное дело было остановить этот упадок и превратить его в подъем? Как много из того, чего Карл III и Аран­ да не могли сделать, явилось конечным результатом того, что они сделали! Этому полустолетию Испания обязана тем, что она освободилась от инквизиции, от мона­ хов, тем, что она имеет теперь парламен­ ты и свободную (кроме исключительных моментов) прессу, что в ней распростра­ нились чувства свободы и гражданствен­ ности, тем, что в ней строятся железные дороги и развиваются все другие элемен­ ты материального и экономического про­ гресса. В Испании предшествующей эпохи не было ни одного элемента, который мог бы (даже в течение какого угодно време­ ни) привести к таким результатам, если бы страна продолжала управляться так, как ею управляли последние государи из австрий­ ской династии, или если бы Бурбоны с са­ мого начала были здесь тем, чем они стали впоследствии в Испании в в Неаполе. Если уж в деле положительных улуч­ шений правительство может сделать мно­ гое (даже когда, по-видимому, оно сдела­ ло мало), то еще больше зависит от не­ го в предотвращении внутренних и внеш­ них бедствий, которые иначе совершенно остановили бы всякое улучшение. Хоро­ ший или дурной советник в одной какойлибо общине и в какой-либо отдельный критический момент оказывает влияние на всю последующую судьбу мира. Достовер­ но (как только может быть достоверным какое-либо суждение относительно исто­

рических событий), что, если бы не было Фемистокла, то не было бы и саламинской победы; а не будь ее, что сталось бы со всей нашей цивилизацией? Точно так же, совершенно иной результат получился бы, если бы при Херонее, вместо Хареса и Лизикпа, командовали Эпаминонд или Тимолеон, или даже И ф икрат8. Как совершенно верно замечено во втором из двух «Опы­ тов об изучений истории»9, — по моему мнению, это наиболее здравые и наибо­ лее философские произведения изо всех, вызванных последними спорами по этому вопросу, — историческая наука позволя­ ет делать не абсолютные, а лишь услов­ ные предсказания. Общие причины име­ ют большое значение, но и индивидуумы «производят также великие перемены в ис­ тории и долго спустя после своей смерти придают окраску всей сложной совокупно­ сти событий... Никго не может сомневать­ ся в том, что римская республика уступила бы место военному деспотизму, если бы да­ же не было Юлия Цезаря» (это обусловле­ но общими причинами). «Но очевидно ли сколько-нибудь, что одновременно с этим Галлия должна была составить провинцию империи? Разве не мог Вар потерять свои три легиона на берегах Роны? Разве не могла стать границей империи именно эта река, а не Рейн? Это свободно могло бы случиться, если бы Цезарь и Красс поменя­ лись провинциями, и решительно нельзя поручиться за то, что тогда поприще евро­ пейской цивилизации не стало бы другим. Точно так же покорение Англии норманна­ ми в такой же степени было актом единич­ ного человека, как и написание газетной статьи, и при нашем знании истории это­ го человека и его семейства мы можем по­ чти с непогрешимой уверенностью сделать ретроспективное предсказание, что никго другой» (мне кажется, здесь подразумева­ ется «никто другой в эту эпоху») «не мог бы выполнить этого предприятия. А ес­ ли бы оно не осуществилось, то есть ли какое-либо основание предполагать, что наша история и наш национальный харак­ тер были бы те самые, каковы они теперь?» Тот же самый писатель высказывает вполне справедливое мнение, что весь ход

греческой истории, как он разъяснен Гро­ том, есть один сплошной ряд примеров того, как часто события, с которыми свя­ зана вся дальнейшая судьба цивилизации, зависели от личной наклонности к доб­ ру или злу какого-нибудь одного инди­ видуума10. Надо сказать, однако, что Гре­ ция представляет в этом отношении са­ мый крайний пример, какой только мож­ но найти в истории, и ее значение, в каче­ стве образчика общего стремления, весьма преувеличено. Только однажды случилось (и, вероятно, никогда больше не случится), что судьбы человечества зависели от суще­ ствования известного порядка вещей в од­ ном только городе или стране, едва ли большей, чем Йоркшир, — порядка, кото­ рый могла разрушить или спасти сотня причин, весьма незначительных в срав­ нении с общими тенденциями человече­ ской жизни и деятельности. Ни обыден­ ные случайности, ни характеры индивиду­ умов никогда уже больше не могут иметь

такого жизненного значения, какое они имели тогда. Чем дольше живет челове­ чество и чем цивилизованнее оно стано­ вится, тем более, как замечает Конт, по­ лучает преобладание над другими силами влияние прошлых поколений на тепереш ­ нее и человечества еп masse на каждого из составляющих его индивидуумов; и хо­ тя ход дел все-таки остается доступным для изменения как со стороны случайно­ стей, так и со стороны личных качеств, однако усиливающееся преобладание колласгивной деятельности человечества над всеми прочими, более мелкими причина­ ми постоянно приводит общую эволюцию человечества к некоторому более опреде­ ленному и доступному для предсказания пути. Таким образом, историческая наука становится все более возможной, — при­ том не просто потому, что она лучше изу­ чается, а и потому, что с каждым поколе­ нием она становится все более доступной для изучения.

О логике практики, или искусства (включая мораль и политику)

§ 1. В предыдущих главах мы постара­ лись охарактеризовать современное состо­ яние тех из так называемых «нравствен­ ных знаний» (moral knowledge), которые представляют собой науки в единствен­ но правильном смысле этого термина, т. е. исследования, касающиеся строя природы. Но обыкновенно под термин «нравствен­ ные знания» и даже (хотя неправильно) под термин «нравственные науки» подво­ дят также и такие исследования, результа­ ты которых выражаются не в изъявитель­ ном, а в повелительном наклонении или в равносильных ему перифразах. Это так называемое учение об обязанностях, прак­ тическая этика, или мораль. Повелительное наклонение характер­ но для искусства, в отличие от науки. Все, что выражается правилами или предписа­ ниями, а не утверждениями относительно фактов, есть искусство, и этика, или мо­ раль есть именно та часть искусства, кото­ рая соответствует наукам о человеческой природе и общ естве1. Таким образом, методом этики может быть только общий метод искусства или практики; и вот, чтобы выполнить всю за­ дачу, принятую нами на себя в этой за­ ключительной книге, нам остается охарак­ теризовать общий метод искусства, в его отличии от метода науки. § 2. Во всех отраслях практической де­ ятельности есть, с одной стороны, такие случаи, когда люди должны сообразовы­ вать свои поступки с каким-либо ранее установленным правилом, а с другой — такие, где нужно отыскивать или строить правила, которыми люди должны руковод­ ствоваться в своем поведении. Примером первого может служить судья при суще­ ствовали определенного, писаного свода

законов. Судья не призван определять, ка­ кой образ действий по самой сущности дела был бы наиболее желателен в данном частном случае: он определяет только то, под какое правило закона подходит этот случай, т. е. что предписал законодатель де­ лать в подобного рода случаях, а потому — какое намерение, как надо предположить, было бы у него относительно данного слу­ чая. Метод должен иметь здесь всецело и исключительно дедуктивный или силло­ гистический характер, и рассуждение со­ стоит, очевидно, в том, в чем (как мы по­ казали в анализе силлогизма) состоит вся­ кое дедуктивное умозаключение: а именно, в истолковании известной формулы. Чтобы взять пример рассуждения вто­ рого рода из той же области, из которой мы взяли и первый, противопоставим по­ ложению судьи положение законодателя. Как судья имеет для своего руководства законы, так у законодателя есть правила и положения политики; но было бы яв­ ной ошибкой предполагать, будто законо­ датель в такой же степени связан этими положениями, как судья законами, и буд­ то вся его задача состоит в умозаключе­ нии от них к данному частному случаю — так, как судья умозаключает от законов. Законодатель должен принимать во вни­ мание причины или основания данного положения политики, судья же лишь по­ стольку имеет дело с основаниями закона, поскольку это может пролить свет на на­ мерения законодателя в тех случаях, ко­ гда оно выражено недостаточно ясно. Для судьи правило, раз оно положительно уста­ новлено, имеет окончательное значение; но если бы законодатель или другой прак­ тик стал руководствоваться больше прави­ лами, чем их основаниями (как это делали, например, старомодные немецкие тактики,

побежденные Наполеоном, или врач, пред­ почитавший, чтобы его пациенты умирали по правилу, чем выздоравливали против правила), его справедливо сочли бы про­ сто педантом и рабом своих формул. Основаниями же положений политики или любого другого искусства могут быть только теоремы соответствующей науки. То отношение, в каком правила ис­ кусства стоят к теориям науки, может быть охарактеризовано следующим образом. Искусство ставит цель, которой нужно до­ стичь, определяет эту цель и передает ее науке. Наука принимает ее, рассматривает ее как явление или факт, подлежащий изу­ чению, а затем, разобрав причины и усло­ вия этого явления, отсылает его обрат­ но искусству с теоремой относительно то­ го сочетания обстоятельств, которым оно причинно обусловлено. Тогда искусство рассматривает эти сочетания обстоятельств и — в зависимости от того, находятся ли какие-либо из них в человеческой вла­ сти или нет, — объявляет цель достижи­ мой или недостижимой. Таким образом, искусство дает одну первоначальную, боль­ шую посылку, утверждающую, что достиже­ ние данной цели желательно. Наука пред­ лагает искусству положение (полученное при помощи ряда индукций или дедук­ ций), что совершение известных действий поведет к достижению поставленной це­ ли. Из этих посылок искусство заключает, что совершение таких действий желатель­ но; а раз оно находит их и возможными, оно превращает теорему в правило или предписание. § 3. Особого внимания заслуживает тот факт, что теорема или теоретическая ис­ тина только тогда может быть превращена в предписание, когда научный процесс вы­ полнен весь, а не только отчасти. Предпо­ ложим, что мы совершили этот научный процесс лишь до известного пункта: на­ пример, открыли, что известная причина произведет желаемое следствие, но не ука­ зали всех обстоятельств, присутствие кото­ рых может помешать его возникновению. Строить какое бы то ни было правило ис­ кусства при таком несовершенном состоя­

нии научной теории преждевременно. На­ ше правило будет терять свою силу всякий раз, когда окажется какая-либо противо­ действующая причина, упущенная из виду теоремой: мы будем применять средства, не достигая цели. Никакое умозаключение из самого этого правила или относительно него не поможет нам тогда выйти из за­ труднения, — и нам останется только воз­ вратиться назад и окончить научный про­ цесс, который должен был предшествовать созданию правила: мы должны вновь на­ чать исследование и рассмотреть осталь­ ные условия, от которых зависит данное следствие. И только тогда, когда мы опреде­ лим всю их совокупность, мы будем впра­ ве превратить полный закон следствия в предписание, в котором те обстоятельства или сочетания обстоятельств, в которых наука видит условия явления, будут пред­ писываться, в качестве средств для его про­ изведения на практике. Правда, требования удобства застав­ ляют пользоваться и не такой идеально совершенной теорией — прежде всего по­ тому, что теория лишь редко может быть сделана идеально совершенной, а затем потому, что, если бы были приняты во внимание все противодействующие слу­ чайности (как часто, так и редко встреча­ ющиеся), то правила оказались бы слиш­ ком громоздкими для усвоения и припо­ минания в обыденных житейских случа­ ях людям с обыкновенными способностя­ ми. Правила искусства стараются охватить лишь столько условий, сколько их надо иметь в виду в обыкновенных случаях; по­ этому они всегда бывают несовершенны. В механических искусствах, где необходи­ мые условия немногочисленны, а условия, не отмечаемые правилами, обыкновенно либо ясны для самого простого наблюде­ ния, либо быстро усваиваются на практи­ ке, правила часто могут служить надеж­ ным руководством для лиц, ничего не зна­ ющих, кроме этих правил. Но в сложных житейских делах, а еще более в делах госу­ дарственных и общественных, на правила нельзя полагаться без постоянного обра­ щения к тем научным законам, на которых эти правила основываются. Знать, каковы

те встречающиеся на практике случайно­ сти, которые требуют изменений в правиле или представляют собой вообще исключе­ ния из него, значит знать, какие сочетания обстоятельств могут сталкиваться со след­ ствиями этих законов или всецело проти­ водействовать им, — а это можно узнать, только обращаясь к теоретическим осно­ ваниям правила. Таким образом, мудрый практик дол­ жен считать практические правила поведе­ ния всего только временными. Будучи со­ ставлены для случаев наиболее многочис­ ленных или наиболее обычных, эти пра­ вила указывают образ действия, имеющий всего больше шансов оказаться правиль­ ным в тех случаях, когда нет времени или средств анализировать обстоятельства дан­ ного случая или когда в оценке их мы не можем положиться на свое суждение. Но правила вовсе не делают для нас излиш­ ним выполнение (когда это позволяют об­ стоятельства) того научного процесса, при помощи которого мы могли бы построить правило, имея в виду данные нашего част­ ного случая. В то же время правило может с большим удобством напоминать нам, что данный образ действий мы сами и другие люди нашли вполне пригодным для наи­ более часто встречающихся случаев, так что, если он неприменим в данном слу­ чае, то причина этого заключается, веро­ ятно, в каком-нибудь необычном обстоя­ тельстве. § 4 . Отсюда становится очевидным, что заблуждаются те, кто пытается выводить соответствующее данному частному слу­ чаю поведение из предполагаемых всеоб­ щими практических правил. Они упускают из виду необходимость постоянного обра­ щения к принципам теоретической науки для того, чтобы мы могли быть уверены в достижении даже той специальной цели, какую имеют в виду эти правила. В еще го­ раздо большей степени должно быть оши­ бочно поэтому признание таких неизмен­ ных принципов не просто за всеобщие правила для достижения какой-либо дан­ ной цели, а за правила поведения вооб­ ще — без внимания к возможности не толь­

ко того, что какая-либо видоизменяющая причина может помешать достижению дан­ ной цели (при помощи предписываемых правилом средств), но и того, что даже ус­ пешное достижение этой цели может идти в разрез с какой-нибудь другой целью, ко­ торая может оказаться более желательной. Это — обычная ошибка многих из тех теоретических политиков, которых я оха­ рактеризовал под названием «геометриче­ ской школы», — особенно во Франции, где умозаключения на основании прак­ тических правил составляют главное со­ держание журналистики и политическо­ го красноречия. Это неправильное пони­ мание значения дедукции французскими мыслителями поселило в умах ученых дру­ гих стран недоверие к духу обобщения, представляющему столь почтенную харак­ теристическую особенность французского ума. Во Франции общие места политики суть ш ирокие и многообъемлющие прак­ тические положения, из которых, как из конечных посылок, люди умозаключают к отдельным частным действиям, полагая, что это значит быть логичными и после­ довательными. Например, там постоянно умозаключают, что такая-то мера долж­ на быть принята, так как она вытекает из того или другого принципа, на кото­ ром основывается форма правления; из принципа наследственной власти или из принципа верховной власти народа. На это можно ответить, что, если эти положения действительно суть практические принци­ пы, то они должны опираться на теоре­ тические основания; так, например, вер­ ховная власть народа должна быть основа­ нием правления потому, что устроенное таким образом правление обнаруживает тенденцию производить известные благо­ детельные результаты. Но так как ни одно правительство не может произвести всех возможных благодетельных результатов, а кроме того, так как всякое правительство имеет свои (большие или меньшие) не­ удобства, и так как против этих послед­ них обыкновенно нельзя бывает бороть­ ся средствами, основанными на тех самих причинах, которые эти неудобства произ­ водят, — то часто в пользу практического

мероприятия гораздо более говорит то, что оно не вытекает из так называемого «обще­ го принципа правления», чем то, что оно вытекает из этого принципа. Так, в наслед­ ственной монархии есть очень много ш ан­ сов на стороне полезности учреждений, выходящих из народа, а в демократии — на стороне полезности мероприятий, стре­ мящихся задержать натиск народной воли. Напротив, те приемы аргументации, кото­ рые столь часто ошибочно принимаются во Франции за политическую философию, ведут к тому практическому заключению, что мы должны всеми силами стремить­ ся не к ослаблению, а к усилению всех несовершенств, характерных для той си­ стемы учреждений, которую мы предпо­ читаем или под действием которой нам приходится жить. § 5. Итак, оснований всякого правила ис­ кусства надо искать в теоремах науки. Каж­ дое искусство, кавдая система искусства состоит из правил и из теоретических по­ ложений, оправдывающих эти правила. Всякое искусство заключает в себе под­ бор тех положений науки, которые необ­ ходимы для того, чтобы показать, от ка­ ких условий зависят действия, регулируе­ мые данным искусством. Искусство, говоря вообще, состоит из истин науки, располо­ женных в порядке, наиболее удобном для практики, а не в том, который удобнее для теоретического мышления. Наука группи­ рует и располагает свои истины таким об­ разом, чтобы позволить нам одним взгля­ дом окинуть возможно большую часть об­ щего строя Вселенной. Искусство прини­ мает эти самые общие законы, но поль­ зуется только теми из частных следствий, которые повели к образованию правил по­ ведения, и выбирает из наиболее отдален­ ных друг от друга частей научной области истины, касающиеся возникновения раз­ личных и разнородных условий каадого следствия, необходимого с точки зрения потребностей практической ж и зн и 2. Если, таким образом, наука выводит из одной причины ее различные следствия, а искусство относит одно следствие к его многочисленным и разнообразным при­

чинам и условиям, то оказывается нуж­ ным ряд промежуточных научных истин, которые, вытекая сами из высших общих положений науки, должны быть основны­ ми положениями, или первыми принципа­ ми различных искусств. Научный процесс установления таких промежуточных прин­ ципов Конт считает одной из задач ф и­ лософии будущего. Как на единственный полный пример этого процесса, действи­ тельно выполненный и могущий считать­ ся образцом для подражания в более важ­ ных областях, он указывает на общую тео­ рию искусства «описательной геометрии», как ее формулировал Монж. Нетрудно, од­ нако, понять, какова должна быть вооб­ ще природа этих промежуточных принци­ пов. Надо составить возможно более ш и­ рокое понятие о той цели, к которой мы должны стремиться, т. е. о том, чего мы должны достигнуть; далее, надо опреде­ лить в столь же широкой форме тот ряд условий, от которого зависит данное след­ ствие; тогда останется сделать только об­ щий обзор тех средств, какими мы можем располагать для произведения этого ряда условий. Когда же результат такого обзора будет систематизирован в виде возможно меньшего числа возможно более широких положений, — эти положения выразят об­ щее отношение между пригодными сред­ ствами и целью и составят общую научную теорию искусства, из которой его практи­ ческие методы будут вытекать как след­ ствия или королларии. § 6. Умозаключения, связующие задачу или цель всякого искусства с его сред­ ствами, подлежат ведению науки; но опре­ деление самой цели есть дело исключи­ тельно искусства и составляет его специ­ альную область. Всякое искусство имеет один первый принцип, или общую боль­ шую посылку, не заимствованную из науки: в ней указывается то, к чему в данной об­ ласти стремятся, и утверждается, что это есть вещь желательная. Строительное ис­ кусство предполагает желательность стро­ ений; архитектура (как одно из изящных искусств) — желательность иметь строения красивые или величественные. Шгиениче-

ское и медицинское искусства предпола­ гают, что сохранение здоровья и лечение болезней суть достойные и желательные цели. Это — не положения науки. Поло­ жение науки утверждает какой-либо факт: существование, сосуществование, последо­ вательность или сходство. Положения же, о которых мы говорим теперь, не утвер­ ждают, что нечто есть, а предписывают или рекомендуют, чтобы нечто было. Они составляют совсем особый класс. Пред­ ложение, сказуемое которого выражается словом должен быть, отлично по сущно­ сти своей от предложения, выражаемого при помощи слов есть или будет. Прав­ да, в самом широком смысле слова, и та­ кие предложения утверждают нечто как факт: а именно, что рекомендуемое поведе­ ние возбуждает в душе говорящего чувство одобрения. Но это не касается сути дела, так как одобрение говорящего не есть до­ статочное основание к тому, чтобы и дру­ гие одобряли данный способ действия, да и в глазах самого говорящего оно не долж­ но непременно иметь решающего значе­ ния. В практических делах от всякого надо требовать, чтобы он оправдывал свое пове­ дение; а для этого нужны общие посылки, определяющие, какие предметы заслужива­ ют одобрения и какой порядок первенства должен быть между этими предметами. Эти общие посылки, вместе с главны­ ми заключениями, какие можно из них вы­ вести, образуют (или, вернее, могут обра­ зовать) систему, которая представляет со­ бой собственно искусство жизни в его трех отделах: нравственности, благоразу­ мии (или политике) и эстетике. В чело­ веческих поступках и произведениях им соответствуют справедливое, целесообраз­ ное и прекрасное, или изящное (noble). Этому искусству (которое, к сожалению, в главной его части надо еще создать) под­ чинены все другие искусства: принципы именно этого искусства должны опреде­ лять, достойна ли и желательна ли спе­ циальная цель каждого отдельного искус­ ства и каково ее место в ряду других же­ лательных вещей. Таким образом, всякое искусство есть совокупный результат зако­ нов природы, установленных наукой, и об­

щих принципов так называемой «телеоло­ гии», или учения о целях3, — принципов, которые, пользуясь выражением немецких метафизиков, можно довольно правильно назвать также «принципами практическо­ го разума». Научный наблюдатель или мыслитель, просто как таковой, не может быть со­ ветником в практических делах. Его роль заключается лишь в указании того, какие следствия вытекают из известных причин и какие средства наиболее пригодны для достижения известных целей. Решение же вопроса о том, таковы ли сами эти цели, чтобы к ним следовало стремиться, и если да, то в каких случаях и до какой степени, не входит в его задачу как работника науки, и одна наука никогда не даст ему средств для решения этих вопросов. В чисто ф и ­ зических науках нет большого искушения брать на себя такую дальнейшую обязан­ ность; но люди, занимающиеся человече­ ской природой и обществом, неизменно заявляют на нее притязания; они всегда берутся говорить не только о том, что есть, но и о том, что должно быть. Для обсуж­ дения же последнего вопроса необходима законченная телеология. Как бы ни бы­ ла совершенна научная теория предмета, рассматриваемого просто как часть строя природы, она ни в каком случае не может заменить такого учения. В этом отноше­ нии подчиненные искусства подсказывают ошибочную аналогию: в них редко ока­ зывается необходимым оправдывать цель, так как, говоря вообще, ее желательности не отрицает никто, и к общим принципам телеологии приходится прибегать только тогда, когда надо решать вопросы о пер­ венстве между этой и какой-либо другой целью. Напротив, моралист и политик нуж­ даются в этих принципах на каждом шагу. Самое обработанное и тщательно проду­ манное изложение законов последователь­ ности и сосуществования психических или социальных явлений и их отношений друг к другу как причин и следствий будет со­ вершенно бесполезно для «искусства ж из­ ни» (или «общественного искусства»), если цели, к каким должно стремиться это ис­ кусство, предоставлены на произвол не­

определенных внушений ничем не кон­ тролируемого ума (intellectus sibi permissus) или берутся на веру без анализа и рассмот­ рения. § 7. Итак, существует некоторая Philosophia Prima в искусстве, как существует по­ добная же философия и в науке. Существу­ ют не только первые принципы знания, но и первые принципы поведения. Дол­ жен быть какой-либо критерий для опре­ деления того, насколько цели или предме­ ты желания (абсолютно или относительно) хороши или дурны. И каков бы этот кри­ терий ни был, он может быть только один, так как, если бы таких конечных прин­ ципов поведения было несколько, то одно и то же поведение могло бы одобряться со­ гласно одному из этих принципов и осуж­ даться согласно другому, — а тогда понадо­ бился бы опять какой-либо более общий принцип, чтобы решить спор между ними. Поэтому писатели по нравственной философии в большинстве случаев чув­ ствовали необходимость не просто отно­ сить все правила поведения и все сужде­ ния, содержащие похвалу или порицание, к известным принципам вообще, а к ка­ кому-либо одному принципу — к како­ му-либо правилу или критерию, с которым должны согласоваться все другие правила поведения и из которого их все можно было бы с полной последовательностью вывести. Те, кто обходились без такого все­ общего критерия, могли делать это только в силу предположения, что нравственное чувство (или нравственный инстин 1сг, при­ сущий нашей организации) указывает нам как то, каких принципов поведения мы обязаны держаться, так и то, в каком поряд­ ке они должны подчиняться одни другим. Учение об основаниях нравственно­ сти есть такой вопрос, подробное обсужде­ ние которого было бы неуместно в произ­ ведении, подобном настоящему; говорить же о нем мимоходом совершенно бесцель­ но. Поэтому, я ограничусь указанием на то, что учение об интуитивных нравственных принципах, даже если оно верно, может касаться только той области поведения, ко­ торая называется собственно «нравствен­

ностью». Для остальной же житейской прак­ тики приходится опять искать какой-либо общий принцип, или критерий. И если этот критерий будет выбран правильно, то, думается мне, он окажется одинаково пригодным в качестве конечного принци­ па как благоразумия, политики и вкуса, так и самой нравственности. Не пытаясь здесь защищать своего мнения или даже определять, какого рода защиту оно допускает, я просто выскажу свое убеждение, что тот общий принцип, с которым должны сообразоваться все прак­ тические правила, и тот признак, которым надо пользоваться для их испытания, есть содействие счастью человечества или, ско­ рее, всех чувствующих существ; иначе го­ воря, конечный принцип телеологии есть увеличение счастья4. Я не имею в виду утверждать, будто увеличение счастья само по себе должно служить целью всех действий или хотя бы всех правил поведения. Оно представля­ ет собой не единственную цель, а толь­ ко оправдание всех целей и должно слу­ жить для их контролирования. Есть мно­ го добродетельных действий и даже доб­ родетельных образов действия (хотя, как мне кажется, случаи эти менее часты, чем многие предполагают), когда в отдельном случае счастье приносится в жертву, так что получается больше страдания, чем удо­ вольствия. Но такое поведение допускает оправдание, потому что, как можно дока­ зать, в целом на земле будет больше сча­ стья, если будут культивироваться именно чувства, заставляющие людей в известных случаях пренебрегать счастьем. Я вполне допускаю истинность следующего: разви­ тие идеального благородства воли и пове­ дения должно быть для отдельных людей целью, перед которой при всех столкнове­ ниях должна отступать на второй план по­ гоня как за своим собственным счастьем, так и за счастьем других лиц (посколь­ ку оно не входит в поставленный идеал). Но я утверждаю, что при решении самого вопроса о том, в чем заключается эта воз­ вышенность характера, критерием должно служить опять-таки счастье. Сам характер должен быть для индивидуума верховной

целью только потому, что распространен­ ность такого идеально благородного ха­ рактера (или характера, к нему близкого) больше всего другого способствовала бы счастью человеческой жизни — как в срав­ нительно скромном смысле доставления удовольствий и освобождения от страда­ ний, так и в более высоком значении: делая жизнь не ребяческой и ничтожной, какова она теперь почти у всех людей, а такой, какой могут пожелать люди с высоко раз­ витыми способностями. § 8 . Этими замечаниями мы должны за­ кончить наш краткий обзор приложения общей логики научного исследования к нравственным и общественным наукам. Не­

смотря на крайнюю общность установлен­ ных мной методических принципов (общ­ ность, которая, думается мне, не равно­ сильна здесь неопределенности), я питаю надежду, что некоторым из тех, кому вы­ падет на долю привести эти важнейшие из всех наук в более удовлетворительное состояние, мои замечания могут принести пользу как в устранении ошибочных, так и в уяснении правильных представлений о тех средствах, какими можно достигнуть истины в столь сложных вопросах. Если этой надежде суждено осуществиться, это до известной степени подвинет вперед то дело, которое, вероятно, составит великий умственный подвиг ближайших двух или трех поколений европейских мыслителей.

ПРИМЕЧАНИЯ 1. В периодической печати оно было мало отмечено. По крайней мере, известна лишь крат­ кая заметка о последнем выпуске сочинения (первое издание выходило выпусками) в одном из осенних номеров «Русской Мысли* за 1899 г. 2. Первый русский перевод «Системы Логики» — г. Резенера, под редакцией П. Л. Лаврова, — выдержавший два издания, был сделан с 5-го издания. Изменения и дополнения, внесенные Миллем в издания после 5-го, оговорены им в «Предисловии к 8-му изданию*, которое чита­ тели найдут ниже.

Д ж он Стюарт Милль (1806-1873) и его «Система логики» 1. Нам известны следующие, оригинальные и переводные, очерки жизни и учений Д. С. Милля: Владиславлев М. И. Журнал Мин. Нар. Просвещения. 1874. № 10. Россель Ю. А. Д. С. Милль и его школа / / Вестник Европы. 1874. № № 5-12. Милль Д. С., Тэн. Наведение как метод исследования природы. Пер. Н. Хмелевского. СПб. 1866. Здесь содержится: 1. Шиль. Метод индуктивного исследования природы, в сжатом изло­ жении, главным образом, по Д. С. Миллю. 2. ТЪн И. Английский позитивизм. Этюд о Стюарте Милле. КопрадиЕ. В приложении к переводу «Угилитарианизма» и «О свободе», 2-е изд., 1882. Владов. По поводу выхода в свет общедоступного издания сочинений Милля / / Критиче­ ское обозрение. 1880. № 24. БрандесГ. из Moderne Geister / / Сев. Вестник. 1887. № 8. Э. В. Сев. Вестник. 1889. №№ 3 -5 . Слабая статья: автор, очевидно, недостаточно ориенти­ рован в вопросах, которыми занимался Милль, потому многие его учения искажены. Миклашевский А. Приложено к сокращенному переводу «Оснований политической эконо­ м ии»// Библиотека экономистов. Вып. IV. М., 1895. Туган-БарановскийМ. Д. С. Милль, его жизнь и учено-литературная деятельность / / Биогра­ фическая библиотека Ф. Павленкова. СПб., 1892. Кроме того, знаменитая «Автобиография» Милля вышла на русском языке в двух изданиях (1871 и 1896 гг.), правда, далеко не в полном виде. Из перечисленных выше очерков наиболее содержательными являются очерки Ю. Росселя и г. Туган-Барановского; интересную характеристику Милля дает г. Владов, а также Г. Брандес в своем блестящем очерке. Россель дает в общем правильный очерк теоретико-познавательных и логических учений Милля, и к его статьям можно отослать интересующихся этими вопросами читателей. Укажем, наконец, книжку С. Зенгера «Д. С. Милль» (в серии «Библиотека философов»). Милля довольно много переводили на русский язык. Здесь мы можем указать на следующее: 1) Рассуждения и исследования, политические, философские и исторические. В 2 ч. СПб., 1864-65; 2) Речь об университетском воспитании (в приложении к сборнику Э. Юманса «Новейшее воспитание»). СПб., 1867; 3) О подчинении женщин (3 перевода); 4) О. Конт и по­ зитивизм (издано 2 раза: в книге Люис и Милль. О. Конт и положительная философия. СПб., 1867 и вместе со статьями Г. Спенсера и Л. Уорда под заглавием «Огюст Конт и позитивизм». М., 1896); 5) Обзор ф илософии сэра Вильяма Гамильтона. СПб., 1869; 6) Угилитарианизм. О свободе. СПб., 1866-69 и 1882; 7) Автобиография. СПб., 1874; М., 1896; 8) Сельская община на востоке и западе / / Всем. Цэуд. 1872. 1; 9) Англия и Ирландия. Харьков, 1873; 10) Размыш­ ления о представительном правлении. СПб., 1 863-64 (в 1898 г. новое издание, под заглавием «О представительном правлении»); 11) Основания политической экономии. Пер. Н. Чернышев­ ского, дополненный замечаниями переводчика; I том в приложении к Современнику I860 г.,

оба тома (изд. А. Н. Пыпина) СПб., 1865 и 1874. Другой перевод под ред. г. Остроградского. Харьков, 1897-98 г.; 12) Система логики. Пер. Ф. Резенер. 2 издания: 1865 и 1878. Что касается изложений и критических оценок учений Милля в сочинениях, посвящен­ ных не специально ему, то мы можем указать на сочинения проф. М. М. Троицкого («Немецкая психология* и «Учебник логики»), проф. П. Лейкфельда («Различные направления в логике и основные задачи этой науки» и «Логическое учение об индукции в главнейшие и истори­ ческие моменты его разработки»), проф. М. И. Каринского («Классификация выводов»); это весьма основательное и интересное сочинение содержит ряд чрезвычайно содержательных критических замечаний о логических теориях Милля, кроме того, с логическими теория­ ми Милля приходится иметь дело вообще каждому автору систематических курсов логики; из русских курсов укажем лучший, наиболее оригинальный по содержанию и блестящий по изложению: проф. Введенский А. И. Логика. 2-е изд. СПб., 1912. Что касается иностранной литературы о Д. С. Милле, то монографий, посвященных специ­ ально ему, сравнительно немного. Наиболее обстоятельной работой является Ш-й том сочине­ ние Leslie Stephen’a The English Utilitarians. London, 1900. проф. М. И. Владиславлева («Логик»). Есть «Общедоступное изложение положительной логики Д. С. Милля* под ред. А. Р. Федорова (СПб., 1898). 2. Bain A J. S. Mill. London, 1882. P. 1. 3. О нем смотри BowerS. D. Hartley and James Mill. London, 1881, а также Stephen L The English Uti’itarians. T. 2. Это последнее сочинение, первый том которого посвящен И. Бентаму, второй Джеймсу Миллю и третий — Д. С. Миллю, дает широкую картину всего движения английского «философского радикализма». Общий обзор этого движения дает также интересная работа ЕНе Halevy. La formation du radicalisme philosophiqne en Angleterre. В 3 т. Восходящие к XIII веку корни этого идейного течения изучает, наряду с другим содержа­ нием, тот же Stephen L. в своей капитальной двухтомной History o f the english Thought in the XIII Century. 4. «В сложных исследованиях, — говорит Милль в гл. IX кн. III, § 6 — редко бывает возможно идти дальше первых ступеней, не пользуясь дедукцией и временной помощью гипотез. <...> Только дедукция способна превозмочь трудности, вытекающие из смешения следствий* (гл. X кн. III, 5 3) и т.д. 5. Смотри также последний абзац § 1 гл. I кн. VI. Под «дурной философией, поддерживающей дурные учреждения», Милль разумеет то, что он обычно называет «интуитивным направлени­ ем*, «интуитивной школой* в философии. Милль не дает точного определения этих терминов, а (довольно неопределенно) понимает под ними, с одной стороны, многие инстинктивные уверенности и слепые предрассудки популярного мышления, а с другой — многие положения традиционного метафизического и моралистического догматизма. Всему этому Милль хочет противопоставить известного рода критическое отнош ение к познанию. Это критическое отношению сводится у него, с одной стороны, (не без противоречий, как мы укажем ниже) к скептически окрашенному идеализму психологистического типа, а с другой — к требованию, чтобы все выводное знание было теснейшим образом связано со знанием «непосредственным* («опытным»). Не касаясь сложного вопроса о миллевском понятии «опьгга», мы укажем здесь лишь, что Милль, недостаточно анализируя это «опытное» знание («факты действительности», «реальные явления* и т. п. по его терминологии), главное внимание обращает на зависимость выводного знания от этого опытного материала. Как мы укажем ниже, эту зависимость он понимает в основе как отнош ение обобщаемого материала к результату обобщения (затушевы­ вая собственно творческий элемент познания) и думает, что строгое соблюдение требований «индуктивной логики» может придать выводному знанию такую же степень достоверности, какой отличается, по его мнению, знание непосредственное, опытное. 6. Проф. МинтоУ. Дедуктивная и индуктивная логика. 3-е изд. М., 1898. С. 313. Последнее издание под названием «Индуктивная и дедуктивная логика» вышло в URSS в 2010 г. 7. Там же. С. 311, 312, 314. 8. MiUD.S. Autobiography. London, 1874. P. 17 sqq. 9. Переведена на русский проф. Харьковского университета А. П. Шимковым (Ричард Уэтли архиепископ Дублинский. Основания логики. СПб. 1873).

10. Autobiography. Р. 122. 11. Ibid. Р. 180-182. 12. Юэлю (Whewell) Милль обязан преимущественно фактическими сведениями из истории наук и отдельных научных открытий. Это сочинение переведено на русский язык под заглавием: Юэль У. История индуктивных наук от древнейш их времен. Пер. с 3-го англ. изд. М. А Антоно­ вича и А. Н. Пыпина. СПб. 1867-69. 13. У Гершеля Милль нашел уже довольно определенно и точно сформулированными «четыре метода опытных исследований». Книга Гершеля переведена: ГершелДж. Философия естество­ знания. Об общем характере, пользе и принципах исследования природы. СПб., 1868. 14. Autobiography. Р. 207-209. 15. Ibid. Р. 221-227. 16. Zur Krisis der Logik Uphues’a, 1903. Die Logik auf dem Scheidewege Palagui, 1903. 17. Так, напр, на стр. 729 (в примеч. 3 к гл. II кн. II) Милль определяет «науку логики» как «анализ умственных процессов, имеющих место при рассущ ении». 18. Mill J.S. Examination o f Sir W. Hamilton’s Philosophy. London, 1889. P. 475. 19. Укажем еще некоторые из попыток по-новому очертить границы логики и определить ее общий состав. Kiilpe в своем «Введении в философию» делит теоретико-познавательную логи­ ку на три отдела; gegenstands-begriffs и objektstheoretische Betrachtungen, в связи с делением «предметов (Gegenstande) мышления» на знаки, понятия и объекты. Маковельский («Введение в философию». Вып. II. Казань, 1913) делает попытку объяснить «различие направлений в ло­ гике тем, что на первый план выдвигается тот или иной из элементов, имеющихся налицо при логическом мышлении: слово или заменяющий его значок, психологический процесс, идеальное содержание и реальность, на которую направляется мышление*. Соответственно этому, автор различает четыре группы направлений в логике: 1) символическое (ультраноми­ нализм Гоббса и Кондильяка, математическая логика), 2) психологистическая логика (сюда же относится и инструментально-динамическая логика прагматизма), 3) чистая логика (Кант, Гуссерль), 4) материальная или реальная логика. Наконец, Fritz Munch в недавно вышедшей книге Erlebnis und Geltung (Erganzungshefite zu Kantstudien. № 30. Berlin, 1913) делит «транс­ цендентальную логику* на: 1) reine Logik (теория теоретического «значения»—Geltung или теоретического смысла, — логика ф илософии), 2) material bezogene Logik, а) objekt-bezogene Logik (теория опыта или эмпирического бытия: логика опытных наук): а ) логика естествознания (включая математику),

Р ) логика наук исторических; б) subject-bezogene Logik (теория познавания , des Erkennens). Иначе автор определяет эти отделы логики так: «чистая логика» есть логика истины, objekt-bezogene Logik — логика правильности (der Richtigkeit), subjekt-bezogene Logik — логика достоверности (der Gewissheit). 20. Теперь логики обычно называют эти элементы «представлениями и понятиями» и «суждениями». 21. London, 1875. Р. 154-187. 22. Поэтому Юэль попадает в действительно очень слабое место воззрений Милля, замечая, что «непонятно, как можно сравнивать наши идеи с реальностями, раз реальности мы знаем только по нашим идеям». Ответ Милля на это замечание (стр. 736, примеч. 6 к гл.У кн. И), что «реальности мы знаем по ощущениям», очевидно, недостаточен. Ведь сам Милль многократно говорит, что ощущения суть «состояния сознания», а следовательно, в них никакой необходи­ мой связи с «реальностью вне сознания» нет. Сенсуалистический критерий Юма («живость» и «яркость» ощущений сравнительно с идеями) дает основание, самое большее, к тому, чтобы «ощущения» считать оригиналами, а «идеи» копиями; но отнюдь не выводит за пределы со­ знания. Поэтому являются совершенно необоснованными такие заявления Милля (стр. 101),

как «ощущение имеет место всякий раз, как предмет бывает перед нами» или «я не могу дать ответа, почему присутствие предмета возбуждает во мне это ощущение* и т. п. Милль забывает здесь, что он сам же требовал объяснения предмета из состояний сознания; поэтому объяснение состояний сознания из наличия предмета составляет «круг в объяснении*. Делу не помогает и попытка укрыться в убежище агностицизма, которую Милль делает на той же 101-й странице. Вообще этот агностический ф он познания, то непознаваемое бытие, познание о котором Милль не хочет исследовать, составляет слабую сторону его гносеологии. 23. The outward universe (напр., конец § 1 гл. VII кн. II). 24. Actual Nature, поясняемая как or objective, or sensational experience (гл. VII кн. И, §4). 25. Напр., гл. II кн. I, §1. См. также гл.XXI кн. Ill, § 1, гл. II кн. IV, § 2 и т.д. Иногда Милль выражается даже так, что дает повод предполагать в нем материалиста. Так, на стр. 286 он отоздествляет «феноменальные (т. е. состоящие из явлений) причины* с физическими. Трудно сказать вполне определенно, что здесь надо отнести за счет простых неточностей терминологии и приспособления к обычному способу выражения и что является результатом внутренних противоречий самой теории. 26. Это обстоятельство и дало нам основание перевести в заглавии сочинения Милля (System o f Logic ratiocinative and inductive) термин raiiocinative, для которого нет вполне точно соответ­ ствующего прилагательного, через «силлогистический*. 27. Все эти положения читатель может найти в «Системе логики* в разных ее местах (в кн. II, а также в гл. XXIV кн. III). «Все числа означают какие бы то ни было физические явления и соозначают некоторое физическое свойство этих явлений», — говорит, например, Милль на стр. 463. «Всякая теорема геометрии есть закон внешней природы и может быть установлена путем обобщения наблюдений и опытов* (стр. 468) и другие т. п. места. 28. Этот наследственный недостаток английского эмпиризма отлично выяснен в трудах предста­ вителей «марбургской школы*. Смотри особенно превосходные работы Э. Кассирера: истори­ ческую — Das Erkenntnisproblem in der neueren Philosophic (2 Aufl. 1912) и теоретическую Substanzbegriff und Funktionsbegriff (1910), переведенную и на русский язык под заглавием «Познание и действительность* (СПб., 1912). Можно сказать, что в этом пункте английский эмпиризм и математизирующая гносео­ логия марбургской школы являются прямыми антиподами. Если для Милля вся математика представляется отраслью опытных естественных наук, то для Когена все методы естествозна­ ния рисуются в свете методологии математики. Несомненно, что истина лежит между этими обеими крайностями. И как критика многократно вскрывала недостатки эмпирической точки зрения на математику, так и прямолинейное «математизирование* Когена (как оно выразилось в его Logik der reinen Erkenntnis) нашло отпор в рецензиях Нельсона (в Gottinger Gel. Anz.), Штаудинпера (в Kantstudien) и др. 29. H.Maier. Die Syllogistik des Aristoteles. II Teil, I Halfte, II. Tlibingen, 1900. 30. Фактически, конечно, такая «полная форма индуктивного способа доказательства диалекти­ ческой беседы» и выражающий ее «индуктивный силлогизм* почти никогда не имеют места в диалектических рассуждениях. Как мы указываем далее, такая «полная индукция* возможна лишь по отношению к искусственным или весьма ограниченным по объему классам; диалекти­ ческие же споры касались, конечно, преимущественно классов естественных, неограниченных по объему (Kinds Милля). Поэтому само собой выходило, что в области диалектических «до­ казательств* получалась лишь «неполная* индукция, — та, которую Бэкон назвал inductio per

enumemtionem simplicem, ubi non reperitur instantia contradictoria. 31. Первая Аналитика Аристотеля. Пер. Н.Н. Ланге. СПб., 1894. С. 184-186. 32. Там же. С. 186. 33. Система логики. Кн. III, гл. II. 34. Обзор философии сэра Вильяма Гамильтона и главных философских вопросов, обсуадаемых в его творениях / Пер. М. Хмелевского со 2-го изд. СПб.: Русская книжная торговля, 1897. 35. См., напр., гл. III кн. II, § 4 и в других местах.

36. Поясним примером. Мы наблюдаем весьма разнообразные световые явления и устанавли­ ваем для них различные эмпирические единообразия, просто распространяя наблюденное на случаи ненаблюдавшиеся. Но затем мы желаем узнать «причину* (или, если угодно, «закон*, «причинный закон*) явлений света. Причиняются ли световые явления истечением тех или иных частиц, или в их основе лежат колебания эф ирной среды? Этот вопрос наблюдением не решаем, а потому, конечно, не имеет и смысла говорить о «распространении наблю­ давшегося на наблюдавшиеся случаи*. И научный процесс совершается здесь, как известно, посредством составления объясняющих гипотез, дедукции тех или иных, доступных наблюде­ нию, следствий этих гипотез, а затем посредством сравнения этих дедуцированных следствий с результатами прямого наблюдения или эксперимента (проверка). Если после такой проверки гипотеза признана истинной, то имеет место, конечно, и распространение того, что стало этим путем известным для данного случая, на все случаи того же класса; однако, очевидно, что это — распространение вовсе не просто «наблюдавшегося», а сложного результата целого научного процесса. 37. Это и делает Милль, например, в применении к последовательности дня и ночи. 38. И особенно, конечно, бэконовское требование постепенного восхождения по ступеням обоб­ щения, исключающего установление более общ их положений ранее более частных, а вместе с тем и дедуцирование последних из первых. 39. Еще иначе называет ее Милль «наукой о духе* (the mental science). 40. У Милля встречаются и другие названия для обозначения этой науки: «политическая наука* (the political science), «наука о политике или о человеческом обществе* (the science of politics or of human society), и т. п. 41. Курсивы мои. — В. И. 42. Курсивы везде мои. — В. И. 43. Курсивы везде мои. — В. И. 44. Риккерт Г., проф. Фрейбургского унив. Границы естественно-научного образования понятий / Пер. А. Водена. Сиб., 1904. Он же. Философия истории / Пер. С. Гессена. СПб., 1908. Он же. Науки о природе и науки о культуре / Пер. со 2-го, совершенно переработанного издания под ред. С. О. Гессена. СПб., 1911. 45. Риккерт Г. Границы... С. 198. 46. Это чисто теоретическое отнесение к ценности иногда сближают с той оценкой исторической действительности, которой требует и «субъективная социология*. Однако такое сближение неосновательно, и сам Риккерт неоднократно в своих сочинениях проводит границу между этими двумя операциями: та оценка, на почве которой стоит субъективная социология, есть оценка практическая, оценка с известной моральноответственной точки зрения; риккертовское же «отнесение к ценности* есть совершенно теоретический процесс. 47. Укажем, что, например, и Милль пытался дать обоснование своему пониманию смысла исто­ рического развития и целей человека, как общественного деятеля, в сочинении «Утилитаризм*. Насколько состоятельной оказалась эта попытка, это, конечно, другой вопрос. 48. Риккерт Г. Философия истории / Пер. С. Гессена. СПб., 1908. С. 73. 49. Хотя только в виде поправки к своей общ ей теории (и в несомненном расхождении с ней, надо добавить). 50. Как мы уже это отметили выше. 51. «Целый ряд наук о духе... применяет метод, который стремится к известного рода система­ тизированию, но, несмотря на это, совсем не совпадает с методом генерализирующих наук о природе, почему логическая структура его и составляет одну из самых трудных и интересных проблем учения о методе*. И далее Риккерт замечает только, что «законченная система всех действительно существующих научных методов во всем их многообразии, и притом целиком, без остатка, со всеми их частностями* построена быть не может, потому что «научные ме­ тоды сами суть продукты истории и след., подобно всем историческим явлениям культуры, не поддаются попытке подвести их под законченную, закругленную систему*. Признаемся, нам кажется, что в этом пункте «антигенерализирующая* тенденция Риккерта зашла слишком далеко.

52. Риккерговское понятие «индивидуальной причинности» разработано г. С. Гессеном в его книжке: Individuelle Kausalitat (1909). По поводу ее Э. Кассирер делает несколько, как нам кажется, вполне основательных замечаний в своей книге: Substanzbegrijf und Funktionsbergrijf (рус. пер. под заглавием: «Познание и действительность», СПб., 1912, С. 294 сл., примеч.). 53. А также и возможные из него, в дальнейшем, общие выводы. 54. Риккерт Г. Философия истории / Пер. С. Гессена. СПб., 1908. С. 110.

П редисловие автора к первом у и здан и ю 1. В позднейших изданиях своей «Логики* архиеп. Уэтли истолковывает это свое мнение так: он думал не то, чтобы нельзя было установить «правил* для нахозвдения истины путем ин­ дуктивного исследования или чтобы эти правила не оказывали «важных услуг», но что они «всегда будут сравнительно неопределенными и общими, что из них нельзя составить такой правильной теории доказательства, какую представляет собой силлогизм» (гл. IV кн. IV, § 3). И он замечает, что «нужно быть более сангвиником, чем человеком науки» для того, чтобы ожидать успеха на пути изобретения по этой части такой системы, которой можно было бы «придать научный вид» (гл. II кн. IV, § 4). А так как именно эта задача и составляет предмет той части настоящего сочинения, которая касается индукции, то сказанное мною в тексте не пре­ увеличивает разницы во мнениях по этому предмету м езду архиепископом Уэтли и мною*).

Введение 1. Милль употребляет здесь термин reasoning, первоначальное значение которого — «рассущение», даже «мышление». Здесь ближе подходит термин «умозаключение», который мы употреб­ ляем, впрочем, почти как синоним «рассуждения», так как всякое рассуждение состоит из тех или других умозаключений. — В. И. 2. Архиепископ Уэтли. [Ричард Уэтли (1787-1863), архиеп. Дублинский, учился в Оксфорде, где, под влиянием тьютора Копльстона, стал заниматься логикой. В 1826 г. Уэтли напечатал Logic, лучшее из своих сочинений (появилось сначала в виде статьи в Encyclopaedia Metropolitana). Оно служило руководством при занятиях логикой в том кружке (или «Спекулятивном обществе», как его называли сами его участники), который собрался в доме Грота (историка Греции) и к которому принадлежал и Милль. Общую характеристику этого сочинения Уэтли и его значения для «Системы Логики» см.: Минто. Логика. С. 320 сл. — В. И.] 3. La Logique ou l’art de penser написана Арно и Николем, членами янсенистской религиозной корпорации Пор-Рояль, для преподавания логики молодому герцогу Шеврёзу; сначала она ходила в рукописи, впервые была напечатана в 1662 г. Авторы ее были последователями Декарта, что отразилось и на их труде. Сочинение это имело очень большое значение в свое время, да не потеряло его и до сих пор. — В. И. 4. Я использую эти термины как тождественные, так как для нашей цели нет нужды делать между ними какое-либо различие. Но метафизики ограничивают обыкновенно значение термина «интуиция» непосредственным знанием, предполагаемым у нас относительно вещей, внешних нашему уму, а «сознанием» называют знание наших собственных духовных явлений. 5. Эту важную теорию недавно подверг критике писатель, пользующийся заслуженной репута­ цией, мистер Самюэль Бэли; но я не думаю, чтобы возражениями этого автора были скольконибудь поколеблены те основания, по которым ее в течение целого столетия считали твердо установленным учением. Я изложил в другом M ecfe то, что считал необходимым сказать в ответ на его аргументы (1Westminster Review, октябрь 1842 г.; перепечатано в Dissertations and Discussions. Vol. II). 6. Слово «метафизика» имеет много (и подчас неточно определяемых) значений; это — один из самых неясных философских терминов. Милль употребляет его здесь (как и в примечании в начале этого параграфа) в том не совсем определенном смысле, в каком этот термин употреб­ ляется обычно в английской философской литературе; он обозначает у него и «психологию* Здесь и далее все примечания без пометы о том, чьи они, принадлежат автору.

как специальную науку, и изучающую процессы индивидуального сознания и связанную с та­ кой психологией и на ней основывающуюся «психологистическую теорию познания», т. е. известного типа учение об отношениях между внешним бытием и индивидуальном духом и о вытекающих отсюда проблемах достоверности, условий и границ познания; наконец, под этот же термин подходит у Милля и то, что всего чаще называют «метафизикой» в узком смысле, т.е. учение о сущем самом по себе («онтология»). — В. И. 7. Милль употребляет термин «предложение» в том смысле, в каком теперь более обычно при­ меняется термин «суждение». М. М. Троицкий (Учебник логики. Кн. I. С. 7 8 -8 1 ) защищает сло­ воупотребление Милля; напротив, А. И. Введенский (Логика как часть теории познания. 2 изд., 1912. С. 51) указывает на то, что совпадение предложений с суждениями имеет место не всегда (гл. III, § «Отступления строя предложения от строя суждения»). — В. И. 8. «Уверенность», как ее понимает школа английских эмпиристов, есть то, что руководит всеми нашими поступками: мы предполагаем и питаем твердое убеждение в том, что мир соответ­ ствует в том или другом отношении нашим понятиям о нем, и только это позволяет нам действовать в одном случае так, в другом — иначе. Об уверенности в этом смысле см. Минто. Логика. С. 20 сл., Бэн Психология. Кн. IV, гл. III. — В. И. 9. Под «очевидностью» (evidence) Милль разумеет здесь то, что в других местах он называет «очевидностью в собственном смысле», в отличие от «интуитивности, или непосредствен­ ности сознания», — т. е. косвенную очевидность, свойственную умозаключениям. Об этом см. Троицкий. М. Учебник Логики. Кн. I, гл. «Об очевидности как предмете Логики». — В. И. 10. Милль представляет себе этот вопрос так: шотландский ф илософ «здравого смысла» (comm on sense) Рид (1710-1796), с одной стороны, а с другой — Кант (1724-1804) полагали, что духу человека ранее опыта присущи некоторые всеобщие и необходимые (априорные), «чистые» воззрения, понятия и суждения. Напротив, Локк, основатель английской психологической шко­ лы (1632-1704), и его последователь, отец «ассоциативной теории» в психологии, Давид Гертли (1704-1757) доказывали, что все (кроме элементарных) духовные явления складываются по ме­ ре опыта. С этой последней точки зрения, все содержание душевной жизни вырабатывается уже в самом процессе опыта по определенным законам духа; законы эти всеобщи и в из­ вестном смысле необходимы, но они не отделяются от опыта и не противополагаются ему, как нечто, «независимое от опыта», «априорное». Всякое определенное духовное содержание, всякое воззрение, понятие, суждение, умозаключение вырабатывается лишь опытным путем. Милль настаивает на том, что для логики безразлично, в каком смысле решится этот спор; вопрос о генезисе воззрений, понятий и проч. и о их соответствии действительности есть одна из задач той науки, которую он называет «метафизикой»; логика же, как ее понимает Милль, имеет дело со всеми этими фактами как таковыми, независимо от того или другого способа их происхождения. — В. И. 11. Приведенный в тексте взгляд на определение и задачу логики стоит в явном противоречии со взглядом той философской школы, которая в нашей стране представлена сочинениями сэра Уильяма Гамильтона и его многочисленных учеников. Логика, как ее понимает эта школа, есть «наука о формальных законах мышления» — определение, построенное со специальной целью выделить, как не имеющее отношения к логике, все то, что касается уверенности и сомнения, или искания истины, как таковой; оно ограничивает эту науку той весьма небольшой ее частью, которая изучает условия не истинности, а внутренней последовательности (consistency) тех или других положений, их согласия друг с другом. Все, что я счел нужным сказать против такого ограничения области логики, было подробно изложено мною в особом сочинении, впервые изданном в 1865 г. и озаглавленном An Examination of Sir William Hamilton's Philosophy and of the Principal Philosophical Questions discussed in his Writings («Рассмотрение философии сэра Уильяма Гамильтона и основных философских вопросов, разбираемых в его сочинениях»). Для целей настоящего трактата я сочту достаточным, если то более широкое толкование, какое я придал области нашей науки, найдет себе оправдание в дальнейшем изложении самого сочинения. Некоторые замечания по поводу того отношения, в каком логика последовательности стоит к логике истинности, и по поводу того места, какое эта часть науки занимает в ее целом, можно найти в настоящем томе (глШ кн. II, §9). [Сэр У. Гамильтон (1788-1856), с 1836 г. профессор логики и метафизики в Эдинбурге, глав­ ный представитель в XIX веке шотландской философской школы; по своим воззрениям Гамиль­ тон наиболее близок к Риду, которого сочинения он издал в 1846 г. с своими примечаниями.

Гамильтон был выдающимся знатоком истории философии; из новых немецких философов он особенно ценил Канта, и во многих его воззрениях можно заметить влияние кантианства. Главные сочинения Гамильтона изданы уже после его смерти его учениками. — В. И.]

Книга I. Глава I 1. Нельзя не заметить, что вопросы эти имеют, в сущности, гносеологический характер и потому, с точки зрения самого Милля, должны относиться не к логике, а к той науке, которую он сам решительно отграничивает от логики под названием «метафизики». Таким образом, тот факт, что Миллю все же приходится начинать изложение логики с тех или иных вопросов теории познания, разрушает его мысль о независимости этих двух наук и вынуждает его к противоречию самому себе. — В. И. 2. У Милля здесь стоит assertion, значащее собственно «утверждение»; но это последнее слово имеет у нас двойной смысл: предложения вообще и утвердительного предложения в частности, в противоположность отрицательному. — В. И.

К нига I. Глава II 1. Name мы переводим как «имя», так и «название», смотря по удобству. Как элемент предложения (или сущ ения), имя называется «термином». — В. И. 2. Computation or Logic, chap. II. 3. В оригинале стоит: «была или не была*. Последние слова я опускаю, как тонкость, не имеющую значения для нашей цели. 4. Конечно, Милль говорит здесь о том случае, когда в предложении не подразумевается никакого имени, означающего предмет; например, человек, тело и т. п. — В. И. 5. А такие предложения propositiones materialiter impositae, или de signiftcante et significato, или secundae impositions. Имена вещей суть имена primae impositionis, а имена самих звуков суть имена secundae impositionis, пишет один схоластик XIV в. {Prantl, Geschichte d. Logik im Abendlande, U B., 156, 258, 280 сл.; Ш B„ 215, 299, 307 и др.). 6. Отчасти, хотя не в столь широких размерах, это справедливо и для русского языка. — В. И. 7. Термины «признак» и «атрибут» в переводе употребляются безразлично, как полные синони­ мы. Другие более или менее близкие по значению термины: «свойство», «качество», «особен­ ность». — В. И.

8. По обычно принятой у нас номенклатуре, это — «психологии сенсуалистического направле­ ния»; они полагали, что всякое конкретное психическое содержание состоит из преобразо­ ванных чувственных ощущений и восприятий. — В. И. 9. См. ниже, примечание 6 в гл. II кн. II. 10. Notare — отмечать, обозначать; cow-notare — обозначать одну вещь тесте с другой , указывать еще на другую, кроме первой. 11. Знаменитый филантроп конца XVIII в., много сделавший для улучшения тюрем. — В. И. 12. 1уйнгнмы — лошади, одаренные умом и всеми добродетелями («Путешествия 1улливера», часть IV). — В. И. 13. Означение (denotation) имени есть то же, что другие логики называют объемом, широтой и тому подобными терминами; соозначение (connotation) соответствует содержанию, интен­ сивности и т. п. — В. И. 14. Архиепископ Уэтли, который в последних изданиях своих Elements of Logic много помог вос­ становлению важного различия, о котором здесь идет речь, предлагает, взамен термина «соозначающий», употреблять слово «атрибутивный» (9 изд., стр. 22). Выражение это само по себе подходящее; но я не думаю, чтобы оно могло заменить в науке слово «соозначающий»: ему вре­ дит то, что оно не связано ни с каким глаголом столь определенного смысла, как «соозначать*. 15. Пример, собственно говоря, не подходит, так как известно, что автором гомеровских поэм было не одно лицо. — В. И.

16. Писатель, озаглавивший свое сочинение: Философия, или наука об истине, на первой же странице его (ссылаясь в конце ее на это место текста) приписывает мне утверждение, будто не имеют собственно никакого значения общие имена. И это обвинение он повторяет мно­ го раз на протяжении своего тома, сопровождая его нелестными для меня комментариями. От времени до времени полезно напоминать, до какой степени может доходить неверность ссылки (так как, как ни кажется странным такое искажение смысла, я не думаю, чтобы этот писатель был недобросовестен). Пусть этот факт послужит предостережением читателям; пусть они, встретив обвинение того или другого автора в чем-либо совершенно нелепом, — хотя бы при этом и были указаны том, страница и даже верность цитаты была, по-видимому, вполне гарантирована кавычками, — пусть они все-таки не сразу верят такому обвинению, не прове­ рив предварительно ссылок. 17. Служанка из той же сказки, разрушившая план нападения на отмеченный мелом дом. — В. И. 18. «Возьмем, например, такое всем привычное слово, как камень. Оно прилагается к минеральным и похожим по консистенции на скалы (rocky) веществам, к косточкам плодов, к желчным и по­ чечным „камням"; напротив, так не называют полированные минералы (то, что по английски называется gems), камни, распиливаемые для покрытия крыш (шиферы, сланцы), и обожжен­ ную глину (кирпичи). Камнем называют магнитную окись железа (магнитный камень), но кам­ нями не считают другие металлические руды Этот термин совершенно бесполезен во всяком точном рассуяодении, кроме тех случаев, когда он обставлен другими выражениями: как, напри­ мер, строительный камень, драгоценный камень, мочевой камень и т. п. Даже и определения этого термина не удаются, за недостатком общ ей почвы для его значений: нет ни одного качества, которое было бы налицо во всех случаях, когда он применяется, и которое отсут­ ствовало бы всегда, когда его не употребляют; а потому тот, кто его определяет, может свободно и в широких размерах покидать его прежние значения и вводить новые». — Bain. Logic. II. 172. 19. Прежде чем покончить с вопросом о соозначающих именах, будет уместно заметить, что первый, кто в наше время перенял у схоластиков слово соозначать, м-р Джеймс Милль, упо­ треблял в своем сочинении Analysis of the Phenomena of the Human Mind этот термин в отличном от моего значении. У него объем термина «соозначающий» совпадает с этимологией этого слова: оно прилагалось во всех тех случаях, когда слово, обозначая прямо одну вещь (которая поэтому и называется его значением) содержит в себе также скрытую ссылку на нечто другое. В том частном случае, о котором я говорю здесь в тексте, т. е. относительно конкретных общих имен, его способ выражения прямо противоположен моему. Полагая (совершенно справед­ ливо), что содержание имени состоит в признаке, он говорит, что слово означает признак, а соозначает обладающую признаком вещь. Поэтому в отвлеченных именах он видит соб­ ственно конкретные, но утратившие свое соозначение; тогда как, с моей точки зрения, можно сказать, что ими утрачено их означение, причем полным значением слова стало то, что ранее было только его соозначением. Должен сказать, что, если я принял терминологию, отличающуюся от той, какую усвоил по зрелом обсуждении столь высокий авторитет, который я, конечно, менее всякого другого склонен принижать, — то я был вынужден к этому настоятельной необходимостью в таком термине, который выражал бы исключительно тот способ, каким конкретное общ ее имя обо­ значает атрибуты, содержащиеся в его значении. Эту потребность едва ли может почувствовать во всей ее силе тот, кто на опыте не убедился в тщетности попыток сообщить ясные понятия о философии языка без помощи такого слова. Вряд ли будет преувеличением, если мы ска­ жем, что, по всей вероятности, можно было бы избежать некоторых из наиболее постоянных ошибок, укоренившихся в логике, и значительной доли окутывающих ее темноты и сбивчи­ вости понятий, если бы в общем употреблении был термин, который точно выражал бы то, что я обозначил словом «соозначать». И схоластики, которым мы обязаны большей частью нашей логической терминологии, дали нам этот термин как раз с таким значением. Ибо, хотя некоторые из их общ их выражений и оправдывают употребление этого слова в том его более широком и неопределенном значении, в каком понимал его м-р Милль, однако, когда им надо было определить этот термин в его техническом значении и установить его смысл как такового, они — с той удивительной точностью, какая всегда характеризует их определения, — совершенно ясно заявляли, что соозначаться могут только формы; а этот последний термин в их сочинениях надо вообще понимать как синоним атрибутов, признаков.

Но если слову соозначать, столь хорошо приспособленному к той цели, для которой они назначали его, придать другое значение (в чем оно, по моему мнению, вовсе не нуяодается), то я не в состоянии найти никакого другого выражения, которое могло бы заместить его (если не считать, конечно, терминов, обычно употребляемых в значениях настолько общих, что уже всякую попытку связать их специально с нашим определенным понятием надо заранее признать бесполезной). Таковы слова: «заключать в себе*, «подразумевать*, «обнимать* и т. п. Если начать употреблять их, то нельзя достичь той единственной цели, для которой нам нужен здесь особый термин: а именно, нельзя будет отличить этот особый род «подразумевания* от всех прочих, нельзя будет обеспечить за ним ту степень привычного внимания читателя, какой он заслуживает по своей важности. [Очерк истории этих терминов у схоластиков и защиту того значения, которое им придает Д. С. Милль, см.: Минто. Логика. С. 56-60, прим. — В. К ] 20. Проф. Бэн (Logic. I. 56) думает, что отрицательные имена суть названия не для всех остальных предметов, за исключением означаемых соответствующим положительным именем, а лишь для всех вещей некоторого определенного класса. Так, не-белый, например, есть, по его мнению, название не всего, что есть в природе, за исключением белых вещей, а лишь всех окрашенных предметов, кроме белых. Однако и в этом случае, как во всех прочих, критерием означения слова является то, к чему оно может быть приложено в качестве сказуемого; а мы, конечно, можем и о звуке, и о запахе сказать, что они не белы: утверждение и отрицание одного и того же признака должны непременно делить между собой все, что можно сказать о предмете. 21. Или, точнее, ни одного предмета, кроме обладающего данным признаком и еще восприни­ мающего духа, так как, как мы увидим ниже, для того чтобы приписать предмету какое бы то ни было свойство, необходимо воспринять его. Приведенное здесь простое и очевидное объяснение отношения и относительных имен впервые, насколько я знаю, дано было м-ром Джеймсом Миллем в его сочинении Analysis of

the Phenomena of the Human Mind.

К нига I. Глава III 1. Относительно этого параграфа проф. Бэн замечает (Logic. I. 205): «Назначение категорий, повидимому, было не в том, чтобы служить классификацией всех „именуемых“ вещей в смысле „перечисления всех родов вещей, которые могут быть сказуемыми предложений или к кото­ рым можно присоединить какое-либо сказуемое". Назначением их была, по-видимому, скорее группировка сказуемых, — анализ основного значения процесса присоединения сказуемого к подлежащему. С этой точки зрения они не подлежат возражениям м-ра Милля. Сущность вопроса состоит не в том: в какую категорию надо поместить ощущения или другие состо­ яния духа, но в том, под какие категории подойдут сказуемые, которые можно приложить к состояниям духа. Возьмем, например, надежду; если мы скажем, что надежда есть состояние духа, мы прилагаем к ней сказуемое, относящееся к категории субстанции; но мы можем говорить также о том, как велика надеада (количество), какого она качества — приятна она или неприятна (качество), с чем она связана (отношеииие). Аристотель создал категории, по-видимому, с целью ответить на вопрос: если нам дана конкретная вещь, то к чему можно в последнем анализе свести все, что к ней приложимо в качестве сказуемого?*. Это, несомненно, правильно устанавливает руководящую идею данной классификации. Конечно, Аристотель понимал категорию ои<па как общ ее имя для всех возможных ответов на вопрос: quid sit? (что это такое?), когда спрашивается об отдельном, конкретном предмете, подобно тому как другие категории обнимали все возможные ответы на вопросы: quantum sit (сколько)? quale sit (каково по качеству)? и т.д. Поэтому возможно, что, по замыслу Аристотеля, категории не представляли собой классификации вещей; но они рано стали именно той классификацией у его последователей схоластиков, которые, несомненно, смотрели на них и трактовали их, как классификацию вещей. Они делили категорию субстанции (как это мог бы сделать натуралист) на различные классы физических и метафизических предметов, как отличных от атрибутов, а другие категории — на главные разновидности количества, качества, отношения и т.д. Поэтому против них имеет силу упрек, что у них не было категории состояний чувствительности. Термин «состояние сознания*, конечно, тоже может прилагаться сказуемым, в качестве высшего рода, ко всем отдельным видам чувств (как, например, к надеиоде —

в примере м-ра Бэна); но в то же время состояния сознания нельзя отнести ни к одной из категорий в том их виде, как они были истолкованы Аристотелем и его последователями. 2. Ближе всего по-русски было бы: бытие. Однако дальнейшие строки подчеркивают, что в ан­ глийском языке being более обычно употребляется в смысле существа. — В. И. 3. Feelings or States o f Consciousness. Feeling (собственно «чувство») употребляется здесь Миллем в самом широком смысле и значит: «сознательные состояния вообще». Милль употребля­ ет этот термин приблизительно в таком же широком смысле, в каком физиологи говорят о «чувствительности», подводя под это понятие все психическое. Приводим здесь для большей наглядности ту классификацию психических явлений, которой держится Милль, так как без знакомства с ней некоторые места его изложения могут оставаться не вполне ясными. Состояния сознания (States o f Consciousness) = состояния чувствительности (Feelings) = дух (Mind)

Чувство (Feeling — в популярном смысле)

Ощущения, или низшие чувства (Sensations, senses)

Ум (Intellect) или мышление (Thinking, Thoughts, Ideas)

Воля (Will)

Чувствования, или душевные дзижения, или духовные волнения (Emotions)

Как мы уже заметили в одном из предыдущих примечаний, в сущности, почти все со­ держание книги I «Системы логики» имеет гносеологический характер. Милль не выдерживает (да по существу дела и не может выдержать) установленного выше им самим резкого отгра­ ничения логики от того, что он называет «метафизикой» (т. е. частью от психологии, преиму­ щественно же от теории познания и собственно «метафизики») и дает в этой Книге I не более и не менее, как свою собственную теорию познания. Однако эта теория познания, в которой Милль по существу довольно близко примыкает к Юму и которая отличается решительно «пси­ хологистическим» направлением, сильно страдает от того, что она дается не как таковая, не как сознательно развиваемая теория знания, а лишь в виде вводных замечаний к тем теориям, кото­ рые Милль считает главным содержанием логики. Вследствие этого, с одной стороны, остается совершенно невыясненным тот метод, которым идет сам Милль в построении теории позна­ ния и который он считает правильным в применении к этой дисциплине (в этом отношении особенно важно то, что Милль проходит совсем мимо важнейшего в этом отношении «транс­ цендентального» метода), а с другой — в гносеологию Милля попадает целый ряд догматиче­ ских положений — положений, выведенных не из сущности знания, как такового, а из некото­ рых (предполагаемых) «объективных» фактов, из (предполагаемого) строя некоторых вещей. Таковы особенно сенсуалистические предпосылки миллевой теории познания. В результате получается то, что гносеология Милля (как и Юма) страдает от ряда коренных внутренних про­ тиворечий. Так, Милль, с одной стороны, сводит вещи к состояниям сознания (напр., в § 7 этой главы: «о предметах мы знаем только, во-первых, ощущения, вызываемые ими в нас, и во-вто­ рых, порядок возникновения этих ощущений», — причем ощущения понимаются как feelings), а с другой — настаивает на том, что знание и действие имеют дело с самими вещами (в разных местах; например, гл.У, § 1: «копание есть процесс, совершаемый над самими вещами... Подоб­ ным же образом, уверенность есть акт, предметом которого служат сами факты... Исследование истины состоит... в изучении самих вещей»). Получается то, что У. Гамильтон порицал, назы­ вая «космотетическим идеализмом», — идеализм, ставящий сзади (как и ранее) содержания познания (имеющего «идеальный» харакгер) независимый от этого познания мир, — говоря современныхми терминами, «трансцендентная теория познания». Другим коренным недостатком теории познания Милля является ее субъективно-индивидуалистический, «психологистиче­ ский» харакгер: в ней игнорируется проблема общеобязательности знания. Объясняются эти недостатки, конечно, частью тем, что «Система логики» вышла еще в 1843 г., частью тем, что Милль вращается в кругу идей английской философ ии и остается чужд кантианству, более опре­ деленно поставившему эти проблемы. В области этих вопросов «Система логики» значительно

устарела, и тому, кто хочет более систематического анализа проблем о субъекте и о содержании познания, о предпосылках, о составе знания и т. п., нужно обратиться к современной немецкой гносеологической литературе — преимущественно неокантианского направления. — В. И. 4.

Whewell W. Philosophy o f the inductive Sciences. Vol. I. London, 1840. P. 40.

5. Термин substance (substantia) иногда переводят по-русски также «сущность». Мы для substance оставляем термин «субстанция», который и будет в переводе значить сущность, в смысле субстрата (материи или духа), как соотносительного с «атрибутами». Словом же «сущность» мы будем передавать essence (essentia), т. е. совокупность существенных признаков вида, в проти­ воположность «акциденциям» (случайным признакам); об этом см. ниже. — В. И. 6. Милль имеет в виду, несомненно, Беркли (1684-1753) с его «имматериализмом», а не тех из не­ мецких «идеалистов», относительно которых можно было бы сказать то же самое (отрицание «вещи в себе»). — В. И. 7. Истолкование Миллем воззрений Канта в этом вопросе имеет недостаточно полный харакгер: проблема явлений и «вещей в себе» у Канта гораздо сложнее. — В. И. 8. Discussions on Philosophy, etc. Appendix 1. P. 643-644. 9. Жаль, что сэр У. Гамильтон, который часто и усердно настаивал на этом учении и в приведен­ ном отрывке выразил его с такой ясностью и силой, которые не оставляют ничего желать, — что он не остался ему верным везде и, наряду с этим взглядом, защищал мнения, совершенно с ним не совместимые. См. третью и другие главы в сочинении «Рассмотрение философии сэра У. Гамильтона». 10. «Мы знаем, что вне нас существует нечто, потому что мы не можем объяснить наших вос­ приятий, не приписывая их отличным от нас самих причинам; сверх того, мы знаем, что эти причины, сущность которых нам, впрочем, неизвестна, действуют чрезвычайно изменчиво, чрезвычайно различно, иногда даже противоположным образом, смотря по природе и орга­ низации субъекта. Но знаем ли мы о них еще что-нибудь? и даже можно ли знать о них еще что-нибудь, ввиду неопределенности воспринимаемых нами в телах причин? Можем ли мы узнать, такими ли мы воспринимаем вещи, каковы они на самом деле?—Очевидно, нет... Я го­ ворю не то, что этот вопрос неразрешим; я утверждаю, что он нелеп и содержит внутреннее противоречие. Мы не знаем, что такое эти причины сами по себе, и разум запрещает нам делать попытки их познать; но уже a priori совершенно очевидно, что сами в себе они не то, чем они являются по отношению к нам, так как наличие субъекта необходимо изменяет их действие. Уничтожьте всякий чувствующий субъект, — эти причины все еще будут действовать, так как они будут продолжать существовать, но будут действовать уже иначе: они все еще будут качествами и свойствами, но уже не будут похожи ни на что из того, что нам известно. Огонь не будет проявлять ни одного из тех свойств, которые мы считаем ему присущими; чем же он будет? — этого мы никогда не узнаем. Но, быть может, вопрос этот противоре­ чит не только природе нашего ума, но даже и самой сущности вещей. Действительно, если даже представить себе несуществующими все чувствующие существа, то все-таки надо будет допустить, что тела обнаруживают свои свойства только по отношению к тому или другому чувствующему субъекту, а в таком случае свойства все еще будут относительными. Поэтому всего разумнее будет, по-моему, признать, что свойства тел существуют только относительно к тому или другому субъекту и что, когда спрашивают, таковы ли на самом деле свойства материи, какими мы их воспринимаем, надо рассмотреть предварительно, существуют ли они в качестве определенных и в каком смысле можно сказать, что они существуют*. — Cours d’Histoire de la Philosophie Morale au 18-me stecle, 8-me le?on. 11. Правда, Рид и другие пытались доказать, что, хотя одни из приписываемых нами предметам свойств имеют место только в наших ощущениях, зато другие существуют в самих вещах, так как, по самой их природе, они не могут быть копиями какого бы то ни было чувственного впечатления. И они спрашивали: из каких ощущений вытекли наши понятия о протяжении и фигуре? Вызов Рида был принят Броуном, который глубже, чем это делали преаде, проана­ лизировал понятия протяжения и фигуры и показал, что они возникают из ощущений осяза­ тельных в соединении с ощущениями особого рода, на которые раньше метафизики обращали слишком мало внимания: а именно — с ощущениями, имеющими место в нашей мускульной системе. Анализы Броуна, усвоенные Джеймсом Миллем, были дальше и подробнее развиты

в глубокомысленном сочинении проф. Бэна The Senses and Intellect и в Основаниях психологии Герберта Спенсера, — сочинении выдающейся аналитической силы (главы о «восприятии»). И здесь можно было бы цитировать Кузена в подкрепление правильного учения. Дей­ ствительно, Кузен, в противоположность Риду, признает, что наши понятия о так называемых первичных качествах материи, например, о протяжении, твердости и проч., в существе своем так же субъективны, как и цвет, тепло и остальные, «вторичные» свойства. -- Cours (см. выше), 9-me legon. 12. Это учение, представляющее собой наиболее полную форму философской теории, известной под названием теории «относительности человеческого познания», было у нас в недавнее время, когда в Англии вновь пробудился интерес к метафизическому умозрению, предметом очень многих обсуждений и споров. При этом несогласных с ней оказалось значительно больше, чем я полагал, когда писал это место. Учение это подвергалось нападкам с двух сторон. Одни, в числе которых был покойный проф. Феррьер (см. его Institutes of Metaphysic) и проф. Джон Грот (Exploratio Philosophica), по-видимому, совершенно отрицали реальность ноуменов, или вещей в себе, т. е. непознаваемого субстрата, «поддержки» испытываемых нами ощущений, которые составляют, согласно этой теории, все наше знание о внешнем мире. Од­ нако мне кажется, по крайней мере, относительно проф. Грота, что его отрицание ноуменов только кажущееся и что по существу он не расходится с другой группой противников теории, к которой принадлежат м-р Бэли в его ценных Letters on the Philosophy of the Human Mind, а также, вопреки приведенной в тексте поразительной цитате, и сэр У. Гамильтон, приписы­ вающий человеческому уму непосредственное познание не одних только ощущений, а также и некоторых признаков и свойств, как они существуют не в нас, но в вещах в себе. Против первого из этих мнений, отрицающего ноумены, я, как метафизик, не возражаю, но вопрос о том, истинно оно или ложно, не касается меня, как логика. А так как все формы языка противоречат ему, то введение его в мое сочинение бесполезно и произведет только путаницу; все существенные учения моего труда одинаково хорошо согласуются как с моей, так и с этой теорией. Второе из указанных учений, учение о непосредственном восприятии или интуитивном познании внешних предметов такими, каковы они сами в себе, в отличие от ощущений, которые мы от них получаем, имеет гораздо больше практического значе­ ния. Однако даже этот вопрос, зависящий от природы и законов «интуитивного познания», не входит в область логики. Что касается основных черт моих собственных мнений по этому вопросу, то здесь я должен ограничиться ссылкой на уже упоминавшееся мною выше сочине­ ние: Рассмотрение философии сэра Уильяма Гамильтона, в котором несколько глав посвящено полному обсуждению вопросов и учений, связанных с предположением непосредственного восприятия внешних предметов. 13. В дальнейшем развитии психологии утвердился скорее как раз оспариваемый здесь Миллем взгляд. — В. И. 14. Проф. Бэн (Logic. 1. 49) определяет атрибуты или признаки как «пункты сходства между клас­ сами». Это определение хорош о выражает одну сторону дела; но оно подлежит возражению в том отношении, что оно приложимо только к атрибутам классов; мезвду тем, можно ска­ зать, что атрибутами обладает и единственный в своем роде предмет. Далее, это определение не окончательное, так как можно (и даже должно) дальше анализировать эти «пункты сход­ ства», и м-р Бэн сам разлагает их на сходства между возникающими в присутствии предметов ощущениями или другими состояниями сознания. 15. О категориях Аристотеля см.: Минто. Логика. Кн. I. Ч. II. Di. 3. Приведем две классификации вещей, данные авторами, близко зависящими в своих воззрениях от Милля: Бэном и Троицким. Проф. Бэн, исходя также из классификации имен, различает: 1) объект, или мир протяжен­ ный; 2) субъект, мир непротяженный; 3) признаки, общие объекту и субъекту (сходство и несходство; количество, последовательность и сосуществование); 4) специальные признаки объекта (протяженность, сопротивление, данные всех внешних чувств и некоторые более тонкие свойства материи, познаваемые путем сложных умственных процессов); 5) признаки, специально присущие субъекту и для него существенные (чувства, хотения, умственные со­ стояния). (Logic. I. 254-263). Проф. Троицкий, примыкая к классификации Милля, дает ей следующий вид 1) Существа (неизвестные субстраты отношений): а) духи, б) тела.

2) Отношения: а) субъективные (субъективные, т. е. не связанные непосредственно с внеш­ ним миром, состояния сознания); б) объеюпивные (объективные состояния сознания, т. е. состояния сознания, поскольку они суть произведения внешних отношений, по своей приро­ де неизвестных субъекту); в) общие отношения состояний сознания (сходства и несходства; сосуществования; преемства). Проблема категорий, как основных родов всего существующего и как основных консти­ тутивных элементов или форм познания, имеет очень большую литературу. Особенно много трактовали о категориях Канта, а также Гегеля. Общий обзор истории учения о категориях (кончая Гегелем) дает (довольно уже старая) работа A. Trendelenburg'a, Geschichte der Ка!еgorienlehre (Historische Beitrage zur Philosophic, Bd. I. Berlin, 1846); там же дан краткий очерк учения о категориях самого 'Цэенделенбурга. подробнее развитого им в его «Логических ис­ следованиях» (вышли в двух томах в 1840 г.). По вопросу об основных тенденциях и смысле аристотелевской логики вообще смотри новую капитальную работу Н. Maief a: Die Syllogistik des Aristoteles, 1896-1900. Последние самостоятельные обработки учения о категориях дают Эд. ф.-Гартман и Виндельбанд. Эд. ф.-Гартман в сочинении Kategorienlehre (Lpz., 1897), изуча­ ет (в восходящем порядке) категории чувственности и мышления в «субъективно-идеальной», «объективно-реальной» и «метафизической» сферах. У Гартмана же есть и интересные экскур­ сы по истории учения о категориях (в различных его сочинениях, особенно в Geschichte der Metaphysik). Виндельбанд (статья System der Kategorieen; рус. пер. в приложении к «Прелюди­ ям») различает конститутивные и рефлективные категории; первые (вещь, свойство, событие, пространственное, временное и причинное отношения) имеют известное объективное значе­ ние, последние (логические и модальные отношения) зависят от встречи в едином сознании мыслимых сущими содержаний. — В. И.

К нига I. Глава IV 1. Analysis o f the Hunam Mind. I. 126 sq. 2. Logic. I. 85. 3. Вместо терминов «общий» (aniversal) и «частный» (particular) проф. Бэн предлагает, в приме­ нении к обозначению количества предложений: «целостный» (total) и «частичный» (partial), оставляя прежнюю пару терминов для обозначения индуктивного содержания этих предложе­ ний — «того контраста, в каком находится общее предложение с теми частностями (particulars), или отдельными явлениями (individuals), из которых мы его извлекаем». Такое изменение в но­ менклатуре повлекло бы за собой еще другую выгоду, так как тогда единичное предложение, подчиняющееся в силлогизме тем же правилам, что и общее, попало бы в один с ним класс: а именно, в класс «целостных суждений» (total predications). Действительно, для умозаключе­ ния важно не то, сколько предметов означает подлежащее — несколько или один; для него важно, относительно чего делается утверждение: относительно ли всего означения подлежа­ щего, или же относительно только части его. Однако термины «общий» и «частный» настолько привычны, и их так легко можно понимать в обоих смыслах, указанных проф. Бэном, что двойственность значения не влечет здесь за собой никакого существенного неудобства. 4. Однако это предложение можно рассматривать и как равнозначное общему предложению, только с измененным сказуемым, а именно: «всякое вино хорошо, как таковое, как вино», или «хорошо вследствие тех свойств, которые делают его вином вообще». 5. Logic. I. 82.

Книга I. Глава V 1. Укажем опять, что Милль сам не может провести установленного им разграничения и дает в логике гносеологические по существу исследования — например, относительно всех «мо­ гущих получить названия вещей»; точно так же гносеологический харакгер имеет теория, что содержание предложений составляют сами вещи, и др. Этим лишается принципиального обоснования выраженный здесь отказ рассмотреть в логике акт суждения, как относящийся до «другой науки» («метафизики» по терминологии Милля). — В. И. 2. Д-р Юэль (Philosophy o f Discovery. P. 242) оспаривает это и спрашивает: «должны ли мы сказать, что крот не мог бы рыть земли, если бы у него не было идеи земли, а также рыльца и лап,

которыми он ее роет». Я не знаю, что происходит в духе крота; не знаю и того, какая сте­ пень сознательного восприятия может сопровождать его инстинктивные действия. Но человек пользуется лопатой, конечно, не инстинктивно, и несомненно, не мог бы ею работать, если бы не имел представлений о ней и о почве, для рытья которой он ее употребляет. 3. Эти мысли Милля довольно неясны и даже внутренне противоречивы: сам Милль говорит, что о самих вещах мы ничего не знаем, что все, что мы о них знаем, ограничивается состояниями сознания (feelings) и т.д. А если так, то какой же остается путь для изучения «самих вещей» — помимо «наших идей или представлений и понятий о вещах?» Где, в каком источнике познания найдем мы эти «сами вещи»? — В. И. 4. Э. Гайд, граф Кларендон (1609-1674) — государственный деятель Англии в эпоху Карла II Стюарта. — В. Я. 5. Милль, в сущности, неправ в этой своей критике dictum de omni et nullo и теории силлогизма как процесса, связанного с классификацией. Милль хочет, чтобы теория выражала в данном пункте фактический, психологический ход процесса умозаключения, забывая, что он сам же старался решительно отграничить логику от того, что он называет «метафизикой* (в эту по­ следнюю дисциплину должны у него входить и психологические вопросы). И вполне возможно (и это делалось в логике) понимать процесс, связанный с применением принципа dictum de omni et nullo не как выражение естественного хода умозаключения, а как искусственный прием анализа, полезный логике для ее специальных целей. В таком случае упрек в несоответствии с фактическим ходом процесса умозаключения отпадает. См.: Введенский А. Я Логика, как часть теории познания. 2-е изд. С. 226 сл. — В. Я. 6. Проф. Бэн, разъясняя это положение (Logic. I. 50), замечает, что слово «класс* имеет два значения: «класс определенный и класс неопределенный. Класс определенный есть перечень действительных особей, входящих в него: например, пэров королевства, океанов земного шара, известных в настоящее время планет и т.п.... Класс неопределенный не поддается перечислению. К таким классам относятся, напр.: звезды, планеты, золотоносные пески, люди, поэты, добродетельные... Название класса в этом последнем смысле тождественно с общим именем: оно означает здесь неопределенное количество отдельных вещей и соозначает общие или сходные их черты*. Опровергаемая мною теория скрыто признает все классы определенными. Я же считаю классы неопределенными, так как определенные классы для логики почти бесполезны, хотя они и имеют значение, как способ сокращенного выражения (см. ниже, гл. II кн. III). 7. Т. е. номиналисты. — В. Я 8. «Из этого можно также вывести, что первые истины были произвольно установлены теми, кто впервые придал вещам названия или усвоил их от других. Так, например, что человек есть живое существо, это справедливо, но справедливо потому, что человечеству заблагорассуди­ лось придать оба эти имени одному и тому же предмету».—Computation or Logic. III. Sect. 8. [Нам кажется, что этот распространенный упрек по адресу Гоббса должен быть выра­ жен несколько точнее. Гоббс, как крайний номиналист, считал всякое мышление и познание комбинированием имен или терминов, с другой стороны, он признавал, что имена прила­ гаются к предметам случайно, по произволу человека, вне всякого естественного отношения или сродства между именем и обозначаемым им предметом (последнее положение далеко не верно, конечно, как это можно видеть, например, из звукоподражательных и т. п. корней слов, а также из всей «исторической» логики языка, выражающейся в словопроизводстве). А раз, по воззрению Гоббса, люди, выбирая в первый раз для предметов имена, делают это произвольно, то и все истины имеют постольку произвольную внешнюю форму. «Человечеству заблагорассудилось» назвать один предмет человеком, а другой (а также и тот же самый — в другом отношении) — живым существом, и таким образом получилось положение: чело­ век есть живое существо. Но если бы «человечеству заблагорассудилось» первый из этих предметов назвать, например, «сковородой», а второй — «столом», то же самое положение получило бы форму: сковорода есть столь. Поэтому точнее было бы сказать, что Гоббс словес­ ное выражение, форму всякой истины (имеющую для него, как номиналиста, конечно, крайне важное значение) считал «регулируемой одним только произволом человека». Заметим, что от этого зерна теории Гоббса недалек и сам Милль, говорящий несколько дальше (гл. VI кн.1, § 1), что «значение имен зависит вполне от произвола людей». — В. Я ]

9. «Люди подвержены ошибкам не только при утверждении и отрицании, но также и при воспри­ ятии и при безмолвном размышлении... Безмолвные ошибки, или ошибки чувств и мышления, происходят вследствие того, что мы в воображении переходим от одной вещи к другой, отлич­ ной от нее, или же признаем прошедшим или будущим то, чего никогда не было и не будет. Так, например, видя отражение солнца в воде, мы можем представить себе, что само солнце нахо­ дится тут; или же, видя мечи, мы можем подумать, что здесь было или должно было быть сраже­ ние, так как на это по большей части указывает присутствие мечей; или же, когда мы на осн о­ вании тех или других обещаний рисуем себе в таких-то и таких-то чертах настроение лица, давшего обещание; или, наконец, когда мы на основании какого-либо знака ошибочно вообра­ жаем себе, что он имеет то или другое значение, тогда как на самом деле ничего подобного нет. И этого рода ошибки общи всем чувствующим существам». — Computation or Logic. Ch. V. Sect. 1. 10. Ch. III. Sect. 3. 11. На это возражали, что «мы естественно истолковываем себе подлежащее предложения по его объему, а сказуемое (которое поэтому и может быть прилагательным) по его содержанию (т. е. соозначению) и что следовательно теория сосуществования признаков соответствует действительным процессам мышления и речи ничуть не более, чем оспариваемое ею учение об уравнении групп». Я принимаю указанное здесь различие, которое я и сам установил и пояснил на примерах несколькими страницами выше. Но хотя справедливо, что мы есте­ ственно «истолковываем подлежащее предложения по его объему», однако этот объем, т. е., иначе говоря, состав класса, означаемого данным именем, имеется в виду или указывается не прямо. Он имеется в виду и указывается единственно лишь на основании признаков. Хотя в «действительных процессах мышления и речи» и разумеется на самом деле объем подле­ жащего (но не сказуемого), однако это происходит только через посредство того, что мой проницательный и благосклонный критик называет «содержанием». Дальнейшие разъяснения по этому предмету см.: Examination of Sir William Hamilton’s Philosophy. Ch. XXII. 12. Проф. Бэн в своей Logic (I. 256) не ставит существования в число возможных предметов утвернодения, рассматривая существование как простое имя. Всякое предложение, говорит он, утверщ ающ ее простое существование, «есть предложение более или менее сокращен­ ное, эллиптическое; в полной своей форме оно подойдет или под сосуществование, или под последовательность. Говоря „существует заговор с такой-то целью“, мы имеем в виду, что в настоящее время та или другая корпорация или те или другие отдельные люди образовали из себя общество с данной целью; а это будет сложное утверщ ение, разложимое на пред­ ложения сосуществования и преемства (в виде причинности). Утверждение, что „птица додо не существует", означает, что это животное, некогда встречавшееся в известной местности, теперь исчезло или перевелось, что оно уже не связано более с этой местностью; таким образом, все эти утверэдения можно даже еще лучше выразить, не прибегая к глаголу „существовать“. Точно так же, например, часто обсущавшийся вопрос о том: „существует ли эфир?“ в конкретной форме надо ставить так: „не распространяются ли тепло, свет и другие лучи­ стые силы через посредство разлитой в пространстве эфирной среды?“ А такое предложение имеет уже причинное содержание. Подобным же образом, нельзя обсуждать в вышеуказанной форме и вопроса о существовании Божества. Дело идет собственно о Первой Причине мира и о продолжающемся действии этой Причины в виде руководящего Промысла» (I. 407). Мистер Бэн считает «фиктивным и не имеющим значения» сведение классификации при­ роды к одному высшему роду (summum genus) — бытию, или сущему. Ибо что бы то ни было можно воспринять или познать только при помощи контраста с чем-либо другим (проф. Бэн явился в наше время главным поборником и защитником этой важной истины, которую он называет «законом относительности») а для противоположения бытию или существованию у нас нет никакого класса или факта. Я вполне принимаю «закон относительности» мистера Бэна, но я не могу согласиться, что­ бы для познания или сознавания того или другого факта нам нужно было поставить его в кон­ траст с тем или другим положительным фактом. Необходимая для сознания антитеза не должна быть, я думаю, непременно противоположностью двух положительных фактов: она возможна также и меэвду одним положительным фактом и другим — отрицательным. Гоббс был, несо­ мненно, прав, когда говорил, что отдельное ощущение неопределенной продолжительности

в конце концов совсем перестает сознаваться; однако уже простой перерыв его, без всякого дру­ гого изменения, может восстановить его в сознании. Для того чтобы ощущать теплоту, нет не­ обходимости перейти к ней непременно от ощущения холода: достаточно, чтобы мы перешли к ней или от полного отсутствия ощущения, или же от ощущения какого-либо другого рода. Со­ относительным с бытием (being), как высшим родом, будет «не-бытие» (non-entity), или ничто, и мы всегда можем рассматривать и обсуждать вещи уже по одному их контрасту с «не-бытием». Я согласен с тем, что решение вопросов относительно существования обычно, если не все­ гда, зависит от предварительного вопроса о причинности или же о сосуществовании. И тем не менее существование есть нечто отличное от причинности и сосуществования и может «сказываться» о подлежащем помимо причинности и сосуществования. Смысл отвлеченного имени «существование* и соозначение конкретного имени «существо» (being), как и всех остальных имен, состоит в тех или других ощущениях или состояниях сознания; «существо­ вать» значит возбуждать или быть в состоянии возбуждать какие бы то ни было ощущения или состояния сознания, совершенно все равно, какие именно. Как раз на это не обратил внимания Гегель, когда он, найдя, что «бытие* есть умственное отвлечение решительно от всех частных признаков, пришел к внутренне противоречивому положению (на котором он и основал всю свою философию ), что бытие есть то же самое, что небытие. На самом же деле бытие есть имя «чего бы то ни было*; это — «нечто* в самом широком смысле. 13. Основания сказанного там будут полнее выяснены в гл. VII Книги IV. 14. Logic. I. 103-105. 15. Вряд ли можно признать удачной эту попытку Милля ослабить действительно существенное значение указанного Бэном различения, сводящегося в основе на различие двух видов катего­ риального синтеза: один раз синтез происходит по категории «порядка в пространстве*, дру­ гой — по категории «вещи*. Сведение последнего типа синтеза просто «на порядок во времени* (в форме «сосуществования*) совершенно недостаточно, так как оно не указывает специфиче­ ских признаков данного случая и не отличает его от других видов «сосуществования» (напр., от синтеза одновременно существующих пространственно раздельных вещей). Вообще Милль, стоящий в основном на сенсуалистической точке зрения, интересуется преимущественно от­ дельными чувственными элементами представлений и недостаточно расчленяет формальные типы их соединений, относя их в слишком общ ей ф орме к «ассоциациям». Критику данного мнения Милля дает Зигварт (Логика / Рус. пер. И. А. Давыдова. Т. II. Вып. 1. С. 109-110), прида­ ющий капитальное значение в познании как раз синтетической функции и ее типам. Вообще «Логика» Зигварта (на которого, как он сам указывает, сочинение Милля оказало влияние) — с ее детальными и тщательными анализами содержания представлений и поня­ тий и видов суждений — может служить ценным дополнением к учению Милля об «именах и предложениях». Милль интересуется в этой области преимущественно тем, что имеет бли­ жайшее отношение к логическим теориям, как их понимает он сам; напротив, Зигварт более систематически исследует область элементов познания как таковую, в то же время более Милля считаясь с выводами науки о языке. Правда, Зигварт изучает не «имена и предложения* (как Милль), а представления, понятия и суждения. Однако и Зигварт признает, что «суждение лишь постольку может быть предметом научного исследования, поскольку оно выражается в предложении» (Логика, рус. пер. Т. I. С. 8), и даже что «логику можно установить лишь в пре­ делах более развитых языков* (Там же. С. 29). — В. И.

К нига I. Глава VI 1. Здесь Милль употребляет термин «концептуалисты» в значении, несколько отличном от обычно принятого в истории философии. — В. И. 2. Учения, помешавшие пониманию истинного значения сущностей, не принимали еще в эп о­ ху Аристотеля и его непосредственных последователей столь установившейся формы, какая была придана им впоследствии средневековыми реалистами. Сам Аристотель (в трактате о «Категориях») прямо отрицает, что вторые сущности (RcuxEpai oualai, substantiae secundae) существуют в предмете (inhere in а subject): по его словам, они только сказываются относи­ тельно подлежащего. 3. Постоянно проницательный и часто глубокомысленный автор An Outline of Sematotogy (м-р Смарт) справедливо говорит: «Локк будет гораздо более понятен, если в большинстве случаев

мы подставим „знание чего-либо" вместо того, что он называет „идея чего-либо"* (Р. 10). Среди многочисленных критических замечаний по поводу употребления Локком слова «идея» это замечание, по моему мнению, всего более попадает в цель. Я цитирую его еще и потому, что оно точно выражает различие между взглядом на значение предложений и тем, который я рассмотрел под моим названием концептуалистического. Там, где концептуалист говорит, что имя или предложение выражает нашу идею о вещи, я, вообще, вместо «нашу идею» говорил бы «наше знание» или «нашу уверенность» относительно вещи. 4. Это различие соответствует тому, какое проводил Кант и другие метафизики между аналити­ ческими и синтетическими суждениями; первые можно вывести из значения входящих в их состав терминов.

К нига I. Глава VII 1. Если только, конечно, мы допустим видовое отличие у того, что на самом деле не есть вид. Действительно, так как отличие по разряду (в объясненном выше смысле) никоим образом нельзя применить к признакам, то само собой понятно, что, хотя признаки и можно распре­ делять на классы, но эти классы могут быть признаны родами и видами лишь условно.

Книга I. Глава VIII 1. Профессор Бэн, в своей Logic, высказывает другой взгляд на определение. Он (I. 71) согласен с нами, что «определение, в его полном значении, есть сумма всех свойств, соозначаемых именем; оно исчерпывает содержание слова». Но он думает, что в содержание общего имени входят не все общие свойства класса, означаемого этим именем, а те, которые являются конечными, не разложимыми на другие. «Перечисление признаков кислорода, золота, челове­ ка и т.д. должно быть перечислением конечных (насколько они выяснены), непроизводных свойств или функций каждого из этих предметов», — только это и можно назвать полным определением (I. 75). Самостоятельное, не выводимое из других свойство, хотя бы оно не бы­ ло известно раньше, становится, по Бэну, частью значения термина, как скоро оно открыто, и должно войти в его определение. «Когда нам говорят, что алмаз, который мы раньше знали как прозрачный, блестящий, твердый, драгоценный предмет, состоит из угля и может гореть, мы должны поставить эти новые свойства рядом с остальными свойствами алмаза, — отныне они войдут для нас в соозначение этого названия» (I. 73). Соответственно этому, предложения: «алмаз состоит из угля» и «алмаз горюч» Бэн рассматривает как чисто словесные предложения. Он проводит это учение так далеко, что, по его мнению, если только смертность нельзя будет вывести, как следствие, из основных законов животного организации, то она должна войти в соозначение слова «человек», и предложение «человек смертен» будет чисто словесным. Одной из особенностей (по моему мнению, неблагоприятной особенностью) его талантли­ вого и ценного сочинения является то, что большое число предложений, которые требуют доказательства и познаются из опыта, он считает, согласно только что изложенному учению, не реальными, а словесными предложениями. Я могу сделать против такой терминологии следующее возражение: она уничтожает или, по крайней мере, затемняет гораздо более важное различие, чем то, которое она устанавливает. Единственное основание для деления предложений на реальные и словесные заключается в не­ обходимости различать те предложения, которые дают новые фактические сведения, от тех, которые их не дают. Предложение, утверждающее, что тот или другой предмет обладает из­ вестным признаком, и отмечающее этот предмет именем, которое уже обозначает данный признак, конечно, не прибавит ничего к тому, что было ранее известно всем, кто понимал значение имени. Но не надо упускать из виду, что под значением имени здесь надо разуметь значение, присущее ему в обыденной речи. Я не могу признать того, чтобы значение слова должно было обнимать и те факты, которые могут стать известными употребляющему это слово лишь в том случае, если он познакомится с ними посредством специального изучения той или другой отрасли науки о природе, и чтобы утверждение этих фактов не давало никаких новых сведений только потому, что эти факты известны немногим людям. Я держусь того мнения, что имя (оставляя в стороне его специальное, научное соозначение) указывает или соозначает лишь те свойства, которых оно служит знаком во мнении всех людей вообще, и что, если даже откроют какие-либо новые свойства у той или другой вещи, то все-таки можно будет еще (как бы постоянно ни были новые свойства связаны с ранее известными) признавать

и за вещью, не обладающей этими новыми свойствами, право называться прежним именем. «Жвачное животное», согласно с терминологией Бэна, соозначает раздельнокопытность, так как свойства «жвачности» и «раздельнокопытности» постоянно встречаются вместе и между ними не открыто еще никакой связи; но «жвачное животное» не значит еще «парнокопытное», и если бы открыли животное, отрыгивающее свою пищу, но имеющее неразделенные копыта, то, мне думается, его все-таки назвали бы жвачным. 2. В том более полном исследовании, какому архиепископ Уэтли подверг этот вопрос в послед­ них изданиях своей книги, он почти перестает различать сколько-нибудь важными чертами определения имен от определений вещей. По-видимому (9-е изд., стр. 145) под «реальным определением» он понимает такое, которое «выясняет природу вещи несколько более, чем поскольку она содержится в имени вещи» (разумея под словом «содержится» не только со­ означение имени, но и все то, что можно дедуктивно вывести из соозначаемых именем признаков). Но и это, прибавляет Уэтли, называется обыкновенно (и по моему, правильно) не определением, а описанием. Описание, по моему мнению, можно отнести к определениям лишь в том случае, когда (как при зоологическом определении человека) оно исполняет настоящее назначение определения, т. е. когда он о выясняет соозначение слова в каком-либо специальном его применении, как научного или технического термина: это специальное со­ означение, конечно, нельзя выразить определением слова в его обычном употреблении. Де-Морган, как раз обратно с учением архиепиекопа Уэтли, понимает под «реальным определением» такое, которое заключает в себе менее, нежели «номинальное определение», лишь бы только его содержание было достаточно для отличения вещи. «Под реальным опреде­ лением я разумею такое объяснение слова (будет ли это вся совокупность значения последнего или только часть его), которого будет достаточно для того, чтобы отделить вещи, обнимаемые этим словом, от всех других вещей. Так, по моему мнению, полным определением слона бу­ дет следующее выражение: слон есть животное, обладающее от природы способностью пить, втягивая воду в нос и затем впрыскивая ее в рот». (Formal Logic, p. 36). Общее положение ДеМоргана не сходится с его примером: специальный способ питья, какой мы находим у слона, не входит, конечно, в содержание слова «слон». Если бы оказалось, что кому-нибудь такая особенность слона неизвестна, то про такого человека еще нельзя было бы сказать, что он не знает, что значит «слон». 3. Здесь Милль употребляет термин «реализм» в том его смысле, в каком он прилагается к средне­ вековым теориям платоновского направления, утверждавшим реальное бытие «универсалий». —

В. И. 4. В единственной, насколько мне известно, попытке опровергнуть приведенную выше аргумен­ тацию утверждается, что при первой форме силлогизма Дракон есть вещь, изрыгающая пламя. Дракон есть змея. Следовательно, некоторая змея или змеи изрыгают пламя — «заключение как раз настолько истинно, насколько истинны посылки, или, вернее, посылки не более истинны, чем заключение. Если общ ее имя „змея“ обнимает как реальных, так и во­ ображаемых змей, то заключение не будет ложным; если же нет, то будет ложной меньшая посылка». Попытаемся поэтому построить силлогизм на предположении, что имя «змея» обнимает и воображаемых змей. В таком случае для нас будет необходимо изменить сказуемые, так как нельзя утверждать, будто воображаемое существо изрыгает пламя: сказывая о нем такой факт, мы самым положительным образом подразумеваем, что это существо реальное, а не во­ ображаемое. Заключение должно иметь такой вид: «некоторая змея или змеи изрыгают или воображаются изрыгающими пламя»; а чтобы доказать такое заключение примером драко­ нов, посылки должны быть таковы: «дракон воображается изрыгающим пламя», «дракон есть (реальная или воображаемая) змея». Отсюда бесспорно следует, что существуют змеи, кото­ рые воображаются изрыгающими пламя; но большая посылка не есть здесь ни определение, ни часть определения, а это только мне и нужно доказать. Рассмотрим теперь второе утверждение: а именно, что, если слово «змея» обозначает лишь реальных змей, то меньшая посылка («дракон есть змея») ложна. Но это именно я и сам сказал о меньшей посылке, если ее рассматривать, как указание на факт; но как часть определения дракона, она не будет ложной; а так как посылки — или по крайней мере одна из них -

должны быть ложны (раз ложно заключение), то реальной посылкой должно быть не опре­ деление, которое истинно, а указание на факт, которое ложно. 5. Уильям Юэль (William Whewell; англичане произносят это имя с легким придыханием в начале, почти как Хъюэль, проф. П. Э. Лейкфельд пишет: Юэллъ\ переводчики «Истории индуктивных наук» произносили «как пишется»: Уэвелъ) — 1794-1866, сын плотника из Ланкастера, учился в Кэмбриджском университете, был там же профессором сначала минералогии, потом нрав­ ственной философии; с 1841 г. master o f Trinity (начальник знаменитого кэмбриджского колледжа св. Троицы). Милль в «Системе логики» много с ним полемизирует, хотя признает, что значительно обязан тем из сочинений Юэля, которые посвящены истории и логике наук. Это — 1) History o f the Inductive sciences: 3 тома, 1837 (есть русский перевод с 3-го англий­ ского издания М. А. Антоновича и А. Н. Пыпина, под заглавием: «История индуктивных наук от древнейших времен»: 3 тома. СПб., 1867-9); 2) The Philosophy of the Inductive sciences founded upon their History: 2 тома, 1840. Последнее сочинение было впоследствии сильно расширено и распалось на три отдельных работы: History o f scientific Ideas (1858), Novum Organum Renovatum (1858) и The Philosophy o f Discovery (I860). 6. «Немногие» (говорил я в другом месте) «думали о том, как много надо знать о самих вещах для того, чтобы человек мог утверждать, что то или другое доказательство всецело вертится на сло­ вах. Нет, быть может, ни одного основного термина в философии, который не употреблялся бы (с почти бесчисленными оттенками значения) для выражения идей, более или менее значи­ тельно отличающихся друг от друга. Между двумя из этих идей чуткий и проницательный ум откроет, как бы по интуиции, незаметное связующее звено, на котором (может быть, и не буду­ чи в состоянии отдать себе в этом логического отчета) он и строит вполне правильное доказа­ тельство; тогда как его критик, не отличаясь столь глубоким пониманием вещей, принимает это доказательство за заблуждение, основанное на двойном значении термина. И чем выше гений того, кто столь свободно перепрыгивает через пропасти, тем больше, вероятно, будет хвалить­ ся и тщеславиться простой логик, который, ковыляя за гением, выказывает высшую доступную для него мудрость в том, что останавливается на краю этой пропасти и отказывается от своей настоящей обязанности построить через нее мост, как от совершенно безнадежной попытки».

Книга II. Глава I 1. Различные случаи «равнозначных», или «равносильных* форм предложений изложены по­ дробно в Logic проф, Бэна. Одно из наиболее обычных изменений формы предложений — изменение утвердительного предложения в отрицание соответствующего ему отрицательного, и обратно — Бэн очень удачно называет «превращением* (obversion). 2. Как заметил сэр Уильям Гамильтон, «некоторые А не суть В» можно обратить также в «не В суть некоторые А»; «некоторые люди не суть негры»; следовательно, «не-негры суть некоторые люди» (таковы, например, европейцы). Все А суть В

1

3- Ни одно А не есть В ) ПреДЛ0ЖеНИЯ "Р°™ные. Некоторые А суть В 1 тт . п > подпротивные. Некоторые А не суть В J г Все А суть В

1

Некоторые А не суть В / пР<™воречащие. Ни одно А не есть В 1 Т1 . п > также противоречащие. Некоторые А суть В J r г Все А суть В 1 Некоторые А суть В J и

Ни одно А не есть В 1 две пары предложений, Некоторые А не суть В J связанных подчинением.

Книга II. Глава II 1. Проф. Бэн не согласен с отнесением единичных предложений, в целях умозаключения из об­ щих положений, к предложениям общим, хотя они подходят под то обозначение, которое он сам предлагаете как равнозначное термину «общие» предложения: под название «целостных»

(total) предложений. Он хотел бы даже, по его собственному выражению, совершенно изгнать их из силлогизма. Он берет следующий пример: Сократ мудр Сократ беден Л Некоторые бедные люди мудры, или, вернее (замечает проф. Бэн), «один бедный человек мудр». Но раз признаки мудрости, бедности и человека уже входят в значение слова Сократ, — здесь нет никакого умозаключения. Мы уже ранее приписали Сократу, между прочим, мудрость, бедность и признаки человека и в заключении только повторяем сочетание, выбранное нами из всей совокупности свойств, составляющих целое, т. е. Сократа. Этот случай относится к «большему и меньшему соозначе­ нию» в равнозначных формах предложений, т. е. в непосредственных умозаключениях. Но такой пример не дает правильного понятия о силлогизме из единичных предложе­ ний. Мы должны предположить, что оба предложения реальны, т. е. таковы, что сказуемые их никоим образом не содержатся в подлежащих; например, Сократ был учителем Платона Сократ сражался при Делии Л Учитель Платона сражался при Делии. «Едва ли можно сомневаться, что вывод в таком примере относится просто к равнознач­ ным формам. Действительно, предложение „Сократ был учителем Платона и сражался при Делии“ равняющееся совокупности обеих посылок, есть, очевидно, просто грамматическое сокращение. Здесь нет никакой перемены в смысле, ничего, кроме словесного изменения пер­ воначальной формы. Дальнейшее видоизменение — в предложение „учитель Платона сражался при Делии“ представляет собой опять-таки то же самое утверждение, лишь с опущением имени Сократа; оно воспроизводит только часть содержания того предложения, говорит меньше, чем сколько говорилось в том. Полным выражением равнозначной формы будет предложение „учитель Платона сражался при Делии, и учитель Платона был Сократ“; новая же форма опускает последнюю часть этого утверждения и воспроизводит только первую. Но ведь мы никогда не думаем, что сделали реальное умозаключение, что мы подвинулись сколько-нибудь в рассущ ении, если мы повторили меньше, чем сколько мы имели право сказать, если мы опустили из сложного утверждения ту часть, которая нам в данную минуту не нужна. Такой процесс как раз относится к равнозначным формам предложений, т. е. к непосредственным выводам, и поэтому силлогизм с двумя единичными посылками никоим образом нельзя счи­ тать настоящим силлогистическим или дедуктивным умозаключением» (Logic. I. 159). Первый довод проф. Бэна основывается, как мы видели, на том положении, что имя Сократ имеет содержание, что «человек, бедный, мудрый» суть части этого содержания и что, прилагая к Сократу эти сказуемые, мы не сообщаем никаких сведений. На основании изложенных выше (примечание к § 4 в главе «Определение») соображений, я не могу согласиться с этим взглядом на значение имен; к тому же, в приложении к классу имен, к которому принадлежит имя Сократ, это положение противоречит данному самим м-ром Бэном определению собственного имени (1 .148), как «единичной, не имеющей значения или содержания пометки отдельной вещи». Такие имена, продолжает мистер Бэн, вовсе не должны непременно обозначать даже человеческие существа; а тем менее, следовательно, может в значение имени Сократ входить мудрость или бедность. Иначе пришлось бы вывести, что, если бы Сократ разбогател или потерял бы вслед­ ствие болезни свои умственные способности, он не мог бы уже более называться Сократом. Вторая часть рассуждения м-ра Бэна, в которой он доказывает, что даже в том случае, если посылки дают реальные сведения, то и тогда заключение будет представлять собой про­ сто те же посылки с одной опущенной частью, приложимо (если только оно вообще имеет значение) одинаково как к частным, так и к общим предложениям. Во всяком силлогизме заключение содержит меньше того, что утверждается в обеих посылках в совокупности. Возь­ мем следующий силлогизм: Все пчелы умны. Все пчелы суть насекомые, л Некоторые насекомые умны. И здесь можно было бы применить тот свободный прием, которым воспользовался м-р Бэн, и соединить вместе обе посылки, как будто бы они составляли собой одну «все пчелы

суть насекомые и умны», а затем сказать, что, опуская средний термин пчелы, мы не дела­ ем никакого реального умозаключения, а просто воспроизводим только одну часть прежнего утверзвдения. Возражения мистера Бэна идут против силлогизма вообще или, во всяком случае, против его третьей фигуры. Но они не имеют никакого отношения специально к единичным предложениям. 2. Ламберт приходит к тому выводу, что «первая фигура пригодна для открытия или доказа­ тельства свойств вещи; вторая — для открытия или доказательства различий между вещами; третья — для открытия или доказательства примеров и исключений; четвертая — для открытия или исключения различных видов того или другого рода». Связь силлогизмов последних трех фигур с dictum de omni et nullo, по мнению Ламберта, натянута и неестественна; по его мнению, каждой из этих фигур соответствует особая аксиома, соподчиненная и имеющая одинаковое значение с этим dictum. Он дает этим аксиомам такие названия: dictum de diverso —для второй фигуры, dictum de exemplo — для третьей, dictum de reciproco — для четвертой. См. I часть (Dianoiologie), гл. IV, § 229 и след. М-р Бэли (Theory o f Reasoning. 2 ed. P. 7 0 -7 4 ) высказывает подобный же взгляд на этот вопрос. 3. Уже после того как была написана эта глава, появились два сочинения (или, скорее, одно сочинение и один отрывок из сочинения), имеющие целью дальнейшее усовершенствова­ ние теории о формах умозаключения. Это — сочинение м-ра Де-Моргана Formal Logic, or the Calculus o f Inference, Necessary and Probable и New Analytic o f Logical Forms сэра Уильяма Гамильтона (в виде приложения к его Discussions on Philosophy и — в более обширном виде — к его посмертным Lectures on Logic). В сочинении м-ра Де-Моргана, изобилующем (в наиболее популярных его частях) удачно выраженными и ценными замечаниями, наиболее оригинальной чертой является попытка подчинить строгим логическим правилам те случаи, когда заключение выводится из посылок, которые обыкновенно считают частными. М-р Де-Морган совершенно справедливо замечает, что из посылок «большая часть В суть С» и «большая часть В суть А» можно с достоверностью вывести, что «некоторые А суть С», так как каждая из двух частей класса В содержит в себе более половины его, и следовательно, обе они непременно должны состоять отчасти из одних и тех же предметов. Рассузвдая далее в этом направлении, мы находим столь же очевидным и то, что, если бы мы знали, как относится в каждой посылке «большая часть» к целому классу В, то мы могли бы получить заключение в соответственно большей степени определенное. Так, если в С заключается 60 % В, а в А — 70 % В, то по крайней мере 30 % В должны быть общи как А, так и С. Другими словами, число тех А, которые суть в то же время и С, и тех С, которые суть в то же время и А, должно равняться, по меньшей мере, 30 % класса В. Основываясь на этом понятии о «численно определенных предложениях» и распространяя его на такие формы, как: «45 (или более) X принадлежать к числу 70 Y» или «из 45 (или более) X ни одно не принадлежите к числу 70 Y», а затем рассматривая, какие заключения можно вывести из различных комбинаций такого рода посылок, Де-Морган устанавливает всеобщие формулы для такого рода умозаключений. Для этой цели он создал не только новый, специальный язык, но и ужасающее количество особых символов, подобных алгебраическим. Так как неоспоримо, что в указанных Де-Морганом случаях мы имеем право выводить заключения, и так как общепринятая теория не касается такого рода умозаключений, то я не скажу, чтобы детальное изложение способов приведения этих умозаключений к столь же строгим формулам, каковы формулы аристотелевой логики, не имело никакого значения. Труд Де-Моргана стоило произвести раз навсегда (может быть, его стоит и неоднократно повторять в качестве школьного упражнения); но я не знаю, стоит ли изучать результаты его трудов для какой бы то ни было практической цели. Изучаемые в логике искусственные формы рассуж­ дений имеют практическую цель: они предохраняют от ошибок; а те ошибки, от которых надо беречься в собственно так называемом умозаключении из общих положений, возникают от неосторожного употребления общепринятых форм языка. Поэтому логик должен настигать ошибки в их области, а не дожидаться их на своей собственной. Между тем, если логик займется численным определением вероятности предложений, он предоставит своему врагу то единственное поле, на котором тот может быть страшен. А так как предложения, с кото­ рыми имеет дело мыслитель (за исключением общих), лишь в немногих, особенных случаях допускают (для теоретических ли, или для практических целей) численное определение, то

обыкновенное рассущ ение нельзя перевести в формулы Де-Моргана; а потому эти последние и не находят себе оправдания в своей полезности для какой бы то ни было цели. Теория сэра Уильяма Гамильтона о «квантификации (указании количества) сказуемого» состоит в следующем: «Логически (привожу его подлинные слова) мы должны отдавать отчет в количестве не только подлежащего, но также и сказуемого суждения, что всегда подразумевается при мышлении, но обыкновенно (по очевидным причинам) опускается при словесном выраже­ нии». «Все А суть В» равнозначно с «все А суть некоторые В»; «ни одно А не есть В» — все равно, что «ни одно А не есть какое бы то ни было В»; «некоторые А суть В» равнозначно с «некоторые А суть некоторые В»; «некоторые А не суть В» равно «некоторые А не суть какие бы то ни было В». Так как в этих формах утвсрздений сказуемое по объему своему совершенно равно подле­ жащему, то они подлежат «простому обращению», и мы получаем еще две добавочных формы: «некоторые В суть все А» и «ни одно В не есть некоторое А». Мы можем образовать также форму «все А суть все В», которая будет справедливой в том случае, когда классы А и В в точности оди­ наковы по объему. Три последние формы, хотя и они выражают реальные утвериодения, не име­ ют, однако, места в обычной классификации предложений. Теперь, если предположить, что все предложения сведены к этим формам и каэвдое выражено, соответственно своему значению, в наиболее подходящей из числа указанных выше формул, то может явиться новый ряд силло­ гистических иравил, в существе своем отличных от обычных. Общее представление об их отли­ чиях от обычных правил можно передать словами сэра У. Гамильтона (Discussions. 2 ed. P. 651): «Благодаря этим формулам, оба термина предложения возвращаются к их настоящему отношению, так как предложение есть всегда уравнение подлежащего и сказуемого». «Соответственно этому, три формы обращения предложений сводятся к одной — к „про­ стому обращению**». «Все общие законы категорического силлогизма сводятся к одному правилу». «Из этого единственного правила выводятся все виды и разновидности силлогизма». «Все специальные правила силлогизма уничтожаются». «Этим доказывается возможность только трех фигур силлогизма, — и (на новых научных основаниях) окончательно уничтожается четвертая фигура». «Фигура является несущественным изменением силлогистической формы; а следователь­ но, становится нелепостью и приведение силлогизмов остальных фигур к первой». «Для каждой фигуры выставляется один органический принцип». «Определяется истинное количество правильных модусов» и «Увеличивается их число (до 36)». «Число модусов в каждой из трех фигур оказывается одинаковым» и «Все они относительно равнозначными или тождественными по существу, несмотря на все различия в форме». «Так как во второй и в третьей фигурах крайние термины стоят в одинаковых отношениях к среднему, то в них меньший термин не противополагается и не подчиняется большему, как в первой фигуре; они входят в состав один другого по объему и в (обратном направлении) по содержанию». «Следовательно, во второй и третьей фигурах нет определенных большей и меньшей по­ сылок, а есть два безразличных заключения: напротив, в первой фигуре посылки определенны и есть только одно ближайшее заключение». Это учение, сходное с вышеуказанной теорией Де-Моргана, действительно пополняет тео­ рию силлогизма. Оно имеет, кроме того, то преимущество перед «численно-определенным силлогизмом» Де-Моргана, что устанавливаемые им формы действительно пригодны в ка­ честве доказательств правильности умозаключения, так как всегда можно квалифицировать сказуемые предложений, выраженных в обычной форме, и таким образом привести их к пра­ вилам сэра У. Гамильтона. Однако для науки логики, т. е. для анализа умственных процессов, имеющих место при рассуждении, это учение, признаюсь, кажется мне не только излишним, но и ошибочным, так как та форма, в которую это учение облекает предложения, не вы­ ражает (как это делают обычные формы) того, что происходит в уме лица, произносящего предложение. Я не могу согласиться с сэром Уильямом Гамильтоном, когда он утверждает, что количество сказуемого «всегда подразумевается при мышлении». Скрыто оно содержится в предложении; но оно вовсе не представляется уму того, кто произносит данное предложение.

Квантификация сказуемого не уясняет значения предложения; напротив, на самом деле, она отвлекает внимание от данного предложения к другому порядку идей. Действительно, когда я говорю «все люди смертны», я имею в виду просто приписать признак смертности всем людям и вовсе не думаю при этом о классе «смертных существ» во всей его конкретности, не забочусь о том, входят ли в этот класс какие-либо другие существа, кроме людей, или нет. Рассматривать и сказуемое предложения тоже как название класса (включающего в себя только класс подлежащего, или же класс подлежащего и кое-что еще, кроме того) можно только с той или другой искусственной целью (см. выше, кн. I, стр. 111). Этот вопрос обстоятельно разобран нами в XXII главе сочинения «Рассмотрение ф илосо­ фии сэра Уильяма Гамильтона», на которое я уже ссылался. 4. Полная формула этой аксиомы такова: «Quicquid de omni valet, valet etiam de quibusdam et singulis; quicquid de nullo valet, nec de quibusdam nec de singulis valet». (Hamilton. Lectures. Vol. III. 303). - В.И. 5. Милль вряд ли вполне прав в некоторых из своих упреков по адресу номиналистов. Так, например, в данном случае Милль ничего не говорит о том, как понимает Кондильяк этот «язык». «Язык, общие идеи, искусства и науки — все это создано анализом», — говорит Конди­ льяк (Logique, в Oeuvres, 1798. Т. XXII. 137); а под анализом Кондильяк разумеет весь вообще научный метод (напр., De l’art de penser. Т. VI. 221 сл.). В языке как бы отпечатлевается вся система добытых истин: «говорить, рассуэвдать, создавать общие или отвлеченные идеи — все это, в сущности, одно и то же» (Logique. 134). А так как, для номинализма, общие идеи суть только общие термины, то и система истин сводится к правильно построенной системе терминов, т. е. к «вполне выработанному языку». — В. И.

6. Г. Спенсер (Principles o f Psycology. P. 125-7), хотя его теория силлогизма, во всех существенных чертах совпадает с моей, считает, однако, логической ошибкой выставлять две приведенные в тексте аксиомы руководящими принципами силлогизма. Он упрекает меня в том, что я впадаю в одну отмеченную архиеп. Уэтли и мной самим ошибку: а именно, смешиваю точное подобие с буквальным тождеством. Спенсер доказывает, что надо говорить не о том, что Сократ обладает теми же самыми признаками, которые соозначаются словом, «человек», а лишь то, что он обладает признаками, в точности сходными с теми. Соответственно этой терминологии, Сократ и признак смертности суть не две вещи, сосуществующие с одной и той же третьей (как это утверждает аксиома), а две вещи, сосуществующие с двумя же различными вещами. Разница м ещ у м-ром Спенсером и мной в настоящем вопросе только в словах, так как ни я, ни он (если я правильно понимаю его мнение) не думаем, чтобы признаки были ре­ альными предметами, чтобы они обладали объективным существованием. Оба мы считаем признаки другим названием наших ощущений или наших ожиданий, нашей уверенности в ощущениях, рассматриваемых в отношении к возбуждающему их внешнему предмету. И во­ прос, поднятый м-ром Спенсером, касается не свойств той или другой реально существующей вещи, а сравнительной пригодности для философских целей двух названий. А если все дело во фразеологии, то наиболее подходящим кажется мне мой способ выражения, совпадаю­ щий с общепринятым в философии. М-р Спенсер думает, что признаки, делающие Сократа и Алкивиада людьми, нельзя назвать «теми же самыми», потому что Сократ и Алкивиад — не один и тот же человек; он утверждает, что признак человечности представляет собой о со ­ бый признак в каждом отдельном человеке на том основании, что человечность двух людей представляет для наших чувств совокупность не одних и тех же (индивидуально) ощущений, а лишь в точности сходных. Но в таком случае и человечность одного и того же человека: сейчас и спустя 1/2 часа — надо считать различными признаками, так как те ощущения, в которых она тогда проявится моим воспринимающим органам, будут не продолжением моих настоящих ощущений, а повторением их; это будут новые ощущения, не тозедественные, а лишь в точности похожие на ощущения настоящего момента. Если бы всякое общ ее понятие считали не «единым во многом», а столькими различными понятиями, сколько есть отдельных предметов, к которым оно приложимо, то общих терминов вовсе бы не существовало. Имя не имело бы общего значения, если бы слово человек соозначало в приложении к Джону — одно, а в приложении к Уильяму — нечто другое, хотя и вполне похожее на первое. Как раз на этом основании утверзвдала недавно невозможность общего познания одна брошюра. Значение всякого общего имени состоит в том или другом внешнем или внутреннем явле­ нии, сводимом в конце концов на состояния сознания; а эти состояния, если их непрерывность

нарушена хоть на одно мгновение, не представляют уже собой «тех же самых» (в смысле ин­ дивидуального тождества) состояний. Что же такое то общее, что дает содержание общему имени? М-р Спенсер может сказать только, что это общ ее состоит в сходстве данных сознания; я же отвечаю, что это сходство состоит как раз в признаке. Названия признаков обозначают в конце концов сходство наших ощущений (или других состояний сознания). Всякое общее имя — как отвлеченное, так и конкретное — означает или соозначает одно или более из этих сходств. Ведь вряд ли можно отрицать, что если сто ощущений до неразличимости похожи друг на друга, то их сходства будут называть одним сходством, а не сотней сходств, только похожих друг на друга. Сравниваемых предметов очень много; но то, что обще всем им, надо понимать как единое — совершенно так же, как признают единым всякое имя, хотя оно и соответствует различным (индивидуально) звуковым ощущениям всякий раз, как его произносят. Общий термин человек не соозначает ощущений, полученных однажды от одного человека, — ощуще­ ний, которые не могут уже более повториться, как не может повториться одна и та же вспышка молнии. Он соозначает общий тип ощущений, получаемых всегда и от всех людей, и (всегда мыслимую единой) способность возбуждать эти ощущения. В таком случае аксиому силлогизма можно формулировать так: «два типа ощущений, каждый из которых сосуществует с некоторым третьим типом, сосуществуют друг с другом» или «две способности (возбуждать ощущения), каждая из которых сосуществует с некоторой третьей, сосуществуют и друг с другом». Спенсер неправильно понял меня еще в одной частности. Он предполагает, что то сосу­ ществование двух вещей с одной и той же третьей, о котором говорится в аксиоме, обозначает одновременность. Между тем там разумеется совместная принадлежность признаков одному и тому же предмету. В этом смысле признаки: «быть рожденным без зубов» и «иметь в зрелом возрасте 32 зуба» сосуществуют один с другим, так как оба они суть признаки человека, хотя уже из самых выражений (ex vi termini) очевидно, что они никогда на бывают у одного и того же человека в одно и то же время. 7. Проф. Бэн (Logic. I. 157) полагает, что аксиома (вернее, аксиомы), предложенная здесь для замены dictum de omni et nullo, представляет некоторые удобства, но «не годится в качестве основания силлогизма. Ее роковой недостаток в том, что она плохо указывает на различие между полным и частичным совпадением терминов, которое существенно важно для правиль­ ности силлогизирования. Если бы все термины были одинаковы по своему объему, то аксиома подходила бы удивительно хорошо: А заключает в себе В, все В и ничего, кроме В; В заключает в себе таким же образом С; тогда и А заключает в себе С — без всякого ограничения или оговорки. Но на самом деле, как мы знаем, не только А, но также и другие вещи заключают в себе В, вследствие чего при переходе от А к С через В требуется некоторое ограничение. А (а также и другие вещи) заключает в себе В; В (а также и другие вещи) заключает в себе С; отсюда А (а также и другие вещи) заключает в себе С. Аксиома не дает никаких средств сделать такое ограничение; и если бы мы должны были буквально подчиняться указанию аксиомы относительно объема А, то нам пришлось бы предположить, что А и С одинаковы по объему, так как это единственный очевидный смысл выражения: признак А совпадает с признаком С». Возможно, конечно, что тот или другой неосмотрительный читатель сделает предполо­ жение, что если А содержит в себе В, то отсюда будет следовать, что и В содержит в себе А. Но если бы нашелся столь опрометчивый человек, он мог бы найти указание в самых элемен­ тарных уроках логики умозаключения — в учении об обращении предложений. Первая из двух форм, которые я придал аксиоме, до некоторой степени подлежит критике м-ра Бена; когда я говорю, что В сосуществует (м-р Бэн, по какому-то lapsus calami, ставит здесь слово совпа­ дает) с А, то возможно, при недостатке осмотрительности, предположить, что это выражение имеет тот смысл, что две вещи просто находятся вместе. Но такое неправильное понимание исключается другой, практической формой правила, гласящей, что nota notae est nota rei ipsius («признак признака есть признак самой вещи»). Никто не может из того, что а есть признак 6, вывести того, что b никогда не может существовать без а; из того, что сильное истощение есть признак близости смерти, никго не выведет того, что умирают только от сильного истощения; или из того, что каменный уголь добывается из земли, — того, что из земли ничего нельзя добыть, кроме каменного угля. Самое обыкновенное знание английского языка достаточно предостерегает против таких ошибок, так как, говоря о признаке чего-нибудь, мы никогда не подразумеваем обратного отношения.

Более важное возражение представляет м-р Бэн в следующих за вышеприведенными стро­ ках (Р. 158). «Аксиома не выражает типа дедуктивного умозаключения в его противоположности индукции, т. е. как приложения общего принципа к частному случаю; а все, что не отмечает этого важного обстоятельства, не может считаться основанием силлогизма». Но хотя, быть мо­ жет, правильно ограничивать термин «дедукция» приложением общего принципа к частному случаю, однако никогда не считали бесспорным, чтобы такому же ограничению подлежали и термины: «умозаключение» (Ratiocination) и «силлогизм»; и такое ограничение повело бы к исключению большого количества правильных и доказательных силлогистических рассужде­ ний. Кроме того, если dictum de omni et nullo подчеркивает факт приложения общего принципа к частному случаю, то предлагаемая мной аксиома выдвигает то условие, которое одно только делает из такого приложения реальное умозаключение. Поэтому я прихожу к заключению, что обе формы имеют свое значение и свое место в логике. Dictum de omni должно остаться основной аксиомой в логике последовательности — в той, которую часто называют «формальной» логикой; против такого употребления этой ак­ сиомы я никогда не возражал и никогда не предлагал ее изгнать из сочинений по формальной логике. Другая же формула есть аксиома той логики, которая ставит себе целью исследование истины посредством дедукции, и только она может показать нам, каким образом дедуктивное рассузвдение ведет к истине.

Книга II. Глава III 1. Ццва ли нужно говорить, что я не стою за такую нелепость, как то, что мы действительно «должны знать» и рассмотреть всех отдельных людей прошедших, настоящих и будущих, пре­ жде чем утверщать, что все люди смертны. Тем не менее подобное толкование было (странным образом) придано этим моим замечаниям. М ещ у мной и архиепископом Уэтли или всяким другим защитником силлогизма нет никакого разногласия относительно практической сторо­ ны дела: я указываю только на несостоятельность логической теории, как ее понимают почти все писатели. Я говорю не то, что, кто ранее рощ ен и я Веллингтона утверждал, что все люди смертны, знал, что и герцог Веллингтон смертен, но что он утверждал это. И каким образом можно объяснить ту очевидную логическую ошибку, что для доказательства смертности гер­ цога Веллингтона приводится общ ее положение, которое само уже предполагает этот факт? Так как я ни у одного из писателей по логике не нашел удовлетворительного решения этой трудности, то я и попытался дать свое собственное объяснение. 2. Если под wonderful things Милль разумеет новые идеи, открытия, гениальные комбинации, озарения художественного творчества и т. п., то эта его мысль не выдерживает критики. Все это почти целиком сводится не на обобщение, а на нечто совсем иное: на творчество, угадку, построение — и потому совершенно выходит из пределов логики, как учения об отношении между процессами единичного восприятия и общего мышления. — В. И. 3. Внешняя форма умозаключения стала бы, думается мне, более согласной с истинной при­ родой этого процесса, если бы входящие в умозаключение общие предложения выражались не в формах: «все люди смертны», или «каждый человек смертен», а в форме «любой человек смертен». Согласно такому способу выражения, типом всякого умозаключения из данных опы­ та будет: «люди А, В, С и т.д. обладают такими-то свойствами; следовательно, и любой человек обладает этими свойствами». Эта форма гораздо лучше выражает ту истину, что индуктивное умозаключение есть всегда в конце концов умозаключение от частного к частному, и что вся роль общих предложений в умозаключении состоит в том, что они удостоверяют законность

таких выводов. 4. Review o f Quetelet on Probabilities, Essays. P. 367. 5. Philosophy o f Discovery. P. 289. 6. Theory o f Reasoning. Ch.V, к которой я могу отослать читателя как к искусному изложению и защите оснований учения, о котором идет речь. 7. Тщательно перечитав недавно еще раз все сочинения Беркли, я не мог найти у него этого учения. Вероятно, сэр Джон Гершель думает, что теория эта скрыто содержится в аргументах Беркли против отвлеченных идей. Однако я не нахожу, чтобы Беркли видел, что из его рассуждений вытекает эта теория, чтобы он задавал себе вопрос, в каком отношении стоит

эта его аргументация к теории силлогизма. Еще менее могу я допустить, чтобы изложенное мной учение было (как это утверждал один из самых талантливых и искренних моих критиков) «одной из постоянных особенностей так называемой эмпирической философии». 8. См. важную главу об «уверенности» в большом сочинении проф. Бэна Emotions and Will, p. 581-4. [Appears to me false psycology... Милль забывает опять установленное им самим различие между психологией и логикой. Тот факт, что данная формула не изображает действительного процесса рассуждения, как этот процесс имеет место на той или иной ступени развития индивидуума, при тех или иных конкретных обстоятельствах, ничего не говорит сам по себе против пригодности этой формулы в качестве логической схемы. — В. И.) 9. Автор рецензии на настоящее сочинение в British Quarterly Review (август 1846 г.) старается показать, что в силлогизме нет petitio principii , отрицая, чтобы предложение «все люди смерт­ ны» утверждало или подразумевало предложение «Сократ смертен*. Защищая этот взгляд, он утверждает, что мы можем принимать и на самом деле принимаем общ ее предложение «все люди смертны», не рассмотрев предварительно в частности Сократа и даже не зная того, кто такой индивидуум, носящий это название: человек или какое-нибудь другое существо. Но этого, конечно, никго и не отрицал. Что мы можем выводить и выводим заключение относительно случаев, индивидуально нам неизвестных, — из этого положения должны исходить все, кто обсущ ает этот вопрос. Суть дела в том, как лучше назвать то доказательство, или то основание, из которого мы выводим заключение: правильно ли будет сказать, что неизвестный случай доказывается известными, или же что он доказывается общим предложением, заключающим в себе оба ряда случаев — как неизвестные, так и известные. Я стою за первый способ вы­ ражения и считаю злоупотреблением словами говорить, что предложение «Сократ смертен* доказывается тем, что «все люди смертны». Поверните это, как хотите, — мне все кажется это утверждением того, что вещь доказывает сама себя. Всякий, кто сказал «все люди смертны*, сделал утверждение, что и «Сократ смертен», хотя бы он никогда не слышал о Сократе. Дей­ ствительно, так как Сократ на самом деле есть человек (все равно, знали ли мы это или нет), то он подразумевается в словах «все люди» и во всяком утверждении, в котором эти слова стоят подлежащим. Если рецензент не видит в этом трудности, я могу только посоветовать ему пересматривать этот вопрос до тех пор, пока он этой трудности не увидит; тогда он будет лучшим судьей того, удалась или не удалась та или другая попытка устранить эту трудность. Что он очень мало размышлял об этом предмете, это очевидно из той ошибки, какую он делает относительно Dictum de omni et nullo. Он признает, что это правило в его обычной формулировке: «все, что истинно относительно класса, истинно и относительно всего, что входит в этот класс*, есть просто тожесловное предложение, так как класс есть не что иное, как именно входящие в его состав вещи. Но он думает, что этот недостаток можно исправить, если выразить это положение так: «все, что истинно относительно всего, что, как можно доказать, принадлежит к этому классу*, — как будто «можно было бы доказать*, что та или другая вещь входит в какой-либо класс, если бы она на самом деле в него не входила. Раз класс есть сумма всех входящих в него вещей, — вещи, которые, как «можно доказать*, входят в него, составляют части этой суммы, и dictum является и по отношению к ним таким же тождественным предложением, как и по отношению к остальной части класса. Почти можно подумать, что, по мнению рецензента, вещи не входят в класс, пока это не заявлено открыто; что пока неизвестно, что Сократ человек, он не есть человек, и что всякое утверждение, какое можно сделать относительно людей, нисколько не касается Сократа, т. е., что истинность или ложность этого утверждения не зависит ни от чего относящегося до Сократа. Различие между теорией рецензента и моей можно формулировать следующим образом. Мы оба допускаем, что когда говорят: «все люди смертны*, делают утверждение, выходящее за пределы нашего знания о единичных случаях, и что когда в область нашего познания мень­ шая посылка вводит нового индивидуума — Сократа, мы узнаем, что мы уже раньше сделали относительно него утверждение, вовсе того не зная; наша собственная общая формула впер­ вые истолковывается для нас в этом объеме. Но, согласно взгляду рецензента, утверждение меньшего объема доказывается утверждением более объемистым; я же настаиваю на том, что оба утверждения доказываются одновременно посредством одного и того же доказательства: а именно, на основании тех данных опыта, на которые опиралось общ ее утверзвдение и по­ средством которых его надо доказывать.

Рецензент говорит, что, если бы большая посылка содержала в себе заключение, то «мы должны были бы быть в состоянии утверждать заключение без помощи меньшей посылки; но очевидно, что это невозможно». Подобный же довод приводит и м-р Де-Морган (Formal Logic. P. 259): «это возражение во всем его целом скрыто утверждает излишество меньшей по­ сылки: оно молчаливо принимает, что мы начинаем считать Сократа (м-р де-Морган говорит „Платона“, но я держусь, во избежание неясности, своего собственного примера) челове­ ком, как только узнаем, что это Сократ*. Это возражение было бы основательно, если бы утверждение, что большая посылка содержит в себе заключение, значило, что она указывает индивидуально на все предметы, к которым она относится. Но так как она указывает на них по их признакам, то нам приходится сравнивать каждый новый индивидуум с этими при­ знаками; а на то, что такое сравнение было сделано, на это именно и указывает меньшая посылка. Но так как, согласно предположению, новый индивидуум обладает этими признака­ ми — все равно, удостоверились ли мы в этом или нет, — то мы уже утверждаем, что Сократ смертен, раз мы высказываем утвердительно большую посылку. Мое же мнение таково, что это утверждение не может составлять необходимой части доказательства. Для умозаключения не может быть необходимым, чтобы оно начиналось с положения, при помощи которого потом приходится доказывать часть его же собственного содержания. Я могу представить себе только один выход из этого затруднения: а именно, настоящее доказательство содержится в другой части утверждения — в той части его, справедливость которой была удостоверена раньше; недоказанная же часть его соединена с доказанной в одну формулу просто в целях предварительного указания (anticipation) и в качестве памятной заметки о том, какие именно заключения готовы мы доказывать. Что касается формального выражения меньшей посылки в силлогизме, прилагающей к Сократу название определенного класса, то я охотно допускаю, что она — точно так же, как и большая посылка, — не представляет собой необходимой части умозаключения. Когда у нас есть большая посылка, исполняющая свою задачу посредством приложения имени клас­ са, то для истолкования ее нужны меньшие посылки; но умозаключение может совершаться и без обеих этих посылок. Это — не условия умозаключения, а гарантии против ошибок в умозаключении. В разбираемом нами примере необходима одна меньшая посылка: «Сократ похож на А, В, С и на других индивидуумов, о которых известно, что они умерли». Таков единственный всеобщий тип той ступени процесса умозаключения, какую представляет собой меньшая посылка. Однако опыт показывает недостоверность этого неоформленного умоза­ ключения и выясняет нам пользу предварительного определения того, какого именно рода сходство с наблюдавшимися случаями необходимо для того, чтобы подвести под то же самое сказуемое тот или другой наблюдавшийся случай. Ответ на этот вопрос составляет большая посылка. Меньшая же отождествляет затем эту степень сходства с той, какой обладает Сократ, так как именно такое сходство требуется формулой. Таким образом, и меньшая, и большая посылки силлогизма получают существование одновременно; их возникновение вызывается одной и той же потребностью. Умозаключая на основании нашего личного опыта, без помощи каких бы то ни было записей или заметок — без общ их положений, записанных ли, или пе­ реданных устно, или же сделанных нами в уме, в качестве заключений из наших собственных рассуждений, — мы не пользуемся в наших умственных процессах ни большей, ни меньшей посылками в том виде, в каком они выражены в силлогизме. Но когда мы проверяем этот грубый вывод от частного к частному и заменяем его более тщательным и осмотрительным, то этот пересмотр состоит именно в выборе предложений, долженствующих занять места двух посылок силлогизма. Это ничего не меняет и ничего не прибавляет к той степени доказа­ тельности вывода, какую мы имели раньше; это только позволяет нам лучше судить о том, хорошо ли обосновано наше умозаключение от частного к частному.

Книга II. Глава IV 1. Т.е., собственно, с плоскостью, касательной к поверхности. — В. И. 2. Сам Дальтон назвал свой принцип «атомической теорией» (1808 г.); Уолластон — «теорией хи ­ мических эквивалентов», а Деви — «законом пропорций», чтобы избегнуть ассоциации с атоми­ стической гипотезой, которую оба последние отвергали. Действительно, «атомическая теория» Дальтона состоит из двух положений: из гипотезы, что материя состоит из атомов, и из законов химических явлений, определяющих количества составных частей, входящих в состав сложных

тел. И хотя к этим законам Дальтон пришел, исходя именно из атомической гипотезы, однако между этими двумя положениями необходимой связи нет. Законы эти Юэль формулирует так: 1) тела соединяются м езд у собой в определенных отношениях или пропорциях по количеству («закон определенных отношений»); 2) эти определенные отношения действуют взаимно (т.е. если из двух химических соединений АВ и ab может образоваться новое соединение Аа, то должно образоваться и ВЬ; это — «закон взаимных отношений»); 3) когда одно и то же тело соединяется с другими в нескольких пропорциях, то эти пропорции бывают кратны­ ми м еэду собой («закон кратных отношений»). (Уэвель. История индуктивных наук. Т. III / Пер. М. А. Антоновича. СПб., 1869. С. 205 сл.; см. также Кук. Новая химия. М.: Изд. «Библиотеки для самообразования», 1897. С. 133 сл.; Менделеев. Основы химии. 6 изд. СПб., 1895. С. 153 сл.). В настоящее время химия может предвидеть не только пропорции, в каких соединяются два простых тела, но до некоторой степени и состав самих простых тел. Это в высшей степе­ ни важное обобщ ение, дедукции из которого блестяще подтвердились на опыте, установлено проф. Менделеевым в 1869 г. («периодическая система элементов» и «закон периодического повторения свойств элементов, в зависимости от величины их атомных весов». Менделеев. Основы химии. Гл. XV). Эта индукция может значительно приблизить химию к типу науки «дедуктивной», и в этом отношении то, что Милль говорит здесь о химии, требует некоторых поправок. Попытка дальнейшего, гипотетического развития теорий о составе и происхожде­ нии элементов у В. Крукса (О прои схощ ен и и химических элементов / Пер. под ред. проф. Столетова. М., 1886). — В последние годы (вместе с общей революцией в физических науках) вопросы эти получили новую постановку и освещение, благодаря целому ряду поразительных открытий. — В. И.

Книга II. Глава V 1. Проф. Бэн (Logic. II. 134) справедливо заметил, что слово «гипотеза» употребляется здесь в несколько особенном смысле. Гипотезой в науке обыкновенно называется предположение, справедливость которого не доказана, но предполагается на том основании, что, если оно справедливо, то оно объясняет некоторые уже известные факты; доказательство гипотезы является последней стадией рассуждения. Шпотезы, о которых говорится здесь, — другого характера: относительно их известно, что они не вполне истинны, так как то, что в них есть истинного, не гипотетично, а достоверно. Однако как те, так и другие гипотезы сходны в том, что и там, и здесь мы рассуждаем не на основании истины, а на основании предположения; та­ ким образом, истинность умозаключения здесь не категорическая, а условная. Это оправдывает, с логической точки зрения, выбранный Стюартом термин. Необходимо, конечно, подчеркнуть, что гипотетический элемент в геометрических определениях состоит в предположении точной справедливости того, что справедливо лишь приблизительно. Эту, несуществующую в действи­ тельности, точность можно на звать еще «фикцией»; но такое название еще менее, нежели «ги­ потеза», намечает ту тесную связь, какая существует между точкой и линией, как они представ­ ляются нам в воображении, и теми точками и линиями, с которыми мы встречаемся в опыте. [В самое последнее время тонко подмеченный Бэном совершенно особый харакгер этого рода «гипотез» развит (вполне независимо, конечно, от Бэна) в целую систему «фикций», фиктивного мышления и познания проф. Файнтером в его Die Philosophic des Als Ob. В ней упрочен теперь и условно предложенный Миллем термин «фикция». — В. И.] 2. Mechanical Euclid. P. 149 sq. 3. Можно, правда, включить это свойство в определение параллельных линий, построив послед­ нее таким образом, чтобы эти линии не только «никогда не встречались при продолжении в бесконечность», но чтобы и всякая прямая линия, пересекающая одну из них, встречалась при своем продолжении с другой. Но это никоим образом не избавляет нас от предположе­ ния. Нам все-таки придется принимать за доказанную геометрическую истину, что все прямые линии в одной и той же плоскости, обладающие первым из этих свойств, обладают также и по­ следним. Действительно, если бы было возможно противное, т. е. если бы какие-либо прямые линии, лежащие в одной и той же плоскости (кроме параллельных, согласно определению), обладали свойством никогда не встречаться, даже при продолжении в бесконечность, — нельзя было бы доказать последующих частей учения о параллельных линиях. 4. Некоторые люди чувствуют себя не в состоянии поверить тому, чтобы аксиома «две прямые ли­ нии не могут заключать пространства» могла когда-нибудь стать известной из опыта, по причи­

не следующей трудности. Если прямые линии здесь принимаются такими, каковы они по опре­ делению, т. е. абсолютно без ширины и абсолютно прямыми, то тот факт, что они не могут за­ ключать пространства, не доказывается опытом — на том основании, что в опыте таких линий нет. Если, с другой стороны, здесь берутся такие прямые линии, с какими мы имеем дело в опы­ те, т. е. прямые лишь с точки зрения практики, а на самом деле слегка ломаные и обладающие некоторой, хотя и ничтожной, шириной, то в приложении к таким линиям аксиома неверна, так как две из них могут заключать, а иногда и действительно заключают, некоторую небольшую долю пространства. А потому ни в том, ни в другом случае опыт таких аксиом не доказывает. Те, кто приводит подобный аргумент в подтверждение того, что геометрические аксиомы нельзя доказать посредством индукции, обнаруживают свое незнакомство с очень обычным и вполне основательным способом индуктивного доказательства — с доказательством по при­ ближению. Хотя опыт не дает нам настолько безупречных прямых линий, чтобы они не могли заключать малейшей части пространства, однако он дает нам приближения, обладающие все меньшей и меньшей шириной и ломаностью, идеальным пределом которых и является та прямая линия, о которой говорит определение. Наблюдение показывает, что как раз в той мере и в такой степени, в каких опытные прямые линии приближаются к отсутствию ширины и ломаности, как раз в такой же мере и в такой же степени и способность любых двух линий заключать пространство приближается к нулю. Заключение, что, если бы они вовсе не об­ ладали шириной и ломаностью, то они вовсе не заключали бы пространства, представляет правильное индуктивное умозаключение из этих фактов по одному из четырех «индуктивных методов», о которых мы будем говорить ниже, — по методу сопутствующих изменений, наи­ более резким случаем которого является математическое учение о пределах. 5. Wbewell. History o f Scientific Ideas. I. 140. 6. Д-р Юэль (Philosophy of Discovery. P. 289) считает неверным утверждение, что мы знаем из опыта тот факт, что наша идея линии в точности похожа на реальную линию. «Непонятно, — говорит он, — как можно сравнивать наши идеи с реальностями, раз реальности мы знаем только по нашим идеям». Но ведь реальности мы знаем по ощущениям, — д-р Юэль, наверное, не дер­ жится того «учения о восприятии посредством идей», которое так старался опровергнуть Рид. Если д-р Юэль сомневается в том, что мы сравниваем наши идеи с соответствующими ощущениями и затем признаем их сходными, то я позволю себе спросить, на каком основании говорим мы, что портрет того или другого отсутствующего лица похож на свой оригинал. Конечно, потому, что он похож на нашу идею, на наш умственный образ этого человека, а затем потому, что наша идея похожа на самого человека. Д-р Юэль находит также непонятным, как можно говорить об этом сходстве идей с теми ощущениями, копиями которых они являются, — так, как будто бы это было присуще одному только классу идей: идеям пространственным. Но я вовсе этого не утверждаю; та особенность, о которой я говорю, касается только степени. Все наши идеи ощущений похожи, конечно, на соответствующие ощущения, но с очень различной степенью точности и несомненности. Никто, думается мне, не в состоянии вызвать в воображении цвета или запаха с такой же отчетливостью и точностью, с какой почти каждый может воспроизвести в уме образ прямой линии, треугольника. Однако, в пределах доступной для них точности, наши воспоминания о цветах и запахах могут служить предметами опыта точно так же, как и умственные образы линий и вообще частей пространства: и они также могут давать правильные заключения о их внешних прототипах. Если спросить человека, обладающего (от природы или благодаря воспитанию) особенно живыми и раздельными цветовыми впечатлениями, о том, который из двух синих цветков имеет более темный оттенок, он будет в состоянии с уверенностью ответить, полагаясь на отчетливость своих воспоминаний о цветах, - хотя бы он никогда не сравнивал этих двух цветов, даже никогда не видал их вместе. Таким образом, в этом случае он будет созерцать свои умственные образы, будет в них находить свойства внешних предме­ тов. Но едва ли в каком-либо случае, кроме простых геометрических форм, может сделать это все вообще человечество с такой же уверенностью, какую дает рассмотрение самих предметов. Люди очень сильно различаются по точности своих воспоминаний — даже в области форм. Один человек, посмотрев полминуты на чье-либо лицо, может верно нарисовать его по па­ мяти; другой видит человека ежедневно в течение шести месяцев и не знает, длинный у него нос или короткий. Но о прямой линии, о круге, о прямоугольнике у каждого есть совершен­ но отчетливый умственный образ, и каждый с уверенностью заключает на основании этих

умственных образов к соответствующим им внешним предметам. Дело в том, что мы можем изучать и в действительности постоянно изучаем природу на основании наших воспоминаний, когда не имеем перед собой самих предметов; только относительно геометрических форм мы можем вполне доверять нашим воспоминаниям, а в большинстве других случаев — не вполне. 7. Logic. I. 222. 8. Ibid. 226. 9. History of Scientific Ideas. I. 6 5 -6 7 . 10. Ibid. I. 60. 11. Ibid. 58, 59. 12. «Если бы все человечество говорило одним языком, то, несомненно, существовала бы могу­ щественная, быть может, единая, всемирная школа философов; она верила бы во внутреннюю связь между именами и вещами, думала бы, что звуки слова человек представляют собой тот способ сотрясения воздуха, который по сущности своей связан с идеями разумности, приготовления себе пищи на огне, двуногости и проч.* De-Motgan. Formal Logic. P. 246. 13. Трудно найти человека, более замечательного сразу и силой, и громадным объемом умствен­ ных дарований, чем Лейбниц. И между тем, этот выдающийся человек приводил в качестве основания для опровержения ньютоновой схемы Солнечной системы то, что Бог не мог заставить тело обращаться вокруг удаленного центра иначе, как посредством того или дру­ гого передаточного механизма, если не посредством чуда. «Все, что не объяснимо — пишет Лейбниц в одном письме к аббату Конти — из природы тварей, то чудесно. Недостаточно сказать: Бог установил такой-то закон природы — следовательно эта вещь естественна. Нужно еще, чтобы закон исполнялся естественными свойствами тварей. Если бы Бог приказал ка­ кому-либо свободному телу вращаться вокруг того или другого центра, то он должен был бы

или присоединить еще другие тела, которые своими толчками заставляли бы данное тело оставаться постоянно в своей круговой орбите, или приказать следить за ним ангелу, или, наконец, устроить это чудесным образом, так как, по законам природы, тело это должно уйти по касательной*. (Works of Leibnitz / Ed. Dutens. III. 446). 14. Это утвериедение Милля требует поправки. Действие на расстоянии никогда не было доказано. Допущение силы, действующей без посредства какой-либо промежуточной среды, есть только один из способов объяснения наблюдаемых явлений. И хотя понятие о «силе* и господство­ вало в физике до последнего времени, однако лишь как вероятная гипотеза. Декартовское представление о толчке, как о единственной возможной (ближайшей) причине всякого дви­ жения и изменения в материальной вселенной, не только не было никогда опровергнуто, но даже получает в новейшее время все большее и большее признание со стороны физиков. Эго взаимодействие физических наук и философской критики превосходно выяснено в ста­ тьях проф. Н.А. Умова: «Вопросы познания в области физических наук* (Вопросы философии и психологии. 1894. Март. Кн. XXII) и «Значение Декарта в истории физических наук* (Там же. 1896. Сент. — окт. Кн. XXXIV). Н.А Любимов в своей «Философии Декарта* (СПб., 1886. С. 239) говорит следующее: «Механика Декарта, как и нынешняя, есть механика движущихся частиц, но в ней отсутствует идея о силах, в смысле взаимодействия частиц одной на другую через расстояние. Отсутствует, следовательно, понятие, к устранению которого и ныне замечается стремление, так что Декартова механика, будучи механикой прошедшего, есть в известном отношении и механика будущего». Таким образом, этот пример не годится для той цели, для какой его предназначал Милль. Нельзя сказать, что здесь уверенность в своей теории и отрицание противоположной на основании немыслимости этой последней оказались ошибочными. Быть может, картезиан­ цы и Лейбниц, в конце концов, окажутся правыми в своих учениях, но, конечно, не потому, чтобы отрицание их теории было немыслимым (это не только мыслимо, но и на самом деле имело место в течение целых 200 лет), а потому, что некоторые новые наблюдения, опыты и теории стали подтверждать учение Декарта. Таким образом, будучи непригодным в качестве иллюстрации для теории Милля, факт этот не опровергает ее; «немыслимость отрицания* в данной области вопросов все-таки остается явлением субъективным. — В. И. 15. Novum Organum Renovatum. P. 32, 33.

16. Т. е., собственно, химического закона «определенных пропорций». См. выше примечание в конце § 6 гл. IV кн. II. — В. И. 17. History o f Scientific Ideas. I. 264. 18. Ibid. I. 263. 19. Ibid. 240. 20. Ibid. II. 25, 26. 21. Дальтон, автор «теории определенных пропорций», умер 27 июня 1844 г. ( Уэвел. История индукгив. наук. Т. III. С. 214); а первое издание «Системы Логики» вышло в 1843 г. - В. И. 22. Philosophy o f Discovery. P. 339. 23. Ibid. P. 338. 24. Ibid. P.463. 25. Ibid. P.472, 473. 26. В Quarterly Review за июнь 1841 г. была помещена чрезвычайно талантливая статья о двух больших сочинениях д-ра Юэля (впоследствии автор ее объявил себя, и она была напечатана в «Опытах» сэра Джона Гершеля). Автор ее поддерживает, по вопросу об аксиомах, то учение, которое изложено и у нас. Аксиомы суть, по его мнению, обобщения из опыта; и он под­ крепляет это рядом аргументов, поразительно совпадающих с моими. Если я указываю на то, что вся эта глава (кроме последних четырех страниц, прибавленных в пятом издании) была напечатана ранее, чем я познакомился с этой статьей (а большая часть главы даже и ранее того, как эта статья была напечатана), то я делаю это не затем, чтобы останавливать внимание читателя на столь маловажном предмете, как то, какую степень оригинальности можно при­ писать моим собственным умозрениям. Я хочу просто подкрепить мнение, противоположное господствующим учениям, этим фактом поразительного сходства во взглядах двух исследова­ телей, друг от друга совершенно независимых. Пользуюсь случаем привести следующие места из статьи этого писателя, замечательно совпадающие с моими личными взглядами. Автор, как известно, обладает обширными сведениями в естествознании и метафизике и большой способностью к систематическому мышлению, которая обнаруживается и в его статье: «Истины геометрии сводятся к определениям и аксиомам и выражаются в них... Возьмем аксиомы; что это такое? Это ряд предложений относительно величины вообще, величины в отвлечении; они одинаково справедливы относительно пространства, времени, силы, чис­ ла и всякой другой величины, способной слагаться из частей и делиться на части. Такие предложения, если это не просто определения (некоторые из них суть именно определения), прямо в своей форме носят печать индуктивного происхощ ения... Характерные свойства пространства выражают собственно только два предложения: „две прямые линии не могут заключать пространства", и „две прямые линии, пересекающие одна другую, не могут быть обе параллельны третьей"; их следует рассмотреть подробнее. У нас может быть только одно ясное содержание в представлении о прямизне — однообразие направления, так как пространство в последнем анализе есть не что иное, как совокупность расстояний и направлений. Я не буду останавливаться на том, что в самой идее единообразия заключается понятие о непрерывном созерцании, т. е. об умственном опыте; не буду говорить и о понятиях перенесения созерцаю­ щего существа с одного места на другое и восприятия однородности проходимого при таком перенесении пространства. Но мы не можем даже высказать этого предложения в какой бы то ни было доступной для понимания форме тому, кто с самого роиедения не удостоверялся в этом факте на опыте. Единство (the unity) направления, т. е. тот факт, что мы можем пройти из данной точки прямо к какому-либо предмету только одним путем, познается практическим опытом задолго до того, когда это положение становится предметом отвлеченного мышления.

Мы не можем сделать попытки представить себе в уме условия утверждения в том или другом воображаемом случае, противоречащем единству направления, не насилуя наших при­ вычных воспоминаний об этом опыте и не искажая основанного на нем нашего умственного представления о пространства. Что, спрашивается, кроме опыта, может убедить нас в той однородности частей расстояния, времени, силы и вообще измеримых агрегатов, на которой основывается истинность прочих аксиом? Что касается этой аксиомы однородности, то после сказанного должно быть ясно, что и к ней приложимы те же самые замечания: ее истинность также внушается уму как раз постольку, поскольку на него влияет ежедневный и ежечасный

опыт... Надо заметить, что в наше понятие об опыте всегда входит то, что мы приобрета­ ем, благодаря созерцанию внутреннего образа, составляемого или произвольно выбираемого духом в качестве примера, так как такие образы, вследствие чрезвычайной простоты этих первичных отношений, вызываются в воображении с такой же живостью и ясностью, какая присуща любому внешнему впечатлению. В этом состоит единственный смысл, какой можно придать слову „интуиция“ в применении к таким отношениям». Далее, относительно аксиом механики Гершель говорит: «Так как мы даже в геометрии допускаем предложения только как истины, извлеченные посредством индукции из наблюде­ ния, то едва ли можно ожидать, чтобы мы присоединились к противоположному воззрению — к науке об очевидно случайных отношениях. Возьмем одну из этих аксиом и рассмотрим ее доказательство: например, что равные силы, будучи приложены перпендикулярно к противо­ положным концам равноплечего прямого рычага, будут уравновешивать друг друга. Что, спра­ шивается, как не опыт, может показать нам, что приложенная таким образом сила будет иметь вообще какое бы то ни было стремление повернуть рычаг около его центра? или что такая сила может передаваться вдоль прямой линии, перпендикулярной к ее направлению — так, чтобы обнаруживаться где-либо в ином месте, а не вдоль линии ее собственного действия? Конечно, это не только не очевидно, но даже кажется парадоксом, и эта парадоксальность устраняется только тем, что нашему рычагу мы придаем плотность, материальность и молекулярные силы. Далее, мы заключаем, что две равные силы, будучи приложены при в точности сходных о б ­ стоятельствах, должны (если они вообще стремятся вращать рычаг) обнаруживать одинаковые действия в противоположных направлениях. Но какое умозаключение a priori может удостове­ рить нас в том, что они на самом деле действуют при в точности сходных обстоятельствах? что точки, различающиеся по своему положению в пространстве, действительно сходны в отно­ шении условий применения силы? что мировое пространство не связано с мировой силой, или, во всяком случае, что строй материальной вселенной не ставит занятой ею части пространства в такое отношение к проявляющимся в ней силам, которое уничтожает значение предполага­ емого абсолютного сходства в обстоятельствах? Наконец, можно спросить: какая здесь связь вообще с понятием об угловом движении рычага. Мы имеем здесь случай покоя тела, не сопро­ вождающегося движением уничтожения одной силы другой. Но каким образом произошло это уничтожение? Конечно, посредством противоположного давления, обнаруживаемого подстав­ кой. Но не произошло ли бы это уничтожение — при том же количестве силы, действующей в противоположном направлении (т. е. со стороны подставки — вверх. — В. И.), и в том случае, если бы каждая сила просто надавливала свою половину рычага на опору? И что может нас уверить в том, что это не так?.. Только наклонение рычага, происходящее в случае устранения одной из двух сил. Другая основная аксиома статики, говорящая, что давление на точку оп о­ ры есть сумма весов... есть просто научное преобразование и более утонченное выражение того грубого и очевидного результата всемирного опыта, что вес негнущегося тела будет один и тот же, в каком бы положении и за какую бы точку мы его ни держали или ни повесили, и что все, что поддерживает это тело, поддерживает и весь его вес. Конечно, как справедливо замеча­ ет м-р Юэль, „никго, вероятно, никогда не делал опыта с целью доказать, что давление на опору равняется сумме весов“... Но это как раз потому, что во всяком действии в течение всей своей жизни, с самого раннего детства, человек постоянно делает такие опыты и видит, что их делает и всякое другое живое существо из числа его окружающих. Поэтому нам никогда и не приходит в голову обосновывать результат этих опытов добавочной, строго-научной проверкой. Это бы­ ло бы то же самое, как если бы кто-либо захотел решить посредством опыта, служат ли его глаза для зрения, и с этой целью герметически закупорил бы себя на полчаса в металлический ящик». Но поводу «парадокса: что всеобщие предложения получаются из опыта», тот же писатель говорит: «Если есть необходимые и всеобщие истины, допускающие выражение в форме пред­ ложений аксиоматической простоты и очевидности и предметом своим имеющие элементы всего нашего познания, то это будут, несомненно, те истины, которые опыт должен внушать всего легче, яснее и беспрестаннее, если он только вообще внушает нам истины. Если бы было всеобщей и необходимой истиной, что по всей поверхности калодой планеты растянута сеть, то мы не могли бы далеко пропутешествовать по нашей планете, не запутавшись в петли этой сети, — и, наверное, признали бы аксиомой передвижения какое-нибудь средство выпутаться из этой сети... Поэтому нет ничего парадоксального в том, что посредством наблюдения мы приходим к признанию таких истин, каковы общие предложения, обнимающие, по меньшей мере, весь человеческий опыт. В том, что они охватывают все предметы нашего опыта, нас

может убедить тот факт, что они постоянно внушаются опытом . Что они истинны, в этом убеж­ дает нас то согласие в их восприятии, и та повторяемость их (при отсутствии противоречащих случаев), которые вызывают согласие с ними и уничтожают все поводы к исключениям. А их простота и невозможность ложного их понимания обеспечивают допущение их каждым умом». «Необходимая и всеобщая истина, относящаяся ко всякому предмету нашего знания, долж­ на подтверждаться в каждом случае, когда этот предмет предстоит нашему созерцанию; а если эта истина в то же время проста и понятна, то и подтверждение ее должно быть очевидно.

Поэтому чувство такой истины должно непременно быть присущим нашему духу всякий раз, как он созерцает этот предмет; оно должно составлять часть того умственного об­ раза, той идеи об этом предмете, которую мы во всякий момент можем вызвать в нашем воображении... Таким образом, все предложения становятся не только неверными, но и не­ представимыми в том случае, если... при их выражении приходится искажать аксиомы». Учение об опытном происхождении аксиом еще раньше освятил своим авторитетом другой выдающийся математик: «Геометрия основана также на наблюдении, но на столь привычном и очевидном наблюдении, что доставляемые им первичные понятия могут казаться интуитив­ ными» (Sir John Lesli, цитата из: У. Гамильтон. Discourses. Р. 272).

К нига II. Глава VI 1. Фунтом troy взвешивают золото и другие драгоценные предметы, а также лекарственные вещества; он меньше фунта avoir-du-poids, меры торгового веса. Фунт avoir-du-poids равен 453 до 454 граммов и делится на 16 унций; каждая унция на 16 драхм (Encyclop. Brit. 9 ed.). То же явление, о каком говорит Милль, представляют (чтобы взять более знакомый пример) и у нас фунты аптекарский и торговый. — В. И.

2. Милль не говорит здесь о другом опытном предположении, которое также обусловливает истинность прикладной или конкретной арифметики. Внешние предметы можно пересчиты­ вать только при известных условиях: «они не должны пропадать, не должны сливаться один с другим, не могут делиться на два или более во время пересчитывания, и к ним не могут прибавляться во время этой операции новые предметы. Поэтому только опыт может указать на возможность применения к данному ряду предметов арифметических аксиом». (Проф. А Васильев. Из истории и философии понятия о целом положительном числе. Казань, 1891. С. 19-20). См., кроме этой брошюры, еще «Счет и измерение* Г. фон-Гельмгольца и «Понятие о числе* Л. Кроткера (Казань, 1893). — В. И.

К нига II. Глава VII 1. Principles o f Psychology. 2. «Интуитивной школой* Милль называет здесь мыслителей, державшихся весьма различных воззрений, но сходившихся, по его мнению, в признании непосредственной объективности за теми или другими из тех состояний нашего духа, которые он сам считает сложными (Милль, как известно, утверждает, что относительно всех простых элементов объективность показаний нашего сознания непререкаемо достоверна, не давая, впрочем, надлежащего анализа этого своего утверждения). Выражение «интуитивная школа», как специальный термин, в истории философии почти не употребляется. — В. И. 3. М-р Спенсер ошибается, предполагая, что я приписываю этой аксиоме какую-либо особую «необходимость», сравнительно с другими. Я исправил те выражения, которые привели его к этой ошибке относительно моего мнения. 4. М-р Спенсер недавно вернулся к этому вопросу («Основания психологии», новое издание, гл. XII: «Критерий относительной достоверности») и ответил на предыдущие замечания следу­ ющими двумя возражениями. Вот одно из них. «Если бы доказательство было образовано посредством повторения одного и того же предложения, то было бы справедливо, что внутренняя погрешимость постулата не делала бы заключение более недостоверным, чем каким оно было на первой ступени. Но доказатель­ ство состоит не из одинаковых предложений. А так как критика всеобщего постулата у м-ра Милля сводится к тому, что в некоторых указываемых им случаях постулат этот оказывался

недостоверным критерием, то выходит, что во всяком доказательстве, состоящем из разно­ родных предложений, есть некоторый риск (увеличивающийся соответственно увеличению числа предложений), что одно из них окажется недостоверным, что оно ошибочно признано справедливым на основании немыслимости его отрицания*. Несомненно, так; но здесь предполагается, что были взяты новые посылки. Мы же говорим теперь о возможной недостоверности не посылок, а заключения, в противоположность посыл­ кам. Правильность умозаключения зависит всегда от одной и той же аксиомы, «вновь и вновь» повторяемой (в мысли): «все, что имеет тот или другой признак, имеет и то, показателем чего этот признак служит». Поэтому даже при предположении, что эта аксиома опирается в конце концов на «всеобщий постулат» и что она может быть ошибочной, так как постулат не вполне достоверен, — вся возможность ошибки имеется налицо уже на первой ступени умозаключе­ ния; к ней ничего не прибавится, как бы ни был длинен ряд дальнейших ступеней рассузвдения. Я аргументирую здесь, конечно, исходя из точки зрения м-ра Спенсера. С моей собствен­ ной — дело стоит еще яснее, так как, по-моему, положение, что «все, что обладает тем или другим признаком, обладает и тем, чего этот признак служит показателем», совершенно досто­ верно и не выигрывает ничего в своей очевидности от столь недостоверного доказательства, как немыслимость отрицания. Второе замечание м-ра Спенсера до известной степени основательно. Оно состоит в том, что при всяком продолжении мыслительного процесса привходит возможность случайных ошибок от небрежности самого умозаключающего. Это соображение важно для умозрений того или другого отдельного мыслителя; даже и для человеческого рода во всем его целом надо допустить, что — хотя промахи в силлогистическом процессе (подобные ошибкам в сло­ жении при счете) присущи отдельным лицам и редко остаются неразоблаченными — но тем не менее, неясность мышления (происходящая, например, от двусмысленности терминов) за­ ставляла целые народы и эпохи принимать ошибочные умозаключения за истинные. Но этот самый факт указывает на гораздо более опасные причины заблуждений, нежели простая длиннота процесса умозаключения; эти причины настолько более опасны, что совершенно подрывают учение о том, будто «критерием относительной достоверности противоречащих друг другу заключений» является то, сколько раз в умозаключение входил основной постулат. Напротив, те предметы, относительно которых приходится составлять наиболее длинные це­ пи умозаключений, и где предположение повторяется поэтому всего чаще, по большей части всего лучше защищены против действительно опасных причин ошибок. Это можно видеть на примере математики, на которую мы уже ссылались. 5. Непредставимость, невообразимость, невозможность мыслить. — В. И. 6. Невероятность, неимоверность, невозможность поверить в действительное существование и т. п. — В. И. 7. М-р Спенсер делает различие м еаду «представлением: я смотрю в темноту* и «представлением, что я в такое-то время и в таком-то месте смотрю в темноту* («conceiving myself looking into darkness* and «conceiving that I am then and there looking into darkness*). По-моему, такая перемена выражения как раз обозначает переход от представления к уверенности, и такие выражения, как: «представлять себе, что я смотрю (/ am looking)* или «что что-нибудь есть*, не согласны с строгим или собственным смыслом слова «представлять*. 8. Idola («призраками*) Фр. Бэкон называет некоторые естественные заблуяодения человеческого ума. Он делит их на: idola specus — заблуэдения, обусловливающиеся индивидуальными каче­ ствами отдельных людей; idola fori — заблузвдения, коренящиеся в условиях общежития; idola theatri — ошибки, вытекающие из неверных философских и других теорий; idola tribus — «заблуждения, основанные на самой природе человека, на самой принадлежности его к расе или племени людей* (Bacon's Novum Organum. Ed. by T. Fowler. 2 ed. P. 214 sq.). 9. Я сам вступил в этот спор и боролся с теорией, о которой идет речь, на такой именно ночве — в XI главе «Рассмотрения философии сэра Уильяма Гамильтона*. 10. Diaea XI. 11. Относительно этого примера см. выше, примечание в §6 гл.У кн.II. — В.И. 12. Я немало удивлен тем, что м-р Спенсер полагает, будто в одном из этих трех случаев уверен­ ность человечества, «надо думать, не испытала той перемены*, на которую указываю я. Сам

Спенсер все еще думает, что мы неспособны представить себе действие тяготения через пустое пространство. «Если бы ето-либо из астрономов поклялся, что он может представить себе силу тяготения действующей через абсолютно пустое пространство, то мое личное мнение было бы таково, что этот астроном не понял сущности процесса представления. Представление требует воспроизведения образов. Элементами воспроизведения служат здесь два тела и некоторый агент, посредством которого каждое из этих тел действует на другое. Представить себе этот агент значит воспроизвести его в некоторых элементах нашего опыта, т. е. наших ощущений. А так как этот агент не дает нам ощущений, то нам приходится (при попытках представить его себе) пользоваться символами творчески измененных наших ощущений: символами не­ весомых единиц, образующих промежуточную среду». Если м-р Спенсер думает, будто действие тяготения не дает нам никаких ощущений, то я должен сказать, что я мало встречал в сочинениях философов более удивительных суждений, нежели это. Какое другое ощущение нужно нам, как не ощущение того, что одно тело двига­ ется по направлению к другому? «Элементы воспроизведения» здесь не два тела и некоторый «агент», а два тела и результат, т. е. факт приближения одного тела к другому. И если мы способны представить себе пустоту, то почему трудно представить себе тело, падающее через эту пустоту на землю? 13. Discussions etc. 2 ed. P. 624. 14. Проф. Бэн (Logic. I. 16) отождествляет «начало противоречия» со своим «законом относитель­ ности», т. е. с тем положением, что «все, о чем можно мыслить, всякое утверждение, какое можно сделать, имеет противоположное себе понятие или утверждение». Это предложение составляет один из общих результатов человеческого опыта во всем его целом. Дальнейшие соображения относительно аксиом противоречия и исключенного среднего изложены мною в XXI главе «Рассмотрения философии сэра Уильяма Гамильтона».

К нига III. Глава I 1. Хотя термин «наведение» упрочился в нашей логической литературе и, как русский, заслужи­ вал бы предпочтения, тем не менее мы решаемся употреблять латинское слово «индукция», так как от слова «наведение» у нас нет, к сожалению, прилагательного, соответствующего при­ лагательному «индуктивный»; мешать же термины различных корней нам кажется неудобным с точки зрения стройности и выдержанности терминологии. Что касается употребления термина «индукция* у Милля, то он имеет у него самое широкое, а потому довольно неопределенное и сбивчивое значение. Прежде всего, Милль одинаково называет «индукцией* как процесс, ведущий к установлению общих предложений, так и его р е ­ зультаты — сами эти общие предложения. В этом отношении читателю будет полезно всегда иметь в виду то, что проф. Фаулер говорит о термине «умозаключение*: «Слово умозаключение употребляется, по меньшей мере, в трех смыслах. Иногда им обозначают заключение вместе с той посылкой или теми тсылками, из которых оно выведено; так, например, о силлогизме и об индукции говорят как об „умозаключениях". В других случаях этим термином называют одно только заключение; иногда, наконец, самый процесс выведения следствия их посы­ лок, — и в этом случае слова „индукция" и „дедукция" обозначают процессы умозаключения* (Th. Fowler. The Elements o f Deductive Logic. 9 ed. 1887. P. 68, note 1). Милль употребляет термин «индукция» во всех этих трех значениях: он называет «индукцией» и индуктивное умозаклю­ чение в его целом, и результат такого умозаключения (т. е. индуктивное обобщ ение, «общее предложение»), и, наконец, сам акт обобщения, само действие индуктивного рассуждения. Далее, хотя основным значением понятия «индукции» у Милля является обобщение, уста­ новление общих предложений посредством распространения на предполагаемые сходными случаи того, что оказалось истинным в случаях непосредственно известных и непререкаемо удостоверенных, однако рядом с этим значением в «Системе логики» мы находим и другое: «индукцией» Милль называет и научный процесс, метод научного исследования вообще. Между тем ясно, что эти два значения термина отнюдь не совпадают: в общий «метод научного иссле­ дования» входит, кроме индукции, ряд других познавательных процессов (дедукция, гипотезы и т.д.), и сам Милль признает это под названием «дедуктивного метода», о котором он много говорит и которому справедливо приписывает огромное значение в научных изысканиях. И тем не менее, Милль и результаты такого сложного процесса называет также «индукциями».

Что касается происхождения самого термина «индукция» (inductio — перевод греческого ЕяаY^Yfl), то оно представляется не совсем ясным. В прежнее время думали, что «индукция» (буквально «приведение») должна обозначать приведение частных случаев или примеров. Так, один из авторитетов Милля архиеп. Уэтли говорит : «Индукция значит собственно собирание, приведение одного за другим таких частных случаев, которые касаются разбираемого вопро­ са, — до тех пор, пока их не наберется достаточное количество» ( Whately. Elements of Logic. 1853. P. 151-2). Того же мнения держались среди немецких писателей Trendelenburg и Heyder (см. H.Maier. Die Syllogistic des Aristoteles. II Teil. I Halfte. 374 ff)- Другие (Kampe; Zeller) полагали, что «при­ ведение» требует здесь другого подразумеваемого дополнения: а именно, приведение когонибудь (собеседника, слушателя, ученика) к чему-нибудь (к принятию известного общего по­ ложения). Teichmuller и Eucken вообще сомневаются в том, чтобы можно было указать для термина etwiyuyt) какое-либо несом ненное происхояедение (хотя Teichmuller предполагает, что скорее всего «индукция» может значить «приведение общего» или «приведение к общему»). Дело в том, что первоначальное значение термина потеряно и ErcaYUYfl имеет обычно лишь производное значение: доказывать эпагогически (в этом смысле у Аристотеля неоднократно: та хавоХои E^aYeiv; но у него нигде нет та х а9 ’ Ехастта etkxyeiv, — у Платона такое сочетание встречается, но не как техническое). По мнению Heinrich'а Maier'а, при ETwtYUYfl У Аристотеля подразумеваемым дополнением должно быть, скорее всего, либо to v Xoywv («рассуэвдение»), либо to v arcoxpivonEvov («собеседника»), как это видно из мест в I и III книгах «Топики». — В. И. 2. Д-р Юэль считает неправильным приложение термина «индукция» к какому бы то ни было процессу, не имеющему своим результатом установления общей истины. Индукция, говорит он (Philosophy o f Discovery. P. 245), «это не то, что опыт и наблюдение. Индукция есть опыт и наблюдение, сознательно рассматриваемые в общей форме. Эта сознательность и общность суть необходимые черты такого знания, которое составляет науку». Поэтому он высказывается (Р. 241) против того употребления слова «индукция», какого мы держимся в настоящем сочине­ нии, как против ненормального распространения этого термина «не только на такие случаи, где сознательно прилагается к какому-нибудь частному случаю общая индукция, но и на те, где с частным случаем имеет дело опыт в том грубом смысле этого слова, в каком его можно приписать и животным; и, разумеется, совершенно нельзя представить себе, чтобы опыт в этом смысле усваивал или понимал законы как общие предложения». Такое употребление термина «опыт» кажется д-ру Юэлю «смешением знания с практическими стремлениями». Я в такой же степени, как и д-р Юэль, восстаю против приложения терминов «индукция», «умозаключение», «рассузвдение» к процессам, совершаемым просто инстинктивно, т. е. в силу одного животного побуиедения, без всякого участия разума. Но я не вижу никакого основания ограничивать употребление этих терминов такими случаями, где вывод извлекается в тех формах и с теми предосторожностями, каких требует научная точность. По самому понятию о науке, для нее существенно необходимо точное рассмотрение и отчетливое понимание общих законов как таковых. Но девять десятых заключений, выводимых на основании опыта в практической жизни, выводятся без всякого сознания об этом; это — непосредственные вы­ воды от известных случаев к случаю, предполагаемому с ними сходным. Я старался показать, что этот процесс не только вполне законен, но по сущности своей совпадает с процессом перехода от известных случаев к общему предложению; только в последнем есть важная га­ рантия его правильности, которой нет в первом. А именно, в науке вывод непременно должен пройти через промежуточную стадию общего предложения, так как науке эти выводы нужны в качестве памятных записей, а не для немедленного применения их на деле. Тем не менее умозаключения, которые делаются для руководства на практике людьми, часто совершенно неспособными выразить в безукоризненных терминах соответствующие обобщения, могут требовать и часто требуют умственной силы нисколько не меньшей, нежели та, какую когдалибо люди проявляли в области науки. Но если эти выводы не индуктивны, то как же их на­ звать в таком случае? Ограничение значения термина «индукция» у д-ра Юэля представляется совершенно произвольным. Оно не оправдывается никаким основным различием между тем, что он вводит в значение этого термина, и тем, что он хочет исключить из него, и не освя­ щается обычаем — по крайней мере, со времени Рида и Стюарта, главных законодателей новейшей английской философской терминологии.

Книга III. Глава II 1. Эта характеристика умозаключения, и именно индуктивного, освящена авторитетом Аристо­ теля (eTCayetv атсо xaiv х а б ’ еха^хои E7U хо ха&оХои x a l x&v yvoipljiov ётс1 ха ayvioaxa — в 3-й книге «Топика»). Тем не менее в такой эллиптической форме она довольно неясна: как возможен и в чем состоит этот переход «от известного к неизвестному»? — В. И. 2. Novum Organum Renovatum. P. 72, 73. 3. По-английски здесь стоит термин conception; в том неопределенном, слишком широком зна­ чении, в каком его употребляет в настоящем параграфе Милль, ему соответствуют и «пред­ ставление», и «общее представление», и «понятие». — В. И. 4. Novum Organum Renovatum. P. 32. 5. Cours de Philisophie Positive. Vol. II. P. 202. 6. В своем возражении д-р Юэль высказывается против проведенного здесь различения и утвернодает, что истинными могут быть не только все различные описания того или другого явления, но и все его различные объяснения. Относительно трех теорий по вопросу о движениях не­ бесных тел он говорит (Philosophy o f Discovery. P. 231): «Несомненно, все эти объяснения могут быть верными и совместимыми друг с другом, и они окажутся таковыми, если каждое из них проследить настолько, чтобы стало ясно, каким образом его можно согласить с фактами. Это, действительно, и было в значительной степени сделано. Умение, по которому небесные тела движутся вихрями, с успехом видоизменено так, что стало, наконец, совпадать в своих результатах с учением о центростремительной силе, обратно пропорциональной квадратам расстояний... Когда дело дошло до этого, вихрь стал простым механизмом — все равно, удачно или неудачно придуманным — для произведения такой центростремительной силы — и по­ тому не противоречил уже учению об этой силе. Сам Ньютон, по-видимому, не был против объяснения тяготения толчком. Нельзя поэтому считать правильным мнение, будто, если одна теория истинна, то другая должна быть ложной. Попытка объяснить тяготение толчком, про­ изводимым потоками частиц, протекающими по Вселенной во всех направлениях, о которой я упоминал в моей Philosophy, не только не является несовместимой с теорией Ньютона, но даже всецело основана на ней. И даже относительно того мнения, по которому небесные тела движутся в силу некоторой особой, присущей им способности, надо заметить, что если бы это учение каким-либо образом привели в согласие с фактами, то оказалось бы, что эта „спо­ собность" обладает некоторыми определенными законами; затем можно было бы найти, что способность эта имеет отношение к центральному телу, и таким образом оказалось бы, что эта „присущая небесным телам способность*' совпадает по своим результатам с ньютоновой силой. Тогда эти два объяснения совпали бы мезвду собой, поскольку дело не касается слова „присущий44. И если бы та часть прежней теории, которая связана с этим словом, оказалась несостоятельной, то она была бы, разумеется, отвергнута при переходе к позднейшим и более точным теориям — как в указанного рода индукциях (объяснениях), так и в том, что м-р Милль называет „описаниями44. Таким образом, мы все-таки не можем признать основатель­ ным то различие, которое м-р Милль старается провести м ещ у описаниями, подобными закону Кеплера об эллиптических орбитах, и другими примерами индукции». Если бы учение о вихрях обозначало не то, что вихри существуют, а лишь то, что планеты движутся точно таким же образом, как если бы они были вращаемы вихрями; если бы гипо­ теза эта была просто известным способом представлять себе факты, а не попыткой объяснить их; если бы, одним словом, это было лишь описание, — то его, бесспорно, можно было бы совместить с теорией Ньютона. Однако вихри были не просто средством представить себе планетные движения, а некоторым предполагаемым физическим деятелем, оказывающим ак­ тивное воздействие на эти движения; они представляли собой материальный факт, который мог быть или истинным, или ложным, но не мог быть в одно и то же время и истинным, и ложным. Согласно теории Декарта, факт этот был истинным; согласно теории Ньютона — не истинным. Д-р Юэль, вероятно, хочет сказать, что, так как выражения «центростреми­ тельная и тангенциальная силы» указывают не на природу, а лишь на направление сил, то теория Ньютона не стоит в безусловном противоречии ни с какой гипотезой, какую только можно построить относительно способа происхождения этих сил. Но это будет справедливо относительно теории Ньютона, рассматриваемой как простое описание планетных движений, но несправедливо относительно этой теории как объяснения таких движений. Действительно,

в чем состоит здесь объяснение? В том, что эти движения отнесены к некоторому общему зако­ ну, существующему м ещ у всеми частицами материи и отож ествленном у с тем законом, в силу которого тела падают на землю. Если планеты удерживаются в своих орбитах силой, которая влечет составляющие их частицы ко всякой другой материальной частице в Солнечной систе­ ме, то эта сила не может совпасть с движущей силой каких-то потоков материи, приводящих планеты в круговое движение. Одно объяснение безусловно исключает другое. Или планеты движутся не при помощи вихрей, или же они движутся не в силу некоторого закона, общего всей материи. Нельзя допустить, чтобы оба эти мнения могли быть одновременно истинными. С одинаковым правом можно было бы сказать, что нет противоречия меиеду утверждениями: «человек умер потому, что некто убил его* и «человек умер естественной смертью». Что касается теории, по которой планеты движутся вследствие некоторой способности, присущей их небесной природе, то и это учение точно так же несовместимо ни с одной из двух других теорий: ни с той, согласно которой планеты приводятся в движение вихрями, ни с той, которая объясняет их движение свойством, общим для них с Землей и со всеми земными телами. Д-р Юэль говорит, что теория о присущей способности совпадает с учением Ньютона, если выкинуть в ней слово «присущий», которое, разумеется, и подверглось бы этому (говорит он), если бы оно «оказалось несостоятельным». Но если отбросить это слово, то что станется с теорией? Слово «присущий» и есть теория, и раз оно опущено, не остается ничего, кроме утверждения, что небесные тела движутся «в силу некоторого свойства», т. е, вследствие все равно какого рода силы. Положение же, что они движутся вследствие особенностей своей небесной природы, прямо противоречит учению, которое говорит, что и земные тела падают согласно тому же самому закону. Если д-ру Юэлю этого недостаточно, то для оценки его учения можно взять и еще какойнибудь другой вопрос. Так, например, едва ли д-р Юэль будет утверждать, что нет проти­ воречия между той теорией, которая объясняет свет истечением, и той, которая сводит его на волнообразное движение эфира. Вряд ли также будет д-р Юэль утверждать тождество уче­ ний о том, что есть одно и что есть два электричества; или что гипотеза о происхождении высших органических форм путем развития их из низших и предположение об отдельных и последовательно происходивших актах творения вполне примиримы мезвду собой; или что теория, по которой вулканы питаются центральным огнем, и учения, приписывающие их химической деятельности на сравнительно небольшой глубине под поверхностью земли, совместимы друг с другом и истинны — каждое в своих пределах. Если два различных объяснения одного и того же факта не могут быть оба истинными, то тем менее, конечно, можно сказать это относительно несогласных друг с другом предсказаний. Д-р Юэль нападает (здесь нет нуэды рассматривать, на каком основании) на тот пример, который я привел по этому вопросу, считая возражение на пояснение достаточным ответом на теорию. Такие примеры, по отношению к которым его возражение не имеет силы, найти нетрудно, если только при помощи каких бы то ни было примеров можно сделать более ясным то положение, что два несогласных друг с другом предсказания не могут быть оба истинными. Предположим, что рассматривается вновь открытая комета и что один астроном предсказывает ее возвращение однажды в 300 лет, а другой однажды в 400 лет: могут ли быть правы оба астронома? Когда Колумб предсказывал, что, плывя все далее на запад, он со временем возвратится к тому пункту, откуда выплыл, а другие утверждали, что этого никогда не будет, если только он не повернет назад, — неужели и Колумб, и его оппоненты были одинаково правы в своих предсказаниях? Были ли (употребляя выражение д-ра Юэля) «истинны и совместимы друг с другом», с одной стороны, предсказания о чудесах железных дорог и пароходов, а с другой — мнения лиц, утвернодавших, что паровые суда никогда не будут пересекать Атлантического океана и что железнодорожный поезд никогда не будет в состоянии пройти десять миль в час? Д-р Юэль не видит никакого различия меаду противоречащими суяодсниями относитель­ но факта и просто-напросто отличными одна от другой аналогиями, служащими лишь для облегчения нашего представления об одном и том же факте. Несовместимые друг с другом индукции принадлежат к первому из этих разрядов, а различающиеся м езду собой описа­ ния — ко второму. 7. Philosophy o f Discovery. P. 256.

Книга III. Глава III 1. Essays on the Pursuit of Truth. 2. В первом издании здесь было прибавлено примечание, содержавшее несколько критических заметок по поводу взгляда архиепископа Уэтли на отношение между силлогизмом и индук­ цией. В следующем издании своей Логики архиепископ сделал на эти заметки возражение, которое побудило меня опустить часть примечания, внеся остальную его част ь в текст. В еще позднейшем издании архиепископ, в тоне как бы порицания, замечает, что мои возражения ♦молча были опущены, без сомнения, потому, что они были вполне опровергнуты и оказались несостоятельными», и что поэтому некоторым из читателей может показаться, будто он сра­ жается с тенью. Относительно последнего архиепископу нечего беспокоиться. Смею думать, его читатели вполне поверят простому его утверждению, что указанные им возражения были действительно сделаны. Но так как, по-видимому, архиепископ думает, что такого опущения возражений не следо­ вало делать «молча», то я нарушаю теперь это молчание и точно укажу, что именно было мною опущено и почему. Я опустил только то, что могло казаться личной критикой на архиепископа. Я обвинял его в том, что он упустил из виду задать себе один частный вопрос. Потом я нашел, что он задал себе этот вопрос и мог дать на него ответ, не противоречащий его теории. Я решился также сделать в скобках несколько замечаний относительно некоторых общих черт, отличающих архиепископа Уэтли, как философа. Просматривая вновь эти замечания, тон которых, надеюсь, не отличался ни грубостью, ни надменностью, я почувствовал, что едва ли я был вправе делать их, особенно же, когда пример, который я считал пояснением к ним, оказался, как я теперь увидел, непригодным для этой цели. Настоящий основной вопрос всего нашего спора — различие наших взглядов на значение большей посылки — был здесь совершенно ни при чем, и я отнюдь еще не признаю своего мнения вполне «опровергну­ тым» и «несостоятельным»: в том же самом издании, в котором было выкинуто примечание, я не только подкрепил свое мнение новыми аргументами, но и ответил на аргументы архи­ епископа, не называя, впрочем, его имени. Я не считаю нужным оправдываться в том, что не разъяснил этого раньше. Считать необходимым формальное отречение всякий раз, когда впадаешь в ошибку, значило бы придавать очень большое значение малейшему своему слову. Да и вполне заслуженная слава архиепископа Уэтли не отличается столь нежным характером, чтобы, беря назад легкую критику на этого автора, я необходимо должен был принести публичное покаяние в том, что написал ее. 3. Хотя положение о существовании единообразия в строе природы и составляет условие осн о­ вательности всякой индукции, нет, однако, необходимости, чтобы это единообразие простира­ лось на всю природу. Достаточно, чтобы оно простиралось на тот в частности класс явлений, к которым относится данное индуктивное умозаключение. Индукция относительно движений планет или свойств магнита нисколько не пострадает, если мы сделаем предположение, что ветер и погода суть игра случая, лишь бы было признано, что астрономические и магнитные явления зависят от общих законов. Без этого оказалось бы, что ранний опыт человечества покоится на весьма шатком основании, так как в детстве науки не могло быть известно, что все явления имеют правильное течение. Неправильно было бы также утверздать, что всякая индукция, с помощью которой мы выводим какую-либо истину, подразумевает общий факт единообразия, как уже заранее из­ вестный — хотя бы только по отношению к рассматриваемому роду явлений. Всякая индукция подразумевает или то, что этот общий факт уже известен, или же то, что мы можем устано­ вить его теперь. Так, заключение, что герцог Веллингтон смертен, выведенное на основании случаев А, В и С, подразумевает или то, что мы уже сделали заключение о смертности всех людей, или то, что мы вправе сделать его теперь на основании тех же самых фактов, того же доказательства. Большая доля путаницы и ложных воззрений на основание индукции была бы устранена, если бы были приняты во внимание эти простые соображения. 4. См. ниже, гл. XXI. 5. См. ниже, гл. XXI, XXII. 6. Строго говоря, это справедливо для всякого места, в котором пространство обладает теми же свойствами, какими оно отличается в нашем опыте; а в этом мы имеем полное основание быть уверенными по отнош ению к области неподвижных звезд.

К нига III. Глава IV 1. Д-р Юэль (Philosophy o f Discovery. P. 246) не соглашается с тем, чтобы эти и тому подобные ошибочные суждения можно было назвать индукциями, так как такие суеверные фантазии «не были извлечены из фактов посредством нахождения их закона, а были подсказаны во­ ображению представлением о гневе высших сил, обнаруживающемся в таких уклонениях от обычного порядка природы». По моему мнению, вопрос здесь не в том, каким образом по­ явились эти воззрения впервые, а в том, на основании какого доказательства предполагалось, что они время от времени оправдываются. Если бы люди, придерживавшиеся этих ошибочных воззрений, были поставлены в необходимость защищать их, они сослались бы на опыт: на то, что убийству Юлия Цезаря предшествовала комета, или на общеизвестность того, что те или другие изречения оракулов, те или другие предсказания действительно исполнились. Такими именно ссылками на факты стараются оправдать все аналогичные суеверия даже в наши дни: такого рода квазиопытное доказательство необходимо для того, чтобы эти предсказания ока­ зывали влияние на умы. Я вполне допускаю, что влияние подобных совпадений не было бы таково, каково он о на самом деле, если бы ему не придавало силы какое-либо уже ранее существовавшее предположение. Но это не составляет особенности таких случаев: предвзятые понятия о вероятности играют роль в объяснении многих других случаев уверенности, осн о­ ванной на недостаточных доказательствах. Априористический предрассудок вовсе не мешает искренне видеть в ош ибочном воззрении законное заключение из опыта: напротив, он даже предрасполагает ум к такому неправильному истолкованию опыта. Все это я говорю в защиту того рода примеров, против которых высказывается д-р Юэль. Но нетрудно было бы привести и такие случаи, которые столь же хорошо отвечают нашей цели, но в которых нет места ни для какого априористического предрассудка. «В течение многих сто­ летий, говорит архиепископ Уэтли, все фермеры и садовники были твердо убеждены — притом, по их мнению, на основании опыта, — будто урожаи никогда не могут быть хороши, если посевы не сделаны в то время, когда луна идет на прибыль». Это была тоже индукция, но индукция плохая — точно так же, как и ошибочный силлогизм есть тоже умозаключение, только плохое.

К нига III. Глава V 1. Умение о различных родах причин идет, как известно, от Аристотеля, который в 3 главе I книги своей «Метафизики» говорит: «О причине мы говорим в четырех смыслах; а именно: во-пер­ вых, в смысле сущности (ou ata x o r t т о xl 9)v ctvaa); во-вторых, в смысле материала (OXv x a L т о O k o x e I ^ e v o v ) ; в третьих, в смысле причины движения ( u G e v т) & р х т ) тт)<; x i v ^ ctegx ; ) ; в четвертых, в смысле цели и блага ( т о о й E V E x a x a l T a y a G o v ) » . Средневековые философы-схоластики назва­ ли эти четыре рода причин так: формальной (causa formalis), материальной (causa materialis), деятельной (causa efficiens) и конечной (causa finalis) причинами. Так, например, при создании художником статуи причиной формальной является замысел, идея, концепция (у Аристотеля «сущность») статуи, материальной — глыба мрамора , деятельной — сам художник, конеч­ ной — назначение, цель статуи. Учение об этих родах причин (кроме «материальной»), отвечая общим тенденциям средневекового мышления, всегда руководило схоластиками в антропоморфизировании природы, в их стремлениях к объяснению процессов природы по аналогии с человеческой деятельностью. Физические причины, о которых говорит Милль, не совпадают с «материальными причинами» схоластиков, как читатель увидит ниже. — В. И. 2. Мнение, что при известных обстоятельствах и для известных целей любое из условий того или другого явления можно считать его причиной и действительно считается таковой, нашло себе противника в талантливом авторе рецензии на настоящее мое сочинение, помещ енной в жур­ нале Prospective Review (предшественник пользующегося справедливым уважением National Review). Рецензент утверждает, что «мы прилагаем слово „причина41 преимущественно к тому элементу среди предыдущих, который проявляет силу и который во всякое время стремился бы произвести то же самое или подобное следствие, как то, какое он действительно производит при известных условиях». Далее рецензент говорит, что «всякий почувствовал бы» неточность нашего выражения, если бы мы сказали, будто причиной неожиданности нападения был уход часового с его поста; «причиной здесь можно было бы назвать приманку или силу, удалившую его с поста, так как, удалив его, она устранила задерживающую силу, которая могла предупре­ дить внезапность нападения». Я не могу признать неправильным выражение, что «событие име­ ло место потому, что часовой отсутствовал», и в то же время признать правильным выражение:

«событие имело место потому, что часовой был подкуплен для этой цели». Так как единствен­ ным прямым следствием подкупа было отсутствие часового, то подкуп можно было бы назвать отдаленной причиной внезапного нападения лишь при предположении, что его ближайшей причиной было отсутствие часового. И, по моему мнению, никго (кому не нужно защищать какую-либо теорию) не стал бы пользоваться одним из этих выражений и отвергать другое. Рецензент замечает, что когда кто-нибудь умирает от яда, то обладание телесной орга­ низацией составляет здесь необходимое условие явления, но что никто не стал бы говорить о нем, как о причине. Я согласен с этим; но, по моему мнению, это объясняется тем, что говорить об обладании телесной организацией как о причине смерти никогда не приходится. Дело в том, что когда в обыденной речи нам случается говорить о каком-либо одном условии явления как об его причине, то мы всегда выбираем такое, в ознакомлении с которым — как, по крайней мере, можно предположить — слушатель может иметь нужду. Условие обладания телесной организацией всем известно, и сообщать его в качестве ответа, когда спрашивают о причине смерти того или другого человека, значит не давать желаемого сведения. Но пред­ ставьте себе, что возникло сомнение в том, обладает ли тот или другой человек телесной организацией, или что его приравнивают к какому-либо существу, не обладающему ею. Тогда не трудно представить себе, что в некоторых случаях можно было бы сказать, что причиной смерти было обладание телесной организацией. Так, если бы Фауст и Мефистофель вместе приняли яд, то можно было бы сказать, что Фауст умер потому, что был человеком и имел тело, а Мефистофель остался жив потому, что был духом. На том же самом основании (как замечает рецензент) никто «не называет причиной скачка мускулы или сухожилия тела, хотя они также представляют здесь необходимые условия; никто не называет причиной самопожертвования то знание, которое было для этого необходимо или причиной написания книги — тот факт, что человек имел для этого время, факт, являющийся необходимым условием написания книги». Все эти условия (помимо того, что все это — толь­ ко предшествующие состояния, а не ближайшие предшествующие происшествия, а потому никогда не стоят в ближайшей, на первый взгляд, связи со следствием) настолько очевидны сами по себе, что едва ли когда может оказаться необходимым настаивать на них, а ведь это только и даст случай говорить о том или другом условии как о причине явления. Однако когда таким «необходимым» является лишь какое-либо одно из условий, в противоположность всем другим, — в таких случаях, по моему мнению, не будет противно обычаю прилагать название «причины» к одному этому условию, если только не имеется в виду научной точности. Когда то единственное условие, которое можно предположить неизвестным, есть условие отрица­ тельное, то и это отрицательное условие также можно считать причиной. Можно сказать, что человек умер из-за отсутствия медицинской помощи, хотя, вероятно, такое выражение не на­ шло бы себе места, если бы не было заранее известно, что человек болен, и если бы не имелось в виду указать, что роковой сделало болезнь именно приведенное отрицательное обстоятель­ ство, а не слабость сложения умершего или первоначальная сила болезни. Можно сказать, что такой-то человек утонул потому, что не умел плавать; здесь положительное условие — падение этого человека в воду — уже подразумевается в слове «утонул». И я позволю себе сделать здесь замечание, что падение в воду есть в этом случае единственное положительное условие: все другие условия, не содержащиеся явно или скрыто в этом условии (то, что утонувший не умел плавать, что никго не помог ему и т.д.), носят отрицательный харакгер. Однако если бы было просто сказано, что причиной смерти человека было падение в воду, то это выражение было бы в такой же точно степени неудачно, как если бы сказали, что причиной его смерти было то, что он не умел плавать: хотя первое условие положительное, а второе отрицательное, однако всякий почувствовал бы, что ни одного из них, помимо другого, недостаточно для причинения смерти. Что касается утверждения, будто причиной называют исключительно только тот элемент, в котором проявляется активная сила, то, оставляя в стороне вопрос о значении выражения «активная сила» и принимая это выражение в его обыденном смысле, я вернусь к одному из правде приведенных примеров и спрошу, как будет правильнее сказать: потому ли человек упал, что поскользнулся, взбираясь по лестнице, или потому, что его тело имело вес? Ведь именно в весе его тела, а не в движениях его ног заключалась та активная сила, которая обу­ словила его падение. Точно так же, если бы кто-нибудь, гуляя в морозный день, поскользнулся и упал, то можно было бы сказать, что он поскользнулся потому, что земля была скользкая, или потому, что он не был достаточно осторожен; но немногие, думаю я, сказали бы, что он поскользнулся потому, что шел. А между тем единственной имевшей здесь место силой

была та, которую человек проявлял тем, что шел: все другие условия имели чисто отрица­ тельное значение. Но в данном случае только в указании на эти условия и могла встретиться надобность: человек шел, по всей вероятности, так же, как и обыкновенно, и вся разница была именно в этих отрицательных условиях. Точно так же, если бы кому-нибудь предложили вопрос, почему армия Ксеркса разбила армию Леонида, то он, вероятно, ответил бы: «потому что та была в тысячу раз многочисленнее*; и я не думаю, чтобы он сказал: «потому, что она сражалась*, хотя именно в этом заключался элемент активной силы. Возьмем другой пример, приводимый Гровом и Баден-Пауэлем. Причиной движения воды называют открытие шлю­ зов, тогда как активная сила проявляется самой водой, и открытие шлюзов составляет лишь отрицательное условие. Рецензент прибавляет: «Есть некоторые условия совершенно пассив­ ные и в то же время безусловно необходимые для физических явлений: это — отношения пространства и времени; к этим условиям никто не приложит слова „причина", иначе его немедленно остановят его слушатели*. И с этими словами я не могу согласиться. Немногие сочли бы неправильным такое, например, выражение: «тайна стала известной потому, что о ней говорили в присутствии NN*, или «причина, почему из каких-либо двух деревьев одно выше другого, заключается в том, что первое было посажено раньше*. М ещ у тем в первом примере причиной является условие пространства, а во втором — условие времени. 3. В этом отношении есть, однако, кое-какие исключения, так как некоторые свойства пред­ метов имеют, по-видимому, чисто предупреждающий характер; таково, например, свойство непрозрачных тел препятствовать прохоэвдению света. Здесь, насколько можно понять, мы имеем перед собой пример не того, как одна причина противодействует другой в силу того же самого закона, на основании которого она производит свои собственные следствия, а того, как один агент проявляет себя лишь уничтожением следствий другого. Однако если бы мы знали, от каких других отношений к свету или от каких особенностей в строении зависит непрозрачность, то оказалось бы, что и этот пример представляет лишь кажущееся, а не дей­ ствительное исключение из общего положения, установленного в тексте. Во всяком случае, такие факты не должны непременно оказывать влияния на практическое применение этого положения. Формула, подводящая все отрицательные условия следствия под одно — отсут­ ствие противодействующих причин — не теряет своей силы от того, что есть такие случаи, как только что указанный; однако если бы все противодействующие факторы были такого рода, то употребление этой формулы не могло бы принести никакой пользы. 4. Современная психология и теория познания не разделяют уже такого понимания отноше­ ния субъекта к предлежащему ему материалу и признают активность субъекта в различных смыслах и отношениях: преобразование субъектом материала впечатлений (специфические энергии органов чувств и т. п.), привнесение (априорных) форм синтеза, активная роль субъ­ екта в процессе суждения об истинности или неистинности. — В. И. 5. Под выражением «современный строй вещей* я разумею, конечно, основные ( ultimate) «законы природы* (каковы бы они ни были), в отличие от производных законов и от «распределе­ ний*. Так, например, суточное вращение Земли не составляет части «строя вещей*; вообще на это наименование не имеет права ни одно явление, которое может быть прекращено или изменено естественными причинами. 6. Я пользуюсь выражением «прямая линия» для краткости и простоты. В действительности упомянутая линия не вполне прямая, так как, в силу преломления лучей, мы на самом деле в течение короткого промежутка времени видим Солнце и тогда, когда непрозрачная масса Земли уже пересекает прямую линию между Солнцем и нашими глазами. Таким образом, осуществляется, хотя и в небольшой мере, наше скрытое желание видеть из-за угла. 7. Principal Tulloch. Second Burnet Prize Essay. P. 25. 8. Letters on the Philosophy o f the Human Mind. First Series. P. 219. 9. Обычно предполагают, что есть одно исключение из признаваемой всем человечеством все­ общности закона причинной связи, один спорный случай: это — человеческая воля. Значи­ тельное число метафизиков не согласны с тем, что решения человеческой воли вытекают из причин, называемых мотивами, по столь же строгим законам, как и те, которые эти мета­ физики предполагают в мире чистой материи. Этот спорный пункт мы подвергнем особому исследованию, когда приступим к специальному изложению логики нравственных наук (гл. II кн. VI). В настоящее время я могу лишь сказать что упомянутые метафизики, основывающие,

надо заметить, свое возражение, главным образом, на предполагаемом несогласии учения о всеобщей причинности с нашим сознанием, неверно, по моему мнению, указывают, про­ тив чего именно это сознание свидетельствует. При строгом самоисследовании они найдут, я думаю, что на самом деле нашему непосредственному сознанию противоречит приложение к человеческим действиям и желаниям тех идей, которые обозначаются термином «необ­ ходимость» в его обычном употреблении. В неприложимости его в этом смысле я вполне с ними согласен. Но когда мы говорим, что действия того или другого человека необходимо вытекают из его характера, мы хотим сказать только то (так как ничего больше мы не имеем в виду по отношению к любому другому случаю причиной связи), что человек неизменно действует в согласии со своим характером и что всякий, кому этот характер вполне известен, может, конечно, предсказать, как человек поступит во всяком данном случае. Если бы эти метафизики приняли во внимание такое соображение, тогда не могло бы казаться, будто это учение противоречит их опыту, будто против него восстает их чувство. А мезвду тем никто ведь — кроме разве восточных фаталистов — и не утверждает ничего больше. 10. Уже возвращается дева, возвращается царство Сатурна... Будет другой тогда Тифис, и Арго другой повезет Избранных героев; повторятся также и войны, И вторично под Трою будет послан великий Ахилл.

Вергилий. *Буколики». 11. Напомним, что «разрядом» (Kind) Милль (см. Книгу I «Системы логики») называет естественные классы реальных вещей в отличие от отвлеченных, искусственно устанавливаемых людьми в тех или других целях. — В. И. 12. По-видимому, однако, даже признанные авторитеты предполагают, будто такое молекулярное движение, эквивалентное по количеству тому, которое проявится впоследствии при сгорании угля, действительно совершается во весь этот долгий промежуток — если не в самом угле, то в том кислороде, который соединится с ним при сгорании. Но едва ли надо указывать, до какой степени подобное предположение гипотетично, осмелюсь даже сказать, бесполезно и странно в своей гипотетичности. 13. В подлиннике: it was not even exerting pressure. Что хотел сказать этой фразой Милль, мы затрудняемся сказать. Не мог же он думать, что уголь, лежа в копи, не имел веса. — В. И. 14. Lectures on Metaphysics. Vol. II. Lect. XXXIX. P. 391-392. К сожалению, я не могу сослаться на авто­ ритет сэра Уильяма Гамильтона в подкрепление моих собственных взглядов на причинность — так как я им пользуюсь против той теории, которую стараюсь опровергнуть в настоящее время. Этот проницательный мыслитель в вопросе о причинной связи держится своей особой тео­ рии, которая, насколько мне известно, еще не была до сих пор никем разобрана, но которая, беру на себя смелость думать, подлежит, тем не менее, столь же полному опровержению, как любая из ложных или недостаточных психологических теорий, в таком количестве падающих под мощной философской косой нашего философа. (Впоследствии я подверг ее разбору и возражал против нее в шестнадцатой главе моего сочинения Art Examination of Sir William

Hamilton’s Philosophy.) 15. Если не считать за таковое следующего места у одного из цитированных в тексте писателей: «В случае психического усилия имеющийся в виду результат предусмотрен или задуман, и по­ тому известен a priori или до опыта» (Bowen. Lowell Lectures on the Application of Metaphysical and Ethical Science to the Evidence of Religion. Бостон, 1849). Это значит просто то, что, желая какой-ли­ бо вещи, мы имеем о ней понятие. Но понятие о том, совершения чего мы желаем, не заключает в себе предвидения относительно того, что этот факт совершится. Быть может, скажут, что при первом проявлении нашей воли, когда, конечно, у нас еще нет опытных указаний на какую бы то ни было из наших способностей, мы, тем не менее, должны уже знать о существовании у нас этих способностей, так как мы не можем хотеть того, относительно чего мы не уверены, что оно в нашей власти. Но невозможность эта заключается, быть может, лишь в словах, а не на самом деле: мы можем желать того, относительно чего не знаем, находится ли оно в нашей власти; на­ ходя же из опыта, что наше тело движется в согласии с нашим желанием, мы только после этого можем испытать то более сложное психическое состояние, которое называется «хотением». Наконец, даже если бы у нас было инстинктивное знание того, что наши действия следуют за нашими хотениями, то и это, как замечает Броун, ничего не доказывало бы относительно

природы причинной связи. Даже если бы наше знание о том, что за данным предыдущим будет следовать известное последующее, и предшествовало опыту, то и этот факт не мог бы доказать того, что в отношении меэвду этими элементами содержится нечто большее, чем простое предшествование и последование. 16. Reid. Essays on the Active Powers. Essay IV. Ch. 3. 17. Prospective Review. 1850. Февраль. 18. См. выше, гл-V Кн. II, §6, примечание. 19. Очевидно, термин alive Милль употребляет здесь в несколько более узком значении: «жизни, сопровождаемой чувствительностью», так как он не распространяет его здесь на деревья. —В. И. 20. Westminster Review. 1855. Октябрь. 21. См. все учение в сочинении Аристотеля De Anima, где выражение Орекхист) фихт) (питающая, или растительная душа) употребляется как совершенно равнозначное выражению бреттхт) Ruvaim; (питающая сила). 22. Замечательно, что намерение в природе, очевидно, по мнению Аристотеля, в единообразиях, т. е. в явлениях, поскольку их можно привести к законам. Тих*) и то аито^атоу удовлетворяют его в качестве объяснений изменчивого элемента в явлениях; но то обстоятельство, что явле­ ния происходят согласно определенным законам, можно, с его точки зрения, объяснить лишь разумной волей. Обратным по отношению к такому истолкованию природы является обычное или, как его можно назвать, инстинктивное, религиозное ее истолкование. Люди не считают возможным привести к физическому закону именно те события, в которых они инстинктивно видят руку некоторого сверхъестественного существа. Те же явления, которые люди в со­ стоянии определенно связать с теми или другими физическими причинами, а особенно те, которые они в состоянии предсказать (хотя, конечно, и эти явления они приписывают Творцу природы, если они вообще признают такого Творца), можно, по их мнению, представить себе возникающими в силу слепого рока; в таких событиях они никогда не видят очевидных при­ знаков божественной воли. Это различие защищали выдающиеся писатели по естественной теологии, особенно же д-р Чэльмерс; этот писатель думает, что, хотя намерение и существует везде, однако неопровержимо очевидно оно не в законах природы, а в размещениях, т. е. в той стороне природы, где нельзя проследить никаких законов. Немногими свойствами мертвой материи можно было бы, как он думает, объяснить правильность и неизменность последова­ тельности м еэду причинами и следствиями; и доказательством божественного провидения он считает именно то обстоятельство, что различные виды материи были расположены так, чтобы служить благодетельным целям. М-р Баден Пауэль в своем опыте, озаглавленном «Философия творения», возвратился, напротив, к точке зрения Аристотеля и древних и энергично защи­ щает старое учение о том, что на преднамеренность во Вселенной указывают не эти частные приноровления, а именно единообразия и законы, так как именно в них с очевидностью проявляется ум, а не в том, что кажется нам заботой о наших нунодах. Отказываясь выска­ зать здесь какое-либо мнение по этому vexata quaestio, я должен, однако, упомянув о книге м-ра Пауэля, признать в ней действительно философский дух, проникающий все три «опыта», из которых она состоит; а один из них («Единство миров») представляет прямо достойный уважения контраст с другими сочинениями, изданными обеими спорящими сторонами, на­ сколько я с этими сочинениями имел случай ознакомиться. 23. По словам другого знаменитого картезианца, Фонтенеля, «ранее философы в такой же степени, как и толпа, верили в то, что душа, и тело действительно и физически действуют друг на друга. Лишь Декарт доказал, что природа души и тела не допускает действительности такого рода общения между ними, что оно может быть только кажущимся и имеет посредником Бога». Oeuvres de Fontenelle. Ed. 1767. Tome V. P. 534.

Книга III. Глава VI 1. Для простоты я не принимаю во внимание в этом последнем случае изменения в давлении, с уменьшением которого уменьшается количество вытекающей чрез трубу воды; это обстоя­ тельство нисколько, очевидно, не влияет на истинность или приложимость указанного в тексте принципа, так как при одновременном действии обеих причин условий для такого уменьше­ ния давления нет.

2. Химия, еще и до новейшего переворота, открывшего в этом отношении новые перспективы, обладала уже одним обобщ ением, позволявшим до известной степени предугадывать даже качества самих элементов («периодическая система элементов» Менделеева; см. выше, иримеч. в гл. IV кн. И, § 7). — В. И. 3. Проф. Бэн прибавляет несколько других, вполне установленных химических обобщений: «за­ коны — что простые вещества проявляют наиболее сильное сродство; что сложные тела более плавки, чем их элементы; что процесс соединения стремится приблизить состояние материи от газообразного к твердому». Сюда же относятся некоторые общие предложения относитель­ но обстоятельств, облегчающих или затрудняющих химическое соединение (Logic. II. 254). 4. Проф. Бэн (Logic. II. 39) указывает еще на другой класс случаев, которые, по его мнению, надо признать исключениями из принципа «сложения причин». «Причины, которые только под­ готавливают размещение (collocation), нужное для приведения в действие первого двигателя, или которые освобождают потенциальную силу, не следуют никакому подобному правилу. Один человек так же хорошо может направить пушку на крепость, как и трое; две искры ока­ зывают не больше действия при взрыве бочонка с порохом, чем одна. Известная доза лекарств соответствует цели, и прибавка к ней не влечет за собой никаких дальнейших благотворных последствий». Я не думаю, чтобы такие случаи действительно представляли исключения. Закон «сложения причин», по моему мнению, здесь вполне осуществляется, и кажущееся противоречие ему про­ исходит лишь вследствие того, что внимание обращается не на непосредственное следствие причин, а на отдаленное. В приведенных случаях непосредственным следствием действующих причин является «размещение», и удвоение причины удвоило бы количество размещения. Два человека могли бы поднять пушку до требуемого угла вдвое скорее, чем один, хотя бы для этого действия и достаточно было одного человека. Две искры приводят в состояние внутреннего движения, вызывающего взрыв, два ряда частиц пороха, хотя для взрыва достаточно и од­ ной искры. Только само размещение, будучи удвоено, не всегда удваивает следствие, так как во многих случаях, раз известное размещение достигнуто, то больше уже ничего не требуется для произведения всего того количества следствия, какое вообще может быть произведено в данное время и на данном пространстве. Напротив, удваивая размещение при различии в условиях времени и пространства (например, наводя две пушки или взрывая второй бочонок с порохом после первого), мы удваиваем и следствие. Это замечание еще более приложимо к третьему примеру Бэна, к примеру двойной дозы лекарства: двойная доза слабительного вызывает более сильное послабление, а двойная доза опийной настойки производит более продолжительный и более крепкий сон. Только двойная сила послабления или наркоза может иметь новые отдаленные следствия, отличные но самому их роду от следствий, имеющих место при меньших дозах; а это приводит данный случай к случаю гетеропатических законов, уже разобранному нами.

К нига III. Глава VII 1. Если только, конечно, последующее не было вызвано не самим предыдущим, а средствами, употребленными для его произведения. Но так как средства эти в нашей власти, то можно с вероятностью предположить, что они известны нам настолько, чтобы позволить судить, может ли это быть в данном случае или нет.

К нига III. Глава VIII 1. Method o f Agreement; иногда agreement переводят еще согласие, совпадение («метод согла­ сия», «метод совпадения»). Проф. Минто чрезвычайно удачно называет этот метод «методом естественного сходства», обращая этим внимание на тот «процесс исключения, посредством которого причинная связь сводится к какой-нибудь одной черте явления... Доказательство опирается здесь не просто на сходство, а на сходство в одном обстоятельстве, при различии во всех прочих*. Соответственно этому «отрицательному (действующему посредством выделе­ ния, исключения) принципу* открытия причинной связи, Минто миллевский метод различия называет «принципом единственного различия» (это «положительный способ открытия при­ чинной связи»). Минто дает также очень удачные формы индуктивных методов, сопоставляя их с формулами сэра Д. Гершеля и Д. С. Милля. Смотри вообще весь очень поучительный отдел об «экспериментальных методах» (У. Минто. Логика. Рус. изд. С. 368-417). — В. И.

2. В подлиннике: «along with that high water point there is at the same instant another high water point diametrically opposite to it, and which, therefore, o f necessity, moves towards the west (?), as the moon, followed by the nearer o f the tide waves, advances towards the east; and yet both this motions are equally effects o f the m oon’s motion*. По-видимому, Милль употребляет здесь термин «запад» не в смысле направления движения (оба движения совершаются в одном направлении), а в смысле определенной части света (напр., «Запада» Сев. Америки и т. п.). Вообще этот пример изложен недостаточно отчетливо. Популярное изложение вопроса о влиянии Луны и Солнца на воды земной поверхности можно найти, например, у Элизе Реклю (Земля / / Пер. под ред. Н. А. Рубакина. СПб., 1895. Вып. IV. С. 9 2 -9 8 ). — В. И. 3. Центром которого служит точка пересечения этой линии с плоскостью, касательной в данной точке к Земле. Милль имеет здесь в виду знаменитый опыт Фуко, произведенный в 1850 г. и доказавший суточное вращение Земли вокруг ее оси. «Этот опыт основан на любопыт­ ном свойстве маятника неизменно сохранять плоскость своих качаний.,. Отсюда следует, что если бы маятник был подвешен на Северном полюсе, то он, совершая свои качания в не­ изменной плоскости какого-либо меридиана, отставал бы от вращения Земли, движущейся с запада на восток... и совершил бы полный круг в течение суток. На экваторе направление меридиана остается параллельным самому себе; поэтому наш маятник не может иметь види­ мого отклонения. В остальных же местах это отклонение в течение суток должно заключаться между 0° и 360°... Маятник Фуко, состоявший из стальной проволоки в 30 саженей длины и свинцового 1 !/»-пудового шара, снабженного внизу острием, был подвешен под куполом Парижского Пантеона. При каждом размахе острие шара проводило по песку, которым был усыпан пол, новую черту, несколько отступавшую на запад от старой». («Полный курс физики* АГано. 7 изд. СПб., 1888. С. 87, 88). - В. И. 4. Sir John Herscbel Discourse on the Study o f Natural Philosophy. P. 179.

К нига III. Глава IX 1. Здесь надо сделать общ ее замечание относительно характера и значения тех примеров, ко­ торыми Милль иллюстрирует свое учение о логических методах и которые он заимствует из различных, преимущественно естественных, наук. Прежде всего, надо сказать несколько слов о некоторых недоразумениях по этому во­ просу. Некоторые из критиков «Системы логики* упрекали Милля за то, что он, не будучи специалистом ни в одной из естественных наук, хочет учить специалистов тому, как надо мыслить в данной науке, как отличать истинное от ложного, — а также и за то, что он вообще трактует о научных методах. Действительно, многие настаивают на том, что методы исследования и способы мышления в калодой науке представляют нечто специфическое, что они неотделимы от ее специального содержания и что, кто хочет изучить эти методы, должен сам производить самостоятельные исследования; м еаду тем Милль этого не делал. Однако первое из этих возражений отпадает, если обратить внимание на ту цель, какую ставил себе Милль, принимаясь за «Систему логики*; а второе основано на некотором смешении понятий. Действительно, цель «Системы логики* (и в частности, ее Книги III) — не в том, чтобы учить уже сформировавшихся в научном отношении естествоиспытателей тому, как надо мыслить в области естественных наук, а в том, чтобы отыскать среди лучших образцов естественно­ научных исследований и выделить те приемы умозаключения из опытных данных, какими естествоиспытатели сами удостоверялись и других убещ али в истинности или ложности тех или других положений, затем обобщить эти приемы, сделать их из естественно-научных во­ обще научными, распространить их с области естествознания на науки о духе и об обществе. Таким образом, Милль хотел отнюдь не учить естествоиспытателей, а поучиться у них. Для это­ го он поставил себе задачу выяснить сущность естественно-научных методов, отделить в них случайное и менее важное от существенного и основного, привести это существенное в неко­ торую систему и защитить от возражений со стороны представителей других современных ему английских теоретико-познавательных и логических теорий (особенно Юэля и Гамильтона). Что же касается утверждения, будто методы каяодой науки неотделимы от ее содержания, то надо строго отличать методы логические от тех, которые можно назвать техническими. Технические методы действительно связаны по существу с самим изучаемым предметом; они разве случайно могут быть одинаковыми в двух более или менее близких друг к другу по со­ держанию науках; в громадном же большинстве случаев кавдый особый род объектов требует

специальной экспериментальной техники, особой методики наблюдений, опытов и обработ­ ки материала. Так, есть особые системы приемов и методов для астрономических наблюдений, для наблюдений и опытов в физике, химии, физиологии, психологии... Напротив, логиче­ ские методы — типические приемы мышления — не зависят от содержания мышления; они одинаковы во всех науках, являются общими для всей науке в ее целом, лишь количественно, так сказать, варьируя в ее отдельных областях. Таковы те приемы мысли, которые обычно называются «индукцией» и «дедукцией», «экспериментальными методами», «дедуктивным мето­ дом», гипотезами, умозаключениями по аналогии, приблизительными обобщениями и проч. Милль говорит, конечно, только об этих, логических, методах; а они отделимы от всякого данного содержания и, следовательно, допускают отвлечение и обобщ ение. Однако, говоря о них, Милль не может не касаться и технических методов, и самого содержания научных исследований, так как логические методы, как и всякая абстракция, существуют лишь в инди­ видуальной оболочке того или другого содержания. Отсюда само собой ясно и то значение, какое имеют в «Системе логики» примеры умоза­ ключений из области отдельных наук; они важны не сами по себе, как истинные или ложные, а постольку, поскольку из них можно извлечь тот или другой прием научной методологии. Поэтому фактическая неверность, неточность или устарелость того или другого умозаключе­ ния, делая, конечно, желательной замену такого примера более современным, не разрушают еще воззрений Милля — в тех их границах, в каких они сохраняют свое положение в самой индуктивной логике. За последние 4 0 -5 0 лет достигнуты большие успехи как в области основных вопросов физики, химии и наук биологических, так и в решении тех или других отдельных, мелких частностей, и многие из приводимых Миллем примеров успели устареть — отчасти еще в то время, когда он перерабатывал для новых изданий свою «Систему логики», отчасти уже по­ сле того. Многие из первого рода примеров сам Милль заменил другими, более новыми; так, например, в старых изданиях в гл. XIII кн. III «объяснение законов» иллюстрировалось несколь­ кими исследованиями Либиха в области органической химии - исследованиями, по поводу которых редактор первого русского перевода П. Л. Лавров еще в 1865 г. заметил (I том, с. 539): «Должно заметить, что большинство теоретических воззрений Либиха на физиологические явления, приводимые в этой главе, не принимаются современными физиологами». И в настоя­ щем издании читатель уже не найдет этих примеров: Милль заменил их открытиями Ньютона, Дальтона, исследованиями Броун-Секара над отраженным действием нервной системы на пи­ тание и выделение и некоторыми другими. Простое сопоставление первого русского перевода с настоящим укажет много других подобного же рода замен. Что касается других примеров, устаревших уже после окончательной выработки текста, то мы, конечно, не можем взять на себя смелость везде указывать, что именно и в каком смысле в них изменилось и какие взгляды приняты в науке теперь. Да, повторяем, это и не важно: меняется содержание суэдений (их термины, качество и количество), из которых состоят умозаключения, а не самый способ соединения суждений в рассуждения. Таким образом, здесь перемена содержания не дает ничего нового для логической теории. — В. И. 2. В настоящее время гниение органических веществ не считается «самопроизвольным», его ставят в зависимость от проникновения в данное органическое тело особых микроорганиз­ мов (см. статью «Шиение» в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона). Стойкость веществ, происходящих от соединения ядовитых металлических солей с животными продук­ тами и обычно называемых «альбуминатами», зависит, вероятно, именно, от разрушительного действия этих солей на попадающих из воздуха микробов. — В. Я 3. Два последних примера (противоядия при отравлениях солями меди и свинца), по совре­ менным воззрениям, неверны. «Хваленое действие лимонада из серной кислоты оказывается вымыслом» {Проф. Наунин. Отравление тяжелыми металлами и их солями / / Руководство к частной патологии и терапии. Т. XV / Под ред. проф. Г. Цимссена; пер. Фридберга. Харьков, 1880. С. 233). — В. Я 4. Этим рассуждением, как и многими другими из моих научных примеров, я обязан проф. Бэну, который впоследствии выпустил сочинение по логике, изобилующее удачными примерами на все индуктивные методы. 5. Это учение о необходимом сосуществовании противоположных возбуждений значительно рас­ ширяет первоначальное учение о двух элекгричествах. Ранее теоретики принимали, что янтарь

при натирании становится наэлектризованным положительно, а натирающее тело в такой же степени наэлектризованным отрицательно. Но им никогда не приходило в голову предпо­ ложить, что положительный заряд в янтаре зависит от отрицательного заряда в смежных с янтарем телах, а существование отрицательного заряда в натирающем теле — от поло­ жительного заряда поверхностей, находящихся близ этого тела, и что, на самом деле, при возбуяодении электричества трением могут существовать, таким образом, по крайней мере четыре заряда. В принятое же теперь объяснение явлений обыкновенной электрической ма­ шины существенно входит такое двойное электрическое действие. В настоящее время теоретические воззрения на электричество совершенно изменились. —

В. И. 6. Sir John Herschel Discourse on the Study o f Natural Philosophy. Переведено по-русски под загла­ вием «Философия естествознания» (СПб., 1874). — В. И. 7. Ibid. Р. 159-162. 8. См. ниже, гл. II кн. IV: «Отвлечение*. 9. Собственно говоря, облака не сообщают свою теплоту земле и земным предметам, а лишь обратно отражают на землю теплоту, излучаемую землей в небесное пространство. — В. И. 10. Я должен, однако, заметить, что пример этот, стоящий, по-видимому, в противоречии с нашим утверщ ением о сравнительной неприложимости метода различия в случаях чистого наблю­ дения, на самом деле есть одно из тех исключений, которые, по вошедшему в поговорку выражению, «подтверждают общ ее правило*. Действительно, в этом случае природа в своем опыте как бы подражала тому типу экспериментов, какие производит сам человек. Впрочем, ей удалость произвести только нечто похожее на наиболее несовершенные опыты человека: а именно, такие, когда человеку, хотя и удается произвести явление, но лишь при помощи сложных средств, которых он не в состоянии вполне проанализировать. Вследствие этого в таких случаях человек не может составить себе достаточно ясного представления о том, какая именно часть следствий может принадлежать не предполагаемой причине, а какомулибо другому, неизвестному действию тех средств, при помощи которых эта причина была произведена. В естественном опыте, о котором мы говорим, таким средством было очищение неба от облачного покрова; а мы не настолько, конечно, знаем, в чем этот процесс состоит и от чего он зависит, чтобы быть a priori уверенными в том, что он не может действовать на отложение росы чем-нибудь другим, помимо всякого термического влияния на земную поверхность. Поэтому даже в таком, столь благоприятном для проявления экспериментальных талантов природы, случае, ее эксперимент имеет значение лишь в качестве подтвериодения для заключения, полученного ранее при помощи других средств. 11. Здесь имеется в виду, очевидно, паралич сердца под влиянием раздражения блузвдающего нерва. — В. И. 12. В своем более позднем произведении Outlines of Astronomy (§ 570) сэр Джон Гершель намекает на другое возможное объяснение уменьшения срока возвращения кометы. 13. Так называемые «побочные продукты*. 14. Discourse. Р. 156-158, 171. 15. Outlines o f Astronomy. § 856. 16. Прецессия (или предварение) равноденствий есть следствие того, что ось Земли не остается всегда параллельной самой себе, а в течение казвдых 26 ООО лет описывает конические поверх­ ности (а своими концами круги) около линии, перпендикулярной к эклиптике. Аберрацией называется тот факт, что наше восприятие положения небесных тел в пространстве неточно; это обусловливается передвижением Земли в пространстве и тем, что для прохозадения света от воспринимаемого тела до нас требуется известное время, в течение которого небесное тело продолжает свое движение. Таким образом, проецируя тело по направлению воспринятого нами луча света, мы ошибаемся\ отсюда и название «аберрация». Нутацией называются прочие периодические колебания земной оси, нарушающие правильность прецессии равноденствий. Подробнее смотри у С. Ньюкомба и Р. Энгельмана (Астрономия в общепонятном изложении. СПб., 1896. С. 15, 7 6 -7 8 и 224). - В. И. 17. Как известно, теория катастроф теперь признана ош ибочной и отвергнута. — В. И.

18. Philosophy o f Discovery. P. 263, 264. 19. Ibid. P. 277. 20. Ibid. P. 265. 21. Ibid. P. 269. 22. Ibid. P. 241-247. 23. См. относительно этого вторую главу настоящей Книги.

К нига III. Глава X 1. В этом учении Милля есть некоторая неясность. Конечно, «смерть», как общий и отвлеченный факт, может зависеть от весьма многих различных причин; но всякое «данное следствие» в его конкретном виде, в полном объеме всех его признаков и деталей, может объясняться только одной причиной: только с одной причиной могут согласоваться все эти признаки и детали. Как совершенно справедливо указывает Минто (Логика. 6 изд. рус. пер. С. 428), «когда мы говорим, что смерть может происходить от множества причин, — от яда, выстрела, от ран, от болезни того или другого органа, мы думаем о смерти вообще, а не о каком-либо частном ее случае, подлежащем рассмотрению. Кащ ый из этих частных случаев столь резко отличается от других по своим признакам, что допускает только одну комбинацию причин». Милль упускает из виду, что различные причины «одного и того же* явления действуют различным образом. Не совсем удобна также и буквенная схема, применяемая здесь Миллем. «Множественность причин» всякого явления делает то, что следствие а может зависеть как от А (в одних случаях), так и от В или от С или от Е (в других). Менаду тем корреспондирующие буквенные обозначения (А — а, В — Ь и т.д.) были введены специально для обозначения связанных друг с другом причин и следствий, так что — в связи с этой первоначальной мыслью — представляется невозможным, чтобы следствие зависело от чего-либо другого, кроме А. Было бы удобнее, если бы Милль возможные множественные причины следствия а обозначал не через В, С, Е, а через Аь А2, А3 и т.д. — В.И. 2. См. выше, гл. VI, § 1. 3. Милль употребляет в этом месте термин nomenclature; но несколькими строками ниже пере­ ходит на более подходящий здесь термин: терминология. — В. И. 4. Цдва ли, по-видимому, надо говорить, что слово ударять, как общий термин для выражения столкновения сил, употреблено здесь фигурально, а не для указания на какую-либо теорию касательно природы силы. 5. Essays on some Unsettled Questions of Political Economy. Essay V. 6. Проф. Бэн справедливо заметил, что, если методы сходства и различия в таких случаях непри­ ложимы, зато в них оказывается не совсем неприменимым метод сопутствующих изменений. «Если окажется, что при изменении одной причины изменяется также одно следствие, то эти причина и следствие могут быть выделены, как бы ни был сложен случай. Так, когда мы видим, что аппетит увеличивается вместе с холодом, это указывает нам на связь между этими двумя фактами, хотя бы в том же самом направлении действовали и другие обстоятельства. В явлении приливов можно с известной точностью указать роль Солнца и Луны на основании изменений величины этого явления в зависимости от положений этих двух притягивающих тел. Путем ряда опытов по методу сопутствующих изменений, имевших целью определить вы­ деление азота из человеческого тела при различных степенях мускульной работы, д-р Паркс пришел к замечательному заключению, что мускулы увеличиваются в объеме во время работы и уменьшаются во время последующего покоя». (Logic. II. 83). Без сомнения, часто бывает возможно выделить влияющие причины из значительного числа просто сопутствующих обстоятельств, замечая, каковы те предыдущие, за изменениями которых получаются те или другие изменения в следствии. Но если влияющих причин много и ни одна из них не имеет сильного преобладания над остальными, особенно же если некото­ рые из этих причин постоянно изменяются, то едва ли когда можно бывает проследить такое соотнош ение мезаду изменениями следствия и изменениями какой-либо одной причины, ко­ торое дало бы нам возможность определить настоящее участие этой причины в произведении данного следствия.

7. В параграфе 6-м, как и в дальнейшем изложении, Милль называет этот метод также и «экс­ периментальным*, употребляя таким образом безразлично термины «эмпирический* и «экс­ периментальный*. Между тем по-русски они имеют несколько различное содержание: «эмпи­ рический* значит вообще «зависящий от опыта*, обязанный своим происхозвдением опыту — в широком смысле этого слова, т. е. в его противоположности «врояоденному*, «априорно­ му*, «трансцендентальному*, «рациональному* и т. п. Таким образом, термин «эмпирический* имеет более общий характер: он имеет мало отношения к собственно методологическому противоположению меэвду тем, что дается простым наблюдением, и тем, что обязано своим происхождением эксперименту, «опыту* в тесном смысле, как искусственному произведению явления в соответствующих цели исследования условиях. К тому, что Милль имеет в виду здесь, по-русски более приложим термин «экспериментальный*. - В. И. 8. Bain. Logic. II. ЗбО. 9. Сказанное в тексте относительно непригодности экспериментальных методов для решения частных вопросов медицинской практики не умаляет их значения в деле установления общих законов животной или человеческой организации. Так, например, функции различного рода нервов были открыты при помощи опытов над живыми животными и, вероятно, не могли бы быть открыты иным путем. Наблюдение и эксперимент составляют конечные основы всякого знания: посредством их мы получаем элементарные законы жизни — так же, как и все другие элементарные истины. Но по отнош ению к сложным сочетаниям экспериментальные методы оказываются по большей части недействительными, так что, для распутывания этой сложности, приходится прибегать к дедуктивному способу исследования. 10. Проф. Бэн, соглашаясь в общем со взглядами, выраженными в этой главе, отводит специаль­ ному доказательству посредством опыта при изучении общественных явлений, по-видимому, большую роль, чем я (Logic. II. 3 33-337). Я согласен с тем, что есть, как отмечает проф. Бэн (336), случаи, «когда внезапно введенный фактор почти немедленно влечет за собою те или другие перемены; например, когда за объявлением дипломатического разрыва меэвду двумя нациями в тот же день следует замешательство на денежном рынке*. Но такой эксперимент был бы совершенно лишен доказательности, если бы его взять просто как эксперимент. Он может, как и всякий вообщ е эксперимент, только служить для проверки дедуктивного заклю­ чения. Если бы мы не знали уже ранее (благодаря нашему знанию мотивов, действующих на торговых людей), что угрожающая война стремится внести замешательство в денежный рынок, то мы никогда не были бы в состоянии доказать связь меяоду этими двумя фактами. Разве только мы установили бы сначала, на основании данных истории, что за одним из них другой следовал в относительно слишком большом числе случаев. Всякий, кому пришлось обстоятельно познакомиться с какой-либо из постоянно наблюдаемых попыток доказать эко­ номические учения при помощи такого перечисления случаев, хорошо знает, насколько такие попытки бесплодны. Едва ли когда-нибудь случаи бывают приведены во всей полноте; всегда оказывается, что опущено такое же или даже большее число случаев, говорящих в пользу противоположного заключения.

К нига III. Глава XIII 1. На самом деле отнош ение веса молекулы кислорода к весу молекулы водорода равно не 8, а 16 (водород — 1, кислород — 16). В воде же на каэвдую молекулу кислорода приходится 2 молекулы водорода, что и выражено в химической формуле воды (Н20 ). — В. И. 2. См. Thomas Graham, F. R. S. Master o f the Mint: «On Liquid Diffusion Applied to Analythis*, в Philosophical Transactions за 1862 г.; перепечатано в Journal o f the Chemical Society, а также в виде отдельной брошюры. 3. Почти все факты из области физиологии и патологии, которые приводит в этой главе Милль, объясняются теперь иначе. То же надо сказать и относительно большинства других иссле­ дований из этих наук, которые выбирает Милль в качестве примеров для иллюстрирования тех или других логических процессов. В течение последнего полустолетия эта отрасль науки сделала такие успехи, после которых, по нашему мнению, нельзя не признать ошибочным и общего взгляда Милля на физиологию (см. выше, стр. 358): Милль преувеличил те трудности, какие присущи исследованию жизненных явлений и которыми объяснялось, по его мнению

отсталое состояние современной ему физиологии, сравнительно даже с общественными на­ уками. Оказалось, что эти трудности и несовершенства имеют значение не для физиологии вообще, а только в том ее виде, какой она имела в течение первой половины XIX века. С тех пор множество эмпирических законов физиологии «объяснены* и «разложены* на явления физические и химические; широкое применение эксперимента и в частности опытов над животными, громадное накопление клинического и паталого-анатомического материала, не­ обыкновенные успехи соответствующих отделов химии, усовершенствование всей техники исследований, открытие трудами Пастера и его последователей целого мира микроорганиз­ мов, — все это бросило совершенно новый свет на многие физиологические и патологические процессы и в корне изменило значительную часть прежних воззрений. — В. И. 4. В хирургии давно существовало обобщ ение, что тугие повязки имеют свойство предупре­ ждать или уничтожать местное воспаление. Когда, с прогрессом физиологических знаний, эта последовательность была сведена к более общим законам, д-ру Арнотту удалось сделать важное хирургическое нововведение: а именно, ввести лечение местного воспаления и опу­ холей равномерным давлением пузыря, содержащего в себе некоторое количество воздуха. Такое давление, устраняя приток крови к надавливаемой части тела, не дает пищи воспале­ нию или опухоли: при воспалении давление уничтожает раздражение, при опухолях же оно, задерживая приток питательной жидкости, делает то, что всасывание материи перевешивает ее образование и болезненная масса постепенно всасывается и исчезает. 5. Впоследствии автор этого очерка объявил себя, и он был перепечатан в Miscellanies м-ра Мартино. 6. Dissertations and Discussions. Vol. 1. № 4. 7. Это написано ранее возникновения новых воззрений на отношения м еаду теплотой и меха­ нической силой; но эти воззрения скорее подтверждают высказанные в тексте соображения, нежели противоречат им.

Книга III. Глава XIV 1. В той, весьма ценной, главе своей Logic, которая посвящена этому вопросу (II, 121), проф. Бэн верно заметил, что, «так как научное объяснение и индуктивное обобщ ение представляют из себя одно и то же, то пределы объяснения составляют в то же время и границы индук­ ции*, и что «границами для индуктивного обобщения служат пределы сходства или общности фактов. Индукция предполагает подобие между явлениями; когда такое подобие открыто, оно подводит явления под то или другое общ ее для них выражение. Сходство земной тяжести с не­ бесным притяжением дает возможность суммировать эти два явления в одно. Сходство между капиллярным притяжением, процессом растворения, действием цементов и проч. позволяет считать все эти случаи чем-то не множественным, а единым — одним звеном причинной связи, действием одного и того же фактора... Точно так же и ответ на вопрос о том, можем ли мы подвести само тяготение под какой-либо закон высшего порядка, должен зависеть от фактов. Нет ли каких-либо других сил, которые в настоящее время считаются отличными от тяготения, но которые мы можем надеяться поставить в родственную с ним связь, так чтобы оно составило с ними некоторое единство высшего порядка? Тяготение есть притягивательная сила; другая ве­ ликая притягивательная сила есть сцепление, сдерживающее вместе атомы твердого вещества. Не можем ли мы объединить эти две силы в еще более высоком единстве, которое нашло бы се­ бе выражение в каком-либо более широком законе? Конечно, можем; но это будет совершенно бесполезно. Эти два вида силы сходны в одном: в притяжении (agree in the one point, attraction). Но они не сходны ни в каких других отношениях; в самом характере притяжения они настоль­ ко расходятся друг с другом, что мы должны для каждого из них установить совершенно особые законы. Тяготение свойственно всей материи и в одинаковых массах материи, какого бы рода они ни были, имеет одинаковую величину; далее, действие тяготения подчинено определенно­ му закону распространения в пространстве из точки (обратная пропорциональность квадрату расстояния); наконец, тяготение оказывает свое действие на неограниченные расстояния, — оно не подлежит ни уничтожению, ни изменению. Сцепление, напротив, в каждом отдельном веществе имеет особый характер; оно уменьшается в зависимости от расстояния гораздо быст­ рее, нежели обратно пропорционально квадрату этого последнего, и совершенно исчезает уже на очень незначительных расстояниях. Таким образом, эти две силы недостаточно родственны

друг другу для того, чтобы их можно было обобщить в одну. Такое обобщ ение было бы призрач­ но: различие мелоду ними все-таки сделало бы из них две силы, и исследование одной ни в чем не упростило бы явлений другой, как это имело место при обобщ ении силы тяготения». Таким образом, к тому, что сказано в тексте о непереходимой границе объяснения законов природы, надо прибавить еще некоторое дальнейшее ограничение. Хотя в тех случаях, когда подлежащие объяснению явления не имеют м еаду собой различия по своей природе, попытку отнести их к одной и той же причине надо признать с научной точки зрения законной, однако для успеха такой попытки необходимо показать, что причина эта может производит данные явления по одному и тому же закону. Иначе единство причины останется простой догадкой, обобщ ение окажется лишь номинальным и не уменьшит числа конечных законов природы. 2. Cours de Philosophie Positive. II. 656. 3. См. выше, гл. XI кн. III. 4. Philosophy of Discovery. P. 185 seq. 5. Comte. Philosophie Positive. II. 434-437. 6. В качестве примера законной гипотезы, как она здесь охарактеризована, справедливо приво­ дили гипотезу Бруссэ, который, основываясь на вполне рациональном принципе, что всякая болезнь коренится в той или другой определенной части организма, смело предположил, что некоторые лихорадочные заболевания, локализация которых в теле не была установлена и которые потому назывались конституциональными, возникают в слизистой оболочке пище­ варительного канала. Теперь, правда, это предположение считают ошибочным. Но Бруссэ был вправе сделать его, так как, выводя следствия из своего предположения и сравнивая их с симп­ томами указанных болезней, он мог быть уверен, что гипотеза его будет опровергнута, если она не основательна, и был вправе ожидать, что сравнение ее с фактами окажет ему существенную помощь в деле построения другой, более согласной с наблюдаемыми явлениями, гипотезы. Всеми принятое теперь положение, что Земля есть естественный магнит, было первона­ чально гипотезой знаменитого Шльберта (1540-1605 гг., медик королевы Елизаветы англий­ ской и короля Иакова I; его сочинение De magnete. — В. И.). Другую гипотезу, против законности которой нельзя сделать никакого возражения и ко­ торая вполне пригодна для того, чтобы осветить путь научного исследования, представляет из себя высказываемая некоторыми новейшими писателями мысль, что мозг представляет собой вольтов столб и что каледая из его пульсаций есть разряд электричества в организме. Было замечено, что ощущение, производимое в руке биением мозга, имеет большое сходство с ударом гальванического тока. Шпотеза эта, если ее провести в ее следствиях, могла бы дать вероятное объяснение многим физиологическим фактам, и можно надеяться, что со временем мы настолько поймем условия гальванических явлений, чтобы быть в состоянии проверить истинность этой гипотезы при помощи наблюдения и эксперимента. Попытка локализовать в различных областях мозга различные душевные способности и склонности была, со стороны ее первоначального автора, законной научной гипотезой. Мы не должны поэтому порицать Галля за те крайне непрочные основания, на какие он часто опирался в этом процессе, по необходимости имевшем харакгер попытки; мы можем сожалеть только о том, что материал, едва достаточный для первой грубой гипотезы, поспешили пере­ работать в некоторое пустое подобие науки. Если действительно существует связь мелоду силой душевных способностей и различными степенями сложности центральной нервной системы, то самым подходящим средством для выяснения сущности этой связи, вероятно, было бы именно предварительное построение гипотезы, подобной гипотезе Галля. Только вследствие особой природы рассматриваемых здесь явлений, проверка всякой подобной гипотезы сопря­ жена с такими затруднениями, которых френологи не были в состоянии не только преодолеть, но и просто оценить. Замечательная теория Дарвина о происхождении видов также дает прекрасный пример законной гипотезы. То, что он называет «естественным подбором», есть не только vera causa, но и такая причина, которая, как доказано, способна производить следствия, однородные с те­ ми, какие ей приписывает гипотеза: вопрос о возможности всецело сводится здесь к вопросу о степени. Неразумно обвинять Дарвина (как это делали) в нарушении правил индукции. Пра­ вила индукции имеют дело с условиями доказательства. Дарвин никогда не утверлодал, что его

учение доказано. Он был связан требованиями и правилами не индукции, а гипотезы. А эти последние редко бывали выполнены в столь полной мере. Дарвин открыл многообещающий путь для исследований, результатов которых никто не может предвидеть. И не составляет ли чуда научного знания и таланта, что столь смелую мысль, которую кащый, по первому п о­ буждению, прямо отвергал, стали допускать и обсузвдать, хотя бы только в виде догадки?

1. Whewell. Philosophy of Discovery. P. 275, 276. 8. Принятию гипотезы о физической среде, проводящей свет, всего более способствовал тот достоверный факт, что свет проходит пространство, т. е. что он сообщается не мгновен­ но, а требует для этого некоторого времени (чего нельзя доказать относительно тяготения), и что он задерживается промежуточными предметами (чего не бывает с тяготением). В этих отношениях световые явления аналогичны явлениям механического движения твердого или жидкого вещества. Но мы не вправе принять, что механическое движение есть единственная сила в природе, обладающая такими признаками. 9. Philosophy of Discovery. Р. 274. 10. Ibid. P. 271. 11. Ibid. P. 251 и все прибавление G. 12. В самой последней переработке своей теории {Philosophy of Discovery. P. 331) д-р Юэль делает по вопросу о среде, передающей свет, такую уступку, которая, если ее взять в связи с остальным его учением по этому вопросу, не совсем, признаюсь, понятна для меня, но которая делает значительный шаг к устранению всего разногласия между нами, если только уже на самом деле не устраняет его. А именно, д-р Юэль защищает против сэра Уильяма Гамильтона положение, что всякая материя весома. Доказывая противоположное, сэр Уильям ссылается на светонос­ ный эф ир и на тепловую и электрическую жидкости, «которых, — говорит он, — мы не можем ни лишить вещественного характера, ни облечь признаком веса». «На это, — продолжает д-р Юэль, — я скажу следующее: именно потому, что я не могу облечь этих агентов признаком веса, я и лишаю их вещественного характера. Это — не вещества, не субстанции, а факторы, агенты. К этим невесомым агентам неправильно прилагать название невесомых жидкостей. Это, как мне кажется, уже доказано мною». Такое рассуждение имеет вполне философский характер. Но если светоносный эфир не есть материя, притом материя жидкая, то какое же значение имеет его волнообразное движение? Может ли волнообразно двигаться такой фак­ тор? Могут ли попеременно двигаться взад и вперед его частицы? Разве вся математическая теория волнообразного движения не предполагает для него материальной основы? Разве она не есть ряд дедукций из известных уже свойств упругих жидкостей? Такое мнение д-ра Юэля сводит волнообразное движение к образному обороту речи, а теорию световых волн — к положению, с которым все должны согласиться: а именно, что передача света совершается по законам, имеющим поразительное и замечательное сходство с законами волнообразного движения. Если д-р Юэль имеет в виду защищать это учение, то у меня с ним нет никакого разногласия относительно занимающего нас сейчас вопроса.

К нига III. Глава XVI 1. Вместо «атомов» (atoms) Миллю следовало бы сказать здесь «молекул». — В. И. 2. Так, вода, в которой восемь десятых (по весу) кислорода, растворяет большинство тел, содержа­ щих значительный процент этого газа: все азотнокислые соли (в которых заключается больше кислорода, чем во всех других средних солях), большинство'солей сернокислых, многие из уг­ лекислых и т. д. Точно так же тела, состоящие в значительной степени из горючих элементов, например, водорода и углерода, растворимы в веществах, имеющих такой же состав: так, смола растворяется в алкоголе, деготь — в скипидаре. Это эмпирическое обобщ ение далеко не обладает всеобщей истинностью, благодаря тому, без сомнения, что оно представляет собой лишь отдаленное (а потому легко парализуемое) следствие общих законов, скрытых слишком глубоко для того, чтобы мы могли проникнуть до них в настоящее время. Но со временем оно укажет, вероятно, такие способы исследования, которые поведут к открытию этих законов. 3. Или, по теории Лапласа, Солнца и его вращения. 4. См. выше, гл. V кн. III, § 7.

Книга III. Глава XVII 1. См. выше, гл.Х кн. III, § 2. 2. В предшествующем рассуждении мы говорили о среднем результате, как если бы это было совершенно одно и то же, что и среднее арифметическое. Но в индуктивном исследовании средний результат не есть арифметическая средняя, хотя при пояснении теории общ еиз­ вестными примерами разницей меэвду этими терминами можно пренебречь. Если уклонения в одну сторону от арифметической середины гораздо многочисленнее, чем уклонения от нее в другую сторону (которые менее многочисленны, но зато крупнее), то следствие постоянной причины, в противоположность причинам переменным, не будет совпадать с арифметической средней; оно должно быть меньше или больше ее, в зависимости от того, на какой стороне окажется большее число случаев уклонения. Это вытекает из той истины, установленной как индуктивным, так и дедуктивным путем, что незначительные уклонения от истинной середины встречаются гораздо чаще, чем значительные. Согласно математическому закону, «наиболее вероятно то определение одного или более неизменных элементов в наблюдении, в кото­ ром сумма квадратов отдельных аберраций» (или уклонений) «имеет наименьшую величину*. См. изложение этого принципа и общ едоступное объяснение его оснований у Джона Гершеля, в его рецензии на сочинение Кетлэ «О вероятностях», Essays. Р. 395 sqq.

К нига III. Глава XVIII 1. Essai Philosophique sur les Probabilities, пятое парижское издание. С. 7. 2. Мне кажется даже, что в громадном большинстве тех случаев, где нет никаких данных, осн о­ ванных на специальном опыте или на особом умозаключении, исчисление случайностей вовсе не может иметь места вследствие полной невозможности указать какой-либо принцип, кото­ рый послужил бы руководством для составления перечня возможностей. В случае с цветными шарами для нас вовсе не трудно сделать этот перечень, так как мы сами определяем, каковы будут у нас возможности. Но предположим случай, более близкий к тем, какие встречаются в природе: пусть в ящике будут шары не трех, а всех возможных цветов, и пусть нам не будет известно, насколько часто встречаются в природе или в произведениях искусства одни цвета сравнительно с другими. Как можно сделать здесь перечень случаев? Следует ли каждый от­ дельный отгенок считать за особый цвет? А если следует, то должно ли служить здесь мерилом обыкновенное зрение, или же зрение развитое — например, зрение художника?-От ответа на эти вопросы зависело бы в данном случае решение того, как оценить шансы против како­ го-либо отдельного цвета: будет ли это десять, двадцать, или же, может быть, пятьсот шансов на один. Меяеду тем, если бы мы знали из опыта, что данный цвет встречается в среднем известное число раз на каждую сотню или тысячу случаев, то нам ничего не надо было бы знать ни о частоте повторения, ни о числе других возможностей. 3. Prospective Review. 1850. Февраль. 4. «Если это неверно, то почему мы чувствуем, что первый случай создает гораздо большую вероятность, чем всякий отдельный последующий случай? Разве не потому, что первый случай указывает нам на возможность данного события (на адекватную ему причину), между тем как всякий дальнейший случай показывает только то, насколько часто встречаются нужные для этого события условия? Если не предполагать никакого отношения к причине, то его возможность не имела бы значения; между тем ясно, что ранее того, как данное событие случилось, мы могли предполагать его невозможным, т. е. могли думать, что в действительном мире не существует никакой физической энергии, способной произвести его... После же пер­ вого раза, который (как доказательство возможности) для вероятности вообще важнее всякого другого отдельного случая, число раз приобретает значение в смысле указания интенсивности или распространенности причины и ее независимости от условий всякого отдельного случая. Положим, например, мы берем тот или другой опасный прыжок и желаем оценить вероятность того, возможно ли его удачное повторение известное число раз. Наибольшее значение имеет первый раз, показывающий возможность такого прыжка вообще (прежде сомнительную). Вся­ кий же последующий прыжок показывает, что способность к нему теперь уже в большей степе­ ни зависит от самого прыгающего, что она больше и постояннее, так что искомая вероятность увеличивается. Никому в этом случае не пришло бы в голову умозаключать прямо от одного слу­ чая к следующему, не касаясь той физической энергии, какую выражает собой каэдый прыжок.

Не ясно ли отсюда, что мы (вернее — „мы, при развитом состоянии нашего знания“) никогда не заключаем непосредственно от наличия того или другого случая к вероятности его повто­ рения, что мы обращаемся тогда к причине его, видим в прошлых случаях указание на нее, и эту причину рассматриваем как руководство в будущем?* (Prospective Review. 1850. Февраль). 5. Только что цитированный писатель говорит, что оценка случайностей путем сравнения числа случаев, в которых данное событие встречается, с числом случаев, где оно не встречается, «была бы вообще совершенно ошибочной*, что это — «не настоящая теория вероятности*. Во всяком случае, такая оценка служит основанием для страхования и для всех тех исчислений случайностей в практической жизни, которые так часто оправдываются на опыте. Он высказывается против такой теории потому, что «на основании ее надо признать неизбежным такое событие, которое до сих пор никогда не обманывало ожиданий; между тем, это будет совершенно неверно, даже при очень значительном числе постоянных повторений этого события». Но указанное обстоятельство не составляет недостатка какой-либо отдельной теории; оно присуще всякому учению о случайностях. Никакой принцип их оценки не может принимать во внимание случаев, подобных предполагаемому автором статьи. Если то или другое событие ни разу не обманывало ожиданий, то в тех случаях, когда число опытов достаточно для исключения случайности, это событие на самом деле обладает всей той д о ­ стоверностью, какую может дать эмпирический закон: оно действительно достоверно, пока продолжает существовать то размещение причин, которое имело место при наблюдениях. Ес­ ли же происшествие не случается вопреки ожиданиям, то это зависит от какой-либо перемены в размещении причин. Но никакая теория случайностей не дает нам возможности заключать о будущей вероятности того или другого происшествия на основании прошлого времени, — если успели подвергнуться какой-либо перемене причины, способные влиять на это проис­ шествие. 6. Стр. 18, 19- Теорема изложена Лапласом не совсем в тех терминах, в каких изложил ее я; но легко показать, что наши изложения имеют тождественный смысл. 7. Т. е. вероятности того, что данная причина имела в этом случае место, — поскольку такая вероятность устанавливается на основании предшествующих наблюдений и опытов. — В. И. 8. Как на более полное изложение многих интересных вопросов, поднимаемых теорией веро­ ятностей, я могу указать на недавно вышедшее в Кэмбридже сочинение Венна, члена Cajus College’a: The Logic of Chance. Это — один из самых глубокомысленных и философских тракта­ тов, какие только появлялись, насколько мне известно, за многие последние годы по каким бы то ни было вопросам, имеющим отношение к логике и доказательству. Некоторые критические замечания Венна были мне очень полезны при пересмотре соответствующих глав настоящего моего сочинения. С отдельными мнениями Венна я, однако, не согласен; с какими именно, — это будет ясно всякому, кто прочтет как произведение Венна, так и настоящий мой труд.

К нига III. Глава XX 1. Hartley. Observations on man. Vol. I. P. 16. В сокращенном издании Пристли этого места нет.

К нига III. Глава XXI 1. В подлиннике faculties o f sense and consciousness. Термин «сознание» здесь у Милля означает то (довольно неопределенное и недостаточно им анализируемое) понятие, которое иначе обозначается терминами: «непосредственное сознавание или переживание». — В. И. 2. Я счастлив, что могу привести здесь следующее превосходное место из Essay on the Inductive Philosophy Баден-Пауэля, подтверждающее, как с исторической, так и с теоретической точки зрения, сказанное мной в тексте. Говоря об «убеждении во всеобщем и неизменном единооб­ разии природы», Пауэль замечает (р. 98-100): «Мы можем указать, что идея эта, в своем надлежащем объеме, отнюдь не имеет всеобщего признания и не развивается естественным путем. Правда, насколько простирается ежеднев­ ный опыт каждого человека, настолько же (но исключительно лишь в этих ограниченных пределах) человек усваивает себе некоторое убеждение, что то, что происходит вокруг него в данное время в узкой сфере его индивидуального наблюдения, будет подобным же образом происходить и впредь. Крестьянин уверен в том, что солнце, взошедшее сегодня, взойдет

и завтра, что за посевом и в этом году, как и в прошлом, последует в надлежащее время жатва, и т. п.; но у него нет понятия о подобных выводах относительно предметов, лежащих вне сферы его непосредственного наблюдения. Надо заметить при этом, что каждый разряд людей, допуская такую уверенность в ограниченной области своего собственного опыта (хотя бы они и сомневались в ней или отрицали ее для всего, выходящего за пределы этой области) в дей ­ ствительности доставляет бессознательное свидетельство ее всеобщей истинности. С другой стороны, такое ограничение ставят не только наиболее невежественные люди: стремление полагать, что все, что лежит вне области обыденного опыта или установленных уже законов природы, приходится на долю либо случайности, либо судьбы, либо произвольного вмеша­ тельства, и даже отвергать всякую попытку дать предположительное объяснение из физических причин такому явлению, которое с виду непостижимо, — такое стремление весьма обычно. Само учение, предполагающее общ ее значение за этой идеей единообразия природы, не только не является очевидным, естественным или интуитивным, но даже вовсе недоступно пониманию многих людей. Во всем своем объеме, во всей своей общности идея эта при­ суща лишь философу. Она, очевидно, есть результат философского развития и воспитания, а не самопроизвольное порозвдение какого бы то ни было первичного принципа, составля­ ющего естественную принадлежность ума, как это, по-видимому, думают некоторые. Это — не просто смутное убезвдение, усвояемое без исследования, как какое-то обыденное, давнее достояние, с которым мы всегда привыкли иметь дело; напротив, все обычные предрассудки и ассоциации идут с этой идеей в разрез. Это — приобретенная идея по преимуществу. Ее нельзя принять без глубокого изучения и размышления. Наиболее сведущим философом будет тот, кто всего тверже уверен в ней, хотя бы и вопреки общепринятым понятиям: усвоение ее зависит от объема и глубины его индуктивных изучений*. 3. См. гл. III кн. III, §1. 4. Следует отметить, что эти ранние обобщ ения предполагали не причинную связь (как это справедливо относительно научных индукций), а единообразие физических явлений. При этом наблюдатели были в такой же степени готовы признавать единообразие в сосущество­ вании явлений, как и в их последовательности. Но, с другой стороны, они никогда не думали, чтобы принцип единообразия охватывал всю природу: в своих обобщ ениях они подразуме­ вали не всеобщность единообразия, а лишь то, что, поскольку единообразие имело место в пределах их наблюдения, постольку же оно существует и вне этих пределов. Для состоятель­ ности индукции «огонь жжет* не требуется, чтобы вся природа повиновалась единообразным законам: единообразие требуется здесь для одного отдельного класса естественных явлений — для действий огня на наши чувства и на горючие вещества. И в этих пределах единообразие было принято не ранее опыта: оно было доказано опытом. Одни и те же подвергшиеся наблю­ дению случаи, доказывая более узкую истину, доказывали в то же время и такую часть истины более широкой, какая соответствовала этой более узкой истине. Только упуская из виду этот факт и считая закон причинной связи в его полном объеме необходимым предположением при самых ранних обобщ ениях, могли некоторые мыслители прийти к убенодению, будто закон причинной связи известен a priori, а не является и сам заключением из опыта. 5. Книга II, гл. III. 6. Один из наиболее выдающихся мыслителей молодого поколения во Франции, м-р Тэн (поме­ стивший в Revue de Deux Mondes самый мастерский — по крайней мере, в одном отношении — из всех когда-либо появлявшихся разборов настоящего сочинения), отвергая в этом и дру­ гих такого же характера психологических вопросах интуитивную теорию в ее обыкновенной форме, приписывает, тем не менее, закону причинной связи и некоторым другим из наиболее всеобщих законов ту достоверность за пределами человеческого опыта, какой я не нашел возможным признать за ними. В своем мнении он основывается на нашей способности к от­ влечению, в которой он, по-видимому, признает самостоятельный источник доказательства, — правда, не ведущий к новым истинам, но дающий нам уверенность во всеобщности истин, содержащихся в нашем опыте, — уверенность, какой не может дать этот опыт. При помощи отвлечения (как, по-видимому, думает Тэн), мы можем не только анализировать видимую нами часть природы и выделять заключающееся в ней элементы, но и отличать те из них, которые служат элементами системы природы, взятой в ее целом, от входящих специально в наш ограниченный земной опыт. Я не уверен в том, вполне ли понимаю мысль м-ра Тэна;

но я должен сознаться, что не представляю себе, каким образом чисто отвлеченное понятие, извлеченное нашим умом из опыта, может доказывать какой бы то ни было объективный факт во Вселенной — факт, лежащий вне той области, на которую простирается свидетельство этого опыта; а также не понимаю и того, каким образом, истолковывая в общих терминах данные опыта, можем мы пренебречь теми ограничениями, которым подчинены сами эти данные. Д-р Уорд в талантливой статье, напечатанной в Dublin Review за октябрь 1871 г., утверждает, что доказательств единообразия природы надо искать не в опыте, а лишь в «трансценденталь­ ных соображениях», и что поэтому все естественные науки были бы лишены своей основы, если бы такие трансцендентальные доказательства были невозможны. Коща говорят, что естественные науки зависят от предположения неизменности строя природы, то этим хотят сказать лишь то, что заключения естественных наук известны нам не за абсолютные истины: истинность их обусловлена единообразием строя природы, и даже самые убедительные наблюдения и эксперименты могут доказать только то, что результат будет истинным в том случае и до тех пор, если и пока останутся в силе теперешние законы природы. Одной этой уверенности нам вполне достаточно для руководства в нашем поведении. Сам д-р Уорд не думает, чтобы его трансцендентальные доказательства делали ее в практическом отно­ шении больше: как верующий католик, он убеэеден в том, что единообразный строй природы не только преяоде зависел, но и теперь то и дело зависит от сверхъестественного вмешательства. Но хотя я и должен был доказать только эту условную убедительность опытного доказа­ тельства, достаточную для практической жизни, я привел, однако, основания, заставляющие думать, что рассматриваемое единообразие, будучи само частью опыта, достаточно обосновано для того, чтобы мы могли вполне полагаться на него. Против этого Уорд приводит следующие аргументы. Во-первых (стр. 315), даже если допустить, что до сих пор действительно не было надлежа­ щим образом установлено ни одного случая нарушения единообразия природы, то все-таки мы знаем, что «количество постоянных естественных деятелей бесконечно и что число наблюден­ ных случаев единообразия в их действиях должно быть неизмеримо меньше одной тысячной всего их числа. Предположим на время, что люди науки нашли, что в каком-либо определен­ ном числе случаев (неизмеримо меньшем одной тысячной всего их количества) оказывался всегда в наличии известный факт — факт единообразия, и что не было найдено ни одного случая, где бы этот факт не имел силы. В праве ли ученые, спрашиваем мы, вывести из этих посылок, что данный факт имеет всеобщий характер? Ответ на такой вопрос очевиден сам собой. Сделаем фантастическое предположение, в котором заключение могло бы быть, одна­ ко, действительно проверено сообразно с приведенными аргументами. В одной африканской пустыне стоит огромное сплошное здание, окружающее обш ирное пространство и обитаемое некоторыми разумными существами, не могущими выйти за пределы этого пространства. В здании более тысячи комнат, которые несколько лет назад были наглухо заперты, причем никто не знает, где находятся ключи от них. Постоянными усилиями из всего числа ключей найдено двадцать пять, и соответствующие этим двадцати пяти ключам комнаты, расположен­ ные в различных местах всего здания, были открыты. При исследовании оказалось, что все эти комнаты имеют точную форму додекаэдра. Вправе ли будут тогда жители замкнутого простран­ ства утверэвдать с уверенностью, что и остальные 975 комнат построены по тому же плану?*. Да, они вправе утверждать это, — правда, не с полной уверенностью, однако (если ком­ наты, ключи к которым найдены, действительно «расположены в различных местах здания») с такой степенью вероятности, которая позволила бы им действовать согласно с этим пред­ положением, пока не стадо бы известным какое-либо исключение. Впрочем, аргумент Уорда не затрагивает моего доказательства, как оно изложено в тексте. Мое доказательство основано на том факте, что единообразие строя природы, как одного цело­ го, состоит из единообразных следований отдельных следствий за отдельными естественными факторами; что число этих естественных факторов в известной нам части Вселенной нельзя считать ни недоступным определению, ни особенно большим; что, как мы имеем теперь осн о­ вание думать, во всяком случае значительно большая часть их (если не каждый в отдельности, то, по крайней мере, в некоторых сочетаниях, в какие они входят между собой) подверглись наблюдению уже в достаточной степени для того, чтобы мы могли действительно установить некоторые из их законов; что, наконец, опыт наш в этом отношении достаточно велик для того, чтобы позволить нам иметь такую же уверенность в сплошном единообразии строя природы,

какую мы раньше имели в единообразиях последовательности между наиболее известными нам явлениями Если этот взгляд правилен, он уничтожает силу первого аргумента Уорда. Второй его аргумент заключается в том, что многие люди — как ученые, так и неученые — или даже большинство людей уверены в существовании вполне доказанных случаев нарушения единообразия природы: а именно, в существовании чудес. Но и это соображение не затрагивает сказанного мной в тексте. Я не допускаю никакого другого единообразия в явлениях природы, кроме закона причиной связи, и (как я объясняю это в XXV главе настоящей Книги, где говорит­ ся об «основаниях отрицания») чудо не представляет исключения из названного закона. Когда ссылаются на какое-либо чудо, всегда утверждают существование некоторого нового предыду­ щего, некоторой противодействующей причины: а именно, некоторого хотения со стороны сверхъестественного существа. А потому, для всех, кто существ, обладающих сверхчеловече­ ской властью над природой, считает одной из действительно существующих причин (vera causa), чудо есть чистый случай закона всеобщей причинной связи, а не уклонение от него. Последний и, по словам самого д-ра Уорда, наиболее сильный его аргумент есть общ еиз­ вестное положение Рида, Стюарта и их последователей: что опыт, давая нам знание прошлого и настоящего, не дает никакого знания относительно будущего. Я должен сознаться, что не признаю за этим аргументом никакой силы. Чем различаются мезвду собой будущий факт и прошлый или настоящий факт, кроме своего чисто временного отношения к живущим в дан­ ное время человеческим существам? Мне кажется достаточным ответ на этот вопрос, данный Пристли в его Examination o f Reid: а именно, что, хотя мы не имели никакого опыта относитель­ но того, каково есть будущее, мы имели, однако, обширный опыт относительно того, каково было будущее. «Скачок в темноту* (по выражению проф. Бэна) от прошлого к будущему является совершенно в такой же степени и ничуть не более скачком в темноту, как и скачок от прошло­ го, которое мы наблюдали лично, к прошлому, которого мы лично не наблюдали. Я согласен с мнением Бэна, что сходство мезвду фактами, подвергшимися нашему опыту, и фактами, ему не подвергшимися, подсказывается нам, в силу известного закона нашей природы, уже самой энергией представления, правде чем оно получит себе доказательство в опыте. Эта психологи­ ческая истина не стоит, однако (как это, по-видимому, полагает Уорд, когда он критикует мне­ ние Бэна), в противоречии с той логической истиной, что доказывается такое сходство опытом. Доказательство здесь следует за предположением и состоит в том, что опыт, выступая на сцену, неизменно подтверждает это предположение. Те факты, которые, пока они были будущими и, как несуществующее, еще не могли быть предметом наблюдения, — переходя в настоящее и становясь доступными наблюдению, постоянно оказываются в согласии с прошлыми. Д-р Мак-Кош утверждает (Examination of Mr. J. S. Mill's Philosophy. P. 257), что единообразие строя природы и закон причинной связи — не одно и то же. Допуская, что первое действи­ тельно основывается только на долговременном опыте и что нет ничего непостижимого или безусловно невероятного в том, что существуют миры, где оно не имеет места, он полагает, что закон причинной связи познается нами интуитивно. Однако в явлениях природы нет ни­ каких других единообразий, кроме тех, которые обусловливаются законом причинной связи; поэтому, пока есть какое-либо сомнение в том, что вся природа единообразна (по крайней мере, в тех случаях, когда нет вмешательства какой-либо новой, сверхъестественной причи­ ны), сомнение это необходимо влечет за собой и сомнение (не в действительности, конечно, а) во всеобщности причинной связи. Если единообразие строя природы имеет какие-либо исключения, если те или другие события следуют друг за другом без определенных законов, то постольку же теряет силу и закон причинной связи, так как существуют, следовательно, явления, не зависящие от причин.

К нига III. Глава XXII 1. Книга I, гл. VII. 2. В некоторых случаях для признания или узнавания разряда достаточно бывает какого-либо одного бросающегося в глаза свойства; но по большей части для этого требуется несколько свойств, из которых каждое, взятое в отдельности, принадлежит как данному, так и другим разрядам. Цвет и блеск алмаза общи ему с составом, из которого приготовляются поддельные алмазы; его октоэдрическая форма обща ему с квасцами и магнитным железняком. Но цвет, блеск и эта форма вместе указывают на разряд «алмаз*, т. е., служат для нас признаком, вопервых, того, что данное вещество горюче, что при сгорании оно дает углекислоту, что его

нельзя резать ни одним из известных нам веществ, затем многих других уже известных свойств и, наконец, того факта, что данный разряд отличается еще неопределенным количеством до сих пор не установленных признаков.

3. Воззрение это предполагает, разумеется, что аллотропические формы одного и того же в хи­ мическом отношении вещества являются различными разрядами. И они действительно пред­ ставляют из себя такие «разряды» — в том смысле этого слова, в каком мы употребляем его в настоящем сочинении. 4. Проф. Бэн (Logic. II. 13) упоминает о двух эмпирических законах, которые он признает (после закона, связующего тяжесть с сопротивлением движению) «двумя наиболее широкими закона­ ми, какие вообще были открыты до сих пор относительно соединения двух различных свойств в веществах». Первый из них — это тот, который устанавливает обратную пропорциональ­ ность меяоду атомным весом и удельной теплотой. Для равных весовых частей простых тел произведение их атомного веса на число, выражающее их удельную теплоту, дает приблизи­ тельно одну и ту же величину. Величина эта для всех элементов колеблется около постоянного числа 6. Другой закон касается отношения «между удельным весом веществ в газообразном состоянии и их атомными весами. В некоторых случаях эти два числа равны, в других же — одно из них есть кратное другого*. Нет ни малейшего основания думать, чтобы какое-либо из этих обобщений было конеч­ ным законом. Оба они, несомненно, указывают на законы высшего порядка. Так как теплота, необходимая для сообщения той или другой определенной температуры одному и тому же весовому количеству различных веществ (называемая их «удельной теплотой*), обратно про­ порциональна их атомному весу, т. е. прямо пропорциональна числу атомов в этом весовом количестве вещества, то отсюда следует, что для сообщения данной температуры одному атому всякого вещества нужно одинаковое количество теплоты: таким образом, это — в высшей степени интересный и важный закон; но это — закон причинной связи. Другой закон, упоминаемый м-ром Бэном, подсказывает то заключение, что в газообразном состоянии все вещества содержат в одинаковых объемах одно и то же число атомов, чего (ввиду исчезновения при газообраз­ ном состоянии всякой силы сцепления) и можно было естественно ожидать, хотя и нельзя было бы прямо предположить. И этот закон может быть некоторым результатом действия известных причин: а именно, молекулярных движений. Случаи, где одно из указанных чисел не тождественно с другим, а есть его кратное, можно объяснить при помощи того, вполне правдоподобного предположения, что при теперешнем определении атомных весов некоторых веществ мы принимаем в них два или три атома за один или, наоборот, один атом за несколько. 5. Д-р Мак-Кош (см. стр. 324 его книги) считает законы химического соединения тел не подчи­ ненными принципу причинной связи и думает, что мы сделали упущение, не позаботившись дать в настоящем трактате специальные правила для исследования и доказательства этих зако­ нов. Однако выше я уже объяснил, что всякое химическое соединение есть случай причинной связи. Так, когда говорят, что вода состоит из водорода и кислорода, то этим утверждают, что водород и кислород, действуя друг на друга при известных условиях, производят свойства воды. А потому и здесь приложимы правила индукции, как они установлены в настоящем сочинении. Те же специальные приспособления индуктивных методов, какие могут потребо­ ваться для приложения их в химии или какой-либо другой науке, должны составлять предмет особых сочинений по логике этих наук (такова, например, последняя часть сочинения проф. Бэна), — к общей же логике они не относятся. Д-р Мак-Кош выражает сожаление (стр. 325) также и по тому поводу, что я не указал правил для тех наук, которые «стремятся к установлению не причин или состава явлений, а классов: а именно, естественных классов*. Но такими правилами могут служить только принципы и правила естественно-научной классификации, которые, как я имел полное основание думать, изложены мной с значительной подробностью. Впрочем, это далеко не единственный случай, дающий повод усомниться в знакомстве д-ра Мак-Коша с содержанием тех книг, которые он разбирает.

К нига III. Глава XXIII 1. М-р де-Морган в своей Formal Logic делает справедливое замечание, что из таких двух посылок, как «большинство А суть В» и «большинство А суть С», мы можем с достоверностью заключить, что некоторые В суть С. Но это и составляет крайний предел тех заключений, какие можно

вывести из двух приблизительных обобщ ений, точная степень приближения которых ко все­ общности неизвестна или неопределенна. 2. Rationale of Judicial Evidence. Vol. III. P. 224. 3. Изложенное здесь исчисление вероятностей вызвало возражения со стороны одного матема­ тика из числа моих знакомых. По его мнению, правильное истолкование имеющихся в рас­ сматриваемом случае возможностей будет таково. Если вещь (назовем ее Т), представляющая из себя одновременно А и С, есть в то же время и В, то истинно нечто, что бывает истинным лишь два раза на каждые три, и еще нечто, что истинно лишь три раза на казвдые четыре. Так как первый факт бывает истинным восемь раз из двенадцати, а второй — шесть раз из казвдых восьми, а следовательно и из этих восьми, то оба факта вместе будут истинными лишь шесть раз из двенадцати. С другой стороны, если Т, будучи как А, так и С, не есть, однако, В, то истинно нечто такое, что бывает истинным лишь один раз из казвдых трех, и нечто иное, что истинно лишь один раз из казвдых четырех. Так как первый факт бывает истинным четыре раза из двенадцати, а последний — один раз из каждых четырех, а следовательно и из этих четырех, то оба факта вместе будут истинными лишь один раз из двенадцати. Таким образом, Т есть В шесть раз из двенадцати, а не есть В лишь один раз из двенадцати, что составит сравнитель­ ную вероятность не одиннадцати против одного, как я заключил выше, а шести против одного. В седьмом издании я признал такое рассузвдение правильным. Более внимательное рас­ смотрение вопроса убедило меня, однако, что оно заключает в себе ошибку. Критик, — основываясь на том, что А бывает В восемь раз из двенадцати, а С бывает В шесть раз из восьми, а следовательно шесть раз и из этих восьми, — заключает отсюда, что оба эти факта вместе истинны лишь шесть раз из каждых двенадцати. Таким образом, по его мнению, раз из двенадцати произвольно взятых А только восемь суть В, а остальные четыре не суть В, то в такой же степени факт, что из двенадцати А четыре не будут В, будет справедлив и в том случае, если эти двенадцать А будут взяты из числа тех А, которые вместе с тем суть и С. Основываясь на таком предположении, он приходит к странному выводу, что между вещами, которые суть одновременно и А, и С, В встречается реже, чем мезвду А или С, взятыми в отдельности; таким образом, оказывается, что относительно вещи, имеющей два шанса быть В, мы можем с меньшей вероятностью заключить, что она будет В, чем если бы она имела лишь какой-либо один из этих шансов. Наш автор (как остроумно заметил другой критик) прилагает к рассматриваемому вопросу такой способ исчисления, какой пригоден лишь для вопроса противоположного характера. Ес­ ли бы вопрос был поставлен таким образом: из каждых трех В два суть А, а из казвдых четырех В три суть С; сколько В будут одновременно А и С? — тогда его рассузвдение было бы правиль­ но. В самом деле, те В, которые суть одновременно и А, и С, должны быть малочисленнее тех В, которые суть А, или тех В, которые суть С, и для определения их числа мы долэкны казвдое из этих чисел уменьшить пропорционально другому. Когда же вопрос заключается в опреде­ лении не того, сколько В суть одновременно и А, и С, а того, сколько вещей, представляющих собой А и С, суть В, то очевидно, что мезвду этими вещами В долэкно встречаться не реже, а чаще, чем мезвду вещами, которые суть только А, или мезвду вещами, которые суть только С. Правильную теорию вероятностей всего лучше моэкно установить, если обратиться к тем научным основаниям, на которых покоятся эти отношения. Степень повторяемости того или другого совпадения обусловливается и измеряется повторяемостью, а также силой причин, благоприятных для этого совпадения. Если из казвдых произвольно взятых двенадцати А восемь суть В, а четыре не суть В, то это указывает на существование таких действующих на А причин, которые стремятся сделать его В, а также и на то, что причины эти достаточно постоянны и могущественны, чтобы проявить свое действие в восьми случаях из двенадцати, но бессильны в остальных четырех. Точно так же, если из двенадцати С девять суть В, а три не суть В, то долж­ ны быть соответствующие причины, действующие на С и осуществляющиеся в девяти случаях из двенадцати, оказываясь бессильными в остальных трех. Предположим теперь двенадцать случаев, которые суть как А, так и С. Все эти двенадцать случаев находятся под действием обоих рядов причин. Одного из этих рядов достаточно для произведения В в восьми случаях из две­ надцати, другого — в девяти. Анализ показывает, что из двенадцати случаев шесть В получится, благодаря действию обои х рядов причин, еще два — благодаря причинам, действующим на А, и еще три — благодаря причинам, действующим на С, так что останется лишь один случай, где

все причины будут недействительными. Следовательно, всего-навсего В получится в одинна­ дцати случаях из двенадцати, т. с., значит, приведенное в тексте исчисление сделано правильно.

К нига III. Глава XXIV 1. См. выше, гл. V кн. I. 2. Sensible or other impressions. Из того, что Милль ставит здесь рядом с термином sensible слово other видно, что понятие impressions он употребляет в данном месте в том смысле, в каком его употреблял Юм: в смысле «оригинальной» первично переживаемой (не воспроизводимой) психической действительности, хотя бы она и не имела собственно чувственного характера (таковы, например, эмоции, акты воли). — В. И. 3. См. выше, nn.V кн. I, § 1 и di.V кн. И, § 5. 4. Аксиому «отняв от равных величин равные, получаем равные разности» можно доказать на основании двух аксиом, приведенных в тексте. Если А = а и В = Ь} тоА —В = а — Ь. Действительно, положим, что эти разности неравны: что, например, А —В = а —Ъ+ с. Тогда, так как В = Ь, то, прибавив равные к равным, получим А = a -f с. Но А = а. Следовательно, а = а — с, что невозможно. Доказав это положение, мы можем, основываясь на нем, доказать также следующую аксиому: «от прибавления равных величин к неравным получаются неравные суммы». Если А = а, а В не = 6, то А + В не = а + Ь. Действительно, предположим, что эти суммы равны. Тогда, так как А = а и А + В = а + Ь, получим, отнимая равные от равных, В = Ь, что противно условию. Точно так же можно доказать, что две вещи, одна из которых равна, а другая не равна третьей, не равны между собой. Если А = а и Л не = J?, то и о не = В . Действительно, предположим, что а = В . Тогда, так как А = о, и а = В и так как вещи, равные одной и той же вещи, равны м еэду собой, то мы получаем А = В , что противно условию. 5. Геометры обыкновенно предпочитали определять параллельные линии как «такие, которые находятся в одной и той же плоскости и никогда не встречаются». Но такое определение делало необходимым принимать в качестве добавочной аксиомы еще какое-либо свойство параллельных линий; и неудачный выбор тех свойств, какими пользовались для этой цели Ев­ клид и другие геометры, всегда ставили в упрек элементарной геометрии. Даже как словесное определение, равенство расстояния все же более г.:ригодно для характеристики параллельных линий, так как оно представляет собой признак, действительно подразумевающийся в зна­ чении названия этих линий. Если бы слово «параллельный» обозначало лишь то, что линии находятся в одной и той же плоскости и никогда не встречаются, то мы не чувствовали бы несообразности, говоря о какой-либо кривой, что она параллельна своей асимптоте. Значение параллельных линий — в том, что они имеют совершенно одно и то же направление и поэтому не приближаются друг к другу и не удаляются одна от другой, и такое представление прямо вызывается в нас созерцанием природы. Что такие линии никогда не встретятся, это само собой подразумевается в более широком утверждении, что они везде находятся менаду собой на равном расстоянии. С другой стороны, положение, что все прямые линии, лежащие в од­ ной и той же плоскости и находящиеся не на равном расстоянии друг от друга, непременно встретятся, можно самым строгим образом доказать при помощи основного свойства прямых линий, указанного в тексте: если они выходят из одной и той же точки, то они беспредельно все более расходятся между собой. 6. Philosophie Positive. III. 414-416.

К нига III. Глава XXV 1. Термин disbelief, по нашему мнению, всего удобнее перевести «отрицание»; это слово, хотя оно и имеет еще и другое значение, все же, по-видимому; лучше выражает смысл disbelief, чем те термины, между которыми колебался в своем переводе Г. Ф. Резенер («неверие», «недоверие», «несогласие»). - В. И.

2. См. два замечательных приложения (А и F) в его Inquiry into the Relation of Cause and Effect. 3. Сиамский король, рассказывается в аневдоте, верил всему, что говорили о своей родине голландские путешественники (хотя они многое в своих рассказах преувеличивали), но наотрез

отказался поверить тому, что в Голландии иногда бывает так холодно, что вода делается твердой. — В. И. 4. Известный римский писатель Гай Плиний Секунд Старший (2 3 -7 9 г. по P. X.) в VII книге своей энциклопедической Naturalis Historia добросовестно и с доверием приводит множество свидетельств разных писателей древности о существовании людей «с одним глазом во лбу», «обладающих правою грудью мужскою, а левою женскою», «с собачьими головами, с лаем вместо голоса», «вовсе не имеющих рта, одевающихся в листья, живущих только дыханием и запахами, которые они втягивают через ноздри; вместо пищи и питья этим людям служат разные запахи корней, цветов и лесных яблок, которые они носят с собой в случае долгих путешествий, чтобы никогда не было недостатка в запахе» и т. д. (С. Plini Secundi Naturalis Historiae libri XXXVII, rcc. I. Sillig, 1852. Vol. II. P. 4 sqq.). - В. И. 5. Писатель, на которого я не раз уже ссылался, определяет «невозможное» как нечто такое, для произведения чего в мире не существует никакой адекватной причины. Определение это не охватывает таких невозможностей, как «дважды два — пять», «две прямые линии заключают пространство» или «нечто начинает свое существование без причины». Я не могу представить себе никакого другого определения невозможности, достаточно широкого, чтобы объять все ее разновидности, кроме того, какое дано мной выше, а именно: невозможность есть то, истинность чего противоречила бы совершенной индукции, т. е. наиболее убедительному доказательству всеобщей истинности, каким только мы располагаем. Что касается тех пресловутых невозможностей, которые основываются лишь на нашем неведении причины, способной произвести предполагаемые следствия, то лишь очень не­ многие из них бесспорно невозможны или безусловно невероятны. Еще немного лет тому назад видное место среди подобных невозможностей занимали такие факты, как переезд по семидесяти миль в час, безболезненные хирургические операции и разговор при помощи мгновенных сигналов между Лондоном и Нью-Йорком. 6. Однако не в 999 раз большей, как это могло бы показаться с первого взгляда. Полный анализ разбираемых случаев показывает (правдивость свидетеля постоянно предполагаем равной 9/м) и что при 10 ООО тиражей № 79 попадется девять раз и один раз будет иметь место неправильное заявление о нем, так что достоверность заявления № 79 будет равна 9/ю- Меиоду тем белый шар выйдет при таком же количестве тиражей девять раз, а неправильное заявление о нем будет иметь место 999 раз. Таким образом, достоверность заявления о белом шаре будет равна 9/ ioo8, а отношение между двумя рассматриваемыми вероятностями будет 1008:10, так что одно заявление будет достовернее другого лишь приблизительно в сто раз, а не в 999.

К нига IV. Глава I 1. См. выше, гл. II кн. III, § 3 ,4 ,5 . 2. У Милля здесь стоит metaphysical. Мы уже указывали (см. выше, стр. 713, прим. 6), что Милль «метафизикой» называет по большей части психологию, а также и основанную на психоло­ гии «теорию познания». Здесь, как и в начале следующей главы, Милль имеет в виду именно психологию. Такое словоупотребление вообще распространено в английской философской ли­ тературе; так, Гамильтоновы лекции по психологии озаглавлены Lectures on Metaphysics. — В. И.

К нига IV. Глава II 1. В подлиннике: О / abstraction, or the formation of conceptions. Ввиду отсутствия единообразия в употреблении основных терминов психологии ума, считаем нелишним указать здесь, какие термины употребляются большинством английских писателей. Idea обозначает решительно всякое духовное состояние умственного порядка, все, что не есть ощущение, чувствование, хотение, — все, для чего требуется воспроизведение, или память; в этом смысле термин idea приблизительно равнозначен thought. Для обозначения, в частности, идеи («представления») о единичном предмете употребляется или тот же термин idea — с указанием представля­ емого предмета (причем единичный харакгер представления указывается сочетанием слов, например, the idea of this table), или же терминами: concrete idea, image, representation и т. п. «Понятие» (под этим термином английские писатели разумеют совокупность общ их целому классу признаков) они обозначают терминами abstract idea, general idea, concept, conception,

notion (а также general notion; об этом см. цитаты из Lectures и Discussions Гамильтона в An Ex­ amination etc. Д. С. Милля, 1888. Р. 410). Милль, как и большинство новых английских писателей (в том числе и У. Гамильтон), держится номиналистической точки зрения. В той главе An Examination etc., на которую он ссылается во втором своем примечании к настоящей главе, Милль говорит: «Общих понятий (general concepts) у нас, строго говоря, нет; мы обладаем только сложными идеями конкретных предметов. Но мы можем обращать внимание исключительно на известные части конкретной идеи и тем давать одним этим частям возможность определять дальнейшее течение мыслей, как оно обусловливается ассоциацией...» (Р. 393). Самый процесс этого выделения общего состоит из четырех моментов (здесь Милль приводит цитату из Lectures У. Гамильтона): восприятия или воспроизведения в уме значительного количества вещей, признания их сходными или несходными, направления внимания на сходное и отвлечения от несходного (attention and abstraction) и, наконец, синтеза сходных признаков в сознании (An Examination. Р. 392). — В. И. 2. М-р Бэли дал самую лучшую формулировку этому учению. «Общее имя, говорит он, возбуж­ дает образ иногда одного ранее виденного индивидуального предмета данного класса, иногда другого, а часто и многих предметов последовательно; иногда же оно возбузвдает образ, соста­ вившийся из элементов нескольких различных предметов посредством некоторого скрытого процесса, которого я не сознаю» (Letters on the Philosophy of the Human Mind. 1 Series, letter 22). Но м-р Бэли должен допустить, что наши индукции и умозаключения относительно классов мы выполняем при помощи этой идеи или представления (idea or conception) о том или другом индивидууме из соответствующего класса. Этого только мне и нужно. Имя класса вызывает некоторую идею, посредством которой мы можем во всех случаях и для всяких целей думать о классе как о таковом, а не только о том или другом из входящих в его состав индивидуумов. 3. Я более обстоятельно исследовал этот вопрос в XVII главе моего An Examination of Sir Wiliam Hamilton's Philosophy, озаглавленной «Учение о концептах, или общ их понятиях» (The Doctrine of Concepts or General Notions), в которой изложены мои последние воззрения по этому вопросу. 4. Д-р Юэль дает еще следующие примеры несоответствующих понятий (Phil. Ind. Sc. II. 185): «Аристотель и его последователи тщетно старались объяснить механическое соотнош ение сил в рычаге, прилагая несоответствующие геометрические понятия о свойствах круга; точ­ но так же им не удалось объяснить форму светового пятна, производимого солнцем, когда оно светит сквозь небольшое отверстие, так как они прилагали несоответствующее понятие о круглом качестве солнечного света; они бесплодно рассузвдали об элементарном строе­ нии тел, потому что они брали несоответствующее понятие о сходстве менаду элементами и сложным телом, вместо истинного понятия о том, что элементы только определяют свойства сложного тела». Однако в этих случаях есть нечто большее, чем «несоответствующие* поня­ тия: здесь ошибочные понятия — такие, которым нет прототипа в природе, которым ничто не соответствует в действительности. Это очевидно в двух последних примерах, но столь же справедливо и в первом: те «свойства круга», к которым сводили отношения сил, были совер­ шенно фантастическими. Таким образом, здесь есть еще другая ошибка, помимо ошибочного выбора принципа обобщения: здесь было неправильное предположение относительно фактов. Известные законы природы старались разложить или объяснить из некоторого более общего закона, а закон этот был не просто несоответствующим, а вовсе нереальным, воображаемым.

Книга IV. Глава III 1. Это положение было ош ибочно понято в том смысле, будто я утверяодаю, что уверенность есть не что иное, как некоторая непреодолимая ассоциация. Я считаю необходимым заметить, что здесь я не высказываю никакой теории относительно конечного анализа умозаключения и уверенности — двух из наиболее темных предметов аналитической психологии. Я говорю не о самих способностях, а только о предварительных условиях, необходимых для того, чтобы дать этим способностям возможность действовать, и утверщ аю, что язык не входит в число этих необходимых условий, так как для этой цели достаточно одних впечатлений и ассоциаций. Теория уверенности, сводящая ее на непреодолимые ассоциации, и трудности, связанные с этим вопросом, обстоятельно разобраны в примечаниях к новому изданию Analysis of the Phenomena of the Human Mind м-ра Джеймса Милля.

2. М-р Бэли согласен со мной в том, что с полным правом можно сказать, что я умозаклю­ чаю, всякий раз, как «на основании чего-либо, действительно предстоящего моим чувствам, в соединении с прежним опытом я бываю убежден в том, что что-нибудь произошло или произойдет или происходит вне сферы моего личного наблюдения». И я рассуждаю при этом, конечно, индуктивно, так как дедуктивное умозаключение исключается здесь уже самими о б ­ стоятельствами случая (The Theory of Reasoning. 2 ed. P. 27).

К нига IV. Глава IV 1. Novum Organum Renovatum. P. 35-37. 2. Ibid. P.39-40. 3. E, ex, extra, extraneus, etranger, stranger. Иногда приводят еще другой этимологический пример — происхождение английского слова uncle от латинского avus. Хотя едва ли можно найти два слова, у которых было бы меньше внешних признаков сродства, тем не менее между ними лежит только одно звено: avus, avunculus, uncle. Точно также пилигрим (pilgrim) происходит от ager.per agrum, peragrinus,

peregrinus, pellegrino, pilgrim. Проф. Бэн дает несколько подходящих примеров таких изменений смысла. Слово damp первоначально обозначало «сырость», «влажность». Однако, так как это свойство часто сопро­ вождается ощущением холода или зноба, то damp сильно внушает духу идею холода. Но и это еще не все. Исходя из этого переносного значения, мы говорим о damping (по первоначаль­ ному смыслу «сыреющей») пылкости того или другого человека — метафора, основывающаяся на одном только признаке охлаждения; мы идем еще дальше, называя the damper железную подвижную часть, запирающую отверстие камина, причем и здесь еще не вполне исчезло первоначальное значение этого слова. Подобным же образом, хотя dry обозначает отсутствие влаги, воды, жидкости, однако оно прилагается к серной кислоте, содержащей воду, которая не перестает от этого быть влагой, или жидким веществом. То же самое в выражениях: «сухой херес», «сухое шампанское» и т.д. Street, первоначально обозначавшее вымощенную дорогу, с домами или без них по бокам, было распространено на дороги с домами по обеим сторонам — как вымощенные, так и невымощенные (т. е. на «улицы»). Impertinent сначала значило «не относящийся к делу», «посторонний» для той или другой преследуемой в данный момент цели; а через это значение оно получило смысл: «вмешивающийся в чужие дела», «незваный», «невоспитанный», «дерзкий» (Logic. II. 173-4). 4. Essays. P. 214.

К нига IV. Глава V 1. Дальнейшие примеры Милля, касающиеся перемен в значении некоторых английских слов в течение настоящего столетия, недоступны для понимания без обстоятельных пояснений, да и излишни после всего сказанного выше. Поэтому мы решаемся их опустить. — Милль вряд ли прав в этой своей борьбе против «вульгарности». Конечно, некоторые изменения могут вредить точности языка, но в общем в них — жизнь языка: уничтожить все их значило бы прекратить его развитие. — В. И. 2. Англ. о//, нем. б /, франц. huile, итал. ойо — от лат. oleum, происходящего от названия маслины

(otea). - В. И. 3. Historical Introduction. Vol. I. P. 66-8. 4. Опермент, или аурипигмент, есть трехсернистый мышьяк; его формула As2S3. — В. И. 5. Vitriol (в этом значении) — купорос. — В. И. 6. В оригинале: instead of the active principle of the juice resiging in fecula, it is a peculiar proximate principle. - В. И.

1. Эта выдержка из Фармакологии д-ра Париса фигурирует у Милля еще в первых изданиях его «Системы логики». Следовательно, сочинение д-ра Париса вышло сравнительно уже давно; а при быстром росте химии и основанной на ней фармакологии неудивительно, что некоторые из затронутых здесь научных теорий теперь сильно уже изменились. — В. И.

8. Minister (корень щ откуда minus, «меньше») первоначально значило «меньший», «подчинен­ ный», «слуга», «помощник» и т. п. Слово это имело много значений и употреблялось в древности в смысле «домашнего слуги», «прислужника при богослужении», «исполнителя тех или других официальных обязанностей», а также в таких значениях, как, например, ales minister fulminis (= орел Юпитера), ministri regis («помощники царя» = римские сенаторы). См.: К Е. Georges. Ausfuhrliches, Lateinisch — Deutsches Handworterbuch. 7 Aufl. Lpz., 1880. В Средние века к этому присоединился ряд новых значений (см. Glossariam mediae et infimae latinitatis. Du Cange% Т. IV, 1845), идущих от основного понятия: «слуга», «помощник». Под широким смыслом тер­ мина Милль разумеет, очевидно, все эти многочисленные значения, объединенные основным значением слова, а под узким — то, какое этот термин имеет и в русском языке (т.-е, значение такого помощника представителя верховной власти, который заведует одной из крупнейших отраслей государственной деятельности). Auctor (по Du Cange'y) значит первоначально собственник, а также продавец вещи. Против словопроизводства Дюканжа (от ougeo) бенедиктинцы (glossariom) выдвигают происхождение от древнего галльского слова Author (господин). — В. И. 9. Lapsus calami со стороны Милля: в действительности, дело было как раз наоборот. Слово клерк {clerc, clericus) обозначало первоначально не «ученого», а «клирика», члена клира, т.е. духовенства. Название «клира» ( clerus, xXfjpo?, первоначальное значение которого «жребий») в применении к духовенству (в отличие от Ха6<;, совокупности мирян) усвоено от упоминае­ мого в Священном Писании (Деяния, I, 2 3 -2 6 ) способа избрания на апостольское служение (посредством жребия) ап. Матфея. Обозначать «ученого» слово clericus стало именно потому, что в средние века единственными «учеными» и даже просто грамотными людьми были члены духовенства. Эволюция значений слова clerc в английском языке шла таким образом: сначала оно означало члена духовного сословия; затем оно получило и другие значения: человека грамотного, образованного, ученого, студента и т. п.; наконец, оно стало обозначать также и людей всех тех профессий, для которых требовалась, хотя бы не ученость, а просто гра­ мотность и некоторое образование: конторщиков (торговые клерки), секретарей и писцов в административных и судебных учреяадениях и т.д. — В. И.

К нига IV. Глава VI 1. History of Scientific Ideas. II. 110, 111. 2. Ibid. 111-113. 3. По нашему мнению, приложение здесь (как и выше, гл. IV кн. IV, § 6) термина «механический» к такому пользованию именами, предложениями и умозаключениями, которое не сопровоиадается сознанием их содержания, — неудачно. Термин этот, в применении к умственным процессам, сросся с рядом других представлений, которых на самом деле Милль вовсе не име­ ет в виду в данном случае. — В. И.

Книга IV. Глава VII 1. Свое учение о классификации Милль основывает преимущественно на классификациях бота­ нической и зоологической, как они были установлены в то время, когда писалась «Система логики*. В настоящее время специалисты найдут, конечно, много устаревшего в тех подразде­ лениях и их названиях, которые читатель найдет на дальнейших страницах. Вопрос о «виде» — основной единице всех «естественных классификаций» — горячо обсуиадался со времени появления эволюционной теории, и в настоящее время «вид» в есте­ ственной истории отчасти потерял свою прежнюю строгую определенность. «Учение Дарвина сделало очевидным, что единственной естественной классификацией животных является ге­ неалогическое древо, с разной величины пробелами в разных местах его; отсюда возможность существования переходных форм, неясность „видов"...* ( Encyclop. Brit. 9 ed. Zoology). — В. И.

2. Блэнвиль (Henry-Marie Ducrotaye, de Blainviilc), знаменитый французский зоолог, 1777-1850, «по стопам Биша, отделял жизнь органическую от животной и отличительными призна­ ками последней считал чувствительность и способность к передвижению, или локомоции. Для локомоции и установления отношений животных к внешнему миру важно соотношение менаду органом чувствительности — нервной системой — и внешней поверхностью живот­ ного; отсюда для Блэнвиля внешняя форма животного — та поверхность, которая отделяет

его от окружающей среды, составляла существенный и основной признак каждого животного. На этом признаке и основана классификация Блэнвиля. Он различал 3 крупных отдела: живот­ ных аморфных (animaux amorphes ou amorphozoaires), лучистых (rayonnes ou actinozoaires), симметричных (bilateraux ou zygomorphozoaires). Это деление теперь оставлено, но более мелкие группы, составленный Блэнвилем, сохранены, как вполне естественные* (La grande Encyclopedic. Vol. VI, art. Blainville). — В.И. 3. Novum Organum Renovatum. P. 286,287. 4. History of Scientific Ideas. II. 120-122. 5. Называется так по треугольной форме своих стручочков. — В. И. 6. Novum Organum Renovatum. Р. 274. 7. History of Scientific Ideas. I. 133.

К нига IV. Глава VIII 1. Под именем «классификации рядами» (classification by series) Милль разумеет расположение естественных групп в ряды, или цепи, по той степени, в какой каждая из этих групп представ­ ляет явления, считаемые характерными для того более крупного класса, в который входит этот ряд групп. Эта часть процесса классификации является дополнением к основному процессу об­ разования естественных групп; ее можно было бы иначе назвать «классификацией по типу де­ рева», так как, с точки зрения эволюционной теории, располагаемые в «ряд* естественные груп­ пы происходят от общих предков и таким образом составляют «ветви* общего им всем ствола. Милль в этих двух последних главах кн. IV обсуждает лишь некоторые пункты учения о классификации; систематическое и достаточно обстоятельное изложение относящихся сюда вопросов можно найти у проф. Бэна (Logic. II. 184-195 и 292-314; во французском переводе G. Сотраугё, 274-289 и 432-463). - В. И. 2. Д-р Юэль возражает на это (Philosophy of Discovery. P. 270), что он «остановился перед учением о ряде организованных существ, или, скорее, прошел мимо этого учения* потому, что он «считал его плохой и узкой философией». Д-р Юэль поступил так, очевидно, потому, что не понял этой формы учения; действительно, далее он цитирует отрывок из своей History, где осуждаемое им учение называется учением об «исключительно линейном развитии природы — таком, которое каждый род должно привести в соприкосновение только с предшествующим ему и следующим за ним родами». Но те роды, о которых говорю в этой главе я, сходны с линейным развитием только разве в том, что и то, и другое — одинаково развитие. Несомненно, можно было бы все места расположить — например, по порядку их рас­ стояния от северного полюса, хотя каждому отдельному градусу шкалы соответствовало бы не просто множество мест, а целый круг, состоящий из них.

К нига V. Глава III 1. Из этих двух противоположных одна другой теорий Милль сам принципиально присоединяет­ ся, конечно, к первой — к психологистическому, субъективному идеализму. С его точки зрения, как раз «нет иных конечных предпосылок, кроме фактов нашего субъективного сознания: мы можем знать только их и то, что выведено из них по строгим правилам индукции». Однако рядом с этими субъективно-идеалистическими тенденциями Миллевой гносеологии, склоня­ ющими его к солипсизму, у него все время идет и другая струя гносеологического реализма, поскольку он, без дальнейшего анализа и обоснования, принимает независимо от сознания существующий мир «реальных» вещей. Такое колебание между идеализмом и реализмом в гно­ сеологии вообще характерно для Милля. — В. И. 2. Онтологической школой Милль называет здесь сторонников второго из указанных им в преды­ дущем параграфе философских направлений тех мыслителей, которые признают независимое от «субъективных явлений» бытие, «внушаемое», правда, этими явлениями, но из них не выво­ димое, а познаваемое «интуитивно*. Этой «интуиции* онтологической школы Милль противо­ полагает, в качестве допускаемого им познавательного средства, «чувственную способность» (our sensitive faculty), т.е. признает сенсуалистический критерий познания (следуя в этом от­ ношении Юму). Соответственно этому Милль очень часто говорит прямо о «наблюдаемых

вещах*, а во многих местах даже и о «наблюдаемых законах*. Что «законы* прямо не на­ блюдаются, что для их установления необходимы по меньшей мере умственная деятельность, обобщения («индукция*), а часто также и проникновение вглубь явления, за непосредственно «наблюдаемое*, это признает и сам Милль, и потому такие выражения, как «наблюдаемые законы» и т. п., следует считать собственно скорее небрежностью терминологии (почву для которой дает, конечно, все же традиционный сенсуализм, от которого далеко не может отре­ шиться еще Милль). Но что «наблюдение», или чувственное восприятие, является конечным критерием познания внешних вещей, на этом Милль в общем твердо стоит. Характерно, од­ нако, для свойственных Миллю в этих вопросах колебаний, что у него попадаются кое-где и такие места, где он утверждает прямо обратное этому положению. Такова, например, фраза во втором параграфе гл. XXV кн. III, гласящая, что «люди могут видеть лишь ряд видимостей (a set of appearances), из которых к реальной природе явления лишь умозаключают». И дей­ ствительно, необходимо признать, что многие вещи и «многое» в каждой вещи мы познаем при помощи весьма сложных процессов, не подходящих под понятие простой «чувственной способности»; а потому и «интуиции» онтологической школы надо противополагать не одной этой способности, а совокупности всего как чувственного, так и дискурсивного познания. Милль делает это свое рассуждение еще более сбивчивым, ставя «интуицию» в какую-то не совсем ясную связь с познанием a priori, которому он придает не кантовский, а, можно сказать, популярный смысл. Наконец, Милль не устанавливает и того отношения, в каком «интуиция» как вид непо­ средственного знания стоит к «чувственной способности», являющейся другим видом такого познания. Несмотря на недостаточность анализа и шаткость гносеологического обоснования, Милль касается в этом месте действительно весьма серьезного недостатка как популярного мышле­ ния, так и прежней догматико-рационалистической философии; в нем именно и коренятся те «заблузвдения с первого взгляда», о которых идет речь в этой главе. Это — смешение логи­ ческих оснований с реальными, подстановка на место причинного отношения — отношения основания и следствия. Об этом пороке рационалистической философии см. отличную статью проф. А. И. Введенского, предпосланную переводу «Метафизических размышлений» Декарта (в I вып. «Трудов Санкт-Петербургского Философского Общества»). В сущности, и популярные, не философские «заблуждения с первого взгляда* коренятся в этом же источнике — только место формальной «логики* занимает в этом случае то, что кажется «логикою» отдельному рассуждающему индивидууму или человеческой группе. Борьба против решающего значения формальной логики в той области, в которой таковое не должно иметь места, — в области «естественно-научного» (в самом широком смысле, т. е. включая и психологию и социологию) исследования, подчиняющегося совершенно иным правилам и требованиям научной методо­ логии, — всегда составляла одну из важнейших задач и заслуг той аналитико-критической философии, одною из разновидностей которой является «эмпирическая философия». Этим определяется и общефилософское значение этой главы «Системы логики». Ввиду сказанного понятно и то, почему Милль заимствует целый ряд примеров «заблузвдений с первого взгляда» из теорий философов рационалистического направления. Надо заметить только, что в неко­ торых случаях Милль здесь слишком упрощает вопросы, недостаточно считаясь со всей той сложностью идейных мотивов и элементов, какая играла роль в создании того или другого учения, представляющихся ему «заблуждением с первого взгляда». — В. И. 3. Vulgar Errors. Book V. Chap. 21. 4. Pharmacologia. Historical Introduction. P. 16. 5. Metaphysical, т. e. психологическим и философским. — В. И. 6. В подобное заблуждение впал, как мне кажется, автор одного из «Bridgewater Treatises»: после попытки довольно любопытными доводами доказать, что материя может существовать без каждого из считающихся присущими ей свойств и потому может изменяться, он заключает, что она не может быть вечной, потому что «вечное (пассивное) существование необходимо подразумевает невозможность изменения». По моему мнению, трудно было бы указать какуюлибо другую связь между вечностью и неизменностью, кроме сильной ассоциации мезвду этими двумя идеями. Большинство априорных (как религиозных, так и антирелигиозных) аргументов по вопросу о происхозвдении вещей суть заблузвдения, вытекающие из того же самого источника.

7. См. выше, гл.У кн.II, §6 и гл. VII, §§ 1-4. См. также: Examination of Sir Hamilton’s Philosophy, гл. VI и в других местах. 8. Это учение обсуждалось, по-видимому, и некоторыми мыслителями, жившими ранее той эпохи, о которой говорю я. Так, д-р Уорд указывает на Скота, Васкеца, Биля, Франциска Люго и Валенция. 9. Мы уже указывали, что Милль неправ, становясь в этом вопросе всецело на сторону тех, кто отрицал существование эфира; таким образом, этот пример не годится для той цели, для какой его назначает Милль. Однако это не нарушает, конечно, общего положения Милля: что нельзя строй своих мыслей считать мерой действительно существующего, т. е. такого идеального строя мыслей, которого не мог бы опровергнуть никакой дальнейший опыт, как бы он ни был обширен. — В. И. 10. Это место я цитирую по знаменитой «Dissertation on The Progress of Mathematical and Physical Science» Плэфера. 11. Это положение в настоящее время я должен исправить, как недостаточно точное: обсуяодаемое здесь положение с полным убеэвдением защищал такой авторитет, как сэр Уильям Гамильтон. См. мою «Examination*, ch. XXIV. 12. Nouveaux Essais sur l’Entendement Humain. Avant-Propos (Oeuvres, Paris, ed. 1842. Vol. I. P. 19). 13. Сэр У. Гамильтон и это учение признал истинным и основал на нем некоторые свои положения. См.: Examination, ch. XXIV. 14. В этом отзыве Милля недостает исторической перспективы: тормозом для науки «вторые сущности» стали лишь в более поздний, сравнительно, период, когда за них стали прятаться всякого рода не-критические теории и мировоззрения. — В. И. 15. Это — не совсем обычный смысл слова «мистицизм». Наиболее общепринятое значение этого термина таково: непосредственное сознание присутствия в себе божественной силы, вера в «наитие», «озарение» и т. п. То, что имеет в виду в настоящем месте Милль, обыкновенно называют реализмом (в средневековом смысле этого термина); это — признание реального существования общностей (того бытия, которое соответствует общим именам и понятиям), отдельно от единичных вещей. Надо заметить, однако, что в последнее время термины «ми­ стицизм» и «мистический» стали вообще употребляться в более широком значении. Теперь говорят, например, о «мистическом эмпиризме». Крайне жалко, заметим от себя, что этот ранее столь определенный термин теряет свое прежнее содержание. — В. И. 16. Это — не лейбницевский «принцип достаточного основания», а тот, на который обычно ссылаются под этим названием математики. 17. Dissertation etc. P. 27. 18. Phil. Ind. Sc. Bk. I, Ch. 1. 19. Novum Organum. Aph. 75. 20. Возможно, что ближайшая причина каждого из этих явлений одна; но, будучи «ближайшей* к следствию, она является наиболее отдаленной от нас: она наиболее глубоко лежит за вос­ принимаемыми нами явлениями, а потому и недоступна для непосредственного исследования. Слова Милля в этом месте относятся, очевидно, к возможной множественности не этих «бли­ жайших*, а лишь непосредственно нами наблюдаемых, феноменальных причин. — В. И. 21. Has oftenest no cause at all. Это не значит, конечно, что Милль отрицал для этих случаев закон причинности. Мы знаем, что он признает его силу для всей подвергнутой до сих пор опыту области; и даже относительно того, что выходит за пределы опыта, он не решается утверждать всеобщности этого закона, по нашему мнению, главным образом, из желания возможно строже провести свою основную точку зрения на опыт как на критерий всяких утверздений и из некоторого рода добросовестности, не позволяющей ему сделать ни одного не обоснованного (в его смысле) опытом предположения. «Чаще всего вовсе не имеют причин* может значить здесь то, что чувственные качества составляют нечто изначально нам данное, некоторые первичные, неразложимые единицы восприятия; мы можем указать лишь часть их условия, сама же сущность их есть основной элемент нашей духовной организации. — В. И.

22. Цдва ли надо здесь оговаривать, что мы вовсе не хотим отрицать возможности делать золото когда-либо в будущем, а именно: если будет открыто, что оно представляет собой сложное тело, и если затем станут синтетически составлять его из его элементов, или ингредиентов. Но эта мысль совершенно отлична от идеи алхимиков — искателей «великой тайны». 23. «Там была и тонкая чешуйчатая кожица chelydri Cinyphii (водяной змеи) и печень живучего оленя; к ним она прибавляет еще клюв и голову ворона, прожившего девять веков* (Ovidius. Metamorphoseon. Кн. VII, стихи 271-4). — В. И. 24. Pharmacologia. Р. 43-5. 25. Мы уже неоднократно указывали, что Милль неправ, считая этот вопрос бесповоротно решен­ ным в пользу теории «силы*. — В. И. 26. В этом абзаце Милль совершенно неправильно признает без оговорок и различении «близко друг другу аналогичными* теорию «чувственных видов* и ту теорию «идей*, которую мы находим у мыслителей нового времени. Уже у Декарта термин «идея* получает иное значение, совершенно отличное от «чувственного вида* и совпадающее более или менее полно с тем, что позже стали называть «состояниями сознания». И именно это значение было усвоено Локком, Юмом и другими философами нового времени, которых имеет здесь в виду Милль. Для «идей» же в смысле «чувственных видов» с Декарта утверзвдаются другие термины («материальные идеи»; images en tant qu’elles sont en la phantaisie corporelle, e’est a dire en tant qu’elles sont depeintes en quelques parties du cerveau — в Декартовых «Ответах на вторые возражения»). Таким образом, античная и средневековая теория познания посредством чувственных видов и новая теория, считающая познание состоящим из сознательных состояний, не имеют мезвду собой, в сущности, ничего общего. — В. И. 27. Эразм Дарвин (род. в 1731 г.), выдающийся врач, ботаник, зоолог своего времени, дед знамени­ того Чарльза Дарвина, Милль считает эти воззрения Дарвина-старшего частным случаем того «заблузвдения с первого взгляда», которое условия вещи принимает за саму вещь. Но очевидно, что тут дело не просто в «априорном заблузвдении»; заявления Дарвина выражают материа­ листическую теорию в применении к объяснению сознания. — В. И. 28. Vol. 1. Chap. 8.

К нига V. Глава IV 1. Nov. Org. Aph. 46. 2. Плэфер. Dissertation. Sect. 4. 3. Novum Organum Renovatum. P. 61. 4. Pharmacologia. P. 21. 5. Ibid. P. 23-4. (Заживлением ран p er primam intentionem называется заживление их без нагное­ ния, первым «слипанием».) —И. В. 6. Ibid. Р. 28. 7. Так как не всякий из русских читателей, может быть, знает о Дж Уэсли, то считаем нелишним сказать здесь, что Уэсли (1703-1791 г.) был основателем секты методистов. — В. И. 8. Ibid. Р. 62. 9. Ibid. Р. 61-62. 10. См. выше, кн. IV.

Книга V. Глава V 1. Ввиду особой важности данного вопроса нам кажется необходимым подчеркнуть точные пре­ делы этого утверзвдения Милля, устанавливаемые в непосредственно следующих за этой фразой предложениях. Милль не отрицает ни возможности, ни необходимости в целях науки объясне­ ния физических и химических явлений явлениями движения, процессов физиологических — явлениями механическими, физическими и химическими, наконец, состояний сознания — явлениями физиологическими (состояниями нервной системы). Он утверзвдает только, что ни одно из этих «сведений» не может быть полным: по окончании каэвдого из таких разложе­ ний остается нечто, что не объясняется явлениями более первичных, более элементарных

порядков. Пусть, например, жизненные явления объясняются явлениями физико-химическими и механическими (а в конечном анализе — одними последними); во всяком случае, в этих явлениях есть нечто специфическое, отличающее их от других движений — положим, от па­ дения тел, движения облаков, размывания частиц горной породы водопадом и т.д., и именно это нечто и делает из этих явлений особый класс, составляет их специфическое содержание (в логическом смысле этого слова). Поэтому те явления можно назвать скорее условиями этих, высших, чем их полным содержанием. — В. И. 2. «Inductio, quae procedit per enumerationem simplicem, res puerilis est, et precario exponitur ab instantia contradictoria, et plerumque secundum pauciora, quam par est, et ex his tantummodo quae praesto sunt pronunciat. At Inductio quae ad inventionem et demonstrationem Scientiarum et Artium erit utilis, Naturam separare debet per rejectiones et cxclusiones debitas; ac deinde, post negativas tot quot sufficiunt, super affirmativas concludere*. 3. В такой, слишком общей форме положение это вызывает серьезные сомнения. Если бы един­ ственной причиной отсутствия «в опыте* того или другого явления было то, что «до сих пор условия его никогда еще не попадались в опыте», решительно все следовало бы признать «воз­ можным* (или даже и «действительным*, поскольку с точки зрения Милля, действительность ниже опыта), — не было бы ничего «невозможного*. Но так как сам Милль признает многое «невозможным*, то, очевидно, данная в тексте формула требует ряда ограничений. — В. И. 4. «Так, Фуркруа (французский химик конца XVIII века) — говорит д-р Парис — объяснял дей­ ствие ртути ее высоким удельным весом, и сторонники этого учения, на том же самом гипотетическом основании, старались ввести во всеобщее употребление препараты железа, особенно при циррозах селезенки и печени. Наиболее подходящим средством для излечения, говорили они, должно быть все, что оказывается наиболее действительным против завалов; такова, например, сталь: кроме присущего ей мягчительного (attenuating) действия, она обла­ дает еще очень большой силой вследствие тяжести ее частиц: будучи в 7 раз тяжелее всякого растительного вещества, она действует с пропорционально более сильным напором и потому является чрезвычайно действительным средством против завалов. Это умозаключение может послужить типом того, как рассуждали и лечили врачи-механисты*. Pharmacologia. Р. 38-9. 5. Pharmacologia. Р. 39,40. 6. Собственно Primum Movens. — В. И. 7. Мысль о пяти правильных телах в применении к числу планет казалась Кеплеру очень правдо­ подобной. Комбинируя различным образом расстояния планет, Кеплер пришел к убеждению, что ему удалось отыскать закон, связывающий эти расстояния, весьма изящный с геометриче­ ской точки зрения (к сожалению, неверный). Предполагаемый закон заключался в следующем: представим себе сферу, радиус которой равен расстоянию Меркурия от Солнца; опишем около этой 1-й сферы восьмигранник, а около восьмигранника — 2-ю сферу; около нее опишем двадцатигранник, а около него 3-ю сферу. Продолжая таким же образом описывать последова­ тельно двенадцатигранник и 4-ю сферу, четырехгранник и 5-ю сферу, наконец, шестигранник и 6-ю сферу, мы найдем, что радиусы сфер от 1-й до 6-й включительно представят расстояния (от Солнца) планет: Меркурия, Венеры, Земли, Марса, Юпитера и Сатурна (Е. А. Предтеченский. Кеплер. СПб., 1891). См. также У. Юэль. История индуктивных наук / Пер. М. А. Антоновича и А. Н. Пыпина, СПб., 1867. Т. I, С. 539. - В. И. 8. Цит. по: Hist. Ind. Sc. д-ра Юэля. 3 изд. I, 129. 9. Солнце, Луну, Землю, пять планет и «сферу» неподвижных звезд как одно целое. — В. И. 10. Hist. Ind. Sc. I, 52. 11. Nov. Org. Aph. 60.

К нига V. Глава VI 1. «Иногда — говорит м-р де Морган (Formal Logic. P. 270) — в аргументации a dicto secundum quid ad dictum simpliciter бывает виновен адвокат: он обязан сделать для своего клиента все, что этот последний мог бы честным образом, сделать для самого себя. Но разве не опускаются часто подчеркнутые два слова? Может ли человек с чистой совестью попытаться сделать для самого себя все то, что часто старается сделать для него его поверенный? Нам часто приходят на ум

два человека, укравшие ногу баранины: один мог поклясться, что он не брал ее, другой — что у него ее нет. Поверенный исполняет свой долг относительно своего клиента, клиент предоставляет дело своему поверенному. В промежутке мезвду невыполненным намерением клиента и ненамеренным выполнением поверенного может проскользнуть обман, но так, что с точки зрения обычных понятий обманщика не будет». Тот же самый писатель справедливо замечает (Р. 251), что существует и обратное заблуж­ дение: a dicto simpliciter ad dictum secundum quid, называвшееся у схоластических логиков fallacia accidentis, а также и еще одно, которое можно было бы назвать a dicto secundum quid ad dictum secundum alterum quid (P. 265). Удачные примеры того и другого рода заблузвдений читатель найдет у м-ра Моргана в талантливо написанной главе о «Заблузвдениях».

К нига V. Глава VII 1. Дальше Милль приводит ошибочное рассузвдение, основанное на неполном соответствии значения слов: presumption и presume. Мы опускаем его, так как на русском языке нет соот­ ветствующего различия мезвду терминами: предполагать и предположение. — В. И. 2. Примером этой ошибки является общераспространенное заблузвдение, будто крепкие напитки должны давать крепость организму. Здесь мы имеем, так сказать, заблузвдение в заблузвдении. Действительно, даже если бы было справедливо, что слова «крепкий» и «крепость» прилагаются к спиртным напиткам и к телу человека совершенно в одном и том же смысле (чего на самом деле нет), то и тогда все-таки в этом рассузвдении осталось бы ошибочное предположение, будто действие долзкно быть похоже на свою причину, будто условия явления должны быть сходными с самим этим явлением (это заблузвдение мы уже разбирали в отделе «заблузвдений с первого взгляда, или a priori*). С таким же правом мозкно было бы предположить, что сильный яд сделает сильным принимающего его человека. 3. В последних изданиях архиепископ Уэтли ограничивает значение термина Petitio principii «теми случаями, в которых одна из посылок либо явно тозвдественна по смыслу с заключением, либо в действительности им доказывается, либо такова, что лица, к которым вы обращаетесь, по всей вероятности, признают или допускают ее только в качестве следствия из этого заключения — например, если кто-нибудь доказывает достоверность той или другой истории тем, что она сообщает такие-то факты, достоверность которых опирается на свидетельство этой истории». 4. И даже уже не в качестве вероятной — со времени установления атомической теории, так как теперь известно, что составные частицы различных веществ обладают неодинаковым весом. Правда, эти частицы, хотя они действительно являются минимальными количествами по отношению к химическому соединению, не составляют, быть может, последних частиц вещества вообще; и одно только это сомнение делает настоящую гипотезу допустимой, даже в качестве гипотезы. 5. «Ученый доктор спрашивает меня, по какой причине и на каком основании опиум производит сон. На это я отвечаю: потому, что в нем есть снотворная сила, природа которой такова, что он усыпляет чувства» (Мольер). 6. Hist. Ind. Sc. I, 34. 7. Надо заметить, однако, что самый выход людей из естественного состояния, образование общества, отказ от части своих прав в пользу правителя и обещание ему повиноваться Гоббс объяснял именно «интересами общества» и составляющих его индивидуумов: «война всех против всех» делала зкизнь людей звероподобной и грозила им даже полной гибелью.

Книга VI. Глава II 1. Милль имеет здесь в виду, конечно, только английских мыслителей первой половины XIX ве­ ка. - В . И. 2. Конечно, до тех пор, пока не будет уничтожено основное условие: пока голодающему человеку не дадут пищи. Таким образом, и здесь необходимость условная («если событию не помешает один из тех фактов, которые могут ему помешать»). Пример, выбранный Миллем, неудачен и не соответствует выставленному им положению. — В. И.

3. Это неопределенное выражение показывает, что Миллю приходили на ум и положения, ха­ рактеризующие психическую жизнь с точки зрения «творческой причинности», так как такое «случайное пробуэдение» именно и есть творчество. Однако Милль не останавливается на этих соображениях и не использует их. — В. И. 4. Точнее, «постоянной или привычной, прочной целью». — В. И. 5. Некоторые доводы и объяснения, дополняющие приведенные в тексте, можно найти в An Ex­ amination of Sir William Hamilton's Philosophy, гл. XXVI.

К нига VI. Глава IV 1. Когда была написана эта глава, проф. Бэн не выпускал еще и I части (Senses and Intellect) своего глубокомысленного трактата о духе. В этом сочинении законы ассоциации изложены более обстоятельно и более обильно пояснены примерами, чем у кого бы то ни было из прежних писателей. Вообще на книгу Бэна, получившую законченный вид с изданием II части (Emotions and Will), можно указать теперь как на несравненно более полное аналитическое изложение психических явлений на основе правильной индукции, чем какое мы находим во всех других появившихся до сих пор произведениях подобного рода. В еще более недавнее время м-р Бэн разделил со мною труд по снабжению нового издания Analysis примечаниями, имеющими целью поставить аналитическое знание о духе в соответствие с последними данными науки. Много блестящих приложений законов ассоциации к объяснению сложных психических явлений можно найти также в сочинении м-ра Герберта Спенсера «Основания Психологии». 2. Милль имеет здесь в виду то, что дают для восприятия той или другой формы сокращения внешних мускулов глаз при передвижении взора но контурам данной формы, а также те движения, которыми обусловливается аккомодация и конвергенция глаз, и т. п. — В. И. 3. Ideas of sensation. Sensation в этом (Локковом) смысле шире термина «ощущение» и не имеет вполне точного синонима в русском языке; это — совокупность всего того, что возникает в духе независимо от каких-либо психических предыдущих, причем, правда, собственно так называемые «ощущения» играют здесь основную роль. — В. И. 4. Относительно нравственных чувств место непосредственного эксперимента в значительной степени заступает исторический опыт, и мы можем с довольно значительным приближением к достоверности проследить те ассоциации, благодаря которым зарождаются эти чувства. Попытку такого исследования, насколько дело касается чувства справедливости, представляет из себя мое небольшое произведение, озаглавленное Utilitarianism. 5. Вряд ли покажется кому-либо убедительным столь неопределенно выраженный упрек в отсут­ ствии аналитического духа у немецких метафизиков. Милль, стоявший на совершенно иных точках зрения и сравнительно мало знавший немецкую философию XIX века, легко мог не за­ метить аналитического духа этой философии, поскольку последний был направлен на иные проблемы, чем те, какими занимался сам Милль. — В. И. 6. Неясно, что разумеет здесь Милль под physical differences in the sensations. Сам он выше настаивал на том, что «ощущение» есть психическое состояние. — В. И.

К нига VI. Глава V 1. Милль забывает здесь другое условие, ведущее к тому же результату: падение энергии у стари­ ков. —В. И. 2. Наиболее благоприятными для таких приблизительных обобщений являются те случаи, кото­ рые можно назвать «коллективными», — те, когда мы имеем счастливую возможность разом видеть в действии весь класс, служащий предметом нашего исследования, и на основании качеств, проявляемых этим коллективным целым, бываем в состоянии судить, каковы должны быть качества большинства составляющих его индивидуумов. Так, харакгер нации проявляется в ее действиях как нации; менее заметен он в действиях ее правительства, в значительной сте­ пени зависящих от других причин; сказывается он также и в ходячих, популярных изречениях и в других признаках господствующего направления общественного мнения: в том, какие лица и сочинения пользуются постоянным уважением или удивлением; в законах и учрещениях, поскольку они являются делом самой наши или пользуются ее признанием и поддержкой, и т.д. Но даже и здесь остается обширное поле для сомнения и неуверенности. Все это зависит

от многих обстоятельств, определяясь отчасти отличительными свойствами данной нации или группы лиц, но отчасти также и внешними причинами, которые оказали бы точно такое же влияние и на всякую другую группу лиц. Таким образом, для того чтобы наш эксперимент был действительно полон, мы должны были бы иметь возможность произвести его без изменения и над другими нациями, должны были бы испытать, каковы будут действия или чувствования англичан, если их поставить в те условия, в какие поставлены, согласно нашему предположе­ нию, французы; одним словом, мы должны были бы быть в состоянии приложить не только метод сходства, но и метод различия. Но мы не можем производить не только таких опытов, но даже и чего-либо похожего на них. 3. В настоящее время установлено, что проницательность Фр. Бэкона была лишь весьма одно­ сторонней, а частью и поверхностной. В ту эпоху, когда писал Бэкон, уже расцветало то математическое естествознание, которое могло бы дать ему идею того, что Милль называет «дедуктивным методом*, — уже работали Кеплер, Галилей и другие творцы этой новой отрас­ ли науки. Но Бэкон (как и большинство последующих крупнейших английских философов) остался ч у щ этому «математизирующему» направлению философии. См. об этом у предста­ вителей «Марбургской» школы неокантианства (напр., Н. Cohen. Kants Theorie der Erfahrung. E. Cassierer. Das Erkenntnisproblem. и др.) — В. И. 4. Нелишне отметить, что, хотя Милль признает огромное значение дедукции в научном методе (об этом ясно свидетельствует все его учение о «дедуктивном методе»), тем не менее свое положение о том, что в некоторых науках наиболее общие истины установлены ранее ме­ нее общих, он прилагает лишь к апостериорным законам математического естествознания и не распространяет его на априорные законы той же области наук (напр., законы числа и про­ странства: здесь Милль остается при старой теории, что высшие принципы получаются путем постепенного обобщения единичных случаев). В этом крайне существенное принципиальное отличие точки зрения Милля, например, от воззрений современной математизирующей гно­ сеологии («Марбургской школы»). — В. И. 5. «К этому — говорит д-р Юэль — мы можем прибавить, что, если бы это было справедливо, то, как достоверно показывает история вопроса, вовсе не была бы построена и эта гипотеза». Д-р Юэль (Philosophy of Discovery, p. 277-282) защищает правило Бэкона против только что указанных ограничений. Но защита его состоит лишь в том, что он утверждает и поясняет примерами положение, формулированное мною самим: а именно, что, хотя самые широкие обобщения могут быть самыми ранними, однако сначала они понимаются не во всей своей общности, а приобретают ее постепенно, по мере того как оказывается, что они объясняют один класс явлений за другим. Например, о том, что законы движения простираются на не­ бесные пространства, не было известно до тек пор, пока из этих законов не были выведены движения небесных тел. Но это нисколько не подрывает того факта, что средние принци­ пы астрономии (как, например, центральная сила и закон обратной пропорциональности квадратам расстояний) не могли бы быть открыты, если бы сначала не стали известными законы движения, отличающиеся несравненно более общим характером. При бэконовой си­ стеме постепенного обобщения ни в одной науке нельзя было бы пойти дальше эмпирических законов, и это соображение находит себе большую поддержку у самого д-ра Юэля - в его «Индуктивных таблицах», на которые он ссылается в подтверждение своего довода. 6. Practical education, очевидно, что Милль понимает здесь термин «воспитание» в самом широ­ ком смысле, что он подводит под него всякое планомерное воздействие на чужую психику, кем бы или чем бы оно ни осуществлялось (законодательством, судом, практикой управления и т.д.). — В.И.

К нига VI. Глава VI 1. В VI-XI главах очень ценно разъяснение ошибочности тех двух способов рассуждения в обла­ сти общественных наук, которые Милль называет «химическим» и «геометрическим», а также указание на необходимость пользоваться и в этой отрасли наук «дедуктивным» методом (пред­ ставляющим собой, в сущности, главный и основной метод развитой науки). Но в воззрениях Милля на саму сущность и содержание общественных наук немало устаревшего. Считая нуж­ ным указать на это в общем виде, мы не берем на себя, конечно, опровергать все взгляды Милля, представляющиеся нам ошибочными. Мы оставляем неприкосновенной терминологию

Милля, называющего свою «социальную науку* «политикой»; это также одна из характерных черт той школы, в которой сложились воззрения Милля, — школы радикализма, чисто по­ литического по содержанию, философского — по источнику. Милль, как известно, в течение своей жизни постепенно освобозвдался от влияния этой школы (ее «геометрический» метод он даже вовсе оставил); однако влияние ее все же заметно кое-где в настоящих главах. — В. И. 2. «Непосредственно полезные опыты». 3. «Опыты, проливающие свет».

К нига VI. Глава VII 1. Здесь Милль впадает в некоторое заблузвдение: о неприложимости метода различия к обще­ ственным проблемам он заключает из невозможности найти два народа, одинаковые во всех обстоятельствах, кроме того, общественное значение которого подлежит вопросу. «Но на самом деле нет необходимости иметь непременно две различные нации для того, чтобы получить два требующиеся для исследования случая; их может дать одна и та же нация в двух своих состояниях: до и после введения нового закона или учрезвдения. Действительная трудность состоит в том, чтобы удовлетворить главному условию: что два случая долэкны различаться только в одном обстоятельстве. Любой новый законодательный акт можно было бы изучать экспериментально по методу различия, если бы только все обстоятельства, кроме него, оста­ вались совершенно теми же самыми до тех пор, пока не проявятся его результаты. Но это бывает редко, — вернее, этого никогда не бывает»... (Минто У Логика, русск. пер. 3-е изд. С. 392). Там же Минто указывает, что такой недосмотр облегчается Миллевой формулой прин­ ципа метода различия, говорящей о «двух случаях», и предлагает свою: «если после введения какого нибудь фактора появляется (или после его удаления исчезает) известное явление, — причем за это время мы не вводим никакого другого обстоятельства, которое могло бы иметь влияние, и следовательно не производим никакого изменения среди первоначальных условий явления, —то в таком случае этот вводимый или удаляемый нами фактор и есть причина явле­ ния». Из этой формулы ясно, что для приложения метода различия всегда достаточно просто двух фазисов одного и того же случая. — Тем не менее утверзвдение Милля о невозможности изучать «экспериментальным методом» общественные вопросы вполне сохраняет свою силу как ввиду обстоятельства, указанного Минто, так особенно ввиду «множественности причин» всех общественных явлений, не позволяющей с уверенностью относить наблюдаемый резуль­ тат именно к введенной «экспериментально» причине. — В. И. 2. Biographia Literaria. I. 214. 3. Без прямого знакомства с «опытами» Кольридзка трудно, конечно, сказать, насколько успешно пользовался он в них методом остатков. Однако общее состояние исторических знаний в ту эпоху заставляет предполагать, что сравнения Кольриджа ограничивались лишь сравнительно внешними чертами событий различных эпох. При современном, более глубоком и детальном изучении общественных явлений целесообразнее, конечно, разубезвдать в полезности таких аналогий, чем приводить их в пример. — В. И. 4г Милль имеет в виду здесь следующее: приложение метода остатков к изучению общественных явлений содержит в себе внутреннее противоречие. А именно, так как все прочие «экспери­ ментальные методы» неприложимы к общественным наукам, то «вычитаемые», необходимые для метода остатков, приходится дедуктивно выводить из общих законов человеческой при­ роды; а раз мы выводим таким способом «вычитаемое», то гораздо проще и правильнее прямо вывести таким же способом и «остаток», не прибегая вовсе к методу остатков. — В. И.

К нига VI. Глава VIII 1. Смысл отчетливее был бы передан терминами: «личный» или «эгоистический» интерес. — В. И. 2. По нашему мнению, это рассузвдение Милля недостаточно (впрочем, он и не имеет в виду дать здесь исчерпывающую теорию вопроса, так как касается его лишь мимоходом, с целью опровержения бэнтамизма). Презвде всего, здесь надо различать основное и существенное от производного и второстепенного: при ближайшем исследовании может, например, ока­ заться, что из всей приведенной Миллем серии мотивов основной тон поведения и политики будет определять какая-либо одна группа мотивов (напр., интересы того общественного класса,

к которому принадлежат правители); все же остальные мотивы будут влиять лишь на второ­ степенные явления — на то, что составляет частью неизбежные компромиссы, частью мелкие детали, украшения и неизбежные аксессуары общественной жизни. А тогда окажется в большей степени, чем это допускает Милль, возможной и «геометрическая» точка зрения. Конечно, далее может возникнуть такой вопрос: всегда ли (сознательно или бессознательно) правящие дей­ ствуют в интересах одного общественного класса, с которым они себя отождествляют, или же они вместе с другими частями административной машины (бюрократией) сами составляют особый общественный класс, в личных интересах которого — стоять до известной степени вне остальных классов? Наконец, надо различать источники мотивов от их содержания: одни побуэдения будут вытекать из общественных нравов, другие — из традиций, третьи — из личного интереса и т. д., а между тем по содержанию своему все они могут подходить под какую-либо одну рубрику. — В. И. 3. Милль модернизирует средневековые отношения: нельзя говорить о «законе», о «сопротивле­ нии* ему (стало быть, о его обязательности), о «центральном» правительстве в применении к средневековой Европе, где не было «центров» (или, если угодно, которая вся состояла из цен­ тров), а потому и «центральных правительств*, не было и закона, обязательного для больших групп населения, так как не было государств в современном смысле. — В. И. 4. Милль (очевидно, по недостаточному знакомству с историей, в частности, с историей России) слишком упрощенно ставит вопрос о реформе Петра Великого: русский народ — «грубые дикари*, Петр — «цивилизатор*. Что касается до Елизаветы английской и многих других монархов, то это тождество интересов являлось, по-видимому, большею частью следствием борьбы с внешними врагами и сводилось, в конце концов, к исканию монархами необходимой для них в данный момент поддержки со стороны народа. — В. И.

К нига VI. Глава IX 1. Это положение Милля требует некоторого ограничения, некоторой поправки. Сам он неодно­ кратно указывает на то, что в комбинациях причин общественных явлений некоторые факторы имеют преимущественное, предпочтительно определяющее значение. И с современной точки зрения эти замечания Милля, думается нам, должны быть скорее усилены, чем ослаблены. А если так, то «в области общественных явлений следствие сложного ряда обстоятельств* будет равняться не просто «как раз сумме следствий этих обстоятельств, взятых поодиночке*, а сумме произведений абсолютных величин всех обстоятельств на коэффициенты «предпо­ чтительности», «преимущественного характера» каждого обстоятельства в произведении и определении следствий данного именно характера, в дат ой области явлений. — В. И. 2. Essays on Some Unsettled Questions of Political Economy. P. 137-140. 3. Цитаты, приведенные в этом параграфе, взяты из статьи автора настоящего сочинения, напе­ чатанной в 1834 г. в одном периодическом издании. 4. Возможность «политической этологии*, или науки о характере нации в ее целом, очень сомни­ тельна — при современном, детальном изучении этих вопросов. Для Милля «нация* слишком часто есть нечто однородное, единое. Но дело в том, что в пределах одной и той же нации отдельные классы ее бывают иногда настолько непохожи друг на друга в большом количе­ стве самых существенных признаков, что вряд ли останется много черт, общих всей нации. Напротив, сходные по своему экономическому и социальному положению группы разных наций часто обнаруживают большие сходства одни с другими. И с течением времени такое сходство однородных классов различных наций должно все прогрессировать. Поэтому вся­ кие обобщения относительно «характеров наций* надо делать в высшей степени осторожно. Особенно важно в этом вопросе строго разграничивать конкретные, доступные прямому на­ блюдению черты характеров представителей данной нации (эти черты представляют собой весьма сложные результаты многих разнообразных причин и вряд ли во многом допустят обобщение на целую нацию) от тех типичных способов реагирования на всякие обстоятель­ ства, которые можно найти лишь при помощи отвлечения от многих конкретных черт как индивидуумов, так и отдельных классов нации и которые до известной степени определяются этнологическими, климатическими (и вообще географическими) и историческими условиями и потому могут в той или иной мере допускать расширение и на всю «нацию* (мы не касаемся здесь неопределенности этого последнего термина). — В. И.

5. Здесь Милль, как и несколько дальше, преувеличивает, по нашему мнению, влияние одного на другое последовательных состояний общества, в ущерб воздействию друг на друга одно­ временных состояний различных общественных групп. 6. Милль здесь опять забывает (на что мы уже указывали в одном из предыдущих примечаний), что для приложения важнейшего «экспериментального метода* — метода различия — доста­ точно, собственно говоря, двух фазисов одного и того же «случая*. — В. И.

К нига VI. Глава X 1. В этой группировке элементов «состояния общества* трудно заметить какой бы то ни было принцип классификации: основное не отделено от производного, производные элементы не соединены в соединенные группы. — В. И. 2. Повторяем, по нашему мнению, Милль преувеличивает влияние прошлой истории общества на его современное состояние. Суть общественных отношений всегда определяется силами, существующими в данный момент, а не в предыдущий. Можно, конечно, защищать то или бороться с тем, что было и в предыдущем состоянии общества, — но только потому, что оно существует и сейчас. — В. И. 3. Итальянец Джамбаттиста Вико (1688-1744); полное заглавие его сочинения: Principi di urn scienza alia commune natura delle nazioni (1725) — В.И. 4. Милль выражается здесь недостаточно точно и не делает очевидно необходимой оговорки, которой он сам, конечно, не мог бы не признать. «Влияние, оказываемое на каэвдое поко­ ление предшествовавшими ему поколениями*, не должно быть непременно положительно определяющим; оно может определять жизнь нового поколении и отрицательно: новое мо­ жет вырасти в борьбе, в отрицании или изменении того, чем жило поколение предыдущее. Иначе было бы невозможно сколько-нибудь значительное движение вперед и общественно необходимое приспособление к постоянно изменяющимся внешним условиям жизни народа. Жизнь народов определяется взаимодействием казвдого «поколения* со всей средой, в которой оно живет и в которой играют, конечно, немалую роль и продукты деятельности всех преды­ дущих поколений, и само наличие в жизни ближайшего (или двух ближайших) восходящих поколений. — О понятии «поколение* см. ниже. — В. И. 5. The progressive movement of society. Так как Милль не считает «прогресс* необходимой чертой общественных изменений, то это выражение имеет, очевидно, смысл вообще «изменения состояния общества*, постоянно «происходящей общественной трансформации*. — В. И. 6. Cours de Philosophie Positive. IV. 325-329. 7. П рещ е всего, ни одно общество (ни малое, ни большое) не могло возникнуть без осуществле­ ния материальных условий и основ всякого общества: без добывания средств существования, достаточных для поддержания жизни каяодого члена общества, без более или менее успешной борьбы с одушевленной и неодушевленной природой и без сколько-нибудь правильной орга­ низации всего этого. Поэтому, когда Милль сейчас же вслед за этим начинает перечислять «эле­ менты социального единения*, он забывает самый основной и оказывающий (той или другой своей организацией) громадное влияние на все остальное; этот элемент — хозяйство. — В. И. 8. Впоследствии эта статья перепечатана целиком в Dissertations and Discussions; она заканчивает собой первый том их. 9. Это было написано и впервые напечатано в 1840 г. 10. Милль хочет сказать, что борьба национальностей (в Австрии) и провинций и племенных групп (в Италии и Испании) и недостаточное развитие в этих странах чувства национального единства являются причинами слабости и отсталости этих государств. Вряд ли только в одном этом факте следует видеть источник отсталого их состояния; ведь не помешала успехам Великобритании жестокая вр ащ а англичан с ирландцами (а раньше и с шотландцами). —В. И. 11. По поводу этого места нельзя опять не заметить, что «главнейшие условия жизни казвдого поколения* в большей степени определяются теми обстоятельствами, в которых живет каждое поколение, чем «фактами жизни предшествующего поколения*. К тому же термин «поколение* в такой формуле совершенно неясен: всякое «поколение* любого народа не есть нечто цель­ ное, — это ряд групп лиц, у каэвдой из которых свои нузвды, интересы, свои особые условия

жизни, труда, свое особое участие в благах культуры и т.д. Наконец, понятие «поколения» неудовлетворительно и вряд ли что объясняет еще и потому, что это понятие, в сущности, в значительной степени фиктивное. Отдельные личности, из которых состоит народ (или его классы, сословия, состояния и т. п. группы) рождаются и впоследствии вступают в жизнь не через известные периоды, как всходы хлебных, например, посевов, а непрерывным пото­ ком, в котором поставить границу между двумя смежными «всходами* (или «поколениями»), в сущности, невозможно. Правда, иногда говорят о «поколениях», отличающихся тем или иным складом мыслей, убезедений и действий (характеризуя их по тем или иным временным датам: у нас, например, «поколения» 40-х, 60-х, 70-х, 80-х годов XIX века). Однако это не «поколения» в собственном смысле, а «типы», типические характеры в известном классе общества, — что далеко не одно и то же. Возможны (и всеми признаются) цельные периоды без определенно выраженных (типических) «поколений»; однако было бы очевидной нелепостью думать, что в такие периоды поколения человеческого рода (в собственном смысле) не сменяют друг друга, что жизнь человечества на это время остановилась. — В. И. 12. Прямой безоговорочный параллелизм в общественном процессе победы духовных сил над телесными и масс над индивидуумами вряд ли можно признать общим явлением. Нам кажется, что скрытая здесь проблема гораздо сложнее. — В. И. 13. Все это учение о «преобладающем и почти верховном значении (среди других факторов соци­ ального прогресса) состояния мыслительных способностей людей», пользовавшееся большим авторитетом в эпоху Д. С. Милля, требует в наше время самых серьезных ограничений и по­ правок. Возбуждавший столь много споров вопрос об «основном Факторе общественного процесса» — наряду со многими крайностями и преувеличениями — оставил и ценные ре­ зультаты. Быть может, следовало бы различать вопрос о генезисе каждого фактора, или каждой стороны общественности, и вопрос о ее значении или важности в каждый данный момент. С первой точки зрения, все «факторы» находятся в тесном взаимодействии; со второй — «фак­ тор» экономический имеет, пожалуй, более определяющее значение, чем интеллектуальный. Как бы то ни было, умственный прогресс не есть факт первичный: он не вполне самостоятелен, а зависит от многих предварительных условий (этнографических, климато-географических, хозяйственных и др.). У дикарей, разбросанных мелкими группами среди громадных ле­ сов, подавленных природой, едва добывающих себе самое скудное пропитание, несомненно, не разовьется «знание*. Для того чтобы оно развилось, необходимо, чтобы увеличилось насе­ ление (что может произойти в силу той или иной «случайно* счастливой комбинации условий, совершенно помимо умственного прогресса), чтобы оно до известной степени одолело при­ роду, чтобы внутри данной группы людей установилось разделение труда, которое дало бы возможность некоторым членам группы быть свободными от ежедневной борьбы за жизнь для умственной деятельности. Затем и в прогрессе промышленности развитие знаний является только одним из условий, притом не самым важным. Сколько было и есть «знаний*, которые не прилагаются на практике, потому что окружающая жизнь не предъявляет на них спроса! Паровая машина, изобретенная в Сибири в XVII столетии русским механиком, осталась без всякого употребления, а такая же машина Уатта произвела переворот во всей технике. — В. И. 14. Критика часто встречала это великое обобщение неблагоприятно (таков, например, отзыв д-ра Юэля), потому что не понимала его истинного значения. Учение, что теологическое объяснение явлений свойственно только младенческому периоду нашего знания, не следует понимать в том смысле, будто люди, с прогрессом своего знания, необходимо перестанут верить во всякого рода теологию. Таково было действительно мнение Конта; но оно отнюдь не содержится необходимо в его основном учении. Это учение говорит лишь то, что, при развитом состоянии знания, люди могут признавать только такого Правителя мира, который управляет посредством всеобщих законов, либо вовсе не производя событий путем специаль­ ного вмешательства, либо вмешиваясь в естественный ход их лишь в очень исключительных случаях. Первоначально же, напротив, все естественные события приписывали таким вмеша­ тельствам. В настоящее время всякий образованный человек отвергает подобное объяснение по отношению ко всем тем разрядам явлений, законы которых вполне установлены. Однако некоторые люди и до сих пор еще не дошли до идеи о подчиненности всех явлений законам; они уверены, что дождь и солнечный свет, голод и эпидемии, победу и поражение, смерть и жизнь и т. п. Творец изъял их сферы действия своих общих законов, что он решает их особыми актами своего хотения. Это-то учение и отрицает теория Конта.

Д-р Юэль неправильно понимает также и учение Конта относительно второй, метафизиче­ ской стадии умозрения. Конт не хотел сказать, будто «рассузвдения об идеях» ограничиваются ранними периодами истории мысли и прекращаются со вступлением науки в положительную стадию (Philosophy of Discovery. P. 226 sq.). Во всех своих умозрениях Конт придает столько же важности процессу выяснения наших понятий, как и установлению фактов. И говоря о мета­ физической стадии умозрения, он имеет в виду ту стадию его, когда люди говорят о «природе» и о других отвлеченностях, как если бы это были деятельные силы, производящие явления: как, например, когда говорят, что природа делает одно и запрещает другое; когда для объяснения явлений ссылаются на боязнь природы перед «пустотой», на «недопущение ею перерывов», на ее «целительную силу* (vis medicatrix); когда качества вещей принимают за пребывающие в этих вещах реальные сущности; когда объяснением явлений жизни считают указание на «жиз­ ненную силу*, — когда, одним словом, отвлеченные имена явлений принимают за причины их существования. В этом смысле слова неразумно было бы отрицать, что метафизическое объяснение явлений, как и теологическое, постепенно уступает место истинно научному. Еще прежде я указал, что и представление Конта о конечной, или позитивной стадии также было неправильно понято, и что, несмотря на некоторые выражения, вызывающие справедливую критику, Конт никогда не думал отрицать законности исследования всех при­ чин, доступных для изучения. [Несмотря на старания Милля ограничениями и истолкованиями смягчить вызывавший всегда столь решительную критику контовский «закон трех стадий*, надо признать, что у Кон­ та этот якобы «закон* имел (в связи с общим духом его воззрений: отрицанием не только метафизики, но и теории познания и даже психологии и т. п.) гораздо более резкое значение и был не совсем основательно отвергнут критиками, но не опровергнут фактами дальнейшей истории религиозного сознания, науки и философии. — В. Щ

Книга VI. Глава XI 1. Вопросы, которых касается в этой главе Милль: об устанавливаемых статистикой единообра­ зиях общественных явлений и об историческом значении великих людей — возбузвдали много споров и являются далеко не решенными. Мы не можем взять на себя ни выяснения их по су­ ществу, ни рассмотрения мнений современных ученых по этим вопросам. Укажем мимоходом, что точку зрения на роль великих людей, весьма близкую к миллевской, высказывает, например, Эд. Мейер в своей брошюре «Fur Theorie und Methodik der Geschichte* (рус. пер. А. Малинина под заглавием «Теоретические и методологические вопросы истории». М., 1904. С. 57 и след). Нам представляется, что, отстаивая решающее значение для судеб народов того, какой военачаль­ ник предводительствовал в той или другой отдельной битве и т. п., Милль впадает в некоторое противоречие со своей собственной теорией о закономерном ходе общественных процессов. Во всяком случае, ему следовало бы не только указать на причинную зависимость судеб на­ родов от «великих людей», но и остановиться на обратной зависимости самих великих людей от тех общественных условии, при каких им приходится действовать. «Великие люди» имеют огромное значение; но они оказывают общественное влияние в пределах задач, поставленных социальной жизнью в ее целом, связанных с теми или иными интересами (в самом широком смысле) индивидуумов, входящих в состав общества, а потому и независимых в своем источни­ ке от «великих людей», как таковых. И как раз стороннику номотетического понимания истории следовало бы взять на себя задачу выяснить эти закономерные рамки и условия творческого влияния великих людей, а также рассмотреть причины — не образования, конечно, великих лю­ дей, а возможности для них оказать более или менее широкое, «историческое* влияние. —В. И. 2. Милль имеет в виду, очевидно, преимущественно французскую историографию первой поло­ вины XIX века. — В. И. 3. Bucle. History of Civilization. I. 30. 4. Один близкий друг Бокля сообщил мне, что Бокль не преминул бы согласиться с этими замеча­ ниями и что он так же мало думал утвервдать (прямо или скрыто) отсутствие прогресса в нрав­ ственных свойствах людей, как и в интеллектуальных их качествах. «Разрабатывая свою задачу, он воспользовался приемом, к которому прибегает политико-эконом, оставляющий без внима­ ния великодушные и благотворительные побуждения и основывающий свою науку на предпо­ ложении, что на человеческую деятельность влияют исключительно приобретательные наклон­ ности», — не потому, чтобы это было так на самом теле, а вследствие необходимости сначала

рассмотреть основной фактор так, как если бы он был единственным, и лишь затем уже вносить надлежащие поправки. «Он хотел абстрагировать интеллект, в качестве определяющего и дина­ мического элемента прогресса, исключая более зависимый ряд условий и рассматривая основ­ ной так, как если бы он представлял собой совершенно независимую переменную величину». Тот же друг Бокля указывает, что, употребляя выражения, в которых видят преувеличение влияния общих причин в ущерб причинам специальным (особенно же в ущерб влиянию отдельных личностей), Бокль на самом деле хотел подчеркнуть только то, что даже самые великие люди не могут многого сделать, если все общество в сколько-нибудь значительной степени не подготовлено общими условиями эпохи, — истина, которой никто, конечно, не ста­ нет отрицать. И действительно, в сочинениях Бокля есть места, где о влиянии великих умов говорится в столь сильных выражениях, каких только можно желать. 5. Essay on Dryden в Miscellaneous Writings (I. 186). 6. Трудно сказать, так ли тесна связь между Магометом и Авиценной, например: действительно ли Авиценна в своих существенных чертах определяется магометанством. К тому же Авиценна — не араб, а перс. Точно так же и культура багдадского и кордовского халифатов не может быть аргументом в пользу благотворного влияния исключительно одного Магомета: Багдад и Кордова впитали в себя многовековую цивилизацию передней Азии и Испании. — В. И. 7. Несомненно, что влияние собственно личности Конфуция на историю Китая имеет второсте­ пенное значение сравнительно с условиями географическими, этнографическими, с внешними столкновениями Китая и т. п. (поскольку сама личность Конфуция не была выразительницей этих условий, не была сама создана ими). А личности Ликурга и вовсе не существовало. —В. И. 8. Этим соображениям можно противопоставить другие (правда, в такой же мере гадательные). Очень возможно, что если бы не было Фемистокла, то не было бы и Саламинской победы и греки были бы разбиты при Саламине; но очень вероятно, что это только затянуло бы борьбу, но не превратило бы греков в рабов персидского царя, потому что своей победой греки были обязаны не Фемистоклу, а общему превосходству своей культуры над персами, или (если угодно) Фемистоклу, как продукту греческой культуры. Греки победили потому, что в Греции люди, подобные Фемистоклу, могли становиться во главе народа, и не будь этого Фемистокла, выдвинулся бы другой «Фемистокл*. Точно так же и победа Македонии решена не одной битвой при Херонее, а тем, что Македония была в эту эпоху объединеннее, дис­ циплинированнее и сильнее Греции. Аналогичные замечания можно сделать и относительно дальнейших примеров: завоевания Галлии римлянами и Англии норманнами. 9. В Comhill Magazine за июнь и июль 1861 г. 10. Современные историки, напротив, придают и в истории Греции все больше и больше влияния общим причинам экономического и социально-политического характера. — В. И.

Книга VI. Глава XII 1. Почти излишне указывать здесь, что слово «искусство* имеет еще другое значение, в котором оно означает вообще поэтический отдел, поэтическую сторону вещей, в отличие от их научного отдела или стороны. В тексте мы употребляем это слово в его более старом (но, надеюсь, еще не устаревшем) смысле. 2. Подбор научных истин, сделанный для целей того или другого искусства, проф. Бэн и дру­ гие называют «практической наукой*, оставляя наименование «искусства* лишь собственно за правилами. 3. Некоторые писатели неправильно пользуются словом «телеология* для обозначения попыток объяснять явления Вселенной при помощи конечных причин. 4. Специально обсуждению и защите этого принципа посвящено мое небольшое сочинение, озаглавленное Utilitarianism.

ПРИЛОЖЕНИЕ Индуктивные методы Д. С. Милля в системах искусственного интеллекта (В. К. Финн)

I. Основные идеи Д.С. Милля об индуктивных рассуждениях В 1843 году вышла книга Д.С. Милля «Сис­ тема логики силлогистической и индуктивной» [1], в которой он систематизировал и развил учение об индукции как логическом средстве познания1. Д.С. Милль считал основателем фи­ лософии индукции Ф. Бэкона [2]. Предшест­ венниками систематической теории индукции были также Д. Гершель [3] и У. Уэвелл [4], хотя они являлись современниками Д.С. Милля2. В отличие от Д. Гершеля и У. Уэвелла Д.С. Милль пытался создать и обосновать не только общие принципы индукции, но и сфор­ мулировать правила индуктивных рассужде­ ний как логические средства подобные доказа­ тельству утверждений, представляющих знание, извлеченное из фактов. Эти факты об­ разуют множества посылок индуктивного рас­ суждения (reasoning).

1 В дореволюционной России книга Д.С. Милля имела четыре издания: в 1865 - 1867, 1878, 1900 и 1914 годах (последнее издание на русском языке). 2 В [5] имеется обстоятельное изложение концепций ин­ дукции Д. Гершеля и У. Уэвелла и сравнение их с пони­ манием логики индукции Д.С. Миллем.

В третьей книге своего труда3 в Главе VIII («Четыре метода опытного исследования») Д.С. Милль сформулировал пять своих знаме­ нитых правил индуктивного рассуждения, от­ личных от схемы вывода перечислительной ин­ дукции. Он назвал их, соответственно, методом сходства, методом различия, соединенным ме­ тодом сходства-различия, методом остатков и методом сопутствующих изменений. Некоторые из методов Д.С. Милля были формализованы средствами двузначной логики Г. Греневским [6, 7]. В [8] была высказана идея использования многозначных логик для форма­ лизации индуктивных методов Д.С. Милля, а в [10, Часть I, Главы 1 и 2, с. 160-182] были опубликованы результаты применения компь­ ютерной программы, реализующей формализа­ цию метода сходства, для предсказания биоло­ гической активности химических соединений. Эта программа, а также последующие ее усиле­ ния представляли метод автоматического по­ рождения гипотез в базах данных с неполной информацией. Этот метод был назван в честь Д.С. Милля ДСМ-методом автоматического

3 «Система логики» Д.С. Милля состоит из шести разде­ лов, названных им «книгами». Книга III содержит его уче­ ние об индукции.

порождения гипотез (ДСМ-метод АПГ). В [9] и [10] были рассмотрены формализации средст­ вами многозначной логики метода сходства и его некоторых усилений, а также их примене­ ния в интеллектуальных системах типа ДСМ. В настоящей статье будут рассмотрены формализации всех пяти индуктивных методов Д.С. Милля как средств когнитивных рассуж­ дений [11], являющихся компонентами ДСМметода АПГ. Заметим, что в [12], где развивает­ ся формальный подход к теории когнитивных рассуждений, рассматриваются лишь упрощен­ ные варианты индуктивного метода сходства. Основные идеи логики индуктивных рассу­ ждений Д.С. Милля, содержащиеся в [1], состо­ ят в следующем: (a) индукция основывается на установлении сходства явлений изучаемой реальности; (b) эти явления представлены отношением между характеристиками объектов и эффекта­ ми, которые присущи этим объектам; (c) посылками индуктивного вывода явля­ ются множество рассматриваемых явлений, число представителей которых больше или равно двум; (d) следствием из посылок индуктивного вывода является утверждение о том, что общая часть характеристик объектов, входящих в сходные явления, есть причина некоторых об­ щих характеристик соответствующих им эф­ фектов (таким образом, следствие индуктивно­ го вывода содержит новое отношение отношение «причина - следствие»); (e) при получении индуктивного вывода от­ носительно некоторой причины соответствую­ щего эффекта следует установить, что не име­ ется причин, препятствующих наличию этого эффекта; (f) достаточным основанием для индуктив­ ного вывода является закон единообразия при­ роды, который состоит в том, что каждый эф­ фект наблюдаемого явления имеет свою причину. Характеризация и строение миллевских ин­ дуктивных методов (а) - (f) существенным об­ разом отличны от строения выводов перечис­ лительной индукции, недостоверность которой стала одним из аргументов антииндуктивизма К.Р. Поппера [13]. Пусть cp(jc) - формула логики предикатов 1-го порядка, где х - свободная переменная, а cp(jt) представляет результаты опыта, наблюде­

ния и т.п., тогда схемой вывода перечислитель­ ной (популярной) индукции будет фЫ фЫ

фЦ,) У М ф «, где а-, - константа (/ = 1, ... , п). Индуктивный вывод такой, что его результат V(*) ср(дг) (ин­ дуктивное обобщение) есть следствие множе­ ства примеров cp(<7|), ... , ф(я„), будем называть прям ы м индуктивным выводом. Если резуль­ тат индуктивного вывода из посылок ф(дО, ... , ср(ал) есть V(x)i|/(;t), где ф(х) отлична от \j/(jt) и не является его подформулой, то такой индук­ тивный вывод будем называть косвенным ин­ дуктивным выводом. Если индуктивный вывод (прямой или кос­ венный) зависит от некоторого условия х, представленного формулой, отличной от ср и у , соответствующих посылкам и заключению это­ го вывода, то такой вывод будем называть контекстно-зависимы м . Индуктивный вывод будем называть выво­ дом на достаточном основании, если заключе­ ние принимается при условии выполнимости некоторого критерия К. Очевидно, что вывод на достаточном основании является контекст­ но-зависимым. Поиск и обоснование критерия достаточного основания индуктивного вывода является од­ ной из основных проблем формализации ин­ дукции. Отсутствие же такого критерия в фор­ мализованных языках являлось сильным аргументом антииндуктивизма. Из основных миллевских идей (а) - (f) следует, что его ин­ дуктивные методы являются косвенной индук­ цией (условия (а) - (d)). Условие (е) представ­ ляло намерения Д.С. Милля, но оно не было формально выражено в его пяти индуктивных методах. Условие (f) также не было выражено формально, хотя оно было основным философ­ ским допущением его теории индукции. Таким образом, макрохарактеристиками идеальной индукции является ее характериза­ ция как косвенного, контекстно-зависимого ин­ дуктивного вывода на достаточном основании [9, Введение, Глава 4, стр. 148-149].

ДСМ-метод АПГ является современным формализованным приближением к идеальной индукции, являющейся начальной составляю­ щей когнитивных правдоподобных эмпириче­ ских рассуждений (КПЭ-рассуждений) [11,14]. ДСМ-метод АПГ имеет пять компонент: 1) условия применимости [9]; 2) ДСМ-рассуждения; 3) представление знаний в виде открытых квазиаксиоматических теорий (КАТ); 4) метатеоретические принципы и средства исследования рассуждений и предметных об­ ластей (в том числе дедуктивная имитация рассуждений, процедурная семантика [11] и препроцессинг, результатом которого является выбор стратегий рассуждения и соответствую­ щей им процедурной семантики); 5) интеллектуальные системы типа ДСМ (ИС-ДСМ) [10]. Важно отметить, что одной из главных идей ДСМ-метода АПГ является формализация взаи­ модействия трех познавательных процедур - ин­ дукции, аналогии и абдукции. Это взаимодейст­ вие осуществляет согласование идей Д.С. Милля об индукции с абдукцией Ч.С. Пирса [15, 16], требованием фальсификации порождаемых гипо­ тез К.Р. Поппера [13] и стремлением использо­ вать правдоподобные рассуждения для knowledge discovery согласно Д. Пойа [17].

II. Индуктивный метод сходства и его модификации Индуктивный метод сходства Д.С. Милля является необходимой компонентой аналогов всех индуктивных методов Д.С. Милля, форма­ лизованных в ДСМ-методе АПГ средствами многозначной логики и булевой алгебры мно­ жеств. Этот факт связан с тем, что в ДСМметоде АПГ последовательно осуществляется идея Д.С. Милля о сходстве рассматриваемых явлений как источнике индуктивных выводов. В Главе III Книги III «Основание индукции» [1, стр.250] Д.С. Милль дает краткое определе­ ние индукции как «обобщения из опыта» тако­ го, что на основании нескольких отдельных случаев, в которых наблюдается изучаемое яв­ ление, выводится утверждение о том, что и во всех случаях, сходных с наблюдавшимися в некоторых обстоятельствах, признаваемых су­ щественными, это явление имеет место.

Достаточным основанием для повторяемости наблюдаемого явления при сходных обстоятель­ ствах, согласно Д.С. Миллю, является закон еди­ нообразия природы. Он замечает, что важно ус­ тановить отличие существенных обстоятельств от несущественных. Распознавание этого отли­ чия, по-видимому, Д.С. Милль хотел выразить в своих правилах пяти индуктивных методов. То­ гда как перечислительная индукция не имеет средств выражения для этого отличия. Заметим при этом, что индуктивные методы Д.С. Милля имеют разные средства распознавания сущест­ венности сходных обстоятельств для методов сходства, различия, соединенного сходстваразличия и метода сопутствующих изменений [1, Книга III, Глава VIII, стр. 305-318]. Принцип сходства (а) миллевской индукции в ДСМ-методе АПГ формулируется следующим образом: сходство фактов влечет наличие (от­ сутствие) эффекта и его повторяемость. Рассмотрим формализацию индуктивного вы­ вода методом сходства средствами ДСМ-метода АПГ. Условиями его применимости являются: 1°. Предположение о существовании в базе фактов (БФ) ИС-ДСМ позитивных примеров изучаемого явления ((+)-фактов) и его негатив­ ных примеров ((-)-фактов); 2°. Структурирование явления посредством его представления как объекта, обладающего эффектом (множеством свойств), таким обра­ зом, что определимо сходство (+)-фактов и (-)фактов; 3°. Предположение о том, что в БФ в неяв­ ном виде существуют позитивные и негативные зависимости причинно-следственного типа (со­ ответственно, (+)- и (-)- причины изучаемых в БФ эффектов); 4°. Числа имеющихся в БФ (+)-фактов и (-)фактов представлены параметром к таким, что к+>2 и к~>2, где к есть нижняя граница назна­ чаемого параметра, изменяемого в соответст­ вии с условиями эксперимента. Условия 1° - 4° используем для формализации индуктивного метода сходства [1, стр. 305-307]. Первое правило Если два или более случая подлежащего исследованию явления имеют общим лиш ь одно обстоятельство, то это обстоятельство в котором только и согласуются все эти слу­ чаи - есть причина (или следствие) данного явления [1].

Для формализации Первого правила сформу­ лируем язык представления знаний (ДСМ-язык), посредством которого выражается как сходство (+)-фактов и (-)-фактов, отношение причина следствие, так и оценки (степени правдоподобия) фактов и гипотез (порождаемые гипотезы явля­ ются следствиями этого правила): X, Z, V (быть может, с нижними индексами) - переменные для объектов и подобъектов; С, Ci, С 2, ... - константы (множества эле­ ментов), являющиеся значением переменных для объектов и подобъектов; Y, U, W (быть может, с нижними индексами) - переменные для эффектов (множества свойств); Q, Qi, Q 2, ... - константы (множества свойств), являющиеся значениями переменных Y, U, W и т.д.; л, /я, /, к, г, s (быть может, с нижними индек­ сами) - переменные, значениями которых яв­ ляются натуральные числа (ле N); п , и - операции алгебры множеств; = - предикаты равенства для переменных, приведенных выше трех сортов переменных; <, £ - предикаты для числовых переменных; с - предикат включения для множеств (по­ добъектов и объектов и множеств свойств); X=>|Y - предикат «объект X имеет множе­ ство свойств Y»; V=>2W - предикат «V есть причина W»; W3<=V - предикат «W есть следствие V»; -I, &, v, - логические связки двузначной логики; J v - ./-операторы Россера-Тюркетта [18], где 7= (у,п ) или V=(x,n), ve {1, -1 , 0}, weN (N - множество натуральных чисел); 1, -1 , 0, х - типы истинностных значений «фактическая истина», «фактическая ложь», «фактическое противоречие» и «неопределенность», соответ­ ственно; V, 3 - кванторы всеобщности и существова­ ния (соответственно, для приведенных выше трех сортов индивидных переменных). Термы и формулы ДСМ-языка определяют стандартным образом,но с существенным до­ бавлением формул «переменной длины» и кванторов по кортежам «переменной длины». Дело в том, что при поиске эмпирических зависимостей в БФ требуется установить сходст­ во или различие фактов на конечном, но заранее

неопределенном множестве примеров. Число та­ ких примеров следовательно, является пере­ менной величиной (к называется параметром эм­ пирической индукции). Это обстоятельство требует расширить язык логики предикатов 1-го порядка, введя формулы «переменной длины» и кванторы по кортежам [19], [9, Часть I, Глава 3: Д.П. Скворцов «О некоторых способах построе­ ния логических языков с кванторами по корте­ жам», стр. 214-232]. ДСМ-язык с кванторами по кортежам является языком слабой логики преди­ катов 2-го порядка [20], в котором выразимо транзитивное замыкание. Д.В. Виноградов установил в [10, Часть I, Глава 6: «Формализация правдоподобных рассуждений в логике предикатов», стр. 287-293], что исходные предикаты ДСМ-метода АПГ для конечных моделей выразимы в логике предика­ тов 1-го порядка, но для моделей произвольной мощности они выразимы в языке слабой логики предикатов 2-го порядка (ДСМ-языке с кванто­ рами по кортежам). Подформулами «перемен­ ной длины» ДСМ-логики с кванторами по кор­ тежам являются формулы вида: ЗкЗХоЭХ,.. .BX^BYo.. .3Y*_| (... & J (X=>rY/) &...), i-0

T ,n...nT *= T ,

к где r= 1,2, Т/, T - термы, и формулы v (Х=Х,),

v(Y=Y,)4. Рассматриваемая версия ДСМ-метода АПГ основана на процедурной семантике Рг Sem с булевской структурой данных для БФ [11]. Пусть ( / ‘>и 1 Г - исходные множества объ­ ектов и свойств, соответственно, а

%={ 2и< *,

0 , l / ' \ - , п , и ) - булевы алгебры (/=1,2), обра­ зующие структуру данных ДСМ-метода АПГ. Предикаты X=>jY и X=>2Y определяются по­ средством отображений:

=>t 2y"’ x 2 l,l% V im где /=1,2, a V/n = {(v, л)| (v e {1, -1 , 0})& (we АО} и{(т, w)| n eN )\ N - множество натуральных чи­ сел, 1, -1 , 0, х - типы истинностных значений, соответственно; (v, л) - истинностные значения (л - их степень правдоподобия, выражающая число применений правил правдоподобного 4 Использование многоточия (...) эвристически удобно для представления формул с кванторами по кортежам.

вывода5; а (т, и) - множество истинностных значений, (т, п) характеризуется рекуррентным соотношением (т,я) ={(1, я+1),(-1, л+1),(0, /7+1)}и(т, /7+1), выражающим возможные ис­ тинностные значения гипотез, порождаемых правдоподобным ДСМ-рассуждением; V,„ множество внутренних (эмпирических) истин­ ностных значений в смысле Д.А. Бочвара [21]. Эти истинностные значения являются оцен­ ками фактов, если п=О, и являются оценками гипотез, если п>0. Посредством же Va обозначим множество внешних истинностных значений в смысле Д.А. Бочвара: Уа = {/,У}, где / и / - истинност­ ные значнения двузначной логики «истина» и «ложь», соответственно. Они приписываются формулам, построенным из термов, операций и отношений булевой алгебры множеств таким, что все вхождения термов находятся в сфере действия ./-операторов, ./-операторы [18] опре­ деляются стандартным образом: J /, если V[(p] = v

(ЭУ) - экзистенциальные условия (сущест­ вование (+)- или (-)- примеров); (СХ) - условие сходства (а)-примеров (ае {+ ,-}); (ЭЗ) - эмпирическая зависимость, представ­ ляющая причинное вынуждение соответст­ вующего следствия; (УИ) - условие исчерпываемости множества сходных примеров (их максимальную группи­ ровку); к - нижняя граница числа рассматриваемых примеров (к >2)6. Ниже определим предикат положительного сходства М* (V,W,A), зависящий от параметра

к для и-го (п >0) применения правил правдопо­ добных выводов: (ЭУ): Z, =>,U,) & ... & GW Z*=>iU*), (СХ): (Z ,n...nZ *=V ) & (V *0), (ЭЗ) и (УИ): VX VY ( ( / ^ ( X ^ . Y ) & (VcX)) к

-> ((W cY ) & ( W /0 ) & ( v (X=Z,)))), к

|/ , е с л и У [ р ] * у . Определим также оператор *Av,/i)
.V J(v./)Cp.

где (УИ) есть ( v (X=Z/)); нижняя граница па/=1 раметра к: к >2. Определим теперь предикат М * Я(У,\¥,&):

Структура данных SD рассматриваемой вер­ сии ДСМ-метода АПГ представима реляционной

M ^ V W ) - 3 Z I...3Z*3U I...3U*

системой: SD =(® i,? 2, =>i, =>2), где предикаты

((J(1^ z 1^ 1u 1)& ...& w ,,n)(z* =>|U*) &

и =>2 имеют истинностные значения из V/„, а формулы булевской структуры данных и /-формулы имеют истинностные значения из V„. Первому правилу Д.С. Милля (индуктивно­ му методу сходства) в ДСМ-методе АПГ соот­ ветствуют правила правдоподобного вывода 1-го рода (п.п.в.-l), которые определяются по­ средством двух предикатов сходства M ^O W

hM

" , (V,W).

(z,n...nz*=v) & (v*0) &v/v/(((ад & (1
j(Z,*Z,)) & VXVY((7(,,и)(Х=>,Y)& к

(V cX )) -> ((W cY ) & (W *0) & ( v (X=Z,)))) & (k>

2)).

Позитивный предикат сходства M * n(V,W) определим следующим образом: M I „ ( V>W)

M ^ f V .W A

ражающий число сходных (а)-примеров. Ма-предикаты выражают следующие усло­ вия, уточняющие и формализующие миллевскую характеризацию индуктивных методов ( a )- ( d ):

где a - имя предиката сходства, а п - число предшествующих применений правил правдо­ подобного вывода, представляющее степень правдоподобия порождаемых гипотез с истин­ ностными оценками (v,w), где v e {1,-1,0} или с множеством возможных истинностных значе­ ний (т, п). Аналогично определим негативный преди­ кат сходства, применимый к (-)-примерам:

5 Чем больше л, тем меньше степень правдоподобия гипотез с истинностным значением V ={v,«>, где и>0.

* Параметр к является эмпирически определяемым посредством препроцсссинга.

Эти М°-предикаты (а е {+,-}) определяются, соответственно, посредством параметрических предикатов M^(V,W,A:), где к - параметр, вы­

m;,(v,w) ~эк m;„(v,w,*),

руются

посредством

предикатов

сходства

м ;„ ( V ,W) и М ~п(V,W), где «а» - имена пре­

где м ; „ (V,W,A-)^3Z,...3Zt3 U ,.. 3V k

дикатов позитивного и негативного сходства, которые точнее следует обозначать, соответст­ венно, посредством а+ и а- .

(W-i,«)(Zi=>iUi) & ...& j(_U)( z ^ i U ,) & ( Z , n . . . n Z i = V ) & ( V * 0 ) & V /V /(((/* y ) &

(1 (Z^Z7))&VXVY ((У(-1,н)(Х=>1У)& (W cY )) -»((V cX ) &( v (X=Z,))))& (k >2)). /=i Заметим, что (ЭЗ)" в М ^ отлична от (Э3)+ в

Предикаты М ^ я (У,\\0, где а е {+,-}, будем называть предикатами простого сходства, так как ниже будут сформулированы их усиления (в том числе - условие запрета на контрприме­ ры и условие единственности причины V). Предикаты М a n (V,W) удовлетворяют усло­

Теперь сформулируем аналоги Первого пра­ вила Д.С. Милля, которые являются правилами правдоподобного (индуктивного) вывода (п.п.в.-l) в ДСМ-методе АПГ: (I)+

w ) ,M ; „ ( v ,w ) & ^ M ; n( v ,w ) V ' > (v = > > w >

(I)- - W v ^ 2 W ),-1M :,(V ,W )& M a-„(V ,W )

(1)o-w v

^ 2

w),m;.(v,w) & m;„(v,w) =>2

w)

([)i - W v=>2 w),-.m ; ,(v, w) &-,m ;„ (v ,w) Заметим, что посылки п.п.в.-l обладают ус­ ловием М-полноты: VV VW ((M +„(V,W) & i M ' w(V,W)) v (-, m

; „ ( v ,w ) &

m

; „ ( v ,w )) v (m ; „ ( v , w ) &

м ; , ( v ,w )) v H C ( v , w ) & -

m

„ (

v ,w ))

является общезначимой формулой. Индуктивный метод сходства, удовлетво­ ряющий условиям (а) - (d), представим сле­ дующей схемой вывода (*): А В Си ...С,

=>i abj

А В С21 ...С 2 а2 => 1 ab2 А В Ст\ ...С«Am=>, abm А В Cm, ...Сткт^ \а Ъ т А В =>2 а

,

виям (А) - (D) [11], приводимым ниже. (A). Принцип сходства и детерминации: сходство фактов влечет наличие (отсутствие) эффекта и его повторяемость.7 (B). Отсутствие препятствий (тормозов): если существуют сходства, являющиеся усло­ виями детерминации (согласно (А)), и отсутст­ вуют препятствия (тормоза) ее реализации, то имеет место эффект (следствие причины). (C). Наличие множества (+)-примсров и (-)примеров: для обнаружения неявно заданного отношения «причина - следствие» (в схеме ин­ дуктивного вывода (*)) необходимо существова­ ние (+)-примеров (или (-)-примеров) отношения «объект - множество свойств», а число таких примеров к больше или равно 2 (к > 2 - изменяе­ мый порог множества фактов, необходимый для порождения гипотез о причинах). (D). Используемое множество сходных ф актов, представляю щ их отношение «объ­ ект - множество свойств», должно быть м ак­ сим альны м для порождения нового отноше­ ния «причина - следствие». Легко установить соответствие между ос­ новными идеями индуктивных методов Д.С. Милля (а) - (е) и принципами ДСМ-метода АПГ (А) - (D), конкретизацией которых явля­ ется экзистенциальное условие (ЭУ), формали­ зация сходства примеров (СХ), условие исчерпываемости сходных фактов (УИ), эмпирическая зависимость между причиной и следствием (ЭЗ) и число рассматриваемых примеров к (к >2). Последние образуют смысл

где А В Сл ... С/к =>i ab, - «явление», а А В =>2 а - гипотеза о причине и ее следствии. Схеме вывода (*) в ДСМ-методе АПГ соответствуют четыре правила правдоподобного вывода (п.п.в.-1) - (I)-, (I)+,(I)° и (1)т, которые формули­

7 В индуктивных выводах, формализованных сред­ ствами теории вероятностей и статистики, сходство явлений характеризуется посредством их повторяе­ мости.

предикатов простого сходства М ^ Я(У,\У), по­ средством которых формулируются п.п.в.-l аналоги Первого правила Д.С. Милля. Как бу­ дет показано ниже (ЭУ), (СХ), (УИ), (ЭЗ) и к>2 используются для формализации всех пяти ин­ дуктивных методов Д.С. Милля. Перечислим очевидные особенности форма­ лизации индуктивного метода сходства в ДСМметоде АПГ. 1°. Рассматриваются два множества приме­ ров («явлений» по Д.С. Миллю) - (+)-примсры (наличие эффекта) и (-)-примсры (отсутствие эффекта). Соответственно определяются два предиката простого сходства - M * n(V,W) и M~„(V,W ). Это обстоятельство выразимо по­ средством (ЭУ)+ и (ЭУ)". Этому условию соот­ ветствует принцип (С). 2°. Истинностными значениями примеров яв­ ляются пары V"=
ет возможность управления порождением гипо­ тез посредством прспроцсссинга - настройки ИС - ДСМ для получения интерпретируемых результатов (это соответствует идее Д.С. Милля о том, что индукция есть «обобще­ ние из опыта» [1, стр.250] 6°. Заключение п.п.в.-l содержит предикат V=>2W, тогда как посылки содержат предикат X=>iY. Это означает, что п.п.в.-l являются амплиативными выводами, порождающими новое знание, явно не содержащееся в посылках. Это обстоятельство является необходимым услови­ ем для knowledge discovery в БФ посредством ИС - ДСМ. Оно свидетельствует о том, что ДСМ-мстод АПГ реализует когнитивные рас­ суждения в смысле [11]. Рассмотрим теперь некоторые усиления предикатов простого сходства М „ я (V,W) и до­ полнительно условия его усиливающие: (Ь)+ запрет на контрпримеры и (с)+ - условие един­ ственности причины V следствия W. (b)+ VXVY (((VcX) & (W cY)) -> M u ^ Y J v ^ p C ^ , Y))), (b)+ выражает тот факт, что причина У ее след­ ствие W не содержатся в (-)-примсрах и примерах с оценкой (0, v) (фактическое противоречие). (c)+ VZ (М l n(Z,W) -» (Z=V)), (с)+ выражает тот факт, что следствие W имеет единственную причину V. Усиленными предикатами для M*„(V,W) будут: M :A,( V ,W )^ M :„ ( y ,W ) & ( b ) +, ML.w(V ,W )^ M :„ (V ,W )& (c)+. Именами этих предикатов будут а+Ь+ и a V , соответственно. Аналогично определим усиление предиката М ; я(У ,\У )-Ь -и с":

(ЪУ VXVY (((VcX) & (y(_!,w)(X=>IY ) v J (Vl)(X=>1Y))),

дикатов М * я (V,W) и М ' п(V,W) (с отрицанием

(с)" VZ (М ~ я(Z,W) - » (Z=V)).

или без него) означает, что индуктивный вывод является контекстно-зависимым и использую­ щим внутреннюю фальсификацию при порож­ дении гипотез (это есть некоторый аргумент против антииндуктивизма) [13]. 5°. Изменяемость порога к (к>2 - нижняя граница числа сходных примеров) обеспечива­

Соответственно, определим м ; м (у ^

)^

м

(W cY))

->

; я( у ^ ) & ( ь)-,

М ~ае,п(V,W) ^ М ” я(V,W) & (с)~. Пусть 1+ - множество имен (индексов) уси­ лений М *я (V,W), а Г - множество имен уси-

лений М~ „ (V,W), тогда I = Г и Г, где 1°={а°, a V

a V ) "где а е (+ - )

а

_ _ _ *' I - I и 1 ,г д е I - { a , a b , a e , a b e } (будем считать, что М *И(У,\У) есть пустое

усиление самого себя). Пусть jcg Г , а M ^ ( v »w )

и

ния объекта X и эффекта Y в предикате X=>iY ( Х) и ' " / 0 0 - Если

“

(х ) > ' " / 0 0 . т0 сле‘

дует применять прямой метод сходства, если же w /(Y ) > /л/(X), то - обратный метод.9 Определим предикаты обратного метода

сходства:

уЕ Г , тогда рассмотрим

M ^ ( v > w )>

тогда

пара

М* и(V, W) ^ 3 к М* п(V,W,fc), где М *„(V ,W ,*)^3X ,...3X*3Y,. ..3Y*

(M *„(y,W ), М ; Л(У, W)> определяет элемен­ тарную ДСМ-стратегию Strx^. Примерами элементарных ДСМ-стратегий

к

к

((& «/(i^i)(X*=>|Y/,))&( П Х/,=У)&(У*0)& A=l к

( n Y*=W) & (W *0) &VjV; (((/ * _/)&(!< /,

Str,a ,a ., Stra «.t ., S t ra ,e , ,a .,’ S t ra ,,* ... b ,a b ,a ft Очевидным образом для каждой StrIiV формулируются п.п.в.-1 с предикатами M *n(V,W)

j < *)) ->(X j?sXy))&VXVY((У(1л)(Х=> | Y)& к (W cY))-> ((V cX ) & ( у (Y-Y*))))&(A>2));

и M;„(V, W). Например: m+ ГО —

m ^ j v , W) - Э * ^ „ (V ,W ,* ),

w ) , m ; „(v , w ) & - . m ; ( v , w ) ------------- J------777— 777:------J----------‘/ (l,n+l)VY

/

где M ;„ (V ,W ,A ))-3 X l...3X i3Y l ...3Y t к

к

(аналогично определяются (1)°, где а е {-, 0, т}). Рассмотренная формализация индуктивного

((& У(_i Л)(Х/,=> 1Yл))&( П Хл=У)&(У^0)& А_1 Л_1

метода сходства (Первого правила Д.С. Милля) основана на принципе сходства и детерминации (А): сходство фактов влечет наличие (отсутст-

( n Y/=W) & (W *0) &V/V/ (((/ Фj)& (\< ij' < к)) Л=1 ->(X^X/))&VXVY((y(_i,n)(X=>|Y)&(WcY))->

вие) эффекта и его повторяемость.8 Однако в формулировке Первого правила индукции Д.С. Милля говорится « . . . в котором только и / согласуются все эти случаи - есть причина (или следствие) данного явления» (под «явлением»

\\\\ы 1г v>\\ V ~ “ „ ~+ ~ „ у „ гч Посредством М „ (У, W) и М |И(У, W) опv а<пУ ’ ' " иv ' ределяется простой обратный ДСМ-метод.

понимается отношение «объект - эффект»). В силу этого можно утверждать, что индуктив-

( э з ) + и (УИ) для обратного метода сходства представимы подформулой:

ныи метод сходства допускает еще одно уточнение, основанное на принципе ( А ): сходство эффектов (следствий) влечет сходство фактов и его повторяемость [11]. Формализацию Первого правила, основанную на принципе (А), будем называть прямым

VXVY((/(1 )(X=>iY)&(WcY))-> ((УсХ ) &( у (Y=Y/,))) (аналогично представима ( Э З ) ). Л=1 Для обратного ДСМ-метода формулируются правила правдоподобного (индуктивного) вы-

методом сходства, а формализацию Первого

вода (п .п .в .- 1):

правила, основанную на принципе ( А ), - обратным методом сходства. Эвристическим

к

*

"

^

к

( Т )* ’А'.")

^

^ ^

(V> W) ^

^(u+i) W ^ ^ )

условием выбора прямого или обратного индуктивных методов сходства для применения к БФ ИС - ДСМ является информативность зада-

где W3<=V - предикат «W есть следствие V».

8 Дня ДСМ-метода АПГ корректнее было бы говорить о сходстве (±)-примсров, так как оно определяется и для . _ гипотез J p (X=>,Y), где V =(v,«) и л>0.

Обратный метод сходства применим при анализе социоJ,0™4CCK”X *aHHb,x эффектов поведения, являющихся мнениями (они представлены информативными описаниями) [10, Часть III, Главы 1,3,4].

Соответственно формулируются п.п. в. -1 ( I )ст, где

се {-, 0, т}.

ставляющее изучаемый эффект, покрывается множествами Y|, ..., Y*, где к - параметр (т.с. к

Предикат W3 <= V есть отображение

2и1>х

W = u Y ,). /=1

2и * в V

a

Jv ( W3 <= V ) есть отображение

2итх 2 и' \ ч а={иП.

(& ЭХ, (У(1Л)(Х,=>2У;)&(Х; с V)&(UY; =W)). (1)

Возможны следующие усиления предикатов

(с)* VU (y(l^ (U 3«=V)->(U=W)) - единственность следствия; ( e ) +VZ (J(i^)(W3<=Z)->(Z=V)) - единствен­ ность причины следствия W. Аналогично определяются (с)" и ( ё )'. Мно­ жество имен усилений предикатов M*„(V,W) Т = Г и Г , где Г = { а \ ё +, с+, b+}, I" = {а~ , ё~, с', Ь~}, где Ь+ и Ь“ были определены для Соответственно,

определяется

I = I +и I ” для возможных комбинаций усиле­

Выше было сказано, что ДСМ-метод АПГ в качестве одной из своих составляющих имеет ДСМ-рассуждения [9, 10], которые реализуют взаимодействие трех познавательных процедур - индукции, аналогии и абдукции. Простой ме­ тод сходства является элементарной состав­ ляющей всех версий ДСМ-метода, в котором п.п.в.-l (индукция) формализуется посредством предикатов простого сходства M*„(V,W) и

Ниже мы определим предикаты n^(V ,W ), где се {+, 0, т}, представляющие посылки выводов по аналогии посредством правил правдоподобного вывода - п.п.в.-2.

се {+, - } определяются по­

параметрических

n^(V,W,&), где

содержащимся

в

что V не содержит ни отрицательных причин Z, ни Z таких, что У(0^)(Z=>2U) для любого непус­ того подмножества U и множества W. Это ус­ ловие выразимо формулой (2): VU ((UcW ) & (U *0)) -> - a z ((J(_,,„)(Z^2U) v J(0jl)(Z=>2U))&(ZcV))). (2) Определим теперь предикат, выражающий процедуру вывода по аналогии для (+)примеров из БФ:

n*(v,w) -atn^v.w,*). ной в (1) •/(!,„) на У(_|,Я) и с заменой в (2) У(_i,„) на Обратим внимание на то, что подформула (1) выражает экзистенциальные условия, а под­ формула (2) выражает тот факт, что у гипотез о (+)-причинах нет конфликтующих с ними (-)гипотез или (О)-гипотез. Таким образом, получаем следующие опреде­ ления П* (V,W Jc) иП + (V,W), соответственно: Пл + (V.W,*) —3Y ,.. 3 Y , ((& ЗХ,- (У(1>И)( Х ^ , ) &

М й,и (V,W), где а+е Г и а"е Г.

Пп а (V,W), где

условием,

n ;(V ,W ), является условие, утверждающее,

n “ (V,W) определяется аналогично с заме­

ний M ^w(V,W).

средством

i=l

Вторым

M :,(V ,W ):

МQ an(V,W).

Это условие выразимо формулой (1):

предикатов

к

(X,cV)) & ( и Y,=W)) & VU (((UcW ) & (U *0)) -> -.B Z K J h ^ Z ^ U ) V y(o,w)(Z=>2U))&(ZcV))).

Предикаты n °(V ,W ) и n)j(V,W) определя­ ются следующим образом:

к - параметр, выражающий n j (V,W) •

ЗХ, 3 Y , ЗХ2 3Y2 (•/(i.„)(X,=>2Y ,) &

число порожденных гипотез, представленных формулами У(|.И)(Х/ =>2^,) и У(-|^)(Х,- =>г^д, ко­

J(- ,^)(X2=>2Y2)«& (Y,nY^0)& (XlcV)& (X2c V )&

торые являются подформулами

(Y,cW )& (Y2cW )) (XcV)& (YcW )),

/ = 1 , ...,

(V,W,£), где

к.

Предикат n*(V,W,&) выражает условие та­ кое, что объект V содержит позитивные причи­ ны Х|, ..., X* для множеств свойств Y|, ..., Y*, соответственно, а множество свойств W, пред­

v

3X3Y(y(0.„)(X=>2Y)&

П I (V,W) - - < n ; (V,W) v n ; (V,W) v n ; (V,w)). Из определений n *(V ,W ), где следуют утверждения (а) и (Ь):

се {+, - , 0}

(a) v v v w ( n ; ( v , w ) - > - , n ; ( v , w ) ) ,

мом деле, n^(V ,W ) содержат подформулы

(b) VVVW (П" (V,W)

J(v^(X=>2Y), где ve {1, -1 , 0}, а л>0. Они полу­ чены в результате применения п.п.в.-1 (индук­ ции) к БФ и их расширениях посредством

n “ (V,W)),

где 0 6 {+ ,-}. Аналогично п.п.в.-1 формулируются п.п.в.-2 (правила вывода по аналогии):

♦ ^>(У=>, w),n;(v,w) V - ) (V ^

’

W)

-,

Лм»(у =». w),n;(v,w) W

v=>>w )

’

о -W v=>. w),n;(v,w) ,

V o (V^ ‘ w) ’ - W v =>i w),n;(v,w)

W v = > .w ) Так как гипотезы о (±)-причинах, входящие в П„ (V,W), порождаются посредством преди­ катов M +„(V,W) и М “ „(У, W), где ле 1 \

уе Г , а а е {+, - } , то Strx^ - стратегия ДСМрассуждения

характеризуется

парой

< m ;„(v ,W), M ; w(V, W)>. Поэтому информа­ тивным обозначением П° -предикатов будет n ^ ( V , W ) . Ради простоты записи индекс (дг, _у) будем опускать. Стратегию Str^ такую,что (г=^), будем на­ зывать однородной. В частности, однородной стратегией будет Str„)M , определенная выше для М

(V,W) и М ~ л(V,W).

Результатом применения п.п.в.-2 являются гипотезы о наличии (отсутствии) изучаемого эффекта W у соответствующих объектов V, от­ носительно которых имелась оценка «неопре­ деленно». Таким образом, п.п.в.-2 порождают предсказания вида ./(Vf/1)(C=>|Q), где v e { l , -1 , 0} или J(T(„+|)(C=>|Q), а п - число шагов, за ко­ торое были получены гипотезы о (±)-причинах, используемые

в

предикатах

Но /(V,*)(X=>2Y) выражает сходство фактов (при применении п.п.в.-1 к начальному состоянию БФ при /1=0) или сходство гипотез •/0. Поэтому результат применения п.п.в.-2, которым является где v e { l , 1 0}, или /(T(M +i)(V=>iW), сходен с •/(Vfj)(Y,-=>iWy) (или •/(T.ofVp^Wy), что характери­ зует структурный вывод по аналогии [10, Вве­ дение, Глава 4. «Синтез познавательных проце­ дур и проблема индукции», Раздел 6. «Вывод по аналогии и индуктивное обобщение в JSMрассуждении», стр. 131-133]. Существенно отметить, что характеризация п.п.в.-2 как вывода по аналогии основана на теореме обратимости ДСМ-рассуждений [9]: П .И .В .-2 .

n*(V ,W )

и

n~(V ,W ) (гипотезы с истинностным значением (О, п) используются в П J (V,W)). Из определений предикатов П л (V,W), где а е {+, - , 0}, следует, что они являются средст­ вом формализации выводов по аналогии. В са­

VV VW(/<,, m+1) (V=>2W)<->

m

; „ ( v ,w ) &

M ^ (V ,W ) & (7(x. m) (V=>2W)), где «<->» - логи­ ческая связка двузначной эквиваленции (анало­ гичные утверждения имеют место для осталь­ ных п.п.в.-1 с v = —1,0, т)10. Предикаты

и М* , посредством кото­

рых формулируются правила индуктивных вы­ водов - п.п.в.-1, согласуются с принципами миллсвской индукции (а) - (е), уточняемыми для ДСМ-метода АПГ посредством принципов (А) - (D). Содержание же этих предикатов вы­ разимо посредством условий (ЭУ), (СХ), (ЭЗ), (УИ) и условия нижней границы числа исполь­ зуемых примеров к>2. Однако для уточнения и формализации индуктивных методов Д.С. Милля необходимо уточнить принцип (f) закон единообразия природы, с которым связа­ но существование причин, извлекаемых из мас­ сивов явлений. Эти массивы образуют множе­ ство посылок индуктивных выводов. Постулируемый Д.С. Миллем закон единооб­ разия в природе (условие миллевской индукции (1)), конечно, является лишь философской идеей, которая не может быть достаточным основани­ ем индуктивных выводов. Но для научной фор­ мулировки достаточного основания индуктивных выводов требуется формулировать условия та­

10 Эти утверждения обобщаются и для стратегий Str^, с М+ х,т(V’W) ИМ~у,т(V’W)’ ГДе *G^+ И-Vе i •

кие, что выполнимость их делает вывод коррект­ ным, а невыполнимость является формализацией его фальсификации в соответствии с критерием демаркации К.Р. Поппера [13]. В ДСМ-методе АПГ таким достаточным ос­ нованием ДСМ- рассуждения, включающего как индукцию, так и аналогию, являются ак­ сиомы каузальной полноты (АКП(0)), где о е {+, - } . Посредством ЛКП(0) формализуется абдукция Ч.С. Пирса [15] - принятие порож­ даемых гипотез посредством объяснения на­ чальных данных (в ДСМ-методе АПГ ими яв­ ляется БФ). Использование АКП(0) [14] является еще од­ ним основанием для характеризации индукции в ДСМ-методе АПГ (т.е. п.п.в.-l) как контскстно-зависимой [9,14]. Введение и использование АКП(а) предполагает: 1. характеризацию предметной области (универсума моделей, говоря логическим язы­ ком), как содержащей (+)-факты и (-)-факты, а также позитивные и негативные причинноследственные зависимости; 2. задание открытой теории - квазиаксиоматической теории (КАТ) [9-11]. КАТ 3=(Х, X', 9i), где I - открытое множе­ ство аксиом, лишь частично характеризующих предметную область, I ' - открытое множество фактов и гипотез, а 9^ - множество правдопо­ добных и достоверных правил вывода (напри­ мер, п.п.в.-l, п.п.в.-2 и правил дедуктивного вывода). Приведем ниже формулировки АКП(+) и АКП(_), смысл которых состоит в том, что на­ личие каждого эффекта и его отсутствие выну­ ждаются (+)- и (-)-причинами соответственно: А К П (+> V X V Y В * 3 V , . ..B V * 3 W , .. 3 W * (У(,,0) ( X = > | Y ) - > З и ( & / ( , . „ ) (V ,= > 2W ,) & ( V , c X ) &

t ( V , * 0 ) & ( W / * 0 ) ) & ( и W ,= Y ) ) ) , А К П Н V X V Y 3 A 3 V i . . . 3 V t 3 W i . . . 3 W j ( y (. , , 0) ( X = > ,Y ) - 4 Э и ( & J M>„) ( V , ^ . 2W ,) & ( V /C X ) & k

( V , * 0 ) & ( W , * 0 ) ) & ( U W r= Y ))).

В [10, Введение, Глава 4, стр. 130-131] были определены метапрсдикаты объяснения исход­ ных фактов в БФ посредством гипотез о (+)- и (-)-причинах. Эти гипотезы о (+)-причинах и

(-)-причинах объясняют фрагменты соответственно, где

БФ , БФ +

и

БФ ",

Б Ф + = { ( Х , Y )| 3

3 V , .. .3 'V * 3 W j.. .3 W *

(•Al,o>(X=>1Y ) - > 3 w ( & ( J ( iy ) (V ,= > 2W ,) & ( V ,c X ) &

(Vflt0) & (W ,

к Ф0) & ( U W ,= Y ) ) ) , а Б Ф + = /=i

{ (X = > ,Y > | ( J ( i,o )(X = > ,Y )} .

Аналогично определяется

Б Ф ".

Очевидно,

что Б Ф а с Б Ф ° , где с е {+, - } . Б Ф а соответст­ вуют случаям выполнимости АКП(0). В связи с этим определим степени каузальной полноты БФ* , где

р + и р“: рс=

БФ ч

и

, БФ а|

- числа

БФ‘ элементов БФ ° и БФ°, соответственно [14]. Рассмотрим процесс расширения начальных состояний баз фактов (т.е. их пополнение но­ выми фактами: БФ=БФ()СБФ|С...СБФО Т (БФусБФ /+1 означа­ ет, что БФ,>| есть расширение БФ,) при назна­ ченных порогах (+) - и (-) - степеней каузаль­ ной полноты р + и р ". Если

р* =

БФ1 бф1

БФ~т

• >г ЛР +» Рт л —.

>р

И

бф;

p l< p l ... <Р„ , р0 <р{ ... <рт , то будем го­ ворить, что процесс ДСМ-рассуадений имеет абдуктивную сходимость. Охарактеризуем теперь структуру ДСМрассуждения [11]. Шагом ДСМ-рассуждения будем называть однократное применение п.п.в.-l (индукции) или п.п.в.-2 (аналогии). Тактом ДСМ-рассуждения будем называть упорядоченное последовательное применение п.п.в.-l и п.п.в.-2. Этапом I ДСМ-рассуждения будем называть последовательное применение тактов (п.п.в.-1 -> п.п.в.-2)| -»(п.п.в.-1 -> п.п.в.-2)2-> ... (п.п.в.1 -> п.п.в.-2)„ такое, что множество порожден­ ных гипотез на такте п совпадает с множест­ вом гипотез, порожденных на такте п + 1, где и - номер первого такого совпадения [14]. Этот такт с номером п назовем тактом стабилизации Этапа I ДСМ-рассуждения. Этапом II ДСМ-рассуждения будем называть проверку выполнимости АКП® и вычисление

р ат для установления абдуктивной сходимости

4. В ДСМ-рассуждении уже в минимальном

или расходимости процесса ДСМ-рассуждения, результатом которых является принятие или не­ принятие порождаемых гипотез. Следующая схема абдуктивного принятия гипотез, обусловленная идеями Ч.С. Пирса об абдукции, была рассмотрена в [16]. Она уточ­ няется и формализуется посредством Этапов I и II ДСМ-рассуждений: БФ - множество фактов, Н - множество гипотез, порожденных на Этапах I и II, где H=HiuH2; E(Hi, БФ) - метапредикат «Hi объясняют

варианте с M^„(V,W), где а е {+, - } , автомати­

БФ» выполняется, если существуют что

р ат такие,

р ат> р °, где а е {+, - }

для всех h (если he Н, то h правдоподобна). Напомним, что Hj - множество гипотез J(V,W ) (C=>2Q), где ve {1, -1 , 0}, или У(Т>w)(C=>2Q), а и>0. Н2 - множество гипотез J(y< n) (C=>iQ) или J(Ti„)(C=>iQ), где ve {1, - 1 ,0 } , а п>0. Е(Н|, БФ) формализуется посредством АКП(0) и

p i , где Об {+, - } [14].

Отметим особенности формализации индук­ тивного метода сходства Д.С. Милля как на­ чальной компоненты ДСМ-рассуждения. 1. Первому правилу для индуктивного мето­ да сходства соответствуют четыре правила ДСМ-рассуждения (1)(0), где а е {+, 0, т}, ко­ торые определяются посредством предикатов позитивного и негативного сходства М + ап(V,W) и M~„(V,W), соответственно. Эти предикаты образуют минимальную (по выразительной силе) версию ДСМ-метода АПГ. Эта мини­ мальная версия усиливается посредством до­ бавления к ней дополнительных условий (на­ пример b°, е°, d|+, d2+) [11]. 2. Формализация индуктивного метода сходства осуществляется посредством его взаимодействия с выводами по аналогии (п.п.в.2) и абдуктивным принятием гипотез в процес­ се ДСМ-рассуждения (Этапы I и II). 3. Достаточным условием принятия гипотез являются аксиомы каузальной полноты АКП(0>, где а е {+, - } . Посредством этих аксиом реали­ зуется косвенная, контекстно-зависимая индук­ ция на достаточном основании.

чески осуществляется взаимная фальсификация кандидатов в гипотезы. 5. В силу того, что ДСМ-рассуждение реали­ зуется на Этапе II как процесс пополнения БФ под управлением АКП(0) имеется два уровня индуктивных процедур - порождение гипотез о (±)-причинах посредством п.п.в.-l в составе итераций Этапа I и повторение Этапа I после расширения БФ в процессе ДСМ-рассуждений на Этапе И.

III. Индуктивные методы различия и соединенного сходства-различия В [1] Д.С. Милль высказывает убеждение в том, что формулируемый ниже индуктивный ме­ тод различия является «более могущественным орудием исследования», чем метод сходства.11 Схема вывода согласно методу различия представима следующим образом: (1)

A B C -ab c ВС-b e а - следствие А Г" В этой схеме обнаруживается следствие причины А, где АВС - обстоятельства, ее имеющие, а ВС - обстоятельства без А. Аналогична схема обнаружения причины следствия а. Если дан эффект abc, содержащий следствие а, где предыдущими обстоятельствами были АВС, а затем обнаружен случай, где эффект есть Ьс (без а), а предыдущими в этом случае бу­ дут обстоятельства ВС, то следует заключить, что А - причина а (или А - часть причины а). Таким образом имеем: (2)

A B C -ab c ВС-b e А - причина а ! Д.С. Милль формулирует две аксиомы, со­ ответствующие схемам вывода (1) и (2): (Д1) Всякое предыдущее, которое нельзя ис­ ключить, не уничтожив явления, есть причина или условие этого явления; (Д2) Всякое последующее, которое можно исключить одним только исключением какоголибо одного из предыдущих, есть следствие этого предыдущего.

11 [1], Книга III, Глава VIII, стр. 307.

Согласно Д.С. Миллю (Д1) и (Д2) являют­ ся основанием Второго правила индуктивного вывода. Второе правило Если случай, в котором исследуемое яв­ ление наступает, сходны во всех обстоятель­ ствах, кроме одного, встречающегося лишь в первом случае, то это обстоятельство, в ко­ тором одном только и разнятся эти два слу­ чая, есть следствие, или причина, или необ­ ходимая часть причины явления [1]. Под «явлением» Д.С. Милль понимает от­ ношение «обстоятельства (объект) - эффект (множество свойств)». Таким образом, «явле­ ние» в ДСМ-языкс представимо предикатом X=>|Y. А высказывания «А - причина а» и «а следствие А» выразимы посредством предика­ тов V=>2W и W3<=V, которым отвечают, соот­ ветственно, схемы вывода (2) и (1). Д.С. Милль утверждает, что метод сходства сеть способ обнаружения «законов явлений», а метод различия даст достоверное знание о причинах. Рассмотрим в связи с этими утвер­ ждениями переводы метода различия (Второго правила) в ДСМ-язык. Определим предикаты D+(V,W) и D'(V,W), представляющие почти буквальный перевод метода различия для БФ такой, что она содер­ жит как (+)-факты, так и (-)-факты изучаемых явлений вида «объект - множество свойств (эффект)». D ^ ( V ,W ) ^ 3 X

3Y

3Z

3U

(y (I,w)( X = > iY )

D;(V.W )-3X 3Y 3Z 3U (Л-|Л)(Х=>,Y) & (VcX) &(WcY) & -i/(_,,„,(Z=>|U) &(Z=X\V) &(Z*0) & (U=Y\W) & (Ш 0)), где - J (-i^(Z=>iU) <-> (J(b)(Z=>|U) v i (0j,)(Z=>iU) v^,(Z=>,U)). Уточнением и имитацией в ДСМ-языкс Вто­

t - W V ^ 2 w ), d ; ( v , w ) & - id ~(v , w ) ■ W

V =*2W)

o

4,)(V = > 2W ),D :(V ,W )& D ;(V ,W )

V o (V^ W) (l)r 4г,)(У=>» w ),-.D*(V,W)&-,D;(V,W) 2w) Можно ослабить формулировку D*(V,W), заменив в ней ./(_|„)(Z=>|U) на - J (iin)(Z=>iU), где ~^(i^)(Z=>iU) <-> (V(_i,W )(Z=>!U) v J(0t„)(Z=>|U) v

J{x,n)(Z=>|U)). Измененный предикат обозначим d

; ( v , w ). П.п.в.-l с предикатом D*(V,W) обозначим

посредством (1)£, где а е {+,

0, т}.

Очевидно, что выполнимость п.п.в.-1~ вле­ чет выполнимость п.п.в,-1^, так как истинно утверждение Z=>|U)-> -i/(i(/0(Z=>|U). Недостатками метода различия и его рас­ смотренной формализации являются то, что во Втором правиле Д.С. Милля не выражается сходство рассматриваемых явлений (миллсвскос условие индукции (а)), условия (с), (d) и (с) также не выполняются для метода различия и его почти буквальной имитации посредст­ вом п.п.в.-1~ (1 )~ ,г д с а е {+, - , 0, т}. Существенно отмстить, что п.п.в.-1~

не

&

(V cX ) &(WcY) & ./(_,„)(Z=>iU) &(Z=X\V) & (Z*0) & (U=Y\W) & (U *0)), где X\V и Y\W разности множеств X и V, Y и W, соответст­ венно, a w - число применений правил правдо­ подобного вывода (при /7 = 0 имеем факт, а при /7 > 0 - гипотезы);

рого правила будут следующие п.п.в.-1^ :

- Л г,)(У ^ 2 W),-iD:(V, W)&D~(V,W)

подчинены основному принципу индукции «сходство фактов влечет наличие (отсутст­ вие) эффекта и его повторяемость», который неявно содержится в основных идеях Д.С. Милля об индукции, уточняемых в ДСМметоде АПГ посредством принципов (А) - (D) и основных условий формализации М°предикатов - (ЭУ), (СХ), (ЭЗ), (УИ) и к>2, где к - нижняя граница числа сходных (а)-фактов. Очевидно, что Второе правило Д.С. Милля и его аналоги (1)~ этим условиям не удовлетво­ ряют, что обесценивает их как средства обна­ ружения нового знания - зависимостей при­ чинно-следственного типа. Как будет показано ниже, формализации всех пяти индуктивных методов Д.С. Милля содержат в качестве подформулы предикаты сходства

M ^ (V ,W )

или

их

усиления

(V.W) и М ■ „ (V, W), где *е Г , а уе Г . В

Таким образом, аналог Второго правила Д.С.Милля (индуктивного метода различия)

то время как D^(V,W), определенные выше,

п.п.в.-1^ не увеличивает предсказательную силу

предполагают сравнение всего лишь двух фак­ тов без условий выполнимости Мст-предикатов ((ЭУ), (СХ), (ЭЗ), (УИ) и к>2). Следовательно,

по сравнению с аналогом метода сходства п.п.в.-1. Но п.п.в.- lj обладают этим качеством большей предсказательной силой: из

м

заключения п.п.в.-1~ получены без конструк­ тивных средств распознавания наличия отно­ шения «причина - следствие», представимого предикатом V=>2\V. В [10, Введение, Глава I, стр. 24] было пред­ ложено усиление предикатов M *w(V,W) по­ средством формулы, имитирующей условие индуктивного метода различия Д.С. Милля12: (d)+ VXVY3Z3V0 3W0 (Wi,„)(X=>, Y) &(W cY) & (VcX)) -> (Z=((X\V)uV0) & -i((V cV0) v (V0cV )) &(VO^ 0 ) & (/(-,,n)(Z=>,(WuW o)) v J(X'„)(Z=>\(Wи Wo))))). Предикат

M lJn (V,W),

представляющий

аналог индуктивного метода различия, опреде­ лим следующим образом: M ^ ( V , W ) - M : in(V,W )&(dr. Аналогично определим (d)' и M ^ w(V,W), посредством которых, соответственно, опреде­ ляются п.п.в.-1
0, т}. Эти

п.п.в.-1а являются аналогом Второго правила Д.С. Милля.13 Заметим, что условие (d)+ может быть ос­ лаблено заменой подформулы (У(_,.я)(Z ^ ,(W u W fl)) v /( t.«)(Z=>!(Wu W 0))) на -л y(I.w)(Z ^ ,(W u W 0)). Легко понять, что п.п.в.- lj информативнее п.п.в.-l j , так как в посылки первых входят предикаты М * я(V,W), которые содержат (ЭУ), (СХ), (ЭЗ), (УИ) и к>2, а также формула (d)°, выражающая условие различия на множестве фактов, которые не содержат искомой причины V следствия W. Очевидно также, что из М aJ n(V,W) следуют (V,W), где а е {+ ,-}.

12 В [10] это условие для M*„(V,W) представлено фор­ мулой (6)+ (стр. 24). 13 (I) j могут быть усилены для М °d п (V,W), где хе \а , № {+.-}•

М fa J,n (V,W) следует M"„(V,W). Обсуждаемые выше соотношения п.п.в.-1, п.п.в.-1^ и п.п.в.-l,/ - с одной стороны, а также соотношения Первого и Второго правила Д.С. Милля с их аналогами в ДСМ-методе, обу­ словлены тем, что в ДСМ-методе АПГ сравни­ ваются все возможные факты из БФ, удовле­ творяющие (ЭУ), (СХ), (ЭЗ), (УИ) и к>2, а не отдельно выбранные случаи, рассматриваемые Д.С. Миллем. В [1, Кн. III, Глава X, стр. 338] рассматривает­ ся проблема множественности причин. Как отме­ чает М. Бунге в [22]и, Д.С. Милль признает существование множественности причин у след­ ствий in re (в реальности), но не выражает это в формулировках правил индуктивного вывода. Формальные средства ДСМ-метода АПГ по­ зволяют выразить существование множествен­ ности причин в соответствующих правилах правдоподобного вывода (п.п.в.) и, в частности, в п.п.в., представляющих Третье правило ин­ дуктивного вывода - для метода соединенного сходства - различия. Третье правило Если два или более случая возникновения явления имеют общим лишь одно обстоя­ тельство, и два или более случая невозникновения того же явления имеют общим только отсутствие того же самого обстоя­ тельства, то это обстоятельство, в котором только и разнятся оба ряда случаев, есть или следствие, или причина, или необходимая часть причины изучаемого явления [I]15. Соединенный метод сходства - различия, формализованный средствами ДСМ-метода АПГ [11], выражает следующие условия (1)* - (4)*: (1)* для объекта X имеет место наличие эф­ фекта W при условии, что причина V содер­ жится в X: /( .^ ( X ^ Y ) &(V c X) & (WcY);

14 [22], Раздел 5.1.3. Разделительная множественность причин: подлинная составная причинность, стр. 146-149. 15 [1], Кн. III, Глава VIII, стр. 311.

(2)* эффект W такой, что W cY , отсутствует у объекта X, если V не содержится в X и другие причины Vy эффекта W, отличные от V, также не содержатся в X; (3)* существует множество примеров для условий (1)* и (2)*, соответственно, в количе­ стве к и / таких, что к>2 и />2; (4)* рассматриваемые причины Vy эффекта W, отличные от V, исчерпаны, т.е. перечислены все (условие исчерпываемости причин V,). Определим теперь позитивный предикат для индуктивного метода соединенного сходства различия М^

я (V,W):

„ ( V , W ) ^ 3 H r 3 Z , .. .3 Z ,

З Х ,...З Х , 3 Y .- -.3 Y / 3 V ,...3 V ,

з и , .. .з и , ((Э У )2 &

(Э 3 )2

&(/>2) & (s>2) & М +„ ( V ,W ) ) , где М * я ( V ,W ) предикат положительного сходства с возмож­ ными дополнительными условиями х, или же х = а . (ЭУ)2 и (Э3)2 - экзистенциальные условия и эмпирическая зависимость, (ЭУ)2 и (Э3)2 вы­ ражают и уточняют сформулированные выше условия (1)* -(4 )* . с12(/,* М Э У )2 & (ЭЗ)2&(/>2) & (у>2), тогда м + x d2 „ (V .W )« м + х п (V.W ) & 3 / 3 , 3 Z ,...3 Z , 3 U ,...3 U ,3 X ,...3 X ,3 Y ,...3 Y ,3 V 1...3 V Jd2(M Экзистенциальное условие (ЭУ )2 для обще­ го индуктивного метода соединенного сходства - различия с неединственной причиной для эф­ фекта W определяется посредством трех под­ формул: / (&cp(Z/, UI, X/, Y/, V, Щ ; /=I (&V(Vy, W)); (& X (V ;,V ,X i,...X /)), j =1 которые определяются ниже. / (& cp(Z/, U/, X/, Yi, V, W ))^((y (i.«)(Zi^iUi) & /=i (V cZi) & (W cU i)) (J(M)(Z/=>iUi) & (VcZ/)&(WcU/)) & H (Z i\V )= 0 ) & .. .&-i((ZAV)=0))&(((Zi\V) c X i) &...& ((ZAV)cX/))) & ...& (-i(V cX i)& ... & -,(V

i cX /))& (& ((-i y(^)(X/=>iYO /'=1

& -.(W cY/))

v

M l.» ) (Xc=>iY;) & (WcY;)) v (J(U)(X/=>|Y/) &-i(WcY;)) & VZ VU ((JiU) & (V cZ) &

(W cU)

& -.((ZW) =

0)

& -.(V cX ,)

&

(& ((Z\V)cX,))) - » ( v ((Z=Z,)&(U=U,))))).

4» (v „w ))«

(&

&

((& m ; „ (Vy, W )& -M ;„ (у,-, W)

J=l

(V, =>2 W)) & VZ ((m :.„(z, W) &

-M

(Z, W) & j m (Z =>2w ))-> ( V (Z=v,)))).

Данная подформула выражает тот факт, что причины W (/ = 1 ,...^ у ), входящие в гипоте­ зы J( 1, «+i)(Vy =>2W), порождены однородной ДСМ-стратегией, М°-предикаты которой имеют имя х [11]. Кроме того, эта подформула (ЭУ)2 содержит условие исчерпываемости множества всех причин Vy эффекта W. Эта подформула выражает идею Д.С. Милля [1] о том, что при применении метода различия (Второе правило) следует учесть влияние других причин, отлич­ ных от изучаемой причины. Это существенно в силу существования множественности причин Vy -

V ,,...,V „

Определим также третью подформулу (ЭУ)2 s

Х|,...Х/))), содержащую перемен>=• ные V , Vy, Х |,...Х /, где у = 1 ,...,5 . Эта подфор­ мула в соответствии с идеей Д.С. Милля предо­ храняет эффект W от влияния причин V | , . . . V , отличных от V :

(& (X (V y , V,

(&X(Vy, V, Х |,...Х /))^ (& ((-1(VycX1)&...& - | (У/<=Х/))&-1(У=у/))). Таким образом, экзистенциальное условие (ЭУ)2 для формализации индуктивного метода соединенного сходства - различия имеет сле­ дующий вид:

I

S

(Э У )^ (& cp(Z„ Ц, Х„ Y„ V, W))&( & v|/(Vy, W)) &

/=|

j

=i

(& v(V > V>X,,...X,)). j

=I Таким образом,

(ЭУ)2=К&<р(Z/; и,, X„ Y„ V, W))&(& (f(V y, W) &X(V„V,X,,..X,))). Эмпирическая зависимость (Э3)2, соответст­ вующая (ЭУ)2, имеет вид:

(ЭЗЬ-УХУУУХоУУоСй^оСХ^.У) & (VcX) & (WcY)&((X\V)cXo)& -<(X\V)=0)) & (& -
Так как каждой V,- соответствует некоторое количество шагов в определении предикатов М*

& -i(VcXo)) -> ( ( - / ( ,fM )(X0=>iY0) & (WcYo)) v GWXo=>iYo) & -i(W cY 0))v (-w/(i,«)(Xo=>|Yo)

(Vy,W) и М ~ /I;(Y/,W), то получим

VVy VW ( ( / (rMy)( V ,^ 2W) &

M+ Xtnj (Vy,W) &

- M ; , „ . ( v , w ) ) ^ j (ln/+l} (v y^ w ) ) . & i(W c Y 0))& ( v ((X0=X,)&(Y0=Y,)))). (Э3)2 выражает миллевское условие для ин­ дуктивного метода различия: отсутствие уста­ новленной причины V влечет отсутствие соот­ ветствующего ей эффекта (следствия) W при условии отсутствия других причин Vy, отлич­ ных от искомой причины V. Таким образом, получаем определение для некоторой версии индуктивного метода сходст­ ва - различия: M 4 , „ ( v >w )

~

3^ 3Z1 - 3Z/

3U ....3U ,

В силу этого в определении M ;Jw,(V,W) индекс

M ; j2>m(V,W) -

и MJ* OT(V,W). Таким образом, Третьему прави­ лу Д.С. Милля для индуктивного метода соеди­ ненного сходства - различия соответствуют сле­ дующие п.п.в.-1 ДСМ-метода АПГ: (у 4 г,.)( у =>2

w)

ж-

W ),^M ;,„.(V ,W )& M ;.(V ,W )

М ; „ (V,W), который имеет имя

jc,

jce Т+ (либо

имя метода простого сходства, т.е х=а, либо имена различных его усилений). В силу теоремы об обратимости посылок и заключений п.п.в.-1 и п.п.в.-2 в ДСМрассуждении [9, Часть I, Глава 5. О дедуктив­ ной имитации некоторых вариантов ДСМметода автоматического порождения гипотез, стр. 240-286] имеем: (1) VV,- VW(0/M (V,- =>2W)& М :>и(Vy,W)&

X ^

W

v ,w )&

^ m ; w( v , w )

v= > > w >

^ ,..) ( V = > i W)

предикат положительного

сходства - различия, содержащий исходный предикат индуктивного метода сходства

п заменим на ту где

/и=тах(л|+1,..., /?,+1, и), и получим М ^ ш(V,W)

ЗХ ,...ЗХ , 3 Y ,...3Y , 3 V ,...3V , ((ЭУ)2 &(ЭЗ)2 &(/>2) &(л>2)) & М * д (V,W).

(V,W) и

(l).

w ), m :,,.„( v , W)

• W m.

v ^

& m ;„ (v , w )

w)

,(V =>2 w b M : J„ ,( v ,w ) A - 1M ;.(v ,w )

W v=> 2 w ) где у - имя соответствующего отрицательного предиката сходства: простого сходства, сходст­ ва с запретом на контрпримеры и т.д., а /я=тах(/7|+1,..., ид+1, л). В [И ] была предложена формализация ин­ дуктивного метода соединенного сходства различия с единственной причиной. Для этого были заменены (ЭУ)2 и (Э3)2 на (3Y)i и (Э3)ь соответственно. s

(2) VZ VW((7{V()(Z ^ 2W)& M ;>w(Z,W)& -.M ■и(Z,W))f-> J{Un+i)(Z =>2W)), гделсе I+, a ye Г . s

Поэтому & (\|/(У/, W) эквивалентным обра­ зом может быть заменена на следующую под­ формулу (ЭУ)2

А 1, *1 )(Vy =>2W)) &VZ(У(1, ;)+1)(Z =>2W)-> hI

((&

В (ЭУ)2 исключим подформулы (& (vj/(V/, W)) и У'=1

(& x(Vy, Xi,...X/)), содержащие представления у=1 причин Vy следствия W, которые не равны ис­ комой причине V. Таким образом, получим (Э У ),= (& ф (г„ и,, x „ y „ v , w)). (=1 Эмпирическую зависимость (Э3)| получим, ИСКЛЮЧИВ ИЗ (Э3)2 Подформулу ( & -i(VyCX0)).

j =|

(v (Z = Y ,)))). Следовательно,

(3 3 )I^VXVYVXoVYo((y(1^)(X^,Y) & (V cX ) & (W cY)& ((X\V)cX0)& -<(X \V )= 0)) & &->(VcXo))->((-J( j,«)(Xo=>,Yo) & (WcYo)) v (y(1^ X 0=>,Y0) & -i(W cY 0))v (-v/(i,n)(X0=s>[Y0) & -(W cY 0))& ( v ((X0=X,)&( Y0=Y/))))). /=1 Определим теперь условие di(V,W) для ин­ дуктивного метода соединенного сходства различия с единственной причиной V:

стив условия соединенного сходства - различия (d2) и (d|), соответственно. А именно, устраним как наличие множественности причин V/, где j = 1,... yS, так и наличие / (/>2) примеров таких, что они не содержат искомой причины V. Тогда получим дополнительное усиление метода по­ зитивного сходства М *я(V, W) или М *п(V,W) посредством упрощения (d2). Аналогично по­ лучим дополнительное усиление М ^ Я(У,\У и

d 1(/) ^ (ЭУ) I&(ЭЗ) I&(/>2). Пусть М *и(V,W) - предикат сходства, a * имя добавочного условия для простого метода сходства (или х=а), тогда индуктивный метод сходства с условием существования единст­ венной причины V для следствия W определим следующим образом: & VZ(M^(Z,W)-4V=Z)), где формула VZ(M *я (Z,W) -> (V=Z)) выражает условие (е+) единственности причины V для следствия W. Определим позитивный предикат индуктив­ ного метода сходства - различия с единствен­ ной причиной V для следствия W М*^1>я(V,W):

м ; >я(V,W) посредством (d|). Дополнительное условие (do), добавляемое к М * и(V,W) и M ^ (V ,W ) определим следую­ щим образом: do^VXVYVZVU((y(U)(X=>,Y) & (W cY) & (VcX)&((X\V)cZ)& ((X\V)*0)& -i(VcZ)) -> ( b /^ Z ^ .U ) &-i(W cU))v(y(1^(Z=>iU) & -i(W cU ))v(-J(ltn)(Z=>|U) &(WcU)))). Определим м 1 ,,е т ,м ; .„ с т щ М ч ,С Т * м ; ,(У Ж 4 ) . Для определенных выше предикатов и пре­ дикатов М~ я(V,W), где jcg 1+ ,а_уе Г , сформу­

М Ц (V,W )^M ^ (V,W)&3/
лируем п.п.в.-l(Jo).

(ЭУ) I&(ЭЗ),&(/>2). Для формулирования п.п.в.-1 используются

Можно показать, что из условия (d2) следует условие (d0). Таким образом, посредством фор­ мализации индуктивных методов различия и сходства - различия показано, что индуктив­ ный метод соединенного сходства - различия является более сильным правилом индук­ тивного вывода, чем метод различия. Однако Д.С. Милль считал, что индуктивный метод различия обладает наибольшей доказательно­ стью по сравнению с другими индуктивными методами. Он также считал, что метод различия неприменим к общественным явлениям из-за невозможности их отождествить во всех об­ стоятельствах кроме одного изменяемого со­ гласно Второму правилу. Аргументация Д.С. Милля не является убедительной, ибо «отождествление» явлений следует заменить их сходством. Такая замена естественно выра­ зима в индуктивном методе соединенного сходства - различия, формализованном посред­ ством ДСМ-метода АПГ, что делает возмож­ ным (вопреки мнению Э. Дюркгейма [23]) его применение и в науках о человеке и обществе.

предикаты M ~„(V,

уе Г , а посредством

W),

определяемые для я (V,W) и М ” я (V, W)

определяются (о:, , где а е {+, - , 0, т}, которые являются формализацией и имитацией Третьего правила Д.С. Милля для единственной причины V следствия W. В [23] Э. Дюркгейм подверг критике идеи Д.С. Милля о существовании множественности причин в науках об обществе (в том числе в со­ циологии). Выделение же п.п.в.-1 с единственной причиной делает возможным выразить различие в средствах обнаружения (knowledge discovery) как причинно-следственных зависимостей с множественностью причин, так и таких зависи­ мостей, которые удовлетворяют условию суще­ ствования единственности причины. Вернемся к рассмотрению Второго правила индуктивных рассуждений Д.С. Милля и сфор­ мулируем еще одну его формализацию и ими­ тацию посредством ДСМ-метода АПГ, упро­

В конце этого раздела введем следующие определения. Df. 1. Индуктивный метод получения заклю­ чений из множества посылок (фактов или гипо­ тез) будем называть миллевским, если он образован методом простого сходства (преди­ катами M*„(V,W) и M ~w(V,W) и дополни­ тельными условиями. Таким образом, миллевский индуктивный метод есть М ап(V,W) & дополнительное усло­ вие. Минимальным миллевским методом бу­ дем называть стратегию Strfl)(l, образованную М \ п(V>W) и М “ д (V,W). Df.2. Дополнительные условия («добавки») будем называть неэлементарными (или миллевскими), если они образованы посредством (ЭУ), (ЭЗ), (СХ), (УИ) и к>2 (экзистенциаль­ ными условиями, эмпирической зависимостью, условием исчерпываемости и условием нижней границы числа примеров к). Примерами таких неэлементарных или миллевских дополнительных условий являются (d2) и (di) - дополнительные условия для индуктив­ ного метода соединенного сходства - различия. Df.3. Дополнительные условия будем назы­ вать элементарными (или немиллевскими), ес­ ли они не образованы посредством (ЭУ) & (ЭЗ) & (СХ) & (УИ) и условием нижней границы чис­ ла примеров, которое больше или равно 2. Примерами элементарных (немиллевских) условий являются (b)a, (е°), (d*) и (do*), где

ае {+,-}. Df.4. Миллевский индуктивный метод будем называть слабым, если его дополнительное ус­ ловие является элементарным или же оно от­ сутствует. Примерами таких индуктивных методов яв­ ляются стратегии Strv , где х есть подмножест­ ва {а+, b \ е+, d \ d0+}, которым всегда принад­ лежит а+, а у есть подмножества {а“, Ь”, е”}, которым всегда принадлежит а-. Следствиями этих определений являются утверждения о том, что п.п.в.-1^, являющиеся буквальной имитацией посредством ДСМметода АПГ Второго правила Д.С. Милля, не удовлетворяют условиям миллевских индук­ тивных методов в смысле D f.l, а п.п.в.-\j , п.п.в.-1^ и п.п.в.-1 ^ , п.п.в,-1^ удовлетворяют

условиям слабых и сильных индуктивных мил­ левских методов, соответственно. Заметим, что дополнительное условие (d) не выражает сходства на (-)-примерах и не ис­ ключает влияния других причин V;, отличных от искомой причины У. Сделаем теперь следующее историческое замечание. При обсуждении Второго правила Д.С. Милля, которому он придавал большое значение для установления причин изучаемых эффектов, следует упомянуть о роли его пред­ шественника Д. Гершеля [5]. Как замечает В. Минто [24], Д.С. Милль видоизменил идею Д. Гершеля о роли установления различия при порождении гипотез о причине изучаемых эф­ фектов. Согласно Д. Гершелю, если мы можем найти в природе или сами произвести два фак­ та, сходные во всем кроме одного частного об­ стоятельства, в котором они различны, то зна­ чение этого обстоятельства в происхождении исследуемого явления необходимо должно при этом обнаружиться (если, конечно, оно вообще имеет какое-либо значение). Разумеется, что формулировка Второго правила Д.С. Милля более точна, чем идея Д. Гершеля установления причины с использованием различия.

IV. Индуктивный метод остатков Четвертым индуктивным методом Д.С. Мил­ ля является метод остатков (the Method of Resi­ dues) ([1], Книга III, Глава VIII, стр. 311-314). Согласно Д.С. Миллю метод остатков состоит в следующем. Если имеется описание некото­ рого явления, содержащего некоторое множе­ ство эффектов (явление состоит из условия и эффектов) и даны результаты предыдущих ин­ дуктивных рассуждений в виде утверждений «причина - следствие», то «вычитая» из усло­ вий явления причину, а из эффектов - следст­ вие, получим гипотезу, в которой представлено знание о причине оставшихся эффектов данно­ го явления. Схема вывода согласно методу остатков представима следующим образом: ABC - abc А -а В -Ь С -с , где ABC - abc - явление, ABC - его условие, abc - множество эффектов, A- а и В-b - резуль­ таты предыдущих индуктивных рассуждений,

соответственно, а С-с утверждение о том, что С - причина с, т.е. следствие вывода индуктив­ ного метода остатков. Приведем формулировку Д.С. Милля для правила индуктивного вывода метода остатков. Четвертое правило Если из явления вычесть ту его часть, ко­ торая, как известно из прежних индукций, есть следствие некоторых определенных пре­ дыдущих, то остаток данного явления должен быть следствием остальных предыдущих [1]. Под «предыдущими» Д.С. Милль понимает части явления такие, что они представляют при­ чины эффектов, содержащихся в этом явлении. Поэтому под «вычитанием» следует понимать удаление из явления как следствия, так и причины полученных ранее посредством некоторых ин­ дуктивных рассуждений. Он прежде всего счита­ ет надежным средством результаты метода раз­ личия. Но из предыдущих рассуждений следует, что можно использовать результаты как слабых, так и сильных миллевских методов, формализо­ ванных средствами ДСМ-рассуждений. Сформулируем ниже формализацию индук­ тивного метода остатков, которая, как будет показано, является сильным миллсвским ин­ дуктивным методом. С этой целью определим экзистенциальные условия (ЭУ)я, условия сход­ ства (СХ)д, эмпиричесую зависимость (Э3)я и условия для нижних границ рассматриваемых примеров.

(ЭЗ) W &(УИ) P —V/VXVY ((У0Л(Х=я Y) & (Z ,cX )) -> ((U ,cY ) &( v ((Х=ХУ) & (Y=Y/) & y=i (/=/;)))), - , (ЭЗ) W =V/VXVY ( Й ,Л(Х=>,У) & (Z/=X))->((U^Y)& (

((

& (Jm (X ,0,Y ;) & (VcX;) &

(WcY,))) & (&

( & '=*r-l+l

J w (X,=>,Y;)) & ... &

W=>,Yd) &(£*/ = *)); /=I

((X=Xy)&(Y=Yj)&

(H jsm Условия для нижних границ рассматривае­ мых примеров: ((к\>2) & ... &(&,>2))&(г>1)&

№ /•)), ( Э З ) ,- & (33)1? • /=! Позитивный предикат, используемый для формализации метода остатков, обозначим по­ средством В

(V,W), где В

(V,W) опреде­

лим следующим образом: В i_, (V ,W )^ 3 к 3 г 3 1Х...3 /, 3ki.. .3fe3X, 3 Y j.. .3X*3Y*3Z!.. .3Zr3 U ,.. .3Ur (((ЭУ)* &(CX)* &(ЭЗ)R&((*i>2) &... &(^f>2))&(r> 1)&(к>2г)),

1Х, ..., 1^)+\, п - число шагов

где /и=тах(я,

применения п.п.в. для получения гипотезы y<1„)(V=>2W), метров /,,

(ЭУ)»

v

j=K-1+1

Tj, к - значения числовых пара­

к (/=1, ...к ). Гипотеза J(V=>2 Щ ~

результат предыдущих правдоподобных рассу­ ждений (в том числе индукций посредством п.п.в.-1), реализующих какие-либо стратегии StrXJf ДСМ-метода АПГ. Позитивное правило формализованного ме­ тода остатков п.п.в. 1 £ , соответствующее Чет­ вертому правилу, имеет следующий вид:

(C X ),^ ((( n

(X A V ) = Z 1) & - 1( Z i = 0 ) &

+

1=1

- V ) ( V :^

w

) ,b ; , , ( v , w )

V ) ( C , ^ 2 Ql ) * * * )(^r ~^2 Qr) (П

(Y A W ) = U 1) & - 4 U i = 0 ) ) & . . .

1=1 & ((

где /w=max(w, / , , . . . , /£ )+1, / , , Q, П

( X ;\V )= Z r) &

'■=*f-l+l ^(Zr=0)& (

n

(YAW)=U,)& -i(Ur= 0 ));16.

станты (/= 1 ,...

г ,к - кон­

к ).

Применив теорему обратимости посылок и заключения ДСМ-рассуждений V W W tt^ D fV ^ W )* М

16 Положим A<)=0 при r=1.

(V,W)&-iM

(V,W)) f > ; (I# ^

2W))

([9], Часть I, Глава 5), получим другую форму.(+) лировку п.п.в.- rR’ :

Правила правдоподобного вывода п.п.в.-1^ и п.п.в.-1^ совпадают с п.п.в.-1(0) и п.п.в.-1(г)

d ) + R

Ar.n- 1)(v ^ 2 W )>M ;>,,1( v >w ) & - ,M - >>. 1( v >w ) >B ; - 1( v .w )

чения. Посредством Д° обозначим множество

y(l,m)(Cl =>2 Ql).....=>2 Qf )

где xe T+ , ye T~ , a J(i^)(Q=>2Q/) соответству­ ют парам (Z;, U/), значениями компонентов ко­ торых являются С, (для Z,) и Q, (для U,), /= 1 ,..., F . JM (Ci=>2Qi) образуют множество заключе­ ний формализованного метода остатков для (+)примеров. Существенно отметить, что в этой форму­ лировке присутствуют предикаты сходства (V,W) и М ~

М

(т.е. с (I)0 и (1)\ соответственно). Предварительно введем следующие обозна­

х (V,W), а также дополни­

всех порожденных гипотез . / ^ ( C ^ Q ) или J(VI)(C=>2Q), где v e { l , -1 , 0}, а е {+ , 0, т}, а weN [14]. Возможен T(Str J )ь где 1^

следующий

тип

стратегий

хе 1+ , уе Г , такой, что п.п.в.-

и п.п.в.- 4 ”) применяются на последнем

(и+1)-такте ДСМ-рассуждения после /-го такта стабилизации ДСМ-рассуждения, когда

и

Д2М и A®/_i = Д2/+1 и Д2/+, и Д°/+1. тельное условие В

(V,W), содержащее (ЭУ)/?,

(СХ)л, (Э3)д и нижние границы числа примеров. Следовательно, п.п.в.-1 ^ являются правилом индуктивного миллевского метода с не­ элементарным (миллевским) дополнитель­ ным условием. Для (-)-примеров и (-)-гипотез аналогично определяется п.п.в.-1 ^ заменой в В

} на */(_]/.) и заменой

на

(V,W) для по­

сылки /(i^)(V=>2W). Получим п.п.в.-1 ^ :

Таким образом, этот тип стратегии T(Str ху )i образован Этапом I так, что имеет место (п.п.в.-1+ п.п.в.-2 ) 1+...+(п.п.в.- 1+п.п.в.-2 )/ + ((п.п.в.-1+(п.п.в.-1 ^ +п.п.в.-1 ^ )+(п.п.в.-2 ))/+1. Этап I завершается распознаванием проти­ воречивости порождаемых гипотез. А имен­ но, сравниваются два множества А2/./= Д2М и Д 2/- 1

Д 2/-1 И Д„, = А* и д ; и Д° , где Д?,_,

и A j - множества гипотез, порожденных без ,(<т)

^ H ,)(V = > 2 W ),B ^ (V ,W ) ^ 2 Q|)>--->-/(_1>m)(CF =>2 Qf ) ’ где С/, Q„ 7 Д , к

- константы, а т= тах(л, ^ ,

применения п.п.в.- 1V R ' и с применением п.п.в.1 ^ (/ - номер такта стабилизации ДСМ-рас­ суждения), соответственно, где а е {+, - } . Пусть y2Q)е A2/-i

..., £ ) + 1 . Соответственно формулируется равносиль­ ная версия (I)r

(V. W) &м~

(У, W), в;_, (У, W)

и

yM (fa>2Q)e Aw ,

где n*v, a n ,v e { l, -1 , 0}, тогда пару формул

J(vt2 i-1>(C=>2Q), -/(h,w>(C=>2Q) будем называть противоречивой. Определим степень противоречивости стра­ тегии Str R x у типа T(Str R x y )i - dC J' и dC \ :

=>2 Q l) .- - ^ ( .1>m)(CF =>2 Qr)

Сформулируем несколько возможных типов стратегий ДСМ-рассуждений применением ин­ дуктивного метода остатков (MR), - п.п.в.-1 ^ и п.п.в,- 4").

JC M . . |A : n ( A a . | U A l , ) |

1

ia: i

d c M _ | A ; n ( A ^ , u A ° M )l 1

ia ; i

где | | - число элементов соответствующих

п - такт стабилизации Str

множеств,

, а

т = т а х ( и , 7j\ ..., /^-)+1 определенное выше для п .п .в .- 1 ^

(ore {+, - } ). При определе­

нии операции п факторизуем У<у,2/-i>(C=>2Q) и J M (C=>2Q), сопоставляя им формулу (C=>2Q)Таким образом, если

J ^ i- i)(C=>2Q )e A * , а

•/<M,m>(C=>2Q )e Агм и Д°м , то (C=>2Q)<e (

А+ тп

Аналогично Str

для Str ^

определяет­

ся слабая противоречивость при dC(+) < 0,2 и dC(_)< 0,2. Тип стратегий ДСМ-рассуждений T(Str*t>, )3 формулируется посредством характерной для ДСМ-метода комбинации предикатов В *

(V,

W), В ~ _j (V,W) и применений к ним отрица­ ний. Ниже формулируем п.п.в.-1^ ]:

Aji-i и А?/-! )• Аналогично определяется п (О м

для dC(~l Str ^

будем называть абсолютно непро­

тиворечивой, если dC{+)= dC j_) =0. Str*,, будем называть (а)-непротиворечивой, если dC(o)=0.

V ) (C' =*2 Qi),..>V)(Cf г д ет= т ах(я , 1{ , . . . , /*)+1, /, ,С„ F , станты (/= 1 ,...,

к -к о н ­

к );

Если результат Str K t y является абсолютно непротиворечивым, то после Этапа I применя­ ется Этап II ДСМ-рассуждений [14]. Если же

( 0 R.3

- W v ^ 2 W ),-n B ^ (V ,W )& B ^ ( V , W)

dC(a)>0, то могут быть два варианта Str R xy . Str

=>2 Qi)>-

слабо противоречивой, а все противоречивые гипотезы, порожденные посредством п.п.в.1 ^ , где а е { + , - } (т.е. следствия п.п.в.-1 ^

и

следствия п.п.в.-2), отвергаются, а остальные гипотезы принимаются. В случае dC(+) > 0,2 или dC(_) > 0,2 отвергаются все гипотезы, порожi(ff) денные посредством п.п.в.- 1V R ' , а применение индуктивного метода остатков считается не­ корректным. Str ^

~~^2 Qf )

при dC(+) < 0,2 и dC(_) < 0,2 называется

принадлежат типу стратегий T(Str х у )2,

которые определяются следующим образом: такты этих стратегий представимы посредством применения последовательности п.п.в. ((п.п.в.- l + п . п . в . - + П .П .В .-

(D l -W

V=>2 W ),B I-, (V ,W )& B ^ (V ,W )

•^(0,m)(^l ^ 2 Ql)>" m b

J(r,n)( v ^ 2 w ) ,^ b ; -! (V, W) & -iB^.| (V, W) пустое множество следствий Используя ранее упомянутую теорему об обратимости посылок и заключения ДСМ-рассуждений, переформулируем п.п.в. (I) Ц , где а е {+, - , 0, т} и получим: (1 )Ь

1 ^ ) + П .П .В .- 2 ) ] +

^M)(v^2W),M^V<W)&^M-n(V,W)tB;-,(V,W)&^,(V)W)

=>2Qr)

...+((п.П.В.-1+П.П.В.- 1 ^ + П.П.В.- 1 ^ +П.П.В.-2)/, где / - номер такта стабилизации ДСМ-рассуж­ дения. Этап II реализуется посредством итерации тактов Str

.

=*2 Qf )

т ь ’/(f,W )(v=>2 w),-|M^(v»w)&M'n(V,w),-,B^.1(v, W) &в;.,(У, W) ^ =>2 Qf)

(Ob

(*) R.3

^ r^ (V = > 2 W ),M ;w(V>W )& M ;n(V>W)>B :- ,(V .W )& B m,,(V >W) ^

Q

l

Q

?

^ ^ ) ( V::> 2 W ),m ;„ (v ,w ) ,^ b ;,|(v ,w )& b ;.|(y ,w )

)

^ 2 Q |)......•/(- l,) ( C7 =■2 Q7 )

( I ) r ,3

(') w пустос множество следствий пустое множеств следствий

Очевидно следующее удов­

Заметим, что гипотезы вида J(o,m)(C/=>2Q/) также не порождаются, так как не реализуется

летворяют условию М° - В° - полноты, т.е. формула

M ;„(V ,W ) & M ~ M(V,W). Таким образом,

Утверждение 1. Посылки п.п.в.-1 Ц

v v v w ((м ^ (v,w) & -,м в

(v,w) &

( v ,w ) & - iB (v ,w ))v h M +„ (V,W) &

м - „ (v ,w ) & -iB

(v ,w ) & в

(V,W)) v

имеет место Утверждение 2. Для Str ** такой, что или

Ь~еу имеют место п.п.в.-1

Ь+ех

(I) £ 3 , где

а е {+ , - , т}. (M +„ (V,W) & M

(V,W) &

Это утверждение является следствием Ут­ верждения 1-3 из [11] о том, что если Ь+ех или Ь~еу, где Ьа - условие запрета на контрпримеры

“’M - „ ( v , w ) & - i B ( v , w ) & - i B ( V , W ) )

для предикатов М *„ (V,W) и М " (V,W), то

является общезначимой. В [11] было показано (Следствие Утвержде­ ния 1-3), что если Ь+ех или Ь' еу, где Ьа -усло­ вие запрета на контрпримеры для предикатов

лы v v v w

М +„ (V,W) и М " „ (V,W), то п.п.в.-1 упроща­

T(Str R x y ),, где /'=1, 2, 3, а хе Т+ , ye Г , завер­

ются следующим образом:

шаются применением п.п.в.-2 - выводов по ана­

b

(V,W) & В

; . i ( v , w ) ) v h M ; )fl(v,w )&

(Ir

(м +„ (v,w) -> -iM

(v,w)).

Такты трех рассмотренных типов стратегий

логии. Предикаты П п а (V,W), где а е {+, - , 0, т},

W ),M ;,(V ,W )

V o (V^ W)

п.п.в.-1 упрощаются в силу истинности форму­

определяются для этих Str J

’

стандартным для

ДСМ-рассуждений образом. Для T(Str*r ), оп­ ределяется Этап II ДСМ-рассуждений с провер­ кой выполнимости АКП(о), пополнением БФ и вычислением степени каузальной полноты ра, где а е {+ , - } . Охарактеризуем теперь понятие выводимо­

W) В силу этого факта для М * „ (V,W) и М ~ (V, W) таких, что

Ь+ех или Ь~еу получаем п.п.в.-1

(I) 5 з , где а е {+, - , т} следующего вида:

(’) W •/2w ). м «(У -W), в*., (V, W) &

JM (C, =>2 Ql)......^(L,)(Cr

=>2 Q f)

(у, W)

сти в ДСМ-рассуждениях. Посредством

0% ,

где ае {+, - , 0, т}, обозначим множество фактов (при /7=0) или гипотез (при п>0), полученных на w-ом шаге ДСМ-рассуждений, которые пред­ ставлены формулами вида J(V,,;)(C=>]Q) или •W C =>iQ ), где v e {1, -1 ,0 } . Посредством Qn обозначим объединение для а е { + , - , 0, т}:

Замечание 1. В [9] доказано

о „ = п ; и п ; и п " и п ' . 17 По есть множество формул вида */(V,o)(C=>iQ) или ./(Tio)(C=>iQ), представляющее описание базы фактов [14]. ДСМ-рассуждение форма­ лизует процесс выводимости гипотез из базы фактов БФ (точнее, из ее описания По) с ис­ пользованием базы знаний БЗ. Реализацию этого процесса (т.е. Str*^) осуществляют ин­ теллектуальные системы типа ДСМ (ИСДСМ). Рассмотрим стандартные StrXJ, ДСМ-

Предложение 1. Теория 3(Л1) непротиво­ речива (т.е. имеет место модель), если толь­ ко непротиворечива ее «алгебраическая» часть За. Так как

- непротиворечивы, то ДСМ-рас­

суждение с предикатами М * „ (V,W) и М ~ п (V, W) не порождает контрарные пары

и

рассуждений с предикатами М * (V,W) и

•/(и^я)ф, где v*n, а ф есть C=>iQ, Cr^2Q или Qb<=C. Для стандартного ДСМ-рассуждения с исход­

М ~ „ (V,W), определенные в разделе II дан­

ными предикатами М *п (V,W) и М ” „ (V,W)

ной статьи. Для дальнейшего рассмотрения отношений выводимости для ДСМ-рассуждений сущест­ венно следующее замечание о теории, фор­

определим понятие предвыводимости и вы­ водимости.

мализующей ДСМ-рассуждения c M j n (V,W) предикатами и ее «алгебраической» частью, которая характеризует структуру данных ИСДСМ. Пусть 3(ЛС) - аксиоматическая теория, пред­ ставляющая п.п.в.-1 и п.п.в.-2 ДСМ-рассуждений, а За - эквационально определимая алгеб­ раическая характеризация структуры данных. В данной статье и во многих публикациях по ДСМ-методу АПГ (например, [И ]) За образована двумя булевыми алгебрами

Lf'\ 2

%\={ 2

о , и ) и Я2={ г и т , 0 , С/2),

и (1 )

, 0,

о , <j), где

- универсум для множества возможных

Этап II состоит из последовательности Эта­ пов I - Этапа 10, Этапа Ii,..., Этапа I, таких, что на каждом Этапе I/,7=0, 1, ..., s имеет место стабилизация порождаемого множества гипотез на последних тактах этих этапов I) новые гипо­ тезы не возникают, а для степеней каузальной полноты имеет место pj <рст, где а е {+, - } , 7 < s и р^ >рст (т.е.реализуется абдуктивная сходи­ мость процесса ДСМ-рассуждений на Этапе 15). Каждому Этапу 17,у—0, 1, ..., j, соответству­ ют начальные До,уиПо(у, где А0,0 состоит из вы­ сказываний вида ./(T)o)(C=>2Q), а А0, /= AJj и Аоj и П о ,Г

j >

и

и П 0,у U

Q qj и

П 0.) . ^о.оС

у{2)

объектов для БФ, а 2 - универсум для множества возможных эффектов (т.е. множеств свойств). Для исходных предикатов X=>iY и V=>2W (а также W3<=V) имеют место следую­ щие их определения: = у 2У<1> X 2ит ->Vim гдеу'=1,2, a Vin = {
натуральных чисел;

17 При n=0

з< = :

2

x2

->V/W .

можст быть пустым множеством, но при

анализе социологических данных £3° может быть не пустым ([10], Часть III, Глава 2 (Формализация кон­ фликта, стр. 436-437)).

По,1С ...сП о ,< -

Пусть ПоиАо есть описания начального со­ стояния БФ. Будем говорить, что Ai и П2 предвыводимы из П0иД 0 на Этапе 1о и такте 1, ес­ ли Aj есть множество следствий п.п.в.-1, полу­ ченных из П0и Д 0, а П2 - множество следствий п.п.в.-2, полученных из ПоиДь Соответст­ венно, будем писать ПоиДо |l—1Д1, П0и Д 1 |l—iH2, где |l—1 - отношение предвыводимости на такте 1. Аналогично определим предвыводимость на / тактах / = 2 ,3,..., 2 /-1 , 2/, где 2/-1 есть такт стабилизации ДСМ-рассуждения при Д2/-1=Д2/Ц.

Таким образом,

^0

1°. Cn(Qo,yWAoiy)= и(Д2/-1uQ2/) >где Ьс°-

Такт 2: QouQ2uAouAi I1-2A3,

/=1

ПоиПг^А^Дз ll- 2^ 4»

ответствующее число тактов Этапа Iy, |l-y - от­

Такт 3: (^иП гиГ^иДоиД^Дз |н 3Д5,

ношение предвыводимости для тактов j= 1 ,...,

По'-'ПзиС^иД^ДзиДз |l—3Г2б;

/у,

3 ^2/у-1 = Д2/у+1 >

Такт /: 0 (М 3 2и . ..и П 2/_2и Д0и Л iи ДЗи 2°. Сп*(ао,уиДо,у)=Сп(ао,7иДо,;)иФу, а Фу определим посредством условий (а), (Ь), (с)

.. ,иД2/_з |l—/ Д2/-1, ОоиП2и . . . и 0 2/_2иД |иД 3и . . .и

И (d ):

Д2/- 1 1|~/ П2/; (a) если Такт /о: flouQ 2u . . . u Q 2/o_2 и Д о и Д ^

J ^ 2/^

(C=>2Q)6

и

(C=>2Q )e Д2,г , , где v e { 1, - 1, 0 } и p<j, то

A3u . . . u Д2/0_3 | l - /o Д2/0_ ,, J (vM p-

Q0u Q 2u . .

1) (С=>2® еф>

0 2/[)_2 иД iu A3vj. . .\j (b) если

(C=>iQ)e

П21р и

Л2/0-1 lh /0 П2/0 » (C=>iQ)e

Q2 lj, где v e {1, - 1 ,0 } и р<j , то

Где 1< / < /0, Д2,0_, = Д 2,0+, и рМ <р(я), где J {y,2l„)

а е { + ,-} . Заметим, что k есть число тактов, соответст­ вующих Этапу 10 с начальными описаниями БФ Оо.о^До.оПосредством Сп(Оо,о^До,о) обозначим множе­ ство всех следствий По.о'-'До.о относительно

|b y ,

(C=>lQ)еФ':

(c)если

^ гЛ1г>)( C=>2Q)6 Д2,р., и i (r2,r l)

(C=>2Q)6 Д2/._ ,, где/к/,то (d) если

J^ 2 ir ^ (С=>20)бФу;

J{r 2^ (C=>,Q)e П2)р и

k где у=1,..., /0, а Сп(По1оиДо1о )= и (Д 2,_1и й 2() .

(C=>,Q)6 П у . , гдер<у,то

(C=>,Q)efl>,.

/=1

Имеет место утверждение аналогичное Утверждению 3:

Очевидно следующее Утверждение 3. С п(С п(Оо,о^До,о))=С п(По.о^До.о) • Утверждение 3 следует из условия стабили­ зации ДСМ-рассуждения

Д2/о_, = Д2/()+1, где

/= 1....../о. Продолжим процесс ДСМ-рассуждения, осу­ ществляя Этап II до выполнимости условия

Cn*(Cn* (По,у^До,у))=Сп*(По)уиДо1у). Будем говорить, что Д2 / и Q2/^ ДСМ-выводимо из Qo,(M4o, если существует после­ довательность Сп(П0,0и Д 0)0), Cn*(Oo,i^Ao,i)> ..., Cn*(Q0,

s)

такая, что

>р°, где

>р(а), где а е { + , - } . Это означает, что по­

сге{+, - } . Будем говорить, что формула (р ДСМ-вы-

лучено последовательное расширение баз фак­ тов БФ0сБ Ф 1с:...сБФ^ которому соответствует

водима из Оо.о^До.о, если феСп*(П0,^Ао^)Заметим, что каждое множество формул

n 0,o c fio ,ic ...c Q o ,s и A ^ c A j
Сп(По,о^Ао,о) и Cn*(Qo,yUAo,y), г д е ;= 1 ,...,

s, является непротиворечивым ([9], Часть I, &о,о> так как

стр. 253) однако Сп(По,оиДо,о)иСп*(По^До,р)

(т,/?) ={(1, /7+1),(-1, /7+1),(0, /7+1)}и(т, /7+1). Для Этапов 1у, где 1 <j<s множество следствий

и Сп*(По,^Ао^)и Cn*(Q0, pUA0, р), где p*q, мо­ гут быть противоречивыми (р и q - номера Этапов I процесса ДСМ-рассуждения - Этапа \р и Этапа у .

д о,о.

n oj £ n o,»-i

■е ^о,| £

По./^До,;, обозначаемое посредством Сп*(По, 7иДо(7), определим следующим образом.

Для Этапов I с номерами

р и q рассмотрим

Следовательно, получаем, что функционал |Д*(/>)П(А-(<7)ЦД°(9))|

выражения Д* n ( А” и Д ° ), Д~ п ( Д* и Д ° ) и

Л д»,д-(9)ид°(9))= |а +( р )|

AJ n ( Д* kj А” ). Операцию и определим стан­ дартным образом, операцию

п определим сле­

дующим образом. Если

i,/)(C=>2Q )e Д* , а

У(Ул)(С=>2<3 ) е Д ^ и Д ° ,

где

v e { -l,

0 },

то

Q *1(q)^jQ.ai (q) ), где а е {+ ,-, 0 }, а а*а„ а ^ аг, /= 1,2.

C=>2Qg Д* п ( Д~ и

а значениями х=/ +(Д+(р), A~(q)uA°(q)) являются х такие, что 0< *< 1. Аналогично определяются функционалы / ° , где а е { 0 , - } , и Fa{Qa(p),

A°q ). Аналогично определим п для

А" п ( AJ и Д ° ) и Д° п ( Aj и А“ ). Посредст­

Очевидно, что 0< / а(Дст(р), < 1, а

Aff' (q) и Д^2 (q) ))

/°(Аа(р), Aai(q)uAa2(q))=0 выражает

(а)-непротиворечивость соответствующих мно­ вом | Ар1 п ( Д^2 и Д ^3 )| и IД^ I обозначим числа элементов соответствующих множеств, где СТ1,СТ2,азе{+ , - 0 } , /=1,2,3, а а|,аг и аз раз­ личны. Определим теперь функционалы f°{p,q\ соответствующие п.п.в.- 1 и характеризующие степень противоречивости множества гипотез о причинах для Этапа \р и Этапа 19, выразимых посредством предиката V=>2W: д !п (д :и д '

А* и Д *1 и А*2 , где а*а,-, ai^ a2, /=1,2.

Определим также бинарные предикаты

Ra(p,

q) и R (p,q) следующим образом: Г(р,д)~ Г(А°(р), Аа' (q) и Д*2 (^))=0, где а е { + , —,0 }, а*а,-, а ^ а г , i= l, 2 . R (p,q)~r(p,q) & R-(p#) & R°(p,?). Имеет место Утверждение 4. Предикаты Ra(p,q) являют­ ся рефлексивными, т.е. истинно V/? Rа(р,р), где а е { + , - , 0 }. Истинность Vp Rа(р,р) следует из того факта, что Аа[ (р)г( А*2 (р)и ДСТз (р))=0 в силу непро­ тиворечивости ДСМ-рассуждения, где a^a,-, аг^а3, /=1,2, для Этапа \р ([9], Глава 5, стр. 253).

Г(р,я) =

Отметим, что номерам

р и q Этапов \р и \q

соответствуют множества гипотез

А°р и A J ,

г д е а е {+ , —,0 }. Заметим, что

жеств

Аар и А ^ , где а е { + , —,0},

являются функциями, зависящими от номе­ ров Этапов I - Этапа \р и Этапа \q. Пусть N* множество всех номеров Этапа \р, образо­ ванных в процессе ДСМ-рассуждения на Этапе I, т.е N , = {1, 2, ...л}. Тогда

Аар =Да(р)

есть функция такая, что ее область определе­ ния есть Nj, а область значений - множество всех гипотез, порожденных на Этапах 1^, где р= 1, 2 , ...*.

Следовательно, / ст( Да‘ (р), Д0"2 (р)и Даз (р))=0 для любого р. Таким образом, имеет место ис­ тинность V/7 RCT(p,/>), где а е {+, —,0 }. Следствием Утверждения 4 является реф­ лексивность предикатов

R

{p,q\ т.е. истин­

ность Vp R (р,р). Имеет место также Утверждение 5. Предикат R (p,q) является симметричным, т.е. истинно, что V /> V r f R ( M ) D R ( W J). Легко показать, что из Д+(/?)п(Д (?)иД°(д))=0, А~(р)п(Д+(^)иДо(^))=0, Д°О)п(Д+(^ и Д -И )= 0 следуют A+(q)n(A (р)иД°(р))=0, Д (<7)п(Д+(р)и Д°(р))=0, Д°(^)п(Д^ (р)иД~(р))=0. Следователь­ но, для любых

р и ^ имеет место R (р, q) э

R (?,/>), а потому Vp V^( R (p,qr) s R (4 ,/?)), где = - логическая связка эквиваленции.

Определим также функционалы Fa, соответ­ ствующие п.п.в.-2 и характеризующие степень противоречивости множества гипотез, вырази­ мых посредством предиката X=>iY, для Этапа Iр и Этапа 19:

\а Ч р ) ^ а -( д ) и п ° ( ч))\

(p,q) и К (p,q) соответствуют би­

К=(А, К ) являются пространствами толерант­ ности, где А - множество номеров р Этапов 1/;, где

F >( n » >Q -(?)un°(9))=

р соответствуют множества Аа и

Г ( П » ,П * ( * М Л ? ) ) = |д ~ ( р ) n (Q* (? )u Q°(?))| ’

F°(Q0(p), Cl*(q)\jCT(q))=

\Qt,(p)n(QUq)'jn-(q))\ |я°(/>)|

ет место абдуктивная сходимость, т.е. Очевидно, что 0< FC T(QC T(p), Q ^1(q) u f i ff2 (q) ) < 1, a

¥a(Cf(p), Q
)=0 выражают

(аг)-непротиворечивость соответствующих мно­ жеств

Cl(r(p)yj(Cl
СТ|^СТ2, /= 1,2 . Определим соответствующие функционалам FCT(Q
(p,q) следующим

K°(p,q) ^ Г(П°(р)> n a'( q ) v n ai(q) )= 0 , где а е {+, —,0 }, a*a„ a i* a 2, /= 1,2 . К (p,q) - К '(p,q) & YL-(p,q) & K°(p,q)Имеют место утверждения аналогичные Ут­ верждениям 4 и 5: Утверждение 6 . Предикаты К a(p,q) являют­ ся рефлексивными, т.е. УрКа(р,р) истинно, г д е а е {+ , -О }. Следствием

этого

утверждения

является

(p,q). Утверждение 7. Предикат К (p,q) является

рефлексивность предиката К

симметричным, т.е. истинно, что

Мр Mq{ iC (p,q) э К (qj>)). Множество А с заданным на нем бинарным отношением Т таким, что оно является рефлек­ сивным и симметричным, называют простран­ ством толерантности Т=(А, Т) [25].

,

а е {+ , —,0 }. Если для ДСМ-рассуждения, применимого к начальной БФ, соответствующий процесс ДСМ-рассуждения порождает пространства то­ лерантности R и К, то будем говорить, что ДСМ-рассуждение тотально корректно. От­ носительно тотально корректного ДСМ-рас­ суждения будем говорить, что оно обнаружи­ ло закономерность, реализованную в после­ довательности расширений БФ0 - БФ0СБФ 1С ...сБФ*. Эта закономерность представлена ги­ потезами из Cn*(Qo,jUAo,j), для которого име­

|п+(р)|

fnp)|

Так как R

нарные отношения R и К , то R=(A, R ) и

р° >рау

гдеае{+ , -} . Аргументами, дающими основание считать Cn*(Qo,suA 0iJ, представлением закономерно­ сти [22 ], являются объясняемость БФ* и устой­ чивая непротиворечивость полученных резуль­ татов при сравнении результатов всех Эта­ пов Iр. Одним из возможных истолкований то­ тально корректных рассуждений является по­ нимание того, что они порождают гипотезы об «эмпирических законах» согласно терминологии Д.С. Милля. Разумеется, что не всякое ДСМ-рассуждение является тотально корректным. Введем ниже оп­ ределения некоторых возможных видов не то­ тально корректных рассуждений. Предварительно определим (а)-корректное ДСМ-рассуждение. 1. ДСМ-рассуждение будем называть (ст)корректным, если 0 и

A*7' (q) и A*2 (q) )=

¥°(Qf, (p),Cl°'(q)vCri (q))=Ot где а е {+ ,

—,0 }, с^ст/, ai*G 2, /= 1,2 , для всех pw q рассмат­ риваемого процесса ДСМ-рассуждения, реали­ зующего стратегию Str^ .18 Таким образом, ДСМ-рассуждение (^-кор­ ректно, если истинно V/?V^ (Ra(p,q)& Кa{p,q)\ г д е а е { + ,- , 0 }.

18 Заметим, что тотально корректное рассуждение опреде­ лено относительно Str,iP

2. ДСМ-рассуждение будем называть (а)нолукорректным, если истинно утверждение

V pV qf(ba(s), Affl (q) U A*2 (q) )<0,2 & FCT(

(s),na' (q)KjQa2(q) )<0,2, где а е {+, - 0 } ,

а*а„ ст^ст2, /= 1,2 , a БФ* такой, что

s - номер заключительной

>р°, где а е { + , - } , которой

соответствуют Cn*(Qo,AJAo, *)• 3. ДСМ-рассуждение будем называть хоро­ шо полукорректным, если истинны утвержде­ ния: (a) 3 a , V p ( Г 1 ( Д СТ| (г), А 0”2 ( р ) и Д СТз (р )) = 0 &

F°> (П а> (j), (b)3a,V p <0,2 & F

Па2(р)иП*’ (р))=0), ( Г 1 (А *1 ( 4

(Q а‘

(s), О71 (р}и О.*' (р)) <0,2),

(c) Зст,\/р -,(Г ' ( Д*7' (j), > 0,2 v F 0"1 (П

А0”2 (р)и ДСТз (р))

(р)и А*2 (р)) >0 , т.е. Р0= {р |Я Д ст( 4 А*1 (рр

Д'*

А°2 (р)) >0}, где a*a„ а ^ а г , /=1, 2. Рассмот­ рим A , =Act(j) \

(J

(А<Т[(р)иА а2(р) ) , где

реР°

a*a„ /=1,2, а a i* a 2 и а, а ,е {+,

л;=Д +(f)

0}. Например,

(А~(р)иА°(р)),

где Д » п реГ* (Д"(р)иД°(р))*0, а / +( Д » , Д~(р)иД~(р)) = \

IJ

|д»п(Д-(/>)иД °(р))| ------------ i------- i-------------

|д+м |

Так как Сп*(Ао^иПогУ)= А2^_1 и

Q2is

то

Д*2 W u A ^ 3 О))

(j), а 672 (р)и а '73 (/?)) > 0 ,2 ),

где а|,ст2,стзб {+, ~, 0 }, a s - номер заключитель­ ной БФ*. 4. ДСМ-рассуждение будем называть некор­ ректным, если имеет место утверждение З а 3/7

ми (для используемого частичного порядка) стратегиями Strv . Пусть Ра есть множество р таких, что /°(Д°(у),

3q(fa(Aa(s), А*1 (р) и А*2 (р)) >0,2 v

Fa(Qa(5) , n ai (/?) и Q a2 (р)) > 0 ,2 ), где а, а,, CT2S {+, 0 }. Различные виды корректности или некор­ ректности ДСМ-рассуждений в некотором смыс­ ле характеризуют их «качество» и могут быть алгоритмически распознаны. Поэтому может быть расширено строение ДСМ-метода АПГ [ 11], который теперь состоит из следующих шести компонент: 1. условий применимости, 2. ДСМ-рассуждений, 3. квазиаксиоматических теорий (КАТ), 4. метатеоретических исследований ДСМ-рассуждений и предметных областей, 5. ИС-ДСМ, 6 . распознавания корректности ДСМ-рассуждений. Сделаем также существенное дополнение относительно «качества» ДСМ-рассуждений. «Ка­ чество» ДСМ-рассуждений характеризуется не только видом его корректности, но и выбором Str^. Так как множество всех возможных ДСМстратегий Str [11] может быть упорядочено, то максимальным «качеством» будут обладать корректные ДСМ-рассуждения с максимальны­

A+(s)c А2 / и ФЙт.е. Д+( у)с Д^_, и Фл а A j c А+(л). Таким образом, A* с Д +(.у) с Д ^_, и Ф*. А* будем называть множеством надежных (+)-следствий п.п.в.-l ДСМ-рассуждений. Ана­ логично определяются А” и Aj - множества надежных (а)-следствий п.п.в.-1 ДСМ-рассуж­ дений, г д е а е { - , 0 }. Пусть

As = А* и А" и A J, тогда А.гс Д2/<_, и

Ф5. As будем называть множеством надежных следствий п.п.в.-l ДСМ-рассуждсний. Аналогично рассмотрим

La={p\ F °(Q ct(j),

Q a| (p )u Q ff2 (p))>0 }, где a*a„ /= 1,2 , a ,a ,e{+ , - , 0}. Определим также

а

=Qa(s) \

(Па' ( р ) ^ ^ ( р ) ) .

(J p e l?

Xs будем называть множеством надежных (ст)-следствий п.п.в.-2 ДСМ-рассуждсний, а

х* ^ Xs v Z s . где XG &2 I, и Ф» будем называть множеством надежных следствий п.п.в.-2 ДСМ-рассуждений. Соответственно, AjJXs будем называть мно­ жеством надежных следствий ДСМ-рассуж­ дений, где А *их,с Сп*(До^иОоJ). Заметим, что введенные определения тоталь­ ной корректности, (а)-корректности и надеж­

ных (а)-следствий могут быть распространены и на стратегии ДСМ-рассуждений, применяю­ щих п.п.в.-l для метода остатков (например, (I) 5^3 ) с использованием степени противоречи­ вости dc(a), введенной выше. Естественно, что множество надежных ги­ потез должно содержаться в базе знаний ИСДСМ и изменяться в соответствии с последую­ щей верификацией. Рассмотрим теперь предпосылки формали­ зации метода остатков средствами ДСМ-метода АПГ. Для этой цели используется квазиаксиоматическая теория (КАТ) с двумя булевыми ал­ гебрами и 312 , где $,=( 2и0), 0, lf'\ -, п, и), /= 1,2 , г i f 1) и f / 2) - исходные множества объек­ тов (и подобъектов) и свойств, соответственно. 5J1 используется для представления знаний об объектах (в предикате X=>|Y) и гипотезах о причинах (в предикатах V=>2W и W3<=V), а Шг используется для представления знаний об эф­ фектах (в предикатах X=>iY, V=>2W и W3<=V) [И ]. Заметим, что для формализации метода остатков существенно, что эффекты Y и W представимы не одноэлементными множества­ ми, так как из них вычитаются эффекты уже порожденных гипотез о причинах. Следующей предпосылкой формализации метода остатков (как вида ДСМ-рассуждений) является использование четырехзначной логики аргументации А?> [26] для типов истинност­ ных значений 1, - 1 ,0 и т.

А?>

имеет следующие истинностные табли­

8 ^ и У^4):

цы для бинарных логических связок

а

<4)

1

-1

0

т

1

1

0

0

т

-1

0

-1

0

0

0

0

0

т 0

I

I

т

0

т

у(4)

1

-1

0

т

1 —11

1

т —11

1 —11

1 —11

-1

0

X

-1

I

т

0

т 1

I

1

Эти логические связки оказываются адек­ ватными для симметричного ДСМ-метода АПГ с двумя предикатами М ^ (V,W) и М ~ „ (V,W) в соответствии с рекуррентным определением множества истинностных значений (т,и), пред­ ставляющим неопределенность гипотез: (т,и)= (т,л) ={(1, w+l),(—1, л+1),(0, я+1)}и(т, w+1) [26]. Следует отметить, что

и

являются

неассоциативными логическими связками. КАТ для формализации метода остатков со­ держит декларативные аксиомы ([11], Введе­ ние, Глава 1, стр. 28) аддитивности справа для X = > ,Y :

(al)+VXVY 1VY 2((Y ^ 0 & Y 2^ 0 H ( y (1(W )(X =>1 Y I^ Y 2)<->(y(i ^ ( X = > IY l) & M w P f c * , Y 2) )) ) ,

(al)~ VXVY, VY2((Y ,t*0&Y2*0)->(./(-i,W )(X=>i Y ^ W h ^ . Y , ) & (y(_liW)(X=>,Y2)))). Имеет место также аксиома (al)o VXVY,VY 2((Y |* 0 &Y2/ 0 ) - > ( ^ )(X=>1Y ,u Y 2) o (( y (M)(X=>1Y ,)& й -и)(Х =>! Y2)) v (У(_и)(Х=яУ,) & У(,,„)(Х=>, Y2)) v Jm (X=>,Y,) v Jm (X=>,Y2)))). Следующие аксиомы также принимаются при формализации метода остатков: (аЙ

V V V W V U i V U 2 ((W = U iu U 2 & U i * 0 &

U 2* 0 & J (1,w)( V ^ 2W ) )

(y (i)W) ( V ^ 2U i ) &

(J(I,„,(VS.2U2))), (а)д формулируется аналогично. Процедуры, представляющие п.п.в.-l для метода остатков, оказались полезными для не­ которых задач так называемой «доказательной медицины» (“evidence based medicine”) [27].

V. Индуктивный метод сопутствующих изменений Индуктивный метод сопутствующих изме­ нений (the Method of Concomitant Variations) ([1], Книга III, Глава VIII, Четыре метода опытного исследования, стр. 314-318) сформулирован Д.С. Миллем в виде правила индуктивного вы­ вода. Пятое правило. Всякое явление, изменяющееся опреде­ ленным образом всякий раз, когда некото­ рым особенным образом изменяется другое явление, есть либо причина, либо следствие

этого явления, либо соединено с ним какойлибо причинной связью [ 1]. Д.С. Милль полагает, что явления, связан­ ные в результате применения Пятого правила, в большом числе случаев характеризуются по­ средством функциональных зависимостей меж­ ду числовыми параметрами. Он замечает, что предполагаемая связь между изучаемыми явле­ ниями может быть совмещенными следствиями различных причин. Поэтому он считает необ­ ходимым применение метода различия для ус­ тановления причинной связи рассматриваемых явлений. Предлагаемая ниже формализация индук­ тивного метода сопутствующих изменений (MCV) посредством специальных правил ДСМрассуждения основана на принципах (А), (В), (С), (D), сформулированных выше. Существен­ но отметить, что предлагаемая формализация использует исходные для ДСМ-метода АПГ от­ ношения «объект - множество свойств» и «при­ чина», которые представимы предикатами X=>|Y и V=>2W, соответственно. То обстоятельство, что ДСМ-метод АПГ формализует порождение гипотез о причинноследственных зависимостях «качественно» по­ средством предикатов X=>iY и V=>2W (или W3<=V) не нарушает общности этой формали­ зации. Поскольку всякая функциональная зави­ симость F(*i, ..., хп)=у может быть представле­ на предикатами G(jci, . . . , х„,у), где

индуктивного метода сопутствующих измене­ ний (MCV). C*Q(V,W) определяется посредст­ вом параметрического предиката С* (V, W, к, 5 , / 1,..., /,), зависящего от параметров к, s, /|,..., /„ г д е p=max(k, s, / 1,..., ls). Этот предикат опре­

деляется для последовательности баз фактов БФ

, ..., БФ

такой, что ей соответствуют

последовательности БФ0,1С ...С Б Ф 0^ и

рщ >р“, а е {+,

БФ/,1С ...с Б Ф | (, и

р ^ >р”, е е {+, -};

Б Ф ^ с - .с Б Ф ^ и Условия

p°fi >р°,сте{ + ,-} .

р а1Г. >ра, где а е {+, - } , выражают

абдуктивную сходимость для Strv , применяе­ мой к начальной БФд, где /=0, ..., s. Последо­ вательность БФ/| - БФ0>1, ..., БФ,,, представляет изучаемые изменения БФ0,1 для выделенных параметров, соответствующие изменяемым эф­ фектам. Для булевой структуры данных иско­ мые причины в случае обнаружения регулярно­ сти изменений образуют последовательность V c V ic ...c V j такую, что V извлекается посред­ ством п.п.в.-1 qV а е {+ , - } из БФ 0 , a V, из­ влекаются из БФ,- , где /=0, ...,

[ / , если F(x,,...,xn)^>;. Объекты X и подобъекты V, соответствую­ щие предикатам =>i и =>2, могут содержать как качественные, так и количественные парамет­ ры [28]19. Ниже сформулируем п.п.в.-1 для индуктив­ ного метода сопутствующих изменений (MCV). П.п.в.-1 су содержат стандартные для ДСМрассуждений

посылки

М * „ (V,W)

М ~п (V,W) и специфическую

J(Tin)(V=>2W)

s. Соответст­

венно, следствия обнаруженной регулярности образуют последовательность W cW iC ...cW f такую, что W извлекается посредством п.п.в.1 °у (а е {+, - } ) из БФ 0 ^ , a W, извлекаются из БФ,-^ , где /=0, ...,

s. Таким образом, гипотезы

y(M)(V=>2W) порождаются применением п.п.в.1 % (а е {+, - } ) к последовательности БФ 0

,

и

посылку С! (V,W), представляющую условие

Заметим, что БФ, г - заключительные БФ, соответствующие начальным БФ/^ таким, что имеет место

В гибридной интегрированной ИС-ДСМ, предназначен­ ной для прогнозирования биологических активных химиче­ ских соединений, объекты содержат как качественные, так и числовые (количественные) параметры.

р°г. >рст, где а е {+, - } , что означа­

ет достижимость порога степени каузальной полноты относительно АКП(а), что соответству­ ет выполнимости достаточного основания для

принятия гипотез на Этапе II ДСМ-рассужде­ ния относительно начальной БФ/j. П.п.в.-l

QV формулируются следующим об­

разом:

станты, являющиеся значениями параметров /ь ..., /„ s, соответственно. П.п.в.-l

1. п.п.в.-1 су и п.п.в.-1 ~ су имеют специфи­

(О о-

ческие посылки С a q (V,W), определяемые ниже, 2. п.п.в.-l

и

п.п.в.-l

Су т

определяются

стандартным для ДСМ-рассуждсний образом. Выше был рассмотрен лишь один вид регу­ лярности для булевой структуры данных - со­ ответствие монотонному расширению причин монотонного расширения следствий. Анало­ гично определяются и другие регулярные соот­ ветствия: монотонное расширение причин и антитонное изменение следствий, антитонное из­ менение причин и монотонное изменение след­ ствий, антитонное изменение причин и анти­ тонное изменение следствий (в этом случае У,СУЛ.1С ...С У 1СУ соответствует W5cWj.jс . . . с W ,cW ). Для небулевской структуры данных (напри­ мер, такой, что одна содержит числовые и не­ числовые параметры) могут быть определены отношения строгого порядка (т.е. иррефлексивные, асимметричные и транзитивные) >■ и < такие, что для них выполняются четыре воз­ можных вида регулярностей. Таковой может быть монотонное изменение причин и моно­ тонное изменение следствий: ... -
V/i< ... -<W,.

Сформулируем ниже п.п.в.-l

aCv Д11* буле­

вой структуры данных

c j(v , w , w , , . . . , / j) ^ a v 1...3v,3 W,...3W,((( & J(rJi) (V,=>2W,) & M -M

(V„W,)&

(V W /))&((V cV j)&...& (V*icV,)))&

V/uVZVU(((m^)&/(tiJB)(Z=>2U)& M +xm(Z,U)& -.m

су формулируются следующим об­

разом:

(z,u))->(((WcW i)&...&(Wj.1cWj))&

( v ((Z=V;)&(U=Wy)))))&(i>*>2)), hi

c; (v,w) /j), где q = m a x ( ^ a

c; (v,w, к j, л,..., Tl t ...,Tj и J - кон­

[ ^ ( V ^

W ),m ;„ (V ,W )&

- M ; ^ ( V.W),C;(V,W)]/[J,(|^)(V ^ 2W)], гдер=шах(и,^) + 1,jcoe I+ , Заменив в (V„W,) на -,M нив

1“ .

С* (V,W) М *xJ. (V(,W,) & - M ~ (V„W,) & M 'j. (V„Wi) и заме­

M ^ (V ,W )& -M ^ (V ,W )

на

W )&M ‘0>„(V,W), определим C~ (V,W) и (I) ~ cv

:

(I)Zr [ A m ) ( V ^ 2 W ) ^ M ^ ( V )W )& m

;„.»(v .w ) .^ ( V )W ) ] / [ ^ V )(V->2W )].

Как было сказано выше (I)

, где сте {0, т}

определяются стандартным для ДСМ-рассужде­ ний образом:

(Der [J(r.n)(v=>2w),M;„(v,w)& M;«,»(v,w )]/[vo(v ^ w)], W c r [Лгл) (V =>2 W ),-,M ^ (V ,W )& - . M ^ , ( V , W ) ] / [ ^ , ) ( V = > 2 W )]. Стратегии, использующие п.п.в.-l

aCv » могут

быть гомогенными, если x=xq и y=y0t или гете­ рогенными, если ху отличны от (ху харак­ теризуют Мст-предикаты, содержащиеся в С q (V, W)). Таким образом, задание стратегии для MCV определяется посредством пар (jt^) и (xojo): Str(xj). (х0.у0) • Общая схема извлечения знаний (knowledge discovery) из БФ, состоящая из анализа данных, предсказания и объяснения для ДСМ-метода АПГ с MCV, реализуется посредством п.п.в.1 cv > п.п.в.-2 и проверки абдуктивной сходи­ мости с использованием АКП(о), где а е {+, - } . Организация ДСМ-рассуждения с п.п.в.-1 cv относительно начальных БФо.ь ит в следующем.

БФЛ1 состо­

(1) Стандартные ДСМ-рассуждения (шаг, такт для Этапа I и Этапа II) определяются для каждой последовательности БФ/,1,..., БФ

■ , где

элементарным (или миллевским) в смысле Df. 2,так как в этих предикатах выразимы усло­ вия (ЭУ), (ЭЗ), (СХ), (УИ) и (.у>*>2). Экзистенциальное условие (ЭУ) имеет место

р°А >ра, а е {+, - } , /-0 ,

в С* (V,W), так как предполагается существова­

(2) Порожденные гипотезы относительно Б Ф ,Г считаются кандидатами для принятия их в качестве гипотез для индуктивного метода сопутствующих изменений (MCV). (3) Принимаются же те и только те (а)-гипотезы, где а е {+ , - } , для которых при фиксиро­ ванном

s выполняется предикат С ° (V,W), яв­

ляющийся посылкой п.п.в.-1 a cv , кроме того,

ние s выполнимых подформул М * (V/=>2W/) & -iM

Эмпирическая зависимость (ЭЗ) выразима в С* (V,W) посредством подформулы V/wVZVU(((wls)&J(X^)(Z=>2U)&M -,M ^„, (Z,U))

и а е { 0 , х}.

Заметим, что п.п.в.-2, порождающие гипотезы вида y{Vi/j)(X=>iY) и 7(ti„)(X=>iY), где v e { l , -1 , 0}, реализуют предсказания посредством ис­ пользования гипотез о (а)-причинах (а е {+, - } ),

~j. (V,-,Wj), применимые к

БФ irj, где /=1,

принимаются гипотезы для п.п.в.-1 и п.п.в.-2 дляБФ

J^j'j (V,=>2W,)&

(Z,U)&

-> (((W cW I)&...&(W,.1cW ,)) &

( v ((Z=V/)&(U=W/))))).

j=\

которые получены посредством п.п.в.-1 c av .

Условие сходства (СХ) выразимо посредст­ вом подформулы (VcVi)& ...& (Vj_icVj), а ус­ ловие исчерпываемости (УИ) выразимо посред-

П.п.в.-1 c Cv получает свои следствия посредст­

ством подформулы ( v ((Z=V/)&(U=W;))).

s

вом применения этих правил к БФ ^ , которая является заключительной базой фактов для по­ следовательности БФ, j,... ,БФ .

j =i

Заметим, что Принцип сходства и детер­ минации (А), реализуемый в ДСМ-методе АПГ

такой, что

в ДСМ-рассуждениях с п.п.в.-1 a cv для форма­

p aSfs >рст, где а е {+, - } (это означает, что осу­

лизации индуктивного метода сопутствующих изменений, представим не только посредством условия (VcVi)&...&(V*_icVj), но и посредст­ вом сходства фактов в Мст-предикатах. В силу этого определение операций сходства зависит от используемой структуры данных. Для булев­ ской структуры данных, которая рассмотрена в настоящей статье, сходство определяется по­ средством непустого пересечения объектов X jn ...nX*=V, где W 0 . Однако возможны более сложные структуры данных такие, что они со­ держат как булевские, так и числовые перемен­ ные. Например, объект может представляться посредством пары (X,/), где X - переменная для множеств, а / - числовая переменная. Тогда операцию сходства 0 i n 0 2, где 0\={X\Ji), 0 2= (Х2,/2) определим следующим образом: V = 0 in 0 2, где V=(Xi п Х 2Д где /=min(/i,/2), если /i,/2e[fl,6], а [а,Ь] заданный интервал. Возможно и другое определение сходства, если |/i-/2|<£, где е - за­ данное число, т.е. модуль разности 1\ и /2 мень­

ществлена абдуктивная сходимость для заклю­ чительной БФ

, которой соответствует на­

чальная БФ^). В БФ ством п.п.в.-1

порождаются посред­

гипотезы с причинами V, и

следствиями W*, входящие в соответствующие цепи включений причин и следствий. (4) Предикаты С а (V,W) могут представлять четыре типа регулярностей для (а)-гипотез о причинах и их следствиях: монотонность - моно­ тонность, монотонность - антитонность, анти­ тонность - антитонность и антитонность - моно­ тонность. Для последнего случая регулярности имеет место зависимость между последователь­ ностями Vjc Vj. iC. . .c V icV и W cW [С.. .cW Дополнительное условие MCV, заданное по­ средством предикатов С J (V,W), является не­

ше или равен б. В этом случае V M , где Л пустой кортеж, если и только если Xiп Х 2* 0 и l/i-fel^e. Иначе V=A. Таким образом,

сходимость с

Г(Х,пХ2, |/,-/2|),

р° >р°, где а е {+, - } для БФо,

БФь..., БФ* и тотальная корректность этого расширения. Это означает, что предикаты

V=< еслиХ! п Х 2 * 0 и | /j —/2| < е . А,

определения, определяющей процедурой кото­ рого является ДСМ-рассуждение с Этапом II таким, что на нем реализуется абдуктивная

иначе

Для подобной структуры данных определи­ мо и вложение для V\=(X\J\) и Уг^ХгЛ) посредством следующего условия : X icX 2 и \I\-l2 \<s, а / 11. Строгое вложение будем обозначать посред­ ством Vj -< V2, а обратное отношение для стро­ гого вложения обозначим посредством >-. Для представления регулярных изменений в соответствии с используемой структурой дан­ ных определяются вложения и строгие вложе­ ния для следствий, представимых условиями

R (p>q) и К (p,q) являются рефлексивными и симметричными, образуя, соответственно, про­ странства толерантности относительно БФ0, БФь ..., БФ*. Заметим в связи с этим, что уста­ новление сходства согласно Д.С. Миллю явля­ ется необходимым условием обнаружения эм­ пирических законов [1]. Введем теперь операциональное определе­ ние для динамической закономерности посред­ ством стратегий ДСМ-рассуждения Str ^

таких, что они содержат п.п.в.-1 a cv , формали­ зующие метод сопутствующих изменений (т.е. Пятое правило) Д.С. Милля. (1) Пусть имеются БФо,1,...,Б Ф 0/ь

W< W ,« . . X Ws m nW s> Ws.,>- . . > W. Таким образом, условие регулярности изме­ нений, характерное для метода сопутствующих

что БФ0,1С ...с Б Ф 0^

изменений (п.п.в.-1 а СУ ), представимо посредст­

БФ//? такие, что БФ,,1С ...с Б Ф //} и

вом соответствий между цепями причин

V<

W\< ...<WS (V > V s.i> -..> V ) и следствий W-< W i^ ...^ W ,(W > W s.1> . . > W ) . Ранее была определена тотальная коррект­ ность ДСМ-рассуждения относительно после­ довательности расширений БФо - БФ0СБФ1С ...сБФ*. Если ДСМ-рассуждение является то­ тально корректным, то посредством этого ДСМрассуждения введем операциональное опре­ деление [29] закономерности, обнаруженной вЕФ20. Будем говорить, что Сп*(По, Л^Ао, *), соот­ ветствующее БФо, представляет статическую

^

БФ*)Ь...,БФ

и

такие,

Pq >ра,...; БФи , ..., р? >рст, ...,

такие, что БФ*,1С...СБФ

s

и

р° >ра, где а е { + , - } , a s - номер заключи­ тельной БФ такой, что она представляет по­ следнюю из изменяемых БФ - БФ 0 ^ , Б Ф ,

,

..., БФ s/k таких, что они представляют завер­ шающие БФ для абдуктивных сходимостей, на­ чалами которых являются БФо,1,БФ|>1,...,БФ*|ь соответственно. (2) Пусть, далее, ДСМ-рассуждения такие, что они применимы к БФо(1,...,БФ ,(1 являются тотально корректными. Это означает, что для

р° >р°, где а е { + , - } ,

БФ,-(1 и Б Ф //} определим C n (0 /(i( uA,,i) и

т.е. осуществляется абдуктивная сходимость

Cn*(Q iJtu А(<р), где /=0,1, ..., s, а 2 <р<п такие, что Cn(Q/,iuA;>i)uCn*(Q/i/,uA/|p) и Сп*(П//,и А,/,)иСп*(П/|?иА/(?) непротиворечивы, соответ­

закономерность, если

для расширений БФо - БФ0СБФ1С .. .сБФ*. Таким образом, статическая закономерность определяется посредством операционального

ственно, где p*q,

2<р, q
начает, что соответствующие предикаты R /

Идея операциональных определений принадлежит нобе­ левскому лауреату по физике П.У. Бриджмену [29,30]. Опе­ рациональное определение характеризует объект посредст­ вом конструктивной процедуры.

(ptq) и К / {p,q\ где /=0,1, ..., л, являются сим­ метричными и рефлексивными, образуя про­ странство толерантности [25].

(3) Пусть, далее, имеет место одна из четы­доподобных и достоверных выводов, вклю­ чающую и выдвижение гипотез); рех возможностей регулярности изменений (5) способность к аргументированному при­ причин и следствий, которая задана соответст­ вием цепей причин V/ и следствий W/ (напри­ нятию решений; (6) способность к рефлексии - оценке зна­ мер, для V c V ic .^ c V j и W cW ic...cW j). Эти соответствия порождаются посредством при­ ний и действий; (7) наличие познавательного любопытства менения п.п.в.-1 су , где се {+, - } . (способность искать ответ на вопрос «что та­ Тогда будем говорить, что множество гипо­ кое?»); тез, порожденное стратегией Str ^ ^ ^ пред­ (8) способность и потребность находить объяснение (необязательно дедуктивное!), как ставляет динамическую закономерность, оп­ ответ на вопрос «почему?»; ределяемую операционально посредством ин­ (9) способность к синтезу познавательных дуктивного метода сопутствующих изменений. процедур, образующих эвристику решения задач Это определение динамической закономер­ и изучения проблем (например, такой эвристи­ ности распространяется на случаи, когда при­ кой является взаимодействие индукции, анало­ меняются различные отношения вложения ■< гии и абдукции, формализованное в стратегиях для причин и следствий. ДСМ-метода АПГ); (10) способность к обучению и использова­ нию памяти; VI. Индуктивные методы (11) способность к рационализации идей: Д.С. Милля в системах стремление уточнить их как понятия; (12) способность к созданию целостной кар­ искусственного интеллекта тины относительно предмета мышления, объе­ Искусственный интеллект (ИИ) есть имита­ диняющей знания, релевантные поставленной ция и усиление познавательной деятельности цели (т.е. формирование, по крайней мере, при­ человека посредством компьютерных систем со ближенной «теории» предметной области, ко­ специальной архитектурой такой, что она по­ торая может быть изменяемой открытой КАТ); зволяет хранить и использовать знания для (13) способность к адаптации в условиях из­ осуществления рассуждений и вычислений, не­ менения жизненных ситуаций и знаний, что оз­ обходимых для решения различных задач [14]. начает коррекцию «теорий» и поведения. Как правило, трудоемкость решения таких за­ Главным продуктом ИИ являются интеллек­ дач не может быть реализована человеком в ре­ туальные системы (ИС). ИС есть компьютерная альное время. система такая, что: Конструктивной идеей ИИ является имита­ 1.°она имитирует приближенным образом ция известных эвристик решения задач [31] и способности (1) - (13) в автоматическом или создание новых эвристик, учитывающих воз­ интерактивном режимах, можности современных компьютеров. Эти эв­ 2.°ИС имеет следующую архитектуру ристики в известной мере отражают совокуп­ ИС=(База фактов + База знаний) + Решатель ность способностей, образующих феноменоло­ задач + комфортный интерфейс, где Решатель= гию естественного интеллекта (ЕИ) [14]. Тако­ Рассуждатель + Вычислмтель + Синтезатор. выми являются: В ИС, реализующих ДСМ-метод АПГ, Рас­ (1) способность выделять существенное в суждатель осуществляет синтез познавательных наличных знаниях (эту способность К. Яс­ процедур - индукцию (п.п.в.-1), аналогию (п.п.в.перс выделяет как основную в характериза­ 2) и абдукцию (проверка АКП(о) и расширения ции ЕИ [32]); где (2) способность к целеполаганию и планиро­ БФ для достижимости порогов р° ванию поведения; CG {+ ,-}). Рассуждатель в ИС-ДСМ может также ис­ (3) способность к отбору знаний (т.е. посы­ пользоваться для распознавания тотальной кор­ лок, релевантных цели рассуждения); (4) способность к рассуждению (т.е. способ­ ректности ДСМ-рассуждений, а также других ность осуществлять последовательность прав­ видов их корректности.

Вычислитель производит вычисления с ис­ пользованием числовых параметров [28] для соответствующих структур данных21. В частно­ сти, Вычислитель может быть использован при применении ДСМ-метода АПГ с п.п.в.-1 °СУ (для метода сопутствующих изменений). Синтезатор осуществляет взаимодействие ло­ гических и вычислительных процедур Рассуждателя и Вычислителя, соответственно. В ИСДСМ Синтезатор используется для препроцессинга и выбора стратегий ДСМ-рассуждений. ИС-ДСМ имитирует естественный познава­ тельный цикл - «анализ данных - предсказание объяснение» благодаря синтезу познавательных процедур, который состоит во взаимодействии индукции (п.п.в.-1), аналогии (п.п.в.-2) и абдук­ ции (проверка абдуктивной сходимости по­ средством АЮТо)). Это означает, что приобре­ тение нового знания (knowledge discovery [33]) осуществляется различными стратегиями ДСМрассуждений, настройка которых на предмет­ ную область посредством препроцессинга дает возможность распознать наличие статических или динамических закономерностей. Последнее обстоятельство возможно, так как метод сопут­ ствующих изменений позволяет выявлять регу­ лярность изменений, представимую соответст­ виями цепей причин и цепей следствий. Имитация и усиление познавательных про­ цедур, образующих эвристики решения задач, использование их для извлечения нового знания из БФ, которое пополняет знания в БЗ, дает ос­ нование считать ДСМ-рассуждения когнитив­ ными рассуждениями.2 Заметим, что класс когнитивных рассужде­ ний, формализующих познавательный цикл «анализ данных - предсказание - объяснение», содержится в классе правдоподобных рассуж­ дений. Однако не каждое правдоподобное рас­ суждение является когнитивным. Достаточным условием когнитивности правдоподобного рас­ суждения является обнаружение нового знания посредством синтеза познавательных процедур для реализации цикла «анализ данных - пред­ сказание - объяснение», включающего абдук-

21 В [28] для гибридных интегрированных ИС-ДСМ исполь­ зовались квантовохимичсскис расчеты и статистические методы анализа данных. 22 Подробная характеризация ДСМ-рассуждений как когни­ тивных рассуждений содержится в [14] и [11].

тивное объяснение полученных результатов [11, 14]. В соответствии с таким пониманием когни­ тивных рассуждений ДСМ-рассуждения явля­ ются когнитивными рассуждениями, осуществ­ ляющими взаимодействие трех познавательных процедур - индукции, аналогии и абдукции. Индукция используется для анализа данных, аналогия - для предсказания, а абдукция реали­ зует объяснение, коррекцию и пополнение ис­ ходных данных, будучи контролером обосно­ ванности рассуждений посредством проверки выполнимости АКП(о) (аксиом каузальной пол­ ноты (а е {+ , - } )) и абдуктивной сходимости на Этапе II ДСМ-рассуждения. Автоматическое порождение гипотез в ДСМметоде является средством обнаружения нового знания, неявно содержащегося в БФ, что полу­ чило название в современной литературе по ис­ кусственному интеллекту как knowledge discov­ ery. Однако в ДСМ-методе АПГ возможны два уровня knowledge discovery. Первый уровень порождение (+)- и (-)-гипотез о причинах по­ средством п.п.в.-1 (индукции) и предсказаний посредством этих гипотез изучаемых эффектов, что осуществляется применением ппа-2 (анало­ гии). П.п.в.-1 и п.п.в.-2 образуют Этап I ДСМрассуждений, состоящий из последовательности тактов, завершающейся стабилизацией множе­ ства порождаемых гипотез. Этап II состоит в повторении Этапов I до абдуктивной сходимо­ сти (или расходимости), что является развитием идей Ч.С. Пирса об абдукции [15,16]. Таким образом, Этап II ДСМ-рассуждений образует первый уровень knowledge discovery в ДСМ-методе АПГ. Второй уровень knowledge discovery состоит в распознавании различных видов корректности ДСМ-рассуждений и раз­ личных соответствий цепей причин и следст­ вий, образующих регулярности изменений в последовательностях баз фактов (БФ). На этом уровне knowledge discovery обнаруживаются ста­ тические и динамические закономерности, что является формализацией идей Д.С. Милля об эмпирических законах ([1], Книга III, Глава XVI: Эмпирические законы, стр. 394-400). Статиче­ ские закономерности распознаются посредст­ вом ДСМ-рассуждений на Этапе II с использо­ ванием расширения одной исходной БФ. Дина­ мические же законы распознаются посредством ДСМ-рассуждений, стратегии которых содержат п.п.в.-1 су (для метода сопутствующих изме­

нений). П.п.в.-Г применяются к последова­ тельности начальных БФ - БФо.ь-. БФ,,1, ис­ пользуемой для обнаружения регулярности из­ менений причин и следствий. Так как стратегии ДСМ-метода АПГ могут быть упорядочены в соответствии с дополнитель­ ными условиями, добавляемыми к предикатам простого сходства М * „ (V,W) и М ^ (V,W), то правдоподобие результатов knowledge discovery зависит от применения соответствующих стра­ тегий StrXiV, среди которых могут быть макси­ мальные стратегии относительно определяемо­ го отношения порядка. Архитектура ИС-ДСМ, образованная (БФ+БЗ) + Решатель задач + комфортный интерфейс, дает основания для формулирования аналогии между ИС-ДСМ и феноменологией сознания [34], представимого посредством структуры взаи­ модействующих подсистем - «система знаний + мышление + субъективный мир личности (СМЛ)». Таким образом, упомянутая аналогия состоит в соответствии: феномесистема , , нология = м + мышление + знании сознания t

t

t

гип СМЛ t

ИС-ДСМ = (БФ + БЗ) + Решатель + интерфейс Согласно Д.С. Миллю ([1], Введение), ло­ гика есть наука о рассуждении (reasoning), изучающая явления мышления, которые со­ стоят во взаимодействии индукции и дедук­ ции (т.е. синтезе познавательных процедур). Современная логика имеет как теоретические средства для формализации рассуждений, вклю­ чающих индукцию, так и практические их реализации в интеллектуальных системах с Решателями задач, содержащих Рассуждатели. Рассуждатели являются имитаторами и усилителями умственной активности челове­ ка - как в автоматическом, так и в интерак­ тивном режимах. Это означает, что ИС явля­ ются партнерскими системами, поддержи­ вающими и усиливающими познавательную деятельность человека. Упомянутый выше познавательный цикл «анализ данных - пред­ сказание - объяснение» обеспечивает рост зна­ ния в соответствии с известной схемой эволю­ ционной эпистемологии К.Р. Поппера ([35], стр. 57-74): PI - ТТ - ЕЕ - Р2, где Р1 - решае­ мая проблема, ТТ - пробная теория, ЕЕ - кор­

рекция теории и устранение ошибок, Р2 вновь возникшая проблема после объяснения полученных результатов.23 На протяжении долгого времени пять ин­ дуктивных методов рассуждений Д.С. Милля не были формализованы с единой точки зре­ ния и не были систематически применены к различным массивам эмпирических данных (применимость их обычно иллюстрируется посредством отдельных примеров, а не мас­ сивов данных). Философы науки, отмечая важность миллевских индуктивных методов и его идей о логике научного исследования [36], фактически ограничивались повторени­ ем его пяти правил индукции и обсуждением важности его учения о множественности при­ чин [22,36]. ДСМ-метод АПГ не только соз­ дал формализации всех пяти индуктивных ме­ тодов Д.С. Милля, сформулированных в 1843 году, но превратил их в средства когнитивных рассуждений для knowledge discovery в интел­ лектуальных системах (ИС-ДСМ), применяе­ мых в различных предметных областях - фар­ макологии, медицинской диагностике, техни­ ческой диагностике, робототехнике, социоло­ гии, криминалистике и атрибуции историче­ ских источников [9, 10, 37]. ДСМ-метод АПГ, исходными процедурами которого являются различные правила правдоподобного вывода (п.п.в.-1), формализующие аналоги индуктив­ ных методов Д.С. Милля, являются методом обнаружения знаний в системах искусствен­ ного интеллекта и одновременно методологи­ ей формирования открытых (квазиаксиоматических) теорий для слабо формализованных предметных областей. В силу этого ДСМ-метод стал полезным инструментом анализа данных, предсказания и объяснения, полученных по­ средством ИС-ДСМ в новых исследователь­ ских областях - доказательной медицине [27, 38] и когнитивной социологии [39]. Послед­ нее обстоятельство является осуществлением идей Д.С. Милля о применении логических правил рассуждения для «нравственных на­ ук» ([1], Книга VI: Логика нравственных на­ ук, стр. 615-700).

21 Следует отметить, что предлагаемая здесь связь между циклом «анализ данных - предсказание - объяснение» и схемой роста знания Р1 - ТТ - ЕЕ - Р2 отличается от пони­ мания К.Р. Поппером процесса познания, которое не рас­ сматривает индукцию как существенную познавательную процедуру.

Одной из первых задач, которая решалась посредством ДСМ-метода АПГ в ИС-ДСМ, бы­ ла задача «структура химического соединения биологическая активность». Смысл этой задачи (проблема Р1 согласно схеме эволюционной эпистемологии) состоит в том, что БФ ИС-ДСМ содержит сведения о структуре химических со­ единений и их биологических активностях (в БФ представлен предикат X=>jY, где X - описа­ ние химического соединения, a Y - сведения о биологических активностях). Задача Р1 состоит в обнаружении причин V биологических актив­ ностей W, где W cY . Таким образом, порожда­ ется предикат V=>2W посредством п.п.в.-1 (ин­ дукции), а затем посредством п.п.в.-2 (анало­ гии) предсказываются наличие (или отсутст­ вие у соответствующих химических соедине­ ний таких, что наличие (или отсутствие) этих активностей у них неизвестно (т.е. имеет ме­ сто y(T,0)(X=>iY)). Экспериментальная проверка ДСМ-метода проводилась на массивах химических соедине­ ний одного ряда, либо на массивах соединений, принадлежащих к различным химическим клас­ сам. Было исследовано около 5000 соединений, обладающих противоопухолевой, психотропной, антибактериальной, антилепрозной, генопро­ текторной ингибирующей холимэстеразу, кан­ церогенной, мутагенной и токсичной активно­ стями. Массивы химических соединений в БФ содержали примеры активных ((+)-факты) и не­ активные ((-)-факты), а также примеры хими­ ческих соединений, активность которых следу­ ет предсказать ((т)-примеры). Правильность предсказаний посредством ИСДСМ составляла около 90%, а результаты мно­ гих прогнозов подтверждались биохимически­ ми испытаниями. Причины биологических ак­ тивностей, называемые фармакофорами ((+)причины), и причины отсутствия биологиче­ ских активностей, называемые антифармакофорами ((-)-причины), которые были порож­ дены ИС-ДСМ, были использованы для хими­ ческого синтеза нескольких соединений с высо­ кой антилепрозной активностью, соединений с антибактериальной активностью, а также для синтеза ингибиторов холимэстеразы [9,10]. ДСМ-метод АПГ, реализованный в ИС-ДСМ, был применен в ряде задач медицинской диаг­ ностики и анализа клинических данных в соответ­ ствии с целями “evidence based medicine” [27] -

направление исследований в современной ме­ дицине, которое в русских переводах называется «доказательной медициной». ДСМ-метод АПГ был применен для прогнозирования высокопа­ тогенных типов вируса папилломы человека [10] и для диагностики глазных заболеваний на примере дегенеративных и наследственных форм ретиношизиса [10]. Полезные результаты посредством ДСМ-метода АПГ были получены при анализе клиниче­ ских и лабораторных признаков больных сис­ темной красной волчанкой [9,37]. Важный результат был получен посредст­ вом применения нескольких ИС-ДСМ для ана­ лиза клинических данных онкологических боль­ ных с опухолью меланомы [38]. В результате проведенных экспериментов было выявлено сле­ дующее: все порожденные положительные ги­ потезы - причины (продолжительности жизни больше 5 лет), помимо прочих атрибутов, вклю­ чают значение белка S100 меньше 0,120 нг/мл (лабораторная норма Российского онкологическо­ го научного центра им. Н.Н. Блохина РАМН), а все отрицательные гипотезы - причины (про­ должительности жизни меньше 5 лет) включа­ ют значение S100 больше 0,120 нг/мл. Таким образом, ИС-ДСМ обнаружила маркер про­ должительности жизни больных с опухолью меланомы. Отметим, что этот результат был получен посредством формализованных вер­ сий индуктивных методов Д.С. Милля (п.п.в.1 с запретом на контрпримеры и методом раз­ личия с условием do и запретами на контрпри­ меры). Это исследование демонстрирует высо­ кую эффективность формализованных индук­ тивных методов Д.С. Милля для knowledge discovery в ИС-ДСМ. ДСМ-метод АПГ является исследовательским аппаратом для когнитивной социологии [39]. Когнитивная социология - раздел современной социологии, изучающий как влияние познава­ тельных возможностей человека на его соци­ альное поведение [40], так и само социальное поведение посредством имитации и усиления познавательных процедур в интеллектуальных системах [39,41]. В [1] Д.С. Милль высказал идею о возмож­ ности применения точных методов исследова­ ния в «нравственных науках». Эта возможность имеет место, ибо, зная мотивы, действующие на душу индивида, его характер и настроение, можно предсказать его поведение. Это предпо­

ложение Д.С. Милля является оригинальной формулировкой «постулата поведения», сфор­ мулированного в 1937 году Т. Парсонсом в его работе «О структуре социального действия» [42]. В [1] (Книга VI: Логика нравственных на­ ук) Д.С. Милль полагает, что отсталость мето­ дологии «нравственных наук» может быть пре­ одолена посредством создания специальных методов (подобных методам естествознания), приспособленных для целей изучения природы человека и общества. В связи с развитием логи­ ки и компьютерных систем открылись возмож­ ности формализации познавательного цикла «анализ данных - предсказание - объяснение» посредством не только статистических методов изучения массового поведения, но и посредст­ вом формализованного качественного анализа социологических данных, применяемого для изучения как индивидуального поведения, так и поведения малых социальных групп. Это от­ крыло возможности исследования индивиду­ ального поведения и его типологий, детерми­ нант социального поведения, а также распозна­ вания рациональности мнений и соответст­ вующих отклонений от него. Исследования в этих направлениях осуществимы средствами ДСМ-метода АПГ, порождающего детерминан­ ты социального поведения посредством п.п.в.-1 (индукции), а также осуществляющего пред­ сказания посредством п.п.в.-2 (аналогии). Бо­ лее того, абдуктивное принятие гипотез о со­ циальном поведении означает объяснение со­ ответствующих его аспектов, что согласуется с идеями «понимающей социологии» Макса Вебера [43]. Заметим также, что изучение мнений и их детерминант реализуется с ис­ пользованием обратного ДСМ-метода АПГ, порождающего зависимости типа «сходство следствий влечет наличие (отсутствие) сход­ ства причин» ([9], Часть III: ДСМ-метод в социологии: анализ данных и прогнозирова­ ние, стр. 409-491). Отметим также еще одно направление иссле­ дований - в области криминалистики, где ДСМметод АПГ применяется для решения иденти­ фикационных и диагностических задач почер­ коведческой экспертизы ([9], Часть IV: ДСМметод в криминалистике, стр. 503-509). ДСМ-метод был применен и для анализа ис­ торических данных при решении задачи атри­ буции исторических источников ([9], Часть IV, стр. 494-501).

Еще одним перспективным применением ДСМ-метода АПГ, включающим процедуру ин­ дукции, являются интеллектуальные роботы ([9], Часть VI: ДСМ-метод в интеллектуальных ро­ ботах, стр. 511-526). В [34] был сформулиро­ ван принцип развития интеллектуальных сис­ тем (ИС) до интеллектуальных роботов. Рас­ ширением ИС является когнитивная система, которая есть ИС с модулем перцепции таким, что БФ формируется в силу контакта с внеш­ ней средой. Интеллектуальный робот (ИИробот) есть когнитивная система с модулями манипулирования и движения [34]. Одним из вариантов ИИ-роботов являются роботы такие, что их ИС есть ИС-ДСМ, осуществляющие в Рассуждателе синтез познавательных процедур «индукцию + аналогию + абдукцию». ИИ-роботы подобного типа способны к обучению и реализации адаптивного поведения при обще­ нии с внешней средой. Разнообразные полезные применения ДСМметода АПГ, содержащего п.п.в.-1 (индук­ цию) возможны благодаря особенностям этого метода, развивающего и усиливающего идеи Д.С. Милля об индукции, представимые в различных стратегиях ДСМ-рассуждений, ко­ торые формализуют все пять индуктивных ме­ тодов Д.С. Милля. Сформулируем теперь эти особенности ДСМметода АПГ [11,14] как средства knowledge dis­ covery, содержащего формализованные аналоги миллевских индуктивных методов. (1) ДСМ-метод АПГ точно характеризует ус­ ловия своей применимости: a) формализуемость отношения сходства, b) наличие (+)- и (-)-примеров изучаемого явления в БФ, c) существование (+)- и (-)-причинно-следственных зависимостей, заданных неявно, в БФ. (2) Все эвристики, формализуемые посред­ ством пяти аналогов индуктивных методов Д.С. Милля, содержат в качестве составляюще­ го начального модуля четыре возможные ком­ бинации предикатов простого положительно­ го и отрицательного сходства - М ^ (V,W) и М

(V,W), выражающих миллевский принцип

(А) сходства и детерминации:сходство фактов влечет наличие (отсутствие) изучамого эффекта и его повторяемость.

Заметим, что буквальный перевод Второ­ го правила Д.С. Милля для метода различия п.п.в.- lj (I) ^ , где сте {+, - } , нарушает прин­ цип (А). (3) Правила правдоподобного вывода ДСМметода АПГ (п.п.в.-1 - индукции и п.п.в.-2 аналогии) сформулированы так, что учитыва­ ются препятствия для вывода (Принцип (В)), что означает встроенность в п.п.в. фальсифика­ ции - критерия демаркации научного знания от ненаучного [13]. Возможность фальсификации кандидатов в гипотезы в п.п.в. ДСМ-метода АПГ обеспечивает минимизацию ошибочных предсказаний (этот факт установлен экспери­ ментально, что является преимуществом ДСМметода АПГ по сравнению с другими методами анализа данных). (4) Посредством АКП(ст) - аксиом каузальной полноты, характеризующих условие примени­ мости ДСМ-метода, осуществляется принятие гипотез на достаточном основании, что явля­ ется формализацией и уточнением миллевского принципа единообразия природы, который гла­ сит, что в природе существуют параллельные случаи: то, что произошло один раз, произойдет снова и при достаточной доле сходства соот­ ветствующих факторов [I].24 (5) Важной особенностью ДСМ-метода яв­ ляется то, что он осуществляет синтез познава­ тельных процедур - индукции, аналогии и аб­ дукции в соответствии с познавательным цик­ лом - «анализ данных - предсказание - объяс­ нение». Этот синтез является формализацией эвристики, завершающейся абдуктивным при­ нятием гипотез в соответствии с абдуктивной схемой Ч.С. Пирса [15,16]: БФ - база фактов Н - множество гипотез Е(Н, БФ) - Н объясняет БФ Любая h, если heH, то h правдоподобна. (6) Важной особенностью ДСМ-метода АПГ является формализация идеи Д.С. Милля о мно­ жественности причин ([1], Книга III, ГлаваХ: Множественность причин и смешение следст­ вий (действий), стр. 338-351). Различные вари­ анты п.п.в.-l (правил вывода для индукции) по­ рождают все возможные причины V следствия W относительно имеющейся БФ.

24 См. в связи с этим [36] (Книга II, §9. Учение об единооб­ разии природы, стр. 368-371.

(7) Особенностью ДСМ-метода АПГ явля­ ется конструктивность порождения истин­ ностных значений выдвигаемых гипотез по­ средством п.п.в.-l и п.п.в.-2 и недвузначность логики с ./-операторами Б. Россера-А. Тюркетта [18]. (8) Существенной особенностью индук­ ции в ДСМ-методе является представимость в М°-предикатах и дополнительных неэлемен­ тарных (миллевских) условий - подформул, соответственно, для экзистенциальных усло­ вий (ЭЗ), сходства фактов и гипотез (СХ), эмпирической зависимости (ЭЗ), условий ис­ черпываемости (УИ) и нижней границы числа сходных примеров. (9) Существенной чертой ДСМ-метода АПГ является возможность выбора адекватных для БФ и решаемой задачи стратегий ДСМ-рассуждений в результате препроцессинга. (10) Средствами ДСМ-метода АПГ были сфор­ мулированы операциональные определения ста­ тической и динамической закономерностей, ко­ торые могут быть специфицированы следую­ щим образом с использованием представлений закономерностей, оснований закономерно­ стей и реализаций закономерностей. Рассмотрим ниже случай статических зако­ номерностей. 1°. Если П п а (Z,U) - предикаты, которые со­ ответствуют тотально корректному ДСМ-рассуждению, то формула, в декларативном виде выражающая п.п.в.-2

vz vu (й ,л(г=>2и) & п ; (z,u))-> J{v,f,+i>(Z=>iU)),

{

1, если

а =+

-1 , если п о ­

является представлением статической зако­ номерности. 2°. Если М +„ (V,W) и М ~ „ (V,W) соответ­ ствуют тотально корректному ДСМ-рассуждению, то формулы, в декларативном виде выра­ жающие п.п.в.-1 VV VW ((y(T(W)(Vr>2W) & М +„ (V,W)& М

(V ,W )^ y(1,„+1)( V ^ 2W)),

являются основанием статических законо­ мерностей.

Аналогично формулируется случай для по­ сылок -iM

(V,W)& М ~„ (V,W) и заключения

4-\* d(v=>2w ). 3°. Если даны представления и основания статических закономерностей, то реализацией закономерностей будем называть соответст­ вующие 1° и 2° импликации такие, что пере­ менные V и W заменяются, соответственно, константами С и Q. Рассмотрим также случай динамических за­ кономерностей. 1*. Если П а п (Z,U) - предикаты, которые со­ ответствуют тотально корректному ДСМ-рассуждению, содержащему п.п.в.-1 a cv (для мето­ да сопутствующих изменений), то формула, в декларативном виде выражающая п.п.в.-2

vz vu (OW Z^U) & п ; (z,u»-> •/(Z=>|U )),

Г 1, если сг = + где а е { + ,-} , a v=< , [-1 , если ( З а ­ является представлением динамической за­ кономерности. 2*. Если М +„ (V,W), М ~ y/J (V,W) и С * (V,W), где а е { + , - } , соответствуют тотально коррект­ ному ДСМ-рассуждению, то формулы, в декла­ ративном виде выражающая п.п.в.-1 a cv

v v vw (йх,м)(у=>2w) & м +„ (v,w) & -пМ"„ (v,w) & с ; (v,w) -> J{,,я( ,)(V=>2W)), являются основанием динамических законо­ мерностей. Аналогично формулируется случай для по­ сылок

-м ; „ (v,w)& м ■„ (v,w),

с ■(v,w) и

заключения ^(-i,w+i)(V=>2W). 3*. Реализация динамических закономерно­ стей определяется аналогично 3°. Сформулируем и перечислим новые идеи и их реализации по сравнению с концепцией ин­ дукции Д.С. Милля. (I). Индуктивные методы Д.С. Милля фор­ мализованы посредством языка многозначной логики с ./-операторами [10,21] такого, что ис­ тинностные значения высказываний имеют два типа - внутренний и внешний [21]. Внутренние

истинностные

значения

у =(v,n) являются

оценками фактов (я=0) и гипотез (п>0), где v e {1 -1 ,0 }, а (т,Л7)={<1, /7+1), (-1, /И-l), (0, /7+1)}и(т, я+1). Типами истинностных значений являются фактическая истина (1), ложь (-1), противоречие (0) и неопределенность (т), а п и «+1 числа применений п.п.в., которые выража­ ют степень правдоподобия гипотез (при /7>0).25 Если же /7=0, то

V =(v,0) истинностное значе­

ние факта. Внешние истинностные значения t (логическая истина) и / (логическая ложь) яв­ ляются оценками утверждений о фактах и гипо­ тезах посредством /-операторов. (II). Правила правдоподобного вывода, соот­ ветствующие правилам миллевских индуктив­ ных методов формулируются для четырех воз­ можных случаев - фактических истины, лжи, противоречивости и неопределенности, что со­ ответствует четырем типам истинностных зна­ чений - 1, -1 , 0 и т. Заметим, что 1 (фактическая истина) и -1 (фактическая ложь) соответствуют выделен­ ным (designated) истинностным значениям, а 0 (фактическое противоречие) и т (фактическая неопределенность) - невыделенным. Выделенность истинностных значений у =(v, и), где v e { l , -1 }, обусловлена тем, что информатив­ ными являются гипотезы, представляющие (±)причины и предсказания (результаты выводов по аналогии), полученные с использованием (±)причин, т.е. высказывания вида У(УЯ)(С =>1 Q), где v = {1 ,-1 }. (III). В ДСМ - методе существенна роль аналогии, так как посредством п.п.в.-2 осуще­ ствляются предсказания, использующие п.п.в.-1 (индукции), которые формализуют процедуру анализа данных в БФ ([1], Введение, Глава 4, Раздел 6: Вывод по аналогии и индуктивное обобщение в JSM-рассуждении, стр. 137-143). (IV). Следует снова упомянуть о роли аб­ дукции в ДСМ-методе АПГ, реализованной со­ гласно схеме Ч.С. Пирса [16], посредством ко­ торой принимаются порожденные гипотезы, если имеет место объяснение БФ в результате абдуктивной сходимости. Последняя осуществ­ ляется повторениями проверки выполнимости аксиом каузальной полноты (АКП°), которые

25 Чем больше п (число применений п.п.в.), тем меньше степень правдоподобия.

являются аналогом закона единообразия приро­ ды Д.С. Милля, считавшего его достаточным основанием индукции. Таким образом, в ДСМ-методе АПГ реали­ зуется имитация познавательного цикла - «анализ данных - предсказание - объяснение». В силу чего ДСМ-рассуждения являются когнитив­ ными рассуждениями [11, 14], извлекающими новое знание (knowledge discovery) из БФ [33]. (V). Одной из компонент ДСМ - метода яв­ ляются квазиаксиоматические теории (КАТ) средство представления знаний в ИС-ДСМ. В КАТ содержится дедуктивная имитация ДСМ-рассуждений ([9], Часть I, Глава 5: О де­ дуктивной имитации некоторых вариантов ДСМметода автоматического порождения гипотез, стр. 240-286). Так как КАТ есть 3=(Е, Г , W), где I - мно­ жество аксиом, лишь частично характеризую­ щее предметную область, I' - множество фак­ тов и гипотез, а 9? - множество правил досто­ верного и правдоподобного вывода, то 3 явля­ ется вариантом открытых гипотетико-дедуктивных теорий. 3 - открытая гипотетико-дедуктивная теория в силу того, что I' - открытое по­ полняемое множество высказываний такое, что его расширение регулируется проверкой выпол­ нимости АКП°, т.е. абдуктивной сходимостью к значению порогов р°. Дедукция же возможна, ибо из I выводимы следствия посредством пра­ вил достоверного вывода с использованием по­ сылок из I'. Таким образом, в КАТ осуществля­ ется взаимодействие индукции и дедукции, к которому стремился ДС. Милль в [1]. (VI). Базы фактов (БФ) и Базы знаний (БЗ), которые в ИС-ДСМ представляют Г и I ис­ пользуются для осуществления ДСМ-рассуж­ дений (их шагов, тактов и этапов I и И). Это оз­ начает, в частности, что индукция (п.п.в.-1) применяется не к отдельным примерам, что имеет место в [1], а к пополняемым и изменяе­ мым данным (фактам). Применение индукции к изменяемым БФ, выявляющее регулярности изменений, возмож­ но благодаря использованию п.п.в.-l°cv (индук­ тивного метода сопутствующих изменений). (VII). Существенной особенностью форма­ лизации идей Д.С. Милля об индукции является (неоднократно отмечаемое и в данной статье) использование индуктивного метода сходства с некоторыми возможными его элементарными

усилениями в качестве необходимой компонен­ ты всех формализаций индуктивных методов Д.С. Милля. Это обстоятельство является по­ следовательным осуществлением принципа сход­ ства и детерминации (А). (VIII). Важной особенностью индукции и аналогии в ДСМ-методе АПГ является встроенность условий фальсификации в правилах правдоподобных выводов использующих пре­ дикаты М х ап (V,W)

и П ап (V,W), где сте {+, - } .

Эта возможность фальсификации кандидатов в гипотезы обеспечивает минимизацию ошибок в ДСМ-рассуждении (этот факт подтверждается экспериментально при применении ИС-ДСМ). (IX). ДСМ-метод АПГ позволяет уточнить представление об извлечении причинно-следственных зависимостей из БФ (knowledge discovery) как распознавании предрасположенности к про­ явлению некоторого эффекта [13], вынуждае­ мого (forcing) структурно заданными условия­ ми при отсутствии противодействующих пре­ пятствий. Таковыми могут быть (-)-причины (для (+)-причины) или тормоза (+)-причины, кото­ рые сами не являются (-)-причинами ([9], часть I, Глава 2: обобщенном ДСМ-методе автомати­ ческого порождения гипотез, стр. 192-213). Представление знаний о тормозах (+)-причин задается посредством тернарного предика­ та T(V, X, W) - «V - причина W при отсутствии тормозов из множества X». Посредством предиката T(V, X , W) форма­ лизуется ДСМ-метод АПГ с тернарным преди­ катом причинности. Эта версия называется обобщенным ДСМ-методом АПГ, который уточ­ няет принцип миллевской индукции (В): если существуют сходства, являющиеся условиями детерминации и отсутствуют препятствия (тор­ моза) её реализации, то имеет место эффект W (следствие причины V)26. (X). ДСМ-метод АПГ формализует все пять индуктивных методов Д.С. Милля с некоторы­ ми их усилениями (например, с условиями за­ прета на контрпримеры и единственности (+)- и (-)-причин). Различные комбинации ^ -п р е д и ­ катов и (-)-предикатов, входящих в посылки пра­ вил правдоподобного вывода (п.п.в.-1 и п.п.в.-2) образуют разнообразные стратегии ДСМ-рас-

26 При таком понимании причинно-следственной зависимо­ сти предшествование причины следствию является несуще­ ственным.

суждений Str^., адекватность которых предмет­ ной области и БФ, её представляющей, уста­ навливается посредством прспроцсссинга ИСДСМ. Эти стратегии формализуют эвристики решения задач. В [31] Д. Маккарти представление эвристик в системах искусственного интеллекта считает одним из важных направлений исследований. Создание расширяющегося множества эври­ стик, использующих формализованные анало­ ги пяти индуктивных методов Д.С. Милля в ИС-ДСМ, является практически значимым на­ правлением исследований в области искусст­ венного интеллекта.

Литература 1. Милль Д.С. Система логики силлогистической и индуктивной (см. настоящую книгу); Mill J.S. A System of Logic Ratiocinative and Inductive, Being a Connected View of the Principles of Evidence and The Methods of Scientific Investiga­ tion. - 1“ edition. - London: Parker, Son and Bowin, 1843. 2. Бэкон Ф. Новый Органон. - ОГИЗ - СОЦЭКГИЗ, Ленинградское Отделение, 1935. 3. ГершельД. Философия естествознания. Об об­ щем характере, пользе и принципах исследования природы. - СПб.: Русская книжная торговля, 1868. Herschel J. A Preliminary Discourse on the Study of Natural Philosophy. New edition, London, 1851. 4. Уэвелл У. История индуктивных наук от древней­ шего и до настоящего времени: В 3 Т. - СанктПетербург: Русская книжная торговля, 1867-1869. Whewell W. History of the inductive sciences, vol. 1-3, London, 1837. Whewell W. Philosophy of the inductive sciences, vol. 1-2, London, 1840. 5. Лейкфельд П. Логическое учеше объ индукции. С.-Петербург: Типография B.C. Балашева и К0, 1896. 6. Greniewski Н. Elementy logiki indukcji. Warszawa, 1955. 7. Greniewski H.H. Milla Kanon Zmian towarzyszacych. Studia Logica, T.V, 1957, S. 109-126. 8. Финн B.K. О возможности формализации правдо­ подобных рассуждений средствами многозначных логик // VII Всесоюзный симпозиум по логике и методологии науки (Киев, 1976). Тезисы сообще­ ний, Киев, «Наукова думка», 1976, стр. 82-83. 9. ДСМ-метод автоматического порождения гипотез: логические и эпистемологические основания. Под общей редакцией О.М. Аншакова. - М.: Книжный дом «Либрокомл/URSS, 2009. 10. Автоматическое порождение гипотез в интеллекту­ альных системах. Под общей редакцией проф. В.К. Финна. - М.: Книжный дом
тода // Научно-техническая информация, Сер.2, № 4,2010, стр. 1-17. 12. AnshakovO., GergelyT. Cognitive Reasoning. - Heidel­ berg; Dordrecht; London; New York; Springer, 2010. 13. Поппер К.Р. Объективное знание. Эволюционный подход. - М.: URSS, 2010. Popper K.R. Objective Knowledge: An evolution­ ary approach. Oxford, At the Clarendon Press, 1979. 14. Арский Ю.М., Финн В.К. Принципы конструирова­ ния интеллектуальных систем // Информационные технологии и вычислительные системы, №4, 2008, С.4-37. 15. Peirce C.S. Abduction and induction. Philosophical Writings of Peirce. Ed. Buchler. Dover Publications, NY, pp. 150-156. 16. Abductive Inference: Computation, Philosophy, Tech­ nology. Ed. J.R. Josephson, S.G. Josephson. - Cam­ bridge Univ. Press, 1994. 17. ПойаД. Математика и правдоподобные рассужде­ ния. - М.: Книжный дом
29. Bridgman P.W. The Logic of Modern Physics, NY, 1927. 30. Bridgman P.W. The Nature of Some of our Physical Concepts, N.Y., 1952. 31. McCarthy J. From here to human-level AI. Artificial Intelligence. - 2007, Vol. 171, pp. 1174-1182. 32. Ясперс К. Общая психопатология. - М.: Практика, 1997. Jasperrs К. Allgemeine Psycho-Pathologie. - Berlin, Heidelberg, New York, 1973. 33. Fayyad U.M., Piatetsky-Shapiro G., Smyth P., Uthurusamy R. Advances in Knowledge Discovery and Data Mining. - The AAAI Press, 1996. 34. Финн В.К. К струюурной когнитологии: феномено­ логия сознания с точки зрения искусственного ин­ теллекта // Вопросы философии, №1,2009, стр. 88-103. Finn V.K. Forward Structural Cognitology: Phenome­ nology of Consciousness from the Point of View of Ar­ tificial Intelligence // Russian Journal of Communica­ tion, Vol. II,N 1 - 2 , pp. 81-104. 35. Поппер К.Р. Эволюционная эпистемология. В кн.: Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. Карл Поппер и его критики. - М.: URSS, 2008, стр. 57-74. Popper K.R. Evolutionary Epistemology / Evolution­ ary Theory: Paths into the Future / Ed. by J.W. Pollard. John Wiley & Sons, Chichester and New York, 1984, Ch. 10, pp. 239-255. 36. Коэн M.P., Нагель Э. Введение в логику и научный метод. - Челябинск: Социум, 2010. Kohen M.R., Nagel Е. An Introduction to Logic and Scientific Method.

37. Захарова E.B. Прогнозирование исходов системной красной волчанки и системных васкулитов с экстраренальными и почечными проявлениями // Авто­ реферат Диссертации на соискание ученой степени кандидата медицинских наук. М.: 2005. 38. Михайлова И.Н., Панкратова Е.С., Добрынин Д.А., Самойленко И.В., Решетникова В.В., Шелепова В.М., Демидов Л.В., Барышников А.Ю., Финн В.К. О при­ менении интеллектуальной компьютерной системы для анализа клинических данных больных мелано­ мой // Российский Биотерапевтический Журнал, Т.9, № 2,2010, стр. 54. 39. Михеенкова М.А., Финн В.К., Интеллектуальный ана­ лиз данных в когнитивной социологии // XII Нацио­ нальная Конференция с международным участием «Искусственный интеллект-2010», Тверь, 20-24 сен­ тября 2010, Труды конференции. 40. Zerubavel Е. Social mindscape. An Invitation to cogni­ tive sociology. Harvard Univ. Press, 1997. 41. Михеенкова М.А. О логических средствах интел­ лектуального анализа социологических данных // Искусственный интеллект и принятие решений. №1, 2010, стр. 20-32. 42. Парсонс Т. О структуре социального действия. М.: Академический Проект, 2000. Parsons Т. Structure of social action. - N.Y., London, McGraw Hill, 1937. 43. Вебер М. О некоторых категориях «понимающей» социологии. В кн.: Макс Вебер Избранное. Протес­ тантская этика и дух капитализма - М.: РОССПЭН, 2006, стр. 377-414.

Джон Стюарт МИЛЛЬ (1 8 0 6 -1 8 7 3 ) Выдающийся английский философ, экономист, социолог, психолог, общественный деятель, теоретик либерализма. Сын известного философа и историка Джеймса Милля, под руководством которого получил всестороннее образование. С 1823 по 1858 гг. служил в Ост-Индской компании. В 1865-1868 гг. был членом палаты общин, где поддерживал либеральные и демократические реформы. Мировоззрение Джона Милля складывалось под влиянием политической экономии Д. Рикардо, утилитаристской доктрины И. Бентама, философии Дж. Беркли и Д. Юма и ассоциативной психологии Д. Гартли и Джеймса Милля. Он получил широкую известность как автор классических работ в различных областях философии, экономики и политической теории («Система логики», 1843; «Основания поли­ тической экономии и некоторые приложения их к социальной философии», 1848; «О свободе», 1859; «Утилитаризм», 1863; «Огюст Конт и позитивизм», 1865 и др.).

Н аш е и з д а т е л ь с т в о п р е д л а га е т с л е д у ю щ и е кн и ги :

в в Р ВОПРОСАХ ПОЗНАНИЯ

М*

-

В. Босс t

РАСПОЗНАВАНИЕ ОБРАЗОВ

Ц Введение в методы статистического обучения

нтуиция

г* *

МАТЕМАТИКА^

L - * ----------- 1

4 9 8 0 ID 5 4 8 4 5

785971

001812

мрсс U I W W

Любые отзывы о настоящем издании, а также обнаруженные опечатки присылайте по адресу [email protected]. Ваши замечания и предложения будут учтены и отражены на web-странице этой книги в нашем интернет-магазине http://URSS.ru

НАШ И Н О В Ы Е КООРДИНАТЫ

E-mail: [email protected] Каталог изданий в Интернете: URSS

http://URSS.ru

S S S H S S t +7 (499)724- 2 5 -4 5 117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56