Основы философии: Учебник

ВВЕДЕНИЕ

ББК 87.3

Рецензенты: 1. Кафедра истории политического процесса философского факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. 2. Кафедра истории русской философии философского фа­ культета МГУ им. М.В. Ломоносова. 3. Кафедра философии МАДИ (технический университет).

Вальяно М. В. Основы философии: Учебник. — М : Издательство «Дело и Сервис», 1999. — 544 с. ISBN 5-8018-0067-0 В учебнике в простой и доступной форме излагаются взгляды основателей философских течений, начиная от первых философ­ ских школ и до нашего времени. Поднимаются актуальные фило­ софские и социокультурные проблемы. Вопросы для повторения, завершающие каждую главу, по­ могут глубже осмыслить и проанализировать материал и, возмож­ но, ответить на «вечные» вопросы: что собой представляет мир, в котором мы живем, и каково наше место в нем? Предназначается студентам и преподавателям вузов, учащимся гимназий, колледжей, лицеев, а также всем интересующимся воп­ росами развития природы, человеческого общества и мышления. Полное или частичное воспроизведение или размножение каким-либо способом настоящего издания допускается только с письменного разреше­ ния Издательства «Дело и Сервис».

I S B N 5-8018-0067-0

© М. В. Вальяно © Издательство «Дело и Сервис»

/

Кто станет отрицать, что Россия переживает ныне один из самых драматических периодов в своей истории. Развал экономи­ ки и государственных структур, обнищание и нравственное оску­ дение, духовная апатия, утрата реальных перспектив и идеалов... Никто не знает, что будет завтра, растет и тревога за будущее. Прав, конечно, Ф. Тютчев: «Чему бы жизнь нас ни учила, а серд­ це верит в чудеса». Сердце, но не разум. Разум же требует иного: по­ нять и объяснить, восстановить «нарушенную связь времен». Это одно из главных, если не главное, условие решения возникших проблем. В так называемые «застойные времена» все было внешне, по крайней мере, проще, ибо на все там были готовые ответы. В них не то чтобы очень верили, и чем настойчивее внушались они, тем верили меньше, но разум спал. Прилагались поистине тита­ нические усилия для того, чтобы отучить человека думать. Сейчас ситуация принципиально иная. Стремительный поток ме­ няющихся как в калейдоскопе событий, очень разных, зачастую про­ тивоположных, требует разностороннего знания, того, что издревле называли мудростью. Возникает острая необходимость пересмотреть жизненные установки, если они уже сложились, в любом случае выработать жизненную опору. Как никогда ранее человек нуждается в ответе на вопрос: как жить в сложившейся ситуации, что делать, как, впрочем, и в ответе на более общие, так называемые «вечные» вопросы: что собой представляет мир, в котором мы живем, каково место человека в этом мире, в чем вообще цель и смысл человечес­ кой жизни, ее ценность. На эти и другие составляющие в целом определенное мировоззрение вопросы и отвечает философия. Древние греки изображали богиню Афину, покровительницу мудрости, с совой, сидящей на плече. Сова, как известно, хорошо видит в сумерках, и, по поверию, тем лучше, чем сумерки гуще. Именно на переломных этапах истории философия (в этом мы сможем убедиться в дальнейшем) достигает вершин пости­ жения мира, что, правда, происходит не всегда. Но в последнем случае философия, не способная подняться на уровень запросов эпохи, лишь оттеняет драму обновления сознания, усиливает ее. Великий немецкий философ И. Кант однажды заметил, что философии научить нельзя. И это действительно так, если иметь I» виду, что вначале должна возникнуть потребность в философс­ ком осмыслении мира, а возникает она далеко не сразу. В этом смысле предлагаемое учебное пособие имеет целью не только дать определенную совокупность культурно-исторических и собствен­ но философских сведений, но и пробудить тот тип мышления, который получил название философского.

Впервые приступающий к изучению философии почти всегда оказывается на распутье, сталкиваясь со своеобразным парадок­ сом: ведь он уже слышал сам термин, возможно, ему известен перевод этого термина с греческого языка — любовь к мудрости, любомудрие, как говорили на Руси. Известно также, что филосо­ фия возникла на заре человеческой цивилизации. Уже это не мо­ жет не рождать уважения к философии. Но почти наверняка каж­ дый из вас сталкивался с употреблением понятия «философия» в весьма ироническом, а то и вовсе уничижительном смысле. За примерами далеко ходить не надо: они встречаются даже в худо­ жественной литературе, драматургии, свидетельствуя, помимо все­ го прочего, о глубине предрассудков к философии и философ­ скому знанию. У известного югославского писателя Б. Нушича есть пьеса с многоговорящим названием: «Доктор философии». Один из ее ге­ роев так прямо и заявляет: «Философия — это когда ты не пони­ маешь то, что я говорю, а я не понимаю то, что ты говоришь». А в романе Н. Островского «Как закалялась сталь» совсем другой герой из другого уже времени высказывается куда как радикаль­ нее: «Философия — это одно пустобрехство и наводка теней. Я, товарищи, этой бузой заниматься не имею никакой охоты».

Имеет смысл задаться вопросом: что породило столь устой­ чивый предрассудок? Но прежде необходимо выяснить: что же такое философия? Обычно подчеркивают, что это наука. Философия и в самом деле имеет выраженные черты научности. Она систематична, ло­ гична, доказательна, хотя эта доказательность особого рода. Фи­ лософию объединяет с наукой четко выраженное стремление к истине. Первоначально между научной деятельностью и философст­ вованием не проводилось никакой грани. Сказать в отношении древнего грека, что ему были известны начала математики и астрономии, как и основы медицины, что он задумывался над тем, как устроен мир и как развивается живая природа, что его волновало все: от устройства государства до тайн человеческой души, как и сказать, что он, древний грек, знал и рассуждал понемногу обо всем, или утверждать, что он философ — это по сути одно и тоже. Но постепенно отдельные науки, развиваясь, приобретали самостоятельное значение и «отпочковывались» от философии, хотя еще долго сохранялась и реально, и в сознании ученых, представлявших конкретную науку, связь между ней и филосо­ фией. Те же теории и открытия Коперника, Галилея и Ньютона рассматривались в XVII — XVIII вв. не только в границах меха­ ники, математики, астрономии, но шире. С их помощью, при опоре на них делались попытки осмыслить гораздо более емкий круг проблем, потенциально — мироздание в целом, все, что интересовало и волновало человека. Философия, другими словами, претендовала на роль своего рода науки наук, а конкретная наука не возражала против тако­ го рода претензий. Показательно: сочинение И. Ньютона по тео­ ретической механике озаглавлено «Математические начала нату­ ральной философии». Но подобное положение не могло продолжаться вечно. По мере развития все более углубляется «разрыв», увеличивается дистанция между конкретными науками и философией. Наука осталась союзницей философии или встала в оппозицию к ней (се дело в том, о какой философии идет речь), но она (наука) обрела-таки самостоятельность. Что же осталось на долю филосо­ фии, что изучает она сегодня? В. Виндельбанд задался даже во­ просом: «Не оказалась ли философия в положении шекспиров-

4

5

Часть I. Философия. Ее становление и развитие от первых философских школ до современности Глава 1.

Что изучает философия? Для чего она нужна человеку?

ского короля Лира, который раздал все свое имущество дочерям и сам был выброшен за ненадобностью?» И хоть нашлись фило­ софы, которые по сути утвердительно ответили на вопрос, жизнь показала: вопрос-то почти риторический. Утвердительный ответ на него противоречит запросам науки. Что изучает любая конкретная наука — та же педагогика, лин­ гвистика или физика? Их иногда называют частными науками за то, что каждая исследует лишь какую-то сторону реального мира в каких-то более или менее частных отношениях. Даже математи­ ка, к услугам которой прибегают многие науки, видит мир в его количественных характеристиках. Качественное многообразие дей­ ствительности математика оставляет как бы в стороне. Науки к тому же постоянно дробятся. Ими охватывается все более узкий спектр действительности. Правда, набирает силу обратный про­ цесс — синтеза отдельных наук. Но главное — сохраняется и даже растет потребность в едином взгляде на мир и законы его разви­ тия. Этот единый взгляд на мир не может быть получен путем механического объединения разнородных данных всех наук. Даже если предположить, что кому-то удалось практически невозмож­ ное и в одной голове уместились все достижения всех частных наук, этот кто-то оказался бы перед необходимостью прежде все­ го упорядочить гигантскую совокупность знаний. Он мучительно нуждался бы в едином, целостном взгляде на мир и законы его развития. Это естественное условие приведения в определенную систему весьма пестрой мозаики сведений, составляющих совре­ менное знание. Такой целостный взгляд на мир всегда давала и дает сегодня именно философия. Правомерна аналогия. Взобравшись на вершину горы, труд­ но рассмотреть отдельные детали того, что находится внизу, зато отчетливо видна картина в целом. Нельзя не заметить — картина мира, предлагаемая филосо­ фией, не статична. Она постоянно развивается, углубляется и обогащается. Возникают разные философские школы и течения. Внешне это может представляться как чуть ли не случайная смена разнообразных и малосвязанных одно с другим учений, при­ мерно так, как изобразил это выдающийся бельгийский поэт Э. Верхарн, восклицавший в мысленном обращении к творцам ве­ ликих философских систем прошлого: Вы — Декарт и Спиноза, Лейбниц, Гегель и Кант. Вы, чья мысль напитала не один фолиант, 6

Где вы черпали мощь ваших логик суровых, Чтоб связать мирозданья основы, Обуздать этот хаос и к единству свести. Вы так гордо показывали пути К превосходной концепции непогрешимой, — Все в ней было так слаженно, полно, едино, Предусмотрено раз навсегда... Но легчайший толчок — и постройка летит в никуда! Каждая великая философия, однако, именно потому и ве­ лика, что представляет собою необходимую ступень в интеллек­ туальном развитии человечества. Не все там безошибочно. Но именно в борьбе мнений, столкновении позиций философ по­ степенно приближается к истине. Нельзя не заметить и другого: в каждой великой философии (именно тем она и значима!) есть вечное, общечеловеческое содержание. Оно передается от эпохи к эпохе как непреходящая ценность. Самое же главное, что здесь следует выделить, состоит в том, что философия как целостная картина мира не сводима к основа­ нию науки, науке в целом. Уже то обстоятельство, что речь идет о едином взгляде на мир, позволяет определить философию как ми­ ровоззрение. Ведь мировоззрение прежде всего предполагает ответ на вопрос: что собой представляет действительность, мир, окру­ жающий человека. Но мировоззрение не сводится к ответу на этот вопрос. Оно не самоцель. В конечном итоге всякое мировоззрение имеет смысл только в связи с ответом на другой вопрос: если мир таков, каким его рисует философ, то как человек должен дейст­ вовать, желая достичь тех или иных целей? В связи с определением философии как мировоззрения следу­ ет сделать, по меньшей мере, три уточнения. Первое. Если на то пошло, религия или мифология тоже ва­ рианты воззрения на мир. Но первая базируется на фантазии и вере, вторая — на фантазии по преимуществу. Философия же зарождается из стремления заменить видение мира, то, которое давали мифология и религия, рациональным, т.е. основанным на разуме. Именно это сближает философию и науку, позволяет рассматривать философское знание как разновидность научного. Но мировоззрение шире науки. В этой связи уточнение второе. Потребность в определенном воззрении на мир, потребность, иначе, в философии, значи­ тельно больше, чем мы думаем. 7

Конечно, есть люди, и их не так уж мало, которые живут и даже преуспевают, хотя они не держали в руках ни одной фило­ софской книги и не могли бы вспомнить имени ни одного фи­ лософа. Но, как ни парадоксально на первый взгляд, и эти люди тоже... философы. Каждый мыслящий человек уже потому, что он мыслит, не может не иметь определенного представления о ми­ ре, не сформировать своего к нему отношения, не сформировать отношения к другим людям; в своем реальном поведении не про­ явить принятие или непринятие тех или иных жизненных норм и ценностей. Другой вопрос, на каком это делается уровне, в каких формах. Философия может быть продуктом самодеятельности, бу­ дучи основана на той информации, которую человек получает в обычной жизни. Но ограниченность и противоречивость подоб­ ной информации, сложность ее интерпретации, узкие рамки лич­ ного опыта делают самостоятельную философию ограниченной и противоречивой. Оказавшись перед необходимостью самоопре­ делиться в этом мире, человек нередко просто теряется. Поистине: какую бы позицию ни занимал человек, над ним властвует философия. Это вновь и вновь ставит вопрос о необхо­ димости овладения высшими достижениями философской мыс­ ли. Оно не только позволяет избежать многих ошибок, облегчить поиски. Обладание четким, поднимающимся на уровень науки мировоззрением позволяет человеку мыслить, выходя далеко за рамки личного опыта, опираясь на ту или иную обоснованную точку зрения. В свою очередь это благотворно влияет на эмоцио­ нальный и творческий климат, в котором человек живет и кото­ рый делается частью его внутренней жизни. В связи с чем — третье уточнение, касающееся характери­ стики философии как мировоззрения. Здесь имеет смысл начать издалека. В одном из мифов Древ­ него Египта повествуется о смерти Осириса и о том, как Исида, его возлюбленная, желая воскресить его, дает Осирису прогло­ тить глаз сокола — Гора. С тех пор глаз появляется на всех свя­ щенных картинах египетской цивилизации, символизируя пер­ вое свойство разумной жизни: смотреть и стремиться познать себя. Далеко не случайно и мудрому Сократу приписывается за­ поведь: «Познай самого" себя!» Как средство самопознания философия перерастает рамки не только собственно науки, но и мировоззрения. Она стано­ вится органической частью культуры личности. Если я смог по­ стичь самого себя, то живу, думаю и действую во многом иначе.

Жизнь явно зависит не только от того, каков окружающий нас мир, но и от того, каковы мы сами, как, насколько верно мы оцениваем себя, свои поступки. Философия — естественная, органическая часть общечелове­ ческой культуры. «Желающим заниматься философией, — сове­ товал древний Плутарх молодым людям, — следует не избегать поэзии, а учиться философствовать уже при изучении поэтиче­ ских произведений». Не только поэзия, художественное произве­ дение до предела насыщено философской мыслью. Великие клас­ сики греческой трагедии Эсхил и Софокл, Данте, Шекспир и Сервантес, Рабле, Гете, Достоевский и Толстой подчас ряубже подходили к пониманию сущности мира и сущности жизни, чем профессиональные философы. Трудно вообще представить писа­ теля, драматурга, поэта, даже посредственного по таланту, кото­ рый не занимал бы той или иной философской позиции и не проводил бы ее в своем творчестве. Даже отрицая значимость фи­ лософских знаний, как писатель, так и человек, далекий от пи­ сательской деятельности, творят свою философию — от против­ ного. Ведь отрицание философии — тоже своего рода философия, подобно тому, как отрицание политики становится своеобраз­ ной политикой. А возьмите живопись, скульптуру или архитектуру. Едва ли не основная в конечном итоге разница между скульптурами Древнего Египта и Древней Греции — это разница в понимании мира и человека в мире. То же можно сказать о различии между полотнами Леонардо да Винчи и Рембрандта или Тициана, хотя эпохи, поро­ дившие их творчество, ближе друг к другу. Но и различие не столь разительно. Даже в музыке, во всяком случае, в наиболее значительных и глубоких музыкальных творениях, очевидна философская подо­ плека. Оратории и фуги Баха, симфонии и сонаты Бетховена, оперы Вагнера или Чайковского — что это в большем или мень­ шем масштабе как ни музыкальное повествование о сущности мира и смысле бытия? Хотелось бы подчеркнуть: рассматривая философию как не­ отъемлемую часть культуры человека и человечества, саму куль­ туру следует понимать не как художественную культуру только, а предельно широко. Она, философия, зримо присутствует в по­ литической и правовой культуре, самым тесным образом связа­ на с нравственностью. Даже религия стремится опереться на фи­ лософию. Другой вопрос, какую и с какой целью.

8

9

Совершенно ясна, наглядна миросозерцательная природа со­ ветского государственного строя. Он возник и приводился в дви­ жение и в целом, и даже в частностях совершенно определенной концепцией — марксизмом, марксистской философией. Конеч­ но, миросозерцание для того, чтобы быть действенным, должно иметь благоприятную питательную почву, экономические, и в более широком плане — социальные условия. Но там, где они есть, возникает и проникает глубоко в сознание та философская

концепция, которая в конечном итоге и подготавливает полити­ ческий переворот. Что касается религии, то хоть она и базируется на слепой вере и в этом противоположна философской мысли, филосо­ фия и религиозная догматика всякий раз выступают в доволь­ но тесном, правда, весьма причудливом переплетении. И это неудивительно. Ведь обе они пытаются решить, хотя и по-раз­ ному, во многом сходные проблемы, прежде всего такие, как смысл бытия, цель человеческого существования. Показатель­ но, что древние греки и римляне называли христианство фи­ лософией. Религия охотно использует философию в своих целях, пыта­ ясь найти в ней дополнительное обоснование и оправдание своих догматов. По сути не было и нет такой религии, такой веры, ко­ торые не искали бы поддержки у философии. Вся культура человечества, таким образом, насквозь пропи­ тана философской мыслью. Философия при этом — сердцевина культуры, ее смысловой стержень, своего рода ключ к ее богат­ ствам. Это, понятно, не универсальная отмычка; каждый раз фи­ лософия отражает (точнее, должна отражать, если она хочет быть действенной) реальные запросы личности, дух и смысл эпохи. Еще Гегель заметил, что «философия — это эпоха, постигнутая в мысли». Но что же такое в конечном итоге философия? Трудно да­ же на основании того, что вы только что узнали о ней, дать однозначный ответ. Философия многопланова, многолика. Это учение об общих принципах бытия и познания, об отношении че­ ловека к миру. Это мировоззрение как обобщенная система взгля­ дов на мир и место в нем человека. Она имеет четко выражен­ ный идеологический подтекст, ибо содержит в себе систему норм и идеалов и способствует формированию новых. Наконец, в са­ мом широком смысле философия должна быть определена как раз­ новидность культуры. Более чем за 2500 лет своего существования философия по­ родила массу школ, направлений. Ее развитие ассоциируется с не одним десятком имен, и то при условии, что взяты имена более крупные, наиболее авторитетные. Как разобраться во всем этом многообразии? Где та нить Ариадны, ухватившись за кото­ рую, можно за внешним многообразием увидеть, а это важно, преемственность в развитии философской мысли?

10

11

В самом деле, политическая и правовая организация обще­ ства насквозь пропитана философской мыслью; особенно яв­ ственно это обстоятельство проявляется в наиболее крупных, глубоких и радикальных политико-правовых решениях и дей­ ствиях, захватывающих целые эпохи, народы, а то и содруже­ ство народов. Масса исторических примеров, как, впрочем, и многочис­ ленные факты современности могли бы проиллюстрировать дан­ ное обстоятельство с исчерпывающей очевидностью. Афины и Спарта в Древней Греции, Римская империя, теократическое государство средних веков, абсолютная монархия, буржуазнодемократическая республика — их сопровождало, а то и пред­ варяло особое мировоззрение. И целью политиков было прове­ дение его в жизнь и защита определенной формы государства или борьба с ним на том этапе, когда сама форма исторически себя исчерпала. Появлялись новые идеи, новое мировоззрение, в рамках которого вновь обосновывалась борьба, но теперь уже за иные цели. Вспомним Великую французскую революцию, которой пред­ шествовали радикальные перемены в мышлении. Образно, но по сути справедливо сказал Дж. Байрон о Руссо, одном из идео­ логов буржуазной революции во Франции: И молнией безумья озаренный, Как пифия на троне золотом, Он стал вещать, и дрогнули короны, И мир таким заполыхал огнем, Что королевства, рушась, гибли в нем. Не так ли было с Францией, веками Униженной, стонавшей под ярмом, Пока не поднял ярой мести знамя Народ, разбуженный Руссо с его друзьями.

Как представляется, известную роль здесь мог бы сыграть так называемый основной вопрос философии. «Великий основной вопрос всякой, в особенности новей­ шей философии, — писал Энгельс, — есть вопрос об отноше­ нии мышления к бытию, духа к природе». Он имеет две стороны. Первая: что первично, изначально — природа или дух, матери­ альное или идеальное? Иногда он формулируется несколько иначе: дух, сознание порождает материю, бытие или наоборот природа, материя, бытие порождает дух, сознание? Философы по-разному отвечают на этот вопрос. Одни из них признают, что первична материя. Она порожда­ ет дух, сознание. Таких философов называют материалистами. И называют так именно потому, что они исходят из принципа: материя изначальна, она лежит в основе всего существующего. Другие же утверждают, что первичны сознание, дух, а материя, природа вторичны, производны от сознания. Таких философов называют идеалистами, потому что они считают: мысль (идея) — вот что лежит в основе всего. Различают объективный и субъективный идеализм. Чтобы понять, что такое объективный идеализм, надо иметь в виду, что объект вообще — это то, что существует вне челове­ ка, независимо от его сознания, то, на что направлена его дея­ тельность. Материализм считает, что вне нас существует мир, который мы можем познавать и познаем, даже преобразуем, но именно он — объективная реальность. Объективный же идеа­ лизм утверждает, что до нас и независимо от нас существует идея (мировой дух, разум как таковой), а мир представляет со­ бой порождение этой идеи. Начало развернутой философии объ­ ективного идеализма положил древнегреческий философ Пла­ тон, а наиболее крупным и авторитетным представителем его в Новое время был немецкий философ Гегель. И о том и о другом подробнее вы узнаете несколько позже. Основателем субъективного идеализма был священник Дж. Беркли, живший в XVIII в. в Англии. Заметим вначале, что субъективное — это то, что свойст­ венно человеку (субъекту). Так вот, Беркли считал, что реален только субъект, его сознание. Мир вне человека существует лишь постольку, поскольку данный конкретный человек непосред­ ственно ощущает, воспринимает его — видит, слышит, осяза­ ет. Получается, что субъект, человек порождает мир. Нет вос­ принимающего мир человека — нет мира. Подобного рода точ12

к а зрения настолько противоречит здравому смыслу, что сам Ьеркли позволял себе здесь оговорку. Призывая на помощь Бо­ ги, он, как мы увидим, когда будем подробнее знакомиться с •той философией, говорил, что всемогущий Господь Бог не позволил бы ему так заблуждаться. Но подобная оговорка не меняла сути философской доктрины; она лишь обнажала ее болевую точку, наиболее уязвимое место, куда и направляли удар противники субъективного идеализма. Таким образом, в зависимости от того, как они отвечали на вопрос: что первично — природа, материя или сознание, дух, философы разделились на материалистов и идеалистов. Естественен вопрос: что порождает материализм и идеализм, системы взглядов, противоположных в своей основе, предопре­ деляя тем самым их борьбу? Вопрос более чем правомерный: ведь раскол философии на два больших лагеря корнями своими уходит в самые начала философского знания. Обычно, говоря о возникновении и развитии материализма, связывают его, с одной стороны, со становлением и укрепле­ нием позиций науки, прежде всего естествознания, с другой, — с повседневной практикой человека, не без основания под­ черкивая, что и то, и другое подтверждает правоту материализ­ ма. Но почему тогда возник, развивался и ныне существует в самых разнообразных вариантах идеализм? Заметим: идеализм имеет свою питающую его почву. Он так­ же определенным образом связан с наукой и старательно, как правило, подчеркивает непротиворечивость повседневному че­ ловеческому опыту, практике. «Тайна» живучести идеализма — в сложности, противоречи­ вости «механизма» познания, в том, как человек познает окру­ жающий мир. Разум способен раскрывать и раскрывает одну тайну приро­ ды за другой, развиваясь при этом по линии все большей и боль­ шей абстракции. Если бы мы могли сравнить язык (а именно он фиксирует человеческую мысль) дикаря и современного человека, что почти наверняка поразило бы нас больше всего? Не бедность одного и богатство другого, а почти полное отсутствие в языке, а значит, и в мышлении дикаря развернутых абстрактных понятий. Один лишь пример. Составители первого словаря коренных жителей Аляски не могли не обратить внимания на то, что у эскимосов до 40 наименований такого понятия, как снег. Снег 13

белый — одно слово, падающий снег — другое, снег, по кото­ рому прошел морж, — третье, но нет слова, обозначающего снег вообще. Не выработало мышление эскимосов такой абст­ ракции. В абстракции фиксируются вещи и наиболее существенные их свойства, но фиксируются в общем виде, в отвлечении от самих предметов. Степень этого отвлечения растет, нить, связывающая понятия с реальностью, их породившей, тоньше и тоньше. Само абстрактное мышление становится все более глубоким и разветв­ ленным. Создается возможность отрыва понятий от действитель­ ности, рождения иллюзии, что они живут чуть ли не самостоя­ тельной жизнью, не менее, а даже более реальной, чем вещи, породившие те или иные понятия. Немаловажно здесь и то обстоятельство, что философия и соб­ ственно философский идеализм возникли после отделения умст­ венного труда от физического. Появились люди, занимавшиеся исключительно умственным трудом. Физический труд стал уде­ лом рабов да ремесленников. В этих условиях не могло не возник­ нуть противопоставления «возвышенного» умственного «низмен­ ному» физическому труду. Умственная деятельность обособилась, породив иллюзию, будто разум вообще имеет первостепенное зна­ чение в противоположность материальной, практической деятель­ ности, «бренной действительности». Одна иллюзия усилила другую, дав жизнь объективному идеа­ лизму. Почва, на которой возникает субъективный идеализм, не­ сколько иная. Что можно сказать об ощущениях, с помощью которых мы познаем такие свойства вещей и предметов, как цвет, запах, вкус? Это — источник всех наших знаний. Представим себе на минуту человека, лишенного по какой-то неведомой причине всех органов чувств. Он не сможет жить, как человек, едва ли сможет существовать вообще именно потому, что лишен каналов, через которые к нам поступают в конечном итоге все сведения о мире. Отправляясь от этого бесспорного факта, субъективные идеа­ листы чрезмерно раздувают его, провозглашая, будто сами ощу­ щения и есть свойства вещей. Вторичное, производное при по­ добной постановке вопроса опять отрывается от своего источни­ ка, превращается в нечто самостоятельное, первичное.

Следует выделить и еще одну особенность мышления, может быть, наиболее существенную при рассмотрении вопроса о том, почему не только возникает, живет, но и развивается идеализм, что придает ему силу в борьбе с материализмом. Давно замечено: идеализм уже потому, что исходит из пер­ вичности сознания, сделал акцент на его активности. А это важ­ ный момент: он многое объясняет и в механике мышления, и в характере деятельности человека; важный вдвойне, если иметь в виду, что материалисты достаточно длительное время недооце­ нивали отмеченную особенность мышления, страдали заметным упрощением, доходя в отдельных случаях до прямой вульгариза­ ции. За это они подвергались обоснованной критике со стороны идеалистов. Мысль, сознание, действительно, активны, в том смысле, что человек вначале мыслит, создает своего рода модель дейст­ вия, а потом действует на основе этой модели. Даже такой воин­ ствующий материалист, как В.И. Ленин, конспектируя труды не менее воинствующего, но идеалиста Гегеля, обратил внимание на один из основополагающих тезисов гегелевской философии: сознание творит мир. Он признал справедливость этого тезиса, правда, в полном соответствии с материалистической, точнее, диалектико-материалистической традицией, интерпретировал его следующим образом: сознание отражает мир, но если он, этот мир, не удовлетворяет человека, тот преобразует, изменяет его. Снимите интерпретацию, вы получите исходный принцип идеа­ листической философии. Подчеркнем еще раз: не только материализм, но и идеализм имеют довольно глубокие корни, кроющиеся прежде всего в ме­ ханизме человеческого познания. Перейдем теперь ко второй стороне так называемого основ­ ного вопроса философии. Обычно его формулируют следующим образом: как относятся наши знания об окружающем мире к са­ мому этому миру или проще: познаваем ли мир? В зависимости от ответа философы тоже разделились. Все ма­ териалисты признают познаваемость мира. Признают ее и объек­ тивные идеалисты. С их точки зрения, мир вторичен, произволен от духа, некой идеи, однако он познаваем. Но есть философы, стоящие на позициях агностицизма (в переводе с греческого: а — не, gnosis — знаю): не знаю, существует ли реально объективный мир, а если существует, то он не познаваем. К агностицизму, как

14

15

увидим позднее, можно прийти с разных философских основа­ ний: от всеобщего скептицизма, как английский мыслитель Д. Юм, или от сознательного ограничения возможности разума, как немецкий философ И. Кант. Сущность агностицизма от этого не меняется. Мало, однако, признать познаваемость мира. В процессе по­ знания люди ставят перед собой определенные цели, вьщвигают те или иные задачи. Важно при этом найти правильные пути к цели, эффективные приемы решения задач. Нужен метод (в пере­ воде с греческого означает: путь к чему-либо). Понятно, что метод обусловлен самой природой явлений, присущими им закономерностями. Методом спектрального ана­ лиза, например, изучают химический состав звезд. Свои спе­ цифические методы имеются в физике, химии, биологии. Для изучения социально-экономических явлений вырабатываются опять же свои методы, мало, а то и вовсе не применимые в других науках. Философский метод изучения, очевидно, тоже должен соот­ ветствовать объекту изучения; отражая тот факт, что философия обобщает достижения различных наук и общечеловеческой прак­ тики, он должен быть ключом к пониманию не каких-то отдель­ ных областей действительности, а действительности в целом. В философии известны два метода познания — диалектика и метафизика. Слова эти тоже греческого происхождения. В древности диалектикой называлось умение вести спор, до­ биваясь победы путем выявления и преодоления противоречий в высказываниях противника. Позднее этим термином стали обо­ значать метод познания действительности, метод, который рас­ сматривает явления мира как не только взаимосвязанные, но и находящиеся в постоянном развитии, изменении. Что касается метафизики, то она признает развитие, но ка­ кое? Чисто количественное, по принципу: больше — меньше. В этом случае мир предстает перед нами как простое повторение, как нечто по сути неизменное, раз навсегда данное. Практически все древние были наивными, стихийными диа­ лектиками. Рассматривая мир в целом, еще не расчленяя его в рамках отдельных наук, они принимали как что-то само собой разумеющееся качественное многообразие мира, взаимопереход одного качества в другое. Уже ранние мыслители древности, та16

кие, как Гераклит, вполне диалектически рассуждали об источ­ нике развития; они видели его в борьбе противоположных начал, скрытых в самом предмете, явлении. Естественный процесс «отпочкования» от философии таких наук, как механика, математика, при сохранении тесной связи между этими науками и философией, привел в XVII — XVIII вв. к тому, что возобладала метафизическая картина мира. И это впол­ не объяснимо. Что можно было зафиксировать с позиций наибо­ лее развитых тогда наук, т.е. той же механики и математики? Только внешнее, механическое движение и количественный рост или уменьшение. Однако мысль именно о диалектическом развитии пробивала и пробила себе дорогу. Наука и философия вернулись к трактовке развития как процесса, в основе которого — борьба противопо­ ложных начал, а его результатом оказывается неизбежное умира­ ние старого, рождение нового, более жизнеспособного, а зна­ чит, и более прогрессивного. Метафизичностью больше «грешил» материализм, но не вся­ кий, а лишь тот, что был распространен именно в XVII-XVIII вв. Его сменило учение, получившее название диалектического мате­ риализма. Но подробнее о становлении и развитии философии, об исторических формах материализма и идеализма вы узнаете из следующих глав. Вопросы для повторения 1. Что такое философия? Для чего необходимо ее изучение? 2. Материализм и идеализм. Кто прав в споре материали­ стов с идеалистами? (Ответ обосновать). 3. Познаваем ли мир? Как философы отвечают на этот во­ прос? 4. Проблема метода в философии. В чем сущность диалекти­ ки и метафизики?

Ниже приводятся отрывки из работ известных мыслителей XX столетия Рассела и Шестова. Обратите внимание на то, как Б. Рассел трактует предмет фи­ лософии. Согласны ли вы с подобного рода постановкой вопроса? 17

Г " * '

" " - : г.:

м.етятут

Вчитайтесь в приводимую английским философом систему аргу­ ментов, подумайте, к какому выводу о будущем философии хо­ тел бы подтолкнуть вас автор? А что говорит о том, что изучает философия, Л. Шестов/ Ьсть ли, а если есть, то в чем точки соприкосновения в позициях английского и русского мыслителей? «Философия» — слово, которое употребляется во многих смыс­ лах более или менее широких или узких. Я предлагаю употреблять это слово в самом широком смысле, который и попытаюсь теперь объяснить. Философия, как я буду понимать это слово, является чем-то промежуточным между теологией1 и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым; но подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Все точное знание, по моему мнению, принадлежит к науке; все догмы, поскольку они превышают точное знание, принадлежат к теоло­ гии Но между теологией и наукой имеется Ничья Земля, подвер­ гающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть филосо­ фия Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спеку­ лятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить а самоуверенные ответы теологов более не кажутся столь уж убе­ дительными, как в предшествующие столетия. Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя' Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способно­ стями " Имеет ли вселенная какое-либо единство или цель? Разви­ вается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Действи­ тельно ли существуют законы природы или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному, - крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащимся на маленькой вто­ ростепенной планете? Или же человек является тем, чем он пред­ ставлялся Гамлету? А может быть, он является и тем и другим одновременно? Существует ли возвышенный и низменный образы

1

Теология - учение о боге и догмах религии; богословие.

18

жизни или же все образы жизни являются только тщетой ? Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то, что представляется таковой, — просто максимально рафиниро­ ванная глупость? На такие вопросы нельзя найти ответа в лабо­ ратории. Теологи претендовали на то, чтобы дать на эти вопросы ответы и притом весьма определенные, но самая определенность их ответов заставляет современные умы относиться к ним с по­ дозрением. Исследовать эти вопросы, если не отвечать на них, — дело философии. К чему тогда, можете вы спросить, тратить время на подоб­ ные неразрешимые вопросы? На это можно ответить и с точки зрения историка и с точки зрения личности, стоящей перед ужасом космического одиночества... С того времени, как люди стали способны к свободному раз­ мышлению, их действия в бесчисленных важных аспектах оказа­ лись в зависимости от их теорий относительно природы мира и человеческой жизни и от их теорий о том, что такое добро и что такое зло. Это так же верно относительно настоящего вре­ мени, как и относительно прошлого. Чтобы понять эпоху или нацию, мы должны понять ее философию, а чтобы понять ее фи­ лософию, мы должны сами в некоторой степени быть философа­ ми. Здесь налицо взаимная обусловленность: обстоятельства жиз­ ни людей во многом определяют их философию, но и, наоборот, их философия во многом определяет эти обстоятельства. Это взаимодействие, имевшее место в течение веков, будет предме­ том последующего изложения. Однако возможен и ответ, который является ответом скорее с точки зрения личности. Наука учит нас, что мы способны позна­ вать, но то, что мы способны познавать, ограничено, и если мы шбудем, как много лежит за этими границами, то утратим вос­ приимчивость ко многим очень важным вещам. Теология, с другой стороны, вводит догматическую веру в то, что мы обладаем зна­ ниями там, где фактически мы невежественны, и тем самым поро­ ждает некоторого рода дерзкое неуважение к Вселенной. Неуверен­ ность перед лицом живых надежд и страхов мучительна, но она должна сохраняться, если мы хотим жить без поддержки утешаю­ щих басен. Нехорошо и то и другое: забывать задаваемые филосо19

фией вопросы и убеждать себя, что нашли мы бесспорные ответы на них. Учить тому, как жить без уверенности и в то же время не быть парализованным нерешительностью, — это, пожалуй, глав­ ное, что может сделать философия в наш век для тех, кто занима­ ется ею». Б. Рассел «В философии много раз ставились и разрешались так называе­ мые последние вопросы: существует ли Бог, существует ли душа, и если существует, то смертна она или бессмертна, свободна ли воля и т.д. Как будто бы вопросы законные и как будто предлагаемые на них ответы, положительные или отрицательные, вполне приемле­ мы. И как будто бы уклониться от такой постановки вопросов — если не невозможно, то, по крайней мере, бессмысленно. Так ли это ? Мне представляется, что достаточно спросить человека: есть ли £ог? _ для того, чтобы совершенно лишить его возможности дать какой бы то ни было ответ на этот вопрос... Есть такие истины, которые можно увидеть, но которые нельзя показывать. И это не только истины о Боге или бессмертии души. Есть еще много истин такого же порядка. Я не хочу сказать, что о них нельзя говорить. Можно говорить и очень хорошо говорить. Но именно тогда, когда о них не спрашивают. Как это ни странно — они боятся вопросов. Поэтому их нельзя показывать, демонстрировать, т.е. делать та­ кими, чтобы они были очевидными и по первому требованию явля­ лись на зов. По своей природе они не могут или не хотят быть очевидными. При них всегда есть шапка — невидимка: как только к ним подкрадываются, чтобы изловить их, они тотчас покрывают­ ся шапкой и пропадают из виду». Л. Шестов

20

Глава 2.

Возникновение цивилизации. Рождение и основные этапы развития философии Древней Греции В истории человечества не так уж много столь удивительных и трудных для объяснения моментов, как возникновение цивилиза­ ции. Но удивление и трудности — в значительной мере результат того, что мы слишком мало знаем об этом периоде человеческой истории, опираясь лишь на более или менее стройные гипотезы да немногие факты. Ведь одновременно налицо ряд очевидных совпа­ дений и закономерностей. Цивилизация складывается к середине первого тысячелетия до н.э. практически одновременно в таких своих очагах, как древ­ няя Индия, древний Китай и Греция. Можно вспомнить по этому поводу Вавилон, древний Египет. Многое из того, что создает цивилизацию, возникло даже раньше. Прежде всего, это рабство. Как бы к нему ни относились, именно рабовладение обусловило скачок в развитии материального произ­ водства и появление относительно большой прослойки людей, при­ вилегией которых стала мыслительная деятельность. Уже жрецы имели определенную сумму знаний о природе, пред­ ставления о человеке, приобретенные на основе многовекового опыта. Достаточно назвать в этой связи египетскую астрономию, кален­ дарь, основанный на наблюдениях за движением Луны, Солнца и звезд, начала математики, известные как в Египте, так и в Вави­ лоне. Но то были знания, которыми обладал весьма ограниченный круг лиц, «посвященных». К тому же имевшиеся в распоряжении жрецов знания были как бы вплетены в религиозные представле­ ния, мистику, им служили, им подчинялись. Цивилизация дала мощный толчок развитию человеческого ин­ теллекта в ином направлении. Именно в ее лоне возникла наука и собственно философия. Не сразу им удалось оторваться от религии и мифологии, но важно то, что философское знание развивалось в сторону все большей независимости, самостоятельности. Это можно проследить уже на древнеиндийской философии, главным источником которой долгое время оставались Веды — своего рода сборники гимнов в честь богов. Все ведические тек21

сты считались божественным откровением и были напрямую свя­ заны с определенным ритуалом. Но незыблемость авторитета жре­ цов безусловность предписываемого ими ритуала постепенно размывались. На первый план вышло осмысление предписании Вед чисто философские вопросы: «Откуда мы пришли, где живем'и куда движемся... по чьему велению существуем мы здесь то в страданиях, то в удовольствиях? Будут ли этому причиной вре­ мя или природа, или необходимость, или случайность, или... вер­ ховный дух?». Древнекитайская и древнегреческая философии тоже начина­ ются с разложения мифа, этой причудливой амальгамы мистициз­ ма с гениальными интуитивными догадками о природе и о челове­ ке Кульминация процесса разложения мифа — эпос. Вспомним героический эпос Гомера, первый выдающийся продукт эллинской цивилизации. По форме это классический миф, но как он по сути далек от той же религии... Боги Гомера вполне человечны. Чем они отли­ чаются от людей? Только тем, что бессмертны да обладают сверх­ человеческими способностями. В моральном же отношении им нельзя отдать никакого предпочтения перед человеком. Греческий гений дал миру и другой вариант эпоса. Его ино­ гда называют дидактическим и связывают с именем Гесиода. В «Трудах и днях» Гесиод изображает прежде всего людей, человеческое общество, четыре стадии его развития, четыре ве­ ка- золотой, серебряный, медный, железный. Причины гибели людей золотого века неизвестны; серебряный пришел к концу, «поскольку люди почестей не воздавали блаженным богам», а люди медного века погибли в междоусобной борьбе. Четвертый, железный век, - это век забот и раздоров, зависти и насилия. СйчМиф - фантазия, но одновременно первая попытка дать объ­ яснение: почему, в силу каких причин, под влиянием чего и из чего возникло все сущее. Религиозный миф предполагает один от­ вет на вопрос: все от бога. И ответ может не расшифровываться. Миф Гомера или Гесиода иной. Это и фантазия и начала знания о географии, истории, медицине и многом ином. Так, в «Илиаде» и «Одиссее» только один раз упоминается магическая формула для остановки кровотечения; во всех остальных случаях даются впол­ не рациональные рецепты лечения ран. Топографическое описа­ ние Гомером Трои, а это требует немалых знаний и искусства, позволило немецкому исследователю Шлиману обнаружить ее. Тех­ нология изготовления плуга, описанная в гесиодовских «Трудах 22

и днях», по сути не отличается от той, которая использовалась примерно 150 лет назад на Руси. Из подобной мифологии и выросло первоначальное фило­ софствование, но оно переросло миф и ушло от него, хотя и не сразу. Первые философы выглядят титанами, которые пролагают путь принципиально иному способу мышления. Прежде всего они де­ лают шаг по изъятию божества из объяснения природы вещей и процессов, закладывая основы науки. Образно, но по сути верно высказался о древнегреческих мыслителях Ф.Ницше, заметив, что «эти философы искали лишь более светлого солнца; мир казался им недостаточно чистым, недостаточно сияющим. Они искали этого света в своем познании, в том, что каждый из них называл своей «истиной». Ф.Ницше замечал: «В ту пору познание еще сия­ ло ярче, чем теперь; оно было еще молодо и ничего не знало о трудностях и опасностях своих путей; оно могло тогда еще наде­ яться одним прыжком достигнуть средоточия всего бытия и, ис­ ходя из него, разрешить загадку мира». ^Обычно подчеркивается, что научное знание в его началах заимствуется древними греками с Ближнего Востока. Прежде всего это начала математики. Но там они носили ярко выраженный прикладной характер (использовались для измерения площадей, определения расстояний, высоты, длины, объема и т.п.) и сво­ дились обычно к совокупности приемов, по которым следует про­ изводить вычисления. Они по сути не доказывались. Новое, что внесли в математику греки и что подняло ее на гораздо более высокий уровень, — это теоретическая математика, в основе ко­ торой лежало изучение закономерностей, по которым развивает­ ся мир. То же, с оговорками или без них, можно сказать о других областях знания, интересовавших мыслителей древней Греции. Начала науки, как отмечалось уже в первой главе, имели тенден­ цию сливаться с философией, развиваться в одном русле. (1 О первых древнегреческих философах известно очень мало, так мало, что подчас невозможно сказать, где факты, а где вы­ мысел. Точных сведений практически нет. Все или почти все сви­ детельства приводятся с оговорками. Неизвестно, скажем, ко­ гда тот или иной мыслитель родился или умер, действительно ли сделал все те открытия, которые ему приписывают. Но бес­ спорно, что кто-то, скорее всего тот, который в связи с этими открытиями упоминается, именно в это время совершил их и пытался представить соответствующие доказательства. 23

В любом учебнике по философии, там, где говорится о воз­ никновении ее в древней Греции, первым упоминается имя Фалеса, одного из семи древнегреческих мудрецов. Каждый из них прославился по меньшей мере одним особо мудрым высказыва­ нием. То, что принадлежит Фалесу, звучит: вода есть наилуч­ шее, т.е. все происходит из воды. Это часто обескураживает того, кто лишь приступает к изу­ чению философии. Но есть ли для этого основания? Прошлое и мыслителей прошлого можно понять, оценить их действительную значимость, лишь применяя две группы крите­ риев. Одна должна базироваться на том, что сказал тот или иной мыслитель по сравнению с нами. Однако гораздо важнее по от­ ношению к прошлому другая группа критериев. В их основе — что сказал мыслитель по сравнению со своими предшественни­ ками. А здесь Фалес по-настоящему велик. Задавшись вопросом, откуда все возникает и куда возвраща­ ется, он пытался представить себе начало мира, объяснить, из чего тот произошел, на какой основе развивается. Первооснова всего существующего, по Фалесу, — вода. Когда она испаряется, образуется воздух; когда с ней происходят изме­ нения в противоположном направлении — земля и даже камень. Смысл и связь различных качественных состояний многообраз­ ного мира — вот что выходит на первый план. Фалес не отрицает богов, но, пытаясь понять и объяснить мир, он не прибегает к их помощи. А это потрясающе смело по тем временам. И пусть его идея наивна, звучит еще как вдохно­ вение. Иначе, однако, и быть,не могло. Знание примитивно, фактов слишком мало. Отсюда — практически ничем не дока­ занные допущения, но одновременно уверенность, что мир, окружающий нас, можно познать. В этом, собственно, и состоит основная заслуга мыслителя. Самой постановкой вопроса Фалес будит человеческую мысль, толкает ее вперед. Интересная особенность взглядов первого известного древ­ негреческого мыслителя (в той или иной степени она будет ха­ рактеризовать всю дальнейшую философию древней Греции): Фа­ лес стремится все самые разнообразные знания связать в еди­ ное представление о м-ире и проявляет при этом страстную по­ следовательность. Однажды принятая точка зрения, убеждение, к примеру, что вода есть наилучшее, доводится до логического конца. Оно не знает ограничений и исключений. Срабатывает та же самая причина — ограниченность материала для размышле24

ния. На этом пути возможны гениальные догадки и озарения, но нередки и ситуации, когда мысль оказывается на грани и даже за пределами здравого смысла. И все же. Существует предание: однажды рыбаки вытащили из воды вместо рыбы золотой треножник. Удивительный улов тут же вызвал жаркий спор, и, чтобы избежать потасовки, решено было обратиться к дельфийскому оракулу (прорицателю) за советом. Ответ был таков: «Отдать тому, кто в мудрости первый». Треножник отпра­ вили Фалесу. Милетский мыслитель, столь же скромный, сколь и мудрый, отослал его другому мыслителю, тот — третьему. Наконец треножник вновь оказался в Милете у Фалеса. По другим свидетель­ ствам, мудрейшему из мудрых предназначался кубок царя Креза. Лучшим свидетельством, позволяющим определить время жиз­ ни Фалеса, является то, что он прославился предсказанием сол­ нечного затмения, которое произошло в 585 г. до н.э. Говорят, что Фалес бывал в Египте и обучался там геометрии, причем открыл общий способ измерения высоты любого предмета, чем привел в изумление самих египтян. Ему приписываются многие другие открытия в геометрии, но, возможно, ошибочно. О Фалесе вообще известно слишком мало достоверного, что не позволяет сколько-нибудь полно восстановить его учение. О его последователях в Милете известно чуть больше. Логично пред­ положить, что кое-что, содержащееся в их учениях, перешло к ним от Фалеса. Но, прежде чем говорить об учениках Фалеса, заметим, что вместе с учителем они положили начало первой философской школе в древней Греции — Милетской школе. Второй, после Фалеса, крупный ее представитель — Анаксимандр. В ряде моментов он более интересен и оригинален, чем его учитель. Анаксимандр — автор едва ли не первого философского со­ чинения «О природе». От него до нас дошло лишь несколько слов и ни одного законченного предложения. Но, несмотря на край­ нюю скудость сведений, мы знаем кое-что из того, чему учил этот древнегреческий философ. Он утверждал, в частности, что все вещи произошли из еди­ ной, первичной субстанции2, но это не вода, как думал Фалес, и не какая-либо иная известная нам субстанция. Он называл ее

'Субстанция — принятый философский термин для обозначения первоосновы, сущности вещей и явлений 25

«апейрон», подчеркивая, что первооснова мира «апейрон» — не­ что неопределенное, но он бесконечен, вечен, т.е. существует как бы вне времени, — несотворим и неуничтожим, «объемлет все миры», ибо Анаксимандр считал наш мир лишь одним из многих. Первосубстанция способна переходить в различные из­ вестные нам состояния, тот же воздух, воду, землю, а те — друг в друга. Апейрон — весьма отвлеченное понятие, и может возникнуть естественный вопрос, что породило его уже на заре философской мысли? Совсем недалеко до идеи атома, столь же умозрительной, правда, как и идея «апейрона». До мысли об «апейроне» Анаксимандр пришел, поставив, видимо, под сомнение идею Фалеса о воде как первооснове ми­ ра. Раз есть различие стихий, то какое у нас основание предпо­ читать одну из них? Потом будут и воздух, и огонь, и комбина­ ция начал. Но останется тот же вопрос: ведь ни у одной из них нет преимущества. И хотя после героического прорыва мысли к «апейрону» на целые века еще сохранится в умах философов стремление апел­ лировать к определенному качественному первоначалу там, где они будут пытаться ответить на вопрос: что лежит в основе ми­ ра, идея «апейрона» уже не умрет. Еще более жизненной кажется мысль Анаксимандра о том, что первоначало не погибает. Эта мысль пройдет через всю древнегреческую философию. Именно в этом пункте обнажится конфликт философии с ре­ лигией — не столько в том плане, что «они (первые философы), пожалуй, толковали о материи» (Аристотель), а в том, прежде всего, что первоначало, в какой бы форме оно ни выступало, вечно, несотворимо. Анаксимандр попытался на медной доске нарисовать карти­ ну известной древним грекам части мира. Он написал книгу о космологии, из которой до нас дошло несколько фрагментов. Среди них — предположение о форме Земли; весьма смелое, ес­ ли иметь в виду, что не было еще, понятно, никаких опытных данных, допущение, касающееся размеров небесных светил. Солнце, полагал Анаксимандр, равно Земле. Он же утверждал, что Солнце больше Земли в 27 или 28 раз. Луна — плоский диск в 19 раз больше Земли. Впервые в истории Анаксимандр высказал идею эволюции, полагая, что человек, подобно другим живым существам, про­ изошел от рыб. 26

Анаксимен, расцвет деятельности которого, скорее всего, пред­ шествовал 494 г. до н.э., — последний крупный представитель Милетской школы. По всей видимости, он хотел встать между Фалесом и Анаксимандром в решении основного для всех их вопроса о первоос­ нове мира. Анаксимен не решился или не захотел развивать да­ лее идею Анаксимандра, но показательно, что из всех вещест­ венных первоначал он выбирает самое нейтральное — воздух. Даже душа у него состоит из воздуха. Мир, каким мы его знаем, образовался, по Анаксимену, путем разрежения и сгущения первоначальной субстанции — воздуха. При разрежении он переходит в огонь, при сгущении становится водой и землей. Из огня состоят и звезды. Мы не ощущаем их тепла, т.к. они очень далеки от нас. Анаксимен вызывал в древности большее восхищение, чем Анак­ симандр, хотя нам нелегко понять, почему. Но вообще и это об­ стоятельство нельзя не выделить, не подчеркнуть, и Фалес, и Анак­ симандр, и Анаксимен — Милетская школа — важны и интересны не столько своими достижениями, гениальными догадками, сколь­ ко своими исканиями. Ведь они были первыми. И если даже реше­ ния, к которым приходили мыслители из Милета, не удовлетворя­ ли философов более позднего времени, и те и другие решали во многом сходные проблемы. Но уже была основа, исходные пози­ ции, позволявшие идти дальше в поисках более глубоких и убеди­ тельных ответов. Эта мысль формулируется некоторыми авторитетными иссле­ дователями древней философии даже более радикально. Так, Д. Томпсон полагает, что споры о том, в какой мере мы обязаны ранним греческим философам, всегда остаются неразрешенны­ ми, т.к. вопрос понимается неправильно. Действительная суть про­ блемы, по мнению Томпсона, не в том, что древние греки пред­ восхитили результаты современной науки, а в том, что «совре­ менные ученые добились успеха в восстановлении некоторых ко­ ренных, но забытых истин, и прочно обосновали их на базе экс­ периментального доказательства». В отношении, по крайней мере, некоторых истин и такая постановка вопроса не кажется чрез­ мерной. Одним из продолжателей традиций Милетской школы был Гераклит из Эфеса. Расцвет его жизни и деятельности приходится примерно на 500 г. до н. э. Он родился и жил после знаменитого Пифагора. Но мы говорим о Гераклите в данном разделе, нару27

шая хронологию, именно потому, что хотим проследить, во что выливается учение, истоки которого — в Милете. Уже в древности Гераклит был назван Темным, т.е. он был понятен в своих высказываниях далеко не всем, хотя и пользо­ вался известностью благодаря своему учению, что все в мире находится в состоянии постоянного изменения. В основе мира у него — огонь3. «Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим». Все древние греки, что уже отмечалось в предыдущей главе, — наивные диалектики, но первым, кто сумел это выразить развер­ нуто и образно, был Гераклит. Время уничтожило сочинения Гераклита, как, впрочем, и труды многих других философов, не только предшественников, но и мыслителей, появившихся позднее. Остались лишь фрагменты, по сути — цитаты. Приводит, к примеру, Аристотель высказыва­ ния того же Гераклита. Мы собираем их воедино, систематизируем, пытаясь по осколкам, кусочкам разбитого составить представления об учении в целом. Философы древней Греции писали, как свидетельствуют до­ шедшие до нас источники, очень много. Но сохранились подчас лишь наименования отдельных трудов. Самая обширная группа дошедших до нас фрагментов из Гераклита посвящена противо­ речиям. Они — источник изменения, развития. «Война (борьба противоположных начал — сказали бы мы) есть отец всего и мать всего; одним она определила быть богами, другим — людьми; одних она сделала рабами, других — свобод­ ными». И еще: «Гомер был не прав, молясь, чтобы борьба исчез­ ла с лица земли; ибо если бы его молитва исполнилась, все вещи погибли бы». «Все течет, все меняется»... Хотя этой фразы нет среди под­ линных фрагментов Гераклита, ее издавна приписывают именно ему. «В одну и ту же реку нельзя войти дважды»; «на входящего в

3

Само по себе это, казалось бы, малооригинально. Какая разница, что положить в основу: воду, воздух или огонь. Все стихии, все состояния видимого мира из огня: «Огонь живет земли смертью, и воздух живет огня смертью, земля — воды смертью».

28

одну и ту же реку текут все новые и новые воды», — так звучат его собственные слова. Подчеркнем. Гераклит — не апологет изменчивости как тако­ вой; он — диалектик. Даже жизнь и смерть, эти естественные противоположно­ сти, взаимообусловлены по Гераклиту: «Бессмертные — смерт­ ны, смертные — бессмертны; смертью друг друга они живут, жиз­ нью друг друга они умирают». Нелегко, понятно, по отдельным афоризмам-фрагментам по­ лучить целостное представление о мыслителе. Представьте на ми­ нуту, что будут и что смогут сказать потомки через две с поло­ виной тысячи лет о любом из современных философов, если предположить, что сохраняться от него лишь произвольно из­ бранные цитаты. И все же. И Платон, и Аристотель (а их труды — основной источник, позволяющий восстановить основные положения уче­ ния Гераклита) соглашаются: мыслитель из Эфеса учил, что «нет ничего вечного, все становится» (Платон). «Нет ничего прочно­ го» (Аристотель). Еще одна сторона учения Гераклита: он постоянно подчер­ кивает относительность суждений, оценок. Идея относительности — важная сторона, момент диалектики. «И добро и зло (одно)». «Мудрейший из людей по сравнению с богом покажется обезьяной». «Прекраснейшая обезьяна отвратительна по сравнению с че­ ловеческим родом». «Ослы золоту предпочли бы солому». Традиция изображает Гераклита человеком, не обладавшим добродушным характером и бывшим далеко не демократом. Относительно своих сограждан он говорит: «Правильно по­ ступили бы эфесцы, если бы все они, сколько ни есть возмужа­ лых, повесили друг друга и оставили город для несовершенно­ летних, — они, изгнавшие Гермодора, мужа наилучшего среди них...». Гераклит невысоко, если не сказать более, отозвался обо всех известных своих предшественниках: «Гомер заслуживает то­ го, чтобы быть изгнанным из общественных мест и быть высе­ ченным розгами». «Никто из тех, чьи учения я слышал, не до­ шел до признания, что мудрое от всего отлично». «Многознание не научает быть умным, иначе оно научило бы Гесиода и Пифа­ гора, а также Ксенофана и Гекатея». Единственным исключени29

ем из этого приговора был Тевтам, говоря о котором, Гераклит замечает, что его учение было лучше, чем у других Если M J попытаемся найти причину не то чтобы восхваГния, но боле" высокой оценки, то найдем ее в высказывании Тевтама- «Многие — плохи». Может возникнуть вопрос, зачем столь подробно говорить о далеко не лучшем, что есть у Гераклита? Мы к тому же не знаем даже, насколько это соответствует истине. В конце концов хотя древние греки выработали и обосновали небезынтересный'жиз­ ненный принцип «золотой середины», призывая к умеренности во всем, принцип, норма эта оставалась во многом умозритель­ ной. Греки были живыми людьми, мало сдержанными как в сво­ их поступках, так и высказываниях. Но не это главное Даже в последних из приведенных фрагментов Гераклита без труда обнаруживаются очень интересные мысли. Хотя бы- «Многознание не научает уму». В направлении, во многом противоположном традициям Ми­ летской школы, пошел Пифагор. По мнению Б. Рассела, и так думает не только он, в интелк о г я Т Г Г М ° Т Н 0 Ш е н и и э т о °Д ИН из самых значительных людей когда-либо живших на земле. Уроженец острова Самоса (его акме4 - 532 г до н э ) Пое следуемый недругами, он оказался в конечном итоге в Крото­ не, греческом городе южной Италии, где основал весьма жиз­ неспособное сообщество - политический союз, религиозное братство, философскую и научную школу одновременно По преданию, Пифагор, перебравшись в Италию, пленил там своими речами более двух тысяч человек так, что никто из Т ™ ^ е Р Н У Л С Я Д ° М О Й ' Н ° ' У С Т Р ° И В в м е с т е с Д ет ьми и женами весьма большую школу, они поселились в той части Италии ко­ торая многими зовется Великой Грецией, а указанные Пифаго­ ром законы и предписания подобно божественным заповедям не преступали ни в чем. Имущество они сделали общим, а Пифагора причислили к богам. «Сам сказал», - эти слова пифагорейцы произносили всякий раз, когда кто-нибудь сомневался в истин­ ности их взглядов. То, чему учил их Пифагор, с одной стороны, внешне очень похоже на элементарную религию, в основе которой - набор « Чисто греческое понятое, означающее физическую и творческую зрелость. 30

довольно примитивных табу (запретов), учение о переселении душ и культ самого Пифагора. Вот примеры табу, которыми руководствовались члены пи­ фагорейского братства: — Воздерживайся от употребления в пищу бобов. — Не ходи по большой дороге. — Вынимая горшок из огня, не оставляй следа его на золе, но помешай золу... Что касается учения о переселении душ и культа основателя братства, то, по преданию, Пифагор сам говорил, что был сы­ ном Аполлона (или Гермеса). Его душа многократно перевопло­ щалась, и он помнил о прежних воплощениях души, помнил ранение во время осады Трои Менелаем, был Пирром и нако­ нец родился Пифагором. А вот что он говорил почти наверняка: «Есть три вида разум­ ного — во-первых, бог, во-вторых, человек и, в-третьих, по­ добные Пифагору». Интересно, что все открытия, сделанные пифагорейцами (брат­ ство намного пережило своего создателя), приписывались Пифаго­ ру, иногда даже его жене и дочерям, ибо предполагалось, что душа человека после смерти может переселиться даже в тело животного (все зависит от того, каким был человек в своей предыдущей жиз­ ни), но душа Пифагора продолжает жить в телах наиболее талант­ ливых его последователей. // Однако даже эту мистйлески окрашенную сторону пифаго­ рейского учения не следует упрощать. Соблюдению табу при­ давался, как правило, нравственный смысл. Так, «не пересту­ пай через перекладину» означало: не нарушай границ справед­ ливости. Пифагорейцы были убеждены: каждый должен нести ответственность за свои поступки. Они постоянно задавались во­ просом, подводя итог: «Что преступил я? Что натворил? Какого не выполнил долга?» Длительное время учение сохранялось едва ли не в тайне от недостойных. Некто Гиппас, по преданию, поплатился за раз­ глашение его. Гиппаса столь возненавидели, что не только изгнали из братства, но даже соорудили ему могилу, как будто некогда бывший их товарищ в самом деле ушел из земной жизни. Излишняя таинственность, окружавшая пифагорейцев, воз­ можно, была следствием того, что они объединились не только как своего рода религиозная секта, но и политический союз. Возможно, однако, причина глубже. Пифагореизм — это одна 31

из первых попыток создать аристократию духа, отобрать и объе­ динить немногих достойных. Что касается политики, то, насколько известно, Пифагор не занимал никаких общественных постов. Во все вмешался случай. Около 510 г. до н.э. демагог (в буквальном переводе с греческого: народный вождь), возглавлявший тогда демократию в Сибарисе, изгнал из города 500 богатейших граждан, а когда они укрылись в Кротоне, потребовал выдать беглецов; Пифагор и пифагорейцы настояли на войне в их защиту. Войско сибаритов было разгром­ лено. На какое-то время инициаторы победоносной войны при­ обрели политическое господство. Но в конце века Пифагор поки­ нул Кротон, что само по себе уже свидетельствовало о падении его популярности. Вскоре и сторонники Пифагора вынуждены были бежать из города, подвергшись жестоким гонениям. Однако пифагореизм, как учение, выжил. В нем лишь смес­ тились акценты. Почти не вмешиваясь в политику, пифагорейцы продолжали учить, отстаивая и определенные политические нормы. Так, они требовали «держаться отцовских обычаев и за­ конов, даже если они хуже других. Ибо вовсе даже не полезно и не спасительно легкомысленно отступаться от существующих законов и склоняться к нововведениям». Но в пифагореизме, чем далее, тем заметнее, развивается по преимуществу то, что следовало бы назвать философскими и науч­ ными взглядами. В учении Пифагора и его последователей вообще довольно четко различаются две части. Одна нравственная и религиозно-ми­ стическая (о ней, собственно, и шла речь). Другая — научно-фило­ софская. Примером последней может служить знаменитая теорема. Да и в целом математика слишком многим обязана Пифагору и пифагорейцам. Именно пифагорейцы едва ли не первыми при­ менили выводы математики к другим областям знания, подчас весьма далеким от математики, — к музыке, например. Они пы­ тались найти там законы гармонии. Математикой пронизано и философское учение Пифагора. Основополагающее его положение: «все вещи суть числа». Если это положение трактовать буквально, то оно имеет мало смысла. Но что понимал под ним Пифагор? Он открыл, что число имеет большое значение, именно в нем ключ к тайнам гармонии. Мы до сих пор говорим: гармоническое целое, гармоническая про­ фессия. 32

Древние греки страстно искали гармонию в мире. Не удиви­ тельно, что Пифагор с его культом математики, пытаясь сделать еще шаг по этому пути, пришел к выводу, что число лежит в основе мира. В целом учение Пифагора ориентировано на уход от реаль­ ности. Видимый мир ложен и иллюзорен. Будничный опыт и основанное на нем чувственное знание несостоятельны. Мысль — выше чувства. Если чувственный мир не укладывается в гра­ ницах математики, тем хуже для чувственного мира. Нашу жизнь, по Пифагору, можно сравнить с Олимпийски­ ми играми. Одни ищут в них славы и лавровых венков, другие приходят на них, чтобы покупать и продавать, третьи, наибо­ лее, по мнению философа, благородные, ищут не прибыли и не рукоплесканий, а идут, чтобы насладиться зрелищем. Они-то и есть подлинные мудрецы. Созерцание и связанное с ним позна­ ние бесконечно выше любого другого занятия. Пифагореизм, как и учение мыслителей Милетской школы, — это еще становление философии. Все решения в ее рамках — по сути возможности развития, первые вехи большого пути, пластичного, изменчивого. Но с Пифагора начинается не осоз­ нанная пока тенденция разделения. Подобно тому, как Герак­ лит, а раньше милетские мыслители, закладывают основы будуще­ го материализма, так Пифагор объективно идет в противополож­ ном направлении — к идеализму. Видимо, Пифагор ввел в употребление термин «философ», когда на вопрос, кем он является, ответил: я не мудрец (sophos), Я любитель мудрости (philosophos), т.е. философ. Пифагор подготовил учение элеатов. Но прежде чем обра­ щаться к нему, хотелось бы упомянуть еще одно имя. Оно не столь известно, как имена Гераклита и Пифагора. Но взгляды мыслителя, о котором пойдет речь, заслуживают внимания. Это — Ксенофан. В 473 г. до н.э. ему было 92 года. Философ прославился прежде всего своими рассуждениями относительно богов, будучи весьма настойчив в своем свободо­ мыслии. «Все, что есть у людей бесчестного и позорного, приписали богам Гомер и Гесиод: воровство, прелюбодеяние и взаимный об­ ман». И далее: «... смертные думают, будто боги рождаются, имеют одежду, голос и телесный образ, как они... Но если бы быки, лошади, львы имели руки и могли бы ими рисовать и создавать произведения искусства, подобно людям, то лошади изображали 2 М. В. Вальяно

33

бы богов, похожих на лошадей, быки же - похожими на быков и Ba

Ы ИМ Т С Л а Т а К О Г

Р

Да

КЗКОВ

c!Z Z ° ° ' -лесный образ у „и самих... Эфиопы говорят, что их боги курносы и черны фракиян

ZT:z7::rx6oroB

голубоглазыми и

рь-ва^ яне

Это один из важнейших аргументов атеизма против оелигии Его потом повторят неоднократно, как и другой аргумент Ксе нофана, утверждавшего, что там, где речь вдет о о т „ев ' Н У : б Т д Г ккто т Т ззнал ^ Г ббы... ы ТЛишь ^ б Ь Ш °людям ^ -когоГп^лГне оудет, призраки доступны» v r n i t ™ ВСПОМНИМ> к а к У ю тормозящую роль сыграла религия в момент становления философского знания (с этого мы начали разговор о возникновении и первых этапах развития ф и л о Г

ниемПиГгоп Р я еС гт аЯ П О Д р о б н о с т ь - Ксенофан бьш знаком с учеС Т 3аВЗЯ Й С 1 Р С Л О В ОН е к о ивает w " Тгде , М Иговорится ' ™ ° ° ' душ: * вьшивает ту еТо его час часть, о переселении Как-то в пути увидав, что кто-то щенка обижает Он, пожалевши щенка, молвил такие словаЛ о Т / п Г ' П е р е с т а н ь ! Ж и в е т в нем душа дорогого Друга. По вою щенка я ее разом признал. sJclZZZl™ ' Р а З В И Т И И Ф И Л ° С О ф И И - * ™ или Чтобы понять, как она могла возникнуть и какие идеи были положены в основу учения элеатов (т.е. представит^ей^лейской И СЮ1 ™ S ' ^ " утверждал, Г НС б Ь Ичто ™ К У - Парменид р е н н ^ с осно Ги теориях^ I ераклит все° меняется. ватель Элеиской школы, возразил, заявив: ничто нГменяется Парменид - уроженец Элей в южной Италии Если ^ п и ' т ь Платону, Сократ, учитель Платона, в своей молодости (около В ТО в р е м я стар" ^ Г о 1 ? С е Д О В а Л % П а р М е НВВдДе Ой М У- ™ j £ Z с т' в не знаем' но Г о Г ' " ^ * £ * * ™ ь н о с т и или нет, мы не знаем, но Сократ, да и Платон (это совершенно очевидно) испытали на себе влияние Парменида. очевидно),

„ п ! ЖС П а р м е н и Д многое взял от Пифагора. Говорят иногда что Парменид создал логику. Это, пожалуй, слишком ЕМУ п г ! надлежит, однако, система аргументов, д е й с т в и е основаГ

Философ из Элей углубляется в проблему, которая лишь обо­ значена у Пифагора. Ранее к ней подступал Гераклит. Но в целом 1То новая и, как мы убедимся в дальнейшем, очень важная для философии проблема: как достигается истинное знание? Парменид обозначает два возможных пути познания. Одно (ос­ нованное на разуме) дает истину, другое (основанное на чувствах) — не более чем мнение (толпы). Парменид фактически сводит на нет значение свидетельств, даваемых органами чувств. Бесцельно «зренье свое утруждать и язык и нечуткие уши». По сути, по Пармениду, имеет смысл говорить об устойчивой иллюзии. Философ увлечен. Он настолько убежден в превосходстве разума над чувствами, что готов поверить: подлинно сущее — то, что мыс­ лится, в отличие от того, что воспринимается. Восприятие неустой­ чиво, текуче, смутно. Это все в конечном итоге лишь кажущееся. Многое в учении Парменида станет понятнее, если обратиться к его ученику Зенону. Главное у него: попытка обосновать систему взглядов Пар­ менида методом, который получил название в геометрии «от противного». Даже сегодня аргументы, приводимые Зеноном5, оцениваются до парадоксального различно: как софизмы и как глубокие и убеди­ тельные доказательства, раскрывающие тезис Парменида: истина достигается и доказывается лишь логическим путем. Эта истина не­ совместима с тем, что воспринимается чувственно. Попробуем вникнуть в систему аргументации Зенона. Оста­ вим в стороне попытку к известному в истории весьма много­ численному количеству опровержений Зенона добавить еще одно. Едва ли оно будет успешнее. Древние приписывают Зенону 40 доказательств в защиту уче­ ния о единстве сущего, которое не может быть поделено, и 5 доказательств против движения в защиту тезиса о видимости его. Один из аргументов против множественности сущего: если есть множество, то вещи должны быть необходимо и малы и ве­ лики; так малы, что вообще не знают величины, и так велики, что бесконечны.

ц т

б не^шТмТостя™*' " " " формальной Г ' К ° Т О р Ы е 'логики. ^ и Развитыв даль­ нейшем, составят начала

34

' Чпще в литературе употребляют термин «апории». В переводе с греческого он ожачает безвыходное положение, трудно разрешимую проблему. Она возникает, поскольку в самом предмете или понятии о нем заложено противоречие. Г'

35

2ZL™r™«™«

7T»v против движения Дихотомия (деление п о п о л з и - „ ся, т.к. прежде чем д в и ж у щ е е с я ^ л о Г 6 ™ 6 Н е М О Ж е т закончитьДОСТИГНет оно должно достичь umomnJuZ конечного пункт ловины, - П о л о в и н ы поГви^^ЛоТ' Ч Ш Д О — н е т по-' бесконеч ^ м это означает, что движение не loJ° н о с т и . ВпроЖ е т и на Иновариант аргументя w чаться. репаха. С а м ы й б ы с ^ ^ л ю д а й н Г ™ 8 * B № № ~ * « ~ . %самых м е д а е „ н ь Л з д а н м ^ и o L в ь ш ^ Т ^ 3 Д ° т а т ь о д « ° B ПУГЬ р а н ь ш е Ахиллес, чтобы догнать Чепепа vv n стояние от своего места до т о Т ™ Т*™ № а Ч а Л е П Р° Й ™ Распе в Черепаха. Но прежде чем он n n o S Р °начально находилась Двинется в п е р е д и J ^ ^ ™ * * ™ * » * > , Ч е Р ™ ^

n

эта

б

T^-rPrip • ^ssss; — -

с е к ц и и ™ £ « В Д - том. Но Зенон ведет речь не о п е я Т Г Ч И И с Ka**°№eBHbiM опы­ НС л е н и я , а о возможности шс^^^^^^ ° <™ствовании РЭЗуМ М 0 н внутреннюю п р о т и в о р е ч и т е ™ ! ^ ° «скрывает Ражающих его понятий. б и е н и я и противоречиво^^ ™ ^ S ^ ^ ™ « ^ — ч и в а е т с я разум его хот аспектах, поскольку ^ ^ ™ ™ т ' * бы в некоторых' кУюш к о л у к а к шаГвперед Р вТаз В И тиЛ' " ^ Т " ° Ц е н и т ь Э » Своеобразным зеркалом D Философии. Ф и л о с о ф и й м ы с л и , Т Г с т и Г н и П й е Д Ш е С Т В У Ю Щ е г о Р-вития ю н о с т и , стал сицилиец G ™ 4 V - Х , " * И е е « * » « 3 0 гг д о н Убедившись в неопровеожих,^ ' -э.)время уверенный в P ^ Z ^ Z Z Z T u ""<"» * В ТО н?« я ' ЭТеДОКЛ с°3™™ Ф и л о с о ф у ™ и з м е н е н и я всего суначала Милетской школы ^ е н и е Г ^ ' Г Д е n b I T a e T C * примирить

Ф

г П р ^ S T Э-"Гсед?у?ГТЭ' СОДНОЙ~

В- 2 2 2 ? ^ ^ ~ о с С Т Н О С Т Ь КЗК ило поэт, врач... и н у д о т в о р е Т н Г с 2 Г ж Г * ^Ф. По некоторым свидетельстве° Н ' Ж И З Н И о н ™ пророком воверным п и ф а г о р е й ц е м ™ Г 1 Э м п е д о к л был вначале п р 1 ТЗЛ П р о т и в сывать Пифагору давно ^ °бычая поили тижения его по^едова^елеГ С ^ ' * * ^ ^ а л ь ^ Г д о с - " однако, окончательно „е п о р в а л ^ Г ^ П и ф а Г О р а Э м ^ д о к л — , старательно » o * J ^ ^ ~ ^ Г

,

НОЙ сущности. Одна из легенд о смерти философа гласит: за спав*ние от чумы жители города оказали Эмпедоклу поистине цар­ ские почести, и, желая, чтобы его всегда столь высоко чтили, для укрепления молвы, будто он взят на небо и стал богом, философ бросился в жерло вулкана Этна. Вулкан, однако, не принял само­ уверенного кандидата в боги, выбросив одну его сандалию. Но оставим в стороне легенды. Обратимся к философскому уче­ нию Эмпедокла. Сицилийский мыслитель учил, что в основе мира лежит не Одно, а сразу четыре начала: огонь, земля, вода и воздух, а Также Дружба, которой они соединяются, и Вражда, которой они разъединяются. Каждый из элементов вечен, но они могут смешиваться в разных пропорциях и порождать тем самым раз­ личные сложные субстанции. В одни периоды преобладает Лю­ бовь, в другие — Вражда. Существовал некогда Золотой век, когда безраздельно гос­ подствовала Любовь. Затем постепенно в мир вошла Вражда, и Любовь была изгнана. Но начинается, хотя причина этого не ясна, Противоположное движение, пока не возвратится Золотой век. Весь цикл потом повторяется. Это напоминает Гераклита, но в смягченной форме, т. к. не одна Вражда, но Вражда и Любовь была в совокупности произво­ дят перемену. Эмпедокл открыл воздух как особую субстанцию. Знал, что Луна светит отраженным светом. Он утверждал, что для распро­ странения света требуется определенное время, но оно настолько мало, что мы не можем его заметить. У Эмпедокла была теория (надо признать, более чем своеоб­ разная) эволюции и выживания наиболее приспособленных. Си­ цилийский мыслитель понимал возникновение животного мира как процесс, в котором выделялось четыре стадии. На первой — из земли появлялись отдельные части тел: «...выросло много го­ лов без шей, блуждали одинокие очи безо лбов». На второй стадии и результате случайного сочетания возникли дисгармоничные чу­ довища, соединявшие в себе различные «природы», например, бы­ ки с головой человека, люди с головой быка и т.п. Будучи нежиз­ неспособными, подобные существа погибали. Погибали и появив­ шиеся на третьей стадии животные, аналогичные существующим на земле, ибо они были однополыми. Наконец, на последней, чет­ вертой стадии возник тот животный мир, который мы наблюдаем по сей день. 37

Несмотря на фантастичность подобных представлений, неко­ торые исследователи усматривают в них нечто, отдаленно напо­ минающее учение Ч. Дарвина о естественном отборе. Можно со­ глашаться или не соглашаться с подобной оценкой. Но нельзя не признать: Эмпедокл предпринял первую сколько-нибудь развер­ нутую попытку естественного, без богов, объяснения целесооб­ разного устройства живых организмов. Проблема эта очень важна, и важна именно в мировоззрен­ ческом отношении: еще очень долго целесообразность в приро­ де будет считаться достаточным основанием для вывода о том, что причина здесь — разумное начало, бог. Если Эмпедокл — своего рода зеркало этапа становления древнегреческой философской мысли, то вершина этого этапа, наивысшее его достижение — Левкипп и Демокрит. Иногда их взгляды рассматривают там, где говорят о зрелой философии Древней Греции, напрямую сопоставляя со взглядами Платона. И в этом есть смысл. Но подчинимся традиции. Левкиппа и Демокрита трудно разделить. Левкипп из Милета — учитель Демокрита. О нем известно столь мало, что в более позднее время находились люди, в их числе и философы, которые вообще отрицали существование Левкиппа. Но есть ссылки на него у Аристотеля, его упоминали некоторые другие мыслители. Никто, однако, не сказал, насколько сильным было влияние учителя на ученика. Об этом можно лишь гадать, предположив, что какие-то идеи могли быть позаимствованы Демокритом у Левкиппа. Л Демокрит (егоакме 420 г. до н.э.) — гораздо более определен­ ная фигура. Он из Абдер, города на севере Греции. Много путеше­ ствовал. Был в Египте, Персии, возможно, и других странах, затем вернулся в Абдеры. По мнению многих, Демокрит превосходил всех философов — своих предшественников и современников — богатством зна­ ний, а большинство из них — остротой и логической правильно­ стью мышления. По преданию, Демокрит, получив наследство, растратил его в путешествиях по разным странам, где он надеялся получить дополнительные знания. За это был даже привлечен к суду (феки сурово осуждали мотовство), но оправдан, прочтя перед судьями свою книгу «Великий мирострой». Стремление Демокрита к знаниям было столь велико, что, по его собственным словам, он предпочел бы одно причинное объ-

мнение сану персидского царя. Диоген Лаэртский, прославив­ шийся описанием жизни многих выдающихся мыслителей древ­ ности, в том числе и Демокрита, приводит список его работ. Он ООстоит из более чем 60 наименований. Но ни одной из этих ра­ бот до нас не дошло. И не удивительно. Некоторые древние авторы утверждали, что уже Платон ску­ пал сочинения Демокрита и сжигал их. В отношении же его по­ следователей Платон рекомендовал поступать следующим обраЮм: «Одного присудить к смертной казни, другого — к побоям И тюрьме, третьего — к лишению фажданских прав, прочих же наказать отобранием имущества в казну и изгнанием». Платон никогда не упоминал Демокрита в своих трудах именно Потому, как утверждали, что ненавидел. Но это в значительной Мере лишь дошедшие до нас из древности слухи. Насколько они Соответствуют истине, сказать трудно. Можно предположить, одна­ ко, что отношения двух выдающихся мыслителей древности были не столь однозначны, а вполне возможная вражда вытекала из то­ го, что ни тот, ни другой не могли опровергнуть друг друга, но Каждый утверждал, что он и только он является выразителем ис­ тинного знания. Точка зрения Левкиппа и Демокрита на мир во многих от­ ношениях удивительно похожа на то, что говорила о нем на­ ука, по крайней мере, до конца XIX столетия. Она выросла из Попытки выйти из затруднений, созданных предшествующей философией. Иногда говорят, что Левкипп и Демокрит по счастливой случайности напали на гипотезу, которая потом получила на­ звание атомистической. Это не совсем так. Идея как бы висела в воздухе. Уже Анаксимандр предположил, что в основе мира лежит нечто неопределенное, бескачественное (апейрон). Искал еди­ ное, неделимое начало Парменид... Атом — это следующая сту­ пень в поиске. Демокрит учил: Все состоит из атомов, не делимых физически. Между ними — пустое пространство. Атомы всегда находились и будут нахо­ диться в движении; их бесчисленное множество, как бесконечно число их разновидностей. Отличаются они друг от друга формой и размером, возможно, и весом... Даже душа, по Демокриту, со­ стоит из атомов, а мышление является физическим процессом.

38

39

Насколько малы атомы? Философ из Абдер сравнивает их с пылинками в солнечном свете. И даже: есть атомы крюкастые круглые... При таком их определении, если, исходить из наших представлений о строении вещества, атом трудно назвать даже молекулой. Не забудем, однако, - Демокрит при попытке отве­ тить на вопрос оказывается в большом затруднении. Ведь его до­ гадка чисто умозрительна. У него не было и не могло быть ника­ ких опытных данных. Сталкиваясь в вихревом движении, атомы образуют види­ мый мир в его многокачественности, все вещи, все тела Происходит ли это случайно? - Нет, все развивается в со­ ответствии с естественными законами. Уже Левкипп, который дошел до нас лишь в одном своем высказывании, утверждал: «Ни одна вещь не возникает беспри­ чинно, но все возникает на каком-нибудь основании и в силу необходимости». И Демокрит прямо отрицал, что что-либо может происходить случайно. Вот образец его рассуждений: Лекарю Феодору орел сбросил на лысину черепаху. Но и это не случайно. Ведь орлы имеют обыкновение разбивать черепаху о гладкие камни. Лысина могла показаться орлу таким камнем А почему в том месте оказался Феодор? Он искал травы для своих лекарств. Действиям орла есть причина. Есть причина и действиям Феодора. И эти две причины «сошлись с необходи­ мостью». Везде, где только можно, Демокрит ищет ответа на вопрос почему то или иное явление возникает, как развивается что приводит его к гибели. Он доходит в своих поисках и до вопроса о том, как человек творит богов. «Древние люди, - замечает философ, - наблюдая небесные явления, гром и молнию... затме­ ния... были поражены ужасом, полагая, что боги - суть виновники этих явлений». Но ведь это, по убеждению Демокрита, не так на самом деле. Уже постановкой вопроса он намного опережал свое время. Его интересовал и сам человек, не только религия, но и мо­ раль, проблемы устройства государства. Мыслитель из Абдер - последний крупный греческий фи­ лософ, о котором можно сказать: он поражен величием мира но уверен, что его можно познать. Все свои действия все по­ мыслы своей души он направляет на то, чтобы постичь тайны мироздания. 40

Демокритовский взгляд на мир не только вполне научен для того времени, он образен, поразительно смел. Демокрита, как и его предшественников, начиная с Фале­ ев, интересовало все: от того, что лежит в основе мира, до лю­ бых его сторон и проявлений, иногда очень частных, иногда, наоборот, глобальных, космических. Пытаясь проникнуть в тай­ ны космоса, философ предположил: Существует множество миров. Некоторые из них растут, дру­ гие — приходят в упадок. Одни не имеют ни Солнца, ни Луны; другие по нескольку Солнц и Лун. Это и смело и достаточно научно одновременно. После Демокрита философия начинает развиваться в ином русле. Оптимизм в вопросах познания сменяется более или ме­ нее выраженным скептицизмом. Но главное: философия замет­ но сужает круг исследуемых проблем. Едва ли не в центре ее оказывается вопрос: что есть человек по отношению к другим людям? И в том, и в другом больше плюсов, чем минусов. Само­ очевидно: разумный скептицизм стимулирует мысль, а чем уже рамки исследования, тем оно при прочих равных условиях глуб­ же, интереснее. Начинается эпоха классической философии Древней Греции. Связана она с возвышением Афин, начавшимся во второй по­ ловине V в. до н.э. Его вершина — «золотой век» Перикла. Имен­ но в это время в Афинах творят Эсхил и Софокл. Приобретает известность Эврипид, позднее — Аристофан. Сооружается знаме­ нитый Парфенон. Законченность ему придают скульптуры, высе­ ченные небезызвестным Фидием. Пытается осмыслить происшед­ шее «отец истории» Геродот. Афины, наконец, становятся признан­ ным центром философской культуры. Принес ее туда Анаксагор, приглашенный, видимо, Периклом. Но подлинный расцвет философии связан с именами Со­ крата, Платона и Аристотеля. Они придали такой блеск фило­ софской мысли, столь высоко подняли престиж Афин в этой области, что на протяжении почти тысячелетия все, кто хотел Постичь мудрость, обучиться философии, ехали в Афины. Да и сами афиняне с жадностью вбирали в себя философ­ скую культуру. В этом не было особого снобизма. Философия окашлась практически значимой. Именно это обстоятельство предопределило появление в Афииих и других городах Греции относительно большого числа филосо­ фов. Среди них особо выделялись те, кто именовал себя софистами. 41

I В устах Сократа или Платона «софист» звучало как оскорбле­ ние. И тот, и другой считали их своими врагами. И если мы не имеем сколько-нибудь цельного представления об учении софис­ тов, то виной тому — в значительной мере Сократ и Платон. Сократа однажды спросили, почему он не берет денег за свои беседы, на что тот ответил: «Из красоты и из знаний мож­ но делать равно благородное и гнусное употребление. Так, кра­ соту если кто за деньги продает кому угодно, того называют распутником... Точно так же, кто продает свои знания за деньги кому угодно, тех называют софистами». Злую карикатуру рисует и Платон в одном из диалогов, по­ казывая, как два софиста запутывают простодушного человека по имени Ктисипп: — Скажи-ка, есть ли у тебя собака? — И очень злая, — отвечал Ктисипп. — А есть ли у нее щенята? — Да, тоже злые. — И их отец, конечно, собака же?

— Да... — Что ж, ведь эта собака твоя? — Конечно... — Значит, этот отец твой, следовательно, твой отец — собака, и ты — брат щенят. О софистах, однако, не стоит судить по подобного рода ка­ рикатурам. В первоначальном понимании слова софист — это мудрец, передающий знания, преподаватель (философии), добывающий именно преподаванием средства к существованию. Можно лишь предполагать, каким был объем знаний. Одно несомненно: они были полезны, практически значимы, непосредственно связа­ ны, в частности, с умением склонять на свою сторону в споре. Практически любой житель Афин имел в то время возмож­ ность многократно убедиться в справедливости утверждения: из­ воротливая мысль сильнее оружия. Утверждают иногда, что афинская демократия была более демократичной, чем любая современная. С подобного рода утвер­ ждением можно соглашаться и не соглашаться. Но, по крайней мере, в одном отношении она была просто уникальна: выра­ жаясь современным языком, большинство представителей ис­ полнительной и судебной власти избиралось по жребию и на I

Короткое время. Многие «избранники народа« в такой ситуа­ ции практически неизбежно страдали тем, что можно было бы Назвать отсутствием профессионализма. Добавьте к этому раз­ ного рода предрассудки и элементарную предвзятость, а также ГО обстоятельство, что тех же судей могло быть сразу несколь­ ко десятков, а то и больше сотни. Истец и ответчик, обвинитель и обвиняемый выступали в су­ де, доказывая свою правоту сами. И слишком многое зависело не Только от того, что, но и от того, как говорится. Именно убеж­ дать, склонять на свою сторону и учили софисты, давая «настав­ ления в хитростях». Широко известна легенда о Протагоре, и она не в пользу оофистов. Но имеет смысл вспомнить ее. В легенде не без юмора передается как раз характер «наставления в хитростях», каким оно представлялось противникам софистов. Протагор якобы учил некоего юношу на условиях, при кото­ рых тот должен был заплатить ему за учебу в случае, если выиг­ рает свой первый процесс. Оказалось, однако: первым судебным процессом для этого молодого человека стал тот, что был возбу­ жден самим Протагором для получения платы за учебу... Но отой­ дем от насмешек. Любые наставления могли быть действенными не только При опоре на определенные навыки. Нужны были знания. Их ^оже давали софисты. Протагор был как раз одним из самых Крупных и авторитетных представителей софистической фило­ софии. Он родился около 500 г. до н.э. в Абдерах. Известен как м т о р книги «О богах», которая начиналась так: «О богах я не умею сказать, существуют ли они или нет и каковы они по виду. Ведь много препятствий для знаний — неясность ума и краткость человеческой жизни». Не часто у древних мыслителей можно найти столь ясную по­ становку данной проблемы. Протагор, как софист, учил вести спор. Но едва ли это было главным для него. На первом плане у философа — истина и воз­ можность ее познания. Протагор утверждал: «Человек есть мера всех вещей». На ос­ новании этого высказывания философами более позднего вре­ мени был сделан вывод: древнегреческий мыслитель отрицаетде возможность познания, сводя его к восприятию мира чело­ веком.

42

43

•

Элемент скептицизма при ответе на вопрос, можно ли по знать мир, у софистов6, у Протагора, в частности, есть Но этс скорее позитивная сторона их взглядов, предостерегающая от дог­ матизма. На основании отдельных дошедших до нас высказываний труд­ но, понятно, судить о взглядах философа. И все же. Вернемся к тезису Протагора «Человек есть мера всех вещей». Его можно и видимо, нужно истолковать иначе. ' ' Всякая вещь, любое явление оценивается, скажем, как не­ что прекрасное или безобразное, полезное или вредное именно человеком, исходя из его представлений о мире и его челове­ ческих, потребностей. Если бы о той же вещи могла судить змея (предположим на мгновение, что она обладает сознанием), разве бы не изменилась, и радикально, эта оценка? Именно софисты подготовили появление Сократа Взгляды их различаются, но далеко не во всем. Сократ, если верить Пла­ тону, презирает софистическую философию. Вольно или неволь­ но, однако, он испытывает на себе ее влияние. По меньшей мере три момента сближают Сократа с софистами Прежде всего это стремление искать истину в споре, столкновении мнении. Возможно, именно софисты ввели в употребление термин «диалектика». Первоначально он означал не что иное, как «искус­ ство вести спор». И Сократ, и софисты убеждены: постичь истину нелегко. И тот, и другие, наконец, желают передать свои знания людям. О Сократе можно сообщить не так уж много достоверных Бесспорно, что он афинянин, притом личность, хорошо из­ вестная. Правда, Аристофан изобразил его в своей комедии «Об­ лака» в непривлекательном виде. Само такое изображение, по су­ ти, - пародия, свидетельствовало об известности Сократа- стать персонажем комедии знаменитого Аристофана могла только весь­ ма заметная личность. В 399 г. до н.э. (это тоже достоверный факт), когда мыслителю было около 70 лет, он был осужден, приговорен к смертной каз­ ни и казнен на афинский манер. Ему дали выпить чашу с ядом

6

Наиболее четко у Горгия, полагавшего, что ничего не существует а если чтолибо и существует, то оно непознаваемо, если же даже существует и познаваемо для кого-либо одного, то он не может передать свое знание другим

44

Обвинение звучало: Сократ согрешает и переступает меру цолжного, исследуя то, что под землею, и то, что на небесах, целая более слабый довод более сильным и обучая тому же само­ му других. С нашей точки зрения, более чем абсурдно преследовать за ПОИСК истины и желание убедить других в своей правоте. Дело в Юм, однако, что по отношению к Сократу обвинение носило во Многом формальный характер. Сам философ прекрасно понимал, «ГГО сражаться ему придется с тенями и слухами. Действительным основанием резко враждебного отношения К Сократу было предположение, скорее, уверенность, что он был ввязан с аристократами, находившимися в Афинах у власти до очередной победы там рабовладельческой демократии. Сократ не скрывал своих взглядов. По свидетельству Ксенофонта, известного ныне именно по­ тому, что он оставил довольно подробные воспоминания о сво­ ем учителе — Сократе, тот постоянно был занят вопросом о ТОМ, как добиться, чтобы власть в государстве принадлежала компетентным людям. Он имел обыкновение задавать такие во­ просы: «Если бы я хотел починить башмак, к кому я должен обратиться?», — получая естественный ответ: «К сапожнику, о, Сократ». В аналогичном контексте упоминались плотники, кузнецы И Др. А потом Сократ спрашивал: «Кто должен чинить корабль государства?» Один из тех, кому принадлежала реальная власть в Афинах после поражения аристократической партии, Критий (он был Жаком со взглядами Сократа, учился у него), запретил своему вывшему учителю поучать молодежь, сказав (это тоже сообщает Ксснофонт): «Нет, тебе придется, Сократ, отказаться от этих дщпожников, плотников, кузнецов: думаю, они совсем уже ис­ трепались от того, что вечно они у тебя на языке». Но, видимо, легче было заставить Сократа замолчать при помощи яда. Отка­ титься от изложения своих взглядов он едва ли пожелал бы, а бороться с тем злом, с которым пытался бороться Сократ, не было охотников среди получивших власть. Именно это обстоятельство подчеркивает Л.Шестов, рассу­ ждая о судьбе древнегреческого мыслителя. «Сократа, — пишет он, — отравили вовсе не за то, что он выдумывал новые исти­ ны и новых богов, а за то, что он со своими истинами итогами ко всем приставал. Если бы он смирно сидел дома и писал кни­ ги либо преподавал в Академии — его бы не тронули... 45

Сократ погиб не оттого, что столкнулись два порядка идей, а потому, что не умел или не хотел держать язык за зубами. Истин — новых или старых — люди не так бояться, как проповедников истин. Ибо истина никого не трогает и не тревожит, а проповедни­ ки _ народ неприятный: сами покоя не знают и другим покоя не дают. ...Как только Сократ умер, все стали его прославлять. Знали, что он уже не будет приставать, — а молчащие истины никого не пугают». О Сократе много ранее писал и другой его ученик — Пла­ тон, излагавший свое учение в форме диалогов. В центре их обыч­ но — Сократ, то ведущий полемику с философскими и нефило­ софскими противниками, то просто наставляющий истине. Возникает, однако, вопрос: в какой мере Платон изобразил своего учителя как историческую личность, а в какой он пре­ вратил лицо, называемое в диалогах Сократом, в выразителя собственного мнения, его, Платона, философии? По преданию, учитель, познакомившись с первыми сочинениями ученика, сказал: «Сколько этот юноша налгал на меня». Но есть, по крайней мере, один диалог, который считается историческим, — «Апология Сократа», воспроизводящий ту речь, которую Сократ произнёс на суде. Платон присутствовал там, возможно, что-то и записал. Во всяком случае, он всё видел и слышал. Посмотрим, что говорит Сократ. Ведь это характеризует и его самого, и его философию. — Избегнуть смерти нетрудно, афиняне, а вот что гораздо труднее — избежать нравственной порчи: она настигает стре­ мительней смерти. ...Люди бывают особенно способны к прорицаниям тогда, когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, афиняне, меня умертвившие, что тот­ час за моей смертью постигнет вас кара тяжелее, клянусь Зев­ сом, той смерти, которой вы меня покарали. Теперь, совершив это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше по­ явится у вас обличителей... В самом деле, если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите не порицать их за то, что вы живете неправильно, — то вы заблуждаетесь. Такой способ за-^ щиты и не вполне надежен и не хорош, а вот вам способ и самый хороший и самый легкий: не затыкать рта другим, а стараться 46

самим быть как можно лучше. Предсказав это вам, тем, кто меня осудил, я покидаю вас. Таков конец своего рода посмертной речи. По нему можно су­ дить, что за человек был Сократ, а до этого он говорит о другом: — Я постараюсь вам показать, что именно создало мне имя мудреца и навлекло на меня дурную славу. Сократ даже перед лицом смерти пытается пропагандиро­ вать смысл своего учения. Однажды у дельфийского оракула спросили, есть ли человек бо­ лее мудрый, чем Сократ, и тот ответил отрицательно, что привело мыслителя в полное недоумение, поскольку он вовсе не считал себя мудрым... но бог не может лгать. Поэтому он отправился к людям, считавшимся мудрыми. Прежде всего Сократ обратился к одному об­ щественному деятелю, который «казался мудрым многим другим, а в особенности самому себе». Он вскоре обнаружил, что этот человек далеко не мудр, о чем вежливо, но твердо сказал ему. «Все это возбу­ дило в этом человеке... ко мне ненависть», — говорил Сократ. Затем он обратился к поэтам и попросил объяснить ему отдельные места в их произведениях, но они не были в состоянии это сделать. «Та­ ким образом, узнал я... что то, что они сочиняют, не мудростью сочиняют они, а благодаря какой-то прирожденной способности в состоянии вдохновения». Сократ пришел и к ремесленникам, но они тоже разочаровали его. Наконец, он вынужден был сделать для себя вывод: человеческая мудрость дешево стоит, ничего не стоит. Однако Сократ не утверждает, что мудрость — нечто принци­ пиально недостижимое. Он известен словами: «Язнаю то, что ничего не знаю». Но это означает только, что афинский мыслитель стремился знать больше и глубже. Русский философ конца XIX века расшифровывает сокра­ товские слова так: «Кто познал свое незнание, тот уже нечто знает и может знать больше; ты не знаешь — так узнавай; не обладаешь правдой — ищи ее; когда ищешь, она уже при тебе, только с закрытым лицом, и от твоего умственного труда зави­ сит, чтобы она открылась». Сократ буквально одержим идеей учить своих сограждан ис­ тинному знанию, т.к. считает, что есть «одно только благо — зна­ ние, и одно только зло — невежество». Он не отказывается от занятий философией даже под страхом смерти. Вообще, задается вопросом Сократ, что такое смерть? 47

- Или сон без сновидений, что представляет собой удиви­ тельную выгоду, или переселение души в другой мир. И «чего не дал бы каждый из вас, - обращается он к участникам суда чтобы быть вместе с Орфеем... Гесиодом и Гомером? Да я хотел'бы много раз умереть, если это правда». «Апология Сократа» дает нам портрет человека определенного типа: равнодушного к земному успеху, великодушного, уверенно­ го в себе, убежденного в ценности добродетельной жизни По отзывам всех, кто знал Сократа, видел его, философ внешне был мало привлекателен: лыс, толстогуб, курнос и с большим животом. Даже Ксенофонт не смог удержаться и признал, что он «был безобразнее всех селенов в сатирических драмах». Одет он был в старую потрепанную одежду и всюду ходил босиком Но это лишь оттеняло умение Сократа господствовать над собой, величие его духа.

Ещё один важный для характеристики взглядов Сократа мо­ мент. Древнегреческий мыслитель — выраженный диалектик. Он мастер выявлять суть предмета посредством вопросов и ответов в непринуждённой беседе, предполагающей столкновение мыс­ лей, отбрасывание ложных путей, выбор наводящих вопросов и, как следствие, постепенное приближение к истине. Именно в этой связи говорят о сократовской иронии, методе Сократа. Суть его — в стремлении достичь правильного знания, обнаруживая противоречия в утверждениях собеседника. Примеры использования Сократом диалектики в искусстве спора можно найти у Платона. Особенно показательны в этом плане диалоги «Лахес» и «Менон». Вот одна из бесед Сократа с Евтидемом, который желал бы знать, что такое справедливость. Сначала Сократ предлагает Евтидему дела справедливые за­ нести в одну графу — «дельта», а несправедливые — в графу «альфа». Сократ спрашивает, куда занести ложь. Ответ Евтидема: ложь — дело несправедливое. Отрицательный ответ дает Евтидем и на вопрос: можно ли обман, воровство и грабеж занести в графу «дельта». Тогда Сократ спрашивает: справедливо ли будет, если отец обманет своего заболевшего сына, не желающего принимать лекарство, и под видом пищи заставит его это лекарство при­ нять — тем самым своей ложью вернет сыну здоровье? Ответ Евтидема, такой поступок справедлив. Вопрос Сократа: как назвать поступок человека, который, видя своего друга в состоянии отчаяния и боясь, как бы он не покончил самоубийством, украдет или просто отнимет у него оружие? Ответ Евтидема: эту кражу или грабёж следует занести в гра­ фу «дельта». Таким образом Сократ обнаруживает противоречия в, каза­ лось бы, бесспорных положениях, показывает недостаточность односторонних определений, необходимость разносторонней характеристики предметов и понятий. Сократа интересует не только мораль, но и политика, пра­ во, гражданские законы, проблемы войны и мира — все, что тем или иным образом касалось каждого гражданина Афин. Но главное для него — этика. Развивая и отстаивая в разговорах и дискуссиях свои взгляды, философ стремится помочь людям най-

На первом плане у философа - стремление к добродетельной жизни, а наиважнейшее условие реализации такого стремления по Сократу, — ясное мышление. Подчеркнем. Ясное мышление и собственно знание необхо­ димо не для того, чтобы заниматься проблемами науки вообще Что может дать знание того, по каким законам возникают и развиваются те или иные явления? Ведь мы не можем ни изме­ нить их, ни создавать, к примеру, явления природы, такие как ветер, дождь, времена года. »ное дело - человек. Познай самого себя - вот к чему призывает Сократ. Именно такое знание должно сделать людей добродетельными. Для древнегреческой философской мысли подчеркивание тесной связи нравственных норм, которыми руководствуется человек, с тем, что и как глубоко он знает, не является чем-то принципиально новым. Вспомним хотя бы Пифагора Но столь выраженное внимание к человеческой личности и не просто подчеркивание взаимосвязи между добродетелью и знанием а исследование характера ее - такого рода традиция начинается с Сократа. Пытаясь понять суть добродетели и рассматривая порочность и зло как следствие невежества, афинский мудрец ставит вопрос сле­ дующим образом: как может быть нравственным человек, если он не знает, что такое добродетель. В этой связи он рассуждает и о проявлениях добродетели: сдержанности (как укрощать страсти) мужестве (как преодолеть опасность), справедливости (как соблю­ дать божественные и человеческие законы). 48

49 •tl

ти самих себя, научиться вести себя в соответствии с законами и нормами нравственности. Рассуждая о Сократе, Л. Шестов имел основания заметить: «При всей его внешней скромности, при всей его видимой не­ требовательности: он разговаривал и с ремесленниками, и с рабами, и с детьми, он жил бедно, одевался бедно, ел что Бог пошлет, терпеливо выносил жалобы и брань своей Ксантиппы — право называться мудрейшим он отстаивал всеми силами своего замечательного ума. Он уступал другим богатства, по­ чести... но правоты своей он не уступил бы никому; тот, кто хотел быть правым, должен был идти за Сократом. Да и мог ли Сократ отречься от этого своего права? Он отказался... от всего, чем люди жили, — от всех чувственных благ. Он не колеблясь утверждал, что лучше претерпеть несправедливость, чем самому быть несправедливым. И в его устах это не было фразой. Все древние писатели единогласно свидетельствуют, что слова Сократа были его делом — и не в переносном, а в буквальном смысле. Он принимал, когда нужно было, неспра­ ведливость — и тяжкую несправедливость, но себе не разре­ шал быть несправедливым даже по отношению к обидчику. И так как в жизни человеку, который сам не хочет обижать, приходится постоянно терпеть обиды от других, то жизнь Сократа была очень трудной и мучительной... Чем же мог жить Сократ, когда роздал всё, что у него было ? И вот он создал себе сам свою собственную духовную пищу — не хлебом единым будет жить человек, не почестями и други­ ми человеческими чувственными радостями, а сознанием своей справедливости, своей правоты. Человек может так жить, чтобы всегда чувствовать себя правым, и когда он чувствует себя правым, ему ничего больше и не нужно. Эта мысль Сокра­ та, это дело Сократа легло в основание всей греческой фило­ софии — оно лежит и в основании всей вековой мудрости че­ ловечества». Сократ — первый из трех великих мыслителей так называемо­ го классического периода философии Древней Греции. Его наи­ более выдающимся учеником и последователем был Платон. Уже в возрасте 20 лет он случайно услышал Сократа и на­ столько увлекся его идеями, что охладел к прельщавшим его до этого момента занятиями музыкой, поэзией, театром и стал учеником Сократа.

Родился Платон в 427 или 428 г. до н.э. Социальное происхож­ дение (он был аристократом) толкало его к неприятию демокра­ тии, что, в свою очередь, отразилось и на философии Платона. Известно, что после смерти Сократа Платон много путешество­ вал, даже попал в рабство, но был выкуплен своими друзьями. В 40-летнем возрасте вернулся в Афины, где позднее основал в саду, посвященном полубогу Академу, знаменитую философскую школу — Академию. Она просуществовала почти тысячу лет, пока деятель­ ность ее не была (в 527 г. н.э.) запрещена религиозным фанатиком византийским императором Юстинианом. Диоген Лаэртский, составивший десять книг «О жизни, уче­ ниях и изречениях писателей, прославившихся в философии», полагал, что учение Платона является синтезом учений Герак­ лита, Пифагора и Сократа. С этим трудно было бы согласиться без оговорки: налицо не просто синтез. Нельзя не признать, од­ нако: все три великих предшественника оказали заметное воз­ действие на его взгляды. Явным влиянием Пифагора объясняется платоновская вера в бессмертие и потусторонний мир. Он склонен даже принять пифагоровскую идею переселения душ. Оттуда же — чётко выра­ женный у Платона тон прорицателя, смешение разумного и мистического, что так характерно именно для Пифагора, а так­ же подчёркнутое уважение к математике. Современнику, пытающемуся постичь Платона, не очень понятно настойчивое его желание обучить младшего Дионисия, тирана Сиракуз, математике, чтобы сделать из него хорошего царя. Но, с точки зрения Платона, это необходимо. Пифагор полагал, что без математики нельзя достичь подлинной мудрос­ ти. Платон согласен с ним. Гераклитовское влияние отчетливо проявляется в убежде­ нии Платона в том, что в чувственном мире нет ничего посто­ янного. От Сократа же унаследован интерес к проблемам этики, общественной жизни в целом. Платон воспринял наиболее интересные идеи своих предше­ ственников, развил их в едином оригинальном учении. Это са­ мый влиятельный из всех древних философов. По известности с ним мог бы поспорить лишь ученик — Аристотель. До нас дошло 23 подлинных диалога Платона, одно сочине­ ние, по форме больше напоминающее речь («Апология Сокра­ та»), более десятка писем, часть которых считается подлинными.

50

51

«Из всего многогранного наследия великого философа имеет смысл остановиться, прежде всего, на двух его частях: собствен­ но философии и учении о государстве. Что касается платоновской философии, то основывается она на четком разграничении между реальностью и видимостью, причем видимым, кажущимся выступает у Платона окружающий нас чув­ ственный мир. Отдельные предметы, замечает философ, всегда включают в себя противоположные свойства: то, что прекрасно, является в некоторых отношениях безобразным, то, что справедливо, — несправедливым. Все, что воспринимается органами чувств, об­ ладает этим противоречием. Конкретные вещи, как, понятно, и живые существа, к тому же не только несовершенны, но и конеч­ ны. Существование их всегда временно. Раз так, их следует рассмат­ ривать как нечто промежуточное между бытием и небытием, и пригодны они лишь в качестве предметов мнения, но не знания. Мнение является мнением о мире, данном органам чувств, тогда как знание является знанием о сверхчувственном, вечном мире. Как пример, мнение относится к отдельным прекрасным предме­ там; знание — к прекрасному самому по себе. Попробуем вникнуть в систему аргументации Платона. Нач­ нем вновь с примера. Есть множество кошек, домашних и ди­ ких, красивых и тех, что не вызывают восторга при взгляде на них. Но даже самая красивая кошка несовершенна. Совершен­ ной во всех отношениях может быть лишь идея кошки, как и идея любого другого предмета. Платон полагает, что реально существует «мир идей». Види­ мый, осязаемый мир есть лишь несовершенные копии вечно прекрасных идей. Философия, по Платону, — это постижение мира идей, «созерцание истины». Стремление убедить в правомерности, более того, в спра­ ведливости такой и только такой постановки вопроса приводит Платона к знаменитому образу пещеры. Тех, кто лишен философии, Платон сравнивает с узниками пещеры, которые способны видеть только в одном направле­ нии, ибо они прикованы спиной к скале. Позади них горит огонь, а перед ними стена. Все, что-узники видят, это их собственные тени и тени предметов, находящихся позади них. Слышатся раз­ говоры: но участников не видно. В лучшем случае это опять их тени. Сидящие в пещере неизбежно принимают всё, что отра­ жается на противоположной стене, за предметы, существую-

щие на самом деле, и не имеют представления об их реальном источнике. Введённые в заблуждение эхом своей темницы, несча­ стные узники считают, что разговор, доносящийся до них, ведут между собой... тени. Наконец, одному из тех, кто находился в пе­ щере, удаётся выйти из неё. Он впервые видит настоящие предме­ ты и понимает, что и он, и другие были введены в заблуждение тенями. Но если теперь прозревший вернется в пещеру, чтобы от­ крыть людям истину и указать путь наверх, то маловероятно, что он будет понят. Ему просто не поверят. Так и в жизни. Людям кажется, что все, с чем они имеют дело, — это лишь осязаемый мир. И только душа может смутно вспоминать то время, когда она была в мире идей и куда она может вернуться после смерти, если это душа истинного фило­ софа. Нечистая же душа, которая любила тело, превратится в приви­ дение, блуждающее у могил, или войдет в тело какого-либо жи­ вотного, такого, как осел или волк. Человек, который был добро­ детельным, но не был философом, превратится в пчелу, осу, му­ равья или другое существо стадной и общительной породы. Итак, мир идей первичен; мир вещей произволен от мира идей, им порождается. На философском языке такого рода кон­ цепция называется объективным идеализмом, и Платон — яр­ кий его выразитель. Философ чужд зла. Он весь устремлён к добру и красоте. Как и Сократ, Платон убеждён: по-настоящему счастлив лишь тот, кто искренне возлюбил мудрость. Правда, это не единственное условие счастья. В диалоге «Пир» Платон повествует о якобы придуманной Ари­ стофаном истории о людях-половинках. Некогда на Земле обитали чудовищные существа с четырьмя руками и ногами, с двумя лицами, с глазами, смотрящими в противоположные стороны. Боги разрезали их, и оказалось, что люди, ставшие половинками, страдают от одиночества, мучи­ тельно разыскивая друг друга, чтобы соединиться. В этой мифической истории очень глубокий смысл, призна­ ние трагичности одиночества для человека в мире и убеждён­ ность в том, что истинное счастье — в единении душ. Особенно много Платон размышляет о государстве; призна­ вая все известные ему типы государства несовершенными, он классифицирует их по степени несовершенства, соблюдая чет­ кую иерархию. Выделяются тимократия — власть, основанная

52

53

на господстве честолюбцев, олигархия — господство немногих над большинством, демократия — с точки зрения Платона, еще более худшая, более несовершенная форма государственного ус­ тройства, наконец, тирания — власть одного. Лишь в первое вре­ мя, пишет философ, тиран «улыбается и обнимает всех, с кем встречается... обещает многое... притворяется милостивым и крот­ ким в отношении ко всем». Пытаясь понять причины несовершенства, Платон высказы­ вает интересную мысль: «Каково бы ни было государство, в нем всегда есть два государства, враждебные друг другу: одно госу­ дарство богатых, другое — бедных». Речь идет, понятно, о бо­ гатстве и бедности свободных, но Платон уже частично осознает, что главным двигателем поведения людей оказываются в конечном итоге материальные заботы (и стимулы). Не то чтобы он признает подобное положение правильным. Перед мысленным взором философа постоянно возникают кон­ туры некоего лишенного пороков государства, очень похожего, если присмотреться, на идеализированную Спарту. Платон искренне убежден, что такое государство можно и нужно построить, реализовав на практике то, что он предлагает. Прежде всего необходимо, считает Платон, разделить граж­ дан на три класса: простых людей, воинов и стражей. Только последние, и их немного, должны обладать политической влас­ тью. Перемещения из класса в класс довольно редки и допуска­ ются лишь в исключительных случаях. Основная проблема, по Платону, как добиться того, чтобы стражи всегда были на уровне стоящих перед ними задач. Он вносит разные предложения, касающиеся образования и воспи­ тания, считая необходимой, в частности, строгую цензуру по­ эзии, которую молодые люди могли читать, и музыки, которую позволялось слушать. Не поощрялось, например, чтение поэм Гомера и Гесиода. Тому — несколько причин. Во-первых, Гомер и Гесиод, изображая богов, испытывают мало почтения к ним. Во-вторых, некоторые моменты поэм Гомера и Гесиода способ­ ны вызвать страх смерти, тогда как воспитание ориентирует на смерть в сражении. Соблюдение внешних приличий, в третьих, требует, чтобы никогда не было громкого смеха. Герои Гомера никак не могут быть здесь образцом. А как быть с теми частями поэм, где восхваляются богатые пиры или описываются вожде­ ления богов? Чтение их отбивает охоту к умеренности. 54

Платон вообще склоняется к тому, чтобы осудить поэтов и изгнать драматургов из города. Что касается музыки, то в ней допускаются лишь простые ритмы, выражающие мужественную и гармоничную жизнь. Очень суровой, особенно, понятно, для воинов, должна быть тренировка тела. Платон предлагает для них примитивный, но радикальный коммунизм. Воины должны жить, как в лагере, обедая в общих столовых; они, как и стражи, не могут иметь частной собственности. Золото и серебро для них следует запре­ тить и беспощадно карать за попытку его хранения. Собственность, по Платону, — привилегия крестьян и мастеро­ вых. Она не мешает работать, но губительна для тех, кто предается высоким размышлениям или озабочен безопасностью государства. Платон первым из известных мыслителей пытается обосно­ вать примитивные коммунистические нормы применительно к семье. Друзья должны иметь все общее, включая женщин и де­ тей. Он допускает, что это представляет известные трудности, но не считает их непреодолимыми. Интересно, что женщины должны обладать во всем полным равенством с мужчинами, как в Спарте. В отношении детей — та же Спарта, только еще более жесткая. Все дети после рождения должны отбираться у родите­ лей. Предполагается, что ни родители, ни дети не будут знать друг друга иначе, как члена большой общины. А поскольку дети не будут знать, кто их родители, то к каждому из тех, кто мог бы быть их отцом или матерью, они будут относиться с долж­ ным почтением. Всюду и всегда на первом месте у Платона — долг перед государством: свой долг у ремесленника, воина, стража. Каж­ дый делает то, что ему положено, думая прежде всего о пользе общества, признавая мудрость законов. На первый взгляд, реализация в жизни норм и принципов, положенных Платоном в основу предполагаемого им типа госу­ дарственного устройства, — чистой воды утопия. Но это и так и не так. Для греческих городов-государств было достаточно обычным использование предложений отдельных мудрецов для создания своих законов. Вспомним законы Солона для Афин. Группа сто­ ронников Платона, обладая властью, вполне могла бы попытать­ ся реализовать его идеалы на практике. Другой вопрос, что бы из этого получилось. 55

Но дело все в том, что почти одновременно с появлением платоновской модели государства началось возвышение Македо­ нии. Греческие города-государства оказались устаревшими, а по­ литические эксперименты применительно к ним — подлинно уто­ пическими. Лишь 9 лет не дожил Платон до утраты Грецией поли­ тической самостоятельности, захвата ее Македонией. Повисла в воз­ духе, лишившись реальной почвы, мысль Платона: — Пока в городах... не будут или философы царствовать, или нынешние цари и властители — искренне и удовлетворительно философствовать, пока государственная сила и философия не со­ впадут... дотоле ни города, ни даже, думаю, человеческий род не жди конца злу. Да, государство Платона стало утопией, но в истории чело­ веческой мысли оно осталось, превратившись в один из впечат­ ляющих символов неустанных поисков совершенных форм об­ щества. Это мечта на уровне высокой честности и благородства. Можно сколько угодно говорить о нежизненности утопичес­ ких идеалов Платона, нельзя, однако, не преклоняться перед самоотверженной попыткой переделать, преобразовать челове­ ка и человечество. Известнейшим учеником Платона был Аристотель. Он жил в конце творческого периода греческой мысли. После Аристо­ теля она, несмотря на отдельные всплески и достижения, уже не поднималась на уровень классической философии Древней Греции. Родился Аристотель предположительно в 384 г. до н.э. в Стагире (Фракия) в семье наследственного домашнего врача царя Македонии. В 18 лет пришел в Афины и стал учеником Платона. Он оставался в платоновской Академии вплоть до смерти учите­ ля в 347 г. до н.э., затем в течение некоторого времени путеше­ ствовал. В 343 г. до н.э. стал воспитателем 13-летнего Александра, будущего великого полководца, и занимал это положение до того момента, когда Александр в возрасте 16 лет был объявлен своим отцом совершеннолетним. Филиппу, отцу Александра Македонско­ го, приписывают слова, якобы сказанные однажды сыну: «Благо­ дарю богов не за то, что они мне даровали сына, а за то, что они мне его даровали во времена Аристотеля». Но скорее всего это не более чем миф. Все, что хотелось бы знать об отношениях между Аристоте­ лем и его знаменитым впоследствии учеником, невозможно уста­ новить. Легенды же, возникшие в этой связи, едва ли можно при-

нимать в расчет. Есть их письма, но существует основательное по­ дозрение, что они всего лишь искусная подделка, литературная фикция, сочиненная ради возникшей много позднее смерти вели­ кого философа и выдающегося полководца традиции объединять Аристотеля и Александра. Вот одно из таких писем, само по себе показательное: — Александр Аристотелю желает благополучия! Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от осталь­ ных людей, если те самые учения, на которых мы были воспи­ таны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о высших предметах. Будь здоров. Люди, которые восхищаются Аристотелем и Александром, пред­ полагают, что учитель оказывал большое влияние на ученика. Ге­ гель считал, например, что карьера Александра свидетельствует о практической пользе философии. Но прав, наверное, Б. Рассел: «Вы­ сокомерный, пьянствующий, жестокий, мстительный и чрезвы­ чайно суеверный, он объединил в себе все пороки вождя горцев с бешенством восточного деспота. Было бы несчастьем, если бы фи­ лософия не имела лучшего свидетельства в свою пользу». Рассел высказывает предположение, и оно достаточно правдоподобно, что Аристотель не оказывал на Александра никакого влияния. Кто зна­ ет, насколько радиво вообще он относился к учению. Гораздо удивительнее, что Аристотель не смог сделать никаких заметных выводов из совершенно новой социально-политической ситуации, возникшей в результате завоевательных походов Алек­ сандра. В своих социальных теориях он явно игнорирует тот факт, что эра городов-государств прошла. Уже Платон глубоко переживал по этому поводу. А Аристо­ тель, при котором Греция потеряла свою политическую незави­ симость, предпочел пройти мимо выводов, которые напраши­ вались сами собой. С 335 по 323 гг. до н.э. Аристотель жил в Афинах. Там он основал свою школу — Ликей. Именно в это время создал философ боль­ шинство своих трудов. В 323 г. до н.э. умер Александр Македонский. Почти сразу же после его смерти афиняне восстали, обратив свой гнев против тех, кого считали сторонниками и ставленниками Алек­ сандра. В их числе, понятно, оказался и Аристотель. Его судили, признали виновным, но философ тайно покинул Афины, чтобы уйти от наказания. В следующем 322 г. до н.э. он умер.

56

57

Хотя Аристотель, по преданию, при бегстве из Афин должен был оставить там все свои рукописи и в течение 150 лет судьба их была неизвестна, значительная часть этих рукописей сохранилась, и об Аристотеле как философе мы имеем достаточно полное пред­ ставление. Диоген Лаэртский перечисляет 146 произведений Аристоте­ ля. Среди них — не только чисто философские труды, но и кни­ ги о металлах, растениях, земледелии, медицине. Некоторые были столь значительны по объему, что в свою очередь состояли из нескольких книг. *ч^_Аристотель — оригинальный мыслитель. Но, кроме того, он выдающийся систематизатор всего предшествующего развития гре­ ческой философской и не только философской мысли. Многое из того, что мы знаем о древнегреческих мудрецах, особенно ранних, известно благодаря Аристотелю, его комментариям и многочислен­ ным ссылкам. Некоторые философские термины, в их числе те, которыми мы пользуемся до сих пор, также принадлежат Аристоте­ лю. С полным правом его можно назвать пертьшисторшсом филосо­ фии. Довольно непросто решить, с какого момента начинать изложе­ ние учения самого Аристотеля, но, если иметь в виду преемствен­ ность в развитии философской мысли, прежде всего следует обра­ тить внимание на то, что он далеко не во всем согласен со своим учителем Платоном. Ученику принадлежит ставшая широко извест­ ной фраза: «Платон — мне друг, но истина дороже». Аристотель критикует платоновскую теорию идей. Он не сомне­ вается в реальном изначальном существовании материи. Выражаясь современным философским языком, он делает тем самым шаг в сторону материализма. Но Аристотель полагает, что материя сама по себе есть нечто аморфное, неопределенное. И лишь благодаря тому, что материя выливается в определенную форму, как бы облекается формой, она становится конкретной вещью. Форма, таким обра­ зом, — сущность вещи, материя же — возможность, которая благо­ даря форме становится действительностью. Напрашивающийся сам по себе пример: глыба мрамора не представляет собою ничего, но, обработанная резцом скульптора, она может превратиться в пре­ красную статую. Или пример самого Аристотеля: бронза — это лишь возможность вылиться в бронзовый шар; приобретая же форму шара, бронза становиться вещью. По Аристотелю, форма обладает различной степенью чисто­ ты (абстрактности). Раз так, должна существовать и форма всех

форм, чистая форма. Это уже что-то потустороннее, близкое к миру идей Платона. У Аристотеля мы вновь обнаруживаем подчеркнутое внима­ н и е ^ этике и проблемам государства. Складывается впечатление, чтоТГэтйке его больше всего ин­ тересует весьма популярная у греков норма: во всем они хотели бы соблюдать «золотую середину». ^ и с т р т е л ь призывает к тому же, полагая, что смелость — среднее между трусостью и ухар­ ством, щедрость — между мотовством и скаредностью, подлин­ ная гордость — между тщеславием и смирением, остроумие — между шутовством и грубостью, скромность — между застенчи­ востью и бесстыдством.^ Идея всегда и во~всем соблюдать «золотую середину», воз­ можно, и неплоха, но насколько она реальна, реализуема в жиз­ ни? У того же Аристотеля справедливость, даже в теории, не была полной, а равенство предполагало неравенство. Речь шла лишь о правильном соотношении между тем и другим. Если даже не принимать во внимание то обстоятельство, что, по Аристотелю, хозяин не может быть несправедлив по отноше­ нию к своей собственности (рабу), он мог быть, как отец и муж, не совсем справедлив по отношению к своим детям или жене. Низшие, в данном случае дети или жена, должны были любить высшего больше, чем высший низших. Тот же принцип распространялся Аристотелем на монархов и их подданных. Неудивительно, что он считает монархию наилуч­ шей формой правления. Однако Аристотель, как и Платон, нена­ видит тиранию. Вот его рассуждения о тиране:

58

59

— Тираны в основном являются демагогами, добивающимися власти... Что должен делать тиран, чтобы удержать власть? Он должен предотвращать возвышение любого человека, обла­ дающего исключительными достоинствами, предавая его казни, если это необходимо. Он должен запретить... всякие сборы и любое образование, способное вызвать оппозиционные чувства... Он должен взять под надзор общественную жизнь... Он должен сеять раздоры и приносить обнищание своим подданным. Он дол­ жен держать их занятыми: все время занимать их величествен­ ными работами... широкого масштаба... Он должен вести вой­ ны, чтобы... его подданные всегда нуждались в руководителе... Нет ничего слишком низкого для тирана.

Как ни печально, рассуждения философа о тиране и тирании и сегодня актуальны. А ведь это своего рода предостережение людям известно уже более 2 тысяч лет. Нетрудно заметить: у Аристотеля тесно переплетены этика и политика, но политика в конечном итоге выходит на первый план. Его цель, скорее, — хорошее общество, нежели хороший человек. Именно Аристотель определил человека как «обще­ ственное животное», подчеркнув тем самым, что человек — продукт общества. Именно в нем и благодаря нему он стано­ вится человеком. Платоновский вариант общественного устройства с его гру­ бо уравнительными нормами и разного рода ограничениями яв­ но раздражает Аристотеля. По его мнению, он привел бы неиз­ бежно к взрыву гнева против ленивых и такого рода ссорам, которые обычны для людей, путешествующих совместно. Выра­ жаясь современным языком, Аристотель высказывается в поль­ зу частной собственности, признавая одновременно, что необ­ ходимо воспитывать у людей чувство благотворительности. И здесь древнегреческий философ оказывается на уровне не только своей, но и нашей эпохи. Выдающимся достижением Аристотеля было создание им ос­ нов формальной логики, науки, изучающей законы и принци­ пы, соблюдение которых является необходимым условием не­ противоречивого мышления. Она уточнялась и дополнялась, под­ час существенно, но на основах, заложенных именно Аристо­ телем. Даже сегодня там, тогда и постольку, где мы обращаемся к логике, особенно той ее части, которая получила название сил­ логистики1, мы следуем фактически за мыслью Аристотеля. Им, Аристотелем, заканчивается относительно краткий пе­ риод в развитии философской мысли, который определяется как классическая философия Древней Греции. Две причины лежат в основе наступившего в послеаристотелевское время кризиса в философии: греки утратили политичес­ кую самостоятельность, а вместе с ней потеряли значительную часть уверенности в себе, гордости, смелости во всем, в том чис-

7

Силлогизм — умозаключение, в котором из двух данных суждений (посылок) получается третье (вывод). Все люди смертны — большая посылка. Сократ — человек — малая посылка. Вывод — Сократ смертен.

60

ле и в науке, и в философии, которая была им так присуща. Не менее важно и другое: эллинистический мир, эпоха, начало ко­ торой положили завоевательные походы Александра Македонс­ кого, будет иметь свои взлеты и падения, свои достижения, но вся она пройдет (по крайней мере, для греков) под знаком нара­ стающего кризиса общества. Уверенность сменяется безысходно­ стью. Надежда постепенно уступает место страху, что и прямо, и косвенно отражается на характере философии. Она становится все более индивидуалистической, предлагая, по сути, различные варианты ухода от жизненных проблем. Единственное заметное исключение — Эпикур, родившийся в 342 или 341 г. до н.э. Впрочем, и в его философии отчетливо про­ явились кризисные моменты. Эпикур — последователь Демокрита, хотя таковым он себя никогда не признавал. Что до Левкиппа, то уверял, что его вов­ се не существовало. На деле же Эпикур отстаивал основные по­ ложения атомистов. Самое значимое различие во взглядах Демокрита и Эпикура в том, пожалуй, что последний допустил возможность атомов, на­ ходящихся в постоянном движении, отклоняться от, казалось бы, предначертанных им путей. Частность? Но именно она позволяет Эпикуру в объяснении мира, принципов его развития избежать фатализма. В самом деле. Если согласиться с Демокритом, утверж­ давшим, что случайности в мире даже на уровне движения ато­ мов нет, придется признать, что ее не будет и на другом, более высоком уровне. В главном же взгляды философов совпадают. Как и Демок­ рит, Эпикур считает, что душа материальна, что боги, если они есть, не утруждают себя делами земного, человеческого мира. Интересны его рассуждения о смерти. От всего можно найти безопасность, замечает Эпикур. Что же касается смерти, то все мы живем в незащищенном городе. Но стоит ли огорчаться по этому поводу? Пока мы живем, смерть для нас не существует, а после смерти... Самое интересное и оригинальное в учении Эпикура — этика. Человек живет для счастья, залогом которого становится разумное наслаждение. Именно разумное, предполагающее уклонение от стра­ даний и спокойное, радостное состояние духа. А это возможно, по Эпикуру, лишь при уходе от земных проблем. На эту мысль следует обратить особое внимание. Ведь именно она стала своего рода лей­ тмотивом философии после Аристотеля. 61

Показательно в этом плане и учение киников (циников), счи­ тавших себя последователями Сократа. Наиболее известный из них — Диоген из Синопы, решивший жить, как собака8, в огромной бочке. По другим сведениям — в большом кувшине; они употребля­ лись в древности при погребениях. Диоген — не циник в нашем понимании. Он лишь по-своему воспринимает жизнь, видит в ней иной смысл и ведет себя в соот­ ветствии с этим. Главное, с его точки зрения, уметь воздерживать­ ся от наслаждений и быть нечувствительным к страданию. Отсюда — проповедь неприхотливой жизни, честной бедности. Диоген Лаэртский писал о Диогене из Синопы, что алчность он называл матерью всех бед. Напротив, бедность, по его мнению, бла­ годетельна. Именно бедность заставляет человека философствовать, хотя с ней связаны необразованность, невоспитанность. Но что за философия рождается на такой основе? Киники настойчиво проводили ту мысль, что необразованность и невоспитанность — не только не порок, а чуть ли не достоинство. Знания не делают людей лучше. Если уж опираться на разум, то не на теоретический, а тот, что вырастает из практики, смыкается с житейской мудростью. Основная задача философии поэтому — учить жить, будучи готовым к любому повороту в судьбе. Киники весьма невысоко ценили человека. Недаром же, вспо­ миная Диогена, обычно вспоминают и то, что он демонстративно бродил среди бела дня с фонарем в руках, объясняя: «Ищу челове­ ка». Именно этим, презрительным по сути отношением к основной массе людей, объясняется то, что киники не стеснялись их, сплошь и рядом нарушая сложившиеся нормы приличия. Киники не отрицали добродетель, но понимали ее по-своему, сводя к презрению не только к богатству, но славе, удовольствиям (все — призрачно). Не менее показательно их подчеркнутое равнодушие к государ­ ству. Киники ненавидели тиранию; но они были далеки и от идеа­ лизации демократии. Иронизируя над демократическими выборами должностных лиц, один из киников, Антисфен, советовал афиня­ нам принять постановление: «Считать ослов конями». Когда же это сочли нелепостью, философ-киник заметил: «А ведь вы простым голосованием делаете из невежественных людей — полководцев». 8

Откуда и название: киник, значит, собачий.

62

Широко известно предание о том, что однажды, когда Диоген грелся на солнце, к нему подошел великий Александр и сказал: «Проси у меня чего хочешь!» «Не заслоняй мне солнце», — ответил киник. Удивленный царь якобы произнес: «Если бы я не был Алек­ сандром, стал бы Диогеном». Превыше всего киники ценили свободу, где-то бравируя этим, ибо призывали жить «без общины, без дома, без отечества». Диогена называют иногда первым космополитом в истории человечества, т.е. человеком, который считал себя не греком, но гражданином мира. Есть легенда о том же Диогене. Она менее известна, но посвоему показательна. Диогену поставили в пример философа Калисфена, замечая, что тот ведет прекрасную жизнь при дворе царя Македонии, завт­ ракает и обедает вместе с ним. Диоген вздохнул и ответил: «Как несчастен тот, кто и завтракает, и обедает не тогда, когда пожела­ ет, а когда это угодно Александру». Став модным, учение киников заметно изменилось. Ушла в сто­ рону проповедь неприхотливой жизни. На первый план вышло дей­ ствительно циничное начало. Его как бы вуалировала, прикрывала философская доктрина. Лучшее, что было у киников, сохранилось в стоицизме, уче­ нии гораздо более полном и влиятельном. Как определенная фи­ лософия оно было изложено греческим мыслителем Пирроном, но наибольшее распространение стоицизм получил в Римской империи, и прежде всего в самом Риме. Распространение там стоицизма никак нельзя признать случайно­ стью. Несмотря на внешнее величие, Римскую империю даже в пери­ од ее расцвета раздирали глубокие внутренние противоречия. К Риму как нельзя больше подходит известное изречение Платона: «Все нахо­ дятся в войне со всеми, и каждый — с самим собой». Эта война резко усиливается, когда Римская империя клонится к упадку. Распростра­ нение стоицизма можно рассматривать как один из его симптомов. Среди стоиков были представители всех слоев римского общества. Наиболее видные выразители римского стоицизма — Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий. Сенека — известный общественный деятель, воспитатель будуще­ го императора Нерона, живший в самом начале нашей эры. Эпиктет — бывший раб, отпущенный на свободу и полностью посвятивший себя философии. Он был совсем молодым, когда Сенеку заставили принять яд, обвинив в заговоре против Нерона. Трудно сказать, на­ сколько это соответствовало действительности. Возможно, обвинение 63

необходимо было лишь для того, чтобы прибрать к рукам немалые богатства, накопленные философом. Марк Аврелий — римский импе­ ратор, вступивший в самостоятельную жизнь как раз тогда, когда умер Эпиктет. Император — скептик? По меньшей мере, необычно. Но как справедливо заметил АН. Чанышев, «разочарованность, уста­ лость императора — это разочарованность и усталость самой Римской империи, будущее которой было, действительно, неведомо». В чисто философском плане стоицизм тесно смыкается со скеп­ тицизмом, суть которого — сомнение относительно возможности постичь мир. Всякое знание, полагают скептики, недостоверно. Подобная позиция была распространена уже в доклассической греческой философии. Вспомним софистов. Но для скептицизма, о котором идет речь, характерно иного рода сомнение. Оно может быть сформулировано как вопрос: «А зачем вообще познавать чтолибо в этом мире?» Отказ от познания — чуть ли не благо. Главное, однако, в другом: скептицизм перерастает в стоицизм и становится определенной жизненной позицией. Вот как излагает ее русский философ Л. Шестов, рассуждая об Эпиктете. «Эпиктет, как и все философы, пытается доказать, что чело­ век всегда, при всяких обстоятельствах может сохранить душевное равновесие. Случилось несчастье: у тебя умер отец — ты волнуешь­ ся, плачешь, приходишь в отчаяние, и нет, по-видимому, в мире средств и способов, которыми можно было бы тебе вернуть спо­ койствие. Но только, по-видимому. На самом деле способ есть. По­ пробуй рассуждать. Что бы ты сказал, если бы умер отец твоего соседа? Ты бы сказал, что это произошло вполне естественно. Вся­ кий человек должен умереть — таков закон природы. Почему же ты так волнуешься и так безутешен, когда умер твой отец? Подумай, и ты поймешь, что смерть твоего отца так же законна и естествен­ на, как и смерть других людей, и что, стало быть, нет никакого основания тебе больше огорчаться сегодня, когда у тебя отца нет, чем вчера, когда у тебя отец был. ...Раз отец умер по законам мира, пусть себе умирает: это не касается ни Эпиктета, ни какого-либо другого мудреца, ибо мудрец прекрасно знает, что внешние события, как находящи­ еся вне его власти, не должны его и занимать, если только он не хочет стать рабом бессмысленной силы. Вот в чем основная мысль стоической школы». Остается, однако, вопрос: можно ли реализовать ее в жизнен­ ной практике? 64

Уже упоминавшийся Сенека в трактате «О счастливой жизни» пи­ сал: «Мнеговорят,что моя жизнь не согласна с моим учением. В этом в свое время упрекали и Платона, и Эпикура, и Зенона. Все филосо­ фы говорят не о том, как они сами живут, но как надо жить. Я говорю о добродетели, а не о себе, и веду борьбу с пороками, в том числе и со своими собственными: когда смогу, буду жить, как должно». История беспристрастно свидетельствует: на деле стоицизм не­ редко выливался в беспринципность, если не откровенный цинизм. И совсем не удивительно, что вместе с движением Римской империи к краху, падением нравственности господство скепти­ цизма и стоицизма в головах людей приобретало небывалые мас­ штабы. Преградой ему, и то не сразу, смогло стать и стало лишь христианство, переросшее в конечном итоге в государственную религию Рима. При этом оно впитало в себя отдельные элементы стоицизма, Но о христианстве — в следующей главе. Вопросы для повторения, 1. Религия. Мифология. Философия. Чем отличается филосо­ фия от религии и мифа? 2. Милетская школа. Каково ее значение в истории философии? 3. Чем ценно учение Гераклита? 4. Что сближает Пифагора и пифагорейцев с элеатами?Как бы ВЫ определили рать тех и других в развитии науки и философии? 5. Чему учил Демокрит? 6. Кто такой Сократ? Чему и как он учил? 7. Сущность объективного идеализма. Что дает нам основа­ ние считать Платона объективным идеалистом? 8. Учение Аристотеля. Его значение, 9. Развитие философии после Аристотеля. Попробуйте определить, кому принадлежат приводимые ниже фрагменты. Если сможете, укажите, какую сторону учения того или иного философа они характеризуют. Обоснуйте свое решение. 1. «Воздух холоден, вода влажна, огонь горяч... если бы один из них (этих элементов) был бесконечным, то остальные давно уже погибли бы». 2. «... дыхание и воздух объемлют весь мир». 3. «Не поднимай то, что упало. Не ломай хлеба. Не размешивай огонь железом. Не смотрись в зеркало около огня». 4. «Бессмертные — смертны, смертные — бессмертны, смер­ тью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают». «Из 3 М. В. Вальяно

65

всего — одно, из одного — все». «Младенцем слывет муж для божества, как мальчик — для мужа». Попробуйте расшифровать три последние фрагмента. 5. Ниже даны отрывки из «Сравнительных жизнеописаний» Плу­ тарха о Спарте. Внимательно прочтите их, сравните с тем, что вам известно о платоновской утопии идеального государства. В чем они совпадают? Какой вывод напрашивается из сравнения? ...Египтяне уверяют, что Ликург был и у них и что ему в особенности понравились существовавшие у них обособленные ка­ сты воинов, вследствие чего он ввел то же и в Спарте, и, обра­ зовав отдельное сословие ремесленников и мастеровых, явился ос­ нователем класса настоящих чистых граждан... Вторым из преобразований Ликурга, и самым смелым из них, было деление их земель. Неравенство состояний было ужасное: масса нищих и бедняков угрожала опасностью государству, между тем как богатство было в руках немногих. Желая уничтожить гор­ дость, зависть, преступления, роскошь и две самые старые и опас­ ные болезни государственного тела — богатство и бедность, он убедил сограждан отказаться от владения землёю в пользу госу­ дарства, сделать новый её раздел и жить всем на равных условиях, так, чтобы никто не был выше другого... Чтобы окончательно уничтожить всякое неравенство и не­ соразмерность, он... изъял из обращения всю золотую и серебря­ ную монету, приказав употреблять одну железную, но и она была так тяжела, так массивна при малой своей стоимости, что для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кла­ довую и перевозить их на телеге. Благодаря такой монете в Ла­ конии исчезло много преступлений: кто решился бы воровать, брать взятку, отнимать деньги другого или грабить, раз нельзя было скрыть своей добычи, которая к тому же не представляла ничего завидного... Затем Ликург изгнал из Спарты все бесполез­ ные, лишние ремёсла... С целью ещё более стеснить роскошь и окончательно уничто­ жить чувство корысти Ликург установил третье, во всех отно­ шениях прекрасное учреждение, совместные трапезы, сиестии, — для того, чтобы граждане сходились обедать за общий стол и ели мясные или мучные кушанья, предписанные законом... Все дети, которым только исполнилось семь лет, ... жили и ели вместе... Чтению и письму они учились по необходимости, остальное же их воспитание преследовало одну цель: беспрекос­ ловное послушание, выносливость и науку побеждать... 66

Никто не имел права жить так, как он хотел, напротив, город походил на лагерь, где был установлен строго определен­ ный образ жизни и занятия, которые имели в виду лишь благо всех. Вообще спартанцы считали себя принадлежащими не себе лично, но отечеству. 6. Из далёкой истории Рима до нас дошло событие, которое Б. Рассел называет «забавным происшествием», излагая его так: — Карнеад, достойный преемник Аркеселая на посту главы Ака­ демии, был одним из трёх философов, посланных Афинами с дипло­ матической миссией в Рим в 156 году до н. э. Он не видел основа­ ния, почему его титул посла помешал бы столь счастливой воз­ можности, и объявил, что прочтёт цикл лекций в Риме. Молодые люди, которые в то время стремились подражать греческим мане­ рам и овладевать греческой культурой, толпами устремились слу­ шать его. В своей первой лекции он изложил взгляды Аристотеля и Платона на справедливость, и эта лекция была чрезвычайно по­ учительна. Во второй лекции он, однако, занялся опровержением всего того, что говорил в первой, — не для того, чтобы прийти к противоположным заключениям, а лишь для того, чтобы пока­ зать, что каждое заключение может быть оспорено. Сократ, как пишет в своих работах Платон, утверждал, что совершить не­ справедливость — большее зло для того, кто совершил её, чем для того, кто от этого страдает. Карнеад в своей второй лекции отозвался об этом утверждении презрительно. Великие государ­ ства, указывал он, стали великими благодаря несправедливым аг­ рессивным действиям против более слабых соседей; в Риме этого никак нельзя было отрицать. При кораблекрушении вы можете спасти свою жизнь за счет более слабых, и будете дураком, если этого не сделаете. «Прежде всего женщины и дети!» — не являет­ ся принципом, который приведёт к собственному спасению, — так, очевидно, думал он. Что бы вы сделали, если бы бежали от побеж­ дающего врага и потеряли свою лошадь, но нашли бы раненого то­ варища на лошади? Если бы вы были благоразумны, вы стащили бы его с лошади и захватили её, что бы ни диктовала справедливость. Вся эта не очень поучительная аргументация в устах признающего себя последователем Платона поражает, но она, по-видимому, по­ нравилась настроенным по-современному римским юношам. Как вы полагаете, какую философию излагал римским юно­ шам Карнеад, глава основанной Платоном Академии? Что позво­ ляет сделать такой вывод? з*

67

Период в развитии цивилизации, который нам предстоит рас­ смотреть и который в истории человечества занимает более тысяче­ летия, столь радикально отличается как от предшествующей, так и от последующей эпох, что мы изначально должны отказаться от попытки ограничиться средневековой философией. Она будет про­ сто малопонятна. Нужно выйти за рамки этой проблемы, вспомнив основные вехи истории, а главное, попытаться взглянуть на возникший мир как бы изнутри — глазами человека Средневековья. Начнем с хронологических рамок. Есть исследователи, трак­ тующие Средневековье как эпоху, начинающуюся со II-III сто­ летия н.э. (в этом случае она захватывает так называемую по­ зднюю античность) и отнюдь не завершающуюся Возрождени­ ем XV-XVI вв., а продолжающуюся до XVIII в. и лишь постепен­ но изживающую себя перед идеями Великой Французской рево­ люции и научно-промышленного переворота XIX столетия. В понимании эпохи как эпохи «долгого Средневековья», ко­ торая вырастает из античности, есть большой смысл. Появляет­ ся возможность глубже понять ее корни и проследить побеги, идущие от этой эпохи, в Новом времени. Но есть традиционная, пока доминирующая точка зрения. В соответствии с ней Средневековье в Европе родилось на разва­ линах римского мира в V-VI вв. Крах некогда могущественной империи назревал давно. Рим, который всегда жил за счет большого числа пленных и военной добычи, сам к III в. оказался осажденным со всех сторон варва­ рами. К внешним неудачам добавился глубокий внутренний зас­ той в экономике — она все заметнее хирела. Приходили в упадок торговля и ремесла. Обрабатываемые земли забрасывались, чис­ ло запущенных полей росло.' Свирепствовали сборщики налогов. Начался распад когда-то четких государственных структур. Именно в это время возникшее в I в. в восточных провинциях империи христианство из гонимого Римом учения, распростра­ ненного первоначально среди угнетенных, рабов и вольноотпу-

щенников, превратилось в государственную религию. Как писал Л. Шестов, «произошло нечто неслыханное, доселе никогда не случавшееся и больше уже никогда не повторявшееся в истории: культурный и могучий греко-римский мир обратился за истиной к маленькому, варварскому, слабому восточному народу». Римские императоры обратились к новой религии в поисках выхода, надеясь, что еще могут предотвратить грозящую катас­ трофу, отказавшись от прежних богов, чье покровительство уже не спасало, и признав бога христиан. Еще важнее было то, что Христа приняли массы. Здесь сыграло, видимо, свою роль то обсто­ ятельство, что Святое писание предложило верующим твердые нрав­ ственные нормы, о которых Рим успел почти позабыть. Это мы сегодня спорим, был ли Христос реальной личностью. Римлянами он был воспринят именно как живой, но святой человек, пеку­ щийся о спасении погрязших в грехе. Тщетно. Дни Рима были сочтены. В 410 г. он был взят и раз­ граблен вестготами. При том, что все могло случиться и раньше, падение «вечного города» прозвучало как гром среди ясного неба. «Мой голос дрожит, и от рыданий перехватывает горло, пока я диктую эти слова. Он завоеван, этот город, который покорил весь мир». Потрясение пережил не только автор вышеприведен­ ных слов св. Иероним. Все были охвачены смятением и страхом. В провинциях — та же картина. Вот как описывает Галлию после крупного вторжения варваров в 417 г. епископ г. Оша: «Смотри, сколь внезапно смерть осенила весь мир и с какой силой ужасы войны обрушились на народы... все оказалось под властью варваров... Немало гибло в засадах врагов, но не мень­ ше из-за насилия... Те, кто сумели устоять перед силой, пали от голода. Несчастная мать распростерлась вместе с детьми и му­ жем. Господин со своими рабами сам оказался в рабстве. Многие стали кормом для собак; другие живьем сгорели в своих домах, охваченных пламенем. В городах, деревнях, виллах, вдоль дорог и на перекрестках, здесь и там — повсюду смерть, страдания, пожарища, руины и скорбь. Лишь дым остался от Галлии, сго­ ревшей во всеобщем пожаре». И так повсюду. Поистине зловещим был фон, на котором формировалась новая эпоха в Западной Европе. В условиях всеобщего опустошения и разрушения единствен­ ным сохранившимся социальным институтом оказалась церковь. Она и стала господствовать всюду, заметнее всего в сфере ин­ теллектуальной жизни. Что касается философии, то она превра-

68

69

Глава 3Средневековье. Мир глазами средневекового человека

тилась в служанку богословия: признавалась только та ее часть, опираясь на которую можно было подтвердить или усилить дог­ маты церкви. Задача отстаивания и развернутого обоснования христианства возникла еще до падения Рима и связана с рядом имен. Среди них — св. Амвросий, св. Иероним, св. Августин. Они почти современни­ ки. Расцвет их деятельности приходится как раз на относительно короткий период между окончательной победой христианства в Римской империи и нашествием варваров. Вместе с папой Григори­ ем Великим, жившим позднее, эти мыслители считаются «отцами церкви». Одна из существенных сторон их деятельности — переос­ мысление античного философского наследия. Св. Августин, сравнивая платоновскую философию с христи­ анским учением, замечает, что Господь позаботился о том, чтобы познакомить его с некоторыми книгами последователей Платона. Там он нашел мысли, хотя и выраженные не теми словами, но заключающие в себе тот смысл, что «вначале было слово, и слово было у Бога, и это слово было Бог». О каких последователях Платона идет речь, Августин не уточ­ няет. Возможно, это живший в III в. Плотин, который, без сомне­ ния, был наиболее авторитетным толкователем Платона после Ари­ стотеля. По его собственному признанию, он отвернулся от разоре­ ния и нищеты в реальном мире, чтобы созерцать вечный мир блага и красоты. Плотин менее суеверен и религиозен, чем «отцы церк­ ви», но он ближе к ним, нежели Платон. Характер и глубину переосмысления античности в грудах «от­ цов церкви» трудно оценить: она меняется от одного мыслителя к другому. У любого из них к тому же нетрудно обнаружить постоян­ ные колебания между чуть ли не суеверным страхом перед тем, что писали древние авторы (ведь все они были язычниками), и восхи­ щением ими. Это трудно скрыть. Св. Иероним признается в одном из писем, что после того, как он удалился от родных и друзей и, «что еще труднее этого, от привычки к роскошной жизни», он никак не мог найти в себе силы оставить библиотеку. «И таким образом я, окаянный, постил­ ся и намеревался читать Туллия». Дни и ночи каялся Иероним и все-таки снова впадал в прежний грех и читал Плавта. Когда после такого потакания своим слабостям он принимался читать проро­ ков, Священное писание, его »ужасала необработанность речи». Но однажды, когда Иероним был сражен лихорадкой, ему привиде­ лось, что в день последнего суда Христос спросил его, кто он, и

он в ответ назвал себя христианином. Но последовало возражение: «Лжешь, ты... не христианин». И Христос велел побить его бичами. В конце концов, Иероним (в своем видении) воскликнул: «Госпо­ ди, если когда-нибудь я буду иметь светские книги, если я буду читать их, значит, через это самое отрекся от тебя». «Это, — добав­ ляет Иероним, — был не обморок, не пустой сон». Двойственное отношение «отцов церкви» к античному духов­ ному наследию неизбежно приводило к упрощению и прямому искажению мыслей древних. Нормой стало выдергивание отдель­ ных цитат из контекста. Как следствие, античная мысль оказалась в разодранном, униженном состоянии. Но ни в каком другом вари­ анте идеологи христианства не могли бы заставить авторов-языч­ ников «работать» на догмы церкви. Руководящим стал принцип, сформулированный св. Авгус­ тином: «Без веры нет знания, нет истины». А это значит: знание было однозначно подчинено вере. На этапе обоснования христианского вероучения проявили себя и мыслители, куда более радикальные. Одним из самых из­ вестных был Тертуллиан, утверждавший, что христианство содер­ жит в себе истину в уже готовом виде. Она не нуждается в доказа­ тельстве или проверке. «Мы не имеем нужды в любознательности после Христа, в исследовании после Евангелия». Тертуллиан предпочитал прямое толкование религиозных тек­ стов, даже если в них было очевидным противоречие элементар­ ным правилам логики и здравому смыслу. Подоплека такой пози­ ции ясна: откровение, данное нам в Евангелии, несоизмеримо с возможностями человеческого разума. Чем больше что-либо кажет­ ся в нем непостижимым и невозможным, тем больше оснований верить в истинность сказанного. «Сын божий распят; мы не стыдимся, хотя это постыдно. И умер сын божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем не сообраз­ но. И после погребения воскрес; это несомненно, ибо невозможно». Исходя из подобных утверждений Тертуллиана, ему приписывали и такое высказывание: «Верую, ибо абсурдно». Тертуллиан отверг саму необходимость обращения к античной философской и всякой иной мысли, отмежевался от нее. «Что общего, — задавал он риторический вопрос, — у Афин и Иеруса­ лима, у Академии и Церкви?» Ответ был однозначным: «Ничего». Отказ от античности, чем далее, тем заметнее, проходил на фоне отказа от культуры вообще, борьбы с наукой, оголтелого мракобесия.

70

71

Известна масса факторов, подобных линчеванию Гипатии, вы­ дающейся женщины-математика, жившей в Александрии в IV в. В «Истории упадка и разрушения Римской империи» Э. Гиб­ бона так описывается эта расправа: «Гипатию стащили с ее ко­ лесницы, раздели догола и потащили к церкви; отец Петр вместе с кучкой диких и бесчеловечных фанатиков безжалостно били ее, сдирали с ее костей мясо устричными раковинами и бросили ее трепещущее тело в огонь». После подобных фактов как почти невинное воспринимает­ ся письмо уже упоминавшегося Григория Великого одному из епископов Франции: «Слуха нашего достигло, что мы и выговорить не можем без стыда, будто твое Братство имеет (т.е. что ты имеешь) обыкнове­ ние разъяснять грамматику отдельным лицам. Дело сие представля­ ется нам столь неподобающим и предосудительным, что чувства, которые мы выразили прежде, обратились в нас в стоны и скорбь... И поелику особенно отвратительно это, когда в том упрекают свя­ щенника, нужно точно и правдиво разузнать, воистину ли дело было так или нет». Стоит ли удивляться распространению в этих условиях са­ мых диких суеверий. Почти всюду наблюдается гигантский шаг назад. Возьмите средневековую географию. Извратить представле­ ния людей в этой области нелегко. Но, может быть, именно поэтому нелепости здесь наиболее наглядны. Расположение отдельных частей земной поверхности исхо­ дило теперь из убеждения, что в центре ее лежит Иерусалим и что восток, который чаще всего помещали на картах наверху, на месте северного полюса, имеет своей высшей точкой некую гору, где находится земной рай и откуда вытекают Тигр, Евф­ рат, Ганг и Нил. Весьма смутные представления, которые имели христиане об этих реках, позволяли легко поворачивать их в любую сторону и вообще придумывать о них, как и обо всем другом, любые небылицы. Так, о Ниле в одном из рассказов о VII крестовом походе говорится: «Подобает теперь повести речь о реке, которая пересекает Египет и вытекает из земного рая... В том месте, где Нил прони­ кает в Египет, местные жители имеют обыкновение расставлять по вечерам сети, а поутру находят в них драгоценные предме­ ты, которые они доставляют в страну, как то: имбирь, ревень, алоэ и корицу. Говорят, что эти пряности приходят из земного

рая, падая под ветром с райских деревьев, подобно тому, как ветер ломает в лесу валежник». На фоне суеверий господствует страх. Страх даже перед про­ шлым, тем более настоящим и будущим сопровождает каждый шаг человека в средние века. В той части, что касается христиан­ ского учения, он концентрировался в идее неизбежного конца света и страшного суда. Люди постоянно ожидали предсказан­ ных в Библии знамений и появления Антихриста. Кометы, лив­ ни, падающие звезды, землетрясения, подъемы морской воды — все вызывало панику, ибо все было страшно не столько само по себе, а потому, что с природными катаклизмами напрямую связывался как раз неоднократно предвещаемый конец света. Всюду — сатана. Он соблазняет и преследует, преследует и соблазняет. В парализованном страхом сознании дьявол — впол­ не реальное существо. Вот как описывал его (а подобных описа­ ний множество) один из монахов XI в.: «Вдруг я увидел, как у меня в ногах появилось некое страш­ ное на вид подобие человека. Это было, насколько я мог разгля­ деть, существо небольшого роста, с тонкой шеей, худым ли­ цом, совершенно черными глазами, бугристым морщинистым лбом, тонкими ноздрями, выступающей челюстью, скошенным узким подбородком, козлиной бородой, мохнатыми острыми ушами, взъерошенной щетиной вместо волос, собачьими зуба­ ми, клинообразным черепом, впалой грудью, горбом на спине, дрожащими ляжками, в грязной отвратительной одежде». Исходящие от дьявола опасности представлялись столь мно­ гочисленными, а шансы на спасение такими ничтожными, что казались почти чудом. Мир вообще как бы перевернулся. Еще св. Августин предельно четко выразил тот взгляд на земную жизнь человека, в соответствии с которым она — не более чем переход к вечному блаженству на небесах, а посему должна быть презираема и не иметь никакой цен­ ности. Позднее о том же скажет Кальвин: «Ведь если небеса — это наша родина, что же тогда земля, как не место изгнания? Если уход из мира — это вхождение в жизнь, что тогда такое мир, как не гробница? Что есть пребывание в нем, как не погруженность в смерть? Если освобождение от тела есть вхождение в полную свободу, что тогда есть тело, как не тюрьма? Если радоваться присутствию бога есть предел счастья, разве не несчастье быть лишенным этого...» Царила прямо-таки удивительная вера людей в чудо. Все, что было необычно, ненормально, сверхъестественно, привлекало.

72

73

Разум был погружен в сон. Недаром средние века называют «ве­ ками мрака». Точнее, так называют раннее средневековье, при­ близительно с 600 г. до 1000 г. Но «века мрака» были далеко не повсеместно, по сути лишь в Западной Европе. На Востоке расцветает китайская цивилиза­ ция, а между Китаем и Европой на огромной территории воз­ никает блестящий во многих отношениях арабский мир. Впрочем, уже до 1000 г., этого во многом условного времен­ ного рубежа, обнаруживаются первые проблески и во мраке ев­ ропейского Средневековья. В IX веке появляется такая своеобразная личность, как П. Абе­ ляр, выдвинувший требование ограничить веру «разумными осно­ ваниями». Одним из первых он заговорил о противоречиях в суж­ дениях «отцов церкви». Еще больший интерес вызывает Д. Скотт. Он не выступал, по крайней мере, открыто, против церковных догматов, но от­ стаивал мнение, что философия является равным, если не выс­ шим авторитетом, независимым от божественного откровения, данного нам в Библии. Разум и откровение, утверждал Скотт, — это два источника истины. Они не могут противоречить друг дру­ гу, а если иной раз по видимости противоречат, предпочтение должно быть отдано разуму. Не удивительно, что сочинение, в котором излагался такой взгляд, дважды, в 855 и 859 гг., осужда­ лось церковными соборами. Уже в приговоре первого оно было названо «скоттовой бурдой». Утверждают: Д. Скотт потому был так смел и смог избежать прямых репрессий со стороны всемогущей церкви, что пользовал­ ся поддержкой французского короля Карла Лысого. Именно он пригласил Скотта в Париж и поставил его во главе придворной школы. Но это мало что меняло по существу. Росла еще не явная, закамуфлированная оппозиция духовной диктатуре церкви. Нападки на церковь шли и с другой стороны. Достаточно вспомнить еретические движения, в орбиту которых вовлекались подчас сотни тысяч людей. Одно из них — движение катаров или альбигойцев. Катары признавали два равно могущественных начала: Доб­ ро и Зло. Господь бог, по их мнению, был беспомощен перед Князем зла; одни считали его равным Богу, другие дьяволом, с успехом восставшим против Бога. Католическая церковь, вери­ ли катары, принадлежит к злу. В отношении ее и общества, ее породившего, возможно лишь полное отрицание. Катары доволь-

но быстро организовались в свою церковь со своим духовенством из «совершенных» людей, создали особый ритуал. Это по сути была антицерковь, антикатолицизм. Ватикан, прибегнув в очередной раз к силе, в конце концов взял верх над катарами. Их постигла та же участь, что и других еретиков. Но каждый раз победа давалась со все большим тру­ дом, хотя церковь была еще очень сильна. Не исчерпала она и свой интеллектуальный потенциал. Свидетельство тому — тво­ рения Фомы Аквинского. Он родился в 1225 или 1226 г. Получил неплохое по тем вре­ менам религиозное (другого просто не существовало) образова­ ние. При пострижении в монахи был назван Томой. Отсюда — томизм, другое обозначение учения Ф. Аквинского. Св. Фома — философ был причислен католической церковью к лику святых — поставил себе целью утвердить истинность христи­ анской религии доводами, обращенными к разуму. Однако при опоре на него, по Ф. Аквинскому, можно доказать далеко не все; это и не нужно. Прав Б. Рассел: «Прежде чем Аквинский начинает философствовать, он уже знает истину: она возвещена в католи­ ческом вероучении. Если ему удается найти убедительные рацио­ нальные аргументы для тех или иных частей вероучения — тем лучше; не удается — Аквинскому лишь нужно вернуться к откро­ вению. Но отыскание аргументов для вывода, данного заранее, — это не философия, а система предвзятой аргументации». Рассел не разделяет мнения, что св. Фома — великий философ. В нем «мало истинно философского духа. Он великий схоласт». Схоластикой обозначается система взглядов, оторванных от жизни", практически бесплодных, далеких от наблюдения и опыта. Вся средневековая философская мысль насквозь пронизана схо­ ластикой. Ф. Аквинский — признанная ее вершина. К XII веку уже окончательно сложились на Западе мощные религиозные ордена, монашеские общины со своим уставом и нормами — доминиканцы и францисканцы. Назывались они так по имени святых, покровителей ордена, — св. Доминика и св. Франциска. Аквинский принадлежал к доминиканцам. Францисканцы, соперничавшие с ними за влияние, были поначалу мало склон­ ны признавать авторитет Фомы. И что интересно: обращаясь с той же, в принципе, что и Аквинский, целью к философии, они, не выходя еще за рамки схоластики, были ближе к тому, чтобы это сделать.

74

75

Из всех францисканских философов особо выделялся Р. Бе­ кон. Он почти современник Фомы, хотя прожил больше его на 20 лет, скончавшись около 1294 г. Поразительный по тем временам факт: Бекон был всесторон­ не образованным человеком, питавшим особую страсть к науке. Есть, по Бекону, четыре причины невежества. Во-первых, пре­ клонение перед неосновательным и недостойным авторитетом (скорее всего, потому, что эти слова предназначались для папы, Р. Бекон специально оговаривается, что он не имеет в виду цер­ ковь). Во-вторых, влияние привычки. В-третьих, суждения неве­ жественной толпы. В-четвертых, скрытие собственного невеже­ ства под маской несомненной мудрости. Все человеческие беды, рожденные отсутствием знаний, необразованностью, проистека­ ют от этих причин, причем худшей является четвертая. Если примем во внимание, что Р. Бекон презрительно высме­ ивал тогдашних столпов учености, а это была религиозная уче­ ность, учтем, что он написал специальную книгу, смысл кото­ рой свелся к разоблачению невежества духовенства, станет по­ нятно, почему его обвиняли в ереси, предавали осуждению, от­ кровенно ненавидели, запрещали публиковать написанное и, наконец, упрятали-таки в тюрьму, где он провел 14 лет. Трудно отделаться от впечатления, что Р. Бекон рано родился. Время его еще не пришло, хотя возможно и даже более вероятно другое. Приговоры церковных властей по поводу разного рода ереси и вольнодумства, на которые никогда не скупилась церковь, со­ держат намеки на относительную распространенность воззрений, аналогичных тем, что развивал Р. Бекон. Но определить скольконибудь полно характер этих воззрений, количество людей, пы­ тавшихся дистанцироваться от догматов церкви, круг их слуша­ телей или читателей весьма и весьма затруднительно. Церковь преуспела в уничтожении всяких следов вольнодумства. В любом случае, однако, таких людей было немного. Поми­ мо самих вольнодумцев это могли быть отдельные просвещен­ ные церковники, возможно, и не церковники, жившие при дворах светских правителей или близкие к университетским центрам. Первоначально образование было сосредоточено в епископствах и крупных монастырях. Там существовали школы, которые, как правило, были закрыты для тех, кто не принадлежал непос­ редственно церкви. Формальной причиной выступало желание

уберечь монахов от мира вне монастыря, мирской суеты. На деле же цель была иной: сохранить монополию служителей церкви на духовную жизнь. Той же цели оказалось в конечном итоге подчинено исполь­ зование латыни. Письменность, даже молитвы — все на латыни, и какой — мертвой. Народ ее уже давно не понимал. Возникла ситуация, в которой даже язык стал средством отделения немно­ гих, умевших писать и говорить на нем, от основной массы насе­ ления. В XII в. были открыты первые университеты. Но и там безраз­ дельно господствовали латынь и схоластика. Так, в знаменитом парижском университете (сюда со всей католической Европы стекались желающие получить образова­ ние) в ходу были диспуты типа: что впервые появилось: курица или яйцо или сколько абстрактных точек может уместиться на абстрактном острие иглы. Эти диспуты могли длиться не одну неделю. И все же: постепенное отпочкование университетов от мона­ стырей, некоторая их автономия (при том, что церковь держала и университеты под жестким контролем, используя их в своих целях) были сами по себе позитивным моментом, способство­ вавшим тому, что постепенно рассеивался мрак, в который по­ грузилась эпоха. \ История лишний раз подтверждала: нельзя заморозить время, невозможно остановить человеческую мысль. Начиная с XI столетия практически все средневековые мыс­ лители оказались вовлечены в спор об истинной природе взаи­ моотношений между единичным и общим. Одни яростно отста­ ивали тезис, что общие понятия существуют реально. Отсюда и термин: реализм. Другие, не менее эмоционально, отстаивали противоположную точку зрения: реальны лишь единичные пред­ меты, вещи. Общие понятия — их имена, понятия, не более. Такая точка зрения определяется как номинализм (от лат. nomina — имя, название). Казалось бы, частная, хотя и важная философская проблема. Но она поднимается философами Средневековья чуть ли не до самой значительной. Руководствуясь Платоном, на которого охотно ссылаются религиозные догматики в обоснование творения мира богом, следовало бы признать: общие понятия даже более реальны, ибо

76

77

принадлежат миру вечных и неизменных сущностей. Но что если общие понятия не существуют сами по себе? Положительно от­ ветив на этот вопрос, номиналисты подводили под Платона, а фактически под схему, предложенную реалистами, своего рода «мину замедленного действия». Размывалась схема, рушились ав­ торитеты. А это уже немало в тех исторических условиях. Отрицание догм и сомнение — необходимые условия восста­ новления позиций подлинной философии, путь к науке, каза­ лось бы, безвозвратно утерянной. Его нужно было пройти. Труд­ нее всего оказался первый шаг. И он был сделан. В начале главы отмечалось: Рим не мог не погибнуть, «века мрака» не могли не наступить. Но то же самое можно сказать и о самих «веках мрака». Их гибель была столь же неизбежной. Церковники и церковь в союзе с власть имущими пытались сохранить существующий порядок вещей, и какое-то время им это удавалось. Однако все чаще приходилось прибегать к откры­ тому насилию. Оно вообще характерно для Средневековья. При­ вычным элементом пейзажа эпохи были виселицы на большой дороге при въезде в город или у подножья замка, позорный столб на рыночной площади, а то и прямо перед божьим храмом и тюрьмой. Бороться при этом приходилось против основной массы на­ селения — крестьянства и городских низов. «Внутренняя война» с крестьянством была фактически посто­ янной; она то несколько затухала, то обострялась до крайних пре­ делов. Стоит ли удивляться повторяющемуся в разных церковных текстах утверждению: крестьянин подобен дикому зверю. Он бе­ зобразно уродлив, едва ли имеет человеческое обличие. Та же враж­ дебность в отношении нравственных качеств крестьян. Вот отрывок из сочиненной французскими монахами поэмы «Склонение крестьянское»: Именительный падеж единственного числа — этот крестьянин Родительный — этой деревенщины Дательный — этому дьяволу Винительный — этого вора Звательный — о, разбойник! Творительный — этим грабителем Именительный падеж множественного числа — эти проклятые Родительный — этих презренных 78

Дательный — этим лжецам Винительный — этих негодяев Звательный — о, подлейшие! Творительный — этими нечестивцами Не случайно рефреном многочисленных крестьянских выс­ туплений, бунтов, восстаний была мысль: «Мы — люди, со­ зданные по подобию Христа, а нами помыкают как скотиной». Та же ситуация в городах, только она более запутана. Здесь и борьба бедности против богатства, и начинающаяся борьба бур­ жуа с дворянами за возможность беспрепятственно наживать бо­ гатство, и, наконец, борьба с церковью, выливающаяся в конеч­ ном итоге в восстание против духовной диктатуры церкви. Оно какое-то половинчатое, и смелое, и робкое одновременно. Поло­ винчаты и его результаты. Но здесь речь должна идти уже о дру­ гом времени, эпохе, определяемой как Возрождение. Иногда ее называют эпохой Гуманизма. Но об этом — в следующей главе.

Вопросы для повторения 1. Что предопределило крах Римской империи? Как отра­ зился он в духовной жизни? 2. Кто такие «отцы церкви»? Какова их роль в становлении христианского вероучения? 3. Фома Аквинский. Суть его взглядов. 4. Кризис эпохи Средневековья. Отражение его в филосо­ фии. Используя труд Ж. Ле Гоффа «Цивилизация средневекового Запада», попытайтесь дать портрет эпохи, изобразив ее глазами средневекового человека. Оформите ответ в виде сочинения на историко-философскую тему.

79

Падение авторитета церкви сделало в конечном итоге воз­ можной прямую оппозицию ей. Складывается иной тип мировоз­ зрения. Как писал один из его ярких выразителей Пико делла Мирандола: «Человек создан богом, но, обладая свободой воли, он может снизойти до животного или возвыситься до богоподобного суще­ ства. Он может стать своим скульптором и творцом». К этому и зовут идеологи эпохи. Они — в постоянном поиске. Религия, правда, еще сидела в умах, и довольно глубоко. Вспом­ ните сюжеты знаменитых картин и фресок Микеланджело — в основе их религиозный сюжет. Или повороты в судьбе Боккаччо. Он смеется в своем «Декамероне» над суевериями и церковью; он же в конечном итоге склоняется перед церковью, осуждая соб­ ственное творение. Поистине, все сместилось, перемешалось. Еще один только факт. Не кто-нибудь, а глава римско-католической церкви, папа Нико­ лай V, прославился тем, что раздавал папские должности филосо­ фам и ученым, которых он ценил за глубокие познания, оставляя нередко в стороне соображения религии. Так, апостольским секре­ тарем был назначен Лоренцо Валла, эпикуреец, критиковавший религиозные догмы и обвинивший в ереси (?!) не кого-нибудь, а одного из самых авторитетных «отцов церкви» — св. Августина. Время, о котором идет речь, получило название эпохи Воз­ рождения или эпохи Гуманизма. Говорят, что новое — хорошо забытое старое. Возрождение связывалось в головах людей с античностью и искало аргументы в своей оппозиции церкви... в прошлом. В полной мере это отно­ сится к философии. Эпоха не дала миру ни одного крупного и оригинального мыслителя в данной области. И здесь на первом плане оказалось благоговение перед авторитетом, правда, не бо­ жественным, а вполне мирским, перед авторитетом античных авторов, подражание им. Но Возрождение ознаменовано изумительным раскрепощением человеческого гения в литературе и искусстве. Именно в их рамках

происходило разрушение догм, сбрасывалась с еще не преодолен­ ным до конца страхом, но и с ликованием своего рода смиритель­ ная рубашка, наброшенная Средневековьем на мысли и чувства. Гуманистические идеи ярко проявились вначале на итальянской почве. На первых порах их высказывали и разделяли немногие. Из наиболее известных имен обычно называют Петрарку (говорили, что его собрание классических античных текстов было поистине уникальным). Но в течение XV столетия эти идеи в той или иной степени проникли в сознание значительной части образованных, культурных итальянцев. Правда, по-настоящему грамотных было мало: ученые, художники, литераторы, представители других сво­ бодных профессий и те, кто им покровительствовал. Отсюда — бо­ лее чем своеобразная ситуация: гуманисты — большие по масшта­ бам того времени вольнодумцы — считают необходимым резко кри­ тиковать порок во всех его проявлениях. Их нападки на церковь, в частности, обусловлены ни чем иным, как осознанием ханжества, лживости, неестественности норм, по которым живут священнос­ лужители. Достается и нецерковникам. Но те же гуманисты могут и оправдывать порок, властолюбие, жестокость, предательство власть имущих, от которых они зависят. (Да и эпоха по жестокости мало чем уступала Средневековью). Может быть, ярче всего это проявляется в творчестве выдаю­ щегося итальянского мыслителя Н. Макиавелли (1467—1527). Его имя многие связывают с полнейшей беспринципностью, вспоминая знаменитую фразу «Цель оправдывает средства« и истолковывая ее не без основания в том смысле, что для дости­ жения цели все средства хороши. Но мог ли Макиавелли мыслить иначе? Его взгляды — след­ ствие той конкретной исторической ситуации, в которой оказался мыслитель. Его взгляды не могли появиться раньше, да и позже им трудно было бы появиться. Н. Макиавелли откровенен. Он ставит в своих сочинениях со­ вершенно конкретную задачу — показать, как можно достичь вы­ сот политической власти, укрепить эту власть, анализирует, ис­ пользуя факты, почерпнутые из итальянской действительности, причины, приводящие к ее потере. То, что Макиавелли мало интересует, хороши или плохи пред­ лагаемые им пути и средства, не должно удивлять. В тогдашней Италии редкий правитель мог похвастаться законностью своей власти. Мало кого ужасали жестокости и предательства. Они были на­ столько распространены, что стали почти нормой.

80

81

Глава 4.

Возрождение: эпоха, мировоззрение, культура

Нельзя не учесть и другого. Италия XV-XVI вв. страдала от раздробленности, междоусобных войн, могучих соседних госу­ дарств, постоянно вмешивавшихся во внутриитальянские дела. Нужна была сильная рука, политический деятель, способный объединить страну. Н. Макиавелли размышляет над тем, кто и как это мог бы сделать, будучи убеждён, однако, что без насилия решить проблему воссоединения страны невозможно. Мыслителю было около 30 лет, когда в его родной Флорен­ ции владычествовал религиозный фанатик, один из тех, кто подготовил будущую реформацию католической церкви, Савонаролла. Его трагическая гибель потрясла Макиавелли. Во всяком слу­ чае, позднее он заметит, что «все вооружённые пророки победили, а невооружённые погибли», называя среди вторых и Савонароллу. Показательно для Возрождения, что Христос, в реальности кото­ рого мало кто тогда сомневался, не упоминался. Н. Макиавелли приобрёл известность вначале как полити­ ческий деятель, постоянный противник Медичи. После рестав­ рации их режима был арестован, но непосредственного повода для расправы не нашлось, и Макиавелли получил разрешение жить в деревне недалеко от Флоренции. Деятельная натура, он не мог просто прозябать в деревенской глуши. Политик стано­ вится писателем. Самое известное творение Н. Макиавелли — «Князь» («Госу­ дарь»), посвященное небезызвестному Ч. Борджиа. Именно ему расточает автор величайшие похвалы, изображая Борджиа чуть ли не как образец правителя. Трудно сказать, восхищался ли Макиавелли целями, кото­ рые ставил перед собой Борджиа, но искусство Борджиа явно приводило в восторг; своеобразное, надо сказать, искусство. В «Князе» откровенно отвергаются привычные нам нормы мо­ рали. Утверждается: правитель погибнет, если будет милостивым. Он должен быть хитрым, как лиса, и свирепым, как лев. Одна из глав имеет многоговорящее название «Как князья должны держать свое слово». Мы узнаем здесь, что слово следует держать только в том случае, если это выгодно. Но, если необходимо, князь может и даже должен быть вероломным. Нужно лишь хорошо скрыть в себе это, быть великим притворщиком и лицемером. Кто обманывает, всегда найдет такого, кто даст себя обмануть. Князю нет никакой необходимости обладать всеми добродете­ лями, правда, всегда должно казаться, что он ими в полной мере

наделен. Важнее всего выглядеть религиозным. Показательный для эпохи Возрождения момент: можно не быть религиозным, но сле­ дует выглядеть таковым. И вообще, религия, по мнению Н. Макиавелли, должна иг­ рать выдающуюся роль в жизни государства, но не потому, что она истинна, а потому, что скрепляет общество. Ссылаясь на римлян, деревенский затворник утверждает, что они были пра­ вы, делая вид, что верят, и карая тех, кто, не веря, открыто заявлял об этом. Церкви своего времени, именно потому, что слишком уж велико оказалось различие между тем, что она могла и должна была сделать, и тем, что делалось, Макиавелли предъявляет весьма суровые претензии, перерастающие в обвинения: — Народы, наиболее близкие к римской церкви, главе на­ шей религии, оказываются наименее религиозными... Мы близ­ ки или к погибели, или к наказанию... мы, итальянцы, обязаны нашей церкви и нашему духовенству, прежде всего, тем, что потеряли религию и развратились; но мы обязаны им еще и худшим — тем, что сделалось причиной нашей погибели. Имен­ но церковь держала и держит нашу страну раздробленной. В других работах Н. Макиавелли — те же проблемы. Очень интересны идеи контроля за властью и равновесия властей: го­ сударя — знати — народа. Итальянский мыслитель как будто убеж­ дён: народ умнее и постояннее государей, а народные прави­ тельства лучше тирании. Но можно ли избежать тирании? Вновь возникает вопрос о средствах. И вновь Макиавелли приходит к выводу: в истории если и не все, то очень многое сводится к силе, прозорливо замечая при этом, что она часто зависит от общественного мне­ ния, а то, в свою очередь, от пропаганды. Даже сегодня с этим трудно не согласиться. Новое воззрение на мир не осталось чисто итальянским. До­ вольно быстро оно распространилось во всей Западной Европе: Франции, Англии, Германии, а также Испании. Так называе­ мое Северное Возрождение, расцвет которого приходится на начало XVI столетия, совпадало с итальянским Возрождением по основной направленности. В то же время они существенно различались. Гуманисты и на севере Европы стремились отойти от рели­ гии и церкви, подвергнув их критике; они воздали должное Че­ ловеку, творили и даже страдали ради его счастья. Но при всем

82

83

Нужно было обладать незаурядной смелостью и убежденнос­ тью, чтобы противостоять всему этому. О том, к каким идеалам стремился Э. Роттердамский, за что он боролся, мы можем узнать, обратившись к единственной его книге, которая и в наши дни находит читателей. Это — «Похваль­ ное слово глупости».

Автор прибегает здесь к более чем оригинальному приему, к своеобразному маскараду: он не сам высказывает весьма горькие истины. Эразм дает слово самой глупости, а та распевает себе дифирамбы, безудержно хвалит себя. Не поймешь, кто, собствен­ но, говорит, — Эразм или глупость. А ей приходится прощать все. Нарочитая двусмысленность обеспечивает автору позицию, к ко­ торой трудно придраться. Если кто-то и захотел бы это сделать, задетый насмешкой, то он должен был бы признать, что прини­ мает всерьёз утверждения глупости. Маскарадная, шутовская по форме ирония оказалась прекрасным способом выражения кра­ мольной мысли. Ст. Цвейг имел основания сказать, что «Похвала глупости« принадлежит к числу самых действенных памфлетов, когда-либо написанных. В книге перед нами человеческая глупость в самых разнооб­ разных её проявлениях. Она охватывает все стороны жизни че­ ловека, все сословия, все виды деятельности. ...Кто может быть счастлив, не обольщаясь лестью и себялюби­ ем? Но такое счастье — глупость... Высшее счастье — то, которое покоится на обмане, ибо так живётся легче: легче быть королём в собственном воображении, чем на самом деле... Нередко сатира сменяется прямым обличением, особенно там, где речь идёт о церковных злоупотреблениях, таких, как отпущение грехов за деньги. Не только епископы, кардиналы, но и сам папа оказывается мишенью едких насмешек Эразма Роттердамского. Монашеские ордена определяются как «сбори­ ще сумасшедших идиотов», хотя «сами они вполне собой до­ вольны». Разве не идиотизм, спрашивал Эразм, полагать, будто религия заключается в том, чтобы точно определить, сколько узлов необ­ ходимо монаху на башмаке или какого цвета должен быть его пояс, какими вообще признаками должна отличаться его одежда, из ка­ кой ткани ее следует шить и т.д. До высот сарказма поднимается Эразм, рисуя этих монахов перед судом Христа: «...один выставит напоказ свое брюхо, раздувшееся от рыбы всевозможных пород. Другой вывалит сто мер псалмов. Иной ста­ нет бахвалиться тем, что пятьдесят лет подряд притрагивался к деньгам не иначе, как обмотав предварительно пальцы... Но Хри­ стос прервет их... Однако на земле эти люди внушают страх, ибо благодаря исповеди они знают много тайн и часто выбалтывают их, когда напиваются пьяными.»

84

85

радикализме своих взглядов они едва ли смогли бы сказать, как Н. Макиавелли: цель оправдывает средства. Важно также то, что Северное Возрождение, возникнув как мировоззрение немно­ гих, едва ли не одиночек, стремилось стать шире, насколько это было возможно. Немаловажно и то, что оно оказалось гораздо бли­ же к науке. Одним из наиболее ярких и влиятельных представителей Северного Возрождения был Эразм Роттердамский (1469 — 1536). Его можно было бы назвать интеллектуальным вождем эпохи. Недаром о нем говорили как об «оракуле Европы». Считалось за честь встретиться с ним или же находиться в переписке. Большой скептик в вопросах веры, Эразм откровенно пре­ зирал духовенство. Для этого у него было достаточно сугубо лич­ ных оснований. Воспитываемый с детства опекунами, он был принужден ими в конечном итоге постричься в монахи. В этом Эразм раска­ ивался всю свою жизнь, хотя монастырь и дал ему очень непло­ хое по тем временам образование. Именно образование позво­ лило потом покинуть монастырь. Какое-то время Эразм путеше­ ствовал по Европе; побывал он, в частности, в Парижском уни­ верситете, но, по его собственному признанию, не нашел там ничего полезного для себя: пустые словопрения. Знаменитый некогда Парижский университет стал в XVI в. одним из центров средневековой схоластики. Ветры перемен не коснулись его. Более того. Когда-то враждовавшие между собой религиозные догматики всех оттенков объединились в борьбе с гуманистами. Нелегко им было. Новое еще робко. Всюду можно было ви­ деть, выражаясь словами В. Шекспира, Достоинство, что просит подаянье, Над простотой глумящуюся ложь, Ничтожество в роскошном одеяньи... И вдохновения зажатый рот, И праведность на службе у порока.

Знаменитую книгу Э. Роттердамского венчает вывод о том, что религия — одна из самых больших разновидностей глупости. Эразм — не атеист. Но он пытается обосновать тот взгляд, что истинная религия извращена священнослужителями, и вообще подлинная вера идет от сердца, а не от убеждения. М.Лютер не без основания обвинял Э. Роттердамского в том, что человечес­ кое в Христе значит для него больше, чем божественное. Эразма можно было бы назвать одним из первых просветителей. Именно первых. Он с должным почтением относится к авторитету древних. Позднее лавина новых фактов заставит признать, что древ­ ние системы, способы объяснения мира пригодны далеко не всегда. Эразм с этим еще не столкнется. Показательно: он интересуется Колумбом меньше, чем легендарными аргонавтами. И все же. Известно, например, что Э. Роттердамский считал исключительно важным написание книги с целью научить лю­ дей говорить на латыни о будничных делах. В те годы подобная книга была действительно нужна. Как и в эпоху Средневековья, в ХУ и даже ХУ1 вв. латынь была по сути единственным языком, на котором могли общаться ученые и просто грамотные люди, если они говорили на разных языках. Большим другом Эразма был выдающийся английский мыс­ литель XVI столетия Т. Мор (1478—1535). Он принадлежал к ари­ стократической элите Англии, довольно длительное время был близок к королю, хотя не питал на этот счет никаких иллюзий. Однажды, когда Мора в очередной раз поздравили с милости­ вым расположением короля, он ответил: «Если бы ценой моей головы он мог бы завоевать какой-нибудь замок во Франции, она тут же слетела бы с плеч». Т. Мор не мог тогда знать, насколько он близок к истине. Сначала он, еще будучи канцлером, впал в немилость, а затем обвинён в государственной измене и обезглавлен. Причина лежала на поверхности. В 1534 году король добился от парламента объяв­ ления его главой английской церкви вместо папы. Мор отказался признать акт такого рода и заявил, что парламент не имел на то права. Этого оказалось достаточно для того, чтобы расправиться с Т. Мором. Из многогранного творческого наследия английского мыс­ лителя следует выделить его знаменитую «Утопию», выдающий­ ся литературный памятник раннего утопического социализма. Утопия — созданный фантазией Мора остров в южном по­ лушарии, который посетил некий моряк Рафаил Гитлодей. Он 86

провёл там 5 лет и возвратился в Англию лишь для того, чтобы поведать людям о жизни на удивительном острове. Но начинается «Утопия» с резкой критики порядков, суще­ ствующих в Англии. Именно в неприятии политики первоначаль­ ного капиталистического накопления, оборачивающейся массовой нищетой, голодом («овцы пожирают людей») — корни ранних со­ циалистических утопий. Немалое значение имеет и то, что не гденибудь, а в Библии осуждается богатство и богатые, отрицается собственность, утверждается необходимость равенства всех людей. Эта часть библейского учения была понятна и привлекательна для многих: она питала самые разнообразные варианты решения земных проблем, основанные на идее социального равенства и со­ циальной справедливости. Другой вопрос, что они были и не могли не быть утопичными. В моровской Утопии, как и в государстве Платона, все нахо­ дится в общей собственности. Своего рода коммунизм. В беседе с Гитлодеем автор не может обойти мнение, что люди, лишен­ ные собственности и стимулов к труду, неизбежно превратятся в бездельников. Гитлодей возражает, но едва ли убедительно, особенно если принять во внимание более поздний историчес­ кий опыт. В Утопии 54 города, построенных по единому образцу. Все улицы, все дома одинаковы. Замков нет; входить можно в любой дом. Раз в десять лет жители меняют дома. Одеваются утопийцы тоже одинаково. Каждое семейство (а оно в Утопии очень большое, типа патриархальных семейств древности) само изготовляет для себя самое необходимое. Питаются утопийцы сообща в своего рода больших столовых. Все — мужчины и женщины — работают по 6 часов в день, три часа до обеда, три после. Грязную работу выполняют рабы. Это люди, осужденные за позорные деяния, или иноземцы, которые у себя на родине были приговорены к казни. Утопийцы же согласи­ лись принять их к себе как рабов. Шестичасового труда вполне достаточно. Обстоятельство, которое Мор старательно подчеркивает, замечая: «...если только шесть часов уходит на работу, то отсюда мож­ но, пожалуй, вывести предположение, что следствием этого является известный недостаток в предметах первой необходимости. Но в действительности этого отнюдь нет; мало того, такое количе­ ство времени не только вполне достаточно для запаса всем необхо­ димым для жизни и ее удобств, но дает даже известный достаток. 87

Это будет понятно и вам, если только вы поглубже вдумаетесь, какая огромная часть населения у других народов живет без дела: во-первых, почти все женщины — половина общей массы, а если где женщины заняты работой, то там обычно взамен их храпят мужчины. Вдобавок к этому, какую огромную и какую праздную толпу представляют священники и так называемые чернецы! При­ кинь сюда всех богачей, особенно владельцев поместий, которых обычно именуют благородными или знатью; причисли к ним че­ лядь, именно весь этот сброд ливрейных бездельников; присоеди­ ни, наконец, крепких и сильных нищих, предающихся праздности под предлогом какой-либо болезни, — и в результате тебе придет­ ся признать, что число тех, чьим трудом создается все то, чем пользуются смертные, гораздо меньше, чем ты думал. Поразмысли теперь, сколь немногие из этих лиц заняты необходимыми ремес­ лами; именно, раз мы все меряем на деньги, то неизбежно должны находить себе применение многие занятия, совершенно пустые и излишние, служащие только роскоши и похоти... Но возьмем всех тех лиц, которые заняты теперь бесполезными ремеслами, и вдоба­ вок всю эту изнывающую от безделья и праздности массу людей, каждый из которых потребляет столько продуктов, производимых трудами других, сколько нужно для двух изготовителей этих про­ дуктов; так вот, повторяю, если всю совокупность этих лиц поста­ вить на работу, и притом полезную, то можно легко заметить, как немного времени нужно было бы для приготовления в достаточном количестве и даже с избытком всего того, что требуют принципы пользы или удобства (прибавь также — и удовольствия, но только настоящего, естественного)». Т. Мор утверждает, что утопийцы «оставляют нас далеко по­ зади своим усердием и трудолюбием». Но что заставляет их столь усердно трудиться? Сколько-нибудь удовлетворительного ответа мы не получаем. Небезынтересно, что у утопийцев есть и жемчуг, и бриллиан­ ты, но они служат украшением... для малолеток. Что касается зо­ лота, то оно идет на изготовление ночных горшков9. «Наконец, у всех, опозоривших себя каким-либо преступлением, в ушах ви­ сят золотые кольца, золото обвивает пальцы, шею опоясывает золотая цепь и, наконец, голова окружена золотым обручем. Та-

9

Мысль эта прозвучит потом и у К. Маркса, и у В. И. Ленина

88

ким образом, утопийцы всячески стараются о том, чтобы золото и серебро были у них в позоре». Показательно, что жители Утопии вообще не пользуются день­ гами, но они при этом торгуют, главным образом затем, чтобы получить железо. Все учатся военному делу ради трёх основных целей: защитить себя, своего союзника и освободить угнетённый народ от тирании. Примечательно, что среди утопийцев много религий; при этом царит веротерпимость, хотя те, кто не верит, не считаются пол­ ноправными гражданами. Гитлодей проповедовал среди жителей Уто­ пии христианство, заметив, что многие обратились в эту веру, узнав, что Христос был противником частной собственности. Всё это, бесспорно, во многом наивно с позиций нашего сегод­ няшнего опыта. Современники же, особенно гуманисты, серьёзно восприняли идеи, высказанные в «Утопии». Тогда её читали и пере­ читывали; некоторые пытались выучить книгу Т. Мора наизусть. На­ шлись и такие, которые, не поняв, что речь идёт в конечном итоге лишь о фантазии, вылившейся в своего рода литературную мисти­ фикацию, всерьёз были готовы отправиться на поиски Утопии. Т. Мор уже умер, когда в Италии появился монах Т. Кампанелла (1568—1639), мыслитель, пришедший к выводу о необходимо­ сти больших общественных преобразований... в соответствии с хри­ стианской совестью и ради царства божьего на земле. Так же, как и Мор, Кампанелла убежден в необходимости ликвидации частной собственности, но в отличие от своего ан­ глийского предшественника он считает, что для этого понадо­ бится сила, массовое восстание. Мы не знаем, сколь радикальными были представления о переустройстве общества у молодого Кампанеллы; известно, однако, что он участвовал в заговоре (в Калабрии), бежал, был схвачен, осужден на пожизненное заключение. Провел в тюрьме более 25 лет; там написал большинство своих книг, в том числе наиболее известную — «Город Солнца». Это тоже утопия. Город Солнца — идеализированная, похо­ жая на монастырскую, система, во главе которой стоит жрец. У него несколько помощников. Каждый занимается определенны­ ми вопросами: войны и мира, ремесел, свободных искусств, наук и образования, медицины, земледелия и т.д. В основных же своих чертах, и это показательно, принципы организации города-государства у Кампанеллы похожи на те, что предложил Т. Мор. 89

Относительно недолгую эпоху Возрождения в Европе сменяет так называемая Реформация. По самому смыслу слова она предпо­ лагала реформу католической церкви, которая в конкретных своих делах вызывала всё большее возмущение масс. Идея необходимости радикальных преобразований в деятельности церкви укоренилась и в сознании значительной части духовенства. Реформация связана с именами трех великих людей — Люте­ ра, Кальвина и Лойолы. Будучи людьми глубоко верующими и же­ лая защитить веру, они выступали против идеологии Возрожде­ ния. Но они подняли восстание и против папы. Их глубоко возму­ щала ситуация, когда глава церкви сидит на троне в одеянии, усы­ панном драгоценностями. Он сопоставлялся с нищим Христом, и вывод делался, понятно, не в пользу папы. Наибольшее негодование вызывало у реформаторов то, что глава римско-католической церк­ ви и другие представители церковной иерархии вольны были отпус­ кать и отпускали за деньги грехи. Первоначально М. Лютер начал по сути мировоззренческий спор. Истово верующий молодой монах увидел вопиющее противоречие между тем, что написано в Библии (а там, как известно, пропове­ дуется простота, даже аскетизм, непротивление злу насилием и другие нормы жизни как идущие от Христа и завещанные им чело­ вечеству), и тем, как извращаются эти нормы не где-нибудь, а в церкви, и не кем-нибудь, а ее представителями. Монахи, среди которых был М. Лютер, не составляли исключения. Будущий вождь Реформации Лютер поначалу рьяно исполнял требования монашеского образа жизни: подвергал себя всевозмож­ ным лишениям, проводил дни и ночи в посте и молитве, по целым дням не принимал ни пищи, ни питья — испытывал на себе все монашеское самоистязание с такой ревностью, как будто хотел, действительно, «приступом взять» царство небесное. Словом, это был совершенный монах. Но именно отсюда, из аскетизма, выросло воинствующее неприятие ханжества, прикрывавшего порок, нару­ шение всех и всяческих заповедей Христа. Вот какой видит возникшую для монаха Лютера ситуацию Л. Шестов: «Он пошёл в монастырь единственно потому, что видел в монашестве лучшую возможность служения Богу. И этому Люте­ ру пришлось, после десяти лет монашества, убедиться, что он попал в стан Антихриста, что он служит не Христу, а его вечно­ му и непримиримому врагу. Он, решившийся вопреки советам друзей и против воли отца дать тяжкие обеты бедности, воздер-

жания и послушания, надеялся, что своими трудами он совер­ шит угодное Богу — и вдруг убедился, как он впоследствии рас­ сказывал, что, произнося монашеские обеты, он тем самым от­ рекался от Бога... переступая порог монастыря, он думал, что идет хотя и мучительно трудным, но прямым и ближайшим пу­ тем к спасению... впоследствии... ему внезапно «открылось», что там, где он надеялся найти спасение, его ждала вечная гибель... Когда Лютер шел в монастырь, он был глубоко убежден в своей правоте; когда он покидал монастырь, он тоже был убежден, что оставаться в монастыре, — значит, погубить свою душу». Возникла мучительная проблема: как спасти душу, самого себя — Лютер был буквально раздавлен ощущением собствен­ ной греховности и непонятности того, что нужно сделать для спасения. В поисках ответа он обратился к евангельскому мифу, свя­ щенному писанию, как бы заново прочтя его. И тогда стали очевидными все противоречия, несообразности в деятельнос­ ти церкви. Лютеровское обращение к Библии оказалось весьма опас­ ным для религиозных верхов: ее можно по-разному трактовать, кое-что спрятать, не заметить, но нельзя сказать, что там напи­ сана неправда. А это означало: задача, которую поставил перед собой М. Лютер, — восстановить христианство в его первоначаль­ ной чистоте, — стала миной, подведенной под власть, точнее, всевластие католической церкви. «Лютер, — писал Э. Роттердамс­ кий, — совершил два греха: он тронул корону папы и животы монахов». Сначала восстал только М. Лютер. Но встанем на мгновение на его позицию: долг христианина, осознавшего, что грубо извраща­ ется и нарушается завет Бога, — нести истину веры другим. Лютер делает это в весьма своеобразной форме. 31 октября 1517 г. (дата вошла в историю, стала символом) на двери одной из немецких церквей М. Лютер прикрепил свои ставшие потом знаменитыми 95 тезисов. В них резко осуждалась продажа индульгенций. Разрешив ее, говорил Лютер, римская церковь вызвала к жизни чудовищную ложь и принудила верую­ щих не любить, а бояться Бога. Получается, что не тот, кто ве­ рит, а тот, у кого есть деньги, оказывается очищенным от всех грехов. Но если отпущение грехов можно купить, то кто же ста­ нет искренне раскаиваться? Нет, заявлял МЛютер, все это иска­ жение Христова учения.

90

91

Одно лишь раскаяние, идущее от самой души верующего, одна лишь его глубокая вера открывает врата в царство Божие. Обра­ тившись к Евангелию, он, Лютер, нашел в нем истину, которую утаил католический Рим: веруя, человек не должен бояться гнева Господа, он смело может предстать пред его очи, ибо никаких адских мук ему не суждено. В Библии не говорится об аде. И начинается титаническая борьба, которая вначале выглядит чуть ли не как борьба М. Лютера со всем миром, но которая, поскольку семена учения реформаторов падают на подготовлен­ ную почву, становится делом народов и государств. Лютеровская позиция была понята и принималась многими — от просто­ людина до императора. Меньше всего реформаторы стремились быть философами. Они принципиально не рассуждают о том, чего нет в Священ­ ном писании и что не имеет отношения к истинной вере. Цель их ясна: очистить веру от искажений. Но развернувшаяся под лозунгами Реформации борьба вышла далеко за пределы этой очевидной цели. Объективно она ослабляла некогда монолитное папство, католическую церковь вообще. Происходило небыва­ лое ранее падение ее авторитета. Теперь уже как бы изнутри поколеблена система казавшихся незыблемыми догм, подорваны претензии духовенства на осо­ бое, тем более господствующее положение в обществе. Оно лиши­ лось права карать или миловать, выступая от имени высшей силы — Бога. В этом Реформация сливается с Гуманизмом, идеи которо­ го она отвергла. Но зовут вожди Реформации не вперед, а назад, занимая в целом консервативные, а то и откровенно реакционные позиции. Когда в той же Германии в 1525 г. развернулась Великая крес­ тьянская война, направленная уже не против многочисленных нарушений и злоупотреблений церкви, а подрывающая феодаль­ ные порядки в целом, реформаторы поспешили поддержать фе­ одалов. Тот же «неистовый Лютер» взывал: «Кто погибнет за кня­ зей — станет святым мучеником, кто не за них падет, отправится к дьяволу, а потому надо бить, душить, колоть — кто где может, памятуя, что нет ничего более ядовитого, зловредного и дьявольс­ кого, чем бунтовщик.» В непосредственной практике реформаторов столь же мало привлекательного. От М. Лютера при всей его субъективной чест­ ности веет мракобесием. Но и Кальвин, отдававший указания и лично сжигавший на кострах ведьм и еретиков, или религиоз-

ный фанатик Лойола, боровшийся с лучшим, что было в италь­ янском Возрождении, проявлявший недоверие и враждебность ко всем старым и новым культурным ценностям, если они не­ посредственно не связаны с религией, ничуть не привлекатель­ нее. На какое-то время официальной церкви, папству, удается было, восстановить утраченные позиции; в той же Италии, где почти столетие существовало и пустило глубокие корни свободомыслие, вновь появляются все атрибуты средневековья, даже инквизиция. Она свирепствует с такой беспощадностью, какая была лишь в «века мрака». Этот период в истории обозначается как Контрре­ формация. Люди вновь погружаются в атмосферу массового психоза. Образно, но по сути очень верно обрисовал возникшую ситуа­ цию русский писатель Д.С. Мережковский: «Безумие... царствовало в застенках инквизиции среди жертв и палачей... Здравомыслящие люди верили тому, над чем в обык­ новенное время смеялись, как над глупыми баснями. Слуги по­ казывали на господ своих, жены на мужей, дети на родителей. Одну старуху сожгли за то, что она сказала: «Да поможет мне черт, если не Бог!» Другую объявили ведьмой потому, что коро­ ва её, по мнению соседок, давала втрое больше молока, чем следует... Всё казалось возможным: исчезала граница между явью и бредом. Ходили слухи о том, что фра Джорджо открыл в Лом­ бардии заговор 12000 ведьм и колдунов, поклявшихся произве­ сти в течение трёх лет такие неурожаи по всей Италии, что люди принуждены будут пожирать друг друга, как звери... Обычные пытки казались игрой по -сравнению с новыми утонченными муками... Например, пыткою бессонницей... состоявшей в том, что подсудимых, не давая им уснуть в течение нескольких дней и ночей, гоняли по переходам тюрьмы, так что ноги их покры­ вались язвами, и несчастные впадали в умоисступление... Уны­ ние граждан достигло крайней степени». Это была своего рода плата за страх, пережитый церковью в условиях ширившегося распространения гуманистических идей, с одной стороны, лозунгов и идей Реформации, с другой. В сво­ ей энциклике (послании ко всем католикам) папа Григорий XVI признавал: «Мы охвачены ужасом, видя, какими чудовищными учениями, сколь гнусными заблуждениями наводнены мы из-за этого потока книг, сочинений всякого рода, писаний, коих пла­ чевное извержение рассеяло мерзость по лицу земли».

92

93

Торжество Контрреформации, однако, было недолгим. Про­ должавшаяся борьба реформаторов-протестантов и правоверных католиков настолько в конечном итоге ослабила и тех, и дру­ гих, что дала возможность вновь проявиться свободомыслию. На этот раз оно было гораздо теснее связано с наукой, также пере­ живавшей период подъёма. Достижения науки стимулировали собственно философскую мысль. Имена трех учёных следует выделить особо. Это — Коперник, Н.Коперник (1473—1543) — польский священник безупреч­ ной, как он сам считал, веры, — посвящая свой досуг астроно­ мии, пришёл к убеждению, что не Солнце вращается вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца. Страх перед церковной цензурой и возможным преследованием заставил его отложить публика­ цию основной своей работы «Об обращении небесных сфер». Опубликованная после смерти автора, она не подверглась вна­ чале официальному осуждению. Возможно, сыграла здесь свою роль оговорка в предисловии, что новый взгляд на мироздание — всего лишь гипотеза, или то обстоятельство, что книга была по­ священа не кому-нибудь, а папе Павлу III. Во всяком случае, церковь не сразу поняла грозную опас­ ность учения Коперника. Занятая борьбой с реформаторами-про­ тестантами, она не обратила внимания на малодоступную по языку и изложению книгу. Только в начале XVII в. учение, став­ шее достаточно известным и нашедшее сторонников, было зап­ рещено Римом как «глупое, философски ложное, решительно противоречащее Священному писанию и прямо еретическое». Книга была сожжена рукой палача и включена в «Индекс» — список официально запрещенных церковью книг, как было ска­ зано, впредь до исправления ошибок. Лишь в 1835 г. запрет был снят. Главное в концепции Н. Коперника — развенчание представ­ ления о Земле как центре Вселенной, низведение ее до положе­ ния обычной планеты. Трудно представить себе что-либо более противоречащее хри­ стианскому вероучению, подрывающее идеальную, в представ­ лении церковников, картину мира. Б. Рассел справедливо заметил по этому поводу: если Солнце, Луна, планеты и неподвижные звезды обращаются вокруг Земли, легко предположить, что они существуют исключительно для нас, а мы представляем предмет особого интереса для Творца. Но после

того, как Коперник и его последователи убедили мир, что враща­ емся-то на самом деле мы, а звезды и не замечают нашей Земли; когда оказалось, что Земля очень мала в сравнении с некоторыми планетами, а те малы в сравнении с Солнцем; когда с помощью вычислений и телескопа были установлены размеры Солнечной системы, Галактики и, наконец, Вселенной, состоящей из беско­ нечного числа галактик, — тогда очень трудно стало верить... Са­ мые простые соображения приводили к мысли, что мы, видимо, не являемся целью Вселенной; пошатнувшееся достоинство нашеп­ тывало, что если не мы — цель Вселенной, то у нее, скорее всего, вовсе нет цели. Католический Рим был взбешен. Мало что значило то обсто­ ятельство, что сам Коперник считал свою теорию не противоре­ чащей Библии. Однозначно негативной была и позиция протес­ тантов. Когда М. Лютера ознакомили с взглядами Коперника, он открыто высказывал своё возмущение: «Люди слушают выскоч­ ку-астролога, который тщится доказать, что вращается Земля, а не небеса или небесный свод, Солнце и Луна... Этот дурак хочет перевернуть всю астрономию, но Священное писание говорит нам, что Иисус приказал остановиться Солнцу, а не Земле». Подобным же образом, т.е. текстом из Библии, опровергал польского мыслителя и Кальвин, восклицая при этом: «Кто ос­ мелится поставить авторитет Коперника выше авторитета Св. духа?» Н. Коперник не дал исчерпывающих доказательств в пользу гелиоцентрической системы, того взгляда на мир, что Земля — лишь одна из планет, вращающихся вокруг Солнца. Первым извес­ тным мыслителем, который попытался это сделать, приняв идеи Коперника, был Д. Бруно. Он активно пропагандировал новый взгляд на мир. Небезынтересно, что Бруно был монахом того же монастыря, куда за три века до него удалился Ф. Аквинский, но даже там не отличался особой набожностью. В 1575 г. ему предъявляют грозное по тем временам обвинение в ереси. Д. Бруно сбрасывает монашес­ кую рясу и отправляется странствовать по Европе. В 1592 г. он попа­ дает-таки в хитро расставленные инквизицией сети. Сохранился донос, на основании которого был схвачен Д. Бру­ но. Вот его основное содержание: — Я, Джованни Мочениго... доношу по долгу совести... духов­ нику о том, что много слышал от Джордано Бруно... когда бесе­ довал с ним в своём доме, что... ему не нравится никакая рели-

94

95

Галилей, Ньютон.

гия, что Христос был обманщиком и совершал обманы для со­ вращения народа, и потому легко мог предвидеть, что будет по­ вешен... что мир вечен и существуют бесконечные миры; что Хри­ стос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духу сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; ...что надо прекратить богословские препи­ рательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир... что все они — ослы, что все наши мнения являются учением ослов... что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим то, чего не желаешь себе самому... Он сообщил, что уже раньше был обвинен инквизицией в Риме и, если бы не скрыл­ ся, был бы схвачен. Подвергнув Дж. Бруно пыщам и издевательствам, инквизиция передала его в руки светских властей. Они должны были привести приговор в исполнение. А приговор содержал обычную, но одно­ временно полную издевательства формулировку: «Поступить с ним по возможности кротко и без пролития крови», иначе говоря: сжечь живьем... Мыслитель ответил на приговор гордыми словами: «Вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю». В момент казни Бруно отвернулся от распятия, которое ему протя­ нули сквозь пламя. Подобная расправа была далеко не единичным фактом. Че­ рез 19 лет после сожжения на костре Дж. Бруно инквизиция безжалостно расправилась с другим вольнодумцем — Лючилио Ванини. Ему вырвали язык, затем повесили, сожгли и прах развеяли по ветру. Но всё было тщетно. Костры апостолов мра­ кобесия уже не могли остановить ищущую мысль, науку и философию. Известный поэт Э. Верхарн писал в этой связи:

Вот жар костров, орудия позора, Распятий лес, костей на дыбе хруст, — С бескровных лиц глядят безумья взоры, Но слово истины летит с кровавых уст! То высится науки здание, Стремящейся сквозь факты в даль познанья. Идеи Коперника и Дж. Бруно в той части, которая касалась астрономии, подхватил И. Кеплер. Первым из крупных и авто­ ритетных ученых он признал гелиоцентрическую систему, раз­ вил её. Но подлинными родоначальниками современной науки, за­ ложившими её краеугольные камни, считаются Г. Галилей (1564— 1642) и И. Ньютон (1643-1727). Галилей — не только выдающийся астроном, который го­ рячо отстаивал гелиоцентрическую систему. Пытаясь глубже проникнуть в тайны мироздания, он, услышав, что какой-то голландец изобрел телескоп, сам сделал телескоп и обнару­ жил, благодаря ему, ряд неизвестных явлений: новые звезды, спутники Юпитера, кольца Сатурна, кратеры на поверхности Луны. Насколько все это было ново, можно судить по тому, что не только церковники, но и многие, относившие себя к уче­ ным, поносили телескоп, отказывались смотреть в него, ут­ верждая, что все, обнаруживаемое с его помощью, не более чем иллюзия. А что оставалось делать? Ведь те же подобные земным кратеры на поверхности Луны подрывали освященную церковью устоявшуюся точку зрения, что Луна в силу ее боже­ ственного происхождения обладает идеально гладкой поверх­ ностью. Г. Галилею принадлежит заслуга открытия и формулирования начал термодинамики. Он первым совершил истинное святотат­ ство: применил земные законы динамики к объяснению движе­ ния небесных тел. Мыслитель стал ненавистен церкви. Инквизиция преследова­ ла его, осудив вначале секретно, а затем, поскольку Галилео Га­ лилей не прекращал поисков и пропаганды своих взглядов, пуб­ лично — в 1633 г. Подвергнутый «спасительному покаянию», он, стоя на коленях, произнес длинную формулу отречения, сочи­ ненную инквизиторами: «Я отрекаюсь, проклиная, и отвраща-

О, сколько времени низверглось в бездну лет, И сколько здесь тревог и упований было, Каких умов огонь усталость погасила, Чтобы забрезжить мог уверенности свет! А заблужденья, а темницы веры, Куда был доступ знанью прегражден, И на горе, вверху, победы возглас первый, Что ропотом толпы мгновенно заглушён! 96

4 М. В. Вальяно

97 &

юсь от ошибок и ересей... и клянусь, что никогда более не буду произносить или утверждать ничего, что бы — на словах или в письменной форме — могло навлечь на меня подозрение в чемлибо подобном». Имелось в виду, понятно, то, чему учил Гали­ лей. Церковники торжествовали победу. Им было важно добить­ ся именно покаяния вольнодумца; действительного или мни­ мого, значения не имело. Судьба ученого должна была предос­ теречь других. Предотвратить своё будущее поражение церковь, однако, была уже не в состоянии, теряя одну позицию за другой. Уходил в прошлое старый стиль мышления. В год смерти Г. Галилея в Англии родился И. Ньютон. Именно ему суждено было стать провозвестником полной и окончатель­ ной победы разума над мракобесием. Единственное, для чего, например, Ньютону нужен Бог, — это чтобы объяснить, как мир начал развиваться, откуда то же вечное движение планет. Пред­ положив, что Бог «толкнул» мир, Ньютон пытается объяснить его дальнейшее развитие, все процессы, в нем происходящие, естественными причинами, механическими по преимуществу. Механика и математика были, благодаря великому английс­ кому ученому, подняты на небывалую ранее высоту. И в других областях знания наблюдался заметный прогресс. Достаточно на­ звать здесь имена ученых XVI — XVII вв.: Торричелли, Гарвей, Левенгук, Р. Бойль. Торжество науки возродило человеческую гордость, что на­ шло отражение в искусстве и собственно философии. Во Фран­ ции творят М. Монтень и Ф. Рабле. В Испании появляются романы бессмертного Сервантеса, в Англии обретают известность пьесы В. Шекспира. Начинается Новое время.

Вопросы для повторения 1. В чем сущность и каково значение эпохи Возрождения? 2. Возрождение в Италии- и Северное Возрождение. 3. Реформация и ослабление позиций католической церкви Контрреформация. 4. Наука и культура эпохи. 98

Возрождение и Реформация Итальянское Возрождение таило в себе все положительные силы, которым мы обязаны современной культурой, именно: освобожде­ ние мысли, презрение к авторитетам, победу образования над вы­ сокомерием родовой знати, восторженную любовь к науке и науч­ ному прошлому людей, снятие оков с личности, пламя правдивос­ ти и отвращение к пустой внешности и эффекту. (Это пламя вспы­ хивало в целом множестве художественных характеров, которые требовали от себя совершенства своих произведений, и одного лишь совершенства в союзе с высшей нравственной чистотой); более того, Возрождение обладало положительными силами, которые во всей современной культуре ещё не обнаружились столь же могущественно. То был золотой век нашего тысячелетия, несмотря на все его пятна и пороки. На его фоне немецкая Реформация выделяется как энер­ гичный протест отсталых умов, которые еще отнюдь не насытились миросозерцанием средних веков и ощущали признаки его разложе­ ния — необычайно плоский и внешний характер религиозной жиз­ ни — не с восхищением, как это следовало, а с глубоким недоволь­ ством. Со своею северной силой и твердолобием они снова отброси­ ли человечество назад и добились Контрреформации, т.е. католи­ ческого христианства самообороны, с жестокостями осадного по­ ложения, задержали на два или три столетия полное пробуждение и торжество наук и сделали, по-видимому, навсегда невозможным совершенное слияние античного и современного духа. Великая за­ дача Возрождения не могла быть доведена до конца, протест отста­ лого германства (которое в средние века имело достаточно разума, чтобы постоянно, к своему благу, переходить через Альпы) воспре­ пятствовал этому. Случайно, исключительно из-за сложившихся по­ литических условий Лютер в ту пору уцелел и этот протест приоб­ рёл силу: ибо его защищал император, чтобы использовать его ре­ форму как орудие давления на папу, и, с другой стороны, ему втайне покровительствовал папа, чтобы использовать протестантских вла­ стителей в противовес императору. Без этого случайного совпаде­ ния намерений Лютер был бы сожжён, подобно Гусу, — и утрен­ няя заря Просвещения взошла бы несколько ранее и с более пре­ красным, неведомым нам теперь сиянием. В вышеприведенных рассуждениях Ф. Ницше есть, без сомне­ ния, большое рациональное зерно. Но нет ли здесь некоторого упрощения? Попробуйте сколько-нибудь аргументированно сфор­ мулировать свое мнение по этому вопросу. 4*

99

В. Тендряков, рассуждая о жизненности социалистической утопии, позволил себе интересный литературный приём. Он представил и попытался изобразить, во что неизбежно, по его мнению, выродилась бы фантазия Т. Кампанеллы, просуще­ ствуй она некоторое время в действительности. Безрадостная, трагичная картина. Мрак вместо Солнца. А почему — выясняет­ ся из беседы бывшего верховного правителя города — Сола и придумавшего его Кампанеллы, когда они встречаются, и не где-нибудь — в темнице. «И Сол заговорил из темноты: — Всё, в чем они нуждаются, они получают от общины...» Твои слова, Томазо, — о нас. Ты предлагал именно так и жить: сообща работать, складывать всё в один общий котёл, из него сообща черпать. — Разве это не верно, Сол ? — Всё, в чём они нуждаются... М-да-а... А в чём?.. Скажи про себя: что тебе нужно для жизни? — Я никогда не желал иметь много — хлеб, вино, свечи для работы по вечерам, бумага, чтоб писать, ну и самая скромная одежда, чтоб прикрыть наготу. — И книги... — И книги, конечно. — И у тебя еще собрана небольшая коллекция старинных монет. Ты о ней почему-то не упомянул. Так ли уж она необхо­ дима для жизни? — Единственное, чем я тешил себя в часы отдыха. — И тебя в последнее время не носят больные ноги. Хотел бы ты иметь экипаж:? Как бы, наверное, он облегчил твою жизнь... Кампанелла промолчал. — Вот видишь, — продолжал Сол, — даже ты про себя не скажешь точно, что тебе нужно, где твой рубеж желаний. А почему другие должны себя ограничивать ? Наверное, лишь мер­ твый перестает желать себе большего. — На этот счет, если помнишь, я говорил: «И должностные лица тщательно следят, чтобы никто не получал больше, чем следует». — Кому сколько следует?.. Как это определить? 100

Кампанелла решительно ответил: — Только уняв аппетиты, Сол. До необходимого! Простая, здоровая пища, добротная, но не роскошная одежда, крыша над головой... — Мы так и поступили, Томазо. Установили давать всем только самое необходимое. Конечно, уж никаких ценных коллек­ ций иметь не полагалось... — Это справедливо, Сол. — Нет, Томазо, это оказалось ужасной несправедливостью. С нее-то и началась та чума, которая погубила город. И Кампанелла тяжело колыхнулся в темноте. — Не верю, Сол! Какая же несправедливость, когда у всех все одинаково, нет повода кому-то завидовать, на что-то обижаться. — Увы, повод есть — и серьезный. — Только у ненасытно жадных, Сол, у отпетых негодяев! — Наоборот, Томазо, у самых достойных граждан, у тех, кто способен лучше других, самоотверженнее других трудиться. — Ты смеешься надо мной, Сол! — До смеха ли мне, когда сижу здесь. Вдумайся, Томазо: способный труженик, не жалеющий себя на работе, дает общи­ не много, а рядом с ним другой по неумелости или по лени еле-еле пошевеливается, от него мало пользы. Но получали-то они оди­ наково необходимое — пищу, одежду, крышу над головой. По­ ставь себя на место добросовестного гражданина, надрывающе­ гося на работе. Как ему не задуматься: я добываю, а за мой счет живет бездельник. И справедливо ли это, Томазо? Томазо озадаченно промолчал. — И вот наши лучшие труженики перестали надрываться, начали подравниваться под тех, кто работал из рук вон плохо. День за днем незаметно падало уважение к труду. Наши поля и виноградники стали дурно обрабатываться, мы все меньше и мень­ ше получали хлеба и вина, наши стада хирели, наши ткацкие мастерские выпускали недобротную ткань, и ее не хватало на одежду. В наш город пришла нищета. Мы уже не могли ни на­ кормить людей, ни одеть, ни отремонтировать их жилища. Го­ род превратился в сборище бездельников. 101

Кампанелла взорвался: — Нерадивых следовало бы наказывать, а усердных поощ­ рять! Должны же вовремя сообразить. — Ты наивен, Томазо Кампанелла. Тебе все кажется про­ стым и легким, — бесстрастно возразил из темноты Сол. — Подскажи: как отличить нерадивого от усердного ? Кто должен это сделать ? Надсмотрщик с плетью ? Пусть он следит и под­ гоняет ? Пусть он распределяет, кому за работу пожирней ку­ сок, а кому наказание? Чем тогда этот надсмотрщик лучше хозяина? Можно ли после этого говорить: у нас все общее? — Надо было сделать так, чтоб каждый следил за своим товарищем, сообщал выбранному лицу, сколько его сосед сделал. Сделал мало — хлеб и вода, не слишком много — не слишком хороший обед, много — ешь досыта. Проще простого! — Очень просто, Томазо. И мы тоже, как и ты, клюнули на эту простоту... Следи за своим товарищем по работе! До­ носи на него! Я уж не говорю, что все стали работать плохо, — на каждого можно было донести, испортить ему существо­ вание. Но теперь еще для каждого гражданина Города Солнца товарищ по труду становился врагом, которого надо уличить раньше, чем он уличит тебя. Спеши оболгать, иначе оболжет он, постарайся запугать, не то сам станешь жить в страхе перед ним. Мы превратили наш город в кипящую ненавистью клоаку, но не получили взамен ничего. Из того, что нам доно­ сили, нельзя было понять, где наглая и бесстыдная ложь, а где правда, где злостные наветы, а где возмущение честного тру­ женика. Лгали чаще на тех, кто старательно работал, своим трудом мог подвести бездельников, а потому нам чаще прихо­ дилось наказывать достойнейших людей. Мы добились, что их совсем не стало. Ужасающая нищета, ненависть и ложь!.. Чума набирала силу, благородный Томазо. И виной тому был слиш­ ком простой взгляд на жизнь». Перечитав предложенный отрывок из «Покушения на мира­ жи» В. Тендрякова, скажите, в чем, по его мнению, самые сла­ бые места социалистической утопии? Как вы думаете, можно ли их реально преодолеть? Вспомните нашу совсем недавнюю историю, то общество, которое определялось как социалистическое. Не оно ли подтолк­ нуло Тендрякова совершить «покушение на миражи»? 102

Глава 5. Философия нового времени (от Ф. Бэкона и Р. Декарта до Д. Юма) Возрождение — это активно формирующийся новый взгляд на мир. На первом этапе его необходимая составная часть — ссылка на авторитеты древних. На последнем, заключительном, такая ссылка возможна, даже желательна, но не обязательна. Важна опора на науку, ее достижения. Общество обнаруживает колоссальную потребность в науке. От нее во все большей степени зависит развитие производства, тор­ говли, благоденствие нации. Научные достижения, однако, сколь бы значительными они ни были, всех возникших в обществе про­ блем не решают. Стремительно растущая буржуазия наращивает свой контроль над экономической жизнью государства, но у нее связаны руки. Земля и, что важно, политическая власть, — у дворян, которых поддерживает церковь. Они превращаются в мощный тормоз. Уб­ рать его можно, только восстав против монополии дворянства на власть и ослабив духовную диктатуру церкви, которая освящает эту власть. Самоочевидно: второе должно предшествовать первому. Вначале следует убедить людей в необходимости радикальных пре­ образований в их жизни. Именно отсюда вырастает та система взглядов на мир и человека в этом мире, которая получила название философии Нового време­ ни. Это своего рода манифест выходящих на историческую арену социальных слоев, поднимающей голову буржуазии. Четкой границы межу Возрождением и Новым временем, понятно, нет. Ф. Бэкон (1561—1626), считающийся одним из осно­ вателей новой философии, — современник В. Шекспира. Сын лорда-хранителя Большой печати, будущий философ уже в 23 года был членом парламента. В 1617 г. получил долж­ ность своего отца, а через год стал лордом-канцлером, но про­ был он на этом посту всего лишь два года. Обвиненный в том, что брал взятки, Бэкон был приговорен к 40 тыс. фунтов штрафа, заключению в Тауэр и лишен права занимать в последующем ка­ кие-либо государственные должности. , . . ' ^ ю з */;•

(\

•

Бэкон едва ли был столь же чист перед законом, как Т. Мор, но прегрешения его не так велики, как может показаться. Типич­ ная жертва придворных интриг, он жил в смутное для Англии время, Якова II, когда коррупция, взяточничество, казнокрад­ ство стало обыденностью. Во всяком случае только широким рас­ пространением при дворе всех возможных пороков можно объяс­ нить ту форму, в которой вчера еще столь высокопоставленный осужденный просит короля о смягчении приговора, предлагая... взят­ ку, правда, весьма необычную: «... если Ваше Величество предоставит мне покой и досуг, а Бог продлит мои дни, я подарю Вашему Величеству хорошую историю Англии и лучший свод законов». От штрафа Бэкон был освобожден, в Тауэре провел всего 2 дня, но к политической деятельности он уже не вернулся, най­ дя другое применение своим силам. Бывший лорд-канцлер при­ ступает к реализации давно задуманного энциклопедического труда — Великого восстановления наук. Достаточно разработан­ ными в конечном итоге оказались лишь первые две его части: «О достоинстве и приращении наук» и знаменитый «Новый Ор­ ганон». Ф. Бэкон прекрасно понимает практическую значимость науч­ ного знания, хотя, вот парадокс, он не смог оценить по достоин­ ству многих поистине революционных открытий. Бэкон отвергал теорию Коперника. Его не смог убедить даже Кеплер, придавший гелиоцентрической системе большую стройность, выдвинувший в ее защиту ряд дополнительных аргументов. Бэкон не осознал действительного значения работ Гарвея, бывшего некоторое вре­ мя его личным врачом. И все же Ф. Бэкон в полной мере отдает себе отчет в том, что изобретение книгопечатания, пороха и компаса изменило облик и состояние всего мира: «никакое учение, никакая звезда не могли бы произвести большее действие на человеческие дела». Благодаря науке, не без пафоса замечает он, человек становится равным богу. Раздвигаются границы человеческого могущества. Насколько научные интересы Ф. Бэкона были близки к кон­ кретным запросам, практике, можно судить по фактам, с на­ шей точки зрения, не столь и'значительным. Он и умер-то, про­ студившись, когда в многодневном эксперименте пытался вы­ яснить, как долго может храниться в снегу мясо птицы. Бэкон рассуждал о консервировании фруктов и овощей, о повышении удоев молока и др. 104

Во всем этом можно усмотреть обычный практицизм, тем более, что удалившийся от суеты двора мыслитель сам дает повод. Он рассуждает, к примеру, о пользе выращивания ранних ово­ щей, утверждая к тому же: поскольку они дороги, эксперимент по выращиванию ранних овощей благороден. Едва ли, однако, имеет смысл так упрощать. Ф. Бэкону важно было подчеркнуть, что наука может принести и приносит непосредственную пользу. И ему удалось это сделать. Далеко не случайно последние 300 лет жизни человечества, радикально преобразованных именно благодаря науке, нередко называют бэконианской революцией. Бэкон не первым выдвинул знаменитое положение «Знание — сила», но он по-новому подчеркнул его важность. Вся бэконовская философия — развернутая тому иллюстрация. Конечная цель его учения: помочь человеку овладеть силами природы на основе их познания. Инструментом же познания должен быть правиль­ ный метод. Говоря о значимости правильного метода, необходимого во всяком исследовании, в науке и собственно философии, Ф. Бэ­ кон прибегал к символической аллегории: бредущий в темноте путник быстрее найдет дорогу, если в его руках — фонарь, ос­ вещающий путь. Так и в науке намного лучше, убедительнее результат, если ученый имеет возможность опереться на верный метод. По Бэкону, это индукция10. Обосновывая ее важность в на­ учном исследовании, философ замечает: «...мы не должны уподоб­ ляться ни паукам, которые ткут нить из самих себя, ни муравьям, которые просто собирают, а быть подобными пчелам, которые и собирают, и упорядочивают». Конечно, и в этом случае бывают ошибки в познании. Избе­ жать многих из них можно лишь при ряде условий. Едва ли не главное — отделить науку от религиозной догматики, схоласти­ ки. Не то чтобы Ф. Бэкон не принимал религию. «Отдайте вере то, что принадлежит вере, — повторяет он библейский завет, по­ вторяет с целью возродить идею двойственности истины, утвер­ ждая: — Истины веры — одно (мы верим, не требуя доказательств), истины науки — нечто принципиально иное (они базируются на доказательствах, без которых просто лишены смысла)». 10

Индукция — путь изучения явлений, в ходе которого от отдельных фактов идут к общим положениям, отдельные факты как бы наводят на общие положения.

Из других причин, ведущих к ошибкам в познании, философ выделяет привычку поклонения «идолам». Их четыре вида. Идолы рода, т. е. заблуждения, присущие человеческому роду в целом. «Ум человека — неровное зеркало, которое, примеши­ вая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривлен­ ном и обезображенном виде». Идолы пещеры — так обозначает Бэкон суеверия, заблуждения отдельного человека, ограниченность горизонта мышления, при­ вычку судить обо всем, как бы мы сказали, «со всей колокольни». Идолы пещеры — это привычка опираться на расхожие пред­ ставления, которые нередко весьма далеки от истины. Наконец, Бэкон говорит о так называемых идолах театра, при этом он считает их едва ли не основным препятствием на пути познания. Под идолами театра понимается слепая вера в авто­ ритеты, в частности, бездумное следование древним мыслителям. Показательно, что английский философ исключительно высо­ ко ценит Демокрита, постоянно ссылается на него, хотя и призна­ ет: познание античных авторов (Демокрит — не исключение) сви­ детельствует, скорее, об усердии, чем о какой-либо развитой на­ уке. Зато к Аристотелю Ф. Бэкон относится с плохо скрытой враж­ дой. И понятно почему. Аристотель — опора схоластики, а он с ней страстно борется. Бэкон интересовался, и серьезно, историей, вопросами госу­ дарственного устройства, пытался систематизировать законы. В этом он не только продолжил традиции мыслителей эпохи Возрожде­ ния, но, что намного важнее, предвосхитил важное направление дальнейших исследований. Ф. Бэкон, наконец, — творец еще одной утопии. Она изложена у него в «Новой Атлантиде». Речь идет о некоем острове в неиссле­ дованной еще части Тихого океана. Отличительной чертой людей, там живущих, является высокий уровень образованности и вера в возможности науки и техники. В распоряжении населяющих новую Атлантиду масса технических новшеств, не известных остальному человечеству. Среди них — летающие машины, подводные лодки и многое другое. Пока это только фантазия, но сколь пророческая! Где-то Ф. Бэкон наивен. Но он стоит у истоков философии и науки Нового времени, предлагая своего рода программу их ис­ пользования, будучи убеждён, что при опоре на науку человек способен подчинить своим целям материальный мир, «достичь величия и могущества без помощи Бога». В этом, прежде всего, историческая заслуга Ф. Бэкона.

Рядом с ним следует назвать Р. Декарта (1596—1650). Тот, кому суждено было стать властителем дум не одного поколения, окончил некогда знаменитый колледж Ла-Флеш. По словам самого Декарта, там преподавали лучшие в Европе про­ фессора и была одна из богатейших по тем временам библиотек... с большим числом запрещенных церковью книг. Весьма специфический подбор книг объяснялся просто: в борьбе со стремительно распространяющейся ересью инквизи­ ция все чаще сталкивалась с необходимостью принимать свой­ ственные ей меры — осуждение, запрет, сожжение на костре — не только против вольнодумцев, но и против соответствующей литературы. Но ее нужно было знать, и знать хорошо, тем, кто вел или готовился вести борьбу с ересью. В полной мере это относилось к воспитанникам и выпускникам Ла-Флеш. На них возлагались большие надежды. Жизнь, однако, полна неожиданных поворотов. Преследуемая, но доступная еретическая литература способна увлечь мыслящие умы. Дело не в том, что запретный плод сладок. Гонениям все чаще подвергались поистине великие открытия, пробуждавшие от догматического сна. Сведения о них быстро достигали Ла-Флеш. Возможны были и другие парадоксы. Так, в первую годовщи­ ну смерти французского короля — 6 июня 1611 г. — в иезуитском колледже состоялось своеобразное действо: игрались пьесы, чи­ тались стихи. Среди прочего прозвучал сонет с длинным по обы­ чаю тех лет названием: «На смерть Генриха Великого и на откры­ тие нескольких новых планет или звезд, вращающихся вокруг Юпитера, сделанное в истекшем году Галилеем, знаменитым математиком великого герцога Флоренции». Едва ли это было восхвалением достижений Галилея в астроно­ мии. Дело в том, что открытие (опять же по обычаю) посвящалось Медичи. Мария Медичи была матерью нового французского короля и правительницей Франции. Она явно покровительствовала иезуи­ там. Галилей же еще не подвергался никаким преследованиям. Возможно, именно в Ла-Флеш у Р. Декарта впервые зароди­ лись мысли, позднее изложенные в весьма значительном по объе­ му сочинении «Мир или трактат о свете». Он был практически готов, когда один из друзей Декарта дал ему прочесть уже зап­ рещенный католической церковью галилеевский «Диалог о двух главнейших системах мира, птоломеевой и коперниковой». Ознако­ мившись с ним, молодой еще автор обнаружил, что Г. Галилей использовал тот прием, к которому хотел прибегнуть он сам.

106

107

В предисловии к своей работе итальянский мыслитель, выражая формальное согласие с Птоломеем, а следовательно, и с догматами католической церкви, уходит от них по существу, задаваясь далеко не риторическим вопросом: а интересно было бы посмотреть — ка­ ков мир по Копернику? Галилея это не спасло от осуждения инкви­ зицией. Декарт понял, что его ждет подобная участь. Ведь в трактате выражалось согласие с Галилеем, развивались его идеи. «Это меня настолько потрясло, — признался философ, — что я чуть было не решил сжечь все бумаги или, по крайней мере, не показывать их ни одному человеку». В конце концов он принял решение: трактат не публиковать, надежно спрятать, оговорив в завещании, что разрешает наследникам напечатать его ... через 100 лет после смерти. Вся степень потрясения, испытанного Декартом, станет по­ нятнее, если учесть, что философ жил тогда, как и значительную часть жизни вообще, не во Франции, где позиции инквизиции были очень сильны, а в Голландии, стране, где произошла уже буржуазная революция и царило относительное свободомыслие. Всю жизнь Р. Декарт стремился не портить отношений с рели­ гией. «Я не хочу, — признавался он, — издавать сочинения, в которых хотя бы одно слово может не понравиться церкви». Но это ему плохо удавалось. Богословы относились к Декарту и его идеям с нескрываемой неприязнью. Книги его постигла та же участь, что и сочинения других еретиков; они были запрещены и сожжены рукой палача. Рукопись же «Трактата о свете» так и не нашли. Остались лишь черновики, по которым можно судить о грандиозности замысла. Начиная характеристику философии Р. Декарта, обычно отме­ чают, что он дуалист. Дуализм — позиция, когда мыслитель в попытке понять и объяснить мир исходит не из одного (материального или иде­ ального) начала, а признает их как бы равноправными и абсо­ лютно независимыми одно от другого. Основной принцип философии Декарта: всё подвергнуть со­ мнению. Надо довести его до крайних пределов, исчерпать. Тог­ да обнаружится нечто несомненное. Оно-то и будет основани­ ем, на котором можно построить здание новой философии. Из всего декартовского наследия выделяются два его труда — «Рассуждения о методе» и «Начала философии». В значитель­ ной мере они повторяют друг друга, поэтому нет нужды рас­ сматривать их отдельно.

Начинаются они как раз со скептицизма относительно данных, получаемых благодаря органам чувств. Возможно, все, что ощуща­ ется, не более чем сон или галлюцинация, допускает философ. Протяженность, величину, количество менее легко подвер­ гнуть сомнению. Арифметика и геометрия поэтому более досто­ верны. Но некоторая неясность возможна и в отношении их тоже. Остаётся, однако, нечто, в чём нельзя сомневаться. «Я мыслю, следовательно, я существую» (по лат. cogito ergo sum) — вот поло­ жение, которое, по Декарту, можно без опасения принять за ис­ ходный принцип философии. Критически оценив возможности постижения мира, его за­ конов и обнаружив в конечном итоге бесспорное, самоочевид­ ное, найдя своего рода точку опоры, Декарт как бы раскручива­ ет спираль своих рассуждений в обратном направлении, дока­ зывая, что мир познаваем, а основная задача философии — не­ устанный — при опоре на разум — поиск истины. Отсюда и тер­ мин рационализм (от лат. ratio — разум). Возникает, однако, естественный вопрос: а что дает пищу для ума, откуда берутся самые первые понятия, без которых абстрактное мышление невозможно. Философ допускает, что в сознании каждого человека уже есть определенное число так называемых врожденных идей. Преимущественно это элементар­ ные понятия математики и геометрии. Их развитие, усложнение и есть, собственно, мышление. Разум — вот подлинный бог Декарта. Оценивая значение его философии, Б. Данем имел основания сказать: «Доктрина Де­ карта оказала на Европу столь же колоссальное влияние, как сползание ледника в море. Все замороженное стало таять, все неподвижное — двигаться. «Cogito ergo sum», подобно молнии, обладало ослепительной самоочевидностью. Вам не требовалось... ничего, кроме вашего собственного, чистого, неприкрытого разу­ ма. Вы стали наконец полностью свободны. В области разума вы прочно утвердились на собственных ногах». Декарт стал знаменитым человеком. В течение ста последую­ щих лет вопрос, интересовавший каждого молодого ученого, заключался не в том, быть ли ему католиком или протестантом, а станет ли он последователем Декарта». В науке он где-то предвосхищает Ньютона. Во всяком случае, обвинения в их адрес совпадают почти дословно. «Я не могу простить Декарту следующего, — пишет один из современников. — Во всей философии он охотно обошелся бы без Бога, но не

108

109

/

мог удержаться, чтобы не дать ему щелчка по носу, заставив при­ вести мир в движение. После этого он уже никаких дел с Богом не имел». Именно поэтому Р. Декарт не избежал неприятностей даже в Голландии. Его и там могли бы в конечном итоге затравить, если бы не прямое вмешательство принца Оранского, всесиль­ ного тогда в стране. Когда Лейденский университет решил уст­ роить вокруг имени философа своего рода заговор молчания, запретив какое-либо упоминание о нем, благоприятное или не­ благоприятное, именно принц Оранский посоветовал универ­ ситету не делать глупостей. Декарт — не только великий философ, он, как известно, вели­ кий математик. Им разработан, в частности, аналитический метод. До сих пор мы пользуемся декартовой системой координат. Остал­ ся, к сожалению, нереализованным замысел мыслителя создать Универсальную или Всеобщую математику. И за пределами математики сумел проявить себя Р. Декарт. Он, к примеру, предугадал и пытался разработать основы учения об ус­ ловных и безусловных рефлексах. Не случайно в кабинете И.П. Пав­ лова был бюст высоко ценимого им французского мыслителя. Талантливейшим продолжателем Декарта — философа стал гол­ ландец Б. Спиноза (1632—1677). Многие писавшие о Спинозе отме­ чали, что это едва ли не самый благородный из всех великих фило­ софов. А Первоначальное образование он получил в религиозном учили­ ще в Амстердаме, но не закончил его, хотя многие видели в моло­ дом человеке будущее светило синагоги. Все помыслы Спинозы с юношества были подчинены стремлению получить научное и фило­ софское образование. Он находит себе достойного наставника — Ван ден Эйдена, горячего поклонника и пропагандиста взглядов италь­ янского вольнодумца Л. Ванини. Неудивительно, что Б. Спиноза все больше отдаляется от си­ нагоги, высказывая мысли, которые никак не согласуются с тем, чему учат раввины. Его пытаются подкупить весьма значитель­ ной суммой денег, убеждая посещать синагогу хотя бы для вида. Подсылают наемного убийцу. Когда же физическая расправа не удается, идут на то, чтобы" в переполненной синагоге провозг­ ласить великое отлучение еретика. «Мы предписываем, — звуча­ ло в отлучении, — чтобы никто не имел с ним устного общения и не проявлял к нему никакого расположения, не пребывал с ним под одной кровлей и не приближался к нему на расстояние

ближе четырех локтей, а также не читал ничего сочиненного или написанного им». По тем временам отлучение было крайне тяжелым наказани­ ем; человек не только лишался религиозных связей. Он оказывал­ ся вне своей общины, становился в подлинном смысле слова изгоем. Б. Спиноза наверняка знал о трагической участи У. д'Акосты, португальского дворянина, увлекшегося иудаизмом (рели­ гией евреев) и перебравшегося вместе со многими евреями, ко­ торые спасались от религиозного фанатизма, преследований ка­ толиков, с Пиренейского полуострова в Голландию. Д'Акоста не учел, что фанатизм иудеев был ничуть не меньшим. Увлечение прошло, сменившись критическим отношением к религии в лю­ бой ее форме. Это нашло отражение в небольшом по объему со­ чинении д'Акосты «О смертности души человеческой«. Уже на­ звание говорило о многом. Реакция не заставила себя долго ждать: человека, рискнувшего высказать еретические мысли, дважды отлучали от синагоги. При­ нужденный к публичному и весьма унизительному покаянию, зат­ равленный, духовно надломленный, он покончил с собой. Спиноза выбрал иной путь. Он покинул Амстердам, поселив­ шись в маленькой деревушке недалеко от города и добывая до­ вольно скудные средства шлифовкой линз. Свои философские воззрения деревенский отшельник изло­ жил в ряде работ. Едва ли не самая ранняя — «Краткий трактат о боге, человеке и его счастье». Трактат не публиковался. В силу своего содержания, с позиций тогдашней церкви весьма ерети­ ческого, он едва ли мог быть опубликован при жизни автора, но был известен кругу единомышленников и друзей. Почти навер­ няка знали о трактате и враги. Единственный труд Б. Спинозы, вышедший при его жизни не анонимно, а с указанием подлинного имени своего создате­ ля, — «Основы философии Декарта». Голландский мыслитель испытал на себе довольно сильное влияние своего философско­ го предшественника. Его привел в восхищение один из осново­ полагающих принципов декартовского учения: нельзя признать истинным то, что не доказано точными бесспорными доводами. Впрочем, взгляды Спинозы формировались под воздействием идей не только Р. Декарта, но и уже упоминавшегося Л. Ванини, Дж. Бруно, Ф. Бекона. Однако декартовское влияние наиболее за­ метно, хотя Спиноза во многом не согласен со своим предшествен-

110

111

ником, критикуя его. Прав Г. Гейне: «Великий гений образуется при пособии другого гения не столько посредством ассимиляции сколько посредством трения. Алмаз полирует алмаз. Так, филосо­ фия Декарта отнюдь не произвела философии Спинозы, но только содействовала происхождению ее». Б. Спинозу не устраивает декартовский дуализм. Он считает что у мира одно начало, и оно материально. Несогласие обнару­ живается и в другом очень важном пункте. Спиноза гораздо бо­ лее радикален в своём отношении к религии. Прежде чем излагать суть взглядов голландского философа на­ зовем его другие основные работы. Это - «Богословско-политическии трактат», над которым Спиноза работал более 5 лет и который был опубликован в 1670 г. анонимно, т. е. без указания имени автора и даже с обозначением ложного места публикации: Гамбург вместо Амстердама. Не помогло. Авторство отлученного от синагоги ерети­ ка было раскрыто. Религиозные фанатики с бешенством обруши­ лись на него и его работу, увидев в ней подрыв основ религии Власти солидаризировались с церковниками и запретили трактат' а также распространение идей, в нём изложенных. В то время в Голландии вообще невероятно усиливается реак­ ция, как церковная, так и государственная. Связано это с окку­ пацией страны Францией и перенесением норм французской жизни, более отсталых, консервативных, на почву относитель­ но передовой в плане допущения хоть какого-то свободомыслия 1 олландии. Можно понять драму мыслителя, мучительно переживающе­ го, что вокруг так мало людей, знакомых с его идеями еще меньше тех, что способны их понять. Философ пытается сблизиться с радикальными элементами в обществе, разделяя некоторые идеи утопического социализ­ ма, осуждая эксплуатацию, правда, весьма туманно, в самом общем виде. Он был знаком с некоторыми из сильных мира но всегда занимал позицию, далекую от заискивания перед ними Известен случай. Командующий французской оккупацион­ ной армией принц Конде предложил большое денежное вознаг­ раждение Б. Спинозе, если тот посвятит одно из своих сочине­ нии королю Франции или е-му - принцу Конде. Тогда это было почти нормой. Но философ отказался, гордо заявив, что служит лишь истине. ' В 1675 г. Спиноза заканчивает «Этику», главный труд своей жизни. Но он уже никак не может его опубликовать. Появляются и 112

ширятся слухи, что новое произведение более атеистично, чем все предыдущие. Лишь после смерти увидели свет труды Б. Спинозы. Первое их издание вышло без указания имени автора, были обозначены только инициалы. Впрочем, это соответствовало посмертной воле философа. И вновь, по прошествии нескольких месяцев, оно было запрещено властями. Спиноза, так же как и Р. Декарт, — рационалист. Он полага­ ет, что познавать следует всегда ясно и отчетливо. Отсюда — превознесение математики. Даже свое этическое учение голлан­ дский философ излагает в виде... теорем геометрии. Это трудно понять, если не учитывать, что, как всякий рационалист, Спи­ ноза превозносит знание. Но какое? — Абстрактно-теоретичес­ кое. Будучи убежден, что мир и его закономерности можно и нужно понять, он считает: чувственное знание недостоверно. Оно — источник ложных идей. Нельзя не заметить: Декарт даже не ставит проблему заблуж­ дения. Человек, по его мнению, или знает истину, или не знает и, как следствие, заблуждается. Спиноза в этом отношении го­ раздо интереснее. В ложном представлении, по его мнению, ча­ стично, в том или ином аспекте отражается существующее на самом деле, но отражается столь односторонне, так неточно, что становится заблуждением. Тот же крылатый конь — фантазия; полагать, что его можно увидеть, не более чем миф. Но почему в сознании человека этот миф столь устойчив? Не потому ли, что в жизни есть и кони, и существа, обладающие крыльями и летаю­ щие? Их причудливое сочетание порождает заблуждение. А вот более сложное по природе заблуждение: Земля, утверж­ дают церковники, — центр Вселенной. Солнце и звёзды укреплены на небесной тверди. Живущему на Земле человеку кажется, что это в самом деле так. Слишком велика для него планета, весьма незна­ чительным по размерам представляется Солнце. Лишь наука позво­ ляет рассеять заблуждение, понять реальное соотношение между маленькой планетой Солнечной системы и звёздами. Последний пример Б. Спиноза, убежденный сторонник гелио­ центрической системы Коперника, не приводит. Срабатывает, воз­ можно, нежелание лишний раз испытывать на себе фанатизм со­ отечественников. Но что это меняет по сути? Подход философа к проблеме позволяет самим сделать соответствующие выводы. Рассмотренная сторона учения органично дополняется другой. Сама идея вроде бы также позаимствована Спинозой у Декарта, но 113

она дополнена, развита, в силу чего становится гораздо более интересной. Речь идет о декартовом постулате: все в мире при­ чинно обусловлено, или иначе: каждое явление имеет свою при­ чину, возможно не одну; задача мыслящего ума, стремящегося проникнуть в тайны природы, вскрыть причины, порождающие то или иное явление. Если бы нам это удалось... К сожалению, мы не знаем по­ рядка всей природы. Действует слишком много причин, невоз­ можно подсчитать число следствий. Прикрывая свое бессилие, человек придумал такое понятие, как случайность. Как и Де­ карт, Спиноза не признает случайности ни в природе, ни в дей­ ствиях людей. «Мы волнуемся, как волны моря, не зная о на­ шем исходе и судьбе», ибо мы, действительно, не можем учесть всех факторов, на них влияющих. Но не нужно слепо смиряться с судьбой. В наших силах многое предотвратить, изучая мир, других людей и самого себя. Рассуждая обо всем этом, Спиноза подходит к проблеме сво­ боды человека, высказывая мысль о том, что она менее всего может быть сведена к анархическому произволу. Свобода есть познанная необходимость. Еще античные скептики говорили: того, кто соглашается, судьбы ведут, а того, кто сопротивляет­ ся, они тащат. Спиноза поднимает идущую от древних поста­ новку вопроса на новую высоту, приковывает к нему внимание и уже этим толкает к дальнейшему исследованию проблемы. А что же религия, отношение Б. Спинозы к которой так пу­ гало церковников? Голландский мыслитель не отрицает Бога как такового. Он — пантеист, т.е. полагает, что некое высшее существо есть, но это не Господь, о котором говорит Библия. Бог как бы растворен в природе, он есть сама природа. Взгляд подобного рода и состав­ ляет сущность пантеизма. Между верой и философией нет ничего общего, никакой связи, никакого родства. Никто до Спинозы не заходил столь далеко, не был так кате­ горичен в подобных утверждениях. Более того. Великий вольноду­ мец, он отрицал Библию как откровение, данное свыше, утверж­ дал, опираясь на текст самого" Священного писания, что оно со­ здано людьми, причем гораздо позже времени, там описанного. Б. Спиноза признавал определенную морально-психологи­ ческую функцию религии, полагая, что в душе каждого должно быть своего рода чувство Бога. Но это уже мало спасало мысли114

теля. Религиозные фанатики люто ненавидели его, подчеркивая всячески... аморальность Спинозы. Для церкви степень амораль­ ности всегда напрямую зависела от того, насколько тот или иной человек отдалялся от религии. Не только при жизни, но и после смерти церковь всячески препятствовала распространению идей философа. Уже отмечалось, что Б. Спиноза испытал на себе влияние мно­ гих мыслителей, не только Р. Декарта. Но один из них, старший современник великого голландца, не был еще назван. Это — про­ должатель Ф. Бекона Т. /Ьб^бс (1588—1679). Одно время он был его личным секретарём. «Я зажигаю свет разума» — эпиграф к одной из работ Гоббса — вполне мог бы стать эпиграфом к его творчеству в целом. Философ был знаком с Г. Галилеем, и на него Галилей оказал столь же сильное влияние, что и Ф. Бэкон. Естественно, что Гоббс разделял учение Коперника о строении Солнечной системы, нео­ днократно выражал своё согласие с Кеплером. Атеист по сути, едва ли отец Томаса, мелкий священнослу­ житель, мог предположить, что из сына вырастет человек, кото­ рый сделает для подрыва позиций английской церкви больше, чем любой из его предшественников. Шокировал Гоббс нередко и светскую власть. Во всяком случае, когда через три с половиной года после смерти философа Оксфордский университет составил, чуть ли не конкурируя в этом отношении с церковью, список «злона­ меренных сочинений, направленных против священных особ монархов, их правительств и государств и подрывающих устои всякого человеческого общества», то осуждёнными и подлежа­ щими сожжению оказались и труды Т. Гоббса, в том числе глав­ ная его работа — «Левиафан». Интересно, что именно Оксфорд, и в числе первых, закон­ чил в своё время философ. Правда, об учебе в университете он вспоминал крайне неохотно, вынеся оттуда отвращение к гос­ подствовавшей в преподавании схоластике. Он знал, но старал­ ся особо не обнаруживать знание древних языков. Не жаловал Гоббс и античную философию, в частности, Аристотеля. Он скептически оценивал, другими словами, то, что составляло стержень тогдашнего университетского образования. Когда Т. Гоббсу предложили после окончания Оксфорда остаться там в каче­ стве преподавателя (а это было большой честью для любого выпус­ кника), он отказался. 115

Уже при жизни Гоббса действовал запрет на публикацию его трудов, имеющих отношение к религии и политике. Это означа­ ло на деле, что ему запрещалось печатать что-либо вообще: ведь именно религия и политика интересовали философа прежде всего. Т. Гоббс убежден: религиозные чувства — следствие страха, порожденного невежеством. Между суеверием и религией нет принципиального различия. И хотя он делает оговорку, утверж­ дая, что религия может оказаться полезной для государства, что ее следует сохранить в качестве своего рода социальной узды, как средство, удерживающее людей от восстаний, бунтов и дру­ гих проявлений недовольства, в Англии XVII в. было в широком хождении слово «гоббсист» как синоним определения «безбож­ ник», вольнодумец». Гоббс весьма радикален не только в вопросах религии. Как философ он продолжает традиции Ф. Бэкона, системати­ зируя его учение. Но если во взглядах Бэкона еще сильны идеи Возрождения, Гоббс без оговорок может быть назван филосо­ фом Нового времени. Также, как и Р. Декарт, он — рационалист. Геометрия для него — главная наука, а Евклид — едва ли не образец. Из других наук, как всякий рационалист, Т. Гоббс выделяет механику. Даже чело­ веческий организм для него — не более чем машина: что такое сердце, как не пружина?.. Что такое нервы, как не те же нити, а суставы, как не те же колеса, сообщающие движение всему телу? Подобно всем мыслителям XVII века Гоббс подчеркивает, что философия должна способствовать практическому успеху. Аргумен­ тация, правда, оставляет желать лучшего. Достаточно, по его мне­ нию, сравнить образ жизни тех народов, которые пользуются ею, с другими, лишенными ее благ. Следует заметить при этом: Т. Гоббс не делает еще различия между наукой и философией. В самой философии английский мыслитель выделяет две до­ статочно самостоятельные области: естественную и гражданс­ кую, явно тяготея к последней. Основной труд Гоббса — «Левиафан». Он представляет собой одну из первых попыток ответа на вопрос: как возникло обще­ ство, по каким законам оно развивается, каково место человека в обществе? Философ изображает общество как гигантский живой меха­ низм; человек — его элементарная частица, притом глубоко эго­ истичная, движимая в лучшем случае чувством самосохранения. В естественном состоянии, до того момента, как возникает об-

щество, государство и законы, в отношениях между людьми ца­ рит злоба, «война всех против всех». Каждый хочет уничтожить другого, чтобы освободить место для себя. Человек — более хищ­ ный и жестокий зверь, чем волки, медведи и змеи. Понятно теперь название работы Т. Гоббса: Левиафан — ми­ фическое существо, созданное фантазией древних греков. Оно отличалось потрясающей прожорливостью и было жестоко на­ казано богами, будучи обречено на то, чтобы грызть самого себя. По Гоббсу, это мифическое существо как нельзя более подхо­ дит в качестве аллегории для изображения общества в его так называемом естественном состоянии. Малопривлекательный портрет человека и общества дан фи­ лософом с такой силой и убежденностью, что поневоле зада­ ешься вопросом: а не являются ли взгляды Гоббса следствием своеобразного осмысления им колоссальных катаклизмов эпо­ хи? Мыслитель — свидетель многих кровавых событий в тогдаш­ ней истории Англии. Он видел нескончаемую цепь предательств, насилия и вполне мог предположить, что в «естественном со­ стоянии» все это было лишь еще сильнее. Именно война «всех против всех» приводит людей, как по­ лагал Гоббс, к убеждению: лучше ограничить свою формальную свободу, когда каждый может делать, что ему заблагорассудит­ ся, но он не свободен от любых действий, произвола других, ради пусть ограниченной законами и властью, но реальной сво­ боды, ради безопасности, которую гарантирует гражданское общество, государство. Люди создают его, объединившись с этой целью и договорившись между собой. Подобная постановка вопроса вызвала протест, даже него­ дование. И понятно почему. Философ поставил под сомнение постулат о божественном происхождении власти короля, всей сословной иерархии, хотя он и оправдывает монархию, полагая при этом, что, если власть оказывается несправедливой и даже если она не обладает в какой-то момент реальной силой и не способна защитить людей от внешних врагов, несправедливос­ тей, т. е. если она не решает тех проблем, ради которых, соб­ ственно, и создана, уничтожена власть решением людей, её же создавших, быть не может. Интересна и та мысль, что возникшее гражданское общество развивается по определённым законам, мысль, которая станет стержнем будущих социальных наук. Развивая её, Т. Гоббс под­ чёркивает, что именно незнание законов общественной жизни

116

117

— причина многих зол, таких, как гражданская война. Постиже­ ние этих законов позволило бы людям правильно понять свои обязанности, а значит, избежать зла. Нетрудно заметить, что Гоббс поставил в своей философии немало интересных проблем. Он не мог не упростить, не схемати­ зировать многие из них. Ответы, которые предлагает мыслитель, нередко далеки от истины. Но такова неизбежная участь пионе­ ров науки. Дальнейшее развитие философии в Англии связано с именем Д. Локка (1632—1704). Никак не скажешь, что его жизнь бедна событиями. Приходилось терпеть многочисленные нападки, ски­ таться за границей, опасаясь преследования по политическим мо­ тивам. Лишь в 1688 г., после победы буржуазной революции, Локк вернулся на родину. Философа называют нередко идеологом английской буржуаз­ ной революции, и справедливо. Большинство его работ, в том числе наиболее значительная — «Опыт о человеческом разуме», появились незадолго до или вскоре после революции и выражали основные ее идеи. В самом деле, Д. Локк подвергает резкой критике тезис: власть короля — от бога. Это было исключительно важно в период под­ готовки и совершения революции, направленной против всевла­ стия короля, в ситуации, когда господствовали и всячески под­ держивались иные взгляды. Некий Р. Филмер был даже возведен Карлом I в рыцарское звание именно за то, что пытался найти аргументы в пользу неограниченной власти монарха. Едва ли не решающим среди них оставалось утверждение о божественном происхождении этой власти. И до Локка находились критики идей, подобных филмеровским. Церковь и та не осталась в стороне. Она склонна была допустить необходимость «заземления» и некоторого ограни­ чения королевской власти ради того, чтобы самой возвыситься над ней. Основания для позиции, занятой Д. Локком, были уже у Гоббса. Не случайно, изображая общество и пытаясь вскрыть меха­ низм его возникновения и функционирования, Локк начинает с гоббсовского допущения того,' что человечество длительное вре­ мя находилось в «естественном состоянии». Правда, как он пола­ гает, то было счастливое состояние. Здесь много от библейских рассказов и мифов о «золотом веке». Локк в этой части малоори­ гинален, Гоббс — интереснее. Он ближе к жизни.

Но, по Локку, были люди «выламывавшиеся» из «естествен­ ного состояния», и чем дальше, тем их становилось больше. Воз­ никла необходимость в определенной организации общества, власти, государства, что и фиксирует общественный договор. Может сложиться впечатление, что Локк в данном случае лишь повторяет, хотя и с вариациями, своего предшественника. Это, однако, не совсем так. По Гоббсу, люди, однажды заключившие договор, не имеют права расторгнуть его. У Локка иначе. Правители — участники договора, и если они не делают того, что обязались делать, вполне законно сопротивление им. Люди оказываются сво­ бодными от взятых на себя обязательств. В подобной постановке вопроса гораздо больше демократизма. Но не это главное. «Славная революция» 1688 г. ограничила власть короля. В локковском видении проблемы по-своему отражается данное обстоятельство. Д. Локк прямо критикует абсолютную монархию: тот, кто был бы наглым и несправедливым в лесах Америки, не стал бы лучше на троне, где наука и религия, возможно, были бы призваны для оправдания всего того, что он сделает со своими подданными, и меч скоро усмирил бы всех тех, кто осмелился бы в этом усомниться. Локк первым обосновывает принцип разделения властей. Потом это станет нормой во всех цивилизованных странах. Главной целью людей, объединившихся в государство, яв­ ляется защита частной собственности: «Когда законодатели пытаются уничтожить собственность народа или повергнуть его в рабство деспотической власти, то они ставят себя в состояние войны с народом, который вслед­ ствие этого освобождается от обязанности какого-либо дальней­ шего повиновения». И ещё относительно священности частной собственности. Д. Локк ссылается на обычай, сложившийся в кромвелевской армии: генерал, который мог приговорить солдата к смерти за са­ мовольное оставление поста или за неповиновение приказам, сколь бы безрассудными они ни были, не имел права (при всей своей абсолютной власти) распорядиться хотя бы одним фартингом из собственности этого солдата, присвоить или хотя бы оправдать при­ своение самой малой толики его имущества. Интерес Локка к проблемам собственности рождает у него размышления, которые можно было бы определить как основы так называемой трудовой теории стоимости. Здесь философ вы­ ступает как предшественник А. Смита и Д. Рикардо.

118

119

Локк, и это, без сомнения, главное в его творческом насле­ дии, стоит у истоков радикального поворота философской мыс­ ли. Р. Декарт, Б. Спиноза, Т. Гоббс «исповедуют» рационализм. Д. Локк считается основателем противоположного ему течения в философии — эмпиризма, учения, считающего чувственный опыт единственным источником знания. Все наше знание, учит Локк, выводится из опыта. Не суще­ ствует никаких врожденных идей или принципов, о которых говорят рационалисты. Мозг человека первоначально можно срав­ нить с чистой доской (Tabula rasa), на которой природа, благо­ даря воздействию на органы чувств, пишет свои письмена. Опираясь на данные этнографии, относящиеся к жизни и культуре отсталых народов, на особенности умственного разви­ тия детей и взрослых, Д. Локк доказывает, что логические поло­ жения, например, неизвестны значительной части человечества, и даже практические принципы поведения различных групп на­ селения и у различных народов столь противоречивы и так от­ личаются одни от других, что не дают никакого основания для вывода об их врожденности. Как и предшественники, такие, как Ф. Бэкон, Б. Спиноза, Т. Гоббс, Д. Локк — материалист. Он не сомневается ни в первич­ ности объективного, вне нас существующего, внешнего мира, ни в его познаваемости. Но в своих рассуждениях по этому поводу английский философ проявляет известную непоследовательность. Все качества предметов, вещей он подразделяет на первичные и вторичные. Первичные — плотность, протяженность, фигура, дви­ жение, число — реально присущи вещам, неотделимы от них. Но есть, по Локку, и так называемые вторичные качества — цвет, вкус, звук, запах. Реально, в вещах, по мнению Д. Локка, они не существуют, а лишь даны нам в восприятиях. Иначе говоря, чело­ веку кажется, что предмет красный или что-то приятно на вкус и запах. Но это все субъективно. Другому человеку то же самое может показаться совсем неприятным. Доля истины в подобной постановке вопроса есть. Недаром же говорят: на вкус и цвет товарища нет. Но и вторичные каче­ ства, несмотря на возможный момент субъективности в их вос­ приятии, присущи самим вещам, предметам. Отказавшись признать это, Локк предопределил раскол в фи­ лософии ещё в одном направлении. Каком? Об этом можно судить, познакомившись со взглядами младшего современника Локка Дж. Беркли (1685-1753). Ему было 19 лет, когда умер Д. Локк. Уже

в 1707 г. Беркли начал преподавательскую деятельность. Позднее путешествовал. Побывал, в частности, в Париже, где встретился с довольно известным тогда мыслителем Мальбраншем, двигавшим­ ся в философских размышлениях в том же направлении, что и Беркли. Пробовал свои силы и как миссионер. Почти три года Дж. Беркли провёл в Америке. Именно ему принадлежат ставшие потом широко известными слова: «Развитие империи направлено к Западу» (речь шла, понятно, о Британской империи). По возвраще­ нии в Англию Беркли был посвящен в епископы. В 1710 г. вышел в свет «Трактат о началах человеческого зна­ ния», где, собственно, и изложена система взглядов Дж. Беркли, получившая название субъективного идеализма. Исходный постулат берклианства: существовать — значит быть воспринимаемым. Любой предмет, например, яблоко, реально существует для меня, поскольку я его вижу — оно красное или зелёное, определённых размеров. Я могу яблоко надкусить, ощу­ тив вкус. Наконец, без труда можно определить плотность плода и др. Яблоко, таким образом, — это комплекс субъективных ощу­ щений и ничего более. Но возникает естественный вопрос: а данное яблоко суще­ ствует, если я его никоим образом не ощущаю? Будучи после­ довательным, нужно было бы ответить на поставленный вопрос отрицательно. Не только яблоко, но и материальный мир в це­ лом должны были бы в этом случае приобрести своеобразное скачкообразное бытие: воспринимается — мир существует, не воспринимается — нет его. В философии подобная позиция по­ лучила название солипсизма. Учение Беркли было встречено первоначально неодобритель­ но, с плохо скрываемым презрением и заявлениями о том, что философ — просто сумасшедший, нуждающийся в лечении. Тог­ дашние острословы адресовали ему полный ехидства вопрос: господин Беркли, но тогда и ваша жена не существует, коль скоро вы её в какой-то момент не воспринимаете? Налицо вопиющее противоречие повседневному опыту и просто здравому смыслу. Дж. Беркли всячески старается избе­ жать его. Рассуждения философа на сей счёт весьма просты. Если бы я находился вне кабинета, то также сказал бы: стол, напри­ мер, существует, разумея тем самым, что, находясь в кабинете, я мог бы воспринимать его. И вообще: »Всемогущий господь Бог не позволит, чтобы я так заблуждался». Но какова тогда цель всех рассуждений Беркли?

120

121

Она ясна: сам философ её выделяет и подчёркивает. Дж. Бер­ кли желает повергнуть в прах многоглавую гидру материализма и атеизма, в полной мере отдавая себе отчёт во взаимосвязи того и другого: «Вся система атеизма держится на диких фантазиях Ванини, Гоббса и Спинозы и рушится вместе с их сокрушением». Неверие, по убеждению Беркли, — источник зла на земле: «из всех преступлений преднамеренное атеистическое богохульство — самое опасное... поскольку оно открывает двери для всех других преступлений и... заключает их в себе». Основа же безбожия и сво­ бодомыслия — материализм, а в нём главное — представление о материи как о чём-то существующем вне и независимо от нас. Ис­ коренить, сокрушить подобное представление было главной зада­ чей философии Дж. Беркли. «Бог мне свидетель, — восклицал он, — что я был и всё ещё остаюсь при полном убеждении в несуще­ ствовании материи». Парадокс. Наука и философия бросили вызов чуть ли не гос­ поду Богу. Уже Р. Декарт, тем более И. Ньютон могли бы сказать: »Дайте мне материю, приведите её в движение, и я построю из неё мир». Церковь и религиозная схоластика уступают одну по­ зицию за другой. Сотрясаются устои веры. За наукой стоит, как уже отмечалось, новый класс — бур­ жуазия, кровно заинтересованная в ее развитии, ибо это на­ прямую связано с достижениями в производстве, торговле, мо­ реплавании. Один лишь факт. В мае 1714 г. группа капитанов кораблей и лондонских негоциантов обратилась в палату общин с петицией. Они просили парламент установить награду тому человеку, ко­ торый сможет предложить метод точного определения коорди­ нат корабля в море. Законодателям предлагалось напрямую вме­ шаться в науку, помочь в реализации заказа развивающейся эко­ номики ученым. Интересно, что он был выполнен. В 1726 г. анг­ лийский парламент выплатил премию в 10 тыс. фунтов стерлин­ гов изобретателю хронометра Дж. Гаррисону. Но та же буржуазия оказалась заинтересованной в ограниче­ нии науки там, где она поднимала вопросы социальные и ми­ ровоззренческие. Понятно, почему. Новый класс получил место под солнцем, отвоевав у дворянства свою долю политической власти. На первый план вышла задача закрепления результатов компромисса, достигнутого в результате революции 1688 г. От­ сюда — сближение консервативных сил, их консолидация на основе убеждения (его столь же отчетливо, как и все остальное,

выражает Дж. Беркли), что Англия — наилучшая страна, англи­ чане — лучший народ с самым хорошим правительством и ре­ лигией, равной которой нет в мире. Налицо нарастание консер­ вативных тенденций в общественной мысли. Они-то и проявля­ ются в философии Беркли. В своей борьбе против материализма и атеизма философ отка­ зался от традиционного пути, того, что был проторен схоласти­ кой. Он понимал, видимо, всю его бесперспективность, призна­ вал, если не прямо, то косвенно, что материалистическая фило­ софская мысль сделала схоластическую аргументацию малоубеди­ тельной. Дж. Беркли предпочел иной вариант действия. Он взял на вооружение сенсуализм Локка, точнее, то положение его учения, что некоторые качества вещей, предметов вторичны; в самих ве­ щах их нет, они лишь представляются нам в ощущениях. Беркли объявил все качества вторичными, получив тем самым возмож­ ность утверждать: нет мира, нет материи вне моего, субъекта, вос­ приятия. Вы можете употреблять термин «материя» в том смысле, в каком другие употребляют понятие «ничто». Вот отрывок из «Трех разговоров между Гиласом и Филонусом» работы Дж. Беркли, построенной как диалог между привер­ женцем его философии, а фактически им самим, и человеком, стоящим на позициях здравого смысла.

122

123

... Г и л а с. Во вчерашней беседе тебя изображали так, как будто ты защищаешь самое сумасбродное мнение, какое только может проникнуть в человеческий ум, — именно, что на свете не существует ничего подобного материальной субстанции. Фил о ну с. Что ничего подобного тому, что философы назы­ вают материальной субстанцией, не существует — я убеждён се­ рьёзно. .. Гил а с. Как?! Может ли быть что-нибудь более фантастичес­ ким, более противоречащим здравому смыслу или более явным примером скептицизма, чем думать, будто материя не существует? Филону с. Тише, милый Гилас... Не является ли нелепостью думать, что одна и та же вещь может быть в одно и то же время холодной и теплой? Гилас. Конечно. Фил о ну с. Предположим теперь, что одна рука у тебя горя­ чая, а другая — холодная и что ты обе сразу опускаешь в сосуд с водой средней температуры; не будет ли вода казаться для одной руки холодной, для другой теплой?

Довольно остроумно, но не более. Из того, что один и тот же предмет может восприниматься по-разному, с той или иной долей субъективности, нельзя заключить, что он реально не существует. Дж. Беркли предельно откровенен: «Если принципы, кото­ рые я стараюсь распространить, будут признаны верными, то последствием окажется, что атеизм и скептицизм будут совер­ шенно уничтожены... Ну а если бы даже выставленные нами против материи доказательства не были признаны вполне убе­ дительными (какими они мне кажутся), то я убежден, что все друзья религии имели бы основание желать, чтобы эти доказа­ тельства были таковыми. Как говорится в итальянской посло­ вице: "Если это и не верно, зато все же хорошо придумано"». Поистине, лучше не скажешь. Закончить разговор о Беркли можно было бы ссылкой на него же: «Я должен признать себя обязанным предшествующим мне философам. ... Они подобны искателям приключений, которые, хотя сами они и не достигли желанной гавани, обломками своих судов сделали известными скалы и мели, и тем самым дорога стала надежнее и доступнее для последующих путешественни­ ков». Наверное, это так, с той лишь оговоркой, что подобное можно сказать и о самом Дж. Беркли, оказавшем заметное влия­ ние на дальнейшее развитие философской мысли. Многим обязан ему Д. Юм (1711—1776), оригинальный мыс­ литель, которого характеризуют иногда как последнего из дей­ ствительно творческих умов Британии. Юм — шотландец. Получив образование, для завершения его совершил почти традиционное тогда путешествие по Европе. Не­ которое время провел в знаменитом Ла-Флеш во Франции. На­ писал «Трактат о человеческой природе». Почти законченный, он был опубликован. Однако, как признавался сам Юм, «трактат вышел из печати мертворожденным». Автор ожидал яростных

нападок, которые готовился встретить убедительными возраже­ ниями, а получил равнодушие. Довольно скоро Д. Юм оправился от удара по самолюбию, посвятив себя написанию очерков на темы морали и политики, а также историческим изысканиям. Наиболее известна его «История Англии», о которой сам Юм высказался так: «... мне показалось, я буду единственным историком, презревшим одновременно власть, выгоды, авторитет и голос народных предрассудков; и я ожидал рукоплесканий, соответствующих моим усилиям. Но какое ужасное разочарование! Я был встречен криком неудовольствия, негодова­ ния, почти ненависти!» Посыпались обвинения в зловредном воль­ нодумстве и атеизме (они будут сопровождать все творчество мыс­ лителя). Но в данном случае основная причина нападок крылась в ином. Чтобы обнажить ее, следует задаться вопросом: возможно ли вообще беспристрастное историческое исследование? Как и многие историки, Д. Юм отвечает на этот вопрос утвердительно, пытаясь подняться над личными симпатиями и антипатиями, националь­ ной односторонностью. Но удается подобное крайне редко, о чем свидетельствует реальное содержание практически любого исследо­ вания в области истории. Нельзя забывать и другое: читатели име­ ют, как правило, свои выраженные симпатии; они ищут в истории то, что хотят найти, соответственно реагируя на автора. В одном из писем Юм с горечью писал: «Все англичане ненавидят меня за то, что я шотландец, многие за то, что я не христианин, а одна часть их за то, что я не заодно с тори, другая же за то, что я не вторю вигам». Д. Юм вновь занялся философией. Сократив и сделав более чи­ таемым свой «Трактат о человеческой природе», он выпустил его под другим названием — «Исследование о человеческом уме». Работа вызвала гораздо больший интерес, хотя основные идеи, изложенные в ней, по сути остались прежними. Обращает на себя внимание прежде всего всеобщий всеобъ­ емлющий скептицизм относительно возможностей познания. Философ сомневается буквально во всем, в том, в частности, существует ли мир как объективная реальность вне нас и неза­ висимо от нас. Встав на позиции Юма, следовало бы сказать: возможно, мир — это всего лишь моё субъективное восприятие, и Дж. Беркли прав, но, может быть, он ошибается. Утверждать однозначно то или другое невозможно. Отсюда — агностицизм Д. Юма, его убеждение в непознавае­ мости мира. В самом деле, нельзя утверждать, что нечто познава-

124

125

Г ил ас. Будет. Ф ил о ну с. Не должны ли мы поэтому... заключить, что она и холодная и теплая в одно и то же время, т. е., согласно твоему собственному признанию, поверить в нелепость? Гил а с. Признаюсь, похоже на то. Ф и л о н у с. Следовательно, сами исходные положения ложны, раз ты признал, что верная предпосылка не приводит к нелепости.

емо, если неизвестно, существует ли оно реально. Отсюда же, в частности, — юмовская трактовка причинности, ответ на воп­ рос, можно ли говорить об объективных, вне и независимо от нас проявляющихся причинно-следственных связях. Люди, признаёт Юм, твёрдо убеждены, что каждое явление выступает или как причина, или как следствие. Они не ставят это под сомнение. Но почему, собственно? Доказать наличие вне и независимо от нас причинно-след­ ственных связей, полагает философ, невозможно. Люди на каж­ дом шагу впадают в иллюзию. Им кажется, что раз некое событие постоянно следует за другим, то одно из них - следствие, другое - причина. Часто - не значит всегда. Ночь, например, следует за днем, но ночь - не причина дня. Солнце постоянно восходит на востоке. Но где гарантия, что однажды оно вообще не взойдёт? И в самом деле. Как это ни печально сознавать, когда-нибудь днев­ ное светило не взойдёт над Землёй, ибо и Земля, и Солнце ко­ нечны. Или ещё пример. Ружье, которое обычно стреляет, может однажды и не выстрелить. Но способны ли приведенные и подобные им факты подтвер­ дить правоту Д. Юма? Из того, что далеко не каждое предшествующее событию явление - его причина, отнюдь не следует, что объективной причинно-следственной связи вообще не существует. Она про­ сто иного рода. В данном случае наступление дня и ночи — су­ точное вращение Земли. Что же касается ружья, которое однажды, будучи заряжено не выстрелило, то подобный факт, скорее, лишний раз под­ тверждает причинно-следственную связь, нежели ставит ее под сомнение. В самом деле. В каждом подобном случае была причина (порох отсырел, неполадки в самом ружье и др.), которая не по­ зволила получить ожидаемого следствия. Философ призывает в практической жизни всего лишь верить в существование причинности, сняв вопрос о том, проявляется ли она реально. Ошибка, ограниченность? Несомненно. Но в истории челове­ ческой мысли нередко бывало так, что и ошибки играли опреде­ ленную позитивную роль. Они заставляли думать, толкали к по­ иску других вариантов решения. Замечание, справедливое вооб­ ще, вдвойне справедливо в отношении юмовской трактовки при­ чинности. 126

Именно Юм поставил проблему как одну из важных фило­ софских проблем, привлек внимание к ней. Еще более значимы выводы, которые сделал английский мыслитель. Остановимся только на тех, что касаются причин возникно­ вения и существования религии. Она, полагает Д. Юм, — не более, чем сказка, устойчивая иллюзия, выгодная церковникам. Философ указывает при этом на то, что делает религиозную иллюзию привлекательной, выделяя, в частности, стремление людей возместить недостаток естествен­ ных средств удовлетворения их потребностей искусственными, об­ манчивым упованием на сверхестественные силы. Нетрудно представить всю степень бешенства и злобы, обру­ шившихся на философа и устно и письменно, в разного рода памфлетах и пасквилях. В 1761 г. римский папа запретил католи­ кам чтение сочинений Юма, внеся их в печально знаменитый Индекс. И было за что. В ряде рассуждений философ возвышает­ ся до воинствующего антиклерикализма. С возникновением религии, утверждает он, беды людей ста­ ли умножаться; человек попал в зависимость от жрецов и по­ пов, распространяющих суеверия. Религия не принесла людям ожидаемого счастья. Напротив, она привела целые поколения ко лжи, лицемерию, способство­ вала моральному оскудению, усилила рознь и человеконенавис­ тничество, породила ужасные зверства и преступления... Если люди освободятся от религиозного фанатизма, они сотворят тем благо для себя и потомков. Но только от фанатизма. Д. Юм видит выход из сложившегося вокруг религии и церкви положения в распространении всеобщего равнодушия к любому существующему культу, справедливо заме­ чая, что не только веронетерпимость, но и социальное прожек­ терство, вообще многие беды в обществе начинаются с разжига­ ния религиозных страстей. Наиболее известны юмовские «Диалоги о естественной рели­ гии» (по завещанию они были опубликованы лишь после смерти автора, что само по себе многозначительно) и «Очерки о чуде­ сах», где подчеркивается как раз, что никогда не будет найдено достаточных исторических доказательств многих событий, на ко­ торые ссылается церковь. Может сложиться впечатление, что Юм — атеист. Но это не совсем так. Борец с религиозным мракобесием, он даже здесь не127

достаточно последователен. Именно Д. Юму принадлежат ставшие впоследствии знаменитыми слова о религии как опиуме для наро­ да. Необходимом, с его точки зрения, ибо, если вообще не будет религиозного дурмана, опиума, массы откажутся повиноваться, чего допустить никак нельзя. Более того. Религия, по Юму, — необходимый элемент ста­ новления цивилизации. Не без пафоса он восклицает: отыщите народ, у которого совершенно нет религии. Если вы вообще най­ дете таковой, будьте уверены, что он стоит лишь на несколько ступеней выше животных... Но, даже если это и так, в чем причина? Философ не отвечает на вопрос. Фактически он частично восстанавливает то, что столь рьяно, казалось бы, разрушал, своеобразно трансформируя, а то и просто списывая с натуры отношение к религии, которое господ­ ствовало в среде английских буржуа да и дворянства тоже: религи­ озное ханжество на словах и индифферентность в вопросах веры, иронию и скепсис наделе. Примечательно, что даже перед смертью Юм не изменил своих взглядов. Отказавшись принять священника, он заявил, что не верит в загробную жизнь, считает ее «самой невероятной выдумкой». Юмовский скептицизм распространяется не только на рели­ гию. Своеобразно его выражение в этическом учении философа, где он обосновывает не что-нибудь, а... общественную полезность эгоизма. Рассуждая же о прекрасном, Юм в полном соответствии со всей философией высказывает широко известный тезис: о вку­ сах не спорят. В этой области, по его мнению, невозможно выдви­ нуть ни одного аргумента, кроме ссылки на собственный вкус. Что касается вашего оппонента, то он с таким же успехом сошлется на свой. Обладая здравым смыслом, следует допустить, что каждый прав. УД. Юма можно обнаружить оригинальные мысли, касающи­ еся экономики. Здесь он продолжает традиции Д. Локка. Видимо, он оказал немалое влияние на английского экономиста А. Смита. Во всяком случае, когда на склоне лет философ вернулся в род­ ную Шотландию, он собрал вокруг себя кружок деятелей науки и искусства. В их числе был и А. ТГмит. Весьма значительным было влияние Юма за рубежом. Когда в 1763 г., после окончания войны с Францией из-за колоний, ан­ глийский мыслитель появился в Париже, он не просто приковал 128

к себе всеобщее внимание. Многие были откровенно восхищены его идеями. Своеобразный социально-психологический парадокс: Д. Юма приветствовали в придворных кругах, но не менее горячо встре­ тили философа самые непримиримые критики двора — француз­ ские просветители. Но если одни восхищались юмовской «Исто­ рией Англии», особенно той ее частью, где правдиво описыва­ лось отпадение от британской короны ее земель на европейском континенте, то другие увидели в Юме оригинального и глубокого критика религиозного фанатизма. Французские просветители пошли в этой критике гораздо дальше. Но они ценили своего идейного союзника, возможно, приписав ему больше заслуг, чем у него было. Один из просве­ тителей назвал Д. Юма величайшим философом всех веков и луч­ шим другом человечества. Но кто такие просветители? Чему они учили? Каков их след в истории человеческой мысли?

Вопросы для повторения 1. 2. 3. 4. 5.

Предпосылки философии Нового времени. Ф. Бэкон и Р. Декарт как основатели новой философии. Б. Спиноза и Т. Гоббс. Их вклад в философскую мысль. Сущность учения Д. Локка. Усиление консерватизма. Отражение его во взглядах Дж. Бер­ кли. 6. Скептицизм Д. Юма. Его сильные и слабые стороны.

Опираясь на известные вам факты, а также отрывки из фило­ софских трудов, попытайтесь представить, выбрав один из вари­ антов, что мог бы написать Р.Декарт Ф.Бэкону, Б.Спиноза Р. Декарту, Дж. Беркли Д. Локку, а Д. Юм Дж. Беркли. Оформите Ваш ответ в виде письма. Используйте с этой це­ лью фрагменты из: «Мир философии. Книга для чтения. В 2 ч.» — М.: Политическая литература, 1991.

5 М. В. Вальяно

129

Глава 6.

Французское и немецкое просвещение. Классическая немецкая философия (от И. Канта до Гегеля) XVIII век. На европейском континенте, особенно во Франции и Германии, набирают силу идеи Просвещения. Иногда говорят об эпохе Просвещения, имея в виду, что идеи, о которых пойдёт речь, оформляли широкое и мощное движение, объединившее естество­ испытателей, деятелей культуры, политиков, философов, убеждён­ ных в особой, решающей в конечном итоге роли просвещения, зна­ ний, в социальном развитии общества, полагавших, что причина бедствий, страданий людей — в невежестве. Это последнее весьма устойчиво, имеет тенденцию к сохране­ нию, ибо выгодно тем, кто стоит на вершине социальной пирами­ ды — феодалам и поддерживающей их церкви. И те, и другие — враги общества. Истина, достигаемая благодаря просвещению, — вот «друг всех разумных людей. Истина — мать счастья». Не все мыс­ лители эпохи столь последовательны в своих высказываниях, как П. Гольбах (именно ему принадлежат приведённые выше слова). Но объективно все просветители оказывались в роли критиков суще­ ствующих порядков — она составляла главный нерв их творчества. Хронологические рамки эпохи несколько размыты. И это не­ удивительно. Ведь просветительская идеология и соответствующая ей практика заметно варьируются не только от страны к стране, но и в каждой из них. Им присуща разная степень радикализма, что позволяет выде­ лять в наиболее ярком, представленном целым созвездием талантов французском Просвещении, предшественников и «классиков», просветителей и материалистов. Есть и иной вариант классифи­ кации: умеренное крыло (Вольтер, Монтескье), материалистыатеисты (Ламметри, Дидро, Гольбах, Гельвеции), левое, радикаль­ но-демократическое крыло (Руссо). Любая классификация, впрочем, условна. Она не может не огрублять, не упрощать происходящие процессы, вносит боль­ шую или меньшую односторонность в оценку отдельных личнос­ тей. 130

Ж. Мелье (1664—1729) (в чисто временном отношении он пред­ шественник патриарха французского Просвещения Вольтера) пи­ шет в своем «Завещании»: «Видел и знал я ошибки, заблуждения, безумие и ничтожество человеческое... Чувствовал я к ним ненависть и отвращение. Я не имел отваги говорить об этом при своей жизни, однако буду говорить об этом хотя бы умирая и после своей смерти». И высказывает Мелье, всю жизнь формально служивший богу, столь решительные мысли, по сути материалистические и атеистические, что Вольтера, по его собственному признанию, они приводят в со­ дрогание. А ведь сам Вольтер 11 месяцев провел в Бастилии, и его книги сжигались по приговору королевского прокурора. Или «умеренный» Монтескье. Всю Францию взбудоражили его «Персидские письма» о вымышленном путешествии по Европе дес­ пота-азиата, который видит именно во Франции несправедливость и насилие в таких масштабах и формах, которые превосходят его азиатское воображение. Идеи редко развиваются по прямой. Мыслитель, радикальный в одном отношении, может оказаться довольно консервативен в другом, да и взгляды его не статичны; они меняются, подчас очень заметно. Эпоха, ее идеи, к тому же не вырастают из ничего и не уходят в никуда. Просвещение имеет глубокие корни и далеко иду­ щие последствия. Но посмотрим на эпоху поближе. Франция XVIII столетия стремительно движется к револю­ ции. Идеологической ее подготовкой, как в свое время в Англии, оказывается передовая философская мысль. Имея в виду ее осо­ бую роль и блестящий расцвет, один из просветителей, Д'Аламбер, говорит даже о «веке философии». Следовало бы лишь скорректи­ ровать его хронологические рамки. Речь идет о периоде, начина­ ющемся со смертью в 1715 г. Людовика XIV (именно она положи­ ла конец эпохе «блистательного абсолютизма») и заканчиваю­ щемся штурмом Бастилии в 1789 г., после чего и у философии к жизни и у жизни к философии — во многом иные требования. Понятно, что появляются они не сразу, но возникают неизбеж­ но. Вновь напрашивается аналогия с Англией. Там компромисс дворянства с буржуазией как результат «славной революции» 1688 г. и всего, что с ней связано, укрепил, казалось бы, позиции ищущей материалистической философии, но вскоре проявилась набиравшая силу тенденция отхода от материализма. Для Франции это еще впереди. Пока же она бурлит в условиях все более отчетливого размежевания борющихся сил. 5й

131

Уже Людовик XIV и его громадный пышный двор довели ос­ новную массу тружеников — крестьян до крайней степени нище­ ты, поставив на грань вымирания. Пострадали и буржуа, купцы, ремесленники, не говоря уже о наемных рабочих, тех же крестья­ нах, которых нужда и голод выгнали в город. Неудачные войны сделали неизбежным финансовый крах, а невиданная по масшта­ бам коррупция, система подкупов всего и вся, подорвали торгов­ лю, экономику страны в целом. Французы грустно шутили: у нас семь миллионов человек живут милостыней, а двенадцать — не в состоянии ее подать. \JBce громче звучали голоса протеста. Мыслящие люди настойчи­ во искали выхода. Они связывали его с традиционной, идущей еще от Платона * идеей союза философов и правителей, с верой в просвещенного монарха, разумного законодателя. Уже Вольтер надеется на муд­ реца на троне и видит какие-то черты его то в Людовике XIV, то во Фридрихе II, то в царе — преобразователе Петре I. Велением судьбы на троне могут оказаться просвещенные, ; справедливые, мужественные, добродетельные монархи, кото­ рые, познав истинную причину человеческих бедствий, «попы4 таются исцелить их по указаниям мудрости», — полагает П. Голь­ бах. Он находит монарха, которого можно просветить «светом разума»... в Людовике XVI, короле, сметенном гневом народа и закончившем свои дни на гильотине. Д. Дидро верит в Екатерину II. Приглашенный русской императ­ рицей, он около года провел в России, тщетно пытаясь убедить свою высокую покровительницу в необходимости прогрессивных реформ и просвещения. Мыслитель из Франции составил даже сво­ его рода план распространения образования в России; и хотя он так и остался лишь планом, Дидро сохранил убеждение: «Люди будут несчастными, пока не будут править философы или пока те, кто правят, не станут ими». Вера просветителей во всемогущество образования, в более ши­ роком плане — воспитания, была поистине уникальной. За два сто­ летия до наших дней они вывели своего рода закономерность: пло­ хо воспитанные, глупые и невежественные правители стремятся окружить себя еще более глупыми, зато для них безопасными со­ ветниками и исполнителями своей воли. Применение этой законо­ мерности к истории дало просветителям возможность утверждать: многое из происходившего в далеком или близком прошлом есть скопление нелепостей, вызванных невежеством. Они говорили об 132

уже ушедших временах как столетиях глупости и обмана по преиму­ ществу, своего рода перерыве в поступательном движении челове­ чества, «провале в истории». Подобное утверждение (справедливо оно или нет — другой вопрос) неизбежно вытекало из убеждения: мнения правят ми­ ром. Отдельные личности, вознесенные обстоятельствами или волей случая, определяют ход исторических событий. Отсюда — повышенное внимание к личности, рассуждения, в которых раскрывается смысл этой стороны учения французских просве­ тителей. Если человек плох, виноват не он; виноваты те обстоятель­ ства, в которых он воспитывался и вырос, — полагают просве­ тители, и они в общем-то правы. Но важно другое. В тех конкретно-исторических условиях подобный взгляд на человека едва ли не революционен. Ведь он подрывает расхожее убеждение о природной ущербности одних (феодальных кресть­ ян, например) и от природы же идущем превосходстве других. Отсюда логичный и совсем уж радикальный вывод: нужно изме­ нить обстоятельства. Но остается вопрос: кто это будет делать? Здесь-то и обнаруживается: надеяться можно лишь на обла­ дающего властью правителя, умного законодателя и хорошие законы («Законы делают всё»). Всё возвращается «на круги своя». Нельзя сказать, что в своем стремлении понять историю че­ ловеческого общества и механизмы его развития французские просветители не пытались пойти дальше. Личность для них — своего рода стержень, вокруг которого строится и благодаря которому развивается история. Но на темпы и характер развития общества влияют факторы, мало или вовсе не зависящие от от­ дельной личности. Так, Вольтер ссылается в этой связи не толь­ ко на правителей и правительство, но на религию и климат. Монтескье вообще считает, что власть климата, природы силь­ нее всех других властей. Гельвеций ищет причину перемен в об­ щественной жизни в росте народонаселения. Гольбаха же боль­ ше интересует вопрос о разного рода отклонениях от нормаль­ ного, естественного развития общества. Впрочем, это интересу­ ет всех просветителей. Они убеждены: ничего не происходит по воле случая, ниче­ го случайного не бывает! Всему есть причины. Случай — это обо­ значение явления, причины которого нам ещё не известны. Но, идя в направлении от известного к пока скрытому от нас, мы можем добраться до мельчайших из них. Они-то и оказываются 133

действительными первопричинами как счастливых, так и несча­ стливых событий в жизни отдельных людей и целых народов: «... диета, стакан воды, кровопускание иногда могут быть достаточны, чтобы спасти от гибели царства». Эта точка зрения оказалась весьма устойчивой, перекочевав из философии в художественную литературу и закрепившись там. В одной из новелл Ст. Цвейг пишет, касаясь поступка маршала Груши в битве при Ватерлоо: «Одну секунду думает Груши, и эта секунда решает его судьбу, судьбу Наполеона и всего мира. Она предопределяет, эта единственная секунда на ферме в Вальгейме, весь ход девятнадцатого века». А Дж. Голсуорси в рассказе «Мать всех камней» утверждает, что случайно найденный деть­ ми алмаз стал причиной англо-бурской, а затем и первой миро­ вой войны. Особо следует выделить резко прозвучавшую во Франции XVIII в. критику просветителями религии и всего, что с ней связано. Религия воспринималась ими как самое серьёзное пре­ пятствие на пути просвещения. То обстоятельство, что имя Вольтера гремело в своё время по всей Европе, было связано именно с критикой им религии. Формально Вольтер ещё не отрицал самого факта сотворения мира Богом, но утверждал, что, возникнув, он развивается да­ лее по своим собственным законам. По сути это была скрытая, завуалированная форма атеизма, удобный способ развязать себе руки в борьбе с мракобесием церковников и самой церковью. «О боге мне ничего не известно», — говорил Вольтер. Недаром тог­ да получило распространение что-то вроде карикатуры или шар­ жа: Вольтер, наклонившись к богу, шепчет ему на ухо: «Про­ стите, Господь, но мне кажется, что Вы не существуете». Позднее французские просветители высказываются куда бо­ лее определенно. «Ненавижу всех помазанников божьих, как бы они ни назывались, — говорил Д. Дидро — ...нам не нужно ни священников, ни богов». О Гольбахе друзья говорили как о лич­ ном враге господа Бога. Само слово «философ» стало ассоции­ роваться во Франции с понятием «безбожник». Никогда ещё ате­ изм не занимал таких высот и столь воинствующих позиций. Реакция была соответствующей. О Вольтере уже говорилось. Судьбы других вольнодумцев — ничуть не легче. Ламметри, тот, кто своей смелостью пугал даже самых смелых, вынужден был эмигрировать, когда реакционеры потребовали смертной казни нечестивца. Д. Дидро подвергся аресту и сидел в одиночке Вен-

сенекой башни. П.Гольбах, умерший всего за полгода до штурма Бастилии, удостоился приговора Парижского парламента, в со­ ответствии с которым его книги, в том числе самая известная — «Система природы», были публично сожжены. Мгновенно рас­ ходившиеся и неоднократно тайно издававшиеся книги Гельве­ ция осудила Сорбонна. Его наиболее значительный труд «Об уме» был оценен как наивреднейший и также сожжен в соответствии с приговором. В творчестве просветителей не мог не возникнуть сам по себе уже не новый вопрос: как родилась религия? По Вольтеру, она результат встречи дурака и мошенника, невежества одного и выгоды для другого. Та же по сути мысль у Гольбаха: «Незнание естественных причин заставило человека создать богов; обман превратил их во что-то грозное». Но если незнание породило богов, то распространение знания должно их уничтожить. В период Французской революции нашлись, впрочем, пос­ ледователи просветителей, которые не стали ждать, когда мас­ сы дойдут до атеизма. Они попытались провести насильствен­ ную дехристианизацию, разрушая храмы, изгоняя из них свя­ щенников. Конвент принял декрет, что бога нет и послал ко­ пию в Ватикан. Нельзя не заметить: атеизм самым непосредственным обра­ зом связан с материализмом. Большинство просветителей во Франции не только воинствующие атеисты, но и ярые пропа­ гандисты материализма по преимуществу в той его форме, ко­ торая идёт от Дж. Локка, т.е. сенсуалистического материализма. Революция во Франции обнажила связь идеологии Просве­ щения с реальной социальной практикой. Сами просветители могли не делать радикальных выводов, но объективно именно они подготовили революцию. Их мысль, выражаясь словами Г. Гей­ не, предшествовала делу, как молния грому. Как тут не вспомнить великий подвиг Д'Аламбера и Дидро — знаменитую Энциклопедию. Вряд ли найдется какое-либо дру­ гое событие в истории человеческой мысли, которое свидетель­ ствовало бы о столь большом терпении и труде (1259 статей, помещенных в Энциклопедии, вышли из-под пера Дидро). Но нужно было обладать еще и немалым мужеством, верой в свое дело. Дважды выпуск Энциклопедии запрещался; ее творцы рис­ ковали так и не увидеть своего детища. Но вот, наконец, вышел в свет последний, семнадцатый том текста. А еще было один-

134

135

надцать томов иллюстраций, раскрывавших, как и текст, все из­ вестные к тому времени человеческие знания, представлявшие интерес. Но это далеко не все. Энциклопедия стала по сути дела программой третьего сословия, вобрав в себя и выразив новое мировоззрение. В толстых и с большими трудностями выходив­ ших в свет томах была заложена своего рода идеологическая мина, подрывающая устои старого мира. Революция заставила всех быстро прозреть, расставив по разные стороны баррикады. Екатерина II отказалась от заигрывания с французскими воль­ нодумцами; она страшилась «революционной заразы». Но рево­ люцию, идеи, ее вдохновившие, приветствовали в далеких Со­ единенных Штатах Америки. Приветствовали революцию и в соседней с Францией Германии. Бурбоны, коронованные властители Елисейского дворца, считались врагами немецкой нации. Неудивительно, что первые известия о революционных событиях, потрясших Париж, выз­ вали восторг. Гвардейский оркестр в Потсдаме разучил марш санкюлотов; берлинские модницы носили ленты на шляпах под цвет французского флага. Создавались революционные клубы по французскому образцу. Молодежь сажала деревья свободы. Этот восторг, правда, довольно быстро пошел на убыль, когда французские войска вступили на территорию немецких княжеств. С быстротой молнии распространялись слухи о большой кон­ трибуции, наложенной на Франкфурт, якобинском терроре. Сошлемся на Гете. «Это правда, — писал он, — я не мог быть другом французской революции, т.к. ее ужасы совершались слишком близко и возмущали меня ежедневно и ежечасно, тог­ да как ее благодетельных последствий в то время еще нельзя было разглядеть.» Но если говорить не о революции, а о подготовивших ее идеях Просвещения, нельзя не признать: они продолжали свое шествие по Европе, ярко проявившись именно в Германии и наложив неизгладимый отпечаток на творчество Гердера, Шилле­ ра, того же Гете. Своеобразно просветительская идеология по­ влияла на немецкую классическую философию. Учитывая это обстоятельство, имеет смысл подробнее остановиться на взгля­ дах одного из самых влиятельных идеологов французского Про­ свещения Ж.-Ж.Руссо. Известность ему принесла победа на конкурсе, объявленном Академией наук в Дижоне. Конкурс предполагал ответ на воп-

рос: принесли ли науки и искусства пользу человечеству? Руссо ответил отрицательно, утверждая, что науки, письменность и искусство являются худшими врагами морали и, создавая бед­ ность, становятся источниками рабства. Все науки имеют небла­ городное происхождение: астрономия выросла из суеверий аст­ рологии, красноречие — из честолюбия, геометрия — из скупо­ сти, физика и аналогичное ей знание — из тщеславного любо­ пытства. Об образовании и искусстве книгопечатания следует сожалеть. Получив премию и внезапно достигнув славы, Ж.-Ж.Руссо попытался жить в соответствии с изложенными им принципами. Он усвоил простой образ жизни, даже продал часы, заявив, что ему больше не надо знать времени... Вот так просветитель, — скажете вы, и будете неправы. По­ нять Руссо можно, лишь прочувствовав его боль за униженного и оскорбленного человека, который в тогдашнем обществе был мало кому интересен. В конечном итоге, если вдуматься, вовсе не против науки выступает мыслитель, а против её использова­ ния. Тому же простому человеку, как полагает Руссо, пользы от неё никакой. Досталось и философии: «Я только спрошу: что такое фило­ софия? Что содержат писания наиболее известных философов? Каковы уроки этих друзей мудрости? Если их послушать, разве нельзя их принять за толпу шарлатанов, что кричат каждый своё на общественной площади: идите ко мне, только я один никог­ да не ошибаюсь? Один утверждает, что тел вообще нет в приро­ де и что всё есть моё представление о них; другой, что нет ни иного вещества, кроме материи, ни иного бога, кроме вселен­ ной. Этот заявляет, что не существует ни добродетелей, ни по­ роков и что добро и зло в области нравственности — это выдум­ ки, тот — что люди суть волки и могут со спокойной совестью пожирать друг друга.» Но вот парадокс. Руссо не только не отрицает философию, считая её средством нравственного воспитания, он создаёт соб­ ственное философское учение, особо выделяя вопрос о том, как, с его точки зрения, должно быть организовано общество. Ответ на него дан в рассуждениях «О происхождении и причи­ нах неравенства между людьми» и наиболее значительной, по­ жалуй, работе «Об общественном договоре». Человек, считает Руссо, по своей натуре добр, и в естествен­ ном состоянии, т.е. пока не появилась частная собственность и

136

137

последующее социальное неравенство, он был счастлив. Идил­ лия кончилась с возникновением собственности. «Тот человек, который захватил определенный клочок зем­ ли, провозгласив: «Это моё!», и нашёл достаточно простодуш­ ных людей, которые ему поверили, был действительным осно­ вателем гражданского общества. Сколько преступлений, войн, убийств и ужасов не коснулось бы человечества, если бы некто вырвал колья, засыпал рвы и обратился к своим друзьям: «Опа­ сайтесь слушать этого мошенника. Вы погибли, если забудете, что плоды принадлежат всем, а земля никому». Но кажется, что отношения уже достигли той ступени, что не могут оставаться в естественном состоянии». Оно сменилось «ужаснейшим состоя­ нием вражды». Как следствие: «человек рожден быть свободным, а между тем везде он в оковах».

И молнией безумья озаренный, Как пифия на троне золотом, Он стал вещать, и дрогнули короны, И мир таким заполыхал огнем, Что королевства, рушась, гибли в нем. Не так ли было с Францией, веками Униженной, стонавшей под ярмом, Пока не поднял ярой мести знамя Народ, разбуженный Руссо с его друзьями.

Руссо послал своё сочинение Вольтеру. Вот ответ: — Я получил вашу новую книгу против рода человеческого и благодарен вам за неё. Не было ещё случая, чтобы такие способно­ сти использовались для того, чтобы сделать всех нас глупыми. Каждый старается, читая вашу книгу, ходить на четвереньках. Но так как я утратил эту привычку за более чем 60 лет, я чувствую, к несчас­ тью, что не смогу приобрести её вновь. Не могу я отправиться и на поиски дикарей Канады, потому что болезни, на которые я осуж­ ден, вызывают необходимость пользоваться услугами европейско­ го хирурга... Вольтер не понял, не захотел понять Руссо, не почувство­ вал мучившую младшего своего современника мысль о том, что человек, отойдя от природы, многое потерял. Ж.-Ж. Руссо первым остро поставил вопрос о цене цивилиза­ ции, о том, в частности, оправдываются ли достижениями цивили­ зации сопутствующие ей рабство, угнетение человека человеком. Чтобы сделать ту или иную мысль особо зримой, ее прихо­ дится нередко утрировать. Возможно, Руссо переходит здесь есте­ ственную грань. Нелепо с порога отрицать культуру, полагать, что человечество может обрести счастье, вернувшись к докультурному состоянию. Но попробуйте понять мыслителя, выделить рациональные моменты в его позиции. Ведь по сути философ прав, заметив и пытаясь показать глубокую противоречивость человеческой культуры, цивилизации в целом. У Руссо были не только противники, но и сторонники, и горячие почитатели. Как тут не вспомнить Дж. Байрона:

«Общественный договор» Руссо стал своего рода библией для Робеспьера, одного из вождей французской революции. Якобинцы провозгласили философа своим идейным предшественником. Вторым Ньютоном назвал Ж.-Ж. Руссо И. Кант, заявив, что он учится у него уважать людей. Весьма многозначительное призна­ ние. Ценил Руссо и Гегель. С именами Канта и Гегеля, этого нельзя не заметить, связан взгляд на мир, философия, во многом отличная от той, что господствовала во Франции. Германия конца XVIII — начала XIX вв. тоже мучительно рас­ стается со своим феодальным прошлым. Как и во Франции, рож­ дается соответствующая идеология — Немецкое Просвещение с его культом разума и убеждением, что воспитание всесильно. Оно способно изменить, преобразовать мир. Но где воинственность, дух борьбы? Они скрыты, завуалированы, особенно глубоко имен­ но в философии. В литературе — «Буря и натиск», в философии — абстрактные и внешне весьма далекие от жизни рассуждения. Нелегко рассмотреть в них идеологическую подготовку социальных перемен, почувствовать всю силу философии, далеко не случай­ но определяемой как классическая. Основатель классической немецкой философии И. Кант (1724— 1804) в 16 лет стал студентом университета в Кенигсберге (Вос­ точная Пруссия). Правда, мы и сегодня не знаем, на какой фа­ культет он поступил. Известно, однако, что философский фа­ культет был едва ли не наименее престижным; сам университет считался совсем не первоклассным, а отношение к науке вообще со стороны властей было весьма и весьма прохладным. Прусский король Фридрих-Вильгельм I, прозванный солдат­ ским королем, вошел-таки в историю философии, но просла­ вился тем, что приказал известному тогда мыслителю Хр. Вольфу в 48 часов, под угрозой виселицы, покинуть пределы государства.

138

139

О знаменитом не только в Германии, но и за ее пределами фило­ софе Лейбнице высказался с откровенным пренебрежением. По его мнению, этот парень был непригоден даже для того, чтобы стоять в карауле. Единственный научный эксперимент, им одоб­ ренный, состоял в попытке получить рослое потомство (от дол­ говязых девиц и солдат соответствующего роста). А единственный университетский диспут, устроенный по приказу короля, дол­ жен был идти под девизом «Все ученые — болтуны и балбесы». И это малоудивительно. Ведь из всех книг Фридрих-Вильгельм I при­ знавал лишь Библию и воинский устав. Удивительно другое: как в этих условиях мог обнаружить себя во многом уникальный талант И. Канта. Ранние его работы имеют выраженный уклон в естествозна­ ние, правда, проблемы поднимаются глобальные. От них до философии не так далеко, как может показаться. Обращает на себя внимание еще одно обстоятельство, характерное уже для ран­ него, начинающего научную деятельность Канта: он не склонен слепо доверять авторитетам. «Истина, над которой тщетно труди­ лись величайшие мыслители, впервые открылась моему уму... Я не решаюсь защищать эту мысль, но я не хотел бы от нее отказаться». Налицо удивительное сочетание научной смелости и стремления к компромиссу... Оно пойдет через всю жизнь и творчество кенигсбергского философа, наложив на него неизгладимый отпечаток. Первая работа, принесшая И. Канту заслуженную славу, — «Все­ общая естественная история и теория неба». В ней обосновывается гипотеза возникновения Земли и других планет Солнечной систе­ мы из газопылевой туманности, причем сделано это так, что и в XX веке гипотеза Канта, математически обоснованная Лапласом и получившая название теории Канта — Лапласа, считалась едва ли не самой убедительной. Суть и основной принцип построения кантовской гипотезы можно было бы сформулировать следующим образом: дайте мне материю (в ее относительно простом, газопылевом состоянии), и я покажу вам, как из нее мог возникнуть мир. Хотя Кант и настаивает, что противоречий между требованиями религии и его гипотезой нет, за богом остается лишь творение хаотически движущегося вещества — газа и пыли. К тому же, по Канту, мир, который неизбежно возник, столь же неизбежно погибнет. Едва ли не единственное более чем произвольное допуще­ ние позволяет себе автор гипотезы, утверждая, что все планеты населены разумными существами, причем уровень интеллекта

напрямую зависит от того, насколько та или иная планета уда­ лена от Солнца. Чем дальше, тем разум более развит. Человек, весьма ограниченный по земным меркам, на Меркурии мог бы быть Ньютоном, зато на Юпитере или Сатурне ньютоновский гений поблек бы безнадежно. Нам трудно понять, почему И. Кант столь настойчив в этом своем допущении. Не забудем, однако: в середине XVIII столе­ тия человек имел еще слишком мало сведений о Солнце и пла­ нетах вокруг него. А представление о населенности планет было едва ли не господствующим. Но есть проблемы, которые мыслитель не берется решать. Среди них — вопрос о том, как возникло живое из неживого, что и как породило органическую природу. «Разве допустимо, — спрашивал он, — сказать: дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее можно сделать гусеницу?» Кант интересовался тайной приливов и отливов морей и оке­ анов, близко подойдя к правильному решению проблемы. После разрушительного землетрясения в Лиссабоне он на­ чал изучать природу землетрясений, сделав справедливый вы­ вод о том, что они имеют естественные причины. И. Кант настолько велик как естествоиспытатель, что если бы даже мы ничего не знали о нем как о философе, имя его сохрани­ лось бы в истории науки. Не так уж много известно об университетской деятельности Канта. Судя по сохранившимся документам и воспоминаниям современников, поначалу он не щадил себя, берясь за препода­ вание сразу 4-6 предметов. Это были не только философия, ло­ гика, математика, но и далекие от них учебные дисциплины, в том числе совсем новые. Одним из первых И. Кант стал препода­ вать географию как самостоятельный предмет (интересно, что именно географические труды мыслителя были учтены в пер­ вую очередь при избрании его членом Петербургской академии наук). Чисто внешне жизнь Канта бедна событиями. Практически всю её он прожил в одном городе, преподавал в одном универ­ ситете. Уже при жизни о нём ходили легенды, связанные с нео­ бычной даже для немца педантичностью. В строго определённое время Кант вставал, выходил на прогулку, совершая её по од­ ному и тому же маршруту. Шутили, что по Канту, зная его усто­ явшиеся привычки, можно было проверять часы. Ничто не мог­ ло нарушить заведённого распорядка, даже Семилетняя война и

140

141

вступление русских войск в Восточную Пруссию никак не отра­ зились на нем. Лишь дважды жесткий саморегламент был изме­ нен. Впервые это случилось, когда И. Кант познакомился с «Эми­ лем» Руссо. Второй раз — при чтении трудов Юма. Именно Д. Юм пробудил у Канта глубокий интерес к филосо­ фии. Философская проблематика выходит в его творчестве на пер­ вый план. В 1781 г. была опубликована «Критика чистого разума». В пре­ дисловии к ней И. Кант счел необходимым заметить, что он со­ вершил в философии переворот, равный перевороту Коперника в астрономии. И мы не можем не согласиться. Ведь философ поста­ вил перед собой уникальную задачу. Он подверг критике не чтонибудь, а сам разум, попытавшись определить его возможности. «Какой странный контраст, — восклицает по этому поводу Г. Гей­ не, — между внешней жизнью этого человека и его разрушитель­ ной, миры сокрушающей мыслью». Кант, по его собственному признанию, ограничивает разум, чтобы оставить место вере. О вере — позже, а пока посмотрим, в чем это ограничение и каким образом пытается философ раз­ решить проблему. В отличие от сомневающегося Д. Юма И. Кант признает суще­ ствование мира вне и независимо от нас, но утверждает, что мы можем знать о нем лишь то, что лежит на поверхности предметов, явлений и дано нам непосредственно в органах чувств. Это, по терминологии Канта, «вещь для нас». Сущность же вещи, которая определяется как «вещь сама по себе» («вещь в себе»), принципи­ ально непознаваема. Разум впадает, по Канту, в противоречие сам с собой, как только пытается постичь «вещь саму по себе». Проти­ воречие —- своего рода сигнал для разума, требование: остановись перед сущностью, ее познать нельзя. Требование несостоятельное. Но заметим: в истории науки и собственно философии немало свидетельств в пользу вывода о том, что для доказательства оши­ бочных положений, ложных принципов используются подчас ар­ гументы, представляющие сами по себе исключительный интерес. Они приобретают впоследствии самостоятельное значение. Один из наиболее убедительных примеров такого рода — кантовское учение о противоречиях (антиномиях) разума, которые обнаруживаются в нем, как пытается показать философ, всякий раз при попытке постичь сущность вещей. Приведем лишь некоторые из противоречий, анализируемых в «Критике чистого разума»: логично допустить, что мир имеет

границу во времени и пространстве. Но столь же логично допус­ тить обратное: мир не имеет границ. Или: все состоит из просто­ го _ Абсолютно простого нет; все сложно. А вот еще — противо­ речие, неразрешимое, по Канту, для разума: в мире существует свобода. — Свободы нет; все причинно обусловлено. Разум не может сориентироваться во взаимоисключающих постулатах. Он здесь бессилен, утверждает философ. Оспаривая конечный вывод, Гегель, создатель диалектики как науки, восторженно говорил о методе антиномий, исполь­ зованном И.Кантом. Он оценивал его как «одно из важнейших и наиболее глубоких достижений» философии Нового времени. И это понятно. Ведь идея противоречия лежит в основе диалекти­ ки. В данном случае неважно, что Кант не приходит к позитив­ ной трактовке противоречия, что в его учении налицо лишь эле­ менты «негативной диалектики», носящие явно подчиненный характер, поскольку используются для обоснования ошибочно­ го вывода. Рационально переосмысленная кантовская идея ока­ залась исключительно плодотворной. Отдавая должное И. Канту, Гегель одновременно и критикует его за агностицизм, за вывод о непознаваемости мира в его сущно­ сти. Он призывает смело смотреть в глаза истине, считая, что это первое условие философии. «Нет силы, — не без пафоса заявляет Гегель, — которая могла бы противостоять дерзанию познания». Канта же Гегель остроумно уподобляет человеку, который стоит на берегу, машет руками, желая научиться плавать, не попав в воду. Решающий аргумент против агностицизма вообще, агностицизма И.Канта, в частности, — практика. Уместно сослаться здесь даже не на Гегеля, а на Ф. Энгельса. Аргументы того и другого во многом совпадают, но Энгельс популярнее. «Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы тем, что сами его производим, вызы­ ваем его из его условий, заставляем его к тому же служить на­ шим целям, то кантовской неуловимой «вещи в себе» приходит конец. Химические вещества, образующиеся в телах животных и растений, оставались такими «вещами в себе», пока органическая химия не стала приготовлять их одно за другим; тем самым «вещь в себе» превращалась в вещь для нас, как, например, ализарин, кра­ сящее вещество марены, которое мы теперь получаем не из корней марены, выращиваемой в поле, а гораздо дешевле и проще из каменноугольного дёгтя. Солнечная система Коперника в течение

142

143

трёхсот лет оставалась гипотезой, в высшей степени вероятной, но всё-таки гипотезой. Когда же Леверье на основании данных этой системы не только доказал, что должна существовать ещё одна, не известная до тех пор, планета, но и определил посред­ ством вычисления место, занимаемое ею в небесном простран­ стве, и когда после этого Галлей действительно нашел эту плане­ ту, система Коперника была доказана». И. Кант едва ли, впрочем, признал бы себя агностиком. Он открещивался не только от субъективного идеализма Дж. Беркли, но и от крайних выводов из скептицизма Юма, его агностицизма. Но на деле И. Кант приходит лишь к иному его варианту, утверж­ дая принципиальную непознаваемость сущности вещей. Он проявляет здесь, как и Д. Юм, известную последователь­ ность, подвергая критике и отрицая, в частности, все приводи­ мые церковью доказательства бытия Бога. Ярко, образно выразил это обстоятельство Г. Гейне: «Прочь, призраки, я буду говорить о человеке, одно имя которого звучит как заклинание, я буду говорить об Иммануи­ ле Канте! Говорят, ночные духи пугаются, увидев меч палача. Как же должны они пугаться, когда им показывают "Критику чистого разума" Канта! Эта книга — меч, отрубивший в Гер­ мании голову деизму». Правда, дальше, сравнивая Канта с Ро­ беспьером и справедливо замечая, что оба они были глашатая­ ми своей эпохи, Гейне пишет: «И все же тип мещанина в выс­ шей степени выражен в обоих: природа предназначила их к отвешиванию кофе и сахара, но судьба захотела, чтобы они взвешивали другие вещи, и одному бросила на весы голову короля, а другому — бога». Как точно, по крайней мере в отношении И. Канта. Гениаль­ ный ум, но недоговоренность, постоянное стремление к комп­ ромиссам. Оно проявляется и в отношении к религии. Продолжим мысль Г. Гейне. «Вы думаете, все кончено, мож­ но расходиться по домам? Ни в коем случае! Вам будет представ­ лена еще одна пьеса. За трагедией следует фарс. До сих пор Имма­ нуил Кант изображал неутомимого философа, он штурмовал небо, он перебил весь гарнизон, сам верховный владыка небес, не будучи доказан, плавает в своей крови... бессмертие души ле­ жит при последнем издыхании, тут стоны, тут хрип... но... Кант различает теоретический разум и разум практический, и посред­ ством последнего, словно волшебной палочкой, он воскресил вновь труп деизма, убитого теоретическим разумом...

Он поступил здесь почти так же, как один мой приятель вестфалец, который разбил все фонари на улице... и, стоя в темно­ те, держал нам длинную речь о практической необходимости фо­ нарей, каковые он разбил лишь с той теоретической целью, что­ бы доказать нам, что мы без них ничего видеть не можем». Философ, иначе говоря, вовсе не отрицает бога. Он отрицает существующие аргументы в пользу его бытия, но проводит свои. По сути аргумент всего один. Он вытекает из кантовского пони­ мания нравственности. Каждый человек достоин справедливости и счастья, равного его добродетели. Но реально претворить эту норму в жизнь не­ возможно. Значит, должны существовать бог и будущая жизнь, где она, собственно, только и может быть реализована. И. Кант уделяет большое внимание этическим проблемам. Даже те, кто не изучал философию, могли слышать о «категоричес­ ком императиве», понятии, вокруг которого строится кантовское учение о нравственности. Иногда «категорический императив» сводят к «золотому пра­ вилу нравственности»: поступай в отношении других людей так, как бы ты хотел, чтобы другие люди поступали в отношении тебя самого. Есть здесь общее, но есть и различие. В соответ­ ствии с «категорическим императивом» человек поступает под­ линно нравственно не тогда, когда желает проявить благород­ ство, помочь ближнему или сделать что-нибудь еще в этом же духе, а когда руководствуется в своих деяниях долгом. Именно долг, а не склонность, — основа подлинно нравственных по­ ступков. Довольно точно отразил эту особенность кантовского эти­ ческого учения Ф. Шиллер. Сам последователь Канта, он не мог не заметить уязвимости «категорического императива» при сопостав­ лении его с нормами и принципами, господствовавшими в ре­ альной жизни: «Ближним охотно служу, но, увы! — имею к ним склонность. Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я? Нет тут другого пути: стараясь питать к ним презренье и с отвращением в душе делай, что требует долг». Последней значительной работой И. Канта, поднимающей проблемы сегодня, возможно, даже более актуальные, чем это было в конце XVIII века, стал его трактат «О вечном мире». Лей­ тмотив трактата — человечество, если оно хочет выжить, должно исключить войну из практики международных отношений.

144

145

У кантовского учения завидная судьба. Стоявший у истоков немецкой классической философии, он оказал влияние на каж­ дого из ее представителей: Фихте, Шеллинга и Гегеля. Системы каждого из этих философов настолько взаимосвя­ заны между собой, что в сущности не могут быть до конца по­ няты одна без другой. Каждая философская система предполагает решение проблем, которые намечаются в учении предшествен­ ника. Но при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что пер­ вый вариант решения, подходы к нему, постановка вопроса при всех спорах, естественных попытках преодолеть возникающие трудности принадлежит именно И. Канту. Взгляды его и сегодня живут. Они активно изучаются, пропа­ гандируются, хотя мудрый мыслитель из Кенигсберга был прав, когда говорил, что любое учение переживает три этапа. Когда оно появляется, его не замечают, затем опровергают, наконец, улуч­ шают, приспосабливая к своим интересам.

Первым крупным философом, который поверил И. Канту и вознамерился идти его путем, был И.-Г. Фихте (1762—1814). На­ чало его творческой биографии связано с посещением Кенигсберга и настойчивым желанием познакомиться с И. Кантом. Именно ему Фихте показал свою первую работу, опубликованную благодаря содействию Канта. По случайному, видимо, стечению обстоя­ тельств она вышла в свет без указания имени автора. Читатели приписали ее Канту, но ошибка вскоре была обнаружена. Фихте сразу же стал знаменитым. Многое восхищало Фихте в кантовском учении, но особенно импонировала ему попытка И. Канта обосновать свободу воли. В философском учении всегда есть что-то от личности его создателя. Фихте — не признающая полутонов натура. Отец Л. Фей­ ербаха (о нем мы будем говорить, но позже) так высказался в одном из доверительных писем о Фихте: «Я убежден, что он был бы способен играть роль Магомета, если бы мы жили в эпоху Магомета, и вводить свое наукоучение мечом и темницами, как если бы его кафедра была королевским троном. Во Франции он был бы вождем Конвента, но он родился в Германии и судьба определила ему быть университетским профессором». В молодости Фихте был связан с якобинцами Майнца, пред­ лагал свои услуги революционной Франции и даже намеревался туда переселиться. «Мне не нужно никакого другого титула, кроме права называться французским гражданином, если только на­ род захочет дать мне его...». Это уже строки из письма самого Фихте. Но изменилась обстановка. Французы оккупировали Герма­ нию. И перед нами предстает совсем другой Фихте — ура-патри­ от, даже шовинист, рассуждающий о пра-народе, утверждаю­ щий: иметь характер и быть немцем — это, без сомнения, одно и то же. И даже: если не будет выхода и погибнет немецкий народ, то наступит катастрофа, и погибнет все человечество без надежды когда-либо возродиться. Необузданная натура, борец, Фихте стре­ мится пробудить национальное самосознание немцев для борьбы с французской агрессией. А теперь представим себе этого человека в качестве филосо­ фа. «Действовать, действовать — вот для чего мы существуем», — утверждает Фихте, но признает: ему не дано преобразовать мир. И, как следствие: «Поскольку я не мог изменить то, что вне меня, постольку я решил изменить то, что во мне», что означает: меня не удовлетворяет действительность, и с этим ни-

146

147

Кант не первым узрел ужасы войны. Но он предвидел их не­ избежное нагромождение с течением времени, страстно хотел, чтобы человечество избавилось от вооруженных конфликтов. С этой целью правительства должны были заключить соответствующее соглашение. И. Кант — реалист. Он говорит не о современных ему прави­ тельствах, обвиняя их в том, что они «никогда не могут пресы­ титься войной». Речь идёт о будущем. Философ желает лишь при­ близить его, открыв глаза людям, просветив правителей. Кант даже набрасывает основные статьи международного договора. Вот лишь некоторые: Ни один мирный договор не должен считаться таковым, если при его заключении сохраняется скрытая возможность новой войны. ...Постоянные армии должны со временем полностью исчез­ нуть. ...Ни одно государство не имеет права насильно вмешивать­ ся в политическое устройство и правление другого государства. Именно в трактате «О вечном мире» ярко проявляется про­ светительская сущность учения И.Канта. Впрочем, она обнару­ живается при решении философом всех проблем. Главные — три: — Что я могу знать? («Критика чистого разума») — Что делать? (Этическое учение Канта) — На что надеяться? (Трактат «О вечном мире»).

чего не поделаешь, но я могу изменить себя, свое восприятие окружающего. Здесь Фихте явно перешел разумную грань. Он придал созна­ нию такое значение, которое приводило к отрицанию объективной реальности вне воспринимающего его субъекта, ибо объявил вне­ шний мир продуктом разума, результатом творческой деятельности человека. Все это похоже на то, чему учил Дж. Беркли. Но одновре­ менно и не похоже. Беркли — ярый защитник религии. Фихте отри­ цает бога, поскольку в своей деятельности субъект не может быть ничем ограничен. Немецкий философ, как и Беркли, не скрывал существа своих взглядов, признавал, что отходит от Канта в сторону идеализма. Ма­ териализм претит Фихте. Уже в предисловии к основной своей рабо­ те с очень длинным названием, которое по традиции сокращается до «Наукоучения», он не без пафоса заявляет: «Какую кто филосо­ фию выбирает, зависит от того, какой кто человек: ибо философс­ кая система не мертвая утварь, которую можно было бы откладывать или брать по желанию; она одушевлена душой человека, обладаю­ щего ею. Дряблый от природы или ослабленный и искривленный духовным рабством, ученой роскошью и тщеславием характер ни­ когда не возвысится до идеализма». Речь идет о субъективном идеа­ лизме, внешне выраженном у немецкого философа следующим об­ разом: «Я» (субъект) творит не — «Я». Но это лишь внешне. Рассуждая о фихтевском идеализме, Г. Гейне заметил: «При этом очень пригодилось нашим насмешникам одно недоразуме­ ние, ставшее слишком распространенным, чтобы я мог обойти его молчанием. Толпа ведь полагала, что фихтевское «Я» есть «Я» Иоганна — Готлиба Фихте и что это индивидуальное «Я» отрица­ ет все прочие существования. «Какое бесстыдство!» — восклицали добрые люди, — этот человек не верит, что мы существуем, мы, которые гораздо толще его и в качестве бургомистров и судейских делопроизводителей даже приходимся ему начальством». Дамы спрашивали: «Верит ли он хоть в существование своей жены? Нет? И это терпит мадам Фихте?» Но фихтевское «Я» совсем не есть индивидуальное «Я»... Фих­ тевское мышление не есть мышление какого-то индивида, опре­ деленного человека, носящего" имя Иоганн — Готлиб Фихте; это, скорее, всеобщее мышление, проявляющееся в отдельной лично­ сти. Как говорят: «темнеет», «рассветает» и т.д., так и Фихте не должен был говорить: «я мыслю», но «мыслится», «всеобщее ми­ ровое мышление мыслит во мне». А это уже ближе к Гегелю.

Заслуга Фихте уже в том, что он первым смог обнажить одно из самых слабых мест в учении И.Канта, его непоследователь­ ность, постоянные колебания между материализмом и идеализ­ мом. В фихтевской философии прослеживается стремление со­ здать систему, где все вытекает из одного начала, притом сохра­ няются и даже усиливаются элементы диалектики. Небезынтересны взгляды Фихте на общество. Можно было бы предположить, что философ, который пытается сконструи­ ровать мир, поставив в центр его субъекта («Я»), будет оправды­ вать крайний индивидуализм. Но нет, Фихте чужд индивидуа­ лизм. Его мысль направлена на обоснование необходимости под­ чинения человека обществу при условии, правда, что оно вы­ полняет свои обязанности по отношению к каждому его члену. Человек имеет право на жизнь. Практическая реализация этого права означает, что бедняка, нуждающегося общество обязано поддержать. Человек имеет право на труд, на существование посредством труда. Общество должно предоставить ему такую возможность. По Фихте, любые действия народа оправданы, если он за­ щищает свои права. Радикализм Фихте в этом вопросе столь значителен, что его можно сравнить разве что со взглядами Ж.-Ж. Руссо. Некоторые высказывания того и другого перекли­ каются напрямую. Руссо однажды заметил: иной мнит себя господином других, но на деле больший раб, чем они. Фихте даже бескомпромисс­ нее: каждый, считающий себя господином, — раб, он будет униженно ползать перед любым сильным, который его подчи­ нит... равенство всех — вот последняя цель любого общества... Идейным наследником Фихте стал Шеллинг (1775—1854). Все удивлялись его способностям. В 16 лет — студент универ­ ситета в Тюбингене (где он обучался почти одновременно с Геге­ лем). В 23 года — профессор, затем — академик, за которым проч­ но закрепляется слава оригинального мыслителя и энциклопеди­ ческого ума. Но это оценка современников, а мы сегодня можем сказать о Шеллинге не так уж много. Начинает он как последователь Фихте, затем отходит от ос­ новного принципа философии своего предшественника, доволь­ но остроумно, в стихах, даже высмеивает его:

148

149

В свете солнца сомневайся, В том, что звезды есть и мрак,

На меня лишь полагайся: Я умен, а ты дурак. Преодолев субъективный идеализм Фихте, Шеллинг перехо­ дит на позиции объективного идеализма, первым попытавшись представить развитие не только мысли, но природы и человечес­ кой истории, как сложный, противоречивый, диалектический процесс. Другой вопрос, что намерение не было осуществлено. Скорее, философ лишь сформулировал проблему. Но и это немало. Шел­ линг подготовил будущий триумф Гегеля, создавшего диалектику как науку, давшего миру учение, которое с достаточным на то основанием считается одной из вершин философской мысли. Гегель (1770—1831) довольно поздно закончил университет с примечательной, но странной, если иметь в виду его дальней­ шую творческую судьбу, аттестацией: «...одарен хорошими спо­ собностями и характером... не обладает большим даром слова... совершенно безразличен к философии». Лишь в 31 год он решил испытать себя в качестве преподава­ теля университета. В это время Гегель еще в тени славы Шеллин­ га, о чем свидетельствует его первая крупная работа «Различие между системами Фихте и Шеллинга». Гегель всецело на стороне последнего. Примечательна и его речь при защите диссертации, которую должен был представить и защитить претендент на университетскую кафедру. «Прошу тебя, муж мудрейший из муд­ рейших, достойнейший господин профессор Шеллинг, — обра­ щается Гегель к своему покровителю, — все, что не находит твоего одобрения в наших тезисах, скажи... ибо для того этот диспут, чтобы у тебя поучиться... благородна сила твоего ума, твои душевные качества. Да будет позволено мне восславить тебя как истинного философа...» Право читать лекции Гегель получил, но успехом первона­ чально не пользовался, «Деревянный Гегель», — говорили о нём, и было от чего. Начинающий лектор то и дело перелистывал свои тетради, отыскивая нужное место, нюхал табак, чихал и кашлял. Говорил негромко, с трудом подыскивая слова, а главное, со­ всем не заботясь о доступности изложения. Но он искал свой путь в философии, свой вариант решения её проблем, и уже первые слушатели это почувствовали. Позднее Гегель смог избавиться от некоторых недостатков в манере изложения. Стиль, однако, сохранился. Вспоминают в этой 150

связи: О. Конт, бывший в своё время учеником Гегеля, однажды попросил философа изложить содержание его учения кратко, популярно и на французском языке. Ответ гласил: «Моё учение нельзя изложить ни кратко, ни популярно, ни тем более на фран­ цузском языке». Не то чтобы Гегель вообще не мог писать популярно. Вот часть его известного фрагмента, озаглавленного «Кто мыслит абстрак­ тно?» — Эй, старуха, ты торгуешь тухлыми яйцами, — говорит покупательница торговке. — Что, — кричит та. — Мои яйца тухлые? Ты мне смеешь говорить такое про мой товар? Ты! Да не твоего ли отца вши в канаве заели, не твоя ли мать с фран­ цузами крутила, не твоя ли бабка сдохла в богадельне! Ишь, целую простыню на платок извела! Знаем, небось, откуда все эти тряпки и шляпки! Если бы не офицеры, не щеголять тебе в нарядах! Порядочные-то за своим домом следят, а таким самое место в каталажке! Дырки бы на своих чулках заштопала! Короче говоря, она и крупицы доброго в обидчице не замеча­ ет. Она-то и мыслит абстрактно — сводит все, от шляпки до чу­ лок, с головы до пят, вкупе с папашей и остальной родней, исключительно к тому преступлению, что та нашла ее яйца тух­ лыми. Все окрашивается в ее голове в цвет этих яиц, тогда как те офицеры, которых она упоминала, если они и впрямь имеют сюда какое-нибудь отношение, что весьма сомнительно, — наверняка заметили бы в женщине совсем иные детали. Абстрактным, показывает Гегель, может быть самое обыден­ ное сознание. Наука же вся построена на абстракциях. Понять их — значит усвоить язык науки. Философия — не исключение. У нее свой особый язык. Примечательно. Гегель написал фрагмент, часть которого была процитирована выше, в тот момент своей жизни, когда он вре­ менно покинул университет и переехал в Бамберг, приняв пред­ ложение стать редактором местной газеты. Позднее философ на­ зовет этот период жизни газетной каторгой. Но бамбергский опыт дорогого стоит. Не прошли бесследно и следующие восемь лет, когда Гегель был директором нюрнбергской гимназии, первого в Германии среднего учебного заведения с гуманитарным уклоном. Там он тоже преподавал философию. 151

Наконец Гегель вернулся в университет. Вначале это был уни­ верситет в Гейдельберге, затем — в Берлине. Именно здесь в пол­ ной мере раскрылся талант философа. Как заметил сам Гегель, ни одна философская система не ис­ чезает бесследно. Это справедливо и в отношении его собственного творческого наследия. Классическая немецкая философия, начиная с Канта, как бы подготавливает Гегеля, а он, в свою очередь, дает мощный импульс последующему развитию мысли, порождая Л. Фей­ ербаха и К.Маркса. Пытаясь понять систему взглядов Гегеля и причины, ее поро­ дившие, нельзя не вспомнить и французскую революцию. Если су­ дить по студенческому альбому будущего философа, перед нами чуть ли не якобинец. Его рука выводит: «Против тиранов! Смерть мерзавцам! Смерть политическим чудовищам, которые претендуют на абсолютную власть! Да здравствует свобода!» Даже в 1814 г., когда увлечение французской революцией, ее идеями многими в Германии воспринималось как анахронизм, а сам Гегель превратил­ ся в правоверного сторонника прусской монархии, он говорил о Наполеоне, олицетворении идей революционной Франции: «Вели­ кие дела свершились. Чудовищная драма видеть, как гибнет небы­ валый гений. Самое трагическое, что только бывает...» Размышляя о причинах, породивших революцию, Гегель задавался вопросом: а не была ли она необходима? Если же революционные события необходимы и неизбежны, то, видимо, существуют опреде­ ленные законы, по которым развивается история, мир в целом. Остает­ ся, правда, вопрос о том, как он возник, что лежит в основе мира? Первая серьезная попытка Гегеля изложить свою систему взгля­ дов относится к 1805 г. Речь идет о знаменитой «Феноменологии духа». Ее не случайно сравнивают с «Фаустом» Гете. Философ утверждает: в основе всех явлений природы и обще­ ства лежит «абсолютная идея» или «мировой дух». Он первичен. Здесь Гегель по сути повторяет Платона. Но абсолютная идея развивается, проходя при этом три стадии. Вначале идея развивается в собствен­ ном лоне — в «стихии чистого мышления». Затем она переходит в свое иное бытие — природу, наконец, достигает стадии духа, раз­ вертываясь и постигая себя в различных проявлениях человеческого сознания и деятельности. Процесс саморазвития абсолютной идеи и вместе с тем ее самопознание завершается, по Гегелю, его соб­ ственной философской системой. Это всего лишь схема. У Гегеля она наполнена богатым содер­ жанием. Ф. Энгельс, выросший вместе с „К. Марксом из гегелевс-

кой философии, имел все основания заметить, что она «охватила несравненно более широкую область, чем какая бы то ни было прежняя система, и развила в этой области и поныне поражающее богатство мыслей. Феноменология духа... логика, философия при­ роды, философия духа, разработанная в ее отдельных историчес­ ких подразделениях: философия истории, права, религии, история философии, эстетика и т.д. — в каждой из этих различных истори­ ческих областей Гегель старается найти и указать проходящую че­ рез нее нить развития. А так как он обладал не только творческим гением, но и энциклопедической ученостью, то его выступление везде составило эпоху». Нить развития, о которой говорит Энгельс, — это диалектика, ценнейшая сторона гегелевского учения. Анализ важнейших законов и категорий (понятий) диалектики, последовательное применение ее к самым различным областям знания позволили Гегелю поднять диалектику на уровень науки, а науке опередить время. Конечно, поскольку Гегель — идеалист, развивается у него прежде всего понятие, идея. Но как развивается? — От абстракт­ ного к конкретному, от бедного содержанием понятия к поня­ тию, богатому содержанием, охватывающему в единстве различ­ ные, даже противоположные стороны. Так, анализируя понятия количества и качества, философ показывает, что количествен­ ные изменения приводят в конечном итоге к изменениям каче­ ственным, совершающимся путем своего рода скачка, означаю­ щего перерыв в постепенном развитии при переходе из одного качественного состояния в другое. При этом Гегель приводит впол­ не материалистические примеры, ссылается, в частности, на пе­ реход воды в твердое или газообразное состояние под влиянием количественных температурных изменений. Источник движения, развития, по Гегелю, — противоречие, скрытое внутри явления. Здесь философ решительно выступает против метафизики, которая полагает, что противоречие в самих вещах невозможно; оно свойственно лишь неправильным суждениям. «Про­ тиворечие — вот что на самом деле движет миром», — утверждает Гегель. Он подчеркивает, что противоречие нельзя понимать как некую аномалию; оно — «принцип всякого самодвижения». С учением Гегеля о противоречии органически связано и его понимание отрицания и отрицания отрицания. Развитие необходи­ мо приводит к отрицанию данной формы, данной ступени явле­ ния, причем это отрицание приходит не извне, а представляет собой следствие развития, ступень его.

152

153

Гегель различает абстрактное и конкретное отрицание: первое носит нигилистический характер, второе же не просто уничтоже­ ние старого, а сохранение его жизнеспособных элементов. Речь идет об исторической преемственности в ходе поступательного развития. Отрицание подвергается новому отрицанию. Это и есть отрицание отрицания. Гегель, таким образом, сформулировал и раскрыл содержа­ ние трех основных законов диалектики: отрицания отрицания, единства и борьбы противоположностей, закона взаимоперехода количественных изменений в коренные качественные и обратно. В действии этих законов Гегель хотел бы установить ограничения. Так, свою философскую систему он ставил в исключительное положение, утверждая, что ей завершается процесс познания абсолютной идеей своего собственного содержания. То же в об­ ществе, прогресс которого определяется, по Гегелю, степенью свободы. Восточная деспотия — это свобода одного — деспота. В греко-римском мире обеспечивается свобода некоторых — рабов­ ладельцев. Средние века характеризуются философом как номи­ нальная свобода всех: люди равны и они свободны по крайней мере в одном отношении — перед богом. В современной ему Прус­ сии, точнее, в том варианте государства, которое прусский ко­ роль обещал, но так и не дал своим подданным, увидел Гегель реальную свободу. Консерватизм, демонстрация верноподданни­ ческих чувств? Несомненно. Но даже там, где философ обнаруживает откровенный кон­ серватизм, примиряясь с существующим, он, благодаря его же собственному методу исследования — диалектике, начинает противоречить сам себе. Возьмем знаменитое гегелевское положение: все действитель­ ное разумно, все разумное действительно. Если взять это положение безотносительно к Гегелю и его диа­ лектике, то оно может быть истолковано лишь как оправдание су­ ществующего, если не хуже. Небезызвестный А. Швейцер, напри­ мер, полагал, что «в ночь на 25 июня 1820 г., когда эта фраза была написана, началась наша эпоха, которая привела к мировой войне и когда-нибудь закончится гибелью цивилизации». Ф. Энгельс гораздо интереснее и ближе к истине, когда он, анализируя тот же тезис, замечает: «Но у Гегеля вовсе не все, что существует, является безого­ ворочно также и действительным. Атрибут действительности принадлежит у него лишь тому, что в то же время необходи154

мо... по мере развития, все, бывшее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходимость, свое право на существование, свою разумность. Место отмира­ ющей действительности занимает новая, жизнеспособная дей­ ствительность, занимает мирно, если старое достаточно рассу­ дительно, чтобы умереть без сопротивления, — насильствен­ но, если оно противится этой необходимости. Таким образом, это гегелевское положение благодаря самой гегелевской диа­ лектике превращается в свою противоположность: все действи­ тельное в области человеческой истории становится со време­ нем неразумным, оно, следовательно, неразумно уже по са­ мой своей природе, заранее обременено неразумностью... По всем правилам гегелевского метода мышления, тезис о разум­ ности всего действительного превращается в другой тезис: до­ стойно гибели все, что существует». Философия Гегеля стала широко известна не только в Герма­ нии; его идеями увлекалась вся мыслящая Европа. Но уже после смерти Гегеля среди его последователей наметился раскол. О его сущности и последствиях — следующая тема. Вопросы для повторения 1. В чем сущность эпохи Просвещения? Почему идеи просве­ тителей можно и нужно определить как революционные? 2. Используя рекомендованную литературу, расскажите о Воль­ тере, Монтескье, Гельвеции, Гольбахе, Дидро, Руссо или другом представителе французского Просвещения. 3. Особенности немецкого Просвещения. И. Кант и его роль в становлении классической немецкой философии. 4. От Фихте до Гегеля. Почему Гегель считается вершиной клас­ сической немецкой философии? При изложении взглядов просветителей принято отмечать их недостатки, акцентируя внимание на том, где и почему они заб­ луждались. Но еще Гегель подчеркивал: всякая истина содержит в себе момент заблуждения, а в заблуждении почти обязательно есть что-то от истины. Попробуйте под этим углом зрения посмотреть на позиции идеологов Просвещения. Нетрудно заметить, что волновавшие их проблемы актуальны и сегодня. Возможно, мы ближе к истине, но намного ли? 155

1. Ш.-Л. Монтескье утверждал, как известно, что нравствен­ ный облик народа, характер законов и образ правления обуслов­ лены климатом, почвой, размером территории. Справедливо: в сходных климатических условиях при сопоста­ вимо больших или, напротив, незначительных размерах государств существуют самые различные типы правления и разные по нравам народы. Но так ли уж не прав русский философ XX в. Н.А. Бердяев, вновь и вновь возвращавшийся к мысли о том, что Россия, царя­ щие в ней порядки, особенности национальной психологии и мно­ гое другое можно понять, лишь учитывая не только историю, но размеры государства и то обстоятельство, что страна лежит между Европой и Азией? (См.: Бердяев Н.А. «Истоки и смысл русского коммунизма». Его же: «Судьба России»). А влияет или не влияет на развитие общественной жизни климат? Если влияет, то как? Усиливается или ослабевает это влия­ ние? (Используйте при ответе на вопрос известный вам истори­ ческий материал, особенно в части, связанной с возникнове­ нием и развитием цивилизаций). 2. Французские просветители утверждают: мнения правят ми­ ром. А какова, на ваш взгляд, действительная роль мнений в обще­ стве? Попробуйте показать это на конкретных примерах или фак­ тах современной жизни. 3. Гельвеций и Гольбах выделяют интерес как специфически человеческий двигатель поведения. Конечно, сам интерес имеет определённые причины. Понять их — значит понять и интересы, которыми руководствуется человек. Но проблема-то остаётся: какова, по-вашему, роль интереса в жизни? 4. Просветители убеждены: человек — существо, из которого, благодаря воспитанию, можно сделать всё что угодно. Даже геНИЙ; по их мнению, не прирождённый дар, а результат целесо­ образной культуры и обучения. Разделяете ли вы подобную убеж­ дённость? Если нет, то почему? Объясните ваше мнение. 5. Сами просветители спорили: возможно ли общество, со­ стоящее из добродетельных атеистов? Вольтер отрицал такого рода возможность. А вы? (Ответ обосновать). 6. Народ не созрел для свободы. С подобного рода позицией можно столкнуться даже сегодня и не где-нибудь, а в России. Примечательна здесь точка зрения И. Канта, утверждавшего, что при такой посылке свобода вообще никогда не может наступить. Возможно, Кант и ошибался. Но, может быть, он прав?

Система философии Гегеля страдала внутренней противоре­ чивостью. Опираясь на разработанный им диалектический метод, можно было прийти к весьма радикальным и даже революцион­ ным выводам. Ведь диалектика не признает ничего вечного, раз и навсегда установленного. Об этом уже говорилось в конце преды­ дущей главы. Но сам Гегель, как тоже отмечалось, подобных вы­ водов не делает. Его не случайно считали идеологом прусской монархии: философ, который смог показать закономерный ха­ рактер развития общества, обосновать неизбежную смену одного состояния другим, более высоким, ограничивает это развитие современным ему состоянием общества. И так почти в каждой области, которую анализирует Гегель. Не удивительно, что среди последователей немецкого филосо­ фа в конечном итоге произошел раскол. Поводом для него стали споры вокруг религии, ее философской трактовки. И так называемые старогегельянцы, консервативно настроен­ ные последователи Гегеля, и лево- или младогегельянцы, представ­ лявшие радикальное крыло гегелевской философской школы, счи­ тали необходимым ссылаться на Гегеля. Но и религия, и Гегель, чем дальше, тем больше, становились по сути лишь фоном. Начало открытому расколу положила книга Д. Штрауса «Жизнь Иисуса» (1835), где на основе критического анализа евангельских рассказов о чудесах был сделан вывод о том, что Христос — обыч­ ная историческая личность. Ее сверхъестественность — не более чем миф. Еще радикальнее оказался Бр. Бауер, утверждавший, что евангельские догмы — фикции; вымысел — и личность Иисуса. Возникли споры не только между старо- и младогегельянца­ ми, но и среди младогегельянцев. Они довольно скоро приобрели весьма ожесточенный характер. И неудивительно: в них все от­ четливее проглядывался глубокий мировоззренческий подтекст. Все труднее было оставаться в рамках гегелевской идеалистичес­ кой философии. Вновь обратимся к Ф. Энгельсу. «Тогда, — пишет он, — по­ явилось сочинение Фейербаха «Сущность христианства». Одним

156

157

Глава 7. Историческая судьба гегелевской ш к о л ы (Л. Фейербах. К. Маркс)

ударом рассеяло оно это противоречие, снова и без обиняков провозгласив торжество материализма. Природа существует неза­ висимо от какой бы то ни было философии. Она есть та основа, на которой выросли мы, люди, сами продукты природы. Вне при­ роды у человека нет ничего, и высшие существа, созданные на­ шей религиозной фантазией, это — лишь фантастические отра­ жения нашей собственной сущности... Надо было пережить осво­ бодительное действие этой книги, чтобы составить себе пред­ ставление об этом. Воодушевление было всеобщим: все мы стали сразу фейербаханцами». Л. Фейербах (1804—1872) начал свой путь в науке достаточно традиционно. Поступив на богословский факультет Гейдельбергского университета, он познакомился там с философией Гегеля. Она увлекла его настолько, что он отправился в Берлин, чтобы слушать самого Гегеля. Первое время Фейербах находился всецело под его влиянием. Именно Гегель укрепил в молодом Фейербахе неприятие дог­ матизма, нежелание принимать что-либо на веру, стремление вы­ рабатывать свои собственные убеждения. Л. Фейербах оставляет бо­ гословский факультет, чтобы всерьез заняться философией. «Не богословие, а философия, не вера, а мышление!» — восклицает он. После защиты диссертации (она была выдержана вполне в духе и стиле Гегеля) Фейербах в 25 лет начинает читать в университете курс гегелевской философии. Через год он издает свою первую значительную работу «Мыс­ ли о смерти и бессмертии». Издает анонимно. Книга полна юно­ шеского задора. Она еще не против религии как таковой. Но цер­ ковные власти настояли на ее конфискации. Тайна анонима была раскрыта; автор изгнан из университета и лишен права препода­ вания. Жалел ли об этом Фейербах? Сказать трудно. Во всяком слу­ чае он надеялся вначале, что если не в Германии, то где-нибудь в другой стране или на другом континенте найдется ему местеч­ ко, а может быть, времена переменятся. Но ничего не меня­ лось, и Л. Фейербаху, если он по-прежнему хотел заниматься твор­ ческой работой, оставался по существу единственный путь — пол­ ный превратностей путь самостоятельного писателя. Проявляя огромное трудолюбие, он создает три тома по ис­ тории новой философии, начиная с учения Ф. Бекона. Настойчиво проводит здесь Фейербах ту мысль, что каждая философия отража­ ет дух времени (это, впрочем, уже было у Гегеля) и что каждое

философское учение пристрастно: даже при познании прошлого мыслитель привносит в него свое видение, свое понимание мира. Он симпатизирует одним и не принимает других. Большая часть того, что Фейербах написал по истории философии, не случайно, видимо, относится к вольнодумцу Бейлю, одному из ранних пред­ ставителей французского Просвещения, скептику, отказавшемуся от всякой религии и проповедовавшему веротерпимость. О своих сочинениях Л. Фейербах говорит, что они, строго гово­ ря, имеют одну цель, одну волю и мысль, одну тему. Это — рели­ гия, теология и все, что с ними связано. Современному человеку может быть не совсем понятно, по­ чему Гегель, его последователи, а позднее и Фейербах уделяли столь значительное внимание религии. Немцу в XIX столетии объяснять это было излишне. Религия оставалась едва ли не доми­ нирующей формой идеологии. Не только мысли, но и поступки людей должны были согласовываться с религиозными догматами. Если этого не происходило, на нечестивца обрушивался гнев цер­ ковников и государства, не желающего да и не рискующего ссо­ риться с церковью. Судьба Л. Фейербаха — тому пример. Раньше еретика, чтобы он замолчал, сжигали на костре, пытали в застенках инквизиции, добиваясь отречения от ереси. В гуманном XIX веке расправа была не столь одиозной, но по сути почти столь же жестокой. 24 года Фейербах провел в глухой деревне Брукберг, ото­ рванный от университетских центров, от науки. Он писал об этом уже на склоне лет: «Разница между свободным и заклю­ ченным часто количественная; она заключается лишь в том, что первый из них находится в несколько более просторной тюрьме. Я, во всяком случае, всегда чувствую себя заключенным». На этом фоне еще более ярким и значительным становится научный и чисто человеческий подвиг Л. Фейербаха, решительно порывающего не только с религией и церковью, но и со своим учителем Гегелем, которого еще недавно он столь высоко ценил. Причина все та же — религия. Фейербах не без основания замечает, что учение Гегеля, как и любое идеалистическое учение, есть в конечном итоге не что иное, как ее философское обоснование. Прин­ ципиальное несогласие с Гегелем, попытка понять действительные причины существования религии, вскрыть ее земные корни при­ водят Фейербаха на позиции материализма. Философ полностью отдавал себе отчет в этом. «Немецкие консерваторы и теологи, — писал Л. Фейербах в одном из своих

158

159

сочинений, — любили гордиться тем, что их родина сумела заво­ евать себе громкую и заслуженную славу в области философии, не дав миру ни одного материалиста и атеиста». Но так можно было бы сказать, если не считать самого Фейербаха. Из его идейного наследия нужно выделить прежде всего «Сущ­ ность христианства». Сразу после выхода в свет книга вызвала исключительно широкий резонанс. Бросается в глаза сходство позиций и аргументов, приводимых Фейербахом, с теми, что выдвигали французские материалисты. Как и они, Л. Фейербах резко и с присущим ему остроумием выс­ тупает против агностицизма. «Почему же кошка, — задает он рито­ рический вопрос, — впивается своими когтями в мышь, а не в собственные свои глаза, если мышь, которую она видит, суще­ ствует только в ее глазах?» Да потому, что «кошка не хочет умереть с голоду ради любви к идеалистам». Одновременно немецкий философ отрицает в человеке ка­ кие-либо врожденные религиозные идеи или чувства, о чем мно­ го говорили церковники и ориентированные на защиту религиоз­ ных догм мыслители, пытаясь на этом именно основании пред­ ставить основы религии вечными, незыблемыми. Если принять точку зрения врожденного религиозного чувства, справедливо за­ мечает Л. Фейербах, придется признать, что в человеке существу­ ет особый орган для суеверия, невежества и лености. Нет в нем ничего подобного. Но философ не слепо повторяет своих предшественников, пытается глубже проникнуть в тайны религии. Л. Фейербах соглашается с тем, что религиозная вера — резуль­ тат невежества, но полагает, что одной ссылки на него мало для уяснения корней религии и роли ее в человеческой жизни. Отсут­ ствие знаний, неспособность понять законы природы — лишь от­ рицательная причина, своего рода предпосылка того, что люди творят богов. Фейербаху кажется явно недостаточной аллегорическая «фор­ мула» Вольтера (религия — результат встречи дурака с мошен­ ником), и он не убежден во всесилии просвещения, в том числе атеистического просвещения, хотя и будет приветствовать его, услышав об антирелигиозной пропаганде среди рабочих. Есть, по Фейербаху, иные причины и побуждения, которые только и в состоянии объяснить веру, владеющую умами далеко не всегда глупых и бесчестных людей (Л. Фейербах говорит в этой свя­ зи о феномене верующих ученых). Эти причины кроются в самой 160

природе человека. В нем, в условиях его жизни следует искать источ­ ник религии. Миф о том, что бог создал человека, должен быть заменен достоверным знанием о том, как человек создал бога. Фейербах обыгрывает мысль, высказанную еще в V в. до н. э. Ксенофаном и неоднократно повторенную потом в новой филосо­ фии мыслителями, склонявшимися к атеизму; но он углубляет и усиливает эту мысль: если бы ослы могли творить богов, у них бог был бы в образе осла... Бог — абстракция от человеческой сущности. Человек смертен; он протестует против своей смертности, против преходящей индивидуальности. Реально он не может ничего изме­ нить. Но он создает, хотя бы в фантазии, бессмертного бога. Чело­ век слаб. И он не может преодолеть слабости. Но в фантазии он создает себе всесильного бога. Человек мало знает. И этого своего недостатка он реально преодолеть не может. Но он может создать и создает в фантазии всезнающего бога... Бог, таким образом, создан по образу и подобию человека. Раз так, в антропологии ключ к скрытым тайнам религии. Л. Фейербах справедливо замечает, что власть иллюзии, вера в чудо может падать, но может и расти. Естествен вопрос: от чего это зависит? Философ говорит здесь о больном сознании. А что его порождает? Ответа на вопрос мы не получаем, и понятно почему. Больное сознание — продукт не природный, а общественный по преимуществу. Фейербах для решения возникшей проблемы дол­ жен был бы расширить рамки исследования, признав, что помимо земных (человеческих) есть еще и социальные корни религии, что многое в механизме возникновения веры зависит от того, в каком обществе и как живет человек. Но этого признания, этого шага Фейербах не делает. Как говорит исследователь его творчества и почитатель Штарке, для Фейербаха «наука об обществе, социология — terra incognita». У него встречаются иногда рассуждения типа: «когда человек толь­ ко что вышел из лона природы, он тоже был лишь чисто природ­ ным существом, а не человеком. Человек — это продукт челове­ ка, культуры, истории», — но эти рассуждения повисают в воз­ духе. Философ не знает, что с ними делать. Там, где Фейербах пытается-таки исследовать общественную жизнь, он сводит ее по сути к отношениям между людьми, кото­ рые основаны на любви, дружбе, сострадании, самопожертвова­ нии и др., полагая, что это есть корни новой, истинной религии. Едва ли с этим можно согласиться: жизнь общества намного сложнее. Но вот парадокс. В последние десятилетия наблюдается 6 М. В. Вальяни

161

явный рост интереса к философии Фейербаха, и обусловлен он в значительной, если не определяющей, мере рассматриваемой сто­ роной его учения. В непростом мире с его нарастающими, как снежный ком, проблемами отдельный человек теряется. Очень непростым и одновременно очень важным становится отыскание пути к другим людям, подлинно человеческим отношениям, ре­ шение проблемы, которую с нескрываемой душевной болью сфор­ мулировал Л. Фейербах. И все же фейербаховская трактовка общества крайне одностороння, бедна, явно уступает гегелевской. Это неизбежное след­ ствие того, что в критике Фейербахом своего недавнего учителя преобладает нигилизм. Он не приемлет в философии Гегеля ни­ чего; ценнейшее качество его учения — диалектику — рассмат­ ривает как простое упражнение ума. Вот и получается: многокрасочной картине общественной жиз­ ни, созданной Гегелем благодаря применению в анализе ее диалек­ тики, Фейербах не может противопоставить ничего, кроме «тощих абстракций». Действительная природа современного ему общества остается для Л. Фейербаха совсем непонятой. Две основные причины тому. Одна — самого общего харак­ тера — кроется не в особенностях философской науки, а, ско­ рее, в характере критики как таковой. На первом ее этапе не­ редко преобладает нигилизм; если отрицается, то отрицается все. Напротив, вчера забытое кажется забытым незаслуженно, расцвечивается в восприятии всеми цветами радуги. Отвергнув идеализм и вернувшись по сути к англо-французскому материа­ лизму, Фейербах оказался под сильным его влиянием. Но это практически неизбежно вело к недооценке диалектики и весьма произвольной трактовке человека и общества. То, что Л. Фейербаху не дано было обогатить материализм диа­ лектикой, объясняется и еще одним существенным обстоятельством. Сказалась уже отмеченная выше изолированность философа от пе­ редовой науки того времени: она прямо-таки толкала мыслящие умы к диалектике. Не то что Л. Фейербах не стремился овладеть научными дости­ жениями. Он читал, к примеру, «Происхождение видов» Ч. Дарвина. Но трудно сказать, какое впечатление произвела на него эта книга. По-настоящему оценить ее можно было лишь в общем потоке науч­ ной мысли, находясь на передних ее рубежах. Ведь сами естествоис­ пытатели спорили, расходясь во мнениях. Немало было в науке и псевдодостижений, откровенного вздора. 162

Так, естественники, изучая мозг человека, постигая первые его тайны, обнаружили прямую зависимость между процесса­ ми, происходящими там, и реакцией организма. Возникла ил­ люзия, что идеального как такового вообще не существует. Это продукт «философского шарлатанства», идеализма и опираю­ щейся на него религии. Наиболее влиятельные выразители подобной точки зрения, впоследствии получившей название «вульгарного материализ­ ма», Л. Бюхнер, К. Фогт и Я. Молешотт, полагали, что сознание напрямую порождается физиологическими процессами в мозге, а то и вообще сводили одно к другому. Так, Молешотт утверж­ дал, что мозг выделяет мысль почти так же, как печень выделя­ ет желчь. А некто Райх, последователь Фогта, был убежден, что англичане, к примеру, практичны потому, что едят мясо, запи­ вая его чаем; что немцы так глубокомысленны и изобретатель­ ны по части философских систем лишь благодаря употреблению кофе. Отличаться же им в области социально-политической пре­ пятствуют пиво, картофель и овощи. Вульгарные материалисты хо­ тели тем самым нанести смертельный удар по идеализму: все мате­ риально, нет идеального — нет и почвы для идеализма. Говорят: благими намерениями вымощена дорога в ад. Мало того, что при такой постановке вопроса затрудняется действи­ тельное исследование специфики идеального, соотношения иде­ ального и материального. Идеализм получает в свое распоряже­ ние превосходный аргумент против материализма. Есть возмож­ ность сказать: посмотрите, что утверждают материалисты. У них и мысль материальна. Это, кстати, весьма распространенный до сих пор прием в по­ лемике. Отыскивается самое слабое звено в позиции и аргумента­ ции противника, характерная совсем для немногих оговорка или упущение, как в данном случае. Они приписываются без доказа­ тельств всем другим, а затем без особого труда подвергаются кри­ тике как общий порок. Как бы то ни было, Л. Фейербах абсолютно прав, открещива­ ясь от вульгарного материализма. Он говорит: «Для меня материа­ лизм... не то, чем он является для физиолога, для естествоиспыта­ теля в тесном смысле, например, для Молешотта... Идя назад, я целиком с материалистами; идя вперед, я не с ними». Но Фейербах не прав, отказываясь вообще называть себя материалистом. Позднее это даст возможность идеалисту Виндельбанду утверждать, что он всего лишь «заблудший сын немецкого идеализма», хотя в том-то 6*

163

и состоит несомненная историческая заслуга Фейербаха, что он восстановил материализм после длительного господства в филосо­ фии идей Гегеля. Радикализм в мысли у Фейербаха перерастает, по крайней мере на словах, в радикализм по отношению к окружающей его дей­ ствительности. Незадолго до революции 1848 г. он познакомился с сочинения­ ми утопического коммуниста В. Вейтлинга, во многом согласив­ шись с высказанными им идеями. Во всяком случае Фейербах гово­ рил о прочитанном у Вейтлинга как о единственном отрадном яв­ лении этих безотрадных лет. Уже в 64-летнем возрасте он писал в одном из писем: «Я твердо остаюсь при старых убеждениях фран­ цузской революции: до тех пор не станет лучше, пока последнего короля не повесят на кишках последнего попа». И даже: «Чего бы я не дал, если бы мог сменить перо на топор». Но когда ситуация изменилась, началась революция и ради­ кализм выплеснулся на улицы, зазвучал на митингах, Л. Фейер­ бах по-прежнему оставался в стороне. Что тому причиной: привыч­ ная уединенность, отсутствие политических союзников, единомыш­ ленников, а может быть, какие-то личные качества? Скорее всего, все вместе. Он, правда, приветствовал изменения в стране. В революци­ онных кругах тоже не забыли о Фейербахе. Его кандидатура выд­ винута в Национальное собрание во Франкфурте. Студенты Гейдельбергского университета в открытом пись­ ме «Час твоего действия пробил!» призывают мыслителя вер­ нуться к преподавательской деятельности. При большом стече­ нии слушателей, восторженно принимавших каждое слово, Фейербах начинает читать курс лекций «О сущности религии». Но вскоре начинается разочарование в революции. После ее поражения философ возвращается в деревню, вновь замкнув­ шись в своем одиночестве. Официальная наука и печать заживо хоронят его. В последние годы жизни на Фейербаха обрушиваются новые невзгоды и лишения. Отшельник поневоле, он изгнан из своего последнего убежища, где. (поистине, насмешка судьбы!) орга­ низована колония для малолетних преступников. Обосновавшись неподалеку от Нюрнберга, в каморке под крышей, он чувствует себя, по его собственным словам, как цветок без цветочного горшка, как картина без рамы. Наступает настоящая нищета. В 1872 г. Л. Фейербах скончался. 164

На его могилу среди других был возложен венок от проле­ тарских вождей: А. Бебеля, В. Либкнехта и К. Маркса. Марксисты не отрицали влияния на них фейербаховских идей, хотя К. Маркс и Л. Фейербах никогда не встречались. Была лишь попытка пере­ писки, не давшая результата. Приглашения к сотрудничеству оставались без ответа. Маркс открыто сожалел об этом. Он хотел бы иметь, осо­ бенно в начальный период своей деятельности, такого идеоло­ гического союзника, как Л. Фейербах. Ведь шли они, если иметь в виду первые этапы философской эволюции того и другого, одним путем. К. Маркс (1818—1883) и то течение мысли, которое получило название марксизма, тоже выросли из гегелевской школы при ее расколе. Довольно рано и пока еще независимо друг от друга Маркс и его будущий соратник Ф.Энгельс убеждаются в том, что иде­ алистическая философия Гегеля должна быть переосмыслена. Они примыкают к левогегельянству, а затем решительно переходят на позиции материализма, но материализма диалектического. Выходец из семьи юриста, К.Маркс предполагал продол­ жить семейную традицию, поступив на юридический факультет Берлинского университета. Но в одном из ранних писем отцу он писал, что «почувствовал желание испытать свои силы в фило­ софии». Не овладев ею, невозможно проникнуть в суть явлений. Начинающий студент открыл для себя Гегеля. В это время в другом немецком городе за торговой контор­ кой простаивал молодой Ф.Энгельс (1820—1895). Как сын совла­ дельца фирмы, он пользовался определенной свободой и мог зани­ маться совсем не торговлей. Писал стихи. В 18 лет он уже опублико­ вал несколько своих крупных статей. Об их содержании говорит отрывок из одной из них. «Среди низших классов господствует ужасная нищета, особенно среди низших рабочих в Вуппертале... болезни настолько распространены, что трудно этому поверить; в одном Эберфельде из 2500 детей школьного возраста 1200 лишены возможности учиться и растут на фабриках только для того, чтобы фабриканту не приходилось платить взрослому рабочему, которого он заменяет, вдвое против той заработной платы, которую он дает малолетнему. Но у богатых фабрикантов эластичная совесть». Конечно, восемнадцатилетний юноша не мог понять еще при­ чин существующего положения. Но он мучительно ищет ответа на интересующие его вопросы, читая и перечитывая все: от Биб165

лии до философской литературы. И он открывает для себя, как двумя годами раньше К.Маркс, Гегеля. Затем следует разрыв с Гегелем. И здесь он произошел путем возврата к материализму, но был сохранен метод — диалектика. Потом Энгельс определит этот метод как рациональное зерно гегелевской философии. По Энгельсу, «диалектика была перевернута, а лучше сказать — вновь поставлена на ноги, так как прежде она стояла на голове». Такого рода поворот — результат не только философской эво­ люции К. Маркса и Ф.Энгельса, но и осмысления новейших от­ крытий в естествознании, с которыми материалистическая фило­ софия всегда была связана самым непосредственным образом. Ряд сокрушительных ударов по метафизическому, антидиалек­ тическому взгляду на природу был нанесен задолго до того, как начали формироваться взгляды К. Маркса и Ф. Энгельса. Уже гово­ рилось о космогонической гипотезе Канта — Лапласа. Эволюцион­ ные идеи в биологии, в соответствии с которыми животный мир не возник сразу, а представляет собой продукт длительного развития от низших его ступеней к высшим, также пусть робко и не очень последовательно уже высказывались в XVIII — начале XIX вв. В начале XIX столетия были сделаны открытия, после кото­ рых стало весьма затруднительным развитие естествознания в лоне метафизики. Она, как известно, базируется на механике, матема­ тике, физике твердых тел и больших масс. Для всех этих наук важно понять и зафиксировать количественные изменения по принципу: больше — меньше. Теперь же развиваются иные науки — геология и палеонтология, сравнительная анатомия, физиоло­ гия растений и животных, органическая химия. Они изучают преж­ де всего качественные изменения и их механизмы. А это нельзя сделать с позиций метафизики. Повсюду в естествознании проби­ ваются зародыши новых воззрений; в той или иной мере в них уже отражалась диалектика природы, но отражалась стихийно. Ситуация заметно изменилась к концу 30 — х годов XIX века, что было напрямую связано с революцией в естествознании и прежде всего тремя великими естественно — научными откры­ тиями: открытием клеточного строения живых организмов, ус­ тановлением факта сохранения и превращения энергии и фор­ мулировкой соответствующего закона. Несколько позднее Ч. Дар­ виным была обоснована эволюционная теория. Немецкие ученые Т. Шванн и М. Шлейден открыли, что жи­ вотные и растительные организмы состоят из мельчайших ячеек — клеток, в которых и протекают в конечном итоге жизненные про-

цессы. Усложняясь и видоизменяясь, они порождают все живое. Закон сохранения и превращения энергии подтверждал не только вечность, неуничтожимость движения материи; он фиксировал то обстоятельство, что движение и энергия не могут возникнуть из ничего, равно как и не могут бесследно исчезнуть. В соответствии с законом, энергия может лишь переходить из одного состояния в другое. Эволюционная же теория, как говорит само ее название, исходила из того, что многочисленные виды живых организмов — результат эволюции. Известные в настоящее время виды не всегда были такими, как сейчас. Они — следствие длительного отбора. Ученые оказались перед фактом: сколько-нибудь рациональ­ но объяснить эти открытия с позиций метафизики невозможно. Требовался принципиально иной взгляд. Как писал Ф.Энгельс, «диалектика становится абсолютной необходимостью для есте­ ствознания, покинувшего ту область, где достаточны были не­ подвижные категории». Происходит радикальный поворот в философии. Маркс и Эн­ гельс создают учение, определенное как диалектический материа­ лизм. Стало уже невозможно осмысливать материализм только в духе Гольбаха или Фейербаха, диалектику в ее исключительно идеалисти­ ческом (гегелевском) варианте. Весьма существенно изменились и взгляды на общество. Распространение на него диалектического мате­ риализма дало возможность говорить об историческом материализме. На характер марксизма вообще, марксистской философии, в частности, оказало большое влияние то обстоятельство, что К. Маркс и Ф. Энгельс сознательно встали на позиции пролетари­ ата, подчинив свое учение обоснованию его особой исторической миссии. «Подобно тому, — писал Маркс, — как философия нахо­ дит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие». В 30—40-е гг. XIX века в обществе накопились огромные запасы социального недовольства, росло возмущение несправедливостью, ненависть. Рушились одна за другой надежды на нравственное усо­ вершенствование человека, не давало результата обращение к сове­ сти и разуму власть имущих, таяли и надежды на государство. По­ казательно, что в учении социалистов-утопистов {К.-Л. Сен-Симо­ на, Ш.Фурье, Р.Оуэна) эти надежды еще сохраняются, но и они соединены с резкой критикой раннекапиталистического общества. Столь же показателен крах трудовых коммун, которые пытался создать в соответствии с тем, как он представлял себе разумную организацию производства и общества, Оуэн.

166

167

Все отчетливее пробивала себе дорогу идея необходимости революционного ниспровержения ненавистных порядков. Нуж­ на была сила, способная это сделать. В этот момент и выступают рабочие, во весь голос заявляя о себе. Особенно отчетливо новая историческая сила обнаруживает себя в кризисных ситуациях. В 1831 г. в Лионе (Франция) и в 1844 г. в немецкой Силезии вспыхивают восстания ткачей. Они были подавлены, имелись жер­ твы, но многие задумались: к чему это все может привести? По поводу восстания лионских ткачей одна из газет того времени пи­ сала: «Лионское восстание открыло важную тайну — внутреннюю борьбу, происходящую в обществе между классом имущим и клас­ сом, ничего не имеющим. ...Наше торговое и промышленное обще­ ство имеет свою язву, как и все прочие общества; эта язва — рабочие. Нет фабрик без рабочих; а с рабочим населением, все возрастающим и всегда нуждающимся, нет покоя для общества... Вот где опасность для современного общества и отсюда могут вый­ ти варвары, которые все разрушат». Отчетливо обнаружился страх перед новой общественной силой. Но были и сочувствующие «страдающему классу». Неко­ торые наиболее радикально мыслящие (М. Бакунин, П. Прудон) пытались разглядеть в пролетариате ту часть общества, опираясь на которую его можно было бы преобразовать. Особо здесь сле­ дует выделить именно К. Маркса. С позиций сегодняшнего исторического опыта легко упре­ кать Маркса в том, что он явно переоценил возможности про­ летариата, прилагая особые усилия к тому, чтобы его организо­ вать. Вместе с Ф. Энгельсом К. Маркс возглавил Союз коммунис­ тов, создал, также совместно, ставший знаменитым «Манифест коммунистической партии». Эта брошюра, насчитывавшая всего 23 печатных страницы, вышла в свет в феврале 1848 г. На титульном листе бьш помещен лозунг Союза коммунистов «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Имя автора не было указано. Подчеркивалось тем самым, что речь идет не о сочинении определенного лица или лиц, а о программе партии. Эта программа базировалась не только на отмеченном уже убеждении в особой исторической миссии пролетариата, но и на марксистском анализе общественной жизни, капитализма прежде всего. Человек живет в определенной среде, он — продукт обще­ ства, которое влияет на него, формирует его. Общественное бытие определяет общественное сознание.

Что человек — продукт обстоятельств, знали и до К. Маркса и Ф. Энгельса. Но что порождает эти обстоятельства? «Старый материализм, — пишет Энгельс, — никогда не за­ давался таким вопросом. Взгляд его на историю — поскольку он вообще имел такой взгляд — был поэтому цо существу прагма­ тический: он судил обо всем по мотивам действия, делил исто­ рических деятелей на честных и бесчестных и находил, что чес­ тные, как правило, оказывались в дураках, а бесчестные торже­ ствовали. Из этого обстоятельства для него вытекал тот вывод, что изучение истории дает очень мало назидательного, а для нас вытекает тот вывод, что в исторической области старый материализм изменяет самому себе, считая действующие там идеальные побудительные силы последними причинами собы­ тий, вместо того, чтобы исследовать, что за ними кроется, ка­ ковы побудительные силы этих побудительных сил». Правда, еще Гегель признавал, что «как выставленные на­ показ, так и действительные побуждения исторических деяте­ лей вовсе не представляют собой конечных причин историчес­ ких событий», что за этими побуждениями стоят другие движу­ щие силы, которые и надо изучать. Но что это за силы? По Гегелю, это та же мировая идея в ее развитии, выступающая в истории как «дух эпохи». А как К. Маркс решает этот вопрос? Он совсем не отрицает того очевидного обстоятельства, что в обществе действуют люди, обладающие сознанием и волей, ставящие определенные цели и стремящиеся к их достижению. На поверхности общественной жизни — масса отдельных воль, внешне случайных. Но, как показывает Маркс, при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что цели, которые ставит и к которым стремится человек, далеко не произвольны. В конечном итоге они зависят от условий материальной жизни людей. К. Маркс, как и Ф. Энгельс, старательно открещивается от возможных обвинений в экономическом детерминизме, иначе, от изображения их позиции как утверждения: дайте мне опреде­ ленное состояние и уровень развития материального производ­ ства, и я покажу вам, как на этом фундаменте возникает много­ образное общественное сознание, действия людей, вся жизнь об­ щества. Но, поскольку выделяются в анализе общества прежде всего материальное производство и отношения людей, складывающие­ ся в процессе производства, избежать моментов, элементов эко­ номического детерминизма в полной мере не удается. Зато у Мар-

168

169

кса появляется возможность обнаружить идущую от особенностей экономической жизни повторяемость в развитии стран и народов и обобщить сходные экономические и общественные порядки в понятии общественно-экономической формации, представляю­ щей тип общества на определенном этапе его развития. В соответ­ ствии с марксистской классификацией выделяется первобытное общество, рабовладение, феодализм, капитализм и коммунизм, низшей, незрелой стадией в развитии которого, по Марксу, яв­ ляется социалистическое общество. Коммунизм — неизбежное следствие развития капиталисти­ ческого общества, которое развивается по той же схеме, что и любое другое общество: «на известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в про­ тиворечие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отно­ шения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социаль­ ной революции». Как рабовладение было неизбежно сменено феодализмом, а тот, в свою очередь, капитализмом, так и капитализм должен быть уничтожен. Чисто экономическими причинами, другими словами, объяс­ няется возникновение пролетариата как класса, его борьба и историческая миссия — «могильщика капитализма». Жизнь показала: далеко не все в марксистской философии в равной степени соответствует истине. Еще предстоит отделить подлинно научные моменты в учении К. Маркса от того, что не подтвердилось, не оправдало себя. Для нас это не просто. В тече­ ние 70 лет марксизм был в стране чем-то вроде идеологической иконы; молчаливо допускалось: он, К. Маркс, никогда, нигде и ни в чем не мог ошибаться. Сам Маркс первым выступил бы против подобного его обожествления. У марксизма та же судьба, что и у любой другой социальной и не только социальной доктрины. В этом плане он сопоставим с дарвинизмом. Учение Дарвина в свое время составило эпоху в естествознании. Система взглядов К. Маркса — это эпоха в фило­ софии и в науке об обществе, хотя история скорректировала и продолжает корректировать ее. Возьмем учение К. Маркса об общественно-экономических фор­ мациях, то, что В. И. Ленин назвал главным в марксизме.

Начнем с естественного вопроса: а остаются ли в истории эпохи, не вписывающиеся в формационную теорию? На этот вопрос сам Маркс ответил утвердительно, выделив азиатский способ производства, азиатскую общину с присущими ей спе­ цифическими чертами общественного разделения труда и форм собственности. Речь шла о государственной или кастовой соб­ ственности на землю, практически на все. При ней не было от­ дельных рабов и рабовладельцев, а был правитель и аппарат (ка­ ста) чиновников. Они управляли всеми подданными от имени государства или потому, что религия освятила их в качестве пред­ ставителей высших каст (как в Индии). Описать эту схему довольно просто, но как вписать ее в фор­ мационную теорию исторического процесса, предложенную К. Марксом? Азиатский способ производства, исходя из предлагаемых марксизмом критериев, нельзя поместить на формационной шкале развития ни до рабовладения, ни после него. И в то же время это настолько жизнеспособная общественная структура, что по длительности она превосходит европейские периоды клас­ сического рабовладения и феодализма. По данной проблеме велись в нашей исторической и фило­ софской литературе довольно оживленные дискуссии. В конеч­ ном итоге возобладала та точка зрения, будто азиатский способ производства — это, дескать, просто специфическое конкрет­ но-историческое проявление общей формационной линии раз­ вития на Востоке. И вообще-де, Маркс лишь однажды упоминает в своих работах об азиатском способе производства. Но, может быть, это как раз не случайно. К. Маркс потому и не рассматривает проблему подробно, что в таком случае при­ шлось бы поставить под вопрос всю его столь логичную форма­ ционную схему. Если Восток, где сосредоточено едва ли не две трети населения Земли, — некоторое исключение из правила, то что от него остается? Неприменимо, выходит, такое правило всегда и всюду. Не поддается классическому формационному истолкованию и русская история. На Руси, как известно, не было классическо­ го рабовладения, зато феодализм и капитализм приобрели столь характерную специфику, что при их характеристике почти все­ гда требовалось дополнительное указание на русский вариант того и другого. Разве случайны не утихавшие во второй половине XIX в. споры: куда и как идет Россия?

170

171

Будем, однако, объективны: сам К. Маркс никогда не был сторонником схематизации и упрощения истории. Он признавал, в частности, специфику, и значительную, развития России, но полагал, что эта, как и всякая иная специфика, не отменяет, а лишь подчеркивает в конечном итоге принципы, положенные им в основу учения об обществе. Был ли здесь К. Маркс прав или ошибался? Специфика специ­ фике рознь. Если она перерастает определенную фань, то начинает работать не на правило, не на схему, пусть максимально гибкую, а против нее. Сложнее вопрос, связанный с убеждением Маркса в неиз­ бежности гибели капитализма и достижения человечеством цар­ ства свободы или, проще, коммунизма. Правда, К. Маркс не предполагал, что революция, назван­ ная социалистической, произойдет вначале в России. Это нару­ шало всю цепь его рассуждений. Капиталистическая формация, уже пережившая, по Марксу, но не в России, а в таких странах, как Англия, Франция, Германия или США, стадию подъема, свой расцвет, клонилась к упадку. В них создавались условия для совершения антибуржуазной, социалистической революции, которая, собственно, и становится делом пролетариата и его партии. История не знает сослагательного наклонения, и мы долж­ ны оставить в стороне вопрос, что было бы, если бы револю­ ция произошла по Марксу, т.е. в развитых капиталистических странах. Важнее другое. К. Маркс исходит из идеи насильственной со­ циальной революции. Но насилие редко дает ожидаемый ре­ зультат; оно не способно уничтожить несправедливость, напро­ тив, насаждает ее вновь и вновь. Попытка ликвидировать зло насилием порождает новое зло, превосходящее нередко по мас­ штабам все то, против чего направлено. Нельзя забывать также, что К.Маркс, как и всякий мысли­ тель, — продукт определенной эпохи. Ему казалось, что к сере­ дине XIX в. капитализм в целом уже исчерпал себя. Но капитали­ стическое общество оказалось гораздо более жизнеспособным, чем это представлял себе "Маркс, а позднее и Ленин. Развитие капитализма явно вышло за рамки того механизма, который на­ рисован в марксизме. Он смог приспособиться, перестроиться, ответив на вызов времени, связанный (это признается и на Запа­ де) с Октябрьской революцией в России, решить, и более эф-

фективно, чем у нас в стране, многие вопросы, в том числе те, что связаны с характером труда, условиями материальной жиз­ ни, как, впрочем, и глобальные проблемы, экологические, на­ пример. В принципе для К. Маркса, как и для Гегеля, история — это постоянное прогрессивное развитие, восхождение от низших, незрелых форм организации общества к более высоким, более совершенным. Было бы глупо отрицать саму возможность такого развития. Но в любом обществе практически на любой стадии проявляется одновременно тенденция к его сохранению, ста­ бильности. Представляется, что Маркс явно переоценил первое в ущерб второму. Настало, видимо, время в анализе общества усилить внима­ ние к проблеме его сохранения. Ведь она непосредственно свя­ зана с другой проблемой: выживания общества, его существо­ вания здесь и сейчас, проблемой архиактуальной в ситуации, когда уфожающе изменились условия существования. На этом пути возможно создание новых концепций, позволяющих бли­ же подойти к решению вопросов сегодняшнего дня. Но это за­ дача на будущее. Пока же мы вновь должны вернуться в XIX век, обратив внимание на иные направления философской мысли.

172

173

Вопросы д л я повторения 1, Раскол среди последователей Гегеля. Левогегельянцы. 2, Сущность учения Л. Фейербаха. Сильные и слабые стороны его философии. 3, К, Маркс. Что нового сказал он по сравнению со своими предшественниками Гегелем и Фейербахом? Прочтите ста­ тью Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»- Вернитесь к последнему вопросу, сформулированному в конце главы как вопрос для повто­ рения. Попытайтесь определить свое отношение к марк­ сизму и марксистской философии. Оформите ответ в виде небольшой письменной работы.

Глава 8. От оптимизма к пессимизму в философии (А. Шопенгауэр. Ф. Ницше) Как бы параллельно формированию и развитию философии Гегеля, Фейербаха и Маркса шло становление взглядов Шопенгау­ эра и Ницше. Во многом позиции тех и других радикально различа­ лись. Если Гегель, Фейербах и К. Маркс олицетворяли собой, каж­ дый по-своему, общеевропейскую культурную и философскую тра­ диции, то А. Шопенгауэр и особенно Ф. Ницше порывают с ней по крайней мере внешне. Метаморфозы такого рода не происходят сами по себе. Должна возникнуть потребность в иной философии, ином, нетрадиционном взгляде на мир и человека в этом мире. И она возникает, находя выражение в учении А. Шопенгауэра (1788— 1860). Он родился в год, предшествовавший Великой французской революции, в польском еще Гданьске. Но вскоре произошел второй раздел Польши, и город отошел к Пруссии. Шопенгауэр вместе с родителями оказался в Гамбурге, где по настоянию отца учился коммерции, но особого старания не проявил и пос­ ле смерти отца (в 1805 г.) с увлечением занялся филологией, изучая греческий, латынь, античность, литературу, а позднее, поступив в университет, — философию. Его увлекают «боже­ ственный Платон» и «изумительный Кант». Довольно рано у Шопенгауэра складывается определенная сис­ тема взглядов на мир, близкая к субъективному идеализму. Извес­ тен относящийся к этому времени фрагмент его беседы с Гете. Шопенгауэр высказался в том смысле, что Солнечная система — это всего лишь наше представление и света не было бы, если бы мы его не видели. Гете пристально взглянул на молодого начина­ ющего философа и сказал: «Нет, вас не было бы, если бы свет вас не озарял». А. Шопенгауэр был едва ли не первым европейским мысли­ телем, всерьез увлекшимся индийской философией (брахманиз­ мом). Непосредственной причиной тому было глубокое разочаро­ вание в современной ему европейской культуре, проблематично­ сти, как полагал Шопенгауэр, поступательного развития евро­ пейской цивилизации. 174

Философ был здесь далеко не одинок. Он выразил в опреде­ ленной системе те идеи, которые уже были у немецких романти­ ков, идеализировавших феодально-католическое прошлое стра­ ны, утверждавших, что все лучшее в истории Германии уже по­ зади. Позднее те же идеи будет пропагандировать О. Шпенглер в своем известном труде «Закат Европы». Определенно сказались здесь особенности личности, образ жиз­ ни мыслителя. «Уже в 17 лет, — признавался Шопенгауэр, — я был настолько проникнут горечью жизни, как Будда в своей мо­ лодости, когда он узрел болезнь, старость, страдания и смерть». Философ вполне подходит под определение эгоцентрика, если не более. В знаменитой в свое время книге «Гениальность и помеша­ тельство» Ч. Ломброзо в главе «Гениальные люди, страдавшие умопомешательством» приводит Шопенгауэра в качестве яркого примера человека, одержимого манией преследования. Он жил всегда в нижнем этаже, чтобы удобней было спастись в случае пожара, боялся получать письма, никогда не пил из чужого стака­ на, опасаясь заражения какой-нибудь болезнью. Ничто не было так чуждо ему, как общественная деятель­ ность. Он отвернулся от мира: лишь в одиночестве можно быть свободным. Замкнувшись в четырех стенах своего кабинета, где кроме книг был бюст Канта, портрет Гете и статуя Будды, он писал, яростно отстаивая свои убеждения. Философ полагал, ви­ димо, искренне, что молчание вокруг его творчества - гнусный заговор. Известно, что Шопенгауэр даже подкупал журналистов, желая видеть свое имя в печати и хвалебные отзывы о себе. Одного, однако, нельзя отрицать: это был весьма одаренный, всесторонне эрудированный человек, который смог убедить даже тех, кто не признавал его взглядов, для кого они были нетерпи­ мы, что можно быть философом и писать при этом популярно, не скучно. Основная работа А. Шопенгауэра «Мир как воля и представ­ ление» (1818). По поводу ее автор писал: «Мой труд представляет собой новую философскую систему, притом новую в полном смыс­ ле слова: не новое изложение уже существующего, а в высшей степени взаимосвязанный новый ряд мыслей, которые до сих пор еще никогда не приходили в голову ни одного человека». Первоначальная судьба шопенгауэровской работы малоори­ гинальна: значительная ее часть была пущена под нож. Неудачей закончилась и попытка преподавательской деятельности. В 1820 г. 175

Шопенгауэр, назначенный приват-доцентом Берлинского уни­ верситета, выступил (такова была традиция) с первой пробной лекцией перед коллегами. Насколько она была удачна, сказать трудно. Известно лишь, что на ней присутствовал находившийся едва ли не в зените славы Гегель, и он позволил себе довольно иронический отзыв о том, что говорил начинающий доцент. Это­ го хватило Шопенгауэру для вражды на всю оставшуюся жизнь. Преподавательская карьера уложилась в один семестр. Едва ли не главной причиной было то, что Шопенгауэр назначил свои лекции на те самые дни и часы, когда читал Гегель. Провал был полным. Вначале его слушало 4-5 студентов, но и они ушли. Фи­ лософ покидает город и университет, ставшие для него безотрад­ ными. Оставшиеся 27 лет жизни он проводит во Франкфурте на Майне. Тогда-то и наступает добровольное затворничество и оди­ нокая жизнь. Но остается убеждение: «Полное пренебрежение, которому подверглись мои труды, доказывает лишь то, что я не был достоин современности, либо наоборот». Философ явно ри­ суется. На заданный однажды вопрос о том, где он хотел бы быть похоронен, А. Шопенгауэр ответил: «Это безразлично: где бы я ни лежал, меня везде найдут». Чему же учил Шопенгауэр? Внешне он, казалось, повторяет И. Канта и даже Дж. Беркли: мир есть мое представление. Традиционна и его борьба с мате­ риализмом, «достойной философией цирюльников и аптекарс­ ких учеников». Но есть и отличие. За тысячелетия до Канта, утверждает А. Шопенгауэр, основ­ ная философская истина уже была познана мудрецами Индии (в «Веданте»), и эта истина в том, что мир подобен сну. Из европей­ ских мыслителей Нового времени ближе всего к этой истине, по мнению Шопенгауэра, подошел как раз И. Кант, для которого мир, опять-таки в трактовке Шопенгауэра, — шифрованное пись­ мо, которое принципиально нельзя расшифровать. Имелась в виду кантовская «вещь в себе». Свою заслугу А. Шопенгауэр видел в том, что он нашел путь к расшифровке. Но это не путь, начер­ танный Гегелем или кем-либо еще после Канта. Преемники и так называемые продолжатели дела И. Канта предали и извратили учение своего великого предшественни­ ка, одержимые ненавистью к нему, утверждает Шопенгауэр, называя Фихте, Шеллинга и Гегеля тремя прославленными со­ фистами послекантовского периода, шарлатанами, а не фило­ софами.

Особенно достается Гегелю. А. Шопенгауэр настойчиво пыта­ ется убедить в том, что «Гегель, назначенный властями сверху в качестве дипломированного Великого философа, был глупый, скучный, противный, безграмотный шарлатан, который достиг вершин наглости в наскребывании и преподнесении безумней­ шей мистифицированной чепухи. Эта чепуха была шумно объяв­ лена бессмертной мудростью корыстными последователями и с готовностью принята всеми дураками, которые таким образом соединились в столь совершенный хор восхищения, какой вряд ли звучал когда-либо ранее. Широчайшее поле духовного влияния, предоставленное Ге­ гелю власть предержащими, позволило ему добиться успеха в деле интеллектуального разложения целого поколения». Гегелевская философия, возведенная в ранг государствен­ ной, да не где-нибудь, а в реакционной Пруссии, далеко не одно­ значна по возможным выводам из нее. В критике Гегеля в этом направлении есть рациональное зерно. Но в целом у А. Шопенгауэ­ ра явно недостает аргументов. Иногда на поверхность выходит эле­ ментарная озлобленность; он настойчиво повторяет: «За все время между Кантом и мной не было никакой философии, а лишь одно философское шарлатанство». Каким же образом Шопенгауэр решает задачу, получает, как полагает, доступ к «вещам в себе» совершенно с другой стороны»? Основная ошибка всех философов, по его мнению, состоит в том, что они коренным и первичным моментом считают мышле­ ние и всегда выдвигают его на передний план. «Вожатым и про­ водником является для них интеллект. Для нас же, — утверждает А. Шопенгауэр, — открыта дорога изнутри, словно подземный ход». Эта дорога изнутри означает возможность иррационально­ го, интуитивного постижения «вещей в себе» (сущности). Точнее даже, речь идет не о постижении сущности конкретных вещей, а о понимании одного обстоятельства: в основе мира лежит... воля. Что-то очень похожее обнаруживается иногда в совсем не фи­ лософской литературе. Вспомните О. Генри, его новеллу «Дороги, которые мы выбираем». Рефреном в ней стал вопрос: что внутри нас заставляет выбирать эту, а не другую дорогу? Герой, а значит, и автор не могут ответить. Но убеждает ли шопенгауэровский вари­ ант ответа на подобный вопрос? Вначале несколько слов об интуиции. В самом общем смысле это способность непосредственного постижения истины, пости­ жения как бы без доказательства. Об интуиции, опираясь на кото-

176

177

рую можно понять какие-то стороны мира в его сущности, гово­ рили еще Р. Декарт и Б. Спиноза. Но у них она выступала как элемент, момент сложного, многостороннего механизма позна­ ния. Предполагалось, что интуиция прокладывает путь к знанию, полученному путем доказательства, дополняется им. Такую инту­ ицию принято называть интеллектуальной. У А. Шопенгауэра принципиально иное видение проблемы. В его понимании, интуиция — это едва ли не мистическая спо­ собность получить даже не знание, представление. Совсем не обязательна его совместимость с догадкой, элементарной жиз­ ненной практикой. У Декарта в его знаменитом «cogito ergo sum» («я мыслю, следо­ вательно, я существую») — гордость за человека, способного, бла­ годаря мышлению, постичь мир. У Шопенгауэра — Я хочу (даже не «Я», а некая «мировая воля» желает), следовательно, я существую. Воля — единственная реальность. Все выросло из воли, все ей подчинено. Воля же не подчиняется никаким законам. Пути ее неисповедимы. Поднять волю на уровень, конституирующий мир и все, что в нем происходит, — до этого до Шопенгауэра, действительно, не додумался никто из философов. Что же скрыто за подобным виде­ нием мира? Стремящиеся понять мыслителя усматривают в нем желание подчеркнуть беспредельность устремленности человека к достиже­ нию тех или иных целей, желание гипертрофированное, превра­ щенное в абсолют и вылившееся в утверждение: видимый мир и мы сами есть не что иное, как различные состояния и проявления некоей «мировой воли». Но возможен и иной вариант объяснения «конструкции», предложенной Шопенгауэром: все это — теоретическое оправ­ дание эгоизма. И здесь есть доля истины. Во всяком случае проблемы нравственности в весьма свое­ образной их интерпретации занимают первостепенное место в учении Шопенгауэра. Философ берется за решение задачи, которую, по его мне­ нию, лишь поставил, но не решил И. Кант. Показателен в этом плане эпиграф к работе А. Шопенгауэра «Об основе морали»: «Проповедовать мораль легко, трудно обо­ сновать мораль». При всем восторге от Канта, который А. Шопенгауэр старается демонстрировать на словах, его понимание этики не просто далеко

от кантовского, оно по сути противоположно ему. И. Кант создает учение о нравственности, основанное на принципе: человек дол­ жен. По Шопенгауэру, все сводится к тому, каков кто есть. Не обстоятельства и даже не мотивы определяют характер человека, а, наоборот, характер — мотивы поведения. Сам он, не забудем исходного постулата философии Шо­ пенгауэра, продиктован мировой волей; характер нельзя изме­ нить. Каждый действует лишь внешне так или иначе. На самом деле поведение любого человека в каждом конкретном случае предопределено. Все живое кипит волей к жизни. Она влечет за собой эгоизм. Именно он — источник всех дел и поступков. Девиз эгоиста (в переводе с языка А. Шопенгауэра: девиз каждого): все для меня и ничего для другого. Правомерно, по мнению философа, выделение двух ступеней эгоизма, того, который связан по преимуществу со стремлением к собственному благу, и гипертрофированного, злоб­ ного эгоизма, усиливающегося от удовольствия, полученного от чужого горя: «Иной человек был бы в состоянии убить другого только для того, чтобы его жиром смазать себе сапоги!» Признавая подобное допущение гиперболой, философ одновременно заявля­ ет: «У меня все же осталось сомнение: действительно ли это гипер­ бола». А. Шопенгауэр убежден: мы живем в худшем из миров. Воз­ никает естественный вопрос: а можно ли вообще на подобной ос­ нове построить учение о нравственности? Не логичнее ли говорить о его противоположности? Вопрос более чем правомерный, если иметь ввиду, что, по А. Шопенгауэру, всякое желание (читай: эгоистическое стремле­ ние), освобождая в какой-то момент от определенной потребнос­ ти, порождает неизбежно все новые и новые потребности, а с ними новые лишения и нескончаемую неудовлетворенность; «хо­ теть» и «стремиться», составляющие самое существо человека, по­ добны неутолимой жажде, из-за чего все бытие его становится несносным бременем. Стремление к счастью — источник несчастья. Откуда Данте взял ад, как не из жизни? И не потому ли мало­ убедителен в его изображении рай, что жизнь слишком мало на него похожа? — задается риторическим вопросом философ. Пессимизм... Это столь употребительное ныне слово введено в язык А. Шопенгауэром. «Я бросаю вызов всякой философии с ее оптимизмом», — говорит он. А что предлагает философ в качестве выхода? На долю человека остается нечто, трудно поддающееся определению. Есть в этом «нечто» элементы стоицизма, но с ка-

178

179

ким-то подчеркнутым самоотрицанием, самоотвержением воли к жизни. Прослеживается определенная логика: если любое желание есть эгоистическое по цели проявление воли и оно в конечном итоге источник несчастья, то избавиться от него можно одним единственным способом — не проявляя никакого желания. Мож­ но было бы предположить, что А. Шопенгауэр оправдает... само­ убийство. Л. Толстой, находившийся некоторое время под явным влиянием немецкого философа, формулирует эту мысль в «Ис­ поведи» следующим образом: «Никто не мешает нам с Шопен­ гауэром отрицать жизнь. Но тогда убей себя — и не будешь рас­ суждать. Не нравиться тебе жизнь, убей себя...» А. Шопенгауэр не доходит до столь крайнего вывода. Само­ убийство не имеет, по его мнению, ничего общего с отрицани­ ем воли к жизни. Вот крайний аскетизм, отказ от всего земного и уход в себя на восточный, буддистский манер — другое дело. Последнее слово этики А. Шопенгауэра — призыв к сострада­ нию, основанному на понимании другого человека как самого себя, т.е. (опять приходится расшифровывать мысль, казалось бы, по­ нятную) на признании правомерности его эгоизма. Учение А. Шопенгауэра впоследствии определят как «пессими­ стический гуманизм», имея ввиду, что философ, возможно, и хо­ тел бы изменить мир к лучшему и видеть человека не таким, ка­ кой он есть, но не знает, как достичь цели: «самые утонченные воспитательные методики не помогут превратить болвана в интел­ лектуала». Из этического учения вытекают взгляды А.Шопенгауэра на общество. По его мнению, род людской — это стадо дерущихся животных. По натуре своей человек — дикий отвратительный зверь. Государство же — тот намордник, который сдерживает зубы человеческого существа. Шопенгауэр оправдывает каратель­ ные функции и говорит о карательном праве государства. «Ни­ какой свободы... Избави нас Бог от всякой свободы!» Даже на свободу печати, по Шопенгауэру, следует смотреть как на раз­ решение продавать яд: яд для ума и души. Интересно, что философ при этом явно склоняется к атеиз­ му, восторгаясь аргументами И.Канта против религии. «Я дер­ жался истины, а не Господа бога», — заявляет он. Лишь на 52 году жизни Шопенгауэр смог хоть в какой-то мере удовлетворить свое тщеславие. Первый проблеск света в его философской биографии был связан с тем, что представ-

ленная на конкурс, объявленный Норвежской королевской ака­ демией, работа Шопенгауэра «О свободе человеческой воли» была удостоена первой премии. Правда, другая его работа, хотя она и была единственной на конкурсе, объявленном Датским коро­ левским научным обществом, премии не получила, что породи­ ло весьма язвительные высказывания автора в адрес копенга­ генских ученых — экспертов. Интерес к учению Шопенгауэра тем не менее рос. В универ­ ситетах начали читать курсы лекций по философии А. Шопенгауэ­ ра. У него появилась возможность сказать: «Закат моей жизни стал зарей моей славы». Но с чем это было связано? Как вообще объяснить то усили­ вающееся влияние, которое оказывал мыслитель на философию? И не только философию. Р. Вагнер посвятил свое «Кольцо Нибелунгов» не кому-нибудь, а Шопенгауэру. Уже в XIX в., и чем дальше, тем больше, усиливается скепти­ цизм. Широко распространяются сомнение, разочарование, порож­ даемые крахом несбывшихся надежд, растущей неопределенностью будущего. Вот питательная почва для пессимизма; особенно благо­ приятной она оказалась в России, где идеи Шопенгауэра нашли немало сторонников. Именно в России и в русской истории впер­ вые отчетливо обнаружилось, что в мрачном умонастроении фило­ софа много пророческого. Один лишь пример. Некто Поссе, оценивая ситуацию в стране, возникшую после поражения революции 1905—1907 гг., писал в размышлениях «На темы жизни»: «Мне иногда кажется, что в настоящее время жить не отчаянная смелость, а отчаянная под­ лость. Видишь, как все кругом для сохранения жизни лгут, унижа­ ются, приспосабливаются к подлости; видишь, как понижается уровень общественного и личного достоинства, и невольно бро­ саешь испытующий взгляд в свою душу и на свою жизнь... В душе что-то поблекло... Можно ли жить? Можно ли работать во имя идеала? Жив ли сам идеал? ...Справится ли народ с нищетой, невежеством и бесправием? Осуществится ли внизу истинная свобода взамен тех флагов мнимой свободы, которые развеваются наверху?» Так изобразить жизнь и поставить едва ли не все возникаю­ щие в этой связи вопросы мог бы и сам А. Шопенгауэр. И он также оставил бы их без ответа.

180

181

Идеи Шопенгауэра нашли дальнейшее развитие у Ф. Ницше (1844-1900). Он столь же образен и доступен. Но не это главное. Нетрудно обнаружить, что Ф. Ницше превзошел своего предшественника в чисто философском плане. Его учение более последовательно, ме­ нее противоречиво. В самом деле. Восточная этика самоотречения, которую поднимает на щит А. Шопенгауэр, плохо, точнее, никак не вписывается в его идею всемогущества воли. И у того, и у другого философа вол^первична. Но у Шопенгауэра это, скорее, принцип; руководствуясьим, онгюлучает возможность строить свое учение, но принцип имеет массу исключений, особенно в этике. Ф. Ницше не позволяет себе практически никаких изъятий из него. Как и у Шопенгауэра, наибольшее значение в философии Ниц­ ше имеет этика. Но нельзя пройти мимо его взглядов на историю и религию. О многом говорят уже названия работ: «Антихрист», «Про­ клятие христианству». Небезынтересна, особенно сегодня, оценка Ф. Ницше общества как такового и социализма как возможного варианта его организации. Имеет смысл вспомнить вначале некоторые факты биогра­ фии философа. Характер, образ жизни накладывают нередко неизгладимый отпечаток на мировоззренческую концепцию. Последний пример — А. Шопенгауэр, но еще более яркое сви­ детельство — сам Ф. Ницше. Внешне жизнь его проста и совсем неинтересна. Правда, уже студентом Ницше проявил столь блестящие способности, что преподаватели университета прочили ему замечательное буду­ щее. Поначалу предсказание вроде бы начало сбываться. Вче­ рашний студент получает должность профессора филологии и университетскую кафедру в Базеле (Швейцария). Но поскольку он никогда не обладал хорошим здоровьем, то в 1879 г. вынуж­ ден был уйти в отставку, влача довольно жалкое существование. Постоянно не хватало денег. Книги, которые он писал, положе­ ния не исправляли. Напротив. Они получали, как правило, скан­ дальную известность, следствием чего было то, что двери уни­ верситетов и солидных издательств закрывались перед Ф. Ницше. В 1888 г. он сходит с ума и заканчивает свою жизнь в психиатри­ ческой лечебнице. На основании этого целый ряд исследователей творчества Ницше склонны были объявить мыслителя изначально душев­ нобольным, рассматривая соответственно и его взгляды. Так, русский философ Л. Шестов, сближая Ф. Ницше и Ф. М. Досто-

евского, назвал их «типическими обратными симулянтами». Раз­ вивая эту мысль, Шестов писал: «Они хорошо знали, что боль­ ны, но проявляли свою болезнь лишь в той мере, в какой чуда­ чество сходит еще за оригинальность. С чуткостью, свойствен­ ной всем, находящимся в постоянной опасности, они никогда не переходили за известную черту». И еще на одну относящуюся к Ф. Ницше мысль Л. Шестова имеет смысл обратить внимание. «Люди, — замечает он, — час­ то начинают стремиться к великим целям, когда чувствуют, что им не по силам маленькие задачи. И не всегда безрезультатно». В подобного рода характеристиках, без сомнения, есть доля истины. Но какая? А может быть, все подлинно великие мысли­ тели — «не от мира сего»? Едва ли есть особый смысл сегодня пытаться ответить на эти вопросы. Гораздо важнее признать, что философия Ф. Ницше пережила своего создателя. Пророчества же его потрясают. Понять ницшеанство не так просто, как может показаться. Подходят к нему с далеко не одинаковыми мерками, и выводы, понятно, делают самые разные. Представляется в этой связи, что имеет смысл рассмотреть вначале традиционную, точнее, наиболее распространенную точку зрения. Сводится она к тому, что Ф. Ницше попытался обосновать в философии позицию, которую можно было бы назвать аристок­ ратическим анархизмом. В поисках корней подобной позицшГон обращается к учениям древних греков. Буйные досократики его восхищают. Сократу же он не может простить его плебейского происхождения, а Платону склонности к назиданиям. Ему не очень хочется осуждать Платона, а может быть, он не рискует это делать, боясь показаться совсем уж нелепым. Во всяком слу­ чае, Ницше допускает, что Платон, возможно, был неискрен­ ним и проповедовал добродетель только как средство удержа­ ния низших классов в повиновении. Он называет его «великим Калиостро» древности. Поистине родственную душу философ находит в Байроне. О Канте и других мыслителях Нового времени, исключая А. Шопен­ гауэра, он, как правило, весьма невысокого мнения. Канта он оп­ ределяет как морального фанатика. Такое впечатление, что Ф. Ницше пишет гимн безжалостности и даже войне. Поднимая на щит аристократизм, он считает едва ли не определяющим в нем гордость, для которой насилие — лишь естественное средство достижения определенных целей. Правда, у

182

183

аристократов, в представлении Ницше, на то они и аристокра­ ты, сохраняется любовь к философии, литературе и, особенно, музыке. Но не ко всякой. Показательный факт. Ницше, который вообще-то довольно трудно сходился с людьми, дружил, и долго, с известным ком­ позитором Р.Вагнером. И это малоудивительно: их взгляды во многом совпадали. Но Ф. Ницше резко оборвал всякие контакты с композитором, даже оскорбил его после того, как Р. Вагнер напи­ сал пьесу «Персифаль». По мнению философа, она была слишком христианской и полна самоотречения. Где-то Ницше похож на Макиавелли. Недаром же этот ита­ льянец ему нравится. Как и Н. Макиавелли, Ф. Ницше находит личность, близкую к образцу. К тому времени, правда, она ус­ пела стать исторической. Это — Наполеон. Он был для Ф. Ницше тем же, кем Борджиа для Макиавелли: великим человеком, по­ бежденным мелкими противниками. Простых людей Ницше называет «недоделанными» и «не­ полноценными», полагая, что они в конечном итоге лишь сред­ ство для возвышения аристократического меньшинства. Страда­ ния масс не интересуют философа. «Человечество, — утвержда­ ет он, — не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. Про­ гресс... фальшивая идея. Теперешний европеец по своей ценнос­ ти глубоко ниже европейца эпохи Возрождения... в единичных случаях на различных территориях земного шара и среди раз­ личных культур удается проявление того, что фактически пред­ ставляет собой высший тар, что по отношению к целому челове­ честву представляет собой род сверхчеловека». Все в сверхчеловеке. Все для сверхчеловека!_— призывает Ф. Ницше. Смысл той жеФранцузской революции суммирован в Наполеоне. Почти все возвышенные надежды XIX в., утверждает Ницше, обязаны своим возникновением одному человеку — На­ полеону. Складывается такое впечатление, когда знакомишься с рассуждениями Ф. Ницше о выдающейся личности — сверхчело­ веке, что если бы завтра рухнула цивилизация, но появился бы в результате некто, подобный Наполеону, о цивилизации не сто­ ило бы и сожалеть. Представления немецкого мыслителя о морали полны пара­ доксов. Ф. Ницше обожает парадоксы, стремится шокировать чита­ теля. Едва ли не максимального эффекта добивается он, когда упот­ ребляет понятия добра и зла в обычных их значениях, а потом

заявляет, что зло предпочтительнее добра. Его известная работа «По ту сторону добра и зла» прекрасно иллюстрирует данное обстоя­ тельство. В истинной добродетели (в ницшеанском ее понимании) нет благоразумия. Она вообще не для всех. Если тот, кто выше, при­ чиняет вред нижестоящим, это не значит, что его поведение аморально. Более того. Высшим приходится постоянно воевать с низшими, сопротивляясь тому, что зовется демократией. По­ средственность страшна, если она сможет объединиться. Совратителем был Руссо, который сделал женщину интерес­ ной, затем явилась Бичер-Стоу со своими рабами, наконец, соци­ алисты с их защитой рабочих и вообще бедных. Против всего этого надо бороться, проявляя всю силу воли. И Ф. Ницше борется, выс­ тупая против той же социалистической идеи (пока только идеи), ибо «социализм стремится создать своего рода мирской иезуитизм, превратить всех людей в средство». И еще: «Социализм есть фанта­ стический младший брат почти отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления, следовательно, в глубочай­ шем смысле слова реакционны. Ибо он жаждет такой полноты го­ сударственной власти, какой обладал только самый крайний дес­ потизм, и он даже превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению личности; последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива. В силу своего раб­ ства он всегда появляется поблизости всякой чрезмерно развитой власти, как типичный социалист Платон — при дворе сицилийско­ го тирана... он нуждается в такой верноподданнической покорности всех граждан абсолютному государству, какая еще не существовала доселе; и... ему остается лишь надеяться на короткое и случайное существование с помощью самого крайнего терроризма». Такое впечатление, что Ф. Ницше жил не до, а после социали­ стического эксперимента и не предсказывал, а делал выводы из его неудачи. Но что предлагает философ взамен? Жизнь может стать, пророчествует Ницше, еще более злой, еще более полной страданий. Что ж. К такому повороту судьбы нужно быть готовым. Не ожидать сострадания и не проявлять его. t Сострадание — слабость, с которо^еобходимо бороться. Зада­ ча в том7 чтобы достй^пГсГгромной энергии величия. Именно она позволяет создать человека будущего. Одно из средств — уничто­ жение миллионов недоделанных и неполноценных. С неприкрытым

184

185

ликованием предсказывает философ эру великих войн. Ф.Ниц­ ше, таким образом, выступает как апологет индивидуализма, воспевая героя, а точнее, некую интернациональную правящую расу, которой еще нет, но которая появиться, если идти в обо­ значенном направлении, новую аристократию, где на тысячи лет сольются воля философов и художников — тиранов. Господство обладателей духа в противопоставлении господству толпы — вот очевидный идеал философа. Показательны две относительно частные стороны его эти­ ческого учения: отвращение к женщине и жестокая критика хри­ стианства. Ницшене устает яростно поносить женщин. В своем «Так говорил Заратустра» он пишет: они все еще кошки и птицы или, в лучшем случае, коровы. Наиболее выразительный афоризм фи­ лософа на этот счет: «...ты идешь к женщине? Не забудь плетку». Он не всегда столь свиреп, но всегда одинаково презрителен. По его мнению, «в женщине скрыто столько педантизма, поверхностности, повадок классной наставницы, мелкой само­ надеянности, распущенности и нескромности... Все это лучше всего сдерживалось и подавлялось до сих пор страхом перед муж­ чиной». А коли страха нет? Вариантов немного: или ввести нормы Востока (но как?), или уклониться от общения с женщиной. Ф. Ницше явно выбирает вто­ рое. В его позиции отчетливо проявляется неестественный, болез­ ненный... страх перед женщиной. Опыт общения с ними у Ницше был весьма ограничен. По-настоящему близка ему оказалась лишь сестра, которая, по свидетельству многих, знавших ее (в какой-то мере это подтверждается репликами самого Ницше), не отличалась особыми достоинствами ни как женщина, ни как человек. Не менее резко ополчается мыслитель против христианства, его рабской морали. Ницше — далеко не первый. До него многие выступали с кри­ тикой религии и религиозной морали. Те же французские материа­ листы, поднимая на щит идеалы свободы, защищая принцип сво­ боды личности, разоблачали религиозное мракобесие и, в частно­ сти, идею покорности человека перед Богом, заложенную в хрис­ тианском вероучении. Но весь парадокс в том, что немецкий фило­ соф, призывая не подчиняться предполагаемой божьей воле, счи­ тает нужным подчеркнуть обязательность подчинения воле земных тиранов. Все возвращается на круги своя.

Неприятие христианства у Ф. Ницше вытекает из его этическо­ го учения: христианство nereHejaTHBHO,jiojiHO разлагающихся эле­ ментов; JШxдвижyJIIдя_cилa_=^нfii>yJят_^ ценных^зение Христа_создано святыми эпилептиками идредставляет собой самую фатальную и г.пб начните яьную ложь из всех ког-

186

187

«Наше время есть время знания... Что было некогда только болезненным, теперь сделалось неприличным — неприлично теперь быть христианином. Вот тут-то и начинается мое отвра­ щение. — Я осматриваюсь вокруг: не осталось более ни одного слова из того, что некогда называлось «истина», нам просто невмоготу уже одно только выговаривание жрецом слова «ис­ тина». Даже при самом скромном притязании на честность дол­ жно теперь признать, что теолог, жрец, папа с каждым поло­ жением, которое он высказывает, не только заблуждается, но лжет... сам жрец признан... опаснейшим родом паразита, насто­ ящим ядовитым пауком жизни... Мы знаем, наша совесть знает теперь, какова вообще цена тех зловещих изобретений жрецов и церкви, для чего служили эти изобретения, при помощи которых человечество достигло того состояния саморастления, вид которого внушает отвращение... каким выродком фальши­ вости должен быть современный человек, если он, несмотря на это, не стыдится еще называться христианином!» В соответствии с критериями философа, все, что хорошо в человеке, христианство объявляет плохим. Наибольшее негодо­ вание вызывает у Ницше то, что человек, по вероучению, — ничтожество. Христианство стремится разрушить сильных, раз­ бить их дух, лишить гордой уверенности. Оно пробудило и усили­ ло в человеке сознание раба. Отсюда позиция Ф. Ницше: «Гос­ подствовать и не быть больше рабом Божьим: осталось лишь это средство, чтобы облагородить людей». Ницше сближает христианство и социализм, считая, что он также опасен для личности, ибо, уравнивая всех, лишая людей индивидуальности, превращает их в мумии. Философ вновь при­ ходит к выводу, что общество, основанное на социалистических началах, бесперспективно, нежизнеспособно. В реальной жизни Ф. Ницше был робок, болезненно уяз­ вим. Его жалели. В какой-то степени, как протест, рождается в сознании мыслителя «сверхчеловек», а сам он становится про­ роком, чем-то напоминающим короля Лира на пороге безу­ мья:

...еще не знаю сам, Чем отомщу, но это будет нечто, Ужаснее всего, что видел свет. Что мы должны думать об учении Ф. Ницше? Насколько оно истинно? Есть ли в нем объективное содержание или это просто болезненная фантазия, в которой по-своему отражается все бо­ лее тревожная атмосфера эпохи? «Меня поймут после европейс­ кой войны!» — заявляет философ. Истина в привычном нам понимании его явно не привлекает. «Жизнь ради познания есть, пожалуй, нечто безумное, — утверж­ дает Ницше. — ...Человек, одержимый этой волей, выглядит столь же потешным образом, как слон, силящийся стоять на голове». Что это? Еще один вариант скептицизма в отношении воз­ можностей познания? Нет, пожалуй, нечто большее. Трудно, чи­ тая Ф. Ницше, избавиться от ощущения трагизма человека, по словам самого философа, честного в интеллектуальных вещах до жестокости и одновременно ограниченного в своих возможностях понять мир тогда, когда это ему так необходимо. Рушатся привыч­ ные и еще вчера казавшиеся незыблемыми нормы бытия, буду­ щее же, действительно, пугает. Немецкий мыслитель убедительно передает всю гамму чувств и умонастроений, возникающих по этому поводу: «Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном — о кри­ зисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой колли­ зии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит». Наверное, именно здесь лежит тайна увлечения ницшеанством, которого не избежали многие крупные мыслители, художники, такие, как А. Швейцер, Т. Манн, Ст. Цвейг, Г. Ибсен, русский писатель Вересаев. Из философов России под сильным влиянием идей Ф. Ницше были В. Соловьев и Л. Шестов. Поклонниками Ф. Ницше, по крайней мере на словах, были и немецкие фашисты, пытавшиеся превратить философа в свое­ го идеолога. Но мог ли быть выразителем фашистских идей мыс­ литель, отрицавший его основополагающие принципы: пангер­ манизм, антисемитизм и славянофобию? Ф. Ницше, как это ни парадоксально, недолюбливает немец­ кую натуру, находя в ней массу недостатков, если не сказать по­ роков. В трудах философа можно обнаружить десятки убедитель­ ных тому свидетельств.

Ницше никак не заподозришь в антисемитизме. Скорее, на­ оборот. Весьма нелицеприятно характеризуя немецкое общество, заявляя, что от него волосы встают дыбом, он пишет: «Ни в одном ублюдке здесь нет недостатка, даже в антисемите. — Бед­ ный Вагнер! Куда он попал! Если бы он еще попал к свиньям! А то к немцам...» В пику соотечественникам, Ф. Ницше постоянно подчеркивал, что в его жилах течет и польская кровь. А чего стоит следующее признание: «Одаренность славян казалась мне более высокой, чем одаренность немцев, я даже думал, что немцы вошли в ряд одарен­ ных наций лишь благодаря сильной примеси славянской крови». Нет, никак не получается из Ф. Ницше идеолог фашизма. Это подчеркивали многие мыслители. В их числе А. Камю, французский философ, приходивший в негодование от того, что Ницше, смер­ тельного врага фанатизма, «через тридцать три года после смерти в его родной стране провозгласили учителем зла и насилия... За ис­ ключением Маркса, в истории человеческой мысли превратности судьбы учения Ницше не имеют себе равных; нам никогда не воз­ местить несправедливость, выпавшую на его долю. Разумеется, в истории известны философские учения, которые были извращены и преданы. Но до Ницше и национал-социализма не было примера, чтобы мысль, целиком освященная благородством, терзания един­ ственной в своем роде души, были представлены миру парадом лжи и чудовищными грудами трупов в концлагерях. Проповедь сверхче­ ловечества, приведшая к методическому производству недочелове­ ков, — вот факт, который, без сомнения, должен быть разоблачен. ...Для нас всегда остается немыслимым отождествление Ниц­ ше и Розенберга. Мы должны быть адвокатами Ницше». Примечательно, что в роли адвоката немецкого философа, и весьма убедительно, выступали задолго до Камю русские фи­ лософы В.Соловьев и Л. Шестов. Период расцвета их творчества пришелся на конец XIX — начало XX столетия. Казалось, не осталось никакого просвета на горизонте европейской цивили­ зации. Глубокий кризис всех сторон жизни, крутая ломка всего и вся, усиливающееся ощущение отчаяния заставляли вновь и вновь обращаться к мыслителю, который смог это предсказать. Анализируя интеллектуальную атмосферу в России, В.Соло­ вьев констатировал факт: в стране растет спрос на идеи Ф. Ницше. Впрочем, не только его. «Людьми, особенно чуткими к общим требованиям истори­ ческой минуты, владеет не одна, а по крайней мере три очеред-

188

189

ные или, если угодно, модные идеи: экономический материа­ лизм, отвлеченный морализм и демонизм «сверхчеловека». Из этих трех идей, связанных с тремя крупными именами (К. Маркса, Л. Толстого и Ф.Ницше), первая обращена на текущее и насущ­ ное, вторая захватывает отчасти и завтрашний день, третья связа­ на с тем, что наступит послезавтра... Я считаю ее самой интерес­ ной из трех». Нельзя не согласиться с Соловьевым: «первое условие истин­ ной критики: показать главный принцип разбираемого умственно­ го явления — насколько это возможно — с хорошей стороны». Едва ли оспорима другая мысль русского философа: «Всякое заблужде­ ние — по крайней мере, всякое заблуждение, о котором стоит говорить, — содержит в себе несомненную истину и есть лишь более или менее глубокое искажение этой истины... ею оно привле­ кательно, ею опасно». Ницшеанство он называет удивительной док­ триной, совмещающей в себе правду и ложь. «Дурная сторона ниц­ шеанства бросается в глаза. Презрение к слабому и больному чело­ веку... присвоение себе заранее какого-то исключительного, сверх­ человеческого значения — во-первых, себе единолично, а затем — себе коллективно, как избранному меньшинству «лучших», т.е. бо­ лее сильных, более одаренных, властительных натур, которым все позволено, т.к. их воля есть верховный закон для прочих — вот очевидное заблуждение ницшеанства». Уместно сослаться на самого Ф. Ницше: «Я хожу среди лю­ дей и дивлюсь: они не прощают мне, что я не завидую доброде­ телям их. Они огрызаются на меня, ибо я говорю им: маленьким людям нужны маленькие добродетели — ибо трудно мне согласиться, чтобы маленькие люди были нужны». Констатировав еще раз вызывающую наибольшие возраже­ ния особенность философского учения Ницше, Соловьев ставит интересный и важный вопрос: «В чем же та истина, которою оно сильно и привлекательно для живой души?» «Все дело в том, как мы понимаем, как мы произносим слово «сверхчеловек». Звучит в нем голос ограниченного и тупого при­ тязания или голос глубокого самосознания, открытого для луч­ ших возможностей... Из всех живых существ один человек может относиться к са­ мому себе критически... в смысле сознательной отрицательной оценки самого способа своего бытия и основных путей своей жизни, как не соответствующих тому, что должно бы быть... Ка-

кой-то залог высшей свободы в глубине души человеческой зас­ тавляет нас хотеть бесконечного совершенства». И далее: «Человеку естественно хотеть быть лучше и больше, чем он есть в действительности, ему естественно тяготеть к иде­ алу сверхчеловека. Если он и взаправду хочет, то и может... а если может, то и должен... вся история только о том и говорит, что собирательный человек делается лучше и больше самого себя, перерастает свою наличную действительность, отодвигая ее в прошедшее, а в настоящее вдвигая то, что еще недавно было... мечтой, субъективным идеалом, утопией. В ту пору, когда я зоолога Геккеля предпочитал философу Гегелю, мой отец рассказал мне однажды довольно известный анекдот о том, как отсталый московский купец сразил «передо­ вого» естественника, обращавшего его в дарвинизм. Это учение, по тогдашней моде и к некоторому несчастию для самого Дарвина, понималось как существенное приравнение человека к прочим жи­ вотным. Наговорив очень много на эту тему, передовой просвети­ тель спрашивает слушателя: «Понял?» — «Понял». — «Что же ска­ жешь?» — «Да что сказать? Ежели, значит, я — пес и ты, значит, пес, так у пса с псом какой же будет разговор?» ...Ныне, благодаря Ницше, возможен и требуется серьезный разговор — и притом о делах сверхчеловеческих». Учение Ф. Ницше — это протест против унижающей пошлости обыденной жизни, повседневной суеты, безволия людей, лени, застоя и вырождения. Философ не видит в такой жизни никакого нравственного начала. Лицемерие, ханжество душат его. «...Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех», — не без пафоса заявляет Ницше. Он против измельчания чело­ века, низведения его на ступень посредственности, приниже­ ния его ценности. Отсюда именно: «...я говорю: что падает, нуж­ но еще толкнуть!.. И кого вы не научите летать, того научите — быстрее падать!» «Во имя всего, что есть в тебе светлого, сильного и доброго, о, Заратустра! Плюнь на этот город торгашей и вернись назад!» — взыва­ ет мыслитель к любимому своему герою. Фактически он обращается к людям, способным его понять и поверить ему. «Здесь течет кровь гниловатая и тепловатая и пенится по всем венам; плюнь на большой город, на эту большую свалку, где пенится всякая накипь! Плюнь на город подавленных душ и впалых грудей, язвитель­ ных глаз и липких пальцев — на город нахалов, бесстыдников, писак, пискляк, растравленных тщеславцев — где все свисшее,

190

191

сгнившее, смачное, мрачное, слащавое, прыщавое, коварное на­ рывает вместе...» Аморализм ницшеанства приобретает вдруг иную окраску — стра­ стного обращения к людям, их уникальности, призыва к постоян­ ному обновлению, движению вперед. Как тут не привести слов Ф.Ницше, слов, также вложенных в уста Заратустры. Отказываясь говорить о богах, он убежден в том, что люди могли бы создать сверхчеловека. «Быть может, не вы сами, братья мои! Но вы могли бы пересоздать себя в отцов и предков сверхчеловека; и пусть это будет вашим лучшим созданием!» А вот аналогичное по сути прямое высказывание философа от собственного имени: «Едва ли что-нибудь может причинить больше страданий, чем дать некогда увидеть, разгадать, прочувствовать, как выдающий­ ся человек выбился из своей колеи и выродился. А кто наделен редкой способностью прозревать общую опасность, заключаю­ щуюся в том, что сам «человек» вырождается... тот испытывает такую тоску и тревогу, с которой не сравнится никакая другая. — Ведь он охватывает одним взглядом все то, что при благоприят­ ном накоплении и росте сил и задач еще можно было бы взлеле­ ять в человеке, он знает всем знанием своей совести, как неис­ черпаем еще человек для величайших возможностей и как часто уже тип «человек» стоял перед таинственными решениями и но­ выми путями; еще лучше знает он по самым мучительным своим воспоминаниям, о какие ничтожные преграды обыкновенно раз­ бивались в прошлом существа высшего ранга, надламывались, опускались, становились ничтожными».

Вопросы для повторения. 1. Каковы самые общие причины поворота европейской фи­ лософской мысли от рационализма и исторического опти­ мизма к иррационализму и пессимизму? Попытайтесь рас­ крыть эти причины, используя, с одной стороны, факты истории, с другой, творческое наследие А. Шопенгауэра и Ф. Ницше. 2. Сущность учения Шопенгауэра. 3. Ницшеанство; его слабые и сильные стороны. Влияние идей Ф. Ницше на мировую культуру и философию. 192

Оценивая взгляды Ницше, русский философ Н. Бердяев пи­ сал: «Есть мораль слабости и мораль силы; мораль сострада­ ния, блага людей, альтруизма и мораль ценностей, творческо­ го повышения — ... мораль аристократического благородства духа и мораль духа рабски-плебейского. Ницше признал хрис­ тианскую мораль рабской, плебейской, моралью слабости и возненавидел ее. Он противопоставил ей мораль господскую, аристократически-благородную, мораль силы. Ницше сказал... много замечательного, волнующего, ценного для морального возрождения человека, ибо, поистине, он был одним из вели­ чайших моралистов всех времен в благороднейшем смысле этого слова». Оценка Н.Бердяева во многом совпадает с тем, что писал о Ницше и его философии В. Соловьев. Едва ли это случайность. Найдите подтверждение мыслям русских философов во фраг­ менте из ницшевского «Так говорит Заратустра». О людском отребье Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены. Все чистое люблю я; но я не могу видеть морд с оскаленными зубами и жажду нечистых. Они бросали свой взор в глубь родника; и вот мне они светит­ ся из родника их мерзкая улыбка. Священную воду отравили они своею похотью; и когда они свои грязные сны называли радостью, отравляли они еще и слова. Негодует пламя, когда они свои отсыревшие сердца кладут на огонь; сам дух кипит и дымится, когда отребье приближается к огню. Притворным и гнилым становится плод в их руках: вхор их подтачивает корень и делает сухим валежником плодовое дерево. И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись только от отребья: они не хотели делить с отребьем ни источника, ни пла­ мени, ни плода. И многие, кто уходили в пустыню и вместе с хищными зве­ рями терпели жажду, не хотели только сидеть у водоема вместе с грязными погонщиками верблюдов. 7 М.'В. Вальяно

193

И многие приходившие опустошением и градом на все хлеб­ ные поля хотели только просунуть свою ногу в пасть отребья и таким образом заткнуть ему глотку. И знать, что для самой жизни нужны вражда и смерть и кре­ сты мучеников, — это не есть еще тот кусок, которым давился я больше всего: Но некогда я спрашивал и почти давился своим вопросом: как? неужели для жизни нужно отребье? Нужны отравленные источники, зловонные огни, грязные сны и черви в хлебе жизни? Не моя ненависть, а мое отвращение пожирало жадно мою жизнь! Ах, я часто утомлялся умом, когда я даже отребье находил остро­ умным! И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они теперь называют господством: барышничать и торговаться из-за власти — с отребьем! Среди народов жил я, иноязычный, заткнув уши, чтобы их язык барышничества и их торговля из-за власти оставались мне чуждыми. И, зажав нос, шел я, негодующий, через все вчера и сегод­ ня: поистине, дурно пахнут пишущим отребьем все вчера и се­ годня! Как калека, ставший глухим, слепым и немым, так и жил я долго, чтобы не жить вместе с властвующим, пишущим и весе­ лящимся отребьем. С трудом, осторожно поднимался мой дух по лестнице; крохи радости были усладой ему; опираясь на посох, текла жизнь для слепца. Что же случилось со мною? Как избавился я от отвращения? Кто омолодил мой взор? Как вознесся я на высоту, где отребье не сидит уже у источника? Разве не само мое отвращение создало мне крылья и силы, угадавшие источник? Поистине, я должен был взлететь на самую высь, чтобы вновь обрести родник радости! О, я нашел его, братья -мои! Здесь, на самой выси, бьет для меня родник радости! И существует же жизнь, от которой не пьет отребье вместе со мной! Слишком стремительно течешь ты для меня, источник радо­ сти! И часто опустошаешь ты кубок, желая наполнить его! . 194

И мне надо еще научиться более скромно приближаться к тебе: еще слишком стремительно бьется мое сердце навстречу тебе: Мое сердце, где горит мое лето, короткое, знойное, грустное и чрезмерно блаженное, — как жаждет мое лето-сердце твоей про­ хлады! Миновала медлительная печаль моей весны! Миновала злоба моих снежных хлопьев в июле! Летом сделался я всецело, и полу­ днем лета! Летом в самой выси, с холодными источниками и блаженной тишиной — о, придите, друзья мои, чтобы тишина стала еще бла­ женней! Ибо это — наша высь и наша родина: слишком высоко и круто живем мы здесь для всех нечистых и для жажды их. Бросьте же, друзья, свой чистый взор в родник моей радости! Разве помутится он? Он улыбнется в ответ вам своей чистотою. На дереве будущего вьем мы свое гнездо: орлы должны в своих клювах приносить пищу нам, одиноким! Поистине, не ту пищу, которую могли бы вкушать и нечис­ тые! Им казалось бы, что они пожирают огонь, и они обожгли бы себе глотки! Поистине, мы не готовим здесь жилища для нечистых! Ледя­ ной пещерой было бы наше счастье для тела и духа их. И, подобно могучим ветрам, хотим мы жить над ними, сосе­ ди орлам, соседи снегу, соседи солнцу — так живут могучие ветры. И, подобно ветру, хочу я когда-нибудь еще подуть среди них и своим духом отнять дыхание у духа их — так хочет мое будущее. Поистине, могучий ветер Заратустра для всех низйн; и такой совет дает он своим врагам и всем, кто плюет и харкает: «Остере­ гайтесь харкать против ветра!» Так говорил Заратустра.

7*

195

Мы законно гордимся русской культурой XIX — начала XX столетий, литературой, музыкой, живописью, театром, русской наукой, представленной плеядой выдающихся имен и ставшей вме­ сте с культурой России достоянием всего человечества. «Было бы странно, — заметил в этой связи известный мыслитель Н. О. Лосский, — если бы такая высокая культура не породила ничего ори­ гинального в области философии». Существенный момент. Русская культура, особенно литерату­ ра, явно тяготели к глобальной мировоззренческой, философс­ кой проблематике. Л. Толстой — великий писатель, но это и философ, мучитель­ но пытавшийся определить место человека в мире, смысл его су­ ществования, озабоченный задачей нравственного совершенствова­ ния личности. А Ф. Достоевский? — Ведь он по сути принадлежит столько же литературе, сколько и философии, вдохновляя и по­ ныне многих ее представителей. Вдумайтесь в слова Достоевского: «Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться каждый человек». Или: «Вот наш русский социализм! ...цель и исход которого — всенародная и вселенская церковь, осу­ ществленная на земле». Здесь, по сути, ключ ко всей русской философской мысли конца XIX — начала XX вв. Конечно, у Ф. Достоевского нет ни одного чисто философс­ кого труда, но нет и ни одного крупного сочинения, в котором бы не ставились вопросы по сути философские. Попробуйте отде­ лить Раскольникова от его видения мира или Алешу Карамазова от идеи нравственного переустройства общества, идеи больше философской, нежели художественной. Да и последующая русская литература, поэзия, культура в целом развиваются на мощной мировоззренческой основе. Это одна из ее особенностей, источник ее силы. Среди тех, кто занимался и занимается историей русской фи­ лософии, нет единства относительно того, где искать корни ори­ гинальной философской мысли России. Одни уходят чуть ли не ко

временам Киевской Руси или началу формирования русского го­ сударства, другие же, напротив, считают ее насквозь подража­ тельной, лишенной самостоятельной основы. И то, и другое — несправедливо. Как представляется, ближе всего к истине те, кто связывает становление оригинальной философии в России с име­ нами славянофилов, прежде всего, И.В. Киреевского и А.С.Хомя­ кова. Они первыми предприняли попытку отвергнуть наиболее рас­ пространенный тогда «немецкий тип мышления» при опоре на национальную самобытность русской духовной жизни. Славяно­ филы не создали философии в собственном смысле слова. В одной из своих статей Киреевский прямо признает, что наша, т.е. рус­ ская система философии еще будет создана, и создана не одним человеком. Заслуга славянофилов в другом: они стимулировали мысль, подтолкнули к поискам в определенном направлении. Столь же высоко следует оценить и противников славянофи­ лов — западников. Как те, так и другие мучительно искали для России путь в будущее. Предлагаемые варианты внешне радикально различались. Но при ближайшем рассмотрении вдруг обнаружи­ вались, как увидим в дальнейшем, точки соприкосновения, сво­ его рода переходные мостки и даже единство. Не забудем и того, что весьма оживленная, втянувшая в себя всю мыслящую Рос­ сию полемика сама по себе толкала к размышлениям. Славянофилы явно идеализировали прошлое, русский наци­ ональный характер. Они поднимали на щит самобытные особен­ ности русской культуры, православие, утверждая, что Россия и русская мысль развиваются и будут развиваться по собственному пути, отличному от того, который прошла или проходит Европа. Более того. По мнению славянофилов, Россия была призвана ду­ ховно оздоровить Европу, «спасти» ее, обогатив высокими идеа­ лами, прежде всего теми, что заложены в православии. Западники, о чем говорит само их название, были, напротив, убеждены, что Россия должна усвоить нормы Запада, пройдя ана­ логичные этапы развития. Ускорению его способствовало бы по­ стижение европейской науки и культуры. Западники, как прави­ ло, мало интересовались религией. Их идеалом была политичес­ кая и духовная свобода. Одним из самых оригинальных мыслителей-западников был П. Я. Чаадаев (1794—1856), воспитанный на идеалах французс­ ких просветителей; в молодости он примыкал к декабристам. От ареста после восстания его спасло лишь то, что с 1823 г. Чаадаев был за границей, усиленно занимаясь там, в частно-

196

197

Глава 9Русская философия конца ХГХ — начала XX вв.

сти, философией и встречаясь со многими известными евро­ пейскими мыслителями, в том числе с Шеллингом, чье влия­ ние отчетливо проявляется в знаменитых «Философических письмах». Уже в первом из них Чаадаев, по сути, восхваляет Западную Европу; по отношению же к России мыслитель настроен весьма критически: «...мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого... Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих. ...Если бы мы не раскину­ лись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы... И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послу­ жить каким-то важным уроком для отдаленных поколений». Мыс­ литель договаривается до того, что называет Россию «провалом в нравственном миропорядке». В 1836 г. в журнале «Телескоп» было опубликовано первое из «Философических писем». Оно, по словам А. И. Герцена, потрясло мыслящую Россию. Последовала незамедлительная реакция властей. Цензор, давший разрешение на его печатание, был смещен со сво­ его поста; редактор журнала Надеждин выслан в Усть-Сысольск, а затем — в Вологду. Самого Чаадаева император Николай I объявил сумасшедшим. В течение года он был пленником в собственном доме, находясь под надзором врачей и полиции. П. Я. Чаадаев — сторонник гражданского общества, в котором господствует равенство, свобода и демократия, но само это обще­ ство может возникнуть и возникнет, по его мнению, не вследствие борьбы, революционного насилия, а в результате утверждения в жизни божественного закона и религиозного воспитания человече­ ства. Мыслитель подчеркивает благотворное влияние церкви, но не столько православной, сколько католической. Все это больше идеи не первого, а последующих «Философи­ ческих писем», где радикализма явно меньше. Утверждается, на­ пример, что Россия может стать центром интеллектуальной жизни Европы, но... в том лишь случае, если она усвоит все, что есть ценного там. Антиславянофильские идеи Чаадаева подхватили и развива­ ли В.Г.Белинский (1811—1848), Т.Н.Грановский (1813—1855) и А. И. Герцен (1812—1870). Нельзя не назвать здесь, если иметь в виду силу влияния на читающую русскую публику, и Н. Г. Черны­ шевского (1828-1889), Н. А. Добролюбова (1836—1861), Д. И. Писа­ рева (1840—1868). Но влияние их не связано напрямую с борьбой

со славянофилами. Оно иного рода. Впрочем, Белинский и, особен­ но, Герцен также явно перерастают рамки этой борьбы. Взгляды Белинского, несмотря на то, что прожил он совсем немного, претерпели сложную эволюцию. Он «переболел» Фих­ те и Шеллингом, Гегелем и Фейербахом. Увлекшись социалис­ тическими идеями, он мечтал об истинно справедливом обще­ стве, где «не будет богатых, не будет бедных, ни царей и под­ данных, но будут братья, будут люди». Выражая опасения по поводу возможных жертв истории, он, тем не менее, полагал, что новое общество вряд ли установится «временем без насильствен­ ных переворотов, без крови». И даже больше. В одном из писем он писал Боткину: «Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную». Мало ли что может быть написано в письме человеком, кото­ рого друзья называли «неистовым Виссарионом». И все же. Нельзя не обратить внимание на эту вроде бы совсем случайную мысль. Аналогичные ей будут возникать вновь и вновь, развиваться, уси­ ливаться, станут своего рода руководством к действию. Если судить по знаменитому «Письму к Гоголю», в котором решительно и бескомпромиссно разоблачается религиозное мра­ кобесие, Белинский — последовательный атеист. Но это не со­ всем так. Он довольно часто аппелирует к идеям Христа, перво­ начальное христианство рассматривает чуть ли не как основу нравственности будущего. Во многих отношениях гораздо дальше В. Г. Белинского пошел Герцен. Его по праву можно считать основателем идеологии народ­ ничества, оставившего глубокий след в русской истории. Через все теоретические искания А. И. Герцена пробивается в конечном итоге стремление создать, исходя из достижений об­ щественно-философской мысли Европы, теорию, которая яви­ лась бы основанием грядущих социальных преобразований. Прой­ дя, как и В. Г. Белинский, сложную и во многом аналогичную философскую эволюцию, Герцен высоко оценил идеи социали­ стов-утопистов и Гегеля, точнее, гегелевскую диалектику, на­ звав ее «алгеброй революции». События 1848—1849 гг., поражение революции в Европе поро­ дили духовную драму А. И. Герцена, внеся большие коррективы в его мировоззрение. Осталось стремление продолжать борьбу за социальную спра­ ведливость. Но Герцен разочаровался в западно-европейской

198

199

действительности, пораженной, с его точки зрения, духом мел­ кобуржуазности, мещанства. В статье «Еще вариация на старую тему» он писал: «Вопрос о буржуазности Европы я не считаю окончательно решенным; но добросовестно, с покорностью перед истиной и, скорее, с пред­ рассудками в пользу Запада, чем против него, изучая его десятый год не в теориях и книгах, а в клубах и на площади, в средоточии всей политической и социальной жизни его, я должен сказать, что ни близкого, ни хорошего выхода не вижу». Аналогичная мысль — в статье «Концы и начала». Ситуацию, сложившуюся на Западе, А. И. Герцен рисует так: «Ставни закры­ ты, зарниц не видать, до грому далеко. И мещанин может спокой­ но спать». Спящий Запад контрастно противопоставляется пробужда­ ющейся России. Герцен верит в нее, верит тем сильнее, чем больше разочаровывается в Западной Европе. Показательны стро­ ки одного из его писем императору Александру II: «На своей больничной койке Европа, как бы исповедуясь или завещая пос­ леднюю тайну, скорбно и поздно приобретенную, указывает, как единственный путь спасения, именно на те элементы, ко­ торые сильно и глубоко лежат в народном характере и притом не одной петровской России, а всей русской России. Поэтому мы думаем, что у нас развитие пойдет иным путем». Внимательно всматриваясь в далекую от него родину, А. И. Гер­ цен увидел именно там, в деревенской общине и крестьянской артели, задатки социализма, полагая, что в России принципы но­ вого социалистического переустройства общества могут быть осу­ ществлены скорее, чем в какой-либо иной стране. На основе при­ знания специфики русской жизни Герцен готов был даже к при­ мирению со славянофилами, а ведь он отдал немало сил критике их взглядов. В философии А. И. Герцен явно склоняется к материализму, как и призвавший Русь к топору Н. Г. Чернышевский, как и Н. А. Доб­ ролюбов и Д. И. Писарев. Известность последнему принесли, прав­ да, не философские взгляды как таковые, а нигилизм, лозунги типа: «Что можно разбить, то и нужно разбивать». В России формируется сЁоего рода идеология ниспроверже­ ния. Официальная власть обеспокоена. Она усиливает репрессии. Тот же Н. Г. Чернышевский в 1862 г. был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, а затем приговорен к каторжным работам и ссылке в Сибирь, где провел более 20 лет. За выступ-

ления в защиту Герцена был заключен в Петропавловскую кре­ пость и Д.И.Писарев. Славянофильство, казалось бы, идет в ногу с властью. Но все не так просто, не так однозначно. Приглядимся повнима­ тельнее к культурно-идеологическому феномену, определяемо­ му как славянофильство. Ведь именно в его недрах возникает и развивается самостоятельная философия, связанная, с одной стороны, с логикой развития мировой философской мысли, с другой — с условиями и запросами русской жизни. Что интересует русских философов? Прежде всего это чело­ век, его судьба, как и судьба России, а в более общем плане — проблема смысла и целей истории. Россия, начиная едва ли не с момента ее возникновения, воспринималась русскими мыслителями как нечто особое, не­ повторимое. Особой представлялась и роль ее в истории. Весьма распространена была идея о том, что именно Россия должна спасти мир от морального оскудения. Проповедовался своего рода панморализм. Один из плеяды блестящих русских философов, В. В. Розанов в статье «Возле русской идеи» признавался: «Можно сойти с ума... Может быть, бред есть все, что мы думаем о великом призвании России... для меня вечная ночь переносимее, нежели мысль, что из России ничего не выйдет... Но неизбежно что-то огромное должно выйти отсюда. Я думаю, отсюда именно и вытечет, через век, через полтора века, огромное «нашептывающее» влияние русских на европейскую культуру в ее целом... уже скучающая мещанскою скукою Европа не может не податься куда-то в сторону от своего эгоизма и сухости, своей деловитости и практицизма». Понятными становятся характерные для русской философской мысли поиски целостности, синтетического единства всех сторон реальной жизни, включая сюда проявления человеческого духа, веру в особую миссию церкви и поиски новорелигиозного сознания. Имеет смысл начать разговор о русской философии, том пе­ риоде его развития, который получил название «серебряного века», с Н. Ф. Федорова (1828—1903). Правда, еще ранее в исто­ рию русской общественно-политической и философской мысли вошел К. Н. Леонтьев (1831—1891), автор книги «Восток, Россия и славянство». В получившей большую, хотя и несколько скандаль­ ную известность работе звучал призыв любой ценой уберечь страну от гниюще разлагающих идей Запада. Леонтьев, однако, не очень верит в то, что это удастся.

200

201

Что касается Федорова, его весьма оригинальные идеи мало известны, хотя в свое время они производили впечатление. Получивший довольно скромное образование Н. Ф. Федоров начинал преподавателем гимназии, затем получил должность биб­ лиотекаря Румянцевского музея в Москве и оставался на этой должности до конца жизни. Страстный любитель книг, он знал на память содержание практически всех имеющих ценность и хра­ нящихся в библиотеке музея, обладал огромной эрудицией во всех областях знаний. Живя напряженной духовной жизнью, он был абсолютно рав­ нодушен к мирским благам: занимал крошечную комнату, по сути каморку, спал не более 4-5 часов в сутки на сундуке, подкладывая под голову вместо подушки что-нибудь твердое. Часто месяцами не употреблял горячей пищи. Значительную часть сво­ его более чем скромного жалования раздавал нуждающимся. У Федорова были так называемые стипендиаты, люди, которым он помогал постоянно. Он не любил почестей, избегал славы. То, что вышло из-под его пера и было напечатано, публиковалось под псевдонимами. Многое не печаталось вовсе. Наиболее известная его «Философия общего дела» издана друзьями после смерти автора. Н. Ф. Федоров пользовался всеобщим уважением, а его идеи вызывали большой интерес. Известен факт. Однажды библиотеку, в которой работал Фе­ доров, посетилЛ. Н. Толстой. В ответ на демонстрацию книжных сокровищ он высказался в том смысле, что люди пишут слишком много глупостей и что все книги следовало бы просто сжечь. Фе­ доров не выдержал и вспылил: «Я видел, — сказал он, — много глупцов, но таких, как вы, еще не видел». Как и другие философы России рассматриваемого периода ее истории, Н. Ф. Федоров связывает свое учение с христианством. Но понимает он его весьма оригинально. Вера обычно и прямо, и косвенно противопоставляется научному знанию. У Федорова нет такого противопоставления: при опоре на знания и благодаря мно­ гообразной деятельности человек может и должен подчинить себе слепые и часто враждебные силы природы, установить господ­ ство над природой. Люди научатся управлять метеорологически­ ми процессами, будут использовать солнечную энергию, заме­ нив ею каменный уголь. Отодвинется, а потом и вовсе отпадет опасность перенаселения Земли. Мыслитель верил: научившись управлять силами природы, человечество не только покончит с голодом, удовлетворит все

свои другие потребности. Оно отодвинет в прошлое вражду меж­ ду людьми. Объединив же усилия, человечество не останется на Земле. Его ждут просторы Вселенной. Федоров предсказывает за­ селение землянами других планет. Главной же целью, достижению которой надлежит подчинить все силы, должно стать, по мнению русского философа... воскре­ шение наших предков. Даже неверующие материалисты не могут доказать, — писал он, — что это невозможно. Разложение тела и кажущееся полное исчезновение частиц, его составляющих, не является здесь абсолютным препятствием. Частицы тела не могут выйти за пределы пространства. Раз так, они могут быть воссоз­ даны. «Объединимся и возвратим им, нашим предкам, жизнь», — призывает Н. Ф. Федоров. Философ не понимает и даже осуж­ дает стремление к потустороннему бытию. Он верит в создание царства божьего на Земле. Перед нами — несомненно, оригинальный философ, внешне достаточно реалистичный, но подчинивший себя, свою мысль до­ казательству, по сути, одной привлекательной, но неосуществи­ мой идеи. Подлинным основателем оригинальной русской философии был В. С. Соловьев (1853—1900), сын знаменитого историка С. Соловьева. Уже в ранние годы жизни проявилась необычайная одарен­ ность его натуры, вылившаяся в страстный и мучительный одно­ временно поиск истины. В. С. Соловьев познакомился с идеями славянофилов, увлекся ими, как позднее увлекся философией немецких идеалистов. Небезынтересно, что до поступления в Мос­ ковский университет, гимназистом, он испытывал на себе влия­ ние Писарева и вульгарных материалистов. Оно было настолько сильным, что будущий философ перестал ходить в церковь и выкинул иконы из окна своей комнаты. Идеалом общественного устройства стал для него социализм. Это влияние сказалось, ви­ димо, и позднее, при поступлении в университет, поскольку В. Соловьев вначале выбрал физико-математический факультет, где преподавалась не только математика и физика, но и все есте­ ственные науки. Однако на втором курсе он перешел на истори­ ко-филологический факультет и с увлечением занялся филосо­ фией. Через год после окончания университета Соловьев защи­ тил диссертацию, содержание которой уже свидетельствовало о том, что он идет к собственной философской концепции. Теперь Соловьев считает необходимым подчеркнуть, что не­ верие в бога опустошает душу человека и что рациональная фи-

202

203

лософия, атеистическая в своей основе, — «темнота», «смерть при жизни». Правда, он замечает: «темнота» порождает стремле­ ние к пониманию жизни. Сознавая свое ничтожество, человек приходит к мысли — «Бог есть все». В 23 года философ начинает преподавательскую деятельность вначале в Московском, а затем в Петербургском университетах. Но эта деятельность рано и внешне довольно неожиданно закан­ чивается. Поводом стала публичная лекция 28 марта 1881 г., в которой Соловьев призвал Александра III помиловать убийцу его отца — Александра П. Поступок начинающего ученого не был чем-то неожиданным и продиктован тем, что В. С. Соловьев — противник какого-либо революционного и иного насилия. Он убежден в необходимости христианского всепрощения. «Немало спорили, — писал С. С. Аверинцев в статье "К харак­ теристике русского ума", — прототипом кого именно из братьев Карамазовых — светлого Алеши или темного Ивана послужил мо­ лодой Соловьев; но сама возможность такого спора содержательнее и плодотворнее для характеристики Соловьева, чем любой из двух предлагаемых ответов. Думая о Соловьеве, вспоминаешь отзыв о нем епископа Штроссмайера — anima Candida (душа без лукавства), но вспоминаешь и слова из романа Достоевского — "широк человек, я бы сузил". Это Иван, которому непостижимым образом дана благо­ дать Алеши; или это все же Алеша, но с интеллектуальными иску­ шениями Ивана, с его двоящимися мыслями». В личной жизни В. С. Соловьев чем-то напоминал Н. Ф. Фе­ дорова: такой же бессребреник. Его друг князь Трубецкой вспо­ минал, как однажды глубокой осенью в Москве он застал фило­ софа страдающим от холода. Весь гардероб его в то время состоял из легкой пиджачной пары альпага и еще более легкой серой крылатки: только что перед тем, не имея денег, он отдал како­ му-то просителю все суконное и вообще теплое, что у него было, он рассчитывал, что к зиме успеет заработать себе на шубу. Покинув университетскую кафедру, Соловьев целиком отда­ ется писательской деятельности, выступая как богослов, как ли­ тературный критик и философ одновременно. Имя его становит­ ся широко известным, слава растет, но стремительно падают силы, и в возрасте 47 лет философ умирает. Понять учение В. С. Соловьева нелегко, и совсем не в силу его какой-то особой сложности. Основная причина неизбежно воз­ никающих здесь затруднений в том, что русский мыслитель в му­ чительных поисках истины не то чтобы радикально меняет ис-

ходные позиции своей философии, но он постоянно корректи­ рует их. А главное, то одна, то другая проблема выходит на пер­ вый план, и очень непросто выделить наиболее существенное. Попробуем все же. Соловьевское учение строится на неприятии односторонности, которая характеризует, по его мнению, европейскую философс­ кую мысль. Эмпиризм — односторонность, отвлеченность, посколь­ ку им не охватывается разумное начало. Рационализм с его куль­ том разума не менее односторонен, но уже с другой стороны. В нем игнорируется чувственность, материальная сторона жизни. В социологии акцент на экономическую или политическую жизнь, замкнутость в их рамках — тоже односторонность. Не сво­ бодна от этого недостатка и религиозная картина мира; там нередко на первый план выходит божество без его отношения к человеку. Соловьев выступает с идеей всеединства; под ним он понимает связь всего со всем, необходимость рассматривать и возможность понимать любое явление лишь в рамках такой связи и, что важно, в развитии. Применительно к обществу это выглядит следующим образом. Оно возникает вместе с проявлением семьи и первым проявлением духовного начала. Но исходная ступень в социальном развитии оце­ нивается философом как близкая еще к биологическому состоянию и определяется как экономическая. Из нее вырастает более высокая политическая ступень. Но человечество может достичь уровня, где господствует духовное общение по преимуществу. Оно базируется на Истине, Добре и Красоте. Такой уровень возможен лишь там, где преодолеваются несовершенства жизни и человек приобщается или по меньшей мере стремится к своего рода идеалу. Главная работа В. С. Соловьева «Оправдание добра». Если отой­ ти от довольно специфической терминологии философа, несколь­ ко абстрактных конструкций, то обнаруживается, что он, видя отрицательные стороны жизни, ищет и, как ему представляет­ ся, находит пути переделать, преобразовать мир. Особая роль здесь отводится христианству и славянам, точнее даже, русскому на­ роду, поставленному самой историей между Европой (западной цивилизацией) и мусульманским Востоком. Идея, близкая тому, о чем говорили славянофилы. Но Соловь­ ев выше славянофилов. В его рассуждениях нет узкого национализ­ ма и национального эгоизма. Он довольно критически относится к православию в его византийско-московском варианте, перед ко­ торым все идеологи славянофильства преклонялись. «Византийс-

204

205 й

кая церковь, — пишет философ, — некогда была живым телом, но ныне оно "умирает и разлагается". Это — "мертвая церковь"». Протоиерей И. Фудель, свидетель и участник идейных диспу­ тов тех лет, вспоминал: «В 1888 году появилась статья В. Соловьева под заглавием «Россия и Европа». Я хорошо помню то впечатление, какое произвела она среди нас, так или иначе разделявших славя­ нофильские чаяния. Это впечатление бомбы, разорвавшейся в со­ вершенно мирной обстановке людей, убаюканных националисти­ ческой политикой и видевших уже сладкие сны будущего величия родины, всемирного призвания России, беспредельного культур­ ного творчества и т.д. Пробуждение было тяжелое». Соловьев доказал славянофильски настроенной публике, что национально-культурная сущность России, ее всемирно-истори­ ческое призвание определяется не православием, а если и им, то понимаемым не так наивно и простодушно, как славянофильс­ кая вера. Гораздо выше его философ ставит католицизм. Точнее, он выступает с идеей соединения церквей, на основе которого в будущем возможно возникновение единой и нераздельной все­ ленской церкви. Она же, в свою очередь, должна стать орудием ускоренного прогресса, достижения глобальной цели человече­ ства — его духовного возрождения. В. С. Соловьев был убежден, что можно предотвратить как грубое невежество масс, так и духовное опустошение высших классов. Для этого нужно возбудить в людях стремление к Исти­ не, Добру и Красоте, восстановить истинное христианство. Именно так он сформулировал задачу, стоявшую перед ним, — ввести вечное содержание христианства в новую, соответствующую ему форму: «...нужно еще сильно поработать над теоретической сто­ роной, над богословским вероучением. Это мое настоящее дело». Ему он оставался верен до конца жизни. Правда, в конце творческого пути обнаруживается у фило­ софа нарастающее беспокойство за судьбы и России, и церкви. Он предвидит трагические события в совсем недалеком буду­ щем. Все настойчивее, особенно отчетливо в «Трех разговорах о войне, прогрессе и конце всемирной истории» звучит в творче­ стве Соловьева мысль о возможности уничтожения всей евро­ пейской, как, впрочем, и мусульманской цивилизации новым панмонголизмом. Показательно и стихотворение (В. С. Соловьев — не только боль­ шой философ, но и большой поэт), которое называется «Панмонголизм». Вот строки из него: 206

О, Русь, забудь былую славу: Орел двуглавый сокрушен, И желтым детям на забаву Даны клочки твоих знамен. Смирится в трепете и страхе, Кто мог любви завет забыть, — И Третий Рим лежит во прахе, А уж четвертому не быть. Незадолго до смерти философ напишет: «Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно». Если и возможно спасение, в которое Соловьев уже мало верит, то связано оно опять-таки с его пониманием Бога, кото­ рый один только может спасти Россию и русский народ. В том же стихотворении «Панмонголизм» есть такие строки: О, Русь! В предвидении высоком Ты мыслью гордой занята: Каким ты хочешь быть Востоком — Востоком Ксеркса иль Христа? «России надо ответить на этот вопрос, — заметил на вечере в память философа и поэта Д.С.Мережковский, во многом разде­ лявший его взгляды. — И вовсе не радость, не гордость наша, а ужас в том, что, кажется, мы одни понимаем как следует, что быть с Христом или против Христа, значит быть не только нам, но и всему человечеству...» Трудно оценить В. С. Соловьева выше, чем это сделал А. Блок. Для него появление философа означало наступление новой эры, скры­ той еще от большинства людей, — как два тысячелетия назад появле­ ние Христа. Соловьев, считал поэт, стоял у порога вечности, проду­ ваемый ветрами будущих страшных исторических катаклизмов. В. С. Соловьев оказался действительным основателем нового философского течения в России, которое определяют обычно как религиозный ренессанс или новое религиозное сознание. В его рам­ ках объединились на заре века столь яркие и во многом непохожие друг на друга мыслители, как Н.А. Бердяев, Л. Шестов, В.В. Роза­ нов и др. При всем внешнем различии во взглядах сближала этих мыслителей вера в Россию, ее особую историческую миссию. Отсю­ да — морально-религиозное противопоставление ее Европе. 207

«Через всю историю русской мысли, начиная с ее зарождения в 30-х годах прошлого века и до наших дней, — писал С. Л. Франк, — проходит один характерный ее тип, определенный сочетанием религиозной проблематики с проблематикой судеб России и Евро­ пы, исторических судеб человечества вообще, — иначе говоря, со­ четанием философии религии с философией истории и политичес­ кой философии». Самым известным из плеяды русских мыслителей был Н. А. Бер­ дяев (1874—1948). Он из семьи военных. Не удивительно, что буду­ щий философ поступает вначале в военное училище, но вскоре ме­ няет его на университет. За участие в социалистическом кружке и пропаганду социалистических идей он был арестован и отправлен в ссылку. На этом закончилось университетское образование, но про­ должалось углубленное самообразование, позволившее Бердяеву стать на редкость эрудированным человеком. Предметом особого увлече­ ния стала для него философия. Именно она заставила Н. А. Бердяева усомниться в марксизме, хотя он довольно долго пытался соединить свою далеко не марксистскую философию с социальными взглядами К. Маркса и его последователей. Но, переосмысливая свой жизнен­ ный опыт и размышляя о феномене стремительного распростране­ ния марксизма в России, он вынужден был в конечном итоге при­ знать, что любовь русской интеллигенции к народу и пролетариату вылилась в нечто подобное идолопоклонству. Любовь к истине утеря­ на. Как следствие, русская интеллигенция при решении тех или иных вопросов исходит прежде всего из интересов социализма, пролета­ риата, борьбы с самодержавием и т.д., а не из стремления к истине. Приковывают к себе внимание в этой связи размышления Бер­ дяева о русской мысли, апокалипсически окрашенной и проник­ нутой чувством надвигающейся катастрофы. Во многом аналогична его характеристика русской души, которая «не сознавала какихлибо пределов и простиралась беспредельно. Она требует всего или ничего, ее настроение бывает либо апокалипсическим, либо ниги­ листическим». Именно здесь, по мнению философа, скрыты мно­ гие особенности мировосприятия русского интеллигента, русского вообще. Увлеченность марксизмом в России имеет те же корни. «Марксизм как целостное миросозерцание, — замечает Н. А. Бер­ дяев, — совсем не основан на" историческом опыте и историческому опыту противоречит. Он исходит из положений, принятых на веру. Идея мессианства пролетариата имеет все признаки религиозной веры. Эмпирические, фактические свойства пролетариата не дают никаких оснований для такого рода веры в «идею пролетариата». Фабричный

пролетариат действительно находится в тяжелом и угнетенном поло­ жении, и во времена Маркса положение его было особенно плохим. Эксплуатация труда рабочих действительно существует. Фабричный труд безрадостен, не оставляет свободного времени для умственного и культурного развития, он озлобляет людей, влечет к физическому вырождению, изолирует и от радостей, связанных с природой, и от радостей, связанных с культурой. Положение рабочего класса, дей­ ствительно, может вызвать негодование против буржуазно-капита­ листического общества. Но можно ли отсюда выводить веру в «идею» пролетариата и в его мировую миссию? Фабричный котел есть пло­ хая нравственная школа. У фабричных рабочих настолько отсутствует всякое образование, культурный уровень их так низок, что они ни­ когда сами не смогли бы создать социалистической идеологии... Маркс не был пролетарием, не был им и Ленин. Марксизм же утверждает не только то, что пролетариат эксплуатируется, находится в тяжелом положении, лишен благ умственной и культурной жизни, унижен и бесправен, — он утверждает, что пролетариат находится в духовно, умственно и нравственно привилегированном положении, что он есть грядущая сила, предназначенная освободить мир, что ему от­ крывается истина. В действительности «истина» открылась детям бур­ жуазии — Марксу и Энгельсу, и они навязали ее пролетариату, не способному даже ее переварить. Совершенно непонятно, почему фаб­ ричному рабочему, весь день проводящему в адском фабричном тру­ де, дыхание которого отравлено, лишенному всякой умственной жиз­ ни, не имеющему свободного времени для развития, озлобленному, должна открыться единоспасающая истина, почему он есть высший духовный тип, грядущий человек?» С точки зрения правоверных марксистов, философ по ряду параметров упрощает проблему. Во всяком случае, то обстоятель­ ство, что пролетарии сами по себе не могут выработать социали­ стической идеологии, что она привносится в рабочее движение извне, признавал и К. Маркс и В. И. Ленин. Но марксисты исхо­ дят при этом из того, что пролетариат становится про мере своего роста реальной силой, притом силой антибуржуазной по сути. Объективное положение в обществе ориентирует его таким обра­ зом. Значит, возможна и антибуржуазная идеология, предлагае­ мая пролетариату. Но остается, по сути, без ответа вопрос, в со­ стоянии ли рабочий воспринять эту идеологию как свою, руко­ водствоваться ею, и другой вопрос, тесно связанный с первым, из него вытекающий: в состоянии ли рабочий класс выполнить ту историческую миссию, о которой говорит Маркс?

208

209

Бердяев отвечает на естественно возникающий вопрос отрица­ тельно. Перед нами — критик социалистических идей, марксизма. С ним связывает философ уже не свободу, а нечто прямо противопо­ ложное — новые формы рабства, основанные на крушении веко­ вечных ценностей, сужении и извращении спектра духовных по­ требностей, на принудительном служении личности обществу. Свобода — одна из основных тем в творчестве Н. А. Бердяева. Он резко критикует гегелевское, а по сути, и марксистское пони­ мание свободы как познанной необходимости: «...сколько бы Ге­ гель ни говорил о свободе, он свободы не знает». Именно в годы революции создает мыслитель свою «Философию неравенства», где выступает против советского типа организации общества и советс­ кой идеологии как идеологии несвободы. Социализм, пророчески предвидит Бердяев, вскроет новые разногласия в человеческой жизни и не только никогда не уста­ новит подлинного равенства, но приведет к еще большей вражде между людьми, новой разъединенности и новым неслыханным формам угнетения. Даже если социализму удастся устранить голод и нищету, он не решит духовных проблем. Человек останется лицом к лицу с тайной смерти, вечности, любви, познания. Раньше религия и традиции смягчали трагический элемент жизни: конфликт между временем и вечностью, личностью и смертью, как и конфликт между личностью и обществом. Теперь же он будет расти, стано­ вясь более напряженным. Вся эта новая для Бердяева проблематика раскрывается не как нечто абстрактное, а применительно к России. Именно о ней по преимуществу пишет философ; именно ее настоящее и буду­ щее так волнует его. Н. А. Бердяев убежден: «...самим Богом предназначено, чтобы Россия стала великим целостным единством Востока и Запада». Вновь и вновь повторяет он: «Россия не может остаться только Востоком и не может сделаться только Западом. Миссия России быть ВоствкоЗападом, соединительницей двух миров». Но это в будущем. Пока же можно говорить лишь о неудачной смеси того и другого. «Россию все еще не знает мир, искаженно воспринимает ее образ и ложно и поверхностно о нем судит... Для западного культурного человечества Россия все еще остается... каким-то чуждым Востоком, то притяги­ вающим своей тайной, то отталкивающим своим варварством». После октябрьского переворота мыслитель признает: Россия не выполнила своей исторической миссии, но «идея России ос210

танется и после того, как народ изменил своей идее, после того, как он низко пал». Бердяев хотел бы верить, что в распятой на кресте коммунистической революции стране родятся новые ду­ ховные силы, способные возродить и реализовать русскую идею, обеспечить торжество добра над злом. Остаются, однако, сомнения, и Н. А. Бердяев все чаще говорит об абсолютном добре, достижимом лишь в царстве Бога, о несовер­ шенстве нашего греховного мира: «...как мало добра в нашей доброде­ тели». Здесь он напрямую сближается с Соловьевым. Фактическое при­ знание такого сближения — слова из философской автобиографии Н. А. Бердяева «Самопознание»: «Свою русскость я вижу в том, что проблемы моральной философии для меня всегда стояли в центре». Как и В. С. Соловьев, он резко критикует западную философс­ кую мысль, проникнутую, по его мнению, духом рационализма. Но интересно, что Бердяев отказывается назвать свое учение иррационалистическим. Он признает: моя философия не рационалисти­ ческая, «вероятно, ее найдут даже иррационалистическою, но я хочу надеяться, что это просвещенная философия в кантовском смысле этого слова», философия, «прошедшая школу выучки ра­ ционализма», осознавшая границы своих возможностей. И все же Н. А. Бердяев явно склоняется к иррационализму, по­ лагая, что «в философии истина показывается и формулируется, а не доказывается и обосновывается. Задача философии — найти наи­ более совершенную формулировку истины, увиденную в интуиции». Главный признак, отличающий философское познание от на­ учного, Н. Бердяев видит в том, что первое означает постижение бытия из человека и через человека. Философия стремится, дру­ гими словами, прорваться к иному, неземному миру. Наука же пытается постичь мир отрешенно от человека. На этом пути неиз­ бежно отчуждение между познающим и познаваемым. Как след­ ствие, подлинное знание оказывается невозможным. Вот и получается в конечном итоге, что истинная философия должна основываться на интуиции, точнее, религиозной интуиции. «Мир знания и мир веры даны нам как разные совершенно поряд­ ки, которые могут и должны быть сведены в одну плоскость, но на почве веры, а не знания», — писал Бердяев в одной из своих ранних работ, доказывая возможность и плодотворность синтеза философии и православной религии. Философ предпринимал даже далеко идущие практические шаги в этом направлении. В годы непосредственно после револю­ ции Н. А. Бердяев вместе с другими философами и писателями 211

основывает Вольную Религиозную философскую Академию, но в 1922 г. она закрывается; мыслитель (вместе с большой группой об­ щественных деятелей, деятелей науки и культуры) изгоняется из России. Там, за пределами родины, и расцветает его творчество. Долгое время именно Бердяев оставался в Европе самым по­ читаемым русским философом. По словам Л. Шестова, по своей известности и значительности он вряд ли уступал К. Ясперсу, Н. Гартману, М. Хайдеггеру (а это все философские звезды пер­ вой величины). «Можно сказать, — писал Шестов, — что в лице Н. Бердяева русская философская мысль впервые предстала пе­ ред судом Европы или, пожалуй, даже всего мира». Не менее влиятельным и оригинальным, а по мнению некото­ рых исследователей, даже превосходившим Н. А. Бердяева русским мыслителем был Л. Шестов (1866—1938). Он испытал на себе вли­ яние многих, но в целом оставался в русле философии России конца XIX — начала XX вв. Во всяком случае, как и В. С. Соловь­ ев, а позднее Н. А. Бердяев, он выступает против рационализма, замечая: «Человечество помешалось на идее разумного понимания». Уже в одной из ранних работ Шестова однозначно высказывается мысль: «Рационализм не может заглушить чувства, что последняя истина — по ту сторону разума». Но наиболее сильное влияние оказал на русского философа Ф. Ницше. Это совсем не означает, что Л. Шестова можно причислить к ницшеанцам. Было пристальное внимание, было приближение к идеям Ф. Ницше, естественное само по себе, ибо оба философа пытались решить во многом аналогичные проблемы. Шестов по­ нял Ницше так, как, может быть, никто до него и никто после него, дал оригинальную и едва ли не лучшую интерпретацию его идей, оставаясь при этом глубоко русским мыслителем. Шел он своим путем. Вся русская философия рассматриваемого периода, совсем как у Ф. Ницше, была переполнена вначале ощущением грядущих гло­ бальных национальных и мировых потрясений, ощущением краха многовековых духовных ценностей. Затем — Первая русская рево­ люция, мировая война, Февральская и Октябрьская революции, гражданская война в России, становление сталинского тоталита­ ризма, воспринимаемое как национальная трагедия, выверт в ис­ тории. Отсюда и растерянность, и мучительные поиски выхода. Все это есть у большинства русских философов конца XIX-XX вв., у того же Н. А. Бердяева. Но особенно рельефно, показательно здесь именно творчество Л. Шестова.

Небезынтересно, если уж говорить о влиянии, признание само­ го Шестова. «Может быть, иным это покажется странным, — писал он, — но моим первым учителем философии был Шекспир. От него я услышал столь загадочное и непостижимое, а вместе с тем столь грозное и тревожное: время вышло из колеи. Что можно сделать, что можно предпринять перед лицом вышедшего из колеи време­ ни, перед лицом тех ужасов бытия, которые открываются человеку (Шекспиру), вместе со временем выброшенному из колеи. От Шек­ спира я бросился к Канту, который с неподражаемым искусством своей «Критики практического разума» и своими знаменитыми по­ стулатами попытался замазать и замазал на столетия цели бытия... Кант не мог дать ответы на мои вопросы. Мои взоры обратились тогда в иную сторону — к Писанию». Шестов и Шекспира прочел через трепет и отчаяние, через стремление прорваться туда, где и невозможное возможно. Неда­ ром он столь часто приводит слова известной в свое время по­ этессы 3. Гиппиус: Мне нужно то, чего нет на свете, Чего нет на свете.

212

213

На поверхности философии Л. Шестова сарказм и нигилизм, доведенный до абсурда, а в глубине — желание понять человека, поставленного жизнью в многолико проявляющуюся остротраге­ дийную ситуацию и вынужденного постоянно искать ответа на вопрос: как жить, как выжить в такой ситуации, сохраняя при этом свое человеческое достоинство? В «Началах и концах» философ напишет: «Даже сейчас, — в страшное время, переживаемое нами — если хотите, то сейчас, пожалуй, сильнее, чем когда бы то ни было, — нельзя читать одни газеты и думать лишь об ужасных сюрпризах, подготовляе­ мых нам завтрашним днем. У каждого между чтением газет и партийных программ остается час досуга, хотя бы не днем, когда шум событий и текущий труд отвлекают, а глубокой ночью, ког­ да все, что можно было, уже сделано. Тогда прилетают старые, спугнутые «делами» мысли и вопросы. И в тысячный раз возвра­ щаешься к загадке человеческого гения, человеческого величия». Казалось бы, Шестов не находит ответа на главный для него вопрос. Можно даже подумать, что он и не ищет его. Философия, в понимании русского мыслителя, — это наука о ни для кого не обязательных истинах. Философ — прежде всего свидетель, и сви­ детельствует он о чем-то таком, что не может быть проверено по

желанию. «Я даже надеюсь, — писал Л. Шестов, — что уже неда­ леко то время, когда философы добудут себе привилегию откро­ венно признаваться, что их дело вовсе не в разрешении проблем, а в искусстве изображать жизнь как можно более естественной и как можно более таинственной и проблематичной. Тогда и глав­ ный «недостаток» философии — ограниченное количество вопро­ сов и полное отсутствие ответов — уже не будет недостатком, а превратится в достоинство». И еще: «Мы жалуемся, что не знаем, откуда пришли, куда идем, что было и что будет, что делать и чего избегать и т.д. — уверенные вперед, что если бы знали, то было бы лучше. Но, может быть, было бы не лучше, а хуже: зна­ ние связало бы нас и ограничило. А раз не знаем — значит ничего и не связывает». И все же выход, по Шестову, есть. Дело философии, в его понимании, «дать человеку вместо естественного глаза сверхъесте­ ственный, т.е. не такой, который видит то, что есть, а такой, при котором то, что он видит по его воле становится тем, что есть». Это «единственный выход там, где для человеческого ума нет выхода. Иначе, к чему нам Бог? К Богу обращаются за невозможным. Для возможного и людей достаточно». Или, по сути, та же мысль, только сформулированная иначе: «Нужно искать того, что выше сострадания, выше добра. Нужно искать Бога». В своей основе позиция аналогична той, что занимали Н. А. Бер­ дяев, а ранее В. С. Соловьев. Она лишь полемически заострена. Sola fide! — Только верою! Это знаменитое лютеровское изречение, из­ бранное Л. Шестовым в качестве заглавия одной из работ, можно рассматривать как эпиграф для его философского учения в целом. Из блестящего созвездия русских мыслителей конца XIX— XX вв. вьщелим еще В. В. Розанова (1856—1919), П. А. Флоренского (1882—1937). Оба интересны своими философскими исканиями, но привлекают они наше внимание еще и тем, что и тот, и другой воплощают в себе лучшие черты российского интеллигента. Поис­ тине поражает их блестящая эрудиция, подчиненная поискам правды и справедливости, и все та же вера в великое будущее России. У Розанова она перемежается, правда, с болезненно, порозановски выраженным опасением, что его может и не быть. Снова и снова разными словами и в разном контексте повторяет фило"соф мысль: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить, именно когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно, когда 214

наша «мать» пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, мы и не долж­ ны отходить от нее... И это еще не последнее: когда она, наконец, умрет и обглоданная... будет являть одни кости, тот будет «рус­ ский», кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет». М. Горький назвал Розанова самым интересным человеком со­ временности. Это было в начале XX столетия. Но Розанов архиактуален и сегодня. Ведь нам приходится искать ответы на те же вопросы, которые он поставил и на которые, как казалось, уже дал ответ. В. В. Розанов, как и многие его выдающиеся современники, всплыл из небытия лишь в самое последнее время, да и то больше как литературовед, автор знаменитой «Легенды о великом инкви­ зиторе Ф. М. Достоевского». По определению самого мыслителя, «Легенда» есть литературно и красиво выразившаяся душа нашего народа на этих путях его страданий и страдальчества». Меньше зна­ ют блистательное эссе «Опавшие листья». Как философ Розанов и сегодня почти неизвестен. Многие его философские труды еще не опубликованы. Но главное даже в другом: оригинальные идеи, глу­ бокие, подчас парадоксальные мысли разбросаны в самых разных по жанру работах; их еще предстоит собрать и осмыслить. Розанов — один из самых смелых новаторов в педагогике. Он философ-педагог; многие его работы не что иное, как размышле­ ния об искусстве воспитания. В. В. Розанов с горечью признает: «Мы не имели и не имеем того, что можно было бы назвать философией воспитания и об­ разования, то есть обсуждения самого образования, самого вос­ питания в ряду остальных культурных факторов и также в отно­ шении к вечным чертам человеческой природы и постоянным задачам истории. Кого не поразит, что, так много учась, так тща­ тельно учась, при столь усовершенствованных дидактике, мето­ дике и педагогике, мы имеем плод всего этого (новый человек), скорее, отрицательный, чем положительный. Забыта именно фи­ лософия воспитания...» Розанов прекрасно знал, о чем пишет. Более 10 лет он прора­ ботал учителем гимназии в разных провинциальных городках и городишках. Учительство явно тяготило его. Позднее Розанов при­ знавался: «В каждом часе, в каждом повороте "учитель" отрицал меня, а я отрицал "учителя". Было взаимно — разрушение «дол­ жности» и "человека". Что-то адское. Я бы (мне кажется) схватил в охапку всех милых учеников и улетел с ними в эмпиреи фило­ софии, сказок, вымыслов, приключений "по ночам в лесах" — в 215

чертовщину и ангельство, больше всего в фантазию. Но 9 часов утра, "стою на молитве", беру классный журнал, слушаю "реки, впадающие в Волгу", а потом... "систему великих озер Северной Америки" и все штаты с городами Бостон, Техас, Соляное озе­ ро, "множество свиней в Чикаго", стальная промышленность в Шеффилде (это, впрочем, в Англии), а потом лезут короли и папы, полководцы и мирные договоры, "на какой реке была битва", "с какой горы смотрел Иисус Навин", «какие слова ска­ зал при пирамидах Наполеон», и в довершение — "к нам едет ревизор" или "директор смотрит в дверь, так ли я преподаю"... — Ну что толковать — сумасшествие». Резко критикуя систему воспитания, господствовавшую в Рос­ сии, В.В. Розанов искал пути ее радикальной перестройки с це­ лью превращения в орудие нравственного и духовного оздоров­ ления общества. Печатался Розанов трудно. Первая его работа «О понимании» прошла незамеченной. Ему вернули из магазина куль нераспро­ данных книг. Другой такой же куль разошелся на Сухаревском рынке всего за 15 рублей как оберточная бумага... для других книг. Более поздние работы, особенно эссе, написанные прямо-таки изящным языком, вызывали большой общественный резонанс, но воспринимались публикой далеко не однозначно. «Сумерки просвещения», «Афоризмы и наблюдения» настолько возмутили тогдашнего министра народного образования Делянова, что он потребовал запретить их публикацию. В конце жизни философ сумел поссориться даже со многими бывшими друзьями. Это не­ сколько удивляет, ибо, по признанию самого Розанова, он все­ гда тянулся к людям: «Симпатичное лицо» могло увлечь меня в революцию, могло увлечь и в церковь, и я в сущности шел к людям и за людьми, а не к системе и не за системою убеждений». В. С. Соловьев считал Розанова чуть ли не единомышленни­ ком. Розанов же не без некоторой рисовки заявлял, что «после­ дняя собака, раздавленная трамваем», вызвала бы в нем большее движение души, чем философия и публицистика Соловьева. Д. С. Мережковский, явно сближая Розанова с Шестовым, на­ зывал его русским Ницше. Но насколько справедливо? В.В. Роза­ нов был мало знаком с учением Ф. Ницше и никогда им не ин­ тересовался. Однако параллели между идеями Розанова и других русских мыслителей эпохи прослеживаются без особого труда. Та же вера в «русскую идею», великое будущее России, ее особую миссию,

благодаря православию, то же недоверие к науке, убеждение в возможности постичь истину иррациональным религиозно-мисти­ ческим путем, то же предвидение грядущих социальных катаклиз­ мов... все то же, но сказано это столь тонко и одновременно столь убедительно. По-розановски. «Социализм пройдет как дисгармония. Всякая дисгармония пройдет. А социализм — буря, дождь, ветер... Взойдет солнышко и все осушит. И будут говорить, как о высохшей росе: "Неужели он (социализм) был? И барабанил в окно град: братство, равенство, свобода?" "О, да. И еще скольких этот град побил!" Удивительно. Стран­ ное явление. Не верится. Где бы об истории его почитать». Или еще: «Революция имеет два измерения — длину и ширину, но не имеет третьего — глубины! И вот по этому качеству она никогда не будет иметь смелого, вкусного плода; никогда не завершится... Революция всегда будет мукою и будет надеяться только на "зав­ тра"... И всякое "завтра" ее обманет и перейдет в "послезавтра"... В революции нет радости и не будет». Эти строки написаны В. В. Розановым в 1913 г. до революции. Философ ее не принял; она потрясла его. «Русь слиняла в два дня!» Розанов открыто заявлял об этом, опять же чисто по-розановски. Осенью 18-го, бродя по Москве, он громко говорил, обраща­ ясь ко всем встречным: «Покажите мне какого-нибудь настояще­ го большевика, мне очень интересно». Придя в Моссовет, заявил: «Покажите мне главу большевиков — Ленина или Троцкого. Ужас­ но интересуюсь. Я — монархист Розанов». Вспомним еще об одном философе — П.А. Флоренском, в трагической судьбе которого отразилась судьба всей философии, оставшейся в советской России. Блестяще образованная и исключительно талантливая лич­ ность, художник, поэт-символист, лингвист, в совершенстве владевший древнегреческим и латынью, а также большинством современных языков, историк, математик и богослов, Флоренс­ кий известен как автор написанного в виде писем к другу инте­ ресного философского исследования «Столп и утверждение ис­ тины». В 1911 г. он принял священнический сан. После револю­ ции, не сложив с себя сана, вынужден был сменить род деятель­ ности. Работал в знаменитой когда-то комиссии ГОЭЛРО, ВСНХ, был профессором перспективной живописи во ВХУТЕМАСе.

216

217

В 1929 г. арестован и сослан в Нижний Новгород. После крат­ ковременного возвращения из ссылки работал в Институте фи­ зики. Затем он снова был сослан, вначале в Сибирь, а потом на Соловки, где тогда оказалось немало действительных и мнимых врагов советской власти. Там П. А. Флоренский скончался. Самостоятельная, независимая и оригинальная философия в России замолчала, и надолго.

Один из самых непримиримых критиков марксизма Н. А. Бер­ дяев признает: «Марксизм есть во всяком случае очень серьезное явление в исторических судьбах человечества. И русский комму­ низм имеет глубокие причины». Попробуйте вскрыть их, опира­ ясь на книгу Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». Найдите ответ на вопрос: чем отличается русский марксизм от того, который философ определяет как марксизм классический? И еще: как оценивает Бердяев характер и результаты Октябрьско­ го переворота? Ниже приводятся рассуждения Н. А. Бердяева об иерархии цен­ ностей, целях человеческой жизни и средствах их достижения. Со­ гласны ли Вы с доводами, приведенными русским философом? Попытайтесь обосновать свою позицию, осмысливая факты исто­ рии, приводимые Бердяевым, как и другие факты, известные Вам. «...Цели человеческой жизни померкли. Человек перестал пони­ мать, для чего он живет, и не имеет времени задуматься над смыс­ лом жизни. Жизнь человека заполнена средствами к жизни, кото­ рые стали самоцелью... Ярким примером является определяющая роль экономики, поразившая Маркса. Но экономика, бесспорно, относится к средствам, а не к целям жизни. Между целями челове­ ческой жизни и средствами, применяемыми для осуществления це-

лей, существует разрыв и часто нет никакого сходства... Это ведет к тому, что нужно применять силу и насилие для осуществления ка­ кой-либо цели. Характерно, что никто не выставляет прямо злых целей, зло всегда прикрывается добром, всегда крадет у добра. Зло видно лишь в применяемых средствах. Средства вообще всегда сви­ детельствуют о духе людей, о духе свободы или рабства, любви или ненависти. Есть опасность в осуществлении какой-либо цели во что бы то ни стало. Если для осуществления совершенно справедливого строя и счастья людей нужно замучить и убить несколько милли­ онов людей, то главный вопрос совсем не в цели, а в применяемых средствах, цель уходит в отвлеченную даль, средства же являются непосредственной реальностью. Достоевский остро ставил вопрос о том, можно ли построить райский блаженный мир на слезинке од­ ного невинно замученного ребенка. А среди миллионов замученных для осуществления грядущего блаженства, наверно, есть немало не­ винных. Принцип «цель оправдывает средства» не нынче выдуман. Когда-то его приписывали иезуитам, применяли же его слишком многие. И вот что тут самое главное. Главное даже не то, что сред­ ства аморальны, жестоки, не похожи на высокие цели. Главное то, что когда применяют злые, противоположные целям средства, то до цели никогда не доходят, все заменяют средствами и о целях забывают, или они превращаются в чистую риторику. Дурные сред­ ства формируют душу, добрые же цели перестают быть жизненной силой. Отсюда царство лжи, в которое погружен человек. Добрые цели христианства в прошлом часто осуществлялись дурными сред­ ствами. Хотели насаждать христианство в Европе кровавыми наси­ лиями. Православие в Византии связано было со зверской жестоко­ стью. Слишком известны костры инквизиции, Варфоломеевская ночь, отрицание свободы совести и мысли и многое другое. Дурные средства привели к вырождению, а не укреплению христианства. Добрые цели свободы, равенства и братства французской револю­ ции тоже осуществлялись кровавым насилием, террором, свиреп­ ствовавшим в продолжение всей революции. Создано было капита­ листическое общество XIX в., в котором не было никакого равен­ ства и еще менее братства. Русская коммунистическая революция тоже применяла террор... Никогда свобода не осуществляется через насилие, братство через ненависть, мир через кровавый раздор. Дур­ ные средства отравляют. Осень революции никогда не походит на ее весну. В практике дурных средств все объявляется дозволенным в отношении врага, которого перестают считать человеком. И образу­ ется безвыходный магический круг».

218

219

Вопросы для повторения. 1. Корни оригинальной русской философии. Западники и сла­ вянофилы. 2. Идеология западничества. Нигилизм. 3. Учение B.C. Соловьева. Его место в русской философии конца XIX-XX вв. 4. Последователи В.С.Соловьева: Н.А.Бердяев, Л. Шестов, В.В. Розанов. 5. Историческая судьба предреволюционной и послереволю­ ционной русской философии.

Глава 10.

Современная западная философия Философия Запада сегодня очень непроста для изложения уже потому, что она представлена не одним десятком имен, да и то лишь в случае, если иметь в виду наиболее значительные, автори­ тетные. Каждый мыслитель претендует при этом на создание соб­ ственной философской доктрины или, на худой конец, на суще­ ственную модернизацию уже существующей системы взглядов. Нео­ кантианцы или неотомисты — тому свидетельство. Как следствие, калейдоскоп позиций, разнообразие в оценках. Но, если присталь­ нее всмотреться в это разнообразие, обнаружится набирающая силу тенденция сближения разнородных учений, когда не только заим­ ствуются друг у друга отдельные аргументы, но и происходит фак­ тическое взаимопереплетение философских доктрин. Внешняя калейдоскопичность позволяет оттенить в этой ситуа­ ции главное, характерное если не для всей современной философии на Западе, то для значительной ее части. И главное, на наш взгляд, следующее: господствовавший длительное время рационализм сме­ няется иррационализмом. Набирает силу пессимизм. В центре боль­ шинства философских учений оказывается не просто человек, чело­ вечество, а их весьма проблематичное настоящее и будущее. Провозвестниками поворота философской мысли к пессимиз­ му и иррационализму были А. Шопенгауэр и Ф. Ницше. В конце XIX и XX вв. у них нашлось немало последователей. Одним из них был О. Шпенглер, автор некогда знаменитого «Заката Европы». Сравнивая Ницше и Шпенглера, нельзя не заметить: и тот, и другой ощущает трагичность бытия. Но если Ф. Ницше мучитель­ но ищет спасения, одержим, как писал один из исследователей его творчества, «безумной мечтой взрастить у себя за спиной кры­ лья, улететь самому и унести на себе душу гибнущего человече­ ства», то у О. Шпенглера пафос капитана на вышке гибнущего корабля: ни на что не надеяться, до конца делать свое дело и мужественно идти ко дну. Если это так, закономерен вопрос: что сделало идеи, а по сути, одну глобальную идею Шпенглера: европейский мир, ев­ ропейская культура гибнет, и ничто не может предотвратить ги­ бели — столь привлекательной? 220

Сошлемся на статью Т.Манна, которая так и называется «Об учении Шпенглера». Представляется, что он нашел точный ответ. «Мы — народ, ввергнутый в хаос, — писал Т. Манн, — ката­ строфы, которые обрушились на нас, — война, никем не пред­ виденный крах государственной системы, которая казалась проч­ нее меди, и последовавшие за ним экономические и обществен­ ные изменения, словом, небывало бурные потрясения привели национальный дух в состояние такой напряженности, какая дав­ но уже была неведома». Весьма существенно и следующее замеча­ ние писателя: «Никогда еще проблема бытия самого человека (а ведь все остальное — это лишь ответвления и оттенки этой про­ блемы) не стояла так грозно перед всеми мыслящими людьми, требуя безотлагательного решения. Что же удивительного, если тяжко обремененная совесть народов, которые испытали ужас возмездия и поражения и которым приходится непосредственно переживать исторический и мировой перелом, наиболее властно толкает их к осмыслению происходящего?.. У нас жадно читают. И в книгах ищут не развлечение и не забвение, но истину и духовное оружие», — замечает Т. Манн и признает, что по сенсационности успеха «Закат Европы» превос­ ходит все остальные книги, чему, без сомнения, способствовала та «волна исторического пессимизма», которая захлестнула Гер­ манию. Знаменитое творение О. Шпенглера было широко извест­ но и за пределами Германии. Причина очевидна: пессимизм стал едва ли не господствовать в европейском мышлении. Мысль о закате западной культуры и неизбежной гибели евро­ пейской цивилизации была воспринята русскими философами11 как своего рода аксиома. Как писал С. Франк, одна из довольно ярких звезд на философском небосклоне России в XX веке, «самое уловление момента умирания западной культуры в явлениях «ци­ вилизации» XIX века должно быть признано бесспорным. Эта идея Шпенглера, неслыханная по новизне и смелости в западной мыс­ ли, нас, русских, не поражает своей новизной: человек западной культуры впервые осознал то, что давно ощущали, видели и го11

С той оговоркой, что славянская культура при этом сохраняется и в будущем именно она может способствовать спасению Запада от нравственного и духовного оскудения. Прорывается, правда, мысль: а что, если ошибочно такое предвидение? Что, если и наша великая русская, славянская культура прекратила или прекращает течение свое? Не это ли предчувствовали Гоголь и Достоевский, Блок и Бунин?

221

ворили великие русские мыслители-славянофилы. От этих стра­ ниц Шпенглера, проникнутых страстною любовью к истинной духовной культуре Европы, которая вся в прошлом, и ненавис­ тью к ее омертвению и разложению в лице ее современной ме­ щанской «цивилизации», веет давно знакомыми, родными нам мыслями Киреевского, Достоевского, Константина Леонтьева. Это, конечно, не умаляет, а скорее даже увеличивает значение книги Шпенглера, ибо все подлинно истинное, всякая настоя­ щая проникающая вглубь интуиция никогда не бывает абсолют­ но оригинальным достоянием одного ума, а всегда находит себе отклик во многих умах и опирается на некоторую традицию». Так кто же такой Шпенглер и в чем суть его учения? О. Шпенглер (1880—1936) начинал, как и многие другие не­ мецкие философы, преподавателем в Гамбурге. Но через три года он оставляет преподавательскую деятельность, предпочтя ей по­ ложение «свободного литератора», публициста, который пишет на свой страх и риск. Сфера интересов Шпенглера довольно ши­ рока: история, культура, философия, точнее, философия куль­ туры. Известность ему принес труд, название которого у нас пе­ реводят как «Закат Европы». Но это неточный перевод. Философ говорит о закате западного мира, европейской цивилизации. Ох­ ватывается ли рамками этой цивилизации Россия, сказать трудно. В большой книге О. Шпенглера о ней ничего не говорится. Только в оглавлении проектируемого второго тома последняя глава на­ зывается «Россия и будущее». В других работах есть рассуждения о России, ее исторической судьбе. Но они не развернуты. Громад­ ная страна на Востоке представляется философу чем-то таинствен­ ным. Можно, конечно, с известной долей вероятности предпо­ ложить, что именно в России видел Шпенглер тот новый мир, который придет на смену умирающему Западу. Но это будет лишь предположение. Не более. В начале 20-х годов XX в. О. Шпенглер стал поистине «властите­ лем дум». Шпенглера не только читали и оживленно комментиро­ вали. У него появились подражатели и продолжатели. Нередко философа, несомненно консервативного, сближают с идеологами фашистского толка. И для этого есть основания. Но показательно, что после прихода гитлеровцев к власти он откло­ няет официально направленное ему предложение о сотрудниче­ стве. Более того. После опубликования в 1933 г. книги «Годы реше­ ний», где содержались довольно едкие высказывания относитель­ но «тевтонских» мечтаний немецких фашистов и осуждалась по-

литика антисемитизма, вышло распоряжение властей об изъятии книги. Было запрещено упоминать имя Шпенглера в печати, а если оно и попадало на страницы прессы, то часто с характерным определением «контрреволюционер». Оставим, однако, в стороне политические оценки. Обратимся к тому, что писал О. Шпенг­ лер, и прежде всего к его «Закату Европы». Европейская культура, полагает философ, гибнет, и это не­ избежно. «Кто не понимает, что ничто не изменит неизбежного, что нужно или желать этого или вообще ничего не желать, что нужно или принять эту судьбу, или отчаяться в будущем и в жизни, кто носится со своим провинциальным идеализмом и жаждет воскресить стиль жизни прошедших времен, тот должен отказаться от того, чтобы понимать историю, переживать исто­ рию, делать историю!» Стиль жизни прошедших времен, да и сами эти времена вос­ кресить, действительно, невозможно. Здесь О.Шпенглер прав, но пафос его пророчеств в ином. Философ утверждает, что он не пессимист. Еще менее он хотел бы назвать себя оптимистом. Он фаталист. Крах европейской культу­ ры, гибель ее в будущем, по Шпенглеру, уже не остановить. Культура при этом понимается предельно широко, как выс­ шая форма жизни, исторический суперорганизм, включающий в себя народ, язык, эпоху, государство, искусство, науку, право, религию, мировоззрение, хозяйство и пр. Такой суперорганизм живет примерно 1000 лет, проходя определенный жизненный путь, как и любой организм, как и человек. Возникая на почве своей родины, он расцветает, достигает зрелости, увядает и уми­ рает. Старческий возраст суперорганизма — культуры представ­ ляет собой переход к небытию, к окоченелости и умиранию. Фи­ лософ довольно специфически употребляет термин «цивилиза­ ция», обозначая так культуру, достигшую старческого возраста. Как пример. Римская цивилизация, по Шпенглеру, — это вар­ варство, последовавшее за цветущей эллинской культурой. Для Рима характерен культ бездушной философии, чувственных ис­ кусств; господствует право, регулирующее отношения между людьми и богами. Возникает ситуация, когда люди ценят исклю­ чительно материальное, атеизм вытесняет религию. Жизнь пере­ мещается в «мировой город». До сих пор было 8 культур: египетская, индийская, вавилон­ ская, китайская, античная, арабская, западная и культура наро­ дов майя в центральной Америке. Каждая из них как бы совер-

222

223

шенно самостоятельный организм, замкнутый, обособленный от других, подчиненный лишь своим собственным законам. Но у них общая судьба: вырождение и гибель. Не в физическом смыс­ ле, — гибель как культуры. Тот же Китай еще существует, и на свете живет много милли­ онов китайцев, но китайская культура умерла. А Египет? Начиная с эпохи римского владычества он, по Шпенглеру, населен не египтя­ нами — народом, имевшим свою культуру и свою историю, а фел­ лахами. Феллахство — последняя стадия жизни всякого народа, это конец в том смысле, что вместе с гибелью культуры как бы прекра­ щается история, начинается существование без истории. В начале XIX в. вступила в старческую стадию Европа, что было ознаменовано, как и в любой другой культуре, прише­ ствием бесформенных сил, лишенных традиций. Олицетворени­ ем этих сил стал Наполеон. О. Шпенглер создает даже специальный термин «наполеонизм», проводя параллель между современной ему Европой и эпохой воинствующих римских императоров. Наполео­ низм переходит в цезаризм — диктатуру сильных личностей. Она длится добрых два столетия и, по сути, представляет собой эпоху, когда великий одиночка или немногие одиночки повелевают обес­ силенными массами феллахов. Они уже не народ, а «толпы кочев­ ников мировых столиц». Т. Манн, излагая эту сторону учения Шпенглера, писал: «Це­ зарь может вернуться и вернется непременно, а второго Гете не будет никогда, и надо быть глупым романтиком, чтобы еще в наше время придавать сколько-нибудь серьезное значение явлени­ ям культуры — искусству, поэзии, образованию. Феллахам все это ни к чему... Человеку, понимающему неотвратимость рока, в выс­ шей степени наплевать на подобную чепуху, его интересует лишь то, что имеет будущее — механика, техника, экономика и, пожа­ луй, еще политика. Смешон тот, кто полон доброй воли и льстит себя уверенностью, будто добро, воля к созданию достойных чело­ века общественных порядков... могли бы оказать благотворное вли­ яние на ход истории. То, что ожидает человечество, абсолютно, несомненно: грандиозные войны за власть и добычу, потоки кро­ ви, а если говорить о народах-феллахах, молчание и долготерпение. Человек... обреченный на жалкое существование, лишенный исто­ рии... будет тупо прозябать среди развалин мировых столиц... безро­ потно нести свое страдание». И даже (это уже сам Шпенглер): «Че­ ловечество для меня — лишь зоологическая величина. Я не вижу ни прогресса, ни цели, ни пути человечества». 224

Т. Манн не приемлет шпенглеровского взгляда на мир. По его мнению, философ «принадлежит к многочисленным современным пророкам, которые ко всеобщей досаде поучают других, не имея на то никаких оснований». Но это не совсем так. Да, Шпенглер ставит под сомнение такие абсолютные мери­ ла и ценности, как зрелость разума, просвещение, гуманность, свобода, счастье большинства, экономическое развитие, отка­ зываясь принимать их в качестве критериев социального про­ гресса. Он отрицает, как отмечалось, сам прогресс, высмеивая изображение его «наподобие какого-то ленточного червя, не­ утомимо наращивающего эпоху за эпохой». О. Шпенглер упорно пытается доказать, что у человечества вообще «нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, так же, как нет никакой цели у бабочек или орхидей». Парадокс? В чем-то, несомненно. Но за парадоксом — мно­ жащиеся факты, явно не укладывающиеся в упрощенную схему прогресса. Европейская культура, возможно, действительно миновала пик своего развития. В начале XX столетия ее декаданс стал оче­ виден многим. А если вспомнить, что О. Шпенглер трактует куль­ туру предельно широко (Первая мировая война, разразившаяся в центре Европы, — лишь отражение и выражение упадка в культуре), становится понятно, почему философ упрекает ев­ ропейских мыслителей в «тривиальном оптимизме» относитель­ но будущего. Социалистическая революция в России, по Шпенглеру, тоже свидетельство культурной деградации. «Социализм, вопреки вне­ шним иллюзиям, отнюдь не система милосердия, гуманизма, мира и заботы, а есть система воли к власти. Все остальное — самообман». Сейчас, на пороге XXI века, нельзя не признать: уходящее столетие принесло невиданные и немыслимые в XIX веке ката­ строфы, глобально изменив сам способ существования челове­ чества. Мир оказался на пороге гибели, и люди все чаще задают­ ся вопросом: удастся ли им избежать самоуничтожения? Но тогда вновь и вновь возникает вопрос: так ли уж не прав Шпенглер? Не стоит ли за критикой его полных мрачного про­ рочества взглядов непринятие неизбежности, сопротивление, продиктованное не разумом, а недостатком мужества? В конце концов, О. Шпенглер не одинок. Мысли, аналогич­ ные тем, что были высказаны в «Закате Европы», можно без 8 М. В. Вальяно

225

труда обнаружить, как отмечалось уже, у русских философов конца XIX-XX вв. Позднее они лишь усиливаются, становясь доминиру­ ющими у многих европейских мыслителей. Шпенглер одним из первых смог разглядеть мрачное буду­ щее человечества, ужаснуться и честно написать об этом. Даже если смотреть на будущее человека и человеческой культуры не столь мрачно, ставить под сомнение шпенглеровские критерии культурного и иного развития, нельзя не признать: проблема, выделенная немецким философом, архиактуальна. Из мыслителей, испытавших на себе явное влияние Шпенгле­ ра, следует выделить прежде всего А. Тойнби (1889—1975), английс­ кого историка и философа, известность которому принесло его 12томное «Исследование истории». Он стремился переосмыслить все общественно-историческое развитие в духе круговорота локальных цивилизаций. Согласно Тойнби, именно в силу их замкнутости нет смысла говорить о единой истории человечества; сколько цивили­ заций, столько и историй — у каждой — своя. В первоначальном варианте А. Тойнби выделил 21 цивилизацию, затем сократил их число до 13. Если не считать второстепенных и недоразвитых, все они, полагал мыслитель, эквивалентны по своим ценностям. Совсем как Шпенглер, Тойнби считает, что каждая цивили­ зация проходит ряд последовательных стадий; он их определяет как возникновение, рост, надлом, разложение и гибель. Но А. Той­ нби полагает: на месте гибели одной возникает другая цивилиза­ ция. Считая социальные процессы, последовательно происходя­ щие в этих цивилизациях, по сути аналогичными, английский философ пытается вывести некоторые «законы» общественного развития, позволяющие предвидеть основные события в совре­ менном мире. До настоящего времени сохранились, по Тойнби, пять основ­ ных цивилизаций: китайская, индийская, исламская, русская и западная. При этом все они, в том числе и западная цивилизация, способны к дальнейшему развитию. Его сила зависит от активно­ сти «творческого меньшинства», которое увлекает за собой «инер­ тное большинство». Показательно, что А. Тойнби, в отличие от О. Шпенглера, достаточно оптимистичен. Он признает прогресс, хотя и отмечает его противоречивый характер. Шпенглер был «возмутителем спокойствия» в 20-е годы. Но еще раньше таким «возмутителем» оказался 3. Фрейд (1856—1939). «Разве вы не знаете, — сказал он о себе однажды, — что я дьявол? Всю мою жизнь мне приходилось играть роль дьявола, 226

чтобы другие могли из материалов, которые я притаскивал, стро­ ить прекраснейшие храмы». 3. Фрейд родился в небольшом чешском городке Фрайберг, но почти всю сознательную жизнь прожил в Вене. Лишь в 1939 г., уже будучи смертельно больным, он покидает Австрию, оккупи­ рованную к тому времени Гитлером, и оказывается в Лондоне, где и умирает. Фрейд закончил медицинский факультет Венского универси­ тета, здесь же, в столице Австрии, начал свою врачебную дея­ тельность, специализируясь в области неврологии. Довольно ско­ ро он обнаруживает, что знание анатомии и физиологии не дает, по сути, ничего там, где основная болезнь пациента — невроз. Мало что дает и гипноз, который пытался применять 3. Фрейд. У него растет убеждение в необходимости выработать собственную психотерапевтическую технику. Но для этого нужна теория, и Фрейд создает ее. В 1900 году выходит в свет фундаментальное исследование «Толкование сновидений», которое и сегодня счи­ тается своего рода библией психоанализа. Правда, первоначаль­ но, как это нередко бывало со всяким новым словом в науке, ее мало кто понял. Работу расценили как неуместную шутку. Но ряды недоброжелателей и скептиков быстро таяли. У 3. Фрейда нашлась масса последователей и поклонников. В 1908 г. создается Венское психоаналитическое общество. В том же году в Вене проходит I психоаналитический конгресс. Идеи Фрейда становятся популяр­ ными во всем мире. И не только среди врачей. Фрейдом увлека­ ются деятели науки и культуры, философы. Оформляется фило­ софское течение, получившее название фрейдизма. Чем же учение 3. Фрейда оказалось интересным для филосо­ фов? Психоанализ лишь начинается с терапии неврозов и методов медицинского исследования бессознательных психических процес­ сов. Это импульс, внешний толчок. 3. Фрейд идет дальше — к метапсихологии, или иначе — он оказывается перед необходи­ мостью создания своего рода теории человеческой психики, имен­ но психики, а не психологии в традиционном ее понимании. Речь у Фрейда идет о том, что обычно определяется как бессознатель­ ное; в теории обычно используется иной термин: «глубинная пси­ хология». 3. Фрейд полагает, что первоисточник всех проявлений чело­ веческой души во влечениях, залегающих в глубинах человечес­ кой психики; человек — это «человек желающий», у него влече8*

227

ния и страсти предшествуют мышлению и .сознательному пове­ дению. Разуму отведена у австрийского мыслителя довольно жал­ кая роль: он постоянно подбирает для оправдания поступков иде­ альные мотивы, которые, однако, не совпадают с подлинными мотивами поведения. Разумность человека, другими словами, весь­ ма ограничена: за, казалось бы, ясными и отчетливыми идеями и образами сознания скрываются темные и путаные представле­ ния, психические отображения инстинктивных влечений и нео­ сознаваемых запретов. Часто именно они выражаются в сновиде­ ниях и галлюцинациях. 3. Фрейд был далеко не первым в попытке толковать сновиде­ ния и утверждать, что жизнь есть своего рода сон. Но он, без сомнения, первым попытался понять человека и человеческое по­ ведение сквозь сон, притом полный кошмаров, где тьма, психо­ патология берет верх над сознательной жизнью. Задача психоаналитика, по Фрейду, открыть за видимым скры­ тое, снять то искажение, которое привносится в поведение чело­ века всякого рода запретами, нормами и т.п., показать челове­ ческое общество как гигантский театр масок, где главным акте­ ром является желание. Природа человека была выведена 3. Фрейдом из наблюдений над пациентами, с которыми он, как врач, имел дело, т.е. из наблюдений над людьми с отклоняющейся психикой. Справедливо: неврозы «не имеют какого-либо им только свой­ ственного содержания, которого мы не могли бы найти и у здо­ рового... невротики заболевают теми же комплексами, с которы­ ми ведем борьбу и мы, здоровые люди». Но можно ли на основа­ нии того, что нет раз и навсегда данной границы между нормой и патологией, соглашаться с 3. Фрейдом и его последователями, сделавшими отсюда ряд далеко идущих выводов, притом не толь­ ко в области медицины? Утвердительный ответ представляется более чем сомнитель­ ным, особенно там, где психоаналитики начинают рассуждать об этнографии, религии, проблемах социологии или теории куль­ туры. Так, в уже упоминавшемся «Толковании сновидений» сон рассматривается как творение мифа тем, кто его видит, а миф в целом определяется как сновидение народов. Налицо заметное упрощение и искажение сути явления. То же можно сказать и о трактовке искусства. Созерцание произведения искусства доставляет нам, по Фрейду, наслаждение, подобное легкому наркозу. Как и невро228

тик художник бежит от реальности, ибо не находит удовлетво­ рения своим потаенным влечениям. Обладая же даром возвра­ щения в мир фантазий, он воплощает их в произведении искус­ ства Сам этот дар остается в психоанализе фактически необъяс­ нимым, если не считать объяснением попытку все искусство вывести из эротики. Вообще-то связь между творчеством и богом любви Просом зафиксировали еще древние мыслители. Эротика была и остает­ ся одним из важнейших предметов искусства. И это понятно, в искусстве не может не быть отражена одна из наиболее значи­ мых сторон человеческого существования. Однако свести все в искусстве к эротике - значит довольно произвольно сузить про­ блему, упростить ее. В большинстве случаев фрейдистская трактов­ ка феномена искусства производит жалкое впечатление. Примечательно, по Фрейду, основы культуры передаются не через воспитание, школу и другие общественные институты, уст­ ную и письменную традиции. В самой культуре не заложено ника­ кого «воспитания рода человеческого». Дело в наследственности. «Культурный прогресс» - лишь часть биологической эволюции, подчиненной общим для всего живого законам. Их немного: нуж­ да, необходимость и стремление к счастью. Им-то мы и обязаны всеми успехами культуры. И вообще между эволюцией в животном мире и человеческой историей, утверждает 3. Фрейд, нет большой разницы: людьми наследуется чуть больший объем информации, у них лучше па­ мять чем у животных. Мало чем отличаясь от животных, человек по самой своей природе стремится к удовлетворению «диких, нео­ бузданных влечений». Все их заменители, предлагаемые культурой, способны дать лишь искусственное, а значит, ослабленное удо­ вольствие. ^^ Враждебность Фрейда культуре, вытекающая из противопос­ тавления естественного и искусственного в человеке, сама гю себе не нова Она без труда обнаруживается у Руссо, Шопенгауэра, Ницше и Шпенглера. 3. Фрейд меняет лишь аргументацию, рассматривая культуру как своего рода средство защиты от страданий. Природа, подчеркивает австрийский мыслитель, безмерно сильнее человека, наслаждения краткосрочны, тяготы и боль сопровождают нас до самой смерти. Различны способы избег­ нуть страданий; среди них, по мнению Фрейда, в одном ряду искусство, культура, наркотики, йога и половая любовь, но все они иллюзорны. 229

Вечная трагедия человека предопределена тем, что он при­ надлежит и к природе, и к обществу и как бы разрывается между ними. Его существование — неразрешимый конфликт. Психоанализ далек от оптимизма, будучи основан на убежде­ нии, что мы не только обладаем весьма несовершенной психи­ ческой и физической организацией, но мало что, по сути ниче­ го, не способны изменить в своем положении. Мир, в котором мы живем, не подчиняется нашим желаниям и не подвластен мольбам. С ним можно лишь примириться, как со своей судьбой, принимая иллюзорное за самоочевидное, а желаемое за действи­ тельное. Показательное высказывание. Это оценка 3. Фрейдом харак­ тера и перспектив социалистического эксперимента в нашей стране. «С того, кто в юности испытал и лишения, и нищету, кто познал безразличие и надменность имущих, следовало бы снять подозрения в том, что у него нет понимания и благожелательно­ сти по отношению к борющимся против имущественного нерав­ ноправия... (но) коммунисты ошибочно считают человека доб­ рым от природы, испорченным лишь институтом частной соб­ ственности. Уничтожение частной собственности не решит про­ блемы врожденной человеку агрессивности, являющейся неис­ коренимой чертой человеческой природы... Становится понятным, что попытка создания новой, коммунистической культуры в Рос­ сии находит свое психологическое подкрепление в преследова­ нии буржуазии. Можно лишь с тревогой задать себе вопрос, что будут делать Советы, когда они уничтожат всех буржуев... безмер­ ная иллюзия... учение о равенстве всех людей. Природа сама уста­ новила неравенство физических и умственных способностей — этому ничем нельзя помочь». Со смертью Фрейда фрейдизм не умер. Он развивался, по­ степенно отдаляясь от идеи бессознательного, попыток понять человека и общество, исходя исключительно из биологии и психо­ логии. Из всех последователей и одновременно реформаторов уче­ ния Фрейда самым значительным был, пожалуй, Э. Фромм (1900— 1980). Он не только осовременил психоанализ, придав ему новую жизнь. Многие течения философской мысли впитали в себя эле­ менты психоанализа, благодаря его трактовке Фроммом, тому про­ чтению фрейдизма, которое сам Фромм называл «гуманистичес­ ким психоанализом» или «радикальным гуманизмом». Не будет 230

большим преувеличением сказать, что Э. Фромм, действитель­ но, дал заметный импульс гуманистическому мышлению нашего столетия. Образование философ получил в Гейдельбергском университе­ те в Германии. В начальный период своей творческой деятельности испытал на себе влияние не только Фрейда, но и Л. Фейербаха и К Маркса С 1929 по 1932 гг. был сотрудником Института соци­ альных исследований во Франкфурте на Майне, где сложилась и получила широкую известность так называемая Франкфуртская социологическая школа. Кроме Э. Фромма ее славу составили Т. Адорно и Г. Маркузе. Все они в той или иной мере пытались решить задачу либерализации марксизма, опираясь на его новое, недогматическое прочтение, обнажая громадную разницу между взглядами Маркса и их трактовкой коммунистами тоталитарного толка. Одновременно Фромм предпринял попытку синтезировать мар­ ксизм и неофрейдизм в стремлении найти «третий путь», «золотую середину». Скорее всего, именно влияние К. Маркса стимулирова­ ло богатейшее социологическое воображение Э. Фромма, во мно­ гом предопределило то новое, что внесено им в психоанализ. «Без Маркса мое мышление лишилось бы одного из самых важных сти­ мулов», — признавался философ. После прихода к власти в Германии Гитлера Э. Фромм эмиг- , рировал в США, где расцвел его талант, окончательно сложи­ лась во многом оригинальная философия. В сколько-нибудь сис­ тематизированном виде она была изложена в получившей широ­ кую известность книге под названием «Бегство от свободы». В отличие от Фрейда Фромм считал, что человеческая при­ рода обусловлена главным образом исторически: человек - из­ начально социальное существо, хотя биологические и психоло­ гические факторы тоже играют в его становлении и развитии немалую роль. Но психология находится в тесном взаимодей­ ствии с экономикой, особенностями организации общества, социальной средой в целом. Человек реагирует на изменение обстановки тем, что меняется сам. Иллюстрируя это обстоятель­ ство Э Фромм показывает нам личность с разных сторон, как бы в разных измерениях: человек одновременно бог и чудови­ ще пророк и глупец, герой и злодей, воин и беглец, жизне­ люб гуманист и убийца. Истоки столь разных страстей, мотивы диаметрально противоположного поведения скрыты в особенно­ стях конкретно-исторической ситуации. 231

3. Фрейд исходил из глубокого убеждения в порочности че­ ловеческой природы. Э. Фромм отверг эту посылку. Он показал, что истина, справедливость, свобода, хотя они нередко оказыва­ лись пустыми словами, могут быть подлинными стремлениями человека. Анализ, в котором игнорируются эти и многие другие чисто человеческие стремления, всегда ошибочен. Философ не идеализирует человека. Он признает, что лич­ ность нередко сама создает условия, в которых деградирует, раз­ рушается. То же и общество. История человечества, по Фромму, — это своеобразная летопись его постоянного развития, но развития противоречивого, даже трагического. Человеческое существование предполагает возможность разностороннего совершенствования, множество внутренних потенций. При определенных условиях одна часть этих потенций реализуется, другая же остается непробужденной. Вся история человечества предстает перед нами как история трагического несовпадения требований человеческой природы и возможнос­ тей их реализации в обществе. Как следствие, человек, который верит в то, что он господ­ ствует над природой и миром, им созданным, становится рабом вещей и обстоятельств, беспомощным придатком в мире, кото­ рый есть не что иное, как застывшее выражение его собствен­ ных сил. Он — пленник вызванных им самим к жизни полити­ ческих, социальных и иных институтов. Раскрывая это обстоятельство, философ дает оценки раз­ личным социальным процессам; они выглядят как мудрое пред­ видение, поражая исторической дальновидностью. Так, Фромм резко критикует тоталитаризм, не только нацистский, но и казарменно-социалистический. Задолго до современных прозрений он приходит к выводу о том, что нельзя назвать социалистическим общество заорганизованных индивидуумов, действующих почти как автоматы. Философ говорит об иге бюрократии. Многие мыслители обращали внимание на негативные стороны человека и его деятельности. Э. Фромм здесь далеко не первый. Но он выступает как исследователь заключенного в человеческой лич­ ности зла, точнее, тех условий, которые приводят к «расчеловечи­ ванию человека». Сам по себе он ни плох, ни хорош, но станет лучше, чем есть, если сможет раскрыть лучшие свои потенции. Фромм постоянно подчеркивает уникальность ситуации, в ко­ торой вообще оказался человек. Он — продукт природной эволю­ ции и неразрывно связан с природой. Но, вместе с тем, обладая 232

разумом, человек уже отделен от животного мира. Это неизбежно рождает раздвоенность, которая воспринимается им самим как тра­ гедия. Мы знаем о самих себе, о своем прошлом и о том, что в будущем нас ждет смерть. Мы признаем свое бессилие. Мы от­ четливо понимаем, что «заброшены» в мир в случайном месте и времени, осознаем ограниченность своего существования. Над нами, по Фромму, тяготеет своего рода проклятие, от которого человек уже никогда не освободится. Он никуда не укроется от весьма неудобных подчас мыслей и чувств, которые пронизы­ вают все его существо. Применительно именно к современному человеку философ формулирует известное противоречие: иметь или быть? Обладание чем-либо является нормальной, естественной потребностью. Мы должны обладать массой самых разнообраз­ ных вещей уже для того, чтобы жить, в какой-то мере, чтобы получать удовольствие от этих вещей. Но в обществе, поражен­ ном культом вещизма, обладание превращается в самоцель: че­ ловек — ничто, если он ничего, точнее, мало что имеет. Э. Фромм полагает, что в душе человека сталкиваются два начала: одно из них — обладать, другое — быть. И человек дол­ жен быть самим собой, развивать присущие ему качества, а не стремиться к стяжательству. Это стремление, черпающее силу в конечном итоге в биологическом факторе, в надежде на само­ сохранение, следует разумно ограничить ради возможности от­ давать, даже жертвовать собой, что, собственно, и делает чело­ века человеком, придает смысл его существованию. Как справедливо замечает философ, «может показаться, что у современного человека нет недостатка в желаниях, что он знает, чего хочет, и единственная его проблема — невозможность все свои желания выполнить. Вся наша энергия уходит на достиже­ ние того, чего мы хотим, и большинство людей никогда не за­ думывается о первопричине этой деятельности; знают ли они, чего на самом деле хотят, сами ли они хотят достичь тех целей, к которым стремятся. В школе они хотят иметь хорошие отметки; повзрослев, хотят как можно больше преуспеть, больше зараба­ тывать, добиться большего престижа, купить лучшую автома­ шину, поехать в путешествие и т.д. Но если они вдруг остано­ вятся среди этой неистовой деятельности, то у них может воз­ никнуть вопрос: «Ну получу я эту новую работу, куплю эту но­ вую машину, поеду в это путешествие, что тогда? Что проку во 233

всем этом? Это на самом деле мне нужно? Не гонюсь ли я за чемто таким, что должно меня осчастливить, но надоест мне тотчас, едва я этого добьюсь?» Если такие вопросы появляются, они пу­ гают, потому что затрагивают саму основу деятельности челове­ ка: знание, чего он хочет. Поэтому люди стремятся поскорее из­ бавиться от этих тревожных мыслей». Рассуждения Э. Фромма приобретают именно сегодня осо­ бую значимость и актуальность. Для нас тоже. Философ писал, и справедливо: «Старая иллюзия сохранила свою привлекатель­ ность только в глазах тех, чья жизнь лишена буржуазной роско­ ши, — это относится к мелкой буржуазии Запада и к большин­ ству «социалистических» стран. В самом деле, нигде буржуазная надежда на счастье через потребление не является столь живу­ чей, как в тех странах, которые все еще не достигли осуществ­ ления этой буржуазной мечты». Но разве, реализовав ее в жизни, избавимся мы от угнетающей реальности, пустоты обществен­ ной и личной жизни, изнурительной рутины труда, который не удовлетворяет? „ ^ ^ е л о в е к , полагает Фромм, если он не сможет реализовать, раскрыть себя, так и останется чужаком в этом мире, терзаемый чувством одиночества и страха. Здесь, впрочем, мыслитель напрямую смыкается с другим направлением философской мысли — экзистенциализмом. На­ звание происходит от латинского existentia — существование. Не­ редко экзистенциализм так и определяют: «философия существо­ вания». Ее основателем считают датского философа С. Кьеркегора (1813-1855). В его творчестве тема человеческой личности, ее судьбы, зас­ лонив все остальные темы, выдвигается на первый план. Устами одного из своих героев Кьеркегор ставит мучитель­ ные вопросы: «Где я? Что значит сказать — мир? Каково значе­ ние этого слова? Кто заманил меня сюда и покинул здесь? Кто я? Как я оказался в мире? Почему меня не спросили, почему не ознакомили с правилами и обычаями, а просто всунули в него, как будто я был куплен у продавца душ? Как я оказался вовле­ ченным в это огромное предприятие, называемое действитель­ ностью? Разве это не дело выбора?.. Кому могу я пожаловаться? Вина — что она значит? Или это неизвестно, как получается, что человек бывает виноват?..» ^Человек—у^_Кьеркегора становится сложнейшей-проблемой его существование или экзистенция — загаггкой тайной. 234

Что же порождает философию экзистенциализма? Кьеркегор дает довольно своеобразный, скажем так, ответ. В работе, названной «Заключительный ненаучный постскрип­ тум», философ рассказывает, как однажды он сидел в саду, раз­ мышляя о множестве самых разнообразных вещей. Он подумал о том, в частности, что ему предстоит состариться, не сделав ни­ чего путного, в то время как одни строили дороги и пароходы, другие прокладывали телеграфные линии, третьи писали учеб­ ники. Словом, все они заботились о том, чтобы сделать жизнь людей легче и приятнее. И вот, когда Кьеркегор размышлял обо всем этом, у него возникла мысль, не пришла ли пора появиться человеку, кото­ рый, напротив, постарался бы сделать жизнь людей более труд­ ной. Имелось в виду, что жизнь становится настолько легкой, что люди захотят или уже хотят вновь усложнить ее. Именно в этом увидел философ свое признание. <>. КьеркеГор же считает: чем .меньше я _мыслюТ15м_^ольще я__сущес*в#к^^>шуЩа*~свое-^^^ -? —£**' "тщхеские моменты -*ични; когда возникает проблема выбора, £ИХ4Ш1далили:или». Проблема выбора — ядро философии суще­ ствования, родо!йчальником которой и был С. Кьеркегор. Правда, при жизни его идеи не получили признания и не вызвали сколько-нибудь значительного интереса ни в Дании, ни тем более за ее пределами, хотя философ оставил довольно 235

большое наследство; оно насчитывает 12 томов сочинений и 20 томов дневников. Наследство это более чем своеобразно. С. Кьеркегор создал по сути новый тип изложения философс­ ких идей. У него нет стройных, логически последовательных трак­ татов. Преобладают литературно-философские эссе, которые следо­ вало бы определить как художественные. Это не удивительно. Лите­ ратура, искусство в целом имеют дело с теми же проблемами, что и экзистенциалистская философия: сущность человека, конфликт­ ный характер бытия. Ряд основополагающих для этой философии идей без труда обнаруживается у Ф. Ницше, Ф. М. Достоевского. Вспомним извес­ тную реплику одного из героев русского писателя: «Свету ли про­ валиться, иль мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Личность заслонила собой мир, пагаавида. себя над миром и одновременно пришла в ужас от него. Позднее настроения такого рода проявятся у русских^илософов Н. А. Бер­ дяева и Л. Шестова. На Западе широкая известность экзистенциа­ лизма связана с именами М. Хайдеггера, К. Ясперса, а также Ж. -П. Сартра и А. Камю. Различают атеистический и религиозный экзистенциализм. Но это достаточно условно, ибо даже те мыслители, которых обычно относят к представителям атеистического направления философии существования, тот же Хайдеггер или Камю, говорят о невозмож­ ности и абсурдности жизни без Бога. Сущность экзистенциализма и причины, его породившие, довольно точно охарактеризовал В.В. Ерофеев. «В самом общем виде, — заметил он, — экзистенциализм можно представить как болезненную реакцию на ослабление и одряхление межчелове­ ческих связей, на торжество «центробежных» сил, разрушающих идею человеческой общности, в результате чего индивид осозна­ ет себя «выброшенным в мир», равнодушный или даже враждеб­ ный его существу, и, оказываясь один на один со своим земным «уделом», он познает случайность и хрупкость своего бытия, стре­ мящегося к конечному уничтожению... экзистенциализм знаме­ нует собой предел философии индивидуализма, ее логическое завершение и одновременно ее кризис и начало распада». Почва для возникновения "и распространения экзистенциали­ стской философии, к сожалению, достаточно плодородна. Усло­ вия, ее порождающие, не только не исчезают, они могут усили­ ваться. Как следствие, экзистенциализм завоевывает умы все но­ вых и новых поколений. И не только на Западе. Нынешняя ситуа236

ция у нас в стране прямо подталкивает к экзистенциалистскому восприятию мира. Глубокий нравственный кризис, о котором уже нельзя мол­ чать, ощущение огромным числом людей бессмысленности этой жизни, которую приходится вести в ситуации, когда отсутству­ ет реальный выбор, разрушение сложившихся ценностей и тра­ диций при неприятии, точнее даже, фактическом отсутствии новых позитивных ценностей. Отсюда и страх, и отчаяние, лишь усиливающиеся на фоне разгула преступности, незатухающих межнациональных и социальных конфликтов, алкоголизма и наркомании, приобретающих все более широкие масштабы, эпидемии самоубийств. Одним из самых ярких и авторитетных представителей рас­ сматриваемого направления философской мысли был К. Ясперс (1883—1969). Он закончил юридический и медицинский факультеты Гейдельбергского университета, но рано обнару­ жил большой интерес к философии. В 1919 г. выходит в свет его первая крупная работа «Психология мировоззрений». С 1921 г. о н _ профессор философии в университете. В 1931 — 1932 гг. публикуются три тома его «Философии», где К. Ясперс пыта­ ется систематизировать свои идеи и размышления. Приход к власти нацистов если и не прерывает, то весьма осложняет научную деятельность философа. В 1937 г. его отстраняют от преподавания и лишают права издавать в Германии свои рабо­ ты. Приходится писать в расчете на то, что ночь национал-со­ циализма не вечна. После краха гитлеровской диктатуры одна за другой появляются книги К. Ясперса. Его имя становится известным; идеи философа получают широкий общественный резонанс. Этому способствовало, в частности, то обстоятель­ ство, что Ясперс охотно популяризировал свои идеи, часто выступал по радио и телевидению, на страницах газет и жур­ налов, высказываясь о проблемах не только философских. Осо­ бенную известность принесло ему выступление, получившее название «Атомная бомба и будущее человечества». На первый план выходит вопрос: можно ли преодолеть те ка­ таклизмы, которые постигли европейскую цивилизацию в XX в.? Какие духовные ориентиры остаются у человека? Как обрести их в столь непростом современном мире? Как, в частности, спасти человечество от тоталитаризма, этой, по мнению Ясперса, глав­ ной опасности XX в., ибо благодаря ему люди оказываются ввер­ гнуты в кровавые революции и истребительные войны? 237

У К. Ясперса было достаточно оснований задаваться подоб­ ным вопросом. Сказывался не только непосредственно пережи­ тый опыт нацистской диктатуры. Философ размышляет над исто­ ками и природой тоталитарных режимов в России, Италии, Ис­ пании. Он приходит к выводу, что тоталитаризм больше чем чтолибо иное свидетельствует о кризисе европейского и мирового исторического развития, выражением чего и стала утрата совре­ менным человеком жизненных ориентиров. Один из вариантов выхода К. Ясперс видит в обращении к гуманистическим традициям прошлого и религии. Возникающий и постоянно углубляющийся кризис — следствие, по мнению фило­ софа, краха христианского гуманизма, оказавшегося несостоятель­ ным в современном «техническом мире». Но тогда получается, что крушение прежнего мира и прежних идеалов закономерно. Немец­ кий мыслитель не хочет с этим соглашаться; и он начинает проти­ воречить сам себе, поскольку признает: в окружающем мире почти не осталось положительных ценностей, способных заменить разру­ шаемое или уже разрушенное. Но можно ли воскресить утраченные ценности и идеалы, вдохнуть в них новую жизнь? Похоже, что Ясперс не очень верит в это, хотя настойчиво пропагандирует свой вариант выхода из кризиса, обосновывая необходимость нового типа философии — экзистенциализма в его, ясперовской, интерпретации. Она имеет общие для любого варианта философии существо­ вания черты, исходит из признания (при всей ее неповторимости), исторической уникальности, мрачности ситуации, в которую по­ ставлен человек с его преходящими радостями и надеждами, с его горем. Философ часто употребляет слово «время» и даже «эпоха». Но эти термины лишены у него значительной доли смысла. Речь идет, как правило, о субъективном восприятии действительности. Везде й всюду у него одинокий, страдающий человек во враждеб­ ном и непонятном для него мире. Но есть и специфика в учении К. Ясперса. Она связана как раз с тем, что предлагает немецкий мыслитель как вариант вы­ хода из возникшей ситуации. Это то, что обозначается филосо­ фом как «философская вера». Она отличается от религиозной, в частности, от христианства", ибо должна, по мысли Ясперса, стать значимой для всех людей, а не только для верующих. Фи­ лософ признает, что деление всех на верующих и неверующих препятствует взаимопониманию и в конечном итоге вредит преж­ де всего христианам, рождая фанатизм и нетерпимость. 238

Философская вера еще в одном отношении отличается от религиозной. В качестве своей предпосылки она нуждается в не­ которой доле разума. Философская вера, в понимании К. Яспер­ са, находится как бы на границе между религией и научным знанием. Именно на границе. Преувеличение значения науки мыслитель называет научным суеверием, утверждая, что рацио­ налистические теории,- построенные на убеждении в безгранич­ ных возможностях человеческого познания и претендующие на то, чтобы быть неким руководством в практической жизни, ли­ шены смысла, а то и просто опасны. Более чем свободное употребление термина «вера» позволи­ ло безбожникам считать философа верующим; верующие же полагали, что он безбожник. Рационалисты определяли взгляды Ясперса как завуалированную мистику. Мистики утверждали, напротив, что это нерешительный рационалист. Поистине все запуталось в философии. В Германии К. Яспер­ са нередко называли «ведущим религиозным философом эпохи». Немало его последователей было убеждено в том, что на основе системы взглядов мыслителя может возникнуть в настоящее время новая и конструктивная форма христианской философии, что позволит нетрадиционно, по-новому подойти к еще не решен­ ным религией проблемам, служить обновлению христианства. Ясперс не ставит перед собой подобной задачи. Его цель иная. Размышляя над судьбами сегодняшнего человека и человече­ ства, гримасами «индустриальной цивилизации», он хотел бы найти исторические истоки современности, связать порванные жестоким XX веком нити, соединяющие сегодняшнее челове­ чество с более чем двухтысячелетним его развитием, как бы восстановить разорванную связь времен. Прошлое должно дать ответ пусть не на вопрос о том, како­ ва будет действительная судьба цивилизации (этого, по Ясперсу, мы знать не можем), но на вопрос о том, как возникло настоящее, куда идет современное человечество, точнее, какие возможности таит в себе прошлое, какие возможности для раз­ вития еще остались. «Взгляд на человеческую историю ведет нас к тайне нашего человеческого бытия». В отличие от О. Шпенглера, полагавшего, что история обна­ руживает некие замкнутые циклы в развитии сменяющих одна другую цивилизаций, К. Ясперс подчеркивает: человечество имеет единое происхождение и единый путь развития, несмотря на то, что некоторые факты говорят об обратном. Философ снима239

ет противоречие просто: научно доказать собственную правоту он не берется, объявляя, что это вообще невозможно, как нельзя доказать справедливость или несправедливость любой иной по­ становки вопроса. По Ясперсу, речь здесь может идти лишь о «фи­ лософской вере». Вновь и вновь возвращается немецкий философ к одному из центральных своих постулатов: крупнейшие европейские мыслите­ ли, от св. Августина до Гегеля, пытавшиеся понять смысл и направ­ ленность истории, видели отправной пункт исторического развития в явлении Христа. Гегель назвал его «осью мировой истории». К. Ясперс не согласен. Такая ось, по его мнению, должна иметь значение для всего человечества; явление же Сына Божь­ его значимо только для христиан. Возникает естественный вопрос: возможна ли вера, которая объединила бы различные регионы планеты, людей разного ве­ роисповедания, разных культур? Такую веру не может дать ни одна из мировых религий — ни буддизм, ни брахманизм, ни ислам, ни христианство. Напротив. Разделение людей по религиозному при­ знаку — один из источников взаимонепонимания и раздора. Людей, убежден К. Ясперс, может объединить лишь философс­ кая вера, общая для всего человечества. По мнению философа, она имеет глубокие корни и древнее, чем христианство или ислам. Вре­ мя рождения философской веры — это период между 800 и 200 гг. до н.э. — и есть истинная ось мировой истории, ибо именно тогда возникли параллельно в Индии, Китае, Персии, Палестине и Гре­ ции духовные движения, сформировавшие тот тип человека, кото­ рый, согласно Ясперсу, существует и поныне. «Осевая эпоха» — время рождения и мировых религий, при­ шедших на смену язычеству, и философии, вытеснившей ми­ фологическое сознание. Почти одновременно и практически независимо друг от друга сформировалось несколько духовных центров, внутренне родствен­ ных. Основное, что их сближало, была не религия (она, скорее, разъединяла людей), а деградация мифологического миросозерца­ ния, постепенный отказ от него. Человек как бы впервые пробу­ дился к иному типу мышления — философскому мышлению. Именно здесь, по Ясперсу, начало общей истории человече­ ства, которая получает теперь возможность базироваться на об­ щечеловеческих ценностях, взаимопонимании, открытости друг другу различных типов обществ, разных народов. Все зависит теперь от того, насколько возможность реализуется или может

быть реализована в действительности. В этом непростом для че­ ловечества повороте резко вырастает, как полагает мыслитель, роль философии. Она должна перестать быть делом профессио­ налов, замыкаться в университетских курсах. Философия приоб­ ретает особую роль — связать всех людей с помощью философ­ ской веры, которая, по мнению К. Ясперса, должна помимо всего прочего служить противоядием против рационализма и возни­ кающих на его основе рационалистических утопий. Имея в виду последствия попыток их реализации в жизни, философ замеча­ ет, что все такого рода утопии претендуют на создание рая на земле, но в действительности разрушают естественные основы жизни, нравственные и культурные традиции и ввергают в ад братоубийственных войн, обмана, взаимного недоверия. В целом Ясперс очень сдержанно оценивает возможности будущего. Даже если человечество пожелает коммуникации, т.е. выхода из состояния одиночества, даже если оно будет готово отказаться от насилия (а пока оно господствует в отношениях между людьми), даже если люди захотят жить в мире, пусть и несправедливом, но способном развиваться в сторону большей справедливости, «никакой оптимизм, порожденный таким бла­ городным убеждением, полагает философ, не может заставить нас думать просто и прямо, что будущее принесет нам спасение. Мы имеем, скорее, основание думать противоположное». «Каждый из нас хорошо знает, — пишет Ясперс, — мы хо­ тим доминировать любой ценой, мы отказываемся трезво смот­ реть на себя; софистика позволяет нам прибегать даже к самой философии, чтобы затемнять истину; мы отталкиваем от себя все, что нам чуждо, вместо того, чтобы искать коммуникации; мы любим силу и насилие». Сложность стоящих перед миром и каждым человеком про­ блем при ощущении человеческого несовершенства — вот что лишает нас, по Ясперсу, права на оптимизм. «И еще раз встает вечный вопрос: бог или дьявол правит миром?... Только одна ничем не оправданная вера позволяет утверждать, что в конце концов дьявол находится на службе у бога». Стремясь уйти от абсурда, как и от пророчеств катастрофи­ ческих последствий для человека в будущем, хотя они кажутся ему по сути неминуемыми, К. Ясперс начинает напрямую ис­ кать поддержки у бога, при этом, правда, оговаривается: «Я не знаю даже, верую ли я; но вера мне кажется полной смысла, и я хотел бы сметь в нее верить, на ней утвердить свою жизнь».

240

241

Едва ли можно во всем и без оговорок согласиться с ясперовской постановкой вопроса. Трудно отделаться от мысли, что рез­ ко, а где-то и справедливо критикуя рационалистические уто­ пии, философ предлагает взамен свою собственную иррационалистическую утопию. Но Ясперс обнаруживает при этом подлинную честность, завидную ответственность за то, что он говорит и пи­ шет, чуткость к самым жгучим вопросам человеческого бытия в наш столь непростой, поистине жестокий век. Одновременно с К. Ясперсом жил и творил другой выдаю­ щийся немецкий философ-экзистенциалист М. Хайдеггер (1889— 1976). Рано обнаружив одаренность, он, сын скромного ремес­ ленника, благодаря религиозным наставникам, получил возмож­ ность учиться, закончить католический университет. Уже студен­ том Хайдеггер начинает печатать свои первые работы. Вначале это были стихи, краткие заметки и хвалебные рецензии, которые появлялись преимущественно в католической прессе. Вот показательный отрывок из одной такой рецензии. Речь в ней идет о малоизвестном датском писателе И. Иоргенсене, ко­ торый выступал как сторонник и пропагандист учения Ч. Дарви­ на, но затем «обратился» в правоверного католика. «В наши дни, — писал М. Хайдеггер, — много говорят о «лич­ ности». И философы находят новые ценностные понятия. Наряду с критическими, моральными, эстетическими они оперируют, по крайней мере в литературе, также и «ценностями личности». Личность художника выходит на первый план. Много приходится слышать об интересных людях. Денди О. Уайльд, гениальный пья­ ница П. Верлен, великий бродяга М. Горький, сверхчеловек Ницше — таковы интереснейшие люди. И если кто-то из них в снизо­ шедший час благодати осознает великую ложь своей цыганской жизни, разбивает алтарь ложных богов и становится христиани­ ном, то его называют «пошлым», «отвратительным». Иоханн Иоргенсен сделал этот шаг. И не тяга к сенсации привела к обраще­ нию — нет, то была глубокая, горькая серьезность». Талантливый студент увлекается философией. Показательно при этом, что уже в первых публикациях философского плана у Хайдеггера отчетливо звучит тема маленького человека, унижен­ ного и оскорбленного, потерянного в большом мире. Другими словами, М.Хайдеггер в поисках собственного пути в философии изначально обнаруживает тягу к экзистенциалистскому восприя­ тию мира. В конечном итоге он приходит к нему, порывая (пока­ зательный момент!) с католицизмом.

В 1927 г. вышла в свет основная книга философа «Бытие и время». Ее лейтмотив вытекает из констатации глубокого внут­ реннего трагизма «вопрошания о бытии». Он без труда обнаружи­ вается, по Хайдеггеру, в любую эпоху, но с новой и особой си­ лой звучит в наш век. В самом деле. Кто из честных мыслителей сегодня смог бы отрицать трагизм человеческого бытия, который не только не снят, но и усугублен? Кто из них не остановился перед громадной трудностью найти и предложить выход? Если и были предложения, разве не. оказывались они при ближайшем рассмотрении лишь иллюзией в лучшем случае? Говоря о М. Хайдеггере, обычно вспоминают о его «падении», которое началось, когда философ, во многом вопреки своим мыс­ лям, высказанным в «Бытии и времени», стал заигрывать с иде­ ями нацистов, поверив (другой вопрос, насколько глубоко) А. Гитлеру. Экзистенциализм и нацистская идеология — далеко не одно и то же. Но, хотим мы это прямо признать или нет, у них есть точки соприкосновения. Что как не чувство заброшенности, страха в условиях мирового и глубокого национального кризиса если и не породило, то явно усилило и то, и другое? В 50-е годы Хайдеггер возвращается к серьезной исследова­ тельской работе, углубляя и усиливая высказанные ранее экзис­ тенциалистские идеи. Как и К. Ясперса, М. Хайдеггера теперь се­ рьезно беспокоит техника, которая становится открыто враждеб­ ной человеку, отрывает его от земли, лишает естественных кор­ ней. Беспокойство растет. В интервью журналу «Шпигель» (1966) философ с тревогой замечает: «Я не знаю, испугались ли Вы, — я, во всяком случае, испугался, когда недавно смотрел фото­ снимки Земли, сделанные с Луны. Нам даже не нужно атомной бомбы, искоренение человека налицо. У нас теперь сохранились лишь чисто технические отношения. То, где человек живет те­ перь, — это уже не Земля». /"Экзистенциализму, можно сказать, повезло. Он имеет блес­ тящих выразителей — философов и одновременно писателей, дра­ матургов. \ / Особо ^десь следует выделить представителей французского экзистенциализма Ж.-П. Сартра (1905-1980) и А. Камю (19131960). Их любимые герои — гордецы, даже богоборцы, отказываю­ щиеся подчиняться религиозным заповедям и действующие в про­ тивовес им.

242

243

Орест, герой сартровской пьесы «Мухи», обращается к глав­ ному языческому богу, угрожающему ему всевозможными кара­ ми, с полными чувства собственного достоинства словами: «Пусть разверзнется Земля! Пусть выносят мне приговор утесы и цветы вянут на моем пути: всей вселенной мало, чтобы осудить меня. Ты, царь богов, Юпитер, ты, царь камней и звезд, царь морских волн. Но ты, Юпитер, не царь над людьми». Сам Юпитер в связи с этим признается: «Мучительный секрет богов и царей: они зна­ ют, что люди свободны». Но на что направлен в конечном итоге бунт, какие цели он преследует? Часто — это отрицание любых норм, сдерживающих человека, обоснование аморализма. Нравственность, оказывает­ ся, — не более чем проявление социального лицемерия. Вот другой сартровский герой, точнее, антигерой из рассказа «Ге­ рострат». От его лица (это некто Ильбер) и ведется повествование. Люди для Ильбера — враги, все враги; по отношению к ним у героя зреет, постепенно усиливаясь, чувство безответной враж­ ды, которое выливается в прямо-таки патологическое стремле­ ние убивать. Это стремление явно усиливается, когда Ильбер уз­ нает историю Герострата, поджегшего Эфесский храм. — А как звали архитектора этого храма? — спросил Поль (Иль­ бер) одного своего сослуживца. — Не помню, — сознался он. — Я даже думаю, что его имя неизвестно. — В самом деле? Но вы помните имя Герострата? Видите, у него был не такой уж плохой расчет. Пример Герострата воодушевляет Ильбера; ему в течение не­ скольких ночей снится сон о том, что он — анархист, поджидаю­ щий царя с бомбой в руке. Он перестает посещать контору и прогу­ ливается часами по бульварам, разглядывая свои будущие жертвы. Когда же Ильбер решился, наконец, совершить задуманное преступление, приготовился к убийству жертвы, которую он еще не знает (ему абсолютно все равно, кто это будет), он остановил­ ся на бульваре, прислушиваясь к пустым, вялым разговорам иду­ щих мимо людей. И вдруг воскликнул, осененный: «Зачем нужно убивать этих людей, когда они уже и так мертвы». Один из ранних героев Ж.-П. Сартра (из романа «Тошнота») руководствуется несколько иной жизненной программой: «Есть, спать. Спать, есть. Существовать медленно, потихоньку, как де­ ревья, как лужа воды, как красная скамейка трамвая...» в мире, о котором герой, а фактически автор романа, говорит: «нынешняя 244

форма существования природы лишь случайная привычка, кото­ рая может пройти, как мода на шляпы с лентами. Мир нестаби­ лен. Он обладает лишь видимостью стабильности». И последний сюжет, типичный для Сартра и одновременно ил­ люстрирующий экзистенциалистское мировосприятие в целом^ В рассказе «Стена» изображен анархист, арестованный за содействие республиканцам, ведущим борьбу против Франко (дей­ ствие происходит в период гражданской войны в Испании). Пабло Ибиетта, так зовут этого анархиста, ожидает смерти, сидя в каме­ ре вместе с двумя другими смертниками. Описанию их последней ночи и посвящен рассказ. ^ На пороге перехода в небытие, показывает Ж.-П. Сартр^гело^ век радикально изменился."^н!са2^бырадпался10тмеченный зна^оТГсмёрти герой решительно переоценил ценности, руководству­ ясь которыми жил до сих пор. Он постоянно задается одним и тем же вопросом: «Зачем жил? Зачем вообще жить?» «Я был в таком состоянии, — признается герой рассказа^ — что если бы сейчас пришли и сказали, что я могу преспокойно отправляться к себе домой и что мне даруют жизнь, то это оста­ вило бы меня холодным: несколько часов или несколько лет ожидания — какая разница, когда человек потерял иллюзию, что он вечный». Это, несомненно, главное в рассказе. Человек живет в скор­ лупе иллюзий; стоит только такую скорлупу разбить, поставив его в «пограничную ситуацию», как обнаруживается полная аб­ сурдность бытия и вся вроде бы осмысленная жизнь предстает перед человеком как «проклятая ложь». Теперь героя заботит одно: умереть «чисто». Между тем его не спешат расстреливать. Если сокамерников отвели к стене, то Пабло — на новый допрос, предлагая в об­ мен на спасение выдать известного ему Гриса, одного из скры­ вающихся лидеров анархистов, примыкавших к республикан­ цам. Он знает, где скрывается Грис, но решает не выдавать его, если только не подвергнется пыткам. «Я собирался скорее подохнуть, чем выдать Гриса. Почему? Я больше не любил Рамона Гриса. Моя дружба к нему умерла чуть раньше зари... его жизнь не имела больше ценности, чем моя; ничья жизнь не имеет ценности... Я знал, что он больше меня полезен для дела Испании, но я плевать хотел на Испа­ нию и на анархию: ничто больше не имело значения. И, однако, пожалуйста, я мог спасти свою шкуру, выдав Гриса, а я отка245

зался это сделать. Я находил положение скорее комичным: это — от упорства. Я подумал: «Нужно быть упрямым!» — и странная радость охватила меня». Герой настраивается умереть, хотя и находит это бессмыслен­ ным. Приведенный вновь на допрос, Пабло указывает на ложное место; там, казалось бы, никак нельзя найти Гриса — на кладбище. Неожиданно оказывается, что Грис, рассорившись со своими дво­ юродными братьями, у которых он скрывался до сих пор, действи­ тельно прятался на кладбище. Франкисты убили его во время пере­ стрелки. Узнав об этом, Пабло невольно опустился на землю и рассмеялся. Полоумным смехом и заканчивается рассказ с его не­ хитрой моралью: случайность правит миром, стену абсурда не пре­ одолеть. Это вполне в духе Ж.-П. Сартра, его представления о жизни. В своем главном собственно философском труде «Бытие и ничто» он позволяет себе показательное высказывание: «История жизни че­ ловека, какой бы она ни была, есть история неудачи». Сартр утверждал, что экзистенциализм — это гуманизм, но гу­ манизм ингшвипуяттьныи, исключающий возможность общения. Здесь он напрямую смыкался с Ясперсом, отличаясь от немецкого писателя большей атеистичностью, хотя и считал «очень неудоб­ ным, что бога не существует». Ведь отсюда достаточно логичным представлялся вывод: «нигде не записано, что добро существует, что нужно быть честным, что нельзя лгать». Ну как тут не вспом­ нить Ф. М. Достоевского с его «бога нет — и все позволено». Другой представитель французского экзистенциализма — А. Камю. Он получил, как и Ж.-П. Сартр, неплохое образование, прав­ да, ему, выходцу из самых «низов» общества, оно далось большим трудом. Приходилось думать не только об учебе, но и о хлебе на­ сущном. Небезынтересно, что оба мыслителя пережили увлечение коммунистическими идеалами, оба охладели к ним потом, хотя довольно долго, каждый по-своему, вынашивали идею дополнить марксизм экзистенциализмом. И Сартр, и Камю активно участво­ вали в движении Сопротивления. Уже при жизни и тот и другой стали властителями дум поколения, особенно молодежи. Не без основания сближая "двух этих выдающихся мыслителей, исследователи их творчества замечают нередко, что А. Камю даже более абсурден, погружаясь в отчаяние глубже, чем Ж.-П. Сартр. Сам Камю едва бы согласился с этим. «Верно, что люди моего поколения видели слишком много, чтобы мир мог сохранить для 246

них видимость «розовой библиотеки», — признавал философ. — Они знают, что есть тюрьмы и казни на рассвете, что невинность часто убиваема, а ложь торжествует. Но это не отчаяние! Это ясность. Подлинное отчаяние означает слепоту. Оно примиряется с ненавистью, насилием и убийством. С отчаянием такого рода я никогда не соглашался». И все же справедливо: А.Камю своеобразно опоэтизировал именно отчаяние и абсурд человеческого существования, придав им поистине глобальные масштабы. Одна из самых значительных работ философа «Миф о Сизифе» имеет характерный подзаголо­ вок: Эссе об абсурде. Работа начинается с утверждения: «Есть лишь одна по-насто­ ящему философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит, — ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное — имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девя­ тью или двенадцатью категориями — второстепенно». Несколькими строками ниже: «Я никогда не видел, чтобы кто-то умирал за онтологичес­ кий аргумент. Галилей отдавал должное научной истине, но с необычайной легкостью от нее отрекся, как только она стала опасной для жизни. В каком-то смысле он был прав. Такая ис­ тина не стоила костра. Земля ли вертится вокруг Солнца, Сол­ нце ли вокруг Земли - не все ли равно? Словом, вопрос это пустой12». £ Абсурдны рассуждения, абсурдно^ творчество^аб^урден_сам_ и челов^кГ : : Лсак^ вновь А. Камю. 1 Имеет смысл назвать здесь еще одного французского философа — Г. Марселя. Как и Сартр, он полагает, что экзистенциализм это гуманизм, как и Сартр, утверждает в своей автобиографичес­ кой книге с характерным названием «В путь, к какому пробужде­ нию?», что сейчас «гуманизм может быть только трагическим». Но, по Марселю, есть-таки выход из тупика безысходности. Он — в религии. Французский философ разрабатывает экзистенциа­ лизм как религиозное по сути учение, будучи убежден, что именно

» Подобная постановка вопроса Камю напрямую перекликается с аналогичным по сути рассуждением Л. Шестова. Русский философ писал еще в 1911 г., что «теперь, вероятно, во всем мире не нашли бы человека, который согласился бы умереть в доказательство и ради защиты идеи Галилея». 247

экзистенциализм — самая религиозная философия нашего вре­ мени. В трактовке Г. Марселя несколько трансформируется про­ блематика рассматриваемой философии. На первый план выхо­ дит не отчаяние и страх, а робкая надежда. Свои взгляды Марсель определяет как «философию надежды». Налицо явное сближение марсельского видения экзистенциализма с другим направлением современной западной философской мысли — неотомизмом, офи­ циальной философией Ватикана. Еще в конце XIX в. папа Лев XIII выдвинул перед христианс­ кими богословами задачу — восстановить угасшую традицию: втор­ гшись на философскую арену, вернуть теологии в новых истори­ ческих условиях утерянное ею место в формировании миросозер­ цания. Но как достичь этого? Ответ однозначен: надо возродить учение Ф. Аквинского, опереться на него. Наблюдается что-то вроде томистского ренессанса. Один за другим возникают варианты реабилитации средневековья, «рес­ таврации средневековой мысли». Цель вполне очевидна; она не менялась со времен Фомы: доказать бытие Бога, ограждая умы людей от безбожного свободомыслия. Вначале взяла верх та точка зрения, что философия Ф. Ак­ винского и полтысячелетия спустя способна дать ответы на все вопросы, которые стоят перед человеком, ибо эта философия универсальна и вечна. Нужно лишь научиться извлекать истину из томистского наследия, охраняя его от всяческого рода фило­ софских новшеств, размывающих чистоту учения св. Фомы, и от рационалистически ориентированной науки. «Мир современной науки, с ее новыми параметрами, с головокружительным рас­ ширением космоса, нисколько не поколебал бы Фому... Бог Фомы совершенно не зависит ни от строения атома, ни от количества миров», — писал один из томистов. Классический, чистый томизм, однако, оказался малопри­ годным для современности; это вынужден был признать Вати­ канский собор, констатировавший, что и в философии, полу­ чившей развитие за пределами томизма, отражается проблемати­ ка, волнующая человека сегодня. Малоперспективной была на­ звана прямая оппозиция науке. Как следствие, возможным и даже более приемлемым стал не томизм в качестве образца и нормы, от которой нельзя отступать, а лишь «философствование в духе томизма», которое не отгораживается от современной филосо­ фии и достижений науки, а идет на диалог с ними в поисках истины. 248

Стало весьма распространенным рассуждение в духе того, что сам Фома, доживи он до наших дней, не оставил бы безо всякого внимания то, что было сделано Декартом, Лейбницем, Кантом, Спинозой и десятками других мыслителей. Логичный вывод: после­ дователям Ф. Аквинского следует сегодня поступить с томизмом по­ добно тому, как он сам поступал с аристотелизмом: нужно освобо­ дить мысль средневекового мыслителя от устаревших напластова­ ний, под которыми оно скрыто, смелее идя на сближение с други­ ми философскими течениями, самыми разными. Но как далеко хотели бы идти в обозначенном направлении современные томисты? Чисто внешне разброс позиций, амплитуда колебаний здесь довольно широка. Так, Ж. Маритен, считавшийся «одним из самых смелых и наиболее проницательных реставраторов томизма», откровенно за­ являл о необходимости продолжать непримиримую борьбу против пагубной, по его убеждению, эволюции философской мысли после средневековья, начинающейся с «картезианского грехопадения»: «Декарт удалил философию от всякой высшей мудрости», и вся последующая антисхоластическая философия уводила людей все дальше и дальше от истины. Все современные философские доктри­ ны _ н е ч т о иное, как «заблуждение и грандиозные неправдоподо­ бия». Есть и более сильные выражения у Маритена. Ренессанс, кар­ тезианство и последующую антисхоластическую философию этот защитник томизма определяет как «интеллектуальное варварство». Он говорит о «фундаментальной бесчеловечности цивилизации, ос­ нованной на рационализме». Понадобилось, по его словам, 300 лет, чтобы направить философию по единственно правильному, томис­ тскому пути. Далеко не все современные томисты столь радикальны в своих нападках на разум. Они не хотели бы выглядеть откровенными ан­ тиинтеллектуалами. Более того. Философские и не только философ­ ские заблуждения коренятся, по мнению многих неотомистов, в разъединении и противопоставлении веры и разума. Они говорят о возможности их воссоединения в некоем содружестве разума и веры. Безвозвратно миновали те времена, когда религия не только тормозила и парализовывала развитие науки, но жестоко, беспо­ щадно преследовала ученых. Давно уже наука стала независимой от религии, живет своей жизнью. Авторитет ее необычайно вырос: в умах людей воцарилось что-то вроде диктатуры науки. Но эта пос­ ледняя, добившись своего торжества, оказалась, по мнению нео­ томистов, весьма злопамятной: она не забывает и не прощает 249

религии былых притеснений и преследований, проявляет откры­ тую недоброжелательность к религии. Времена изменились. Наука и религия как бы поменялись ро­ лями. Неотомисты в изменившейся ситуации призывают покон­ чить с разладом, примириться и установить отношения взаимо­ понимания и сотрудничества. Возникает, однако, естественный вопрос: насколько искренен подобный призыв, и другой вопрос, столь же существенный: а возможно ли это вообще? Как совмес­ тить, к примеру, архаичные библейские мифы о сотворении мира и современную космогоническую науку? Неотомисты утверждают, что соответствующие места в Биб­ лии не следует понимать буквально, их надо толковать метафори­ чески. Наиболее распространена среди современных томистов та точка зрения, что «библейское предание рисует божественный акт творения мира в образах, доступных тем, к кому обращено откровение. Несомненно, бог приспосабливает свое откровение к ограниченностям человеческого разума и воображения». Разъясняется, в частности, что библейские «дни творения» не следует понимать как «дни», состоящие из 24 земных часов. Утверждается, что первого дня творения, начала во времени, «как это обычно полагает толпа христиан и мыслителей»... не было. Вводится понятие вневременной вечности: мир всегда существо­ вал, поскольку не было дня, когда он не существовал... Это впол­ не согласуется с наукой, но уже напрямую противоречит Биб­ лии, что в общем-то понятно. Там, где науку пытаются совмес­ тить с религиозной догмой, противоречие неизбежно. Нельзя не обратить внимания в этой связи вот на что. Разум и вера в понимании католических философов далеко не равнозначны. Призыв к союзу при ближайшем рассмотрении ока­ зывается требованием безоговорочного подчинения. С точки зрения неотомистов, истины разума и веры — сест­ ры, но неравной красоты. В возможном их симбиозе наука в лю­ бом случае — младшая сестра, она должна по мере сил обслужи­ вать старшую религию, а та всячески использовать услуги. Наука не смеет вступать в противоречие с догматами религии. Все, что противоречит им, должно признаваться ложным. Наука и нерелигиозная философия, другими словами, «могут сказать свое слово, но не им принадлежит последнее слово». Известный неотомист Э.Жильсон эпиграфом одной из своих книг избрал слова Ш. Пеги: «Философия — служанка теологии, это бесспорно... Но 250

пусть служанка не ссорится с госпожой, а госпожа не обижает служанку». Подобного рода позиция - неизбежное следствие убеждения томистов, в том числе и современных, что разум многое не в силах понять; как бы ни расширялись границы познания, они никогда не отодвинут границ веры, ибо предметом веры являет­ ся не еще непознанное, а принципиально непознаваемое. Тогда возникает естественный вопрос: а зачем вере разум? Ведь он не способен доказать истин веры. Более того. Чем меньше мы пони­ маем, тем больше нуждаемся в вере. Католическим философам сегодня представляется опасной вера, игнорирующая разум, но еще более опасно, с их точки зрения, неоправданное возвышение разума, «гордыня духа». От­ сюда отмеченный выше парадокс, который уже упоминавшийся Жильсон формулирует следующим образом: «Цель философии — доказать бога, но, только признав свою беспомощность, она мо­ жет этого достичь». Как справедливо заметил еще Г. Гейне, «с того момента, как религия ищет помощи у науки, ее гибель неотвратима. Она пыта­ ется защититься и гибнет, погружаясь все глубже в пустое сло­ вопрение. Религия... не должна оправдываться... Она должна быть нема». Верующий не нуждается ни в каком доказательстве бытия бога. Более того. Вере противопоказано доказательство. Это признавал Ф. Аквинский: «То, что доказывается, не может быть предметом веры; знание исключает веру». Аналогично высказываются наи­ более проницательные католические философы сегодня, такие, как Г. Марсель, не без основания утверждавший: следует отдавать себе отчет в том, что доказательства неэффективны именно тог­ да, когда они наиболее необходимы, т.е. когда речь идет о пере­ убеждении неверующих; напротив, когда уже есть вера и, соот­ ветственно, уже имеет место хотя бы минимальное согласие, то они, очевидно, уже нецелесообразны. «Когда человек испытал наличие бога, он не только не нуждается в доказательствах, он может даже рассматривать саму идею доказательства как покуше­ ние на то, что является для него непререкаемой самоочевиднос­ тью». Вот почему, полагает Г. Марсель, чем больше нужды в до­ казательствах, чем больше стараются их придумать, тем больше осложняется положение верующих. Итак, сама постановка вопроса о необходимости какого-либо доказательства бытия бога предполагает если не неверие, то, по 251

меньшей мере, сомнение. Но, если любая попытка оправдания религиозной веры означает проблематичность бытия бога, за­ чем она нужна неотомистам? Какую цель они преследуют? Ло­ гично предположить, что все подобные доказательства предназ­ начены в конечном итоге вовсе не для верующих, а для убежде­ ния неверующих либо колеблющихся в своем отношении к ре­ лигии. Речь идет, другими словами, о противодействии неверию. Варианты здесь могут быть самыми разными. Один из самых интересных, по-своему оригинальных, принадлежит Т.де Шардену (1881-1955). Он окончил иезуитский колледж, получив основательную под­ готовку не только в теологии, новых языках, но и естествознании. Тейяр добросовестно усвоил католическую философию, не сомне­ вался в ней как единственной. Вернее, она была, по сути, един­ ственной, ему известной. По собственному же признанию, томизм наводил на него скуку. Предметом увлечения стала для Т.де Шардена геология и палеонтология, антропология. Подобное увлечение, весьма необычное для человека, кото­ рый уже в молодом возрасте удостоился чести быть принятым в орден иезуитов, не могло в конечном итоге не породить проти­ воречия между привитыми еще в колледже устоями слепой веры и убеждениями, постоянно вырабатывавшимися в собственной естественнонаучной деятельности. В конечном итоге неизбеж­ ной стала глубокая личная драма. Ведь мыслитель всю жизнь стре­ мился к невозможному: он хотел, чтобы новейшее естествозна­ ние, в частности, биология, которая после открытия Дарвина оказалась на острие борьбы против теологических представле­ ний о человеке, его происхождении, была полностью «прими­ рена» и настолько согласована с религией, чтобы могла превра­ титься из антипода в ее естественнонаучную основу. Решение подобной задачи позволило бы, по Т. де Шардену, органически включить христианство в контекст современной дей­ ствительности, обосновать научное видение мира, но так, чтобы оно осталось религиозным. Саму науку философ рассматривал как разновидность божественного «откровения», как форму «естествен­ ной» религиозности, способную ускорить движение человека к Богу. Католическая церковь в XX в. перестала напрямую отвергать сам факт биологической эволюции, отрицая, однако, возможность возникновения в ходе ее человеческого сознания. Одновременно она настойчиво призывала верных ей философов осмыслить этот процесс так, чтобы можно было сохранить основные религиозные 252

догмы. Т. де Шарден решал, казалось бы, именно такую задачу, но, по мнению многих защитников веры, «недопустимо отклоня­ ясь от нормы». Сложилось убеждение, что мыслитель предложил опасную, близкую к атеизму разновидность пантеизма. Стали по­ ступать доносы о его еретических суждениях. Т. де Шарден должен был покинуть кафедру геологии в Като­ лическом университете в Париже и отправиться в Китай, при этом вынужден был согласиться с решением руководства ордена13 и полностью отказаться от пропаганды своих взглядов, изложения их письменно или устно. Но он продолжал писать, разрабатывая свою концепцию. Смерть философа сделала недействительным запрет, наложен­ ный на его труды. С 1955 г. один за другим они стали появляться в печати. Дотоле малоизвестный опальный иезуит сразу стал одним из самых популярных католических философов. Церковь попыталась, было, вмешаться: книги Т. де Шардена изымались из библиотек духовных семинарий и других религиоз­ ных учреждений. В специальном указе Ватиканской канцелярии высказывалось требование оградить католическую молодежь от воздействия работ философа. Но тщетно. Возникла ожесточенная полемика. Сторонники мыслителя ут­ верждали, что ему удалось-таки, в отличие от многих современных томистов, осуществить давно желаемое верующими гармоничес­ кое сочетание науки и религии. Противники обрушивались на Т. де Шардена с нападками за подрыв самых основ религии, утверж­ дая, что его взгляды — это замаскированный «мистический мате­ риализм», «фальсификация веры». Ж. Маритен полагал, что Т. де Шарден заменил категории материалистической философии и диалектики такими терминами, которые создают иллюзию, буд­ то речь идет о религии, вере, а не природной эволюции. Философия мыслителя, действительно, концентрируется вок­ руг основополагающего тезиса о развитии природы и общества. Он убежден, что единственно верное и полностью обоснованное понимание мира невозможно без признания его постоянной эво­ люции. Это — «основное условие, которому должны отныне под­ чиняться и удовлетворять все теории, гипотезы, системы, если

13

В нем говорилось, в частности, что идеи Т. де Шардена ни в коем случае нельзя ни излагать в качестве дозволенных орденом, ни давать повод заподозрить, будто они дозволены.

253

они хотят быть разумными и истинными. Свет, озаряющий все факты, кривая, в которой должны сомкнуться все линии, — вот что такое эволюция». Ныне, как полагает Т. де Шарден, речь идет уже не об утверждении или отрицании развития, но лишь о том, как понимать его характер, движущие силы и направленность. Раскрывая данное обстоятельство, философ стремится опереть­ ся на открытия науки, весьма своеобразно сочетая их с чисто умозрительными, бездоказательными построениями. Феномен жизни — вот что интересует Т. де Шардена прежде всего. Именно феномен. По его мнению, в природе нет ничего неживого; и в неорганическом мире существует жизнь, но в не­ развитой, скрытой от человеческого восприятия форме. Позднее, по мере мощного развития биологических процессов, она прояв­ ляется более отчетливо, как бы выходит на поверхность. Тем са­ мым снимается, как якобы ненаучная, проблема происхождения живого; она заменяется никак не доказываемыми постулатами о росте и усилении в природе биологической определенности от первоначально неощутимых величин до пределов, когда они мо­ гут восприниматься и воспринимаются человеком. Феномен жизни перерастает у Т. де Шардена в феномен че­ ловека и человечества. Оно тоже развивается, порождая так назы­ ваемую ноосферу14 . Однажды возникнув в ходе эволюции, ноос­ фера неуничтожима, что совсем не означает невозможности унич­ тожения земной жизни. Философ даже считает, что такой финал неизбежен. В более или менее отдаленные времена Земля разделит участь других небесных тел и прекратит свое существование. Но непригодность Земли для жизни, разрушение ее и уничтожение, как следствие, всех населяющих планету биологических существ все же не будет означать, по мнению Т. де Шардена, тотальной гибели человечества. Не в том, однако, смысле, что высокораз­ витая человеческая цивилизация найдет возможность противо­ действовать негативным для жизни изменениям, обеспечив, на­ пример, переселение людей на другие планеты, сделав их при­ годными для обитания. Философ в это не верит. «Нашей ноосфе­ ре предназначено обособленно замкнуться в себе и... не в про­ странственном, а в психическом направлении она найдет, не покидая Земли и не выходя за ее пределы, линию своего бег­ ства».

14

В переводе с греческого означает сферу разума.

254

Это замыкание ноосферы Т. де Шарден представляет как не­ кое слияние человеческих личностей в самой существенной час­ ти их бытия с Богом, подчеркивая, что если до сих пор психика была связана с определенной материальной структурой, то пред­ рекаемый «конец света» (выражение самого философа) — это «отделение сознания, в конце концов достигшего совершенства, от своей материальной основы, чтобы отныне иметь возможность со всей силой покоиться в Боге. Сливаются и сохраняются при планетарной катастрофе лишь «чистые» человеческие сознания. В таком и только в таком бесплотном существовании обретают люди счастливую сверхжизнь». Довольно пессимистично... Но если вдуматься, то и здесь мы наблюдаем попытку философа приспособиться к реальностям се­ годняшнего дня, учесть глобальные угрозы социального и при­ родного характера самому существованию человечества, тот факт, что оно действительно может погибнуть. Одновременно Т.де Шар­ ден хотел бы сохранить оптимизм в том его варианте, что пред­ лагается религией. Весьма нетрадиционно трактуется и сам Бог. Он мыслится в нераздельном единстве с материально-вещественным миром. Лишь в конце его развития Бог отделяется от мира и становится при­ вычным для восприятия верующих всемогущим существом чисто духовного характера. Понятно, что такая трактовка Бога, мира и человека выходи­ ла, и заметно, за рамки неотомизма, подрывала философские догмы католицизма. Спекуляции на науке, откровенное заигрывание с ней наи­ более характерны для такого направления современной философ­ ской мысли, как неопозитивизм. Собственно позитивизм возник в 30-е годы XIX в. и прошел в своем развитии три этапа. Их принято обозначать, как позити­ визм, эмпириокритицизм и неопозитивизм. Основная черта позитивизма — абсолютизация (по крайней мере внешне) науки при фактическом отрицании роли философии. Ут­ верждается: все подлинное, «положительное» знание может быть получено лишь при исследовании в рамках отдельных, частных наук и синтетическом объединении их результатов. Как наука, пре­ тендующая на самостоятельное исследование реальности, имею­ щая собственный предмет исследования, философия лишена права на существование. Лозунг позитивизма: долой философию, да здравствуют позитивные, т.е. конкретно-научные знания. «Наука 255

не нуждается ни в какой стоящей над ней философии», — писал основатель позитивизма О. Конт (1798—1857), полагавший, что привычный термин «философия» может быть закреплен за синте­ зом научного знания, общими выводами из естественных и обще­ ственных наук. Характер синтеза вытекает из характера науки. В соответствии с позитивистским учением она не объясняет, а лишь описывает явления и отвечает не на вопрос «Почему?», а лишь на вопрос «Как?». Момент существенный: отказываясь от философии, позити­ висты не могут, даже если бы они и захотели, игнорировать фи­ лософскую проблематику, но выводя сущность вещи (а именно с ней связан вопрос «почему») за рамки предмета исследования, сводя все к описанию, они, по сути, лишь повторяют здесь И. Кан­ та. В. В. Розанов имел основание сказать: «Позитивизм — фило­ софский мавзолей над умирающим человечеством». «Низвергатель» философии с ее пьедестала О. Конт в течение 6 лет был личным секретарем Сен-Симона, испытав на себе его ощу­ тимое влияние. Конт, как и его фактический учитель, стремится, в частности, нарисовать картину идеального общества и указать пути, большей частью весьма иллюзорные, ведущие к идеалу. У Сен-Симона же заимствуется учение, формулируемое как закон интеллектуальной эволюции человечества. Все наши зна­ ния о мире, утверждает О. Конт, проходят три стадии. Первую, предварительную, он называет теологической (религиозной), вторую — метафизической или «разрушительной», третью — «нормальной, окончательной» или научной. Необходимой предпосылкой последней, третьей стадии явля­ ется здравый смысл. В обыденной жизни он заменяет науку. Там, тогда и постольку, где и когда соединяются то и другое, т.е. наука и здравый смысл, оказывается возможным радикальное преобра­ зование действительности на новых, научных основах. Главным показателем такого преобразования является при­ менение математических методов. Степень их проникновения в ту или иную область знания — мерило его зрелости. Здесь Конт явно следует за Декартом, доводя высказанную мысль об осо­ бой роли математики до логического конца. Опираясь на эту мысль, философ пытается классифицировать науки. Выше всех, понятно, он ставит математику как основу всех других наук и решающее условие их развития. Затем идет астрономия. Ведь она базируется на тех же математических методах. Чуть ниже — фи­ зика и химия. О.Конт выдвигает небезынтересный тезис о зави256

симости одних наук от других: химия вторгается в биологию, биология в психологию. Что касается гуманитарных наук, знаний о человеке, то они находятся, по Конту, еще на стадии донаучной, носят или от­ кровенно теологический характер или достигли философского уровня, что, если следовать логике рассуждений родоначальни­ ка позитивизма, ненамного лучше. Еще только предстоит обо­ сновать подлинное учение о человеке. При успешном решении задачи заключения научной этики станут «столь же достоверны, как и выводы геометрии». И хотя они будут понятны далеко не каждому, люди доверятся им, как моряки доверяются астроно­ мическим теориям, даже не понимая их. Прямо и безапелляционно высказывая мысль о необходи­ мости ввести математические методы в этику, Конт вновь сле­ дует философской традиции. Еще Спиноза пытался построить этическое учение на основе геометрии, а Гоббс, как известно, утверждал, что нравственность подчиняется законам механики. Однако французский мыслитель не был в этом вопросе после­ довательным. Он позаимствовал, хотя и видоизменил основную норму христианской этики: «Возлюби ближнего, как самого себя». У О. Конта этот библейский завет звучит так: «Люблю тебя боль­ ше, чем самого себя. И себя люблю только ради тебя». Для эти­ ки, основанной на таком принципе, ее создатель употребил собственный термин — «альтруизм» (от лат. alter— другой). Все это изложено в главном труде Конта, его «Курсе пози­ тивной философии». Уже здесь автор достаточно безапелляцио­ нен в своих суждениях, но так называемый поздний Конт куда категоричнее. Особенно показательна в рассматриваемом плане «Система положительной политики», где делается попытка оп­ ределить черты будущего политического устройства мира. Не боясь ошибиться, можно утверждать, что в основу его О. Конт положил порядки, по сути аналогичные тем, что предлагает церковь. Ведь, как это ни парадоксально, идеальное устройство мира, жизнь, основанная на началах науки и здравого смысла, — мыслитель и здесь пытается, но, похоже, лишь на словах отстаивать деклариро­ ванный им принцип — возникнет, по Конту, лишь тогда, когда все признают его систему взглядов, а сам он станет кем-то вроде первосвященника новой религии, при этом власть его должна была носить характер откровенной диктатуры. В описании будущего вообще проявляется крайний педантизм и самоуверенность. Так, Франция, по мнению философа, должна быть 9 М. В. Вальяно

257

разделена на 17 республик. С точностью до франка определено содержание будущего рабочего, точно оговорено число комнат в его жилище и т.д. О.Конт даже точно называет год в конце XIX столетия, когда человечество или значительная его часть будут иметь счастье находиться под его, Конта, властью. В расписанной до мелочей жизни особое место отводится циф­ рам. Философ рассуждает о «нравственных и умственных» свой­ ствах чисел, выделяя среди них «священные». Формально и здесь царит математика, фактически же речь идет об обожествлении чи­ сел, мистике, корнями своими уходящей в пифагореизм. Для точ­ ного регулирования жизнедеятельности отдельной личности и об­ щества в целом О.Конт предлагает «Положительный календарь», в котором предусматриваются 84 торжества и празднества. Религия, определяемая как гражданская религия, должна иметь 9 таинств, которыми освящаются все значительные события в жизни челове­ ка: этапы воспитания, выбор профессии, женитьба и др. Назвав около сотни книг разного содержания, французский мыслитель объявляет их достаточными для «библиотеки позитивиста» — все остальные подлежат уничтожению. Но тогда неизбежно ограниче­ ние рамок образования и воспитания, преграды на пути развития науки. Видимо, Конт согласен и с тем, и с другим, считая, что люди не должны рассуждать и стремиться знать больше, чем доста­ точно... с его точки зрения. Должны исчезнуть с лица земли и «бесполезные» виды растений и животных. Стремление все регла­ ментировать доходит у О.Конта до того, что он устанавливает «план для всех значительных сочинений»: книга должна состоять (не очень понятно, почему) из 7 глав, каждая глава — из трех частей и т.д.; оговаривается даже размер фразы — 250 букв. Математизация жизни приобретает у Конта поистине чудо­ вищные размеры, становясь помимо воли автора почти карика­ турой. Исчезает едва ли не главное в человеческой деятельности — ее творческое начало. Рассуждения позднего Конта вызвали критику даже среди его последователей; многие из них отвергли «Систему положительной политики». «Род человеческий еще не находился под властью такого лица, которое предположило о себе, что знает все, что можно знать, что стоит ему стать во главе человечества — и книга знаний челове­ чества может быть закрыта», — писал Д. С. Милль. Позитивизм, тем не менее, представлял уже в середине XIX в. весьма влиятельное течение философской мысли. Историческая ограниченность его была далеко не очевидна. 258

Дальнейшее развитие позитивизма связано с именем английс­ кого мыслителя Г. Спенсера (1820—1903). Его считают даже, вместе с О.Контом, одним из родоначальников нового философского на­ правления. Насколько справедливо, трудно сказать. Сам Спенсер отрицал свою зависимость от взглядов предшественника. Показательно, что и он понимает философию лишь как макси­ мальное обобщение уже имеющихся представлений о мире, счи­ тая, что она отличается от частных наук только количественно, степенью обобщенности знания. Г. Спенсер — основоположник так называемой органичес­ кой школы в социологии. Общество, его сложное строение анг­ лийский позитивист истолковывает по аналогии с живым орга­ низмом. Заметим сразу: дело не в аналогиях, как таковых. Они давно и успешно применяются в науке. Дело в том, насколько право­ мерны аналогии, какой цели они служат. Насколько правомер­ но, в частности, сведение социальной жизни к жизни организ­ ма? Не возникает ли здесь неизбежного упрощения? И не упрощение ли то, что Спенсер формулирует как основ­ ной закон социального развития, сводя все к выживанию наи­ более приспособленных людей и целых обществ? Что касается последнего, то наиболее жизнеспособным, по мнению филосо­ фа, является «дифференцированное», т.е. социально неоднород­ ное, разделенное на классы общество. При всей неоднозначно­ сти высказываний о социализме Г. Спенсер — его противник. Революцию он считает болезнью общественного организма. Вторая ступень позитивизма — эмпириокритицизм, или махизм. Э. Мах (1838—1916) — один из самых ярких его выразителей. Он признавал, что испытал на себе огромное влияние О. Конта. Как и его предшественник, Мах считал «вполне естественным заниматься не чистой философией, а философствовать во плоти естественных наук, опираясь на бездну конкретных и точно установленных фактов». До О. Конта Э. Мах увлекался И. Кантом. «Я всегда считал осо­ бым счастьем, — писал он, — что мне очень рано (примерно лет в 15) попали в руки в библиотеке моего отца «Пролегомены ко всякой будущей метафизике» Канта. Эта работа произвела тогда на меня сильное, неизгладимое впечатление, подобного которому я никогда больше не испытывал при чтении философских сочине­ ний. Примерно два или три года спустя мне вдруг открылось, на­ сколько бесполезную роль играет «вещь в себе». Как-то в один из ярких летних дней на лоне природы весь мир вместе с моим «Я» 9*

259

показался мне массой ощущений, лишь сильнее связанных друг с другом в «Я». Хотя подлинное осмысление и осознание этого пришло позднее, тот момент все же стал определяющим для всех моих воззрений. Впрочем, мне пришлось вести еще долгую и оже­ сточенную борьбу, прежде чем я смог утвердить обретенное воз­ зрение...» В своих работах «К анализу восприятия» и «Познание и заблуж­ дение» Э. Мах выступает как продолжатель Канта и Конта, но, даже судя по вышеприведенному высказыванию, он уходит от своих предшественников, особенно от Канта с его постоянным колеба­ нием между материализмом и идеализмом в сторону отказа от признания объективной реальности вне воспринимающего ее субъекта, т.е. в сторону субъективного идеализма. И это эволюция взглядов не только Маха. Весь позитивизм движется в указанном направлении. Как и О. Конт, Э. Мах утверждает, что человек и человечество в целом проходят в своем развитии три стадии. Первая из них — теологическая; она характеризуется абсолютным преобладанием фантазии над способностью наблюдать и обобщать. Первобытный человек ставит перед собой по слабости ума самые общие, гло­ бальные вопросы об устройстве и происхождении мира, о своем собственном происхождении и т.д., вопросы, которые поставили бы в тупик любого ученого. Но человек легко находит ответы. Вна­ чале он приписывает собственные способности всем предметам природы, одушевляя их, затем возникают идеи богов, таких же, как сам человек, только более могущественных. Наконец, появля­ ется идея единого бога. Ссылки на богов или бога на первой, тео­ логической стадии позволяют без особых затруднений объяснить все, что угодно: «на все — воля бога». Ум человеческий, однако, взрослеет. Человечество оказывает­ ся в результате на следующей стадии, которая определяется как философская (метафизическая). Человекоподобие движущих ми­ ром сил здесь устраняется, но принцип объяснения, если следо­ вать контовско-маховскому видению проблемы, сохраняется: все происходящее в мире — это «явления», а движут ими «некие при­ чины» — «сущности». Сущности, отрицаемые позитивистами, при­ равниваются ими к лишенным человеческого облика богам. «Сущ­ ность» — это бывший бог; «закон природы» как связь между сущ­ ностями — это не что иное, как связь между богами, описанная еще в мифологии. Раньше говорили «бог», «на все воля божья»; стали говорить «материя», «на то законы материи».

Иными словами, фантазии детства человеческого ума не из­ житы окончательно. Они будут изжиты (вновь приходится огова­ риваться: в соответствии с позитивистской трактовкой пробле­ мы) лишь на третьей ступени, определяемой как стадия «пози­ тивных наук». Только теперь человек прекращает фантазировать, выдумывать объяснения из головы. На первый план выходит на­ блюдение, измерение, описание, обобщение. Переход к «позитивной» стадии не одновременен. Первыми в нее вступают науки, опирающиеся на более простые методы ис­ следования, типа математики, механики и физики, последними — науки о сложнейшем — об обществе. Здесь до сих пор царит метафизика или даже теология. Но у общественных наук все впе­ реди: в них также должны восторжествовать методы, получившие широкое распространение в естествознании. Обществознание при­ дет к тому, что будет опираться на беспристрастное наблюдение фактов и обобщение их при использовании методов, давно ис­ пробованных в конкретных науках («позитивную» науку об обще­ стве еще О. Конт назвал социологией). Соглашаясь с Контом в целом, Мах пытается уточнить его позицию. Так, он пишет: «...разница только та, что для Конта естествознание — почти все, а психология — почти ничего, меж­ ду тем как автор рассматривает обе области как однородные». В это можно поверить, если учесть, что Э. Мах — выдающийся пси­ холог. Есть и иные уточнения. По мнению Маха, О. Конт чересчур поторопился, когда зая­ вил, что естественные науки уже полностью изжили в себе остат­ ки детских или первобытных фантазий. Это не так. В каждой физи­ ческой теории, даже в каждом понятии физической, как и вся­ кой иной, науки эти фантазии незримо присутствуют. «Вместе со всем ценным, содержащимся в физических теориях, нам доста­ ется значительная доля ложной метафизики, и эта последняя именно тогда, когда мы вполне осваиваемся с этими теориями, с большим трудом отделяется от ценного, которое следует сохра­ нить». В переводе с языка, в основе которого позитивистская терми­ нология, на тот, что принят в собственно философской литера­ туре, это означает: как ни стараются позитивисты убрать фило­ софскую проблематику из науки, как ни декларируют факт яко­ бы изгнания философии с ее пьедестала, ничего не получается. Без философии подлинная наука невозможна.

260

261

Вопреки очевидности, Э. Мах, однако, снова и снова приво­ дит и пытается обосновать едва ли не центральный позитивистс­ кий тезис: ученый безоговорочно достоин звания ученого лишь тогда, когда он наблюдает, измеряет и фиксирует, в случае необ­ ходимости — обобщает. Все остальное — научные теории, поня­ тия, мыслительные модели, даже сравнения, аналогии — уже со­ держит в себе значительную долю фантазии. Раз так, то многое здесь, несомненно, отомрет и будет вызывать смех у потомков. Сознательно смешивая истину и заблуждение, упрощая слож­ ный процесс постижения истины, Э. Мах пытается доказать свою правоту, используя довольно распространенный, хотя и нехитрый в общем-то прием: философ выхватывает отдельные факты и так оценивает и группирует их, что они начинают «работать» в нужном направлении. Достаточно взглянуть, по Маху, на историю науки, и мы увидим, насколько смешны сегодня все теории, которые когдато почитались. Вспомним хотя бы крючковатые атомы Демокри­ та, теорию флогистона, эфира жизненной силы и т.п. Наука от­ казалась от них без сожаления. И точно так же, как утверждает философ, она откажется от сегодняшних теорий, которые будут лишь забавны нашим потомкам. Знают об этом ученые? Конечно, знают! Так зачем они про­ должают создавать научные теории? По мнению Э. Маха, для того только, чтобы облегчить работу своему уму, сэкономить его силы. Можно сказать: красный, оранжевый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. А можно сказать: спектр, объединив в этом чисто условном названии комплекс зрительно воспринимаемых цветов. Вместо того, чтобы перечислять их по отдельности, мы «эконом­ но» пользуемся одним словом, тратим меньше сил. Получается, таким образом, что весь смысл научных понятий в употреблении их в качестве условных обозначений определенных «комплексов наблюдаемых фактов». Соответственно научные тео­ рии представляют собой лишь связи многих понятий, они позволя­ ют свести воедино уже множество фактов, наблюдений. Но они от этого не перестают быть столь же условными конструкциями, тех­ ническими приемами для упорядочивания множества впечатлений. Ученый, создавший теорию, в представлении Э. Маха, по сути, ничем не отличается от школьника, который хочет удержать в голо­ ве тот же порядок цветов солнечного спектра и придумывает для этого стишок типа: «Как однажды Жак-звонарь головой сломал фонарь», чтобы вспомнить названия цветов по первым буквам слов.

Но дальше начинается самое досадное: если ни один школь­ ник не утверждает, что стишок про Жака-звонаря объективно отражает действительность, является истиной и т.п., то ученые, напротив, начинают придавать чрезвычайное значение теориям в науке. Они забывают, что теория — дело временное, условное, созданное для удобства, делают из теории фетиш, слепо верят в ее всесилие, доходят до того, что стараются не замечать факты, не согласующиеся с теорией. Особенно скверно, по Маху, когда какую-то из этих теорий берут на вооружение философы, объяв­ ляя ее единственно истинной. Бездоказательные постулаты, попытки аргументации и откро­ венные передержки здесь настолько перемешаны, что какая-либо полемика с Э. Махом становится довольно затруднительной. Ее пришлось бы вести, утопая в частностях, теряя главное: действи­ тельную роль философии, роль науки вообще, несводимость ее к совокупности удобных приемов для регистрации субъективного восприятия мира. Махистское учение, как и позитивизм в целом, само по себе не ново в своей основе. Единственное, что отличает махизм от других, ранее возникших вариантов субъективного идеализма, — это заигрывание с наукой при явной недооценке, а то и прямом искажении ее роли. То, что дело обстоит именно так, подтверж­ дается рассуждениями самого Маха. Он как-то заметил, что уче­ ные, пережившие за несколько десятилетий конца XIX- начала XX вв. множество изменений теоретических представлений об ус­ тройстве атома, специально для того, чтобы подчеркнуть услов­ ность и временность соответствующей теории, решили изложить ее в несерьезных понятиях. Само слово «кварк» означает «тво­ рог», а в наиболее распространенном варианте теории кварков постулируется существование типов их, именуемых ароматами. Как говорит Э. Мах, все это, конечно, остроумно, но едва ли эффективно. Последующие поколения физиков забудут о проис­ хождении слова «кварк» точно так же, как философы забыли о том, что некогда слово «материя» означало «строительный лес». Этим словам будет приписываться какой-то глубокий и тайный смысл. Почему это происходит? И как радикально покончить с этим, осуществив революцию в науке? Мах вновь и вновь задается одним и тем же вопросом. Только вопрос некорректен. Если исходить из смысла того, что предлага­ ет философ, логичнее было бы говорить о революции против науки.

262

263

По мнению Э. Маха, надо вырвать самые корни научных суе­ верий. Мы придаем, полагает он, чрезвычайно большое значение понятиям только потому, что верим, будто за ними стоят какие-то реальные вещи. Но ведь никаких «реальных вещей» не существу­ ет! Когда мы одновременно испытываем комплекс различных ощу­ щений: например, красное, сладкое, круглое, хрустящее и т.п. — мы называем этот комплекс словом-меткой «яблоко». Но почемуто в сознании укоренилось представление о том, что такое ябло­ ко существует как «реальная вещь», а краснота, сладость — всего лишь его «свойства». Будто бы есть какое-то яблоко, отдельное от этих свойств! Давайте попробуем вычитать по очереди красное, сладкое, круглое хрустящее и т.п. Что у нас останется в итоге, когда мы вычтем все «свойства»? Ровным счетом ничего. Никако­ го яблока «самого по себе», никакого яблока как «реальной вещи». Итог: «вещи» на самом деле только наши названия для опреде­ ленных комплексов ощущений. Подобного рода позиция, как отмечалось, не нова в фило­ софии. Это субъективный идеализм в крайней его форме — со­ липсизме. Как известно, даже Дж. Беркли, основатель субъек­ тивного идеализма, предпочел откреститься от солипсизма. Мах же по-своему весьма последователен. По Беркли, вещи окружающего нас мира существуют только как ощущения неко­ его Я, только в сознании отдельной личности. Э.Мах идет еще дальше, заявляя: ничего подобного! Ведь никакого Я, никакого субъекта, никакой «человеческой личности» не существует тоже. Человеческое Я — это опять-таки наше экономное название для более или менее стабильного комплекса чувственных восприя­ тий. «Реально» оно не существует. Мах утверждает: «Наше Я спа­ сти нельзя». В мире нет ничего, кроме, так сказать, ничьих ощущений, которые определяются как элементы мира. Из них складываются комплексы, обозначаемые как «вещи», и комплексы, которые мы называем «личностями». На самом деле ни тех, ни других реально не существует. Нет ни «объективного» мира, ни «мате­ рии», ни «законов природы», равно как нет «Бога» — все это лишь слова, в конечном итоге лишенные смысла. Но их исполь­ зуют те же философы и опирающиеся на философию ученые, чтобы ввести нас в заблуждение. Махизм подвергли критике многие ученые. Даже некоторые последователи Э. Маха выразили сожаление по поводу того, что философ дошел в своих рассуждениях до повто-

рения берклианства, по-своему они тоже критиковали его, от­ вергая крайние формы идеализма ради идеализма умеренного или, по меньшей мере, более завуалированного. В 30-е годы XX в. возник неопозитивизм. Вначале он был свя­ зан с деятельностью так называемого Венского кружка, участ­ ники которого выступили в очередной раз с претензиями на радикальную перестройку всего человеческого мышления. Глав­ ная цель науки была сужена до анализа языка науки. Вся тради­ ционная философия была объявлена заблуждением. Наиболее влиятельной разновидностью неопозитивизма, вы­ росшей если не полностью, то частично на базе Венского круж­ ка, был логический позитивизм. «Философия, — писал Витгенш­ тейн, один из наиболее известных и влиятельных логических позитивистов, — должна прояснить и строго разграничивать мыс­ ли, которые без этого являются как бы темными и расплывчаты­ ми... Все то, что вообще может быть мыслимо, должно быть ясно мыслимо. Все то, что может быть сказано, должно быть ясно ска­ зано». Вот и получается, что философия возможна лишь как кри­ тика языка. Что касается традиционной философии, то она объяв­ ляется Витгенштейном, в полном соответствии с ее позитивист­ ской трактовкой, лишенной научного смысла. Традиционные философские проблемы или, что то же самое, «псевдопроблемы» — следствие неправильных толкований языка, лингвистической путаницы. Нельзя не признать: вопросы языкового анализа имели и имеют большое значение для науки. Вообще следует заметить: в позитивизме в субъективистски абсолютизированной форме нащупаны, угаданы и сформулированы некоторые действитель­ ные потребности научного познания, получены подчас значи­ тельные результаты в таких областях, как семантика, логика, математика. Это означает, что позитивизм, как и любая другая современ­ ная философия, заслуживает самого тщательного изучения. В ней следует выделить рациональное зерно, чтобы не «выплеснуть вме­ сте с водой из ванны и ребенка». Можно не принимать, к примеру, подчеркнутую аллерги позитивистов к абстрактным рассуждениям, традиционной фи­ лософии, не без основания считать крайностью готовность от­ казаться от любой теории, однозначно поставив под сомнение те из них, которые не могут объяснить хотя бы один факт, им про­ тиворечащий. Скепсис, доведенный до абсурда... но здоровый скеп-

264

265

сие в науке необходим; он всегда был и остается стимулом ее развития. Нельзя не согласиться с Б. Расселом, тоже логическим пози­ тивистом, подчеркивавшим, что «человеческий интеллект не спо­ собен дать окончательные ответы на многие очень важные для человечества вопросы». Но отсюда возможны два вывода. Один: следует отказаться от поисков ответов. Именно к такого рода вы­ воду склоняются позитивисты. Но возможно иное решение: ис­ кать ответ, пусть и не окончательный, но приближающий нас к истине. Вопросы для повторения 1. На основе того, что вы знаете о современной философии Запада, попытайтесь найти ответ на вопрос: в чем причи­ ны заметного крена этой философии в иррационализм, мистику, явного недоверия к науке? 2. О. Шпенглер и его «Закат Европы». Философия истории А. Тойнби. 3. Сущность учения З.Фрейда. Фрейдизм сегодня. Э. Фромм. 4. Экзистенциализм, его эволюция. Основные представите­ ли экзистенциализма. Корни живучести экзистенциалист­ ского восприятия мира. 5. Неотомизм, его разновидности. 6. Неопозитивизм. Проблема соотношения философии и на­ уки.

ников и юнкеров. Иначе говоря, победа нацизма объясняется как результат обмана и подавления большинства народа веро­ ломным меньшинством. Согласно второй точке зрения нацизм может объяснить толь­ ко психология, точнее, психопатология. Гитлер считается манья­ ком или «невротиком», а его последователи безумцами или пси­ хически неуравновешенными людьми. ...По нашему мнению, ни одно из этих взаимоисключающих объяснений неверно. Нацизм — это психологическая проблема, но сами психологические факторы могут быть поняты лишь при учете их формирования под воздействием факторов социальнополитических и экономических. Нацизм — это экономическая и политическая проблема, но без учета психологических факторов невозможно понять, каким образом он приобрел власть над це­ лым народом».

«В научной и популярной литературе о нацизме высказывались две противоположные точки зрения. Первая состоит в том, что фашизм — это сугубо экономическое и политическое явление и психология его никак не объясняет; вторая — в том, что фашизм — чисто психологическая проблема. Первая точка зрения рассматривает нацизм либо как ре­ зультат сугубо экономического развития, т.е. как результат эк­ спансионистских тенденций германского империализма, либо как сугубо политическое явление, т.е. захват государственной власти политической партией, опирающейся на промышлен-

Так чье это мнение? На основании каких особенностей в по­ становке проблемы вы пришли к Вашему выводу? Э. Фромм в «Иметь или быть» пишет, и с тем, что он пишет, трудно не согласиться: «Так называемые отличники — это учащиеся, которые спо­ собны наиболее точно повторить мнение каждого из филосо­ фов. Они напоминают хорошо информированного гида в ка­ ком-нибудь музее. Они учатся только тому, что не выходит за рамки такой суммы знаний, которые существуют в виде неко­ торой собственности. Они не учатся мысленно беседовать с фи­ лософами, обращаться к ним с вопросами. Они не учатся заме­ чать присущие философам противоречия, понимать, где автор опустил какие-то проблемы или обошел спорные вопросы; они не учатся отличать то новое, что есть у самого автора, от всего Того, что отличает лишь «здравый смысл» того времени, в ко­ тором он творил; они не учатся прислушиваться к автору, что­ бы понимать, когда в нем говорит только голос рассудка, а когда его слова идут одновременно и от ума, и от сердца; они не учатся распознавать истинность или ложность доводов авто­ ра и еще многое другое». В чем видит Фромм главный порок сложившейся системы об­ разования? Каким образом, по его мнению, можно избавиться от этого недостатка? Можете ли вы последовать рекомендациям философа? Если нет, что вам мешает?

266

267

Кому из философов, по вашему мнению, принадлежит ниже­ приводимое высказывание о нацизме и его корнях?

Часть II. Актуальные философские и социокультурные проблемы Глава 11.

Современные естественнонаучная и философская картины мира Человека, с момента осознания им себя, волновало прежде всего две проблемы: он сам и мир, в котором он живет, — как этот мир возник, как он развивался, что лежит в его основе? Сознание первобытных людей породило разного рода мифо­ логические картины мира. Они не представляли собой что-то за­ стывшее, абсолютно неизменное. Менялись представления людей, и эти картины менялись. Столь разные у разных народов, они схо­ дились, однако, в главном: мир — результат деятельности выс­ ших, неземных сил, ими он управляется, от них зависит. Иначе представить возникновение и развитие мира мифологическое со­ знание не может. Это — удел науки. Именно ее становление при­ вело к тому, что боги как бы были вынесены за скобки в ситуаци­ ях, когда требовалось дать рационалистическое, т. е. опирающееся на разум объяснение всего, что окружало и интересовало челове­ ка. Крупицу за крупицей вносили в однажды нарисованную кар­ тину мира ученые, но в конечном итоге это приводило к научным революциям, радикальным переменам в системе знаний. Как-то знаменитый математик Лагранж сказал об И.Ньюто­ не: «Он самый счастливый: систему мира можно установить толь­ ко один раз». Французский математик ошибался. Современная на­ ука, прежде всего физика и астрономия, усилиями целой плеяды ученых сделала это еще раз. Речь идет здесь, подчеркнем, не о замене в прежней картине мира отдельных физических или иных представлений, хотя бы и важных, не об исправлении деталей, пусть даже существенных, а о подлинной революции во взглядах. 268

Человек далеко проник в тайны космоса, вплотную подойдя к вопросу о том, как возникла Вселенная. Был открыт микромир с его сложными законами. Мир этот кажется странным; человеку, далекому от науки, он представляется малозначительным, но он реальность. Прав был А.Эйнштейн, написавший в своей книге «Нечто автобиографиче­ ское»: «Прости меня, Ньютон, ты нашел единственный путь, воз­ можный в твое время для человека величайшей научной творческой способности и силы мысли. Понятия, созданные тобой, и сейчас еще остаются ведущими в нашем физическом мышлении, хотя те­ перь мы знаем, что если будем стремиться к более глубокому пони­ манию взаимосвязей, то мы должны будем заменить эти понятия другими, стоящими дальше от сферы непосредственного опыта». Идеи, высказываемые современной наукой, прежде всего фи­ зикой, и впрямь весьма далеки от того, что привычно для чело­ века. Но значит ли это, что мы должны абстрагироваться от таких идей? Разве не уподобимся мы тем самым известному чеховско­ му герою, отставному уряднику войска Донского из «Письма уче­ ному соседу»? Домашний натурфилософ так выражал свое недо­ умение: «Вы сочинили и напечатали в своем умном сочинении, — как сказал мне Герасимов, — что, будто бы, на самом вели­ чайшем светиле, на Солнце, есть черные пятнушки. Этого не мо­ жет быть, потому что этого не может быть никогда... И для чего на нем пятна, если и без них можно обойтиться?» Впору в очередной раз улыбнуться, но проблема не так про­ ста, как представляется. «Время от времени, — с горечью замечал американский ученый Р. Файман, — мы пытаемся передать лю­ дям, далеким от науки, современную научную картину природы, но неминуемо терпим неудачу, ибо тем, кто не знает математики — этого универсального языка природы, трудно постичь подлин­ ную, глубинную красоту ее.» Как же быть? Ученые не видят вы­ хода: «Никакими интеллектуальными доводами нельзя передать глухому ощущение музыки. Точно также никакими популярными аналогиями, без математики, на пальцах, не передашь научное понимание природы человеку «другой культуры». Проблема не в том, как довести суть СР-инвариантности до сознания непосвя­ щенных, а в том, что они не знают даже, что такое инерция!» Файман образно, но, по сути, верно обозначил одну из наи­ более значительных проблем современной науки. Она стремите­ льно усложняется, однако основная трудность не в темпах, каки­ ми идет прогресс, и даже не в коренной ломке фундаментальных 269

идей, лежавших в основе науки, хотя изменения столь радикаль­ ны, что возникшую ситуацию часто сравнивают с той, что имела место более 2.5 тыс. лет назад во время зарождения древнегрече­ ской философии и нового миропонимания. Иногда в этой связи вспоминают конец XVI — начало XVII вв., когда система взгля­ дов человека на мир подверглась радикальной трансформации, и связано это было с выходом цивилизации из «мрака» средневе­ ковья. При всей радикальности научной революции проблемой проблем сегодня стало то, что человек не успевает за достижени­ ями науки, не понимает их, а значит, и не принимает ее резуль­ татов, оставаясь глубоко к ним равнодушным. Правда, те же микрособытия в мире элементарных частиц, вроде бы, не имеют непосредственного практического значения, выглядят, точнее, пожалуй, длительное время выглядели как от­ влеченные искания, интересные прежде всего самим исследова­ телям. Они ставили тонкие эксперименты, выдвигали неожидан­ ные гипотезы, позволяя себе самые невероятные предположения относительно того, как устроена материя в ее первоосновах. В ее первоосновах! Это как раз та проблема, которая не может не интересовать человека просто как человека, если он не огра­ ничивается в своих взглядах на мир эмпирическим опытом, а стре­ мится овладеть «азами» научного мировоззрения, началами фи­ лософской культуры, что в данном случае одно и то же. Это как раз та проблема, разрешение которой при опоре на вновь открывшиеся факты на новом витке познания позволяет глубже понять устройство мира и механизм его развития. А наука идет дальше, ставит перед собой еще более величе­ ственную задачу. А.Эйнштейн сформулировал ее так: «Мы хотим не только знать, как устроена природа (и как происходят при­ родные явления), но и по возможности достичь цели, может быть, утопической и дерзкой на вид, — узнать, почему природа явля­ ется именно такой, а не другой». С меньшей категоричностью, но Эйнштейн фактически повторил мысль Гегеля: «Природа Все­ ленной, скрытая и замкнутая в себе, не имеет такой силы, кото­ рая могла бы вечно сопротивляться смелым усилиям мысли: она должна под конец раскрыть себя, она должна открыть духу всю свою глубину и все свои сокровища и отдать их ему, дабы он обогатился ею». Весьма решительно утверждение: «Вселенная должна...» Од­ нако в гегелевской и эйнштейновской мечте — весь смысл извеч­ ного противоборства, в котором мыслящий человек, преодоле-

вая ошибки и сомнения, снова и снова пытается подобрать клю­ чи к самым сокровенным и интригующим тайнам природы. Что касается практической пользы удивительных открытий в микромире — она тоже есть и потенциально она громадна. Вот только слово «польза» в данном случае требует кавычек. Кто мог сразу предсказать, как будет использован факт делимости атома? Великий Резерфорд, к примеру, до конца дней своих придержи­ вался мнения, что человечество никогда не сможет расковать энер­ гию, дремлющую в атоме. Но так думали не все. Немецкий физик В. Нерст уже в 1921 г. писал: «Можно сказать, что мы живем на острове, сделанном из пироксилина». Правда, тут же добавлял в утешение: «Но, благодарение богу, мы еще не нашли спичку, которая подожгла бы его». Скоро появилась и спичка. Проникновение в тайны микромира началось с обнаружения того, что атом делим. Атомистическая концепция, принадлежав­ шая, как известно, древнегреческим мыслителям Левкиппу и Де­ мокриту, была построена на признании того, что все материаль­ ные тела состоят из элементарных, неделимых далее атомов. И эта точка зрения сохранялась в науке с соответствующей корректи­ ровкой, отражавшей уровень развития естествознания, до конца XIX века. «Кирпичиками мироздания» называли атомы еще в на­ чале XX столетия. Оказалось, что все не так просто. Обнаружилось: элементарные и, как прежде представлялось, неделимые частички имеют сложное строение; это целые миры, состоящие из деталей более простых: ядер, электронов, протонов, нейтронов. Почти сразу же было открыто несколько десятков эле­ ментарных частиц. Возник соблазн именно их теперь рассматривать как первоосновы материи. Но тут же возникал вопрос: насколько элементарны открытые частицы? В самом ли деле ученые добра­ лись-таки до первооснов материи? А если нет, то что дальше? И вообще, что это за мир, плотная завеса над которым вдруг приот­ крылась? Как он связан с видимым миром? В микромире все необычно. Скорости, близкие к световой, почти мгновенное превращение одних частиц в другие. Продо­ лжительность жизни, измеряемая миллионными долями секун­ ды, или почти вечное, миллиарды лет, существование. В микро­ мире практически нет аналогий с привычным нам макромиром вещей и процессов. Это нелегко воспринимается. Рождается неверие даже в оче­ видное. Хорошо бы на уровне только обыденного сознания. В око­ лонаучной и даже научной литературе появлялись поначалу оценки

270

271

типа: квантовая механика - обскурантистское учение, что-то вро­ де богословской теории; открытия в микромире — вместе с тео­ рией относительности - это абракадабра XX века. Что говорить, даже В.-К. Рентген, сделавший великое открытие и давший ему имя, ...не верил в реальность электрона, хотя для большинства его коллег по науке это была сама очевидность. Вернемся, однако, к электрону. Ведь именно его обнаруже­ ние стало мощным импульсом к поискам того, что можно было бы назвать картиной микромира. Остроумно изобразил возникшую ситуацию в своей книге «Неизбежность странного мира» Д. Да­ нин: «Физики словно почувствовали себя сотрудниками самого господа бога, который решил смастерить на досуге веществен­ ный мир, но из-за вечной нелюбви к естественным наукам не захотел возиться с такой мелочью, как атом, и всю работу пере­ доверил им, специалистам... — Господи, — сказали физики, - ты же пока нам ничего не дал, кроме электронов! — А что вам еще нужно, дети мои? Только, пожалуйста, без жалоб на мои неисповедимые пути. У меня от одних философов третье тысячелетие мигрень... — У нас тоже, — улыбнулись физики. — К делу! — строго сказал босой бородач. — Нам бы хоть какие частицы с положительным зарядом, господи, а то ведь атом не получится нейтральным. Да хоть па­ рочку новых законов... — с надеждой сказали физики. — Может, продиктуете, отец? Но всемогущий, чтобы скрыть свою немощь, возразил: — Тогда зачем вы мне? И физики ушли, предоставленные сами себе. ...Они хитрили: им для первых моделей атома вообще не надо было знать, «как выглядит» наверняка использованная природой для создания ато­ мов положительно заряженная деталька. Довольно было убедить­ ся, что такая «деталька» там обязательно существует». ' Уточним характер возникшей проблемы. Электрон — отрица­ тельно заряженная частица, атом же в целом нейтрален, что и придает ему устойчивость. Вот откуда убежденность физиков, в каком направлении вести дальнейшие поиски. Начал эту где-то похожую на конструкторскую работу уже первооткрыватель элек­ трона Дж. Дж. Томпсон, а завершил Э. Резерфорд. Однажды, войдя в лабораторию, он заявил своему ученику Г. Гейгеру: «Теперь я знаю, как выглядит атом». Резерфордовская модель атома, по су272

ти, повторяла солнечную систему: Солнце — ядро, а планеты — электроны, каждый из которых имеет свою орбиту. Увидеть предложенную модель Резерфорд, естественно, не мог: слишком малы внутриатомные расстояния; он должен был дойти до своей модели умозрительно, пытаясь объяснить «поведение» электронов. Модель, которую можно найти теперь в любом учебнике и на­ учно-популярной литературе, там, где излагаются начала начал фи­ зики микромира, оказалась настолько внешне привлекательной, яс­ ной, что в нее сразу поверили даже люди, далекие от науки. Каза­ лось, можно сделать вывод: все в природе устроено одинаково — и большое и малое! Но было одно «но»: модель противоречила всем известным законам физики — физики макромира. Возник вопрос о специфике «поведения» элементарных частиц, о специфике зако­ нов микромира. По классической теории, выведенной на основе наблюдений в макромире, отрицательно заряженные электроны в атоме Резерфорда должны были (и очень скоро!), теряя энергию, упасть на ядро, имеющее, как известно, положительный заряд. Но этого не происходило. В чем причина? Ответ на вопрос дал великий датский ученый Н. Бор, опира­ ясь на соответствующие эксперименты (для нас в данном случае неважно, какие). Электроны, действительно, теряют энергию и покидают свою орбиту, приближаясь к ядру. Но существует набор устойчивых орбит. На одну из них, ближе к ядру, и перескакива­ ет электрон. Атом приходит в новое состояние устойчивости. Хотелось бы обратить внимание на термин «перескакивает». Казалось бы, логичнее употребить другое более привычное сло­ во: переходит, перемещается, меняет орбиту, наконец. Но это, мягко говоря, неточно передавало бы сущность происходящего: электрон именно перескакивает, перепрыгивает с одной орбиты на другую, излучая определенную порцию энергии. «Излучая» — вновь не очень понятный в данном контексте термин. И здесь нам придется отойти чуть в сторону от рассматриваемой проблемы, использовав два новых понятия: фотон и квант. Первый был введен в научный оборот А. Эйнштейном, вто­ рой — М. Планком. Задумавшись над природой излучения, Планк высказал мысль, что энергия поглощается и теряется (излучает­ ся) отдельными порциями — квантами. Вначале это была всего лишь исходная (рабочая) гипотеза, которая хоть как-то объясня­ ла возникшие затруднения. Эйнштейн превратил гипотезу в одно из основных положений современной физики. 273

Фотон же определяется как частица-волна. О частицах света говорил за 200 лет до Эйнштейна не кто-нибудь, а И. Ньютон. Он назвал их корпускулами, высказав мысль об истечении свето­ вого вещества. Корпускулы, по Ньютону, различались по величи­ не и двигались с различными скоростями. Большего великий ан­ гличанин сказать тогда не мог. Весь XIX век господствовала, од­ нако, другая гипотеза о природе света — волновая. Ее автор, Гюй­ генс, казалось, навсегда победил Ньютона. И вот век XX. Идея фотона. Подчеркнем: она появилась со­ всем не потому, что А. Эйнштейн вспомнил о ньютоновской трак­ товке природы света. Просто иначе нельзя было объяснить неко­ торых «странностей» микромира. В частности, невозможно было понять «поведение» электрона. Тогда-то и появился термин «час­ тица-волна», определение, позволившее подчеркнуть двойствен­ ную природу фотона. С одной стороны, он обладает массой, при­ том, чем выше скорость движения, тем больше масса. Взаимо­ действует с электроном фотон совсем как материальная частица. Но, с другой стороны, у него есть выраженное свойство волны — фотон способен огибать препятствия. Важно, что некоторые ха­ рактеристики частицы-волны, фотона, тот же рост массы вместе с увеличением скорости движения, следует распространить и на другие элементарные частицы, электрон, к примеру. Более того. Логично предположить, что зависимость массы от скорости дви­ жения должна проявляться не только в микро-, но и в привыч­ ном для нас макромире. Но она не заметна. Почему? Дело все в том, что огромному увеличению скорости движения и, как следс­ твие, гигантскому приросту энергии соответствует незначитель­ ное увеличение массы. В физике это выражено формулой Е - тс2. Здесь мы подошли к эпохальному открытию XX века, ибо оно вплотную подводит нас к теории относительности А. Эйн­ штейна. 90 с лишним лет прошло с тех пор, как были сформули­ рованы фундаментальные положения этой теории. Почему-то счи­ тается, что в основах ее знают теперь практически все. Ведь они изучаются даже в школе. Ну как тут не вспомнить известный на­ учный анекдот. На одном из симпозиумов к Эйнштейну подошел коллега-физик и сказал: «Мы с вами двое из троих человек, ко­ торые действительно понимают, что такое теория относительно­ сти», _ И ; поскольку ответа не последовало, спросил: «Вы со­ мневаетесь?» — «Нет, я не сомневаюсь, — ответил Эйнштейн. — Я просто думаю, кто третий». Анекдот, но он не так уж далек от истины. Попытаться понять, чисто умозрительно, основные прин274

ципы теории относительности и выводы из нее можно, но понастоящему освоить нелегко, настолько они противоречат при­ вычному, повседневному опыту. Один из исследователей проблем микромира имел основание сказать: «Мы вынуждены описывать поведение природы, как правило, непонятным образом». Со времен И. Ньютона, в соответствии со сложившейся фи­ зической картиной мира господствовала идея абсолютного про­ странства и абсолютного времени. Иначе говоря, пространство неизменно, его свойства не зависят ни от чего, в том числе от времени. Они не зависят от материальных тел, скорости их дви­ жения. Можно убрать из пространства все тела, но оно оста­ нется, и свойства его сохранятся. Получается, что пространс­ тво — простое вместилище, своего рода огромный ящик, в ко­ торый помещены материальные предметы, вещи. То же — вре­ мя, его течение не зависит ни от чего. Материальный мир в этом случае — совокупность отдельных предметов, обладающих неизменными свойствами, такими, в частности, как масса. Материя, получается, сама по себе инертна. Но, поскольку она движется, возникает естественный вопрос об источнике дви­ жения. Сам И. Ньютон склонялся к мысли о Боге как первопри­ чине. Всевышний толкнул мир, но больше в происходившее не вмешивался. Далее, по Ньютону, все объяснялось законами меха­ ники. Довольно скоро, правда, идея божественного первотолчка была поставлена под сомнение. Так, французский философ XVIII столетия Гельвеций имен­ но потому, что его никак не могла удовлетворить мысль о Все­ вышнем и его особой роли в земных делах, высказался в том смысле, что если движение существенно для материи, то нет ни­ какой необходимости придумывать силу, сообщившую бы ей дви­ жение. И, тем не менее, вплоть до конца XIX в. ньютоновская картина мира в целом казалась незыблемой. Лишь в конце века она была поколеблена, обнаружив свою ограниченность под гра­ дом новых открытий. Была похоронена, в частности, идея абсолютного пространс­ тва и времени. Вначале выступили Лобачевский и Риман, создавшие свои варианты неевклидовой геометрии. Они применимы к ситуаци­ ям, когда поверхность имеет вид сферы (у Лобачевского) или граммофонной трубы (у Римана). Геометрия Лобачевского бази­ ровалась на аксиоме: через точку, лежащую вне прямой, можно провести по крайней мере две прямые, параллельные данной. От275

Из современников А. Эйнштейна можно назвать В. И. Вер­ надского, который в конце прошлого века до появления пер­ вой работы по теории относительности счел необходимым вы­ делить и подчеркнуть: «Бесспорно то, что и время и пространс­ тво в природе отдельно не встречаются, они нераздельны. Мы не знаем ни одного явления, которое не занимало бы части пространства и части времени. Только для логического удобства представляем мы отдельно пространство и отдельно время, только так, как наш ум вообще привык поступать при решении какого-либо вопроса. В действи­ тельности ни пространства, ни времени в отдельности мы не знаем нигде, кроме нашего воображения». И второе уточнение. Неразрывны не только пространство и время, но материя и движение. Нет материи без движения и дви­ жения без материи. Или иначе: движение — это неотъемлемое

свойство материи, способ ее существования (под движением здесь понимается изменение вообще). А покой? Можно, казалось бы, вспомнить сколько угодно ситуаций, когда то или иное тело не движется. Однако при ближайшем рассмотрении любой из по­ добных ситуаций оказывается, что нет абсолютного покоя. Тело покоится относительно другого, но и оно движется. Так, любой объект на Земле перемещается вместе с ней в космическом про­ странстве; в самом этом объекте происходят постоянные измене­ ния. В живом организме идет непрерывный процесс рождения и умирания клеток; в неживом теле — разного рода физические, химические, а точнее, и те и другие процессы. Они могут быть медленными, малозаметными, но сути это не меняет. Наиболее наглядно положение о том, что материя существует лишь постольку, поскольку она движется, проявляется в микро­ мире. Именно попытки понять характер процессов, там происхо­ дящих, позволили А. Эйнштейну прийти к теории относитель­ ности. Правда, весь пафос и реальный смысл идеи, положенный им в основу теории, не сводится к фиксации реальной связи ма­ терии, движения, пространства и времени. Главное у Эйнштейна — в другом. Великий физик пришел к заключению об относите­ льности пространственно-временных отношений, зависимости их от скорости перемещения материальных объектов. Обычно для иллюстрации обращаются к пока еще, а может быть, и вообще фантастической ситуации. Предлагают предста­ вить космическое путешествие в некой фотонной ракете к дру­ гим звездным мирам. Ее скорость в таком случае может быть близка к пределу — 300 тыс. км/сек, т.е. скорости света. Ракета, предпо­ ложим, будет бороздить космическое пространство по земным масштабам, земному времени 20 лет. Но космонавты не заметят этого. Они постареют по ракетным часам всего на два года, ибо на межзвездном корабле течение времени замедляется по сравне­ нию с ритмом времени на оставленной планете. На Земле и на ракете будут разные системы отсчета времени. И пространство сжимается по направлению движения. Нет универсальных часов, как нет универсальной линейки. Характеристики материальных объектов напрямую зависят от пространственно-временных характеристик и наоборот. Вот ка­ кие выводы следуют из теории относительности А. Эйнштейна. Но почему данное обстоятельство не было замечено ранее? Все дело в том, что эффекты, о которых идет речь, могут зримо проявиться лишь при скорости, близкой к световой. Такая

276

277

сюда следовал ряд выводов, например, тот, что сумма углов тре­ угольника меньше 180°. В геометрии Римана, построенной на по­ стулате, что через точку вне прямой, нельзя провести ни одной прямой, параллельной данной, сумма углов треугольника боль­ ше 180°. Но главный вывод, который позволяет сделать и та, и другая геометрия: характеристики пространства зависят от свойств материи и наоборот. Считается, что теория относительности связала воедино мате­ рию, пространство и время. Здесь, впрочем, требуются уточнения. Первое. Неразрывность пространства и времени — факт само­ очевидный, даже тривиальный. В окружающем нас мире нет ве­ щей, которые существовали бы только во времени или только в пространстве. Одно, оторванное от другого, — это абстракция. Можно фиксировать время какого-либо.процесса, не принимая во внимание его содержания. Можно изучать пространственные фигуры и их отношения (чем, собственно, и занимается геомет­ рия), снимая вопрос о времени, но в реальной жизни мы имеем дело не с абстрактными геометрическими фигурами, а матери­ альными объектами, а они существуют как в пространстве, так и во времени. На это обстоятельство обратил внимание еще античный мыс­ литель Лукреций Кар. В своей поэме «О природе вещей» он писал: Также и времени нет самого по себе... И неизбежно признать, что никем ощущаться не может Время само по себе вне движения тел и покоя.

V

скорость и все, что с ней связано, стало предметом изучения только с проникновением в микромир. В макромире нечто подоб­ ное обнаружить практически невозможно. При относительно ма­ лых скоростях движения изменение масштабов времени или про­ странственных характеристик весьма незначительно, и это еще мягко сказано. Так, скорость звука (300 с лишним м/сек) почти в миллион раз меньше скорости света, но даже для самолетов еще недавно она была пределом. Логично допустить, что секундная стрелка часов у летчика и у пассажиров в летящем самолете дви­ жется чуть медленнее, чем на аэродроме. Но как зафиксировать миллиардные, а то и трилл ионные доли секунды разницы; ведь это ничто по привычным для человека масштабам. Гигантский, опять же по нашим масштабам, спутник весом тонны в полторы, обретя вторую космическую скорость в 11.2 км/сек должен уве­ личиться в весе на 1 мг, т.е. на одну полуторамиллиардную долю своей массы! И все же. Именно благодаря проникновению в тайны микро­ мира и теории относительности человечество оказалось перед не­ обходимостью скорректировать свои представления о мире в це­ лом, его пространственно-временных характеристиках. В науке по­ является понятие «4-мерное пространство» (три собственно про­ странственные характеристики, а четвертая координата — вре­ мя); начинает «работать» понятие ««-мерное пространство». Ха­ рактеристик у него еще больше. Крутой поворот в науке, обусловленный проникновением в то, что еще вчера было «тайной за семью печатями», вызвал раз­ брод и шатания в среде физиков. Если раньше они были, как правило, согласны между собой, то теперь — в свете новых от­ крытий — обнаружились радикальные разногласия; некоторые предпочли отвернуться от, казалось бы, установленных фактов. Уже упоминалась позиция Рентгена. А он не был одинок. Возникли невероятные коллизии. Известный ученый двадца­ того столетия Л. де Бройль — именно ему принадлежит открытие двойственности элементарных частиц, того факта, что они соче­ тают в себе свойства волны света и частицы вещества, — назвал это свое открытие «наиболее драматическим событием современ­ ной микрофизики». Так логично было бы определить заблужде­ ние, но драматическое открытие (?!). Великое научное достиже­ ние стало для де Бройля источником глубоких переживаний. Та­ кое бывает не часто: ученый не хотел верить в собственное откры-

тие. Он искал путь назад, хотя и признавал, что в конечном счете не исключена возможность неудачи. Еще показательнее позиция Г.-А. Лоренца. В молодости он вы­ шел на передние рубежи в науке. Его имя стало знаменитым. Но, когда появилась новая физика, Лоренц не принял ее. Более того. Он активно выступил против основных ее постулатов. И однажды ученый вынужден был признаться, и это признание с тем же оттенком трагедии: «Я потерял уверенность, что моя научная ра­ бота вела к объективной истине, и я не знаю, зачем жил; жалею только, что не умер пять лет назад, когда мне все еще представ­ лялось ясным». В какой-то мере новая физика сама повинна в возникшей си­ туации. Если раскол в науке между сторонниками традиций и теми, кто не соглашался с ними, был практически неизбежен (слишком радикальным был переворот; не все оказались к этому готовы), то его глубина и характер — результат ошибочной ми­ ровоззренческой, философской трактовки сделанных открытий самими физиками. То, что физики стали изъясняться языком философов, а фи­ лософы попытались освоить и осмыслить премудрости того, что получило название «революции в физике», — глубоко законо­ мерно. Так всегда было: любое значительное открытие в науке — вклад в философско-мировоззренческую картину мира. Новые представления о микромире из их числа. Нельзя не выделить еще одно обстоятельство, само по себе аксиоматичное: физика, как и любая другая естественно-научная дисциплина, откровенно тя­ нется к материализму в философии. Но если материализм, на который ориентируется естествознание, «застывает», не успевая (как и было в данном случае) за новыми и новейшими открыти­ ями, ученый оказывается в архисложной ситуации. До конца XIX в. в естествознании господствовал метафизиче­ ский материализм. Он был основан на ряде, казалось бы, незыб­ лемых положений, почерпнутых из традиционной физики. Одно из них: масса, приравненная к веществу, — сущностная характе­ ристика материи. Физика руководствовалась при этом законом сохранения массы. То же с энергией. Закон сохранения и превра­ щения энергии гласил: энергия не возникает и не исчезает; она лишь переходит из одного состояния в другое. Но, как писал А. Пу­ анкаре, «великий революционер радий подорвал принцип со­ хранения энергии, а электронная теория свела на нет принцип сохранения массы». И далее: «...все старые принципы физики раз-

278

279

громлены, ее положения не соответствуют действительности...яв­ ляются лишь продуктом человеческого сознания». «Материя ис­ чезает!» — стали говорить физики. Однако насколько обосновано подобное утверждение? Материя (это обстоятельство со всей его остротой заставляет подчеркивать именно новая физика) существует не только как вещество. Свет, например, не веществен, но он материален. Да, в мире элементарных частиц многое необычно. Тут частица теряет свою вещественную природу, перерожда­ ясь в излучение, там происходит обратный процесс. Непривычно. Но в конечном итоге, что происходит? — Один вид материи пре­ вращается в другой. В таком превращении нет ничего невозмож­ ного. Еще И. Ньютон, родоначальник традиционной физики, пи­ сал: «Обращение тел в свет и света в тела есть нечто весьма со­ гласное с ходом вещей в природе, которой, кажется, доставляют удовольствие превращения». Вместе с веществом пространство за­ полняют поля сил тяготения, электромагнитные поля. Они такая же физическая реальность, как свет и вещество. И если не сво­ дить материю к веществу, а трактовать шире, подобные явления следует рассматривать как вид материи. Ну не нравится многим и подвергается критике сегодня опре­ деление материи, данное В. И. Лениным, в котором как раз фик­ сируется данное обстоятельство. Однако задолго до Ленина фран­ цузский философ XVIII столетия П. Гольбах в «Системе приро­ ды» подчеркивал: по отношению к нам материя есть вообще все то, что воздействует каким-либо образом на наши чувства. Прав был философ. Трудно сказать, отдавал ли он себе отчет в том, что приравнивание материи к веществу и определенным его свойс­ твам чревато ошибками, но что это ограничивает наше понима­ ние материи и материализм в целом, Гольбах понимал. Для мыслителя XVIII столетия новое предельно широкое опре­ деление материи — его по праву можно назвать философским — не было проблемой проблем. В XX веке такое определение стало необходимостью. И означало оно, прежде всего, отказ от прирав­ нивания массы к веществу и рассмотрения предметного мира сквозь призму неизменной массы как количества материи. Физика микромира заставила переосмыслить закон сохране­ ния массы. Справедливо: масса не может возникнуть из ничего или превратиться в ничто. То же и с энергией. Что же происходит в микромире? Мучительные поиски ответа, основанные на са­ мых разнообразных экспериментах и обобщении их результатов,

привели в конечном итоге большую часть физиков к выводу: мас­ са и энергия реально взаимосвязаны. Иначе говоря, закон сохра­ нения массы соблюдается вместе с законом сохранения энергии. Два фундаментальных закона природы объединяются в один: ес­ ли какие-то тела ускоряются и их масса увеличивается, значит, другие замедляются, а масса их уменьшается. Солнце, непрерывно источая свет и тепло в пространство, теряет энергию и, если можно так выразиться, медленно «тает», теряя массу. Но, благодаря энергии Солнца, меняется «поведе­ ние» газа и пыли в околосолнечном пространстве; они получают дополнительное ускорение, увеличивая свою массу. Процессы, происходящие на Земле, сами по себе возможные лишь благода­ ря энергии Солнца, подчиняются этому же закону. Нагретое те­ ло, кстати, тяжелее холодного, хотя разница здесь настолько не­ значительна, что сразу возникает вопрос об инструменте изме­ рения, способном это зафиксировать. Один достаточно известный ученый в 20-х годах нашего века, т. е. как раз в период становления физики микромира, желая вы­ смеять то, с чем никак не могло примириться его «классическое» сознание, говорил, что не допускает мысли, будто возрастание скорости электрона превращает его в арбуз. Электрон, конечно, арбузом не станет, но масса будет намного больше арбузной, если его скорость довести до почти световой. Вопрос лишь в том, откуда черпать энергию, чтобы сообщить электрону такую ско­ рость. Это только так кажется, что разрушение привычной картины мира, благодаря открытиям в микромире, лишает точки опоры. Обманчивое впечатление. Просто изменился характер почвы, на которую опирались. «Мировоззрение, — заметил как-то М. Планк, '— совершенно повисает в воздухе и легко может быть разруше­ но, если оно не основано на твердой почве действительности, а потому каждый, кто хочет выработать свое научное мировоззре­ ние, должен овладеть данной областью фактов». Новых, непри­ вычных, но фактов, от которых не уйдешь, с которыми прихо­ дится считаться. В их свете многие уже известные и ставшие акси­ оматичными положения, действительно, должны быть радикаль­ но пересмотрены. А сделать это можно, лишь покинув почву ме­ тафизики и овладев диалектикой. До сих пор этот термин в главе не употреблялся ни разу. И совсем не потому, что говорить о диалектике стало не «модно». В науке нет места моде. Осмыслить практически любое сколько-

280

281

нибудь значимое открытие в новой физике можно, лишь при­ знав нормы диалектики: все в мире взаимосвязано, но эта связь не так проста, не так элементарна, как полагали метафизики. К тому же ничто не стоит на месте, все развивается, и это не только, а главное, не столько механическое перемещение, при­ ращение или убывание, сколько глубокие качественные преоб­ разования в движении от простого к сложному, от низшего к высшему. Диалектика абстрактна, и понять ее нелегко. Но большая или меньшая абстрактность — свойство всей науки. Известный фило­ соф А. Ф. Лосев определил диалектику как «скелет жизни, ритм жизни, оформление и осмысление жизни». Дальнейшие его раз­ мышления больше похожи на панегирик: «Скелет, стержень, фор­ ма, фигура жизни так же реальны, как и сама жизнь. Выньте скелет, разрушьте форму тела, и от самого тела останется неско­ лько кусков голого мяса. Кричат недоучки и недоноски: диалек­ тика — безжизненна, мертва, схоластична, схематична. Да когда же, в самом деле, диалектика хотела стать вместо жизни. Когда, где, какой диалектик говорил, что его наука должна заменить самую жизнь? Если вы хотите жить и только жить, — нечего вам заниматься наукой и, в частности, диалектикой. Диалектика — наука, а одной наукой не проживешь... наука, конечно, не есть жизнь, но осознание жизни... Слепому не от­ кроешь глаза диалектикой, и слабоумного не научишь диалекти­ кой, как стать нормальным... жизненность ее не в том, что она лечит ваш желудок.,. Жизненность диалектики в том, чтобы она была правильным, а не уродливым скелетом жизни, чтобы она не была горбатым, безногим, безруким и т.д. скелетом. Ведь в скелете есть своя жизненная правильность и норма...» Неприятие диалектики Лосев называет жалкой и смешной лже­ боязнью, которая, по его мнению, «указывает только на несо­ мненную болезнь мозга, и таковых «мыслителей» надо не пере­ убеждать, а отсылать на Канатчикову дачу. ...Диалектика — абсо­ лютная ясность, строгость и стройность мысли». Но вернемся к новой физике. Пожалуй, никакой из основополагающих ее принципов не вызвал столь возмущенной реакции ортодоксов, как принцип не­ определенности. В »классической» физике и метафизически ори­ ентированной философии все было предельно ясно. Если кирпич упал на голову случайного прохожего, это случайно лишь на пер­ вый взгляд. Неразрывная цепь причин и следствий привела по-

страдавшего именно в данное мгновение под карниз не какогонибудь другого, а именно данного дома. Другая цепь причин и следствий предопределила то, что рас­ шаталась кладка кирпича. В итоге именно этот кирпич, именно в эту секунду свалился на голову прохожего. Так или почти так за­ ставлял рассуждать метафизический материализм, на идеи кото­ рого и опиралась классическая механика. «Дайте мне координаты и скорости всех тел, и я вычислю будущее Вселенной», — обе­ щал Лаплас. Новая физика пришла в противоречие с метафизическим де­ терминизмом. Напомним. Детерминизм от лат. determinare — опре­ делять, обуславливать. Отнесенный к миропониманию, он озна­ чает убеждение в том, что каждое явление в мире включено в рамки причинно-следственных связей; в нем все закономерно. Де­ терминизму противостоит индетерминизм — противоположное убеждение, отрицающее объективные, не зависимые от субъек­ та, его восприятия, причинно-следственные связи в реальном мире. Индетерминизм отрицает закономерность. Крах метафизического материализма в физике микромира был неизбежен. Электрон и другие элементарные частицы ведут себя совсем не так, как предсказывала «традиционная» физика. При попытке зафиксировать электроны, направляя их поток на фотопластин­ ку, экспериментаторы получают каждый раз разную картину; раз­ брос электронов однозначно предсказать невозможно. Его проти­ воречивая природа, то обстоятельство, что это и частица, и вол­ на, предопределяет «поведение» электрона, который может по­ явиться в той или иной части пластинки с большей или меньшей долей вероятности. Весь микромир носит, по сути, вероятност­ ный характер. Вот что стало камнем преткновения среди физиков. Часть их перешла на позиции индетерминизма. Когда Дирака спросили: «Как движется электрон?», — он ответил: «Как хочет, у него свободная воля». Несостоятельность метафизического детерминизма была, дру­ гими словами, воспринята некоторыми физиками как несосто­ ятельность детерминизма вообще. Обнаруживший вероятностную природу микромир они объ­ явили миром без реальных причинно-следственных связей. Мод­ ным стало утверждение, что своего рода связь вносится в него экспериментатором. И вообще: наблюдается микромир — он есть, не наблюдается — нет его. Микромира реально не существует. Он

282

283

— плод мысли экспериментатора. А это уже позиция, которая к материализму отношения не имеет. Перед нами чистый субъек­ тивный идеализм. В вековечной борьбе материализма и идеализма часть физиков оказалась, таким образом, на стороне последнего. В истории подобное бывало, и не раз. Идеализм охотно берется за толкование нерешенных еще проблем в ситуациях, подобных рас­ сматриваемой, т. е. когда рушится привычная картина мира, а переход к новой в силу ряда причин, в том числе потому, что господствуют еще традиционные подходы в науке, затруднен. Но новое в конечном счете берет свое. Эйнштейн не раз полушутя, полусерьезно говорил, что «ни­ как не может поверить, чтобы господь бог играл в кости». Срав­ нение с игрой в кости возникло у А. Эйнштейна не на пустом месте. Вот уж где все решает случай, и никто не может однознач­ но предсказать, какая возможность будет реализована. Но так ли все просто в микромире? Великий физик сомневался. Он никак не мог принять подобной трактовки, весьма снисходительно от­ зываясь о приверженцах ее. Гораздо бескомпромиснее, жестче вы­ сказывался П. Лагранж. Физику и философию, отрицающие при­ чинность, он называл интеллектуальным развратом. Случай господствует в микромире лишь внешне. «Поведение» тех же электронов — следствие влияния на них нескольких причин; результаты нельзя однозначно предугадать, если исходить из по­ сылки, что законы, управляющие развитием микро- и макромира, идентичны в своей основе. Но это ложная посылка. Законы микро­ мира не динамические, а статистические (вероятностные). Где ока­ жется след от конкретного электрона на фотопластинке, предска­ зать, действительно, невозможно, но, как распределятся на ней следы от пучка электронов, сказать можно, притом с большой точ­ ностью. Лишены смысла, таким образом, утверждения, что собы­ тия в микромире ничем не обусловлены. Несостоятельными там ока­ зались законы классической физики. Но выступили на поверхность вероятностные закономерности. В этом все дело. Куда дальше пойдет физика микромира? Ее путь сегодня раз­ дваивается. Одно направление — дальше в глубь материи. Сегодня в мире элементарных частиц проглядывают явления, которые в очередной раз ставят в тупик и одновременно требуют объясне­ ния. Физики заговорили о субквантовомеханическом уровне ма­ терии. Вместе с тем растет нужда в более общей, более глубокой теории, которая объяснила бы с единых позиций, как, по каким законам развивается мир вообще— от микромира до космоса. 284

Йри первом взгляде на окружающий мир поражает исключи­ тельное многообразие предметов и явлений. Открывающаяся пе­ ред нами картина поистине удивительна. Но поражает не только многообразие мира. В нем обнаруживается глубокое внутреннее единство. Оно проявляется во взаимосвязях предметов и явлений, их взаимовлиянии и переходах друг в друга. Уже тот факт, что многие крупнейшие научные открытия происходили и происходят на «стыке» наук, доказывает нали­ чие связи между явлениями, которые, казалось бы, столь раз­ личны. Атом и галактика, неживая природа и живая — все вза­ имосвязано. Неодолимых граней здесь нет. Природа едина, и это не философское предположение, а естественнонаучный факт.. Может быть, лучшее доказательство тому, — современ­ ная наука, в которой сошлись физика элементарных частиц и космология. На стыке их вырастает принципиально новая кон­ цепция мироздания. Наука все больше убеждается в том, что современные идеи физики элементарных частиц тесно связаны с некоторыми осно­ вополагающими представлениями космологии и астрофизики, в частности, касающимися самой ранней стадии эволюции Все­ ленной и происхождения вещества. Правда, сами эти представле­ ния весьма расплывчаты. Даже взятые в целом, они далеки от относительной завершенности. По сути, речь идет об отдельных данных, которые позволяют строить более или менее правдопо­ добные гипотезы. Подчас хоть какое-то логическое обоснование, и то отсутствует. Наибольший интерес вызывают современные представления об исходных условиях развития космической материи, о тех кон­ кретных физических по преимуществу причинах, которые поло­ жили начало Вселенной, обусловили характер эволюции и поро­ дили в конечном итоге нынешнее её состояние. Пытаясь реконструировать самые ранние этапы эволюции кос­ мической материи, ученые на каждом шагу натыкались на во­ просы, имеющие огромное мировоззренческое значение: по ка­ ким конкретным причинам веществу во Вселенной присущи имен­ но эти, а не другие физические и иные характеристики? Почему, например, в наблюдаемом космическом пространстве присутс­ твуют лишь известные типы элементарных частиц? В частности, в нем нет антивещества, хотя логично было бы допустить его су­ ществование. Почему, наконец, Вселенная расширяется, причем одинаково по всем направлениям? 285

Попытки проникнуть в тайны Вселенной предпринимались, конечно, и ранее. Уже в древности было известно, что она не ограничивается Землей, ближайшими планетами и Солнцем. Вселенная вообще не исчерпывается видимым миром. Перед пытливой человеческой мыслью уже тогда возникал вопрос: а каковы природа, происхо­ ждение и устройство небесного и занебесного мира — аналоги­ чен ли он нашему? В предлагавшихся ответах на первый план выходила фантазия, явно превалировавшая над сколько-нибудь научной постановкой вопроса. Иначе и быть не могло на том уровне знаний. Ситуация изменилась с появлением Коперника, Гали­ лея, Кеплера, Канта и их многочисленных продолжателей. Но многие радикально меняющие прежние представления открытия сделаны совсем недавно. Они толкают к выводам, еще вчера ка­ завшимся невероятными. Да и сегодня их с трудом воспринимает обыденное сознание. Даже наука раскололась — почти полная аналогия с ситуацией, порожденной открытиями в микромире. Едва ли не первой «жертвой» стала одна из самых старых кос­ мологических идей — представление о центре Вселенной, ока­ завшееся — в разных вариантах — весьма живучим. Древние при­ знавали центральное положение Земли в космосе. В астрономии Нового времени статус центра приобрело Солнце. Создатель ге­ лиоцентрической теории Н. Коперник писал о нем: «Действите­ льно, в таком великолепнейшем храме кто мог бы поместить этот светильник в другом и лучшем месте, как не в том, откуда он может одновременно все освещать. Ведь не напрасно некоторые называют Солнце светильником мира, другие — умом его, а тре­ тьи — правителем... Конечно, именно так Солнце, как бы воссе­ дая на царском троне, правит обходящей все вокруг него семьей светил». Позднее сложилось мнение, что Солнечная система на­ ходится в центре Галактики. Наблюдения за небом конца 30-х годов нашего века заставили отказаться и от этой неогеоцентри­ ческой точки зрения. Человек окончательно осознал: он даже в собственной Галактике находится где-то на периферии ее. Колы­ бель человечества по космическим масштабам — это одинокая, исчезающе малая точка, окруженная немым, безразличным ми­ ром. И закрадывается в душу сомнение и даже откровенная расте­ рянность. «Вечное безмолвие этих бесконечных пространств стра— шит меня», — признавался Б. Паскаль. При чистом небе ночью хорошо видна туманная слабосветя­ щаяся полоса Млечного Пути, состоящая из огромного числа звезд. 286

Их миллиарды. Вместе они образуют гигантский звездный остров — Галактику. В поперечнике свет проходит ее более чем за 100 тыс. лет. На расстоянии примерно 34 тыс. световых лет от центра Га­ лактики расположено наше Солнце с планетами. Вместе с ним мы участвуем в общем движении звезд и несемся в мировом про­ странстве со скоростью около 220 км/сек. Но даже при такой ско­ рости на один оборот вокруг центра Галактики уходит около 250 млн. лет. Сравнивая нашу Галактику с другими звездными островами, мы должны признать, что она вполне сопоставима с ними. Взять хотя бы знаменитую туманность Андромеды. Не только по разме­ рам, но и по строению эта ближайшая к нам галактика (свет от нее до Земли идет всего около двух млн. лет) похожа на нашу. Галактики образуют скопление галактик, те, в свою очередь, сверхскопления. Одно время считалось, что существует бесконеч­ ная «лестница», своеобразная иерархия звездных систем, т. е. и сверхскопления лишь часть неких гигантских образований. Их на­ звали терагалактики (от слова «терас» — чудовище) — и так без конца. В истории науки эта космологическая идея выдвигалась не раз. Для XX века она явно не нова. Но, как свидетельствуют тео­ ретические расчеты, «лестница» должна обрываться на сверхскоп­ лениях. Да и они, в соответствии с теми же расчетами, если и существуют, будут неизбежно неустойчивыми и относительно не­ долговечными. Современным средствам астрономических наблюдений доступ­ на колоссальная область пространства радиусом около 14—15 млрд. световых лет. В этой области расположено примерно 10 млрд. га­ лактик. Их совокупность получила название Метагалактики. И все же остается вопрос — Вселенная бесконечна? Трудно найти столь древнюю философскую проблему, как во­ прос о пространственной протяженности и границах Вселенной. Над ней задумывались еще пифагорейцы. О ней писал, отстаивая идею бесконечности Вселенной, Лукреций Кар: Если ж должны мы признать, что нет ничего за Вселенной: Нет ни краев у нее, и нет ни конца ни предела. И безразлично, в какой мы находимся части Вселенной: Где бы ты ни был, с того места, что ты занимаешь, Все бесконечна она остается во всех направлениях. Одно время казалось, что проблема окончательно решена, и философские споры, начиная с того момента, просто лишены 287

смысла. И. Ньютон из двух логически возможных ситуаций — про­ странственно-конечная или пространственно-бесконечная Все­ ленная — выбрал вторую. Большинство философов, по крайней мере тех, что были связаны с наукой, его поддерживали. Но А. Эйнштейн пришел к несколько иному выводу. Его модель Все­ ленной конечна, но... не ограничена по пространственному про­ тяжению. Что это такое — конечный, но безграничный мир? Предста­ вить подобное очень трудно. Как говорил сам Эйнштейн, челове­ ческая способность мысленного представления имеет предел, но она ни в коем случае не должна капитулировать перед неевкли­ довой геометрией. И добавим — выводами из теории относитель­ ности. Имеется в виду следующее: в соответствии с эйнштейновс­ кой теорией, кривизна — всеобщая характеристика пространства. Значит, и Вселенная обладает этой характеристикой. В то же вре­ мя она не имеет ни центра, ни периферии, и бессмысленно ста­ вить вопрос, что находится за ней. Единственная мыслимая аб­ стракция, позволяющая совместить два явно противоречащих друг другу момента, — шаровидная сфера, пространственные пара­ метры которой определяются бесконечностью. Одно необходимое уточнение. Большой звездный мир, час­ тью которого мы являемся, обычно обозначается термином «Все­ ленная». При этом до сравнительно недавнего времени под Все­ ленной понимался весь бесконечный мир, несотворимый и не­ уничтожимый. Но сегодня в строго научной литературе в ходу оказались понятия типа: «радиус Вселенной» и даже «возраст Все­ ленной», что предполагает пространственное ограничение, на­ чало ее во времени и возможный конец. Причина явного измене­ ния в содержании термина — научные открытия, но особую роль здесь сыграло то обстоятельство, что астрономов ныне мало при­ влекают абстракции. Они имеют возможность серьезно исследо­ вать. Перед ними, понятно, — лишь часть громадного мира, ибо не все доступно познанию. Вот эта часть и получила название Вселенной. О нашей Вселенной можно уже сказать немало определенно­ го. Но неизмеримо больше в ней таинственного, непознанного. Одна из самых больших загадок: почему Вселенная приняла имен­ но такой, а не другой вид. С чего все началось? Акад. Б. Я. Зельдо­ вич сказал по этому поводу: «Прикосновение к великой тайне начала Вселенной является, может быть, самым волнующим мо­ ментом в развитии естественных наук. Счастье жить в такое время 288

и ощущать драматический момент мужания человеческого по­ знания». Непосредственным толчком к попыткам реконструкции са­ мых ранних из известных нам этапов эволюции космической ма­ терии стало сделанное в конце 30-х годов открытие, получившее название эффекта Доплера. Было обнаружено, что свет далеких галактик несколько краснее ожидаемого. Но почему? Логичное объяснение: свет звезд потому смещается в красную сторону спек­ тра, что они удаляются от нас, притом с колоссальной скоро­ стью. Вселенная расширяется, и что интересно — одинаково во всех направлениях. Различные методики измерения дают разные результаты темпов расширения Вселенной. Одни исследователи называют скорости порядка 50 тыс. км/сек. Другие настаивают на значении вдвое большем. Все зависит от того, насколько удалена от нас та или иная галактика. Скорость разбегания по мере удаления растет, достигая огромных значений. Обнаружены галактики, которые удаляют­ ся от нас со скоростью, равной почти половине скорости све­ та — 138 тыс. км/сек. Естественное предположение: в прошлом должен был суще­ ствовать момент, когда Вселенная была сосредоточена в очень ограниченном пространстве и представляла собой сгусток сверх­ плотной материи. В конечном счете остается допустить существо­ вание «точки сверхплотности», в которой будущая Вселенная пре­ бывала, но затем по не очень понятным пока причинам пришла в неустойчивое состояние и взорвалась, положив начало разбеганию. Это событие, отстоящее от нас на 15—20 млрд. лет, получи­ ло название «Большого взрыва». Что собой представляет «точка сверхплотности»? Используя привычные для нас масштабы и понятия, следовало бы утвер­ ждать, что Вселенная возникла из объема с радиусом, практиче­ ски равным нулю, но с плотностью, практически равной беско­ нечности. Многие ученые говорят о концентрации материи в объ­ еме Ю-14 — 10~15 г/см 3 . Объем вполне можно сопоставить с разме­ рами атомного ядра. Речь идет о принципиально иной форме су­ ществования материи, понимание многих существенных свойств которой выходит за рамки современного естествознания. Уже сей­ час в соответствующей литературе встречаются утверждения ти­ па: «Наблюдаемый мир возник в известном смысле из ничего». Допущение, что космическая материя могла неопределенно долгое время существовать в состоянии, позволявшем ей, по 1 0 М. В. Вальяно

289

образному выражению американского физика Дж. Уиллера, «про­ тискиваться сквозь игольное ушко», столь необычно, что про­ тив него восстает не только обыденное сознание. Нет единства в трактовке феномена ни среди ученых, ни среди философов. Но­ вые космологические представления стали объектом теологиче­ ских интерпретаций. «Большой взрыв» мог быть или даже был делом рук Бога, решившего сотворить мир столь необычным способом, а заодно продемонстрировать свое всемогущество. Это ни больше ни меньше как космологическое подтверждение биб­ лейской легенды о сотворении мира — подобную мысль выска­ зывал уже папа Павел XII. Парадоксально, по сути аналогично, пытались рассуждать ученые — астрофизики и космологи: Д. Джине, А. Эддингтон, Э. Милн. Более того, им, по сути, при­ надлежит первенство в теологическом толковании идеи «Боль­ шого взрыва». Остающиеся на почве науки и рациональной интерпретации ее достижений ученые старательно подчеркивают: понятие «на­ чало Вселенной» имеет еще малоизученное, но конкретно физи­ ческое содержание, которое по мере углубления в проблему бу­ дет уточняться. «Большой взрыв» следует рассматривать не как абсолютный исходный пункт, абсолютное начало всех вещей и событий, а как отправную точку в эволюции того состояния кос­ мической материи, которое на современном уровне развития ес­ тествознания стало объектом познания. Как заявил один из осно­ воположников весьма перспективного сегодня направления в кос­ мологии — внегалактической астрономии — X. Шепли, «стре­ мясь к объяснению Космоса на экспериментальной основе, мы осуждали веру в сверхъестественное — последний оплот ирраци­ онального... Разум овладел многими аванпостами в нашей непре­ рывной борьбе против тирании неизвестного. Когда мы сталкива­ емся с такими проблемами, как возникновение жизни, связи внут­ ри атомного ядра, орбиты звезд в шаровом скоплении... природа мышления или некая сверхсущность материальной Вселенной, нам теперь не надо апеллировать к чему-либо, существующему вне природы. Мы можем взяться за разработку подобных вопро­ сов с позиции разума». И все же. Пока наука "не в состоянии предъявить аргументы, которые могли бы разрушить сомнения скептиков. В трактовке «механизма» «Большого взрыва» вере в бога противостоит вера в разум и стремление превратить чисто теоретическое предположе­ ние в несомненную истину. 290

Не более того. Как представляется, акад. Зельдович выдает же­ лаемое за действительное, утверждая: «Теория «Большого взры­ ва» в настоящий момент не имеет сколько-нибудь заметных недо­ статков. Я бы даже сказал, что она столь же надежно установлена и верна, сколь верно, что Земля вращается вокруг Солнца... Теория «Большого взрыва» — фундамент, который останется навсегда». В науке, как свидетельствует вся ее история, было не­ много пророчеств. Но далеко не все из них оправдались. Одно можно утверждать наверняка. Если, в соответствии с современными космологическими представлениями, эволюция Вселенной началась 15—20 млрд. лет тому назад, это не основа­ ние для утверждений, что до этого она не существовала или пре­ бывала в некоем застывшем состоянии. Иногда уподобляют его знаменитому зерну, которое, пролежав тысячелетия в пирамиде, вдруг дало колос. Если уж сравнивать, то лучше с подземным вулканом, который долго дремлет и кажется уснувшим. Но это иллюзия. Рано или поздно происходит извержение. Для наблюда­ теля оно неожиданно, но само по себе не является ни случай­ ным, ни тем более беспричинным. Мы не можем проникнуть по­ ка за границу «Большого взрыва». Отсюда впечатление о его слу­ чайности. Что касается ситуации после него, то сегодня значите­ льная часть астрофизиков принимает с оговорками или без них гипотезу А. Гамова, который ввел в науку понятие «горячей Все­ ленной». Согласно предложенной им модели, «первоатом», из ко­ торого «возникла» Вселенная, состоял из одних нейтронов с чу­ довищной величиной плотности. В результате взрыва возник свое­ образный космический котел с температурой порядка 3 млрд. град. (такой была температура Вселенной на 20 секунде «жизни»), где и произошел естественный синтез химических элементов (пер­ вые 30 минут после «Большого взрыва»). Не лишне будет в этой связи подчеркнуть еще раз, сославшись теперь на английского ученого-космолога П. Девиса: «Мы далеко отошли от библейско­ го толкования сотворения мира. По Библии свет и тепло, поря­ док и жизнь — все возникло из тьмы и пустоты. Вселенная там рассматривается как результат, следствие действия бога, кото­ рый решил придать форму уже существовавшим до этого неинте­ ресным пространству и времени. Современная наука представля­ ет все это совершенно иначе. Вселенная родилась в обжигающем паре и свете, а потом стала остывать и темнеть. Вместо боже­ ственного «Да будет свет!» ученый говорит: «Да будет тьма!», ибо лишь в темной, холодной Вселенной заключенная в Солнце энерю*

291

гия может с пользой применяться для питания живых систем...». В науке много неизвестного. Ее передний край постоянно соприка­ сается с тайнами бытия. Но это не основание для обращения в попытке разглядеть их к Богу. Скорее наоборот. Человек в своем стремлении познать мир, находя в конечном счете ответы на му­ чившие его вопросы, последовательно отстраняет его от всего, что имеет отношение к реальному миру. Продолжая изложение проблемы, было бы несправедливо не заметить: есть ученые, и достаточно авторитетные, которые ставят под сомнение саму идею «Большого взрыва». Они при­ знают, что в этой идее есть определенная логика. Но не больше. Подтверждением предположения о том, что Вселенная возни­ кла из одной точки, служит, как было уже отмечено, открытие красного смещения в спектрах далеких галактик, которое сви­ детельствует, как будто, об их разбегании и расширении. Гово­ рят, правда, и о другом открытии, «реликтовом излучении», обнаруженных в безбрежных глубинах космоса так называемых «ослабленных фотонах». Они были объявлены «живыми свидете­ лями» космического катаклизма, обозначаемого как «Большой взрыв». Но и то и другое, утверждает шведский астрофизик X. Альвен, может иметь совсем иную природу. Едва ли имеет смысл приводить здесь его аргументы. По оценке специалистов, они довольно уязвимы. Но тот факт, что Альвен не нашел необ­ ходимых аргументов, еще не свидетельство его неправоты, не­ правомерности недоверия к господствующей точке зрения. Со­ временная наука пока не имеет достаточного количества фак­ тов, позволяющих опровергнуть тезис о возможности принци­ пиально иного механизма возникновения и эволюции Вселен­ ной. По меньшей мере, с позиций формальной логики, нельзя исключить другие варианты. А что если они нам просто неизве­ стны? Концепция «Большого взрыва», по X. Альвену, а ведь он не одинок в своих сомнениях, — математический миф, привле­ кательный с эстетической точки зрения, но не имеющий науч­ ного смысла. И чем меньше научных доказательств, тем фана­ тичнее вера в этот миф. В свое время аналогично оценивалась и теория относительно­ сти А. Эйнштейна. Именно рациональное совершенство ее заставило М. Борна одним из первых приветствовать «величие, смелость и ясность мысли», присущие теории относительности, которая сделала на­ учную картину мира «более прекрасной и значительной». Но, за-

метим, красота в науке — это не только и даже не столько при­ влекательность. Это внутренняя стройность, а главное, возмож­ ность доказательства, какие-то пусть незначительные первонача­ льно моменты теории и даже отдельные факты, свидетельству­ ющие в пользу именно такой, а не иной постановки вопроса, что, собственно, и придает красоту гипотезе, какой бы неверо­ ятной она на первый взгляд ни казалась. Те, кто пытается поставить под сомнение новейшие научные гипотезы, кроме указания на скудость и противоречивость фак­ тов, неизбежные на начальном этапе научного поиска, ссылают­ ся на высказывания самих ученых, утверждавших, как Борн и Гейзенберг, что путь к результату важнее, чем результат. Вырван­ ная из контекста мысль звучит несколько странно. Но недоуме­ ние пропадает, когда понимаешь, что, собственно, хотели ска­ зать ученые. Они настойчиво призывали исследовать и исследо­ вать, не останавливаться. Особенно актуально это требование при решении проблем, подобных рассматриваемой. Уверенность в том, что еще во многом неясное, даже таинс­ твенное сегодня будет познано завтра, ученые черпают в новых открытиях, подтверждающих правомерность выдвинутой гипоте­ зы. Дополнительная уверенность рождается из базирующегося на опыте и реальных результатах познания убеждения, что мир — это не хаос, а его эволюция — не развитие от некоего произволь­ ного состояния к другому столь же произвольному состоянию. Прослеживается большая или меньшая, если можно так вырази­ ться, упорядоченность мира едва ли не на всех уровнях и во всех его проявлениях. Есть объективные законы, в соответствии с ко­ торыми происходит развитие, и принципиально иным оно, ви­ димо, быть не может. «Все доказательства, которыми мы распо­ лагаем, — писал Ст. Хокинг, известный современный естество­ испытатель, — свидетельствуют о том, что эволюция происхо­ дит вполне определенным образом в соответствии с хорошо из­ вестными законами физики. Поэтому не столь неправдоподоб­ ным выглядит предположение, что могут существовать также про­ стые законы... которые определяют изначальное состояние Все­ ленной». Вновь возникает не столько физический, сколько мировоз­ зренческий вопрос: а что если такие законы действительно суще­ ствуют и во многом ими порождена структура и основные осо­ бенности нашего мира? Имеется в виду как космос в целом, так и отдельные его составляющие части: звезды, планеты. Тогда ло-

292

293

А может быть, вообще речь должна идти о практически бес­ численном множестве возможностей, из которых в нашей Все­ ленной была реализована та, которую наблюдаем. Другой вопрос, почему именно она. Вполне может быть, что теперешняя струк­ тура Вселенной — результат длительного развития, в котором переплеталась масса самых разнообразных факторов и проявился своего рода космический «естественный отбор». Иначе говоря, Вселенная развивалась в значительной степени независимо от на­ чальных условий, а значит, уникальна. Тогда не исключена веро­ ятность возникновения в других частях космоса принципиально иных по типу вселенных. Ни тот, ни другой варианты развития пока никак не подтвер­ ждаются внешним наблюдением, т. е. оба они допустимы, но не обязательны. Подобная неопределенность понятна. В рассматрива­ емой области космологии делаются лишь первые шаги. Ситуация подобна той, что еще недавно была характерна для исследования микромира. Ученому тогда тоже трудно было найти грань между абстрактной и реальной возможностью. Когда, например, П. Ди­ рак допустил (чисто теоретически, умозрительно) существова­ ние в природе частицы, равной электрону по массе, но отличной по знаку электрического заряда, практически никто, в том числе и автор открытия, не верил в реальность этой частицы. Но она вскоре была обнаружена и названа позитроном. В нашем же случае мы не можем сказать, какая из возможностей развития Вселен­ ной более реальна. Затруднения возникают и в других случаях.

Так, теоретически предсказано и вполне, казалось бы, допус­ тимо существование антивещества и миров из него. Если исхо­ дить из экспериментально установленных данных физики микро­ мира, Вселенная должна состоять из частиц и античастиц. Между тем окружающий нас мир состоит только из частиц. Это создает, по мнению английского астрофизика Ф. Хойла, поразительную логическую задачу: нет сомнений, что античастицы во Вселен­ ной существуют. Но, поскольку невозможно сосуществование час­ тиц и античастиц, важно найти механизм эффективного распре­ деления этих двух видов материи или обнаружить причины ре­ альной асимметрии материального состава мира. Не только в окру­ жающем нас мире, но и в видимой нам части Вселенной не на­ блюдается теоретически ожидаемое равновесие вещества и анти­ вещества. Было высказано предположение, что условия в момент «Бо­ льшого взрыва» были симметричными, т. е. вещество и антивеще­ ство возникли одновременно, но тут же разлетелись. Однако это предположение не выдерживает серьезной научной критики. «Ка­ жется совершенно невероятным, — справедливо замечал акад. Зельдович, — чтобы мог существовать механизм, приводящий к разделению вещества и антивещества в столь гигантских масшта­ бах». В настоящее время господствует точка зрения, что по край­ ней мере во всей видимой нам части Вселенной нет антивеще­ ства. Гипотеза об антимирах, с которыми человечество неизбеж­ но столкнется, путешествуя в просторах космоса, столь популяр­ ная в научно-фантастической литературе, похоже, приказала до­ лго жить. Возможно, антимиры где-то и есть, но где, в каком качестве, сказать сегодня весьма затруднительно. В конце концов, логично предположить, что они, если и не изначально, то уже на первых этапах эволюции, различались не только зарядом ма­ териальных частиц. Раз так, то и результат развития мог оказаться совсем непохожим. К этой проблеме примыкает другая. Она предполагает ответ на вопрос о космологических перспективах расширяющейся Все­ ленной. Что ждет ее в будущем? Здесь возможны два варианта. Первый: если средняя плотность вещества во Вселенной ниже критического значения, т. е. 1029 г/см3, то расширение ее не будет иметь конца. Оно продолжится до полно­ го распада материальных образований. В конечном итоге — очень разреженная и постепенно исчезающая смесь элементарных частиц: нейтрино, фотонов, гравитонов, электронов и позитронов — бес-

294

295

гичным будет утверждение: наш мир во всех его сущностных чер­ тах в принципе не может быть иным. Положение вещей, реализо­ вавшееся в нашей Вселенной, было единственно возможным, ибо оно — следствие условий, сложившихся в силу действия еще не­ известных нам законов, которые проявились уже на сравнитель­ но ранних этапах развития мира. В крайнем варианте и человека, и человеческую цивилизацию нужно тогда рассматривать как не­ что практически неизбежное. Человек, получается, — цель кос^ мической эволюции. Такая точка зрения существует. Но не логич­ нее ли признать: природа сама по себе равнодушна к человеку. У нее нет цели. Или, как сказал Тютчев: Природа сфинкс. И тем она верней Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней.

конечное пространство, холод, мрак. Второй вариант: если средняя плотность вещества во Вселенной больше критического значения, то однажды ее расширение прекратится и сменится сжатием... Судь­ ба Вселенной зависит, получается, от одного единственного пара­ метра — средней плотности космической материи. Так меньше или больше она критического значения? Среди современных астрофизиков нет единства, но почти все они не склонны пока давать однозначного ответа, не без основа­ ния полагая, что во Вселенной, кроме видимого вещества, скон­ центрированного в основном в звездах, вполне возможно есть и не фиксируемая земными приборами космическая материя. Предполагают, что это могут быть неконцентрированные или оставшиеся от ранней стадии эволюции Вселенной нейтральный газ, пыль. Логично допустить существование так называемых «сла­ бых звезд» — они не поддаются современным средствам наблю­ дения. Столь же логично допустить и наличие в глубинах космоса «мертвых галактик», гигантских образований, в которых все звез­ ды уже закончили свой эволюционный цикл — погасли. По-пре­ жнему упоминаются «черные дыры»; их существование предска­ зывалось еще в 30-е годы. Возможно, есть и какие-то другие фор­ мы космической материи, неизвестные нам. И хотя мысль о на­ личии во Вселенной «скрытой массы» — всего лишь догадка, а не твердо установленный научный факт, она вполне укладывается в становящуюся картину мира. «Скрытая масса» многое объясняет, и, по мнению ряда астро­ физиков, она не может не существовать. Но если предположить, что эти физики правы, и фактиче­ ская средняя плотность космической материи превышает вели­ чину 1029 г/см3, т. е. она больше критического значения, то Все­ ленная примерно через 50 млрд. лет перестанет расширяться. Начнется процесс сжатия, который будет продолжаться, как утверждают некоторые астрофизики, до первоначального состо­ яния — «самозахлопывания» Вселенной. Допуская, как вариант, подобное ее развитие, наука не мо­ жет пока ответить на вопрос: каков механизм, при помощи кото­ рого Вселенная могла бы возродиться. Ученые не знают тех процессов, что позволили бы ей вновь пройти через «Большой взрыв» и начать расширяться. Но это не означает, что такого механизма нет. То, что произошло однажды, а возможно, и не однажды, впол­ не может повториться. Интересно, как выглядела бы новая Все296

ленная, возникшая в результате нойого «Большого взрыва» или процесса, ему аналогичного? Была ли бы она прежней по своим физико-астрономическим и иным характеристикам? С позиций формальной логики допустим как положительный, так и отрицательный ответ. Однако философски, мировоззренче­ ски более привлекателен и вероятен последний; полагать, что Вселенная полностью повторит себя, значит попасть в тенета ме­ тафизики, предпочесть осмеянную еще Гегелем «унылую пусто­ ту» — вечное повторение одного и того же. Наивно по меньшей мере думать, что столь уникальное явление как «рождение» и развитие Вселенной — своего рода круговорот. Уже сегодняшняя наука имеет достаточно весомые аргументы в пользу вывода, что подобный круговорот невозможен. Скорее всего, ни одна физи­ ческая характеристика не осталась бы неизменной. Возникли бы если и не специфические физические законы, то отличные от тех, что были на предшествующих этапах эволюции. Другой во­ прос, сколь велико было бы это отличие. Но в любом случае, пытаясь представить себе возможные метаморфозы космической материи, мы имеем достаточно оснований для вывода: возрожда­ ющаяся Вселенная будет каждый раз отличаться от более ранних состояний по своим характеристикам. И если Вселенным «сужде­ но» менять одна другую, то каждый раз это будет иной мир. Рассмотрение самых разных предположений о том, как воз­ никла и развивалась Вселенная и что ждет ее впереди, не должно заслонить или умалить идею глобального эволюционизма. Суть ее: процессы, происходящие в космосе и отдельных его частях (в том числе в Солнечной системе, на Земле), — следствие измене­ ний глобального характера в соответствии с объективными зако­ нами, которым подчиняется материальный мир в целом. Иногда утверждается, что не только физические, но и гора­ здо более сложные биологические и даже чуть ли не социальные законы могут быть выведены из физических законов и законо­ мерностей, которые проявились на начальных этапах развития Вселенной. Некоторые исследователи убеждены, что они соде­ ржались уже в том сверхплотном состоянии вещества, что пред­ шествовало «Большому взрыву». И хотя подобная точка зрения — явное упрощение, она не должна отбрасыватся, как говориться, «с порога». Здесь есть «ра­ циональное зерно», заключающееся в том, что некоторые фунда­ ментальные черты эволюции Вселенной могли, а по сути, должны были предопределяться свойствами ее начального состояния. 297

Часто говорят: мы, люди, и звезды, — из одного материала, и это не пустые слова. Атомы, из которых состоят молекулы ат­ мосферы, рек, морей и океанов, земли, растений, животных и человека, — все они возникли при «рождении» Галактики. В их различном сочетании — многообразие мира. Космические объек­ ты — из тех же атомов. И развивается весь материальный мир по одним и тем же объективным законам. По мнению некоторых исследователей, если есть жизнь в космосе за пределами Земли, то даже внешний вид инопланетных животных, зависящий, и значительно, от существующих там условий, например, от силы тяжести на той или иной планете, должен иметь сходство с зем­ ными животными. Не могут полностью различаться механизмы зарождения жизни и пути ее возможного развития. Похожими будут земные и неземные существа по биохимическому строению на том основании, что вещественный субстрат жизни во Вселен­ ной скорее всего один — углерод. Как все просто! Вдумайтесь в предложенную схему разви­ тия. Почти наверняка у вас возникнет вопрос: обязательно ли эволюция в космосе должна идти параллельными путями? И вопрос более общий: насколько правомерна позиция, осно­ ванная на сведении законов поступательного многокачествен­ ного развития к чисто физическим законам. Ее несостоятель­ ность была обоснована уже Гегелем. Позднее Ф. Энгельс, давая свою классификацию форм движения материи, подчеркивал, что высшие формы движения возникли из низших, но они не сводимы к низшим. Поистине, новое — это хорошо забытое старое. В науке не так уж редко происходит возрождение, каза­ лось бы, давно забытых идей. В них обнаруживается вдруг не­ уловимый ранее смысл. Весь вопрос в том, однако, достаточно ли его для фактического возвращения назад — к метафизике (ибо речь в данном случае именно о ней). Есть иная позиция: сложные и сложнейшие материальные об­ разования, такие прежде всего, как жизнь и разум, возникают, по мнению многих авторитетных исследователей, как следствие закономерностей, которые в начальном состоянии Вселенной не содержались, а появились в ходе эволюции, при этом большую, если не решающую роль играл случай. Даже направленная эволю­ ция невозможна без случайностей. Подобная точка зрения наибо­ лее, пожалуй, распространена, хотя и у нее есть существенный недостаток. Жизнь и разум лишаются своей фундаментальности. Они возникли, но могли и не возникнуть.

Если признать обе изложенные точки зрения односторонни­ ми, а основание для этого у нас есть: в первом случае огрубляет­ ся, схематизируется процесс эволюции, во втором— она сводит­ ся практически на нет; если допустить, хотя фактов пока мало, что процесс, обозначенный как глобальный эволюционизм, ре­ ально существует, логичной оказывается третья позиция. Соглас­ но ей, возникновение жизни и разума есть проявление общеэво­ люционных законов. Иначе говоря, жизнь и разум во Вселенной, появление, в частности, нашей земной цивилизации — это ги­ гантский качественный скачок в развитии материального мира и явление весьма и весьма редкое, но одновременно закономерное. Внешне переход неживой материи в живую может выглядеть и выглядит как нечто невероятное. Показательно, что И. С. Шкловс­ кий, в творчестве которого центральное место занимала как раз проблема возникновения жизни, пропитывался по мере погруже­ ния в нее все большим скептицизмом, придя в конечном итоге к выводу об уникальности жизни. Весьма образно высказался уче­ ный по тому поводу: «Куда, например, более вероятно предполо­ жить, что какая-нибудь мартышка, барабаня по клавиатуре пи­ шущей машинки, случайно напечатает 66 сонет Шекспира»,— и добавил: «... нельзя исключить возможность того, что жизнь на Земле возникла случайно». Шкловский весьма осторожен в своем высказывании. Он хо­ тел бы ошибиться и, возможно^ в самом деле ошибается. Вопрос не в том, однако, уникальна ли жизнь; здесь ученый был, скорее всего, прав. Случайна ли она? Нам пока не известны законы глобальной эволюции, опира­ ясь на которые можно было бы понять и объяснить феномен по­ явления жизни там, тогда и постольку, где для этого складыва­ лись необходимые условия. «Мы не знаем пути от первичного бульона до естественного отбора, — заметил один из представи­ телей современной молекулярной биологии. — Можно прийти к выводу, что происхождение жизни — чудо, но это свидетельс­ твует только о нашем незнании». Отсюда — крайние позиции, нерешенность проблемы в целом. Тайна живого... Она волновала уже древних. С оптимизмом, им присущим, античные мыслители высказывали твердое убеж­ дение в том, что жизнь широко распространена во Вселенной. Эпикуреец Митродор утверждал: считать Землю единственным населенным миром в беспредельном пространстве было бы такой же вопиющей нелепостью, как утверждать, что на громадном за-

298

299

сеянном поле мог бы вырасти только один пшеничный колос. Ту же идею отстаивал Лукреций Кар. Он подчеркивал: весь этот видимый мир вовсе не единственный в природе, и мы должны верить, что в иных областях пространства тоже имеются земли с другими людьми и другими животными. Небезынтересно. На заре цивилизации мыслители пришли к заключению о том, что мир одинаков не только вширь, но и вглубь; каждая частица материи, как бы мала она ни была, обла­ дает теми же свойствами, что и весь мир. И даже: в каждой из этих частиц есть города и люди, их населяющие, обработанные поля; светит Солнце. Луна появляется на ночном небосклоне, и звезды чуть ли не те же — все, как у нас. В чуть измененной форме мысль древних выразил в XX в. В.Брюсов (стихотворение «Мир электрона»):

Если от стихов, использованных в данном случае и как ил­ люстрация и одновременно как свидетельство живучести взгля­ дов древних, вернуться к собственно проблеме, нельзя не за­ метить: интерес к ней возрождается вместе с крахом Средне­ вековья и ослаблением духовной диктатуры церкви. Возрожда­ ется и оптимизм, под который подводится соответствующая научная основа. Наблюдения Галилея, обнаружившего на Луне кратеры, горы и долины, позволили сделать вывод, что она во многом похожа на Землю. Отсюда оставался один шаг до пред­ ставлявшегося бесспорным другого вывода: Солнце — не единс­ твенное светило, окруженное планетами, а планеты по сути такие же, как Земля. Существуют бесчисленные солнца и бес­ численные земли, которые вращаются вокруг своих солнц, по­ добно тому как наши семь планет вращаются вокруг нашего

Солнца, — утверждал Дж. Бруно, подчеркивая: на этих плане­ тах есть живые существа. В XVII-XVIII вв. затруднительно было найти мыслителя, кото­ рый сомневался бы в обитаемости других планет, тем более вы­ ступал против этой идеи. Вольтер и Ломоносов, Гюйгенс и Лап­ лас, великий Кант, а ранее не менее великий Ньютон —они не просто верили во всеобщую распространенность жизни. Они пы­ тались обосновать эту свою веру. Но по мере развития науки ситу­ ация стала медленно меняться. В XIX в. еще появляются книги, подобные нашумевшему в свое время (30 изданий за 20 лет!) сочинению Фламмариона «О множестве обитаемых миров», в ко­ тором утверждалось: жизнь... цель образования планет. Постепен­ но, однако, нарастал поток исследований, в которых достаточно убедительно доказывалось: далеко не все планеты могут служить прибежищем жизни. Вера поколеблена, но она не умирает. В конце XIX — начале XX вв. переживает второе рождение идея панспермии. Суть ее в утверждении: жизнь во Вселенной существует извечно. Согласно С. Аррениусу (это известный шведский ученый того времени), элементарные живые образования — споры и бактерии, осевшие на малых пылинках, силой светового давления переносятся с од­ ной планеты на другую, сохраняя в определенных случаях свою жизнеспособность. И если на какой-нибудь планете условия ока­ зываются подходящими, попавшие туда споры прорастают, бак­ терии размножаются и начинается эволюция живого. Привлекательная в чем-то гипотеза. Но с позиций современ­ ной науки ее трудно принимать всерьез. По большому счету она мало что дает. Даже если допустить, что крайне жизнестойкие споры и бактерии, путешествуя с огромной скоростью в беспре­ дельном космосе, перенесут температуру, близкую к абсолютно­ му нулю, а главное, убийственное для всего живого излучение, остается вопрос: а как зародилась жизнь во Вселенной, каким образом возникли самые первые споры и бактерии? Аррениус обходит вопрос, полагая, что жизнь не возникала и не исчезнет — она вечна. Сто лет назад можно было таким образом уйти от ответа. Но как это сделать сегодня? Господствующие ныне в на­ уке представления об эволюции Вселенной исключают возмож­ ность вечного существования жизни. Признавая рождение Все­ ленной, нельзя не согласиться с тем, что жизнь в бескрайних просторах космоса появляется далеко не сразу и лишь в благо­ приятных, понятно, условиях. Насколько они редки или, наобо-

300

301

Быть может, эти электроны Миры, где пять материков: Искусства, знанья, войны, троны И память сорока веков! Еще, быть может, каждый атом — Вселенная, где сто планет; Там все, что здесь. В объеме сжатом, Но также то, чего здесь нет. Их миры малы, но все та же Их бесконечность, как и здесь. Там скорбь и страсть, как здесь, и даже Там та же мировая спесь.

jAt

f рот, часты, каков механизм возникновения жизни, мы, как уже отмечалось, не знаем. Здесь у нас много вопросов, но практиче­ ски нет ответов. Неизвестно, и как возникла жизнь на Земле. Считается, да и то это только, вероятная гипотеза, а не твердо установлен­ ный факт, что простейшие формы жизни: споры, вирусы, бак­ терии— появились на планете где-то 3.5 млрд. лет назад. Умест­ но сослаться здесь на крупнейшего астрофизика современно­ сти Ф. Хойла, заметившего как-то: все как будто согласились с тем, что жизнь на Земле могла возникнуть и развиваться при исключительно редком сочетании целого ряда астрофизических и космологических обстоятельств. Речь идет о множестве уди­ вительных совпадений. Настолько удивительных, что они ка­ жутся нарочно подстроенными. Определенная интерпретация фактов дает возможность предположить, что в физике, а также в химии и биологии экспериментировал сверхинтеллект. Сам астрофизик — не сторонник подобной интерпретации, но вы­ сказывание его — лишнее свидетельство исключительной слож­ ности проблемы. Не менее, а возможно, еще более удивительной представля­ ется другая проблема из разряда вечных — возникновение созна­ ния. Вновь начнем с оптимистов, тем более, что они были вчера, остались и в наше время. Исходная посылка очевидна: подобно возникновению жизни, появление разума — естественный и за­ кономерный процесс. Если так, то разумная жизнь не только мо­ жет, но обязательно должна иметь место в космосе. Вспомним вначале К. Э. Циолковского, писавшего: «Вероятно ли, чтобы Ев­ ропа была населена, а другая часть света нет?» И далее: «Все фа­ зы развития живых существ можно видеть на разных планетах. Чем было бы человечество несколько тысяч лет назад и чем оно будет по истечении нескольких миллионов лет — все можно отыс­ кать в планетном мире». Нельзя не заметить: если первая часть высказывания сама по себе не нова — корнями своими она уходит в античность, то во второй обнаруживается небезынтересный поворот мысли. Впо­ следствии он найдет расшифровку и у «амого Циолковского, и у его единомышленников. Мыслители прошлых веков представля­ ли себе цивилизацию на других планетах подобной земной и обыч­ но равной ей по основным параметрам. Психологически это мож­ но было понять. Но элементарная логика при серьезном погруже­ нии в проблему должна была рано или поздно привести к выво-

ду, что если есть на других планетах разумная жизнь и цивилиза­ ция, то ее уровень и качество не только могут, а скорее всего радикально отличаются от того, что есть на Земле. Мысль, едва ли не впервые высказанная именно Циолковским, скоро стала общепринятой, даже тривиальной. Отталкиваясь от идеи своего знаменитого предшественника, наш современник известный философ Э. В. Ильенков допустил, что «актуально мыслящий мир всегда существует в лоне беско­ нечности одновременно во всех фазах своего развития: в одних точках в стадии возникновения, в других — в фазе заката, в тре­ тьих — на ступени высшего расцвета своего развития и могуще­ ства». У Ильенкова обнаруживается новый интересный поворот мысли. Его суть: если Вселенная бесконечна, в ней бесконечное количество вариантов, при которых возникает жизнь, столь же бесконечно число вариантов, при которых возникает разум. И число цивилизаций, превосходящих нашу, бесконечно. Уникаль­ ной, другими словами, является не разумная жизнь во Вселен­ ной, а ее конкретная земная форма, если вообще правомерно говорить об уникальности. Рассуждения подобного рода трудно оспорить, пока в центре их— понятие бесконечности. Их можно даже продолжить: в бес­ конечном количестве цивилизаций бесчисленное число не про­ сто похожих на земную, а равных ей. В конце концов пришлось бы признать, что где-то есть точно такие же люди, как мы, и даже наши двойники. Больше того. В принципе их должно быть беско­ нечно много. В тенетах «дурной бесконечности» оказывается невозможным решение проблемы. И. С. Шкловский предложил ввести в схему рассуждений вместо бесконечности несколько иное понятие: сколь угодно большая, но конечная величина. И тогда вся проблема радикально меняется. Очень может быть, что сама по себе жизнь, а тем более разумная жизнь во Вселенной — редчайшее явление. Она есть далеко не во всех галактиках. И это позиция не только Шкловского. В противовес «оптимистам» сегодня все чаще звучат голоса сомнения. Настойчиво проводится мысль: совершенно не обяза­ тельно, чтобы однажды возникшая на какой-нибудь планете жизнь на некотором этапе своей эволюции стала разумной. На Земле это случилось по неясным пока, возможно, случайным в боль­ шей или меньшей степени причинам.

302

303 А

В самом деле, условия, благоприятные для жизни человека, а следовательно, возникновения разума на Земле, границы этих условий, весьма и весьма жесткие. При понижении средней температуры на планете всего на 3—5° С единственным состоянием воды в конечном итоге стал бы лед. Трудно вообразить, что в подобных условиях мог бы появить­ ся человек. Оптимальным для жизни является и содержащееся в земной атмосфере количество кислорода. Если бы его было, ска­ жем, не 21, а 40 проц., то дерево горело бы даже под дождем; впрочем, до деревьев дело не дошло бы. Огонь уничтожал бы любую растительность на планете в момент ее появления, а будь кислорода меньше земной нормы, допустим, в два раза, не горе­ ло бы даже самое сухое дерево. В целом трудно сказать, насколько редко Солнце как звезда. Утверждается иногда, как представляется, без достаточных на то оснований, что Солнце скорее правило, нежели исключение в мире звезд. Но Земля как планета, возможно, уникальна по сво­ им физико-химическим характеристикам, хотя планетные систе­ мы в Галактике сами по себе, видимо, не редкость. Правда, и здесь приходится руководствоваться больше не данными наблю­ дений, а теоретическими расчетами и логическими допущени­ ями. Отсюда — разброс мнений. Есть исследователи, которые до­ пускают, что до 10 проц. звезд могут иметь планеты. Другие гово­ рят о неизмеримо меньшем числе таких звезд. Пока трудно сде­ лать выбор в пользу какого-либо из вариантов. Одно несомненно: мы уже выросли с ощущением неодушевленности космоса, впи­ тав в себя почти убеждение, что жизнь и сознание — несколько странная и пока трудно объяснимая привилегия нашей малень­ кой планеты, затерявшейся на краю Галактики. С грустью осозна­ ем мы, что огромный мир, расстилающийся за пределами зем­ ной атмосферы, возможно, мертв. Осознаем, но не хотим верить. Возникла целая наукообразная дисциплина, связанная с по­ исками контактов внеземного и земного разума, — уфология (близкое ей русское понятие — НЛО — неопознанные лета­ ющие объекты). Уфологи изначально признают, что их интере­ суют в основном не теоретические вопросы связи с внеземны­ ми цивилизациями, а непосредственное взаимодействие с ее представителями. Утверждается, что оно уже реальность. Пред­ лагается при этом различать контакты 1, 2 и 3 рода. Контакт первого рода, по терминологии уфологов, представляет собой визуальное (зрительное) наблюдение НЛО в движении (поле-

те). Контакт второго рода — визуальное наблюдение НЛО в состоянии покоя — при посадке его на землю, следы от НЛО, наблюдение за инопланетянами. Контакт третьего рода — это непосредственный информационно-смысловой контакт между людьми и элонавтами (обитателями неопознанных летающих объектов). У нас нет пока оснований верить уфологам. Скорее всего, «наблюдения НЛО» — различные варианты иллюзий. Их могут порождать явления природы (звезды, облака, атмосферные яв­ ления), продукты деятельности самого человека (дирижабли, ракеты и другие летательные аппараты). Чаще всего именно оп­ тический обман принимается за НЛО. Сами уфологи призна­ ют, что в их распоряжении сведения о контактах по преимуще­ ству первого рода; что касается контактов второго рода, то они встречаются намного реже. Правда, то тут, то там появляются сообщения об аномальных явлениях: механическом поврежде­ нии почвы, выгоревшей траве, оплавленных кусках вещества, повышенном содержании хрома, никеля, марганца, других хи­ мических элементов, изменении цвета растительности и даже появлении растений, неизвестных биологам. Сообщается так­ же об изменениях в самочувствии людей, оказавшихся воль­ ными или невольными наблюдателями НЛО, необычных ха­ рактеристиках такого привычного для человека явления, как свет: луч света не отражается, повышает температуру воздуха, оказывает механическое воздействие на предметы, «парализу­ ет» на время наблюдателя и др. Нетрудно, однако, заметить, что восприятие многих из перечисленных здесь явлений доста­ точно субъективно, а аномалия других не подтверждена бес­ спорными фактами. Сообщается, впрочем, и о контактах тре­ тьего рода. По описанию «очевидцев» (в уфологии их называют «контактерами»), представители иного разума, как правило, человекоподобны. Утверждается, в частности, что наблюдались гигантские существа типа снежного человека. Иногда на кон­ такт выходили якобы существа, не похожие на человека, с про­ зрачным телом, красными глазами, и даже создания без голо­ вы, с четырехугольной головой и телом в виде колпака, суще­ ства с крыльями вместо рук и др. Подобную информацию, ко­ нечно, на веру принимать нельзя. Пока же в нашем распоряже­ нии лишь свидетельства «очевидцев», утверждающих, что элофанты принципиально против того, чтобы их каким-либо об­ разом снимали, записывали — пленка всегда оказывалась за-

304

305 I

Станут ли, однако, такого рода контакты реальностью? Вновь и вновь возникает вопрос: одиноки ли мы во Вселенной? Если нет, почему молчит космос? Почему попытки обнаружить хоть какие-то следы деятельности другой, неземной цивилизации по­ ка не дают реального результата? Причины могут быть самыми разными. Во-первых, срок на­ блюдений слишком мал. Не исключено, что решающую роль играют огромные расстояния, отделяющие нас от ближайшей звездной системы, тем более от ближайшей внеземной циви­ лизации. Даже если ими посланы какие-либо сигналы, до нас они просто не дошли, а может быть, и дошли, но в тот момент мы еще не смогли их понять, расшифровать. Возможно и дру­ гое: земляне ищут главным образом радиосигналы, а разумные

обитатели других миров используют принципиально иные но­ сители информации, которые мы не научились еще регистри­ ровать, не то что расшифровывать. Эти носители информации, типа потоков нейтрино, гравитационных волн или чего-то та­ кого, что нам вообще неизвестно, могут настолько сливаться с естественными космическими процессами, что для того, что­ бы их обнаружить, требуются иная техника и приемы, которы­ ми мы пока не владеем. Что касается обратных наблюдений — из космоса за Зем­ лей, то они до самого последнего времени были настолько ма­ ловероятны, что ими просто можно пренебречь. В самом деле, чем могла бы привлечь внимание наблюдателя обычная, ничем не выделяющаяся планета, вращающаяся вокруг одной из «пе­ риферийных» звезд Галактики? Часто ссылаются на то, что бла­ годаря деятельности человека Земля стала третьим по мощно­ сти источником радиоизлучения в Солнечной системе и при сохраняющихся темпах прироста достаточно легко может пре­ взойти Солнце. Но очень может быть, что изменения на плане­ те, свидетельством которых и стало растущее радиоизлучение, еще не дошли до внеземного разума, не привлекли его внима­ ния. Ведь они произошли лишь недавно. Вполне возможно и другое: радиоизлучение — показатель очень низкого уровня раз­ вития цивилизации, и сверхцивилизациям мы просто неинте­ ресны. Согласно классификации, предложенной Н. С. Кардашевым, земляне относятся к цивилизации I, низшего типа, где объектом познания и освоения является в основном собствен­ ная планета и ее богатства. Логично предположить, по Кардашеву, существование цивилизации II типа, где объектом по­ знания и освоения станут другие планеты центральной звезды (для нас — Солнца) и она сама. Возможна цивилизация, овла­ девшая ресурсами собственной звездной системы, — цивили­ зация третьего типа. По этой классификации мы дикари, кото­ рые хотят стать варварами. Теория, вновь теория. Умозрительные конструкции. А что ес­ ли космических цивилизаций, намного опередивших нас в своем развитии, просто не существует или, скажем аккуратнее, их нет в видимой части Вселенной? Подобное вполне возможно. Допустимо и другое: очень может быть, что при эволюции живого сверхцивилизаций вообще не возникает, либо в силу особенностей своего развития (напри-

306

307

свеченной, а видео- и иная техника отказывалась работать. Не так давно в печати появились сообщения о том, что в США найдены останки представителей внеземной цивилизации — гуманоидов, пилотов НЛО. Но опять же кроме широко разре­ кламированных сообщений и весьма сомнительной по проис­ хождению и качеству пленки (так и непонятно, что же отснял фотолюбитель) мы ничего не имеем. Сенсация быстро разго­ релась, но столь же быстро погасла. Интересно, что по описа­ ниям «очевидцев» непосредственные контакты с внеземной ци­ вилизацией происходят либо посредством телепатии (внеязыковой обмен информацией), либо на языке контактера и даже с помощью жестов и мимики — похоже, что в очередной раз перечислены почти все возможные варианты. Возможные с точ­ ки зрения человека. Это многое объясняет, заставляя весьма скептически относиться к феномену НЛО. Ведь если даже на какой-нибудь планете возникла жизнь, и в процессе длитель­ ной эволюции она стала разумной, чудовищно длинная цепь случайных обстоятельств, а главное, условия, отличные от зем­ ных, сделали бы ее даже по сущностным параметрам непохо­ жей на земную. Как не вспомнить С.Лема и его знаменитую «Сумму технологий», где писатель-фантаст доказывает, и ве­ сьма убедительно, что «разум, который мы когда-нибудь от­ кроем, может настолько отличаться от наших представлений, что мы не захотим назвать его Разумом». Он будет по-своему воспринимать мир, осваивать его. И контакты иных цивилиза­ ций с нашей, стань они реальностью, приобретут, скорее все­ го, самый неожиданный характер, проявятся в немыслимых до сих пор формах.

мер, из-за неизбежного разрушения породившей их биосферы) они имеют небольшой по космическим масштабам срок суще­ ствования. Человеку свойственно принимать желаемое за действитель­ ное. Его совсем не радует, скорее, страшит возможное одиноче­ ство в космосе. Но как говорят мудрые китайцы: «Если ты очень ждешь друга — не принимай стук своего сердца за топот копыт его коня». Так что остается пока без ответа вопрос, зафиксиро­ ванный еще в древнеиндийских Упанишадах: «Откуда мы при­ шли, где мы живем и куда движемся... по чьему велению суще­ ствуем мы здесь то в страданиях, то в удовольствиях».

Вопросы для повторения. Исторически преходящий характер представлений челове­ ка о мире. Формирование современной естественнонаучной и философской картины мира. 1. «Революция в физике». Ее мировоззренческий смысл, 2. Новейшие космологические представления. Проблема воз­ никновения жизни и разума^ Возьмите два-три рекомендованных программой источника (к примеру: Д. Данин «Неизбежность странного мира» или И.С. Шкловс­ кий «Вселенная. Жизнь. Разум» — любые издания), посмотрите соот­ ветствующие разделы и попробуйте представить теперь, что совер­ шаете путешествие во времени, отправившись в космос. Но там нет еще Солнечной системы, Земли, и вы описываете процессы (предположим, они получили невероятное ускорение) их возникновения и развития до момента появления на нашей планете разумной жизни. Возможно, Вам по душе более «тради­ ционное» путешествие в фотонной ракете к далеким звездам. Опи­ шите его, стараясь не очень отклоняться от представлений, кото­ рые дает современная наука. Небольшие сочинения, небезынте­ ресные сами по себе, позволят Вам привести в определенную систему полученные знания".

308

Глава 12. Человек. Бытие человека в мире Человек — одна из самых больших загадок для... человека, «са­ мое непостижимое, по мнению французского мыслителя Б. Паска­ ля, явление природы». Уже св. Августин тщетно вопрошал: «Что же я такое, Боже мой? Какова природа моя?» Когда-то весьма извест­ ный, даже знаменитый Мальбранш в предисловии к главному свое­ му труду «О разыскании истины» (он был опубликован в 1674 г.) писал: «Из всех человеческих наук наука о человеке наиболее до­ стойна его внимания. Однако это не самая почитаемая и не самая разработанная из всех наук, коими мы располагаем... Среди тех, кто прилежно занимается наукой, очень мало посвятивших себя ей и еще меньше — в ней преуспевших». Великий И. Кант, обозначи­ вший четыре главные проблемы философии: (1) что я могу знать; (2) что мне надлежит узнать; (3) на что я смею надеяться и (4) что такое человек — имел все основания сказать, что в сущности все проблемы можно было бы свести к последней из них. В трудах Канта немало ценных замечаний, помогающих познать человека: об ис­ кренности и лжи, об эгоизме, о мечтательности, фантазии, даже ясновидении. Но сам вопрос, что же такое человек, им даже не ставится. Пожалуй, нет ни одного значительного мыслителя, кото­ рый бы не обозначил проблему, как и нет мыслителя, который сколько-нибудь удовлетворительно ее решил. XX век не внес ясности. По мнению НА. Бердяева, человек по-прежнему «загадка в мире и величайшая, может быть, загад­ ка». Он и сегодня хотел бы знать, «кто он, откуда он пришел и куда он идет». Русскому философу вторит другой мыслитель века — М. Бубер, настойчиво подчеркивая: человек загадочен, необъ­ ясним, он представляет собой некую тайну, достойную удивле­ ния. «С незапамятных времен человек знает о себе, что он пред­ мет, достойный самого пристального внимания, но именно к этому предмету во всей его целостности, со всем, что в нем есть, он как раз и боится приступить. Порой он делает такую попытку, но уже вскоре, подавленный множеством возникающих здесь про­ блем, отступает с безмолвной покорностью и либо пускается в размышления о всевозможных материях за исключением челове­ ка, либо расчленяет этого человека, т. е. самого себя, на состав309

ные части, котбрыми удобно оперировать порознь, без особых хлопот и с минимальной ответственностью». Э. Кассирер в книге «Что такое человек. Опыт философии человеческой культуры» утверждает, что проблема человека — «архимедов пункт» философии познания, и с этим можно со­ гласиться, как и с тем, что осмысление его сущности остава­ лось до недавнего времени однобоким. «Ницше декларирует во­ лю к власти, Фрейд возвышает сексуальные влечения, Маркс прославляет экономический инстинкт. Каждая теория стала про­ крустовым ложем». Принято определять человека как Homo sapiens, т. е. как чело­ века разумного. Но сразу же возникает естественный вопрос, даже два: что представляет собой разум и как возникает сознание? Два с липшим тысячелетия билось человечество над этими вопроса­ ми, а в результате в 1880 г. на заседании Берлинской Академии наук крупный немецкий физиолог Э. Раймон-Дюбуа объявил от­ вет на них невозможным, отнеся к «семи мировым загадкам». И в XX веке есть ученые, мыслящие аналогично. Англичанин Д. Роуленд пишет в книге «Мистерии науки»: «Появление жизни из неживого, возникновение сознания из окружения, не обладаю­ щего им, выделение из нечеловеческого мира человеческих су­ ществ и все... другие загадки, подобные этим, являются пробле­ мами, с которыми наука не пытается иметь дела потому, что они лежат за ее пределами». На этом парадоксы не кончаются. Хотя не очень понятно до сих пор, как возник человек с его разумом, появляются исследо­ ватели, и число их множится, утверждающие, что он неизбежно погибнет. Его деятельность определяется как «фарс», которому только предвосхищение неизбежного конца придает смысл «вы­ сокой трагедии». Самые общие рассуждения здесь сводятся к сле­ дующему: вера в вечность рода человеческого столь же нелепа и бессмысленна, как вера в личное бессмертие. Все, что возникло, неизбежно должно рано или поздно погибнуть. Разумная жизнь на планете не может быть исключением. Биологи, среди которых есть признанные авторитеты, доказывают, что продолжительность существования любого вида жизни ограничена законами генети­ ки, и в самом лучшем случае, при максимальном ограничении притязаний, человечество может еще претендовать на жизнь в течение не более 30 тыс. лет. Есть и менее оптимистические расче­ ты, оставляющие возможность для существования 20—50 поко­ лениям людей.

При всем разнобое в оценках нас старательно подводят к вы­ воду: естественным течением событий носитель интеллекта — че­ ловек обречен. Он — всего лишь эпизод, сопутствующий некото­ рому этапу эволюции. А что если современная наука излишне драматизирует ситу­ ацию и не видит выхода не потому, что его нет/ а в силу своей ограниченности? Разум, во всяком случае, никогда, видимо, не примирится ни со своей конечностью, ни с тем, что он не в силах решить проблему. Со времен И. Ньютона умудренный опытом человек стал ру­ ководствоваться одним неписаным правилом. Его можно было бы сформулировать так: пытаясь понять какое-либо явление или группу явлений, нельзя рассчитывать на то, что ответ будет по­ лучен сразу. Часто приходится «идти в обход», надеясь, что на­ копленные при этом знания рано или поздно дадут возможность вернуться к оставленной проблеме. Мы не можем пока, к примеру, выйти за рамки самых общих предположений относительно того, как возникла жизнь. Но коль скоро она возникла, ее развитие от простейших проявлений до разума подчиняется законам, изучаемым наукой. Особо следует выделить здесь так называемую теорию «опережающего отраже­ ния», предложенную акад. Анохиным. Многие явления природы ритмически повторяются. Элемен­ тарная иллюстрация тому — сезонные явления: весна, лето, осень, зима. Живой организм уже для того, чтобы выжить, должен был приспосабливаться к регулярным изменениям во внешней среде. И он не просто приспосабливался, а за многие миллионы лет выработал поразительный по своей целесообразности механизм внутренней (биохимической, прежде всего) перестройки. Суть и смысл ее — предвосхищение событий, которых еще нет, кото­ рые еще только будут. Те же заморозки пока не наступили, но организм готов к понижению температуры. Дождевой червь или гусеница за несколько дней до наступления первых холодов вы­ рабатывают и накапливают в организме глицерин, снижающий критическую точку замерзания. То же происходит в личинке осы; в теле ее много воды, однако она не погибает даже в 40-граду­ сные морозы: вода, как и в случае с дождевым червем или гусе­ ницей, содержит глицерин. Усложняется организация живого — более совершенным становится механизм опережающего отра­ жения, более гибкой и избирательной — реакция на неожидан­ ные повороты и внезапно возникающие во внешней среде ситу-

310

311

ации. На определенном этапе появляется условный рефлекс, а затем и сознание. Издавна в философии существовало две позиции. Одна исхо­ дила из убеждения, что своеобразное мышление присуще не то­ лько человеку, но и животным. Аристотель пытался даже диффе­ ренцировать их по степени разумности, утверждая, что из домаш­ них животных самое глупое — овца, а самое умное — слон. Много позднее французский мыслитель М. Монтень, развивая идею Ари­ стотеля, писал: «Образ жизни тунцов свидетельствует о том, что они по-своему знакомы с тремя разделами математики. Что каса­ ется астрономии, то можно сказать, что они обучают ей людей: действительно, они останавливаются в том месте, где их застает зимнее солнцестояние, и остаются здесь до следующего равно­ денствия; вот почему даже Аристотель охотно признает за ними знакомство с этой наукой. Что касается арифметики и геометрии, то они всегда составляют косяк кубической формы, во всех на­ правлениях квадратный, и образуют плотное тело, замкнутое и со всех сторон окруженное шестью равными гранями». Позиция Монтеня тем более показательна, что он скептик, всегда и везде ста­ вящий под сомнение познавательные способности человека. Повидимому, мыслитель, как и его далекий предшественник, не находил путей для объяснения целесообразного поведения жи­ вотных и судил о нем по аналогии с поведением людей. Отрицание качественного различия между мышлением челове­ ка и животных, если его проводить последовательно и до конца, порождает гилозоизм, предположение о том, что вся материя жи­ вая: и камень чувствует и мыслит, только в меньшей степени. В нем мышление незаметно. Это, конечно, крайность. Но не меньшей край­ ностью было бы утверждение, что ничего похожего на сознание в животном мире нет и не было, что оно характерно для человека и проявляется только в человеческой деятельности. Проблема возни­ кновения сознания в таком случае окончательно повисает в воздухе. Непонятными становятся его корни. Снимается вопрос о естествен­ ных предпосылках сознания. Конечно, между разумной деятельно­ стью человека и тем, что определяется иногда как «сознательное» поведение животных, дистанция громадная. И все же. Разве случай­ но Ч. Дарвин, проводя ряд экспериментов с дождевыми червями, позволил себе допущение: «черви, несмотря на низкую степень своей организации, обладают известной долей мышления. Такое допущение каждому покажется совершенно невероят­ ным, но можно сильно сомневаться в том, что мы достаточно 312

знаем нервную систему низших животных, чтобы доказать спра­ ведливость нашего врожденного недоверия к такому заключению». Мысль, как видим, высказана осторожно, в виде самой общей постановки вопроса, а за ней другая мысль, напрямую не выска­ занная: понять, как возникло человеческое сознание, можно, лишь глубоко погрузившись в живую материю; там скрыты его предпо­ сылки. Но оставим в покое червей. Поднимемся выше по ступе­ ням эволюции. Обнаружатся удивительные вещи. Просто-таки загадочными выглядят «нормы внутренней жиз­ ни» некоторых насекомых — муравьев, пчел. И у тех и у других наблюдается явное распределение функций (есть «рабочие», «сол­ даты», «разведчики») и четкая координация действий. Стали го­ ворить о «роевом интеллекте». Те же пчелы строят из воска соты, эти шестигранники, поражающие своей правильностью, точно­ стью даже архитекторов. Ведь соты — найденное природой реше­ ние трудной, если не труднейшей задачи: как при наименьшей затрате материалов создать ячейки для помещения в них наибо­ льшего количества продуктов. Муравьи же сооружают исключи­ тельно сложные жилища. У муравьев-термитов они достигают 6 метров над землей. Там — многочисленные подземные ходы, эта­ жи — их несколько десятков, амбары, где хранятся собранные зерна — муравьи умудряются каким-то образом предохранять их от прорастания. В особых помещениях — мелко нарезанные ку­ сочки листьев, на которых вырастает муравьиное лакомство — мелкие грибки. И уж совсем удивительно: муравьи разводят блох, своего рода дойных коров, ибо они выделяют столь же лакомый и питательный для обитателей муравейников сахаристый сок. «Роевой интеллект» еще не разум, но, возможно, как раз глу­ бинная его предпосылка. Ученые стали говорить о квазисоциаль­ ной общности в живом мире, о взаимопомощи как одном из ре­ шающих факторов сохранения и развития живого вообще. Но под­ нимемся выше по ступеням эволюции. Уже в древности люди заметили: есть птицы, которые раска­ лывают неподдающуюся ударам клюва скорлупу орехов, ракови­ ны моллюсков и панцири черепах весьма своеобразным спосо­ бом. Схватив добычу, они взмывают вверх и с высоты бросают ее на скалы или твердый грунт. Даже если это всего лишь условный рефлекс, возникающий в результате случайного падения той же черепахи, которую птица, спустившись за оброненной добычей, теперь могла съесть, — какой гигантский скачок вперед. Рождает­ ся способность, которую можно определить как действие, осно313

ванное на использовании индивидуального прижизненного «опы­ та», полученного как путем подражания, так и своего рода «са­ мообучения». Пусть все это в зародышевом состоянии. И, понят­ но, непросто отличить действия, инстинктивные в своей основе, и более сложные. Но к инстинктивности здесь дело явно не сво­ дится. Возникает что-то, напоминающее поиск наиболее эффек­ тивных решений путем проб и ошибок. В конечном итоге закреп­ ляются те действия, которые ведут к цели. Еще И. П. Павлов счел необходимым подчеркнуть, что действия, основанные на стрем­ лении избежать ошибок, предполагают мысль, ассоциацию, по­ нимание, знание. Трудно все эти качества приписать пернатым. Не забудем, однако: речь идет о зародышевом их состоянии. Австралийский крылатый коршун разбивает яйца эму, «бом­ бардируя» их камнями. А вот совсем удивительный факт, зафик­ сированный, кстати, на кинопленке: когда степной пожар со­ гнал страусов с гнезд, там остались яйца. Налетевшие грифы пы­ тались взломать их скорлупу сильными ударами клювов. То же пытались сделать и африканские орлы-стервятники, но безуспеш­ но. Тогда они сменили тактику. Найдя камни, какие только мож­ но было взять в клюв, и высоко подняв их, они с силой бросали камни на яйца. После нескольких ударов скорлупа не выдержива­ ла, разбивалась. Африканский орел-стервятник, таким образом, обнаружил способности, далеко выходящие за рамки условного рефлекса. Внешне, да и по своим объективным последствиям, это очень напоминало действия высокоорганизованных живот­ ных и даже предков человека, употреблявших те же камни для достижения аналогичных целей. Наш современник Л. А. Крушинский в книге «Биологические основы рассудочной деятельности» описал небезынтересный экс­ перимент, желая подтвердить, что «ум» в живом мире — явление гораздо более распространенное, чем принято считать. В экспери­ менте опять-таки с пернатыми была использована движущаяся кормушка. Понятно, что птица идет за ней и лакомится содержимым. Но кормушка вдруг входит в отверстие трубы и исчезает из поля зре­ ния. Как ведут себя в этой ситуации подопытные? Голубь расте­ рянно поворачивает назад, "курица в недоумении топчется перед отверстием, а сорока не теряется и следует за кормом вдоль тру­ бы, заглядывая в нее через специально просверленные отверстия. Заметив, в каком направлении перемещается кормушка, сорока скачет к противоположному концу трубы и там терпеливо ждет.

Аналогично ведет себя ворона. Экспериментаторы, а Крушинс­ кий далеко не одинок, утверждают, что некоторых птиц можно научить различать числа. При этом они не только оказываются способными распознавать количество предъявленных предметов, но и воспроизводить определенное число последовательных дейс­ твий. При опоре на результаты экспериментов и наблюдений над птицами был сделан вывод: по смышлености ворона и сорока не уступают собаке или волку. Возможности психической деятельности у животных возрас­ тают по мере усложнения их мозга. Но не только. Исключительно важное значение имеет, оказывается, масса мозга по сравнению с массой всего тела. Особенно наглядно это проявилось как раз у птиц. Элементы «мышления» находят ныне... у головоногих моллю­ сков, таких, как осьминоги. Исследования показали наличие у них нервных узлов, которые, сливаясь, образуют своеобразный мозг. Английский ученый Г. Янг, изучавший поведение осьмино­ гов, признал за ними способность к весьма сложным формам обучения. Он подчеркивал «осмысленность» их поведения. То же можно сказать о многих других обитателях морей и океанов, осо­ бенно животных, поднявшихся выше по лестнице эволюции. Каланов, морских выдр, еще недавно именовали камчатски­ ми бобрами; они обитали в основном на суше. Но жестоко пре­ следуемые охотниками, эти животные оказались на грани выми­ рания. Спастись они смогли, полностью переселившись в море. Самки каланов стали даже рожать там и выкармливать детены­ шей молоком. Радикальные изменения в образе жизни. Перемена условий существования, приспособление к новым условиям — так и хочется употребить здесь напрашивающееся определение «сознательное». И уж совсем поражают дельфины — существа с высокоразви­ той психикой и уникальной сообразительностью. Оставим в сто­ роне рассчитанные больше на сенсацию попытки отнести дель­ финов к разумным существам, приравняв к человеку. Но как по­ нять их поведение, подчас столь сложное, что его, действитель­ но, можно сопоставить только с человеческим? Как объяснить наличие у дельфинов способностей, которые, по мнению ряда исследователей, не только не уступают многому из того, что об­ наруживается у человекообразных обезьян, но и чуть ли не пре­ восходят их? Можно по-разному относиться к подобным вопро­ сам, как и тем многочисленным фактам, которые лишь относи-

314

315

тельно недавно привлекли внимание ученых. Но просто отмахну­ ться от них нельзя, тем более, что наука открывает все новые и новые, поистине, удивительные факты, требующие осмысления. В большинстве своем они относятся все же к человекообразным обезьянам. И не случайно. Генетический материал человека и шим­ панзе идентичен на 99 проц.; родство между ними, с точки зрения генетиков, приблизительно такое же, как между лошадью и зеброй. Можно ли, однако, говорить об интеллектуальном родстве? Или иначе, достигли ли высшие человекообразные обезьяны той ступе­ ни психической жизни, которая позволяет утверждать, что они об­ ладают столь выраженными элементами сознания, что могут быть по данному параметру сопоставимы с человеком? В науке по этому поводу царит запутанный и неразрешенный спор, имеющий вооб­ ще-то многовековую историю. Но он разгорелся с новой силой, когда В. Келер опубликовал результаты своих многолетних опытов с шимпанзе. На основании их исследователь признал за подопыт­ ными животными способность совершать разумные действия. Суть опытов Келера состояла в следующем: между бананом, к примеру, и животным, которое, понятно, хотело бы им полако­ миться, воздвигались различные препятствия. Одновременно в рас­ поряжении обезьяны оказывались те же палки, которые можно было всунуть одна в другую, получив длинный шест, разнокали­ берные ящики и др. Естественный вопрос, ответ на который пред­ полагалось получить в опыте: сумеет ли шимпанзе достичь цели, достать банан, пользуясь подручными средствами. Как оказалось, обезьяна способна сделать шест, действуя методом проб и оши­ бок. Если же рядом оказывались ящики, она сооружала из них пирамиду, при этом громоздила ящики как попало. Неустойчи­ вое сооружение приходилось перестраивать, и многократно. Но в конечном итоге обезьяне удавалось-таки вскарабкаться наверх и овладеть соблазнительной приманкой. Небезынтересно: те же шимпанзе, а также орангутанги обла­ дают, возможно, элементарным представлением о собственном «Я», т. е. самопознанием, которое до последнего времени счита­ лось качеством, доступным исключительно человеку. Простое на­ блюдение, позволяющее сделать подобный вывод. Если шимпан­ зе нанести на лоб пятно каким-нибудь красителем, то, увидев его на своем зеркальном отображении, она начинает энергично стирать краску со лба. И здесь вновь всплывает вопрос, имеющий едва ли не реша­ ющее значение для рассматриваемой нами проблемы: если жи-

вотное обладает «разумом», то что, собственно, выделяет чело­ века из животного мира? Степень интеллекта или что-то иное, специфически ему и его интеллекту присущее? Пути исследова­ телей и сегодня резко расходятся. Правда, все меньше и меньше тех, кто настаивает на существовании бездонной пропасти, раз­ деляющей животных и человека. Споры вместились в несколько иную плоскость: чем отличается мышление человека от проявле­ ний рассудка у некоторых животных? А к этой проблеме тесно примыкает другая: что в конечном итоге стало решающим фак­ тором, позволившим нашему далекому предку выделиться из жи­ вотного мира? На основе чего у нас возникли качественно новая память и собственно человеческий интеллект? В самом общем виде последняя проблема, казалось бы, уже решена. Способом существования человека стал труд. Он изме­ нил его биологические характеристики, а главное, породил по­ требность в полноценной речи. То и другое стало мощным импу­ льсом формирования человеческого сознания. В современных ус­ ловиях, однако, этот общий ответ недостаточен. Более того. Без осмысления новых и новейших данных науки, а также результа­ тов наблюдений и экспериментов он становится неубедителен. Можно утверждать, например, что в известном смысле сознание предшествовало труду, т.е. без определенного интеллектуального начала регулярная трудовая деятельность была бы просто невоз­ можной. В современной науке нередок термин «предсознание», как, впрочем, и понятия «предтруд» и «предречь». Все это ученые пытаются найти не только у наших ближайших предков. Способ­ ность к изготовлению и применению внешних предметов в каче­ стве своего рода «орудий», обеспечивающих более эффективную жизнедеятельность, демонстрируют, как представляется, не то­ лько человекообразные обезьяны, но и некоторые другие млеко­ питающие и даже... отдельные виды птиц. Пристальное внимание исследователей привлекли живущие на Галапагосских островах небольшие птички — деловые вьюрки. О них даже снят фильм — многому в нем едва веришь. Вот, постучав клювом по стволу дерева и внимательно при­ слушиваясь, вьюрок узнает, есть ли под корой и в древесине сто­ ящие его внимания личинки жуков. Затем, если личинки выдадут себя трусливой возней, он от­ дирает кору, нередко используя ветку или подходящую палочку как своего рода рычаг, а потом, ломая клювом колючку кактуса или найдя что-то аналогичное, вьюрок втыкает колючку в от-

316

317

верстие, оставленное в дереве личинками, и начинает энергично ворочать ей, чтобы или наколоть личинку или выгнать ее из ла­ биринта древесных ходов. И часто это удается. Как оценить подоб­ ное сложное поведение маленькой птички, которая не просто использует внешние предметы для достижения жизненно важных для себя результатов, а производит предварительные операции с целью сделать эти предметы годными к употреблению? На основании отдельных фактов, даже столь необычных, наи­ вно, по меньшей мере, предполагать, что некоторые птицы или, конкретно, деловые вьюрки с Галапагосских островов демонстри­ руют навыки, которые можно определить как предтруд. Ни один серьезный ученый ничего подобного себе не позволит. Рассма­ триваемый факт примечателен другим. Он заставляет признать, что уже на относительно ранних этапах эволюции живого появ­ ляется нечто, очень отдаленно, но напоминающее трудовые опе­ рации. Что это такое, предстоит еще по-настоящему исследовать. Но раз подобный феномен есть, логично предположить, что труд, как явление, при всей его уникальности, корнями своими ухо­ дит в глубь мира животных. Однако предтрудом он становится на гораздо более поздних этапах эволюции. Вернемся к тем же шим­ панзе. Один из крупнейших знатоков человекообразных обезьян Б. Гржимек свидетельствует: шимпанзе способны сделать для се­ бя оружие. Отломив сук покрепче, они срывают с него листву и лупят им, как дубиной, по врагу. Аналогичны результаты наблю­ дений за жизнью шимпанзе в естественных условиях Д. ван Левик-Гудолл. (Она сумела «войти в доверие» к обезьянам и многие годы прожить рядом с ними). «В тени человека» — так назвала исследовательница свою книгу, пытаясь на основании многочисленных фактов доказать, что раз­ личие между шимпанзе и человеком заметно преувеличено. Чело­ векообразная обезьяна способна, по ее мнению, изготовить про­ стейшие орудия труда. Шимпанзе их делает, добывая, к примеру, мед из пчелиных гнезд или вылавливая из термитников их обита­ телей — муравьев. Прочные стебли растений или ветки, предва­ рительно очищенные от листьев, обезьяна засовывает в ходы тер­ митника, а затем, вытащив их, слизывает оказавшихся на стеб­ лях и ветках насекомых. А случаи, когда шимпанзе по сути анало­ гичным способом добывают из узких расщелин скопившуюся там воду? Они засовывают в расщелину пучок растений, высасывая из пучка пропитавшую его влагу.

Но где предтруд? Чем принципиально отличаются действия обезьяны от того, что делает галапагосский вьюрок? Получается, что едва ли не самое совершенное творение обезьяны — сук, палка, используемые для нападения, защиты, а также для добы­ чи пищи. Значит, даже человекообразная обезьяна не способна изготовить орудия труда хоть сколько-нибудь сложного? Не бу­ дем, однако, торопиться с выводами. Многочисленные эксперименты показывают: обезьяны после ряда последовательно усложняющихся опытов могут овладевать навыками по изготовлению и применению весьма непростых для них орудий труда. Шимпанзе, например, в состоянии сделать из фанеры стержень, используя его затем для выталкивания при­ манки из металлической трубы. В необходимых операциях «рабо­ тают» зубы и... передние конечности. Если вдуматься: между стер­ жнем или более значительной по размерам палкой в лапах обезь­ яны и копьем в руке дикаря имеется, несомненно, общее: по­ добные предметы как бы удлиняют естественные размеры перед­ них конечностей — рук. Однако есть здесь и различие: отломить от дерева сук или сломать ветку, использовав ее определенным образом, обезьяна может, а вот несколько более сложная опера­ ция — изготовление того же стержня из фанеры, если только ее не обучит этому человек, — неразрешимая проблема даже для шимпанзе. Не хватает интеллекта? Или все проще: в естественных усло­ виях у обезьян нет фанеры, а главное, нет необходимости зани­ маться изготовлением стержней из нее. Последнее обстоятельство многое объясняет. Считается, к при­ меру, что тот же шимпанзе не может изготовить орудие при по­ мощи другого орудия. Эксперименты, казалось бы, подтвержда­ ют это. Обезьяна не способна, в частности, расщепить диск или другой предмет при помощи находящегося рядом каменного зу­ била даже в том случае, если ей многократно предварительно показать, как и что делается. Но о чем это говорит? Не о то ли, что шимпанзе не в состо­ янии изготовить именно данное орудие именно демонстрируемым в эксперименте способом. В подобном опыте практически всегда теряются существующие в реальном мире, привычной для обезь­ яны обстановке, факторы, побуждающие ее к действию. Таких факторов, скорее всего, очень много. Все их учесть, воспроизве­ сти в опыте невозможно. К тому же любой навык формируется в естественных условиях довольно длительное время. Чтобы стать

318

319

устойчивым, он должен закрепиться в нескольких, сменяющих одно другое поколениях. Какой эксперимент и даже их совокуп­ ность может учесть данное обстоятельство? Радикальное отличие между обезьяной и человеком не в том, что никакая обезьяна не способна изготовить нечто, напомина­ ющее по своим функциям человеческое орудие труда. Человек регулярно делает и совершенствует орудия труда. Это — необхо­ димое условие его существования, благодаря чему он и выделил­ ся из животного мира. Известный американский исследователь проблемы Морган имел основания определить человека как су­ щество, изготавливающее орудия труда. Следует сделать одно уточнение. Те же дельфины не уступают, как уже отмечалось, по сложности психики человекообразным обезьянам. Но ни среда обитания, ни телесная организация дель­ финов не дают оснований полагать, что они могут в естественных условиях использовать в качестве орудий труда — предтруда — отдельные предметы, тем более видоизменять их хотя бы самым примитивным образом. У нас нет пока достаточных оснований ставить под сомнение основные положения теории трудового про­ исхождения человека и его сознания. Однако можно высказать пред­ положение, что высокая степень психической деятельности мо­ жет развиваться не только в связи с трудом, но и на основе иных факторов, которые пока не привлекли должного внимания иссле­ дователей. Тогда появление человека, рождение и совершенство­ вание его интеллекта, оказывается одним из возможных, даже одним из наиболее вероятных, но не единственным вариантом становления сознания. Допустимо и совсем другое толкование про­ блемы. Становление предсознания происходит вне труда как тако­ вого. А вот для того, чтобы возникло сознание в собственном смысле слова, необходима именно вовлеченность в постоянную трудовую деятельность, что как раз дельфинам и не дано. С трудом непосредственно связана речь. Здесь тоже, как об­ наруживается, нет неодолимой пропасти между нами и нашими «братьями меньшими». Если обезьяны и не говорят, то, по мне­ нию многих современных исследователей, они весьма близко по­ дошли к тому порогу, за которым начинается речь. Представляют в этой связи несомненный интерес попытки вступить в речевой контакт с теми же шимпанзе, используя доступный им язык, в частности, язык знаков, аналогичный тому, которым пользуют­ ся глухонемые. Так, обезьяна по кличке Уошоу за 5 лет усвоила 150 знаков и еще около 200 она понимала. А шимпанзе Элли на320

учили распознавать слова разговорного английского языка и да­ же передавать отдельные мысли, т. е. делать то, что ранее счита­ лось принципиально невозможным для животного. В очередной раз мы оказались перед проблемой. Признать за обезьянами интеллект трудно, но зачатки его налицо. То же с речью. Обезьяна, скорее всего, владеет или в состоянии овладеть навыками предречи, которая совсем не обязательно должна иметь сходство с человеческой. Необходимое уточнение: в описанных экспериментах шимпанзе благодаря человеку усваивал речь чело­ века. А в естественных условиях? Используя набор определенных звуков, животные обмениваются информацией. Это их своеоб­ разная речь. Обезьяна — не исключение. Лет 10 назад специалистами и неспециалистами широко об­ суждались результаты эксперимента «наоборот». Одна дотоле ма­ лоизвестная английская исследовательница провела некоторое вре­ мя в лесах Африки, посадив сама себя в прочную клетку, устано­ вленную в местах обитания обезьян. Ее целью было изучение «язы­ ка» обезьян, для чего, используя мощную звукозаписывающую аппаратуру, эта исследовательница фиксировала звуки, которые издают обезьяны, испытывая и передавая ощущения страха, удо­ влетворения, голода и т.п. Было обнаружено, что определенная потребность, то или иное чувство и соответствующий набор зву­ ков достаточно тесно взаимосвязаны, а некоторые звуковые со­ четания напоминали язык малолетних. Встречались слова типа «ням-ням». И все же это в лучшем случае предречь. Она крайне бедна, откровенно «замедлена», т.е. передает не мысль, а именно ощущения по преимуществу. Вновь сошлемся на эксперимент, уже другой, понятно. Шим­ панзе, когда ему было семь с половиной месяцев, стали воспи­ тывать вместе с младенцем человека, которому было только пять месяцев. 9 месяцев шел эксперимент; были созданы одинаковые условия для развития и шла постоянная оценка его результатов с помощью одних и тех же тестов. Был обнаружен поначалу пора­ зительный параллелизм в развитии обоих. Правда, затем ребенок человека, хотя и был младше, стал практически во всем брать верх над шимпанзе, но преимущество нарастало медленно. Каче­ ственный скачок произошел к 15—18 месяцам: к данному мо­ менту психическое развитие шимпанзе обычно заканчивается, а ребенок получает мощнейший импульс для развития, и связано это как раз с речью. Маленький человек, реагируя на обращение к нему, начинает понимать то, что ему говорят, и говорить сам. 1 1 М. В. Вальяно

321

Развивается интеллект, благодаря чему он и получает решающее преимущество перед животным. Меняется структура и объем человеческого мозга. К девятиме­ сячному возрасту он увеличивается в 2 раза по сравнению с моз­ гом новорожденного, к полутора годам — еще на 40—50 проц., достигая к 20 годам своего апогея — 1200-1600 куб. см. Мозг — сложнейшее образование, состоящее из 10—14 млрд. нейронов. Если расположить его клетки в одну линию, то они вытянутся на 5000 км. Мозг шимпанзе также исключительно сложен, но усту­ пает человеческому: по объему он меньше в 2 раза и не превыша­ ет 650 куб. см. Сознание человека самым непосредственным обра­ зом связано с такой биологической его предпосылкой, как мозг. Трудно сказать, получим ли мы когда-нибудь ответ на во­ прос, который задавали, задают и, видимо, еще долго будут за­ давать сами себе люди. В полной пафоса формулировке Э. Морена он звучит так: «Что может иметь общего этот желатинообразный мозг с мыслью, религией, философией, добротой, жалостью, любовью, поэзией, свободой! Каким образом эта податливая мас­ са, настолько же удивительная, как и брюшко у королевы терми­ тов, способна беспрерывно вынашивать речи, размышления, зна­ ния? Каким образом эта боленеощущающая субстанция причи­ няет нам боль? Что может знать эта не чувствительная к причи­ няемым нам горю и счастью магма?» Одно очевидно: мысль и все, что связано с мыслью, невоз­ можно без этой «магмы», хотя нужно сразу же подчеркнуть: то­ лько биологических предпосылок, наличия мозга как такового явно недостаточно для того, чтобы возникло сознание. Знаменитый шведский натуралист К. Линней еще в конце XVIII в., основываясь на достоверных фактах, выделял в отряде приматов специальный раздел «дикие люди». К числу их он отнес детей, которые в силу трагического стечения обстоятельств рос­ ли без общения с другими людьми. Они были вскормлены живот­ ными: волками, тиграми, медведями. Все эти дети не обладали разумом и были по поведению в большей степени похожи на своих «воспитателей», нежели на людей. Вот один из широко известных примеров. В 1920 г. в Индии в волчьем логове были обнаружены две девочки 3 и 8 лет. Перед большой группой специалистов была поставлена, среди других, задача: попытаться вернуть детей в человеческое общество. Но она оказалась неразрешимой. Младшая девочка умерла, не про­ жив среди людей и года. Старшая прожила еще восемь лет. Первое 322

время дети протяжно выли по-волчьи, явно тоскуя о джунглях. Глаза их светились в темноте, они ели сырое мясо, хватая его куски ртом, разгрызая кости. Как звери, лакали воду. .Когда умерла младшая, ее сестра, тоскуя, перемещалась с места на место, обнюхивая те места, где бывала Амала (так про­ звали младшую девочку). Что касается старшей, Камалы, то толь­ ко для того, чтобы научить ее передвигаться вертикально, пона­ добилось несколько лет. Речью Камала так и не овладела, с боль­ шим трудом она освоила за первые четыре года шесть слов. По­ степенно ее лексикон чуть вырос. Но в 17-летнем возрасте, т. е. уже незадолго перед смертью, девочка демонстрировала уровень развития в лучшем случае 4-летнего ребенка. На основании этого и подобных фактов можно сделать вывод: чтобы обладать всеми качествами, которые отличают человека как разумное существо от остального животного мира, мало об­ ладать мозгом. Нужно еще, чтобы человек находился в обществе, формировался им изначально. Будучи искусственно вырван из сре­ ды обитания, из общества, помещенный в иную, чуждую среду, представитель человеческого рода (речь идет, понятно, о детях) утрачивает в конечном итоге возможность войти, как равный, в общество людей. Правда, человеческий организм обнаруживает удивительную приспособляемость к изменениям, нечеловеческим условиям внешней среды, восприимчивость к повадкам и всему образу жизни «неразумных» воспитателей. Но достигается это до­ рогой ценой. Киплинговский Маугли — не более чем поэтиче­ ская фантазия. Судьба детей, выросших в изоляции от людей, воспитанных животными, в высшей степени трагична. Не менее показательны иные факты с обратной смысловой нагрузкой. Речь идет об обучении и воспитании, а по сути о вклю­ чении в человеческое общество слепоглухонемых детей. Поведение слепоглухонемых до начала специального обу­ чения производит удручающее впечатление. Обычно они много часов сидят на месте в состоянии оцепенения, практически полностью лишенные инициативы и по преимуществу негати­ вно реагируя на сильные внешние раздражители. Они не умеют по-человечески ни есть, ни пить. Это не люди еще в принятом смысле слова. Но специальное обучение, суть которого в пере­ даче через скудные каналы связи с окружающим миром чело­ веческого опыта, включение детей, лишенных зрения, слуха и возможности говорить, в человеческое общество способно со­ творить чудеса. и*

323

Для таких детей в подмосковном Загорске была создана шко­ ла-интернат. Его воспитанники после соответствующего курса обу­ чения приобретают способность воспринимать и передавать ин­ формацию в пальцевой (тактильной) форме, читать и писать, используя брайлеровский алфавит — алфавит для слепых. Удиви­ тельно, но некоторые воспитанники интерната писали стихи, обнаруживая дарование, основанное на образности мышления. Немало было тех, кто смог овладеть знаниями в объеме средней школы, поступал в институты. Несколько человек обучалось в МГУ. Были, понятно, и неудачи у воспитателей-энтузиастов, свя­ занные как раз с тем, что не всех удалось включить в специфиче­ ские человечески формы взаимного общения, в общество, что делало невозможным становление человека. Но все это лишь одна сторона проблемы. Вопрос о том, какие биологические и иные особенности, свойственные именно чело­ веку, позволили ему выделиться из животного мира, должен быть дополнен другим: как подобное могло произойти. Попытки выявить «механизм» и основные этапы становления человека предпринимались наукой не раз, но и сегодня проблема выглядит архисложной. Бесспорных фактов мало, по сути их во­ обще нет. Уходящая в глубь тысячелетий предыстория человече­ ства настолько многообразна, запутана, будучи перегружена слу­ чайностями разного рода, что выделить даже существенное, опре­ деляющее можно лишь с большей или меньшей долей вероятно­ сти. Некоторые исследователи сравнивают проблему с «черным ящиком» — на входе его, во мгле ушедших тысячелетий, маячит стадная особь, малоотличимая от общих у человека и обезьян предков, — на выходе — Homo sapiens (человек разумный). Начнем с постановки вопроса. Непривычной, в чем-то пара­ доксальной, но она имеет то достоинство, что требует в любом случае — и при согласии, и при несогласии с ней — самоопреде­ ления, выбора исходной позиции. К тому же, когда фактов мало, ни одна гипотеза, как-то их объясняющая, не может быть отбро­ шена, что называется, «с порога». Уже не один раз упоминавшийся И. С. Шкловский полагает, что в плане постановки вопроса можно утверждать: если мы при­ держиваемся вполне естественного взгляда, что разум есть одно из «изобретений» эволюционного процесса, то не следует забы­ вать, что не все «изобретения» являются полезными для данного вида. Природа слепа в действии «ощупью», методом проб и оши­ бок. Огромная часть «изобретений» не нужна и даже вредна для

производительного вида. Так возникают тупиковые ветви на стволе дерева эволюции. Количество таких ветвей исключительно вели­ ко. По существу история эволюции жизни на Земле — это клад­ бище видов. Последующий ход мысли, возможно, не безупречен, но опро­ вергнуть его трудно: характерным признаком эволюционного ту­ пика у некоторых видов служит гипертрофирование какой-нибудь функции. Шкловский вспоминает в этой связи чудовищное разви­ тие средств защиты и нападения у рептилий мезозоя (рога, панци­ ри и пр.), непомерно большие клыки у саблезубого тигра, подво­ дя к аналогии, сформулированной как риторический вопрос: а не является ли гипертрофированное, в высшей степени противоре­ чивое «применение разума» Homo sapiens указанием на грядущий эволюционный тупик этого вида? Другими словами, не является ли самоубийственная деятельность человечества (чудовищное на­ копление ядерного оружия, уничтожение окружающей среды) та­ кой же гипертрофией развития, как рога и панцирь какого-нибудь трицератопса или клыки саблезубого тигра? И. С. Шкловский, явно тяготеющий к глобальным обобще­ ниям, и данный вопрос формулирует предельно широко: не яв­ ляется ли тупик возможным финалом эволюции разумных видов во Вселенной? Занимая достаточно определенную позицию, Шкловский тем не менее был против однозначного ее толкования. Такое впеча­ тление, что он хотел бы ошибиться, потому и выдавал свое ви­ дение проблемы за «информацию к размышлению». У нас нет оснований воспринимать ее иначе. Но подойдем ближе к той проблеме, что непосредственно обо­ значена выше. Остановимся вначале на схеме, которая претенду­ ет на право называться традиционной. Далекие предшественники человека эволюционировали в со­ ответствии с законами естественного отбора. Наиболее жизне­ способными оказались те, что проявляли любознательность, смышленость, группировались в эффективно действующие сооб­ щества. Все чаще они использовали имеющиеся под рукой пред­ меты при добывании пищи и защите от врагов. Со временем при­ шел устойчивый навык совершенствовать эти предметы. Какие же существа явились прямыми потомками человека, с какого, собственно, момента следует вести отсчет его истории? Ответы на эти вопросы и сегодня весьма непросты. До сих пор путь формирования человека в рамках традиционной, без сомне-

324

325

ния, наиболее разработанной гипотезы прослеживается лишь пунктирно. Здесь немало еще гигантских «белых пятен». Как следс­ твие, вместо сколько-нибудь четко фиксируемого начала, своего рода точки отсчета мы имеем весьма широкую условную разгра­ ничительную полосу между далеким предшественником челове­ ка и им самим. Скорее, это даже не полоса, а глубокий ров, края которого размыты и через который еще нет устойчивых мостков. Их только пытаются навести. По сути отвергнута явно упрощенная схема, предложенная еще Ч. Дарвиным. В соответствии с ней, нашим далеким предком был австралопитек, фактически еще почти обезьяна, но она при­ обрела постепенно такие навыки,-которые как бы приподняли ее над миром животных. Затем появились более совершенные суще­ ства — обезьянолюди, среди них — синантроп, неандерталец, наконец, кроманьонец. Еще 20—30 лет назад в популярной лите­ ратуре, учебниках встречался рисунок, иллюстрирующий подоб­ ную эволюцию. В начале была изображена небольшая обезьяна, держащая в руках палку или камень и пытающаяся встать на зад­ ние конечности, в конце — современный человек. Даже ограни­ ченные палеонтологические находки заставляют признать: реаль­ ная эволюция обезьяноподобного предка мало похожа на разви­ тие по принципу — вперед и выше, постепенное отсечение жи­ вотного и усиление человеческого начала. В этом развитии были и тупиковые ветви. В соответствии с одной из более современных гипотез, счита­ ется, что в выделившемся из отряда приматов (приблизительно 12 млн. лет назад) семействе гоминид образовалось, как мини­ мум, две ветви. Одну из них составили представители рода австралопитековых, которые обитали в лесах юга Африки и вымер­ ли пару миллионов лет назад. Другая ветвь привела в конечном итоге к формированию рода Homo (человека). Но это был весьма долгий и сложный путь. В самом его начале было существо, которое обнаружившие его останки английские антропологи Мери и Льюис Лики назва­ ли «человеком умелым» {Homo habilis). Сохранились обработан­ ные этим древним существом куски кварца, которые, несомнен­ но, служили орудиями, использовавшимися с различными целя­ ми. «Человек умелый» имел мозг объемом 680—700 куб. см. Потом появился «человек прямоходящий» (Homo erectus), живший 1 — 1.3 млн. лет назад, может, чуть позже. Его разновидности — пите­ кантроп и синантроп.

Переход к прямохождению привел к тому, что постепенно из передних конечностей у наших обезьяноподобных предков сфор­ мировались руки, непосредственно предназначенные для трудо­ вой деятельности, что имело само по себе очень большое значе­ ние: совершенствование руки не только закрепляет за человеком труд как сущностное его качество, но и развивает сознание. У человека «прямоходящего» мозг достигал уже 800—1200 куб. см. В совместном труде укреплялись связи между древними людьми, более тесным и разнообразным по формам становилось их обще­ ние. Широко использовалась речь без слов — мимика, жесты, звуки и определенные звукосочетания. Скорее всего, уже пите­ кантропы и синантропы умели обращаться с огнем, хранить и добывать его. 200—500 тыс. лет назад на Земле появились неандер­ тальцы (Homo neandertalis), умелые охотники, одолевавшие со­ биравшихся в стаи волков, а также таких крупных животных, как мамонты. Селились неандертальцы еще в пещерах, но умели уже строить жилища, используя и для строительства и для охоты до­ вольно сложные орудия труда, а главное, совершенствуя их. У них уже был язык, речь, хотя и довольно примитивная. Возмож­ но, именно неандертальцы создали первые ритуалы. Они начали украшать предметы. Разума неандертальца было более чем достаточно, чтобы вы­ жить в борьбе с хищными животными. Но вот парадокс: по ка­ кой-то не совсем понятной на сегодня причине неандерталец вы­ мер. Некоторые современные ученые склонны считать его тупи­ ковой ветвью эволюции. Ряд антропологов идет еще дальше, утвер­ ждая, что большинство так называемых предков человека — это «дорога в никуда». Эволюция, по их мнению, породила на какомто этапе возможность не для одного, а сразу для нескольких ви­ дов приматов движения в сторону существ, обладающих разумом. Одни пошли в этом движении относительно недалеко, другие — гораздо дальше. Но все они вымерли, остановившись в своей эво­ люции. И лишь один какой-то вид дошел до конца, породив кро­ маньонца. Его относят уже к Homo sapiens. Трудно, однако, ска­ зать насколько подобная точка зрения соответствует тому, что происходило на самом деле. Антропологи тщетно пытаются пока проследить родословную кроманьонца. Словно бы у него и не было на Земле прямых предков. Смущает один трудно объяснимый факт: кроманьонец гол, обладает нежной кожей, что мало соответствует среде обитания. Все животные так или иначе защищены шерстью. Когда же кро-

326

327

маньонец стал голым и почему? Есть исследователи, которые от­ водят здесь главную роль чуть ли не половому отбору. Получается, что обезьяноподобные предки, движимые чуть ли не эстетиче­ ским чувством, выбирали себе в пару менее волосатых. Так и ого­ лились постепенно. Или нашим далеким предкам собственная шерсть мешала носить шкуры других животных? Желание одева­ ться тоже, выходит, было продиктовано стремлением к красоте? А может, как утверждают, шерсть мешала бегать и от нее при­ шлось избавиться? Но тогда все бегающие должны были посте­ пенно стать голыми. Нельзя в очередной раз не признать: в нашей родословной зияет еще одно большое «белое пятно». Она вообще выглядит как спутанный клубок нитей, большинство из которых оборвано, и найти ту, чуть ли не единственную, что привела к современному человеку, крайне сложно. В поисках ответа нам при­ дется выйти за рамки традиционной схемы, вступив на почву еще более зыбкую. В последнее время ученые все чаще задаются вопросом: а не играл ли в становлении человека решающую роль случай? Или, если сформулировать проблему аккуратнее, естественный отбор — существенный фактор эволюции, но не действовали ли наряду с ним в процессе становления человека другие факторы, роль которых еще не ясна, но, судя по всему, она весьма и весьма весома? По этому поводу ведутся ныне ожесточенные дискуссии. Среди уже известных фактов немало таких, которые явно не укла­ дываются в теорию естественного отбора. Ряд авторитетных исследователей особо выделяют перестрой­ ку генетического кода обезьяноподобных предков человека. Ее ис­ точником могли быть космические катаклизмы, например, вспыш­ ка недалеко от Земли сверхновой звезды. Как следствие — увели­ чение гамма- и рентгеновского излучения, что, в свою очередь, должно было привести к изменениям в клетках мозга и росту самого мозга. Мутации могли быть порождены и другими переме­ нами в среде обитания. Так, установлено, что земное магнитное поле, которое в основном задерживает космические излучения, по неустановленным пока причинам иногда ослабевает. Происхо­ дит перемена магнитных полюсов, так называемая геомагнитная инверсия. В этот момент степень космического излучения на пла­ нете резко возрастает. Изучая историю Земли, ученые пришли к выводу, что в течение последних трех миллионов лет магнитные полюса Земли четырежды менялись местами. И, возможно, не случайно человек появился в то время, когда сила излучения ока-

залась заметно выше. В ервые это произошло около 3 млн. лет на­ зад — и возник австралопитек. Питекантропа связывают со вто­ рым изменением геомагнитных полюсов около 690 тыс. лет назад. При третьем изменении — около 250 тыс. лет назад— мы имеем дело с неандертальцем. Появление же современного человека при­ ходится на четвертую геомагнитную инверсию. Есть ученые, которые связывают резкий скачок в эволюции не с космическим, а земным излучением. По мнению ряда геоло­ гов, около 3 млн. лет назад, как раз в период отделения человека от мира животных, в южной и восточной Африке из-за сильных землетрясений обнажились залежи радиоактивных руд, что вы­ звало мутацию у определенного вида обезьян. Конечно, нужно еще исследовать и исследовать проблему в рассматриваемом на­ правлении, пытаясь глубже раскрыть обнаруженную зависимость. Здесь, вполне очевидно, — разгадка некоторых существенных сто­ рон эволюции нашего обезьяноподобного предка. Современная наука признает значительную роль космическо­ го, геомагнитного и иного излучения в жизнедеятельности жи­ вых организмов — в том числе высокоорганизованных. Но сам собой возникает вопрос: правомерно ли всю длившуюся милли­ оны лет эволюцию, венцом которой стал человек, свести к мута­ циям? Ведь она — ошибка природы. Сколько же нужно ошибок и каких? Нельзя не учесть, что подавляющее большинство мутаций вредны и даже смертельны для организма. Один из исследователей остроумно сравнил их с ударами молотком по будильнику. Может, конечно, случиться и счастливый удар, который исправит ход механизма. В эволюции, длившейся миллионы лет, были, без сомнения, и маловероят­ ные «счастливые удары», повороты, ее ускорившие. Но были ли они основным фактором эволюции, предопределившим конеч­ ный итог? Скорее всего, мутации следует рассматривать как им­ пульс, необходимый толчок, недостающее условие, придавшее процессу определенное ускорение и, возможно, изменившее бо­ лее или менее его направленность. А далее вновь вступают в действие законы эволюции, начина­ ет работать естественный отбор. И чем совершеннее организм, чем выше его организация, тем меньше возможная роль мутаций. В свете этого нельзя не признать весьма и весьма уязвимой по­ пытку связать появление непосредственного предшественника со­ временного человека — кроманьонца с мутацией, вызванной сме­ ной геомагнитных полюсов или чем-то аналогичным.

328

329

Кроманьонец как «человек ниоткуда». Он не просто имел иной внешний вид. Он был несравненно умнее своих предшественни­ ков, отличаясь от них понятийным мышлением и достаточно раз­ витой речью. Есть основания полагать, что он знал цифровой счет. Поздние кроманьонцы обладали представлениями, выхо­ дившими далеко за пределы их непосредственных практических нужц. Дж. Хокинс, с чьим именем связывают разгадку некоторых тайн Стоунхенджа, памятника древней культуры, возникшего за­ долго до появления европейской, как и всякой иной цивилиза­ ции (речь идет о нескольких тысячелетиях до нашей эры), обра­ щал внимание на то, что этот памятник содержит сведения не только о лунных и солнечных астрономических циклах, днях рав­ ноденствия, солнцестояния и т.д., но и способы их предсказания. «Старые представления о доисторических людях как о неуклю­ жих, нескладных неандертальцах, которых, скорее, можно при­ числить к животным, очень живучи, — писал Хокинс. — А я, стоя среди точных кругов и гигантских камней, расположенных по строжайшему плану, подумал, что наши далекие предки про­ демонстрировали высочайшую степень развития ума и воспри­ ятия не только в произведениях искусства». Именно с поздними кроманьонцами связаны наши представ­ ления о становлении и начальных этапах развития первобытно­ общинного строя. Утверждается, что они знали уже начальное социальное расслоение. Гигантский скачок. Вот тут-то и пробивает себе дорогу мысль, что обезьянопо­ добному предку, который никак не мог стать человеком, «помог­ ли» представители иного, высшего разума. Он — «культурная ве­ точка», привитая искусственно неизвестными нам «садовника­ ми» на диком земном дереве жизни. Утверждается даже, что по­ добную прививку делали несколько раз. Последний — 200—300 тыс. лет назад. В результате на планете появился подлинно разу­ мный человек, праотцами которого были, возможно, европейс­ кий и родезийский неандертальцы и (или) синантроп. Как все просто объясняется?! И все проблемы решены. Мож­ но, конечно, отбросить вздорную теорию, созданную на потребу тем, кого не устраивает родство с обезьянами. Однако в услови­ ях, когда материалов для исследования слишком мало, а пробле­ ма исключительно сложна, не принимая ту или иную точку зре­ ния, нужно найти сколько-нибудь разумное объяснение фактам, на которые та опирается. Следует осмыслить, в частности, сенса-

ционное открытие, о котором в свое время сообщили генетики Калифорнийского университета. Полученные ими результаты ис­ следования фрагментов ДНК, наследуемых потомством только по материнской линии, заставляют сделать вывод о том, что все земное человечество, независимо от расовых и других призна­ ков, происходит от одной единственной особи женского пола (расчеты показали, что после праматери сменилось около 10000 поколений). Иновариант изложенной гипотезы, относящийся уже к чело­ веку, обладавшему разумом. В развернутой форме его изложил в конце 60-х годов М. М. Агрест. Он попытался объяснить уникаль­ ный, по его мнению, взлет интеллекта на заре цивилизации тем, что инопланетяне посетили нашу планету и встретились с ее оби­ тателями. Столь необыкновенное событие не могло не найти от­ ражения в легендах и мифах. Тогдашним землянам представители иных миров должны были представляться существами божествен­ ной природы, наделенными сверхъестественным могуществом. Особое значение в относящихся к событию мифах должно было отводиться небесам, откуда прилетели эти загадочные существа и куда они потом «вознеслись». «Небожители» могли передать або­ ригенам полезные для них навыки, ремесла, какие-то, пусть огра­ ниченные, знания, что также должно было найти отображение в легендах и мифах. Их, выходит, только нужно переосмыслить под рассматриваемым углом зрения, что и пытался сделать Агрест, «препарируя» определенным образом добиблейские мифы и Биб­ лию. Он допускал, в частности, что многие удивительные собы­ тия, описанные в Библии, имеют в своей первооснове факты, связанные с посещением Земли представителями иного разумного мира. Так, разрушение городов Содома и Гоморры весьма напо­ минает мощнейший, типа ядерного, взрыв, описанный малоку­ льтурным наблюдателем, дикарем, который никогда ни с чем подобным не сталкивался. Или «вознесение на небеса» жителей Земли. Именно так должно было выглядеть в глазах аборигена взятие инопланетянами кого-либо из землян на борт космиче­ ского корабля.

330

331

Логично, однако, допустить: если иная цивилизация входила в продолжительный контакт с землянами, тем более обучала их, передавала навыки и знания, она не могла не оставить следов пребывания на планете в материальной культуре прошлого. М. М. Агрест считает это допущение справедливым и рассматри­ вает как такие следы знаменитую стальную нержавеющую ко-

лонну в Индии, изображения «марсианского бога» в скафандре и др. Но факты подобного рода сами по себе уже малоинтересны, вводят нас в круг дутых сенсаций. Пока ни один памятник мате­ риальной культуры прошлых веков не может с достаточной сте­ пенью достоверности связываться с посещением Земли инопла­ нетянами. Вновь со всей остротой встает тот же вопрос: если, как свиде­ тельствует современная наука, не было ничего похожего на плав­ ное восхождение от обезьяноподобного предка до современного человека, а извне в процесс эволюции никто не вмешивался, что же стало решающей причиной выживания и совершенствования одних и гибели других? Традиционного ответа, сложившегося в основном еще в XIX в. здесь явно недостаточно. Справедливо: осво­ бождение руки в процессе возникающей и постепенно усложня­ ющейся трудовой деятельности, речь, как следствие растущей потребности в обмене опытом и начальными знаниями, не мог­ ли не пробудить человеческого сознания, предопределить его раз­ витие. Но в чем причина тяги к труду, иначе: почему совершенству­ ются все, а выживают немногие? Б. Ф. Поршнев абсолютно прав, считая научной несообразностью взгляд, будто все особи предкового вида превратились в людей. Еще бессмысленнее думать, что они перестали рождаться на свет с тех пор, как некоторые благо­ даря мутации или по каким-либо иным причинам оказались впе­ реди в процессе эволюции. Если даже те же австралопитеки поче­ му-то вдруг остановились в своем развитии, они уже обладали решающим преимуществом перед любыми животными, изгото­ вляя и используя орудия, пусть примитивные, и объединяясь на уровне предчеловеческого стада. А обозначение того же неандер­ тальца как тупиковой ветви в развитии? Само по себе оно никак не объясняет его вымирания. В чем же тогда причина? Все настойчивее пробивает себе дорогу гипотеза о неизбеж­ ной и жестокой конкуренции, борьбе не на жизнь, а на смерть между различными ветвями обезьяноподобных предков за эколо­ гическую нишу, наилучшие условия обитания. В этой борьбе все или почти все зависело от успеха или неуспеха в совершенствова­ нии орудий труда. Один из виднейших антропологов Э. Тейлор справедливо заметил, что первоначальное орудие «одинаково слу­ жило как для того, чтобы дробить черепа и кокосовые орехи, так и для того, чтобы рубить ветки деревьев и члены человеческого тела». Уже самые первые останки неандертальца, обнаруженные

Р.Вирховым, имели шрамы на черепе. В пещере Большой Офнет (Бавария) было найдено 22 неандертальских черепа; многие из них носили на себе следы смертельных ран. В Кро-Маньоне прак­ тически все черепа были повреждены, скорее всего, тяжелыми ударами. Обнаружено большое количество повреждений других частей скелетов. Их трудно объяснить иначе как результат при­ жизненных травм. Каннибализм! Его не избежала, видимо, ни одна ветвь обезь­ яноподобных. В борьбе стад, владевших орудиями, схватке далеко не эпизодической, были, понятно, и победители и жертвы. Не­ андертальцы как раз оказались жертвами. Они были насильствен­ но вытеснены из привычных мест обитания — различных реги­ онов Европы, а затем окончательно уничтожены пришельцами кроманьонского типа. Отставшие в развитии оказались обречены на гибель. Кроманьонцы овладели более совершенными оруди­ ями, эффективнее их использовали, что и предопределило ко­ нечный успех. Подобная постановка вопроса если и не приравнивает чело­ века к животному, то заставляет акцентировать внимание на зве­ рином начале там, где исследователь оказывается перед пробле­ мой выделения человека из природы. Малопривлекательное до­ пущение. Но оно довольно убедительно объясняет, почему наш далекий предок постоянно совершенствовал орудия труда. Для него это был способ выжить. На каком-то этапе эволюции должна была заявить о себе по­ требность в надбиологических, прасоциальных отношениях. Ре­ шающим было все то же: лучшие перспективы для выживания имели те стада (праколлективы), где лучше была организована взаимопомощь, проявлялась внутренняя солидарность. Именно солидарность положила начало формированию норм первобыт­ ной морали и ритуалов, основанных на возникших традициях и нормах. Задача выжить в экстремальной ситуации потребовала со­ вершенствования интеллекта. В ходе решения этой задачи и по­ явился Homo Sapiens — человек разумный. Все, как говорится, познается в сравнении. Но сравнивать мож­ но по-разному, перенести, например, все внимание на выявле­ ние сходного, похожего в том, что присуще человеку и живот­ ным. Именно так поступили и мы, выделив предпосылки созна­ ния у некоторых высокоорганизованных животных и обозначив их как предсознание. «Нам общи с животными все виды рассу-

332

333

г дочной деятельности», — заметил как-то Ф. Энгельс. Это, одна­ ко, не следует понимать буквально. Рассудочностью в подлин­ ном, прямом и полном значении этого слова обладает Лишь че­ ловек. Именно сознание отличает его от других живых существ. Возьмем мышление дикаря. Сохранились многочисленные сви­ детельства того, что у эскимосов, к примеру, еще в прошлом столетии не было слова для обозначения числа больше 5. Опреде­ ляя количество предметов, они считали по пальцам одной руки и останавливались, как только доходили до пяти. Считая дальше, они брали другую руку и вновь, загибая пальцы, говорили не 6, 7 и т.д., а несколько непривычно для нашего восприятия: пер­ вый палец второй руки, второй палец второй руки... Аналогично использовались пальцы ног. Число 20 обычно являлось пределом счета. Лишь в отдельных случаях эскимос мог пойти дальше. Но счет становился еще более странным и звучал примерно так:'пер­ вый, второй, третий палец другого человека. Мышление длитель­ ное время остается еще предельно заземленным, однако это уже человеческое мышление — оно опирается на уникальный инстру­ мент — речь. И. П. Павлой, разрабатывая свое учение о второй сигнальной системе, писал, что «у будущего человека появились, развились и чрезвычайно усовершенствовались сигналы... в виде слов, слы­ шимых и видимых. Эти сигналы, в конце концов, стали обозна­ чать все, что люди непосредственно воспринимали как из вне­ шнего, так и из своего внутреннего мира и употреблялись им— и не только при взаимном общении, но и наедине с самим собой». Речь — необходимое условие и инструментарий мышления, фор­ ма, в которую оно неизбежно выливается и без которой по боль­ шому счету невозможно. Мы не касаемся здесь проблемы соотношения мышления и языка. Логично предварить ее, выделив отдельные стороны по­ знавательной деятельности, результаты которой язык, собствен­ но, и фиксирует. Все с чего-то начинается. Познание начинается с ощущений. Они, ощущения, есть и у животных. Более того. Поскольку в про­ цессе эволюции и приспособления к окружающей среде живые организмы развивались в*разных направлениях — у одних совер­ шенствовался глаз, у других — осязание и слух, многие живот­ ные способны ощущать то, что не дано человеку. Орел зорче его, собака различает недоступные людям запахи и звуки. Органы чувств позволяют китам и дельфинам или, к примеру, летучим

мышам улавливать ультразвуки. Зато те же летучие мыши, избра­ вшие местом своего обитания подземные пещеры, как и некото­ рые рыбы, практически слепы. Изменились условия бытия. Зре­ ние оказалось ненужным, соответствующие органы чувств про­ сто атрофировались. И человек в результате длительной эволю­ ции получил то, что имеет. Как и животные, он способен совер­ шенствовать свои органы чувств. Особенно ярко это проявляется в случаях, когда атрофированы какие-либо из них. Взамен раз­ виваются другие. Г. Уэллс в рассказе «Страна слепых» описал людей, с рождения лишенных зрения и живущих общиной, в полной изоляции от мира себе подобных. Чувства их «чудесно изощрились. За пятнадцать шагов они улавливали и различали малейшие движения человека, даже слышали биение его сердца. Интонации давно заменили для них выражение лица, касание заменило жест. Их обоняние стало чрезвычайно тонко; они пособачьи, чутьем распознавали индивидуальные различия». У человека, однако, есть и иной, характерный только для него, чисто человеческий способ «усиления» органов чувств. С целью получения большей информации об окружающем мире он научился «наращивать» их, создав очки, лупу, бинокль, микро­ скоп, телескоп, эхолокатор, радар и др., чем необычайно рас­ ширил свои возможности познания. Синтез ощущений и сравнение возникающего при этом обра­ за с имеющимся опытом дает восприятие. Оно почти всегда со­ пряжено с узнаванием. И если объект не был ранее знаком, а полученная о нем информация ограничена, одностороння, воз­ можны ошибки в восприятии. Как в басне у Л. Н. Толстого «Царь и слоны», где слепые должны были по заданию царя дать характе­ ристику слонам, ощупав лишь какую-то часть их тела. Что же из этого получилось? Один слепой сказал: «Слоны твои похожи на столбы» — этот слепой щупал ноги. Другой слепой сказал: «Они похожи на вени­ ки» — этот щупал хвост. Третий сказал: «Они похожи на сучья» — этот щупал репицу. Тот, кто щупал живот, сказал: «Слоны похо­ жи на кучу земли». Тот, кто щупал спину, сказал: «Они похожи на гору», тот, кто щупал бока, сказал: «Они похожи на стену», тот, кто щупал уши, сказал: «Они похожи на платки», тот, кто щупал голову, сказал: «Они похожи на ступу», тот, кто щупал клыки, сказал: «Они похожи на рога», тот, кто щупал хобот, сказал: «Они похожи на толстую веревку». И все слепые стали ссориться.

334

335 jit

Избежать вообще ошибок в восприятии, видимо, невозмож­ но. Но ослабить их помогает в ряде случаев представление. Это высшая форма чувственного познания. Она базируется на реальном опыте, ощущениях и восприяти­ ях, как тех, что есть, так и тех, что сохранились в памяти. Но не только. Большую роль играют сведения, почерпнутые из книг, газет, радио, телевидения, опыта других. В формировании пред­ ставлений велика роль воображения, фантазии. В конечном итоге нередко возникает причудливая комбинация реальных и вымыш­ ленных моментов, относящихся не только к настоящему, но и прошлому и будущему. Можно представить Ивана Грозного или Рафаэля, улицы Москвы где-нибудь в XV веке, самого себя лет через 50. Читая или слушая рассказ, мы представляем себе его героев, в том числе тех, что реально не существовали даже в прототипах: кентавров, леших и т.д. Ощущения, восприятия и представления не только дают ин­ формацию о мире, но и позволяют накапливать ее, выступая как ступени наглядно-образного, чувственного познания. Как спра­ ведливо сказал Лейбниц, «чувства нам необходимы для того, что­ бы мыслить. Если бы у нас не было чувств, мы не могли бы ду­ мать». Не могли бы уже потому, что не было бы материала для раз­ мышлений. Примечательно, что сам Лейбниц — рационалист. Мыслитель придерживался той, без сомнения, односторонней точки зрения, что разум лежит в основе познания и противостоит чувственному началу. Опора на это начало может вести к ошибкам. Принципи­ ально иная позиция— сенсуализм. В основе его лежит не менее одностороннее убеждение: нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах. Самоочевидно, однако: человек в познании не ограничивает­ ся показаниями органов чувств. Он пытается понять закономер­ ности развития, внутреннюю связь происходящих в мире про­ цессов, за внешней видимостью уловить сущность. Эту особен­ ность познания образно выразил английский поэт У. Блейк, обо­ значивший как своего рода сверхзадачу стремление человека В одном мгновеньи видеть вечность, Огромный мир в зерне песка, В единой горсти бесконечность И небо в чашечке цветка. 336

Когда Александр Македонский завоевал Вавилон (IV век до н.э.), жрецы-халдеи рассказали ему, что у них накоплены резу­ льтаты наблюдений за небесными светилами на протяжении не­ скольких веков. Кое-что, в частности, лунные затмения они мог­ ли предсказать, т. к. заметили их повторяемость через определен­ ное число лет. Но жрецы были не в состоянии ничего объяснить. Они полагали, что те же планеты чуть ли не беспорядочно блуж­ дают по небу. Вопроса о каких-либо закономерностях в их движе­ нии даже не возникало. А вот другой исторический факт. Датский астроном Т. де Браге 20 лет наблюдал за движением Марса и фиксировал результаты, однако его наблюдения могли остаться грудой сырого материала, если бы Кеплер не свел их в свои знаменитые три закона. Рискуем повториться. Можно обладать громадной по объему информацией, знать и описать, положим, тысячи и десятки ты­ сяч растений и животных. На начальных этапах познания это про­ сто необходимо. Э. Геккель говорил, что благодаря усилиям Лин­ нея, предпринявшего попытку описать растительный и живот­ ный мир, ботаника и зоология стали быстро развиваться. Однако у некоторых натуралистов возникло ошибочное мнение, будто такое описание и является целью науки. Отсюда стремление дать внешнюю зарисовку наибольшему количеству видов. Появилось немало гербарных ботаников и музейных зооло­ гов, которые могли назвать практически все виды растений и животных, но они не имели ни малейшего представления о про­ исхождении и развитии их, сущностных особенностях, ограни­ чившись лишь описанием. Никто, подчеркнем еще раз, не гово­ рит, что описание — ненужное дело. Но в исследовании в конеч­ ном счете становится необходимым следующий шаг. Даже для того, чтобы систематизировать, «разложить по по­ лочкам», к примеру, тех же представителей растительного и жи­ вотного мира, нужно знать хотя бы некоторые закономерности его развития. В растениях или у животных, которые близки между собой, нетрудно обнаружить сходство в строении. А если они от­ стоят друг от друга достаточно далеко? Где граница, отделяющая один вид от другого? Произвольно ее не установишь. Необходи­ мы критерии, а они могут появиться только в результате иссле­ дования. Осмысление получаемой благодаря чувствам информации, об­ наружение единства в многообразии эмпирического материала, формирование обобщений, открытие законов и закономерностей 337

происходит в рамках логического мышления и фиксируется в по­ нятиях, суждениях и умозаключениях. Понятия, а именно ими оперирует прежде всего наука, выхо­ дят за пределы непосредственно чувственных данных. Когда изве­ стный древнегреческий мыслитель, гуляя со своими учениками в саду, спрашивал их: «Существует ли дерево, и если да, укажите мне на него», — он знал, что можно указать на конкретный дуб, кипарис или каштан, но не на дерево вообще, ибо понятие — это абстракция, существующая в нашем сознании. В языке оно обозначается словом, но что ему соответствует в действительно­ сти? Разве существует дерево как таковое? Более высокими ступенями логического мышления являются суждения и умозаключения. Суждением называют мысль, в которой содержится утвержде­ ние или отрицание чего-либо, дается оценка. Умозаключение же — логический процесс, когда из двух или большего числа сужде­ ний выводится заключение. Нетрудно заметить, что они взаимос­ вязаны. Отделить суждение от умозаключения можно подчас лишь с большой долей условности. А вот что нужно отделить и от того и от другого — это псевдосуждения и ложные умозаключения, основанные на неверной оценке фактов или вытекающие из лож­ ных посылок. Анекдот, но с глубоким смыслом, пересказал А. Ф. Лосев. Некоему медику пришлось лечить портного от горячки. Так как он, будучи уже при смерти, очень просил ветчины, то ме­ дик, видя, что больного скорее всего уже не спасти, дал ему ветчины. Съев ее, больной выздоровел. Врач сделал вывод: «Вет­ чина — успешное средство от горячки». Через несколько дней тот же врач лечил от горячки сапожника. Опираясь на опыт, эскулап прописал больному ветчину, а тот умер. На основании вроде бы фактов медик сделал добавление к прежнему выводу: «Ветчина — средство, полезное для портных, но не для сапожников». Несколько более сложный вариант ложного умозаключения: посылки сами по себе верны, но из них никак не вытекают фор­ мулируемые следствия. Одна иллюстрация в том же ключе, что и предыдущая. Вспом­ ним размышления героя чеховского «Письма ученому соседу». От­ ставной урядник Василий Семи-Булатов возмущается: «...если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны, то у него был бы хвост и дикий голос. Если бы мы происходили от обезьян, то

нас теперь водили бы по городам Цыганы напоказ и мы платили бы деньги за показ друг другу, танцуя по приказу Цыгана или сидя за решеткой в зверинце». Анекдотичные примеры — это для популярности. Они никак не умаляют роли абстрактного мышления. Обратимся к другому примеру. Касается он особенностей отражения мира в сознании дикаря. Его мышление долгое время оставалось конкретным, вы­ рабатываемые им понятия были напрямую связаны с чувствен­ ным восприятием. Но возникали и абстракции, несколько не­ привычные, правда, для современного человека. Так, жители Ог­ ненной Земли приводили в изумление исследователей, употреб­ ляя слова, одно из которых надо было бы перевести приблизите­ льно так: глядят друг на друга, каждый ожидая, что другой вызо­ вется сделать то, чего оба хотят, но не могут сделать. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что действующие лица — в развитом языке это существительные и местоимения — еще не расчленены, они покалишь намечены, не выделены и сами дейс­ твия, их последовательность. Два момента представляются бесспорными. Первое: абстрактное мышление — итог многовекового разви­ тия интеллекта. Как заметил М. Горький, «трудно представить Им­ мануила Канта в звериной шкуре и босого, размышляющего о «вещи в себе». И второе: язык и мышление нераздельны, без язы­ ка нет мысли, без мысли нет языка. Немецкий ученый Гумбольт имел основания утверждать, что мы «мыслим так, как говорим, но и говорим так, как мыслим», что не следует, впрочем, истол­ ковывать в том смысле, что слово по своей сути уже есть мысль. В противном случае, как остроумно заметил другой немец, Л. Фей­ ербах, величайший болтун был бы величайшим мыслителем. Дл'я того, чтобы быть относительно адекватно выражен­ ной, мысль должна достичь определенной степени ясности. Крайне неустойчивая, исчезающая мысль едва ли найдет язы­ ковое выражение. Мы часто испытываем затруднения даже тог­ да, когда в общем-то знаем, что хотим сказать, но не находим для этого подходящих слов. Одну и ту же мысль можно пере­ дать разными словами, тем более ее оттенки. Отдельные слова могут утратить свое первоначальное значение — в них будут содержаться уже новые мысли. Наконец, слова для разных лю­ дей — выражение одной и той же мысли, но глубина ее, объ­ ем не совпадают.

338

339

V

В целом мышление человека богаче, тоньше, нежели язык. Он относительно консервативен. Мысли «текут»; в словах же они за­ крепляются, делаются устойчивыми, но теряют нередко что-то. Не даром же поэты и писатели, гениальные как раз чаще других, правили и многократно переписывали свои сочинения, редко ис­ пытывая удовлетворение даже от конечного варианта. «Мысль из­ реченная есть ложь», — восклицал один поэт. «О, если б без слова сказаться душой было можно», — вторил ему другой. Мышление и язык, иначе, могут не совпадать. Но в чем-то прав мудрый Ге­ гель: «Смешно считать привязанность мысли к слову каким-то недостатком мысли или несчастьем, ибо хотя обычно думают, что невыразимое и есть как раз самое превосходное, однако это претенциозное мнение не имеет никакого основания: ибо невы­ разимое в действительности есть нечто неясное, находящееся в состоянии брожения, что, лишь получив выражение в слове, при­ обретает ясность». Кто ясно мыслит, тот ясно выражается. Язык тоже совершенствуется, становится более богатым и ем­ ким, приобретая относительную самостоятельность. Обнаружи­ вается: он имеет собственные специфические законы, в соответс­ твии с которыми функционирует; в известном смысле слова язык живет своей жизнью. Б. Пастернак в «Докторе Живаго» так описывал творческий процесс: «После двух-трех легко вылившихся строф и нескольких его самого поразивших сравнений работа завладела им, и он ис­ пытал приближение того, что называется вдохновением. Соотно­ шение сил, управляющих творчеством, как бы становится на го­ лову. Первенство получает не человек и состояние его души, ко­ торому он ищет выражение, а язык, которым он хочет его выра­ зить. Язык, родина и вместилище красоты и смысла, сам начина­ ет думать и говорить за человека и весь становится музыкой... Тог­ да подобно катящейся громаде речного потока, самим движением своим обтачивающей камни дна и ворочающей колеса мельниц, льющаяся речь сама, силой своих законов создает по пути размер и рифму и тысячи других форм и образований еще более важных, но до сих пор неузнанных, неучтенных, неназванных». Колоссальным шагом" вперед в развитии языка было появле­ ние письменности, позволившее человеку не только фиксиро­ вать свои мысли, но и узнавать мысли других людей, не общаясь непосредственно с ними. Книгопечатание сделало возможным ти­ ражирование знания. 340

Вообще-то письменность как способ передачи информации — достаточно древнее изобретение человека. Вначале появились идеограммы, рисунки, изображавшие отдельные предметы, са­ мих людей, животных. При этом выделялось главное, детали оке опускались. Из идеограмм выросли иероглифы. Затем появилось фонетическое письмо. В современных условиях оно дополняется различными сигналами и знаками, несущими определенную смыс­ ловую нагрузку. Достаточно вспомнить светофор, дорожные зна­ ки, телефонный звонок, огни маяка, отпечатки пальцев, нако­ нец. Появились профессиональные языки, интернациональные по своей сути: математический, химический, шахматный и др. Они, конечно, специфичны. Но прав Н. И. Лобачевский: «...как назвать все сии знаки различных счислений, как не особенным весьма сжатым языком, который, не утомляя напрасно нашего внима­ ния, одной чертой выражает обширные понятия». Логично предположить: чем обширнее человеческое знание и опыт, тем богаче язык. Это, может быть, и так, если брать язык в целом, но это совсем не так, если взять современную разговорную речь. Из нее уходит гибкость, многозначность, то, что называется этимоло­ гическим эхом. Речь становится все более плоской, банальной. Она стандартизируется (особенно заметно в средствах массовой информации). Если бы Ф. М. Достоевский или Л. Н. Толстой про­ чли сегодняшнюю газету, они, скорее всего, мало чего поняли бы и, возможно, сказали бы, что написано это каким-то иско­ верканным русским языком. Материализованное в языке знание статично. Книга не может оперировать с напечатанным в ней материалом, видоизменять и дополнять его. Аналогично: на картине художника после ее напи­ сания не может появиться ничего нового. Фильм воспроизводит лишь то, что было на пленке. Но человек создал машины, способные не только хранить информацию, но и модифицировать, корректировать ее, накап­ ливать новую, манипулировать информацией. Во весь рост встала сегодня проблема кибернетического языка и «машинного мыш­ ления». На определенном этапе развития проблема создания ис­ кусственного интеллекта просто не могла не возникнуть. Обнару­ жилось недостаточное совершенство человеческого мышления: ограниченный, хотя и громадный потенциально объем памяти, недостаточная скорость переработки информации, медленное обу­ чение, трудное воспоминание, неизбежные искажения и т.д. Уже 341

сейчас по этим параметрам вычислительные машины могут пре­ восходить человека, что открывает перспективу широкого их использования там, где нужно усилить интеллектуальные возмож­ ности человека. Элементарнейший пример: система общего вида из 10000 уравнений с 10000 неизвестных. Мы знаем, как решить такую систему, но не в состоянии воспользоваться этим знанием — жизни не хватит. Кибернетика позволяет уже сегодня передать многие рутинные мыслительные операции компьютерам, пре­ вращая их тем самым в молчаливых помощников — специфиче­ ское дополнение человеческого интеллекта. Возникает естественный вопрос: насколько вычислительная машина в принципе способна «мыслить»? Есть ли здесь для нее какие-либо принципиальные ограничения? Изначально обнаружились две крайние точки зрения. Амери­ канский проф. М. Таубе вообще не увидел даже тени сходства между электронно-вычислительной машиной и мыслящим чело­ веком. В своем радикализме он дошел до утверждения: «Никакой закон не отнимет у астролога права относиться к своей астроло­ гии как к науке. Но, с другой стороны, астрологией, как прави­ ло, занимаются мошенники и проходимцы при поддержке, быть может, сентиментальных антикваров. Аналогично: те, кто наста­ ивают на тождестве человека и машины, кто клянется, прибегая к научной терминологии, что через какие-нибудь десять лет вы­ числительные машины смогут доказывать важные математические теоремы, писать полноценную музыку, будут решать основные проблемы психологии и обыграют последнего чемпиона мира по шахматам — это просто современные прорицатели». Не так уж много воды утекло, а тем, кто мыслил, как процитированный профессор, пришлось сдавать одну позицию за другой. Показательно, что А. Тюринг, автор абстрактной вычислите­ льной машины, в докладе, прочитанном в Лондонском матема­ тическом обществе в феврале 1947 г., позволил себе пророческое высказывание, поражающее и сейчас даже специалистов: «Гово­ рят, что вычислительные машины могут выполнять только то, что им предписано в виде команд. Это, конечно, так в том смыс­ ле, что если они делают не то, что требуют команды, то это следует считать ошибкой" Но не вызывает сомнения и то, что при конструировании таких машин их создателям прежде всего при­ ходит в голову мысль использовать их(машины) как своих рабов, т. е. поручать им только ту работу, которая продумана человеком до мелочей и при которой исследователь полностью осведомлен 342

о том, что в принципе делает машина на каждом своем шаге. До сих пор мы использовали машины только в таком качестве. Но обязательно ли, чтобы подобное положение сохранялось всегда? Предположим, мы снабдим машину некоторым набором таб­ лиц, команд, построенных таким образом, чтобы в случае необ­ ходимости таблицы можно было модифицировать. Нетрудно пред­ ставить, что после того, как машина поработает некоторое вре­ мя, команды изменятся до неузнаваемости... машина по-прежне­ му будет выполнять очень важные вычисления. Возможно, это будут те результаты, на которые мы рассчитывали, запуская ма­ шину, но полученные гораздо более эффективным способом. Тогда придется признать, что такое достижение машины не было пре­ дусмотрено, когда мы закладывали в нее первоначальные коман­ ды. Она, как ученик, который много взял от своего наставника, но. еще больше познал, работая самостоятельно. Я думаю, нам придется признать за машиной искусственный интеллект». Стоявший у истоков кибернетики Тюринг не одинок. Выда­ ющиеся его продолжатели Н. Винер, У. Эшби рассуждали по су­ ти аналогично. Винер подчеркивал: «В процессе обучения машины способны вырабатывать заранее не предусмотренные стратегии с быстро­ той, приводящей в изумление их создателей». Отсюда естествен­ ный вывод: если автомату предоставить возможность улучшать свой «интеллект», то не видно причин, почему он должен ограничи­ ться уровнем человека. Та же мысль у Эшби: «Огромная сила че­ ловеческого мозга заключается в его бесконечной приспособля­ емости к окружающим условиям действительности. Однако нет Причин предполагать, что любой другой механизм обработки дан­ ных с подобной способностью к эволюционной работе должен быть хуже. Также нет причин предполагать, что неживые механи­ змы не способны превзойти мозг в совершенстве своих действий... Обращение сегодня к мистическому истолкованию мозга отлича­ ет шарлатана или, может быть, невежду». Наиболее авторитетные наши исследователи, такие, как акад. В. М. Глушков и А. Н. Колмогоров, солидаризировались с зару­ бежными коллегами. «В чисто техническом аспекте, — писал Глуш­ ков, — возможность для машины превзойти своего создателя не вызывает сомнений». Появляется все больше и больше фактов в пользу заключения о фактической бесплодности попыток очертить какие-то грани­ цы в моделировании мышления, за которые якобы не в состо343

янии переступить автомат. Одна за другой они терпят крах, и вопрос «Может ли машина мыслить?» становится по сути рито­ рическим. Положительный ответ на него, похоже, предопределен. Про­ блема заметно перемещается в иную плоскость: не произойдет ли обесценения человеческого мозга в условиях дилеммы — все ме­ нее совершенные люди на фоне все более совершенных инфор­ мационных систем. Американский кибернетик М.Минский счи­ тает, что за первые с начала кибернетической эры 15 лет «разум» электронно-вычислительных машин улучшился в миллион раз. Под «разумом», правда, на этом, начальном, этапе скрывалась неко­ торая комбинация объема памяти и быстродействия. В течение последующих десятилетий возможности ЭВМ, как и следовало ожидать, возросли еще на несколько порядков. Но главное даже не в этом. Изменилось качество «разума». Машины сегодня спо­ собны общаться с человеком отнюдь не только на языке матема­ тических формул. Кибернетическое устройство может писать стихи и музыку. Как заметил не без сожаления один из эпизодических персонажей фильма «Доживем до понедельника», это, конечно, не Моцарт, на что незамедлительно последовала реплика главного героя — «и на том спасибо». Но насколько уместно подчеркивать скорее всего временное превосходство человека? Американец Д.Эм использует компьютер в рисовании, отыс­ кивая с помощью ЭВМ новые образы, новые пространственные структуры и сочетания красок, признавая одновременно: «По свое­ му развитию моя машина еще неандерталец». Машину научили писать стихи, введя в нее весь словарь английского языка и пра­ вила английского стихосложения. Несмотря на некоторые курье­ зы (в первых опытах ЭВМ выбрала почему-то из всех слов мало­ употребительные, а то и просто непечатные), стихи компьютер создал. Это оказалось для него намного более посильным делом, нежели «творить прозу». «Предрасположенность» машины к сти­ хосложению объясняется тем, что стихи допускают некоторую бессвязность, отрывочность, большую вольность. Поистине, трудно поверить не в невозможное, а в непривыч­ ное. Близок, видимо, момент, когда появится машина с интел­ лектом, в целом равным человеческому. Оптимистически настроенные кибернетики полагают, что по­ добное произойдет через 15—20 лет. Тогда не за горами и давно предсказанное фантастами время, когда будут созданы роботы, 344

способные свободно передвигаться и беседовать как между со­ бой, так и с людьми, совсем как люди. Их будет в конечном итоге много; они станут вездесущими. А главное, появится предсказан­ ный сверхинтеллект — машины, которые по всем статьям будут превосходить человека. А что дальше? . Фантасты давно ответили и на этот вопрос, обозначив два возможных варианта развития. Один из них — пессимистический — предостережение перед опасностью превращения людей в бук­ вальные придатки «мыслящих» машин-роботов, их деградацию и в конце концов гибель. Одной из ее причин мог бы стать бунт роботов и истребление ими человека. Мрачная картина в стиле К. Чапека. Это он, едва ли не первым, изобразил машины, вы­ шедшие из повиновения человеку, в пьесе «Россумские универ­ сальные роботы». В уста роботов-руководителей драматург вло­ жил обращение, наполненное враждебностью и презрением по отношению к человечеству: «Роботы всего мира! Мы первая ор­ ганизация «Россумских универсальных роботов» провозглашаем человека врагом естества и объявляем его вне закона... приказы­ ваем вам истребить человечество. Не щадите мужчин. Не щадите женщин. Сохраняйте в целости заводы, пути сообщения, маши­ ны, шахты и сырье. Остальное уничтожайте...» А вдруг проблема искусственно усложнена? Уже упомина­ вшийся М. Минкин, более 30 лет назад выражавший уверенность, что мы находимся на пороге эпохи, в которой большую, а мо­ жет, и доминирующую роль будут играть машины, решающие интеллектуальные проблемы, признавал одновременно: «У при­ шельцев на нашу планету могла вызвать недоумение та роль, ко­ торую играют счетно-вычислительные машины в нашей технике. С одной стороны, он (или оно), вероятно, повсюду читал бы и слышал о чудесном «механическом мозге», поражающем его со­ здателей своими удивительными интеллектуальными способно­ стями. Кроме того, он был бы предупрежден, что эти машины сле­ дует держать в определенных границах, чтобы они не подавили нас силой, убеждением или, чего доброго, раскрытием истины, слишком ужасной для того, чтобы с ней можно было согласить­ ся. С другой стороны, пришелец обнаружил бы, что машины со всех сторон поносят за их рабское повиновение, за лишенное всякого воображения буквальное толкование инструкций, за их неспособность к новаторству и безынициативность, короче гово­ ря, за их нечеловеческую тупость. 345

Наш пришелец, вероятно, так и остался бы в недоумении, если бы самостоятельно попытался разобраться в этих чудови­ щах, ибо он нашел бы только несколько машин (главным обра­ зом «универсальных» вычислительных машин, запрограммиро­ ванных в какой-либо момент на выполнение определенных за­ дач), которые выполняли бы работу, действительно требующую некоторого интеллекта. Кое-какие машины доказывали бы мате­ матические теоремы довольно тривиального характера. Другие бы играли в какие-то игры, время от времени нанося поражение своим конструкторам. Третьи различали бы печатные знаки. До­ статочно ли этого, чтобы оправдать столь значительный интерес к проблеме, не говоря уже о ее более глубоком толковании?» Сомнения Минкина, если они имеют под собой реальную основу, ситуация, в которой пришлось бы признать, что кибер­ нетики оказались в массе своей излишне оптимистичными в оцен­ ке потенциальных возможностей ЭВМ, скорее минус, нежели плюс для человечества. Оно столкнулось сегодня с такими про­ блемами, от которых напрямую зависит будущее цивилизации, но решить их люди пока не могут. Все чаще они (теперь уже не только фантасты) с некоторой надеждой смотрят на прогресс ЭВМ, полагая, что, опираясь на «думающие машины» с их бесстрастностью, безошибочностью, способностью практически мгновенно рассчитать варианты, в частности, варианты будущего, а главное, способностью предла­ гать решения, удастся найти ответ там, где человек оказался бес­ силен. Да, перспектива иметь машины, талантом и могуществом пре­ восходящие Homo Sapiens, неприятна для человека, пугает: сра­ батывает эгоизм человека как представителя человечества. Над всеми нами довлеет догмат о собственной исключительности. Под­ сознательно у человека сохраняется большая или меньшая доля пренебрежения к кибернетическим устройствам. Ее не скрывают неспециалисты: невозможно, чтобы какая-то груда металла, на­ пичканная схемами, была умнее человека, — говорят они. Нена­ много дальше ушли и некоторые специалисты, утверждающие: об искусственном интеллекте можно будет говорить лишь тогда, когда неодушевленная машина сможет решать задачи, которые не под силу человеку не вследствие большей скорости и точности машины, а в результате ее способности найти новые методы для решения задачи. Иначе, когда она однозначно превзойдет чело­ века. Но и это, кажется, не за горами.

Учение Ч. Дарвина опровергло миф о человеке как венце тво­ рения. 3. Фрейд подверг сомнению убеждение, что главное в че­ ловеке — разум. С появлением «мыслящих устройств» человек ока­ зался перед растущей необходимостью утраты права рассматри­ вать себя как единственное создание, способное к разумному об­ ращению со своим окружением. Компьютер, другими словами, в очередной раз ставит человека перед необходимостью пересмот­ ра фундаментальных представлений о самом себе, в частности, отказа от идеи уникальности человека или, скажем аккуратнее, существенной переоценки, ограничения ее. Не то, что Homo sapiens, получается, в одном ряду с мыслящей машиной — таких машин еще нет. Но в перспективе человек и ЭВМ будут, видимо, заметно сближаться, дополняя и усиливая друг друга. Вернемся, однако, к вопросу, от которого нас увели рассу­ ждения о языке и «машинном мышлении». Рассматривая позна­ ние, его ступени, и выделив логическое познание как господс­ твующее в науке, мы вплотную подошли к вопросу о «механи­ зме» познания и проблеме истины. Вслед за Гегелем можно сказать: «Истина есть великое слово и великое дело; еще в большей мере она есть великое отношение к жизни, великая позиция, от самого подступа, самого прибли­ жения к которой, если дух и душа человека здоровы, выше взды­ мается грудь, глубже дышится». Но тот же Гегель справедливо замечал: постижение истины — не простое дело. Она «не отчека­ ненная монета, которая может быть дана в готовом виде и в та­ ком же виде спрятана в карман». Образно, даже красиво, и все-таки это еще не ответ на во­ прос: что такое истина? Справедливости ради следует признать: дать сколько-нибудь полное, исчерпывающее определение трудно. Имеет смысл идти к ответу на вопрос по частям, выделяя отдельные стороны слож­ нейшего феномена мышления, определяемого как истина. И пре­ жде всего нельзя не подчеркнуть ее объективность. Данное обстоятельство наивно, но по сути верно сформули­ ровал уже Эпикур: «Истинное есть то, что таково, как о нем говорят». Если иначе, более современным языком, это звучит так: истина далеко не произвольна; в ней отражается реальный, вне нас существующий мир. Не случайно истину часто связывают с открытием какой-то новой стороны, неизвестного ранее момен­ та в мире, хотя самоочевидно: истин намного больше — не каж­ дая из них — открытие. Впрочем, и не каждое открытие — истина.

346

347

Есть тут трудно уловимый, но существенный в ряде случаев ню­ анс. Общепризнано, что Америку открыл Колумб, в 1492 году до­ стигший берегов Нового света. Но вдумаемся в утверждение: Ко­ лумб — первооткрыватель Америки. Сам мореплаватель был уверен: идя новым морским путем, он достиг ранее неизвестного побережья Индии. Трижды по­ вторив свое путешествие, он умер с убеждением, что достиг вожделенной части азиатского материка. Нельзя абстрагирова­ ться и от другого. У Колумба были предшественники. В 986 г. на Американском материке побывал Б. Герьюлсон. За 600 лет до Колумба туда причаливали шхуны исландца Эриксона, назвав­ шего Америку Винландом, в XI в. ее неоднократно посещали норманны. Скорее всего, в Америку плавали полинезийцы, а также, возможно, китайцы и африканцы. В XV в. датчанин Клавус высказал убеждение и пытался доказать существование Аме­ риканского материка. Другими словами, задолго до Колумба об Америке уже имелось некоторое объективное знание. Тогда возникает вопрос: можно ли, а если да, то в каком смысле справедливо утверждать, что именно Колумб открыл для евро­ пейцев новый материк. Заметим: у большинства, если не у всех значимых открытий практически всегда находится то, что можно было бы назвать предоткрытием, сведения, облегчающие смелый шаг вперед. Это только кажется, что тот же Колумб принял решение плыть на Запад, не руководствуясь никакими или опираясь на весьма шат­ кие соображения, и чуть ли не случайно открыл Америку. Он ошибся в частностях, положившись на отрывочные свидетельс­ тва и сделав вывод о том, что расстояние от Испании до Индии в западном направлении всего лишь вдвое больше, чем до Азорс­ ких островов, но он был убежден: на Восток можно приплыть, отправившись на Запад. А вот пример несколько иного рода. Люди давно знали и даже описывали факты, позднее нашедшие объяснение в теории услов­ ного рефлекса И. П. Павлова. Так, в журнале «Вокруг света» за 1867 г. появилась заметка о том, как в одной из французских богоделен к отверстию, через которое нищим по звонку колоколь­ чика выдавалась пища, подходила собака и, вместо нищих звоня в колокольчик, получала еду. Подобных фактов наблюдалось мно­ жество. Но люди не замечали их или фиксировали как нечто ди­ ковинное, не более того. Открытие делается, как правило, лишь

тогда, когда возникает потребность в нем. Оно и осознается в этом случае именно как открытие и как значимая истина. Так уж устроен каждый человек: он стремится понять мир, хотя и одолевает его подчас поистине сократовское сомнение. «Я вспомнил недавно прочитанные слова одного из ученых, — го­ ворит герой повести Тендрякова «Апостольская командировка». — Он их бросил в книге походя, легко, без огорчения, без тени сомнения: «Наше знание — остров в бесконечном океане неизве­ стного, и чем больше становится остров, тем больше протяжен­ ность его границ с неизвестным». Вдуматься — вот так призна­ ние! Больше знаешь — больше неведомого. Усилия ума плодят не столько знание, сколько незнание. Зловещий парадокс... Это ли не говорит о тщете разума?» Некоторый парадокс в словах ученого есть. Но он давно изве­ стен, и в нем нет ничего зловещего. В наши дни мы знаем о мире больше, чем вчера. Расширяются границы соприкосновения с не­ известным, но потому и лишь постольку, поскольку увеличива­ ются горизонты известного. У нас нет на этом основании причин делать пессимистический вывод о возможностях разума. Прояс­ няется недавно еще непонятное, таинственное, покоряются но­ вые вершины. Меняется постепенно качество знания. Ошибки и заблуждения, неизбежные спутники познания, и те становятся иными, более тонкими, не столь наивными как раньше, хотя они и остаются. Почти хрестоматийный факт. Длительное время считалось, что, когда что-то горело, из тела вытекало нечто в виде огня. Оно было названо флогистоном. Наивно? Без сомнения. Но могло ли быть иначе? Поиск истины всегда конкретно историчен. Он на­ прямую зависит от уровня наличных знаний; многие заблужде­ ния до поры до времени никак не противоречат им, хотя бы внешне. Еще пример. В условиях весьма ограниченных теоретических и экспериментальных данных высказывалось множество предполо­ жений о причинах увеличения биомассы растений, проще — их роста. В начале XVII в. голландец Я. ван Гельмонт высказал мысль, что основную роль здесь играет вода. Для проверки своей гипоте­ зы он посадил молодую иву в емкость с землей, предварительно взвесив и то и другое. Вес ивы был 16 фунтов, земли — 200. Ем­ кость с землей была тщательно накрыта во избежание попадания в нее пыли и других посторонних примесей. 5 лет длился экспери­ мент.

348

349

Ива, поливаемая водой, естественно, росла. Наконец, Гель­ монт решил, что эксперимент пора закончить. Он тщательно взве­ сил дерево и землю. Вес земли остался неизменным, а ива потя­ желела в 10 раз. Отсюда был сделан вывод: биомасса растений увеличивается за счет воды. Это заблуждение, но оно было впол­ не на уровне тогдашних знаний. Гельмонт просто не мог понять роли воздуха, места углекислоты в растительном мире. Многие заблуждения преодолены. И кажутся они подчас та­ кими, что их избежал бы даже ребенок. Но было бы по меньшей мере неумно смеяться над неразумием своих предков. Ведь прой­ дет не так уж много времени, и с позиций ушедшего вперед знания мы, вполне возможно, покажемся столь же наивными нашим потомкам. У нас нет никаких оснований полагать, что по мере увеличения объемов знания количество заблуждений сокра­ тится. Тем более утопична идея, что в перспективе возможен безде­ фектный поиск истины. Но это человек: он склонен к преувели­ чению значения уже имеющихся результатов, искренне верит в то, что уже получил или вот-вот получит ключ к познанию всех тайн мироздания. В свое время известный физик X. Юкава высказал мысль, со­ гласно которой мир в своей основе прост и физическая теория близка к завершению. Идея неисчерпаемости материи вглубь, по­ лагал он, — не более чем миф. Основные законы природы уже открыты. Список оставшихся неоткрытыми невелик и несуще­ ственен. Известны и более глобальные утверждения, относящиеся не только к физике. По мнению лауреата Нобелевской премии Р. Файмана, не за горами то время, когда будут получены ответы на 99.9 проц. всех вопросов, волнующих науку, затем на 99.99, 99.999 и т. д., пока научные исследования вообще не потеряют всякий смысл. Другой лауреат Нобелевской премии Гелл-Манн пытался обосновать то же самое с помощью доводов, лежащих в плоско­ сти психологии и даже экономики. Он утверждал, что в недале­ ком будущем человеческому терпению и финансовым ресурсам придет конец и достигнутый уровень знаний чуть ли не законода­ тельно будет объявлен окончательным. Но это не более чем ил­ люзия. Стремление к новым знаниям столь же органично входит в человека, как потребность трудиться. Человека, остановившегося в познании, не было, нет и не будет. И никогда он не выйдет на

финишную прямую, двигаясь по гладкой беговой дорожке. Ско­ рее наоборот. К истине приходится приближаться, сознательно избегая готовых и легких путей. За каждым поворотом возможен тупик. И сколько таких тупиков; путь же к истине лишь один, а ориентиры не видны или неопределенны. Как писал знаменитый математик Востока Абу Али ибн Сина (Авиценна), «может статься, что возьмет тебя за руку удача и выведет из тупика заблуждений; может случиться, что замешате­ льство заставит тебя застыть на месте; а может оказаться так, что заманит тебя в ловушку правдоподобие измышлений». Позднее аналогичную мысль высказывали многие. «Тысячи путей ведут к заблуждению, к истине только один», — говорил Ж.-Ж. Руссо. А вот что писал А. Эйнштейн: «Существует только одна истина и бесчисленное множество ошибочных путей». Вот почему постоянным спутником ученых является сомне­ ние в правильности избранного пути, решимости поставленной задачи, истинности полученного результата. Сомнение — силь­ ная сторона науки. Право на него завоевано в долгой и трудной борьбе с авторитетами, особенно религиозными авторитетами. Б. Шоу позволил себе однажды реплику в адрес церкви, пол­ ную скрытого сарказма: «Религия всегда права. Религия имеет ре­ шение любой проблемы и потому изгоняет проблемы из нашего мира. Религия придает нам уверенность, устойчивость, мир и аб­ солют. Она охраняет нас от прогресса, которого мы страшимся. С наукой все обстоит не так. Наука всегда ошибается. Она никогда не решает никакой проблемы так, чтобы не поднять десяток но­ вых». Ученый — в постоянном поиске. Он сомневается, но одно­ временно убежден, что истина в конечном счете будет найдена. Наука ошибается, но она основана на уверенности, что ошибка будет исправлена. Подобная постановка вопроса означает признание: объектив­ ная истина относительна. Конечно, есть и так называемые абсолютные или вечные ис­ тины. Это прежде всего постулаты типа: Париж стоит на Сене, а также более сложные утверждения подобные таким, как: квад­ ратный корень из двух — число иррациональное или: наиболь­ шая площадь, охватываемая бечевкой определенной длины, долж­ на иметь форму круга. Даже если бы никто и никогда не сталки­ вался с проблемой корня из 2, а утверждение о наибольшей пло­ щади не было бы подтверждено соответствующими измерениями или иными доказательствами, что изменилось бы по сути? Это

350

351

все абсолютные истины в том смысле, что в них исчерпывающе отражен какой-то момент действительности. Но подавляющее большинство истин, с которыми имеет дело человек, относительны, что означает: они неполны, незавершен­ ны, приблизительны, условны и, наконец, в чем-то ошибочны. Уже утверждая, к примеру, что закон сохранения массы и энер­ гии справедлив для макроскопических явлений, но не для про­ цессов микромира или что закон Бойля-Мариотта проявляется лишь в определенных ситуациях, действует далеко не во всех слу­ чаях, мы соглашаемся с постулатом об относительности истины. И гораздо больше оснований для признания справедливости это­ го постулата в случае, когда приходится убеждаться в приблизи­ тельности, условности истины. В последнее время все чаще постулируется: человек в мучи­ тельном процессе познания «путешествует» от одного заблужде­ ния к другому; раз так, оно лишено значительной доли смысла. Стал модным прагматизм, учение, смысл которого в утвержде­ нии: истинно то, что полезно. А поскольку для разных людей полезным может оказаться далеко не одно и то же, делается вывод о множественности истин. Наше учение, говорят прагма­ тики, настолько терпимо, что позволяет каждому человеку иметь свою собственную истину. Есть и более тонкое искажение сути проблемы. Приобрело популярность сравнение процесса познания с по­ иском слепым человеком черного кота в темной комнате. Автор метафоры К. Поппер призывает посмотреть повнимательнее на природу науки, ее развитие. В конечном итоге оно сводится, по Попперу, к тому, что теории, признавшиеся истинными, неиз­ менно опровергаются новыми теориями, которые считаются ис­ тинными до тех пор, пока они, в свою очередь, не опровергают­ ся. Понятие истины, таким образом, не является строго научным понятием. Как полагает К. Поппер, это скорее представление обы­ денного сознания, которое следовало бы заменить понятием «прав­ доподобие», что указывало бы на вероятность одних представле­ ний быть ближе к действительности, чем другие. Природа научного знания в самом деле такова, что к ней сто­ ит присмотреться повнимательнее. Одна теория сменяется дру­ гой, та, в свою очередь, уточняется, а то и радикально меняется. Однако истинное знание не исчезает. Оно сохраняется, обнару­ живая четкую тенденцию — усиливаться за счет отказа от момен­ тов неистинного, ошибочного в прежних представлениях. 352

Это на первый взгляд парадоксально, но опыт, практика за­ ставляет признать: собственно заблуждение не всегда и не при всех условиях следует оценивать как сугубо негативный момент. Если то или иное положение ошибочно, в случае его опроверже­ ния остается одним возможным объяснением меньше. Ограничи­ вается число гипотез, что приближает нас к истине. Но гораздо важнее другое. Истина и заблуждение подчас основательно пере­ плетены. Настолько относительны нередко определения отдель­ ных положений как истинных или ложных, что заблуждения вы­ ступают (как это заметил еще Гегель) как «меньшие истины». В заблуждении есть момент истины, а в ней момент заблуждения; переходы между ними могут быть весьма гибки и подвижны. Не случайно заблуждение определяют иногда как правильную мысль, но продолженную далее, чем следует, истину же — как выпрям­ ленное заблуждение. «Истина, — говорил Б. Паскаль, — так неж­ на, что чуть только отступил от нее, впадаешь в заблуждение, но и заблуждение это так тонко, что стоит только отклониться от него, и окажешься в истине». Тысяча лет заблуждений — вот история европейской алхи­ мии. Вдвое больше — история алхимии Востока. В своих загадоч­ ных лабораториях алхимики упрямо возились с различными ве­ ществами: разлагали на части, с чем-то соединяли, растворяли, перегоняли, прокаливали, не понимая сути того, чем, собс­ твенно, занимаются, будучи почему-то убежденными, что ртуть и сера — основа всего. Искали они «философский камень», что позволил бы им превращать неблагородные металлы в золото. Заблуждение. Но в преобразованном виде оно становится исти­ ной Нового времени. В июне 1919 г. Резерфорд опубликовал материалы о некоторых своих экспериментах, в частности, опытов по бомбардировке ато­ мов азота альфа-частицами. В результате получался кислород или водород. Тем самым была доказана принципиальная возможность превращения одного вещества в другое. То, чего так долго и безу­ спешно добивались алхимики, стало фактом. Сегодня мы можем утверждать, что неблагородный металл, например, свинец, можно превратить в золото. Другой вопрос, сколько это будет стоить и какие технические и иные трудности придется преодолеть. Нель­ зя, однако, понимать дело так, что всякое заблуждение истина, а истина — заблуждение. Это было бы уже софистикой. Возникает естественный вопрос: если противоположность ис­ тины и заблуждения относительна, если в процессе позПания они 1 2 М- В. Вальяно

353

при определенных условиях могут даже меняться местами, то как их различать? Существуют ли какие-нибудь объективные крите­ рии, опираясь на которые можно развести то и другое? Установить, сколько истинного в той или иной системе взгля­ дов, особенно если она представляет собой передний край на­ уки, невозможно. Лишь дополнительные исследования позволят обнаружить моменты ложного. И вообще: 51 проц. соответствует истине — истина, не соответствует — заблуждение? Подобная постановка вопроса наивна, ничего на самом деле не дает. Остается только один путь — выявить качественное различие между истиной и заблуждением. И это можно сделать, но только рассматривая истину не как нечто застывшее, а в развитии. Если в процессе познания все более глубоко и полно отражается объ­ ективная реальность, это — истина. Возможны отклонения, лож­ ные моменты, но постепенно они преодолеваются в ходе позна­ ния. Заблуждение — противоположный истине процесс, все бо­ лее искаженное, извращенное отражение действительности. Ис­ тинные моменты выступают здесь в качестве случайных. Тогда возникает другой вопрос: как определить, в каком направлении движется познание? Критерием здесь выступает практика. Положение требует расшифровки уже потому, что есть опас­ ность упрощенного его толкования. Самоочевидно: далеко не каж­ дое утверждение может быть непосредственно проверено на прак­ тике. Пример тому — данные астрономической науки. Здесь под­ час элементарная проверка наблюдений и сделанных на их осно­ ве выводов невозможна до тех пор, пока нет подходящих условий. Так, изучение короны Солнца во время солнечного затмения пред­ полагает, что Луна находится между Солнцем и Землей, как бы закрывая его от земного наблюдателя, а это бывает раз в 200—300 лет. Правда, астрономы обычно не ждут, сидя на одном месте. Они буквально «охотятся» за лунной тенью по всей планете; в этом случае вероятность наблюдения полного солнечного затме­ ния в среднем — раз в 2 года. Немного. Продолжительность его тоже невелика — до 7 мин. максимум. И не во власти астрономов заставить Луну «задержаться» чуть дольше, не говоря уже о том, чтобы вернуть ее назад и начать опыт сначала. Конечно, далеко не вс'е нуждается в непосредственной про­ верке практикой. Не будешь же каждый раз убеждаться, что 2+2=4. Для логического постулата достаточно, чтобы он не противоре­ чил законам логики. Но откуда в конечном итоге взяты эти зако­ ны? Из миллионы раз повторяющейся практики. Та или иная тео354

рия может появиться на основе других уже проверенных практи­ кой теорий, существуя далее относительно самостоятельно. Но что это меняет по сути? Правильность или ложность теории зависит от того, подтвердится ли она в конечном итоге практически. И еще одна особенность практики: она, как и сама истина, конкретно-исторична, т. е., опираясь на нее, можно подтвердить или опровергнуть знания своей эпохи, достижения науки опре­ деленного времени. Практику нельзя представить как нечто ста­ тичное, застывшее. Вместе с углублением знания, расширением границ познания она обогащается, меняет свою форму. Так, практика подтвердила наличие открытого Д. И. Мен­ делеевым периодического закона химических элементов. Одна­ ко уровень практики того времени не позволял получить еще более точный ответ на вопрос о том, что же определяет эту периодичность. Менделеев видел основу ее в изменении атом­ ного веса элементов. Правда, сам он, в соответствии с физиче­ скими и химическими свойствами, но вопреки принципу воз­ растания атомного веса, должен был поместить некоторые эле­ менты, в частности йод, не считаясь с их атомным весом. Лишь последующее развитие практики позволило доказать, что дейс­ твительной основой периодичности элементов является поло­ жительный заряд ядра атома. Атомный вес произволен по от­ ношению к этому определяющему признаку. С позиций подтверждения или опровержения практикой долж­ но оценивать и модные ныне оккультные явления, якобы свиде­ тельствующие о том, что в природе существуют таинственные силы, с которыми можно вступать в общение при помощи неких действий, носящих по сути магический характер, и паранауку. Сегодня все громче звучат голоса тех, кто, не отрицая — по край­ ней мере на словах — большого значения науки и научного зна­ ния, пространно рассуждает о консерватизме и ограниченности ученых, ибо те никак не могут признать так называемые нетра­ диционные паранаучные концепции. Это прежде всего астроло­ гия, парапсихология и уже рассмотренная в предыдущей главе уфология. А в самом деле, как относиться к результатам «иссле­ дований» в рамках паранауки? Может быть, действительно, при­ открывают они новые горизонты, обнаруживают неведомые ра­ нее перспективы в постижении реальности? Заметим прежде всего: паранаука и ее проблематика возникли не сегодня. Ее корни — в глубокой древности. И та же астрология, целью которой было предугадывание судеб людей по расположе12*

355

нию звезд и планет, накопила богатый астрономический матери­ ал. В известном смысле слова она подготовила астрономию. И все же до сих пор исследования астрологов не считаются научными. Есть старинная легенда. Некий астролог, беззаветно предан­ ный своему делу, позволил себе то, что, вообще-то, астрологу делать не следовало бы, — составил гороскоп на себя и при этом пожелал узнать время своей смерти. Вышло так, что звезды точно ответили ему на вопрос (что в астрологии бывает не часто), пред­ сказав скорую смерть. Все отпущенное ему гороскопом время астролог уточнял наблюдения, проверял и перепроверял вычис­ ления, искал хотя бы малейшую неточность. Тщетно. Все сходи­ лось. Звезды были неутолимы. И настал роковой день. Астролог ждал смерти. Время шло. Ворох самых противоречивых мыслей мелькал в голове астролога. Одно было ясно: останься он жить, вся его долгая предыдущая жизнь — ошибка, ибо посвящена бы­ ла пустому, бессмысленному занятию. Ожидание затягивалось. Но смерть не приходила. И тогда астролог повесился... Во славу горо­ скопа!? Наука не признает ни астрологии, ни парапсихологии, ни уфологии не потому, что не хочет, а потому, что не может. Ника­ кими достоверными, проверенными опытом, практикой знани­ ями паранаука не располагает. Иллюзия получения знания не есть знание. Еще Ф. Бекон, постоянно сталкивавшийся с мистикой, прав­ да, в более традиционной ее форме — религиозной, писал: «И потому правильно ответил тот, который, когда ему показали вы­ ставленное в храме изображение спасшихся от кораблекрушения принесением обета и при этом добивались ответа, признает ли он теперь могущество богов, спросил в свою очередь: «А где изоб­ ражение тех, кто погиб после того, как принес обет? Таково осно­ вание почти всех суеверий... Люди, услаждающие себя подобного рода суетой, отмечают то событие, которое исполнилось, и без внимания проходят мимо того, которое обмануло, хотя послед­ нее бывает гораздо чаще». Бекон считал едва ли не важнейшей своей задачей поднимать статус науки. В современных условиях (вот парадокс!) наблюдается все чаще обратное: оккультизм рас­ пространяется как пожаре как эпидемия. Идет плохо завуалиро­ ванная, а то и открытая атака на достижения человеческого ра­ зума. Справедливо: многое в природе и в нас самих еще не иссле­ довано, а потому представляется подчас таинственным, загадоч-

ным. Наука настойчиво пытается приоткрыть завесу над тайной, но каждый шаг вперед дается ей нелегко. Он, как отмечалось, почти всегда связан с сомнениями и стремлением преодолеть их, опираясь на факты. У представителей паранауки — не так. Они без особых усилий приписывают себе причастность к таинствам при­ роды, утверждая, что постигли их. И находятся люди, которые этому верят. Мрачную картину рисует писатель-фантаст Е. Парнов: сего­ дня «параллельно, вернее, соосно с культом мирового зла смы­ кают многовековые орбиты черная и белая магия, астрология, хиромантия, спиритизм, алхимия, колдовство, заговоры, нуме­ рология, некромания и прочие виды гаданий. Люди вновь верят в связь с загробным миром и вампиризм, прибегают в трудных слу­ чаях к каббале и тароту, жадно ищут хотя бы тень того, кому можно, нет, не продать, а просто вручить, причем часто с при­ платой, — свою бессмертную душу». Мистицизм стал попросту моден, тем более, что за связь с дьяволом в наше время никому не угрожает костер. Спекулиру­ ющие же на мистике приобретают определенное влияние, неред­ ко получают они и материальную выгоду. Чего стоят одни экстра­ сенсы (от латинского extra — над и sensorium — чувство), берущи­ еся распознавать болезни и лечить от всевозможных недугов с по­ мощью создаваемых ими биополей даже по телевидению или «за­ рядив» газету. Будем объективны: люди, легко внушаемые, и в самом деле могут испытывать временное облегчение. Раз так, це­ лебные возможности методики, предлагаемой экстрасенсами, не­ льзя отвергать, что называется «с порога». Они требуют изучения, но, видимо, лишь как один из вариантов внушения (гипноза). Изучать деятельность экстрасенсов и аналогичную им по сути нужно, однако, и под другим углом зрения и по иной причине. Нередко она становится источником зла. Пример тому — печаль­ но известная секта «АУМ Сенрике». От ее членов требовалось бе­ зоговорочное послушание, покорность. Воля, разум подавлялись. Тех же, кто хотел вырваться из секты, жестоко наказывали. Утверждается, что у приверженцев нетрадиционной психоло­ гии есть чуть ли не союзники в науке. Часто упоминается при этом имя выдающегося русского психоневролога В.М. Бехтерева. Руководствуясь профессиональным любопытством, он, действи­ тельно, пытался понять природу парапсихологических явлений. Позиция ученого вполне объяснима: маловероятно, но вдруг да скрыт в них какой-нибудь еще неизвестный феномен, который

356

357

вполне поддается научному толкованию. Открыв и изучив его, внеся необходимые дополнения, можно уточнить наши представ­ ления о человеке и его возможностях. Но и Бехтерев вынужден был признать, что натыкался он в конечном счете на фальсифи­ кацию, ловкое трюкачество, обман. То же гадание может сбываться. А чтобы это происходило по­ чаще, «оракулы и жрецы, — писал В. М. Бехтерев, — должны говорить таким языком, чтобы он мог быть истолкован для воз­ можно большего числа случаев, а это уже дело искусства». Не получается из ученого союзника для паранауки. В подлинной науке другие критерии, иной механизм позна­ ния. Естественный вопрос: что он собой представляет? С чего на­ чинается научное познание, какие проходит этапы, в какие, на­ конец, формы выливается? Людям, если они не сталкивались с научным творчеством, наука долгое время представлялась хорошо налаженным «логиче­ ским производством истин»: исследователь, располагая опреде­ ленными фактами, осмысливал их и получал в результате безу­ пречные формулы, бесспорные положения. И хотя это представ­ ление меняется, оно меняется медленно, и в головах многих — картина как у того не лишенного юмора ученика: «Бедные ге­ нии, они вынуждены открывать то, что мы проходим в школе». Но истины, в которых перестают сомневаться и наиболее значи­ тельные из которых попадают в школьные учебники, — это за­ ключительная стадия научного поиска. Замечено, что практиче­ ски все сколько-нибудь серьезные открытия переживают три эта­ па. В начале о первооткрывателе говорят: «Он с ума сошел», по­ том — «Здесь что-то есть», наконец — «Это же так просто». Неда­ ром в науке бытует афоризм: истина рождается как ересь, а уми­ рает как заблуждение. Научное познание если и не всегда, то довольно часто начи­ нается с интуиции, непосредственного, прямого постижения ис­ тины. Она дается как бы сразу, без видимых рассуждений и обосно­ ваний, и приходит при этом столь неожиданно, что исследова­ тель сам не в состоянии ответить, как он пришел к результату. Говорят, что Архимед обратил однажды внимание на то, что при погружении тела в в'анну проливается вода. Он вскочил и побежал по городу, крича: «Эврика!» А легенда о Ньютоне, си­ девшем под яблоней и дождавшегося-таки, что яблоко упало ему прямо на голову. И как бы сразу снизошло на И. Ньютона озарение. 358

А вот не легенда, а признание Д. И. Менделеева своему другу проф. А. И. Иноземцеву: «Вижу во сне таблицу, где элементы рас­ ставлены, как нужно. Проснулся, тотчас же написал на клочке бумажки, только в одном месте впоследствии оказалась нужной поправка». Что это? Таинственный акт? Необъяснимый феномен? Отнюдь нет, если речь идет о научной интуиции, хотя ученый, сделав открытие, часто бессилен его доказать. Иногда он даже не понимает его действительного смысла. «Мой метод работы, — пи­ сал М. Борн, — состоит в том, что я стремлюсь высказать то, чего, в сущности, и высказать еще не могу, ибо пока не понимаю этого сам». Весьма остроумно высказался по поводу догадки, по­ ложенной потом в основу открытия, немецкий физик Фриш: «Ощущение такое, как будто я, пробираясь сквозь джунгли, пой­ мал за хвост слона и теперь не знаю, что с ним делать». Ученый как бы смутно предчувствует истину, но она не дает­ ся ему. И тут какое-нибудь новое обстоятельство, факт, а то и случай, внешне, возможно, совсем незначительный, становятся своего рода катализатором мысли — наступает внезапное прозре­ ние. Между тем, исследователь, как правило, уже подготовлен к нему, владеет пусть пока немногими, но всеми или почти всеми возможными сведениями. Он как бы сжился с проблемой, не од­ нажды пытаясь ее понять, подступая к ней с разных сторон. Своего рода озарение замыкает цепь раздумий у человека, который, как правило, буквально выстрадал открытие. Так что внешне случай­ ное оказывается далеко не случайным. Когда французский биолог Ш. Николь, открывший пути пе­ редачи брюшного тифа, высказался однажды в том смысле, что озарение, которое вдруг снизошло на него — всего лишь игра случая, невольный его оппонент, Ж. Адамар, не удержался и про­ комментировал высказывание: если бы не предварительная ра­ бота, идущая нередко годами, то не было бы и открытий. Тогда причины тифа обнаружил бы не Ш. Николь, а кто-либо из его санитаров. Потому столь долго и не дается порой решение, что оно замыкается случаем, шанс уловить который тем ниже, чем менее подготовлен к этому исследователь. Еще пример: А. Флемминг открыл пенициллин, заметив, что культуры бактерий в чаш­ ках Петри погибают вблизи колоний плесневого грибка, образу­ ющегося на питательной среде. Тысячи раз подобное происходи­ ло в бактериологических лабораториях; зараженные грибком ку­ льтуры просто выбрасывались. Они были непригодны для выра­ щивания бактерий. 359

Случай. Но именно он помогает подготовленному уму, кото­ рый только и может распознать в многократно повторяющемся событии то, что другие не замечают. Интуиция — удел знающих, и чем значительнее знание, тем обычно глубже интуиция. Бывает интуиция особого рода; ее следовало бы определить как преждевременную. Можно назвать массу граничащих с чудом фактов творческого озарения, основанного на так называемой «интуиции в кредит». Сколько удивительных загадок похоронено! Проходят десятилетия, а то и целые века. Историки науки обна­ руживают их. И что? Каждый раз перед ними — вариации одной и той же ситуации: не было подходящей почвы, чтобы гениаль­ ное прозрение могло перерасти тогда в нечто большее. Науке не­ чего было делать с этими прозрениями. А. И. Герцен с восхищением писал в «Былом и думах» о та­ лантливом московском профессоре физики Павлове. Его восхи­ щение заметно возросло бы, узнай он, что Павлов за 100 лет до Резерфорда высказал мысль о планетарном строении атома. Но совсем не случайно ни один ученый на нее никак не отреагиро­ вал. Ни этот московский профессор, ни его современники не знали о строении атома решительно ничего — проблемы такой не воз­ никало. М. Павлов, если бы даже и попытался, бессилен был бы доказать свою правоту, как другие, впрочем, ее опровергнуть. А другой русский физик, А. И. Лебедев, пришел к идее о плане­ тарном атоме за 30 с лишним лет до Резерфорда, но доверил свое прозрение лишь личному дневнику. Рано еще было. А вот случай с несколько иным финалом — упреждение во времени оказалось не столь значительным. Еще в 1865 г. Г. Мен­ дель опубликовал статью с описанием не догадки даже, а откры­ тых им законов наследственности. Работу не заметили; идею, в ней изложенную, проигнорировали до начала века, когда те же законы были по сути вновь открыты одновременно тремя разны­ ми группами ученых. На этот раз общество оказалось подгото­ вленным к восприятию новых идей. Есть большой смысл в гетевском афоризме: наиболее замечательные открытия делаются не столько людьми, сколько временем. Хотя догадка возникает вначале как бы только для самого ис­ следователя и часто не выходит за пределы его творческой лабо­ ратории, будучи настолько невероятной, что выглядит чудом, перед ученым сразу же возникает задача: доказать, что она не­ беспочвенна, найти области ее применимости. Это порождает ак­ тивный поиск теоретических предпосылок, которые сделали бы 360

догадку вероятной. Как говорил А. Эйнштейн, «целью всякой мыс­ лительной деятельности служит превращение чуда в нечто по­ стижимое». Выглядит ситуация примерно так: ученого загоняют в ту­ пик необъяснимые, часто ранее неизвестные факты. Он пред­ полагал привычный, неоднократно наблюдавшийся вариант развития, но без видимых причин не получил ожидаемого ре­ зультата или оказался перед тем, что никак не должно было быть. Естественный вопрос: как это понять, как объяснить? Рождается предположение, что проявились какие-то другие фак­ торы, дали о себе знать еще неизвестные закономерности. Ка­ кие? Невероятно?! Но все же попробуем, посмотрим, не по­ могает ли догадка, которая и возникла-то лишь потому, что других пока нет, делу? Движение мысли в таком направлении порождает самую первую, «рабочую» гипотезу. В научном по­ знании данный шаг один из наиболее трудных, не только и даже не столько потому, что ученый стоит перед задачей отыс­ кать новые закономерности там, где их раньше не замечали. Приходится в этом случае отказываться от системы представ­ лений, нередко настолько привычных, что они приобрели зна­ чимость непреложных истин. За ними авторитеты, и какие: Арис­ тотель, Ньютон, Дарвин, Гегель, Маркс, Эйнштейн. Впрочем, известный консерватизм в науке необходим. По ме­ ньшей мере неумно подвергать сомнению все, в чем мы были убеждены, при первом столкновении с новыми проблемами. Ло­ гично стремление справиться с ними традиционными методами, опираясь на имеющиеся достижения науки. Но если это уже не­ возможно, упрямая защита того, что представлялось едва ли не аксиомами вчера, превращается в тормоз для научных поисков. Ученые сплошь и рядом игнорируют данные, не совместимые с принятой системой знания. Скорее всего они окажутся ошибоч­ ными или не относящимися к делу. Но при этом существует риск случайно пренебречь новым, просмотреть его. История знает анек­ дотичные на взгляд современного человека случаи. На протяжении всего XVIII в. Французская Академия наук с упорством, достойным лучшего применения, отрицала факт па­ дения метеоритов, казавшийся многим ученым других стран впол­ не очевидным. Упорство парижских академиков, «бессмертных», как именовали их тогда, было продиктовано нетерпимостью к суевериям простолюдинов, которые видели в падении метеори­ тов небесное вмешательство. «Бессмертные» объявили, что камни 361

с неба падать не могут, потому что их там нет, и всякое утвер­ ждение подобного рода играет лишь на руку церковникам. Ученые других стран оказались перед выбором: или не согла­ ситься с мнением своих знаменитых французских коллег или по­ ложиться на их авторитет. Второе победило. Бесценные экспона­ ты просто выбросили. Понадобился метеоритный дождь во Фран­ ции, чтобы в начале XIX в. догматическое утверждение кануло в лету и появилась наука о метеоритах. Другими словами, отчаян­ ные попытки на былой лад объяснить новое рождают в опреде­ ленных ситуациях нелепости. Развитие науки напрямую связано с гипотезами. На переднем ее крае, там, где идет поиск, постоянно возникают «сумасшед­ шие» идеи, плохо обоснованные, недостаточно подтвержденные, опровергаемые — гипотезы. Их цель— генерировать новое. В этом процессе гипотеза, как снежный ком, обрастает фак­ тами. Она толкает к постановке экспериментов, заставляет кри­ тически анализировать их результаты и уже этим оправдывает се­ бя. Фактов, понятно, еще недостаточно, а результаты экспери­ ментов допускают разную их трактовку. По отношению к одному и тому же явлению или группе явлений, вызывающих интерес ученых, имеется, как следствие, несколько гипотез. Часто гово­ рят: гипотезы умирают, но на их корнях вырастает наука. Это верно, хотя можно сказать и иначе: ни одна научная гипотеза просто так не умирает. Если и не всем своим содержанием и не в первоначальном виде, то какими-то моментами, хотя бы одной стороной, она входит в систему теоретического знания. По справедливому замечанию А. Н. Уайтхеда, только «в фор­ мальной логике противоречие является сигналом бедствия, в раз­ витии же реального знания оно означает первый шаг к победе». Противоречие гипотезы имеющейся системе взглядов — само по себе еще не основание для того, чтобы отвергнуть ее. Конечно, «расстыковка» с достоверной теорией равносильна постановке вопроса о жизни или смерти гипотезы, но это не обязательно ее смерть. Возможно, такая «расстыковка» свидетельствует о необ­ ходимости внесения изменений в теорию, хотя бы тех, что огра­ ничивают сферу ее применимости. Подчеркнем. Если бы гипотезы полностью соответствовали сло­ жившимся теоретическим представлениям и никогда и ни в чем им не противоречили, не было бы сколько-нибудь радикальных сдвигов, коренным образом меняющих наши прежние представ­ ления. Поэтому вполне закономерно, что возникающие гипотезы 362

• ?

I ' I |

противоречат им, но не абсолютно. Если бы они только противо­ речили, была бы неизбежно потеряна преемственность в разви­ тии знания. Выдвижение гипотез не было бы продолжением по­ знания. В судьбе гипотезы многое зависит от наличия у ее автора ру­ ководящей идеи и убежденности. Незадолго до Менделеева, от­ крывшего периодический закон, аналогичную попытку предпри­ нял англичанин Ньюлендс. Но британские химики встретили ее насмешкой, издевательскими вопросами типа: «А Вы не пробо­ вали располагать элементы просто в алфавитном порядке?» И Нью­ лендс оставил свою попытку. Убежденный в своей правоте и во­ оруженный идеей исследователь не остановится, пока не дока­ жет ее истинность, что и будет означать превращение гипотезы в научную теорию. В фундаменте науки появится еще один камень. Ученого охватывает при этом ни с чем не сравнимое чувство воодушевления. Вот что писал, например, Кеплер, когда открыл законы дви­ жения планет: «Идея эта забрезжила восемнадцать месяцев на­ зад, засияла полным светом три месяца назад, но лишь несколь­ ко дней назад она предстала в ослепительном солнечном сиянии как самое чудесное видение. Ничто меня теперь не удержит. Да, я весь отдаюсь святому неистовству. Если вы прощаете меня, я буду рад. Если вы рассердитесь, я снесу это. Узрите, я бросил жребий и пишу книгу либо для своих современников, либо для будущего. Мне все равно. Я могу сотню лет подождать читателя, ведь бог тоже ждал свидетеля своих деяний шесть тысяч лет». Теория — устойчивое знание. Но не следует понимать это та­ ким образом, что она представляет собой исчерпывающее зна­ ние, т. е. абсолютную истину. Уже упоминавшийся К. Поппер предложил при оценке системы знаний руководствоваться принципом фальсификации (опровержимости). Если нет возможности провести корректный эксперимент, если тем более какие-то факты — хотя бы один единственный — противоречат тому, что обозначается как тео­ рия, она недостаточно научна и не имеет права так называться. Но тогда, если вдуматься, теория вообще невозможна, ибо пред­ ставляет собой совокупность относительных истин. Иначе, благодаря теории, мы получаем верное отражение действительности, но неполное и, возможно, по каким-то параметрам неточное. В процессе развития теоретического знания всегда могут появиться моменты, факты, в принятую теорию не укладывающиеся. Если 363

важное место, что без преувеличения можно сказать: наука — это прежде всего научное предвидение. Крупнейшие из них всегда оказывались своего рода поворотными пунктами в познании, ука­ зателями направления движения. Остался невыясненным один вопрос: а каковы методы науч­ ного познания. Заметим вначале: они не статичны, усложняются вместе с развитием науки. Элементарно: для того, чтобы рассмотреть обычное растение, нужно лишь зрение. Для изучения мелких организмов нужна лупа, для очень мелких — микроскоп. Но роль самого органа зрения остается прежней. Для ознакомления с видимой стороной Луны нужен телескоп, а чтобы сфотографировать обратную ее сторону, тем более поверхность Марса, потребовалось высокое развитие науки и техники, хотя и здесь нам в конечном счете необходимо зрение; ведь цель космического аппарата— донести до людей изоб­ ражение. Электрон же при всем желании рассмотреть мы уже не в состоянии; в лучшем случае можем изучать его следы, оставлен­ ные на фотопластинке. Прав М. Борн, говоря, что атомный фи­ зик (и не только он) далеко ушел от идиллического представле­ ния старомодного натуралиста, который надеялся проникнуть в тайны природы, подстерегая бабочек на лугу. Наука теряет по­ следние остатки созерцательного характера, которым отмечен ее младенческий возраст. Ученый наших дней создает изощренные экспериментальные установки. Не боясь ошибиться, можно пред­ положить, что они будут и дальше усложняться. Мы не случайно начали разговор с эксперимента. В его уровне напрямую отображается качество теоретического знания, кото­ рое ориентировано на постижение того, что непосредственно чувс­ твами не воспринимается. Причину не всегда можно ощущать. Легко, к примеру, фик­ сируется взглядом факт падения тел на землю, но причина паде­ ния и законы гравитации непосредственно зрению не даны. Ктонибудь чувственно может проверить истинность определения ско­ рости света? Разве видел, слышал человек процессы, происходи­ вшие на Земле миллионы лет назад? Или побывал кто-то внутри атома? На теоретическом уровне решаются задачи, не сводимые к наблюдению и эксперименту, а это предполагает соответству­ ющие методы познания. Один из них — абстрагирование и конкретизация. Как тако­ вой, метод применяется широко, и нельзя не заметить: чем вы-

согласиться с Поппером, не может, очевидно, возникнуть и ни одной новой теории. Уместно сослаться здесь на М. Планка. Он высказал мысль, аксиоматичную среди ученых: ни одна научная теория не рождалась в готовом виде, как Афина-Паллада из го­ ловы Зевса. Они «сначала живут несовершенно, даже часто более или ме­ нее неясно в воображении своего творца и выходят на свет бо­ жий лишь после тяжелых мук рождения, принимая приемлемую научную форму». Венец исследовательской работы — предвидение. С того мо­ мента, как оно становится почему-либо невозможным, ученый оказывается вне пределов науки. Предвидеть можно будущее, и тогда на первый план выходит научно обоснованное предсказание явлений, которые еще толь­ ко должны возникнуть — прогноз. Он может быть как относите­ льно частным, так и глобальным, касаться судеб человечества, Солнечной Системы или Вселенной в целом. Большое место в науке занимает предсказание прошлого (ретросказание). Речь идет о мысленной реконструкции событий, явлений, которые уже не существуют, но они вызывают интерес, а известны нам мало, а то и вовсе не известны. С ретропрогнозами имеют дело многие науки: история, археология, палеонтология и даже астрономия. Трудно переоценить роль научного предвидения в отношении на­ стоящего — предсказания явлений объективно существующих и очень важных для нас, но остающихся во многом непонятными. В основе предвидения лежит знание. Степень его глубины и полноты предопределяет точность предсказания. При попытках предвидеть будущее нельзя не учитывать того, что окружающий нас мир, природа, общество, постоянно меня­ ются, развиваются. Возникает новое. Радикально меняются и про­ гнозируемые объекты и условия их существования. Нужно про­ гнозировать и это, но все предугадать невозможно. Однако про­ гноз, как и знание, может постоянно корректироваться и быть, как следствие, достаточно точным, даже если в его основе лежит не достоверная теория, а гипотеза. В этом последнем случае науч­ ное предвидение — еще и способ ее проверки. Оправдается пред­ видение — гипотеза получйет дополнительный аргумент в свою пользу, не оправдается —вновь, но с гораздо большей силой вста­ нет вопрос о правомерности гипотезы. Предвидение и гипотеза здесь как бы дополняют друг друга. В целом же предвидение, по­ нятно, гораздо шире. В научном исследовании оно занимает столь 364

365 i

ше поднимаешься по ступеням науки, тем в большие абстракции погружаешься. Иллюстрацией может служить та же математика, выросшая, как известно, из элементарной потребности человека в измерении и счете. Абстрагирование — не самоцель. Благодаря отвлечению от частностей, мешающих случайностей, мы позна­ ем предмет, явление полнее, глубже, чем в непосредственном созерцании, получаем дополнительные знания. Но возвращаем­ ся-то все равно в реальность, к конкретным вещам, где получаем возможность проверить правильность полученных на уровне аб­ стракции представлений. Поэтому и говорится о восхождении от абстрактного к конкретному. Анализ и синтез как метод познания предполагает расчлене­ ние объекта на составные элементы и изучение каждого из них в отдельности, а затем объединение результатов в единой синтети­ ческой картине. Насколько это важно, ученые поняли давно. Даже в условиях средневекового мракобесия находились сме­ льчаки, которые, несмотря на строжайший запрет церкви, ана­ томировали трупы, пытаясь понять устройство и функциониро­ вание человеческого организма. Простое суммирование знаний, полученных благодаря расчленению целого на отдельные части' меняло, подчас радикально, представления об исследуемом объ­ екте. Высший уровень синтеза в рамках развитой науки не сво­ дится, понятно, к такого рода суммированию. Современный уче­ ный мало похож на средневекового анатома или биолога XVIIXVIII вв. Его задача — синтезируя знания о предмете, явлении, выяснить, как связаны между собой отдельные стороны, момен­ ты, что является определяющим. Это намного сложнее, но и важ­ нее одновременно.' Даже останавливаясь далеко не на всех методах познания, не­ льзя не выделить еще некоторых. Среди них — идеализация. Обыч­ но она связана с так называемым мысленным экспериментом. Суть его в том, что ученый теоретически (умозрительно) произ­ водит ряд операций, невозможных в реальном опыте. Одним из первых еще в период становления классической механики такой эксперимент осуществил Г. Галилей. В результате был открыт за­ кон инерции. В течение двух тысячелетий никто не оспаривал точку зрения Аристотеля, согласно которой тело останавливается, если сила, заставляющая его двигаться, перестает действовать. Галилей до­ казал ошибочность подобного взгляда. Допустим, предположил он, что сила, толкающая тело, перестала на него действовать. В 366

таком случае оно, пройдя некоторое расстояние, и в самом деле остановится. Но почему? Скажутся сила трения, сопротивление воздуха и др. Но представим себе, что влияние этих сил каким-то образом сведено к нулю. Что произойдет? Ничего. Тело будет про­ должать двигаться с прежней скоростью. Впоследствии этот вы­ вод, полученный Г. Галилеем в результате мысленного экспери­ мента, был положен И.Ньютоном в основу механики в качестве первого ее принципа. Идеализация как метод познания используется ныне практи­ чески во всех науках. Важно, однако, заметить, что всякая иде­ ализация представляет собой большее или меньшее упрощение, схематизацию того или иного процесса или процессов, некото­ рое огрубление их. Отсюда возможность ошибки, получение да­ леко не того результата, на который рассчитывали. Отсюда два вывода. Полученный в мысленном эксперименте результат следует там, где возможно, проверить в реальном экс­ перименте, на практике. И вообще, ни один метод познания не­ льзя абсолютизировать. Лишь при взаимодополнении они обна­ руживают свою действительную эффективность. Та же идеализа­ ция прекрасно сочетается с моделированием. «Вечное порицание невежественному упрямству лордов Ад­ миралтейства»,— так начинается надпись на памятной доске, на­ ходящейся в соборе св.Павла в Лондоне. Что же послужило пово­ дом для столь неординарного деяния? Некто Рид, инженер од­ ной из судоверфей, неоднократно предупреждал лордов Адми­ ралтейства, что военный корабль «Кэптэн» имеет такие пороки в конструкции, что неминуемо перевернется, как только будет спу­ щен на воду. У инженера потребовали доказательств — и он их представил. Однако доказательства были столь необычными, что лорды высмеяли Рида. Дело в том, что, желая продемонстриро­ вать неустойчивость корабля, он построил модель «Кэптэн». Она перевернулась. То же произошло и с настоящим кораблем. Модели, впрочем, были известны намного раньше. Еще в IV в. до н.э. Архит Теренский создал искусственного летающего голубя, придав ему сходство с прототипом. Древний механик пы­ тался понять, как, за счет чего птицы летают. Уже Архит исполь­ зовал, т. обр., моделирование как метод исследования. Сегодня этот метод широко распространен, используется практически во всех областях знания, включая социальные. «Узкие места» в экономике, например, преодолеваются до сих пор методом «проб и ошибок». Хотя все признают: он мало367

эффективен. Часто вместо решения получается псевдорешение. Раз за разом приходилось констатировать: «хотели как лучше, а по­ лучилось как всегда». Логичнее вначале смоделировать ситуацию, посмотреть, как пойдет процесс, убрать или ослабить действие мешающих факторов. Конечно, реальная жизнь отличается от ис­ кусственной модели; в ней не учтешь всего многообразия дейс­ твительности. Но и задачи такой не ставится. Благодаря модели­ рованию удается «схватить» главное, предугадать основные тен­ денции развития. И уже этим данный метод познания оправдыва­ ет себя. Наиболее трудноуловимыми факторами в самой придуман­ ной модели оказываются, без сомнения, человек и окружающая его социальная среда. Но это другая проблема. Она требует специ­ ального рассмотрения.

Вопросы для повторения. 1. Феномен человека. Эволюция живого и проблема «предсознания». 2. Происхождение человека — происхождение сознания (основные гипотезы). 3. Познание. Его особенности. 4, Истина и заблуждение. «Механизм» научного познания, Ниже приводятся некоторые из наиболее распространенных аргументов «за» и «против» того, может ли машина «мыслить». Немало различных конкретных «невозможностей» на пути моде­ лирования мыслительных процессов было успешно преодолено. ЭВМ стремительно совершенствуются. Но по-прежнему даже среди специалистов нет единства в вопросе о том, как далеко может пойти машина в интеллектуальном соревновании с человеком, сможет ли она когда-нибудь превзойти человека. Разделившись на две группы (в зависимости от того, какой точки придерживаетесь вы), попробуйте провести диспут на тему «Может ли машина'стать "умнее" человека?» Используй­ те аргументы и контраргументы из тех, что приводятся, тем более, что они даны в сопоставлении. Попробуйте найти до­ полнительные. 368

Критерий истины — практика. Подлинно мыслящих машин нет, и у нас нет оснований утверждать, что они появятся в ближайшем будущем.

Машины действуют на основе программы. На выходе компью­ тера можно получить лишь то, что заложено в него при входе.

Чтобы утверждать, что «думаю­ щие» машины возможны, не обязательно их существование уже сегодня или постулирова­ ние того, что они появятся в ближайшем будущем. Развитие ЭВМ идет по пути приближе­ ния к возможностям челове­ ческого разума. Нет никаких сколько-нибудь убедительных данных, ни одного логического или иного аргумента, указыва­ ющих на принципиально неодо­ лимое препятствие на пути соз­ дания искусственных устройств, обладающих интеллектом. ЭВМ уже сегодня способны выдвигать гипотезы, строить простые обобщения, делать выводы из определенной суммы знаний. От обладающих доста­ точно гибкой структурой новей­ ших компьютеров можно полу­ чить нечто совершенно новое, знание, непосредственно кон­ структором не предусмотрен­ ное, которое выливается в фор­ му оригинальных идей, страте­ гий решения реальных проблем. Но и человек ограничен в этом плане. Машина работает по законам преобразования информации, при этом степень «разумности» системы в конечном итоге оп­ ределяется количеством посту­ пающей информации и тем, сколько ее наработано, а здесь преимущество явно за компью­ тером.

ЭВМ обладает ограниченной информацией.

369

Машина не может обладать сознанием, т.к. она построена из неорганического материала; отображение реальности в ней носит не психобиологический, а физико-химический характер. Мышление — нечто, свойст­ венное только и исключительно человеку. Любое поведение ма­ шины, напоминающее мышле­ ние, следует определять как мыслеподобное поведение. В самой сущности мышления есть непостижимое, таинственное.

Невозможно формализовать все мыслительные операции. Мозг мыслит неформально.

Ставить запреты на возникнове­ ние с помощью естественного разума мыслящей материи на небиологической основе не­ корректно. Сознание может возникнуть и развиваться на небелковой и небиологической основе, тем более если эта осно­ ва создается разумом. Вполне вероятен в этом случае сим­ биоз естественно и искусствен­ но организованной материи. Теорема Макалока-Питса гла­ сит: все, что сформулирова­ но конечным количеством слов, может быть запрограмми­ ровано в машине. Известен и философский постулат: непоз­ наваемых вещей нет. Все, что не познано сегодня, будет рано или поздно познано, каким бы сложным и таинственным ни представлялось явление. В принципе, другими словами, мы все можем познать и опи­ сать, все, в том числе любую функцию мозга, смоделировать в машине. К тому же нам и не обязательно копировать работу мозга и «мыс­ лящей машины». Не невозможно, а сложно. Рас­ суждения о неформальности мышления человека по-види­ мому преувеличены в силу ма­ лоизученное™ механизма мыс­ лительной деятельности.

370

Глава 13Общество и личность. Человек в историческом измерении Пытливо всматривается человек в окружающий его социаль­ ный мир, пытаясь понять, что же представляет собой общество, как и почему оно развивается, какое место занимает в нем сам человек. Уже античная мысль искала ответ. Возобладала при этом точка зрения о фатальной предопределенности любого события: «все великое, земное разлетается, как дым, — нынче жребий вы­ пал Трое, завтра выпадет другим», и убеждение, что общество в своем развитии все больше удаляется от первоначального «золо­ того века», либо движется по кругу: «золотой век», «серебряный», «век бронзы», «железа» и только потом — возвращение к «золото­ му веку». Идея цикличности в развитии общества была возрожде­ на в более зрелой, естественно, форме мыслителями Нового вре­ мени. Итальянец Д.Вико был убежден: каждый народ в своей ис­ тории проходит определенные этапы: эпоху богов — детство, эпоху героев — юность, и эпоху людей, которая знаменует собой зре­ лость человечества. На последнем этапе торжествует свобода и «ес­ тественная справедливость». Это вершина развития, после чего наступает упадок; общество возвращается к первоначальному со­ стоянию. Затем вновь начинается движение по восходящей линии. Особо следует выделить Гегеля с его убеждением, что люди творят историю не по прихоти, и К. Маркса. Не будем углубляться в полемику по поводу того, насколько обосновано определение марксизма как экономического детерми­ низма. Заметим лишь, что многие авторитетные современные ис­ следователи, пытающиеся понять, как, на основе чего развивается общество, идут по сути тем же путем, что и К. Маркс. Выделяется, правда, не материальное производство в целом, а, как у Д. Белла, к примеру, степень его индустриализации. Белл считал, и эта его точ­ ка зрения довольно широко распространена на Западе, что в миро­ вой истории можно было наблюдать три главных типа социальной организации — доиндустриальный, индустриальный и постинду­ стриальный. Все они существуют в настоящее время. Доиндустриальный тип господствует в Африке, некоторых странах Латинской Америки и Южной Азии. Для него характерно 371

преобладающее значение земледелия, рыболовства, скотоводс­ тва, горнодобывающей и деревообрабатывающей промышленно­ сти. В этих областях хозяйственной деятельности занято более по­ ловины работоспособного населения. Главным, определяющим началом жизнедеятельности в таких обществах является состяза­ ние человека с природой. Индустриальный тип охватывает государства, расположенные в Северной Америке, Европе и Японии. Здесь главное — развитие производства товаров массового потребления за счет широкого применения различного рода техники. Главное в таком произ­ водстве, по мнению Д.Белла,— состязание человека с преобразо­ ванной природой. И, наконец, третий, постиндустриальный тип социальной ор­ ганизации. Он, по Беллу, начинает в настоящее время реализовываться в наиболее развитых странах. На первое место выходит про­ изводство услуг. А доминировать здесь будет не состязание челове­ ка с преобразованной природой, а соперничество между людьми. О. Тоффлер, пытаясь выделить ступени в развитии общества, говорит о земледельческой, индустриальной и постиндустриаль­ ной стадиях— волнах в истории. Но что это меняет по сути? По­ зиции Тоффлера и Белла совпадают по основным параметрам. Как и всякая схема, предложенная ими классификация условна, страдает односторонностью. Но одновременно в ней схвачена сущ­ ностная сторона современного общества. Его нельзя понять, аб­ страгируясь от степени индустриализации. Если в Африке, например, 2/3 активного населения сегодня занимаются сельским хозяйством, то в США — менее 3 проц. В то же время промышленным производством в США занято около 1/ 3, а в сфере услуг 2/3 трудоспособного населения. Коренные раз­ личия обусловлены, понятно, резко возросшей благодаря науч­ но-техническому прогрессу эффективностью производства. Отсюда — различия не только в производительности труда (в сельском хозяйстве промышленно развитых стран она сегодня в 15—20 раз выше, чем в развивающихся странах), но и в образе жизни, мо­ тивах деятельности и др. С позиций социальной науки важно выделить стадии в разви­ тии общества, квалифицировать их по известным признакам, что само по себе позволяет достаточно эффективно объяснять многое из того, что произошло и происходит в обществе. Возникает естественный вопрос: а возможно ли предсказание будущего? Ведь это не менее важно. Но велика здесь возможность

ошибки, легко переходится невидимая грань— будущее начинает рассматриваться чуть ли не как цель истории. Ею объясняется и оправдывается все предшествующее развитие. У К. Маркса имен­ но данная сторона учения об общественно-экономических фор­ мациях выходит на первый план. Человек оказывается своего рода заложником исторической необходимости. Подобный поворот в трактовке истории малоправомерен. Само­ очевидно, что он должен был рано или поздно вступить и вступил в противоречие с реальной социальной действительностью. Не слу­ чайно современная наука, которая по-прежнему пытается найти и как можно глубже исследовать объективные причины развития об­ щества и, как правило, совсем не отрицает социальных законов как таковых, все заметнее дистанцируется от идеи о фатальной предо­ пределенности всего, что происходит в социальной сфере. Вот тут-то и возникает вопрос о том, насколько зависим че­ ловек от обстоятельств, складывавшихся в обществе до него и помимо него. И обратная сторона вопроса: насколько свободен человек в своих действиях? Прежде чем делать вывод, попробуем порассуждать, опираясь на разные точки зрения и по возможно­ сти отсекая крайности. У В. Г. Короленко есть прекрасная сказка с многоговорящим названием «Необходимость». Смысловой ее стержень — разговор трех мудрых и добрых старцев с юным Кассапой, сыном раджи. Старцы обратили внимание юноши на то, что домоправитель рад­ жи зверски истязает раба Джеваки. «Горькая усмешка прошла по лицу Кассапы. "Ну вот, благо­ душные старцы, — сказал он, — спросите у этого листка, угодно ли ему сорваться с ветки, или у ящерицы — угодно ли ей было очутиться под камнем? Время назрело, листок упал, ящерица не услышит больше ваших бесед. Вот все, что мы знаем, и иначе быть не могло"». Юноша убежден, что и рубцы на спине Джеваки, издевате­ льства, которым он подвергается, строго обусловлены опреде­ ленными причинами, связью событий. «Вы хотите, — спрашива­ ет Кассапа у старцев, — чтобы я — такой же камень, такая же ящерица, такой же листок на общем стволе жизни, такая же вот ничтожная струйка в этом ручье, увлекаемом неведомой силой от истока к устью... Вы хотите, чтобы я боролся с силой истока, который несет и меня самого?» Кассапа правильно заметил, что ничего «просто так», без при­ чины не происходит. Но сравнивать человека с листком, камнем,

372

373

струйкой воды... Он, человек, обладает сознанием, способностью предвидеть ход событий, последствия своих поступков. Даже на­ ходящиеся в одной и той же ситуации люди могут и ведут себя далеко не одинаково. Действия их причинно обусловлены, но эта причинность иного рода, нежели в природе, «срабатывает», как правило, не один, а много факторов, и главное — возможность выбора — она остается за человеком. Мы то и дело оказываемся перед совокупностью условий и обстоятельств, требующих решения. Приходится предпочитать один вариант действий другому. Каждый человек неоднократно стоял на развилке жизненных дорог. Выбирая один из возможных путей, он творил свою биографию. Какую профессию избрать, уйти ли из родительского дома в начале самостоятельной жизни или остаться с родителями, когда и с кем создавать собственную семью, какие политические ценности предпочесть в этом бурно меняющемся мире — все это в большей или меньшей степени ситуация выбора. Вариантов может быть немного, но они есть. И отказавшись от одного из них, мы предпочитаем ему, получает­ ся, другой. Нельзя, иначе говоря, уклониться от выбора. Вне аль­ тернативы нет человека. Но люди же не абсолютно свободны. Известна постановка вопроса Б. Спинозой: свобода есть по­ знанная необходимость. Глубоко родственна ей позиция Гегеля, а также К. Маркса и Ф. Энгельса, рассматривавших ход истории как объективный естественноисторический процесс, в котором по большому счету оставалось мало места личностному фактору. Весь ход истории, основные события, происходившие в общес­ тве, революции, войны и т.п., даже после появления личностей, стоявших во главе событий, — все было предопределено, необ­ ходимо, неизбежно. «То обстоятельство, что такой именно вот великий человек появился в определенное время в данной среде, конечно, есть чис­ тая случайность, — писал Ф.Энгельс. — Но если этого человека устранить, то появится спрос на его замену, и такая замена нахо­ дится — более или менее удачная, но с течением времени нахо­ дится. Что Наполеон, именно этот корсиканец, был тем военным диктатором, который стал необходим Французской республике, истощенной войной, — это'было случайностью. Но если бы Напо­ леона не было, то его роль выполнил бы другой. Это доказывается тем, что всегда, когда такой человек был нужен, он находился: Цезарь, Август, Кромвель и т.д.» Иначе: эпоха, которая нуждается в гигантах, великих людях, рождает их.

В подобной позиции есть смысл. Вспомним: та же Французс­ кая революция и собственно наполеоновская эпоха — это плеяда выдающихся мыслителей, политических деятелей, полководцев. В другой исторической ситуации, не произойди революции, их едва ли ждала бы слава и даже простая известность. Марксизм, коль скоро речь идет именно о нем, не отрицает роли великой личности как таковой. Но в чем она, эта роль? Ак­ тивный пропагандист идей Маркса в России Г. В. Плеханов опре­ деляет ее так: «Великий человек велик тем, что у него есть осо­ бенности, делающие его наиболее способным для служения ве­ ликим общественным нуждам своего времени... Великий человек является именно начинателем, потому что он видит дальше дру­ гих и хочет сильнее других. Он решает научные задачи, поставлен­ ные на очередь предыдущим ходом умственного развития общес­ тва; он указывает новые общественные нужды, созданные пре­ дыдущим развитием общественных отношений; он берет на себя почин удовлетворения этих нужд. Он — герой. Не в том смысле герой, что он будто бы может остановить или изменить общес­ твенный ход вещей, а в том, что его деятельность является созна­ тельным и свободным выражением этого необходимого и бессо­ знательного хода. В этом — все его назначение, в этом — вся его рила». Получается, что выдающейся личностью становится та, что лучше других реализует историческую необходимость. Подобная позиция подверглась критике за односторонность. К. Поппер, например, полагает, что Платон, Маркс и Тойнби — все повинны в навязывании человеку предустановленной су­ дьбы. «Если есть на свете такая вещь, как закон исторического развития, то, — утверждает он, — нам ничего не остается делать, кроме как предсказать будущее, сложить руки и ждать неизбеж­ ного. Подобного рода теории подрывают человеческую ответс­ твенность, т. к. если вы знаете, что все происходящее имеет неот­ вратимый характер независимо от того, что бы вы ни предпри­ нимали, то зачем же волноваться и отстаивать происходящее ли­ бо бороться против него». Жесткая, хотя и не совсем справедливая критика. Она основа­ на на явном упрощении позиций своих знаменитых предшествен­ ников. Отмеченная односторонность во взглядах того же Маркса если и есть, проявляется далеко не в столь вульгарной форме. И уж совсем непонятно, как попал в одну с ним компанию А. Тойн­ би. Его взгляд на историю гораздо ближе к попперовскому, неже­ ли к марксистскому.

374

375

Тойнби — решительный сторонник альтернативности в исто­ рии. Он убежден, что в каждый момент существуют различные, в том числе и прямо исключающие друг друга возможности даль­ нейшего развития общества; практически любая из них может превратиться в действительность. Альтернатив бесконечно мно­ го, а то, какая из них будет реализована, зависит от случая, спо­ собного радикально изменить весь ход событий. Именно Тойнби принадлежат довольно любопытные попытки вероятностной ре­ конструкции исторической практики. Перелистывая страницы все­ мирной истории, он пытался рассмотреть их, задаваясь вопро­ сом: что было бы, если бы... Если бы Тамерлан в XIV в. напал не на Иран и Индию, а на Россию и Сибирь, то, как полагает А. Тойнби, тогда не существовало бы могучего Российского госу­ дарства, ибо Россия оказалась бы частью огромной среднеазиатско-иранской империи, где Самарканд правил бы Москвой; если бы папа Римский несколько веков назад не повздорил бы с орде­ ном иезуитов, то тогда бы служители этого ордена обратили в христианство все народы Азии и Африки, а колониализм принял бы другие формы. Особо привлекает Тойнби личность Александра Македонско­ го. Как известно, он умер в июне 323 года до н. э. в разгар своих завоевательных походов в возрасте 33 лет, после чего созданная Александром огромная империя быстро распалась. Исходным пунктом рассуждений А.Тойнби стала посылка: что было бы, ес­ ли бы вьщающемуся полководцу древности удалось справиться с болезнью и прожить еще 35 лет, продолжая свои завоевания? Картина, нарисованная Тойнби, впечатляет: возникла гро­ мадная держава, включающая в себя все страны Средиземномо­ рья и Передней Азии, а также Индию и Китай. Было осуществле­ но в тех исторических условиях политическое единство цивили­ зованного мира, которое дополнялось растущим культурным его объединением на основе модифицированного лучшими умами Эл­ лады буддизма. Пока Александр покорял мир, его министры со­ здали столь совершенную систему государственного управления, что она легко пережила незначительные беспорядки, вспыхну­ вшие после смерти полководца. В дальнейшем мировая держава, в которой органично слились Восток и Запад, достигла подлинно­ го расцвета. А. Тойнби как будто видит этот расцвет, рисуя его яркими мазками. Он пишет о бурном развитии науки, связанном с деятельностью младшего сына македонского полководца Птоломея, который основал, в частности, университет в Алексан-

дрии. Научный прогресс спустя три столетия привел к изобрете­ нию «александрийским профессором» Героном паровой маши­ ны, преобразившей все общество. При этом огромную роль сы­ грал Александр XIII, «внедривший изобретение теоретика Герона в промышленность». Первым и непревзойденным министром здравоохранения мировой державы стал Ашока. «Мудрое госу­ дарственное устройство,— пишет Тойнби,— позволило найти до­ стойное применение способностям людей, подобных по своему характеру и самому Александру. Например, Гамилькар из бывше­ го Карфагена возглавил операции по освоению Африки и вовлек ее в лоно цивилизации, а его сын Ганнибал построил корабли нового типа и открыл Атлантиду. Освоение этой удивительной страны сделало нашу цивилизацию истинно всемирной», — за­ вершает Тойнби свои рассуждения по поводу одного из фрагмен­ тов античной истории. Предложенная модель по-своему интересна — не столько са­ ма по себе, сколько как иллюстрация того, чем логически завер­ шаются представления об абсолютной альтернативности истори­ ческого развития, когда весь его ход, все повороты объясняются слепым случаем. История лишается стержня, реальной основы, которая только и позволяет увидеть в ней не нагромождение фак­ тов, событий, имен, а нечто большее, дающее право говорить об историческом процессе и изучать его. В противном случае основ­ ная задача историка свелась бы по сути к простому описанию событий. Та же империя Александра Македонского. Она была создана с помощью военной силы. В истории такое бывает. Но сколько-ни­ будь долго только на штыках, точнее, на копьях, удержаться не­ возможно. Даже А.Тойнби косвенно признает данное обстояте­ льство: в альтернативной модели империи Александра предусмат­ ривается скрепляющее ее разумное государственное устройство развитие культуры, науки и техники, единая религия и др. А обес­ печить все это практически невозможно при жизни одного чело­ века. Доживи Александр до 70 лет, по большому счету едва ли бы что изменилось. Империя была обречена на гибель. Она все равно начала бы разваливаться. Формы и темпы развала были бы, воз­ можно, другими: за конкретными действиями стояли иные лю­ ди, но что бы это меняло по сути? В истории случай играет определенную роль, большую или меньшую. Но, как правило, он заявляет о себе на уровне собы­ тий, а не исторического процесса — тот имеет более глубокие

376

377

причины. Опять мы упираемся в вопрос: что собой представляют эти причины и какова на их фоне роль личности, прежде всего, великой личности? Всегда ли проявляет себя она? Всегда ли на­ ходится более или менее удачная ее замена? Нет-нет да и оказываешься наедине с крамольной мыслью: в определенные исторические периоды по разным причинам вы­ двигаются на передний край люди, занимающие заметное место в обществе, но оно не свидетельствует об их способностях. Одна­ ко именно эти люди в наибольшей степени влияют на ход исто­ рических событий. Превратно понимая настоящее, будучи не спо­ собны или не желая заглянуть в будущее, они становятся той силой, которая тормозит социальный прогресс, углубляет кри­ зис в обществе, если и не порождает его. И вообще. Легко рассуждать о великой личности, оперируя уже известными историческими фактами и именами: Цезарь, Август, Кромвель, Наполеон. Но разве не было в истории си­ туаций, требующих решительных действий, когда способная на них личность была архинеобходима, но она так и не появ­ лялась. Возможно, не было каких-то дополнительных условий, важ­ ных, существенных, но не принимаемых в расчет. А может быть, все сложнее. Великая личность не появляется автоматически. Но там, где она появляется, история приобретает динамизм и в ней реализуются возможности, до этого момента маловероятные. Вспомним наше собственное прошлое — противостояние Со­ фьи и Петра. Победи Софья в борьбе за власть, Россия какое-то время оставалась бы «спящей» восточной державой, проводя по­ литику самоизоляции от Запада. А ведь уже Иван Грозный стре­ мился прорубить «окно в Европу». Были и в окружении Софьи люди, мечтавшие о том же. Но лишь Петр I смог выполнить ги­ гантской важности задачу. Мало, выходит, исторической необходимости. А возьмите период с марта по октябрь 1917 г. Тогда могло реализоваться четыре варианта выхода из кризиса: военно-дикта­ торский, буржуазный, леворадикальный и социалистический, причем последний едва ли кто-либо, кроме сторонников В. И. Ле­ нина, да и то не всех, принимал всерьез. У Л. Б.Троцкого есть такая мысль: не было бы Ленина, не было бы и Октябрьской революции. Когда он, появившись в России после длительной эмиграции, провозгласил курс на немедленный переход от бур­ жуазно-демократической революции к революции социалисти-

ческой, одна, кажется, Коллонтай, сразу, безоговорочно под­ хватила этот лозунг. В переломные эпохи, без сомнения, есть мо­ менты, когда вмешательство в ход событий отдельных личностей, а тем более масс, возглавляемых ими, может на определенное время изменить характер процесса, направление развития собы­ тий, породить те или иные отклонения. Бывают ситуации более простые, «прозрачные». Вспомним ис­ торию военных технологий, которые отвергались из-за недомыс­ лия или по иным, чуть ли не эстетическим соображениям. Авто­ матический стреломет, например, был отвергнут французским королем из опасения, что война может стать менее увлекатель­ ным занятием (Во избежание этого было сочтено за благо отру­ бить изобретателю голову). Курьез? А интересно, как развивалась бы история XIX века, не сочти Наполеон идею парохода вздор­ ной, а идею пулемета унизительной для себя? Как бы разворачи­ валась Вторая мировая война, если бы Сталин не затормозил в 30-е годы работы в области ракетной техники? И страшно поду­ мать, что руководство III Рейха могло несколькими годами ранее принять предложение о разработке ядерного оружия. Случай, масса случайностей, и все же сохраняется убеждение, что ход истории в целом, в главном, в сущности явно подчиняется определенным законам. Было бы странным, если бы все подчинялось им, а че­ ловечество существовало бы вне каких-либо законов, будучи иг­ рушкой в руках отдельных людей, повинуясь их желаниям, каж­ дый раз новым, разным и неожиданным. Хрестоматийный пример. Семилетняя война. В 1756 г. Пруссии удалось разбить своих про­ тивников— Францию и Австрию. Оставалась Россия. Прусский ко­ роль Фридрих II надеялся и здесь на успех, но в сражениях с русскими войсками стал терпеть одно поражение за другим. «Чер­ ным днем» для прусского короля стало 12 августа 1759 г. Фридрих II позорно сбежал с поля боя; из 48 тыс. солдат и офицеров у него осталось лишь 3 тыс. В 1760 г. пал Берлин, а в 1761 — в руках России была уже вся Восточная Пруссия и Померания. Король всерьез подумывал об отречении от престола. Но в 1762 г. умерла Елизавета. Новый император России Петр III оказался большим поклонником Фридриха II. Он немедленно прекратил военные действия против Пруссии, заключил соглашение с ней против своих вчерашних союзников-австрийцев. История не знает сослагательного наклонения, хотя можно порассуждать, что было бы, если бы Елизавета не умерла в

378

379

1762 году. Но вывод, к которому неизбежно приходишь, рассмо­ трев различные варианты, по сути один и тот же: по большому счету смерть Елизаветы мало что изменила. Магистральное на­ правление развития осталось прежним. В Европе Англия, спрово­ цировав Пруссию на войну и получив ослабленную Францию в результате разгрома ее войсками Фридриха II, потеряла к своему союзнику всякий интерес. Она окончательно добила Францию на море и в Индии. Отрекся бы Фридрих II от престола или нет — Англию это уже не интересовало. Екатерина II быстро восстановила пошатнувшийся было меж­ дународный престиж России. Она расторгла союз с Пруссией и про­ должила политику Елизаветы и Петра I. Были окончательно закреп­ лены за Россией земли Прибалтики и часть земель Речи Посполитой. Влияние же действий Петра III на внутреннее развитие России было и вовсе ничтожным. Тогда оно практически никак не зависело от внешних условий. Факты, в их совокупности, подводят нас к выводу: общество развивается в соответствии с социальными зако­ нами. Самая большая трудность, которая при этом возникает: как совместить само понятие закона с выраженной свободой действий людей и альтернативностью исторических событий, с тем обстояте­ льством, что законы, в соответствии с которыми развивается об­ щество, весьма специфичны не только по содержанию, но и по форме своего проявления. Это законы — тенденции. Они не реализуются автоматически, пробивая себе дорогу в борьбе с тенденциями противоположного порядка; каждая из них имеет свое основание в реальной действительности, объективных условиях жизни общества. При этом побежденная тенденция не исчезает бесследно. Она накладывает более или менее заметный отпечаток на ту, что победила. Социальная практика при этом заставляет нас признать: было бы упрощением утверждение, что необходимо побеждает тенденция, в наибольшей степени отвеча­ ющая назревшим потребностям развития. Истории известны слу­ чаи длительного общественного регресса, для которого, казалось бы, не было достаточных объективных оснований. Значит, про­ явился субъективный фактор. Вновь мы вернулись к вопросу о роли личности. Только на этот раз нас должна заинтересовать не великая личность. Поставим про­ блему шире. Попробуем понять, что вообще представляет собой человек как индивидуум. Ведь каждый из людей — личность со своей судьбой, своим осознанием жизненного пути, неповтори­ мым внутренним миром. А если добавить чуть пафоса?

Обычно мы составляем мнение о человеке по его поступкам, реакциям на окружающее, по его собственным рассказам о себе, даже по одежде и лицу — умудренный жизнью, наблюдательный человек очень многое может прочесть по внешнему виду. На это обращал внимание еще Аристотель. Здесь трудно удержаться и не привести довольно пространное высказывание А. Ф. Лосева: «Что-нибудь да значит, что один мос­ ковский ученый вполне похож на сову, другой на белку, третий на мышонка, четвертый на свинью, пятый на осла, шестой на обезьяну. Один, как ни лезет в профессора, похож целую жизнь на приказчика. Второй, как ни важничает, все равно — вылитый парикмахер. Да и как еще иначе могу я узнать чужую душу как не через ее тело?.. Тело не просто выдумка, не случайное явление, не иллюзия только, не пустяки. Оно всегда проявление души, — сле­ довательно, в каком-то смысле сама душа. На иного достаточно только взглянуть, чтобы убедиться в происхождении человека от обезьяны... Потому мы только и можем судить о личности. Тело — не мертвая механика неизвестно каких атомов. Тело — живой лик души. По манере говорить, по взгляду глаз, по складкам на лбу, по держанию рук и ног, по цвету кожи, по голосу, по форме ушей, не говоря уже о цельных поступках, я всегда могу узнать, что за личность передо мною. По одному уже рукопожатию я догадываюсь обычно об очень многом... Мне ино­ гда страшно бывает взглянуть на лицо нового человека и жутко бывает всматриваться в его почерк: его судьба, прошлая и буду­ щая, встает совершенно неумолимо и неизбежно». Во внешнем облике и поведении, действительно, более или менее ярко выражается сущность человека, но далеко не вся. «Каждый человек по своей внутренней природе есть некий ве­ ликий мир — микрокосм, в котором отражается и пребывает весь реальный мир и все великие исторические эпохи», — писал Н.А. Бер­ дяев, в чем-то повторяя мысль великого Гете: «Каждый человек — это целый мир, который с ним рождается и с ним умирает. Под каждой могильной плитой лежит всемирная история». Но отойдем от пафоса и признаем: человек есть человек. В нем наличествует все: что-то почти божественное и вместе с тем та­ кое, что заставляет вспоминать извечного противника Творца и уподоблять человека жалкой твари. И последнего, по мнению бо­ льшинства из тех, кто рискует сегодня давать оценку человеку, намного больше. Как полагает Ж. Сименон, в каждом человеке уживаются двое: один «голый», другой «одетый». Голый — значит

380

381

истинный, тот, кем он является в своей моральной обнаженно­ сти. Одетый человек — это образ, «желание казаться», некая ле­ генда человека о самом себе, это неправда. «Мне кажется, — за­ мечает писатель, — что, когда по утрам мы бреемся и при этом смотрим на свою физиономию в зеркало, нам видится совсем не тот человек, который, побрившись, позавтракав и надев пальто, выйдет из дома и предстанет перед окружающими». По Сименону, человек — червь, который хотел бы казаться богом. Вообще-то неверие людей в самих себя имеет глубокие корни. Древние греки, воспевавшие гармонию, стройность мира, были пес­ симистами в отношении человека. Ему они не находили места в мировой гармонии. Игрушка в руках неумолимой судьбы, существо, подчиняющееся мировому року и обреченное на безнадежную, ли­ шенную смысла суету. Ее символами стали: бочка Данаид, которую невозможно наполнить, муки Тантала, Сизифов труд. Как сказал еще Гомер, «из тварей, которые дышат и ползают в прахе, истинно в целой вселенной несчастнее нет человека». Аналогичные мысли звучат в Махабхарате, древнем вавилонском эпосе, могильных над­ писях древнего Египта. То же — в Библии: «Суета сует, — сказал Экклезиаст, — суета сует — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем... Участь сынов человеческих и участь животных — участь одна; нет у человека преимущества перед скотом: потому что все суета!.. И обратился я, и видел под Солнцем, что не проворным до­ стается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположе­ ние, но время и случай для всех их». Развеялся мрак средневековья. И уже Возрождение обнаружи­ ло столько диковинного и необычайного в человеке, так высоко подняло его на пьедестал, что склонился человек перед самим собой в восхищении. Но куда что ушло? Вновь на первом плане — пессимизм, при­ знание бессмысленности существования, тщетность попыток по­ нять себя. Сомнение и откровенно нигилистические оценки на­ растали по мере того, как человек осознавал, что ныне под угро­ зой будущее всего человечества, а причина этого — он сам. Стало зловеще модным уподобление Homo Sapiens «моли в клубке шерс­ ти», «червяку в плоде», выгрызающему себе местопребывание в природном мире. Одновременно рос протест против бессмыслен­ ности собственного существования. Как писал Г. Марсель в книге с многозначительным названием «Проблематичный человек», «в 382

наше время обнажилась сердцевина человеческого бытия, крово­ точащее сердце человеческого существования, и всякая попытка забыть об этом, скрыть это вряд ли приемлема для стремящегося к ясности ума». Человек стал центральной проблемой для самого себя, но он не знает даже, как к ней подступиться, хотя и зани­ мается проблемой столько, сколько вообще существует. Тогда к чему все попытки? Известный гуманист А. Швейцер говорил, и он был прав: цен­ но уже само размышление о человеке и смысле его жизни. Оно ведет к осознанию глубинных пластов смысла, преодолению пред­ рассудков, самообновлению, пониманию уникальности челове­ ка. Вот и наша задача — не получить ответ на глобальный вопрос (видимо, это невозможно), а понять, почему проблема человека и смысла его жизни постоянно возникает, как ее пытаются ре­ шать в нашем шатком, стремительно меняющемся мире. Почему человека, задавленного повседневностью, проблема так интере­ сует? И неужели правда, что жизнь — лишь одурманивающая ил­ люзия, что «можно жить, — как сказал Л. Н. Толстой в «Испове­ ди», — покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это только обман», и никакого особого смысла в человеческой жизни нет?» Обратимся к русской литературе. В ней проблема смысла жиз­ ни всегда была одной из наиболее значимых. Это своего рода «бо­ левая точка» в творчестве русских писателей. У Ф. Сологуба есть сказка «Три плевка» с философским под­ текстом: шел человек и плюнул трижды. Он ушел, а плевки оста­ лись. И сказал один плевок: мы здесь, а человека нет. И другой сказал: он ушел. И третий: он только за тем и приходил, чтобы нас посадить здесь. Мы — цель жизни человека: он ушел, а мы остались. Именно философию «плевков» исповедует один из героев Ф. М. Достоевского, признаваясь: «...наделе мне надо знаешь чего? Чтоб вы провалились, вот чего. Мне надо спокойствия. Да я за то, чтобы меня не беспокоили, весь свет сейчас за копейку продам. Свету ли провалиться иль мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а мне чай всегда пить». Уже во времена Достоевско­ го было немало людей с подобным мироощущением. Но мрачно размышляющий герой «Записок из подполья», отбросивший, как наивную, веру в непрерывное совершенствование человека и же­ лавший принимать жизнь такой, какова она есть, не впадая в иллюзии, не обманываясь ожиданиями, не придумывая ей како­ го-либо особого смысла, такой герой не принимается самим пи383

сателем. Достоевский видел все недостатки, даже пороки челове­ ка, но верил в то лучшее, что есть в нем. Одно обстоятельство было при этом для великого русского гуманиста бесспорным: человек не может ждать, пока человече­ ство разрешит все так называемые «проклятые вопросы» (да и неизвестно, удастся ли ему подобное когда-нибудь), найдет ис­ тинный смысл своего существования и заживет счастливо. В лю­ бом случае у человечества в запасе — время немалое. А у человека — срок отмеренный. Жить и действовать сегодня — жизнь и есть цель в каждый данный момент. Никакой будущий рай на небе или блага на зем­ ле не могут сами по себе придать ей смысл. Вместо того чтобы поклоняться кумиру прогресса, — это уже мысль А. И. Герцена, — «не проще ли понять, что человек живет не для совершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно потому, что родился и родился (как ни дурно это слово) для настоящего, что вовсе не мешает ему ни получать наследство от прошедшего, ни оставлять кое-что по завещанию». Герцен — ярый сторонник «воплощения идеи». Он занимает особое место в истории свободолюбивой мысли России. Из А. И. Гер­ цена, как известно, «выросло» народничество. Его высоко ценили русские социал-демократы. Тем более показательно: убежденный в необходимости радикальных преобразований революционер-демо­ крат четко разделил, развел два понятия — судьбу отдельного че­ ловека и прогресс, который без людей, понятно, не бывает, но и за их счет, ценой их жизни осуществляться не должен. А. И. Герцену вторит представитель уже следующего поколе­ ния — В. В. Розанов. Подчеркивая великую ценность, уникальность человеческой жизни, человеческой личности, он пишет в неповторимом, чис­ то розановском стиле: «Мы до того привыкли к безличному про­ цессу истории, что всякого человека рассматриваем только как средство для чего-то, ступень к чему-то. Это, наконец, утомляет, это, наконец, недостойно. Человек вовсе не хочет быть только средством, он не вечный учитель в словах своих, не вьючное жи­ вотное, которое несет какие-то вклады в «великую сокровищни­ цу человечества», с благодарностью от человечества и в назида­ ние потомства. Он просто свободный человек, со своей скорбью и со своими радостями, с особенными мыслями, которые его занимают вовсе не потому, что ими можно пополнить «сокро­ вищницу». Разве недостаточно изучен человек, чтоб еще растяги384

вать его по всем направлениям, приноравливая к одному, дотя­ гивая до другого, обрубив на третьем. Оставьте его одного с со­ бой: он вовсе не материал для теорий, он живая личность, «бо­ гоподобный человек». Розанов убежден: если подойти к нему с любовью и интересом, человек «раскроет перед вами такие тай­ ны души своей, о которых вы и не догадываетесь». Против кого обращены эти наполненные болью за человека слова, догадаться нетрудно. В России конца XIX — начала XX вв. назревала революция. Народники, близкие к ним по духу эсеры, анархисты и марксисты — да и не только они — все желали посвоему переустроить страну, принести счастье людям. Но нужны были жертвы во имя будущего, страдания ради поколений, кото­ рые придут на смену. В эпоху, предваряющую радикальные перемены, заметно уси­ ливается убеждение, которое М.Горький выразил так: «Всяк ду­ мает, что для себя живет, а выходит для лучшего». Но вот погру­ жается в пошлое революционная романтика. И вновь оказывается человек перед вопросом: оправданно ли, гуманно ли живущее по­ коление рассматривать как средство для достижения блага тех, кто пока даже не родился? Откуда черпается уверенность, что они будут лучше? Чем они более ценны, более интересны? Поневоле вспоминается знаменитая фраза А. П. Чехова: «Бу­ дет хорошая жизнь лет через 50 — через 100». Прошло полстоле­ тия, и человечество оказалось ввергнуто в пучину самой крово­ пролитной войны в истории, а проживи писатель еще 100 лет, он стал бы нашим современником. Интересно, конечно, что бы он сказал, но едва ли Чехов мечтал о такой жизни. Апофеоз концепции движения к совершенному состоянию об­ щества и совершенному человеку мы находим в рассказе Л. Ан­ дреева «К звездам». Его герой, Сергей Николаевич, думает толь­ ко о будущем человечества — в масштабе Вселенной. Он закрыл­ ся в своей астрономической обсерватории в горах. Внизу на Зем­ ле — революция. Николай, его сын, арестован и завтра будет рас­ стрелян. А Сергей Николаевич рассуждает: «Смерть, несправе­ дливость, несчастья, все черные тени земли — вот суетные забо­ ты... Я думаю обо всем, я думаю о прошлом и будущем, и о Зем­ ле, и о тех звездах — обо всем. И в тумане прошлого я вижу мири­ ады погибших; и в тумане будущего я вижу мириады тех, кто погибнет; и я вижу космос, и я вижу везде торжествующую без­ брежную жизнь — и я не могу плакать об одном... в мире каждую секунду умирает по человеку, а во всей Вселенной, вероятно, 13 М. В. Вальяно

385

каждую секунду разрушается целый мир. Как же я могу плакать и приходить в отчаяние из-за смерти одного человека? Сейчас, в эту минуту — да, в эту минуту — родится кто-то такой же, как Николай, лучше, чем он — у природы нет повторений». Поистине апофеоз, яркая иллюстрация того, во что в конеч­ ном итоге может выродиться воззрение, связывающее смысл че­ ловеческого существования с отрицанием настоящего во имя приходящего ему на смену. «Оттого и вся беда наша, что мы не глядим в настоящее, а глядим в будущее. Оттого и беда вся, что иное в нем горестно и грустно, другое просто гадко; если делается не так, как нам хотелось, мы махнем на все рукой и давай пялиться в будущее. Оттого и будущее висит у нас у всех точно в воздухе... безделицу позабыли: позабыли, что пути и дороги к этому светлому будущему сокрыты именно в этом темном и запутанном настоящем, которое никто не хочет узна­ вать; всяк считает его низким и недостойным своего внимания и даже сердится, если его выставляют на вид всем...» Это слова Го­ голя. Они многое объясняют, над многим заставляют задуматься. Еще не так давно нас старались убедить, что жизнь — это подвиг, стремление к подвигу, наполняющее пребывание чело­ века на земле глубоким смыслом. Ну а обычная, негероическая жизнь, без подвига, мессианских устремлений, вызова судьбе, без особого исторического призвания — она оправдана? Нам не уйти от вопроса: что в жизни повседневной и уже поэтому далеко не всегда героической главное, что составляет ее смысл? Надежда и любовь, мужество, умение переносить страдания, спо­ собность бороться с собственными недостатками, а то и пороками, чувство ответственности, добро, служение людям и своим близким — разве все это не высокие человеческие ценности, наполняющие жизнь смыслом, делающие нас счастливыми? Но как краток миг счастья. А может быть, его вообще нет; утешается человек иллюзи­ ями, и прав А. Шопенгауэр: «Есть только одно прирожденное за­ блуждение, и состоит оно в том, что мы существуем для счастья». Жизнь, к сожалению, действительно, нередко складывается так, что счастья в ней мало, да и разное оно очень. Гоголевский Плюшкин доволен, что ему удалось обмануть дворовую девку. В тот момент он испытывает высшее наслаждение. И пусть оно стран­ ное, даже извращенное, но без ощущения счастья трудно жить, хотя человек по-настоящему проявляется вовсе не в нем, а в стрем­ лении достичь желаемого. Пока мы работаем, боремся, пока идем 386

к цели, ощущение приближающегося счастья не покидает нас. Получили то, чего так хотели, нужна уже новая цель, что пред­ полагает вновь работу и борьбу. Удовлетворите все желания чело­ века, но отнимите цель в жизни, и вы увидите, каким несчаст­ ным по сути окажется он. Известный русский педагог К.Ушинский имел основания написать: «Цель в жизни является верши­ ной человеческого достоинства и человеческого счастья». Гегель, как ранее Платон, считал, что глубокий смысл и кра­ сота приходят в нашу жизнь с любовью. Он был убежден, что одинокие мужчина и женщина не просто несчастливы; они не­ полноценны. Но всем ли это счастье дано? Нет, конечно. Однако и без любви жизнь можно наполнить смыслом, хотя она, без со­ мнения, будет все-таки бедней — в ней больше долга, больше страданий. «Счастья нет, — говорит чеховский герой доктор Ды­ мов. — Впрочем, и без счастья надо продолжать жить. Главное — дело, главное — делать добро людям». Правы те, кто говорит: несчастный человек выше счастливой свиньи. Счастье — не фетиш, которому стоит подчинить все и вся, если иметь в виду личную удовлетворенность жизнью. Она редко бывает замкнутой на себя, всегда связана с тем, что больше или меньше дается другому. Счастливейшие люди не те, кто полу­ чил много, а те, кто как раз щедрей других раздавал себя людям. Сама собой всплывает простейшая формула глобального плана: человек может быть для другого человека только целью, но никак не средством. Или иначе: индивид — вот высшая ценность. И общес­ тво должно ставить перед собой только такие цели, которые обес­ печивают интересы каждого человека. А если этого не происходит в реальной исторической практике? Если сплошь и рядом провозгла­ шаются цели, которые могут быть достигнуты лишь путем многооб­ разного насилия, экономического, политического, военного, льет­ ся кровь и приносятся многочисленные человеческие жертвы? Если постоянно воспроизводится и растет, углубляется противоречие меж­ ду абстрактно гуманными целями и теми антигуманными средства­ ми, при опоре на которые предполагается их достижение? Дальше — больше. В мире произошло разрушение складывав­ шейся веками системы ценностей, которая лежала в основе ми­ ропонимания и деятельности людей. Обычно воспринимается это человеком предельно остро, как трагическая несправедливость. Возникает чувство потерянности, ослабляется, а то и просто уни­ чтожается значимость собственного Я, становится массовым, по­ стоянно усиливаясь, ощущение бессмысленности существования. 13*

387

Еще Гегель говорил о «несчастном сознании», имея в виду превратное отражение мира в голове человека. В той или иной мере оно характерно для всего современного человечества. Что-то незримо надломилось в людях. Едва ли не отчетливее всего это появляется ныне у нас в стране. В странах Запада ситуация, казалось бы, иная. Но глубокий внутренний надлом и там: внешнее благополучие лишь прикры­ вает то же «несчастное сознание». Кроются ли его корни в том, что, как утверждают многие, бездушная техника изменила мир и подчинила себе человека, или в том вытекающем в какой-то ме­ ре из господства техники обстоятельстве, что «вещи оседлали че­ ловека и гонят его вскачь» (Эмерсон), а может быть, корни ситу­ ации — в социальных сдвигах? Результат — люди теряют лично­ стное начало. Налицо глубокий кризис самого человека. Между его проявлениями в различных вариантах человеческого общежи­ тия слишком много совпадений. Мы живем в пусть неоднород­ ном и в чем-то по-прежнему расколотом, но одновременно орга­ низованном по одним и тем же законам и реально взаимосвязан­ ном мире. Для нас эта взаимосвязь усиливается многократно в связи с тем, что закончилась эпоха самоизоляции. Страна на­ стойчиво стремится попасть в орбиту «цивилизованных» стран. Это требует, по мнению многих, принятия их «правил игры», норм жизни, далеко не однозначных. В свое время М.Хайдеггер имел основания сказать: «Мы на­ слаждаемся и развлекаемся так, как наслаждаются другие; мы чи­ таем, смотрим, высказываем суждения о литературе и искусстве так, как смотрят и высказывают суждения другие; мы возмущаем­ ся тем, чем возмущаются другие». И это не вызывает протеста. Все сильнее в обществе проявляется инстинкт неотличимости. По сути сложился новый тип человека. Его изобразил еще Д. Мережковский в «Грядущем Хаме»; позднее выразительные штрихи к портрету добавили Г. Марсель в «Деградации челове­ ка», К. Ясперс в «Духовном состоянии эпохи». Особо следует вы­ делить Ортегу-и-Гассета и его «Восстание масс», труд, который по своей значимости сравнивают с «Общественным договором» Руссо и «Капиталом» Маркса. Ортега-и-Гассет не просто фикси­ рует сам факт кризиса человека, состоящего, по его мнению, в том, что система убеждений прежних поколений теряет для но­ вого поколения свою значимость — личность внезапно лишается жизненных ориентиров в ситуации, когда восстает обезличен­ ный, заурядный человек, растворенный в массе других таких же.

Индивидуальность уходит как бы на второй план. Испанский фи­ лософ показывает бездонность кризиса, его труднообратимость, выступая со своего рода предостережением человечеству. И он далеко не одинок. С нескрываемым опасением за будущее говорит о феномене толпы К. Ясперс, отмечая ее импульсивность, вну­ шаемость, нетерпимость, непостоянство. Мнение человека из толпы неуловимо, обманчиво, кратко­ временно. Масса «может все растоптать, не терпит величия, она имеет тенденцию так «воспитывать людей», чтобы они стали му­ равьями...» Господствует ограниченность, посредственность, кос­ ность, для которых характерны любопытство и подозрительность. Под маской «друг для друга» скрывается «друг против друга». При этом агрессивность сочетается с покорностью, а то и рабским угодничеством. Парадокс. Общество сегодня испытывает колоссальную потреб­ ность в людях свободных, инициативных, творческих. Но появят­ ся ли они? Нельзя с сожалением не констатировать, что не толь­ ко новая, но и традиционная элита эпохи, которую впору опре­ делить как эпоху масс, сама тяготеет к безликости, вынуждена подделываться под нее. Личности нестандартные, выдающиеся становятся все большим исключением. Складывается устойчивое впечатление, что почти все они — в прошлом. Не может быть по-настоящему сильным общество, члены кото­ рого безлики. Важно, казалось бы, во всех отношениях дорожить личностью. Но сегодня мало кто способен на личностный поступок. На первый план выходит желание освободиться от ответственно­ сти, своеобразная потребность в идолах. Отсюда если и не тяготе­ ние к тирании, то согласие примириться с ней, фанатизм. Личность, понятно, совсем не обязательно бунтарь, не тот, кто поступает, как ему заблагорассудится, руководствуясь лишь собственными интересами, а тот, кто признает социальные нор­ мы, обладает культурой в широком смысле этого слова. Одно с другим при ближайшем рассмотрении оказывается тесно взаимос­ вязано. «Там, где нет норм, там нет культуры, — подчеркивает Ортега-и-Гассет. — Нет культуры там, где нет гражданской за­ конности и не к кому апеллировать. Нет культуры там, где в ре­ шении споров игнорируются основные принципы разума. Кто в споре не старается держаться истины, тот умственный варвар. Именно таков человек массы...» Это далеко не полный портрет — лишь штрихи, но какие. Ор­ тега-и-Гассет не случайно обращает внимание на игнорирование

388

389

«человеком-массой» начал гражданской законности. Появивший­ ся новый тип человека не считает нужным обосновать свои пре­ тензии, объяснить поступки, присваивая себе право действовать без всяких на то прав. По сути, представитель толпы и безрассуден и глубоко вульгарен; он и не скрывает этого, стремясь утвердить себя повсюду. Отбросив традиционные нормы и ценности, он не заменяет их новыми, предпочитает действовать нередко алогич­ но, вне рамок нравственной и всякой иной культуры. Рождаются фиктивные потребности. Для «человека-массы» одушевляющая ложь дороже отрезвляющей правды; при этом, не ведая сомнений, ма­ ло что зная, он с редким апломбом судит обо всем. В ходу истины простые, прямолинейные, даже примитивные. Налицо склонность отрицать все непонятное и освящение того немногого, что уда­ лось или якобы удалось постичь. Отсюда — легкая внушаемость. Масса не сомневается, ибо не рассуждает. При обследовании разных групп людей в различных ситуаци­ ях было обнаружено подчас поразительное отсутствие у них чувс­ тва реальности, прямо- таки желание обманываться, жить в мире химер. Располагая нередко нулевой информацией, обследуемые охотно излагали суждения по любым вопросам — уникальную смесь нелепых стереотипов, предрассудков и ярлыков. Самое опасное — игнорирование истинных ценностей, само­ удовлетворенность, которую однозначно и определить-то труд­ но, продолжают нарастать. Все заметнее откровенное пренебре­ жение тем фактом, что люди обладают разными способностями, зависть, а то и злоба по отношению к таланту. Почти невозможно отделаться от ощущения, что человечество по ряду очень важных параметров, связанных с сущностью самого человека, идет не вперед, а назад, отступая от идеалов мудрости и красоты, гума­ низма, полноты жизни, богатства индивидуальности. Происхо­ дит дегуманизация личности. Еще О. Уайлд заметил: «Уметь жить — редчайшая способность в нашем мире. Многие существуют — не более». Теряет позиции добро. Новый голос и новое обличье приобретает зло. Американские психологи Э. Бекер и У.-И. Томпсон отмечают в этой связи, что даже люди, совершившие преступления, оста­ ются спокойными, холодными, отчужденными, их разговор — педантичен и безжизнен. В подтверждение приводится отрывок из записанного на пленку интервью с 14-летним подростком, со­ вершившим убийство. Он поджег женщину ради того, чтобы за­ получить 500 долларов.

— Ты хорошо выспался накануне? -Да. — Что же произошло утром?.. Ты огорчился после всего, что случилось, ну когда ты плеснул бензин на эту женщину, и она сгорела дотла? — Она не сгорела дотла. — Не сгорела? — Нет, она жила еще неделю, прежде чем умереть... — Плакал ли ты после того, что произошло? — Нет, сказать правду, я ничего не почувствовал... — Абсолютно ничего? — Да. Я просто забыл обо всем до тех пор, пока они не схва­ тили меня. Это в Штатах. Но и в нашей жизни сегодня более чем доста­ точно крайних проявлений дегуманизации, распада личности и такой степени ожесточенности, что она не просто становится опас­ ной для других. Снижая сопротивляемость человека к боли и жес­ токости, она деформирует общество, вносит нежелательные кор­ рективы во всю шкалу человеческих ценностей. Одновременно в обществе зреет протест, растет желание со­ хранить личностное начало, жажда подлинного самоутверждения. Страх потерять качества, делающие человека личностью, неско­ лько парадоксально, зато предельно образно передает О. Хаксли в своем «Дивном новом мире». Вот показательный диалог:

390

391

— Не хочу я удобств. Я хочу бога, поэзию, настоящую опас­ ность, хочу свободу, и добро и грех. — Иначе говоря, вы требуете права быть несчастным... — Пусть так... Да, я требую. — Прибавьте уж к этому право на старость, уродство, бессилие; право на сифилис и рак; право жить в вечном страхе перед завтраш­ ним днем; право мучиться всевозможными любыми болями. Длинная пауза. — Да, это все мои права и я их требую. Открытый протест, вырастающий из осознания невыносимо­ сти серого, будничного существования... на него способны, по­ нятно, далеко не все. Но как же обедняется подчас жизнь, поко­ реженная «логикой повседневности». Потому-то и остается в душе желание нарушить привычный порядок вещей, если он ограни­ чивает личность, не позволяет ей раскрыться.

«Сделаться человеком, — говорил Ф. М. Достоевский, — нель­ зя разом, а надо выделаться в человека. Тут дисциплина». Хрестома­ тийный пример — А. П. Чехов. Оценивая свой путь в большую ли­ тературу, столь непохожий на путь писателей-дворян, Чехов пред­ лагал Суворину написать рассказ о том, «как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, вос­ питанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклоне­ нии чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченый, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучи­ вший животных, любивший обедать у богатых родственников, ли­ цемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из со­ знания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой чело­ век выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабс­ кая кровь, а настоящая человеческая». Переделать, перековать себя — многим ли удавалось подоб­ ное? А что если, напротив, вообще ничего не предпринимать, как бы плывя по течению? М. Штирнер в нашумевшем в прошлом веке труде «Единствен­ ный и его собственность» утверждал: «Чем может кто-либо стать, тем он и становится. Природный поэт может, конечно, вследствие неблагоприятных обстоятельств не стоять на высоте своего времени и не создавать совершенных творений, не имея возможности сде­ лать необходимых для этого подготовительных работ; но он всетаки будет поэтом и будет творить, независимо от того, батрак ли он или имеет счастье жить при Веймарском дворе. Природный му­ зыкант будет заниматься музыкой — все равно на всех ли инстру­ ментах или просто на дудочке. Природный философ останется фи­ лософом. Наконец, дурак, который в то же время большой пройдо­ ха (это вовсе не противоречит друг другу), останется всегда дура­ ком; всякий, кто учился в школе, может, вероятно, подтвердить это многочисленными примерами; из него могут выдрессировать какого-нибудь правителя канцелярии, но все-таки он останется та­ ким же идиотом, как и в том случае, если бы он чистил сапоги правителю канцелярии. А ведь природные тупицы образуют бесспорно наиболее многочисленный класс людей. Почему бы как раз в чело­ веческом роде не было бы таких же различий, как среди животных. Повсюду есть более способные и менее способные». Убежденность во врожденности любой способности в полном объеме — крайность, но насколько правомерно говорить об их формировании, какова роль восприятия?

В древнеиндийской легенде «Панчатантра» рассказывается о том, как некий царь решил научить мудрости своих сыновей, глупцов и невежд. Он обратился к многознающему Вишнушарману со словами: «О, почтенный! Будь милостив и сделай так, что­ бы сыны мои превзошли всех юношей в науках житейской муд­ рости. Я награжу тебя сотней даров». Ответ Вишнушармана: «Вот тебе мое слово: если через шесть месяцев, начиная с этого дня, дети твои не превзойдут всех юношей в науке разумного поведе­ ния, пусть божественный покажет мне дорогу богов». Мудрец отвел сыновей царя домой и познакомил их с пятью сочиненными им книгами: «Разъединение друзей», «Приобрете­ ние друзей», «О воронах и совах», «Утрата добытого» и «Безрас­ судные поступки». Они изучили книги и стали такими, как было обещано. С тех пор наука разумного поведения, названная «Танчатантра», служит воспитанию юношества. Это легенда, а на де­ ле? Неужели можно у любого человека развить любые способно­ сти, если правильно организовать дело? Нет, все не так просто. Попытки создать особую мораль, иную цивилизацию извест­ ны по меньшей мере со времен Платона. Последний подобный эксперимент, весьма значительный по своим масштабам, закон­ чился совсем недавно и был связан со стремлением сформиро­ вать новый тип личности — советского человека. И он действите­ льно появился, оказавшись, правда, не совсем таким, каким пред­ ставляли себе его «инженеры человеческих душ», а-чуть позднее творцы «морального кодекса строителя коммунизма». Сама жизнь остановила этот процесс, имевший мало смысла, приносивший больше вреда, нежели пользы. Речь идет не о том, что человека не нужно воспитывать, но любое воспитание должно быть основано на доверии к человеку, вытекать из его природы. Тогда окажется, что разумнее создавать не нового человека, а новые благоприятные условия и возмож­ ности для его развития, учитывая природные задатки, потенци­ альные способности, а они у людей далеко не одинаковы. И очень может быть, что Г.Уэллс не так уж далек от истины, утверждая: «Все мои надежды на будущее связаны с верой в то серьезное меньшинство, что так существенно отличается от равнодушной и безликой массы нашего общества». Развивая эту мысль, писа­ тель-фантаст заметил: «Я не могу понять смысла любой большой религии, не могу объяснить конструктивного хода истории, пока я не обращусь к этому вдумчивому меньшинству. Они — соль зем-

392

393

ли, эти люди способны посвящать свои жизни отдаленным и ве­ личественным целям». А какова роль большинства? Разве оно лишь исторический фон, которым по большому счету можно пренебречь? Есть мыслители, придерживающиеся подобной точки зрения. Но у них немало оп­ понентов. Прежде всего это К. Маркс и его последователи. Если кратко, марксистская постановка вопроса может быть сформулирована следующим образом: народ — вот подлинный творец истории. Мысль о решающей роли народных масс заложе­ на уже в важнейшем положении марксизма, согласно которому производство материальных благ является жизненной основой об­ щества. А кто их производит? Народ. История знает массу собы­ тий, когда в кровавых набегах, опустошительных войнах разру­ шалось, казалось бы, все, огнем и мечом истреблялись матери­ альные и духовные ценности (как было во времена нашествия гуннов или татаро-монголов). Но возрождался народ. Он все вос­ создавал. И продолжалась жизнь. Показательно, что практически ту же мысль высказывает да­ леко не марксист — Л. Н. Толстой: «... читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли? Кто и как кормил хлебом весь этот народ? Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли царь и бояре? Кто ловил чер­ ных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золо­ то и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары?» По размышлении здравом нельзя не признать: то, что народ­ ные массы своим трудом кормят и одевают все общество и потому в сфере экономической жизни играют решающую роль, особых сомнений не вызывает. Но сохраняется ли эта картина в сфере политики, там, где речь идет о социальных преобразованиях? Марксисты утверждают: когда на авансцене выступали лишь небольшие кучки рабовладельцев, дворян или верхние слои бур­ жуазии, а широкие народные массы были обречены на «истори­ ческую спячку», социальный прогресс был почти незаметен. Ког­ да же массы пробуждались, что имело место в переломные, кри­ зисные эпохи, история ускоряла свой бег, хотя далеко не всегда в конечном итоге происходило то, чего, собственно, хотел народ. «Кто разрушил Бастилию? — не без пафоса вопрошал Г. В. Пле­ ханов. — Кто сражался на баррикадах в июле 1830 и в феврале

1848 года? Чье оружие поразило абсолютизм в Берлине? Кто сверг Меттерниха в Вене? Народ, народ, народ, т. е. бедный трудящийся класс, т. е. преимущественно рабочие. Никакими софизмами нельзя вычеркнуть из истории тот факт, что решающая роль в борьбе западноевропейских стран за свое политическое освобождение при­ надлежала народу и только народу». Стоило бы рассмотреть разные возникающие в социальной ре­ альности ситуации. Более или менее ясная вырисовывается тогда, когда народ вовлекается в борьбу с иноземными поработителями. Активностью масс во многом определяется исход освободитель­ ных войн. Здесь довольно одной лишь искры, одного призыва. До­ статочно вспомнить борьбу испанцев с войсками Наполеона, пы­ тавшимися оккупировать страну, или Отечественную войну 1812 года, когда на защиту Родины поднялся весь народ, и Россия была освобождена от нашествия армий того же Наполеона. Революции — явление более сложное. Лозунг «Свобода, Ра­ венство и Братство», идеологическое знамя французской рево­ люции, возник не в головах простолюдинов. Штурм Бастилии дол­ жен был быть подготовлен. Массы участвовали в штурме, но весь накопленный ими гнев был направлен на разрушение. Здание же будущего общества видели лишь немногие. Бисмарк как-то заме­ тил: «Революции задумывают гении. Осуществляют фанатики. А их плодами пользуются негодяи». Может быть, слишком сильно сформулирован последний те­ зис. Уже в силу афористичности он, видимо, не всегда справе­ длив. Но Бисмарк прав: революции задумывают гении, а осуще­ ствляют фанатики. Сошлемся на нашего современника И.Шафаревича. Он имел основания сказать: «Октябрьскую революцию делали люди, фа­ натически убежденные в том, что история управляема, ход ее может изменить и маленькая группа людей, если только они знают, как взяться за дело... Вера в то, что власть валяется под ногами, распространилась по всему миру, и вот эта концепция действительно подтверждается опытом — в Италии, Германии, Латинской Америке, Китае и Африке. А люди, которые все это движение начали, проповедовали, что личность бессильна пе­ ред имманентными законами истории. Какое странное проти­ воречие». Особенно уязвимо марксистское положение о том, что народ — решающая сила не только в сфере материальной жизни, соци­ альных преобразований, но и в духовной жизни.

394

395

Марксисты не отрицают очевидного — роли гениальных фи­ лософов, ученых, деятелей искусства. Они признают, что миро­ вую культуру невозможно представить без Пифагора, Демокрита и Аристотеля, Архимеда, Коперника и Галилея, Ньютона и Эйн­ штейна, Дарвина и Павлова, без Рафаэля, Леонардо да Винчи, Рембранта и Тициана, без Гомера, Данте, Шекспира и Гете, Бай­ рона и Бальзака, Пушкина и Толстого, без Баха, Бетховена, Вер­ ди, Глинки и Чайковского. Но великие деятели мировой культу­ ры, на это делают акцент сторонники марксистской трактовки вопроса, были неразрывно связаны с народом, его творчеством. Именно народ дает создателям высот культуры сокровища язы­ ка, сам творит сказки, легенды, песни. И художники немало за­ имствовали из этой неиссякаемой сокровищницы народного твор­ чества. Все так, но разве то обстоятельство, что язык, глубинные основы культуры создал народ, что художники охотно обраща­ ются к фольклору, черпая оттуда сюжеты и вдохновение, означа­ ет, что именно массы творили культуру? Все гораздо сложнее. Недаром же Некрасов мечтал о том вре­ мени, когда народ «Белинского и Гоголя с базара понесет». По­ эта мучил вопрос, который он адресовал то ли самому себе, то ли народу: Ты проснешься ль, исполненный сил, Иль судеб повинуясь закону, Все, что мог, ты уже совершил, Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил? Н. А. Некрасов не знал ответа. А мы знаем? Марксисты делают акцент на том, что с момента разделения общества на классы народ оказался оттесненным от высот культуры. Согласно логике последователей К. Маркса, достаточно лишь уни­ чтожить классы, и проблема соединения народных масс с искусст­ вом, культурой будет решена чуть ли не автоматически. А это не так. И совсем уж неубедительно выглядит попытка обосновать ре­ шающую роль народных масс в научном творчестве. Обычно де­ лаются ссылки на известные факты, то, что многие великие изоб­ ретения и открытия, некоторые из которых стали заметными ве­ хами в истории человечества, сделаны самоучками: ремесленник Гуттенберг изобрел книгопечатание, кочегар Стефенсон, крепо­ стные — отец и сын Черепановы — паровоз и железную дорогу, часовщик Фултон — пароход, живописец Морзе — телеграф. Зна­ менитый изобретатель Эдисон был газетчиком. Вспоминают и то, 396

что многие выдающиеся ученые вышли из народа: Ньютон, Ло­ моносов, Фарадей, Гаусс. Да, народ богат талантами, о чем свидетельствует .как раз де­ ятельность пытливых, любознательных самоучек. Но утверждать, что именно на них держится наука... Справедливо, выходцам из народа в прошлом было нелегко достичь научных высот. Подоб­ ное удавалось лишь одиночкам. Но ведь это еще одно доказате­ льство того, что именно отдельные выдающиеся личности тво­ рили науку. То обстоятельство, что ныне ученых неизмеримо бо­ льше и работают они, все чаще объединяясь в творческие кол­ лективы, принципиально ситуацию не меняет. Следует уточнить и другое положение марксизма. К. Маркс и его последователи гораздо чаще употребляют не понятие «народ», а термин «классы», исходя из того, что именно классы — реша­ ющий элемент социальной структуры, а классовая борьба — ис­ точник развития общества. Было бы нелепо отрицать сам факт возникновения классов, как, впрочем, и классовой борьбы. Постоянно углубляющаяся дифференциация внутри рода и пле­ мени в конечном итоге неизбежно приводит к тому, что перво­ бытное общество раскалывается на богатых и бедных. Верхушка рода, старейшины, жрецы и военноначальники, используя свое положение, стали присваивать себе большую и лучшую часть во­ енной добычи, украшений, пищи, одежды, т. е. часть того, что раньше принадлежало всем. Они же начинают пользоваться тру­ дом рабов-пленников, а также соплеменников, неоплатных долж­ ников и др., оказавшихся в прямой зависимости от знати. Раньше тех же пленников убивали или же превращали в практически рав­ ноправных членов общины. Примитивные способы добывания пи­ щи, ограниченные трудовые навыки не давали возможности регу­ лярно получать хоть какой-то излишек материальных благ. Но си­ туация менялась. Уже первое разделение труда, появление земле­ дельческих и скотоводческих племен, совершенствование орудий труда увеличили его производительность настолько, что сделали выгодным использование других в качестве рабочей силы. Появи­ лась решающая предпосылка для рабства. В этой части своего учения, если снять излишний схематизм, Маркс, без сомнения, прав — в выводах он опирается на много­ численные факты истории. Первые рабовладельческие государства возникли, как извест­ но, в странах древнего Востока и на севере Африки где-то в кон397

це IV тысячелетия до н.э. Все еще довольно примитивная форма организации труда, традиции порождают своеобразное облаче­ ние, специфику рабовладения в отдельных регионах. Так, в древ­ ней Индии свободное население делилось на четыре касты: брах­ манов (знатные жреческие роды), кшатриев (военная знать), вай­ шьев (основная масса свободных общинников), шудров (низший слой общества). Отдельно стояли рабы. Деление на касты было жестким. Оно закреплялось государством и освящалось религией. По тому же кастовому признаку делилось население в древнем Египте. В древней Греции и Риме различия в положении отдель­ ных слоев населения закрепляются в сословиях. Каждое, ремес­ ленники к примеру, занимает особое место в обществе. У них определенные права, но и столь же определенные обязанности. За рамками каст и сословий остаются рабы. Как у римлянина Варрона: в своем трактате о сельском хозяйстве он делил орудия, которыми возделываются поля, на три разряда: «орудия говоря­ щие, орудия, издающие нечленораздельные звуки, и орудия не­ мые; к говорящим относятся рабы, к издающим нечленораздель­ ные звуки, — волы, к немым — телеги». Рабовладение не могло быть вечным. Кнутом и палкой можно было заставить обрабатывать поля, рыть каналы, строить величе­ ственные сооружения. Но рабский труд малоэффективен. Чтобы увеличить потребление, нужно было больше производить, а это требовало все новых и новых рабов. Их нехватало. К тому же мас­ сы рабов, в несколько раз превосходившие число свободных, труд­ но было удерживать в повиновении. То здесь, то там вспыхивали восстания. К рабам присоединялись свободные мелкие землевла­ дельцы и ремесленники. Достаточно вспомнить римскую исто­ рию, события II—I вв. до н. э.: восстание на Сицилии, постоянные волнения рабов и бедноты в Малой Азии, наконец, трехлетнюю войну Спартака. Когда Рим клонился к упадку, там зародился колонат: раб оставался рабом, но он имел семью, участок земли, который обрабатывал, оставляя себе часть урожая. В недрах рабовладения появляются, другими словами, нормы феодальной организации производства, без сомнения, более зрелые, более прогрессив­ ные, хотя следует заметить,-что свое превосходство в сфере эко­ номики феодализм доказал далеко не сразу. Ему понадобилось около 300 лет на то, чтобы достичь уровня производительности труда позднего рабовладения. Положение феодального крестья­ нина лучше, чем у раба, но оно оставалось исключительно тяже-

лым. Как следствие, то внешне затухающая, то невероятно обо­ стряющаяся классовая борьба, выливающаяся в стихийные на­ родные восстания — крестьянские войны: Жакерия во Франции, восстания Степана Разина и Емельяна Пугачева в России, вос­ стание тайпинов в Китае и др. Большинство восстаний терпело неудачу. На крестьян обру­ шивалась дикая, кровавая месть. Так, после поражения крестья­ нской войны в Германии и казни ее вождя Т. Мюнцера сотни людей были ослеплены; свыше 100 тыс. крестьян убито в жесто­ ких расправах. Плохим утешением служили слова, которые тогда часто повторяли: «Всех мужиков господа не перебьют — кто же тогда будет на них работать?» Оставшихся в живых обложили гро­ мадными штрафами. Под видом возмещения ущерба рыцари за­ нялись элементарным грабежом. Страна была разорена. Вереницы слепых, взявшись друг за друга, брели по дорогам. Но и феодализм не вечен. Уже в его недрах появляются ростки нового, буржуазного общества, основанного на наемном труде. Формально все свободны и пролетарий независим от буржуа. Но эта независимость иллюзорна. Чтобы не умереть с голоду, труже­ ник — часто это вчерашний крестьянин, покинувший деревню и оказавшийся в городе, — вынужден продавать свою рабочую си­ лу. Конкуренция на рынке труда приводит к тому, что стоит ра­ бочая сила дешево; зарплаты пролетарию не хватает даже на са­ мое необходимое. Его уделом становится полуголодное существо­ вание, болезни, ранняя смерть. Как следствие — протест: стач­ ки, забастовки, восстания. Гримасы капиталистической эксплуатации красочно описа­ ны Ч. Диккенсом и Э. Золя, Д. Лондоном и В. Г. Короленко. В XIXначале XX вв. не было, пожалуй, ни одного подлинного гумани­ ста, не обращавшего внимания на невыносимо тяжелое положе­ ние рабочего класса. Появились мыслители, звавшие назад, — к феодализму. К.Маркс обосновал неизбежность движения вперед, будучи убежден, что капитализм в конечном итоге рухнет так же, как погибло до него феодальное общество. История, однако, стала развиваться в ином русле. Тому было несколько причин. Одна, пожалуй, наиболее оче­ видная, связана с Октябрьской революцией в России и не только декларированными, но и частично реализованными нормами «со­ циалистической» организации общества: 8-часовым рабочим днем, оплачиваемым отпуском, бесплатным медицинским обслужива­ нием, всеобщим образованием и др. Нужно было отвечать на ис-

398

399

рический вызов времени... Но были и иные, более глубокие при­ чины, связанные с изменением характера труда, всей сферы со­ циальных отношений. В. И. Ленин видел в капитализме на высшей его стадии лишь умирание, загнивание, паразитизм. Но буржуазное общество су­ мело приспособиться к ситуации, обнаружило динамизм и жиз­ нестойкость. Уже то, что постоянно росли масштабы производс­ тва, позволяло все большую часть прибыли (по крайней мере, в абсолютном выражении) без видимого ущерба для предприни­ мателей направлять на оплату труда рабочих и разного рода соци­ альные программы. Здесь было меньше всего альтруизма. И даже необходимость ослабить социальное недовольство не была, види­ мо, главной. В условиях начавшейся научно-технической револю­ ции изменился характер производства, возникли иные требова­ ния к непосредственным его участникам. Нужна стала не только высокая квалификация, но и способность к творчеству, органи­ заторские навыки и др. Труд рабочего приблизился к труду инже­ нера. Рабочая сила оказалась вдруг дорогой, а главное, труд полу­ чил другую оценку общества. Сегодня отсутствие у человека собственности не означает ав­ томатически низкого качества жизни, бедности, угнетенного по­ ложения. Соответственно — отдача от труда. В ряде промышленно развитых стран, больше всего в Японии, получило распро­ странение явление, определенное как «трудоголизм» — опьяне­ ние трудом. В условиях растущих возможностей проявить себя «трудоголики» работают — не по принуждению — добровольно — по 14—16 часов в сутки, без выходных и праздников. Созда­ ются «кружки качества», что-то похожее на существовавшее в Советском Союзе рационализаторство. Только эффект там неиз­ меримо выше. Рабочий начинает гордиться своим трудом. Было бы, по меньшей мере, неумно идеализировать труд при капитализме и само современное капиталистическое общество, но нельзя не заметить, что оно во многом не похоже на то, что нарисовано К. Марксом и его последователями и не совпадает с марксистским «прогнозом». В ходу ныне термины: «шведский со­ циализм», «датский социализм». Некоторые утверждают, что со­ циализм построен в США. Имеется в виду, понятно, не только сфера труда, а вся система социальных отношений, реальное по­ ложение человека в обществе, которому теперь есть что терять. Тут-то и возникает вопрос: насколько радикально изменилась со-

циальная структура современного западного общества, как впи­ сываются в нее классы и правомерно ли говорить сегодня о клас­ совой борьбе? Уместнее всего сослаться на западных исследователей. «Некоторые авторы убеждают, — пишет современный английс­ кий социолог Э. Гидденс, — что классы стали относительно не­ значимы в современных западных обществах. Они говорят, что 150 лет назад, в ранний период развития индустриального капи­ тализма, классовые различия имели важнейшее значение. Даже те, кто больше всего критиковали Маркса, признавали, что су­ ществовала пропасть между трудящимися бедняками и богатыми промышленниками, которые их нанимали. Однако с того време­ ни, провозглашали они, материальное неравенство значительно уменьшилось в промышленных странах... Такая картина на самом деле далека от действительности. Вли­ яние классовых различий, возможно, меньше, чем полагал Маркс, но есть несколько сфер социальной жизни, где они существен­ ны...» И далее: «Собственное богатство вместе с занятием состав­ ляет главное основание классовых различий. Основные классы, существующие в западных обществах: высший класс (те, кто вла­ деют или прямо контролируют производственные ресурсы, бога­ тые, крупные промышленники, верхушка руководства); средний класс (включающий большинство «белых воротничков» и про­ фессионалов); рабочий класс («синие воротнички» или занятые ручным трудом). В некоторых индустриальных странах, таких, как Франция или Япония, четвертый класс — это крестьянство (лю­ ди, занятые в традиционных типах сельскохозяйственного про­ изводства) — также до недавнего времени очень важный. В стра­ нах третьего мира крестьяне обычно составляют самый большой класс». По сути тоже говорит М. Вебер. Он довольно близок к Мар­ ксу, ибо соглашается с его точкой зрения, признавая, что клас­ совое деление общества основано на объективно данных эконо­ мических условиях. «Собственность или отсутствие собственно­ сти являются базовыми категориями для всех классовых ситуаций». Правда, Вебер говорит и о различиях, прямо не связанных с собственностью, таких, как профессиональное мастерство, ква­ лификация, которые влияют на виды работы, получаемой людь­ ми. Но это частности. По М. Веберу, в современном капиталисти­ ческом обществе правомерно выделение следующих классов:

400

401

1. Рабочие. Они лишены собственности и предлагают на рын­ ке труда свои услуги, дифференцируясь по уровню квали­ фикации. 2. Мелкая буржуазия — класс мелких бизнесменов и торговцев. 3. Лишенные собственности «белые воротнички»: технические специалисты и интеллигенция. 4. Администраторы и менеджеры. 5. Собственники, которые — время обязывает — стремятся через образование к тем преимуществам, которыми владе­ ют интеллектуалы. Класс собственников Вебер подразделя­ ет на 2 субкласса: а) класс собственников, получающих ренту от владения землей, шахтами и т.п.; б) «коммерче­ ский класс», т. е. предприниматели. Можно, конечно, и не соглашаться с уточнениями, которые предлагает М. Вебер. Было бы, однако, по меньшей мере, удиви­ тельно признать, что социальная структура общества заметно из­ менилась, и не признавать теорий, которые пытаются зафикси­ ровать эти изменения. На Западе известны, понятно, и иные теории. В условиях про­ тивостояния «двух систем» и идеологического противоборства мар­ ксизма и «антимарксизма» многие из них были ориентированы на критику учения К. Маркса о классах и классовой борьбе. Но авто­ ры и этих теорий пытались ответить на вопрос, как и почему раз­ вивается современное общество, что оно собой представляет. И за рамками идеологического противостояния в каждой из них обна­ руживались элементы, моменты действительной картины, позво­ лившие глубже понять общество в его нынешнем состоянии. Взять хотя бы теорию социальной стратификации, основанную как раз на признании того факта, что со времен К. Маркса струк­ тура общества заметно изменилась, усложнилась и, если акцен­ тировать внимание по-прежнему только на классах, понять в ней что-либо будет трудно. Вместо классов выделяются страты. «Strata» или «stratum» — термин, позаимствованный из геологии, где он означал «слой», «пласт», a «-stratification» — напластование. Когда социологи стали активно изучать социальную анатомию общес­ тва, они позаимствовали это понятие, но оно приобрело неско­ лько иной смысл — общественный слой или пласт. Первоначально господствовала идея так называемой одномер­ ной стратификации, т. е. была сделана попытка выделить группы людей по какому-либо одному социальному признаку. Общество оказывалось в таком случае поделенным на множество страт, при402

чем отнесение к одной из них было часто довольно условным, ибо базировалось как на важнейших, так и на второстепенных, например семейное положение, признаках. Нельзя не заметить и того, что признак, второстепенный в одной ситуации, может выйти на первый план в другой. Так, религиозная или национальная при­ надлежность в США значат не так уж много, зато в современном Ливане это важнейший социально-дифференцирующий признак. Уязвимость одномерной стратификации довольно скоро ста­ ла очевидной. Теория модифицировалась. Господствующие пози­ ции заняла идея многомерной стратификации. Она гораздо инте­ реснее, перспективнее как инструмент анализа структуры совре­ менного общества. Даже марксисты не отрицают самого факта усложнения со­ циальной структуры, соглашаются с тем, что каждый класс се­ годня подвержен глубокой дифференциации. Становятся более подвижными грани между классами. Они не исчезают, но во все большем числе случаев отнесение человека к тому или иному классу становится условным. В самом деле: крупный менеджер, управляющий производством и получающий вознаграждение в миллионы долларов, кто он: «белый воротничок», служащий или предприниматель? Ведь свои миллионы он хранит в банке или же непосредственно вкладывает в производство, получая при­ быль, как и любой другой предприниматель. Предоставляет немалый интерес и так называемая теория сред­ него класса. Ее авторы признают: социальное неравенство в со­ временном мире сохранилось, но резкое расслоение общества — дело прошлое. Опираясь на результаты анализа реальных измене­ ний в социальной структуре, многочисленные статистические дан­ ные, авторы теории делают вывод: в западном обществе заметно вырос, охватив большинство населения, «средний класс». Его со­ ставляют люди со средним уровнем дохода, образования, про­ фессиональной подготовки. У них однотипный стиль жизни, да­ же увлечения во многом похожи. Можно, конечно, найти огрехи в анализе отдельных фактов, критично отнестись к критериям, на основании которых тот или иной человек относится к «среднему классу» (ибо есть в них не­ избежно момент неопределенности). Но факт остается фактом: мощный «средний класс» — основа стабильности любого общес­ тва. И распространенные понятия типа «средний американец» — далеко не только абстракция. Даже мы сегодня, пытаясь понять корни нестабильности нашего общества, вынуждены признавать: 403

беда в том, что у нас нет этой основы стабильности — большого слоя людей, живущих в условиях, прежде всего материальных, достаточных для полноценной жизни. В этой связи возникает вопрос, на первый взгляд уводящий несколько в сторону. К. Маркс и его последователи, опираясь на факты истории и анализ различных социальных ситуаций, имели основания сделать вывод о том, что с момента возникновения классов их борьба пронизывает всю историю человечества и яв­ ляется основным источником развития общества. Ряд крупных со­ циологов Запада, среди них — М. Вебер, У. Ростоу, П. Сорокин, заняли противоположную позицию, по сути, вовсе отрицая зна­ чение классовой борьбы. Это была естественная, но, несомнен­ но, ошибочная реакция на абсолютизацию марксистами классо­ вой борьбы в качестве источника социального развития. Вплоть до последней трети XX в. человечество имело мало опыта бескровного разрешения противоречий в отношениях между клас­ сами с противоположными интересами. История многократно до­ казывала: добровольно ни один класс основных своих привиле­ гий не уступал. Капиталисты — совсем не исключение. Они тоже не отдадут частную собственность без борьбы. Но стоит ли экс­ проприировать собственность? История показала, к чему это ве­ дет. Что касается власти, то в развитых странах ни один класс не имеет монополии на нее. Реальная многопартийность, сильные позиции социал-демократов и профсоюзов делают массы уверен­ нее. Защита им нужна теперь не столько от власти, сколько от многообразных кризисных ситуаций в экономике, социальной жизни и др. Императивом времени стало требование добиваться решения любых социальных противоречий ненасильственным пу­ тем. Иного не дано. Трудно даже представить, во что может выли­ ться сегодня социальный взрыв. Вполне вероятно, впрочем, что подобная постановка вопроса вытекает из недооценки возможностей власти, а следовательно, и значимости борьбы за нее. Сошлемся на известного социолога Р. Дарендорфа. Отталкиваясь от критики К. Маркса, он дал свое видение современного общества, полагая, в частности, что клас­ совая структура общества является производной от структуры влас­ ти. Вместо марксистского разделения на имеющих собственность и не имеющих ее Дарендорф предлагает деление на обладающих властью и отстраненных от нее. Как ни парадоксально на первый взгляд, подобная структура общества предельно отчетливо обнажается не в странах Запада, а

у нас сегодня. Впрочем, это наблюдалось уже в Советском Союзе, стране, декларировавшей уничтожение антагонистических клас­ сов, а в перспективе — и классов вообще. Формально общество действительно стало однородным. Однако дифференциация лю­ дей в обществе, конфликты на этой почве не исчезли. Они лишь сменили обличье. Вместо борьбы вокруг собственности разверну­ лась борьба вокруг распределения. Общество раскололось на две неравные части: рядовых производителей, создававших прибавоч­ ный продукт, и распорядителей, выполнявших «диспетчерские функции», т. е. распределявших этот продукт. Внеэкономический, властный характер изъятия всего, что производилось, с неизбеж­ ностью приводил к тому, что «диспетчеры» — их более известное название «номенклатура» или «политическая бюрократия» (М. Джилас) — приобретали особое положение, и не только в экономике. Официально провозглашенное равенство всех перед законом превращалось в фикцию, маскировавшую привилегиро­ ванность и фактическую неприкасаемость высшей элиты. Внутри нее складывались особые отношения солидарности и взаимного покровительства. Там был свой стиль, свои стандарты жизни. Есть и, видимо, еще длительное время останутся в обществе льготы, вполне оправданные: телефон и бесплатные лекарства ин­ валиду; служебная машина руководителю определенного уровня и др., но гораздо больше привилегий неоправданных. Те, кто ими пользовался или пользуется, — при власти, и зачастую именно в них видят они всю прелесть власти. Самое скверное в привилегиях, что те, кто ими обладают, даже и не думают входить в положение основной массы людей, лишенной их (громогласные словесные де­ кларации не в счет). От привилегий, как правило, добровольно не отказываются, даже если самоочевидна их несправедливость. Есть и еще одна негативная сторона этой проблемы. Человек у власти, по крайней мере, у нас, как правило, сам решает, каким объемом привилегий он может пользоваться, а место, которое он занимает, становится самой большой привилегией. Еще в 1981 г. Р. Рождественский нарисовал портрет номенкла­ турщика: Он стремится урвать. Он доходы считает. Потому, презирая и меру и такт, Он «за так» разговаривать с вами Не станет! Не подпишет «за так».

404

405

Не поможет «за так». Он сопит и ловчит, Грезит и маракует, Строит новые планы, Глотая слюну. Он своими обязанностями Торгует! Широко, изворотливо Грабит казну! Когда в условиях так называемой перестройки вопрос о приви­ легиях стал предметом жарких дебатов, казалось: номенклатура — порождение командно-распределительной системы, она исчезнет, а вопрос о привилегиях потеряет свою остроту вместе с крахом этой системы. Но все оказалось сложнее. Разделение общества на имеющих практически все и ничего не имеющих сохранилось. Оста­ лся и колоссальный психологический барьер между ними, взаим­ ное непонимание, а то и презрение, доходящее до ненависти. Становление рынка и неизбежное при этом перераспределе­ ние собственности делает необходимым формирование «тради­ ционных» классов, но номенклатура остается. Сохраняя в своих руках контроль за государственной машиной, она получает воз­ можность прибрать собственность к рукам и прекрасно использу­ ет эту возможность, демонстрируя удивительную приспособля­ емость. Позиции номенклатуры даже усиливаются. Власть, правда, ныне не та. Уникально быстро совершился переход от всесилия власти к ее параличу. И социальная наука оказалась бессильной. Налицо неспособность управлять событи­ ями, предвидеть их — ситуация, о которой хорошо сказал П.Со­ рокин, хотя он и не имел в виду современную Россию: «Чем больше экономистов вмешивается в экономику, тем хуже она становится; чем больше политологов участвуют в реформирова­ нии государства, тем больше государство нуждается в реформе; чем больше социологов, психологов, антропологов и юристов вмешиваются в дела семьи, тем больше семей распадается; чем больше принимается научных решений проблемы преступности, тем более она возрастает и т.д.» Сегодняшнее положение России уже не определяется одним емким словом — кризис. Это глубокий надлом: ситуация, откло­ няющаяся от нормальной цивилизованности, как следствие, редко когда-либо и где-либо виданного переплетения самых разнород406

ных процессов, прогресса и попятных шагов. Какие из них значи­ тельнее, даже трудно сказать. Мы слишком нетерпеливы. Задумали перенести плоды запад­ ной цивилизации на российскую почву разом, как можно бы­ | стрее. В результате — не очень удачная попытка подделаться под Европу, под Америку. Жизнь показала: нам важно найти свой , путь движения вперед, не отрицая чужой опыт, но и не копируя его безумно. Так и хочется спросить словами Ф. М. Достоевского: «Неужели и тут не дадут, не позволят русскому организму разви^ ваться национально, своей органической силой, а непременно безлично, лакейски подражая Европе?» ;. Важно, конечно, не перегнуть палку, не самоизолироваться в очередной раз. Не подражать лакейски — вот задача. Другая зна* чимая задача — обозначить реальную перспективу. Ведь пока все или почти все сводится к желанию получить краткосрочный вы­ игрыш. Планы стабилизации экономики, как и достижение поi литической стабильности — во многом лишь декларация. Как следствие, попытка реформировать общество не дает ощутимого положительного результата. «Шоковая терапия» ввергла милли­ оны людей в нищету, растет безработица, усиливается социаль­ ная напряженность. Льется кровь. В последние годы вдруг обнару­ жилось, что мы сидим на «национальном вулкане», который, просыпаясь, выбрасывает на поверхность горячую лаву. Чуть подробнее. Достаточно неожиданно XX век оказался ве­ ском обострившегося национализма. Уже в прошлом столетии до{ вольно распространено было убеждение, что национальная про­ блема отживает свой век, что малые нации постепенно растворя­ ются в больших, различия же между большими будут постепенно сглаживаться, и в будущем человечество сольется в общемиро­ вом единстве. Марксисты были здесь далеко не одиноки. Совсем не сторонник идей К. Маркса лорд Актон, к приме­ ру, настойчиво пропагандировал, будучи убежден в своей право­ те, мысль о том, что смешение народов и языков в одном госу­ дарстве — гарантия свободы. Швейцария более свободна, потому [ что в ней живут этнические группы, говорящие по-французски, i по-немецки, по-итальянски и на ландино и восходящие к соI здавшим эти языки народам. Великобритания своими свободами I обязана тому, что в ней живут шотландцы, валлийцы, англичане. I Америка тоже свободнее, чем была бы, не будь она плавильным I тиглем рас и племен. Живи Актон в наше время, он, вероятно, К был бы не на шутку озабочен самим фактом распада СССР, усмат-

1

407

ривая в нем опасность обострения национализма, и в этом кон­ кретном случае был бы, видимо, прав. Бесспорно. Мир в целом интегрируется, в национальном пла­ не тоже. Экономическое, политическое и культурное сближение народов обогащает, усиливает их тем сильнее, чем глубже инте­ грация. Национализм открыто проявляется на этом фоне лишь при определенных условиях: если возникает кризисная ситуация — в ее рамках обостряются все противоречия между народами; если остается угнетение, неравноправие, действительное или даже мни­ мое — на уровне психологии. Тогда достаточно искры. Возможны и ошибочные решения, вследствие которых национальные «оби­ ды» выходят на поверхность и стремительно разрастаются. Здесь трудно переоценить роль государства. Оно не должно пас­ сивно наблюдать за происходящим. Его предназначение сегодня — координация усилий всех значимых сил, использование всех возможных ресурсов для того, чтобы предотвратить сползание стра­ ны к национальной катастрофе. При этом от бессилия власти важ­ но не вернуться к ситуации, когда именно государство, имену­ емое «общенародным» (впрочем, политики всегда клянутся наро­ дом и утверждают, что они говорят от имени народа), было всем и вся. Речь идет о так называемом «социалистическом государс­ тве», которое противопоставлялось буржуазной «машине для угне­ тения», «аппарату насилия меньшинства над большинством». Не следует идеализировать буржуазное государство. Тот же лорд Актон имел основания сказать: «Все государства хотят, чтобы пассажиры существовали ради корабля», или, если воспользова­ ться другой его формулировкой, «предпочитают корабль экипа­ жу». Но нельзя не признать, что вариант организации власти, господствующий на Западе, в силу несомненно большей демо­ кратичности, на сегодня лучше приспособлен к тому, чтобы, вы­ полняя волю большинства, координировать деятельность разно­ родных социальных сил, при необходимости эффективно влиять на происходящие в обществе процессы. Мы, говорят, тоже движемся к демократии. Во всяком слу­ чае, нас в этом настойчиво пытаются убедить. Но, как справе­ дливо заметил известный публицист С. Кара-Мурза, «если раз­ рушается производственный потенциал тяжелой промышленно­ сти, сельского хозяйства, транспорта, обороны, если на терри­ тории многонационального государства нарушается мир, то те­ ряют смысл и эффективность все понятия демократии»; она ста­ новится формальной. Демократия не сводится к сочинению «хо-

роших» законов вместо «плохих», изданию всевозможных указов. Даже если они ориентированы на демократизацию общества, глав­ ное все же не закон и указ, а их реализация в жизни. Демократия не сводится и к простому провозглашению права гражданина на голосование. Референдум, выборы — далеко не всегда главный ее инструмент, как и свобода слова — не показатель степени демо­ кратичности общества, если власть глуха к тому, что говорится по поводу происходящего в стране. В условиях, когда демократия по-русски приносит неприят­ ные, горькие по преимуществу плоды, невольно возникает во­ прос, а может быть, демократия вообще не для нас, и мы обма­ нываем себя, называя то состояние, в котором находимся, боле­ знью роста? Очевидно одно: если это болезнь, то очень глубокая. Драму, а то и трагедию переживают миллионы людей, с неподдельным энтузиазмом, песнями и верой в будущее от­ маршировавшие в направлении, обозначенном как «светлое бу­ дущее». Теперь им говорят: это было ошибкой; нужно вернуть­ ся назад. А они — свидетели мучительных катаклизмов, сопро­ вождающих движение к «новому старому», не понимают и не принимают его. Наше общество сейчас в том положении, которое Галл ер оха­ рактеризовал так: «Настоящим страданием, адом человеческая жизнь становится только там, где пересекаются две эпохи, две культуры, две религии. Есть зазоры бытия, когда целое поколе­ ние оказывается между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую защищенность и непорочность». Ад дошел если и не до каждого, то до очень многих, хотя не все осознают это. И, будем откровенны, перспективы преодолеть все круги ада пока весьма туманны. Предугадать будущее вообще трудно. «Самые смелые теории прогресса, — писал один известный русский мыслитель конца Х1Х-начала XX вв., — не идут в своих предсказаниях дальше обозримого исторического будущего, а исторический глаз видит недалеко. Пусть нам известны судьбы человечества, положим, в XX веке, но мы уже ровно ничего не знаем о том, что его ждет в XXI, XXII, XXIII и т.д. веках. Научная история прогресса подоб­ на тусклой свече, которую кто-нибудь зажег в самом начале тем­ ного бесконечного коридора. Свеча скудно освещает участок в несколько футов вокруг себя, но все остальное пространство объ­ ято глубокой тьмой». Да и есть ли она — научная теория про­ гресса?

408

409

На роль такой теории, как известно, претендовал марксизм. Но в учении К. Маркса оказалось слишком много моментов, ко­ торые не оправдались и, видимо, никогда не обретут жизненно­ сти. Иначе говоря, основоположник марксизма, жесткий критик социальной утопии, в своем видении будущего сам оказался до­ статочно близок к утопистам. Подобная позиция требует обоснования. Логично начать ее с уточнения: что же такое утопия и в связи с этим — какова ее роль в жизни? Признаем: для утопических идей существовала, существует и, скорее всего, будет существовать всегда более или менее бла­ гоприятная почва. Пока в мире есть страдание, несправедливость, нищета, пока сохраняется острая неудовлетворенность существу­ ющим, стремление к новому, лучшему устройству мира не исся­ кнет. Совершенного же мира нет и, как мы теперь понимаем, не будет. Однако есть мечта о таком мире вопреки всем доводам рас­ судка. Человек никогда не согласится с А. Шопенгауэром, утвер­ ждавшим, что «человечество обречено вечно метаться между нуж­ дой и скукой». Это и рождает утопию, которая сродни вере, как правило, весьма фанатичной. Правильно замечено: «несогласие утописта с существующим миром — тотальное несогласие. Он не видит «плохой стороны» и «хорошей стороны»; он видит только добро и зло... Это человек, всегда рассуждающий по схеме «или-или». Он думает не об изме­ нении общественных отношений, а о замене плохих отношений хорошими. Он сжигает мосты между идеалом и действительно­ стью прежде, чем они достроены. В эпоху господства свечи он обдумывает всеобщую электрификацию, тогда как другие изоб­ ретают керосиновую лампу. Он максималист. Сидя в тюрьме, он не подкупает охранников, чтобы выторговать мелкие послабле­ ния, но агитирует их за мир без тюрем. Он верит, что человече­ ство может начать все сначала. Его не интересует «лучше», но только «хорошо». В таком двухцветном, черно-белом восприятии мира неизбежно расхождение между идеалом и действительностью конфликтного характера. Оно обостряется до предела в ситуации, когда уже не отдельные люди, а целые социальные группы не принимают су­ ществующих социальных отношений, считая их неестественны­ ми, противоречащими сущности и предназначению человека. Уже ощущаются будущие потрясения в обществе. И хотя старый поря­ док кажется довольно прочным, появляются первые признаки

его грядущего разрушения. Однако не очень ясно, что возникнет взамен. Утописты-то, впрочем, как раз убеждены: они и только они могут заглянуть в будущее. И что бы ни предлагалось — тоталита­ ризм, демократия или анархия, утописты не сомневаются: имен­ но это обеспечит людям максимум счастья даже в том случае, если большинство людей совершенно иного мнения. Желание иметь нечто отличное от предлагаемого рассматривается и оце­ нивается как бесспорное свидетельство чудовищности господс­ твующего строя, который развратил и оглупил человека. Измене­ ние условий существования должно изменить и людей. Особо следует сказать об авторах утопических доктрин. Воль­ но или невольно они оказывались в роли пророков, проектиров­ щиков и строителей одновременно. Создание будущего представлялось им делом относительно не­ сложным, чем-то наподобие сооружения гигантского дома или города по заранее разработанному плану. Даже если плана не бы­ ло. Предполагалось, что все настолько очевидно и просто, что многое произойдет чуть ли не само собой. От участвующих в «стро­ ительстве нового» требовалось лишь избавление от «пережитков старого» и четкое выполнение указаний того или тех, кто факти­ чески манипулировал человеческими судьбами. При этом выво­ дилась за скобки трагедия людей, в утопию так и не уверовавших. А. Галич имел право сказать: «Не бойся сумы, не бойся тюрьмы, не бойся ни мора, ни глада. Но бойся единственно только того, кто скажет: «Я знаю, как надо!» Об утопическом варианте «спасения мира», предполагающем избавление от бед и страданий, возвращение в «золотой век», еще Ф. М. Достоевский сказал: «Золотой век — мечта самая невероят­ ная из всех, какие были, за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой люди не хотят жить и не могут умереть». Достоевский же создал едва ли не первую убедительную антиутопию, в чем-то предвосхитив романистов XX века: Е.Замятина, О,.Хаксли, Дж. Оруэлла. В XX веке отрицательное отношение к утопии явно превалирует. Появляются все более мрачные пророчества; выска­ зываются предостережения относительно того, что утопические фантазии могут принимать и принимают крайне опасные, ката­ строфические формы и размеры, особенно очевидные там и тог­ да, когда они облекаются в одежды политической доктрины, а утопист становится революционером. Речь идет, в частности, о

410

411

попытке реализации в социальной практике идеи коммунистиче­ ской организации общества. Говорят, что утопия, даже если она не пугает, малопривлека­ тельна, а то и невыразимо скучна. Об этом писал, вспоминая Т. Мора, известный мыслитель современности Рассел. Много ранее Сьоран рекомендовал изображение фаланстера у Ш. Фурье... в качестве лучшего рвотного средства. Социалист, впрочем, сказал бы, наверное, что это всего лишь дело вкуса. Постараемся быть объективными. Признаем: по силе воз­ действия на людей, по своим способностям увлечь, мобилизо­ вать массы утопии превосходят многие социальные теории. Ко­ нечно, едва ли теперь можно соблазнить людей классическими утопическими проектами глобального переустройства общес­ тва. Впрочем, как знать. Утопическое сознание весьма живуче. Не исключено появление новых «радикальных» решений, фан­ тастичность, нереализуемость которых не будет столь явной. Ведь утопизм сегодня — орудие в руках не только тех, кто тоскует по ушедшим временам. Ну чем не утопия — цивилизованный рынок в России за 500 дней? У рассматриваемой проблемы есть, однако, другая сторона. Со времен Гегеля трюизмом стало мнение, что результаты деятельности людей никогда точно не соответствуют поставлен­ ным ими целям. Ни одна идея, чем дальше она от реальности, тем очевиднее, не может стать плотью, не подвергаясь подчас неожиданным метаморфозам. Так, замысел якобинцев создать ре­ спубликанские институты по образу тех, что были еще в антич­ ном мире, реализовать было невозможно. Это чистой воды уто­ пия. Но она не исчезла бесследно. В мире немало такого, что впер­ вые пришло в голову именно утопистам, а потом проникло в повседневность в видоизмененном, правда, варианте. У жизни свои законы; она сглаживает крайности утопических учений и создает такое, что, может быть, не всегда соответствует мечтам, но зато вполне жизнеспособно и более совершенно, чем то, что было. Некоторые утопические проекты следовало бы рассматри­ вать в этом смысле как преждевременные истины. Истины отно­ сительные; в них неизбежно содержится больший или меньший момент заблуждения, но есть и то, что, будучи реализовано, пусть в преобразованном виде, подтверждает правильность идеала. Противники утопии как таковой предлагают отличать ее от идеала. Но на каком основании? Утопия — это нередко разверну­ тый идеал. И то и другое требует освобождения от максимализма, 412

фанатизма, отсутствия интереса к реальной жизни, принесения настоящего в жертву будущему, откровенного мифотворчества. Миф плох уже тем, что он нуждается в постоянной подпитке. Как следствие, заблуждение, им рожденное, лишь усиливается. Отрыв от действительности оказывается в конечном итоге столь значительным, что происходит полная дискредитация идеала. Вспомним недавнюю историю. Во времена Н. С. Хрущева усилен­ но распространялся миф о достижимости коммунизма при жизни нашего поколения. Во времена Л. И. Брежнева предлагалось не со­ мневаться в окончательном решении национального вопроса, а в особенности в том, что в СССР построен развитой социализм. Отрезвление было горьким. Если не избежать, то ограничить утопичность мышления, со­ хранить реалистичный взгляд на события помогает знание исто­ рии, хотя, как заметил еще Н.П.Ткачев, «у нас столько исто­ рий, сколько историков... каждый историк не только в комбини­ ровании и известном освещении фактов, но и в самом выборе их постоянно руководится своими субъективными ощущениями, сво­ ими личными вкусами и воззрениями. Каждый старается провес­ ти свою идейку, оправдать свой идеал, нисколько не заботясь о реальной связи исторических явлений, о действительно объекти­ вном соотношении изучаемых фактов. Очевидно, что при таком антинаучном методе исследования история... никогда не сделается наукой в точном смысле этого слова, никогда не выйдет из младенческого своего развития. Са­ ми историки начинают это сознавать... делают даже попытки — или, по крайней мере, открыто заявляют о своем желании сде­ лать ее, — попытку изучить историю общества с тем же объек­ тивным беспристрастием, с каким геологи изучают историю на­ шей планеты. Правда, до сих пор эта попытка еще ни разу не увенчалась успехом. Современному историку, очевидно, так же трудно отрешиться от своего субъективного метода, как это трудно было средневековому астроному». Трудно, но не невозможно. Слишком велико значение исто­ рической памяти как в жизни отдельного человека, так и челове­ ческого общества. Это еще В. О. Ключевский заметил: «Изучая предков, мы узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы при­ шли в этот мир, как и для чего мы в нем живем, как и к чему должны стремиться». Удивительно точно и образно выразил ту же мысль А. С. Пушкин: 413

Два чувства дивно близки нам — В них обретает сердце пищу — Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. На них основано от века, По воле бога самого, Самостоянье человека, Залог величия его. Горе обществу, лишенному этого чувства. И горе человеку. В своем романе «Буранный полустанок» Ч. Айтматов расска­ зал о некоем кочевом племени жуаньжуанов, подвергавших за­ хваченных ими в плен рабов чудовищной участи: страшной пыт­ кой, длившейся несколько суток, они уничтожали память раба, превращая его в манкурта — рабочую скотину, абсолютно покор­ ную и усердную в своем тупом терпении. Писатель повествует о женщине, потерявшей своего сына, — он был захвачен жуаньжуанами и превращен в манкурта. С большим трудом ей удалось разыскать сына, но лишенный человеческой памяти, не ведая ни имени своего, ни происхождения, манкурт не узнал мать. Безу­ спешно пыталась пробиться она сквозь глухую стену сокрушен­ ной памяти сына, хотя показалось на мгновение, что благодаря безмерной любви матери вот-вот произойдет невозможное. Но чуда не случилось. Так и не вспомнив, кто она, эта женщина, манкурт убивает ее. Чудовищный образ манкурта — символ и грозное предупре­ ждение: утрата памяти о прошлом подобна духовной смерти. Это не худо бы помнить очередным ретивым историкам, вознамери­ вшимся изобразить наше недавнее прошлое как одну гигантскую мрачную страницу, вымарать одно и побыстрее написать другое. Историк сегодня, казалось бы, свободен в своем творчестве. Но как часто он оказывается предвзятым! Как следствие — пустоты в исторической памяти. Вот где раздолье для любых иллюзий, ми­ фотворчества. Вопросы для повторения. 1. Мыслители прошлого об обществе, механизмах его воз­ никновения и развития. 2. Необходимость и случайность в социальных преобразова­ ниях. Роль субъективного фактора. 414

3. Личность. Смысл человеческого существования. Человек в современном мире. 4. Общество. Социальная его структура вчера и сегодня. 5. Современное российское общество: его проблемы и перс­ пективы. 6. Социальная утопия и социальная практика. — Человек — волк или овца? — Многие полагают, что люди — это овцы, другие считают их хищными волками. Каждая из сторон может аргументировать свою точку зрения. Тот, кто считает людей овцами, может указать хотя бы на то, что они с легкостью выполняют приказы других, даже когда им са­ мим это приносит вред. Он может также сказать, что люди снова и снова следуют за своими вождями на войну, которая не дает им ничего, кроме разрушения, что они верят любой несуразице, ес­ ли она излагается с надлежащей настойчивостью и подкрепляет­ ся властителями — от прямых угроз священников и королей до вкрадчивых голосов более или менее тайных обольстителей. Кажется, что большинство людей, как дремлющие дети, лег­ ко поддается влиянию и что они готовы безвольно следовать за любым, кто, угрожая или заискивая, достаточно упорно их угова­ ривает. Человек с сильными убеждениями, пренебрегающий про­ тиводействием толпы, является скорее исключением, чем прави­ лом. Он часто вызывает восхищение последующих столетий, но, как правило, является посмешищем в глазах своих современников. Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на посылке, что люди являются овцами. Именно мнение, согласно которому люди — овцы и потому нуждаются в вождях, принимающих за них решения, нередко придавало са­ мим вождям твердую убежденность, что они выполняли вполне моральную, хотя подчас и весьма трагичную обязанность; при­ нимая на себя руководство и снимая с других груз ответственно­ сти и свободы, они давали людям то, что те хотели. Однако если большинство людей — овцы, то почему они ве­ дут жизнь, которая полностью этому противоречит? История че­ ловечества написана кровью. Это история никогда не прекраща­ ющегося насилия, поскольку люди почти всегда подчиняли себе подобных с помощью силы. Разве Таалат-паша сам убил милли­ оны армян? Разве Гитлер один убил миллионы евреев? Разве Ста415

лин один убил миллионы своих политических противников? Нет, эти люди были не одиноки, они располагали тысячами, которые умерщвляли и пытали для них и которые делали это не просто с желанием, но даже с удовольствием. Разве мы не сталкиваемся повсюду с бесчеловечностью человека — в случае безжалостного ведения войны, в случае убийства и насилия, в случае беззастен­ чивой эксплуатации слабых более сильными? А как часто стоны истязаемого и страдающего создания встречают глухие уши и ожес­ точенные сердца! Такой мыслитель, как Гоббс, из всего этого сделал вывод: homo homini lupus est — человек человеку волк. И сегодня многие из нас приходят к заключению, что человек от природы является существом злым и деструктивным, что он на­ поминает убийцу, которого от любимого занятия может удержать только страх перед более сильным убийцей. И все же аргументы обеих сторон не убеждают. Пусть мы лично и встречали некоторых потенциальных или явных убийц и сади­ стов, которые по своей беззастенчивости могли бы сравниться со Сталиным или Гитлером; но все же это были исключения, а не правила. Неужели мы действительно должны считать, что мы сами и большинство остальных людей — только волки в овечьей шкуре, что наша «истинная природа» якобы проявится лишь после того, как мы отбросим сдерживающие факторы, мешающие нам до сих пор уподобиться диким зверям? Хотя это и трудно оспорить, впол­ не убедительным такой ход мыслей тоже не является. В повседне­ вной жизни часто есть возможность для жестокости и садизма, при­ чем нередко их можно проявить, не опасаясь возмездия. Тем не ме­ нее, многие на это не идут и, напротив, реагируют с отвращением, когда сталкиваются с жестокостью и садизмом. Может быть, есть другое, лучшее объяснение этого удивите­ льного противоречия? Может быть, ответ прост и заключается в том, что меньшинство волков живет бок о бок с большинством овец? Волки хотят убивать, овцы хотят делать то, что им прика­ зывают. Волки заставляют овец убивать и душить, а те поступают так не потому, что это доставляет им радость, а потому, что они хотят подчиняться. Кроме того, чтобы побудить большинство овец действовать, как волки, убийцы должны придумать историю о правоте своего дела, о защите свободы, которая находится в опасности, о мести за детей, заколотых штыками, об изнасилованных женщинах и поруганной чести. Этот ответ звучит убедительно, но и после не­ го остается много сомнений. Не означает ли он, что существуют 416

I I

как бы две человеческие расы — волков и овец? Кроме того, возникает вопрос: если это не в их природе, то почему овцы с такой легкостью соблазняются поведением волков, когда насиi лие представляют им в качестве священной обязанности? Может # быть, сказанное о волках и овцах не соответствует действитель§ ности? Может быть, все же правда, что важнейшим свойством f человека является нечто волчье и что большинство просто не проi $ являет этого открыто? А может, речь вообще не должна идти об i k альтернативе? Может быть, человек — это одновременно и волк i - и овца, или он ни волк, ни овца? Вопрос о том, является ли человек волком или овцой — это i * лишь распространенная формулировка вопроса, который в са| мом широком и общем смысле принадлежит к основополагающим t проблемам технологического и философского мышления запад| ного мира, а именно: является ли человек по существу злым и i ж порочным или он добр по своей натуре и способен к самосоверI * шенствованию? | I А как бы Вы ответили на поставленный вопрос? Найдите от§ вет у самого Э. Фромма. 1 Еще одно задание. ж За тысячелетия, от начала человеческой цивилизации до наI ших дней, ответы на этот вопрос были самыми разными, зачасi I тую противоположными... I тИстория... что это? — Нагромождение случайных событий?... I * Судьба, рок, неотвратимо влекущий человека, народы и госуI дарства?... Учит ли история чему-либо последующие поколения, § или же каждое поколение учится лишь на собственных ошиб1 I ках?... Возможно ли предвидеть, что ждет нас впереди? I Найдите позицию мыслителей античности, средневековья, прош светителей, Гегеля, К. Маркса, О. Шпенглера, современных фи| I" лософов. Изложите на основе того, что удастся найти, свое виде! I ние проблемы. Согласны ли вы с кем-либо из мыслителей и поI чему? А вот задание посложнее. Попробуйте сколько-нибудь аргументированно ответить на вопрос: существуют ли законы истории, и если существуют, то ( | , как проявляются? В этой связи попытайтесь развить точку зрения | А. Тойнби или выступить в качестве его оппонента — в зависимо­ сти от того, согласны или не согласны вы с ним (используйте материал главы).

(

14 М. В. Вальяно

417

Глава 14.

Духовная жизнь общества В предыдущей главе мы рассмотрели общество и место в нем человека, но наше понимание проблемы будет явно односторон­ ним, если не дополнить его картиной интеллектуальной жизни человека, его деятельности в сфере, которая определяется как общественное сознание. Сознание присуще отдельной личности. Общественное созна­ ние — это абстракция, но абстракция необходимая. Она позволя­ ет обнаружить в бесконечном многообразии, неповторимости проявления сознания у отдельных личностей главное, основное, существенное. Нельзя не заметить при этом, что общественное сознание имеет как бы два уровня. В нем без труда можно выделить обыденное сознание, стержень которого — общественная психология, т. е. чув­ ства, настроения, переживания, привычки, предрассудки, ил­ люзии и др. Они формируются в повседневной жизни людей на основе опыта и личных наблюдений. Из психологии вырастает идеология. В ней мнения, настроения людей систематизируются, разрабатываются теоретически, принимая характер социальных доктрин и концепций. В этом смысле идеологию можно опреде­ лить как осознанную психологию, хотя достаточно очевидно: грани между ними условны. Трудно себе представить чистую идеологию без больших или меньших моментов психологии и наоборот. Столь же очевидно: общественное сознание и на уровне пси­ хологии, и на уровне идеологии, не есть нечто застывшее. Оно постоянно развивается, хотя, если иметь в виду социальную пси­ хологию, даже на поверхности ее нетрудно обнаружить противо­ речивость, стихийность, бессистемность, а также большую или меньшую долю консервативности. Но одновременно из глубины прорывается здравый смысл и народная мудрость. Иначе говоря, обыденное сознание жизненно-практически ориентирует людей. Оно далеко не столь наивно, как нередко представляется. Наивность отчетливо проявляется лишь там и тогда, когда человек начинает рассуждать о вещах и явлениях, далеких от его непосредственного опыта. Здесь выходят на поверхность «факты» искусственные, надуманные или весьма специфически переосмысленные. 418

Одна из героинь пьесы А. Н. Островского — Феклуша — рас­ суждает: «Говорят, страны есть... где и царей-то православных нет, а салтаны землей правят... А то еще есть земля, где все люди с песьими головами». Отсюда один шаг до рождения эмоционально насыщенных иррациональных стереотипов, подобных тем, что за­ сели в сознании архивариуса Шарлеманя, одного из героев шварцевской пьесы-сказки «Дракон». Шарлемань рассуждает: «Я, прав­ да, в жизни своей не видел ни одного цыгана, но я еще в школе проходил, что это люди страшные. Это бродяги по природе... Они враги любой государственной системы, иначе они обосновались бы где-нибудь, а не бродили бы туда-сюда. Они проникают всюду». Для бедного архивариуса опасность цыган несомненна, хотя по собственному признанию ни одного из них он не встречал и ниче­ го плохого от них не видел. Показательно, что Дракон, играющий поистине трагическую роль в жизни порабощенного им народа, представляется Шарлемалю менее страшным, чем цыгане. Впрочем, подобный стереотип уже не психология как тако­ вая. Ведь он сформировался не столько на основе устойчивого предубеждения, сколько благодаря целенаправленному внуше­ нию, а оно больше характерно для идеологии, выступая как ин­ струмент проведения в жизнь определенной системы взглядов. И мало что по сути меняется оттого, что здесь нет логики и доказа­ тельств. Фальшивый образ с силой неоспоримого постулата вне­ дряется, вдавливается в сознание человека. Раз уж зашла речь о стереотипах, нельзя не заметить: их роль в общественной жизни, и без того значительная, постоянно рас­ тет. Складывается впечатление, что предвзятые мнения, стерео­ типы сегодня предопределяют все восприятие окружающей нас социальной среды. Отсюда— необходимость ослабления и упраз­ днения стереотипов, если они сковывают деятельность, далеки от жизни, отказа от мертворожденных схем. Важно критически оценить собственно идеологию, даже если она представляется свободной от отмеченного выше недостатка. Особенность практически любой идеологии в том, что в ней су­ щее смешано с должным, действительное с возможным, под­ линное с мнимым. Как следствие, нередкими оказываются дей­ ствия далеко не позитивные, а то и просто разрушительные там, где желаемым пытаются подменить реальность по принципу: в жизни этого нет— тем хуже для жизни. Избавиться от идеологии? Но не утопично ли подобное в со­ циально неоднородном обществе и все еще враждебно расколо14*

419

том мире? Сблизить идеологию с социальной наукой? Можно и нужно попытаться это сделать, но здесь есть предел. И даже та идеология, что претендует на название научной, нуждается во взвешенной, очень аккуратной оценке. Идеологическую доктрину, как правило, стремятся выдать за абсолютную истину или что-то весьма близкое ей. Между тем, практически всякая социальная, как и любая иная истина отно­ сительна. И в научной идеологии, если такая вообще возможна, неизбежен изначально момент неполноты и заблуждения, боль­ ший или меньший. Жизнь к тому же не стоит на месте. То, что еще вчера было истинным, сегодня может стать ложным. А если принять во внимание то обстоятельство, что идеология обычно малоподвижна, консервативна настолько, что всегда есть опас­ ность догматизации в ее рамках отдельных положений, момен­ тов, отражающих не настоящую, а прошлую реальность? По большому счету наука и идеология малосовместимы. Наука стоит на истине и стремится только к истине. За нее на расстрел не отправляют. Идеология базируется прежде всего на убеждении. Оно может подкрепляться наукой, но последняя играет явно подчинен­ ную роль. Велика опасность субъективной трактовки данных науки в угоду идеологическим ценностям, научной, а то и околонаучной подпитки убеждений. На первый план выходит руководство: как и во имя чего жить. Несогласных и на расстрел отправляют. Если в науке обнаруживаются псевдоистины, ученые стре­ мятся их преодолеть и в конечном итоге преодолевают. Общество этого, как правило, непосредственно не ощущает, а в конечном итоге только выигрывает. А если псевдоистины наводняют идео­ логию? На уровне индивида рано или поздно личность пережи­ вает значительную драму, а то и трагедию. Весьма болезненным оказывается крушение ложных идеалов и для народа в целом. Признаем: нельзя жить без социальных ценностей, без идеа­ лов. Стремление к ним естественно, желание их отстоять законо­ мерно. Но уже потому, что предлагаемые обществу ценности раз­ личаются, их можно пропагандировать, но нельзя навязывать. Должна сохраняться среда, благоприятная для своего рода кон­ куренции, соперничества идей. Оно не даст уйти далеко от жиз­ ненной правды, реальных интересов людей. От относительно частной проблемы вернемся, однако, к такому целостному феномену, как общественное сознание, двумя уровня­ ми которого выступают, как уже отмечалось, общественная психо­ логия и общественная идеология. Выступают в самых различных

формах, приобретая специфические черты в зависимости от того, удовлетворению каких потребностей человека служат. Традиционно выделяют экономическое, политическое и право­ вое сознание, мораль, искусство, точнее, нравственное и эстети­ ческое сознание. В этом же ряду имеет смысл рассмотреть науку, хотя она— особое социальное образование. Экономическое сознание лишь недавно привлекло внимание исследователей. И сказать о нем, при всей его самоочевидной значимости, можно не так уж много. Бесспорно, однако, что экономическое сознание напрямую зависит от ситуации, скла­ дывающейся в сфере производства, хотя, как и любая другая форма общественного сознания, оно обладает относительной са­ мостоятельностью. Особенно это заметно на уровне экономичес­ кой психологии. Переходящие из поколения в поколение обы­ чаи, нормы требуют определенных правил поведения, те перера­ стают в привычку. Рождаются традиции. Возникает своего рода экономический климат. Сменить его, ох, как непросто. Возьмем, к примеру, нынешнюю ситуацию в стране, связан­ ную с крахом «социалистического эксперимента», оказавшегося настолько длительным, что в него были втянуты несколько поко­ лений людей. Основная масса живущих и активно трудящихся ро­ дилась при социализме. Нормы их жизни казались вполне есте­ ственными, противоположные же приобретали в массовом созна­ нии негативную окраску. Можно как угодно оценивать сам экспе­ римент. Но оказавшись в ситуации, когда необходимым стал от­ каз от него, следовало бы признать: по-настоящему эффектив­ ным отказ будет не тогда, когда сменится экономическая модель, идущая от теории, а лишь с размыванием стереотипов, прежней экономической психологии, когда человек будет принимать соот­ ветствующие решения, действовать по-новому не только потому, что так требуют обстоятельства, а тогда, когда иное действие бу­ дет восприниматься людьми как что-то неестественное. Наивно полагать, что достаточно объявить о радикальной смене экономи­ ческого курса, повороте на 180 градусов, а остальное произойдет чуть ли не автоматически; рынок все сам за себя сделает. Определенная логика в этом, впрочем, есть: рыночная эконо­ мика предполагает механизм саморазвития, саморегулирования. Был и исторический опыт: менее чем через 4 года после Октябрь­ ского переворота в России произошло символическое отступле­ ние назад, получившее название новой экономической политики (НЭПа). Вновь появились рынок и конкуренция, позволившие

420

421

возродить страну из пепла. Показательно, что НЭП возник как бы сразу, а переход на рельсы рыночной экономики сегодня идет с большим трудом, сопровождается гигантскими издержками. Но разве это случайно? К моменту, когда была провозглашена новая экономическая политика (1920 г.), психология людей, многие из которых были не только свидетелями, но и активными участни­ ками гигантских социальных катаклизмов, сотрясавших Россию, в целом мало изменилась. Вековые нормы, идущие от деда к отцу, от отца к сыну,— их нельзя вытравить за несколько лет. Люди по сути вернулись к тому, что было привычно, естественно. Сегодня принципиально иная ситуация. И трудно отделаться от впечатле­ ния, что наши беды, растущая гора проблем— результат не толь­ ко и, возможно, даже не столько непродуманных экономических и политических решений, а следствие гигантского разрыва между теперь уже действительно новой для масс рыночной идеологией и их нерыночной психологией. И пока такой разрыв не преодолен, кризис в обществе неизбежен. «Срабатывают», понятно, и иные факторы, хотя при ближай­ шем рассмотрении обнаруживается, что многие из них органично вплетаются в экономическое сознание, воздействуют на него и сами испытывают обратное влияние. Особо выделим здесь господ­ ствующую в обществе нравственность. Мораль и экономика— внеш­ не два столь различных явления, но если вдуматься в происходя­ щие в жизни процессы, то окажется, что нравственные нормы и отношения собственности, экономические отношения настолько взаимосвязаны, что разделить их можно лишь в абстракции. Как часто приходится слышать: «Совсем совесть потеряли эти торгаши, барышники, спекулянты». Каких только эпитетов не вырывается из уст покупателей... Казалось бы, при чем тут со­ весть. Цены определяются не моралью вовсе, а известным эконо­ мическим законом: спрос рождает предложение. Но действие этого закона выливается в весьма уродливые формы при распростра­ ненном именно у нас сговоре коммерсантов, стремлении «дер­ жать цену». Вот и получается, что цена, как, впрочем, и многое другое в экономике, зависит от нравственности. Требуется уточнение. Аксиоматичным представляется убеждение, что главной силой, движущей человека и общество, является инте­ рес. «Кажется лишь,— писал К.-А. Гельвеций,— будто мы жертвуем своим счастьем ради счастья других; в действительности же мы ни­ когда не жертвуем им. Реки не текут вспять, а люди не идут против быстрого течения их интересов. Кто попытался бы сделать это, был

бы безумцем. Впрочем, подобные безумцы слишком немногочис­ ленны, чтобы оказать какое-нибудь влияние на массу в целом». К. Маркс выделил из всей совокупности интересов экономи­ ческий интерес, обосновав тезис об обусловленности нравствен­ ных норм условиями материального производства: «Люди созна­ тельно или бессознательно черпают свои нравственные воззрения в последнем счете из практических отношений, из экономичес­ ких отношений, в которых совершается производство и обмен». Есть рациональное зерно в подобной постановке вопроса. Мо­ раль никогда не отрывалась от своего экономического основания. Экономическое положение и вытекающие из него потребности и интересы субъекта формировали и формируют в значительной сте­ пени его нравственный облик, воздействуют на его поведение. Не следует только упрощать проблему. Явно ошибочным был бы вывод, что в сфере нравственности едва ли не все порождается, оп­ ределяется и объясняется этим экономическим основанием. Мораль не нечто производное от экономики. Связь между ними тоньше. На чем помимо всего прочего споткнулись большевики? Обоб­ ществив производство, объявив все— фабрики, заводы, землю и ее недра— общенародным достоянием, они полагали, что устра­ няют тем самым экономическую основу разъедающего общество эгоизма — частную собственность. Предполагалось, что «работа на себя» породит массовый трудовой энтузиазм, станет «делом чести, славы, доблести и геройства». Нравственное начало долж­ но было стать едва ли не основной составляющей экономической жизни как на уровне общества, так и на уровне индивида. Не получилось, однако, геройства; искусственно стимулиру­ емый трудовой энтузиазм быстро угас в ситуации, когда оказа­ лось размытым чувство хозяина, пропал реальный интерес. В сре­ де тружеников росло безразличие к конечным результатам труда, лень, воровство (раз принадлежит всем, значит, никому— поче­ му бы не взять?). Трудолюбие, дисциплина, осознание роли тру­ да в жизни отступает куда-то на второй план. Это опасно, ибо ведет в конечном итоге не только к необратимой деградации эко­ номики. Деградирует личность. «Без труда нет добра». «Землю Сол­ нце красит, а человека — труд» — так от века к веку гласила народная мудрость. А «мудрость» совсем недавнего времени, впро­ чем, она и сегодня в ходу: «Работа дураков любит». Конечно, отношение к труду и раньше было не однозначным. Тяжелого, изнуряющего, подневольного труда старались избе­ гать. Но не было поражающего своими масштабами безразличия,

422

423

выраженного в другом расхожем и ныне афоризме: «Они делают вид, что платят, а мы— что работаем». Впрочем, здесь сыграла свою роль еще одна особенность «социалистической» организа­ ции труда, экономики в целом— уравнительное распределение. Нет сомнения, что ситуация, когда неэффективное, а часто к тому же ненужное обществу производство поддерживается госу­ дарством даже больше, чем то, что приносит реальную прибыль,— нонсенс в разумно организованной экономике. Нет сомнения, что никудышный работник, получающий наравне с хорошим,— по большому счету иждивенец; он существует за счет хорошего работника, будучи убежденным почему-то в том, что это и есть социальная справедливость. Негативные следствия подобного убеж­ дения самоочевидны. Привыкший к полуработе-полупаразитиз­ му человек относится с недоверием, перерастающим в подозре­ ние, ко всему, что так или иначе вьщеляется, поднимается над средним уровнем, полагая, что так и должно быть. Массовидность этого без сомнения ложного убеждения, господствовавше­ го в обществе, определявшемся как социалистическое, придава­ ла ему громадную силу, порождая поистине разрушительные по­ следствия. Среди них— оскудение качества жизни, которая ста­ новилась какой-то серой, однообразной. Отношение друг к другу тоже менялось далеко не в лучшую сторону. Где же выход? Как, двигаясь в каком направлении, обеспе­ чить разумное сочетание экономики и нравственности? Да и воз­ можно ли это? Каков вообще нравственный потенциал рыноч­ ной экономики, определяемой ныне если и не как единственно возможная, то как единственно эффективная? Утверждается: рыночные отношения рождают здоровое нрав­ ственное начало, подтверждая на деле, что только труд на себя естествен и, как следствие, по-настоящему производителен. Он — основа материального богатства общества и в данном качестве представляется лучшей основой морали, нежели бедность и ни­ щета. Утверждается также: рыночная экономика возрождает в че­ ловеке чувство собственника, хозяина, а это необходимое усло­ вие ощущения себя самостоятельным, независимым. Появляется больше возможностей для творчества. Возрождается и подлинное трудовое соперничество, предпринимательская активность. Ник­ то не может считать все это безнравственным. Но подобным обра­ зом обстояло бы дело в идеале. В реальной же жизни не так уж много сторон, где желаемое и действительное столь различаются. У проблемы есть выраженная негативная сторона, и, хотя она на 424

поверхности, очень многие у нас сегодня не хотят ее замечать; убеждая себя, они стремятся убедить и других в том, что рыноч­ ная экономика— панацея от всех бед. Рынок и деньги— одно из достижений цивилизации; их роль в обществе глупо отрицать. Но не менее глупо не видеть опасно­ стей, скрытых в идеологии и практике рынка. Одна из них— власть денег. Такие гении человечества, как Гете и Бальзак, называли ее властью сатаны. Л. Н. Толстой рассматривал деньги как форму рабства. Можно, конечно, пренебречь мнением великих умов, но стоит ли? Кто-то справедливо заметил однажды, что все значи­ мые, жизненно необходимые истины давным-давно уже выска­ заны, но не услышаны— и в этом беда. Однако если рынок— необходимость, а деньги— их инстру­ мент, то как быть? Это может показаться утопией, вылиться не более чем в пожелание, но единственное, похоже, что можно предпринять,— гуманизировать рынок в той мере, в какой воз­ можно. На Западе сложившаяся там система рыночного хозяйства определяется как социально ориентированная. В хозяйственной жизни человек, понятно, преследует свой личный интерес, но он глубоко вплетен в интересы общества, предполагает деятель­ ность, выгодную для общества. И происходит это не стихийно, а при опоре на соответствующее законодательство, а также тради­ ции, многие из которых имеют глубокие, вековые корни. Лишь некоторые возникли в самое последнее время. Мы пока имеем то, что имеем, а оно, прямо скажем, мало­ привлекательно. Рыночные механизмы, опираясь на которые «ре­ форматоры» вознамерились оживить российскую экономику, в наших условиях хозяйствования обернулись многочисленными прямо-таки отвратительными сторонами и породили далеко не позитивные следствия. Впору вспомнить Н. А. Некрасова, кото­ рый еще в прошлом веке нарисовал что-то вроде коллективного портрета; а он вдруг ожил сегодня: Грош у новейших господ Выше стыда и закона. Ныне тоскует лишь тот, Кто не украл миллиона. Бредит Америкой Русь... Что ни попало тащат. Наш идеал,— говорят, «Заатлантический брат». Бог его— тоже ведь доллар. 425

Таков сплошь и рядом наш так называемый «новый русский». Даже если отвлечемся от его экстравагантности, тем более мо­ ментов попросту неприличных, но, к сожалению, нередких в его поведении, нравственным этого человека назвать трудно, как трудно найти в его хозяйственной, а подчас и всякой иной дея­ тельности позитивную моральную мотивацию. Малопродуманный во всех отношениях «бросок в капитализм» открыл способ устро­ иться в жизни «со всеми удобствами» в общем-то немногим. И эти немногие откровенно издеваются над любым намеком на со­ циальную справедливость; на народ смотрят с откровенным пре­ зрением. Добро, зло, честь они понимают более чем специфично. Все сводится к элементарному: выгодно— не выгодно. Когда не выгодно, могут пренебречь словом, обязательствами, проявить равнодушие, а то и жестокость. Впрочем, почему только «новые русские». На Западе, ставшем для нас чуть ли не образцом, нравственные устои общества также подвергаются испытанию на стабильность, надежность. Конкурен­ ция в борьбе за «место под солнцем» создает людей, которые, по мнению проф. Р. Кларка (а он далеко не одинок), «не связаны прочными нормами, различающими «добро» и «зло», людей, ко­ торые озабочены только укреплением собственного положения и укреплением собственных шансов на успех без серьезного беспо­ койства о методах, которыми этот успех достигнут. Другие люди, вероятно, рассматриваются лишь как угроза, как соперники». Герой романа А. Уолферта «Банда Тенкера» Г. Уилок так из­ лагает свое видение современной жизни: «Кто же не одинок в этом мире, где человек человеку волк? Все, все одиноки. Во всем только одна конкуренция. Соблюдай свою выгоду, иначе пропа­ дешь... Поэтому люди сами по себе ничего для тебя не значат. Если ты любишь кого-нибудь или тебе кто-нибудь нравится, то лишь потому, что они так или иначе тебе нужны, делают тебя счастливым, дают тебе то, что ты хочешь... А все остальные... Они для тебя ничто — вещь, нужная для дела, вещь, которую можно отложить или позабыть, или же вещь, которую надо сломать». На поверхности чисто внешнее соединение индивидов. Оно лишь прикрывает глубокое моральное отчуждение человека от человека. Но, может быть, сама проблема поставлена неверно? Что если выделенные негативные моменты определяются сущностью че­ ловека, малозависимой от среды, а мораль лишь отражает эту сущность?

Наблюдая за нравами своего времени, французский мыс­ литель XVII в. Лабрюйер пришел к весьма пессимистическому выводу: «Меняется все — одежда язык, манеры, понятия о при­ личии, порою даже вкусы, но человек всегда зол, непоколе­ бим в своих порочных наклонностях и равнодушен к доброде­ тели». Ему вторит английский философ XIX в. Г. Спенсер: «Ка­ ков бы ни был общественный организм, порочная природа граждан всегда будет давать себя чувствовать своими дурными действиями. Нет такой политической алхимии, при помощи которой можно было бы превратить свинцовые инстинкты в золотые нравы». Еще Аристотель утверждал, что люди облада­ ют разными моральными и иными качествами, корни их скры­ ты в природе человека. Одни рождаются рабами, другие — гос­ подами. «Аристотель был прав,— писал по этому поводу Ж.-Ж. Руссо, — но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рож­ денный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них освободиться, они начинают любить рабство... Итак, если суще­ ствуют рабы по природе, то только потому, что существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость сделала их навсегда рабами». Представляется, что Руссо гораздо ближе к истине. Он тоже говорит о размывании морали, внутренней безнравственности современного ему общества: «Нет больше ни искренней дружбы, ни настоящего уважения, ни обоснованного доверия. Подозре­ ния, недоверие, страхи, холодность, сдержанность, ненависть постоянно скрываются под этим надменным и коварным обли­ чьем вежливости, под этой столь хваленой благовоспитанностью, которой мы обязаны просвещенностью нашего века». Но Руссо ищет причины растущего аморализма общества не в таинствен­ ной и к тому же неизменной природе человека, а прежде всего в воспитании. Главный же воспитатель — это сама жизнь. Каков образ жиз­ ни людей, таковы их мысли и поступки. От этой истины никуда не деться. И, ужасаясь безнравственности, следовало бы понять: корни ее в объективных обстоятельствах, формирующих личность. Любые надежды станут миражами, если не изменить эти обстоя­ тельства. Тогда получается, что человек — игрушка в руках судь­ бы, следующий тем или иным путем не потому, что он того же­ лает, а в силу сложившихся условий?

426

427

Мы хорошо знаем: один может иметь значительные задатки, но так и прожить в безызвестности. Другой же с весьма посред­ ственными природными данными будет известен, даже знаменит. Многое, очень многое зависит от того, в какой среде, в какой семье он появился. Но претит человеку фатальная предопреде­ ленность. Он не хочет, не может с ней согласиться. «Я никогда не мог понять мысли, — писал Ф. М. Достоевский, — что лишь одна десятая доля людей должна получать внешнее развитие, а осталь­ ные девять десятых должны лишь послужить к тому материалом и средством, а сами оставаться во мраке». Достоевский, вроде бы признавая влияние среды, резко выс­ тупает против абсолютизации его. Ссылка на то, что «среда зае­ ла», является, по мнению великого русского писателя, оправда­ нием любой подлости, любого преступления. Это очень удобно сказать: я не виноват, неблагоприятные обстоятельства вынуди­ ли. «Делая человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нрав­ ственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего равенства, которое только можно себе предста­ вить. Ведь этак табаку человеку захочется, а денег нет — так убить другого, чтобы достать табаку». Ф. М. Достоевский предлагает не ждать, пока среда изменит­ ся к лучшему, а самому меняться, делаться лучше. «Ведь сделав­ шись сами лучшими, мы и среду исправим»... Аналогичную позицию занимает Л. Н. Толстой, призывая «ра­ ботать над переменой своей жизни — не внешне, а внутренне, т. е. сделать для себя возможной хорошую жизнь во всяком положе­ нии». «Все в табе», — любил повторять Толстой слова хорошо знакомого ему крестьянина Сютаева. Подобный взгляд на проблему — убеждение, нравственная позиция. Возникает он не случайно. Великие русские писателигуманисты верят в то, что личность может и должна даже в не­ благоприятных условиях сохранять нравственное достоинство: честность, великодушие, милосердие. В этом ее духовная сила, подлинная человечность. Но что же такое нравственность? Прежде всего, это— традиции, обычаи, обуславливающие по­ ведение людей, их отношение друг к другу и обществу. Формиру­ ющаяся личность усваивает принятые нормы поведения настоль­ ко, что они входят в привычку, воспринимаются как что-то глу-

боко естественное. Обоснование норм, как таковое, может отсут­ ствовать, выступать на уровне: «так все делают», «как люди, так и я», «наши отцы, деды и прадеды так поступали», «так исстари повелось» и т.д. Опирается нравственность на силу общественного мнения, которое, одобряя одни поступки и осуждая другие, регулирует поведение личности, подталкивая ее к соблюдению моральных норм. Честь, доброе имя, общественное признание дорого стоят, как и стыд, если эти нормы нарушаются. Личность невозможна без морали. Потребность в ней сродни потребности в пище, труде и отдыхе. Трудно себе представить самооценку, оценку других людей и отношение к ним вне крите­ риев нравственности. Даже если не говорят, всегда имеют ввиду, честен или нет человек, совестлив ли, обладает или нет чувством долга, и, если есть сомнения, порядочные люди стараются не иметь с ним дела. Обобщенной характеристикой нравственного мира личности являются ее моральные качества, добродетели и пороки. Платон говорил о четырех добродетелях: мудрости, умеренности, муже­ стве и справедливости. Христианская этика добавляет к ним еще три: веру, надежду и любовь. В итоге — семь добродетелей, освя­ щенных авторитетом церкви. В христианском учении говорится и о семи смертных грехах, наиболее опасных и недопустимых поро­ ках. Это гордыня, алчность, похоть, зависть, чревоугодие, гнев и лень. Вообще же палитра нравственных качеств, ценимых или от­ вергаемых человеком, была даже в средние века намного больше. Позволим себе уточнение. Мы не разделяем понятия «мораль» и «нравственность», рас­ сматриваем их как синонимы. Они действительно близки. Иногда приравнивают мораль к этике, а это, по меньшей мере, спорно. Говорят: этика врача, обычно вспоминая клятву Гиппократа, этика учителя, руководителя. Но вообще-то этика — наука, объектом изучения которой является мораль. В русском языке почти совпадают по написанию и произно­ шению слова «этика» и «этикет». Но насколько близки они по смыслу? Общность, без сомнения, есть. Но этикет — это вне­ шняя сторона человеческих отношений, сложившихся в обще­ стве: манеры поведения, формы обхождения, церемониал. В эти­ ке он не занимал обычно большого места. Иное дело — в жизни. Каждое сословие имело свой этикет, позволявший обособиться, выделиться. Господствующие «верхи» были особенно настойчи-

428

429

вы, вычурны. И это понятно: детально разработанный этикет, которому нужно было неукоснительно следовать, отделял от «чер­ ни», возвышал над ней. При одевании королевы Марии-Антуанетты присутствовали, выполняя определенный ритуал, сорок две дамы. Правилами двора было точно определено, какой длины должен быть шлейф от платья королевы, как, впрочем, и длина шлейфа от платья доче­ ри короля, его внучки и многое другое. Когда «низы» восстают, они сметают этикеты, прежде всего те, которые напрямую ассоциируются со вчерашними «господа­ ми жизни». Но проходит некоторое время, этикет, пусть иной, менее замысловатый, более демократичный, возрождается. Замечено: без воспитанности, достаточно высокого уровня внешней культуры теряется, обесценивается культура внутрен­ няя. Этикет не только искусственность, вычурность. Это и анти­ под хамства, вульгарной простоты. Культурный человек, следуя определенному этикету, вежлив. Вежливость же, перешедшая в привычку, ставшая «второй нату­ рой», позволяет говорить о воспитанности. Воспитанный чело­ век, не задумываясь, автоматически сделает то, о чем просто вежливый знает, но не всегда делает: пропускает вперед женщи­ ну, старшего; при первых словах обращения к нему старшего под­ нимается с места, если обратившийся к нему говорит стоя, и др. Важный элемент этикета — такт. Стала прописной истиной мысль А. П. Чехова: «Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-то другой». Но вспоминается здесь и М. Твен, который позволил себе однажды грустную шутку: «Хорошее вос­ питание — это умение скрыть, что вы очень высокого мнения о себе и очень невысокого о своем собеседнике». Тоже своего рода такт, но иного рода. Он призван скрыть недостаток воспитания. Невоспитанность, нетактичность многолики. Крайнее их вы­ ражение — прямое пренебрежение правилами приличия, бесце­ ремонность. Они могут быть следствием незнания правил прили­ чия, отсутствия необходимых навыков поведения. В таких случаях говорят: «неотесанный». Подобная грубость простительна, ибо это, скорее, беда, чем вина самого человека. Он мучается, ему не хо­ телось бы быть «белой вороной» в обществе. Не случайно, види­ мо, желая способствовать распространению в тогдашнем русском обществе внешних приличий, такта, Петр I распорядился издать книгу «Юности честное зерцало». Молодым людям там советова-

лось: «... не хватай первый с блюда, не жри, как свинья, и не дуй в ушное (в уху), чтобы везде брызгало... около своей тарелки не делай забора из костей». «Неотесанность» исправима при желании. Но в последнее время распространенной стала откровенная грубость, проявляющаяся в бездушии, неприкрытом хамстве, наглости, совмещенной с же­ стокостью. Именно она представляет собой сегодня наибольшую социальную опасность, будучи проявлением воинствующей без­ нравственности. Вернемся, однако, к собственно морали. Показательно, что она возникла в глубокой древности, хотя нормы, которыми ру­ ководствовались наши далекие предки, могли бы показаться нам по меньшей мере странными. Дикари Огненной Земли, напри­ мер, когда им приходилось голодать, съедали старых женщин, но оставляли собак — без них им было бы совсем не прожить. А нравственно ли поступил вождь племени из рассказа Д. Лон­ дона «Закон жизни», оставив своего старого отца замерзать у ко­ стра с вязанкой дров? У сына на этот счет никаких сомнений не возникает. Нет их и у отца, старого Коскуша. Такова жизнь, зак­ лючает старик, и она справедлива. Более того. Коскуш считает, что ему повезло с сыном, добрым, ласковым. «Он слушал, — он, который скоро ничего не будет слышать. Удары бича со свистом сыпались на собак. Слышишь, завыли! Как им ненавистен труд­ ный путь! Уходят! Нарты за нартами медленно скользят в тишину. Ушли. Они исчезли из его жизни, и он один встретит последний, тяжкий час. Нет, вот захрустел снег под мокасинами. Рядом стоял человек; на его голову тихо легла рука. Как добр к нему сын». С позиций сегодняшнего дня поступок сына никак нельзя при­ знать нравственным. Родовое общество жило, однако, по другим нормам, гораздо более суровым, — именно они обеспечивали выживание людей. Меняется жизнь — умирают, хотя и не сразу, обычаи, нор­ мы, еще вчера казавшиеся незыблемыми, священными. В том же родовом обществе у самых разных народов действовало правило (его называют еще законом талиона): совершивший преступле­ ние должен был понести наказание, равное по значимости — око за око; зуб за зуб; смерть за смерть. Мстили при этом не конкретному обидчику, а всему его роду и не в одном, а й в следующих поколениях. В роли мстителя выступал в таком слу­ чае не конкретный человек, а весь род, к которому относился пострадавший.

430

431

Правило талиона, обычай кровной мести органически впи­ сывались в образ жизни и мораль родового общества, где отдель­ ный человек почти ничего не значил. Род — все; он как бы ра­ створен в роде, сливается с ним. Но вот человек ощутил себя личностью, почувствовал ответственность за собственные поступ­ ки. У него возникло право выбора. Все это нашло отражение в морали. Она изменилась вместе с личностью. Это совсем не зна­ чит, что исчезла зависимость нравственных норм от социальной среды. Напротив. Она усилилась, став предельно зримой в ситуа­ ции, когда в обществе появились классы. Своя, особая мораль у рабовладельцев. Она царит в мире, где раб низведен до положения говорящего животного. Но раб— че­ ловек, и у него тоже есть мораль, только другая. Не в том смысле другая, что между ними нет даже точек соприкосновения. «О чем мечтали рабы Древнего Рима?— спрашивает Тацит.— Думаете о свободе? Нет, они мечтали о таком базаре, на котором можно было бы продавать хозяев». Господствующая система ценностей навязывается и рабам, но их объективное положение в обществе таково, что жить по нормам рабовладельцев они не могут. Основ­ ные цели, а соответственно и ценности, нравственные в их чис­ ле, не могут не различаться. Отмеченное различие не абсолютно и по другой причине. Ведь и рабы и рабовладельцы представляли род человеческий, на что обратили внимание уже стоики. Сенека писал: «Любой человек, даже ничем не выдающийся, пользуется моим распо­ ложением, т. к. носит имя человека. Это рабы?— Нет, это люди. Это рабы? Нет, товарищи. Это рабы? Нет, друзья из низшего сословия... Вспомни, что тот, кого ты называешь своим рабом, произошел из той же материи, что и ты, любуется тем же не­ бом, дышит тем же воздухом, обладает той же жизнью и ждет той же смерти». Однако Сенека был сказочно богат и владел столькими «друзьями из низшего сословия», что затруднился бы и сосчитать. А положение этих друзей у известного римского стоика ничем не отличалось от жалкого существования других таких же. Феодализм предложил иной вариант социально расколотой морали. Ее олицетворением в высших кругах стал кодекс чести и связанные с ним рыцарские поединки, а позднее дворянские дуэли. Анализируя природу средневекового рыцарства и его представле­ ния о чести, А. И. Герцен заметил, что их основу составляла «са­ моуверенность в достоинстве своей личности и личности ближ-

него, разумеется, признанного равным по феодальным поняти­ ям... Человек научился уважать человека в рыцаре; этого мы им не забудем. Гордое требование признания рыцарских прав было поч­ вою, на которой выросло сознание права и достоинства человека вообще». Но кодекс чести был частью морали феодалов. Он, как и ра­ бовладельческая мораль, распространялся только на «своих». И хотя круг этих «своих» стал заметно шире, он был четко очер­ чен, замкнут. Рыцарь (дворянин), весьма чувствительный к ма­ лейшим обидам в своей среде, болезненно реагирующий на не­ справедливость в отношении себя и себе подобных, высокомер­ но смотрел на стоящих ниже его по феодальной лестнице. Что касается крестьян, находившихся в прямой зависимости от фео­ дала, то их положение было где-то между постоянно унижае­ мым, по поводу и без повода оскорбляемым человеком и вещью, которую можно было продать как скот. Честь дворянина, если он, к примеру, проигрался в карты, обязывала его вернуть долг, и этот дворянин продавал своих крепостных. Не отдать долг — бес­ честье, продать людей — допустимо. «Нравственностей несколь­ ко, — писал тот же Герцен, — и все они очень относительные, т. е. исторические». Победившая Великая французская революция впервые дек­ ларировала равенство всех людей. Тем самым был открыт путь к общечеловеческой нравственности. Но от декларации до реаль­ ного претворения ее в жизнь дистанция, как оказалось, долгая и трудная. Ведь социальное неравенство не исчезло; оно стало лишь более завуалированным. Уточним: всякое разумное жизнеустройство должно базиро­ ваться на том несомненном факте, что люди неодинаковы по сво­ им способностям. И попытка уравнять умного, талантливого с без­ дарным, энергичного, предприимчивого человека с безвольным ничего хорошего, как показывает практика, не дает и дать не может. Другими словами, естественное неравенство, вытекающее из раз­ личия в способностях, необходимо. Но речь идет о неравенстве иного рода, системе господства и подчинения, основанной на несправедливом распределении материальных и иных благ, кото­ рые достаются, возможно, и предприимчивым, но далеко не са­ мым умным, а уж тем более нравственным. «С трудов праведных не наживешь палат каменных», — гласит народная мудрость. Сейчас у нас в стране в ходу расхожий афоризм: «Деньги не пахнут». Подчас он разворачивается в целую программу. Говорят:

432

433

пусть первоначальный капитал будет криминальным, воровским (ни одно большое состояние, действительно, не нажито правед­ но, и оно очень часто связано с самыми разнообразными пре­ ступлениями). Зато потом «денежные мешки», новые капиталис­ ты, вложив свои деньги в производство, поднимут его. Не оста­ нутся без внимания наука и культура. Разве мало среди состоя­ тельных людей меценатов— все выиграют. Словом, сотня добрых дел, ради которых можно забыть, что начиналось многое с не­ справедливости, а то и прямого злодейства. Как тут не вспомнить Р. Раскольникова из знаменитого рома­ на Ф. М. Достоевского. Герой решил, что у него есть право на преступление. Он даже своего рода теорию подводит под совер­ шенное им убийство: «То, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку, процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и этото преступление?»... «Но ведь ты кровь пролил!» — в отчаянии вскричала Дуня, сестра Родиона. «Которую все проливают, — подхватил он чуть не в исступ­ лении, — которая льется и всегда лилась на свете, как водопад, как шампанское, и за которую венчают в Капитолии и называ­ ют потом благодетелем человечества. Да ты взгляни только при­ стальнее и разгляди! Я сам хотел добра людям и сделал бы сот­ ни, тысячи добрых дел вместо одной этой глупости... даже не глупости, а просто неловкости, т.к. вся эта мысль вовсе была не так глупа, как теперь оно кажется, при неудаче... (при неудаче все кажется глупо). Этой глупостью я хотел только поставить себя в независимое положение, первый шаг сделать, достичь средств, и так все бы загладилось неизмеримою, сравнительно, пользой... Но я, я первого шага не выдержал, потому что я — подлец... если бы мне удалось, то меня бы увенчали, а теперь капкан!» Достоевский решительно отвергает право на преступление даже ради «сотни добрых дел». Он пристально всматривается в лицо становящейся капиталистической России, перекошенное грима­ сой наживы и бессердечия, и предостерегает нас, надеясь разве что на бога и идущую от бога нравственность. Любят у нас порассужда'ть о прогрессе в нравственности, о том, что добро теснит или вот-вот потеснит зло, восторжествует справедливость, только торжество почему-то откладывается, при­ обретая черты зловещего пасквиля, будто явился к нам сюда один из персонажей гоголевского «Ревизора» и говорит с упреком

нынешнему чиновнику: «Не по чину берешь». Ну а те, кому нече­ го брать? Сегодня не принуждают к труду палкой или нагайкой. Каж­ дый человек свободен. Он может и не работать, но жить-то ему как-то нужно. Пять тысяч лет назад, как говорится в Библии, был найден Иосифом Прекрасным универсальный способ порабощения лю­ дей— голод: «И купил Иосиф всю землю Египетскую для фара­ она, потому что продали египтяне каждый свое поле, ибо голод одолевал их. И досталась земля фараону». Вспомнив это место из Библии, Л.Н.Толстой так прокомментировал его: «Прежде фа­ раону, чтобы воспользоваться трудами людей, надо было силой заставить на себя работать; теперь же, когда запасы и земля у фараона, ему нужно только силой сберечь эти запасы, и он голо­ дом может заставить их работать на себя». Диктатуру голода гуманной не назовешь. Но иногда прихо­ дится читать или слышать: это все же лучше, чем диктатура кнута. Наверное, если речь идет о нежелании работать. А представьте себе трагедию человека, имеющего образование, профессию, стре­ мящегося к труду и лишенного возможности заниматься люби­ мым делом по какой-то от него не зависящей причине. А работа за нищенское вознаграждение или все равно какая работа — лишь бы выжить: учителя, ставшие «челноками» и торгующие на ве­ щевых рынках, высококвалифицированные рабочие — еще вчера их называли «золотыми руками», ценили их талант и опыт, а ныне они в грузчиках. Да мало ли подобных примеров. Такая ра­ бота унижает человека, порождает нередко чувство неполноцен­ ности, ущербности, становится причиной деформации нравствен­ ных норм. Переживаемый страной кризис многолик, но, пожалуй, одно из самых опасных его проявлений — кризис моральный. Здесь мы не только догнали Запад — перегнали его. С нараста­ ющим опасением начинают звучать голоса о «дефиците нрав­ ственности», «падении нравов». А ведь мы никогда не выбе­ ремся из нынешней ситуации, если не оздоровится нравствен­ но общество и отдельная личность. Только вот как этого дос­ тичь? А может быть, зря заволновались? Ну не работает в обществе мораль. Зато есть право — гораздо более жесткая форма регулиро­ вания отношений между людьми. Оно основано на силе, при­ нуждении, тогда как мораль нигде не записана (если не считать

434

435

«Моральный кодекс строителя коммунизма»— «изобретения» советских идеологов во времена Н. С. Хрущева). За нарушение нравственных норм обычно не преследуют. Человека ждет лишь моральное осуждение, или в нем проснется совесть, и он будет осуждать сам себя. Но в этом как раз и заключается сила морали. «Когтистый зверь, скребущий сердце,— совесть»,— так опреде­ лил А. С. Пушкин одно из стержневых понятий морали. Как многогранно отражает это понятие язык: «упреки совес­ ти», «голос совести», «совесть мучает», «совесть нечиста», «ни стыда ни совести», «потерять совесть». Вообще же в русском языке более 400 определений различных моральных качеств личности. Именно в ситуации нравственного кризиса в обилии появля­ ются всевозможные законы, с помощью которых пытаются регу­ лировать все и вся, в том числе спасти пошатнувшуюся мораль. Но получается так: чем больше законов, тем больше беззакония. Бессилие закона отчетливее всего проявляется на фоне тотальной распущенности, безответственности, безнравственности. За мораль, уродливо, понятно, извращая ее, предлагая свои постулаты, свои представления о добре, зле, справедливости, цеп­ ко держатся даже аморальные типы и закоренелые преступники. С параноидальной настойчивостью они решают для себя одну за­ дачу: представить весь мир в таком свете, чтобы по сравнению с ним преступление уже как бы и не выглядело преступлением, а преступник преступником. В романе «Воскресенье» Л. Н. Толстой так писал об этой «технологии самооправдания»: «Всякому чело­ веку, для того чтобы действовать, необходимо считать свою дея­ тельность важною и хорошею... Обыкновенно думают, что вор, убийца, шпион, проститутка, признавая свою профессию дур­ ной, стыдятся ее. Происходит же совершенно обратное». История, в том числе и совсем недавняя, знает случаи, когда преступная по сути мораль насильственно внедрялась в сознание целых народов, калеча и извращая вековые нравственные нормы. Она оправдывалась соответствующей идеологией, поэтизирова­ лась в искусстве. Эсесовец, расстреливавший мирных людей, умерщвлявший в концентрационных лагерях невинных детей, женщин, стариков, мог не испытывать угрызений совести. Он, как настойчиво твердила фашистская пропаганда, «выполнял свой долг перед фюрером, пе­ ред фатерландом». Он, возможно, даже гордился тем, что именно ему была доверена такая неприятная, кровавая, но необходимая для установления «нового порядка» в Европе и мире работа.

Мораль у таких людей усыхает; съеживается, как шагреневая кожа, совесть— она становится лишней. Сам А. Гитлер это при­ знал. В одном из обращений к солдатам он говорил: «Я освобож­ даю вас от унижающей человека химеры — совести». Гитлеровцы создали что-то типа антиморали. «Есть принцип, который является для эсэсовца абсолютным: быть честным, по­ рядочным, быть хорошим и преданным товарищем по отноше­ нию к своим братьям по крови, и ни к кому более,— говорил Гиммлер в своей речи об этике черного ордена (СС) в 1943 г. — Что происходит с русскими или чехами, мне совершенно безраз­ лично. Все, что есть хорошего в крови этих народов, мы возьмем, отнимая при необходимости их детей и воспитывая их среди нас. Живут ли другие нации благополучно или умирают от голода, интересует меня лишь постольку, поскольку нашей культуре нуж­ ны рабы; во всех остальных отношениях меня это не волнует. Погибнут или нет 10000 русских женщин на строительстве про­ тивотанковых рвов, интересует меня только с точки зрения того, будут ли построены эти укрепления для Германии». О чем говорит подобная позиция? Конечно же, о том, что даже человеконенавистническому режиму необходима мораль, пусть своя, разрывающая со сложившимися в обществе традици­ ями. Но возможность появления антиморали свидетельствует и о другом: слишком хрупка она, ранима. И констатировать это приходится сегодня, когда усиление нравственных начал в жизни, движение по пути к созданию под­ линно нравственного климата в обществе стало императивом вре­ мени. Речь идет не только о нашей стране. Актуальнейшая задача момента — выработка основ подлинно общечеловеческой нрав­ ственности и внедрение ее в сознание и каждодневную практику всех людей на планете. Все очевиднее: от того, удастся или нет решить эту задачу, зависит в конечном итоге будущее человече­ ства. Известный педагог В. А. Сухомлинский имел все основания написать: «Век математики, слышишь на каждом углу, век элек­ троники, век космоса... Все эти выражения не отражают сущнос­ ти того, что происходит в наше время. Мир вступает в век Чело­ века— вот что главное». И от того, каким этот человек хочет быть и каким он станет, что представляют собой нравственные ценно­ сти, на которые он ориентируется, зависит не только его личная судьба, не только ответ на вопрос: состоялся он или нет как лич­ ность. Не будет преувеличением сказать, судьба всего мира зави-

436

437

сит от нравственной зрелости личности, перед которой стоит громадной важности задача — создать общество, достойное Че­ ловека. Задача исключительно сложна. Ведь сегодня приходится доказывать самоочевидное, убеждать, что моральные понятия не абстракция, лишенная жизненной основы и практической зна­ чимости. Приходится убеждать, что без представлений о совести, добре и сострадании нет человека. А тогда возникает другой воп­ рос: разрешима ли вообще возникшая перед человечеством зада­ ча? Может ли мораль, тысячелетия делившая людей на «своих» и «чужих», стать общечеловеческой? Будем надеяться, что да. В конце концов, все мы люди. И меж­ ду нами много общего, а то, что разъединяет, при всей его зна­ чимости, должно отступить в ситуации, когда под угрозой оказа­ лась человеческая цивилизация. Это не значит лишить нравственность национальной окрас­ ки, выхолостить из нее любовь к родине, уважение ее традиций. Общечеловеческая мораль не может вырасти из холодного кос­ мополитизма. «Не на моем языке, — писал Л. Леонов, — роди­ лась поговорка Ubi bene, ibi patria — где хорошо, там и отечество, — мудрость симментальской коровы, которой безразлично, кто присосется к ее вымени, было бы теплым стойло, да сладким пойло». Только через глубокую любовь к отечеству человек при­ ходит к пониманию того, что его соотечественники и он сам— лишь часть единого сообщества людей. Рядом с моралью идет искусство, усиливая, делая непосред­ ственными, эмоционально насыщенными нравственные посту­ латы. У морали при ближайшем рассмотрении обнаруживается одна особенность, ограничивающая возможности нравственного воздействия на личность. Моральная ориентация основана на дол­ женствовании: человек обязан, он не имеет права поступать такто и так-то. Искусство ни к чему не обязывает напрямую. Но оно увлекает, завораживает. Недаром говорят о волшебной силе ис­ кусства. Посмотрим же на него поближе. Французский авангардист Кокто задался однажды вопросом: искусство необходимо, если бы я только знал для чего? В самом деле, масса людей посещает театры, слушает музыку, а зачем? Говорят, что искусство позволяет отдохнуть, отвлечься от жиз­ ненных проблем. Но это ответ, который ничего не объясняет, поскольку возникает другой вопрос: а почему позволяет отвлечь­ ся искусство и какой в этом смысл? Еще Аристотель, пытавший­ ся решить эту проблему, говорил о таком свойстве творения ху-

дожника, как «катарсис» — душевное просветление, очищение. Философ писал в «Поэтике», что трагедия благодаря вызванно­ му в зрителе состраданию и страху как бы очищает страсти. Но опять тот же вопрос: каков «механизм» этого очищения? И вооб­ ще, в чем «тайна» искусства и какова его роль в обществе? Боясь показаться тривиальным, можно все же утверждать, что искусство выполняет в конечном итоге две взаимосвязанные фун­ кции: оно формирует, воспитывает человека, одновременно оно расширяет его возможности познания. Конечно, люди не автоматы, в которых можно запустить вна­ чале одну из симфоний Бетховена, а затем посмотреть, как и на­ сколько они изменились. К тому же произведения искусства дей­ ствуют на разных людей по-разному. У одних та же симфония Бет­ ховена вызовет глубокий душевный подъем, других оставит рав­ нодушными. Или детективный фильм. Посмотрев его, кто-то про­ никнется еще большим неприятием зла. Но кому-то зло может показаться привлекательным и даже достойным подражания. И все же волшебная сила искусства во многом связана именно с его возможностями воздействовать на человека. Это понимали все, кто так или иначе оказывался перед необходимостью влиять на массы: египетские жрецы и фараоны, правители древней Греции, римские императоры. Так, Перикл считал необходимым щедро поощрять художников, создававших произведения в его честь и прославлявших Афины. Ничем не уступали великому афинянину правители Пергама, Рима. Власть заказывала здания, статуи, жи­ вопись, музыку, стихи. Уже в другую историческую эпоху «заказ­ чиками» стали «наместники бога на земле», папы, а также импе­ раторы, короли и цари, их дворы, феодалы. В Новое время, если взять эпоху, не столь отдаленную от нас, — это Людовик XIV, Наполеон, а еще позднее — Б. Муссолини, А. Гитлер, И. Сталин. Видимо, не случайно диктаторы выходят на первый план. Искус­ ство способно опоэтизировать даже то, что поэтизации не подле­ жит, скрыть пороки диктатуры, к примеру. Искусство становится тем самым инструментом политики. «Мы живем в век политики, — писал Дж.Оруэлл в статье «Писатели и Левиафан». — Война, фашизм, концлагеря, резиновые дубинки, атомные бомбы и прочее в том же роде — вот о чем мы размыш­ ляем день за днем, а значит, о том же главным образом пишем, даже если не касаемся всего этого напрямую. По-другому быть не может. Очутившись на пароходе, который тонет, думаешь только о кораблекрушении». Художник, другими словами, не только вби-

438

439

рает политику в круг своих тем, но и окрашивает ею все, что вызывает его интерес, все, что изображает. И в какой-то мере это неизбежно. Рожденный определенной эпохой, художник, сын сво­ его времени, не может быть беспристрастным его наблюдателем. У него есть симпатии и антипатии; в политике он прямо или кос­ венно предпочитает одно другому, что и находит отражение в искусстве. По меньшей мере, наивны попытки замкнуться в баш­ не из слоновой кости. Для художника сие смерти подобно, ибо означает не уход от политики, а отрыв от жизни. Правда, в XX веке связь искусства с политикой приобрела какие-то гротескные формы. От художника стали требовать фак­ тического подчинения политике. Вспомним когда-то знаменитую статью В.И.Ленина «Партийная организация и "партийная лите­ ратура», деятельность печально известного Пролеткульта, прин­ цип партийности, директивно распространенный на все искусст­ во, наконец, так называемый «социалистический реализм» — «ху­ дожественный метод, сущность которого состоит в правдивом, исторически конкретном отражении действительности в ее рево­ люционном развитии в свете коммунистического эстетического идеала». При нежизненности самого идеала это означало неиз­ бежную политизацию искусства, подчинение его целям пропа­ ганды, лакировку и украшательство действительности; все дру­ гое отвергалось, объявлялось чуждым, враждебным. В 1931 г. М. Пришвин писал: «Нынешняя литература похожа на бумажку, привязанную детьми к хвосту кота: ...кот бежит, а на хвосте у него бумажка болтается — эта бумажка, в которой восхваляются подвиги кота, и есть наша литература». То же гово­ рит и Е. Замятин: «Тяжелее всего унизительная, прислужничес­ кая роль, которую навязывают искусству правящие архангелы, позванивая сребрениками». А ведь кроме пряников — сребрени­ ков был и кнут — угроза расстрелом, лагерем и, что для худож­ ника тоже страшно, — угроза умолчанием. Один лишь факт. Ознакомившись с «Бегом» М. А. Булгакова, М. Горький пред­ сказал ему «анафемский успех». Однако ни К. С. Станиславс­ кий, ни В. И. Немирович-Данченко, ни сам Горький не смогли пробить запрета на пьесу. Она не понравилась И. В. Сталину, который оценил ее ни больше ни меньше как «антисоветское явление». Правда, Сталин считал, что «Бег» может быть постав­ лен, если Булгаков допишет к пьесе одну или две картины, «что­ бы зритель мог понять, что все эти по-своему «честные» Сера-

фимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому что сидели на шее у народа». Но даже под гнетом вульгарно-социологических соображений и невысокого в общем-то вкуса искусство развивалось. Подлин­ ный художник не поддается прямому нажиму, стремится обойти его. Он не может не понимать, что соглашательство, создание произведений по принципу «чего изволите» губительно для твор­ чества. Искусство на потребу власть предержащих в конечном ито­ ге неизбежно вырождается в то, что получило емкое определение — «халтура». Одна мысль проходит красной нитью через размышления под­ линных художников о сущности творчества: умение держать кисть, владеть пером, виртуозная игра на музыкальных инструментах и т.п. — необходимое, но не достаточное условие для творчества. Художник становится таковым лишь тогда, когда проснется его душа, когда у него появится то, что действительно стоило бы рассказать современникам и потомкам, рассказать так, как он хочет и может. «Художественное произведение, — писал А. П. Чехов, — непременно должно выражать какую-нибудь большую мысль. Толь­ ко то прекрасно, что серьезно». Ему вторит наш известный актер и кинорежиссер Р. Быков: «Первый закон искусства: если тебе нечего сказать — молчи. Если тебе есть что сказать — скажи и не лги». Неправда в искусстве опасна. Зритель в театре или кинозале, читатель, обычно сам не сознавая этого, идентифицирует себя с героями творений художника, что приводит подчас к смене жиз­ ненных установок. Вспомним, как «выпрямила» Венера Милосская забитого, уставшего от «серых» будней учителя Тяпушкина из известного рассказа Г. Успенского. Герой, созданный фантазией художника, вымышленный, хотя в нем могут сочетаться и реально сочетаются многообразные на­ блюдения над самыми разными людьми и обстоятельствами. Имен­ но такого Тяпушкина, как у Г. Успенского, скорее всего не было, как не было в жизни многих других героев. Но что от этого меня­ ется по сути? Ч. Айтматов в одном из интервью заметил: «Обобщенные, выдуманные мною персонажи должны были существовать от­ влеченно, в повестях, а не на земле. Но вот что получается. Пос­ ле публикации той или иной вещи я, как правило, сижу и жду, откровенно говоря, не столько появления критических статей,

440

441

что тоже очень важно для автора, сколько читательских откли­ ков, писем, почты. Содержание их таково: я хорошо знал чело­ века, которого вы изобразили, он работает там-то... Сообщаю вам, что ваша Джамиля живет хорошо, у нее трое детей, она ни в чем не нуждается... Я тот самый дед Момун из «Белого парохо­ да». Пока жив и здоров. А мальчик мой подрос. Да вот беда— попал в нехорошую историю, его зря судили. Прошу вас по­ мочь... Первый учитель — это я, русский человек, хотя у вас он — киргиз». Художник изображает события, характеры, судьбы, целые миры, очень похожие на реальность. Художественная правда ос­ нована на правде жизни. Принято говорить о «логике жизни», согласно которой Л. Н. Толстой сам плакал, но спасти Анну Ка­ ренину не мог. Пушкина Татьяна Ларина удивила тем, что взяла да и вышла замуж. А М. Сервантес, как ни пытался, не смог при­ дать благородство и героические черты Санчо Панса. При этом совсем не обязательно воспроизводить жизнь в фор­ мах самой жизни. Ну что правдивого в том, что у М. Е. Салтыко­ ва-Щедрина рыбы разговаривают? У него Карась ведет диспуты с Ершем. А Премудрый пескарь?... Ведь это тот же человек, малень­ кий, забитый, всего боящийся. Изобразив его мелкой рыбешкой на фоне других рыб, писатель имеет возможность предельно зри­ мо показать никчемность подобных ему. А вот пример несколько иного рода — воин-освободитель — скульптура Вучетича в берлинском Трептов-парке. В его руках меч — вид оружия, давно ставший достоянием истории. Внешнее прав­ доподобие и здесь сознательно нарушается ради достижения боль­ шей художественной правды. И еще одна особенность искусства. «Прикованный Прометей» и «Антигона». Чтобы создать их, надо было чувствовать и жить, как древние греки. Меняются вре­ мена— появляются другие, не похожие на прежних художники, по-новому чувствующие, по-новому мыслящие. Разгадать секрет их творчества, значит, окунуться уже в другую эпоху, попытать­ ся понять своеобразие их отклика на те проблемы, которые вол­ новали современников. В подлинном искусстве слиты воедино об­ щечеловеческое, национально-особенное и то, что идет от конк­ ретной эпохи, определенных исторических обстоятельств. Только в таком единстве художественное произведение интересно как для современников, так и для потомков, делает творчество того

же Шекспира или Бетховена (имен можно назвать еще много) по-настоящему бессмертным. И что важно — познавательно зна­ чимым. Чтобы понять специфику искусства как средства познания, достаточно сравнить его с наукой. Она обогащает нас знаниями, считая главным аргументированность, доказанность выдвигаемых положений. Искусство же ничего не доказывает. Оно показывает, но как? М. Горький однажды заметил, что если он изобразит с мак­ симальным портретным сходством одного знакомого ему лавоч­ ника, это будет конкретный лавочник — ничего больше. Искус­ ство отображает жизнь в художественных образах. Каждый из них индивидуален, неповторим. Фауста или Ивана Карамазова не спу­ таешь ни с кем другим. «Посмотрите на Бальзака,— предлагал В. Г. Белинский. — Как много написал этот человек, и, несмотря на то, есть ли в его повестях хоть один характер, хотя бы одно лицо, которое сколько-нибудь походило бы на другое? О, какое непостижимое искусство обрисовывать характеры со всеми от­ тенками их индивидуальности!» Таким мастерством обладает лю­ бой большой художник слова. И вместе с тем художественный образ — это обобщение. Применительно к искусству чаще употребляют другой термин — типизация. Тот же Белинский хорошо сказал: тип — это «зна­ комый незнакомец». Знакомый потому, что в нем отчетливо проявляются существенные черты и признаки самой жизни; незнакомец потому, что они даны в новом, уникальном харак­ тере или по-новому изображенной панораме действительнос­ ти, возникшей как результат творчества. Одна панорама, но в ней угадывается множество сходных положений. Один художе­ ственный образ, но за ним характер, значимый для эпохи. В целом искусство становится своего рода зеркалом эпохи. А это важно. Человеческий опыт весьма ограничен. Можно, конечно, по­ черпнуть кое-что из жизненного опыта близких тебе людей. Мно­ гое дает наука. Но это не заменяет искусства с его уникальными возможностями постижения мира. Достаточно известные факты: И. С. Тургенев, изображая в романе «Отцы и дети» Базарова, сам не ожидал, что фигура его героя вызовет столь пристальное внимание читающей публики. Базаров был воспринят как символ явления, получившего назва­ ние «нигилизм». Люди, подобные герою романа, уже появились в

442

443

Аналогичные по сути явления имели место в живописи, му­ зыке, других видах и жанрах искусства (понятно, не только рус­ ского). Не менее опасна обратная ситуация. Речь идет о феномене так называемого «массового искусства», развивающегося в сторону элементарного примитивизма. Утрачиваются традиции. Мельча­ ет, становится все менее требовательным художественный вкус,

причем явление, о котором идет речь, уже приобрело общемиро­ вые масштабы. Еще А. Швейцер заметил: «Театр уступает место кабаре, а серьезная литература— развлекательной. Журналы и га­ зеты вынуждены во все большей степени мириться с тем фак­ том, что они могут преподносить что-либо читателю лишь в пре­ дельно доступной форме... бездумье становится для человека вто­ рой натурой... творческое и художественное начало в нем умира­ ет». Культивируется посредственность, стандартность чувств и мыслей, безликость, серость. По сути, культуру вытесняет антикультура. По свидетель­ ству американского исследователя проблемы Г. Мюллера, боль­ шинство сюжетов художественной литературы в США «пост­ роено на насилии и садизме в перемешку с сексом». Полки книжных магазинов завалены псевдохудожественной макула­ турой, где крайне редко, да и то в какой-то поверхностной, облегченной форме, можно найти настоящее человеческое чув­ ство. Нет сомнений, нет теплоты, нет подлинной любви. От­ сутствует глубокая мысль. Пропадает настоящий живой чело­ век. Аналогичная ситуация в кино: характернейшая черта мас­ совой кинематографической продукции — та же порнография, то же отсутствие какой-либо серьезной, по-настоящему инте­ ресной мысли в сочетании с демонстрацией бьющих по нервам зрителей жестоких сцен насилия, убийств. При этом четко прослеживается закономерность: губительное разрушение духовно-нравственных ценностей идет по нарастаю­ щей. Сегодня какая-то сцена, момент в книге, фильме, на теле­ экране кажутся шокирующими. Завтра они станут нормой. Нужно будет, следуя принципам «массовой культуры», идти дальше, задевая нервы читателя, зрителя все болезненнее. Своего рода символ «массовой культуры» — зомби, поднятый из могилы колдуном человеческий труп. Его заставили бродить по земле, подобно сомнамбуле, и приносить другим смерть, хотя жаждет он ее для себя. Как писал Э. Фромм, «массовая культура» поражена «неистребимой страстью ко всему, что мертво, извра­ щено, болезненно, гниюще, страстью трансформировать то, что полно жизни, в нечто неживое». Наиболее глубоко зомби проник в кинематограф, затмив мно­ жество своих предшественников: дьявола, вампиров и прочих представителей «нечистой силы». Около сотни фильмов эксплуа­ тируют идею ожившего трупа. При этом предлагаются все более леденящие кровь сюжеты.

444

445

жизни, но оставались незамеченными до тех пор, пока не ожил под пером писателя Базаров. А Бальзак? С потрясающей убеди­ тельностью он дал нам малопривлекательную саму по себе внут­ реннюю анатомию общества, в котором жил, показал незамет­ ные для глаза «пружины» действия так, что многое тайное стало явным. Даже музыка, при всей ее специфичности, может оказаться источником нового знания. Один известный французский фило­ соф заметил, что если был бы министром иностранных дел, му­ зыка Мусоргского помогла бы ему понять содержание донесений французского посла в Петербурге. Ведь музыка выражает дух и нравы народа подчас полнее, чем слова. В искусстве принято выделять форму и содержание. Они, понятно, не статичны. Художник постоянно ищет дополнитель­ ные выразительные средства и в конечном итоге находит их, используя для передачи нового содержания. Это схема; реаль­ ность намного сложнее. И дело не в том, что процесс поиска новой формы не прост, часто мучителен. Нередко он превра­ щается в самоцель. Как следствие, знаменитое крученовское «дыр-бул-щир-убещур-рлес» или не менее знаменитое стихот­ ворение из одной строчки («О, закрой свои бледные ноги!»), предложенное как революционный шаг в искусстве одним до­ вольно известным русским поэтом. Разрушение стиха в резуль­ тате пренебрежения законами стихосложения и распада сло­ весной ткани можно наблюдать и у такой поэтически одарен­ ной личности, как В. Хлебников. Вот отрывок из его «Заклятия смехом»: О, рассмейтесь смехачи! О, засмейтесь смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно. О, засмейтесь усмеяльно! О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!

Отмеченное выше не означает, что в рамках «массовой куль­ туры» в принципе исключены эксперименты, имеющие художе­ ственный смысл, что там невозможны предоставляющие боль­ ший или меньший интерес находки, нетрадиционные решения. Но ведущая тенденция ее развития такова, что мало, — а то и откровенно нехудожественное обретает здесь свою значительную нишу, которая разрастается до размеров, угрожающих существо­ ванию искусства как такового. Шлюзы, открытые перестройкой и поворотом к рынку, по­ родили ситуацию, позволившую наводнить и нашу страну весьма низкопробной продукцией, своей и позаимствованной, эксплуа­ тировать темы, вызывающие самые низменные чувства, инстин­ кты. Ушла далеко в тень задача пробуждения души, воспитания. Все подчинил себе дух коммерции. Следствие не заставило себя долго ждать. Л. Филатов с горечью признавался: «Я могу на сцене стра­ дать, корчиться, харакири себе сделать, для них, — так обозна­ чил известный актер значительную, и, к сожалению, растущую часть зрителей театра, — это зрелище, к тому же не вполне по­ нятное по причине малого количества прочитанных книг». Впро­ чем, дело не только в книгах, что для Филатова, конечно же, не секрет. Между актером и зрителем с холодной душой и пустыми глазами — стена непонимания. И невольно возникает вопрос: за­ чем же приходит этот зритель в театр? Неужели только ради ри­ туального лицедейства, потому, что престижно? Глубокий кри­ зис поразил культуру, искусство, возник и постоянно растет раз­ рыв между искусством и человеком. А дальше? О. Хаксли в книге «Прекрасное в новом мире» позволил себе весьма мрачное пророчество, утверждая, что в недалеком буду­ щем люди потеряют способность понимать Шекспира и что в возникшем антиэстетическом мире поэзия будет уделом лишь дикарей. Ничего себе перспектива! А что собой в таком случае будет представлять человек, да и все человечество? Куда оно идет в ситуации, когда искусство серьезно больно и такое впечатле­ ние, что оно умирает? В поисках ответа на вопрос многие обращаются к религии. Но вот ведь парадокс: она не была бы столь действенной, потеряв значительную долю своей притягательной силы, если бы не ис­ пользовала искусство в своих, естественно, интересах.

Архитектура, будь то христианская церковь, мечеть или буд­ дистский храм, должна подавлять воображение верующих свое­ образной красотой и величественностью форм, как раньше по­ давляли храмы вавилонских жрецов или культовые сооружения древних египтян. Особую роль в христианстве играет живопись, а буддизме — скульптура, придавая абстрактным положениям ве­ роучения зримую, конкретно — чувственную образность. А музы­ ка? Соответствующее оформление тех же христианских богослу­ жений — творение величайших композиторов, сочинявших по заказу церкви хоралы, мессы, реквиемы. Звучание органа, усили­ ваемое акустикой католического костела, или хоровое пение в православной церкви, а хор часто был вполне профессиональ­ ным, создавали особый, эмоционально приподнятый фон для проповедей и молитв. Отдельные элементы эстетического воздействия на верующих сливались воедино и накладывались на освященный веками ри­ туал, который вполне мог бы восприниматься как театральное действо. В самом деле, здесь есть все: сцена и своеобразный сце­ нарий, костюмы, декорации, зрители, наконец. Подобная постановка вопроса может показаться кощунством. Религия к искусству не сводится. Но этого никто и не утверждает. Однако она настолько, насколько возможно, использует силу искусства. Подсчитано: удельный вес религиозных картин и скуль­ птур в эпоху господства христианской религии в духовной жизни Европы составлял 97 проц. от общего числа картин и скульптур, в XVI веке (это эпоха Возрождения) — 64 проц., в XIX веке — около 10 проц., в XX веке — 3.9 проц. Правда, начиная с Возрож­ дения, сюжет художественного полотна, смысл скульптуры (вспомним Л.да Винчи, Рафаэля, Микеланджело) определяется отнюдь не только религиозным содержанием. То же можно ска­ зать в отношении музыкальных шедевров Баха, а тем более твор­ чества художников, скульпторов, композиторов более поздних. В каждом случае перед нами попытка вникнуть в вечно волнующие человека проблемы, используя традиционные сюжеты. На протяжении веков религия играла исключительно важную роль в духовной жизни людей. Она накладывала неизгладимый отпечаток на всю мировую историю. Принятие значительной ча­ стью Азии буддизма, проповедь христианства в античном мире, стремительная экспансия ислама, крещение Руси, реформация западной церкви, как бы их ни оценивали, — подлинные вехи в жизни человечества.

446

447

Нетрудно заметить: религия, как и мораль, и искусство, не есть нечто застывшее. Меняясь вместе с людьми, их представ­ лениями о мире и о самих себе, она живет в колоссальном временном интервале: от эпохи каменного топора до косми­ ческой эры. И у нас нет ныне достаточных оснований для ут­ верждения, что когда-нибудь потребность в религии исчезнет, и она прекратит свое существование. Осознание человеком себя как человека, самое первое, самое примитивное, уже было вплетено в канву соответствующих религиозных представлений. Много позже возникло безбожие (атеизм), но оно не могло сокрушить веру. Мы живем в мире, сформировавшемся под влиянием ценно­ стей господствующих в нем религий, и не можем оказаться в каком-то ином мире — разве что по мановению волшебной па­ лочки. Наш собственный опыт свидетельствует: простое отбрасы­ вание идей христианства, мусульманства, как, впрочем, любой другой религии, бесперспективно. Евангелическую эпоху или ту, что предначертана пророком Мухаммедом, нельзя отменить. Ее, как убеждают некоторые, можно изжить, перерасти. Даже если это так, все должно произойти естественным, а не искусствен­ ным путем. Пока же сохраняются корни религии, основы той дей­ ствительности, которая ее порождает. Так что же такое религия? В самом общем смысле это фантастическое отражение мира и человека в головах людей, связанное с верой в чудо. «О чем бы ни молился человек, — справедливо замечал И. С. Тургенев, — он молится о чуде. Всякая молитва сводится на следующую: «Вели­ кий боже, сделай так, чтобы дважды два не было четыре... Но может ли даже личный, живой, образный бог сделать так, чтобы дважды два не было четыре? Всякий верующий обязан ответить: может и обязан убедить самого себя в этом». Истово верующий, впрочем, даже убеждать себя не будет — он верит слепо, безрас­ судно. А что ему остается делать, если реального выхода из ка­ кой-нибудь вдруг возникшей ситуации он не видит и бороться не может? Признаем: религия рождена психологией бессилия и по­ требностью в утешении. Сказано же в Евангелии: «блаженны пла­ чущие, ибо они утешатся». То же христианство предлагает верующему разнообразные ар­ гументы, побуждающие думать: не так уж все плохо. Среди них особо следует выделить едва ли не ведущий: ты страдаешь, но это и хорошо; ты должен радоваться, что сейчас пока испытываешь 448

страдания. Христос тоже страдал. Это испытание для тебя— так хочет Бог, ему виднее, что лучше для каждого из нас. В конце концов страдания прекратятся, а за них ты получишь воздаяние несравненно более значительное, если сопоставить его с тем, что пришлось испытать, претерпеть. Но прежде всего религию рождал страх. Норвежский этнограф К. Расмуссен спросил однажды у эс­ кимосского шамана, во что верят его соплеменники, и тот ска­ зал: «Мы не верим, мы боимся... Мы боимся духов мертвых, как и духов животных, которых мы убили... Мы боимся всего, что видим вокруг себя. Мы боимся всех невидимых вещей, которые нас окружают». А если погрузиться по-настоящему в человечес­ кую предысторию... Было бы безосновательным утверждение, что наш далекий предок был полностью подавлен силами природы, и страх гос­ подствовал безраздельно. Попробуем, однако, представить себе пещерного жителя во время стихийного бедствия — наводне­ ния, извержения вулкана, да просто грозы. Первобытный чело­ век имел настолько скудные сведения о причинах природных явлений, что все вокруг него было чем-то таинственным, а вся­ кое таинственное, непонятное рождает страх. Извержение вул­ кана воспринимается как «дыхание горы», а звуки, доносящие­ ся из ее недр, как гнев некоего могучего существа, там живуще­ го. Это существо может уничтожить слабого человека, ютящего­ ся в горных отрогах. Вообразите себе дикаря, который с ужасом наблюдает, как рушатся своды пещеры, и вход в нее вдруг ока­ зывается засыпанным камнями. Но вот выбрался дикарь из пе­ щеры, что он видит: трупы своих соплеменников, сожженный лес, который еще вчера давал пищу, укрывал от непрошеных гостей... Возникает мысль задобрить находящееся где-то там, глу­ боко в горе, существо. А как? — Запретить подниматься на гору — может, поэтому гневается могущественный повелитель недр? Или как-то иначе продемонстрировать всю степень своего по­ чтения повелителю? Рождается ритуал. Входят в норму жертвоп­ риношения. На заре человечества люди воспринимали природу как чтото живое: не только стихии, но солнце и луна, река и деревья — все живое и могущественное, во всяком случае неизмеримо сильнее человека. Значит, нужно каким-то образом угодить сво­ ему окружению, войдя с ним в контакт. Тогда природа, воз­ можно, снизойдет к людям — подарит теплую погоду, дождь 1 5 М. В. Вальяно

449

вовремя, не оставит без сладких кореньев и зверя в лесу, спа­ сет от грозных стихий. Воображение услужливо рисовало приятные ситуации, уда­ чу, которой можно достичь, благодаря обращению к сверхъесте­ ственным силам. И если через некоторое время действительно выпадала удача, люди верили: помогли те силы, к которым они с мольбой обращались накануне. Возникающие ритуалы были, понятно, весьма примитив­ ными и по форме и по содержанию. Большую роль здесь играл случай. Л. Леви-Брюль в своей книге «Первобытное мышление» при­ водит рассказ одного француза, который провел некоторое вре­ мя среди аборигенов Северной Америки: однажды вечером, ког­ да шла беседа о животных страны, он, желая показать туземцам, что во Франции тоже водятся зайцы и кролики, при помощи теней своих пальцев изобразил против света на стене фигуры этих животных. По чистой случайности туземцы на завтра наловили рыбы больше обыкновенного: они решили, что причиной бога­ того улова были именно те фигурки, которые показывались на­ кануне. В простоте своей туземцы принялись упрашивать гостя, чтобы он каждый вечер взял на себя труд делать то же самое и научить их этому. Удобный для броска камень чаще попадал в цель: птицу, животное; его сохраняли, приписывая камню те или иные чу­ додейственные свойства. В морской лагуне водилось много рыбы; заводь казалась доброй — она кормила племя. Позднее возник­ ло и стало господствовать представление, что не кусочек моря у острова, а добрый дух, там живущий, покровительствует лю­ дям. В своем отношении ко всему, что его окружает, человек как бы раздваивался, идя разными путями — реальным и мнимым. Он совершенствовал разнообразные навыки, накапливая опыт, и медленно, робко, но овладевал тем, что вокруг. Одновременно у него появлялись желания, мечты, путей достижения которых человек не знал. Но он ждал, надеясь на чудо. Нередко лишь чудо и помогало (по крайней мере так казалось). И поскольку оно ас­ социировалось с некоторыми окружающими предметами, расте­ ниями и животными, складывалось особое к ним отношение. Возникали фетиши; они почитались как охранявшие от беды и покровительствовавшие тем, кто их особо чтил. К природным фетишам добавлялись с течением времени рукотворные. Они из450

готовлялись из глины, дерева, камня и первоначально представ­ ляли собой уменьшенные «копии» природных предметов покло­ нения, но постепенно как бы отдалялись от прототипа и приоб­ ретали самостоятельное значение. Убеждение, что каждый предмет— нечто, как дерево, живое не только в силу его природы, но и потому, что в нем спрятано, скрывается некое живое начало, дополняется мыслью, что это начало могло переселяться из одного предмета или тела в другое, менять внешний облик. Человек тоже обрел способность, в соот­ ветствии с господствовавшими верованиями, перевоплощаться практически в любое животное, даже стать неодушевленным пред­ метом. И наоборот. У человека, принадлежавшего к одному племени, как пред­ ставлялось, был один священный предок — тотем: волк, ястреб, ворона и даже то или иное растение: дуб, кедр. Отсюда не так уж далеко до убеждения в существовании бессмертной души и заг­ робной жизни. Однажды возникнув, оно крепнет, став настолько сильным, что когда вождю, к примеру, хотелось передать умер­ шим что-то архиважное, он посылал на «тот свет» гонца — давал человеку поручение и лишал его жизни, полагая, что душа умер­ шего отправится в «обитель теней» и передаст там земные ново­ сти. Постоянное общение с воображаемым миром, постоянные и все более усложняющиеся просьбы у этого мира о помощи и за­ щите вели к совершенствованию религиозного ритуала, в кото­ ром переплетались, дополняя и усиливая друг друга, заклина­ ния, пляски в честь божеств и т.д. Громадную роль начинает иг­ рать колдовство и чародейство. Показательно: у охотничьих племен были одни боги, у ско­ товодческих — другие, у земледельческих — третьи. Пестрота религиозных верований сохраняется и в первых государствах, но иная. Расслоение общества порождает и расслоение богов. Выделяется главный из них. В древнем Египте бог Солнца Ра — царь всех богов. Он возвышался над другими богами так же, как фараон стоял над людьми. И подобно тому, как фараон отделялся от простого человека, боги все больше и дальше ухо­ дили от людей. Лишь верховное божество, если можно так сказать, облада­ ло всеми полномочиями. Подчиненные же боги в любой рели­ гии ограничены в своих возможностях. Они проявлялись обыч­ но в каких-то отдельных областях. Одни покровительствовали 15*

451

ремеслам и торговле, другие — виноделию. Были боги и боги­ ни мудрости, войны, любви, домашнего очага, мореплавания. Всех не перечесть. У древних римлян даже канализация и все, что с ней связано, имела свою покровительницу — богиню Клоакину. В мире богов, другими словами, воспроизводился мир людей с характерными его особенностями. Как и люди, боги боролись между собой, развлекались, радовались и стра­ дали. Они нуждались в еде, питье, жилище, одежде, оружии. Боги жили, как люди. Но были и отличия. И крылись они не только в бессмертии и сверхчеловеческой силе, но и гораздо большем знании. Обладать тем, чего не хватало людям, стало привилегией богов, созданных фантазией людей. Нельзя не заметить: уже зарождающаяся религия (тотемизм, анимизм) требовала от нашего предка действий, вроде бы ли­ шенных особого смысла. Хотя, когда человек рисует на стене пещеры зверя, который чаще всего становится предметом охо­ ты, или совершает вместе с другими особый ритуальный та­ нец, имитирующий движения тех, за кем ведется охота, он не только совершает магические действия, но и усваивает при­ емы охоты, приобретает и закрепляет навыки. Ну а что целесо­ образного в том, что непосредственно перед охотой все уча­ ствующие в ней определенное число раз обегают тотемический столб и приседают также строго определенное число раз? Вро­ де бы совсем не нужно, бессмысленно... но исключительно важ­ но для человека. Создавая мир условностей и подчиняя им людей, религия вырывала их из животного состояния и погружала в специфичес­ кий мир, где все большую роль начинал играть символ. Именно для человека характерно символическое видение окружающих предметов и явлений. Оно — необходимый шаг в становлении интеллекта. Показательно, что символическое видение мира пи­ тало и питает не только религию, но и искусство, в какой-то мере мораль. Если это так, то религия может и должна рассматриваться на известном историческом этапе не столько как фантазия, сколько как способ основанного на определенном жизненном опыте по­ знания человеком окружающего мира и себя в этом мире, хотя, понятно, речь идет о весьма специфически интерпретируемом опыте. Всякая истина конкретна. Говоря о знании, получаемом при обращении к религии, кто-то, возможно, вспомнит Б. Шоу, ко-

торый заметил однажды: «Теперь невежда тот, кто образован по Библии. Попробуйте выдержать экзамен на занятие любой долж­ ности, отвечая по Библии на вопросы экзаменаторов. Вам пове­ зет, если Вы только провалитесь, а не будете зарегистрированы как сумасшедший». Но сопоставлять напрямую ситуацию, сло­ жившуюся на заре человечества, с тем, что характерно для XX века, бессмысленно. Уж если на то пошло, сумасшедшим четыре столетия назад, скорее всего, был бы объявлен тот, кто рискнул бы рассуждать, как Шоу. Возникновение и бурный прогресс знаний породили убежде­ ние: наука в своем развитии уничтожает религию. Острые стрелы критики сыпались на нее со времени античности. Ксенофан, Де­ мокрит, Эпикур... Но особенно остро, бескомпромиссно эта кри­ тика зазвучала в Новое время. Достаточно вспомнить французс­ ких просветителей. Вольтер, как известно, полагал, что распространение рели­ гиозного дурмана— результат встречи дурака и обманщика: пер­ вый поверил, а второму была выгодна вера. По сути, та же мысль у С. Марешаля: «Я заблудился ночью в дремучем лесу, и слабый огонек в моих руках— мой единственный путеводитель. Вдруг передо мной вырастает незнакомец и говорит мне: «Мой друг, задуй свою свечу, чтобы верней найти дорогу». Этот незнакомецбогослов». Но так ли все просто? Начала веры в любом ее проявлении вовсе не в обмане. Он может появиться позже, но сводить рели­ гию к обману?.. Нетрудно понять просветителей, искренне убежденных во всемогуществе знания, способного, по их мнению, рассеять ре­ лигиозность, как и всякое иное заблуждение. Наука, действитель­ но, не нуждалась и не нуждается, говоря словами Лапласа, в ги­ потезе о Боге. Но религия не умерла вместе с научным прогрес­ сом. Не сбылись пророчества поклонников разума. Более того. Время от времени мы наблюдаем всплеск религиозных верований. И се­ годня переживает мир что-то типа религиозного ренессанса. Он охватывает в той или иной мере все народы и все континенты. В чем же дело? Оказывается, что наука и религия не всегда антагонистич­ ны. Да, в истории они нередко сталкивались, вспыхивали жес­ токие конфликты, особенно когда религия, присвоив себе право на объяснение мира, выступила с утверждением, что истина одна и это религиозная истина. Все остальное объявлялось ере-

452

453

сью. Восставшая из пепла наука не могла не начать борьбу за независимость от религии. Даже сегодня ощущаются отголоски этой борьбы. Но наука уже давно обрела самостоятельность, в познании она руководствуется своими методами: мир должен быть объяс­ нен из него самого. Произошло размежевание областей религиоз­ ной веры и научного знания. Религия сконцентрировалась на не­ которых мировоззренческих, так называемых пограничных воп­ росах — цели человеческой жизни, смысле бытия, проблемах нравственности. Если с кем религия и конкурировала, то с фило­ софией, которая включает в себя вопросы, выходящие за преде­ лы опытной науки. Солнце ли вращается вокруг Земли или Земля вокруг Сол­ нца, как и более общие вопросы, касающиеся устройства мира, больше не являются предметом спора. Религия предоставила их науке. Если же и дается религиозная интерпретация этих воп­ росов, то практически всегда делается ссылка на новые и но­ вейшие научные достижения, соответственно, правда, пере­ осмысленные. Сегодня едва ли кто-либо будет утверждать, как Д. Лайфут, в свое время весьма близкий к церкви вице-канцлер Кембриджс­ кого университета, что Бог создал мир в одно мгновение 23 ок­ тября 4001 г. до н.э. в 9 часов утра. Современный деятель церкви может сказать, что мир создан, и даже утверждать, что это одно­ моментный акт, но сошлется в доказательство на теорию «Боль­ шого Взрыва» или иную научную теорию, истолковав ее... в пользу религиозной доктрины. Даже классические библейские истины предлагается теперь понимать иносказательно— реакция на критику атеистов. Ведь Библия полна противоречий. За что христианский Бог наказыва­ ет грешников, если на каждом человеке лежит печать первород­ ного греха Адама и Евы, а тех создал сам Господь? Так ли уж всемогущ Творец, если он бессилен перед кознями дьявола? При чтении Библии сталкиваешься с массой аналогичных вопросов, и бесполезно искать ответ на них непосредственно в тексте Свя­ щенной Книги. Особенно ожесточенная борьба между атеистами и верую­ щими развернулась вокруг вопроса о том, можно ли не верить в Бога и быть подлинно нравственным. Церковь воспринимает атеизм как синоним духовной нищеты. Правда, еще П. Гольбах заметил: «Несмотря на кровопролитные трагедии, столь часто

разыгрывавшиеся на Земле по милости религии, нам все же не перестают твердить, что без нее невозможна никакая мораль. Если бы, однако, о религиозных доктринах судили по их пло­ дам, люди были бы вправе утверждать, что, напротив, ника­ кая мораль не совместима с религиозными убеждениями». Ана­ логично высказывался С. Морешаль: «Мораль кончается там, где начинается религия». Попробуем разобраться и с этой целью вспомним рассказ А. Андреева «Правила добра». Черт по прозванию Носач решил покаяться и руководство­ ваться впредь нормами добра. Он пришел к старому священнику, открылся ему и стал просить наставить его на путь истинный, объяснить, как вести себя в соответствии с нравственными пред­ писаниями церкви. Священник поверил черту и взялся руково­ дить им. Черт же добросовестно исполнял то, что вытекало из наставлений, но получалось все как-то не так. Оказалось, что любое моральное предписание, исходящее из Библии, от Христа, нео­ пределенно, противоречиво. Примененное к конкретным жизнен­ ным реалиям, оно откровенно двусмысленно, порождает прямотаки абсурдные последствия. Так получилось, например, с одной из основополагающих норм христианства — «непротивлением злу насилием». Черт по­ ступил в соответствии с ней, да случай вышел уж больно кавер­ зный: грабители напали на женщину, и один из них убил ее ре­ бенка, которого мать несла на руках. Выслушав черта, рассказы­ вающего о том, что произошло, священник пришел в ужас и закричал: — Так что же ты! Так как же ты! Несчастный! Ты бы его пал­ кой, палкой! — Палку у меня раньше отняли. — Ах, боже мой! Ведь ты же черт, ведь у тебя же есть рога! Ты бы его рогами, рогами! Ты бы его огнем серным! Ведь ты же, слава богу, черт! — Не противься злому, — тихо сказал черт. А вскоре старый священник предложил черту пойти и по­ смотреть, как еретика на костре сжигать будут. — Пойдем с тобой, посмотрим, повеселимся. Черту пришла на память заповедь «не убий», но он промол­ чал и отправился со своим наставником смотреть на казнь чело­ века.

454

455

Еретика долго жгли... Ничего не может понять обезумевший дьявол. А попик-то радуется, даже светится весь. Пришли домой. Не выдержал черт и вступил в диспут: — Хотел бы я знать, чему вы радуетесь, святой отец? — А как же? Еретика сожгли! — ответил попик тихо и умильно. — Так ведь сказано же: не убий. А вы человека убили и радуетесь. — Никто его не убивал, что ты, миленький! — Да ведь сожгли же его или нет? — Слава богу: сожгли, сожгли, миленький! Так и не смог разобраться Носач в правилах добра. Он не по­ нял, что, собственно, можно делать, а что нельзя, следуя нор­ мам христианской морали. Какими же словами можно описать ужас и отчаяние несчаст­ ного дьявола, когда, подведя последние итоги, не только не на­ шел он в них ожидаемых твердых правил, а, наоборот, и после­ дние утонули в жесточайших противоречиях. Подумать только, какие оказались итоги: Когда надо — не убий, а когда надо — убий. Когда надо — скажи правду, а когда надо — солги. Когда надо — отдай, а когда надо — сам возьми, даже отними... Выходит, десять заповедей, сообщенных людям пророком Моисеем, лишены смысла? Не совсем так! Любая норма в отно­ шениях между людьми нуждается в конкретной оценке, предпо­ лагает учет ситуации. Слабость религиозной нормы как раз в том, что она универсальна, не предполагает исключений. Это-то и де­ лает ее подчас малопонятной, а то и просто противоречащей ес­ теству человека. Взять тот же принцип непротивления злу насилием. «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящих вас. Благо­ словляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Уда­ рившему тебя по щеке подставь другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому прося­ щему у тебя давай и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. Итак, будьте милосердны, как и Отец ваш милосерд. Не судите и не судимы будете, не осуждайте и не осуждены будете; прощайте и прощены будете». В приведенном фрагменте Нагорной проповеди есть рацио­ нальное зерно. Это то, что получило определение «золотого пра­ вила нравственности». Суть его проста: поступай в отношении 456

других людей так, как ты бы хотел, чтобы они поступали в отно­ шении тебя самого. Но основной смысл Нагорной проповеди в ином: сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не про­ тивься злому. Идея непротивления злу насилием, смирения и даже любви к врагам если и может быть претворена в реальной жизни, то в очень узких рамках, как исключение, но никак не правило. В хри­ стианстве же она рассматривается как высшая ценность и, освя­ щенная авторитетом Бога, должна стать принципом, которым руководится верующий. Всякое насилие есть зло, утверждается в Библии, и ничего кроме зла оно породить не может. Возродить человека к добру можно, лишь отказавшись от насилия. Красивая, в чем-то при­ влекательная мысль. Недаром же ей так увлекся Л. Н. Толстой, положив в основу своего учения. Можно понять, какое мораль­ ное удовлетворение и даже сознание нравственного превосход­ ства давала она первым христианам, рабам, вольноотпущенни­ кам, которые не могли реально противиться злу. На их долю ос­ тавалось только утешение. В дряхлеющем Риме многие могли вос­ принять ее как великую правду. Но от этого она не переставала быть иллюзией. В бессилии видеть силу, в страдании — великий смысл и ра­ дость, в самоуничижении — внутреннее удовлетворение... Что может быть противоестественнее? «Заповедь, если тебя ударили по одной щеке, подставь другую,— замечал французский просве­ титель Ф. Вольней, — противоречит не только всем человечес­ ким чувствам, но и какой бы то ни было справедливости. Она поощряет злодеев, обещая им безнаказанность. Она превращает добрых людей в порабощенных животных. Она вносит в мир за­ мешательство, помогает тирании... Эта нравственность во всех отношениях человеконенавистническая, антисоциальная». Сказа­ но, может быть, слишком сильно, но по сути верно. Давно замечено, что легче простить обиду, нежели обидеть, причинить зло. Но оно бывает очень разным. Есть обиды, которые человек просто так снести не может, не унижая себя, не преда­ вая понятий чести и справедливости. Иван Карамазов рассказал брату Алеше, «чистой душе», вос­ принимающей догматы церкви едва ли не как абсолютные исти­ ны, случай, когда генерал затравил собаками на глазах у матери ее восьмилетнего сына за то, что тот зашиб ногу его любимой борзой. 457

— Затравил в глазах матери, а псы растерзали ребенка в клоч­ ки!... Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравствен­ ного чувства расстрелять? Говори, Алешка! — Расстрелять! — тихо проговорил Алеша, с бледной переко­ сившейся какой-то улыбкой подняв глаза на брата. А разве есть такие, что думают иначе? Можно, конечно, расписаться в бессилии, уповая на то, что Бог, в конечном счете, воздает всем по заслугам. Но недостаточ­ но этого для человека, и там, где можно, он должен противосто­ ять злу. Герой романа С. Моэма Ф. Блейк говорит: «Смирение? Это прибежище побежденных. Можете довольствоваться им. Я не со­ гласен смиренно принимать зло, уродство и несправедливость. Я не согласен стоять в стороне, когда добро карается, а зло торже­ ствует. Если в этой жизни добродетель попирают, над честностью смеются, красоту забрасывают грязью, к черту такую жизнь!» На реплику о том, что нужно принимать жизнь такой, какая она есть, герой отвечает: «Я по горло сыт такой жизнью, она внушает мне ужас». А ведь, призыв к смирению — один из осно­ вополагающих тезисов христианского вероучения. Особое внимание христианству — следствие не только того, что именно оно наиболее распространено в России. В Европе, Северной Америке, Австралии также господствует христианство. Довольно сильны его позиции в некоторых странах Азии и Юж­ ной Америки. Крупные христианские общины есть и там, где на первом плане — иная религия, в частности, в Южной и даже Центральной Африке. Более 1,6 млрд. человек считают себя хрис­ тианами. Далеко не все они верующие, но они живут в обществе, формируются в рамках культуры, руководствуются нормами, кор­ ни которых — в христианстве. В течение более чем двенадцати веков для сотен миллионов людей истиной было слово, сказанное пророком Мухаммедом. По данным Всемирной исламской лиги, в мире насчитывается более 800 млн. мусульман — на Ближнем и Среднем Востоке, в Северной Африке, Юго-Восточной Азии, в отдельных странах других регионов. Более чем в 50 государствах мусульмане состав­ ляют большинство населения. Свыше 30 государств считают ис­ лам своей официальной идеологией. В 18 странах Азии более 2 млрд. человек симпатизируют уче­ нию Будды, хотя число верующих едва ли превышает 300 млн.

Сталкиваясь со впечатляющими цифрами, свидетельствую­ щими о числе верующих и склоняющихся к той или иной вере, вновь и вновь задаешься вопросом: можно ли согласиться, что­ бы то, во имя чего жила и живет такая масса людей, с чем они умирали и умирают, было бы лишь проделкой честолюбца, со­ знательного обманщика, религиозного фокусника? Отрицательный ответ вроде бы очевиден, хотя есть и иная точка зрения. «Существо, называемое человеком, — настоящая диковинка, — писал М. Твен. — В прошлом он исповедовал (износил и выбросил) сотни всяческих религий; и теперь у него имеются в наличии сотни разных религий, и он каждый год спускает со стапелей не менее трех новеньких». А ведь во времена М. Твена не было такого разгула нетрадиционных куль­ тов, сатанинских верований, мистических учений, сект. Но, может быть, все сложнее. И явно возросшая потребность в ре­ лигии порождает тягу как к традиционным, так и нетрадици­ онным культам? Оставим последние в покое и познакомимся поближе с хри­ стианством, а также двумя другими мировыми религиями — мусульманством и буддизмом. Выросли они все из многобожия ранних религий и сохранили некоторые их черты, но каждая представляет собой нечто особое, неповторимое. Любую из ми­ ровых религий пронизывает при этом одна центральная идея. В христианстве господствует убеждение о природной греховнос­ ти человека и спасительной миссии Христа, взявшего челове­ ческие грехи на себя и призвавшего презреть все бренное, зем­ ное ради спасения души. Уже первые верующие свои надежды и чаяния переносили на Иисуса Христа, уповая на то, что он поможет. На рубеже старой и новой эры Римская империя переживала далеко не лучшие времена. Рабовладение еще не окончательно исчерпало себя, но обнаружилось вдруг, что сложившаяся систе­ ма организации хозяйственной жизни малоэффективна, а госу­ дарственные структуры не могут сколь-либо радикально изме­ нить положение. Свидетельством тому стали бунты и восстания доведенных до отчаяния рабов, к которым примкнули вольноот­ пущенники, ремесленники, мелкие земледельцы и торговцы, испытывавшие непосильные тяготы. Они не видели реального выхода, но у них возникла вера в доброго мессию, который, как казалось, мог бы избавить их от страданий. По выражению фран­ цузского ученого Эншлена, «Христос победил потому, что по-

458

459

терпел поражение Спартак. На смену земному мстителю пришел мститель небесный!» До сих пор спорят, был ли Иисус Христос реальным лицом. Согласно Евангелиям, Сын Божий родился недалеко от Виф­ леема. Обнаружив необыкновенный дар, в 30 лет он начал пропо­ ведовать и, проходя многочисленными дорогами, совершал чуде­ са: исцелял слепых, немых, прокаженных, исцелил глухого и косноязычного. Воскресил Лазаря, превратил воду в вино, умно­ жил хлеб и накормил им 5 тыс. человек. Когда Иисусу исполни­ лось 33 года, он торжественно въехал в Иерусалим, но был пре­ дан одним из своих учеников — Иудой за 30 сребреников. Синед­ рион осудил Иисуса на смертную казнь. Римский наместник Иудеи утвердил приговор, и Христа распяли на кресте. Однако он вос­ крес и явился Марии Магдалине и ученикам. Многие считают, что Иисус — миф, хотя нельзя пройти мимо некоторых свидетельств, в частности, находки ученого Ш. Пинеса, нарушившей «великое молчание». Пинес исследовал средне­ вековую рукопись, авторство которой приписывают христианс­ кому епископу Агапию. В ней приводились выдержки из сочине­ ний разных авторов, в том числе из «Иудейских древностей», где утверждалось: «...В это время был мудрый человек по имени Иисус. Его образ жизни был похвальным, и он славился своей доброде­ телью, и многие люди из мудрецов и других народов стали его учениками. Пилат осудил его на распятие и смерть, однако те, кто стали его учениками, не отреклись от своего ученичества. Они рассказывали, будто он явился им на третий день после своего распятия и был живым. В соответствии с этим он-де и был мес­ сия, о котором возвестили пророки». Становящееся христианство переросло в достаточно четкую и емкую систему взглядов. И что показательно: в ней отчетливо про­ явилось стремление проповедников новой религии приспособиться к существовавшим земным порядкам. Призывы к смирению, тер­ пению, покорности выходят на первый план. В посланиях апосто­ лов появляются слова: «Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам». Одновременно в сознание верующих внедряется мысль: «Нет уже ни иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного, ибо все вы одно во Христе». И вот уже правители империи в мучи­ тельных поисках эффективных средств ее сохранения предают забвению старых богов и обращаются к новому. В 324 г. император Константин объявил христианство разрешенной религией. Затем последовало запрещение любых языческих богослужений. Были

закрыты языческие святилища. В них обосновались христиане. Храм Аполлона в Риме стал церковью Апостолов, а Храм Семи планет был переименован в честь Марии-Богородицы. Возник так назы­ ваемый христианский мир и соответствующее миросозерцание, сотканное из устойчивых понятий: бог, дьявол, ангелы, черти, рай, ад, страшный суд, второе пришествие и др. Оно подчинило себе земную жизнь настолько, что многие события нашей исто­ рии просто невозможно понять вне христианского мировоззре­ ния и изменений в нем. Ереси, расколы, отлучения от церкви, а как следствие — массовые казни, кровавые войны, грабительс­ кие походы, уникальное по масштабам насилие над целыми на­ родами, прикрытое и освященное идеей борьбы с инакомысля­ щими. Религиозная нетерпимость подмяла под себя призыв люб­ ви к ближнему, окрасив многие события кровью. Нужно было быть поклонником «истинной веры», а она даже у христиан оказалась разная. Показателен в этом смысле первый крупный раскол на западную и восточную церковь. После паде­ ния Рима отношения между ним и Константинополем обостри­ лись. Последовали конфликты, обвинения в ереси, взаимные уг­ розы. В 1054 г. христианство окончательно разделилось, что было оформлено соответствующими процедурами. Папа, прибегнув к полагающемуся в таких случаях ритуалу, проклял (предал анафе­ ме) константинопольского патриарха. Тот, в свою очередь, на специальном соборе предал анафеме римского папу и его цер­ ковь. Эти проклятия сохраняли свою силу более 900 лет. Лишь в 1965 г. папа, с одной стороны, и тогдашний константинопольс­ кий патриарх, с другой— договорились снять их с церквей. А раскол на католиков и протестантов? За что, если вдумать­ ся, католики ненавидели и убивали протестантов, а те невзлюби­ ли католиков? Только за то, что протестанты не хотели более беспрекословно подчиняться папе Римскому? Парадокс, но даже сегодня многие поклонники учения Христа сохраняют неприязнь, а то и прямую враждебность друг к другу. По большому счету расхождения между разными ветвями хри­ стианства малозначительны. В отличие от православных, католи­ ки, например, верят, что кроме рая и ада есть еще и чистилище. У католиков богородица обладает большей святостью. Есть рас­ хождения в датах, которыми начинаются и заканчиваются от­ дельные церковные праздники. Католические священники не имеют права вступать в брак; православные же могут быть и холо­ стыми, и женатыми. А по сути?

460

461

В романе «Воскресенье» Л. Н. Толстой описывает богослуже­ ние в православной церкви: «Священник, одевшись в особен­ ную, странную и очень неудобную парчевую одежду, вырезал и раскладывал кусочки хлеба на блюдце и потом клал их в чашу с вином, произнося при этом различные имена и молитвы. ...Предполагалось, что вырезанные священником кусочки, положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь бога. Манипуляции эти состояли в том, что священник равномерно, несмотря на то, что этому ме­ шал надетый на него парчевый мешок, поднимал обе руки квер­ ху и держал их так, потом опускался на колени и целовал стол и то, что было на нем. Самое же главное действие было то, что священник, взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предполагалось, что в это самое время из хлеба и вина делается тело и кровь». Дальнейший ритуал богослужения требует, чтобы священ­ ник положил ложкой кусочки «богова тела», т. е. хлеб, лежавший в вине, в рот молящимся. Произносящиеся при этом молитвы по сути не отличаются от заклинаний. Многократно творится крест­ ное знамение. Считается, что оно предохраняет человека от не­ приятностей, особенно от нечистой силы. То же происходит и у католиков. Обряды в православной цер­ кви и католическом храме малоразличимы. Если внести неболь­ шие изменения в убранство храма и одежду священнослужите­ лей, трудно будет понять, где мы. Разве что выдает крестное зна­ мение — католики вершат его не троеперстием, а всей ладонью; или обряд крещения: православные окунают ребенка в воду, ка­ толики — обливают водой. Какая же, однако, ожесточенная борьба велась официальной церковью вокруг обрядов?! Вспомним собственную историю, длительное противостоя­ ние русской православной церкви и старообрядчества. У него, понятно, много очень глубоких причин: за приверженцами ста­ рины— уходящая в прошлое Русь, противившаяся реформам Петра I; но внешне она свелась к тому, креститься двумя пальцами или тремя, произносить Иисус или Исус, петь аллилуйю дважды или трижды. За нарушение норм, узаконенных патриархом Никоном, преследовали, держали в острогах, жестоко пытали: вырывали язык и четвертовали. Староверы, не желавшие выполнять обряды по новоцерковному образцу, предпочитали уход далеко на север или за Урал, даже самосожжение. И все это притом, что в глав­ ных богословских установках православие, как и католицизм,

включая их разновидности, похожи как разные издания Библии: обложки и оформление отличаются, содержание же — одно. Как это ни парадоксально, но именно религиозная практика, в которой даже сегодня сохраняется немало фанатизма, — убеди­ тельное свидетельство того, что человечество продолжает оста­ ваться религиозно нуждающимся. Иначе зачем бы оно продолжа­ ло страдать за веру. Человечество по-прежнему немыслимо и без религиозной культуры, создававшейся и шлифовавшейся в тече­ ние многих веков и нашедшей наиболее полное выражение в так называемых священных книгах (писаниях). Согласно вероучению, они созданы по внушению самого Бога или продиктованы им. Каждая религия имеет такую книгу. В христианстве это Ветхий и Новый заветы, объединенные в Библию. Отношение к священным книгам, как и отношение к рели­ гии, понятно, весьма неоднозначно. М. Твен, например, считал: «Священные писания обязательно обладают одними и теми же характерными недостатками. Все они отличаются просто трога­ тельной бедностью фантазии. Это бросается в глаза прежде всего. Второй недостаток заключается в том, что каждое без малейшего на то права претендует на оригинальность. Каждое широко заим­ ствует у предыдущих без ссылок на источник, что, безусловно, является нечестным поступком. Каждое по очереди присваивает обветшавший реквизит предыдущих и с простодушной самоуве­ ренностью пытается выдать его за самое свежее и последнее от­ кровение, только что поступившее с небес». Что касается бедности фантазии — вопрос по меньшей мере спорный, а вот заимствования действительно есть. Если срав­ нить, например, христианство с мусульманством, нельзя не заметить сходства в ряде моментов. Считается, что Аллах, как и Бог, — всезнающий, всемогущий вселенский владыка, со­ здавший небо и землю, растительный мир, животных, нако­ нец, человека. Все подчиняется ему. Подобно христианам, му­ сульмане почитают множество святых, верят в бессмертие души, суд над умершими. Они также ищут счастья на небесах, убеждены в существовании рая, который выглядит чудесным оазисом в пустыне, и ада, снабженного — мусульманская спе­ цифика — типично азиатскими орудиями пыток. Но о чем го­ ворят подобные совпадения? Не о том ли, что обе мировые религии формировались в социально-исторических условиях, в чем-то сходных, хотя мусульманство — феномен более по­ здний. Пытаясь получить ответ на одни и те же в общем-то

462

463

вопросы, становящееся мусульманство заимствовало матери­ ал из других религий: язычества, которое сохранялось среди племен Аравийского полуострова до появления пророка Му­ хаммеда, и «соседнего» христианства. Использовалось, одна­ ко, лишь то, что соответствовало целям новой религии, кото­ рая имела собственную основу, развивалась по собственным законам. В конечном итоге возникло религиозно-культурное явление, похожее и одновременно столь не похожее на хрис­ тианство. Оно жило и живет собственной жизнью при опоре на свои ценности. Но вернемся к Библии, которая была если и не единствен­ ной, то главной книгой наших предков. Там ведь не только леген­ ды, мифы, но и многообразные исторические факты. Подчас труд­ но сказать, где кончается одно и начинается другое. Известная легенда о Ное и всемирном потопе представляет собой не что иное, как переработанный и переделанный шумерский миф. Но родился он из реального события, произошедшего в древности. В междуречье Тигра и Евфрата и в самом деле было гигантское по масштабам наводнение. Из шумерского же мифа пришла в Биб­ лию легенда о Вавилонской башне. И вот ведь что интересно: при раскопках древнего Вавилона обнаружены остатки некогда высо­ кой башни. А недавно были найдены отрывки из «первобытной истории» финикийского жреца Санхунятона, где написано, что долина Сиддим (а именно там были расположены, согласно Биб­ лии, Содом и Гоморра) провалилась и стала озером. Оставалось домыслить только то, что произошло все это по воле Бога, нака­ завшего людей за гордыню. Помимо фактов и целых фрагментов подлинной истории Биб­ лия содержит биографические сведения, воспоминания, этичес­ кие и даже гражданские законы, дидактические поучения, прит­ чи, аллегории, пророчества и откровения, религиозную поэзию. Поистине, монументальное творение. Далеко не случайно наша нынешняя жизнь полна евангельс­ кими истинами, апостольскими афоризмами, библейскими об­ разами. Здесь Давид и Голиаф, Самсон и Далила, Каин и Авель, Ной с его ковчегом, Адам и Ева. Это все образы из Старого заве­ та, но есть и из Нового:'поклонение волхвов, Тайная вечеря, поцелуй Иуды, распятие Христа, Вознесение. А сколько «крыла­ тых» фраз вошло в нашу речь из сокровищницы библейской муд­ рости: «волки в овечьей шкуре», «глас вопиющего в пустыне», «зарыть свой талант в землю», «кому много дано, с того много и 464

спросится», «не сотвори себе кумира» и др. Многие, никогда не обращавшиеся к Библии непосредственно, в детском еще возра­ сте впитывали ее сюжеты, постигали евангельские истины через поэзию. Если брать только русскую поэзию, это — Державин и Жуковский, Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Блок. А классичес­ кая русская литература? Ф. М. Достоевский создавал свои книги для читателя, хорошо знакомого со Священным писанием, пропустившего его сквозь себя. Такие романы, как «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазовы», да что там — любой роман Достоевского воспринимается читателем, знакомым с Евангелием и приняв­ шим его, хотя бы частично, по-другому — душевнее, трепетнее, намного серьезнее. А Л. Н. Толстой с его мучительными поиска­ ми смысла жизни будет подчас просто не понят или истолкован превратно, если знакомиться с его творчеством безотносительно к содержанию Библии. И так во всем: в музыке, живописи, даже архитектуре, скульптуре, особенно если это архитектура и скуль­ птура прошлого. Нет ни одной не то что нравственной, а просто житейской, бытовой ситуации, которая не была бы отражена, прямо или косвенно, в книгах Священного писания. Здесь найдет пищу для размышления человек любого возраста, любого жиз­ ненного опыта. Аналогично можно было бы охарактеризовать «Библию му­ сульман» — Коран. Возник он не сразу. В течение нескольких сто­ летий в священную книгу поклонников Аллаха вносились изме­ нения, кое-что менялось. Но интересно, что в Коране, оконча­ тельный вариант которого — 114 глав (сур), разделенных на сти­ хи, сохранено, как и в Библии, внутреннее единство, и это при­ том, что там можно найти подходящие тексты для обоснования любых действий, впрочем, и для осуждения их. Как и в священ­ ной книге христиан. Ислам как религия оформился в VII в. н.э. на землях Аравии. Его становление связано с конкретным историческим лицом — Мухаммедом, который объявил себя пророком и посланцем Ал­ лаха. В преданиях по этому поводу рассказывается, что появление его на свет сопровождалось разными чудесами: животные загово­ рили человеческим языком; прорицательницы потеряли дар пред­ видения — вся их мудрость переселилась в посланца небес. А сам пророк, едва успев родиться, вскочил на ноги и воскликнул: «Вот и я, Мухаммед!» Но только когда пророку исполнилось 40 лет в 610 г., в одну из ночей месяца рамазан во сне явился ему некто с 465

XII в. исповедующие Коран разделились на шиитов и суннитов. Как и в других религиях, причина раскола, по крайней мере внеш­ не, была связана с трактовкой священной книги мусульман. Сун­ на — сборник религиозных преданий и легенд о Мухаммеде — более древняя часть Корана. А оформившийся в VII-XII вв. шари­ ат — это по сути мусульманское законодательство, нормы, обы­ чаи. Среди них: обязательная пятикратная молитва (намаз); обя­ зательный ежегодный пост (рамадан) — запрет принимать пищу и воду от восхода до заката солнца; уплата части своих доходов в пользу религиозной общины; паломничество к «святым местам». Те верующие, которые считали главным, определяющим в уче­ нии шариат, составили лагерь шиитов. В современном мусульман­ ском мире их около 10 проц., остальные — поклонники Сунны, сунниты. Помимо христианства и мусульманства к мировым религиям относят и буддизм. У основателя этого учения Будды был своего рода истори­ ческий прототип — принц Готама (Гаутама), живший по офи­ циально-легендарной версии с 623/24 по 543/44 гг. до н. э., а по мнению большинства исследователей несколько, позже — меж­ ду 560—480 гг. до н.э. на границе Индии и Непала. Отец его, принадлежавший к влиятельным аристократам рода шакиев, вся­ чески старался оградить сына от неприглядных сторон действи­ тельности. Он знал, что за судьба уготовлена его сыну и хотел воспротивиться воле богов, хотя она была выражена весьма зримо. По преданию, когда принц появился первый раз в храме, все статуи богов ожили и сошли со своих пьедесталов: они узнали Будду. Но чтобы стать Буддой, Гаутама должен был познать четыре вещи: аскетизм, болезнь, старость и смерть. И он их по­ знал. Во время редких появлений на людях наблюдательный и впечатлительный принц встретил старика, больного проказой, покойника и аскета — нищего монаха. Эти четыре встречи пере­ вернули жизнь Гаутамы. Он решил помочь людям, открыв им смысл жизни.

книгой, завернутой в парчевое покрывало, и сказал: «Читай!» «Я не умею читать, — ответил Мухаммед, но, когда он проснулся, в сердце его — так говорил сам пророк — словно была сделана надпись. Он вышел на склон горы Хира, где ночевал, и вдруг услышал голос с неба: «О, Мухаммед, ты — посланник Аллаха, а я Джабраил». Так гласит легенда. Но сохранились и историчес­ кие сведения о деятельности Мухаммеда. Свои проповеди он начал в Мекке, потом переселился в Ме­ дину. Там оказалось гораздо больше поклонников новой веры. Возникла сильная религиозная община, спаянная слепым, бе­ зоглядным убеждением во всемогущество Аллаха и священной мощи самого проповедника, через которого, в соответствии с канонами ислама, мусульманский бог диктовал свою волю лю­ дям. 622 г., когда Мухаммед переселился в Медину, принят в мусульманстве за начало летоисчисления. Медина, а позднее и Мекка стали центрами ислама. Именно в культовом храме Мекки находится самая большая святыня ислама,— черный камень ме­ теоритного происхождения, олицетворяющий Аллаха. В июне 623 г. пророк заболел (считают, что его отравили) и умер. Но начатое дело продолжили халифы — заместители. Первые хали­ фы, Абу Бакр, Омар, Осман и Али, считаются «праведными». Люди ждали от Аллаха и его пророка того же, чего ждали верующие от любого божества: избавления от мук, утешения, утверждения справедливости, но не получили ни того, ни друго­ го, ни третьего. Не удивительно, что на бескрайних просторах Аравийского полуострова, где складывалось большое религиоз­ ное государство, веру в Аллаха нередко приходилось навязывать огнем и мечом. Потом эта волна насилия распространилась на другие регионы. Война за веру (газават) стала одним из осново­ полагающих принципов ислама. «Воюйте с теми, которые не ве­ руют в бога», — записано в Коране. Имеется в виду, понятно, один бог — Аллах. Убийство иноверцев было объявлено делом, угодным Аллаху. В сознание верующих настойчиво внедрялась мысль о том, что души погибших в священной войне немедленно попа­ дают в рай, что множило число воинственных фанатиков, не бо­ ящихся смерти, ищущих ее в "сражениях с «неверными». Арабский халифат стремительно разрастался. Земное знамя ислама появилось даже на юге Европы — в Испании, а религия, у истоков которой стоял пророк Мухаммед, стала мировой рели­ гией. Ее влияния не поколебал даже раскол: во второй половине

В 29 лет принц ушел из отчего дома и стал отшельником. Шесть лет бродил он по миру, постигая жизнь, беседуя с мудрецами и проповедниками. К 35 годам Гаутама почувствовал, что близок к открытию истины и, погрузившись в глубокую медитацию, пре­ бывал в ней без еды и питья несколько недель. Благодаря медита­ ции принц достиг просветления и стал Буддой. Ему открылось

466

467

мироздание, и он понял наконец смысл жизни. В течение 45 лет после этого, до самой смерти, Будда ходил по земле и пропове­ довал свое учение, в основе которого лежат четыре истины. Первая — учение о страдании. Вся жизнь — это страдание: старость — страдание, болезнь— страдание, соединение с неми­ лым — страдание, разлука с милым — страдание, недостижение желаемого — страдание. Вторая истина — учение о причинах страдания. Главная при­ чина страдания, согласно буддизму, — жажда жизни, крою­ щаяся в самом человеке. В силу незнания он тратит жизнь на преодоление трудностей и обстоятельств, им же созданных. Разум человека как бы спит. Зато не спят глаза, ищущие удо­ вольствий, тело, жаждущее приятных ощущений. Отравленная завистью, жизнь человека с неразбуженным сознанием убога и ограничена. Она подобна мутному потоку, загрязненному стра­ стями, тщеславием, ненавистью. В этом потоке есть ямы, водо­ вороты, погружающие человека на самое дно бытия, где царит эгоизм, где обнажается готовность человеческого существа мо­ шенничать, воровать, совершать любые другие преступления, даже убивать, ради богатств и власти. Именно такая жизнь — источник страданий. Вожделения и заблуждения, так учил Будда, вовлекают чело­ века в круговерть бытия — «колесо жизни». Смерть не избавляет от страданий, ибо за ней следует новое рождение, новые жизни. Идет цепь перерождений — сансара. Душа после смерти может оказаться в растении, животном, человеке и даже боге. Но в пос­ леднем случае человек должен выйти из «колеса жизни», обра­ тившись к учению Будды. Отсюда третья и четвертая истины. Третья — учение о прекращении страдания. Человек должен подавить в себе всякое желание, отказаться от привязанности к чему-либо, ибо то и другое — путь к страданию и страдание. Четвертая истина — учение о пути к прекращению страдания. Уничтожить жажду жизни, подавить желания, выйти из «колеса жизни» можно, лишь достигнув нирваны (буквально — угасания), т. е. абсолютного, ничем не замутненного покоя. Будда предлагает подробный восьмиступенчатьш путь приближения к нирване, который только и может вывести человека из нечистот бытия. По мере продвижения с одной ступени на другую, более высокую, он начинает постигать необъятность природы, ее красоту, ощу­ щать живительную силу, наполняющую приближающегося к нир468

ване верой и энергией и одновременно погружающего его в спо­ койное, не зависимое ни от чего существование. Сам Будда, как гласит легенда, накапливал свои добродетели в 550 перерождениях. Он был царем, раджей, брахманом, богом. Двенадцать раз был шудрой (низшая каста в индийском обще­ стве), 10 раз — пастухом, по одному разу — каменщиком, резчи­ ком, танцовщиком и даже животным. Будда мог принимать лю­ бой облик, видел все, что совершается. Обладал глазом мудрости во лбу. Не один раз Будда поднимался в мир небожителей, а боги посещали его на земле. В легендах и религиозных текстах Будда называется повелите­ лем Вселенной, богом богов, царем царей, вседержателем. Он — «татхагата» (тот, кто появляется и исчезает), «сугата» (добро со­ зидающий), «махашраман» (великий мудрец), а всего у него бо­ лее 30 определений. В буддизме, однако, нет единого бога-творца. Поклонники Будды убеждены: есть множество миров и пространств, в кото­ рых жизнь рождается и гибнет, чтобы возникнуть вновь. Будда, скорее, наблюдатель этого бесконечного процесса. Наиболее ран­ ний вариант канонического буддизма — он может рассматриваться как священная книга буддистской веры — Трипитака (в перево­ де: Три корзины закона/учения). По преданию, собравшись вместе после смерти Будды, его ученики поделились тем, что узнали, с пожелавшими выслушать их. Один рассказал об установленных Буддой правилах поведения. Этот рассказ составил первую часть Трипитаки (корзина устава). Она предназначалась в основном для монахов и включала в себя пять книг. Второй ученик пересказал притчи и беседы Учителя, составившие корзину поучений (никай). В нее вошло также пять книг. Третий растолковал философские размышления Будды. Это корзина толкования учения или корзина чистого знания — семь книг (трактатов). С буддизмом в чем-то перекликается конфуцианство, а есть еще иудаизм...— религий на свете по-прежнему множество. На это, кстати, всегда обращали внимание атеисты, резонно заме­ чая: если есть всемогущий творец, создавший мир и людей, по­ чему он допускает многобожие? Если одна вера истинна, а все остальные ложны, почему бог не избавит людей от заблуждения? Но если любая религия — заблуждение, возникает вопрос: как в таком случае она может играть столь значимую роль в современ­ ном мире? 469

Процесс сближения науки и техники, основанной на ее дос­ тижениях, начался, понятно, не вчера. Если не брать античность, то лишь в условиях средневековья будущая научно-техническая революция угадывалась с трудом. Масса фактов свидетельствова­ ла о попытках затормозить и научный и технический прогресс. Так, в документе, относящемся к 1412 г. (это акт Кельнского го­ родского совета), можно было прочесть: «Да будет известно... что к нам явился Вальтер Кезенгер, предлагавший построить колесо для прядения и кручения шелка. Но посоветовавшись и подумав­ ши со всеми своими друзьями... совет нашел, что многие в нашем городе, которые кормятся этим ремеслом, погибнут тогда. По­ этому было постановлено, что не надо строить и ставить колесо ни теперь, ни когда-либо впоследствии». Но научно-технический прогресс нельзя было остановить. Рухнул феодализм. Сбросив «оковы» и получив к тому же мощный импульс для развития, наука стремительно идет вперед. Вместе с ней совершенствуется техника. Между открытием и его практическим использованием все­ гда есть определенный временной интервал, но он сокращается. Вот известные факты, сведенные в таблицу (в ней приведены только относительно новые открытия и тот самый временной интервал):

Обращает на себя внимание связь между религией и полити­ кой, социальной жизнью в целом. Иногда трудно сказать, где кончается одно и начинается другое. Прекрасная тому иллюстра­ ция _ гандизм, учение вождя индийского народа в борьбе за независимость М. Ганди. Аппелируя к религиозным чувствам лю­ дей, Ганди предложил отказаться от насилия в политике. Уто­ пия? Но она принесла победу. Религия — это еще и идеология. Момент, весьма значимый для нас сегодня, когда времена поменялись и недавние идеологичес­ кие кумиры оказались поверженными. Вернуться к старым? Но как? То, что приходится наблюдать сегодня, больше похоже на идеоло­ гический расчет, элементарную конъюнктуру. Через средства мас­ совой информации и всякими иными путями взамен государствен­ ного атеизма массированно внедряется ортодоксальная религия. Правомерно ли сие и насколько эффективно? Представляется, что стремление сменить знак плюс на минус в рассматриваемой обла­ сти духовной жизни, навязать чисто механически религию вче­ рашнему атеисту едва ли само по себе может дать позитивный ре­ зультат. Ликвидация религиозного бескультурья — вот что необхо­ димо. Весь вопрос в том, как это сделать. Не пора ли признать, что нет, не на практике, но в теории В. И. Ленин был прав (впрочем, он повторил здесь многих своих предшественников), когда в статье «Социализм и религия» пи­ сал: «Всякий должен быть совершенно свободен исповедовать какую угодно религию или не признавать никакой религии, т. е. быть атеистом». Атеизм, самоочевидно, теснейшим образом связан с наукой. Это его естественный мировоззренческий фундамент. Столь же очевидно, что рассмотрение науки только как основы свободно­ го от религии взгляда на мир означало бы выделение одной из многих ее сторон, в конечном итоге далеко не главных, если иметь в виду многообразие функций науки и ту громадную роль, которую играет она в жизни общества. Феномен науки требует более подробного рассмотрения. Еще 20, даже 10 лет назад в ходу был лозунг: наука превраща­ ется в непосредственно производительную силу. В нем отражалось то обстоятельство, что наука'достигла таких высот, а процесс ее сближения с техникой приобрел такие масштабы, что от каче­ ства научных достижений и эффективности их использования стало самым непосредственным образом зависеть производство, обще­ ственная жизнь в целом.

Что поразительно, сами ученые иногда не ожидали столь бы­ стрых практических результатов, подчас они не ожидали их во­ обще. Ч. Сноу, тот самый англичанин, который стал писателем, но вначале был подающим надежды физиком, вспоминая о своей работе в Кембридже в 20-х — 30-х годах, писал: «Больше всего мы гордились тем, что наша научная деятельность ни при каких мыслимых обстоятельствах не может иметь практического смыс­ ла. Чем громче это удавалось провозгласить, тем величественнее мы держались».

470

471

электричество и фотография телефон радио электронные вычислительные машины телевидение антибиотики радиолокация атомная бомба

100 лет 50 лет 35 лет 22 года 16 лет 12 лет 10 лет 6 лет

Ситуация однако быстро и радикально менялась. Мир в це­ лом становился иным благодаря науке. В августе 1881 г. на международной электротехнической выс­ тавке в Париже к стенду американца Т.-А. Эдиссона стояла длин­ ная очередь. Люди хотели прикоснуться к «чуду»— собственно­ ручно повернуть выключатель и зажечь лампочку. Каждый мог три раза воспользоваться заветной «кнопкой от светоносной бутыл­ ки». Совсем недалеко в «осаде» оказался павильон, где были вы­ ставлены приборы связи. Его окружала масса желающих приоб­ щиться еще к одному «чуду»: люди поочередно прикладывали к уху прообраз трубки телефона Г. Белла и слушали музыку и пе­ ние из оперного театра. Это трудно себе представить, но некоторые люди старшего возраста, те, кого называют долгожителями, помнят избы, ос­ вещавшиеся лучиной. Керосиновая лампа была роскошью; их отцы и деды пахали землю сохой, а бывая в городе, ездили на конке. Мир без автомобилей и самолетов, телефона и телегра­ фа, без электричества, без радио и телевидения. «Боже мой, — восклицает В. Катаев в «Траве забвения». — Я еще помню лучи­ ну. А ведь только что по телевизору с нашего искусственного спутника показывали панораму Луны». При всей условности использованного сравнения трудно не согласиться с француз­ ским ученым Ж. Фурастье, заметившим: «Наше поколение пе­ реживает подлинно нечеловеческий взрыв: общество за три года меняется так же, как оно изменилось за 30 лет в начале XX столетия, за 300 лет и больше до Ньютона, за 3000 лет в пери­ од каменного века». Мы— свидетели таких фактов, которые считались чисто фантастическими не только в далеком, но и совсем недавнем прошлом. Если о полетах, подобно парению птиц в воздухе, мечтали еще древние греки, а над созданием рукотворных алмазов бились алхимики, то передача изображе­ ний на расстоянии или производство вещей автоматами— лю­ бимые темы писателей-фантастов в первые десятилетия наше­ го столетия, не говоря уже о посещении Луны и спутниках на орбите планеты. И все это — реальность сегодняшнего дня. А дальше? Что ждет науку и все более зависимое от нее чело­ вечество в ближайшей исторической перспективе? Представляется, что многое будет предопределено, впервые с момента возникновения науки, не только характером будущих открытий, но и тем, как далее будет развиваться процесс накоп­ ления и распространения научной, как и всякой иной информа-

ции. Уже сегодня без необходимого информационного обеспече­ ния становится невозможным эффективное решение ни одной сколько-нибудь важной проблемы. Монблан открытий, водопад новостей породил информаци­ онный взрыв. Объем научных публикаций в 1995 г. превысил все, что было опубликовано между концом античности и 1975 г. На человека обрушивается ныне поток информации, равный при­ мерно 200 тыс. сведений в день, что в 2—2.5 раза превышает его возможность впитывать информацию. Что касается собственно науки. Удвоение ее результатов про­ исходит примерно за 10 лет, но сопровождающая это удвоение информация растет намного быстрее — в 8-10 раз. Ежегодно в 80 тыс. научных журналов публикуется около 3 млн. статей. Как ориентироваться в этом океане информации? Подсчитано: на каждого специалиста в узкой области каждый год издается около 100 печатных листов (по объему это 3-4 солидных фолианта). Если бы кто-то решил заниматься своей конкретной специ­ альностью и ничем больше, он смог бы освоить реально не более 10 проц. этого информационного потока. Потеря инфор­ мации, потеря времени в надежде найти-таки нужные сведе­ ния, дублирование уже выполненных работ становятся прак­ тически неизбежными. Аналитики утверждают, что сегодня для написания оригинальной, по большому счету добросовестной научной работы необходимо ознакомиться в среднем с 80-100 тыс. книг и статей. Подавленные информацией, мы оказываем­ ся, другими словами, постоянно недоинформированными. Множество решений, в том числе весьма ответственных, бази­ руются на неполном, частичном знании. Дело дошло до того, что подчас бывает легче заново провести эксперимент, поста­ вить опыт, «открыть» уже открытое предшественниками, чем найти их описание и результаты в соответствующей литературе. А отсюда неизбежное следствие: 95 проц. научной продукции повторяет то, что уже было опубликовано ранее. Около 90 проц. заявок на изобретение отклоняются из-за отсутствия новизны. Желая проиллюстрировать достигшую поистине немыслимых размеров информационную насыщенность, один из серьезных аналитиков возникшей проблемы позволил себе следующее сравнение: если определить человека как существо, самой мяг­ кой пищей которого является информация, то в этой ситуации он будет напоминать муху, пытающуюся съесть слона.

472

473

С начала нашей эры для удвоения знаний потребовалось 1750 лет. Второе удвоение произошло в 1900 г., т. е. через 250 лет, третье — в 1950 г. Причина кроется не только и даже не столько в увеличении объема научных исследований. Менее чем два века назад информация передвигалась со скоростью дили­ жанса; с изобретением радио она стала распространяться, прак­ тически мгновенно достигая адресата. Добавьте сюда телеграф, телефон, наконец, телевидение. Важно то, что время между открытием и практическим использованием телефона состави­ ло 50 лет, а для факсов — всего три месяца. Резко возросли, иначе говоря, темпы внедрения изобретений в рассматривае­ мой области. Существует легенда, что Пифагор принес в жертву богам сто волов за озарение, которое снизошло на него при доказа­ тельстве знаменитой теоремы, названной его именем. Но, как остроумно заметил еще М. В. Ломоносов более двух столетий назад, если бы в его время ученые захотели последовать при­ меру древнегреческого мудреца, то «едва ли в целом свете ро­ гатого скота сыскалось». А ведь наука тогда только набирала скорость. Рост научной информации практически всегда представлялся бурным, скачкообразным по сравнению с тем, как увеличива­ лось знание на предшествующих этапах развития. Достаточно срав­ нить по объему информации пик, к примеру, промышленной революции и предшествующую эпоху. Впрочем, все относительно. «Объем литературы в любой об­ ласти науки огромен, — писал в 1793 г. тюбингенский врач Плуке. — Дело становится все хуже и хуже, ибо не проходит и дня, чтобы новые статьи не добавлялись к тому, что уже сейчас пред­ ставляет собой целую гору материалов... Слишком мало времени и слишком много нужно прочитать». Впрочем, кто такой Плуке? Есть свидетельства и более авторитетные. Известный немецкий философ Г.-В. Лейбниц в письме своему императору в Вену со­ общал о том, что ежегодно на рождественской и осенней ярмар­ ках во Франкфурте появляются сотни новых книг. «Вследствие этого, — по мнению философа, — все науки и факультеты оказа­ лись так перегружены, что уже совершенно никто больше не зна­ ет, что в этой массе может понадобиться и где в ней отыскать то, что нужно». Сегодняшний «информационный взрыв» не похож на те, что были, ни по характеру, ни по последствиям. Речь идет о ради474

кальных изменениях, вполне сравнимых разве что с уже упоми­ навшейся промышленной революцией. Эта последняя породила в конечном итоге не только новое — машинное производство. Из­ менилось мировоззрение, возникла иная культура, иной тип об­ щения— новая цивилизация. Мы с вами — свидетели револю­ ции, аналогичной по своим масштабам и грядущим изменениям в мире. Складывается новейшая, информационная, цивилизация. Контуры ее выражены уже четко, и если не произойдет глобаль­ ных катаклизмов, способных отбросить человечество далеко на­ зад, важнейшим продуктом, создаваемым обществом, станет в ближайшей исторической перспективе производство и использо­ вание знаний, информации. Да, мир уже задыхается от информации, но это связано с тем, что пока не изжиты, а в ряде случаев господствуют старые, традиционные технологии для хранения и распространения зна­ ний, а также для получения новых знаний, основанных на уже имеющейся информации. Нужны, а главное, уже есть принципи­ ально иные информационные технологии. Где-то около пятнадцати лет назад прозвучала, прокатившись по газетам, радио, телевидению, мысль о том, что в США, а затем Японии и развитых европейских странах уже произошла бескровная революция, только ее поначалу никто не заметил. Кос­ венно ее зафиксировали... бухгалтеры. Они подсчитали, что объем зарплаты лиц, занятых в сфере услуг и информации в США, пе­ ревалил за 50 проц. В настоящее же время в ней занято до 2/3 трудоспособного населения. Предполагается, что эта цифра будет расти и совсем скоро может достичь 90 проц. Другими словами, появление и развитие новых информационных технологий уже сегодня «втягивает» в себя все большее число людей. Знания ста­ новятся основным товаром, а главное, они в принципе доступны всем. Вот здесь-то мы и подходим к самой сущности информацион­ ной революции и возникающего, как следствие, информацион­ ного общества. Его характерная особенность в конечном итоге не в том, что стремительно накапливаются знания сами по себе, а в том, что создается реальная возможность на основе современной техники и разветвленной сети телекоммуникаций создать каналы свободной циркуляции знаний, открыв доступ к ним для всех. Если ничего подобного нет, лишаются всякого смысла утвержде­ ния о возможности эффективного использования накопленной человечеством многообразной информации. Формирующееся ныне 475

общество — это мир, где нет проблемы доступа к базам данных, а компьютер столь же привычен, как бытовая техника. В США насчитывается почти сто миллионов компьютеров, большая их часть — в личном пользовании. Существует несколько тысяч баз данных. Аналогично положение в Японии. Развитые европейские страны, прежде всего Англия, Германия, Франция, стремительно компьютеризировались. Возникла ситуация, в ко­ торой владелец персонального компьютера может войти в любую из баз данных, включая те, что расположены за рубежом, и по­ лучить практически любую информацию по интересующему его вопросу. В результате — колоссальное ускорение в получении и использовании знания. Подсчитано, что умеющий работать на компьютере обладает возможностью просматривать в день, полу­ чая необходимые сведения, источники, эквивалентные по объе­ му восьми книгам по 300 стр. каждая. Происходит это не за счет скорости чтения. Компьютер по определенным программам вы­ бирает информацию, препарирует ее и представляет в удобной для восприятия графической и даже звуковой форме. Легко пред­ ставить, какие здесь скрыты возможности. Естественно, что помимо компьютеров и баз данных необхо­ димой оказалась кабельная и другая связь, программное обеспе­ чение, видеоустройства и еще многое — понадобился иной уро­ вень развития техники и технологии в целом, иная культура. В развитых странах Запада, Японии растет новое, «компьютерное» поколение. Обращаясь с компьютером так же просто, как с лю­ бой другой техникой, человек с раннего возраста привыкает по­ лучать знания через ЭВМ, аналогично тому, как дети приобрета­ ют их в общении с книгой. Налицо движение к информационно­ му обществу — это путь в XXI век. К сожалению, у нас до сих пор нет ни одной базы данных, в которую можно было бы спокойно войти при помощи до­ машнего компьютера и получить необходимую информацию. Да и компьютер дома— почти экзотика. Долгое время мы пыта­ лись, используя старую, допотопную технику, чуть ли не с лопатой в руках, догнать и перегнать развитые в научном и технико-технологическом отношении страны. Что из этого по­ лучилось, известно. Сегодня в силу сложнейшего экономического положения— путь в XXI век стоит дорого — и неверно определенных приори­ тетов мы стремительно скатываемся все ниже и ниже. Упал пре-

стиж науки. Заметно снизилось качество научных исследований. По ряду важнейших направлений мы отстаем от среднемирового уровня на 1.5-2 десятилетия. А если сравнивать не с «лукавым» среднемировым уровнем, а с тем, что достигнут в США, Японии и ведущих странах Западной Европы, разрыв будет не просто зна­ чительным— угрожающим. Страна сползает на периферию миро­ вой науки и техники. Справедливости ради, нельзя не признать: в отдельных областях науки мы были «впереди планеты всей». Но в значительной мере это в прошлом. И если где-то удается еще со­ хранять близкие к лидирующим позиции (например, в космичес­ кой науке и технике), то тревожные симптомы проявляются и здесь. В прикладных науках и соответствующей технике положе­ ние еще хуже. Взять те же отечественные компьютеры. Даже са­ мые лучшие из них отстают от передовых мировых образцов на десятилетия. Возможны возражения: у нас не хватает продовольствия, мало жилья, позорно низка средняя продолжительность жизни. Не луч­ ше ли в начале решить эти проблемы? Но как того добиться без необходимых знаний? Заколдованный круг? Вовсе нет, если пра­ вильно определиться с приоритетами, исходить из факта: разви­ тые страны бросили вызов всему остальному миру, нам в том числе. И если сегодня не принять необходимых мер, перспективы дальнейшего развития России окажутся весьма туманными, а убеждение, что когда-нибудь мы достойно войдем в число пере­ довых стран, перерастет в благое пожелание, не более. В конце XX — начале XXI вв. не грандиозные стройки, не количество ракет или танков, не культурные достижения сами по себе опре­ деляют степень развитости страны. Главным богатством и основ­ ным условием прогресса становятся именно компьютеры и ин­ формационные сети. Информация надвинулась на нас внезапно. Мы ее «проспа­ ли», так готовы ли проснуться, когда поставлен перед нами по­ истине гамлетовский вопрос: быть или не быть? Мрачные перспективы — не досужий вымысел. Все большее число понимающих суть проблемы, крупные специалисты, уче­ ные, уже не скрывают тревоги. Характеризуя положение в стра­ нах СНГ, в том числе, понятно, и в России, А. И. Ракитов замечает, что государства эти, если не предпримут радикаль­ ных мер, «с необходимостью должны попасть в отношения особой зависимости от промышленно развитых стран, зависи­ мости информационной. Она ведет к их превращению в особые

476

477

информационные колонии, которые в лучшем случае смогут поставлять сырьевые и энергетические ресурсы, служить рын­ ком сбыта для продукции государств, вступивших в стадию информационного общества, но никогда не смогут обеспечить своему населению современный уровень жизни, культуры, цивилизованности, образования, здоровья и благосостояния даже при помощи и содействии высокоразвитых стран.» Таков императив времени. Конечно, движение к информационному обществу таит в себе немалые опасности. Даже если абстрагироваться от возможности получения сведений, не предназначенных для всех, а то и просто секретных, и самых разных злоупотреблений в связи с этим — приходится охранять такие сведения, высокой остается вероят­ ность технострессов, обусловленных неспособностью многих «ужиться» с компьютером, привыкнуть к нему. Вполне возможно и обратное — чрезмерное увлечение ЭВМ. «Компьютерный человек» (появилось и такое понятие) вооб­ ще-то не нуждается ни в чем, кроме персонального компьютера. Он может работать дома за своим терминалом — так многие и делают, передавая полученные результаты по каналам связи. Об­ щение с коллегами не предполагает обязательного личного кон­ такта. Есть электронная почта. Узнавать новости, начиная с газет, кончая специализированными библиотеками, — тоже не пробле­ ма. Для того и существует компьютер. Любую услугу, в том числе и самую элементарную, можно получить, заказав ее через тот же компьютер. Весь мир — через ЭВМ. Это удобно, эффективно, но возникает угроза утраты человеком многих его чисто человечес­ ких качеств. Невольно приходит на ум инвалид, прикованный к креслу и ЭВМ. Но инвалид стремится к общению, а «компьютер­ ный человек» избегает его. Крайний случай подавления личности машиной американ­ ский социолог Яблонски определил как «робопата». Это дегуманизированная личность, по сути — мутант, который по­ клоняется машинам с их производительностью, четкостью, запрограммированностью действий. Он больше похож на ожив­ шего робота, пытаясь имитировать машину, подражать ей. Если бы «робопатов» было немного или если бы они были безобид­ ны... Но, как полагает тот же Яблонски, подражатели маши­ нам стремительно распространяются и, что еще более опасно, их поведение характеризует отсутствие сострадания— в луч­ шем случае — равнодушие, в худшем — жестокость и агрессив-

ность. Американский социолог утверждает: мы все заражены вирусом робопатии. «В обществе робопатов насилие достигает чудовищных размеров. Войны становятся обыденностью, кон­ фликт разрастается до огромных масштабов. Более того, состо­ яние робопатологии столь угрожающе, что она может стать клас­ сической болезнью эпохи». Возможно, здесь сгущены краски. Но разве Яблонски одинок? «Человек постепенно трансформируется в узколобого субъекта, влюбленного в машины более, чем в саму жизнь», — пишет дру­ гой известный исследователь проблемы. Ранее о том же говорил М. Хайдеггер, а до него Н. А. Бердяев в работе «Человек и маши­ на». Ее лейтмотив: «творение восстает против своего творца, бо­ лее не повинуется ему»; напротив, машина подчиняет себе чело­ века. Небезопасным, т.о., оказывается само общение с техникой. Очень непросто вписывается современный человек в научно-тех­ нический прогресс в целом. Отказаться от него — утопия. Что же делать? Главное — четко определиться: что за проблемы можно и нуж­ но решать, опираясь на науку и технику. И соответственно: какая наука и техника сегодня и в перспективе нам необходимы. Еще недавно такая постановка вопроса показалась бы стран­ ной. Известный философ уходящего столетия Гуссерль еще мог написать: «Быть может, во всей жизни новейшего времени нет идеи, которая была бы могущественнее, неудержимее и победо­ носнее идеи науки. Ее победного шествия ничто не остановит... Если мыслить ее в идеальной законченности, то она будет самим разумом, который наряду с собой и выше себя не может иметь никакого авторитета». Но отношение к науке сегодня заметно изменилось. Остается у многих вера в то, что она способна ре­ шить тогда, когда это станет необходимым, если и не все пробле­ мы человеческого существования, то наиболее значимые из них. Как заметил К. Ясперс, «от науки ждут всепроникающего позна­ ния бытия в целом и помощи во всех бедах». По мнению немец­ кого философа, однако, «это типичное для людей нашего време­ ни суеверие»; оно «заставляет их ждать от науки того, что она совершить не может». Парадокс, но сегодня мы все чаще сталкиваемся с напад­ ками на науку и пессимистическими оценками ее возможнос­ тей. Никогда еще наука не подвергалась таким унижениям, никогда она не была поводом для такого количества негодую­ щих излияний. Одна из причин, и, скорее всего, главная при-

478

479

чина этого парадокса очевидна: неимоверно трудно становится контролировать научное знание. По мнению все большего чис­ ла тех, кто имеет прямое к нему отношение, человек стреми­ тельно движется к пропасти, торжеству некоего дьявольского начала; на земле вообще увеличивается количество зла, чему наука самым непосредственным образом способствует. Она все больше напоминает джинна, неосмотрительно выпущенного из бутылки. Зло и наука — как они могут быть связаны? Разве не прав Ф. Жолио-Кюри, писавший: «Наука не может быть виновата. Виноваты только люди, которые плохо используют ее достиже­ ния». Но возникает закономерный вопрос: а могут ли они поиному пользоваться результатами научной деятельности? Невольно задумываешься над словами одного из героев научно-фантасти­ ческого романа К. Воннегута «Утопия 14»: «Над чем бы ученые ни работали, у них все равно получается оружие». Мрачным проро­ чествам нет числа. Вот что пишет, например, Б. Рассел: «Наука и техника объединили человеческий род, но не на благо, а во зло. Люди научились всемирному взаимному разрушению, но не все­ мирному сотрудничеству... Всемирное сотрудничество вкупе с нашей современной тех­ никой могло бы уничтожить бедность и войну и принести всему человечеству счастье и благосостояние. Но, хотя это и очевидно, люди все же предпочитают... к другим относиться с жесточайшей враждебностью, наполняющей повседневную жизнь чудовищны­ ми видениями катастрофы. Причина этой абсурдной и трагичес­ кой неспособности следовать всеобщим интересам — не в чем-то внешнем, она коренится... в нашей природе». Рассел хотел бы надеяться, что в будущем, быть может, все будет обстоять иначе, т.к. чуточку мудрости — и жизнь всех людей могла бы стать счастливой. Нам бы стала ясна глупость всех раздо­ ров и противоречий. Мы бы поняли, что наши интересы вполне совместимы с интересами других людей, но никак не с желани­ ями подвести других людей к краху. «Но кто может сказать, — задает мыслитель чисто риторический вопрос, ибо он сам не зна­ ет ответа на него, — обретут_ли люди эту чуточку мудрости. Во весь рост встает сегодня проблема нравственной ответственности ученых за свои открытия». И. Ньютон мог еще писать: «Мне всегда казалось, что я по­ хож на мальчика, играющего ракушками на берегу моря, а весь океан знания, нетронутый, расстилается передо мной». Если про480

должить ньютоновскую аналогию, следовало бы признать: скоро обнаружилось, что океан знания, если его тронуть, не столь без­ мятежен, а игра на его берегу может быть опасной. Постепенно подходило человечество к этой истине. Голоса предостережения отчетливо прозвучали уже в XVIII веке (вспомним Руссо), но они не заставили задуматься все­ рьез, не насторожили. Ситуация принципиально не измени­ лась ни в XIX, ни даже в начале XX столетия, хотя предостере­ жений стало больше, да и звучали они сильнее. Все изменилось в один момент, и связано это было с изобретением атомной бомбы и бомбардировкой в 1945 г. японских городов Хиросимы и Нагасаки. М. Борн заметил с горечью, что в реальной науке и этике произошли изменения, которые делают невозможным сохранение старого идеала служения знанию ради него самого. «Мы были убеждены, — развивал он свою мысль далее, — что это никогда не может обернуться злом, поскольку поиск исти­ ны есть добро само по себе. Это был прекрасный сон, от кото­ рого нас пробудили мировые события». После атомной бом­ бардировки многие из ученых, имевших отношение к созда­ нию оружия массового поражения, испытали чувство вины, одни сильнее, другие слабее, но это чувство было у всех. «Мы делали дело дьявола», — заявил Р. Опенгеймер, подытоживая пережитое. Как своего рода манифест прозвучал ответ известного ма­ тематика Н. Винера на просьбу выдать копию одного из докла­ дов, написанных во время войны: «Опыт ученых, участвовав­ ших в разработке атомной бомбы, показал, что любое откры­ тие в этой области приводит к тому, что в руки людей, кото­ рым люди меньше всего доверяют, попадают средства неогра­ ниченной мощности. Совершенно ясно также, что при нашем состоянии цивилизации распространение информации об ору­ жии означает практическое содействие применению этого ору­ жия. Если я и не принимаю непосредственного участия в бом­ бардировках или отравлении беззащитного населения, то все же несу полную ответственность наравне с теми, кому раскры­ ваю свои научные идеи. Я не намереваюсь впредь публиковать свои работы, которые могли -бы послужить целям разрушения в руках у милитаристов». Столь радикальными были, понятно, не все ученые. Неко­ торые, кто в большей, кто в меньшей степени, солидаризирова­ лись с Л.-Н. Риденауэром, который в ответе Винеру заметил: 16.

Вальяно

481

«Никто не может сказать, каким окажется результат любого на­ учного открытия. Точно также никто не может предсказать, ка­ ков будет окончательный практический характер исследования». Среди этих некоторых Э.Теллер, «отец» американской водород­ ной бомбы. «Ученый не отвечает за законы природы. Его дело, — по мнению Теллера, — состоит только в том, чтобы выяснить, каким образом они функционируют. Вопрос о том, нужно ли де­ лать водородную бомбу, применять ее или нет, ученого не каса­ ется». Но и союзников у Винера было немало. Число их росло. Мир науки становился свидетелем весьма неординарных поступ­ ков. Так, Э. Смит из Англии, узнав о трагедии Хиросимы и Нага­ саки, решила более не заниматься физикой, считая это для себя наиболее приемлемой формой сопротивления начинавшемуся ядерному безумию. Ученые переживали личные трагедии и иного рода. Как позднее признавался Г. Бебе, он надеялся в процессе работы убедиться в невозможности создания водородной бомбы, которой боялся и которую ненавидел. Однако именно Бебе в не­ малой степени способствовал тому, чего так боялся. «Я все еще чувствую себя так, как будто совершил дурной поступок. Но я его все-таки совершил», — признавался ученый. Заниматься наукой, не поступаясь своей совестью, становит­ ся все труднее. В наше время ученый просто не может быть эти­ чески нейтральным. И хотя эта мысль покорила пока умы не всех ученых, для многих из них она стала нравственным императи­ вом. С горечью говорил великий Эйнштейн: «Если бы я снова стал молодым человеком и должен был выбирать профессию, то я не пытался бы стать научным работником — ученым или педагогом. Я предпочел бы стать жестянщиком или разносчиком в надежде получить ту небольшую независимость, которая при современ­ ных обстоятельствах еще возможна». Независимость современного ученого вообще не более чем иллюзия. Об этом прекрасно сказал главный герой пьесы Б. Брех­ та «Жизнь Галилея». «Единственная цель науки — облегчать труд­ ное человеческое существование», — заметил он. А далее, имея в виду воображаемых потомков, обратился к ним со словами пре­ достережения: «Если ученые, запуганные своекорыстными влас­ тителями, будут довольствоваться тем, чтобы копить знания ради самих знаний, то наука может стать калекой, и ваши новые ма­ шины принесут только новые тяготы. Со временем вам, вероят482

но, удастся открыть все, что может быть открыто, но ваше про­ движение в науке будет лишь удалением от человечества. И про­ пасть между вами и человечеством может оказаться настолько огромной, что в один прерасный день ваш торжествующий клич о новом открытии будет встречен всеобщим воплем ужаса». В те­ чение столетий ученые искренне верили, что могут изолировать­ ся от мира. Теперь они должны осознать себя частью этого мира, признать, что ограничены в своей деятельности в том смысле, что не могут делать ничего, не задаваясь вопросом: а как это ска­ жется на человеке и человечестве. Достижима ли, однако, подоб­ ная цель? У Ф. Дюрренматта есть пьеса с маловероятным в реальной жизни сюжетом. Но от этого центральная проблема, поставлен­ ная автором, становится только более зримой. Ученый добровольно упрятал себя в сумасшедший дом, не без оснований опасаясь, что сделанное им открытие может быть использовано против че­ ловека. Двое мнимосумасшедших, выдающих себя за Ньютона и Эйнштейна (на самом деле это разведчики-профессионалы), уз­ нают секреты ученого, и, пока он пребывает в добровольном затворничестве, его открытие уже работает на войну. Ирреальность какая-то, но за ней скрыт серьезный вопрос: способен ли ученый и научное сообщество в целом предотвратить антигуманное при­ менение новейших достижений науки? Всем в сумасшедшем доме не спрятаться и открытий своих не утаить. Уже упоминавшийся в главе Н.Винер, который активно призывал ученых скрывать от государства те открытия, которые могут быть использованы против человечества, и показывал здесь пример, вынужден был в конечном итоге признать: «Некоторое время я забавлял самого себя этим намерением, но потом пришел к заключению, что оно неосуществимо, т. к. мои идеи принадлежат скорее нашему времени, чем мне лично. Даже если бы я уничтожил каждое слово, которое могло бы дать представление о том, что я сделал, эти слова неизбежно появились бы в работах других». Говорят, что физики планеты должны давать клятву, подоб­ ную клятве Гиппократа, даже придуман ее текст: «Так как я от­ даю себе отчет в том, что мои научные знания дали мне огром­ ную власть над силами природы, я клянусь эти знания и эту силу употреблять исключительно на благо человечества и воздержи­ ваться от любой научной деятельности, которая предназначена для пагубных целей». Но, даже если допустить, что все физики 16*

483

дали подобную клятву и руководствуются ею в своей деятельнос­ ти, изменит ли это каким-нибудь образом ситуацию? Ведь опас­ ность исходит сегодня не только от физики. Наука в целом пред­ ставляет угрозу. Да и как реально определить, опасно то или иное изобретение или нет? Циклон-Б может представляться его первооткрывателю не просто результатом успешной работы, но и добрым делом— наконец-то создан эффективный крысиный яд. Кто мог бы по­ думать, что он понадобится гестапо для того, чтобы уничто­ жать людей? Но это частный случай. А вот более общий. В свое время фон Нейман, эмигрировавший из Германии в США, ув­ лекшись, как многие его коллеги, идеей создания некоего по­ добия между машиной и человеком, придумал модель, спо­ собную к самовоспроизведению до тех пор, пока хватало ис­ ходного сырья. Один из учеников фон Неймана утверждал в этой связи: ограничив количество сырья, можно было бы зас­ тавить машины драться за «жизненное пространство» вплоть до убийства друг друга. Мрачное создание Франкенштейна— невинный младенец на фоне подобной перспективы, хотя имен­ но это создание стало символом. Герой романа английской писательницы М. Шелли Виктор Франкенштейн, талантливый ученый, убежденный во всемо­ гуществе человеческого разума, обуреваем одной мыслью, ма­ териализации которой он подчинил всю свою жизнь. Ученый хотел бы избавить человека от болезней и сделать его неуязви­ мым для любой смерти, кроме насильственной. В конец концов Франкенштейну удалось постичь тайну оживления костной материи; он понял, как вдохнуть в нее жизнь. Никому подоб­ ное было не под силу. Ученому кажется, что он осуществил вековую мечту человечества. Но так ли это? Ведь в итоге мы видим, как мнимая победа оборачивается гигантским пораже­ нием: созданное Франкенштейном существо, необычное и нео­ бычайно уродливое по человеческим понятиям, не может впи­ саться в общество людей. Гонимое, оно обречено на одиноче­ ство и презрение. Это существо решает отомстить тому, кто его породил, вызвал к жизни:. «Проклятый творец! Зачем ты со­ здал чудовище, от которого даже сам ты отвернулся с омерзе­ нием?» Невозможность нормального контакта с людьми, жес­ токость, ими проявляемая, делает изначально доброе суще­ ство злым: «Я затаил злобу, потому что несчастен. Разве не бегут от меня, разве не ненавидят меня все люди... Почему же

я должен щадить людей, когда они меня презирают?. Раз мне не дано вселять любовь, буду вызывать страх; и прежде всего на тебя— моего заклятого врага, своего создателя, я клянусь обрушить неугасимую ненависть. Берегись: я сделаю все, чтобы тебя уничтожить, и не успокоюсь, пока не опустошу твое сер­ дце и ты не проклянешь час своего рождения.» В итоге и тво­ рец, и его творение гибнут. Работу ученого на переднем крае науки часто сравнивают с действиями минера, который, как известно, ошибается лишь раз. Только ставки здесь разные. Появились ныне науки, само рождение которых вызвало далеко не однозначную реакцию, а первые робкие экспери­ менты — прямой протест. «Я решил прекратить научные иссле­ дования, ибо они таят в себе слишком много опасностей, — заявил английский нейробиолог П. Харпер. — Я прекращаю свои опыты, т.к. чувствую, что стою на пороге неведомого — втор­ жение в него может обернуться торжеством сил зла». Результа­ ты опытов позволяли надеяться, что можно без особого труда выделить химические соединения, которые будут неотразимо влиять на психику человека. Но как и кем они были бы исполь­ зованы? Соответственно и результаты. Они могли быть высоко­ гуманными, но могли иметь чудовищные последствия. «С од­ ной стороны, — замечал Харпер, — становится реальным из­ бавление человечества от многих психических заболеваний, а с другой — создание полчищ дикарей, подчиненных воле ка­ кого-нибудь тирана». А генетика и генная инженерия? Что это? Величайшее бла­ го или невиданная доселе угроза для человека и человечества? Не оказались ли все мы с появлением новой науки на краю страшной экспериментальной пропасти? Речь даже не о про­ стой небрежности ученого или его недостаточной компетент­ ности, хотя и то, и другое вполне возможно. Как просчитать последствия эксперимента при вмешательстве в жизнь на уровне генов? А кто может исключить использование генной инжене­ рии во вред людям? Уже сегодня некоторые направления ис­ следований в ее рамках приобретают не просто сенсационный, а скандальный характер. Если бы речь шла лишь о воссоздании живого. Похоже, одна­ ко, что это вчерашний, в лучшем случае сегодняшний день на­ уки. Уже в ближайшей перспективе маячит иное. Генетики, все более превращающиеся в манипуляторов клетками, хромосома-

484

485

ми и их частями, соединяющие ранее несоединимое, совмещаю­ щие несовместимое, ставят задачу создания новых видов живого. И это реально. Вполне возможно создание организмов с совер­ шенно непредсказуемыми качествами, ранее не встречавшимися на земле и эволюционно не обусловленных. Можно радикально повлиять и на чисто человеческую на­ следственность. В принципе не столь уж неразрешима задача ти­ ражирования наследственных признаков таких гениев, как Пуш­ кин, Толстой или Эйнштейн. Можно, напротив, скрестив чело­ века и обезьяну, получить человекообразных мутантов с крайне низким уровнем интеллекта. Они были бы живыми роботами для выполнения вредных и тяжелых работ, поставщиками необ­ ходимых органов для трансплантации их человеку. Да мало ли как еще можно было бы использовать этих мутантов. Здесь-то и скрыта гигантская угроза, исходящая от генетики и генной ин­ женерии. Лауреат Нобелевской премии Э. Чаргафф в письме в журнал «Сайенс» так высказался о возможных последствиях экспери­ ментов в области генной инженерии: «Вы можете остановить расщепление атома; вы можете прекратить посещение Луны; вы можете прекратить применение аэрозолей; вы можете даже ре­ шить не уничтожать все население с использованием несколь­ ких бомб. Но вы не можете вернуть назад новую форму жизни... Необратимое наступление на биосферу — это нечто неслыхан­ ное, столь немыслимое для предшествующих поколений, что я могу надеяться лишь на то, что сам не буду виноват в этом. Имеем ли мы право, — спрашивал он, — противодействовать эволю­ ционной мудрости миллионов лет ради того, чтобы удовлетво­ рить амбиции и любопытство нескольких ученых? Этот мир дан нам взаймы. Мы приходим и уходим; с течением времени мы оставляем землю, воздух и воду тем, кто приходит после нас. Мое поколение или, может быть, предыдущее поколение впер­ вые развязало под предводительством точных наук разрушитель­ ную колониальную войну против природы. Будущее проклянет нас за нее». Парадоксальная ситуация. Мы живем в мире сложнейших аль­ тернатив, тревог и надежд; решить их можно, лишь опираясь на науку. Но наука вызвала к жизни силы, в которых обнаружилась вдруг угроза человеку и человечеству. Как выйти из возникшей ситуации, да и возможно ли это? 486

«Легендарный Икар, научившийся летать у своего отца Де­ дала, погиб из-за собственной опрометчивости. Боюсь, как бы подобная участь не постигла народы, которые современной на­ укой обучены летать», — так полвека назад высказался Б. Рас­ сел. Судьба Икара, впрочем, уже у древних греков выступала как символ — предостережение: человек далеко не столь мо­ гуч, как ему иногда кажется. Он может сделать крылья, воспа­ рить высоко к Солнцу, но, если забудет об осторожности, — погибнет, как сын Дедала. Наука пока еще опьянена сознанием своих необычайно воз­ росших возможностей. Но не переоценивает ли она их? Не станет ли она, если и не в целом, то в каких-то существенных своих открытиях, смертельно опасной для рода человеческого? Сегод­ ня это вопрос вопросов. Ему и посвящена последняя глава.

Вопросы для повторения. 1. Структура и особенности общественного сознания. 2. Феномен экономического сознания. 3. Формы общественного сознания. Мораль, искусство, религия. Их роль в жизни общества. 4. Наука. Наука сегодня. Проблема нравственной ответствен­ ности ученых. В наше время все чаще с нескрываемой тревогой говорят и пишут о нравственной деградации общества, моральном оску­ дении личности. Как вы думаете, в чем основная тому причи­ на? Является ли данное обстоятельство чисто российским яв­ лением, обусловленным глубоким кризисом в стране, или оно носит по сути глобальный, общечеловеческий характер? По­ пытайтесь обосновать ответ, опираясь не только на материалы учебного пособия. Прочтите статью Б. Рассела «Почему я не христианин?» Убеж­ дает ли вас его аргументация, а если нет, почему? Однажды Ф. М. Достоевскому рассказали о мальчике, кото­ рый попросил пастуха дать ему за грош поиграть на дудке. Когда мальчик заиграл, городовой запретил ему играть, и мальчик гру­ стно бросил дудку. 487

Интересна реакция писателя. Достоевский сказал: «Неужели вам этот случай кажется только забавным? Ведь это драма, серь­ езная драма! Бедный мальчик этот родился в какой-нибудь де­ ревне, по целым дням был на свежем воздухе, бегал в поле, ходил с ребятишками в лес по грибы или за ягодами, видел, как овцы пасутся, слышал, как птицы поют. Может быть, тятька или там дядя какой-нибудь на телегу с сенокоса посадит его или даже на кобыле верхом проехаться даст. Там у ребенка была какаянибудь свистулька, может, и дудка, и он насвистывал на ней во всю силу своей детской груди. И вот привезли этого ребенка в Петербург и отдали на годы в учение, или, лучше сказать, на мучение, к какому-нибудь слесарю или меднику, и сидит он с раннего утра до ночи в подвале душной мастерской, в непрог­ лядном дыму и копоти, и не слышит ничего, кроме стука молот­ ков по меди и железу да ругани подмастерьев. Ведь это — малень­ кий «Мертвый дом», где суждено ему вести каторжную жизнь много лет, а вернее, бессрочно, как там в сибирском особом разряде. Все развлечение в том только, что хозяин пошлет его сбегать в кабак за водкой, да в светлый праздник он с другими малолетними каторжниками-ремесленниками пошатается на во­ нючем дворе да может постоять во дворе, если не прогонит двор­ ник. И вот теперь у этого мальчишки завелся грош, и он не проел его на пряники, не пропил на грушевом квасу, а видит — гонят коровушек, и у пастуха какая-то большая дудка. Он уже слыхал ее. Захотелось ему удовлетворить высшей эстетической потребно­ сти, так или иначе присущей всякому человеку, и отдает он свой последний грош пастуху, чтобы дал ему минуту, одну только минуту, поиграть, хоть несколько звуков выжать из этой придав­ ленной в душной мастерской детской груди. Какое удовольствие! Какое наслаждение! Труба его звучит, он сам на ней наигрывает, и корова замычала, откликается ему по-деревенски. Вдруг поли­ цейский, блюститель городского порядка и тишины, хватает бед­ ного ребенка за вихор, отнимает у него трубу, грозит ему. Да поймите же, сколько в этом трогательного, какая это драма!» Что же здесь произошло? Почему в изложении Ф. М. Досто­ евского простой жизненный факт приобрел художественное дос­ тоинство, силу искусства? Вспомните в этой связи специфику искусства, особенности отражения в нем фактов жизни.

488

Глава 15. Глобальные проблемы современности Великий мыслитель Кондорсе был убежден, что человечество безостановочно движется вперед, решая одну проблему за дру­ гой, и не будет конца этому пути. Больше, быстрее, дальше, выше — вот принцип, которым и в самом деле длительное время руко­ водствовалось человечество. На памяти уже нынешнего поколе­ ния оптимистический взгляд в будущее, связанный с перспекти­ вами неограниченного роста производства и потребления, воз­ можного лишь за счет природы, которая, казалось, безропотно покорилась человеку. При этом она представлялась неисчерпае­ мой. Но совсем недавно человечество, к удивлению и даже стра­ ху, обнаружило вдруг, что оказалось на краю гибели, и виновато в этом оно само. Уподобившись Гаргантюа, знаменитому персо­ нажу Рабле, люди развили в себе ненасытный аппетит; природа оказалась не в состоянии ему следовать. Летаргический сон, в который само себя погрузило человече­ ство, пытались нарушить. Достаточно назвать здесь В. И. Вернад­ ского, Т. де Шардена. Но слишком глубок был сон. Несмотря на то, что все острее проявлялись кризисные последствия потреби­ тельского отношения к природе, обыденное сознание никак на это не реагировало. Люди в массе своей оказались похожи на од­ ного из героев А. П. Чехова, который, лежа на диване, рассуж­ дал: «Кислород — химиками выдуманный дух. Говорят, что без него жить невозможно. Ерунда. Без денег жить невозможно». Поворот четко проявился в 70-е годы. Он был связан с первы­ ми докладами Римскому клубу, возникшему по инициативе А. Печчеи. Этот крупный итальянский бизнесмен в 1968 г. при­ гласил в Рим видных ученых и деловых людей разных стран для обсуждения актуальных проблем современной цивилизации. Было решено создать международную организацию в составе 100 чело­ век, и представлять они должны были не страны и не партии, а только себя, людей, объединенных общей идеей — спасения че­ ловечества от надвигающегося бедствия. Нужна была сенсация, нечто не просто необычное, а болез­ ненно шокирующее, способное заставить людей задуматься над тем, что такая привычная, родная и ласковая, щедрая природа 489

может стать благодаря нашим собственным деяниям средой, гу­ бительной для жизни. Печчеи писал об этом: «Нашей целью была высадка десанта, призванного пробить брешь в той цитадели са­ модовольства, где имело глупость окопаться общество». Д. Медоуз, руководитель коллектива, представившего первый доклад Римскому клубу, поставил перед собой задачу: разрушить устойчивый предрассудок о возможности неограниченного мате­ риального роста. Даже чисто теоретически он не может продол­ жаться бесконечно в силу ограниченности размеров планеты. «Ни один здравомыслящий человек больше не верит, что старая доб­ рая матушка Земля может выдержать любые темпы роста, удов­ летворить любые человеческие капризы. Всем уже ясно, что пре­ делы есть, но каковы они и где именно находятся — это предсто­ ит еще выяснить». Медоуз позволил себе малооправданный комплимент в адрес человека, явно переоценив его здравомыслие. Но он и соавторы по докладу заставили-таки многих впервые задуматься над тем, к чему неизбежно ведет опасно быстрое, по экспоненте, увеличе­ ние размеров производства и потребления, отчетливо обнаружив­ шееся где-то к середине нынешнего столетия. Вот как охаракте­ ризовал ситуацию, в которой оказалось человечество, Э. Фромм: «Великие обещания безграничного прогресса, предчувствие гос­ подства над природой, материального изобилия — наибольшего счастья для наибольшего числа людей и неограниченной личной свободы— питали надежду и веру поколений с самого начала индустриального века... Однако эти большие надежды терпят крах». Опубликованный в 1972 г. доклад Римскому клубу стал бест­ селлером. Всего лишь за год он был переведен на многие языки мира. Еще бы: все проигранные на ЭВМ варианты мирового раз­ вития (учитывались при этом рост населения, возможности уве­ личения производства продуктов питания, наличие природных ресурсов, темпы роста промышленности, состояние окружаю­ щей среды и, как следствие, ожидаемые результаты воздействия на нее, связанные с деятельностью человека) каждый раз приво­ дили к малоутешительному выводу: если существующие тенден­ ции в развитии человеческой цивилизации сохранятся и оно попрежнему будет носить взрывной, лавинообразный характер, ка­ тастрофа неизбежна. И она не за горами. Люди, как правило, не хотят замечать даже очевидного, если оно неприятно. Но слишком уж наглядными, убедительными оказались факты.

Д. Медоуз и его соавторы по труду, получившему название «Пределы роста», использовали в качестве одной из иллюстра­ ций детскую вроде бы задачу: пруд зарастает кувшинками, коли­ чество которых удваивается каждый день, так, что за тридцать дней они заполняют пруд целиком. Вопрос: за сколько дней кув­ шинки заполнят пруд наполовину? Нетрудно догадаться — за двад­ цать девять. На тридцатый день половина превратится в целое. Можно представить себе психологию человека, приставленного расчищать пруд. Долгое время рост кувшинок выглядел бы незна­ чительным. За 25 дней они покрыли бы лишь 3 проц. поверхнос­ ти, и сохранялась иллюзия, что время решительных действий, неотложных мер еще не настало. Основатели Римского клуба, публикуя исследования Медоуза, обнажили такие явления современного мира, недооценка, а то и просто попытка не замечать которые стала слишком опасна для будущего человечества. О них уже нельзя не думать; от этих явлений не отвернуться и их не забудешь. Все настойчивее они напоминают о себе. Оказалось, что мир, который так упорно создавался, имел глубокие пороки в проекте. И, может быть, самый значитель­ ный из них проистекал из стремления устроить универсально удобный для человека мир, буквально все в нем приспосабли­ вая для него. А материалом была природа; она-то и оказалась под угрозой. Естественно, возникал вопрос: что предпринять? И можно ли вообще что-либо сделать? Стали раздаваться голоса, что гло­ бальный, общепланетарный кризис уже наступил. Во многих слу­ чаях пессимистический прогноз был связан не столько с оцен­ кой возникшей ситуации самой по себе, сколько с определением роли человека — виновника ситуации. Афористичный, но исполненный смысла эпиграф ко второ­ му докладу Римскому клубу: «Мир поражен раком, и этот рак— сам человек». А вот высказывание А. Печчеи: основная проблема заключается «в самом человеке, а не вне его». И еще одно выска­ зывание основателя Римского клуба. Характеризуя цели, которые члены клуба ставили перед собой при его организации, Печчеи признал: «Мы планировали развернуть наши исследования таким образом, чтобы, постепенно проникая в глубь явлений, можно было прийти в конце концов к корню глобального кризиса, а именно, кризису человека». Высказываниям подобного рода несть числа.

490

491

Исполненный пафоса, но риторический по сути вопрос зада­ ет Ф. Сен-Марк: «О, человек, преобразователь творения, долго ли ты еще будешь растрачивать свой созидающий гений на при­ ближение собственной погибели?» А вот пророчество Г. Грасса. Нам угрожает, он убежден в этом, не кара богов. Не Иоанн Бого­ слов рисует мрачные картины. Современный апокалипсис — итог статистической обработки данных. Уничтожение человека челове­ ком началось. На фоне подобных пророчеств стала проявляться не то чтобы легкая паника — до этого далеко, но понимание все большим числом людей той непростой, кризисной ситуации, в которой все мы оказались. Возникла целая доктрина; суть ее сводится к следующему: люди привыкли к своим деяниям, считая их незаурядными, и они не перестают восхищаться собой, забыв о своем в общемто не столь далеком прошлом: неловких руках, сжимавших пал­ ку, рудиментарной психике, страхе перед хищниками и гроз­ ными, таинственными явлениями природы. И, несмотря на ут­ вердившуюся впоследствии нравственность и нормы социаль­ ной жизни, люди сохранили многое от своих пращуров и пере­ давали это многое (возможно, в ослабленном и модифициро­ ванном виде) своим потомкам. Прошлое могло показаться ир­ реальным сном, но оно не умерло, а лишь дремало до поры где-то в закоулках сознания. А теперь вдруг вновь вышло на поверхность перед лицом едва ли не сложнейшего испытания для человечества. Такое впечатление, что человек остановился в своей эволюции, и остановился рано. Люди, став людьми, не перестали быть животными и несут в себе наследие прошлого. Вопрос лишь в том, сколь велико оно. Крайне опрометчиво было бы неверно расставить акценты. Б. Паскаль был прав: «Опасное дело — убеждать человека, что он во всем подобен животному, не показав одновременно его вели­ чия. Не менее опасно убедить в величии, умолчав о низменности. Еще опаснее не раскрыть ему глаза на двойственность человечес­ кой натуры. Благотворно одно — рассказать ему и о той его сторо­ не и о другой». Но проблема-то остается, ибо многое зависит от того, какая сторона превалирует. В принципе, возможны два ответа на вопрос о будущем чело­ вечества. Первый — пессимистический: гибель неизбежна. Роду человеческому отведено не так уж много времени; наш мир ис­ черпан. Второй — оптимистический. Он связан, понятно, с неже492

ланием безучастно наблюдать, как будут безропотно вырождать­ ся сменяющие друг друга поколения, а, может быть, им и жить уже не суждено и речь должна идти об уже живущих и тех, кто успеет увидеть этот мир в ближайшее время, а затем разумная жизнь исчезнет с лица Земли. Вариантов решения возникшей проблемы немного. Но весь вопрос не в этом, а в том, адекватно ли отображена в них сло­ жившаяся ситуация и реализуем ли предлагаемый «рецепт спасе­ ния» на практике. Вариант первый (его следовало бы определить как традицион­ ный). Сводится он к утверждению: проблемы как таковой не су­ ществует вовсе, а отдельные негативные явления излишне дра­ матизируются. Природа мудра и достаточно сильна. Она всегда исправляла то, что натворил человек. В конце концов, люди пе­ режили множество природных катастроф, и в сознании давно сформировался феномен апокалипсиса. Нет ничего нового в том, о чем говорят сегодня. Человечество выживало тогда, выживет и теперь. Этот вариант больше подходит для людей, мало знакомых с фактами, далеких от науки. Вариант второй. Он-то родился в головах ученых, но уж очень фантастичен и, по сути, тоже игнорирует реальную проблему. Ис­ ходя из того, что разумная жизнь уже не привязана столь жестко к Земле и в перспективе может, даже должна стать космическим фактором, известный астрофизик Саган предложил поистине радикальное решение: переделать атмосферу Венеры, для чего забросить в эту атмосферу некоторое количество одного из видов водоросли-хлореллы. Бурно размножаясь, хлорелла разложит до­ минирующий в атмосфере планеты углекислый газ. Ее воздушное пространство начнет обогащаться кислородом. Уменьшится так называемый «парниковый эффект», температура упадет, и в конце концов гостеприимная Венера станет пригодной для обитания. Ученый забыл только сказать, как долго продлится процесс. К тому же гипотетическое изменение атмосферы и возможные по­ зитивные побочные эффекты вряд ли сделают Венеру гостепри­ имной. Все намного сложнее. Проекты подобного рода лишь уво­ дят нас, по сути, от глобальной задачи, требующей решения. Аб­ солютно прав Г. Парсонс, который в своей книге «Человек в со­ временном мире» высказывается против попыток «строить воз­ душные замки», замечая: «Нам следует привести в порядок наш дом, нашу планету. Если в ближайшее столетие у человечества не будет будущего здесь, у него не будет будущего никогда». 493

Вариант третий. Формально он тоже должен быть определен как оптимистический, ибо предполагает решение. Но какое? Выс­ казывается мысль о возможности полного преобразования окру­ жающей природной среды, искусственного создания новой сре­ ды, в которой мог бы жить человек. Эта мысль логично перетека­ ет в другую: можно заменить не только биосферу, но радикаль­ но, опираясь на достижения молекулярной биологии, нейрофи­ зиологии, генной инженерии, изменить самого человека. Факти­ чески, речь идет о создании существа, которое лишь внешне на­ поминало бы человека. К счастью, реальные возможности совре­ менной науки пока невелики. Мы не знаем, что может создать она, двигаясь в этом направлении. Хотелось бы, однако, надеять­ ся, что человечество найдет иное решение. Вариант четвертый. Он сводится к утопическому, нереализируемому на практике призыву (совсем в духе Руссо!) отказаться от всех достижений научно-технического прогресса, ибо только такой отказ позволит свести к минимуму негативное воздействие на природную среду. Но как современному человечеству вернуть­ ся к допромышленной эре? Нереально это. Наибольшего внимания заслуживает ситуационно-тактичес­ кая стратегия— пятый вариант, предполагающий при сохране­ нии характера научно-технического, технологического и иного прогресса каждый раз искать конкретное решение возникающих проблем. Здесь и обоснование необходимости ресурсосбережения, идея замкнутых технологических циклов, мысль об использова­ нии альтернативных источников энергии и многое другое. Следу­ ет признать, что при всей перспективности данного варианта глобальных, общепланетарных проблем он не решает — лишь отодвигает на некоторое время. Человечество должно найти способ повернуть вспять опасные тенденции. Попытки такого рода уже есть, но пока они робки и разрознены, а эффект незначителен. Нет ясного представления о том, чего в конечном итоге мы хотим достичь, да и не знаем толком, как это сделать. Известный исследователь проблемы П. Кууси, фиксируя оче­ видное: «конфликт между человеком и природой— ахиллесова пята современности» и констатируя, что вторгшийся в природу человек не осознает собственной ответственности за гигантские перемены в мире, пишет с горечью: «Мы выполняем роль пово­ дыря, хотя сами слепы и не знаем, куда идем... В разгар величай­ ших изменений в мире мы... не видим, что лежит впереди». Это

существенно затрудняет формирование принципиально нового отношения к миру и новых норм отношений между людьми. А ведь именно здесь скрыты корни возможного решения возник­ шей проблемы. По убеждению Э. Фромма, «впервые в истории физическое выживание человеческого рода зависит от радикального измене­ ния человеческого сердца». Другими словами, к настоящему мо­ менту, даже еще раньше, человек оказался перед необходимос­ тью измениться как отдельная личность и как частица человечес­ кого общества, возродить в себе лучшие человеческие качества, ценности, вернуться, в частности, к утраченной гармонии с при­ родой. Вопрос поставлен бескомпромиссно: «быть или не быть» не человеку как таковому, а человечеству. Сошлемся еще на одно­ го выдающегося мыслителя современности. «Человечество,— пи­ сал А. Тойнби,— видимо, должно выбрать одно из двух: совер­ шить самоубийство или научиться жить, как одна семья». Подобная мысль звучала и раньше. Но там был другой кон­ текст, и объединение человечества вокруг высших гуманистичес­ ких идеалов могло восприниматься как прекрасная, но далекая цель. Сегодня— это императив времени, диктуемый радикальным изменением ситуации. Возникло положение, которое еще недав­ но трудно было предвидеть. Человечество вплотную подошло к роковой черте. Возможности и время, чтобы отодвинуться от нее, спастись, еще не иссякли, но они предельно малы. Раз так, при сохраняющихся противоречиях, самых разных по характеру, сте­ пени глубины и направленности, у человечества не могли не по­ явиться единые цели и задачи, объективно приоритетные по сво­ ему значению. Именно общечеловеческие (глобальные) потому, что они напрямую связаны с интересами всего человечества, при­ обретают планетарный характер. Их решение невозможно без раз­ ностороннего международного сотрудничества, концентрации усилий всех стран, всех народов. Нельзя не заметить также, что проблемы, с которыми столк­ нулось человечество, при всей их специфике,— звенья гигантс­ кой цепи, части глобальной системы, где одна тесно взаимосвя­ зана с другой. Эти проблемы, как выразился А. Печчеи, «сцепи­ лись друг с другом, подобно щупальцам гигантского спрута опу­ тали всю планету». Продолжая мысль, Печчеи выделил то обсто­ ятельство, что «число нерешенных проблем растет; они стано­ вятся все сложнее, сплетение их все запутаннее, и их щупальца с возрастающей силой сжимают в своих тисках планету».

494

495

Если ситуация именно такова, а у нас нет оснований утверж­ дать противоположное, то свидетельствует это лишь об одном: кризис углубляется; люди еще не в полной мере осознали тот простой и очевидный факт, что планета у нас одна и она — в опасности. Мягко сказано, впрочем. Такое впечатление, что и здесь мы постоянно лукавим сами с собой, не хотим, боимся признать: на планете не наблюдалось и не наблюдается по сей день скольконибудь серьезных попыток реально сблизить, сплотить народы и государства перед лицом общечеловеческой беды, которая в лю­ бой момент может в полный голос заявить о себе. Возможно, самое тревожное в сегодняшнем мире — отсутствие даже веры в какую бы то ни было общность людей и вытекающие отсюда пас­ сивность, гаснущие иллюзии, в которых нет-нет да и обнаружит­ ся элементарный страх за будущее. Но довлеет над всем самодо­ вольство тех, кому кажется, что им хорошо. Вновь и вновь возникает вопрос: насколько разумен человек? Сейчас говорят, что Homo Sapiens должен стать Homo moderatum (человеком мудрым). Но станет ли он таковым? Этот вопрос волновал еще В.И.Вернадского. Выдающийся русский мыслитель считал необходимым особо подчеркнуть: «Че­ ловечество, взятое в целом, становится мощной геологической силой. И перед ним, перед его мощью и трудом, ставится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего чело­ вечества как единого целого...» Это — условие выживания людей на Земле. И главная их задача — научиться соизмерять свои по­ требности с возможностями биосферы. Решение этой задачи пред­ полагает преобразование биосферы в качественно новое состоя­ ние — ноосферу — сферу разума. В. И. Вернадский— оптимист. Он достаточно осторожен и ничего не говорит о том, как этого достичь, какие усилия, какие организационные решения потре­ буются. Ученый предсказывает лишь общую желательную и одно­ временно единственно возможную, если человечество хочет со­ хранить себя, тенденцию развития. Все, что касается защиты природы, не сходит сегодня со стра­ ниц книг, журналов, газет. Не остаются в стороне радио, телеви­ дение, другие средства массовой информации. Организуются весь­ ма представительные симпозиумы, конференции, семинары. На сегодняшний день принято свыше 200 международно-правовых актов по защите атмосферы, недопущению использования хими­ ческих веществ, сохранению флоры и фауны. Но реально мало 496

что меняется, и «черное дело» в отношении природы продолжа­ ется. То, что все же предпринимается для спасения природы от нашего же варварства, если предпринимается, похоже на лата­ ние дыр на вконец изношенной одежде, притом не только на заплаты, часто на нитки не хватает. <5^ е Д Н е В Н ° 2 ' 5 М Л Р Д ' д о л л а Р ° в тратится в мире на вооружение. С 1945 г., поданным американских исследователей, только США потратили на эти цели сумму, за которую можно было скупить в Америке все, кроме земли. Раньше хоть объяснение было - «хо­ лодная война». Но вот закончилась она, и что - размер расходов на оборону практически не уменьшился. Он и сегодня составляет около 300 млрд. долларов в год. Добавьте сюда расходы других стран, в том числе слаборазвитых. На мероприятия по охране окружающей среды в тех же США тратится около 14-15 млрд. долларов в год (соотношение тех и других затрат - 20:1). Многие страны вообще не позволяют себе никаких затрат на экологию. А ведь ситуация, заметим еще раз глобальна. Не может одна только страна, даже если бы она ка­ ким-нибудь образом решила свои проблемы, изолироваться от другой. Границы по воздуху не проведешь. Какова же ситуация в целом? По данным ООН, с начала нашей эры было уничтожено 106 видов животных и 139 видов птиц. К середине 90-х годов на грани вымирания оказались уже около 500 видов. Печальна участь наибо­ лее совершенных животных- млекопитающих. До начала XIX в ис­ чезли с лица Земли 33 их формы; всего за одно столетие, к началу XX века, это число удвоилось. В следующие полвека перестало суще­ ствовать еще 40 форм. В Красную книгу Международного союза по охране природы внесено 305 млекопитающих, которым грозит ис­ чезновение. Кроме них там 193 вида и подвида рыб, 138 амфибий и рептилии, 400 - птиц. Что касается растений, то количество их видов, находящихся на грани исчезновения, превышает 250 тыс К первым годам третьего тысячелетия, как полагают, может сохра­ ниться лишь в описаниях и картинках около полумиллиона видов животного и растительного мира. Сегодня каждый день исчезают в среднем три новых вида растений и животных; через 10 лет эта цифра может достичь трех видов в час. А ведь на их формирование в естественных природных условиях потребовались миллионы лет- и как отразится массовая гибель представителей животного и расти­ тельного мира планеты на самом этом мире, где нет ничего лишне­ го, никто сегодня сказать не может. 497

У известного писателя-фантаста Р. Бредбери есть рассказ о том, как человек оказался, используя машину времени, в доис­ торическом мире. Случайно он сошел с «экологической тропы» и раздавил бабочку, всего одну бабочку! Когда он вернулся в свое время, то с удивлением обнаружил мир, совсем не похожий на тот, что покинул, отправившись в путешествие во времени. Дру­ гое небо, другой воздух — все другое. Даже язык, на котором говорили люди, изменился. И это — следствие одного импуль­ сивного движения и гибели в результате ничтожной частички давно ушедшего мира. Была нарушена обусловленная природой причинно-следственная связь; ничтожное вроде бы отклонение в конечном итоге дало непредсказуемые результаты. Конечно, Бредбери преувеличивал, желая выделить, пока­ зать бесспорное: всеобщую связь всего со всем. Но было в его рассказе и другое: боль за поражающие масштабы расправы над миром живого. Отдельные его виды исчезают ныне такими тем­ пами, которые, как минимум, в 10 тыс. раз превышают степень их естественного вымирания в период, предшествовавший появ­ лению человека. В США за 58 лет, с 1830 по 1888 гг., стадо бизонов численно­ стью в 40 млн. сократилось до 26 голов. А в 1914 г. в зоопарке города Цинцинати умер последний американский голубь — его популяция в 1810 г. была на уровне 2 млрд. птиц. Д.Треффен, по­ святивший значительную часть жизни исследованию проблемы, имел основание сказать: «Первобытную культуру Америки не покоряли, ее в буквальном смысле забивали насмерть». К моменту появления европейцев в Северной Америке при­ рода ее казалась совершенно неистощимой. Лес, рыба, дичь добы­ вались в огромных количествах. Поскольку спрос был на самое лучшее, поэтому и добывали самое лучшее, невзирая на то, что это сопровождалось уничтожением других ресурсов. Деревья, пти­ цы, звери рассматривались как препятствия на пути колонистов, и они уничтожались всеми доступными средствами. Если бы столь неразумными оказались только американцы... Так нет же. Варварски относились к животному и растительному миру люди на всей планете. Особо следует сказать о лесах. Их называют «легкими плане­ ты». Точнее, так называют прежде всего тропические леса Ама­ зонки. Практически сведены на нет непроходимые джунгли Азии и леса экваториальной Африки. Те и другие поставляли в атмос­ феру планеты значительное количество кислорода. Первичная 498

оболочка земного шара была, как известно, преимущественно из углекислого газа. Уничтожив леса, мы можем вернуть планету в исходное состояние. Только человека, понятно, уже не будет. Довольно долго природа вроде бы никак не реагировала на насилие над собой, хотя уже Платон говорил о некогда покры­ той лесами Аттике, что она «стала походить на голый скелет». Всего сто лет назад А.П.Чехов, проезжая через Сибирь на Са­ халин, писал: «Пока нет густого населения, сильна и непобеди­ ма тайга и фраза «Человек есть царь природы» нигде не звучит так робко и фальшиво, как здесь. Если бы теперь, положим, все люди, которые живут теперь по сибирскому тракту, сговорились уничтожить тайгу и взялись для этого за топоры и огонь, то по­ вторилась бы история синицы, захотевшей зажечь море». Многое изменилось с тех пор, но только не потребительская психология людей, их отношение к природе. Еще недавно в весьма известном учебном пособии можно было прочесть: «Преобразователь и хозяин природы — советский че­ ловек — по-новому смотрит на природу, по-новому раскрывает ее красоту». В этом отношении характерна, например, следующая сцена из романа В. Ажаева «Далеко от Москвы». Идя по тайге на лыжах, Ковшов делится своими мыслями об окружающей при­ роде с Беридзе: «Сколько диких чащ, куда люди еще не проник­ ли! Что ни говори, а это действительно враждебная нам сила, и я рад, что на мою долю выпала активная борьба с ней... Не знаю, чем тут гордиться? Разве можно, например, гор­ диться пустыней Сахарой? Похвастать заводом, городом, пост­ роенным в тайге, — другое дело! Теперь, когда я сам кое-что уразумел, мне радостно думать о Новинске ...В нашем крае, мне кажется, слишком уж увлекаются таежной экзотикой, этим ди­ ковинным сожительством южной маньчжурской и северной охот­ ской флоры. Почитают это своей местной достопримечательнос­ тью и молятся на нее!.. ...Я не против леса... Я категорически против первобытной глухомани и ее тысячеверстных пространств!» Ковшов выступает против умильного воспевания тайги писа­ телями: «Обо всем этом в свое время здорово писал Арсеньев,— зачем же его повторять? Почему-то они не пишут про гольдов и удэгейцев, которые окончили институт и живут совсем по-ново­ му в своих стойбищах? ...Я за наступление на тайгу, на «белые пятна». Хочу читать об этом в книгах! Пусть все знают, как трудно дается человеку это 499

наступление. Пускай будут в книгах и описания природы, я только против того, чтобы человек терялся в этой природе, как иголка в сене. По-моему, литература, когда в ней одни птицы и растения, а человека нет,— это не литература, а фенология в стихах и прозе!» Прекрасна природа, таящая в себе неограниченные возмож­ ности для активной творческой деятельности человека (глухая тайга, водопад, дикие горы). Наиболее прекрасна очеловеченная, переделанная, преображенная природа». За последние 30 лет уничтожено 30 проц. лесных массивов — свыше 200 млн. гектаров. Это больше половины территории США. Каждую минуту площадь лесов сокращается на 15-20 гектаров. Увеличение темпов вырубки привело к тому, что каждый год ле­ сов становится меньше на 17 млн. гектаров — площадь Австрии. Если дело и дальше пойдет таким образом, то через 10 лет лесов на планете станет меньше еще вдвое. Особенно интенсивно унич­ тожаются тропические леса — 30 гектаров в минуту. К 2010 г. 80 проц. их может бесследно исчезнуть, а через 50 лет их просто не будет, если темпы хищнической вырубки сохранятся. И хотя тропические леса занимают ныне всего 2 проц. суши, около половины диких растений, животных и насекомых произ­ растает или обитает именно там. Ценность леса в бассейне реки Амазонки в несколько раз выше, чем совокупная цена его древе­ сины. Каждое четвертое фармакологическое средство производится из растений влажных лесов тропиков. Существует международная программа защиты лесов. Но ее реализация требует 1,3 млрд. долларов в год в течение 5 лет. У бразильцев таких денег нет. Вот и рубят они леса в бассейне Ама­ зонки, вспоминая, когда им говорят о пагубности этого деяния, как североамериканцы уничтожили около 100 лет назад свои мас­ сивы леса. Европейцы свели на нет свои леса еще раньше. И все во имя экономического прогресса и цивилизации. Теперь от дос­ таточно высокопоставленных представителей Бразилии можно услышать: «От нас нельзя требовать отказа от материального бла­ гополучия ради спасения деревьев». Бразильцев трудно понять, но еще труднее проникнуться логикой человечества, безучастно наблюдающего гибель «легких планеты». Экологические катастрофы Земля переживала и раньше. Мно­ гие из них произошли задолго до появления человека. Интерес­ ную гипотезу, объясняющую гибель динозавров и их ближайших «сородичей», предложила недавно группа ученых. Опираясь на ряд косвенных данных, они пришли к выводу: около 65 млн. лет

У древних шумеров, индийцев — практически у любого наро­ да на заре цивилизации — бережное отношение к природе было естественной нормой. Сохранялось обожествление отдельных ее проявлений. Всесильная еще природа больно наказывала за не-

500

501

назад Земля столкнулась с огромным метеоритом. Его размер до­ стигал нескольких километров в диаметре. Помимо всего проче­ го, результатом столкновения стали сильные пожары, охватив­ шие гигантские территории. Дым окутал Землю настолько гус­ тым покровом, что на некоторое время наступило резкое похо­ лодание. Как следствие, гибель динозавров и не только их. Таких катастроф, меняющих биосферу, было, возможно, за период длительного формирования животного и растительного мира на планете несколько. Мы просто не знаем о них. Но те катастрофы, что творятся человеком, потенциально наиболее опасны и для природы, и для самого человека. Первоначально его деятельность сводилась к собирательству, охоте, рыболовству. Шло приспособление к среде обитания. Но вот люди овладели огнем, стали культивировать некоторые цен­ ные для них виды животных и растений. Возникло примитивное животноводство и столь же примитивное земледелие. И уже на этом этапе проявились первые признаки дисгармонии между при­ родой и сообществом людей. Они были связаны с выжиганием, выкорчевыванием лесов — человек стремился увеличить размеры открытых пространств; но при отсутствии культуры земледелия почвы беднели, падали урожаи. Освоенные участки земли забра­ сывались, возникала потребность в новых и новых. Вмешатель­ ство человека в дела природы, пусть оно и было робким понача­ лу, вело даже тогда к исчезновению отдельных видов растений и животных. Но это становится понятным только в ретроспективе. В те далекие времена безоружный в общем-то перед природой че­ ловек, воспринимая ее как что-то безграничное и неисчерпае­ мое, не очень и ошибался. Слабость людей перед могучей при­ родной средой была очевидна. Но тем более значимыми пред­ ставляются в этой связи факты, позволяющие утверждать, что предвестники экологических кризисов обнаруживали себя уже тогда. Позднее они лишь росли по масштабам в прямо пропорци­ ональной зависимости от размеров потребительского отношения к природе, степени активности человека в его стремлении пере­ делать мир. И поскольку это стремление не имело ограничений, оно рано или поздно должно было достичь планетарных масшта­ бов, превысив возможности природы.

брежение ею. Выделившийся из природного мира человек всем своим существом ощущал связь с природой. Порвать эту связь— погубить себя. Вспомним поэтические древнегреческие мифы о подвигах Геракла. Он— неодолим, а силы ему дает земля; у нее черпает он свою мощь. Впоследствии, однако, естественная связь с природой ослаб­ ла. Человек стал жить с ощущением властелина природы, и оно господствовало. Даже мудрый Гегель высказывался в том смысле, что «какие бы силы ни развивала и ни пускала в ход природа против человека— холод, хищных зверей, огонь, воду,— он все­ гда находит средства против них», — признавая, — «и при этом черпает эти средства из самой же природы, пользуется ею против нее же самой». История сохранила для нас факты, свидетельствующие, что человек не был совсем уж безразличен к природе. Принимались даже законы по ее охране. Интересные сами по себе эти законы носили, однако, локальный характер. Изменить взаимоотноше­ ние между обществом и природой они не могли, хотя уже в XI веке «Правда Ярослава Мудрого» предусматривала наказание за поджог и порубку лесов, а также за своевольную охоту на боб­ ров. В XIII веке во Владимиро-Волынском княжестве были зало­ жены основы заповедника, известного как Беловежская пуща. Там запрещалась всякая охота. Петр I попытался придать охране природы России общегосу­ дарственное значение. Он запретил вырубку лесов в пределах 50 км от берегов больших рек, запретил распространенное тогда выжигание их для подготовки земли под пашню. Уголовное нака­ зание было уготовано решившемуся самовольно охотиться на лосей и соболей. Известен указ Петра I об охране чистоты вод Невы: «Во время очищения кораблей и починки всякий мусор должно вывозить, чтобы ничего на дно не упало. А кто из своих то учи­ нит, сам, ежели офицер, за всякую лопату (мусора) первый раз лишается месяц жалования, за второй раз — полгода, за третий будет оштрафован отнятием чина и записан в рядовые. А рядовой состав за третий — в Сибирь на каторжные работы». Небезынтересно, что тот же Петр I приказывал «уведомлять о состоянии, натуре и плодородии каждой провинции и наипаче о том стараться, как возможно запустелые дворы и земли паки на­ селять, також земледелие, скотские приплоды и рыбные ловли везде умножать и к приращиванию производить. И того ради с губернаторами и воеводами прилежно корреспондировать». 502

Совсем в духе Петра I продолжательница его дела Елизавета отменила выделку дегтя на экспорт. Ради сохранения природы на 200 верст вокруг Москвы была запрещена работа фабрик сте­ кольных заводов, винокурен. Какой ущерб казне, но предки шли на это. В данном отношении, похоже, они были мудрее нас Законов по охране природы сегодня намного больше- сами по себе они достаточно суровы, а лесов, как и его обитателей становится год от года меньше, Нева - грязнее. А другие реки страны? А воздух, которым мы дышим? Тоже исторический факт: в 1306 г. судили одного лондонца за то, что он жег в городе уголь и тем самым загрязнял воздух. Сколько же людей нужно было бы осудить сегодня за преступления не­ сравненно большего масштаба? Вначале вновь цифры и отдельные факты. Масса всего человечества ничтожна мала по сравнению с об­ щей массой живого вещества на планете - около 0,0002 проц Однако техника и технология, созданные людьми, их природопреобразующая деятельность ведут к выбросу в атмосферу только углекислого газа, губительного для живого, в размерах, более чем в 100 раз превышающих количество углекислоты, выделяе­ мой всеми живыми организмами планеты. А ведь углекислый газ — лишь часть выбросов в атмосферу. Лидером по масштабам негативного воздействия на природу стала энергетика. Производство энергии связано со сжиганием колоссального количества угля, нефти, газа, других горючих ма­ териалов. Тонна угля, использованная для производства энергии требует столько же кислорода, сколько вдыхает его 100 человек за год. А углекислого газа при сжигании топлива образуется в 15 раз больше, чем от дыхания всего человечества. На земле ныне миллионы самых разнообразных производств которые, словно злокачественная опухоль, отвоевывают для себя новые и новые площади. Заповедных уголков, свободных от них становится все меньше. Еще недавно гигантская стройка и появ­ ление нового производства вызывали чувство гордости. Мало кто задумывался о последствиях. В детской повести «Старая крепость», посвященной периоду индустриализации на Украине, приводится характерный диалог двух героев. Один из н и х - «положительный». Другой- темная личность, «враг народа» по терминологии тех времен. В уста «вра­ га народа» вкладывается многозначительная фраза: «Не дадим за­ коптить небо Подолии дымом заводов!», а его классовый оппо503

нент, убежденный в своей правоте, отвечает: «Закоптим!» Как герой, так и автор повести находят в этом своеобразную эстетику. А вот более известные, пожалуй, строки из С. Маршака:

Конечно, это всего лишь искусство. Не забудем, однако, что оно — зеркало эпохи, отражение господствующих умонастрое­ ний и действий. А вот — следствие: более чем в 100 городах быв­ шего Союза с населением около 50 млн. человек концентрация вредных веществ в атмосфере превышает предельно допустимые показатели в 10 и более раз. Теперь умонастроения медленно, но меняются под влиянием все более зримых негативных последствий научно-технического прогресса. Самоочевидным становится: за прогресс нужно пла­ тить. Более того. Чем выше его уровень, тем значительнее плата. Современная техника и технология не только, а иногда не столько созидает, сколько разрушает, вызывает ухудшение, загрязнение природной среды в масштабах, которые еще недавно трудно было вообразить. Рано или поздно должен был возникнуть вопрос: кому нужен такой прогресс, и прогресс ли это? Прав наш поэт А. Воз­ несенский: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». Мировая промышленность, авиа- и автотранспорт ежегодно выбрасывают в атмосферу около 20 млрд. тонн вредных газов и других отходов производства; нередко они предельно ядовиты. В целом сейчас насчитывается более 1,5 млн. веществ, отравляю­ щих атмосферу, и более 10 тыс. веществ, загрязняющих воду и почву. В расчете на каждого человека — несколько сотен кило­ грамм вредных выбросов ежегодно. (Считается, что у нас в стране этот показатель колеблется где-то на уровне 300 кг.). Это в сотни раз превышает количество естественной пыли. Как следствие, растет заболеваемость, в том числе новыми болезнями: генети­ ческими, эндокринными, токсическими, аллергическими. Спе­ циалисты утверждают, что из-за загрязнения воздуха на Земле в самое ближайшее время будет умирать до 200 тыс. человек в час. Кислорода же из атмосферы та же промышленность и транс­ порт изъяли за последние 25-30 лет больше, чем все человечество

за весь период цивилизации до второй половины XX столетия. Только в США в настоящее время около 150 млн. автомобилей, пробег каждого в среднем — 16 тыс. км, что означает, что все американцы проезжают в день около 6 млрд. км, ежегодно сжигая при этом 800 млн. литров бензина и выбрасывая в атмосферу око­ ло 2 млн. т. двуокиси углерода. В американских городах почти треть площадей занимают машины и все, что с ними связано: гаражи, автостоянки, заправочные станции и т.п. Прежде подвижная экологическая система справлялась с на­ грузками. Даже когда человек своей деятельностью наносил ей болезненные раны, система могла вернуться в положение, ис­ ходное или близкое к нему. Существовало некое равновесие меж­ ду природой и человеком, его деятельностью. Сегодня наблюда­ ется выраженная тенденция к снижению устойчивости природы. Если она и восстанавливается, то намного медленнее. Механиз­ мы природы, работающие в этом направлении, на пределе или уже за пределом. Это касается как биосферы, так и климата, вод­ ной и воздушной среды. Уровень развития мирового промышленного производства бо­ лее чем в 50 раз превышает тот, что был на рубеже столетий, 4/5 прироста приходится на период после 1950 г. Разве удивительно, что более 50 проц. зафиксированных экологических нарушений относится к последним тридцати годам. А в перспективе? Нетруд­ но посчитать: если среднегодовые темпы роста производства со­ ставят, к примеру, 5 проц. в год, то к концу следующего столетия мы будем иметь (если вообще что-либо будем иметь) производ­ ство, в 500 раз превышающее нынешнее. Вынесет ли это природа? Уже сегодня много говорят о растущей опасности «парникового эффекта». В 1990 г. было теплее, чем когда-либо с тех пор, как люди стали измерять и фиксировать температуру на Земле. Шесть из семи теплых лет, начиная с 1850 г., приходится на период после 1940 г. Основная причина очевидна. Неоднократно упоминавшийся угле­ кислый газ, накапливаясь в атмосфере планеты, замедляет отток тепла в космос, что и ведет к увеличению температуры. Согласно прогнозам, если выбросы в атмосферу будут расти (а это более чем вероятно, ничто не указывает пока на возможность иного рода), среднегодовая температура в ближайшие 50 лет может увеличиться еще на 2-5 град. Наступит глобальное потепление. Экологи рисуют карты изменений в ближайшем будущем, одну катастрофичнее другой: растаяли льды Антарктики и Арктики, уровень Мирового океана поднялся на несколько десятков мет-

504

505

Где вчера качались лодки, — Заработали лебедки. Где шумел речной тростник, — Разъезжает паровик. Где вчера плескались рыбы, — Динамит взрывает глыбы.

ров, вода поглотила гигантские регионы, целые страны, те, что расположены на низменностях вблизи морей и океанов. Но это еще не все. Радикально изменилось направление движения воз­ душных масс. Иссякли ветры, приносившие влагу, и в плодород­ ных районах воцарилась убийственная засуха, в субтропических широтах разбушевались невиданной силы бури, катастрофичес­ кие ливни залили землю. Уже сегодня в принципе возможны любые катастрофы. Они могут достигать гигантских размеров, создавая на огромных тер­ риториях обстановку, угрожающую жизни. Нельзя не повторить: человек тому причина. За три месяца до начала «бури в пустыне», т.е. военных дей­ ствий против Ирака, американцам стало известно: С. Хуссейн отдал приказ заминировать нефтяные скважины в Кувейте. Был выбор: продолжить экономическое, дипломатическое и иное невоенное давление на Ирак или продемонстрировать силу. Американский президент выбрал второе. Военная победа оказалась сопряжена с колоссальной по масштабам экологической катастрофой. Пожар на нефтепромыслах уничтожал от 3 до 6 млн. баррелей нефти в день. В атмосферу выбрасывалось в 10 раз больше загрязняющих веществ— газа, пыли, копоти, чем их давала вся промышлен­ ность США. А гигантское нефтяное пятно в Персидском заливе? Трудно подсчитать все потери от разлива нефти. Они громадны. Привычными стали аварии на производстве, транспорте— прорывы газа и нефтепродуктов, воздушные катастрофы, аварии под водой (на подводных лодках) и на воде (на буровых установ­ ках) и др. Одна из крупнейших катастроф XX века произошла на заводе американской транснациональной корпорации «Юнион Карбайд» в индийском городе Бхопал. Из-за технических неполадок в ат­ мосферу было выброшено колоссальное количество ядовитого газа— десятки тонн ядохимикатов. Над городом нависло злове­ щее смертоносное облако, приведшее к масштабной трагедии. Более 2500 человек погибло сразу же. Еще 500 тыс. было отравле­ но. Экономический ущерб от катастрофы был оценен в 3 млрд. долларов, а кто подсчитал ущерб, нанесенный природе? С выведением летательных аппаратов за пределы земной ат­ мосферы началось загрязнение уже космического пространства. Около Земли, на высоте от 160 до 1760 км, растет число исполь­ зованных топливных баков, частей ракетоносителей, перестав­ ших функционировать спутников, их осколков. Уже в ближайшие

годы именно по этой причине пребывание человека на около­ земной орбите может стать делом гораздо более рискованным, а то и просто практически невозможным. Добавьте сюда потреб­ ность в больших участках земли под космодромы и все, что так или иначе связано с обслуживанием космической техники. В ре­ зультате запусков, а также при испытаниях космической, как и любой другой ракетной техники, значительные земельные пло­ щади безнадежно гибнут. Они выгорают под воздействием высо­ ких температур, оседают, получают твердые и газообразные до­ бавки в таких количествах, что ни о каком рациональном ис­ пользовании безнадежно загубленной земли не может быть и речи. Продукты сгорания ракетного топлива загрязняют воздух. При запуске ракет меняется направление движения воздушных масс, а сгорание топлива и частей космических аппаратов влияет на состав атмосферы. Нельзя сбрасывать со счетов возможность ава­ рии и падения не сгоревших в атмосфере аппаратов на Землю. Такие случаи уже бывали. Энтузиасты покорения космического пространства говорят о связи между космонавтикой и экологией в ином плане. Именно космонавтика, по их мнению, может обеспечить новые пути ре­ шения экологических проблем. Спутники способны дать точную информацию о состоянии природной среды. В перспективе, как утверждают, некоторые особо вредные и опасные производства можно будет вынести за пределы биосферы и тем самым изме­ нить в лучшую сторону экологическую ситуацию. Что касается экологической информации,— кто спорит. Мы ее уже получаем. А вот околоземное пространство теснейшим образом связано со всем, что происходит на планете. И как отразится на ней любой непродуманный шаг, тем более авария, от которой вовсе не застраховано человечество, делающее в космосе лишь первые шаги, никто не знает. Деяния космических первопроходцев впору уподо­ бить работе минеров, которые, как известно, ошибаются лишь один раз. Только последствия неизмеримо больше. Заметим: чаще всего именно с покорением космоса связана мечта о «скачке» через переживаемый нынче промежуточный, «спутниковый» период в общество, где современных проблем уже нет. Предполагается, что человечество, опираясь на технику бу­ дущего, все их решит. Почему-то никогда не ставится вопрос о том, каким образом реально это могло бы быть осуществлено. Налицо фактически еще одна попытка уйти от мучительной ны­ нешней ситуации, от вопросов, на которые.нет ответа.

506

507

Питаемся иллюзиями. И разве удивительно, что мы до сих пор даже не пробовали хоть как-то определить предельные значения, в рамках которых еще может быть сохранено экологическое рав­ новесие, границы, выход за которые неизбежно приведет к нео­ братимым последствиям. А ведь это архиважно. Серьезно занима­ ющиеся экологическими проблемами ученые давно бьют тревогу. У них есть основания утверждать: человечество может развивать­ ся, ничего радикально не меняя, сохраняя существующие тен­ денции, несколько десятилетий, после чего будет превзойден предел, пройдена некая точка, за которой начнется «мертвое вре­ мя», произойдут глобальные необратимые процессы, конечным итогом которых станет гибель человечества. И что бы люди потом ни делали, какие бы усилия ни предпринимали, вернуться в со­ стояние, когда далеко не все было потеряно, будет, скорее всего, просто невозможно. Впрочем, глобальная катастрофа, как гово­ рят ученые, может наступить и раньше, практически в любой момент. Сегодня много говорят об «озоновых дырах». Их обнаружива­ ют повсюду: и в северных и в южных широтах, даже над Антарк­ тидой, где пока почти нет людей. А вот сообщение газеты «Ком­ сомольская правда» от 18 июля 1996 г. Оно — на первой странице и под крупным заголовком: «Внимание! Не вздумайте сегодня выходить на солнце», а дальше информация синоптиков: «на высоте 10-15 км в районе Воронежа-Москвы-Печоры наземная наблюдательная сеть Росгидромета зафиксировала аномально низкое содержание стратосферного озона». Возможно, это была всего лишь газетная «утка» — в наше время такое не редкость. Но показательно: лет этак 20 назад подобное сообщение поняли бы лишь специалисты и оно мало кого бы напугало. Между тем, «озо­ новые дыры», или просто истонченный озоновый слой, пропус­ кает губительные для всего живого ультрафиолетовые лучи. Они свободно достигают поверхности земли и, подавляя иммунную систему человека, вызывают, в частности, рост раковых заболе­ ваний, болезней кожи, глаз. Озоновый слой весьма раним. Выведение на околоземную ор­ биту космического корабля образует в ионосфере дыру диамет­ ром 1500-2000 км. Она затягивается только через 1,5-2 часа. А те­ перь помножьте эти цифры на частоту стартов в космос. Добавьте сюда другие факторы, разрушающие озоновый слой. Если бы его можно было опустить на поверхность Земли, то толщина этого слоя составила бы всего лишь четверть миллиметра. А истощится 508

«озоновый щит» Земли, у человечества не будет никакой воз­ можности восстановить его. Ситуация с водными ресурсами ничуть не лучше. Несколько тысяч кубометров воды расходуется ежегодно каждым жителем планеты. Много это или мало? Общий водозабор, т.е. количество воды, непосредственно используемое человеком для своих нужд, не превышает 5 проц. устойчивого стока рек и подземных вод,' весьма незначительно вовлекается в непосредственную хозяйствен­ ную деятельность морская вода. Но что собой представляют те 450-500 куб. км воды, которые возвращаются в гидросферу после их использования человеком? Это отходы кухни и больниц, ра­ створенные в воде мыльные порошки, отработанные техничес­ кие масла, нефть, попавшая в воду из-за неисправностей нефте­ провода, а то и просто по халатности, разгильдяйству, разнооб­ разные кислоты — отходы производства, а также ртуть, свинец, цианиды, пестициды, нитраты, фосфаты и теперь уже не десят­ ки, а сотни ядовитых веществ, которые потом накапливаются в водорослях, планктоне, рыбе и в конце концов возвращаются с пищей снова к человеку. Ядовитыми могут оказаться не только уже известные веще­ ства, но и новые, созданные наукой, казалось бы, в интересах человека. По крайней мере, поначалу все представляется демон­ страцией мощи разума: людям, к примеру, потребовалось эф­ фективное средство для борьбы с насекомыми, и был создан зна­ менитый ророшок ДДТ. Пытливый человеческий ум не остановить, но необходимо четкое осознание возможных побочных эффектов любого откры­ тия, особенно там, где это касается природы. Мы можем их все не знать, но обязаны проявлять предельную осторожность. Ведь при­ рода реагирует на наше вмешательство в процессы, в ней проис­ ходящие, не так, как мы хотим, а по своим собственным законам. Признаемся сами себе: они для нас зачастую неизвестны. Изобретение ДДТ сопровождалось массой восторженных от­ зывов. Создатель «чудо-порошка» получил вскоре после второй мировой войны Нобелевскую премию. И вроде бы было за что ДДТ стало главным средством борьбы с насекомыми - разно­ счиками болезней и сельскохозяйственными вредителями. На Цейлоне болело малярией около 2 млн. человек. С 1950 г. против малярийного комара стали применять ДДТ; число заболе­ ваний резко сократилось и через 20 лет было сведено к единич­ ным случаям. Особенно широко порошок использовался в сельс509

Одна иллюстрация тому. Открытие и широкое использование антибиотиков всегда считали весьма значимым достижением со­ временной медицины, и небезосновательно. Отступили многие болезни, увеличилась продолжительность жизни, что привело в условиях уже существовавшего превышения рождаемости над

смертностью к демографическому взрыву, стремительному росту народонаселения и обострению продовольственной проблемы. Для ее решения нужно было резко интенсифицировать сельскохозяй­ ственное производство; это сделало необходимым масштабное использование пестицидов и других химических веществ. До 500 млн. т. искусственных удобрений и около 3 млн. т. ядохимикатов вносится в почву ежегодно, что повышает урожайность, но од­ новременно увеличивается канцерогенность продукции сельско­ го хозяйства. У человека, ее потребляющего, возрастает риск за­ болеть раком. Часть удобрений и ядохимикатов задерживается в атмосфере, до 1/3 их смывается дождями и в конечном счете попадает в вод­ ную среду. Едва ли не большинство рек загрязнено сегодня так, что вода из них может быть использована только после тщатель­ ной очистки. Традиционная водная среда заметно изменилась за после­ дние десятилетия. Около 40 стран не смогут уже в обозримое время обеспечивать себя питьевой водой. По меньшей мере 2 млрд. человек пьют загрязненную воду, что является причиной 80 проц. заболеваний жителей развивающихся стран. По дан­ ным ООН, от болезней, вызванных такой водой, в странах «тре­ тьего мира» каждый год умирает около 15 млн. детей в возрасте до 5 лет. А практика продажи чистой (родниковой) воды? Она тоже говорит о многом. Грязные пресноводные акватории — грязный Мировой океан. Ежегодно в него попадает (в значительной степени благодаря сто­ ку отравленных рек, но увеличивается и прямое его загрязнение) около 75 тыс. т. пестицидов, 20 тыс. т. ртути, не менее 15 млн.т. нефти. И это без учета аварий танкеров и других непредвиденных событий. Между тем содержание в литре воды 0,01 миллилитра нефти — это уже гибель икры и мальков многих видов рыб. Известный французский путешественник А.Бамбар, в оди­ ночку дважды переплывавший Атлантический океан (а было впер­ вые это лет 40 назад), замечал с удивлением, что во время пер­ вого плавания он видел нефтяные пятна на океанской поверхно­ сти лишь вблизи побережья. Пересекая Атлантику во второй раз, он наблюдал разлитую по поверхности океана нефть на равном удалении от африканского и американского материков. Много­ километровые шлейфы нефти, губящие места обитания морских животных, птиц, моллюсков, рыбные нерестилища, колонии водорослей, по большому счету давно уже волнуют лишь жите-

510

511

ком хозяйстве. Но вдруг обнаружилось такое, что заставило прак­ тически все страны мира отказаться от применения ДДТ где бы то ни было. Были зафиксированы странные и поначалу никак не объяс­ нимые явления. Резко упали, в частности, уловы рыбы. Исследо­ вавшие явную аномалию специалисты обратили внимание на то, что рыбные косяки редели в том же соотношении, в каком воз­ растало количество ДДТ, используемое сельхозпроизводителями. Распыляя порошок над полями, они достигали цели — паразити­ ровавшие на сельскохозяйственных культурах вредители гибли, но попадавший в почву, а потом смываемый дождями, перено­ симый ветром порошок оказывался в водоемах, реках, морях, озерах и уничтожал живое там. Гибли личинки, не успевая выра­ сти. Рыба и другая живность рек и морей, если она не погибала, обнаруживала способность накапливать ДДТ у себя в организме в таких количествах, что птицы, поедавшие ослабевшую рыбу, тоже гибли. Апофеоз масштабного использования «чудо-порошка»: почти у всех живых существ на планете есть этот препарат в организме (преимущественно в печени). Следы его обнаружены даже у пин­ гвинов Антарктиды. Есть он и у человека. Известный эколог Б.Коммонер определил современного человека как существо, у кото­ рого ДДТ и углекислота в тканях организма и свинец в костях. Помимо того, что названо, в человеческом организме сегодня много неназванного, но не менее вредного. Слишком многие хи­ мические соединения способны незаметно накапливаться и дол­ го сохраняться не только в почве, растениях, но и живых орга­ низмах — практически всюду. Человек не исключение. Упомянутый выше американский эколог Коммонер предло­ жил следующую формулировку основного закона экосферы: «При­ рода знает лучше». Он дополнил его еще тремя (каждый из них вытекает из другого): — все связано со всем; — все должно куда-то деваться; — ничто не дается даром.

лей побережий, оказавшихся в зоне бедствия. А ведь океан пре­ вращается в гигантскую сточную яму. В Мировом океане обитает около 180 тыс. видов животных, в том числе примерно 16 тыс. видов рыб, водорослей почти 10 тыс. видов. Многие из них — традиционная пища человека. Нельзя не заметить: рыба и другие дары моря, составляя заметную часть рациона питания, не занимали в нем ведущего места у большин­ ства населения. В ближайшее время, по прогнозам, ситуация дол­ жна измениться: морепродукты станут основной пищей человека. Считается, что именно в морях и океанах скрыты неисчерпаемые резервы питания. Почему-то забывается при этом, что часть про­ дуктов безнадежно отравлена — в пищу она не годится. Все боль­ ше обитателей морей гибнет, поскольку становится непригодной для жизни среда обитания. Катастрофически быстро увеличива­ ется, в частности, уровень радиации океанской поверхности. Ра­ диоактивность концентрируется в планктоне и водорослях. Через несколько лет и они, и живые организмы, ими питающиеся, могут также стать не продуктом питания, а источником заражения. Ну а то, что остается, варварски, безжалостно уничтожается. Мировой улов рыбы составляет 70-80 млн. т. в год, что уже, похоже, превышает уровень естественной продуктивности всех морей и океанов. Почти та же картина в отношении других их обитателей, исключая, пожалуй, водоросли. Искусственное выра­ щивание рыбы в морских садках, морского гребешка, устриц или водорослей проблемы не решает— слишком оно незначительно. Выбирая все, что называется, подчистую, бороздящие морские просторы промысловые суда, оснащенные новейшей техникой, зачастую приходят ни с чем. Уловы неуклонно снижаются. Многие морские угодья, где веками добывалась та же рыба, опустошены. В Северо-Западной Атлантике почти исчезла треска: в лучшем слу­ чае рыбакам удается выловить 1/3 того, что было нормой совсем недавно. Стало меньше сельди, тунца. А падение улова тихоокеан­ ского анчоуса у берегов Перу? Еще в начале 80-х гг. добывалось до 12 млн. т. Этого количества анчоуса хватило бы для удовлетворе­ ния потребности всех жителей Южной Америки в недостающем белке. Но практически весь улов перерабатывался на рыбную муку и в таком уже виде шел в Японию и западноевропейские страны, где использовался как корм для свиней и домашней птицы. В условиях растущей нехватки морепродуктов начались дип­ ломатические и торговые конфликты, нередко им предшествова­ ли ожесточенные столкновения рыбаков с береговой охраной, 512

применялось оружие. Появился даже термин «рыбные» («селедоч­ ные», «тунцовые», «лангустовые» и др.) войны. Наибольшую из­ вестность приобрели конфликты между Великобританией и Ис­ ландией, Испанией и Марокко, Перу и США. А ситуация на на­ шем Дальнем Востоке, связанная с то затихающим, то вновь на­ бирающим силу браконьерством японских, южнокорейских ры­ баков, а также рыбаков некоторых европейских стран вблизи Камчатки и Курил? Ну чем не война? В ней есть все, вплоть до пострадавших в столкновениях с применением огнестрельного оружия. Курилы, впрочем, частный случай. В нашей стране экологические проблемы длительное время просто игнорировались. Как отмечал президент Экологической академии А. Л. Яншин, до 1985 г. о них «не было принято гово­ рить — мы жили в эйфории мнимого благополучия, с каждым годом отставая от западных стран, где над проблемами экологии задумались раньше нас». Не имеет особого смысла преувеличи­ вать успехи Запада, но нельзя не замечать первые позитивные сдвиги в результате природоохранных усилий за рубежом. Несколько снизилось в ряде развитых стран загрязнение воз­ духа. В Японии, например, за последние 15 лет заметно сократи­ лось содержание в атмосфере двуокиси серы и некоторых других опасных продуктов химии, и это при том, что за то же время валовой национальный продукт увеличился более чем наполови­ ну. В США и Германии при росте промышленного производства не ухудшилось, а в ряде мест даже улучшилось качество водных ресурсов. Рейн, некоторые другие реки и озера, в их числе Вели­ кие озера в Америке, стали чище. Во многих странах расширились площади заповедников, парков. Стало меньше отходов. И хотя радикального сдвига в экологической ситуации в мире не про­ изошло, важна тенденция, пусть не очень устойчивая, противо­ речиво выраженная; важно то, что человечество от осознания нависшей над ним опасности пытается перейти к практическим шагам с целью отойти от пропасти, избежать гибели в экологи­ ческих катаклизмах. В проекте супертеплоизоляционные дома, позволяющие со­ хранять тепло. Уже появились в 3-4 раза более экономичные авто­ мобили, хотя они дороги, их немного, и ситуацию в целом они не меняют. Ведутся разработки автомобиля на чистом водород­ ном топливе. У нас в стране четко прослеживается прямо противополож­ ная тенденция. Долго убаюкивала кажущаяся безграничность тер17 М. В. Вальян..

513

ритории. Тот же А. Л. Яншин писал: «Мы думали, что можем сколько угодно сбрасывать грязи, рассчитывая, что предел есте­ ственного самоочищения природных вод, воздуха и почвы доста­ точно высок, чтобы на наш век хватило». Подобная позиция от­ кровенно двусмысленна, если не сказать больше. Подлинно гума­ нистическое общество не может, не должно ставить под угрозу жизнь будущих поколений. В идеале потомкам должна оставаться нерастраченная природа, ее богатства. В наших условиях это, воз­ можно, и недостижимый идеал, но к нему надо стремиться, на что как раз и намека практически не было. Отсутствовала сколь­ ко-нибудь серьезная попытка смягчить последствия собственных разрушительных действий. Широко разрекламированные задум­ ки, от которых непонятно чего больше— вреда или пользы — не в счет. Руководители всех уровней долгое время считали экологию делом несерьезным, только мешающим. Вредные, опасные про­ изводства могли появляться где угодно, в том числе в густонасе­ ленных, а то и заповедных местах. Система, при которой дирек­ тор промышленного предприятия лишь выполнял указания и ни за что не отвечал, кроме плана, способствовала тому, что о борь­ бе с негативными экологическими последствиями хозяйствен­ ной деятельности говорилось немало, принимались соответству­ ющие решения, но они оставались на бумаге. Формально, хотя состояние окружающей среды этого никак не подтверждало, существовало строгое природоохранное зако­ нодательство. В нем были зафиксированы, в частности, предель­ но допустимые концентрации (ПДК) загрязняющих воду и воз­ дух веществ. В большинстве случаев они были жестче, чем соот­ ветствующие нормы в промышленно развитых странах Запада, что само по себе неудивительно: ПДК основывались на данных науки. Но законодательство не соблюдалось. Часто оно не было толком известно даже руководителям производств— следствие того, что государство законы утверждало, и оно же давало санк­ цию на их нарушение. Парадокс, но у нас все издержки, связанные с загрязнением, оплачивали, да и до сих пор оплачивают, чаще всего здоровьем, все вместе и никто конкретно. Люди, соседствуя с вредным про­ изводством, страдали от разного рода заболеваний, экологичес­ кого дискомфорта, а директор этого производства сохранял олим­ пийское спокойствие, прикрываясь в лучшем случае простень­ ким тезисом: «таково указание свыше» и даже «в интересах стра514

ны». Он отвечал, если заставляли, но штраф платил не из своего кармана, а на необходимую модернизацию производства шел, только получив государственную субсидию, добившись послаб­ ления в налогах и т.д. Долгое время те немногие в стране люди, которые знали ис­ тинное положение дел, молчали. Теперь они могут говорить, и их голос вроде бы услышан. Но в стране нет эффективного правово­ го, а главное — экономического механизма, способного изме­ нить ситуацию. И кочуют по-прежнему из одного директивного документа в другой дежурные фразы, начинающиеся со слов: «обеспечить», «принять во внимание», и ни строчки о том, со­ зданы ли объективные условия для выполнения этих указаний. На природоохранные мероприятия нет ни времени, ни средств. Особенно средств. И кажется иногда, что все призывы тщетны, что сегодня ни одна даже самая актуальная экологическая про­ блема не заставит нас действовать. Все — на потом. Нищета, от­ сутствие дисциплины, дикий рынок — какая экология... И с грустью вспоминаешь не такое уж далекое время, когда упоенный своим мнимым величием человек вознамерился пере­ делать мир, в котором жил. Гордый присвоенным ему именем «покорителя, преобразователя природы» человек перекраивал ее способами и в масштабах, доселе немыслимых. Поистине, не ве­ дал, что творил. При сооружении каскада гидроэлектростанций на Волге при­ шлось разрушить, затопить или перенести 96 городов и поселков городского типа, более 2500 сел и деревень. Уничтоженными ока­ зались многочисленные памятники культуры. А тысячи квадрат­ ных километров затопленной пахотной земли, лесов, лугов... Воды Волги утратили чистоту. С «карательным правосудием» природы за нарушение ее зако­ нов столкнулись люди, решившие создать сады в среднеазиатс­ кой пустыне и разобравшие на орошение воду Амударьи и Сырдарьи. В результате площадь Аральского моря, лишенного прито­ ка двух крупнейших рек Средней Азии, сократилась более чем на 2/3. Уровень воды упал на 13 метров. Теперь это море только на географических картах. Оно гибнет. Погибает все, что в нем и что вокруг него: меняется климат, усилившиеся песчаные бури несут с собой не просто песок и пыль, но и попавшие в почву и воздух химические удобрения с далеких полей. Не хватает питьевой воды — она тоже отравлена. Отсюда — массовые заболевания и высо­ кая смертность среди местного населения, в том числе детская 17*

515

смертность. Целые народы, издревле обитавшие на берегах Ара­ ла, — на грани вымирания. Интенсивность орошения земель в Средней Азии, однако, не уменьшилась, хотя значительная их часть уже погибла для земле­ делия— она безнадежно засолена. На песчаных почвах стали обра­ зовываться... болота. Даже столице Туркмении Ашхабаду прихо­ дится бороться с заболачиванием — более 100 специальных насо­ сов безостановочно откачивают грунтовые воды. Сложные, непредвиденные изменения наблюдаются в Кас­ пийском море, в восточной части Балтийского моря — Финском заливе. Там создана оградительная дамба; она мыслилась как сред­ ство защиты «второй столицы» России от наводнений. Дамба воз­ ведена — наводнения не прекращаются. Но особенно всколыхнуло, пробудив экологическое сознание людей, строительство целлюлозно-бумажного комбината на бе­ регу озера Байкал и проект, к счастью не реализованный, пово­ рота части стока сибирских рек на юг. Осуществись проект, серь­ езно пострадали бы флора и фауна на огромных территориях, изменился бы климат — и едва ли в лучшую сторону. Вполне вероятной была бы угроза запустения севера. Трудно сказать, что стало бы с почвами и водоемами. Словом, возможная польза от баснословного по масштабам и дороговизне предприятия оказа­ лась бы неизмеримо меньше вреда. О Байкале же сказано, наверное, почти все, что только мож­ но сказать. И, тем не менее, о нем говорят и говорить будут. Хоте­ лось бы провести здесь наполненные эмоциями строки стихотво­ рения А. Вознесенского «Озеро»:

При строительстве ЦБК в районе уникального озера надежда возлагалась на мощные очистные сооружения. Трудно переоце­ нить важность технологий, позволяющих улавливать вредные ве-

щества. Но если бы даже нам удалось создать идеальную установ­ ку, очищающую воду полностью, она была бы, скорее всего, мертвой водой, лишенной необходимых микроорганизмов и все­ го того, что позволяет называть воду «живительной влагой». А ведь очистные сооружения, используемые на байкальском ком­ бинате, далеки от идеала. Заложенный в них принцип действия предельно прост: люди хорошо усвоили, что ложка дегтя портит бочку меда, и решили: если ту же ложку разбавить десятью, а лучше двадцатью бочками, то деготь как бы исчезнет, будет нео­ сязаем. Если учесть, что таким образом «очищенная» вода вновь попадает в Байкал и туда же уходят не подвергшиеся никакой очистке отходы производства, что очистные сооружения не справ­ ляются с выпавшей на них нагрузкой, если принять во внима­ ние, что стоимость этих сооружений, включая ремонт и реконст­ рукцию, составляет едва ли не половину затрат на сам ЦБК, то возникает закономерный вопрос: зачем же все делалось и делает­ ся? Неужели только для того, чтобы успокоить самих себя? Или опять не рассчитали? Хотели ведь как лучше... Аналогично избавляются от отходов теплоэлектростанций (ТЭЦ). Их трубы стали расти в высоту, достигая 250-300 и даже 400 м. Количество выбросов в атмосферу, понятно, никак не уменьшилось, но они теперь рассеиваются на огромных террито­ риях и как бы незаметны. Опаснейшая иллюзия, если учесть, что число ТЭЦ растет, общее количество вредных выбросов в целом на планете стремительно увеличивается. Много в этой связи говорится о замкнутых технологических циклах, безотходных производствах. Уж они-то оставляют нетро­ нутой окружающую среду! Но и это иллюзия. Для создания по­ добных производств необходимы колоссальные дополнительные средства, оборудование и материалы. А откуда их взять? Не иначе как привлекать дополнительные ресурсы, черпая в конечном итоге из той же природы. Нельзя не учесть: предприятия, в основе которых — замкну­ тые технологии, в идеале (опять в идеале, до которого человече­ ству еще далеко, и вообще неизвестно, насколько реализуем он на практике) используют отходы других производств, но они же не безграничны. Выступая на определенном этапе как сырье, от­ ходы, в конечном счете, становятся продуктом, используемым человеком, и таких продуктов требуется все больше. Во всяком случае, до сих пор человечество жило, подчиняясь закону возвы­ шения потребностей. Нам в конечном итоге не хватит... отходов,

516

517

Я ночью проснулся. Мне кто-то сказал: «Мертвое море — священный Байкал». Я на себе почувствовал взор, Будто я моря убийца и вор. Когда ты болеешь, все мы больны. Байкал, ты хрустальная печень страны! И кто-то добавил из глубины: «Байкал — заповедная совесть страны!» И неужели мы будем в истории Эти, Байкал загубили которые.

потребуется новое сырье для производства, дополнительная энер­ гия, вода и др. Даже удовлетворение духовных потребностей по мере их роста становится все более и более материалремким. Это не значит, что безотходные производства не нужны. Про­ стая связь между различными предприятиями, при которой отхо­ ды одного — сырье другого, может быть весьма эффективной. К примеру, из сернистого ангидрида, содержащегося в дымовых выбросах ТЭЦ, если бы его удалось уловить и направить на пере­ работку, можно было бы получить как минимум половину сер­ ной кислоты, производимой в мире. Но это пока из области бла­ гих пожеланий. Что же реально остается? Ограничить потребности? Теоретически это требование мож­ но принять, но на практике... Некто М.Букчин из США полагает: «Мы не должны участвовать в туристических путешествиях и по­ ездках, пользоваться автомобилями, прибегать к лекарствам, уча­ ствовать в денежном обращении при посредстве банков, зани­ маться позитивистскими науками». При всей внешней парадок­ сальности в этом есть логика. Только «заморозив» интеллект, от­ казавшись от результатов многотысячелетней эволюции, можно ограничить человека в его потребностях. Но согласятся ли на это люди? Неужели иного пути не дано? Чисто теоретически магистральное направление выхода из кри­ зиса очевидно. Оно кроется в поступательном преодолении причин, кризис порождающих, в прекращении прежде всего массовых бе­ зответственных действий, наносящих непоправимый ущерб окру­ жающей среде. Главенствовать должен глобальный ценностный ори­ ентир: «Не навреди природе!» Это в теории. А на деле? Сразу же возникают вопросы: если прекратить добычу сырья для получения энергии, чем его заменить? А чем — вырубку леса? Если растущее использование разного рода материалов ведет к загрязнению окружающей среды и разбазариванию природных ресурсов в размерах, вызывающих обоснованные опасения за бу­ дущее человечества, то каким образом оно сможет удовлетворить свои потребности? Нередко мы даже знаем ответы, но насколько они реализуемы в масштабе планеты? Оптимисты, пока их, правда, немного, называют конец XX века восходом «солнечной эры». Уже создан не один десяток ори­ гинальных технических новшеств, разработаны интересные тех­ нологии, позволяющие использовать энергию Солнца. Однако эти достижения распространены явно недостаточно, хотя такие стра­ ны, как Норвегия и Бразилия, расположенные далеко не в оди-

наковых климатических условиях, уже добывают значительную часть всей необходимой им энергии из практически неисчерпае­ мых возобновляемых источников. Помимо энергии Солнца ис­ пользуется издавна известная энергия ветра, геотермальные ис­ точники и др. Но роль их должна заметно возрасти уже в самое ближайшее время. К этому будет подталкивать дальнейшее оску­ дение природных энергоресурсов, нефти, газа, угля, и тающая надежда на чудо — открытие какого-то принципиально нового, невиданного источника энергии. Что касается леса, то его, понятно, можно не только рубить, выкорчевывать — одним словом, губить, но и восстанавливать. Человек и это делает, но масштабы воспроизводства лесов пока явно уступают их уничтожению. Специалисты утверждают, что лесопосадки не заменяют естественных лесов. Видимо, это так. Но очевидно: если человек поставит перед собой задачу воспро­ изведения леса в больших масштабах, чем вырубается, он ее ре­ шит. Подобная задача вряд ли может быть отнесена к разряду тех, с которыми люди принципиально не в состоянии справиться. Экономит лесные богатства переработка макулатуры. Амери­ канцы подсчитали, что лишь один воскресный тираж «Нью-Йорк Тайме», использованный как сырье для вторичного производ­ ства, мог бы спасти от вырубки 78 тыс. деревьев. Чего-чего, а макулатуры и у нас хватает. Во вторичную переработку может идти практически все, что сделано из дерева. Его нетрудно заме­ нить металлом, пластмассой. И то и другое, конечно, нужно еще произвести, но и металл, и пластмасса тоже могут быть подверг­ нуты вторичной переработке. Человечество должно научиться экономить. Ситуация, сло­ жившаяся на данный момент, такова: ежегодно из земных недр извлекается около 100 млрд. т различных руд, горючих ископае­ мых, стройматериалов. Из добываемых руд выплавляется около 800 млн. т металлов. За последнюю четверть века из недр земли извлечено и переработано столько сырья, сколько его было до­ быто за всю предыдущую историю человечества. Только потреб­ ление сырья, идущего на топливо, в пересчете на каменный уголь составляет 6-7 млрд. т. ежегодно. На протяжении тысячелетий главным источником энергии была мускульная сила человека и животных, а также сжигание древесины и угля. Но с конца XIX в. доминирующее положение стали занимать нефть и газ. Давно уже подсчитано: разведанных запасов нефти не хватит и на полстолетия. А если бы ее потребле-

518

519

ние во всем мире было таким же, как в США сегодня, то при­ родные запасы нефти иссякли бы в самом начале следующего тысячелетия. Еще Д. И. Менделеев говорил: «Топить нефтью все равно что топить печь ассигнациями». Ежегодный рост потребления энергии в мире за последние полстолетия составляет в среднем 5 проц. Предположим, челове­ чество, испытывая постоянную потребность в дополнительной энергии, захотело бы сохранить этот рост. Тогда к 2200 г., т.е. менее чем через десять поколений, оно должно было бы найти источники энергии, позволяющие увеличить ее производство... в 40 тыс. раз. Здесь возможны самые мрачные прогнозы— вплоть до предвидения ожесточенной борьбы за истощающиеся энергоре­ сурсы, распределенные по земле крайне неравномерно, и в це­ лом за «природное наследство». Заметим, что 3/4 природных ре­ сурсов, не считая воды, направляется так или иначе на удовлет­ ворение энергетических нужд. Показательно: США потребляют ныне до 40 проц. всех видов производимой в мире энергии, но свыше 2/3 энергобаланса обес­ печивается нефтью и газом, добываемыми за пределами страны. Американцы пытаются беречь свои энергоресурсы, проявляя не­ обходимую осмотрительность, трезвый расчет. У нас, похоже, подобный расчет полностью отсутствует. Все, что можно продать, а это как раз по преимуществу энергосырье, продается. Конечно, в сложившейся экономической ситуации — паде­ ния производства, неконкурентоспособности большей части про­ мышленной продукции, нехватки продукции сельского хозяй­ ства — страна практически лишена свободы выбора. Да и нача­ лась фантасмагорическая трата и разбазаривание природных ре­ сурсов не вчера, а много раньше. Вспомним так называемый период застоя — апофеоз расточительства и бесхозяйственности. Все промышленно развитые страны оказались в ситуации, ког­ да нужно было экономить ресурсы, особенно нефть и газ, после того как страны-экспортеры нефти подняли цену на нее в не­ сколько раз. А у нас об экономии только говорилось. Набирало силу производство ради производства. Как следствие, по масш­ табам неразумного использования природных ресурсов СССР, а после его распада — Россия и другие страны СНГ, вышли едва ли не на лидирующие позиции, добывая по-прежнему в огром­ ных масштабах, иногда больше всех в мире, невосполнимые бо­ гатства природы, такие, как железная руда, уголь, нефть и газ.

При этом коэффициент их полезного использования застыл где-то на уровне 30-40-х гг. Он преступно низок и едва превышает 1 проц. В развитых странах — около 3 проц. Объем промышленной продукции ныне удваивается каждые 9-10 лет, но лишь развитые в промышленном отношении страны пытаются отойти от практики одноразового использования сы­ рья и материалов — она до сих пор господствует в мире. Выбрасы­ вается после первичного употребления более 2/3 алюминия, 3/4 — стали, примерно столько же бумаги и еще больше пластика. Между тем для получения алюминия из металлолома расходуется в 20 раз меньше энергии, чем при выплавке его из бокситовой руды. Сталь, переправленная из металлолома, экономит до 2/3 энергии. А ведь использование вторичных ресурсов — это не только экономия сырья, но и одно из решающих условий снижения заг­ рязнения среды. Так, выплавка той же стали из металлолома сни­ жает загрязнение воздуха на 85-90 проц. Полностью отсутствуют отходы, связанные с добычей и переработкой руды. В токсичных отходах и горах мусора задыхается современное человечество. Бо­ лее 20 т промышленных и других отходов приходится в среднем на каждого жителя планеты. Людям рано или поздно придется признать правоту В. И. Вернадского, который говорил: «Ни один вид не может жить в созданных им отходах». Отодвигая в очередной раз экологические проблемы на вто­ рой, а то и на третий план, у нас в стране кое-кто, похоже, рассчитывает на Запад. Схема рассуждений по этому поводу пре­ дельно проста: поскольку проблемы носят глобальный характер, то и решаться они будут в общепланетарном масштабе. Класси­ ческий вариант: «Запад нам поможет». Будем реалистами: если промышленно развитые, богатые страны и вынуждены будут со­ гласиться на включение России и других стран СНГ в мировую экосистему, место, которое нам там отводится, незавидно. Если исходить из тенденций самых последних лет, России уготована роль огромной сырьевой базы, зоны металлургии, химии, энер­ гоемких и ресурсоемких отраслей. Это признавал Е. Гайдар. Еще в 1989 г. он предостерегал от утверждения фактически без обсужде­ ния, в спешке крупномасштабных внешнеторговых сделок; след­ ствие их нетрудно предвидеть: «страна к началу XXI века получит производственный комплекс колониального типа и будет затем десятилетиями расплачиваться за него наиболее высококачествен­ ной и остродефицитной в стране продукцией». Правда, став пре­ мьер-министром, Гайдар забыл о собственном предостережении.

520

521

Фактически нам предлагают, а мы негласно соглашаемся войти в мир, но в «третий мир» — развивающихся стран. Нас подталки­ вают к производству сырья, полуфабрикатов и продукции, кото­ рую у себя западные страны стараются не производить, — их заботит экологическая ситуация. Особенную опасность представ­ ляют попытки превратить Россию в свалку отходов, в том числе радиоактивных отходов. Налицо по сути новый вид колониализма — экологический. Противодействие всему этому должно быть. Пора понять: за­ падный мир далек от идиллии. Он привык жить за счет других и будет продолжать в том же духе до тех пор, пока будет возможно. Нужно признать: принципы межгосударственных отношений, где одни — сильны, а другие — слабы, одни — богаты, а другие — бедны, складывались тысячелетиями. Они весьма устойчивы, к тому же обладают огромной инерцией. Хороши они или плохи — другой вопрос. И, к сожалению, очень может быть, что, лишь на деле попав в катастрофическую ситуацию, ощутив на себе кол­ лапс цивилизации, человечество попытается что-то радикально изменить. А до тех пор призывы к иной стратегии поведения на фоне самых мрачных перспектив если породят стремление дей­ ствовать, то в очень ограниченных рамках, ничем существенно не поступаясь. По крайней мере пятая часть человечества (народы развитых стран) своим уровнем благосостояния обязана нищете остально­ го мира. В первые послевоенные годы среднедушевой доход в За­ падной Европе, США и Канаде был примерно в 9 раз выше, чем в развивающихся странах. Ныне разрыв увеличился до 11:1. Соци­ альная несправедливость и бедность особенно заметно выросли с 80-х годов, т.е. в последнее время. Уже давно рассчитано: если все в мире потребляли бы столько же природных богатств, сколько находится их в распоряжении самых богатых, это означало бы почти автоматическую экономическую и экологическую катаст­ рофу. Немногим более 1 млрд. человек, живущих в индустриально развитых странах, до сих пор потребляют около 80 проц. сырья. Эти страны явно не готовы к более справедливому распределе­ нию природных богатств; возможны пока лишь мелкие, неприн­ ципиальные уступки. Они, скорее, пойдут на локальный, даже глобальный конфликт и, обладая силой, будут навязывать свою волю другим странам. И здесь мы выходим еще на одну проблему, которая приобре­ ла глобальный характер.

Слаборазвитые страны, где проживает большая часть челове­ чества, предпринимают подчас титанические усилия по наращи­ ванию производства, и по темпам роста они нисколько не усту­ пают развитым странам. Но исходный уровень слишком низок, а главное, весь дополнительно произведенный продукт «съедает» стремительно увеличивающееся население. Оно растет темпами, которые в 2-3 раза превышают те, что характерны для Европы или Северной Америки. В некоторых европейских странах, вклю­ чая Россию, в 1997 г. не было прироста населения; численность его даже падала. В то же время население планеты растет на 1/4 миллиона ежедневно; до 90 проц. его прироста приходится на слаборазвитые страны. К 2030 г., по прогнозам, население Афри­ ки, Азии (без Японии и стран бывшего СССР) и Латинской Америки будет составлять от 6 до 8 млрд. человек, больше, чем сегодня живет на Земле в целом. Большие цифры, однако, тем более, если ими оперируют по­ стоянно, перестают производить впечатление. Одно популярное западное издание предложило читателям в этой ситуации мыс­ ленно представить себе: население планеты «сжато» до размеров деревушки с населением в 100 человек, а все существующие соот­ ношения в мире сохранились. Получилась бы следующая картина:

522

523

— там проживало бы 57 азиатов, 21 европеец, 14 представите­ лей Северной, Центральной и Южной Америки, 8 африканцев; — 30 из них были бы белыми; — 50 проц. богатств оказалось бы в руках 6 человек, и все они были бы гражданами США; — только 1 человек имел бы университетское образование, а 70 — не умело бы читать; — 50 — страдали бы от недоедания. Половина населения планеты не получает достаточного ко­ личества пищи. По обеспеченности основными продуктами пита­ ния (в расчете на душу населения) развитые страны опережают развивающиеся по зерну более чем в 3 раза, по мясу и мясным продуктам — как минимум в 7 раз. И этот разрыв имеет тенден­ цию к увеличению. Для четверти населения слаборазвитых стран голод становит­ ся основной причиной преждевременной смерти. Особенно вели­ ка детская смертность. До 10 проц. детей в этих странах не дожи­ вает до 5 лет, погибая от голода. Мрачные пророчества следуют одно за другим. Многие сходятся на том, что все больше регио-

нов в «третьем мире» становятся или вскоре станут огромными лагерями смерти. По прогнозам, если ничего радикально не из­ менится, около 500 млн. детей погибнут от голода в ближайшие 50 лет только в Южной Азии. В Африке нехватка основных про­ дуктов питания уже сейчас достигла 40 млн. т. Голод сам по себе — явление не новое; он постоянный спут­ ник человечества. В дошедших до нас письменных памятниках Вавилона, Древнего Египта немало свидетельств о массовом голоде. Встречаются они и позднее. Известно, например, что в 436 г. до н.э. Рим поразил голод таких масштабов, что, как писали древние авторы, тысячи людей, доведенных до отчая­ ния, предпочитали броситься в Тибр и умереть в его водах, нежели терпеть голодные муки. Британские исторические хро­ ники донесли до нас сведения о голоде в IV в.: он унес жизни как минимум 40 тыс. человек. А сообщения о голодных смертях индусов, китайцев воспринимались как страшное, но едва ли не привычное явление. Слишком часто они повторялись, при­ обретая массовый характер. Уже в XIX в. от голода в Китае по­ гибло около 100 млн., а в Индии только за последние 30 лет XIX в. — более 30 млн. человек. Каждый третий год из 30 был голодным. И в России голод был частым гостем. В 1600 г. голод и чума унесли жизни около 500 тыс. человек. В 1769 г. в центре Европы, во Франции, умерло голодной смертью около 5 проц. населения. По исследованиям историков, с V по XVIII в.в. (све­ дения более ранние часто не доходили до нас) голод прокаты­ вался по Европе более 1100 раз. Нехватка продуктов питания, голод напрямую связаны с ро­ стом населения. В начале эпохи неолита (6-7 тысячелетие до н.э.) на планете проживало, как принято считать, не более 10 млн. человек. К началу нашей эры число жителей Земли достигло чет­ верти миллиарда, т.е. увеличилось в 25 раз. К XV в. оно удвоилось, а в настоящее время перешагнуло, похоже, шестимиллиардный рубеж. И возникает естественный вопрос: может быть, небезыз­ вестный Мальтус был прав, сформулировав закон, согласно ко­ торому население планеты увеличивается в геометрической про­ грессии, а производство продовольствия— в арифметической, т.е. население растет быстрее, и часть людей является на «пир при­ роды», а там для них не находится места. Проблемы голода, дру­ гими словами, — не столько порождение человеческих действий, сколько неизбежное следствие того, что люди не могут, не хотят ограничить рождаемость. Раз так, будущие вспышки голода неиз-

бежны, а меры по перераспределению продовольствия заведомо неэффективны. Можно не согласиться со столь бескомпромиссным выводом. Один лишь пример: Мексика по потреблению продовольствия в расчете на одного человека — далеко не самая бедная страна, а голод там животрепещущая проблема. И это становится понят­ ным, если учесть дикое социальное расслоение, то обстоятель­ ство, что 15 проц. населения (официальные данные) потребляют почти половину, а самые обездоленные, немногим менее трети населения, — лишь 6 проц. продовольствия, производимого в стра­ не. Наверное, можно смягчить социальную несправедливость и ослабить остроту проблемы. Но лишь на время. Нельзя не учиты­ вать: планета ограничена в своих возможностях прокормить по­ стоянно растущее население. По мнению некоторых специалистов, Земля может обеспечить питанием 40-50 млрд. человек, а в соответствии с расчетами англий­ ского экономиста К. Кларка, и того больше — до 100-150 млрд. И хотя цифры приводятся разные, менее 10-12 млрд. никто, как пра­ вило, не называет. Много говорится о возможности удвоить и даже утроить производство продуктов питания за 25-30 лет. Утверждает­ ся, что если бы новейшие технологии и в целом достигнутый к настоящему времени прогресс в сельском хозяйстве был распрост­ ранен на все страны земного шара, то можно было бы удовлетво­ рить потребности в пище в 2-3 раза большего числа людей, нежели нынешнее население Земли. По некоторым подсчетам, лишь 3-4 проц. сельскохозяйственной продукции получается при эффектив­ ном использовании новейших технологий. Часто ссылаются на опыт Бангладеш, Филиппин, особенно Индии, которая в 1966 г. занима­ ла второе место в мире по ввозу зерна из-за границы, а теперь часть его экспортирует. И все благодаря так называемой «зеленой револю­ ции», суть которой как раз в том и состоит, чтобы перейти от тра­ диционных, дедовских методов обработки земли и ухода за буду­ щим урожаем к тем, что предлагает современная сельскохозяйствен­ ная наука и передовая агропрактика. «Зеленая революция» произошла, однако, не во всех странах, что, впрочем, не главное. В оптимистических прогнозах исходят обычно из двух посылок. Первая — передовую агротехнику и тех­ нологию удастся-таки распространить повсеместно. Возможно. Но не менее важна вторая посылка: потенциальных сельскохозяй­ ственных угодий как минимум в два раза больше, чем реально эксплуатируемых. Так ли это?

524

525

В настоящее время на Земле освоено более 60 проц. суши и значительная часть прибрежных мелководий. Правда, освоено — не значит находится в активном обороте. Примерно шестую часть суши занимают материковые льды, тундра, болота; четверть — горы и нагорья; треть — пустыни, полупустыни и другие мало­ пригодные для сельского хозяйства земли. Возделывается непосредственно немногим более 1/10 земной поверхности. Вдвое большую площадь занимают пастбища. Ко­ нечно, можно использовать и реально используются не только плодородные, но и малопригодные земли. Это зона так называе­ мого рискованного земледелия: горы и предгорные районы с не­ проходимыми для сельскохозяйственной техники склонами, ноч­ ными холодами, оползнями; земли, страдающие от недостатка влаги, недостатка или избытка солнца, да и мало ли еще от чего. У всех подобных земель скудное плодородие, хотя там живет, довольствуясь в основном плодами своей земли, пятая часть на­ селения планеты. Можно поднять плодородие и этих земель, но много больше на них получить трудно. Основной расчет оптими­ стов на расширение земель, с которых можно получать гаранти­ рованно высокие урожаи. Однако здесь предел иного рода. Уже в древних источниках встречаются свидетельства, позво­ ляющие сделать вывод: некоторые цивилизации погибли не пото­ му, что были покорены, а в силу причин... экологического харак­ тера. Так, шумерское царство в канун III тысячелетия до н.э. пере­ стало существовать, пораженное жесточайшей засухой. Весьма вероятно, что неправильное ведение орошаемого земледелия и, как следствие, эрозия и засоление почвы стали основной причи­ ной превращения цветущих долин между Тигром и Евфратом в пустыню. Но даже если абстрагироваться от исторических фактов и пред­ положить, что за 25 лет (оптимистический срок, который назы­ вается) удастся увеличить культивируемую поверхность, полу­ чить в два раза больше урожай, население, в соответствии с про­ гнозами, тоже удвоится. Человечество, т.о., в лучшем случае ни­ чего не выиграет, в худшем, что более вероятно, — проиграет, ибо часть использовавшейся ранее в сельскохозяйственном про­ изводстве земли уйдет на рост городов, дорог и др. Хотя за последние 100 лет в культурный оборот введено боль­ ше земель, чем за всю предыдущую историю, площадь пашни, выпасов и других сельскохозяйственных угодий неуклонно сокра­ щается. Сказались не только рост городов, развитие транспорта,

но увеличение добычи сырья и материалов «открытым способом» а также растущие по масштабам опустынивание, эрозия почв. За 10 лет вовлеченная в активный сельскохозяйственный обо­ рот земля теряет до 7 проц. верхнего плодородного слоя почвы — около 20 млрд. т. Этот плодородный слой уподобился шагреневой коже. Он истончился и сокращается. Между тем для образования пахотного слоя почвы толщиной в 18 см требуется от 1400 до 7000 лет. А в целом, если в начале XX в. на одного человека приходи­ лось в среднем 9 гектаров культивируемых земель, к середине века этот показатель уменьшился на треть; в настоящее время он со­ ставляет менее 3 гектаров. Каждый год 2-3 тыс. кв. км земли дела­ ются непригодными для сельского хозяйства, их уничтожает эро­ зия почв. Так что под большим вопросом оказываются оптимис­ тические прогнозы в свете реально проявляющихся тенденций. Остановимся подробнее на двух наиболее масштабных про­ цессах — опустынивании и урбанизации. Процесс опустынивания ежегодно «съедает» 6 млн. гектаров земли. За 25 с небольшим лет, прошедших с отмечаемого по ини­ циативе ООН первого Дня Земли, пространство, занимаемое пу­ стынями, увеличилось на 120-130 млн. гектаров, что приблизи­ тельно равно площади всех пахотных земель в такой стране, как Китай. Человечество давно уже наблюдает активное наступление пу­ стынь. Последнее и самое значительное из тех, что произошло в наше время, — опустынивание территорий, размером в 10 тыс. кв. км к северу и особенно к югу от Сахары. Эти территории называ­ ются Сахель. Именно здесь в период с 1968 по 1973 гг. произошли катастрофические изменения. В результате наступления песков пересохли колодцы, резко сократилось количество воды в двух крупнейших реках региона — Сенегале и Нигере. Засохла, выго­ рела, как следствие, растительность, в том числе на возделывае­ мых землях, оголились пастбища. Стало не хватать кормов для скота. Начался его массовый падеж. Разразился голод. Его жертвой стало население Мавритании, Мали, Нигера, Сенегала, Сома­ ли, Судана. По данным ООН, пока не поступила экстренная по­ мощь мирового сообщества, погибло от голода не менее четверти миллиона человек. Что происходит с Сахарой в Африке, пустыне Тар в Индии, Средне- и Центрально-азиатскими пустынями? Почему растут пустынные и полупустынные земли на юге Африки, в Аргенти­ не, Мексике, Чили? Сегодня в мире на грани превращения в

526

527

пустыню как минимум около 200 млн. кв. км. различных земель, что почти равно территории бывшего Советского Союза и пре­ вышает территорию России. А по данным ООН под угрозой опу­ стынивания и того больше — около 35 проц. площади суши, где проживает немногим менее 1 млрд. человек. Специалисты полагают, что менее половины пустынных зе­ мель — природного происхождения, остальные — результат дея­ тельности человека. Иначе говоря, причины кроются не только, а может быть, и не столько в самой природе пустынь, естествен­ ных особенностях климата как такового. Человек своей деятель­ ностью в окружающих пустыню районах подготавливает их на­ ступление, уничтожая леса и разрушая почвенный покров. Ги­ гантские отары скота, вытаптывающие растительность на сотнях, а то и на тысячах кв. км , подсечное земледелие, лес и кустарни­ ки, используемые как топливо, — культивируемых земель стано­ вится все больше, но все меньше деревьев да и просто травяного покрова, хранившего влагу и выступавшего барьером на пути пустыни. Та же Сахара продвинулась к северу на 1400 км за пос­ ледние 4000 лет. Особенно интенсивно пустыня наступала после­ дние 1500 лет. Когда-то на ее месте были густые леса. Именно в них знаменитый Ганнибал ловил слонов для своей армии. Чуть позже именно здесь располагалась основная житница Рима. Ныне на севере Африки раскинулась величайшая пустыня, которая бе­ зостановочно движется все дальше и дальше — на юг и восток, отвоевывая и делая безжизненными некогда плодородные земли. Темпы этого движения растут пропорционально вмешатель­ ству человека. В сегодняшних условиях зоны опустынивания фор­ мируются вдоль газо- и нефтепроводов, линий электропередач, в особенности вдоль дорог. При их прокладке резко нарушается почвенно-растительный покров в полосе шириной до несколь­ ких километров по обе стороны. Нетрудно представить, какой урон наносит используемая здесь тяжелая техника растительнос­ ти засушливых районов и тонкому слою почвы, чутко реагирую­ щему на любое воздействие. Тот же результат — опустынивание — становится неизбеж­ ным спутником нерационально ведущихся сельскохозяйственных работ. Пригодной земли в засушливых районах немного; она не «отдыхает», да и техника здесь не щадит-землю: используются тяжелые трактора, многодисковые плуги. К чему это ведет, мож­ но увидеть на севере Казахстана. Буквально через несколько лет после «освоения целины» поверхностный плодородный слой по-

чвы был безнадежно разрушен. Когда-то богатые черноземы пре­ вращены в пыль. Ветер поднимает ее в воздух, возникают пыле­ вые бури, во время которых земля окончательно лишается пло­ дородного слоя. Начавшееся по вине человека опустынивание поддерживает­ ся самой природой — все взаимосвязано. Над покалеченными тер­ риториями хуже образуются облака, меньше выпадает осадков, климат становится более жарким и сухим. Пустыня. Существует программа борьбы с опустыниванием, предпола­ гающая вложение в соответствующие мероприятия, прежде всего в восстановление растительности, 4,5 млрд. долларов в течение 20 лет. Она могла бы если и не остановить, то приостановить опас­ ный процесс. Но программа, как и многие другие экологические программы, не выполняется, хотя ясно, что, если не начать дей­ ствовать немедленно, потом придется потратить на те же цели много больше. И еще одна проблема для человечества, численность которо­ го стремительно растет, — урбанизация, т.е. сосредоточение на­ селения в городах. В 1900 г. там жило около 10 проц. людей, в 1940 — уже каждый восьмой проживал в городе, но только один из 100 — в городах с миллионным населением. В 1960 г. каждый пя­ тый был горожанином и каждый пятнадцатый жил в городе-мил­ лионере. В 1980 г. треть жителей планеты сосредоточилась в горо­ дах, 10 проц. — в городах с населением более 1 млн. человек. К 2000 г. городское население вырастет с начала века в пять раз, составив около 50 проц., при этом 22 проц. всего человечества сосредоточится в городах-миллионерах. Население Мехико, Нью-Йорка, Токио, Шанхая уже давно превысило 10 млн. человек. Появляются мегаполисы, т. е. скопле­ ния городов, сливающиеся в одно гигантское образование. Они простираются иногда на сотни километров. Так, в США на побе­ режье Атлантики возник огромный урбанизированный район площадью в 150 тыс. кв. км и населением более 40 млн. человек— агломерация Бостона, Нью-Йорка, Филадельфии, Балтиморы и Вашингтона. Фактически сомкнулись территории Чикаго и Питтсбурга. Возникло подобие сверхгорода с населением в 35 млн. человек — Чипитс. В ближайшее время в США сформируется еще несколько громадных мегаполисов. Многочисленные урбанизи­ рованные районы образовались и в Европе. Самые значительные из них — Рурский в Германии, Лондонский и Бирмингемский в Англии. На тихоокеанском побережье Японии сложилась, пожа-

528

529

луй, крупнейшая в мире контурбация с населением, превышаю­ щим 60 млн. человек. Ошибочно полагать, что урбанизация — процесс, характер­ ный лишь для высокоразвитых стран. Он — общепланетарный, проявляющийся и в слаборазвитых странах Азии, и в Африке, и в Латинской Америке. Рост городского населения там шел удиви­ тельно быстрыми темпами. Четко проявилась тенденция к столитизации населения. Так, Монтевидео сосредоточивает почти по­ ловину жителей Уругвая, Буэнос-Айрес — как минимум треть жителей Аргентины. Вокруг аргентинской столицы сформировался урбанизированный район от Мар-дель-Платы на юге до Росарио на севере. В Бразилии возник гигантский мегаполис, в котором слились Сан-Паулу, Рио де Жанейро и Белу Оризонт. Урбанизация порождает массу дополнительных проблем и не­ гативных последствий. Городской воздух, как, впрочем, и вода, и почва, впитывает в себя продукты жизнедеятельности города. Заг­ рязнение всего и вся здесь вопиюще по размерам. Вместо есте­ ственной возникает искусственная среда. Она выходит потом за пределы городов. Человек повсюду оказывается окруженным сре­ дой, созданной им самим. Возможно, это неизбежное следствие технического и социального прогресса, который остановить нельзя, но, может быть, где-то вновь допущена ошибка, и человечество оказалось перед необходимостью ее исправления. Есть варианты оптимизации взаимосвязи естественной и искусственной среды, небезынтересные сами по себе. Но, если отвлечься от частностей, в целом они еще не вышли за рамки проекта. Страдает природа. Как призыв к благоразумию звучат строки из стихотворения Р. Рождественского:

В словах поэта — надежда на то, что человек остановится, оглянется и задумается. Ведь в конечном итоге страдает и он, сам того подчас не замечая, — привык. Неестественная, искусствен­ ная среда представляется ему единственно возможной. Оторван-

ный от природы, человек меняется настолько, что впору гово­ рить об искусственном человеке. «Как же обитателю города, за­ пертому в комнатах с кондиционированным воздухом, в беше­ ном лабиринте небоскребов, где чистый воздух и спокойствие стали недоступной роскошью, — с грустью замечал Дж. Адамсон, — как ему понять законы экологии, основанные на взаимо­ помощи и сотрудничестве всего живого на Земле? Ведь чувство уверенности он черпает из банковского счета, претендует на по­ ложение в обществе в зависимости от материальной обеспечен­ ности, изобретает все новые синтетические лекарства и замени­ тели пищи. Способен ли он постигнуть те вечные законы приро­ ды, которые поддерживают жизнь на нашей планете так долго, что мы и представить себе не можем?» Что нам остается? Только надеяться, что человек еще способен на это. Особые усилия следовало бы сегодня сконцентрировать на борьбе с многообразными проявлениями экологического варвар­ ства, рожденного невежеством, губительно отражающимся на природе да и на самом человеке. В повести В. Астафьева «Царь-рыба» именно бескультурье: бес­ смысленный расстрел глухарей и вывороченные — от нечего де­ лать — тополя, и «мамаевы» набеги туристов, после каждого их которых остаются сожженные леса, загаженный берег, дохлая от отравы и взрывчатки рыба — вот что деформирует естественное чувство природы, ведет к дичанию людей, рождает в их душах какую-то агрессивность к миру, их окружающему. Говорят, необходимо экологическое образование, экологи­ ческая культура — кто спорит? Но, видимо, вопрос нужно по­ ставить иначе: нужна иная культура, в рамках которой ценности, связанные с иным, подлинно гуманистическим отношением к природе занимали бы должное место. Опять пожелание, не более. Вновь и вновь невольно возникает вопрос: а что если природа, породив человека, предоставила ему шанс — большой или не очень — другой вопрос. А то, как такой шанс будет использован, зависит от него самого. В этой связи еще одна глобальная проблема, во весь рост встав­ шая перед человечеством, — проблема использования атомной энергии. За свою историю человечество пережило 14513 войн — это при условии, что подсчет неполон, а последней была вторая ми­ ровая. В них погибло 3640000000 человек. Материальные же поте­ ри просто неисчислимы. Люди, выходит, постоянно воевали то

530

531

Аэродромы, пирсы и перроны, леса без птиц и земли без воды. Все меньше — окружающей природы. Все больше окружающей среды.

Непривлекательная картина, скажете вы, и будете, возмож­ но, правы, но ведь она возникла не на пустом месте. Рисуются сегодня и еще менее привлекательные. Так, К. Лоренц, считаю­ щий, что давно искомое недостающее звено между животными и действительным человеческим существом есть мы сами, пишет в книге «Деградация человеческого»: «С атомной бомбой в руках и врожденной склонностью к агрессии, этим наследием внезапно разгневанной обезьяны, запрятанном в центральной нервной системе, современное общество навсегда лишилось точки опо­ ры». И далее: «На сегодняшний день перспективы человечества на будущее в высшей степени мрачны. Очень велика вероятность того, что оно покончит с собой с помощью ядерного оружия, и смерть его будет быстрой, но отнюдь не безболезненной. Даже

если этого и не произойдет, ему грозит медленная смерть вслед­ ствие отравления окружающей среды и ее уничтожения всякими иными способами — окружающей среды, в которой и благодаря которой оно живет». Человеческий разум отказывается признавать сходство подоб­ ного портрета с оригиналом. Он протестует и, подобно М. Ф. Ашли Монтегю, хотел бы верить: «Зло не присуще человеческой при­ роде, человек злу учится... Его учат агрессивности, как и всем другим формам насилия, которые проявляет человеческое суще­ ство». Оставим в стороне не очень удобный вопрос: а кто, соб­ ственно, учит? Не человек ли? Признаем все же: в процессе эво­ люции возникла цивилизация риска. Насилие в ней едва ли не норма. Многие виды деятельности людей, особенно в сфере на­ уки и самой современной техники, ориентированы на массовое поражение, гибель всего живого. Казалось бы, куда дальше. То, что делают люди, противоречит здравому смыслу. Но безумие продолжается. А. Глюксман в «Новейших похождениях двуногого без перь­ ев», рассуждая о парадоксальности неестественности возникшей ситуации, замечал: к концу XX века могущественной считается держава, выделяющая добрую четверть своего бюджета и немало умственных сил на ядерное вооружение. Быть может, держава, в традиционном духе, стремится добиться преимущества в балан­ се сил? Нет, ведь потенциальные противники обладают оружи­ ем, которое в случае применения многократно уничтожит пла­ нету. Допустим другое объяснение: военный аппарат — средство, служащее целям моральным; чтобы отстаивать справедливость в малых конфликтах, держава хочет убедить соперников, что в принципиальных вопросах не уступит. Но и этого нет. Занимаясь ядерным устрашением, бросают на произвол судьбы тех, кого могли бы защитить — отдельных людей, малые народы. Расчет, которым руководствуются стратеги «контроля над вооружени­ ем», похоже, не сводим ни к высоким моральным соображени­ ям, ни к голой мегатонной мощи, но заключает в себе и то и другое— к вящей убедительности. Ты можешь одержать верх, пу­ стив в ход весь свой арсенал? Об этом речи быть не может. Отста­ ивая справедливость, ты готов идти до конца? Нет, и так всерьез никто не думает. Что же остается? Могущество, порождаемое сочетанием политических союзов и систем ядерного вооруже­ ния, не меряют критериями силы или справедливости. Против­ ники заняты тем, что убеждают друг друга: на пути к мировому

532

533

здесь, то там, дойдя в конечном итоге до вооруженных конфлик­ тов глобального масштаба. У А. Эйнштейна однажды спросили, каким будет оружие в третьей мировой войне. Великий физик, задумавшись на мгнове­ ние, ответил: «Не знаю», но добавил: зато в четвертой мировой войне единственным оружием будет — так ему кажется — камен­ ный топор. Это аллегория, реальность может оказаться еще ужас­ нее: не будет даже каменного топора, не будет и войны — ничего не будет, ибо погибнет все живое. Две мировые войны унесли жизни более чем 80 млн. человек; число покалеченных превысило ПО млн. На миллионы считают и жертвы войн и военных конф­ ликтов, случившихся после окончания Второй мировой. Челове­ чество с того момента, как выделилось из мира животных, нахо­ дится в состоянии перманентной войны, в которую вовлекаются время от времени то одни, то другие члены сообщества. И ничто не совершенствовалось людьми столь быстро и не использовалось столь эффективно, как оружие. В конечном итоге оно превраща­ ется в силу, способную уничтожить все человечество, все живое на планете. Имеется в виду, понятно, атомное оружие. Запасы его не тают, а само оно расползается по земле. Не оставлены пока проекты выведения этого оружия в космос. А есть еще химичес­ кое, бактериологическое оружие, совершеннейшая военная тех­ ника. Она постоянно модернизируется, что само по себе прово­ цирует новые военные конфликты. Высказывается не убеждение даже, а, скорее, надежда, что человек может измениться, раз­ вить в себе сдерживающие начала. Но одновременно признается, что для этого нужно время, и не столетия, которыми привыкли оперировать историки, а гораздо более длительный период.

взрыву я могу зайти так же далеко, как и ты, и так же быстро осадить, остановиться... Великая держава дает понять врагу, что владеет обеими аль­ тернативами...» Размышления Глюксмана были опубликованы в 1981 г. Мно­ гое изменилось. Но проблема-то осталась, хотя она стала еще аб­ сурднее. Еще больше оснований для вопроса: во имя чего и куда мы идем? В образно-художественной форме неестественность возник­ шей ситуации показал Дж. Оруэлл в романе-антиутопии «1984»: крупные державы уже располагают атомными бомбами, способ­ ными уничтожить все живое, и поэтому атомные бомбардиров­ ки прекращены, но ученые продолжают совершенствовать сред­ ства уничтожения. Современный ученый — «... это химик, фи­ зик, биолог, занятый исключительно такими отраслями своей науки, которые связаны с умерщвлением. В громадных лабора­ ториях министерства мира и на опытных полигонах, скрытых в бразильских джунглях, австралийской пустыне, на уединенных островах Антарктики, неутомимо трудятся научные коллективы. Одни планируют материально-техническое обеспечение буду­ щих войн, другие разрабатывают все более мощные ракеты, все более сильные взрывчатые вещества, все более прочную броню; третьи изобретают новые смертоносные газы или растворимые яды, которые можно будет производить в таких количествах, чтобы уничтожить растительность на целом континенте, или новые виды микробов, неуязвимые для антител; четвертые пы­ таются сконструировать транспортное средство, которое смо­ жет прошивать землю, как подводная лодка — морскую толщу, или самолет, не привязанный к аэродромам или авианосцам; пятые изучают совсем фантастические идеи наподобие того, чтобы сфокусировать солнечные лучи линзами в космическом пространстве или провоцировать землетрясения путем проник­ новения к раскаленному ядру Земли». Но ведь все или почти все было в стадии разработки, а то и реализовано. Человечество явно не готово перековать мечи на орала. На что же тогда остается надеяться? Здесь как нельзя более кстати мнение не теоретика, а практи­ ка, человека, вжившегося в реалии сегодняшнего дня и активно влиявшего на то, что происходило в мире, — бывшего президен­ та США Р. Никсона. В своей книге «1999 год. Победа без войн» он исходит из того, что конфликты присущи человечеству. Мир без 534

конфликтов — это иллюзия. Другое дело, какого рода эти конф­ ликты. Тот, что господствовал до сих пор, объективно все более угрожает будущему, ставит под вопрос жизнь мирового сообще­ ства. Но, если конфликты неизбежны, важно найти цивилизо­ ванные формы и способы их разрешения. «Реальный мир, — по словам Никсона, — это процесс, непрерывный процесс улажи­ вания и сдерживания конфликтов между соперничающими на­ циями, соперничающими системами, соперничающими между­ народными амбициями. Это единственный вид мира, который когда-либо существовал, и единственный вид, на достижение которого мы можем иметь реальные надежды». Подобная позиция далека от идиллии, но современному че­ ловечеству она и не нужна, более того, любые успокоительные прогнозы просто опасны. Предсказания возможного апокалипси­ са, понятно, малоприятны, но они заставляют задуматься. Кто знает, может быть, именно пугающие прогнозы ученых спасли человечество от так называемых локальных ядерных войн. Практически каждый слышал о ядерной ночи и ядерной зиме, которые неизбежно возникли бы, разразись даже ограниченный конфликт с применением ядерного и водородного оружия. Абст­ рагируясь от того, что локальное столкновение легко могло бы перерасти в глобальное, и, скорее всего, переросло бы, взрыв даже нескольких ядерных бомб вызвал бы массовые пожары. Их неизбежное следствие — огромное количество продуктов сгора­ ния в атмосфере. Сажевые облака в несколько дней окутали бы всю планету. Солнечные лучи не смогли бы их пробить. Ночь. И зима. Ведь Земля неизбежно остыла бы. Температура в отдельных районах могла бы понизиться на 40 и более градусов. Произошли бы необратимые изменения в биосфере. Растения, животные и люди в конечном итоге погибли бы, даже безотносительно к рез­ ко возросшему уровню радиации. Преувеличение? Возможно. Но уже сейчас каждый человек носит в своем теле малые количества радиоактивных веществ, появившихся в результате испытаний ядерного оружия, черно­ быльской катастрофы, аварий меньшего масштаба. 50 ядерных боеголовок и 9 ядерных реакторов покоятся ныне на дне морей и океанов. Пытаясь понять перспективы нашего мира, следует избегать двух крайностей. Одна связана с убеждением в неизбежности ка­ тастрофы. Другая кроется в непонимании, игнорировании навис­ шей опасности. Важно убедить максимальное число людей в том, 535

что радикальные перемены неизбежны. Но не менее важно пока­ зать характер этих перемен и обосновать пути, движение по кото­ рым к будущему было бы эффективным и наименее болезнен­ ным для человечества. В решении первой задачи участвуют уже массы людей. Часто они выступают стихийно, протестуя против строительства ново­ го завода — гиганта, который, будучи введен в действие, навер­ няка ухудшит экологическую ситуацию в конкретном городе, районе, или требуя, к примеру, закрыть атомные электростан­ ции. Возникают и более устойчивые объединения. Так, в СанФранциско действует группа, назвавшая себя «Проект ядерной безопасности». Ее идея: остановить ядерные электростанции и сделать из них вечный памятник осуждения нынешнему поколе­ нию, создавшему «ядерный огонь», которого придется опасаться еще многие столетия. Некоторые из объединений в защиту окру­ жающей среды давно перешагнули национальные границы. Назо­ вем лишь две — «Друзья Земли» и «Гринпис». И та и другая воз­ никли в 1972 г. и в настоящее время имеют свои филиалы и ак­ тивных сторонников более чем в 40 странах. Участники широко известной ныне «Гринпис» определяют себя как «группу международного экологического давления». Эта группа насчитывает около 300 тыс. активистов. Появляясь там, где, с их точки зрения, может быть нанесен ущерб природе, активисты «Гринпис» ненасильственными прямыми действиями пытаются помешать загрязнению Мирового океана, прежде всего северных морей, выступая против захоронения в них вредных химических и радиоактивных веществ. «Гринпис» поддерживает идею ядерно­ го разоружения, ведя борьбу за полное прекращение испытаний ядерного оружия. В ее рамках организована кампания «За безъя­ дерные моря». В последнее время организация прилагает немалые усилия с целью активизировать действия по развитию других на­ правлений природоохранной деятельности. Разбуженное экологическое сознание подталкивает власти к созданию и совершенствованию природоохранного законодатель­ ства, выработке и ужесточению норм экологического контроля. Более чем в 100 странах мира созданы специальные министер­ ства, ведомства, комитеты для решения проблем охраны окру­ жающей среды. Воля народов способствовала прекращению ядер­ ных испытаний в атмосфере. На повестке дня полное их прекра­ щение. Но на первый план после Чернобыля вышла, пожалуй, проблема атомных электростанций.

В конце апреля 1986 г. американским спутником была зафикси­ рована яркая вспышка, а затем небольшой, но весьма интенсив­ ный очаг теплового излучения недалеко от Киева. Буквально не­ сколько дней спустя далеко на севере, в разных районах Швеции и Норвегии было обнаружено значительное превышение обычной, так называемой фоновой радиоактивности местности. Скандинавы забили тревогу. Как оказалось, аналогичная ситуация возникла в ряде других европейских стран: Польше, Чехословакии, Герма­ нии, даже Англии. Так мир узнал о крупнейшей экологической катастрофе XX века, возникшей по вине человека. Масштабы аварии пытались скрыть. Опасной была определе­ на зона радиусом в 30 км. Из нее было эвакуировано чуть более 100 тыс. жителей. Вскоре пришлось признать: размеры заражен­ ной радиоактивными осадками зоны экологического бедствия гораздо больше. Сильно загрязненными оказались около 10 тыс. кв. км в Белоруссии, на Украине и в России. Шлейф загрязнения протянулся далеко на северо-запад. В Финляндии, например, было решено забить большие стада оленей, получивших на пастбищах опасную дозу радиации. Многие люди едва ли не впервые задумались над тем, что принес им «мирный атом». Над Землей нависла еще одна угроза — опасность повторения Чернобыля. В более чем 40 странах свыше 400 ядерных реакторов. Почти все они— в системе АЭС (на них вырабатывается седьмая часть всей производимой в мире электроэнергии). Предполагалось построить еще около 100 реакторов. Правда, спрос на них пос­ ле чернобыльской трагедии упал практически до нуля, чему способствовала не только сама трагедия. Исподволь возникла еще одна проблема — где хранить стремительно растущие ра­ диоактивные отходы. Атомная электростанция мощностью 1000 МВт дает около 200 кг отходов в год. Помножим эту цифру на 400 — примерное число действующих в мире АЭС. Получится 80 т радиоактивных материалов с периодом полураспада 24300 лет. Иначе говоря, отходы, даваемые электростанциями, бу­ дут представлять угрозу людям на протяжении почти полумил­ лиона лет. Захоронение радиоактивных отходов, практикуемое сегодня, нельзя определить иначе, как безответственность или преступле­ ние по отношению к будущим поколениям, будь то сбрасывание контейнеров, наполненных отходами, в океан или захоронение

536

537

их глубоко в земле. Герметичность этих контейнеров можно га­ рантировать менее чем на 100 лет. А потом? Американцы подсчитали: для того, чтобы обеспечить топли­ вом для бесперебойной работы в течение года одну АЭС мощно­ стью 1000 МВт, нужно переработать 5 млн. куб. м урановой руды. При сохранении ньшешних темпов добычи урана к 2000 г. в США скопится по 1 т отходов уранового производства в расчете на каж­ дого жителя страны. В Советском Союзе добывался плутоний. Но что это меняло? И то и другое — источники радиации, реальная опасность. Одна миллионная грамма плутония при введении внутрь может вызвать рак. Одна тысячная вызывает фиброз легких и смерть через несколько лет. Поневоле задумаешься над тем, что же творит человек, руко­ водствуясь своими неуемными амбициями и постоянно растущим аппетитом, сможет ли он прислушаться к многочисленным, в унисон звучащим рекомендациям и предостережениям. Приве­ дем еще одно. Оно принадлежит автору известного исследования, озаглавленного «Колокола тревоги. Предел бесконтрольности и судьбы цивилизации», П. Г. Олдаку, который считает необходи­ мым сделать развернутый вывод. Вот он в несколько сокращен­ ном варианте: Проблема сохранения природы незаметно для всех переросла в проблему выживания цивилизации, а точнее — перехода от тысячелетнего стихийного развития сменяющих друг друга ло­ кальных цивилизаций к мировой цивилизации, долговременное существование которой возможно лишь в рамках строго заданных нагрузок на природные комплексы. Колокола тревоги звонят по земному дому. Впервые в истории возникла опасность уничтоже­ ния цивилизации. Пока мы не остановили сползание к катастрофе, ибо не смогли: — поставить под контроль развитие демографических процес­ сов; — обеспечить решительное сворачивание производств, исполь­ зующих «агрессивную» технологию и ускоренный переход к природосберегающей технологии; — отказаться от глобального соперничества; — отказаться от химеры общества престижного потребления, выработав и утвердив нормы умеренного достатка; 538

— перейти к управлению развитием биосоциальных систем, утвердить приоритет национального над частным, глобаль­ ного над национальным; — признать, что из всех целей самой высокой является сохра­ нение здоровой среды обитания. «Та цивилизация, к которой мы принадлежим, — считает Олдак, и с ним трудно не согласиться, — всем образом своего мыш­ ления и действия не несла в себе представления об огромной, в конечном счете — решающей роли, которую играет природа в жизни и судьбах общества». Вновь и вновь автор возвращается к мысли, которая волнует его более всего: «Цивилизация вступила в переломную фазу в условиях беспримерного в истории обще­ ства цейтнота. Нужны точные ориентиры, чтобы, двигаясь по магистрали равновесного природопользования, обеспечить дол­ говременную жизнеспособность социальных структур; сила духа, чтобы отказаться от привычного стиля жизни, мужество, чтобы круто повернуть руль».

Вопросы для повторения. 1. Человек и природа. Их взаимоотношение (историческая ретроспектива). 2. Проблема взаимоотношения человека и природы сегодня: а) человек и биосфера; б) человек и гидросфера; в) проблема сырьевых ресурсов; г) демографическая ситуация в современном мире; д) человек и атом. 3. Перспективы развития человеческой цивилизации. Ниже приводятся два отрывка из книги А. Печчеи «Челове­ ческие качества». «И, тем не менее, истинные пределы человеческого роста оп­ ределяются причинами не столько физического, сколько экологи­ ческого, биологического и даже культурного характера... Некоторые из этих пределов определяются тем фактом, что биосфера — тончайший, в среднем не превышающий 10 км в глу539

бину (а на полюсах, в пустынях и высокогорных районах даже много меньше) покров из земли, воздуха и воды — представляет единственное место на планете, где возможна жизнь. И род человеческий — не что иное, как всего лишь малая часть, не­ большой участок того оазиса жизни, который пышно расцвел на Земле. Даже неспециалист может отчетливо увидеть сегодня, что некоторые аспекты нашей деятельности прямо связаны с рас­ тущим нарушением человеческой экологии. Так, во-первых, не­ устанно распространяя по планете наш искусственно создан­ ный мир, мы оккупируем, застраиваем и покрываем асфальтом все большую и большую часть земной поверхности, нагромож­ даем повсюду горы отбросов и отравы, попутно отнимая есте­ ственные жилища у сотен и тысяч живых существ, чем безжа­ лостно подавляем, притесняем и уменьшаем генетический фонд биосферы. Во-вторых, мы все больше и больше нарушаем естественное равновесие между отдельными видами, тем самым внося уже качественные, а не просто количественные изменения в биологи­ ческие основы жизни на планете... Наконец, удовлетворяя свои потребности и капризы, мы с особой энергией ополчились на са­ мые высокоразвитые существа — крупных млекопитающих, одно из совершеннейших после человека творений Природы, — и ме­ тодически их уничтожаем, стирая с лица земли или низводя до положения своих жалких пленников. Так был нанесен непоправи­ мый урон многовековому процессу эволюции». «Человеческоеразвитие вступило в новую эру. С незапамят­ ных времен человек, изобретая остроумные, но относительно бесхитростные приспособления, облегчающие ему жизнь, мед­ ленно, со скоростью черепахи, полз по пути прогресса. В начале текущего столетия темпы развития стали резко возрастать, машины стали больше и сложнее, но масштабы их все еще оста­ вались «соизмеримыми» с самим человеком. Водораздел между двумя эпохами связан с появлением высокоразвитой техники и сложных транспортных систем в авиации и космонавтике, воо­ ружении, транспорте, коммуникациях, информации, с использо­ ванием этих систем при сборе и обработке данных и т.д. Гроздья сцепленных друг с другом человеческих и природных систем и подсистем — при всем том разнообразии, которое они приобретали в различных районах — оказались прямо или кос540

венно связаны между собой. И сеть их опутала всю планету. Любое повреждение или нарушение в одной из этих систем мо­ жет легко перекинуться на другие, приобретая порой характер эпидемий. Так пришел конец той культуре и образу жизни, которые вели свое начало от далекой эпохи неолита... Эта глобальная человеческая империя располагает, в сущно­ сти, всем необходимым для того, чтобы затмить все предыду­ щие цивилизации. И в то же время вполне возможно, что ее ждет трагический конец... Однако я уверен: нам никогда не най­ ти дороги к спасению и новым, более высоким свершениям, если мы сначала не попытаемся понять, в чем суть нового положения человека в мире и какую новую роль и новую ответственность оно предполагает». Какими известными вам данными можно было бы подтвер­ дить правильность выводов А. Печчеи, обосновать опасения, им высказанные? Предлагается «детское задание». После того, как вы познако­ мились с главой и прочли хотя бы одну из тех книг, что рекомен­ дованы программой, изложите в письменной форме, как вы пред­ ставляете себе будущее планеты, судьбы человечества и свою соб­ ственную в этой связи лет этак через 50. Такого рода работы небе­ зынтересны для нас, преподавателей, потому что позволяют обоб­ щить представления молодых, вступающих в жизнь людей о про­ блемах наиболее важных, наиболее значимых сегодня. Работы бу­ дут интересны и вам самим.

541

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ Часть I.

2

Философия. Ее становление и развитие от первых философских школ до современности

Глава 1. Что изучает философия? Для чего она нужна человеку? Вопросы для повторения Глава 2. Возникновение цивилизации. Рождение и основные этапы развития философии Древней Греции Вопросы для повторения Глава 3. Средневековье. Мир глазами средневекового человека Вопросы для повторения Глава 4. Возрождение: эпоха, мировоззрение, культура Вопросы для повторения Глава 5. Философия нового времени (от Ф. Бэкона и Р.Декарта до Д.Юма) Вопросы для повторения

542

4 4 17

21 65 68 79 80 98 103 129

Глава 6. Французское и немецкое просвещение. Классическая немецкая философия (от И. Канта до Гегеля) Вопросы для повторения

130 155

Глава 7. Историческая судьба гегелевской школы. (Л. Фейербах. К. Маркс). Вопросы для повторения

157 173

Глава 8. От оптимизма к пессимизму в философии (А. Шопенгауэр. Ф.Ницше) Вопросы для повторения

174 192

Глава 9. Русская философия конца XIX - начала XX вв Вопросы для повторения

196 218

Глава 10. Современная западная философия Вопросы для повторения

220 266

Часть II. Актуальные философские и социокультурные проблемы Глава 11. Современные естественнонаучная и философская картины мира Вопросы для повторения

268 268 308

Глава 12. Человек. Бытие человека в мире Вопросы для повторения

309 368

Глава 13. Общество и личность. Человек в историческом измерении Вопросы для повторения

371 414

Глава 14. Духовная жизнь общества Вопросы для повторения

418 487

Глава 15. Глобальные проблемы современности Вопросы для повторения

489 539

543